глаза он открывает лишь на секунду, чтобы засветить и хоть на время ослепнуть окончательно - в золотистых лучах послеобеденного мартовского солнца радужки вспыхивают на мгновение плутоновым, фосфорическим желтым, и рычит тихо и монотонно где-то на грани между басом и баритоном, как дикие кошки с канала дискавери во время случек, чуть заметно вибрирует в ответ на толчки, совсем низко, этот звук резонирует у него в животе, в самых кишках, так что я чувствую его хуем, который поступательно в них втискиваю, от этого терпнут пальцы, статика помех перед глазами ясно намекает, что скоро придется кончить, и сколь бы беспроигрышно приятной эта идея ни была, сейчас она меня раздражает - придется прекратить, а прекращать я не хочу, только и хочу что до скончания времен затыкать в этом выродке дыры, дыры в себе затыкать всеми подручными средствами он и сам мастак с утра до вечера, наушниками, иглами, дорогами, колесами, теперь и меня сосчитал в качестве подручного средства, подмахивал, пока мог, так отчаянно, что в мясо рассадил о простыню колени, а теперь, когда я перевернул его на спину, толком не может, хоть и цепляется за спинку кровати до побеления костяшек, и компенсирует пассивность податливостью, с которой подстраивается под меня, закидывает голову, прогибает хребет, послушно разводит окровавленные колени под акробатическим углом - и вверх, и в стороны, одной рукой я беру его за бедро сверху, другой под ягодицу снизу, мышцы под пальцами одна мощь, - так берут многоствольные пулеметы, огнеметы, ракетницы, - вооружаюсь им, вслух говорю, что он моя ученая крысонька, а также пидар ебаный, и натягиваю его одним махом по самые яйца, засаживая уже в самое трепетное, горячее, чуткое, от боли он отрывисто скулит и впадает в особый экстаз, долгий, всепоглощающий и страшный в своем величии, в нем он чувствует каждую волосинку - на себе и на мне, потому что совсем испаряется, не существует отдельно, взламывает мое восприятие и присасывается к нему, бросая собственное тело на произвол томных судорог, в которых льнет ко мне и снаружи и внутри, ласкает всеми доступными средствами, своими лайковыми внутренностями, облегает, обнимает, как перчатка, неустанно поглощает, тянет в себя, приводя меня в бешенство, так что я сокращаю амплитуду и наращиваю темп, откидываюсь назад, чтобы сделать ему больнее, его стоящий член, который сделал бы честь любому порноактеру, вздрагивает в такт, покрытый хрустальным лаком смазки, просит моей ладони, и лицо у моей крысоньки искажено каким-то пронзительным выражением вроде мольбы, от которой мне больно везде, теперь он лежит совсем тихо, потому что не дышит, целиком обратившись в устройство для моего услаждения, насыщения, поглощения, я ненавижу его всей душой, когда кончаю в самую сердцевину этого великолепия, в самую ось гравитации, в самую ранимую нежность, льдистую хрупкость, за то ненавижу, что эту дьявольскую сингулярность не заткнуть никогда, не заполнить пустоту черных дыр, за непреодолимое желание заполнить его целиком, в погоне за которым он сам незаметно поглощает меня, похоже на внезапное падение в пропасть, во тьму, в океан, будто вакуум, упавший на голову, мятная чернота, блаженная пустота, за нее я его обожаю, за бескрайнее убежище, которое всегда мое, всегда не до конца, хочется присвоить, хочется кончить во все, в его кишки, в его череп, в его легкие и в сердце, в его мысли, в его кровь, хочется только ебать и ебать, пока он не разучится делать все остальное, загрызть разорвать, мое приятно всегда имеет оттенок тоски, так-то, не тебе объяснять, на животе у него жемчужные штрихи, он еще тут, но уже там, громко дышит и дрожит, закрыв лицо руками, может быть, и плачет, а быть может, плачу я, не хочу переставать, как обычно, вообще никогда