даже не знаю, сколько дней прошло и когда я в последний раз спал. все вокруг сквозное и возвышенное ломкое как лед искристое как хрусталь текучее как вода прозрачное как стекло и детский восторг по этому поводу не более чем очередной отчаянный порыв к самозащите моего сознания, расщепленного на независимые кластеры, будто осколки застывшей смолы. дверь, ранее скрывавшую за собой Райдера, со второго звонка открывает какая-то заспанная женщина и говорит, что не знает, тут такие не живут, она старше меня лет на пять, с мочалистой гривой перепаленных волос, выкрашенных в черный, с тонкой талией и сочными бидонами под цветастым халатиком, и эта новость наматывается на бред, убеждая меня, что Райдер потерян навсегда, отчего кластеру #72 хочется разрыдаться, а кластер #8 отмечает, что разрыдаться невозможно, так как слезы у меня и слюни и все прочие жидкости загустели словно силикатный клей и не могут вытечь наружу, а кластер #31 в это время испытывает при виде женщины прежнее возбуждение, оно так меня удивляет после всего что было допущено в последние несколько суток. двое суток или трое или черт его знает, возможно это одолжение мы делали друг другу целый месяц. в результате я испытываю странный покой. этот покой я испытывал ранее лишь в плутоновых обдозах и когда потрошил Генриетту. словно гора с плеч. словно выйти с утра пораньше на улицы города, омытого цунами. очевидно, я и впрямь позволил полковнику сделать мне большое одолжение, хотя в процессе эта идея не посетила ни разу, да и странно было бы. тот неопровержимый факт, что я сам позволяю все, что со мной происходит, приводит его в бешенство, последствия которого превосходят порой все ожидания. хотя может быть все еще сложнее.
земля под ногами проседает, словно сделана из сахарной ваты, и невыполнимое желание оплакать бесповоротную утрату Райдера застит мне глаза, позволяя автоматизму как ни в чем не бывало извлечь телефон, найти среди контактов его номер, в последнюю секунду я осекаюсь, заметив время на часах - 5:40 утра, то-то на улицах так прозрачно и тихо, а женщина у него дома не открывала так долго, и в нерешительности стою с телефоном на крыльце больше не его подъезда до тех пор, пока телефон не начинает звонить у меня в руке, от вибрации меня чуть не выворачивает, и еще какое-то время я тупо гляжу на экран, не веря своим глазам, убежденный, что у меня галлюцинации, потому что Райдер звонит мне сам, и я как ни в чем не бывало снимаю, и голос у него на том конце тихий и усталый, будто он из другой страны только что пешком пришел, возможно, у меня такой же, он назначает встречу, я даже не могу толком вникнуть, где именно, но это не беда, так как автоматизм у меня экспериментальной модели, он способен писать коды, изготавливать сложные химические соединения, много дней подряд ходить на работу, проводить допросы и дознания, общаться с коллегами и даже спать, так что переместиться из точки А в точку Б с заданными координатами для него проблем не составляет. может быть, я приехал, может быть, пришел пешком. в руке у меня вафельный стакан с латте из круглосуточного макдрайва. здание торгового центра передо мной монолитно, будто высечено из огромной цельной глыбы стекла или льда. диодная отделка и флуоресцентные вены вывесок бликуют в рассветную синь словно бред. все закрыто и людей нет. я маячу перед входом как на ладони, был бы отличной мишенью, вздумайся кому-нибудь из прежних коллег меня сейчас пристрелить. от прикосновения к локтю я не вздрагиваю лишь потому, что в открытом космосе своего расщепления могу логически решать, следует вздрагивать или нет. я ожидал Себастиана стриженым и в обтяг, каким видел в последний раз, поэтому в первую секунду не могу его узнать и даже думаю, что это видение или какая-то девушка хочет обратиться ко мне с просьбой. волосы у него ниже плеч и крупно завиваются на концах, а черная футболка, на нем надетая, болталась бы даже на мне, так что вряд ли это моя - уж точно нет, ибо футболок с принтами кэннибал корпс у меня не водилось - в вороте видны его ключицы, шмотка похожа скорее на какое-то жреческое облачение, кроме того что я впервые вижу его на улице в одежде без рукавов, скрывающих многократно исполосованные предплечья. на лице у него зачем-то солнцезащитные очки, большие черные рэйбаны, какие он любит, так как в них проще клеить телок, они удачно подчеркивают этот присущий ему техасский свэг и в целом подходят, но сейчас их наличие меня тревожит, потому что за очками я не вижу его глаз, а он за ними в то же время видит мои. видит и какое-то время пристально смотрит, чувствую, collecting data, а я смотрю на его волосы и пытаюсь понять, сколько времени понадобилось, чтобы они отросли до такой длины, пытаюсь вспомнить, сколько времени его не видел и не могу. бесконечное количество. так давно, что совсем позабыл, что такое находиться рядом. созерцать в этом кривом зеркале свое несуществующее отражение, доведенное искажениями до совершенства. и как это успокаивает. до чего дошло - еще пару лет назад я боялся, что твоя компания доведет до брейкдауна, а теперь пытаюсь от брейкдауна в твоей компании спастись. возможно, все, что происходило, пока мы не виделись, нужно было исключительно для того, чтоб я перестал бояться твоей компании. может быть, вообще все что со мной в жизни происходило. и с ним.
