Стокер Брэм : другие произведения.

Крысы хоронят быстро

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ из сборника "Гость Дракулы и другие жуткие истории", изданного в 1914 году. Несмотря на существующие экранизации, сам рассказ впервые публикуется на русском языке.

   Если, покидая Париж по Орлеанской дороге, за городской стеной вы свернёте направо, то окажетесь в местах диковатых и отнюдь не приветливых. Справа и слева, впереди и позади - со всех сторон там вздымаются громадные кучи пыльного хлама, накопившегося с течением времени.
   У Парижа, помимо дневной, есть и ночная жизнь, и приезжий, входящий в отель на улице Риволи или Сен-Оноре поздним вечером или выходящий из него ранним утром, может, будучи неподалёку от Монружа, догадаться, если ещё не догадался, о назначении больших фургонов, напоминающих котлы на колёсах, которые попадаются ему на глаза, где бы не пролегал его путь.
   Во всяком городе есть нечто постоянное и неотъемлемое, порождённое нуждами самого города; одно из наиболее заметных явлений Парижа - собиратели хлама. Ранним утром - а просыпается Париж очень рано - на большинстве улиц вы увидите стоящие возле каждого двора и переулка и между домами, как до сих пор заведено в некоторых американских городах и даже отдельных частях Нью-Йорка, массивные деревянные ящики, куда прислуга или квартиросъёмщики выбрасывают весь скопившийся за день мусор. У этих ящиков собираются и проходят, когда дело сделано, к новым пахотным полям и зелёным пастбищам вечно грязные, голодные мужчины и женщины, чьи орудия ремесла включают лишь переброшенную через плечо грубую суму или корзину да короткие грабли, которыми они переворачивают и щупают, чтобы изучить самым пристрастным образом, содержимое мусорных баков. С помощью тех же граблей они подцепляют и помещают в корзины всё, что находят, так же легко, как китаец управляется с палочками.
   Париж - город средоточия масс, а средоточие и расслоение тесно связаны. В первые дни, когда средоточие только становится действительным фактом, герольдом ему служит расслоение. Всё схожее и подобное формирует единство, а из единства единств возникает один главный, всеобщий центр. Во все стороны устремляется несметное множество длинных щупалец, а в середине поднимается гигантская голова с развитым мозгом, зоркими глазами, чтобы видеть всё кругом, чуткими ушами, чтобы всё слышать - и жадной пастью, чтобы заглатывать.
   Другие города похожи на всех птиц, зверей и рыб, чьи аппетиты и пищеварение совершенно нормальны. Один только Париж суть аналог и апофеоз осьминога. Дитя средоточия, доведённого до безумия, он - точная копия спрута; и нет в этом сходстве ничего более поразительного, чем полная идентичность пищеварительных систем.
   Те вдумчивые туристы, кто, целиком и полностью препоручив себя господам Вкусу и Взгляду, осматривают Париж за три дня, часто не могут взять в толк, как это обед, который в Лондоне стоил бы порядка шести шиллингов, в кафе на площади Пале-Рояль подается за смешные три франка. А дивиться здесь вовсе нечему, если принять во внимание умозрительную особенность парижской жизни - расслоение, и признать факт, которому обязан своим рождением парижский chiffonier*.
   Париж 1850 года - это не сегодняшний Париж, и те, кто видит Париж Наполеона и барона Османа, едва ли смогут вообразить облик города сорокапятилетней давности.
   Есть, однако же, вещи, оставшиеся прежними, и среди них, помимо прочего - районы, где скапливается мусор. Хлам есть хлам в любые времена и в любой точке мира, и кучи мусора, где бы они ни были, похожи друг на друга как две капли воды. Таким образом, путешественник, оказавшийся в окрестностях Монружа, без труда может мысленно отправиться в 1850 год.
   В тот год я находился в Париже с длительным визитом. Я был без памяти влюблён в юную леди, которая, хотя и отвечала мне взаимностью, всё же покорилась воле родителей и пообещала им не видеться и не переписываться со мною в течение года. Я также вынужден был принять эти условия с хрупкой надеждой на родительское одобрение. На время испытательного срока я обязался уехать из страны и не писать моей возлюбленной до истечения года.
   Конечно, дни и недели тянулись для меня мучительно медленно. Никто из моих родных или знакомых не мог ничего сообщить мне об Алисе, её же семья, к большому сожалению, не проявила достаточного великодушия, чтобы послать мне хотя бы короткую утешительную весточку о её здоровье и благополучии. Я провёл полгода в скитаниях по Европе, но, так как странствия ни на минуту не отвлекали меня от мыслей о любимой, я принял решение остановиться в Париже, откуда, по крайней мере, я с лёгкостью мог добраться до Лондона, буде счастливый случай позовёт меня туда раньше отведённого срока. Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце - эта старая библейская истина не знает лучшего подтверждения, чем моё состояние в те дни, ибо в дополнение к неизбывной тоске по любимой меня постоянно терзала тревога, что какая-нибудь роковая случайность не позволит мне по окончании испытательного срока вовремя засвидетельствовать Алисе преданность как её чувствам, так и моим собственным. Таким образом, всякое выпадавшее на мою долю приключение доставляло мне непередаваемое удовольствие, поскольку было чревато последствиями куда более серьёзными, чем при других обстоятельствах.
   Как и любой путешественник, я исчерпал все известнейшие туристические маршруты в первый же месяц, так что во второй месяц любопытство повлекло меня в ещё не изведанные уголки. Совершив несколько вылазок в более известные пригороды, я понял, что обитаемая глушь, лежащая между этими привлекательными районами - настоящая terra incognita**, не освещённая ни в одном путеводителе. И вот я начал систематизировать мои исследования, день за днём возобновляя их с той точки, где накануне прервал.
   Со временем мои скитания привели меня к Монружу, и я понял - здесь начинается Ultima Thule*** социальных исследований, область такая же малоизученная, как исток Белого Нила. Я вознамерился всесторонне изучить парижского chiffonier - его среду обитания, жизнь и средства выживания.
   Работа обещала быть малоприятной - трудная для выполнения, она почти не давала надежд на достойное вознаграждение. Упрямство, однако, возобладало над рассудком, и я погрузился в новое исследование с большим рвением, чем мог бы выказать в любом другом исследовании с любым другим итогом, ценным или чего-то стоящим.
   И вот однажды погожим днём в конце сентября я вступил в святая святых города праха. Место, очевидно, служило пристанищем изрядному числу chiffoniers, поскольку в расположении мусорных куч вдоль дороги прослеживалась некая упорядоченность. Я шёл среди этих куч, высившихся, словно часовые, в намерении проникнуть в самую глубь, к центру средоточия праха.
   В пути я заметил, как за грудами хлама несколько раз промелькнули силуэты людей, явно интересовавшихся пришествием в такое место любого незнакомца. Район напоминал маленькую Швейцарию - я двигался вперёд, а извилистая дорожка позади терялась за бесконечными поворотами.
