МОСТ
сборник стихотворений 1983 г.
В тени косматой ели,
Над
шумною рекой
Качает
черт качели
Мохнатою
рукой.
Константин
Бальмонт
ВО МНЕ ЖИВУТ...
Во мне живут стремительные ноты:
возмездие, в котором всё не так.
И тот вопрос преследует ("а кто ты?"),
и тот ответ преследует (клик-клак).
Гитару взяв, я вспрыгну на окошко,
Горланя в сине-розовую рань.
Внизу и в песне - дом, машина, кошка,
вода, забор, и громкости педаль.
Жую соломинку, в пространство улиц глядя,
сижу на подоконнике своём,
и размышляю о былом горсаде,
о скверах, и (без умысла) о том,
что небо существует без причины,
что просто так внизу трава растёт,
что мы и дом, и дерево - кончины,
раз каждый неминуемо умрёт.
Как человек весь состоит из трубок,
так дом из крыш, стекла и кирпичей,
болтов, гардин, линолеума, губок;
так и выходит: дважды он ничей.
И мы ничьи, ни для кого; без смысла
живём, пока живётся, просто так.
Как облака, как воды наши мысли.
Как ветер, залетевший на чердак.
И я увидел с высоты квартирной
усталых дев, портных и трубачей;
и присказку добавил к песне лирной:
весь мир ничей, ваш мир и мой - ничей.
Август,1983.
ПОРОК
Мы сидели в подвале; чинили спецовку.
Свет метался от двери к окну - и назад.
Кружка пива потела на столике круглом.
Наши ноги с ней рядом лежали - autour.
Занимал сей подвал мой знакомый из клуба
Говорят, были связи в "том-там" у него/.
Тут статисты кишели (как сельдь в узкой бочке)
Каждой рюмки, что в рот опрокидывал он.
Но сегодня был аут: чинили спецовку.
Сей подвал - все три комнаты - был без гостей.
Мы зевали, жевали костистую воблу.
И смотрели, как тени скользят по стене.
Только вдруг постучал кто-то робко /мы встали/.
Кто б мог быть? Мы гадали: Тамара, Наташа?
может, Юзик? Володя? А, может, никто?
Только дверь приоткрылась таинственно-странно.
А, ментяра из "пункта", смекнули мы тут.
Но никто не вошёл. Дверь мы снова прикрыли.
Продолжали сидеть. Но иссяк разговор.
До сих пор помню чувство, что сбоку, чуть сверху
на меня кто-то смотрит прозрачным зрачком.
За спиной за моей чьи-то влажные руки
теребят спинку кресла и как бы юлят.
Я смотрел на товарища; взгляд его бегал.
Он чего-то боялся и даже дрожал.
Он как будто расслышал пронзительный шёпот.
И кого-то вокруг всё искал его взгляд.
Мы расстались тогда. Руки жали друг другу.
Но почувствовал я влажность третьей руки.
Пальцы резко отдёрнул; товарищ мой тоже
руку как-то неловко, поспешно убрал.
Разошлись мы, неся за спиною - и каждый -
по куску ледяных перепончатых лап.
И кубы тишины, как две равные чаши,
мы наполнили тенью невидимых глаз.
День прошёл и другой. Листья всё опадали.
/Осень. Солнце на крышах. Был тёплый октябрь/.
Я товарища встретил. Но с тенью нелепой
однорукой ветлы за сутулой спиной.
Эта тень то в него, то в меня обращалась.
Вдруг красавицей выросла рядом со мной.
Только кожа её как чешуйки у воблы.
И в глазах её два цвета пива зрачка.
Август, 1983.
ЛАЗ
Под корнями вековой берёзы
десять лет чернеет круглый лаз.
Никогда тут не пасутся козы.
Ни один тут смерд коров не пас.
Этот лаз никто не охраняет.
Путь к нему ничем не заслонён.
Но никто покой не нарушает
круглого провала буквой "О".
По ночам, под бледными лучами
обнажённой и седой Луны,
раздаётся вой под облаками,
и выходят твари из глубин.
На пригорке, в зелени тумана,
вьются, не отбрасывая тень,
призраки без имени и сана,
отражаясь в омута воде.
Прежде, чем Восток набухнет кровью,
и спросонья птица запоёт,
исчезает в лазе безголовом
каждый призрак, как огромный крот.