- а мне казалось, это только со мной такой пиздец, - говорит наконец вместо приветствия. спокойно и тихо своим бархатным баритоном. его очки смазывают возможность сосредоточиться на лице, и оттого до меня лишь тогда доходит, что Себастиан действительно здесь присутствует, когда мы пожимаем друг другу руки, и его узкая ледяная ладонь оказывается в моей. и его рекурсивный потусторонний простор оказывается в моем, отчего это старое-доброе чувство накрывает с головой, вызывая страшное удивление, по этому чувству я скучал слишком сильно, чтобы замечать, и не заметил, когда нужда в Райдере из потребности превратилась в условие - пока мы не виделись, или еще давно, когда мы познакомились, или же так и было всю жизнь. - покорежило совсем, ага, - констатирует он и снимает очки, разом избавляя от всех вопросов по поводу их наличия. под правым глазом обнаруживается жуткий фингал насыщенного черного цвета, какой кровь приобретает день на третий, когда отек уже спал, кровь из разбитых сосудов заливает весь белок, и морской волны прозрачная радужка на сплошном алом фоне смотрится до того дико, что даже как-то гармонично, скорее уж левый рядом с ним кажется чересчур нормальным. на его странном лице, которое я вижу только теперь, на которое невозможно не смотреть, слишком инопланетном, чтобы иметь отношение к полу, и время, кажется, никак на нем не сказывается, только сильнее все усредняет, придавая безупречности, на самом деле он мой ровесник, но тощ и бледен до того, что тянет лет на пятнадцать. нельзя сказать, чтобы это его не красило, но я быстро вспоминаю, почему так боялся поломать. на вид кажется, что очень просто все поломать каким-нибудь неосторожным движением, я знаю, что это только иллюзия, но отделаться от нее непросто. сейчас я не боюсь ничего поломать. я вообще себя не ощущаю, так что ломать как будто и нечему. облачное хранилище с разрозненными разделами ничему не угрожает.
- где разжился? - спрашиваю я ему в спину, когда он разворачивается и шагает куда-то в блеклую хрустальную синеву, и я за ним следую, по колено проваливаясь в ватное полотно тротуара, которое меня больше не тревожит. меня вообще больше ничего не тревожит. вероятно, так себя чувствуешь, приходя домой, я никогда домой не приходил и наверняка не знаю.
- да хуй знает. я не помню. из-за сотряса. второй день блюю. доебался до кого-то на улице, наверное. в последнее время это часто случается.
и мы идем куда-то по древней брусчатке сквозь пустующий город, который кажется совсем заброшенным в особом аромате - я научился различать - ранней осени, воздух влажный, свежий и прохладный, мы говорим мало, потому что слишком давно заебались и повергли друг друга в обычное смятение, и кластер #63 чувствует себя чистым, словно вечные льды в арктике, от соприкосновения с этим потусторонним простором, а кластер #18 не перестает ощущать себя старым-добрым коварным чмом с потными ручонками и грязными мыслишками, цеха кластера #3 хуячат на полную, напевая словно стая коперов, а кластер #31 конечно же желает вылизать и выебать, не перестаю дивиться, откуда у этого парня столько энтузиазма, он прямо-таки блядь зловещ. Райдер забористо ругается, в этом деле у него особый талант, из-за того что завел меня не туда, хотя мне на самом деле вообще похуй, что делать дальше, потому как я не один и выхожу теперь на орбиту, да и завел он меня не туда потому, что ему похуй, куда идти, ходить весьма увлекательно, когда бываешь не один.
