Неужели это всё? Неужели вот именно сейчас, в первые дни лета, когда барышни на улице пронзают твоё сердце острыми, высвобожденными от кольчуги бюстгальтеров сосками, когда в голове бурлит громадьё планов на отпуск, когда ты, чёрт возьми, уже почти всего добился за свои неполные сорок семь лет (уже третий год руководишь главным управлением одного из ведущих министерств, у тебя любящая красивая жена, притом уверенно стоящая на своих стройных длинных ногах - шутка ли: ведущая одного из самых рейтинговых телевизионных ток-шоу, твой сын по окончании института международных отношений приглашён на стажировку в Чехию, у тебя, слава Богу, нет ни единого седого волоска во всё ещё густой шевелюре, а в прошлом году в командировке даже случился - впервые в жизни! - секс сразу с двумя молоденькими коллегами (беленькая и чёрненькая - прямо "АББА") из родственного департамента, конечно же, это ерунда, глупость, что-то вроде похода в тренажёрный зал, но всё равно несмываемы прикосновения, запахи, флюиды, какие-то ирреальные ощущения безумного язычества, когда одна, целуя, помогает тебе войти в другую, такие внеплановые фрагменты, безусловно, расцвечивают иными красками распланированную на месяцы вперёд жизнь, не говоря уже о таком стандартном на сегодняшний день пакете, как трёхкомнатная (с евроремонтом!) квартира, дача, "вольво" (для жены, конечно, у самого-то - служебная) и прочих маленьких социальных радостях), - и что, всё коту под хвост?
Мучительные вопросы такого рода бередили душу Игоря Николаевича Пустовойта, едущего в машине "скорой помощи" в сопровождении пожилой строгой медсестры. А что там ехать от неврологического корпуса до профилактического, где делают всевозможные исследования - УЗИ, рентген, МРТ и тому подобное? Каких-то сто - двести метров. А он - уже в машине и с нянечкой.
Игорь Николаевич вспомнил название посмертного фильма о Майкле Джексоне ("Вот и всё!") и грустно улыбнулся.
В голове всё решительно смешалось. Какое-то затмение! Ещё вчера было всё. Ты - собранный, элегантный, наутюженный, после бассейна и обязательной чашечки кофе - выскакиваешь из серебристой "тойоты", под восхищёнными (а может, завистливыми) взглядами впархиваешь в лифт, плавно приземляешься в родное комфортабельное кресло и начинаешь любовно поправлять батарею телефонов (как Ник Мэйсон барабаны перед началом концерта) на приставном столике. Через пять-семь минут с папками и свежей прессой заходит томящаяся в сковывающих юное гибкое тело короткой юбчонке и колготках секретарша Лера, садится на рядом (только для неё!) стоящий стул, и ты, как всегда, спрашиваешь: "Ну как там у нас?", и она, как всегда, немного раздвигает идеальной формы ноги, и ты видишь (близко, на расстоянии вытянутой руки), какого цвета треугольник сегодня усмиряет молодую влажную плоть. Но ты, естественно, делаешь вид, что всё нормально (несмотря на секундную остановку сердца), и говоришь казённым голосом: "Так, спасибо". Это означает, что окрылённая после обязательного ритуала Лера возвращается в приёмную на позицию опорного защитника, а ты уверенно набираешь номер вышестоящего начальника и, понизив для солидности голосовую тональность, разборчиво (учитывая авторитет, а, главное, возраст своего шефа), говоришь: "Доброе утро, Борис Викторович! Это Пустовойт беспокоит". И, стало быть, новый рабочий день начинает своё державное теченье.
Ещё вчера... А сегодня? А сегодня ты овощ: осторожно ступающий, тихо говорящий, туго соображающий. Медперсонал в твоём присутствии не стесняется говорить о тебе в третьем лице ("Как он спит?", "Какая у него температура?", "Какая у него реакция на вопросы?", "Он знает, что сосед по палате умер в день его поступления?").
Да уж знает, ещё не полный идиот! Когда Игоря Николаевича прямо с работы (вели под руки полоумно и виновато улыбающегося) забрала "скорая", он помутневшим рассудком фиксировал (причём, помимо своей воли) все нюансы, детали, детальки, запахи, шорохи, на которые в миру, при обыденном-то раскладе, ему всегда было наплевать.