И уносит счастье за пределы
видимых и мыслимых границ,
поражая в сердце самых смелых,
оставляя жён святых без лиц...
Июль, 1983.
БЕЗ ВУАЛИ
Обнажённа рука этих далей.
Я кусаю их розовый рот.
Сквозь притихшую глубь аномалий
кто-то новый, влетая, грядёт.
В синеве первозданной заботы
ни о ком - о других - о себе
он сквозь сжатые зубы "а кто ты?"
Вопрошает как будто с небес.
Часть тебя, но отдельное тело,
говорит на немом языке
то, что солнце - и то б не сумело
донести на лучистой руке.
Он живёт между нами, но с нами
не имеет он общей земли,
он ведёт разговор с небесами,
так, как мы б никогда не смогли.
И о нём говорит колокольчик
в каждой сильной и чистой груди,
обращаясь к невидимым кольцам
прошлых жизней, с какими един.
Колокольчик, что ветром качаем,
свежим, тем, что всё время в лицо;
и когда мы к нему не взываем,
то он сам позвонит и придёт.
Он появится, спрыгнув с площадки
голубых кучевых облаков,
приземлится у бога на грядке,
на Олимпе олив и богов.
Встанет, просто порог переступит,
оказавшись однажды с тобой.
Кто ты? - молвит, но душу не купит.
Это сам ты пришёл за собой.
Июль, 1983.
ТРИОЛЕТ
глаз фонтаны бьют в стекло огней
за стеклом есть пальцев хоровод
тайной бабочкой мысль завершит полёт
и вернётся к перекличке нот:
за стеклом есть пальцев хоровод...
на экране музыка огней
клавиш - светлых мух - стена частот
белых рук две бабочки на ней
звуков в виде брызг воздушный змей...
глаз фонтаны бьют в стекло огней
за стеклом есть пальцев хоровод...
Июль, 1983.
МЕДУЗЫ
никто не узнает
никто не увидит
летающих тварей
пронзающих мидий
вампиров-пираний
акул-людоедов
на фоне шептаний
деревьев и лета
из жалящих пастей
из лап меченосных
приходят напасти
годов високосных
и стая проклятий
невидимо кружит
над лесом палатей
над спинами кружев...
Июль, 1983.
ФОН
В глубине дверей зеркальный фон
отражал полы, огромный стол
с красной скатертью на нём, большой лимон
на столе; в углу аккордеон.
Занавесок белы кружева.
Спинки двух кроватей - рай цветов -
с фикусом в простенке. Синева
на картине слева, до холстов
голубой материи. Диван.
Кресло. И подушечка на нём.
Ручки вытерты прикосновеньем рук.
Бронзовый стаканчик с лепестком.
На столе серебряный мундштук.
Мухи, облепившие кулон.
Блеск стеклянной призмы. И стакан.
Это всё один лишь только фон.
Это всё предметы, не слова.
В кресле спал белесо-серый труп.
Всё лицо набухше, и под ним
складки шеи. Тела-кресла сруб
в глубине зеркальной. Воздух-дым.
Мухобойка в свешенной руке,
мухи, облепившие глаза.
И отсвет, как рыбка на крючке,
в той тени, где перстня бирюза.
Июль, 1983.
МОСТ 1
между тенью и между собой
между этой вселенной и той
между этим пространством и тем
мост висит в неживой высоте
заколдованы спят под мостом
воды рек пятизвёздочный дом
горы пропасти и ледники
серых скал ледяные клыки
между берегом этим и тем
между жизнью и смертью от стен
Август, 1983.
МОСТ 2
Был построен.
Потом по нему
громыхали коляски, подводы.
Потом
бензином чихающие четырёхколёсные.
Стлался дым по воде; трюмы барж и буксиров
проплывали под ним; а их трубы несли
в своих недрах отрыжку и чих кочегарок.
Всё вливалось во всё. Как река в океан.
Как потоки машин через мост
в кружева магистралей -
лент широких,
асфальт площадей.
Как вливается кровь
гулких звуков ночных
в вены раннего утра...
артерии шумного дня...
Был построен.
Потом и о том
позабыли. Как будто всегда
он стоял, в берега
уперев свои локти,
с ногами в проточной воде.
Был построен.
Когда-то он жил
как опоры, воткнутые в илистый грунт,
как конструкций армада на фоне небес,
словно был это храм или театр,
где мощь задника держат леса.