   Наконец я вышел к чему-то вроде маленького города или общины chiffoniers. Тут и там стояли хижины и лачуги, такие же, как у болота Аллен в самом захолустье Ирландии - грубые постройки со стенами из прутьев, скреплённых глиной, и крышами из негодной конюшенной соломы, в которые никто и ни под каким предлогом не пожелал бы заходить, и которые даже в акварели выглядели бы живописно только при взгляде весьма снисходительном. Среди этих хибар обнаружилось одно из самых странных приспособлений - ведь не называть же это жилищем, - из всех, какие я когда-либо встречал. Громадный старый гардероб, колоссальный осколок какого-то будуара времён Карла VII или Генриха II, оказался превращён в ни много ни мало жилой дом. Распахнутые настежь двойные двери являли взору всё скудное хозяйство. Открытая часть гардероба представляла собой общую гостиную около шести футов в длину и четырёх в ширину - там сидели вокруг жаровни, покуривая трубки, не меньше шести старых солдат Первой республики в рваных, протёршихся до дыр мундирах. Вид их сразу же настораживал; затуманенные взгляды и вялые челюсти недвусмысленно указывали на пристрастие к абсенту; глаза хранили выражение измождённости и уныния, присущее всем горьким пьяницам, в них читалась подавленная злоба, непременно следующая за пробуждением от пьяного забытья. Другая часть гардероба сохранила первоначальный вид, полки в ней располагались так же, как и раньше, разве что были спилены до половины прежней глубины, и на каждой из шести размещалась постель из соломы и тряпья. Шестеро почтенных господ, населявших сооружение, с любопытством посмотрели на меня; когда, пройдя немного вперёд, я обернулся, то увидел, что они, склонившись друг к другу, тихо совещаются. Зрелище пришлось мне совсем не по душе - места вокруг были глухие, а вид у солдат совершенно злодейский. Не найдя, однако, оснований для страха, я продолжил путь, углубляясь всё дальше и дальше в эту городскую Сахару. Дорога была весьма извилистой, и, описав изрядное количество полукругов, какие совершают порой на катке, я почти потерял ориентацию по сторонам света.
   Пройдя ещё чуть-чуть и обогнув невысокий холм из мусора, я увидел ещё одного солдата в ветхой шинели, сидящего на куче соломы.
   - Да уж, - сказал я сам себе, - широко здесь представлена Первая республика.
   Когда я оказался рядом, старик даже не взглянул на меня, но продолжал невозмутимо и бесстрастно созерцать землю под ногами.
   - Вот что значит всю жизнь видеть лишь войну! - снова заметил я. - Любопытство для этого человека - дело далёкого прошлого.
   Удалившись, однако, на несколько шагов, я резко обернулся и понял, что любопытство в ветеране вовсе не умерло - он поднял голову и рассматривал меня с довольно странным, если не жутковатым, выражением на лице. Сам он, как мне показалось, был удивительно похож на одного из господ в гардеробе. Встретившись со мною взглядом, он тут же опять опустил голову; не думая более о нём и удовольствовавшись лишь тем, что заметил таинственное сходство между старыми солдатами, я продолжил путь.
   Вскоре я встретил ещё одного солдата, похожего на предыдущих. Он также не придал ни малейшего значения моему появлению.
   День тем временем стал клониться к закату, и я задумался о возвращении. Сказано - сделано: я развернулся в намерении пойти обратно по собственным следам, но увидел среди мусорных куч сразу несколько дорожек, убегавших в разных направлениях, и застыл, недоумевая, какую же выбрать. Мне захотелось найти кого-нибудь, кто мог бы помочь мне в моём затруднении и подсказать путь, но кругом не было ни души. Я решился обогнуть ещё несколько мусорных куч и поискать хоть кого-то, но только не ветерана.
   Пройдя пару сотен ярдов, я обнаружил то, что искал - передо мной стояла одинокая хибара, похожая на те, что я видел ранее, с той лишь, однако, разницей, что эта не была жилой постройкой и состояла только из крыши и трёх стен, четвёртой не было вовсе. По виду самой лачуги и ближайших окрестностей я понял, что здесь находился пункт сортировки хлама. Под крышей сидела морщинистая, согбенная старуха; к ней я и решил обратиться за помощью.
   Когда я подошёл и попросил указать мне дорогу, старуха поднялась и тут же завела разговор; и вот мне подумалось, что именно здесь, в самом сердце Королевства Праха, я получил возможность услышать подробности истории парижского нищенства из уст той, что казалась старейшей его обитательницей.
   На все свои вопросы я получал изумительно интересные ответы - старуха, как оказалось, видела не одну сотню казней и была среди тех женщин, что отметились необыкновенным пылом в ходе революции. Внезапно она прервала рассказ и со словами: "Месье, верно, устал стоять?" протёрла старый шаткий табурет и предложила мне сесть. Табурет мне категорически не понравился; но бедная старушка была столь обходительна, что мне не хотелось обижать её отказом, более того, повесть участницы взятия Бастилии так захватила меня, что я все-таки присел, и наша беседа продолжилась.
   Пока мы говорили, из-за стены хибары появился старик - выглядел он ещё старше, морщинистей и сгорбленней, чем первая моя знакомая.
   - Вот и Пьер, - сказала старуха. - Теперь-то месье может послушать истории, если хочет - Пьер ведь везде побывал, от Бастилии до Ватерлоо.
   Следуя моей просьбе, мужчина пододвинул ещё один табурет, и мы пустились в плавание по волнам воспоминаний о революции. Этот старик, хотя и был одет, точно пугало, почти не отличался от шести ветеранов, встреченных мною ранее.
   Теперь я сидел в центре невысокой хибарки, старуха - по левую, а старик - по правую руку от меня, оба почти напротив. Местечко было забито самым разнообразным хламом, и от многих вещей я предпочёл бы держаться как можно дальше. В одном углу была свалена гора тряпья, которая, казалось, шевелилась от количества обитавшей в ней дряни, в другом - груда костей, испускавшая омерзительный смрад. Бросая взгляд на кучи мусора, я то и дело замечал светящиеся глаза населявших свалку крыс. Всего этого было достаточно, чтобы вызвать глубокое отвращение, но ещё чудовищнее выглядел старый топор мясника с пятнами крови на железной рукояти, прислонённый к стене в правой части хибары. И всё же эти предметы не слишком меня тревожили. Рассказ стариков так увлёк меня, что я слушал и слушал, пока не спустились сумерки, и горы мусора не начали отбрасывать мрачные тени на лежавшие между ними тропинки и площадки.
   Вскоре мне стало не по себе. Трудно сказать, что и почему, но что-то определённо забеспокоило меня. Беспокойство - это инстинкт, сигнал предупреждения. Психическое восприятие зачастую выступает часовым рассудка; и как только оно бьёт тревогу, рассудок начинает действовать, пусть и неосознанно.
