моя красавица каждую ночь засыпает в гробу, полном колотого льда, моя красавица каждое утро топится в формалине и злится, обнаруживая вечером, что все еще жива. моя красавица прячет лицо под ретушью до тех пор пока от лица не остается и следа, только ретушь. моя красавица не имеет лица, она хрустальна и холодна, словно космический простор. у моей красавицы тысяча голов, она прячет их в месте столь надежном, что никто кроме нее об их существовании и не догадывается. у большинства из коллекции нет языка. при мысли о хрустале, скрытом от всех, переложенном льдом, сотне тысяч бликов по граням, потеках талых слез на плоскостях меня накрывает священный трепет, у меня с моей красавицей кишки перепутаны, и как бы далеко мы друг от друга ни убежали, и как бы надежно ни спрятались, так всегда будет, так всегда было и есть. мое сокровище лежит у всех на виду, никем не замеченное, завернутое в газеты, обклеенное афишами, полустершейся ретушью, и вместо злорадства я лишь давлюсь колотым льдом всякий раз, обращая туда свой взор. я люблю тебя и хотел бы сказать, что любить тебя всегда было так же естественно, как свою руку или ногу, сказать, я верю, что в этом смысле не был невзаимен, даже если ты сам этого не понимал, и здесь я снова начинаю звучать как маньяк и поэтому никогда не мог ни единой фразы сказать без того, чтобы не перекривить кого-нибудь, слишком чуждого, ничего кроме, один только сраный маньяк, который к тому же недостаточно слаб, чтобы позволить себе на тебя разозлиться, на мою прелесть, кому нужен такой маньяк, и поэтому я молчал, ходил и говорил с тобой там, где ты не видишь, а тебе казалось, что ты один и все прочие вещи, предназначенные для маленького карли читтена. и я как всегда ужасно горжусь тем что тебя знаю, но это звучало оскорбительно из-за того, что я не знаю слова, которое должно было стоять там вместо горжусь. гордятся перед кем-то, и впрямь, но на этом поле нет никого, никогда не было и не будет, только ты да я, и горжусь я перед собой и перед тобой, но все это изобилие надстроек слишком сильно зашумляет возможность рассказать и показать это как-нибудь так, чтобы ты сам разглядел. они не видят когда стекло. смотрят насквозь и думают что его нет. а как я скучаю по всем этим бликам и отблескам, и сиянию, которое просачивается во все твои изделия, но особенно неприкрыто сквозило в словах, а ты и не замечал, думал, имитируешь что-то, к чему-то причащаешься, и самое ужасное в этих кишках то, что они всегда ко мне подключены, и стоит только на секунду уронить маску, заменяющую мне ебало, как все выпадает наружу все эти мотки проволоки, гофрированные трубки, кабеля в цветной обмотке, прозрачное как лапша оптоволокно, и можно отследить и вот, оно там, как всегда, оно всегда там, молчит, у него нет языка, у меня нет тебя, только мысль о тебе и старые-добрые озонистые дыры в обшивке, топливо хлестало в них, замерзало в вечном холоде и искрилось, будто смола, я один и не существую, смола течет с языка, кишки непрерывно мотаются прочь с бобины но я упорен, служу свою сраную мессу, в конечном счете, ни с кем кроме тебя тут и не поговоришь