Босые ноги быстро шлепают по полу, и вот в окне возникает призрачный силуэт.
- Существует ли дьявол?!
В палате загорается свет и встревоженные пациенты, словно птенцы в гнезде озираются непонимающе по сторонам.
- Любовь спасет мир?!
- Ну что, мои несчастные безумцы, давайте же найдем путь ко спасению наших хворых душ! - громко прокричал, Андрюха догони гром, обведя сияющим взором одержимого, пространство недавно выкрашенной палаты. Резко спрыгнув с подоконника и на ходу поправив сползшие штаны, он направился к двери.
- Неужели мы обречены, дожевывать свое бытие в этой клетке? Господь слышит нас и ждет, совсем скоро протрубит рог! - где-то в коридоре послышались далекие, торопливые шаги. Вскоре дверь в палату открылась, и возникли две белые фигуры внушительных размеров.
- Эка окаянный, снова за старое принялся - донесся из-за спин санитаров четкий голос старшей сестры Генриетты Исааковны, прозванной больными гиеной Исаковой.
Началась возня и ловля, этой ночью Андрюха громовержец был в очевидном ударе, по причине давешнего плотного общения с пришлыми миссионерами. Санитары потели, теряя терпение, а Андрюха гнул свою линию во все легкие, ловко избегая медвежьих объятий, уже злых медбратьев.
- Придурки - тихо прошептал Иван Ява, закрывая глаза в надежде больше не увидеть, прилипших мух на подоконнике и жеманно-страдальческую мину господина Влажного, с его тошнотворным запахом вечно текущей мочи.
Что ж, на дворе 21 июня года 1999, грядет новый век и сухая календарная дата, не кажется уже таковой. Обычное летнее утро где-то около 8:15 просто лишь время. Солнечные лучи расползлись по всей округе, медленно испаряя искрящуюся утреннюю росу на всех лесных травах-муравах. Щебечут птицы, в мире царят пастораль и безмятежность.
Некие личности, утомленные рыбалкой или же беспробудным отдыхом, посему наружности не свежей, сообразили в очередной раз на троих. Белая (чертовка) зашла тем спасительным нектаром, который прозаичный опохмел возносит к состоянью воскрешения, после ожившие мужчины, единогласно решили искупаться в водах речушки Рубикон.
Наступал новый летний день в череде благословенных, коих еще много впереди. Солнце прошлось лучами по всем крышам славного городка где-то в сонливой глубинке с названием Обетованный. Живительное, приятное тепло описываемого утра коснулось и сонных граждан. Проснулись все, начиная от честного и неподкупного добряка мэра, до самого последнего героя в очереди за пивом.
Пятничное утро, как восхитительна его неспешность. Урчание авто, развозящих свежий хлеб по торговым точкам города, а какие ароматы вползают в раскрытые окна, да такие, что хочется жить. Продавцы со стажем и только начинающие, еще в благодушном расположении, зевая и не забывая после из этого сотворить улыбку, здравствовались, благосклонно принимая доброту утра. День впереди, поэтому они еще охотно отвечали на односторонние вопросы покупателей. Жизнь оживала, принимаясь за вечную борьбу выживания с созиданием.
Время шло своим ходом, набирая точные, безошибочные обороты. Асфальт начинал плавиться на раскаляющихся дорогах. Происходило еще множество каждодневных, незаметных для постороннего взора действий.
Вот, к примеру, в магазин No8, что находился по улице Лазаря рядом с восстановленной церковью, недавно, а если быть точным вчера вечером, завезли несколько ящиков с дешевым, но превосходным на вкус портвейном. Почитатели сего нектара часом позже уже знали все подробности, со слов Юрца-огурца, принесшего пробник.
К девяти часам описываемого дня, у некрашеной двери магазина No8 уже собрались философствующие ценители данного напитка в ожидании исчезновения таблички "санитарный час". Причина была довольно проста, незачем искать женщину, когда оная на месте, это всегда бабенка в самом соку, одинокая, властная с непростой судьбой и характером.
