Москва. Столица Руси Московской. Уж сколько раз она страдала от нападений врагов, но стоит град престольный с деревянными домишками простого люда, расписными теремами бояр и каменными палатами царя.
Кремль. Самая старая часть столицы. Толстые оборонительные стены, облицованные красным кирпичом, как будто отделяют эти каменные соборы и палаты от остальной Москвы, словно указывая людям, насколько они далеки от царя...
Большая площадь Кремля. Или, как ещё её называют, "Пожар". Или, как назовут её потомки - "Красная площадь". Раньше купцы здесь ставили свои торговые ряды, и площадь наполнялась мещанами, крестьянами и даже небогатыми боярами. Отсюда произошло ещё одно название площади - "Торг". Это было давно, при Василии Тёмном и Иване Великом. Но уже много лет она пустует. Не слышно голосов людей, пропали торговые ряды. Не находится смельчаков, которые хотели бы попасться на глаза царю.
Хотя, площадь не совсем пуста. Ныне у неё другое предназначение. На "Пожаре" государь принимает некоторых гостей из разных концов своего царства и устраивает "Медвежьи игры".
Страшное зрелище. Просящих берут в плотное кольцо и спускают на них тренированных хищников. Могучие животные с удовольствием гоняются за своей, напуганной до ужаса, жертвой, и затем лакомятся ею.
К сожалению, это не самое страшное, что творит царь на Большой площади. Реже, она используется как место для казней. Большие показательные казни, на которых государь карает изменников. Под категорию врагов попадают все, кто оказывается в немилости царя или его приближённых любимцев.
Раньше казни были редкими и не такими массовыми. Сейчас же всё изменилось. Кара царя постигает людей всё чаще, жертв становится всё больше. Самое ужасающее - их все нарастающая жестокость.
Наступило раннее летнее утро, но площадь не пустовала. На ней вовсю кипела работа. Плохое предзнаменование. Рабочие из бревен и досок сооружали виселицы и помосты. Рядом уже установили большой чан с водой, оставалось только разжечь сухой хворост. Ещё, чуть в стороне, были сгружены в кучу крюки, дыбы и прочие приспособления для пыток и казни.
В стороне, на оборонительной стене подле Спасской башни, стояла молодая девушка. Пылающие угли её чёрных глаз впивались в происходящее на площади. И к грядущей казни она имела отношение. Нет, она не была виновницей или палачом, но косвенно девушка была причастна к надвигающемуся событию.
Царице не спалось, и она решила выйти из терема, подышать утренним летним воздухом. Уже во дворе царских палат ей пришла к голову безумная мысль - поехать на Большую площадь и подсмотреть издалека, как идут приготовления к сегодняшней казни. И вот, молодая, красивая царица Мария Темрюговна наблюдает с высоты каменной стены за становлением последних виселиц. Сейчас она чувствовала себя ребёнком, которому родители пообещали привезти гостинец с ярмарки.
Ожидание. С детства оно давалось ей с трудом. Всегда энергичная, резкая, взбалмошная, привыкла и хотела действовать, а не томиться в ожидании. Вот и сейчас, она приехала сюда, на площадь, лишь ради того, чтобы не сидеть в этих тёмных и душных палатах царского терема. Уж лучше здесь, на свежем воздухе, ранним летним утром наблюдать за приготовлениями.
Дикая и буйная, своенравная и неукротимая. Сколько раз ей говорили бабы, что её такую, пусть и принцессу черкесскую, не возьмёт нормальный правитель замуж. "Жена должна быть кроткая и тихая", - говорили няньки при ней. Лёгкая улыбка коснулась её тонких, чувственных губ. Да, они были правы. Нормальный не взял бы...
Неожиданно ей по глазам резанул яркий свет. Она прищурилась и отошла. Солнечный зайчик, отражённый от золотого купола Успенского собора. Будто что-то вспомнив, Мария перекрестилась и прошептала молитву, прикрыв глаза.
Затем она перевела взгляд с собора на небо. Вместо кристально чистой, голубой, ясной летней выси, виднелся небосвод, будто затянутый серой пеленой, не пропускающей солнечный свет. И только в одном месте, слабый лучик уже выкатившегося из-за горизонта светила, упал на купол и, отразившись, коснулся её. Лёгкая улыбка снова появилась у неё на губах. Хороший знак.
Резкий ветер заставил царицу прикрыть лицо от налетевшей пыли. Сильный холодный ветер, с севера... Мария посмотрела в сторону, откуда налетел порыв. Да, погода сегодня подстать тому, что грядёт на площади. Большие грозовые тёмные тучи надвигались на Москву. Быть может, там, далеко на север, шли ливни, бушевал ветер, и вспыхивали молнии. Похоже, что скоро это ждёт и столицу.
