Гринштейн Борис Владимирович : другие произведения.

Zemlya_za_okeanom (plus 3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  Глава Љ16
  
  Великий и ужасный
  
  Человек-легенда, основной персонаж наиболее скандальных историй своего времени, самый экстравагантный представитель рода, послуживший прототипом не одного литературного героя... Со своим диким, неукротимым нравом и всеми теми мягко говоря недостатками, на которые законопослушный и богобоязненный человек не мог бы закрыть глаза, он все-таки вызывает восхищение. "Он не был лучшим из Толстых но мне нравятся люди, способные не подчиняться давлению со стороны и не оказываться под ярмом властей." Федор Толстой был чрезвычайно любопытной фигурой, и современники оставили о нем много поминаний, хотя их свидетельства зачастую противоречивы и почти невозможно восстановить реальную картину событий (тем более, что речь идёт человеке, который уже при жизни создавал о себе миф).
  "Необыкновенный, преступный и привлекательный человек" сказал как то его великий двоюродный племянник Лев. Противоречивый характер родственника заворожил его, и он представил Американца в повести "Два гусара" в роли графа Турбина, а также воплотил в образе Долохова в "Войне и мире".
  Эксцентричные выходки и приключения Федора сделали его притчей во языцех. Все современники сходились во мнении, что Федор Толстой был поразительно талантлив, он пользовался дружбой и уважением Пушкина, Гончарова, Вяземского и других, входящих в блистательное созвездие писателей начала девятнадцатого века. Складывается впечатление, что та изначальная энергия, которая у Льва Толстого вылилась в чистый художественный гений, в Федоре, словно встретившись с неким препятствием, преграждающим свободный выход, неудержимо прорывалась наружу в самых разных направлениях. Похоже, что в роду с сильной кровью поток может следовать своим нормальным руслом лишь на протяжении одного или нескольких поколений, а потом выйти из берегов или низвергнуться водопадом.
  Федор родился 6 февраля 1782 года и воспитывался в свободной атмосфере деревенского поместья. В раннем возрасте он был отдан в Санкт-Петербургский Морской Корпус, но по выходе оттуда попал не в Императорский флот, а в гвардейский Преображенский полк. Хорошо знавший его Фадей Булгарин дал такую характеристику: "...опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолета, фехтовал не хуже Севербрика (общего учителя любителей фехтования того времени)*(1) и рубился мастерски на саблях. При этом граф Федор Толстой был точно храбр и, невзирая на пылкость характера, хладнокровен и в сражении, и на поединке... Человек эксцентрический, то есть имел особый характер, выходивший из обыкновенных светских форм, и во всем любил одни крайности. Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда было в моде молодечество, и граф Толстой довел его до отчаянности. ...
  ... Граф Федор Иванович был среднего роста, плотен, силен, красив и хорошо сложен, лицо его было кругло, полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, черные глаза его блестели, а когда он сердился страшно было заглянуть ему в глаза."
  Остроумный, страстный и живой, он был привлекателен не только для женщин, но и для тех своих товарищей, с которыми дружил или отношениями с которыми дорожил. Наоборот, люди ему не симпатичные или не нужные не любили его и боялись. Самолюбивый, дерзкий и смелый, он не только не прощал обиды, но сам вел себя вызывающе. Последствием этого являлись дуэли, бывшие в то время в моде. А он не только не избегал дуэлей, но даже любил их.
   Его проказы, дуэли, крупная, нередко недобросовестная игра в карты, его шутки сомнительного достоинства, нарушение дисциплины начались уже в Преображенском полку. В истории Преображенского полка значится, что 9 сентября 1798 г. он был произведен из полковых портупей-прапорщиков в офицеры. Но через полгода, 5 марта 1799 года он был выписан в гарнизонный Вязьмитинский полк, очевидно, за какую-нибудь проделку. Через несколько дней он был возвращен в полк. Затем у него была дуэль с собственным командиром, полковником Дризеном. Неизвестно, чем кончилась эта дуэль, был ли ранен или убит полковник Дризен и был ли наказан и как наказан Толстой. В нескольких мемуарах говорится, что тогда он был разжалован в солдаты. Однако это неверно: после этого он был в плавании на "Москве" в качестве кавалера посольства Резанова в чине поручика гвардии и в мундире Преображенского полка. Мария Фёдоровна Каменская, его двоюродная племянница, пишет, что он воспитывался в Морском корпусе вместе с ее отцом Федором Петровичем Толстым (известным впоследствии художником), и когда Федор Петрович, не выносивший морской качки, отказался идти в кругосветное плавание, то на его место был назначен его двоюродный брат Федор Иванович. Вероятно, для того, чтобы Федора Ивановича избавить от наказания, а Федора Петровича избавить oт плавания, Толстые выхлопотали замену одного Федора Толстого другим Федором Толстым.
  Так или иначе, в августе 1803 года посланник для заключения торгового договора с Японией камергер Николай Петрович Резанов и при нем "молодые благовоспитанные особы в качестве кавалеров посольства": майор свиты Ермолай Фридериций, гвардии поручик граф Федор Толстой, надворный советник Федор Нос, а также сержант артиллерии Алексей Раевский и кадеты Сухопутного кадетского корпуса Отто и Мориц Коцебу отправились в кругосветное плавание. Из этого списка видно, что по иронии судьбы наш Толстой фигурировал в экспедиции в качестве "молодой благовоспитанной особы".
  О самом путешествии Федора Ивановича на "Москве" мы почти ничего не знаем кроме нескольких анекдотов рассказанных им самим. "Был на борту один старый священник, отец Гедеон, который обеспечивал духовное утешение членам команды. Но его слабостью была чрезмерная страсть к бутылке. Однажды Толстой присоединился к нему в попойке, которая завершилась тем, что громко храпящий священник оказался распростертым на спине. И тогда Толстой принялся прикреплять бороду старика к палубе с помощью большого куска сургуча, припечатав его капитанской печатью, которую украл из каюты. Когда бедный священник проснулся, Толстой предупредил его быть осторожнее, чтобы не повредить важной печати с официальным двуглавым орлом, - во избежание совершения государственной измены. В конце концов, бороду пришлось остричь и оставить припечатанной к палубе". Трудно представить такое на небольшом пространстве палубы в любое время полной матросов. Кроме того судового священника на "Москве" звали о.Прокопий, а иеромонах Гедеон плыл на "Иркутске".
  Или другая история. "Федор Толстой взял с собой в путешествие обезьяну, о которой впоследствии его двоюродная племянница писала: "Орангутанг, умный, ловкий и переимчивый, как человек". Он обожал своего любимца чрезмерно, позднее даже утверждалось, что животное якобы стало одной из его бесчисленных любовниц. Но даже если и не так, обезьяна, конечно, была в высшей степени смышленой и активной. Однажды, когда Крузенштерн был на берегу, предположительно на Гаваях, Толстой и его обезьяна прокрались в капитанскую каюту. Там легкомысленный молодой дворянин вытащил груду капитанских дневников и других бумаг, положил их на стол и поместил сверху чистый лист. Этот последний он начал пачкать и марать чернилами, затем свернул и убрал к себе в карман. Обезьяна внимательно наблюдала, а когда граф покинул каюту, принялась за оставшиеся бумаги. Когда Крузенштерн вернулся, он обнаружил, что его необычный посетитель испортил большую часть его ценных записей. За это Крузенштерн высадил Толстого на какой-то малоизвестный остров. Для того чтобы предотвратить какое бы то ни было сопротивление со стороны непокорного графа, была предпринята хитрость. Вся команда корабля высадилась на пустынном пространстве береговой линии, когда вдруг неожиданно был дан сигнал к возвращению. Толстой ушел гулять со своей подругой обезьяной и вынужден был наблюдать, как корабль отплывает без него. Он приподнял шляпу и поклонился с нарочитой вежливостью удаляющемуся Крузенштерну, затем начал готовиться к своему новому существованию. На берегу ему был оставлен запас пищи.
  Толстой нашел дорогу к другому острову, где и жил долгие месяцы в глухих дебрях, сблизившись с аборигенами Тлинкита и ведя их образ жизни. Он утверждал потом, что они пытались уговорить его стать их царем, возможно, им повезло, что он не принял предложения. Он сопровождал охотников племени в их походах и стал таким же знатоком гарпуна и лука, каким был в отношении рапиры или сабли. Трудно поверить, чтобы он вел жизнь полного воздержания, хотя тлинкитским женщинам и недоставало привлекательности их сестер с Сандвичевых островов: главным украшением для них служила кость, продетая сквозь нижнюю губу. И по-прежнему все это время существовала обезьяна - если он не съел ее, как потом при случае заявил (но отрицал это в разговоре с другим знакомым). Однажды он был захвачен враждебным племенем, которое хотело принести его в жертву своему идолу через съедение. В то время, как он, связанный, ждал начала трапезы, пронзительный крик объявил о появлении конкурирующего племени. Толстой оставался небеспристрастным наблюдателем последовавшей кровавой схватки. К счастью, новоприбывшие одержали победу, впрочем, неприятности графа на этом не кончились, поскольку он обнаружил, что теперь сам стал объектом поклонения, идолом по причине "своих красивых белых ног"*(2)"
  Про легендарную же толстовскую обезьяну чего только не рассказывали! Что она была слишком близка ему, что Крузенштерн приказал бросить ее в море за то, что она испортила его бумаги, что Толстой то взял с собой на остров и съел ее, а если не съел, жил с ней как с женщиной, что когда он покидал остров на катере того корабля, который его брал с острова, обезьяна из преданности поплыла за катером и он упросил матросов взять вместе с ним "его жену" и т.д. Сколько в этих вымыслах правды, едва ли может быть выяснено. Достоверно только, что Толстой из всего этого списка отрицал лишь то, что съел свою обезьяну.
  Единственный официальный документ описывающий когда и как Толстой покинул "Москву", отчет Крузенштерна, сообщает лишь, что в свите посланника произошли "незначительные перемены: Поручик гвардии Его Императорского Величества граф Толстой, живописец Академии Семен Курляндцев и кандидат медицины Брыкин оставили корабль и отправились в Петербург сухим путем". Полная история была куда сложнее и запутаннее.
  Курляндцев и Брыкин действительно вместе с камчатским комендантом генералом Петром Ивановичем Кошелевым перебрались в Нижнекамчатск, а оттуда, через Охотск и Иркутск, вернулись в С.Петербург. А никем не замеченый в Петропавловске граф Толстой куда-то исчезает почти на три года.
  Из сопоставления вышеприведенных рассказов с описаниями плаваний Крузенштерна можно сделать следующие выводы: во-первых, Федор Иванович покинул "Москву" не добровольно, а был удален с нее, во-вторых, он побывал в русских американских колониях и, в-третьих, он, вероятно, был высажен не в Камчатке. Если, однако, он был высажен на остров, то этот остров мог находиться лишь в Гавайском королевстве. Сие следует из того, что согласно судовому журналу, Крузенштерн проплыл безостановочно от Российских до Сандвичевых островов, а оттуда, также без остановки- в Камчатку. Пробыв в Камчатке до 6-го сентября, оттуда пошел не в американские колонии, а в Японию; в американских же колониях он был гораздо позднее. Из этого, казалось бы, следует, что Толстой был высажен в Камчатке; но почему же тогда почти во всех воспоминаниях о Толстом говорится, что он был высажен на остров? Чтобы примирить все эти противоречия оказалось достаточно оторваться на минутку от общепризнанных источников, мемуаров современников, и обратиться к документам РАК.
  Забудем на время те, рассказанные самим Фёдором Ивановичем анекдоты, что гуляли по петербургским салонам в начале века. И постараемся найти реальные факты о его кругосветном путешествии и робинзонаде. Несомненно противостояние Толстого Крузенштерну. Более того, он враждовал со всеми офицерами "Москвы". Достаточно вспомнить о дуэли, произошедшей у берегов Бразилии, в виду города Ностера-Сенеро-дель-Дестеро. Здесь "Москва" пять недель простояли на якоре.
  "Один из самых прославленных дуэлистов граф Толстой, поссорившись с морским офицером, послал тому вызов на дуэль, который был отклонен под тем предлогом, что граф слишком ловок в использовании оружия. Тогда Толстой предложил драться на пистолетах - лицом к лицу, но и это моряк отклонил, настаивая на поединке в соответствии с тем, что он назвал морским способом. Способ этот заключался в том, что противники, схватившись друг с другом, прыгают в воду, победа же присуждается тому, кому удастся не утонуть. Теперь, в свою очередь, граф отказался от предложения, сославшись на неумение плавать, в ответ на что противник обвинил его в трусости. Тут вдруг граф рванулся к нему и, схватив, бросился вместе с ним в море. Их обоих, впрочем, вытащили из воды, но морской офицер получил некоторые травмы и захлебнулся".
  Действительности, неупомянутый по имени офицер, лейтенант Ромберг, после той дуэли провёл в постели несколько дней. В дальнейшем моряки опасались задевать Федора Ивановича и следующий инцидент произошёл уже на острове Нукагива. В тот раз граф бросился с кулаками на капитан-лейтенанта Крузенштерна, был скручен и посажен под домашний арест. Но и сидя под замком в своей каюте Толстой всячески возмущал матросов, обвиняя капитана в бунте против императора.
  Следует заметить, что эти эскапады происходили в момент обострения противостояния Резанов-Крузенштерн. Граф явно поддерживал своего начальника, а офицеры, после бразильской морской дуэли его побаивались. И до них дошли слухи о том, как Толстой вызвал на дуэль своего командира, полковника Дизена, а когда тот отказался запросто надавал тому оплеух и всё же вынудил стреляться.*(3)
  Было ясно, что критическая ситуация требует какого-то разрешения. Крузенштерн за предыдущие проступки уже сажал Толстого под арест; теперь он вынужден был дать ему более серьезное предостережение:
  "Вы играете в опасную игру, граф, не забывайте, что я пользуюсь абсолютной властью на корабле. Если вы не измените ваших привычек, я буду вынужден выбросить вас в море".
  "И что с того? - спокойно ответил Толстой. - Море - не менее приятное место, чтобы быть в нем похороненным, чем земля". Он не мог заставить себя прекратить проповедовать матросам идеи бунта, и капитан снова вызвал его. "Граф, - сказал он опять, - вы возмущаете команду корабля и задеваете мой авторитет. Если вы не дадите мне слова вести себя надлежащим образом, я высажу вас на необитаемый остров - один из них как раз у нас перед глазами".
  "Так-так! - воскликнул Толстой. - Похоже, вы пытаетесь запугать меня! Бросайте меня в море или выкидывайте на пустынный остров - для меня это безразлично. Но боюсь, что пока я нахожусь на борту, я должен буду продолжать создавать неприятности вокруг вас".
  Так что утверждение о высадке Федора Ивановича на остров Гаваика вполне оправдано и подтверждается очередной мюнхгаузеновской историей графа о том, как он приобрел необыкновенную власть над королем Камехамеха, которого, словно собаку, тренировал в бегании подле себя на четвереньках. С криками "Пиль! Апорт!" Толстой снова и снова кидал в море палку, за которой Его Величество тут же бросался и вприпрыжку возвращался обратно уже с трофеем в зубах. Эту историю со слов дяди описала Мария Федоровна.
  Оставим историю с Камехамеха на совести Федора Ивановича. Все одно невозможно теперь установить, где он бродяжил следующие два месяца. Вновь наш граф появляется в письма Моисея Баркана своему брату Аарону на Оаху. "Явился тут некий русский шлемазл и утверждает, что он граф. Судя по его отрёпьям и татау, что по утверждению мастера Тати сделана на Нуку-Хива, можно подумать. Но водку пьёт как казак месяц просидевший на гауптвахте. Кроме того доподлинно известно, что в Каракакойя заходил большой русский корабль под военным флагом. Так что я предпочёл поладить с этим "графом", снабдил его одеждой и поселил в хижине у плантации папайи. Г.Янг, которого я на всякий случай пригласил, возмутился этим, но у меня Беелка заневестилась, а этот жеребец выдувая по четверти (3 ведра за 2 недели, представляешь?) охапками таскает к себе в хижину вахине и, вроде бы все они остаются утром довольны. Не знаю какой он граф, но что русский- точно.
  С Янгом они поладили быстро и тут же сели играть в карты. Этот граф, фамилия его кстати Толстой, прежде чем я спохватился проиграл г.Янгу 25 вёдер моей водки. Конечно водка не моя , а г.ван-Майера, а г.Янг утверждает, что граф платежеспособен и даже согласился графову расписку на 36 вёдер водки подтвердить своею подписью.
  Сам понимаешь, мне такой гость ни к чему и, т.к. он спешил добраться до русских владений я тут же его огорчить тем, что судно за водкою и фруктами придёт не ранее мая. А вот если он доберётся до Ваимеа на Кауаи, то оттуда с грузом сандала можно отправиться в Макао, а там уж и до России рукой подать. Тут граф насел на г.Янга с просьбой дать ему какое судно, а тот пообещал тонгиаку*(4). Ну дай Б-г скоро уберётся."
  Но наш граф так просто не убрался. До прихода тонгиаки и ещё неделю после он устроил себе экскурсию по местным достопримечательностям. Да и как мог Федор Иванович не отправиться к входу в ад. Он бы себе такого никогда не простил. Мы знаем об этом от Тертия Борноволокова. Услышав от Толстого об огненных озёрах и лавовых пещерах, Тертий бросил всё и отправился на Большой остров "дабы узреть сии чудеса природы". Как и Федор Иванович он наблюдал лавовые озёра, поднимался к леднику Мауна-Кеа, чуть не погиб при извержении Хуллалалаи и доходил до жилища богини вулканов Пеле, кратеру Халемаумау. Итогом этого путешествия стала книга "Описание природы вулканов Оваики".*(5)
  В Ваимеа Толстой прибыл не ранее середины сентября. Погостил у Яна Ван-Майера и отдолжил у него 1500 пиастров для возвращения в С.Петербург. Затем перебрался в имение к Тертию, с которым очень хорошо поладил. Но уже 4-го октября сев играть в штос с капитаном ОКейном и Натаном Уиншипом, младшим компаньоном совладельцем "Эклипса", просадил всё и вдобавок ещё 3200 пиастров под честное слово. Федор Иванович бросился в контору КЮМ, но Ян отправился с инспекцией в отдел на Оаху, а управляющий ван-Кройз. не мог распоряжаться кассой. У Тертия подобных сумм и в заводе небыло. Тогда граф кинулся в контору РАК, но приказчик Прохор Наквасин также не располагал необходимой суммой в наличности да и не имел прав проводить кредитные операции.
  И вот, когда Федор Иванович, достал подарок Янга, кинжал из зуба гигантской акулы и собрался было доказать бедному Прохору, как тот неправ, приуменьшая свои права, в контору ворвался Тертий, остановил взбешённого приятеля и предложил соломоново решение. Наквасин не может дать денег в рост, да и нет у него достаточно, но может выдать аванс за работу. И, ежели г. граф желает послужить России-матушке на дальних её границах, жестоко осаждаемых бесчисленными врагами, то необходимая сумма в виде векселя возможно оприходовать не нарушая инструкций.
  Графу Толстому идти в услужение к купцам? Но долг чести!
  Наквасину не мог обещать такие деньги за службу. Но этот страшный кинжал!
  Контракт на два года был подписан и вся эта компания отправилась на "ОКейн" договариваться об уплате карточного долга. Целый год промышляя на паях с Компанией, бостонцы ещё весной вернули в Трехсвятит.Гавань партовщиков и компанейскую долю с добычи. Так как товаров на размен на бриге почти не осталось, а до муссонов было более полугода, капитан решил зайти на Сандвичевы острова, рассчитывая подзаработать на сандале. Но оказалось, что почти вся вырубка этого дерева на Кауаи,Оаху и Мауи была монополизирована КЮМ, а на Гаваике сандал низкого качества и в Кантоне спросом не пользуется. И тут такой случай. Разумеется бостонцы своего не упустили. Наотрез отказались от векселя и потребовали уплаты лучшим сандалом по кантонской цене. И как Наквасин не торговался с ними получили- таки 32 пиколя*(6) сандала и 4 бочонка рома в придачу. После чего тут же отправились делать бизнес в Китай, а новый служащий Компании остался на берегу. Но граф не слишком долго огорчался такому повороту судьбы потому что пришло время Макаики. 120 дней, с начала ноября по конец марта, всеобщего раскрепощения. Непрерывные песни и танцы, сравнимые разве что с танцами одалисок в гареме. Свобода любви и бесконечные спортивные состязания.
  По вполне понятным причинам Толстой не мог участвовать в водных видах спорта, но на суше он старался показать всё, на что был способен. Не имея возможности кататься по волнам на доске, граф участвовал в холуа, скатывании по крутой, выложенной гладкими камнями трассе на санках, вырезанных из дерева каги. Хотя по неопытности он и не смог вписаться в вираж, отделался лишь ушибами, а мог бы и кости переломать. Зато в мокомоко, местной разновидности бокса, Толстой проявил себя очень неплохо и даже выиграл несколько ставок. Но затем всё просадил, крепко получил по голове и далее, до конца праздников, старался общаться исключительно с лучшей половиной населения Ваимеа и окрестностей. К чести графа лучшая половина отвечала ему взаимностью и почти в полном составе провожала его и бросала в море венки- леи, когда "св.Лука" под командованием кап-лея Карпинского увозил Федора Ивановича к месту его новой службы.
  К 14 марта, дню прибытия судна в Трехсвятительскую Гавань, несчастный капитан-лейтенант десятки раз пожалел, что взял на борт это чудовище, что согласился служить в Компании, а иногда, что вообще появился на этом грешном свете. Привыкший в Ваимеа быть в окружении целых толп прелестных вахине, оказавшийся на судне граф был выносим лишь пьяный в лёжку. В остальное время он ругался, лез драться и вызывал капитана на дуэль. Бедный Федор Маркович(из мелкотравчатых вологодских дворян) без меры наливал высокой персоне компанейской водки и рома, ужасаясь при том, в какую копеечку ему это выльется. Но за то каким счастьем сияли глаза его, когда его сиятельство, шатаясь, изволило спуститься в вельбот дабы представиться своему начальству.
  Правитель и без доклада Карпинского понял какого служащего прислал ему Наквасин. А как прочёл в какую сумму это сокровище встало Компании, готов был убить негодяя Прохора если б мог дотянуться. Ну да делать нечего, деньги уплочены. За неимением простой пишем на гербовой, а у хорошего хозяина и петух несётся. А хозяином Александр Андреевич был отменным.
  Графу немедленно было выделено под жильё помещение конторы, обставленной лучшей мебелью что нашлась. И в услужение приставлены были три каюрки почище. Сам же правитель ежевечерне почтительно интересовался, не желает ли г. граф отведать в его компании отличного гавайского рому. Г. граф, как правило, соизволял и они беседовали и выпивали. Разговоры же в основном вертелись вокруг океанских вояжей, кораблекрушений, войн с американцами и их диких нравах.
  Особенно Александр Андреевич любил рассказывать о самых звероподобных: колычанах и медновцах. "Сущность их звериная доходит до того, что многочисленных рабов своих они сугубо откармливают дабы на патлачах своих употребить в пищу. Бывает даже запекают их живьем, считая что так мясо сочнее. А зимою и просто колют их как скот на пропитание. В голодные ж годы и детей своих также съедают. А бывает и свою собственную кровь пьют. Со стариками же в голодный год поступают так. Сажают одного у костра и уходят. Когда ж костер прогорит и волки учуяв добычу их разрывают и пожирают а затем раз отведав человечины идут по следу дабы еще поживиться, а там их уж ждут охотники и бьют на мясо" И никому эти дикие не были б нужны, да земля их несметно богата медью. Она там лежит самородными кусками. Но где найти такого героя, что рискет заявиться к людоедам? Был один такой молодец, Костя Галактионов, да его медновцы жестоко изранили, едва живой ушёл. И более туда ни ногой. А другие и не пробуют и винить их в этом нельзя. Вот вы граф отправились бы на съедение к людоедам?
  Отгадайте, что ответил на это граф Толстой?
  Лукавил Александр Андреевич. Не были колычане и медновцы людоедами. Ну приносили иногда рабов в жертву на похоронах вождей. Ну бывало убивали чужих. А кто конкурентам радоваться будет, ежели они на их медь и транзитную торговлю косятся?
  Посланный туда лет пять назад опытный байдарщик Константин Галактионов(Костя) едва не погиб от рук индейцев медновцев, сопровождавших его в поисках месторождений самородной меди. Он поднялся по реке на 400 вёрст, до впадения в Медную реки Тазлины, но меди не нашёл. Вожди атна дали ему 7 аманатов, но опасаясь подрыва своей монополии на добычу меди и торговлю, планировали убить Галактионова, а затем при поддержке своих сородичей, находившихся у русских в каюрах, захватить Константиновский редут. План их однако сорвался. Тяжело раненый Костя ушёл и сумел предупредить начальника редута Дмитрия Тарханова. После долгих переговоров с вождями атна, упорно отказывающимися признать существование заговора, Тарханов смог прийти с ними к мирному соглашению. Обострение отношений могло подорвать пушную торговлю.
  К весне 1800г. Галактионов. оправился от ран и согласился участвовать в новой экспедиции, которую вознамерился отправить Тарханов. "Медновцы хотя и дали до 10 человек аманатов, но мало обращают на это внимания, имея зверский характер, и обманывают нас беспрестанно". На этот раз экспедиция обошлась без неприятностей. Костя исследовал левый приток Медной- Читину, но меди так и не обнаружил. Он собрался было вновь отправиться на поиски меди. Да тут сам правитель его остановил. Новые планы появились.
  Чикаминклаль, из чинуков что отправились торговать компанейскими товарами, парень молодой и любопытный, всё дивился медной обшивке "Рейнджера" и расспрашивал где и как касаки медь собирают. Баранов как мог рассказал ему об уральской руде и медеплавильных заводах.
  Так значит медные плиты, что атене торгуют вам не нужны? А для атене эта ваша руда просто земля?
  Тогда-то и родился хитрый план, тут же подробно описанный и отправленный в Охотск, чтоб сухим путём письмо быстрее дошло до Правления. А Галактионову и Баженову, что собрались вновь идти на Медную, приказано было задержаться.
  В Петербурге план оценили по достоинству и в 1805г. на "Курске" должны были прибыть искусный рудознатец и медеплавильщик с подмастерьем и необходимым прикладом, а также 100 пуд самой доброй руды с демидовских рудников. Правитель хотел привлечь к этому делу ещё и Тертия, да тот уже перебрался на Гаваика и нипочём не желал оторваться от своих любимых вулканов и семьи.
  22 апреля Баранов лично доставил на "Рейнджере" графа Толстого к Медновской одиночке. А с ним четырёх каюров, двух каюрок (ну куда ж без них), переводчика Петра Нечаева и приказчика Кондакова. День выгружались и отдыхали. На другой день выпили и проводили Александра Андреевича. А на третий, вместе с присоединившимся к экспедиции Чикаминклала, на двух байдарах пошли вверх по реке.
  "Тинательта был великим воином и вождем в селении Тагельден и славился как искусный игрок в слахал*(7) В тот год лед сошел рано, а потом снова ударили холода и гуси долго не прилетали. В этот новый холод, когда воины сидели у очагов, и пришел Таколиих Та*(8). Но тогда ещё никто не знал кто он такой и звали его просто Таласта.
  Он зашел в дом вождя, а это был самый большой дом и сразу сел у огня рядом с Тинательтом и стал есть из его чашки ягоды с жиром. Потом так и не сказав ни слова, достал водку, выпил и предложил ее вождю. А тот, поглядев на ружье которое гость положил рядом с собой, спросил: "Ты вошел в мой дом с оружием, но сможешь ли ты стрелять из него?" Каждый воин знает, что когда входишь с мороза в тепло ружье отпотевает и не может стрелять. А Таколиих Та ответил: "Мое оружие всегда стреляет. А если хочешь проверить поставь в заклад свое." У Тинательта было очень хорошее ружье и он поставил его против ружья гостя, зная что оно не выстрелит. Но Таколиих Та достал из-за пазухи пистолет, из тех что стреляют 2 раза и выстрелил в стену. Тинательта глядя на второй ствол признал, что гость выиграл его ружье, ведь говорили они об оружии, а не о ружье.
  После они поели и Тинательта сказал так: "Я вижу ты любишь играть. Давай сыграем в слахал". Таколиих Та сказал, что он не знает как это делается. Но Тинательта быстро научил его они стали играть. Играли они всю ночь и весь день и ещё одну ночь. А к утру Таколиих Та проиграл Тинательту его ружье и своё ружьё, и все свои товары, и лодки, и всех своих людей. Остался у него только тот самый пистолет. И тогда Таколиих Та сказал Тинательту: "Мы сыграли в твою игру. Давай теперь сыграем в мою, если ты не испугаешься." Тинательта был отважным воином и сразу спросил: "А как играют в твою игру?" "Видишь пистолет. В нём 2 ствола и в каждом по 5 свинцовых пуль. Завяжи себе глаза. Я сдую порох с одной полки а ты выберешь один курок и выстрелишь в себя. Если выберешь правильно и пистолет даст осечку, я выстрелю в себя из второго ствола. Хватит ли у тебя отваги на такую игру?"
  Тинательта был отважный воин но мудрый вождь. Он ответил так: "Это очень интересная игра но сыграть в нее можно только один раз. Нет ли у тебя другой игры, которая не закончится так быстро?"
  Тогда Таколиих Та достал маленькую коробочку и вынул из нее карты. Но тогда атене ещё не знали что это такое. Он сказал: "Это карты. С их помощью можно играть во множество интересных игр. Но я не буду показывать тебе сложные игры. Ведь тогда если я выиграю, все скажут что я обыграл противника, которого я же плохо обучил" Все поняли что Таколиих Та хотел сказать, что Тинательта обучал его играть в слахал нечестно и Тинательту стало стыдно.
  "Я покажу тебе самую простую игру в которую даже ребенок научится играть быстрее чем съест горсть ягод. Это карты. Одна сторона каждой из них одинаковая, а со второй они все разные. Их тут ровно 52 и с разной стороны половина из них чёрная, а вторая половина- красная. Пока они лежат вместе и разноцветная их сторона не видна скажи, какую карту ты хочешь: чёрную или красную, а потом вытащи одну. И если ты вытащишь то что хотел то ты выиграл, а если нет- то проиграл. Потом я буду тащить карту, потом снова ты. Разве это не честная игра?" Тинательта внимательно проверил все карты. Их как и сказал Таколиих Та оказалось 26 черных и 26 красных. Потом Тинательта перемешал их так чтобы Таколиих Та не мог знать где какая карта лежит и предложил ему выбирать первому.
  Таколиих Та решил что это справедливо: "Но играть на вещи недостойно настоящих воинов. Давай играть на мясо. Проигравший вырежет из себя кусок мяса равный по весу этому пистолету. И чистого мяса без кожи, костей и крови." Он сказал так потому, что товаров для игры у него уже не было. Тинательта снова сказал что игра слишком быстрая и через 2-3 проигрыша она закончится. Но Таколиих Та предложил играть до 21 проигрыша чтобы срезать потом все, что проиграл один и выиграл другой. Тинательта согласился что это справедливо.
  Сначала Таколиих Та проиграл Тинательту 2 пистолета. Потом отыграл их и выиграл еще 3. Потом проиграл 2. Эта новая игра оказалась очень быстрой. За время достаточное чтобы сварить мясо Тинательта проиграл 21 пистолет и сказал: "Ты выиграл и боюсь я слишком стар и тощ и на моих костях не хватит мяса чтобы расплатиться с тобой. Не возьмешь ли ты взамен все, что раньше проиграл?" Но Таколиих Та только рассмеялся. Тогда Тинательта добавил много мехов и 2 медные пластины. Но Таколиих Та снова рассмеялся и сказал: "Отдай мне в придачу свою дочь, ту что приносила нам еду и я соглашусь" Привели девушку. Ее звали Кунгдан и было ей 14 лет. Таколиих Та осмотрел ее и приказал принести выигранные меха, медные пластины и свои товары. Когда все это принесли он обратился к Тинательту с такой речью? "Я беру твою дочь в жены. Возьми за нее выкуп." И отдал все меха и медные пластины, и половину своих товаров, и ружье Тинательта, и свое ружье. И был это самый большой выкуп за девушку который когда-либо давали, хотя и не подарил он ей пояса из оленьих зубов*(9)
  А Тинательта обнял Таколиих Та и сказал что всегда мечтал о таком зяте, великом воине и игроке. И тут же разослал гонцов с приглашением на патлач к осени. Все узнали об этой великой игре и огромном выкупе и авторитет(?)Тинательта и Таколиих Та был очень высок. И все вожди с Читина, Танады, Небесны и даже с Юкона приехали на патлач. Приехал и Нанук (Баранов). И был тот патлач безмерно богат. А после него вожди решили разрешить хасакам искать и добывать медь на их землях. Но это уже другая история."
  На удивление правдивое описание характера графа Толстого. Женолюб. Невероятно хладнокровный бретёр, десятками считавший свои дуэли. Отчаянный но неудачливый игрок, исправляющий неверность фортуны шулерскими приёмами.
  Молодым не пришлось долго наслаждаться семейной идиллией. Через неделю после этой игры полетели гуси и Федор Иванович, ярый охотник, вместе со всеми скрадывал и бил птицу. В июне, уже вместе с женщинами все охотники и Толстой тоже, уехали в летний лагерь ловить лосося. В августе он охотился на уток пока его супруга собирала ягоды. В сентябре бил с лодки лосей. Затем был патлач, на котором граф получил своё новое имя.
  Патлач, столь важный для Компании, по индейским меркам был богат безмерно. На нём присутствовал Резанов, посланец Великого Вождя хасаков, а Нанук- Баранов не пожалел ни своего фирменного "кваса", ни продуктов, ни товаров на подарки. Он презентовал Толстому свою "Ольгу" нагруженную котиковыми шкурами и ворванью. А тот, посетив с приехавшими на патлач вождями судно и убедившись в наличии груза, той же ночью собственноручно поджёг его. Тогда-то его непонятное имя Та Ласта и сменилось на Таколиих Та- Отец дневного света над водой.*(10) Это был поступок достойный великого вождя. Ибо только великий вождь получает такие подарки и настолько уверен в своей удаче и покровительстве Ворона, что может так просто уничтожить огромное богатство.
  По правде говоря, расходы Компании на этот фейерверк были не столь уж велики. "Ольга", с трудом добравшаяся до места, была годна лишь на слом, 11 тысяч пересушенных и потому ничего не стоящих котиковых шкур загромождали склад и баланс. А ворвань, побочный продукт промысла и дорогой товар в глубине материка, обходилась дешевле тех бочек, в которые была залита.
  Но сам поступок стоил дороже денег. Авторитет и уважение вождей.
  Лишь с высоты своего нового положения Толстой смог предложить вождям нечто прежде небывалое. Он рассказал им об искусных мастерах, способных из простой земли добывать медь. И о том, какие богатства смогут получить те, на чьих землях это будет происходить. Почётные гости вежливо выслушали сию ересь и лишь вождь Тарала Тейнатхель выразил от их имени лёгкое сомнение. Тогда граф предложил им найти хотя бы одну крупицу меди в 50 кулях руды. Мастер Андрей Зосимов с подмастерьями за три дня сложили и высушили плавильную печь. Загрузили шихту, причём и руда и уголь были ещё раз самым тщательным образом проверены на предмет наличия в них меди. Весь процесс выплавки шёл под неусыпным контролем, но на след. день из печи вместо 20 пуд руды и 15 пуд угля получили более двух пуд чёрной меди. Сомнения вождей в качестве полученного продукта опровергли, переплавив её(под тем же контролем) в штыковую. Вождь Чистля- Каэгге, Ил Калнес Та, поинтересовался, получится ли этот фокус ещё раз. После проведения двух контрольных плавок вожди удалились на совещание, которое продлилось до утра. А утром начался деловой разговор, продлившийся неделю. Торговаться они умели. Не даром Федор Слободчиков писал: "Редкий из них не шаман, все до одного хорошие торговцы. Не будучи разборчивы в способах обогащения, то, чего не имеют возможности вышаманить и выторговать, берут насильственно, смеясь над простотою и доверчивостью".
  Под конец сошлись на том, что тот, на чьих землях найдут руду, получит 10-ю часть меди. Остальные присутствующие вожди разделят меж собою ещё 10-ю часть. 20-ю часть получит Таколиих Та (Баранов тут же согласился с этим, увидев как у графа глаза стали наливаться кровью). На каждого хасака, что будут работать на заводе, хозяева земли дают одного работника и остальные вместе ещё одного. Но за уголь, что они будут выжигать и доставлять, плата отдельная. Самородная медь для хасаков заповедна. Меха, кроме как в Медновской одиночке, не скупать. Вожди поклялись Вороном. Правитель- на иконе. Договор был заключён. Резанов и Баранов отправились по своим делам, а мастера вместе с графом зимовать в Тагельден, а как только сошёл лёд на реке, в сопровождении 6 воинов охраны отправились на поиски меди. Долгими они не были. Уже в середине июня, в 95 верстах от деревни Слана в верховьях р.Читина увидели они высокую скалу с многоцветными полосами на ней- верный признак меди.
  Жилу нашли почти сразу. Да мудрено было не найти- такую здоровую. Больше времени заняло пробивание шурфов через покрывавший её базальт. До осени успели перевезти из Тагельдена весь приклад, заново сложить малую печь и сделать первые плавки. На строительство настоящего завода с запрудой, с водяными мехами и насосом потребовалось три года. Но и работал он потом без малого 80 лет*(11)
  Искуснейшие охотники атене, уважая Толстого как отважного воина и искусного игрока, посмеивались над его охотничьими успехами. Он никак не мог научиться стрелять даже из лёгкого лука, которым дети добывают водяных крыс, не говоря уже о настоящем, тяжёлом, усиленном китовым усом. Он не мог подкрасться к лосю и метнуть в него копьё. И совершенно не понимал следов.
  Но в октябре Федор Иванович взял реванш. После первого снега индейцы выходят искать медвежьи берлоги. Но охота на медведя- это больше чем охота, это единение мужчин, приобщение к духам, посвящение молодёжи. Охотятся на мелкого чёрного медведя, а огромного бурого гризли не любят и боятся. Как раз такой медведь и залёг в тот год верстах в 10 от Тагельден. Когда охотники обнаружили его берлогу Тинательта запретил ходить в ту сторону, чтобы ненароком не потревожить страшного зверя. Но графу очень захотелось испытать в деле свою новую рогатину. Услышав об огромных кадьякских медведях, Фёдор Иванович заказал её кузнецу в Трехсвятительской Гавани, а для ратовища лично отобрал отличное ясеневое весло вельбота с "Авось".
  Тинательта не смог устоять перед напором своего зятя. Как и полагалось при медвежьей охоте, всё мужское население деревни, включая стариков и детей, отправилось в лес. Женщины знают куда отправились мужчины, но с ними ни слова об этом- таков ритуал.
  Подошли к месту. Нашедший берлогу охотник опять же по обычаю поднял кверху левую руку и сказал: "Он здесь!" Толстой ещё дома в имении участвовал в охоте на берлоге. Он потребовал как следует утоптать снег. Потом охотники отошли и приготовились стрелять. Граф, на всякий случай, воткнул прикладом в снег своё ружьё и приготовился к схватке, а каюр Николай начал тыкать в продух длинной жердью.
  Вначале медведь не реагировал, но после пятого или шестого тычка взревел и разметав сугроб над берлогой, вылетел наружу. Дневной свет ослепил его. Николай затаился и медведь не обратил на него внимания, а сразу бросился на заулюлюкавшего Толстого. Саженях в двух от него зверь поднялся на задние лапы чтобы оказаться выше противника и в этот момент получил под вздох три пяди широкого стального лезвия. Охотник тут же уткнул пятку ратовища в снег и упёрся в него коленом. Гризли навалился на роги, пытаясь дотянуться до врага. Бывшее весло хрустело но держало. И вдруг какой- то инстинкт заставил графа бросить ратовище и прыгнул в сторону к ружью. В этот миг дерево не выдержало и с треском лопнуло. Медведь потеряв опору рухнул в утоптанный снег и тут же получил смертельную пулю прямо в затылок.
  Убитому зверю сразу удалили глаза, чтобы не видел непочтительного с ним обращения. На большом костре варят мясо. Поджаривают на палочках сердце и печень. Наверное у Федора Ивановича от страшного физического и нервного напряжения тряслись руки и ноги, но воины атене видели перед собой победителя медведей, в одиночку, копьём опрокидывающий наземь огромных зверей, добивая их затем из ружья. Хотя после того случая Толстой ни разу более не рискнул схватиться с гризли, слава великого охотника намертво прилипла к нему. Даже полная неспособность гонять по снегу оленей-карибу ей не повредила.
  Вскоре после той охоты у графа родилась дочь Анна. Весной и летом она вместе с родителями совершила длительное путешествие по Медной и её притокам. Федор Иванович хотел осмотреть земли, да и гоняться за линным гусем и рыбачить ему не хотелось. Он открыл Перевалочное озеро, поднимался по Медной до самых гор, которые носят теперь его имя. Тонкий знаток и любитель кулинарии, "обжор властитель, друг и бог", Толстой привык есть местные деликатесы: оленина, сваренная в желудке, толокуша из сала, крови, рыбы и ягод и главное лакомство- кислые(заквашенные в ямах) рыбьи головы. А вот с этикетом у вечного нарушителя спокойствия было много хуже. Не раз его спутники с трудом утихомиривали страсти. Однажды в деревне ТчихайЧиг возмущённые молодые воины схватились за кинжалы, но Толстой сумел разогнать их, бросив в очаг горсть патронов. Отпрыгнувшим по углам воинам, чтобы сохранить лицо, пришлось присоединиться к хохотавшему во всё горло Федору Ивановичу.
  К осени дикая жизнь окончательно надоела графу. В сентябре он оставил жену и дочь на попечении тестя и перебрался на Кадьяк, а оттуда на "Устюге" в Россию. Перед отъездом Федор Иванович официально передал свою долю Читинского завода дочери, назначив её опекунами: Тинательта, Баранова и о.Гедеона. Рассказывают, что в тот самый день, когда Толстой вернулся в столицу, он узнал, что Крузенштерн дает бал. Облекши свое татуированное тело в вечернее платье, он появился в зале. Крузенштерн едва мог поверить своим глазам.
  "Граф Толстой, возможно ли, чтобы это были вы?"
  - "Как видите, - ответил Американец холодно. - Я был так счастлив на острове, где вы бросили меня, что совершенно простил вас и пришел поблагодарить". Хотя возможно это одна из легенд.
  В России Толстой вернулся к привычной ему жизни: дуэли, попойки, карты. В шулерстве ни разу уличён не был, но сам предупреждал ближайших друзей, чтобы в карты с ним они играть не садились. Участвовал во многих компаниях, неоднократно был разжалован. В Бородинском сражении участвовал рядовым солдатом и, проявив чудеса храбрости, получил в награду Георгиевский крест. По этому случаю старый приятель по гвардии Денис Давыдов написал:
   А вот и наш Американец!
   В день славный под Бородиным
   Ты храбро нес солдатский ранец и щеголял штыком своим.
   На память для того Георгий
   Украсил боевую грудь,
   Средь наших мирных братских оргий
   Вторым ты по Денисе будь.
  В свете о нём говорили: "Толстой-Американец смугл и черноволос, но в сравнении с душой его он покажется блондином" А добрый приятель Саша Пушкин, когда не смог добиться у родителей своей будущей жены согласия на брак, отправил Толстого сватом и тот смог убедить их. Потом Федор Иванович и сам женился, на этот раз по православному обряду, на своей содержанке, цыганке-певице Авдотье Тугариной и имел от неё 11 детей. Но свою первую семью никогда не забывал. Состоял в переписке с дочерью и хотел выписать её в С.Петербург, дабы дать приличное образование, но тесть не отпустил. Скорее всего дед держался за внучку не от большой любви, а от тех выгод, которые от неё имел. Кроме доходов с завода, петербургские связи значительно повышали его статус.
  Компания выкупала у индейцев медь по своей цене. Но по жалобе Тинательта, отправленной зятю, тот зашёл в Правление разобраться. После той разборки правительствующий директор Булдаков срочно написал Баранову: "... и за ради Бога покупайте у сих американцев медь по высокой цене, лишь бы не в убыток. Ибо ежели этот дикарь, их родственник, ещо раз суда заявится, думаю без смертоубийства не обойдется"
  Федор Иванович умер 24 октября 1846 года шестидесяти четырех лет и похоронен на Ваганьковском кладбище. Священник, исповедовавший умирающего, говорил, что исповедь продолжалась несколько часов, и редко он встречал такое раскаяние и такую веру в милосердие божие. И тот же священник принял от него венчальное кольцо для передачи дочери на далёкой Медной реке.*(12)
  Лучшее надгробное слово на смерть Толстого сказал Жуковский. Узнав о его смерти, он написал Александру Яковлевичу Булгакову: "В нем было много хороших качеств. Мне лично были известны только хорошие качества. Все остальное было ведомо только по преданию, и у меня всегда к нему лежало сердце, и он был добрым приятелем своих приятелей".
  
