Аннотация: Следующий из рассказов о жизни на Севере молодого геолога Вениамина.
В полете
"Никто так не приспособлен к жизни как северянин" -
кто не верить, пусть попробует.
Тайга за бортом медленно переходит в тропический лес. Солнце светит ярко, но почему - то очень холодно и стынут ноги. Черт, подумал я непроизвольно - так и отморозить в этих тропиках можно кое - что. Но мы уже пролетали над красивейшим водопадом, и мне нестерпимо захотелось искупаться в нем, а главное пить и пить эту кристально - чистую, сводящую скулы, холодную воду. Но появляется Петр и бьет меня по голове своей кувалдой. Спросить, за что я не успел, да и не посмел.
На этом кадре моих сновидений, я неожиданно проснулся от удара головой о переборку кабины. "Мишаню" нещадно болтало, видимо поднялся ветер, о котором говорил второй пилот. Меня с непривычки начало подташнивать, но это было не самое страшное. Я судорожно начал искать глазами свой рюкзак, пытаясь включить маленькую лампочку сознания в каморке памяти, укутанной тяжелым спиртовым туманом.
В салоне творилось неповторимое безумие. Куры и их хозяйки уже не кудахтали, а просто валялись в клетках и на полу с высунутыми языками и выпученными глазами, и тихо что-то хрипели и подвывали. Аборигены мирно блевали в свои торбаса где-то в конце салона, ибо приказ второго пилота имел силу страшнейших заклятий их наиглавнейшего шамана. Апостолы возлежали на своих тюках как патриции и мирно дремали, не обращая внимания на болтанку и хаотическое перемещение всех и вся по салону вертолета. Поскольку заднюю часть "Мишани" болтало несколько больше, я понял и оценил мудрость Апостолов, добывших мне место у кабины пилотов. Все происходящее напоминало кузов грузовика, набитый всем необходимым в экспедиции добром и людьми, который несется с огромной скоростью по грунтовке, на которой в беспорядке "выросли" из земли огромные каменюки. При этом груз и люди в кузове подпрыгивают и перемещаются в разных направлениях и совершенно независимо друг от друга.
Туман в просыпающемся сознании сдуло, как только я попытался подавить комок тошноты, подкатывающийся к горлу.
- Щас, ты у меня поглотаешь, - сказал мне мой разлюбезнейший организм, - кто закусывал спиртягу соленой рыбиной, не ты ли, сволочь? Вот теперь и майся "засухой на бодуне".
В общем, прелестей был "полный рот". Тошнота стояла под горлом, а над горлом, кроме, распухшего во весь рот, языка, не было ни хрена, даже слюны. Между ними мой инквизитор - организм, с чувством радостного садизма, включил нечто вроде набора циркулярных пил. Дышать было можно, но жить уже не совсем хотелось. Как - на зло, мой воспаленный мозг подкинул картинку с водопадом из недавнего сна. И тут я понял, что если не найду свой рюкзак, где припрятана "фляжка какой - то жидкости на всякий случай", мой живодер - организм выбьет из меня душу, вместе с остатками сознания.
В этом свободно перемещающемся вокруг меня хаосе были две неподвижные области пространства: дремлющие Апостолы и наглухо, принайтованные к полу широкими стропами, ящики с питьевым спиртом. Вид этих ящиков еще больше вызывал желание найти свой рюкзак.
Рюкзак нигде по салону не летал...
"Зверюга - организм" запустил свое тайное оружие называемое паникой, которая медленно перекрывала остатки дыхания, а вместе с ним сознания и подсознания. Взгляд лихорадочно метался по салону вертолета. Вдруг остатки моего бредового от жажды сознания наткнулись на плоский прямоугольный бачок, с надписью "ВОДА". Радость спасения, взрыв желания жить и радоваться существованию был жестоко задушен увиденным - на месте, где должен быть краник, ничего не было. Эта "черная дыра" не оставляла никаких надежд на выживание. Я проклял себя за все предыдущее, и за рыбу со спиртом, и за спирт без рыбы, и за свою горькую участь, и за то - что уже совершил и за то, что еще не совершал.
