Гурвич Владимир Моисеевич : другие произведения.

Анна Каренина. Вариант Xxi века

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Все права защищены
  
  
  Людмила Котлярова
  Владимир Гурвич
  
  
  
  
   АННА КАРЕНИНА
   ВАРИАНТ XXI ВЕКА
  
  
  
   Более же всего имейте усердную любовь друг ко другу, потому
   что любовь покрывает множество грехов
   Апостол Петр
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  
  I.
  Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастна семья, несчастна по-своему. Все смешалось в доме Облонских. А началось с того, что однажды за завтраком Долли сказала мужу, что хорошо бы найти няню для детей. У нее уже не хватает сил следить за потомством, заниматься домом, так как в последнее время стало подводить здоровье. Врачи рекомендует больше отдыхать и меньше заниматься делами. А еще лучше отправиться подлечиться на курорт.
  Степан Облонский или как звали его друзья Стива, при упоминании о курорте аж закряхтел. Он сразу же подумал, что если отправить жену на курорт, а она поедет только за границу в престижное место, придется выложить значительную часть средств, которые у них есть, а с этим совсем не густо. Это означает отказ от немалого числа житейских радостей. А жизнь и так не сладкая, с деньгами туго. И где их взять, пока неизвестно. А вот на счет няни... Стива задумался. Конечно, это тоже весьма недешевое удовольствие, но Долли права, ей нужна помощница. В свое время они как-то не очень думали, как управиться со всей этой оравой, делая детей. Уж слишком были захвачены самим процессом. Вообще-то он был не то, что против, но ему вполне бы хватило и одного ребенка. Но вот Долли приспичило иметь большое потомство; едва они поженились, как она заявила ему, что желает иметь многодетную семью. Стива тогда подумал, что это блажь с возрастом у нее пройдет. А вот нет, как-то незаметно появился целый выводок.
  Конечно же, детей он любил. Но сильного желания заниматься ими не испытывал. И свалил всю заботу о них на жену. Сначала Долли хотела работать, но тогда ему бы пришлось часть труда по воспитанию своих чад взять на себя. Но это означало отказаться от многих приятных забав, и он убедил супругу оставить службу и посвятить всю себя потомству. Но вскоре почувствовал, что эта мера имела и обратные стороны, денег в семье стало меньше. Иногда не хватало на самое необходимое. А отказывать себе в чем-то он не привык. Но теперь ему придется пойти на некоторое самоограничение, со вдохом подумал он. Долли слишком устает, ей нужен щадящей режим. Но как сделать так, чтобы и няню нанять и чтобы себя в расходах урезать как можно меньше?
  Мысль пришла к нему внезапно, он вдруг вспомнил, как один из его знакомых говорил ему, что не может нарадоваться на нанятую им няню для своих двух отпрысков. Платит он ей не так уж и много, а работает она добросовестно. А все потому, что эта няня - филиппинка. Их там специально готовят к такой работе, учат, как надо вести себя в иностранных семьях. Не случайно, что домработницы из Филиппин пользуются популярностью и в Соединенных Штатах, и Европе. В таком случае, почему бы ему не воспользоваться их услугами?
  Тогда о своей идее он не стал рассказывать жене - мало ли как она отнесется к такой экзотической прислуге. Решил поставить ее перед свершившимся фактом. А сам занялся поиском няни.
  Дело оказалось совсем не сложным, по Интернету нашел рекрутинговое бюро, которое поставляло такой персонал. По телефону договорился о встрече и поехал туда, рассказал о своих требованиях к прислуге. Ему обещали позвонить. И через два дня выполнили обещание.
  Стиве представили их будущую няню. Звали ее вполне цивилизовано - Мария Облена. Маленького роста, но хорошо сложенная, с соблазнительной грудью под белоснежно чистой кофточкой, с завязанным сзади хвостом из черных волос. По-русски она говорила очень плохо, немного умела еще по-английски, на этой смеси языков они и стали объясняться.
  К своему удивлению уже через десять минут Стива возжелал ее. Он даже удивился возникшему желанию. Но потом подумал и понял, что оно по-своему закономерно; восточных женщин у него еще не было. А они говорят очень страстные, ни чета соотечественницам.
  Долли такому выбору мужа удивилась, но когда узнала, сколько придется ей платить, больше не стала возражать. Экономия и при том значительная была очевидна.
  Филиппинка понравилась всем: и взрослым, и детям. Она была вежливая, аккуратная, чистоплотная, исполнительная, ела, что ей давали, никогда не капризничала. Конечно, было не просто изъясняться, но, в конце концов, всякий раз стороны как-то понимали друг друга. Стива даже однажды разговорился с ней. Из их беседы он понял, что она не замужем и не была замужем. А заработанные деньги переводит родителям, так как у нее в семье еще пятеро братьев и сестер. У него сразу родилась мысль, что с помощью небольших подарков, денежных подношений сумеет завоевать ее благосклонность. К тому же ему показалось, что она с женским интересом смотрела на его статную высокую фигуру. Стоит ли этому удивляться, она хоть и филиппинка, но все же женщина. А значит, без мужчины ей тоже несладко, особенно при ее темпераменте. На счет этого Стива заранее почитал в Интернете, после чего его желание попробовать на зуб этот заморский фрукт только возросло.
  Приступ филиппинской твердыни продолжался два месяца. Он бы завершился быстрей, но девушка может, и хотела, но явно боялась уступить хозяину. То ли смущалась, то ли не желала рисковать своим положением. Но все же однажды он проявил настойчивость, и она сдалась.
  К разочарованию Стивы секс с ней мало отличался от секса с другими женщинами, какой-то особенной филиппинской страстью она его не попотчевала. Зато было очень удобно, не надо было никуда бежать, тратиться на дорогущие гостиницы.
  Это-то его и подвело. Он утратил бдительность, Однажды Долли вернулась раньше, чем обещала. Это был момент самого разгара секса, и ни он, ни она не слышали, как хлопнула дверь. Долли вошла в комнату няни, чтобы отдать ей распоряжение, и застала красноречивую сцену. С громким криком она выбежала из нее.
  
  II.
  Стива сидел в своем кабинете, не решаясь показать из него даже носа. Его смущению не было предела, он просто не знал, куда себя девать. То вскакивал с кресла, намереваясь куда-то идти, то снова садился в него. Никогда он еще не был в подобной ситуации. Что же теперь будет? Развод? Но это так хлопотно, придется делить имущество, и в первую очередь их пятикомнатную квартиру. Но что же в таком случае достанется ему, учитывая, что все дети останутся с матерью? В лучшем случае однокомнатная хибара, а то еще хуже - всего лишь комната. От этой ужасной мысли Стиве стало так нехорошо, что он застонал.
  И как он мог так опростоволоситься, через какое-то время снова побежала, как ток по проводам, горестная мысль? Сколько изменял жене - и все сходило с рук. А тут решил полакомиться экзотическим блюдом, а заодно и малость сэкономить - и попался, как мальчишка, застигнутый за некрасивым деянием. И теперь он во всем виноват. А, собственно, в чем? Он, здоровый, сильный мужчина, которому постоянно нужны женщины, в противном случае длительное воздержание приводит у него к развитию депрессии. Конечно, есть жена, но чего скрывать, он давно не питает к ней каких-то страстных чувств. Частые роды не самым лучшим образом сказались на ее фигуре. И ложиться с ней в постель - далеко не самое большое удовольствие в жизни. Да и вообще, это был брак скорее по расчету, чем по любви. Да они неплохо ладили, но ведь этого мало. В жизни должна присутствовать страсть, без нее все становится пресным и не вкусным, как не досоленный суп. А он не может питаться только такой пищей. Чтобы чувствовать, что он живет полноценно, ему постоянно требуется хорошая приправа.
  Оно-то все это так, да вот что делать дальше? Попробовать пойти к Долли и объясниться. Ему точно было известно, что она догадывается об его шашнях на стороне. Но до сих пор у нее не было доказательств, и она либо мирилась с этим, либо гнала от себя, словно назойливую кошку, такие мысли. Что, если подумать, по большому счету одно и то же. Но теперь уже все ясно, его застукали с этой филиппиночкой прямо на месте преступления.
  На минуту у него возникла мысль о том, а что будет с няней? Но она, как появилась, так и исчезла, в крайнем случае, найдет для работы другую семью. Что будет с ним, вот в чем вопрос?
  Внезапно раздался звонок мобильного телефона. Кто это еще столь не вовремя поморщился он? Стива достал из кармана аппарат и почувствовал облегчение. Звонила сестра. И как же он сразу не подумал о ней. Если есть в мире человек, который может разрешить эту ситуацию, так это только она.
  Они говорили минут десять. Не вдаваясь в подробности, Стива рассказал ей о том, что произошло. Анна выразила ему сочувствие и сказала, чтобы он не отчаивался, все можно еще уладить и обещала завтра приехать.
  Стиве сразу полегчало, он всегда чувствовал успокоение, когда удавалось переложить решение своих проблем на чужие плечи.
  Однако сразу же возникла другая проблема. Близился вечер, а значит, скоро предстояло отойти ко сну. Но где ему спать? В их спальне? Но там заперлась жена. И вряд ли она его пустит на супружеское ложе. Выходит, придется провести ночь в своем кабинете.
  Он оглядел небольшую комнату. Ему стало грустно. Здесь стоял лишь диван, но он был короткий и узкий, явно не предназначенный для его длинного дородного тела. Предстоит не ночь, а сплошное мучение. А он так любит хорошо высыпаться на их мягкой широкой кровати. Пойти что ли покаяться, упасть на колени, слезно молить прощение? Нет, этот номер не пройдет, он знает жену, она так быстро не сдастся. Придется ждать приезда Анны, Долли ее и любит и уважает, она прислушается к ее аргументам. А ему ничего не остается делать, как попробовать поспать на узком и неудобном диване. В конце концов, должен же он понести хоть какое-то наказание за свой поступок.
  
  III.
  Как ни странно, но утром Стива проснулся в хорошем состоянии духа. Хотя диван был и неудобный, но здоровый организм не обратил внимания на такую мелочь и вполне нормально выспался. Стива занялся своим туалетом, не встретив никого, прошел в ванную, умылся, затем оттуда прямой дорогой направился на кухню. Там он заправился кофеем и бутербродами и удалился в свое убежище.
  Работа позволяла ему в значительной части трудиться дома, он достал из портфеля бумаги и стал их изучать. Но через какое-то время отложил их в сторону и задумался. Стива возглавлял юридический департамент мэрии Санкт-Петербурга. А там протекало острое политическое соперничество между различными кланами и группами, исповедующими подчас противоположные взгляды. Зачастую его приглашали в один из этих лагерей. Конечно, с точки зрения занимаемого положения, у Облонского оно было достаточно скромным. И все же и он имел некоторый вес, к его голосу прислушивались кое-какие начальники. А потому приходилось всякий раз выбирать, на чью сторону встать.
  Надо прямо сказать, задача была не из легких. Во-первых, постоянно менялись руководители. И каждый из них гнул свою линию, иногда полностью отрицающую линию своего предшественника. И не то, что у Стивы не было своих политических предпочтений, но зачастую приходилось их засовывать куда подальше и следовать начальственному предначертанию. Это не то чтобы его угнетало, к этому он давно привык и смирился, но оставляло в душе неприятный след от необходимости проявлять двоедушие. По своим воззрениям он склонялся к либеральному лагерю, и идеи и их носители вызывали у него симпатию. Либералы выступали за максимальную свободу, невмешательство в дела личности, провозглашали примат индивидуума над государством. Все это находило в душе Стивы живой отклик, ему с молодых лет хотелось иметь такой образ жизни - ничем и никем не ограничивающий волю, когда единственным побудительным мотивом его действий являлись его желания и потребности.
  В реальности же все было ровным счетом наоборот, ему приходилось смирять свои желания и потребности в силу необходимости. Суровая действительность диктовала свои правила, которым он вынужден был подчиняться. Разумеется, в этих правилах он старался найти промежутки для жизни приятной и свободной, но это все же было не то, это были лишь отдельные моменты на общем фоне серого существования, постоянной борьбе за хлеб насущный. Нет, не о таком он мечтал, ему хотелось совсем другого. Но для этого требовались деньги и еще раз деньги. А их катастрофически не доставало.
  Стива вдруг вспомнил, что они с Долли хотели продать часть своей земли. У Долли была дача в 50 соток, подаренная ей родителями на свадьбу, в очень прекрасном, а потому престижном месте. И он сильно надеялся на эти деньги. Они позволяли хотя бы некоторое время пожить более вольготно. Но теперь в связи с тем, что случилось, эта продажа может и не состояться. Да, неприятно, он давно мечтал купить новую машину. Та, на которой он ездит, и не новая и устаревшей модели. А сейчас есть такие замечательные автомобили, у него слюнки текут, когда он их видит, но и об этом придется забыть.
  Стива услышал за дверью голоса детей, старшей дочери Тани и младшего сына Гришы. Они громко ссорились. Когда ими занималась Мария Облена, такие крики не раздавались. Впервые за утро он вспомнил о филиппинке. Интересно, она еще в доме или Долли уже ее прогнала? Впрочем, это был не тот вопрос, который его мучил более всего.
  Стива решил выйти из кабинета. И сразу же Таня, его любимица повисла у него на плечах. Он поцеловал девочку, но без обычной теплоты; ему было сейчас не до нежностей.
  Он поставил ее на пол.
  - Что мама? Встала? - спросил он.
  - Мама встала. И прогнала Марию, - доложила дочь. - А мы так ее любили.
  - Так, получилось, - пробормотал Стива. - Не расстраивайтесь.
  - Мы будем скучать о ней, - добавил свою лепту Гриша.
  - Не стоит, - проговорил Стива. - Она все равно уже не вернется. Лучше ведите себя так, чтобы не огорчать маму. Теперь все заботы о вас снова на ней.
  Таня внимательно посмотрела на папу. Она догадывалась, что между родителями что-то случилось. И с этим как-то связан уход няни.
  Стива понимал, что откладывать разговор с женой больше нельзя. Скоро ему отправляться на службу. А надо предупредить ее о приезде Анны. Он бы, конечно, предпочел какое-то время не видеть супругу. Она бы немного остыла, глядишь, все дальнейшее протекало бы не в столь острой форме. Но, увы, выбора у него нет. Придется идти.
  
  IV.
  Погрузившись в оцепенение, Долли сидела перед раскрытым чемоданом. Его пасть зияла перед ней ненасытной пустотой и жаждала немедленного заполнения. На дне валялось несколько ее кофточек, которые она сгребла с полки шкафа и в приступе ярости, не глядя, бросила туда. Вместе с вещами в том же направлении полетела шкатулка с драгоценностями, которые Долли имела обыкновение хранить в шкафу, между аккуратными стопками тщательно наглаженного белья. Сегодня она даже не заметила эту вещицу, когда ее рука схватила первые попавшиеся вещи и швырнула их в чемодан. Туда же незамедлительно полетела шкатулка, случайно задетая Долли, она упала на пол с громким стуком. От удара крышка ее распахнулась, и все драгоценности вывалились на пол. Одно кольцо покатилось под диван, и Долли вынуждена была доставать его. Когда она, наконец, нашла его и поднялась с колен, держа в руках свою добычу, то с омерзением заметила, что сжимает в руках свое обручальное кольцо. Долли не носила его каждый день, оно мешало ей заниматься детьми и хозяйством, а доставала его только по торжественным случаям. Золотое кольцо, с одним маленьким бриллиантиком, надетым Стивой ей на палец в день их бракосочетания, было зримым напоминанием ее неудавшегося брака.
  Долли живо вспомнила это событие девятилетней давности. Тогда ей казалось, что счастливей ее нет и не будет в целом свете. И что теперь? Ее уютный маленький мирок, тщательно выстраиваемый ею с того памятного дня, рухнул, погиб в одночасье. Хотя, нет, надо честно признаться себе самой, что не в одну минуту обрушилось ее счастье. Долли тяжело опустилась на стул и задумалась, вспоминая годы семейной жизни со Стивой. Его частые задержки после работы, отлучки из дома по выходным, возникавшие каждый раз по воле неких загадочных и неотложных обстоятельств, которыми объяснял Стива свое отсутствие. Иногда он и вовсе не приходил ночевать. Возвращался домой под утро. Винился, глядя на Долли честными глазами, говорил, что засиделся на работе до самой ночи и не заметил, что уже полчаса, как мосты развели. Вот и приходилось ему, как последней сиротинушке, свернуться калачиком на диванчике в своей приемной и прикорнуть кое-как до утра. Долли верила ему на слово и даже не спрашивала, отчего он не позвонил ей и не предупредил, что не приедет. Время от времени на нее накатывались какие-то неясные предчувствия и смутные подозрения, что все на самом деле обстоит не так, как объясняет супруг. Но усилием воли она гнала от себя эти тревожные мысли, смущавшие ее покой. Ей настолько хорошо было в ее теплом и уютном мире семьи, что она не хотела знать ничего большего, чем видели ее глаза.
  Поглощенная воспоминаниям, Долли не заметила, как машинально надела кольцо на палец. Разве она не любила мужа, терзала Долли себя вопросами. Пять детей ему родила. Другой мужчина носил бы ее на руках за такое самоотверженное материнство. А этот... За что ей выпало такое испытание?
   Долли уловила звук шагов в коридоре и узнала походку Стивы. Дверь тут же распахнулась, и ее муж собственной персоной предстал перед ней на пороге. Долли мельком взглянула на него и отвернулась. Ее рот сжался в тонкую едва заметную нить, а в напряженном взгляде и закаменевших скулах читалось такое презрение, что даже Стива, заранее готовившийся к объяснению с женой, почувствовал себя не в своей тарелке. Только сейчас он вдруг явно осознал тяжесть своей вины перед Долли, казавшуюся ему до этого не столь уж и значительной.
  Ведь все мужчины поступают подобным образом. А мудрость женщины должна состоять в том, чтобы не создавать из этого трагедию, принять случившееся, как данность и простить. Не в этом ли сила и величие женского предназначения! Что-то подобное он хотел сказать Долли, когда направлялся в ее комнату. Но все заранее заготовленные слова застряли у него в горле, когда он увидел жену, с видом обличающего прокурора восседавшую на стуле посреди комнаты рядом с открытым чемоданом. Стива почувствовал в этот момент себя чуть ли не изменником родины.
  - Я виноват, виноват перед тобою,- проговорил он заплетающимся языком, с ужасом понимая, что сейчас боится своей жены. Это чувство было новым, никогда доселе им не испытанным и от этого казавшимся еще страшнее, чем было на самом деле.
  Долли не отвечала. Она лишь сильнее сжала губы, сделавшиеся теперь совсем невидимыми, и окаменела еще больше. Теперь не только от лица, но и от всего тела ее веяло таким вселенским холодом и отчуждением, что для Стивы эта ситуация становилось совсем невыносимой. Было бы лучше, если бы она набросилась на него, исцарапала щеки, вырвала клок волос или еще что-нибудь в этом роде... А впрочем, лучше обойтись без подобных эксцессов. Стива инстинктивно прикрыл руками ту часть тела, от которой и проистекал весь этот казус.
  - Прости меня, - Стива осторожно кашлянул, с напряжением ожидая реакции Долли.
  - Простить!!!- Она медленно повернула голову в его сторону и посмотрела на него холодно и одновременно гадливо, как на какого-то мерзкого слизняка. Но в туже секунду губы ее сморщились, мускул на правой щеке дернулся, и она вдруг ожила, утратившая в один момент всю свою холодность. - Вон, пошел вон отсюда, - прошипела она, задыхаясь.
  Долли душили слезы, и она держалась из последних сил, только бы не разрыдаться у мужа на глазах. Она не хотела показывать перед ним свою слабость, не хотела, чтобы он знал, видел ее страдания. Как бы она желала сейчас быть равнодушной и спокойной, как будто ровным счетом ничего не случилось, как будто для нее его измена сущая безделица.
  - Неужели девять лет совместной жизни ничего не значат для тебя. - Стива видел, как Долли мучается, и ему вдруг стало жалко ее. Он подумал, что неплохо бы сказать, что любит ее, но не осмелился и вместо признания в любви произнес проникновенно: - Долли, поверь, все мои настоящие и искренние чувства принадлежат только тебе.
  - Мне!? - истерично выкрикнула Долли. - А ей... что принадлежит ей... Твое тело?
  - Ну, зачем ты о ней, - поморщился Стива, - это просто случайность, фантом, минута слабости. Всего одна минута, Долли. А тебе и детям принадлежит вся моя жизнь. Так стоит ли...
  - Ты вспомнил о детях! - глаза Долли полыхнули ненавистью, - забудь о детях, у тебя нет больше детей, у тебя никого нет. И меня - тоже.
  - Но позволь, ты не можешь вот так распоряжаться детьми, - дрогнувшим голосом произнес Стива.
  - Я все могу, потому что я мать. А ты прелюбодей и развратник и тебе нельзя доверить детей. Я ставлю тебя в известность, что забираю их и уезжаю к матери, а ты можешь жить тут со своей потаскухой сколько угодно и делать свои мерзости хоть с утра до ночи.- Долли отвернулась к шкафу и продолжила демонстративно доставать оттуда вещи и складывать их в чемодан.
  - Но это не возможно, - растерялся Стива.
  - Отчего же. - Голос Долли окреп и зазвучал даже немного весело. Ей нравилось видеть, что он растерян и лишен привычной уверенности.
  - Сегодня Анна приезжает, - сообщил Стива.
  - Ну и что, примешь ее вместе с этой Обленой.
  - Не говори глупостей, Анна едет, чтобы повидаться с тобой.
  - Я не собираюсь встречаться с твоими родственниками и вообще я подаю на развод. - Долли повернулась к мужу и с вызовом посмотрела на него.
  - Как на развод, зачем развод? - пролепетал Стива. - Это совершенно не возможно. Вдруг он заметил на ее пальце их обручальное кольцо, которое она одевала очень редко. То, что сейчас кольцо находилось на положенном ему месте, внушило Стиве надежду, что не все потеряно. Стива взбодрился и расправил плечи. - Я не позволю тебе просто так взять и уйти, - двинулся он к Долли, - Я не пущу тебя. Ты моя жена и мать моих детей. А еще ты мудрая женщина.
  Долли смотрела на его приближение настороженно.
  - Нет мужчины без греха, - продолжал свой монолог Стива. - А мудрость женщины должна состоять в том, чтобы не создавать из этого трагедию, принять случившееся, как данность и простить. Вот и кольцо на твоем пальце, как символ прощения, - Стива попытался взять Долли за руку, но она оттолкнула его.
  - Не смей дотрагиваться до меня, с ненавистью выдохнула она, и, сорвав кольцо с пальца, швырнула его прямо в лицо Стивы. - Вот тебе мое прощение, выброси его на помойку, пока я сама это не сделала! - с ожесточением крикнула Долли и рванулась к двери, чтобы выбежать из комнаты. Но Стива предпринял неожиданный маневр, он рухнул перед ней на колени и, обхватив ее ноги руками, не позволял ей сделать дальше ни шагу.
  - Пусти. - Напрасно Долли пыталась освободить ноги и вырваться из его рук. Стива держал крепко.
  - Ну, прости меня, умоляю, - смотрел он на нее снизу вверх жалкими глазами. - Делай со мной, что хочешь, только не прогоняй меня. Я без тебя и детей погибну. Только ты одна мне нужна - и больше никто. И ты без меня не сможешь. Мы одно целое.
  Долли перестала вырываться. Она вдруг осознала, что он прав. Она без него ничто и никто. Она не сможет без него жить, есть, спать, дышать. И несмотря ни на что, ее любовь к нему никуда не исчезла. Она по-прежнему живет в ней.
  "О это ужасно, - подумала Долли, - как бы я хотела ненавидеть его, но это выше моих сил. Но пока ему об этом знать еще рано".
  - Пусти меня и стань с колен, - сказала Долли веско и твердо. - Так и быть. Я встречу сегодня Анну, но потом я соберу вещи и уйду.
  - Я знал, что ты мудрая женщина, - Стива вскочил с колен и поспешил ретироваться. За дверью он вздохнул с облегчением.
   Кажется, все прошло неплохо и гроза миновала, думал он. Хотя может и не совсем. Но он дает пятьдесят на пятьдесят, что все закончится миром. Эх, жаль поспорить на это не с кем. Можно было бы сорвать неплохой куш за спор, а потом закатиться на выигранные деньги с какой-нибудь красоткой в ресторан.
   Стива подошел к зеркалу, достал из кармана расческу, тщательно причесал растрепанные от падения волосы, подмигнул себе весело и отправился на службу. Он не знал, что Долли в эту минуту в щелку двери подсматривает за ним.
  - Вот, гад, - зло прошипела она, глядя на его цветущий вид.- Нет, не дождется он моего прощения. Ни за что. Она гордо вскинула голову и проследовала к раскрытому чемодану с твердым намерением завершить задуманное. До приезда Анны, она должна была собрать свои вещи и вещи детей.
  
  V.
  Все учителя признавали у Облонского хорошие способности, но учиться он никогда не любил. Очень рано его стала привлекать совсем другая жизнь; не то, что он был гулякой и хулиганом, но любил веселые компании и проказы. Рано у него возник и интерес к особам противоположного пола, девочки, а потом и девушки волновали его одним только своим присутствием. Он еще не понимал всю гамму отношений между мужчиной и женщиной, но уже инстинктивно чувствовал, что это станет одной из основных тем, если не главной в его жизни. Впрочем, в неведении он пребывал недолго, знакомые мальчишки по всех деталях ему объяснили, как все это происходит. А для закрепления урока снабдили богатым иллюстративным материалом. Потрясение было огромным, но это потрясение было сладостным, в котором в качестве основного ингредиента входило предвкушение чего-то невероятно заманчивого.
  Те же самые мальчишки через некоторое время помогли ему вкусить и запретного плода, свели его с девчонкой из соседнего двора. Она была постарше Степана, но уже многое знала и умела в отличие от него. Он же так волновался, словно от успеха предприятия зависела вся его дальнейшая судьба. Хотя в каком-то смысле может, так оно и было.
  Но все прошло достаточно благополучно, Стива получил бесценный опыт, хотя какого-то невиданного наслаждения, о котором так много писалось в прочитанной им литературе, не ощутил. Впрочем, подсознательно юноша догадался, что это только начало, а впереди его ждет еще много хорошего. И вскоре его надежды оправдались, он вступил в связь со взрослой и опытной женщиной, которая и провела его по всем запутанным лабиринтам интимных отношений. После нее он уже, во-первых, почувствовал себя уверенно, настоящим мужчиной, во-вторых, окончательно понял, в чем смысл предстоящей его жизни: в получении бесконечной череды удовольствий. Без них все остальное не имело значения.
   Хотя в университете ему было в целом не до учебы, но благодаря способностям он закончил его довольно неплохо. Но вот что делать дальше? Этот вопрос мучил его сильно. Родители Стивы к этому времени уже отправились в мир иной, оставив ему хорошую квартиру и некоторую сумму денег. Но долго прожить на них было невозможно, нужно было делать то, чего он желал менее всего, - искать работу. К тому же на его шее оказалась младшая сестра, которая только поступила на первый курс института. Это была обуза, но такая обуза, от которой невозможно было избавиться. Да и Облонский любил ее хотя бы потому, что не любить ее было невозможно; это было прелестное создание: красивое, жизнерадостное, с живым, подвижным умом, активно отвлекающимся на все новое. Поклонников у нее было море, но она не спешила выказать никому предпочтения. Она словно бы чего-то ждала и не спешила сделать окончательный выбор.
  Стиве пришлось запрячь себя, как коня в повозку, в работу на маленьких, слабо оплачиваемых должностях. Найти более престижное место выпускнику университета без протекции не удавалось. Он искал выход, так как после студенческой разгульной вольницы жизнь превратилась в серую и унылую тягомотину. На развлечение денег просто не было, а без них только и остается сидеть дома да смотреть телевизор, который он никогда не любил.
  Стива стал лихорадочно искать выход и, как ему показалось, нашел в женитьбе. Еще с тех времен, когда живы были родители, их семья дружила с семейством Щербацких. Его глава был известным когда-то послом а Великобритании, а после завершения дипломатической картеры обрел не менее престижный статус ученого, академика. Достаточно было посетить их дом, чтобы понять, что они не бедствовали. Да и их старшая дочь Дарья, или как называли ее в семье на английский манер Долли, ему нравилась. Приятная, спокойная, неглупая, домашняя, чем не жена. Да и он произвел на нее благоприятное впечатление. Об его веселой студенческой жизни она ничего не ведала, а он благоразумно ей не рассказывал.
  Но женитьба далеко не полностью оправдала его надежды, они стали жить лучше, но не настолько, как хотел он. А вскоре родился ребенок - и Стива совсем затосковал. Конечно же, он ей изменял, но его возможности были ограничены; женщины хотели подарков, веселого препровождения, а это требовало денег и еще раз денег.
  Помощь пришла с неожиданной стороны. Их тетушка, которая занимала довольно высокий пост в администрации города, но которая и пальцем не ударила, дабы трудоустроить племянника, вдруг решила проявить инициативу. Но касалась она не его, а Анны. Из Москвы к ним прислали вице-губернатором Алексея Каренина, мужчину не молодого, но холостого. Она решила свести его со своей племянницей. В мэрии был новогодний бал, она привела с собой на него девушку и как бы невзначай познакомила ее с высокопоставленным чиновником. Анна произвела на него сильное впечатление - и дело закрутилось.
  Они быстро поженились, а вскоре Каренин пошел на повышение, его перевели в Министерство культуры на должность заместителя министра. Шурина он не забыл, с его подачи Стиву назначили на должность руководителя юридического департамента мэрии. Правда, зарплата оказалась не столь уж и высокой, но все-таки это был шаг в правильном направлении. А вскоре Облонский обнаружил, что в новой должности не так уж и много надо работать, значительную часть дел можно переложить на подчиненных. А самому чувствовать относительную свободу.
  Облонский часа два занимался делами, отдавал распоряжения, писал заключения. Затем это занятие ему решительно надоело. Он подумал: чем бы заняться. И тут, как нельзя, кстати, секретарша доложила Стиве, что пришел посетитель. Облонский обрадовался, разговаривать с человеком совсем не то, что работать с документами.
  В кабинет вошел Левин. Они были друзьями детства, росли в одном дворе, и хотя были не похожи друг на друга едва ли не по всем параметрам, сблизились. Это ничуть не уменьшило их различие, в дружбе каждый оставался сам по себе. Может, потому что никто не пытался переделать другого под себя, они пронесли это чувство и за пределы их дворовой жизни. И хотя затем судьба сильно разбросала их в разные стороны, это не остудило их отношения. При этом каждый из них по отношению к другому был немного снисходителен, каждый считал себя выше, чем его приятель. Но ни Облонский, ни Левин подобные мысли старались не афишировать. Единственное, что позволял себе Стива, так это некоторую снисходительность городского жителя к деревенскому.
  Трансформация Левина из городского жителя в деревенского произошла для Облонского неожиданно. Успешный бизнесмен Левин вдруг бросил свое дело, продал прекрасную квартиру и уехал в село. Некоторое время Стива не верил в происшедшее. И лишь побывав у него в хозяйстве, убедился, что это действительно так. Он даже некоторое время размышлял, как отнестись к этому факту. Но не пришел к окончательному выводу. А потому решил, что не стоит и задумываться на эту тему, жизнь рано или поздно покажет, что это - серьезный поступок или блажь?
  - Надолго ли ты к нам? - поинтересовался Стива.
  - Да, пока точно не ведаю, - немного помедлил с ответом Левин. - Как обстоятельства сложатся. Мне поговорит с тобой надо.
  Стива с некоторой подозрительностью взглянул на него, он чувствовал, что его друг немного темнит.
  - Тогда может быть, вместе пообедаем, - предложил он. - Я знаю очень приятное местечко. Тебе непременно понравится.
  - Мне нужно съездить по делам.
  - Тогда говори сейчас.
  - Как поживают Щербацкие? Все ли по-старому?
  Стива едва заметно улыбнулся. Вот в чем дело. Он знал, что Левин влюблен в младшую сестру его жены - Кити. Когда-то он познакомил их, и с тех пор Константин думает только о ней.
  - Ты, наверное, хочешь видеть Кити. Долли мне как-то говорила, что она часто посещает клуб: "Ночной досуг". Наверное, и сегодня туда пойдет. Можешь там ее увидеть.
  - Спасибо, Стива, ты настоящий друг, - улыбнулся Левин. - Рад был тебя повидать. А сейчас, извини, дела.
  - Иди, иди. Только не забудь перед отъездом в свою глушь повидать меня.
  - Непременно.
  Они пожали друг другу руки, Левин энергичными шагами покинул кабинет.
  
  VI.
   Стива был прав, когда сделал предположение, что Левин хочет видеть Кити. Именно из-за нее, свояченицы Стивы, Левин приехал на сей раз в Питер. Никаких других дел у него здесь не было, да и не могло быть. С некоторых пор, делами Левин стал именовать только самые значимые события своей жизни, а все остальное, что выходило за грань этого смысла, относил к категории блажь и никак иначе. На шкале его жизненных ценностей Кити занимала очень высокое место. Как и когда эта девушка сделалась значимой женщиной его жизни, Левин и сам не помнил. Это случилось исподволь и как-то и незаметно для него самого. Надо сказать, что с того самого момента, как Стива ввел его в семью Щербацких, Левин был очарован всеми женщинами этого семейства. Каждая из трех сестер: Долли, Натали и Кити обладали необычайной привлекательностью. Каждая из них была красива по своему, с присущим только ей одной тем удивительным шармом, который кружил головы мужчинам и делал их покорными рабами в ручках этих удивительных девушек.
  Как натура чрезвычайно чувствительная, Левин был сражен настолько красотой сестер, что никак не мог оценить по началу, какая же из них больше всего ему по нраву. Он наверняка отдал бы пальму первенства старшей из них - Долли. Левину по душе пришелся ее тихий и кроткий нрав, который в сочетании с ангельской внешностью был для него высшим образцом истинной женственности. Но, Долли, к великому разочарованию Левина, была на тот момент невестой Стивы. Уже назначена была их свадьба, и Левину пришлось забыть о ней.
  Тогда он обратил свой взор на следующую из сестер: Натали. Левин уже был почти влюблен в нее, но так и не успел до конца осознать своих чувств к этой девушке. Она была отдана замуж за состоятельного банкира, который увез молодую жену на постоянное место жительства в Швейцарию. Разочарованному Левину ничего не оставалось, как забыть о сестрах Щербацких. Две из них были не доступны для него, а Кити на тот момент была еще подростком. Но время шло, Кити взрослела. И однажды, в один из своих приездов в Питер, Левин столкнулся с ней, в доме своего старого друга Стивы.
  Праздновали Рождество. За праздничным столом собралось все семейство Облонских. На почетном месте восседал хозяин дома Стива, немного располневший, но ничуть не утративший от этого своего прежнего блеска и мужской привлекательности. От него веяло свежестью и здоровьем, он был весел и красноречив. Глядя на него, складывалось впечатление, что Стива вполне счастлив и успешен в жизни.
  Долли же, напротив, сильно подурнела и поблекла, по сравнению с теми временами, когда Левин был не на шутку увлечен ею. Она похудела и выглядела усталой. Взгляд ее печальных глаз оживлялся только тогда, когда она обращала свой взор на детей. Левин смотрел на нее, вспоминал, какая, еще совсем недавно, она была красавица, и с грустью констатировал тот факт, что женская красота очень хрупкая и недолговечная вещь, с которой надо обращаться предельно бережно и нежно.
  -А что Кити, - поинтересовался Левин, - наверное, уже совсем взрослая стала?
  - Да, свояченица у меня расцвела, настоящая красавица, фотомодель, - заулыбался Стива, разливая коньяк по рюмкам. - Доллинька, ты бы пригласила Кити к нам.
  -Да она обещала сегодня забежать на минутку, - сообщила Долли, подкладывая очередную порцию салата оливье в тарелку Левина.
  - Отчего же только на минутку? - спросил Стива.- Праздник же нынче. Вот и Костя бы с ней с удовольствием пообщался.
  - Не может она больше. У нее сегодня вечером самолет. Она в Таиланд летит. - Долли поправила бант на голове у дочери. - Вот хотела зайти, всех поздравить с праздником перед отъездом.
  - В Таиланд? - удивился Стива.- Так у нее же сессия.
  - А она досрочно сдала сессию и решила слетать в теплые края, погреться на солнышке.
  - Надо же, в Таиланд. - Стива покачал головой и повернулся к Левину. - И правильно, надо наслаждаться жизнью пока молода. А то потом пойдут семья, дети. Вот мы с Долли сидим в Питере, как привязанные.
  - Ну, ты то, допустим не привязанный, - Долли метнула в мужа колючий взгляд. - А вот я, действительно привязана.
  - Зато у нас такие замечательные детки. - Стива чмокнул Долли в щеку. - И у нас с тобой прекрасная семья.
  В это время раздался звонок. Стива встал и пошел к двери открывать. У Левина заколотилось сердце. Он как будто почувствовал, что сейчас в его жизни произойдет что-то особенное. Из коридора послышались голоса: Стивы и звонкий, как перелив колокольчика, принадлежавший Кити.
  Левин прислушивался к тому, что происходило в передней. Он слышал, как девушка снимает шубку, скидывает сапоги. И через секунду дверь распахнулась и показалась она. Кити. Левин смотрел на нее во все глаза и не узнавал ее. Стива был прав, Кити была необычайно хороша. Ее нельзя было назвать ослепительной красавицей. Но в то же время от ее глаз, от ее лица исходило такое сияние, такой внутренний свет, который заставил сердце Левина биться с удвоенной частотой. Он был сражен ею наповал. Он понял, что влюбился в нее с этой минуты сразу и на всю жизнь. Еще ни одна девушка не вызывали в нем таких эмоций, какие высвободила из глубины его души Кити только одним своим появлением. Левину казалось, что сам ангел сошел с небес в этот пречистый и пресветлый праздник рождества и коснулся своим легким крылом его зачерствевшей души.
  - Она чистый ангел небесный, а я земной и грубый. Разве я достоин такой девушки, как она? - изводил Левин себя сомнениями. В тот день он так и не смог поговорить с Кити. Она поздравила всех с праздником, раздала детям подарки и убежала. Умчалась в неведомые дали, туда, где много света и солнца. Именно там, в этом благодатном крае ее место, думал Левин, страдая от своего несоответствия Кити.
  В самом мрачном расположении духа он удалился к себе в деревню и загрузил себя работой по самое горло, чтобы не думать и не изводить себя напрасными мечтами о Кити. Он дал себе зарок, что забудет ее. Такие девушки не для него. Ему надо что-то попроще и поближе к грешной земле. Но мыслям Левина не суждено было сбыться. Кити сама разыскала его в социальных сетях и предложила дружбу. Они стали переписываться. Постепенно они сближались, Кити раскрывала пред ним свой внутренний мир, она как будто что-то почувствовала в тот памятный рождественский день и старалась немного уменьшить свое сияние в общении с ним, представая перед ним вполне земным человеком. И не без результата, со временем Левину она стала казаться не такой уж и небожительницей. И, наконец, настал тот день, когда он вполне ощутил себя достойным такой девушки, как Кити. Не долго думая, пока он не растерял этого ощущения, Левин сорвался с места и приехал в Питер. Намерения у него были самые серьезные. Он решил сделать Кити предложение.
  
  VII.
  Обычно, посещая северную столицу, Левин останавливался у своего старшего брата по матери Сергея Ивановича Кознышева. Их отношения складывались не просто. И не только потому, что между ними была немалая разница в возрасте, но судьба то разлучала их, то сближала снова. После того, как мать Левина вышла замуж во второй раз, благодаря чему и появился он на свет, ее первый сын предпочел переехать к отцу. И почти не навещал эту для него наполовину чужую семью. Да и Левин мало интересовался им, хотя слышал о нем немало. А дело заключалось в том, что Кознышев с самых ранних лет подавал большие надежды, он не просто хорошо учился, а был всегда первым и блестящим учеником.
  В их семье никто не сомневался, что Кознышева ждет большое будущее. И он быстро стал доказывать, что это именно так. У него оказался недюжий литературный дар. Первый же роман принес ему известность, его стали прочить в большие писатели. Левин к тому времени уже превратился в юношу, он прочел произведение брата, но оно не произвело на него впечатления. К тому времени он прочитал уже много книг, и не нашел в этом творении родственника ничего выдающегося. Правда, с этим мнением он не стал ни с кем делиться, а решил, что может быть, в самом деле, чего-то не понял. Но и следующие книги автора не показались ему по-настоящему талантливыми, по его мнению, они были чересчур литературными, в них не хватало искренней живой жизни, его замещали эрудиция и начитанность. Левину же хотелось от текста получить другое ощущение, хотелось подлинных чувств и эмоций, глубоких, поражающих ум мыслей, неожиданных аналогий и метафор. Но ничего такого из этого набора он не находил.
  Впрочем, это не мешало ему уважать и ценить брата, в конце концов, на вкус и цвет товарищей нет. Ведь его книги нравились многим, а значит, он вполне достойный писатель, профессионал своего дела.
  Они стали изредка встречаться; сначала Кознышев относился к младшему брату довольно снисходительно. Но вскоре он обнаружил в нем вполне достойного полемиста. Их общение приняло насыщенный характер, они спорили на многие темы, крайне редко сходились во мнении, но это не портило их отношения. Они как бы решили, что разногласия разногласиями, а родственные связи важней. И даже иногда делились друг с другом весьма интимными переживаниями. Вот и в этот приезд Левину хотелось поговорить с ним по душам.
  Но когда он появился в его квартире, то застал там весьма известного общественного деятеля. Лично Левин был с ним не знаком, но много раз видел его выступления по телевизору, читал его статьи в газетах. Левин знал, что в дом брата тот попал не случайно, так как в последнее время Кознышев активно занялся общественной деятельностью. И на этом поприще так же снискал определенную известность.
  Левин пришел как раз в разгар довольно горячей полемики. Кознышев сделал ему знак, чтобы он сел. Левин так и поступил и стал слушать.
  - Вот вы все время говорите, дорогой Сергей Иванович, что нам нужна великая страна, что без этого Россия не может быть Россией, - говорил общественный деятель. - Я вовсе не возражаю против величия, я полностью за него. Но меня всегда волнует вопрос: а какой ценой? Если цена чрезмерна, то я отказываюсь от величия. Вспомните историю, да мы были великой державой, но всякий раз это достигалась пролитием обильных рек крови. Такой вариант мне не подходит. Если величие настояно на крови, для меня это не величие, а что-то прямо противоположное.
  - А вот тут я с вами решительно не согласен, - возразил Кознышев. - Мне кровь нравится не больше вашего, но уж если она пролита, то надо извлечь из этого максимум. Да, вся наша великая культура во многом оказалась возможной благодаря тому, что кто-то был вынужден жертвовать собой, даже если и не по собственной воле. Но ведь какой результат! И он оправдывает многое. Историю не перепишешь, что было, то было, но ведь это же давало всякий раз импульс для толчка вперед. Разве было бы лучше, если бы мы остановились в развитии?
  - Но разве развиваться можно только с помощью крови. Лучшее развитие то, когда она не проливается. Разве не так?
  Кознышев улыбнулся и покачал головой.
  - Я вовсе не людоед, и ненавижу кровь, как и вы. Но я говорю о том, что история сложилась так, как сложилась. Не будем же мы переписывать ее в угоду нашим представлениям. И я предлагаю ценить в ней достижения, а не ужасы. Про них не стоит забывать, но отдавать предпочтение тому, что двигало нас вперед. Вы и ваши единомышленники постоянно нас упрекают в идеализации прошлого, что мы не желаем знать то плохое, что было в нем. Уверяю вас, я хорошо знаю историю, только отношусь к ней по-другому. От того, что мы постоянно посыпаем голову пеплом, становимся только слабей. А чтобы идти вперед, нам требуется много сил.
  - Это опасная позиция, Сергей Иванович, прошлое учит осторожности, а ведь мы снова идем по людским головам. Конечно, нынешнее время с предыдущими эпохами не сравнить, но ведь еще неизвестно, что дальше будет. Если многие будут рассуждать так же, как и вы, что главное цель и результат, а не средство их достижения, мы можем зайти далеко. Желающих проливать кровь и сегодня достаточно. Когда я читаю некоторые высказывания, она стынет у меня в жилах.
  - Мало ли кто что пишет сгоряча, человек существо эмоциональное, и зачастую не сдерживает себя. Но это не означает, что он готов быть столь же нетерпимым и в жизни.
  - А откуда нам знать, готов он быть нетерпимым или нет? Многие и сами не имеют о том представления. Не зря же сказано в одной книге: сначала было слово. А что будет после того, как оно сказано, предсказать невозможно. Нет, Сергей Иванович, все начинается именно с того, что мы говорим и как думаем. Если оправдываем кровь в прошлом, сумеем оправдать и в настоящем. Вот почему я пришел к вам, ваша статья наделала много шума, немало людей ее одобрили. Вы прекрасно владеете пером, к вам прислушиваются. А если такой человек распространяет публично подобные идеи, это не может не вызывать опасений.
  - Я ценю ваш визит, но мне кажется, ваши опасения преувеличены. Я лишь предлагал вспомнить былое величие, чтобы оно нас вдохновляло на новые свершения. И призывал не позволять смешивать наше прошлое с грязью. Желающих отдать его на поругание, увы, предостаточно. И, на мой взгляд, они сильно нам вредят, внушают, особенно молодежи презрение к отечеству.
   Общественный деятель печально вздохнул.
  - Вижу, нам с вами согласия не достичь. Мы уже спорим целый час, а каждый так и остался на своих позициях. С вашего разрешения я удалюсь, тем более у вас гость, - посмотрел он на Левина.
  Левин почувствовал радость, что общественный деятель собирается уходить. Сначала он с интересом слушал обе стороны, но в какой-то момент ему стало скучно. Опять сплошная отвлеченность, они спорят о каких-то вещах, которые не имеют отношение к действительности. Хотя им кажется обратное. А вот поработали бы денек вилами да лопатой в грязи и навозе, по-другому бы заговорили. А ведь так и проговорят страну. Им кажется, что они заняты чем-то необычайно важным, решают судьбу народа, а на самом деле, все это от безделья.
  
  VIII.
  Левин и Кознышев остались одни.
  - Видишь, какие у нас теперь ведутся жаркие дискуссии, - улыбаясь, произнес Кознышев. - Градус общественного настроения быстро идет вверх. Впрочем, в твоей деревне это не чувствуется.
  - Да, у нас другие заботы.
  Кознышев снова улыбнулся, на этот раз снисходительно.
  - У каждого своя жизнь, главное, чтобы не ощущать в ней себя ущербным.
  - Пока не ощущаю.
  - Вот и прекрасно. А зачем ты в наших краях? По делам или так?
   Когда Левин ехал к брату, ему хотелось поведать Сергею о своем намерении жениться, но сейчас почему-то такое желание пропало. После столь глубокомысленного разговора, которому он стал только что свидетелем, говорить на столь прозаичные темы Левину показалось неудобно. Как-нибудь потом.
  - Разные возникли нужды. Да и захотелось немного развеяться, - неопределенно ответил Левин.
   Кознышев рассеянно кивнул головой, его мысли были заняты явно другим.
  - Должен сообщить тебе нечто важное, вчера я получил по электронной почте послание от Николая.
  - От Николая? - изумился Левин. - После стольких лет молчания.
  - Именно так.
  Николай был их средний брат, как и все из их породы подавал большие надежды. У него рано обнаружились математические способности. И все были уверенны, что он пойдет по этой стезе. Поначалу так и было, но где-то к концу учебы что-то вдруг с ним случилось. Он связался с плохой компанией, а потом неожиданно его арестовали. Оказалось, что у него нашли наркотики.
  Благодаря связям дело с трудом, но удалось замять. Но вместо благодарности Николай затаил злобу, которую срывал то на родителей, то на братьев, то на учителях. Конец был закономерным, вместо красного диплома, его выгнали с последнего курса. Для Николая это стало поводом для дальнейшего озлобления. А вскоре он заявил, что порывает с семьей и просит его никогда не искать.
  Для Левина это был сильный удар, так как в детстве они были дружны. С тех пор он видел его всего пару раз, и эти встречи не принесли никому радости.
  - Что же он написал тебе? - спросил Левин.
  - Написал, что не хочет нас видеть и просил оставить его в покое.
  - Но мы и так его не тревожим. Странно, что он решил напомнить о себе. А не кажется ли тебе, что он это сделал, потому что желает прямо противоположного.
  Кознышев кивнул головой.
  - Возможно, ты и прав. Почему мне не пришла такая простая мысль?
  - Надо бы его повидать, - решительно проговорил Левин.
  - Если хочешь, то, конечно. А я, пожалуй, воздержусь. Не могу забыть, как он кричал на нас. Мне кажется, ему уже не поможешь.
  - Даже если и так, все равно он наш ближайший родственник.
  - В наше время родственные связи имеют мало значения, - пожал плечами Кознышев.
  - Мне так не кажется. Впрочем, каждый решает это сам. Кстати, в письме он ненароком указал гостинцу, где остановился. Я не придал этому значению, а теперь понимаю, что ты прав. - Кознышев задумался. - Да, жалко его.
  
  IX.
  Левин на такси подъехал к клубу, в котором он ожидал увидеть Кити. Еще по дороге он ощутил заметное волнение перед встречей с ней. Кажется, произошло то, чего он боялся больше всего. Он потерял ощущение уверенности, что Кити ответит ему взаимностью. К нему вновь вернулось та робость и чувство своего несоответствия такой девушке, как Кити, которое он почувствовал в доме Облонских, увидев ее в праздник Рождества. Как легко было ему общаться с нею в сети, какой естественной и непринужденной она ему казалась, когда их разделяли тысячи километров. И как все сложно стало вдруг, когда все преграды, отделяющие их друг от друга пали и только дверь клуба, перед которой он сейчас стоял и никак не решался открыть ее, еще мешала приблизиться к ней. Часто в своих мечтах, Левин предавался фантазиям, какой может быть их встреча. То он рисовал себя брутальным мачо, уверенно идущим к своей цели, то нежным и трепетным возлюбленным, заваливающим свою любимую цветами и поцелуями. Но никогда, ни в одной из своих фантазий он и мысли не мог допустить, что будет стоять, вот так, как сейчас, как последний трус и будет бояться сделать последний шаг. Левину захотелось вдруг, чтобы он вошел, а Кити там не оказалось, тогда он может взять отсрочку, тайм аут, чтобы собраться с мыслями, прежде, чем предстать перед ней.
  У него возникло желание уйти, и он уже развернулся было и направился прочь от клуба, но в этот момент в его кармане завибрировал телефон. Левин схватил трубку, надеясь, что какое-то срочное дело заставит его убраться от этой чертовой двери достойно. И тогда он перед самим собой не будет чувствовать свою ущербность за то малодушие, которое он проявил минуту назад. Левин схватил трубку, как спасательный круг, но его надежды не оправдались. Это был Стива. Он напомнил приятелю, что они должны вместе поужинать и самое главное, Кити звонила Долли и сообщила, что будет сегодня в клубе непременно.
  -Так и ты, пожалуйста, не забудь, - смеялся Стива в трубку, - что хотел видеть мою свояченицу.
  В ответ Левин промычал нечто невразумительное.
  -Иди в клуб, не пожалеешь. - уловил Стива настроение Левина, - Тебя там ждет сюрприз. Дай слово, что обязательно пойдешь.
  Левин пообещал. Деваться теперь было некуда, пришлось возвращаться. Левин, как на заклание, побрел к знакомой уже двери, постоял еще минуту перед ней, набираясь решимости, и с силой дернул ручку на себя
  Левина ослепил свет, и он поначалу даже зажмурился. Постоял немного, привыкая, затем стал рассматривать окружающую обстановку. Народу в клубе было немного, несколько человек сидели за столиками, кто-то стоял около стойки бара. Левин огляделся, Кити нигде не было видно. Одна девица с бритой головой привлекла его внимание. Она сидела вполоборота за столиком в компании подружек и пила коктейль из высоко бокала. Девицы курили и чему-то громко смеялись ярко накрашенными ртами. Одна из них, с татуировкой на обнаженном плече, остановила на Левине свои смеющиеся глаза и вдруг подмигнула ему. Левин в ответ демонстративно отвернулся. Он не любил смелых и агрессивно сексуальных женщин, первыми идущими на контакт с мужчиной. Он их побаивался.
  Будучи по природе своей мягким и деликатным, Левин того же искал и в женщинах. Только такой тип девушек был ему более - менее понятен и вызывал комфорт в общении. Кити, как ему представлялось, была из этой категории. Иначе и быть не могло. Ведь она истинная Щербацкая, дочь интеллигентных и образованных родителей. Ее отец - ученый, академик, ведущий в стране специалист по Великобритании, и мать милейшая женщина, знающая несколько языков. Оставила когда-то свою карьеру переводчика в МИДе и посвятила себя целиком и полностью семье. В муже она души не чаяла и называла его всегда ласково "мой князь", что в каком-то смысле соответствовало действительности. Глава семейства Щербацких был высоким, статным и породистым мужчиной, на самом деле похожим на аристократа. По крайней мере, именно такими их изображают в фильмах. Дочерей своих Щербацкие воспитали в строгости и послушании, дав им при этом блестящее образование. Помимо школьных занятий, девочки обучались еще танцам, музыке и нескольким языкам. Для этих целей им были наняты учителя, которые посещали дом Щербацких строго по расписанию. Для Левина, рано лишившегося матери, атмосфера в доме Щербацких казалась верхом совершенства, и он не только не видел каких-либо недостатков во всех ее членах, но они ему представлялась чем-то вроде жителей священного Олимпа, перед которыми надо преклоняться и которых следует боготворить. Особенно это относилось к женской половине семьи. Ну а Кити для Левина с некоторых пор занимала в ней совершенно особое место.
  Левин глубоко погрузился в воспоминания, но сильный звуковой аккорд вырвал его из прошлого и окунул в настоящее. Левин снова огляделся вокруг, и яркий свет от десятка прожекторов ударил по его глазам. В самом центре этого светового круга он увидел ее. Кити стояла перед ним собственной персоной.
  - Константин Дмитрич, Костя, какими судьбами? - Кити ласково смотрела на него или это ему только казалось? И, тем не менее, Левин приободрился; кажется она рада ему.
  - Давно в Питере? - Кити засыпала его вопросами, а Левин стоял и как болван, молчал.
  - Я недавно...Я вчера, - наконец вымолвил он неловко. Ему хотелось сказать о цели своего приезда прямо сейчас, чтобы здесь же избавиться от этого груза, который он взвалил на себя. Ведь предложение, которое он собирался сделать ей, было для него непосильной ношей, оно давило его и стесняло. Но, глядя в ее сияющие глаза, он не осмелился произнести заветные слова, побоялся спугнуть свое хрупкое счастье. Ведь пока еще ничего не сказано, пока не расставлены все точки над "и", можно еще желать, можно еще надеяться. А если она откажет и что тогда?
  - Мне Стива сказал, что вы здесь...
  - Костя, давай на ты, ведь мы с тобой уже перешли на ты, разве ты забыл? - Глаза Кити смеялись, и эта улыбка, как подарок, предназначалась ему.
  Наверное, это и есть счастье, подумал Левин. Видеть ее так близко от себя, слышать ее голос. И он, желая продлить это состояние эйфории, боясь нарушить его, спугнуть, решил пока не говорить о цели своего приезда. Кити тем временем болтала без умолку, она откровенно рада была видеть Левина.
  Какой он славный и милый, в свою очередь думала она про Левина, впрочем, без особого волнения. С ним так легко и приятно. И ведь от того приятно, что я не люблю его. И от того, что я не люблю и проистекает эта приятность. Кити видела его смущение и прекрасно понимала, что является причиной этого она сама. Ей делалось от этого еще лучше, она чувствовала себя еще счастливей. И хотя она любила совсем другого, она не прочь лишний раз ощутить свою женскую привлекательность, почувствовать свою силу, свою власть над мужчинами. Именно эту уверенность в своей женской силе давал ей Левин, и от этого он нравился ей еще больше.
  - Пойдем, Костя, я познакомлю тебя со своей подругой. - Кити потянула Левина в глубь зала, шепча что-то на ухо - Она француженка, мы ее назывем мадмуазель Нордстон.
  Левин покорно следовал за Кити, ему было все равно, лишь бы идти за ней, куда угодно. Он никого и ничего не замечал вокруг, лишь ее одну. Он очнулся только тогда, когда почувствовал на своей щеке чей-то поцелуй.
  - Очень приятно, Нордстон.
  Левин с изумлением смотрел на лысую девушку, которая стояла перед ним и улыбалась, как ему показалось совершенно распутными глазами.
  - Это твоя подруга? - Левин с изумлением перевел взгляд на Кити. Ее свет сразу померк в его глазах, нимб над головой куда-то улетучился. Кити в один момент сделалась намного проще и доступней.
  - Я ее очень люблю, - улыбнулась Кити. Она понимала, какое впечатление произвела француженка на него.
  - Ты спросила надолго ли я здесь? - проговорил Левин глядя ей прямо в глаза. - Так вот, все зависит только от тебя. Левин заметил, как при этих словах поскучнела Кити. Она отвернулась на минуту, потом посмотрела на него. И произнесла:
  - Хорошо, приходи к нам завтра, там и поговорим.
  - Да, обязательно приду, а сейчас, извини, дела. Я заехал посмотреть на тебя. Рад, что это удалось. Пока.
   Левин поспешил к выходу. Он сознавал, что его уход на самом деле сильно напоминал бегство. Этот раунд он уж точно не выиграл. Будет хорошо, если хотя бы не проиграл. Но об этом он узнает только завтра.
  
  X.
  Левин с Облонским ужинали в ресторане. Облонский выбрал один из дорогих заведений в самом центре Питера, славящимся тем, что шеф-повар ресторана Пьер Легрэ был француз, обладатель нескольких мишленовских звезд. Облонский считал Пьера своим другом и, если выпадала нужда блеснуть перед своим визави изысканным вкусом в делах чревоугодия, вел его именно сюда. Да и сам в гордом одиночестве любил бывать в этом месте. Когда жизнь доставала его, казалась совершенно невыносимой или очень пресной на вкус, Степан Аркадьевич садился за свой излюбленный столик и заказывал все, что только душа пожелает. А душа его почему-то всегда желала всего самого отменного и самого лучшего, что было в меню. Степан Аркадьевич не скупился на удовлетворение своих прихотей. Если бы Долли увидела его ресторанные счета после таких загулов, с ней бы случилась истерика. Но Стива ревностно оберегал покой своей жены, и ни разу не дал ей повода испытать ни одного деструктивного чувства по этому поводу. Да и вообще, по любым другим поводам. Стива был мастер по сокрытию разных компрометирующих фактов своей жизни. До сих пор всегда и во всем все ему сходило с рук, и, видимо, зря. Именно по этой причине, как считал Стива, он утратил бдительность и допустил такой непростительный прокол с филлипинкой.
  - Эх, а филлипиночка была что надо, - Стива вздохнул с сожалением, - жаль, что Долли ее выгнала так быстро, не успел ее испробовать на вкус, как следует. Первый голод утолил, только почувствовал азарт - и на тебе такой облом. Ну да ладно. Дай бог, ни она первая, ни она последняя...
  Облонский сфокусировал свой взгляд на подошедшей молоденькой официантке, с удовольствием глядя на ее ладную стройную фигуру в облегающем платье. Девушка протянула гостям меню и винную карту. Облонский взял книжечку и, вальяжно откинувшись на спинку кресла, неторопливо стал просматривать его. Несмотря на то, что он знал меню этого ресторана чуть ли не наизусть, он каждый раз изучал его с особенной тщательностью. Для Степана Аркадьевича это действие было своеобразной медитацией, наполняющей его сердце радостью от предвкушения предстоящего удовольствия.
  -А не начать ли нам сегодня с устриц, а? Как ты считаешь? - обратился Стива к Левину.
  - Мне все равно, я привык к простой пище. Щи и каша вот мое обычное меню. Но ведь здесь этого не подают.
  - Могу порекомендовать вам суп с каперсами или вот бульончик с пирожком из семги, - девушка ткнула наманикюренным пальчиком в нужное место в меню. Левин замешкался, но, заметив недовольное выражение лица Облонского, поспешно согласился с его выбором.
  - Закажи сам, - сказал он Стиве, - я с удовольствием подчинюсь твоему выбору.
  - Ну, вот и славно, - заулыбался Облонский, - ты уж поверь мне на слово, толк в кулинарных удовольствиях я знаю, как никто другой. - Стива подмигнул официантке и, дотронувшись до ее тонкого запястья, проникновенно глядя в глубину ее выреза на платье, сделал заказ.
  - Да скажи там, на кухне, - напутствовал он девушку, - что это для меня.
  Официантка удалилась и уже через пять минут принесла блюдо с устрицами, сырные салаты с базиликом и орегано, маринады, овощные закуски и бутылку белого игристого вина.
  Облонский сразу же придвинул к себе тарелку с устрицами и, смакуя каждую из них, медленно и с удовольствием принялся поглощать морепродукты. Удовольствие Облонского передалось и Левину.
  Все-таки, Стива, как никто другой, знает толк в жизни и понимает ее вкус, думал он, глядя на приятеля и любуясь им. Может по этой причине все в жизни ему дается так легко и просто: еда, вино, женщины... Сам Левин ел сырный салат с хлебом и запивал минеральной водой.
  - Ты, что не любишь устрицы, - спросил Стива, глядя на напряженную складку между бровей своего друга. И не слушая его ответа, продолжал: - Выпей вина и будешь весел. Я хочу, чтобы сегодня ты был непременно весел, как я.
  - Где уж мне, - вздохнул Левин, с видом обреченного, продолжая ковыряться в салате.
  - Нет, так не пойдет, - заявил Стива решительно, - а ну, давай, рассказывай, что за вселенская печаль тебя гложет. Быстренько решим эту проблему и будем дальше наслаждаться жизнью.
  - Быстренько не получится, - буркнул Левин. - Ты прав у меня проблема.
  - Какая?
  - Понимаешь... - Левин запнулся на полуслове, никак не решаясь сказать Стиве, за чем он приехал в Питер.
  - А я догадываюсь, что все сие означает, - Стива сделал витиеватый знак рукой и хитро подмигнул Левину. - Давай-ка друг выпьем вина - и все пройдет.
  - Что пройдет? - оторопел Левин.
  - Твоя печаль, - многозначительно изрек Стива, разливая вино по бокалам. - Потому что, женщины друг мой, не стоят таких переживаний. Впрочем, есть исключения из правил. И я знаю, что в твоем случае речь идет именно о таком исключении.
  - И что мне делать с этим? - спросил Левин, не решаясь вслух произнести наболевшее.
  - Нравится, женись, - ответил Стива, отправляя в рот очередную порцию устриц.
  - Боюсь, что это не так просто, - мрачно изрек Левин.
  - Согласен, не просто, но это в случае, если твоя избранница самка бразильского енота, но ты-то у нас, надеюсь, нормосексуал?
  Левин скорчил недовольную гримасу, его покоробила такая вольность в речах Облонского. Хорошо еще, что он не произнес имени Кити вслух. Если бы Облонский отозвался о ней в подобном роде, он бы набил ему морду прямо здесь в ресторане, и многолетняя дружба не спасла бы его от этой участи.
  - Да, ладно, не обижайся, - обезоруживающе улыбнулся Облонский, отодвигая от себя пустую тарелку из-под устриц. - Я знаю, кто она. И, поверь моему опыту в таких делах, она согласна.
  - Вот-те раз, - удивился Левин.- Откуда ты можешь знать?
  - Поживи с мое, да перебери столько женщин, как я, не то узнаешь.
  - И кто она, как ты полагаешь, - Левин с интересом смотрел на Стиву.
  - Кити, кто же еще.
  - Ты угадал, - оторопело произнес Левин. - Только с чего это ты решил, что она согласна.
  - Кто же еще, если не ты, - с видом пророка важно изрек Облонский. - Хотя есть заковыка в этом вопросе.
  - Заковыка? Какая?- насторожился Левин.
  - Не какая, а какой. Есть у тебя соперник, друг мой. Вернее не соперник, а так соперничек, но и его не надо сбрасывать со счетов. Ходит в их дом некто Вронский. Правда, я его всерьез не воспринимаю, не пара он нашей Кити. Но, тем не менее, не надо оставлять ему ни единого шанса. Поэтому ты завтра же иди к ней и, не откладывая дело в долгий ящик, прямо заявляй о своем намерении. Понял?
  Левин хмурился и молчал. Известие о сопернике было ему неприятно. Все былые его сомнения при этом сообщении сразу же обрели свою прежнюю крепость и встали перед ним в полный рост. А что, как она откажет мне, сделает предпочтение в пользу другого, размышлял Левин.
  - Не бойся, не откажет она тебе, - Стива как-будто услышал мысли Левина. - Давай-ка лучше выпьем за успех твоего предприятия. Чтоб вам, так сказать, совет да любовь...
  Стива поднял бокал, чтобы чокнуться с Левиным, но Левин не поддержал своего приятеля. Вместо того, чтобы продолжать веселиться, он крикнул проходящей мимо официантке: "Счет, пожалуйста!" Находиться больше в этом ресторане у него не было сил.
  
  XI.
  Кити Щербацкой было двадцать лет, и ее мать была очень обеспокоена будущим дочери, а если говорить точнее, ее дальнейшей женской судьбой. Со стороны могло показаться, что в этом вопросе вроде бы и не о чем особенно переживать. Кити девушка видная, мужским вниманием никогда обделена не была. Но это, как раз и смущало мать Кити больше всего, заставляло не спать ночами и перебирать в уме всевозможные варианты неблагоприятных последствий популярности дочери среди мужской половины человечества. Как всякая мать, она желала для нее только всего самого лучшего. А лучшим в ее представлении являлось в первую очередь получение блестящего образования Кити и только потом замужество. Наличие диплома престижного вуза казалось ей более надежным для дальнейшей жизни, чем любой мужчина.
  Сколько переживаний, сколько бессонных ночей она провела, пока Кити поступала в институт иностранных языков. И вот свершилось. Очередной рубеж в жизни дочери был благополучно преодолен, она стала студенткой. Теперь пять лет можно было ни о чем не беспокоиться, думала на тот момент она. Ведь Кити умница, она ни за что не допустит возникновение ситуации, в которой ее образование было бы поставлено под угрозу. В этом мать Кити была уверена на сто процентов. Но это касалось только непосредственно учебного процесса. А вот в отношении дел сердечных никто такой гарантии дать не мог. Ведь Кити породой была вся в мать, страстная эмоциональность которой порой зашкаливала иногда далеко за допустимые пределы. И тогда шквал неуправляемых эмоций ставил под угрозу долго вынашиваемые планы.
  Так случилось в ее далекой молодости, когда она, окончив институт иностранных языков с красным дипломом, попала по распределению в МИД и имела перспективы самые блестящие. Но карьера, которую ей пророчили, так и не состоялась. Она влюбилась в отца Кити, вышла за него замуж и посвятила себя полностью семье. Сейчас она ни о чем не жалеет. У нее есть все, что может только пожелать женщина: любящий муж, красавицы и умницы дочери. Вот только две из них уже пошли по стопам своей матери. Дарья и Наталья, после окончания институтов сразу же вышли замуж и превратились в домохозяек. С одной стороны это вроде бы и неплохо. Ее девочки не вскакивают ни свет ни заря и не несутся на службу, чтобы заработать на хлеб насущный. Но есть тут и немалые риски. Так, у Дарьюшки что-то не очень заладилось с мужем. Дело дошло едва ли не до разрыва. Только куда ей одной с пятью детьми? Стива, конечно, не оставит ее без своего участия, но деточкам нужен отец. И что станет с ними, если их мать начнет целыми днями пропадать на работе. Поэтому она и советовала дочери терпеть и нести свой крест до конца, как бы тяжел он ни был. Раз она выбрала такой путь, то свернуть с него уже не так просто.
  А вот Кити еще свободна в своем выборе и пока у нее есть право распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Она бы хотела, чтобы младшая дочь воспользовалась им в полной мере, устроила свою жизнь так, чтобы ни от кого не зависеть, и воплотила бы все честолюбивые мечты матери, которые той так и не удалось осуществить. И это очень даже возможно, если Кити не поспешит с замужеством. Но Кити очень эмоциональна, она может пойти на поводу у своего сердца - и тогда, прощай учеба, карьера.
  Мать Кити имела полное основание для такого беспокойства. С некоторых пор в их дом зачастил некто Вронский. Он сильно выделялся среди многочисленных поклонников Кити: молодых мальчиков, ее ровесников, которые роем вились вокруг нее словно мотыльки вокруг пламени. Но никто из них не представлял для Кити никакой угрозы. Их мотыльковая жизнь была слишком недолговечна. Они появлялись у них в квартире, а потом исчезали так часто, что мать Кити даже не утруждала себя запоминанием их имен. Зачем? Завтра или послезавтра Кити о них уже не вспомнит, как о случайно прочитанной книге.
  Но Вронский стоял особняком среди всех этих поклонников-однодневок. Он был старше Кити на десять лет. Служил дипломатом в МИДе и в настоящее время, по его словам, ждал скорого назначения в одну из стран Западной Европы. Вронский мог составить Кити блестящую партию, о таком муже можно только мечтать. Щербацкая видела, что ее девочка влюблена. Если Вронский сделает предложение Кити, она поедет за ним, и тогда прощай учеба! Вероятность такого исхода событий была велика, в этом мать не сомневалась. Но и даже с этим она готова была смириться. Пусть будет так. Лишь бы дочь была счастлива. Но вот будет ли счастлива она с Вронским? Что-то подсказывало ей, что нет. Глядя на этого прекрасно воспитанного, образованного и утонченного щеголя, она сомневалась в главном, что от него требовалось. В его способности любить ее дочь. Эти сомнения заставляли трепетать ее материнское сердце. Она хотела бы поговорить с Кити, предупредить ее. Вот только о чем предупредить, она и сама толком не знала, и от этого ей становилось тревожно и не хорошо на сердце.
  Мать Кити часто делилась своими сомнениями и тревогами по поводу Вронского с мужем. Он выслушивал жену молча, снисходительно улыбался и неизменно отвечал, что все ее страхи, это не более, чем страхи курицы-наседки за своего неоперившегося птенца. Мать обижалась за такое сравнение, устраивала мужу сцены, демонстративно пила валерьянку, падала на диван и, прижимая платок к влажным глазам, с надрывом восклицала:
  - Для чего я годами пестовала своего ребенка, скажи! Чтобы однажды пришел чужой человек и разбил ей сердце! Пусть он будет сто раз принц, но это не дает ему право делать Кити несчастной.
  - Не можешь же ты всю жизнь держать ее возле своей юбки, - удивлялся муж неразумной логике жены.- И почему он непременно должен сделать ее несчастной.
  - Не знаю, я ничего не знаю, - расстраивалась Щербацкая, не находя разумных объяснений своим предчувствиям. - Наверное, это нервы. И правда, с чего она взяла, что он сделает ее несчастной? - решала она, наконец, и на какое-то время успокаивалась.
  
  XII.
  
  Неожиданная встреча с Левиным в ночном клубе вызвала у Кити целый поток разнонаправленных чувств. Она почти сразу поняла, что он появился там не случайно, он искал ее и не просто так. Несмотря на молодость, у нее уже был определенный женский опыт, который насчитывал несколько романов. Не особенно длительных, но уж точно в чем-то поучительных. Они помогли ей лучше понимать мужчин. Это совсем не означало, что она стала хорошо разбираться в этом таинственном племени, однако и перестала быть совсем наивной дурочкой, какой была еще совсем недавно. По крайней мере, по выражению их лиц, произносимым словам, по поступкам научилась с определенной долей вероятности вычислять их намерения. И эта не слишком длительная встреча с Левиным принесла в ее душу сильное волнение. То, что он был влюблен в нее, при взгляде на него это было бы ясно и ребенку. Но влюбленных в нее юношей и мужчин было на ее счету уже немало, и она не слишком серьезно относилась к этому. Она уже поняла простую истину: сегодня мужчина влюблен, а после того, как переспит с женщиной, любовь нередко быстро испаряется. Об этом ей неоднократно говорили ее подруги. И с тем же самым она сталкивалась и на собственном примере. Нельзя сказать, что ее это уж слишком сильно расстраивало; что делать, если жизнь такова. Да и те, с кем она встречалась, кроме краткосрочного всплеска эмоций ничего другого не порождали.
  Но с Левиным все обстояло иначе. Во-первых, Кити сознавала, что как-то непонятно относится к нему. Нет, о любви не могло быть и речи, он был явно не герой ее романа. Когда она мечтала о своем герое, то в воображении появлялся иной тип мужчины, совсем не похожий на Левина. Но и его она не могла полностью сбросить со счетов, периодически его образ чаще всего неожиданно всплывал в ее сознании. Почему это происходило, Кити не знала, да и особенно и не делала попыток понять. Но если бы ей задали такой вопрос, она, подумав, скорее всего, ответила, что он не похож ни на кого из тех, кого она знала. Левин выделялся из ее среды, и это с одной стороны отпугивало девушку, а с другой - привлекало к нему. Но в любом случае у нее и мысли не возникало когда-нибудь выйти за него замуж. Что они будут делать вместе? Она любит веселую, в том числе ночную жизнь, а он, поди, рано ложится спать и рано встает. Он же занимается сельским хозяйством, значит, от него может еще и пахнуть навозом.
  О сельском хозяйстве Кити имела смутное представление, даже, несмотря на то, что бывала в сельской местности. Но там она восхищалась природой, от души веселилась на просторе, с наслаждением пила парное молоко. Этих представлений ей для жизни вполне хватало, большего она знать не желала и не стремилась. А с Левином же ей пришлось бы погрузиться в эту среду несравненно глубже. Иначе, о чем им тогда говорить? То, что ей интересно, то, что ее волнует, ему безразлично, а его интересы от нее далеки, как от земли Млечный путь. Но при этом Кити не хотела рвать с ним, инстинктивно она ощущала, что он не просто хороший, а лучше многих из тех, кто ее окружает. Хотя, что с этим делать, по большому счету не представляла.
  Но вот что беспокоило ее, так это предчувствие, что в самое ближайшее время должно что-то непременно случиться, приезд Левина в Санкт-Петербург, его появление в ночном клубе, не случайно, а звенья одной цепи. А в ее основе лежит она, Кити.
  Впрочем, все эти мысли не слишком долго бороздили в ее голове, другие заботы быстро вытеснили их. Но, как оказалось, не надолго.
  Левин пришел к Щербацким ближе к вечеру. Одет он был в свой лучший костюм, с красивым галстуком, который он купил незадолго до визита. Она сама ему открыла дверь и почему-то так смутилась, что даже покраснела.
  - Костя, как хорошо, что ты пришел, - сказала она, не до конца понимая, смысла своих слов.
   - Да, вот, можно сказать, без приглашения, - пробормотал он, не сводя с нее глаз.
  - Да, какие тут приглашения, мы же свои люди, - успокоила его девушка. - Проходи.
  Кити провела его в гостиную, посадила в кресло.
  - Посиди тут немножко, я сейчас принесу чай. Или кофе?
  - Мне все равно. Впрочем, лучше чай.
  Кити улыбнулась и исчезла. Левин остался один, он осматривал знакомую комнату, но почти ничего не видел вокруг себя. Мысленно он уже в десятый, а может, и в тридцатый раз повторял слова предложения. Весь день он твердил их, как пономарь молитву. И вот настал момент, когда их следовало произнести вслух.
  Кити вернулась, неся на подносе две чашки чая и варенье в розетках. Она села рядом с ним, но при этом между ними сохранялось некоторое расстояние. И это почему-то не понравилось Левину, наполнило его дурным предчувствием. Впрочем, оно не отпускало его целый день.
  - Расскажи про свои дела? Зачем приехал в город? - поинтересовалась она.
  - Я приехал, я приехал... - Он замолчал. Пора было говорить то, ради чего он пришел в дом Щербацких, а в горле стоял гигантский ком. Левин сделал большой глоток, ком стал немного меньше. - Я приехал из-за тебя, - вдруг твердо проговорил он.
  - Из-за меня? - удивилась Кити.
  - Я пришел не просто так, я пришел с определенным намерением.
  Кити на секунду почувствовала, что ей не хватает воздуха.
  - И что за намерение?
  - А ты не догадываешься?
  - Нет, - не совсем искренне ответила она.
  Левин едва заметно вздохнул. Он был бы рад, если Кити хотя бы немножко ему помогла.
  - В общем, я много думал о нас. Хотя, может быть, и не имел на это право.
  - Но почему же, каждый может думать о чем угодно, - быстро вставила реплику Кити.
  Левин благодарно посмотрел на нее.
  - Вот я и воспользовался этим правом. Все мы склоны к самообольщению. И я этим грешу, особенно по вечерам, когда наступают свободные минуты. И тогда я особенно остро ощущаю свое одиночество. Хочется, чтобы рядом была любящая женщина. Жена. Ты понимаешь меня, Кити?
  - Да, конечно, это совершенно нормальное желание.
  Слова Кити несколько обескуражили Левина, он надеялся немного на иную реакцию.
  - Мне так приятно, что ты меня понимаешь. Но когда я представлял эту гипотетическую женщину, то неизменно возникал твой образ.
  - Мой?!
  - Да, Кити, твой. И однажды я окончательно понял: либо ты, либо никто.
  - Но зачем же так категорично, Костя. В мире столько достойных женщин.
  - Да, достойных женщин много, - упавшим голосом произнес он. Не так должна реагировать женщина, которой делают предложение, если она согласна его принять. Но он решил все же завершить начатое. Определенность лучше неопределенности. - Но мне не нужно много, я такой человек, мне нужна только одна. Я знаю, однолюбы сегодня смешны, они выглядят чудаковато.
  - Вовсе нет, - немного даже испуганно вставила Кити.
  - Нет, именно так, - не согласился с ней Левин. - Но я такой, какой есть. И меня надо любить или не любить именно таким.
  - Но, конечно же, любить, тут и сомнений нет.
  - Ты так думаешь? - В нем зажегся слабый огонек надежды.
  - Да.
  Левин решил, что пора произносить самые главные слова.
  - Я хочу, чтобы этой женщиной была бы ты. И никто другой. Будь моей женой и матерью наших детей.
  Кити держала в руки чашечку с чаем, она дрогнула и пролилась ей на джинсы.
  - Это очень неожиданно, Костя, - пролепетала она.
  - Неожиданно, - разочарованно протянул Левин. Он подумал, что любая женщина знает, что мужчина намерен сделать ей предложение и готовится к этому. И Кити так же не могла этого не чувствовать.
  Кажется, Кити поняла, что сфальшивила. Она дотронулась до его руки.
  - Костя, дорогой, я не готова. Я не знаю...- Она замолчала, так как, в самом деле, не знала, как тактичней ему отказать. - Я еще совсем молода. Мне надо учиться.
  - Я не буду этому мешать. Создам все условия.
  Взгляд Кити заметался по комнате, словно она пыталась найти кого-то, кто бы мог ей помочь.
  - Нет, я не могу! - вдруг воскликнула она. - Ты очень хороший, но не мой! - На глазах девушки выступили слезы.
  У Левина что-то оборвалось внутри, говорить было больше не о чем, все было предельно ясно.
  - Извините, что отнял у вас драгоценное время, - произнес он подчеркнуто бесстрастным тоном. - Больше я вас своим присутствием не стану утомлять.
  Он встал и направился к выходу из комнаты.
  
  XIII.
  Уйти Левину не удалось, уже у самых дверей его обнаружила мать Кити.
  - Константин Дмитриевич, вы уходите? Подождите, скоро к нам придут гости. Прошу вас, не спешить. Вас будет нам не хватать.
  Левин нерешительно стал топтаться на месте. Ему хотелось уйти и хотелось остаться. Ему было больно находится рядом с Кити, но не менее больно расстаться с ней.
  - А кого вы ждете? - поинтересовался он.
  - Обещал нас навестить новый знакомый Кити, может, вы слышали о нем Алексей Кириллович Вронский.
  Левин вздрогнул. Его вдруг охватило желание посмотреть на человека, который отобрал у него любимую женщину. Чем он лучше его, чем сумел прельстить девушку?
  - Хорошо, остаюсь, - дал согласие он.
  - Вот и прекрасно. Пойдемте в гостиную, - обрадовалась Щербацкая.
  Левин вернулся в гостиную, из которой позорно бежал несколько минут назад. Кити была еще там. При виде Левина она побледнела, да и его лицо приняло какое-то каменное выражение. Щербацкая что-то почувствовала, она пристально смотрела то на дочь, то на гостя. Кажется, между ними что-то произошло, мысленно отметила она. И вряд ли это что-то очень приятное. Но говорить ничего не стала, потом она попытается все узнать у Кити, решила она.
  Она стала расспрашивать Левина про его сельские дела. Как всегда, когда его спрашивали про то, чем он занимался, он оживлялся, тем более, к некоторому его удивлению мать Кити задавала вполне разумные вопросы и беседа стала доставлять ему удовольствие. Но продолжалось это совсем недолго, так как в гостиную быстро вошла та самая странная девица, с которой он познакомился в ночном клубе. С его точки зрения выглядела она еще более отталкивающе, чем при первой их встрече. На ее голове был парик какого-то морковного цвета, на ней была неопределенной расцветки кофта и свободно болтающие на бедрах штаны, что делало ее фигуру рыхлой.
  -Как может такая изысканная девушка, как Кити, дружить с такой уродиной?- недоумевал Левин. Чувство отвращения, которое он испытывал при виде ее в первый раз, сейчас только усилилось.
  Нордстон кожей ощущала к себе такое отношение Левина и платила ему той же монетой. Она с откровенным недоброжелательством смотрела на него, как на человека, забредшего не в свой круг. Нордстон демонстративно отвернулась от Левина и завязала разговор с Кити. При этом громко и вульгарно хохотала, и Левин не мог определить, делает она это, чтобы позлить его, показать ему свое презрение, либо для нее это естественная форма поведения. Он бы ушел, но ему хотелось увидеть Вронского. Левин решил испить сегодня горькую чашу до дна. Может, если он это сделает, ему станет легче в дальнейшем.
  Когда в гостиную вошел молодой мужчина, Левин без всякого представления понял: это он. Не очень высокий, но стройный, с приятным умным лицом. Он был одет в простой, но такой элегантный костюм, что Левин сразу понял, что он в своем одеянии выглядит по сравнению с ним неотесанной деревенщиной. Впрочем, так оно в какой-то степени и было.
  В комнате сразу же появилась Щербацкая, которая незадолго до этого куда-то вышла.
  - Алексей Кириллович, рада вас видеть, - радушно сказала она. - Познакомьтесь, друг нашего дома Константин Дмитриевич Левин.
  Соперники обменялись рукопожатием. Все дальнейшее окончательно потеряло для Левина смысл, то, что он проигрывает по всем параметрам Вронскому, сомнений у него больше не оставалось. Он даже одобрил выбор Кити; имея подобную альтернативу, такая девушка просто не может не отдать предпочтения этому человеку. Да и чем он, Левин, может привлечь ее, его интересы и заботы ей чужды. А во всем остальном он скучен, старомоден и, как говорят сегодня, не сексапилен. А вот от Вронского сексапильность так и прет. Конечно же, для молодой девушки это подарок судьбы.
  - Что принц Альберт? - поинтересовалась Щербацкая.
  - У него возникла идея устроить большой прием. И даже ни сколько прием, сколько бал в староиспанском стиле, в костюмах тех лет. Будет интересно. Я принес вам приглашения.
  Вронский достал из кармана несколько открыток и раздал присутствующим тут женщинам. Затем повернулся к новому знакомому.
  - Я про вас слышал, вы занимаетесь аграрным бизнесом, - сказал он.
  - Ваша информация верна, - подтвердил Левин.
  - И как это сегодня?
  - Очень сложно, приходится много работать. Все разрушено на корню. Нужно восстанавливать деревню шаг за шагом. Это процесс ни на одно десятилетие.
  - Вы взвалили на себя тяжелый крест.
  - То ли я взвалил, то ли он сам на меня упал. Просто однажды почувствовал, что должен этим заняться.
  Левин внимательно смотрел на своего собеседника, пытаясь понять, нет ли в его словах иронии или насмешки. Но Вронский выглядел серьезным, кажется, он действительно так считает. И это до какой-то степени вызвало в Левине симпатию к нему.
  В гостиную вошел хозяин дома. Судя по его виду, он только что откуда-то вернулся. Щербацкий внимательно всех оглядел, поздоровался со всеми и направился к Левину. С самых первых минут знакомства они стали симпатизировать друг другу. Хотя и занимались совершенно разными вещами, но Левин всегда ощущал какую-то родственную связь с этим человеком. В чем-то они были очень похожи.
  Они начали разговор, Левин участвовал в нем с удовольствием, но одновременно наблюдал за беседовавшей с Вронским Кити. Она и не скрывала своих чувств, они, как веснушки, все высыпали на ее лице. Таких счастливых глаз, как у нее, он, пожалуй, еще не видел никогда. Внутри у Левина все жгло, и он уже чувствовал, что это жжение пройдет не скоро. Лучше бы он не становился свидетелем этой сцены, он предвидел, что она будет возвращаться к нему еще много раз.
  
  XIV.
   Когда Вронский вышел из дома Щербацких, было еще не так поздно. Он стал думать, куда же ему направиться. Идти на свою съемную квартиру не очень хотелось, там было скучно и одиноко. Правда, можно было пригласить Кити поехать туда с ним, никаких сомнений, что она бы согласилась, у него не было. Об этом красноречиво повествовали ее глаза, лицо, жесты и даже дрожащий от внутреннего напряжения голос. Вронский нисколько не сомневался, что она влюблена в него по самую макушку. Ему было приятно, но не более, он понимал, что никаких глубинных чувств в нем она не возбуждала и не возбудит. Она чересчур молода, наивна, даже в чем-то простовата, хотя внешне кажется утонченной и изысканной. Но он слишком много в своей жизни благодаря работе встречал самых разных женщин и научился распознавать, где имеет место воспитание, а где эти качества даны от природы. Не умаляя достоинства Кити, в данном же случае речь идет о приобретенных свойствах. А это уже не так интересно, опыт подсказывает ему, что пройдет какой-то период времени, и эта изящная девушка превратится в скучную, одолеваемую бытом женщину. Таких примеров ему известно немало, он давно понял, что ничто так не портит даму, как семейная жизнь. За несколько лет многие превращаются в занудливых, скучнейших особ, убежденных, что муж - это их законная добыча и собственность, с которой можно делать все, что заблагорассудится. И потом даже не знаешь, кого больше жалеть: жену или мужа? Но самое смешное или ужасное то, что зачастую они не понимают, как все это отвратительно смотрится со стороны. И невольно думаешь, что сделаешь все возможное и даже невозможное, чтобы самому не оказаться в точно такой же ситуации. Вот он и старается в нее не попадать.
  Хотя с другой стороны рано или поздно жениться придется, в их ведомстве, даже в нынешнее суперпродвинутое время достаточно косо смотрят на холостых сотрудников. Особенно достигших определенного ранга. Ни первым советником посольства, ни тем более послом не обремененного семьей не назначат. А он нацелен на карьеру дипломата, значит, в ближайшем будущем придется подыскивать себе супругу. Не то, что эта перспектива его уж совсем огорчает, но за тридцать с гаком лет своей жизни так привык к свободе, что не представляет кого-то рядом с собой на постоянной основе. Иногда ему кажется, что долго он не сможет никакого терпеть. Один человек всегда ограничивает возможности другого, невольно вынуждает приспосабливаться к нему. В этом плане ему достаточно и начальства, которому приходится все время угождать. А это совсем не в его характере; мама всегда упрекала его в чрезмерной независимости и свободолюбии. Но уж он такой, как есть. И вряд ли его что-то может его изменить.
  Внезапно Вронский даже замер на месте. Он совсем забыл, завтра же приезжает его мать. Скучно стало в Москве, вот и решила навестить сыночка, посмотреть, как он тут устроился. Да заодно и проведать, не завел ли кого? Она давно и регулярно пилит его за нежелание обзавестись семьей. У каждого свой пунктик, у его мамы - именно этот, не самый для него приятный. Но придется выдержать этот приступ, на кону ни больше, ни меньше, его личная жизнь.
  Да, но он так и не решил, куда же направиться? Перед приездом мамы надо провести по возможности максимально приятный вечер. Вронский стал мысленно перечислять варианты. Знает он один ночной клуб, где в отличие о т других подобных заведений собирается весьма приличная публика. В том числе и женщины, с некоторыми посетительницами у него заводились недолгие, зато приятные отношения. Вот туда он и поедет.
  Вронский ощутил прилив эмоций. Впереди его ждет приятная ночь. Он поднял руку, чтобы остановить пролетающие мимо такси.
  
  XV.
  Вронский прибыл на вокзал минут за десять до прихода Сапсана. Встречающих было много, и он двинулся в плотной толпе людей к перрону. Если быть честным, а Вронский по-возможности старался быть честным с самим собой, он бы предпочел это утро провести как-нибудь иначе. Глова была тяжелая. И не удивительно, если иметь в виду, сколько он вчера выпил в клубе и в каком часу лег спать. Но все неприятности стоили того, он с удовольствием вспоминал свою ночную знакомую. Да, таких женщин не так уж и много, умеет она зажигать. Жаль только, что в самый последний момент неожиданно ускользнула от него, когда он уже был готов везти ее в свое холостяцкое гнездышко. Почему она так неожиданно скрылась, Вронский не понимал. Хуже всего, что эта неудача еще не зарубцевалась в душе, напоминала о себе неприятными воспоминаниями. Может, стоит еще раз сходить туда и попытаться ее найти?
  Он стал размышлять на эту тему. Но в его мысли вклинился чей-то голос.
  - Вронский, Алексей! - услышал он.
  Вронский посмотрел по сторонам и буквально в нескольких шагах от себя обнаружил Степана Облонского, мужа сестры Кити. Они были не слишком хорошо знакомы, виделись пару раз у Щербацких. Он оставил у него какое-то неопределенное впечатление - человека без стержня. А таких Вронский не слишком жаловал, такие люди подобно флюгеру, поворачиваются вместе с ветром. На них в серьезных делах опасно положиться; ветер сменится - и они предадут. Впрочем, к счастью никаких дел у него с ним и не предвидятся. Что же касается просто общения, то почему бы и не поговорить, в этом плане он вполне приятный собеседник.
  - Стива, здравствуйте! Рад вас видеть. Что вы тут делаете?
  Облонский загадочно улыбнулся.
  - Встречаю женщину, - ответил он.
  - Вот вы какой! - воскликнул Вронский, но не в осуждении, а просто так, лишь бы как-то отреагировать на его слова.
  - И какую женщину, умницу, красавицу. Таких мало на свете.
  - Да? - Вронский был слегка заинтригован. - Интересно было бы взглянуть хоть бы одним глазком на такое чудо.
  - Сейчас взгляните. И спорим на все, что угодно, не останетесь равнодушными.
  - Хорошо, посмотрим, кто эта ваша дама сердца.
  Облонский тихо вздохнул.
  - Увы, это не дама сердца, хотя все, что я о ней только что говорил, святая правда. Это моя родная сестра Анна. А вы кого встречаете?
  - Маму.
  В этот момент показался поезд. Его обтекаемое тело быстро приближалось к перрону.
  - У вас какой вагон? - поинтересовался Стива.
  - Пятый.
  Облонский немного удивленно взглянул на Вронского.
  - Как ни странно, но и у меня пятый. Наши дамы прибывают в одном вагоне.
  Вронский и Облонский вошли в вагон. И почти сразу обнаружили двух дам, они сидели на соседних креслах, и о чем-то говорили. Завидев мужчин, почти одновременно вскрикнули:
  - Алеша! - раздался немного скрипучий голос матери Вронского.
  - Степа! Рада тебя видеть, - произнесла с улыбкой Анна.
  Анна и Вронский одновременно посмотрели друг на друга. Вронский подумал, что Стива не преувеличивал, живописуя достоинства своей сестры. Действительно очаровательная женщина. И с каким вкусом одета!
  Стива и Анна поцеловались в щеку.
  - Да, Аннушка, познакомься, это Вронский, он дипломат. Мы с ним иногда встречаемся у Щербацких.
  - Алексей Кириллович, можно просто Алексей, - представился Вронский.
  - Анна Аркадьевна. Можно просто Анна, - чуть-чуть насмешливо улыбнулась Каренина. - А мы с вашей мамой почти целую дорогу говорили только о вас.
  - Да, это так, - подтвердила Вронская. - Я жаловалась Анне Аркадьевне на тебя, что ты не хочешь жениться и подарить мне внука, а можно и двух.
  - Я хочу жениться, мама, - возразил Вронский. - Просто пока не встретил ту, которая бы побудила бы меня сделать конкретные шаги.
  - Вот эти слова я слышу от него уже много лет, - пожаловалась Вронская Анне. - Подскажите, милая, что с ним делать?
  - Пусть останется все, как есть, - со смехом ответила Анна. - Однажды он встретит такую женщину.
  - Милые дамы, пора срочно покидать вагон, - вмешался в разговор Стива. - Мы и так тут остались одни.
  Мужчины подхватили чемоданы своих дам и все вышли на перрон.
  Они уже направились к зданию вокзала, как вдруг раздался какой-то шум, целый отряд полицейских промчался мимо них.
  - Алеша, что случилось? - с тревогой спросила мать.
  - Не знаю, идите в здание вокзала и подождите меня там. А я попробую узнать, в чем дело?
  Вронский вернулся к ним минут через пятнадцать.
  - Ну что? - почти одновременно спросили обе женщины.
  - Кажется, поймали террористку, у нее был на себе пояс шахида. Я сам видел, как его снимали саперы.
  - Она хотела нас взорвать? - с испугом воскликнула Вронская.
  - Возможно, - сдержанно подтвердил сын.
  - Нас могли убить, - повернулась Вронская к Анне.
  Анна стояла молча, она слегка побледнела и смотрела на Вронского.
  - В наше время это обычная вещь, теракты происходят во всем мире, - пожал плечами Вронский.
  Его мать все никак не могла успокоиться, она что-то испуганно говорила, Анна обняла ее за плечи.
  - Прошу вас, успокойтесь, ничего же не случилось с нами. Все живы и здоровы. Лучше пойдемте быстрей отсюда.
  - Конечно, - подтвердил Стива, - самое лучшее сейчас - это уйти с вокзала. - Я на машине, вас всех повезу.
  Все четверо быстро направились в сторону привокзальной площади.
  
  XVI.
  Долли сидела в гостиной и наблюдала, как Гриша занимается музыкой. Она не пускала его гулять, пока он не отыграет обязательные два часа ежедневных занятий. Долли знала, что Гриша ждет не дождется, когда же истекут эти ненавистные сто двадцать минут, и он сможет, наконец, убежать на улицу. До конца занятий оставалось совсем немного, но Долли была неумолима: он должен был отыграть все положенное время. Гриша нажимал пальчиками по клавишам, но, несмотря на свои старания, все равно сбивался. Взяв не ту ноту, он тут же поправлялся, но попадал в такт со второго, иногда с третьего или четвертого раза. Долли жутко раздражали его ошибки. Она находила игру сына глубоко символичной. Вот точно также звучала мелодия их брака со Стивой: коряво и фальшиво.
  Отчего, почему так произошло? Долли пыталась найти ответы на эти вопросы все дни, после того, как она уличила мужа в измене. Как только прошли первые волны эмоций гнева, ненависти, обиды и злости, она попыталась разобраться в чем причина ее несчастья, откуда проистекают его корни. Долли крутила эту проблему и так и эдак и каждый раз приходила к одному и тому же выводу: она не виновата. Она все сделала для того, чтобы стать для Стивы образцовой женой. Пять детей ему родила и не потому, что так страстно хотела стать матерью. А только для того, чтобы привязать к себе мужа, как можно крепче, сделать их связь практически нерасторжимой. Сама по себе функция деторождения не была для нее насущной потребностью, а представлялась скорее неотъемлемой частью роли жены. Ее же внутреннее стремление быть супругой, напротив, воспринималось ею, как жизненно важная необходимость. Сколько Долли себя помнила, она всегда желала в первую очередь лишь одного - быть женой. С самого раннего детства в отличие от своих подруг, с увлечением играющих в дочки-матери, катающих своих кукол в коляске или кормящих и укладывающих спать своих "детей", Долли никогда не испытывала потребности в подобных играх. Она играла в другую игру. Уже в дошкольном возрасте маленькую Долли можно было увидеть дома, провожающую или встречающую своего отца с работы. Стараясь быть, "как большая", она сопровождала отца до двери, ощущая и воспринимая его, как супруга. Часто именно Долли дарила свой поцелуй, спешащему на службу Щербацкому вместо матери, которая в это время была занята с младшей дочерью.
  Долли поливала цветы, чтобы пришедший с работы отец похвалил ее или подавала на стол обед, потому что папа был голоден. В такие минуты она представляла себя маленькой хозяйкой своего дома, бессознательно вытесняя родную мать с ее законного места. Позднее, став девушкой это неистовая потребность найти своего супруга подтолкнула ее к раннему браку. Ее инстинкт замужества просто зашкаливал. Магнит страстного желания выйти замуж очень быстро притянул в жизнь Долли потенциального мужа, несмотря на сильное сопротивление матери, которая не хотела отпускать дочь от себя так рано, Долли настояла на этом супружестве, пригрозив, что убежит из дома или выйдет замуж за первого встречного, если она откажет ей в своем родительском благословении. Матери пришлось покориться.
  Сыграли свадьбу, и Долли стала законной женой своего супруга. Как она была счастлива! Стива Облонский сделался ее обожаемым мужем. Свой союз с ним она почитала, как священный. День своего бракосочетания Долли считала самым значительным в своей жизни. Теперь она стала женой, что означало осуществление ее желания настолько долгого, насколько помнила она себя. Ее стремление к целостности через этот союз, наконец, было удовлетворено. Оставалось служить своему мужу верой и правдой, что Долли и делала. Она получала удовольствие, делая супруга центром своей жизни.
  Каждый в их семье знал, что муж для нее - самый главный человек. Их дети хорошо усвоили этот урок: лучшее всегда приберегается матерью для отца и надо быть тише воды и ниже травы, когда папа устал или отдыхает. Таков порядок был заведен в их доме, и Долли, словно дневальный, с ревностью следила за его исполнением. Она считала, что все в ее жизни уже определено и идет, как надо. Она и помыслить не могла, что счастье ее очень хрупко и зависит, в первую очередь не от преданности ее мужа, а от степени важности, которую он придает их браку и особенно ей самой.
   Все рухнуло, как карточный домик, в один момент. Смертельно раненная его предательством и униженная тем, что все ее жертвы ради него ничего в его глазах не стоят, Долли стала одержима мыслью об отмщении. Он должен страдать, так же, как и она, а лучше еще больше. Но в то же время она отдавала себе отчет, что не представляет свою жизнь вне роли жены своего мужа. Она настолько срослась с ней, настолько чувствовала себя в ней комфортно и удобно, что готова была пойти на компромисс, который бы позволил ей осуществлять и дальше самую большую потребность своей жизни. Она мучительно искала такую возможность, смутно ощущая ее в том, что дальнейшее ее счастье зависит не от преданности мужа, а от степени важности, которую он придает их браку и от его оценки ее, как жены. Но пока эти мысли бродили в ней только на уровне неясных ощущений, не прошедшая обида на мужа, не позволяла принять их как руководство к действию. Кто-то извне должен был донести их до ее сознания, и тогда она сумела бы опереться на них, как на фундамент, на котором смогла бы в дальнейшем возводить свое разрушенное семейное счастье.
  
  XVII.
  Долли думала о наболевшем и ждала, что вот-вот дверь отворится и войдет Анна. Она должна была приехать сегодня утренним поездом. Стива поехал за сестрой на вокзал и, судя по времени, они уже где-то рядом с домом. Долли хотела встать и подойти к окну, чтобы не пропустить момент, когда машина мужа с гостьей подъедет к воротам, но, запутавшись в лабиринтах своих мыслей, пропустила эту минуту. И от того, что Гриша еще играл, Долли не услышала легких шагов на лестнице. Она посмотрела на часы. Стрелки показывали двенадцать.
  - Довольно, - скомандовала она сыну. - На сегодня достаточно.
  Мальчик тотчас же с визгом побежал вон из комнаты. Он распахнул дверь и тут же столкнулся с Анной, входящей в этот самый момент в гостиную. Гриша чуть не сбил ее с ног. Анна засмеялась и подхватила мальчугана на руки, прижала его к груди и начала целовать.
  - Гриша, Гришенька, - повторяла она, задыхаясь то ли от быстрой ходьбы, то ли от смеха, - Как же ты вырос. - Мальчик, не ожидавший оказаться на руках незнакомой тети, отчаянно вырывался. Анна аккуратно поставила сорванца на пол и присела перед ним на корточки. - Ты помнишь, меня, помнишь? - спрашивала она, заглядывая ему в глаза и пытаясь вновь чмокнуть его в упругую щечку.
  - Не помню, - пробурчал недовольный Гриша и, рванувшись из ее рук, побежал прочь.
  Анна поднялась и, улыбаясь, приблизилась к Долли. Женщины обнялись и расцеловались: Долли немного отстраненно и сдержанно, Анна страстно и порывисто. Долли уловила легкий аромат дорогих духов и, прикинув в уме, сколько они могут стоить, горько вздохнула. Она никогда не умела пользоваться духами просто так, в дорогу. Для этого ей обязательно нужен был веский повод. Только ради мужа она могла позволить нанести несколько капель дорогущей влаги за ушки.
  - Проходи, садись, - Долли усадила гостью на диван.
  Анна скинула шарф с плеч и растрепала волосы. Черные кудри рассыпались по ее плечам, выгодно оттеняя фарфоровую матовость кожи щек и шеи. Лицо Анны, словно подсвеченное изнутри, сияло такой красотой и свежестью, что Долли сделалось досадно. Досадно за себя. По возрасту они приблизительно ровесницы, но Долли выглядела гораздо старше Анны. Долли спрятала пальцы рук, чтобы не видно было отсутствие маникюра. Пальчики Анны с ярким лаком на ногтях, напротив, порхали, как легкие бабочки вокруг лица, то поправляя непослушную прядь волос, то расправляя складки модного платья, ладно сидевшего на ее стройной фигуре. Долли рассматривала гостью краем глаза, чтобы той не было заметно ее откровенное любопытство. То, что она видела, унижало Долли, как женщину. Перед ухоженной и холеной Анной, она чувствовала себя золушкой, замарашкой, к тому же обманутой мужем.
   Долли ждала, что вот-вот Анна начнет разговор, ради которого она приехала в их дом, и ей становилось неприятно от мысли, что сейчас придется говорить о Стиве, об его шашнях и о своем позоре. Она знала, какое мнение распространено в таких случаях. Если изменил муж, то, стало быть виновата жена: распустилась, перестала следить за собой. Где-то в глубине души Долли соглашалась с этим, но у нее есть смягчающее обстоятельство. Ее материнский подвиг - это ее защита и оправдание от подобных нападок.
  - Ты, наверное, проголодалась? - Долли порывисто встала, чтобы идти на кухню. - Я сейчас принесу тебе поесть.
  - Погоди, - Анна мягко взяла Долли за руку. - Я не голодна. Сядь. Поговорим сначала.
  - О чем? - с вызовом выдохнула Долли, прекрасно понимая, что Анна имеет в виду.
  - О тебе, о Стиве...
  - О Степане Аркадьевиче, - перебила Долли Анну. - Так вот... его нет больше в моей жизни.
  Долли знала, что кривит душей, что все это неправда, что ее муж, как был центром ее личной вселенной, так и остается в ней до сих пор единоправным хозяином и властелином. Даже измена Стивы не сместила его с пьедестала, на который Долли установила его когда-то. И это обстоятельство угнетало ее больше всего. Как бы она хотела освобождения от своей болезненной привязанности к мужу, но у нее это никак не получалось.
  - Это невозможно, Долли, родная. - Анна обняла Долли за плечи и усадила снова на диван.- Он любит тебя и детей.
  Долли отрицательно мотнула головой. При упоминании о любви, к горлу подступил ком, и она готова была разрыдаться. Усилием воли Долли сдержала этот так некстати возникший порыв.
  - Он гадкий, мерзкий, гнусный предатель. - Долли вложила всю ненависть, на которую была способна в эти слова обличения.
  - Я не согласна с тобой, Долли.
  - Я ничего другого от тебя и не ожидала услышать, - прервала Долли Анну. - Ты приехала, чтобы оправдать его мерзости. Но мне это не нужно. Я сама пыталась найти ему оправдание. И не нашла. И знаешь почему? Потому что этому нет оправдания. А стало быть, все, что ты скажешь мне, будет лишено смысла.
  - Ты не поняла меня. Я другое хотела сказать. - Анна смотрела на Долли с опасением, что та в ожесточении своем не сможет услышать смысла всего того, что она собиралась донести до нее. - Да, гадость. Да, мерзость, но это не про него...
  - Не про него, а про кого же?! - взорвалась от негодования Долли.
  - Это про его поступок. Вот тут я согласна. Он поступил мерзко, подло, гнусно. Ты понимаешь меня, Долли? Он и его поступок это разные вещи. Да, он совершил ошибку. Но кто не ошибается. Его поступок достоин осуждения. Вот и суди его поступок, но не его.
  - Это, что, значит? - Долли немного озадаченно посмотрела на Анну. - Если следовать твоей логике, то он хороший, а поступок дрянь?
  - Именно так. А значит, у тебя есть возможность осуждать не его, а его похождения. А в этом я вижу большой потенциал для возможности прощения.
  - По-твоему я должна еще похвалить его за это?
  - Зачем хвалить. Скажи правду, какой он. Прямо сейчас. Только честно, Долли. Он заботливый отец?
  - Да, этого у него не отнимешь.
  - Он заботливый муж?
  - Он предал меня!
  - Это о верности, - поправила ее Анна. - Я о другом. Он заботится о твоем благе, у тебя есть дом, деньги, ты имеешь возможность не работать. Ты ни в чем не нуждаешься материально. Так он заботливый муж?
  - Допустим, - процедила Долли сквозь зубы.
  - Он чудесный брат, это тоже в копилку его положительных качеств.
  - Мне от этого не холодно, не жарко.
  - Ладно. Он не зануда, не хам, не треплет тебе нервы придирками и нотациями.
  - Лучше бы он хамил, чем изменял.
  - Он отзывается о тебе с большой любовью.
  - Это все только слова.
  - Когда он встретил меня сегодня утром, он сказал, что лучше жены, чем ты ему не найти ни за что на свете...
  - Он так и сказал? Правда?- Долли округлила глаза.
  - Правда, сказал. А еще, он сказал, что семья для него это ты и дети. А все остальное, это случайность, недоразумение и все это значительно ниже и мельче вашего с ним союза.
  Долли молчала, осмысливая последние слова Анны. Долли думала, что сказанное Анной нисколько не повлияет на ее решение, но все же ей было приятно это слышать. Глаза Долли немного потеплели, мышцы лица расслабились.
  - А, знаешь, - слабая улыбка тронула губы Долли, - хватит об этом. Пошли лучше чай пить.
  - С удовольствием, - рассмеялась Анна, почувствовав перемену в настроении Долли. Она не была уверена, что Долли готова простить Стиву, но что-то в глубине души подсказывало ей, что лед тронулся и ситуация, может еще и не сдвинулась с места, но уже готова к своему поступательному движению вперед.
  
  XVIII.
  Весь следующий день Анна провела с Долли. Они гуляли с детьми, съездили вмести с ними в зоопарк. Старшие Гриша и Таня помогали Анне и Долли управляться с младшими. Они взяли на себя обязанность следить за ними, и этим самым давали возможность женщинам от души наговориться. Но обе они, будто сговорившись, избегали разговоров о Стиве, болтали о разных пустяках. Долли была оживлена, много шутила и смеялась. Давно в ее жизни не было такого веселого и беззаботного времяпровождения. Она с интересом смотрела на зверей, как будто сама была ребенком и видела всех этих пингвинов, мартышек, тигров и павлинов впервые. Анне показалось, что Долли настроена на позитив и находится в том состоянии, когда конструктивно может решить возникшую в ее жизни проблему. Анна позвонила брату и попросила обязательно быть сегодня к обеду. Стива не решался, опасаясь холодной войны со стороны Долли, но Анна уговорила его приехать.
  Стива выполнил свое обещание и обедал вместе с семьей. Долли, игнорировавшая мужа с момента его проступка, была более благосклонна к нему, чем в прошедшие дни. Она держала себя с ним холодно, но уже не настолько отчужденно, как прежде. Кити тоже обедала вместе с ними. Ее привез Стива, надеясь, что в ее присутствии Долли смягчится сильней, чем, если бы ее не было с ними. Он не ошибся. Анна и Кити выступили в роли буфера между супругами находящимися в раздоре. Они разряжали несколько натянутую обстановку за столом, создавая вполне благоприятную атмосферу.
  После обеда Долли собрала тарелки и отправилась на кухню мыть посуду. Анна отправила Стиву за ней, предложив использовать эту возможность для примирения. Дети, возглавляемые старшими Гришей и Таней, умчались на прогулку.
  Анна с Кити остались в гостиной. Кити помнила Анну, еще с тех времен, когда Долли выходила замуж. Тогда она была еще совсем девчонкой, но впечатление, оставленное яркой красотой Анны, до сих пор жило в ее душе. Кити с интересом рассматривала ее и находила, что она мало изменилась с тех времен. Красота Анны по-прежнему притягивала взоры не только мужчин, но и женщин. Но сейчас взгляд Кити отмечал еще другие ее несомненные достоинства, которые недоступны были для понимания Кити девять лет назад. Каким-то непостижимым образом, Анна пробуждала чувства и воображение Кити, заставляла видеть ее не только то, что лежит на поверхности и доступно всем, но еще позволяла заглянуть вглубь себя. Анна как будто слегка приоткрывала завесу своей души и, дразня и играя, предлагала Кити увлекательное и полное приключений путешествие в самые сокровенные свои глубины. Кити завораживала и привлекала такая возможность. Ей казалось, что на дне души Анны таились истины о переживаниях, единые для всех женщин. Этот магнит, этот обезличенный и в то же время персональный миф Анны казался смутно знакомым Кити, но не настолько, чтобы спокойно брать и черпать из колодца этой мудрости. Ей не хватало опыта и знания, а Анна могла стать ее проводником, источником прозрения в том вопросе, который волновал ее в последнее время более всего на свете.
  Вот только как бы поудобнее спросить ее об этом? Но едва Кити так подумала, как Анна, сама задала ей вопрос о том, о чем она никак не решалась начать разговор.
  - Я знаю о вас с Вронским, - улыбка осветила лицо Анны, - Стива мне проболтался. Я встретила Вронского на железной дороге, он мне понравился.
  - Вы разговаривали с ним? - спросила Кити, отчего-то краснея.
  - Немного, - ответила Анна, - Я ехала в Питер с его матерью и всю дорогу она говорила только о сыне. Мне кажется, что я узнала об этом мужчине достаточно, чтобы кое-что понять о нем.
  - И что же вы узнали, могли бы вы мне рассказать?- разволновалась вдруг Кити. Она подумала о том, что была права, посчитав Анну чуть ли не за провидицу. Ведь сама Кити общается с Вронским хоть и не долго, но и не мало, но он по-прежнему остается для нее полной загадкой.
  Какое-то время Анна молчала, будто раздумывая над чем-то.
  - Ты можешь не брать мои слова в расчет, забыть о них. Но мне отчего-то хочется сказать тебе, что я думаю о нем.
  - Говорите, мне очень хочется знать ваше мнение, - Кити придвинулась ближе к Анне.
  - Мне кажется он из тех мужчин, кто ищет для себя особую женщину. Пока он в поиске, он может казаться непритязательным и довольствоваться любыми подругами, но это только кажущаяся неразборчивость.
  - Неразборчивость? - Кити не понравилось такое сравнение. - По-моему, он не такой.
  - Прости, Кити, я не точно выразилась. Я имела в виду не количество женщин в жизни Вронского, а их качество. Это может быть одна единственная женщина, но она будет именно той, которая станет проводницей в мир его грез или хранительницей его мечты, называй, как хочешь. Главное в том, что эта женщина поможет ему пробудить ту часть его души, где эта мечта обитает.
  Лицо Кити приняло напряженное выражение. Ей было не очень понятно, о чем Анна толкует.
  - Только мечта дает человеку крылья, - продолжала Анна. - Помогает достичь таких высот в жизни, на которые бы он не отважился забраться, не имея ее. Вронский птица высокого полета, и он будет искать себе достойную пару.
  - Да, я чувствовала, что он принц и никак не меньше,- произнесла Кити расстроено.
  - Тебя это смущает? - спросила Анна.
  - Нет. Меня смущает то, что я не принцесса.
  - Кити, если не ты, то кто тогда. Кто его принцесса? - улыбнулась Анна.
  - Ах, я не знаю, - качнула головой Кити, - он пригласил меня на бал в испанском посольстве. Вот там все и выяснится. Золушка я на королевском балу или настоящая принцесса.
  Кити взволновал этот разговор. Ей захотелось, чтобы Анна сказала ей, что она думает о них с Вронским, как они смотрятся в паре. Ей казалось, что для нее это очень важно знать.
   Положительный ответ Анны будет моим приговором, загадала Кити. И будет означать, что этот мужчина для меня есть истинный смысл и судьба.
  Кити пригласила Анну пойти на бал вместе с ней. Не долго думая, Анна согласилась, ей было любопытно поглядеть, как это все будет происходить.
  В это время Долли вышла в гостиную, нарушив уединение Кити с Анной.
  - Наговорились? - Долли подошла к Кити, обняла ее за плечи и чмокнула в щеку. Анна внимательно посмотрела на Долли, пытаясь определить по ее настроению, помирились она с мужем или нет. Долли выглядела бесстрастной, но в ее лице появилось едва уловимое изменение. Оно не было так напряжено, как еще полчаса назад за обедом.
  -Сейчас будем чай пить, - улыбнулась Долли и крикнула: - Стива неси пирог.
   Кажется, примирение состоялось, подумала Анна, но полной уверенности у нее не было. Вышел Стива, торжественно неся пирог на вытянутых руках. Он водрузил его на стол, но в последний момент сделал неловкое движение рукой и опрокинул вазу с цветами на скатерть. Благо букет был декоративный и большого беспорядка не случилось. Он просто рассыпался по столу.
  Долли кинулась спасать положение, возвращая цветы в вазу. Стива присоединился к ней, и они вместе быстро устранили беспорядок. Анна, внимательно наблюдавшая за ними в этот момент, сделала окончательный вывод: примирение состоялось. Это было ясно по тому, как Стива несколько раз как бы невзначай коснулся рук Долли, но она не отдернула руки, а, как Анне показалось, даже приветствовала такие прикосновения.
  Когда цветы были собраны и все уже сидели за столом, позвонили в дверь. Кити вскочила с места.
  - Наверное, это за мной, пойду открою. - Она ринулась в переднюю открывать дверь.
  Слышно было, как Кити открыла дверь и кого-то впустила. Раздался звук поцелуя и легкий смех девушки, потом шаги, и Анна, сидевшая спиной к входящему, вдруг ощутила жар в затылке.
  - Добрый вечер, - услышала она голос Вронского. Анна медленно повернула голову и увидела его. Вронский стоял, устремив свой взгляд прямо на нее.
  - С вашего позволения, я заберу у вас Кити на остаток вечера, - произнес Вронский, слегка улыбнувшись, не сводя глаз с Анны.
  Анну внезапно пробил озноб. Его взгляд недвусмысленно сообщали ей о его мужском желании, направленном на нее. Ей казалось, что в глубине его глаз образовалась воронка, которая, медленно вбирала ее в себя всю без остатка. К своему удивлению, Анна почувствовала, что ничто в ней не сопротивляется этому магнитическому притяжению. Напротив, ей оно было даже приятно. Анна отвернулась, опасаясь быть втянутой в омут его взгляда и, чтобы окончательно сбросить с себя его чары, резко встала и прошла на кухню. Когда она немного успокоилась и вернулась в гостиную, Кити с Вронском уже не было.
  
  XIX.
  Вронский привез Кити в ресторан, где он решил отметить свое скорое возвращение в Москву. Его командировка в Питер истекала. Он был откомандирован в Санкт-Петербург, как сопровождающее лицо принца Альберта. Миссия по сопровождению наследника испанского престола близилась к своему благополучному завершению, и Вронский мог вздохнуть спокойно. Хотя особо жаловаться на свою работу ему не приходилось. Принц оказался вполне приятным молодым человеком, без какого-либо признака аристократического снобизма, который ожидал встретить Вронский у наследника королевского дома. Они вполне поладили и под конец миссии, принц пригласил Вронского и его подругу на бал в испанском посольстве. Поскольку на данный момент своей подругой Вронский считал Кити, ей и досталось это приглашение.
  Вронский сделал заказ, и они ожидали, когда его подадут. Расторопный официант принес шампанского и легкие закуски. Официант с разрешения Вронского откупорил бутылку и разлил пенистый напиток по фужерам.
  - Завтра бал, вы не забыли,- спросил Вронский, глядя в сияющие глаза Кити. Они до сих пор были на вы. Она не возражала, а Вронский не торопился сближать дистанцию, которая установилась между ними со дня их знакомства. Он прекрасно понимал, что близится время завершения не только его миссии в испанском посольстве, но и его миссии по отношению к Кити. Она была столь же временна, как и его основная работа, в этом Вронский нисколько не сомневался. И чтобы не вызывать у Кити напрасных надежд и иллюзий, он держал себя с ней несколько отстраненно, надеясь, что и она тоже понимает временность и зыбкость их союза. Ему было приятно видеть ее своей подругой эти два месяца. За это время он ни разу не пожелал больше того, что между ними по молчаливому согласию установилось и был рад тому, что она ни разу ни словом, ни делом не разрушила того равновесия, которое сложилось в их паре. Вронский знал, что через несколько дней он покинет Петербург с легким сердцем, не успев ни к кому и ни к чему привязаться в этом городе. Ему нравилась такая относительная легкость его бытия, никем и ничем не ограниченная. Он был благодарен Кити за то, что она скрасила его досуг своим ненавязчивым присутствием, ничего от него не требуя, и не на что не претендуя.
  - Я пригласила Анну Аркадьевну на бал. Вы не против, если она пойдет вместе с нами? - спросила Кити, отпив немного шампанского из бокала.
  - Если это вас развлечет, то я только за, - ответил Вронский, стараясь казаться спокойным. Но отчего-то при упоминании об Анне, глаза его вспыхнули. Кити застала его врасплох с этой просьбой, и он не успел скрыть той радости, которая отразилась на его лице при упоминании об Анне.
  Напрасно Вронский думал, что этот мимолетный всплеск эмоций пройдет незамеченным для Кити. Как всякая влюбленная женщина, она тонко чувствовала все перемены настроения своего возлюбленного. От ее внимательных глаз не скрылось то удовольствие, которое произвело имя Анны на Вронского. Оно было настолько явным и неприкрытым, что Кити пожалела о своем опрометчивом предложении пригласить Анну на бал. В реакции Вронского на имя этой женщины она инстинктивно почувствовала угрозу для своих с ним отношений. Хотя то, что между ними происходило, отношениями в прямом смысле этого слова было назвать трудно. Он до сих пор никак не проявил никакой инициативы, чтобы сделаться для Кити намного больше, чем они были до сих пор. Ее это немного удивляло, иногда она чувствовала досаду, что он не так настойчив, как ей того хотелось бы. Были моменты, когда она готова была взять инициативу в свои руки и развернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов своими решительными действиями, но каждый раз ее что-то останавливало. Она решила, что не стоит идти напролом, что это может отпугнуть его или сделать ее в его глазах доступной женщиной, снизив тем самым ее истинную ценность. Кити хотела казаться ему недоступной королевой, хотела, чтобы он сам добивался ее, а она бы позволила себе в таком случае милостиво снизойти до его желания. Такой сценарий развития отношений ей был по душе более всего. Но вот уже истекают последние дни пребывания Вронского в их городе, а он все никак не решается изменить ситуацию. А тут еще эта его реакция на имя Анны.
  Кити поняла: надо брать инициативу в свои руки, пока ее не перехватили другие более цепкие ручки какой-нибудь вертихвостки. Кити, конечно, не считала Анну такой и все же, в наше время ни в чем нельзя быть уверенной. Поэтому она решила действовать прямо сегодня и не откладывать более в долгий ящик свое счастье. Друзья считали ее девушкой решительной. Вот и надо оправдывать репутацию.
  За вечер Кити выпила несколько бокалов шампанского и почти ничего не ела. На уме у нее вертелось только одно, она прокручивала разные варианты сценария своего предстоящего соблазнения Вронского. Как и где лучше? Наконец, она остановилась на единственно верном варианте с ее точки зрения. Тем более, что альтернативных возможностей развития событий было не так уж и много.
  Когда после ресторана Вронский подвез ее к дому на такси и, как обычно хотел отделаться легким поцелуем на прощанье, Кити не дала ему на этот раз ускользнуть.
  - Я сегодня немного перепила, прошу, проводите меня до двери, - беспомощно улыбнулась она, глядя на него невинными глазами. Ничего не подозревающий Вронский с легкостью согласился, оставив такси ждать у подъезда. Около лифта Кити сказала, что потеряла помаду в машине и, попросив Вронского подождать ее в подъезде, быстро сбегала на улицу и отпустила таксиста. В квартиру она входила спокойной, как удав, уверенная на сто процентов в успехе своего предприятия. Благо, что родителей не было в этот вечер дома, они укатили на дачу, и Кити получила дополнительные дивиденды в деле соблазнения Вронского.
  В квартире она притворилась, что ей стало совсем плохо, прилегла на кровать и попросила Вронского принести ей мокрое полотенце на голову. Когда он вернулся, то нашел Кити, лежащей под легкой простыней совершенно обнаженной. Он даже не заметил этого в первый момент. Лишь, когда рука его с мокрым полотенцем коснулась лба Кити, он увидел ее обнаженное плечо, хотя до этого она была в платье с длинным рукавом. Вронский заботливо поправил простынку, натянув ее на плечико Кити. Но Кити резким движением сбросила покрывало, представ перед ошарашенным Вронским в чем мать родила. Он хотел было встать, но не успел. Кити порывистым движением притянула его к себе. Ее глаза оказались перед ним совсем близко. Она смотрела на него расфокусированным взглядом немного раскосых глаз и тяжело дышала. В следующий момент рот ее приоткрылся, и розовый язычок, как жало змеи, впился ему в губы. Одной рукой она крепко держала Вронского, как свою добычу, другой расстегивала ему брюки. Когда рука ее достигла своей цели, Вронский почувствовал, как его накрыло ответной волной желания. С этого момента он не сопротивлялся более. Его понесло вместе с Кити в одном мощном потоке остро переживаемой чувственности. Искры ее эмоционального огня, наконец, достигли своей цели и высекли из него то пламя, в котором она так остро нуждалась.
  После, когда он лежал рядом с нею, прикрыв глаза, возвращая в норму свое разгоряченное дыхание, Кити примостившись на его плече, чувствовала себя совершенно счастливой. Такого страстного любовника у нее ни разу не было, и она даже пожалела о том, что так долго ожидала действий с его стороны и не атаковала сама Вронского раньше.
   В то же время, она была уверенна, что все сделала правильно и их совместное будущее с Вронским теперь предопределено. Осталось лишь немного дожать его, и тогда он поведет ее под венец. Кити представила себя рядом с Вронским в роскошном белом платье, с букетом невесты в руках...
  - Извини, уже поздно, мне пора, - Вронский аккуратно высвободил свою руку из-под щеки Кити. Она с недоумением смотрела на него. Еще недавно пылкий любовник, Вронский сейчас спокойно и тщательно одевался, даже не глядя на нее. На прощание он подошел к ней, наклонился, прикоснулся бесстрастными губами к щеке и, как ни в чем не бывало, исчез за дверью. Кити была потрясена. Пока она приходила в себя, звякнул звонок мобильного. Она прочитала сообщение. Это было напоминание от Вронского. Он беспокоился о том, чтобы завтра она вовремя была готова к балу. Он собирался заехать за ней в шесть часов вечера. Кити в ярости швырнула телефон на пол и, закрывшись с головой одеялом, постаралась заснуть.
  