и садясь следом за ним на заднее сиденье одной из редких попуток, на ловлю которой ушло полчаса, я с недоумением обкатываю в мозгу странную мысль о том, что в ходе разлуки совсем перестал в нем сомневаться, как если бы эта связь побывала в дистилляторе и перегналась там за прошедшее время в нечто очень крепкое и хмельное. мы молча едем, наверное, туда, где он теперь живет, я не могу и не хочу удержаться, втихаря беру его за руку и обстоятельно оглаживаю, лаская длинные белые пальцы с ювелирными узлами костяшек и геометричный рельеф сухожилий на кисти, отчего Райдер вдруг ужасно возбуждается, может быть, из-за обострения, а может, разделяет со мной этот фетиш, что более вероятно, он вплетает свои пальцы между моих и стискивает до хруста, высвобождает руку и кладет ее мне на бедро, не особенно заботясь о том, чтобы скрыть это от водителя, ведет до ширинки и лапает за хуй, как это обычно делает Райдер, конечно же, spoiled brat, бесстыжий эксгибиционист, там, где он прячет ладонь, очень жарко, вся оставшаяся во мне кровь стекается туда медленно и устало, я почти различаю, как этот механизм скрипит, приходя в действие, и не мешаю, тем более, что в моем присутствии никакой свидетель сейчас не посмеет представлять угрозу. кластеру #22 только повод дай. вмешать в чье-нибудь ебало руль и чьи-нибудь пальцы пообламывать с помощью прикуривателя. и лобовое стекло чужой бошкой покрошить. пребывание в автомобилях для меня менее привычно, чем для всех вокруг, под землей нет автомобилей, и попадая внутрь я на самом деле всегда тайно лелею надежду попасть в какую-нибудь катастрофу. столкнуться с товарняком, например, сидя в кабине тягача с полной цистерной бензина на буксире, было бы просто грандиозно. такое спокойствие с моей стороны, тем не менее, настораживает Себастиана, привычного к той трусливой крысе, которая придает всем этим мелочам чрезмерное значение и боится их словно целка и в конце концов вечно идет на попятный и в ужасе убегает, забиваясь к себе в нору, так что он придвигается ближе, тянется к моему уху, отводит с него прядь волос, желая поцеловать, и видит, что оно разбито и порвано кое-где в тех местах, где индастриал от удара сместился в плоскости. на самом деле очень больно. рекомендовали же тебе Джоди дурачок стержни из пластика, куда более гибкие и не такие опасные. Джоди на них плевался и говорил, что они наводят на мысли о ватных палочках, и вполне за это поплатился, хотя конечно могло быть и хуже. и за ухом ссадины и царапины он тоже видит.
- что случилось? - говорит. и меня тянет нажаловаться, как дите, убежавшее к своему братцу от других, которые в песочнице песочком кидаются или игрушку поломали, но вместо этого я отвечаю:
- Сью Райдер случился. когда там, шесть лет назад он случился? - и по какой-то причине это чертовски смешно, так что я усмехаюсь помимо своей воли, наверное со стороны это выглядит очень непривычно, хотя меня не тянет представлять, как я вообще выгляжу сейчас со стороны. Райдер тоже ухмыляется, растерявшись, и отворачивается к окну:
- пять. сколько раз говорить, это был не Сью. Сью утратил актуальность в тот самый день, когда я на твою чику в баре глаз положил.