  1* Так в тексте. Действительно Сверберик
  2*По некоторым данным именно эта история была использована Рейдером Хагард в книге "Копи царя Соломона"
  3* Стихотворение, написанное другом Толстого, будущим героем партизанской войны и поэтом Денисом Давыдовым, содержит указания, для нас уже не совсем понятные:
  Толстой молчит! - неужто пьян?
  Неужто вновь закуролесил?
  Нет, мой любезный грубиян
  Туза бы Дризену отвесил.
  Давно б о Дризене читал:
  И битый исключен из списков -
  Так видно он не получал
  Толстого ловких зубочистков.
  Так видно, мой Толстой не пьян.
  4*Тонгиаки- катамаран средних размеров, принимал до 20 пассажиров, способен идти под парусами под 50гр против ветра, скорость до 8 узлов
  4*Книга была издана Российской Академией наук в 1811г. на деньги фирмы Баркан. Очевидно это был первый случай непрямой рекламы. По требованию спонсоров Тертий не раз упоминал о "несравненном баркановском роме" и сухофруктах.
  6*Пиколь=100катти=133англ.фунт.=148рус.фунт.- мера веса в Кантоне для сахара, соли, пшена, мыла, китового уса, моржового клыка и сандалового дерева
  7*Игра в которой роль костей играют палочки маркированные концентрическими окружностями.
  8* Имя Таколиих Та- Отец дневного света над водой Ф.И.Толстой получил осенью 1805 или летом 1806г.
  9*Сватаясь, охотник атене должен подарить невесте пояс, сделанный из нижних челюстей оленя-карибу, как знак что он искусный охотник и может прокормить семью.
  10*По другой версии он получил это имя за то, что во время летнего путешествия 1806г. любил поздно вечером, подплывая к индейской деревне или становищу, внезапно зажигать и направлять на берег кулибинский прожектор.
  
  11*В 1914-18, 1922-30 и 1940-44гг. работы на заводе возобновлялись. В 1978г. завод и шахты реставрировали и превратили в музей-заповедник.
  
  12* Эта легенда вместе с кольцом передаётся в семье Тахлуковых. (Анна Федоровна вышла замуж за сына вождя слана Та Халукилии) Однако вторая дочь графа, Прасковья Федоровна Перфильева, писала опровержение: "У отца было особого фасона венчальное кольцо, по образцу которого Петр Александрович Нащокин когда-то заказал такое же для себя. Отец похоронен без кольца и оно хранится у нас."
  Анна Тахлукова-Толстая прожила долгую жизнь, родила 8 детей, внуков графа и умерла в 1869г. К тому времени её сын Филипп, подобно деду, заслужил кавалерию св.Георгия за Канадский поход 1855г.
  
  Глава Љ17
  
  Приключения орегонского барона
  
  Я решил вставить в свою историю несколько глав из книги "Описание исследования бассейна реки Орегон проведенное в 1806-09гг. лейтенантом флота бароном фон Штейнгель, написанное им самим" не из-за высоких литературных качеств произведения, а потому, что Штейнгель оказался первым из российских
  путешественников производивших комплексное исследование материковой части Америки и ставший таким образом эталоном. Следующие пол века десятки молодых и честолюбивых мичманов, лейтенантов, штурманов уходили в неведомые земли и возвращались, кому повезло, с толстенными тетрадями "бортовых журналов". В журналах этих собиралась информация по десяткам различных научных дисциплин: от этнографии и языкознания до почвоведенья и гидрологии. Как правило не забывали они и о том, что финансирует их экспедицию коммерческая Компания хотя и не всем, подобно Штейнгелю, удавалось сделать её прибыльной. К сведению: расходы РАК на его экспедиции составили за три года 18 742 пиастра, а мехов он привёз за это время на 22 318 пиастров. Своеобразный рекорд для научных экспедиций.
  
  
  
