В одну из ночей в глухом горном лесу у догорающего костра сидели двое. Молча и сосредоточенно слушали они непривычно настороженную и потому опасную тишину.
Ещё сутки назад они стояли в штабном блиндаже перед командиром их батальона - заросшим густой бородой пожилым человеком в измятой камуфляжной форме Армии самообороны. Стояли и слушали, что говорит им этот измученный трёхсуточным невысыпанием, не раз раненный в боях воин, уже сам позабывший, что когда-то, ещё не так давно, он был мирным сельским агрономом. Устало звучал его голос, но тяжёлыми глыбами камней ложились на сердце двух друзей суровые слова о том, что ожидалось и что им предстояло совершить.
И ожидалось и предстояло многое, очень многое. Потому что уверенный в своём превосходстве враг упорно навязывал батальону открытый бой на уничтожение в невыгодных для партизанской тактики условиях. В распоряжении врага имелись силы, которыми батальон не располагал: БМП, самоходные и безоткатные артустановки, самонаводящиеся ракеты, миномёты. Именно поэтому они стремились выманить батальон из базового ущелья на открытое пшеничное поле, где все с максимальной эффективностью могли быть задействованы все их огневые средства. Этого ни в коем случае нельзя было допустить: весь батальон останется на этом поле, и тогда враг через неприкрытое ущелье, как по шоссе, пройдёт вниз в долину, - к двум сёлам на уже освобождённой армянской территории. Тридцать две семьи - старики, женщины, дети уже вернулись в свои дома. Легко представить, что тогда произойдёт...
Двое друзей кивнули: понятно.
Батальон для противника - последняя преграда. Уклониться от боя он не вправе, хотя силы и неравны. Поэтому жизненно необходимо использовать все средства, чтобы хоть как-то повлиять на исход сражения. В первую очередь - хитрость.
- Когда недостаточно силы, в ход пускается изворотливость ума. Они нас называют "хитрыми эрмяни" , вот завтра мы и оправдаем это название, - жёстко улыбнулся комбат. - На рассвете батальон примет бой, но сперва вы двое проберётесь вон в тот лес, что выше пшеничного поля, и затаитесь там. Первая часть вашего задания: проследить, чтобы до рассвета противник не прошёл через лес к нам в тыл. Ясно?
- Ясно.
- Залог нашего успеха в том, что поле заминировано - и противник этого не знает. Наши мины остановят их бронетехнику и пехоту, и вот когда мы встретим их заградительным огнём, вы оба сделаете вот что... - и комбат в нескольких словах объяснил им суть второй части задания.
- Что скажешь, Николай? - спросил он. - Ты афганец всё же, человек бывалый. Как тебе такой план?
- Вроде толково, да ... - и как бы через силу добавил: - что двое могут сделать? Разведвзвод бы туда, тогда уж точно был бы толк. А так...
- Разведвзвод прямо с минирования ушёл на другое задание. А план... уж какой есть - другого нет. Ну, так как, пойдёте? Или послать других?
- Пойдём, - ответили оба одновременно.
Комбат встал , подошёл к обоим и, обняв каждого по очереди, сказал:
- Не люблю высоких слов, но если всё пройдёт как надо, даже по нашим трупам враг не пройдёт в ущелье. Не приказываю, а прошу, сынки, идите, исполните свой долг. И останьтесь живыми! Понятно?
- Понятно, - опять одновременно ответили оба.
И пошли. Пошли они, хотя могли пойти и другие. Но именно их выбрал комбат, потому что только они двое могли вот так, без трепета в голосе, сказать - "пойдём".
Только Ромка мог, поднимаясь по кручам ущелья за Николаем с тяжёлой ношей на плечах, напевать: " Но кто-то должен стать дверью, а кто-то замком, а кто-то ключом от замка", а его друг Николай подпевать ему безмолвно с крепко сжатыми губами.
Никто в батальоне, даже командир, не мог понять этой дружбы - настолько непохожи они были и внешне и внутренне - бывший афганец Николай и бывший студент Рома.
