Окна домов напротив сначала вспыхнули багряным заревом, словно заплаканные в кровь глаза, а потом заискрились разноцветными огнями - яркими, тёплыми, по-домашнему уютными.
Андрей Николаевич Кончаловский, актер киевского театра на Подоле, сидел один в накуренной кухне собственной небольшой уютной квартиры. Перед ним стояла недопитая рюмка водки. Такая же рюмка, только полная, накрытая ломтиком черного хлеба, подпирала фотопортретик, с которого на Андрея Николаевича ласково глядела симпатичная белокурая женщина в лёгких очках, его жена Инна Васильевна. Точнее, бывшая жена - жена, которая была всегда, и которой вдруг не стало ровно полгода тому назад.
Где-то полчаса как все гости разошлись. Да и гостей тех было - одноклассницы Андрея Николаевича и Инны Васильевны - Светка Макарова и Соня Рой - как кот наплакал. Впрочем, в гостях ли дело - какая теперь-то разница! Коллеги, понятное дело, не пришли по уважительной причине - как раз в эти минуты шёл премьерный показ "Самоубийцы" Николая Эрдмана в родном театре...
Андрей Николаевич и Инна Васильевна проработали в театре на Подоле около - подумать только! - тридцати лет. Она заведовала литературно-художественной частью. Он был, как бы сказать помягче, актёр второго плана. Нет, конечно же, ему давно уже не поручали роли лакеев или могильщиков. Но и о короле Лире или Тевье-молочнике Андрей Николаевич не мечтал даже в самых потаенных думах, несмотря на благоприятные внешние данные (правда, несколько размытые, плохо что ли запоминающиеся), хорошую актёрскую школу, полученную в киевском театральном институте имени Карпенко-Карого, и уже многолетний стаж работы на сцене хоть и не ведущего, но всё же столичного театра.
Впрочем, актёрская стезя была выбрана Кончаловским случайно, хотя, как известно, нередко именно случайности становятся закономерностями в нашей жизни.
...Родители Андрея и Инны, преподаватели киевского политехнического, одновременно получили квартиры в одном доме. Более того, в одном подъезде и даже на одном этаже. В этих новых пятиэтажных (один, правда, девятиэтажный) домах, расположенных буквой "Г" на бульваре Шевченко (возле только строящихся зданий нового цирка и универмага "Украина") и ещё не окрещённых пренебрежительным ярлыком "хрущёвки", был собран, казалось, весь цвет киевского высшего общества того времени. Абсолютно как что-то рядовое, будничное воспринималось, если по пути в гастроном встречался вам небольшого роста коренастый мужчина в шортах и сандалиях на босу ногу с заросшими серо-чёрной бородой лицом и грудью - Сергей Параджанов. Или когда из новенькой "Волги" медленно извлекал своё слегка захмелевшее тело кумир киевских болельщиков, непревзойдённый мастер "сухого листа" Виктор Серебряников. Или когда прогуливался взад-вперёд в идеально отутюженной тройке с бабочкой в придачу отчаянно борющийся со старческой дряхлостью мэтр народного танца Павло Вирский, нежно держащийся двумя опытными пальцами за осиную талию очередной юной прима-балерины...
Хотя однажды Андрею и Инне и в правду здорово повезло. Выбегая утром с ранцами из подъезда (как вы уже догадались, они учились в одной школе - Љ 153 имени Пушкина - и, естественно, сидели за одной партой), юные соседи как-то интуитивно оглянулись и... замерли. На балконе третьего этажа делал зарядку сам Леонид Енгибаров, тоненький, с битловской чёлкой и такой божественно талантливый, что хотелось прямо расплакаться от распирающей сердце радости (тогда ещё не была построена гостиница для артистов цирка, и заезжие звёзды расквартировывались в ближних к цирку домах).
Инна была не только украшением класса и даже школы - она была украшением жизни. По крайней мере, Андрея Кончаловского. Миниатюрная, с золотисто-белокурыми волосами, с большими серыми глазами и милой, чуть извиняющейся (и извиняющей) улыбкой, Инна Носенко мгновенно обращала на себя внимание всех - учителей, родителей, прохожих. Она к тому же немного картавила, и это придавало её мелодичному голосу какой-то дополнительный, если хотите, западный шарм.
То, что Инне Носенко быть актрисой, стало ясно уже в восьмом классе, когда она в актовом зале образцово-показательной школы при зажжённых свечах (приглашенный из оперного маленький настырный режиссёр, смахивающий на Ролана Быкова, таки добился у директрисы разрешения на свечи), в нимбе золотых волос, звонко читала тургеневские строки "Как хороши, как свежи были розы", а на задних рядах слышались еле сдерживаемые всхлипывания умилённых училок, мам и бабушек.