  XX.
  Левин нашел брата в едва ли не самой дешевой гостинице города. Точнее, это была даже не гостиница, а скорей общежитие для приезжих. И пока он шел в номер, который занимал Николай, ему навстречу попадались люди не только самых разных национальностей, но и всех представленных на земле рас.
  Левин постучался в дверь. Никто не ответил, он повторил стук. Раздался хриплый, сильно изменившийся, но все же узнаваемый голос брата.
  - Войдите, - пригласил Николай.
  Левин оказался в номере, хотя можно ли было его так называть, это был еще вопрос. Это была узкая комната, где умещались кровать, небольшой шкаф, да еще умывальник. Но самое неприятное - это был запах, тяжелый, пропитанный лекарствами, миазмами то ли грязного, то ли гниющего тела. Левина даже стало мутить. Как может Николай находиться в такой затхлой атмосфере?
  Сам же Николай лежал на узкой кровати. Он внимательно смотрел на приближающего к нему Левина. Вид брата у него вызвал оторопь. Николай был очень худым, вернее, даже не худым, а изнеможенным. Лицо обтянуто кожей, словно барабан, руки и ноги тонкие, как спички. Только большие глаза оставались похожими на те глаза, которые Левин видел в последний раз.
  - Это ты, Константин? Зачем пришел. Я тебя не звал. Уходи!
  - Я, конечно, уйду, но зачем спешить. Мы так давно не виделись. А мы все же братья.
  Из груди Николая вырвалось карканье, которое по-видимому должно было означать смех.
  - Братья, а что это такое? Ну, появились мы на свет из одного живота. Скажи только честно, если бы животы были разные, это что-то изменило в наших отношениях? Все это только условности. А если отсутствуют настоящие чувства друг к другу, так братья мы или сестры, разницы нет никакой.
  - Но у меня к тебе есть братские чувства. Я ощущаю их остро.
  - Это ты сейчас придумал. Сколько мы не виделись? Лет семь. И благополучно обходились друг без друга.
  - Неправда. Я часто думал о тебе, часто вспоминал.
  - А я нет.
  - И ты вспоминал, - убежденно произнес Левин.
  Николай вместо ответа отвернулся.
  - Лучше тебе все же уйти, - вдруг пробормотал он.
  Левин понял, что у Николая изменилось настроение, больше он не настроен против него столь непримиримо. Он сделал еще шаг к кровати.
  - Не подходи! - вдруг закричал Николай.
  - Не буду, не буду, я иду назад, - успокоил его Левин. А сам подумал, до чего же он нервный.
  Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина.
  - А вот и Маша, - сказал Николай, слегка приподнимаясь на кровати. - Ты помнишь ее?
  - Помню, Коля.
  - Ну, да, у тебя всегда была хорошая память, - усмехнулся Николай. - В отличия от меня.
  - У тебя тоже была хорошая память, - возразил Левин.
  - Вот именно была. - Голова Николая упала на подушку. - Впрочем, вынужден тебя огорчить, я многое помню. А что Сергей, он все пишет?
  - Да, нынче ударился в публицистику, доказывает величие нашей истории, несмотря на пролитые реки крови.
  - Ну, конечно, чем ему еще заниматься, - желчно произнес Николай, - И, поди, за эти упражнения хорошо платят,
  - Думаю, да.
  - Боже, как я вас всех ненавижу, вы все пустые люди. В нашу среду ни одного бы из вас не пустили.
  - А что за среда?
  - Зачем тебе знать. Это настоящие люди, они ненавидят окружающий мир за его лживость, лицемерие, алчность. Я пришел к выводу, что его надо как можно скорей уничтожить.
  Левину стало не по себе, уж не состоит ли Николай в какой-нибудь террористической организации? Или радикальной секте? С его неуправляемым характером, с его сжигающей душу ненавистью, это вполне возможно. Да, все это невероятно печально.
  - За что же его уничтожать? - спросил Левин.
  - За все! Что в нем хорошего? Объясни? Одна мерзость, а самая большая мерзость - это люди.
  - Да, люди не ангелы, но далеко не все и мерзавцы, - осторожно возразил Левин.
  - Еще бы, ведь ты среди них неплохо устроился. Как тебе не защищать этот мир. Торгаш! - презрительно фыркнул Николай.
  - Я уже не занимаюсь торговлей.
  - Чем же занимаешься?
  - Я вернулся в нашу деревню и пытаюсь поднять там хозяйство. Ты бы видел, какое там запустение.
  Николай повернул голову, посмотрел на Левина. Хотел что-то сказать, но промолчал.
  - Все равно все ложь, - вдруг через минуту произнес он. - И все-таки, зачем ты тут?
  - Я уже говорил: тебя повидать.
  - Ну, повидал, что дальше? Как тебе мой видок?
  - Мне кажется, ты плохо питаешься. Если тебя подкормить, будешь нормально выглядеть.
  - Я совсем не питаюсь, вот Маша подтвердит. Денег на еду у нас нет. И не предвидится. Впрочем, все это не имеет никакого значения. А ты ешь хорошо, вон какой упитанный.
  - Нормально ем, Коля. Мне много надо еды, у меня труд тяжелый.
  - Зато у Сергея легкий, а ест, поди, больше тебя.
  - Не знаю, не сравнивал. Да и какая разница.
  - Тебе нет разницы. - Николай снова замолк.
  Что-то неуловимо изменилось в его лице, оно напряглось. Левин увидел, как побледнела Маша, она быстро подошла к Николаю. Внезапно он заскрипел зубами, руки сжались в кулаки и стали бить по кровати. Из его горла вырывались хриплые стоны.
  - Что с ним? - встревожено спросил Левин у Маши.
  - А вы не понимаете? - зло посмотрела она на него.
  - Похоже на приступ.
  Женщина почти вплотную подошла к Левину.
  - Ломка у него, понимаете ломка, - тихо, но раздраженно пояснила она.
  - Что же делать?
  - Доза нужна. А чтобы иметь дозу, нужны деньги. А их нет. А без нее он может умереть.
  - Я дам денег. Вот возьмите. - Левин извлек из кармана бумажник и отдал почти все его содержимое. - Купите что надо. И обязательно еду.
  Маша уже по-другому, более мягко посмотрела на Левина.
  - Не беспокойтесь, купим и того и другого.
  - Вы знаете, где можно купить наркотики?
  Маша бросила на Левина презрительный взгляд.
  - За столько лет все места изучили. В этой гостинице можно все и купить. Я пойду.
  Они вместе вышли в коридор.
  - Маша, ему надо срочно лечиться, - сказал он.
  Она пренебрежительно махнула рукой.
  - Он не станет.
  - Тогда уговорите приехать ко мне в деревню. Там свежий воздух, натуральные продукты.
  - Я постараюсь. А сейчас извините, надо бежать за дозой. Мало ли чего.
  
  ХХI.
   Вронский заехал за Кити, как и обещал ровно в шесть. Одет он был по случаю в черный элегантный фрак с бабочкой на белоснежной сорочке. Кити тоже была готова. Еще с утра она перемеряла все наряды, которые были в шкафу, и остановила свой выбор на шифоновом бледно-розовом платье до колен, которое она привезла из Парижа где была по случаю своего восемнадцатилетия, да так и не одевала его. Ей оно показалось слишком пафосным. Зато сейчас оказалось вполне подходящим для поездки на бал.
  Кити решила не просто нарядиться, а создать определенный образ. Самым выигрышным для такого случая был в ее понимании образ юной девушки. Именно в таком виде она собралась предстать перед Вронским. Ей хотелось подчеркнуть свою нежность и молодость. Она предчувствовала, что Вронский будет сравнивать ее с Анной, и Кити наметила выиграть в этом соревновании в первую очередь в номинации возрастной категории. Для этого у нее были большие преимущества, она и в самом деле была моложе Анны на десять лет, но ей хотелось еще более увеличить эту разницу, искусственно подчеркнув ее. Она не стала делать сложную прическу, а лишь распустила свои белокурые локоны по плечам и никаких украшений, никаких драгоценностей - в ее годы они совсем не обязательны. Вместо всего этого лишь заколка в форме нежного девичьего цветка в волосы.
  Кити оглядела себя в зеркало и осталась довольна. Похоже, что и Вронскому она понравилась тоже.
  - Ты сегодня великолепна, просто сияешь свежестью, - произнес он, целуя ее в щеку.
  Кити задела его холодная учтивость, она отметила про себя, что после вчерашнего, он мог быть немного менее сдержанным. Она втайне надеялась на повторение того, что произошло между ними накануне, и ожидала, что он заедет раньше намеченного времени. Но Вронский был, как обычно, пунктуален, сдержан и слегка отстранен.
  - Поторопись, - произнес Вронский, глядя на часы, - нам надо еще успеть заехать за Анной.
  Около дома Облонских Вронский приказал шоферу остановиться и, попросив Кити подождать в машине, пошел за Карениной.
  Мог бы просто позвонить ей, уязвлено подумала Кити, не графиня, спустилась бы сама. Поймав себя на этих деструктивных эмоциях, Кити сделалось неловко и досадно на саму себя, ей самой до конца была не понятна причина своего внезапного раздражения. Хорошо хоть он не видел ее недовольного лица, вздохнула она, и, выйдя из машины, последовала за Вронским. Она решила подняться вместе с ним за Анной. Кити поймала себя на том, что не хотела оставлять его с Анной наедине ни на одну минуту.
  В квартире их встретила Долли. Она критически оглядела сестру и тут же засыпала ее комплиментами по поводу ее наряда. Анна еще не выходила, и Кити с нетерпением ждала ее появления - ей ужасно хотелось посмотреть, как она будет одета. Когда Каренина, наконец, появилась в проеме двери, Кити сделалось чуть ли не дурно. Глядя на Анну, она поняла, что все ее усилия по поводу создания своего бального образа были перечеркнуты этой женщиной в один момент. У Кити захватило дух от восхищения. Вот она настоящая роковая красавица. Черное блестящее платье в пол с эффектной вышивкой стеклярусом открывало великолепную грудь. Красивые туфли, элегантный клатч в руках и никаких драгоценностей. Ни колье, ни ожерелий, только легкая вуаль на пол лица придававшая Анне флер загадочности и таинственности. Кити отметила, что у Анны прекрасная фигура и улыбка, и это ее украшает больше, чем самые дорогие бриллианты.
  У Кити немного испортилось настроение, она живо представила себя рядом с Анной и поняла, что проигрывает ей по всем статьям. Но Анна быстро развеяла ее дурные мысли. Она подошла к Кити и расцеловала ее.
  - Ты просто прелесть, - произнесла Анна, любуясь девушкой. - Ты, наверное, сама не понимаешь, какая ты красавица и этот розовый цвет тебе по-настоящему к лицу.
  Кити заулыбалась, ободренная поддержкой Анны. Все дурное враз улетучилось из ее головы. Все-таки что-то в ней такое есть умиротворяющее, расслабленно подумала Кити, она, как легкое вино: веселит сердце и успокаивает душу. Кити с благодарностью сжала маленькую ручку Анны.
   Они вошли в зал ровно в назначенное время, ни минутой позже, ни минутой раньше. Кити огляделась. Было полно народу. Красиво одетые дамы в длинных бальных платья и мужчины, все во фраках. Кити сделалось неловко за свое платье до колен.
  - Почему ты не предупредил меня о дресс-коде? - шепнула она на ухо Вронскому. - Я бы одела что-нибудь длинное, в пол.
  - Не переживай, это никого не волнует. Ты будешь нарасхват, вот увидишь.
  Кити не понравились его слова. Она не хотела быть нарасхват, она рассчитывала, что будет танцевать только с Вронским. Отчего-то ей казалось, что сегодняшний бал будет поворотным моментом в их отношениях. Вообще-то она ожидала, что это произойдет еще вчера. Но он как-то странно себя повел после их близости, торопливо скрылся, будто между ними произошло что-то неприличное. Кити не спала полночи, пытаясь найти такому его поведению разумное объяснение и пришла к выводу, что он просто смущен переменой ролей. Завоевательницей оказалась она, а не он. Это конечно, странно, сейчас никого этим не удивишь, женщины сплошь и рядом первыми идут на сближение. Но видимо, встречаются еще такие динозавры, которых это еще смущает. Похоже Вронский из этого дикого племени. Но это может быть даже и к лучшему. Хуже было бы, если бы он был отчаянным ловеласом и кружил головы всем без разбора. Такой бы Каренину не пропустил мимо себя, это уж точно.
  Прокручивая в голове эти мысли, Кити не заметила, как к ним подошел молодой статный красавец, очень элегантный и породистый мужчина. Он поздоровался с Вронским и лучезарно улыбнулся дамам, сверкнув ослепительно-белыми зубами. Вронский представил его. Это оказался принц Альберт.
  -О, я много слышал о вас, мисс Кити, - учтиво произнес принц на прекрасном английском. - Разрешите пригласить вас на первый вальс? Надеюсь, Алексей, вы не будете против.
  - Разумеется, я не возражаю.
  В это время оркестр заиграл вальс, и принц, подхватив Кити за талию, закружил ее в танце. Центр зала быстро стал наполняться танцующими.
  - Вы замечательно танцуете, - сыпал комплиментами принц, - какая грация, какая легкость и воздушность движений.
  Кити благодарно улыбалась ему, но гораздо больше ее волновали не изысканные комплименты особы королевской крови, а то, что происходит вокруг. Глядя через его плечо, она скользила взглядом по танцующим, но по-настоящему ее интересовала только одна пара: Анна и Вронский. Они кружились в вальсе, то появляясь в поле зрения Кити, то исчезали из него. Когда они в очередной раз сблизились с ними, Кити обратила внимание на Анну. Ее глаза были полны опьянения и восторга.
  Кити вздрогнула, она хорошо знала это состояние. Ей самой приходилось испытывать нечто подобное, находясь рядом с мужчиной, который страстно желал ее. Само по себе это состояние не означало лично для нее ничего значимого, но Кити в этот момент всегда чувствовала, как ее подхватывает волна чужого желания, как вовлекает ее в водоворот страсти, заставляет откликаться каждую клеточку своего тела на этот мощный призыв, вызывает внутри нее что-то дикое, первобытное, необузданное.
  Неужели это Вронский автор всех этих переживаний, так явственно отразившихся на лице Анны? Кити разволновалась не на шутку. Она перевела взгляд на лицо мужчины, и ей стало не по себе. Такого Вронского ей еще не приходилось видеть. Куда делась его холодность, учтивость и аристократические манеры? Где его высокомерная и слегка насмешливая улыбка? Отчего взгляд его так напряжен и просто впивается в лицо Анны, будто отыскивает на нем ответ на жизненно важный вопрос. Кити поняла, что он был возбужден. Она видела эти глаза. Он почти также смотрел на нее вчера в самый кульминационный момент их близости. И точно такая же испарина была сейчас на его лбу, как сейчас. Кити разглядела даже дрожь его пальцев, обнимавших точеные плечики Анны и то, как он, наклонившись к ее уху, что-то шепнул ей, словно бы ненароком слегка коснулся губами ее розовой мочки.
  Кити ничего не замечала более. Для нее все танцующие исчезли, растворились в какой-то непроницаемой дымке. Осталась лишь одна пара. Он и Она. И эта пара несомненно была целиком и полностью поглощена друг другом. Кити заметила, как Вронский вдруг в какой-то момент прижал к себе Анну ближе, чем это позволяли приличия и как она слегка отодвинулась от него, но при этом рассмеялась счастливо, слегка отклонив голову назад. В ее взгляде появилось новое выражение - и это тоже не ускользнуло от внимания Кити. Что-то бесстыдное и распутное появилось в глазах Анны, которые она направила на него, окутывая его этим бесовским туманом, возбуждая Вронского все сильнее и сильнее. И он шел за ней, поддавался ее чарам и мысленно совершал с ней то, что делал вчера с Кити. А Анна не сопротивлялась. Она отдавалась ему на глазах у всех: чувственно, дерзко, откровенно, бесстыдно. По крайней мере, так Кити расшифровывала для себя то, что происходило между ними.
  Кити все стало ясно. Она физически ощутила, как Анна уводит его, забирает ее мужчину у нее прямо на глазах: властно, по-хозяйски, будто имеет на то неоспоримые основания. И он - Кити это видела - только рад этому. Он забыл ради Карениной все, что было у них вчера и еще раньше. Кити в этом уже не сомневалась. Особенно после того, как его взгляд случайно остановился на ее лице. Но Вронский, как будто не узнал Кити, он будто смотрел на пустое место. Все, что было до этого мгновения в его глазах, предназначалось только одной Анне.
  Кити расстроилась и сразу же сбилась с ритма, споткнулась на очередном витке вальса. Принц подхватил ее сильными руками, поддержал, не давая упасть. Кити благодарно улыбнулась ему. В это время музыка умолкла, партнер по танцу повел ее к Вронскому, стоявшему рядом с Анной.
  Следующий тур вальса Анна танцевала с Альбертом, а Кити с Вронским. Этот долгожданный танец, на который так много было возложено надежд и ожиданий, не принес Кити ничего кроме окончательного разочарования. Кити пыталась отвлечь Вронского разговором, перевести его внимание с Анны на себя, но у нее ровным счетом ничего не получалось. Вронский не присутствовал рядом с ней. Кити чувствовала физически его полное безразличие и скуку. Она видела, что взглядом своим он постоянно ищет Анну. То же самое делала и Каренина. Они: Анна и Вронский продолжали свой танец, даже в объятиях других партнеров, продолжая обниматься, не прикасаясь друг к другу физически. Напрасно Кити старалась перевести стрелки его внимания на себя, все было тщетно. Эти двое были вне пределов ее влияния. Словно защитная броня окутала их и не давала пробиться ничьему постороннему воздействию. Кити поняла, что в битве за Вронского, она проиграла, потерпела полное поражение. Это ее сломило окончательно. Уязвленная его вероломством, Кити не осталась на ужин и уехала раньше. Она вернулась домой и остаток дня проплакала в подушку, предаваясь отчаянью.
  
  XXII.
  Левин вышел на улицу и с наслаждением стал дышать воздухом. Он был далеко не свежим, обильно пропитанный выхлопными газами. Но по сравнению с тем, каким он был в номере брата, казался чуть ли не лесным ароматом. Левину потребовалось несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя.
  Сцена в номере Николая произвела на него удручающее впечатление. То, во что превратился брат, казалось непостижимым. Как такое могло случиться? Почему это произошло именно с ним?
  Воспоминания Левина сами собой стали отматываться назад, в те уже не близкие времена, когда они были сначала детьми, потом юношами. Они всегда дружили, Левин, как старший по возрасту покровительствовал, наставлял Николая, выручал, когда тот по причине своего взрывного характера попадал в щекотливые или опасные ситуации. И когда родители умерли, само собой получилось, что Константин стал ему вместо отца, да, пожалуй, и матери. Он тогда твердо решил, что во что бы то ни стало поможет Коле получить образование.
  И поначалу все так и шло, как было задумано. От родителей остались деньги, и это позволяло относительно легко справляться с жизненными трудностями. Правда, у Николая быстро проявилось стремление к расточительству, ему хотелось всего и сразу. Левин же понимал, что ни к чему хорошему склонность к мотовству не приведет, можно быстро все растранжирить, а что будет потом? На этой почве между ними возникали разногласия, которые все чаще переходили в стычки. Николай воспринимал такое поведение старшего брата, как проявление деспотии. И постепенно в нем нарастал бунт против нее.
  Левина эта ситуация сильно расстраивала. Он пытался говорить с ним, найти какое-то решение. Но брат слушал его все меньше и меньше, он обвинял его то в буржуазности, то в скопидомстве, то в стремлении потратить родительские деньги только на себя. Константин считал это упреки совершенно не основательными. Он всего лишь хотел сделать, как лучше, так как прекрасно сознавал, что их ждет, если они все бездумно растратят. Вряд ли им в этом случае обоим удастся получить высшее образование.
   Впрочем, как теперь полагал Левин, дело было не совсем так, как представлялось ему в тот момент. В характере Николая рано проявилось какое-то неукротимое и бездумное своеволие. До какого-то момента оно сдерживалось различными обстоятельствами, в первую очередь страхом перед отцом, человеком твердой и сильной воли, который бы не потерпел такого поведения сына. Но когда его не стало, все барьеры были устранены. И Николай, не ощущая более никаких препятствий, неудержимо понесся куда-то в даль. А вот куда, он и сам не представлял. Да особенно и не интересовался. Для него процесс был важнее результата.
  По сути дела это был бунт, бунт весьма странный, но типичный для людей его возраста. В нем не было ни точной цели, ни какого-то глубокого смысла. Это скорей всего, был бунт против самого факта существования, размышлял Левин, шагая по улице. Почти все, что окружало Николая, вызывало у него отторжение или протест. Он ненавидел общество за лицемерие и ложь, за страсть к деньгам, за необходимость вести постоянную борьбу за выживание. И за много чего еще. Всего, за что Николай его не выносил, он, Левин, не знал тогда, как и не представляет и теперь. Такой болезнью болеют многие юноши, которым кажется, что мир настолько отвратителен, что единственный способ его восприятия - это полное отторжение. У большинства тех, кто подвержен таким настроениям, с возрастом они проходят, и они вливаются в дружный коллектив обывателей. Но небольшая часть таких людей столь сильно погружаются в эту среду, что уже не в состоянии выбраться из нее.
  Левин не заметил, что с какого-то момента для Николая такой образ жизни и такой способ мышления превратился в насущную необходимость, он сам сделал из себя изгоя, отверженного от мира. Никто его не загонял в эту зону, но, оказавшись там, он стал считать всех виноватыми в том, что с ним случилось. А главным представителем этого враждебного лагеря само собой оказался Левин, как самый близкий ему человек. Он стал олицетворять все недостатки и пороки общества, виноватым едва ли не во всем, что происходило в нем. Левин поразился такому к себе отношению, он искреннее старался делать все, как можно лучше, заботился о благе брата, так, как его понимал. Но именно это вызывало у Николая самую настоящую ярость, он обвинял Левина в лицемерии, в том, что он ради своей выгоды и удобства готов пойти на любую низость, лебезить перед любым ничтожеством, лишь бы чувствовать себя комфортно, лишь бы быть своим среди всех этих чужих ничтожеств. Стоит ли говорить, что ничего подобного Левин в себе не находил, он учился, жил так, как считал нужным. А если он и не бунтовал, то потому что не видел от этого ни малейшего прока. Да, мир крайне несовершенен, но ни одно восстание против него не сделало его лучшим, а бед принесло море. Если уж пытаться его улучшить, то это напряженным, повседневным трудом. Эта мысль появилась у Левина довольно рано и с годами только сильней укоренялась в сознании. Поведение же брата представлялось ему верхом бессмысленности, ничего, кроме разрушения оно принести не могло.
  Разрыв между ними назревал. Но как всегда, чтобы он случился, требовалась какая-то дополнительная причина. Ею стала та самая Маша, которую Левин повстречал в номере брата. Где он с ней познакомился, Константин не знал, да это было и не суть важным. Она была детдомовка, а значит, такая же отверженная, каким считал себя Николай. Жила она в каком-то общежитии, примерно в таком, в каком находился сейчас брат, работала санитаркой в больнице. У Николая возникла идея поднять девушку из низов наверх. За материальной помощью он обратился к Левину. Левин же решил сначала все как можно подробней разузнать. И когда он увидел все воочию, его охватил ужас. У Левина возникло стойкое убеждение, никуда Николай Машу не поднимет, а вот сам окончательно упадет вниз. И отказал ему в помощи. Более того, постарался убедить Николая забыть про эту безумную затею. Произошла ужасная сцена, которая окончательно оформила их расхождение.
  Николай ушел из дома, поселился в тесной каморке своей пассии. Что случилось дальше, Левин узнал позже от других людей. Чтобы найти деньги на житье, Николай каким-то образом вышел на наркомафию и согласился стать ее дилером. Но этого ему показалось мало, он сам стал пробовать наркотики и незаметно для себя подсел на них. Николай бросил университет, недоучившись всего год, а затем вообще уехал в неизвестном направлении из Санкт-Петербурга. Левину он лишь прислал коротенькую записку, в которой извещал, что покидает город и разрывает все родственные отношения с братьями. Николай исчез. И вот по прошествии стольких лет объявился.
  Левин глубоко вздохнул. Появление брата всколыхнуло в нем целую гамму позабытых чувств и эмоций. А так же предчувствие чего-то плохого. Он думал о том, что жизнь Николая начиналась многообещающе, но он сам сделал все возможное, чтобы очутиться в полумертвом состоянии в этой грязной заплеванной гостинице. И он теперь уже знал, что еще много лет будет задавать себя вопрос: почему так случилось?
  
  XXIII.
  Поезд довез Левина до районного центра, он быстро выскочил из вагона, так как состав стоял на станции всего одну минуту. Едва Левин спрыгнул на землю, как тут же тронулся в путь и помчался дальше. Теперь предстояло добраться до дома. Никакого транспорта туда не ходило, пришлось договариваться с местными бомбилами. Драли они за проезд нещадно, но выбора не было. Левин сел в побитые на сельском бездорожье "Жигули". Несмотря на свой не самый свежий вид, автомобиль, словно породистая иномарка, бодро рванул с места.
  Несколько километров они ехали по вполне сносной дороге, по крайней мере, на ней, несмотря на долгое отсутствие ремонта, еще местами сохранился асфальт. Но затем повернули на грунтовку, и началась самая настоящая качка, как во время шторма. Не удивительно, что машина разбита, ни одна подвеска долго не выдержит такого издевательства над ней.
  Левин с грустью думал о том, что пройдет еще немало лет, когда тут появится нормальная трасса. Все его обращения к местным властям о необходимости проложить дорогу, заканчивались ничем. Ответ был один: денег нет и в ближайшее время не появятся. Но как можно вести дела, возить продукцию, если нет нормального сообщения с остальным миром. А ведь когда-то дорога тут была, может, не самая лучшая, но вполне сносная. И по ней туда-сюда бесконечно сновали грузовики. А теперь если проедет машина раз в день, уже хорошо. Кто бы мог поверить, что спустя всего два десятка лет тут будет царить такое жуткое запустение.
  Левин смотрел в окно, по обеим сторонам от дороги тянулись заснеженные поля. Но он знал, что когда снег растает, никто не станет их засевать. Они так и покроются сорняками, зарастут бурьяном или даже будут радовать глаз цветами. Но это радость для непосвященных, он-то знает, что пользы от них никакой. А ведь когда-то здесь снимали неплохие урожаи, на пастбищах пасся скот. Что же творится с деревней, на протяжении веков крестьяне боролись за каждый кусочек земли, засевали ее, тщательно ухаживали за посевами. А уж что происходило, когда наступало время собирать урожай. Какой это был праздник, какое большое человеческое счастье видеть плоды своего труда. И разве мог кто-либо представить, что наступит эпоха, когда земля окажется никому ненужной, что даже сами селяне будут равнодушно проезжать мимо невозделанных полей, и никакое чувство ни стыда, ни сожаления их в этот момент не тронет. Ко всему нынче стал безразличным человек. Может, и ему, Левину, следует жить так же, как другие? Этот вопрос неоднократно приходил ему на ум, вносил в душу беспокойство, ослаблял решимость идти по выбранному пути. Но проходило время, и он куда-то исчезал до следующего раза.
   Отец Левина был из села. Закончил сельскохозяйственный институт, как лучшего студента его оставляли на кафедре, но к изумлению многих он предпочел отправиться работать в деревню. Кем он там только не трудился: от тракториста до агронома. А затем неожиданно для многих был назначен председателем колхоза.
  Хозяйство было глубоко убыточным, дела велись кое- как. Зато процветали воровство и повальное пьянство. Отец Левина взялся за дело решительно, заставил людей добросовестно выполнять свои обязанности, пресекал все попытки отлынивать от труда. Сначала колхозники сильно сопротивлялись, но в какой-то момент случился перелом. И началась настоящая работа, оказалось, что это гораздо интересней, чем бить баклуши. За десять лет, что он руководил колхозом, тот стал едва ли не лучшим в районе. Выросли доходы работников, появилась целая улица комфортабельных коттеджей для молодых специалистов, многодетных семей. А уж сколько было построено различных хозяйственных объектов! Левин хорошо помнил, как сдавали их, какой это был праздник для всех и как был счастлив отец. Да он и сам, хотя был ребенком, радовался, словно это ему был сделан подарок. Эти свои ощущения он так и не смог забыть, даже, несмотря на то, что прошло немало лет.
  За заслуги отца затем перевели в Ленинград, где он возглавил научно-исследовательский институт. И хотя должность была важная и ответственная, и им была выделена большая квартира в самом центре, Левин видел, как тосковал он по прежней работе. И кто знает, может, это и стало той причиной, которая свела его преждевременно в могилу.
  Сам Левин нисколько не сомневался, что пойдет по пути отца. Он поступил в Тимирязевскую академию, но после ее окончания неожиданно для себя занялся бизнесом. От отца остались неплохие сбережения, который тот с чисто крестьянской сметкой удачно разместил; Левин их вложил в дело. Продавал сельскохозяйственную технику, инвентарь, много мотался по деревням и селам и с горечью наблюдал, как повсеместно приходят в упадок еще недавно вполне благополучные хозяйства.
  Хотя Левин не считал себя замечательным бизнесменом, но его дела шли в гору. И уже через несколько лет он мог считать себя вполне богатым человеком. Вот только богатство почему-то доставляло ему гораздо меньше радости, чем должно было по всем теориям. Он пытался понять, что же с ним такое творится? В чем причина столь сильного недовольства самим собой? И чем больше думал, тем ясней приходил к выводу: он занят не своим делом. Вот оно и не приносит ему удовлетворение, а наоборот, вносит в душу беспокойство.
  Так получилось, что однажды по делам бизнеса он оказался всего в несколько километрах от деревни, где когда-то они жили, где отец работал председателем колхоза. Левин решил поехать посмотреть, как там идут дела? Увиденное его потрясло. Повсюду царила разруха и запустение. Коровники, свинокомплекс, машинный двор - все было разрушено, разворовано до основания, здания смотрели на мир пустыми глазницами выбитых стекол. Поля не засеяны, зато на них надвигались грозные полчища борщевика. Он сел на землю и заплакал. И впервые порадовался тому, что отец не жив; если бы он все это увидел, то умер бы во второй раз. Столько усилий и труда было вложено, столько средств затрачено и, как оказалось, впустую. Смотреть на это не было сил. Левин сел в машину и умчался.
  Но было поздно, он видел более чем достаточно, чтобы картины разорения начали преследовать его. Он потерял покой. Однажды Левин пришел на могилу отца, долго простоял возле нее. Он и сам точно не знал, зачем он в разгар рабочего дня бросил все дела и отправился на кладбище. Только потом он понял, что пришел тогда за советом и он его получил.
  Левину понадобилось некоторое время, чтобы окончательно созреть для переезда. К изумлению знакомых и партнеров по бизнесу свернул все дела, продал квартиру, почти все вещи и мебель, оставив только самое необходимое. На эти средства он купил землю в деревне, благо из-за отсутствия спроса на нее, она продавалась недорого. И однажды снова очутился там, где прошло его детство. Выкупил их дом, несмотря на то, что тот пришел в негодность, и жить в нем было неудобно. Но он решил, что на его месте построит новое, просторное жилье. В свое время этим хотел заняться отец, но так и не успел - был переведен на работу в город. Теперь, решил Левин, он воплотит в жизнь его мечту.
  Но главное все же было не жилье, а хозяйство. Надо было начинать не просто с нуля, а скорей с минусовой отметки. Одно дело строить все заново, другое - восстанавливать разрушенное. Левин решил, что он вдохнет вторую жизнь в те объекты, которые некогда построил тут отец. Он не может допустить, чтобы его труды поглотила бы человеческая лень, бесхозяйственность, равнодушие. Это его сыновний долг, но он совпадает с его желанием стать образцовым хозяином на земле. Кто-то же должен им быть, не могут же все быть безразличными ко всему тому, что происходит вокруг. Он, как представитель своего народа, как внук, сын крестьянина и сам в душе крестьянин не может пройти мимо всего того, что тут творится. Если бы он так поступил, то никогда бы не нашел внутри себя покоя, до конца своих дней его бы жалило чувство не исполненного долга, а это тяжелое испытание.
  Хотя прошло немало лет, но многие еще помнили его отца, его мать и его самого. Поначалу Левина в здешних местах встретили вполне доброжелательно, но когда уяснили, с какой целью он прибыл к ним, отношение к нему резко поменялось. Левин ощутил себя во враждебном кольце. Он-то по наивности думал, что его стремление восстановить хозяйство, будет встречено с одобрением. Ведь в деревне царила нищета, работы не было, у кого оставались силы и не спились, уехали на заработки. Левин полагал, что если не все, то большинство односельчан с радостью откликнутся на его призыв начать работу. Ведь он будет платить за нее деньги, И по меркам села неплохие. Но таких оказалось всего несколько человек, остальные же восприняли его предложение в штыки. И не просто в штыки, очень скоро началось сначала скрытое, а затем и открытое противодействие его усилиям. Левин понял: ему объявлена война и в этой войне может быть только один победитель: он или они.
  Было безумно жаль, когда чья-то злая воля разрушала то, что он успел сделать. Иногда его охватывало полное отчаяние, в такие минуты Левин вспоминал отца. Ему тоже было трудно, и многие мешали ему, но он не сдавался, а, сжав зубы, упорно шел вперед.
  Пожалуй, только на второй год произошло что-то вроде перелома. По крайней мере, вредить стали меньше, а к нему - относиться терпимей. Некоторые даже нанялись работать к помещику - так, с какого-то момента стали называть его односельчане. По началу Левина это даже коробило, но однажды он понял, что ничего зазорного в этом нет; помещики были разные, были такие, которые угнетали крестьян, а были и такие, которые умели хозяйствовать на земле, которые и сами хорошо жили, и их работники благоденствовали. Он же никого не обманывает, свои обязательства выполняет исправно, всем платит честно. Почему он должен чего-то стесняться, он делает полезное дело, и это главное. А все остальное от лукавого.
  Левин расплатился с таксистом, вошел в свой дом. Он еще не был до конца достроен, но с того момента, как он тут появился первый раз, почти все тут радикально изменилось. Появился второй этаж, дом обрел все современные удобства. Когда он его возводил, то его действиями водила мысль, что делает он все это не только для себя, что в скором времени тут появится молодая хозяйка, но теперь от этой мысли приходится отказываться, появление молодой хозяйки задерживается. А может, ее вообще тут никогда не будет.
  Ну и ладно, ему и одному хорошо. Левин сел в мягкое кресло, взял пульт, включил телевизор, но даже не пытался понять, что там показывают. Мысли унеслись далеко далеко. В воображение вдруг возникло лицо Кити, раздался ее голос, смех. Затем оно исчезло и появился Вронский. Левин даже застонал. Если бы не этот хлыщ, кто знает, может быть, все сложилось бы иначе. Он же видел, что не безразличен девушке, она всегда радовалась при его появлении. Хотя с другой стороны, что он может ей дать? Проживание в оторванном от мира селе? Вряд ли бы она продержалась тут долго. А, следовательно, то, как повернулись события, можно считать лучшим их исходом, и нечего больше об этом думать.
  Левин выключил ненужный телевизор. Нечего рассиживаться, пока он прохлаждался в Питере, лелеял безосновательные надежды, тут накопилось масса дел и пора за них приниматься.
  
  XXIV.
  Анна проснулась рано. Можно было бы поспать подольше, но отчего-то не спалось. Она сладко потянулась, поймала взглядом свое отражение в висевшем напротив кровати зеркале, и, улыбнувшись, ощутила внезапный прилив радости и счастья. Еще наполовину сонное сознание ее отметило, что нынешнее утро сильно отличается от череды однообразных утренних пробуждений, которыми обычно начинала она свои дни в Москве.
  В такие дни Анна часто спрашивала себя, отчего это бывает так, отчего терзает ее сердце тоска и скука. И вроде не было этому видимой причины. Ведь в ее жизни давно и правильно все устроено. Ее муж, занимающий пост заместителя министра культуры, обеспечивал своей молодой жене возможность не работать и вести довольно легкий и праздный образ жизни. Разумеется, у Анны были определенные обязанности по дому, касающиеся, в первую очередь, воспитания их сына Сережи, а также содержания довольно большого особняка, где они с мужем и сыном проживали. Но Анна, поначалу с энтузиазмом взявшая на себя роль хозяйки большого дома, быстро утратила к этому делу всяческий интерес и постепенно устранилась от наскучившей ей роли. Сына она перепоручила сначала няне, а потом, когда он немного подрос, Каренины наняли гувернантку, которая помимо ухода за ребенком, занималась с ним еще и образованием. Для поддержания порядка в доме и обеспечения членов семьи питанием, Анна наняла домработницу и повара, в их огромном саду работал садовник.
  С некоторых пор Анна была предоставлена самой себе и, чтобы она окончательно не заскучала, муж приобрел ей художественную галерею. Роль хозяйки галереи Анне пришлась очень даже по вкусу. Она поняла, что нашла в жизни дело, которым можно заниматься не только с удовольствием, но и иметь еще с этого приличный доход. И хоть супруг в средствах ее никогда не ограничивал, Анна считала, что иметь собственные деньги, за которые никто и никогда не спросит отчет, будет большим преимуществом. Она тратила эти деньги с умом, не на наряды и бриллианты, а вкладывала и расширяла свой бизнес. Со временем она приобрела еще несколько художественных галерей и теперь уже являлась хозяйкой небольшой сети артсалонов.
  Поначалу Анна очень гордилась своими успехами и всю себя отдавала любимому детищу, но шло время, и ее деятельность уже не доставляла ей былую радость. Хорошо отлаженный бизнес работал вполне стабильно, и Анна снова заскучала. Жизнь иногда казалась ей довольно однообразной до невыносимости. Что с этим делать, как развлечь себя, Анна не знала. Одно она понимала определенно, что она из той породы людей, которым время от времени необходим сильная эмоциональная встряска, чтобы почувствовать вновь биение и пульс своего существования.
   Вчера на балу Анна неожиданно вновь пригубила от этого состояния. Танцуя с Вронским, она почувствовала, какое влияние она оказывает на него. За все время бала между ними не было произнесено ничего такого, что бы дало ей основание полагать, что она волнует его, как женщина. И все же Анна была уверена, что это так и не иначе. Его сильнейшее невысказанное желание обладать ею, обжигало ее сильнее любых произнесенных слов, волновало больше любого прикосновения. Оно помещало ее в виртуальную зону выдуманного ею самой пространства, туда, где время и сама жизнь протекали совершенно иначе, чем в привычном для нее мире. Там, за семью замками и печатями, в мире сокрытом от посторонних грубых и любопытных глаз, произрастало ее собственное счастье: хрупкое, как молодой росток, нежное, как лебяжий пух, и уязвимое, как душа подростка в переходном возрасте. И это ее счастье находилось в самом начальном периоде своего зарождения. Оно еще было вполне самодостаточно, оно ничего не требовало и не просило взамен, а просто радовало и веселило Анну самым фактом своего существования, но она знала, что это состояние обманчиво. Однажды зародившись, ее хрупкое счастье станет набирать силу, начнет расти и развиваться, как посаженное в кадку растение, оно достигнет своей зрелости и потребует того, кто явился его прародителем, того кто оплодотворил ее печальное сердце, обрекая ее на любовь.
   Любовь? Анна задумалась, осознавая, что это означает обязательное наличие партнера в ее жизни. Она вспомнила мужа и усмехнулась. Нет. С ним она испытывала все, что угодно: благодарность, уважение, уверенность в завтрашнем дне, но не любовь. Тогда кто?
  - Вронский, - тихо произнесла Анна и в тот же момент, что-то внутри нее завибрировало и отозвалось в сердце сладкой истомой, разлилось волной по всему организму. Анна почувствовала, как жаром обдало щеки и шею.
  - Алек-сей, - по слогам пропела Анна, прислушиваясь к реакции своего тела на это имя. Вторая волна тепла прокатилась по ее телу, как цунами, на этот раз отозвались даже кончики пальцев рук. Они задрожали мелко-мелко. Анне пришлось даже сцепить руки, чтобы унять эту внезапную дрожь. И в этот момент прозвучал внутри нее голос рассудка. Нет, тряхнула она спутанными кудрями, - это невозможно. У меня есть муж и сын. Эта ноша не для меня.
  Снова сцены вчерашнего бала встали перед ней. Она вспомнила, как глаза Вронского впивались в ее лицо, а ветерок его дыхания, прикасавшись к ее щеке, обдавал жаром. Анна застонала. Она вдруг почувствовала и осознала окончательно, как велико не то счастье, не то несчастье, которое готово войти в ее жизнь. Если она сделает хоть шаг, хоть единый маленький шажок навстречу ему, то обратно уже не выбраться. Сейчас еще можно, еще есть силы для отступления.
  Анна вскочила с кровати. Весь сон, как рукой сняло. Она лихорадочно стала собираться. "В Москву, сегодня же. Срочно, - стучало, как метроном, в ее разгоряченной голове. Подальше от него и никогда не видеть, не знать, не встречаться больше".
  Долли, узнав, что Анна уезжает, сильно расстроилась. Она стала уговаривать ее погостить у них еще хотя бы два дня. Но Анна твердила, что ей надо срочно и что непременно сегодня она должна выехать.
  - Что ж, - вздохнула Долли с сожалением, - в любом случае, я рада, что повидала тебя. Твой приезд внес в нашу семью успокоение.
  - Милая, - Анна порывисто обняла Долли, - моя заслуга тут ничтожна, ты сама все сделала, нашла в себе силы простить.
  - Нет, нет и еще раз нет, - запротестовала Долли.- Именно ты придала мне решимость простить его, без тебя я не смогла бы. Ты создала условия, обстановку, я тебе так благодарна! Я хочу, чтобы ты знала, я тебя очень люблю. И Кити полюбила тебя всей душей.
  При упоминании о Кити, Анна нахмурилась, почувствовав неловкость.
  - Я виновата перед Кити, - смущенно произнесла Анна, - испортила ей бал. Мне не стоило идти на поводу у Вронского и так много танцевать с ним.
  - Ах, оставь, - рассмеялась Долли,- это все пустое. Ты знаешь, Кити мне звонила и жаловалась на него. А я и рада. Как бы я хотела, чтобы между ними ничего не вышло. Не пара он ей.
  - И все же я надеюсь, что все забудется, они помирятся, и Кити снова будет любить меня, - произнесла Анна. - Однако ей уже было ясно, они уже не помирятся. А для нее все таки было бы лучше, если бы примирение произошло. И тогда она никогда, ни при каких обстоятельствах больше не встретилась бы с Вронским.
  
  XXV.
  Вечером того же дня Анна выехала в Москву. Она купила билеты в спальный вагон поезда и ехала в купе одна. Анна очень обрадовалась этому обстоятельству, ее устраивала перспектива несколько часов подряд провести наедине с собой, только со своими мыслями и чувствами. Анна бездумно смотрела на заснеженный пейзаж, мелькающий за окном. Ей нравилось это занятие, нравилось ощущать себя вне пределов досягания обычных дел, которые никогда не дают расслабиться, не позволяют вот так бесцельно, ни о чем не думая, ехать и смотреть в никуда.
  Каждую секунду, словно в калейдоскопе, одна картинка за окном сменяла другую. В хаотичной круговерти смены пейзажа этого бесконечного вернисажа природы Анна находила расслабление и успокоение ума, который с утра возбудился возможностью появления в ее жизни новых ярких переживаний. Сейчас, под убаюкивающий перестук колес, утреннее ее временное умопомрачение, казалось смешным и нелепым, не имеющим под собой абсолютно никакой основы. Вчерашний бал, Вронский, Кити отодвинулись куда-то далеко-далеко на самые задворки сознания, покрылись густым туманом. Через его плотный покров, казалось, невозможно было пробиться ничему, что могло принести в ее налаженную жизнь хаос и разлад.
  Анне было хорошо, спокойно и хотелось спать. Глаза ее стали слипаться. Она еще пыталась бороться со сном, предпринимала попытки насильно раскрыть веки и смотреть за окно, туда, откуда веет миром и покоем. Ей хотелось вбирать и вбирать в себя эту убаюкивающую белую тишину, бесконечно наполняться тихой радостью и умиротворением, впитывать так недостающую ей в обыденной жизни гармонию души, ума и тела, но мозг ее отключался, и уже не было сил противостоять его могучему желанию заснуть.
  Во сне ей привиделся Вронский. Он стоял по ту сторону окна и что-то кричал ей, но Анна никак не могла расслышать его слов через толстую преграду стекла. Разыгравшаяся не на шутку метель выла и билась в вагонные рамы, она словно пыталась оттеснить Вронского от нее и создавала между ними непреодолимую преграду. А Анне и не хотелось к нему, ей было так хорошо в уютном тепле купе, хотелось, чтобы ее оставили в покое и не беспокоили. Она молчала и не отвечала ему. Вронский не сдавался и стал быть кулаком в окно, пытаясь достучаться до нее, но Анна не реагировала на его призыв, ей безумно хотелось спать, ресницы ее слипались, веки отяжелели окончательно - и она заснула во сне.
  Проснулась Анна от стука в дверь. Стучали негромко, но настойчиво. Анна открыла глаза, не совсем понимая, где это происходит во сне или наяву. Она потянулась, зевнула и приподнялась с дивана. Глянула в зеркало и поправила растрепавшуюся прическу. Прислушалась. Стук прекратился, но через некоторое время возобновился. Анна окончательно проснулась.
  - Минутку, - крикнула она, подумав, что это вероятней всего проводник. Она поправила платье, надела на ноги дорожные туфли и открыла дверь. Тусклый свет коридора осветил фигуру человека. Анна с изумлением узнала Вронского.
  - Добрый вечер, - галантно наклонил голову Вронский, - извините, если побеспокоил вас, но я не мог не зайти.
  Анна с изумлением смотрела на него и ничего не отвечала. Именно его она меньше всего ожидала увидеть перед собой, более того, она совсем не желала его видеть. Она так скоропостижно сбежала из Питера, только для того, чтобы больше никогда не встречаться с ним и вот на тебе.. Вронский заметил ее смятение, но истолковал его по-своему. От его внимательных глаз не скрылась та мгновенная неконтролируемая радость, которой вспыхнули ее глаза при его неожиданном появлении. Анна сама почувствовала, что выдала себя с головой этим неуместным восторгом. Как бы она хотела оставаться безразлично-учтивой перед ним. Но к своему ужасу, Анна понимала, что перестает владеть собой, когда он рядом. Вопреки доводам рассудка, сердце ее ликует и смеется и выходит из повиновения, когда она видит его, говорит с ним. Если бы ее воля... На мгновение Анна ощутила какие безумства она могла сотворить сейчас, если бы была свободна, если бы она была, как Кити.
  - Зачем вы здесь? - только и смогла она сказать.
  - Зачем? Разве вы не понимаете, не видите, - взволнованно проговорил Вронский, - я здесь для того, чтобы быть рядом с вами. Разрешите войти...
  -Нет! - почти истерично выкрикнула Анна, - Это невозможно. Уходите!
   Она отступила вглубь купе на один шаг, осознавая с ужасом, что желала бы сейчас только одного, чтобы он не послушал ее, чтобы он вошел к ней против ее воли и взял ее силой. В таком случае после, она имела бы полное право винить не себя, а его в том, что могло бы произойти уже в следующий момент. И уже желая того, что хочет ее тело, занавесив свой разум, она повернулась к Вронскому спиной и прошла к окну, как бы приглашая его за собой. Губы же ее говорили совсем не то, что она хотела:
  - Уходите, оставьте меня, - повторяла она, как заклинание. Вронский продолжал стоять в проеме двери. Он смотрел на ее спину и не слышал ее слов. Вернее, он слышал их ушами, но в то же время своими глазами он видел другое. Он видел ее тело, охваченное огнем желания. Узкая спина, изгиб талии, перехваченный поясом платья, контуры бедер под юбкой призывали его и жаждали его объятий. В нем, как будто открылись каналы, которые позволяли ему чувствовать ее глубинно, изнутри. Он понял Анну. Ее борьбу с самой собой, ее суть, которая стала раздваиваться и делиться на две составляющие: на ложный смысл произносимых слов и истинный смысл невысказанных устремлений. Вронский решил поддержать эту игру до времени и так же, как и она, произнес совсем не то, что хотел:
  - Извините, за мое внезапное вторжение. Не смею вас больше беспокоить.- Он развернулся и пошел к себе.
  Анна слышала звук его удаляющихся шагов. Когда они стихли, она бросилась к двери, закрыла ее на замок. Затмение, которое нашло на нее в его присутствии, не давало ей уснуть остаток ночи. Одно Анна понимала совершенно четко, этот случай сблизил их настолько, как будто сама близость между ними уже состоялась. Это было невероятно, но Анна чувствовала себя уже его любовницей. Она была удивлена и даже немного напугана. Этот человек производил на нее какое-то магическое воздействие.
  "Если я чувствую себя принадлежащей ему, когда еще ничего не произошло, то что же можно ожидать, если это случиться на самом деле?" - мучила Анна себя вопросом. Он опасный человек, во всяком случае, для меня и надо держаться от него подальше, вынесла она окончательный вердикт.
  
  XXVI.
  Вронский вернулся в купе и долго не мог заснуть. Встреча с Анной неожиданно сильно взволновала его. Первый раз он находился в непосредственной близости от нее, всего на расстоянии одного шага и никого при этом не было рядом с ними. Этот факт невероятно подействовал на Вронского, он даже сам не ожидал, что будет переживать эту встречу с ней словно молодой юноша, пришедший на первое свидание со своей возлюбленной. Вронский по- настоящему не знал, как это бывает, его никто и никогда так не волновал. До сегодняшнего дня ни одна из женщин, с которыми он вступал в отношения длительные или короткие, не вызывала такого сильного эмоционального отклика в его сердце, как Анна.
   Вронский привык сходиться с женщинами по причине чисто физиологической потребности, нежели по причине волнения сердца. Сначала этот факт немного расстраивал Вронского, создавал ощущение некоторой своей ущербности, но потом он решил, что это даже и к лучшему. Что поделать, раз он так устроен. Таким его сотворила природа и надо принять этот факт, как данность. Более того, он может извлечь из этого положения большие преимущества: ведь ни одна женщина на свете не сумеет сделать его несчастным. Так он и жил, выстраивая свои отношения со слабым полом с помощью разума, но не сердца. Обычно оно молчало или в лучшем случае говорило вяло и невразумительно. И вот в первый раз, кажется, оно заговорило. Вронский сам был изумлен такой своей способности. Неиспытанное ранее чувство новизны охватило его, наполнило окружающий мир новыми красками и звуками. Вронский даже не догадывался, каким чарующим может быть этот мир, когда оживает сердце.
  Первые признаки такого оживления, он почувствовал на балу, когда рука его легла на плечи Анны, и он ощутил на своей щеке ее легкое дыхание. В груди вдруг стало жарко, как будто какая-то дверца внутри него раскрылась и он обрел способность принять в свое сердце блаженный огонь экстаза, выбрасывающий его на такие вершины спонтанной чувственности, которые доселе не были доступны ему. Это новое переживание необычайно понравилось Вронскому, он захотел пригубить еще из этого кубка соблазна. А поскольку Анна была первопричиной, была тем источником, из которого ему перепала пока только капля, он снова устремился к ней. Вронский узнал, что она едет в Москву от Облонского в случайном разговоре и, отложив мгновенно все свои дела, которые еще оставались у него в Питере, бросился вслед за ней, как голодный за хлебом.
  Где-то в глубине души его скреблись сомнения, что все повторится снова, как с другими. Он заключил с собой пари пятьдесят на пятьдесят, что при новой их встречи ничего не произойдет, и он останется, как всегда холоден и безучастен. Но, к необычайной своей радости, мрачным прогнозам его не суждено было сбыться. Встреча с Анной вновь погрузила его в пучину экстаза, рядом с ней его ум молчал, но сердце ликовало. Для Вронского стало ясно, эта его женщина. Однозначно, Анна была для него источником сильных ощущений. И разве теперь он имел право обкрадывать себя и отталкивать возможность их переживания. Кто знает, может это его единственный шанс узнать, что такое любовь.
  Чем больше Вронский думал обо всем этом, тем больше он укреплялся в мысли, что он не имеет права оставлять Анну в покое, ради себя самого, в первую очередь и, возможно ради нее тоже. Чтобы это знать наверняка, ему осталась небольшая формальность - достаточно взглянут на ее мужа рядом с ней и понять, что их связывает.
  Вронский был уверен, что Каренин придет встречать свою жену на вокзал. Когда утром по прибытии в Москву, он вышел из вагона, то был бодр и слегка возбужден. Чувство, что он вновь сейчас увидит Анну, доставляло ему удовольствие.
  Вронский не ошибся в своем предположении. Анну встречал муж. Когда она вышла из поезда, Каренин уже ждал ее возле вагона с букетом роз. Он протянул жене цветы и нежно дотронулся до ее щеки губами. Она едва ответила на его нежность и рассеянно взяла букет, погруженная в свои мысли. Вронского этот поцелуй неприятно царапнул где-то в районе сердца. Этот законный супружеский обряд вызвал в душе Вронского глубокий протест, как будто Каренин не имел на него никакого права.
  Каренины пошли к выходу с платформы, Вронский последовал за ними. Он шел буквально след в след, чтобы слышать весь их разговор.
  - Как прошла поездка? - спросил Каренин, снова целуя Анну в щеку.
  - Нормально, - отвечала она, не глядя на него.
  - А супруги Облонские?
  - Нормально, - вновь односложно ответила Анна.
  - Нормально? - с легким раздражением отозвался Каренин. - И это вся награда за мою пылкость?
  - Оставь, Алексей, я так устала. Никак не могла уснуть. - В этот момент Анна обернулась и столкнулась взглядом с устремленными на нее глазами Вронского. Она поспешно отвернулась, но Вронский успел заметить легкое замешательство, мелькнувшее в глазах женщины. Рука ее потянулась к мужу и вцепилась ему в локоть, словно ища защиты. Каренину понравился этот жест, он обнял жену за плечи.
  - Я так соскучился, дорогая, жаль, что мне надо в министерство. - На этот раз он вознамерился поцеловать жену в губы, но она будто бы случайно отвернулась, и его губы угодили в ее шею.
  Вронский улыбнулся. Он вновь стал свидетелем внутреннего раздора Анны, с которым ему пришлось столкнуться в дверях ее купе.
   "Ничего, думал он, - с этим легко можно справиться, - хуже, если бы ты была холодна, как лед. А впрочем, это невозможно с таким мужем".
  Вронский перевел взгляд на Каренина. Ему нравилось то, что он видел. Он надеялся его увидеть именно таким и был доволен, что его ожидания оправдались. Алексей Каренин, хоть и занимал высокую должность и был вполне состоятельным мужчиной, но и по возрасту и чисто внешне проигрывал Вронскому по всем параметрам. Видно было, что Каренин пытался молодиться, но седые волосы с залысинами, выдающееся вперед брюшко сводили на нет все его усилия. От пристального взгляда Вронского не укрылся и тот факт, что Анна не очень-то отвечает на пылкость мужа, ему даже показалось, что она тяготится ею. А если это так, то стало быть он вправе искать и добиваться ее расположения. Чем больше Вронский думал об этом, тем больше укреплялся в мыслях, что Анна не любит мужа. И это дало ему право надеться на ее взаимность. Сейчас он оставлял всего лишь один процент на неудачу при штурме крепости по имени Анна.
  
  XXVII.
  Каренин распахнул дверцу машины и галантно склонился перед женой, пропуская ее в салон. Анна села в автомобиль, и муж мягко и бесшумно, как самый вышколенный лакей, прикрыл за ней дверцу. Затем сел на водительское место. Сегодня Каренин отпустил шофера и сам приехал встречать жену. Он хотел, чтобы после разлуки ничье постороннее присутствие не нарушало их интимного уединения в автомобильном салоне. Каренин желал побыть с Анной хоть и недолго, но наедине. Он соскучился, несмотря на ее совсем недлительное отсутствие, и рассчитывал, что и она испытывает по отношению к нему те же чувства. Но отчего-то на этот раз Анна показалась ему не столь изголодавшейся по его ласкам, как прежде.
  - Я сегодня ужинаю дома, - сообщил он, нежно поглаживая пальчики Анны.
  - Если я приглашу Бэтси на ужин, ты не против, - произнесла Анна, глядя на дорогу.
  - Не против, - разочарованно произнес он, - но все-таки ее присутствие не желательно. Я очень соскучился по тебе, Анна. - Каренин сжал красивую руку жены и, поднеся ее к губам, перецеловал каждый ноготок. В то время, как он целовал ее пальцы, Анне бросилось в глаза его ладони. Они ей показались чрезвычайно малы для мужской руки.
   Отчего я не замечала этого раньше, с удивлением подумала она, его руки по размеру совсем женские. Ей даже сделалось неприятно от вида его кистей, как будто от этого в Каренине уменьшилось что-то мужское.
  - Хорошо, - вздохнула Анна, - я закажу к ужину твой любимый пирог с ананасами.
  - И салат с креветками и сельдереем, - Каренин положил руку на грудь Анны, сильно сжав ее. - Ты же знаешь, что мне нужно, чтобы быть на высоте..., - другая рука его нырнула ей под платье, пытаясь раздвинуть бедра. - Как я хочу тебя, прямо сейчас, - тяжело задышал он ей в самое ухо.
  - Алексей, тебе надо в министерство, - пыталась Анна увернуться от его объятий.
  - Плевать, - хрипел он, - я соскучился по тебе. Я считал минуты до твоего приезда, я ждал тебя, пусть теперь меня подождут другие.
  - Но, пока мы доедем домой, - пыталась образумить его Анна, - пройдет столько времени. Во сколько ты должен быть на работе?
  Каренин посмотрел на часы, что-то прикидывая в уме. Потом он резко дернул Анну за руку. - Идем.
  - Куда? - удивилась она.
  - В гостиницу, - трясущимися губами произнес Каренин. - Я потом сразу в министерство, а ты на такси домой.
  Да его всего просто трясет от вожделения, едва успела подумать Анна, как муж уже чуть ли не волоком тащил ее из машины. Она вздохнула и решила не сопротивляться. Ей хотелось только одного, чтобы поскорее это все кончилось, и она спокойно бы отправилась домой.
  По дороге к дому, прислонившись лбом к холодному стеклу такси и вспоминая себя в объятиях законного супруга, Анна прокручивала в голове только что закончившуюся сцену о том, как отдавалась мужу. Все было, как всегда. Она с готовностью покорялась его желанию, рассматривая близость с ним как часть брачного соглашения, как неизбежность того, что должно периодически между ними происходить и на что она никак не может повлиять. Анна с горечью констатировала тот факт, что близость с мужем не являлась для нее ни развлечением, ни захватывающим приключением, не говоря уже о насущной необходимости. Она бы с огромным удовольствием отказалась бы от секса с ним.
  "Неужели я всю жизнь обречена чувствовать себя обделенной женщиной. Неужели я не заслужила большего?" - с такими невеселыми мыслями преступила она порог собственного дома. Но долго предаваться всем этим рассуждениям ей не удалось.
  Едва она вошла в дом, как ее сын Сережа, бросился к матери на шею, визжа и крича от радости. Он уже с утра ждал ее возвращения. Накануне вечером ему сообщил об этом отец. И с утра, как только проснулся, он то и дело нетерпеливо посматривал на дверь - когда же она откроется. И вот, наконец, это счастливое событие совершилось.
  Анна подхватила сына на руки и прижала к себе. Все ее мысли о муже, Вронском, о себе самой мгновенно потеряли всякую ценность. Она видела и ощущала только своего мальчика. Анна завалила его подарками, которые везла для него из Питера. До самого вечера она возилась с ним, играла, обнимала и целовала. Ее материнское чувство изливалась из нее щедрым потоком. И в этот момент Анне казалось, что эта самая истинная любовь, которую может переживать женщина в своей жизни. Именно любовь к своему ребенку способна поднять женщину на такие вершины переживания счастья, на которые не способна поднять ее любовь ни к одному мужчине в мире. А если это так, то стало быть и нечего ей большего желать от жизни. У нее все есть и даже с избытком. А все эти мысли о своем женском неблагополучии, накатившие на нее по дороге домой, есть ложь и лицемерие. Только одно есть истина. Она мать - и вот ее дитя, которого она любит чистой и незамутненной любовью. Анна рассмеялась. Впервые, за долгое время Анна почувствовала себя счастливой и успокоенной.
  
  XXVIII.
  Уезжая из Москвы, Вронский оставил свою квартиру другу и товарищу по работе Петрицкому. Он был моложен Вронского лет на пять, его отец был влиятельный дипломат, работал послом в ряде стран и сына пристроил по этому же ведомству. Но, несмотря на связи и способности, особенно к языкам, Петрицкий не только не делал карьеры, а постоянно был на грани вылета с работы. Он был типичным представителем столичной золотой молодежи, не думающей ни о чем, кроме удовольствий и развлечений. Вронского эта черта в нем одновременно отталкивали и притягивала. Ему нравился его беззаботный образ жизни, умение постоянно пребывать в веселом расположении духа. Сам Вронский был на это не способен, его всегда беспокоили перепады его настроений. Зачастую, когда он просыпался утром, то и сам не знал, как он будет себя ощущать в течение дня. А вот Петрицкий таких проблем не имел, разве только когда кончались деньги. Без всякого зазрения совести он занимал их у Вронского, но не всегда отдавал. Сначала Вронского это сердило, но потом он махнул на него рукой; его все равно не исправишь, лучше его принимать таким, каким Петрицкого создала проказница-природа. Вронский же ощущал потребность в нем, ему нужен был человек, способный стать мостиком в немного иную жизнь, чем ту, которую он вел. И было приятно иногда пройтись по ней, оказаться в иной реальности, где все так просто, весело, беззаботно.
  Петрицкий жил, хотя и в огромной квартире, но с родителями, а потому не ощущал себя полностью свободным. И Вронский прекрасно знал, что когда он давал ему ключи от своего жилища тот устраивал в нем Садом и Гоморру. Приходили женщины, какие-то сомнительные друзья Петрицкого, начиналась пьянка со всеми вытекающими последствиями. Сам Вронский в этих загулах участие не принимал; не то, что ему было противно, но это был не его образ жизни. Обычно они с Петрицким отдыхали более спокойно, без ненужных излишеств. Петрицкий был совсем не глуп, только вот своим умом пользовался как-то односторонне. Вронского восхищало в нем полное отсутствие тщеславия, всю свою энергию он безраздельно расходовал на приятную жизнь. И Вронский, наблюдая за ним, иногда задавал себе вопрос: а может, так и надо, стоит ли, к примеру, карьера тех усилий, которые он на нее затрачивает. Не обедняет ли он свое существование, отдавая приоритет служебным делам?
  Когда Вронский отворил дверь, то сразу же услышал голоса. Кампания в сборе, отметил он.
  - Ты приехал, я так рад! - воскликнул Петрицкий. - А я ждал тебя только завтра. Но это даже здорово. Нам тебя как раз не хватало.
  - Я так и думал, вот поэтому я здесь, - сдержанно улыбнулся Вронский.
  - Браво! - воскликнул Петрицкий. - Люблю тебя за то, что ты всегда найдешь умный ответ. Лучше Вронского я человека не знаю.
  - Не говори ерунды. - Вронский обернулся к девушке, подруге Петрицкого. - Рад вас видеть.
  Вронский знал ее, так как Петрицкий несколько раз приводил девушку к нему, иногда они даже ночевали в его квартире. И из соседней комнаты, мешая ему спать, доносились страстные возгласы молодой женщины. Подруг у Петрицкому было море, но Вера Шильтон выделялась среди них, имея почетный статус постоянной любовницы. Вронскому нравилась в ней то, что она была аккуратной, не оставляла после себя ни грязной посуды, ни мусора, всегда все мыла и убирала. Этого, по его мнению, было вполне достаточно, дабы проникнутся к ней симпатией. Он знал и то, что нравится ей, но Вера прекрасно сознавала, что Вронский - птица не ее полета. И никогда не предпринимала никаких усилий не только его завоевать, но даже затащить ненадолго в постель.
  Кроме них в квартире находился еще один молодой человек по фамилии Камеровский. Он тоже служил в МИДе, но в отличие от Петрицкого друзьями они не были. Да и большой симпатией он у него не вызывал.
  - Вы же с дороги, - сказала Вера. - Нам недавно привезли пиццу. Она еще не совсем остыла. Хотите?
  - Не откажусь, - улыбнулся Вронский, - вот только сполоснусь.
  Он прошел в ванную комнату, долго и пристально рассматривал себя в зеркало. Его мысли крутились вокруг Карениной. Может, ли он понравиться ей? Давно он не встречал такую женщину. Даже не совсем понятно, что в ней есть? Но есть нечто такое, что заставляет думать о ней постоянно.
  Вронский вернулся к кампании. Вера положила ему изрядный кусок пиццы. Неожиданно она оказалась вкусной, и он стал с удовольствием есть. Вера смотрела на него, и едва он расправился с едой, тут же налили ему кофе.
  - Она ухаживает за тобой лучше, чем за мной,- проговорил, впрочем, без всякого намеку на обиду, Петрицкий. - А все потому, что тебя любят женщины. Правда же, Верунчик?
  - Правда, - подтвердила она. - Твой друг душка. Таких мужчин мало. В отличие от тебя. Таким, как он, нужна особенная женщина.
  - И что за женщина мне нужна, Вера? - заинтересовался Вронский.
  Вера ненадолго задумалась.
  - Я не знаю, но мне почему-то кажется, она должна быть не похожа ни на кого. С другой вам будет неинтересно. Наверное, поэтому вы до сих пор не женаты.
  - Он никогда не женится, - вмешался Петрицкий. - Для него, как и для меня, нет ничего выше свободы. Правда же Вронский?
  - Правда, - ответил Вронский. Но сам подумал, что это может быть уже и не совсем так. Хотя еще совсем недавно он бы согласился со своим приятелем на все сто процентов или даже на сто пятьдесят.
  - Это грустно, - вздохнула Вера. - Если не хотят жениться такие мужчины, как вы, что же делать нам, женщинам. Выходить замуж вот за таких развратных субчиков? - посмотрела она на Петрицкого.
  - Ну, уж нет, я никогда не женюсь. Даже не надейся.
  - А я и не надеюсь, - грустно произнесла девушка.
  Вронскому вдруг стало ее немного жаль; еще несколько лет такой беспутной жизни, и она окончательно отцветет Что она будет делать дальше? Напрасно она связалась с Петрицким, он не тот человек, который приносит женщинам счастье. А он Вронский, тот или не тот? К своему удивлению, он вдруг осознал, что не знает ответа на этот сакраментальный для каждого мужчины вопрос. Впрочем, сейчас не время и не место для подобных выяснений.
  Кажется, Вера почувствовала изменение настроения хозяина квартиры. Она вдруг встала.
  - Мы пойдем с Камеровским по домам, а вы тут пообщайтесь. Вы же давно не были в Москве, - обратилась она к Вронскому.
  - Ладно, до завтра my girls, - попрощался с ней Петрицкий.
  Вронский проводил гостей до двери и вернулся в комнату. Ему давно не терпелось расспросить друга о последних новостях в министерстве. То время, что он провел в Санкт-Петербурге, он старался держать руку на пульсе событий. Но все же Петрицкий находился все это время в самом их эпицентре и знает о них лучше.
  - Какие новости в министерстве? - нарочито беззаботным тоном поинтересовался Вронский.
  Петрицкий бросил на него быстрый взгляд. Он прекрасно знал, что в отличие от него для Вронского вопрос карьеры являлся едва ли не самым важным в жизни. Знал он и то, что тот надеется на назначение на должность первого советника в одном из посольств. Об этом речь шла довольно давно, несколько коллег Вронского уже получили соответствующие назначения. А вот его очередь все не наступала. Но порадовать его Петрицкий ничем не мог, так как знал, что пока его кандидатура снова оказалась в резерве. Говорить об этом ему не хотелось, он не любил никого расстраивать. А эта новость сильно бы огорчила Вронскому. Лучше уж потешить его.
  - Да все идет, как и шло, - неопределенно проговорил Петрицкий. - Хочешь, расскажу забавный случай из жизни дипломатов. Такого ты еще не слышал.
  - Рассказывай, - кивнул Вронский.
  - Представляешь, на приеме во французском посольстве был показ мод известного их модельера. Ты же знаешь Бузулукова, заместителя начальника департамента европейских стран. Ему жутко понравился один пиджак, стоит он, понятно, бешеных денег. Бузулуков улучил минутку и спер его. На его несчастье это заметил охранник и прилюдно заставил развернуть сверток. И все увидели, включая посла, что в нем находится. Неловкость получилась страшенная, Бузулукова на следующий день поперли с работы. А ведь его рассматривали в качестве посла в одно африканское захолустье. Представляешь, что бы он там с такими наклонностями вытворял.
  Петрицкий громко рассмеялся. Вронский ограничился улыбкой. Он представил себе, насколько неприятной для руководства МИДа была эта история. А все потому, что берут на работу не по способностям, а по связям. Всем было известно, что этот Бузулуков протеже одного вице-премьера. Ходили неясные слухи, что он являлся его сексуальным партнером, что было вполне возможно; ведь то, что вице-премьер гомосексуалист, было известно многим. Да особенно им и не скрывалось. Так что поделом всем.
  - Ладно, ты, как хочешь, а я пойду спать, - произнес Вронский. - Надо отдохнуть, завтра уйма дел.
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
  
  I.
  Кити страдала. Первый раз в жизни причиной ее страданий был мужчина. Обычно все было наоборот. В своей привычной студенческой среде за ней шла слава пожирательницы мужского племени, хотя сама Кити таковой себя не считала. Она никого никогда специально не соблазняла, да в этом у нее и не было необходимости. Блондинка с голубыми глазами и нежной розовой кожей, Кити была необычайно хороша собой и непременно привлекала внимание сильного пола, где бы только она не появлялась. Кити так к этому привыкла, что считала вполне естественным и обыденным делом быть всегда любимицей его представителей. Так обстояло дело до встречи с Вронским. Он первый остался равнодушен к ее чарам, что вызвало в душе Кити сначала недоумение, обиду, а затем прилив острого интереса к его персоне. Кити стала к нему присматриваться и нашла, что он очень даже недурен собой. И чем больше Кити к нему приглядывалась, тем больше достоинств она в нем находила, не только внешних, но и внутренних. На ее несчастье к логическому процессу познания этого странного субъекта, позволившего себе остаться к ней равнодушным, подключилось еще воображение Кити. Оно-то и сыграло злую шутку со своей хозяйкой, представив перед ней этого столичного гастролера чуть ли не заморским принцем. Все его действительные и мнимые положительные качества предстали перед ней словно через увеличительную линзу стократного увеличения. И Кити влюбилась. Она стала оказывать Вронскому знаки внимания, сначала робкие, в виде милого ни к чему не обязывающего кокетства, на которое ее избранник к ее большому удивлению никак не реагировал. Тогда Кити пустила в ход более тяжелую артиллерию в виде многозначительных взглядов, намеков и прикосновений, но Вронский по- прежнему, к досаде Кити, оставался не пробиваем. Дело усугублялось тем, что время его пребывания в Питере было ограничено и с каждым днем таяло, как снег под жаркими лучами солнца. Тогда Кити решилась и соблазнила его. Казалось, она добилась того что хотела. Но на следующий день после своей победы, она почувствовала, что не приблизилась ни на шаг к своей цели. А после бала убедилась, что даже отдалилась от нее значительно дальше, чем была в день первого знакомства с Вронским.
   Отчаянью Кити не было предела. Но она взяла себя в руки и убедила себя, что переступит через свою гордость и предпримет еще одну попытку покорения неприступной вершины по имени Вронский. Кити надеялась, что после отъезда Анны, которой Вронский случайно и так некстати увлекся на балу, она снова сможет взять ситуацию в свои руки. Кити корила себя в том, что позволила чувствам взять верх. Она уехала с бала, оставив Вронского с Анной одних на весь остаток вечера. Это было непростительной тактической ошибкой с ее стороны, но Кити не теряла надежды отыграться и взять реванш.
  Однако Вронский не предоставил ей такой возможности. Его стремительный отъезд вслед за Анной нанес жестокий удар прямо в сердце Кити. Она узнала от Долли, все подробности этого его вояжа. А то, что он ехал с Анной в одном поезде, добило Кити окончательно. Ее воображение вновь разыгралось на полную мощь. Она уже видела Анну и Вронского в вагоне в тесных объятиях друг друга... Причем, картина перед глазами возникала так ясно, словно бы она была ее свидетельницей.
  Кити делалось совсем плохо от этих представлений. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни с кем-либо разговаривать. Она замкнулась в себе, и даже мать не могла получить доступ к душе собственной дочери. Дело дошло до того, что Кити стала пропускать занятия без видимой причины. Все попытки родителей достучаться до нее потерпели полное фиаско. Мать, конечно, догадывалась, что могло быть источником такого поведения Кити, но это были только предположения. Сама Кити упорно молчала и не желала обсуждать причины происходящего с ней несчастья.
   Измученная и отчаявшаяся мать позвонила Долли и попросила ее срочно приехать. Долли бросила все неотложные дела, в том числе своего новорожденного ребенка, который появился на свет в конце зимы, и приехала в родительский дом для решительного разговора с сестрой.
   Войдя в комнату Кити, Долли застала сестру, лежащую на кровати, исхудавшую, бледную, непричесанную, без макияжа. Долли, привыкшая видеть Кити всегда при полном блеске, не на шутку перепугалась.
  - Что с тобой? - Долли стремительно приблизилась к Кити и присела на краешек ее кровати.
  - Ничего, - равнодушно произнесла Кити.
  - Ничего! - с отчаяньем воскликнула Долли. - Да ты себя в зеркало видела? - Долли схватила, стоящее на туалетном столике зеркало и поднесла его к лицу Кити. Кити мельком взглянула на свое отражение, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.
  - Что ты на это скажешь, - горячилась Долли, - и это моя сестра?
  Кити молчала и всем своим видом показывала, что ей тягостен весь этот разговор. На ее лице отразилось страдание, и Долли стало невероятно жаль Кити.
  - Катенькая, милая, - Долли взяла пальцы сестры в свои руки, - я догадываюсь от чего твоя печаль. Это все он, Вронский.
  При упоминании имени Вронского густая тень пробежала по лицу Кити, губы ее сморщились и мелко задрожали. Долли увидела, что она вот-вот расплачется.
  - Поверь, он не стоит твоих страданий, - сочувственно произнесла Долли и, вспомнив мужа, в момент одеревеневшим голосом закончила: - Ни один мужчина на свете не стоит ни одной женской слезинки.
  - Кому, как не тебе лучше всех знать об этом, - язвительно произнесла Кити, неожиданно оживившись. - Только если это так, отчего ты до сих пор рыдаешь в подушку, отчего ты до сих пор допускаешь, чтобы тебя обманывали.
  Долли, не ожидавшая от сестры подобного выпада, сжалась, как от сильного удара. Кити угодила в ее самое больное место. Долли и сама понимала, что ее отношения с мужем являлись цепью сплошных унижений. После их примирения, Степан Аркадьевич присмирел, но совсем не надолго, ровно до отъезда Анны. После отбытия сестры Стива вновь загулял, его почти никогда не бывало дома. Долли догадывалась, что он вновь утешается в чьих-то объятиях. Спасало то, что тот приступ ревности, который охватил ее прошлый раз, Долли более не допускала. Она прекрасно понимала, что нет никакого смысла в повторении одного и того же. Если устраивать скандал, то на этот раз уже придется уходить, а это означает лишить себя того удобства и комфорта, который ей обеспечивал статус жены Облонского. Поэтому Долли, сцепив зубы, терпела, и не устраивала разборок. Весь ужас этой ситуации состоял в том, что Долли не видела никакой возможности уйти и жить без него, так же, как невозможно было прервать этот непрекращающийся шлейф его предательств. Долли позволяла обманывать себя и в то же время испытывала к мужу такую гадливость и презрение, что порой сама презирала себя за свое малодушие еще больше, чем его. Этот запутанный клубок ее жизни мучил Долли невероятно, и сейчас Кити невольно разворошила это гнездо змей, которые, пробудившись от спячки, больно ужалили ее.
  Долли сидела, безвольно опустив руки, и уже сама готова была разрыдаться от стыда и от своего собственного бессилия, а еще от того, что поспешив на помощь Кити, сама вдруг оказалась беспомощной и нуждающейся в поддержке. В комнате повисло тягостное молчание. Вдруг Долли ощутила на своих плечах руки сестры. Кити резко села на кровати и порывисто обняла Долли за шею.
  - Прости, прости, меня Долинька, - горячо шептала Кити, целуя, Долли в щеку, - это я не со зла, это от того, что сама несчастна.
  - Но, Кити, дорогая, ты то от чего можешь быть несчастна? - отвечала ей Долли, улыбаясь. - Ты еще молодая, свободная, весь мир у твоих ног, не то, что у меня.
  - Нет, Долли это не так. Я не хочу весь мир, я хочу только его у своих ног, его одного, понимаешь, - задыхаясь прошептала Кити.
  - Ну, если хочешь, значит так и будет, - произнесла Долли, сама не веря в свои слова.
  - Нет, это невозможно.- с ожесточением проговорила Кити, - после того, как он пренебрег мной ради другой... Даже, если он приползет сюда и будет умолять меня на коленях, я не смогу его простить.
  - Но разве это возможно, - изумилась Долли, - разве возможно не простить кого-то. Ты знаешь, я много думала на этот счет и пришла к выводу, что если это происходит с нами, то не просто так. Это дано нам для осознания чего-то важного для нас и не должно восприниматься нами так категорично отрицательно. В любых ситуациях всегда есть элемент учебы. И не правильно им пренебрегать.
  - И для чего же тебе тогда дан такой муженек, который тобою полы подтирает, ты уже осознала это? - с неприязнью произнесла Кити. Последнее замечание сестры очень ей не понравилось.
  - Нет, - печально произнесла Долли, - если бы я поняла это, возможно мне бы стало легче нести свой крест. Поверь, Кити он тяжел невероятно. И пока я могу тебе сказать одно: если Вронский однажды поступил так с тобой, то где гарантия, что он снова не поступит еще раз так же. Так нужен ли он тебе такой?
  - Ну вот, ты сама противоречишь себе,- с горечью произнесла Кити, - сначала призываешь мне верить своим надеждам, затем отвергаешь его.
  - Ах, Кити, я сама не знаю, как правильно поступать в таких ситуациях, - жалобно произнесла Долли, - но я знаю одно, что тебе нужно срочно выходить из этого состоянии, в которое ты загнала сама себя. Мама с отцом все извелись уже, не знают, как тебе помочь.
  - Я сама не знаю, - мрачно произнесла Кити и снова легла на кровать, отвернувшись к стене.
  Долли растерянно молчала, понимая, что ее визит не дал никакого результата. Неожиданно в голову ей пришла дельная мысль.
  - А может тебе пойти куда-нибудь, развлечься.
  - Развлечься?- глаза Кити блеснули лихорадочным блеском. - Может ты и права. Хорошо, я подумаю.
  
  II.
  Родители Кити, наконец-то, вздохнули спокойно. Кажется, гроза миновала, и их Катенька, их любимица, вновь сделалась весела и бодра. Мать приписывала перемену в ее настроении влиянию Долли, которая имела накануне вечером серьезный разговор с Кити. Похоже, что Долли выбрала правильную тактику и нажала на какие-то чувствительные струны в душе сестры, которые произвели на нее нужное воздействие. Она правильно поступила, что обратилась к ней за содействием.
  На следующий день было воскресенье, и Кити проснулась рано. После завтрака она приняла душ, вымыла голову и стала тщательно укладывать волосы феном, явно собираясь куда-то. Потом удалилась в свою комнату и долго оттуда не выходила. Мать несколько раз подходила к двери и прислушивалась. Оттуда доносились звуки музыки. Это было хорошим знаком и означало, что у Кити хорошее настроение. После обеда Кити вышла нарядная и при макияже. Она объявила родителям, что встречается с подружками, вернется поздно. Добавила на прощание, чтоб ее не ждали, если она вдруг задержится, и ложились спать без нее.
  Щербацкие не могли нарадоваться наступившей перемене в их дочери. Весь день они провели в приподнятом настроении, надеясь, что вечером им все же выпадет возможность услышать от своей любимицы пожелания спокойной ночи. Но Кити задерживалась, и родители легли спать, так и не дождавшись ее.
  Глубоко ночью раздался звонок. Отец проснулся и посмотрел на часы. Стрелки показывали половину четвертого ночи. Предчувствуя недоброе, он снял трубку.
  - Алло, - Щербацкий старался говорить в полголоса, чтобы не разбудить спящую супругу.
  Это подруга Кити, Нордстон, - услышал он взволнованный девичий голос, - вашей дочери плохо, приезжайте за ней срочно...
  Трясущимися руками Щербацкий записал адрес и бросился к машине. Хорошо, что жена не проснулась и не узнала, что Кити срочно нужна помощь, иначе бы у нее случилась истерика.
  Квартира, куда вошел Щербацкий уже через полчаса, поразила его воображение и представляла с его точки зрения настоящий вертеп, куда приличной девушке вроде их Кити даже зайти было бы не стыдно. И, тем не менее, его дочь сюда не только вошла, но и похоже очень весело провела здесь достаточное количество времени.
  - Что с моей дочерью? - с надрывом воскликнул Щербацкий, когда Нордстон открыла ему дверь.
  - Ей стало лучше, - ответила девушка, мельком взглянув на него, - зря я побеспокоила вас среди ночи. При этих словах она старалась отворачиваться в сторону, но Щербацкий уловил сильный запах спиртного, шедший от нее.
  Нордстон повела Щербацкого вглубь квартиры, при этом ее шатало, как моряка на палубе. Один раз ее занесло так, что она чуть не упала, если бы Щербацкий не успел вовремя подхватить ее.
  Еще не видя Кити, ему уже стало ясно, что дочь его примерно в таком же состоянии. Да и вся окружающая обстановка говорила о том, что здесь недавно неплохо погуляли. По квартире плавал густой запах сигаретного дыма, смешанного с алкогольными парами. Везде царил полный бардак: валялись пустые бутылки, окурки сигарет, какие-то подозрительные личности спали прямо на полу. Через одного из них Щербацкому пришлось даже переступить, чтобы иметь возможность идти дальше. Нордстон привела Щербацкого в комнату, где находилась Кити. Щербацкий с ужасом уставился на нее. Он никогда не видел свою дочь в таком состоянии.
  Кити сидела на кровати, наклонив голову между колен. Ее рвало в таз, стоящий у ее ног на полу. Рядом с Кити примостился парень, одна рука его лежала на спине Кити, в другой руке дымилась сигарета. Он сбрасывал пепел в таз и, глупо ухмыляясь, тупо смотрел перед собой. Он никак не отреагировал на вошедших, похоже степень его опьянения была такова, что не давала возможности уже осознавать, что происходит вокруг. Увидев эту картину, Нордстон подошла к сидящим и со злостью сбросила руку парня со спины Кити.
  - Что за произвол? - заплетающим голосом произнес парень, - это моя девушка.
  -Дрянь, - Нордстон силой столкнула его с кровати так, что он, как куль, повалился на пол. - Я твоя девушка, а не она. Снова нажрался, как свинья, что ничего не соображаешь. - Нордстон пнула упавшего парня, но тот даже не пошелохнулся. Нордстон присела перед ним на колени, взяла из его рук сигарету и затянулась.
  - Вот сволочь, - зло выругалась она, - вырубился уже. Слабак.
  Кити продолжало выворачивать. Нордстон поднялась на ноги, подошла к столу и налила в стакан воду из графина. Когда Кити подняла голову, Нордстон подала ей стакан с водой.
  - Пей! - скомандовала она.
  Кити послушно взяла стакан и стала пить, но не удержала его в руках, и он полетел ей прямо на колени. Кити грязно выругалась. Такого отборного мата Щербацкий ни разу не слышал за всю свою жизнь.
  - Катерина! - взревел он и устремился к дочери. - Что здесь происходит?
  Щербацкий подскочил к Кити и стащил ее с кровати. Ноги ее подогнулись, и она стала падать, как куль, но отец, удержал ее тело на весу и поднял на руках так, так, чтобы лицо Кити было перед его глазами.
  - Как ты могла опуститься до такого состояния, как?- тряс он Кити за плечи, но она, похоже, не понимала кто перед ней. Голова ее моталась из стороны в сторону, она пыталась освободиться из рук отца но, поняв, что ее попытки ни к чему не приводят, она стала посылать его матом. Щербацкий оторопел. Такого он не ожидал. Это было уж слишком, чтобы его собственная дочь, родного отца обложила такими словами... Щербацкий размахнулся и со всего маха отпустил Кити увесистую оплеуху. Кити полетела на кровать и ударилась головой об стену.
  - Да ты что, папаша, - завизжала Нордстон, - ты же ее убьешь так.
   Щербацкий тяжело дыша, подошел к кровати и наклонился над Кити. Он бегло осмотрел ее и, убедившись, что с ней все в порядке, подхватил ее на руки и понес вон из квартиры.
  В машине Щербацкий положил Кити на заднее сиденье и всю дорогу до дома думал только об одном: как он смог поднять руку на дочь? Такое с ним произошло впервые. Ведь за все время с момента рождения Кити до сегодняшнего дня он ни разу даже не шлепнул ее, ни разу не повысил голоса на свою любимицу. То, что произошло сегодня, потрясло его хлеще, чем было бы появление космических пришельцев.. И даже тот факт, что Кити напилась до полуобморочного состояния беспокоил его меньше, чем своя реакция на произошедшее. Щербацкий понял, что может быть непростительно жесток. Он почувствовал, что в тот момент, когда ударил Кити, ему было не важно, к каким последствиям приведет этот удар. Важно было другое, что тем самым он обозначает свою принципиальную позицию неприятия такого положения вещей. Но это в тот момент. А сейчас, сидя в автомобиле, ему было страшно. Что если бы действительно он убил ее? На лбу Щербацкого выступила испарина. Он покосился на Кити в зеркало. Она мирно спала на заднем сиденье, как будто ничего не произошло. Щербацкий понял, что так это нельзя оставлять. Надо срочно что-то делать.
  
  III.
  Утром Кити проснулась от дикой головной боли. Мышцы тела ныли будто она всю ночь физически работала. Ее мутило и страшно хотелось пить. Кити с трудом сползла с кровати, подошла к зеркалу. Несмытая с вечера косметика размазалась по лицу, как грязь у трубочиста, волосы висели сосульками и издавали сильнейший запах сигаретного дыма. Кити потянулась за расческой, чтобы расчесаться, в этот момент дверь ее комнаты резко распахнулась, и на пороге появились родители. По выражению их лиц Кити поняла, что ее не ожидает ничего хорошего. От матери несло валерьянкой почище, чем от нее табаком. Ее глаза были на мокром месте, в руках она комкала носовой платок, который готова была пустить в ход в любую минуту.
  Видимо мама с помощью папы уже накрутила себя по полной, так, что пришлось глотать валерьянку, сделала очевидный вывод Кити и приготовилась к круговой обороне.
   Отец выглядел спокойным, но на лице его было осуждающее выражение. Видно было, что он из последних сил держит себя в руках.
  - Любуешься собой, - язвительно бросил отец, первым начав наступление.
  Кити не отвечала, ей не чем было крыть, да и стыдно было перед родителями за свой загул. То, что произошло вчера, когда за ней приехал отец, она помнила смутно, сознание плотной пеленой закрыло от нее подробности прошедшей ночи. Но кое-какие детали отдельными всполохами все же смутно всплывали в памяти. И те обрывки воспоминаний, которые появлялись сейчас в голове, вызывали у нее чувство стыда и сожаление о содеянном. Она вдруг отчетливо вспомнила таз со всей этой гадостью, что вылилось из нее, у своих ног, оскорбительные слова в адрес отца и его удар по ее лицу. Все это было так мерзко, безобразно, что Кити готова была провалиться сквозь землю лишь бы не видеть осуждение отца и слезы в глазах матери. Но что делать, прошлое не изменить. Да и то, что произошло, она надеялась, пойдет ей на пользу. По крайней мере, ничего подобного с ней не повторится.
  Кити сознательно решила пуститься во все тяжкие, лишь бы только выбить из своего сознания то унижение, которое поселилось в ней с момента предательства Вронского. А то, что это было именно предательство, она нисколько не сомневалась. Возможно, другая на ее месте не придала бы ветрености своего возлюбленного такого значения, но только не Кити. Как он посмел не любить меня, после того, как я сама предложила ему свою молодость, красоту и любовь, с ожесточением думала Кити и не могла ответить на свой вопрос. Мозг отказывался вмещать вполне простую и очевидную истину, которая лежала на поверхности - Вронский никогда ее не любил. Никогда. Признать это было бы верхом унижения для нее, и Кити решила постараться вычеркнуть Вронского из своей памяти. Но просто забыть о нем, как о пустяковой потери, не получалось. И тогда Кити решила вышибить клин клином и не нашла ничего лучшего, как уйти в загул. На ловца и зверь прибежал. Позвонила Нордстон и пригласила ее на вечеринку к каким-то знакомым. По поводу чего вечеринка Кити не уточняла, ей было на это глубоко наплевать. Главное там должно быть много достойных ее мужчин, как многозначительно намекнула Нордстон, когда приглашала ее. Но Кити и этот факт мало интересовал. Она хотела одного: найти только того, кто поможет забыть Вронского.
   Ее расчет оказался верным. К ней сразу приклеилось несколько парней, которые наперебой стали обхаживать ее. Кому из них отдать предпочтение Кити так и не смогла решить, ни один из них ей не понравился. И, чтобы было не так противно забывать Вронского в их объятиях, Кити решила напиться, что она с успехом и сделала. Однако переборщила с дозой. Ей стало плохо, Нордстон даже хотела вызвать неотложку. Что было потом Кити помнила смутно. Она даже не могла вспомнить, был ли рядом с ней кто-либо из ее ухажеров. А если был, то, что было между ними? Какой стыд, подумала Кити и застонала от всей этой мерзости, в которой она сама себя окунула с головой.
  - Вот, вот, - услышала она осуждающий голос отца, - мучайся теперь. И это моя дочь! Как ты оказалась в этом вертепе, что ты там делала?
  Кити стояла, опустив глаза. У нее не было сил оправдываться.
  - Оставь девочку, - неожиданно вступила в ее защиту мать. - Ругать каждый может, а ты лучше помоги своему ребенку, протяни ей руку помощи. Разве ты не видишь, как она страдает. Иди ко мне, моя девочка.
   Кити бросилась к матери, ища в ее объятиях защиты и оправдание себе, как в детстве.
  - Вот этим ты и портишь ее, - недовольно проворчал отец, - вместо хорошей взбучки, распускаешь нюни вместе с ней. А ее следует хорошенько наказать.
  Кити разрыдалась на груди у матери, от досады, что самые близкие люди ополчились на нее. А ведь она не виновата, что так непростительно влюбилась в недостойного ее любви человека. Хорошо, что еще мать не отчитывает ее, как отец. Этого она уже бы точно не выдержала.
  Щербацкая материнским сердцем почувствовала, что Кити, как никогда нуждается сейчас в поддержке семьи. Ей вдруг в голову пришла неожиданная идея.
  - Кити, детка, а что если нам поехать отдохнуть куда-нибудь. Например, к морю, где сейчас тепло. - При этом мать гладила дочь по голове, как в детстве.
  - Куда-нибудь от ее подруг подальше, - назидательно вставил отец. - Лучше всего на северный полюс.
  Мать сердито замахала на него руками, давая понять, что его язвительный тон сейчас неуместен.
  - Я согласна, мама, - улыбаясь сквозь слезы, произнесла Кити. - Хочу к морю и к солнцу.
  
  IV.
  Прошло две недели после приезда в Москву. Вронского закрутила текучка служебных дел. Он с головой окунулся в их стремительный водоворот и совершенно забыл о том, что происходило с ним в Петербурге. Его служебная миссия, краткосрочный роман с Кити все это выветрилось из памяти, словно никогда и не было. Если бы ему сказали, какое влияние на Кити оказала его легкая и ни к чему не обязывающая интрижка с ней, он бы очень удивился. Ну не считать же поводом для серьезных переживаний те несколько минут близости, которые совершенно случайно произошло между ними. К тому же Вронскому показалось, что Кити не очень огорчена его отъездом. По приезде в Москву он отослал ей для приличия смс-ку с сообщением о своем прибытии. Она не ответила, и это дало Вронскому полное моральное право больше не вспоминать о ней. Кити постигла участь всех других женщин, которые когда-либо появлялись в его жизни. Это была судьба бабочек- однодневок, почетная миссия которых состояла в том, чтобы украсить жизнь Вронского на несколько мгновений, а потом исчезнуть из его поля зрения, уступив место другим мотылькам, летящим на его ярко горящий, но очень холодный свет.
  Кити была забыта, а вот Анна нет. Мысли о ней возвращались к Вронскому с завидной регулярностью. Лишь только выпадала свободная минутка, дающая отдохновения от текущих дел и забот, как тут же перед глазами Вронского возникал ее образ. Глаза женщины, фарфоровая бледность кожи, губы, плечи, точеная фигура волновали его воображение, не давали подолгу заснуть. Вронский понял, что она нужна ему и получить ее следует как можно скорее. Ждать, когда случай снова сведет их в одной точке пространства было невмоготу, и он начал обдумывать различные варианты их сближения. Вронский больше не допускал мысли, что она отвергнет его, интуиция подсказывала ему, что они обречены стать любовниками. Откуда произрастала эта уверенность, он и сам до конца не понимал, просто знал, что будет так и никак иначе. Ее замужество менее всего смущало Вронского. Муж ее не воспринимался какой-то помехой их связи, скорее, наоборот, он был ее своеобразным катализатором. Такие мужья, как Каренин, по глубокому убеждению Вронского, просто обречены стать рогоносцами рано или поздно, и Вронского нисколько не огорчал тот факт, что он будет тому причиной. Пусть лучше это будет он, нежели кто-то другой. По крайней мере, он не станет угрожать их браку и даже сделает благое дело - убережет жену от разрушения семьи. Ведь в планы Вронского совсем не входило увести Анну из алькова законного супруга. Он просто намеревался спасти ее от скуки семейной жизни, оживить существование Анны, ведь эта прекрасная женщина достойна мужчины гораздо лучшего, чем тот, который оказался рядом с ней. С некоторых пор Вронский вообще перестал думать о Каренине, как будто того не существовало на свете, а всю энергию бросил на то, чтобы устроить свою встречу с Анной.
   Судьба сама шла ему навстречу в виде их общей знакомой с Анной - Бэтси Тверской. Бэтси деятельная харизматичная брюнетка, с бешеным темпераментом и амбициозными планами, была когда-то актрисой, правда мало востребованной. Годами ждать, когда ее, наконец, ангажируют на роль в каком-нибудь завалящем фильме, было не в характере Бэтси, и она круто переменила свою судьбу в одночасье.
   Бэтси окончила режиссерские курсы, набрала небольшую труппу актеров и стала главным режиссером совсем маленького театрика. Своей сцены у нее не было. Репетиции спектаклей проходили, как правило, в доме киноактера или на каких-то других временно арендованных сценах. Иногда в свои спектакли она приглашала артистов из других театров. Такое положение вещей Бэтси не устраивало. Она страстно мечтала о своей сцене и о гораздо большей труппе. Бетси искала пути к осуществлению своей цели. Она быстро поняла, что положительное решение этого вопроса во многом зависит от министерства культуры и Бэтси стала обхаживать замминистра культуры Каренина. Она легко сошлась с его женой Анной и уже через непродолжительное время стала ее ближайшей подругой.
  Для Анны, приехавшей в Москву из провинции, знакомство с Бэтси стало и отдушиной и в некотором смысле хорошей жизненной школой. Бэтси ввела Анну в московскую богемную тусовку, и, когда Анна стала хозяйкой галереи, в немалой степени способствовала дальнейшему расширению ее бизнеса. Она приводила ей многих будущих клиентов - талантливых художников, которые хотели выставлять свои работы непременно у нее. Среди этих мастеров многие были уже с известными именами, имевшие персональные выставки не только в Москве, но и за рубежом. Но Анне больше всего пришлось по вкусу живопись молодого начинающего и никому неизвестного художника Михайлова, творческое кредо которого состояло в том, что он отражал на своих полотнах не форму окружающего мира, а его эмоциональную составляющую. Причем эмоциональная окраска его картин была настолько насыщенной и интенсивной, что импрессионисты прошлого, проповедовавшие похожий подход к живописи, на взгляд Анны, по всем параметрам уступали ему. Такой взгляд на искусство импонировал Анне, совпадал с ее импульсивной эмоциональной натурой.
  Она взяла Михайлова под свое покровительство. Между ними установился какой-то особый род духовной близости, который радовал и насыщал их обоих. Бэтси даже показалось, что эта близость была не столько духовной, сколько физической. Она часто подшучивала над Анной и Михайловым, но Анна всячески опровергала ее домыслы. Впрочем, Анну это не слишком удивляло, она знала, что Бетси всегда в первую очередь ищет эту сторону человеческих отношений.
  Когда Вронский позвонил Бэтси и попросил ее помощи в устройстве встречи с Анной, Бэтси необычайно обрадовалась. Она кожей почувствовала, что вот-вот станет свидетельницей судьбоносного поворота в жизни своей подруги. Ей давно не давала покоя скучная и унылая семейная жизнь Анны. Бэтси не раз говорила ей, что так нельзя, что она в самом расцвете молодости и красоты, что надо пользоваться этим и во всю наслаждаться жизнью. Сама Бэтси так и делала, будучи замужем, имела любовника, гораздо моложе ее по возрасту, которого она держала возле себя не по причине бурных чувств к этому молодому человеку, а по тому обстоятельству, что он умел ловко и когда нужно развлечь Бэтси, придать ее жизни новые тона и звучание.
  Бэтси выслушала просьбу Вронского и ответила, что знает, как ему помочь. Она была приглашена на новую выставку картин Михайлова в салоне Карениной и предложила Вронскому сопровождать ее.
  Все устраивается, как нельзя лучше, подумал Вронский, с радостью согласившись на предложение Бэтси. Он чувствовал, что сама судьба идет им навстречу с Анной.
  
  V.
  С самого утра Анна пребывала в приподнятом настроении. Сегодня день открытия выставки ее любимого художника. Ах, если бы ей бог дал такой талант, как ему, она была бы полностью счастлива. Как он умел высказать то, что невозможно высказать словами, а подвластно лишь языку сердца. Анна была уверена: этим редким даром наделены только истинно творческие люди. Это отнюдь не те, кто сплошь и рядом называют себя художниками, кто умеет довольно точно и умело скопировать любую подробность окружающего нас мира. Анна всегда удивлялась и не понимала, что так восхищает людей в их творчестве. Подробный перечень или довольно точная спецификация пространства? Но ведь это подвластно любому фотографу. Достаточно одного маленького, почти микроскопического движения пальца на спусковую кнопку фотоаппарата и картина готова. Мгновенный оттиск окружающего ландшафта у вас на ладони, во всех его мельчайших подробностях. И больше ничего не надо. Не надо долгой и многочасовой маеты художника перед холстом. Все равно лучше, чем в природе на его картине уже не будет. Конечно, каждому свое, и найдется немало людей, которые будут млеть и замирать от восторга перед полотном такого живописца, но только не Анна. Ей такое творчество не интересно, оно не вызывает в ней никакого отклика и не затрагивает ни единой, даже самой маленькой струночки в ее душе. Не то, что картины Михайлова.
   Его полотна сверкали и переливались всеми оттенками самых разнообразных эмоций. Они страдали, радовались, плакали, любили, смеялись, ликовали от восторга и умирали от горя. Их не надо было долго рассматривать, чтобы понять, что хотел сказать художник той или иной своей работой. Его творчество действовало, как удар молнии, быстро и внезапно, парализуя и отключая ум зрителя, оставляя живым только сердце, которое в одну минуту обретало способность постигать такие глубины произведения, о которых он и сам возможно не догадывался.
  Анна подъехала к зданию галереи за час до открытия выставки. Со вчерашнего вечера уже все было готово для приема гостей, но она лишний раз лично желала убедиться, что все безупречно, ее гости будут приняты по самому высшему разряду. Она вышла из машины и легко взбежала по ступенькам.
  Анфилада галереи встретила ее торжественной тишиной. Анна любила эти минуты, когда залы еще пусты и звуки ее шагов гулко раздаются по помещению. Она быстро прошла по залу, с развешенными на стенах картинами, мысленно поздоровавшись с самыми любимыми своими произведениями, завернула в соседний зал поменьше, где были накрыты столы для фуршета. Убедилась, что на столах стоит необходимая закуска и бутылки с соками и легким спиртным, отдала необходимые распоряжения официантам, которые в ожидании гостей, проводили последние приготовления. Анна осталась довольна и вернулась в зал с картинами.
  В это время подъехал Михайлов. Он выглядел взволнованным, беспокоясь о том, как публика примет его новые работы. Анна, как могла, успокоила его. Ей самой его картины, как всегда, очень нравились, кроме одной. Она была необычна для Михайлова и выполнена была в довольно реалистичной манере. Сюжет ее был прост и банален: фигура путника, закутанная в плащ, так что не понятно, кто перед зрителем мужчина или женщина, стоит на перепутье трех дорог в полном замешательстве, явно не зная, по какому из пути двинуться дальше. Анну эта картина угнетала, заставляла испытывать смутное беспокойство и волнение, явно ни на чем не основанное, но вызывающее чувство причастности к происходящему на полотне. Анна распорядилась повесить ее в самый дальний угол, чтобы она меньше попадалась бы ей на глаза. Но и из того дальнего угла эта картина каким-то невероятным образом притягивала внимание Анны, заставляя каждый раз отыскивать ее глазами, как только она входила в зал.
   В назначенное время зал начал медленно заполняться посетителями. Их было пока мало, кое-кого из них Анна знала, но были и совсем незнакомые люди. Анна с интересом всматривалась в каждого входящего, она ждала Бэтси. Та позвонила накануне вечером и заинтриговала ее, сообщив, что придет на выставку не одна. Однако не сказала с кем, заявив, что для нее это сюрприз. Анна неожиданно разволновалась, как ребенок, которому родители пообещали дорогой новогодний подарок, но не сказали какой именно. Однако, как она ни старалась, но все - таки пропустила появление Бэтси.
  Анна беседовала со своим арт-менеджером, мужеподобной женщиной средних лет с жестким и цепким взглядом темных глаз, носящую совершенно не подходящую ей фамилию Мягкая. Анна с некоторых пор стала подумывать о том, что пора бы ей выходить уже на международный уровень и поручила Мягкой подыскать помещение для своего нового салона, который собиралась открыть уже в следующем году в Италии. Мягкая блестяще выполнила это задание в кратчайший срок и сейчас рассказывала о том, что удалось сделать. Анна отвлеклась от гостей и с интересом рассматривала фотоматериалы, предоставленные ей Мягкой. Она так увлеклась, что не заметила, как к ней приблизилась пара.
  - А вот и мы, - пропел над ее ухом голос Бэтси.
   Анна подняла голову и обомлела. Придерживая Бэтси за локоть, перед ней стоял Вронский собственной персоной. Он смотрел на Анну в упор, лицо его имело странное выражение. Оно словно закаменело, ни один мускул не шевелился на нем, даже губы были плотно сжаты, не раскрылись в улыбке, как это бывает обычно при встрече после долгой разлуки. Зато глаза, глаза его говорили, нет, они кричали о своем желании. "Я хочу тебя, как никогда и никого не хотел. Будь моей"
  Анну смутил этот страстный и откровенный призыв, она почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Ей казалось, что все окружающие видят то, что прочла она в его взгляде. Но, как бы ни хотела она отвести от него глаза, она не сумела этого сделать. Вместо того, она отвечала Вронскому, точно так же, как он, одним взглядом. "Я твоя полностью, безраздельно, навечно...бери меня, если хочешь". Лицо Вронского в тот же миг изменилось, он понял Анну, но их молчание затянулось.
  Мягкая ошалело смотрела то на Анну, то на Вронского, смутно осознавая, что что-то происходит между ними, но что именно она не понимала, поэтому предпочла ретироваться. Бэтси же, наоборот, прекрасно поняла молчаливый диалог этих двоих. Глаза ее полыхнули хищным огнем, предчувствуя скорую перемену в жизни своей подруги.
  - Я оставлю вас, - проговорила она и поспешила удалиться, однако старалась не терять эту пару из вида.
  Прохаживаясь по галерее, Бэтси держала Анну и Вронского в поле своего зрения. Она видела, как Вронский что-то с жаром говорил Анне, а та, смущенно смеясь, отвечала ему. При этом Бэтси видела, каким счастливым огнем горели глаза Анны. Первый раз она видела, чтобы ее подруга так смотрела на мужчину. Бэтси предчувствовала, что Анна находится на пороге большой любви - и немного завидовала ей. Ее роман с Тушкевичем длился уже достаточное количество времени, но даже в самом его начале, она никогда не испытывала такого счастья, как Анна в данный момент.
   Вдруг Бэтси заметила, что Анна куда-то повела Вронского. Она поспешила за ними и увидела их скрывающихся в одном из подсобных помещений галереи.
   -Однако, - многозначительно подумала она, как все быстро у них происходит. Бэтси стала бродить между картин, но ее совсем они не интересовали. Гораздо больше ее занимал вопрос, что поделывает эта парочка в данный момент. Вдруг она увидела Каренина, входящего в зал галереи. Каренин заметил Бэтси и направился сразу к ней.
  - Вы не видели, где Анна? - спросил он ее после приветствия.
  - Да, где-то здесь была, - не моргнув глазом, ответила Бэтси. - Я потеряла ее из виду. Наверное, с гостями.
  Когда Каренин отошел от нее, Бэтси достала мобильник, чтобы набрать номер Анны и предупредить о прибытии ее благоверного. Но в этот момент она увидела Мягкую, та что-то говорила Каренину и показывала в направлении, куда скрылись Анна с Вронским.
   -Похоже, не я одна наблюдала за ними, -подумала Бэтси. - Но какова сука, заложила собственную хозяйку.
   Каренин быстрым шагом шел в указанном направлении, Бэтси все набирала номер Анны, но та не отвечала. Бэтси поспешила за Карениным и с волнением стала наблюдать за ним, продолжая дозваниваться до Анны.
  В это время Каренин вошел в ту самую комнату, где скрылись Анна и Вронский. Через несколько минут он выскочил оттуда с перекошенным от злости лицом. Бэтси проводила его глазами до выхода и бросилась к Анне. Бэтси столкнулась с ней в дверях.
  - Анна, дорогая, я тебе звонила, чтобы предупредить, твой муж был тут ..., - развела руками Бэтси. - С тобой все в порядке?
  На языке у нее вертелся совсем другой вопрос, она сгорала от любопытства узнать, что здесь произошло.
  - Да все нормально, - спокойно ответила Анна и, немного поколебавшись, продолжила, - за исключением того, что он видел, как мы целовались.
  У Бэтси отлегло от сердца.
  - Ну и ладненько, а то я грешным делом подумала, что он увидел, что-нибудь почище, - весело произнесла Бэтси, - а поцелуй, как-нибудь отвертишься. Скажешь, что чисто дружеский.
  - Разумеется, - ответила Анна с сияющим лицом, и произнесла, наклонившись к Бэтси на ушко: - Я так благодарна тебе, что ты привела его.
  В это время вышел Вронский и подошел к ним.
  - Ну, что, веди, показывай мне свои владения, - сказал он, обратившись к Анне. Бэтси, поняла, что она тут снова лишняя, и отошла. Ни Вронский, ни Анна даже не обратили на этот ее маневр внимания. Им было не до нее. Однако до конца вечера взгляд Бэтси то и дело останавливался на этой паре. До закрытия галереи они уже не разлучались. Только что не ходили за ручку.
  
  VI.
  Каренин вошел в свой дом, раздраженно сбросил с себя на диван верхнюю одежду и сам сел рядом. То, чему он только что стал свидетелем в галерее, не давало ему покоя. Мерзавка, что она себе позволяет. Вытащил ее из лужи грязи, сделал тем, кем она является сейчас, - и вот благодарность за это. Правы были те, кто предостерегал его от женитьбы на этой девке, у него было столько вариантов выбрать себе жену из своего круга. И какие были партии! И богатые, и красивые, и с положением. Одна была заместителем министра. Ну да, малость старовата и некрасива, что, впрочем, не удивительно, так как всю жизнь посвятила подъему по служебной лестнице. А ему ли не знать, сколько это требует усилий, для любого человека, а уж тем более для женщины это не проходит даром. Зато она уж точно бы ни на кого не смотрела, вернее, смотрела бы только на него. И была бы счастлива, что рядом с ней такой мужчина. Да, он уже не молод, лучшие его годы остались за спиной, но это не означает, что он вышел в тираж, совсем нередко он ловит на себе заинтересованные женские взгляды. И если бы он захотел, у него не было бы отбоя от представительниц прекрасного пола. Но ведь он же, словно рыцарь, верен жене.
  В этом месте мысли Каренина сделали небольшую паузу и напомнили ему о небольшом эпизоде, который случился два года назад. Он был тогда в командировке за границей, в составе делегации была и начальница департамента его министерства. Они гуляли по Парижу, Каренин, который был тут уже в четвертый раз, водил ее по городу, не хуже гида, рассказывал про достопримечательности. Делать это ему было не трудно, так как память у него была великолепной. Прогулка плавно перешла в обед в ресторане в Латинском квартале. И когда они пришли в гостиницу, то не захотели расстаться. Зашли в его номер. Ну а там...
  Но это было, можно сказать, случайность, в жизни мужчины такое иногда происходит. Это даже изменой назвать будет неправильно, скорей малюсенькое отклонение от правильного пути. Он с этой начальницей департамента не то, что больше не встречался, а нашел возможность уволить ее из министерства, перевести в другое ведомство. Разумеется, сделал он это не сам, а через другого человека, так что она даже не догадалась, кто стоит за ее внезапным служебным перемещением. Но то, что вытворяет Анна ни в какие ворота не лезет. Эта чертова Мягкая разнесет эту историю по всей Москве. А он человек известный, вращается в артистических и политических кругах. И все будут показывать на него пальцем, смеяться за спиной. Ему ли не знать, насколько злоязычна эта среда. Ничто она так не обожает, как скандалы, просто млеет от них. И никогда не упустит возможность унизить его виновника, особенно такого, как он, занимающего столь высокое и ответственное положение. Может, он отчасти старомоден, но для него всегда было важно, что о нем говорят. Свогим возвышением он в немалой степени обязан тем, что скрупулезно относился к своей репутации, ревностно следил за тем, чтобы ни одно пятнышко не испортило бы ее крахмальную чистоту. И ведь получалось, о нем всегда говорили, как о высоконравственной личности в век падания нравов до самой низшей отметки. Он уже давно осознал, как выгодно иметь такое мнение о себе. Не случайно его нередко звали в качестве арбитра во всякого рода спорах. Его приговор обычно не обсуждался, так как считался заведомо справедливым. И он по праву гордился этой ролью. Часто ему поручались наиболее ответственные и щекотливые задания, и не было случая, когда бы он кого-то подвел. Потому-то его прочили на пост министра. Он уже несколько раз был всего в каких-то нескольких шагах от него, но пока так и не дошел до вожделенного места. Для него это был тяжелый удар, но он стоически его перенес. Он еще не стар, впереди есть время, чтобы оказаться на самом верху. Не так давно один очень влиятельный член правительства намекнул ему на такую возможность. А тут Анна! Каренин снова вскипел. Вместо того, чтобы быть ему верной помощницей и соратником, она делает все, чтобы ему навредить. А ведь очень даже вероятно, что это именно так, она всегда с полнейшим безразличием относилась к его служебным делам. Скорей даже высмеивала его трудовое рвение, считала его ненатуральным, говорила, что он притворяется, демонстрируя свою привязанность к работе. Она никогда не понимала в нем этой его черты, а он вполне искренен в своем желание приносить пользу. И это для него главное в жизни. А все остальное должно подчиняться этой цели.
  Почему-то он никогда даже в мыслях не допускал, что может оказаться в подобной ситуации. Он знал немало своих знакомых, чьи жены гуляли, кто в тайне, кто открыто от них. И он всегда презирал таких мужчин, которые позволяли так с собой обращаться. Может, и Анну он выбрал, в том числе потому, что был уверен, что она так себе вести не позволит. И, как оказалось, просчитался.
  Каренина снова охватила ярость, но он сумел ее усмирить. Нельзя идти на поводу у диких и примитивных эмоций, он всегда гордился тем, что считал себя цивилизованным человеком. Ни разу голоса не поднял ни на одного из своих подчиненных, хотя прекрасно знал, как обращались с нижестоящими многие начальники. Использование в общение с ними мата было самым обыденным делом. А он не такой, он культурный, вежливый, уравновешенный. Последнее особенно важно, так как в той ситуации, в какой он оказался, крайне легко потерять самообладание. Пусть другие пачкают его репутацию, он будет старательно обходить любую грязь, которая будет попадаться ему на пути.
  К своей радости Каренин почувствовал, что почти успокоился. Разумеется, он не безразличен к тому, что происходит с ним, с его женой, но он уже перешел в такое состояние, которое позволяет ему сохранять спокойствие, позволяет не выходить за рамки приличия. А это крайне важно. Теперь остается дождаться Анну и безо всякой экспрессии высказать ей все, что он думает о ней, и о всей этой ситуации.
  Анну Каренину пришлось ждать долго, она явилась далеко за полночь. Привыкший рано ложиться спать, он чувствовал раздражение от того, что сломался его график. А завтра напряженный день, важная конференция, на которой ему выступать с одним из главных докладов. И с каким видом он будет это делать?
  Анна вошла в комнату почему-то в шубе, с удивлением посмотрела на до сих пор не спящего мужа. Каренин же не спускал с нее глаз, следил за каждым ее движением. Она скинула с себя шубу и осталась в костюме. Он его еще не видел, его поразило то, что юбка была очень короткой, гораздо выше колен. Никогда раньше она так не одевалась. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, ради кого она это сделала.
  - Почему ты не спишь? - спросила Анна. Вопрос был обычный, но вот голос ее или ему так показалось, прозвучал не совсем уверенно.
  - На то есть веские причины. Нам надо обо всем поговорить.
  - Ну, Алексей, второй час ночи. Давай бай-бай.
  - Да, второй час ночи, когда ты пришла от него.
  - От него? - сделала она удивленное лицо.
  - Тебе не идет, когда ты притворяешься.
  Анна замолчала и погрузилась в раздумья. Ее лицо сделалось необычайно серьезным и необычайно красивым. Он вдруг почувствовал вожделение. И это едва не вывело его из себя, Он поставлен в ужасно дурацкую ситуацию, когда лишен возможности удовлетворять свои законные желания со своей законной женой. А все из-за этого проходимца.
  - Да, ты прав, давай поговорим начистоту. Да ты и обо всем сам догадался. Я полюбила человека...
  - Не надо о своей любви, - повысил почти до визга голос Каренин и даже привстал, но тут же взял себя в руки и снова сел. - Наш разговор о другом. Я понимаю прекрасно, что чувствам не прикажешь, но вот поведение, соблюдение приличий в наших руках. А твое поведение дает пищу для обильных слухов. Представляю, какие разговоры пойдут завтра по Москве. Я вовсе не ретроград, но я должен считаться со своим положением, и ты должна считаться с ним. - Каренин встал и прошелся по комнате. - Я требую, понимаешь, я не прошу, а требую соблюдения приличий. Я не желаю быть посмешищем в глазах этих людей, которые мечтают лишь об одном: смешать любого с грязью, а уж меня и подавно. Ты не представляешь, сколько желающих занять мое место, все подставляют друг друга, все ждут, когда кто-то совершит роковую ошибку. Ты никогда не работала в министерстве, не общалась с чиновничьим людом. Это страшная среда, завистливая, безжалостная. Это хищные акулы, которые сожрут любого, кто попадается им в зубы.
  - Зачем же тогда работать в таком месте?
  От возмущения у Каренина даже отвисла нижняя челюсть.
  - Я сделал прекрасную карьеру, огромное число людей мне завидуют. Я влиятельный человек - и горжусь этим. В этом нет ничего зазорного. И тебе это до последнего момента тоже нравилось. По крайней мере, ты этим весьма активно пользовалась. Полагаешь, иначе ты бы раскрутила свою галерею? Да ни за что! Таких желающих много. Все только я. Я рекомендовал художникам выставляться у тебя, договаривался с музеями, чтобы они предоставляли тебе картины и скульптуры. Без меня ничего бы этого не было.
  - Я тебе благодарна за это, Алексей, - тихо проговорила Анна.
  - Благодарность надо доказывать делом, а не словами, - назидательно произнес Каренин. - Поэтому я тебя прошу, будь благоразумной. Я не могу тебе обещать, что оставлю эту ситуацию без внимания. Пока не готов сказать, каким будет мое решение. Но я не привык, чтобы такие вещи были бы без последствий. Но от тебя зависит, каковы они будут.
  Анна никак не реагировала на слова мужа, она сидела отрешенная, с каким-то странно-задумчивым лицом и Каренину не составляло труда догадаться, о ком она сейчас грезила. Ему стоило больших усилий погасить прилив ярости. Он встал.
  - Надеюсь, ты меня поняла. А сейчас я ухожу. Я буду спать в своем кабинете, на диване.
  Не пожелав спокойной ночи, Каренин стал подниматься по лестнице на второй этаж в свой кабинет.
  
  VII.
  Анна ехала на квартиру Вронского. Все случилось неожиданно для нее, и все было нетерпеливо ожидаемо. Он прислала ей смс-ку, краткую, но емкую по содержанию, способную изменить всю ее жизнь. "Прошу, приезжай, хочу тебя до безумия". Она тут же отложила все дела, хотя вела важные переговоры по поводу новой экспозиции, извинилась, сказала, что у нее мероприятие нетерпящее отлагательства, и, не дожидаясь ответа от своего собеседника, помчалась к машине.
  День клонился к вечеру, и на дорогу выехали несметные полчища машин. Ее автомобиль медленно, как верблюд в пустыне, передвигался по московским улицам. Обычно Анна довольно стойко и даже равнодушно переносила испытание столичными пробками, для этого она держала целый набор дисков с любимыми исполнителями. Анна наслаждалась музыкой, и подчас так крепко забывала об окружающей действительности, что не замечала, как возобновлялось движение. Об этом ей напоминали сигналы раздраженных водителей.
  Но сегодня все было совершенно иначе, кроме пробок. Они выводили ее из себя. Музыка не спасала, она лишь отвлекала от мыслей о Вронском. Анна выключила проигрыватель. Музыка играла у нее в душе, и никакой другой ей сейчас не надо было.
  Анна не думала ни о муже, ни о том, как будут развиваться их отношения, после того, как это произойдет. Об этом она поразмыслит после. Сколько лет она терпела, давила в себе чувства, чувственность, ложась в кровать с постылым человеком, молила об одном, чтобы он не трогал ее. За это время не мало мужчин пытались за ней ухаживать, соблазняли откровенными и пикантными предложениями, подчас сулили немалые блага. Но она ни разу не повелась, отвергала с порога всех их попытки сблизиться. Раньше она думала, что делает это из-за нежелания изменять мужу, который столько сделал для нее. Но теперь она точно знает, что причина была иная - не было того, кто бы разбудил ее душу. А ложится в постель только для того, чтобы ублажить похоть, она считала недопустимым, унижающим ее. В этом было что-то грязное и ужасно примитивное, а она всегда презирала тех, кто живет исключительно ради удовлетворения своих физиологических потребностей. Среди ее знакомых таких было немало, и Анна видела, как быстро они деградировали. Внешне люди, как люди, но если немного пообщаться с ними, впечатления убогости превосходило все остальные. И когда она проецировала это на себя, ей становилось одновременно и страшно и противно.
  Теперь она знает, на что надеялась, и чего ждала все это время. Вронский - эту фамилию она не может произносить, как все остальные, она может ее только петь. Так хочет ее душа, а что хочет ее душа, того же хочет и она сама. Анна всегда старалась жить в ладу со своей душой, иначе ее раздирал сильный дискомфорт. И все годы жизни с мужем она пыталась как-то смягчить его, внушить себе, что ничего ужасного в этом нет, что большинство пар на земле живут без любви. Не всем же везет, любовь, как экзотическая птица, - редкий гость и посещает лишь избранных. И если она к ней не прилетела, значит, она, Анна, к ним не относится, и с этим следует смириться.
  Но это было ложное смирение. Сейчас, застряв в капкане очередной пробки, Анна понимала отчетливо: если бы в подсознании не жило ожидание прихода совсем иного, она бы вряд ли вытерпела все эти годы. И даже Сережа бы не помог. При всей ее любви к сыну, он не мог заменить любовь к мужчине, без которой женщина не может чувствовать себя женщиной. А она женщина до мозга костей; ей нравится, что природа сделала ее именно женщиной, главное предназначение которой дарить и получать любовь. И только через нее она может постичь и безмерное наслаждение и реализовать себя до конца как личность. Анна отдавала себе отчет, что ради этих целей она сейчас и отправилась в долгожданный путь.
  Анна, наконец, подъехала к дому Вронского, вышла из машины. Несколько секунд постояла неподвижно, рассматривая место, где оказалась. Тут-то все и должно случиться. Сердце Анны заколотилось сильнее, и она, чувствуя, как стремительно разрастается в ней возбуждение, устремилась к подъезду.
  Анна в сопровождении Вронского совершала небольшую экскурсию по его квартире. Ей нравилось его жилище, примерно таким, она себе его и представляла. Она всегда делила людей на два больших лагеря: те, кто имеют вкус, и те, кто его не имеет. Без всякого сомнения, ее гид относился к первой категории.
  Анна присела на диван и посмотрела на Вронского. Он был явно смущен.
  - Хотите что-нибудь выпить? - спросил он.
  Банальность этого вопроса покоробила ее, но она решила не придавать этому значение, в первую встречу люди часто испытывают стеснение и потому несут всякий вздор. А ведь они с Вронским по большому счету едва знакомы. И это в определенных пределах мешает им.
  - Выпить? - Анна посмотрела на Вронского слегка затуманенным взглядом. - Разве нам, чтобы опьянеть, нужно вино? Мне так нисколечко.
  Вронский, сидевший на некотором от нее удалении, стремительно переместился к ней на диван. Анна ощутила идущий от него тонкий аромат дорогого одеколона. Ей понравился этот запах.
  - Вы правы, вино нам пить совсем не обязательно. - Он взял ее за руку. - Вы знаете, я без ума от вас. Мы знакомы совсем недолго, но для меня без вас все сразу меркнет. Я даже не мог представить, что буду такое чувствовать. Что это, Анна?
  - Может это любовь, - чуть осевшим голосом произнесла Анна.
  - Так быстро? - взволнованно произнес он.
  - Любовь либо возникает сразу, либо вообще не возникнет. Мне всегда так казалось.
  - Да, это так, - кивнул он головой. - Она сразу и возникла. И это лучшее, что случилось в моей жизни.
  - И в моей, - тихо проговорила Анна.
  Рука Анны мягко коснулась его волос, она нежно провела ладонью по ним. Вронский стремительно схватил ее, прижал к своей груди. Она первая нашла его губы, о них она мечтала все то время, пока стояла в многочисленных пробках.
  Сколько длился их поцелуй, Анна не знала, ей казалось, что прошли и вечность и мгновение. Охватившее ее желание было таким острым, что больше терпеть его она была не в состоянии. Путаясь в петлях, Анна стала расстегивать его рубашку, ее пальцы дрожали и отказывались ей повиноваться. Вронский поспешил Анне на помощь и со всей силы рванул ворот своей рубашки. Показалась его грудь и Анна стала жадно ее целовать. Она наполнялась Вронским, как сосуд водой. Освободившись от одежды, они стояли обнаженными и ласкали друг друга. Его руки порхали по ее телу, словно легкие бабочки, она ощущала его опытность, и ей нравилось то, что рядом с ней был настоящий мужчина: красивый, смелый, желанный. Сколько она мечтала о таком моменте. И это настоящее счастье находится под дождем его ласк. Анна закрыла глаза и попыталась осознать, во что она медленно и неизбежно сейчас погружалась.
  Нежность, вот то состояние, которое лучше всего отражает то, что происходит с нами, мелькнула у Анны мысль. Пока оно правит бал, мы будем счастливы друг с другом.
  Вронский подхватил Анну на руки и понес на кровать, бережно положил ее и сам лег рядом, не спуская с нее сияющих глаз.
  - Ты хочешь быть моей? - прошептал он.
  - Да, да, твоей и только твоей! - страстно ответила Анна. - Умоляю, возьми меня.
  Она чувствовала на себе тяжесть мужского тела, и это вызывало в ней бешеную страсть. Она знала, сейчас наступит тот долгожданный момент, когда он окажется в ней.
  Наслаждение затопило ее целиком, вытеснив все остальные мысли и чувства. Это был стремительный полет в неизведанное. Еще никогда она так далеко не улетала от земли. Анна громко стонала, кричала, но голоса своего не слышала, так как оторвалась от всего земного. И когда настал момент для возращения, ей стало чуточку грустно.
  Они лежали рядом друг с другом. Анна понимала, что перешла запретную черту, но нисколько о том не жалела. Теперь у нее есть смысл жизни, который появился вместе с любимым человеком. Любимый человек - звучит непривычно, но восхитительно. Как же долго она его ждала.
  