Воображение царицы стало рисовать площадь, утонувшую в горячей алой крови вперемешку с дождевой водой. Но жажда крови не успела разгореться - новый порыв, поднявший уличную пыль, заставил царицу отвлечься, и она поспешила скрыться в башне.
Тем временем, Москва замирала. Немногие решались покидать свои дома этим душным июльским утром. И те, кто всё же решался на это, старались сделать все свои дела как можно быстрее и вернуться к семье. Причиной служил не поднявшийся ветер, и не надвигающаяся буря. Поводом стали слухи. Поговаривали, государь приказал опричникам отлавливать на улицах столицы мещан, крестьян и прочих, кому не повезёт попасться под руку хмельной страже царя. Их участь была бы крайне печальной, их на скорую руку объявили бы "предателями, со злым умыслом" и казнили на Большой площади вместе со всеми остальными...
Именно поэтому столица и казалась пустой. Никто не хотел попадать по горячую руку государеву и понапрасну расставаться с жизнью.
Не было слышно криков с базаров и рынков. На мощёных улочках встречался редкий, спешащий по делам, прохожий, не говоря уже о телегах и повозках. Пустой город будто бы стал оплотом тоски и безнадёжности. Напасти, сокрушающие Русь одна за другой, природные катаклизмы и деспотичный, кровожадный и, поговаривают, лишившийся рассудка царь. Всё это наводило уныние и страх на православный народ русский, будто вынуждая его ежедневно просить Господа о спасении в храмах, церквях и в домах перед иконами...
Солнце попеременно находило "бреши" в небесной мгле и лучи его достигали земли, освещая деревянный домик, закрытый рынок, или же Москву-реку. Если бы погода стояла ясная, то спросив любого человека о времени, вы услышали бы: "Уж к обеду клониться".
В это время тишину замершего, будто мёртвого, города внезапно развеял звук музыкальных инструментов. Звонкие мотивы дудок, бубнов и гармошек сливались в один акустический ряд, создавая жуткую какофонию. Неожиданный шум застал врасплох двух сторожей подле Спасских ворот. Бедолаги решили развеяться и сыграть в кости. Нарастающий шум говорил об одном: едет царь. Спохватившись, охранники стремглав ринулись отворять врата, ибо, если царь остановиться перед закрытым проходом, это может стоить заигравшимся головы.
Но, благо, сторожа успели выполнить свой долг, и процессия въехала на площадь.
Во главе ехал сам Иоанн Грозный на вороном коне. Государь был в "малом наряде" и держал в одной руке копьё. Царь выглядел болезненно: морщинистое лицо отдавало желтизной, губы высохли. Лишь глаза горели жизнью, в ожидании грядущего. Чуть сзади, справа ехал молодой царевич Иван, любимый сын царя. По другую же сторону скакал "верный пёс государев" - Малюта Скуратов.
За ними следовали опричники - личная гвардия Иоанна. Все в чёрных одеяниях и с неизменными атрибутами - собачьей головой и метлой, приделанными к седлу.
Замыкали шествие осуждённые. В большинстве своем, невиновные и оклеветанные слуги своего государя. Измученные, сломленные, истерзанные. Мещане, купцы, дьяки, стольники, псари и даже бояре. Их обвиняли в покушении на царя, на скорую руку скомпрометированном Малютой, после возвращения Иоанна с Новгорода. Крамольники тащились, подгоняемые кнутами, еле передвигая ноги. Серые лица, потухшие глаза и, покрытые следами пыток, телеса. Все они разные, но судьба их ждала одна...
Тем временем, на оборонительной стене появились четыре девушки. Царица и её "любимые бабы" - самые красивые девушки из её окружения. Одета Мария была в роскошный, обшитый золотом, сарафан и украшенный летник. На её тонких губах играла лёгкая ухмылка, а в глазах выражалась жажда быстрее увидеть грядущую казнь. Её свита отличалась особой разномастностью - самой близкой к царице была её дружка с далёкого Кавказа, прибывшая в Московию, чтобы стать женой низкосортного боярина. Другой была дочь думного дьяка. Эта русская баба завоевала внимание царицы своей своенравностью, такой чуждой среди московских женщин, и такой близкой по духу кавказской душе Марии. Четвёртой была молодая жена немецкого лекаря, выписанного из-за границы для царского двора. Немка полюбилась царице хладнокровностью и рассудительностью. Как жена врача, она многое повидала, когда помогала благоверному, и часто делилась с царицей увиденным. А та только и знала, что внимала каждому слову немки, невзирая на её ужасный акцент, и, бывало, заслушивалась её историями вечерами напролёт.
С площади, тем временем, послышались крики молодых опричников, и разношёрстная орава в тёмных одеждах ринулась в сторону деревянных домишек. Мария лишь краем уха уловив гомон толпы, улыбнулась, немного по-звериному.