называть Аммо чикой и подавно - не то абсурдно, не то преступно, невозможно устоять, хохотать всегда хочется в голос, как детишки делают, но я так никогда не умел, и Райдер не умеет тоже, его смех походит на клацанье какой-то заевшей в часах шестеренки, мое - на болезненную вибрацию в животе, от которой меня едва не выворачивает, как и от озноба, боюсь, это надолго, наконец из этой тачки можно выйти, судя по фонам, мы на окраине какой-то промзоны в окружении узких высотных свечек и ветреных пустых пространств, а на горизонте в утренней дымке скалятся силуэты труб и вытяжных башен, исполинские скелеты металлических каркасов, все как в старые-добрые, он тянет меня за руку в сторону одной из высоток, мешая наслаждаться зрелищем. из-за того, что в подобных местах я все время оказываюсь по его милости, кажется, что он такие пейзажи генерит, они просто прорастают из земли вокруг него, как грибы. Райдер оборачивается, стаскивая с лица очки, награждает меня сквозным взглядом своего дьявольского глаза.
- не знаю, стоит ли тебя предупреждать, но дома у меня в последнее время та еще каша варится.
- какая каша, - до меня даже не сразу доходит, что это метафора. он погружается в какие-то раздумья, на ходу нашаривая ключи.
- сказал бы, что творится какая-то больная хуйня, но это определение с тем же успехом применимо ко всей моей жизни, так что никакой ясности не вносится.
здание, куда мы входим, наверное шестнадцатиэтажное, высится небоскребом, и вокруг ни души, и в единственном подъезде тоже, и стены с облупленной побелкой исписаны сигнами и номерами барыг с указаниями доступного ассортимента, решетки на тусклых лампочках покрывают все поверхности уютной сетчатой тенью, отчего кажется, что вокруг вечер, быть может, в этом здании царит вечер, это было бы неудивительно, учитывая, что все происходящее и без того слишком сильно напоминает сон. в лифте мы едем на самый верх, там он вдруг меня обнимает, и я издалека испытываю досаду - я сам хотел это сделать, но слишком привык себя останавливать - очень освежает, двери со скрежетом открываются, ключ скрежещет в замке, и в квартире темно, тихо и холодно, словно там давно никто не живет, но Райдер включает в прихожей свет, и тогда я неожиданно замечаю какого-то мальчика лет шестнадцати, мне незнакомого, он стоит на пороге одной из комнат недвижимо, как призрак из японских триллеров, и молча за нами наблюдает.
- Джоди, это Кристофер, - бросает Себастиан как-то раздраженно, по всей видимости, одновременное присутствие нас обоих не слишком его радует. - Кристофер, это Джоди. а теперь проваливай, Кристофер.
- куда я должен проваливать, по-твоему, - растерянно шелестит в ответ мальчик, по правде говоря, он выглядит еще менее здоровым, чем сам Райдер, еще более бледным и истощенным, будто сидит тут в заложниках или еще чего. в остальном не сказать, чтоб в нем было что-либо выдающееся, за исключением, может быть, больших прозрачных глаз, которыми он смотрит в мои - схватывает, надо признать, на лету, и пугается сразу же и совсем не так, как Сэнд, а так, как когда говорят НЕ НАДО ПОЖАЛУЙСТА, короче, решаю я, не надо ему лучше смотреть на меня, а мне на него, тем более в такое непредсказуемое времечко, тем более после всего, что еще столь живо будоражит мой истерзанный рассудок, и отвожу взгляд. - семи еще нет, куда я пойду.
- куда-нибудь, где я тебя не вижу, - говорит Райдер, нехорошо на него глядя, все это вообще выглядит не очень хорошо, по всей видимости, Кристофер является активным участником больной хуйни, ненадолго мной овладевает прежняя нерешительность, и я стою и не могу понять, следует ли идти за Райдером внутрь или выманывать его на улицу.
- я могу уйти, если что, - напоминаю в конце концов, он на секунду оборачивается с таким видом, будто я сказал некую заведомо идиотскую вещь, и машет рукой:
- еще чего. знаешь, сколько времени я это уебище отсюда выкурить не могу. я и сам не знаю. оно уже стало казаться предметом мебели. кто мне виноват, впрочем, нехуй волочь в дом всякую шваль закладочную, вот и все, - глянув туда, где только что стоял Кристофер, вижу, что его и след простыл. из глубин квартиры не слышно ни звука. Райдер косится в направлении моего взгляда, и на секунду в нем проскальзывает грань совсем нездоровая, и я понимаю, что еще, помимо фингала и инопланетности, делает его лицо таким странным. я помню его рот маково-алым, как у белоснежки, контрастным и ярким, но теперь губы у него стали совершенно бледными, почти как у меня самого. - может, он вообще уже давно подох и ходит тут теперь просто так, как зомби, или еще чего похуже.
