Аннотация: Начало войны. Отъезд. Стреляйте без предупреждения, мать его так!
Глава вторая
Война
Отъезд
Вот её-то, войну помню прекрасно. Было мне тогда уже восемь лет, и я собирался пойти в школу. Раньше этого возраста в то время не брали. Стоял прекрасный летний выходной, и мы всей семьей отправились в гости к бабушке. Надо сказать, что бабушка никогда не жила одна, а все больше тяготела к старшей дочери, тете Вере, у которой уже тогда было трое детей - по тому времени число весьма внушительное. Вот где всегда нужны были ловкие руки для работы по хозяйству, дому, с детьми.
Прекрасно помню свое первое знакомство с электричеством. Дело в том, что именно здесь впервые увидел висящий ламповый патрон без лампочки. И он отчего-то никак не реагировал на включение и выключение света. Мне показалось, что тут что-то не то, что должно обязательно что-то выделяться. Ну, если не свет, то, по крайней мере, какие-то искры. Организовать помощников, стол, стул и табуретку было очень просто. К тому же все очень старались мне в этом помочь. Особенно мой двоюродный брат Янис. Это я ему придумал такое имя - Янис. На самом деле он был обычный Яков. Может, оттого он и посоветовал протереть патрон мокрой тряпкой...
Результат эксперимента превзошел все ожидания - сломанные стол и стул, и еще кое-что из мебели, разорванная рубашка у Яшки (в данном случае Яшка звучит лучше, чем Янис и даже Яков) и опрокинутое ведро с водой. Конечно, "сухим из воды" выйти не удалось. Но, если не считать синяков и ушибов, все более или менее обошлось. Ну, тряхнуло слегка 220 вольт, в моей будущей практике бывали дела и посерьезней...
Вот на этом месте, следуя законам жанра, нужно остановиться, встать в соответствующую позу и воскликнуть: "Вот тогда-то я впервые понял, что электричество - великая сила!" - и продолжать прикладывать примочки и принимать соболезнования. Но ничего подобного не произошло. Я вдруг перестал всех интересовать. Все взрослые вдруг стали чем-то очень озабочены и начали по очереди прижиматься ухом к радиоточке, которая, как назло, вещала очень тихо и невнятно. Тогда и прозвучало слово "война".
А во дворе, всегда сверх меры шумном и крикливом (такие дворы я часто наблюдал только в южных городах), наступила какая-то звенящая тишина. Вскоре появились какие-то люди. Они разносили голубые повестки и не отвечали ни на какие вопросы. Наверное, война не для всех явилась неожиданностью.
Первым из оцепенения вышел отец. В этот момент он стал особенно серьезен. Быстро собрав всех, он сказал коротко и ясно: "Едем домой, наверное, повестка меня уже ждет. Надо прощаться". Затем, сделав короткую паузу, сказал: "И надолго". Его слова звучали весьма авторитетно, ибо, несмотря на беспартийность, он считался кадровым командиром (слово "офицер" ввели позднее) и ежегодно проходил переподготовку в ближайшем, так называемом Уральском полку, и, очевидно, хорошо знал о "готовности" армии.
Повестка в тот день не пришла. Она прибыла на третий день войны, а через несколько дней прибежал какой-то запыхавшийся военный и сказал, что нужно готовиться к отъезду. Но он только усилил нервозность, так как сборы и без него были в полном разгаре. А работы было немало. Нужно было взять с собой самое необходимое. А остальное, включая наиболее ценные вещи, отправить к тете Лиде, сестре матери.
Ценные вещи, или просто "ценности" - это, как я себе представлял, понятие весьма относительное. Для одних это, например, десятка, за которую можно купить большую бутылку бормотухи. И если очень хочется, они готовы за нее отдать все, включая мать, отца, жену, совесть... Для других ценность, это когда... Это когда... Впрочем, мне никогда не приходилось оперировать такими понятиями, от которых дух захватывает. Да оно мне и не нужно. Говорю об этом абсолютно откровенно. Потому что мне это, ну никак не грозит!
Для родителей ценными были некоторые носильные вещи, которые они называли выходными. И конечно, швейная машинка, которая позволяла отцу подрабатывать. В то время он работал по специальности - заготовщиком обуви. Это ему очень пригодилось после ухода от "больших дел". Но это особый разговор, который может завести очень далеко...