  VIII.
  Левин знал: единственный способ забыть о всех своих неприятностях, разочарованиях - это уйти с головой в работу. А ее у него было всегда много. Когда он начинал заниматься своим хозяйством, то понимал, что его ждут большие трудности. Но то, с чем он столкнулся в реальности, было многократно хуже самых его мрачных прогнозов. И дело даже заключалось не в царящей повсюду разрухе и запустении, а в том, что любой его шаг, направленный на восстановление разрушенного, натыкался почти на непреодолимые препятствия. Он не мог взять кредит. Соглашались его дать либо под невероятные проценты, либо требовали гигантских залогов. Он не мог взять в лизинг технику, так как по близости не было ни одной лизинговой компании, а делать это у лизинговой компании, расположенной за тридевять земель было экономически невыгодно. Наступала весна, а с нею и сев, требовались семена. Левин прекрасно помнил, что отец получал их из испытательного совхоза, который занимался выведением новых сортов. Он придавал этому большое значение, так как речь шла об элитном посевном материале.
  Совхоз располагался в километрах сорока. Левин отправился туда, мужественно преодолевая весеннюю распутицу. Но когда он приехал, то никаких семян там не оказалось, испытательное хозяйство существовало только на бумаге, новых сортов там давно не выводили. Поля были заброшены, ученые давно разъехались. Осталось несколько человек, которым было некуда деваться. Но никакой реальной наученной деятельности они не вели.
  Левин несколько часов бродил по полям, заходил в еще сохранившиеся постройки, он вспоминал, как пару раз приезжал с отцом сюда. Тогда тут кипела жизнь, а сейчас это место больше напоминало кладбище. Захотелось заняться восстановлением и здесь, но он отбросил эту мысль, как нелепую. Ему этот воз ни за что не потянуть, со своим бы справиться.
  Назад он возвращался расстроенный. И даже не оттого, что не удалось раздобыть семена - он их где-нибудь, да найдет, но его удручала степень повсеместной разрухи. За исторически короткий срок все куда-то исчезло, пропали люди, техника, разрушились строения. Но главное повсеместно испарилось желание что-то делать, всех охватило полное безразличие к своей земле. То, что она зарастает бурьяном, то, что ее захватывает борщовник, делая абсолютно непригодной для использования, не волнует ни крестьян, ни власть. Он несколько раз беседовал с местными начальниками самого разного калибра, обращался к ним с просьбами. Но ни один из них не откликнулся на них, в лучшем случае его только вежливо выслушивали. А интересовало их одно: можно ли поживиться на нем? Некоторые недвусмысленно просили взятку, обещая свое содействие, другие были рады просто поесть и выпить на халяву, после чего отчаливали из его дома. Каждый из них существовал только для самого себя, общее дело никого не волновало, запустенье не вызывало большого беспокойства. Эти люди лишь рыскали в поисках источников обогащения, а так как Левин давал понять, что он не собирается им потакать в этом стремлении, то они быстро теряли к нему всякий интерес. Он с горечью думал о том, что должен сказать им спасибо за то, что хотя бы они не слишком мешают его работе.
  Но самое большое разочарование вызывали у него односельчане. Он помнил их нормальными тружениками, готовыми трудиться столько, сколько нужно. Конечно, отец часто жаловался на крестьян, говорил, что они мало работают, зато много пьют, но одновременно и хвалил многих из них. А главное, добивался вместе с ними больших результатов. Но то, с чем столкнулся Левин сейчас, повергло его в шок. В деревне царило повальное пьянство, оно начиналось с утра и кончалось поздно вечером. В нее были вовлечены не только мужчины, но и многие женщины. А самое ужасное, что и немало число подростков. Левин поражался двум вещам: первой - как можно столько хлестать водки? И второй - откуда люди берут на нее деньги, ведь почти никто не работает. Даже своим хозяйством многие не занимались.
  Левин надеялся, что ему удастся хотя бы отчасти переломить ситуацию, предложив людям работу. Тем более, рабочих рук ему требовалось немало. И зарплату был готов платить существенно больше, чем в среднем по району. Он отправился по домам договариваться о найме, но удалось привлечь всего несколько человек. Остальные слушали его, но идти к нему не соглашались. Хотя он видел, какая бедность царит во многих домах. В некоторых было элементарное недоедание, причем, оно касалась не только взрослых, но и детей. Но на Левина смотрели мутные глаза, в них не горело никакого интереса к его словам, только желание поскорей его спровадить и побежать в магазин за очередной бутылкой водки .
  После таких встреч Левин приходил к себе домой и погружался в прострацию. Он знал, что в стране большинство населения совершенно безразлично относятся к тому, что происходит на селе, а ведь там разыгрывается гигантская трагедия национального масштаба. Вымирает целая часть нации - и никому нет до того дела. Более того, в городах большая часть жителей даже не подозревает о происходящих тут явлениях. Там живут совсем другой жизнью, по сути дела - это два мира, которые мало пересекаются. И это ужасно, ведь без одного не будет и другого.
  Единственное, что было положительное во всем этом, так это то, что на этом мрачном фоне его личные неурядицы выглядели не столь остро. И история с неудачной женитьбой, и проблемы брата казались уже не такими печальными и ужасными. Конечно, ему было одиноко тут, особенно по вечерам, когда делать было абсолютно нечего. Он так мечтал о том, что рядом с ним будет любящая женщина. Хотя теперь он понимает всю утопичность этих желаний. Даже, если бы случилось чудо, и Кити согласилась стать его женой, разве она выдержала бы здесь и месяц. Она же такая нежная, утонченная, что она будет делать в этой грязи, среди пьяных мужиков и баб? Даже представить ее в этой кампании невозможно, они же не дадут ей жить. Сколько в этих людях злобы и ненависти. И где они их только черпают в таком количестве? А он с некоторых пор понял, насколько заразны эти чувства. Даже СПИД так легко не передается, как они.
  Эти мысли, как ни странно, в какой-то степени успокаивали Левина, помогали примириться с действительностью, с неустроенностью своей судьбы. У него есть цель - возродить хозяйство в родной деревне. И он не собирается отступать от нее. Как бы не было сейчас трудно, он чувствует, что к прежней жизни для него возврата нет. Он не может вернуться к бесцельному существованию, оно раздавливает его. Он понимает, что найдется мало людей, которые поймут и одобрят его намерения, наоборот, большинство посчитают его ненормальным. Но его это беспокоит меньше всего, он сам решает, что ему делать со своей жизнью и никому не позволит это делать за него.
  Левин решил, что без большой надобности больше вообще не будет посещать Санкт-Петербург. Там его никто не ждет, но один раз ему все же пришлось нарушить эту клятву. Внезапно позвонила сожительница брата и задыхающимся голосом сообщила, что Николай совсем плох. И если он желает его еще застать живым, надо срочно ехать.
  Левин все тут же бросил и помчался в Питер. Оказалось, что брат плох, но не настолько, чтобы вот-вот отдать концы. Просто у него случилась очередная ломка, которую надо было блокировать дозой наркотиков, для покупки которых требовались деньги.
  Но, присмотревшись, Левин понял, что в чем-то Маша была права, состояние брата ухудшалось. Это было видно даже по его виду; и без того худой, он похудел еще больше, все черты лица сильно обострились. Наркотическая воронка засасывала его все сильней. Еще немного - и никаких шансов вырваться из нее у него не будет.
  Левин понимал, Николая надо срочно спасать, на счету каждый день. Хотя с деньгами у него было туго, все средства были в обороте, он решил, что все же оплатит ему лечение. Но когда Левин заикнулся о том, что надо лечь в какую-нибудь наркологическую лечебницу, брат бурно этому воспротивился. Положение спасала Маша, каким-то образом она сумела его уговорить принять это предложение. После долгих и утомительных переговоров пришли к соглашению, что Николай будет лечиться за границей, проходить курс реабилитации в своей стране он по каким-то неведомым причинам категорически не соглашался. Причем, Левину подчас казалось, исключительно из желания ему досадить.
  Левин чувствовал раздражение, так как заграничный вариант обходился ему существенно дороже. Это он понял, после того, как в Интернете ознакомился с ценами на лечение в иностранных клиниках, но Николаю было глубоко наплевать, что он вынужден вынуть эти деньги из бизнеса, для него собственные капризы превыше всего. Он обвиняет весь мир в эгоизме, а сам погряз в нем по самую макушку. Только не желает этого признавать. Ничего годами не делает, только употребляет наркотики, а считает, что виноваты в его бедах все остальные, кроме него. Если так подумать, то он удобно устроился, даже его наркотическая зависимость, превратившаяся в тяжелый недуг, помогает ему жить, ничем не занимаясь. Если бы Николай не был его братом, он бы и пальцем не пошевелил ради такого безнадежно опустившегося человека. Чем он по своей сути отличается от крестьян в его селе? Да ни чем. Вернее одним, у них нет родственников, способных оплатить лечение за границей.
  От расстройства в тот приезд Левин даже не заглянул к Облонским, хотя ему хотелось увидеть Стиву, расспросить про Кити, но он подавил в себе это желание. Что толку в этих расспросах? Они ничего не изменят в его судьбе, только сыпанут еще одной порцией соли на его раны. Уж лучше он обойдется без такой процедуры.
  
  IX.
  Левину позвонил Стива и сообщил, что скоро приедет. Левин знал, о чем идет речь. У его жены Долли относительно неподалеку располагалась большая дача с огромным земельным наделом, никак не меньше пятидесяти соток. Стива давно мечтал продать часть этой земли, она все равно не использовалась, зато вырученные деньги ой как бы ему пригодились. Он не раз делился с Левиным этим планом, спрашивал, сколько стоит такой участок и кто может стать покупателем его? Левин советовал не торопиться, сейчас земля в этом районе не дорого стоит, лучше выждать некоторое время, когда она поднимется в цене. Но Стиве ждать не было сил, так хотелось ему получить как можно скорей деньги. Левин сочувствовал ему, с такой жаждой жизни, как у него, любое промедление - смерти подобно, но, как рачительный хозяин понимал, что момент для продажи не благоприятный, Стива много потеряет. Не может же раз и навсегда сохраняться такая ситуация, когда ничего и никому не надо. Впрочем, думал Левин, в конце концов, это дело приятеля, пусть сам и решает.
  Стиву он увидел, когда вернулся со свинофермы в не самом подобающем виде для приема гостей, да еще источающий специфические запахи места, где он только что побывал. Но Левин тут же решил, что не стоит смущаться, он занят делом, а потому следует его принимать таким, какой он есть. Стиве он обрадовался, с ним ему будет не так одиноко, все же старый знакомый, даже друг. Он соскучился по обществу. Даже такой любитель одиночества, как он, не в состоянии постоянно пребывать в этом состоянии.
  Они обнялись, Стива сморщил нос, почувствовав исходящий от приятеля запах.
  - Да, да, - улыбнулся Левин, - тут у нас так пахнет. Подожди немного, я умоюсь, и будешь нюхать меня без отвращения.
  Левин умылся, переоделся и вышел к Стиве, который удобно расположился на диване. Левин присел рядом с ним.
  - Как ты добрался?
  - А знаешь вполне благополучно, - засмеялся Стива. - Почему-то я думал, что будет гораздо сложней. И дом у тебя хороший, даже горячая вода есть.
  - Сегодня это не проблема, ставишь нагревательный котел - и все городские удобства.
  - Да, да, - задумчиво произнес Облонский. - А я вот никак свою дачу не облагорожу, живем, как при царе горохе. Все денег не достает. А ты я вижу, живешь широко. Вот какой домину отгрохал. И как у тебя тут здорово, как красиво!
  Левин не стал рассказывать ему, что "домину отгрохал" он в надежде на то, что будет жить тут не один. Как и то, сколько потратил денег на отделку и обстановку. Лучше бы он вложил их в хозяйство, а сам бы мог еще какое-то время пожить и в старом доме. Да что теперь говорить.
  - Чему тут удивляться, Степа, все же у нас уже двадцать первый век. Пора уже жить, как люди в любом месте, что в городе, что в деревне. Или ты по-прежнему полагаешь, что если человек живет в сельской местности, то непременно по колено в грязи и с туалетом в ста метрах от дома?
  - Говоря честно, примерно так я и думал, - засмеялся Стива. - И рад, что ошибся. Но если говорить о себе, то вряд ли бы я смог тут долго продержаться. Приехать на короткий срок, подышать воздухом, сходить на охоту - это с удовольствием. Кстати, как у нас с этим делом?
  - С этим делом нет проблем. Отдохни с дороги, да и поедем.
  - Да я не устал. Наоборот, полон сил, надышавшись местного воздуха. Он тут просто целебный.
  - Ну, как знаешь. В таком случае закусим и отправимся на охоту.
  - Вот это ты верно расставил приоритеты. Целебный воздух нагоняет зверский аппетит. Все-таки ты счастливый, Костя, живешь в таком месте, когда так сильно хочется есть. А в городе все как-то не так, вроде бы и хочется, и не хочется. Все там у нас наполовину.
  - Переезжай сюда, будет все целиком, - улыбнулся Левин.
  - Где уж нам, мы дети городских трущоб. Наша судьба в них родится, в них же и умереть, а тебе я завидую. Сегодня очень мало людей, которые находят свое настоящее дело. Большинство болтаются самим не ясно где, чем занимаются, сами не понимают. Да я и сам такой, вроде бы работаю, а вот что делаю, убей не разберу. И никого это не волнует, многим кажется, что так оно и должно идти.
  Левин подумал, что, несмотря на свое легкомыслие, его друг нередко говорит весьма глубокомысленные вещи. Вот и сейчас он точно попал в цель и даже себя не пощадил. Другое дело, что его это не беспокоит, ему главное жить весело и приятно, но все же какая-то, пусть совсем небольшая его часть, понимает и протестует против такого неестественного положения вещей. Наверное, за это он, Левин, его и любит.
  Да, очень точно ты нарисовал картину, - произнес Левин. - Меня это угнетало, когда я жил в городе. Когда жизнь теряет всякий смысл, становится иногда так тоскливо, что хоть вешайся.
  - Тут ты не прав, - живо возразил Стива, - вешаться не следует ни при каких обстоятельств. Удовольствия в жизни еще никто не отменял. Поверь, они вполне могут заменить этот твой смысл. Женщины... - Внезапно Облонский запнулся. - В общем, много всего.
  Левин понимал причины того, что Стива не стал распространяться на свою любимую тему про женщин, он не хотел тревожить его еще, как он считал, не зажившую рану. И Левин был ему благодарен, хотя ему до смерти хотелось узнать про судьбу Кити. Но спрашивать об этом он не станет. Если, конечно, хватит вдержки.
  - Удовольствия, удовольствиями, а трудиться, кто будет, - проговорил Левин. - Что-то нарушилось в обществе, в нас самих. Мы потеряли ориентиры, нам навязали образ жизни, который ведет нас всех к гибели.
  Стива пожал плечами.
  - Смерть все равно неизбежна. Так стоит ли горевать?
  - Ты не верно меня понял, я говорю о гибели, которая не имеет отношения к смерти. Человек может быть живой, но мертвый. Вот, - кивнул Левин в окно, - у меня вся деревня почти такая. Разве спившийся человек не погиб, хотя формально живым он может быть еще много лет?
  - Да, ты тут прав, - рассеяно согласился Стива, думая о чем-то своем. - Но что же мы можем с тобой сделать? Таково современно общество, и нам его не изменить. Впрочем, если хочешь, попытайся, потом расскажешь о результатах.
  Левин промолчал, он пожалел, что ввязался в этот разговор. Как бы не был Стива проницателен, как бы хорошо не понимал проблемы времени, им никогда не договориться друг с другом. А значит и не следует пытаться, пусть каждый останется при своем. Только такой подход способен сохранить их дружбу.
  - Сейчас поедим и поедем, - объявил он.
  У Стивы от предстоящего действа загорелись глаза и даже раздулись ноздри носа. Левин посмотрел на него и улыбнулся. Он вслед за другом тоже ощутил азарт охотника.
  
  X.
  Они ехали на охоту к озеру. Джип мужественно преодолевал бездорожье, иногда, правда, застревая, однако всякий раз мощный мотор вырывал машину из плена.
  - А ты знаешь, сейчас многие охотятся прямо с машины, - вдруг произнес Облонский. - Очень удобно.
  Левин быстро взглянул на него и снова стал смотреть через лобовое стекло на дорогу.
  - Да, знаю, - через какое-то время отозвался он, - но я не одобряю такой охоты. Это не охота, а варварство. А ты что так охотился?
  - Было дело, - не очень охотно признался Стива. - На сайгаков. Однажды пригласил один бизнесмен, у него свое хозяйство под Астраханью. Вот он и предложил пострелять с машины.
  - И как?
  Стива мгновенно оживился.
  - Зрелище, я тебе скажу. Костя, незабываемое. Представляешь, степь, вечер, горят фары, ты сидишь в машине и гонишься за стадом. А животные бегут с невероятной скоростью, не всякий автомобиль за ними поспеет по бездорожью. Подъезжаешь поближе и начинаешь пальбу. Таких чувств я нигде не испытывал. А какое у них вкусное мясо! Мы прямо там, в степи освежевали тушу и зажарили. До сих пор не могу забыть этого вкуса. - Облонский, взволнованный воспоминаниями, глубоко вздохнул.
  - Знаешь, прошу больше при мне об этом не рассказывать, - тихо попросил Левин. - Иначе я не смогу к тебе относиться так, как раньше. Для меня есть вещи, которые я не могу слышать без возмущения.
  - Хорошо, я понял тебя. Но ты сам попросил рассказать.
  Левин ничего не ответил и оставшийся путь они проехали молча.
   Они остановили машины довольно на значительном расстоянии от цели их поездки и дальше пошли пешком. Идти приходилось по густому лесу, под ногами хлюпала вода, а кое-где лежал снег. Наконец они вышли к озеру, его поверхность еще не полностью освободилось из-подо льда. Он него веяло сильной прохладой. Теплолюбивый Облонский невольно поежился и застегнул молнию куртки по самую шею.
  - Красиво-то как тут! - невольно воскликнул он.
  - Тише, вспугнешь птиц, - остерег его Левин. Но он был согласен с приятелем, здесь было действительно красиво. - Давай немного разойдемся, - предложил он. - А то будем мешать друг другу.
  Они разошлись метров на десять и стали ждать, когда прилетит добыча. И она не заставила себя долго ждать. Над озером показались несколько вальдшнепов, они немного покружили над водой, а затем полетели прямо в направление охотников.
  - Стива, смотри, - приглушенно крикнул Левин, задирая голову вверх.
  Они почти одновременно взвели курки. Раздался залп, и пару птиц спикировали вниз.
  Собака Ласка, которую Левин взял с собой на охоту, бросилась в воду. В зубах она принесла одну птицу и тут же поплыла за другой.
  Они охотились несколько часов. Обошли озеро по кромке и оказались на другом его берегу. Там им снова повезло, они наткнулись на целую стаю птиц. Испугавшись, те взметнулись в небо, а этого только им и было надо. Они едва успевали перезаряжать ружья, и хотя далеко не каждый выстрел попадал в цель, но и того, что удалось подстрелить, было достаточно, чтобы считать, что их вылазка на природу оказалась успешной.
  Довольные, с добычей на поясе они направились к джипу. Только Ласка была не очень рада этим возвращением. Она бегала рядом с ними, лаяла, всем своим видом показывая, что хочет продолжить это увлекательное занятие, но ее мнение было не в счет.
  Они сели в джип и начался их обратный путь. Все то время, что они были на охоте, Левин думал об одном: спрашивать ли Стиву про Кити, про все семейство Щербацких или продолжать делать вид, что его это ничуть не интересует? Но сейчас он вдруг твердо решил: что он не маленький мальчик, чтобы молчать о том, что его так сильно волнует. Спросит и все тут, он на то имеет полное право.
  - Стива, а почему ничего не говоришь про Кити? Как она поживает?
  - А ты разве ничего не знаешь? - удивился Стива. - Ах, да, ты же тут отрезан от всего. Даже поди Интернета нет.
  - Интернет есть, но у нас сейчас разговор не про Интернет.
  - С Кити неважно. Там, была какая-то не очень красивая история.
  - Что за история? - нетерпеливо спросил Левин.
  - Деталей всех не знаю, ее родители стараются по возможности скрывать их, даже от Долли. Из-за неудачи с Вронским, она ушла в загул. Ее отец вытащил из какого-то вертепа и теперь родители решают, что делать с непутевой дочерью?
  - Вот значит, как, а я-то думал, она уже жена этого Вронского.
  - Об этом можно забыть, теперь понятно, что он и не собирался на ней жениться.
  Левин не мог скрыть от себя, что последняя новость ему была особенно приятна. Да, жаль Кити, что с ней случился такой срыв, но он понимал, что эта жалость не совсем искренняя. Это наказание ей за то, что она так безжалостно обошлась с ним.
  Левин грустно вздохнул, собственные мысли и чувства были ему неприятны. Нельзя быть таким мстительным, это говорит о том, что в его натуре много мелкого и злобного. С этим надо как-то бороться. Девушке плохо, ее постигло первое большое разочарование в жизни, а он радуется только потому, что она ему отказала. Если бы он узнал, что подобные чувства испытывает кто-то другой, как бы он презирал такого человека с высоты своего благородного величия. А когда он поймал себя на том, что то же самое чувствует сам, то у него совсем иное к этому отношение. А это не правильно, себя следует судить по тем же законам, по каким мы судим других.
  Левин повергнулся к Стиве и поймал на себе его проницательный взгляд. Кажется, он догадывается об его чувствах. Ну и пусть, это лучше, чем притворятся, выказывать притворное сочувствие. А Кити он все равно продолжает любить, несмотря ни на что.
  
  XI.
  Прибыв домой и сытно поев приготовленной дичи, Левин и Стива расположились на диванах. Облонский с удовольствие курил сигарету, после охоты и вкусной еды им овладело хорошее настроение. Он даже мурлыкал какую-то песенку. Левин смотрел на него, он завидовал другу, вот бы и ему иметь такой беззаботный нрав. Никакие неприятности его не берут, буквально все тому ни по чем. И даже не ясно, хорошо это или плохо иметь такой характер? Для жизни, наверное, хорошо, а вот для дела скорей всего плохо.
  - Ты договорился о продаже земли? - спросил Левин.
  - Да, договорился. С Рябининым. Ты, кажется, его знаешь, - ответил Стива, не вынимая сигареты из рта.
  - Знаю, - нахмурился Левин.
  - Ты этим недоволен?
  - И по какой цене он покупает землю?
  - Десять тысяч рублей за сотку.
  - Но это же почти даром. Я знаю эти земли, прекрасная почва и место замечательное. Рядом речка и лес. Да и дорога совсем недалеко проходит. Не продавай. Эти земли стоят гораздо дороже.
  - Может быть, но ведь не сейчас же. Я искал покупателя, кто даст больше. Кроме него никакого не нашлось.
  - Ты прав, сейчас эти земли дороже тут не продашь. Но подожди несколько лет, голову даю на отсечение, цены поднимутся. Дачников становится все больше, надеюсь, и производство начнет расти. Зачем же отдавать участок за бесценок.
  Стива вздохнул.
  - Ты, конечно, прав, я и сам понимаю, что цены будут расти. Но ведь надо ждать столько времени, когда они вырастут. А жить хочется, как сейчас любят говорить, здесь и сейчас. Ты ж меня знаешь, что я нетерпелив. Годы идут, мы не молодеем.
  - У нас впереди еще много лет.
  - Я тоже в это верю, и, может быть, что-то изменится к лучшему. Может, работу другую найду. Но пока хочется хорошо пожить, за границу съездить. И не в Турцию, а в более приличные места. Мы ж с тобой еще мало, где были, так пару раз по Европе прокатились. А некоторые из-за рубежа не вылезают.
  - Стоит ли смотреть на других, мало ли что у кого есть.
  - Ты тут в деревне этого не замечаешь, а у нас в Санкт-Петербурге вся жизнь на этом построена. Если у кого-то это есть, а у тебя этого нет, значит, никчемный ты человечишка, неудачник.
  - С такой философией, Стива, далеко не уедешь.
  - А я далеко и не собираюсь, разве только куда-нибудь на Канары, - расхохотался Облонский, но быстро стал серьезным. - Мне показалось, что тебе не нравится, что землю продаю Рябинину?
  - Ты не ошибся.
   То, что землю покупал именно Рябинин, вызывало у Левина неприятное чувство. Официально Рябинин числился фермером, но на самом деле сельскохозяйственным производством он не занимался. Зато активно занимался совсем другим делом - скупал земельные участки в районе. И уже был здесь самым большим землевладельцем. Левин прекрасно понимал, зачем тот это делает, исключительно с целью спекуляции землей. Когда она начнет расти в цене, будет ее продавать и наварит большой барыш. Пока же можно ее скупать по дешевке, вот у таких, как Стива, у местных крестьян, готовых за ящик водки продать все, что угодно. Рябинин и к Левину подкатывался, но тот вежливо, но решительно его отшил. Больше попыток он не делал.
  Левин прекрасно понимал, что скупка земель Рябининым ставит крест на возрождении хозяйственной жизни, участки будут дробиться, продаваться дачникам или под коттеджи. Но что он мог сделать, Рябинин действует по закону. И ни каких способов остановить этого дельца, у него нет. Даже Стиву отговорить от продажи у него не выходит, поэтому придется смириться, другого варианта просто не существует.
  - Ты прости, Костя, я не знал, что вы с ним в контрах, я его к тебе пригласил, чтобы окончательно все обговорить.
  - Ничего страшного, от этого же ничего не изменится. Когда он заявится?
  Стива посмотрел на часы.
  - Да с минуты на минуту должен прийти.
  Заявился Рябинин действительно скоро. Был он средних лет, довольно полный. Прикатил на шикарном джипе, который купил совсем недавно. Эта машина в негласном соревновании считалась лучшей в районе. Левину было известно, что некогда Рябинин работал в администрации района на весьма высокой должности. Потом что-то произошло, и ему пришлось срочно оттуда уходить. Но ушел он явно не бедным человеком, так как в райцентре приобрел хороший дом и стал скупать в округе земли. И теперь по праву считался самым большим местным богатеем.
  В дом к Левину Рябинин вошел не очень уверенно, видимо помня свой последний не слишком удачный визит сюда. Но, увидев Облонского, тут же оживился, принял важный вид делового человека.
  - Как добрались, Степан Аркадьевич? - поинтересовался он. - Вы бы сообщили, я бы вас на станции встретил и сюда довез.
  - Спасибо, но, как видите, сам благополучно добрался. И уже на охоту с Константином Дмитриевичем сходили.
  - Охота у нас тут знатная. Я свои места хорошие знаю. Если желаете, как-нибудь можем все вместе кое-куда наведаться. Богатую добычу гарантирую.
  Стива посмотрел на Левина, тот поспешил ответить.
  - Спасибо, но у нас тут рядом тоже места очень хорошие, так что смысла ездить далеко нет.
  - Нет, так нет, тогда, если не возражаете, за дело. Я документы принес, надо их подписать, а потом к нотариусу поехать заверить.
   Стива вновь посмотрел на Левина, словно ожидая от него одобрения сделки, но тот ни одним жестом не выдал своего отношения к происходящему.
  - Я не возражаю, вот только я подумал и решил: надо бы немного цены прибавить.
  Теперь настал черед Рябинина смотреть на Левина. Он не сомневался, под чьим влиянием продавец попросил набавить цену.
  - Не могу, - возразил Рябинин, - цена на земельные участки сейчас падает. И так практически себе в убыток покупаю.
  - Да, падает, - не уверенно согласился Облонский, - но ведь это временно, затем начнет расти.
  - Может, и начнет, а может, и нет, никто точно не ведает. Вещь это непредсказуемая. Очень риски большие, а за риски всегда дают дисконт. В нынешних условиях цена хорошая, Степан Аркадьевич. Впрочем, если вас мои условия не устраивают, я не настаиваю, у нас в районе продавцов земли хватает.
  - Нет, я согласен, - поспешно проговорил Облонский. - Давайте подписывать бумаги.
  Левин даже отвернулся, чтобы не видеть, как все это происходит. Он ощущал свое полное бессилие изменить ситуацию. С Рябининым ему не справиться, сила и закон на его стороне.
  - Деньги я вам переведу, как и договаривались на карточку, - сообщил Рябинин. - Завтра уже их получите.
  Стива довольно кивнул голову, известие о том, что завтра он уже будет при деньгах, тут же заставило его забыть о невыгодности сделки.
  
  XII.
  На следующий день утром Облонский уехал оформлять документы на продажу земли. Обычно этот процесс занимал немало времени, Левин прекрасно помнил, как долго он ходил по кабинетам, оформляя купчую. Но у Рябинина все было схвачено, а потому регистрация сделки и оформление происходило очень быстро. Уже к полудню сияющий Стива вернулся обратно. Его радость от получения денег была такой по-детски искренней, что Левин не смог сдержать улыбку.
  - Поздравь меня, отныне я человек не бедный. Ты даже не представляешь, друг мой Костя, как приятно чувствовать себя таковым и как мерзко ощущать свою нищету. Тебе этого не понять, ты обеспеченный, а сытый голодного не понимает.
  - Но почему же, друг мой Стива, - улыбнулся в ответ Левин. - Я не всегда был, как ты говоришь, обеспеченным, к тому же твои представления о моем богатстве сильно завышены. У меня действительно некоторое время назад был солидный капитал, но он весь вложен в хозяйство. А теперь на мне долги по кредитам. Ты и не представляешь, какая это мерзкая штука. И даже не сами кредиты, - подумав, уточнил он, - а отношения с нашими банками. Это настоящие кровососы. Им на все наплевать, лишь бы вернуть деньги в срок.
   - Что делать, банкиры во все века таковы. Не люблю я это племя, но и без них, как без воды, ни туда и ни сюда. Слушай, ты меня извини, Костя, но ужасно хочется есть. Да и сделку следует отметить по нашему обычаю. Как ты считаешь?
  - Непременно надо, - без большого энтузиазма согласился Левин. По поводу этой сделки он придерживался особого мнения.
  Стива и Левин сидели за столом, Облонский ел с большим аппетитом. Они уже выпили по рюмочке, и теперь Стива разливал водку снова.
  - Хочу выпить за тебя, за твои успехи, Костя, - произнес тост Облонский. - Думаешь, не понимаю, что без таких, как ты, мир бы давно сковырнулся. А будь все такие, как я, это бы произошло очень быстро. Должны быть люди, на которых все держится. Иначе, все превращается в бессмысленность.
  - Спасибо, Стива, - поблагодарил Левин. Он был особенно растроган словами друга, так как не ожидал их от него услышать. Ему всегда казалось, что Стива пренебрежительно относится к его занятию сельским хозяйством.
  Они выпили.
  - А мне показалось, что этот Рябинин совсем не плохой человек, - вдруг произнес Стива. - Да, хваткий, да, может и беспринципный, но такие, как он тоже нужны. Они умеют делать дело, ты одно умеешь делать дело, а он другое. И вы дополняете друг друга.
  От возмущения, вызванного словами Облонского, Левин даже прекратил есть.
  - Ты ничего не понимаешь! - излишне горячо ответил он. - Мы нисколько не дополняем друг друга, мы полностью противоречим друг другу. Я скажу тебе больше: мы с ним враги.
  - Мне кажется, ты преувеличиваешь, он по-своему делает полезное дело.
  - Это тебе ударили в голову полученные от него деньги. Он паразит, он наживается на чужой беде, на том, что люди от безденежья продают ему самое дорогое, что у них есть, землю. От его деятельности ничего не возродится, только разруха усилится. Но ему на это плевать, кроме своего барыша его ничего не беспокоит. Стива, ты даже не представляешь, как все это на самом деле страшно то, чем он занимается.
  - Ну, может, и так, - немного рассеяно оборонил Стива, подцепляя на вилку очередной грибочек. - Все же я далек от ваших дел многое не понимаю.
  Левин кивнул головой, он с удовольствием продолжил бы эту тему, и дальше выражая возмущение накопившимся недовольством Рябининым, если бы больше его не волновал другой вопрос. Он крутился в голове все то время, что находился тут Стива. И он знал, что если сейчас его не задаст, то потом другого благоприятного случая долго не будет.
  - Скажи мне, Стива, а где сейчас пребывает Вронский?
  - Вронский? - Облонский казалось был удивлен вопросом, впрочем, его удивление прошло очень быстро. - Он уехал в Москву, в свой МИД. И с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Да я и не интересовался. Знаешь, что я тебе, Костя, скажу, зря ты так быстро слинял. Не такой уж он и страшный соперник. Да, хорош собой, умеет держать себя в обществе, на языках разных калякает. Ну и что? А у тебя свои аргументы, не менее убедительные. Ты в свои силы не поверил, проиграл забег еще до старта. Уж прости за откровенность, но твои шансы были не намного меньше. Но ты сам все испортил, без боя отдал поле противнику. Разве так женщину завоевывают?
  - А как завоевывают?
  - Ну, не знаю, - пожал плечами Облонский. - Способов много, но все они настояны на одном: нужен напор и уверенность в своей неотразимости. А у тебя этого на тот момент не было.
  - Да, не было, - вынужден был согласиться Левин. - Когда я сравнивал себя и его, мне казалось, что все козыри в его колоде. Что я мог противопоставить ему, что мог предложить своей избраннице?
  - Что есть, то и надо предлагать, только делать это умеючи. Ты бизнесмен, соль земли, а кто он? Какой-то там чинуша. Таких пруд пруди.
  - А манеры, а лоск? Прямо аристократ, - возразил Левин.
  - А кто тебе мешает иметь немного лоску. Оденься получше, говори поизысканней - и вы почти сравняетесь.
  - Ты не прав, - отрицательно покачал головой Левин, - я так завоевывать ее не хочу. Это ложь, а я хочу понравиться ей таким, каким являюсь на самом деле, иначе она быстро меня разоблачит. И что тогда дальше? Нет, Стива, твои рецепты не годны.
  - Может, ты и прав, - вздохнул Облонский. - Он хорошо поел, неплохо выпил, и теперь его клонило ко сну. Он понимал насколько волнует Левина эта тема, но сама она ему была не слишком интересна. Стива не мог понять столь сильного увлечения друга Кити. На его взгляд, девица самая обычная. Да, мила, красива, но что ж с того, таких немало. Не получилось с одной, выйдет с другой. Нет лучшего лекарства от одного увлечения женщиной, как увлечение другой женщиной. Эту древнюю истину он многократно проверил на себе. Но сейчас он понимал, что в данной ситуации не следует давать такого мудрого совета. Левин его не оценит.
  
  XIII.
  В субботу у Анны выпало несколько свободных часов, которые она могла полностью посвятить только себе. Муж уехал в командировку, выставка закрылась и присутствие Анны в галерее было не обязательно. Сережу она отправила на прогулку с гувернанткой, можно было присесть и пока никто не мешает, спокойно подумать о своем.
  Анна прошла на кухню и сварила себе чашку кофе. Она поставила его остывать, оперлась локтями о стол и стала смотреть, как лопаются пузырьки густой пенки на поверхности кофе. Предчувствуя наслаждение от любимого напитка, Анна заулыбалась, ей стало неожиданно весело. Она подумала о том, что в последнее время часто стала смеяться и радоваться без особой причины. Хотя, Анна понимала, что лукавит сейчас. Причина этому была. В ее жизнь вошла любовь и перевернула в ней все с ног на голову. Она стала замечать вещи, которых раньше не замечала. Кофейную пенку в чашке из тонкого прозрачного фарфора, солнечные блики на стене, узорчатую форму листа герани, стоящей на окне, да много еще чего совсем недавно не видели ее глаза вокруг себя. Теперь все это богатство окружающего мира стало вдруг доступно ей. Как будто она внезапно прозрела после долгой слепоты.
  Но и это еще были не все перемены, которые произошли с ней. Она не только стала многое вокруг себя видеть, но еще и чувствовать стала по-другому. То, что раньше казалось ей неприемлемым, то, за что она осуждала других, она сама теперь совершала легко и весело, как будто играла в какую-то увлекательную игру. Супружеская измена больше не казалась ей достойной порицания. Более того, Анна радовалась, что оказалась способна перешагнуть запретную черту, за пределами которой ее ждала волшебная страна, о которой она и понятия никогда не имела.
  Вот оно счастье, подумала Анна, задумчиво накручивая локон волос на палец. Если бы не Алексей, я бы никогда не узнала, как умею любить. Звякнул телефон, отрывая Анну от ее мыслей. Это он, мелькнуло в голове. Анна бросилась к мобильному. На дисплее, в самом деле, высветилось имя Вронского.
   Он был возле ее дома и позвонил, чтобы спросить, может ли зайти? Анна позволила, и через минуту он уже сжимал ее в своих объятиях.
  - Я чувствовала, что ты где-то рядом. - Анна оторвалась от Вронского и глазами, полными счастья посмотрела на него.
  - Разве я мог быть далеко от тебя, когда знаю, что ты одна, - Вронский обсыпал лицо Анны градом поцелуев.
  - Я теперь никогда не бываю одна, - Анна крепче прижалась к нему всем телом, - ты всегда в моих мыслях. Мне даже немного неловко от этого.
  - Неловко? Отчего же?
  - Ты знаешь, - Анна слегка отстранилась от Вронского, - утром после пробуждения мои первые мысли о тебе. Тебя нет рядом, но я счастлива, что ты где-то есть.
  - Меня это только радует, - улыбнулся Вронский, притягивая ее к себе с новой силой, - только отчего твоя неловкость, не пойму?
  - Я все-таки мать, - Анна вновь отодвинулась от Вронского, - и чаще бы должна думать о Сереже, гораздо чаще, чем о тебе, понимаешь?
  - Понимаю, - вздохнул Вронский, - твой сын всегда будет стоять между нами. Наверное, это правильно, так и должно быть. Но я и не претендую на твою абсолютную любовь. Мне вполне достаточно той части твоего внимания, которую ты считаешь возможной уделить мне.
  - Ты действительно так считаешь? - лукавый огонек мелькнул в глазах Анны.
  - Да, - неуверенно произнес Вронский.
  - Тогда..., - Анна решительно освободилась от его рук и отошла подальше, - тогда будем встречаться один раз в две недели пока, а потом, когда Сережа пойдет в школу, ему надо будет уделять больше внимания, и тогда возможны варианты. Может быть, наша близость будет еще реже.
  Анну душил смех, но она старалась оставаться серьезной, чтобы он не понял, что она шутит.
   К ее удивлению, Вронский принял ее слова за чистую монету. Лицо его помрачнело, несколько секунд он молчал, обдумывая что-то.
  - Я не собирался тебе это говорить, - в голосе Вронского послышался металл, - во всяком случае, пока, но нарисованная тобой перспектива меня удручает и я категорически против такого положения вещей.
  - И? - Анна с интересом смотрела на него, ожидая продолжения.
  - И я хотел бы, чтобы ты оставила мужа и переехала ко мне.
  - Я тоже этого хотела бы, - задумчиво произнесла Анна, не глядя на него.
  - Тогда это надо решать немедленно, - воодушевленно начал Вронский, но Анна остановила его.
  - Я не готова к этому шагу.
  - Но, ты же сама сказала, что хотела бы жить со мной.
  - Хотела бы, но это не значит, что у меня развязаны руки. Прежде, чем решиться на такой шаг, я должна многое обдумать, особенно о том, как скажутся на Сереже последствия такого моего решения.
  - И если ты поймешь, что твой переезд отрицательно повлияет на твоего сына, ты не уйдешь ко мне, я правильно понимаю тебя?
  - Ты правильно понимаешь меня, - холодно произнесла Анна. Ее покоробила его фраза "на твоего сына". Она вдруг осознала, что Сережа для Алексея чужой и всегда останется таким. Для него он будет только ее сыном. Анне горько было осознать, что два самых близких и горячо любимых ей человека не могут быть близки между собой, как того ей хотелось бы. Это будет глубоко ранить ее, если вдруг состоится ее переезд к Вронскому. Это Анна поняла с предельной ясностью, и ей стало вдруг так плохо, что мир в мгновение ока померк перед ней. Не было уже в нем того счастья, которое она непрерывно ощущала с момента своей близости с Вронским. И словно подтверждая ее мысли, за окном раздались сильнейшие раскаты грома. Сверкнула молния, и сильные струи дождя забарабанили по стеклам.
  Анна подошла к окну и стала смотреть на дождь.
  Вот так и мое счастье, c грустью подумала она. Оно лишь иллюзия, которая недолговечна, как этот ливень.
  Вронский, пристально всматривающийся в Анну, почувствовал в ней какую-то неблагоприятную для себя перемену. Он решил срочно загладить эту неловкость, пока она не разрослась. Приблизившись к Анне он обнял ее за плечи и произнес:
   - Извини, я понял, что разговор о твоем переезде ко мне действительно слишком преждевременен. Я не тороплю тебя и ничего не требую. Просто хочу, чтобы ты знала: я хочу быть с тобой каждый день и буду ждать твоего согласия столько, сколько потребуется.
  - Надо постараться сохранять благоразумие, - Анна повернулась к Вронскому и уткнулась в его плечо. - Как бы это не было трудно, жизнь сама подведет нас к нужному решению.
  - Согласен, - втянул Вронский ноздрями запах ее волос, - а сейчас я хочу тебя безумно. - Он нашел губами ее губы и жадно приник к ним.
  - Пойдем, - Анна потянула его в спальню, - мы и так потеряли много времени.
  - Мама, мама, - послышался вдруг крик Сережи и топот его ног по лестнице.
  - Я и не слышала, как открылась дверь, - Анна отпрянула от Вронского и побежала навстречу сыну. Она подхватила его на руки и стала целовать.
  - Какой ты мокрый! - Анна поставила сына на пол и строго посмотрела на гувернантку, отряхивающую намокший зонт в передней.- Почему Сережа весь вымок? - спросила она ее.
  - Так он не слушает, он вырвался и побежал прямо под дождь, - виновато ответила она.
  - Мамочка, не ругай ее, я так хотел побегать под дождем. Ты не сердишься на меня, правда?
  - Нет, мое счастье, - Анна присела перед сыном на корточки и стала стягивать с него мокрую курточку.
   Кажется, я здесь лишний, грустно подумал Вронский и стал прощаться.
  - Подожди меня в передней, я провожу тебя, - крикнула Анна ему вслед. Когда она освободилась и спустилась в холл, Вронского уже и след простыл. Анне стал неприятен его уход. Ее задело, что он ушел, без ее прощального поцелуя.
  Она вспомнила про свой кофе и пошла на кухню. Он уже остыл, пить его было неприятно. Анна сделал несколько глотков из чашки, недовольно сморщилась и выплеснула ее содержимое в мойку.
   -А ведь я могла получить удовольствие от этого кофе, если бы выпила его вовремя, - подумала Анна. -И так всегда, все должно происходить в свое время. И любовь к человеку должна приходить в нужное время, а если она по какой-то причине запоздала, как у меня, то, как ни старайся, вкус ее уже не тот. Вот и у нас с Алексеем, все как-то не так, как мне пригрезилось в самом начале.
  
  XIV.
  В детстве Вронский серьезно занимался большим теннисом, тренера находили у него большие способности к этому виду спорта, пророчили ему большое будущее. Но большого будущего не получилось, не хватило упорства и сосредоточенности. К тому же у него появились другие интересы, захотелось заняться иными делами. Они постепенно и отвлекли его от спорта, но теннис Вронский не оставил, регулярно играл. К тому же это оказалось хорошим подспорьем для его дипломатической деятельности; на корте часто можно было встретить важных и нужных персон, между партиями обсудить злободневные вопросы, завязывать нужные знакомства. Начальство, зная об этих спортивных навыках своего сотрудника, нередко посылало его с заданиями пообщаться в неформальной обстановке с разными людьми, чаще всего с иностранными дипломатами.
  Вронскому нравились такие задания, он выполнял их охотно, а потому чаще всего успешно. За ним даже закрепилась репутация игрока-дипломата. Сначала она его несколько смущала, вызывала тревогу - не отразится ли она не лучшим образом на его продвижении по службе. Но он быстро успокоился; играть в теннис было престижно, заполучить его в качестве партнера стремились немало тех, кто интересовал его начальство. И Вронский смекнул, что судьба вложила ему в руки дополнительный козырь. Только надо суметь его выбросить на игровой столик в нужный момент. Он даже пошел дальше и стал давать некоторым желающим уроки мастерства. Образовался небольшой кружок не то из его учеников, не то из его партнеров по работе. В нем были и наши и иностранцы, некоторые достаточно влиятельные. Другой бы стал пользоваться такой возможностью, но Вронский вел себя осторожно, прекрасно понимая, что любое проявление панибратства не только встретит самый холодный прием, но может стать похоронным колоколом для его карьеры. А потому вел он себя предельно корректно, не пытался без большой необходимости пользоваться неформальными отношениями. А если они все же возникали, то старался вести себя максимально деликатно. Вронский считал себя хорошим дипломатом, даже, несмотря на то, что пока еще не удалось проявить себя в крупном деле. От этого он переживал, но надеялся, что все еще впереди. Не будь в министерстве сильного кумовства, он бы давно сумел себя проявить. А так приходится ждать то ли очереди, то ли счастливого случая. Правда, годы шли, а очередь казалось, если и двигалась, то пугающе медленно, случай тоже что-то не спешил к нему на свидание. А потому своему теннисному направлению в работе Вронский придавал особое значение, видя в нем шанс для себя.
  Несколько лет назад американское посольство учредило теннисный турнир под красноречивым названием "Теннисная дипломатия". Скорей всего никаких особых целей эта затея не преследовала, просто в миссии скопилось немало людей, любящих помахать ракеткой. Неожиданно соревнование приобрело популярность в дипломатической и около дипломатической среде. А после того, как несколько работающих в России заокеанских бизнесменов сбросились и учредили приличный призовой фонд, то известность его вышла на более широкий простор. Турнир даже получил новое наименование, правда, на этот раз неофициальное "Дипломатический Уимблдон". Стать его победителем считалось весьма престижным и выгодным, и Вронский был одним из его фаворитов, хотя пока выше второго места еще не поднимался. Это уязвляло его, он больше времени отдавал тренировкам. Даже не пожалел денег и записался к одному известному тренеру. Тот, зная с какой целью, ходит на его занятия новый ученик, занялся им серьезно и за достаточно короткий срок Вронский весьма преуспел, стал играть заметно лучше. Правда, ради этого пришлось скинуть пяток килограммов, что оказалось даже сложней, чем подняться на еще одни уровень мастерства. Но лишний вес не позволял ему двигаться дальше, а потому и альтернативы не было никакой. Пришлось сесть на строгую диету, но Вронский надеялся, что цель все же оправдает эти немалые жертвы.
  В этот раз подобрался особенно сильный состав, некоторые играли вполне профессионально. А потому победа в турнире представлялась особенно престижной. И Вронский решил, что предельно выложится, но выиграет его. К тому же он в отличной форме, тренер не устает его хвалить. Особенно его удар справа. Впрочем, сам Вронский прекрасно понимал, что это его коронный номер.
  Турнир складывался для Вронского удачно, он без большого напряга пробился в полуфинал. А вот там пришлось затратить максимум усилий, противник оказался и упорным и умелым, до самого последнего сета не ясно было, в чью пользу склонится удача. Пришлось играть тай-брек. И все же Вронский вырвал победу. Правда, вдруг уже после матча возникла резь в груди. Да, такая сильная, что пришлось срочно лечь прямо в раздевалке и проглотить таблетку. Через какое-то время боль утихла. Вронский отнес ее возникновение за счет переутомления, участие в турнире требовало огромных затрат энергии, а он уже все же не юноша. Потому Вронский решил не обращаться к врачу - мало ли что бывает, вот закончатся соревнования, он отдохнет. Может, даже возьмет небольшой отпуск, он заслужил.
  Вронский уже несколько дней не встречался с Анной и все сильнее ощущал, как не хватает ему ее. Правда, она обещала увидеться с ним после турнира, но охватившее его нетерпение мешало ему спокойно дожидаться назначенного часа. К тому же его беспокоило одно обстоятельство, в последние недели Анна не то, что уклонялась от встреч с ним, но и не стремилась так, как еще совсем недавно, провести вместе время. Эта сдержанность была совсем не в ее стиле, наоборот, такой страсти в своей жизни он еще не встречал ни в одной женщине. Она буквально кружила ему голову, Вронский сам загорался от нее, как от спички. Ему казалось, что без этого он уже не может прожить и дня; если он не встречался с ней хотя бы ненадолго, то начинал ощущать какую-то пугающую бездну пустоты.
  Вронский знал, что муж ее был в командировке за границей. Теперь он вернулся, и, наверное, требует к себе внимания. Он чувствовал уколы ревности; когда представлял, чем они могут заниматься в супружеской спальне, у него учащалось дыхание. Ему хотелось броситься туда и вырвать Анну из лап этого человека. Разумеется, сразу по нескольким уважительным причинам он не мог позволить себе такого удовольствия, от чего и мучился. Его страдания усиливались тем, что он никому не мог поведать о своих переживаниях. А ему как никогда хотелось высказаться, поделиться тем, чем полна была его душа. Она была слишком переполнена чувствами, чтобы могла удерживать их все внутри себя.
  За день до решающего матча на турнире из-за границы вернулся Яшвин. Среди сослуживцев Вронский считал его самым близким себе человеком. Хотя между ними было мало общего. Яшвин был игрок, по служебной надобности он частенько бывал в Монте-Карло или неподалеку от него и всегда посещал известное казино. Фортуна была к нему переменчива, то одаривала большим выигрышем, то обдирала едва ли не как липку и тогда он возвращался назад грустным. Начальство знало об этой его страсти, но так как он ее не афишировал, то делало вид, что ему о ней ничего неизвестно. Тем более, с работой он справлялся неплохо, к тому же был всеобщим любимцем.
  С Вронским они сошлись почти сразу же; то был их обоюдный выбор. Яшвину понравилась его многозначительная сдержанность и достоинство, Вронскому - его открытость, веселый нрав, умение жить с удовольствием и идти на риск. И уж если с кем-то он и мог поговорить о своей любви, то это с ним. Яшвин ведь сам человек больших страстей, правда он больше любит не женщин, а игру. Но, может быть, это уж и не столь принципиально, ведь женщина - это тоже в каком-то смысле рулетка, далеко не всегда знаешь, на какое поле надо поставить, чтобы выиграть.
  Хотя Яшвин только что вернулся из довольно длительной командировки, он знал, что Вронский вышел в финал турнира. Он поздравил его с этим успехом. По виду Яшвина было ясно, что он действительно рад достижению приятеля.
  - Как ты съездил? - поинтересовался Вронский. На их немного эзоповском языке это означало: как играл в казино?
  Яшвин подмигнул Вронскому.
  - Восемь тысяч евро. Как тебе такой выигрыш?
  - Не может быть!
  - Может! Хотя поначалу и сам не поверил.
  - Поздравляю.
  - Спасибо. - Яшвин пристально посмотрел на Вронского. - А вот ты выглядишь что-то не важно. Такого серого лица у тебя что-то не припомню.
  - Это от перенапряжения, - ответил Вронский, не будучи уверенным, что он указывает истинную причину. Ему стало и тревожно и неприятно оттого, что его не самый лучший вид бросается в глаза. И это в тот момент, когда он должен быть в максимальной форме.
  - Бывает, - согласился Яшвин. - Но ничего, я тебя быстро приведу в надлежайшее состояние. Поедем в прекрасный ресторан, я знаю такой. По случаю выигрыша я угощаю.
  Вронский отрицательно кивнул головой.
  - Нет, не то настроение.
  - Что-то произошло? - Яшвин, несмотря на некоторую свою внешнюю грубоватость, обладал немалой чуткостью к чужим душевным состояниям. А уж Вронского он знал неплохо. Если тот отказывается посидеть с приятелем в хорошем ресторане, значит, на то есть серьезная причина. И он догадывается, какая. - Кто она? - спросил Яшвин.
  Вронский несколько мгновений колебался.
  - Анна. Каренина.
  - Жена того самого Каренина?
   Вронский кивнул головой.
  - Ее не знаю, а его знаю. Как-то был с ним за границей. Неприятный тип.
  - Какой уж есть.
  - Это у тебя серьезно?
  - Да.
  - Так это же хорошо! - неожиданно горячо воскликнул Яшвин.
  - И что в этом хорошего, по-твоему? - покосился на него Вронский.
  - Тебе давно было пора влюбиться.
  - Почему? - удивился Вронский.
  - Сколько я тебе знаю, ты был какой-то неприкаянный. Не знал, к чему себя приложить. А теперь даже твой нездоровый вид - свидетельство того, что ты чем-то занят внутри.
  - Я выглядел таким полым? - нахмурился Вронский.
  - Для тех, кто тебя хорошо знал, но теперь уже не выглядишь.
  Вронский удивился проницательности приятеля. Он вдруг ясно осознал, что тот прав, так оно все и было. Неожиданно ему стало немного легче; то, что с ним происходит, по-своему закономерно. Любовь не может быть, совсем безоблачной, особенно к замужней женщине. Сбои тут неизбежны. И не надо поэтому впадать в панику. Разве он не знает свою Анну, ее отношение к нему не изменилось - в этом он нисколечко не сомневается. Просто есть у него свои спады и свои подъемы.
  Ему вдруг стало легче, даже тяжесть в груди, которая периодически возникала в ней, исчезла. Он почувствовал прилив бодрости и одновременно благодарность к Яшвину. Вроде бы ничего особенного не сказал, а вот сумел, чертяга, найти нужные слова. Недаром же его ценят на службе, несмотря на то. что он по жизни шалопай.
  - А знаешь, поехали в ресторан, - вдруг согласился Вронский.
  Яшвин несколько секунд пристально смотрел на него, затем вдруг громко расхохотался.
  - Всегда был уверен, что все дороги ведут не в Рим, а в хороший ресторан. Едем, дорогой.
  
   XV.
  Утром перед матчем Вронский проснулся рано. Обычно он любил понежиться в постели, но на этот раз едва открыл глаза, как тут же вскочил с кровати. Принял холодный душ, который наполнил его тело приятной бодростью, и отправился на пробежку. Тело должно быть легким и послушным, только в этом случае оно способно обеспечить ему победу. А победить он должен сегодня во что бы то ни стало. И дело не только в спортивном духе и результате, но и в несравненно более важных вещах.
  Незадолго до начала турнира его вызвал к себе заместитель министра. Вызов был не просто очень неожиданен, но и почти невероятен, так как в министерстве строго соблюдалась иерархия. А потому приглашения к себе всего лишь начальника отдела к столь высокопоставленному чиновнику происходили крайне редко и являлось нарушением заведенного порядка. Это могло с немалой вероятностью означать для Вронского либо большую неприятность, либо, что его ждет продвижение по службе.
  С замиранием сердца Вронский переступил порог просторного кабинета. Кроме его хозяина там находился еще один человек, ему незнакомый.
  Заместитель министра предложил подчиненному садиться и, к удивлению Вронского, стал расспрашивать его о предстоящем турнире. Конечно, это было примечательное событие, но все же не такое, чтобы вести о нем речь на таком уровне. Это можно было бы обсудить и с начальником департамента.
  Расспросив про турнир, заместитель министра неожиданно передал слово до сего момента молчаливо сидящему мужчине. Тот не стал скрывать, что представляет Федеральную службу безопасности, а турнир их интересует в связи с участием в нем советника посла Майкла Робинсона. Он лучший теннисист во всей американской диаспоре в Москве, однако, не это привлекло к нему внимание спецслужбы, а то, что по ее данным, он является резидентом ЦРУ в Москве и ФСБ просит Вронского по возможности сойтись с ним поближе. А для этого над ним непременно нужно одержать победу. О характере Робинсона кое-что известно, он из тех, кто не любит проигрывать и непременно захочет взять реванш, а потому будет искать контакты с Вронским, а там возможно самое разное развитие событий.
  Как дипломат Вронский прекрасно знал, насколько тесно переплетаются интересы дипломатии, контрразведки и разведки. Как и то, что многие сотрудники из его ведомства тесно сотрудничают и выполняют задания спецслужб. Однако сам он до этого момента в таких играх не участвовал. И сейчас с одной стороны был горд тем, что ему доверяют такую секретную миссию, но с другой - был несколько смущен. Придется обманывать, лгать, притворяться, а это не в его характере. Одно дело лукавить, искать обходные пути - без чего немыслима никакая дипломатическая деятельность, и другое дело - заниматься двоерушничеством, постоянно вести двойную жизнь. Но он прекрасно сознавал, что если откажется от этой миссии, то на его карьере можно поставить крест. Если даже не выгонят из министерства, то уж точно дальше ему не дадут сделать ни шагу по карьерной лестнице. Такие вещи тут не забываются очень долго.
  Разговор продолжался еще целый час, говорил в основном сотрудник ФСБ. Сначала Вронский внимательно слушал его инструкции, но с какого-то момента его мысли переключились на Анну. Придет ли она на турнир или нет? Для него это гораздо важней и интересней, чем очередная шпионская история. Сколько их уже было, а сколько еще будет! Вронский был убежден: большинство из них приносит мало пользы, вся эта возня и шумиха зачастую не стоит выеденного яйца. Есть, конечно, случаи, когда разведчики добывали очень ценную информацию, которая влияла на судьбы страны и даже мира, но это такая же редкость, как находка большого золотого самородка. Чаще же всего пользы от всего этого крайне мало. Впрочем, он вовсе не собирается отказываться от этих игр, так как если они закончатся удачно, для него это дополнительный шанс сделать карьеру. А шансами в современных условиях не пренебрегают, по крайней мере, у таких, как он, их очень и очень мало.
  Майкла Робинсона Вронский немного знал, пару раз они оказывались на одних и тех же тусовках. Это был типичный американец, высокий, широкоплечий, с белозубой улыбкой, очень доброжелательный, по крайней мере, по своему внешнему поведению. Если он - резидент ЦРУ, то лучшей для этого кандидатуры и не подыскать, всем своим видом он менее всего подходит на роль секретного агента. Он из тех, кто вызывает доверие почти сразу, а, следовательно, и желание ему рассказать побольше. Не будь Вронский предупрежден, он бы и сам мог попасть в ловушку его обаяния. А, учитывая все сопутствующие обстоятельства, это могло стать для него опасным. Он даже вздрогнул оттого, что мог, сам того не ведая, совершить непоправимую ошибку.
  И сейчас, наматывая круги вокруг дома, Вронский обдумывал ситуацию. Его мысль металась от американца к Анне и снова к американцу. Он вдруг понял, что попал в некую западню; ему все трудней определить, что же для него важней всего в жизни. Еще недавно он нисколько не сомневался, что главное для него это работа, карьера. Едва ли не все его мысли были о ней. А вот сейчас все как-то размылось, к нему все чаще приходит ощущение, что без этой женщины все остальное теряет смысл. О таком раньше он читал только в романах прошлых столетий, а вот оказывается, подобное случается и в наш циничный, прагматичный век. Что лишь подтверждает тот факт, что человек в своей основе нисколько не переменился, хотя очень многие пытаются в этом убедить самих себя, но от этого становятся только несчастными. Без любви ничего не имеет смысла, хотя мы постоянно пытаемся внушить себе противоположную мысль. Но если кто-то живет исключительно для себя самого, рано или поздно начинает испытывать скуку, бессмысленность, а подчас и отчаяние. И он непременно однажды с этим бы столкнулся, так как не понимал, что его ждет. Встреча с Анной на многое открыла ему глаза и только за одно это он должен быть ей безмерно благодарен.
  
  XVI.
  Вронский подъехал к месту, где проходил турнир, примерно за час до самого матча. Народу уже собралось немало, а потому скорей всего, когда начнется поединок, можно ожидать аншлага. Но если раньше ему нравилось играть при большом скоплении зрителей, то сейчас его волновало лишь только присутствие одного из них - Анны. Их последнее объяснение оставило у него тяжелый осадок, почему-то он был уверен, что этот разговор завершится иначе. То же, что произошло, свидетельствует о том, что он недостаточно знает свою возлюбленную. В ней вдруг приоткрылись черты характера, о которых он до этого момента не подозревал. Оказывается, ее жизнь связана не только с ним, у нее есть и другие не уступающие ему по важности интересы. Вронский вдруг ощутил что-то вроде ревности по отношению к ним. Это в постели она страстно шепчет ему: "я вся твоя", но когда они оказываются совсем в другой обстановке, что-то в ней неуловимо меняется, она как бы то ли удаляется от него, то ли раздваивается и какая-то немаловажная ее часть ему в те минуты не принадлежит совершенно. Вронский подумал, что эти мысли сейчас неуместны, мешают сосредоточиться ему на предстоящем поединке - и попытался освободиться от них.
  Это был большой спортивный комплекс, построили его недавно по самому современному проекту. Вронскому тут нравилось, не случайно же его арендовали для проведения турнира его устроители - американцы, а они знают толк в таких делах.
  Вронский зашел в свою раздевалку, оставил там вещи и снова вышел в холл. Народу прибывало с каждой минутой, но Анны пока не было. Вронский бродил по кругу, ловил на себе любопытные взгляды, в массе своей женские, но если раньше это его всегда волновало, возбуждало мужскую гордость, то сейчас оставляло равнодушным. Он вдруг постиг простую истину, что любовь - это один из самых надежных панцирей, защищающих человека от лишнего, ненужного, пустого. Пока ее не было в его душе, он откликался едва ли не на любой позыв. Самый последний пример - история с Кити. Зачем он стал за ней ухаживать, ведь с самого первого дня понимал, что эта милая девушка по большому счету ему не интересна. Он волочился за ней, как старый дон-жуан только потому, что добыча, словно рыба, сама плыла в сети. Хотя это вовсе не причина для такого поведения, уж точно это его не красит ни с какой стороны.
  Внезапно перед ним возник какой-то человек. Вронский посмотрел на него - и узнал Майкла Робинсона. Американец, как и положено американцу, широко улыбался, демонстрируя два ряда белых, словно сделанных по индивидуальному заказу, зубов.
  - Мистер Вронский, какая неожиданная, но приятная встреча, - произнес дипломат.
  Вронский спохватился; погруженный в собственные мысли и переживания, он забыл про задание. Такого с ним еще не случалось ни разу. Просто поразительно, как он переменился за последнее время.
   - Встреча действительно неожиданная, - засмеялся Вронский, тем самым, показывая собеседнику, что он оценил его юмор, и с удовлетворением отмечая, как быстро он вернулся на профессиональную стезю.
  - Наблюдал за тем, как вы играете, мистер Вронский. Вы вполне можете выступать на профессиональных турнирах. Поверьте мне, я в таких делах кое-что понимаю.
  - Не сомневаюсь, так как вы играете ничуть не хуже.
  - Приятно это слышать. Не думал, что тут в Москве найду достойных партнеров. В свое время я был чемпионом в своем университете. Люблю теннис. Нас дипломатов он многому учит.
  - И чему же, по вашему мнению? - Вронскому стало интересно.
  - Не желаете ли что-нибудь выпить? - предложил Робинсон. - Разумеется, безалкогольное.
  Они подошли к бару, Робинсон попросил налить себе пепси-колу, Вронский - минеральной воды. Главное, вести себя совершенно естественно и расковано, думал он, это залог того, что у американца не возникнет и тени подозрения, что ему известно об его секретной миссии.
  - Вы прекрасно говорите по-английски, даже без малейшего акцента, - сделал комплимент американец.
  - Я стажировался в Лондоне. Да и вообще, учителя отмечали мои способности к языкам.
  - А вот я их начисто лишен, - откровенно признался Робинсон. - Учу русский, но без успеха.
  - Наверное, у вас есть другие способности.
  - Надеюсь, - засмеялся американец. - Говорят, хорошо рисую. По выходным езжу на пленэр. У вас совсем недалеко от Москвы невероятно красивые места. Хотите посмотреть как-нибудь на мои картины?
  У Вронского что-то екнуло внутри.
  - Люблю живопись. У меня есть знакомая, у нее своя галерея.
  - Это интересно, но пока я не претендую на то, чтобы выставляться. У каждого человека должна быть отдушина, когда он остается наедине с самим собой, а быть с самим собой - это быть с Богом.
  Вронский не ожидал от американца таких глубокомысленных высказываний. Да, с ним надо быть настороже, легко попасть в расставленную им ловушку.
  - Согласен, очень важно иметь такой канал. - Вронский взглянул на висящее на стене табло. - А сейчас пора идти готовиться к матчу.
  - Вы правы, нас ждет бескомпромиссный поединок.
  Они дружески улыбнулись друг другу и разошлись.
  
  XVII.
  Вронский уже хотел спуститься в раздевалку, когда вдруг увидел, как в спортивный комплекс вошла Анна. Его словно что-то ударило, несколько мгновений он не отрывал от нее взгляда. Как же она была прекрасна! Элегантный бордовый костюм сразу же выделял ее среди зрителей, она шла своей энергичной походкой, но при этом оставалась совершенно женственной.
  Вронский хотел было уже броситься к ней, но в последний миг остановился. Сейчас не тот момент, если он подойдет к Анне, они начнут разговаривать, все мысли о предстоящем поединке тут же вылетят из его головы. Он же должен быть сосредоточен на нем, в том числе и ради нее. Ему известно, как она переживает за него, как сильно желает ему победы. Потом они наговорятся всласть и никто им не помешает это сделать.
  Их взгляды встретились, Вронский легким кивком головы показал, что ему надо идти готовиться к матчу. Анна тоже слегка наклонила голову, как бы говоря: я прекрасно тебя понимаю, иди и готовься, а я желаю тебе победы.
  В раздевалке Вронского уже поджидал тренер. Он высказал свое недовольство тем, что его подопечный слишком задержался в холле, занимаясь совсем не обязательными и даже лишними в такой момент делами. Вронский ничего не ответил, он прекрасно понимал, причины этого высказывания: в случае победы наставника ждал весьма приличный гонорар, в два раза больше, чем, если он проиграет. Что ж, он постарается обогатить его по максимальной ставке.
  - Американец любит напор, - говорил тренер, разминая обнаженные плечи Вронского. - Я специально наблюдал за ним на тренировке, у него очень сильная подача. Зато прямолинейная, он бьет постоянно в одно и тоже место. Ты знаешь, куда. Поэтому принимай спокойно, а если видишь, что тебе удалось хорошо отбить, попробуй выходить к сетке. Ты на выходе играешь лучше его, зато у него удар сильней. Поэтому используй свои преимущества и, по возможности, нейтрализуй его. Главное, сохраняй хладнокровие, я заметил, что он начинает суетиться, если чувствует, что соперник ему не поддается.
  Вронский внимал каждому слову тренера, хотя все это они уже обговаривали, но лишний раз не помешает. Когда выходишь на корт, зачастую все мудрые наставления мгновенно вылетают из головы и играешь так, как придется. Благодаря мастерству это нередко приносит результат, но не в данном случае, так как сейчас он будет иметь дело с достойным соперником. Тут каждый совет может оказаться решающим. А к советам этого человека стоит прислушаться. Он, Вронский, на практике в этом уже не раз убеждался.
  Вронский надел форму, посмотрел на себя в зеркало - и остался доволен своим видом. За последнее время он сбросил вес и теперь снова стал стройным и легким. Прозвучал сигнал к выходу участников матча на корт.
  Народу собралось много, Вронский посмотрел на зрительские трибуны, пытаясь найти Анну, но это ему не удалось, впрочем, времени на подобные занятия больше у него уже не осталось.
   Вронский и Робинсон пожали друг другу руки, и с этого мгновения все, что не касалось напрямую матча, на время исчезло из его сознания.
  Матч длился уже больше часа. Все происходило примерно так, как и предсказывал тренер Вронского. Пущенные соперником с подачи мячи неслись с огромной быстротой, но всякий раз в одну и ту же зону, но даже знание этого обстоятельства, не всегда помогало, несколько раз он проигрывал розыгрыши.
  Вронский чувствовал, как начинает уставать, что же касается соперника, то казалось, что тот сохраняет почти первозданную свежесть. Впрочем, Вронский был уверен, что это только видимость, так как и темп и напряжение было такими, что не могло не отразиться и на нем, каким бы выносливым Робинсон не был.
  Весь матч они шли вровень, Вронский сознавал, что так хорошо он, может быть, еще никогда не играл. Но и Робинсон был в прекрасной форме, и даже по издаваемым болельщиками звукам Вронский ощущал, как захватывает всех присутствующих их поединок. А потому он должен непременно выиграть. И даже дело не в задании ФСБ; он как-то о нем не очень и помнил, дело в чем-то другом. Здесь сидит любимая им женщина, и он должен ей доказать, что она по праву может гордиться выбранным ею мужчиной.
  Эти мысли неслись в его голове с такой же стремительностью, как и посланный соперником мяч. Наступали решающие минуты поединка. Разыгрывался тай-брек. Счет был четыре три в пользу Вронского. Но он понимал, что до успеха еще надо как следует постараться, ведь нужно иметь преимущества в два мяча.
  Подача перешла к Робинсону. Если сейчас он, Вронский, возьмет очко, то до победы будет рукой подать. Он встал в свою любимую позицию: ноги слегка согнул в коленях, туловище немного наклонил вперед, руку отвел чуть назад. Теперь он готов к приему.
  Мяч с другой половины корта, перемахнув через секту, словно снаряд, стремительно летел прямо на него. Вронский выпрямился, еще больше отвел назад руку с ракеткой. Затем резко дернул ее вперед. Мяч ударился о ракетку и полетел в обратном направлении и в этот миг сильная боль пронзила его грудь. Перед глазами все померкло, Вронский упал на пол.
  Сознание его не покинуло, но оно словно бы съежилось, перестало воспринимать окружающее пространство, так как было целиком поглощено болью. До Вронского донесся мощный вздох зала, но он уже слабо понимал, что происходит вокруг. И уж тем более не видел, как одна из зрительниц вскочила со своего места и бросилась к корту. Однако охранники ее вовремя перехватили. И хотя она пыталась вырваться из их цепких и сильных рук, это ей так и не удалось. Зато окружающие люди с удивлением смотрели на истерику изысканно одетой дамы.
  На корт вбежали дежурившие на всякий случай санитары, положили Вронского на носилки и понесли к выходу.
  
  XVIII.
  Каренин прилетел в Москву из Лондона, где он был в командировке по делам министерства почти месяц. Командировка была очень ответственная. Состав делегации утверждался на уровне президента и то, что ему поручили ее возглавить, Каренин расценивал, как важный и весомый знак в пользу того, что дела его по карьерной лестнице продвигаются весьма и весьма успешно. Если все для него будет и дальше складываться самым наилучшим образом, то так недалеко и до вожделенного кресла министра культуры, о котором Каренин страстно и тайно мечтал вот уже несколько лет. Да что там мечтал. Нет, он не был простым мечтателем или фантазером. За всю свою долгую жизнь Каренин давно понял, что мечты никогда не сбываются, а желания не исполняются, если к их осуществлению не приложить нечто особое, нечто такое, что является неотъемлемой составляющей частью успеха.
  Каренин рано задумался об этом. Ему всегда хотелось знать, где, на каких полях обитает та пресловутая птица счастья, которая приводит своих избранников к выбранной цели. Именно к цели, а не к мечте. Мечтают многие, лежа в кровати, ковыряясь в носу, часами разглядывая потолок, но все эти действия нисколько не приближают мечтателей к исполнению заветного желания. Статика, в ней все дело. Она обездвиживает не только тело, но и ум. Человек становится ленивым и не способным сделать ни шагу по направлению к своей мечте не только в пространстве, но даже подумать о том, как приблизить столь желаемое в свою жизнь, он уже не в состоянии. Проанализировав сотни историй чужих людей и своих знакомых, Каренин понял: к цели надо идти. Упорно, целенаправленно, уверенно. Причем третьей составляющей успеха он придавал самое большое значение. Вера - это то особое состояние, которое нельзя терять ни при каких условиях. Если даже все плохо, если против весь мир и даже в близких нет ни грамма поддержки, все равно надо идти вперед, как стойкий оловянный солдатик нести и развевать над своей головой знамя веры и знания: что будет так, как я пожелаю.
  Каренин думал об этом часто, представлял, проигрывал в голове картинки своей будущей жизни, той, какой она будет, когда он получит вожделенное кресло министра. Та высота, на которую он задумал взобраться возбуждала его, волновала почище любой женщины. Каренин ловил себя на мысли, что испытывает почти оргазм, представляя себя министром культуры. Но, не смотря на то, что Анна была непременной участницей всех его выдуманных историй, она волновала его меньше, чем собственно сама эта цель. И это нисколько не смущало его. Она женщина, а женщина должна знать свое место. Любил ли он ее? Если бы кто его об этом спросил, он не нашелся бы что ответить. Однако Каренин знал наверняка, что именно ее он хотел бы видеть спутницей своей жизни. А еще он знал: почетная миссия жены состоит в том, чтобы поддерживать и сохранять, то, чего достиг муж. А что может сохранить его жена сейчас, когда спуталась с Вронским?
  Каренин часто спрашивал себя об этом после того первого объяснения с Анной, когда он застал ее в объятиях Вронского. Да, было неприятно. Да, он дал волю чувствам, но только наедине с собой. Только когда его никто не видел, он позволил проживать все те неприятные эмоции, которые были вызваны ее неподобающим поступком. С ней же он был предельно корректен.
  Каренин хорошо помнил этот разговор. Лишь единственный раз он чуть не сорвался на крик, когда Анна посмела заявить о своей любви к этому проходимцу, но он вовремя взял себя в руки. Ему не в чем себя упрекнуть, он просил ее лишь об одном, чтобы она не позорила его имя. Особенно сейчас, когда он близок к своей цели, как никогда, он желал бы от нее послушания. Он даже не просит от нее исполнения супружеского долга. После того разговора он ушел спать в кабинет. В спальню к жене он так и не вернулся, а переместился в другую комнату. Досадно, конечно, что он, как бирюк, при живой жене, но он надеялся, что это временно. Так называемая ее любовь пройдет, и она еще пожалеет о том, что сделала это признание.
  А пока он хочет знать, как она отнеслась к его просьбе не выносить "сор из избы". Самому отслеживать весь этот процесс ему было невозможно по роду сильной занятости на работе, да и не его это стезя следить за неверной женой. Однако Каренин нашел способ, как это сделать. Он позвонил Мягкой, ближайшей помощнице Анны в галерее и попросил присмотреть за супругой в свое отсутствие. На его удивление, она сразу же согласилась и даже, как ему показалось, с радостью откликнулась на его деликатную просьбу. И теперь Каренин намеревался позвонить Мягкой при первой же возможности. Вот только отдохнет с дороги, примет душ и сразу сделает звонок. Каренин надеялся, что его ждут приятные новости.
  
  ХIX.
  Надежды Каренина не оправдались. Мягкая во всех подробностях сообщила ему о том, что произошло на турнире. Она с таким воодушевлением живописала ему о всех нюансах произошедшего, что у Каренина, пока он слушал ее, то и дело закрадывалась мысль, что она, как и все женщины, изрядно преувеличивает. Но Мягкая, словно заправская шпионка, не только провела слежку за Анной, но еще и умудрилась сделать несколько снимков с места событий. Каренин рассматривал фотографии в ее телефоне, на которых Анна была заснята в самый кульминационный момент драмы, разыгравшейся на корте. На них хорошо было видно выражение ее лица. Каренину даже показалось, что он видит слезы в ее глазах. Таких глаз, полных отчаяния и ужаса, Каренин не видел у нее даже тогда, когда их сын прошлой осенью простудился и заболел воспалением легких.
  Рассказ Мягкой о поведении Анны на турнире довело Каренина почти до состояния крайнего бешенства. А снимок, где Анна бьется в истерике в руках охранников, не пускающих ее на корт, вообще вызвал в нем такую ярость, что он с трудом сдержался, чтобы не разбить телефон Мягкой. Однако в самый последний момент ему удалось совладать с собой. Каренин не ожидал от себя такой реакции. Какими только грязными эпитетами он не наделял жену мысленно. И самыми чистыми из них были наглая мерзавка и бесстыжая тварь.
  После, когда Мягкая, удовлетворенная суммой гонорара за оказание ею информационных услуг, удалилась, он все же не сдержался и саданул об стол кулаком так, что заболела рука. Выкурив пару сигарет, что делал он крайне редко, и немного успокоившись, Каренин вернул себе способность рассуждать здраво и уже на этой волне попытался разобраться, откуда проистекают корни этого зла, взорвавшего его мозг и чуть не разнесшего его в клочья? Подсознательно он чувствовал, что злость его направлена не столько лично на Анну, сколько на то, что она так нагло и бессовестно продолжает бросать тень на его безупречную репутацию. Рассуждая над этим вопросом, Каренин постепенно успокаивался. Он был чрезвычайно горд собой, от того, что нашел в своей душе возможность компромисса. По его разумению, такой мудрый подход к этой ситуации, все-таки давал им с Анной шанс на более менее, благоприятное урегулирование своих запутанных отношений. Каренину понравилось, что он сумел отделить зерна от плевел. Мысленно он уже упивался своей властью над собственными слабостями, над тем как сумел лихо управиться со своими эмоциями и удержать их в узде. А уж одержать победу над таким слабым и низшим существом, как Анна, теперь ему представлялось не таким уж и сложным делом.
  Однако время от времени червячок беспокойства подтачивал его уверенность, что все будет хорошо. Перед решающим разговором с Анной он выпил на всякий случай успокоительное. Каренин долго настраивался на этот вынужденный разговор, призывая себя сохранять спокойствие во что бы то ни стало. Наконец, он почувствовал в себе силы разрубить этот гордиев узел и решительно направился в комнату Анны.
  Он намеренно вошел в комнату жены, как прежде, без стука. Анна сидела в кресле и не сразу заметила, что она уже не одна. Это дало Каренину возможность немного понаблюдать за ней. То, что он увидел, ему не понравилось. Анна сидела в кресле, откинувшись на его спинку, прикрыв глаза. Улыбка счастья блуждала на ее лице. Каренина она неприятно поразила. Прежде он никогда не видел на лице Анны такого умиротворения. Она всегда была слегка чем-то озабочена, то своим бизнесом, то домашними делами, то Сережей. Каренин понял, кому предназначается это выражение. Было очень болезненно, осознать, что другой сейчас занимает ее ум, а главное сердце.
  Каренин невольно напрягся, все его благие намерения куда-то разом улетучились, оставив вместо себя одно лишь негодование. Он понял, что снова скатывается в бездну негатива и вот-вот опустится до скандала. Владеть собой он уже был не в состоянии. Это довело его до отчаяния, он чуть было не ушел, решив дождаться более благоприятной минуты, когда он будет полностью контролировать себя , а значит и ситуацию. Каренин даже сделал шаг в сторону двери, чтобы незаметно удалиться, но дверной скрип обнаружил присутствие мужа в ее комнате. Анна вскинула на него глаза. Каренин с неприязнью отметил, что они уже не сияли счастьем, как минуту назад. Анна смотрела на него холодно и настороженно.
  - Я должен с тобой серьезно поговорить, - с металлом в голосе произнес Каренин.
   Сейчас начнется, подумала Анна, поняв, что это объяснение. Она знала, что рано или поздно такой разговор между ней и мужем должен был состояться, но только не сейчас. Она не спала ночь, после всех этих ужасных волнений за здоровье Алексея, которые ей пришлось пережить после его приступа. Она успокоилась только, когда поговорила с лечащим врачом Вронского. Доктор убедил ее, что кризис миновал и все, что больному требуется сейчас, это несколько дней покоя, и он снова будет, как новенький. Анна была счастлива. Она хотела бы подольше удержать в себе это состояние, но, похоже, ей это уже не удастся.
  - Мне стало известно о твоем неподобающем поведении на турнире.
  -Откуда?
  - Мир не без добрых людей. - Каренин презрительно улыбнулся, но пока не стал выдавать свою сообщницу.
  - Хотела бы я знать, что наговорили тебе твои доброхоты.
  Вместо ответа Каренин подал ей свой телефон, куда перекачал, сделанные Мягкой, фото. Пока Анна с интересом рассматривала их, Каренин следил за выражением ее лица. На нем не дрогнул ни единый мускул. Анна казалась равнодушной, разглядывая эти изображения.
  - И что? - Анна подняла глаза на Каренина. В них он не увидел ожидаемого им ни раскаяния, ни страха, ничего не было в ее глазах такого, что, по его мнению, должна испытывать уличенная на месте преступления жена.
  -А может между ними ничего и нет? - мелькнула у него спасительная мысль. Может быть, все это его пустые фантазии и дальше небольшого флирта их отношения не продвинулись. Но тогда надо пресечь все в самом зародыше, пока не поздно. -Он вдруг ощутил некоторый прилив воодушевления.
  - А то, - Каренин немного повысил голос, отвечая на ее вопрос. - Я желаю, нет я требую, чтобы ты впредь на людях старалась соблюдать приличия и не высказывать своих истинных чувств настолько, что даже на фотографии видны все твои переживания. Неужели, он тебе так дорог, что ты не в силах этого скрыть?
  Каренин ожидал, что она начнет возражать ему, доказывать, что он не прав, но Анна молчала. Лицо ее при этом отражало гамму самых разнообразных чувств, которые она особенно и не скрывала. Каренин, внимательно наблюдавший за ней, видел на ее лице все что угодно, но только не желаемое им раскаяние. Более того, он вдруг обрел доселе не свойственную ему способность чувствовать ее состояние. И Каренин ужаснулся. Он понял, что она не только не раскаивается, но готова сказать ему нечто такое, от чего у него земля уйдет из-под ног. Он видел лихорадочный блеск ее глаз и полные решимости губы, готовые произнести роковые слова. Нет, он не хотел это слышать, не за ними он сюда явился.
   Каренин вдруг отчетливо понял, что лучше бы ему ничего не знать, а как страусу в песок окунуть голову и пребывать только в тех мыслях, которые ему комфортны. Он не хотел ее правды, он ненавидел эту правду, еще даже не узнав ее. Каренин уже пожалел, что затеял все это расследование и поспешил исправить ситуацию. Он решил дать ей шанс не уничтожать его своей правдивостью, поэтому он немного поспешно и даже заискивающе и не очень складно произнес:
  - Хотя, возможно, я ошибаюсь и все, что я сказал тебе, вовсе не так, тогда прошу извинить меня.
  Анна посмотрела Каренину в глаза и презрительно произнесла:
  - Нет, ты не ошибаешься. Ты правду сказал. Алексей мне дорог, он мой любимый мужчина, он мой любовник.
  Анна порывисто встала и, повернувшись к мужу спиной, подошла к окну. Каренин, оцепенев, смотрел на ее спину и чувствовал, как волна ненависти быстро накрывает его.
  - Я обдумаю твои слова и приму решение относительно нас, - не своим голосом произнес Каренин и вышел вон.
  
  XX.
  Для пребывания за границей Щербацкие выбрали Лазурный берег Франции. Но перед этим они совершили путешествие по стране на машине, пересекли почти всю ее с севера на юг. Причем, за рулем все время была Кити. Ее отец решил, что в целебных целях будет весьма полезно, если дочь будет постоянно чем-то занята. А вести машину столько времени - занятие весьма утомительное. Вообще, Щербацкие немного побаивались доверять управление ею Кити, мало что ей придет в голову в таком состоянии. Некоторые девушки после подобных неудач и срывов заканчивали жизнь самоубийством. А если она решит направить автомобиль в пропасть? Но пока все шло благополучно, подобных попыток она не предпринимала, и это отчасти успокаивало их.
  Впрочем, был перерыв на неделю, которую все семейство посвятило осмотру Парижа. Для Кити это было первое посещение города, и она с огромным любопытством ходила по его улицам, забыв на время про свои беды. Ее родители уже стали радоваться, что депрессия подходит к концу, и Париж в очередной раз оказал свое целительное воздействие. К тому же отец, хорошо знавший город, взял на себя роль умелого гида. Он показывал дочери самые интересные места, сопровождая экскурсию подробными о них рассказами.
  Но перед отъездом из столицы Кити снова овладело мрачное настроение, Париж, с его развлечениями, историческими местами мгновенно перестал ее интересовать. Она сделалась раздражительной, вновь ушла в себя, ей больше ничего не хотелось, кроме одного: чтобы все оставили ее в покое. Она даже не желала садиться за руль, хотя прежде управляла машиной с большим удовольствием. Все словно опять навалилось на нее, минутой назад она была внешне спокойна - и вдруг глаза, словно озера в половодья, переполнялись слезами, а то начиналась и самая настоящая истерика. Мать и отец пытались ее успокаивать, но обычно результат был прямо противоположный, Кити еще сильней впадала в неистовство. В конце концов, они решили, что нет смысла что-то предпринимать, лучше дождаться, пока все пройдет само. Так оно и случалось, но до следующего раза, когда все повторялось вновь. Щербацкие были в отчаянии, но что делать не представляли. Надежда была лишь на то, что время и новые впечатления окажут лечебное воздействие. Если поначалу все к этому вроде бы и шло, то затем произошел сильный откат. Впрочем, через какое-то время Кити немного успокоилась, и глава семейства снова уступил ей руль.
  Они ехали по Франции и восхищались красотой этой страны. Красочные пейзажи чередовались с великолепной архитектурой маленьких и больших городов, которые они проезжали. Впрочем, восхищались преимущественно родители, дочь же смотрела на все без большого любопытства. Лишь иногда она оживлялась, преимущественно, когда попадались особенно красочные картинки природы. Они вдруг приобретали над ней непонятную власть; Кити могла остановить машину, выйти из нее и долго любоваться ландшафтом, а потом неожиданно заплакать.
  Мать и отец не знали, как к этому относиться. Хорошо, что ее так сильно трогает природная красота, раньше за дочерью они таких качеств не наблюдали. Но уж слишком сильная на это реакция, явно не адекватная ситуации. Отсюда можно сделать вывод, что дело не в прекрасном пейзаже, он наводит ее на совсем другие воспоминания, которые по-прежнему вызывают боль. А значит, пока лекарство в виде путешествия еще не подействовало.
  Они прибыли в Канны. В одной из гостиниц были забронированы для них номера, хотя сделать это было не просто, так как открывался Каннский кинофестиваль, и в город съехалось много гостей, но благодаря прежним знакомством Щербацкого, это сделать удалось.
  Щербацкие приехали именно в Канны отнюдь не случайно. Родители Кити надеялись, что атмосфера фестиваля, возможность увидеть воочию мировых кинозвезд так увлечет их дочь, что она забудет про свои горести. Тем более, кино Кити любила всегда и даже когда-то бредила мыслью стать актрисой. В последнем классе к счастью удалось отговорить ее от этой затеи и направить на более практическую стезю, но сейчас они решили воспользоваться тем детским стремлением. Родители надеялись, что она не останется равнодушной, встречаясь со столькими знаменитостями.
  В гостинице, в которой они поселились, большинство постояльцев были русскими. Щербацкому это не очень понравилось, в свое время он слишком много нагляделся на то, как ведут себя за границей соотечественники. Когда он был послом в Великобритании, ему неоднократно приходилось разбираться с различными неприятными инцидентами, которые происходили с ними. Он бы предпочел остановиться в отеле, где большинство иностранцы, предпочтительней англичане. Щербацкий давно заметил, что с ними ему находить общий язык было легче, чем с русскими. Но при нынешнем наплыве гостей об этом можно было только мечтать.
  До открытия кинофестиваля оставались считанные дни, и всеобщий ажиотаж увеличивался в геометрической прогрессии. Все обсуждали или так, по крайней мере, казалось, фестивальные новости: кто из звезд уже приехал, кто скоро придет, а кто отказался посетить на этот раз мировой показ фильмов, какие из них фавориты, а кто уедет не солено хлебавши. И, разумеется, одна из основных тем - был показ мод артистами, продюсерами, режиссерами и прочей киношной и около киношной публикой.
  День начинался с того, что все семейство Щербацких выходило на бульвар Круазетт и неторопливо шагало вдоль набережной, параллельно линии из золотистых пляжей. Далее они направлялись на улицу Антиб с ее роскошными бутиками с обувью, мехами, ювелирными изделиями, парфюќмерной продукцией, предметами декора. Они заходили в магазины, внимательно рассматривали выставленные на продажу товары. Кити немного оживлялась, но не надолго, и хотя Щербацкий предлагал купить ей все, что она пожелает, желала она мало и редко.
  Вообще, Кити была замечательно послушна, она делала все, что говорили ей родители. Это их не очень радовало, так как в ее покорности заключалось скорей равнодушие к происходящему, чем стремление им угодить. Даже в день открытия кинофестиваля, когда весь город в едином порыве устремился к Дворцу фестивалей с примыкающей к нему Аллеей Звезд, Кити сохраняла почти что ледяное спокойствие. Им удалось занять место неподалеку от самой знаменитой лестницы в мире и наблюдать, как по красному ковру, покрывающей 24 ступеньки, поднимались самые известные звезды мирового кинематографа.
  После окончания церемонии Щербацкие направились по набережной Круазетт в направлении своей гостиницы. Они обсуждали только что завершившуюся церемонию, и Кити довольно активно участвовала в общей беседе. Внезапно она замолчала и стала внимательно наблюдать за довольно необычной парой. Молоденькая девушка везла в инвалидной коляске пожилую даму. Они уже не первый раз сталкивались с этим дуэтом, более того, им было известно, что эти две женщины проживали в том же отеле, что и они.
  Они поравнялись друг с другом, Кити и молодая девушка обменялись взглядами. Это позволило Кити, как следует ее рассмотреть. Ее лицо поразило Кити, оно было очень приятным, можно даже сказать красивым, но не это привлекло внимание Кити, а выражение необычайной серьезности, внутренней сосредоточенности девушки. Казалось, что внешний мир для нее почти не имеет никакого значения, а важно лишь то, что происходит в пространстве ее души. Одета она тоже была необычно, по крайней мере, сильно отличалась своим обликом от всех остальных. Длинная черная юбка до самой земли, скромная темная кофточка. На голове косынка, из-под которой выглядывали золотистые пряди.
   Кити почему-то захотелось познакомиться с девушкой. Будь она в Питере, то никаких проблем не возникло бы, просто бы подошла и завязала разговор. Тем более тема напрашивалась сама по себе - только что состоявшееся открытие кинофестиваля. Но тут все было как-то не так, да и само занятие незнакомки - ухаживание за инвалидом не позволяла легко и просто завести знакомство, но от этого желание это сделать только увеличивалось. Кити вообще ощущала себя тут очень одинокой. Правда, за дни пребывания в Каннах у них сложился небольшой кружок соотечественников. Тут находилась одна известная им еще по Санкт-Петербургу дама Мария Евгеньевна Ртищева, которая привезла сюда свою дочь. Кити она совершенно не нравилась, она казалось ей слишком глупой, и все ее попытки сблизиться, Кити отклонила. Был тут еще один военный - знакомый отца, но он возбуждал в Кити ничуть не больше интереса. Может быть, при других обстоятельствах она была бы и рада обществу этих людей, но сейчас она ощущала потребность в каком-то совсем ином общении. Обычный треп возбуждал в ней отвращение, представлялся абсолютно бессмысленным делом. Не будет же она с этими людьми обсуждать свои сердечные раны, а говорить ни о чем ином не хотелось. Кити смутно ощущала, что пережитое потрясение что-то надорвало в ней прежней, как-то изменило ее. Но вот что изменило конкретно, она пока не представляла, а желание узнать нарастало в ней постоянно. Она начинала догадываться, что без такого понимания будет трудно дальше жить, что к прежней жизни ей в полной мере уже не вернуться, а вот какой может быть новая, было неведомо. Это мучило Кити, не давало покоя, хотя внешне она выглядела равнодушной ко всему. Это была не маска, так как происходящие вокруг нее события вызвали у нее минимум интереса. Зато внутри все в ней кипело, искало, но не находило выхода. И дело заключалось даже не в обмане мужчины, которому она отдалась, а в чем-то ином, более важном и глубоком, но как это понять, где искать ответы на свои вопросы, она не представляла. С какого-то момента ей стало казаться, что возможно ключ от этого ларца она сможет получить от этой незнакомой, одетой почти как монашка девушки.
  Эта мысль прочно вошла в ее сознание и становилась все настойчивей, не давала покоя. И Кити решила, что непременно в самое ближайшее время познакомится с ней. Разве она не питерская девушка, славившаяся среди друзей и подруг своей общительностью, коммуникабельностью, умением завязать разговор практически с любым человеком. Этому качеству даже завидовали некоторые ее знакомые.
  Приняв это решение, Кити, к своему удивлению, вдруг почувствовала, что какая-то часть тяжести свалилось с е души. Ей даже показалось, что это было явным признаком того, что она движется в правильном направлении.
  
  XXI.
  Кити не любила откладывать дела в долгий ящик. Если она решила познакомиться с этой странной девушкой, значит, это следует сделать, как можно скорей. Почему-то она вызывала у нее повышенное любопытство, гораздо большее, чем прилетевшие на фестиваль стаи звезд. Про них все было известно, а если что-то и не известно, легко можно было узнать в Интернете, а потому особого интереса они не вызывали. Да и вообще, Кити вдруг ощутила, что многое из того, что ее привлекало, волновало раньше, как-то потеряло над ней власть. Родители напрасно привезли ее в этот киношный заповедник, с некоторых пор он исчерпал для нее свою привлекательность. Все эти люди живут не настоящей жизнью и такую же не настоящую жизнь воспроизводят на экране. Еще совсем недавно она ей очень нравилась, Кити самозабвенно ей внимала, но стоило пережить потрясение, как что-то сместилось у нее внутри, и она вдруг ясно увидела, что это не что иное, как одна сплошная пустота, для воспроизведения которой затрачиваются огромные усилия и средства, устраиваются фестивали, где соревнуются в том, у кого она представлена лучше. Но какой в этом во всем смысл? Или на самом деле, в мире нет ничего, кроме пустоты?
  Эти мысли поначалу удивляли Кити своей непривычностью и даже чужеродностью для ее головки, раньше внутри нее вращались совсем другие размышления, но постепенно она стала привыкать к ним, они превращались в главные для нее, определяли ее настроение и устремления. С родителями этими своими думами она не делилась. И не потому, что боялась, что они ее не поймут, но в этом было что-то очень сокровенное, то, что можно рассказать только самому близкому человеку. Или совсем чужому, но к которому вдруг чувствуешь необычайное доверие.
  Кити еще слова не сказала этой девушке, а уже чувствовала к ней доверие. Это было не объяснимо, но это было именно так. До этого момента с Кити такого не происходило. У нее были близкие подруги, но она знала их давно. Да и то далеко не всем она доверяла. А тут такое странное, необъяснимое желание общения.
   Судьба решила помочь Кити завязать знакомство с девушкой в черном, как мысленно прозвала ее Кити, хотя ее одежда не вся состояла из черного цвета.
  Это случилось после обеда в ресторане гостинцы. Родители поднялись в номер немного вздремнуть, а Кити осталась в холле, листая какой-то английский гламурный журнал. Внезапно она увидела, как из лифта вышла ее незнакомка. Она направилась к бару. День был жаркий, и она попросила бармена налить ей стакан воды.
  У Кити от волнения даже заколотилось сердце. Она поняла: сейчас или никогда. Девушка снова двинулась к лифту, Кити поспешно пошла ей на встречу.
  - Извините, могу я с вами обменяться несколькими словами, - по-русски произнесла Кити.
  Незнакомка нисколько не удивилась обращению к ней. По крайней мере, выражение ее лица совершенно не изменилось.
  - Конечно, моя хозяйка сейчас спит, я могу с вами поговорить, - ответила она.
  - Тогда присядем.
  Они расположились на соседних креслах. И Кити вдруг обнаружила, что не представляет не только как начать разговор, но и вообще, о чем говорить. Так ждала этого момента - и вот на тебе.
  Пауза затягивалась, но девушку, казалось, это нисколько не докучало, она спокойно пила из стакана воду. При этом она иногда посматривала на Кити, но выражение ее лица и тут не менялось.
  -Может, оно вообще всегда неизменно, -мелькнула у Кити мысль.
  Стакан почти опустел, и Кити понимала, что когда девушка его допьет, она уйдет, не сидеть же тут молча. Это просто глупо.
  - Я видела вас несколько раз с коляской, в которой сидела пожилая женщина.
  - Это мадам Шталь. Мы с ней приехали из Парижа. Ей захотелось побывать на кинофестивале и вообще, погреться у моря. У нее паралич ног, она не ходит уже много лет. Вы представляете, как это ужасно.
  - Наверное, по-настоящему не представляю, - задумчиво произнесла Кити. - Это можно представить только тогда, когда сама окажешься в такой ситуации.
  - Вы правы, я тоже так думаю. Знаете, когда-то мне казалось, что люди должны сострадать моим несчастьям, а до них никому не было дело. И я так обижалась, а потом до меня дошло, что этого просто не может быть, обычные люди не в состоянии проникнуться чужими переживаниями. Вы не поверите, но мне сразу же стало легче.
  - Почему же не поверю, очень даже поверю, - возразила Кити.
  - Правда? - обрадовалась ее собеседница. Впервые на ее лице появилась улыбка. Это стразу же сделало его привлекательным.
  - А мы даже не познакомились, - сказала Кити. - Меня зовут Катерина, но чаще всего называют по-английски Кити. Я родилась в Лондоне, там мой папа был послом. Поэтому не удивляйтесь, что мне так часто зовут.
  - А я Варвара, но меня чаще всего называют Варенька.
  - А я знаю, почему, потому что вам идет это имя. Можно и я вас будут так называть.
  - Конечно, можно, я буду только рада.
  - Вы ведь русская, живете во Франции, ухаживаете за француженкой, как такое случилось? Если, конечно, я могу вас об этом спрашивать?
  - Я не скрываю свою историю. К тому же в ней нет ничего особенно интересного. Хотите услышать?
  - Да, - призналась Кити, - очень.
  Варенька уже во второй раз улыбнулась.
  - Я воспитывалась в детдоме, так как своих родителей не знаю. Кто они, для меня это тайна. Когда я закончила школу, то лишилась и места в детском доме. Мне дали малюсенькую комнатку в квартире, где было еще пятеро соседей. Дом разваливался, но никто не собирался его ремонтировать, как и расселять жильцов. Но не это было самым худшим, а то, что рядом со мной жили алкоголики и наркоманы. Я училась в медицинском училище, денег едва хватало только на то, чтобы не умереть с голоду. Я была в отчаянии, не знала, как вырваться из этой безнадежной ситуации. Несколько раз меня пытались изнасиловать, я едва спасалась, запираясь в комнате, а одни раз просто выпрыгнула из окна. Не знаю, как осталась жива и невредима, видно Бог решил меня больше не наказывать, решив, что на мою долю достаточно разных бедствий. Я стала думать, как выбраться из этого ада. Решила, что может быть мне поможет Интернет. Как-то скопила денег, купила самый дешевый, какой нашла, компьютер, Сама не знала, что искала, скорей надеялась на чудо. И однажды мне показалось, что оно пришло. На одном сайте прочитала сообщение, что за границу требуются девушки для работы в обеспеченных семьях в виде либо нянек для малолетних детей, либо в качестве домработниц. Я подумала: а почему бы не попробовать? Что я теряю? У меня и так ничего нет. Тем более, я как раз заканчивала медучилище, в самый раз искать работу. Конечно, можно было устроиться медсестрой в местную больницу, но ведь там зарплаты такие, что жить на них почти нереально. Я связалась по указанному телефону, меня пригласили приехать в Москву и через некоторое время я отправилась туда.
  Мне все понравилось. Встретили меня вполне нормальные люди, объяснили, в чем будет заключаться моя работа, сколько буду получать. Заключили контракт. Еще месяц ушло на оформление заграничного паспорта. Наконец, я отправилась во Францию. Мне дали адрес в Париже, с трудом, но я его нашла. Меня встретили какие-то люди, в основном арабы и негры. Пригласили, сказали, что пару дней я поживу в этой квартире, а затем меня направят на работу в одну почтенную семью.
  Через какое-то время мне принесли ужин. Я начала есть, сделала несколько глотков - вдруг голова сильно закружилась, я упала без сознания. Сколько это продолжалась, до сих пор не помню, но очнулась в какой-то темной комнате, на кровати. Я встала, дернула дверь, она оказалась запертой. Я ничего не могла понять, стала стучать, никакой реакции.
  Я довольно долго пробыла в этой комнате. Извините за подробности, но вынуждена была справлять свои естественные надобности прямо там, на полу, так как ничего для этого не было предусмотрено. Я ничего не понимала, что происходит, но догадывалась, что попала в крайне неприятную историю. Так продолжалась довольно долго, хотя счет времени мною был потерян. Однажды отворилась дверь, и вошел какой-то человек. Говорил он по-русски ужасно, но понять его все же было возможно. Из его слов я уяснила, что я теперь что-то вроде сексуальной рабыни, стану обслуживать клиентов в борделе. Причем, только за еду. И рыпаться мне не советовали, так как мои документы отобрали, денег тоже нет ни копейки. За любое неповиновение - наказание - карцер на воде и хлебе. Меня вывели из заключения, переодели, дали принять ванную. Уже через час появился первый клиент - какой-то огромный негр. Так потянулись мои дни, ежедневно я обслуживала по несколько мужчин.
  - Какой ужас! - прошептала Кити почти белыми губами. - И сколько времени это все продолжалось?
  - Примерно три года, - спокойно, как само собой разумеющее, ответила Варенька.
  - И ничего нельзя было сделать?
  - Ничего. Меня держали взаперти, очень редко выпускали на улицу под охраной. У меня не было ни паспорта, ни денег, я не знала французского языка. За любую провинность наказывали, когда просто били, когда запирали. Например, если клиент останется мною недовольным, я могла оказаться на целые сутки в карцере. А там не было, как вы помните, даже ведра для туалета.
  - Как же вам удалось убежать?
  - Помог случай. Однажды меня вывели ненадолго подышать воздухом, меня сопровождали трое охранников - трое здоровенных негров. Это был арабский квартал, он славился своей преступностью, и полиция туда предпочитала не заглядывать, но в тот день проводилась на кого-то облава, и нас всех арестовали. Я к тому времени уже немного стала говорить и понимать по-французски и когда меня привела в участок, все рассказала. Этот бордель накрыли. Кстати, там кроме меня работало еще несколько невольниц из разных стран. Всех их освободили. Про мою историю даже написала газеты.
  - Что же было дальше?
   Варенька несколько секунд молчала.
  - Пока я была в борделе, то много размышляла обо всем. Сначала я мечтала только об одном: однажды поквитаться с этими мерзавцами, которые превратили меня в бесправную проститутку. Но с какого-то момента что-то стало меняться в моем сознании, моими клиентами в основном были такие же несчастные люди, как и я. У них зачастую даже не было средств для женитьбы, и им приходилось довольствоваться такими падшими женщинами, как я. Все мы были жертвами не только и ни сколько конкретных людей, сколько чего-то несравненно более могущественного. В основном эти мужчины не были злыми, некоторые даже иногда меня одаривали какими-то пустяками, хотя попадались и садисты, но лучше об этом не вспоминать. Я стала думать о том, что жестокость проистекает от нехватки милосердия и любви и от переизбытка отчаяния и безнадежности. Во мне самой все это сидело, были минуты, когда я была готова на убийство. Может, так оно бы когда-нибудь и случилось, но всемилостивый Господь меня уберег; не дал мне в руки орудия для совершения преступления и я за это ему безмерно благодарна.
  Варенька замолчала.
  - Извините, Кити, мне надо еще купить воды, - скала она.
  - Я вам сейчас принесу. - Кити вскочила, бросилась к бару, купила бутылочку воды, вернулась к новой знакомой.
  - Спасибо, - поблагодарила Варенька, - но я могла бы и сама купить. Я все стараюсь делать сама, ни о чем никого не просить.
  - Я понимаю, но мне было приятно вам купить воду, - проговорила Кити.
  Варенька в ответ улыбнулась.
  - Хотите знать, что было дальше?
  - Очень хочу!
  - Я могла вернуться на Родину, но там меня никто не ждал. Мне дали вид на жительство во Франции, и я решала остаться здесь, но я не представляла, чем тут заниматься. Устроилась в кафе официанткой, но мне эта работа не нравилась. Мне хотелось чего-то совсем другого. После всего пережитого душа требовала иной деятельности. И снова мне помог Господь. Однажды я разговорилась с одной женщиной; после освобождения я довольно быстро стала овладевать французским. Она была членом волонтерской организации при католической церкви. Они помогали страждущим: инвалидам, калекам, тяжело больным, обездоленным. Причем, у них была строгая, почти монашеская дисциплина. Ты должен всего себя посвятить другим. Я сразу загорелась, мне захотелось вступить в эту организацию. Правда было одно препятствие, туда принимали только католиков, а я ею, естественно, не была. Но и православной-то - тоже; когда жила в России о церкви вообще не думала. Мне понадобился год, чтобы принять католицизм. Это позволило вступить и туда. И вот теперь я забочусь о мадам Шталь.
  - Вам нравится эта работа? - спросила Кити.
  - Да. Господь после многих испытаний привел меня туда, где я и должна была находиться. Теперь мне понятно, что все, что случилось мной, вело меня к определенной цели.
  - Но не слишком ли жестоким оказался путь?
  - Значит, так было надо, - убежденно проговорила Варенька. - Не выпади на меня все эти испытания, я никогда бы не осознала свое призвание. Бог ведет нас тем путем, который позволяет нам понять самих себя. Другое дело, что не все это осознают и желают, но это уж каждый решает сам. А сейчас извините, мне надо подняться к мадам Шталь. Она, наверное, уже проснулась и ищет меня. Была рада с вами познакомиться.
  - Надеюсь, мы продолжим наше знакомство?
  - Конечно. До встречи.
   Варенька встала и быстро направилась к лифту.
  
   XXII.
  На следующий день, когда Кити с родителями после завтрака вышли на ставший уже традиционный променад по бульвару Круазетт, то почти у дверей гостинцы столкнулись с каким-то высоким и неприятно тощим господином, которого сопровождала не то бедно, не то ужасно безвкусно одетая женщина. Его лицо показалось Кити знакомым, хотя припомнить, кто он, так и не смогла. Но она заметила, что и ее мать тоже увидела мужчину и, судя по ее поведению, это обстоятельство отнюдь ее не обрадовало. Она поспешила удалиться от него. Девушке пришлось ее нагонять.
  - Мама, мне кажется вот тот человек мне знаком, - сказала Кити. - Где-то я его видела.
  - Ничего удивительного, - неохотно ответила мать, - это же Николай Левин.
  - Брат Константина? - удивилась Кити. Она вспомнила, что однажды видела его, правда было это довольно давно. С тех пор он сильно изменился, тогда это был молодой, полный сил человек, а сейчас какая-то тощая и больная его тень.
  - Что с ним, он не здоров?
  - Ходят слухи, что он наркоман, - проинформировала мать.
   Вот почему Константин ни разу о нем не упоминал, поняла Кити. Да, иметь такого братца - не подарок.
  Николай просто шел по тротуару, но от всей его фигуры и походки исходило такое раздражение, что прохожие буквально шарахались от него. Кити тоже стало неприятно, она решила, что по возможности не станет обращать на него внимания, хотя это будет не так просто сделать, так как скорей всего он поселился в том же отеле, что и они.
  Чтобы окончательно отделаться от этого неприятного видения, Кити заговорила с родителями о конкурсном показе. К ее удивлению эта тема были им интересна. Они уже наметили программу просмотров. И теперь стали горячо агитировать дочь тоже уделить время фильмам.
   Внезапно их разговор прервали раздающиеся по близости крики. Кити посмотрели в сторону, откуда слышались голоса. Картина, которую она увидела, ей сразу же стала неприятной. Кричал Николай Левин, ему вторила пожилая французская чета. Их быстро стали окружать люди.
  Кити тоже присоединилась к кружку зрителей. Николай Левин кричал по-русски, французы по- французски. Из этой мозаики человеческих возгласов на двух языках у Кити быстро сложилась картина происшедшего. Судя по всему, эта пара не слишком дружелюбно, если не сказать презрительно, посмотрела на Левина, тому это не понравилось, и он набросился на них с оскорблениями. И хотя они не понимали чужого наречия, смысл выкрикиваемых им слов, был им ясен без перевода.
  Николай Левин не успокаивался, а продолжал бушевать, он выкрикивал оскорбительные для французской нации слова. Дело было даже не в косых взглядах французов, а в том, что он и до этого момента был переполнен, словно ванна водой, раздражением. Ему нужен был лишь предлог, чтобы оно начало переливаться через край.
  Пожилой паре надоело слушать оскорбления на чужом языке, они оглянулись в поисках полицейских и те появились в отдалении, словно бы ждали, когда их призовут. В этот момент сквозь окружающую толпу пробилась Варенька. Она подошла к французам и стала быстро что-то им доказывать. Так как говорила она негромко, то для Кити докатывались лишь отдельные слова и фразы.
  - Je vous en pries... Il est tres malade... Il ne comprends pas ce que il fait. Je vous implore, il ne faut pas le police. Il maintenant vous ecscusera...
  Сначала французы не хотели поддаваться уговорам, но Варенька не отставала от них. Чтобы слушать, что она говорит, Кити сделала несколько шагов вперед. Варенька продолжала свой монолог по-французски, пока пара не закивала головами, затем они махнули руками и продолжили свой путь.
  Сопровождавшая Николая Левина женщина схватила его руку и потянула за собой. Он, хоть и сопротивляясь, последовал за ней.
  Кити подбежала к Вареньке.
  - Вы замечательно поступили! - воскликнула она.
  - Обычно, - пожала плечами Варенька. - Не понимаю, что тут такого?
   Кити было трудно объяснить, что так восхитило в поступке ее новой знакомой. Да и Вареньку это, судя по всему, не слишком интересовало.
  - Знаете, я говорила о вас мадам Шталь. Она будет рада с вами пообщаться. Приходите к нам в номер после обеда. Придете?
  - Приду, - заверила Кити.
  - Тогда будем ждать. А сейчас нам надо гулять.
  Варенька улыбнулась Кити, подошла к оставленной немного в сторонке мадам Шталь и покатила дальше ее коляску.
  
   XXIII.
  После обеда случилось немного неожиданное, но и отчасти ожидаемое событие. Отец Кити, утомленный местной суетой, решил отправиться в Монте-Карло. Это была не первая его поездка туда, он посещал княжество уже несколько раз, и обычно это кончалось не очень хорошо. Все дело было в том, что он любил играть в рулетку. Эта страсть возникла в нем еще в молодые годы, когда он стал выезжать за границу. В обыденной жизни он ее вполне успешно контролировал, не давал брать вверх над собой, но, оказавшись вдалеке от родных мест, она побеждала его - и он отправлялся в казино. Чаще всего Щербацкий проигрывал, не то, что много, но существенно. Возвращался оттуда расстроенным, но своей привычки не изменял, так как считал, что в жизни должно быть месту и азарту.
  Когда они приехали в Канны, его жена с тревогой ждала момента, когда им овладеет этого желание. Продержался Щербацкий недолго, игорный зал манил его гораздо сильней, чем зрительный зал кинотеатра. Еще до обеда он объявил, что отправляется ненадолго в небольшую поездку.
  Это расстроило его жену до такой степени, что у нее на глазах выступили слезы. Кити так же это решение отца не понравилось; в конце концов, они прибыли сюда ради нее, чтобы к ней вернулось былое спокойствие, а он уезжает, чтобы потворствовать своему не самому лучшему увлечению. Мог бы и потерпеть разок.
  Вместе с матерью они проводили отца, которого увезло такси. Не в самом радужном расположении духа они поднялись в номер. Мать молчала, погруженная в свои невеселые мысли. Кити знала, что хотя они и не бедствовали, но денег было не так уж и много. Возможный проигрыш отца в рулетку, мог бы осложнить их финансовое положение.
  Долго на эту тему Кити размышлять не могла. Она ни на минуту не забыла о приглашении Варечки навестить ее и мадам Шталь. Кити сообщила матери, куда она хочет пойти. Та лишь рассеяно кивнула головой; ее в данный момент заботили другие мысли.
  Кити не без волнения постучались в дверь. И почти в тот же миг ей открыла Варенька. Она явно обрадовалась ее приходу.
  - Проходите. Мадам Шталь вас ждет.
  Мадам Шталь сидела на кровати. Ее коляска стояла в углу. Женщина пригласила Кити сесть.
  - Я знаю, вы подружились с Варей, - по-французски сказала она.
  - Да, - подтвердила Кити, - и этим горжусь. Она необыкновенная.
  Мадам Шталь посмотрела на свою сиделку.
  - Я тоже так считаю. Мне с ней очень повезло. Мне ли не знать, как трудно ей со мной, но доброта, которой снабдил ее Господь, не знает пределов. Люди ведь крайне равнодушны к чужим страданиям, буквально единицы способны к сопереживанию. Я убеждена, что это самый ценный дар, который Бог вручает человеку и получают его самые избранные.
  - Вы правы, мадам Шталь! - горячо согласилась Кити. - Как странно, что я до этой минуты ни о чем подобном не думала.
  - Ничего странного, - успокоила ее мадам Шталь. - Никто не думает. И я бы не думала, если бы не мое несчастье, но не дай Бог, чтобы такие мысли возникали бы у вас только под влиянием таких ужасных обстоятельств.
  - Благодаря Вареньке и вам они возникли. Я за это вам очень благодарна.
  - Если и кого стоит благодарить, то ее.
  Кити и мадам Шталь одновременно посмотрели на Вареньку. Но та была абсолютно невозмутима, словно бы речь шла не о ней.
  - Я с вами не согласна, - вдруг проговорила Варенька.
  - Почему? - удивилась Кити.
  - Вы говорите так, словно бы я приношу огромную жертву. Все это совсем не так. Я ухаживаю за мадам Шталь без всякого напряжения, я считаю это тем делом, для которого я предназначена, а потому ничего героического или жертвенного тут нет. Я даже не думаю о том, о чем вы сейчас говорите. Так обычно смотрят на нас люди со стороны.
   - Самое удивительное, что так оно и есть, - подтвердила мадам Шталь. - Для нее это все совершенно естественно.
  Кити задумалась.
  - А вот я бы так никогда не смогла. Для меня это было бы принуждение.
  - И не надо, - отозвалась Варенька. - Ничего не стоит делать, насилуя саму себя. Это я поняла на своем опыте. В нашей организации некоторые начинают испытывать гордость за то, что ведут такой подвижнический образ жизни. Рано или поздно они ее покидают, они становятся непригодными к такой деятельности.
  - Но почему? - удивилась Кити.
  - С какого-то момента они начинают работать на себя, а не на других, на свое тщеславие, на свою гордость. Я думаю, что для них это естественно. Я не осуждаю их, главное, чтобы они вовремя это поняли и ушли.
  - Варенька очень снисходительна к людям, - вставила мадам Шталь. - Видит в них либо только хорошее, либо то, что их оправдывает. Я много раз ей советовала быть реалистичней.
  - Я реалистична, - возразила Варенька. - Просто люди предпочитают видеть в других плохое. А мне нравится подмечать в них хорошее. Мне это приносит радость.
  - Вы чудо, - не сдержалась Кити.
   Варенька едва заметно улыбнулась.
  - Я так не считаю. Для чуда я слишком проста.
  - Она совсем не проста, - заметила мадам Шталь. - Не будь ее, я бы прониклась полнейшей мизантропией. Но у нее получается всего несколькими словами вернуть мне веру в этот мир. Никто не знает, почему одних Бог наказывают, другим дарят счастье. Трудней всего принять то, что это вовсе не является несправедливостью. Не будь Вареньки, я бы никогда с этим не примирилась. Вы понимаете меня, мадмуазель?
  Кити понимала и не совсем понимала. Эти мысли были слишком непривычны, чтобы она могла бы их сразу переварить. Но она нутром чувствовала, это, может быть, самое важное, что она услышала за всю свою жизнь.
  
   XXIV.
  Щербацкий вернулся из своей поездки ближе к вечеру. Вид у него был понурый, он как-то тихо вошел в номер и остановился на его середине, чем-то напоминая провинившуюся собачонку. Этот уверенный в себе мужчина таким бывал крайне редко. И по его виду жена поняла, что для этой метаморфозы есть более чем веские основания.
  - Сколько? - шепотом спросила она, заранее содрогаюсь от ответа мужа.
  - Пять тысяч евро, - в полной тишине прозвучали его слова.
  Жена ахнула и тут же замолчала. Она сидела неподвижная, как статуя, не обращая ни на кого внимания.
  Кити, будучи свидетельницей этой сцены, стало жалко отца. Хотя она тоже чувствовала досаду, но не из-за потерянных денег, ей вдруг почему-то стало обидно за родителей, которые по таким в общем-то не столь значительным поводам ставят на грань развала свои отношения. Либо к этому увлечению папы надо относиться, как к досадному недоразумению, либо вообще не обращать на него внимания. По крайней мере, так бы стала поступать она, если бы это случилось с ее мужем.
  Мысли о муже несколько отвлекли Кити от того, что происходило рядом с ней. Она попыталась представить этого человека, который возвращается из казино, оставив там их семейный бюджет. А действительно ли она готова будет его простить, не упрекать, накормить ужином, провести с ним приятный вечер? Кити вдруг осознала, что не уверенна, что так будет себя вести. Кто знает, какие чувства в тот момент возобладают в ней?
  Щербацкий тем временем сел рядом с супругой, началось выяснение отношений. Чтобы не присутствовать при них Кити встала и направилась в свою комнату. Она нисколько не сомневалась, что родители справятся с этим делом без ее участия.
  На следующий день Щербацкий встал рано и куда-то исчез. Он довольно долго не появлялся. Кити с матерью даже забеспокоилось, не начался ли снова рецидив, не помчался ли он отыгрываться? Они стали ему звонить, но Щербацкий не стал ничего объяснять, только попросил никуда не уходить, сказав, что скоро вернется. Это немного успокоило женщин, и Кити удалились в свою комнату. Она забралась с ногами в кресло и стала смотреть в окно, из которого можно было видеть краешек моря. И хотя она его всегда очень любила, но сейчас оно нисколько не притягивало ее, оставляло равнодушной. Что-то созревало в ней, хотя она сама до конца не понимала, что именно, мысли и чувства были разряжены и неопределенны. И все же общее направление ей было в целом понятно. Хотя, что с этим она будет делать дальше, представляла крайне смутно. Но это не слишком ее пугало, наоборот, впервые за последнее время она ощущала, что начинает постепенно обретать хоть какую-то твердую почву под ногами.
  Ею вдруг овладело нетерпение, хотелось начать новую жизнь. В чем она должна состоять, о том Кити почти не думала. В ней жила невесть откуда-то взявшая уверенность, что ход событий сам приведет ее в нужное место и в нужное время, определит, как и что следует делать. Только надо запустить эту цепочку причин. И чем скорей она это сделает, тем быстрей что-то прояснится, но вместо того, чтобы что-то предпринять, она бесцельно сидит в этом скучном городе. Хотя надо признаться, что она не напрасно тут оказалась. Не посети Канны, скорей всего для нее ничего бы так и не прояснилось, и она бы вернулась домой в точно таком же состоянии, в каком и уехала. Кити даже не представляла, что бы она делала в этом случае. Но, по-видимому, Бог все же сжалился над ней и протянул ей свою длань, послав ей милую Вареньку. Кити с благодарностью подумала о ней. До встречи с этой удивительной девушкой она даже не представляла, что существуют на свете подобные ей; по крайней мере, до нее она таких не видела. Кити даже не задумывалась о том, что может быть подобный тип человека. Конечно, она что-то читала про таких людей, но кто всерьез воспринимает написанное в книгах. Мало ли что придет в голову писателям, им же надо любой ценой завлечь читателей, чтобы получить гонорар. Оказывается, что не все, что они пишут, выдумка, подчас действительность интересней придуманных сюжетов. Впрочем, не в этом суть, а в том...
  Мысли Кити прервал шум в комнате родителей. Она поняла, что вернулся отец. А буквально через пару секунд он уже возник перед ней. Его лицо радостно улыбалось.
  - Смотри, Катька, что я достал. - Он извлек из кармана несколько билетов. - Это на показ фильма... - Он назвал фильм, о котором все говорила и который более всех претендовал на получение гранд при. - Собирайся, а то еще опоздаем.
  Некоторое время Кити сидела молча, собравшийся в складки лоб свидетельствовал о напряженной мыслительной деятельности.
  - Извини, папа, но я не пойду в кино.
  - Почему? - опешил Щербацкий.
  - Я хочу прямо сейчас отправиться домой.
  - Но у нас билеты на самолет только через неделю.
  - Хочу сейчас. Умоляю, переделай на сегодня.
  - Ничего не понимаю, - обескуражено пробормотал отец. - Что-то случилось? - Кити молчала. - Уж не эта ли Варенька так на тебя повлияла? - высказал он догадку.
  - Папа, так ли это важно, кто повлиял. Но мне очень надо домой. Больше не хочу оставаться тут ни минуты.
  - Но я даже не знаю, есть ли билеты на ближайший рейс.
  - Так, узнай!
   Щербацкий растерянно посмотрел на дочь и, поколебавшись, вышел из комнаты.
  Семья Щербацких улетела из Франции на следующий день.
  
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
  
  I.
  Долли больше не могла видеть Стиву. Отношения их в последнее время вновь разладились, хотя явной причины, как прошлый раз, когда Долли уличила мужа в измене, не было. Вернее объективно эти причины существовали, Долли чувствовала, что Стива ни капли не изменился и продолжает свою распутную жизнь, как и прежде. Просто сейчас он стал более осторожен и не допускал уже таких проколов, как прошлый раз с филлипинкой. Этот урок пошел ему на пользу. Он стал изощреннее в делах сокрытия своих амурных делишек, но для Долли, хоть она и не видела его в постели с другими женщинами, их наличие не вызывало никакого сомнения, ведь косвенные признаки его неверности то и дело попадались ей на глаза.
   С того самого дня, когда она застала его в постели с другой, Долли вдруг сделалась одержимой в поисках улик, уличающих неверность Стивы. Долли с удивлением обнаружила в себе это новое качество, доселе не присущее ей. Она могла закрыть на все глаза и запросто не видеть и не слышать ничего из того, что подтверждало ее мрачные догадки относительно мужа, но упорно не делала этого. Долли, неожиданно для себя стала желать точно знать, по-прежнему ли он обманывает ее и, если да, то, как часто. Болезненная потребность в этом знании усиливалась по мере того, как Долли все более совершенствовала свои навыки в обнаружении улик, обличающих Стиву. Гладила ли она или стирала его рубашки или брюки, она всегда выворачивала карманы, обнюхивала его одежду, просматривала телефон. Девизом ее жизни стал лозунг: кто ищет, тот всегда найдет. И она находила. Правда ее находки были не так явны и не так чтобы в лоб, но для Долли и этого хватало, чтобы в очередной раз почувствовать себя униженной. Долли спрашивала себя, откуда в ней развилось это странное хобби - с остервенением маньячки постоянно пасти мужа. Ответ напрашивался сам собой: время от времени она устраивала скандал, скорее не для того, чтобы Стива признался в своих похождениях, а для того, чтобы сбросить напряжение, от тяжести которого она к этому времени уже изнемогала. Тот, самый первый стресс был настолько силен и так прочно засел в ее организме, что тело жаждало скорейшего освобождения от этой ноши. Избавление мало-помалу происходило в скандалах и разборках, в которых Стива раз за разом с изящной виртуозностью доказывал свою "невиновность". Долли прекрасно понимала, что это ложь, но на какое-то время утихала обессиленная, пока новый пласт негатива не поднимался из глубин ее подсознания на поверхность и не заставлял ее снова действовать по проверенной схеме: травить неверного.
  Очередная такая разборка произошла на днях. Стива пришел домой подшофе и сразу завалился спать. Звонок его мобильного заставил Долли замереть в сладко-горьком предвкушении разоблачения. С возбуждением ищейки она подошла к трубке и посмотрела на номер, высветившийся на дисплее. Пока она раздумывала, что предпринять, телефон затих. Долли нутром чувствовала, что это его очередная пассия. Вдруг ее осенила идея. Она взяла аппарат благоверного, набрала тот номер, откуда раздался звонок и стала слушать. На том конце провода сняли трубку, но Долли молчала. Там не выдержали и женский голос игриво произнес:
  - Милый, ты уже дома? А почему молчишь. Тебе, что твоя женушка язык откусила? - Женщина рассмеялась, думая, что разговаривает со Стивой. Долли продолжала молчать, а ее собеседницу похоже эта ситуация все больше веселила.
  - Вижу, что так и есть. Ха-ха. Язык у тебя хорош, но то, что в твоих штанишках, мне нравится больше. Ты покрепче держи ширинку, милый, чтобы твоя корова не лишила нас удовольствия...
  - Корова! - Долли рассвирепела. Это уже слишком. Такого унижения ей еще не приходилось испытывать. Ее назвали коровой! Ее! Да в ней всего 55 килограмм веса при росте метр шестьдесят. Она кинулась с кулаками на мирно спящего мужа, вцепившись ему в волосы.
  Стива сразу и проснулся и протрезвел, едва Долли предъявила ему претензии.
   -Как ты посмел обсуждать меня со своей потаскухой?! - орала она, задыхаясь от ненависти. Долли совала ему трубку в ухо, требуя говорить со своей любовницей. Стива вырвал у нее телефон и скрылся в туалет с места боевых действий и долго не выходил оттуда. Доли билась о закрытую дверь, требовала немедленно освободить помещение, не бежать же ей справлять нужду на улицу. Стива, решил, что лучше переждать ураган на унитазе, чем быть прибитым собственной женой. Сидя на толчке, и грустно, подперев голову кулаком, он тоскливо сокрушался о своем проколе. Время от времени он подавал голос и призывал Долли к благоразумию, обещав ей все объяснить, если она успокоится. Что значит все, он пока и сам не знал, это еще надо было придумать, поэтому он оставался в той же позиции в поисках подходящего объяснения. Долли не отходила от двери, с возбуждением прохаживаясь вдоль туалета, поджидая выхода из этого убежища своего благоверного. Ей очень хотелось откусить ему все, что является половыми признаками мужчины и даже более того. Что значило более того, она сама не понимала, но очень жаждала крови. Когда очередной приступ ненависти настиг ее, она бросилась на дверь сортира, как на амбразуру, требуя немедленно открыть, обещая в противном случае ее поджечь. На истошные крики матери сбежались старшие дети. Гриша и Таня со страхом смотрели на нее, не понимая, что происходит.
  Появление детей образумило Долли. Она сразу обмякла, обняла их и зарыдала. Стива почувствовал, что путь к свободе открыт и, что в присутствии их чад ему ничто не угрожает. Он выскользнул из туалета и трусливо прошмыгнул в кабинет. Там он на всякий пожарный закрылся на задвижку и, свернувшись калачиком на диванчике, чутко прислушивался, что происходит в соседней комнате.
  Долли, успокоив детей и уложив их спать, обессилевшая от пережитого стресса, рухнула на кровать. Всю ночь она не спала и думала о том, как прервать эту цепочку бесконечных и бессмысленных унижений. Она понимала: ждать, что Стива образумится и станет примерным мужем абсолютно бессмысленно. Все равно, что требовать у волка не кушать ягнят. Нет, горбатого могила исправит, а раз так, то надо меняться самой. Что делать конкретно в этом направлении она пока не знала. Одно она поняла определенно: с этого самого дня с главной ролью ее жизни - женой ее собственного мужа покончено раз и навсегда. Долли решила сменить акценты и переместить их на детей. Только дети теперь станут смыслом ее жизни, ее опорой и главной державой.
   А Стива пусть живет, как умеет. Это его жизнь и отныне она вмешиваться в нее не собирается. Может быть, она разрешит ему вращаться по его собственной орбите на обочине своей вселенной, а может быть выкинет из своего пространства. Время покажет, для нее это непростой вопрос, но его надо решать в самое ближайшее время. А пока она съедет с детьми на дачу. Там Долли хотелось провести все лето.
  Утром она холодно объявила Стиве о своем решении и попросила его не навещать ее с детьми до тех пор, пока она ему сама не позволит. Стива, как и обещал, пытался все объяснить жене, но она на этот раз даже не стала его слушать. Она попросила его больше не беспокоить ее и, хлопнув перед его носом дверью своей комнаты, заперлась там, чтобы спокойно собрать свои и вещи детей для предстоящей поездки.
  
  II.
   Долли уехала с детьми на дачу, которая располагалась в деревне Ергушово. Сделала так, как пообещала Стиве. Впервые за всю свою семейную жизнь, она проявила характер: приняла свое собственное решение и, не мешкая, осуществила его. Быть жалким придатком своего мужа она не собиралась больше никогда. Да и не только мужа, но и мужчин вообще. Так по-новому для себя думала Долли по дороге на дачу, и от этого сильно гордилась собой. Может быть, впервые в жизни она чувствовала себя свободной женщиной, несвязанной ни брачными, ни какими либо другими узами ни с каким мужчиной. Это новое ощущение неожиданно понравилось ей, оно кружило ей голову, напоминало о далекой и беззаботной юности. Долли искренне удивлялась тому, что в браке со Стивой позволила себе раствориться в нем и потерять собственное лицо. Даже дети ее не заботили настолько, насколько ее обожаемый муж.
   Бывший муж, с удовлетворением уточнила Долли и улыбнулась. Даже, если они не разведутся, все равно она теперь будет считать себя незамужней. Как муж, он для нее умер. В эту минуту она была абсолютно уверена, что в ее отношении к Стиве больше уже никогда ничего не изменится. Через некоторое время она вообще перестала о нем думать, обращая внимание лишь на красоты пейзажа, который расстилался вдоль дороги.
  Долли с удовольствием вела машину, но старалась сильно не гнать. Дети спали на заднем сиденье, утомленные длительным переездом. Только Таня бодрствовала, присматривая за своим самым младшим братиком. Лицо ее было сосредоточено, совсем как у взрослой женщины, поглощенной своим ребенком. Вот мне и помощница растет, подумала Долли, с нежностью глядя на дочь. Ничего, справимся, и не нужен нам никто.
  Они добрались до места. Долли остановила машину. Дети, обрадовавшись долгожданной свободе, с визгом высыпали на воздух и принялись носиться по территории, разглядывая все вокруг. Долли последовала их примеру и первым делом осмотрела дом, где им предстояло прожить все лето. По мере того, как она совершала осмотр, настроение ее падало все ниже и ниже. Дача родителей, подаренная ей на свадьбу, находилась в сильном запустении. Сюда не ездили уже несколько лет ни она, ни родители. Дом сильно обветшал, двери открывались с трудом и с сильным скрипом. Пол нещадно трещал и казалось вот-вот провалится под ногами. Везде пахло плесенью и сыростью. Долли сильно пожалела, что не приехала сюда весной. Ей следовало сначала подготовить помещение к летнему проживанию, и только потом привозить сюда детей. Но кто знал, что обстоятельства заставят ее спонтанно сорваться с места и ринуться в эту разруху и запустение, лишь бы только оказаться от собственного мужа подальше.
  Долли медленно шла по дому, заглядывая в каждый уголок. В ее памяти этот дом был совсем другим, светлым, чистым и непомерно огромным. Здесь по утрам вкусно пахло свежеиспеченными булочками с корицей, которые неизменно пекла бабушка на завтрак. Каждое утро Долли просыпалась от этого умопомрачительного запаха и, наспех умывшись, как есть, с нечесаными волосами, бежала на кухню. Там ожидал ее стакан парного молока и нежная ароматная ватрушка. Родители к этому времени уже куда-то уходили, и остаток дня Долли проводила с бабушкой, с нетерпением ожидая вечера, когда вся семья соберется на ужин за круглым столом.
  Долли обожала эти ежедневные семейные ритуалы, без которых не проходил ни один вечер в их родовом гнезде. Пристроившись на стул между мамой и папой, она съедала свой ужин, и остаток трапезы старалась сидеть тихо и незаметно, чтобы родители, как можно дольше не замечали ее присутствия и не отправляли бы спать. Однако ее хитрость не срабатывала и, как только стрелки часов показывали девять, Долли неизменно оказывалась в постели. Не помогали ни слезы, ни просьбы посидеть за столом со взрослыми еще совсем немного. Лежа в кровати и размазывая текущую из глаз влагу по щекам, она мечтала о том времени, когда сама станет взрослой и будет за большим круглым столом собирать свою семью на ужин...
  Долли горько вздохнула, сбрасывая воспоминания детства, которые неожиданно застали ее врасплох и напомнили о самом счастливом времени ее жизни. Вот она и стала взрослой, как наивно мечтала о том в детстве, с нетерпением ожидая этого прекрасного, как ей казалось тогда, времени. И что? Семья у нее есть и большая, только не собираются они по вечерам за столом в тесном семейном кругу, как о том грезила она когда-то. Стива давно живет своей, отдельной от них жизнью и не только отсутствует по вечерам за ужином, но иногда нет его и за завтраком. Не получилось из него крепкого отца семейства. Не стал он ей ни опорой, ни поддержкой, а только источником обид и постоянного с каждым днем все больше накапливаемого раздражения. Вот и дачу к их летнему проживанию он так и не подготовил. А ведь просила же она его, когда он ездил продавать часть земли. С этой задачей он справился отлично, участок продал, а что касается всего остального, и пальцем о палец не ударил. Нет, не хозяин он в доме, не созидатель, а скорее всего разрушитель. И зачем он ей такой, зачем лишнее ярмо на шею? Эти мысли не отпускали Долли. Надо было срочно решать, что-то делать, чтобы восстановить в своей душе гармонию и покой. Если они к ней вернутся, значит и в ее семье будет все ладно и не будет такой разрухи вокруг. Долли намеревалась все всерьез обдумать и за лето найти правильное решение о своей дальнейшей жизни. Но прежде, чем устранить разруху в своей душе, ей следует устранить разруху в окружающей ее обстановке. Надо тут срочно навести порядок: найти плотника, чтобы починил замки, двери, крыльцо и сломанную мебель. Нанять помощницу по хозяйству, чтобы помогала с готовкой и приобретением продуктов. Много еще вопросов предстояло решить Долли, прежде, чем сесть и всерьез подумать о том, как жить дальше.
  