Продавец-кассир Мария, утром, в который раз почувствовала, этот больной укол внутреннего одиночества, что мед ее неизрасходованной любви не нужен кавалерам, да и где эти воздыхатели, настоящие мужчины с которыми везде рай? Одни помойные коты кругом, им бы только рожу водкой наполнять и Мария решила отыграть стервозное танго, пусть ждут, нам так завещано.
Философы же у двери стоически с похвальным мужеством терпели, очередь росла. Подобное беспричинное попрание потребительских прав, как ни странно, не вызвало волну гнева или революционный настрой. То и дело слышались реплики в духе - Кротость нынче, не покоренная женщиной вершина -
- Строптивая баба, тяжелая ноша босому коню -
Вообщем соратники Бахуса довольно лояльно отнеслись к утреннему бзику Марии, и можно сказать ей всегда прощались подобные выходки, потому как понимал народ непростую обстановку. Можно с уверенностью сказать, что сочувствовали Марии, искренне желая обрести то самое счастье и белую фату.
- Мужика ей надо, чтоб стены дрожали - всегда говаривал Юрец-огурец, непременно показав достоинства будущего избранника, и под всеобщий гогот принимался травить байки о своих армейских похождениях.
Что ж, следуем далее за солнцем, близится полдень. Аборигены, гонимые зноем, быстро исчезали в тени подвальных злачных мест, находя развлечения по душе. Летний день, как всегда, был неспешен и вполне предсказуем.
Мэр города Обетованный, следуя своей многолетней привычке, после 12:00 вошел в двери одного из престижных ресторанов города. Назывался сей общепитовский пантеон Звезда пророка, хотя в городе существовало еще пять конкурирующих точек, но это было несколько другое. Слишком новое, слишком броское, напрочь лишенное шарма, им обожаемого общепита. Просто там не было Томочки Хильм, ее тихого мелодичного смеха, округлых бедер, родинки на левой груди, по сути хозяйки ресторана и сердца мэра.
Приятный щебет ее хлопот ласкал слух, и сердце начинало ритмично отстукивать в груди, напоминая, что любви все возрасты покорны. Никодим Карпыч забавно краснел, полностью забываясь в этой вновь вспыхнувшей страсти не молодого мужчины. Он становился шалуном, лихим проказником, пылким любовником, игнорируя ползущие слухи, пренебрегая верностью семье, моральным устоям провинциального общества.
Зацокали по кафелю каблучки, и появилась Томочка с ее неизменной, очаровательной улыбкой на лице, в руках она держала разнос с обедом. Никодим Карпыч глубоко вздохнул, его уши снова смешно покраснели.
- Жарко нынче - и глаза остановились на волнении живого бюста, принадлежащего Томе.
- Однако порядочная духота - растянув гласную, подытожил мэр.
После он достал из холодильника бутылку початой Зубровки, покрытую коркой льда. Несколько секунд рассматривал чисто вымытую рюмку, словно в ней был ответ на мучающие его голову вопросы.
- Хорошеешь ты Тома, смотрю на тебя и нарадоваться не могу, прямо не верю своему счастью - Никодим Карпыч разом опрокинул рюмашку и приступил к обеду.
Мы же покинем Звезду пророка и оставим данных персонажей наедине друг с другом, не придавая широкой огласке их тайную связь, дабы не прослыть досужими сплетниками. Давайте просто направимся вслед за солнцем, находящимся в апогее своего величия. Попутно встречая разного рода личности, в лицах которых нет больших забот от ума и великой печали.
Они, истинные городские легенды, без прикрас. Титаны, атланты провинциального разлива, уверенно идущие по бульвару Моисея, чтоб на перекрестке Авеля свернуть налево. Дабы после пройти знаковые сорок метров, снова повернуть и оказаться в тесном Кесаревом переулке. Именно тут и есть конечная остановка, приют странников, пив-бар Фарисей. Заведение в некотором роде, таящее сакральный смысл, а может просто граничащее с городским парком, именно с древней дубовой рощей и живописным Галилейским озером.