Андрей учился блистательно, уверенно идя на золотую медаль и чётко чувствуя ориентир - киевский политехнический. Благо с заветного берега радушно протягивались аж четыре пары рук родителей Андрея и Инны.
Кончаловский, единственный в классе золотой медалист, успешно сдал один требуемый для поступления в институт экзамен и полностью сосредоточился на делах своей обожаемой подруги. Он часами слушал генеральные прогоны уже хорошо знакомых тургеневских роз и впервые репетируемого гоголевского пассажа "Чуден Днепр при тихой погоде", зная, обладая уникальной памятью, эти (и уже не только эти) хрестоматийные тексты назубок, и даже уже осмеливался на некоторые режиссёрские коррективы.
Конечно же, Инна Носенко без проблем (ещё до вывешивания информационно-инфарктных списков) была зачислена на первый курс театрального.
Председатель приёмной комиссии, тучный народный артист, актёрских работ которого уже давно никто не помнил, вечно смахивающий платком обильный пот с лысого черепа, своим неожиданным предложением не застал врасплох верного рыцаря прекрасной дамы.
- А что, молодой человек, - прорычал народный низким, хорошо поставленным голосом, обнажая редкие зубы, - попробоваться не желаете?
И Андрей хладнокровно, сквозь стиснутые губы процедил хорошо знакомый тургеневский текст.
Если учесть, что на голубых экранах начиналось триумфальное шествие "Семнадцати мгновений весны", тихоновская сдержанность (тем более, после истерического ора большинства абитуриентов) Кончаловского произвела настоящий фурор.
И после эмоционального, но вполне доброжелательного разговора с родителями документы были перемещены из политехнического в театральный. Так Андрей Кончаловский стал сокурсником Инны. А после четвёртого курса не только сокурсником, но и мужем.
Оба по окончании института были распределены в один из академических киевских театров. Ясное дело, зажигали мэтры. А молодым доверяли кричать "Кушать подано!" и выносить со сцены грузные тела убитых на дуэли народных и заслуженных.
Жизнь потихоньку текла своим чередом. Главных ролей не предлагали. А значит, и кино пролетало мимо. Кто же будет рисковать, приглашая не очень молодых и совсем не известных артистов? Родители хворали и незаметно уходили в мир иной. Детей не было. К величайшему сожалению.
И тут обрушилась неожиданная радость. Андрея с Инной приглашали в только что созданный театр на Подоле. А кто приглашал? Их однокурсник, а ныне - главный режиссёр театра Олег Ситько.
Андрей Николаевич сразу же, с колёс, был введен в не очень обширный репертуар. Память, слава Богу, сбоев покамест не давала, хотя, надо признать, и роли были небольшие, не главные.
А вот Инна Васильевна, несколько пополневшая, подурневшая, в очках (уже тогда начинались внезапные сильные головокружения - первые тревожные симптомы исподволь растущей опухоли мозга), попросилась на открывшуюся вакансию заведующей литературно-художественной частью, шутливо поясняя свой выбор тем, что, мол, для одной семьи одного гения более чем достаточно.
При этом Андрей Николаевич сильно смущался, справедливо полагая, что тога гениальности ему явно не к лицу. Он совершенно не возражал (даже был рад!), когда его знаменитая на весь мир фамилия не уместилась в театральную программку и была сокращена до "Кон". Согласитесь, это более органично, когда второстепенные роли играет некий Андрей Кон, нежели носитель имени и фамилии выдающегося режиссёра!
Инна Васильевна искренне переживала за своего, по ее искреннему мнению, недооценённого мужа. Её можно было видеть в театре всегда, когда играл Андрей Николаевич, независимо от масштабности исполняемой роли. Прищуривая все более плохо видящие глаза за толстыми стёклышками очков, она восхищённо вглядывалась в волшебным образом, при помощи наклеенных усов, монокля или иной нехитрой утвари гримёрного цеха, преображённый облик своего мужа, повторяя за ним шёпотом все реплики.
Когда главреж собрал труппу и объявил, что она, наконец, созрела для Чехова, Инна Васильевна впервые в жизни решилась, что называется, замолвить за мужа словечко (когда у того, естественно, был выходной).
- Олег Константинович, - робко постучала Инна Васильевна в дверь главного режиссёра, - разрешите войти?