  III.
  Неожиданно в самый разгар посевных работ к Левину приехал его брат Сергей Кознышев. Обычно в этот период он отправлялся за границу, чаще всего на Канары, где у него было небольшое шале. Он неоднократно приглашал посетить архипелаг и Левина, но тот все отнекивался, находя убедительные причины туда не ехать. А после того, как он занялся сельским хозяйством, так и вообще было не до поездки, лето теперь было для него самым напряженным периодом. Вот и сейчас он был не очень доволен появлением у него родственника. Дел невпроворот, он с утра до вечера занят, а тут гость, за которым надо ухаживать, ублажать. Он же знает характерец своего братца, барин да и только. Любит, чтобы все возились бы с ним, а если им пренебрегают, то обижается. А когда им заниматься, если каждая минута на счету.
  И что его вдруг потянуло в деревню, загорал бы на своих Канарах, сам же говорил, как там здорово, приводил их пример в качестве цивилизованного места. А что тут: грязь, бездорожье, вонь, поголовное пьянство. Что ему тут делать? Эти питерские и московские интеллектуалы вечно что-нибудь придумают, не сидится им в своих уютных квартирах. Они же призваны спасать мир, правда, зачастую крайне смутно представляют от кого. Да это их особенно и не беспокоит, тут главное функция, выполнение поставленной задачи, а все остальное уж как-нибудь само приложится.
  Левин неожиданно представил брата, общающегося с местными мужиками. Вот будет забавно поглядеть, сможет ли он найти общий язык с тем самым народом, о котором так любит разглагольствовать? Он-то Левин, который живет вместе с этими людьми, занимается с ними одним делом, находит его с трудом. А не так уж и редко, когда между ним и его соседями проскакивает самая настоящая искра вражды. Когда он жил в городе, то не представлял, какая же глубокая пропасть пролегла между городским и сельским сословием. Иногда ему кажется, что это две враждебных армии, между которыми невозможно достичь компромисса и хоть какого-то взаимопонимания и они лишь ждут подходящего момента, чтобы вцепиться в глотки друг другу. В такие минуты ему становилось по-настоящему страшно, а его труд казался совершенно бессмысленным, не имеющим шансов на успех.
  Если бы не было столько много работы, в конце концов, отчаяние его победило бы, но необходимость все время чем-то заниматься, мешало ему завладеть им целиком. Пожалуй, только теперь он окончательно почувствовал, как любит сельский труд и сельскую жизнь, и при всех ее невзгодах, трудностях и неустроенности не желает возвращаться в город. Такой уж ему выпал удел - жить тут, преодолевать все выпадающие на его долю сложности и неприятности. В этом и заключается его личное счастье.
  В этот момент Левин подумал о Кити, но как-то без особого накала. Ничего тут невозможно изменить, зато можно смириться с обстоятельствами, не позволять им больно жалить себя. И это уже хорошо, и это уже еще одна победа, а теперь надо вернуться мыслями к брату.
  Брат уже пару дней жил у него, но общались они мало, хотя бы потому, что Левина целыми днями не было дома, а когда вечером он возвращался, то был таким усталым, что не хотелось ни о чем говорить. Он выпивал кружку парного молока, ложился и тут же засыпал. Что делал целыми днями Сергей, Левин не только не представлял, но и большого желания знать не испытывал. Взрослый человек должен уметь сам себя занимать, но Левин понимал, что так продолжаться все время не может, у него в доме гость - и надо уделить ему внимание даже в ущерб собственным делам. Левин решил, что выберет время и посвятит его брату. Тем более ему показалось, что тот начал явно скучать. Даже не помогало парное молоко, на которое тот поначалу набросился. Он уже выпил его столько, что могла начаться и отрыжка.
  Левин явился домой немного раньше, чем обычно. Он понял, что не ошибся, брат явно не знал, куда себя деть. Кружка молока стояла перед ним полная, он же сам без всякого интереса смотрел в телевизор.
  Кознышев явно обрадовался столь раннему появлению Левина. И тут же с нескрываемой радостью выключил телевизор.
  - Какую же ересь показывают по ящику, - сказал он.
  - Может быть. Давно ничего не смотрел.
  - Зачем же тут висит эта панель?
  - Не знаю, Сережа, обезьяний инстинкт. В деревне у всех есть хоть какой-то телевизор, ну и я тоже приобрел. Думал, хоть погоду буду узнавать, а потом пришло в голову: по Интернету же удобней. Вот он и стал не нужным. Хочешь, подарю.
  - Спасибо, у меня есть примерно такой же.
  - Повесишь в шале на Канарах.
  Кознышев не ответил, он задумчиво смотрел на брата.
  - Я тебе должен кое в чем признаться, - проговорил он.
  - Что-нибудь страшное?
  - В каком-то смысле, да, - мимолетно улыбнулся Кознышев. - Ты же гадаешь, зачем я тут, а не на Канарах или еще где-нибудь?
  - Есть грех, гадаю в свободное от работы время.
  - Я скажу. Только обещай, что не будешь на меня сердиться. И не прогонишь меня.
  - Обещаю, - не очень уверенно произнес Левин.
  - Я приехал к тебе писать книгу.
  - Очень удачное решение, здесь никто не будет тебе мешать. Хочешь, отдам в полное твое распоряжение второй этаж. Твори, сколько влезет.
  - Ты меня не до конца понял. Я хочу написать книгу о тебе.
  - Ты с ума сошел! - воскликнул Левин.
  - Возможно, но эта идея у меня давно засела в голове. И вот, наконец, решился.
  - Сережа, посмотри на меня, какой я герой?
  - Чтобы быть героем, необязательно быть героем. Прости за силлогизм. То, что ты делаешь, выходит за рамки привычных вещей. Это что-то даже эпическое.
  Левину вдруг стало смешно. Он и эпическое, это все равно, что соленое и сладкое.
  - Напрасно ты это затеял, ничего путного из твоего замысла не вылупится.
  - С твоего разрешения позволь уж об этом судить мне, - возразил Кознышев. - Ты лучше меня разбираешься в сельском хозяйстве, а я, надеюсь, в литературе.
  -Кто знает, кто лучше, -мелькнула у Левина мысль. Но озвучивать ее он, разумеется, не стал.
  - Хорошо, если ты так решил, да будет так, - согласился он. - Но что надо от меня?
  Кознышев грустно вздохнул.
  - Понимаю, что прошу невозможного, но удели мне хотя бы совсем немного времени.
  - Я как раз это и хотел сделать. Специально передал дела другим, чтобы побыть с тобой.
  - Даже не представляешь, как я тебе благодарен, - обрадовался Кознышев. - Все-таки мы братья.
  - Братья, - подтвердил Левин. К нему пришла странная мысль, что он не знает, что это такое. Какие узы соединяют людей, находящиеся в такой вроде бы очень близкой степени родства? Они же не могут возникать только потому, что два человека появились на свет из одного чрева. То лишь формальный признак. А если вести речь и реальных, то у него с Сергеем совсем мало общего. Да почти его и нет, они живут в разных мирах и никогда им не соединиться в одно целое.
  - Я рад, что ты об этом не забываешь, - заявил Кознышев.
  - Если хочешь, завтра отправимся на рыбалку. Заодно и поговорим.
  - Ты читаешь прямо мои мысли, - радостно улыбнулся писатель.
  
   IV.
   На следующее утро братья поехали на рыбалку к озеру. День был теплый, солнечный, пейзаж радовал свежей зеленью, в которую недавно оделись деревья. Кознышев с удовольствием рассматривал проносящиеся мимо картинки природы. Внезапно возле одной поляны, покрытой яркой и сочной травой, он попросил остановиться.
  Они вышли из джипа. Кознышев с восхищением огляделся вокруг.
  - Какая лепота, какая сочная, свежая трава. Как от нее одурманивающе пахнет. Тебе этого не понять, ты это видишь каждый день. А для меня это что-то почти запредельное. Можно мы полежим тут несколько минут, прямо на земле.
  - Нельзя.
  - Почему? - удивился Кознышев.
  - Земля еще недостаточно прогрелась, снег не так давно сошел. Если лежать, то уж на подстилке.
  - Ты прав, об этом я как-то не подумал.
  - Сейчас принесу на чем можно полежать. Не волнуйся, подстилка чистая.
  Они лежали на спине и смотрели в небо, по которому плыли мохнатые, густые облака и молчали.
   - Хочешь, признаюсь кое в чем тебе? - вдруг услышал Левин голос брата.
  - Хочу, - ответил Левин. Ему вдруг стало любопытно, что сейчас последует.
  - С некоторого времени я много думаю о тебе.
   Это было неожиданно услышать, Левин всегда был уверен в том, что занимает крайне мало место в жизни и в мыслях брата. В лучшем случае он примостился на самом краю его сознания.
  - С чего это вдруг, Сережа?
  Кознышев привстал и посмотрел на Левина.
  - Я вдруг понял, что никогда тебя не понимал. Твой поступок поразил меня. Сначала я не придал ему никакого значения, думал блажь или просто не нашел себя в городе, вот и решил попытать счастье в деревне. А потом что-то во мне сместилось, я вдруг осознал, что это совсем другое.
  - И что же это по-твоему? - заинтригованно спросил Левин.
  - Вот чтобы это понять, я и приехал к тебе.
  - Тогда разбирайся.
  - Пытаюсь, но не легко.
  - Не знаю, в чем ты видишь трудность. Решил заняться, как теперь говорят, аграрным бизнесом. Таких немало.
  - Я знаю только тебя.
  - Нельзя же знать всех.
  - Ты не прав. Перед тем, как отправиться сюда, я изучал разные источники. Таких людей в стране очень мало.
  - Не знаю, не интересовался их количеством, - буркнул Левин. - Но даже если это и так, то о чем это говорит?
  - О многом, Костя. У нас сейчас ужасно мало людей, способных что-то делать ради идеи. Всех интересуют одни деньги.
  - Меня они тоже очень интересуют.
  - Не сомневаюсь, но они тебя интересуют совсем по-другому.
  - И как же?
  - Для тебя деньги не самоцель, а лишь средство выполнить предначертанное. Я даже думаю, что если бы ты мог заниматься своим делом без них, то так бы точно, как сейчас, и занимался. Мне даже кажется, что они тебе в какой-то степени мешают, отвлекают от главного.
  Левин задумался. Слова брата удивили его, в них заключалась правда, которую он подсознательно знал, но почему-то не желал признавать. Может, оттого, что боялся быть чрезмерно особенным, отличным от других.
  - Ты молчишь? - проговорил Кознышев.
  - Думаю. Ты затронул важную струну. Если быть честным, я не часто задумываюсь над смыслом своих поступков, просто совершаю их под влиянием внутренних импульсов. Когда я воочию увидел, что творится с нашей деревне, стало так тяжело, как будто умер близкий человек. Решение пришло само собой, отправиться сюда, заняться сельским хозяйством. Знаю, что многие смотрели и смотрят на меня почти, как на помешенного. Мне это неприятно, но что-то менять не собираюсь. Пока есть силы и желания буду продолжать. Вот собственно и все. Не представляю, что ты сможешь из этого извлечь.
  - Нет, ты не прав, Костя, не все так просто, как ты говоришь. Ты можешь этого и не сознавать, но тобой двигала большая идея.
  -Он без идей не может, ищет их во всем, где даже их и нет, -подумал Левин. А в жизни все гораздо примитивней, людьми двигают импульсы, а не идеи.
  - Не вижу я тут великих идей, - произнес Левин. Примерно тоже самое я испытал у постели Николая. Это была жалость и сострадание к больному и к несчастному человеку, а вовсе не желание в его лице спасти целый мир.
  - Но разве это и не есть главная идея, - возразил Кознышев. - Именно этих чувств сегодня почти все лишены. Каждый заботится лишь о своем мелком успехе, о своем частном удобстве, о том, чтобы меньше дать, но больше получить. Человечество стремительно мельчает. Мне кажется, что через некоторое время оно окажется таким мелким, что по своей сути не будет превосходить вот этого воробья, - показал он на пролетающую над ними птаху.
  - Но это ты преувеличиваешь, до воробья нам еще очень далеко.
  - Нисколько. Боюсь, что даже преуменьшаю. С человечеством происходит катастрофа, оно стремительно теряет завоеванные за тысячелетия достижения. Все эти технические штучки не меняют того обстоятельства, что мы скатываемся в самое настоящее варварство. А будет ли варвар ходить с дубиной или с мобильным телефоном, поверь, никакой в том нет разницы.
  - Даже не предполагал, что ты столь пессимистично смотришь в будущее. Мне всегда казалось, что ты любишь жизнь.
  - Жизнь я люблю, - подтвердил Кознышев. - Вот поэтому я и нахожусь тут.
  - Не совсем тебя понял.
  - Я приехал к тебе за надеждой, что не все еще потеряно, что человечество не до конца оскудело, что может, я все же ошибаюсь в своих прогнозах.
  - Ты возлагаешь на меня чрезмерно много надежд, - усмехнулся Левин. - А я очень далек от идеала.
  - А кто знает, какой он, Костя. Наши представления о нем чрезмерно абстрактны. Наша беда в том, что нам не на что опереться.
  - Так ты приехал за опорой?
  - Я приехал за очень многим. Поехали на рыбалку.
  - Поехали. - Левин одновременно ощутил облегчение и разочарование. Разговор напрягал его, но и одновременно интриговал, наводил на неожиданные размышления.
  
  V.
  На следующее утро Левин встал рано, брат еще спал, и он не стал его будить. Наоборот, даже был рад, что ему никто не мешал, не отвлекал умными и глубокими разговорами от дела. А дело было важное и приятное, на сегодня он наметил, что вспашет дальнее поле. Сроки уже поджимали, каждый день был на счету. Посеет пшеницу позже, не досчитается осенью урожая. Климат тут не стабильный, а потому многое зависит от правильности севооборота.
  Но была еще одна причина, почему Левин радовался, что в этот час ему никто не мешает, ему безумно нравился сам процесс пахоты. Нравилось управлять мощным трактором, наблюдать, как входит плуг в почву, оставляя после себя взрыхленный след. Это был ясный и отчетливый результат его труда; то, чего ему так не хватало, когда он занимался бизнесом в городе, что мучило его постоянно отсутствием зримых результатов. Самое удивительное заключалось в том, что он долго не понимал причину своего недовольства, искал его совсем не там, где она находилась. И теперь после того, как ее обнаружил, не хотел больше терять время даром.
  Левин быстро перекусил и направился на машинный двор, а точнее, в ангар, где располагалась вся его техника. Его напарник Тит уже был там и что-то ремонтировал. Левин решил ему не мешать и, сев на скамейку стал наблюдать за ним.
  Тит был единственным односельчанином, который согласился поработать с ним. Он был уже на пенсии и томился без дела. Левин помнил его еще по тем временам, когда был мальчиком, а хозяйством руководил его отец. Он помнил, как отец хвалил его, отзывался о нем, как о человеке с золотыми руками. Когда они встретились, Левин напомнил ему о том, как высоко когда-то его ценил председатель колхоза. Этим во многом и подкупил старика.
  - Ну вот, можно ехать, - объявил Тит. - А то могли бы застрять по дороге.
  - Поехали, - радостно согласился Левин.
  Колонна из двух тракторов выехала из ангара и покатила по селу. Время было раннее, и народу на улице почти не было. Это раньше на селе вставали ни свет, ни заря, а теперь это ушло в прошлое. Большинству жителей не надо было с утра спешить на работу или доить скотину. Работали тут немногие, а скотину держали всего в нескольких дворах.
  По пути им встретилась ватага мужиков, Левин кинул на них быстрый взгляд, и ему показалось, что они уже были навеселе, но это не мешало им мрачно смотреть на него. Он хорошо понимал, чем вызвал такой взгляд; бездельники никогда не любят работяг. Они для них молчаливый укор.
  До дальнего поля ехать было полчаса. Левин соскочил с трактора и пощупал землю. Она была сухая, так как дождей не было целую неделю. Если так пойдет и дальше, всходы могут быстро не взойти.
  Тит понял его беспокойство.
  - Бороновать надо глубже, внутри больше влаги, еще от таяния снегов осталась, - сказал он.
  Левин кивнул головой. Мысли Тита совпадали с его мыслями.
  - Начинаем? - Спросил он.
  - Начинаем, - согласился Тит. - Хороша тут землица, лучшее на всю округу поле. Ваш батюшка здесь получал самые высокие урожаи.
  - Не знал, - удивился Левин. - И мы получим.
  Он вспомнил, каким увидел это поле, когда сюда пришел в первый раз. По периметру оно все было заросшим борщевиком, и если бы он немного опоздал, им была бы покрыто вся его площадь. Тогда его уже было бы не спасти, по крайней мере, имеющимися у него, Левина, силами.
  Борьбу с этим растением он вел не на жизнь, а на смерть, выкапывал, сжигал, потом перепахивал почву, чтобы не дать семенам снова прорасти. До сих пор вспоминает с ужасом этот поединок, но он все-таки одолел сорняк, который до его появления чувствовал себя тут полным хозяином. Он тогда думал о том, что те, кто забрасывают такие плодородные угодья, позволяют прорастать тут всякой нечисти, преступники, которых следует судить. Вот только очень жалко, что в уголовном кодексе нет таких статей. Будь его воля, он бы ввел параграф, по которому бы преследовали за подобное отношение к земле. Нет страшнее зрелища, когда на участке вместо того, чтобы колоситься пшенице или ржи, стеной стоит борщевик.
  Левин поймал себя на том, что ненавидит его больше, чем мог бы ненавидеть человека. Наверное, это глупо, ведь борщевик не понимает, что он засоряет землю, не позволяет выращивать на ней хлеб, он просто растет там, где ему позволяет человек. И все же он не мог отделаться от этого чувства. Когда он встречал это растение, оно вновь вспыхивало в нем с новой силой. Ему хотелось тут же начать уничтожать эти плантации до тех пор, пока все не очистит от них, но борщевика повсюду было так много, что Левин знал, что никакие его усилия не позволят ему справиться с ним. Нужна общая воля, а ее-то и нет. Всем абсолютно все равно: и начальству, и крестьянству.
  Это было самое большое поле, которое находилось в хозяйстве Левина. Так как было совсем не по майски жарко, Левин и Тит регулярно устраивали небольшие перерывы, пили воду, недолго лежали на траве - и снова принимались за работу.
  Наступило время обеда. Они расположились под большим деревом, которое давала тень. Оба достали узелки: Левин извлек из него большой кусок курицы, Тит - отварное мясо с картошкой. У каждого были так же огурцы и редиска. Они разложили все это на полотенце, которое выполняло роль скатерти, и стали есть. Такого удовольствия от еды Левин не получал давно, а может быть, никогда. Оба молчали, наслаждаясь заслуженной пищей после напряженной работы.
  Поев, Левин лег на спину и стал смотреть в небо. До чего же хорошо и покойно, думалось ему. Вот оно счастье, слияние труда и природы. Что еще нужно человеку, зачем все эти шумные, с пропитанным гарью воздухом города, вечной погоней неизвестно зачем, столкновением тщеславий, амбиций, зависти. Нет, он туда не вернется, ему тут хорошо. Сначала он мучился от своего отшельничества, а теперь он им наслаждается. Быть отшельником - значит быть в гармонии с самим собой, с окружающим миром, ощущать тепло и щедрость земли, которая и кормит, и дает отдохновение.
  - Вижу, Дмитрич, ты всерьез взялся за дело, - сквозь дремоту пробились к его сознанию слова Тита.
  Левин привстал и посмотрел на него
  - А ты не верил?
  - Да как-то не очень, - признался Тит. - Думал, побалуешься, да все бросишь. Никто нынче не хочет работать на земле.
  - А почему? Тысяча, да какой тысяча, пять тысяч лет работали, а сейчас не желают. Как думаешь?
  - Разбаловали народ, лишили его собственности, а это гиблое дело. Один раз лишили, он посмотрел на это и понял, что так легче жить и перестал хотеть работать. А теперь уже ничего не изменишь.
  - Неужели ничего?
  - Точно говорю, ничего. Сто лет пройдет - все так же и будет. Один раз сковырнули с земли - и, считай, навсегда. Разве можно было так поступать. - Тит покачал осуждающе седой, не причесанной головой. - Я давно это понял, еще, когда батюшка ваш тут пытался порядок навести, создать настоящее хозяйство. Еще тогда сопротивлялись ему, а уж сейчас все окончательно определилось.
  - Но как же мы будем все жить тогда?
  - Живем же как-то и дальше так будем. Думаю, еще надолго хватит.
  - Но ведь ты же не такой, ты же работящий. И руки у тебя золотые. Не будь тебя, это старье, - кивнул Левин на трактора, - давно бы развалились.
  - Это верно про меня говоришь. Да что толку. Таких, как я, осталось мало. Да я и сам не очень рвусь к работе. Не будь вы тут, сидел бы дома да чаи гонял. Это когда я увидел, что вы тут делаете, решил, что и я еще что-то смогу. А вот мои сыновья все в город укатили, один охранник, другой в офисе где-то сидит. Не пойму даже, чем занимается, хоть он мне пару раз объяснял. Наверное, и сам толком не знает. То, что было, уже не вернуть. Сотворили однажды зло - вот и расплачиваемся.
  - Так не мы же это зло творили.
  - А ему не важно, кто, оно само по себе. Выпустили из заточения - вот оно и делает свое дело. Вот что я тебе скажу, Дмитрич, ты будь поосторожней. Против тебя многие у нас настроены. Половина разговоров на селе - о тебе. Как бы чего не вышло.
  - А что может выйти?
  - А все, что угодно. Кабы знал, сказал. Народ у нас непредсказуемый.
  - Спасибо за предупреждение, - поблагодарил Левин. - Постараюсь, не позволить им сделать мне ничего плохого. А теперь давай продолжать.
  - Давай, - согласился Тит. И вдруг широко улыбнулся. - А все-таки хорошо работать.
  
   VI.
   Левин вернулся домой под вечер. Мог бы приехать и пораньше, но после того, как они с Титом завершили пахать поле, довольно долго еще говорили друг с другом. Левину нравилось беседовать с ним, его высказывания отличались зрелостью и знанием действительности, при полном отсутствии каких-либо иллюзий. Подчас его суждения были столь резки и проникнуты таким мрачным взглядом на жизнь, что Левину становилось как-то не по себе. И при этом Тит сохранял жизнелюбие, любовь к труду и затаенную надежду, что его прогнозы не сбудутся и все окажется лучше, чем он предполагал. Этим он походил на Левина, тому тоже хотелось верить, что вопреки всему все когда-нибудь наладится. Именно это они горячо обсуждали в течение почти двух часов, забыв про жару, жажду и голод, и разошлись, очень довольные друг другом.
  Брат давно ждал Левина с нетерпением. Ведь он обещал вернуться к обеду, а сейчас наступило уже время для ужина.
  - Ну и видок у тебя, - воскликнул Кознышев. - Никогда тебя таким еще не видел.
  Левин взглянул на себя в зеркало и мысленно согласился с братом. Он и сам себя видел таким не часто. Волосы стояли дыбом, лицо все перепачкано смесью грязи и машинного масла, рубашка разорвалась, а он даже и не заметил. Да вдобавок глаза необыкновенно ярко блестят, как у человека с высокой температурой. Есть от чего прийти в изумление.
  - Сейчас приведу себя в порядок и будем ужинать. Я невероятно проголодался. Корову бы съел.
  Вернулся к брату Левин через полчаса. Выглядел он уже вполне цивилизовано. Приходящая женщина, которая периодически помогала ему по хозяйству, приготовила еду. Они сели за стол.
  - Расскажи, что у тебя было? Мне интересно, - попросил. Кознышев.
  - Для книги?
  - И для книги и просто интересно. Ты очень необычный человек. Каюсь, что раньше этого не замечал.
  Последнее замечание Левину было приятно. Он всегда считал брата выше себя, как по уровню развития, так и по общественному положению, и отчасти тушевался перед ним, но теперь у него возникало ощущение, что в каком-то смысле происходит выравнивание их позиций. Хотя по-прежнему сохраняется ситуация, что Кознышев остается известным писателем, а теперь и общественным деятелем, а он, Левин, как пребывал в безвестности, так в ней и остается. И вряд ли что-то этом плане когда-либо изменится.
  Левин стал рассказывать брату про Тита, про то, какой разговор состоялся сегодня у них. Кознышев слушал с огромным вниманием, не пропуская ни слова.
  - Знаешь, - сказал он, когда Левин замолчал, - хотелось бы поговорить с этим человеком. Одно имя чего стоит, никогда не встречал людей, которых так зовут.
  - Поговори, - ответил Левин, - думаю, он будет только рад. Он из тех, которые любят порассуждать.
  - Мне бы хотелось поговорить не только с ним, но и с другими односельчанами, узнать, как они смотрят на тебя, на то, что ты тут делаешь. Ты мне поможешь?
  Левин пожал плечами.
  - Боюсь, что не смогу быть тебе полезным, я сам мало общаюсь с ними. Меня здесь не любят, некоторые считают чуть ли не врагом. Мне Тит сегодня сказал об этом открытым текстом. Так что, если хочешь поговорить с ними, то ищи контакты сам.
  Кознышев грустно вздохнул.
  - Да, конечно, ты прав. Признаюсь тебе, я их побаиваюсь. Эти люди для меня чужие. Не сложно догадаться, что и я для них чужой. Вроде бы живем в одной стране, говорим на одном языке, а вот общего нет ничего.
  Левин кивнул головой.
  - Ты прав, меня тоже посещают подобные ощущения. Знаешь, в свое время я прочитал немало книг про отношения крестьян и бар, про ту пропасть, которая их разделяла. И сейчас у меня возникает чувство, что все повторяется снова, я тут барин, хотя тружусь, как лошадь, но они относятся ко мне с той же недоброжелательностью, как и в те времена.
  - Грустно, - констатировал Кознышев.
  - Грустно, - подтвердил Левин. - Вот только изменить ничего невозможно. По крайней мере, я не знаю, как это сделать. Может, у тебя есть рецепт?
  Молчание Кознышева свидетельствовало о том, что и у него нет такого рецепта.
  
  VII.
  Неожиданно Кознышев так увлекся рыбалкой, что на время забыл обо всем. Левин не без некоторой иронии поглядывал на него, он думал о том, что горожане очень любят деревенские удовольствия. Стива обожает охоту, брат рыбную ловлю, но при этом оба абсолютно чужды сельской жизни, равнодушны ко всему, что тут происходит. Для них это другой мир, чужой, незнакомый и даже враждебный, к которому они безразличны, как к стране, расположенной за тридевять земель. А ведь они все родом отсюда, их предки не так уж и давно жили тут, но за относительно короткий период истории все кардинально для них поменялось, и они напрочь забыли о своих корнях.
  Левин думал об этом без осуждения, он отчетливо понимал неизбежность такой трансформации, но, смотря на поглощенного рыбной ловлей брата, ему невольно становилось обидно. Их граничащая с презрением снисходительность к тому, что происходит в деревне, чревата печальными последствиями для всего общества. Если однажды окончательно деградирует село, рухнет и город. Вот этого они-то и не понимают, уверены, что им ничего не грозит. И напрасно, все мы сидим на одном суку. Вот только не все этого осознают.
  Кознышев дернул удочку вверх, из воды, сверкая брюшком, показалась рыба. Левин сразу определил, что это плотва - добыча не бог весть какая. Тем более маленький экземпляр. Обычно таких он отпускал в родную стихию. Брат радовался как ребенок, получивший желанную игрушку. Он с гордостью посмотрел на Левина, ожидая от него проявления восторга.
  Левин решил, что восторг - это уж слишком, но немного подыграть ему можно.
  - Молодец! - крикнул он. - Обычно плотва ходит стаями, так что закидывай еще. На уху наловим.
  Так оно и случилось, уже через час совместными усилиями они наловили рыбы не только на одну уху, но и на то, чтобы ее пожарить. Левин невольно вспомнил пословицу, которую периодически любил повторять отец, - тоже заядлый рыбак: "У умелого на крюке плотва, у неумелого - трава".
  Так как Кознышев не знал, что дальше делать, за дело взялся Левин. Он очистил плотву, вытащил внутренности, порезал на кусочки. Брата же заставил чистить картошку. Затем развел костер, поставил на него котелок, бросил туда рыбу, морковку, лук. И уже через несколько минут в их ноздри стал проникать невероятно аппетитный запах.
  Они лежали рядом и смотрели на костер, на вырывающийся из котла пар. Оба молчали, каждый был погружен в свои думы. Левин размышлял о том, что будет делать завтра, надо непременно вспахать дальний клин. Дорог каждый погожий денек, а он тут с братом прохлаждается. Но по-другому он уже не мог поступить, было неудобно, все же приехал близкий родственник к нему, а он, Левин, не уделяет ему внимания. Конечно, этому близкому родственнику неплохо было бы подумать о том, что когда сев - не до гостей. Вот через месячишко добро пожаловать, а сейчас не время. Но до той высоты, на которой пребывает Сергей, такие элементарные мысли, редко добираются, а жаль.
  - Знаешь, я тут почти случайно познакомился с местным доктором, - начал вдруг Кознышев. Приятный и интеллигентный молодой человек. Мы довольно долго говорили. В основном о тебе.
  - И что же вы обо мне говорили?
  - Разное, - уклончиво ответил Кознышев. - Он восхищается тобой, считает, что если бы таких было чуть побольше, дела в деревне шли бы не столь плачевно. Но он очень удивлен тем, что ты не желаешь участвовать в общественной и политической жизни района. У вас намечаются совсем скоро выборы главы муниципального образования. Он от имени инициативной группы предложил баллотироваться тебе, ты же резко отказался. Я тоже не понимаю, почему. Кто, если не ты?
  Левин едва заметно поморщился, говорить на эту тему не хотелось, но он понимал, что придется.
  - Да, такое предложение действительно поступало, но я решил не участвовать ни в каких выборах.
  - Но почему? Не могу понять. Разве это не прямой способ что-то изменить тут. Ты же сам говорил...
  - Да, говорил, Сергей. Но я не верю, что если бы стал главой района, мне бы многое удалось. Я уже некоторое время живу в этой системе, сталкиваюсь с ней ежечасно. Это страшная бездушная машина, которая работает почти исключительно на саму себя. Я долго размышлял над этим вопросом и пришел к выводу: да, ее можно еще разрушать, но вот создать на ее месте что-то стоящее, почти нереально.
  - Но почему, Костя? - воскликнул Кознышев.
  - По самой простой причине: нет материала для нового строительства. Мне не удастся ничего толкового сделать, я лишь растрачу впустую все свои силы. А какой в этом смысл?
  - Но так не бывает, чтобы совсем было не с кем возводить новое здание.
  - Я тоже так думал, когда сюда приехал. Но, пожив тут, увидел все своими глазами. Самое страшное, что люди не желают перемен, им тут очень даже комфортно.
  - Жить в этой бедности, в таком запустении, комфортно?
  - Именно так. Ничего не делать бывает гораздо предпочтительней, чем пытаться изменить свою судьбу. Бедность компенсируется леностью, запустение - возможностью никуда не выходить. Многие даже не замечают то, о чем ты говоришь. Можно выпить с утра бутылку водки - и на целый день счастье обеспечено. Так зачем в таком случае рыпаться. Это эффективный способ быть вполне, если не счастливым, то довольным жизнью.
  - Но то, что ты говоришь, это даже не ужасно, я и не представляю, как это можно назвать. Катастрофой.
  - Я тоже так думаю, что это катастрофа.
  - Но тогда не понимаю, что ты тут делаешь. Раз ничего невозможно изменить, то не стоит ли на все махнуть рукой и удалиться восвояси?
  - Об этом я думал сто раз. Но как видишь, не удаляюсь восвояси.
  - Тогда объясни, что тебя держит?
  - В том-то и дело, Сережа, что это необъяснимо, - вздохнул Левин.
  - Нет, ты чего-то скрываешь, так быть не может.
  - Ну, хорошо, попытаюсь объяснить. Хотя все элементарно. Мне просто нравится этим заниматься. Когда я пришел сюда, тут царила разруха; я покажу тебе видео, специально снял на телефон то, что я здесь застал. А теперь тут какое никакое, но реальное хозяйство. Завтра я тебе все продемонстрирую. И все это сделал я. Когда я в городе занимался бизнесом, то выручал гораздо больше денег. Но я ничего не создавал, я ничего ни кому не мог показать. Это было что-то эфемерное. Меня это ужасно мучило, я ощущал себя обманщиком притом, что никого не обманывал. Я имел репутацию самого честного и надежного партнера. А сейчас все по-другому. Тебе известно, что у меня самые высокие надои в районе? Что у меня ежедневный привес четыреста три грамма. Хорошо бы побольше, но пока не выходит. И многое чего еще, что тебе не очень интересно. А вот если стану руководителем, ничего этого не будет, закопаюсь в песок бюрократизма - и оттуда уже не вылезу. - Левин замолчал, посмотрел на костер, с варящейся в котелке ухой, о которой напрочь забыл в последние минуты. - А ведь уха-то готова! - воскликнул он. - Ты как, готов есть?
  - Пока слушал тебя, то аппетит почти пропал, но сейчас, кажется, быстро возвращается.
  - Тогда скорей доставай тарелки и ложки.
  - До чего же вкусно! - воскликнул Кознышев, когда его тарелка опустела. - У нас в Питере такую еду нигде не поешь.
  - Оставайся на жительство тут, будешь есть регулярно, - насмешливо предложил Левин.
  Кознышев вздохнул и перевел взгляд на котелок, где на дне еще оставалась уха.
  
  VIII.
   Каренин был подавлен. Впервые в жизни он не знал, что предпринять, какое правильное решение выбрать относительно Анны. Он рассматривал разные варианты развития событий: от полного примирения до полного разрыва. Весь ужас этой ситуации для него был в том, что он никак не мог определиться, что для него будет самым оптимальным выбором и на сегодняшний день и с прицелом на дальнейшее будущее? Какое его решение даст ему необходимый душевный комфорт? Именно ему, а не Анне. Только в таком, и ни в каком другом ключе рассуждал Каренин, сидя в своем кабинете, глубоко погрузившись в раздумья. Как скажется при этом на Сереже любое из принятых им решений, Каренин при этом вообще не задумывался.
  Женщин и детей он в глубине души относил к одной категории не полноценных людей, которые постоянно нуждаются в направляющей их твердой мужской руке. По этой причине, ему всегда глубоко неприятны были эмансипированные особы женского пола, кричащие о своей свободе и независимости на каждом углу. Каренин искренне полагал, что это проистекает по причине того, что рядом с этими дамочками находятся не мужики, а тряпки, не способные взять на себя ответственность за любую из них. Женщины с большим удовольствием принимают заботу о себе и отдают ее в руки мужчин, считал Каренин, а если этого не происходит, то надо винить в этом именно мужчин за то, что снимают с себя роль повелителя, возложенную на их плечи самой природой, и позволяют собой командовать, как солдатами. Но он не такой, он способен обуздать любую из них. По крайней мере, так Каренин думал о себе всегда. Однако, в глубине души, в нем все же присутствовало какое-то совсем ничтожное сомнение по поводу непреложности этого убеждения. Поэтому сам он, опасаясь, как бы с ним не произошло случайно такой беды, в жену взял, как он надеялся, послушную и на все готовую провинциалочку. Разумеется, Каренин не сомневался в том, что если бы он женился на столичной самонадеянной вертихвостке, и она вздумала меряться с ним силой, он бы нашел на нее управу. Но ему так не хотелось напрасно тратить свои драгоценные силы на укрощение строптивой, распыляться по пустякам, когда его впереди ждала такая замечательная и заманчивая жизненная цель. И он не желал отвлекаться от нее ни на какие второстепенные задачи.
  Как обычно он все заранее просчитал. Рядом должна быть послушная жена и сын, впереди в ореоле ярчайшего света вожделенное кресло министра, а дальше... Каренин смутно осознавал, что будет дальше, после того, как он сядет в это кресло, точнее, об этом он даже опасался думать. Одно он знал наверняка: что останавливаться на достигнутом не будет, он пойдет дальше к новым вершинам и так до тех пор, пока хватит сил. Жизнь, по его мнению, это длинная дорога от одной цели к другой. И он шел к ним, к своим целям, пусть недостаточно быстро, как того хотелось бы, но зато верно. Он привык, что только это движение волновало и окрыляло его. И уж никак не ожидал, что в ближайшее время придется отвлекаться от главного, что составляет смысл его жизни, на какие-то посторонние дела. Как некстати свалилась на него эта внезапная любовь Анны к Вронскому.
  Меньше всего он предполагал, что его собственная жена явится тем нежелательным отвлекающим фактором, о который он неожиданно споткнется. Но по присущей судьбе иронии, то чего он опасался, то от чего он так старательно страховал себя, настигло его. Подстеленная соломка оказалась западней, в которую он, как кур во щи попался. Его собственная благоверная оказалась одной из этих независимых дур, которые не только заводят шашни на стороне, но при этом нагло, нисколько не смущаясь, заявляют в глаза мужу об этом своем достижении.
   Первой его реакцией на это сообщение было желание немедленного развода. Однако, чуть поостыв, он понял, что этот ход не для него. Статус семейного человека ему очень важен, и в первую очередь для того, чтобы получить место министра. Каренин знал: те люди, от которых зависит его назначение, считают, что если человек не может сохранить порядок в собственном доме, то он не сможет сохранить его и на работе. Развод будет ударом по его репутации, и кроме того, он упадет в своих собственных глазах, если не сумеет обратить эту ситуацию в свою пользу. И если он найдет в чем эта польза, то принять измену жены ему будет значительно легче.
  -Только вот где в этом полном дерме, его польза? - мучительно размышлял Каренин. Не может быть, чтобы ее не было совсем. Мир дуален и даже в самом плохом существуют зачатки хорошего, учили его в университете. Как увидеть это хорошее, как абстрагироваться и забыть о собственном униженном мужском достоинстве? Он долго думал, обсасывал ситуацию со всех сторон, довел себя почти до изнеможения, но ни к каким полезным для себя выводам так и не сумел прийти. Причем, правильное решение, витало где-то рядом, он чувствовал, что не хватает самого ничтожного усилия, чтобы найти и схватить его за хвост, заставить работать на себя. Вконец, измучавшись, Каренин заснул прямо в кресле.
  Утром, когда он встал, его посетило то самое вдохновение, которое он так тщетно призывал весь предыдущий день и вечер. Он отчетливо ощутил вдруг, что все что ни делается все к лучшему. И для него Анна с чувством вины будет гораздо лучше Анны, полной сознания собственного достоинства. А достоинство это ее в последнее время возросло почти до небес. Каренин видел, что этому во многом способствовали ее успехи в бизнесе. Он и до того смутно сознавал, что это источник угрозы для его спокойствия - и, как теперь выясняется, оказался прав. Независимая и успешная женщина она по самой своей природе все дальше удаляется от своего мужчины и по этой причине становится менее управляемой. Чувство вины - вот та плеть, которой она сама себя высечет, как только пройдет эйфория, первое упоение новыми ощущениями, когда они с Вронским чуть- чуть остынут и устанут друг от друга, вот тогда придет время его торжества. А то, что охлаждения любовникам не избежать, Каренин был в этом уверен. Он навел о нем справки и понял, что Вронский очень ветреный мужчина. Однажды Анну постигнет участь всех его прежних так называемых возлюбленных. Он бросит ее и тогда... Каренин самодовольно улыбнулся.
  -Тогда она приползет ко мне, покорная и виноватая, - торжествующе подумал он. - Но это будет потом. А пока я призову в сотрудники другое чувство, с помощью которого я воздействую на нее прямо сейчас. Страх - сильнейший элемент управления людьми. Я объявлю ей, что лишу ее бизнеса, если она не одумается и не откажется от преступной связи. Ну, а если и это не подействует, то я лишу ее сына. Моего влияния на это хватит.
  Каренин почувствовал прилив энергии. Он встал и несколько раз бодро прошелся по кабинету. Ему казалось, что алгоритм исправления данной ситуации им найден. Теперь он знал, на какие чувствительные кнопки он сможет нажать, чтобы воздействовать на вышедшую из повиновения Анну. Страх и чувство вины, вот те самые рычаги управления, которые он собирался применить в отношении жены.
  
  IX.
  Все последние дни Каренин был сильно занят на работе. Он готовился к ответственному докладу на президиуме Госсовета. Речь шла о культурной интеграции мигрантов. Проблема была крайне острая, по стране прокатилась волна стихийных бунтов против засилья инородцев. Президент вынужден был лично заняться вопросом, многие ведомства получили поручение в зависимости от своего профиля. На Министерство культуры была возложена работа по созданию условий для культурной адаптации приезжающих на работу людей. Задача была и деликатная и сложная, никто толком не знал, как за нее взяться. Тем более, все следовало делать быстро, иначе, как подчеркнул глава государства, проблема может выйти из-под контроля. Ею надо было заниматься гораздо раньше, а теперь все только осложнилось.
  Каренин присутствовал на том заседании, где разгневанный президент, не особенно выбирая слова, ругал своих подчиненных. Особенно сильно досталось министру культуры за то, что его ведомство вело себя крайне пассивно в этом вопросе. Каренин видел, каким подавленным вышел из зала заседания его начальник. Он нисколько не сомневался, что тот мысленно уже прощался со своим роскошным кабинетом. И Каренин снова ощутил прилив надежды...
  Но как это нередко бывало, гроза прогремела, и небо прояснилось. Прошло несколько дней, а отставки не последовало. А ведь он, Каренин, не исключал, что освободившееся место может занять именно он. Некоторое время назад такие авансы пусть в неясной форме, ему давались. Он немало лет провел на государевой службе, чтобы научиться понимать подобные намеки. Но пока все оставалось по-прежнему, и у Каренина не было иного выхода, как в очередной раз набраться терпения. Почему-то он был уверен, что если он будет правильно себя вести, его час непременно пробьет. Кто если не он достоин занять министерское кресло. Впрочем, в ближайшее время ему предстояло заняться другими делами.
  Через пару дней после заседания-разноса министр вызвал его к себе. Из кабинета Каренин ушел с важным поручением - подготовить концепцию по культурной интеграции мигрантов. Сроки отводились предельно сжатые, зато разрешалось привлекать любых экспертов, на что выделялись значительные ассигнования.
   Каренин прекрасно понимал, почему министр не жалеет денег, на кону стояла его карьера, разве тут можно экономить. Тем более и средства не его, а государственные. А их, как известно, не жалко. Но понимал он и другое, что в его интересах нужно, как можно лучше справиться с ответственным поручением. Для него это новый шанс громко заявить о себе.
   Каренин знал, как выполнить задачу. Не случайно он славился тем, что умел, как никто другой успешно справляться с такими поручениями. Он мобилизовал лучшие силы, привлек даже тех экспертов, которые считались оппозиционными властям, но Каренин рассудил, что победителей не судят и если ему удастся подготовить блестящий документ, ему простится эта маленькая нелояльность.
  И вот настал день заседания Государственного совета. Главный доклад делал Каренин. Он стоял на трибуне и смотрел в зал, где собралась едва ли не вся правящая элита страны. Еще никогда ему не приходилось выступать перед такой высокой аудиторией. Если это был еще не его главный звездный час, то уж точно, один из самых важных моментов его жизни. Если все пройдет успешно, то сегодняшний день просто не может не повлиять на всю дальнейшую его судьбу.
  Каренин ничуть не сомневался, что далеко не все смотрят на него доброжелательно, в зале сидели и те, кто желал ему провала. Да хотя бы его министр; тот же прекрасно понимает, что если его заместителю сегодня будет сопутствовать успех, это поколеблет его позиции. Но при этом Каренин ничуть не обижался на него, прекрасно сознавая, что никаких иных чувств у того и не могло быть. Если бы он был на месте министра, то испытывал бы те же самые эмоции. Они же здесь все конкуренты за места, которых невероятно мало, а претендентов на них более, чем достаточно. Административная карьера в том и состоит, что нижестоящие подсиживают вышестоящих, а вышестоящие делают все возможное, чтобы у нижестоящих было, как можно меньше шансов занять их позиции.
  Доклад имел успех, после того, как Каренин закончил, президент поздравил его и пожал ему руку. Окрыленный этим жестом, который могли наблюдать столько важных людей, он вернулся на свое место. Оно находилось рядом со Стремовым, еще одним заместителем министра, с которым Каренин конкурировал за право стать однажды во главе ведомства. Он знал, что среди всех возможных соперников Стремов самый опасный, но сегодня он его переиграл в чистую. Это было видно, по взгляду, который тот бросил на него.
  За все время заседания Государственного совета, Каренин ни разу не вспомнил об Анне. И она сама и все, что с ней связано, отдалилось на такое расстояние, что потеряло для него всякое значение, но как только он сел в машину, которая повезла его домой, все прежние неприятные моменты стали быстро к нему возвращаться.
  Каренин знал, что Анна уехала в Питер по делам своего бизнеса. Когда она вернется, точно не представлял. Он бы даже предпочел, чтобы она там задержалась; видеть ее ему было неприятно. Особенно сейчас в минуты его триумфа, когда надо развивать успех, как победоносное наступление. А тут эта заноза. До чего же не вовремя она вонзилась в его жизнь!
  Каренин вошел домой и сразу же увидел вещи Анны. Значит, вернулась. Он поморщился, но тут же вернул на лицо спокойное выражение. Не хватало только поддаваться эмоциям. Он должен быть уверенным в себе, на его стороне правота. И все же, несмотря на браваду, Каренин до определенной степени ощущал растерянность. Хотя и не желал признаваться себе в этом.
  В дверях показалась Анна. Она была бледна. Быстрыми шагами она направилась к нему.
  - Ты приехала, - произнес он только ради того, чтобы что-то сказать. - Как твои дела?
  - Удачно съездила, провела переговоры со скульптароми-формалистами. Они готовы дать свои произведения для моей галереи. Это новое течение в искусстве, очень интересное. Они создают произведения, которые позволяют их интерпретировать самым неожиданным образом. Иногда в одной скульптуре можно отыскать сразу несколько форм в зависимости от того, с какой стороны на нее смотришь. Это безумно интересно, я провела в одной мастерской полдня. Мне хотела уходить.
   Каренин молчал, он не знал, что сказать. Ему сейчас совершенно не хотелось слушать про новые веяния в скульптуре. Его вдруг охватила злость; эта женщина не чувствует себя ни в чем виноватой. Ну, хорошо же, тогда он ударит по самому чувствительному для нее. Он не хотел этого делать до самой последней минуты, но своим поведением она вынудила его так поступить.
  - Анна, так продолжаться больше не может.
  - И я так думаю, - спокойно ответила она.
  Это взбесило его еще больше, хотя он старался сохранять спокойствие.
  - Я знаю, что виновата перед тобой, но я ничего не могу изменить. Меня захлестнула волна чувств.
  - Ах, волна! - прошипел Каренин. - Теперь это называется волной. До чего поэтично. А я-то дурень полагал, что это называется блядством.
  - Алексей, ты сказал нечто ужасное.
  - Если правда ужасна, значит, я сказал нечто ужасное. Бояться слов - это самый последний вид трусости. Ладно, называй это как пожелаешь. Ты всегда любила красивые выражения. Только они не способны облагородить мерзкие поступки. Но я не об филологических тонкостях хотел с тобой говорить.
  - Так о чем же?
  - Я не властен над твоим телом и душой, но я властен над кое-чем иным. Если ты не одумаешься и не станешь вести себя как положено жене, то так и знай, я найду способ, как отнять у тебя галерею. Если я захочу ни один самый плохой художник или захудалый скульптур не даст тебе ни одного своего произведения.
  - Ты так не сделаешь! - воскликнула Анна.
  - Еще как сделаю. Или ты полагаешь, что будешь трахаться на стороне, а я должен буду тебе помогать в работе. Тебе придется выбирать, что тебе дороже: галерея или любовник? Подумай на досуге.
  Каренин, не смотря больше на жену, прошествовал мимо нее в свой кабинет, но уже в дверях его догнали ее слова.
  -Хочешь забрать галерею, пожалуйста. Думаешь, я пропаду? Даже не надейся.
  Каренин обернулся и встретился с насмешливым взглядом Анны. Она смотрела на него свысока, как будто это не он, а она была хозяином положения. Каренина взбесила ее спесь.
  - Ну, если тебе все нипочем, то не думай, что на тебя не найдется управы. - Побелевшими от ненависти губами проговорил Каренин. - На таких блядей, как ты есть закон. И он будет на моей стороне, когда я подам в суд на лишение тебя материнства. Будь спокойна, у меня есть рычаги, на которые я могу нажать, чтобы закон принял именно мою сторону, а не твою.
  - Но, Алексей, - помертвела Анна, - это невозможно, это бесчеловечно.
  - Оставь любовника, все в твоих руках, - торжествующе произнес Каренин. Он чувствовал, что нанес ей прицельный удар. Ведь у него в судебных органах есть свои люди, и она знает это. Будет так, как захочет он. Каренину доставило огромное удовольствие видеть, как содрогнулась Анна при этих его словах. Вся ее бравада вмиг слетела с нее. А испуг в ее глазах давал ему право полагать, что она теперь в его руках и сделает так, как продиктует он.
  
  X.
  Смятение Анны было велико. Правильнее сказать, оно было такой силы, что способно было сокрушить все вокруг, и в первую очередь саму Анну. Лишиться сына было для нее невыносимо. Все, что угодно, только не это. Никто и никогда не заменит ей Сережу, даже Вронский, как бы хорош он ни был. Да, она любит Алексея. Он ее жизнь, ее свет, ее надежда и опора в сегодняшнем дне. Но Анна трезво смотрела на их отношения, и, заглядывая немного вперед, предполагала, что вечная любовь им не угрожает. Еще никто и ни разу на земле не был удостоен такой чести. И они не исключение. А раз так, то стоят ли их чувства того, чтобы приносить в жертву ради них самое дорогое, что есть у матери - своего ребенка. Не стоит, решала Анна, и тут же сердце ее сжималось от боли, так, что невозможно было дышать. Да я не смогу без Алеши, я умру без него раньше, чем Сережа повзрослеет, отметая прежние соображения, уже по-другому думала Анна. Нет, все не то, все не то, как в лихорадке билась в ее голове мысль, надо что-то другое, надо что-то придумать такое, чтобы муж меня не достал, но что?
  Анна измучилась от поиска правильного решения. Она повалилась на кровать и полдня пролежала без движения. Ее охватило оцепенение. Стресс от поставленных мужем условий и требований был столь велик, что лишил Анну сил и душевных и физических. Апатия навалилась на нее такой тяжестью, что не было больше сил думать о поиске какого-либо конструктивного решения. Обесточенная, лишенная жизненной энергии, Анна лежала на постели, словно труп, и смотрела в потолок, мечтая лишь об одном, чтобы все ее оставили в покое.
   Как бы это было замечательно, утомленно думала Анна, чтобы все разом бы закончилось и не надо больше ничего решать, не надо бороться, не надо делать выбор и мне бы осталась только одна тишина: вечная, звенящая, спокойная. Вечный покой - эти два слова завораживали Анну, обволакивали ее сознание и помещали в уютный убаюкивающий кокон.
  В таком положении ее и нашла Бэтси, заехав к подруге узнать, как та поживает, а заодно переговорить с Карениным по насущным делам своего театра.
  - Анна, дорогая, что с тобой? - Бэтси наклонилась к лежащей Анне, с тревогой всматриваясь в ее безжизненное лицо. - Ты заболела?
  - Бэтси, мне плохо, - едва слышно прошелестела губами Анна.
  - Ты температуру меряла? - Бэтси положила прохладную ладонь на лоб Анны, - говорят сейчас ходит какая-то вирусная инфекция.
  - Оставь, - Анна отбросила руку подруги и села на кровати. - Это все он. Он довел меня до такого состояния.
  - Кто Вронский? - округлила глаза Бэтси.
  - Если бы, - усмехнулась Анна, - ему бы я не позволила, а вот Каренин, у него есть на меня узда, да еще какая!
  - Он все узнал? Так быстро? - Бэтси осыпала Анну градом вопросов. - Сочувствую. И кто же это тварь, которая все донесла ему.
  Анна молчала.
  - Если бы моему благоверному стало известно обо мне с Тушкевичем, я бы все отрицала. И ты отрицай и стой на этом до конца. Надеюсь, ты ни в чем перед ним не созналась?
  - Созналась.
  - Ты с ума сошла, - ахнула Бэтси.- Разве это возможно? Кто же вас заложил?
  - Какая разница. Я сама рассказала мужу о нас с Алексеем.
  - Зачем? - Бэтси была обескуражена словами Анны.
  - Я не умею и не хочу лгать, - голос Анны окреп от сознания правильности своей позиции и силы, оставившие ее, стали понемногу возвращаться к ней. Она встала с кровати, подошла к туалетному столику и, взяв, лежащую на нем расческу, стала расчесывать спутанные волосы.
  - Думаешь, Каренину нужна твоя правда? - Бэтси невольно залюбовалась ею. - Уверенна, что он предпочел бы оставаться в неведении. Своим признанием ты поставила его в неловкое положение, заставила делать ответные ходы.
  - Эта нужно, в первую очередь мне.- Анна положила расческу на столик и заколола волосы заколкой.- Ложь отнимает силы, а правда делает меня сильней. Двойная жизнь не для меня.
  - Это, как посмотреть. Да, такая жизнь напрягает, надо быть всегда начеку, чтобы тебя ненароком не раскрыли, но ведь есть и другая ее сторона. Она дает тебе новый опыт, новые переживания. И весьма не плохие.
  - Я и так получу этот опыт, и для этого мне совсем не обязательно держаться за старое. И уж тем более все время врать.
  - Правильно, но на чужом несчастье своего счастья не построишь.
  - Да с чего ты взяла, что Каренин обязательно будет несчастен без меня, - с досадой воскликнула Анны. - Да он счастлив был бы от меня избавиться в обмен на кресло министра. Только вот никто этого ему не предлагает и не предложит никогда. Не тот калибр. Только этого он в упор не понимает.
  - Допустим все это так, - задумчиво произнесла Бэтси, - а о Сереже ты подумала.
   - Вот и ты о том же, - сразу помрачнела Анна. - Мой муж пообещал лишить меня сына, если я не оставлю Вронского. И он сделает это, я не сомневаюсь. Влияния у него хватит.
  Тело Анны вдруг охватила слабость, а к горлу подкатила тошнота.
  - Что-то мне снова плохо, - ахнула Анна и села на кровать.
  - Я же говорила, что это инфекция, - с тревогой посмотрела Бэтси на подругу. - Да у тебя испарина на лбу. Ты приляг.
  Неожиданно Анна вскочила с кровати и, зажав рукой рот, выбежала из комнаты. Когда она через десять минут вернулась, лицо ее было бледным. Анна казалась измученной и сильно подавленной.
  - Меня рвало. Ой..., - Анна не договорила и снова выбежала из комнаты. На этот раз она вернулась быстрее.
  - Ложный позыв, - сказала она и рухнула на кровать.
  Бэтси пристально смотрела на нее.
  - Кажется у тебя совсем не вирусная инфекция. А ты, подруга, случаем не беременна?
  - Думаю, что так и есть. У меня задержка три месяца.
  - Так это здорово! - воскликнула Бэтси - теперь Каренин не посмеет действовать против тебя.
  - Не думаю, - качнула головой Анна, - это известие еще больше ожесточит его.
  - Значит это ребенок Вронского, - догадалась Бэтси.
  Анна кивнула головой.
  - Так скажи мужу, что это его, и он пальцем тебя не тронет, еще и прощения будет просить.
  - Смешная ты, Бэтси, - вздохнула Анна, - я же тебе сказала, что не умею лгать.
  - Ну и дура, - в сердцах воскликнула. Бэтси.
   -Пусть я дура, с ожесточением думала Анна, когда Бэтси ушла. Зато я честная дура и буду такой всегда. А мужу я скажу о своей беременности в самое ближайшее время. Да, хоть сейчас. Встану, пойду и скажу.
  
  XI.
  Бэтси уехала домой, а Анна, оставшись одна, решила тут же, не откладывая в долгий ящик, осуществить свое намерение и признаться Каренину в своей беременности. Все равно рано или поздно он об этом узнает, так пусть это случится раньше, чем позже. Анне проще было бы сказать скорее и покончить с этим. Она пообещала Бэтси сделать это прямо сегодня. Все еще находясь во власти этого обещания и пока она не растеряла всю свою решимость, Анна встала и направилась в кабинет к мужу.
  Каренин сидел в кресле и просматривал газеты. Когда вошла Анна, он был очень удивлен. Ему казалось, что между ними уже все сказано. Во всяком случае, со своей стороны он высказался вполне определенно и теперь надеялся на ее понимание. Каренин рассчитывал на то, что Анна далеко неглупа, и если ей нужно будет делать выбор между сыном и любовником, то она выберет сына. С его точки зрения такой выбор для женщины был бы наиболее естественным.
  Хотя, сейчас Каренин не был так уж однозначно уверен, что Анна поступит именно таким образом. Он естественен для женщины, ответственной за свою судьбу и судьбу своего потомства. А как показал опыт, Анна оказалась в этом плане совершенно безответственной особой. Но Каренин надеялся, что и в этом случае не все еще потеряно. Он полагался на ее здравый смысл. Ведь занималась же она делами галереи и вполне успешно. Если ей по силам было рассчитать риски, связанные с ведением своего бизнеса, значит и с личной проблемой тоже справится. А тут риски не меньше, если не больше. С тех пор, как Каренин пригрозил жене лишением материнства, он ждал разумного ответа со стороны Анны. Правда, он не надеялся, что она придет к нему лично и прямо сообщит о том, что порвала с Вронским, а скорей всего сделает это как-то завуалировано. Неужели она все-таки решилась на такой шаг. Каренин с волнением ждал, что она ему скажет.
  -Я могу с тобой поговорить? - спросила Анна и, не дожидаясь ответа, опустилась в кресло, давая понять, что их разговор неизбежен.
  - Разве я в силах запретить тебе что-либо в этом доме? Ты пока еще тут хозяйка.
  - Хозяйка? - усмехнулась Анна, - прошлый раз ты называл меня совсем другими словами. Даже не называл, а можно сказать крыл.
  - Заслуженно заметь, - поджал губы Каренин. - Надеюсь, ты не сильно обиделась.
  - Не сильно. Впрочем, это не имеет значения. Я пришла сюда, чтобы сказать тебе нечто важное.
  - Я весь внимание. - Каренин старался говорить спокойно, но внутри у него все напряглось.
  - Не буду ходить вокруг да около, - собралась с духом Анна, - я пришла сказать, что беременна.
  Анна внимательно следила за реакцией мужа, не отрывая глаз от его лица. Она ожидала от него всего, что угодно, вплоть до оскорблений, как это уже было совсем недавно.
  Слова Анны вызвали у Каренина прилив бешенства, такого поворота событий он никак не ожидал. Каренин отбросил газеты на пол и вскочил на ноги. От резкого движения его тела, стул, на котором он сидел с грохотом повалился на пол, но Каренин и не подумал его поднимать. Более того, он с яростью саданул по нему несколько раз ногой и отбросил его подальше от себя.
  - Мебель то тут причем. - Анна старалась сохранять спокойствие, но вид мужа сильно встревожил ее. Разделавшись со стулом, Каренин двинулся в сторону Анны. Лицо его было бледным и перекошенным от ненависти. Анна испугалась. Казалось, еще немного и он поступит с ней точно также, как с мебелью. Анна поднялась с кресла и поспешила к двери. Находиться в одной комнате с Карениным она посчитала опасным не столько для себя, сколько для своего будущего ребенка. Инстинктивно прикрыв живот руками, Анна быстрым шагом выскользнула из комнаты, но Каренин, проявив неожиданную прыть для его грузной фигуры, догнал ее в коридоре и остановил, грубо схватив за руку.
  - Стой, шлюха! - тяжело дыша, заорал он, дернув ее руку со всей силы. - Ты мне за все ответишь.
  - Пусти меня! - Анна попыталась высвободиться, но Каренин держал ее крепко и не думал отпускать. Пальцы его были напряжены и с такой силой впились в руку Анны, что она вскрикнула от боли.
  - Я же тебя по-хорошему просил, - шипел Каренин побелевшими губами, - я тебя, можно сказать, умолял не выносить сор из избы, но тебе все нипочем. Ты свою мерзость собираешься предъявить всему свету? Да? - Каренина затрясло от новой волны ненависти, которая в очередной раз накрыла его.
  Анна уже пожалела, что затеяла этот разговор. Глядя в его обезумевшие глаза, она засомневалась в его вменяемости в данный момент.
   А ведь он сейчас способен на все, что угодно, пронеслось в ее голове. Ей вдруг стало по-настоящему страшно.
  - Отпусти, - рванулась она что было сил.
  - Обещай мне, что избавишься от этого... ублюдка, - Каренин вывернул руку Анны, умышленно стараясь причинить ей боль.
  Анна сцепила зубы, чтобы не закричать от боли, пронзившей ее плечо. Не известно, чем бы все это закончилось, если бы не Сережа неожиданно появившийся в коридоре.
  - Мама, - Сережа испуганно смотрел на родителей, пытаясь понять, что здесь происходит.
  Появление сына мгновенно отрезвило Каренина. Он вымученно улыбнулся и отпустил руку Анны.
  - Твоя мать чуть не упала на лестнице, если бы я не оказался рядом, то могло случиться самое страшное. - Последние слова Каренин произнес шепотом, приблизив к Анне свое лицо. Они были адресованы только ей, Сережа их даже не расслышал.
  Анна обняла подбежавшего к ней сына и, целуя его, увела Сережу в его комнату. Каренин вернулся к себе и долго еще не мог прийти в себя от пережитого потрясения. Первый раз в жизни он вышел из себя настолько, что был близок к тому, что чуть не нанес увечье своей собственной жене. Осознание этого факта глубоко потрясло Каренина. Он, всегда такой спокойный, рассудительный и уравновешенный вдруг оказался в один момент выброшен из зоны владения собой в такой ураган страстей, о которых он и понятия не имел. Ему пришлось столкнуться лицом к лицу со своими внутренними демонами и опуститься в такие глубины собственного подсознания, в которых он никогда не бывал. Там, в самых потаенных уголках его души, хранилось нечто, о чем он даже не догадывался. То, что он узнал о себе самом, совсем не понравилось ему. Каренин не хотел этого знания, он его не искал. Ему оно было навязано насильно стараниями Анны. Если бы не она, он никогда не узнал бы, на что способен в крайние моменты душевного расстройства. И вот теперь он знает и от этого знания его мутит.
  Каренин подошел к бару и достал оттуда бутылку коньяка. Старинный французский напиток столетней выдержки он привез из Парижа год назад, выложив за него кругленькую сумму. Каренин надеялся выпить его по случаю десятилетия своего бракосочетания с Анной. И вот теперь все летит к черту.
  Каренин открыл бутылку и, трясущимися руками налил рюмку до краев. Он залпом опрокинул ее в себя, затем налил еще и снова выпил. Его стало понемногу отпускать только после третьего захода, но он не стал останавливаться. Когда в бутылке осталось коньяка лишь на донышке, Каренин почувствовал головокружение. Пошатываясь, он добрел до постели и упал в нее прямо в одежде.
  -Надо срочно что-то решать, завтра, завтра я непременно приму решение, думал Каренин, проваливаясь в тяжелый тревожный сон.
  
  XII.
  Вронский по своей натуре был не то, что скуп, а скорей расчетлив. Он всегда ясно представлял, каковы его доходы и расходы. Обычно он ежемесячно совершал подсчеты, как того и так и другого. Такое правило у него появилось еще в студенческие годы. Когда он вырвался из-под бдительного надзора матери, то воздух свободы опьянил его до такой степени, что он совсем перестал обращать внимание на деньги, точнее на то, сколько их у него имеется в наличии. Понятно, что в основном они расходовались на девушек, но и на приятелей - тоже. Печальный результат не заставил себя долго ждать, однажды он открыл кошелек и с ужасом убедился, что бумажник пуст. Вронский имел стипендию, плюс каждый месяц из дома получал довольно приличное содержание. Причем, он точно знал, что сверх лимита посылать ему не будут. А потому обращаться к родителям за дополнительным вспомосуществованием было и бесполезно, да и стыдно. До следующих поступлений оставалось больше недели, а надо было еще заплатить за студенческое общежитие, да и молодой, здоровый организм требовал пищи по несколько раз на дню.
  С того момента прошло много лет, а Вронский до сих пор отчетливо помнит, какой сильный страх овладел им. Что делать, у кого занимать деньги? Его товарищи были в схожей ситуации, все едва сводили концы с концами. А никого более он не знал. Конечно, однокурсники в крайнем случае поделились бы с ним хлебом и другой едой, так что с голода ноги бы он не протянул, но ведь не может же он постоянно обращаться к ним за помощью. Тем более, он далеко не самый бедных из них, скорей один из самых обеспеченных. Только очень большой транжира.
  Чтобы заплатить за общежитие и иметь хоть какие-то средства на повседневную жизнь пришлось впервые в жизни проложить дорогу в ломбард - снести туда несколько вещей. В том числе и дорогую канадскую дубленку - подарок матери на восемнадцатилетние и ходить в трескучие морозы в тонком демисезонном пальто. Результатом стала сильнейшая простуда, с которой он попал в больницу. Выздоровел он только через две недели. Ослабевший и исхудавший Вронский явился на занятия. Многие, не знавшие об его недуге, с изумлением взирали на него, не понимая, что произошло с недавно цветущим юношей. Он же смущенно отвечал на многочисленные расспросы, ему совершенно не хотелось говорить на эту тему.
  Однако болезнь в каком-то смысле пошла ему на пользу, пока он лежал в больничной палате, было время кое о чем подумать. И, прежде всего о том, что так тратить бездумно деньги, как он это делал до сих пор, нельзя. Нужно что-то менять в этом вопросе, как бы этого и не хотелось, иначе в следующий раз он может заболеть так, что уже никогда больше не встанет.
  Для восемнадцатилетнего юноши было не просто принять такое судьбоносное решение, а еще труднее его реализовать, но Вронский даже к некоторому своему удивлению, сумел это сделать. С тех пор он регулярно подсчитывал свой баланс. Это не сразу, но постепенно внесло в его жизнь определенный порядок; с тех пор он не попадал в такое тяжелое и унизительное материальное положение. Хотя несколько раз оказывался на грани его, но черту так и не переступил.
  В последнее время он как-то забросил это занятие. Случилось это после знакомства с Анной. И не удивительно, так как все это время он провел словно в чаду. Связь с Анной требовала денег и немалых. Тем более, сама она была далеко не бедной женщиной и Вронский не мог себе позволить ударить лицом в грязь. Правда, Анна неоднократно предлагала ему платить за себя в ресторанах, в кафе, в такси, но он всякий раз с негодованием отказывался. Анна даже пыталась его убеждать, что в этом нет ничего особенного, нет никакого урона для его мужского самолюбия, что в Америке это самое обычное дело, когда дама платит за себя. Он и сам это прекрасно знал и в глубине души был не против такого распределения расходов, но что-то глубоко атавистическое мешало ему согласиться на такие условия и он упорно оплачивал их совместные траты, сознавая, что поступает неразумно. Это проделывало серьезные дыры в его бюджете, которые он пока закрывал с помощью сделанных ранее сбережений. Но они быстро таяли, и он с ужасом думал о том дне, когда эти средства иссякнут. Что он будет делать, как посмотрит в глаза Анне? Признается, что банкрот? Даже если она ничего ему не скажет, ни словом не упрекнет, что будет думать о нем? При всей своей снисходительности, некоторые вещи женщины не прощают и среди этого перечня на одном из первых мест стоит финансовая несостоятельность мужчины.
  Вронский решил, что так дальше продолжаться не может, настала пора провести ревизию его финансам и вообще вернуться к прежней практике. Он потерял голову, а ведь существует простая, но вечная истина: любовь любовью, а деньги деньгами. Эти две субстанции никогда не надо полностью смешивать, иначе однажды исчезнет и то и другое.
  В последние несколько дней к нему снова прибился Петрицкий. В очередной раз он поссорился с родителями и попросил приюта у него. Вронский не мог ему отказать, хотя предпочел бы жить один. Тем более, Петрицкий тоже требовал, пусть небольших, но затрат, ведь его приходилось кормить. А мысль о том, что неплохо бы ему покупать продукты для их общего стола, как-то не приходила в его замечательную голову, занятую совсем другими, более важными мыслями.
  Вронский объявил приятелю, что в течении следующего часа, а может быть и дольше, будет занят, и лучше к нему не приставать. Петрицкому было известно об его бухгалтерских наклонностях и, он, пожелав приятелю успеха, удалился по своим делам. Вронский его не удерживал, он был рад на это время остаться в одиночестве.
  В тот вечер то была у него единственная радость. Открыв ноутбук, Вронский погрузился в арифметические расчеты и чем дальше он продвигался в этом деле, тем мрачней становился. В последнее время, чтобы свести концы с концами, он несколько раз занимал довольно приличные суммы. Теперь наступил момент, когда их следовало вернуть, но денег на то, чтобы сделать это, элементарно не хватало, причем, не хватало много. Сбережения истощились, как старое месторождение, а из доходов - только одна зарплата. Она пусть далеко не самая маленькая, но не такая уж и большая, чтобы позволять себе вести такой образ жизни, который он вел все эти месяцы, а других источников дохода у него нет, но и долги он не может себе позволить не возвращать. Помимо того, что это крайне некрасиво, по всему Министерству и даже дипломатическому корпусу разнесутся слухи об его нечистоплотности, и тогда прощай карьера, дипломат с подмоченной репутации - уже не дипломат. В лучшем случае он навсегда застрянет в нынешнем звании. Ради чего он в таком случае учился, столько лет исправно служил? Все пойдет коту под хвост. Следовательно, нужно немедленно найти выход.
  Впрочем, Вронский с самого начала знал, где его искать, у него только одна возможность получить нужную ему сумму - это продать машину. Конечно, до слез жалко своего стального друга, но ничего иного придумать просто невозможно. Как-нибудь переживет утрату, будет ездить на общественном транспорте, иногда на такси. Так многие живут, даже у них в министерстве. Сначала будет непривычно, потом станет обыденностью.
  Приняв решение, Вронский почувствовал некоторое облегчение. Он поступает правильно, репутация важней автомобиля. Машину можно еще купить, а вот восстановить имидж - задача крайне затруднительная, во многих случаях просто невыполнимая.
  
  XIII.
  Едва Вронский завершил свои подсчеты, как словно каким-то таинственным образом узнав об этом, вернулся Петрицкий. Вронский с первого взгляда увидел, что приятель не совсем трезв. И где он успел набраться за такое время, подумал Вронский. Он не любил, когда кто-либо из его знакомых был пьяным. Пить надо так, считал он, чтобы не пьянеть. А если человек пьянеет и не останавливается, значит, у него нет тормозов и с ним лучше дело не иметь и держаться от него подальше, как от горящего здания.
  Но для Петрицкого Вронский делал исключение, во-первых, потому что иначе с ним вообще невозможно было бы иметь дела, уж слишком часто тот был навеселе, а во-вторых, он испытывал к нему симпатию и благодаря ему тот пил все же меньше. Все-таки у Вронского были мрачные предчувствия по поводу его судьбы. Добром это не могло кончиться.
  - Закончил свои подсчеты-расчеты? - поинтересовался Петрицкий.
  - Закончил. А где ты успел набраться? - в свою очередь спросил Вронский.
  - Есть на то веская причина, - загадочно произнес Петрицкий. - Ты сейчас и сам захочешь напиться. Спорим?
  - Это вряд ли. Не то настроение.
  - Сейчас будет то. Серпуховской приехал.
  - Не может быть! - обрадовался Вронский.
  - Может.
  - Где же он?
  - У Демина на даче, там все собрались, отмечают его возвращение на Родину.
  - Так что же мы стоим, едем туда прямо сейчас.
  - Я за тобой и приехал.
  Демин был статс-секретарь Министерства иностранных дел. Он славился своим гостеприимством, несмотря на свой высокий пост, был любителем устраивать различные вечеринки. Вронский бывал неоднократно на его даче, хотя не мог похвастаться тем, что находился уж очень в дружественных отношениях с ее хозяином. Все же между ними была приличная служебная дистанция.
  Народу на даче собралось довольно много, звучала музыка вперемежку со смехом. Несколько пар танцевали прямо на лужайке. Воздух был пронизан аппетитным запахом шашлыков. Но Вронского из всего этого разнообразия интересовал только Серпуховской. Хотя он был довольно значительно его старше, но межу ними в свое время возникли довольно тесные дружеские отношения. Именно Серпуховской был тем человеком, который стал опекуном и наставником для молодого сотрудника МИДа. Без его помощи ему было бы гораздо трудней ориентироваться в извилистых лабиринтах министерства. В тот период Вронский был чересчур наивен и не искушен, почти все воспринимал буквально, был чрезмерно доверчив, чем пользовались некоторые сослуживцы: кто ради корысти, а кто просто ради забавы. Серпуховской помог ему разобраться в этих хитросплетениях, понять, кто и чего тут стоит, за кем можно идти, а от кого лучше держаться подальше. Эти университеты были невероятно полезны для начинающего дипломата. Иногда Вронский думал даже, что не будь их, он мог бы так и застрять надолго, если не навсегда на самых нижних ступенях карьерной лестницы. Слава богу, что он оказался понятливым человеком, и Серпуховской вполне мог гордиться своим учеником. При этом нельзя было сказать, что они стали по-настоящему близкими друзьями, между ними всегда сохранялась определенная дистанция, обусловленная различием в возрасте и положении, так и в определенной степени разными характерами. Может, они бы все же и больше сблизились, если бы Серпуховского не отправили послом в одно вполне приличное европейское государство. Должность была весьма ответственная, так как присутствие в ней открывало гораздо более важные двери в дипломатический мир Европы. И Вронский знал, что, по мнению начальства, Серпуховской хорошо справляется со своими не простыми обязанностями.
   Серпуховского Вронский не видел уже три года. Так получилось, что во время его наездов в Россию им по разным причинам не удавалось встретиться и теперь он с интересом его разглядывал. Выглядел Серпуховской замечательно, настоящим европейцем. Он всегда следил за своей внешностью, а сейчас достиг в этом искусстве еще больших высот.
  Они обнялись.
  - Рад тебя видеть, Алексей, - сказал Серпуховской. Перед самым его отъездом они перешли на ты.
  - И я очень рад тебя видеть.
  - Выпьем за встречу, - предложил Серпуховской.
  - С удовольствием, но я за рулем.
  - Тогда ты выпей сок, а я - вина.
  - Прекрасная идея, - улыбнулся Вронский.
  Они выпили, как и договаривались. Серпуховской внимательно рассматривал бывшего своего подопечного.
  - Ты не очень хорошо выглядишь, какой-то ты бледный.
  - Слишком мало бываю на солнце. - Признаваться в своих затруднениях Вронскому пока не хотелось.
  Серпуховской недоверчиво покачал головой.
  - Знаю я, по какой причине на наших челах появляется бледность. Женщина, - убежденно произнес он.
  Вронскому захотелось рассказать ему всю свою любовную эпопею, но он не решался. Все же они и раньше не были столь откровенны друг с другом, а после такой долгой разлуки даже не совсем понятно, какие у них теперь отношения.
  - Вижу, молчишь, значит, я угадал, - улыбнулся Серпуховской. - Что ж, через это тоже надо пройти. Иначе не станешь настоящим мужчиной. Один неглупый человек мне как-то сказал: мужчина должен пройти через любовь и войну, только тогда он обретет истинное мужское сознание.
  - Значит, мне осталась война, - негромко произнес Вронский, таким образом, косвенно признавая правоту догадки своего собеседника.
  Несколько мгновений Серпуховской внимательно разглядывал Вронского, затем снова улыбнулся, но тут же стал серьезным.
  - Войны бывают разные, не всегда обязательно они предполагают участие в битвах. У нас дипломатов свои военные действия. Убивают в них редко, но последствия бывают посерьезней, чем после больших сражений.
  - Да, это так, - согласился Вронский, не понимая, куда клонит Серпуховской.
  Внезапно Серпуховской встал, подошел к двери, посмотрел, нет ли кого-нибудь за ней, затем снова вернулся на диван.
  - Я расспрашивал о тебе, Алексей, - сказал он.
  - И что?
  - Все отзываются о тебе сугубо положительно, только странно, что ты все еще ходишь в заместителях начальника отдела. По всем параметрам ты дальше должен был продвинуться.
  - Уж как сумел, - пожал плечами Вронский. Разговор на эту тему был ему неприятен.
  Серпуховской положил ему руку на плечо.
  - Пожалуйста, Алексей не обижайся, знаю, что ты переживаешь, но я хочу понять, что происходит?
  - Я думал, для тебя в этом вопросе секретов нет. Все хорошие места получают свои люди, а я хоть и не чужой, но не достаточно свой. В прошлом году хотели назначить начальником отдела. Со мной на сей счет даже заместитель министра беседовал, но появился другой человек, он и получил назначение.
  - Картина ясная, а от того весьма грустная. Мы ведь люди свои, так, Алексей?
  - А как иначе?
  - Иначе никак. Вот я и хочу с тобой кое о чем поговорить.
  - Я слушаю.
  - Не все хорошо в датском королевстве. Наша внешняя политика вызывает много вопросов. А вот ответов на них гораздо меньше. Я и раньше это понимал, но будучи послом окончательно убедился, что мы по большому счету не знаем, какую политику проводить. Реагируем на ситуацию, когда удачно, когда не очень, когда совсем не впопад. Из-за этого несем большие потери, в том числе экономические. А уж про наш имидж я и не говорю.
  - Но что мы можем сделать, не мы же определяем наш внешнеполитический курс. Мы лишь исполнители.
  - Разумеется, тут ты прав, но и от нас тоже кое-что зависит.
  - От тебя может быть, но не от меня.
  - Не спеши с выводами Алексей. Возможно, грядут перемены. Я не случайно вернулся в Москву. Не могу пока сказать тебе всего, но совсем недавно я имел кое с кем весьма любопытный разговор. Есть люди, которые недовольны, как идут дела на внешнеполитическом фронте. Они полагают, что нужны перемены. И мне предложили предоставить им некоторые размышления на эту тему, а так же назвать людей, способных реализовывать новый курс.
  Вронский почувствовал такое сильное волнение, что это не укрылось от взора Серпуховского.
  - Ну, ну, - положил он руку на его кисть. - Все не так просто.
  - Я понимаю.
  - Боюсь, что не до конца. Там тоже все крайне переменчиво, сегодня одно, завтра другое. Люди постоянно меняются, а с ними и позиции. - Серпуховской грустно вздохнул. - От того и вся чехарда. Но будем надеяться на лучшее.
  - Что еще остается.
  Серпуховской внимательно посмотрел на Вронского.
  - Любить.
  
  XIV.
  Анна позвонила Вронскому и назначила ему свидание. Ей не терпелось сообщить любовнику важную новость о своей беременности, но еще важнее было знать и видеть, как он воспримет это известие. Поэтому Анна не стала ничего ему говорить по телефону. Она хотела видеть его глаза в этот момент. От того, как он отреагирует на ее слова, и будет зависеть ее окончательное решение по поводу своего положения.
   Анна ехала на встречу с Вронским в один из московских ресторанов. Она намеренно попросила о свидании на нейтральной территории, чтобы ничто не могло отвлечь его от главного. Ей очень важно было видеть его во время всего разговора перед собой. Все мельчайшие нюансы его настроения и его реакций должны были быть перед ней, как на ладони. Боясь принять желаемое за действительное, Анна хотела избежать ложного толкования значимости своей персоны для своего любовника. Она желала знать наверняка, насколько серьезны его намерения относительно их дальнейшей совместной жизни. Одних его слов ей было недостаточно. Слова ложны и зачастую отражают лишь относительную истину. Анне была намерена докопаться до сути его истинного отношения к ней. Если она почувствует сердцем, что он любит ее так, что готов всем пожертвовать ради этого чувства, то и она готова на встречные жертвы. Сердце Анны трепетало при этой мысли. Даже внутри себя она боялась озвучить, на какие жертвы в таком случае готова пойти ради Вронского, но, тем не менее, она прекрасно знала, о чем идет речь.
  Сережа... Анна старалась не думать о сыне. Зачем забегать вперед раньше времени. Быть может все будет не так, как она придумала себе в своих мечтах, и на деле Вронский окажется не способен на подлинно мужской поступок ради нее и их будущего ребенка и тогда все станет просто и ясно. Она останется с мужем. Каренин готов проглотить все, что угодно ради достижения своих целей, даже собственное говно. Анна брезгливо поморщилась. А впрочем, ей нет нужды сохранять этот брак. Со временем, когда все успокоится, она сможет спокойно оставить супруга. Детей она и сама прокормит. С ее то доходами от галереи, это не проблема.
  Анна задумалась. Ей показались странными свои сегодняшние рассуждения. Разве не любит она Алексея, разве не готова ради него на все, не смотря ни на что. Сколько раз она себе говорила, что так оно и есть. И тем не менее, тем не менее, она ощущает нерешительность. Перед лицом судьбоносного решения все предельно четко наводится на резкость. Все малейшие нюансы ее душевных переживаний становятся видны, словно через увеличительное стекло стократного увеличения. И это давало ей возможность лучше узнать себя. Для Анны было полной откровенность обнаружить в себе готовность любить лишь отраженной любовью, только вслед за ним. А она-то считала, что способна к любви безусловной. Именно так ей и казалось в самом начале их романа. Что ж может быть это и к лучшему, подвела Анна итог своим размышлениям. Меньше будет потом разочарований.
   Анна вошла в зал ресторана, слегка волнуясь. Что ни говори, но все-таки ей хотелось, чтобы Вронский оказался на высоте и не оправдал худшие ее ожидания.
   Анна сразу увидела Вронского, как только вошла в зал. Он сидел за столиком и изучал меню. Лишь только она его увидела, такого родного и желанного, как все, о чем она думала по дороге в ресторан, в один момент потеряло для нее всякое значение. Все ее существо устремилось к нему. Хочу быть с ним и только с ним, несмотря ни на что, эта мысль отчетливо прозвучала в ее голове, как приговор.
  В этот момент Вронский поднял глаза и встретился взглядом с Анной. Лицо его просияло. Он встал со стула и поспешил ей на встречу. Их губы встретились, и тело Анны завибрировало в его объятиях. Ее охватило сильнейшее желание близости, и она уже пожалела о том, что сейчас вокруг столько людей. Лучше бы им было встретиться у него дома. И пусть все летит к чертовой матери, все ее эти иезуитские ухищрения, все ее уловки и желание вывести его на чистую воду. Все равно ничего достоверного о нем ей понять не удастся, когда сознание ее затуманено любовью. А раз так, то с ним хоть в омут головой.
  Через полчаса, когда они уже сидели за столом и им принесли заказ, Анна успокоилась и удивлялась сама себе. До какой степени раздвоения она дошла. Она готова была вознести Вронского до небес и одновременно опустить его на самое дно ада. Вот уж правильно говорят: от любви до ненависти один шаг. И все от того, что у нее нет уверенности в том, достаточно ли сильно он любит ее. Это было мучительно и тем более странно для нее самой, что вопрос любит ли ее собственный муж никогда и не интересовал ее. Даже в самом начале их отношений, когда она считала, что увлечена им. Возможно от этого она и оставалась холодна к нему, что только считала, что любит, а не любила по-настоящему. А Алексея она любит. Анна вдруг вспомнила, что ни разу не сказала ему об этом. Размышляя об этом, она совсем забыла о еде. Тарелка с салатом так и продолжала стоять перед ней не тронутой.
  - Почему ты не ешь? - поинтересовался Вронский, налегая на жаркое из мяса молодых бычков.
  - Я тебя люблю, Алексей, - Анна с такой нежностью посмотрела на него, что он чуть не поперхнулся едой.
  Он отложил ложку в сторону и, взяв ее руки в свои ладони, прикоснулся губами к ее пальцам.
  - Я тоже тебя люблю, - произнес он, целуя каждый ее пальчик.
  - У нас будет ребенок, - чуть слышно произнесла Анна, но для Вронского ее слова прозвучали, как удар грома. Он резко оторвал голову от рук Анны и посмотрел ей в глаза.
  - Правда?!!- спросил Вронский, понимая, что сморозил глупость. Ведь такими вещами не шутят.- Извини, я просто ошалел от счастья. Анна, милая, я так рад!
  Анна смотрела на Вронского и видела, что он искренен. Он был на самом деле счастлив и излучал свою радость, казалось, на сто километров вокруг себя. Вронский не обманул надежд Анны и повел себя так, как того она и ожидала. Вот так бы и сидела вечность, купаясь в лучах его любви, с нежностью подумала Анна, глядя на сияющего Вронского.
  - Теперь твой переезд ко мне неизбежен, - донесся до нее его голос. Он заставил ее спуститься с небес на землю.
  - Надо все хорошо обдумать, как это сделать, - произнесла Анна.
  -Да о чем тут думать, - горячился Вронский, - прямо сейчас беру такси и едем ко мне.
  - Легко сказать, - вздохнула Анна, - а Каренин? Ты подумал, какая у него будет реакция.
  - Да какая разница. Ты ждешь ребенка. Моего ребенка и этим все сказано!
  - Нашего ребенка, - поправила Анна, - и потому мое слово в деле его воспитания не последнее. И потом муж мне поставил условия. Если я не оставлю тебя, он лишит меня галереи.
  - Да пусть катится, - Вронский едва сдержался, чтобы не опуститься до ненормативной лексики, - я что тебя не прокормлю!
  - Это еще не все, - тихо произнесла Анна, - он лишит меня Сережи, если я уйду к тебе. И он это сделает, у него хватит влияния.
  Анна пристально смотрела на Вронского, пытаясь понять, какой эффект произвели на него ее слова. То, что она увидела, ей не понравилось. На лице Вронского она заметила замешательство.
  - Что ты думаешь обо всем этом? - спросила Анна.
  - Наверное, как отец, он имеет на это право.
  - Право? - возмущенно воскликнула Анна, -о каком праве ты говоришь, не понимаю!
  - Лично мне бы было неприятно, если бы моего сына воспитывал другой дядя.
  - Ты сначала заимей сына, а потом рассуждай на эту тему, - с вызовом проговорила Анна. Произошло то, чего она боялась.
  Он не прошел испытания. Он слабак и не станет бороться за меня и моего сына. Для него имеет значение лишь его ребенок. А моего сына и себя он разделяет, вихрем пронеслось в голове Анны.
  - Успокойся, - Вронский заметил, как вмиг переменился ее настрой. Анна смотрела на него почти, как на врага. - Мы что-нибудь придумаем, обещаю.
  - Вот когда придумаешь, тогда и поговорим. Позови официанта, пусть рассчитает нас.
  - Значит, ты ко мне не поедешь сегодня, - упавшим голосом произнес Вронский. О ее переезде он уже боялся даже заикаться, видя ее враждебный настрой.
  - Сегодня нет.
  -А когда, когда я увижу тебя.
  - Не знаю, - холодно произнесла Анна. - Не забывай, что я ношу под сердцем твоего ребенка и в связи с этим нам надо ограничить встречи.
  - Жаль. Мне будет не хватать тебя.
  - Мне тоже, - при этом Анна имела в виду совсем не физическую близость, а то душевное родство с Вронским, которое она только что потеряла. И, тем не менее, она надеялась, что это ненадолго. Она верила, что он найдет способ реабилитировать себя перед ней.
  
  XV.
  Новость о том, что его жена беременна от любовника, ударила Каренина прямо в сердце. Он тотчас решил, что на этот раз с него довольно, он немедленно начинает бракоразводный процесс. Он будет добиваться, чтобы сына оставили с ним. При его связях и, учитывая обстоятельства дела, у него все шансы на положительный результат. Кто бы мог подумать, что в оболочке этой утонченной, культурной женщины скрывается самая настоящая блядь. А может, как раз, чем утонченней и культурней женщина, тем сильней проявляется в ней эта брутальная природа? В силу своей должности ему постоянно приходится вращаться в среде так называемой творческой интеллигенции. И ему ли не знать степень процветающего там разврата. Многие проститутки ближе к матери Терезе, чем эти изысканные дамы, искренне считающие себя цветом нации. А на самом деле, это не цвет нации, а его самое настоящее дерьмо. Завистливые, жадные, а уж такие похотливые, что кошки по сравнению с ними образцы целомудренности. Но он до самого последнего времени был уверен, что Анна совсем не похожа на них: скромная, застенчивая, даже чуть забитая. Именно такой он увидел ее в первый раз - и решил, что она будет для него, если не идеальной, то хорошей женой. Он всегда боялся того, что супруга будет ему изменять. Почему-то от этой мысли у него стыла кровь, хотя на тот момент у него не было никакой супруги, а значит, не могло быть и никаких измен. Но она когда-то прочно втемяшилась в его голову и с тех пор не отпускала его. Она стала одной из причин, почему он так долго не женился. И скорей всего вообще это событие в его жизни так бы и не случилось, если бы не встреча с Анной. Не то, что он влюбился в нее, но она покорила его. В ней было какое-то колдовское очарование, противостоять которому было выше его сил. Уже после их брака те, кто знакомились с ней, неоднократно говорили ему о том же. Он гордился этим качеством жены и ему доставляло удовольствие замечать, что у супруги другого человека ничего похожего нет, что она самая обычная женщина.
  Но это все было раньше, теперь же перед ним простиралась совсем иная реальность. Ему хотелось не просто развестись с Анной, но нанести ей по возможности очень чувствительный удар. Каренин сидел на очередном совещании, который проводил вице-премьер. И хотя вопрос, который рассматривался, в том числе имел непосредственное отношение и к нему, но Каренин почти не слушал, что происходило вокруг. В крайнем случае, потом прочитает стенограмму - и будет в курсе всего, что тут говорилось. Впрочем, подчас это даже излишне, так как половина таких заседаний не имеют никакого практического значения. Бюрократическая машина так устроена, что она должна постоянно работать, двигаться даже в том случае, когда и пути впереди нет. Если же она остановится, то все могут увидеть, что она-то не так уж и нужна, что без нее во многих случаях вполне можно и обойтись. Когда он был еще молодым чиновником, то поражался, какой маленький КПД имеет эта вся суета. С годами он перестал удивляться, стал принимать этот факт, как данность. Ему даже перестало нравиться, когда это движение вдруг по каким-то причинам ускорялась. Обычно он старался незаметно погасить это ускорение, придать движению привычную скорость. Так было спокойней, так он чувствовал себя уверенней, но если ситуация требовала, то разгонялся и заставлял это делать всех, кто работал с ним. Как опытный бюрократ он четко сознавал, что бывают моменты, когда надо проявлять необычайную сноровку, повышенную инициативу отказываться от привычного поведения и стараться продемонстрировать свое умение быстро выполнять задания, находить нужные решения.
  Может, по этой причине он столько лет был непотопляем, хотя на его глазах разрушились, как дома во время землетрясения, десятки, если не сотни карьер. А ведь многие из них начинались просто блестяще. И если жизнь чему-то его и научила, то, прежде всего тому, что все в этом мире хрупко и ненадежно. Не хочешь в нем пропасть, надо постоянно проявлять осторожность и осмотрительность. Не лезть на рожон, но при этом и не прятаться за чужие спины, иначе тебя просто не заметят. Самое полезное - это вылезти в тот момент, когда вышестоящие персоналии хотят проявления именно такой инициативы, даже если и не сознают данного обстоятельства. Это даже лучше, так как в этом случае они будут особенно рады, что нашелся человек, который берет на себя бремя реализации того или иного решения. Каренин давно понял тот факт, что высокие начальники, вопреки тому, что они говорят о себе, на самом деле более всего на свете не любят брать на себя ответственность и они благодарны тому, кто взваливает ее на свои плечи. Правда в определенных пределах, если это не угрожает их позициям.
  В последние несколько дней работа не клеилась у Каренина. А причина заключалась в одном: когда он думал о том, что у Анны будет ребенок от Вронского, его начинала бить дрожь. Он быстро начинал терять самообладание. Каренин без всяких на то оснований накричал на нескольких подчиненных, да так, что те буквально вылетели из его кабинета, не понимая, что случилось со всегда выдержанным до арктической холодности начальником. Впрочем, одним делом он все же активно занимался, а именно подрывал бизнеса своей жены. Он позвонил знакомым художникам и посоветовал в ближайшее время не выставляться в галерее Анны Карениной. В качестве объяснений такой странной позиции он приводил весьма маловразумительные доводы, но он и не старался быть убедительным, так как прекрасно понимал, что большой необходимости в этом нет. Достаточно его рекомендации, чтобы она разнеслась по всему цеху, а причины этой странной позиции появятся сами, все начнут их придумывать, пока слухи не выкристаллизируются в некие общие убеждения.
  Но затем случилось событие, которое внесло сильные коррективы в планы Каренина. По чиновничьей Москве стремительно поползли слухи, что на столе Президента лежит проект указа об отставке премьер-министра, а с ним и всего правительства. Говорили об этом давно, но как-то неопределенно, но теперь многим стало казаться, что это может случиться со дня на день.
  Ненависть к Анне сразу же отступила на второй план, а на первый - вышли совсем иные мысли и чувства. Каренин испугался, что если случится отставка кабинета министров, то нет никакой вероятности, что он уцелеет даже на прежней должности в новом правительстве. Все зависит от того, кто станет премьером, а по поводу его кандидатуры слухи ходили самые разные. В том числе, назывались имена, в случае их назначения шансов остаться в своем кабинете, не говоря уж о том, чтобы переселиться в более роскошный, у него было бы немного. И если сейчас он начнет бракоразводный процесс, то они сократятся еще больше. Нет никаких сомнений о том, что он наделает немало шума в столичных кругах. Он человек слишком хорошо известный, да и Анна, как успешный галерейщик, с некоторых пор стала приобретать все большую популярность и когда такая пара расходится, то это становится важной светской новостью. Не трудно представить характер публикаций об этом в прессе, на телевидении, в Интернете. Нет, сейчас явно не время для такой славы. Гораздо предпочтительней в этом плане не привлекать к себе внимания. Каренин подумал о ребенке, которому предстоит родиться. На какой-то миг прежнее чувство снова завладело им, но ему удалось его отодвинуть в сторонку. Карьера важней, если она того потребует, он даже согласится усыновить его, дать ему свою фамилию, а потом, когда это станет окончательно безопасно, он разберется с этим вопросом. А вот что он будет делать, чем заниматься, если будет вынужден уйти в отставку, об этом даже подумать страшно.
  Приняв решение, Каренин испытал удовлетворение. Он молодец, что не позволил эмоциям взять над собой вверх. Легче всего поддаться их напору, зато потом об этом можно сто раз пожалеть. Что же касается ситуации, в которой он оказался, то еще неизвестно, кто окажется в конечном итоге победителем.
  
  XVI.
  В первые дни пребывания на даче Долли буквально опустила руки и не знала, за что хвататься, чтобы устранить окружающую ее разруху. Она решительно не понимала, как ей обустроить все в доме так, чтобы он стал удобен для жизни ее и детей. Первые два дня она ходила по нему, как потерянная, постоянно спотыкаясь то о разбитый пол, то натыкалась на сломанную мебель, то на обвалившуюся с потолка штукатурку. Все ее это бесконечно удручало, и она не представляла, что надо в первую очередь предпринять. Однако Долли не долго сокрушалась по поводу всего этого безобразия. В какой-то момент она решила, что пора кончать с паническими настроениями и кардинально менять окружающее ее пространство.
  Она взялась за дело, полная решимости навести здесь порядок и сделать дом удобным для длительного проживания. Отсутствия мужского плеча, на которое она могла бы опереться в этом совсем не женском занятии, нисколько не смутило Долли, а скорее даже подзадоривало ее. Сможет ли или не сможет она справиться с поставленной задачей самостоятельно? -спросила сама себя Долли и тут же дала утвердительный ответ. Разумеется, она сделает, что требуется. И не позже, чем через неделю у нее все в доме будет в надлежащем порядке, словно клятву дала она.
  Теперь уже отступать от данного слова Долли не имела права. И не только потому, что порядок в доме ей был жизненно необходим, но еще и по той причине, что Долли всегда со священным трепетом относилась к данным самой себе обещаниям. Она воспринимала их своего рода обетом, нарушать который было сродни святотатству, за свершение которого неминуемо должна последовать какая-нибудь кара. И так всегда, когда Долли хотела чего-нибудь добиться самостоятельно, она давала самой себе такую клятву. Стоило провести ей этот магический ритуал, как дела доселе не двигавшиеся с места, начинали каким-то чудесным способом решаться, а все вокруг начинало устраиваться самым наилучшим образом. Внутри самой Долли при этом пробуждалась невероятная энергия, которая направляла ее физические и ментальные усилия в нужном направлении, позволяя в кратчайший срок и с наибольшей эффективностью добиться нужного результата. Вот и сейчас в Долли забила ключом такая сила, которая незамедлительно вынесла ее на улицу и направила в ближайший соседский дом.
  Долли помнила его обитателей со времен своего детства. Надежды на то, что с тех далеких времен хозяева дома остались прежние не было никакой, тем более, что с момента своего приезда Долли до сих пор не видела никого из соседей. Но, тем не менее, Долли решительно постучала в дверь.
  К ее радости хозяйка дома осталась прежней. Дверь ей открыла сама Матрена Филимоновна, бывшая приятельница ее бабушки. Худая, но еще довольно крепкая старушка, очень подвижная, с задорным блеском в глазах. Матрена Филимоновна вмиг узнала Долли, хотя они не виделись уже лет десять. Женщины крепко обнялись и расцеловались.
  Матрена Филимоновна позвала Долли пить чай с вареньем и угостила ее домашней выпечкой. Они сидели за столиком под акациями и пили ароматный травяной отвар. Булочки из нежнейшего теста, которые просто таяли во рту, пахли корицей. Этот запах напомнил Долли детство, в котором было все просто, понятно и не существовало никаких проблем. За неспешной беседой, Долли поведала Матрене Филимоновне все свои горести, связанные с дачным проживанием. Старушка выслушала ее и неожиданно объявила, что знает, как помочь Долли.
  - Здесь неподалеку, через два дома, - прихлебывая чай из блюдца, - сказала Матрена Филимоновна, - снимает жилье один таджик. Толковый мужик, хотя и чурок. У него бригада рабочих есть. Ты сходи к нему, они вмиг тебе все, что надо отремонтируют, починят и даже огород вскопают, если надумаешь чего посадить. И возьмут не так дорого, как наши.
  Долли необычайно обрадовалась предложению Матрены Филимоновны. Она нашла его очень даже своевременным и конструктивным и не только в плане ремонта. Идея посадить что-нибудь на земле Долли почему-то даже в голову не приходила. А с подачи Матрены Филимоновны Долли вдруг загорелась посадить на участке какую-нибудь зелень. Благо Матрена Филимоновна тут же предложила ей семена салата и укропа, рассаду огурцов и помидор, которые остались у нее после весенней посадки.
  Долли последовала совету Матрены Филимоновны и наняла бригаду таджиков для работы на даче. И вмиг у нее в доме закипела работа. Всю сломанную мебель починили, а ту, что не поддавалась ремонту, выбросили, потолки покрасили, на стены наклеили обои. Конечно, в идеале надо было заниматься не ремонтом, а просто выбросить все старое и закупить для жизни новую мебель, но Долли была, как обычно, стеснена в средствах и не имела никакой возможности поступить так, как ей того хотелось бы. Зато в саду она устроила все по своему плану. Она попросила рабочих вскопать ей грядки и посадила на одной из них зелень, а на другой огурцы и помидоры, соорудив небольшой парник. А еще она придумала сделать клумбу для цветов. Съездила с детьми на ближайший рынок и накупила там самых разнообразных растений, которые тут же высадила в цветник.
   Не прошло и недели с того момента, как Долли поставила себе цель преобразить дом и участок - и вот теперь все вокруг нее радовало глаз. В доме было все цело, чисто и прибрано. На грядках росли овощи, на клумбе все цвело и благоухало. Долли не могла нарадоваться всем этим переменам. Теперь ей будет, чем заняться до конца лета, это точно. Дети, конечно, требуют ее внимания, но не настолько, чтобы занимать собою все ее время. Так было раньше, пока они были еще маленькие. Но как только подросли старшие, они тут же стали ей верными помощниками в воспитании младших. Это давало возможность Долли более свободно распоряжаться собой. Но от того, что стало больше времени, появилось и больше возможности для проникновения в ее ум горьких мыслей по поводу ее неудач в браке со Стивой. Поэтому Долли была рада, что у нее появился небольшой огородик и цветы. Это было гарантией того, что на все лето она будет загружена работой по горло.
  Заботе о детях и земле Долли намеревалась посвятить все свое время. Она организовала свой день так, что вставала рано, и пока солнце было еще не таким жгучим, шла обрабатывать свой участок. Потом наступала очередь детей, и она занималась ими. Вечером она поливала свой огородик, потом гуляла с детьми и наконец, укладывала всех спать. К концу дня она уставала так, что валилась в постель и тут же засыпала, как убитая. Это обстоятельство ее радовало тем, что в ее тщательно продуманном распорядке дня не находилось места, чтобы присесть и хотя бы на минутку вспомнить своего мужа, подумать, чем он там занимается в Питере, пока она здесь с детьми. Хотя, что он там вытворяет без нее, было и ежу ясно, а уж ей тем более.
  Несмотря на то, что Долли в принципе все устраивало в ее дачной жизни, через две недели она почувствовала усталость. Матрена Филимоновна тут же заметила в ней это и снова нашла способ, как помочь делу. У того же таджика, который отремонтировал ей дом со своей бригадой, имелась жена, которую и посоветовала Матрена Филимоновна нанять помощницей по хозяйству. Долли в очередной раз подивилась житейской мудрости и хватке пожилой женщины. Она снова поступила так, как та ей присоветовала и не разочаровалась. Теперь в ее доме появилась молодая черноглазая таджичка по имени Гуля, которая к тому же оказалась воспитательницей детского сада. Понаблюдав за ней пару деньков, Долли поняла, что детям понравилась Гуля, и они с удовольствием принимали ее заботу о себе. Теперь, с ее появлением в их доме, можно было сказать, что все в их дачной жизни окончательно устроилась
  
  XVII.
   Долли, наконец, расслабилась и стала понемногу замечать, что жизнь состоит не только из сплошных проблем и забот, но есть в ней еще много приятных моментов и радости. И хотя эти радости были не такими яркими и большими, как в ее юности, а очень и очень маленькими, но и они доставляли Долли немалое удовольствие. Постепенно ее душа оттаивала и стала понемногу забывать обиды, нанесенные ей Стивой. Он сейчас был далеко, а дети рядом. Они и только они были отныне первым источником ее забот и волнений. Эти хлопоты о потомстве были очень приятны и желанны Долли, она с удивлением постигала всю ту радость и удовольствие, которые они ей приносили.
  "Почему я не ощущала этого раньше, - спрашивала себя Долли, - заплетая косы Тане или завязывая пышный бант на маленькой хорошенькой головке Лили.- "Как было бы чудесно, если бы я с самого начала была в первую очередь матерью, и только потом женой. Вряд ли тогда Стиве удалось бы уязвить меня своими изменами настолько, что я опустилась до слежки за ним и устройству скандалов".
  Со временем и эти вопросы перестали волновать Долли. Что было, то было. Прожитое не вернешь и не изменишь, а вот свою будущую жизнь можно выстроить по любому сценарию. Если раньше Долли смотрела в будущее и видела себя непременно рядом со Стивой, то теперь в ее воображении возникали совсем другие картины. Она видела себя счастливой, в окружении своих повзрослевших детей и внуков. Материнство, вот то, чего по настоящему не хватало Долли все это время. Как ни парадоксально это звучит и, тем не менее, ей, матери шести детей по-настоящему не хватало истинного материнства, не хватало ощущения, что она в первую очередь мать, а не жена. И вот, наконец, в уединении деревни, и в свете произошедших в ее семье событий, до Долли дошло, что неправильно расставленные акценты очень пагубно сказываются на качестве ее жизни. Это в математике от перемены мест слагаемых сумма не изменяется, а в сфере чувств очень даже меняется. Жена плюс муж плюс дети равно счастье. Таким образом, всегда для Долли выглядела незамысловатая формула семейного счастья. Но на поверку оказалось не все так незатейливо просто. Неравнозначность слагаемых привела к дисбалансу суммы. Смутно Долли понимала, что делать ставку на детей, столь же неразумно, сколько ставить на собственного мужа, но с мужем она уже обожглась, а дети, эти божие создания, неужели они однажды заставят ее страдать? Долли такое даже не приходило в голову. Для нее это было невозможно. По крайней мере, так она пыталась это себе внушить.
  Движимая с таким трудом обретенной гармонией, Долли с головой окунулась в жизнь собственных детей. Она словно открывала их заново. Конечно, ей было известно о них многое. Кто что любит, какие у кого предпочтения в еде или в игрушках, это она знала досконально. Но вот, кто из ее детей, о чем думает или мечтает, в суете питерских будней ей не удавалось узнать. Все сыты, здоровы и, слава богу. Да и если быть откровенной, не очень она и стремилась это знать, она считала это совершенно излишним. Зачем? Когда у нее был единственный бог, достойный поклонения и ежеминутного интереса. Теперь, когда этот бог скинут с пьедестала, Долли упивалась новыми возможностями, новой ролью любимой и обожаемой матери. И это была даже не роль, а полнокровная и насыщенная событиями жизнь, в которую Долли погрузилась с головой, самозабвенно отдавая себя всю без остатка на алтарь материнства. Выводила ли она детей гулять, играла ли с ними, читала ли им книжки, Долли всегда просто кожей чувствовала свою во много раз возросшую значимость. В ней словно открылось новое зрение: во время занятий с детьми, она видела себя со стороны, как бы глазами других людей, во всем великолепии своего материнства, во всем блеске своей женской славы. В такие минуты ей очень хотелось бы, чтобы Стива был рядом и видел ее торжество, ее величие и значение и понял бы, наконец, что он потерял в ее лице. Ведь только такая, уверенная в своем предназначении женщина, способна осветить жизнь мужчины ярким светом, а не те пустые финтифлюшки, которые, слегка вспыхнув, на мгновение скрашивают его жизнь и тут же гаснут, еще не успев, как следует, разгореться. Впрочем, ее это уже не интересует, спохватывалась Долли, застигнутая врасплох такими мыслями. Она тут же гнала их прочь и переключалась на размышления о детях.
  Однако и тут возникли свои неожиданные трудности. Как ни старалась обрести Долли в своем материнстве окончательное и единственно возможное счастье, но то и дело возникали ситуации, которые пусть не совсем ясно, но говорили ей, что она заблуждается, что жизнь наша устроена, таким образом, что ни на что в ней невозможно гарантированно опереться раз и навсегда.
  Так, накануне вечером, Таня, всегда такая послушная и очень мягкая девочка, вдруг выдала матери такое, от чего та полдня пребывала в слезах. А было так, что Долли решила купить всем детям подарки. Денег у нее, как всегда было в обрез, но приближался день рождения Николеньки, и Долли решила сделать ему, а заодно и всем остальным сюрприз. Она поехала в магазин и приобрела смешные праздничные колпачки, чтобы они могли от души повеселиться. Когда эти колпачки увидела Таня, то вместо ожидаемой матерью радости ее глаза вспыхнули презрением. Это было так неожиданно и ново, что Долли поначалу подумала, что ошиблась, что ей это просто показалось. Ну, не могла ее малолетняя дочь так осуждать мать. Позже, однако, все выяснилось. Таня вдруг наотрез отказалась одевать, как она выразилась этот шутовской колпак.
  - Носи его сама, - Таня со злостью бросила этот злосчастный колпак в Долли. Он угодил ей в лицо и острым кончиком попал прямо в глаз. Доли вскрикнула от боли. Из глаз ее брызнули слезы, но дочь и не подумала извиниться. Более того, когда Долли сделала ей выговор за такое поведение, Таня, нисколько не смущаясь, просто отчитала мать за такие подарки.
  - Мама, будь практичной, - выговаривала ей Таня таким назидательным тоном, будто это она, а не Долли ее мать, - лучше бы ты купила мне новое платье, я бы его хотя бы носила. При этом в голосе дочери слышалось такое разочарование в матери, что Долли даже стало стыдно. Она вдруг почувствовала себя маленькой и глупой девочкой пристыженной собственной дочерью.
  - Ты рассуждаешь, как тридцатилетняя женщина, - только и нашлась, что ответить ей Долли.
  Но это были еще цветочки по сравнению с тем, что выдал ей Гриша двумя днями позже. Долли, как обычно вечером, позвала всех детей на ужин. Все пришли, кроме Гриши. Долли послала за ним Гулю, но сын просил передать матери, что он отказывается от еды. Обеспокоенная Долли бросилась в комнату сына, ожидая увидеть его не совсем здоровым. Иначе и не могло быть. У Гриши был всегда отменный аппетит, и если он не ест, то лишь по причине болезни. Когда Долли вошла к нему в комнату, мальчик сидел перед компьютером и играл в игру. На вопрос в чем дело, он ответил, что объявляет голодовку. Доли просто обомлела от такого заявления. Она стала допытываться, в чем дело, Гриша долго отпирался и не хотел ничего объяснять. Наконец, он сдался и объявил матери, что это все из-за нее. Что она виновата в том, что на этот раз они отдыхают без папы.
  - Ты виновата в том, что папа не с нами, - выпалил сын, глядя ей в глаза.- Ты его выгнала. При этом, как показалось Долли, его просто трясло от ненависти.
  - Да с чего ты взял, что я его выгнала, - с негодованием воскликнула Долли.
  - А почему он не приезжает?
  - Ну, у него дела, работа, ты же знаешь, как он всегда занят, - вдруг ни с того ни с чего Долли стала оправдываться, как будто и правда была в чем-то виновата перед Стивой.
  - Ты врешь, - выкрикнул Гриша, - я слышал, как ты разговаривала с папой по телефону и просила его не приезжать. А еще ты сказала, что запретишь ему с нами общаться все лето. Я все слышал! - Гриша выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью, и помчался в сад. Долли опустилась на кровать сына и заплакала. Она на самом деле так сказала Стиве, когда он позвонил и попросил приехать на день рождения Николеньки. Долли хотелось сделать ему больно, и она запретила приезжать, а Гриша подслушал.
  Да как он мог! возмутилась Долли. Как он мог подслушивать ее, как он мог осуждать мать. Ведь на самом деле Стива виноват в том, что они не вместе, не всей семьей. А вышло так, что виновата она. Такого поворота событий Долли не ожидала. Ей нанесли удар под дых и кто! Собственный ребенок. Долли зарыдала и без сил повалилась на кровать.
  
  XVIII.
  Всю ночь Долли плохо спала. Она ворочалась, вспоминала боль, нанесенную ей изменами Стивы. Она искренне полагала, что права, осуждая его поведение. Она имеет полное право бросить его или остаться с ним, но на своих условиях. Она так же думала, что имеет полное право наказывать его по своему усмотрению, ни на кого не оглядываясь и не учитывая ничье мнение, но Гриша вчера дал ей понять, что это не так. Ее сын осудил ее! Ее, кругом униженную и правую во всем! А своего беспутного отца, который столько раз предавал его собственную мать, он оправдал. Как такое могло быть, Долли искренне не понимала. Вернее она понимала уже сейчас, что для детей оба родителя важны и любимы, чтобы они не совершили друг против друга.
  Долли с ужасом постигла истину, что если она прогонит Стиву и лишит тем самым детей отца, то от них ей не будет прощения. И пусть она будет сто раз права, прогоняя его, они ее дети, будут также сто раз правы, презирая ее за развал семьи. Вот это удар так удар! Долли не ожидала, что события развернутся таким образом, что она глубоко задумается прежде, чем что-то предпринять против мужа.
  Долли думала всю ночь. Что делать она не знала. Когда она ехала сюда, то надеялась найти ответ, какую стратегию поведения выбрать по отношению к мужу и мысль прогнать его окончательно грела ей душу. Она допускала такую возможность, и хотя не была уверена, что так и поступит, но она давала 80 процентов из ста, что именно так и сделает. А теперь она поняла, что в этом направлении ей путь закрыт. В противном случае она настроит против себя детей. Да задала ей жизнь задачку.
  Так и не сомкнув до утра глаз, Долли встала еще засветло. Ее тело просило движения, тупо лежать в кровати и терзаться бессмысленными поисками решения, которое никак не давалось в руки, было не выносимо. Она принялась бесцельно бродить по дому. Дети спали, Гуля еще не пришла, чтобы приготовить всем завтрак, поэтому вокруг было тихо.
  Ноги принесли ее на чердак. Здесь было все завалено старыми вещами, сохранившимися еще со времен ее детства. Постояв в раздумье среди всей этой рухляди, Долли вдруг ощутила желание навести здесь порядок. Она принялась разбирать завалы старых вещей, сама не понимала, что ею движет и зачем она это делает. Но, по мере того, как она все больше погружалась в работу, к ней приходило понимание, что ее действия отнюдь не бессмысленны, что они нужны ей для чего-то очень и очень важного.
  Через полчаса такой работы Долли осенило вдруг мгновенное прозрение. Она интуитивно осознала смысл того, что делала. Долли поняла, что ее действия по расчистке завалов на чердаке глубоко мистериальны и ассоциируются у нее с расчисткой авгиевых конюшен собственной души. Озарение пришло, как отклик на толкование мифа о Геракле, нашедшем нестандартный способ по расчистке конюшен царя Авгия. Долли стало ясно, что этот миф описывает нечто важное именно для нее и это важное и есть истина, есть ее персональный миф, который она должна открыть в себе и в дальнейшем придерживаться его в жизни. С удвоенной энергией Долли принялась за работу, она чувствовала, что решение где-то рядом, что она вот-вот найдет его среди этого старого хлама.
   Прошло еще какое-то время, прежде, чем Долли добралась до самого дальнего уголка на чердаке. Она расчищала путь к нему с маниакальной настойчивостью, как будто бы ее в конце работы ожидал какой-то очень ценный приз. Каково же было удивление Долли, когда, отбросив в сторону какую-то доску, она обнаружила под ним небольшой сундучок. Долли вмиг узнала его. Это был ее сундучок. Здесь девочкой она хранила все свое богатство.
  С трепетным чувством Долли откинула крышку и сразу же погрузилась в мир своего детства. Опустив руки в сундук, она медленно перебирала его содержимое. Чего здесь только не было! Фантики от конфет, которые подарила ей на день рождения мама, старая монетка, которую она нашла на огороде у бабушки, красивые лоскутки ткани, из которых она шила платья для кукол... Долли перебирала все это богатство - и улыбалась. Встреча со своим прошлым явно шла ей на пользу. На душе устанавливался мир и покой, а события вчерашнего вечера сразу утратили над ней былую власть. Вдруг руки ее наткнулись на краски и кисточки. Долли вспомнила, что она когда-то училась рисовать. Как это было давно! Как будто все это было не с ней, а с другим человеком. А ведь ее учитель говорил, что у нее способности к живописи, Долли вспомнила, как он советовал ее матери обратить внимание на талант дочери и отдать ее в строгановку. Но Долли не прислушалась к словам старого педагога, постигать науку рисования ей казалось очень скучным занятием, а мать не стала настаивать на ее серьезном обучении этому виду искусства.
   Долли запустила руки еще ниже, на самое дно сундука и вытащила старую потрепанную папку. Долли вмиг узнала ее. Это ее рисунки и картины, которые она рисовала гуашью и маслом. Долли с интересом рассматривала свои творения, и в ее душе росло необычное ощущение. Ей казалось, что она вернулась домой после долгого странствия. Долли перевела взгляд на валявшийся рядом с сундучком свой старый мольберт, который она минуту назад приняла просто за кусок доски. Долли опустилась перед ним на корточки и с нежностью погладила его.
   Движимая неясным желанием, Долли сгребла кисти, бумагу, мольберт, краски и спустилась вниз. В доме еще все спали. Часы показывали шесть утра. Долли вышла на террасу и установила мольберт. Прикрепив к нему бумагу, достала краски и развела палитру. Размешивая кистью краски, она ощутила такой прилив энергии, как будто у нее за спиной выросли крылья.
  Вот оно то, что я так долго искала, с ликованием подумала Долли и с восторгом провела по бумаге первую линию.
  
  ХIX.
  Долли рисовала все утро напролет. В ее душе при этом все пело и предавалось восторгу. "Вот оно, вот оно", - твердила Долли, обмакивая кисть в краску и нанося на бумагу все новые и новые мазки. Она не знала, что хочет изобразить. При этом ни пейзаж, ни какой-либо предмет из окружающего пространства не занимали ее воображения. Долли творила, спонтанно выбрасывая на поверхность листа абстрактную совокупность линий, штрихов, округлостей. Сознание ее словно отсутствовало при этом, а руки сами выводили то, что им хотелось. Время остановилось для нее. В теле чувствовалась легкость. Головная боль, мучившая ее накануне, как-то незаметно прошла сама собой.
   Через какое-то время, Долли почувствовала, что закончила. Руки ее налились свинцом, словно моля о перерыве в работе. Долли отступила от картины и, прищурив глаза, оценивающе посмотрела на свое творение. Оно поразило ее своей мрачностью и тяжестью. Долли догадалась, что перед ней. Эта картина кричала ей о собственной боли и душевных страданиях.
  Первым желанием Долли было порвать картину, что она и сделала. И тут же принялась за другую работу. После того, как она ее закончила, Долли снова отступила на несколько шагов назад и вновь оценила свое творение. То, что она увидела, было уже лучше по сравнению первой пробой кисти, но все же оставляло желать лучшего.
   Эту картину постигла участь первой. И снова Долли взялась за кисть.
   Она рисовала весь день, как одержимая, без отдыха и перерывов на еду. Ее дети давно проснулись и, застав мать за столь необычным занятием, тем не менее, никак не комментировали происходящее. Периодически они подбегали к ней, смотрели на нее и на то, что она делает, потом убегали прочь. Между ними словно установился негласный уговор: не тревожить мать и всячески оберегать ее спокойствие. Пришедшая Гуля тоже не задавала никаких вопросов. Свое дело в доме Долли она хорошо знала, поэтому накормила детей завтраком, потом увела всех гулять. После обеда, уложив младших спать, Гуля отправилась со старшими на речку.
  Долли продолжала рисовать. В какой-то момент у нее проснулось сильное чувство голода. Бросив кисти и мольберт, она пошла на кухню. Налила себе стакан молока и с удовольствием выпила его, вприкуску с булочкой. Когда Долли вернулась к картине, то с удовлетворением отметила, что на этот раз она не вызвала у нее желание тут же уничтожить ее.
  Долли стала внимательно рассматривать свое произведение. Ей понравилось, что мрачные краски исчезли, уступив место нежным пастельным тонам. Ее картина переливалась мягким приглушенным светом, излучая в окружающее пространство умиротворение и покой. Долли присела на стул перед мольбертом и стала смотреть на свое творение. От него как будто шел легкий и незаметный свет. Долли поймала себя на новом ощущении, ей было хорошо, хотелось вечность сидеть вот так и смотреть, смотреть...
   Уединение Долли нарушили громкие крики детей, вернувшихся с купания. Гриша и Таня с разбегу налетели на мать и заключили ее в свои объятия.
  - Как красиво, - проговорила Таня, нежно прижавшись к матери, - неужели это ты нарисовала?
  - Конечно я, - смеясь, отвечала Долли. - Ты разве видела тут кого-то еще?
  - Мамочка, да ты у нас настоящий талант, - не по детски серьезно, произнес Гриша внимательно осмотрев картину. - Я теперь буду гордиться тобой. Мам, а можно эту картину я повешу в свою комнату?
  - Конечно можно, - Долли нежно обняла сына и поцеловала его в мокрую макушку. - Только с одним условием, что ты больше никогда не будешь объявлять голодовку.
  - Мама, прости меня, - Гриша виновато опустил глаза, - обещаю, что больше такого не повторится.
  - А почему ему? - раздался возмущенный голос Тани. - Я тоже хочу твою картину в свою комнату, почему опять все ему. А мне когда?
   Танечка насупилась и, обиженно надув губки, отвернулась.
  Долли встала и, порывисто притянув дочь к себе, приласкала ее.
  - Я теперь нарисую таких картин, сколько захотите и даже лучше. Хватит всем, - пообещала Долли. - Устроим в доме галерею.
  - Правда? - глаза детей засверкали от счастья.
  - Правда, правда, - засмеялась Долли.
  Гриша и Таня запрыгали вокруг матери. В разгар веселья Гриша вдруг остановился и, пристально глядя на мать спросил, - А папе, ты подаришь свою картину?
   Долли задумалась на секунду, потом лицо ее осветила улыбка.
  - Конечно, я подарю папе свою картину и даже знаю, что это будет за картина, - сделав загадочное лицо, Долли замолчала.
  - А что, что это будет за картина? - стали допытываться дети.
  Долли никак не хотела говорить им, но, в конце концов, сдалась.
  - Я нарисую картину, - обняв детей, проговорила Долли, - и на ней будет вся наша семья. Я, папа и вы рядом с нами.
  - Урра! Я так и знал, что ты самая лучшая мамочка на всем белом свете, - завопил Гриша и бросился в очередной раз обнимать мать. Таня тоже присоединилась к нему. Дети душили Долли в своих объятиях, и в этот момент она чувствовала, что счастье просто переполняет ее.
  Когда дети убежали, оставив Долли одну, она обратила внимание, что глаза ее мокрые. Долли вытерла их руками и, поспешила в свою комнату, чтобы ненароком никто не увидел ее невольных слез. Долли понимала, что это были слезы радости, а вовсе не горечи, и она хотела сохранить то новое ощущение, которое открыла в себе, несколько минут назад, ощущение которое она никогда не испытывала прежде. Долли чувствовала благодарность судьбе за те несколько мгновений счастья, которые она только что испытала в объятиях своих детей. Ничего подобного она раньше никогда не переживала. Долли задумалась. Ей показалось странным, что путь к этим мгновениям лежал через унижение и предательство, через боль и душевные страдания.
   Отчего же это так? Отчего в мире все так устроено, непрестанно раздумывала Долли. Неужели нельзя быть счастливым просто так, без всяких условий и тяжелых испытаний. Как бы ей хотелось знать ответ на все эти вопросы.
   Немного подумав на эту тему, Долли оставила это неблагодарное занятие, поняв, что ответ на ее вопрос пока ей недоступен. Но она надеялась, что настанет день и пелена, скрывающая для нее неизвестное, рассеется и все станет на свои места.
  