Вернемся к тете Лиде. Она жила в высоком доме, в котором был глубокий и запущенный подвал. Вот в этом-то подвале и был организован небольшой тайник. О нем практически никто из посторонних не знал. Разве что домработница Маша, которая была в семье абсолютно своим человеком. Она, естественно, собиралась уехать подальше от этих проклятых бомбежек, ночных дежурств и прочих невзгод военного времени. Я же, наоборот, всегда мечтал увидеть воздушные налеты во всей красе. А зрелище это было действительно красивое, особенно когда прожекторы захватывали немецкий самолет в пересечение лучей, а наземные зенитки начинали стрекотать вовсю. Но это удавалось крайне редко. Точнее, всего однажды. Поскольку, как только объявлялась воздушная тревога, нас с сестрой сразу подхватывали и тащили в бомбоубежище.
С каждым днем воздушных налетов становилось все больше и больше. К ним как-то начали привыкать, а затем вообще перестали обращать внимание. Не будешь же пять раз за ночь бегать в бомбоубежище, а для ночлега оно и вовсе не было приспособлено. Но потом они совсем прекратились. Видимо, немецкая авиация уже сделала свое грязное дело. Стало даже как-то скучно, но предчувствия, как говорили взрослые, были зловещими.
Именно тогда к нам приехала армейская подвода, запряженная двумя красивыми лошадьми. Но долго любоваться ими не пришлось, поскольку погрузка всего скромного скарба заняла немного времени, и мы покатили на вокзал. Потом нас погрузили (другого слова не подберешь: именно "погрузили") в теплушки и повезли на восток.
Теплушки, очевидно, так и называются, потому что в них тепло днем и ночью, даже слишком тепло, особенно днем, когда жаркое, июльское солнце пытается выдать все, что недодало за все предыдущие месяцы. И какое ему, солнцу, дело, что в каждой такой теплушке едет несчетное множество женщин и детей. Что двери в них открываются только на остановках, и именно в этот момент всем хочется облегчиться, иначе закипишь. А пробовали ли вы когда-нибудь быстро выйти из какого-нибудь вагона при отсутствии перил и ступенек? А войти? То-то.
А вот Маша, например, попробовала. Некоторое время она вела себя спокойно. Но затем начала жаловаться и причитать, причитать и жаловаться - зачем она вообще поехала. И что ждет её, бедную сироту, где-то на чужбине. Её всячески успокаивали, говорили, что это всё ненадолго и через пару месяцев немцев разобьют, и мы все вернемся. Понятное дело, внушить такое было очень тяжело. Тем более что внушающие сами не очень верили в то, что говорили. Короче, на одном из полустанков ей очень захотелось в туалет, и она выскочила из вагона. Её потом долго ждали, пытались даже задержать состав, но все тщетно. Она была в нашем понимании первой невозвращенкой. И метод, который она применила, вполне соответствует всем категориям приоритетности. Она даже не взяла с собой свою скромную одежду. Да она ей и не нужна была. У неё был ключ от квартиры!
Но кого интересовала тогда домработница Маша. Были вещи и поважнее. На наш несчастный состав, который останавливался, практически у каждого столба, было совершено два или три, точно не помню, налета. Это было самое страшное. Поскольку начинался такой крик, который заглушал пулеметную очередь врага. Только от этого крика хотелось поскорей выпрыгнуть и убежать подальше в поле или лес, что попадется. Я так и делал. Не скажу, что эти прыжки мне очень нравились...
Помню, как машинист устроил настоящее соревнование с немецким самолетом. Он так виртуозно менял скорость своего неповоротливого монстра в зависимости от направления атаки, а мы это хорошо чувствовали, что казалось еще немного - и немец совсем озвереет и повторит подвиг Гастелло. Видно, местность была такова, что даже краткая остановка могла нанести большой урон. Как бы то ни было, но истерзанный железнодорожный состав, как гусеница, вырвавшаяся из муравьиного гнезда, продолжал путь, и эта поездка, которую невозможно забыть, обошлась без существенных жертв. Если бы можно было каким-либо образом встретить того машиниста, как-то отблагодарить его, выпить с ним бутылку водки, я был бы счастлив, так как считаю чувство благодарности самым важным, самым человечным из всех присущих нам от природы.
Наконец-то, после нескольких дней мытарств, мы, измученные и голодные добрались до места назначения - небольшую станцию на Северном Кавказе. Там нас, то есть семьи комсостава, уже ждали и, погрузив в крестьянские телеги, повезли в деревню, где и разместили в избах станичников. Так закончился первый этап нашей эвакуации.