Сразу же отмечу, что место было выбрано идеально, органично вписываясь в любое время года и каждый в душе романтик, мыслитель или обыкновенный, недалекий скот, находили здесь свое душевное пристанище. Всегда свежий разлив, предупредительный персонал, разумно относящийся к дарам золотого тельца. Здесь вас если и обсчитают, то вполне по-божески, главное, что пенный нектар не разбавляют водой.
Касаемо лета, если вы тоже относитесь к числу любителей прохлады и пива, то Фарисей именно то место, где вы обязательно найдете свое отдохновение. Именно здесь среди парковых зарослей изрекаются истины, не посрамившие богатого наследия великих мыслителей прошлого, тут же всегда слышно зычное пение подлинно любимых народом песен. Так что в некотором роде Фарисей является точкой не столько питейной, сколько культурным центром, истинно почитаемым всеми слоями населения.
Шумные споры над исходом шахматных баталий, карточные партейки во весь спектр колоды, от пагонов на должность банального дурака, или денежный азарт по накалу страстей не уступающий игорным домам Лас Вегаса. Проще говоря, тут кипит жизнь, освобождающая глав семейств, просто холостых индивидов или безусых юнцов от денежных накоплений, накипевших бытовых проблем и всего остального, что постоянно сковывает свободный полет мысли великого братства мужчин.
Теперь же подведем незамысловатую черту, а может в чем-то, снова повторимся, Фарисей является тем сакральным местом, где правит некий дух равенства и братства, бесконечно далекий от пошлости тошниловки и караоке бара, посему слава данному заведению!
Двинемся же далее, дорожками из гравия и просто путаными тропами, чтоб натолкнуться среди дубов могучих на тройку беглецов, следующих в направлении Галилейского озера. Личности эти, конечно же, в меру известные в Обетованном, что ж познакомимся и мы.
Возглавлял троицу Васька Пинкертон, долговязый нескладный с прыщавым лицом будущий участковый Синайского околотка и непримиримый оппонент местной знаменитости Платона Шухера, а также нам известный Юрец-огурец грузчик из магазина No8. Достигнув заветного места и убедившись, что хвостов из прилипал халявщиков нет, наши, назовем, их герои принялись обустраивать место предстоящего банкета. Васька проставлялся за лейтенантские звезды.
Отправив будущего городового за дровами. Без особой суеты, уверенными движениями Юрец распотрошил коробку, соорудив импровизированный стол на траве. Тут было все, полный набор для корешей, причем Юрец умудрился сервировать со знанием дела данный банкет на природе.
Протерев газетой стаканы, Юрец выказал свое нетерпение, заострив внимание на нерасторопности Васька. Ведь праздник такое мероприятие, в котором опоздание, запускает череду неприятных проволочек и можно потерять настрой, да и напитки с закуской надо своевременно выпить и съесть, иначе дисбаланс, дисгармония ведущие к окончательной испорченности застолья.
Платон Шухер по обыкновению был рассеяно-задумчив, полностью игнорируя блошиные хлопоты Юрца, а также, не обращая внимания на отсутствие у оного элементарного терпения. Понятно, что горели трубы, и грелась водка, бесполезно истекало драгоценное время, которое просто преступно так бездарно тратить.
- Где ж жандарм наш запропал, неужто потерялся на родном участке? - беспрестанно повторялся Юрец, вскакивая при каждой треснувшей ветке, Шухер, молча, слушал все это.
- Слушай Юрка, я вот поймал себя на мысли довольно простой и короткой. Вот сколько я тебя знаю, а это порядком наберется лет, знаешь, ты всегда паразитировал подобным образом, нет, это не промысел халявщика. Ты постоянно рядом, всегда в теме событийного потока. Прилипаешь, странным наглым образом становишься посредником, после решаешь все организационные вопросы и вот, дармоед во главе стола. Распоряжаешься и я за свои кровные, уже гость на собственном празднике.