За бортом угасал короткий полярный день, болтанку я уже не замечал, так как ощущение жизни угасало во мне вместе с закатом. Во вселенской жалости к себе и ненависти к сложившимся обстоятельствам, я не сразу заметил оживление среди Апостолов.
- Помрет ведь ненароком наш Веник, - прогрохотал Петр (или Павел), - похмелить бы надо.
От этих слов мне стало еще хуже. Со сотороны желудка начал продираться какой - то комок сквозь засохшее горло, и я лихорадочно стал шарить по карманам в поисках газеты, чтобы свернуть кулек.
- Ты лучше дай ему рассольчику, - прорек Павел (или Петр), - нето шапку свою испоганит. Вишь, как скрутило - то с непривычки.
Их разговор меня уже не интересовал, поскольку я мысленно прощался с жизнью. Быстро стянув с головы свою вязаную "норвежскую" шапочку, я приготовился к встрече с содержимым желудка.
- На - ко хлебни, точно отпустит, - изрек Петр (теперь я его уже видел) и протянул мне армейскую фляжку. От вида столь ненавистного теперь сосуда, желудок стал потихонечку все внутри меня выворачивать и наматывать на позвоночник. Однако внутри меня почему - то было пусто. От этого стало немного легче на душе, но значительно больнее в горле.
- Пей, твою мать, - прогремел Петр, - не спирт это, морс ягодный.
Во всей своей предыдущей жизни я ничего более вкусного и исцеляющего не пил. Райский нектар - ничто по сравнению с этим напитком. Это был ледяной, концентрированный настой из смеси северных ягод на родниковой воде (потом я записал рецепт приготовления этого нектара).
Первый глоток подарил мне жизнь, он прошелся ледяной струей по ссохшейся гортани, снимая боль и отчаянье. Второй глоток вернул меня к настоящему и подарил надежду на выживание. Третий глоток этого волшебного напитка примирил меня и с моим изувером - желудком, и с существующей действительностью.
- Теперь я уж точно долечу, - думал я, поджимая под себя ноги и кутаясь в своем стареньком драповом пальтишке, пытаясь снова заснуть до конца полета. Благо, полет уже не казался пыткой веселого пилота - инквизитора.
Ажурный лом
Северяне народ сообразительный,
до изворотливости - иначе не проживешь.
Посадка на месте прибытия происходила в обратном порядке.
"Мишаня" слегка болтаясь, как подвыпивший гражданин, ненадолго завис над землей, пару раз невысоко подпрыгнул - наверное, чтобы добить оставшихся в живых, за время полета, пассажиров и, со вздохом облегчения, плюхнулся на землю и замер.
За бортом угасал короткий полярный день. Над горизонтом высвечивались последние малиново - багровые всполохи уходящего солнца. Вышедшая на "работу" луна по - хозяйски осматривала окрестности, удивляясь бардаку, устроенному в тайге за день.
- Конечная, вагончик дальше не идет, рельсов нету - весело прокричал второй пилот, откручивая проволоку, служившую замком выходного люка - прошу на выход, и срань свою не забывайте.
Мы быстренько выкинули свой багаж, и тут я увидел свой рюкзак. Он был привязан к одному из кулей моих сопровождающих, а рядом с ним была моя старенькая гитара. Она ничуть не пострадала в этом адовом полете. Я с благодарностью в душе оценил эту предусмотрительность моих хранителей - "Апостолов".
- Не тормози Веник - рыкнул Павел - надо еще места в гостинице на ночь добыть, нето спать будешь в конуре у барбосов. В ночь дальше нельзя, а нам еще верст "...дцать" до твоего начальства чалить.
То, что места в гостинице найдутся, я почему-то уже не сомневался, потому что слово "добыть" у меня ассоциировалось со словом "добить" кого - то, если эти самые места не найдутся, применительно к свирепому виду Апостолов.
Дальнейшее меня уже не удивляло.
Так называемая "гостиница" - это двухъярусные кровати в большом бараке мест на двадцать с буржуйкой в центре, наследие ЯкутЛага (бывшая пересылка Управления лагерей Якутии).
