Клоун Михалыч дорабатывал последние денёчки. Было решено отправить его на пенсию.
Ну, во-первых, возраст. И тут, как говорится, все по закону.
Во-вторых, не мог же второй клоун Аркаша после Московского эстрадно-циркового до сорока прыгать Зайцем-Разгельдяйцем!
А в третьих, и это самое главное, Михалыч был... несмешным клоуном. Да, он всё умел: жонглировал, ходил по проволоке, показывал фокусы, дрессировал (пока жив был его верный четвероногий партнер пёс Топ, а нового заводить было уж как-то поздно), играл на нескольких музыкальных инструментах и ещё многое-многое другое, что составляет великое искусство цирка. Но... Но зрители не смеялись. Даже не улыбались. "Весь вечер на манеже - клоун Тот!" - сначала оживление, а потом, и так после каждой репризы, лишь жидкие аплодисменты...
Михаил Михайлович Михайлов, худенький, небольшого роста, без возраста что ли, мужчина, уже с накрашенными белилами щеками и жирными чёрными кляксами-слезинками на нижних веках сидел перед зеркалом в своей гримуборной. До выхода на манеж оставалось минут сорок. На столике, между баночек для грима, стояла маленькая металлическая рюмочка с коньяком. Это уже в течение почти сорока лет стало для Михайлова, Михалыча, как его все и, кажется, всегда называли, обязательным ритуалом. За пять минут до выхода - хлоп и нету! Это святое.
Михалыч равнодушно глядел в окно, в которое монотонно барабанили капельки октябрьского дождя. Для него день за днём с неумолимой жестокостью приближался конец света. Конец всему! Он не представлял себя вне цирка. Впрочем, он всю жизнь жил в цирке, обустроив под комнату маленький подсобный отсек.
По правде говоря, Михаил Михайлович Михайлов - это всё была липа. А как же было назвать уже посиневшего грудного мальчишечку, запелёнутого в грубое одеяло, которого принёс в один из детских домов, раскиданных в великом множестве под Киевом, лесник Михайло, обнаруживший под деревом попискивающий свёрток?
Когда Мише исполнилось лет десять, их среднюю группу привезли в Киев, в цирк. Это перевернуло душу мальчика. Он заболел цирком. И у этого цирка было конкретное имя - Олег Попов!
Миша вырезал и склеил из листов ватмана фуражку. Сам раскрасил её чёрными шашечками. Сам научился жонглировать сначала тремя, а потом и пятью камушками...
Сам поехал и сам поступил в киевское училище.
Дни и ночи Михайлов проводил в цирке. Он чистил клетки, выносил навоз, помогал устанавливать гимнастические снаряды, страховал артистов, работающих под куполом. А однажды даже целую неделю заменял заболевшего ударника в оркестре, по ходу овладевая и другими музыкальными инструментами - авось пригодится.
Он стоически ждал свой звёздный час, тот волшебный момент, когда притихшая в томительном ожидании публика услышит заветные слова: "Сегодня весь вечер на манеже клоун Михаил Михайлов".
И мечта, наконец-таки, сбылась. Мечты всегда сбываются, когда в них по-настоящему веришь.
Да, таки прозвучало: "клоун Михаил Михайлов". Прозвучало, но как-то не звучало. Публика не запоминала фамилию ковёрного. Говорили: вот тот, маленький. Так и закрепилось за Михайловым сценическое имя - Тот. А когда появился хвостатый напарник, то с кличкой задержки не было. Итак: "на манеже - Тот и Топ". Совсем другое дело!
В чёрном репродукторе, висящем на стене, что-то щёлкнуло, и Михалыч услышал голос администратора, предупреждавшего, что остаётся пять минут до выхода клоуна.
Михайлов привычным движением опрокинул рюмку в рот и скорчил зеркалу гримасу. Он был готов к бою. Всегда готов!
Михалыч честно и мастеровито отрабатывал свои вставные номера. Принимали тепло, после каждой репризы были аплодисменты. Но никто не смеялся. Впрочем, как и всегда.