   Так и произошло со мною. Один за другим я стал задавать себе вопросы: где я, чем окружён, и как быть, если на меня нападут; и вдруг у меня в голове, хотя и без всяких видимых оснований, вспыхнула мысль - я в опасности. Осторожность подсказывала: "Сиди спокойно, не подавай виду!", и я сидел спокойно и не подавал виду, ибо я знал - за мной следят две пары коварных глаз. "Две пары, если не больше", - господи, вот кошмарная догадка! Халупа могла быть полностью окружена мерзавцами! Я, похоже, был взят в кольцо целой бандой таких отчаянных головорезов, каких могут породить лишь пятьдесят лет нескончаемой революции.
   Чувство опасности обострило мои интеллект и наблюдательность, и помимо собственной воли я сделался предельно бдителен. Я заметил, что взгляд старухи всё время блуждает в районе моих рук. Проследив её взгляд, я обнаружил причину - мои перстни. На левом мизинце у меня была большая печатка, на правом - красивый бриллиант.
   Если опасность действительно есть, подумалось мне, то первое, что требуется - отвести подозрения. Из этих соображений я начал понемногу подводить разговор к тому, сколько всего можно отыскать на свалке, а дальше - к драгоценностям. Дождавшись удобного момента, я спросил у старухи, знает ли она что-нибудь о таких кольцах, как мои. Она ответила, что немного разбирается в подобном. Протянув руку и показав ей бриллиант, я пожелал узнать её мнение о перстне. Старуха посетовала, что зрение у неё уже не то, и склонилась к самым моим пальцам.
   - О, конечно же, простите! Вот, так будет удобнее, - сказал я со всей возможной беззаботностью и, сняв кольцо, передал его собеседнице. Стоило ей коснуться драгоценности, как зловещее выражение пробежало по её морщинистому лицу. Старуха бросила на меня взгляд, быстрый и резкий, точно вспышка молнии.
   Какое-то время я не видел лица старухи, согнувшейся над кольцом, словно изучая его. Старик, выглянув из хибары в стремительно сгущающийся мрак, порылся в карманах, извлёк оттуда бумажную пачку табаку и принялся набивать трубку. Я воспользовался паузой и временной свободой от цепких взглядов, чтобы как следует осмотреться. Всё вокруг уже погрузилось в глубокую тень. И всё же вот они, источающие вонь кучи отходов, вот он, прислонённый к стене окровавленный топор, и кругом пробивается сквозь тьму злобный блеск крысиных глаз. Я замечал их у самой земли даже в просветах между досками задней стены. Постойте-ка! Ведь эти глаза гораздо больше, ярче и ещё злобнее!
   На миг сердце моё застыло, а разум пришёл в смятение, как бывает, когда испытываешь нечто вроде опьянения, но чувств не лишаешься, хотя сил и достаёт только на то, чтобы остаться в сознании. Секунду спустя, однако, я уже восстановил спокойствие - ледяное спокойствие, преисполнился энергией, самоконтроль мой сделался совершенным, а чувства и инстинкты обострились до предела.
   Теперь я осознал масштаб опасности - меня окружили отчаявшиеся люди, готовые на всё! Я даже предположить не мог, сколько их притаилось на земле за хибарой в ожидании момента для удара. Я знал, что я высок и силён, но это знали и они. Знали они и то, что я англичанин, а значит, без боя не сдамся; и вот все мы ждали. Я чувствовал, что в последние несколько минут получил преимущество, поскольку осознавал опасность и понимал ситуацию. Вот, подумалось мне, настоящее испытание храбрости - испытание ожиданием; а предстояло, вероятно, и испытание схваткой!
   Рассмотрев кольцо, старуха подняла голову и сказала как будто бы довольно:
   - Преотличное кольцо, в самом деле, великолепное кольцо! Ох-хо! Когда-то у меня были такие кольца, много их было, и браслеты, и серьги! О! Я в те дни была первой красавицей на каждом городском балу! А теперь все меня забыли! Забыли! Да нет - теперь обо мне никто и не слышал! Разве что их деды помнят меня - некоторые! - она рассмеялась, надтреснуто и неприятно. А затем, признаюсь, к моему огромному удивлению, она протянула мне кольцо жестом, не лишённым некоего старомодного изящества и грации.
   Старик тут же привстал с табурета и, глянув на старуху с внезапной злостью, бросил мне резко и грубо:
   - Дайте!
   Я уже передал было перстень, когда женщина предупредила:
   - Нет-нет, не давайте его Пьеру! Пьер - такой чудак. Он вечно всё теряет, а кольцо такое красивое!
   - Заноза! - гневно плюнул старик. Внезапно старуха проговорила заметно громче, чем требовалось:
   - Погодите! Я вам расскажу кое-что о кольцах.
   Что-то в прозвучавшем, помимо голоса, сразу насторожило меня. Виной тому, вероятно, была моя сверхчувствительность, возникшая из-за страшного нервного напряжения, но только мне показалось, что обращалась старуха вовсе не ко мне. Оглядевшись украдкой, я заметил глаза крыс в кучах костей, а вот глаз, следивших за мной сквозь щели в стене, не увидел. Чуть погодя, однако, они возникли вновь. Оклик старухи отсрочил нападение, и звери отползли в своё мрачное логово.
   - Давным-давно я потеряла кольцо, прекрасное, с бриллиантом - когда-то оно принадлежало королеве, а мне подарил его сборщик налогов, но позже я отвергла его, и он перерезал себе горло. Я посчитала, что кольцо украли, и поставила на уши всю прислугу, но не напала на след. Прибыла полиция. Они предположили, что кольцо попало в водосток. Мы спустились в канализацию - я спустилась вместе с ними, в моём роскошном платье, потому что никогда не доверила бы им моего дивного кольца! С тех пор я поближе познакомилась с канализацией, и с крысами тоже! Но мне никогда не забыть ужаса, который я тогда испытала - стены, целые стены блестящих глаз в темноте, куда не пробивается свет факелов. Итак, мы спустились в трубы под домом. Обшарили весь сток и там, в грязи и мерзости, нашли моё кольцо, а потом поднялись обратно.
   Но перед возвращением мы наткнулись и ещё кое на что! Мы уже приближались к выходу, когда к нам вышли несколько канализационных крыс - на этот раз в человеческом обличье. Они рассказали полиции, что их товарищ ушёл в трубы и не вернулся. Он отправился в канализацию прямо перед нами и, если потерялся, то вряд ли забрёл далеко. Они попросили помощи в поисках, так что мы повернули назад. Меня отговаривали, но я настояла на том, чтобы остаться. Всё это было так ново, волнующе, да и разве не нашла я своего кольца? Мы прошли совсем немного, когда кое-что заметили. Вода была неглубокой, а дно стока поднялось из-за груд кирпича, мусора и тому подобного хлама. Он сопротивлялся, как мог, даже когда его факел погас. Но их было слишком много для него одного! Они быстро управились! Кости были ещё тёплыми; но обглодали их начисто. Они сожрали даже своих мёртвых родичей, и крысиные скелеты валялись вокруг человеческого. Другие - те, что люди - восприняли всё довольно спокойно, принялись шутить над мёртвым товарищем, хотя помогли бы ему, будь он жив. Фи! Какая разница - живой или мёртвый?