- О, Инна, о, входи, - вальяжно промурлыкал бывший однокурсник, выпуская изо рта голубое колечко дыма, пахнущего дорогим табаком. - Чем могу быть полезен?
- Олег Констан... Алик, дорогой! - решительно начала Инна Васильевна, поправляя не к спеху съехавшие на нос очки. - А если Андрюше дать роль Гаева? Он ведь...
- Послушайте, Инна, - строго сказал Олег Константинович, громко выбивая искрящиеся угольки из трубки. - Я уважаю и понимаю вашу позицию. Но постарайтесь понять и меня.
Олег Константинович повернул к окну холёное лицо, обрамлённое жидкой бородкой, и сделал эффектную паузу.
- Мы замахиваемся на святое, - продолжал главный, - на Антона Павловича. А роль Гаева - центральная, если хотите, харизматическая. А вот Андрей, хоть он и хороший актёр, и мой друг, какой-то (ты, Инна, конечно, не обижайся), ну... никакой...
- У Чехова, - резко перебила монолог Олега Константиновича Инна Васильевна, - все мужчины никакие.
При этом, кажется, подразумевалось, что в число этих никаких мужчин входит и сам Олег Константинович.
Вскоре в новых программках, пахнущих свежей типографской краской, появилась строчка: "Гаев - артист Андрей Кон".
Инна Васильевна не пропускала ни одной репетиции. Она верно ждала своего талантливого мужа, хотя и запаздывающего с признанием, сжимая в руках термос со свежезаваренным грузинским чаем и пачку Андрюшиных любимых вафель "Артек".
Однако на генеральную репетицию Инна Васильевна прийти не смогла. Её, упавшую без сознания в ванной, с разбитой в кровь головой, забрала "скорая".
Андрей Николаевич, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть, с включённым мобильным телефоном (прости Господи - на генеральной-то репетиции!), глубоко запихнутым в задний карман джинсов, репетировал с пронзительной самоотдачей - зло, язвительно, с философским объемом, который и сам Чехов, возможно, и не подозревал в своём герое.
Кончаловский догадывался, кому он обязан первой главной ролью в своей жизни.
Потом было всё, как в тумане. Больница - театр, театр - больница... Инна Васильевна уже не приходила в сознание, быстро тая буквально на глазах.
...Андрею Николаевичу показалось почти незнакомым чужое, отстранённое, с виноватой улыбкой на застывших устах лицо мёртвой женщины, которую вывезли в розовом гробу на железной каталке с маленькими резиновыми колёсиками в зал крематория, обжигающий щёки нездешним холодом.
Кончаловский смутно различал лица немногочисленных одноклассников и коллег, пытаясь вслушаться в проникновенно-чеканную речь дамы-организатора и длинные плохо разбираемые молитвы старенького священника...
И вот сегодня полгода. Полгода было прожито Андреем Николаевичем без Инны Васильевны. Казалось, ничто не изменилось. Кончаловский, как и прежде, пропадал на репетициях, затем спешил домой, покупал продукты, готовил себе обед и ужин, раз в неделю пылесосил и вытирал пыль. Даже спал чётко на своей половине дивана, положа руку под подушку Инны Васильевны, хотя её рядом по-прежнему не было.
Андрей Николаевич открыл окно, чтобы проветрить кухню, вылил недопитую водку в раковину, вымыл и насухо вытер посуду. Затем долго смотрел на фотографию жены и, наконец, погасил свет.
Затем включил свет в ванной, почистил зубы, слегка ополоснул холодной водой лицо и промокнул его полотенцем.
Кончаловский снова включил свет на кухне и долго стоял возле портрета жены, уже не глядя на него. Потом вылил водку из рюмки, стоявшей возле фотографии, и спрятал зачерствевший ломтик хлеба в хлебницу.
Андрей Николаевич долго лежал в постели с открытыми глазами, глядя, как движутся по потолку тени возвращающихся домой машин. И вдруг что-то забурлило, заклокотало в груди Кончаловского. Он обнял подушку Инны Васильевны и впервые за эти полгода горько заплакал.
...Ровно через два дня Андрей Кончаловский играл Гаева. Успех был ошеломляющий! Почти пятнадцатиминутная овация, цветы...
Молодая женщина шла к сцене с огромным букетом ярко-бордовых роз. Андрей Николаевич сначала даже и не подумал, что идут именно к нему. С первым в его жизни букетом.
- Старик, кто бы сомневался? - услышал Кончаловский голос главрежа, который радостно махал перед его глазами кулаком с оттопыренным большим пальцем.