И вот заканчивался последний его выход. Он, то есть клоун Тот, сидит на стульчике и играет на скрипке. Появляется большой усатый администратор и делает Тоту замечание, что, мол, программа подходит к концу, дети уже устали и хотят домой кушать и спать, а он-де тут наяривает... Тот послушно кивает головой. Администратор уходит. А клоун снова начинает тихонько пиликать. Тогда блюститель порядка возвращается с грозно поднятыми усами и отбирает у Тота смычок. Клоун послушно сидит на стульчике, уныло опустив голову. И снова, уже одним пальчиком, начинает извлекать из скрипки щипковые звуки...
И вот только тут Михалыч замечает, как к нему направляется маленькая девочка вся в ореоле кудрявых золотых волос, протягивая ему огромную шоколадку.
Тот бережно принимает подарок, целует в щёчку прекрасную незнакомку и провожает её к сидящим в первом ряду родителям. Затем он осторожно разворачивает шоколадку, отламывает кусочек и протягивает девочке. Потом отламывает ещё дольку - и предлагает девочкиной маме. Мальчик-сосед заворожённо смотрит на клоуна, открыв рот. "И ты тоже хочешь?" - громко спрашивает Артист, ловя кураж, и мальчишка получает свою порцию...
Что тут началось! Со всех секторов, со всех рядов неслось: "И мне!", "И мне!", "И мне!". Наиболее шустрые мальчуганы и девчонки вырывались из цепких объятий мам и бабушек и горохом скатывались к Тоту.
Смех! Крики!! Овация!!!
Дирижёр, понимая, что Михалыч всей своей скромной, бедной, никем не замечаемой, одинокой жизнью заслужил эти мгновения, которые выпадают на долю не каждого артиста, взмахнул палочкой. Музыканты, видя как Тот кружит в танце свою маленькую барышню, эффектно, с оттягом врубили аббовскую "Танцующую королеву"...
...Михалыч дрожащими руками снимал ватой грим, когда в репродукторе сказали, что его приглашает директор.
- Разрешите, - робко постучал он в массивную дверь.
- Заходи, Михалыч, заходи, дорогой, - тучный директор, с трудом высвобождая тело из-за стола, вышел навстречу и крепко обнял старого клоуна.
- А ты знаешь, мы поторопились с решением. Ты растёшь. Растёшь прямо на глазах. Сегодня ты сотворил шедевр. Да-да, маленький шедевр! Это достойно Олега Попова...
При этих святых для Михайлова словах у него дрогнули губы, и показалось, что он вот-вот расплачется.
- Значит так, Михаил Михайлович: закрепляй номер с шоколадкой, после новогодних программ поедешь с ним на международный фестиваль в Прагу. А Аркадий ещё год-два пусть зайцем попрыгает. Ну что, по рукам?
- Нет вопросов, - чётко, по-солдатски ответил Михайлов и вышел из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.
Он спустился по неосвещённой лестнице в свою гримуборную, сел в кресло и, подобрав оставленную на столе вату, продолжил процесс снятия грима.
Дождь прекратился, и в окошко повеяло приятной вечерней прохладой.
Михалыч никуда не спешил. В принципе он и был-то дома. В голове проносились музыка, смех, его реплики, образ юной спасительницы, имя которой он так и не узнал...
После долгих раздумий он достал спрятанную в тумбочку металлическую рюмочку и, что никогда в последние годы - профессия обязывала! - не делал, повторно налил в неё коньяку.
"Сегодня можно", - успокоил себя Михалыч и опрокинул содержимое в рот. Затем погасил свет и закрыл дверь в гримерную.
Он немного постоял на лестничной клетке, вдыхая такой родной запах - навоза, опилок, сырого мяса, ещё чего-то, что шло из самого детства, из его детдома, и что всегда ощущаешь в яслях и детсадиках, - тепло детского дыхания...
Михалыч крепко взялся за холодный поручень и стал осторожно спускаться в потёмках по безлюдным ступенькам к своей холостяцкой обители, расположенной в полуподвальной части цирка - его храма, которому он так беззаветно служил.
Почему - служил? Служит!