Вот он лежит на узенькой жёсткой коечке "скорой", судорожно вцепившись мокрыми от волнения ладонями в низенькие бортики своего временного ложа, затылком к водителю, безучастно наблюдая, как в верхнем окошке стремительно проносятся обрывки облаков, фрагменты домов, отдельные бьющие в стекло ветки. Только гнать-то зачем так, Господи? Неужели и в катафалке тоже уготована подобная "Формула-1", только уже ногами вперёд?
Потом долгое сидение в приёмнике в компании с измождённой тёткой, лежащей на высоких носилках с маленькими колёсиками и орущей благим матом.
Вялотекущий утомительный брифинг с пожилым болезненного вида врачом ещё раз подтверждал помутнение рассудка Игоря Николаевича ("Ау, кто же здесь врач?").
- Сколько вам полных лет?
- Сорок шесть. Через два месяца...
- Нет, не надо. Только полных.
- Тогда сорок шесть.
- А почему вы повторяете? Вы же уже это сказали ...
- Ну, так, просто уточнил...
- Вы лучше прямо отвечайте на мои вопросы.
- Хорошо, буду прямо.
- Что вас беспокоит?
- Сильные головокружения.
- Когда это началось?
- Месяца два назад.
- Месяца два или два месяца - это большая разница?!
И в таком ключе ещё минут сорок. Пустовойту стало дурно, и он плавно повалился набок...
Очнулся (как говорится - гипс!) уже в палате. Положили, как привезли: в брюках, туфлях, рубашке с длинным рукавом (хоть галстук немного распустили). Ещё бы пиджак, несколько гвоздик, и можно уносить готовенького! А рядом зияющая пустотой койка, туго затянутая накрахмаленной простынёй. И кто-то ещё будет говорить, что тот, кто на ней лежал, выписался! Ха-ха, мы так и поверили. От коечки этой, от которой все шарахаются в разные стороны (даже бесстрашные нянечки с вечным во все времена инвентарём: шваброй и ведром), веяло явно не земной прохладой.
Началась артподготовка: сделали укол, подсоединили к капельнице. Минут через сорок принесли на подносе обед (что характерно: одна ложка, ни ножа, ни вилки - как буйнопомешанному, видимо, дабы не порешил кого из людей в белых халатах или себе чего на японский манер не поделал). Да какой уж тут обед! И без обеда подташнивает.
Потом вломилась... нет, не пехота - целый консилиум: заведующая и несколько врачей, не сводящих глаз не с больного, нет (что логичнее бы), а со своей шефини, которая, похоже, лишь одна имела право голоса.
- Откройте рот! Указательным пальцем правой руки коснитесь кончика носа.
Так и хотелось спросить: "Вашего, доктор?"
- Резко посмотрите вверх...
Наконец-то, определились с лечащим врачом. Им, вернее ею, слава Богу, оказалась молодая черноволосая женщина по имени Алина Ивановна, так ни разу и не глянувшая на своего пациента в присутствии заведующей. Да, Бог с ней! Хоть на МРТ направила, и то спасибо. Кстати, а что такое МРТ? Магнитно- что-то... А, впрочем, какая теперь разница? Недавно смотрели по телеку "Доктора Хауса" и думали, что это так далеко от нас, все эти МРТ и прочее. Ан нет!
Нянечка нежно подвела Игоря Николаевича к скамье в холле и добродушно сказала:
- Ожидай, сынок! Бог даст, всё образуется.
На дворе накрапывал дождик.
Какие же есть доброжелательные люди: "Ожидай, сынок!" Старенькая, вся в морщинках, а сколько доброты, благости какой-то высшей! А он смог бы вот так, от чистого сердца пожелать чужому человеку чего-то хорошего? Даже не сделать, просто пожелать? И разве помнит имена тех женщин, которые ежедневно драят его кабинет, буквально вылизывая каждый квадратный сантиметр? Он в лучшем случае может поздороваться. Или просто кивнуть головой. А может и вообще пройти, как мимо лишнего стула. Но ведь у каждой из них есть своя жизнь, своя боль, дети, внуки, проблемы, болезни. И, наверное, на тебя смотрят как на всемогущее божество. А это божество способно лишь заставить раздвинуть ноги молоденькую женщину, ещё совсем девочку, ровесницу твоего сына. И она не отказывает тебе, возможно, и не потому, что ты неотразим, как Джек Николсон, а потому что боится отказать. И кого ты этим возбуждаешь, точнее, унижаешь? Её? Себя?