  Рейд в устье Орегона не слишком удобен но сравнительно безопасен. Само же устье, мили 4 шириною, на самом входе ограничено с севера скалистым мысом, а с юга -длинной, узкой, песчаной косой. Свежий северо- западный ветер, нам попутный, сформировал пенный барьер прибоя от берега к берегу, свидетельствуя о присутствии мелей.
  Лейтенант Давыдов, не имея верных береговых ориентиров, не рискнул входить в лиман и, став на плехт и верп*(1) при глубине 14 фатомов, отправил для промера фарватера две байдарки. В каждую из них был посажен алеут- гребец, а к ним боцман Чичнев и матрос Осколков. На мою просьбу разрешить отправится на промеры Давыдов заявил, что без опыта плавать в байдарке очень опасно и я очень просто могу перевернуться. Глядя сколь легко сии суденышки преодолевают валы прибоя в сердцах ругал я своего временного командира, равного мне по чину и младшего годами, и только много позже, уж на Кадьяке, пытаясь плавать в байдарке и чуть было не утонув, извинился я перед Григорием Ивановичем за свое мальчишество.
  Вернулись байдарки уже в темноте, а все время их ожидания простоял я на палубе озирая впервые увиденный берег Нового света. Пространство предо мной представало последовательными рядами гор, повышавшихся с отдалением и местами вдалеке покрытые снегом.
  В десятом часу, как только ослабел отлив, мы вошли в устье. Проход оказался безопасным, полных 4 фатома в низкую воду. Сразу же за северным мысом находится удобный Бейкеров залив в коем располагается деревня Чинук, главное поселение союзного России индейского народа с тем же именем. По сложившейся традиции каждое компанейское судно идущее в Новоархангельскую крепость заглядывает в Чинук. Зашли туда и мы. От берега тотчас отошел украшенный бат с дюжиной гребцов и одним ярко одетым пассажиром. Нашим гостем оказался Чомчомлы (Сиум-шамалииу), вождь Чинука, одноглазый старик одетый в длиннополый синий байковый балахон, украшенный бисером и горностаями и с серебряной медалью "Союзный России" на шее. У него, как и у всех прибывших был странно сплющенный назад лоб так, что составлял с носом прямую линию. Позже узнал я, что чинуки считают плоский и скошенный назад лоб признаком высокородства, как и калечение ножек дочерей знатных китайцев. Для того в изголовье люльки крепится доска и с помощью специальных шнурков этой доскою зажимают головку младенца. Пытка эта с перерывами продолжается до года в течение коего головка ребенка принимает "совершенную" форму. Чомчомлы со свитой поднялся к нам на борт и произнес длинную речь, а затем внезапно принялся плясать, размахивая резными погремушками. Вскоре к нему присоединились все приехавшие.
  Не знаю, сколь долго продолжался бы сей балет, но два матроза вынесли из камбуза большой котел полный рисовой каши. Пляска тут же прервалась и все ее участники достали заранее припасенные миски и были щедро наделены горячей кашей. Мы также ее отведали. Была она очень сладкая, с патокою и кусочками неведомых мне плодов. Лейтенант Давыдов объяснил, что традиция сия сложилась немного лет назад, вскорости после заключения союза и торгового соглашения. Чинуки, известные в здешних местах торговцы, пользуются случаем чтоб не тратя сил подняться на буксире до главных рынков. А компанейские суда, ежели зайдут в лиман вечером, могут с удобством отстояться в гостеприимной бухте. На противоположной, южной, стороне лимана есть удобный, незаселенный залив св.Георгия, где суда до 200 тонн могут стать на якорь в 20 саженях берега. Но он расположен восемъю милями далее от входа, а идти в сумерках средь множества отмелей, превращающих лиман в сложный лабиринт, опасно до чрезвычайности.
  Тем временем от берега отошли еще два бата. Они подошли к борту и успевшие съесть кашу гребцы принялись споро перебрасывать к нам на палубу плотно увязанные тюки, пока новые гости поглощали свою долю угощения. Григорий Иванович терпеливо дождался пока у котла не обнажится дно и после того поблагодарил вождя за то, что тот почтил его судно своим присутствием. Чомчомлы понял его верно и тут же начал собираться. Через несколько минут все тюки оказались снесены в трюм, а на палубе, кроме команды, осталось пять индейцев отправлявшихся с нами в Новоархангельск да еще один сидел на корме буксируемого за "Авось" бата. Баты сии с превеликим искусством выдолблены из великих сосновых стволов так, что толщина бортов не превышает трех дюймов а планширь ради отражения волн выгнут наружу. Длинною они до 50 фут и способны нести до 30 человек. Форштевень и ахтерштевень высотою до 5 фут украшены искусной резьбою. Гребут чинуки вёслами длинною 4-5 фут стоя на коленях парами, потому у всех у них не исключая баб кривые ноги, тощие лодыжки и широкие плоские ступни. Чинуки искусные моряки и не раз доводилось наблюдать мне впоследствии как выходили они на утлых челнах в открытое море не опасаясь высоких валов.
  Лиман, по коему предстояло нам пройти, протянулся в юго-восточном направлении на 70 миль ширина ж его меняется от 3 до7 миль. Он проходим для судов до 300 тонн. Берега, в основном утесисты как и острова в лимане, окаймлены лесом, средь которого выделяются гиганты до 300 фут высоты.
  Около трех часов по полудни Давыдов указал мне в северной стороне на прибрежную скалу высотою фут в 150 и была она священным местом чинуков где они хоронят своих особо выдающихся людей. В зрительную трубу хорошо были видны подвешенные на ветвях деревьев яркие одежды и всякие побрякушки и стоящие у подножия их корзины с имуществом, предназначенном покойникам в их дальней дороге. Сами ж они уложены были в некое подобие лодочек очевидно чтоб не дожидаться на брегах Леты перевозчика Харона.
  Сразу за кладбищем в Орегон впадает река Ковлиц. Приближался вечер, а впереди нас ждал особо опасный участок лимана потому Давыдов решил отстояться на якоре до утра чуть выше слияния. На рассвете мы подняли паруса и проделав против течения могучей реки еще 30 миль, к полудню подошли к устью Виламета.
  Река эта протекает по долине того же названия верст 100 шириною, зажатой двумя горными цепями с юга и с севера. Восьмью милями вверх по Виламету находится Новоархангельская крепость. Расположена она в самой дальней точке куда поднимался европеец, лейтенант Броутон с ванкуверова корабля, в 100 милях от устья Орегона ежели считать по реке. Сразу за крепостью Виламет загроможден песчаными островами, в сезон густо заселенные утками, гусями и другою птицею. Берега низкие и заросшие густым лесом. Тридцатью милями выше долина сужается и река падает со скал красивейшими водопадами. Два нижних высотою в 40 и 60 футов водою и временем обточены по форме крепости с башнями и зубчатой стеной. Говорят, что место сие наикрасивейшее по всему Орегону. Яркие зеленые луга с купами деревьев а по средине поток прозрачной воды. Летом же луга становятся золотыми от обилия злака именуемого житняк питающего множество диких индюков и зеленеют лишь рощи да кусты окаймляющие реку. Климат здесь самый благоприятный ибо со всех сторон горы защищают долину как от излишних дождей, холода и туманов с океана, так и от суши с материка сглаживая капризные неровности климата. Зимою снег редко лежит более двух дней подряд, зато с середины октября по средину марта часты дожди, иногда и с грозами. Остальные 7 месяцев погода просто превосходна. Тепло но не жарко. Дождей нет но обильная роса отменно орошает травы. Почвы тут черны хотя встречаются и желтые. Г.Кусков с самого основания крепости ведет записки о температуре, ветрах и осадках. Он утверждает, что ежели поселить в долине сотни три семей трудолюбивых крестьян то можно было бы снабдить хлебом не только все компанейские поселения, но и Камчатку с Охотском. Вообще ж долина Виламет есть наиболее щедрое к людям место изо всех находящихся в Америке российских земель.
  Леса в долине и по склонам гор богаты дубами, желуди коих являются главным после рыбы продуктом питания туземцев. Собирая желуди они лущат их, держат день в воде вымывая горечь, затем сушат и толкут в ступе. Полученную муку употребляют в кашу, похлебку и в лепешки. Также употребляют муку из сушеных корневищ желтой кувшинки, кои в большом количестве собирают с лодок по заводям. На вкус и та и другая очень неплохи. Также собирают растущие в изобилии корни камаса и куса похожие на репу и видом и вкусом. В лесах много и других диких плодов, особенно рябины, дикой вишни, бычьей ягоды, ягоды красной ивы и бутоны дикой розы. В ягодный сезон женщины и дети без устали собирают плоды и высушивают на солнце, после чего ссыпают в сумки. Рябину сбивают с кустов прямо на расстеленные плащи или одеяла Дикую вишню, мелкую но вкусную собирают спелой и толкут на камне до тех пор, пока не получалась густое месиво. Его сушат и складывают в сумки или же употребляют для приготовления своеобразного кушания в виде мясного месива. Хоть иногда сушеное месиво сие употребляется в пищу без добавок, чаще его все-таки закладывают в похлебку. Для изготовления его лучшие куски мяса быка, лося или оленя высушиваются в привычной манере, а затем его хорошенько разминают на камне применяя обычно каменные же молотки. Перед самым толчением куски мяса держат над огнем, чтобы сделать его мягким и жирным. Костный мозг и другие жиры разогревают и смешивают с толченым мясом, одну часть жира с двумя частями мяса, после чего в месиво добавляется размятая вишня. Часто для запаха добавляют несколько листиков перечной мяты. Затем клейкую и плотную массу сушат, выложив на солнце, до полной твердости, после чего сию легко сохраняемую и годную в пищу снедь укладывают в кожаные сумки.
  Съедобные корни выкапывают при помощи острой палки. Кус очищают от кожуры, насаживают на веревку и вешают на просушку, хотя потребляют в большом количестве и сырою. Сушеную эту репу опять таки хорошо растирают и добавляют в похлёбку для придания ей густоты. Камас же чаще жарят прямо на месте, сушат на солнце и заготавливаливают впрок. В целом можно сказать что все виды растительной пищи американцы сушат и откладывают про запас, а в готовке ее обычно жарят или запекают. Кус просто пекут в раскаленной золе. А камас подвергается обработке в коей проявляются некие священные церемонии. Мужики должны держаться на некотором расстоянии от места готовки. Сперва выкапывается яма площадью около десяти квадратных футов и глубиной фута в три. На дно кладутся раскаленные камни а поверху покрываются свежими листьями и ветками ивы. На иву помещают корни камаса, причем каждая женщина отделяет свою долю от других. Их покрывают ветками, которые в свою очередь засыпаются землёю. Сверху разводят костер жар которого поддерживается 1,5 суток и более до тех пор, пока не доносился запах печеного камаса. Тогда костер снимают и камас раскапывают - при том поднимается облако пара. Корни камаса вынимают и то, что не съедено на месте, засушивается впрок. Ежели чья-либо доля камаса сгорает, несчастье ожидает семью женщины, коей она принадлежит, смерть родственника или какое другое.
  Новоархангельская крепость вообще последнее место куда по Орегону может подняться судно так как выше впадения Виламета также стоят водопады. Весною, когда высокая вода, чрез них в невероятном количестве идет лосось, а работники стоящие на скалах и деревянных мостках просто выгребают его сачками. Рыбу эту вялят, отжимают меж двух камней чтоб занимала она менее места и пакуют в травяные рогожи. Получается пакет 2 фута в длину и 1 фут в диаметре. Дюжину этих пакетов увязывают вместе: 7 в основании и 5 наверху и оборачивают опять рогожами. Каждая такая связка содержит от 90 до 100 фунтов юколы и может храниться в сухом месте несколько лет.
  Лососи здесь те же что и на Камчатке: нерка, горбуша, кижуч, кета и чавыча. Из них самой важной для себя туземцы считают чавычу, а зовут её чинук. Способность этой рыбы выпрыгивать из воды преодолевая стремнины общеизвестна. Но тут меня поразила способность лосося плыть вверх по водопаду. По дороге им приходится миновать целый ряд таких водопадов прежде чем достигнут они предназначенных им природою мест для икрометания.
  Рыба эта является главным источником богатства местных жителей. На рынок, что сложился вкруг их рыбы, приезжают торговцы со всех сторон: из глубина материка, с побережья, с испанского юга и с дальнего севера. На сих торжищах найти можно любой товар здешних земель. Главный рынок находится в деревне Вишрам, стоящей на порогах Орегона, что выше устья Виламета...
  Имея однозначное указание е.п. камергера Резанова с наибольшею поспешностью описать бассейн реки Орегон я с трудом убедил г.Кускова в необходимости отправить партию немедля, а не дожидаясь по местному обыкновению весны. Понятно что в более северных широтах зиму следует проводить в теплых домах, но в здешних местах температура редко опускается ниже 0 по цельзиевой шкале. Главным же доводом к моей правоте для Ивана Александровича послужила мысль, что партовщики- алеуты зимовавшие в Новоархангельске в ожидании летних промыслов, для коих такой климат совершенно привычен, заняты на всяких мелких работах и только зря проедают компанейские запасы. Г.Кусков согласился что чем занимать промысловиков в работах к коим они мало приспособлены, лучше будет отправить их со мною.
  Будучи сам опытным путешественником Иван Александрович знал сколь важно в подобной экспедиции иметь достаточно людей и быть во всеоружии, а благодаря письму его сиятельства мог не скупился на снаряжение.
  Вот таким образом уже в середине ноября начался первый мой на Американском континенте поход. Всего на 5 байдарах со мною отправлено было 32 алеута, 1 сандвичанин, 7 промышленников во главе с байдарщиком Ереминым, а также приказчик Суханов и толмач Иван, крещеный раб родом с верховьев Орегона.
  Алеуты с Кадьяка оказались хорошими гребцами и рыболовами, в этом деле за ними никто не смог бы угнаться. Они всегда веселы и всегда готовы работать, но охотники посредственные, а в бою, как вскоре выяснилось, на них нельзя было положиться. Зато русские промышленники оказались людьми отважными и бравыми. Все они были опытными охотниками и отличными стрелками.
  Среди них Матвей Кабачков был самым старшим и слыл первым силачом. Был он 2,5 аршин ростом, необычайно крепок и широк в плечах. Подобно большинству людей, наделенных большой физической силою, был он чрезвычайно добродушен и за это очень любим всеми нами. Остальные работные тоже были сильны и хорошо сложены, хотя и не могли сравниться с Матвеем.
  Байдарщик Дмитрий Еремин так же был высок, но очень тощ и вид имел необычайно свирепый, хоть и отличался миролюбивым нравом. Из иркутских мещан, ради удовлетворения своей страсти к бродяжничеству он перебрался в Америку и вот уж 20 лет состоит в службе РАК. У вечернего костра он часто занимал нас рассказами о своих странствиях и о лишениях, какие он терпел в лесах и на море, говоря о них с прямотою и серьезностию, не позволявшими усомниться в его правдивости, хотя многое походило на сказку.
  Приказчик Иван Суханов был, вероятно, самым слабосильным из
  всех, но обладал зато большой рассудительностью и несокрушимым мужеством. Он был чудаковат и порою несдержан, что нередко приводило к ссорам, но был он человек честный и надежный за что я считал его неоценимым спутником. Он был силен и подвижен, хотя и невысокий ростом, плотного сложения, с несколько кривыми ногами. Лицо его с узким носом и тонкими губами выражение всегда имело сумрачное.
  В нашей партии сильно выделялись сандвичанин Туми и индеец- толмач Иван. Трудно было представить себе более несхожих людей: не уступающий Кабачкову ростом и превосходящий дородностью черный Туми, поющий все время если не болтающий с кем-то и маленький, похожий на китайца, очень молчаливый Иван. Но тем не менее были они неразлучными друзьями и Туми напросился в экспедицию, узнав что приятель его с нами отправляется.
  Плыть мы должны были на пяти кожаных байдарах настолько легких, что их без труда можно было нести на руках. Они имели 20 футов в длину и могла идти на веслах и под парусом, для чего в каждой имелась небольшая мачта.
  Мы везли с собою: 2 бочонка хорошего пороха и соответственное количество свинца, уже отлитого в ружейные и пистолетные пули; 5 мушкетонов и фунтовый медный фальконет из хорошего металла и искусной работы с лафетом, в разобранном виде, чтобы занимала меньше места. Г. Кусков пытался убедить меня в бесполезности пушки, так как стрелять из нее по легкости байдар, можно лишь с твердой земли и мне пришлось наскоро разработать новое крепление, позволяющее стрелять с байдары не опрокидывая ея. Принцип его заключался в том, что вся байдара целиком служила откатником. Для этого пушка крепилась сетью ремней к специальным петлям в носовой части планширя. При том байдара должна быть максимально облегчена, а ремни для пущей упругости смочены. Наводка по горизонтали производится поворотом всей байдары. При выстреле, обязательно вдоль оси, обладающая крайне малой инерцией байдара отлетит назад, а упругие ремни спасут легкий планширь от разрушения. Иван Александровича головой покачал но опыт разрешил.
  Иного оружия у нас также было достаточно; у каждого был надежный топорик и нож, у алеутов копья, у работников- отличные мушкеты со штыками и пара пистолетов. На каждую байдару положили по походному котелку, по три больших топора, бечеву и по смоленой парусине, чтобы укрывать товар. Там же мы везли и все товары, какие Иван Александрович счел нужным отправить с нами. Они состояли из шелковых и бумажных платков, ниток, лесок и бечевы, мелкого ножевого и скобяного товара, топоров, чугунных и медных котлов, коленкора, пестрых ситцев, сукон и других тканных изделий, виргинского табаку, валяных одеял, а также бисера, бус и проч. Лучшей провизии о которой в Камчатке и не слыхали было в изобилии: пшеничная мука, рис, сахар кусковой и леденец, патока, ром, водка и 6 вязок юколы. Вместе с нами в далекий и трудный поход отправилась также жена Дмитрия Еремина Елизавета Ивановна и ещё 5 алеуток. Чтобы облегчить и ускорить переход через орегонские водопады г.Кусков выделил нам в помощь еще 29 человек, за что уже через несколько часов, увидев их воочию, был я ему безмерно признателен.
  18-го ноября, в редкий для этого времени солнечный день отправились мы в путь. Великолепная погода в день отъезда из Новоархангельской крепости вселила в нас надежду и настроила всех чрезвычайно весело. Первый день нашего путешествия не ознаменовался никакими примечательными событиями, не считая того, что к вечеру несмотря на встречный ветер, мы сделали около двадцати восьми миль и подойдя к Орегонским теснинам расположились на ночлег на северном берегу, у подножья холма, немного ниже порога.
  Следующий день потратили мы пытаясь преодолеть последние 3 мили, представляющие собою канал 100-150 фут шириною по коему в ложе твердого черного базальта неслася вода, а так как утес не позволял идти бичевой, то миновать его оказалось очень трудно. У южного берега было мельче и я приказал алеутам на моей байдаре, а также на байдаре коей командовал Еремин, сложив на берегу весь груз, идти отталкиваясь баграми. Напрягая все силы удалось нам подняться футов на 800 когда один из багров скребнув по камню сорвался, остальные также не смогли удержаться и безжалостный вал бросил нас прямо на идущую следом ереминскую байдару. Все мы вдруг оказались в воде. Меня перевернув несколько раз мигом пронесло по только пройденному каналу, притопило на глубину а затем выкинуло на поверхность.
  Слава Б-гу в этом месте сразу в низу канала течение било в южный берег и только потому все мы, даже не умеющие плавать алеуты, благополучно выбрались. А так как груза с нами небыло, потери составили 2 унесенных течением багра и топорик одного из алеутов. Самым же неприятным оказалось то, что ереминская байдара оказалась повреждена и починка ее должна была отнять целый день.
  Представьте себе мое состояние. Офицер получивший первое важное поручение, в самом начале привёл его почти к провалу, едва не погиб сам и не погубил людей ему доверенных лишь по благосклонности стихий. А ведь опытный Еремин пытался меня отговорить от сей ребячливой эскапады. Долго слонялся я по берегу пока уж ближе к полудню помощник мой не подошел со словами утешения. Мол ежели ранее он опасался идти с таким молодым и неопытным командиром, то теперь, когда столь удачно окончившееся крушение показало мою фартовость, а сокрушение мое- то, что урок пошол впрок, он уж так не опасается за исход предприятия. Потери же наши невелики а байдара к завтрему будет как новая.
   Вскоре к нашему случайному становищу подошли 12 рабов Халанака (Хало-найка-клатава), вишрамского тоена. Тот узнал о крушении и прислал их помочь переташить груз и байдары в Вишрам. Благодаря их помощи смогли мы сделать это в два приема...
  Дома живущих на водопадах родственных чинукам ковичан(кувутсан) добротные, сбиты из толстых тесаных досок и покрыты низкими скатными травяными крышами. Пол утоплен футов на 6, потому вползая на четвереньках в низкую дверь прорезанную в торце дома, приходится спускаться по трапу. Этакий неудобный вход они делают видно для лучшей обороны. О том же говорят и узкие бойницы прорезанные под стрехой. Однако противу пушек такая оборона безсильна и местные это уже усвоили. Года четыре назад г.Кусков снарядил разведочную партию вверх по Орегону под командованием Тимофея Демяненкова. Возле деревни Виштосель его остановили и потребовали пошлину за проход. Когда же тот отказался платить и пошел дальше, на берег высыполи все мужики деревни числом не менее 400 и открыли по байдарам стрельбу от чего два каюра были ранены. Партия ответила огнем коим убито было несколько индейцев но вынуждена была повернуть обратно в Новоархангельск. А спустя неделю Иван Александрович во главе 40 промышленных и матрозов при двух пушках приблизился к деревне и начал поочередно разносить ее дома. Виштасельцы отважно сражались и несколько раз ходили в атаку, но на третьем доме поняли что против артиллерии им не устоять и выкинули белый флаг. Их вождь Чикамин (Чиикамин-клаль) согласился уплатить штраф и выдать 5 аманатов, среди них своего сына и племянника. С тех пор нападений на партии более не было. Следует сказать что г.Кусков принял аманатов по местному обычаю как дорогих гостей. Целый год щедро содержал их в Новоархангельской крепости, а после с подарками отпустил домой.
  На другое утро мы продолжили путь. Щедрый Халанак ещё на день оставил своих рабов в моем распоряжении. Сразу за деревнею находился перегораживающий реку 20-тифутовый водопад. Затем пошол участок с очень сильным течением протяженностью около двух миль. Потом русло еще более сужалось и течение усилилось до чрезвычайности. Этот канал шириною не более 150 футов тянулся 1,5 мили. Там река вновь несколько разливается а затем снова сужается и всё это на протяжении 2,5 мили до двух скал, подобно воротам перегораживающим русло до 100 футов и следующего за ними восьмифутового водопада.