"Истинно, Иоанн! Какова же показательная казнь, без народу!" - внутренне ликовала она. Терпение царицы подходило к концу. "Тише, Кученей, будет тебе". Царица глубоко задышала, зажмурила глаза, пытаясь успокоить разыгравшуюся жажду крови. Пульс замедлился, расшалившееся давление пришло в норму. Мария открыла глаза, но вынуждена была тут же прищуриться. Солнечный лучик - посланник небесного светила, снова пробил себе путь сквозь тёмную мглу туч, и дал молодой царице возможность погреться. Но она не оценила его заботы и, прикрывая глаза ладошкой, посмотрела ввысь, будто бы стараясь найти того смельчака, что посмел отвлечь её.
"Нет, и небо здесь другое... И солнце..." - огорчённо думала девушка. Уж 8 лет прошло, как её, молоденькую, ещё девочку, взял в жены царь Московии, но так и не смогла она привыкнуть к Руси. Всё здесь ей было чуждо: люди, хоромы, устои. Даже природа была иной. Ни в какое сравнение не шли русские равнины, поля и леса с Кавказскими вершинами. Нет, всё здесь чужое. Она здесь чужая...
Картины родных хребтов, горных тропинок, весёлых ручейков и того, другого, столь близкого сердцу, неба вызывали в душе Марии чувство жгучей ностальгии. Вспоминались и игры с детьми свиты её отца, и первые уроки верховой езды, и ласковые руки матери. В бытность свою ещё совсем маленькой кабардинской девочкой, будущая царица была своенравным, шальным, взбалмошным ребёнком. И однажды это спасло ей жизнь...
Кавказские горы, такие неприветливые и суровые к тем, кто не родился здесь, среди скальных уступов, короткой весенней зелени и отрогов, обдуваемых всеми вершинами. Кристально чистое небо, ослепительно белые, играющие на солнце, вершины ледников, бурные горные речушки и такой сильный и неповторимый запах целого букета горных трав. Ах, насколько прекрасна весна на Кавказе!
Не зря местные народы стремятся праздновать свадьбы именно в это время года. Мудр был князь Темрюг, отдавая свою племянницу замуж за одного из лидеров осетинских племён, облюбовавших себе регион, прилегающий к южной границе его владений. Свадьба получилась пышной, что не говори. Множество гостей, дорогие подарки, а сколько было яств. Гостить хорошо, но и землями кто-то должен управлять. Сам князь ехал во главе вереницы из нескольких повозок, под охраной своих лучших людей. Во второй от начала повозке везли маленькую Кученей - любимую дочку князя. Девочке было всего 6 лет, и она вертела в руках подаренный ей, каким-то выпившим родственником на празднестве, кинжал. Средней длины, с ножнами покрытыми серебром, и инкрустированными маленькими камушками. Отнюдь не наружность придаёт холодному оружию ценность, отнюдь. Качество железа, его закалка и заточка, куда важнее в творении кузнеца, чем стекляшки на рукоятке. Этот клинок был знатный. Мастер, изготовивший его, получил большие деньги за своё творение.
Девочка не могла поверить своему счастью. Уже давно она пыталась утащить хоть где-нибудь кинжал, или хотя бы ножичек, но все её попытки постигали неудачи. Отец хотел, чтобы его дочь выросла достойной черкесской девушкой. Но вот удача таки повернулась к ней лицом, и отец жо сих пор не видел дара родственника, а пока они в пути, она может вдоволь с ним наиграться.
Помимо Кученей, в повозке ехала старая нянька. Старушка перебирала вещи, подаренные князю и его дочери, и тихо напевала песню о молодом храбром горце.
Неожиданно, снаружи раздался предупреждающий крик и, несколько мгновений спустя, звуки столкновения клинков. Старая нянька недовольно глянула на девочку, успевшую спрятать подарок под покрывало, и, ворча, двинулась посмотреть, что творится снаружи.
Кученей вздохнула с облегчением, и осторожно последовала за нянькой. Природное любопытство не позволяло ей сидеть на месте, томясь в неведении.
Старушка подошла к краю повозки и раздвинула занавес. Кученей пыталась разглядеть хоть что-нибудь через узкую щелку, но нянька была очень толстой и заслонила весь вид. Девочке это не понравилось, и она с трудом поборола желание пнуть няньку. Затем произошло что-то странное, старушка неестественно охнула, и с хрипом повалилась назад. Кученей не успела среагировать и оказалась прижатой тучным телом старухи. Хрупкое тело девочки придавило к дощатому настилу повозки, она истерично забилась, стараясь выбраться из-под толстухи. Тем временем, повозка качнулась, будто в неё кто-то забрался. Но это было невозможно - мужчина не имел права зайти в телегу с женщинами, предварительно не спросив. Дочка князя, шепотом проклиная няньку, кое-как выбралась, чуть не вывихнув себе при этом ногу. Она хотела было пнуть женщину, но взгляд её скользнул по её морщинистому горлу, на котором красовался широкий порез, из которого с бульканьем текла ярко-алая кровь.