Бегство
В этой станице нам не пришлось долго жить. Там возникли трудности с устройством на работу, так как совхоз был табаководческий. Одно время нам привозили целые повозки табачных листьев. С помощью больших, плоских иголок размером в кухонный нож нужно было нанизывать эти листья на шпагаты, образуя таким способом связки табака для сушки. Работали все - взрослые и дети. Практически целый день. Только вот подводу листьев одолеть никак не удавалось. Остатки откладывались на следующий день, потом на следующий, но войти в нормальный ритм никак не удавалось.
Сначала тетя Женя, оставив детей, отправилась в райцентр. Она была незамужняя и поэтому, а, может, по другой причине, самая активная и всегда занимала какие-то руководящие посты. Затем тетя Тая последовала ее примеру. Стройная блондинка... О ней всегда говорили, что с такой внешностью она нигде не пропадет. Я в этом тогда не разбирался, но её дети, особенно дочь, вызывали у нас какой-то непонятный интерес. Тетя Женя устроилась, как и ожидали, на руководящий пост. А тетя Тая - в какую-то воинскую часть, кажется, всего лишь секретаршей. Собственно говоря, она не была нашей родственницей, а лишь женой какого-то дальнего родственника. Но кого это волновало? Она была очень доброй женщиной и дружила с мамой.
Они часто о чем-то долго секретничали. О чем? Мне трудно было понять.
Я вспоминаю, что в детстве родители тоже о чем-то часто перешептывались. Но это длилось недолго - пока не заметили, что я внимательно прислушиваюсь, а информация, по всей вероятности, была не для детского ума. Поэтому они резко сменили тактику, переходя в таких случаях, на иносказательный, только им понятный язык. Все мои просьбы, о возврате на понятный, обиходный, ни к чему не приводили. Оставалось только одно - как можно внимательнее прислушиваться. И через некоторое время я понимал почти все, о чем они говорили. Но, очевидно, и они поняли, что этот прием исчерпал свои возможности. А поскольку другие способы общения им были недоступны, украинский язык, естественно, не в счет, в доме навсегда воцарился великий и могучий...
Но вернемся к нашим женщинам. Разговоры у них тоже, как я понял, были не для детей, как я вскоре убедился. Тетя Тая что-то прятала за спиной, а мама все время пыталась "это" отнять. Дело дошло до того, что "это" перекочевало прямо в рот. Вот тут-то я и заметил, что это была маленькая фотокарточка. Судя по всему, какого-нибудь лейтенанта из воинской части, в которой она работала. Естественно, это не был ее муж. Разве фото мужа прячут во рту, а затем крутят головой, чтобы ненароком не проглотить? Так я стал случайным обладателем страшной тайны. Отрывки споров, убеждений, доводов, которые удавалось уловить, укладывались в моем мозгу в конкретное представление. Все остальное легко было домыслить.
Моя личная свобода ничем в то время не ограничивалась. Недалеко протекала горная речка. И в ней водилась всякая мелкая рыбешка, которую можно было ловить даже майкой, связанной узлом. За речкой - густой лес. Все его очень боялись, в нем можно было запросто заблудиться.
Да! Чуть не забыл. Как-то сами по себе появились местные друзья. Там же я впервые узнал, что значит "сходить в ночное". Костер у шалаша. Печеная картошка. Уха из мелкой рыбешки. Вблизи пасутся кони. Сухие листья табака, который рос тут же, у шалаша, можно было оборвать и сделать самокрутку. Здесь курили все и, как мне казалось, хорошо разбирались в тонкостях этого процесса. Мне с непривычки курение не понравилось. А еще больше не понравилась взбучка, которую получил дома утром. Но это так, семейное. Ведь не все семейные тайны можно разглашать на весь мир.
Но вот что особенно меня тревожило, так это отношения мамы с тетей Таей. Их шепот вскоре приобрел характер взаимной агитации, и я не на шутку испугался. Что я скажу отцу, когда вернется с фронта? Что матери только двадцать семь лет, но и в моих глазах это не оправдание. В этом отношении я был - и остаюсь - очень строг. Короче, я решил поговорить с ней. Но не знал, с чего начать. Я даже пытался пару раз завязать разговор, но каждый раз меня либо отправляли что-нибудь почитать, либо по другим делам. Но когда почувствовал, что что-то назревает, встал перед ней и решительно сказал, что не уйду пока не поговорим. Она обняла меня, посмотрела прямо в глаза и сказала:
- Да ты, видно, повзрослел. Пожалуй, тебе уже можно кое-что объяснить.