Для Николая, старшего из этих двух антиподов, всё в жизни уже было позади: настолько страшен, извилист и тернист был его путь от афганской мясорубки до Карабаха. У него не было ни дома, ни семьи, ни идеалов: всё это было уничтожено в Баку в январе 1990, когда "национал - демократы" зверски вырезали всех, кого он любил. Убийство, как наркотик, вошло в его в кровь. Даже горевшие ненавистью и мщением фидаины не искали его общества. И сам он держался от всех особняком: вечно был занят своим автоматом. Когда с ним заговаривали, он угрюмо отмалчивался.
Неунывающий весельчак и романтик Рома ворвался в его исковерканную жизнь как трассирующий снаряд, пущенный из дальнобойной гаубицы. Единственный сын известных всему Баку потомственных педагогов, Рома добровольно пошёл на войну, по его же словам, "за восстановление исторической справедливости, которая определит наше настоящее и будущее". Кручи карабахских гор и ущелий и тяготы военных будней быстро превратили интеллигентного мальчика без практического знания жизни в мужчину и солдата. Не трус, не сорви-голова, он был не из последних в любой переделке и очень неосторожен. Николай несколько раз спасал Рому от верной смерти. Он учил его, как быстро снаряжать магазин и перезаряжать оружие, как пользоваться боежилетом и укрываться от артобстрела, как правильнее целиться на поражение с любой позиции и быстро перемещаться, чтобы не быть убитым самому. Николай молча отбирал у Ромки автомат и ёршик, если тот не вычищал оружие до блеска, и дочищал сам. Никогда не забывал проверить, полна ли Ромкина фляга с водой, не вылез ли через подмётку сапога гвоздь.
Лекции Ромы по древней истории, истории средних веков, стихи поэтов всех времён и народов Николай вначале слушал снисходительно, но когда к ним добавились тайны мироздания и космического разума, у Николая стала ехать крыша.
К Ромке на лекции ходило полбатальона. Вечерами - без радио, телевизора, телефона, и выпивки и других приятных вещей - ребята, затаив дыхание, сидели и слушали рассказчика, боясь перебить его лишним движением.
Так и проходили дни, насыщенные разведрейдами и постовой службой, перестрелками и дозорами да Ромкиными рассказами. До того самого дня, когда им обоим выпал жребий, реализовав замысел комбата, решить наутро исход предстоящего боя.
Глухо шелестел листвой ночной лес, будто жаловался на что-то. Не на людей, потревоживших его покой, а как бы предчувствуя беду. А беда подбиралась с каждым часом всё ближе и ближе.
Мучительно медленно тянулось время. Ещё мучительнее было затянувшееся вынужденное молчание, от которого на войне порой зависит жизнь. И всё же Николай, опытный фронтовик, рискнул его нарушить:
- Туман сгущается. Это в нашу пользу.
- Почему? - шёпотом спросил Ромка.
- Да потому хотя бы, что воздух плотный, разговаривать можно шёпотом, даже если и есть кто в лесу.
- Так ведь нет же никого.
- Верно, нету. Догадайся противник с вечера лесок заблокироваить, хана была бы и нам, и нашему замыслу. А теперь они в нашу игру сыграют, да за туманом этим...
- А-а-... Теперь понял.
- Вот и молодец, что понял. Лишь бы до семи продержался тут этот туманчик...
- А если нет? Если с восходом рассеется? - помолчав немного, встревожился Рома.
- Ну, тогда сыграем на авось - без козыря, но с джокером. Блеф, знаешь, что такое?
- Теоретически. Кино было такое итальянское про аферистов, с Челентано.
- Вот-вот, трюк такой на измор - кто кого перехитрит. Но, правда, в нашем деле этот блеф дорого стоит. Даже очень дорого...
Опять замолчали. Костёр почти догорел - тлели лишь угли, чуть потрескивая от ночной сырости. Николай глянул на друга - тот облокотился на вещмешок, глаза полузакрыты, на лице отсутствующее выражение.
- Ромка, - позвал Николай чуть слышно. - Слышь, Ромка?
- А? Что? - отозвался тот, приподняв голову.
- Заснул? Ты не спи, слышишь? Нельзя сейчас, опасно.
- Не сплю я. Глаза вот болят только. А вообще-то полчасика можно было бы по очереди поспать вот так, сидя, пока тихо.