и в комнате у него все почти так же, как у меня самого. там стоит кровать и стол и больше ничего. у меня даже кровати нет, только матрас. и шторы на окнах такие плотные, что едва пропускают с улицы свет, сберегая внутри блаженный полумрак, который он слегка рассеивает, когда втыкает в розетку вилку белого дюралайта, свернутого на полу в моток, как змея.
- так в чем же, все-таки, дело, - силюсь выяснить, когда он возвращается из кухни, я сижу на кровати, и он подходит ко мне вплотную и тычет в руки початую бутылку с ромом, запотевшую и ледяную, только из холодильника. бухло вкусное, но отхлебываю я совсем чуть-чуть из вежливости. выбора хуже, чем алкоголь, нельзя вообразить, когда долго не спишь.
- ну, - кладет руку мне на голову и гладит, и я не дергаюсь, как раньше, старательно завинчиваю бутылку обратно и ставлю на пол за неимением альтернативы. Райдер не может разобраться, потому что я сам не знаю, куда это все распихать, очень устал распихивать, к тому же, наблюдает за мной внимательно и осторожно, очень нежно снимает с меня очки, погружая в легкий пересвет от дюралайта, неспособный скрыть его собственные излучения, колдовскую фиолетово-сизую прошивку поверх теплового силуэта, божественный пурпурный отлив, просто космос, детка, который уже пять ебаных лет мерцает у меня в бошке, который вынудил меня послать нахуй все свои статусы, все свои зоны комфорта и насиженные места, имиджи и возможности, наверху мне не место, этот блядский космос над головой вытряс из меня последний разум, слишком поздно для агорафобии, когда потерялся в бесконечности, здесь слишком холодно и ветер сбивает с последнего толку, каждый раз разворачивая ебалом к себе самому, куда ни пойди, в итоге утыкаешься ебалом в пустоту на месте себя самого, моя неуместность Райдеру невдомек, потому что у меня с речью проблемы, хотел было родиться глухонемым, да шанс упустил. и я жду, когда он произнесет: "сам скажи, в чем дело", но он вместо этого говорит только. - бедняга Джоди.
и от этого мне больше всего на свете хочется только расплакаться и наябедничать на Джоди, который совершил очередное предательство по отношению к себе, и похвастаться грехами, которые этому ублюдку удалось столь хитроумно искупить, хотя это только верхушка айсберга всех грехов, которые мне требуется искупить, ибо я успел ввергнуть себя лишь в малую часть тех вещей, которые втихаря желал проделывать с другими и с ним в том числе, но парадоксальным образом эта малая часть как будто позволила условному оператору Джоди отмыть руки настолько, чтобы не бояться испортить Райдера первым же прикосновением, и теперь можно его даже трогать и можно даже обнять. хотя конечно все это было бы невыполнимо, не будь у Райдера такого ослепительного хозяина. которому пора бы уже основывать религиозный культ. об этом Райдеру поди тоже невдомек, он отошел от дел уже достаточно давно, чтобы не иметь понятия, как и о том, что у его астрального братишки, как у всякого порядочного грешника, ремнем рассечена сзади вся кожа от колен до лопаток, и о царапинах забыть невозможно, хотя прошли уже не одни сутки, они въедливо жгут под шмотками с каждым вдохом и каждым шагом, благодаря им я сегодня сделал непривычный выбор в пользу кровати, хотя обычно всегда сижу на полу. это стряслось с его астральным братишкой в результате участия в увлекательной игре, где от него всего-то и требовалось что насчитать двадцать ударов вслух, про себя я насчитал сорок два, ни разу не раскрыв рта, а потом сбился, когда ремень сделался влажный и скользкий от крови и больно уже не было, стыдно только, когда он опять разозлился, что я не желаю слушаться, и перестал в конце концов только оттого что устала рука. там вообще обнаружилось множество игр, в которые его астральный братишка играть не мастер, хоть это и ранит его геймерское самолюбие, была например одна, в которой нужно было изображать труп, оттого что ТАК СПЕШИШЬ СТАТЬ ТРУПОМ ДУМАЕШЬ ТРУПОМ БЫТЬ ЛЕГКО, он и на таком привычном пустяке