После этих слов я уже плохо соображал. Мне казалось, произошло что-то ужасное, непоправимое. И все, что она мне теперь говорила, не имеет никакого значения. И только в самом конце разговора понял суть.
- Понимаешь, - говорила мама. - Заметил ли ты, что мы чем-то отличаемся от местных жителей? Потому что мы приезжие. А приезжие уже поняли, кто такие немцы-фашисты. А твой папа бывший коммунист. К тому же командир. Нам оставаться у немцев никак нельзя.
- А как же тетя Тая? - спросил я.
- Тетя Тая - совсем другое дело, - сказала мама. - По документам она русская, а на самом деле наполовину немка. Так она говорит.
- И тетя Тая хочет остаться у немцев? - не унимался я.
- Пожалуй, да. И мне не удается её отговорить. А она меня пытается уговорить остаться.
- А как же её дети? - в последний раз спросил я.
- Она сделает все, чтобы спасти детей. Вот и всё, что я знаю.
Мне стало спокойно. Подумаешь, еще раз удирать! Дело привычное. Я очень любил путешествовать. Но на этот раз нам достались приключения более серьезные.
Ровно через день, примерно в полдень, прибегает тетя Женя и говорит:
- Срочно собирайте вещи. Через час приедет подвода.
Но суматоха началась ещё раньше. Почему-то перестали лаять собаки. Какой-то мальчишка тащил в руках несколько стеклянных банок и почему-то именно у нашего двора одну из них уронил. Сначала он попытался руками собрать содержимое, очевидно, варенье, и отправить сразу в рот, но ему это не удалось. Махнув рукой, он сказал:
- Шут с ним, там еще много осталось.
И, обращаясь ко мне, помахал рукой:
- Айда, со мной!
Я даже не успел подумать, как поступить, ведь варенья хотелось до невероятности, но крепкая рука мамы не давала никакого шанса проявить индивидуальность. И с чувством обреченности я продолжал наблюдать, как по нашей улице все, кому было не лень, растаскивали остатки консервного завода.
Прошел час, затем еще некоторое время, а подводы все не было. Вот тогда и родилось решение: будем уходить пешком. Началось перетряхивание узлов. Брали только самое необходимое, что можно унести на себе. Кое-какую мелочь давали детям. Но через пару кварталов стало ясно, что далеко не унесем. Пришлось переносить по частям, а затем возвращаться. По крайней мере, появлялась возможность немного отдохнуть.
Спустились с высокого откоса к речке и тут же попали под бомбежку. Быстро прижались к горе и наблюдали, как пролетают немецкие самолеты с крестами. Но они не бомбили. Видно, у них было другое задание - они, не спеша, направлялись к станции. А чего им было спешить? Никакого сопротивления не было, никакой противовоздушной обороны, не было слышно ни одного встречного выстрела. Методом коротких перебежек перешли мост и очутились в лесу. Часто делали привал, так как не было сил тащить вещи без остановки. Затем начали потихоньку избавляться от поклажи. Каким образом? Просто выбрасывали часть вещей вдоль обочины. И мы были не одни такие: вдоль этой дороги шли сотни таких же несчастных, они тоже бросали вещи, иногда с сумками, иногда целыми тюками и чемоданами. Попадались паникеры, которые говорили, что мы напрасно идем туда, ибо станция уже разбита и вообще мы уже в окружении. Но мы не верили и все так же настойчиво шагали вперед. В моей памяти осталась женщина с растрепанными волосами и безумным взглядом, бежавшая в обратном направлении и всех спрашивавшая, не видели ли маленькую девочку, которую она, очевидно, потеряла.
Но беда никогда не приходит одна. Заболел двоюродный брат Миша. Он был года на три младше меня. Сначала он отставал, и мы дожидались, пока он догонит. Потом, полностью выбившись из сил, он прилег на узел с вещами и сказал, что дальше не пойдет. А по дороге то и дело проскакивали грузовики. Они что-то везли на станцию. Остановить их было невозможно. Они не останавливались. И каждый, кто пытался преградить им дорогу, рисковал быть сбитым или покалеченным.