- Нельзя, Рома. И не в хотении тут дело, а в смысле. Мне-то не жаль, только за полчаса досыта не выспишься, зато одурелый будешь, как с перепоя. А то и проснуться вовсе не успеешь: снимут и тебя, и меня заодно, без шума. Много жизней сейчас висит на нас, Рома, кроме наших собственных. Поэтому ты глаза особенно-то не прижмуривай, а сполосни из фляжки. Знаешь ведь, что сонный и безоружный на войне, что дитя малое.
- Знаю, читал об этом.
- Так читать - одно, а на себе испытать - совсем другое. Я-то ведь тоже не железный, могу и слабину дать, и что тогда? В таком деле четыре глаза лучше двух. А болят они у тебя оттого, что смотрел долго на огонь, а потом в темноту. Правда, хоть глаза ночью не главное...
- Глаза - не главное? Это почему?
- Эх ты, книгочей! - усмехнулся Николай, - Всяких философов постиг, уже и Вселенной тебе мало, а такой простоты не знаешь? Ты же не филин, что ж углядишь в лесу ночью? Уши, те держи распахнутыми в тёмную пору, а не глаза. Треснет сучок какой-нибудь или листья зашелестят, когда ветерка нет, камешек вдруг скатится или ж птица где вспорхнёт - птицы ведь ночью не летают, - значит, враг. Пока ты его обнаружил, а он тебя - нет, бей первым и не раздумывай!
Ромка был ошеломлён.
- Как это - "бей"?
- Ну, как же ещё? Короткой очередью и веером, чтобы сектор обстрела увеличить. И сразу же переместись вбок, чтобы не засекли по вспышкам, откуда стрелял. Я ж учил тебя.
- Да нет, я не об этом. Как же - "бей"? А вдруг это свой? Может, пастух какой-нибудь или прохожий. Что же тогда?
Николай с минуту пристально глядел на друга, затем укоризненно покачал головой.
- Эх, Ромка, Ромка, какой же ты всё-таки городской! Тут ведь война, лес, пойми ты, а не проспект многолюдный - толкнёшь кого и извинишься. Не бывает на войне в ночном лесу прохожих, да и пастухам тут делать нечего, а свои здесь сейчас только мы с тобою. Если и придёт кто сюда в эту пору, то только враг, и ты в него не в безоружного стрелять будешь. Безоружные и беззащитные - те, кто в сёлах сейчас, там, внизу, и не о прохожих невинноубиенных и совести своей, а о них мы думать обязаны. Вот потому и бей первым, если не хочешь сам убитым быть.
Медленно, словно рассуждая про себя, Рома произнёс:
- Да, действительно - бей первым, и ты прав. На любой войне под этот принцип любую мораль подвести можно, и она всё оправдает, всё спишет. Только жить-то как потом?
Николай поднял голову. - А я? Живу ведь...
- Так что это за ... - начал было Ромка, но, взглянув на Николая, осёкся.
Тот сидел, угрюмо сгорбившись, ладонью поглаживая колено.
А на Ромку навалилась мягкая обволакивающая пустота, закружила плавно-плавно...
Николай сидел в той же позе, каменно-неподвижный, и на том колене, которое он поглаживал, давно уже лежала голова спящего Ромки. Он всё-таки нарушил неписаный воинский закон, подарив другу последний предутренний час сна.
"Пусть подремлет, а я как-нибудь за двоих послежу. Устал парень, глаза болят, нервничает, хоть и в бодрячка играет. Не сорвался бы в самую заваруху - работка-то серьёзная предстоит. Скольких я друзей-товарищей вот на таких работах потерял - эх, не счесть! И не чета тебе, птенцу, были. Не хлебал ты ещё жизни полной ложкой, оттого и душа в тебе чистая пока. Ишь ты, стыдить вздумал. А звери-то двуногие пострашнее настоящих. Вот хотя бы Наташка, стерва та, которая "откуковалась" в прошлом году. Сколько армянских офицеров положила, пока я её не снял вот в таком же лесу. Знала, за кого больше платят. Ладно ещё, офицеров сшибала, как кегли, - так она, тварь, детей стала стрелять. Больше двадцати пяти детских душ загубила, пока сама не сдохла, сука. А ты говоришь -"совесть", - размышлял Николай, будто со спящим другом разговаривал.
А лес всё светлел и светлел, и силуэты ранее неразличимых деревьев уже проступали из редеющей тьмы. Ширилась на посветлевшем небе алая полоса зари, и когда защебетала какая-то проснувшаяся птица, за ней другая, третья, Николай легонько потряс друга за плечо.