   - И вы совсем не боялись? - спросил я.
   - Боялась? - переспросила старуха со смехом. - Я - и бояться? Да вы спросите Пьера! Но я была тогда моложе, и от вида омерзительной канализации со стеною жадных глаз, ползшей вместе с кругом света от факелов, мне делалось не по себе. И всё же я шла впереди, а мужчины - следом! Так у меня заведено! Никогда и нипочём мужчине не опередить меня. Всё, что мне нужно - это возможность и средство! А они сожрали его - не оставили ни малейшего следа, кроме костей; но никто ничего не заподозрил, никто даже шороха не слышал! - и старуха зашлась в припадке самого жуткого смеха, какой мне когда-либо доводилось слышать. Великая поэтесса так описывает пение своей героини: "О! Видеть или слышать, как поёт! Не знаю, что из этого прекрасней"****.
   Я мог бы сказать то же об этой карге, заменив, разве что, слово "прекрасней", ибо не знал, что было более дьявольским - резкий, скрипучий, злобный, довольный смех или хищный оскал и безобразный, квадратный, точно у трагической маски, раскрытый рот с немногочисленными жёлтыми зубами, блестящими в уродливых дёснах. И этот смех, и оскал, и мрачное довольство сообщили мне оглушительно ясно, как будто словами, что убийство моё было предрешено, и убийцы лишь ждали, когда пробьёт час исполнить приговор. Между строк её отвратительной истории я читал её приказы сообщникам. Она словно бы говорила: "Ждите! Ждите своего часа. Я сама нанесу первый удар. Дайте мне оружие, а я дам вам возможность! Ему не уйти! Сделайте всё тихо, и никто ничего не заподозрит. Криков не будет, а крысы сделают своё дело!"
   Темнота вокруг всё сгущалась и сгущалась; наступала ночь. Я украдкой огляделся - всё было неизменно. Окровавленный топор в углу, кучи отходов и блеск глаз в грудах костей и трещинах в полу.
   Всё это время Пьер упорно набивал трубку; теперь он закурил и принялся выпускать клубы дыма. Старуха обратилась к нему:
   - Бог мой, темно - хоть глаз выколи! Будь так добр, Пьер, зажги лампу!
   Пьер встал и поднёс зажжённую спичку к фитильку лампы, висевшей сбоку от входа в хибару и снабжённой отражателем, рассеивавшим свет по всему помещению. Без сомнения, именно при этом свете они и разбирали здесь мусор и хлам.
   - Не эту, болван! Не её, а фонарь! - окликнула его старуха.
   Пьер немедленно задул пламя и со словами: "Ладно, мамаша, сейчас поищу!" завозился в левом углу хибары, а старуха забормотала в темноте:
   - Фонарь! Фонарь! О! Его свет - самый ценный для нас, бедняков. Фонарь был другом революции! Он - друг chiffonier! Он выручает нас, когда больше рассчитывать не на что.
   Едва она произнесла всё это, как хибара будто заскрипела от верха до основания, а по крыше что-то проволокли.
   И вновь мне, кажется, удалось понять скрытый смысл её слов. Я хорошо усвоил урок с фонарём.
   - Пусть один из вас залезет на крышу с верёвкой и, если мы не справимся, удавит его, когда он выбежит.
   Выглянув в проём, я увидел на фоне полыхающего закатного неба свисающую сверху петлю. Теперь я и в самом деле был окружён!
   Пьер с фонарём не заставил себя ждать. Сквозь тьму я пристально глядел на старуху. Пьер чиркнул спичкой, и в свете огонька я заметил, как старуха подняла с пола рядом с собою и спрятала в складках одежды возникший неведомо откуда длинный острый нож или кинжал. Он был похож на мастерски отточенное орудие мясника.
   Тем временем зажгли фонарь.
   - Принеси его сюда, Пьер, - попросила старуха. - Поставь в дверном проёме, чтобы нам было видно. Что за прелесть! Он отгораживает нас темноты; там ему самое место!
   Самое место - для неё и её целей! Фонарь светил прямо мне в лицо, оставляя во мраке лица Пьера и старухи, сидевших напротив по обе руки от меня.
   Я чувствовал, что близится время действовать; но теперь я знал, что первый знак и движение будут сделаны старухой, и поэтому следил за ней.
   При мне не было никакого оружия, но в уме моём уже созрел план. Первым же движением я схвачу мясницкий топор в правом углу и постараюсь пробиться наружу. По крайней мере, я дорого продам свою жизнь. Я украдкой покосился на угол, чтобы запомнить точное расположение топора и сразу схватить его, когда дойдёт до дела - промедление и неловкость в такой момент будут смерти подобны.
   Но дьявол! Топор пропал! От осознания своего положения меня охватил ужас; но горше всего было понимать, что если исход окажется трагичным для меня, это неминуемо принесёт страдания Алисе. Возможно, она сочтёт меня притворщиком, а всякий, кто любит или любил когда-либо, может представить себе всю горечь подобной мысли; или же она будет по-прежнему любить меня даже после того, как я исчезну из её жизни и из этого мира, и судьба её будет сломана и омрачена, окрашена в краски разочарования и отчаяния. Сама сила душевной боли подхлестнула меня и позволила выдержать жуткие взгляды злодеев.
   Думаю, я не выдал своих мыслей. Старуха наблюдала за мной, как кошка за мышью; правая рука её была спрятана в складках одежды и сжимала, как я понимал, длинный, зловещего вида кинжал. Заметь она на моём лице хоть тень досады, она наверняка почуяла бы, что момент настал, и бросилась бы на меня, как тигрица, уверенная, что застала меня врасплох.
   Я выглянул в ночь и заметил новую угрозу. Перед хибарой и вокруг неё маячили на некотором удалении тёмные силуэты; они были неподвижны, но я знал, что они начеку. Прорываться в том направлении смысла более не имело.
   Вновь я осторожно окинул помещение взглядом. В моменты сильного волнения и серьёзной опасности, которая порождает волнение, ум работает чрезвычайно быстро, и способности, связанные с умом, обостряются пропорционально ему. Я ощущал это в полной мере. В одно мгновение я оценил всю ситуацию целиком. Стало ясно, что топор вытащили через небольшую щель, проделанную в одной из прогнивших досок. До чего же они прогнили, если возможно было сделать подобное без малейшего звука.
   Хибара постоянно использовалась для расправы, и кругом располагались засады. Один душегуб лежал на крыше, готовый набросить мне на шею петлю, если мне удастся избежать кинжала старой ведьмы. Ещё неизвестно сколько убийц стерегли дорогу к входу. Наконец, несколько головорезов притаились за стеной - я видел их глаза сквозь щели в досках, когда в последний раз осматривался; они распластались на земле в ожидании сигнала к атаке. Если мне суждено вырваться - сейчас или никогда!