Вот тогда-то и проявился организаторский талант тети Жени! Она ушла вглубь леса и через некоторое время вернулась в сопровождении командира и нескольких солдат. Командир сначала подошел к нашему привалу, посмотрел и покачал головой. Похоже, вид у нас был довольно плачевный. Он приказал солдатам выстроиться поперек дороги. Особенно мне понравилась позиция двух солдат, поднявших скрещенные ружья на самой середине дороги. Остальные приготовились к выполнению приказа. А приказ был довольно суров:
- Если не остановится, стрелять без предупреждения, мать его так!
И вот летит, голубчик! У меня дурацкая привычка, шоферов называть голубчиками. Особенно тех, кого не знаю. Другое дело, когда знаешь. Тогда и называть можно так, как он того заслуживает. Но это все к слову. Этот, к сожалению, на голубчика не тянул. Нет, никак не тянул! Сначала он неистово клаксонил, пытаясь таким образом расчистить себе путь, но когда понял, что попал не на слабонервных, резко затормозил в полуметре от скрещенных ружей.
Вез он несколько хилых мотков провода, так что весь кузов был практически свободен. Он так торопился спасти мотки провода или свою шкуру, что даже не пытался оправдаться, а с неистовством начал швырять наши вещи в кузов. Мы за ним еле успевали на погрузке. Зато в пути он отвел душу - сначала он набрал бешеную скорость. Затем не было ни одного ухаба, а ими, как известно, особенно славится русская земля, который бы он пропустил. Как не развалилась его старая полуторка, ума не приложу! Помню только, как мы держались за руки, боясь, что вылетит за борт кто-нибудь из детей. Наконец, полуживые, подъехали мы к станции. Наш шоферюга, теперь-то я могу назвать его подходящим именем, резко остановил машину и, взобравшись в кузов, начал выбрасывать без разбора и детей, и мотки провода, и наши жалкие пожитки. При этом его нисколько не интересовало, куда летят вещи и кое-какие продукты, которые нам удалось раздобыть в дорогу и, главное, донести.
Конечно, были невосполнимые потери в виде нескольких банок. Одну банку мы особенно долго вспоминали. Она была стеклянная с завинчивающейся крышкой. Но самое обидное - в ней был очень вкусный, жидкий мёд. Такого меда мы еще очень долго не видели и не пробовали. Его получила тетя Женя, когда стало известно, что консервный завод подлежит уничтожению. Ну что ж, войны без потерь не бывают. Зато все остались живы. Пока.
Последний корабль
Следующий этап - переезд в Махачкалу - прошел без особых приключений, если не считать, что я немного заблудился. Мама с тетей Женей пошли за билетами, а я отлучился - пошел пописать. Сделать это как-то попроще я уже стеснялся, и вообще застенчивость проявилась у меня слишком рано...
Был такой случай еще до войны, когда я играл в футбол на улице. На нашей улице в то время транспорт не ходил. Вот такая полудеревенская улица. Естественно, ноги были в пыли. Из ворот вышла мама с подругой и, посмотрев на меня, решили взять меня с собой в баню. Да и сама баня была рядом, в паре кварталов. Как раздевали меня и раздевали ли вообще - не помню. Помню только, как меня ввели в моечное отделение. Как только я увидел голых женщин, все мое внутреннее естество воспротивилось, и я бросился наутек из бани. Это сейчас каждого ребенка, прошедшего соответствующий курс телевизионного образования, таким зрелищем не смутишь. И к общественным туалетам отношение изменилось. А когда я бродил по незнакомой станции, их вообще не оказалось. Это сейчас, в Америке, в доме моего сына, кажется, четыре туалета. По одному на каждого, даже пеленочного возраста, члена семьи. Тогда же не оказалось ни одного. Сначала я искал туалет. Потом искал своих. А они искали меня, так как объявили посадку. И время посадки уже прошло...
- Ах ты, горе мое луковое! - это мамино самое страшное ругательство в мой адрес. - Опять на тебя где-то забор упал!
Об этом случае я расскажу отдельно. Одним словом, опять мне попало. А тот - первопричинный - вопрос отпал сам собой. Даже не помню как.
А вот посадку на корабль, который вез нас в Красноводск, помню прекрасно. Началось все вроде бы неплохо. Для меня. Несколько часов ожидания на вещах. Смотреть нужно было очень внимательно, чтобы не украли. А зачем, рассуждал я, ведь и так все бросают вещи. Кому они теперь нужны? Можно пока и побегать поблизости. И было с кем... Короче, украли таки последнюю сумку с продуктами. Но хватились об этом несколько позднее... А тут и женщины наши дорогие, возбужденные, радостные. Им удалось выбить билеты на последний корабль.