- Ты встряхнись, да уши снова на зрение поменяй, - с напускной грубостью отозвался Николай. - Последи вон за тем овражком, да повнимательней, а я пойду за нашим полем заветным понаблюдаю - мало ли чего там... Достань-ка бинокль из вещмешка.
Появился Николай минут через пятнадцать. В глазах его плескалось злое, отчаянное веселье. Швырнув на траву бинокль, он стал выкидывать из набитого вещмешка на траву пулемётные коробки. Глянул на Ромку и весело ощерил крупные зубы в волчьем оскале.
- Ну, Ромка, друг, сеанс начинается! Слышишь, дизеля вон там в отдалении ревут? Технику свою они сюда подтягивают, да только не ведают, на каких гостинцах вместе с нею тут подорвутся! Уж об этом наш комбат позаботился. Только бы сработало всё как надо. Рома! Ром! Ты чего?
- А? - Ромку стало почему-то бить мелкой противной дрожью.
Он как заворожённый смотрел на злую улыбку Николая.
- Да, да... Сеанс... Сейчас устроим.. Я сейчас... Сейчас я...
- Ромка! - взревел Николай, с силой тряся его за плечи. - Ты что, Ромка?! Что с тобой?! Сдрейфил? Сдрейфил, философ вшивый?! Нет, ты сюда гляди, мать твою!...
Вот она, правда жизни, да с моралью! Вот она!
Три БМП-2 и два БТРа, натужно ревя двигателями, разворачивались к краю пшеничного поля. На их бортах отчётливо были видны чужие флажки.
- Ромка, да приди же в себя! Погубишь ведь всех! Весь отряд погубишь! Там же люди внизу, Ромка! Да приди же в себя! - И впервые Николай двинул кулаком в одурманенную шоком голову друга.
- Ты! Я не струсил! Не струсил, ясно тебе? - Заорал Ромка в остервенении.
- Ну и хорошо, - совершенно миролюбиво заметил Николай, - пришёл в себя, значит.
- Ну, пришёл... Что делать теперь будем, Коля?
- Ага, смотри, танк нарисовался из-за холмика. Заняли позицию, так... А всё ж не умнее нас будете, так-то, - бормотал Николай, не отрываясь от бинокля.
- Ну что ты? Пора уже, Коля! - затеребил его Ромка.
- Чего "пора"? Не зашли они на поле ещё, не видишь разве? Да и наши молчат пока ещё.
- Так нам же начинать, Коля, - чуть не просил его Ромка.
- Ишь, распетушился! - ухмыльнулся Николай. - Потерпи, ошибёмся хоть на минуту, всё дело запорем. Потерпи, друг, ещё немного...
Тем временем приостановившиеся на краю поля БТРы, пропустив танк чуть вперёд, медленно, будто нехотя, двинулись дальше. Оба друга затаив дыхание смотрели, как спрыгивающие с брони фигурки в серо-зелёной вамуфляжке короткими перебежками заныривали в пшеницу.
- Ч-чёрт! - выругался Николай, - Ах ты...
- Что, что там, Коля? - вновь затеребил друга Ромка.
- Что,что? А то, что первая же хлопушка сработает, и всё - хана затее нашей! Не пойдёт техника тогда по полю! Что же наши молчат, а?! Что молчат, самое же время!
И как бы отвечая на этот вопрос, с противоположного края поля ухнул гранатомёт и одновременно затрещали автоматные очереди.
- Ага! - торжествующе завопил Николай при виде залёгших солдат противника, открывших беспорядочную стрельбу. - Давай! Давай!
И наши давали. Оглушительные взрывы и трескотня автоматных очередей рвали тишину раннего утра. Используя фактор неожиданности, армянские бойцы, оставаясь необнаруженными в чаще кустарника, били по противнику из всех видов стрелкового оружия, сводя к минимуму его количественно-техническое превосходство. Крякнул покосившийся вдруг набок один из БМП - удачно выпущенная граната разворотила ему колёса. Удушливо-едкий дым чёрным траурным шлейфом заволок небо над полем.
Фигурки в чужом камуфляже отбежали назад, прячась за бронетехнику. Башня танка ожила, поводила стволом орудия, замерла потом на минуту, - и вдруг грохот оглушительного выстрела сотряс корпус машины. Огненный сноп метеором пролетел над полем и вздыбился чёрно-красным султаном далеко за кустарником.