   Со всей возможной беззаботностью я слегка повернулся на табурете так, что мог оттолкнуться правой ногой. Затем, резко вскочив, я повернулся, закрыл голову руками и, повинуясь боевому инстинкту воинов старины, с именем возлюбленной на устах ринулся к задней стене хибары.
   При всей их бдительности, старуха и Пьер были ошарашены внезапностью моих действий. Уже проломив гнилое дерево, я заметил, как старуха взметнулась, словно тигрица в прыжке, и услышал тяжёлый вздох бессильной ярости. Я приземлился на что-то движущееся, и, отскочив, понял, что наступил на одного из тех, кто лежал на земле за хибарой. Я разорвал одежду о гвозди и края досок, но сам остался невредим. Задыхаясь, я бросился вверх по оказавшейся передо мной насыпи. Хибара, оставшаяся позади, с глухим треском обратилась в гору рухляди.
   Моё восхождение было подобно кошмару. Холм, хотя и не высокий, был ужасно крутым, и с каждым моим шагом пыль и пепел под ногами осыпались и увлекали меня вниз. Поднимавшаяся тучами пыль душила меня; она была тошнотворна, зловонна и омерзительна; но я чувствовал, что борюсь за жизнь, и потому рвался вперёд. Секунды казались часами; но мгновения, выигранные мною вначале, в сочетании с молодостью и силой дали мне преимущество, так что, хотя следом за мною по склону и взбирались несколько фигур в тишине более зловещей и страшной, чем любой шум, я без помех добрался до вершины. Спустя годы мне довелось совершить восхождение на Везувий, и лишь только я оказался на его пустынном склоне среди удушливых серных испарений, как воспоминание о той жуткой ночи в районе Монруж вернулось ко мне с такой ясностью, что я едва не лишился чувств.
   Холм был одним из самых высоких в этом царстве праха, и когда я вскарабкался на него, отчаянно хватая воздух ртом и чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди, я увидел вдалеке слева тускло-красную полоску заката, а чуть ближе - мерцающие огни города. Хвала небесам, теперь я понял, где я и в какой стороне Париж.
   Я остановился на пару мгновений и обернулся. Преследователи всё ещё были далеко позади, но лезли на холм так же решительно, в той же мёртвой тишине. То, что раньше было хибарой, являло собой груду трухлявых досок и ворочающихся тел. Я ясно различал их в отблесках вырывавшихся из-под завала языков пламени - очевидно, тряпьё и солома загорелись от опрокинутого фонаря. И всё - в гробовой тишине! Ни малейшего шороха! Как бы там ни было, эти старики умели стоять до конца.
   Времени у меня было не больше, чем на мимолётный взгляд, ибо, уже готовясь к спуску, я заметил несколько фигур, спешащих окружить холм и отрезать мне путь к бегству. Суждено ли мне выжить, решали секунды. Убийцы пытались преградить мне дорогу в Париж, и, повинуясь инстинкту, я ринулся вниз по правому от себя склону. Решение пришло как раз вовремя: хотя спустился я, как мне показалось, в два или три прыжка, следившие за мною бдительные охотники успели развернуться, и когда я опрометью бросился в проход между двумя кучами мусора, один из них едва не ударил меня тем самым страшным мясницким топором. Вряд ли у такого орудия здесь имелся брат-близнец!
   Началась поистине кошмарная погоня. Я легко оторвался от стариков, и даже когда к охоте присоединились бандиты помоложе и несколько женщин, мне не составило труда сохранить выигранное преимущество. Но я не знал дороги и не мог ориентироваться даже по полосе заката на небе - она осталась у меня за спиной. Когда-то я слышал, что преследуемый, если рассудок не подсказывает ему иного, всегда поворачивает налево, и теперь убедился в истинности этого факта; об этом, полагаю, знали и мои преследователи, в которых звериного было куда больше, чем человеческого, и хитрость и инстинкт открыли им множество подобных секретов: совершив быстрый рывок, после которого намеревался немного перевести дух, я внезапно заметил, как две или три тёмные фигуры, до этого двигавшиеся мне навстречу, спешно свернули направо и скрылись за мусорной кучей.
   Вокруг меня плели настоящую паутину! Но с мыслью о новой угрозе пробудились и скрытые доселе силы, надежда гонимых, и я стремительно нырнул в правый от меня поворот. Пробежав в этом направлении около сотни ярдов, а затем снова свернув налево, я почувствовал, что сумел, во всяком случае, избежать опасности быть окружённым.
   Но не уйти от погони - до меня доносился топот, мерный, упрямый, безжалостный, раздававшийся в мрачной тишине.
   В сгустившейся тьме горы хлама казались будто бы меньше, чем днём, и в то же время с приближением ночи выглядели всё более и более внушительно. Я изрядно оторвался от преследователей, а потому решил осмотреться и устремился вверх по склону выросшей передо мною насыпи.
   Благодарение небесам! Я подобрался вплотную к границе этой преисподней из гор мусора. Вдалеке позади меня красными огнями светился Париж, а над ним в тусклом сиянии вздымался Монмартр, и тут и там сверкали, точно звёзды, особенно яркие огни.
   Обрадованный приливом сил, я преодолел оставшиеся невысокие холмы и оказался на ровной земле за пределами свалки. Даже здесь, однако, места были отнюдь не дружелюбные. Всё вокруг выглядело тёмным и зловещим - несомненно, я попал на один из тех сырых низменных пустырей, какие встречаются порой в окрестностях крупных городов. Это унылые, заброшенные участки, где не найти ничего, кроме скопления отходов и шлака, а почва настолько скудна, что не привлекает даже самых отчаявшихся захватчиков земли. Глаза мои уже привыкли к вечерней мгле, а тени отвратительных гор мусора остались позади, так что теперь я видел всё гораздо отчётливее, чем ещё парой минут раньше. Возможно, конечно, что это свет Парижа отражался в небе и достигал пустыря, пусть их и разделяли несколько миль мусорных куч. Как бы там ни было, я видел достаточно хорошо, чтобы оценить местность хотя бы на некотором расстоянии от меня.
   Передо мною простирался казавшийся совершенно плоским тоскливый пустырь, тут и там поблескивали лужи застоявшейся воды. Справа, словно бы вдалеке, возвышался окружённый маленьким скоплением рассеянных огней силуэт Форта Монруж, а слева в тёмной дали отсветы редких окон, отражавшиеся в небе, выдавали расположение района Бисетр. Мгновенно пришедшая мысль побудила меня свернуть направо и попытаться выйти к форту. То направление обещало хотя бы какую-то безопасность, и я мог вскоре оказаться на каком-нибудь из известных мне перекрёстков. Где-то недалеко должна была проходить важная дорога, соединявшая в цепь расположенные вокруг города крепости.