- Обидно это слышать и как это понимать Платоша? - Юрец даже привстал от неожиданного обвинения.
Шухер прикрыл глаза, усмехнувшись недоброй ухмылкой. После он, растягивая слова, произнес.
- Я о том, что душа человека находится в постоянном движении, и движение это, не что иное, как фантазия и мысль. Сказано очень известным римлянином. Кассий, так его звали. В твоем случае, душа становится кишкой, которая должна получать прокорм.
- Понимаешь, о чем я? Фантазия и мысль в твоем случае, служат брюху, низменным потребностям, посему ты более паразит, нежели человек - Шухер закурил, открыл водку.
- Выпей, не дуйся. Просто гляжу на тебя и отчетливо понимаю, что праздник закончится как всегда одинаково, оставленным мусором, обоссаными кустами, рвотой.
Юрец сел, с мрачной миной молча, выпил полный стакан - Злой ты Платоша, не любишь людей, не по-христиански это.
Шухер рассмеялся - После третьего стакана, все твое христианское бес попутает и пойдет оно лесом и полем. Пей, не пузыри сопли.
- Вот зачем ты меня так обижаешь? - Юрец опрокинул еще стакан.
- Разве правота в том, чтобы унизить человека, ткнуть того мордой в его слабости? Лишний раз, оскорбив и зло посмеяться.
Шухер отбросил окурок и недобрым взглядом посмотрел на Юрца.
- Именно, чтоб ты знал свое место. Именно место, данное тебе и оправдывающее само твое существование.
- Э-э-э, Платоша, чего-то ты зол на меня. Чего-то неспроста говоришь обидные слова. Сидим то мы за одним столом и не в хлеву у кормушки толчемся мордами.
Шухер усмехнулся, налил себе водки.
- Уж больно ты шустрый Юрец и всегда бежишь впереди паровоза.
Юрец вдруг замер, а после видно его осенила догадка, и он хотел было оправдаться или выдвинуть контраргумент, но тут внезапно из зарослей вылетел Васька, бледный, до дрожи перепуганный и без штанов.
- А вот и вы! Слава богу! - воскликнул он, принявшись осенять себя крестом как истово верующий.
- Что же это на свете белом делается? Верьте, не верьте, а истинно правду говорю - он вздрогнул, оглянулся по сторонам, сорвал нательный крест, крепко до побелевших костяшек зажав в кулаке.
- Васька, ты чего? - Юрец налил полстакана и протянул Пинкертону.
- Штаны, где потеряли господин участковый? - издевка осталась без ответа, Шухер кивнул Юрцу, чтоб налил еще.
- Выпей, да рассказывай, что случилось. Заканчивай с крестами. Пинкертон выпил, попросил еще и снова осушил стакан, словно там находилась вода.
- Странно все это, такое случается, но с людьми, у которых диагноз и соответствующая справка, а так, на здрасьте, мы пришли и принялись знакомиться - Васек посекундно пьянел, нить его монолога приобретала витиеватость, от чего любопытство у остальных возрастало.
- Противоречит это тому, что есть и видишь - казалось самому себе, напоминал Пинкертон.
- Да чего ты там бубнишь себе под нос! Говори внятно полудурок! - громко выкрикнул раздосадованный Шухер, уже готовый пройтись кулаками по физии оторопевшего Васька.
- Утопленницы, но живые, плавают под водой, а на берег не выходят - Вася схватил бутылку и в один присест допил все.
- Зовут такими тонюсенькими голосками. Любовь обещают не земную - Пинкертон тупо осмотрелся по сторонам, икнул всей утробой, многозначительно указав пальцем вверх.
- Вот тебе озеро Галилейское с русалками настоящими, без трусов - и будущий лейтенант молодой ушел со звездами своими в алко-нирвану бесконечно синею.
- Платоша, этот пошлый жандарм, обоссанец праздник медным тазом накрыл! - Юрец был вне себя от гнева.
- Чего он нагородил? Какие русалки в озере? Платоша сыщик этот водки порядком выжрал, а пиво с портвяшкой нас не спасут без водки!