Кустарник ответил на это дружной дробью очередей и издевательским смехом. Второй пущенный из танка снаряд разорвался ещё дальше, чем первый. Будто сконфузившись, танк отполз чуть назад и замер, поводя из стороны в сторону стволом пушки. Зато подались вперёд бронемашины и принялись поливать кустарник шквальным огнём из крупнокалиберных пулемётов. Им вторили автоматные очереди засевших в машинах пехотинцев. Расширенные от ужаса Ромкины глаза наблюдали с высокой лесной опушки, как крушились заросли, будто кто-то стриг их гиганской газонокосилкой. Но кустарник жил! Кустарник ещё отвечал!
- Коля! Коля, ну что же ты?! - снова не выдержал Ромка при виде этого. - Надо ведь помочь! Их же перебьют там всех! Коля!
- Не перебьют, - спокойно произнёс Николай. - Не дурак он, комбат наш, чтоб зазря людей под такой огонь подставлять. Видишь, вон чуть ниже кустарника лощинка небольшая? Оттуда наши и постреливают себе потихоньку, пока эти лохи поверх их голов кустарник рубят. Нашим лишь бы второй серии кино этого дождаться, которое комбат задумал.
А тем временем противник, решив, что враг подавлен превосходящим огнём, надумал двинуть вперёд свою бронетехнику, чтобы избежать потерь в живой силе.
- Вот оно! Вот оно, Ромка! Видал теперь? Смотри, смотри - вперёд двинулись! - возбуждённо зашептал Николай. - Вот теперь, Ромка, пора!
Он подбежал к большому набитому вещмешку и вытащил короткий зелёный снаряд, похожий на взрослого поросёнка, снабжённого хвостовым оперением. Следом за "поросёнком" из мешка появился чёрный чемоданчик-дипломат с пультом...
Ромка знал, что это такое - ПТУРС, противотанковый управляемый реактивный снаряд, именуемый также "малюткой". Один-единственный удар такого оружия в руках опытного наводчика - "малютчика", как их называли, свёл бы на нет весь перевес противника. Но если Николай неправильно рассчитает наводку по цели и промахнётся?
Ромка ещё не видел, как его друг управляется с "малютками", но верил в него. Рассказывали с восхищением даже самые бывалые, как Николай из придорожной засады пятью "малютками" вышиб в кювет пять танков протиника, двигавшихся колонной так невозмутимо и уверенно, будто на параде у себя в столице.
Бойцы рассказывали, что им и делать-то нечего было около этих искорёженных, исковерканных и обугленных коробок. Повесив спокойно автоматы на грудь, они спустились к дороге лишь ради любопытства... То, что они увидели, потрясло даже самых прожжённых - а у Николая хоть бы мускул на лице дрогнул!
Танк и бронемашины - все, кроме того БМП, который был подбит в начале боя, - уже надвинулись на край поля, утробно рыча моторами, а Николай всё щёлкал тумблерами и кнопками на пульте управления. Пока он возился с "малюткой", Ромка напряжённо вглядывался в картину боя. Она была неутешительной. Плотным секущим пулемётным огнём противник расстреливал кустарник, оставаясь сам за бронёй. Медленно, очень медленно ползли по полю машины... Ещё метр... Ещё...
- Почему же они не срабатывают? - не выдержал Ромка, и едва он обернулся к Николаю, как два мощных взрыва разом подбросили вверх стальные коробки БТРов.
Победные крики на чужом языке тут же сменили жалкие вопли ужаса и отчаяния на том же языке.
- Вот так вот! - заорал Ромка ликующе. - Это вам не Сумгаит!
Под ногами у противника, казалось, развёрся сам ад. И это тогда, когда победа над этими ослабевшими "эрмяни" была так близка.
Ещё один удар - и новый взрыв сотряс многотонную тушу танка. Как горох посыпались с его брони пехотинцы. Боясь рассредоточиться, чтобы не напороться на невидимую смерть, ошеломлённые происходящим, они бестолково сгрудились позади замершего на месте танка, паля во все стороны. Оставшиеся на ходу бронемашины, также боясь двинуться вперёд, вели пулемётный огонь, ожидая новых указаний по рации.
