Я проходил коридором, мимо открытой двери, и на меня посмотрела умирающая женщина. Я ещё не знал, что она умирает. Она поглядела на меня, но как бы насквозь - удивленными огромными глазами. Что она такое увидела? - я хотел понять - и не мог. Прибежала наша врач, молодая и уверенная в себе Елена Ивановна, за нею ещё какие-то высокие мужчины в халатах, с аппаратами, захлопнули дверь. И оттуда донеслись голоса:
- Не волнуйтесь. Всё хорошо. Вы нас слышите?
И чей-то голос начал настойчиво просить: "Дышите!". А иногда слышался счет: "Раз-два-три", слова: "Вот и хорошо" и снова уговоры, что надо дышать и тот же вопрос: "Вы нас слышите?"...
Я ушёл в нашу палату и сел на койку, рядом со спящим Валерой, дышавшим свистляво сквозь свою фистулу, вставленную в горло. Молитвослов листался-листался, да не читался как-то. Полчаса прошло, может и больше... Там, в коридоре хлопнула дверь, слышны были тяжёлые шаги реаниматологов, потом всё стихло. И словно какое-то веяние, дуновение почувствовал я. И понял, что это - смерть.
По оконным стёклам ползли серые мокрецы - мартовский снег с дождём.
И тут мне вспомнилось, что я хотел спросить кое-что у врача, у Елены Ивановны. Может, что-то о поведении после химии: может, какие лекарства лучше от тошноты помогает...
Каталка давно увезла тело женщины, посмотревшей на меня в прошедшей жизни. Коридоры были пусты, словно все решили поскорее спрятаться. Я повернул в ординаторскую, шагнул за порог и застыл. Хотя сразу увидел Елену Ивановну.
Она сидела очень бледная, очень прямая - локти на стол - над какими-то листами, ручка валялась в углу стола. Сидела, глядя на меня, но опять же сквозь, почти как та, умершая. И у неё сильно, прямо добела были сжаты руки. Лакированные ногти так и сверкали. Губы двигались, шептали что-то.
Я чувствовал, что почему-то должен запомнить это, не знаю, может потому, что я раньше думал о Елене Ивановне... Ну как Вам сказать? Что молодая, эффектная такая, что когда муж приезжал за ней на иномарке, она ему что-то отвечала, кокетливо, улыбаясь, такая уверенная в себе... Может, в её практике пока что мало было смертей.
Я ещё постоял чуть-чуть, потому что мне было неожиданно хорошо рядом с её скорбью. Потому что моё сердце так много, оказывается, вобрало в себя страха и томления, я даже и не подозревал, что так много. И вот, оказался, вдруг рядом врач, и я теперь мог плакать. Свободно. И думать о том, что в мире, конечно же, непременно, всё-таки есть Бог.