зафейлился, потому что отдыху на прохладном секционном столе в галогеновом свете операционной лампы, начисто лишающем его зрения, сильно помешала застрявшая в теле игрушка, самая отвратительная штука на свете, которая все жужжала и вибрировала внутри и от этого вибрировал стол и все прочее тело и вся комната и весь мир и мозги тоже мерзко вибрировали в такт, насколько это приятно - максимально удалено от приятного, до тошноты гадко, словно спариваешься с каким-нибудь чужим или огромным насекомым, которое мерно выжирает тебе внутренности, но физиологию не обманешь, это неизбежно катализирует возбуждение от того, что тебя трогают руки в латексе, лезвие скальпеля бежит вниз от ключиц до пупка, словно молния на куртке, и режет на самом деле не так глубоко, как хотелось бы, но ты ведь еще помнишь, как это выглядит со стороны оператора, когда производится всерьез, а проверить мешают правила игры, которые ты не нарушаешь как раз потому, что не закрываешь глаз, не перестаешь подтверждать, что все это делаешь с собой сам, просто чужими руками, и они бесятся эти руки, и в вену тебе погружается игла, а в шприце, кажется, сам чистейший, перевод продукта ведь, от кокса по вене один приход, но большего и не надо, чем помножить осязание на десять и выжать из мозгов еще немного эндорфина, адреналина из надпочечников, фрикции невозможно сдержать, ибо это рефлекс, ебучая физиология, мясо, хотя братишка очень старался, отчего дрожал волнами в такт этой блядской машинке, но инъекция заодно с крепким обхватом чужой ладони сшибли-таки с катушек, и в отряд трупов я набор не прошел, так как трупы не кончают посреди вскрытия выгибаясь на столе в припадочный мостик захлебываясь слюнями и криками и в тот же шприц он набрал квадрата три того коктейля который у меня в крови замешал, не знаю, что он с ним потом сделал, надеюсь выпил а не вмазал, ведь четвертую группу в первую не льют, не то можно и до смерти охуеть. при выбраковке он сказал, что мне не стоит сравнивать себя с Райдером потому что Райдер это совсем другая история, он конечно совсем не такой выносливый, зато красивый - и на ухо добавил, что это неправда, тебе просто к лицу рыдать, крыса жалкая, - и вылизал мои щеки, и в ответ я кажется сказал, что он хуже ебучего джеффри дамера. и мы стали играть в ебучего джеффри дамера, эта игра оказалась чертовски скучной и изнурительной и длилась неизвестно сколько времени, которое братишка просидел на цепи в ванной где было неясно когда день а когда ночь и свет никогда не гас и братишка из-за него нихуя не видел и никогда не спал и ничего не делал а только применялся по назначению до кости рассаживая при этом о швы в кафеле колени и локти, из-за невозможности уследить за временем непонятно было сколько времени прошло от одного назначения до другого и казалось что перерывы вообще отсутствуют и применяется он без продыху, до тех пор пока я не начал все-таки подозревать что иного назначения никогда не имел и существую только в качестве какой-нибудь насадки на ослепительный член этого вашего хозяина, и тогда мы перешли к игре в насадку на член и вдруг выяснилось что она очень сложная, потому что хер знает что значит прыгай как шалава, на мне шалава не прыгала, или я был под кайфом или пьяный или не в себе и забыл, как на мне прыгали шалавы, а порно я видел мало, потому что смотреть его скучно когда не дрочишь, а дрочить я терпеть не могу, но прыгать где-либо и как-либо вообще задача непростая, когда руки у тебя связаны за спиной и заплетены в спинку кровати, а сам ты весишь из-за своих расчудесных бронированных костей, армированных мышц и размеров почти центнер, так что равновесие потерять нельзя, потому что партнеру твоему тяжеленько все это машиностроение в одиночку выгрести, а всякий раз, когда братишка фейлился, его награждал разряд шокера, отчего лишний ток внутри суммировался и выжигал все мысли, пока не осталась только одна, а именно стиснуть его хуй внутри как можно крепче и спрятать в себе как можно глубже и по