На лбу выступила испарина, сердце забилось в бешеном ритме, зрачки расширились так, что стало почти не видно радужки. Смерть. Смерть человека. Вот она, у твоих ног...
Из состояния шока, грозящего перерасти в истерику, её вывели тихие ругательства. Взгляд черных, как угольки, глаз уткнулся в спину какого-то немытого абрека.
О, бедные горные разбойники. Не знали они, чей караван выбрали для наживы. Темрюг славился своей жесткостью к непокорным.
Но сейчас, кавказская принцесса, недолго думая, коротким движением вонзила дарёный клинок в противника с воинственным кличем. Горец, ошеломлённый внезапным ударом в спину, попытался ударить нахала, нарушавшего процесс грабежа, с разворота саблей. Малышке повезло: огорошенный разбойник не успел оценить её малый рост, и лезвие прошло выше макушки. Подобно дикой, свирепой кошке, Кученей бросилась на врага, выставив кинжал вперёд. В остекленевших глазах абрека застыло выражение крайнего удивления. Его линия жизни была прервана маленькой девочкой. Кровь алым фонтаном ударила в лицо малышки из перерезанного горла. Тело горца грохнулось рядом, забившись в предсмертной конвульсии.
Дарёный кинжал упал со звоном на настил повозки. С него капля за каплей стекала красная жидкость, образовывая маленькую лужу.
Кученей дрожащими руками стерла кровь с лица и уставилась на свои ладони.
Она убила человека. Вот она - жертва - лежит подле, промокая насквозь в своей крови. Это ужасное чувство, когда осознаешь, что забрал чужую жизнь. Ужасное, или чудное.
Руки. Маленькие детские ручонки испачканы в крови. Ноги её уже не держали, она пала на колени, всматриваясь то в левую, то в правую ладонь. В ушах стоял лишь гул, сердечко тяжело стучало, пытаясь выровнять ритм, в глазах темнело.
- Ха-ха, - с выдохом вырвалось у Кученей.
И тут же она испугалась. Себя. Но вот вновь она издала смешок, только уже чуть длиннее. И снова замолкла, дрожа от страха. Взгляд прояснился, и перед ней вновь предстали маленькие девчачьи ладони в чужой крови. В этот момент и настало умиротворение, в глубине пробудилось наслаждение. И кто-то засмеялся, громко, звонко, но без ноток радости.
Темрюг, заколов последнего лихого горца, кинулся к повозке, в которой везли его любимую дочку. Одёрнув занавес, князь будто окаменел. В повозке, на коленях, вся в крови, стояла Кученей и заливалась ужасным, леденящим душу хохотом. Из ступора его вывело то, что окровавленная девочка неожиданно затихла, качнулась и упала на настил, в лужу крови...
Царицу из тягучих воспоминаний вырвало лёгкое прикосновение к плечу. Ещё затуманенный взор гневно уткнулся в нарушительницу грёз. Молодая черкешенка испугалась реакции царицы и слабо кивнула в направлении Лобного места. А на площади, тем временем, собирался простой люд....
Он кричал. Страшно, истошно вопил. Молил о пощаде. Государю вещали, что попал Висковатый под суд, из-за того, что не отдал дочь свою он, в гарем царский. Брехня чистой воды. Давно, когда первые послы отправились на Кавказ просить князя Темрюга сватовства, от Иоанна, Висковатый, захмелев, неосторожно обронил во время пира: "Не гоже государю Руси Московской за козой горной бегать". Лишь по счастливой случайности верные псы Иоанна тогда не услышали излияний боярина. Но были и добрые люди. Те, кто рассказал царице, что о ней говорили. Мария ненавидела бояр. И они платили ей той же монетой. Эти бородатые, разодетые свиньи сделали её Ивана таким, и они пытаются натравить государя на свою же жену! Такого Мария не простила бы, как и личное оскорбление Висковатого. И сейчас, боярин стоял на коленях, на эшафоте, в одной рубахе. Руки его были накрепко связаны, а палач - один из опричников, услужливо поливал его, полысевшую с годами, голову кипятком. Истошные крики мужчины эхом разносились по замершей площади. Народ боялся. Боялся царя своего, псов его верных, всего. Кожа на голове Висковатого приняла болезненный насыщенный розовый оттенок, местами уже начали появляться волдыри, реденькие волосики опали. Старший опричник отстранил палача и обратился к жертве:
- Слышишь ли ты меня, боярин?
В ответ раздавались лишь стоны. Опричник, оскорблённый, с силой несколько раз пнул жертву, сплюнул на неё, и вновь, но уже с притворной лаской, спросил:
- Внемлешь, боярин?
- Д...да, - заикаясь, отозвался мужчина.