- Надо решать проблему, если что, я пуля, ты меня знаешь.
Шухер задумался, поглядывая в сторону озера - Помолчи Юрец, давай осмыслим ситуацию. Первое, с чего ему сочинять об утопленницах? Подумай?
- Платоша, да белку он поймал, он уж который день рыло свое заливает, генералы столько не пьют - Юрец с досады пнул лежащее без движения туловище.
- Погоди, он же трезвый пошел за дровами - Шухер закурил и посмотрел на Юрца.
- Васька то бодрячком бегал с утра, сам предложил, сам проставился и с чего ему заднюю включать? Давай сходим к озеру, проверим его сказку. Отчего-то он же обделался, вот и узнаем, кто там плавает без трусов и пугает участковых.
- Да накой болт туда идти? Платоша вот истину тебе говорю, чтоб не сойти мне с этого места. Городских он увидал там, нудистов или кого хуже, года два назад помнишь, дебилы одни у Пыря старшего веселых таблеток купили, после хрен поймешь, что устроили в парке. Казантип. Тьфу, похабень и срам.
- Пошли к Фарисею, я там Фунтика видал, да и Шеф крутился у разлива - Юрец уже засобирался, но Шухер серьезно отнесся к Васькиной истории.
- Пошли, проверим, делов минута, а после нас ждет Фарисей.
- Не пойду - уперся Юрец.
- И вообще сейчас уйдем, свистнут всю нашу поляну, и краев не сыщем.
- Юрка, я с тобой спорить не стану - ультимативно сказал Шухер.
- Хорошо, но с тебя литра - Юрец с вызовом посмотрел на Шухера.
- Идет, с меня литр - спор окончился, и они наконец-то двинулись с места.
Подобно африканским аборигенам в диких джунглях Конго, эти двое продирались сквозь заросли плакучих ив, ракитника и прочей флоры чутко вслушиваясь в исходящие звуки, которые ничего определенно настораживающего в себе не таили.
- Платоша, может, пойдем обратно, как дураки ей богу, сейчас если какую бабу вспугнем, крику будет. Ведь в маньяки запишут, люди смеяться станут - жалобно затянул Юрец.
- Уже пришли, сейчас проверим и обратно - отрезал Шухер, но Юрец не замолкал, продолжая тошнить на все лады, и слова на него никак не действовали.
Последняя преграда, уже была видна вода и близость разгадки. Тут-то Юрец некстати споткнулся и оцарапал лицо.
- Все, никуда больше не пойду, идите вы все! - Шухер крепче сжав зубы, схватил Юрца за шиворот, и швырнул в узкий просвет среди зарослей. Наступила тишина, очень даже странная.
- Юрец - позвал Шухер. Неужели зашиб ненароком, подумалось так. Свинтил мерзавец, это было ближе к правде.
- Ах ты, гнида обидчивая - и Платон шагнул вперед, зная определенно по ком сегодня, чешутся кулаки.
Тем временем, мы вернемся на ту живописную поляну, где распластался в дым пьяный Вася Пинкертон. Шумели листвой вековые дубы, светило солнышко и будущий участковый начал подавать первые признаки жизни, то бишь неуклюже шевелиться и по-детски лепетать ругательства.
Затем Василия начало тошнить и он порядком наследил. Сознание постепенно возвращалось из глубин темной вселенной. Окружающее было шатким и неустойчивым.
Тупо исподлобья окинув невразумительным взором окружающее великолепие природы, Василий принялся преодолевать законы гравитации и когда это коряво, но уже получалось, возникла она. Пинкертон неуклюже подался назад и сел комично на пятую точку.
- Баба - сумел произнести Вася, уставившись на великолепное, полностью нагое чудо в девичьем обличье. Конечно же, Вася видел голых женщин и в кино узкой направленности, и в бане, но что-то тут, было не так. Пугала эта красотища до холодной испарины, уж больно не земная была это чудо-баба, неформатная. Копна медно-рыжих волос, красноватый оттенок кожи, словно она обгорела явно не под нашим солнцем и жуткие, казалось обездвиженные глаза рептилии, наполненные болезненной желтизной.
