Люстра из удивительно чистого, но словно стесняющегося блестеть среди подобного убранства в полную силу хрусталя. Хрусталь на фоне окружающего интерьера кажется серым.
Иссера-чёрный стол.
На столе - светло-серая эмалированная вазочка с толстой тёмно-серой каймой. В вазочке лежат шесть яблок.
Иногда я протягиваю руку вперёд и надкусываю одно из яблок. Пролежав в вазочке явно не один день, они уже давно утратили когда-то по всей вероятности присущую им яркость и желтизну. Мякоть их чуть суховата.
Звук проезжающего автомобиля заставляет меня прищуриться.
Секундой позже сквозь тяжёлые серые шторы на окнах ресторана бьёт ярко-зелёный свет. Пара фар - если это фары - излучает фотоны мне почти прямо в лицо.
Но звук стихает, и свечение неестественно-потустороннего оттенка гаснет за ним следом.
Чтобы возвратиться несколько минут спустя.
Я неспешно жую яблоко, разглядывая прошлогодний календарь. На нём изображена некая курчавоволосая особа с лукавыми глазами; чуть ниже и правее - в углу фотографии и в уменьшенном масштабе - та же дама, но сменившая курчавую шевелюру на гладкую, а лукавство в глазах - на странную жалость. В чертах её лица читается ум и творческий дар, но в целом она не в моём вкусе.
Мимо окон ресторана вновь проносятся зелёные огни.
Словно разбуженный этими огнями от неких внутренних размышлений, я резко вскидываю взгляд и осматриваю округу. Ресторан - хотя по размерам и количеству обслуги он чем-то ближе к бару - почти пуст. В уголке дремлет бармен, за слабо освещённым столиком в другом углу будто расположилась влюблённая парочка. Столик рядом занимает мужчина в бархатно-сером пиджаке.
Заметив мой взгляд, он поднимается с деревянно-серого стула и пересаживается ко мне. Я не успеваю даже подумать о том, как бы его остановить.
- Вам нравится здесь...?
Часть его вопроса заглушает очередной проезжающий мимо автомобиль - очередной? или тот же самый?
Прикрыв глаза, чтобы защитить зрение от беспощадного зелёного света, я пытаюсь ответить.
- В целом тут неплохо. Умиротворяет.
В динамиках под потолком бара что-то приглушенно щёлкает. По помещению разносятся звуки Beatles.
- Night before, - усмехается мужчина в пиджаке. - По-русски можно перевести как "Ночь накануне". Забавно, что именно этим именем был назван один литературный проект Лукьяненко и Кивинова.
- Что же здесь странного? - Я не хочу спорить, мне лень в этом застывшем воздухе даже открывать рот, но меня всегда раздражала манера некоторых видеть знаки в обыденностях. - Вероятно, кто-то из них был знаком с этой музыкой.
- Странным можно назвать сам проект. Сюрреалистичный, играющий на грани того, что мы привыкли называть реальностью, и того, что мы полагаем ирреальным. Впрочем, я не буду заниматься тут пересказом его сюжета.
Меня иглой покалывает язвительный порыв его поблагодарить. Но прежде чем я успеваю собраться с мыслями и что-то произнести, визави чуть изменяет позу и смотрит прямо на меня.
- Скажите, а вы верите в реальность?
- Смотря чего, - осторожно говорю я. - Реальность измеряется относительно наблюдающего.
- Относительно наблюдающего? То есть разумного существа, способного осознавать себя и совершать наблюдения? Вот лично вы, например, осознаёте себя?
От взгляда его серых, блестящих глаз чуть окатывает холодком.
- Мне кажется, что да. Разумеется, - тут уже я позволяю себе чуть усмехнуться, - сравнивать мне не с чем. Из всех возможных типов самосознания мне знакомо лишь находящееся в моей голове.
- Значит, в принципе может быть так, что ваше самосознание иллюзорно, подобно состоящему из строчек программного кода самосознанию персонажа ролевой компьютерной игры или подобно прописанному в сценарии самосознанию героя кино? - Голос моего собеседника обретает обволакивающие интонации. - Разумеется, с нашей точки зрения ни тот, ни другой самосознанием не обладают, но им не с чем сравнивать. И у них есть некие правила, регулирующие их поведение, в частности, побуждая их разговаривать о самосознании.
Мне становится смешно.
- Сейчас вы скажете, что все мы загружены в Матрицу. И что ресторан вокруг нас состоит из отражённых в зеркале иероглифов катаканы.
Визави отрывает взгляд от моего лица и обводит им помещение. Я невольно повторяю глазами его движения.
- Вам не кажется странным, что всё вокруг серое? - вдруг спрашивает он. - Будто выражая этим некую неизвестную нам идею. Обои, пол, потолок...
Выкинув руку вперёд, он резким движением хватает один из лежащих в вазе фруктов и тут же бросает его обратно.
- Даже эти яблоки.
Я недоумённо смотрю на него, не говоря ни слова.
- Наше самосознание может быть иллюзорным, домыслы об иероглифах катаканы неспособны нас к чему-либо привести. - Громкость его голоса чуть падает. - Единственная данная нам заведомо несомненная реальность - это наши слова. Происходящий между нами разговор. Мы находимся в мире, сплетённом из слов.
Пытаясь стряхнуть гипноз, я неловко смеюсь:
- Кем сплетённом? И, кстати, не многовато ли для этого понадобилось бы слов?