возможности не двигаться вообще только совсем чуть-чуть и скорее вперед-назад чем вверх-вниз, я открыл глаза и обнаружил что шалава из меня получается никудышняя и весь я вибрирую на нем от электричества не хуже той блядской игрушки под какой-то размеренный скрип который доносится из моей же груди, и его это кажется устраивало так как я был все же избавлен от этого чертова кольца на хую, шалаву он продолбил до крови и до крови искусал мне грудь и живот и еще некоторое неопределенное время после этого содержал в таком положении для дальнейшего применения по назначению и чтобы не продолбить насквозь применял в основном ртом или бесконтактно между бедер и ягодиц и это было куда хуже чем в ванной потому что в ванной есть вода и мне больших трудов стоило не прибегнуть к самосохранению, это означало бы что я не играю и не думаю и не распоряжаюсь и свинья и сдаюсь и в конце концов невыносимее всего оказывается бесконечное количество часов спустя пойти в душ одеться и выйти в кухню где он смотрит на тебя так будто ты только что пришел и ничего не изменилось и с тобой разговаривают и предлагают кофе и ты как будто бы тот же самый человек который во все это ввязывался, не знаю, как Райдер все это выносил, из этого следует, что Райдер выносливее, это парадоксально, я не смог бы расплакаться и все последствия своих решений ему вложить даже если бы захотел,
поэтому говорю только, что я врал, когда утверждал, что у нас все было нормально, конечно же, как оно могло быть нормально, если она вырезала меня из себя, как злокачественную опухоль, даже не дотерпев до девяти месяцев, боялась наверно, что я у нее в животе дыру прогрызу или еще чего, она же генетик, я же урод, она вообще никогда этого не хотела, она и аборт-то не сделала только потому, что прежде у них ничего не выходило, а вышло лишь после того, как мой доблестный папаша облучился при аварии в блоке ро, потому что он сказал, что подаст на развод, если она сделает аборт, вот она и не сделала. и знать я, конечно, не могу, но полагаю, что в барокамере я содержался куда дольше, чем это было необходимо для поддержания моей жизни, потому что все под контролем, когда тусуешься в барокамере, а в дальнейшем задача передо мной встала сложная, нужно было с одной стороны тащить мазу урода, чтобы не лишать ее научного интереса, но в то же время не перегибать палку, так как нужно еще и мазу отпрыска тащить, который является изделием и как следствие не должен быть хуже других, чтобы не бросать тень на репутацию создателя, что же до моего папаши, то он действительно ничего не имел против и ничего особенного от меня не хотел, кроме того, чтобы я не верил ей насчет урода, то есть признал ее врагом, но не мне пояснять Райдеру, что ты не можешь признать ее врагом, потому что являешься изделием, а можешь только слепить себе запасную голову, в которой она занимает место врага, и надевать ее в компании папаши, таков рецепт пограничного расстройства, когда среда предъявляет взаимоисключающие требования, реакции на которые не могут принадлежать одной личности, в результате у тебя нет личности, только тысяча голов и ни одна из них не настоящая, производство этих голов служит контактам с окружением и не предполагает ветвления эмоций, а сам ты при этом диджей хуй знает кто такой, и годам к двенадцати начинаешь замечать, что это как-то неестественно, и в итоге упираешься в проклятие, которое не перестает терзать уже никогда, под условным названием любовь, так как другие люди вокруг - не хуй знает кто такой, они вполне конкретны и конечны и достаточно жестко оформлены, и иногда в числе этих твердых форм попадается какая-то, которую ты хотел бы заполнить, если бы мог сформулировать себя сам, и ты влюбляешься, и глаз не можешь отвести, и в этом кроется коварство, потому что в своем помешательстве ты не можешь отвлечься от созерцания облюбованного силуэта и не глядя лезешь в шкаф, откуда привык извлекать все новые и новые головы, и ничего там не находишь, потому что не успел