Вася начал пятиться назад, понимая, что пора вставать на обе ноги и бежать, звеня копытами, иначе эти чертовы желтки в глазах, парализуют волю, эти пухлые губы прикоснутся к его губам и все.
- Не бойся дурачок, я пришла подарить тебе любовь - она хихикнула и вмиг оказалась рядом.
- Пахнешь парным молоком, невинный дурашка. Жаль, что заблеванный, но жаркой страсти это не помеха. Мальчик хочет любви, мальчику пора становится мужчиной - Вася на все эти словесные откровения, выдал нечто напоминающее голоса дикой природы и попытался на четырех конечностях избежать предстоящего интима.
Пахло смертью и это не смутное предчувствие, которое бывает, перед подобным, гложет, плодя сомнения. Вася дернулся, прошептал - Мама - и потерял сознание.
Незнакомка от удивления оторопела и даже сделала шаг назад. После подобно хищнику обнюхала свою распластанную жертву с досады влепила пощечину, но Васятко, обмякший и без сознания, не реагировал от слова вообще.
- Малыш это твой последний день, странный и нелепый, но это подлинно твой день - она взяла Васю на руки с легкой игривостью кошки, поймавшей мышь, прислонила это безвольное тело к стволу могучего, древнего дуба и впилась обещанным поцелуем страсти. Кожа девицы заискрила и начала наполняться алым свечением, в котором просто свечою таял Вася Пинкертон.
Вот и отошел в мир иной не состоявшийся Синайский участковый, его маленький серебряный колокольчик на шее, тихо позвякивал лишь страхом, а после совсем затерялся среди жадных, голодных туманов.
Теперь же любезный читатель, мы вернемся в начало и подробней раскроем обострение у Андрюхи громовержца, а именно последним стадиям усугубившегося почему-то состояния вполне себе не буйного пациента.
Андрюха вообщем то уверенно шел на поправку, охотно общался с лечащими врачами, добровольно принимал лекарства, скажем так, осуществлял самое деятельное участие в своем выздоровлении. Даже стал изучать Библию, проявляя живой интерес к этой неоднозначной книге.
Шефствующие над клиникой Святого Грааля миссионеры, которые мечтали создать тут общину для нашедших светлый путь истины, а в дальнейшем землю обетованную, нарадоваться не могли на успехи Андрюхи, проча тому пасторское место, но злодейка судьба распорядилась иначе.
Каким-то очередным днем, конечно же, помеченным Никотинычем в истории болезни, Андрюха после утреннего приема таблеток, повел себя довольно нетипично, он был хмур и раздражителен, отказался играть в шашки.
Первый тревожный сигнал поступил от Генриетты ближе к полудню. Она своим наметанным глазом сразу же приметила, что громовержец не стал принимать обеденную дозу лекарств, заявив во всеуслышание, куда это следует засунуть. Зловещие искры агрессии вспыхнули в глазах пациента, и страшная гиена Исакова поспешила в кабинет главврача.
Затем была та самая дико буйная ночь и последующее аутодафе в лошадиной дозе седативных препаратов. Андрюха сидел без движенья на табурете, безучастно уставившись в решетчатое окно, иногда по его подбородку стекала слюна, которую заботливо вытирал г-н Влажный.
- Всем нам явится зверь и не будет спасенья никому. Он придет за девушкой, невестою - Андрюха вскочил, осмотрелся по сторонам, не веря своим произнесенным словам.
- Придет падший ангел из тьмы кромешной, тот, что видит наши души, не ждите пощады! - выкрикнул он, закрыв в ужасе ладонью рот, и бросился к двери.
- Выпустите меня! Надо бежать, мы обречены! - послышалась возня с замком, в палату вошли санитары и сестра Даша.