  Эти 6 миль гремящей воды и мрачных черных скал даже с помощниками мы едва прошли за полный световой день и совершенно обезсилев остановились на ночлег в небольшой заводи выше водопада.
  Следующее утро было посвящено подготовке, просушке и перекладке груза.
  На стоянке сей случилась у меня любопытнейшая встреча. Часов в 9 по полудни, когда указания все были розданы а люди работали подошла ко мне некая индейская баба и на с трудом понятном русском языке просила пойти с нею чтоб "уситраш и гавариш с аднай шилавак". Не ожидая подвоха в такой близости от лагеря но заткнув на случай за пояс пистолет пошол я за нею. Встреча состоялась саженях в 100 за невысокою скалою а "шилавак" оказался невысокий щуплый мужик, звали его Федор Балакин и был он беглым компанейским работным из посельщиков сосланных в Америку в 1794 году. Лет пять назад познакомился он с неким американцем из народа чехалисов по имени Стапкелан (Стуб-ш-келоун), что нанялся в Компанию приказчиком. Случилась их встреча в Москве, где Балакин строил тогда новую баню. А индейцы надо сказать париться любят и употребляют для сего действа малые кожаные палатки, куда заносят раскаленные камни и поливают их водою. И понятно, попробовав раз настоящего крутого пару желают и далее париться по русски. А где баню взять? Вот и задумал Стапкелан начать свое дело, а для того сманил нового приятеля, доброго плотника и печника. Из слабости своей к винопитию был к тому времени Балакин в неоплатных долгах и единый выход для него избегнуть компанейской службы оставался податься в бега.
  Стапкелан сказался больным и на попутном судне отправлен был в свою родную деревню Хушкал, а Федора тайно взял с собою в большой корзине под видом закупленных товаров. Балакин долго жаловался мне, как промаялся целую неделю в трюме изредка и лишь по самой большой необходимости вылезая из своей корзины. По прибытии в Хушкал компаньоны принялись за строительство первой своей бани для чего, из любопытства, родственник Стапкелана тоен Лукавус (Люкваль-вуус) ссудил им трех своих рабов и ещо столько же дали иные родичи. Баня вышла на славу и с тех пор Балакин и Стапкелан непрерывно путешествуют ставя по 8-9 бань, или как их здесь называют "банак", в год. Балакин, женившийся на сестре компаньона, мастером при шести давно уж перекупленных рабах, а Стапкелан ведает финансовой стороною и очевидно неплохо, ежели судить по алой рубахе китайского шелку и ноже с серебряной оковкой на на поясе с серебряной же пряжкой и бляхами на беглом.
   На мой вопрос что ж он при столь удачном стечении дел искал со мною встречи без оглядки на опасность, ведь будучи в службе РАК имею я прямую обязанность схватить беглеца, Балакин рассказал о Петре Иванове из Монтарея что сторговался с его превосходительством камергером Николаем Петровичем Резановым о своем откупе и решил также заплатить Компании свои долги. Не от великой щедрости, просто к тому времени родилось у Балакина двое детей а окрестить их нет никакой возможности, да и надоела ему кочевая жизнь, хотелось осесть своим домом тем паче что в деревнях вокруг водопадов набралось заказов года на три, а работать в опасной близости к Новоархангельской крепости он опасался. Вот и просил посодействовать в переговорах с г. Кусковым о выкупе. Я обещал поговорить с Иваном Александрвичем, а от подношения в виде пары бобровых шкурок отказался. С тем мы и расстались.*(2)
  Только во втором часу, наделив помощников, индейцев и алеутов, табаком и отпустив их приказал я идти вверх по реке величаво текущей мимо и мощно бьющей в крутые утесы у мень за спиной. Глядя вверх по реке (она здесь уходила прямо на восток, пока вода не сливалась вдали с небом) и размышляя об обширных пространствах, по которым протекли эти воды, пространствах, еще не известных человеку и, быть может, изобилующих редчайшими творениями,- я почувствовал никогда прежде не испытанное волнение и втайне решил, что только неодолимые препятствия помешают мне плыть по этой величавой реке далее всех моих предшественников. В эти минуты я ощущал в себе сверхчеловеческие силы и испытывал такой душевный подъем, что байдара показалась мне тесной.
  Ширина ее достигает мили, течение спокойное, что неудивительно. На протяжении 60 миль в Орегон впадают несколько полноводных рек: Скаман, Чинуктикап, Клакатат с севера и Кинзуя и Вилова с юга. На этом участке берега низкие и очень ровные но не заболоченные, чуть заметно повышающиеся с отдалением от реки. Растительности кроме травы почти никакой, лишь изредка встречаются кустики тальника. Позже стали появляться невысокие скалы но берега по преимуществу оставались ровными.
  Несколько раз по пути попадались нам бедные стойбища народов клакататов и тенов, состоящие из конических рогожных шатров. Погода в том году держалась на удивление долго потому они до конца ноября продолжали кочевать. Зимою же они проживают в землянках. Их выкапывают рядом или внутри холма. Вынимаемую землю вытаскивают в больших корзинах и складывают в виде вала по краю ямы. В яму помещают один или несколько главных столбов, на которые опирались балки крыши. Ее покрывают ветками, корой и травою а поверху засыпают землею, выкопаной из ямы. В крыше остается небольшое отверстие - дымоход а чрез него спускается бревно с зарубками заместо лестницы. Это и есть дверь. В этаком дома есть еще один выход на уровне земли служащий продухом им же пользуются дети и старики не могущие выбраться через дымоход. По прошествии года или двух после постройки крыша дома зарастает травою и от обычного холма отличает её лишь струйка дыма да конец лестницы, торчащий из дымового отверстия
  Промышляют они в основном рыболовством и лишь однажды в Акачус (Акайи-чюяес) нам предложили свежую оленину, но по столь высокой цене, что я решил отказаться. Рыболовы они против алеутов слабые, их челноки всего лишь сосновые стволы грубо выдолбленные, потому в нерест они спускаются к водопадам и берут там рыбу отдавая хозяевам треть улова.
  Так неспешно проделали мы за четыре дня более 200 миль продвигаясь большею частью под парусами на восток по местам уже разведанным экспедициями Демяненкова, Кочергина и Молева. Эта часть реки настолько известна и столько раз описана, что еще одно описание было бы излишним, тем более что эти страницы записок моих не содержат ничего, кроме общих сведений о местности и обычных подробностей охоты или управления байдарами.
  23 ноября наш курс следуя направлению Орегона сменился на северо-восточный, а затем и на северный. На этом участке с востока впадает река Канабек, по мощи своей не уступающий Орегону поток, а сразу же за слиянием рек, на склонах холмов покрытых на удивление зеленою травою, открылось нам нечто неожиданное и не согласное запискам предшествующих экспедиций, табуны коней числом не менее нескольких сот. Вскоре в уютной долине увидали мы и лагерь их хозяев. Состоял он из конических шатров уже встречавшихся но не рогожных, а добротных кожаных.
  Приказав Суханову держаться с остальными байдарами позади и взяв для усиления к себе на борт байдарщика Еремина и промышленного Батурина
  решился я подойти к берегу дабы затеять знакомство с неизвестным конным народом. Только байдара ткнулась в берег я вооружася парой пистолетов и саблей и в сопровождении толмача Ивана выпрыгнул на сушу. Еремин имел приказ в случае нападения, но лишь по моему сигналу, открывать огонь из 2-х мушкетонов и 5 мушкетов считая мой, оставленный в байдаре. Риск был немалый но я очень рассчитывал на опыт и хладнокровие Дмитрия Федотовича.
  Еще при нашем приближении к берегу в стойбище началась суета, а теперь навстречу выехали двое верховых и вскорости стали против. Сперва они сидящие верхом показались очень высокорослыми, но как спрыгнули на земь оказались росту ниже среднего. Тот что держался несколько позади скоро расстелил оленью ровдугу и первый тут же на нее уселся. Стоя против него оказался я в положении глупом но Иван не растерялся, скоро выложил подарки а одеяло в которое были они завернуты расстелил на земле. Сидевший предомною как уже писалось росту невысокого, обнажен до пояса, смугл и не раскрашен что означало мирные намерения. Волос длинный, заплетенный в косу, а одет в подобие высоких по самый пах замшевых гамаш расшитых по шву бахромою и привешенный к поясу передник также расшитый.
  За краткое время что мы сидели друг против друга он снял с пояса разукрашенный кисет, набил хранившуюся в длинном украшенном футляре трубку и передал кисет мне. Пока я заряжал свою носогрейку еще один верховой подвез тлеющую ветку и что показалось мне подозрительным, остался рядом. Мы так же молча закурили. Позже Халахот (Халахот-сут), как звали моего безмолвного собеседника, объяснил мне что внезапно сделав дорогие подарки я поставил его в неловкое положение. И неотдариться немедля и послать за каким либо подарком, признавая этим свою неготовность принять гостя, было ему одинаково невместно.
  Сделав несколько затяжек Халахот по особому свистнул и его чубарая кобыла подошла и стала позади. Это было благородное животное. Не будучи знатоком по конской части даже я видел ее великолепные стати. Приняв протянутый мне конец недоуздка и отложив недокуренную трубку (табак здешний плох да еще мешают его с вишневым листом) я задумался. Лошадь даже самая дорогая мне совершенно ни к чему, да и видно было не смотря на спокойствие и благостное лицо дарителя сколь нелегко ему расставаться со своею любимицей. Потому решил я прервать молчание и приказав Ивану переводить произнес следующую речь. "К великому горю не известны мне обычаи их народа, потому и подарки достойные столь знатого вождя находятся еще в байдаре чтоб преподнести их уже в деревне, а это лишь образцы товаров на кои рассчитываю закупить меха и мясо на пропитание людей и ежели кроме конины другого мяса у них нет не лучше ль будет забить молодого жеребчика а не скаковую кобылу?".
  Собеседник мой виду не подал что понял иванов перевод, но глаза его блеснули радостию а ответная речь лишь подтвердила правильность моих решений. Халахот извинился за ошибку и посетовав на неудачную охоту последних дней и хотя сами они конину не едят посулил сегдня же прислать жеребенка. Меня же он пригласил в гости, а ради уважения и опаски оба его сопровождающих останутся в нашем лагере ибо не гоже дорогому гостю идти пешком.
  Оценив предусмотрительность Халахота, указав устроить стоянку на узкой и длинной галечной косе и взгромоздив на лошадь Ивана с целым мешком подарков сел я на второго коня и отправился в индейскую деревню. Состояла она из без малого 100 шатров хорошо выделанных и расписанных бычьих кож.
  Народ в них проживающий именуется палус по их земле "Спалусоха" в междуречье Орегона и Канабекаи состоит из 8 родов. Род встреченный нами имел около 400 душ обоего пола и владели они до 5000 лошадей. Мужчины их сильны и хорошо сложены, но ленивы и любят хорошо поесть, среди них встречаются толстяки. Цвет кожи - от светло-коричневого до медно-красного, причем у женщин кожа светлее. Волосы черные и прямые, глаза карие или черные, рот небольшой, с тонкими губами. В целом они отличаются довольно крупными чертами лица. Говорят они на языке якимов, что обитаются на правом берегу Орегона, но в отличие от тех, народ конный и живет более с охоты нежели с рыбы. Говорят ранее были у них богатые рыбные места на порогах Змеиной но тому много лет как дикие шошоны их оттуда изгнали однако и так палусы богаче всех народов встреченных нами на Орегона выше водопадов.
  Рыболовством ныне они промышляют лишь при помощи вершей самой грубой конструкции в виде простой ивовой корзины При ловле сооружается запруда и конец корзины примыкает к углу так, чтоб вода свободно протекала по ее длине. Никаких приспособлений, кои не давали б рыбе выходить из верши, не существовало и рыболовам оставалось уповать лишь на силу течения загонявшего рыбу в угол ловушки, откуда выхода уж не было. Наши алеуты за время стоянки сплели свои хитрые верши и были столь богаты уловом, что палусы тут же переняли их искусство.
  Коренья и ягоды собирают и готовят палусы подобно поселенцам виламетской долины хоть земли их не столь богаты, зато мяса добывают ни в пример больше, а главным своим кормильцем почитают дикого быка хоть в здешних местах он не встречается.
  Мерилом богатства у палусов числятся лошади. Есть у них чугунные и медные котлы, топоры и другие вещи свидетельствующие что товары из Новоархангельска доходят уже до здешних мест. Но в жизни своей остаются они дикими, имея топоры продолжают расщеплять дерево каменными молотками и клиньями оленьего рога, а наряду с котлами употребляют сосуды из кожи и сплетенные из лозы как для переноски воды так и для готовки опуская туда накалённые камни. Их кухонная утварь бедна и груба. Деревянные блюда и чаши разных размеров изготовлены из осиновых и тополиных наростов. Сначала отсекают все лишнее снаружи, чтобы предать чаше нужную форму, затем каменным долотом вырезают внутренность. Когда углубление принимает нужную форму и размеры, в него помещают раскаленный камень и там его перекатывают до тех пор, пока поверхность не становися гладкой и ровной, затем ее выскребают осколком камня.*(3)
  Одеваются они ни в пример богаче народов встреченных нами ранее. Их жены и незамужние девицы посредством разных инструментов из кости превращают жесткую, необделанную оленью шкуру в мягкую как бархат ровдугу и шьют из нее красивую одежду искусно расшитую бахромою и крашеными дикобразовыми иглами, а с недавних пор и бисером предпочитая синие цвета. Они невысоки растом, хорошо сложены, молчаливы и скромны. Строго исполняют правила предписывающие как именно должно сидеть и стоять. Сидящая женщина не должна подымать колени или сидеть скрестив ноги; она должна сидеть боком на земле, поворотив ноги в одну сторону. Носят они красивые свободные одежды из оленьей кожи. Их платье сшито по виду сарафана с широким кожаным поясом, с широкими и открытыми рукавами и с вырезом у шеи, но не столь глубоким как в бальных туалетах. Их гетры плотно обхватывают ноги и не так длинны, по колено. Свои черные блестящие волосы замужние разделяет пробором и заплетает в две косы, а девицы в одну и украшют бисером и оленьими зубами. Иных украшений не носят и лишь проводят на лице малые полосы красной краски.
  Палусы славятся как лучшие коневоды и торговцы лошадьми что нимало удивительно ибо с лошадьми они познакомилися впервые всего лет 100 тому назад когда впервые угнали их у испанских поселенцев. Лошади их крепкие, разномастные, называемые "куси". Относятся к ним очень жестоко, заместо узды держат ремень грубой кожи обвязанный вкруг челюсти позади зубов. Ездят без седла на кожаной попонке потому часто сбивают коням спины. Но тоен Халахот, в личном владении коего находятся до 300 лошадей, показал мне средь них бесценных скакунов ростом более двух аршин, прекрасно сложенных и бегающих с легкостию оленя. Таких коней называют "ламт", а также военными или бычьими ибо применяют в воинских походах или в охоте на огромных диких быков. Масти они пегой, чалой или чубарой и с необычайно шелковистым хвостом и гривою. Нравом послушны, старательны и добронравны. И ежели обычных лошадей у палусов просто выторговать за нож, одеяло или пол фунта синего бисера то за бычью лошадь потребуют цену в 40, 50, а то и в 70 раз большую. Их никогда не бьют, всячески украшают и управляют ими обычно одним недоуздком.*(4) Для выездки таких скакунов есть у палусов специальные мастера именуемые "лошадиные люди" и пользуются они в народе большим уважением. Говорят они знают лошадиный язык и умеют с ними разговаривать. Можно посмеяться над темными дикарями, но глядя как Халахот без узды, седла и шпор выделывает курбеты неподвластные и кавалергардам, этим лучшим наездникам в Российской империи, начинаешь им верить.
  Палусы бойцы первостатейные. Доспехов подобно чинукам и колошам не носят и главным оружием их есть лук столь сильный, что я с трудом смог натянуть тетиву на пядь когда индейцы натягивают его на аршин, до наконечника стрелы. По словам Халахота хороший лук вгоняет стрелу в быка по самое оперение, а лучший лук пробивает сквозь так, что наконечник выходит с другого бока. Однако ежели первое я лично не раз наблюдал, то второе оставляю на совести моего друга. Но как бы то ни было, не раз участвуя в охоте и в схватках, могу я с определенностию сказать, что в руках индейца лук становится весьма грозным оружием и они метко поражают цель на тридцати и сорока саженях мчася верхом на своих скакунах, превосходно рассчитывая расстояние и влияние ветра на полет стрелы. Сама же стрела летит саженей на 120 но на излете теряет убойную свою силу. Убойная сила мушкетной пули конечно ж выше, как и дальность прицельного выстрела, зато сколь бы ни было примитивно сие оружие, в скорости стрельбы оно дает немалое преимущество над мушкетом. Пока стрелок заряжает ружье, палус способен выпустить дюжину стрел. Я был свидетелем того как воины, держа в левой руке 5-10 стрел, так быстро выпускали их из лука, что последняя стрела выстреливалась еще до того, как первая касалася земли, и делали это с такой силою, что любая из них могла убить человека стоящего в 20 саженях. Кроме того чтоб наверняка выстрелить из ружья необходимо твердо стоять на земле а вновь зарядить его на скаку дело еще более сложное, тогда как оружие индейца позволяет ему на протяжении всего боя оставаться верхом на коне и за то время что стрелок раз выстрелив заряжает свой мушкет, успеет покрыть расстояние в 150 саженей и выпустиь два десятка стрел.
  Палусы также искусны в копейном бою но никогда не бросают копье в противника, а сидя верхом наносят прямой колющий удар, держа его согнутой рукою и ударяя из подмышки по гишпански, но так же могут держа копье двумя руками над головою наносить удар сверху вниз. Еще одним их оружием являются дубинки с вставленным в нее камнем или с каменным же навершием, которые использутся как в пешем бою так и в конном. Есть у них и кистени у коих каменная гирька крепится к рукояти ремнём в 2-3 пяди. Конный воин, мчяся на полном скаку и вращая камень вокруг рукояти, метким ударом сбивает на землю врага или его лошадь. Последнее время палусы также используют на войне небольшие топоры. Все эти булавы, кистени и топоры используются лишь в рукопашном бою и крепятся к запястию специальным темляком чтоб не потерять в схватке.*(5)
  По вере палусы язычники. Почитают мать-землю, могучий гром и особенно солнце, ему же посвящают наибольшее торжество- "солнечный танец" на коий собирается весь народ в день, по моим расчетам приходящийся на солнцестояние. Верят они и в некую магическую силу находяшуюся в звере, птице, дереве или какой былинке. Общение с сей таинственной силою происходит у них в полном уединении после длительнго очищения и многодневного поста. Бывает что неделю и две проводят они без пищи и неудивительно что потом мерещится всякое.
  В эти места они приходят осенью ради хорошего климата и богатой охоты. На лето, когда степь высыхает, они поднимаются в горы на сочные пастбища, а сюда возвращаются осенью после начала дождей. Потому- то предыдущие экспедиции с ними и не встречались. Повозок палусы не имеют и в кочевье пользуются волокушами.
  Люди они добродушные но сдержанные. Даже дети их игривые и непоседливые старались нам не мешать. Единственно что заставляло их забыть хорошие манеры была чернот нашего сандвичанина Туми. Они никогда не видели чернокожих и надо признать, что их изумление не лишено было оснований. К тому же Туми, кроме черноты, отличался высоким ростом и очень крупными статями, особенно в сравнении с низкорослыми палусами. Их удивление было велико, а удовлетворение - полное. Сперва они не верили своим глазам, плевали на палец и терли его кожу чтобы убедиться, что она не окрашена. А позже просто восхищённо смотрели на Туми и делали ему различные подарки.
  Суханов беспокоясь об интересах Компании предложил задержаться на несколько дней и разведать стоит ли устроить тут одиночку или острог. Не опасаясь от гостеприимных палусов предательского нападения но все ж не считая любую предосторожность излишней, приказал я оставить лагерь на косе, отгородив его валом фута в три высотою и выставив за ним фальконет. Подойти с суши незаметно по гремящей гальке было невозможно, а лодок у палусов не было. Потому, оставив в лагере Суханова с тремя промышленными и дюжиной алеутов, следующие четыре недели посвятил я исследованиям окресностей и в заводях вниз по течению Орегона, из которых некоторые по величине достойны были именоваться заливы, обнаружил обилие бобров особенно многочисленных в верховьях реки Уматила. Разведку ее проводил я с 7 по 15 декабря и был путь по сей реке многотруден хоть и не лишен приятности. В первый день мы на двух байдарах при попутном северо-западном ветре проделали почти 30 миль и всех приключений у нас был только короткий ливень в полдень нас окативший. По берегам простиралась степь ограниченная холмами отступающими от реки на 10-20 миль. На ночь расположились под обрывом на восточном берегу - первым обрывом, какой нам встретился от самого устья. Ночью полил проливной дождь. Мы все поместились под байдарами и Еремин долго занимал нас рассказами о своих приключениях. На следующий деня оказалось, что выше места ночевки Уматила сужается и течет среди обрывов и далее по большей части байдары приходилось тащить бичевою по крутому ущелью, перебегая со стороны на сторону в поисках хоть самого узкого бережку, но нередко скалы вдруг расступались и открывалася во всей красе небольшая прелестная долина с изумрудными лугами окружёнными густым лесом, большей частью вязом, тополем и орехом, изредко дубом. Долины изобиловали всяким зверем и птицей и по дороге мы добывали больше дичи нежели могли осилить:куропаток, индеек, двух ланей и множество неизвестных мне желтых птиц с черными полосами на крыльях, последние оказались удивительно вкусными. За эти два дня мы прошли около 30 миль.
  В третьем часу по-полудни 11 декабря мы проходили место, где река ещо более сужается, течет быстро и загромождена древесными стволами. Одна байдара напоролась на корягу и до половины наполнилась водой, прежде чем мы ее выволокли на берег. Из-за этого пришлось остановиться и осмотреть наши вещи. Часть сухарей и муки подмокла, но порох остался сухим. На просушку и починку байдары ушол весь следующий день и я, положившись на опыт байдарщика, взял с собою промыленных Кабачкова и Батурина и пошел на пешую разведку.