   Затем я обернулся. Несколько мрачных фигур, чётко выделяясь на фоне парижского горизонта, перебирались через холмы, ещё несколько показались справа, между мною и выбранным пунктом назначения. Они, без сомнений, намеренно отрезали этот путь, и возможностей у меня оставалось немного: или бежать вперёд, или повернуть налево. Пригнувшись к земле, чтобы использовать линию горизонта как линию обзора, я пристально всмотрелся в местность слева, но не обнаружил там признаков присутствия врагов. Мне пришло в голову, что если они не потрудились перекрыть этот путь раньше и не пытаются сделать этого сейчас, то направление само по себе таит для меня опасность. Итак, я принял решение бежать прямо.
   Увиденное мною ранее не вселяло оптимизма; реальность же превзошла мои худшие опасения. Почва под ногами стала мягкой и податливой и то и дело самым отвратительным образом проседала. Казалось, я спускаюсь в низину, поскольку местность вокруг представлялась мне более возвышенной, чем та, по которой пролегал мой путь, и это там, где минутой ранее мне виделась совершенно гладкая равнина! Я обернулся, но не обнаружил погони. Странно - ведь до сих пор эти ночные хищники преследовали меня в темноте с таким искусством, словно всё происходило ясным днём. Как же я корил себя за то, что надел дорожный костюм из светлого твида! Тишина и невозможность увидеть врагов, которые, уверен, пристально следили за мной, становились невыносимы, и в надежде, что кто-то ещё, кроме этой жуткой шайки, услышит меня, я набрал воздуху в лёгкие и несколько раз громко крикнул. Ответом мне была всё та же тишина; даже эхо не вознаградило меня за старания. Некоторое время я стоял неподвижно, глядя в одном направлении. Заметил, как на одной из возвышенностей слева возникла тёмная фигура, затем ещё одна и ещё. Они, по-видимому, вновь намеревались меня окружить.
   Мне подумалось, что, использовав навыки бега, я мог бы в очередной раз оставить преследователей ни с чем, и, со всей скоростью, на какую способен, я ринулся вперёд.
   Бултых!
   Нога поехала на какой-то скользкой мерзости, и я ничком рухнул в зловонную застоявшуюся лужу. Тошнотворность грязной воды и слизи, в которую погрузились по локоть мои руки, не поддаётся описанию; из-за внезапности падения я даже проглотил немного отвратительной жидкости, горло сдавил спазм, и мне пришлось лихорадочно хватать воздух ртом. Никогда не забыть мне мгновений, когда я стоял, пытаясь прийти в себя, едва не падая в обморок от удушливого смрада, окружённый поднимавшимся от нечистой воды белым призрачным туманом. В довершение всего, с отчаянием загнанного зверя, настигаемого сворой, я заметил силуэты преследователей - бандиты воспользовались моей беспомощностью и стремительно брали меня в кольцо.
   Удивительно, как наш разум подмечает сопутствующие обстоятельства, даже когда вся сила его направлена на решение неотложной задачи - задачи выживания. Моя жизнь висела на волоске, возможность спастись зависела от выбора, который мне приходилось делать почти с каждым новым шагом, и всё же я не мог не отметить невероятной настойчивости этих стариков. Их молчаливая решимость, их суровое упорство в деле внушали, помимо страха, определённое уважение. Какими же они были в расцвете сил! Теперь я понял и мощь ураганной атаки Наполеона на Аркольский мост, и презрительный ответ Старой Гвардии при Ватерлоо на предложение сдаться. Подсознательное восхищение, даже в такие мгновения, имеет некоторую прелесть; но, к счастью, оно совершенно не мешает мысли о насущном, порождающей действие.
   Одного взгляда хватило, чтобы осознать - мой замысел провалился, и враги пока одерживали верх. Они зашли с трёх сторон и пытались теснить меня влево, где уже поджидала неведомая опасность, поскольку там не оставили соглядатаев. Я был вынужден смириться - оставшийся выбор не оставлял мне выбора. Необходимо было пробираться низиной - возвышенности оккупировали преследователи. Однако, несмотря на дымку и неровность пути, которые замедляли меня, молодость и физическая подготовка давали мне силы двигаться вперёд, и, стараясь идти наискосок, я не только не позволил ветеранам догнать меня, но и сумел оторваться от них. Это приободрило меня; к тому же, начали сказываться постоянные тренировки, так что у меня открылось второе дыхание. Передо мною возникло небольшое возвышение. Я поспешил вверх по склону и обнаружил впереди целое болото из полужидких нечистот, а за ним - то ли искусственную плотину, то ли берег, тёмный и суровый. Я почувствовал, что если бы смог добраться до этой плотины, то там, при наличии твёрдой почвы под ногами и какой-нибудь тропинки, сравнительно легко нашёл бы выход из затруднительного положения. Быстро осмотревшись и никого не увидев, я на несколько минут устремил взгляд под ноги в поисках пути через болото. Переход был непростым, но не представлял опасности, лишь тяжкий труд; минута-другая, и я уже стоял у плотины. Ликуя, я устремился к вершине, где меня ждало новое потрясение. С обеих сторон поднялись фигуры доселе таившихся людей. Они метнулись ко мне справа и слева. Все они держали верёвку.
   Ловушка была готова захлопнуться. Путь в обе стороны оказался перекрыт, близился финал.
   Оставался единственный шанс спастись - и я воспользовался им. Ринувшись через плотину и едва успев вырваться из самых когтей врагов, я бросился в смрадный поток.
   В другое время я счёл бы воду в нём грязной и отвратительной, но сейчас я был рад ему, как усталый путник радуется кристально чистому источнику. Это был путь к безопасности!
   Преследователи кинулись следом. Держи верёвку кто-то один, мне пришёл бы конец - я не успел бы проплыть и метра, как на меня набросили бы петлю; но множество рук, державших верёвку, породили сумятицу; возникла задержка, и петля коснулась воды на изрядном расстоянии от меня. Быстрый заплыв - и вот я уже по другую сторону потока. Освежённый холодной водой и ободрённый успехом, я поднялся на вершину насыпи в сравнительно добром расположении духа.
   Оказавшись на вершине, я обернулся. Несмотря на темноту, мне удалось разглядеть преследователей, которые метались вверх и вниз по противоположному берегу. Погоня, очевидно, не закончилась, и мне вновь предстоял выбор пути. За насыпью я обнаружил коварную болотистую местность наподобие той, что уже пересёк. Желания снова погружаться в мерзкую жижу у меня не возникло, и некоторое время я размышлял, бежать ли мне вверх или вниз по течению. Вдруг мне показалось, что я услышал звук, напоминающий приглушённый плеск вёсел; я прислушался, затем закричал.
   Ответа не последовало; звук же стих. Враги, по всей видимости, раздобыли какую-то лодку. Они находились выше по течению, и я бросился бежать вниз по течению потока. Пробегая слева от места, где входил в воду, я услышал всплески, мягкие и тихие, какие издаёт погружающаяся в воду крыса, только гораздо более отчётливые; повернувшись на звук, я заметил на темной глади воды волны, расходящиеся в стороны от торчащих на поверхности голов. Некоторые из преследователей также переплывали поток.