Пациенты оживились, потому что Даша была супер, а громовержца с его приступом откровений вытолкнули на второй план. Сестра Даша, чудо девица красоты ангельской, охранительница и собственно панацея для этих больных душ с неустойчивой, расшатанной психикой. Толпились больные, и только Андрюха притаился за их спинами, замыслив дело не доброе.
Отовсюду слышалось искреннее и от этого нелепое на слух - Даша ангел. Дашенька солнышко. Дашуля красотуля - и она уделяла внимание каждому из этих несчастных.
Лица в благодарность теплели, такой трогательный комизм в провинциальном дурдоме мог разжалобить до слезы любое черствое сердце. Каждый пациент теперь выглядел как страдающий недугом, хотя, знали вы бы биографии данных больных, видели бы их дела, но милосердие таково, что все равны.
- Убью! - взревел Андрюха, выскочив из толпы, набросился на оторопевшую Дашу. Пальцы сомкнулись на горле.
- Так надо! Умоляю, прости! - чуть не плача бормотал Андрюха. Палата вмиг превратилась в буйное отделение и если бы не один человек, то наша история имела совсем другое продолжение.
Иван Ява степной волк, споткнувшийся на психделике и получивший вместо срока диагноз, растолкав истерящих шизоидов, точным ударом в висок срубил ополоумевшего громовержца и с тем же невозмутимым лицом вернулся на прежнее место.
- Неизлечимый полудурок - прошептал он, укрывшись с головою и отвернувшись к стенке.
Представление продолжилось, раздался властный голос Никотиныча главврача клиники. Четкие указания командным тоном, бесцеремонное даже жестокое поведение санитаров, причитания Генриетты. Праздник непослушания длился минут двадцать, пока пеленали особо озорных, а после вновь настала тишина.
Безвольное тело Андрюхи уволокли в карцер. Подобный внезапный приступ вкупе со странными пророчествами, было очевидно, что громовержец теперь заимел прописку постоянного клиента. Даша, растерянная и испуганная, тихо всхлипывая, сидела в кабинете у Никотиныча, ей предложат коньяку, и она не откажется.
Андрюху спеленали подобно новорожденному и прописали самый страшный карцер. Где-то очень, очень глубоко, в самом темном, холодном и сыром подземелье клиники. Связанный по рукам и ногам с исколотыми венами, этот не побоюсь сказать человек-парадокс, как мог, противостоял жестокому вмешательству интенсивной терапии своею правдой.
Будучи низведен в состояние фабричной куклы неваляшки, облепленный паутиной липкой апатии и полного безразличия ко всему окружающему. С загнанным рассудком в вольере для скота вместо сказочных миров неопределенного, если. Ты пустота, слепой, глухонемой эмбрион в безмерном вакууме, чучело человека, набитое ватой и миллионы лет ничего впереди.
- Андрюха не ссы в судьбой подпорченный, жизненный компот! - тот самый голос в голове продолжает говорить, это невозможно сымитировать, подделать, удлинить до бесконечности эха, он зол и свеж в нем пугающая не здешняя правота, от которой все живое обделывается уриной и фекалиями.
Андрюха пугался приматом, вопил, скулил, вопрошал - Кто ты? - наступала звенящая тишина в ушах, и тьма утопала во тьме, серые пятна приносили снова забывчивость, апатию, слюну.
Шухер не добрым взглядом осмотрел пустынный берег озера, ни Юрца, тем паче голых нудисток или мифических русалок, здесь определенно не водилось.
- Что ж мои дорогие фантазеры, какой-то день дурака у нас получается - он сплюнул под ноги, определенно зная по чьей брехливой роже пройдутся его кулаки.
Хулиган двинулся обратно к поляне, но после передумал и повернул в направлении Фарисея. Наверное, каждый человек будет крайне удивлен, если в безлюдном месте натолкнется на женщину глянцевой внешности позабывшей что-то из одежды надеть. Красавица, сверкающая прелестями на пустынной тропинке, Шухер просто остолбенел.