За свою жизнь мне пришлось видеть немало фильмов, в которых апогеем напряженности была посадка на последний корабль, отплывающий из Севастополя или из Одессы. Каждый из них по-своему реалистичен. Особенно впечатляет Камероновский фильм о "Титанике". Там, правда, была посадка на спасательные шлюпки, что по характеру ситуации - аналогично. Но одно дело - сидеть на диване напротив телевизора, когда можно даже закурить сигарету для полноты ощущений, если, конечно, жена еще не совсем свихнулась в борьбе за здоровый образ жизни. И совсем другое - быть участником такого действия. Есть еще одно существенное отличие - дети и, естественно, вещи. У киношников, как я понимаю, еще есть возможность заполнить пробел в этой квази-Менделеевской таблице.
Попробую как-то помочь будущим талантливым сценаристу и режиссёру (другим даже не советую браться за эту тему).
Итак, сцена первая: мотор! Поток плохо одетых, измученных людей, медленно движущихся к трапу корабля. Это не поток на стадион. Здесь старики, женщины и дети. Сколько всего человек - трудно сказать. Может быть, несколько сотен, а может, больше тысячи. У каждого в руках какие-то сохраненные ещё вещи - узлы с постелью или чемоданы.
Наплыв. Крупный план: среди этого потока моя мама. Она была всегда очень хрупкая и не обладала богатырским здоровьем. Она держит в каждой руке столько, сколько позволяют силы и даже больше, потому что при каждой возможности ставит вещи на землю и отдыхает. Но ни на миг не выпускает наши руки - мою и сестры. Я до сих пор удивляюсь, как это ей удавалось, но, тем не менее, это факт.
Сцена вторая: людской поток медленно приближается к трапу. До трапа около пятнадцати метров. Начинается давка, так как ширина потока сокращается и, в соответствии с законом Бернулли, скорость перемещения увеличивается. Это как с жидкостью. В узком месте река всегда течет быстрей.
Сцена третья: понемногу все же приближаемся к трапу. До него около десяти метров. На корабле появляется человек с рупором и раздается команда: "Посадка закончена. Просьба всем отойти от причала!" Куда там, толпа словно только и ждала этой команды и со всем напором сжала нас в своих тисках, наши тетушки с детьми уже исчезли из виду.
Сцена четвертая: несмотря на запрет, все еще приближаемся к трапу. Он уже близко, осталось метров пять. Какие-то, не в меру энергичные люди, пытаются прорваться сквозь и через нас. Кто-то пытается запрыгнуть на трап сбоку. Кое-кому это даже удается, а кое-кто падает в воду. Мама, как мне кажется, уже без вещей. Я это чувствую по тому, как она сжимает мою руку и скороговоркой, скорее механически, всё время повторяет: "Илюша, Марита, Илюша, Марита..." Я же, впервые применяю прием, которым впоследствии пользовался неоднократно: поджимаю ноги, и поток несет меня уже "во взвешенном состоянии". Голос в рупоре разрывается, как будто попал в резонанс с единственной фразой: "Посадка прекращена, корабль переполнен!" Это, очевидно, и стало последним сигналом, при котором толпа теряет всякий контроль. Люди обезумели, те, кто были за нами, собрав все силы, так нажали на нас, что мы вмиг очутились на трапе.
Сцена пятая, последняя: ко всему, что произошло в четвертой сцене, по желанию сценариста и режиссера можно добавить заключительный аккорд, а именно: поднятие трапа вместе с людьми. Очевидно, это был рисковый, но единственно возможный способ отсечь оставшихся. Когда трап начал подниматься, а производилось это с помощью бездушных механических цепей, многим на трапе показалось, что корабль потерял равновесие и сейчас перевернется. Вот тут-то и раздался такой истошный крик, как будто настал "последний день" Помпеи. Кричали, кажется, все. Даже те, кто остался на берегу, ведь уплывал последний шанс. Кричали все кроме меня. Поскольку я ничего толком не понимал. А может, и я тоже кричал. Точно не помню.
На этом можно заканчивать съемку эпизода. Поблагодарим всех, кто принимал участие в ней. Соберем аппаратуру и удалимся, дав возможность реальным участникам тех трагических событий прийти в себя после всего пережитого.