Быстро стержней железных
на том берегу
горы таяли день ото дня.
Значит, вечность прошла. Эмбрионом его
была мысль инженера. Потом разрослась
до зародыша линий, до тел чертежей,
до намеренья строить, до сварки частей,
до решётки железной
и лап фонарей по бокам.
Зажигаются жёлто огни, и в вечерней воде
отражаются блики зигзагами: масло огней
не потонет, плывёт по волнам;
зажигается даль, освещая
дождливый перрон,
алюминиевый гроб, где лежит инженер
и желанье, проведшее в голову мысль
о мосте...
О Мосте...
Есть ли тот, кто задумал всех нас,
и как должен был
выглядеть ОН?
Или в цинковый гроб
и его положили с мороза
до того, как уйдёт человечества мост -
между прошлым и будущим - в вечность?
Его тело исчезло, когда ещё будут греметь
ноги тысяч солдат по хребту мостовой,
их подошвы,
с безжалостным цоканьем блях...
Я стою на мосту. В чёрном чане вода.
Я смотрю на неё.
Нету силы глаза отвести.
Сквозь меня проступает рассвет. И губами
улыбнётся моими, и дальше пойдёт,
проступив сквозь прозрачность
июльского неба по капле.
И во мне зреет МОСТ.
Он растёт от меня до меня.
Он опорами в кишках, желудке и тканях.
Он пустил свои корни-усы,
вегетацией тайно грозы пустоте,
где его ещё нет...
Он растёт не по дням...
Скоро молча пойдут
по нему пешеходы в тумане.
Простучат поезда
на ключе передатчика звуков
в реки молоко;
застучат каблучки
первой смертно влюблённой,
и первой машины пройдёт
колея на асфальте. Я в вечность гляжу
с беспокойной мольбой.
Больно мне навсегда.
Больно мне проводить
души, тени, надежды -
сквозь себя,
разрывая тоннели материй.
Проводить их - друг другу навстречу,
под тяжестью тел проседая:
стариков и детей,
друзей и врагов,
и влюблённых:
навстречу друг другу.
Руки соединять,
и мечтать в голубой глубине
(там, где ноги - опоры пролёта)
о безмостой реке,
о себе без мостов,
об, огромных и высохших,
русл мягких шрамах
на брезенте земли:
и о многом мечтать,
что уже недоступно с тех пор,
как во мне
вырос мост.
Этот мост, что построен...
Июль, 1983.
ЦЕЛЬ
С мирным счастьем покончены счеты,
Не дразни, запоздалый уют.
Всюду эти щемящие ноты
Стерегут и в пустыню зовут.
Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,
Да, я в это поверил с тех пор,
Как пропел мне сиреной влюбленной
Тот, сквозь ночь пролетевший, мотор.
Александр Блок
Верить в человечество, не верить,
той тропой пойти или другой:
мне не изменить мне данной цели,
не переписать свой приговор.
Суждено мне быть судьбой распятым,
суждено безропотно служить
музам, предо мной не виноватым,
смыслам, коих сути не постичь.
Нагадала мне судьба бездомность,
пустоту, предательство и месть,
и коварство гномов узколобых,
и интриги, спрятанные в лесть.
Ангелов, меня сопровождавших,
видеть мне агонию дано,
и людей, мне жизнь и разум давших,
казни лицезреть мне суждено.
Нет нигде малейшего просвета.
Чёрный толь обклеил небосвод.
Мне не снять проклятие и вето,
мне нигде не скрыться от невзгод.
На краю земли меня настигнет
данный мне навечно приговор,
и распнёт назначенною стигмой,
будто я разбойник или вор.
Июль, 1983.
ЕЩЁ ОДИН РАССВЕТ
Вот крыши посветлели; провода
висят между коньками их, и снится
в стекле лицо, за ним струит вода,
не из неё ль взгляд должен появиться?
Глаз сигареты на столе. Пунцовый мак,
забытый пальцами, устами; и, рывками,
дробится взгляд о плёнку трёх зеркал
оптической границы за глазами.
В окне - ничто иссиня-чёрной рани.
Надежд не обещает новый день.
И всё, что и вчера, опять не станет
гирляндой света, опровергнув тень.
Вот проурчала ранняя машина.
Шаги отрывисты. И серый свет, как дым.