  Мы проделали всего 5 миль вверх по реке когда взойдя на крутой лесистый холм увидели мы удивительную равнину миль 60-ти в окружности во всех направлениях пересеченной ручьями слияние которых и рождает Уматилу. На противоположной нам южной стороне долины возвышались совсем уж близкие Синие горы. С удовольствием озирал я сию пастораль, где на яркой зелени трав, как на картине, подобно темно- зеленым ветвям зарослями ивняка и других водолюбивых деревьев определялись русла ручьёв, а на сих ветвях целые россыпи серебряных цветов- заводи у бобровых плотин, также окружённые темною зеленью. Вблизи видны были там многочисленные тропы проложенные бобрами, по коим эти дровосеки таскали к реке зеленые ветки. Узкие и извилистые походили они на аллеи английского парка. Там и сям попадались зеленые островки деревьев. Эти купы состояли из величественных лесных дубов, а по могучим их стволам взбирались пышные лозы, еще недавно отягощенные сладкими зрелыми гроздьями. Все это удивительно походило на искусно разбитый сад, но было несравненно красивей, напоминая волшебные сады, о которых можно прочесть в старинных книгах. Я был в восторге от местности и присмотрел место чтоб назавтра разбить свой лагерь среди всего этого безлюдного великолепия.
  Возвращаясь из разведки вдоль небольшого протока, где сооруженная бобрами запруда образовала большое болото, решил я за ними понаблюдать. В одном его конце густо росли ивы, некоторые нависали над водой, и в этом месте разрушил я топором часть плотины, а затем влез на толстое дерево, с которого мог вблизи наблюдать все происходящее. Очень скоро появилось несколько бобров и тутже кинулись чинить запруду. Сии строители по одному подходили к краю болота, держа в зубах небольшие ветки. Каждый шел к плотине и тщательно укладывал ветку в продольном направлении там, где была она мною разрушена. Сделав это, он тут же нырял, а через несколько секунд появлялся на поверхности с комом ила, из которого он сперва выжимал большую часть влаги и которым затем обмазывал только что уложенную ветку. После этого он уходил, а за ним быстро следовал второй член общины, проделывавший то же самое. Таким образом повреждение в запруде быстро чинилось. Окончания работ я не увидел из-за быстро опускавшихся сумерек. В лагерь вернулись мы уже за полночь за что и получил я от Еремина, считавшего себя кем то вроде моего дядьки, серьезную выволочку.
  На утро мы зашли в долину и разбили лагерь на восточном берегу только народившейся Уматилы, на поляне, заросшей высокой травой, с множеством сливовых деревьев и кустов смородины. В тот же день в примыкающей к подножию гор части долины наткнулись мы на скрытое холмами озеро саженей 150 в окружности а на дальнем берегу его странное болотце горячей грязи футов 10 в диаметре, с шумом изрыгающее газы с серным запахом. Нечто подобное приходилось наблюдать в бытность мою на Камчатке. Там подобные куриозы привлекают медведей, здесь же берег был испещрен следами ланей. В одну из них, внезапно вышедшую из тополевой рощи я выстрелил но лишь ранил. Остальные испуганные выстрелом и криками подраненной товарки в испуге бежали и более на глаза нам не показывались. Наблюдения сии нимало помогли следующим летом, когда пришлось мне ещо раз путешествовать здесь. Тогда гостеприимные ныне зеленые холмы превратилися в волны раскаленных песка и глины покрытых вздымаемой от самого легкого ветерка едкою пылью, а бегучие ручейки стали крутыми оврагами полными тою же пылью. В тот раз, после трехдневных блужданий по смертоносной степи, добралися мы до благословенной сей долины и лишь тут нашли воду. Уматила несколько обмелела но так же богата была чистою и прозрачной влагой в тенистых брегах. А ныне в декабре 806г. Уматила была полноводна хоть и не занимала ещо полностью свое русло.
  Решив получше разведать долину, для чего пришлось на пару дней задержаться здесь, приказал я ввечеру поставить на самых тропах. дюжину капканов Сработали они столь удачно как и представить себе было трудно, хоть и могла удача сия стоить мне жизни.
  На другое утро в восьмом часу пока люди завтракали, пошел я проверить капканы пред тем как отправится на съемку. Шел я по отмелому берегу и потому за густым кустарником не видел ничего пока не уткнулся носом в огромного серого медведя обдиравшего мясо с моей добычи, молодой лани попавшей в ногою в бобровый капкан и видимо сломавшую ее. Меня он не замечал благодаря шуму воды заглушавшему шаги и ветру что дул с его стороны отгоняя запах. Медведь стоял ко мне левым боком и решив не упускать удобного случая и прицелившись в спину под лопатку спустил я курок. Медведь взревел от боли но не пал как я рассчитывал, а с громким ревом продираясь сквозь заросли пошол прямо на меня и кровь лилась из его разинутой пасти.
  Уже на бегу я думал, как же с 10 саженей не попал в сердце и что кровь алая и пенистая. А ежели легкие прострелены медведь скоро издохнет. Но тот сдыхать не спешил и, хоть реветь перестал, громкое его сопение приближалось. Вспомнив рассказы бывалых камчатских охотников бросил я назад шапку, отбросив мушкет расстегнул пояс , сорвал кафтан и скомкав его швырнул туда-же и, пока преследователь разделывался с вещами и одеждою, подскочил к большому тополю и подобно белке взлетел по обвивавшей его лозе наверх и уж оттуда наблюдал как медведь подбежав к дереву начал рвать на нем кору, а затем тяжело пал на земь. Но еще не менее получаса оставался я на дереве опасаясь медвежьей хитрости и спустился лишь когда над окровавленной мордой его заклубились мухи.
  Добычей моею оказался старый медведь ростом с хорошего быка, от кончика носа до хвоста полных 7 футов, и шкурой ровного серого цвета. Ранее я немало слышал об американском медведе именуемом гризли но не ожидал сколь страшен и живучь сей зверь. Я не промахнулся, но даже с раною в сердце он пробежал футов 500, по дороге порвав на ленты мои шапку и кафтан, раздавив зрительную трубку в футляре на поясе и как малый прутик согнув ствол мушкета.
  Шкуру сняли целиком вместе с когтями, череп с огромными клыками также сохранили, мясо же было плохое из-за старости зверя и взяли с него лишь нутряной жир и окорока, слегка их прикоптив. Питались же мы в основном мясом оленей, ланей и бобров, которых добыли 28. Мясо их оченя хорошо, в особенности хвост. Одного бобрового хвоста достаточно чтоб сытно накормить трех человек.
  По возвращении отправил я медвежий окорок в подарок Халахоту, а тот восхищаясь моею охотничьей удалью рассказал что палусы очень опасаются гризли, коих зовут твисаш и немудрено, ибо это в самом деле страшилища, наделенные огромной силой, неукротимой свирепостью и поразительной живучестью. Палусы считают гризли сродни человеку и потому не едят его мяса и не берут шкуру, лишь их шаманы имеют право использовать кусочки ее для своих целей. Но огромные когти с передних лап- редкостный трофей. Из них следует сделать ожерелье и носить его на шее чтоб каждый встречный знал, что великий охотник и воин совершил подвиг сразив страшного твисаша.
   И тогда я срезал медвежьи когти и дал их Халахоту чтобы тот сделал с ними то, что полагается. С тех пор стали палусы называть меня не иначе как Большой медведь.
  Разведку окресностей пришлось закончить 18 декабря. Вечером ударили задержавшиеся в том году ливни и к утру наш лагерь на косе затопило. Палусам тоже пришлось перенести свое поселение. Они также потеряли утонувшими двух лошадей привязанных в низине.
  Подсушившись поутру и приняв у Суханова отчет об оставшихся у нас припасах решил я лагерь не переносить, а продолжить путешествие уже по Канабеку дабы выполнить указание камергера Николая Петровича Резанова пройти путем проделанным офицерами США Льюисом и Кларком. Кроме того интересно было мне посмотреть на диких шошонов, столь могущественных что смогли они отогнать палусов с принадлежащих им богатых земель.
  Ясным и солнечным утром 18 декабря перед самым отправлением принес мне Халахот ожерелье из медвежьих когтей чисто отполированных и нанизанных по ранжиру на шнурок конского волоса. Тут и я, зная уже немного об индейских верованиях, сделал ему подарок- завернутую в алое сукно линзу из погубленной медведицей зрительной трубы. Сначала вождь не понял что сие такое, но когда я попросил его протянуть руку ладонью вверх и сфокусировал на ней луч Халахот отдернул руку, осмотрел ожог и в изумлении ударил себя по губам. Затем осторожно, чуть касаясь пальцами линзы через сукно, внимательно рассмотрел ее и поблагодарив за бесценный подарок- нетающую льдинку притягивающую огонь с неба, предложил мне выкурить с ним в знак дружества священную трубку. Я же не сетуя на задержку с радостью согласился, зная от Ивана сколь обязывающ для индейцев есть сей обряд. Трубка эта по вере палусов играет немалую роль и хранится в специальном шатре именуемом "шатром священной трубки". Курят ее не когда попадя, а лишь ради подтверждения важных договоров, вожди в народном собрании, да по ихним праздникам в честь всяческих духов.
  Примерно через час, когда Халахот выполнил все необходимые церемонии, его старший сын 12-тилетний Тукли(Тук-ли) пригласил меня на курение. Вождь одетый в расшитые туфли и ноговицы и такую же рубаху, с пышным венцом из перьев на голове и лицом и руками выкрашенными красно-бурой краской сидел у небольшого костра перед шатром священной трубки. Я сел напротив и Халахот подбросил в огонь какой то порошок, судя по запаху высушенную и растертую ароматическую траву, взял со стоящего рядом деревянного блюда большой футляр из медвежьей шкуры. На другом блюде лежал мой подарок и раскрашенный бычий рог.
  Халахот затянул песнь и в такт ей стал медленно открывать футляр и доставать оттуда другой футляр из раскрашенной кожи. Затем он пел еще три песни пока не достал священную трубку из двух последних, вложенных друг в друга футляров. На длинном четырехфутовом чубуке украшеном орлиными перьями, цветными ленточками и кусочками бычьей кожи, примерно посередине находилась чашка вырезаная из красного камня что добывается лишь в одном месте где-то далеко на востоке в "Стране вечного мира". Халахот так объяснил мне значение украшений на трубке. "Четыре ленточки символизируют четыре стороны света. Черная - Запад, страна духов, бурь и молний, которая посылает нам дождь. Белая - Север, откуда приходят великие ветры, очищающие земли. Красная - Восток, где живет одаряющая людей мудростью утренняя звезда. Желтая - Юг, который приводит на землю лето и вызывает созревание людей, животных и растений. Сии четыре стороны мира объединяет один Великий Дух. Орлиное перо символизирует человеческую мысль, коя подобно орлу, может подниматься высоко в небо. Шкура быка возле мундштука - земля, откуда мы все вышли вместе с животными, птицами, деревьями и травами. А все вместе означает, что трубка - святыня".
  Халахот вновь запел, открыл рог и не касаясь руками всыпал в чашку трубки мелкого табаку, убил его костяным пробойником приделанным к острию рога и наконец запев шестую песнь взял лупу и навел ее на табак. Когда тот затлел вождь вернул лупу на блюдо и, держа трубку обеими руками глубоко затянулся, передал трубку мне и, выдохнув дым в ладони, омыл им лицо. Я постарался как можно точнее повторить все его действия хоть и не легко далось затягиваться сей курительной смесью, где дурного табаку было хорошо хоть половина. Слава Б-гу требовалось сделать всего лишь по одной затяжке. Далее Халахот передал трубку с рук на руки шаману по имени Сваташ (Шваташ-вавачи) одетому лишь в туфли, передник и шапку сделанную из бычьей головы вместе с рогами. Тем и закончилось сие действо связавшее нас дружеством и налагавшее взаимные обязательства, против чего я не возражал. Халахот был мне приятственен, а наша связь могла принести Компании в будущем немалые выгоды.*(6)
  В путь отправились мы хорошо за полдень.
  Река Канабек, кою Льюис и Кларк перекрестили в Змеиную, всем видом своим напоминает Уматилу но много большую. При впадении в Орегон до 3\4 мили в большую воду, ежели судить по отметинам оставленным прошлогодним разливом, свободная от камней и с галечными берегами. Весь день 21 декабря мы шли при отличном северо-восточном ветерке, держась южного берега и используя водовороты, шли очень быстро, несмотря на течение, которое на середине чрезвычайно сильно. Но на следующий день река оказалась полна мелей и других преград, однако мы не унывали и к ночи добрались до устья довольно большого притока в 20 милях от предыдущего ночлега. Этот приток расположен на северном берегу а напротив его устья лежит большой остров. Здесь мы разбили лагерь. Остров изобиловал дичью и хоть оленя подстрелить не удалось достаточно было индеек и жирных куропаток. Кроме того, мы лакомились различными видами рыб. 23 числа мы покинули сие райское местечко очень довольные и продолжили свое пока еще не слишком богатое событиями плавание.
  Почти сразу за островом долина стала углубляться и сужаться и вскоре оказались мы в глубоком ущелье. С обеих сторон над рекой громоздилисьутесы, густо поросшие дубом, липой, вязом и каштанами и лишь изредка открывались небольшие прибрежные равнинны. На равнинах сих обитает множество белохвостых и чернохвостых ланей, безбоязненно выходивших на берег в то время как мы проплывали мимо и не раз меткий выстрел приносил свежее мясо. Происходило так потому, что местные народы не имеют лодок и потому для зверья байдары наши были не опасностью а любопытным куриозом. К вечеру начался проливной дождь и мы промокли до нитки прежде чем проделали все необходимое и смогли укрыться. Ненастная погода действовала угнетающе. Мы находились теперь в узкой части реки, с быстрым течением, с обеих сторон над водою нависали утесы, густо поросшие липой, дубом, орехом, вязом и каштанами. Понимая что в такой теснине трудно оставаться незамеченными, решил я двигаться дальше с большой осторожностью, удвоить караулы и установить наконец в байдаре пушку.
  24 декабря около девяти часов мы собрались было отплыть, как вдруг стоящий на часах Климовский крикнул "Тревога!". Это заставило нас всех схватиться за оружие, однако причиной тревоги оказался одинокий индеец- палус, который не таясь, подошел к нам и протянул безоружную руку. Мы привели его в лагерь и угостили еще теплыми лепешками с патокой, от чего он сделался весьма общителен и рассказал, что разведчики его народа, живущего в нескольких милях ниже по течению, уже не первый день наблюдают наше передвижение, но зная о нашей с Халахотом дружбе настроены дружелюбно, а когда мы пойдем в обратный путь, готовы к меновому торгу. Его послали предостеречь нас против намипов (ними-ипуу), известных грабителей, которые устроили засаду выше по течению, где река образует излучину.
   Поблагодарив посланца и подарив ему связку табаку и бисеру, а его тоену- нож, табак и кусок красной фланели, отправились мы в путь. Но перед тем посланец просил показать ему черного человека, слухи о котором дошли до его селения. Привычный уже к такого рода поклонению Туми тут же разделся до пояса и предъявил свою татуированную кожу.
  Оставив восхищенного посланца на берегу , в надежде что он не прослывет лгуном и
  обманщиком среди своих соотечественников, мы двинулись дальше.
  Плыли по открытой местности, погода стояла отличная, так что мы настроены были довольно бодро, несмотря на ожидание нападения. До сих пор мы еще не видели ни одного враждебного индейца и быстро продвигались по их опасным владениям. Я однако понимал, что за нами неустанно наблюдают, и был уверен, что нимипы не преминут оказаться в первой же лощине, где им будет удобно притаиться.
  Около двух пополудни один из алеутов заорал: "Вижу!Вижу!" и указал на длинную и узкую расселину, что пересекала скалу слева от нас, а по ней спускался цепочкой большой отряд конных индейцев, явно намереваясь застигнуть нас врасплох. Они приближались очень быстро, и я велел грести во всю мочь, чтобы пройти устье притока прежде, чем они его достигнут. Увидев, по ускоренному ходу байдар, что мы их заметили, индейцы испустили клич, выскочили из ущелья и помчались на нас. Их было около сотни.
  Положение наше становилось тревожным. В любом другом месте, пройденном за тот день, я не так опасался бы нападения этих разбойников, но здесь берега были очень высокими и отвесными, какими бывают берега у притоков, так что дикари отлично видели нас сверху, тогда как пушка, на кою я возлагал такие надежды, не могла быть на них наведена. В довершение наших трудностей течение посредине реки было столь быстрым и сильным, что мы не могли преодолевать его иначе как бросив оружие и изо всех сил налегая на весла. У северного берега было чересчур мелко даже для байдар и, если мы вообще хотели продвигаться вперед, необходимо было держаться на расстоянии брошенного камня от левого, то есть южного, берега, где мы были совершенно беззащитны против стрел нимипов, но зато могли быстро двигаться с помощью багров и ветра, а также используя водовороты. Если бы дикари напали на нас здесь, не думаю, чтобы мы уцелели. Все они были вооружены луками, стрелами и маленькими круглыми щитами, представляя очень живописное и красивое зрелище.
  У некоторых из старшин копья были украшены затейливыми вымпелами, вид их был весьма воинственный. Но то ли наша удача, то ли недогадливость индейцев весьма неожиданно вывела нас из затруднения. Подскакав к краю обрыва над нашей головой, дикари снова завопили и принялись делать жесты, которыми предлагали нам высадиться на берег. Этого требования я ожидал и решил, что всего благоразумнее будет не обращать на него внимания и продолжать путь. Мой отказ остановиться имел по крайней мере то хорошее действие, что очень озадачил индейцев, которые ничего не могли понять и, когда мы двинулись дальше, не отвечая на сигналы, глядели на нас с самым комическим изумлением. Затем они стали возбужденно переговариваться и убедившись что нас не поймешь, ускакали в южном направлении, оставив нас столь же удивленными, как и обрадованными их отступлением.
  Мы постарались воспользоваться благоприятным моментом и изо всех сил
  работали шестами и баграми, чтобы до возвращения наших врагов миновать крутые берега.
  Спустя часа два мы снова увидели их вдалеке, к югу от нас. Они приближались во весь опор и вскоре были уже у реки, но теперь наша позиция была куда более выгодной, ибо берега были отлогими и на них не было деревьев, которые могли бы укрыть дикарей от наших выстрелов. Да и течение уж не было здесь столь сильным, и мы могли держаться середины реки.
  Один из индейцев на вороном коне заехал в реку, насколько было возможно, предложил нам остановиться и сойти на берег. На это я, через Ивана ответил, что ради наших друзей нимипов мы охотно остановились бы ненадолго и побеседовали, но не можем, ибо это неугодно нашему великому талисману (тут я указал на пушку), который очень спешит и которого мы боимся ослушаться.
  После этого они снова начали взволнованно совещаться, сопровождая это усиленной жестикуляцией, и, видимо, не знали, что делать. Тем временем мы стали в удобном месте, и я решил, если нужно, сразиться немедленно и постараться дать такой отпор разбойникам, чтобы внушить им на будущее спасительный страх. В нашей теперешней позиции могли мы дать им урок, который запомнится, а такого случая может больше не представится. Поддержанный в своем мнении Ереминым решил я держаться дерзко и не избегать столкновения, а скорее вызвать его. Это было самым правильным. Стрелы их не могли бить метко с того расстояния, что нас разделяло. Что же касается их численности, она меня не слишком заботила. Все они находились сейчас под прицелом пушки.
  Когда Иван окончил речь о нашем великом талисмане, коего мы не хотели обеспокоить, а среди дикарей улеглось вызванное этим волнение, парламентёр заговорил снова и задал три вопроса. Он желал узнать, во-первых, есть ли у нас табак, котлы, топоры и ножи; во-вторых, не нужна ли нам охрана от шошонов, больших негодяев и разбойников, которые живут как раз в тех местах куда мы плывем; а в-третьих, не является ли наш великий талисман всего-навсего огромным зеленым кузнечиком.
  На эти вопросы, заданные с большой важностью, Иван, выполняя мои
  указания, ответил следующим образом. Во-первых, у нас полно табаку, котлов и оружия но они предназначены для подарков друзьям и торговли. Но друзья не приходят в военной раскраске, да и бобровых шкур для обмена у них нет. А наш великий талисман только что поведал нам, что намипы еще большие негодяи, чем шошоны, что они нам враги, что они уже много дней поджидают нас, чтоб убить и чтоб мы им ничего не давали и не вступали с ними в сношения; поэтому мы боимся что-либо им дать, еслибы и хотели, чтоб не рассердился великий талисман, с которым шутки плохи.
  Парламентер вернулся к своим, они посовещались немного, затем он снова заехал в воду и сказал, что считает нас за полные ничтожества, что они- намипы решили не пускать нас дальше, пока мы не сойдем на берег и не отдадим все наше оружие и половину табака, что мы, несомненно, состоим в союзе с шошонами и везем им оружие, а это недопустимо и, наконец, что они невысокого мнения о нашем великом талисмане, ибо он нам солгал насчет замыслов намипов и несомненно является просто большим зеленым кузнечиком, хотя мы это и отрицаем. Последние слова о кузнечике были подхвачены всем сборищем и выкрикивались во все горло, чтобы сам великий талисман наверняка расслышал это оскорбление. Тут они пришли в настоящее неистовство пустив лошадей в галоп, они описывали круги, делая, в знак презрения к нам, непристойные жесты, размахивая копьями и прицеливаясь из луков. К тому времени все грузы с моей байдары были перенесены в другие, а гребцы в любой момент готовы были спрыгнуть в воду.
  Если б дикари дали по нам единый залп то даже на столь дальней дистанции могли причинить нам немалый вред, но они начали стрелять в разнобой и после первых же стрел я дал команду освободить байдару, которая была тотчас выполнена. Стоя по пояс в ледяной воде и наведя пушку поворотом байдары я поджег затравку и скомандовал "Пали!". От выстрела байдара просела и отлетела назад окунув меня и держащих ее алеутов в воду. Но результат был разительный и вполне отвечал моим целям. 11 индейцев пали с коней убитыми и тяжело ранеными, остальные пришли в величайшее смятение и умчались вскачь. Мы перезарядили пушку и мушкеты и смело пошли к берегу, а когда его достигли там не видно было ни одного индейца кроме раненых.
  Я поручил байдары попечению Суханова и дюжины алеутов а сам с