  XX.
  В хозяйстве Левина едва не случилось большее несчастье, чуть не сгорел свинарник. Его подожгли, однако огонь вовремя заметили работающие там скотники и потушили возгорание. Да и сам поджог был каким-то слабым и примчавшийся на место пожара Левин сразу подумал о том, что скорей всего у поджигателей не было намерения спалить постройку. Это было предупреждение ему, чтобы он умерил свой хозяйственный пыл. И Левин даже знал, кто это сделал. Точнее, имя конкретного исполнителя ему известно не было, но он ничуть не сомневался, что это сотворили местные жители.
  В последнее время они вдруг стали наведываться сюда. Поначалу Левин полагал, что они хотят устроиться на работу, но никто из этой кампании так и не обратился к нему с такой просьбой. Зато он в огромных количествах ловил на себе неприязненные взгляды этих людей. Иногда они о чем-то шептались, затем дружно уходили.
  Этот свинарник был гордостью Левина, в его строительство, а точнее в восстановление он вложил солидные средства, в том числе взятые в кредит. Ему бы скорей обошлось дешевле соорудить его на новом месте, но он сознательно взялся за этот объект. Когда-то его отец построил тут отличный свинокомплекс - один из лучших, если не самый лучший в районе. И Левин решил возродить в нем выращивание животных. Когда он принялся за дело, то от былого великолепия остался лишь один остов; все остальное растащили местные жители. В некоторых дворах он даже видел части этого строения, приспособленные хозяевами для своих нужд.
  Для строительства свинокомплекса он взял новый проект, затем выписал свиней йоркширы канадской селекции из Канады. Хотя во все это он вложил немалые средства, но надеялся, что они отобьются у него довольно быстро, ведь свиноводство одно из самых быстро окупаемых направлений. К тому же Левин собирался не только разводить животных на мясо, но и продавать племенной скот желающим заняться этим делом. Для него это был крайне важный проект, так как по всем расчетам выходило, что если он не удастся, с долгами ему не расплатиться. И если бы здание сгорело, он мог бы оказаться банкротом.
  После пожара Левин несколько дней пребывал в меланхолии, ему стало казаться, что вся его затея с созданием своего хозяйства бессмысленна, ничего кроме неприятностей и разочарований она ему не принесет. Его тут ненавидят, и если не удалось с поджогом в первый раз, никто не помешает им повторить попытку. Конечно, теперь он поставит круглосуточную охрану, хотя это обойдется ему не дешево, но если злоумышленники непременно решат добиться своего, она им не помешает. Свинокомплекс большой, нельзя же расположить сторожей через каждые десять метров. Так никаких средств не хватит. А ведь надо охранять не только свинарник, но и коровник и тракторный двор. Коровник тоже могут спалить, технику испортить, посевы выжечь или пустить на них скот. Такое уже пару раз случалось. Пока все обходилось небольшими потерями, но ведь ясно уже, что против него объявлена война. А на войне, как на войне, пока противника не уничтожишь, победы не видать. А противник в данном случае это он.
  В какой-то момент соблазн все распродать и уехать из этого проклятого места как можно дальше был столь силен, что он уже принял почти окончательное решение. Внезапно Левин вспомнил о брате, и о его намерении написать книгу о нем. Вернее, она уже пишется, Сергей недавно прислал sms, что уже готова первая глава. Конечно, дело совсем не в этом, а в том, что он не может, не имеет право признать себя побежденным. Те, кто подожгли свинокомплекс, именно на это и рассчитывали. Он же бельмо у них на глазу, они все бездельничают, пьянствуют, а он с утра до вечера трудится. Для них это зрелище непереносимо. Уж лучше все будет плохо у всех, так им спокойней, так совесть не мучает. Он, Левин, прекрасно понимает их психологию, мотивацию поведения, но от этого ему не легче.
  Левин почувствовал, что ему надо сделать небольшую передышку, переменить обстановку. Чтобы успокоиться, чтобы исчез негативный настрой, следует куда-нибудь уехать. Сначала он подумал: не махнуть ли ему на месяц в Турцию, денег на это потребуется немного, зато там ничего не будет напоминать про его здешние дела. Но как быстро он загорелся этой идеей, так же быстро и потух. Нет, туда его не тянет, накупаться вдосталь в озерах он может и тут. Ему надо что-то совсем другое, поговорить с человеком, способным внести успокоению в его душу.
  Память быстро подсказала решение, почему бы ему не отправиться к Свияжскому. И недалеко, а главное это человек, который занимается схожим делом.
  Свияжский, как и Левин, был крупным фермером. Он вел хозяйство в Суровском районе, довольно далеко от него. Дорога туда была плохая, в основном грунтовка, местами почти полностью размытая. Проехать по ней способен только мощный джип, да и то, вполне мог застрять. Познакомились они в прошлом году в областном центре на собрании сельскохозяйственных производителей. Так получилось, что места их были рядом; пока шло пленарное заседание, звучали оптимистические доклады местных руководителей, они обменивались саркастическими комментариями. В перерыве вместе пошли обедать; там и разговорились. По большинству вопросов их мнения совпали, правда, возникли и кое-какие разногласия, но Левин не стал придавать им значения. Не могут же быть два человека быть согласны во всем.
  Они еще пару раз встречались на разных мероприятиях, и всегда подолгу беседовали. Не то, что они подружились, но определенное сближение произошло. Хотя Свияжский лет на пять был старше Левина, он особенно не ощущал эту разницу. Однажды они даже неплохо покутили в ресторане. Выползли из него такими пьяными, что едва держались на ногах, но при этом без всякой на то причины заливались смехом. Свияжский всякий раз зазывал своего знакомого к себе, Левин все обещал, но не ехал, а вот теперь самое время. Он хочет посмотреть на его хозяйство, задать Свияжскому несколько вопросов, которые мучили его в последние дни. Вдруг он получит ответ, который поможет преодолеть сомнения.
  Левин даже немного прибодрился. Позвонил Свияжскому, когда тот услышал, что Левин собирается к нему в гости, обрадовался. Хоть кто-то ему рад, подумал Левин.
  
  XXI.
  Свияжский встретил Левина радостно, познакомил с женой и со своей племянницей, молодой симпатичной особой. При этом Свияжский как-то неожиданно стал расхваливать девушку, и Левин догадался, что делает тот это неспроста. Он явно намекает, что за ней можно ухаживать, с ее стороны отказа не последует. Левин вдруг вспомнил, что где-то полгода назад у них завязался один разговор, и Свияжский тогда упоминал о ней, о том, что такая хорошая и пригожая, а жениха достойного нет, и приглашал Левина практически на смотрины. Даже странно, что он об этом так быстро забыл. Хотя с другой стороны, почему странно, все это время его мысли были заняты Кити. Она блокировала все, что касалось других женщин.
  Свияжский объявил программу пребывания Левина у него в гостях. Сначала они как следуют, пообедают, потом отправятся на охоту, а затем он проведет его по хозяйству. Левин не возражал, примерно так он и представлял свое пребывание тут.
  Во время обеда он то и дело посматривал на девушку и ловил на себе ее ответные взгляды. Его глаза сами собой то и дело притягивала ее хорошо обрисованная под кофточкой грудь, а если и в самом деле поухаживать за ней, жить анахоретом не так уж и приятно. Да и есть ли в этом смысл? Почему-то он проникся уверенностью, что она станет хорошей женой. Хотя учится в университете, но выросла все же в деревне, знает сельский труд, им будет гораздо легче поладить, чем с Кити, если бы она тогда согласилась принять его предложение. И все же он чувствовал, что пока не готов к решительным действиям, он еще не оттаял от своего прежнего увлечения. Ему надо какое-то время, чтобы все окончательно затянулось пленкой в его душе. И тогда быть может...
  Левину было немножко жалко девушку, она явно питала определенные надежды, связанные с его приездом. Разумеется, их ей внушил Свияжский, хотя он, Левин, не давал ему никаких на сей счет авансов. Но с другой стороны понятно его желание устроить судьбу своей родственницы. В каком-то смысле это даже делает ему честь.
  На охоту они отправились на внедорожнике Свияжского. Ехать было недалеко, всего три километра. Предвкушая предстоящее действо, они разговаривали мало и ни о чем серьезном. Их дорога преимущественно пролегала по владениям хозяина машины, и Левин с большим интересом смотрел по сторонам. То, что он видел, нравилось ему, поля были засеяны, нигде не было пустых проплешин, каждый пригодный клочок земли использовался по назначению. Он даже позавидовал Свияжскому, он таким образцовым хозяйством похвастаться не мог. По крайней мере, не все угодья он использовал с максимальной пользой. И как тому это удается? Но вопросы он оставил на потом.
  Охота получилось не слишком удачной. Дичи оказалась на озере немного, да и та, что была, оказалось какой-то пуганой. При приближении охотников, словно бы предчувствуя, чем им это грозит, птицы тут же, как по команде, снимались с места и улетали. Поэтому к концу дня добычи оказалось немного.
  Впрочем, Левин не слишком тужил по этому поводу, в качестве компенсации он хорошо провел время, нагулял прекрасный аппетит, надышался свежим, слегка пахнущим тиной воздухом. Что надобно еще, чтобы чувствовать себя счастливым? Или почти счастливым.
  Они вернулись в дом, когда уже стемнело. Оба так утомились, что сил хватило только на ужин. Снова никакой серьезной беседы не возникло, в основном они рассказывали хозяйке дома и племяннице Свияжского, как здорово провели этот день. Девушка снова тревожила его своими взглядами, он уже старался, насколько это позволяла вежливость, на нее не смотреть.
  Спал Левин крепко, за всю ночь ни разу не проснулся, Такого с ним не было давненько; обычно он вставал, пил воду, иногда даже выходил на улицу глотнуть немного свежего воздуха - и снова ложился в кровать.
  Утром они пешком отправились осматривать хозяйство. Вчерашнее положительное впечатление о нем у Левина только окрепло. Повсюду он видел порядок, как агроном соглашался с тем, как ведет дело Свияжский. Однако одно обстоятельство удивило его сильно, на полях, на фермах работало много народу, но все они были приезжие. Причем, судя по их внешности из далеких мест. При этом использовалось мало техники, основные работы выполняли люди.
  - Николай Иванович, я смотрю, у вас очень много работают мигрантов, - поделился своим наблюдением Левин.
  - Именно так, - подтвердил Свияжский. - Это мой осознанный способ ведения хозяйства. Это очень выгодно.
  - Но ведь такой ораве надо платить много денег, - недоумевал Левин.
   Свияжский посмотрел на него, но ничего не сказал.
   Они подошли к какому-то длинному низкому деревянному строению, весьма похожему на барак. Левин захотел поглядеть, что это такое, но Свияжский взял его за руку.
  - Пойдемте, Константин Дмитриевич, я вам кое-что интересное покажу, - попытался увести его Свияжский, но Левин проявил настойчивость. Он отворил дверь и вошел и сразу все понял. Именно в этом здании и жили, точнее, ютились приезжие работники. Сейчас тут находилось человек пятнадцать, но, судя по количеству топчанов и матрасов, жило тут в вдвое, а то и втрое больше, но они были на работе. Запах в бараке стоял очень тяжелый, он был пронизан испарениями от грязного белья, от отходов человеческой жизнедеятельности, неприятными запахами от готовившейся тут же пищи. Уже через пару минут Левина стало мутить, и он поспешно вышел на воздух.
  Левин взглянул на Свияжского, тот ответил ему смущенным взглядом. Впрочем, смущение продолжалось совсем недолго.
  - Зря вы сюда, Константин Дмитриевич, вошли, вам стало нехорошо.
  - Да, нехорошо, - подтвердил Левин.
  - Пойдемте дальше смотреть.
  Но Левину это делать уже расхотелось.
  - Мне кажется, я достаточно видел и достаточно понял. Если не возражаете, вернемся в дом.
  Всю обратную дорогу они молчали. Левин жалел, что приехал сюда. Лучше бы он встречался со Свияжским, как и раньше, где-нибудь на нейтральной территории. Так было бы удобнее им обоим.
  Они вошли в дом и сели напротив друг друга.
  - Не желаете ли водочки? - вдруг предложил Свияжский.
  - Не откажусь.
  Они выпили и закусили солеными грибами.
  - Вижу, Константин Дмитриевич, что вы не одобряете моего метода хозяйствования.
  Левин задумчиво молчал.
  - А межу тем, - продолжил Свияжский, - это позволяет мне сильно экономить. Иначе бы с нашими поборами и ценами я бы никогда не был рентабельным. Не вижу, как можно по-другому.
  - Внедрять современные технологии, например, - заметил Левин.
  - Вы это делаете. И как результат?
  - Не всегда положительный, - признал Левин.
  - Вот видите, а у меня нет таких проблем.
  - Но это же возвращение назад. Я даже не знаю, куда. Чуть ли не в крепостничество.
  - А мне иногда кажется, что крепостничество было не так уж и плохо. В хороших поместьях помещик и крестьяне жили душа в душу.
  - Только почему-то очень часто крестьяне поджигали господские дома.
  - Всякое случалось, - согласился Свияжский. - Но ведь не все же и не всегда. Далеко не все крестьяне радовались отмене крепостного права.
  - Это не аргумент, - покачал головой Левин.
  - А что, по-вашему, аргумент?
  - Наша задача - создавать современное сельское хозяйство. Вы получаете доход за счет того, что не доплачиваете работникам, селите их в скотские условия.
  - Можете спросить их, они вполне довольны. У себя дома они живут не в лучших условиях.
  - Это не повод, чтобы относиться к ним, как к скотине.
  - Такие чувства и мысли делают вам честь, но экономика штука жесткая. Нам, отечественным сельхозпроизводителям приходится конкурировать с импортном. А у них за бугром знаете, какие дотации, нам и не снилось.
  - Я не хуже знаю про тамошние дотации, но всегда есть развилка. Можно идти таким, как вы путем, а можно пытаться встать по технологии вровень с ними, а то и превзойти.
  - Пока вы будете пытаться их превзойти, пять раз разоритесь.
  - С таким подходом мы так никогда не поднимем страну.
  - Да, вы идеалист, дорогой Константин Дмитриевич, - засмеялся, впрочем, не очень натурально, Свияжский. - Я-то был уверен, что вы давно поняли, что ее уже никому не поднять. Она безнадежно лежит. А вот отдельные люди подняться могут. И поднимаются. И в этом я вижу свою задачу. И вам советую, не ставить перед собой грандиозных целей. Надорветесь и все без толку. Разве вы не видите, что творится вокруг, кто живет с вами по соседству. Сплошь деградация. Да, очень печально, но ведь надо трезво смотреть на вещи. Ничего изменить нельзя и с этим надо смириться, с этим надо жить.
  - Если я с этим смирюсь, то уничтожу себя, как личность. Вы этого не боитесь?
  - Да ничего я не боюсь, дорогой Константин Дмитриевич, это все вопросы метафизические, а мы с вами на грешной земле живем. Из этого и надо исходить.
  - Всегда есть точка, где все сходится, - задумчиво произнес Левин.
  - Ну и пусть сходится. А пока не сошлась, я буду работать, копить деньги, получать удовольствия от жизни. Ну а уж если однажды такое случится... - Свияжский махнул рукой. - Как говорится, чему бывать, тому не миновать.
  Левин понял, что продолжать дальше разговор не имеет смысла. Их позиции слишком непримиримы и не надо пытаться находить какой-то компромисс. Напрасно он сюда приехал, только еще сильней внутри себя расковырял свою рану.
  - Спасибо за гостеприимство, Николай Иванович, - поблагодарил Левин.
   Свияжский не стал его удерживать. И уже через час Левин отправился в обратный путь.
  
  XXII.
  К концу лета Левин так измотался, что чувствовал, что находится на пределе своих человеческих сил. Урожай выдался неплохой, что не могло не радовать, но надо было его еще собрать, а это было совсем нелегко. Взятая в лизинг по неплохой цене техника оказалась довольно изношенной, часто ломалась. Левин проклинал себя за стремление к дешевизне, уж лучше бы он поднапрягся и в кредит приобрел бы американские комбайны. Они, конечно дорогие, но удобные и работают надежно. А тут приходится то и дело чинить машины. На его счастье ему удалось завлечь к себе надежного механика - едва ли не единственного во всей округе, который мог выполнять эту работу. Правда, понимая свою незаменимость, он запросил немалые деньги за свои услуги, но выбора не было, пришлось платить. Зато благодаря ему, удалось существенно сократить простои. Так что как считал Левин, в накладе он не остался.
  Но пришла другая беда, с какого-то момента зарядили противные холодные дожди. Они мешали работе, приходилось использовать каждую погожую минуту, в том числе и ночь. Левин купил динамо-машину, мощные прожектора и освещал ими поле. Домой приходил иногда под утро и даже не ужинал, а сразу же падал в кровать, чтобы на следующий день начать все снова.
  В какой-то момент он вдруг решил, что как только расправится с осенними полевыми работами, поедет за границу. Ему надо переменить хотя бы ненадолго обстановку, посмотреть на другие места, на других людей. Нельзя же видеть все время только одно поле да свой дом. Он всегда был жаден до новых впечатлений, ему нравилось сравнивать увиденное в разных странах со своим отечеством. Он никогда не понимал тех, кто ездил за границу исключительно в качестве туристов, для которых главное - это наполниться поверхностными впечатлениями, не приносящих никакой пользы. Эти люди и сами не понимают, зачем им это надо, просто так принято, просто это один из доступных способов разгонять скуку жизни. Но у него такой проблемы не существует, скука - его редкий гость. Да и когда скучать, когда на твоих плечах немаленькое хозяйство; это тех, кто всю жизнь проводят в праздности и безделии, она посещает часто и охотно.
  Но была у Левина еще одна задумка. Как-то, сидя дома вечером, к нему пришла мысль написать книгу о том, как возродить сельское хозяйство страны. Мыслей на эту тему у него скопилось немало, они не давали ему покоя, но что с ними делать, куда их девать, не знал. И потому идея сочинить такой труд была одновременно закономерной и заманчивой. Да и не все только Кознышеву заниматься сочинительством, другие тоже не лыком шиты. Тем более за это время он накопил немалый опыт - и хотелось им поделиться. Его знания должны принадлежать не только ему, но и всем, кто захочет так же начать работать на этой ниве, но чтобы сделать их полными, надо ознакомиться с тем, как обстоят дела за рубежом. Там накоплено много полезного, что может пригодиться и здесь.
  Мысль о книге временами так захватывала Левина, что хотелось тут же сесть и начать писать. Но, во-первых, было не досуг, в лучшем случае время для этой работы появится только зимой, а во-вторых, пока в его знаниях есть немало пробелов. Да и не все мысли приняли окончательное оформление, еще предстоит подумать о многих вещах. Впрочем, начнет ли он этот труд или нет, Левин еще не ведал. Мало ли в жизни у него возникало замыслов, но все же невозможно да и не нужно реализовывать, но определенную подготовительную работу проделать не помешает, а дальше уж как получится. В любом случае ни одно занятие не бывает бесполезным, если оно направлено на благую цель.
  Урожай был почти уже собран, осталось убрать его с последних десяти гектар. По прикидкам Левина можно было при благоприятной погоде управиться за два дня, а то и быстрей. Поэтому в этот раз он позволил себе закончить работу раньше и вернуться домой не так поздно, как обычно. Хотелось немного отдохнуть, поваляться в кровати с книгой. Он и забыл, когда читал в последний раз, а чтение для него - насущная потребность. Без него ему постоянно чего-то не хватает, как человеку, который не доедает. А ведь это тоже пища, только для ума, а не для желудка. Но это лишь увеличивает ее значение.
  Впрочем, его планы неожиданно нарушились. Когда он уже собирался завершать работу, раздался телефонный звонок. С изумлением Левин узнал хриплый голос своего брата Николая. Тот извещал его, что прямо сейчас едет к нему и уже приближается к его дому.
  О Николае Левин уже давно не имел никаких известий, брат не писал и не звонил. Такое его поведение мало удивляло Левина, иного он от него и не ожидал. Это была его всегдашняя манера - надолго пропадать, словно бы умирать на время. Звучало это, может, и нелепо, но так оно и было. Левин давно подозревал, что Николаю нравилось так поступать, в этом он находил какое-то странное удовольствие. Он исчезал и возвращался, словно из небытия на грешную землю, заставляя во время своего очередного пришествия всех плясать под свою дудку. Левин догадывался, что таким образом Николай пытается возместить для себя те позиции, которые он давно утратил, когда к нему, как к человеку, подающему большие надежды, было приковано немалое внимание. С точки зрения Левина подобные методы являлись далеко не самыми образцовыми, в них проглядывал, как тело сквозь дырявую одежду, непомерный эгоизм. Но бороться с его проявлением было невозможно, по крайней мере, Левин не представлял, как это делать. Оставалось лишь мириться с реальностью. В конце концов, если Николаю так удобно, пусть так и поступает, для его уязвленной души - это один из немногих способов хоть как-то сохранять внутри себя душевное равновесие.
  Николай стоял возле его дома и ждал брата. Левин издали увидел его долговязую худую фигуру. Они обнялись, но сдержанно, словно бы выполняя формальность или ритуал. Хотя скорей всего так оно и было.
  Пригласив гостя в дом, Левин стал готовить ужин. Он не знал, зачем прикатил к нему Николай, но в любом случае это радостное событие - приехал родной брат, но радости в своем сердце Левин никак не мог отыскать. Николай из тех людей, которые приносят только заботы и хлопоты и Левин подозревал, что ему доставляет удовольствие докучать другим людям. Этим он повышает свою значимость, но изменить, увы, ничего нельзя, Николай - это посланное ему свыше испытание. Может нехорошо так говорить о человеке, тем более близком, но он, Левин, так чувствует, а обманывать себя нет смысла, он же не маленький мальчик.
  Они ужинали и говорили на самые общие темы. Даже не затрагивали тему здоровья Николая, его наркотическую зависимость. Впрочем, как бы мимоходом, тот заметил, что его дела обстоят лучше, но что под этим он подразумевал, не уточнил, а Левин предпочел не расспрашивать. Николай всегда проявлял большую раздражительность, трудно было предугадать, какой из вопросов вызовет в нем гнев. И хотя Левину хотелось знать подробности последнего периода жизни брата, он решил не спешить с расспросами, придет время - и все станет ясно.
  Словно бы по молчаливому обоюдному согласию, они, не сговариваясь, почти сразу после ужина стали готовиться ко сну. Левин был этому рад; помимо усталости от напряженной работы, общаться в данный момент с Николаем не очень хотелось. Кто знает, что тот может выкинуть, а ему сейчас не до его причуд. На них у него просто недостает сил. Вот когда завершатся полевые работы, тогда, пожалуйста, он готов терпеть все, что ему преподнесет брат. Впрочем, Левин прекрасно осознавал, что далеко не все зависит от него.
  Когда Левин, как обычно проснулся рано, то к удивлению обнаружил, что Николай уже на ногах. Точнее, он сидел в кресле, одетый, и явно ожидал его появления.
  - Почему ты так рано встал? Можешь еще спать и спать, - сказал Левин брату.
  - Я хочу посмотреть, как ты работаешь, - огорошил его Николай.
  - Как я работаю. Но зачем это тебе?
  - Интересно. Разве этой причины не достаточно, - желчно ответил Николай. Или тебе требуется развернутое объяснение со множеством аргументов и контраргументов?
  Левин решил, что с его стороны будет благоразумно не вступать с ним в спор, на который тот явно его подталкивает. Хочет, так пусть наблюдает. В конце концов, он же его не сглазит.
  - Тогда я быстро соберусь. Подожди немного.
  Они ехали на джипе к полю, Николай молча смотрел вокруг. Его лицо не выражало никаких чувств, но Левину почему-то казалось, что он предельно внимателен и сконцентрирован. Вообще, поведение брата представляло для него загадку. Зачем приехал, чего хочет? Что за всем этим кроется?
  Впрочем, долго размышлять на эти темы времени не было, надо было работать.
  - Я иду к комбайну, а что будешь делать ты? - поинтересовался Левин, когда они приехали на место назначения.
  - А я где-нибудь посижу, если ты не против.
  - Не против, - пожал плечами Левин. - Выбирай любое место.
  Левин решил сделать перерыв через три часа. Пока он работал, то почти не думал о Николае, но сейчас захотел посмотреть, чем тот занят. Левин остановил комбайн и направился к брату.
  Николай сидел под деревом и жевал травинку. Левин опустился рядом с ним.
  - Как ты тут, не скучал? - спросил он.
  - Да вот наблюдаю за братом-капиталистом.
  Левину слова Николая не понравились, в них он почувствовал почти открытый вызов.
  - Ты считаешь меня капиталистом? - примирительным тоном произнес он.
  - Кто же ты тогда? У тебя поля, комбайны, трактора.
  - Ты забыл еще про коровник, свинарник. К тому же я планирую в следующем году заняться производством мяса птиц. А хорошо бы еще сделать свой небольшой молокозавод, меня не устраивает качество местной молочной продукции. Оно может быть лучше.
  - Вот-вот, самый настоящий капиталист.
  - Пусть так. Не вижу в этом ничего плохого. Перефразирую одного известного писателя: капиталист - это звучит гордо.
  - А, по-моему, отвратительно.
  - В чем-то ты прав, у нас многие капиталисты вызывают отторжение, но это не означает, что все такие.
  - Ты, естественно, не такой, - насмешливо произнес Николай.
  - Не мне судить, но я стараюсь вести дела честно.
  - Еще скажи, что на тебя никто не работает.
  - Работают, что ж в том плохого. Я даю этим людям средства к существованию.
  - Да ты я вижу благодетель.
  - Я не считаю себя таковым. Это взаимовыгодное сотрудничество.
  - А по мне так это сотрудничество выгодно только тебе.
  - Я так не думаю. Более того, я уверен на все сто процентов, что не будь меня, им всем было бы гораздо хуже. В районе совсем мало работы.
  - И как же тут люди живут?
  - Вот так и живут, бедно. Некоторые даже очень бедно.
  - Зато ты живешь богато.
  - По сравнению с ними, да, но вообще, с деньгами у меня туго, я весь закредитован. Банки дерут огромные проценты, но у меня нет выбора, иначе невозможно развиваться.
  - Я был уверен, что ты станешь пенять на ситуацию. Все вы просто обожаете это делать.
  - Я не пеняю, я просто тебе, как брату, рассказываю о своих делах. Это даже не жалоба. Обычно, когда трудно, я себе говорю, что могло бы быть еще хуже и это действительно так. А вот я не понимаю твоего пафоса. Кто-то же должен взвалить на себя ношу по возрождению сельского хозяйства.
  - И этот герой - ты.
  - В том числе и я, хотя есть к счастью, и другие. Но героем себя не считаю, хотя иногда и чувствую себя таковым, но в этом нет ничего хорошего, чтобы заниматься хозяйством должны быть нормальные условия. Если же приходится преодолевать массу препятствий, большого результата не добиться. Будет всегда мало желающих взяться за такое трудное дело.
  - Но ты-то взялся.
  - Взялся, - подтвердил Левин.
  Братья на некоторое время замолчали.
  - Ложь, ложь и ложь, - вдруг с каким-то ожесточением произнес Николай. - Все научились красиво говорить. Чем омерзительней поступки, тем благостнее речи. Разве не так, Константин?
  - Да, многие именно так и поступают, но я не отвечаю за других, только за себя. Ты же видишь, сколько я работаю. Все это я вспахал, засеял, теперь вот убираю. А там, - показал рукой Левин, - тоже же мои поля. Так в чем же моя ложь?
  - Да ты работаешь, но это пока. А как разбогатеешь, наймешь массу работников, а сам будешь только барыш подсчитывать. Разве не так?
  - Может и так, но и тут не вижу ничего плохого. Организовать все так, чтобы люди могли эффективно работать, это большое умение. Я бы сказал: высший пилотаж. У меня пока так еще плохо получается.
  - Вот ты себя и разоблачил.
  - Да в чем же, Николай?
  - В том, что мечтаешь о существовании паразита. Хочешь, чтобы на тебя все работали.
  Левин вздохнул. Он опасался чего-то подобного, но Николай все же втянул его в этот бессмысленный спор.
  - Я хочу, чтобы тут было всем хорошо. В том числе и мне, а паразитом я жить даже не умею. Это не для меня. И ты это видишь, только не желаешь признать. Внутри тебя сидит чертик и заставляет говорить несправедливые слова. И дело тут не во мне, а в тебе. Тебя гложет чувство неприкаянности, ты не знаешь, чем себя занять. Вот и несешь всякую чушь про эксплуататоров и эксплуатируемых. А на самом деле, есть люди, которые хотят и умеют работать, и люди, которые не хотят и не умеют и в этом их огромная беда.
  - Вот как! Я прекрасно понимаю, что ты сейчас говоришь про меня. Напрасно я к тебе приехал. Отвези меня домой.
  - Тебе придется подождать, пока не закончу тут работу. Это недолго.
  Левин встал и снова направился к комбайну.
  Домой они вернулись под вечер. Николай тут же стал собираться. Впрочем, он не отказался от обеда, которым угостил его Левин. Как затем не стал противиться, чтобы Левин подвез его до станции.
  Подошел поезд. Николай решительно направился к вагону. Внезапно он остановился и сделал несколько шагов к Левину.
  - Прощай, Костя, может я и не совсем прав. Жизнь покажет.
   Николай протянул руку, Левин протянул свою. Их ладони встретились. После чего Николай побежал к начавшему движению составу и вскочил на подножку вагону.
  Через пару недель Левин отбыл за границу. В поезде его попутчиком неожиданно оказался двоюродный брат Кити Щербацкой. Узнав, что Левин едет за рубеж, тот удивился, но не целью путешествия, а его не слишком радостному виду.
  - Ты почему такой не веселый? - поинтересовался Щербацкий. - Едешь же отдыхать.
  - Забот много.
  - Так откинь их на время, зачем портить себе поездку.
  - Не получается, - вздохнул Левин. - Видно слишком глубоко увяз.
  - Вот увидишь, окажешься за кордоном, это быстро пройдет. У них там совсем другой воздух, он хорошо исцеляет от болезней нашего отечества. Вернешься совсем другим.
  Но Левин был в этом не уверен, после посещения его братом, что-то тяжелое вдруг навалилось на него. Он вовсе не считал, что в словах Николая заключалась какая-то правда, но в них было нечто такое, что заставляло задумываться. Слишком многие в стране думали точно так же, и это не могло не тревожить. Его поездка за границу в какой-то степени напоминала бегство от действительности родной стороны и это ему сильно не нравилось.
  
  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
  
  I.
   По делам дипломатического ведомства Вронский вынужден был уехать на две недели в Питер. Раньше он любил подобного рода командировки. Они вносили в его жизнь некую встряску, уводили его от круга привычных дел, которые временами наводили на Вронского такую скуку, хоть волком вой. Смена же декораций всегда действовала на него самым положительным образом. Новые города и новые люди манили его своими тайнами, открывать которые было для Вронского самым настоящим удовольствием. Бродил ли он по площадям и улочкам незнакомого полиса или заводил знакомство с местной красоткой, Вронский при этом испытывал такой драйв, что ему казалось, весь мир создан исключительно для того, чтобы получать от него радость и неиссякаемые удовольствия. Отсутствие в его жизни любви совсем не смущало его, не мешало наслаждаться жизнью, а скорее возбуждало, заставляло мечтать о приближении того времени, когда эта любовь наконец, появится в его жизни. Расставаясь с очередной возлюбленной, он нисколько не грустил, а с радостью констатировал тот факт, что это было и на этот раз не судьбоносное чувство. А раз так, то можно дальше идти по жизни легкой и веселой походкой, пока не встретишь ту, которую можно будет назвать своею единственной. Иногда Вронский даже ловил себя на мысли, что он совсем не торопится в то время, когда его суженая окажется у него на пути. Ему было хорошо и так, но жизнь рассудила иначе. Встреча с Анной состоялась, и Вронский сразу узнал в ней свою женщину. Правда, его немного поначалу обескуражил тот факт, что она была чужой женой. Зачем жизнь так зло подшутила над ним и вручила ему приз, который надо было еще отвоевывать у другого мужчины? Ведь по натуре своей Вронский был отчаянным собственником и то, что он по праву считал своим, должно было принадлежать ему незыблемо. Анна была стопроцентно его женщиной, но пока ему полностью не принадлежала, и это удручало Вронского. А еще настораживал тот факт, что после знакомства с Анной куда-то незаметно улетучилась та легкость и беззаботность, с которой он привычно шагал по жизни. Вот и сейчас, находясь в Питере, он мысленно все равно находился в Москве с рядом с Анной. Ее беременность усиливала чувство ответственности за нее и будущего ребенка. И то, что Анна до сих пор пребывала в доме мужа, не нравилось Вронскому. Он бы хотел видеть ее в своей квартире, но Анна упорно сопротивлялась этому. Ее поведение Вронский считал неразумным и списывал на счет капризов беременной женщины. Все бы ничего, но этих капризов в последнее время становилось все больше и больше.
  Вронский возвращался в гостиницу после напряженного трудового дня. Он спешил вернуться в номер к девяти часам. Они с Анной условились еще в Москве, что каждый вечер будут общаться в сети. Анна настаивала именно на этом времени, мотивируя это тем, что в десять ее с некоторых пор уже неимоверно клонит ко сну. Вронский не стал спорить, хотя, с тех пор, как он прибыл в северную столицу, ему оказалось не просто выполнять это условие. Рабочий день официально оканчивался в семь, но частенько ему приходилось задерживаться, и он едва успевал к условленному сроку. А сегодня, как назло, образовались такие пробки на дорогах, что Вронский рассчитывал оказаться в гостинице никак не раньше десяти. Он все же изловчился и повел машину объездными путями, за счет чего выиграл несколько минут, но все равно опоздал. Он вышел в сеть почти в десять.
  Когда установилась связь, и на экране возникла Анна, Вронский понял, что она на взводе. Красивое лицо ее было напряжено, глаза смотрели насторожено и подозрительно. Анна не дала Вронскому возможности поприветствовать ее и сразу же набросилась на него с упреками.
  - Я сижу здесь уже битый час, а тебя неизвестно где носит.
  - Ты не представляешь, что сегодня творится на дорогах, - виновато улыбнулся Вронский, - я думал, что и до утра не доеду.
  - Я не удивлюсь, если однажды так и случится, - раздраженно бросила Анна.
  - Милая, не сердись, - примиряющим тоном произнес Вронский, - я так ждал этого часа, я всю дорогу думал только о тебе...
  -Да? - язвительно произнесла Анна, - а, что Кити? Ты уже был у нее?
  - Нет, я не был у Щербацких, - Вронский намеренно перенес акцент с имени Кити на ее фамилию, заметив, что эта тема чрезвычайно раздражает Анну.
  - Ну, ты ведь зайдешь к ней, правда?
  - У меня очень напряженный график, не знаю, смогу ли.
  - Сможешь, не сомневаюсь. Если однажды ты не выйдешь в сеть до утра, я легко догадаюсь, где ты был все это время.
  - Ты несправедлива ко мне. Я тут работаю с утра до ночи, устаю. У меня в голове только одно: как ты и маленький. Расскажи лучше, как ты себя чувствуешь? Что говорят врачи?
  Неожиданно Анна улыбнулась. Выражение ее лица смягчилось, и она с любовью посмотрела на Вронского, как будто не было еще минуту назад ее внезапного раздражения и враждебного настроя.
  - Ты меня извини, - вздохнула она, - я стала в последнее время, как ребенок. То смеюсь, а то заплачу вдруг. Меня может вывести из себя любая мелочь.
  - Я понимаю, что причиной всего этого твоя беременность, - мягко произнес Вронский, - поэтому не сержусь. Одного я хочу больше всего, чтобы ты, как можно скорее приняла решение и переезжала ко мне.
  - Ну, вот ты опять о своем. - На лбу Анны появилась морщинка негодования. - Мы же говорили об этом сотни раз. Сколько можно.
  - Я не устану повторять снова и снова. Я хочу, чтобы мой ребенок находился в моем доме.
  - А мой? - на глазах Анны заблестели слезы, - Алексей, ты совсем не понимаешь меня и не хочешь понять.
  - Я действительно не понимаю тебя, неужели это так сложно, собрать вещи и переехать ко мне.
  - Ах, я много чего хотела бы! - в сердцах проговорила Анна, - но не получается. Я никогда не думала, что это так сложно: делать только то, что мне нравится.
  - Ты хочешь сказать, что до нашей встречи так и жила?
  - Да, я так жила, так, как мне хотелось, или мне так казалось. - Анна нервно сплела пальцы рук, - Но с появлением тебя в моей жизни все изменилось. Я больше не хозяйка себе.
  - Тебе плохо со мной?- голос Вронского дрогнул.
  - Ах, оставь. Я просто имела в виду, что не так представляла себе свою любовь. В моем воображении любовь представлялась сплошным непрерывным счастьем. - Анна замолчала.
  - Разве ты не счастлива, Анна, - с горечью произнес Вронский. Ее слова больно ранили его. Он вдруг отчетливо почувствовал, что и он ощущает то же самое. Cейчас, обладая ею, он был менее счастлив, чем в то время, когда он лишь мечтал об этом, когда она дала ему повод надеяться, что все между ними еще будет. И вот все случилось так, как он того хотел. И что? Как сказал какой-то мудрец: мечты ушли, они сбылись.
  - Я счастлива, Алексей, - после небольшой паузы произнесла Анна, словно сомневаясь в истинности своих слов.
  -Ты говоришь это так, как будто не уверена в этом, - обиделся Вронский.
  - Это не правда, просто я имела в виду, что была бы более счастливой, если бы имела возможность принимать твою заботу о себе.
  - Но ты сама мне этого не позволяешь, - едва сдерживая раздражение, произнес Вронский, - сколько раз предлагал тебе, переезжай ко мне, и я стану заботиться о тебе с утра до вечера.
  - Это можно делать и без столь радикальных перемен.
  - Как? Поясни.
  - Ну, хотя бы привези мне из Питера что-нибудь вкусненькое. Мне в последнее время очень хочется сладкого. В кондитерской на Невском продают самые лучшие эклеры, в Москве таких не найдешь.
  - Хорошо я тебе привезу их. Через два дня я уже возвращаюсь и привезу тебе целую коробку.
  - Лучше две, - улыбнулась Анна, - завези мне их прямо с поезда.
  - К тебе домой? До сих пор ты меня к себе не приглашала.
  - В виду особых обстоятельств, я делаю исключение, - рассмеялась Анна.
  - Обидно, что этими обстоятельствами является не моя персона, а какие-то жалкие эклеры, - притворно грустно вздохнул Вронский. - Кстати, как ты объяснишь мужу мое явление в вашем доме?
  -Ты ведь приезжаешь утром?- спросила Анна.
  - Да, в десять утра я уже буду в Москве.
  - Отлично. Каренин в это время всегда на службе. Так что встреча с ним тебе не грозит.
  - Ты уверена?
  - Более чем.
  Закончив разговор с Анной, Вронский долго не мог уснуть. Он ворочался в постели, вспоминая перепады ее настроения: то упреки, то слезы, то полные разочарования слова о любви. Для него было тяжело и непривычно следовать за стремительным потоком ее эмоций. Он терялся и не знал, как себя вести в подобных случаях. В такие моменты ему казалось, что прежняя Анна, которую он знал и которую он полюбил когда-то, куда-то в одночасье исчезала, уступив место капризной взбалмошной бабенке, которая сама не знает, что хочет. Однако Вронский все же надеялся, что все это временно, что после родов все пройдет и она станет прежней. Надо только набраться мужества и стойко переносить все ее истерики. Приняв такое здравое решение, Вронский успокоился и сразу же заснул крепким здоровым сном.
  
  II.
  Собираясь на службу, Каренин сильно замешкался и, выходя из дверей, лицом к лицу столкнулся с Вронским. От неожиданности Каренин оторопел. Однако он успел заметить, что Вронский сильно смутился, как будто вовсе не ожидал увидеть его. Хотя это отчего же он так думал? Он, Каренин, в своем собственном доме и может пребывать в нем хоть все сутки напролет.
  Встреча с Вронским взбудоражила Каренина. Почему-то такой наглости от любовников он не ожидал. Устраивают свидания в его доме. А может, они еще тут и трахались? И не раз?
  Эта мысль буквально поразила его в самое сердце. От возмущения у него даже перехватило дыхание. Если до этого он еще как-то пытался примириться с происходящим, искать какие-то взаимоприемлемые выходы, то теперь он не желал о них и думать. Всему есть предел, даже в такие времена, как сегодняшние, когда моральные нормы растянулись до такой степени, что допустимым становится любое извращение, любое непотребство. Эти двое, по-видимому, полагают, что они могут не ставить его ни во что и вытворять за его спиной, почти не скрываясь, все, что им заблагорассудится. А он будет терпеть, делать вид, что ничего особенного не происходит. Конечно, может, он и немного старомоден, но он не намерен позволять этому дуэту себя с ног до головы забрызгивать грязью. Особенно такому ничтожеству, как Вронский. Совсем недавно по своим каналам он наводил справки о нем. Отзывы более чем средненькие. С карьерой не все ладится, по служебной лестнице поднимается вяло и натужно. Вроде бы его начальство и ценит, но серьезных дел не поручает. Обычный клерк, каких тысячи, совершено ничем не примечательная личность. Даже непонятно, что Анна в нем нашла. Конечно, он значительно моложе его, но в наше время это не имеет столь уж решающего значения. С помощью медицины можно продлить молодость надолго. Но ведь нет, ей захотелось отведать что-нибудь остренькое. Все женщины по своей сути бляди, даже самые добродетельные. Если их как следует поскрести, то рано или поздно непременно наткнешься на ненасытную самку. Миром правит похоть и никакая культура не в состоянии этого изменить, но это не значит, что нужно ей потакать, на все есть пределы. Надо же хотя бы чуточку думать о тех, кто рядом. Анна не может не понимать, какую боль причиняет ему, принимая дома своего хахаля. И все же так поступает. Этим она наглядно показывает, насколько ей наплевать на мужа, который так много сделал для нее. Можно сказать, вытащил из грязи в князи. Правильно говорят, что ни одно благодеяние не остается безнаказанным. Он был чрезмерно добр к Анне, за это и наказан.
  Каренин смотрел на город из окна автомобиля. Когда он приехал сюда юношей, то он казался ему огромным, чужим, враждебным. С тех пор много воды утекло во всех реках мира. Москва стала для него своей, приоткрыла ему свои двери, и Каренину с некоторых пор стало казаться, что уже ничего плохого с ним тут не случится. Он и жену выбирал с таким расчетом, чтобы быть уверенным, что с этой стороны ему ничего не будет грозить. Он никогда не любил неожиданностей, пуще всего ценил стабильность и уверенность. И хотя в его карьере были и взлеты и падения, но он полагал, что это неизбежный атрибут карабканья наверх. Нельзя только подниматься, порой надо уметь с достоинством и спуститься на пару ступенек. В этом нет ничего трагического, хотя и приятного - тоже. Но главное не зацикливаться, не отчаиваться, не падать духом. Вот он и не падал.
  Но сейчас совсем другая ситуация, он чувствует себя глубоко оскорбленным и простить такое просто не может. Да и не должен. Это было бы предательством по отношению к самому себе. Значит, развод, как бы ему не хотелось его избежать. Она еще пожалеет, что связалась с этим прохвостом.
  Каренин откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Сейчас ему следует сосредоточиться на других делах; ситуация в министерстве весьма накалена. В последнее время у него появилось слишком много недоброжелателей. Они ждут, чтобы он оступился, дабы сбросить его с пьедестала. Ничего удивительного тут нет, чем выше он взбирается, тем больше становится завистников. От этого не легче, ему ли не знать, как могут быть опасны такие мерзавцы! А тут совсем некстати Анна нанесла ему сзади такой удар. От злости он даже заскрипел зубами. Шофер обернулся на странный звук, и Каренин поспешно принял обычное выражение лица. Он позволил себе обнажить перед чужим человеком свои переживания, это недопустимо. Он должен держать себя в узде, чтобы никто не заглянул за непроницаемый занавес его чувств. Людям только дай шанс почувствовать чужую слабость, тут же сживут человека со света.
  Каренину предстояло выступить на вечере, посвященному юбилею известного театрального деятеля. Зал был по завязку набит артистическим бомондом. И он прекрасно понимал, что при такой аудитории должен быть на высоте. Эта публика промахов не прощает; если он будет вял и скучен, это нанесет его репутации непоправимый ущерб. А потому надо на время забыть про все неприятности и показать себя во всей красе. Знал бы как станут развиваться события, отказался бы от этого мероприятия. Ну да что теперь говорить.
  Вечер прошел для него успешно, Каренин удачно справился со своей ролью и выступил блестяще. Об этом ему сказали сразу несколько человек, которых никак нельзя было заподозрить в подобострастии. Он остался доволен собой. Однако хорошее настроение, как хорошая погода, продержалось недолго. Едва он снова сел в машину, как прежние мысли плотным роем вновь полезли в голову. Радость быстро сменил гнев. Надо завершать с этой историей, в независимости от возможных последствий, решил он. Иначе неизвестно, что еще вытворит эта двоица. Анна сильно изменилась в последнее время. И дело даже не в беременности, в ней появилась какая-то новая черта. Пока идентифицировать ее он не может, но что ему точно ясно, что ему она ничего хорошего не несет. Она явно направлена против него.
  Каренин помрачнел еще больше. Ему так хотелось тишины, спокойствия, стабильности, а взамен приходится заниматься такими неприятными вещами. Ну, ничего, в его жизни было немало сложных моментов, справится он и на этот раз.
  Шофер привез его к дому, Каренин отпустил машину и вошел в прихожую. На всякий случай посмотрел на вешалку: нет ли чужих вещей? Чужих вещей не было. Решительным шагом он направился в комнату к жене.
  Анна не спала, она лежала в постели и о чем-то думала так глубоко, что не сразу заметила появление мужа, а когда это произошло, на ее лице отразилось недовольство. Это еще больше разозлило Каренина. Теперь он уже и в своем доме персона нон-града, а не только в постели Анны.
  - Я вижу, ты не спишь, - внешне спокойно сказал Каренин.
  - Собиралась уснуть.
  - Понимаю, - растянул он губы в ухмылке, - после свидания с любовничком сон особенно сладкий.
  - Ты о чем? - посмотрела Анна удивлено на мужа.
  - Я о том, - вдруг взвизгнул он, - что я тебя просил не встречаться с ним в моем доме. Мы живем в огромном городе, в нем столько вполне удобных мест для встреч.
  - Мне нужно было видеть его, чтоб...
  Но Каренин не позволил ей закончить предложение.
  - Я не мальчик, чтобы не знать, зачем женщина приглашает к себе любовника.
  - Это некрасиво, Алексей. Ничего подобного у нас тут не было.
  - Ты даже не представляешь, как это приятно слышать, - насмешливо протянул Каренин. - Прикажешь упасть тебе в ноги? - Он сделал вид, что собирается так и поступить.
  - Прекрати, умоляю, тебя прекрати. Это представление недостойно тебя.
  - Вот как? - сделал удивленное лицо Каренин. - По-твоему, для меня было бы достойным делать вид, что ничего не происходит и позволить вам тут встречаться. Это так удобно, никуда не надо идти. Все так сказать на месте.
  Анна молчала, она смотрела куда-то мимо Каренина. И это бесило его. Он надеялся хотя бы на тень раскаяния с ее стороны, но ничего похожего на него он не замечал.
  - Вижу, ты намерена и в дальнейшем продолжать эту постыдную практику, - произнес он, не дождавшись ее ответа.
  - Могу обещать тебе, что не стану здесь встречаться с ним, если не будет какой-то чрезвычайной ситуации.
  - Вот как! То есть, однажды я снова могу тут застать этого господина. Не угостить ли его в этом случае чаем? Как ты на это смотришь?
  - Зачем этот разговор, чего ты хочешь им добиться?
  - Не знаю даже, как тебе объяснить. У моей жены есть любовник, мне это крайне неприятно. Уж прости, что твой муж оказался таким ретроградом. Наверное, ты полагала, что я должен быть этому рад и предложить тебе пожить шведской семьей. Один день права на тебя имею я, один день - он. А потом мы собираемся все вместе и довольные друг другом обмениваемся впечатлениями. Я знаю людей, которые так живут. А, правда, почему бы нам не попробовать? Чем мы их хуже?
  - Ты говоришь просто гадости, - откровенно поморщилась Анна. - Никогда не предполагала, что ты способен на такое.
  - Я тоже, дорогая, не предполагал, что ты наставишь мне рога. Мы вообще многое чего не предполагали.
  - Это нормально, Алексей, жизнь полна неожиданностей.
  - Кто бы спорил, - скривил он губы. - Очень удобно, так можно оправдать любую мерзость тем, что ее невозможно было предвидеть. Нет, дорогая женушка, так у нас не пойдет. Ты считаешь, что можешь поступать так, как тебе заблагорассудится. Что ж, буду брать с тебя пример. Я принял решение: развод. И не просто развод, я лишу тебя всего. Твоего бизнеса, недвижимости, сына. Для этого у меня есть неплохие аргументы. Суд будет на моей стороне. Не пожалею денег на адвокатов, чтобы выполнить все то, что я только что перечислил. А ты знаешь меня, от своего слова я не отступлю.
  - Ты не имеешь права так поступить, я вложила в бизнес всю себя. И Сережа, зачем он тебе? Никогда не замечала у тебя особой любви к сыну. Ему будет плохо с тобой.
  - Увидим. В любом случае родной отец лучше, чем чужой мужчина. Вряд ли твой пример пойдет ему на пользу.
  - Ты играешь с сыном, чтобы сделать мне больно.
  Каренин посмотрел на нее, но ничего не сказал. Затем вышел из комнаты.
  
  III.
  На следующий день после объяснения с женой Каренин отправился в командировку в Санкт-Петербург. Он сам себе ее сделал, хотя мог и не ездить. По тому делу, по которому он отправился, вполне можно было послать начальника департамента, но ему очень хотелось уехать, находиться в одном доме с Анной, было невыносимо. Каренин надеялся, что питерская атмосфера хотя бы частично изменит его настроение. Все же новые люди, знакомство с ними отвлечет его от тягостных мыслей.
  Встречаться с братом Анны он не собирался. Никаких особых неприязненных чувств Каренин к нему не испытывал. Но вот общаться с ним не хотелось, в разговоре неизбежно всплывет тема Анны, а он бы хотел, как можно меньше думать и вспоминать о ней. Ему вполне достаточно того, что было между ними в Москве.
  Поначалу все шло так, как он и предполагал. Каренин окунулся в новые дела, с удовольствием познакомился с новыми людьми, которые показались ему интересными и приятными. Все это время он почти не вспоминал о своих домашних неурядицах, а даже если и вспоминал, то как-то смутно и ненадолго и это благотворно воздействовало на его психологическое состояние.
  После насыщенного делами дня вечером Каренин пришел в гостиницу с единственным желанием, чтобы его не беспокоили. Он собирался хорошо поужинать в ресторане и лечь пораньше спать. Завтра тоже его поджидало немало разнообразных мероприятий. Но неожиданно в дверь постучали. Удивленный Каренин пошел открывать. Он еще более удивился, когда увидел посетителя, им оказался Стива Облонский.
  Первый импульс - сказать ему, что не желает его видеть и попросить оставить в покое, но он подавил в себе это желание - негоже ему, занимающему такое положение, разговаривать в подобном тоне.
  - Как ты меня нашел? - поинтересовался Каренин.
  На лице Облонского образовалась хитрая улыбка.
  - А ты наделся, спрятаться от нас. Не выйдет. А как нашел, пусть это останется моей маленькой тайной. Не возражаешь?
  Каренин не возражал, хотя бы по той причине, что ему было в сущности все равно: нашел и нашел, какая разница, каким образом? Гораздо больше его занимал вопрос: как теперь строить с ним отношения?
  - Я, между прочим, к тебе не так просто зашел, - продолжил Стива, - а хочу от своего имени и имени моей жены пригласить тебя на обед. Пообщаемся, в последнее время мы не часто видимся.
  - Спасибо за приглашение, но вынужден его отклонить.
  - Почему? - искренне удивился Облонский.
  - Сожалею, но наши отношения должны прерваться.
  - Это еще почему?
  - Я развожусь с Анной.
  От изумления Облонский даже сел в кресло.
  - Но по какой причине?
  Каренину меньше всего на свете хотелось объяснять, чем вызван развод. Посвящать даже брата Анны в его отношения с ней ужасно не хотелось. Правда, все равно он узнает обо всем, хотя бы от своей сестры.
  - Причину понять не сложно, она весьма банальна, а потому широко распространена.
  Лицо Стивы отразило понимание вопроса.
  - Знаешь, Алексей, в семейной жизни чего только не случается. Но это не означает, что надо сразу принимать радикальные решения.
   Каренин слегка пожал плечами.
  - Если я так поступаю, значит, у меня на то есть очень веские основания. Или ты меня не знаешь?
  Облонский задумался, что случалось ним не так уж и часто.
  - Это, конечно, дело твое. Но вот о чем я тебя прошу: прежде чем развестись, поговори с Долли. Она очень симпатизирует Анне. Может, после вашего разговора ты изменишь решение. Всякое случается.
  - Поговорить я могу, вот только решение не изменю.
  - Знаешь, как сейчас любят говорить: никогда не говори никогда. Значит, мы тебя ждем на обеде.
  - Не думаю, что это целесообразно, - ответил Каренин.
  - Послушай, дорогой, Алексей, понимаю, что у тебя нелады с Анной, но мы-то тут причем. Я всегда считал тебя своим личным другом. И Долли ты приятен. Ты можешь хоть пять раз развестись с моей сестричкой, но почему должны испортиться наши отношения? По мне это уж как-то чересчур старомодно. Или я не прав?
  Каренин замялся, он не мог не признать справедливость слов Облонского.
  - Ну, если вы оба хотите, чтобы я приехал, то я приеду, - сдался Каренин.
  - Вот и замечательно, - тут же обрадовался Стива. - Помимо всего прочего, поешь вкусно, а это совсем немаловажно.
  Каренин промолчал, говорить о еде у него совсем не было настроения. К тому же на данный момент он был сыт, так как полчаса назад вернулся из гостиничного ресторана и этот вопрос пока его не волновал.
  Облонский поспешно встал с кресла.
  - А теперь с твоего разрешения я пойду. Еще есть дела. Ждем тебя.
  
  IV.
  Одновременно в Петербурге оказался и Левин. Стива узнал об этом из разных источников, но почти одновременно. Новостью он поделился с женой, и у них возникла идея пригласить к ним на обед и Левина и Каренина одновременно.
  Облонскому эта мысль очень понравилась, он обождал подобные сходняки. Правда, немного смущал контингент приглашенных; если Левин ему всегда был приятен и интересен, то к Каренину, несмотря на внешне дружеские отношения, относился настороженно. В этом человеке он всегда ощущал какое-то враждебное для себя начало, они были антиподами. И по большому счету никогда не могли прийти к согласию. На их счастье жили они в разных городах, что препятствовало частым встречам. К тому же Каренин был большим начальником, а Облонский всегда уважал и завидовал таким людям. И уж тем более бросаться дружбой с таким человеком из-за таких пустяков, как расхождение взглядов едва ли не по всем жизненно важным вопросам, было бы опрометчиво. Мало ли, кто с кем не согласен, это еще не повод для раздоров. Есть более важные соображения.
  Облонский направился в гостиницу, где проживал Левин. Помимо намерения пригласить его на обед, что можно было бы сделать и по телефону, ему было интересно просто поглядеть на него. Родственник Щербацких как-то рассказал ему о встрече с ним, о том, что его друг пребывал в весьма хмуром настроении. Стиве было любопытно разузнать, чем оно вызвано? Неужели продолжает сохнуть по Кити? Просто удивительно, какая сильная у него любовь. В наше время, когда все быстро забывают друг друга, это редкостный случай, достойный занесению в книгу Гиннеса.
  Левина Стива застал в кампании с незнакомым ему человеком. Они оживленно говорили про крестьянские дела. Облонскому пришлось ждать, когда завершится этот скучный разговор. Наконец, посетитель ушел.
  - Это фермер, агитирую его взять у меня в аренду землю, у меня есть неплохой участок. Вдвоем мы бы сделали гораздо больше. За границей я понял, как важно создавать горизонтальные связи. Нам их ужасно не хватает. У нас каждый бьется в одиночку. А ведь один в поле не воин.
  - Эти мысли тебе навеяла заграница?
  - Отнюдь, хотя там я в них еще более утвердился.
  - Где же ты побывал?
  - Лучше спроси, где я только не был. Впрочем, география моих поездок носит второстепенный характер.
  - Что же в таком случае первостепенно?
  - Там живут такие же люди, как и мы. Не умнее, не более работящие, они используют такую же технику. А вот результаты разительно отличаются от наших. Вот что меня более всего угнетает.
  - Давно известно, что за границей дело поставлено не в пример тому, как у нас, - пожал плечами Облонский. - Зато нам есть на кого равняться. Да и вообще, если бы везде было бы плохо, как бы мы все жили. Пусть хоть уж там будет хорошо, раз не здесь.
  - Нет, так не должно быть, мы же не идиоты, мы тоже можем.
  - Можем то можем, да почему-то не получается. - Стива не без труда удержался от зевка. - Разговор навевал на него скуку.
  - У них там огромное внимание к мелочам, все продумано, все работает, как часы, каждый четко знает свою функцию и ее выполняет. Нет никакой стихии, как у нас.
  - Да, там все организовано, потому и скучно.
  - В работе должно царить не веселье, а порядок. Это совсем не скучно, выстраивать ясную и четкую логистику бизнеса. Именно этого нам более всего не достает. Мы миримся с необязательностью партнеров, радуемся, если они вообще выполняют то, что обещают, а это прямой путь к развалу. Нужна строгая дисциплина и жесткость. Не сделал, отвечай в соответствии с договором. Человек должен знать, что ему будет плохо, он многого лишится, если не будет делать то, что обязаны делать. В следующий раз с ним никто не будет иметь дело. Надо ценить и дорожить то, что тебе поручено. Вот тогда все будет и у нас по-другому.
  - Вот ты как, - даже с некоторым уважением протянул Стива. - Будет сложно все это реализовать. Тебя станут ненавидеть. У нас терпеть не могут тех, кто заставляет других честно работать.
  - Я знаю, - вздохнул Левин. - Но и другого выхода нет. Иначе мы не переборем самих себя. Там тоже есть разгильдяи, но не они определяют общее положение. Чаще всего их даже не пускают к работе. Дают пособия - и пусть себе пьют пиво и не мешают другим делать дело. А у нас именно бездельники и неумехи правят бал. И это ужасно.
  - Не преувеличивай, раз живем и не так уж и плохо, значит, и у нас есть достаточно деловых людей. Вот ты, например. Только я слышал краем уха, что ты пребываешь в плохом настроении.
  - Что делать, Стива, иногда находит.
  - А какая в том польза. Понимаю, забот у тебя не то, что у меня, но если не уметь наслаждаться жизнью, ничего хорошего в ней не сделаешь. Это я тебе со знанием дела говорю. Во всем надо искать удовольствия - и все будет выглядеть по-другому. Глядишь, и твои дела пойдут лучше. Кстати, затем я к тебе и приехал. Мы с Долли затеяли званный обед. Сейчас в Петербурге находится Каренин, муж Анны. Думаю, он не откажется посетить нас. Само собой будем рады тебя видеть.
  - Спасибо за приглашение, непременно буду.
  - Вот и славно. Так что до встречи.
  
  V.
  Чтобы разнообразить кампанию, Облонский на обед пригласил Кознышева, а так же Песцова, деятеля из оппозиционного лагеря. Это было довольно смело со стороны Стивы, особенно, если учесть присутствие такого важного сановника, как Каренин, но ему нравились, как он выражался, такие коктейли. Он любил сталкивать людей с противоположными взглядами, с присущей им страстью к словесным баталиям, разговоры принимали подчас более чем острый характер. Облонский редко принимал в них участие, он смотрел на происходящее, как на некое бесплатное представление. Сам же он полагал, что пользы от всех этих дискуссий нет никакой, разве только выходит пар. И, поспорив, люди успокаиваются и с еще большим аппетитом налегают на закуски и выпивку. Он даже полагал, что все это затевается исключительно ради разгонки аппетита. По своей должности, находясь рядом с властью, он нагляделся на всех этих краснобаев, которые научились произносить правильные речи. Но при этом почти никто из них не воспринимал свои слова всерьез. Такой уж век, все работают на публику, без этого невозможно преуспеть. Но когда публики по близости нет, можно вести себя совсем иначе.
  Перед тем, как сесть за стол, гостям были предложены напитки. Как-то само собой получилось, что Каренин, Кознышев и Песцов образовали небольшой кружок. Разговор зашел про миграцию. Песцов выразил мнение, что мы не должны закрываться от приезжих, нужно встречать их гостеприимно и помогать обеспечивать им тут нормальные условия для жизни. Тогда они по-другому будут к ней относиться и вспоминать с благодарностью. Ненависть же к мигрантам вредит больше всего нам самим. Мы становимся злыми, нетерпимыми, и весь этот нами же порождаемый негатив обрушивается в первую очередь на самих себя. А вот толерантность к чужим обычаям и нравам делает нас более отзывчивыми, позволяет смотреть на мир широко. Конечно, это имеет свои последствия, некоторые пользуются таким отношением в не самих благих целях, но это величайшая ошибка строить свою политику, основываясь на таких вещах. Надо исходить из лучших, а не худших побуждений.
  - Не соглашусь с вами, - живо возразил Кознышев. - Все должно иметь свои границы, в том числе и ваша прославленная толерантность. Нельзя позволять пришельцам навязывать нам свой образ жизни. А именно это в значительной степени и происходит, Эти люди устанавливают тут свои порядки во многих сферах, подкупают полицию, органы власти и делают все, что пожелают. Мы и не замечаем, как становимся бесправными в своей стране. Мы слишком открыты, и это делает нас уязвимыми.
  - Уж не прикажите ли снова закрыться со всех сторон, как это было не так давно? - успел возразить Песцов между двумя изрядными глотками вина из бокала.
  - До некоторой степени предлагаю, - ответил Кознышев. - И не вижу в том ничего ужасного. Наоборот, усматриваю только пользу. Вы же не впускаете в свой дом всех, кого ни попадя. Так и мы должны поступать. Страна - это не проходной двор. Каждый, кто желает здесь обосноваться хотя бы на время, должен доказать свою полезность и благие намерения. Разве я не прав, Алексей Александрович? - обратился он к Каренину.
  Тот посмотрел сначала на Кознышева, потом на его оппонента.
  - Любая политика должна быть взвешенной и целесообразной, - важно изрек Каренин. - Вы правы, Сергей Иванович, что нельзя все двери держать на распашку. Будучи членом правительства, я знаю, какие острые споры идут по этому предмету и как трудно найти правильную позицию. У всех разные интересы и совместить их крайне сложно, но мы постепенно продвигаемся в нужном направлении, и такие дискуссии, как у нас сейчас, весьма полезны.
  - Честно говоря, я что-то не вижу, чтобы наше уважаемое правительство вело бы себя в этом вопросе адекватно. Сплошные шараханья из стороны в сторону. Я считаю, что мы должны занять принципиальную позицию. Должны быть ясные правила для всех, и нужно их строго соблюдать. Тогда никто не посмеет нас упрекнуть, что мы занимаемся дискриминацией, эксплуатацией несчастных мигрантов. Правительство же занимается попустительством, этих людей зачастую содержат хуже, чем скот, а мы делаем вид, что ничего подобного не происходит по причине, что кому-то это выгодно. Разве не так, уважаемый Алексей Александрович?
  Каренин недовольно посмотрел на Песцова.
  - Вы считаете, что правительство служит чьим-то частным интересам?
  - А разве не так?
  - Мы прекрасно осведомлены об этой проблеме и принимаем нужные меры, - холодно ответил Каренин. - Не все в наших силах. Некоторые полагают, что правительство всесильно, но, заверяю вас, это далеко не так. Мы действуем в рамках закона и в силу наших возможностей.
  - Вам не кажется, что это классическое оправдание бездействия, - сказал Песцов.
  - Мы во многом сами виноваты в сложившейся ситуации, - вздохнул Кознышев. - Не хотим работать. Нам подавай чистый и интеллигентный труд. В этом наше несчастье. Каждая нация должна все делать сама. Этим она и сильна. А если многие виды работы она отдает другим, пусть даже самые грязные и не престижные, то затем оказывается, что незаметно чужаки заняли много и хороших мест, которые занять мы и сами не против. И, в конце концов, окажется, что нам нет места в своем доме, что в нем распоряжаются совсем другие люди. Еще недавно мы их презирали, а теперь они наши хозяева. Как вам такая перспектива, господа?
  - Это страшилка для слабонервных, - проговорил Песцов. - Запугать можно чем угодно. Я знаю одно: если мы будем из людей делать рабов, то рано или поздно они захотят стать нашими господами. И ради этих целей будут готовы на любые средства, включая самые жестокие. Нет ничего ужасней восстания тех, кто доведен до отчаяния, до последней степени унижения. Не лучше ли заранее подумать о возможных последствиях и не доводить дела до такого итога.
  - Вот поэтому я и говорю, что мы должны пускать только тех, кто способен принести пользу, а не разрушать наше общество. Должен стоять мощный и эффективный фильтр. Тем же, кто не желает соблюдать наши обычаи, нечего делать в нашей стране. Есть в мире много других мест, гораздо ближе им по духу. Изречение о том, что в чужой монастырь не ходят со своим уставом, очень мудрое. Мы же не едем к ним и не навязываем свои представления о жизни. Так пусть они делают то же самое.
  - А я считаю, что, находясь здесь, они имеют полное право соблюдать свои обычаи, а мы должны им в этом помочь. Вот тогда не будет конфликтов, все останутся довольны друг другом, - сказал Песцов. - Люди всегда ценят заботу и хорошее отношение к себе и платят тем же.
  - Далеко не все, - вставил Кознышев.
  - Я про выродков не говорю, к сожалению, они встречаются., но не на них нам следует ориентироваться.
  - Вы очень радикально настроены, - дал оценку словам Песцова Каренин. - Мы не одобряем таких подходов.
  Облонский, который стоял немного в стороне, но внимательно слушал беседу, решил, что пора вмешаться. А то Каренин еще обидится и уйдет.
  - Предлагаю занять места за столом, господа, - провозгласил Стива.
  Вся троица с облегчением двинулась к столу.
  
  VI.
   Долли пригласила на обед еще и Кити, сообщив ей, что будет Левин. Кити согласилась, чем очень обрадовала Долли. Ее тайным желанием было свести этих двоих столь любимых ею людей. Лучшего мужа для своей сестренки Долли и не желала, поэтому возлагала на этот обед большие надежды.
  Все приглашенные были уже в сборе, когда появился Левин. Он приехал последним. Стива, впуская в дом Левина, шепнул ему на ушко, что Кити здесь, и заговорщески подмигнул ему, чем вызвал сильное смущение Левина. Левин допускал вероятность встречи с Кити в доме Облонских, но не был уверен на сто процентов, что эта встреча состоится. Он одновременно и желал и боялся ее.
   Когда он, смущаясь и робея, вошел в гостиную, первая, кого он увидел, была Кити. Она сидела к нему вполоборота и что-то говорила Кознышеву. Заслышав шаги, Кити повернула голову и остановила свой взгляд на Левине. И в ту же секунду он увидел, что глаза ее вспыхнули радостью. Левин почувствовал, что эта радость и восторг были вызваны его появлением и предназначались только ему.
  Как загипнотизированный он двинулся в сторону Кити. В этот момент он способен был видеть только ее. Весь окружающий мир перестал для него существовать и в одно мгновение сузился до размеров одного единственного человека: его любимой. Левин вдруг отчетливо осознал, что любит ее по-прежнему, и никогда не переставал любить.
  Долли, наблюдавшая за ними со стороны, разволновалась ничуть не меньше Левина. По его глазам и ответному взгляду Кити она поняла, что эти двое устремились навстречу друг другу, хотя продолжали оставаться на своих местах. Долли засуетилась и пригласила всех к столу. Кити она усадила рядом с Левиным, который до вечера уже не отходил от нее.
   Обед удался на славу. Долли была довольна. И угощение и беседа, которая велась за столом, доставляли Долли немалое удовольствие. Даже Каренин, несмотря на свои проблемы и некоторую угрюмость, поддерживал общий разговор, хотя Долли видела, что это дается ему не без усилий. Она все ждала, когда выпадет минутка, и она сможет поговорить с ним наедине. Стива накануне сообщил ей, что Алексей Александрович собирается разводиться с Анной. Судя по всему, он обвиняет ее в супружеской неверности.
  Известие это очень опечалило Долли. На своем собственном опыте, она знала, как это бывает, что такое кризис семейных отношений и, как больно ранит он обеих супругов, вне зависимости от того, кто изначально виноват в нем. Пройдя через цепь выпавших на ее долю испытаний, Долли приобрела очень ценный опыт их преодоления. Она долго и мучительно искала ответ, как быть в своей ситуации, как выйти из нее достойно и с наименьшими потерями. Она не сдавалась и, обдумывая имеющиеся в ее распоряжении альтернативы, нашла наиболее приемлемое для себя решение.
  Сначала Долли констатировала тот факт, что брак ее не удался. Она отказалась от своих надежд, что муж изменится и эмоционально овдовела, разрывая связь, которая приносит только пустоту, унижения и неверность. Она была близка к тому, чтобы развестись с ним. Однако дети своим поведением разубедили ее в целесообразности такого шага. Тогда Долли обратилась внутрь себя и неожиданно нашла то, что искала. Она обнаружила в себе огонь, с помощью которого свою боль преобразовала в энергию иного порядка. Долли смогла понять, как бы ни была ее душа изуродована и растоптана, она сумела направить свою ярость, злость и разочарование в творчество и получить от этого реальное облегчение. Работая над картинами, она изменялась сама, преображая огонь своих эмоций в созидательную силу. Долли осознала, что такая сублимация сотворила с ней чудо, позволила сохранить душевное и физическое здоровье.
  Примерно об этом Долли теперь хотела поговорить с Карениным и поделиться с ним своим рецептом в деле преодоления семейного кризиса. Может, он ему тоже сгодится. Хотя Долли сильно сомневалась в действенности ее метода на другого человека. Ее способ восстановления семейного счастья был ее личным ноу-хау, и с ее точки зрения мог сгодиться разве что женщине, и то не каждой, но никак не мужчине. И, тем не менее, попробовать никогда не будет лишним. Ведь речь идет о судьбе Анны, которую Долли очень любила. Она никогда не забывала, что именно Анна первая протянула ей руку помощи и поддержки, когда она первый раз узнала об изменах своего благоверного.
  Долли сновала между гостиной и кухней, уносила грязные использованные тарелки со стола и несла из кухни полные подносы с тарелками из новых блюд. Вся утомительная тяжесть по приему гостей лежала на ее плечах, но Долли не замечала этой тяжести. Это всего лишь физическая нагрузка, не более. Куда страшней нагрузки душевные. Их вынести порой бывает намного трудней, чем перегрузки физического тела. Испытав много раз тяжесть этих состояний, Долли научилась видеть и чувствовать их в других людях. Вот и сейчас, она то и дело поглядывала на Каренина и просто физически ощущала идущее от него напряжение, которое, как кокон, окутывало всю его обычно мощную фигуру. И хоть он старался держаться, как ни в чем не бывало, ему это удавалось с трудом. Опущенные плечи и потухший взгляд выдавали в нем человека, глубоко уязвленного своим положением.
  Долли не спускала глаз с Каренина. Она дождалась, когда в трапезе наметился перерыв, и, мужчины встали из-за стола чтобы немного размяться и покурить. Долли тотчас же оказалась рядом с Карениным и под предлогом крайне важного и необходимого разговора увлекла его в свою комнату.
  - Садитесь, Алексей Александрович, - Долли пододвинула к Каренину мягкое удобное кресло,- я вас надолго не задержу.
  - Да, желательно мне было бы поскорее освободиться, я завтра уезжаю, а у меня здесь еще много дел,- холодно произнес Каренин, всем своим видом давая понять, что теперь между ними почти разорваны родственные связи, и они чужие люди.
  Долли поежилась под его ледяным взглядом. И как только Анна живет с ним, подумала она, представив на секунду Каренина на месте Стивы. Она бы развелась с ним раньше, чем он успел изменить ей. А Анна можно сказать святая, раз столько лет выдерживает этого бездушного человека рядом с собой. На долю секунды Долли даже засомневалась в целесообразности разговора, который она затеяла с Карениным. Она вдруг предельно ясно ощутила, что все ее усилия ни к чему не приведут, но отступать назад уже было поздно. Каренин сидел перед ней и ждал, когда она изложит суть дела. Он постукивал пальцами о колено, тем самым давая понять свое нетерпение.
  - Степан Аркадьевич сообщил мне очень неприятную новость, - начала Долли, собравшись с духом. - Я правильно поняла: вы собираетесь разводиться с Анной?
  - Все верно, я начинаю бракоразводный процесс против Анны Аркадьевны, - ответил Каренин.
  - Но, что такого произошло между вами, чтобы так категорично ставить вопрос? - с отчаянием произнесла Долли, почти оскорбленная его официальным тоном, как на собрании.
  - Разве вам Степан Аркадьевич не говорил, - недовольно буркнул Каренин.
  - Да, конечно, но... - Долли не успела закончить свою мысль, как Каренин оборвал ее на полуслове.
  - Так, если вам все известно, зачем же вы тогда заставляете меня вновь повторять, что уже сказано, - раздраженно произнес Каренин.
  - Стива мог что-то напутать, он такой, с него станется.
  - Нет, в данном случае он ничего не напутал.
  - Я понимаю, - печально сказала Долли, - но неужели надо сразу разводиться?
  - Отчего же сразу, - желчно произнес Каренин, - я много претерпел, находясь в шкуре обманутого мужа, мне надоела эта роль и я хочу, как можно скорее покончить с этим.
  - И все- таки у меня никак это не укладывается в голове. - Долли порывисто встала, прошла несколько раз по комнате, затем снова села и, обхватив колени руками, умоляюще посмотрела на Каренина. - Алексей Александрович, дорогой, я не верю, Анна могла так поступить, мне все время кажется, что это какое-то недоразумение.
  - Успокойтесь Дарья Александровна, не надо принимать все так близко к сердцу. Я и сам долго так думал, сомневался, не верил очевидным фактам.
  - И правильно делали! - горячо воскликнула Долли. - Каждый из нас может ошибаться. Надо давать людям возможность исправлять свои ошибки.
  - Это людям, - Каренин брезгливо сморщил рот, достав из кармана носовой платок, аккуратно промокнул им губы, - а что делать с нелюдями? Можете мне объяснить? уважаемая Дарья Александровна.
  - Но зачем же так? - Долли оторопела от такого сравнения.
  - А как, позвольте вас спросить, - голос Каренина сорвался почти на крик.
  - Я думаю самое достойное в этой ситуации - простить. - Долли немного помолчала и добавила тихо: - Ведь я же простила Степана Аркадьевича.
  - И где Степан Аркадьевич после вашего прощения? - спросил Каренин и сам же ответил на свой вопрос. - Он в семье, он рядом с вами и детьми. Таких можно прощать, а когда человек тварь неблагодарная, то о прощении не может быть и речи.
  Долли вздрогнула, как лошадь от удара плеткой, от этих слов. Ей неприятно было выслушивать оскорбления направленные в сторону Анны. Она в один момент почувствовала, что ее миротворческая миссия провалилась. Каренин полон ненависти и желчи, такие не прощают, ничего не забывают, долго помнят и мстят за нанесенные им обиды.
  - Пожалуй, мне пора, - встал Каренин.
  - Но, постойте, - с отчаяньем воскликнула Долли, - я вам не рассказала о себе, как я преодолела свои обиды. Ведь я тоже знаю, что значит быть обманутой, Степан Аркадьевич не ангел и не один и не два раза заставлял меня страдать.
  - Оставьте, Дарья Александровна, - лицо Каренина пошло красными пятнами, - измена мужчины и измена женщины не идут ни в какое сравнение. Я даже слышать не хочу ни о чем подобном. Все это вздор и пустая трата времени. Я принял решение и не изменю его. Я вам бесконечно благодарен за ваше участие в моем горе. Все это говорит лишь о том, какой широкой души вы человек. Жаль, что Анна и рядом не стоит с вами. Будь в ней хотя бы сотая частичка вашей доброты, я бы ее простил, но она не достойна прощения. И хватит об этом. Мне действительно пора в гостиницу. - Каренин слегка поклонился и вышел.
  Долли некоторое время оставалась сидеть в кресле, бессильно уронив руки на колени. Все ее благие намерения разбились, как волны, о неприступную скалу упрямства Каренина. Долли обвела глазами свои картины, развешанные на стенах комнаты. Одну из них она хотела подарить Каренину, как самый веский аргумент своей правоты. Да, видно, не судьба.
  
  VII.
  В этот вечер не только Долли уединились с Карениным, но еще одна пара в этом доме общалась с глазу на глаз. Когда все встали из-за стола после обеда, Долли быстро увела Каренина в свою комнату. Ее примеру последовала и Кити. Она взяла инициативу в свои руки и позвала Левина за собой под предлогом важного разговора.
  Левин даже не догадывался, о чем Кити хотела говорить с ним, но ее приглашение сильно взволновало ее. Отчего-то ему показалось, что сейчас между ними произойдет что-то очень важное и значительное, что-то такое, что ни разу еще не происходило между ними. Левин, конечно, догадывался, о чем могла пойти речь. В то же время он был уверен, что именно это грандиозное событие, как раз настолько нереально и неосуществимо, что даже в мыслях не называл его своим именем.
  Кити же, в отличие от Левина, предельно ясно представляла себе, что она хотела и собиралась сообщить ему о своем желании. Поездка на Лазурный берег и знакомство с Варенькой не прошли для Кити бесследно. Напротив, она так повлияла на нее, что произвела полный переворот в душе девушки. Как будто перед ней, до сих пор блуждающей в полной темноте, кто-то взял и зажег яркий факел. Его лучи выхватили из окружающего пространства, очертания предметов доселе не знакомые Кити. Они ее заинтересовали настолько, что она совершенно точно определила для себя, что хочет посвятить свою жизнь чему-то более значительному и полезному, чем просто коптить небо в свое удовольствие, чем занималась до сих пор. Жизнь, не одухотворенная никакой высокой идеей, стала казаться ей полной бессмыслицей, серой, пустой и неинтересной. Кити хотела для себя другого, но что именно это должно было быть, представляла весьма смутно. Конечно, опыт Вареньки послужил для нее отправной точкой, стал началом отсчета, от которого она постаралась прочертить траекторию своего дальнейшего жизненного пути. Постепенно идея служения нуждающимся и обездоленным, захватывала ее все больше и больше. Правда, как реализовать ее на практике, она пока не представляла. Однако насколько сильно она погрузилась в это настроение, ей показал недавний случай.
  Ее подруга Нордстон позвонила и пригласила Кити на развеселую вечеринку, одну из тех, на которой она последний раз так постыдно напилась и опозорилась перед собственным отцом. Раньше Кити, не задумываясь отправилась бы туда и, как следует, оторвалась бы там по полной программе, но теперь такое времяпрепровождение навевало на нее скуку и отвращение. Более того, Кити вдруг совершенно четко осознала, что она не очень хочет видеть саму Нордстон. Кити поняла, что перестала нуждаться в ее обществе, что в том деле, которому она хочет себя посвятить, Нордстон ей не помощница, а скорее всего тормоз. А раз так, то ей нужен новый человек, который бы стал для нее крепкой опорой. Пробиваться одной на этом пути, Кити не хотелось. Она была из тех женщин, которая сильно нуждалась в одобрении и поддержке. Она перебрала всех из своего окружения и не увидела ни в ком себе соратника. И все же был один человек, который мог бы обеспечить ей такую поддержку. Это был Левин. Ведь, если вдуматься, то Левин по своей сути волонтер, хотя может быть и весьма своеобразный. Он уже давно живет той жизнью, о которой она только мечтает. Он оставил город с его соблазнами и перебрался в деревню, чтобы служить ее возрождению.
   При мыслях о нем в груди у Кити потеплело. Как будто комок горячей энергии сосредоточился в районе ее сердца и постепенно стал поливать приятным летним солнышком все ее тело. Кити наслаждалась этим удивительным, совершенно новым для себя ощущением, и в ней постепенно стала созревать мысль, что Левин и есть тот самый человек, которого она тщетно разыскивает среди своего окружения. Какое-то время Кити прислушивалась к своему организму, и так и эдак проверяла свою реакцию на образ Левина, который она то и дело стала вызывать в своей памяти. Каждый раз она сталкивалась с одним и тем же результатом: ей становилось хорошо.
   А может это и есть любовь? Как-то спросила себя Кити и сама ответила на этот вопрос утвердительно. Да, она любит Левина, любит уже давно, еще до встречи с Вронским. Конечно любовь к Левину не такая, которую она могла бы пережить вместе с Вронским. Но ведь любовь, как погода, бывает разная. С одним мужчиной она яркая и страстная, как шквальный ураган, сокрушающий все на своем пути, с другим спокойная и ровная, как течение полноводной реки у своих истоков.
   Кити задумалась, а какому из этих чувств она бы отдала предпочтение? И уже через несколько секунд в ее голове возник ответ. Конечно, страстная любовь это здорово, но ураган чувств не может длиться вечно. Он внезапно налетает и так же неожиданно затихает, оставляя после себя одни разрушения. Ведь то, что было у нее с Вронским, можно было отнести именно к этому типу любви. Повторения подобного в своей жизни Кити не хотела. Вот и Анна оказалась втянутой в пучину таких взаимоотношений и оказалась у разбитого корыта. Кити слышала, что Каренины на грани развода. Такого финала своей семейной жизни Кити никак не желала и потому решила, что вторая форма любви, ей подходит гораздо больше. Для нее куда приятней расти самой вместе со своей любовью и постепенно плыть к полноводию своего постоянно возрастающего чувства к партнеру. И такого партнера ей даже искать не нужно. Он давно уже присутствует в ее жизни.
  Все чаще и чаще мысли Кити останавливались на Левине, как на человеке, способным быть не только другом, но и верным и надежным спутником в плавании по реке жизни. Кити хоть и была молода, но чувствовала в себе желание начать вести взрослое и полное смысла существование. Она стала задумываться о браке. Однако такого брака, как у ее сестры или Карениной Кити не желала. Обе они и Долли и Анна потерпели в своем замужестве полное фиаско, и теперь вынуждены мучительно искать выход из создавшегося положения. Долли, нашла точку опоры в себе, занялась творчеством и обрела спокойствие, только надолго ли? Анна бежит из семьи, потому что нашла внутренние ресурсы не в себе, а во Вронском. Кити смотрела на них и понимала, что не желает для своей судьбы ничего подобного. Ей хотелось найти для себя новую концепцию жизни женщины в браке. А для этого нужен был подходящий партнер. Эти поиски заставляли ее раз за разом останавливать свое пристальное внимание на Левине. В нем Кити чувствовала единомышленника, родственную душу. Они оба реформаторы. Левин в сфере хозяйства, Кити в сфере семьи. Она надеялась, что Левин не будет препятствовать ее поискам и всегда поддержит ее в любом начинании. А если даже поначалу не примет какие-то из ее идей, она всегда сумеет ему их разъяснить. И он поймет, потому что любит ее.
  Когда Долли позвонила ей и пригласила на обед, намекнув, что Левин будет одним из приглашенных, Кити сразу решила, что пришло время решительных действий. Этого требовал дух перемен, который будоражил ее ум и сердце все последние месяцы.
  
  VIII.
   Кити прошла в комнату и села на небольшой диванчик, стоящий у окна. Погода стояла теплая и Долли оставила все окна раскрытыми. Левин, последовавший за Кити, остановился в нерешительности, не зная какое место ему занять. Немного постояв в раздумии, он опустился на плетеное кресло напротив Кити. Сесть рядом с ней на диван он не осмелился, опасаясь, что Кити это может не понравиться. Он помнил, как получил от нее от ворот поворот и не хотел повторения подобного. Тогда он сильно расстроился и даже был сердит на нее. Ему казалось, что обида, нанесенная ее отказом, все еще не изжита и до сих пор сидит занозой в его сердце. Но, как бы он не хотел быть сердитым на Кити, у него это никак не получалось. Стоило ему увидеть ее и все обиды растаяли вмиг, как снег под жаркими лучами солнца. Тем более, от него не укрылась радость, с которой Кити встретила его сегодня, когда он вошел в дом Облонских. Это дало ему надежду, что она переменила к нему свое отношение и чем черт не шутит, на этот раз все может завершиться по-другому. Впрочем, он в который раз резко осадил сам себя на этом месте своих размышлений. Все это слишком неправдоподобно, чтобы быть правдой. А, впрочем, не стоит торопить события...
  Левин молчал, ожидая, что Кити сама начнет разговор, для которого она его пригласила. Кити же медлила и не спешила приступать к нему. Она наслаждалась моментом, стараясь запомнить его в мельчайших подробностях. Она прекрасно осознавала его важность. Ее всегда чрезвычайно интересовали такие минуты перехода из одного состояния в другое. Сейчас они с Левиным еще чужие друг другу люди, просто знакомые - и ничего больше. Но, то, что она собиралась сказать ему, должно изменить положение вещей прямо на противоположное. И если все пойдет так, как она задумала, они станут самыми близкими людьми на свете и дороже друг друга у них никого не будет. Кити знала, что сейчас они стоят у черты, которая поделит их жизни на два больших периода: до и после. И между этими двумя состояниями ее прошлого и будущего есть маленькая связующая их точка, попадая в которую она становится по- настоящему счастлива.
  - Костя, - улыбнулась Кити Левину, - я пригласила тебя сюда, чтобы сказать, что была не права во время нашего последнего разговора с тобой. Я раскаиваюсь в содеянном и забираю свои слова обратно.
  Слова Кити застали Левина врасплох. Ведь именно их он мечтал услышать, он бредил ими, как больной исцелением - и вот они произнесены. Неужели это правда? Неужели он не ослышался?
  - Значит ли это, Екатерина Александровна, что вы не ответили мне отказом на мое предложение связать с вами жизнь свою, - дрожащими губами и отчего-то на вы, произнес Левин.
  - Да это так. Будем считать, что я не говорила: "нет".
  - Но ты и не сказала: "да". - Левину казалось, что это всего лишь сон.
  - А ты спроси меня снова. Ведь ты, надеюсь, не забыл, о чем просил меня год назад. - Кити задорно улыбнулась ему.
  Левин вскочил с кресла. Ему с большим трудом стоило удержаться на том месте, где он стоял.
  - Екатерина Александровна, Кити, - Левин путался в словах, горло его перехватывали спазмы, - Я помню все, что сказал тебе год назад слово в слово.
  - Я хочу снова это услышать, - тихо, но настойчиво произнесла Кити.
  - Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Будь моей женой и матерью наших детей. - Левин думал, что никогда в жизни больше не произнесет этих слов, но оказалось, что это не так.
  - Я согласна, - снова тихо ответила Кити и, встав с дивана, сделала движение по направлению к Левину.
  Однако он опередил ее. Левин сорвался с места и, подбежав к Кити, схватил ее в охапку и стал целовать девушку в лицо, в глаза, в губы, как одержимый. Кити отвечала ему взаимностью. Левин не верил, что это происходит на самом деле. Иногда он отрывался от Кити и несколько мгновений смотрел в ее глаза, чтобы убедиться, что это не сон, что это все правда, и она Кити, на самом деле сейчас в его объятиях.
  - Когда же наша свадьба, Кити? - не выпуская ее из своих рук, произнес Левин.
  - Приходи к нам в четверг. Родители будут дома, там все и обговорим.
  - Ты не представляешь, как я счастлив, Кити. Я не верю, что это происходит со мной, - произнес Левин, нежно целуя ее в губы.
  - Почему? - удивилась Кити. - Разве ты не достойнейший из мужчин, разве ты не заслужил быть счастливым?
   - Я и сам не знаю, чего я достоин. Но если бы ты только знала, Кити, если бы ты знала. - Левин вдруг расцепил свои руки и, выпустив Кити из своих объятий, опустил голову.
  - Что такое? - забеспокоилась Кити.
  - Ты на самом деле хочешь быть моей женой, Кити? -снова спросил ее Левин.
  - Я же ответила согласием, что еще, - недоумевала Кити.
  - Это потому что ты не достаточно знаешь меня, - мрачно произнес Левин.
  - Ничего не понимаю, - растерянно произнесла Кити, - что ты хочешь этим сказать? У тебя есть страшный секрет? Однажды ты случайно задавил котенка?
  Левин какое-то время молчал.
  - Я хочу, чтобы между нами не было никаких недомолвок, - собравшись с духом произнес Левин. - Поэтому я тебе привезу завтра свой дневник. Прочитав его, ты узнаешь меня такого, какого еще не знала и может быть тогда ...
  - Что тогда? - Кити все больше овладевала тревога.
  - Не знаю, - уныло произнес Левин, - тебе решать, быть со мной или нет?
  - Костя, все это глупости, - улыбнулась Кити, - я тебе сказала, да, чего ж еще. И потом читать чужой дневник, просто неприлично.
  - И все-таки, я хочу, чтобы ты прочла.
  - Хорошо. Я прочту, привози дневник. А сейчас мне уже пора. - Кити посмотрела на маленькие часики на ее запястье. - Поцелуй меня на прощанье.
  Они долго не могли оторваться друг от друга, пока Кити мягко не расцепила его объятия и не пошла одеваться.
  
  IX.
  Кити уехала, Левин вернулся к гостям. Он не знал, ни что делать, ни что говорить. Счастье рвалось из груди, как птица из клетки. Оно было тем сильней, что все произошло совершенно неожиданно. Идя на обед, ничего подобного он не предвидел, наоборот, возможная встреча с Кити скорей пугала его. Он боялся, что то хрупкое душевное равновесие, которое установилось внутри него, разобьется как фарфоровая ваза. А он этого не хотел, нынешнее состояние далось ему слишком большой ценой. Рана затянулась, и нет никакого смысла снова ее бередить. Что поделать, если уж он такой человек. Быть однолюбом уже само по себе несчастье. А если к тому же он любит без взаимности, то это несчастье вдвойне, или даже втройне.
  Но все эти мысли и чувства относились теперь к прошлому, сейчас же внутри него все пело. Ему было крайне трудно удерживать это пение в себе, неудержимо хотелось поделиться с кем-нибудь тем, чем он был полон до краев. Левин окинул глазами комнату, его взгляд выхватил Облонского. Левин вспомнил, что тот должен был ехать по каким-то своим делам, но несколько минут для общения с ним у него еще имелось.
  Стива тоже смотрел на Левина и по его улыбке он видел, что приятель понимает, что с ним происходит. Облонский сам подошел к нему.
  - Ну, как, не зря ты пришел к нам на обед? - спросил он.
  - Не зря! - горячо ответил Левин.
  Облонский задумчиво покачал головой.
  - Странный ты все-таки человек, Костя.
  - И в чем же моя странность?
  - Если ты чем-то поглощен, то поглощен беспредельно, весь целиком. Наверное, это даже очень хорошо, но и очень трудно быть таким. Я вот даже не представляю, как бы я жил, имея твой характер.
  - Каждому свое. Я уже не изменюсь. Но знаешь, сейчас я даже очень рад, что я именно такой, а не другой. Иначе сегодня бы не случилось то, что случилось, а это было бы ужасно.
  - Никто до конца не знает, какие события ужасные, а какие не очень. То, что нам кажется, ужасным, потом приносит нам самые приятные минуты и наоборот. Я бы поостерегся с окончательными выводами.
  - И не собираюсь. Я уверен, у нас все будет хорошо.
  Облонский бросил на друга немного ироничный взгляд, но спорить не стал. На прощание они обнялись.
  Из дома Облонских Левин вышел со своим братом. Они довольно давно не виделись, и Левин был особенно рад, что их новая встреча состоялась именно в этот столь знаменательный для его жизни день.
  Братья вышли на улицу.
  - Ты куда едешь? - поинтересовался Левин скорей из вежливости, чем из интреса.
  - На заседание клуба "Нева". Он был создан недавно, в том числе и по моей инициативе, - ответил Кознышев. - Как всегда будем спорить о судьбе России. Тебе, думаю, это не интересно, ты не споришь, ты ее созидаешь.
  - Но почему же, мне очень даже интересно, - широко улыбаясь, возразил Левин.
  - Ты сегодня на себя не похож.
  - Да, - согласился Левин. - И не могу быть похожим, ведь я еще не был таким счастливым.
  - Мне она очень понравилась, но вы такие разные.
  - Как ты не понимаешь, в этом, как раз, и залог нашего счастья. Различия делают нас взаимно интересными. Мы станем изучать друг друга, как изучают в школе предметы.
  Кознышев с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Тем более, они уже подошли к стоянке, на которой он оставил свой автомобиль. Они сели и поехали.
  Будь Левин в другом расположении духа, дискуссия вызвала бы в нем только раздражение, а то и негодование. Он бы отнес эти речи к пустословию, от которого нет и никогда не будет ни малейшей пользы. Но сейчас он воспринимал произносимые спитчи чуть ли не с восторгом, а тех, кто их произносил, казались ему людьми очень умными, прекрасными и честными, искренне любящие свою страну.
  Между тем дискуссия получилась горячей, со взаимными выпадами и даже оскорблениями. Задал тон один из ораторов, заявивший, что Россия - это мертвое государство, не имеющее будущего, и остается всем только ждать, когда оно умрет естественным путем. А сюда придут другие народы, более пассионарные, способные отвечать на вызовы времени.
  Главным оппонентом выступил Кознышев. Он обвинял предыдущего выступающего в русофобии и даже косвенно намекнул на его не совсем чистое русское происхождение. Этот аргумент Левину не совсем понравился, но он тут же забыл о нем, увлекшись дальнейшей речью оратора. Тот же доказывал, что Россия была и остается великой державой. И в первую очередь она сильна своими людьми, которые не жалеют усилий для ее преобразования. В этот момент Кознышев посмотрел на Левина. И тот понял, что он имеет в виду его. Чувство горячей любви к брату вспыхнуло в нем, как пожар, ему захотелось тут же пойти и обнять Кознышева при всех. После заседания непременно скажет ему, как он к нему относится.
  К удивлению Левина на заседании присутствовал и Свияжский. Он даже выступил на нем с короткой речью. Она понравилась Левину, и он с удивлением подумал, что был не прав, что с какого-то момента стал не слишком хорошо относиться к этому человеку. Теперь же понимает, что был к нему не справедлив. Когда он вернется к себе домой, непременно поедет к Свияжскому и продемонстрирует по отношению к нему свои лучшие чувства. И обязательно пригласит его на свадьбу.
  После заседания к Левину подошел Кознышев.
  - Ты доволен, что приехал сюда? Было интересно?
  - Очень. Спасибо тебе, Сережа. Теперь, когда буду в Питере, непременно стану посещать твое общество.
  К Левину подошел Свияжский, и у них завязалась оживленная беседа. Левин с удовольствием говорил с ним, а в голове рефреном то и дело появлялась мысль: какой же он все-таки приятный, умный, тактичный человек.
  Левин возвратился в гостиницу к полуночи. Он был сильно утомлен, но при этом никакого желания спать не испытывал. Он понимал, что эта ночь ему предстоит бессонной. Он нисколько этому не огорчался, наоборот это только радовало его. Он будет лежать и думать о Кити, об их будущей совместной жизни. Что может быть прекрасней, что может быть сладостней такого времяпрепровождения?
  
  X.
  Левин с трудом дождался намеченного часа для посещения Щербацких. Такси привезло его прямо к дому. В расположенном неподалеку цветочном магазине он приобрел такой огромный букет, что тот с трудом умещался в руках. Мысль о том, что через несколько минут он увидит Кити, так волновала его, что у него подрагивали руки, а ноги слегка заплетались. Обычно такое происходило с пьяными, и хотя он не выпил в этот день ни капли, но чувствовал себя так, словно осушил целую бутылку водки. Но это было таким приятным опьянением, что Левин был готов продлить его до бесконечности.
  Дверь открыла Кити. По ее лицу он понял, что она ждала его. Их поцелуй длился так долго, что у них в легких почти одновременно закончился воздух. Они оба рассмеялись.
  Кити взяла букет в одну руку, другой крепко сжала его ладонь и повела за собой. Они оказались в большой комнате.
  - Вчера я все рассказала родителям, - проговорила Кити, ставя цветы в вазу.
  Левин почувствовал тревогу.
  - И что они?
  - Они рады, сказали, что ты достойный человек.
  Теперь Левин ощутил огромное облегчение.
  - Меня они оценили, - улыбнулся он.
  Кити кивнула головой.
  - Но они были удивлены. Особенно мама.
  - Твоим выбором?
  - Да, - выдохнула Кити. Она о чем-то задумалась. - Еще не так уж давно я бы сама ни за что не поверила¸ что стану твоей женой. А теперь становлюсь безмерно счастливой от одной этой мысли. Все так переменчиво.
  - Все, - подтвердил Левин. - А если через некоторое время пожалеешь об этом?
  Кити стала серьезной.
  - Если пожалею, вот тогда и будем об этом говорить, а сейчас не надо. Зачем портить такой прекрасный день.
  - Портить его не станем. Наоборот, постараемся сделать его максимально приятным.
  Левин знал, что им надо очень о многом переговорить, хотя между ними и достигнуто принципиальное согласие, но существует масса нерешенных вопросов. Они способны омрачить их такое безоблачное счастье. И вообще, он не мог отделаться от ощущения непрочности и даже нереальности происходящего. Вчера утром еще ничего такого не было, а сейчас вдруг появилось. Р
  -Разве так может быть? -невольно спрашивал он себя. И не находил ответа.
  - Твои родители дома? - поинтересовался Левин.
  - Да, сейчас появятся. Они уже несколько раз спрашивали о тебе. Посиди немного один, я сейчас сообщу о прибытии жениха к невесте.
  Кити исчезла. Левин оглядел такую знакомую комнату, где он бывал много раз, но теперь она выглядела совсем по- иному. И не удивительно, ведь теперь она отчасти и его. Он же вскоре станет членом семьи Щербацких, и эта огромная квартира будет еще одним его домом. По крайней мере, он на это надеется. Хотя, разумеется, он не собирается тут жить, и уж тем более на что-то претендовать.
  Вошли родители Кити. Их лица отражали некоторое смущение. Особенно оно было сильно выражено у матери девушки. Левин вдруг отчетливо осознал, что она мечтала совсем о другом муже для дочери. На миг ему стало как-то неловко, как человеку, который по ошибке вторгся в чужой дом. Но это состояние длилось недолго; ему нечего стесняться в данной ситуации, он не навязывался им. Это ведь Кити сделала ему предложение. Точнее, заставила сделать. Без ее инициативы он бы никогда не решился его повторить.
  Левин с родителями Кити проговорил целый час. В основном разговор свелся к предстоящей свадьбе. Как ни странно, ни он, Левин, ни Кити этот вопрос между собой ни разу не затрагивали. Он просто выпал из их памяти. И сейчас Левин даже не мог ответить себе: хотел ли он этой церемонии или предпочел бы обойтись без нее? Но уж точно, что она расположена на самой периферии его интересов. Он и раньше не испытывал особого пристрастия к таким мероприятиям, они ему казались чрезмерно помпезными, а от того не искренними. Это какое-то представление, шоу для гостей. В их прагматичный век оно становится все менее обязательным. А главное ничего не гарантирует, ни от чего не защищает. Впрочем, если Кити желает, чтобы все происходило бы по традиционной схеме, он не возражает. Он даже готов венчаться, если новобрачная того пожелает. Хотя давно не был в церкви и большого желания ее посещать, не испытывает.
  Обсуждение вопроса подошло к концу - и все замолчали. Неожиданно встал Щербацкий. Его вид приобрел не свойственную ему торжественность.
  - Понимаю, что то, что я хочу сделать, выглядит старомодно. Я и сам удивляюсь своему желанию, но когда я вас вижу вместе, мне хочется вас по-старинному благословить. Не возражаете? - посмотрел он на Левина.
  Тот в свою очередь бросил взгляд на невесту. Кити кивнула головой.
  - Будем только счастливы, - впервые за них двоих ответил Левин.
  - Тогда вставайте рядышком.
  Кити и Левин стали рядом друг с другом.
  - Будьте счастливы, любите друг друга, особенно тогда, когда будет тяжело, а такие моменты случатся у вас непременно. Без этого не обходится ни одна семейная жизнь. Мы с женой вас благословляем на брак.
  Левин по очереди поцеловался с матерью и с отцом Кити. У матери по щекам потекли два тоненьких ручейка.
  - А теперь больше не станем вам мешать, - проговорил Щербацкий.
   Молодые снова остались одни. Но теперь, когда эйфория немного спала, Левина стало беспокоить одно обстоятельство. Во время их последней короткой встречи он вручил Кити свои юношеские дневники, которые вел в течение двух лет. Учась в институте, он решил попытаться с максимальной подробностью и откровенностью отразить свою жизнь. В то время он испытывал очень противоречивые чувства во многом из-за того, что на него сильно давила чувствительность. В какой-то степени она застала его врасплох, он не предполагал, что окажется подвергнут ее наступлению в такой мере. Хотя дело заключалось не только в ней, это был лишь один, хотя крайне важный аспект его существования. Он испытывал большие трудности с самоидентификацией, он не мог понять, кто он есть на самом деле, к чему следует стремиться, каким хочет быть.
  Чтобы разобраться во всем этом клубке внутренних противоречий, он писал с небывалой откровенностью, в том числе описывал свои любовные похождения такими, какими они были, без всякой ретуши. С той же степенью реализма он описывал и свои переживания, сомнения, мысли, в том числе и такие, какие обычно люди скрывают не только от других, но подчас и от самих себя. Им тогда владело неудержимое желание обнажить свою подноготную, нарисовать на этих страницах свой объективный портрет, ничего не приукрашивая в нем.
  Это было очень не просто сделать, так как сидя над дневником, он ясно понял, насколько человек лжив в первую очередь перед самим собой, как много он от себя скрывает, как сильно приукрашивает свою личность, свои поступки и намерения. Частенько ему было крайне нелегко пробиться сквозь плотный занавес самообмана и дать себе честную характеристику. Уже через много лет, перечитывая написанное тогда, ему стало невероятно неприятно от этой откровенности, от этого стремления сдернуть с себя все покровы. Он, взрослый мужчина, краснел от смущения, читая отдельные сцены. Возникло сильное желание уничтожить документ, но он все же его преодолел. Левин и сам точно не знал, зачем сохранил эти тетрадки, какую преследовал цель? Но его не отпускало ощущение того, что если он выбросит их, то лишится чего-то важного, какой-то части своей самоиндификации. Не каждый человек способен на такой самоанализ, в каком-то смысле - это акт гражданского мужества. Пусть он продолжался не слишком долго, но он все же сумел заставить себя быть откроенным с самим собой. Не стал ни жалеть, ни щадить себя, обрисовал собственную персону такой, какая она была на самом деле. Ведь пуще всего мы боимся разочароваться в самих себе, узреть собственное ничтожество, подлость, завистливость. Мы возвеличиваем себя даже не столько для того, чтобы казаться лучше, а главным образом для того, чтобы не выглядеть в своих глазах не тем, кем желаем быть.
  Левин долго колебался, знакомить ли Кити с этим саморазоблачающим дневником? Не исполнится ли она презрением к нему после его прочтения? Но если он хочет быть счастливым с этой женщиной, то это может быть только в том случае, если станет ей полностью доверять, как самому себе или даже больше. Он даст ей тетради. И будь, что будет. В конце концов, это станет первым их серьезным испытанием и проверкой на совместимость. И вот теперь он хочет услышать ее приговор.
  - Кити, я хочу тебя спросить...
  - По поводу дневников? - не дала она ему договорить.
  - Да, - подтвердил он, смотря в пол.
  - Я очень рада, что ты мне их показал, - сказала она.
  Левин тут же поднял голову
  - Ты не считаешь, это ужасным?
  - Ужасным, но почему? - удивилась девушка. - Это замечательно, я читала с неослабевающим интересом. Ты правильно поступил, что позволил мне проникнуть так глубоко в твою жизнь, в твой внутренний мир. Теперь я гораздо лучше представляю тебя.
  - Но там есть просто ужасные вещи.
  - Не обнаружила ни одну. В человеке ужасное соседствует с прекрасным. И то, что ты прошел через все это - замечательно. Знаешь, меня иногда пугало то, что ты уж очень положительный. Даже идеальный. А теперь я знаю, что ты положительный, но не идеальный.
  - Но что это означает в твоих глазах?
  - Только то, что ты живой. И то, что я стану женой не человека, представляющего образец для подражания, а человека, который подвержен всему тому, что есть в жизни.
  Левин молчал, он был потрясен ее мудростью. Ничего подобного услышать от нее он и не ожидал.
  - Спасибо тебе, дорогая, за твои слова, - крепко прижал он Кити к себе. - С этой минуты я люблю тебя еще больше.
  - А я по наивности думала, что больше любить уже невозможно, - улыбнулась Кити. Она мягко высвободилась из объятий жениха, подошла к письменному столу, достала тетрадь. - Возьми и храни их. Я бы такое написать не решилась.
  
  XI.
  Каренин собирался задержаться в Питере еще на пару дней, но все его планы нарушил неожиданный телефонный звонок. Позвонила Бэтси и сообщила ему, что Анна родила девочку.
  - Меня не интересуют эти подробности, - сухо ответил Каренин и хотел уже разъединиться, как услышал новость, которая ввергла его в полное смятение.
  - Алексей, - закричала Бэтси в трубку, - Анна при смерти.
  - Не морочь мне голову, - недовольно поморщился Каренин, - насколько я знаю, роды это не смертельно.
  - Ты не понимаешь, - Бэтси чуть не плакала, - у нее сепсис. Требуется срочное переливание крови. А у нее первая группа и к тому же резус отрицательный. Анна сказала, что ты можешь помочь, ведь у тебя такая же кровь, как у нее.
  - Она хочет, чтобы я дал ей свою кровь?! - изумился Каренин, - Да вы что меня за идиота держите. Что там в клинике нет подходящей крови что ли?!
  - Представь себе, нет. Бардак он везде бардак, а не только в твоем министерстве.
  - А почему бы ее любовничку не дать ей свою кровь, - съязвил Каренин.
  - Да у них не совместимость, - простонала Бэтси.
  - Неплохо он устроился, я смотрю. На передок он с ней очень даже совместим, а как пожертвовать частичкой себя, так это нет.
  - Алексей, - умоляющим тоном произнесла Бэтси, - оставь свой сарказм. В данной ситуации он неуместен. Ведь жизнь Анны на волоске. Врачи сказали, что если не сделать переливание в течении суток, то можно с ней попрощаться.
  - Да я физически не успею это сделать, - заорал в трубку Каренин. - Поезд идет восемь часов, а отправление вечером. Посчитай, когда я буду в Москве.
  - Да, но можно воспользоваться самолетом.
  - Черт, я об этом как-то не подумал, - недовольно буркнул Каренин. Он чувствовал, что загнан в угол. А вдруг все это на самом деле настолько серьезно, что только от него зависит, будет она жить или нет.
   - Хорошо, я вылетаю ближайшим рейсом, - пообещал Каренин.
  Он сдержал слово и, быстро собравшись, выехал в аэропорт. Ему удалось вылететь из Питера буквально через пару часов.
  Сидя в самолете, Каренин думал, что жизнь все-таки сплошной театр абсурда. Если бы ему вчера сказали, что сегодня он отправится спасать Анну от смерти, он бы рассмеялся этому человеку в лицо. После того, как эта женщина разрушила его жизнь, она достойна была самого страшного наказания и ее смерть в рамках этой концепции была бы очень даже закономерным явлением. А раз так, то он вовсе не обязан был бросать все свои дела и лететь спасать ее. Для него было бы лучше вообще, не брать трубку и ничего не знать и не ведать ни о ней, ни о том, в каком она состоянии. Пусть бы выбиралась сама из того дерьма, в которое сама же и вляпалась. Но нет, она вспомнила о нем, когда ей стало плохо. А до этого она в нем не нуждалась. Ни в муже, ни в сыне, только в удовлетворении своей похоти.
  Думая об этом, Каренин все более и более распалялся. Он накрутил себя до того, что готов был развернуться и полететь обратно, и пусть бы горело все синим пламенем и его подлая женушка в том числе. Жаль, что дело сделано и выпрыгнуть из самолета на ходу никак не возможно. Чтобы хоть как-то успокоиться, Каренин решил немного вздремнуть. Короткий сон восстановил его душевное равновесие и когда он сходил по трапу самолета в Москве, то самые мрачные пожелания в сторону Анны оставили его. Он сделался вдруг равнодушным ко всему происходящему.
   "Будь, что будет, - уныло думал он, подъезжая к клинике. - Я сделаю все, что от меня потребуется, отдам ей свою кровь. Пусть живет. Если в ней осталась хоть частица порядочности, она должна быть мне благодарна за это по гроб жизни. Впрочем, может ее уже нет в живых?". Мысль о том, что это было бы лучшим решением вопроса, заставила его вздрогнуть и ускорить шаг.
  С замиранием сердца Каренин переступил порог приемного покоя. Она была еще жива. И сразу же его взяли в оборот. Анализы, потом операционная, стол и рядом на соседнем столе почти неподвижное тело с очень бледным лицом.
  Анна была без сознания. Каренин смотрел на ее бледное измученное лицо и странное чувство охватило его. Он никогда не видел ее такой, находящейся в полной зависимости от него. Да, было время, особенно в первые годы их семейной жизни, когда она зависела от него материально, но эта зависимость и в сравнении не шла с той властью, которую Каренин сейчас чувствовал над ней. Он мог дать или не дать ей свою кровь, а это значит дать или не дать ей жизнь. В этот момент Каренин почувствовал себя царем, повелителем, наделенным правом карать или миловать своего провинившегося раба по своему усмотрению. Еще не поздно встать и уйти и оставить ее умирать на этом столе. Каренин живо представил эту картину, и его сердце вдруг содрогнулось от собственной жестокости. Ему стало безумно жаль ее, слабую женщину, без стыда, без совести, без четких нравственных ориентиров. Эта жалость выплескивалась из его груди, все увеличивалась, разрасталась в нем все сильнее и сильнее. Наконец, она достигла такого предела, когда губы его разомкнулись и произнесли не свойственные ему слова.
  - Я прощаю тебя, Анна, - произнес Каренин пересохшими губами, - Я дарю тебе жизнь и не требую за это никакой благодарности.
  Анна, находящаяся без сознания, не слышала его, но это не было важно. Он произнес эти слова лично для себя. Каренин закрыл глаза, чтобы сестра, ставившая ему капельницу, не видела его слез. Это были первые слезы за всю его сознательную жизнь.
  
  XII.
  Донорство Каренина было очень своевременным, Анна была спасена. Угроза ее жизни миновала, и она стала понемногу идти на поправку. С того самого дня, как Каренин отдал Анне свою кровь, с ним произошли перемены, которые для него явились полной неожиданностью. Он простил Анну, простил полностью. Простил так, что боль, причиненная ее изменой, перестала терзать его. Да и вообще, все, что было у нее с Вронским, стало казаться Каренину таким ничтожным, что он с удивлением обнаружил в себе готовность продолжать жить с нею под одной крышей и именовать их союз по-прежнему семьей. Конечно, он понимал, что произошло это с ним не вдруг и не по волшебной случайности. Благодать прощения бесшумно спустилась на него, когда он увидел Анну на пороге смерти. Это пограничное состояние, в котором она оказалась, подняло из глубин его души такой пласт, о существовании которого он даже не догадывался. Осознав, произошедшую с ним перемену, Каренин почувствовал, что может быть другим. У него, как будто выросли крылья за спиной, сил стало намного больше, а на душе появилась небывалая легкость. Каренин не ожидал, что простив Анну, он коренным образом изменит свое душевное состояние. Он не предполагал даже, что способен на такие поступки. Каренин сам себе удивлялся и, тем не менее, считал, что, поступая так, он приносит, прежде всего, огромную пользу себе. Он находил такое свое положение очень даже приятным, гораздо лучшим, чем было до этого, и не хотел из него выходить. Каренин наслаждался своим душевным покоем и мечтал лишь об одном, чтоб как можно дольше пребывать в таком состоянии. Однако он отдавал себе отчет, что с таким трудом обретенная им гармония растает, как дым, если со стороны Анны он не получит никакой поддержки. И чтобы ею заручиться, он при первой возможности сообщил Анне, кому она обязана жизнью. Анна выслушала его молча, не сопротивляясь его словам, с видом безысходной покорности, но он и рад был уже тому, что она не гонит его прочь. Каренин сообщил ей, что готов все забыть и даже дать свою фамилию ее дочери, если она найдет это приемлемым. Анна без всяких эмоций ответила, что возможно так и сделает. Каренин был несколько обескуражен ее равнодушным согласием, но лечащий врач Анны объяснил ему, что она переживает послеродовую депрессию и придется набраться мужества и терпения пока Анна полностью восстановит свои силы.
  Каренин от этого нисколько не расстроился, такое положение вещей ему было даже на руку. Он чувствовал себя хозяином положения. Покорная и со всем соглашающаяся Анна нравилась ему гораздо больше Анны прежней, упорно отстаивающей свое я.
  Наконец, настал день, когда Анна окрепла настолько, что лечащий врач разрешил забрать ее с ребенком домой. Каренин приехал не к назначенному часу, а несколько ранее, опасаясь, что Вронский тоже изъявит желание повидать Анну и свою новорожденную дочь.
  Все шло хорошо, и Анна уже сидела с ребенком в машине, когда около крыльца клиники припарковался автомобиль, и из него вышел Вронский. Соперник Каренина быстро взбежал по ступенькам и скрылся в дверях. Каренин бросил взгляд на Анну и понял, что она не заметила отца своей дочери. Она в это время склонилась над свертком с новорожденной и поправляла на девочке шапочку. Несколько секунд Каренину хватило, чтобы принять решение. Он попросил Анну подождать пару минут и вернулся в клинику.
   В дверях он лицом к лицу столкнулся с Вронским, который уже спешил к выходу. Каренин перегородил ему путь.
  - Я прошу вас, выслушайте меня, - обратился он к Вронскому вполне миролюбиво.- Вы, вероятно, ищите Анну с ребенком, она уже в машине.
  - Я хотел бы видеть свою дочь, - произнес Вронский, - я имею на это полное право. Вы не можете мне этого запретить.
  - Разумеется. Вы ее увидите, но не сейчас. Я хочу вам коротко объяснить ваше настоящее положение. Мы с Анной приняли решение остаться вместе. Развода не будет и даже более того, ребенка я запишу, как свою дочь.
  - Но это невозможно, - побледнел Вронский, - она моя дочь, а не ваша!
  - Так решила Анна, если не верите, позвоните ей и она сама вам все скажет.
  - Зачем звонить, ведь она в машине, я хочу видеть ее, - Вронский хотел пройти к выходу, но Каренин удержал его.
  - Прошу вас, только не сейчас. Анна еще очень слаба. Ей противопоказаны подобного рода разговоры. Не надо ее волновать. Пусть пройдет время. Она окрепнет и сама позвонит вам и все объяснит. А пока прошу оставить мою жену и дочь в покое. Надеюсь на ваше благоразумие, ведь речь в данном случае идет о здоровье Анны Аркадьевны. Прощайте.
  Каренин развернулся и довольный собой быстрыми шагами покинул клинику. Спускаясь по ступенькам вниз, он прислушивался, не идет ли Вронский следом, но за его спиной было тихо. Каренин с облегчением сел в машину и тронулся с места. Выезжая из ворот клиники, он заметил появившегося на крыльце Вронского. Тот не спешил к машине. Каренин видел, как Вронский достал сигарету и закурил.
  - Кажется, обошлось без эксцессов, - с облегчением подумал Каренин и резко нажал на газ.
  
  XIII.
  После разговора с Карениным, Вронский вышел на крыльцо клиники, с трудом понимая, что собственно происходит. Он, конечно, готов был к тому, что ему не отдадут жену и дочь прямо сейчас. Вронский про себя давно уже называл Анну женой, считая это вполне естественным положением вещей. Оставались лишь небольшие формальности в виде ее развода с мужем, и тогда она по полному праву будет именоваться его супругой. Вронский с нетерпением ждал того момента, когда они смогут стать полноценной семьей. Правда Анна, пока не спешила в его дом, но Вронский считал это ее капризами, которые должны были пройти с рождением ребенка. Он возлагал огромную надежду на появление их первенца и надеялся, что после этого события Анна уже не сможет с такой легкостью игнорировать его желание жить вместе. Но вышло совсем иначе.
  Он ожидал чего угодно. Пусть не сразу, пусть не так быстро, но то, что сказал ему Каренин, выбило почву у него из-под ног. Записать ребенка не на его имя! Это немыслимо. Это жестоко, бесчеловечно с ее стороны. Это значит лишить его в дальнейшем права на собственную дочь. Это никак не укладывалось в голове Вронского.
  Он выкурил три сигареты подряд. Немного успокоившись, подумал, а что, если все, что сказал ему Каренин неправда, а одна сплошная ложь? Только Анна может подтвердить или опровергнуть слова своего мужа.
  Вронский сел в машину и направился домой. Хорошо, что сегодня суббота и не надо идти на службу. После таких новостей, как сегодня, это было бы решительно невозможно. Ему сейчас не до работы. Вронский включил приемник, поймал радиостанцию, по которой транслировали футбольный матч. Он пытался вникнуть в смысл происходящего, чтобы отвлечься от одолевающих его мрачных мыслей. Какое-то время ему удавалось удерживать свое внимание на передаче. Но полностью сосредоточится на том, что происходило на футбольном поле, никак не удавалось. Он то и дело отвлекался. Его занимал один и тот же вопрос: насколько искренне был Каренин, сообщая ему о решении Анны. Голова Вронского гудела, он бросался из одной крайности в другую. То ему казалось, что слова Каренина были наглой ложью. Анна не могла так поступить и тогда он ненадолго успокаивался, но спокойствие его тут же сменялось отчаянным беспокойством.
   А, что если все это правда? Внутри у Вронского все холодело от этих мыслей. Он вспомнил Каренина, когда тот говорил ему б этом. Лицо того при этом дышало спокойствием и такой уверенностью в своих словах, что Вронский тут же отметал все свои сомнения в том, что Каренин лгал. Нет, не может человек с таким лицом лгать. Он просто весь светился при этом и излучал такую радость, которая свидетельствовала о его безусловном превосходстве над Вронским. Вот что того так заводило, Каренин уверен, что взял над ним реванш. Значит, все это правда и если это так, то для него это значит лишь одно: Анна разлюбила его.
  Но это невозможно! Вернее, это возможно, но для него это полная катастрофа. Вронский застонал от собственного бессилия. Первый раз за все время их отношений он спросил сам себя, а что значит для него Анна и тут же, ни секунды не колеблясь, ответил: "Все". Хотя, если бы кто спросил его об этом еще вчера, он вряд ли ответил с такой категоричностью. Неожиданно Вронский почувствовал себя таким несчастным, как будто его постигла невосполнимая потеря. А ведь последнее время ему казалось, что пик его страсти к Анне уже преодолен и настало время спокойного горения, которое, со временем еще более угаснет, пока совсем не сойдет на нет. О том, что будет с ними дальше, он не загадывал, предполагая, что мудрое время само расставит все на свои места. С таким философским спокойствием он представлял иногда их совместное будущее, о котором он старался думать, как можно меньше. А пока он намерен был еще немало насладиться их совместной близостью. И вот ему объявили вдруг, что все кончено. Но, почему его никто не спросил, а хочет ли он такого исхода, почему все решили без него, как будто его роль в их отношениях самая ничтожная? А если так и есть?
  Внутри у Вронского все сжалось от негодования. Ведь он всегда думал об их отношениях с Анной, как о любви и взаимной страсти двоих. Он представлял себя и ее, как пару и напрочь забывал о том, что это на самом деле треугольник. Но даже когда он вспоминал о Каренине, то он считал его незначительной и несущественной временной помехой на магистральном пути к их счастью. В своих представлениях о себе Вронский был велик, а муж мал. Настолько мал, что не имел права голоса ни на что. Только он Вронский и Анна могли решать их совместную судьбу. Отчего же Каренин тогда сегодня с такой важностью сообщил ему, что это он, Вронский, никто. Никто для своей собственной дочери и для Анны. Значит, роли их переменились? Он проиграл?
   -Г-о-ол! - Громкий голос комментатора радостно возвестил о забитом голе, как о втором пришествии.
  Кому выигрыш, а кому проигрыш, с горечью подумал Вронский и с раздражением выключил радио. Он нажал на тормоза и припарковался у обочины. Несколько минут он тупо смотрел перед собой, не зная, что предпринять. Неожиданно пришло решение позвонить Анне и немедленно все выяснить непосредственно у нее. Кажется, Каренин что-то говорил о ее слабости, вспомнил Вронский, но тут же отогнал от себя все сомнения. Сейчас собственные муки перед лицом неизвестности были для него важнее всего в мире. И поэтому он достал телефон и набрал номер Анны.
  
  XIV.
   Анна долго не брала трубку. Вронский уже потерял всякую надежду и хотел отключиться, но неожиданно услышал такой знакомый голос.
  - Слушаю вас, - тихо произнесла Анна.
  Вронского резануло ее вы. Ведь она наверняка видела, что на дисплее высветилось его имя.
  - Анна, родная, это я Алексей.
  -Здравствуй, - голос Анны звучал тускло и без всяких эмоций. На этот раз Вронский отметил, что она не назвала его по имени, как это делала обычно.
  - Как ты себя чувствуешь, родная?
  - Хорошо.
  - А наша дочь?
  - Хорошо.- Анна отвечала односложно и сразу замолкала после своего ответа.
  - Я сегодня был в клинике, хотел видеть вас.
  - Я знаю.
  - Твой муж мне не позволил.
  - Знаю.
  - И это все, что ты мне можешь сказать? - едва сдерживаясь, проговорил Вронский.
  - А что еще?
  - Как что! - не выдержал Вронский и слегка повысил голос. - Я хотел видеть свою дочь, и считаю, что имею на это полное право, но твой муж неожиданно заявил мне, что хочет записать ребенка на свое имя.
  - Да это так.
  - Так это правда! - взорвался Вронский. - Но на каком основании, черт побери! Он сказал, что ты не против, я не верю своим ушам. Это твое решение?
  - Это наше общее решение с Алексеем, - голос Анны окреп.
  -Ваше решение?! - оторопел Вронский, - но позволь, почему судьбу моей дочери решаем не мы с тобой, а ты и твой муж? Можешь мне объяснить?
  -Так надо.
  - И это все, что ты можешь сказать мне, - изумился Вронский. - Анна я тебя не узнаю
  - Алексей, я не понимаю, что ты от меня хочешь.
  - Я хочу быть с тобой и с нашей дочерью, неужели я прошу чего-то сверхъестественного? - взмолился Вронский.
  - Это невозможно, Алексей, - голос Анны задрожал.
  - Но почему? Ты меня разлюбила, Анна?
  - Хорошо. Я все объясню. - Анна всхлипнула, едва сдерживая слезы. - Мой муж спас меня от смерти. Если бы не он, я бы сейчас с тобой не разговаривала.
  - Я знаю эту историю, Анна! - в отчаянии воскликнул Вронский. - Но если бы моя кровь подошла, я бы не задумываясь, отдал тебе ее всю, до последней капли. Веришь?
  - Верю, но так случилось, что именно он спас меня от смерти, а не ты, и я не могу платить ему черной неблагодарностью.
  - И для этого ты решила принести себя ему в жертву?
  - Считай так, если тебе угодно.
  - Да, угодно, - горячился Вронский, - но ты не одну себя приносишь в жертву, ты и меня, и нашу дочь туда же, на жертвенный алтарь. Но меня-то ладно, пусть, но ребенок в чем провинился?
  - Она никогда не узнает, что Каренин ей не родной отец, - тихо проговорила Анна.
  - Но это невозможно! - воскликнул Вронский, - Ты вольна меня вычеркнуть из своей жизни, но дочь я вам не отдам!
  - Я не буду с тобой спорить, я устала. Прощай, Алексей...
  Вронский испугался, что она вот-вот бросит трубку.
  - Анна, Анна, послушай меня, это временно, это пройдет, однажды ты пожалеешь об этом... - Вронский не успел сказать ей все, что хотел, Анна разъединилась. Несколько минут он тупо смотрел на мобильник, из которого доносились лишь гудки. Вронский с отвращением и досадой швырнул телефон на дно машины, как будто тот был виновником его несчастья. Вронский упал головой на руль, и какое-то время сидел в неудобной позе, вцепившись в руль обеими руками, как за спасательный круг. Однако он понимал, что спасения ждать не откуда. Все кончено, все кончено, билась в его голове одна и та же мысль. Что же мне осталось теперь?
  Вронский попытался представить свою дальнейшую жизнь без Анны. Честолюбие, карьера, Серпуховской? думал он. Нет, все не то, все не то. Перед лицом практически совершившейся потери он вдруг увидел совершенно отчетливо: то, что раньше составляло смысл его жизни, наполняло ее звуками и красками, вдруг в одно мгновение утратило все свое былое значение. Он понимал: ничто его не станет радовать, если рядом не будет Анны. Она и только она одна одухотворяла все, что было в его жизни. Нет ее и все серо, пресно, уныло и неинтересно. Вронский застонал, ему захотелось напиться. Напиться так, чтобы забыть свое нынешнее положение. Рука его потянулась в бардачок, где была припрятана фляжка виски. Вронский не думал о том, что он за рулем. Одно он знал и помнил, что хочет забыться, чтобы не знать, не чувствовать невыносимой боли, которая терзает и терзает его сердце.
  Вронский не заметил, как осушил всю фляжку. Он пил прямо из горла, не закусывая ничем. Ему казалось, что алкоголь совсем не действует на него. Когда на дне фляжки не оказалось ни капли, Вронский чувствовал себя по-прежнему трезвым.
  На город уже спустились сумерки. Надо было возвращаться домой. Вронский, ни о чем не думая, решил ехать домой на собственном авто. В другой ситуации, если бы он пропустил хотя бы рюмочку, он бы бросил машину на обочине и отправился бы домой на такси, но сейчас ему было все равно. Он вообще не отдавал себе отчета, что все-таки пьян и не мешало бы ему сначала протрезветь, а уж потом садиться за руль.
  Вронский выжал сцепление и выехал на дорогу. Начался дождь, и настроение Вронского упало еще сильнее. Он ехал в плотном потоке движущихся машин и его это все страшно раздражало. Хотелось, как можно быстрее добраться домой. Там у него в баре был коньяк, и Вронскому хотелось, как можно скорее добраться до заветной бутылочки.
  Движение стало немного свободней и появилась возможность для маневра. Вронский решил обогнать впереди идущий автомобиль. Включив поворотник, он начал обгон и не заметил, как по встречной полосе едет огромный Камаз. Дождь все усиливался и на скользкой дороге Вронского занесло. Ослабленное алкоголем внимание не позволило своевременно произвести маневр и уйти плавно в сторону. Он слишком сильно крутанул руль, миновав столкновения с громадой грузовика, но зато его вынесло на обочину. Последнее, что он помнил, перед тем, как потерять сознание, визг тормозов и сильный удар.
  