Девица улыбнулась столь профессионально, что наследницы древнейшей профессии могли отдыхать, незнакомка конкретно намеревалась заарканить нашего хулигана. Платон бы в любое другое время и повелся на аморалку, но не при таких обстоятельствах, так не бывает.
- Меня называют Лилит - и новая знакомая протянула для поцелуя руку, Шухер с подозрением посмотрел на девку, та определенно была не в своем уме.
- Шла бы ты красавица трусы ль надела - он оттолкнул ее в сторону и сругнулся под нос, намереваясь идти дальше.
- Платоша, где ваша учтивость и манеры? Не тут ли? - после этого девица отвесила солидный и оскорбительный пендель, подобного Шухер ни стерпеть, ни простить не мог.
- Ах, ты! - далее последовала конкретизированная не цензурная тирада, и внушительный кулак прошелся по мордашке сумасшедшей девки. Чистый удар правой мог свалить кого угодно в районе, но у Лилит оказался на редкость крепкий подбородок и очень тяжелая рука. Прозвенело две звонких пощечины, в глазах у Шухера моментально потемнело, и посыпались искры.
Сильно втянув в себя воздух, он уже на автомате схватил первый увесистый дрын, и что есть силы, ответил несколько раз. Послышался хруст, в глазах бесновался калейдоскоп кровавых расцветок, чудовищная первобытная ярость требовала продолжения расправы и большего немотивированного насилия. Шухер не сразу пришел в себя и последствия содеянного ужасали.
Тело нагой особы, пошатываясь на нетвердых ногах, продолжало стоять, а вот голова неестественным образом была запрокинута назад и болталась на растянутой коже. Шухер немного струхнул, а после посторонний голос в голове убедительно посоветовал - Платоша все пучком, делай ноги, а о девке не беспокойся. Сама дура напросилась, не дрейфь и шуруй в кабак, упейся до чертей и все рассосется.
Долгими размышлениями тем паче предпосылками к раскаянию, Шухер не стал обременять себя, кабак выглядел надежным алиби, шаги хулигана вскоре стихли. Тело определенно мертвой Лилит продолжало наперекор всем законам, покачиваясь стоять.
В это же самое время, у старого дуба возникло прямо из воздуха довольно волосатое и очень рыжее существо. Пришелец имел классическо-каноническую внешность беса, куда входили свиной пятак, пара не больших рожек, соответственно копыта и хвост, стоявший пистолетом. Издалека пока неизвестный персонаж вполне бы сошел за потешную козу.
Итак, знакомитесь, Шнырь, так именовали сего шустрого, пронырливого и не последнего беса из преисподней, конечно же, зловредного отпетого мерзавца, в дополнение ко всему язвительного и что самое главное недолюбливающего Лилит. Вынув папиросу, Шнырь щелкнул пальцами, затянулся и довольно хрюкнул.
- Здорово он тебя приложил, да-а, определенно не галантный кавалер.
- Слушай, даже не припомню, чтоб с тобой так обходились, видно теряешь квалификацию старушка - издав ехидный смешок, Шнырь продолжил глумление.
- В былые то времена, как ты крутила сильным полом. Роковою женщиной тебя называли, губительницею душ и прочее, а тут провинциальный конь босой всю репутацию одним махом. Рассказать кому, не поверят. Сочтут лжеца лжецом.
Лилит тем временем пыталась водрузить голову обратно, что было довольно неуклюже и комично на грани фола и, конечно же, давало повод для новых колкостей в ее адрес.
- Да оторви ты ее, местных попугаем. Аттракцион баба без головы! Как тебе? - Шнырь, снова хохотнул.
- Собственно всем шикарным женским телам голова не нужна, там достаточно симпатичной мордашки. Милое личико, зачем целая голова? - и опять послышался ехидный смешок.
Лилит удалось водрузить голову на место, и выражение ее лица говорило красноречиво о бешенстве. Подойдя вплотную к шутнику, она взяла папиросу, затянулась, закашлялась - Вещь, мать природа всех любит - и тут же затушила о пятак Шныря окурок.