- Вы не помните, что вы делали до прибытия в ресторан? - неожиданно спрашивает меня собеседник. - Кто вы такой, каковы ваши политические и литературные пристрастия, сколько денег вы делаете в год? И, если помните - уверены ли вы, что помнили это секунду назад?
Я застываю; взгляд мой растерянно касается уже двенадцатого за вечер опустошённого бокала с шампанским.
На мгновенье мне чудится, что я и впрямь - не помню...
- Чтобы сплести из слов напоминающую мир паутину, не обязательно обзаводиться Оксфордским словарём, - констатирует визави. - Достаточно ограничиться пределами довольно узенького мирка, вроде этого ресторана, лишь несколькими штрихами очертив мир за его стенами вкупе с предполагаемым прошлым и несуществующим будущим.
В глубинах его глаз на миг словно бы мелькают зелёные искры.
Заслышав отдалённый шум и резко обернувшись к окну, я вижу то, что и ожидал увидеть, - очередной стремительно проносящийся сквозь ночь автомобиль с пробивающими своим светом шторы изумрудными фарами.
Неизвестно почему, но от вида этих как бы скользящих по серому полотну гардин двух зелёных огней мне становится легче.
- Что вы на это скажете, мистер Солипсист? - говорю я, провожая взглядом фары. - Пусть мир наш является чьей-то выдумкой; пусть серый цвет всего здесь, по-вашему, что-то символизирует; как быть тогда с этими огнями?
Закончив язвительную тираду, я расслабленно откидываюсь на спинку стула и победоносно гляжу на собеседника. Мне интересно, как он выкрутится.
- Огни... - мужчина задумчиво улыбается.
Почему-то от его улыбки мне становится не весело, а страшно.
- Огни - тоже символ. Метафора своего рода. Аллегория силы, неподвластной фальшивому демиургу этого псевдомирка, силы, находящейся за пределами его разума и выстроенных им иллюзий. Силы, внушающей ему трепет и жажду одновременно, желанной и недоступной.
- Что за силы? - хочу знать я.
Мужчина делает резкий жест рукой. То ли не знает сам, то ли не желает раскрывать правду.
- Так ли важно? Реальное не может встретиться с ирреальным. Тому, что есть, не дано встретиться с тем, чего нет...
Голос его стихает, истончается до шёпота, тонет в шуме очередного проезжающего автомобиля с изумрудными глазами фар. Отсветы зелёными зайчиками скачут по шторам.
Пальцы мои непроизвольно тянутся вперёд, к гардинам.
- Бесполезно, - визави слабо усмехается. - Творение не может превзойти творца. Там - зона, неподвластная даже ему.
- Реальность?
- В нашем случае - скорее отсвет реальности на несуществующий псевдомир. Ничто нереальное не имеет в самом себе силы, и любой карточный домик рассыпается без трепетно берегущих его рук.
- О чём вы?
Я всё меньше и меньше понимаю смысл произносимых им слов. Звуки его голоса начинают казаться мне вязкими. Тени по углам бара-ресторана - густыми.
- Неважно.
Мужчина в пиджаке вновь дёргает рукой:
- Вы не заметили главного. Прислушайтесь. Вглядитесь. Видите?
Он стоит, полуразвернувшись к окну, и, следя за его взглядом, я начинаю медленно осознавать, что он имеет в виду.
Автомобиль, прежде проезжавший совсем рядом с окнами бара и заглушавший своим шумом даже мои мысли, ныне едва способен заглушить рёвом своего мотора шёпот визави. Блики изумрудных глаз его фар, прежде заполнявшие зеленовато-потусторонним свечением весь бар и ослеплявшие меня даже через шторы, ныне лишь скользят по ним тусклыми зайчиками.
- Оно удаляется, - негромко произносит мужчина, словно бы беседуя с самим собой. - Единственное, что было здесь реальным. Последняя нить...
- Что теперь?.. - спрашиваю я, и мой голос кажется мне чужим.
Вместо ответа собеседник молча приподнимает руку, и взгляд мой, послушно скользя вдоль её направления, падает на маятниковые часы.
Воспетый поэтами механизм не шевелится, застыв, как и всё тут.
Тишина.
Тени по углам.
Сумерки, поглощающие один силуэт за другим. Первым расплывается прошлогодний календарик, затем та же участь постигает бармена и влюблённую парочку в углу.
Вот исчезает вазочка с яблоками - или застилается тенью?
Я моргаю, ощущая растущую рябь в глазах, происходящее слишком похоже на синдром слезящихся глаз, наступающий, когда искусственно заставляешь себя без моргания пристально и неотрывно смотреть в одну точку - через некоторое время наблюдая, как всё начинает исчезать в сероватом тумане...
Я не уверен, вижу ли я ещё напротив интеллигентного мужчину в пиджаке. Как будто вижу, но черты его лица смазались, став другими, двигаясь, кривляясь, кривясь в хищной ухмылке.
Или они и прежде были такими?..
Проходит мгновение - или миллион лет, ведь в иллюзорном псевдомире без работающих часов не имеет смысла время, - и Сумерки заботливой пушистой пеленой укрывают всё, размывая контуры и очертания.
Проходит ещё миг - или вечность - за утратившей значение маскировкой открывая мне истинное их лицо...