- Плохо, плохо... - потирая подбородок, промолвил опричник и достал саблю. Свист рассекаемого воздуха, и тишину вновь разорвал неистовый крик, полный боли. Подле колоды со смертником, на настил эшафота, плюхнулось ухо. Ещё один взмах клинком, и второе ухо отсечено. Не выдержав такой боли, боярин упал и согнулся в позе зародыша, прикрывая ушные отверстия скованными руками. Кровь струилась меж мозолистых пальцев.
Скуратов глянул на хмурого царя. Жёлтое лицо, изрезанное морщинами, было будто высечено из камня, и только в глазах пылал тот обжигающий огонь жизни. И сейчас это пламя хотело крови. Иоанн, почувствовав вопросительный взгляд подручного, заёрзал в седле в нетерпении и слабо кивнул. Заметив знак, Малюта наклонился к одному из опричников и что-то шепнул тому на ухо.
Молодой парень бросился к смертнику, и, с помощью пары удалых хлопцев, поднял его и уложил на деревянный стол, разведя конечности в разные стороны. Скуратов, тем временем, не торопясь подошёл к подставке с оружием, и взял большой, двуручный топор. Глава опричнины спокойно провёл пальцем по лезвию, проверяя его остроту, и, видимо оставшись удовлетворённым, двинулся к жертве. Висковатый метался в болезненной агонии на столе, пытаясь вырвать руки, удерживаемые опричниками. Затуманенный взгляд его уже не видел приближающегося конца. Скуратов, не особо церемонясь, подошёл к столу и, вскинув топор, отрубил сначала правую руку в районе плеча. Боярин, находящийся на грани потери сознания, махал из стороны в сторону обрубком, уставившись на него, и дико кричал. Без заминки, глава опричников оттяпал вторую руку. Теперь уже страдалец махал двумя культями, обливая кровью огорошенных опричников. Только из-за неимоверного везения, или скорее невезения, боярин не потерял сознание от дикой, выворачивающей боли. Снова удар топора о дерево, и от левой ноги осталась часть бедра. Такого уже смертник не выдержал и испустил дух. Бравый Скуратов, заляпанный кровью, недовольно цокнул и отрубил голову вслед за правой ногой. Схватив отсечённую башку за волосы, мужчина поставил топор на место и вытянул правую руку с болтающейся головой перед собой.
- И будет так со всеми псами, кои посмеют удумать погубить царя. Слава Иоанну! - громогласно вещал он с эшафота.
- Слава! Слава царю! Здравия!!! - слышалось с разных сторон.
Но тут, перебив стихающие крики, над площадью раскатом пронёсся смех. Жуткий, леденящий душу, хохот. Царь моментально отреагировал на это, устремив взор в сторону Спасской башни. Там, среди зубьев стены, в свете вновь появившегося солнечного лучика, мелькнули женские кокошники.
А Мария веселилась, от души, искренне. Лужи крови, крики, бьющийся в агонии Висковатый, жестокость расправы. Это приводило царицу в состояние, близкое к экстазу.
И сейчас она стояла, прикрыв глаза, прокручивая и смакуя в голове каждый момент, каждое трепыхание тела старого боярина, будто растягивая удовольствие. От мысли, что это только начало, и впереди ещё сотни жертв, по нежной, тёмной коже царицы пробежали мелкие мурашки, и её сотрясла лёгкая дрожь предвкушения.
Услышав около себя шорох, она обернулась. Ее лицо, несколько смуглое, покрылось румянцем при виде Малюты. В больших глазах, опушенных длинными ресницами, сверкнул гневный огонек, густые черные брови сдвинулись.
-Что тебе нужно? - отрывисто спросила она.
Малюта поклонился и сказал:
-Государь Иван Васильевич послал меня, холопа своего, сказать тебе, государыня, чтобы не смущала ты народ смехом своим и боярышень своих.
Красавица презрительно сжала губы.
"Да кто ты, смерд несчастный, пёс дворовой, чтобы говорить со мной! " - взвилась в мысль у Марии, но вслух она ответила другое:
- Скажи государю, что я буду смеяться, когда мне весело. Не одному ему тешиться.
Скуратов опять поклонился и ушел.
"Да чтоб ты топор себе на ногу уронил, холоп несчастный!" - проклинала опричника девушка.
О, как она сейчас ненавидела мужчину, так бесцеремонно прервавшего её блаженство. Она искренне желала поступить с ним так же, как несколько мгновений поступили с Висковатым.
Глубокий вдох, выдох, и Мария немного успокоилась, решив вернуться к созерцанию действа, набирающего обороты на Большой площади.