* * *
А действительные участники событий отнюдь не по-геройски оказались на полу в силу естественных законов. А как могло быть иначе, если под тобой пол, вернее, трап, довольно быстро принял вертикальное положение. Еще хорошо, что никто серьезно не пострадал, отделались легкими ушибами или испугом. Как бы то ни было, минут через пять мы снова были все вместе и смогли уже в спокойной обстановке все обсудить. Проверили наличие вещей и убедились, что серьезных потерь удалось избежать. Разве что недоставало одной сумки. Но что такое сумка, когда все живы, здоровы и вместе! Через некоторое время уже начались разговоры, что в сумке были кое-какие, оставшиеся после знаменательной разгрузки, продукты. А когда к вечеру стало ясно, что детей фразой "вечером кушать вредно" не убедить, решили всех уложить спать. Бог даст день, Бог даст пищу!..
Воспользовавшись замешательством, я начал обследовать корабль. Посудина оказалась так себе, средних размеров: трюм был отведен под госпиталь, причем явно переполненный. В этом я убедился, спустившись на несколько ступеней. Палуба была заполнена еще больше, такими же беженцами, как мы. Передвигаться по ней было нелегко, но я сравнительно просто нашел проход и пробрался к своим. Оказалось, что и спать здесь непросто, имевшихся спальных мест не хватало. Самые маленькие, включая сестру, приспособились спать на руках у мам. Побродив поблизости и не придумав ничего лучшего, прислонился к ним и, кажется, заснул.
Проснулся от холода. Каспийское море - скорее, даже не море, а озеро. Но когда поднимается ветер, а дело было осенью, оно начинает проявлять свой крутой нрав...
...Всю ночь я не мог уснуть. Но это была не та ночь. Здесь я спал в нормальной постели, вспоминал и заново переживал прошлое, нахлынувшее на меня со всеми подробностями. Разные мысли путались в голове и не выстраивались в логический ряд. Потом опять появлялись. Проснулся поздно, примерно представляя, как дальше описывать события прошлого. Кое-как привел себя в порядок, слегка позавтракал, хотя есть совсем не хотелось. Сел за компьютер. Прочитал несколько абзацев, чтобы войти в русло событий, написал даже несколько слов, но тут подошел кто-то из домашних... Ему, видите ли, нужно сейчас, ну прямо сию минуту войти в интернет, чтобы что-то узнать... Естественно, вспылил. Пытался доказать, что это и есть моя настоящая работа, несмотря на то, что приносит одни убытки...
Вышел покурить. Одной не хватило. И почему эта размолвка так разволновала меня? Видимо, отрицательные эмоции суммируются. Как будто в очередной раз "ёкнулся" Госбанк России, и я снова все потерял... Выкурил вторую. Со мной это происходит крайне редко. Слегка затуманилось в голове. Вошел в дом. Извинился, уладил отношения. Кажется, обошлось (конец лирического отступления).
...Буря бушевала не очень долго по обычным понятиям. Примерно полдня. Но нам она показалась нескончаемой. Кто-то накрыл нас парусиной, но она лишь частично спасала от холода и дождя. Наконец дождь прекратился, выглянуло солнце, но не прекращалась противная качка. Она длилась тоже долго. Говорят, многие её легко переносят. Наверное, наш вестибулярный аппарат был настроен только на крупнотоннажные суда, но наш корабль был, увы, не таков. Но все проходит. Прошла и качка. Кое-как обсушились. Казалось бы, радуйся солнцу, морю и легкому ветерку. Кое-кто ради этого едет отдыхать за тысячи километров. Но радости почему-то не было. Более острые ощущения отодвигают на некоторое время менее острые. Но ненадолго. Вспомнили, что уже второй день практически ничего не ели...
Собираясь в гости к сыну в Америку, я решил несколько улучшить свой английский. Назойливая реклама советовала приобрести видеокассету "Интеллект" со специальным изображением мелькающего текста, использующего эффект 25-го кадра. Гарантировали 8000 слов за 60 часов просмотра. Вот я и попался на эту рекламу, заплатив за весь комплект немалые деньги. Как и следовало ожидать, никакого чуда не произошло ни через 60, ни через 120 часов просмотра. Когда же я позвонил этим мудрецам и сказал, что я все делал абсолютно точно по инструкции, но никакого эффекта не заметил, кроме выброшенных денег, мне ответили коротко: "Вы, очевидно, делали неправильно и не смогли ввести себя в состояние нирваны". Я не собираюсь делать антирекламу этому методу. Может быть, он для кого-то хорош. Но, судя по заверению этих бизнесменов, для того чтобы что-то прочувствовать, нужно сначала ввести себя в нужное состояние. При этом они ссылаются на научные работы института мозга АН СССР. Что же получается? Если я пытаюсь описать состояние временного голода, я должен рекомендовать читателю немного поголодать? Чушь какая-то...