  XV.
  Несмотря на то, что катастрофа была довольно серьезной, больших повреждений Вронский не получил. Спасла подушка безопасности. Было множество ссадин, рассечений, ушибов, однако обследование показало, что внутренние органы не повреждены. И надо только время, чтобы раны зажили.
  Пролежав несколько дней в больнице, его отпустили домой. Так как его мать, узнав о случившимся, слегла с гипертоническим кризисом, ухаживать за ним была отправлена жена брата.
  Почему-то Вронский сильно боялся, что кто-то может догадаться, что это не просто авария, а жест отчаяния. Ведь всю дорогу он думал о том, как было бы хорошо, если бы случилось тяжелое дорожное происшествие. Вот и накаркал. Все же правы те, кто считает, что мысль материальна и способна воплощаться в реальные события. Вот он чего хотел на тот момент, то и получил. Даже страшно становится; мало ли о чем он еще будет думать - и все это реализуется? Или только воплощаются негативные сценарии?
  Впрочем, размышлять долго на эти темы Вронский никогда особенно не любил. Не то, что он отвергал мистику; как человек культурный и разумный он соглашался с тем, что, несмотря на огромные достижения науки, мир остается совершенно непознанным и таинственным, как незнакомая темная комната. Но по своему складу ума его притягивали только реальные вещи и предметы, а тем, что располагалось за гранью материальной жизни, он никогда особенно не интересовался. Пусть это для него останется навечно тайной, а он займется теми делами, которые способен понять и на которые может воздействовать.
  Варя оказалась заботливой сиделкой. Она хорошо кормила его, и Вронский чувствовал, как быстро восстанавливаются в нем силы. Однажды он поинтересовался у нее, а что говорят и думают об этом происшествии? Не кажется ли оно кому-то странным?
  - Странным? - удивилась Варя. - Но что ты имеешь в виду?
  Вронский почувствовал смущение. Если давать дальнейшие пояснения, то тем самым он зародит в уме свояченицы сомнения. Но уж очень ему хотелось знать, что думают об этой автомобильной аварии люди.
  - Ну, может быть, некоторые высказывают мнение, что это произошло не случайно, что я, к примеру, был немного не в себе.
  - А ты был не в себе? - пристально посмотрела на него Варя. - Из-за той женщины?
  Вронский пожалел, что затеял этот разговор. Дипломат должен уметь сдерживать свое любопытство в тех случаях, когда оно может быть обращено против него. Правда, сейчас он не дипломат, а больной, но все равно он поступает неосмотрительно.
  - С чего ты взяла? Это была обыкновенная авария. Я похож на самоубийцу?
  - А я в жизни не видела ни одного самоубийцу, поэтому не знаю, как они выглядят. Хотя думаю, что они ни чем не отличаются от нас. Но мне кажется, в каждом человеке есть склонность к тому, чтобы покончить с собой. Все хотя бы однажды думают об этом.
  - Вот не знал, что ты размышляешь на такие темы.
  - Чтобы это понимать, вовсе не обязательно размышлять, достаточно немного знать саму себя. Хотя, я бы невероятно удивилась, если бы ты однажды наложил бы на себя руки.
  - Почему?
  - Ты совсем другой, тебе это не свойственно. Для этого ты чересчур рационален.
  "Я тоже думал, что я рационален, но оказалось это совсем не так, - подумал Вронский. - Любовь опрокидывает наши представления и о жизни и о самих себе, заставляет совершать поступки, которые самому человеку казались еще недавно немыслимыми".
  В первый же день появления Вронского на работе его вызвал к себе Серпуховской. Совсем недавно его назначили заместителем министра, что произвело настоящий фурор во всем министерстве. Никто не ожидал, что он займет эту должность и все гадали, что это означает. В отличие от других Вронский хорошо понимал, какие силы способствовали этому назначению.
  - Как ты себя чувствуешь? - поинтересовался Серпуховской, внимательно разглядывая Вронского. На его лице еще сохранялись слабые следы от ранений при аварии.
  - Хорошо, я здоров.
  - Спешу сообщить тебе важную новость, ты назначен послом в Ташкент.
  Вронский от изумления едва удержался на стуле.
  - Вижу, не ожидал, - сдержанно улыбнулся Серпуховской.
  - Даже в мыслях не было.
  - Напрасно, в мыслях надо всегда держать все возможности. Впрочем, понимаю, в последнее время тебе было не до того. Но хватит болеть, пора приниматься за работу.
  - Я готов.
  - Помнишь о нашем разговоре?
  - Разумеется.
  - Хочу, чтобы ты знал: назначить тебя послом в Ташкент, было не просто. Пришлось подключить весьма высоких лиц. Были и другие претенденты, более именитые, чем ты.
  - Я вам очень признателен.
  - Вопрос совсем в другом. Тебе предстоит трудная миссия, надо разгребать завалы. Мы утратили во многом там позиции, потому что проводили недальновидную политику. Полагали, что в силу исторических традиций страна никуда не уйдет от нас, а вот уходит и семимильными шагами. И твоя задача - остановить этот побег и без новых подходов не обойтись. Нельзя воспринимать их, как колонию, а себя подавать, как старшего брата. Это жутко раздражает, навевает на них комплекс неполноценности, а чтобы избавиться от него, они готовы на самые необдуманные поступки. Нельзя бить по их самолюбию, нужно внушать им, что мы равноправные партнеры и тогда наши интересы будут лучше соблюдаться.
  Разговор их длился два часа. Из кабинета Серпуховского Вронский вышел одушевленным. Предстоящая миссия вдохновляла его, наконец-то он допущен до настоящего дела. Сколько он об этом мечтал и уже разуверился, что мечты сбудутся. Но оказывается, он преждевременно отчаялся, в каком-то смысле с сегодняшнего дня его жизнь начинается снова.
  
  XVI.
  Анна постепенно приходила в себя. Ее физическое состояние было вполне удовлетворительным, но психически она была все еще подавлена. Она не сомневалась, что тяжелые роды были платой за все, что происходило с ней до этого. Как и то, что случилось с ее любовником. И то, что он едва не погиб, были звенья одной цепочки. В мире, где нет место случайности, все события имеют под собой определенную подоплеку, ведут к определенным последствиям. И они привели. Она, и Вронский оба почти одновременно оказались на границе жизни и смерти. И то, что они ее не переступили, можно считать за настоящее чудо, вызванным вмешательством провидения.
  Все это время у нее не было никакой информации о Вронском. Она не хотела ничего о нем знать. По крайней мере, Анна так себя в этом уверяла. У нее есть муж, который спас ее, не раздумывая, пожертвовал своей кровью. Теперь получается, что они не просто муж и жена, а еще и кровные брат и сестра, но вопреки желанию, от этих мыслей ей делалось не хорошо, а плохо, они навевали на нее мрачность и безнадежность. Чтобы развеяться она шла в детскую к дочери. Подолгу смотрела на нее, временами ей казалось, что она видит ее сходство с Вронским. Хотя прекрасно понимала, что в таком возрасте это практически невозможно обнаружить.
  Но вот что ее удивляло, так это то, что она крайне слабо испытывала по отношению к дочери материнские чувства. Анна не замечала ничего общего с тем, что она чувствовала к Сереже. Тогда это был самый настоящий взрыв, она не отходила от него ни на минуту, она испытывала подлинное горе, если ребенок вдруг начинал плакать или плохо ел. Плач же Ани она переносила спокойно, он ее даже раздражал. Рядом с сыном она могла просидеть всю ночь, а вот мысль о том, что придется провести ночь с дочерью, вызывала лишь отрицательные эмоции. Она была помехой, хотя помехой чего, Анна пока точно не знала. Нет, совсем не при таких обстоятельствах она хотела иметь детей от любимого человека.
  Аня, как ни странно, не связывала ее с Вронским, скорей даже девочка отдаляла ее от него. Почему так происходило, Анна не очень ясно понимала. Все настолько запуталось, перемешалось. Этот благородный поступок мужа, который она от него никогда не ожидала, спутал ей все карты, разрушил все представления о возможных дальнейших событиях. Она не может все так просто отбросить, сделать вид, что ничего не произошло. Это его благородство имеет какие-то совсем иные корни, она это ощущает всем своим существом. Но попробуй докопайся до них, докажи, что все на самом деле обстоит не так. Любой ее поступок отныне будет соотноситься с его поступком. И чтобы она ни сделала, она будет выглядеть некрасиво, будет выглядеть человеком, отвечающим жгучей неблагодарностью за свое спасение.
  Анна, стараясь ступать бесшумно, тихо покидала детскую и возвращалась в свою спальню. Обычно после таких посещений она испытывала слабость, на лбу иногда даже выступал холодный пот и начинал бить озноб. Но она была уверенна, что это скорей не последствия болезни, а психическая реакция на сложившуюся ситуацию, на то, что она не видит выхода из нее. Ловушка захлопнулась так быстро и незаметно, что она даже не успела осознать, что оказалась в клетке. А когда поняла, то выхода из нее уже не было. Будь Анна в другом состоянии и в другом положении, она бы непременно стала искать возможность это сделать, но сейчас она считала, что не имеет права даже думать на эту тему.
   Правда, это не означало, что она не думала. Думала, но не позволяла мыслям приобретать окончательную форму. Все равно это все бесполезно, не приведет ни к чему, только зря себя расстраивать. Лучше побыстрей привыкнуть к своему новому положению. Ведь оно надолго, если не навсегда.
  Пока она болела, ее телефон оказался переполнен не востребованными вызовами. Но и когда ей стало лучше, она не стала никому звонить. Подождут, сейчас ей не до них, у нее нет настроения заниматься делами. Да и сил пока - тоже. За все это время она ни разу не поинтересовалась, что происходит в ее галерее. То, чем она жила все последние годы, отодвинулось от нее на приличное расстояние и когда снова придвинется, она не представляла. Да и этот вопрос пока ее волновал в последнюю очередь.
  Впрочем, временами ею овладевало такое безразличие, что не беспокоило буквально уже ничего. У Анны вдруг пропало молоко, но она отнеслась к этому безучастно. Слава богу, сегодня есть хорошие молочные смеси, так что ребенок без еды не останется. Хотя это было немного странным, ведь сына она кормила до года. Скорей всего опять в процесс вмешалась психология, лишила ее возможности выкормить грудью собственное дитя.
  Единственный человек, которому она позволяла себя иногда навещать, была Бетси. Она приходила одетая по последней моде, элегантная. Перед тем, как зайти к ней, она несколько минут общалась с Карениным, если, конечно, тот был дома. Так произошло и на этот раз. Она подошла к нему.
  - Алексей Александрович, я к вам с большой просьбой, - проговорила Бетси. - Обращаюсь к вам только потому, что знаю, что вы по-настоящему благородный человек. Вронского направляют послом в Ташкент, это, по-видимому, надолго. Он бы очень хотел посмотреть на дочь и проститься с Анной.
  Бетси посмотрела на сидящую в кресле Анну.
  - Это зависит от Алексея, - сказала она.
  Каренин не промолвил и слова, сохраняя многозначительное молчание.
  Бетси внимательно посмотрела на супругов. Она поняла, что явилось его ответом, а также то, что сейчас ей тут не место.
  - Я пойду, - сказала она. На прощание Бетси поцеловала Анну.
  Каренины остались одни.
  - Спасибо, что позволила принять мне это решение, - произнес Каренин.- Признаюсь, я от тебя этого не ожидал. В таком случае я полагаю, что пусть едет к себе в Ташкент, не заезжая к нам. Так будет лучше. Ты согласна?
  - Как я могу быть не согласной в нынешних обстоятельствах?
  Каренин подозрительно взглянул на жену, в ее словах ему почудился скрытый подвох.
  - То есть, при других обстоятельствах ты бы меня не спрашивала, а просто его приняла.
  "Как я могу не принять отца своего ребенка и к тому же едва не погибшего из-за меня, - подумала Анна. - Даже если бы я его больше не любила. Как он все же мелочно жесток. Нет, он нисколечко не изменился".
  - Обстоятельства изменились, что об этом говорить,- уже вслух произнесла Анна.
  - А вот мне так почему-то не кажется, - возразил Каренин. - Ты по-прежнему думаешь о нем.
  - Он отец моей дочери.
  - Спасибо за напоминание, а то я стал как-то забывать. - Каренин прошелся по комнате. - Иногда случаются неожиданные вещи. Сейчас мне открылись глаза. Я-то по наивности полагал, что мы сумеем как-то поладить, найти консенсус. Я даже был готов дать девочке свою фамилию. Но теперь вижу, как я ошибался. Ты лишь внешне примирилась с обстоятельствами, Вот что, Анна, я решил: делай, живи, как считаешь нужным. Я не деспот, но хочу предупредить, что буду отстаивать свои интересы. Как я и понимаю и как могу. Это мое последнее слово.
  Больше не смотря на жену, Каренин вышел из комнаты.
  
  XVII.
  Облонский приехал накануне к Карениным навестить сестру. Но большую часть времени он пропадал неизвестно где, а когда приходил домой, то от него струился легкий запах алкоголя. Вот и сейчас он с улыбкой вошел в комнату, когда его чуть не сбил Каренин. Он даже не кивнул ему головой, словно бы и не заметил, хотя это сделать было невозможно; они разминулись друг с другом всего в нескольких сантиметрах.
  Облонский сел напротив сестры.
  - Кажется, вы повздорили, - сказал он.
  - Повздорили? - переспросила Анна. - Нет, это совсем другое, - задумчиво протянула она. - Два человека не могут жить друг с другом. Столько лет я старалась себя преодолеть, уговарила, убеждала, иногда даже не надолго верила, что это возможно. Я тебе не говорила, но близость с ним была для меня хуже пытки. Что я только не делала, чтобы ее избежать.
  - Я это знал всегда.
  - Знал? - удивилась Анна.
  - Анна, я же не ребенок, а опытный мужчина и я все вижу. Я ставил себя на твое место - и никаких сомнений у меня на сей счет не возникало.
  - Это ужасно, - закрыла Анна руками лицо. - Мне стыдно. Наверное, ни один ты это понял?
  - Возможно, хотя не уверен. Мы же все-таки брат и сестра.
  - Да ты прав. Мне бы не хотелось, чтобы интимные подробности моей жизни стали достоянием общественности. И все же это не самое главное. Можно как-то примириться, что муж не удовлетворяет тебя сексуально, но примириться с душевным несоответствием невозможно. По молодости я думала по-другому, но теперь ясно вижу: ничего нет ужасней постоянных душевных мук. Одно его появление приводит меня в содрогание. Когда он рядом, я мечтаю лишь об одном, чтобы он поскорей меня покинул. Так жить совершенно невозможно, а ведь у нас впереди еще долгие годы. Разве возможно это вытерпеть? - Анна встала и нервной походкой прошлась по комнате, затем снова села.
  - Да, попала ты в переделку, сестренка, но так уйди от него. И всего-то делов.
  - Как ты не понимаешь, после того, как он спас меня, я связана с ним неразрывными нитями. Это-то меня и приводит в отчаяние. Я иногда думаю, а не лучше ли было мне тогда умереть.
  - Глупости! - резко ответил Облонский. - Жизнь всегда прекрасна.
  - Так уж и всегда?
  - Ну, почти всегда. Я не беру случаев тяжелой болезни, но ты-то здорова, а значит надо радоваться жизни.
  - А если не получается. Без него это невозможно.
  Стива понял, что Анна имеет в виду Вронского.
  - Ты, наверное, не знаешь, он уезжает послом в Ташкент.
  - Нет, не знал, но ведь Ташкент не на луне.
  - Как ты себе это представляешь, я приеду к послу России и стану там его любовницей. Да это же скандал, если узнают. Его карьера полетит к чертям.
  - Мда, - промямлил Стива. - Как-то все складывается неудачно.
  - Ты считаешь, это неудачно. Да это катастрофа для меня! Вронский был первым мужчиной в моей жизни, которого я захотела сразу, как увидела. Это было подлинным наваждением, чтобы я ни делала, думала только о нем. Понимаешь, у нас все было идеально.
  - Что ж тут не понять, - даже с некоторой обидой отозвался Стива. - Но тогда ты просто обязана воссоединиться с ним.
  - Разве ты не видишь, все против нас.
  - Подожди, не настраивай себя так. У меня ни раз так было, все вроде бы полный абзац - и вдруг происходит нечто и меняет всю диспозицию. Да ты сама знаешь, сколько раз мы с Долли...
  - Это совсем другое. Вы любите друг друга, иначе бы не родили столько детей.
  - Ну, для этого не обязательно нужна любовь.
  - Все равно, у вас совсем иначе. В мире нет ни одной одинаковой пары. Не знаю только это хорошо или плохо?
  - Пожалуй, хорошо. Ничто так не убивает, как единообразие.
  - А вот мне кажется, если бы я была с ним, мне бы никогда не надоело такое единообразие.
   "Это еще бабушка на двое сказала, - подумал Облонский. - Это сейчас тебе, сестренка, хочется быть только с ним, но что будет через год, через два? Никто не знает. Чем сильней желание, тем быстрей остываешь. Уж я это много раз испытал на себе".
  -Тебе сестренка это еще только предстоит понять, - произнес Стива.- Я хочу, чтобы ты знала, Анна, чтобы дальше ни случилось, я на твоей стороне.
  - Спасибо, Степа. Я очень тронута. Если честно, даже не ожидала такого участия с твоей стороны.
  - Почему?
  - Мне казалось, что ты в жизни занят только собой.
  "Тут ты, сестренка, права, - мысленно согласился Облонский.
  - Как видишь, не только, - вслух произнес он.
  
  XVIII.
  До отъезда оставалось всего несколько дней. Вронский получил все необходимые инструкции, он уже начал собирать чемоданы, наметил, какие вещи из квартиры отправит в далекий край багажом. Об Анне он старался не думать, хотя это не всегда получалось. И когда, потеряв контроль над мыслями, они приводили его к ней, он становился хмурым и раздражительным. Он не понимал, почему она столько времени не дает знать о себе. Ничего не пишет об их дочери. Он не раз порывался как-то связаться с ней, но в последний момент одергивал себя: если она молчит, значит, не желает устанавливать с ним контакт. А раз так, то и ему не стоит ей навязываться. К тому же ее можно понять, она столько пережила, была на грани жизни и смерти. Ничего удивительного, если прежние чувства угасли в ней. Скорей было бы более странным, если бы они сохранились в неизменном виде.
  Вронский сидел за компьютером, знакомился в очередной раз с материалами по Узбекистану, как вдруг пришло письмо от Анны. Увидев знакомый адрес, он сразу же ощутил учащенное сердцебиение.
  Вронский открыл письмо. "Милый, дорогой, любимый, Алексей. Мне плохо, очень плохо. Приезжай ко мне, если можешь. Молю тебя об этом. Твоя Анна".
  Вронский вскочил со стула, накинул на себя первое, что подвернулось под руку, и выбежал на улицу. После аварии машину пришлось отправить на разделку, так как она не подлежала восстановлению.
  Вронский с поднятой рукой выскочил на дорогу и почти сразу же возле него заскрипела тормозами такси. От волнения он почти без сил упал на сиденье и назвал адрес. С удивлением он обнаружил, что у него подрагивает нога.
  Вронский выскочил из машины. Он почти не думал о том, что в доме может находиться ее муж. Даже если это и так, он не позволит помешать ему их встрече.
  Он позвонил. Через пару минут дверь отворилась. На пороге стояла Анна. Увидев его, она вдруг стала падать. Вронский едва успел ее подхватить. С драгоценной ношей на руках он направился в спальню и положил ее на постель. По пути ему никто не встретился.
  Анна улыбнулась Вронскому.
  - Как ты себя чувствуешь? - спросил он.
  - Нормально. Это была минутная слабость. Почему-то я была уверена, что ты не приедешь.
  - Как я мог, Анна. Неужели ты сомневалась?
  - Все меняется, Алеша, - прошептала она.
  - Не все. Впрочем, мы все не о том. Что случилось?
  - Спаси меня, умоляю.
  - Что я должен сделать?
  - Не знаю. Но я не могу жить с этим человеком. Каждый день с ним - это пытка. Я вся содрогаюсь, когда он заходит ко мне. Если можешь, увези меня, хоть на Северный полюс. Я согласна.
  Мысли Вронского заметались, но усилием воли он остановил их.
  - Хорошо, мы уедем.
  - Куда, когда?
  - Скоро. А куда не все ли равно. Лишь бы вместе. Я, ты и наша дочка.
  - Ты прав. А ведь ты еще ее не видел. Пойдем, покажу.
  Анна встала, Вронский испугался, что она может упасть, но Анна направилась к двери твердой походкой. Они вошли в детскую.
  - Только тихо, - шепнула Анна, - Анюта спит.
  Они подошли к кроватке. Вронский наклонил голову и увидел маленькое сморщенное личико. И это моя дочь? словно вихрь, пронеслась мысль. Как странно. Он не чувствует с ней никакой связи. И все же она является его ребенком.
  На следующий день Вронский подал заявление об увольнении. Серпуховской несколько минут с изумлением смотрел на него.
  - Ты отдаешь отчет в своих действиях? - спросил он.
  - Да. Так складываются обстоятельства.
  - Понимаю. На такое решение мужчину может подвинуть только женщина. - Он снова посмотрел на Вронского, тот стоял неподвижно с каменным лицом.
  - Это скандал, - произнес Серпуховской.
  - Я понимаю.
  - Вряд ли тебя когда-нибудь снова возьмут на службу в МИД. Такое не забудется и через двадцать лет. Подписывать заявление?
  - Да.
   Серпуховской чиркнул ручкой по бумаге и протянул ее Вронскому.
  Через неделю Вронский и Анна уехали в Италию.
  
  ЧАСТЬ ПЯТАЯ.
  I.
  Левин был счастлив, но счастлив не так сильно, как он предполагал. Ему казалось, что он будет летать, как птица, а он спокойно ходил по земле и занимался своими делами. Может, это все происходило от того, что они уже жили с Кити, как муж и жена. Вместе проводили все то время, которое не было занято у него работой. А может, причина была в том, что он не совсем понимал поведение своей невесты. Кити была немного, а может быть и сильно на себя непохожей. Веселая и живая, она вдруг превратилась в задумчивую и даже отчасти меланхоличную. И к Левину сами собой приходили мысли, что это он виновник такой метаморфозы. Увез ее из Санкт-Петербурга в глухую деревню, вот она и размышляет: а что ей тут делать, а как ей жить? И скорее всего эти мысли не самые радужные. Правда, все его сомнения, скрашивали их ночи. Кити отдавалась ему с каким-то бешеным неистовством. Левин пребывал как в бреду, страстно желал, чтобы все повторилось снова, и боялся, что этого не случится.
  Незадолго до свадьбы Кити повергла его едва ли не в шок. Она заявила, что хочет венчаться. Вот уж чего он не ожидал от нее, так именно такого желания. До этого момента у него и в мыслях не возникало о необходимости подобной церемонии. Да и зачем она нужна? Если их брак однажды распадется, никакое венчание не поможет. И вообще, он как современно мыслящий человек не приемлет церковные обряды, считает их пережитками не самых просвещенных времен, но отговаривать ее он не стал, а тут же согласился. Ему хотелось понять, откуда возникла в головке невесты такая идея. Однако он благоразумно решил не торопить события, все должно само собой проясниться в нужный момент.
  Просьба Кити вызвала у Левина целых ворох чувств и мыслей. Он стал размышлять о своих отношениях к Богу. В молодости у него был короткий период вспышки религиозности, но вскоре она погасла, Левин быстро разочаровался в официальной церкви. Чем больше он смотрел на ее представителей, тем меньше доверия они у него вызывали. Он вообще не понимал, почему он должен быть православным, и какой смысл в этом разделении. Мысль: если Бог один, то и конфессия должна быть одна, казалась ему простой и естественной. Деление нужно не верующим, а церковникам, которые извлекают из этого преимущества и выгоды, в том числе материальные. Бог же слышит обращенный к нему глас из любого места, для этого вовсе не обязательно идти в церковь. Чтобы Он услышал взывающего к Нему, нужны не посредники в рясах, а чистое сердце.
  Левин искренне не понимал, почему такие ясные размышления не доходят до других, откуда эта непримиримость, вражда между верующими из разных лагерей. Если люди враждуют из-за Бога, значит их вера глубоко не верна и порочна. Бог объединяет людей любовью, а разъединяет их своекорыстие служителей культа да глупость и невежество прихожан.
  Левин не стал публично рвать с церковью, никому не стал говорить о своих разногласиях с ней, он просто отошел от нее, закрыл для нее дверь своей души. Погрузившись в мирские дела, почти перестал думать на эти темы, но это вовсе не означало, что точно так же он поступил и с Богом. Левин решил, что хотя он не знает ничего о Нем и скорей всего никогда не узнает, это вовсе не означает, что он отрицает сам факт божественного существования. Его незримое присутствие он ощущает постоянно и это самое важное, что может быть. Сколько неистово верующих Его не чувствуют рядом с собой. Да Он им и не нужен, нет большей помехи для их веры, чем Господь. Они представляют Его таким, каким удобно именно им, в соответствии со своими убогими о Нем представлениями.
   Однако просьба Кити поставила Левина перед необходимостью как-то решить этот вопрос. Он поделился с приехавшим помочь с подготовкой к бракосочетанию Стивой. Тот тоже сильно удивился этому желанию невесты. Левин знал, что Облонский был равнодушен к религии, хотя периодически посещал церковь и даже соблюдал какие-то обряды. По крайней мере, на пасху в его доме пекли куличи; Левин сам с удовольствием их тогда ел.
  - А тебе известно, чтобы пройти через обряд венчания надо перед этим говеть? - поинтересовался Стива.
  Об этом Левин не подумал.
  - Это обязательно? - с надеждой, что это не так, спросил он.
  - Мне кажется, да.
  Немного удрученный, Левин передал этот разговор Кити.
  - Я согласна! - не раздумывая, сказала она.
  Левин не без грусти посмотрел на невесту; придется неделю перед свадьбой провести без занятий любовью. А он уже так к этому привык, это стало одной из самых больших радостей жизни. Да и в пище придется проявить воздержание. Хотя вот это может быть и хорошо, а то он набрал немного лишнего веса.
  Чтобы уладить дела с венчанием, Левин отправился в соседнее село, где был приход. В их деревне церковь снесли еще в эпоху богоборчества, от нее сохранился только фундамент.
  Левин немого знал тамошнего настоятеля. Как-то он приходил к нему просить пожертвования на восстановление храма. Левин ему отказал. Он считал это занятие далеко не самым важным и полезным, вокруг лежали в развалинах десятки хозяйственных объектов, а церковь могла подождать. Или вообще, ее можно было не воссоздавать. Он не верил, что это принесет хоть какую-то пользу, а лицемерить не хотел.
  Но доброхоты нашлись, и церковь восстановили и сейчас Левин чувствовал себя не совсем в своей тарелке. То, что он тогда отказал священнику, а сейчас хочет просить его об одолжении, смущало его.
  В церкви не было ни одного прихожанина. Левин с интересом осматривал восстановленный храм. Строители постарались на совесть и сделали все не только добросовестно, но и умело. То ли им неплохо заплатили, то ли ими руководило божественное провидение.
  Левин резко оборвал свои мысли, сейчас ему следует думать о другом, а не ерничать. И в первую очередь надо отыскать настоятеля. Но искать его не пришлось, он сам вышел к нему.
  - Добрый день, Константин Дмитриевич, что вас привело в храм божий? - поинтересовался он.
  Священник был пожилым и худым, мало похожим на дородных и сытых своих коллег, несших впереди себя, как великую драгоценность, свой большой живот.
  - Я собираюсь жениться, и мы хотим венчаться.
  Несколько мгновений настоятель внимательно смотрел на своего собеседника.
  - Почему у вас возникло такое намерение? Насколько мне известно, вы не относите себе к последователям нашей церкви.
  - Это желание моей невесты, - честно сообщил Левин.
  - Да, я слышал о ней. Но венчание - это не просто церемония, как в ЗАГСе, это благословение Бога на святой союз мужчины и женщины. Вы берете обязательства не перед церковью, ни перед священнослужителем, а перед Господом, что будете жить в любви и милосердие, умножать вашу семью и воспитывать чад в христианской вере, согласно тем заветам, которые завещал Он нам. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю про отношение к Христу и к Церкви. Так говорил апостол Павел. Семья - это малая Церковь.
  - Я понимаю, - слегка запинаясь, произнес Левин.
  - Я должен задать вам несколько вопросов.
  - Задавайте, батюшка.
  - Вы крещены?
  - Да, родители меня крестили.
   - Верите ли вы в Бога? Если один из Вас в Бога не верит, венчание невозможно.
  Для Левина это был не простой вопрос. Он не мог ответить на него ни нет, ни да. Да, он верил в Бога, но этот Бог мало походил на христианского Бога. Это было совсем иная вера в мировую гармонию и божественную целесообразность, а так же в предопределенность. И теперь Левин бы добавил еще и в любовь.
  - Да, я верю в Бога, но не совсем так, как учит ваша церковь, - прозвучал под сводами храма его ответ.
  - Но искренне ли вы в этой вашей вере?
  - Искренен. Бог приходит к нам в разных образах и с разными ликами, - задумчиво проговорил Левин. - Я верю в Него, но я не принимаю его застывшего. Мне кажется, он не может не меняться вместе с созданным им миром. Он его преобразует каждый день, каждый миг. Я это вижу по своей работе, посеешь зерно, вырастет колос. Не будь этого принципа, я бы не стал заниматься тем, чем занимаюсь, потому что в таком случае я бы чувствовал, что Бог против меня. А я чувствую, что Он мне помогает преобразовать этот мир в меру моих слабых возможностей и сил. Как я могу сомневаться в Его существовании, если мне уже удалось сделать не так уж и мало. Я надеюсь, что Он будет помогать мне и впредь и я сделаю еще многое. Вот мое кредо. Не знаю, удовлетворены ли вы моим ответом?
  Священник несколько мгновений молчал.
  - Христианин не тот, кто выполняет все обряды, читает каждый день молитвы, а тот, кто живет в соответствии его заповедями. Я вас обвенчаю, но вы должны соблюсти все правила.
  - Я согласен, - поспешно произнес Левин.
  Они заговорили о деловой части вопроса.
  
  II.
  Свадьбу решили играть в двух местах: сначала гражданскую в Петербурге, а затем переместиться в деревню и там венчаться. В Петербурге Левин по привычке поселился в гостинице, хотя Щербацкие упрашивали его остановиться у них. Но в их доме он почему-то ощущал некоторую неловкость, в отеле ему было комфортней. Поэтому он не принял этого приглашения, отговорившись, что не желает их стеснять. Утром за несколько часов перед церемонией в ЗАГСе Левин решил устроить небольшой мальчишник. На него он созвал кроме своего брата, двух своих давних знакомых. Сергей Иванович Катафасов был однокашником по Тимирязевской академии, после ее окончания он пошел в науку и недавно защитил докторскую диссертацию. Вторым был Чириков, друг детства, который работал в прокуратуре.
  Левин снял столик в дорогом и престижном ресторане. Денег ему было немного жалко, их можно было бы использовать с большей пользой для хозяйства, но он решил не скупиться и угостить друзей по высшему разряду. Ведь сегодня второе по значению событие в его жизни: первое - это его рождение, а следующее в этой иерархии, без всякого сомнения, - свадьба.
  Приятели по достоинству оценили место, в которое их пригласил Левин. Здесь действительно было очень хорошо: прекрасный интерьер, вышколенные официанты, замечательная еда. Правда, лично для Левина это имело мало значения, он ничего не пил и мало ел, так как продолжал говеть.
  Катафасов и Чириков были очень непохожи друг на друга и внешне и внутренне, но их роднило одно обстоятельство - оба были холостяки и пока не собирались менять свой статус.
  Из всего собравшегося за столом квартета самым популярным был Кознышев. Он и солировал.
  - Человек в жизни принимает не так уж много судьбоносных решений. Иногда всего два или три. Женитьба, безусловно, входит в их число. Хочется надеяться, что Костя хорошо подумал, совершая такой шаг, - произнес он.
  - А мне представляется, что, если человек женится по любви, то не в состоянии ничего рационально обдумывать, - веско вступил в разговор Катафасов. - Это решение исключительно принимается под воздействием эмоций. А, следовательно, несет в себе большие риски.
  - А кто не рискует, тот и не женится, - смеясь, вставил Чириков. - Вот мы все сидим тут совершенно спокойно, нас ничего не беспокоит. А уважаемый жених, как на иголках. Его будущее отныне неясно.
  - А мне очень даже нравится эта неясность, - возразил Левин. - А вот в вашей стабильности ничего хорошего нет. Она скучна и неинтересна. Жизнь постоянно должна преподносить сюрпризы. Только в этом случае мы ощущаем ее по-настоящему.
  - Не согласен с тобой, - пробасил Катафасов. - Мне для занятий наукой стабильность очень помогает. А была бы у меня жена, еще неизвестно, как бы все сложилось. Лучше уж пока не рисковать.
  - Костя все равно вас не поймет, - заметил Кознышев. - Он весь переполнен любовью.
  - Да, переполнен, - подтвердил Левин. - И неимоверно счастлив по этой причине. Кто не познал этого чувства, пропустил полжизни. Так что советую вам, как можно скорее наверстать упущенное. Потом локти будете кусать, да поздно. Я вот что думаю: сколько бы мы не занимались своими делами: наукой, писательством, сельским хозяйством, чем-то другим, мы не должны забывать о том, чтобы выполнить мужское предназначение. Создать семью, родить детей, осчастливить женщину. И кто знает, что на самом деле важней.
   - А кто будет двигать науку, экономику, литературу, - возразил Катафасов.- Разве это не менее мужское занятие. Позволь уж нам, дорогой, иметь свободу выбора. Я ценю твое страстное выступление в пользу семьи, но есть же и другие ценности. Разве я не прав?
  - Прав, - согласился Чириков. - И Константин тоже прав. Вы оба правы. Как же нам быть в таком случае?
  - Пусть каждый останется со своей правотой - примирительно произнес Кознышев. - Главное не навязывать другому свою позицию. Но, так как сегодня день Кости, я лично встаю на его сторону. Каждый из нас немало закостенел в своем статусе, вот и считает поэтому его единственно правильным. Но это не так, нам надо уметь выходить из него и искать для себя новое применение. Согласен, Костя?
  - Полностью.
  - А не жалко тебе свободы? - поинтересовался Катафасов.
  - Разве можно не жалеть о потери свободы. Мы не рабы, - произнес Левин. - Только я ее не теряю, а приобретаю еще больше. Я соединяюсь с любимым человеком. А вот без нее я как раз и был несвободен. Взгляд на то, что женитьба связана с ее потерей, абсурден. Если тебе хочется быть с этим человеком, где же тут несвобода. Почему вы не хотите это признать? Только по причине упрямства.
  - В тебе сейчас говорит эйфория, но что будет через месяц, через год, о большем сроке я и подумать боюсь, - произнес Катафасов.
  - Ну, хватит, - прервал его Кознышев. - Скоро у Кости свадьба. Отбросим присущий нашему времени скептицизм, и пожелаем ему счастья.
  Все встали и выпили. Левин смотрел на своих друзей и ощущал очередной прилив счастья. Он ничуть не сомневался, что они еще будут ему завидовать.
  После мальчишника Левин вернулся в свою гостиницу. Он вдруг ощутил, как стал падать барометр его настроения вниз. Речи товарищей все же сделали свое дело, зародили искорки сомнения. Вся его женитьба с самого начала показалась ему странной. Правда, затем это чувство куда-то пропало, но теперь неожиданно, словно старая болезнь, вновь дало о себе знать. Почему Кити так неожиданно решила выйти за него замуж, хотя в свое время отклонила его предложение? Что подтолкнуло ее на такой поступок? Он не спрашивал ее об этом, хотя такие мысли бороздили его ум, но не хотелось портить тучами сомнений свое безоблачное счастье. Сейчас же, когда до бракосочетания оставались считанные часы, он должен знать, что случилось с ней? Иначе он не будет уверен до конца в ее любви к нему.
  Левин выскочил из гостиницы, и на такси отправился к дому Щербацких. Когда он вошел, то Кити готовилась к свадьбе.
  - Костя, ты же должен был приехать только через час, - воскликнула она.
  - Ты не рада?
  - Очень рада. Только еще не совсем готова. Через полчаса придет парикмахер, будет делать прическу. Тебе смотреть на это не желательно. - Кити внимательно посмотрела на жениха. - Тебя чего-то беспокоит?
  - Нет, то есть, да.
  - Что же?
  - Мне не понятно, откуда взялась твоя любовь ко мне? Ведь ее раньше не было.
  - Вот что тебя беспокоит. - Кити прошлась по комнате. - Нам надо говорить об этом сейчас?
  - Сейчас.
  - Я не знаю, как тебе ответить.
  - Не знаешь, как ответить. - Что-то внутри оборвалось у Левина.
  - Наверное, мы оба не правы, что не поговорили об этом раньше.
  - Возможно, - довольно сухо согласился он.
  - Я сама не ожидала этого от себя. С того момента, как ты сделал мне тогда предложение, со мною много что произошло. Я в чем-то стала иной.
  - Я это заметил.
  Кити кивнула головой.
  - Во мне вдруг проявилась потребность в другой жизни. До этого момента я была легкомысленной глупой, даже вздорной девчонкой. Но когда я ощутила в себе нечто новое, я стала искать других людей и первое имя, которое всплыло в моей памяти, было твое. Когда я это поняла, на меня нахлынули такие сильные чувства, что захотелось тут же мчаться к тебе. Больше других мужчин для меня не существовало.
  - Даже его? - не удержался Левин, чтобы не вспомнить о Вронском.
  - Он давно перестал для меня существовать. - Кити подошла к жениху, взяла его руку и провела ладонью по своему лицу. - Я не хочу, чтобы ты в чем-то сомневался, я буду тебе замечательной женой.
  Несколько секунд Левин стоял неподвижно, затем его лицо озарила улыбка.
  - Какой же я все-таки идиот! - счастливо проговорил он. - Сейчас придет твой парикмахер, не буду вам мешать. Я приеду снова сюда, как уславливались - и поедем в ЗАГС.
  Левин поцеловал Кити и быстро вышел из комнаты.
  
  III.
  Народу собралось много, пришли люди из окрестных сел. Кавалькада из пяти машин подъехала к церкви. Левин в черном костюме вышел из джипа, подошел к другой машине, в которой ехала Кити. Он отворил дверцу, и она вышла из салона. Ее ослепительно белое платье спускалось до самой земли.
  Все зашумели, восхищенные красотой молодоженов. По крайней мере, так подумалось Левину. Он же был в восторге от Кити, в свадебном платье, с искусно сделанной прической она была ослепительна красива. С такой великолепной внешностью, с такой статью, могла бы найти мужа и получше, мелькнула у Левина совсем некстати мысль, но он постарался ее тут же отбросить, как назойливую кошку.
  Не сговариваясь, они остановились перед входом в церковь, как перед входом в новую жизнь. Левин и Кити посмотрели друг на друга. Они оба волновались, но это было приятное волнение, вызванное предвкушением чего-то совершенно неизведанного для каждого из них.
  В церкви было немного прохладно и сумеречно. К ним на встречу вышел настоятель. Он был в новой рясе, на ее покупку Левин пожертвовал изрядную сумму. Но сейчас думать о таких скучных вещах ему абсолютно не хотелось и потому эта мысль была ему неприятна.
  Левин не очень хорошо знал, как должна проходить церемония, что должны делать жених, невеста, шафера. Священник за несколько дней до обряда прочел на сей счет целую лекцию. Тогда Левину казалось, что он все запомнил. Сейчас же из-за сильного волнения, забыл половину наставлений. А потому чувствовал напряжение; только еще не хватало сделать что-то не то. Это будет плохим знаком для их совместной жизни.
  И действительно так и произошло, пару раз Левин ошибался, священник мягко и ненавязчиво его поправлял. Было видно, что он с симпатией относится к брачующимся.
  Обряд был длительным, и Левин начал понемногу уставать. В церкви было немного душно, горели свечи, от которых шло тепло. Левину хотелось поскорее оказаться на улице. Он посматривал на Кити, его немного удивляла та серьезность, с которой она воспринимала происходящее. Он же смотрел на это, как на представление; сколько он себя ни убеждал, но не мог придать венчанию хоть какое-то глубокое значение. Его чувства к жене - ему было жутко приятно произносить это слово по отношению к Кити - никак не зависели от того, что тут сейчас происходило.
  Наконец, священник предложил мужу и жене обменяться поцелуями. Левин прикоснулся своим ртом к ее влажным и теплым губам. Теперь она вся по праву принадлежит ему и только ему, подумал он.
  Молодожены покинули церковь и остановились на паперти. Нанятый оператор сновал вокруг них, снимая их с разных ракурсов. Раздались приветственные возгласы. Левин впервые за всю эту долгую церемонию широко улыбнулся. Волнение прошло, и теперь он чувствовал себя хозяином положения. Он выиграл этот раунд, он доказал всем и в первую очередь себе, что способен добиваться поставленных целей. И это далеко не предел его достижений, это только самое их начало.
  Левин и Кити посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, стали спускаться с паперти. Все снова расселись по машинам. Через минуту уже мчались к дому Левина, где были накрыты столы.
  
  IV.
  Анна еще ни разу в жизни не была так счастлива, как теперь. Здоровье ее поправилось, и она вся была источником непрекращающегося блаженства и радости. От былой депрессии, навалившейся на нее в Москве, не осталось и следа. Отъезд в Италию и соединение с Вронским излечили ее совершенно. Никогда прежде в своей жизни Анна не переживала такого полного и всеобъемлющего счастья, источником которого являлись любимый человек и их маленькая дочь Ани.
  Анна удивлялась самой себе, той, которая когда-то самонадеянно вышла за Каренина замуж без любви, ожидая, что этот брак спасет ее от одиночества и тусклой жизни. Как она ошибалась. Они не сумели с мужем стать близкими людьми. Анна продолжала и в браке страдать от неполноценности своего существования. То, чего она так старательно стремилась избежать, настигло ее в самый неподходящий момент и пустило тщательно продуманный и четко спланированный план под откос. Теперь она знала, что нельзя соединять свою жизнь с человеком, руководствуясь соображениями, которые и близко не имеют отношение к любви. Только любовь является оправданием всему. И ее разрыву с мужем и даже тому, что она оставила сына и уехала с любимым в Италию.
  Как ни старалась Анна разыскать в своей душе хоть малейшие признаки угрызения совести от этого поступка, но то были тщетные попытки. Ей не было стыдно за себя. Ей не было стыдно ни перед людьми, ни перед своей собственной совестью, что она оставила Сережу с отцом. Разум иногда пытался обвинить ее в содеянном, но без большого успеха, разве лишь ненадолго легчайшая тень раскаяния опускалась на Анну. Однако стоило ей увидеть Вронского, ощутить себя в его объятиях, как все сомнения тут же рассеивались. В лучах его любви Анна обретала уверенность, что поступила правильно. Убеждение в том, что она имеет полное право на счастье накрывало ее, как волной, и не оставляло и камня на камне от всех доводов рассудка. В такие минуты Анна слушала только сердце, которое говорило ей, что лишь любовь - это и есть ее единственная религия и правда. И Анна наслаждалась ею.
  Если в Москве она старалась сохранять между собою и Вронским определенную дистанцию, то здесь, в Италии, Анна отпустила поводья, и с головой окунулась в водоворот своих чувств к нему. Как голодный, которому долго не давали есть, она стремилась насытиться своей любовью досыта, в таком количестве, в каком ее душеньке было угодно. А ей было угодно ни много ни мало, как получить всего Вронского - полностью, без остатка. Анна не хотела делить его ни с кем, даже с вещами и событиями, с которыми обычно приходиться мириться. Между нею и Вронским теперь не было никого и ничего, что могло бы омрачить ее счастье. Не было постылого мужа, не было работы Вронского, которую он оставил ради нее, не было даже его друзей, с которыми Анна готова была все же немного делить его. Но тут в Италии, на ее удачу, не было и их. А потому никто и ничего не мешало по полной программе удовлетворять ее потребность видеть его, слышать его, проживать вместе с ним каждую минуту своей жизни.
  Даже их маленькой дочери Анна уделяла гораздо меньше времени и своего внимания, чем Вронскому. Она с радостью и легкостью поручила заботу о девочке няне, которая проводила с ней большую часть времени. Будь они в Москве, кто-нибудь обязательно упрекнул бы ее за недостаточно материнское отношение к малютке, но тут некому было корить ее. Но даже, если бы такой человек и нашелся, Анне все равно не стало бы стыдно от его упреков. Она ничего не может с собой поделать, львиная доля ее любви направлена сейчас на Алексея. Но при этом Анна знала, что так не может продолжаться вечно. Придет время и она сменит акценты, и тогда их малышке станет доставаться гораздо больше ее чувств. Но пока это время не пришло, и Анна нисколько не стремилась искусственно его приближать. Она наслаждалась возможностью жить и любить естественно, по своей потребности, без лжи и фальши. Что же поделать, если она такая, а не другая. Пусть судит ее Бог, но не грешные люди.
  В отличие от Анны Вронский не испытывал такого всепоглощающего счастья, как она. Он, конечно, был счастлив, но не вполне, и это расстраивало его. Вронский ожидал от своего соединения с Анной гораздо большего, чем получил, и искренне удивлялся тому, что не смог предусмотреть этого заранее. Как ни любил он Анну, но двадцать четыре часа в сутки блюдо из одной непрерывной любви стало утомлять его. Он пришел к выводу, что его жизнь, как слоеный пирог, должна состоять из самых разнообразных ингредиентов, в которых любовь должна быть хоть и одной из главной составляющей, но далеко не единственной. Для полного счастья ему надо было много еще чего. Но здесь в Италии, на этой чужеродной для него почве, он не мог получить того, что составляло его привычную жизнь в России. И тем тягостней было видеть для него, как Анна наслаждается их уединением. Он видел, что она вполне счастлива и довольна жизнью и ожидает того же самого от него. Вронский понимал, что не соответствует ее ожиданиям. Он старался дотянуться до той отметки накала чувств, которую задавала Анна, и отчетливо понимал, что надолго этого напряжения ему не хватит. Все чаще он стал замечать за собой внезапно накатывающее раздражение от того, что не знает, чем занять себя в какой-либо момент времени. Вронский опасался, что Анна однажды поймет, что ему мало ее одной, что он желает разнообразия жизни в разных ее проявлениях. И если это случится, то, учитывая взрывной характер Анны, скандала не избежать.
  К тому же его напрягала неопределенная денежная ситуация. Свобода от служебных обязанностей была конечно хороша, но она же принесла и свободу от каких бы то ни было денежных поступлений. Анна, как могла, успокаивала его, просила не беспокоиться о деньгах, заявив, что ее бизнес прокормит их троих. Еще будучи в Москве, она позаботилась о приобретении художественного салона в Италии и теперь намеревалась извлечь из этой сделки немалый доход. Вронскому ничего не оставалось делать, как соглашаться с ней, но такое положение дел его сильно угнетало. Зависеть от женщины и висеть у нее на шее, это никак не вписывалось в его картину мира. Конечно, это все же не совсем так и пока деньги у него были. У него есть счет в банке и этих средств хватит на вполне безбедную жизнь здесь в Италии примерно на полгода. А что потом? Вронского это сильно беспокоило, он не желал дожидаться того срока, когда снимет со своего счета последнюю копейку.
   Где были мои мозги, когда я подписывал заявление об увольнении? - спрашивал в такие минуты себя Вронский, задним умом сетуя по поводу своего опрометчивого шага. Хотя он прекрасно понимал, что явилось тому причиной.
  В тот день, когда он с легкостью оставил свою службу, в его голове царило полное помутнение, и Анна была тому причиной. Сначала она отвергла его, а потом позвала и попросила увезти, куда угодно, хоть на край света. Ради нее он готов был на все, на любые безрассудные поступки. Разум его отключился тогда едва ли не полностью, словно бы в нем сгорела важная схема. Он страстно желал лишь одного быть счастливым с ней. И вот он с нею, но вот того ожидаемого счастья, как раз и не получалось.
  
  V.
  Анна и Вронский не сидели на месте. Они объездили всю Италию. Побывав в Риме, Венеции, Неаполе, Пизе, приехали в Сорренто, решив пожить здесь какое-то время. Обычно они снимали довольно приличное, но все же не очень дорогое жилье у местных жителей. На этом настаивал Вронский, постоянно помнящий о неизменно уменьшающейся толщине своего кошелька. Анна, желавшая побольше шика, спорила с ним, но, в конце концов, уступала, шутила, что с милым рай и в шалаше. Она и сама замечала, что в этих ее шутках содержится значительная доля правды. Ей и на самом деле было хорошо везде, где был Вронский. Но в Сорренто она вдруг воспротивилась излишнему аскетизму любовника и сообщила ему, что непременно хочет жить здесь, как графиня, в старинном палаццо постройки 18 века.
  Осмотрев палаццо, Анна пришла в полный восторг. Ей очень понравилась обстановка их будущего жилища. Мозаичные полы, фрески на стенах, камины в залах с высокими потолками, резные двери и стены, увешанные старинными картинами, вызвали у Анны чувство полного погружения в эпоху старины. Особенно пришлась ей по вкусу их с Алексеем спальня с огромной почти во всю комнату кроватью под прозрачным балдахином. Просыпаться утром на этом ложе казалось Анне огромным удовольствием. Обычно она пробуждалась первой и подолгу смотрела на спящего рядом Алексея. Все существо ее при этом переполнялось радостью и ликованием, а сердце пело от восторга: вот оно ее счастье, лежит рядом с ней!
  В один из дней Вронский сообщил Анне, что сегодня к ужину у них будет гость. Анна удивилась, откуда вдруг? Вронский объяснил, что совершенно случайно встретил здесь Голенищева, своего однокурсника по институту, и попросил Анну устроить ужин на троих. Эта новость немного расстроила Анну, она остро почувствовала, что их уединению с Алексеем грозит наступить конец. Однако она совершенно не подала виду и, поцеловав Вронского, пообещала, что приготовит самый чудесный ужин на свете.
  Вечером Вронский представил Анне Голенищева. Он сразу же не понравился Анне, хотя на первый взгляд придраться к нему вроде бы было не к чему. В дорогом костюме, безупречно сидящем на его маленьком круглом теле, с холеными руками и хорошо поставленным голосом, он производил впечатление вполне успешного и довольного жизнью человека. Все было неплохо, кроме одного: Анну поразил его взгляд, цепкий, жесткий, беспощадный. Глаза Голенищева отдаленно чем-то напомнили Анне глаза ее собственного мужа. Она с горечью подумала, что и тут в Италии, Каренин умудрился достать ее. Настроение ее сразу испортилось, но Анна старалась не подавать виду, изображая весь вечер радушную и гостеприимную хозяйку. Ей показалось, что ее игра удалась на славу. Голенищев выглядел довольным. Он много шутил и смеялся, то и дело делал Анне комплименты, от которых ей было не по себе. Однако Анна, как стойкий оловянный солдатик, решила выдержать все, что выпадет на ее долю в этот вечер. Она не хотела, чтобы Вронский почувствовал неожиданно вспыхнувшую неприязнь к его товарищу.
  Когда пришло время десерта, Анна поставила на стол тарелку с пирогом, испеченным собственными руками, и, сославшись на необходимость кормить Ани, попросила разрешения покинуть их общество. Мужчины не возражали и Анна с легким сердцем удалилась.
  Голенищев проводил ее до дверей долгим взглядом, в котором читался явный и недвусмысленный интерес. Вронский перехватил этот плотоядный взгляд и почувствовал легкий укол в районе сердца. Для него это было новое чувство, которое сильно удивило Вронского. Первый раз за все их отношения с Анной он почувствовал, что ревнует. Это было тем более удивительно, что он ее даже к мужу не ревновал, а тут вроде и повода никакого не было. И тем не менее он ощущал сейчас ревность. Чтобы скрыть свое замешательство Вронский потянулся к бутылке коньяка и разлил напиток по рюмкам.
  - Так ты говоришь, что оставил дипломатическую карьеру? - произнес Вронский, протягивая коньяк Голенищеву.
  - Оставил. Но, если честно признаться, то я ею никогда и не занимался.
  - Вот как? - удивился Вронский, - отчего так?
  - Ты же сам знаешь, как у нас все происходит, - Голенищев сложил губы в презрительную гримасу, - чтобы оказаться на самом верху, нужны протекция и блат.
  - Понимаю, - Вронский разволновался, потому что сам был того же мнения. Голенищев неожиданно наступил ему на больной мозоль.
  - Вот и я тоже говорю, - одобрительно кивнул головой Голенищев.- Да ты и сам, я слышал, оказался не удел.
  - Оказался. Но это случилось под давлением обстоятельств.
  - Не скажи, это все так называемые обстоятельства не что иное, как твой осознанный выбор.
  Вронский на минуту задумался над этими словами, которые показались ему не лишенными определенного смысла.
  - Допустим, что это так. Мы с тобой сделали этот так называемый осознанный выбор. А что теперь? Я ведь когда принимал это решение, не думал дальше вчерашнего дня. И вот он наступил и прошел. Затем пришел следующий день, его сменил другой, а я вот, думаю иногда: "А на кой я сделал этот выбор. Может он был ошибочный?" - Вронский плеснул себе в рюмку коньяка и, не дожидаясь Голенищева, полностью опрокинул ее содержимое в себя.
  Глаза Голенищева при этих словах Вронского удовлетворенно вспыхнули.
  - А я вот нисколько не жалею о том, что ушел в свободное плавание. И более того, я рад, что поступил именно так. У меня теперь свой бизнес.
  - Значит ты прирожденный моряк, - усмехнулся Вронский. - Море твоя стихия. И как ты управлялся с ним. Ни разу не тонул?
  - Знаешь, всякое бывало. В основном я всегда на плаву, но сейчас, - Голенищев отчего-то понизил голос до шепота: - возникли незначительные затруднения.
  - Ну, вот, видишь, - разочарованно протянул Вронский.
  - Да, это так, небольшие затруднения, которые можно легко устранить будь у меня такие связи, как у тебя.
  - Все мои связи в прошлом, ты ведь знаешь, я теперь не у дел, - раздраженно проговорил Вронский.
  - Алексей, - Голенищев растянул тонкие губы в улыбке, - а я, между прочим, в курсе, что у тебя в посольстве Италии есть свой человечек.
  - Ты имеешь в виду Манчини?
  -Он самый. Он сейчас у них занимает пост торгового атташе и может разрулить любую щекотливую ситуацию, связанную с таможней.
  - А мне то, что от этого, - пожал плечами Вронский. - Я же сказал, что не удел. - Вронский почувствовал, что сейчас от Голенищева последует какая-то просьба. Теперь ему стало понятно, для чего Голенищев разыскал его в Италии, для чего назвался другом. Хотя друзьями особыми в институте они никогда не были. Так, шапочное знакомство на уровне здравствуй и прощай. А он-то ломал голову, отчего это вдруг у Голенищева прорезались запоздалые дружеские чувства к нему. Вронский про себя твердо решил, что откажет ему. Зачем ему ввязываться в чужие для него дела.
  - У нас застрял большой груз на таможне. - Голенищев встал и несколько раз прошелся по комнате. - Итальянцы уперлись и не хотят пропускать.
  - Значит не все в порядке с документами.
  - Да, ерунда, - отмахнулся Голенищев. - Там наши придурки в России забыли одну печать поставить. Мы заказали эту треклятую бумажку, она придет, конечно, Но это ведь время. А каждый день простоя стоит огромных денег. Я вылечу в трубу, пока дождусь документы.
  - Сожалею, - ответил Вронский.
  - Алексей, помоги по старой дружбе.
  - Да ты с ума сошел! Это же подсудное дело.
  - Ерунда все это, - Голенищев вплотную приблизился к Вронскому. - Достаточно одного слова Манчини, и груз пропустят. Я его доставлю на свои склады. А документик тот, мы задним числом отдадим. Никто и не узнает, когда его в папочку положили. Главное, чтобы Манчини взял это на себя, не просто так, конечно...
  - Нет. Извини, но я в таких делах участвовать не хочу.
  - Алексей, да ты что! Я ведь не бескорыстно! Там груз стоимостью четырнадцать миллионов евро. Поможешь - десять процентов твоих! Тебе на всю оставшуюся жизнь хватит.
  - Нет, извини, я в таких делах тебе не помощник. Прощай.- Вронский встал.
  - До свидания, - едко улыбнулся Голенищев. - Жаль, что не удалось договориться. И все же мое предложение остается в силе. Позвони, если передумаешь.
  Голенищев удалился, а Вронский еще долго сидел, размышляя над тем, что лучше бы его однокашник просто попрощался и ушел восвояси. Но Голенищев оставил за собой неприкрытой дверь своего предложения, маленькую щелочку через которую Вронский имел возможность войти в это сомнительное дело, если вдруг переменит свое решение. Вронскому было неприятно обнаружить в себе колебания, которые вызывала в нем эта так некстати оставленная возможность. Он сидел в глубокой задумчивости до тех пор, пока Анна не вошла и не позвала его спать.
  
  VI.
   На следующий день утром Анна объявила Вронскому, что едет по делам.
  - Куда это? - удивился Вронский, привыкший видеть свою подругу постоянно возле себя.
  - Пора приниматься за дело, дорогой. - Анна едва подавила вздох сожаления, вырвавшийся у нее из груди.- Отдыхать хорошо, но пора и честь знать. Я говорила тебе, что хочу устроить выставку - продажу в своем салоне. Я надеюсь, что этот проект принесет нам неплохие деньги.
  Вронский при ее словах встал и несколько раз нервно прошелся по комнате. Анна, внимательно наблюдавшая за ним, отлично поняла, что его так взволновало. Она подошла к Вронскому и обняла его, нежно положив голову ему на плечо.
  - Я знаю, тебе неприятно, что мне приходиться заботиться о нашем финансовом благополучии, но, раз существует такая возможность, мы не должны ее упускать. Тем более мне нравится моя работа. И потом я уже слишком засиделась дома, - улыбнулась Анна, - во мне проснулась жажда деятельности. Я больше не могу сидеть сложа руки.
  - Допустим, ты устроишь выставку,- Вронский осторожно расцепил ее руки, - но, где гарантия, что картины найдут спрос у публики?
  -Я решила делать ставку на художника, имя которого здесь необычайно популярно. Мы устраивали выставку его картин в прошлом году в Римини, она имела огромный успех. Да ты знаешь его, это Михайлов. На выставке его картин началась наша любовь с тобой, помнишь?
  - Помню, - глаза Вронского вмиг потеплели.
  - Он принес нам счастье один раз, уверенна, принесет удачу и сейчас. - Анна подошла к огромному зеркалу, висевшему на стене. - Я еду к Михайлову, чтобы отобрать картины для выставки, если хочешь, поезжай со мной, - сказала она, внимательно вглядываясь в свое отражение и поправляя прическу.
  - Хорошо, - согласился Вронский, - едем.
  Через час их автомобиль остановился около студии художника, расположенной на окраине Сорренто.
  Едва они вышли из автомобиля, как Анна заметила, что в доме происходит что-то неладное. Около входа в него стояла аварийная машина. Двери были раскрыты нараспашку, из них, что-то шумно обсуждая, вышли трое человек рабочих. Прошествовав мимо Анны и Вронского, они сели в машину и уехали.
  - Что- то тут случилось? - забеспокоилась Анна. - Идем скорей.
  Только они вошли в дом, как увидели хозяина. Анну неприятно поразил его вид. Она привыкла видеть Михайлова всегда опрятно и аккуратно одетым, гладко выбритым. Сейчас он выглядел так, как будто три ночи не спал и не имел возможности побриться и переодеться. Отросшая щетина и красные воспаленные глаза в сочетании с небрежной одеждой производили самое удручающее впечатление. Сам он выглядел сильно озабоченным и, кажется, совсем не замечал вошедших.
  Анна окликнула его, и только после этого Михайлов заметил гостей. Он подошел к ним и, поздоровавшись с Анной, протянул руку Вронскому. Мужчины обменялись рукопожатием, и Вронский заметил на ладонях художника следы грязи. Анна снова отметила про себя, что выглядит он довольно плачевно.
  - Мы с вами договаривались на сегодня, - напомнила она Михайлову, но, если по каким-то причинам наш визит не удобен, можно перенести встречу на любое другое время.
  - Нет, проходите. Я готов вас принять, - сбивчиво произнес Михайлов и повел гостей вглубь дома. Он привел их в небольшую гостиную и попросил садиться.
  - Может быть, мы сразу пройдем и посмотрим картины, как договаривались, - предложила Анна.
  Лицо Михайлова при этих ее словах помрачнело. Анна видела, что с ним что-то происходит, но никак не могла взять в толк, что случилось? Сердце ее сжалось от мрачных предчувствий. Она ожидала что угодно, но то, что она услышала в следующую минуту, повергло ее в шок.
  - Сожалею, Анна Аркадьевна, но в нынешней выставке я не смогу участвовать, - произнес Михайлов трясущимися губами.
  - Позвольте, но мы с вами договаривались, и вы мне обещали, что предоставите пятьдесят картин.
  Вместо ответа Михайлов вытащил пачку сигарет и, вынув из нее сигарету, нервно закурил. Анна терпеливо ждала, когда он ответит ей.
  - Я бы рад, но это невозможно, - глухо проговорил художник.
  - Я не понимаю, - в недоумении произнесла Анна, - что происходит.
  - Вчера вечером, в моем доме прорвало трубу с горячей водой. Вода лилась со второго на первый этаж несколько часов. Когда я вернулся домой ночью, то все картины были в воде. Спасать было уже нечего.
  Анна была потрясена его словами.
  -Но, неужели не осталось ни одной работы, - воскликнула она.
  - Ни одной. - Михайлов хрипло рассмеялся. - Ни одной единственной, представляете?
  -Я не могу поверить, что это правда, - голос Анны дрогнул.
  - Увы, - развел руками Михайлов, - всего за несколько часов я лишился всего, что составляло смысл моей жизни много лет. Погибли лучшие мои полотна, все кончено.
  Михайлов взял со стола бутылку с виски, налил себе в стакан и быстро выпил, никому не предлагая составить ему кампанию.
  - Примите мои искренние сожаления, - сочувственно произнес Вронский, - ваши картины погибли, но ваш талант при вас. Вы напишите еще много замечательных картин.
  - Нет, - тряхнул головой Михайлов, - отныне я никогда не прикоснусь больше к кистям и краскам. Моя карьера художника закончена раз и навсегда.
  - Но это невозможно! - Анна не верила своим ушам. - Время лечит. Вы успокоитесь, придете в себя и начнете все снова.
  - Зачем? Не вижу в этом никакого смысла. - Михайлов снова наполнил стакан и сделал из него несколько глотков. - Мир недвусмысленно дал понять мне, что ему не нужна эта мазня.
  - Это стресс, но это пройдет, - попыталась его успокоить Анна, - вы еще вернетесь к живописи.
  - Столько лет работы и все впустую, как будто я ничего не делал. Где картины, где материальное воплощение моих усилий, ничего этого нет, - горько восклицал Михайлов. - Что я скажу своим детям, что отец их был бездельник? Мне нечего предъявить им. Все погибло!
  - Если мы можем вам чем-нибудь помочь, то обращайтесь, не стесняйтесь, - предложил Вронский. - Если нужны деньги или какая другая помощь.
  - Благодарю, но мне ничего не нужно. Я не пропаду. Я ведь закончил медицинский институт, и по профессии врач. Отныне я намерен лечить людей.
  - А как же живопись, неужели ваше решение окончательно? - с сожалением произнесла Анна. - Люди много потеряют, лишившись такого талантливого живописца.
  - Они приобрету гораздо больше в лице врача, хорошо делающего свое дело, - не уверенно произнес Михайлов.
  - Мне кажется, вы совершаете большую ошибку, - проговорила Анна.
  - Я буду приносить практическую пользу людям.
  - Как знать, от какого рода деятельности больше пользы, - задумчиво произнес Вронский. - Сколько людей вы сможете вылечить за всю свою жизнь? Сто? Двести?
  - Не знаю, - пожал плечами Михайлов, - да и какая в сущности разница.
  - То-то и оно. Хороший врач, принесет пользу лишь небольшому числу людей. А талантливый художник способен принести радость, а значит и здоровье, не только своим современникам, но и их потомкам и потомкам потомков и так далее. Вы понимаете, какой огромный масштаб охвата у художника.
  - Понимаю, - насупился Михайлов, - и, тем не менее, решение мое неизменно.
  - Очень жаль, - печально произнесла Анна, - я думала, мы будем с вами сотрудничать еще много лет.
  - Мне тоже жаль, но я ничего не могу поделать. Обращайтесь, если понадобится моя врачебная помощь. Всегда рад буду помочь.
  - Прощайте, - Анна поднялась, собираясь уже уйти. Но вдруг остановилась. - А как быть с вашим обещанием?
  - Каким обещанием? - удивился художник.
  - Вы обещали написать мой портрет.
  Замечание Анны погрузили художника в раздумье.
  - Хорошо, я сделаю ваш портрет, но он будет моей последней работой.
  
  VII.
  На следующий день Вронский и Анна приехали к художнику для позирования. Точнее, позировать должна была Анна, а Вронскому захотелось понаблюдать за творческим процессом. Он сам не так давно, дабы чем-то занять себя попытался набросать ее портрет, и хотя Анна, посмотрев на него, произнесла несколько похвальных слов, Вронский понял, что она не в восторге от его работы. Он даже почувствовал некоторую обиду, ему казалось, что он вложил в свое произведение все свои чувства, которые питал к Анне, а в ответ получил лишь вежливое одобрение. Он бы смирился с таким отношением, но дело заключалось в том, что портрет ему нравился. Он находил в нем большое сходство с оригиналом. и считал его своим лучшим творением. Посмотрим, что получится у прославленного Михайлова, думал он, входя в его мастерскую.
  От вчерашнего потопа еще сохранялось немало следов, но воду уже откачали, где могли и как могли прибрались. Впрочем, воздух был пропитан сыростью, и находиться тут было не слишком комфортно. Вронский невольно поморщился, войдя в мастерскую, но Анна не обратила внимания на все эти неприятные нюансы, она мило улыбнулась художнику и спросила: куда садиться? Михайлов указал ей на кресло.
  Вронский расположился немного в стороне и смотрел то на модель, то на художника. Его немного удивляла манера Михайлова, он редко смотрел на Анну, сосредоточив основное внимание на своей работе. Казалось, что его в самую малую степень интересовал оригинал и Вронскому трудно было представить, что он может нарисовать что-то путное. Он даже пожалел, что Анна согласилась позировать, они лишь потеряют напрасно немало времени, да и денег, ведь портрет им обойдется в приличную сумму.
  Хотя сеанс длился уже достаточно долго, Анна не выказывала никакого нетерпения, никакого желания его завершить. Она послушно выполняла все просьбы художника, правда, были они не многочисленны. Внезапно Михайлов объявил перерыв.
  Втроем они сидели за небольшим неудобным столиком и пили кофе.
  - А можно ли взглянуть на портрет, каким он получается? - попросил Вронский.
  Ответ Михайлова был категоричен:
  - Нет!
  Анна попыталась его смягчить.
  - Я давно заметила огромное различие между незаконченным и завершенным произведением. Часто незаконченное разочаровывает, но когда оно завершено, то впечатление совсем иное. Подчас превращение сродни чуду. Иногда несколько внесенных деталей все меняет принципиально.
  Михайлов несколько удивленно взглянул на Анну.
  - Приятно это от вас слышать, Анна Аркадьевна, вы кое-что понимаете в нашем деле. Именно по этим причинам я никогда не показываю незавершенное. Были случаи, когда кому-то удалось подсмотреть такую картину, а потом на этом основании говорили, что она не удалась.
   - Вы замечательный художник, вы не должны прекращать творчество. Это преступление, - произнесла Анна.
  - Я решил, а своих решений я не меняю, - угрюмо возразил Михайлов.
  - Но почему?
  - Что может искусство в современном мире?
  - Многое, - убежденно произнесла Анна.
  - Ничего. Убеждаюсь в этом снова и снова. Художники бессильны хотя бы что-то изменить. Мы работаем на потеху публики, на ее снобизм. Собирать картины известных художников престижно, можно похвастаться перед такими же тщеславными снобами и ради этих ничтожеств стоит творить? Нет и еще раз нет. Не желаю угождать этим мелким душонкам, которым нет дела до искусства.
  - Вы во многом правы, - согласилась Анна. - Но это лишь часть правды. Есть люди, для которых искусство и есть сама жизнь или лучшее, что есть в ней. Пусть их не так много, но это наиболее достойная часть человечества и вы не можете лишать ее своего творчества.
  - Все, что мог, я уже сделал. Еще совсем немного и я начну повторяться, воспроизводить самого себя, а это смерть для художника.
  - Вы чересчур требовательны к себе.
  - Возможно, но я такой. Давайте продолжим работу, если не устали.
  - Вовсе нет, - поспешно проговорила Анна.
  Анна и Вронский еще дважды приходили на сеансы, правда, по продолжительности они значительно уступали первому позированию. Наконец, художник отложил кисть, отступил на несколько шагов от холста, внимательно его оглядел и коротко, но емко произнес: "Готово".
  Вронский и Анна едва ли не бегом бросились к картине и одновременно застыли возле нее. На очень темном, почти черном фоне ослепительно белел овал лица. При этом фигура была лишь слегка намечена, она скорее угадывалась за легкими мазками. Впрочем, это было не столь существенно, потому что ни Анна и Вронский не могли оторвать взгляда от этого прекрасного лика.
  С картины смотрела женщина похожая на Анну, но при этом какая-то другая. Неведомая глубина отражалась в чертах лица, хотелось смотреть и смотреться в него, как в волшебное зеркало. В этом лице заключалась неведомая тайна, как и во всем, что ведет в иной мир. А то, что эта женщина пришла оттуда, сомнений не было никаких.
  - Это не я, - внезапно осевшим голосом произнесла Анна.
  Михайлов недовольно посмотрел на нее.
  - Если вы себя не узнали, значит, потрет неудачный. Я его сейчас уничтожу.
  Анна встала на его пути.
  - Портрет замечательный. Просто я не знала, что я такая. Я немедленно забираю его.
  Михайлов пожал плечами, взял полотно и стал его упаковывать. Только сейчас до Вронского дошло, что, приступая к работе, они забыли обговорили цену.
  - Сколько мы вам должны? - спросил он, принимая упакованную картину.
  Михайлов поглядел почем-то не на него, а на Анну.
  - Вы мне ничего не должны, это мой прощальный подарок Анне Аркадьевне.
  - Но мы не можем его принять, эта картина стоит больших денег, - возразил Вронский.
  - Прощайте, - оборонил Михайлов и двинулся к выходу из мастерской.
  
  VIII.
  Весь следующий день Анна была сама не своя. Из головы не выходила история с Михайловым. Он написал ее замечательный портрет, но он же и подвел, сорвал выставку. Но винить она его не могла. Первый раз в жизни Анна столкнулась с так называемыми фарс-мажорными обстоятельствами. Эта сила действует внезапно и непредсказуемо, по каким-то своим, совершенно непонятным законам, поэтому предусмотреть и избежать ее невозможно. А ведь Анне казалось, что она все просчитала, прикинула самые разнообразные риски и по всем ее расчетам должна была получить неплохую прибыль, даже при самом неудачном стечении обстоятельств, но жизнь на этот раз переиграла ее. Это было тем более печально, что Анна постоянно обнадеживала Вронского насчет своего стабильного финансового положения. Она, конечно, найдет выход, подготовит новую экспозицию, но на это уйдет время. Ей понадобится немало усилий, чтобы найти новых художников, способных показать уровень мастерства не ниже Михайлова. С Михайловым было легко и просто работать. У него было громкое имя, на него с удовольствием шла не только местная публика, но люди специально приезжали из других стран, чтобы посмотреть на его работы. Анна приуныла.
  Вронский заметил, что история с Михайловым выбила Анну из колеи. Обычно веселая и жизнерадостная, именно такой он привык видеть Анну после их отъезда в Италию, сейчас она сильно поубавила свой блеск. На лице появилась озабоченность и тревога. Это ее состояние подействовало на Вронского, как красная тряпка на быка. Он словно очнулся от спячки и понял, что пришла пора действовать. Хватит убаюкивать себя иллюзиями, которыми Анна опутала его со всех сторон. Вронский винил себя в том, что поддался на ее уговоры и непростительно тянул время, не предпринимая никаких действий, чтобы взять вопрос их финансового обеспечения в свои руки. Надо было давно чем-то заняться, но климат Италии как-то размягчающее действовал на него. Ему казалось, что еще все успеется. Ведь деньги у него на счету пока есть.
  Размышляя над тем, как решить данную проблему, Вронский заметил, что мысль его несколько раз возвращалась к предложению Голенищева. То, совсем недавно ему показалось неприемлемым, в свете сегодняшнего дня стало выглядеть несколько по-другому. Тогда он решил, что речь идет о каком-то криминале, но ведь он не может знать наверняка. Даже, если и так, ему все равно никто не раскроит все карты никогда, а стало быть, можно легко и без особых угрызений совести оставаться в неведении, что там за груз у них застрял на таможне. В конечном итоге его это мало должно интересовать. Ведь от него требуется помощь лишь сделать так, чтобы он был бы отправлен.
   Со временем эта мысль, по мере того, как он к ней несколько раз возвращался, не стала казаться Вронскому совсем уже такой неприемлемой. Постепенно она приживалась в его сознании, пока не освоилась настолько, как будто была изначально принята им на ура. Наконец, Вронский созрел и решил позвонить Голенищеву. Однако и тут он решил оставить себе лазейку для отступления. Видимо все же его глубинная суть что-то имела против подобного рода действий. Вронский решил для себя, если Голенищев не возьмет трубку с первого раза, то это будет означать для него, что все-таки не стоит входить в эту дверь и совершать там какие-то действия. Перезванивать он точно не станет.
  Однако надежды его не оправдались. Голенищев взял таки трубку и выразил шумную радость, узнав о том, что Вронский изменил свое решение и готов помочь в деле с грузом.
  - Алексей, я нисколько не сомневался, что голос твоего разума в, конце концов, восторжествует,- закричал в трубку Голенищев.- От таких предложений не отказываются. Только очень тебя прошу, проверни все это дело, как можно быстрее, а то я уже начал подсчитывать убытки из-за этой дурацкой задержки.
  - Я сделаю, все что в моих силах в самые кратчайшие сроки, - пообещал Вронский.
  - За мною тоже не заржавеет, - в свою очередь пообещал Голенищев, - как только все уладится, и я получу добро на транспортировку, готовь карман, и чем шире, тем лучше. - Голенищев рассмеялся.
  Вронскому же было не смешно. Отчего-то на его душе не было спокойствия. Что-то внутри него подсказывало, что не стоит все-таки ввязываться в это дело.
   А может все дело в самом Голенищеве? -раздумывал подумал Вронский. Ведь о нем еще в институте ходила слава прожженного пройдохи. Но, в любом случае, было уже поздно что-то менять. Он уже дал слово и должен сдержать его. А все свои сомнения, как назойливых мух, Вронский попытался отогнать от себя усилием воли.
  
  IX.
   Сразу же после разговора с Голенищевым Вронский принялся за дело. Как и обещал, он позвонил в посольство и записался на прием к Манчини. Манчини принял Вронского тепло, как старого приятеля. Он долго вспоминал то время, когда работал в Москве в итальянском посольстве. Тогда они с Вронским часто пересекались по делам службы и оставили друг о друге самые приятные впечатления.
  Манчини выслушал просьбу Вронского и отнесся с пониманием к возникшей проблеме. По старой памяти он доверял Вронскому и взялся ему помочь. С помощью Манчини удалось получить разрешение на прохождение груза через таможню.
  Все прошло, как по маслу. Голенищев получил груз в свое распоряжение и горячо заверил Вронского, что в самое ближайшее время за оказанную услугу переведет деньги на его счет. Но время шло, а деньги почему-то все не приходили. Вронский, как человек глубоко порядочный посчитал зазорным звонить и напоминать Голенищеву о его обязательствах.
  Однако случилось так, что Анне срочно потребовалась довольно приличная сумма денег, чтобы приобрести несколько картин одного маститого художника, который, находясь в стесненных обстоятельствах, частично распродавал свою коллекцию. Картины он отдавал практически за бесценок, по сравнению с их настоящей ценой. Эту возможность Анна не хотела упускать и, не колеблясь, отдала за них свои последние деньги. Она рассчитывала выручить за эти работы со временем приличную сумму, посчитав эту покупку удачным вложением капитала. А пока она попросила Вронского оплачивать со своего счета их расходы.
  Вронский не возражал, он давно предлагал Анне воспользоваться его деньгами, но в глубине души, учитывая их стесненные обстоятельства, он посчитал такое вложение денег непростительным мотовством. Сказать Анне прямо в глаза об этом он не решился и затаил в глубине души сильное неудовольствие этим ее поступком. Со дня на день он ожидал перевода от Голенищева. Обещанная им сумма могла бы дать ему возможность расслабиться, вздохнуть спокойно и на достаточное длительное время вообще перестать думать о деньгах. Но Голенищев продолжал молчать, и в душу Вронского стало закрадываться подозрение, что обещанного куша он так никогда и не увидит.
  Гром грянул, когда Вронский достал из почтового ящика повестку на свое имя с просьбой явиться в полицию. Вронский нутром почувствовал, что это дело, скорее всего, связано с Голенищевым. Его предчувствия полностью оправдались. В полицейском участке его встретил старый усталый следователь и предложил садиться.
  Следователь изложил суть дела, по которому Вронский был вызван для дачи свидетельских показаний. Предчувствие Вронского не обмануло, дело действительно касалось Голенищева. А инкриминировали ему ни много не мало, как незаконный провоз через границу картины современного, но довольно известного по всему миру французского художника Лаберже. Картина, которую обнаружили в багаже Голенищева, была похищена несколько лет назад во время выставки, которую Лаберже привез в Россию. Тогда похитителей найти не удалось. Следы ее затерялись, но российские следователи продолжали поиски украденного полотна, и уже совсем было напали на ее след, но злоумышленникам, в очередной раз удалось уйти и переправить его в Италию. Российские власти обратились за помощью к итальянской полиции, и уже совместными действиями была проведена операция по поиску и изъятию картины.
  Голенищев был задержан и помещен под арест. Ему были предъявлены обвинения по подозрению в хищении картины. Голенищев все отрицал, а на вопрос, как попала она к нему, объяснил, что купил ее у частного коллекционера. Однако имя того коллекционера он назвать отказался. Во время расследования по этому делу была выявлена роль Вронского, как возможного сообщника Голенищева, поэтому он был вызван в участок полиции и подвергнут пристрастному допросу.
   Вронский дал показания и рассказал следователю, как обстояло дело, ничего не утаивая и не приукрашивая. Следователь тщательно записал все, что говорил Вронский, и отпустил его, сообщив на прощание, что он еще может понадобиться следствию и попросил никуда не уезжать из Сорренто.
  Вронский вернулся домой сильно подавленный и в глубоком душевном волнении. Скрыть от Анны свое состояние, как он ни старался, ему не удалось. Она стала расспрашивать, что произошло и Вронский все, как есть, рассказал теперь уже ей. Анна пришла в сильное возбуждение от его рассказа.
  - Это я виновата, - едва сдерживая, рвущиеся наружу слезы, проговорила она. - Если бы не моя неудача с Михайловым, мы бы были при деньгах, и ты никогда не пошел бы на эту авантюру.
  - Оставь, - успокаивал ее Вронский, - что произошло, то произошло и незачем теперь винить себя.
  - Нет, ты слишком великодушен ко мне. А еще мне не следовало покупать картины. Зачем я сделал это? Поддалась искушению.
  Анна так разволновалась, что Вронскому едва удалось успокоить ее. Однако у самого при этом на душе кошки скребли. Он отчетливо понимал, что для них с Анной наступают тяжелые времена. Расследование по делу Голенищева может привести его, как ни парадоксально это звучит, на скамью подсудимых, где ему придется доказывать свою непричастность к делу о похищении картины. Ведь следователь недвусмысленно дал ему понять, что он проходит как один из подозреваемых. А, значит, его вполне могут арестовать, если им вдруг вздумается. Что станет тогда с Анной и его дочерью? Вронский не на шутку перепугался. Он конечно не виноват и, как бы не повернулись обстоятельства, рано или поздно судьи в этом разберутся. Но сколько может пройти времени, пока это случится. Вронскому даже подумать было страшно, что может за это время произойти и с ним самим и с его семьей.
  Как Вронский и подозревал, расследование по делу Голенищева растянулось не на один месяц. Прошло около года, пока судья окончательно не поставил в нем точку. Похитителей нашли. Голенищева оправдали и отпустили. Он и вправду купил эту картину у коллекционера и не имел к ее хищению никакого отношения. С Вронского тоже были сняты всякие подозрения, вместе с подпиской о невыезде из страны.
  На тот момент, когда это все завершилось, Анна и Вронский уже пребывали почти в нужде. Анне так и не удалось поправить свои дела и организовать новую выставку-продажу картин. После несчастья с Михайловым, неудачи словно сговорились и не переставали преследовать ее. Бизнес не шел, пришлось продать салон и на эти деньги жить, тщательно взвешивая все расходы, так как деньги Вронского давно закончились. Им пришлось переехать из палаццо, которое так пришлось по сердцу Анне и где она пережила немало счастливых минут. Они ютились теперь в скромной двухкомнатной квартирке. Няню Ани пришлось уволить, и Анна занималась ребенком сама.
  Анна и Вронский давно приняли решение уехать из Италии при первой же возможности. Эта страна не приняла их, а обложила всевозможными проблемами, сыпавшимися на их головы, как из рога изобилия. Как только Вронский получил разрешение выехать с Апеннин, они срочно купили билеты, собрали вещи и без всяких сожалений покинули Италию. Они возвращались назад, в Россию.
  
  X.
  Левин был в свинарнике, когда получил смс-ку, но он не сразу достал телефон, так как был слишком занят. В соседнем районе была обнаружена африканская чума свиней и Левин до жути боялся, что зараза перекинется и к нему. Это почти наверняка означает, что придется забивать все поголовье, а он столько сил и средств вложил в строительство свинокомплекса, выписал из-за границы лучшие породы этих животных. И теперь как никогда реальна опасность, что все пойдет насмарку. Только одна эта мысль действовала на него столь угнетающе, что ни о чем другом он не мог и подумать.
  Вместе с зоотехником и ветеринаром они предприняли все возможные меры по недопущению эпидемии. Врач заверил, что это вполне реально, и есть шанс поголовье отстоять. Это немного успокоило Левина, хотя он прекрасно знал, что эффективных мер борьбы с болезнью не существует. Одна надежда на профилактику, что удастся не подпустить чуму к свиноферме. И все же у него появилась хоть какая-то надежда. Сев в джип, чтобы ехать домой, он вспомнил о полученном сообщении.
  Отправителем сообщения оказалась сожительница Николая. Она писала, что его брат находится в тяжелом состоянии. Левин тут же забыл про своих свиней, он прибавил скорость, чтобы быстрей добраться до дома. И пока джип, почти как на батуте, прыгал по рытвинам и колдобинам деревенской дороги, его воспоминания проделывали свой путь от первых детских впечатлений от Николая до последней их встречи.
  Кити сидела в Интернете, в последнее время она проводила много времени в сети, чего Левин раньше за ней не замечал, но что она там делает, что ищет, он не спрашивал, решив, что с его стороны не тактично заниматься подобным дознанием. Если она сочтет нужным, то поделится с ним сама. Жена вовсе не обязана абсолютно все рассказывать мужу, даже у супругов могут быть друг от друга секреты. Правда, почему-то, несмотря на такие прогрессивные мысли, скрытность Кити его обижала. Левин старался обиду гасить, но она, подобно пожару, хотя и не вырывалась наружу, но тлела внутри.
  - Кити, мне срочно нужно ехать в Санкт-Петербург. Только что получил сообщение, что Николай находится в тяжелом состоянии.
  - Так поедем вместе.
  Почему-то эта мысль не приходила Левину в голову.
  - Но зачем это тебе? Николай мой брат. К тому же наркоман. Тебе будет находиться рядом с ним неприятно.
  - Но это не причина, чтобы не ехать с тобой, - возразила Кити. - В мире много неприятного и даже ужасного. Ты не сможешь оградить меня от этого. Да я этого и не хочу. Это было бы малодушием.
  Левин с некоторым недоумением посмотрел на жену, он уже не первый раз слышал ее высказывания, которые удивляли его, плохо вязались с его представлениями о ней. Иногда даже казалось, что он женился на совсем другой женщине, которая лишь внешне походила на его Кити. Хорошо это или плохо, пока он понять не мог, но предчувствовал, что ему еще предстоит столкнуться с этой новой Кити и чем все это завершится, предугадать невозможно. Откровенно говоря, он бы предпочел иметь дело с прежней, взбалмошной Кити, с той, по крайней мере, он знал, как общаться, что от нее ждать. А от нового издания варианта Кити он иногда терялся, что немного его настораживало. Сюрпризов в жизни у него и без того хватает: то африканская чума свиней, то болезнь Николая и это лишь маленькая их толика.
  - Если хочешь, конечно, поедем. Я буду только этому рад.
  В этом Левин был до конца не уверен, хотя с другой стороны нахождение рядом Кити поможет ему сохранять присутствие духа в такой не простой поездке. Николай, когда здоров, не сносен, а уж если он сильно занемог, то выносить его способен разве что святой, а он им уж точно не является. Но может быть, Кити ближе его к святости?
  
  XI.
  Николай снимал квартиру на окраине города в доме, который явно грозил в скором времени развалиться. Он был весь какой-то потрескавшийся, с полуобвалившимся фасадом. Не то, что жить, смотреть на него было неприятно. Зато это грозящее обвалиться сооружение более чем что-либо иное подходит ко всей жизни брата, подумалось Левину. Он еще раз убедился в том, что в мире все же ничего нет случайного, все подчиняется закону целесообразности и закономерности. Вот только не всем дано это понимание. Для многих мир представляется набором бесконечного числа беспорядочных явлений, хаосом, не поддающимся ни какому упорядочиванию, но Левин убежден, что это далеко не так. Для тех, кто трудится и творит, мир предстает как удивительно гармоничное и целостное творение.
  Открыла им дверь Марья Николаевна. При виде их ее лицо одновременно отразило испуг и радость.
  - Спасибо, что приехали. Николай очень плох, - тихо, почти шепотом сказала она. - Боюсь, он долго не протянет.
  - Но нужно пригласить врача, госпитализировать его, - также тихо проговорил Левин.
  - Он категорически против того и другого. Может, вы уговорите его. Только сразу предупреждаю, о вашем визите ему ничего неизвестно. Он не хотел никого видеть, но я все равно решила вас позвать.
  - И правильно сделали, - одобрил Левин. - Но от чего такое обострение?
  Марья Николаевна ответила не сразу. У нее был такой вид, словно она не хотела говорить.
  - Понимаете, с какого-то времени Николай почти бросил употреблять наркотики. Это далось ему с огромным трудом, но он себя переборол. Но после его визита к вам, Константин Дмитриевич, с ним что-то произошло, он опять сломался и стал принимать еще большие дозы. Все время просил меня достать наркоту. А где ж ее взять, если денег нет. - Женщина заплакала.
  Левин осторожно обнял ее за плечи.
  - Ну, не надо, прошу вас, может, не так все и страшно.
  Марья Николаевна отрицательно покачала головой.
  - Сейчас вы его увидите - и все сами поймете.
  Все вместе они вошли в комнату. Николай лежал на кровати у окна. Услышав шаги, он резко приподнялся и посмотрел на вошедших.
  - Костя, ты? Зачем ты тут? Уходи! Маша, проводи их из квартиры! - закричал он.
  Судя по всему, после этого гневного всплеска силы оставили больного, и он рухнул на подушку.
  Левин приблизился к его кровати. И тут же вспомнил только что сказанные слова сожительницы брата, что об его состоянии ему станет все ясно, как только он его увидит. Левину действительно стало все понятно. Перед ним лежал живой мертвец. И дело было не только в ужасной исхудалости, а в каком-то неживом выражении лица. Только глаза на нем еще сохраняли блеск.
  - Мы приехали тебе помочь, - как можно более проникновенно произнес Левин.
  - Кто это мы? - шевельнул губы Николай.
  - Я и моя жена Катя.
  - Ты женился, поздравляю.
  - Спасибо, но давай сейчас займемся тобой.
  - Мною? - удивился Николай. - Я не стою того чтобы мною занимались такие занятые люди. Достаточно Маши. Отправляйтесь по своим делам.
  Левин растерянно посмотрел сначала на Марью Николаевну, затем на Кити. Он не знал, как уговорить брата принять его помощь.
  Внезапно вперед выступила Кити. Она подошла к больному и взяла его за руку. Это было так неожиданно для всех, что Николай даже не попытался выдернуть ее.
  - Николай Дмитриевич, мы вас все очень любим и хотим помочь. Ничего страшного с вами не происходит, но нужна срочная помощь. Позвольте мы ее вам окажем.
  Голос Кити звучал столь проникновенно и убедительно, что отказать ей было невозможно. Впрочем, Николай, даже если и хотел это сделать, не мог, сил у него не оставалось. Он лишь лежал и переводил глаза с одного присутствующего на другого.
  Приняв молчание брата за согласие, Левин потянул Марью Николаевну в другую комнату.
  - Его надо срочно отправить в больницу, - сказал он.
  - Это уже не поможет. Я наблюдала немало кончин наркоманов, это последняя стадия. Коля уже отравил себя. Да он и не хочет жить. Я это давно поняла.
  - Надо все-таки попытаться.
   Марья Николаевна обреченно вздохнула.
  - В больницу он не поедет, я его знаю. А врача вызовите. Только все равно... - Она махнула рукой.
  - Где же нам срочно найти нарколога? - задумчиво произнес Левин. - Ни компьютера, ни Интернета тут нет.
   - Почему же нет, а телефон, - извлекла из сумочки Кити мобильник. - Сейчас найдем врача.
  Врач приехал весьма быстро, примерно через час. Такой оперативности помогло то, что Левин посулил ему огромный гонорар. Судя по всему, доктор бросил все остальные дела и примчался сюда за деньгами, но пользы от его визита оказалось немного.
  - Здесь я ничем не могу помочь, его надо срочно в больницу, под капельницу. Нужна интенсивная терапия. Организм предельно истощен и отравлен. Причем, госпитализацию нельзя откладывать ни на минуту, сердце бьется очень неровно. Аритмия ужасная.
  В качестве оплаты Левин отдал врачу все свою наличность. Левин почти не обратил на это внимание, после объяснения медика он вдруг ясно понял, что брата не спасти. Он последовательно доводил себя до смерти. И вот добился своего.
  Начались одни из самых мучительных часов в жизни Левина. Николай то впадал в забытье, то приходил в себя и смотрел на всех вполне осмысленно, то снова терял сознание и начинал громко стонать и пронзительно кричать. Наблюдать за этой агонией было мучительно, и у Левина то и дело сдавали нервы. Он уходил то в другую комнату, то на лестничную клетку, но устыдившись своего малодушия, вновь возвращался к умирающему, но что его изумляло, так это поведение жены. Она не отходила от него, удовлетворяла все его просьбы, предугадывала многие из них, так как у Николая не всегда хватало сил, чтобы их высказать. Ни одна медсестра не справилась бы так хорошо с уходом за ним, как Кити. По крайней мере, так представлялось Левину. Будь он в другом состоянии, он бы безмерно поражался поведению супруги, но сейчас он был слишком подавлен и лишь отмечал происходящее.
  Часа через три, когда в очередной раз после тяжелого приступа Николая Левин скрылся от этого кошмара на лестничной клетке, из квартиры вдруг вышла Кити. Левину стало страшно, он подумал, что наступил конец.
  - Что случилось? - хрипло спросил он. - Коля умер?
  - Еще нет, - ответила Кити. - Но он хочет попрощаться с тобой.
  Левин вернулся в комнату. Раньше ему всегда казалось, что фраза "печать смерти на лице" - типичный литературный штамп, но сейчас он воочию видел, что это не так, Николай за эти несколько часов ощутимо приблизился к завершению своего земного пути. Его худое лицо еще больше обострилось и застыло, а глаза потеряв свой блеск, стали тусклыми. Они смотрели на мир вяло и безразлично.
  - Наклонись ко мне, - с трудом прошептали губы Николая.
  Левин наклонился и ощутил на своем лице его не свежее дыхание, но он преодолел возникшее отвращение и не изменил положения.
  - Я слушаю тебя, Коля.
   Николай заговорил не сразу, ему понадобилось время, чтобы набраться сил.
  - Костя, я ухожу, - едва слышно произнес Николай.
  - Совсем нет.
  - Не надо, - сморщился Николай. - Я знаю, я сам так решил. Это после того, как я был у тебя в деревне. Я понял, что не смогу дальше жить.
  - Глупости! - решительно возразил Левин.
  - Нет. Я все увидел, мне раскрыли глаза. Твоя жизнь полна смысла, а в моей его нет. Она ушла, как вода в песок. Раньше я во всем винил других, но это был самообман. Я сам довел себя до такого состояния. Ничего другого я сделать не смог. Всему наступает конец. Вот он и подошел. Прошу тебя, продолжай жить, как живешь. Считай это моим завещанием. Другого у меня все равно нет.
  Силы покинули больного, он замолчал и закрыл глаза. Некоторое время Левин ждал, будет ли продолжение исповеди, но его не последовало. Едва сдерживая слезы, он вышел в другую комнату.
  После этого разговора Николай прожил еще два часа. Состояние его стремительно ухудшалось с каждой минутой, он впал в бессознательное состояние и больше никого не узнавал. Левин лишь пару раз подходил к нему, смотрел в его лицо и поспешно уходил. Зато Кити постоянно находилось с умирающим рядом. Была она и в тот момент, когда душа Николая, наконец, после долгих попыток вырвалась из тисков тела и полетела туда, откуда однажды в него пришла.
  Кити пришла в комнату, где находился Левин, и сообщила ему о кончине Николая. Левин рванулся к нему, но в этот момент Кити вдруг пошатнулась, ее глаза закрылись. Если бы муж ее вовремя не подхватил, она скорей всего упала бы на пол.
  - Что с тобой? - с тревогой спросил Левин.
  Кити открыла глаза и слабо улыбнулась.
  - Ничего, минутная слабость. Сейчас все нормально.
  - Ты уверенна?
  - Да.
  - Тебе надо полежать, ты переутомилась.
  - Дело не в этом, Костя.
  - В чем же тогда?
  - Мне кажется, я беременна.
  Несколько секунд Левин пребывал в полной неподвижности, затем осторожно, словно боясь нанести ей повреждения, обнял Кити.
  
  XII.
  С той самой минуты, как Анна уехала с Вронским в Италию и оставила его одного с Сережей, Каренин ощутил чувство полной безысходности. До этого времени он и представить себе не мог, что это значит остаться одному. Вернее он много раз представлял себе такое положение, но каждый раз по-разному.
  Когда он узнал о неверности Анны, то сразу же ощутил сильное чувство уязвленного и униженного мужского достоинства, которое требовало изгнать изменщицу из своей жизни. Но немного поостыв и рассудив здраво, он понял, что еще не время для подобных перемен и, умерив свой пыл и усмирив свое самолюбие, постарался, если не простить, то хотя бы смириться с этим позорным фактом своей биографии. Надежду давала мысль, что Анна одумается и вернется в семью. Но она выбрала другой путь и началась череда ее регулярных встреч с любовником, которые первое время на Каренина действовали раздражающе, но и с этим он впоследствии как-то примирился. Другая на ее месте молилась бы на такого мужа, на коленях умоляла его о прощении, но его жена явно оказалась не из породы благодарных женщин. Она, как садистка, с маниакальной настойчивостью продолжала сыпать соль на его раны. Следующим недюжинным испытанием стало для него сообщение о ее беременности. Это была последняя капля в потоке бесконечных унижений. Решение о разводе было окончательным и, казалось, ничто уже не сможет помешать ему переменить свои намерения. Но, нет. Эта бесстыжая женщина спутала все его планы. Она чуть не умерла родами и тогда он, хоть и брошенный, но, как верный пес, приполз к ее ногам и отдал ей свою кровь, свою жизнь, не ожидая благодарности. Хотя собственно, а почему он не должен был ее ожидать? Каренин понимал, что когда он думал о том, что случилось тогда, то надеялся на то, что тот его поступок сможет восстановить пусть даже частично их отношения. Конечно, в тот момент, когда его кровь смешивалась с кровью Анны, он убеждал себя в бескорыстности своего поступка и никакой компенсации за него он не желал получать, но где-то очень глубоко, на самом дне его души, таилось другое. Это другое рассчитывало именно на нее. Потому что Алексей Александрович самым высшим проявлением поведения человека считал его способность быть благодарным. Он и сам всю жизнь так себя вел.
  То, что Анна была неблагодарная тварь, он много раз говорил ей прямо в лицо и не уставал повторять сам себе. Но при этом Каренин был уверен и в другом, что даже при всей черствости и неблагодарности человека, все же существует в его жизни черта, за гранью которой вести себя подобным образом просто невозможно. Например, когда речь идет о жизни и смерти. Именно в этом всегда был убежден Каренин. И жизнь, казалось, подтверждала эту истину. Анна после родов отказалась от встреч с любовником. Связь между ними прекратились, что позволило их семье устоять перед лицом развода.
  Более того, Каренин нежданно обнаружил в себе новую черту характера - способность прощать, что всегда, как ему казалось, находилось за пределами его возможностей. Он никогда не подозревал в себе такой способности и, обнаружив, вдруг осознал свое величие. Но на этом он решил не останавливаться. Каренин неожиданно отыскал в своем сердце искры любви к ребенку Анны. Никогда и никого в жизни он так не любил. Характер Каренина размягчился настолько, что он был способен проливать слезы умиления перед детской кроваткой этой крохи.
   Когда Анна была еще не вполне здорова и ее маленькая дочь внезапно заболела, Каренин проводил больше времени у кровати малышки, нежели сама Анна. И он чувствовал, что его на самом деле сильно заботит состояние здоровья ребенка. Как и почему так произошло? Каренин не совсем понимал, а потому удивлялся сам себе. Он никогда не знал себя таким, способным сопереживать и не спать ночами ради здоровья по сути дела чужой ему девочки. Даже о Сереже он никогда так не беспокоился, как об Ане. Обнаружив в себе этот ручеек любви, Каренин осознал, что ему нравится это состояние. И даже более того, он не прочь был бы, если бы этот слабый пока еще ручеек, превратился бы постепенно в бушующее море или даже в целый океан любви. Он готов был к таким переменам в своей жизни. Конечно, не сразу, а постепенно и при условии, что Анна отплатит ему той мерой, которую он заслуживает за свою самоотверженность. Каренин вдруг почувствовал, что новорожденная дочь Анны может стать для них мостиком, способным вновь соединить их судьбы. И он ждал именно такого развития событий. Отчего-то он настолько уверовал, что будет так, а не иначе, что совершенно не подготовил себя ко всякого рода неожиданностям. Позже, он понял, что явилось тому причиной. Покорность и вялость Анны, ввела его в заблуждение. Он принял это ее состояние за полное раскаяние. Раз в нем самом произошли такие разительные перемены, то он ожидал того же самого и от нее, но тем тяжелее и был удар, нанесенный ею, ее внезапным бегством.
  Страшный удар, нанесенный новым предательством Анны, был еще более тяжел для Каренина, чем все нанесенные ею предыдущие удары вместе взятые. К ним он как-то уже сумел адаптироваться, привыкнуть, сумел объяснить их для себя и в конце концов выстоять, но этот последний удар был во сто крат больнее, именно по той причине, что никак не мог найти оправдания в голове Алексея Александровича.
  Оставшись один, он много раз ставил себя на ее место и спрашивал, а смог бы он так, как она, после того, как ему подарили возможность второй жизни, взять и растоптать человека, который явился для него спасителем. И сам себе отвечал: "Нет, не смог бы". И это было чистейшей правдой. Не смог бы он отплатить такой черной неблагодарностью за возможность жить, дышать, радоваться этому миру. Он наступил бы на горло своей песне, онемел, ослеп, оглох, отдал бы последний вздох ради того, кто в своем великодушии спас его. Именно так понимал Алексей Александрович свой долг и возможность слыть благодарным. От полного непонимания поступка Анны, он не мог найти себе утешения. Весь мир, все, что до настоящего момента составляло смысл его жизни, утратило свое значение. Даже Сережа больше раздражал его, чем вызывал чувство отцовства. Он напоминал ему об Анне, о том пожаре, который она развела в его душе, спалив дотла все, что там было живого и ценного, оставив после себя одно сплошное пепелище. Каренин сам себе напоминал мертвеца, который после смерти своей отчего-то еще продолжает дышать и двигаться в этом мире, но отчаянно желает, чтобы все его земные мучения, как можно скорей закончились.
  
  XIII.
  Как ни казалось Каренину, что его положение совершенно безнадежно, но с течением времени боль его стала понемногу утихать и терять свою остроту. Каренин медленно, но все же выздоравливал и выздоровление его пошло еще более успешно, как только в жизни его появилась Лидия Ивановна.
   Эта женщина была совсем не посторонней ему. Когда- то давно, еще до своей встречи с Анной, Каренин, будучи учеником десятого класса школы познакомился с девушкой по имени Лидочка. Так в те далекие времена именовалась Лидия Ивановна. Была она девушкой простой, внешности ничем не выдающейся и по той самой причине совсем не избалованной вниманием юношей. Лидочка рано поняла, что с ее более, чем скромными внешними данными, ждать у моря погоды совсем не годится. Оттого-то рано и воспитала в себе привычку самой ухаживать за мальчиками. И хотя в силу ее непрезентабельности делу это пока мало помогало, но Лидочка не отчаивалась, полагая, что жизнь у нее еще вся впереди, и на этой длинной дорожке встретится ей ее принц. Так и случилось, хотя далеко не сразу, принц ей все-таки встретился и она, как и полагается в таких случаях, страстно в него влюбилась. Звали его Алеша Каренин. Однако любовь Лидочки оказалась безответной, как ни старалась она вызвать в нем хоть какие-то проблески чувств, ничего у нее не получалось. Лидочка бы очень огорчилась, если бы сердце Каренина принадлежало какой-нибудь другой девочке, но рядом с ее принцем никого не было. Он с головой был погружен в тетради, учебники, уроки. Это немного успокаивало девушку и давало ей возможность надеяться, что однажды он более ласково посмотрит в ее сторону, но шло время, а в этом плане ничего не менялось.
   Хотя дружбы от него она все-таки добилась. Они вместе ходили на каток, в кино, вместе подолгу гуляли. Каренин принимал чувства Лидочки весьма благосклонно, но в его голове не возникало и мысли о том, что между ними может быть что-либо большее, чем дружеские отношения. Лидочка ни по одному параметру не соответствовала его вкусу. Типаж серой мышки, как он называл ее про себя, его совсем не привлекал. Ему нравились девушки яркие, дерзкие, раскованные, но к таким он, в силу своей природной робости, боялся даже приблизиться. Лидочка об этом не ведала и продолжала надеяться. Каренин же молчал о своих пристрастиях и не отталкивал ее от себя. Однако Лидочка хоть и была девушкой терпеливой и готова была ждать его взаимности сколько угодно долго, но и ее ангельскому терпению однажды наступил конец.
  После окончания школы, каждый из них определил дорогу, по которой надеялся войти в свою будущую жизнь. Каренин выбрал институт культуры и уже подал документы в приемную комиссию. Лидочка хотела стать врачом, но, взвесив все за и против, рассудила, что ей лучше всего идти в тот же вуз, что и ее возлюбленный. Она решила, что должна быть всегда рядом с ним и держать его в фокусе своего пристального внимания, чтобы и близко не подпустить к нему какую-нибудь красотку. Однако ее расчетам не суждено было сбыться. Каренин в институт поступил. Лидочка же с треском провалилась на последнем экзамене, когда уже поздно было подавать документы в другое высшее учебное заведение. Правда, Лидочка по этому поводу не слишком переживала. Она решила дожидаться следующего года, чтобы повторить свою попытку и все-таки оказаться с Карениным в одних стенах.
  Одно ее расстраивало больше всего на свете, что при таком раскладе, ей все-таки придется ослабить свою хватку и держать его на более длинном поводке, чем она привыкла. Лидочка и тут нашла выход. Для усиления своих позиций, она решила действовать решительно и, пригласив его к себе домой, под предлогом отпраздновать его поступление в институт, соблазнила его, предварительно изрядно подпоив.
  Проснувшись утром в ее объятиях, Каренин сильно удивился. Он мало что помнил или делал такой вид о бурных событиях прошедшей ночи и не пожелал знать никаких подробностей на этот счет. На все горячие попытки Лидочки освежить в нем воспоминания о случившимся, отвечал твердым отказом, не желая признавать свершивший факт их близости. Ее действия в этом направлении он расценил, как беспрецедентное вторжение в свою личную жизнь без всякого его на то согласия. Поэтому, не долго думая, он объявил Лидочке, что глубоко разочарован в ее поступке и что дружбе их пришел конец. Это решение ему далось легко. Каренин давно уже перестал нуждаться в их дружбе, а ее железная хватка с некоторых пор стала напрягать его. Осознав, что корабль с ее принцем вот-вот отправится в дальнее плавание в неизвестном направлении без нее, Лидочка приняла последнюю попытку удержать его. Она объявила, что беременна. Каренин не повел и бровью, заявив, что это ребенок не от него. И, как не пыталась взывать Лидочка к его отцовским чувствам, они, увы, в нем так и не проснулись. Ей пришлось оставить его в покое. Поскольку беременность ее была выдумкой чистой воды, то у нее не оставалось больше инструментов для воздействия на него. Их пути разошлись, казалось навсегда.
  Лидочка смирилась со своей потерей и через год вышла замуж. Мужа своего она не любила, но посчитала, что положение замужней женщины более удобно для нее, чем положение старой девы, в которую она непременно превратилась бы со временем. Супруг ее оказался человеком веселым, не прочь выпить и погулять на стороне. Он и не собирался сдерживаться в своих пагубных пристрастиях ради такой мелочи, как молодая жена. Женившись, он продолжал вести довольно распутную жизнь, которую вел и до брака. Через два месяца после свадьбы он так загулял, что бросил Лиду ради новой пассии.
  Лидочка осталась одна. Замуж она больше не вышла и решила целиком и полностью реализовать себя в профессиональной деятельности. Она выучилась на врача и стала помогать людям обретать физическое здоровье. Все свои усилия на протяжении долгих лет она отдавала работе, которая стала для нее единственным смыслом жизни.
   Однако она не забыла свою первую любовь и часто вспоминала Каренина. Ему казалось, что Лидочка исчезла из его жизни навсегда, но он не подозревал, что его старая подруга и не думала предавать забвению их отношения. Более того, она все эти годы издалека наблюдала за ним и постоянно держала его в поле своего пристального внимания, внимательно отслеживая перипетии его карьеры и семейной жизни.
  Лидия Ивановна почувствовала, что запахло жаренным, когда до нее дошли слухи об его проблемах с Анной. Узнав подробности этого дела, она сделал выводы, что недолго Каренину придется оставаться семейным человеком. Она удовлетворенно потирала руки, отмечая, что ему воздалось по заслугам. Однако при этом не злобствовала по случаю его неприятностей или злобствовала, но вполне в меру, напротив, она с интересом ждала развязки, чтобы использовать ее в своих интересах.
  
  XIV.
  Лидия Ивановна дождалась своего. Узнав, что Каренина оставила его ветреная супруга, она поспешила к нему на помощь, дабы своим крупным и уже довольно дряблым телом закрыть брешь в его личной жизни. Через одного своего знакомого у нее была возможность попасть в Министерство культуры. Она явилась к Каренину прямо на работу и зашла в его кабинет без доклада. Молоденькая секретарша не успела даже опомниться и преградить путь даме, явившейся на прием к боссу без предварительной записи.
  Лидия Ивановна проследовала мимо нее полная важности и недосягаемого величия, небрежно бросив через плечо, уже взявшись за ручку двери, что она по очень срочному делу и по личной договоренности с самим Карениным.
   Толкнув дверь плечом, она вошла в кабинет и увидела Каренина. Она застала его в одну из тех горьких минут, которые время от времени овладевали им после ухода Анны. Вид его был довольно жалок. Лидия Ивановна возникла перед ним внезапно, не дав времени и возможности подготовиться к встрече. Каренин, привыкший, что все посетители проходят к нему только после того, как он разрешит секретарше пригласить их, никак не ожидал в эту минуту увидеть перед собой кого-либо. Он понял, что его застали врасплох в самом неподобающем виде и страшно рассердился на нее. Вся его хандра вмиг слетела с него, уступив место плохо сдерживаемой ярости.
  Однако Лидию Ивановну таким отношением к себе смутить было нельзя. По большому счету в первые минуты ничего иного она и не ожидала. Она устремилась навстречу Каренину, вытянув вперед руки, как для объятия, и громким протяжным стоном возвестила: " Я все знаю, мой друг. Я пришла к вам в эту тяжелую минуту утраты, чтобы быть рядом. Я готова подставить свое плечо, чтобы облегчить вашу участь. Я плачу вместе с вами". Лидия Ивановна приблизилась к Каренину и обняла его, уткнувшись лицом в его плечо. Не ожидавший ничего подобного и, не понимая, кто это незнакомая женщина, Каренин смахнул с себя ее руки и попятился к стене, приняв за ненормальную. Тут только до Лидии Ивановны дошло, что годы, разделившие их, сделали свое черное дело, и он не узнает ее.
  - Алеша, это же я твой друг Лидочка. - Лидия Ивановна резко оставила официальный тон и перешла на ты, сразу сократив расстояние, которое проложило между ними время. Несколько минут Каренин вглядывался в ее лицо. Наконец слабая улыбка тронула его тонкие губы.
  - Лида, ты? - какими судьбами.
  Лидия Ивановна внимательно смотрела на его лицо, выражающее в эту минуту самую разнообразную гамму чувств, и с удовлетворением отмечала, что самая сильная и основная эмоция, отражающаяся на его лице, была настоящая и неподдельная радость. Теперь Лидия Ивановна могла вздохнуть свободно. Задумывая эту операцию по внедрению в жизнь Каренина, она боялась увидеть в нем не эту радость, а непринятие ее появления, нежелание впускать ее в свою жизнь. Сейчас же она смотрела на Каренина и не находила в нем ничего из того, чего она так опасалась. Восторг и ликование переполняли ее. Лидия Ивановна понимала, что все она сделала правильно. Правильно, что решилась и после долгих лет забвения напомнила о себе. Ради этой минуты она сразу простила ему все. Все, что являлось причиной ее горьких раздумий в течение многих лет, после того, как она узнала, что значит быть отверженной любимым человеком.
  Сила переживаемого ею счастья в этот момент перечеркнула долгие годы нелюбви и несчастий. В один миг она вырвала Каренина из глубины его падения, в которое она сама ввергла его когда-то, и возвела на пьедестал, где он засверкал всеми цветами радуги, увенчанный короной ее любви и искреннего восхищения. Покрытая пылью прошлых лет ее былая любовь, вновь воскресла в ней с новою силой и заструилась из ее сердца по прямому маршруту прямо к сердцу Каренина.
  Как не был Каренин глух к подобного рода изъявлениям чувств, но даже его в этот момент пробила какая-то непонятная, взявшаяся невесть откуда, нежность к его бывшей подруге. Каренин не понимал природу этого щемящего чувства, переполнявшего его грудь, да и не стремился ее понимать. Главное было в этом новом для него переживании то, что он почувствовал желание разделить с нею свое горе. Лидия Ивановна стала первым человеком кому Каренин смог довериться и искренне рассказать, что уже долгое время терзало его измученное сердце.
  Неожиданно для себя Каренин сообщил ей все подробности своего несчастья. Плотину его длительного молчания словно бы прорвало. Он поведал Лидии Ивановне такие подробности своего позора, о которых даже наедине с собой старался вспоминать пореже. Поток его откровений долго не иссякал. Каренин говорил и говорил, как будто не мог остановиться. Он понимал, что это для него единственная возможность выговориться. Больше он никогда не допустит подобной слабости и снова замкнется перед миром и людьми на многие годы. По сути дела это была его первая и единственная исповедь за всю его долгую жизнь.
  Выговорившись, Каренин замолчал. Он почувствовал слабость, но в то же время и величайшее облегчение. Будто его больная душа приняла какое-то чудодейственное лекарство, освободившее его от долго мучавшей тяжести.
  Во время всей его исповеди, Лидия Ивановна сидела рядом, придвинувшись к Каренину почти вплотную, и держала его руку в своих ладонях. Каренин не заметил, когда и в какой момент она завладела его рукой. Но главное было даже не в этом, а в том, что Лидия Ивановна каким-то непостижимым образом во время его рассказа завладела еще и его сердцем. И эта власть была совсем не той, что люди называют любовью. Это была иная власть. Власть доверия и желания принять ее участие, о чем Каренин незамедлительно и сообщил Лидии Ивановне.
  - Спасибо, мой друг, - горячо воскликнула Лидия Ивановна со слезами на глазах. - Я очень благодарна тебе за такое доверие, за возможность отдать тебе тепло своего сердца. Я приехала к тебе за тем, чтобы помочь и сделаю все, что снять с тебя бремя житейских забот. Если ты позволишь, я буду твоей экономкой, я возьму на себя все заботы о Сереже, везде, где в твоем доме потребуется женская рука, ты найдешь мое самое горячее участие.
  - Лида, я очень благодарен тебе, - взволнованно проговорил Каренин, не ожидавший такого поворота событий.
  - Не надо, не благодари меня, - чувствуя сильнейшее возбуждение от своего благородства и бескорыстия, воскликнула Лидия Ивановна, - это мой долг, помочь тебе, ради нашей дружбы, ради того, что связывало нас когда-то.
  - Я виноват перед тобой, - вспомнив причину их разрыва, произнес Каренин.
  - Оставь, это все так ничтожно и неважно теперь. Главное, мы снова вместе. Скажи, когда я могу прийти к тебе? Мне не терпится познакомиться с Cережей.
  - В любое время, когда сочтешь нужным, приходи.
  - Я приду сегодня вечером, - решила не откладывать она. Лидия Ивановна встала. - Прощай, мой друг, до вечера.
  Лидия Ивановна на несколько мгновений прикоснулась губами к щеке Каренина и покинула кабинет. Он же еще долго сидел неподвижно, перебирая в памяти подробности их встречи. Он думал о том, что она сильно постарела и подурнела со времен их молодости. Ничто в ней сегодняшней не осталось от той Лидочки, которую он знал когда-то. Впрочем, она и раньше не нравилась ему внешне, а теперь, тем более. Но, тем не менее, он понимал, что сейчас нуждается в ней больше, чем тогда.
  
  XV.
  Лидия Ивановна рьяно взялась за дело. Как и обещала, она явилась к Каренину в дом поздно вечером, надеясь на то, что он, как человек порядочный не отправит ее на ночь глядя домой, а оставит у себя переночевать. Это было ее тайным и горячим желанием: провести ночь с ним под одной крышей. На то, что Каренин разделит с ней постель, она даже и не надеялась. Вернее, разум ее не верил в абсурдность подобной затеи. Душа же с той самой далекой и памятной ночи мечтала повторить ее вновь.
  Лидия Ивановна основательно готовилась к этой встрече и тщательно подбирала туалет. Наконец, после долгих мучений и сомнений, она выбрала, как ей казалось, наряд вполне соответствующий ситуации. Ей хотелось, чтобы ее одежда напомнила ему о том, что они когда-то были близки, и в некоторой степени подстегнула бы его фантазию и, возможно, спровоцировала бы на некоторые активные действия. В результате она предстала перед ним в самом что ни на есть нелепейшем виде. Длинная узкая юбка с очень глубокими боковыми разрезами открывала полные, утратившую формы бедра и лишь подчеркивала грузность ее фигуры. Обтягивающая трикотажная блузка копировала каждую складку ее располневшего тела и, открывая глазу валики на спине, делала ее похожей на гусеницу. Но Лидии Ивановне представлялось, что наряд ее очень сексапилен и вполне сможет возбудить в Каренине, давно живущем без жены, острое сексуальное желание.
  На Каренина ее наряд не произвел совершенно никакого впечатления. Если сказать точнее, он даже не обратил внимания на то, во что одета Лидия Ивановна. Как любая женщина, она заметила это его безразличие и немного расстроилась, но рассудила здраво, что если даже по молодости ей не удалось поколебать крепость его бастионов, то, что ждать теперь после утраты большей части привлекательности. И, тем не менее, она нисколько не собиралась сдаваться. Она решила зайти с другой стороны и обложить Каренина такой заботой, против которой в его уже немолодом возрасте, ему, возможно, будет трудно устоять.
  Однако в первый их совместный вечер все пошло не совсем так, как задумала Лидия Ивановна. Каренин принял ее тепло, накормил пирожками из министерской столовой, напоил чаем и коротко ввел в курс дела по поводу ее обязанностей, как экономки. Познакомив ее с Сережей, он быстро увел мальчика спать, а Лидию Ивановну отправил домой на такси. Лидия Ивановна стойко перенесла крушение своих надежд провести ночь в доме Каренина и еще серьезней задумалась над своей стратегией и тактикой в вопросе завоевания крепости под именем Каренин.
  На следующий день, как они обговорили накануне, Лидия Ивановна явилась в дом Каренина с раннего утра, подгадав время своего визита так, чтобы обязательно столкнуться с хозяином. Хотя Каренин передал ей ключи от входной двери, выказывая тем самым своей старой знакомой свое полное доверие.
  Каренин торопился, у подъезда его дома уже стояла служебная машина, чтобы отвезти в министерство. Лидия Ивановна критически осмотрела его внешний вид и, несмотря на то, что он был безупречен, все же не могла себе отказать в удовольствии подойти к нему и заботливо поправить воротник его рубашки. Каренин перенес этот ее жест стоически; он бы предпочел, чтобы она этого не делала, но ему неожиданно понравилось, что кто-то заботится о нем, как о маленьком ребенке. Он отметил про себя, что Анна никогда так себя не вела, она была обеспокоена лишь своим внешним видом, а до его ей не было дела. Определенно Лидия Ивановна очень приятная дама во всех отношениях и производит на него самое благоприятное впечатление, жаль только, что она страшна, как смертный грех. Она и в молодости была дурнушкой, а сейчас тем более. Каренину стало грустно от того, что мир настолько несовершенен. Почему красота чаще всего надменна и эгоистична, а доброта и милосердие заключаются по большей части в такие неприглядные тела.
  Лидия Ивановна поймала взгляд Каренина и истолковала его по своему. Должно быть он так грустен от того, отметила она про себя с радостным замиранием сердца, что он понял, наконец, как много потерял, когда оттолкнул меня много лет назад. Но, ничего это поправимо, только надо проявить терпение и такт. Лидия Ивановна готова была свернуть горы, чтобы помочь Каренину осознать ошибку прошлых лет и обрести глубокое раскаяние в содеянном. На этом пути она решила использовать самые разнообразные инструменты и в первую очередь вознамерилась наладить контакт с Сережей. Если он привяжется к ней, его отцу трудно будет расстаться с ней.
  Но тут, как она ни старалась, у нее ничего не получалось. Сережа неизменно встречал все ее попытки вмешательства в свою жизнь, как враждебные и достойные самого жестокого отпора. Словно почувствовав ее замысел относительно себя, он всякий раз принимал оборонительную позицию относительно Лидии Ивановны и даже близко не впускал ее в свой внутренний мир, в котором безраздельно царила только одна владычица - его мать. Сережа вступил в полную конфронтацию с неожиданно появившейся в их квартире чужой теткой, как он ее про себя называл, с которой он никак не хотел идти на контакт. В ее присутствии он закрывался в комнате и даже не выходил к столу, если она обедала вместе с ними. Каренин видел, что сын принимает его протеже в штыки, но смотрел сквозь пальцы на все его выпады против Лидии Ивановны. Сережа был слишком мал, чтобы Каренин принимал все его действия серьезно. Да и не досуг ему было. Поэтому он советовал Лидии Ивановне набраться терпения и смириться с сложившейся ситуацией. По большому счету ему было наплевать, насколько ладит Лидия Ивановна с его сыном, а также совершенно безразлично пришлась ли по душе Лидия Ивановна Сереже. Их взаимные симпатии и антипатии его мало интересовали. Главное для Каренина было то, что он имеет возможность снять с себя всякую заботу о доме и о сыне. Он с облегчением передал бразды правления в цепкие ручки Лидии Ивановны, но даже не это было главное. С ее появлением в его жизни, Каренин заметил, как с души его упал камень, которым Анна привалила его сердце, когда оставила его ради Вронского. Все же есть на свете люди, у которых он вызывает симпатию, которым он дорог. А знать это необходимо каждому человеку.
  
  XVI.
  На следующий год Сережа должен был пойти в школу. В какую именно, Каренины определились задолго до самого момента поступления. Это была частная гимназия, очень дорогая, зато славившаяся качеством обучения. Однако поступить туда даже со связями Каренина было не просто, руководство учебного заведения проявляло большую щепетильность, блюло свою честь, и принимало детей на основании тщательного отбора. Еще до того, как они рассорились с Анной, на семейном совете решили нанять учителей. В первую очередь - преподавателя английского языка. Они оба знали, что многие будущие гимназисты приезжали сюда учиться из-за границы. Для большинства из них английский был второй, а то и первый родной. И чтобы их сын не выглядел на этом фоне бледно, они и наняли очень опытного педагога. Заполучить его было не просто, выбор учеников, точнее, родителей учеников у него был большим. Пришлось предложить высокий гонорар, только он и позволил вырвать у него согласие.
  Поэтому Каренин очень ревностно относился к тому, как идут занятия. Раз уж он платит такие деньги, то и отдача должна быть максимальной. Сначала педагог хвалил мальчика, говорил, что он все схватывает почти на лету, но все это продолжалось до размолвки родителей. А когда мама внезапно исчезла из дома, Сережа вдруг потерял интерес к урокам. По крайней мере, проявлял на них невнимательность, домашние задания готовил с ошибками и даже не пытался в них вникать. В конце концов, учителю ничего не оставалось делать, как пожаловаться Каренину на отсутствие прилежания у его сына.
  Вечером, вернувшись с работы, Каренин решил поговорить с сыном. Он заранее чувствовал, что разговор выйдет неприятным, так как ему всегда было трудно общаться с детьми. Он никогда не знал, какой тон следует выбрать, какие произносить слова. Даже с выражением лица у него возникали затруднения. Это в полной мере относилось и к родному чаду; пока Анна была рядом, он предпочитал, чтобы с Сережей преимущественно общалась она. Такая ситуация всех устраивала. Но сейчас, когда жена отсутствовала, эти обязанности приходилось выполнять ему, и они были для него тягостными, как нелюбимая работа.
  Сережа был в своей комнате и играл на компьютере. Пока Анна жила с ними, мальчик был довольно равнодушен к нему, но вскоре, как ее тут не стало, он буквально прилип к этому ящичку и мог просиживать возле него часами. Если Каренин так по-настоящему и не научился пользоваться им, включал его лишь по необходимости, то сын за короткое время превратился для своего возраста в уверенного пользователя. Каренин не знал, радоваться ли этому или огорчаться? Кто знает, к чему это приведет?
  - Сережа, - произнес строго, но негромко Каренин, - оторвись, пожалуйста, от монитора.
  Сережа с неохотой послушался отца и взглянул на него. В его глазах было лишь желание поскорее снова засесть за любимое занятие.
  - Сережа, - продолжил Каренин, - твой учитель по английскому жалуется на тебя, ты невнимателен на уроках, плохо стал делать домашние задание. Что случилось, раньше он не мог нахвалиться на тебя?
  - Не знаю, я стараюсь, - без всяких признаков раскаяния, ответил мальчик.
  - Как можно стараться, но при этом плохо учиться. Ты говоришь мне неправду.
  Сережа словно бы весь сжался, вдавил голову в плечи. Но при этом явно не выказывал желания что-либо отвечать.
  - Почему ты молчишь? - Каренин решил, что надо повысить голос. - Папа тебя спрашивает, что с тобой происходит? Почему плохо занимаешься? Может, ты заболел?
  - Нет, - неохотно ответил мальчик, - я здоров.
  - Тогда в чем же причина такого твоего поведения?
  - Я к маме хочу, - вдруг выдавил из себя Сережа.
  Каренин почувствовал себя так, словно бы его слегка огрели по голове. Ну, что он может ему на это сказать?
  - Я тебе уже говорил: мамы нет и не будет. Она покинула нас навсегда.
  - Она умерла?
  Каренин почувствовал искушение ответить утвердительно. Умерла - и все на этом было бы закончено, нет человека, нет проблемы. Жаль, что этого не случилось на самом деле, всем было бы легче. А теперь надо выкручиваться.
  - Нет, Сережа, она не умерла, но она теперь живет в другом месте, далеко от нас и вряд ли к нам приедет. Она не желает больше жить с нами. Будет лучше, если ты забудешь о ней.
  Это были явно лишние слова, Сережа вдруг вскочил со стула.
  - Я никогда не забуду маму! - закричал он и вдруг забился в самой настоящей истерике. Ничего похожего с ним еще ни разу не было, и Каренин растерялся. Он не знал, что следует делать в таких случаях.
  - Прекрати! - закричал он, но этот окрик лишь подлил масло в огонь. Сын затопал ногами, забился в плаче, выкрикивая "Мама, мамочка, где ты?"
  Выносить это зрелище было Каренину не под силу. Он раздраженно махнул рукой и быстро вышел из детской. Пусть делает, что хочет, безнадежно подумал он.
  
  XVII.
  Вронский и Анна вернулись в Москву почти без денег. Их было так мало, что приходилось выбирать между дорогими и дешевыми продуктами в пользу дешевых. Давно Анна не испытывала такого унижения, разве только на самой заре своей молодости, когда приходилось экономить буквально на всем. Ей казалось, что с этим раз и навсегда покончено. У нее был более чем обеспеченный муж, затем появился свой бизнес, приносящий определенный доход. До самого последнего времени о деньгах она почти не думала, как не думает здоровый человек о болезнях, но теперь все переменилось. Те самые разноцветные купюры, которые она раньше доставала и не задумываясь тратила, так как они имели волшебное свойство никогда не кончаться, теперь таяли, как весенний снег, прямо на глазах.
  Мысли о деньгах постепенно занимали все большее место в ее голове, незаметно превращаясь в навязчивую идею. Это раздражало Анну. Совсем не об этом хотелось думать. Рядом любимый человек, маленькая дочурка от него, а она постоянно прикидывает, как бы и где бы заработать. Она уже поняла, на Вронского надежды мало, бизнесмен из него никудышный, заниматься же чем-то еще он не желает. По крайней мере, пока он таких намерений не высказывал. Выходит, вся надежда только на нее.
  В последнее время в связи с родами, затем уходом от мужа и поездкой за границу, она почти забросила свою галерею. Было не до того. Правда, в Италии она попыталась что-то предпринять в этом направлении, но удача, словно отвернулась от нее. Раньше она не терпела такого количества поражений, все шло само собой, как по накатанной колее. Анна понимала, что в немалой степени это происходило благодаря мужу; его имя в артистической, художественной среде значило много. Но она была уверена, что и сама немало преуспела в этом деле, ее вкус и деловая хватка помогали добиваться впечатляющих результатов.
  Анной внезапно овладела жажда деятельности, которая почти не давала о себе знать все последнее время. Она быстро наметила себе план действий. Еще со времен активного занятия делами у нее остались несколько задумок, которые, как считала она, могли бы вызвать немалый интерес у публики. Однажды она отыскала художника, о котором пока мало кто знал, он писал картину на эротические темы, но это была не просто эротика, а исключительно гомосексуальная. Впрочем, Анна почти не сомневалась в том, что он и сам был голубой, а его живопись отражала его опыт. Но дело было не в эпатаже, хотя Анна знала, что он никогда не бывает в искусстве лишним, а в том, что живописец был по-настоящему талантливым. И если она его откроет миру, успех, в том числе финансовый ей гарантирован.
  Художник проживал в трех часах езды от Москвы в небольшом городке, где работал оформителем в какой-то компании. Анна созвонилась с ним. Он очень обрадовался ее звонку, она тоже порадовалась тому, что никто ее не опередил, и он продолжает пребывать в полной неизвестности, а именно этого она и боялась.
  Анна не стала откладывать поезду и уже через час мчалась по шоссе в сторону поселка, где проживал художник. Пока ее автомобиль глотал километры дороги, она думала о причудливости судьбы художника. Если бы полгода назад она случайно не оказалось в этом поселении, в этой компании, не обратила бы внимание на его рисунки и затем не разговорилась с ним, у него скорей бы не было ни одного шанса проснуться знаменитым, а вот теперь он появляется. А она выступает в данном случае вестником судьбы.
  Целый день Анна провела в поселке, занималась отбором картин. За то время, что прошло с их первой встречи, художник нарисовал немало новых работ, но главное было в другом - его мастерство получило дальнейшее развитие. Это Анна видела отчетливо, за годы работы в галерее глаз у нее стал наметанный. Талантливые работы она распознавала сразу и крайне редко ошиблась. Вот и сейчас она предвкушала успех. Но если раньше она думала почти исключительно об искусстве, то сейчас - почти только о финансах.
  Назад Анна ехала под завязку загруженная работами художника. Для начала она отобрала двадцать картин, зато самых лучших, способных ошеломить своей неожиданной экспрессией зрителей. Первым их зрителем стал Вронский. По его лицу она сразу поняла, насколько он был ошеломлен увиденным. Она прекрасно понимала его, уж больно откровенными были сюжеты.
  Они даже немного поспорили. Вронский возражал против того, чтобы выставлять эти картины для публичного просмотра, ничего кроме скандала это не вызовет. Наше общество слишком консервативное, оно еще не доросло до таких сюжетов, но Анна оставалась непреклонной, она даже высмеяла любовника за излишнюю осторожность.
  Все последующие дни Анна целиком посвятила подготовке выставки. Дел было предостаточно, и она отдавалась им со своей обычной страстью. Ей даже иногда казалось, что вернулись прежние времена, когда она с упоением занималась подготовительной работой. Она ощущала себя такой нужной, полезной, значительной, ее жизнь преображалась, в ней появлялся сакральный смысл. А это именно то, что ей так не хватало все последнее время.
  Катастрофа случилась за два дня до открытия. К ней вдруг явился судебный пристав и принес постановление суда о запрещение показа картин, как противоречащие нравственным основам общества. От такого удара Анна едва удержалась на ногах. Она начала спорить, но быстро осознала бессмысленность этого занятия. Пристав опечатал двери и удалился с чувством выполненного долга.
  Ничего не понимая, Анна крутила в руках судебное постановление. Машинально глаза побежали по строкам. Иск был подан организацией: "За нравственную чистоту и моральный порядок". И тут она все поняла; она вспомнила, как однажды Каренин со смехом рассказывал про этих странных людей, которые пригласили его стать почетным председателем их организации. Разумеется, тогда он отказался, но похоже на то, что контакты с ними он сохранил. Теперь у нее не было сомнений, чьих это рук дело. Муж обещал перекрыть ей кислород - и вот сдержал слово. А она вложила в это дело свои последние сбережения. Какой же он все-таки мерзавец!
  Анна находилась одна в комнате, а потому, не стесняясь, громко зарыдала.
  
