Ярко-желтый кленовый листочек с почерневшими родинками, сорвавшись с дерева, медленно закружился в осеннем вальсе. Не долетев до земли он был пойман легким дуновением ветра и понесся на мостовую.
Приземлившись в зеркальную лужу, он принялся кружиться, подобно кораблю, который попал в шторм, оставляя на блестящей поверхности дождевой воды переливающиеся борозды.
Выплыв таким образом на край лужи, он, вместе с остальными листьями, кубарем покатился по дорогам, обжигая прохожих ярким сиянием, отражавшегося в еще не обсохших каплях, осеннего солнца.
Так, долетев до конца мостовой, шумный ворох сухих листьев лег пестрым ковром на подсохшую аллею. Лишь изредка ковер менял свой орнамент новым потоком огненно-красных и золотисто-желтых листьев, собирая вокруг себя отчего-то загрустивших жителей города.
Осенняя симфония началась с главной партии: серые задумчивые дожди, хороводы бушующих листьев, резкие вздохи холодного ветра, кривозеркальные, распластавшиеся на тротуарах и проезжих дорогах, лужи...
Побочная партия осени - не соло для оркестра: немного ностальгии ушедшего лета и обманчивое настроение природного хаоса.
И вновь главная партия капризно и настойчиво требует кульминации. Еще немного, и наступит зима - но это уже другая симфония.
Дождь склеил на асфальте лужи. Первое, что теперь стало бросаться в глаза, - это небо, грозное, затянутое серыми овечьими шкурами.
Небо было везде: в витринах, в умытых стеклах окон, в дождливых бассейнах и лицах прохожих, таких же грозных и серых.
Оно отражалось и в забытой кем-то молочной бутылке - искаженным силуэтом только здесь небо приобретало зеленый цвет, а бараньи завитушки казались кудрявыми локонами речной русалки.
Как иногда важно смотреть на свет сквозь зеленое стекло, когда даже свирепый, уставший, промокший до нитки прохожий криво улыбается тебе искаженными уголками глаз.
Капля сорвалась с тучного облака и стремительно полетела вниз. Скользнув по чьему-то пыльному окну, бросилась на подоконник и, всеми силами пытаясь удержаться, все ж медленно соскользнула и направилась к земле. Подхваченная вздохом осеннего ветра задержалась на листке дуба, затем томно распласталась на его свернутом крае.
Отдых был недолог. Вновь собравшись воедино, капля ринулась в траву, теряясь и разбрасываясь на ходу.
Неужели стоит прожить жизнь ради того, чтобы быть растраченной в полете? чтобы вновь испариться туда, откуда начата жизнь?
Четвертое утро бродил дождь по приунывшей пожелтевшей траве. Переступая выпуклые муравейники, скатывался в черные ямы, исчезал в речном песке - и везде оставлял после себя едва заметную серую тень.
Дождь глухо барабанил по стволам деревьев, спугивал шелестом опавших листьев земляных квакш. Скользя по шляпкам сыроежек, рыжиков, медленно расползался по земле; только от красных зонтиков поганок капли брезгливо отпрыгивали и разлетались на холодные камни. Ровным слоем покрывал дождь утоптанные дорожки, смешивая грязь на недавних следах грибников.
Четвертую ночь оседала промокшая грусть в сердцах столетних дубов, белесых березок, почерневших елей...
Туча медленно расползлась над горизонтом. Хлынул ливень, сбивая прогнившие листья и смешивая их с грязью.
Забитые под карниз воробьи уныло дремали, лишь иногда брезгливо отряхиваясь от помутневших капель.
Дождь обессилел, смывая последнюю побелку с бетонных бордюр. А небо, сведя броватые облака, и не думало улыбаться.
Мерзкая сырость повелевала воздухом. Осень сердилась.
И так каждый год она приходит, загоняя людей в кирпичные клетки, и заставляет сердца зудеть от непонятного чувства.