его слепить, слишком занят был созерцанием, так и сидишь в помешательстве без всяких выразительных средств не в силах отвести глаз, отчего можешь при попытках выразиться только зеркалить объект созерцания, так что любовь к Райдеру сама по себе является великим благословением, потому что Райдер устроен в этом смысле так же, как и я, и влечение к нему скорее тянет на инцестуозное или нарциссическое, чем на гейское, у меня нет никакого меня, который мог бы как-либо относительно него позиционироваться & vice versa, о смерти как прекращении жизни в данном случае говорить бессмысленно, потому что живы мы никогда не были, и под всеми остатками гипса, налипшими на болванку, я не могу ничего бояться, и боюсь лишь неизбежного отсутствия боязни, о чем бы речь ни зашла, а все остальное - детали, мясо, в котором мы заперты, ибо нет средств с ним срастись, мясо тает с годами, слава богу, не в одиночестве быть очень странно, за это его хочется ласкать, уже пять лет непрерывно хочется его ласкать, я не знаю как это делается
- а ты думаешь, я знаю, - отвечает Райдер, вылезая на меня сверху, отчего оказывается очень близко, слишком близко, чтобы я мог осознавать себя отдельно, - всегда, когда мне хочется кого-нибудь ласкать, и я пытаюсь это делать, выходит только пиздить и делать больно или всю эту больную херню, думаешь, что же я тогда пытался ей ОБЪЯСНИТЬ на примере расчленяемой бляди, как не все то, что ты сейчас произнес. дело даже не в том, что меня в детстве не гладили, Тамара гладила иногда, ну, ты сам знаешь, к чему это привело. хуй знает, в чем дело, хуй знает, как, да какая разница, - так осторожно, что я едва чувствую, он запускает руку мне в волосы и отводит мою голову, чтобы дотянуться до уха, легонько холодит его кончиком языка, отчего у меня щекочет в животе, сейчас снова встанет, и деваться уже некуда, и больше это меня нихуя не беспокоит. он целует меня в шею под челюстью, шепотом произносит на ухо, касаясь губами, словно величайший секрет. - меня так давно никто не ебал, что я почти забыл, как это делается. и я никого тоже не ебал. во всем этом начисто отсутствует близость, а простая механика мне еще лет пятнадцать назад остопиздила. Кристофер тут вообще символизирует самоуничтожение, это ходячая противоположность близости, я не знаю даже, холодно ли мне, потому что иначе никогда не бывает, а тут ты. со своей священной боязнью меня повредить. пять лет - это охуенно много, Джоди, и если ты сам не можешь, то что ж, представь, что ты кто-нибудь другой. и что я кто-нибудь другой. будто в какой-нибудь _ИГРЕ_. не переживай, родной, я тебя потом тоже выебу. так, что из тебя черти посыпятся. пять лет подряд смотрю на тебя и думаю об этом. но я хочу, чтоб ты первый. меня нужно зарядить как следует. у меня лоу бэттери, понимаешь ты, никакие спиды не в помощь, я скоро испарюсь нахуй просто и все, понимаешь ты, что я никогда прежде не встречал никого, столь же тождественного мне, как ты
по-моему, я сам еще никогда прежде не целовал его первым, хотя может быть, мне кажется, и лишь оказавшись у него во рту, я чувствую, как скучал по его чудесному языку, по вкусу его слюней, по лязганью штанги по штанге, слово родной в конечном итоге оказывается единственно верным и вечным и уже до боли хорошо мне знакомым, и я рад буду целовать его весь день и всю ночь, и гора с плеч, все на своих местах, с бесчеловечной уверенностью я знаю, что рвался сюда так сильно не для того, чтобы вмазаться, вмазаться им самим, разве что, а для того, чтобы поснимать все эти модули и посмотреть на них снаружи и вспомнить какие они никчемные и потешные и быть вне- отражаясь в нем ровно настолько насколько надо чтобы не сдохнуть, бесконечное множество раз ловить его там словно воду и смешиваться во взвесь, оседать и опять ловить, сигаретные ожоги пересчитывать языком, вливаться в его рельефный гибкий хребет и впаиваться в его нежный шелковистый живот, с бесчеловечной уверенностью я знаю, что в конце концов здесь сегодня засну/