...Первыми проявили несознательность малыши, а за ними и старшие. Все, кроме меня, так как я чувствовал свою вину за утерю сумки. Особенно плохо чувствовал себя, когда меня ставили в пример и когда вспоминали об этой несчастной сумке. Наконец, решился. Даже какую-то речь сочинил в свое оправдание. Но положила конец разговорам мама:
- Хватит, - сказала она, - говорить о пустяках. Наши мужчины на фронте. Я думаю им намного хуже, правда, дети?
При этом она посмотрела на меня загадочным взглядом. Разговоры прекратились. Но ненадолго. Первопричина не была устранена. Голод по-прежнему напоминал о себе. Наконец тетя Надя вспомнила, что хлеб она обычно держала в отдельном мешочке. Начались судорожные поиски этого мешочка. И он все-таки был найден. Было бы очень хорошо, если бы он был полон. Но, увы, в нем оказались только крошки...
Совсем недавно, уже в Нью-Йорке, я стал свидетелем того, как один парень выбросил в мусорный контейнер два прозрачных целлофановых мешка с круассонами. Круассоны (для тех, кто этого не знает) - это такие маленькие скрученные, сдобные булочки, обсыпанные сахарной пудрой. Они очень вкусные, когда свежие. Я их очень люблю и иногда позволяю себе такую роскошь, отнюдь не из экономических соображений, в минимальных количествах. Поскольку я удачно припарковал свою машину и шел в том же направлении, мне бросилось в глаза, что этот парень идет в тот же магазин. Именно там, на прилавке лежали такие же по внешнему виду, но свежие круассончики. Несвежие и вчерашние там не продают.
Сколько, вы думаете, я сделал выводов по этому поводу? Попробуйте угадать. Думаю, что многие и многие не смогут это сделать или не захотят. Я же не привожу их только потому, что некоторые из них весьма спорные даже для меня... Для этого нужно пройти тяжелую школу войны. А таких свидетелей с каждым годом становится все меньше и меньше... Вот почему я так много работаю, в то время, когда можно было бы уже и отдохнуть... Вот почему порой взрываюсь по пустякам...
...Затем эти крошки с особой тщательностью были пересыпаны в металлическую кружку. Она, как и следовало ожидать, не пострадала несмотря ни на какие перипетии, добавили воду, круто замесили - и еда готова. "Кушать подано, господа!" Видимо, под "господами" подразумевались только мы, дети. Взрослые к этому деликатесу даже не притронулись. Как ни пытались мы убедить их, что это очень вкусно! Куда там, этим круассонам. Это было так вкусно, так вкусно!
Я не очень большой гурман, вернее, совсем небольшой любитель поесть. И когда за столом начинают смаковать какие-то изысканные разносолы, мне почему-то становится очень скучно, а порой вспоминается старая истина, что голод - самая лучшая приправа. Впрочем, хватит о голоде. Иначе от американской рекламы, излишне увлекающейся всякими вкусностями и соревнованиями по поеданию гамбургеров и пельменей, полетят клочья и перья. Хватит! Пусть лучше об этом подумают те сотни и тысячи мужчин и женщин, которые с трудом входят в широко распахнутые двери, нанося непоправимый вред своему здоровью и здоровью будущего поколения...
Каспийское море, когда его рассматриваешь на географической карте, - сущий пустяк. Рукой подать. Но почему-то в то ответственное плавание оно не показалось нам маленьким, а другие моря, тем более океаны, я ещё тогда не видел. Не думал даже, что плавание затянется на три дня. Но когда причалили к берегу и ощутили твердую почву под ногами, то ещё долго казалось, что земля качается. Может быть, поэтому меня никогда не тянуло в морские путешествия и круизы.
Хотелось бы закончить эту невеселую страницу чем-то светлым, жизнеутверждающим. Видно, не получится. Да и тема не располагает к этому. Очень много об этом было написано - от Джека Лондона до Василия Гроссмана. Видно, на этот раз мне не придется заполнить еще одну клеточку в упоминавшейся раннее таблице.