  остальными высадился и, подойдя к одному из дикарей, раненному тяжело но не опасно, вступил с ним в беседу при посредстве Ивана. Я сказал, что русские хорошо относятся к намипам и ко всем американским народам; что единственной целью нашего прихода является ловля и скупка бобров и знакомство с прекрасной землёй, кою Великий Дух им даровал; что как только мы добудем нужное количество шкур и осмотрим все, что хотели повидать, мы вернемся к себе домой; что, по слухам, намипы большие забияки и мы поэтому взяли с собой для защиты наш великий талисман; что он сейчас сильно раздражен против наимпов за оскорбительное отождествление с зеленым кузнечиком (каковым он не был); что я с большим трудом удержал его от погони за убежавшими воинами и от расправы с ранеными и умиротворил его только тем, что лично поручился за хорошее поведение индейцев. Эту часть моей речи бедняга выслушал с большим облегчением и протянул мне руку в знак дружбы. Я пожал ее и обещал ему и его товарищам свою дружбу, если нас не потревожат и подкрепил обещание четырьмя свертками табака и фунтом бисера для него и остальных раненых, а тоену кроме табака нож и красную фланель.
  Все это время мы зорко следили за беглецами. Раздавая подарки, я увидел некоторых из них вдалеке, их наверняка видел и раненый, но я счел за лучшее сделать вид, будто я никого не заметил, и вскоре вернулся к лодкам. Этот эпизод занял не менее трех часов, и только в шестом часу пополудни мы смогли снова пуститься в путь. От отдачи пушки нос моей байдары немного смялся но алеуты быстро все поправили. Из других повреждений были лишь две пробоины от стрел выше ватерлинии.
  Мы спешили изо всех сил, ибо я хотел до наступления темноты уйти как можно дальше от поля боя. Сильный ветер дул нам в спину, а течение не усиливалось, поэтому мы шли очень быстро и к девяти часам вечера достигли небольшого острова у северного берега. Здесь мы решили устроить стоянку и, едва ступили на берег, подстрелили молодого лося. Выставив на ночь часовых, мы поужинали, запивая мясо водкой, я приказал Суханову выдать всем кроме часовых по чарке. Большинство моих людей приняло события дня как отличную шутку; мне, однако, было не до веселья. До этого я еще ни разу не проливал человеческой крови; и хотя разум твердил мне, что я избрал наиболее мудрый, а в конечном итоге несомненно и наиболее милосердный путь, совесть отказывалась прислушаться даже к разуму и упорно шептала: "ты пролил человеческую кровь". Часы тянулись медленно; заснуть я не мог. Наконец занялась заря, и утренняя роса и свежий ветерок снова вдохнули в меня мужество и дали мыслям иной ход, позволивший мне более трезво взглянуть на содеянное и правильно оценить его необходимость.
  Не смотря на враждебность намипов за первые 5 дней пути по Канабеку прошли мы почти 150 миль до впадения в него сразу двух рек, названных предшественниками нашими в свою честь Льюис и Кларк. За все это время лишь миль 10 пришлось идти бичевою и дважды выходить всем на берег чтоб облегчить байдары. Зато следующие 50 миль до самой реки Тлалак, по большей части пришлося идти пешком те же 5 дней. Все время были мы постоянно настороже, останавливаясь только на островах. Дичи- лосей, оленей, ланей и коз, а также различных пород ржанок и казарок было много, но рыба не так обильна, как ниже по течению. В лощине на одной из стоянок работный Тарасов подстрелил белого волка. Погода становится заметно холоднее. По временам мы видели издали одинокого намипа но никто нас не тревожил и мои алеуты приободрились.
  Под вечер 23 декабря Туми, который уже несколько дней жаловался на недомогание, сильно расхворался. Мы устроили ему удобную постель в байдаре и окружили заботой, но у него началась сильная горячка и по временам бред, так что я очень опасался, что мы его потеряем. Однако мы продолжали упорно идти вперед. На другой день ему стало хуже и я не знал что предпринять. Мы делали все, чтобы больному было легче.
  Следующие два дня стояла неприятная сырая погода с холодным северо-западным ветром, а сама река сильно вздулась и помутнела. Нам приходилось трудно и продвигались мы медленно. Туми казалось был при смерти и я решил
  остановиться на первом же удобном месте, чтобы выждать исхода его болезни. Потому достигнув Тлалака мы расположились лагерем на его берегу.
  На реке той были ранее палусские рыбные ловы, а "тлалак"на их языке означает чавычу. Льюис и Кларк спустились по ней к Канабеку и также назвали Лососевой. Я решил не повторять их пути а подниматься далее по Канабеку, а пока устроить лагерь на стрелке густо заросшей тополем, кустами роз и красной ивой, но далее отрезанной крутою скалой так что подобраться к нам можно было только по кромке воды. Почва состояла из черноватого суглинка и песка и, если пригоршню ее бросить в воду, она растворяется точно сахар, с обильными пузырями. Кое-где мы заметили
  вкрапления соли, которую мы собрали и употребили в пищу.
   Я поднялся на скалу нависающую над лагерем. День был ясный и обе реки представляли волшебное зрелище, убегая вдаль подобно двум длинным змеям и постепенно утончаясь. При слиянии Тлалак течет с северо-восточного направления, а Канабек с юго-востока. Прямо на востоке начиналась цепь высоких снежных гор, которая продолжалась на юго-восток. За нею виднелся еще более высокий хребет уходивший за горизонт.
  На утро жар у Туми разом спал и он, еще слабый быстро пошол на поправку, но тут тихая с редкими дождями погода разразилась вдруг грозою и следующие четыре дня пришлось нам провести в наскоро построенных хижинах, крышами которых по алеутскому обычаю служили перевернутые наши байдары. Так же встретили и Рождество, скрашенное чаркой водки и ухою из юколы волглой уже из-за постоянной сырости.
  Наконец лить перестало и утром января 3-го дня двинулись мы далее, хоть с каждой милею ущелье всё углублялося а пороги стали столь непроходимы, что на третий день после выхода с Тлалака, пройдя последний удобный берег с лугом приказал я разобрать фальконет и разложить по байдарам. Там же подфартило Еремину подстрелить большого оленя и наконец смогли поесть мы свежанины и слава Б-гу, а то начал я опасаться что люди обезножат на волглой юколе.
  Но и подкрепленной парным мясом не удалось партии идти далее ибо начался снегопад столь сильный, что за день насыпало выше колен, а еще через день алеутка Ксения, до сих пор стоически сносившая все тяготы путешествия, вдруг взяла и родила. Удивительно сколь благотворно влияет на людей природная жизнь. Женщина в цивилизованной стране месяц лежала бы в постели и разродилась бы после нескольких дней мук, а наша Ксения пройдя 200 миль тяжелейшего пути зачастую в ледяной воде, без горячей пищи и ночуя под дождем, разродилась здоровым мальчиком и почти тут же готова была идти далее. Но я, не желая подвергнуть опасности жизнь младенца, оставил ее и большинство своих людей набираться сил в лагере, а сам с восьмию самыми крепкими алеутами и Ереминым решил налегке продолжить путь о чём в самом скором времени пожалел. Ширина реки часто менялась от двухсот саженей до таких мест, где течение бежит между утесов, разделенных всего какой-нибудь сотнею футов. Поверхность этих скал большею частью представляла собою желтоватую каменную породу с примесью каких-то минеральных солей. Всю дорогу нас сопровождали сильные дожди, а постоянные препятствия отнимали много сил. Местами берег был такой скользкий, а глинистая почва так размякла, что приходилось идти босиком, ибо в обуви нельзя было удержаться. А потом приходилось пробираться по острой кремневой гальке или тянуть конец находясь в воде по грудь. Однажды веревка не выдержала и байдару снесло течением на скалистый выступ посредине реки к счастию не повредив.
  За четыре дня пути столь изнурительного, что даже ко всему привычные алеуты падали без сил, прошли мы едва 30 мильи уткнулись в расщелину шириною футов в 100 и зажатую многосотфутовыми стенами над несущеяся водою. Идти далее не было никакой возможности.*(7)
  Обратную дорогу до лагеря проделали за 2 часа и услыхали там горькую весть о смерти новорожденного. Укорял ли я себя в смерти сей невинной души? Да, но не за то, что пошел далее по Канабеку. Ведь перед уходом приказал я всю оставшуюся оленину отдать Ксении, а ежели будет удачной охота либо рыбалка лучшие куски тоже ей. Кроме того возвращение в байдаре под дождём и снегом для дитя было б ещё более смертельно нежели жизнь в худо-бедно утепленной хижине. Корил я себя за то, что не заметил вовремя беременности алеутки.
  В таковых мрачных мыслях и провел я последующие три дня обратного пути от маленькой могилы в поселение гостеприимных палусов и сколь отрадно было мне вновь увидеть их шатры. Как и в первое прибытие заволновалось становище, вновь всадник на горячем коне поскакал к берегу, но сейчас Халахот соскочил на землю, бросился ко мне и обнимая воскликнул: "Я тебя увидел раньше, чем ты меня! Я дарю тебе трех лошадей!" Таков оказался их обычай. Друзья, встречаясь после разлуки, стараются удивить друг друга и порадовать каким подарком. Я подосадовал что не знал об этом ранее но сколь приятен был сей радушный прием.
  Следующий месяц жили мы в удобных палуских шатрах. Алеуты вылавливали крючками и вершами достаточно рыбы чтоб оставалось и нашим хозяевам, а большинство палусов все свои силы направили к охоте на бобров. Ранее брали его от случая к случаю для мяса, а теперь, узнав об истинной ценности бобрового меха, столь спешили заполучить товар для размена, что еще в декабре послали в другие роды и к иным народам торговцев, менять лошадей на бобров. К началу марта, когда охотники начали готовиться к большой охоте и вернулись торговцы, в поселении собралось более 2000 бобровых шкурок и хоть за один небольшой котел давали 40 бобров, а я приказал Суханову отдать в размен все лишнее, оставив для обратной дороги один топор на всех и по одному ножу на троих, на последние 500 бобров товаров не хватило.
  По времени пора уж было возвращаться в Новоархангельскую крепость, но я медлил, желая испытать Большую охоту.
  К разряду "Большой", палусы относят охоту на дикого быка и особый вид лани. Но бык в большом количестве водится лишь по ту сторону гор, именуемых дикими "Великий Хребет Мира", а в здешних местах встречаются редко, потому тут так ценятся их шкуры. Напротив, лани, именуемые палусами татокалами, живут здесь постоянно, однако собираются в большие стада лишь на зиму, а летом бродят поодиночке или семьями. Величиною они с нашу косулю. Окраска их палевая сверху и светлая снизу, с белым полулунным пятном на горле и белым же большим "зеркалом". У самцов рога в фут с одною веткой так что похожи они на вилы. Самое удивительное, что рога их полые, как у коз, но ежегодно сбрасываются и вырастают снова. В этих двух отношениях татокал эта представляет сходство с оленем ибо у прочих полорогих животных рога не сбрасываются и не бывают ветвисты. Самки мельче самцов; рога их с вершок и не ветвисты. Мясо их не особенно вкусно; из шкуры приготовляют мягкую, но непрочную кожу, из которой американцы шьют себе сорочки.
  Охотиться на них очень трудно. Благодаря своему отличному зрению татокалы замечают любую опасность. А кроме того, в стаде обязательно есть зверь-сторож, коий внимательно следит, пока другие спокойно пасутся. В случае опасности он оповещает стадо, распушая длинную белую шерсть зеркала и тут же все они уносятся с удивительной быстротою и плавностию что кажется, будто звери плывут или скользят по воздуху подобно бесплотному духу. И только с начала зимы, когда татокалы сбиваются в большие стада, можно добывать их посредством загонной охоты.
  Палусы стараются приурочить такие на конец зимы или весну по двум причинам: животные успевают откормиться и у них вырастают новые рога, так что легко отличить самца от самки. Детенышей они мечут в апреле-мае и, ежели выбивать самок, следующие годы после "успешной" охоты добычи не жди.
  Самое Большая охота строится следующим образом. Хотя весь год охота на ланей ведется свободно, однако с половины зимы, делается общая и окружена уставом не хуже великокняжеской. Никто из охотников не имеет права выходить один на охоту, ибо может он спугнуть пасущиеся стада. Старшины приказывают юношам следить за ними и, ежели какое стадо приближается к становищу, разведчики немедля сообщают об этом. Затем специальный глашатай объезжет все шатры и от имени вождя приказывает охотникам седлать лошадей и явиться на место сбора - к шатру главного тоена. Сам тоен обычно возглавляет отряд охотников. Суровая кара грозит тому, кто нарушит правила охоты. По приказу старшин особая полиция именуемая Ловцы наказывет виновного: бьют хлыстом, разрушают его шатер, убивают лучших его лошадей. И все считают такое наказание заслуженным, ибо существование народа зависит от удачной охоты, доставляющих и пищу и одежду. К нашему приезду разведчики следили за несколькими стадами что паслись на равнине в четырех часах пути к северо-востоку от поселка и ежедневно докладывали об их передвижении.
  За неделю до начала в удобном месте начинают строить загон. Это загородка в виде воронки собранная из прутяных плетней 5+10 фут, которые крепятся на вбитые в землю колья. При постройке его все мы помогали как могли: рубили колья, вбивали их, применяя специально сделаные деревянные кувалды. Палусы им очень удивлялись и тут же переняли.
  Загородку поставили так, что жерлом своим она упиралась в долину шириною не менее версты. Долина ограничивалась с обеих сторон цепью некрутых холмов и тянулась по направлению к северо-западу, расширяясь до двух верст. Далее на десятки верст простиралась равнина с пасущимись на ней стадами. Крылья же загородки на протяжении трех верст плавно сходились до коридора шириною не более 100 фут и длинною футов 400. В том коридоре за плетнями спрячутся стрелки, а остальные будут гнать дичь в смертельную ловушку. В конце коридора, где загородка обрывалась, звери смогут бежать свободно.
  Кроме дичи, ограды, стрелков и загонщиков для успешной охоты требуется "звериный шаман". Не каждый шаман может совершать все необходимые церемонии. Наш Шваташ умел. Заключались церемонии прежде всего в общем танце всех охотников и возглавляли его Халахот и Шваташ в шапке, украшенной на этот раз ланьими рогами.*(8)
  Утром 30 апреля весь палуский лагерь снялся для перекочевки к месту охоты. Из наших на косе остались Суханов, трое промышленных и все не знающие верховой езды алеуты. Ехали мы весь день и шатры ставили уже в темноте, верстах в трех от загородки за восточной грядой холмов. Весь следующий день занимались разведкой и расстановкой людей. Человек 70 лучших стрелков Халахот определил к бойницам в коридоре, стариков и детей- на вершины холмов вдоль долины, а всех остальных, под командованием старшины Валатваса(Валат-с-викавас) - в загонщики. 2 марта, еще затемно, началась Охота.
  Шуметь, тем более стрелять тут нельзя, потому всех моих людей я отправил с загонщиками, сам же, любопытствуя, остался со стрелками. Мы не спеша позавтракали, а часам к девяти я отправился вместе с Халахотом верхом на крайние холмы, поглядетькак подходит добыча. Татокалов, что и говорить, было вокруг немало. Когда вышел я за край долины и обвел глазами открывшееся предо мною пространство, я увидел, смею вас уверить, стобь удивительную картину, что сам едва поверил своим глазам. С западной стороны вся степь, казалось, являла собою одно сплошное стадо. Они минуты не оставались в покое: пока одни пощипывали траву, сотни других непрестанно прыгали чуть ли не на десять футов в высоту, наскакивая друг на друга. Право же, это было едва ли не самое любопытное зрелище, какое случалось мне видеть, и самое приятное: я знал, что животные, покрывшие степь, не лютые звери, а грациозные лани и что они сами надвигаются на меня и, если мне стоять на месте, они меня избавят от труда идти к ним самому.
  Не прошло и четверти часа, как передние из стада значительно ко мне приблизились, а еще через пять минут уже два-три десятка оказались на расстоянии выстрела. Но я не стал стрелять, а вскочив в седло поспешил вернуться к стрелкам. Я знал, что как только огромное стадо втянется в долину, растянувшиеся редкой цепью загонщики, неспеша прошедшие за утро более 10 верст, поднимут шум и помчатся галопом. Не успел я добраться до стрелков, как послышались выстрелы. Сидящие по холмам старики заулюлюкали и начали размахивать одеялами. Прямо из под земли послышался тяжёлый гул. Казалось, что стройные копытца этих нежных созданий колеблют окрестные холмы. Я еще успел заметить, как земля в долине скрылась под валом тел. Уже через бойницу я разглядывал этот могучий поток, с трудом выхватывая из месива тел легкие, изящные формы, стройные ноги, развилистые рога самцов и, главное, бесконечное количество белых как снег пятен зеркал. Над всем этим стоял удушливый мускусный запах, испускаемый десятками тысяч испуганных животных. Стрелки непрерывно натягивали свои луки, каким-то образом умудряясь выцеливать в этом месиве только самцов. Прошло всего несколько минут грохота, пыли и вони и всё закончилось так же внезапно, как и началось. Тяжело дышащие стрелки смотрели на дело своих рук- более 5 тысяч туш, разбросанных на утоптанной как плац земле вдоль всего коридора. Еще через некоторое время подъехали загонщики и начался праздник. Распевая песни палусы стали свежевать добычу, рассекать туши и вырезать лучшие куски мяса. Нам к такой работе непривычным но крепким, поручили складывать эти первины в большие кожаные сумы имеющие форму конверта и стаскивать их в одно место. Тогда я понял секрет невероятной их быстроты, у маленькой лани сердце оказалось больше оленьего.
  Но не успели мы разделать и половину туш, как вдруг из-за холмов с запада вылетел отряд в пять или шесть десятков индейцев но, в отличие от наших палусов раскрашенных, что означало войну. Видно они следили за нами и пересекли открытое пространство степи пока мы были увлечены охотой и разделкой добычи. Четверо палусов находившихся к ним ближе были утыканы стрелами, а остальные кинулись к своим лошадям. Многие из них не успели б сесть на коней если бы мы складывали мешки с мясом дальше от загородки, а так, чтоб добраться до пеших охотников и загонщиков, нападавшим пришлось бы проехать мимо нас.
  Я крикнул своим людям бежать к мясным сумкам и укрыться за ними. Поскольку ясно было, что зарядить оружие вновь мы не успеем, запретил я стрелять без приказа, а пока заложить в стволы поверх заряда еще по 2-3 пистолетные пули. Затем, дождавшись пока несущиеся наметом враги приблизились саженей на 20 скомандовал "Огонь!" и сам, прицелившись в раскрашенного в красное и черное дикаря на пегой лошади, выстрелил и очень удачно, как оказалось впоследствии точно в сердце. Но и враги наши в долгу не оставались. Тут же почувствовал я как что-то рвануло за ворот но внимания не обратил и лишь после боя увидал что острый как бритва наконечник разорвал кафтан, по счастливой случайности даже не задев кожу на шее. А вот Ивану Деменьтьеву так не повезло, ему стрела попала прямо в горло и он пал даже не успев выстрелить. Матвей Кабачков, крупный телом и потому несколько неуклюжий, получил две раны: в плечо и ногу пониже колена, что не помешало ему вытащить пистолеты и отстреливаться из них. С Еремина стрелою сорвало шапку но он не теряя ни мига кинулся к павшему Деменьтьеву и подхватив его мушкет выпалил почти в упор по набегающим врагам в унисон с моим выстрелом из мушкетона.
  Мы тут же схватились за пистолеты но их пули отправлены были уже в угон. Индейские лошади, непривычные к грохоту выстрелов и клубам порохового дыма прямо в храп взбесились и понесли, что было спасением для нас уже безоружных. А так в сей смертельной атаке враги наши потеряли 6 своих людей против одного Деменьтьева.
  Они отъехали саженей на 50 и оттуда, как им казалось с безопасного расстояния стали осыпать нас стрелами. Стараясь их скорее в сем разуверить мы с Ереминым быстро зарядили мушкеты, хорошенько прицелились и разом выпалили. Тот индеец в коего я метил лишь покачнулся в седле, а ереминский рухнул вместе с лошадью, правда тут же поднялся и сильно хромая отошол назад. Двое его соратников не слезая с лошадей подняли его на круп коня третьего и все вместе они отошли еще саженей на 30. На такой дистанции стрелы их не могли причинить значительного вреда и даже дострелить до нас им было трудно.
  Тем временем Халахот собрал разобщенных охотников и в свою очередь повел атаку. Не приняв боя нападавшие отошли в небольшую рощу и начали было отстреливаться из-за деревьев, однако когда подошли мы поближе и дали залп из трех мушкетов они бежали. Преследовать их палусы не могли потому как почти не имели стрел и,чтоб ответить врагам, подхватывали на скаку с земли пущенные в них. Однако в итоге могли мы гордиться выигранным сражением. Внезапно напавший враг потерял 6 человек против наших пяти да еще Еремин метким выстрелом ранил их вождя и убил под ним лошадь.
  По словам Халахота налет устроил тоен Имута(Ин-мут-ту-уа-лат) народа кламатов(еуксикни), не имеющий настоящих ламтов и потому норовящие угнать их у палусов и на сей раз налет мог закончиться для них удачей. Кламаты перебили бы половину безоружных охотников, а второй их отряд захватил тем временем коней. Так бы и случилось, если б налетчики не наткнулись на "могучие громы". Радуясь высокой оценке нашего участия в битве сам то я понимал, что спасли нас не мушкеты, а испуганные лошади. Ежели индейцы приучат своих коней не бояться выстрелов, а учитывая исскуство их "лошадиных людей" это не займет много времени, даже регулярная инфантерия не устоит перед перед равным им количеством конных лучников. Разрядив плутонгами свои мушкеты каре станет бессильной жертвою их стрел.
  Жены и дочери павших плача и стеная стали заворачивать тела чтоб отвезти в поселение, а остальные тем временем вновь принялись за работу.
  На другое утро отправились хоронить Ивана Деменьтьева. Для второй в этом походе могилы выбрал я высокий холм над рекою рядом с местом намеченным для крепости. Ежели всё пойдет хорошо лучшего места для церкви не найти, а пока пусть стоит крест.*(10)
  Халахот и старшины оказали уважение и пришли на похороны, внимательно выслушав прочитанную мною заупокойную и, вслед за нами, бросив в могилу по горсти земли. Затем они поинтересовались что следует делать с могилою в дальнейшем и обещались внимательно за нею смотреть и оберегать.
  На утро 16 марта назначено было наше отплытие обратно в Новоархангельскую крепость. И снова, как месяц назад подошел ко мне Халахот и снова предложил трубку, однако на сей раз не курить, а в подарок. Следует сказать что американцы очень ценят свои трубки. Одарить кого-либо своею трубкой означает связать себя узами дружбы, почти-что побрататься. Разумеется тут же отдал я в замен свою носогрейку, купленную еще в Петербурге.
  Дабы быстрее доставить алеутов на промыслы и не подвести Иван Александровича на обратном пути я очень спешили до Новоорхангельской крепости добрались мы всего за 4 дня.
  