И указание поступило. Перестроившись, противник вновь пошёл в наступление. Сперва вперёд медленно двинулся танк, которому противопехотная мина не причинила вреда. Басовито, злобно зачавкал на его угловатой башне КПВТ, скашивая последние заросли многострадального кустарника. Следом за ним, точно в хвост, шёл последний БМП, ведя уже секторный обстрел. Прижавшись к бортам, бежали рядом человек двадцать.
Но внимание Николая и Ромы было приковано к отставшему от танка БМП, который с основной живой силой противника задним ходом выбрался с поля и двинулся в обход. Тактика противника была понятна - на неё и рассчитывал комбат. Именно этого и добивались армяне: направить вражескую пехоту к лесу, где затаились два друга, и подставить её под последующий удар. И этот удар не заставил себя ждать.
- Ну что ж, Ромка, пора... Всё помнишь, как нужно делать?
Ромка, сглотнув слюну, кивнул.
- Тогда иди, готовь машинку - работы, навалом предстоит. Бить можешь и короткими, помни только - работай без продыха и, главное, всё время меняй место, чтобы что?..
-Чтоб не засекли, - договорил, будто заученный урок, Ромка, силясь улыбнуться непослушными губами.
- Молодец. Ну, дуй вон к тому дубу и жди моего звонка. И... - запнулся Николай, - будь поосторожнее.
Сам ли Ромка улыбнулся, или кто-то другой улыбнулся сейчас вместо него?
- Да и ты тут тоже... пулю ртом не слови случайно, - подмигнул он другу.
-Да уж постараюсь, - весело сказал Николай, похлопывая ладонью по гладкой поверхности снаряда.
Ромка едва успел отбежать к широкому дубу и пристроиться за ним, как ощутил всем телом и сознанием - всё изменилось! Изменилось! Только что шёл победным маршем недосягаемый для мин танк, за которым двигалась вся их свора, и вдруг - его уже нет! И всё это сотворил Николай!
Страшной силы смерч настиг танк и накрыл его, чёрно-бурый дым и пламя от взрыва заволокли то место, где только что двигались танк и БМП с пехотинцами. А когда дым немного рассеялся, Рома не поверил собственным глазам. Вокруг чёрной, обгорелой, искореженной до неузнаваемости коробки, по которой бежали язычки пламени и откуда валил удушливый дым, не было видно тел - они исчезли вместе с автоматами. Высокостойкую броню вскрыло будто автогеном, изжарив до углей всё, что находилось внутри. К тому же тут же, следом сдетонировали баки с горючим и боезапас.
Поодаль от чадившего гарью остова ещё вращал гусеницами отброшенный взрывом и перевёрнутый БМП, от которого во все стороны разбегались по выжженому полю его уцелевшие "пассажиры". Вдогонку им, не давая опомниться из зарослей рванулись армянские солдаты. Вон один из них, Арут-гранатомётчик - присел на бегу на одно колено - и бац! - поперхнулся, заглох пулемёт, плевавший огнём из амбразуры подбитого БМП. А вот, Лёва, догнал скачущего, как заяц, высокого амбала, прыгнул ему с разбега на спину....
Вот теперь только начался бой!
Видя разгром своих основных сил, двигавшиеся к лесу солдаты противника поначалу смешались, а затем, как и следовало ожидать, полным ходом устремились к лесу. Но едва они приблизились к нему, как по ним хлестнули длинные пулемётные очереди.
Тяжёлый ПКа в его руках бился и трепетал, будто живой. И, повинуясь его зову и азартному импульсу -"ну вот, наконец!" - послал в ту же сторону свою первую очередь из ручного пулемёта и встрепенувшийся Ромка.
Это и была та самая вторая часть задуманного комбатом. Отсечь друг от друга боевую группировку противника, вывести из строя их бронетехнику, но главное - преградительным пулемётным огнём создать иллюзию засевшего в засаде множества бойцов и не допустить прорыва врага в лес обходным манёвром.
Два друга стегали сейчас, будто огненными бичами, мечущихся по голой местности вражеских солдат косоприцельными и кинжальными смертоносными очередями. Укрыться им было негде.
- Бей, Ромка, бей! - кричал с опушки Николай. - Дай длинными, пока я перезаряжаю! И меняй точку, перемещайся, слышь!