А как первый звоночек (а может, и последний?), так сразу в штаны и наложил. Такой сразу стал наблюдательный, плаксивенький...
Дождь усиливался. В проём открытых высоких дверей ворвался поток свежего воздуха.
Этот холл и этот дождь напомнили Пустовойту похожее утро (страшно подумать!) четвертьвековой давности. Точно такой же холл пансионата в Прейле, одного из живописных литовских посёлков, разбросанных на утопающей в соснах косе, пролегающей между Куршским заливом и Балтикой. И так же моросил дождик. И Пустовойт Игорь Николаевич собственной персоной, прибывший на заслуженный отдых. Молодой, обаятельный, сразу после защиты диссертации с таким длинным названием, что лучше не терять время на подробности. В польском джинсовом костюме, в первой бороде и с плеером, из наушников которого пульсирует размеренный ритм только что появившегося пинкфлойдовского альбома с длинным (как у только что защищённой диссертационной работы) названием, переводимым на русский приблизительно так: "Кратковременное помутнение рассудка"...
Тогда (ты ведь точно знал) - это было начало.
А сейчас?
Из зальчика, где делают МРТ, выкатывают коляску, в которой послушно сидит в новом адидасовском костюме моложавый полноватый мужчина, ровесник Игоря Николаевича, с неподвижными руками и ногами и безумно испуганными глазами.
Так вот оно что! Вот так и тебя посадят в спортивном костюмчике и будут возить на потеху доброжелателей всех мастей - от родни до ожидающих на низком старте своей очереди на продвижение по службе коллег.
- Пожалуйста, следующий!
Нянечка мягко подхватывает Пустовойта под вялый локоть и легонько впихивает в зальчик.
- Снимаем часы, отдаём кошелёк и заходим за перегородку.
Игорь Николаевич опять болезненно фиксирует такие вот потусторонние обращения: "он", "снимаем". Как будто тебя здесь уже нет.
Возле таинственного продолговатого саркофага Пустовойт получает последние напутствия ("Впервые делаете МРТ? Нет, это не страшно. Будто космическая музыка". - "Пинк Флойд"?" - "А, вы шутите. Если что, нажмёте кнопочку. Если - ну сами понимаете").
Пустовойт оглянулся. В самом углу, под потолком, висела маленькая картонная иконка. Игорь Николаевич, легко до сей поры шагавший по жизни, как ему казалось, и без чьей-либо помощи, сейчас почувствовал себя маленьким, ничтожным, никому не нужным существом. "Господи, - прошептал он почти неподвижными губами, - помоги мне, Господи, помоги мне, Господи, помоги мне..."
- Просыпайся, сыночек, - слышит во сне маленький Игорь далёкий голос мамы.
- Мамочка, но ты ведь уже умерла? - спрашивает он.
- Просыпайтесь, Игорь Николаевич, - голос мамы звучит более явственно, Пустовойт приоткрывает глаза и видит перед собой... милое черноглазое лицо лечащего врача.
- Ну что, уважаемый Игорь Николаевич, - Алина Ивановна бережно разглаживает на своём загорелом колене большой чёрно-белый снимок. - Слава Богу, с головой у нас (Пустовойт замечает, что с ним - впервые за это так мучительно долго тянущееся время - шутят, да-да, шутят, а это ведь хороший знак!) всё в порядке. Претензии есть к шее. Короче: остеохондроз! Но это не смертельно. На сегодня остеохондроз почти у каждого второго живущего на земле. Мы с вами запишем, какие и в случае чего принимать таблетки, и какую делать гимнастику. Но зарядка не при случае, а ежедневно!
- Доктор, - Игорь Николаевич только сейчас замечает, какие фантастически ухоженные ноги у Алины Ивановны, кляня в душе свою неистребимую сущность, - а музыку в наушниках слушать можно?
- А какую музыку вы любите? - Алина Ивановна снимает белую докторскую шапочку, и густые чёрные волосы падают на плечи.
- Классику предпочитаю слушать, так сказать, живьём. А вот из рока - прежде всего "Пинк Флойд".
- И какой же альбом у вас самый любимый? - Пустовойт видит перед собой уже не бесполого, наводящего априорный ужас врача, а очаровательную тропикано-женщину, которая, кажется, тоже рада превращению умирающего лебедя в принца.
- "Кратковременное помутнение рассудка", - после небольшой паузы отвечает Игорь Николаевич и лукаво улыбается, отчётливо различая два своих отражения в чёрных глазах Алины Ивановны.