   Вот позади меня, выше по течению, тишину нарушил резкий стук и скрип вёсел; враги стремились поскорее нагнать меня. Я собрался с силами и прибавил скорости. Пару минут спустя я оглянулся и в свете луны, струившемся сквозь рваные облака, заметил, как на берег выбрались несколько тёмных фигур. Поднялся ветер, поверхность воды рядом со мною покрылась рябью, берег начали лизать маленькие волны. Мне приходилось тщательно выбирать дорогу, чтобы не споткнуться - это значило бы неминуемую смерть. По прошествии нескольких минут я ещё раз оглянулся. На насыпи я увидел не более трёх преследователей, но куда больше их пробиралось через смрадное болото. Какую новую опасность это предвещало, оставалось лишь гадать. На бегу я почувствовал, что дорога всё сильнее отклоняется вправо. Подняв взгляд, я обнаружил, что впереди река гораздо шире, чем раньше, а насыпь становится всё ниже и ниже. За ней оказался ещё один поток, к ближнему берегу которого через болото стремились новые преследователи. Я понял, что нахожусь на чём-то вроде острова.
   Положение моё было ужасно - враги подступали буквально со всех сторон. Сзади доносился лихорадочный плеск вёсел, словно преследователи знали, что цель близка. Кроме них, вокруг не было ни души - сколько хватало взгляда, не было видно ни крыш, ни огней. Вдалеке справа высилась некая тёмная масса, но что это, я не знал. На мгновение я остановился, чтобы решить, что делать - на мгновение, не более, ведь враги приближались. И выход был найден. Я скользнул вниз по берегу и подобрался к реке. Аккуратно войдя в воду, несколькими мощными гребками я преодолел заводь у берега острова, а это, подозреваю, был именно остров, и выплыл на середину потока. Подождал, пока набежавшее облачко не скрыло лик луны, погрузив всё во мрак. Лишь только это случилось, я снял шляпу и осторожно положил её на воду, а сам нырнул и, что было сил, устремился к правому берегу. Под водой я провёл с полминуты, а когда вынырнул, со всей возможной осторожностью развернулся и стал наблюдать. Вот она, моя светло-коричневая шляпа, плывёт себе по течению. А вот и старая, щербатая лодка, яростно подгоняемая парой вёсел. Луна лишь наполовину выглянула из облаков, но и такого света хватило, чтобы разглядеть мужчину, занёсшего над головой оружие, подозрительно похожее на кошмарный мясницкий топор, лезвия которого я счастливо избежал. Я ждал. Вот лодка настигла шляпу. Последовал жестокий удар. Шляпа скрылась под водой. Мужчину повело вперёд, и он едва не выпал из лодки. Сообщники втащили его обратно, но уже без топора, и когда я снова развернулся и направился к дальнему берегу, до моих ушей донеслось гневное, брошенное сквозь зубы "Sacre!"*****, означавшее бессильную злобу озадаченных преступников.
   Впервые за всё время ужасной погони я услышал человеческий голос, и хотя он был полон угрозы, я порадовался, когда он нарушил обволакивавшую, давившую на меня тишину. Я как будто получил верный знак, что мои враги были людьми, а не призраками, и я, человек, имел шансы в борьбе с ними, пусть и с таким множеством.
   Однако теперь, когда заклятие тишины развеялось, звуки начали раздаваться один за другим. Между берегом и лодкой завязался быстрый, отрывистый разговор. Преследователи яростно перешёптывались. Я оглянулся и совершил тем самым роковую ошибку - кто-то мгновенно заметил моё лицо, белое на фоне чёрной воды, и закричал. Указательные пальцы вытянулись в мою сторону, и миг спустя лодка развернулась и устремилась вслед за мною. Ещё несколько гребков, и я оказался бы на берегу, но я чувствовал приближение лодки и ежесекундно ждал, что на голову мне обрушится весло или какое-нибудь другое оружие. Не знай я, что страшный топор сгинул в пучине, вряд ли я добрался бы до берега. До меня доносились приглушённая ругань пассажиров лодки и тяжёлое дыхание гребцов. С мыслями о жизни и свободе я невероятным усилием дотянулся до берега и выскочил из воды. Нельзя было терять ни секунды - в паре шагов позади причалила лодка, и несколько тёмных фигур бросились в погоню. Я взобрался на вершину насыпи, взял левее и снова пустился бежать. Лодка отошла от берега и направилась вниз по течению. Увидев это, я заподозрил новую опасность, резко повернул, спустился по другому склону насыпи и, миновав узкую полоску податливой почвы, помчался по ровной, открытой местности.
   Безжалостные преследователи не сдавались. Вдалеке и внизу я увидел ту же тёмную громаду - теперь она была ближе и выглядела внушительнее. Я возликовал - ведь это было не что иное, как крепость Бисетр, и внезапная радость придала мне сил. Когда-то я слышал, что все оборонительные укрепления Парижа соединены углублёнными, похожими на окопы дрогами, и идущие по ним солдаты скрыты от вражьих глаз. Я знал, что если сумею добраться до такой дороги, то окажусь в безопасности, но темнота не оставляла возможности увидеть хоть какой-то знак, так что я просто устремился вперёд в надежде случайно обнаружить её.
   Наконец я достиг края глубокого обрыва и обнаружил внизу дорогу, защищённую с обеих сторон рвами и прямыми высокими стенами.
   Силы покидали меня, в голове шумело, но я бежал; на пути попадалось всё больше и больше препятствий, и вот я споткнулся и упал, и снова встал, и слепо, словно загнанный зверь, побежал дальше. Мысль об Алисе вновь воодушевила меня. Я не пропаду и не покалечу её жизнь, я буду биться до конца. Отчаянным усилием я ухватился за верхний край стены. Карабкаясь, точно дикий кот, я взобрался на стену и почувствовал, как чья-то рука успела скользнуть по подошве ботинка. Я оказался на настоящей мощёной дороге и увидел впереди тусклый свет. Слепой и выдохшийся, я пробежал ещё немного, запнулся, повалился, снова поднялся, покрытый грязью и кровью.
   - Halt la!******
   Эти слова прозвучали для меня, точно глас свыше. Казалось, яркий свет окутал меня, и я завопил от радости.
   - Qui va la?******* - кто-то взвёл курок, перед глазами блеснула сталь. Я инстинктивно остановился, хотя за спиной у меня раздавался топот преследователей.
   Ещё пара слов, и из ворот хлынул, как мне представилось, целый поток красного и синего. Гвардия не дремала. Всё вокруг оказалось залито светом, сверкала сталь, щёлкали ружья, раздавались громкие отрывистые команды. Вконец измотанный, я повалился вперёд, и один из солдат подхватил меня. В ожидании страшной развязки я оглянулся и увидел, как несколько тёмных силуэтов растворились в ночи. Затем я, должно быть, потерял сознание. Пришёл в себя я уже в караульной. Мне дали бренди, и спустя некоторое время я оказался в состоянии коротко рассказать о случившемся. Словно из ниоткуда, как принято у парижских офицеров полиции, возник комиссар. Внимательно выслушав меня, он посовещался с дежурным офицером. Очевидно, их мнения совпали, так как вскоре меня спросили, готов ли я сопровождать их.