Иоанн, тем временем, не церемонясь, продолжал развлекаться. В Новгороде его верные слуги нашли несколько католиков. Православного царя такое кощунство сильно оскорбило, и теперь католиков жестоко казнят. Троих страдальцев, связанных кинули в костёр, разогревающий котёл. Вера очищается огнём. Так говорили в народе. Жертвы, поглощённые праведным огнём, дико визжали, пытались выбраться из очага, но услужливая царская стража останавливала тщетные потуги к спасению. Затем пришла пора остальных католиков. Их решили сварить заживо. Способ, быть может и не самый кровавый, как считала Мария, но приносящий не меньше наслаждения от созерцания. Жертвы долго варились в кипящей воде, истошно кричали, молили о пощаде. Истинное эстетическое удовольствие. Самым последним из католиков был польский священник, согласно дознаниям, проповедовавший в земле Новгородской. Епископа решили умертвить отдельно, чтоб неповадно было иноверцам веру православную хулить.
Большой кострище из сухих веток был сооружен немного в стороне от Лобного места. Священник, по всем правилам привязанный к центральному столбу, обречённо ждал своей участи, понурив голову. Но, вот только огонь достиг босых пят католика, и он, будто воспрял духом: глаза его озарились, обречённость пропала из взгляда, лик просветлел, и он заговорил. Молвил иноверец проповеди. Призывал отказать от государя, обратиться к западной вере, приклониться Папе Римскому. Народ затих, внимая каждому слову охваченного огнём мужчины, даже опричники не смели шевельнуться. Иоанн пришёл в ярость. Дерзость смертника затронула все чуткие струны в его душе. Да как он смел, на смертном одре проповедовать. Дернув за узду, Иоанн направил скакуна к кострищу, и, подобравшись ближе, с силой проткнул смертника копьём. Удар пришёл в живот, и, из-за силы удара, наконечник оружия вышел из спины. Проповедник вскрикнул и зашёлся в кровавом кашле. Его губы, будто по инерции двигались, пытаясь что-то сказать, но голос сел, а взгляд тух с каждой секундой. К тому времени, как огонь поглотил тело, католик испустил дух.
Тяжёл был взгляд царя, усомнившегося в верности своих подданных. А Мария ликовала. Буквально кожей она ощущала жажду расправы Иоанна. Сия казнь начала превращаться в очень увлекательное представление.
"Что делать будете, пся кровь?" - размышляла царица, с интересом наблюдая за приближёнными государя, замершими сейчас в нерешительности, ожидающих праведного гнева своего властелина. Малюта клял догорающего католика, злясь на себя за то, что польстился на сладкие речи его. Это он должен был заколоть иноверца! А теперь надо было что-то делать, и быстро. Царь - ставленник божий, может быть один, а вот свита у него может быть разной. Скуратов, выйдя из состояния оцепенения, стал кричать на опричников, подгоняя их. И вот, на эшафоте предстала новая партия смертников.
Мария разочарованно вздохнула. Буквально все её враги, от которых она не могла избавиться сама, из-за расположения Иоанна, сейчас сами влезли в петлю, и чуть ли не своими руками затянули удавку. Но этот смерд, Скуратов, спас всех, быстро сориентировавшись, и, стараясь ублажить Иоанна и его жажду крови, подкинув жертв. Лёгкая ухмылка коснулась губ царицы, когда взгляд её лёг на крупного, круглолицего главу опричнины и верховного палача.
Эшафот, тем временем, наполнился молодыми опричниками. На висящих над помостом крюках развешивали приговорённых. Двух молодцов, видимо, братьев, подвесили, загнав крюк под нижнее ребро. Старика особо изящно растянули, вогнав один ржавый крюк в правую ладонь, а второй в правую ступню. Жертвы старались замереть, ибо каждый шорох отзывался новой волной боли. Но это было только начало. Младшие опричники с гоготом достали палки и принялись за избиение парубков. Скуратов же отобрал у писчего перо, и, с истинно дьявольской улыбкой, направился к старику. Лёгкое движение, и подвешенный задёргался, но тут же застонал - ржавый крюк рвал мышцы. Опричник хладнокровно водил кончиком пушистого пера по левой стопе страдальца. Смертник дёргался, пытаясь вырвать ногу из железной хватки палача, и дико смеялся, не имея возможности противиться реакции тела. Царица с интересом наблюдала за мучениями старика. Страдалец кричал от боли, смеялся от боли и плакал, то ли от смеха, то ли от мучений. Над площадью раздавались крики, полные боли избиваемых палками, и тягостный старика. Два брата продержались недолго, бравые хлопцы довольно быстро выбили из них дух, и теперь сплёвывали на их хладеющие тела.
Долго это продолжаться не могло, и старик потерял голос от вынужденного хохота. Малюта, как кот, наигравшийся с мышью, потерял интерес, выкинул промокшее потом и кровью перо, и рубанул с плеча саблей. Раздался хруст, и тело измождённого, но ещё живого старика с силой грохнулось на деревянный помост. Единственное, что не дало мученику упасть - неестественно вывернутая нога, проткнутая ржавым крюком. На соседней железяке покачивалась отрубленная окровавленная кисть...
