Актовый зал музыкальной школы #8 буквально наэлектризован. Ещё бы! Академконцерт учеников фортепианного отделения седьмого (выпускного!) класса.
Ставка - более чем высока: лучшие получают направление в детскую студию при консерватории. К тому же отбор вершит почётный гость школы, самый, кстати, знаменитый её выпускник, Аркадий Владимирович Зубицкий.
Естественно, каждый находящийся сейчас в зале - от мертвенно бледных девочек в шерстяных варежках (за высокими полуовальными окнами, разрисованными морозом, - минус семь) и немногочисленных мальчиков, с недовольным фырканьем протестующих против протягиваемых мамами или бабушками рукавиц и дымящихся термосных чашек с чаем, до тучной директрисы Ады Ивановны - все знают из интернетовской википедии, кто такой Зубицкий. Народный артист, лауреат международных конкурсов, профессор консерватории и, наверное, самое главное - номинант на премию "Грэмми", своего рода музыкальный "Оскар".
Сам номинант, субтильный мужчина с измождённым желтоватым лицом, нервно теребит чрезмерно длинными, будто не его, пальцами прямые седые волосы. Судя по всему, он ещё надеется успеть на важную для него встречу и ждёт не дождётся окончания школьного мероприятия.
- Ещё два выступления, - тонко чувствуя нервозность легенды европейского пианизма, - шепчет на ухо Зубицкому Ада Ивановна и затем зычно объявляет следующего выступающего:
- Егор Малин, класс педагога Аллы Игоревны Новиковой.
На сцену поднимается сутулый худенький мальчик, робко кланяется и садится за кажущийся неимоверно огромным рядом с ним рояль.
- Ни пуха, Стинг, - напутствует с первого ряда соклассника рыжая девчушка с лисьим личиком.
Мальчик, действительно, удивительно похожий на Стинга, когда, естественно, Стинг ещё не был Стингом, с трудом сдерживается, чтобы не прыснуть, и медленно поднимает руки. Они замирают в воздухе, как два случайно залетевших погреться с мороза голубя, и опускаются... Но не на клавиатуру, а на колени юного пианиста. По рядам проходит волна недоумения.
Наставник Егора Алла Игоревна, маленькая женщина, напоминающая постаревшую девочку, пристально всматривается в растерянное лицо своего ученика, посылая все флюиды своей измученной семейными дрязгами души.
- Так что, Малин Егор, играть будем или как? - властно вопрошает Ада Ивановна, кося взгляд на Зубицкого.
Егор послушно кивает головой, снова поднимая руки. И снова белые голуби приземляются на колени.
- Мальчик переволновался, - скороговоркой почти кричит Алла Игоревна, протискиваясь между рядами к директрисе. - Если можно, Ада Ивановна, он сейчас успокоится и выступит немножко позже?
- Можно, Аркадий Владимирович? - Ада Ивановна картинно обращается к Зубицкому, и тот обречённо машет в знак согласия длиннопалой рукой, окончательно распрощавшись с надеждой успеть на запланированную встречу.
- Тогда продолжаем наш концерт, - в голосе директрисы уже слышатся нотки домашней теплоты. - На сцену приглашается Евгения... наша Женя Костржицкая, класс тоже Аллы Игоревны.
К роялю стремительно летит рослая девочка с короткой стрижкой, в джинсах и толстом под горло свитере, быстро кивает публике и буквально вгрызается сильными руками в клавиатуру.
Звучат первые такты хрестоматийно известного шопеновского этюда. Сидящие в зале буквально вжались в деревянные кресла, потрясённые невероятной экспрессией и бешеным темпом... И вдруг хроматический пассаж резко обрывается, девочка-пацан неожиданно спрыгивает со сцены и выбегает из зала.
Всё замерло - немая сцена.
Наконец, раздаётся недовольный голос директрисы:
- Алла Игоревна, что ж это вы сегодня нам сюрприз за сюрпризом выдаёте: тот - волнуется, этой - вообще, кажется, всё по барабану!