  
  
  
  
  *(1) Плехт- правый становой якорь, верп- малый завозной якорь
  
  *(2) Штейнгель выполнил обещание и с 1808г. Федор Балакин был чист перед РАК. Правда до 1821г. он продолжал числиться беглым, что не мешало его зятю брать заказы на строительство компанейских факторий. Их семейное дело непрерывно расширялось, с 1892г. "Банак" стал акционерной компанией. В настоящее время входит в десятку крупнейших строительных компаний Рус-Ам.
  
  *(3) В настоящее время для этой породы принято международное название "аппалуза", хоть племя нес-персе утверждает, что они, а не палусы вывели самую сильную, самую резвую и самую надёжную в горах лошадь. В Рус-Ам, США и Мексике зарегистрировано около 900 тысяч представителей породы. Принятая масть: леопард (белая с темными пятнами по всему телу), снежинка (темные пятна по всему белому телу, более выраженные на бедрах), чепрачная (темная с белой "попоной" на крупе, одноцветная или пятнистая), мраморная (крапчатая по всему телу), изморозь (белые пятна на темном фоне).
  Международный регистр породы вместе с музеем аппалуза и Центром наследия находится в г.Спокан(Новоальбионская губ.)
  
  *(4) Эта немецкая педантичность Штейнгеля и его внимание к мелочам позволили Кускову реально оценить рынок деревянной посуды и он запросил выслать пробную партию. К середине XIXв. русская посуда доминировала на территории до верховий Миссури. Металлическая посуда бостонского производства не могла с нею конкурировать т.к. деревянные блюда и чаши кроме бытовой исполняли и некоторые сакральные функции.
  
  *(5) Наблюдения Штейнгеля абсолютно точны. Индейцы начали метать томагавки только в Голливуде. Да и само название томагавк пришло оттуда. Вместо этого алгонкинского названия на северо-западе прижилось слово "тапирик".
  
  *(6)Это редкое свидетельство зарождения нового религиозного обряда. В течение примерно 10 лет обычай "тнай-илкут", зажигание священного огня от солнца посредством увеличительного стекла, распространился почти на все племена. С проникновением православия он стал очень редок, а при ренессансе язычества 60-х окончательно исчез. Новые шаманы вернулись к практике добывания огня трением.
  *(7)Штейнгель прошёл 429 вёрст до Чёртова ущелья. Этот маршрут считается у современных туристов очень сложным, а выше- непроходимым.
  
  *(8)Описание Бизоньего танца вырезано не при редактуре, а самим Штейнгелем. Оно сохранилось лишь в дневнике. Учитывая, что в процессе танца Халахот совокуплялся с шаманом, понятно почему это описание не вошло в книгу.
  
   *(9)В 1810г. на холме рядом со Святогеоргиевской кр. была построена церковь. Она сгорела в 1862г. и отстроена заново через год уже каменная, сохранившаяся до сих пор. Могила Ивана Деменьтьева также сохранилась.
  
  *(10)Сказитель Петр Лайпакма(74года), записанный в 1925г., утверждал, что Анахуй ("Большой медведь"-Штейнгель) подарил своё ружьё Халахот-сут. Оно хранилось в шатре вождя более 50 лет "пока в большой войне за Хребтом мира (Крымская компания) оно не исчезло принеся победу". Возможно Штейнгель действительно, желая завязать более прочные контакты с палусами, сделал такой подарок, тем самым нарушив закон.Тогда его история об испорченном медведем ружье, просто способ списать подарок с баланса, а Кусков, ценя Штейнгеля, закрыл на это глаза.
  