Деревья спеленала паутина
рассеянных лучей как из слюды.
Полы вдруг скрипнут. Сбросятся шаги
по лестнице, и босых ног движенье
притихшим всплеском среди серых теней,
туда, где в спальнях тюль и утюги.
И мозг сидит перед окном рассвета,
как лампочка, мигая в полутьме.
И слышится урчанье туалета,
пружинный скрип и пара слов в уме,
и слышится в них зов призывный лета,
и плеск воды, струящей на корме
притихшей шхуны, что взлетает где-то.
Июль, 1983.
ОТКУДА МЫ?
Откуда мы? Вселенной бледный дым
в ушах звенит безлунной ночи звуком.
Хлеб на столе. И звёзды пахнут луком,
и ход небес от нас не отделим.
Расчерчен света скальпелем простор,
бездонной геометрией вплывая
в глазные ямы зданий и мостов,
и ничего собой не отмечая.
Умеем - дышим; в жидком свете дня
бредём с горбом оплавленным заботы,
и, выжатые, сном после работы
пытаемся добыть чуть-чуть огня.
Нас поднимают вновь на эшафот
трезвоном молоточковым - будильник!
И опускают в саркофаг квартиры,
как будто в нём живёт свободы бог!
А за окном ночами небо дышит
своим огромом звёздным, и плывёт
над нами звук, его никто не слышит,
но он заводит в нас пружинный ход.
Возможно, отголосками рептилий
в нас бездна поднимает клокот свой,
возможно, колокольный трепет лилий
ещё хранит глас Вечности живой.
Но мы мертвы. Мы в мире одиноки.
Что тут теперь - не все ли то равно?
Ведь всё равно в нас Космос мчит стоокий,
и мертвенный, немереный покой.
И не нужны мы никому за этим
глубоким морем пустоты ночной,
мы не влияем ни на что на свете,
вся наша жизнь - вселенских рыб покой.
Бесполые, без глаз, мы бестелесно
лишь наблюдаем споры высоты,
которые летят из гор отвесных,
где селятся гигантские цветы.
Не действие, но глубины бездвижность,
не мужество в нас прячется, а страх.
Как стигма, что даётся вечно лишним,
как ощущенье праха на устах.
Но я смотрю в суровый глаз пространства,
в разрез его жестоких, узких глаз -
и чувствую знакомую усталость,
и мудрости великой глас: для нас?
И кажется, что кто-то есть за этим
скопленьем точек светлых за окном,
и мнится мне: и я за всё в ответе,
и к горлу подступает влажный ком...
Июль,1983.
МОЛЬБА
Прошу, пусти назад.
Чуть-чуть назад.
В ту полузначимость и мглу...
Туда, где чёрный револьвер
слепого радио точил,
как червь,
мой мозг.
Где я один.
Где нет смертей,
расставленных вокруг...
Как обманулся я!
Как страшен этот мир!
Таким ли он казался в колыбели?
Могу ли эмбрионом снова стать?
В плоть неосознанную, в цепь
рибонуклеиновых кислот,
в тот страшный и отверстый
рот небытия
могу ли я вернуться?
Зачем я вызван был из мук предбытия?
Кто выдрал мой отверстый крику рот
из тех полей, где пребывал мой дух?
Как прочен круг проклятий!
За что я вижу кровь и боль везде?
За что всё то, к чему я прикоснулся
любовью не отверженной, страдает,
и погибает в пламени любви?
За что вокруг святых одни химеры,
кровавой пищей насыщаемые рты;
бедро к бедру: пьёт кровь чужую. Мертвецы
с округлым лысым куполом голов,
немые старцы в синяках побоев,
с разорванными мышцами, с пунктиром
следов клыков на шеях, с раной
в глазах открытых...
Их тела
навалены и громоздятся
на обрывах
пустот в посмертие.
И высятся столпы
из тел тщедушных, икрами сияя.
Мерцают бельма, и белеют
каскады выбитых зубов.
Везде одно. Не разрешить вопросов,
хотя бы жил ты тыщи долгих лет.
И потому я просто отступаю.
Верни меня! Верни меня назад.
И от безглазых трюмов бытия бегу я,
на теле жизни чувствуя свой взгляд.
Август, 1983.
ЧИТАТЕЛЮ
Я приглашу тебя в мой дом,
в моё измученное сердце,
ища в тебе единоверца:
не откажи тогда мне в том.