Между тем, на виселицах постоянно кто-то качался и, в редких мгновениях затишья, средь полных страданий и боли криками смертников, был слышен хруст вздёргиваемых на виселице счастливчиков.
Растягивание, выкручивание суставов, да выламывание костей было одним из самых любимых видов пытки Иоанна. И вот, на эшафот взгромоздили три дыбы. В жертвы выбрали новгородских купцов, удумавших погубить царя и потомков его. Первым на стол положили немого Димитрия. Мужчина не мог разговаривать с детства. Раздался скрип колёс, поднял ропот толпы, растягивание началось. Разительно отличалась эта картина от предыдущих сцен. Новгородец метался на столешнице и не мог кричать от боли или молить о пощаде, что так радовало государя. Лишь глухое мычание раздавалось из его груди.
Скуратов поднял руку и пытка остановилась. Правда, ненадолго. Тут же подошли четверо хлопцев в чёрных одеждах и, достав кнуты, начали пороть смертника. Растянутый до боли в каждом суставе, немой купец издавал лишь приглушённые стоны при каждом хлёстком ударе бича.
Черкесская принцесса припала к краснокаменным зубьям стены, желая оказаться ближе, там, в толпе. А лучше самой, собственной рукой пороть, жечь, бить, казнить смердов, дьяков и бояр. С силой, до нездоровой белизны кожи на суставах пальцев, сжимала она холодный камень и мысленно сокрушалась о своей судьбе, о том, что рождена она в бабском наряде.
На растянутой до предела коже смертника каждый удар оставлял кровоточащий след, и тело мужчины теперь было испещрено длинными, широкими ссадинами. А кнут, окрашенный в алый цвет, с каждым взмахом поднимал в воздух фонтан кровавых брызг. Маленькие капли орошали эшафот, опричников, висельников, мирно покачивающихся повешенных, и толпу, с ужасом наблюдавшую за разворачивающимися зверствами. Несколько липких капель попало на лицо молодого царевича. Он, стерев их со щеки тыльной стороной ладони, попробовал кончиком языка алую жидкость. С секунду он о чём-то размышлял, и затем хищно улыбнулся, впиваясь взглядом в сцену необоснованной жестокости. Наблюдавший за сыном Иоанн, необычайно ласково улыбнулся и одними губами сказал:
-Яблоко от яблони...
Взмах рукой и вновь заскрипела дыба. Уже сквозь свист хлыстов и мычание несчастного раздался неприятный хруст выкручиваемых конечностей, и купец издох. Опричник, сплюнув на труп, пытался отдышаться после порки. Малюта разочарованно вздохнул и крикнул вязать ещё одного. Не церемонясь, второго новгородца привязали к орудию пытки, и вновь раздался скрип. Этот купец не отличался низким болевым порогом и дико кричал, понося своих мучителей. Палачи складно переносили проклятья в свой адрес, чай не впервой. Но тут смертник от боли перешёл все границы, похулив государя и его потомство. Площадь замерла. Слышно было только крики мученика, находившегося в бреду. Кровавая пелена затмила ясный взор государя. Взбешённый Скуратов подозвал нескольких подручных и раздал указания. Тут же крикуну заткнули рот рукояткой кнута, а дыбу, вместе с жертвой, приподняли. Пытка остановилась. Малюта, взяв короткий кривой нож, сделал тонкий вертикальный разрез на шее смертника. Тотчас в отверстие была вставлена воронка. Жертва металась, хрипела и что-то мычала. Один из палачей поднялся на эшафот, неся перед собой в ухвате котелок. Из посуды валил густой пар и доносился неприятный едкий запах. Аккуратно, чтобы не расплескать, опричник стал переворачивать котелок. Из него медленно, тягуче, вытекала чёрная бурлящая смола, и тонкой струйкой стекала в воронку. Затихший было новгородец, с новой силой забился, растянутый на дыбе, почуяв, как раскалённая смола стекает прямо в гортань. Попытки выкашлять жидкость пошли крахом - мешал кнут во рту. На половине содержимого котелка купец не стерпел, и его стошнило, но треклятый кнут и это помешал сделать по-человечески. Желудочные соки вместе со смолой били фонтаном из воронки и стекали мерзкой смесью с уголков рта мужчины. Видя, что жертва не стерпела и ускользнула, Малюта вынул воронку и вставил вместо неё ржавый штырь, но это не помогло. Купец уже потерял сознание, задохнувшись. Скуратов почесал бороду, и, тяжело вздохнув, размашистым ударом топора вогнал обухом штырь, прошедший меж шейных позвонков, в столешницу дыбы.