- Ада Ивановна, я же вам говорила, что Женя не совсем обычная девочка, - чуть не плача оправдывается Алла Игоревна, щёки которой загораются, как две ёлочные игрушки. - Отец Жени - академик, химик. И Женя учится в школе с химическим уклоном. А сейчас она прямо с соревнований. Она капитан команды по волейболу, и сегодня они выиграли городской кубок.. А музыка для неё так - для общего, так сказать, развития...
- Всё ясно, - прерывает Новикову Ада Ивановна, медленно поднимается и поворачивается лицом к аудитории. - Ну что, дорогие мои, устали? Сейчас мы попросим покинуть на время зал наших учеников и уважаемых родителей. А после обсуждения...
- Простите, Ада Ивановна, - неожиданно прерывает директрису Зубицкий, - я, мне кажется, готов в присутствии всех огласить, как говорится, весь список.
Теперь, вырванный из привычного регламента, расписанного поминутно на неделю, а то и целый месяц вперёд, Аркадий Владимирович уже не нервически заламывающая руки знаменитость, а милый, где-то даже застенчивый человек, в котором легко угадывается миниатюрный мальчик с большой нотной папкой на тесёмках.
- Знаете, уважаемые педагоги, ученики, мамы и бабушки, - начинает Зубицкий, чуть присев на спинку кресла, - мне очень трудно сейчас говорить... Это родные для меня стены. Здесь, извините, ради Бога, за высокий стиль, решилась моя судьба. Что ни говори, но музыкантом, я имею в виду Музыкантом с большой буквы, надо родиться... Научить этому... Да, конечно, можно. Но если ты рождён, скажем, химиком, как папа Жени Костр...
- Костржицкой, - подсказывает сложную польскую фамилию Ада Ивановна.
- Да, как папа Костржицкой. Ты - химик, а тебя пичкают с детства музыкой. Не все же такие, - кивает Зубицкий на портрет Бородина. - И наша задача, мне кажется, состоит в том, чтобы рассмотреть в маленьком человеке то, с чем он неразрывно связан, от чего никуда не уйдёшь, а если и уйдёшь, обстоятельства там разные, то горевать будешь всю жизнь. И жизнь близких будешь отравлять... О, как завёлся!
Аркадий Владимирович улыбается, смахивая с глаз нежданно набежавшие слёзы.
- Короче, - теперь Зубицкий строг и сосредоточен. - Скажу то, что чувствую душой. Я хотел бы рекомендовать в студию при нашей консерватории Женю Костр... Да, Костржицкую. И только по одной причине. У Шопена этот этюд написан, насколько я помню, в фа мажоре. А Женя - от волнения, от волейбола ли, от химической реакции - сыграла аж целых двадцать четыре такта в ля мажоре, на целую терцию выше. А это под силу, извините, лишь настоящему музыканту.
Только сейчас в проёме приоткрытой двери можно приметить каштановый ёжик Костржицкой.
- И ещё одного кандидата хотел бы назвать. - Аркадий Владимирович загадочно прижмуривает глаза, и становится совершенно ясным то, что ничто человеческое ему не чуждо, более того, чуждо ему как раз то, что мешает нормальному человеку быть человеком. - Стинг здесь?
Егор поднимается. Его сутуловатая фигурка в эту минуту - самый настоящий восклицательно-вопросительный знак!
- Ну что, Егор, - улыбается Зубицкий, - если Бог дал тебе такую, можно сказать, артистическую внешность, то от сцены тебе, поверь, уж никуда не деться. Так что находи меня в консерватории, готовься и...
- Я и был готов, - громко сглотнув, говорит Егор, глядя на Зубицкого немигающими глазами, - просто Катька помешала.
Рыжая девочка с лисьей мордочкой вся аж загорается - то ли от нечаянной радости оказаться в центре всеобщего внимания, то ли от тех переполняющих её чувств, о которых не догадывается не только Стинг, но и, кажется, она сама.