Сквозь смерч моих кровопусканий,
среди попыток донести
хотя бы часть моих терзаний,
услышишь горькое "прости".
И то, что было лишь в ненастье -
сном одичалой высоты,
распустится опять как счастье;
тогда его разделишь ты.
Август, 1983.
ЧРЕВО
Вот я труба. Я изрыгаю дым и копоть.
Я механизм чрева парохода.
Глазами я смотрел
в своё нутро -
и видел
слегка заржавленные стыки,
захватанные поручни и краны,
позеленевшие от времени и влаги.
И там, во мне, струились по корытам
какие-то растворы, соли, щелочь,
из-под земли в них вынесенной глины
частицы,
массой взвешены в воде.
И открывались ящички и дверцы,
и из меня неслышно выпускали
стареющие
снимки и открытки,
пейзажи с ванилиновой панамой,
гуашевые ветви и скамьи.
И внутрь, в глубокий омут и колодец,
срывались капли, и,
разбившись всплеском,
опять в покой безмерный погружались,
и было мне так странно-хорошо.
Но время заполняло бланки быстро.
Выстреливали дула,
рвались
пули.
Игрушечные ружья выпускали
борзых ретивых, синевой дымясь.
И гончие летели, прижимая
седые уши к голове и лая.
Солдатики из олова мортиры
готовили к стрельбе
и жгли фитиль.
Полки знамёна быстро поднимали,
и собирались строем,
и равнялись,
и выступали, взяв на караул.
И где-то там,
в аллювиальном сгустке,
в долине, орошаемой и влажной,
под почвой циркулировали
руки
и стебли ждали лезвия серпа.
Август, 1983.
ГЛАЗ
Ворота открываются зари.
Дым исчезает в тонкой плёнке света.
И на вопрос отвечено ответом.
А на ответ отвечено: "Смотри!"
Глаз - это мир. Но мир настолько малый,
Что шорох в нём касается границ.
О стенку глаза бьёт зрачок усталый,
И хочет выпасть за кордон ресниц.
Я где-то в нём. Намеренно в формате,
Но образ мой размыт, мне вопреки.
И низ, где верх, а верх, где низ, в палате
Растянутых реальностей других...
Август, 1983.
ОТ НОЧИ ДО ЗАКАТА
каждый фонарь - глаз на огромной ноге -
в спальню твою водружает безумный свой взор
бьются удары невидимых крыльев о пасть
чёрного воздуха в кожистом корпусе стен
рана зари на зелёной рубашке небес
кровь разливает за скрытый окном горизонт
страх и экстаз наполняют наш кубок земной
зельем борьбы за такую ничтожную жизнь
ставни больших магазинов как веки с утра
приоткрываются мутные стёкла отжав
так им открытыми быть до скончания дня
соприкасаясь с кирпичною коркою стен
вечер навалится крупным тяжёлым мешком
плечи согнув под усталости тёмной дугой
воздух падёт и реклама вечернего дня
вновь извивается длинным своим языком -
змейкой губ твоих красных
затронутых
сардонической усмешкой
Август, 1983.
ПЛЯСКА
По графической
композиции брата Виталия
На треугольнике квадратном,
на жарком солнце плясунов,
трепещет жёлтая заплатка,
как забранный в тугие латы,
с улыбкой строго-виноватой,
ортодоксальный сон богов.
Взметаются к зениту руки,
что солнце жаждут погасить,
готовы вскинутые луки
вселенной сердце поразить,
и падают тела без муки,
земле которых не носить.
Цветник обманчивых желаний,
и в нём растёт один цветок:
ах, умереть бы без страданий,
хотя бы выстрелом в висок
оплавив комплекс мирозданий,
как в медленных часах песок.
Август, 1983.
ВЕТВЬ НА СТОЛЕ
Ветвь на столе засыхает.
Бледнеют плоды,
покрываются пылью и гаснут.
Тают под ходом минут,
песок мгновений их засыпает.
Мир - большой саркофаг.
С каждым мгновеньем
празднует
чей-то уход.
Всё умирает.
Это прекрасно.
Статуи и дворцы!
Как вы прекрасны
в долгом своём умиранье!
Цветы железные долговечней.
Дольше они угасают
в жуткой своей красоте.
И немые глаза
наблюдают
их тягостный
долгий
уход.