  XVIII.
  Вронскому неожиданно позвонил бывший товарищ по службе Яшвин. Они не виделись уже порядочное время, и Вронский обрадовался его звонку. В последнее время его круг общения очень сузился и преимущественно ограничивался Анной. Tсли поначалу ему это даже нравилось, то с какого-то момента стало пробивать дорогу желание расширить число контактов. Как бы мужчина не любил свою женщину, он не может ограничиться только общением с нею, таким уж создала его природа, что для ощущения полноты жизни ему требуются и другие люди. Яшвин, без всякого сомнения, был среди них.
  Яшвин, как в старые добрые времена, пригласил его в ресторан. Вронскому было известно это заведение, оно считалось одним из самых престижных и дорогих в Москве. Он не мог не задаться вопросом: откуда у его приятеля такие деньги?
  Они обнялись и несколько мгновений радостно и с нескрываемым интересом рассматривали друг друга.
  - Что-то ты, мой друг, не очень весел, - констатировал Яшвин.
  Вронского немного удивила проницательность Яшвина. Неужели его вид выдает его настроение? Для дипломата, пусть даже бывшего, эта непростительная оплошность. Впрочем, стоит ли этому уж слишком удивляться, после провала с выставкой и у него и у Анны возникло что-то вроде депрессии. Ни денег, ни перспектив. Как в таком случае жить?
  - Ты же знаешь, жизнь - это по большей части сплошные неприятности, - несколько замаскировано ответил Вронский.
  Яшвин сощурил глаза.
  - Что-то раньше не припомню, чтобы ты был таким пессимистом. А, по-моему, жизнь не самое плохое деяние Бога. При умелом с ней обращении можно получить немало приятного.
  - Ты по-прежнему играешь? - поинтересовался Вронский.
  - Если ты о рулетке, то давно не баловался. У меня теперь другие игры.
  - Ты имеешь в виду службу. Что у нас, кстати, новенького?
  - Понятие не имею. Ах, да, ты же не знаешь, что я тоже уволился, вслед за тобой.
  - Уволился? - изумился Вронский. - Но по какой причине? У тебя же все шло хорошо.
  - Захотелось, чтобы шло еще лучше, - засмеялся Яшвин. - Если честно, я давно мечтал слинять оттуда. Это только не посвященным кажется, что МИД - это что-то невероятно замечательное, а в действительности довольно тусклая и унылая контора. В какой-то момент я почувствовал, что там кисну.
  - Ну, киснуть можно, положим, в любом месте.
  - Тут ты, пожалуй, прав, но я нашел такое место, где киснуть не дают.
  Вронскому стало любопытно, но, как настоящий дипломат, он решил не спешить с расспросами. Чем больше задаешь вопросов, тем меньше получаешь ответов. В дипломатической академии их учили: хочешь больше узнать, дождись момента, когда собеседника понесет, а чтобы это случилось, умей его подвести к такому состоянию. И тогда остается только слушать и запоминать.
  - Давай выпьем за встречу, - предложил Яшвин. Подошедшему официанту он сделал заказ - бутылку дорого коньяка.
  Вронский прикинул, сколько придется заплатить за заказ и сколько у него денег в кошельке. Ему может их не хватить, с тоской подумал он.
  Яшвин угадал его мысли по выражению лица Вронского.
  - Я тебя пригласил, я за всю и плачу, - объявил он.
  Вронский попытался протестовать, впрочем, довольно вяло, но Яшвин не стал его слушать.
  - За встречу, - предложил он тост. - И не только.
  Они выпили.
  - Чем же ты все-таки занимаешься? - спросил Яшвин.
  - Ничем, - признался Вронский. - Думаю, чем заняться.
  - Есть хорошие предложения?
  - Хороших нет. - Вронский не стал уточнять, что нет и плохих.
  - Как-то это на тебя не похоже. Ты всегда был таким деятельным, а сейчас тебя словно бы подменили, какой-то ты безынициативный. Так в наше время нельзя.
  - У нас с Анной были непростые времена. Моя авария, ее отношения с мужем, рождение дочери, потом путешествие. Было как-то не до инициатив.
  - Но это ж все в прошлом?
  - В общем, да, - согласился Вронский. - Правда, что в настоящем, не понятно.
  - В жизни каждого случаются трудные времена. - Философски заметил Яшвин.
  - От этого мне не легче, - резонно возразил Вронский.
  У Яшвина был такой вид, словно бы он хотел что-то сказать, но не решался. Вронский тоже молчал, он вдруг почувствовал, что не так рад, как раньше, появлению друга. Его вид со всей очевидностью свидетельствовал о благополучии, чем никак не мог похвастаться он. И это мешало Вронскому без помех отдаваться дружескому чувству.
  Внезапно Яшвин ударил себя по ноге.
  - Вот что я тебе скажу, Алексей, я сейчас участвую в одном перспективно проекте.
  - Что за проект?
  - Знаешь нашего миллиардера Михаила Порохова?
  - Кто же его не знает, был даже кандидатом в президенты. Но что-то не слишком удачно.
  - Лиха беда начало. Он решил пойти другим путем, создает партию "Гражданская инициатива". Я состою в учредительном комитете.
  - Поздравляю.
  - Ты прав, есть с чем поздравить, - улыбнулся Яшвин. - Денег на этот проект выделены солидные. Порохов не скупится. Он связывает с ним едва ли не всю свою дальнейшую судьбу, а это, сам понимаешь, стоит дорого.
  - Что мне с того? - меланхолично произнес Вронский.
  - А вот это уже зависит от тебя. Нам очень нужны знающие и дельные люди, мечтающие построить другую Россию.
  - Я как-то не очень об этом мечтаю, может от того, что не очень в это верю. Не хуже меня знаешь, сколько было таких попыток. А результат?
  Яшвин усмехнулся.
  - Вера - понятие метафизическое. Я тебе предлагаю конкретное дело, за которое тебе будут платить неплохие деньги. От тебя же никто не просит клясться на Библии или на чем-нибудь еще. Зато у тебя появляется шанс принести пользу обществу и самому себе. Что, согласись, уже неплохо.
  - Хорошо, убедил. Излагай, в чем дело?
  - Да дело самое простое. Сейчас мы подбираем контингент региональных представителей партии, есть вакантное место в Туле. Могу предложить твою кандидатуру. Условия хорошие, будешь получать солидный оклад, партия за свой счет снимет для тебя особняк в окрестностях города. Даже наймет прислугу. Лишь бы ничего не мешало заниматься делом. Такой деловой подход исповедует наш лидер. И я с ним во многом согласен. Именно так он строил свой бизнес и добился в нем больших успехов. Я знаю, ты пессимист, а вот я настроен оптимистически. С таким руководителем и с таким взглядом на вещи мы многого добьемся. - Яшвин подмигнул Вронскому. - И себя не забудем. Ну, как тебе мое предложение?
  - Мне надо посоветоваться с Анной. Хотя я в принципе согласен. Меня сейчас ничего не держит в Москве, а это действительно может стать интересным делом. Меня иногда посещали мысли заняться политикой. Особенно когда я смотрел на некоторых из них. Иногда, кажется, что в нее идут чуть ли не отбросы общества.
  - Конечно, посоветуйся, она у тебя женщина умная.
  После этих слов они больше не говорили о деле, вспоминали прошлое и пили, пили и вспоминали прошлое.
  Из ресторана Вронский выполз абсолютно пьяным, он едва держался на ногах. Яшвин подозвал такси, отворил дверцу и посадил его в машину. Краем сознания он услышал, как приятель назвал его домашний адрес и увидел, как тот дал денег шоферу. Вронский попытался было протестовать, но вместо этого опустил голову и отключился, и уже не видел брошенного на него ироничного взгляда Яшвина.
  В машине Вронский немного поспал и протрезвел. Но все равно, когда он вошел в квартиру, был сильно пьян. Анна с изумлением смотрела на него, еще ни разу она не видела его в таком виде.
  - Что с тобой? Ты где был, Алеша?
  - Встречался с Яшвиным.
  Вронский не удержался на ногах и полетел прямо на Анну. Они оба упали, при этом Анна сильно ударилась плечом о прихожую. Это высекло из нее гнев.
  - Ты что себе позволяешь! - закричала одновременно от боли и гнева она. - Ты пьян, как сапожник. И это бывший дипломат! Лучше бы пошел чем-нибудь занялся, заработал деньги. У нас есть скоро будет нечего.
  Впервые за все время их отношений они по-настоящему поссорились. Долго кричали друг на друга, обвиняя в реальных и мнимых прегрешениях и обидах. Кончилось это тем, что они разошлись по разным комнатам.
  Они помирились только перед сном. Каждый покаялся в том, что бы не прав. Вронский поведал о предложении Яшвина, Анна горячо поддержала его. Ей, как и ему, хотелось уехать из Москвы. Не говоря уж о том, что это было долгожданное решение денежного вопроса. Примирившись, они занялись сексом, причем с такой страстью и неистовством, как это было только в первые дни их отношений.
  
  XIX.
  Вронский и Анна паковали вещи перед отъездом в Тулу. Их оказалось так много, что казалось этому занятию никогда не наступит конец. Оба они сильно измучились, особенно Анна, так как на нее пришлась основная нагрузка. Вронский хотя и помогал ей, но то и дело устраивал долгие паузы и перерывы. Он вообще был каким-то задумчивым и молчаливым, но о чем он думает, с Анной не делился. Она же хотя и хотела проникнуть в ход его мыслей, но решила, что не будет вызывать его на откровения. Захочет, сам все расскажет.
  Но, как известно, даже самому длинному процессу когда-нибудь наступает конец. Все вещи были собраны, упакованы. Осталось только их погрузить в машину. Она должна была придти завтра утром. Анна взглянула на Вронского, тот сидел на стуле с каким-то отрешенным видом. Анна невольно подумала, что, наверное, примерно такое лицо у капитана, вынужденного покидать давший течь свой корабль, но кто же в этом виноват? Только они сами. Однажды они приняли решение, которое и привело их к такому не слишком вдохновляющему итогу.
  Впрочем, на эту тему Анна размышляла совсем недолго. Ею овладели совсем другие мысли. Она думала о том, что не может уехать из Москвы, не повидав сына. Это было бы просто противоестественно. После того, как она воссоединилась с Вронским, и они укатили в Италию, она не очень скучала по мальчику; уж слишком она была поглощена своими чувствами к любовнику. Но после того, как они вернулись в Москву и стали жить с ним в одном городе, ею вдруг овладела тоска. Желание увидеть Сережу иногда заполняло ее просто до краев, и она сама не понимала, как справлялась с этим напряжением. Сейчас перед переездом в другой город, возможно, надолго, в ней вдруг сформировалась решимость увидеть его во что бы то ни стало как бы к этому не отнесся ее официальный муж. Она мать, никто ее материнских прав не лишал. А, следовательно, она имеет полное право хотя бы на свидание с ним, не говоря уж о чем-то большем.
  Вронский продолжал все так же безучастно восседать на стуле. Анна решила: сейчас или никогда. Другая возможность его повидать, может представиться очень не скоро. Она решительно встала и начала переодеваться. Вронский смотрел на нее без всякого удивления, он даже не попытался узнать, куда она направляется. В другой раз Анна бы обиделась на проявление такого вопиющего безразличия, но сейчас ей было не до чувств любовника. У нее была цель, к которой она стремилась.
  На дорогах были привычные московские пробки. Но Анна воспринимала их, как дополнительные испытания, не позволяющие ей добраться до сына. "Когда же это все кончится" - стонала она, окидывая взглядом окружающие ее со всех сторон автомобили. Их было так много, что казалось, что заторы из них не рассосутся еще много дней.
  Она подъехала к дому, где жила еще совсем недавно почти обессиленная, но мысль о том, что через несколько минут увидит сына, вернула ей силы. Она выскочила из машины, забыв даже закрыть ее. Сейчас она совершенно не думала о таких мелочах.
  Анна вбежала на крыльцо. Из сумочки поспешно достала ключи. Анна боялась, что муж мог заменить замок, и тогда она не сумеет попасть в дом. Но дверь легко отворилась, Анна вбежала внутрь и, словно быстроногая лань, помчалась по коридору. Вот она детская. Анна на мгновение замерла и рванула на себя дверную ручку. Сережа сидел за компьютером. Заслышав шум, он недовольно обернулся и тут же бросился навстречу матери.
  -Мама, мамочка! - раздался его звонкий, прерывающийся, взволнованный голос.
  - Сереженька! - закричала Анна.
  Она обняла сына, прижала его голову к груди.
  - Мама, ты вернулась? - пробились к ней его слова.
  Анна почувствовала смущение, радость от встречи с сыном вдруг оборвалась.
  - Да, милый, я вернулась. Я пришла тебя навестить. Как ты тут?
  Что-то изменилось в лице мальчика, кажется, он понял, что встреча с матерью будет недолгой.
  - Я играю в компьютер, - уже не так радостно ответил он. - Хочешь, посмотреть?
  - Конечно же хочу, дорогой.
  Сережа подвел Анну к компьютеру и стал со знанием дела объяснять правила компьютерной игры. Анна не старалась особенно вникать в смысл его слов, ее волновало другое. Она смотрела на сына и замечала, что он изменился за тот относительно короткий срок, что они не виделись. Он узнал много нового, погрузился в свой мир, где ей почти нет места. Если только на самом краешке. Она не знала, радоваться ли этому обстоятельству или огорчаться? Ее не покидало чувство, что все это отдаляет его от нее. Анна прервала его объяснения и снова прижала мальчика к себе.
  - Как учеба, английский? Ты по-прежнему занимаешься?
  - Занимаюсь, но учитель мною недоволен, - признался Сережа.
  - Почему? - удивилась она.
  - Не знаю, - как-то чрезмерно уклончиво ответил он.
  Анна вдруг поняла, что плохая учеба сына каким-то образом косвенно связана с ней. Какая тут связь, она не ведала, но то, что это было именно так, в этом Анна не сомневалась.
  Она вдруг встала на колени, так, чтобы ее лицо было бы на уровне его лица.
  - Сереженька, дорогой, я тебя заклинаю, учись хорошо и я буду очень счастлива. Будешь хорошо учиться? Обещаешь?
  - Буду, - кивнул сын головой.
  - Как я тебя люблю! Ты и не представляешь, как я тебя люблю! - На глазах Анны показались слезы.
  - Мамочка, не уходи, - попросил он и тоже заплакал.
  Анна хотела заверить сына, что никуда не уйдет, но внезапно дверь отворилась, и в детскую вошли муж и Лидия Ивановна. Оба сурово смотрели на нее, как на человека, совершившего безнравственный поступок. Анна встала с колен. Она поняла, что на этом свидание с сыном закончилось. Эти люди не допустят его продолжение, достаточно было посмотреть на их лица. Ей пора уходить из собственного дома.
  Она направилась к двери, Каренин и Лидия Ивановна расступились, и она прошла между ними, как между Сциллой и Харибдой. Перед тем, как покинуть детскую, Анна обернулась и в последний раз посмотрела на сына. Сережа молча взирал на эту душераздирающую сцену. Его глаза уже были сухими.
  Никто не сказал ни слова. Анна выбежала из квартиры, затем из дома, бросилась в машину и только там дала волю слезам.
  
  Часть шестая.
  I.
   В это лето в имении Левина было многолюдно. К ним с Кити приехали погостить ее мать, Долли с детьми и Варенька, которую Кити давно зазывала к себе в гости. Дом Левина, словно гостиница, переполнился родственниками жены. Левину, привыкшему, к уединенной жизни, казалось, что людей в доме стало уж слишком много. Ему даже приходилась сдерживать свое раздражение от невозможности спокойно заниматься своими делами. Гости хоть и не требовали постоянного внимания к своим персонам, но Левину все равно приходилось уделять им достаточное количество времени, чтобы не выглядеть в их глазах негостеприимным хозяином. Да и перед Кити он не хотел казаться нелюбезным к ее близким. В ее положении это было совсем ни к чему.
  Левин понимал, что отчасти из-за ее беременности понаехала в их дом вся эта многочисленная родня. Ее мамаша, которая, как наседка над своим цыпленком, ходила за дочерью, отслеживала каждый ее вздох и шаг, чтобы не дай бог, с Кити не приключилась бы какая-нибудь напасть. Левин недоумевал, отчего такой переполох. Кити здоровая женщина, носила беременность спокойно, у нее не было даже токсикоза на ранних сроках, не было причуд ни в еде, ни в поведении. Все, как обычно. Только разве что живот сильно вырос, но так и должно быть. Поэтому Левин совершенно не видел необходимости для Кити такой мощной группы поддержки в лице ее родственников. Достаточно было бы с нее одной Вареньки.
  Ему нравилась эта девушка. Она приехала самая первая в их дом и совершенно не стеснила их с Кити своим присутствием. Деликатность и воспитанность Вареньки пришлись по душе Левину. Она старалась реже попадаться на глаза хозяину, как будто чувствуя, что тот не любит заниматься гостями. Все свободное время она проводила с Кити в разговорах о чем-то своем женском. В их беседах Левин никогда не принимал участия, он с удовольствием оставлял их вдвоем. Лишь для приличия иногда появлялся перед ними на короткий срок, чтобы поздороваться и, обменявшись несколькими ничего не значащими словами, затем с облегчением покинуть их женское общество. Варенька по большей части была молчалива, в отличие от громогласной мамаши Кити, которая, к тому же, еще повсюду совала свой нос. Мать Кити умудрилась даже поспорить с Левиным об урожае кукурузы, которую он посадил в этом году на своих полях. Ровным счетам ничего не понимая в сельском хозяйстве, она взяла на себя смелость давать своему зятю советы по поводу того, как ему увеличить урожай этой культуры. Левину были смешны ее высказывания, но он вынужден был терпеливо выслушивать тот бред, который она несла с умным видом величайшего знатока дела. И чтобы не обидеть тещу, молча кивал и мучился от ожидания, когда же она, наконец, закончит свои наставления, и он спокойно сможет уйти по своим делам. Но на его беду мать Кити любила поговорить. И если уж она начинала разговор, то брала собеседника в такой оборот, из которого ему не просто было вырваться. Левину ничего не оставалось делать, как страдать и терпеть. Он не мог никому пожаловаться, даже Кити, хотя только она могла хоть как-то приструнить свою мать.
  Положение спас Кознышев, который приехал к ним на месяц погостить. Под предлогом общения с ним, Левин с облегчением покинул женское общество и стал часто уединяться с братом, чтобы спокойно поговорить о своих мужских делах. Однако их беседы не слишком отвлекали Левина от его от хозяйственных забот, поскольку не носили слишком длительного и затяжного характера. Кознышев, как и Левин, приехал по большей части не для праздных разговоров, а чтобы продолжить писать свою книгу о Левине. За зиму Кознышева слишком утомила городская суета, которая сильно отвлекала его от процесса писанины. Он с нетерпением ждал лета, чтобы прибыть к брату и соединить, как любил выражаться он, приятное с полезным. Здесь он мечтал, как следует отоспаться, вволю погулять на свежем воздухе и в тишине и уединении деревни завершить работу над своим трудом. Она была для него не только интересной по своему содержанию, но она еще принесла Кознышеву неожиданные открытия, которыми ему не терпелось поделиться с Левин.
  В первый же день своего приезда, Кознышев попросил Левина о беседе с глазу на глаз. После ужина мужчины уединились в библиотеке и устроились в уютных мягких креслах. Кити принесла для них вишневый ликер собственного изготовления. Поставила напиток и две маленькие хрустальные рюмочки на небольшой журнальный столик, поцеловала мужа в щеку и, как образцовая жена, бесшумно удалилась. Кознышев с улыбкой смотрел на эту семейную идиллию. Старый и убежденный холостяк, он никогда не имел семьи, но сейчас, наблюдая эту сцену, у него вдруг возникло подозрение, что, возможно, он упустил что-то очень важное в жизни, уж слишком категорично придерживаясь своей точки зрения. Левин каким-то образом уловил его настроение и поддел брата.
  - А ты сам-то, не собираешься распрощаться со своей холостяцкой жизнью?
  - Я думаю, что в мои годы поздно уже что-то менять. Да даже, если бы я вдруг и решился на такой крутой поворот в своей жизни, то где уж мне. Лучшие невесты уже разобраны,- Кознышев весело посмотрел на фото Кити, стоявшее в рамке на столе Левина.- Таких, как Кити больше нет. - Кознышев притворно вздохнул.- Так что остается, брат, мне только один выход: куковать остаток жизни в полном одиночестве...
  - А вот тут ты не прав, - Левин сделал хитрое лицо.- Есть у меня для тебя невеста на примете.
  - И кто же? - притворно удивился Кознышев, хотя он прекрасно догадался, кого имел в виду Левин.
  Сразу, как он только приехал, Кознышев обратил внимание на прелестную молодую особу, гостившую в доме Левина. Девушка носила прекрасное старинное имя Варенька, которое необычайно ему понравилось, впрочем, как и она сама. При виде нее у Кознышева совершенно неожиданно перехватывало дыхание и гулко билось сердце. Давно никто из женского племени не вызывал у него такой реакции, из чего он сделал заключение, что есть все клинические признаки того, что он влюбился. Впрочем, его это обстоятельство не сильно обеспокоило. Он надеялся, что это все временно, стоит ему уехать, как буря в его сердце утихнет и все пойдет своим обычным чередом.
  -Негоже мне, старому лису, -благоразумно рассудил Кознышев, -гоняться за молодыми цыплятами. Поэтому он постарался, как можно меньше думать о Вареньке. Но сейчас, когда Левин заговорил о ней, Кознышев вдруг разволновался, как юнец.
  - Мне кажется, у вас с Варенькой могло бы сладиться,- произнес Левин, чем сильно смутил Кознышева и укрепил Левина в мысли, что он не ошибся и, что у них и в самом деле может что-то выйти путное.
  - Да я тебя сюда не затем позвал. - Стараясь скрыть смущение, Кознышев потянулся к бутылке с ликером и разлил напиток по рюмкам. - Варенька конечно хороша, но оставим пока эту тему.
  - Ради чего? - произнес Левин, пригубив из рюмки свой любимый напиток.
  - А вот ты послушай, - взволнованно заговорил Кознышев. - Работая над книгой, я посетил архив и знаешь, что я там накопал?
  -Понятия не имею.
  - А вот ты посмотри, - Кознышев передал Левину несколько листов.
  Левин бегло пробежал текст глазами, после чего, издав громкий возглас, снова начал читать написанное, уже внимательней. Когда он закончил читать, он замолчал и выглядел при этом очень взволнованным.
  - Ты понимаешь теперь, что здесь, на этом самом месте сто пятьдесят лет назад проживал богатый помещик Константин Дмитриевич Левин, твой полный тезка, - прервал повисшее в комнате молчание Кознышев.
  - Так это что получается, - потрясенно воскликнул Левин, - этот Константин Левин мой предок?
  - Предок, - подтвердил Кознышев. - А ты потомок. И не только по крови заметь, но и по духу. А я то все думал, откуда у тебя такие помещичьи замашки? Оказывается от того самого Левина. Как это сейчас называется - родовая карма, кажется?
  Левин озадаченно тер затылок и ничего не отвечал. Его эта информация повергла в полное смятение.
  
  II.
  После разговора с Кознышевым Левин долго не мог найти себе место. Его очень взволновало сообщение о том, что у него был такой замечательный предок. Ведь в той бумаге, которую ему дал почитать Кознышев, сообщалось не только о личности самого Константина Дмитриевича Левина, но и еще о том, каким замечательным хозяйственником он был, как радел о земле, о людях, которые ее возделывали и какие он постоянно вводил новшества в свое хозяйство. Оказывается, что этот Константин Левин был очень продвинутым помещиком и постоянно закупал технику за границей. Он сам ездил в дальние страны, чтобы перенимать опыт тамошних хозяйственников, от этого-то на его полях были самые высокие урожаи зерновых, а на подворье самое большое и здоровое поголовье скота. Но самое странное, что более всего взволновало Левина - это то, что они были полные однофамильцы. Ему казалось, что это не случайно, что в этом обстоятельстве присутствует знаменательный символизм, что он словно бы получил эстафетную палочку, чтобы продолжить дело своего предшественника.
  Левин вечером рассказал об этом Кити. Кити расчесывала волосы перед сном и внимательно слушала мужа. Когда Левин замолчал, она ничего не ответила, а о чем-то сосредоточенно стала размышлять.
  - Кити, что ты думаешь обо всем этом?- не вынес ее молчания Левин.- Почему ты молчишь?
  - Я не молчу, я считаю. Представь только, если проследить время от твоего предка до сегодняшнего дня, то ты шестое поколение потомков, а наш маленький, - Кити ласково погладила свой круглый живот, - уже седьмое поколение. Ты теперь знаешь весь род свой до седьмого колена. Здорово!
  - Да ничего я не знаю особенно. Я как-то раньше никогда не задумывался над этим и дальше своих деда с бабкой никого не помню. А кто были их родители, понятия не имею. Слышал от отца, что они пострадали в годы репрессий и вынуждены были бежать из родных мест. Они все осели в Сибири, и отец мой там родился, но его влекли родные места, и он вернулся сюда.
  - Он тоже хозяйствовал на земле, как и ты - сказала Кити.
  - Да. Я весь в него. И, как видишь, не только в него.
  - Все-таки генетическая память поколений великая вещь. Против нее не пойдешь,- улыбнулась Кити. - Вот интересно, кто будет наш маленький, когда вырастет? Неужели тоже помещик?
  - А если это будет девочка, - Левин придвинулся к Кити, осторожно заключил ее в объятия и мечтательно устремил взгляд в темноту окна.
  - Тогда она будет помещица? - рассмеялась Кити.- Нет, это для девочки в наше время совсем не годится. Лучше пусть она сделает дипломатическую карьеру и пойдет по стопам моего отца.
  - Ну, а может быть, наши дети выберут свой, отличный от предков путь? - Левин ласково провел рукой по голове Кити, откинул прядь ее волос за ухо и поцеловал в нежную кожу шеи под мочкой, туда, где пульсировала тоненькая синяя жилка.
  - Ты знаешь, о чем я сейчас вдруг подумала, - лицо Кити сделалось необычайно серьезным и сосредоточенным.
  - О чем?
  - Наши дети будут очень и очень счастливыми. Я этого так хочу!
  - А разве может быть как-то иначе, это же очевидно, - удивился Левин.- Мы любим друг друга. А в семье любящих родителей обязательно рождаются счастливые дети. Любовь родителей лучший залог счастья их детей.
  - Я тоже так считаю. - Кити сделалась вдруг чрезвычайно печальной.- Но когда я об этом думаю, мое сердце страдает.
  - Отчего, любовь моя, - удивился Левин.
  - Миллионы детей на земле не имеют семьи и они глубоко несчастны от этого. А потом они становятся взрослыми и разносят свои несчастья по всему миру.
  - Такова жизнь, - вздохнул Левин, - хорошо, что нас это никак не касается.
  - Как не касается, - возмущенно воскликнула Кити. - А Варенька? Она же сирота и имела детство полное лишний. И потом, то, что с ней случилось уже в юности, вызывает у меня шок. Она моя подруга и меня трогает все, что связано с ее жизнью.
  - Да, это так, но прошлое уже не исправишь.
  - Зато можно исправить будущее, - задумчиво промолвила Кити. - Ей бы мужа хорошего, чтобы любил и поддерживал ее во всем. Она много страдала в жизни и достойна счастья, как никто другой.
  -Целиком и полностью с тобой согласен.
  -А что ты думаешь по поводу нее и твоего брата? - спросила Кити. - Мне кажется, что они симпатизируют друг другу.
  - Ты знаешь, а ведь я не далее, как сегодня говорил с Сергеем о Вареньке.
  - И что? - оживилась Кити.
  - У меня сложилось впечатление, что она ему нравится, но брат старый холостяк и не спешит расстаться с укоренившимися привычками.
  - Ах! Как бы я хотела, чтобы они поженились. Тогда бы мы породнились с Варенькой. Мы и так с ней, как сестры, а были бы еще ближе.
  - Но, Кити, твое желание вовсе не повод для их женитьбы, - осторожно заметил Левин, опасаясь рассердить Кити.
  - Все равно, я очень бы этого хотела, - упрямо проговорила Кити.
  - Это было бы неплохо. Я бы тоже хотел, чтобы рядом с Сергеем появилась женщина, но Сергей в этом отношении не такой, как все. Его больше интересует духовная жизнь, нежели земная. Он привык отдавать свои чувства долгу, а не женщинам.
  - А они ведь с Варенькой похожи, - задумчиво произнесла Кити, - она служит обездоленным и видит в этом свой долг. Хорошая бы из них получилась пара. Может мне пойти поговорить с ним?
  - Лучше не надо, - покачал головой Левин, - это может спугнуть его. Он крайне боязлив в этих вопросах.
  - Хорошо, не буду, раз ты так считаешь, - вздохнула Кити. - А все-таки мне будет очень жаль, если они упустят свой шанс.
  - Может, и не упустят, - зевнул Левин. - Давай лучше спать, поздно уже.
  - Хорошо. Спокойной ночи! - Кити дотронулась губами до щеки Левина и стала раздеваться.
  
  III.
  Кознышева необычайно взволновал разговор с братом. Когда Левин неожиданно заговорил о Вареньке, то попал в самое его чувствительное место. Давно Кознышев ни к кому из женского пола не испытывал таких нежных и трепетных чувств, как к ней. Он был не на шутку увлечен девушкой и хотел понять насколько его чувство серьезно.
   По большей части в своей жизни, Кознышев привык обходиться без женщин, считая всех их ненадежными и порочными существами. Это мнение не возникло на пустом месте, а имело под собой весьма внушительное основание. Однажды Кознышева жестоко обманула представительница прекрасного пола, и рана, нанесенная ею, была настолько болезненной, что до сих пор не затянулась окончательно.
  Будучи молодым человеком семнадцати лет, Кознышев познакомился с девушкой по имени Марина. Голубоглазая, с длинной пшеничной косой до пояса, она глубоко запала в его сердце. Марина ответила ему взаимностью, и они стали встречаться. Началась его новая сумасшедшая жизнь, осененная любовью к этой самой замечательной женщине на свете.
  В восемнадцать лет Кознышева призвали в армию, а Марина осталась дожидаться его. Он писал ей каждый день. Марина регулярно отвечала на все его письма. В каждом письме она сообщала, что любит, скучает, ждет и считает минуты до встречи с ним.
  Два года пролетели незаметно и наступил долгожданный момент демобилизации. Кознышев летел, как на крыльях на встречу с любимой. По дороге домой, он купил обручальное кольцо, чтобы сразу сделать Марине предложение. Прямо с поезда, не заходя домой, он побежал к Марине, но дверь ему открыла не она, а какой-то угрюмый мужчина. На вопрос Кознышева о Марине, мужчина грубо выматерился и послал его куда подальше.
  Полный недоумения Кознышев отправился домой, где его уже с нетерпением дожидалась мать. Она встретила его со слезами радости на глазах и, усадив сына за стол, стала потчевать самыми разнообразными деликатесами. После третьей рюмки домашнего вина, которое мать приготовила специально к его приезду, Кознышев осмелился спросить ее про Марину. При упоминании о ней, лицо матери приобрело сумрачное выражение. Через минуту она поведала сыну печальную историю о том, что почти сразу после его отъезда Марина загуляла. Ее видели в обнимку с разными мужчинами, с которыми Марина довольно весело проводила время. Кознышев узнал, что за те два года пока он выполнял свой долг перед родиной, любимая и не думала его ждать, как о том писала в своих лживых письмах. Она меняла мужчин и жила с ними в свое удовольствие, нисколько не стесняясь людей.
  Кознышев не верил своим ушам. Этот вечер закончился тем, что они с матерью крепко поругались. Он обвинил ее в том, что она оговаривает чистую и ни в чем неповинную девушку. Правда его смущал тот парень, который открыл ему дверь в доме Марины, но мало ли кто это мог быть! Может, какой-нибудь родственник. На следующий день Кознышев решил сам спросить у своей невесты правда ли все, что он о ней услышал. Увы, мать его не обманула. Марина и не думала ждать его и поддерживала с ним переписку просто так на всякий случай. Кознышев возненавидел ее, а заодно с ней и всех женщин на свете.
  Но время, как известно, лечит и постепенно боль этого предательства стала уменьшаться. Но каждый раз, когда Кознышев уносился мыслями в те далекие времена, ему становилось неприятно. Вот и сейчас, вспомнив эту давнюю историю, Кознышев почувствовал себя уязвленным. А если вдруг все в каком-то варианте снова повторится.
  Рука его потянулась к пачке сигарет. Достав сигарету, Кознышев попытался ее зажечь, но отчего-то зажигалка не срабатывала. Новой у него не было, и он пошел на кухню, чтобы найти спичек, которыми Левин разжигал мангал, когда они делали шашлык в честь его приезда. Захватив спички, Кознышев вышел в сад и пошел по дорожке между лип. Его целью была беседка в дальнем уголке сада, где ему хотелось побыть наедине со своими мыслями и покурить в одиночестве.
  Кознышев благополучно добрался до беседки, радуясь, что никто не встретился ему по пути. Он уселся на скамейку и с удовольствием закурил. Тоненькая струйка дыма потянулась вверх и стала образовывать некую замысловатую фигуру. Несколько секунд Кознышев с интересом следил за этой причудливой конфигурацией, как будто, словно гадалка, пытался угадать в ее очертании некий скрытый и загадочный смысл.
  Это занятие немного развлекло его, Кознышев расслабился, но не надолго. Он вспомнил цель, ради которой пришел сюда. Его острым и самым насущным желанием было разобраться со своими чувствами к Вареньке.
  Едва Кознышев подумал о Вареньке, как тут же перед его мысленным взором возник ее милый сердцу образ. Варенька привлекала Кознышева своей красотой, молодостью, стройной и гибкой фигурой, но, не смотря на все эти ее несомненные достоинства, их все же было недостаточно, чтобы сердце его с такой жадностью потянулось к ней. Одной внешней привлекательности Кознышеву было мало. Его душа искала в своей избраннице еще красоту душевную, которую он, к своей превеликой радости, обнаружил в своей избраннице. Она была умна и достаточно начитана, с ней он мог часами говорить на самые разнообразные темы, и ему не было скучно с ней. В ее высказываниях по любому вопросу чувствовалась глубина и житейский опыт, который ему было несколько странно видеть в такой молодой особе, но это Кознышева нисколько не смущало, а скорее радовало. Кроме того, Кознышеву очень импонировала ее деятельность. Так самоотверженно служить другим людям не всякая женщина способна.
  Чем больше Кознышев думал о Вареньке, тем более укреплялся в мыслях, что эта девушка заключает в себе все те качества, которые бы он хотел видеть в своей жене. В ней он не находил никаких недостатков, а одни сплошные достоинства, что его несколько даже удивляло. Кознышев почувствовал, что дошел до такого состояния, что готов сделать ей предложение. Это намерение было ново и необычно для него. После многих лет отшельничества, чувства к Вареньке открыли для него другой мир, дверь в который был наглухо закрыт для Кознышева . И вот теперь благодаря ей, он может войти в этот мир не гостем, а полноправным хозяином. Кознышев почувствовал сильное волнение и желание идти немедленно к ней и объясниться. Кознышев встал и, выйдя из беседки, быстрыми шагами направился к дому.
  
  IV.
  Едва Кознышев сделал несколько шагов по направлению к дому, как на одной из боковых аллей мелькнул чей-то силуэт. Кознышев обомлел. Он узнал Вареньку. Она стремительно шла, погруженная в свои мысли и совсем не замечала Кознышева. Он почувствовал, что эта встреча не случайна, сама судьба послала ее ему навстречу, едва он возжелал поговорить с ней о своих намерениях. Сердце гулко забилось в его груди, а лицо обдало жаром. Давно Кознышев так сильно не волновался. Он разучился говорить с женщинами на подобные темы и почувствовал сильное затруднение, но ему ничего не оставалось делать, Варенька уже свернула на его аллею и приближалась к нему, сияя улыбкой.
  - Сергей Иванович, вот неожиданность, - остановилась Варенька рядом с ним, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы, - а я вот гуляю одна, мне стало скучно, а тут вы, ну разве не чудо.
  - А я только, что о вас думал, - улыбнулся ей Кознышев.
  Все его недавние волнения улетучились, и ему стало так спокойно и уютно рядом с ней, как будто все между ними давно уже разрешено, и они пара, которые уже много лет вместе. Несколько минут они шли по тропинке молча. Варенька ждала продолжения его слов, ей не терпелось узнать, что же именно он о ней думал, но Кознышев отчего то молчал и никак не развивал свою мысль дальше.
  - Могу я узнать, что именно вы обо мне думали? - не дождавшись его объяснений, спросила Варенька. Впрочем, по его виду, ей было понятно и так, что мог ответить Кознышев на ее вопрос. Она могла бы и не спрашивать, но ей очень хотелось, чтобы он озвучил свои мысли вслух, и у нее при этом появилась бы возможность подтолкнуть его к дальнейшему объяснению, которого она желала всем сердцем.
  Такие мужчины, как Кознышев, нравились ей. Да и Кити подливала масла в огонь, то и дело, напоминая ей, чтобы она присмотрелась к Сергею Ивановичу повнимательнее. Варенька присмотрелась, и ей показалось, что она всем сердцем влюбилась в него. К тому же Варенька заметила, что и Кознышев вовсе не равнодушен к ней. С того момента она стала думать о нем, как о возможном будущем муже. Умный и обстоятельный во всем, он мог стать ей надежной опорой в ее непростой и одинокой жизни, которой она с некоторых пор стала тяготиться. Мысль о детях, которая раньше проплывала мимо нее, при виде ждущей ребенка счастливой, Кити все прочнее овладевала ею.
  - Варвара Андреевна, - голос Кознышева зазвучал глуше, чем обычно, - можно я спрошу вас об одной вещи?
  - Спрашивайте обо всем, что вам угодно.
  -Я боюсь показаться бестактным, - замялся Кознышев, - но если вы позволите, то хотел бы узнать, ваше сердце свободно?
  - Свободно. - Варенька замедлила шаг, наклонилась и сорвала травинку, росшую вдоль дороги, и стала ее покусывать.- А ваше? - Девушка резко остановилась и посмотрела ему прямо в глаза.
  - И мое свободно, - ответил Кознышев, откровенно любуясь ею. - А впрочем, это не совсем так, в моем сердце с некоторых пор поселилась одна премилая молодая женщина...
  - И кто же она? - Варенька знала ответ, а потому улыбалась и продолжала покусывать тонкий стебелек, губы ее при этом складывались в такую милую гримаску, что Кознышев ощутил неудержимое желание поцеловать ее.
  Он приблизился к Вареньке и, осторожно вынув травинку из ее губ, стал целовать ее. Варенька ответила на его поцелуй. Она обвила его плечи руками и тесно прижалась к нему. Кознышев чувствовал ее молодое и крепкое тело, сквозь легкий шелк платья, и у него кружилась голова от накрывшего его в один миг желания.
  - Варенька, я люблю вас, - шептал Кознышев, оторвавшись от ее губ на одну секунду, чтобы тут же вернуться к новому поцелую.
  - Я тоже люблю вас, - смеясь, отвечала Варенька, и снова потянулась к его губам.
  Они, как голодные, которые никак не могли насытиться друг другом, все продолжали и продолжали целоваться.
  Когда они, наконец, оторвались друг от друга, глаза их выражали полное и безмятежное счастье. Кознышев и Варенька, не сговариваясь, пошли вдоль тропинки прочь от дома. Им хотелось поглубже углубиться в сад, чтобы без свидетелей насладиться новым чувством родства, которое они только что обрели в объятиях друг друга. Они шли молча, и это молчание было красноречивее самых высокопарных объяснений. Большего им и не нужно было, чтобы понимать друг друга без слов. Иногда они прерывали свой путь ради нового поцелуя, затем насладившись его сладостью, шли дальше.
  Варенька ждала, когда же наступит кульминационный момент, и Кознышев произнесет те самые слова, которые она с нетерпением ждала от него. Она с радостью бы взяла всю тяжесть этого признания на себя и сама бы сделала ему предложение, но она боялась спугнуть его. Кознышев был не такой, как все; несмотря на свой далеко не юношеский возраст в нем ощущалась какая-то робость в отношении к женщинам, и по этой причине он требовал более деликатного обращения с собой.
  Кознышев осознавал, что или сейчас или никогда. Он должен сделать ей предложение. И он, наконец, решился.
  - Варенька, - Кознышев остановился и взял ее руки в свои ладони, - я всю свою жизнь мечтал встретить женщину такую, как вы. Женщину, которую я был бы счастлив назвать своею женой, но как-то все не складывалось. - На этом месте Кознышев запнулся и замолчал. Варенька ждала продолжения, ожидая, что после этих слов последует непосредственно предложение руки и сердца, но Кознышев отчего-то молчал, явно мучаясь чем-то, что никак не может высказать прямо.
  - И что вам мешало? - спросила Варенька, решив ему помочь.
  Кознышев тяжело вздохнул и, как на духу, рассказал историю своей несостоявшейся женитьбе на Марине.
  - Теперь вы понимаете, что у меня сейчас на сердце?- спросил Кознышев, закончив свою исповедь. - Но в вашем лице я встретил женщину достойную и хотел бы, чтобы вы стали моей женой. Он заметил, что при этих его словах Варенька отчего-то помрачнела и отвернулась от него. Она больше не улыбалась ему и смотрела в сторону.
  -Извините, очевидно, я был не прав, когда рассказал вам свою историю, но я считаю, что прежде, чем сделать решающее предложение девушке, я должен ей рассказать все свои тайны.
  - Очевидно вы ждете того же и от меня? - глухо спросила Варенька.
  - Нет, что вы, я не принуждаю вас к излишней откровенности.
  - И все же, я желаю вам кое-что рассказать о себе.
  Варенька собрала всю свою волю в кулак и вылила на голову, не ожидавшего ничего подобного Кознышева, свою историю. Когда она замолчала, на Кознышева было жалко смотреть. Он был раздавлен ее признанием.
  -Это какой-то злой рок, - думал он про себя, - женщина, которую я собираюсь назвать своей женой, оказывается была проституткой, пусть даже не по своей воле. Нет, это невыносимо.
  - Отчего вы молчите, Сергей Иванович? - прервала Варенька тяжелое молчание, повисшее между ними, - ваше намерение теперь изменилось?
  - Нет, что вы. А впрочем, я должен все обдумать, - путаясь в словах, пролепетал Кознышев, - давайте поговорим об этом завтра. Я слишком потрясен услышанным. Мне нужно это все как- то осмыслить...
  - Не волнуйтесь, Сергей Иванович, я все понимаю. Я согласна с вами. Завтра мы вернемся к этому разговору или, когда вам будет угодно, я вас не тороплю.
   После этих слов, Варенька поспешила к дому. Она прислушалась, не идет ли он за ней, но за ее спиной было тихо.
  
  V.
  На следующее утро все, как обычно собрались на завтрак. Левин уже привык к шумному утреннему застолью, хотя он иногда сильно скучал по их одиноким зимним вечерам с Кити. Но сегодня ожидали новую партию гостей: должен был приехать Стива и отец Кити. Ожидание приезда гостей вызвало у Левина небольшое напряжение. Они со Стивой были дружны, но с отцом Кити у него как-то не сложилось теплых и доверительных отношений. Левин чувствовал себя в его присутствии стесненно, ему казалось, что отец Кити подвергает самому строгому анализу его отношение к своей дочери, как будто проверяет, насколько хорошим зятем он является. Левин понимал, что Кити была любимица родителей и после ее замужества они чувствуют некоторую пустоту, но Левину от этого понимания нисколько легче не становилось.
  - Что-то ты хмур нынче, - Кити окинула Левина беспокойным взглядом, подавая ему его завтрак. - Ты здоров?
  - Вполне, - Левин изобразил улыбку, - тебе просто показалось.
  - Я рада, - с облегчением произнесла Кити и тут же переключила свое внимание на других. Она вдруг заметила, что Кознышев не вышел к завтраку. Известный своей пунктуальностью, он никогда не опаздывал и приходил к столу одним из первых. Тем более, что Кити просила собираться всех к завтракам, обедам и ужинам без опозданий.
  - А что Сергей Иванович нынче опаздывает? - Кити уже знала от Вареньки о том, что Кознышев сделал ей предложение.
  Вчера она заметила их долго гуляющими по саду и сердце подсказало ей, что это не спроста. Кити специально вышла на террасу и стала дожидаться парочку, ей не терпелось убедиться в том, что предчувствие ее не обмануло. Она ожидала увидеть их вдвоем, но Варенька вернулась одна и выглядела при этом весьма расстроенной. Кити увела ее в свою комнату и расспросила, что произошло. Когда Варенька рассказала ей о своем признании Кознышеву, Кити опечалилась.
  - Зря ты ему рассказала про публичный дом, - упавшим голосом произнесла Кити. - Ему совсем не обязательно было знать твое темное прошлое.
  - Я не хочу начинать совместную жизнь с обмана. Пусть знает. Как он решит, так и будет.
  - Может, ты и права, но надо было бы ему рассказать об этом позднее, когда он будет готов. Такими фактами лучше не огорошивать.
  - Мне нечего стыдиться, - голос Вареньки зазвенел. - Я не по своей воле оказалась там и если он не сможет это принять, может и к лучшему.
  - Может к худшему, - печально подтвердила Кити, - я так надеялась, что у вас все будет хорошо. Впрочем, возможно, еще не все потеряно. Ты сказала, что он завтра тебе ответит. Подождем до утра.
  И вот утро наступило, а Кознышева все не было. Кити заметила, что Варенька нервничает и ничего не ест, а все поглядывает на дверь, из которой должен был появиться Кознышев. Кити прекрасно понимала ее состояние. Ей было очень жаль Вареньку, а в душе поднималось негодование по отношению к Кознышеву. Так себя порядочные люди не ведут. От чего он медлит? От чего не идет ко всем? - думала Кити. Неужели он не понимает, что заставляет страдать ни в чем не повинную девушку.
  - А отчего Сергей Иванович не идет завтракать, ты не знаешь? - обратилась Кити к мужу.
  - Понятия не имею, - пожал плечами Левин и продолжил свой завтрак.
  - Ты бы сходил к нему, - предложила Кити.
  - Да, что он маленький, что я буду бегать за ним, - проворчал Левин. - Положи-ка мне еще каши, душа моя. - Левин протянул пустую тарелку Кити.
  - Тогда я сама схожу, - Кити направилась к двери, но Левин соскочил со стула и, догнав Кити, вернул ее за стол.
  - Так и быть, схожу. - Он скрылся в проеме двери.
  Левин вернулся через пять минут.
  -Ничего не понимаю, - с растерянным видом произнес он.
  - Что? - Кити с тревогой смотрела на мужа.
  - Да вот, оставил записку, что ему срочно понадобилось уехать. - В доказательство своих слов Левин протянул записку Кити.
  Кити вырвала записку из его рук и быстро пробежала ее глазами.
  - От чего же твой брат даже не попрощался ни с кем? -поджала губы Кити. Она скосила глаза на Вареньку. Варенька сидела бледная с окаменевшим лицом, устремив в тарелку неподвижный взгляд.
  - Он же написал срочно, - попытался оправдать Кознышева Левин. - Варвара Андреевна, может, вы знаете, что у него за дела? Вы ведь вчера говорили с ним, - обратился Левин к Вареньке.
  - Нет, я не в курсе, - Варенька резко встала и быстрым шагом вышла из столовой.
  
  VI.
  После завтрака Левин решил оставить общество Щербацких и поехал по хозяйственным делам, которые с приездом гостей он до некоторой степени запустил. Весь день он провел в разъездах. Сначала посетил птицеферму, куда должны были привезти несколько новых инкубаторов для вывода птенцов. Старые уже пришли в негодность, и их пришлось выкинуть. Вместе с инкубаторами должны были привезти еще несколько десятков цыплят новой породы, которую Левин хотел развести у себя в хозяйстве. Дождавшись, когда все это доставили, Левин еще некоторое время занимался тем, что решал с рабочими, куда разместить новые инкубаторы и молодых цыплят.
  Завершив дела на птичнике, он поехал дальше на свинокомплекс. Ему вчера звонили и сказали, что несколько свиней заболели. Левин распорядился их изолировать до приезда ветеринара, чтобы исключить возможность инфицирования здоровых животных. Когда он приехал на место, то представители ветеринарной службы уже были там. Они осмотрели больных свиней и поставили диагноз. К радости Левина никакой серьезной болезни у них не обнаружили, было просто небольшое недомогание, которое через несколько дней должно было пройти. Закончив все запланированные дела, Левин отправился домой.
  Солнце уже садилось, но было еще довольно светло, когда Левин подъехал к дому. Сквозь решетку ограды он увидел автомобиль Стивы с распахнутыми дверцами, припаркованный на площадке перед домом. Очевидно, гости только что приехали. Степан Аркадьевич стоял перед откинутым багажником и доставал оттуда сумки, рядом с ним находился какой-то незнакомец. Левин прищурился и еще раз внимательно всмотрелся в его силуэт. Однозначно, это был не отец Кити.
  Через несколько секунд машина Левина уже въезжала во двор. Левин притормозил у ворот и вышел навстречу приехавшим. Стива кинулся к нему с распростертыми объятиями.
  -Костя, как я рад, что ты приехал пораньше, а я-то боялся, что до ночи тебя не увижу, - весело заулыбался Стива, энергично похлопывая Левина по плечу.
  - Это все ради вашего приезда, а так мы бы его еще не скоро увидели. - Кити подошла к мужу и поцеловала его в щеку. Она вся просто лучилась радостью: глаза сияли, на щеках играл румянец. - А папа не приехал к великому сожалению, но Стива привез вместо него моего троюродного брата Васю Весловского. Все его зовут просто Васенька. Пойдем, я вас познакомлю.
  Кити повела Левина к щегольски одетому молодому человеку, который стоял у крыльца в окружении взрослых и детей. Дети прыгали вокруг него с большим оживлением и о чем-то спорили.
  - Представляешь, Васенька навез детям кучу подарков, чем моментально влюбил их всех в себя. Теперь они от него не отходят и спорят, кто рядом с ним будет сидеть за столом. А я им сказала, что никто. Я сама буду сидеть рядом с ним, а они так огорчились, что Таня даже расплакалась, - оживленно щебетала Кити, пока они шли к крыльцу.
  - Да ты сама, как ребенок, и, по-моему, не меньше детей рада, его приезду, - проворчал Левин, косясь на Кити и отмечая не свойственное ей возбуждение, когда она говорила о Васеньке. До него только сейчас дошло, что и блеск ее глаз и румянец на лице вызван вовсе не его возвращением домой. Левин вдруг почувствовал легкую досаду от того, что все это, оказывается, предназначалось какому-то Васеньке. Утреннее напряжение от ожидаемого приезда отца Кити, сменилось разочарованием новым гостем. Уж лучше бы вместе со Стивой прибыл бы тесть, чем этот франт. Отчего-то у Левина к Васеньке уже заранее, возникла непонятно на чем основанная неприязнь.
   Кити подвела Левина к Весловскому и представила мужчин друг другу. Васенька весело протянул Левину руку для рукопожатия, не обращая никакого внимание на его мрачность.
  - А мы с вашей женой большие подруги, - жеманно улыбнулся Весловский, и только тут Левин заметил, что у Васеньки подведены глаза. Он ошарашено переводил взгляд с Кити на Васеньку и обратно. Но, Кити, представив Левина гостю, казалось в тот же момент забыла о муже. Она весело улыбалась Васеньке и смеялась над его шутками, которые Левину казались весьма странными, если не больше.
  - Кити, - позвала Долли, - подойди к нам, на минутку, пожалуйста.
  - Извините, я сейчас вернусь, - Кити оставила Левина наедине с Весловским и упорхнула, бросив Васеньке на прощание лучащийся радостью и весельем взгляд. Левин не преминул отметить, что этот ее взгляд вновь был предназначен не ему, а Васеньке. Его это снова задело. А уж, когда Васенька в ответ на ее взгляд послал ей вдогонку воздушный поцелуй, то Левина это уже по-настоящему взбесило.
  С этого момента все в его окружении вызывало у Левина одно сплошное раздражение, которое он почти и не пытался скрывать. Он бы с большим удовольствием послал куда подальше этого невесть откуда свалившегося на его голову гостя, если бы не многочисленное семейство Щербацких. Все же, как назло ему, будто сговорившись, носились с этим Весловским, как будто он здесь был самым главным. О Левине все забыли, даже Кити не обращала на него никакого внимания.
  За ужином она и не заметила, что он уже целый час сидит и ничего не ест. Все уже попросили добавки, а этот наглец Весловский целых два раза. И Кити, сидевшая рядом с ним, как и обещала, подкладывала и подкладывала в его тарелку все новые порции. А на то, что тарелка ее мужа до сих пор не тронута она не обращала внимания. Левина сильно задевало полное безразличие Кити к своей персоне, ему хотелось, чтобы этот наглец подавился, да так, чтобы ему вызвали скорую и увезли подальше от их дома. Но Васенька и не собирался давиться в угоду Левину. Он перепробовал все, что стояло на столе, и все еще казался голодным. У этого парня аппетит был под стать Гаргантюа. Вот прорва! чертыхался про себя Левин. И куда в него столько лезет.
  До этого дня все их застолья проходили в благоговейном молчании. Этого требовала мать Кити, объясняя это тем, что еда лучше усваивается, когда ее вкушают в спокойном состоянии духа и в состоянии полного сосредоточения. Мать Кити тщательно за этим следила и пару раз так осадила Левина, попытавшего завести за столом разговор о делах, что ему мало не показалось. Сейчас же за столом царила полная суматоха, то и дело звучали шутки и смех, и мать Кити принимала во всем этом застольном хаосе самое живое участие. Какое лицемерие, раздраженно думал о своей теще Левин.
   В эпицентре этого всеобщего веселья находился Весловский, который то и дело острил, с точки зрения Левина довольно плоско и пошло. Ему вторил Стива, который сегодня тоже необычайно раздражал Левина. Он явно попал под влияние этого шута.
  - Доллинька, любовь моя, - сидящий рядом с Долли Стива, чмокнул ее в плечо, - я так соскучился невероятно.
   Какая гнусная ложь, глядя на него неприязненно думал Левин, поди вчера только вылез из постели какой-нибудь шлюхи, а врет, что скучал. И она, как полная идиотка, верит этим бредням. Левину стала неприятна и Долли, к которой он обычно относился с глубоким сочувствием. Сейчас же она вызывала в нем отвращение, когда благосклонно принимала откровенную ложь Стивы. Людям нравятся, когда их обманывают, если это ложь не мешает им жить.
   Даже Варенька, сидевшая среди всеобщего веселья несколько отстраненно, и то вызвала у Левина какой-то непонятный даже для него самого негатив.
   Когда чаша терпения Левина переполнилась, он просто встал и ушел. Он ожидал, что Кити бросится вслед за ним выяснять причину его ухода. Но к его великому изумлению никто за ним так и не поспешил и даже более того, кажется, никто так и не заметил, что он покинул застолье. Такое вопиющее пренебрежение своей персоной больше всего возмутило Левина. Он впервые в своем собственном доме почувствовал себя лишним. Он создатель и хозяин этого всего и вдруг оказался тут лишним и ненужным, как серый мышонок, одиноко скребущийся за половицей. Такого унижения Левину еще не приходилось испытывать. Он с трудом удерживал себя от искушения, чтобы не ворваться в гостиную и не разогнать всю эту кампанию к чертовой матери. И не будь среди этой веселящей публики Кити, возможно, он так бы и сделал.
  
  VII.
   Левин долго ждал Кити, но она все не шла. Он прислушивался к голосам, доносившимся из гостиной. И все-то им праздник, а у него одни дела хозяйственные, мне не до веселья, думал он, меряя шагами их спальню. Как же они все живут беззаботно, и это тогда, когда вокруг столько срочных и насущных занятий. Ведь мир не развивается сам по себе, каждый шаг вперед требует больших усилий, а им до этого нет никакого дела, они все надеются, что кто-то их сделает за них. Но почему другие должны отдуваться за эту праздную публику: кормить, поить, одевать, возить по планете, лечить, когда заболеют. За какие такие их заслуги? Если разобраться по серьезному, никто из них ничего не заслужил. Вот и к нему они съехались все, уверенные в том, что он обязан их обеспечивать всем необходимым, но это вовсе не так. Те, кто работают, не покладая рук, вовсе не обязаны содержать тех, кто только имитируют работу.
   Наконец, сидевшие за столом, угомонились. Послышались звуки, отодвигаемых стульев, звон убираемой со стола посуды, шаги гостей, расходящихся по своим комнатам. Левин ждал, что вот-вот откроется дверь и появится Кити, но она все не шла. В доме уже было тихо.
   -Да где же Кити? - продолжал недоумевать Левин. Он хотел выйти из своего заточения и поискать ее по дому, но гордость не позволила. Он уже вошел в роль оскорбленного мужа, которого не замечает своя собственная жена и собирался сыграть эту роль до конца, что бы это ему не стоило.
  Левину стало душно, и он распахнул окно в сад и сразу же он увидел Кити. Она стояла на дальней от дома аллее в компании Стивы и Весловского. Их голоса отчетливо доносились до слуха Левина.
  Уже стемнело. На небе зажглись звезды и висела полная луна. Стоящим внизу не было видно, притаившегося за ставней Левина. Ему же была видна вся эта троица, как на ладони.
  -Так вы идете спать? - смеялась Кити.
  - А давайте не спать, давайте гулять всю ночь, - восторженно воскликнул Весловский. - Катенька, Стива, как вы на это смотрите?
  Левина передернуло от того, что Весловский панибратски назвал Кити Катенькой. Это не спроста, за этим явно что-то кроется. От злости Левин закусил губы.
  - В самом деле, а давайте гулять, - вторил ему Стива.
  - Давайте, - весело согласилась Кити, и в этот момент посмотрела на окно их спальни, - хотя, надо пойти позвать Костю.
   -Вспомнила обо мне, -злорадствовал Левин, - не прошло и года.
  - А зачем нам твой Костя? - рассмеялся Весловский, - Он поди уже дрыхнет по-стариковски.
  - Действительно, пусть спит, - вклинился со своим советом Стива, - он, наверное, устал и ему, поди, завтра рано вставать.
   И этот туда же, негодовал Левин.
  - Ну, хорошо, только немного, у меня уж не то положение, - посмотрела Кити на живот и погладила его руками.
  - Тем более надо ловить момент, пока ты еще не связана по рукам и ногам, - соблазнял ее Весловский. - А что если нам, ребята, взять и закатиться в какой-нибудь клуб.
  - Да ты пьян, как сапожник, - урезонил его Стива, куда тебе за руль. Да и я тоже малек расслабился.
  - А Катенька! - весело воскликнул Весловский . - Я встану перед тобой на колени и буду так стоять, пока ты не отвезешь нас до ближайшего клуба, где мы можем веселиться до утра.
  Весловский и в самом деле упал перед Кити на колени и смотрел на нее умоляющим взором снизу вверх.
  Глядя на это безобразную сцену, Левину хотелось спрыгнуть прямо со второго этажа и устроить им всем хорошую взбучку, но он все же взял себя в руки и решил дождаться, чем все это кончится.
   Кити стояла в нерешительности. Тогда Весловский, не дожидаясь ее согласия, вскочил на ноги и, подхватив ее на руки, понес на руках к машине. Их силуэты скрылись из поля зрения Левина под тенью деревьев. Он не видел их. Но зато слышал веселый смех Кити и какую-то возню под тем самым деревом, которое укрывало их от взора Левина.
  Левин больше не мог терпеть. Он кубарем слетел с лестницы и выскочил на улицу. При этом он чуть не сбил с ног Стиву, возвращающегося в дом.
  - А где Кити? - спросил он Стиву, тяжело дыша.
   - Не знаю, я иду спать, - зевнул Стива и пошел в дом.
   Левин выскочил на улицу, но на том месте, где он видел Васеньку и Кити, уже никого не было. В этот момент до уха Левина донесся шум работающего двигателя автомобиля. Левин выбежал за ворота и увидел свою машину, которая удалялась в противоположную сторону от их дома.
  - Дрянь! - побелевшими губами, произнес Левин и поплелся обратно в дом.
   В спальне он упал на кровать и стал тупо смотреть в потолок. Воображение его рисовало самые разнообразные картины. Он уже видел Кити в объятиях со своим любовником, которые весело смеются над обманутым мужем.
  Левин не помнил, сколько времени прошло до того момента, как он услышал шум подъезжающей машины. Левин бросился к окну. Он увидел Кити, выходящую из машины. Весловского нигде не было видно.
  Когда Кити зашла в их спальню, она увидела мужа, стоящего посреди комнаты, скрестившего на груди руки и в упор смотрящего на нее ненавидящим взором. Кити содрогнулась от его взгляда. Таким его она никогда не видела.
  - Ты не спишь? Почему? - Кити подошла к Левину. Она хотела дотронуться до него рукой, но Левин жестко отвел ее руку.
  - Где ты была?
  - Решила прогуляться перед сном.
  - И как прогулка удалась?
  - Вполне. - Кити стала стягивать платье.
  -А твой любовник, где он? - Левин понимал, что перегибает палку, но ничего не мог с собой поделать. Напряжение прошедшего дня и особенно вечера, а потом бессонной ночи давало о себе знать и требовало выхода.
  - Любовник? - Рука Кити, расстегивающая пуговицы, повисла в воздухе. Она пристально посмотрела на Левина. Его судорожно сжатые побелевшие скулы, дрожащий голос и застывшее в глазах страдание было красноречивее любых слов. До нее дошло вдруг, что творится в его душе. В одну секунду перед ее мысленным взором пролетел весь сегодняшний вечер от момента приезда Левина с работы до настоящей минуты. Только сейчас Кити осознала, что происходило в столовой за ужином, когда она видела, что он не ест, но слишком занятая гостями, решила не придавать этому значения. "Устал", - сказала она тогда сама себе - и думать о том забыла. И потом, когда он внезапно ушел, она опять увлеченная сидящей за столом кампанией, не пошла за ним, не вернула его назад. А он, оказывается, все это время ревновал ее и к кому! Кити стало безумно жаль его. Она первый раз видела мужа таким слабым и беспомощным. Кити поняла, что в отношениях двоих нет мелочей, здесь все важно. И если они пара, то каждый из них, подобно камертону, должен отвечать на малейшие движения души другого, а не отмахиваться от них, как от назойливых мух.
  - Костя, прости меня! - на этот раз он не оттолкнул ее. Левин позволил ей обнять себя, но на душе его была одна горечь.
  Она просит прощения, значит виновата, пронеслась в голове мысль.
  - Я прощаю тебе твоего Весловского, - дрогнувшим голосом произнес Левин, ради нашего будущего ребенка.
  - Ты мне должен простить мою глупость и недальновидность, - сказала Кити, прижимаясь к нему еще теснее, - а Весловский здесь вообще ни причем.
  - Ты спала с ним?
  - Даже, если бы сильно захотела, то не смогла бы этого сделать, - рассмеялась Кити. - Он голубой. Ты разве не понял?
  -Правда? - все еще не веря до конца ее словам, выдохнул Левин.
  - Правда. - Он попросил отвезти его в клуб, чтобы найти себе подружку на ночь. Точнее, друга. Наверное, уже нашел. Пошли спать, а то поздно уже.
   Остаток ночи Левину снились голубые, которые приставали к нему самым грязным образом.
  
  VIII.
  Узнав, что Анна с недавних пор живет по соседству с Кити, Долли загорелась ее навестить. Она всегда чувствовала по отношению к ней родственные чувства, хотя родственниками они были только через мужа, но Анна была ей ближе, чем даже родная сестра, хотя Долли неохотно признавалась в этом себе. А уж после всех перипетий ее личной жизни, эта душевная близость только возросла. Ведь она, Долли, тоже многое пережила, испытала на своем веку, кому как не ей понимать, как тяжело пришлось Анне.
  Так как своего транспорта для поездки у нее не было, Долли обратилась к Левину. Узнав об ее намерении, он удивился, но отговаривать не стал, выделил джип и шофера и рано утром Долли отправилась в путь.
  Она смотрела на проплывающие мимо нее пейзажи, но думала о своем. Правильно ли она распорядилась своей жизнью, посвятив ее семье во главе с неверным мужем? Столько женщин решительно разрывают такие порочные узы, живут самостоятельно - и совсем не тужат по поводу неудавшегося брака. А вот она так не может, она безнадежно старомодна. Если она вышла замуж, если родила от супруга детей, то будет с ним до конца, чтобы он не вытворял. Обвинять, прощать - и снова рожать. Ей ли не знать, как часто он ей изменял. Пусть она гнала эти мысли, но ведь они были и с этим ничего нельзя поделать. Может, она просто тряпка, обрекла себя на постоянные унижения и готова это терпеть до бесконечности, лишь бы окончательно не рушился ее маленький и хрупкий, как хрусталь, мир. А вот Анна молодец, уйти от такого мужа, почти по слухам министра, на это способна далеко не каждая женщина. Как же надо любить, чтобы совершить подобный поступок. Вот она любит ли так же Стиву, как Анна своего Вронского? Если рассудить, за что его любить? Блудливый эгоист - вот он кто. И все равно нежное чувство к нему не способны выкорчевать из ее сердца никакие его проказы. Да, он мерзавец, но любимый мерзавец. Он тот единственный в ее жизни мужчина, который поднимает ее на самый пик наслаждения и другого она не хочет, как бы ни был тот другой хорош в постели. Лучше Стивы для нее никого нет. Это какой-то экстаз или наваждение. Наверное, и Анна переживает нечто подобное. Вот бы об этом ее спросить? Но Долли знала, что никогда не решится на столь откровенный вопрос. А вот для Кити задать его не составит большого труда. Она, Долли, всегда удивлялась, как спокойно говорила сестра на самые откровенные темы и не могла понять, откуда в ней такая раскованность, ведь росли, воспитывались в одном доме, в одной среде, а получились такие разные. И судьба потому у них складывается неодинаково. Кити очень повезло с мужем, Левин просто идеальный человек. Даже странно иногда, что такие встречаются в современном мире. Словно он пришел из далекого прошлого или будущего - поди разберись. Иногда в этом ужасном мире происходят удивительные вещи, которые вселяют надежду на то, что не все так плохо и гнусно. Она, Долли, так счастлива за Кити, хотя и понимает, что той будет нелегко с таким мужем, в таких специфических условиях. Перебраться почти что с Невского проспекта в эту деревенскую грязь - на это способны единицы. И то, что Кити оказалась среди них, наполняет ее сердце гордостью за сестру. Может, это, и странно, что это является одним из важных событий, которые произошли в ее жизни, хотя к этому она имеет крайне опосредованное отношение.
  Долли задумалась, ее немного удивило то, что эта поездка вызвала у нее такой всплеск неожиданных размышлений и чувств. Обычно она редко придавалась анализу происходящего с ней и вокруг нее. В своих реакциях и оценках она полагалась больше на чувства, а подчас на эмоции, но виной этого необычного явления скорей всего была Анна. А может что-то еще, но думать на эту тему времени уже не осталось, автомобиль остановился возле закрытых железных ворот. Их створки разъехались, и джип въехал во двор.
  Анна и Вронский встретили Долли возле крыльца. Вронский помог ей сойти с джипа, и Долли после нескольких часов езды с удовольствием снова почувствовала себя стоящей на твердой почве. Она с любопытством и с некоторой завистью оглядывалась вокруг.
  Долли находилась посредине небольшого двора, который почти весь утопал в цветах. Впереди располагался не слишком большой, но очень красивый двухэтажный особняк. Строивший его архитектор проявил отличный вкус и фантазию, в итоге получился прямо сказочный домик. Невольно она сравнила его со своим домом на дачном участке. По сравнению с ним тот смотрелся грубо и примитивно.
  С Анной они сердечно расцеловались, Вронский же учтиво поцеловал ей руку. После чего все прошли в дом.
  Первым делом Долли попросила проводить ее в детскую, ей не терпелось поглядеть на дочь Анны и Вронского. Ее удивило то обстоятельство, что Анна не выказала никакой радости от этой просьбы. Обычно матери с огромным желанием демонстрируют гостям своих чад.
  Такое поведение Анны продолжилось и в комнате дочери, она подвела Долли к играющей с куклами Ани, но смотрела на ребенка без обожания. Скорей ее взгляд ничего не выражал. Долли не могла поверить своим глазам; будь она на ее месте, то закатила бы великую сцену любви и нежности. Почему Анна так сдержанно ведет себя? Уж перед ней ей нет смысла скрывать свои чувства, они знают друг друга не первый год и их многое связывает.
  Обед прошел в общем, но малосодержательном разговоре. Долли показалось, что между Анной и Вронским существует не то, что холодок, но какая-то сдержанность. Как между супругами, прожившими в браке много лет. Они как-то не очень походили на безумно влюбленных друг в друга людей. Когда Вронский смотрел на Анну, его глаза не загорались, а светились спокойным светом. Точно таким же, когда он глядел на нее, Долли. И ей почему-то становилось немного тревожно и обидно за эту пару.
  После обеда Вронский, сославшись на дела, оставил женщин одних. Долли услышала, как во дворе заурчал мотор, послышался скрип колес, и машина выехала со двора. Анна провела Долли в небольшую и уютную комнату. Там стояла кофеварка. Анна налила кофе и поставила чашки на столик.
  - У вас тут так здорово. Такой прекрасный дом и двор - настоящий сад. Вам очень повезло, - заметила Долли.
  - Да, - согласилась Анна, - эта работа Алексея - настоящий подарок судьбы. Он буквально ожил. Я раньше не предполагала, что он такой хозяйственный. Все эти цветы - его инициатива.
  - Я думала твоя, - удивленно произнесла Долли.
  - Нет, его, - сказала Анна и отвернулась.
  - Ты еще тут не привыкла, - осторожно сказала Долли.
  Вместо ответа Анна отпила уже порядком остывший кофе.
  - Понимаешь, - вдруг быстро заговорила Анна, - Алексей тут обрел себя. Он захвачен новым делом. А что делать мне? Там, в Москве у меня был свой бизнес, я вращалась в кругу художников, артистов. Это было захватывающе, я никогда не скучала. А здесь только этот дом. Я ощущаю себя в нем узницей замка Иф.
  - Но у тебя же семья: муж, дочь.
  - Он мне не муж. - Анна осеклась. - Конечно, он фактически муж, но дело не в этом.
  - Это все временно, это все непременно пройдет, - попыталась успокоить ее Долли.
  - Что пройдет? - как-то строго посмотрела на нее Анна.
  - Твое состояние. Все наладится. В моей жизни так часто бывало, казалось, что все рушится окончательно и бесповоротно, а потом неожиданно все входит в нормальную колею.
  - Мы с тобой разные, - глухо сказала Анна. - Ты живешь жизнью Стивы, жизнью своей семьи, а мне нужна своя линия жизни. Я не могу быть просто дополнением к мужу и даже дочери. - Анна быстро посмотрела на свою собеседницу. - Прости, милая Долли, я не хотела тебя обидеть.
  - Ты меня нисколько не обидела, - по возможности беспечней проговорила Долли, подавляя обиду. - Мы, в самом деле, разные, но это же не мешает нам любить друг друга.
  - Нисколечко.
  Анна порывисто привстала и поцеловала в щеку Долли.
  
  IX.
  После ужина Анна неожиданно под предлогом того, что болит голова, удалилась в свою комнату. Это удивило Долли, она полагала, что они все вместе отправятся гулять по живописным окрестностям, о которых в два голоса ей вещали хозяева особняка за обедом. Долли была даже немного заинтригована, а потому поступок Анны был ей не совсем понятен. Она проводила ее недоуменным взглядом. Это не осталось не замеченным Вронским.
  - Дарья Александровна, если желаете прогуляться, с удовольствием составлю вам кампанию, - предложил он.
  Долли, соглашаясь, кивнула головой.
  Через пятнадцать минут они вышли из металлических ворот и направились по тропинке. Коттеджный поселок был небольшой, и они скоро вышли за его пределы. Здесь было в самом деле красиво. Сосновый лес устремлялся вверх сотнями прямых, как мачты, стволов, воздух был удивительно свеж и вкусен, и Долли с наслаждением вдыхала этот с сосновым привкусом аромат.
  Они почти не разговаривали, но ей казалось, что ее спутник немного напряжен. Пару раз она бросала взгляд на него, словно бы поощряя Вронского к беседе, но тот все ее не начинал, и Долли даже подумала, что возможно, ошиблась, Вронский вовсе не намерен ей что-либо конфиденциально сказать. У нее чересчур разыгралось воображение.
  Однако интуиция ее не подвела, это она поняла сразу по первым же произнесенным словам Вронского.
  - Я не ошибаюсь, Дарья Александровна, что с Анной у вас сложились доверительные отношения? - спросил он.
  - Думаю, что да. Она помогала справляться мне с моими семейными неурядицами.
  - А если я попрошу вернуть ей долг?
  - Я вас не совсем понимаю, Алексей Кириллович.
  Вронский отвернулся и несколько секунд рассматривал окружающий его пейзаж.
  - Когда я сюда ехал, то думал, что тут нам будет хорошо. У нас есть хороший дом, мы больше не нуждаемся в деньгах. Согласитесь, этот аспект жизни очень даже немаловажен.
  Долли мысленно согласилась, денежные проблемы мучили ее с того момента, как она вышла замуж.
  - А какая тут природа, - продолжал Вронский.
  - Да, очень красиво, - поддержала его Долли. Как раз в этот момент они вышли к небольшому озеру, и неторопливо пошли по его кромке.
  - Вот и я полагал, что тут почти что идиллия. Все о чем мы столько мечтали, нежданно-негаданно случилось. Причем, почти без усилий с нашей стороны.
  - В чем же тогда проблема, Алексей Кириллович?
  - Вот и я задаю себе вопрос: в чем же проблема? Понимаете, Анна как-то вдруг изменилась, у нее появилось раздражение. Она его скрывает, но я-то чувствую. Она не испытывает по-настоящему материнских чувств к нашей дочери, выполняет обязанности матери без души и мне обидно за ребенка. Вы понимаете, что я испытываю, видя все это?
  - Понимаю, - взволнованно ответила Долли. Она вдруг прониклась сочувствием к нему. - Наверное, ей сейчас нелегко.
  Вронский слегка пожал плечами.
  - Я понимаю, у нее не урегулированы отношения с бывшим мужем. Точнее, с нынешним. В последнее время у нее не ладились дела с галереей, в том числе во многом и по его вине. Он элементарно ей вредил. Ее отлучили от сына, но она же понимала на что шла.
  - Женщины часто не задумываются, когда идут на зов чувства, а уже потом осознают все последствия этого шага, - со знанием дела заметила Долли.
  - Наверное, вы правы, но ситуацию надо как-то урегулировать. У меня сейчас много работы, и я не могу уделять Анне столько времени, как раньше. Еще совсем недавно я безраздельно принадлежал ей, теперь же у меня появилось дело, которое мне нравится, которым я дорожу. А когда я прихожу домой, то попадаю в атмосферу ее недовольства и меня это обескураживает, я чувствую себя не в своей тарелке.
  - Вы пытались с ней об этом поговорить?
  - Да, но она упорно уходит от этой темы. У нее внутри словно табу на ее обсуждение, но это лишь накапливает взаимное недовольство. А я так дорожу нашими отношениями. Наша любовь по-настоящему глубока, она сохранилась, несмотря на испытания. Согласитесь, что сегодня это редкость.
  - Очень большая редкость! - пылко поддержала его Долли.
  - Вот я и прошу вас, как-то помогите Анне выйти из этого состояния. Она в нем укрылась, как в одеяле с головой. Помогите сбросить ей его с себя. Этим вы окажите услугу не мне, а Анне. Мне кажется, если она разведется с мужем, и мы поженимся официально, всем станет легче. Это словно нарыв. Хотя потери не избежать. Скорей всего придется окончательно расстаться с галереей, а она очень ею дорожит. Но что же делать? Подчас надо идти на жертвы. Неопределенность всегда хуже даже самой плохой определенности. Это я вам, как бывший дипломат говорю.
  - Хорошо, я постараюсь, - заверила Вронского Долли. И ей показалось, что он сразу же повеселел. Она невольно вспомнила Стива; у него тоже мгновенно улучшалось настроение, когда ему удавалось скинуть решение какой-нибудь проблемы на нее. Мужчины всегда остаются детьми, подумала она. А нам с ними возиться и возиться до скончания веков, а может еще и потом.
  
   X.
   Долли находилась в своей комнате и уже собиралась ложиться спать, как неожиданно к ней зашла Анна. Долли ощутила смущение, после общения с Вронским и его несколько заставшей ее врасплох просьбой, она еще внутренне не была готова к разговору с ней, но по виду Анны Долли сразу догадалась, что та была настроена серьезно. На ее лице не было и тени улыбки, наоборот, выражение лица было для Анны непривычно сосредоточено. В руках она держала планшет.
  - Я тебе не помешаю, ты еще не спишь? - поинтересовалась Анна.
  - Нет, я рада, что ты зашла ко мне, - не совсем искренне уверила ее Долли.
  Анна улыбнулась и села в кресло.
  - Хочу кое-что тебе показать. - Анна включила планшет. - Вот посмотри. - Она протянула ей его.
  Долли села рядом и стала листать планшет. Это были фотографии картин. Их сюжет несколько смутил ее, однако, как художница, она не могла не оценить мастерство незнакомого ей автора.
  - Что это за картины? - спросила она.
  - Одного очень талантливого художника. Выставка его полотен должна была открыться в моей галерее, но муж сумел мне помешать это сделать.
  - Жаль, картины замечательные, хотя их сюжеты меня смущают.
  - Творчество не бывает без свободы. Любой художник добивается успеха лишь тогда, когда его произведения вырастают из души. А о чем они, так ли это важно. Если в мире живут большое число гомосексуалистов, почему об этом нельзя создавать произведения искусств. Ничто так не убивает искусство, как ханжество.
  - Я согласна с тобой, но разве нет других тем... Мне эта не нравится.
  - Я предполагала именно такую твою реакцию.
  - Но тогда зачем ты мне это все показала?
  - Точно не знаю, - задумчиво протянула Анна. - Может, еще раз проверить...
  - Проверить что?
  - Люди очень ограничены и нетерпимы. Я совсем не имею в виду тебя. Ты-то как раз наоборот. Они не видят никого другого, кроме себя. А собственные воззрения возводят в абсолют. Знаешь, я, наверное, тоже бываю такой. Но когда я стала владелицей картинной галереи, это сильно изменяло меня. Я столкнулись с таким многообразием взглядов на жизнь и способов их выражения, что стала незаметно для себя меняться. Отказалась от мысли, что все что я говорю или думаю, это истина. Занятие искусством сделало меня шире и одновременно терпимей. Разве мы можем быть в чем-то уверенными? Мы так мало знаем, еще меньше понимаем, нами движут самые примитивные эмоции, которым мы придаем непомерное значение. Нам нанесли небольшую обиду, а кажется, что обрушился весь мир и мы мстим этому человеку, как главному врагу. Скажи, разве не так?
  - Так тоже часто бывает, но не всегда, - высказала свое мнение Долли.
  - В моем случае, так, - глухо произнесла Анна. - Скажи, о чем ты беседовала с Алексеем?
  Долли оказалась застигнутой врасплох ее вопросом. Она не очень представляла, имеет ли она право передать Анне их разговор, но Анна пристально смотрела на нее, ожидая ответа.
  - Алексей Кириллович, как я поняла из его слов, несколько расстроен тем, что тебе тут не комфортно.
  - Он так сказал: не комфортно?
  - Может, не совсем так, но смысл был такой.
  Анна рассмеялась, но как-то неестественно, чересчур хрипло.
  - А может ли мне быть тут комфортно, если я себя чувствую рыбой, выброшенной не берег? Наверное, я в чем-то немного ошиблась. Я полагала, что любовь способна заменить женщине все.
  - Это не так? - тихо спросила Долли.
  - Получается, что нет. Мой опыт говорит мне, что невозможно долго жить одной любовью, как невозможно питаться только одним блюдом, даже если оно и самое любимое. Человек так устроен, что ему все время надо то, чего у него нет. А того, что уже есть, пусть даже это замечательно, становится со временем мало. Вот я и попала в эту ловушку. И не знаю, как из нее выбраться. Алексею хорошо, он нашел себе дело по душе. А я смотрю вокруг себя - и ничегошеньки не вижу, словно я без конца иду по пустыне.
  - Мне казалось, что кроме любви по большому счету в жизни ничего не надо. Ну, может, еще денег, - подумав, добавила Долли, вспомнив про вечные финансовые затруднения в своей семье.
  Анна внезапно захохотала и так же внезапно оборвала смех.
  - Ладно, спи, моя дорогая. У тебя своих проблем выше крыши. Стива хороший человек, но уж точно не подарок. - Анна улыбнулась и поцеловала Долли. Не прощаясь, она вышла из комнаты.
  Долли же несколько минут сидела неподвижно, она раздумывала о том, выполнила ли хоть немного просьбу Вронского или нет.
  
  XI.
  Работа по созданию местного отделения партии захватила Вронского. Правда, сначала она ему показалось несколько нудной и малозначительной, с весьма сомнительной от нее пользой, но по мере того, как он втягивался и углублялся в нее, его мнение стало меняться. Он начал придавать большое значение его деятельности и это его в какой-то степени окрыляло.
  В области безраздельно царил политической застой. Местная власть, как губернская, так и городская контролировала всех и все. Благо управляла бы она хорошо, но буквально все разваливалась прямо на глазах: от экономики до жилищно-коммунального хозяйства. Дороги больше напоминали испытательные полигоны для автомобилей, фасады домов давно облупились, обнажив старый кирпич, но почти нигде они не ремонтировались. Зато коррупционные скандалы регулярно сотрясали правящие кланы, которые к тому же без конца враждовали между собой за бюджетные куски.
  Жители были крайне недовольны существующим положением вещей, но в подавляющем большинстве не выступали против действующей власти. Кто из страха потерять то, что еще имел, кто из безразличия, кто просто на все махнул рукой, отчаявшись ждать перемен, но при этом многие все-таки надеялись на то, что однажды что-то начнет меняться. Они хотели действовать, но не знали, как и с кем. Оппозиционно настроены были едва ли не все, а оппозиции де-факто не существовало. Пару раз кое-кто пытался как-то организовать людей, но дальше первого этапа дело не продвигалось. Вновь образующиеся политические союзы быстро распадались, что, впрочем, было и не удивительно, настолько слабыми они являлись. Проблема организации и проблема лидера стояла крайне остро, отсутствие и того и другого приводило к печальным результатам. Политическое брожение никак не превращалось в политическое движение, что удручало и приводило в отчаяние наиболее активных жителей.
  Когда Вронский погрузился в эту разряженную атмосферу, то поначалу испытал отчаяние. Ему казалось, что никакие усилия не способны сплотить людей, заставить их очнуться от долгой спячки и начать действовать, но он недооценил, что выступает от имени и по поручению известного политика, к тому же обладающего практически не ограниченным финансовым ресурсом. Постепенно он стал замечать, как консолидируются вокруг него наиболее активные и продвинутые противники нынешней власти, как формируется ядро будущей политической структуры и во многом это стало возможным благодаря его усилиям.
  Вронский неожиданно для себя почувствовал вкус к такой работе. Соскучившись за период безделья по активной жизни, он взялся за дело с удвоенной энергией. В министерстве он был всего лишь винтиком большой и бездушной машины, от него почти ничего не зависело - он был лишь проводником чужих решений и идей, даже если не был с ними согласен. Тут же все было иначе, все зависело только от него. Он был инициатором и исполнителем собственных начинаний, успех целиком зависел только от его стараний. Если на службе он знал: не сделает он, сделает другой, то тут не на кого было что-либо спихнуть. Сначала это его немного даже пугало, но с какого-то момента стало приносить сильное удовлетворение. Он ощущал себя не частью огромной шестеренки, а самостоятельной свободной личностью, за деятельностью которой пристально наблюдает множество глаз, к словам которой прислушиваются. Вронский даже стал по-иному относиться к себе, с гораздо большим самоуважением. Он разглядел в себе черты, которые раньше почти не проявлялись. Он становился публичным человеком, оратором, так как знал, что от воздействия произносимых им слов в немалой степени зависит успех всей организационной кампании. И если он, к примеру, произнесет невнятную речь, значительная часть его усилий пойдет прахом.
  С Вронским происходили немного странные вещи, которые сначала его беспокоили, но к которым через какое-то время он почти привык. Когда он занимался партийным строительством, то почти не вспоминал об Анне, о всем том, что их связывало. Вся эта драматическая эпопея словно бы отделялась от него, он почти не чувствовал, что связан с нею. Мысли его бродили совсем в других измерениях, где присутствовали совсем иные люди и события. Когда же вечерами он приходил к Анне все, что связано было с ней, вновь возвращалось к нему. И все же не совсем так, как раньше, в менее обостренной форме. Жизнь, которую он проживал в дневные часы, налагала на него свой неизгладимый отпечаток, меняла его восприятие многих событий. На фоне того, что он наблюдал в губернии, их драма как-то мельчала. Вронский и раньше понимал, насколько все неблагополучно в стране, но он жил в своем отдельном мире, в достаточно комфортном коконе, мало беспокоился о том, что происходит за его пределами. Теперь же он окунулся в другую действительность, несравненно ближе подошел к реальным проблемам. Вронский был поражен обнаруженной им степенью деградации и признаками распада. Он вдруг осознал, что если все оставить так, как есть, ничего этому не противопоставлять, все однажды может рухнуть. Причем, на их головы. Конечно, можно укрыться от этого камнепада за границей, но для этого требуются средства неизмеримо большие, чем есть у них, а потому ничего не остается, как вступить в борьбу здесь.
  Вронского одолевали странные мысли, что его роман с Анной на самом деле являлся предвестником этой борьбы. Сначала они бросили вызов этому чопорному сановнику Каренину, затем судьба послала их сюда, чтобы продолжить начатое дело. Это все звенья одной цепи. Разумеется, когда все начиналось, они не могли осознать потаенный смысл событий, но теперь перед ним слегка приоткрылся занавес этой сцены и кое-что для него прояснилось. Жаль, что он не может поведать этого Анне, в последнее время она все воспринимает неоправданно нервно. У него не было уверенности, что к этим его размышлениям она отнесется с пониманием, не станет его упрекать, что он ищет для себя оправданий в том, что они находятся здесь, а не в более достойном месте.
  Вронский надеялся, что со временем все утрясется, и Анна успокоится, смирится с реальным положением вещей и может, даже найдет себе достойное применение, а пока он будет заниматься своим делом. Тем более назревали важные события - учредительная конференция местной организации партии "Гражданская инициатива".
  
  XII.
   Когда все идет хорошо, должен непременно наступить момент, когда вдруг возникнет сбой. Сначала Вронский и не понял, что произошло. А дело заключалось в том, что для проведения учредительной конференции он снял просторный зал. Ему хотелось провести это мероприятие с помпой, чтобы оно оставило в памяти ее участников неизгладимый след, а так же имело бы немалый пропагандистский эффект, чтобы о нем заговорили как можно больше и громче. Пусть все знают, что в области возникла новая серьезная политическая организация, которая претендует занять в ней видное место и даже побороться за власть, но незадолго до события, ему неожиданно отказали с арендой, сославшись на какие-то маловразумительные причины.
  Вронский стал искать другой зал, нашел, но и там на следующий день ему отказали. Так повторилось еще два раза. В конце концов, удалось снять старинный особняк бывшего дворянского собрания, но места там было мало, так что ни о каком вселенском размахе и речи уже не могло идти. Если при первом обломе Вронский подумал, что это какое-то недоразумение, но когда выявилась закономерность, он догадался, что это происходит не случайно. Судя по всему, местная власть решила помешать проведению конференции.
  Это обеспокоило Вронского, в его планы не входила, по крайней мере, на этом первоначальном этапе конфронтация с властью, хотя он и понимал, что рано или поздно конфликт неизбежен. Но он надеялся, что это случится значительно позже, когда они укрепят свои позиции. Однако противоположная сторона явно смотрела на происходящее иначе.
  Это вызвало в нем легкую панику. Всю жизнь он верой и правдой служил властям, даже тогда, когда их не уважал и презирал, но выступать против них он как-то не собирался, хотя по своим взглядам скорей был на стороне оппозиции. В душе он был больше конформист, чем борец, хотя роман с Анной заставил его пойти на определенные решительные действия. До того, как у него возникли с ней отношения, он и помыслить не мог, что добровольно уйдет из министерства, да еще в тот самый момент, когда у него вдруг карьера взметнется круто вверх. Но ведь он сделал это, хотя долго не мог отойти от изумления собственным поступком и вот теперь новое испытание.
  Однако, как показали дальнейшие события, это было лишь начало. После долгого и хлопотного до краев наполненного организационными заботами дня, Вронский намеревался отправиться домой. Чувствовал он себя утомленным, больше всего хотелось положить голову на подушку и заснуть. Все же он не привык к такому ритму работы, труд чиновника был значительно более размеренным и спокойным. Даже если случались неприятности или авралы, они не выходили за некие пределы допустимого. Тут же никаких пределов не существовало, приходилось отрабатывать ровно столько, сколько требовали дела, которые далеко не всегда считались с его временем.
  Вронский ехал по шоссе, когда зазвонил телефон. Номер был незнакомый. Как и раздавшийся в трубку мужской голос, но Вронскому сразу же показалось, что где-то он его слышал.
  - Алексей Кириллович, прошу прощения за мой поздний звонок, но сами понимаете, столько дел, ни минуты свободной. Впрочем, как и у вас.
  - С кем я имею честь беседовать? - несколько резковато спросил Вронский.
  - Вы меня не узнали, - даже немного обиделся невидимый собеседник. - Я... - он назвал себя, и Вронский понял, что разговаривает с губернатором области. От неожиданности он едва не въехал на встречную полосу.
  - Я бы очень хотел с вами встретиться, - между тем, произнес губернатор. - Нам с вами есть, что обсудить.
  - И когда?
  - Желательно прямо сейчас. - Голос звучал достаточно мягко и одновременно очень требовательно, он не допускал никаких возражений и Вронский понял, что не сможет ему противиться.
  - Хорошо, но я не знаю, куда ехать.
  - Это не беда, - засмеялся губернатор. - Помните, у развилки дороги, которая ведет к вашему дому, есть пост ГАИ. Остановите там машину, обратитесь к инспектору, он отвезет вас ко мне.
  - Хорошо.
  - Жду.
  Все так и произошло. Инспектор был явно предупрежден, он посадил Вронского рядом с собой в автомобиль, заверив, что с его машиной ничего не случится.
  Дорога заняла минут двадцать. Показался большой особняк, раза в два больше, чем тот, в котором они жили с Анной.
  Губернатор ждал его на крыльце. Это был высокий статный мужчина. Мнения о нем ходили разные, одни утверждали, что это жесткий, если не жестокий человек, не церемонящийся со своими оппонентами, другие, наоборот, хвалили его за терпимость и умение находить общий язык даже с недругами. Вронский полагал, что верны оба суждения, просто он, будучи опытным политиком, умеет в зависимости от обстоятельств быть и тем и другим. Однако в одном сходились все: он был ставленником Кремля и выполнял поставленные перед ним задачи, чего бы это ему не стоило.
  - Рад вас видеть, давно хотел с вами познакомиться, Алексей Кириллович, - приветствовал его губернатор.
  Они прошли в помещение. Там уже был накрыт стол, в основном фрукты и напитки.
   - Располагайтесь, закусывайте. Это вас ни к чему не обязывает, - улыбнулся он.
  Вронский кивнул головой. Он был голоден и решил, что пару пирожков и апельсинов с губернаторского стола не являются предательством и отступлением от принципов.
  Губернатор поощрительно улыбнулся.
  - Мы с вами люди взрослые, можем говорить прямо, - заявил он.
  Вронский кивнул головой, так как его рот был забит невероятно вкусным пирожком с капустой.
  - Вот и прекрасно. Знаете, я с большим интересом слежу за вашей деятельностью. Вы проделали очень большую работу. У вас настоящий талант организатора.
  Вронский почувствовал, что польщен.
  - Я никогда раньше ни чем подобным не занимался.
  - Мне это хорошо известно, - улыбнулся собеседник Вронского. - Тем больше ваша заслуга. Вы талантливый человек и вас ждет большое будущее. Но...
  - Но? - насторожился Вронский.
  - Если вы верно выберете поле деятельности.
  - Как я понимаю, вы считаете, что я выбрал его не верно.
  Губернатор улыбнулся и слегка наклонился к Вронскому.
  - Не хотите ли выпить?
  - Я за рулем.
  - Пусть это вас не беспокоит, инспектор вас доставит до дома на вашей машине.
  - Хорошо.
  Губернатор разлил коньяк по рюмкам.
  - За ваши успехи, Алексей Кириллович.
  Они выпили.
  - Продолжим нашу беседу, - произнес губернатор. - Буду с вами откровенен. Россия такая страна, здесь у оппозиции никогда не будет никаких шансов. Власть тут всегда будет принадлежать власти и она делиться ни с кем ею не будет. Понимаю, звучит не слишком демократично, зато это правда. Так уж у нас все устроено. И главное, это не изменить, потому что все с этим согласны. Даже оппозиция, чтобы она ни говорила публично и вы это знаете не хуже меня. Поэтому быть на стороне власти - это значит быть на стороне успеха, а зачем вам нужна заведомая неудача. Ну, создадите вы тут свою ячейку, но ведь это для вас предел. Или думаете, победить на очередных губернаторских выборах? Уверяю вас, этого никогда не случится.
  - То есть, вы признаете факт фальсификации выборов.
  - Ничего я не признаю, - улыбнулся губернатор. - Просто ничего вам не светит, и вам это хорошо известно. Так зачем тогда все это? Честно говорю, не понимаю. Вы уже сделали, что могли, привлекли к себе внимание. Теперь самое время выбрать правильное направление дальнейшего движения.
  Вронский молчал.
  - Я и не прошу отвечать вас, - после паузы продолжил губернатор. Умным людям в разговоре хватает минимум слов. Вообще, чем их меньше, тем больше смысла. Не люблю краснобайства. Я человек конкретных действий.
  - И что же вы хотите сказать мне конкретно?
  - Я вам не льщу, а говорю то, что думаю. Областной администрации нужны такие люди, как вы. Сами знаете, какой с кадрами дефицит. Я хочу вам предложить должность вице-губернатора. Конечно, не сразу, так как прекрасно понимаю, что это бы сильно отразилось на вашей репутации. Примерно, через годик. А пока можно предложить вам место начальника департамента. Заодно и в курс дела войдете. А там, если себя зарекомендуете, открывается широкий оперативный простор. Я сейчас говорю не только от своего имени... - Губернатор посмотрел куда-то вверх.
  - И когда я должен дать ответ? - Давно Вронский не чувствовал себя таким взволнованным.
  - Ответ нужно дать до конференции. Если он будет положительный, она не должна состояться. Так что по всему получается, что в десять часов я буду на рабочем месте и в этот момент должен знать, что вы решили.
  Вронский встал.
  - Было приятно познакомиться, - сказал он, чтобы что-то сказать. В голове было пусто, как в заброшенном доме.
  - Взаимно, - улыбнулся губернатор. - Только напоследок хочу сказать одну вещь: это одно из тех дел, где цена ошибки может быть очень велика.
  
  XIII.
   Пока Вронский ехал домой, то раза четыре мысленно отвечал согласием на предложение губернатора и столько же примерно раз произнес "нет". Эта раздвоенность сильно мучила его, заставляла склоняться то в одну, то в другую сторону.
  Было уже поздно, когда он приехал домой. Поблагодарил довезшего его инспектора, который пересел в сопровождавший их автомобиль. За всю дорогу они не обменялись ни словом.
  Вронский вошел в дом, отворил дверь гостиной. Анна сидела в кресле напротив включенного телевизора. По ее отсутствующему виду Вронский понял, что ее мысли далеки от того, что тот показывает.
  При виде Вронского она подняла глаза, но этим и ограничилась ее реакция на его появление. Она не сказала ни слова, даже не изменила выражения лица.
  - Извини, дорогая, я припозднился. Очень много разных дел.
  - Да, у тебя с некоторых пор постоянно много дел. Зато у меня их совсем нет. - Голос Анны звучал подчеркнуто бесстрастно, словно бы она говорила о каких-то пустяках.
  - Это временное явление, вот увидишь, все скоро изменится.
   - Тебе ли не знать, что нет ничего постоянней, чем временные явления. Объясни мне, что и как все может измениться? Я ощущаю себя узницей.
  Вронский невольно почувствовал раздражение. У него такой сложный, ответственный этап жизни, а она думает только о себе. Конечно, ей нелегко, но надо же как-то контролировать себя.
  - Ты преувеличиваешь, ты можешь ехать куда угодно.
  - То есть ты меня выгоняешь?
  Вронский сел напротив Анны.
  - Ты сама понимаешь, что это полная чушь, но возможно тебе надо хотя бы ненадолго поменять обстановку. Почему бы тебе не слетать на недельку в Грецию или Испанию. Ты так любишь море, покупаешься, позагораешь. Приедешь обновленной.
  - Мне что-то никуда не хочется. А купаться можно и на озере.
  - Но ты же не ходишь и туда.
  - Не хожу, потому что не хочется.
  Вронский почувствовал, что этот разговор кроме обострения отношений ничего не принесет.
  - Я хочу посоветоваться с тобой по одному чрезвычайно важному вопросу.
  Анна с удивлением взглянула на него.
  - Разумеется, Алексей.
  Вронский подробно поведал ей о только что состоявшемся разговоре с губернатором.
  Анна долго молчала.
  - И что ты для себя решил? - наконец спросила она.
  - Это решение, которое мы должны принять оба.
  Анна отрицательно покачала головой.
  - Ошибешься, предложение было сделано тебе. Ты и решай.
  - А что будешь делать ты?
  - Это будет зависеть от твоего решения.
  Теперь молчал Вронский, он понимал, что наступает ответственный момент в его жизни. Он бросил взгляд на Анну и увидел, как она напряжена.
  - Я отклоняю предложение губернатора, - глухо сказал он. - И продолжу свою нынешнюю деятельность по созданию отделения партии.
  Анна с облегчением откинулась на спинку кресла.
  - Я рада, что ты так решил, - негромко произнесла она.
  - Это было трудное решение.
  - Я понимаю.
  - А если бы я принял предложение губернатора?
  - Это означало бы только одно, что моя любовь к тебе была ошибкой.
  "Я правильно оценил ситуацию, - подумал Вронский. - Вот только каковы последствия этого решения"?
  - Для меня твоя любовь - самое дорогое и святое, что есть в моей жизни, - произнес он.
  - Прости меня за мою несдержанность, - сказала Анна.
  - Не думай об этом. Я понимаю, как тебе непросто. Не желаешь идти спать?
  Анна встала, подошла к Вронскому и крепко поцеловала. Обнявшись, они направились в спальню.
  
  XIV.
   Народу собралось так много, что пришлось в зал вносить дополнительные стулья. Вронский не без удивления наблюдал за этим нашествием, он все же не предполагал, что его деятельность вызовет в губернии такой мощный резонанс, но уж больно сильно люди были раздражены действующей властью, которая почти откровенно не занималась общественными делами, зато активно устраивала свои. Коррупция била все рекорды, а некомпетентность чиновников, казалась, стремилась к бесконечности.
  Вронский ловил десятки устремленных на него взглядов, он понимал, что эти люди ждут от него решительных слов, а еще больше решительных действий. Неожиданно для себя он превратился в политического лидера. Пусть в масштабах всего одной губернии, но и это совсем немало. Вронский отдавал себе отчет, что далеко не полностью готов к этой роли. Всю предыдущую жизнь он не просто сотрудничал с властью, а являлся неотъемлемой ее частью, а теперь должен бросить ей вызов. Не так-то просто переломить себя.
  Вронский подумал, что подготовленный им доклад придется на ходу менять, он чересчур обтекаемый, лишен по-настоящему острых выпадов против действующей власти, скорее ее журит, чем резко критикует, а собравшиеся в этом зле ждут резких формулировок, они явно не настроены на компромиссы. Это он понял из услышанных им реплик в кулуарах, это было заметно и по лицам сидящих тут людей. Что-то меняется в стране, былая апатия постепенно сходит с душ, люди настроены на более активные действия и ему нужно соответствовать этим настроениям.
  Вронский прекрасно отдавал себе отчет в том, что каждое произнесенное им тут слово в самое ближайшее время будет известно губернатору, и другим ответственным лицам. Это не может не отразиться каким-либо образом на его дальнейшей судьбе, но так уж сложилась цепочка событий, что у него не остается выбора. Он вынужден идти ва-банк даже против своей воли.
  Почему-то Вронский вдруг подумал об Анне. Его до глубины души взволновали ее слова, что если он примет предложение губернатора, она будет жалеть о своей любви к нему. А ведь не будь Анны, их любви и этого разговора, большая доли вероятности, что так бы и произошло. Искушение перейти в лагерь местного правителя было сильным. У Вронского не было уверенности, что он бы сумел его одолеть. Ведь это позволяло обеспечить себе стабильность. Выходит на эту стезю его вывело любовное чувство? Прямо, как в старых романах, которые принято считать допотопными, а вот оказывается и нет, в чем-то они не утратили свою актуальность. Продолжать думать на эту тему Вронскому больше не было времени, пора было открывать учредительное собрание.
  Оно уже продолжалось третий час. Доклад Вронского был встречен овацией. Он и сам понимал, что речь ему удалась, он отошел от заранее написанного текста и почти целиком отдался полету импровизации. После него выступали делегаты. Особенно всем понравилось выступление Левина. Некоторое время назад Вронский вел с ним переговоры об участии в конференции и вступления в партию, но тот отнесся и к тому и другому весьма сдержанно. Не сказал - нет, но и не сказал - да. И то, что он оказался в этом старинном особняке, была приятная неожиданность. Все же один из самых больших землевладельцев губернии, по местным меркам крупный бизнесмен. Это была пусть маленькая, но настоящая победа Вронского.
  Левин напрямую не высказал ни одного критического замечания в адрес власти, но нарисованная им картина всеобщего упадка и запустения была столь яркой, что лучше любых слов говорила сама за себя. Это был приговор действующему режиму, вернее, бездействующему. Вронский даже пожалел, что до сих пор так мало общался с Левиным. Правда, между ними стояла уже давняя история с Кити, но жизнь расставила все по своим местам и надо отдать ей должное, сделала это наилучшим образом.
  В фойе были расставлены столы, на которых на подносах лежали горки бутербродов, пирожков, пирожных, стояли безалкогольные напитки. После долгой и напряженной дискуссии все проголодались.
  Вронский вместе со всеми с удовольствием поглощал нехитрое угощение. К нему то и дело подходили делегаты конференции и поздравляли с успешным ее проведением. Почему-то все единодушно решили, что это его личная заслуга, хотя с ним работала целая команда. Вронский не уклонялся от поздравлений, он понимал, что сейчас не тот момент, когда нужно ставить все точки над "и". К тому же ему это было приятно. Таких триумфов в жизни у него еще не случалось.
  Вронский заметил Левина, который беседовал со Свияжским и с Кознышевым. Появление Кознышева на конференции было несколько неожиданным, так как было хорошо известно, что он придерживался иных воззрений. Он тоже произнес речь, краткую, но яркую, вызвавшую неоднозначную реакцию у зала. Вронскому даже пришлось призвать слушателей к тишине и спокойствию.
  Вронский подошел к этой кампании. Со стороны казалось, что вся троица мирно беседовала, но Вронский понял, что между ними идет такой горячий спор, что они почти не обратили внимания на его приближение.
  - Отказываясь сотрудничать с властью, вы тем самым сеете раскол в стране не менее сильный, чем когда-то патриарх Никон в религиозную жизнь, - почти кричал Кознышев. - Как бы ни была плоха власть, она власть, у нее сила и если бросать ей вызов, она ответит тем же. И что тогда будет? Противостояние, война. Надо договариваться с ней, искать способы мирного решения разногласий. Я не верю, что так все безнадежно, как говорили тут. Там тоже есть нормальные люди и они настроены на конструктивное решение вопросов.
  - Может, и есть нормальные, да только что с того? При нынешнем раскладе они ничего не в состоянии сделать, Сережа, - возразил Левин. - Я ни один год пытался достучаться до власти, глухо, как в танке. Их ничего не интересует, кроме собственных дел. Поэтому я здесь. Хотя меньше всего мне хочется заниматься политикой, это не моя стихия, но я чувствую себя загнанным в угол. А я не хочу оставшуюся жизнь провести в нем. Меня сама жизнь подвигает к некоторым поступкам, даже если я и нее желаю их совершать. Ты говоришь, не надо бросать вызов. Я тоже так долго думал. А потом пришел к выводу: открытый вызов только и может что-либо сдвинуть с места. Ничего другого на них не подействует. Им глубоко наплевать на страну, на народ, они думают исключительно о себе. У них мозги работают исключительно только в этом направлении.
  - Я все же полагаю, что не так все ужасно, - вступил в разговор Свияжский. - Я согласен с вами, Сергей Иванович, и с тобой Константин. Надо договариваться с властью, но и надо ее нашими активными действиями заставлять идти на разговор с нами. Мы должны быть умеренными в своих требованиях, но то, что требуем, добиваться настойчиво. Власть должна быть уверенна, что мы не отступим от своего. - Словно ожидая одобрения, он по очереди посмотрел на своих собеседников.
  - Я бы рад придерживаться такой позиции, да только не верю, что она принесет ощутимую пользу, - произнес Левин. - Все зашло чересчур далеко. Боюсь, в том, что происходит сейчас, многие процессы уже необратимо. Мы слишком долго бездействовали, позволяли им творить все, что заблагорассудится. И даже если они уйдут, положение не улучшится. Где взять силы и ресурсы, чтобы восстановить разрушенное, покореженное. Уничтожена сама здоровая ткань общества и ни у кого нет рецептов для ее регенерации. Вот в чем проблема.
  - А вы что думаете об этом, Алексей Кириллович? - поинтересовался Свияжский.
  Все трое мгновенно перевели взгляды на Вронского.
  - К сожалению, я скорей склоняюсь к мнению Константина Дмитриевича, - ответил Вронский. - Наше беда, что мы никак не может выбрать верную тактику. Вот и у нас на конференции звучали самые противоположные мнения, а без нее мы ничего не сумеем добиться. Власть станет нас слушать лишь тогда, когда почувствует, что мы организованная и сплоченная сила. Иначе нас просто раздавят.
  - Согласен с вами, - поспешно произнес, словно опасаясь, что его перебьют, Кознышев. - Но если мы станем вести себя, как экстремисты, у власти появится удобный повод именно это и сделать. Мы должны быть спокойны и уверенны в своих силах, тогда нас трудно будет игнорировать.
  - Это все вроде бы так, да только как-то в жизни все выходит иначе, - протянул Левин. - Мы сами себя убаюкиваем приятными иллюзиями. А они этим пользуются и гнут свою линию. Нет, - задумчиво покачал он головой, - что-то надо делать совсем по-другому. А вот что, не знаю.
  Раздался звонок, призывающий всех снова в зал. Предстояло избрание руководящих органов местного отделения партии. В том числе руководителя. Впрочем, сомнений в том, кто им будет, почти ни у кого не было.
  
  XV.
  После того, как Кити объявила городу и миру о своей беременности, у нее вдруг оказалось непривычно много свободного времени. Муж освободил ее практически от всех дел, даже самых легких. А если она все же начинала чем-то заниматься на его глазах, он тут же подскакивал к ней и делал все сам. Кити это огорчало и даже немножко раздражало. Чувствовала она себя превосходно, никаких негативных симптомов не испытывала, так почему бы ей чем-нибудь полезным не позаниматься. Конечно, забота близкого человека очень приятна, но он же должен понимать, что безделье никогда и никому не приносило пользы, а только вред.
  Впрочем, вскоре эти мысли перестали с прежней силой досаждать ей. Кити нашла себе занятие, хотя о нем пока Левину не торопилась сообщать. Она была уверенна, что он не одобрит его, но и отказываться от своей задумки не желала.
  Кити понравилось ходить по деревне и изучать местную жизнь и местное население. Ее всегда отличала наблюдательность. Эти прогулки были не напрасны, во время них ей удалось многое увидеть. Однако то, что она увидела, не только не обрадовало молодую женщину, но скорее повергло в шок. Нищета, бескультурье, беспробудное пьянство - все это она обнаруживала, куда бы ни пошла. Особенно тяжелое чувство вызывали в ней дети, многие казались ей неухоженными, если не брошенными, оставленные без настоящего присмотра родителей. Они носились по деревенским улицам целыми ватагами, без конца сквернословили, даже совсем маленькие курили, а некоторые были просто пьяны. Конечно, это относилось далеко не ко всем ребятишкам, но предоставленных самим себе было предостаточно. Не сложно было представить, какое незавидное будущее ожидает многих из них.
  Понадобилось определенное время, чтобы в ней вызрело стремление как-то повлиять на ситуацию. Она то и дело вспоминала Вареньку, точнее, не встретив эту удивительную девушку, к Кити вряд ли когда-либо пришла бы мысль заняться таким непривычным для нее делом. Она решила, до поры до времени не говорить ничего мужу; сначала она сама должна во всем разобраться, понять, на что она способна, как может помочь этим несчастным.
  Кити было не просто преодолеть свою застенчивость и отправиться без приглашения в гости к незнакомым людям. За время своих блужданий по деревне она заприметила несколько домов, где, как ей казалось, проживали самые неблагополучные семьи. Однажды она решила, что сегодня нанесет свой первый визит.
  Кити не была настолько наивной, чтобы не понимать, что никто с распростертыми объятиями ее встречать не собирается и все же она была шокирована неприкрытой враждебностью. Люди смотрели на нее, как на врага, хотя ее намерения были чисты и искренни. Никакой выгоды ни для себя, ни для мужа она не искала, ею двигало лишь сострадание и стремление хоть чем-то помочь. Если бы не мысли о Вареньке, если бы не ее пример, вся ее благотворительная деятельность в первый же день, как началась, так бы и завершилась, но она решила так просто не сдаваться, а продолжать начатое во что бы то ни стало.
  Несколько раз Кити практически выгоняли, но у нее хватало смелости и решимости снова стучаться в те же двери. Картины нищеты, обездоленности не давали ей покоя, до этого она и не представляла, как реально живут многие ее соотечественники. Она вообще смутно представляла лицо бедности, для нее это понятие было почти абстрактное, почти несуществующее. Сейчас все изменилось, она столкнулись со всеми ее проявлениями непосредственно и это ее поразило до глубины души. Такого в наше время просто не должно быть, думала Кити. А если такие явления и существуют и никого это не волнует, то это означает, что вокруг что-то глубоко не в порядке.
  С какого-то момента ее упорство стало приносить некоторые плоды, Кити начали пускать в некоторые дома. Она наладила контакты с их обитателями. Было бы неправильно считать, что между ними возникло что-то вроде дружбы, до этого было еще далеко, как до Млечного пути, но ее уже не воспринимали, как засланного казачка или провокатора и даже делились своими проблемами, бедами, тревогами. Кити внимательно всех выслушивала, подробно все записывала, но главное все глубже проникалась чужими горестями.
  Кити убеждалась все сильней, что с самого начала была права, в самом тяжелом положении оказывались дети. Конечно, многие из них не понимают, что их ждет в будущем, куда стремительно несет их наклонная дорога жизни, но спуск по ней многих можно еще остановить, только для этого надо приложить усилия. Родители часто на это не способны, они сами своим поведением подталкивают туда собственных чад. Требуется кто-то со стороны, чтобы вмешался в этот процесс, а кроме нее, здесь это сделать некому.
  Левин ничего не ведал о том, чем занималась его жена, так как это происходило во время его работы. К тому же с односельчанами общался он мало; если не было в том насущной необходимости, старался обходиться без этого удовольствия. Поэтому его никто так и не проинформировал о намерениях Кити. И когда однажды оно ему рассказала о своей благотворительной деятельности, он был и ошеломлен и возмущен.
  - Ты с ума сошла! - едва ли не впервые повысил он на нее голос. - Ты ребеночка ждешь, тебе нужен покой, а ты шляешься по деревне. Да ты знаешь, как нас там не любят. Тебя же могут запросто ударить.
  - Так не ударили же, - возразила Кити. - И я не шляюсь, а занимаюсь важным делом.
  - А можно узнать, каким?
  - Эти люди, у которых я была, нуждаются в помощи. Особенно дети. Некоторые даже не доедают. А уж как они одеты. Да и много чего у них нет, что есть у других. Например, Интернета.
  - Ах, Интернета. Ты полагаешь, он им так необходим?
  - Но если он нужен нам, почему же Интернет не нужен им? С нашей стороны так думать - это просто зазнайство.
  - Зазнайство? - удивился словам жены Левин. - Полагаешь, я зазнайка.
  - Немного.
  - Вот как, - обиделся Левин. - Не предполагал, что ты такого мнения обо мне.
  - Костя, не о том сейчас речь.
  - А о чем, дорогая? - искренне удивился он.
  - Я тут составила список первоочередных дел, кому требуется какая помощь. Ты не посмотришь? - Кити протянула ему листок бумаги.
  Левин стал читать.
  - Одежда, обувь, телевизор, скутер, - Левин посмотрел на жену. - А "Мерседеса" в списке случайно нет?
  - Эти вещи им очень нужны, - сказала Кити.
  - Так что же они их не купят? Они продаются в любом магазине.
  - У них нет денег.
  - А у меня, случайно, они имеются и по этой причине я должен отоваривать всю деревню?
  - Не всю, Костя, тут всего три семьи.
  - Сейчас три, потом будет пять, затем вся деревня в полном составе. Я не прав?
  Кити несколько секунд молчала.
  - Знаешь, Костя, я подумала, а почему бы нам не создать небольшой благотворительный фонд для помощи нуждающимся. Я посчитала, денег нужно не так уж много.
  - Сядь, пожалуйста, - попросил Левин жену. Кити послушно села. - Вот ты говоришь, нужны деньги для покупки разных там полезных вещей. - Она кивнула головой. - Я понимаю, в некоторых семьях бедность ужасная, но ты не задавала вопрос, от чего? А я тебе объясню, эти люди упорно не желают ничем заниматься. Вокруг дел немеренно. Я многим из них самолично предлагал работу, обещал по местным меркам неплохо платить. Так не желают, быть бедными для них проще и комфортней, чем трудиться с утра до вечера и жить в достатке. Помогать этим людям - это означает еще больше плодить тунеядство и леность. Если они не хотят сами ничего предпринимать, чтобы изменить свое положение, так с какой же стати им помогать? Я уж не говорю, что они эти деньги скорей всего пропьют, чем купят детям что-то стоящее. Кто хочет жить иначе, как все нормальные люди, пусть идет работать. Но таких, к сожалению, единицы. Поэтому, никаких денег я не намерен давать на эти цели.
  - Ты во многом прав, Костя, - тихо произнесла Кити, - но дети не виноваты, что у них такие родители. Я прошу не для них, а для их детей. Они нуждаются в помощи.
  Они проговорили не меньше часа, но так и не убедили друг друга. И, в конце концов, разошлись по разным углам. И даже когда пришло время спать, хотя они и легли в одну супружескую постель, но отвернулись друг от друга.
  На следующий день Кити впервые за все время беременности почувствовала недомогание. Левин не пошел на работу и не отходил от нее, хотя она просила его заниматься своими обычными делами.
  Где-то через несколько часов Левин вдруг подошел к ее кровати, сел на краешек и, слегка потупясь, сказал:
  - Знаешь, Кити, если ты так хочешь, я создам этот фонд.
  Кити стремительно приподнялась и обняла мужа. В такой позе они просидели минут десять.
  
  ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.
  
  I.
  Срок родов приближался, и с каждым днем Левин становился все нервозней. Почему-то он никак не мог прогнать мысль, что может случиться что-то нехорошее. Хотя никаких предпосылок для такого убеждения не было. Беременность Кити протекала вполне благополучно, но это мало влияло на его настроение, он всегда был немного мнителен, ему часто казалось, что что-то плохое непременно должно произойти, даже если ничего этого не предвещает. Левин смотрел на огромный живот жены и в его голову невольно заползала мысль, что добром это не может кончиться. Как человек современный он понимал, что так не должно было быть, но какие-то атавистические струны его натуры, доставшиеся ему от далеких предков, постоянно издавали эту тревожную мелодию и не реагировать на нее было выше его сил.
  Они часто говорили о предстоящих родах, причем, главной тревожащейся стороной являлся он. Кити же относилась к предстоящему событию так спокойно, что даже немного сама этому удивлялась. Все же это было впервые, это Долли рожала неоднократно, и с высоты своего опыта относилась к этому с завидной невозмутимостью, хотя все же в глубине души волновалась. Кити же владела необъяснимая уверенность, что все завершится благополучно. На чем она основывалась, Кити не очень понимала, но ей было этого вполне достаточно. Сейчас не время для анализа, это потом, когда все закончится, она обдумает ситуацию со всех сторон.
  В какой-то момент Левиным вдруг овладела одна мысль - он должен видеть, как появляется на свет его ребенок, он хочет наблюдать за его жизнью с первой же ее секунды. И была вторая причина его желания присутствия при родах - Левин хотел разделить с женой, насколько это дозволено природой мужчине связанные с этим процессом страдания. Кити это желание и удивило и смутило, она почувствовала, что ей будет не слишком приятно, если он будет свидетелем этой сцены. Она попыталась его отговорить, но Левин уговорам не поддавался, он ссылался, что в мире многие будущие отцы так поступают, - и Кити согласилась. Если ему так уж этого хочется, пусть присутствует, он прав, что сейчас это довольно распространенная практика. А то еще потом будет ее упрекать, что она ему это не позволила. Уж понравится ли это ему или нет, другой вопрос.
  С помощью отца Кити они нашли московскую частную клинику, где было родильное отделение. Хотя сроки позволяли еще находиться дома, Левин принял решение отправиться в столицу. Лучше быть поближе к месту, где должны в скором времени разыграться столь важные события.
  В Москве можно было остановиться у родственников, но Левин решил, что лучше никому не мешать и ни от кого не зависеть. Он снял на период нахождения в городе двухкомнатную квартиру. Стоила аренда фантастически дорого, и когда Левин услышал сумму, то первый его импульс был отказаться от этого намерения, но затем все же поменял решение - сейчас не время экономить. Хотя оно далось ему нелегко. Когда все благополучно разрешится, он найдет способы возместить потери. Правда, мысль о понесенных расходах не давала ему покоя несколько дней, но постепенно и она ослабла. Гораздо больше его стало беспокоить, что он не знает, чем себя занять. Каких-то особых дел в городе у него не было. Он было попытался продолжить писать книгу размышлений о сегодняшней России, которую начал не так давно, наслышавшись умных и не очень умных и вразумительных речей брата, его единомышленников и оппонентов, товарищей по партии.
  Мысль написать книгу пришла к нему внезапно, когда ни о чем таком он и не помышлял. Левин находился в своем свинокомплексе, занимался обычными хозяйственными делами, как к нему вдруг пришло озарение. Он должен дать ответ всем этим людям, которые далеки от знания и понимания реальной картины действительности, зато без конца выписывают рецепты, как спасти страну. При этом очень часто их лекарства были намного хуже самой болезни, а вот он накопил немалый жизненный и хозяйственный опыт. За то время, что он занимался сельским хозяйством, с ним произошел настоящий переворот. Многие вещи, которые он представлял крайне смутно, внезапно допустили его до своей сути. Нет, он отнюдь не переоценивает в этом плане себя и вовсе не считает, что ему ведома истина. Да и кому она ведома? Но он не может молчать, ему противна эта непрерывная псевдопатриотическая говорильня этих людей, которыми движет не любовь к Родине, а исключительно тщеславие, стремление продемонстрировать свое я.
   В свободные минуты Левин начал писать, но дело продвигалось медленно; не хватало времени, да и далеко не всегда мысли послушно отпечатывались в ноутбуке. Иногда он подолгу сидел перед ним, не набрав ни единой строчки. Вот и сейчас ему тоже не писалось. Промучившись, он отложил это занятие до более счастливых времен.
  Расставшись временно с надеждой продвинуть работу над своей книгой, он все внимание перенес на жену. Кити томилась, сидя в четырех стенах, и однажды ее отец повез их к знакомым. Там она неожиданно повстречала Вронского. У нее перехватило дыхание, но это состояние длилось всего несколько мгновений, а затем спокойствие вновь вернулось к ней. Она снова взглянула на него - и окончательно поняла, что полностью освободилась от власти этого человека. Есть он, нет его, ей все равно. Хотя ничего плохого она ему не желает. Пусть будет счастлив, но только без нее.
  Они даже немного поговорили, преимущественно о Левине. Вронский отзывался о нем очень похвально, как о перспективном члене партии. Кити эти слова были приятны, она знала, что они теперь соратники. И это ее немного беспокоило, так как она опасалась, что может стать для них яблоком раздора, но, судя по всему, этого не случилось.
  Придя домой, она поведала мужу о нежданной встрече и увидела в его глазах беспокойство. Кити решила, что в этом вопросе недомолвки только вредны. Она честно рассказала ему о том, с какими чувствами общалась с Вронским и увидела, как муж быстро успокоился.
  Этот вопрос не то, что мучил Левина, но беспокоил. Когда он по партийным делам стал контактировать с Вронским, то в его голове начинала назойливо зудеть мысль, что его жена любила этого человеком. Она мешала ему объективно подходить к нему, справедливо оценить его поступки, хотя внешне он старался никак не выдавать себя. Одно дело партстроительство, а другое - их личные отношения. Однако избавиться от недоброжелательства к Вронскому все равно до конца не получалось. Но сейчас вдруг Левин понял, что от него отлетело это неприятное чувство и отныне более ничего не препятствует нормальным контактам с Вронским.
  Левин вдруг засмеялся и поцеловал Кити. Он понял, что до этого момента ее былая связь с Вронским занозой сидела в нем, но теперь она извлечена из его сознания. Они поцеловались, это был поцелуй не страсти, а примирения и согласия.
  