Последний приговорённый заверещал как молодая девица, как только его подняли на эшафот. Даже кляп из куска ткани с рубахи не поправлял положение. Новгородец умудрялся каким-то неизвестным образом даже мычать с заткнутым ртом высоким тоном. Палачи, народ, даже царь ежились от этих мерзких звуков. И вот, Иоанн с отвращением отвернулся. Это был знак для Скуратова. Он снова схватил тонкий кривой нож. Аккуратное, отточенное движение, и на животе вопящего бедолаги появилась неглубокая, длинная рана. Мычание усилилось, смертник забился крупной дрожью. Резким движением Скуратов засунул руку прямо в разрез и достал кишки купца. Шок новгородца достиг пика, он верещал, глаза были широко распахнуты. Да, не каждый день видишь свои внутренности. Мощным рывком Малюта вырвал кляп, чуть не вывихнув челюсть мужчине, и стал запихивать смертнику кишки прямо в рот. Психика купца не выдержала, подпитываемая дикой болью, и он потерял сознание. Запихав внутренности как можно плотнее в рот, Скуратов плюнул на тело мученика. Взгляд его упал на ещё тёплый котелок. Тут же смола была выплеснута на тело купца. Удовлетворившись своей работой, Малюта отошёл к чану с водой. Здоровенный, широкоплечий мужик с закатанными рукавами, в сюртуке, запачканном по локоть чужой кровью, и окровавленными руками вселял животный ужас.
Но, как известно, свято место пусто не бывает, и на помосте вновь появились жертвы.
Чуть поодаль, прямо на площади казнили дальнего родственника Висковатого. Беднягу сначала накрыли большим пустым чаном, и стали бить по нему палками, обухами топоров и бердышей. Железный гул чана раздавался даже за пределами площади. Вскоре смертника всё-таки вытащили. Жертва лежала в собственной луже рвоты. Затем его намертво привязали к столбу, растянув руки в стороны. Палач разрезал связки на обеих ладонях, разделив безымянный и средний пальцы обеих рук. На них были накинуты петли из верёвок, другие концы находились у четырёх крупных опричников. По сигналу они стали тянуть верёвки в разные стороны, секунда, и обе ладони смертника были разорваны пополам. Бедолага не дожил до того, чтобы увидеть эту картину.
На эшафоте в этот момент готовили к удушению одного из бояр Московских. Того привязали к столбу, в котором на уровне шеи было сделано отверстие, и в него пропущена крепкая бечевка. Скуратов лично душил жертву, которую же и затащил давеча в пыточные около царского терема. Тут же нашлись и свидетели, подтвердившие, что боярин обманывал царя, укрывая часть податей. От свидетелей остался лишь сизый дым, спокойно поднимающийся в небо, и только на высоте Спасской башни сдуваемый порывами ветра. Свою жертву Малюта душил медленно, будто бы с лаской, растягивая каждый момент. Но и тут опричнику не повезло. Боярин довольно быстро потерял сознание от недостатка воздуха. Скуратов разочарованно цыкнул и решил привести смертника в себя парой крепких затрещин. Удивлению Марии не было предела, когда она увидела, издали, как при давке боярина у того топорщится рубаха в районе пояса. От своих любовников-опричников она слышала, что при удушении бывает такое, но наблюдать самолично было куда необычней. Сильно удивился и Скуратов, но не растерялся, и несколько раз размашисто ударил жертву. Тот застонал и зашевелился. Малюта, зная, что Мария зорко следит за разворачивающейся казнью, ловя каждый момент, спиной загородил непотребство, дабы не смущать царицу и баб её. Коротко кивнул он опричнику, указав на рубаху. Молодец подтянул рубаху, оголяя туловище смертника. Скуратов, резким ударом отрубил непотребство. Тут же боярина пробило на крик, ненадолго, правда. Болевой шок заставил его вновь потерять сознание. Рубашка спустилась, и в районе пояса расплывалось тёмно-красное пятно. Тело смертника потащили в сторону кольев, некоторые из которых уже были увенчаны живыми, и не совсем, жертвами, а орган боярина отправили в пылающий костёр. Мария разочарованно вздохнула. Уж больно интересно ей было посмотреть на кровавый фонтан.
Но наслаждение не могло продолжать вечно, и вскоре количество живых смертников исчерпалось. Большая площадь заполнилась разлагающимися останками, меж камней текли рубиновые ручейки, а в воздухе стоял ужасный, смердящий запах.
Наконец, были замучены все. Опричники, залитые кровью, окружили Иоанна с громкими криками "Гойда!". Царь был доволен. Он весело сказал Скуратову:
- Ну, Малюта, с крамольниками разделались. Теперь надо их вдов и сирот уменьшить. Едем! За мной!
С этими словами царь поскакал прямо на толпу. По его следам помчались приближенные опричники. Люди, собравшиеся на площади по приказанию царя, не ожидали ничего подобного. Охваченные паническим ужасом, они бросались в стороны, но мчавшаяся ватага безжалостно давила их. Когда царь скрылся за поворотом улицы, за ним на площади осталась широкая дорога корчившихся на земле искалеченных людей.
А с кремлевской стены опять несся веселый, серебристый смех.