Август, 1983.
ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Леночке Барановой
I
долгий поцелуй
образа распятого
ты мою вину
растоптала пятками
нет прощенья нам
до скончанья совести
пламенным стихам
низойти до повести
вот и весь расклад
обещанья прятками
не вернуть назад
прежнего порядка нам
и за облака
хочется нам спрятаться
только ведь и там
солнцу надо кланяться
II
Ты можешь не понять. Но ты поймёшь
(мне кажется, я угадал сегодня).
Ты снова сердце в горсть свою берёшь,
и сердце вспыхнет. /Сердце - это сводня/.
Не то, что жизнь - и смерть бы я отдал
за то, чтобы продлить хоть малость это.
Но возникает, как стена, вокзал
и разделяет нас. /Вокзал - беда поэта/.
Пять километров или шестьдесят:
достаточно, чтоб разделить две доли,
и чтоб меж нами выросла стена
не совмещения. /Стена - источник боли/.
Всё у поэтов не как у людей.
И Муза их не скромница святая.
Источники их радости в беде
и в "зове свыше". /Зов - не выбирают/.
Когда бы не был им весь свет тюрьмой,
когда б их черти где-то не носили,
они б своей дрожащею рукой
не выводили слов. /Слова - частицы пыли/.
И я бы не сидел теперь в ночи
с тобою рядом, только ОДИНОКИЙ.
и я бы в связке времени ключи
не подбирал к себе. /Твой взгляд - такой далёкий/.
Я сохранил тебя на много лет.
Мои стихи - колодец вечно юный.
В глуби его увидят твой портрет
иной эпохи стриженые гунны.
III
Не в силах я заклясть того металла,
что есть в тебе, что для меня - беда.
И если б ты меня не предавала,
я предал бы тебя взамен тогда.
В нас рок нашёл не менее порочных,
в нас рок нашёл не менее святых,
чем святости и мерзости источник,
чем святотатства и молитвы стих.
IV
На кухне мы сидели и курили.
Ну, что теперь? Твой вид совсем другой.
От сигарет туманом белым плыли
два облачка. И с ними - мы с тобой.
Из крана - капли взрыв. И лаял сумрак
собакой бесталанной за окном.
Чего хотим - не знали, что нас душит.
И потому молчали мы о том.
И вдруг распрямилась пружина, что была сокрыта
в накуренном воздухе между тобой и собой,
и что-то сорвалось, как с тёмной скалы
сталактиты,
и ночь заглянула на наш огонёк голубой.
И ты вдруг сказала, что "через неделю, наверно" -
на этом почти неземном языке, -
а в окнах стояла, насупившись, стража, как скверна,
и рюмка дрожала в твоей очень тонкой руке.
И ты говорила, что, может быть, я заблуждаюсь,
что ты сумасбродна и вздорна - что должен я знать -
что я что-то путаю или в мечтах замещаю,
зачем ты нужна мне, такая "австрийская блядь"?
Я молча всё слушал, и только следил за конфоркой,
где с шумом чуть слышным горел голубой огонёк,
и в сердце проник отзвучавшей надежды касторкой
серебряный, слабый, но очень знакомый звонок.
Август, 1983.
СЧАСТЬЕ
Решка - орёл: полюса мировые,
карты, что правят людскою судьбой,
это константы космической пыли,
что утверждают закон мировой.
Но почему, если правит случайность,
чаще святых она гонит и бьёт,
и над пророками явно иль тайно
меч простирает безжалостный рок?
Но почему, если случай решает
жизни и смерти закон вековой,
лучших из лучших награда встречает
гибелью, немощью или тюрьмой.
Но почему, раз удел равноправен,
любящих смерть разлучает собой:
будто бы кто-то за бельмами ставень
нас разделяет косматой рукой.
Август, 1983.
============================================
Это восстановленные по черновикам стихи из 9-го томика машинописного собрания сочинений.
В самом конце 2007 г. все 3 экземпляра этого тома, хранившихся в 3-х разных квартирах,
пропали.
В Монреале (Квебек) несанкционированные обыски с изъятием рукописей - как правило -
не практикуются, так что пропажа 9-го тома остаётся загадкой. Никаких объяснений или даже
догадок по поводу случившегося не имеется. Остаётся просто напомнить Госпоже Судьбе: РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ!
| |