  II.
  Давно у Левина не было столько свободного времени, от незанятости ему становилось тоскливо. Не покидало ощущение, что жизнь остановилась и, как стеснительный гость, топчется в прихожей. До родов, по словам врачей, оставалось еще не меньше недели, а то и чуть больше. Что ему делать все это время, он не представлял и как назло работа над книгой не идет, мысли упрямо не желают идти в нужном направлении. Что в общем-то и понятно, учитывая складывающуюся ситуацию.
  Левин решил позвонить своему однокашнику по Тимирязевской академии Катавасову. В отличие от него, Левина, после ее окончания, он не покинул стены альма-матер, остался на кафедре, защитил сначала кандидатскую, потом докторскую диссертации, и недавно ее возглавил. Когда они встречались, то между ними всегда разгорался спор. Они не сходились во мнении почти ни по одной позиции, но как истинно цивилизованным людям, это не мешало их дружбе.
  На этот раз Левин решился прочесть часть из того, что уже успел написать. Катавасов слушал необычайно внимательно, как верующий своего настоятеля.
  - Очень интересные и важные мысли, - сказал он. - Я поддерживаю твою мысль, что только с села может начаться возрождение России. Город не несет в себе никакой моральной основы, он лишь ее окончательно разрушает. Он предлагает людям бесконечное количество соблазнов и требует от них добиваться их любой ценой. Ты правильно подчеркиваешь мысль, что в городе работники отделены от результатов своего труда, поэтому столь безразличны к своей работе. Им все равно, чем заниматься, что делать, лишь бы платили, а это не создает в них стимула к честному и созидательному труду. Тот, кто работает только за деньги, никогда не станет настоящим гражданином и патриотом своей страны. Ведь за деньги можно работать, где угодно и на кого угодно, и делать, все что угодно. Ты молодец, написав все это.
  Похвалы приятеля были Левину приятны. Он дал себе слово, как только Кити разрешится от бремени, тут же плотно засядет за свою книгу. Конечно, он не настолько наивен, чтобы надеяться, что после ее появления, что-то быстрей начнет меняться. Тут скорее другое - он видит в этом труде свой долг. Теперь он понимает, что когда он стал заниматься крестьянским трудом, в нем началась невидимая трансформация, все наносное стало постепенно отваливаться от него и формироваться совсем иная основа. Он осознал свою ответственность за все, что делает, и за то, что происходит вокруг него. Может, некоторым такая позиция покажется смешной и несерьезной, даже напыщенной, но это их дело. В них не проникло осознание важности их миссии на земле, они остаются тут случайными прохожими, ищущими лишь развлечения и удовольствия. Но разве только для этого человек приходит в этот мир? Может, когда-то Левин бы и разделил это мнение, но сейчас он убежден - наша подлинная миссия работа и созидание, а все остальное лишь приложение к этому.
  Эти мысли Левин не стал доводить до сведения Катавасова. Не то, что он смущался их, но ему казалось, что даже его друг не воспримет их адекватно. Слишком уж все тут в Москве привыкли мыслить в других категориях.
  - Слушай, - вдруг задумчиво произнес Катавасов, - хочу познакомить тебя с Метровым. Я, можно сказать, сблизился с ним. Ты как?
  - С большим удовольствием.
  Метров был известный экономист и публицист, близкий к правительственным кругам. Про него говорили, что сам Президент советуется с ним. Даже если это было и не так, все равно он являлся влиятельным человеком.
  - Вот и хорошо, позвоню Метрову и поедем к нему.
  Поехали они на следующий день. Судя по огромной квартире, ее хозяин явно благоденствовал. До сего момента Метрова Левин видел только по телевизору, там он казался подтянутым и энергичным. Перед ним же предстал, если не полный, но и не худой мужчина, еще не старый, но постаревший. Было видно, что он не чуждался радостям жизни, а они в отместку оставляли на его теле и лице свои отметины.
  Катавасов представил Левина, дал ему короткую, но емкую и сугубо положительную характеристику. Левину стало неудобно, что подумает о нем Метров, а перед этим человеком ему хотелось выглядеть достойно. Хотя зачем ему это было нужно, Левин толком не представлял.
  По просьбе Катавасова, молча поддержанным Метровым, Левин стал читать тот же самый отрывок из своей книги. Хозяин квартиры внимательно его слушал, и это льстило чтецу. Не слишком ли в последнее время он самоизолировался от окружающего мира, не пора ли выйти на его авансцену, ведь ему есть что сказать? Такие мысли скользили в голове Левина во время чтения.
   - То, что вы пишите, весьма интересно, - оценил Метров, когда Левин закончил. - Я даже кое с чем с вами согласен. И все же, то, что вы предлагаете, это очередная утопия. Мир ушел далеко вперед и начинать возрождение страны с деревни - это придаваться очередной иллюзии, а у нас их и без того было немало и создавать новую крайне опрометчиво.
  - Я не верю в прогресс городской цивилизации, - угрюмо ответил Левин. - Да, она многое создает, но зато и разрушает самую основу жизни. Она подменяет истинные ценности теми, которые ей необходимы. Это действует разрушительно, в том числе и на нее саму.
  - Да вы прямо новый Жак-Жак Руссо, - засмеялся Метров, - он тоже ненавидел город, считал все беды идут от него. Невозможно вернуться в прошлое, идти надо всегда только вперед. Чего жалеть о том, что было и что уже никогда не будет. Даже если вы в чем-то и правы в своей характеристики городской цивилизации, но именно с ней нам придется иметь дело. По крайней мере, в ближайшие пару сотен лет, а село будет следовать за ней, ничего другого у него не остается. Сельское хозяйство должно стать таким же индустриальным, как промышленность. Так что основные усилия следует сосредоточить здесь. Слава богу, правительство это понимает и ведет себя правильно.
  - Правильно? - возмутился Левин. - Да, деревня вымирает. Еще каких-то с десяток, ну может двадцать лет - и от нее ничего не останется, а вам на это глубоко наплевать! Вас интересует только город, но так не может быть, должны существовать и город и деревня. Это такая же дихотомия, как мужчина и женщина. Представьте мир из одних мужчин и одних женщин. Вам бы хотелось жить в нем?
   - Ваше сравнение некорректно. Поэтому нет смысла вам отвечать. Никто не списывает село со счета, просто сегодня - это вторичная сфера забот. Наладим жизнь в городах, тогда легче будет улучшать жизнь в деревне.
  - В том-то дело, что не наладите.
  Метров покачал головой, словно удивляясь несговорчивости собеседника.
  - Даже не ожидал я встретить сегодня такого рьяного адепта возрождения деревни. Вы же, насколько я знаю, долго и успешно жили в городе.
  - В Санкт-Петербурге, - зачем-то уточнил Левин.
  - Вот-вот, - задумчиво произнес Метров. - А знаете что, не хотели бы вы поработать на правительство. Нам очень нужны умные и компетентные люди. С этим у нас очень большая напряженка.
  - Я крестьянин, куда мне в правительство, - не согласился Левин. Он вдруг потерял интерес к разговору. Им не понять друг друга.
  Метров, кажется, тоже понял, что им не договориться. Они еще немного поболтали на разные, не очень острые темы. Затем Левин и Катавасов ушли.
  
   III.
  В Москву неожиданно нагрянул Стива Облонский. Он позвонил Левину и предложил поехать куда-нибудь поужинать. Левин, маявшись бездельем, не возражал. Они отправились в известный им обоим ресторан.
  В этот раз Облонский показался Левину не похожим на самого себя, веселость не брызгала из него, как вода из фонтана, он скорей казался меланхоличным. Это было столь непривычно видеть, что Левин даже немного испугался - уж не заболел ли его старый приятель? Впрочем, вид у Стивы был вполне здоровый, а когда они принялись за еду, он продемонстрировал свой знаменитый аппетит и все же Левина не покидала мысль, что у него не все в порядке. Правда, после первой рюмочки водки Стива немного повеселел.
  - Вот думаю, верно ли я все делаю? - сразу же после салата огорошил Стива своим вопросом Левина.
  Левин настороженно посмотрел на приятеля. Все же он не ошибся, что-то у него не так. Облонский всегда избегал любого проявления рефлексии, а тут сидит с видом едва ли не кающегося грешника. Такого от него он никогда не ожидал.
  - А что ты считаешь, делаешь неверным? - поинтересовался Левин.
  - Если бы знать, - вздохнул Стива. - Почему-то все идет не так, как хочется, а понять причину не могу. Вроде делаю все, как и все, а вот результат совсем другой.
  - Чем тебе не нравится твой результат? Занимаешь неплохую должность, многодетный отец, при этом не бедствуешь. Многие бы позавидовали.
  - Многие и завидуют, а вот я завидую многим. То, что я имею, мизер по сравнению с тем, что имеют другие.
  - Вот что тебя беспокоит, но так было и так будет всегда. Каждый имеет то, что заслужил.
  - Ты полагаешь, те люди, которые сегодня имеют все, заслужили иметь все?
  Левин слегка смутился.
   - Нет, конечно, многие обладают имуществом или деньгами незаслуженно, но ведь тебя волнует не это.
  - Что же? - усмехнулся Облонский.
  - Что ты не входишь в число этих избранников.
  - Да ты прав, - согласился Стива, разливая очередную порцию водки по стопкам. - Именно это и расстраивает. Я бы никогда не смог отстаивать мировую справедливость. Более того, мне рано стало казаться, что именно несправедливость и делает жизнь особенно приятной. Если, конечно, она работает на тебя, а не против тебя.
  Левин покачал головой.
  - Несправедливость рано или поздно разрушает все вокруг. Я понимаю, многим она даже очень полезна, но все до поры до времени. Наступает момент...
  - Может, ты и прав, - оборвал Левина Стива, - только пока наступит этот момент, можно пожить даже очень неплохо. Ну а если не повезет, так на все божья воля. Знаешь, Костя, с некоторых пор я стал фаталистом. Что на роду написано, то и случится. Вот только мы не знаем, что написано. Поэтому и бредем в темноте.
  - И очень хорошо, что не знаем. Знали бы, сразу остановились. Какой смысл куда-то идти, что-то делать, если заранее известен результат. Неизвестность придает нам силы.
  - Таким, как ты, а А у таких, как я, она их отнимает.
  - Ты что-то, милый мой друг, совсем впал в пессимизм.
  - Да как-то не слишком весело. Вот и у Анны что-то все не складывается.
  - А у нее что за проблемы?
  - У нее можно сказать только и есть, что проблемы. С мужем никак не договорится ни о чем, бизнес никак не наладится, с Вронским тоже не очень. С отчаяния стала сочинять детские книжки. Надеется их издать, хотя в школе у нее с сочинениями было не очень. От того и настроение мрачное. Почти никуда не ходит, да и ее редко кто навещает.
  Внезапно у Левина возникла несколько даже удивившая его идея.
  - А почему бы нам ее не навестить прямо сейчас?
  - Прямо сейчас, - удивился Стива. - Но нам еще горячее не принесли.
  - Разве она нас не накормит?
  - Конечно, накормит, - задумчиво протянул Стива. - Поехали. Сейчас вызовем такси.
  В этот момент к ним подошел официант с радостным известием, что через пять минут принесут горячее.
  - Нам срочно надо уходить, - сказал Стива. Достав бумажник, он протянул ему деньги.
  Облонский и Левин вышли из ресторана. Еще через пять минут они ехали в такси по вечернему городу.
  
  IV.
  Водитель остановил такси около дома, где проживали вернувшиеся на время в Москву Анна и Вронский. Расплатившись за проезд, Стива и Левин вышли из машины. Стива полез в карман и долго рылся в поисках записной книжки с кодом для входа в подъезд. Левин же, порядком протрезвевший с того момента, как дал согласие на этот визит, стоял и мучился сомнениями в целесообразности своего поступка. Он знал, что Кити не понравится, что он поехал в гости к Анне. Она хоть и старается не подавать вида, но все равно недолюбливает Анну за то, что та в свое время увела от нее Вронского. И пусть с той поры уже немало воды утекло и она сама уже замужем и ждет ребенка, но всякий раз, когда в их семье случайно заходила речь об Анне, лицо Кити неизменно принимает отстраненное выражение. Левин, хорошо изучивший повадки своей жены, знал, что это у нее означает крайнюю степень неприятия, и старался в такие моменты перевести разговор в другое русло.
   Но теперь, стоя перед дверями дома Анны, было уже поздно что-то менять, и Левин шагнул в ее дом, едва ли не, как в клетку с тигром. Во всяком случае, именно такое состояние у него было в первый момент, как только он переступил порог квартиры Анны.
  Однако все его напряжение вмиг рассеялось, едва он увидел хозяйку квартиры. Анна вышла им навстречу, сияя улыбкой и с самой искренней радостью от встречи с ними. Одета она была просто, по-домашнему, но в то же время достаточно изыскано. Легкий макияж на лице и копна иссиня-черных волос, рассыпанных по плечам, подчеркивали ее природную чувственность. Левин отметил, что красота Анны яркая, дерзкая, резко бьющая в глаза, в отличии от нежной и утонченной красоты Кити.
  - Очень и очень рада видеть вас у себя, - улыбнулась Анна и протянула Левину руку. Левин смутился, не зная, что делать с ее протянутой рукой, то ли по-мужски пожать ее, то ли поцеловать. Робея, он взял руку Анны и неловко сжал ее в своих ладонях.
  Уловив смущение Левина, Анна рассмеялась. Ее смех, словно перезвон миллионов серебристых колокольчиков рассыпался по прихожей, проник в самое сердце Левина и вызвал в нем бурю смятения. И хотя сердце его уже давно и прочно принадлежало Кити, но, тем не менее, в этот момент Левин вдруг почувствовал, как его неудержимо потянуло к Анне. Он физически ощутил, что эта женщина обладает таким сильным магнетизмом, который затягивает его, как в омут, в свое чувственно-сексуальное поле, помимо его желания.
  У нее есть то, трепеща всем сердцем отметил Левин, что обычно называют сексуальным призывом, но он, не как все, не как другие, он не поддастся.
  Левин сделал над собой усилие и постарался стряхнуть с себя чары Анны. Он понимал, что только благодаря обществу Стивы, он избавился от большей части той опасности, которую могла бы представлять для него Анна, окажись он с ней наедине.
  - Как твое здоровье, как поживаешь? - засыпал Стива сестру вопросами, и ее внимание переключилось на брата.
  Левин сразу почувствовал себя свободнее, освободившись от плена глаз Анны.
  Однако Анна, разговаривая со Стивой, продолжала держать Левина в поле своего пристального внимания. Прекрасно уловив то влияние, какое она оказала на Левина, Анна неожиданно развеселилась. Ей, постоянно находящейся в уединении четырех стен, давно не было так смешно. С момента знакомства с Вронским она не позволяла себе такого удовольствия - кружить голову мужчинам. Ей это показалось еще более забавным, что в очередной раз в ее сети плывет мужчина, принадлежавший Кити. Ведь ей известно, что Кити до сих пор не простила ей Вронского. А жизнь, как давно поняла Анна, не прощает людям такого злопамятства. Упорствующий в злопыхательствах, сам наказывает себя, наступая раз за разом на одни и те же грабли. И коль уж ей предлагают сыграть в подкидного дурака, она не откажет себе в таком удовольствии. Правда всего на один вечер не больше, да и для Левина этот опыт не более, чем просмотр эротического журнала для мужчин. Он его пролистает с интересом и запрячет, куда подальше от бдительного взора своей благоверной.
  - Проходите в гостиную, - Анна мило улыбнулась Левину, качнувшись корпусом в его сторону, и дотронулась до его плеча рукой.
  Левина как будто током стукнуло от этого ее прикосновения. Он понял, что с ней надо держать ухо востро. Как он не противится ее влиянию, но у него из этого ровным счетом ничего не получается. Из глубин его бессознательного то и дело вырывалось нечто реальное и совершенно неуправляемое, которое ощущалось Левиным, как инстинктивный отклик на каждое слово и каждое движение Анны. Она оставила их со Стивой в гостиной и пошла за чаем.
  - Да-а-а, - задумчиво протянул Стива, глядя ей в след, - вот женщина с большой буквы. Умница, красавица! И вот какое несчастье, что полное совершенство - есть по совместительству моя сестра.
  - Отчего же несчастье? - удивился Левин.
  - Если бы не этот прискорбный факт, я бы женился на ней. Да и ты, я смотрю, - Стива хитро скосил глаза на Левина, - взгляд с нее не сводишь.
  Левина обдало жаром при этих словах. Неужели так заметно, так явно его очарование Анной. А ведь со Стивы станется, он все может разболтать Долли, а там и до Кити дойдет.
  - Ты ошибаешься, - поспешил Левин заверить Стиву.
  В этот момент вошла Анна с подносом. Она поставила на маленький столик, за которым они сидели, заварной чай, чашки и вазочки с вареньем и конфетами.
  - Разрешите, я поухаживаю за вами, - Анна налила чай в чашку Левина, потом достала крахмальную салфетку, лежащую на столе, и расстелила ее на его коленях. В очередной раз, ощутив на своем теле прикосновение рук Анны, Левин испытал что-то похожее на удар электрическим током. Но он сидел и делал вид, что его это мало волнует. В это время у Стивы зазвонил телефон, и он вышел для разговора в другую комнату. Оставшись наедине с Анной, Левин ощутил вновь необычайное волнение. Он напоминал себе подростка, не знавшего еще женщин, который теряется и робеет в их присутствии. Чтобы сбросить напряжение и направить разговор в безопасное русло, Левин спросил Анну о книге, которую она пишет.
  - Степан Аркадьевич рассказывал, что вы пишете книгу для детей, - глухо произнес Левин. - Расскажите, пожалуйста, о ней.
  Несколько минут Анна ничего не отвечала. Она смотрела на Левина расфокусированным взглядом раскосых глаз и улыбалась. Ее затянувшееся молчание с каждым мгновением становилось все более и более эмоционально заряженным, генерируя вокруг них эротическое электричество, в которое все больше погружался Левин, ощущая свою полную беспомощность и невозможность противостоять ее колдовскому влиянию. Само пространство вокруг них приобрело свойство особого магнетизма, в котором все сенсорные восприятия Левина обострились до предела. Он вдруг почувствовал запах духов Анны. Пряный чувственный аромат обволакивал его сознание и отдавал в полную власть этой женщины. Глоток обычного чая показался Левину необычайно вкусным, словно это был не чай, а напиток богов. Неизвестно еще до чего дошел бы он в своих ощущениях, но в этот момент Анна прервала свое молчание.
  - Это все такая ерунда, я забросила эту книгу, - небрежно произнесла она.
  - Жаль, - искренне расстроился Левин.
  - Я в этом не сильна, поэтому оставила это бесполезное занятие. Но я сейчас пишу другую книгу, - глаза Анны вспыхнули опасным блеском. - Про любовь. Про это я могу рассказать вам. Хотите?
  Левину ничего не оставалось делать, как ответить согласием, хотя он предпочел поговорить с ней о чем-нибудь более нейтральном и безопасном для себя.
  - Когда женщина влюбляется в того, кто не отвечает на ее призыв, - Анна в упор посмотрела на Левина, - она становится одержима страстным сексуальным желанием и тогда ее участь печальна. Она раз за разом испытывает боль. И другие связи не способны ей компенсировать отсутствия ответного чувства.
  Левин испытал шок. Ему почудилось, что Анна в этот момент говорит о нем и о себе. Это было настолько невероятно, как полет на Марс, но отчего-то Левин посчитал, что слова Анны обращены именно к нему. И эти слова нисколько не смутили его, как все, сказанное до этого. Словно он перешел предел, за гранью которого все было разрешено и все возможно. Левин смотрел на Анну и отмечал в ней все более и более нравящуюся ему еще одну черту, которую редко можно встретить в иной женщине. Это обескураживающая своей прямотой откровенность.
  Сказав это, Анна печально вздохнула и потянулась к пачке сигарет, лежащей на столике. Она вынула сигарету и, задумчиво глядя Левину в лицо прекрасными глазами, стала разминать ее своими тонкими длинными пальцами. Левин, как завороженный смотрел на нее, словно никогда в жизни не видел, как это делают женщины, прежде, чем закурить. Ему все в ней нравилось и голос, и взгляд, и жесты, и то, что она говорила. Левин спохватился, сообразив, что она ждет, когда он даст ей прикурить. Он пошарил по карманам, нашел зажигалку и, чиркнув колесиком, протянул ей огонь. Но Анна, качнув головой, отказалась.
  - Спасибо. Я бросила курить, а вот эта привычка осталась, никак не могу от нее избавиться. Как и от привычки любить того, кто меня не ценит. - При этих словах Анна резко смяла сигарету пальцами и бросила ее в пепельницу.
  И снова сердце Левина живо откликнулось на ее печаль, словно это была не ее, а его боль. Левин почувствовал, что у нее с Вронским не все так гладко, как ему казалось прежде, и от этого Левину стало так невыразимо приятно, как будто ему от этого могла быть какая-то выгода. Логика говорила ему: тебе то, что за дело, а сердце при этом выплясывало от радости такие кренделя, что только держись. Левин приосанился, прикидывая в уме, что бы он мог в ответ сказать на это, да так, чтобы дать Анне понять, что ее печаль для него не пустой звук, а руководство к действию. Только вот к какому? Левин глубоко призадумался над этим.
  Пока он размышлял, вошел Стива. Левин совсем забыл о его существовании. Стива озадаченно потер переносицу.
  - Я прошу прощения, - Стива виновато улыбнулся, но мне надо срочно ретироваться. Впрочем, я никого не принуждаю следовать за мной. Костя ты можешь остаться и допить свой чай.
  - Да нет, я с тобой. - Появление Стивы повлияло отрезвляюще на Левина и он понял, что своих размышлениях и чувствах его занесло куда-то не туда. Он поднялся с кресла и проследовал в прихожую вслед за Стивой. Анна вышла их проводить.
  - Прощайте. - Анна подошла к Стиве, и поцеловала его в щеку, затем подумав секунду, прикоснулась губами к щеке Левина. На этот раз прикосновение ее губ не произвело на Левина никакого эффекта. Ее чары спали, а дурман рассеялся. Левин облегченно вздохнул и подумал, что все это наваждение, которое он испытал некоторое время назад, вероятно, последствие ресторанного возлияния, а сейчас оно слова богу полностью прошло. Не следует так сильно напиваться больше никогда, сделал вывод Левин и с легким сердцем покинул дом Анны.
  Анна закрыла дверь и в тот же миг забыла о гостях и о том, как еще полчаса тому назад она бесстыдно соблазняла Левина.
  
  V.
   Выйдя из дома Анны на морозный воздух, Левин вздохнул с облегчением. Он почувствовал себя узником, которого долго удерживали в заточении, и вот теперь пришла пора освобождения. Левин огляделся. Снег крупными хлопьями, легко кружась в свете фонарей, тихо падал на землю. Левин энергично втянул ноздрями морозный воздух и несколько секунд стоял молча, наслаждаясь тихим безмолвием. На него снизошло умиротворение. Левину стало так же легко, как и этому падающему в кружении снегу. Душа его словно очистилась и умылась от случайно налипшей на нее грязи. Вот значит, как бывает, подумал он, это надо запомнить. Иначе может однажды повториться. Даже самые стойкие люди подвержены внезапным искушениям.
  Левин простился со Стивой, и они разъехались в разных направлениях. Всю дорогу домой, Левин думал об Анне. Мысли о ней помимо его желания одолевали его, да он и не гнал их. Левин надеялся, что как только он переступит порог своего дома и увидит Кити, его мечты и фантазии об этой женщине покинут его, растают, как снег под жаркими лучами солнца. Но сейчас, пока он еще был в дороге, Левин позволил себе немного вольности и продолжал держать в голове этот пленительный, невероятно соблазнительной и желанной образ, но для него совсем недоступной.
  Левин недооценил опасности своих фантазий. Он посчитал это вполне безобидным занятием, надеясь легко сбросить их со своих плеч, как сбрасывает пальто в прихожей. Однако Левину показалось, что Кити что-то почувствовала, едва он переступил порог их квартиры. Она пристально смотрела на мужа несколько секунд и сделала обескураживающее по своей истинной сути заключение.
  - Ты выглядишь так, как будто был у женщины, - фыркнула Кити.
  Левин смутился, как будто его застали врасплох за чем-то непристойным. Хотя, если вспомнить его визит к Анне весь от начала до конца, то ничего недостойного в его поведении нельзя было узреть. Вот разве только, что касается его внутренних переживаний, но так об этом никто не знает и не узнает никогда.
  Первым неосознанным желанием Левина на замечание Кити было все отрицать. На нет и суда нет. Но немного поразмыслив, он подумал, что это будет весьма нецелесообразно. Ведь Стива, наверняка, проболтается Долли, что возил его к Анне. Кити узнает и тогда грозы не миновать. Уж лучше признаться прямо сейчас. Да и в чем признаваться-то? Левину стало смешно от своей излишней мнительности. Однако он не стал сразу говорить об Анне.
  В самых мельчайших подробностях он начал рассказывать, как провел день. Подробно описал свой визит к Метрову и его реакцию на его идею возрождения России. Левин надеялся усыпить бдительность Кити в потоке своего красноречия. По его разумению Кити непременно должна была наскучить эта неинтересная ей тема и, она сбитая с толку всей этой болтовней, которая не укладывается в ее хорошенькой головке, забудет спросить о том, о чем Левин предпочел бы умолчать.
  Однако на этот раз заболтать Кити не удалось. Она мужественно выслушивала Левина в течении часа, прерывая поток его слов лишь редкими замечаниями. Когда он иссяк, Кити не пошла в спальню, не смотря на довольно позднее время. Она желала знать продолжение.
  - Ну, а потом, где ты был?
  - Потом Стива пригласил меня в ресторан.
  - О, это уже интересней, - оживилась Кити.
  -Да ничего там нет интересного, - небрежно заметил Левин. - Просто я давно уже ему обещал, и пока у меня еще есть время, я решил уважить его. Ведь очень скоро, когда у нас появится маленький, мне уже будет не до увеселений.- Левин с нежностью провел рукой по животу Кити.
  - Значит, ты развлекался, - сквозь зубы произнесла Кити. Левину послышалась в ее словах скрытая угроза, которую он попытался, как мог, рассеять.
  - Все это очень условно. Я в основном налегал на еду. Ты ведь знаешь, что я сторонник домашней пищи, но иногда, в качестве разнообразия, не мешает попробовать что-нибудь более пикантное, того, что дома не бывает. И тогда на этом контрасте вкус пищи острее воспринимается, как будто это еда богов.
  - Так значит, ты считаешь, что все познается в сравнении? - с неприязнью протянула Кити.
  - Да, это общеизвестный факт.
  Глаза Кити при этих его словах вспыхнули недобрым блеском. Левин заметил, как она вся в один момент ощетинилась.
  - Если следовать этому факту, то, чтобы продолжать наслаждаться женой, стоит попробовать что-нибудь более пикантное. Для остроты восприятия. Ты об этом мне только что рассказывал? - задыхаясь, проговорила Кити.
  - Кити, я не понимаю, о чем ты? Я просто говорил тебе о ресторанном питании и не более того. Откуда такая негативная реакция.
  - Почему ты молчишь, что ездил к Карениной! - неожиданно выкрикнула вдруг Кити, с ненавистью глядя ему в лицо.
  - Да, я ездил и что? - ошарашено произнес Левин.
  - Что там такого произошло, что ты скрываешь от меня! - Кити уже орала на него во весь голос. Глаза ее сузились, губы побелели, ее всю трясло.
  Левин испугался за нее, как бы чего не вышло в ее-то положении. Он бросился к Кити и обнял ее обеими руками, прижимая к себе, стараясь своими объятиями погасить неуемную дрожь ее тела.
  - Кити, милая, успокойся. Я собирался тебе все рассказать, но просто не успел.
  - Все?! - Кити в ужасе отшатнулась от него. - Что значит все? Так значит, я была права, когда подумала...
  - Что, что ты подумала? - Левин зажал губами ее рот, чтобы она не смела продолжать дальше нести всякую ахинею.
  - Что там произошло? Говори! - Кити смотрела на него в упор.
  - Визит вежливости, не более. Это Стива меня затащил к ней в гости. Я упирался, но он настаивал.
  - Вежливость по отношению к кому! - с негодованием воскликнула Кити, - к этой... У меня даже язык не поворачивается сказать к кому. Женщина, которая бросает своего ребенка, пусть даже ради самой великой любви на свете достойна порицания.
   - Да, да, ты права. Я полностью с тобой солидарен. Она достойна порицания. - Левин готов был подтвердить все, что угодно, даже то, что Анна достойно не только порицания, но и смерти. Он понимал, что сейчас лучше с Кити не спорить и во всем с ней соглашаться. Лишь бы поскорее уладить это недоразумение. Так постепенно, маленькими шажочками, ему удалось убедить Кити, что его визит к Анне был навязан ему Стивой, что он там пробыл недолго, да и то все время мучился и изнывал от желания поскорее покинуть этот дом.
   Постепенно Кити успокаивалась, но какого труда стоило это Левину. Они с Кити легли спать только под утро. Левину потребовалось полночи, чтобы реабилитировать себя в глазах Кити. Он страшно устал и был сильно зол на Стиву, который не ведал что сотворил. Кити призналась Левину, что Стива позвонил и предупредил ее, чтобы она ждала своего мужа, который должен вот-вот явиться. А на ее вопрос, откуда, он, как на духу, сказал, что от его любимой сестрицы.
  Уже засыпая, Левин думал, что внимание никакой, даже самой блистательной красавицы, не стоит таких его нервов. Пусть лучше жизнь его потчует однообразной пищей, той, которая у него каждый день на столе. Он к ней привык и есть гарантия, что у него никогда от нее не случится поноса. Он сознательно отказывается от экзотики. Это не для него, а для таких, как Стива. Пусть он черпает от этого сомнительного варева полной ложкой и не жалуется потом, что в очередной раз подавился костью. А то, что Кити устроила ему сегодня такую разборку, теперь надолго запомнится ему и отобьет впредь всякое желание даже приближаться к различной вкуснятине. Убаюканный этими мыслями, Левин заснул, крепко сжимая свою законную супругу в объятиях.
   Ночью ему снилась Анна. Она возбуждала его распутным взглядом раскосых глаз и соблазняла манящей улыбкой.
  - Анна, Анна, - шептал Левин во сне так громко, что разбудил Кити. Она прислушалась, но так и не смогла разобрать, что бормочет ее муж. Утром она спросила Левина о том, кто ему снился, кого он так громко звал по имени. Левина прошиб холодный пот. Что за женщина, подумал он об Анне, даже ночью умудряется его компрометировать. Он успокоился, когда узнал, что Кити ничего не сумела разобрать в его сне.
  - Мне снилась ты, любовь моя, - улыбнулся Левин жене и привлек ее к себе. Их губы слились в долгом окончательно все примиряющем поцелуе.
  
  VI.
  Проводив Левина и Стиву, Анна осталась одна. Она посмотрела на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого ночи, а Вронского все не было. Сегодня он снова не позвонил и не предупредил, что задерживается, с горечью подумала Анна. Эта манера поведения стала для него уже обычным делом. А раньше он звонил по поводу и без всякого на то повода. Эти его звонки были для Анны всегда очень важны не столько для того, что из них она узнавала, где он находится и когда вернется, а сколько свидетельством того, что для Вронского она по-прежнему значит очень много. Анна была бы счастлива, если бы она затмила для него собою весь мир, но поскольку разум ее не верил в такую возможность, она согласна была олицетворять для своего любимого хотя бы его часть, но весьма существенную. Лишь бы она была важна и являлась жизненно необходимой для него. В таком случае Анна готова была терпеть многое - разлуку с сыном, крах в бизнесе и многое, многое другое, что на ее плечи взваливала жизнь. Она бы стойко выдержала этот груз, если бы твердо знала, что она по-прежнему любима и все так же нужна ему, но в последнее время Анна стала в этом сомневаться.
  Все началось с его увлечением политикой. По мере того, как Вронский погружался в дела партии, он все больше и больше отдалялся от Анны. Он приходил домой усталый, опустошенный, растративший себя где-то там, на стороне. Его энергия выплескивалась за порогом их дома, а Анне доставались лишь крохи, а иногда вообще ничего не перепадало. У Вронского не оставалось сил даже на небольшой вечерний разговор перед сном, не говоря уж о сексе.
  - Завтра, все завтра,- едва успевал произнести Вронский и тут же моментально засыпал, иногда прямо в кресле, не успевая дойти до постели. На следующий день он вскакивал ни свет ни заря и, не успев, как следует позавтракать уезжал на свою работу. Даже в выходные, его частенько не бывало дома. Анна терпела. Она надеялась, что это временно, пока идет организационная работа, но время шло, а положение дел нисколько не менялось, а только усугублялось. Дошло до того, что Вронский почти перестал есть дома. Анне больше не надо было заботиться о еде. Для себя же одной ей готовить не хотелось. Она стала перебиваться бутербродами, легкими перекусами, пока в конце концов у нее напрочь пропал аппетит. Анна сильно похудела и, как ей, казалось, подурнела, но Вронский, похоже, не замечал ничего. Он по-прежнему сутками пропадал неизвестно где, да еще к этому добавились его частые командировки.
  Анна почувствовала, что у нее появилась серьезная соперница - это его новое дело. И весь парадокс ситуации был в том, что, если бы ее соперницей была женщина, то Анна легко справилась бы с ней, но что делать в данном случае, когда ей противостоит существо неодушевленное, не представляла. Анна пыталась смириться, пыталась погрузиться целиком и полностью в воспитание их дочери Ани, пыталась возродить из руин свой бизнес, но у нее ровным счетом ничего не получалось ни на одном из этих направлений. Ей пришлось признать, что путь смирения не для нее. В бизнесе она терпела одну неудачу за другой, у нее появились конкуренты. Одновременно в Москве появилось несколько галерей, куда художники теперь несли свои работы. К ней же никто не приносил ни одной картины. Анна догадывалась, что к этому приложил свою длань Каренин, но противостоять его влиянию она не могла. В конце концов, ей пришлось закрыть галерею и объявить себя банкротом. Что касается Ани, она по-прежнему отдавала ее чужим заботам. Слава богу, деньги на няню у них появились. Деятельность Вронского приносила не очень большой, но устойчивый доход.
   Видимо, я плохая мать, сокрушалась Анна. Я не такая, как Долли. Я не могу посвятить всю свою жизнь полностью и без остатка детям. Чтобы быть счастливой Анне нужно было гораздо больше, чем любовь к детям. Ей нужна была еще любовь мужчины и ее дело. Но любовь к мужчине как раз она перестала чувствовать, а ее дело было уничтожено.
  Анна стала убирать чашки после гостей. Перемыла, тщательно перетерла каждую из них и поставила все в шкафчик. Затем она прошла в детскую и проверила, как спит малышка. Ани спала в кроватке, в обнимку с ее любимой мягкой игрушкой и чему-то счастливо улыбалась во сне. Анна поправила одеяло на малышке и тихо вышла из комнаты, чтобы ненароком не разбудить дочь. Больше ей делать было нечего. Вернее, дела в доме для женщины всегда найдутся, но сейчас, на ночь глядя, Анна не хотела затевать ничего, но и спать ложиться до приезда Вронского она тоже не желала. Хотя, последнее время она часто засыпала одна, не дожидаясь его прихода. Анна к этому уже стала привыкать.
  Но сегодня она обязательно хотела дождаться Алексея. Ей необходимо было высказаться. Она и так слишком долго молчала. Не желая идти на конфликт, Анна гасила внутри себя недовольство сложившейся ситуацией, не опускалась до разборок. Но то, что она, таким образом, сохраняла мир между ними, было одним из самых больших ее заблуждений. Настал момент, когда она переполнилась своими претензиями, как бак мусорными отходами, которые долго не вывозят, и теперь они отравляли ее внутреннее пространство, мешали ей спокойно и счастливо жить.
  То, что она дошла до предела, Анна долго не осознавала, но сегодняшний вечер в обществе Левина наглядно продемонстрировал ей глубину ее одиночества и взаимонепонимания с Вронским. Дойти до того, чтобы открыто соблазнять Левина! Это произошло с ней только от отчаяния. Ведь если вдуматься по существу, что происходило в этот момент на самом деле, то это был вовсе не соблазнение мужчины женщиной. Это был ее крик о помощи. Это был ее протест против своего собственного бессилия изменить что-либо в их отношениях с Вронским. Нет, она решительно не ляжет сегодня спать, пока не переговорит с Алексеем. Пусть он придет хоть в час, хоть в два ночи, да хоть в три! Она была полна решимости объясниться с ним. Сил, чтобы откладывать объяснение, уже не было.
  
  VII.
  Как ни силилась Анна не заснуть, но ей это не удалось. Когда Вронский приехал около двух ночи, она уже крепко спала на кровати прямо в одежде. Он этого даже не заметил, а, как обычно, рухнул в постель и забылся крепким сном. Анна так и не проснулась.
  Утром их обоих разбудил будильник. Вронскому надо было срочно выезжать. Он по-солдатски вскочил и пошел умываться. Наскоро приняв душ, Вронский быстро оделся, чтобы уже через полчаса сесть в машину и двигаться в направлении Тульской области. На сегодня у него было запланировано масса дел, и первое из них, самое важное. Ему предстояло встретиться с избирателями Дмитровского района. Их голоса были очень важны для предстоящих выборов. Почву для уверенной победы на них надо было взрыхлять уже сегодня, и Вронский старался изо всех сил, не жалея себя. Если бы кто спросил его, почему он так самозабвенно отдается работе, он, ни секунды не сомневаясь, ответил бы, что ему это нравится.
  Для него самого этот факт явился большой неожиданностью. Первое время, когда Вронскому только поступило предложение заняться политикой, он долго раздумывал, взвешивал со всех сторон, его ли это стезя и нужно ли влезать в это дело? Постепенно все его сомнения рассеивались, по мере того, как он все больше и больше погружался непосредственно в саму работу. Вронский неожиданно для себя почувствовал вкус к ней, да такой, что по сравнению с его нынешней деятельностью его прежняя служба в МИДе стала казаться ему очень пресной. И теперь он даже с некоторым ужасом думал, что мог бы прослужить в министерстве до конца своих дней, так и не ощутив подлинного накала страстей, настоящей жизни, которую может только почувствовать при наличии больших целей.
  Вронский уже собирался исчезнуть из квартиры, когда в этот момент в прихожей появилась Анна. Она оперлась спиной о косяк входной двери, перегораживая ему выход на лестничную площадку. Вронский удивленно посмотрел на нее.
  - Еще рано, я разбудил тебя, извини. - Он бегло поцеловал Анну в щеку и протянул руку к дверной ручке, чтобы выйти из квартиры, но Анна неожиданно сильно стукнула его по руке.
  - Притормози, - непривычно грубо сказала она.
  Вронский оторопел от неожиданности и остановился. Так с ним она еще не разговаривала. Он посмотрел на Анну и с удивлением обнаружил злость на ее лице.
  - Что-то случилось? - с беспокойством спросил Вронский.
  - Случилось, - драматично воскликнула Анна.
  - Что?
  - Я не вижу тебя уже третьи сутки. Мы не разговаривали ни о чем уже пять дней.
  - А-а, - с облегчением выдохнул Вронский, - я думал что-то серьезное с тобой или с Ани. Сейчас просто очень много дел. Пусти, мне надо идти. Я тороплюсь.
  Вронский мягко попытался отодвинуть Анну в сторону, чтобы она освободила выход из квартиры.
  - Очевидно, надо попасть под машину или умереть, чтобы ты озаботился серьезностью ситуации,- прошипела Анна.
  - Анна, я не понимаю, о чем ты, - Вронский тяжко вздохнул. Это выяснение отношений Анна затеяла очень не вовремя.
  - Объясняю, для неполноценных...
  Для Вронского ее слова прозвучали, как удар хлыста. Он с изумлением уставился на нее. Анна поняла, что перегнула палку и поспешила сгладить резкость своих слов.
  - Ты же сам сказал, что не понимаешь, - Анна выдавила улыбку из себя, но она получилась неестественной. На глаза просились слезы, и она едва сдерживала себя, чтобы не дать им волю.
  - Я действительно не понимаю причину твоего недовольства.
  - А мне не чему радоваться. В моей жизни исчез повод для радости. Разве это не причина для недовольства.
  - Это просто нервы,- Вронский обнял Анну за плечи и поцеловал. - Сходи, погуляй, подыши свежим воздухом и все пройдет.
  - Да я и так гуляю каждый день!
  -Хорошо, умница. Иди, полежи. Что ты встала ни свет ни заря. Выспись и все пройдет.
  -Пройдет, да!? - выкрикнула Анна ему в лицо. - Ты не врач, чтобы давать мне такие советы.
  - Хорошо, сходи к врачу, - взмолился Вронский, глядя на часы. - Анна, умоляю мне безумно некогда. Меня ждет масса народа.
  - Алексей, мне надо поговорить с тобой срочно.
  - Вечером, сейчас не время.
  - Господи! Да у тебя всегда не время. Ты перестал со мною разговаривать!
  - Анна, милая, мне действительно некогда. Вечером. Поговорим вечером. Обещаю.
  - В три ночи? Когда я уже сплю?
  - Ну, не вечером, тогда завтра. Пока, дорогая. -Вронский торопливо чмокнул ее в щеку и исчез за дверью.
  - Вот и поговорили, - Анна бессильно уронила руки вдоль тела и, прислонившись к косяку двери лбом, беззвучно заплакала.
  
  VIII.
  Кити определили срок предполагаемых родов тридцать первого декабря, и она переживала, что роды придутся на новогоднюю ночь, когда персоналу клиники будет совсем не до нее. Она делилась тревожащими ее душу мыслями с Левиным. Он, как мог, успокаивал жену. Все-таки, как ни как, клиника частная и там царят совсем другие законы, нежели в обычных роддомах. Однако сомнения то и дело одолевали ее, и чем ближе к сроку, тем больше. Решено было, что за три дня до назначенного срока, она ляжет в стационар и под наблюдением врачей спокойно встретит столь долгожданное событие в ее жизни.
  Однако все пошло не так, как они задумали. За десять дней до нового года, Кити проснулась среди ночи от того, что почувствовала тянущую боль внизу живота. Она замерла в оцепенении и несколько минут лежала, с тревогой прислушиваясь к своему телу. Она уже готова была растормошить мирно спящего рядом с ней Левина, но все вроде стихло, и Кити успокоилась. Утро тоже не принесло ничего необычного. Кити чувствовала себя нормально и, когда Левин спросил у нее разрешения отлучиться на несколько часов из дома, Кити с легким сердцем отпустила его.
  С некоторых пор Левин взял себе за правило неотлучно находиться при Кити и, чем ближе срок родов, тем тщательнее и неукоснительнее, он соблюдал его. Левин, хотя и доверял врачам, но боялся всякого рода неожиданностей, и хотел свести к минимуму нежелательные риски, связанные с предстоящим и уже совсем скорым разрешением от бремени Кити.
   В Москве Левин мучился полным и непривычным для себя бездельем, но это его состояние было вполне оправданным и необходимым для Кити, временной вынужденной мерой, которая вот-вот должна была прерваться и принести полное и окончательное облегчение, а пока он ежедневно придумывал себе какое-нибудь занятие, чтобы окончательно не сойти с ума. Обычно это были долгие и обязательные прогулки с Кити по близлежащим окрестностям. Благо они поселились в тихом и довольно зеленом спальном районе, прочно защищенном от суеты мегаполиса. Кити была довольна, ну а Левин просто пережидал полосу вынужденного ничегонеделания, как стихийное бедствие своей жизни. Однако сегодня у него возникло неожиданное дело. Позвонил один из его партнеров и пригласил его на деловую встречу.
  Левин отсутствовал, как и обещал совсем недолго. Полдня по московским меркам это не срок. Он быстро уладил все свои дела и возвращался домой в самом прекрасном расположении духа. По дороге домой ему пришло в голову сделать Кити сюрприз. Он попросил таксиста остановить машину около цветочного киоска и купил жене большой букет роз. Левин ровным счетом ничего не понимал в цветах. На его вкус, чем больше букет, тем больше чувств у дарителя. Довольный собой Левин вошел в квартиру.
  -Кити! Я пришел! - громко возвестил Левин о своем появлении, но никто ему не ответил.
  Левин обошел квартиру, везде было пусто. Странно, подумал Левин, обычно она сообщает о своем уходе. Могла бы оставить хотя бы записку. Да и куда в таком состоянии она может отправиться?
  Левин не на шутку встревожился. Он стал названивать Кити, но ее телефон молчал. И тут только он заметил на дисплее мобильного ее пропущенные звонки. Два часа назад она звонила ему несколько раз, но он не слышал ее звонков. В зале, где проходила деловая встреча, было очень шумно, и голос мобильника так и не пробился до его слуха. Левина прошиб холодный пот. Он понял, что с Кити что-то произошло. Что это могло быть? Что? Воображение его уже рисовало страшные картины, одна ужасней другой. Что, если Кити пошла гулять, поскользнулась и упала. Она звонила ему, просила о помощи, а он в это время разговаривал о делах и пил шампанское.
  Левин метался по квартире, как зверь в клетке. Он готов был себя убить, что так непредусмотрительно оставил ее одну. Не надо было этого делать. Любые дела нужно было посылать к черту, пока все не разрешится. И что теперь предпринять? Левина трясло, как в лихорадке. Он то и дело набирал номер телефона Кити, хотя уже и не надеялся, что она ответит, но тупо сидеть и ничего не делать он тоже не мог.
  Когда прозвенел звонок, Левин вздрогнул. Первые несколько секунд он боялся брать трубку, почему-то уверенный, что ничего хорошего его не ждет. Когда он, наконец, осмелился и ответил на вызов, то услышал незнакомый женский голос.
  - Константин Дмитриевич? Добрый день. Вас беспокоят из клиники "Мать и ребенок". Ваша жена Екатерина Александровна Левина госпитализирована в нашу клинику в состоянии...
  - Кити у вас? - взревел Левин, он был больше не в состоянии слушать размеренный спокойный голос женщины, сообщающий, словно прогноз погоды по радио, что с Кити что-то случилось. - Что с ней! Говорите немедленно.
  В голосе Левина было столько эмоций, которые бушевали в нем, словно ураган, что женщина на том конце провода сильно удивилась.
  - Успокойтесь папаша...
  - Что вы сказали! Папаша? - Левин снова прервал свою собеседницу, не в силах дослушать до конца. Эмоции просто захлестывали его, сбивали с ног.
  -Выслушайте меня и не перебивайте, - строго сказала женщина, - Ваша жена в пятнадцать часов десять минут родила мальчика. У вас сын Константин Дмитриевич. Поздравляю.
  - Сын! - ахнул Левин, - да как же это родила без меня. - Он совершенно растерялся от неожиданного счастья, свалившегося ему на голову.
  - Мужчины у нас еще не научились рожать, - развеселилась женщина.- Так что пока без вас, дорогой папаша.
  - Да, я в том смысле, что мы планировали мое присутствие при родах, - пролепетал Левин.
  - Где же вас, в таком случае, носило, дорогой папаша? - в голосе женщины зазвучали осуждающие нотки. - Вы обязаны были быть около вашей жены неотлучно.
  - Да, видите ли, дела неожиданные, - стал оправдываться Левин.
  - В любом случае, все уже позади. Ваша жена сейчас отдыхает. Состояние ее удовлетворительное. Запишите время, когда вы можете ее навестить.
  Левин все записал и уже этим же вечером был у Кити. Сидя у ее кровати, он держал ее руку в своей руке и бесконечно извинялся перед ней, что его не оказалось рядом в такой ответственный момент.
  - Не переживай. Главное, что все обошлось, - успокаивала его Кити.- Я почувствовала схватки и стала звонить тебе, но ты не отвечал.
  - Прости меня, - Левин снова припал к ее руке, - я не слышал. Там было так шумно.
  -Да и бог с этим. Я позвонила в клинику, и они прислали за мной реанимобиль. Ты знаешь, я чуть в машине не родила. У меня были очень стремительные роды. Меня из скорой сразу направили в родильное отделение.
  - Я не простил бы себе, если бы мой сын родился в машине, - воскликнул Левин удрученно.
  - Да у них там все оборудовано для родов. Если бы мы застряли в пробке, то не исключено, что так и случилось бы.
  Левин побледнел от этих ее слов.
  - Мне даже страшно об этом слышать.
  - Главное, что все позади и у нас сын родился, - Кити улыбнулась и прижалась щекой к руке Левина. - Сын Дмитрий. Я хочу, чтобы его назвали в честь твоего отца.
  - Ой, а я тебе цветы забыл вручить, - воскликнул в конец растроганный Левин.- Оставил их в машине. Сейчас принесу.
  Левин побежал и принес Кити букет, который купил, чтобы сделать ей сюрприз. Она улыбнулась, заметив размер букета. В этом весь он, подумала Кити, человек, который не знаем меры. И это замечательно, те, кто ее знают, нудны и противны. А ей так повезло с мужем.
  
  IX.
  В последнее время Облонский пребывал в мрачном настроении. А причина была стара, как мир, и банальна, как осенний дождь, - у него кончились деньги. Все, что он выручил за дачу Долли, как-то незаметно разошлось. Он даже точно не мог понять, куда. Денежный поток еще недавно струился рекой, а теперь напоминал тоненький ручеек. Приходилось считать каждый рубль, а в своей жизни более всего на свете он ненавидел именно такой счет. Отныне кроме жалованья у него не было иных доходов. Да и жалованья по сути дела тоже не было, так как большую его часть приходилось отдавать в семью. Для себя он оставлял деньги на проезд и на обеды, но не в ресторанах, как недавно, а в служебной столовой. От такой жизни иногда ему хотелось взгромоздиться на стол да сунуть шею в петлю. Разумеется, подобные мысли он никогда всерьез не воспринимал, но то, что они заскакивали в его голову, уже было тревожным симптомом серьезного неблагополучия.
  У Облонского развилось неприятное качество, он стал очень завистливым по отношению к тем, кто имел много денег. А таких вокруг было немало, по своим служебным обязанностям он частенько имел дело с богатыми людьми. Ему приходилось тратить немало усилий, чтобы не вырвались бы наружу его истинные чувства. Это угнетало и утомляло его, а главное навевало чувство безысходности. А Стива никогда его не мог переносить, он должен был непременно видеть впереди что-то приятное, обнадеживающее. Сейчас же ни того, ни другого не просматривалось.
  Если недавно почти все его мысли были о женщинах, то сейчас почти все его мысли были о деньгах, точнее о том, где бы их раздобыть. Он без конца вертел в голове разные варианты, но от этого денег что-то не прибавлялось. Он понимал, что ему срочно требуется другая работа. Вот только где ее взять?
  Конечно, у Стивы были достаточно разнообразные и многочисленные знакомства, но все же их уровень не позволял надеяться на то, что они принесут ему денежное местечко. По крайней мере, все его попытки в этом направлении ни к чему не приводили. Единственный человек, который мог бы ему посодействовать в этом вопросе, был Каренин. Раньше он бы спокойно к нему обратился за протекцией, но после его разлада с Анной, это выглядело бы с его стороны наглостью. Поэтому Стива отверг эту идею, как неосуществимую. Но с каждым днем денег становилось все меньше, в конце концов, их стало так мало, что Облонский невольно все чаще возвращался к этому варианту. В конце то концов, пока Анна не развелась с мужем, они остаются с ним в родственных отношениях, а Каренин в былые времена ни раз обещал в случае необходимости свою поддержку.
  И все-таки, скорее всего, Облонский бы не решился обратиться за протекцией к своему зятю, если бы не обстоятельства. Размышляя о выгодности разных должностей, часами изучая в Интернете зарплаты в различных компаниях, он пришел к выводу, что лучше всего устроиться в банк. В хорошем банке и хорошо платят. Однако несколько его попыток закончились ничем, он посылал свое резюме, но ни одного ответа так и не дождался. Стива окончательно понял, что без протекции он никогда не получит такого хлебного места, они достаются только своим.
  В Санкт-Петербурге открылся филиал крупного московского частного банка. Начался набор сотрудников, в то числе и на позицию начальника юридического департамента. Облонский без всякой надежды направил туда резюме, ему пришел вежливый отказ, который его нисколько не удивил. Зато он вспомнил, как однажды Каренин в каком-то разговоре вскользь упомянул, что знаком с Председателем правления этого банка. Облонский, сам не зная зачем, тогда запомнил его название.
  Облонский тут же зашел на сайт банка. Председателем правления оказался человек с несколько странной фамилией Болгаринов. Там же был и его портрет. Стива сразу же распознал в человеке семитские черты. Этого и следовало ожидать, подумал он. Как шутили у них в мэрии: какой еврей не банкир, а какой банкир не еврей.
  Эта новость не обрадовала Облонского. Итак, шансов занять должность почти нет, а при таком раскладе они сводятся практически к нулю. Конечно, этот Болгаринов отдаст предпочтение своему соотечественнику. Однажды по служебной надобности он был в одном банке, руководимым евреем и обнаружил, что все главные посты занимают представители той же национальности. Его тогда это неприятно поразило, такая национальная семейственность выглядит очень неприятно.
  Было бы неверно утверждать, что Облонский был антисемитом хотя бы по той простой причине, что до евреев ему не было никакого дела. Особенно, если они не мешают ему получать удовольствия от жизни. Но при этом он все же недолюбливал это племя, хотя бы потому, что среди его представителей уж больно было много богатых людей. А Стива изначально не жаловал тех, у кого больше денег, нежели у него. Вот если бы, к примеру, этот самый Болгаринов принял его на работу, положил ему хороший оклад, он бы стал самым горячим приверженцем этой нации, а раз этого не происходит, так и любить ее абсолютно не за что. А вот, чтобы не любить, есть все основания.
  В отместку за отказ взять его в банк, Облонский стал потчевать своих знакомых анекдотами про евреев. А так как он был прекрасный рассказчик, великолепно умел подражать еврейскому говору, то они пользовались немалым успехом. Это была хоть и слабенькая, но все же месть за пренебрежением им. Беда заключалась лишь в том, что его артистический дар не приводил к росту числа купюр в кошельке.
  После долгих раздумий и колебаний Облонский решил обратиться за содействием в этом вопросе к Каренину - не убьет же, в конце концов, он его. В худшем случае даст от ворот поворот. А он уже к этому стал привыкать. По этой причине Стива и приехал в Москву.
   По телефону Каренин хотя и неохотно, но согласился принять его у себя дома. Облонский же благоразумно решил по возможности не обращать внимания на холодный тон свояка; при нынешних обстоятельствах другого и не стоило ожидать. Не откладывая, он помчался к нему.
  После довольно продолжительного разговора на отвлеченные темы, Облонский с замиранием сердца приступил к тому, ради чего он тут и оказался. Каренин выслушал с каким-то отсутствующим выражением. Какое-то время он молчал.
  - Этот Болгаринов стал важной птицей и ушел из-под нашего влияния, - наконец произнес он. - По слухам, ему покровительствует один из вице-премьеров, но я попробую с ним поговорить. Как будет результат, позвоню.
  Облонский ушел от него недовольным.
  -Он позвонит, -бормотал раздражено Стива. -А когда? Сколько ему тут в Москве ждать? У него каждый день на счету. Цены в этом проклятом городе такие, что того и гляди он останется тут без копейки. Будь не ладна эта столица.
  
  X.
  Стива впервые за много лет ехал в плацкартном вагоне. Когда он вошел в него, ему вдруг едва не стало дурно. В первые мгновения Облонскому показалось, что пассажиры сидят друг на друге. По крайней мере, куда бы он ни посмотрел, глаз тут же натыкался на человека. Это был самый настоящий муравейник, к тому же не очень хорошо пахнущий. Стива почувствовал, что задыхается. Какое счастье, что в этом смраде ему придется провести всего одну ночь. А что было делать, если денег не хватило на поездку в купе. Хорошо, что хоть на такой проезд осталось, иначе бы пришлось занимать либо у Левина, либо у Каренина.
  Облонский нашел свой отсек. Его попутчиками оказалась семья: муж, жена и мальчик. Женщина показалась Стиве весьма привлекательной. Жаль, что она тут не одна. Стива положил чемодан в багажник, а сам улегся на верхнюю полку. Мысли невольно вернулись к событиям этого дня.
  Стиве пришлось ждать звонка трое суток. Зазвучавший, наконец, в телефоне слегка жеманный голос секретарши пригласил его на встречу с руководителем банка.
  К банку следовало подъезжать торжественно, учитывая все значение предстоящей встречи. Поэтому если не на последние, то уж точно на предпоследние деньги Стива заказал такси. Пусть все видят там, что он прибыл к ним не на метро. Правда о том, кто это может увидеть, он как-то не подумал.
  Кабинет Болгаринова был таким огромным, что у Стивы сама собой возникла аналогия, что тут можно играть в баскетбол. Почему именно в эту игру, а не другую, он сказать не мог, но пока он там находился, это сравнение, как колесо обозрения, беспрестанно вертелось в его голове. Удивило, причем весьма неприятно его еще и другое обстоятельство. На фотографии в Интернете президент банка выглядел значительно старше, а перед Облонским сейчас сидел его ровесник. По крайней мере, так ему показалось. Стиве было ужасно обидно, что он вынужден сейчас унижаться перед этим человеком. И почему русские всегда у евреев на вторых ролях, угрюмо думал он. Разве это не наша страна, разве не наши предки ее создали? А они пришли на все готовое - и всем тут заправляют. Не удивительно, что их никто не любит.
  - У нас с вами десять минут, - проинформировал Облонского банкир. - Я должен быть в другом месте. Обычно я не встречаюсь с претендентами на должности такого уровня, как вы, но меня об это попросил Алексей Александрович, а я уважаю этого человека. Правда, мы уже с ним давно не сотрудничаем, - многозначительно произнес Болгаринов, и едва ли не впервые посмотрел на просителя.
  - Да, да я понимаю, - пролепетал Облонский исключительно для того, чтобы издать хоть какие-то звуки.
  - Да, я встречаюсь лично с вами по его просьбе, - продолжил Болгаринов, - но должен вам заявить, что кадровые решения я принимаю исключительно из соображений компетентности соискателя должности. В этом я усматриваю основную причину успешной работы моего банка. Мои помощники подготовили мне досье о вас. Пришлось приложить немало усилий, но это дело стоит того. Я не могу позволить себе принять неверное решение. Вы почти всю свою карьеру проработали в юридическом департаменте мэрии Санкт-Петербурга. С одной стороны для нас это хорошо, у вас есть полезные для нас связи.
  - Да, уж связи есть, - поспешил подтвердить Стива.
  - Но есть и негативные моменты.
  - И какие же? - встревожено поинтересовался Облонский.
  - Я хорошо представляю, как трудятся на государевой службе. Ничего так не развращает, как подобная работа. Большинство уже не способны трудиться так, как это требуется в бизнесе. К сожалению, вы относитесь к этой категории людей. Я бы мог вам зачитать некоторые отзывы о вас, но не стану этого делать. Увы, они не благоприятные. Впрочем, думаю, для вас это не столь интересно, но по этой причине вынужден вам отказать. Даже если бы я вас принял на работу, долго бы вы на этом месте не продержались. Там нужные совсем иные качества. - Болгаринов взглянул на часы. - Отведенное для вас время вышло. Вас проводят к выходу.
  Даже сейчас, лежа на жесткой скамье, когда уже после разговора прошло не меньше шести-семи часов, Облонский чувствовал, как заливает его гнев. И одновременно его захватывало отчаяние. Как ему дальше жить?
  Поезд мчал его в Санкт-Петербург, город, который он любил с самого детства, а сейчас ненавидел.
  
  XI.
  Дела Каренина были совсем плохи. Рухнула в одночасье его мечта получить кресло министра культуры. Его долго вынашиваемая, много лет лелеянная, и почти уже осуществленная цель, уплыла из-под его носа в тот самый момент, когда он уже готовился трубить о своей полной и тотальной победе по всему миру. Но что-то удержало его от этого опрометчивого шага и, как оказалось не напрасно.
  В министерстве культуры происходили так долго ожидаемые кадровые перестановки. Прежний министр был отправлен в отставку и решался вопрос о кандидатуре на освободившееся место. Все косвенные признаки говорили о том, что это место займет именно Каренин, а не кто-нибудь другой. Сам президент назначил Каренину аудиенцию и имел с ним довольно продолжительную беседу, лично осведомляясь о его планах и проектах на ближайшее будущее. По длительному личному опыту Каренина это свидетельствовало о крайней заинтересованности высшего руководстве в продвижении именно его кандидатуры на пост руководителя ведомства.
   Этот визит не остался незамеченным и в ближайшем окружении Каренина. Каренин сразу это почувствовал лишь только вышел из дверей президентского кабинета. Можно сказать, что вошел он туда одним человеком - обычным замом, а вышел совсем другим... Каренин заметил, как вокруг него сразу изменилась действительность. Все его окружающее пространство стало организовываться таким образом, что недвусмысленно намекало о решении вопроса о министерском кресле именно в его пользу. Слухи о его возможном назначении распространились по всему министерству со скоростью света. Моментально активизировалась огромная армия лизоблюдов, которые спешили засвидетельствовать перед ним свое почтение. Кто-кто, а эта братия всегда обладала каким-то звериным чутьем и еще ни разу не ошиблась, совершенно точно вычисляя претендента на высшее назначение. Наконец, наступил долгожданный день, который должен был расставить все точки над "и".
  С утра Каренин проснулся в приподнятом настроении с чувством ожидания своего несомненного триумфа. Лидия Ивановна, на правах доверенного лица, напутствовала его самым позитивным образом, желая ему вернуться домой, увенчанным заслуженными лаврами победителя. По этому случаю, она решила приготовить Каренину роскошный стол и устроить интимный ужин на двоих. На возможное повышение Каренина Лидия Ивановна возлагала большие надежды. Она давно ждала удобного повода, чтобы вернуть себе, утерянные много лет назад позиции самого близкого и верного друга Каренина и всячески обхаживала его, стараясь при всяком удобном случае выказать Каренину свою преданность. Однако, в глубине души она надеялась на большее. Она ждала, что Каренин по случаю своей победы размягчиться настолько, что посмотрит более лояльно на ее персону в качестве возможной будущей супруги. Уверенность Лидии Ивановны в положительном исходе своего желания еще более окрепла после посещения ею знаменитого астролога, имя которого гремело по всей Москве.
  Ландау, так величали астролога, составил ее карту и ответил на самый животрепещущий вопрос всей ее жизни, выйдет ли она в этом году замуж за горячо любимого ею человека. Астролог ответил, что выйдет, только не в этом году, а в следующем и даже назвал дату с точностью до нескольких дней, когда это знаменательное событие в ее жизни должно состояться. Лидия Ивановна воспряла духом, обвела названную дату в красный кружочек на календаре, и стала с упоением ждать. Она была уверена в том, что астролог предсказал ей мужа именно в лице Каренина, хотя конкретного имени он не назвал. Но Лидия Ивановна нисколько в этом не сомневалась, ведь она спросила у астролога о любимом человеке, а у нее всю жизнь был лишь один любимый. Правда, был еще муж, но он не в счет. Он давно растворился в неведомом пространстве ее жизни под названием глубокое прошлое. А ее сейчас интересовало лишь настоящее и ближайшее будущее.
  Все уже было готово. И стол с роскошной едой, и цветы в вазах, и свечи, которые оставалось зажечь, лишь только послышится звук подъехавшей машины, и платье, специально купленное Лидией Ивановной для этого торжественного случая, и заранее подготовленные слова, которые она собиралась ему сегодня сказать.
  Было уже довольно поздно, Каренин давно должен был приехать по расчетам Лидии Ивановны, но его не было. Она то и дело подходила к окну, не вполне доверяя своим ушам, боясь пропустить момент его приезда. Наконец, это ей надоело, она зажгла свечи, потушила верхний свет и уселась за стол.
  Она восседала во главе стола, напротив входной двери, как царица на троне в ожидании своего царственного супруга, а его все не было и не было. Уже было глубоко за полночь, свечи все догорели, а других Лидия Ивановна не припасла. Она сильно распереживалась по этой причине, кляня себя на чем свет стоит за свою непредусмотрительность. Надо было купить двойной запас свечей, но кто ж знал, что Каренин так сильно задержится. Лидия Ивановна подумала, что он, скорее всего уже отмечает свое повышение где-нибудь в ресторане. Ну и ладно, она решила дождаться его во что бы то ни стало. Пусть без свечей, но она скажет ему главные слова, которые давно рвутся из ее души наружу. Именно сегодня, в столь знаменательный для него день, Лидия Ивановна ожидала для себя амнистии.
  Часы уже показывали третий час ночи. Лидия Ивановна задремала, прикорнув на диване, и пропустила момент появления Каренина. Она проснулась от сильнейшего шума, произведенного падающим телом. Лидия Ивановна вскочила и к глубокому ужасу увидела Каренина. Он стоял на карачках в коридоре и силился подняться на ноги, но у него ровным счетом ничего не получалось. Каренин приподнимался и снова падал. Лидия Ивановна бросилась ему на помощь. Ее обдало сильнейшим запахом перегара. Лидия Ивановна поняла, что Каренин уже отметил свое повышение в ресторане и торжественного ужина на двоих у них, увы, не получится.
  Лидия Ивановна старалась поднять Каренина, но он активно сопротивлялся и посылал ее матом. Она же, как верная боевая подруга не обращала на это никакого внимания и не оставляла своих попыток поставить его на ноги. После очередной неудачной попытки совершить благое дело, получив очередную порцию нецензурных выражений в свой адрес, Лидия Ивановна оказалась в очередной раз униженной в самых своих святых чувствах и даже более. На этот раз Каренин облил ее помоями буквально, а не только словесно. Его вырвало на новое платье Лидии Ивановны. Этого уже она не могла выдержать и, бросив своего друга лежать в коридоре среди грязной обуви, побежала, морщась от отвращения и досады, стирать свое испорченное платье.
  
  XII.
  Утром все разъяснилось. Каренин поведал Лидии Ивановны глубокую драму всей своей жизни, которая разыгралась вчера в министерстве. Оказывается, не на коне он пришел вчера ночью домой, а приполз в буквальном смысле этого слова полностью опозоренный и униженный в самых своих светлых ожиданиях. Это была в исполнение автора по истине леденящая душу историю о подлости и предательстве, о разбитых надеждах, и несостоявшихся мечтах. Каренина не назначили министром. На вожделенное кресло села совсем другая задница, которую Каренин, не стесняясь в выражениях, называл более грубым словом, заставляя Лидию Ивановну резко вздрагивать и краснеть при очередном упоминании этой пикантной части человеческого тела. Вчерашний мастер-класс по нецензурной лексике, преподнесенный ею Карениным, однако пошел женщине на пользу, и она после второго упоминания этого неделикатного слова, полностью смирилась со своей участью мусорного бака для душевных помоев Каренина, которые лились из него просто ушатом. Лидия Ивановна уже стала опасаться за его психику, заподозрив неладное, когда он в очередной раз разразился отборным матом, щедро полив им, как бахчевые культуры, не только свое непосредственное начальство, но и все высшее руководство страны.
  Во время всей его эмоциональной исповеди Лидия Ивановна лихорадочно соображала, что делать и что предпринять, чтобы вывести сердечного друга из полосы полного душевного помутнения и расстройства, а заодно вернуть Каренину хотя бы частично попранную веру в человечество.
  И Лидию Ивановну осенило. Ландау! Вот выход, вот та соломинка, за которую надо хвататься человеку, когда уже не куда бежать, когда испытаны все обычные средства. Нетрадиционный подход к невзгодам и трудностям жизни должен был, по ее мнению, привести к нужному решению, призванному навести порядок в полной хаоса и смятения голове Каренина. Она только боялась заикнуться ему об этом своем предложении. Лидия Ивановна не знала, как относится Каренин к астрологам и всякого рода чертовщине, которой полно на этом белом свете, но существующей, как она считала, к великой пользе, как отдельно взятого человека, так и всего человечества в целом. Она набралась смелости и рассказала Каренину о Ландау, о его величайших способностях прозревать будущее и вытаскивать людей из любых жизненных передряг с помощью своевременных и мудрых советов.
  Каренин неожиданно легко согласился. Он был в таком состоянии, что готов был хоть к черту на рога, хоть к ярму на шее в виде брачного соглашения с Лидией Ивановной, да к чему угодно, лишь бы хоть немного утихомирился огонь, который бушевал в его негодующей душе. Если бы Лидия Ивановна знала это, она поспешила бы воспользоваться его полной внутренней сумятицей в своих интересах. Но Лидия Ивановна не почувствовала ничего такого и упустила свой шанс. Вместо того, чтобы уверенной рукой довести Каренина до ЗАГСа или хотя бы до мысли о необходимости освободиться от оков прошлого в виде Анны, разорвать эти путы и обновленным вступить в новую жизнь, с Лидией Ивановной, естественно, она повела Каренина совсем в другую сторону, полностью презрев свои долго вынашиваемые интересы, озабоченная лишь тем, чтобы вернуть его в более-менее адекватное состояние.
  Ландау принял их без проволочек. Он жил за городом, в небольшом особняке, который своим внешним видом больше напоминал летающую тарелку, нежели обычный жилой дом. Округлые формы вместо острых углов и окна-иллюминаторы воскресили в памяти Каренина бессмертные творения Гауди, которым он любовался в Барселоне. Внутреннее убранство дома перекликалось с тем, что увидел Каренин снаружи. Никаких острых углов, одни плавные текучие линии углов комнат, подоконников, ступеней лестницы, ведущей на второй этаж. Мебель во всем доме была выдержана в том же стиле. Овальный стол посреди гостиной, стулья с круглыми сиденьями и причудливо изогнутыми спинками. Даже шкафы с книгами имели только скругленные углы.
  Сам же хозяин этого дома являл полную противоположность всей обстановке своего дома. Худой и длинный, под два метра роста, отличающийся редким уродством лица, более напоминающим огородное пугало, чем человека, Ландау стремительно вышел навстречу гостям. Он резко протянул руку для пожатия Каренину и слегка поклонился Лидии Ивановне. На его абсолютно лысом черепе при этом отразился свет люстры, что немного позабавило Каренина.
  - Прошу вас, в мой кабинет, - резко прозвучал голос Ландау, и, двигаясь, словно на пружинах, он отправился в глубь дома. Ландау привел гостей в комнату, в котором прослеживалась все та же любовь хозяина к плавным и текучим формам и предложил им садиться. Сам он устроился перед компьютером. Лидия Ивановна уже коротко ввела Ландау в курс дела по телефону, так что ему остались сущие пустяки: ввести в астрологическую программу место и время рождения своего высокопоставленного клиента. К удивлению Ландау Каренин назвал довольно точную дату своего рождения, вплоть до нескольких минут, чем значительно облегчил ему работу по составлению прогноза на будущее и для проведения анализа сложившейся ситуации в целом.
  Ландау ввел исходные данные, и на мониторе высветилась натальная карта Каренина. Астролог впился внимательным взглядом в ярко светящееся изображение концентрических кругов, испещренных вдоль и поперек линиями разного цвета.
  - Что это? - заинтересовался Каренин.
  - Перед вами общий рисунок карты вашего рождения, полюбуйтесь, - астролог ткнул узловатым длинным пальцем прямо в экран.
  - Ничего интересного, - разочарованно протянул Каренин.
  - И, тем не менее, в этом на первый взгляд ничего не значащем рисунке заключена огромная информация.
  - Мне сложно в это поверить, - протянул Каренин, - я привык к иного рода изложению информации.
  - В том-то и заключается вся прелесть символического языка, - пояснил Ландау. - Плотность информации огромная, а место занимает минимальное. По этому небольшому рисунку можно понять каким вы пришли в этот мир, каков ваш творческий потенциал в самом начале жизни. Но и в этой же карте заложена ваша эволюционная программа. В зрелости вы не таков, каким были в юности, а в старости вы уже не тот, что в зрелости, и все эти изменения можно определить, пользуясь услугами данной карты. И более того, в карте рождения в свернутом виде зашифрованы все возможные этапы вашей жизни, все перемены, взлеты и падения.
  - Вот тут, пожалуйста, поподробней, - оживился Каренин.- Меня, как раз, интересует ситуация моего падения. Неужели и это отражено в моей карте.
  - Разумеется. Это заметно по транзитному Плутону, который делает разрушительный аспект к Сатурну в вашем десятом доме.
  - С чего вы взяли? - сердито прервал астролога Каренин, - номер дома, в котором я проживаю семь, а вовсе не десять. Ваша карта лжет. А позвольте узнать, с помощью вашей карты можно узнать название улицы, на которой я проживаю?
  - Простите, - заулыбался Ландау, - я имел в виду вовсе не ваш домашний адрес и совсем не номер вашего дома. Дома в гороскопе человека - это определенные сферы в его жизни. Десятый дом это дом карьеры, профессий. Именно в этом доме, пардон, в этой сфере сейчас у вас трудности. Я бы даже назвал это не трудности, а полный крах. Потому что за дело взялся Плутон, и вы сейчас находитесь под его разрушительным влиянием.
  - Как, однако, скверно, этот ваш Плутон действует,- поморщился Каренин. - А можно с ним как-то... договориться?
  - Можно. - Ландау снова улыбнулся. - Договориться можно, с кем угодно. Даже с дьяволом.
  -Сколько стоит его благосклонность?- Рука Каренина инстинктивно потянулась к кошельку.
  - Если бы это так было просто, - Ландау остановил на Каренине укоризненный взгляд. - В духовном мире и расчеты духовные. Вам следует платить совсем другими купюрами.
  - Какими?- Каренин аж привстал со своего места.
  - Смирением. Только смирение и никакого бунта. - Ландау провел рукой по лысине, словно зачесывал несуществующие волосы за уши. - Ни внешнего, ни внутреннего, если хотите отделаться небольшим испугом.
  - Ничего себе испуг! - возмутился Каренин. - Погибло дело всей моей жизни, и это вы называете испугом.
  - Гибель ваших дел ничто перед гибелью близкого человека, - произнес Ландау пристально глядя в глаза Каренина и добавил тихо - Вы это понимаете?
  - У меня нет больше близких людей, была жена, да вся вышла. - Лицо Каренина побагровело. - Вот это я понимаю, а вас, извините за тупость, не понимаю, да и не хочу понимать. Смирение - удел слабых, и я к этой гнилой породе никогда не принадлежал и принадлежать не собираюсь! - Голос Каренина сорвался почти на крик. После этих слов Каренин встал и, достав кошелек, отсчитал купюры.
  - Возьмите за услугу. Правда я так и не понял, какую. Счастливо оставаться и пудрить мозги придуркам. - Каренин резко развернулся и быстрым шагом направился вон из квартиры. За ним выскочила, оцепеневшая от ужаса, Лидия Ивановна. Она никак не ожидала такого скандального финала. Она хотела, как лучше, а получилось, как тогда, много лет назад. Она опять ему не угодила. Да что же это такое!
  
   XIII.
  Каренин слег. После всех этих событий у него случился гипертонический криз, и он угодил в больницу. Пролежав там две недели, он выписался домой и находился на домашнем долечивании под бдительным оком Лидии Ивановны. Однако здоровье Каренина было нестабильным. Периодически давление зашкаливало выше нормы. А виной всему было его внутреннее состояние. Каренин был зол на весь белый свет, и злость эта не проходила, а только крепчала день ото дня. Напрасно Лидия Ивановна не сводила с него бдительных и заботливых глаз, несла около него почти круглосуточную вахту, стараясь как можно скорее примирить его с жестокой действительностью. Она взвалила на свои плечи тяжкую ношу вызволения своего друга из лап болезни, которая навалилась на него после его падения и никак не желала отпускать свою добычу на волю.
  Ноша Лидии Ивановны оказалась очень тяжелой, а со временем она поняла, что эта тяжесть для нее просто невыносима. Лидия Ивановна вынуждена была признать, что не справлялась с задачей. Однако она не оставляла надежды однажды вывести Каренина из затяжного кризиса и получить свою награду. Ведь человек же он в конце то концов, а не свинья неблагодарная. Должен же он видеть, что она положила столько сил на его выздоровление и спасение.
  Однако Лидия Ивановна заблуждалась. Каренин ничего не видел. Ни ее забот, ни стараний, ни стремления исполнить все его малейшие прихоти. Весь мир вокруг него сейчас он воспринимал в виде расплывчатого серого пятна, в котором не было ни одной мало-мальски яркой краски. Но среди этой бесконечно большой, вязкой, безликой массы был один человек, которого он выделял. Это назначенный новый министр культуры, представляющий отныне для Каренина образ врага. А врага, как считал Каренин, надо уничтожать, даже если нет для этого никаких сил и реальной возможности. Однако, несмотря ни на что, вести подрывную деятельность он может. Правда он пока не знал, какую именно, но был уверен, что со временем придумает.
  Когда его, наконец, выписали на работу, Каренин отправился на службу, движимый самыми деструктивными чувствами. Он шел в министерство, словно во вражеский стан. Внутри него бушевала буря негодования, которая никак не стихала, несмотря на то, что с того злопамятного дня, прошел уже целый месяц.
   Каренин шел по коридору министерства. Попадающиеся ему навстречу сотрудники сдержанно здоровались с ним. Никто не выражал никакой радости от его появления. Наоборот, Каренину казалось, что он видит в их глазах плохо сдерживаемое торжество от его провала. Некоторые смотрели на него с нескрываемой жалостью, а некоторые его откровенно презирали и нисколько не скрывали этого. Каренин понимал, что в их глазах он был слабаком, проигравшей стороной, сбитым летчиком, который уже никогда не поднимется в небо. Это были те, кто еще вчера расстилались перед ним в низком поклоне и подобострастно заглядывали в глаза.
  Каренин зашел в свой кабинет и с раздражением бросил портфель в кресло. На столе он заметил толстый слой пыли, его явно тут не ждали и ни разу не убирали во время его отсутствия. Он нажал кнопку вызова секретарши, чтобы устроить ей разнос по этому поводу. Секретарша явилась с небольшой задержкой. Раньше она себе подобного не позволяла и являлась сразу же по малейшему его требованию. Каренин стал ей выговаривать на счет чистоты, однако эта девица дерзко посмотрела на него и ответила, что уборщица болела.
  - Так убрала бы тогда сама, - с раздражением бросил Каренин секретарше.
  - Мне за это не платят, - ответила та вызывающе.
  Каренин взбеленился. В этом неподобающем поведении своей подчиненной он усмотрел происки своего нового врага, который занял кресло, которое по справедливости должно было принадлежать ему. Каренина аж затрясло. Он выскочил из своего кабинета, словно ошпаренный. Ноги сами принесли его в кабинет нового министра. Он ринулся к его двери, но путь ему перегородила секретарша.
  -Вячеслав Борисович занят.
  - Мне срочно!
  -Вам назначено?
  - Да, - соврал Каренин.
  - Одну минуточку, я проверю.
   Секретарша подошла к столу и углубилась в свой кондуит. Воспользовавшись свободой, Каренин устремился в кабинет.
  - Стойте, куда вы! У вас нет разрешения! - секретарша хотела воспрепятствовать его входу в кабинет, но Каренин отшвырнул ее в строну и шагнул во внутрь.
  Сразу же вслед за ним, вбежала секретарша.
  - Вячеслав Борисович! Я не пускала, но он зашел самовольно.
  - Оставьте, пусть говорит, что ему нужно.
  Секретарша тут же исчезла за дверью. Каренин остался один на один со своим противником. Тот смотрел на Каренина снисходительно-презрительно. Этот взгляд окончательно вывел Каренина из себя. Тяжело дыша, он приблизился к столу министра и сказал все, что о нем думал. Каренин обвинил его во всех смертных грехах, сказал, что новый министр самозванец, что на своем месте находится незаконно, не по причине своих заслуг, а потому что купил его. В завершении своей обличительной речи, Каренин пригрозил ему, что это дело так не оставит и пойдет жаловаться на него самому президенту.
  Выпустив пар, Каренин удалился. Ему полегчало. Он был доволен собой, что не стал молчать, а смело заявил о своей позиции. Однако уже на следующий день он сильно засомневался в целесообразности своего импульсивного поступка. Он сам не понимал, что такое с ним вдруг приключилось. Какая муха его укусила, что он так безрассудно и неосторожно повел себя. Всегда сдержанный и рассчитывающий каждый свой шаг, его в тот день словно подменили, словно в него бес вселился. Какие последствия повлечет за собой его поступок? - без конца спрашивал себя Каренин и сам же отвечал на него: самые что ни есть плохие.
  Тяжелые предчувствия не обманули Каренина. Ответный ход со стороны министра не заставил себя долго ждать. Каренина обвинили в нецелевом использовании бюджетных средств, назначили ревизию и чуть не отдали под суд. Каренина поставили перед выбором: либо он пишет заявление об увольнении по собственному желанию, либо против него будет возбуждено уголовное дело. Каренин долго не раздумывал и выбрал первый вариант.
  
  XIV.
  Анна сидела дома и смотрела телевизор. За окном уже сгустились сумерки, дочь уже давно спала, а Вронского еще не было. Все, как обычно. Анна уже свыклась со своим одиночеством и воспринимала его гораздо спокойнее, чем еще пару месяцев назад. Она почти приспособилась к новым обстоятельствам. Сначала она пробовала бунтовать, возмущаться, устраивать выяснения отношений с Вронским, но от этого ничего в ее жизни не менялось к лучшему, а вот к худшему - да. Ничего конструктивного в ее судьбу все эти треволнения не вносят. Наоборот, одни только неприятности и ощущение своего полного бессилия. Да и Вронскому такое ее поведение сильно досаждало. Анна видела, что он ждет от нее поддержки и понимания. Она долго не могла дать ему этого, а сейчас пришла к выводу, что напрасно так поступала. Она осознала это совершенно отчетливо, после того, как решила посмотреть на сложившуюся ситуацию с другой стороны, то есть глазами Вронского. Заняв эту позицию, Анна увидела свою непримиримость и жесткость, желание отстаивать только свои интересы. Анна удивилась сама себе. Отчего она поступала так эгоистично? Как будто весь мир должен вращаться только вокруг ее персоны. А почему не вокруг персоны Вронского? Чем она лучше его? Они вполне равноправные партнеры. Тем более, сейчас он занят важным делом, а она ничем.
  Спросив себя об этом, Анна долго размышляла на эту тему, благо времени у нее было хоть отбавляй. Постепенно она пришла к выводу, что виновата во всем сама. Все, что с ней сейчас происходит, не плохо и не хорошо. Это просто жизнь. А вот ее собственные оценки этой жизни придают ей разные оттенки. Они делают ее плохой или хорошей. С какого-то времени Анна оценивала свои отношения с Вронским как не вполне удовлетворительными, не такими, какими она их ожидала увидеть, но потом она решила изменить свою точку зрения и отыскать в сложившейся ситуации что-либо положительное.
  Анна принялась за дело и накопала столько достоинств в своей сегодняшней жизни, что просто оторопела от неожиданности. Еще недавно она их совсем не замечала, принимала за одни сплошные минусы, а сейчас она видит их же уже совсем в другом свете. Взять хотя бы тот факт, что она сидит без работы. Сначала Анна видела в этом одну сплошную зависимость от Вронского, а теперь воспринимает это по-другому. Она видит в этом возможность наслаждаться каждым прожитым днем, каждым приходящим мгновением, которые раньше пролетали мимо нее в круговерти сумасшедшей московской беготни и оставались за бортом ее сознания. Она не видела солнца над своей головой, огромного высокого, потрясающе красивого неба, не видела улыбки своего собственного ребенка, да много чего проходило мимо нее, оставаясь совершенно не замеченным. А теперь ей стали доступны все эти богатства. В конце концов, она стала просто элементарно высыпаться и выглядеть от этого значительно моложе. Анна заметила, что сидит с улыбкой на лице и не от того, что в это время на экране показывают комедию. Просто она последнее время стала гораздо чаще улыбаться.
  Анна услышала, как к дому подъехала машина Вронского. Она бросила взгляд на часы. Сегодня он значительно раньше, чем обычно. Анна поправила прическу и поспешила навстречу входящему любовнику. Она встретила его улыбкой и нежным поцелуем и почувствовала, что он просто растаял от ее прикосновения. Все-таки гораздо приятней дарить любимому человеку радость, нежели неприятности, - мысленно отметила Анна.
  - Проходи, я сейчас разогрею ужин, - сказала она и быстро прошла на кухню.
  За столом Вронский попросил вина. Анна удивилась, но не стала спрашивать зачем. Достала бутылку и два бокала. Она тоже решила разделить с ним его желание выпить.
  Однако Вронский не спешил наливать вино. Какое-то время он сидел молча, сосредоточившись на какой-то мысли.
  - Анна, - наконец, произнес Вронский, - я принял одно решение и хочу, чтобы ты меня полностью поддержала на пути его осуществления.
  Слова Вронского задели Анну за живое. Разве он не должен был сначала обсудить с ней его, если хочет ее поддержки? Не слишком ли часто он забывает посоветоваться с ней в принятии важных решений? Анна поймала себя на разгорающемся внутри нее недовольстве и раздражении, но, вспомнив о своем намерении поддерживать Вронского во всем и всегда, усилием воли остановила свое недовольство.
  - Что за решение? - как можно беспечней спросила Анна.
  - Я выдвигаю свою кандидатуру на пост губернатора на предстоящих выборах.
  - Что? - Анна вздрогнула, как от удара хлыста. Вронский увидел, как потемнели ее глаза.
  - Ты не одобряешь мое решение? - понял он.
  Анна молчала, силясь обрести нарушенное этим внезапным сообщением равновесие.
  - Я так и думал, - в голосе Вронского послышалось сильное разочарование.
  Анна отвернулась в сторону. Она закусила губу, чтобы не расплакаться.
  - Но почему? - Рука Вронского легла на руку Анны и нежно сжала ее пальцы.
  - Я тебя и так редко вижу, боюсь, что перестану видеть совсем, - с горечью выдохнула Анна.
  - Анна, пойм меня. Если не я, то кто? Политсовет нашей партии единогласно поддержал мою кандидатуру и обещал мне всемерную поддержку. Мы должны победить тех, кто сегодня у власти.
  - Да, но почему именно ты? - порывисто произнесла Анна.- Ты не создан для такой должности. Там в чести коррупция и расчет. А ты не такой.
  - Я положу предел всем этим безобразиям.
  - Еще никому это не удавалось.
  - Мне удастся. По крайней мере, я попробую. Я чувствую в себе силы и ответственность за людей, которые верят в меня.
  - У тебя развился комплекс мессии. Ты не замечаешь? Те, кого ты собираешься вести за собой, тебя же потом и распнут. А я не Мария Магдалина, я не хочу оплакивать тебя. Ты нужен мне и своей дочери.
  - Ты не права, Анна. Эти люди хотят того же, что и я. И они мне верят. И я уже все решил. Это нужно мне. В этом и только в этом я вижу смысл своей жизни,- сказал Вронский и разлил вино по бокалам. - Если ты со мной в этой борьбе, подними свой бокал и выпей со мной за удачу. - Вронский поднял бокал и с надеждой посмотрел на Анну.
  Некоторое время она сидела без движения, затем медленно подняла бокал.
  - За удачу, - тихо произнесла она. Они чокнулись и осушили свои бокалы до дна.
  
   XV.
  Выдвинув свою кандидатуру на пост губернатора, Вронский был готов ко всему. Он не сомневался, что нынешнее руководство губернии не оценит его патриотический порыв послужить на пользу отечеству и начнет ставить ему палки в колеса. Его это не пугало, а наоборот вызывало чувство азарта. Для него в первую очередь важно было заручиться поддержкой Анны на этом поприще. И вот теперь, когда она рядом с ним, он горы готов был свернуть, лишь бы поставленная цель упала к его ногам, как спелый плод. Давно он не испытывал такого драйва.
  Претендентов на пост губернатора было трое. Нынешний губернатор, Вронский и еще один кандидат из рядов оппозиции. Правда, всем было известно, что этот третий был фигурой чисто символической. Он нужен был губернатору только для того, чтобы создать иллюзию конкурентной борьбы. Ни для кого не было секретом, что вся оппозиция в крае куплена и давно играет по правилам нынешнего руководства. Вронский же в отличии от этого подставного претендента был вполне реальным противником для нынешнего главы области. Он выступил на арену политической борьбы совершенно неожиданно и создал прецедент своим внезапным появлением, неуправляемостью и неподкупностью. Вронский сильно растревожил мирно спящее осиное гнездо губернаторских приспешников, они накинулись на него и стали с ожесточением жалить его, куда только можно. Вронский был в целом готов к этому. Но даже он, со своей готовностью ко всему не ожидал, чем для него это может обернуться.
  Первый звонок прозвучал, когда его на одной из встреч с избирателями спросили о его семейном положении. Не придавая значения важности данного вопроса, Вронский ответил, как на духу, какие них отношения с Анной. Как выяснилось совсем скоро, он совершил непростительный промах. На следующий день после этой встречи по местному телевидению вышла программа, посвященная предстоящим выборам. В ней коротко прошлись по всем претендентам на должность губернатора. Вронский смотрел эту передачу на предвыборном участке и был поражен тем оценкам, которые неслись с экрана в его адрес.
   В тот день он много нового и интересного узнал о своей персоне. Оказывается, он совершенно развратный и аморальный тип, открыто сожительствующий с женой всеми уважаемого в стране человека. Мало того, что он сбил бедную женщину с пути истинного и увел ее из семьи, так он, оказывается еще и настраивал ее против собственного сына, которого она, якобы подстрекаемая Вронским, бросила без всякого сожаления.
   - Может ли такой человек, как Вронский, без стыда и совести, навести порядок в губернии, если он не способен навести порядок в своей собственной жизни? - вещала полная благородного негодования ведущая с экрана, - осмелимся ли мы, избиратели нашей любимой губернии, доверить ему свои судьбы, вверить в такие руки судьбы своих детей, если он так цинично разбивает чужие семьи и разлучает мать со своим сыном?
  На этом месте Вронский выключил телевизор. Он представил, что происходит сейчас с Анной, если она, не дай бог, слушает сейчас эту передачу.
  Анна слушала и была в полном шоке от увиденного. Этого она и боялась, когда услышала от Вронского о его решении баллотироваться на пост губернатора. Сейчас Анна отчетливо поняла, что это только первые ласточки на пути к губернаторскому креслу. Дальше будет еще хуже, в этом она не сомневалась. Но одно Анна знала отчетливо: если уж она приняла решение поддерживать Вронского, то отныне будет с ним до конца. Что бы ни произошло, она полна решимости быть ему верной подругой и советчицей.
  
  XVI.
  Вронский ехал домой и то и дело поглядывал в зеркальце заднего вида. За последние дни он уже привык к тому, что за ним непременно следует хвост. Те, кто следили, делали это совершенно открыто, нисколько не заморачиваясь на то, чтобы хоть как-то скрыть свое присутствие. Вронский отлично сознавал, что поступают они так сознательно, чтобы он постоянно пребывал в состоянии стресса. Когда ты являешься объектом слежки, это не может не отражаться на всей жизни. Невозможно предугадать, что случится в следующую минуту. И надо отдать этим ребятам должное, они хорошо выполняют поставленную перед ними задачу. Он ни минуты не чувствует себя спокойно, все время пребывает в напряжении. Когда он начинал предвыборную кампанию, понимал, что будет не просто. И все же не предвидел, что настолько окажется морально тяжело и прежде всего из-за того ушата грязи, который выливали на него подконтрольные губернатору газеты и местное телевидение. Иногда его охватывал настоящий ступор, когда он все это читал и слышал. Но все же находил в себе силы, чтобы преодолеть искушение все бросить к чертовой матери и забиться в какую-нибудь тихую и безопасную норку. Он и сам удивлялся, откуда в нем столько решимости? Раньше подобных качеств он в себе не замечал. Наоборот, ему скорей казалось, что ему не хватает смелости и решительности, с чем в определенной степени было связано не достаточно быстрое продвижение по службе.
  И все же эта слежка выводила его из себя, она продолжалась не первый день, но привыкнуть к ней он все никак не мог. Вронский честно должен был себе признаться: он боялся. Ему же неизвестно, что замышляет губернатор и его опричники, а вдруг они решили покончить с ним? Про хозяина области, как говорят, любит он себя называть среди приближенных, ходят разные слухи. В том числе и весьма страшные, а именно об исчезновении его некоторых противников. Сегодня был человек, а завтра его нет. И никто не имеет представления, что стало с ним. Даже если эти слухи преувеличены, но то, что они циркулируют, уже говорит о многом.
  Вронский уже был совсем близко от дома. Он в очередной раз взглянул в зеркальце и с облегчением заметил, что его непрошенный эскорт исчез. Обычно так они и поступали, прекращали слежку примерно за километр до его особняка. Значит, можно немного расслабиться, есть надежда, что этот день завершится для него благополучно, он останется жив.
  Вронский въехал во двор, вышел из машины и направился к дому, гадая, в каком настроении пребывает сейчас Анна. Оно у нее, как погода на море, постоянно меняется. Угадать практически невозможно. А ведь были времена, когда она неизменно встречала его радостной улыбкой и блеском в глазах. Ох, уж этот блеск, он зажигал его мгновенно, как спичка облитый бензином костер. Но что об этом говорить, сейчас он радуется, если они общаются просто дружески, не ссорятся. Впрочем, надо быть справедливым, им сейчас обоим нелегко, такая огромная выпала на них огромная нагрузка.
  Анна сидела в гостиной, хотя было уже довольно темно, свет она не зажигала. Вронский заметил, что в последнее время ей отчего-то нравилось находиться в темноте, а вот ему нет. Он включил верхнее освещение. Анна посмотрела на него, но никак не выразила свое отношение к его поступку.
  - Как провела день? - поинтересовался он.
  - Как обычно, - ответила Анна, впрочем, голос ее, к его облегчению звучал спокойно. Значит, есть надежда, что вечер пройдет спокойно, мирно и тихо.
  Но этому не суждено было сбыться, правда, совсем по другой причине.
  - Сегодня днем пришел посыльный и вручил мне вот этот конверт. - Анна взяла со стола толстый конверт и протянула его Вронскому.
  - Что в нем?
  - Откуда мне знать, он же адресован тебе. А, как тебе известно, чужие письма я не вскрываю.
  - Если не возражаешь, пойду в кабинет, ознакомлюсь, что мне прислали. Надеюсь, там не взрывчатка.
  - У тебя мрачный юмор, Алеша.
  - Это уже не юмор, - вздохнул Вронский и вышел из комнаты.
  Вернулся он почти через час, в руке он держал раскрытый конверт, при этом его рука подрагивала. Он был явно взволнован.
  - Что с тобой? - спросила Анна.
  Вронский сел напротив нее в кресло, но тут же вскочил и заходил по комнате.
  - Я был прав, в конверте действительно бомба.
  - Что ты говоришь? -взволновалась Анна.
  - Успокойся, это бомба в фигуральном значении, но взорваться она может очень даже сильно.
  - Объясни, пожалуйста, - попросила Анна.
  Вронский снова сел в кресло и наклонился к ней.
  - Эти документы изобличают губернатора в грандиозных аферах с землей. Судя по приведенным данным, он незаконно положил в свой карман несколько сот миллионов рублей. Помнишь, ходили слухи по поводу коттеджного поселка "Сосны", что там все не чисто с выделением земли. Эти документы подтверждают, что все делалось по велению губернатора, он сам распределял эти земли тем, кто отваливал ему хороший куш.
  - Но ты уверен, что эти документы подлинные? Вдруг их прислали, чтобы подставить тебя?
  Вронский задумался.
  - Исключить ничего нельзя, но мне кажется, что документы настоящие. Все так и было. Документы - огромный козырь в моих руках. Их надо непременно использовать.
  - Но как? Опубликовать?
  - Нет, меня могут обвинить, что я хочу опорочить честное имя губернатора. А доказать я ничего не смогу, у меня же нет доступа ко всем этим материалам. Надо действовать по-другому, как можно быстрее отправить эти документы в прокуратуру. Но не в местную - там все у него куплено, а в Москву, в Генеральную прокуратору. Пусть начнут расследование. Если информация подтвердится, он вместо губернаторской резиденции отправится тюрьму, а это самое подходящее для него место.
  - Что ты намерен делать? - спросила Анна. Все то время, что он говорил, она не спускала с него глаз.
  - Почте нельзя доверять и долго и не надежно. Надо отвести документы в Генеральную прокуратору самим. Вот только как это сделать? - задумчиво проговорил Вронский.
  - Разве сложно сесть в машину и поехать в Москву?
  - Я тебе не говорил, чтобы не волновать, но вот уже несколько дней я заметил за собой слежку. Куда бы я ни поехал, за мной следует машина. Не сомневаюсь, что это делается по приказу губернатора.
  - Но следят только за тобой, за мной не следят.
  - Думаю, что нет.
  - Вот и решение вопроса, поеду в Генеральную прокуратору я. Меня они не заподозрят, мало ли зачем я отправилась в Москву. Я меня там сын.
  - Ты, правда, хочешь поехать?
  - Да, - решительно произнесла Анна, - это мой вклад в твою предвыборную кампанию.
  Вронский почувствовал, что взволнован. Все же она остается преданным ему человеком.
  - Я тебе очень благодарен за это решение, - сказал он, обнимая Анну.
  
  XVII.
  Они проснулись одновременно, несколько мгновений лежали молча. Затем Анна встала, вслед за ней это сделал и Вронский. Он внимательно наблюдал за Анной, но она казалась абсолютно спокойной.
  Они сидели на веранде и пили кофе. Вронский накрыл ее ладонь своей рукой, она благодарно взглянула на него.
  - Милый, - вдруг обратилась она к нему, и он подумал, что она давно не называла его этим словом. - Я ночью о многом передумала.
  - О чем же ты думала, Аня?
  - О чем же еще, о тебе и обо мне, - улыбнулась она. - Я приняла важное решение.
  - Могу я узнать, какое?
  Анна кивнула головой.
  - Я окончательно решила развестись с мужем. И если у тебя не изменились намерения, выйти замуж за тебя.
  - Намерения мои неизменны, но у тебя были веские причины не делать это.
  - Я не желаю больше иметь никаких веских причин. И я созрела до того, чтобы даже расстаться с Сережей. Если ему будет хорошо с отцом, значит, так тому и быть. Хотя я в этом сильно сомневаюсь. Но, я надеюсь, что со временем все изменится.
  Вронский ощутил волнение.
  - Уверен, твои жертвы окажутся не напрасными.
  - Не будем сейчас об этом. Я поняла, что хочу быть с тобой и только с тобой. У нас есть дочь. Я знаю, ты меня осуждал, что я недостаточно горячо ее любила, но что-то мешало мне это делать. Теперь - я чувствую - этих препятствий больше нет. У нас будет прекрасная, дружная семья. Именно о такой я всегда и мечтала.
  - Нисколько в этом не сомневаюсь, - ответил Вронский.
  Анна улыбнулась и посмотрела на висящие на стене часы.
  - Надо уже ехать, пока дороги свободны. Я быстро домчусь до Москвы.
  - Только не гони, как ты любишь, - предостерег Вронский.
  - Не стану, я понимаю, как важно доехать до цели благополучно. Через пять минут буду готова к отъезду.
  Анна сидела в машине, Вронский стоял рядом и смотрел на нее. В своем светлом костюме она была невероятна красива. Он хотел ей об этом сказать, но почему- то промолчал. Непременно скажет, когда она вернется, решил он.
  - Ну, все я поехала.
  Вронский наклонился к ней, и они поцеловались. Мотор добродушно, словно сытый зверек, заурчал, автомобиль сорвался с места и понесся к открытым воротам. Через минуту он исчез из вида.
  Утро было замечательное, тихое, безветренное, на небе висели редкие облака, а выше их сиял диск солнца. Машин было еще мало, и при других обстоятельствах Анна непременно бы разогнала свой автомобиль до максимальной скорости, но сейчас она решила, что не станет это делать. Во-первых, об этом просил ее Вронский, а, во-вторых, она сама понимает значение своей миссии, а потому должна быть предельно осторожна. Правда, это не означало, что она никого не обгоняла, но делала это лишь в тех случаях, когда не было ни малейшего риска.
  Анной вдруг овладело веселое настроение, она прониклась уверенностью, что все будет хорошо, они с Алексеем преодолеют все трудности и славно заживут. Осталось совсем немного для этого, всего несколько шагов.
  Анна поискала в приемнике веселую мелодию, ничего грустного слушать ей не хотелось, и стала с наслаждением слушать музыку. Как красиво тут, подумала она, смотря на росший вдоль дороги сосновый лес. Вот бы остановиться, углубиться в рощу и немного подышать этим воздухом. Как-нибудь она это непременно сделает. Они приедут сюда с Алексеем и Аннушкой.
  Анна посмотрела в лобовое стекло и увидела, что навстречу ей на большой скорости движется КАМАЗ.
  "Почему он так быстро едет? - мелькнула у нее мысль. А вдруг шофер пьян?"
  Анна решила уйти на дальнюю от грузовика полосу, но неожиданно КАМАЗ пересек сплошную разделительную линию и понесся прямо на нее. Анна попыталась резко крутануть руль вправо, но было поздно, грузовик протаранил ее, превращая машину всмятку. Боль была страшная, но она продолжалась всего мгновение. А затем все исчезло: и солнце, и воздух, и сосновый лес.
  
  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.
  
  I.
   Вронский встал поздно, но все равно не выспался. Он только ночью приехал из района, где провел два невероятно утомительных дня. Ситуация там была тяжелая, предстояла уборка урожая, а ничего не было к этому готово. Местная власть завалила всю подготовку к ней, и ему пришлось разбираться, почему это случилось, и принимать меры для исправления положения. Он бы с огромным удовольствием уволил бы всех этих бездарных бездельников, но они напрямую ему не подчинялись, так как были избраны населением. Вронский чувствовал себя измотанным и опустошенным, но даже не столько от того, что пришлось не покладая рук все время заниматься делами, а сколько от ощущения своего бессилия что-либо исправить.
  Подобное чувство посещало его все чаще. А ведь еще не так давно ему казалось, что он способен кардинально переломить положение, нужно только сформировать дееспособную команду и последовательно выполнять намеченную программу. Теперь он гораздо реалистичней смотрел на ситуацию, тяжесть стоящих проблем оказалась гораздо весомей, чем он предполагал. Хотя ему казалось, что он с самого начала реально смотрел на вещи. Но теперь он понимал, что на самом деле руководитель весьма редко близко к действительности воспринимает положение вещей. Как и свою способность влиять на них.
  Впрочем, его мысли были недолго заняты этой темой, они быстро переместились в иную плоскость. Сегодня ему предстоит важное мероприятие, исполняется год со дня гибели Анны. Он решил отметить это события и пригласить к себе людей, имевших к ней отношение. Он не может не помянуть ее, с этой женщиной связаны лучшие минуты его жизни. И даже ее смерть, как ни кощунственно это звучит, пошла ему на пользу, в немалой степени благодаря этому трагическому случаю, чаша весов на выборах губернатора склонилась в его пользу. Как странно все в мире соединено в одну линию, он много раз поражался этим удивительным цепочкам, звенья которой причудливо вяжет судьба. Ведь сейчас на кладбище мог лежать он. Нет ничего трудней для человека, чем представлять себя мертвым, это кажется чем-то невероятно запредельным. И, тем не менее, разве Анна думала о том, что, сев в ту злополучную машину в тот злополучный день она отправляется в свой последний путь. И все же это случилось.
  Вронский неторопливо шел сквозь анфиладу комнат, наблюдая за тем, как работает обслуживающий персонал, отдавал необходимые распоряжения, а сам думал о том, как бы обставила эту резиденцию Анна. Благодаря ее оточенному, в чем-то даже немного парадоксальным вкусом здесь все сейчас бы выглядело иначе. Он же, когда вселился сюда, внес лишь минимальные изменения. С одной стороны было не до того, с другой - он был так потрясен и ошарашен обрушившимися на него как трагическими, так и радостными событиями, что просто был не в состоянии ни думать, ни заниматься подобными вопросами. И только теперь по прошествии немалого времени он вдруг осознал, как сильно ему хочется тут все поменять. Выбросить почти всю мебель, сделать некоторую перепланировку, кое-что пристроить, например, крытые корты. Он, конечно, ездит играть в теннис, но это весьма далеко и не совсем удобно. Вот если бы они были под боком, он бы ощущал себя гораздо комфортней.
  Некоторое время назад он уже твердо решил, что займется реконструкцией этого дома вскоре после того, как отметит годовщину гибели Анны. Сегодня этот день наступил. Так что с завтрашнего дня можно приступать к задуманному плану. Он уже предварительно договорился с весьма известным местным архитектором, который выполнит проект. На днях он с ним встретится и объяснит ему, что хочет тут исправить, дополнить и переделать.
  Вронский почувствовал прилив радости от предвкушения того, что он превратит этот дом в комплекс, который будет отвечать его представлениям о загородной резиденции губернатора весьма солидной, хотя с огромным количеством проблем губернии. Но он заслужил свое право на такое обустройство. Вронский вспомнил выборную кампанию и изумившую всю страну его победу. А все во многом благодаря правильной выбранной тактике. Они не позволили партии власти фальсифицировать выборы. Население, устав от криминала и коррупции, которые олицетворяла прежняя администрация, весьма сплоченно выступила против нее. На каждом участке были многочисленные наблюдатели, в городе действовали выборные патрули, которые пресекали любые возможные нарушения, следили за соблюдением установленных правил. Вронский, хотя с небольшим преимуществом, но победил уже в первом туре.
  Впрочем, победа скорее его напугала, чем обрадовала. Он вдруг ощутил растерянность, он же никогда ничем не управлял. А тут целая губерния, больше миллиона человек, промышленность, сельское хозяйство и много чего еще. Что с этим делать, как решать бесчисленные вопросы? Одно дело, сидя в уютных кабинетах, сочинять с помощью квалифицированных экспертов программы. И другое - воплощать их на практике.
  Внешне Вронский выказывал уверенность в собственных возможностях, но под этой оболочкой скрывался страх. Он преследовал его во время инаугурации и в тот момент, когда он впервые переступил порог губернаторского кабинета. Что делать, какие решения принимать? В первые дни пребывания на новой должности он проклинал себя за то, что ввязался в эту авантюру. Разве мало других дел, где нет такой жуткой ответственности, где можно работать спокойно и уверенно, ничего не боясь, но постепенно он стал втягиваться в работу. Партия, которую он представлял, делегировала ему на подмогу квалифицированных специалистов. Да и он сам стал медленно, но верно входить в курс дела. Вронский всегда отличался работоспособностью и дотошностью, и это помогало ему и теперь. Не боги горшки обжигают, сколько история знает идиотов, которые правили государствами и империями - и ничего как-то справлялись. По крайней мере, после их правления они не разваливались. А он уж точно не идиот, кое-что понимает в управлении, кое-какой имеет житейский опыт, как-нибудь вытянет.
  Вронский очень хорошо понимал, что короля играет свита. Если он окружит себя толковыми людьми, ему будет несравненно легче справляться со своими обязанностями. Пусть многие из них более компетентны и даже талантливее, чем он, зато он на этой территории главный, а это компенсирует все, или почти все. Не надо бояться, что кто-то его в чем-то лучше, пока он губернатор этот человек все равно будет работать на него.
  Многие кадровые решения Вронского были встречены с одобрительным удивлением. Одно из них стало предложение Константину Левину стать в правительстве министром сельского хозяйства. Правда, Левин его отклонил, но согласился быть советником губернатора по аграрным вопросам. Вронский выделил ему кабинет на том же этаже, на котором был и его кабинет. Всю свою сельскохозяйственную политику Вронский проводил с подачи Левина.
  Другое не менее удивившее многих решение стало приглашение Кознышева на роль руководителя местного телевидения. Кознышев, когда узнал о нем, чуть не свалился со стула, и Вронскому пришлось долго его уговаривать. Он объяснил ему, что от него требуется не административная деятельность, а политическая, постановка идеологических ориентиров в духе патриотизма. Правда, далеко не все одинаково положительно восприняли это назначение, некоторые журналисты уволились, не желая работать под новым идеологическим диктатом. Но Вронского это не смутило, он ясно представлял значение средств массовой информации; он не собирался их контролировать, но был намерен направлять их в нужную ему сторону. Он не желал, чтобы его обвиняли в оголтелом либерализме, политический курс должен быть сбалансированным, как питание. В такой сложной ситуации, какая складывается в стране, нужно искать золотую середину между разными силами.
  Его усилия оказались не напрасными, в Кремле поначалу негативно отнеслись к его победе, но затем изменили к нему отношение, заметили разумную активность нового губернатора. Он был приглашен на встречу с Президентом. Она продолжалась почти час, они весьма насыщенно беседовали, хотя какой-то практической пользы от нее так и не последовало. Да Вронский ее особенно и не ждал, ему было гораздо важней обезопасить свои тылы с этой стороны. И, кажется, у него это получилось. Да и престижу эта аудиенция ему добавила. Правда, не у всех, часть однопартийцев обвинила его в предательстве идеалов партии и чуть ли не в сговоре с врагом, но Вронский благоразумно предпочел не обращать на эти наветы внимания. У него свои задачи и цели, а крикуны всегда были, есть и будут.
  Вронский сел в кресло на веранде и подставил лицо солнцу. Сегодня он не будет особенно думать о работе, уже скоро пожалуют гости. Он хочет посвятить этот день Анне, ее светлой памяти. Поэтому он пригласил тех, кто в той или иной степени соприкасался с ней. Он долго раздумывал, стоит ли звать Каренина, учитывая всю сложную гамму их отношений и решил, что не стоит. Но неожиданно для себя в последний момент передумал - и послал приглашение. В конце концов, смерть Анны должна их как-то примирить, глупо продолжать бодаться, когда причина этого мужского противостояния покоится в могиле. Однако Каренин ничего ему не ответил, и Вронский не знал, приедет он или нет. Ему было хорошо известно, что в последнее время Каренину сопутствовали неудачи, и Вронскому было даже немного его жалко. Он и сам пережил не так давно тяжелые минуты и хорошо представлял, что может происходить в этом случае в душе человека. И он безмерно рад, что все это позади. Нет ничего ужасней, чем жить без надежды и в полном отчаянии. Впрочем, не стоит слишком долго предаваться грустным мыслям, для тех, кто остается жить, жизнь продолжается.
  Вронский взглянул на часы. Пора готовиться к приему гостей, надо окончательно проверить, все ли сделал правильно обслуживающий персонал, потом принять душ и одеться для встречи. Он должен будет выглядеть на все сто.
  Вронский встал и направился внутрь дома. Он вошел в комнату и его взгляд столкнулся со взглядом Анны. Она смотрела на него с портрета, как живая. Вронский подошел к ее портрету и стал смотреть на него. До чего же она тут красива и одновременно таинственна. В этой женщине всегда таилась какая-то тайна, он ее ощутил с первых минут их знакомства и пронес это чувство через все сложные и извилистые, как русло реки, перипетии их отношений.
  Внезапно что-то произошло с ним, к горлу подкатил комок, а на глазах появились слезы. В комнате никого не было, и Вронский, не стесняясь, заплакал. В последнее время он не часто вспоминал Анну, но сейчас вся их совместная жизнь, словно предстала перед ним на экране. Ему стало невероятно печально. Теперь он понимает, как бы не сложилась его дальнейшая жизнь, годы, проведенные с Анной, были самыми лучшими и самыми важными в ней.
  Он решил заглянуть в комнату дочери. Не то, чтобы он много думал о ней, но иногда ощущал какую-то тоску по девочке. Ему становилось грустно, что ей предстоит расти без матери, а он при всем своем желании не сможет ее заменить. У него нет на это физически времени. Хотя дело далеко не только в нем, что-то мешает ему ближе стать к своей дочери. Возможно, смерть той, которая ее родила.
  Аня сидела за столом и рассматривала какую-то книгу вместе со своей гувернанткой. При виде папы она бросила свое занятие и помчалась к нему. Прыгнув Вронскому на шею, она громко засмеялась.
  - Как ты поживаешь? - спросил он.
  - Хорошо, - уткнулась Аня ему в шею.
  - Не скучаешь?
  - Нет. А почему тебя долго не было?
  - Я был в отъезде.
  Вронский смотрел на дочь: чем старше она становилась, тем больше сходства с ее матерью он замечал. И не только во внешности, но даже в манерах, в тембре голоса было что-то от нее.
  - Надо одевать Аню, скоро уже начнут собираться гости, - обратился он к гувернантке.
  - Не беспокойтесь, Алексей Кириллович, мы успеем.
  - Как она себя ведет? - негромко поинтересовался он.
  - Хорошо, только иногда бывает беспокойной и излишне упрямой.
  - Как вы думаете, почему?
  - Если бы знать. По-видимому, уж такой характер.
  - Наверное, вы правы. Не буду вам больше мешать.
  Вронский поцеловал дочь и вышел из детской.
  
  II.
   Все уже собрались и даже немного потусовались, когда охранник вдруг доложил, что подъехал еще один автомобиль. Вронский вышел к воротам и увидел стоящее в нескольких метрах от дома такси. Из него вышел Каренин. Медленной походкой он направился к Вронскому.
  Вронский смотрел на приближающего к нему мужчину и не верил своим глазам. Он не видел Каренина больше года. Тогда это был совсем другой человек: самоуверенный, ухоженный, изысканно одетый, с гордо-презрительной посадкой головы. Сейчас же пред ним предстала сутулая фигура в плохо выглаженном костюме, с серым, постаревшим лицом. В первые мгновения Вронскому стало даже не по себе, он не предполагал, что так можно быстро и кардинально перемениться. За Карениным шел долговязый подросток. Да, это же Сережа, понял Вронский. Вот уж чего он не ожидал, что Каренин возьмет с собой сына.
  - Здравствуйте, Алексей Кириллович, - произнес Каренин. - Вот вы меня приглашали к Анне, я приехал с Сережей... - Он выжидательно посмотрел на Вронского.
  - Я рад, что вы оба приехали. Проходите.
  Каренин кивнул головой, и отец с сыном двинулись вслед за Вронским.
  Появление Каренина с сыном было встречено удивленным молчанием, все некоторое время неподвижно смотрели на них, словно на появление привидений. Затем по очереди двинулись здороваться с вновь прибывшими.
  Вронский усадил Каренина неподалеку от себя. Он испытывал некоторую неловкость от его присутствия, так как не совсем ясно представлял, как себя вести с ним и что говорить в этом случае об Анне. Его слова о ней могут задеть и даже обидеть ее мужа. Точнее, вдовца. По крайней мере, официально он имеет именно такой статус.
  Вронский взглянул на Каренина, тот смотрел куда-то в сторону от всех. Вронский решил, что не будет ничего менять в своих словах. Он станет говорить только то, что хочет сказать. В конце концов, хозяин положения здесь именно он, и последние годы жизни Анна любила именно его, а не этого человека. А если тому что-то не понравится, то может уйти, держать никто не станет.
  - Друзья, - начал Вронский, - в первую очередь благодарю вас за то, что вы откликнулись на мою просьбу и собрались здесь. Сегодня у всех нас печальная дата, ровно как год не стало Анны. Для всех, кто ее знал, это большая утрата. Я много размышлял о ней в последние дни. Здесь все свои люди и каждому из вас хорошо известна наша не простая история. Поэтому вы прекрасно представляете, о чем идет речь. Так уж очень часто случается, что истинная ценность человека становится понятней после его ухода. Это, конечно же, плохо, но ничего с этим поделать невозможно, так уж мы устроены. Я очень рад, что здесь сегодня с нами Сережа, сын Анны. Я хочу, чтобы он знал, что он своей мамой может гордиться. Она была замечательной. В ней было очень много жизни и любви, сейчас такое сочетание не часто встречается. Ее обаяние было непобедимым, оно захватывало буквально всех. А какой у нее был тонкий, изящный вкус. Признаюсь вам, мои друзья, до встречи с ней я считал себя весьма продвинутым в этом направлении человеком, но когда познакомился с Анной, то понял, какой я профан и невежда. И пока мы были с ней вместе, я все это время перенимал ее взгляды на мир. - Вронский на мгновение замолчал, словно собираясь с мыслями. - Знаете, есть люди, рядом с которыми бывает темно, а есть люди, которые излучают свет. Анна была из таких людей, она буквально лучилась светом. В ней было что-то такое, что невозможно выразить словами. При этом я вовсе не хочу сказать, что она была идеалом. Вовсе нет. Она была земная, тяжело переживала неудачи, порой была неоправданна резка, не всегда справедлива, но разве это сейчас имеет значение. Когда человек уходит, то оставляет воспоминания о себе. Обычно они одноцветны, по крайней мере, в них преобладает либо белый, либо черный цвет. А вот промежуточные оттенки, чаще всего, исчезают из нашей памяти. И я нисколько не сомневаюсь, что у всех, кто сидит за этим столом, при имени Анны возникает белая аура. Даже ее смерть, - Вронский сделал паузу, - это настоящий подвиг. Не случись она, не быть мне не только губернатором, есть большое сомнение, что я вообще стоял сейчас бы перед вами. Я очень ясно отдают себе отчет, чем я обязан ей. И клянусь, что никогда не забуду того, что она сделала для меня, что пожертвовала самым дорогим, что у нее было - своей бесценной жизнью. Светлая и долгая ей память!
  Вронский высоко поднял бокал, все встали, несколько мгновений молчали, затем выпили. После чего снова сели.
  Официанты бесшумно обслуживали гостей, наливали вино в бокалы, предлагали попробовать то или иное блюдо.
  - Алексей Кириллович, - вдруг обратился Облонский к Вронскому. - Мы с тобой так детально и не говорили, что тогда произошло. Почему это проклятый грузовик оказался на одной полосе с ее машиной? Это было не случайно?
  Вронский посмотрел на Стиву.
  - Да, можно с уверенностью сказать, что это был не несчастный случай, а убийство. Когда я стал губернатором, то настоял на возобновлении расследования. Выяснились интересные детали. В нашем доме следователи обнаружили жучки, то есть все наши с Анной разговоры прослушивались, а потому эти люди знали, куда и зачем она едет. Мы же оказались с ней слишком неискушенными в таких делах, и даже не думали, что нас могут подслушивать.
  - А выяснилось что-либо с грузовиком?
  - КАМАЗ был угнан, кто им управлял, узнать так и не удалось, но у меня нет ни малейших сомнений, что все было подстроено. Анна везла важные документы, их не обнаружили. Значит, шофер не только сбил ее, но и обыскал машину. Это было настоящее заказное убийство.
  - И кто же заказчик?
  - Прежний губернатор, - пожал плечами Вронский. - Анна везла документы, которые будучи доставлены в прокуратуру, отправили бы его надолго за решетку. После того, как я занял его пост, я приказал провести расследование. Скрылось много фактов злоупотреблений им своим положением.
  - Почему же он не арестован? - подал скрипучий голос Каренин.
  - Дело против него заведено, вот только его фигуранта нет. Есть сведения, что он скрывается за границей, но где никто не знает, или знать не хотят. Но я обещаю, что со своей стороны сделаю все, что смогу, чтобы этот человек получил по заслугам, - твердо произнес Вронский.
  После закусок был сделан перерыв, все вышли из-за стола.
  - Господа! Прошу минуту внимания, - раздался вдруг голос Кознышева. Все дружно повернулись к нему. - У меня есть для всех сюрприз. Кознышев подошел к своей плотно набитой сумке, достал из нее горку книг и водрузил на столик. - Это моя последняя книга, она вышла из типографии буквально несколько дней назад и посвящена моему дорогому брату Константину Левину. Каждый может взять себе на память экземпляр.
  Левин почувствовал смущение. Ни о чем подобном он не знал, Сергей ему не говорил, что завершил свой труд. Да он, Левин, и позабыл про то, что тот пишет книгу о нем. В последнее время Кознышев на эту тему как-то не заговаривал.
  Левин взял в руки книгу, прочитал название: "Надежда на исцеление".
  Не слишком ли громко? подумал он и стал листать. Его глаза выхватывали отдельные строки и абзацы. И постепенно им овладевало смущение; не чересчур ли лестно автор пишет о нем? Многие будут думать, что это книга - заказ, который он, Левин, оплатил. Сейчас ведь это модно, дал денег - и про тебя такое насочиняют, что остается только взлететь ангелом на небо
  - Не слишком ли комплементарно? - спросил Левин брата.
  - Нам нужны положительные примеры, Костя. Их катастрофически не хватает. И потом я писал только правду и ничего кроме правды.
  Левин слегка пожал плечами. Сейчас не то место и не то время, чтобы спорить на эту тему.
  - Расскажи, как тебе работается советником у Алексея Кирилловича? - поинтересовался Кознышев. - Ты мне ничего об этом не говорил.
  Левин оживился. Эта тема его интересовала больше, чем книга.
  - Мы начали программу по возрождению сельского хозяйства области. Идея довольно проста: опираться на тех, кто хочет и может работать. Таких не очень много, но они к счастью есть. Помогать им, создавать для них благоприятные условия и консолидировать вокруг этих хозяйств все более или менее здоровые силы. Я убежден, что лишь опора на сильных и деятельных способна принести отдачу.
  - Константин Дмитриевич направляет и организует всю работу в этом направлении, - вмешался в разговор Вронский. - Без него у нас бы точно ничего не получилось.
  - Вы преувеличиваете мою роль, Алексей Кириллович, - не согласился Левин. - Вы бы справились и без меня.
  - Говорю, как на исповеди, не справился бы. Я искал подходящих людей для работы на этом участке и не нашел. С кадрами огромный дефицит. Я рад, что вышла ваша книга, Сергей Иванович. Она нам очень полезна.
  - Вот видишь, брат, - улыбнулся Кознышев. - Я был прав.
  Левин не ответил. Он подумал, что по большому счету эта книга мало что значит, нужные реальные повседневные дела. А брат до конца своих дней будет витать где-то на небесах, будучи уверенным, что занимается необходимым и полезным делом. И не стоит его в этом разуверять, все равно это ни к чему не приведет. У каждого из них своя стезя.
  
   III.
   Кити и Долли уединились в небольшой беседке в саду. Сестры довольно давно не виделись и соскучились друг по другу. Каждая внимательно осматривала другую. Долли поразилась переменам, которые произошли с Кити. Еще не так давно это была юная тоненькая девушка, сейчас же перед ней сидела вполне зрелая женщина. Она не то, что располнела, но повзрослела, тонкость сменилась на дородную стройность. Даже небольшая от природы грудь налилась соками и вздымалась под блузкой.
  А вот Кити владели иные чувства, она ясно увидела следы старения на лице сестры. Кожа уже не была такой упругой, морщинки и складки перерезали ее, как оросительные каналы поле. Да и глаза были не то, что печальные, скорей начисто лишены блеска.
  - Такая грустная дата, - вздохнула Долли. - Когда узнала об ее гибели, не спала целую неделю. Все было как в тумане.
  - Я тоже переживала, - поддержала ее Кити. - Странно, что когда-то я ревновала ее к Вронскому и даже желала смерти. Как ты думаешь, моя мысль не могла как-то на это повлиять?
  - Ну что ты, дорогая, с того момента до смерти Анны прошло столько времени. Да и причем тут твои мысли, ты же слышала Вронского, что привело ее к гибели.
  - Да, конечно, я понимаю. И все-таки эта мысль не покидает меня. Я виновата в том, что желала ей плохого. Нельзя никому такого желать, даже своим недоброжелателям.
  Долли провела ладонью по щеке Кити.
  - Не мучь себя этим, прошлого не изменишь. У каждого из нас есть в жизни нечто такое, что вызывает у нас раскаяние или стыд. Просто не надо повторять ошибки.
  Кити склонила голову в знак согласия.
  - Скажи, как у вас сейчас со Стивой?
  Какая-то не совсем понятная улыбка тронула губы Долли.
  - Мы живем сейчас очень стесненно, поэтому у нас с мужем все хорошо.
  - Не совсем тебя понимаю, сестренка.
  Долли на некоторое время задумалась.
  - Видишь ли, Стива так и не сумел найти хорошо оплачиваемую работу, поэтому он вынужден резко ограничить свои прихоти. Теперь почти все свободное время он проводит дома со мной и детьми. Я вывела нехитрую формулу нашего семейного счастья: чем меньше у нас денег, тем крепче семья. Если они вдруг появятся, все закрутится снова. Поэтому я рада, что их мало и не хочу большего.
  - А как же дети? Их же надо учить?
  - Да, об этом я думаю. Вскоре нам понадобится много денег на учебу. И пока я не знаю, как решить этот вопрос. - Долли вздохнула. - Не представляю, как бы я все это выдержала, если бы вопреки всему не любила мужа. Для жены - это счастье, когда есть такая любовь. Не теряй ее.
  - Я знаю и берегу ее. Хотя в последнее время почти не вижу Костю. После того, как он стал советником у Вронского, он почти не бывает дома.
  - Ему нельзя мешать заниматься этим, - наставительно сказала Долли, - в этом вся его жизнь.
  - А я и не мешаю. К счастью у меня есть свои дела.
  - Ты, кажется, организовала в области волонтерское движение.
  - Ни я одна, нас несколько человек, но теперь движение идет вширь. Нас становится все больше.
  - Вот никогда не предполагала, что моя маленькая сестренка Кити будет заниматься такими вещами, станет общественным деятелем.
  - А мне хотелось этого всегда, только я долго не понимала своего желания и без Вареньки я бы скорей всего так его и не осознала.
  - Всех людей, которых мы встречаем, нам посылают не случайно. И плохих, и хороших. Только иногда сразу бывает не просто отличить одних от других. - Долли прислушалась к раздающимся голосам. - Нас, кажется, снова зовут за стол. Пойдем.
  Сестры встали и, взявшись, за руки, направились в дом.
  
   IV.
   После того, как поминальный обед завершился, все снова разбрелись по дому и саду. Последние минуты Вронского одолевала одна мысль. Он смотрел то на хмурого Каренина, то на стесняющегося незнакомых людей Сережу и думал, что сейчас самый подходящий момент, чтобы раз и навсегда покончить с этой враждой. По большому счету Вронского мало интересовали отец и сын, они для него чужие люди, но Анна была бы несказанно рада их примирению, она страдала от своего разобщения с сыном.
  Вронский подошел к одиноко стоящему Каренину. Вокруг него словно был очерчен невидимый круг, нарушить которого то ли никто не осмеливался, то ли никто не испытывал такого желания.
  - Очень вам благодарен, Алексей Александрович, что вы приехали сюда, - произнес Вронский.
  Каренин недоверчиво посмотрел на него.
  - Память об Анне мне дорога. - Он взглянул на сына. - Сережа должен знать и помнить мать.
  - Полностью с вами согласен, но ведь у него есть не только мать.
  - А кто еще? - подозрительно взглянул на него Каренин.
  - Сестра. Сводная, но сестра. Почему бы им не познакомиться и установить родственные связи. Это неестественно, что они не знают друг друга. То, что было между нами, к ним не имеет никакого отношения. Пусть они свои отношения начинают с чистого листа.
  Каренин довольно долго молчал, и Вронской едва ли не кожей чувствовал, как трудно тому согласиться с таким решением.
  - Да и наши разногласия после смерти Анны стали бессмысленными. Разве не так?
  - Предположим, - не очень охотно согласился Каренин.
  - И разве ваш приезд сюда да еще с сыном не свидетельствует о том, что и вы идете в этом направлении?
  - Хорошо, я согласен. Что было, то было.
  - Пожмем же друг другу руки, - предложил Вронский.
  Вронский протянул Каренину руку, Каренин подал ему свою. Они обменялись рукопожатием.
  - Могу я узнать, Алексей Александрович, чем вы сейчас заняты?
  Вронский видел, как мгновенно насторожился его собеседник, плечи Каренина сжались, а вся фигура поникла.
  - Вам известно, что я в отставке, другой работы мне не предложили. Кое-кого консультирую, пишу иногда статьи. А так... - Он развел руками.
  - А ведь у вас огромный опыт, вы столько лет были на самом верху.
  - Это не было принято во внимание.
  - А если я вам предложу работу?
  - Вы?! - Каренин не мог скрыть своего изумления.
  - Понятно, что предложить должность, которая бы соответствовала вашему уровню, я не могу. Я лишь возглавляю губернию, но я недоволен работой руководителя департамента культуры. В ближайшее время я его в любом случае уволю. Если вы согласитесь, буду рад предложить это место вам.
  - Мне? Вы это серьезно?
   -Вы можете подумать, время еще есть.
  Каренин хранил молчание буквально несколько секунд.
  - Я согласен.
  - И прекрасно. Тогда готовьтесь к новым обязанностям. Предупреждаю, сфера довольно запущенная, денег на нее выделяется немного. Будет нелегко.
  - Уж мне это известно, как никому другому.
  - Не сомневаюсь. - Вронский позволил себе мимолетную улыбку. Анна одобрила бы и это решение, подумал он.
  
   V.
   Все разъехались. Вронский почувствовал облегчение. Эта страница его жизни перевернута. Он сделал во имя памяти Анны все, что мог и теперь самое время заняться своей жизнью.
  Вронский посмотрел на часы, еще не так поздно. К тому же завтра выходной, он не поедет на работу. Он и так трудился в последнее время, почти не зная отдыха. Так что небольшая передышка не помешает.
  Вронский решил зайти к дочери. Гувернантка укладывала ее спать. Он подошел к детской кроватке. И сразу же ручонки девочки потянулись к нему. Он поднял ее из кровати.
  - Ты познакомилась со своим братиком? - спросил он.
  - Да.
  - Он тебе понравился?
  - Да.
  - Будешь с ним дружить?
  - Да.
  - А другие слова ты знаешь?
  - Да.
  Звонкий, как колокольчик смех, разнесся по комнате. Вронский улыбнулся и вернул дочку в кровать.
  - Спи, родная, - поцеловал он ее на прощание.
  Вронский вышел во двор, сел в джип и выехал на дорогу, которая начиналась сразу за воротами дома. Ехал он не быстро и не медленно. Где-то на середине пути он достал телефон и набрал номер.
  - Ира, ты не спишь? Я скоро буду у тебя. Жди.
  В трубке раздался женский смех. Вронский в ответ тоже улыбнулся, положил рядом с собой телефон. Он знал, что сегодня его ждет замечательная ночь. Жизнь продолжается, несмотря ни на что.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"