- Есть, Коля, есть! - отвечал ему Ромка уже из-за другого дерева. - Твой черёд длинными, я перезаряжу пока!
И стреляли. Щёлк!- и вставлен новый магазин, и снова бьётся в сумасшедшем чётком ритме послушный РПКа. Ага, стали уже отвечать, стараются нащупать... Шиш вам!... И Ромка колобком перекатывается за широкий пень, ухмыляясь при виде пуль, крошащих кору соседнего дерева.
В занемевший на спусковом крючке палец, как и на кончик мушки переместилось сейчас ВСЁ: мораль, совесть, жалость, цивилизованность. Есть только однообразно-монотонный стук пулемёта и автоматические движения рукой. Щёлк-щёлк магазином, щёлк-щёлк - снова передёрнут затвор, и падают далёкие фигурки - убитые? раненые ? просто залегшие?
Сколько прошло времени - Ромка не знал, да и зачем? Вот оборвался треск Николаева ПКа . "Ага, снова перезаряжает, поддам-ка длинными..." И снова потерял счёт прошедшим минутам и выпущенным патронам, пока не кинулся, пригибаясь, к набитому заправленными магазинами вещмешку и не понял вдруг, похолодев, что уже давно не слышит Николаева пулемёта. Минуты две? Пять? Или полчаса?.. И почему так тихо стало в лесу?
Цвиркает что-то кругом... Откуда столько сверчков?.. А, это же пули! Пули...
- Коля!!! Коля...
Ромка бежал, мчался, летел к своему другу и, не видя ещё его, уже знал, что случилась беда. Он не ошибся. Николай лежал там, где настиг его осколок гранаты, разворотивший ему ползатылка.
- Коля?! Очнись же, Коля! Очнись!! - Истерический крик Ромки сменился истошным воплем, в котором не было уже ничего человеческого. - Сволочи!!! Убью вас всех!!!
И, подхватив ещё не успевший остыть ПКа, во весь рост, Ромка побежал навстречу тем, кто убил его Колю.
Враги, до которых оставалось каких-нибудь две сотни метров, застыли на миг, оказавшийся для них смертельным, в ошеломлении при виде поистине кошмарного зрелища: с опушки леса, даже не пригибаясь, словно заговорённый от пуль, на них нёсся, будто демон из преисподней, страшный от грязи и крови человек со стреляющим пулемётом в руках. И они, умирая, слышали от этого обезумевшего человека:
-За Сумгаит! За Баку! За Колю! За всё! За Сумгаит! За Баку! За Колю!
Бой закончился, а Ромка всё ещё стоял на коленях перед неподвижным Николаем, даже не чувствуя кровоточащей сквозной раны в плече.
Бой закончился: противник, потеряв в бою всю бронетехнику, не успев унести с собой своих раненых, откатился на десятки километров к северу, получив хороший урок.
Армянскому отряду эта победа досталась ценой шестнадцати убитых, жизни шестнадцати здоровых, жизнерадостных мужчин, чьи улыбки больше никогда не украсят их осиротелые дома. Более тридцати раненых были отправлены в тыл на вызванных по рации вертолётах. И только комбат, получивший два опасных ранения, наотрез отказался лететь, пока не увидит тех, кого вчера отправил на совершение подвига, переломившего ход боя. Посланная группа разведчиков вернулась ни с чем.
Шли томительные часы, и вдруг началась суматоха - вдали показалась фигура Ромы. Он шёл, шатаясь, взвалив на плечи Николая и его ПКа.
Все побежали ему навстречу.
Труп Николая не смогли, даже сообща, взять из рук падающего Ромки. Прижимая к себе окровавленную голову друга, он плакал остервенелыми, злыми слезами.
- Не трогайте его. Это шок, пройдёт, - сказал осунувшийся и бледный комбат.
Прошёл день, ночь - Ромка сидел, окаменевший, над лежащим на земле пулемётом Николая. Кто-то нему подошёл, обнял за плечи:
- ... понимаешь, надо жить. Жить дальше.
Ромка вдруг поднял голову.
- Надо жить?.. - прошелестел его тихий, будто шорох листьев в том лесу, голос. - Нет. Надо убить, чтобы жить.
И на Ромкином лице появилась вдруг такая знакомая, похожая на волчий оскал улыбка....