Добыть надо было места вокруг буржуйки, и места естественно нашлись. Апостолов здесь уважали, и я понял - ждали и места не занимали. Мне тоже нашлась койка на втором ярусе, как молодому новичку на Севере, не совсем далеко от буржуйки. Гостиница была заполнена полностью - утром многим надо было добираться дальше по таежным поселкам.
Все происходящее вокруг меня было непривычно для жителя средней полосы России, "Большой земли", как называли живущие и работающие здесь люди ту часть Советского Союза, что находилась от Бреста до Урала.
Все происходящее вокруг дышало каким-то основательным спокойствием и уверенностью.
Ничего уже не удивляло меня вокруг, кроме одного.
При входе в "гостиницу" я увидел интересное инженерное сооружение, назначение которого я не понял. На высокой консоли, как два висельника, болтались на цепях кусок рельса и лом с ажурными корзинками сверху и снизу.
"Пожарный рельс" - это я помнил из документальных и художественных фильмов.
А вот зачем "ажурный лом"? Эту задачку я решил разгадать самостоятельно, до начала ужина, на котором намечалось мое посвящение в северяне (так сказали мои хранители - Апостолы).
Что это означало - посвящение в северяне - я не представлял, но чувствовал нутром, что после данной экзекуции я буду "слегка мертв, чем немножко жив".
- Неужели я, современный инженер, геолог, да не смогу разгадать назначение сего шедевра архитектуры Севера - напряженно думал я, вглядываясь в освященный единственным в округе фонарем, "ажурный лом".
- Студент, ты далеко не отходи - заблудишься, или собаки разорвут, - добродушно сказал, проходя мимо, прохожий. Видно обо мне уже всем вокруг стало известно.
- Ты где студент, твою мать, ужинать пора, однако, - послышался рык одного из Апостолов из "гостиницы", - давай мухой к столу, не морозь зазря яйца, они тебе еще пригодятся.
При этих ободряющих словах кончились мои потуги разгадать смысл магического сооружения Севера - "ажурный лом".
Перед тем как сесть за стол я, смущаясь, спросил у Апостолов про висящий на улице лом и его назначение.
- Ты что не понял что - ли, а еще инженер. Это ж самогонный аппарат - зимний вариант. Ну, ты студент даешь, - взрыв хохота был ответом на мой обалдевший взгляд. Немного погодя, Петр прочитал небольшую лекцию, так называемый "ликбез для халдеев с Большой земли".
Суть этой лекции была до безобразия проста:
- Ты, Венчик, видел, сколько ящиков спиртного было в "Мишане". Доставка сюда этого "горючего" возможна только зимой и только "Мишанями". Завозится его в магазины по всему Северу не так много, а кончается он быстро. Представь - пурга, на дворе говно замерзает, не долетев до земли, а в лабазе "горючки" нема, так как борт второй месяц от земли хвост не оторвет, потому, что хвоста из-за пурги и не видно. Кто виноват - это ни кого не волнует, а вот что делать? Вот в этом весь фокус. Ты видел, сколько одеколона было на борту. То - то же. Эту парфюмерию сюда возят почти даром и в огромных количествах. Вот этим мы и спасаемся, когда нет "горючки". Берешь флакон "Шипра", а лучше "Тройного", открываешь, переворачиваешь и укрепляешь в верхней корзинке "ломового самогонного аппарата". Снизу, естественно ставишь железную кружку. Регулярно заменяя флакон, из которого уже вытек одеколон (всего штук 5 флаконов на кружку), ты снизу получаешь отличный спирт. Правда слегка припахивает цветами, но быстро привыкаешь. Вся срань, естественно, замерзает на железяке, температура все - таки минус сорок.
Тут я вспомнил шутки детства - в морозный день лизнуть холодную железяку - и поразился сообразительности этой совершенно особенной группы людей, живущих в этих казалось - бы непригодных для жизни условиях.
До чего только не додумается наш удивительный народ, чтобы выжить в этих суровых условиях, - прервал свой рассказ Веныч, - как - нибудь расскажу вам, как студенты - охотоведы самогон гнали через ружейные стволы.