   - Куда же? - уточнил я, поднимаясь на ноги.
   - Обратно, на свалку. Вероятно, мы ещё сумеем их задержать!
   - Думаю, смогу, - ответил я.
   Комиссар пристально посмотрел на меня и вдруг предложил:
   - Возможно, молодой господин из Англии хотел бы подождать немного или даже до завтра?
   Его слова задели меня за живое, как он, скорее всего, и рассчитывал, так что я взвился, как ужаленный.
   - Идём! Идём немедленно! Англичанин всегда готов выполнить свой долг!
   Комиссар оказался славным малым, и к тому же проницательным; он добродушно похлопал меня по плечу.
   - Brave garcon!******** Простите, но я знал, что лучше всего приведёт вас в чувство. Солдаты готовы. Идём!
   Итак, выйдя из караульной и проследовав по длинному сводчатому коридору, мы ступили в ночь. В руках у нескольких солдат были мощные фонари. Миновав внутренние дворы и немного спустившись, мы прошли под широкой аркой и оказались на той самой дороге, которую я заметил, спасаясь от погони. Был отдан приказ перемещаться быстро, и солдаты наполовину шагом, наполовину бегом легко устремились вперёд. Я ощутил прилив свежих сил - такова разница между состояниями охотника и жертвы. Короткий переход привёл нас к низкому понтонному мосту через поток - мы, очевидно, находились совсем недалеко от места, где я переплывал его. Кто-то явно пытался повредить мост - все верёвки были перерезаны, перерубили даже одну из цепей. Я услышал, как офицер обратился к комиссару:
   - Мы как раз вовремя! Ещё несколько минут, и они разрушили бы мост. Вперёд, быстрее! - и мы прибавили шагу.
   Показался ещё один понтон через извилистую реку; приблизившись, мы услышали гулкие удары по металлу, свидетельствовавшие о новой попытке уничтожить переправу. Прозвучал приказ, солдаты подняли ружья.
   - Огонь!
   Пророкотал залп. Послышался сдавленный крик, и тёмные силуэты пропали. Своё дело бандиты, однако, сделали - прямо у нас на глазах дальний конец понтона едва не унесло течением. Возникла серьёзная задержка - потребовалось около часа, чтобы закрепить новые верёвки и сделать мост достаточно безопасным для переправы.
   Погоня возобновилась. Мы всё быстрее и быстрее приближались к горам мусора.
   Спустя какое-то время мы добрались до знакомого мне места. Нашим взорам открылись следы пожара: несколько тлеющих деревяшек ещё испускали красноватое свечение, но груда пепла уже остыла. Я узнал останки хибары и кучу, по которой карабкался, и глаза крыс, что всё ещё светились в дрожащем мерцании огней. Комиссар что-то сказал офицеру, и тот крикнул:
   - Стой!
   Солдаты получили приказ рассредоточиться и охранять площадку, мы же принялись разбирать завал. Комиссар поднимал обуглившиеся доски и мусор. Солдаты принимали поднятое и складывали в стороне. Внезапно комиссар отпрянул, затем наклонился и, снова выпрямившись, подозвал меня.
   - Взгляните!
   Зрелище было отвратительным. Под досками лицом вниз лежал скелет, принадлежавший, судя по очертаниям, женщине - старой женщине, судя по грубой поверхности костей. Между рёбер торчал длинный узкий кинжал, сделанный из ножа мясника; его острие вонзилось в самый позвоночник.
   - По всей видимости, - сказал комиссар, вынимая записную книжку, - женщина упала на собственный кинжал. Крыс здесь полчища - посмотрите, в той куче костей блестят их глаза, а ещё заметьте, - я содрогнулся, когда он дотронулся ладонью до скелета, - что времени они не теряли: кости едва успели остыть!
   Больше поблизости никого не оказалось - ни живого, ни мертвого; так что солдаты, выстроившись в колонну, вновь двинулись вперёд. Вскоре мы добрались до жилища, оборудованного в старом гардеробе. Приблизились. В пяти из шести отделений спали старики - спали они так крепко, что их не разбудил даже свет фонарей. Всё до единого были мрачными и седыми; белые усы выделялись на грубых, морщинистых, загорелых лицах.
   Офицер громко и резко выкрикнул команду, и в следующий миг все пятеро стояли перед нами по стойке "смирно"!
   - Что вы здесь делаете?
   - Спим.
   - Где другие chiffoniers? - осведомился комиссар.
   - На работе.
   - А вы?
   - Мы караулим.
   - Peste!********* - офицер мрачно рассмеялся и оглядел лица стариков. - Спят на посту! Вот как, стало быть, принято в Старой Гвардии? Тогда меня не удивляет Ватерлоо! - добавил он холодно, с нарочитой жестокостью.
   В свете фонаря я увидел, как суровые лица ветеранов смертельно побледнели, и едва не вздрогнул от выражения их глаз, когда солдаты смехом поддержали колкую шутку офицера.
   В тот миг я почувствовал себя в какой-то мере отмщённым.
   На секунду показалось, что старики вот-вот бросятся на насмешника, но годы многому их научили, и они остались неподвижны.
   - Вас только пять, - продолжил комиссар, - где шестой?
   Ответом была мрачная ухмылка.
   - Там, - один из стариков указал на нижнее отделение. - Он умер прошлой ночью. Вы там мало что найдёте. Крысы хоронят быстро!
   Комиссар наклонился к нижнему отделению. Затем, повернувшись к офицеру, спокойно сказал:
   - Можно возвращаться. Следов не найти; нет доказательств, что его ранили ваши солдаты. Вероятно, его убили, чтобы скрыть улики. Смотрите! - он снова наклонился и коснулся рукой скелета. - Крысы работают быстро, и их тысячи. Кости ещё тёплые!
   Меня передёрнуло, как и многих из тех, кто был рядом.
   - Стройсь! - скомандовал офицер, и, пропустив вперёд солдат с фонарями и окружив закованных в наручники ветеранов, мы твёрдым шагом покинули лабиринт из мусорных куч и направились к крепости Бисетр.
   ***
   Мой испытательный срок уже далеко позади, и Алиса - моя жена. Но когда я оглядываюсь на то испытание длиною в год, одно из самых живых воспоминаний неизменно связано с путешествием в Город Праха.
  
   * Человек, собирающий старые вещи для использования и перепродажи (фр.) - прим. пер.
   ** Неизвестная земля (лат.) - прим. пер.
   *** Дальняя Фула - крайняя земля, предел мира (лат.) - прим. пер.
   **** Строка из произведения Элизабет Барретт Браунинг "Ухаживание леди Джералдины", написанного в 1844 году - прим. пер.
   ***** "Дьявол!" (фр.) - прим. пер.
   ****** Стой! (фр.) - прим. пер.
   ******* Кто идёт? (фр.) - прим. пер.
   ******** Храбрый юноша! (фр.) - прим. пер. ********* Тьфу ты! (фр.) - прим. пер.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"