   Глава Љ18
  
  Как украсть миллионы
  
  
  Спустя девять лет от основания экономическое положение Компании, нельзя сказать, что было плохим, но балансировало на острие. Причиной большинства бедствий была заложена при её основании. Компанионы, не смотря на все попытки ван-Майеров, так и не смогли понять сущность акций, как финансового инструмента. С акциями было решено обращаться как с привычными паями, имеющими только другое название. Паи относились к активам компании, что можно было считать вполне оправданным, ведь пай означал конкретное денежное или какое-то материальное содержание уже вложенного в компанию. Даже очень умный и образованный Резанов рассчитывал их стоимость путем простого деления "всего в оборотах состоящего капитала" на общее количество акций. Из подобной арифметики выходило, что стоимость акции составляла 3638руб(т.е. завышенной в 5 раз) и, совершенно естественно, в 1800г. последовало решение Сената о том, что "акции сии для казны неблагонадежны".
  Не смотря на это пайщики продолжали оставаться в приятном заблуждении, что чем больше будет куплено акций, тем мощнее будет Компания, а они получат большие прибыли. Отсюда: безмерное завышение активов; невесть откуда явившиеся 800000 котиковых шкур; прибыли в отчётах там, где в действительности были убытки. Наконец, вплотную столкнувшись с этими несуразицами при составлении баланса за 1802г, Резанов стал склоняться к мнению Якоба и добился снижения официального актива на 4,5 миллиона руб. и это несмотря на то, что годовой тоннаж кругосветных барков приблизился к 3000 тонн.
  К 1 января акции оценивались в 656 руб и, с тех пор, почти непрерывно повышались. Зато появились иные неприятности и заботы.
  Во-первых, иркутские купцы засыпали Ст.-Петербург жалобами на Компанию, сбившую цены на китайские товары (особенно на чай), что им всем, завязанным на кяхтинскую торговлю, грозило разорением. Назначенная в ноябре 1803г. сенатская комиссия под председательством Державина (он как раз в эти дни вышел из Еврейского комитета), в докладе, поданном 14 февраля 1804г, подтвердила обоснованность этих жалоб. Нет, Гаврила Романович не стал врагом Компании. Он продолжал поддерживать "дружество" с Шелиховыми, Булдаковым, ван-Майером. Но любые, даже самые робкие "буржуазные" поползновения он воспринимал, как угрозу основам общества. Решение комитета об: "... уплате двойной пошлины на китайский товар, что свыше 1 миллиона рублей серебром по таможенной оценке завезен Русско- Американской Компанией морским путем будет", стало серьёзным ударом.
  Во-вторых, нехватка мехов. Чтобы загрузить в Макао кругосветные барки требовалось по меньшей мере миллион пиастров. А добыча, в лучшие годы, едва приближалась к 400000.
  К этому следовало добавить: расходы по строительству барков, огромные переплаты за охотские суда и многочисленные с ними кораблекрушения, шелиховскую чёрную кассу, а также беспрестанные разведывательные походы и строительство новых крепостей и поселений.
  Непрерывно повышалась задолженность по ссудам. Если на 1 декабря 1799г. долги РАК равнялась 1374957 рублей, то к 1807г. они возросли до 1700 тыс руб. Только РАбанк крепко стоял на ногах. Через него выполнялись некоторые специальные казённые финансовые поручения и в 1804г. сам император перевёл при его посредничестве за границу большую сумму "на только ему известные расходы". Высочайшая персона государства российского пользуется услугами банка в делах не терпящих огласки. О чём ещё может мечтать банкир в России?
  Пытаясь компенсировать убытки на внутреннем рынке, Якоб и Бурхард ван-Майеры старались разработать новые схемы, ориентированные на новые рынки. Гагемейстер на "Устюге" был послан в молодую британскую колонию в Новой Голландии. Губернатором колонии тогда служил постаревший и слегка поутихший Уильям Блай, участник экспедиции Кука и капитан печально известного "Баунти". Наблюдательный Леонтий Андрианович сообщал следующее: "Все продукты сюда завозят из Англии и поступают они не регулярно. И хоть власть и принадлежит генерал-губернатору истинно делами колонии управляют офицеры расквартированного здесь полка именуемые "Ромовым корпусом" ибо единственная тут звонкая монета есть бутылка рому. В складчину офицеры скупают все привозимые товары и перепродают поселенцам втридорога. Бушель турецкого пшена (риса-А.Б.) к примеру за 30 шиллингов, когда ему красная цена не более шести". Однако губернатор торговлю во вверенной ему колонии запретил.*(1)
  Другая попытка оказалась удачнее. В 1803г. "Мангазея", под командованием капитана Обухова, отправилась в пробный вояж с грузом, предназначенным КЮМ на Сандвичевы острова. Из Ваимеа, с 3380 пиколей сандалового дерева на борту, "Мангазея" пошла в Кантон. А там голландская фактория приняла сандал на реализацию и, по кредитному обязательству, передала уже закупленный чай.
  Экипаж "Мангазеи" был опытным. Почти все офицеры и нижние чины уже участвовали в кругосветках, а Николай Семенович Обухов командовал "Великим Устюгом" в 1800-02гг. Поэтому переходы были длинными, а стоянки короткими и благодаря этому из Кантона вышли 2 мая, успев захватить муссон. В последних числах августа барк был в Нью-Йорке, где его ждал груз виргинского табака и хлопка, а также вест-индских кофе и сахара для Франции, снабжённых бостонской печатью кошерной нейтральности. А уже перед рождеством, потрёпанная зимними штормами "Мангазея" встала под разгрузку в Бордо. Наконец то, впервые за полтора года, капитан смог расслабиться, дать команде длительный отдых и заняться полноценным ремонтом судна. Груз вина для России уже лежал в портовых складах, но до конца апреля в Неву не зайдёшь.
  В отчёте Правлению, Якоб ван-Майер обосновал прибыльность нового маршрута, даже если вояж отправленного в 1804г. "Курска" продлится три года. Бостонцы готовы закупать большие партии чая. Благодаря войне цены на колониальные товары из Вест-Индии там стабильно низкие, а во Франции, так же стабильно, высокие. Французские вина и шелка, по той же причине, подешевели. Стоимость страховки достигала 12%, а это уже чистая прибыль, так как барк превосходит любой капер по скорости, а по вооружению и количеству экипажа уступит разве что фрегату.
  Всё ясно, красиво и невооружённым глазом видны огромные доходы. Но уж отозван из Парижа посланник и российские дела при французском дворе ведёт секретарь Убри. Только что, в апреле, расстрелян герцог Энгиенский и резкая нота императора, в ответ на которую Талейран прозрачно намекнёт на способ устранения Павла I, ещё не дошла до Парижа. Антифранцузская коалиция ещё не сложилась, но война явно не за горами. Потом был Аустерлиц, череда поражений 1807г. и, наконец, Тильзит, когда Александр I успел занять вакантное место союзника Франции, на которое претендовала также Австрия.
  Условия союза были тяжкими. Кроме всего прочего, Россия вынуждена принять участие в континентальной блокаде Англии, своего основного торгового партнёра. Это окончательно подорвало российскую экономику, и без того ослабленную войной. Через шесть месяцев разразился финансовый кризис и курс ассигнаций упал до 20 копеек серебром.
  Но то, что русскому плохо, американцу... ну вы понимаете. Долги, из-за падения рубля, уменьшились почти втрое. Для Компании вновь открылся французский рынок и барки чередой двинулись по пути, проложенному "Мангазеей", а финансовый ручеёк превратился в поток. Тем более, что к тому времени, борьба двух великих держав нанесла смертельный удар по американской торговле. Британцы приняли меры к прекращению доходных перевозок бостонскими судами продуктов французской Вест-Индии и перекрыли им доступ в большинство портов континентальной Европы своими фрегатами. Французы, в свою очередь, стали захватывать каждое судно, позволившее британцам произвести на нём обыск или заходившее в британский порт. Дело дошло до того, что бостонские суда не могли торговать с территорией, находящейся во власти Франции, без того, чтобы их не шмонали британцы, и не могли торговать с Англией, чтобы не попасть под шмон(2)* французский.
  Чашу терпения переполнил инцидент с бригом "Чесапик". 22 июня 1807г. он был атакован британским фрегатом "Леопард", капитан которого потребовал выдать четырёх английских "дезертиров". Получив отказ, он открыл огонь, в результате которого 3 члена экипажа "Чесапика" были убиты, 18 ранены, а 4 пленены как "дезертиры".
  Следствием этого стало подписание президентом Джефферсоном 22 декабря 1807г. закона об эмбарго, который фактически запрещал все внешнеторговые связи.
  В попытке прорвать свою изоляцию и учитывая известия о многочисленных русских поселениях на тихоокеанском побережье Америки, Вашингтон оказался заинтересован в сближении с Россией. Вскоре после подписания Закона об эмбарго, президент Джефферсон в частной беседе высказал убеждение, что "Россия- наиболее дружественная к нам держава из всех существующих; её услуги пригодятся нам и впредь, и прежде всего нам надо искать её расположения".
  Уже в сентябре посланник в Лондоне, Дж. Монро, в беседе с российским уполномоченным сообщил о желании президента видеть в Вашингтоне российского дипломатического представителя. Переговоры несколько затянулись из-за неладов в Сенате. Предложенный президентом на пост посланника Вильям Шорт не был утверждён, поэтому второй кандидат, Дж.К.Адамс, прибыл в Петербург лишь осенью 1809г. В свою очередь, российский посланник, граф Пален, вручил свои верительные грамоты в апреле1810г. Но уже с июля 1809г. в Филадельфии, в качестве генерального консула, находился Александр Яковлевич Дашков, исполнявший одновременно обязанности поверенного в делах. А дел у него было немало.
  Весной 1809г. СШ отказались от полного эмбарго и разрешили торговлю со всеми государствами, кроме Англии и Франции. В том же году в Кронштадт пришло 138 бостонских судов, в Архангельск 65 и ещё около 30 в Ригу, Ревель и другие балтийские порты.
  Сложилась курьёзная ситуация. Бостонцы вывозят российские товары в то время, как российские барки вывозят американские. Позже правда большую часть кофе, какао, сахара, табака и хлопка стали вывозить из Бразилии, так , что даже консулом при дворе принца-регента по просьбе ГП был назначен доктор Лангсдорф.
  В 1809г. Компания так втянулась в европейскую торговлю, что, на радость иркутским купцам, не поставила в Россию даже отпущенную ей квоту на китайские товары. Более того, отказались даже от части кругосветок, переведя в 1808г. "Иркутск", в 1809- "Москву" и "Курск", а в 1810 также "Нежин", "Великий Устюг" и "Ст.Петербург", на регулярные рейсы через Атлантику. Правда на это решение повлиял также разрыв российско- британских отношений.
  Первым звоночком стал арест в Капштадте "Великого Устюга" возвращавшегося из Америки под командованием лейтенанта Головнина. Барк поставили на якоря в заливе Саймонс между двумя британскими кораблями. Паруса "Великого Устюга" были сняты, груз свезён на берег, провизия и вода отпускалась в ограниченном количестве. Люди практически голодали. Посланный в Англию протест уже 13 месяцев оставался без ответа, когда Головнин решился на отчаянный шаг: подготовившись к плаванию, штормовой майской ночью 1809г, точно рассчитав направление ветра и обрубив канаты, судно вышло в океан на тайком сшитых парусах. Для безопасности Головнин отказался от продолжения рейса в Россию, тем более, что трюмы были пусты, и вернулся в Америку.
  Внезапно оказалось, что на протяжении всего пути от Сандвичевых островов до Бразилии, единственным местом, где барки могли сделать ремонт и дать отдых людям, был остров Иль-де Франс, да и тот регулярно подвергался нападениям. Загрузка китайского товара в Макао так же стала делом очень рискованным. В ноябре 1809г, в виду порта, был захвачен "св.Петр", с грузом мехов стоимостью 40000 пиастров. И с тех пор британские каперы патрулировали в окрестностях острова, рассчитывая ещё раз так же хорошо заработать.
  Чтобы снарядить кругосветный барк в обратный путь, приходилось фрахтовать бостонские суда и отправлять их с мехами в Кантон. Там они принимали груз в голландской фактории, везли его в Ваимеа где и происходила перегрузка.
  Заниматься этой сложной и недешёвой деятельностью приходилось Тертию Борноволокову. В 1808г, вернувшись с Большого острова, он поддался на уговоры правителя и согласился стать управляющим делами Компании на Сандвичевых островах.
  В 1809, 10 и 11гг. на Соломбале заложили ещё три барка "Рига", "Ревель", и "Мемель" для пополнения своей атлантической флотилии. (3)*
  Выгоды от трансатлантической торговли были столь велики, что барки старались не отвлекать даже на заход в российские порты. Французские и английские товары переправлялись уже из Америки на специально зафрахтованных бостонских судах. Летом 1810г. раздражённый Наполеон в разговоре с посланником графом Чернышевым заметил, что русские суда "почти совершенно уничтожили значение континентальной системы, наводнив всю Европу колониальными товарами". Всесильный властелин Европы оказался не в состоянии заставить европейцев отказаться от употребления сахара и кофе.
  В рекордный 1811г. компанейские барки перевезли через океан грузов на 22 миллиона долларов. На этом этапе если не головой, то карманом Компании стала её бостонская контора на четвёртом этаже здания биржи, расположенной на Атлантик-авеню, 8, в конце Индийского причала.
  Разумеется не обошлось без сбоев. В 1808г. случилось нечто вроде забастовка морских офицеров, возмущавшихся своему подчинению "купчишкам". Зачинщиком бунта стал командир "Ст.Петербурга" лейтенант, князь Степан Кропоткин. Этих снобов не могли утихомирить ни жалованье вдвое выше штатного, ни зачисление всего срока плавания в служебный ценз, так что год выходил за два, ни метавший громы и молнии граф Воронцов, ни даже то, что сам государь и великие князья числились пайщиками Компании. И лишь их непосредственный начальник, морской министр Чичагов, издавший, по просьбе Главного Правления, специальный приказ, подавил эту стачку. Ссориться с прямым и высшим начальством никто не решился. А Правление, для подслащения горькой пилюли, увеличило на треть и без того высокое жалованье и премиальные. Позже кто-то из толковых чиновников Адмиралтейств-коллегии придумал награждать барк, быстрее всех пересекшем Атлантику, специальным синим гюйсом. Вручили его, вместе со значительной денежной премией, всего один раз в 1811г. Призёром стала "Рига" капитан-лейтенанта Александра Штерх, пересекшая океан за 14 суток.*(4)
  Все эти коммерческие подвиги базировались на превосходстве скоростных качеств. Даже полностью загруженный барк мог уйти почти от любого противника. Чтобы чересчур горячие молодые капитаны не влезали в ненужные сражения, Адмиралтейств-коллегия издала специальное указание, запрещающее вступать в огневые контакты без "совершеннейшей необходимости" и требовала подробнейшего отчёта на каждую "попытку незаконного досмотра или захвата, с открыванием огня или же без оного". Благодаря этой "бюрократии" абсолютно точно известно о 129 подобных случаях, из которых лишь три закончились "открыванием огня". Дважды быстроходные, лёгкие яхты смогли догнать тяжелогружёные барки и отказались от своего намерения лишь после предупредительных выстрелов, оценив количество пушек и качество канониров. И один раз, во время штиля у берегов Флориды, два десятка лодок попытались взять на абордаж "Курск". Половина из них даже смогли потом вернуться на берег и лишь поднявшийся вдруг попутный ветер помешал капитан-лейтенанту Петру Дурасову устроить ответный налёт на "сие пиратское гнездо". Во всех остальных случаях капер или патрульный фрегат, помаячив несколько часов в кильватере удаляющегося барка, отправлялись далее по своим делам.
  Всю эту коммерческую пастораль смущало лишь одно. Где ж деньги?
  По самым (самым!) скромным подсчётом, в течение 1807-12гг, Компания должна была получить по меньшей мере 8 млн долларов. Всех же доходов от транзитной торговли за этот период, зарегистрировано на 1 834 196 долл. Как это получилось, если одна только экономия на страховке, а Компания ни разу за это время не застраховала свои суда и грузы от нападения, должны были принести не менее двух миллионов. Кстати, отказ от страховки оказался очень разумным ходом. Единственный потерянный барк, "Москва", был арестован властями в Бордо в июне 1812г. Но компенсация за него с лихвою была получена в 1816г.
  Разумеется деньги воровались, но операции проводились очень чисто, чувствовалась рука ван-Майеров. Несчастная, всеми обманутая РАК буквально за гроши перевозила товары нескольких небольших торговых фирм Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии и Нового Орлеана. Более того, товары эти закупались в кредит, а гарантом перед кредиторами выступал РАБанк. И почему-то все эти "Джонс и К", "Нью-Йоркская торговая компания", "Кале", проворачивая миллионные сделки, так и не стали титанами рынка.
  Несомненно, что большая часть этих средств оседала на французских счетах директората: Булдакова, ван-Майера, Шелиховых. Без их общего согласия такой чистый и масштабный грабёж был бы невозможен. Очевидно именно этими сверх доходами можно объяснить внезапное потепление отношения Натальи Алексеевны к Якобу ван-Майеру. Она даже упомянула его в своём завещании.
  В эти же, несчастливые для России годы, стронулся с места резановский проект, способствующий созданию в колониях постоянного населения. В прошении РАК, разрешить купить крепостных с последующим поселением их в Америке, было отказано, т.к. согласно закону 1804г., запрещён был выкуп крестьян без земли. На ходатайство Главного Правления о разрешении промышленникам оставаться на жительство в колониях, тем более, что многие из них обзавелись семьями и хозяйством Государственный совет, в августе 1808г, также ответил отказом, ссылаясь на обязанность всех без исключения "податных" отбывать казённые повинности, рекрутчину и платить налоги "являясь для сего незамедлительно по первому требованию к месту своего первоначального проживания". Такой порядок был предопределён историческими особенностями России, где всё население фактически являлось собственностью государства. Ещё Соборным Уложением 1649г. был строго запрещён самовольный уход "посадских людей из обществ" и свободное перемещение даже в границах Российского государства. Компания не имела права ни покупать крепостных, ни переселять на постоянное жительство вольных хлебопашцев. Потому даже не столько крепостное право, сколько вся фискально- бюрократическая система в целом препятствовала развитию русских поселений в Новом Свете. Однако и тут нашёлся выход.
  19 ноября 1802г. был учреждён "Комитет для организации жизни евреев", а попросту Еврейский комитет. Идея его принадлежала Гавриле Романовичу Державину, как раз в том году назначенного министром юстиции. А основой его стало "Мнение", им же составленное в 1799г, когда Гаврила Романович направлен был сенатом расследовать жалобы шкловских евреев на Семена Зорича, бывшего фаворита Екатерины II. Державин тогда оправдал Зорича на том основании, что все свидетели по делу были евреи. А поскольку как раз в это время в Сенненском уезде Белоруссии было арестовано несколько евреев по обвинению в ритуальном убийстве, Гаврила Романович порешил "... раз таковы обвинения, то евреи за гранью цивилизации находятся и доверия не достойны"
  Ну не любил Державин евреев. Впрочем он и поляков не любил за то, что "... шляхта легкомысленна и безответственна" и, в отличие от российского дворянства "о благосостоянии своих имений и крестьян своих совершенно не печётся"
  И белорусов не любил "ленив, неспособен к сельскому хозяйству и не может поддержать себя никакими ремеслами, чрезвычайно пьянству подвержен" противопоставляя русского крепостного, который представлялся ему трудолюбивым и одарённым земледельцем. Гавриле Романовичу совершенно ясно, почему белорусский крестьянин так отличается от своих великоросских собратьев: из-за слишком большой свободы. Ему казалось, что крестьяне в Белоруссии могут свободно переходить и наниматься то к одному арендатору, то к другому.
  Ну а евреев он не любил за всё. За то, что числясь мещанами, по большей части живут по деревням. За то, что арендуют целые имения и отдельные службы, отягощая тем крестьянство. За то, что гонят водку и продают её. За то, что дают деньги в рост. За то, что не так одеваются. За то, что торгуют в России и тем умаляют доходы русских купцов. И даже за то, что занимаясь ремёслами, выбирают из них самые "легкие"- портняжное и сапожное, отказываясь работать кузнецами или плотниками.
  Кроме Державина в комитет вошли крайне ему неприятные, олицетворяющие в его глазах всё дурное, окружавшее царя. Князь Адам Черторыйский и граф Северин Потоцкий- оба поляки, а потому для Гаврилы Романовича особенно неприятные. Виктор Петрович Кочубей- министр внутренних дел и главный идейный соперник.
  Но если Кочубея Державин просто не любил, то к его помощнику Сперанскому он пылал настоящей ненавистью и обвинял того в получении от евреев огромной взятки за подрыв деятельности комитета. Тут Гаврил Романович был не прав. Ненавистный попович был также честен и не сребролюбив, как и он сам. И если Сперанский и подыгрывал кому, так не евреям, а новым буржуазным отношениям, не нуждающимся в государственном протекционизме и "национальной окраске" экономического законодательства: "Сколь можно менее запрещения, сколь можно более свободы".
  Не смотря на все усилия, молодые реформаторы повернули по-своему, и старый чиновник отказался участвовать в "таком непотребстве".
  Выводы комитета были очень передовые для своего времени, но как точно сказал один российский политик: "Хотели как лучше, а получилось как всегда". Разработанное комитетом "Положение" включало 10 статей посвящённых просвещению и образованию. Евреям разрешалось поступать во все учебные заведения, без права кому либо вмешиваться в их религиозные убеждения. Но начальное и среднее образование в России было в зачаточном состоянии и не могло принять и 1% еврейских детей, даже если б родители послали их в христианские школы.*(5)
  Евреям хлебопашцам разрешалось покупать землю, а для неимущих в Литве, Минской, Волынской, Подольской, Астраханской, Екатеринославской, Херсонской губерниях, на Кавказе, в Крыму и Русской Америке выделено было 45 тысяч десятин. Причём статья 12 гласила: "Земледельцы из евреев все свободны и ни под каким видом ни кому укрепляемы, ни во владение отдаваемы быть не могут" Переселение было строго добровольным и сопровождалось дополнительными льготами- 10 лет налоговых скидок и предоставление займов.
  Статья 20 разрешала евреям "заводить фабрики во всех губерниях, где им жить дозволялось", а правительство обещалось выделить займов по 20 тысяч рублей в каждую губернию. Статья 19 отменяла двойной подушный налог на евреев земледельцев, 21-я обещала то же для фабричных рабочих, а 24-я распространяла эту льготу и на ремесленников.
  Но самой главной в "Положении" была статья 34, не позволявшая евреям "содержать никаких аренд, шинков, кабаков и постоялых дворов, ни продавать в них вина и даже жить в них, разве проездом".
  Разумеется, деньги, предназначенные для субсидий, куда-то делись. Их смогли получить не более 600 семей, 3640 душ. В конце 1808г, когда количество выселенных из деревень евреев превысило 350000 человек и стало ясно, что осуществление плана, предусмотренного "Положением", привело к полномасштабной гуманитарной катастрофе, переселение было приостановлено. Но к тому времени, агенты Компании (приказчики партнёра РАК, крупного коммерсанта Нота Хаимовича Ноткина) завербовали для переселения в Америку 128 семей(769 душ). Так как мелкие городки в черте оседлости были переполнены и выселенцы не имели даже крыши над головой, не говоря уж о пропитании, отобранные тут же соглашались и не глядя подписывали контракт. В отличие от переселенцев Компания почти всегда получала требуемое и все положенные (и не совсем положенные) субсидии были ей выплачены по личному указанию министра внутренних дел. По 382 рубля на душу за перевозку и в 1807 и 1808гг. по 20000 руб ссуды "на устройство заводов". Деньги эти в казну так и не вернулись. А в Русской Америке сложилась ситуация, когда русских там оказалось меньше чем евреев.*(6)
  Как ни странно, британская блокада оказала благотворное действие не только на банковские счета директоров, но и на самое Рус-Ам. Невозможность в полной мере реализовывать меха позволила Баранову продлить запрет на забой котиков и тем спасти их популяцию на Прибыловых островах. Потребности в продовольствии полностью покрывались поставками из Калифорнии, Сандвичевых островов и Кантона (через бостонцев). Европейские товары доставлялись ими же. Обходились они дорого, но всё ж много дешевле, нежели сухим путём из России через Охотск. Этими торговыми операциями, а ещё более системой контрактов, правитель поставил под контроль их деятельность, "выводя" ее за пределы Русской Америки в новые районы, при этом лишая бостонцев возможности их исключительной эксплуатации и тем самым ограничивая ущерб от возможной упущенной выгоды. Контрактная система позволяла временно заменить конкуренцию на нейтрализующую ее кооперацию. Характерный пример: летом 1811 г. Баранов жаловался, что капитан Блэнчард прибыл "на беду нашей компании", а уже в конце 1811 г. контракт сделал Блэнчарда (Бланшарда) временным компаньоном РАК.
  Торговля с племенами северо-запада к тому времени стала много более опасной и менее прибыльной. Узнав истинную ценность своих товаров, индейцы стали требовать за большого калана хорошее ружьё и 10 зарядов к нему в придачу. Кроме того они уже были отлично вооружены, имели даже пушки и, при случае, старались просто перебить экипаж неосторожного купца, сохранив таким образом свои меха, получив необходимые товары и заработав при этом славу отважных и удачливых воинов.
  Заключая подобные контракты, Баранов проявлял инициативу, не санкционированную Главным Правлением РАК и шел на определенный служебный и коммерческий риск. В дальнейшем, будучи фактически признана Правлением, практика совместных промысловых экспедиций, выгодная и Баранову, и бостонцам, становится обычной; инициаторами при этом выступают бостонцы. Для них контрактная система была чрезвычайно выгодной, чем объясняются та настойчивость, с которой они добивались совместного промысла и то дополнительное влияние на них, которое приобретал Баранов. Контракт на такой промысел с его стороны был знаком благосклонности и доверия. Наличие охотников-алеутов давало возможность создать в удалении от испанских поселений линию промысловых баз, где добывались котики или с которых во всех направлениях прочесывалось побережье в поисках каланов. При этом бостонцы оставались в безопасности, а риск плена и даже гибели приходился на долю алеутов.
  Особо доверенные капитаны нанимались в Компанию целыми кланами. Например одновременно на службе Компании были: уже известный нам О'Кейн на корабле "Эклипс", его шурин, Оливер Кимболл, командовал кораблём "Пикок", а прежний корабль О'Кейна, носивший его имя, шел под командой его компаньона Джонатана Уиншипа. Помощником капитана с ним шел его брат Натан, который двумя годами позже сам заключил контракт, командуя судном "Альбатрос". В те же годы в компанейской службе находились также Джонатан Эйрс на "Меркурии", Вилиям Дейвис на "Изабелле", Томас Мик на "Аметисте", Исаак Уитмор на "Хароне" и Вильям Бланшард на "Кэтрин". Появился даже стандартный бланк контракта, в котором указывалось число отпускаемых байдарок с промышленниками под присмотром двух русских, именовавшихся "поверенными" и имевших привилегию содержаться "каютным столом" наравне с судовыми чинами. Только им подчинялись промышленники и только они были вправе взыскивать с последних за проступки; зверобои ограждались от обид со стороны экипажа, особо подчеркивались "свобода" посылаемых с ними женщин (до четырех человек для починки и шитья одежды и байдарок) и их безопасность от сексуальных домогательств команды.
  В случае же, если кто-то из алеутов будет захвачен испанцами, убит "тамошними народами или как иначе пропадет должно платить за каждого в пользу его семейства и родственников по 250 далеров в Компанию, предоставя право удовлетворения здешнему начальству". Все возможные претензии со стороны Испании капитан должен был принимать "на собственный свой отчет".
  Капитан также обязывался в случае недостатка у партовщиков продовольствия подкреплять их судовой провизией, никогда не оставлять в населенных местах без вооруженного прикрытия. Предполагался строгий взаимный учет поступавших мехов. Добыча по возвращении делилась поровну, причем за свою половину капитан должен был "заплатить в Компанию товарным расчетом или тем же промыслом" (мехами) плату, причитавшуюся алеутам за каждого добытого калана в зависимости от сорта. Пушнина, выменянная у туземцев, считалась "общею к разделу".
  Хотя в те же годы Баранов посылает в Калифорнию и собственно компанейские суда, до 1812г. он не отказывается от контрактной системы, весьма выгодной РАК: Кроме половины добычи (по сути, платы за сданных в аренду алеутов) Компания получала солидную компенсацию за людские потери и дополнительный доход в виде взносов "для платежа алеутам"; нетрудно догадаться, что из этих сумм самим алеутам или их осиротевшим семьям доставалась (в виде товаров) лишь малая часть.
  Контрактная система, сделавшая основными добытчиками калана не местных индейцев с их неразвитой культурой морского промысла, а самых умелых в мире охотников на морского бобра - алеутов и эскимосов Южной Аляски, означала переход к ускоренному тотальному уничтожению калифорнийских популяций этого животного - последних сравнительно хорошо сохранившихся популяций калана в мире. Всего за годы совместного промысла бостонцев и РАК в Калифорнии было добыто не менее 110 тыс. каланов.
  Но этот же мощный приток мехов, при невозможности реализовать их прямым путём, позволял правителю выкраивать немалые суммы, а освобождённые от промыслов суда использовать для других целей. Капитан-лейтенант Леонтий Гагемейстер на "Мангазее", вместо кругосветки несколько месяцев безуспешно искал острова, якобы обнаруженные в XVIIв. между Японскими и Сандвичевыми островами.
  Капитан Головнин на "Юноне" исследовал Курилы. Правда невезучий капитан опять попал в плен, был захвачен японцами и провёл у них 13 месяцев. Одна за другой снаряжались экспедиции для исследования Нового Альбиона, съёмки берегов и приведения в российское подданство тамошних народов. Лейтенант Штейнгель исследовал бассейн Орегона. Александр Андреевич даже смог вернуться к своему старому чукотскому проекту. Он вызвал из Каргополя брата Петра и отправил его возобновить торговлю на Анадыре. Располагая достаточным капиталом и поддержкой старшего брата, Пётр Баранов смог возродить жизнь в опустевшем после ликвидации Анадырского острога крае. Кроме крепости на среднем течении Анадыря он основал небольшой торговый центр в устье этой же реки. Около него начали селиться чукчи, образовался посёлок названный Новомариинским, а позже он вырос в город Анадырь.
  Реализовались так же северные инициативы Николая Петровича Резанова. Граф Румянцев выполнил его просьбу и с кругосветкой 1807г. отправил в Америку 32 поморов во главе с кормщиками Корниловым, Лысуновым и Веригиным. В апреле 1809г. они на трёх кочах по известному уже пути, отправились "... за Необходимый нос выискивать морскаго пути к окияну Атланическаму. Ежели таковаго не отышеца, то дойдя до Макензиевой реки, подняться по оной до англинских поселений устроив в приличном месте острог".
  Британская блокада благотворно сказалась также и на судьбе еврейских поселенцев. Компании не нужны оказались лишние работные на промыслах, зато срочно понадобилось наладить производство различных товаров, которые вдруг резко подорожали. Пришедшие через Сибирь и Охотск еврейские казары, вместо тяжёлой и грязной работы, зачастую связанной с лишениями и риском, занялись своим привычным делом. А когда возобновились кругосветки уже глупо было отрывать нужных мастеров на работы, с которыми справится любой каюр. Портные стали отличными парусными мастерами. Кузнецов, жестянщиков и медников (были и такие) с руками отрывали правители крепостей и редутов. Семьи ювелиров, Зильберштейнов, Голдов и Гринштейнов, правитель оставил в Новороссийске и через пару месяцев они наладили производство украшений на любой вкус: хоть на колошей, хоть на медновцев, хоть на чинуков. Даже испанские красавицы не брезговали "русскими украшениями". Несколько винокуров были отправлены на Сандвичевы острова ради увеличения производства.
  Сапожники тоже не сидели без дела. Сперва правитель намеревался приспособить их к шитью байдарок и промысловой обуви. Мастера быстро освоили новые приёмы но и старых не забывали. Скоро наладили дубление калифорнийских кож и начали тачать крепкие сапоги на промышленных и тонкие да мягкие, для приказчиков и правителей. А после того, как Натан Рыбак отправил в Монтарей восемь пар туфель "последней варшавской моды", байдарки с бахилами отошли на второй план. Все туфли были скуплены за день, а назавтра приказчик Озеров оказался в осаде прелестных сеньорит и синьор, требовавших немедленно предоставить им такие- же. Ходили даже слухи, что власти не рискнули прервать торговые отношения с Рус-Ам, опасаясь женского бунта. Милые дамы никогда не простили бы того, кто лишил их любимых игрушек.
  Мельников же судьба разбросала по всему побережью, так, что бедняги по многу лет не могли молиться в миньяне*(7). К началу 20-х гг.построено было более 40 водяных и ветряных мельниц. Они появились даже в некоторых индейских селениях побогаче. Особенно верхние чинуки: вишрамы, кликитаты, калапуйя часто желали, не смотря на расходы, устроить у себя такие удобные приспособления. А семью Белкиных это мельничное поветрие забросило аж на Атту. Там они надолго осели, занимаясь изготовлением жерновов из отличного местного наждака.
  Женщинам тоже нашлась работа. Правитель решил устроить суконную мануфактуру, но дело не пошло. Соткано было на пробу аршин 20. Однако оборотистые еврейки, прикупив пуха калифорнийских коз, начали вязать тёплые чулки и фуфайки. Сначала себе и детям, а потом и на продажу. Баранов, видя новый источник дохода для Компании, хотел было наложить на всех вязальщиц оброк: 30 пар чулок и пол дюжины фуфаек в год. Но те, быстро стакнувшись меж собой, наотрез отказались работать. Мужья их поддержали, а ссориться с нужными работниками правитель не хотел. Смирив характер, с оброком он отыграл назад, но, блюдя интересы Компании, объявил монопольный ввоз в колонии пуха и продажу готовых изделий. Разумеется запреты всячески обходились, но некоторый доход Компании шёл, особенно при перепродаже тёплого белья экипажам бостонских судов.
  Оценивая правителя по титанической работе им проделанной, Александр Андреевич представляется могучим богатырём. На самом же деле был он болен и по тогдашним меркам стар. Ещё в 1798г. Баранов просил Наталью Алексеевну отрешить его от обязанностей правителя. "Зрение я потерял. Смотрю уже в очках, и те мало помогают, а в силах и здоровье приметную ощущаю перемену, при том же всем повредил правую ногу и не могу быть в дальних на земле, где б нужда потребует, переходах. И я между тем становлюсь стар- 50 пробило, и волос на голове осталось мало, а денежново еще куска не имею, проводя всю жизнь мою в заботах около чужих более, нежели собственных дел".
  Однако директора прекрасно понимали, что лучшего управляющего им не найти. Это явно вытекало из отчётов, бухгалтерских книг и даже из записок морских офицеров с кругосветных барков. Недолюбливая "купчишку в высоких чинах" они, по здравому рассуждению, не могли не отдавать ему должное. Лисянский: "Он по дарованиям своим заслуживает всякое уважение. Компания не может иметь в Америке лучшего начальника, ибо, кроме познаний, он сделал уже привычку к понесению всяких трудов и не жалеет собственного своего имущества для общественного блага". Давыдов: "Я не мог без уважения смотреть на человека, посвятившего жизнь свою для приведения в лучшее состояние отраслей торговли. Твердость духа его и всегдашнее присутствие разума суть причиною, что дикие без любви к нему уважают его и слава имени Баранова гремит между варварскими народами". То же подтверждает камергер и действительный статский советник Николай Петрович Резанов: "Я скажу вам, милостивые государи, что Баранов весьма оригинальное и притом счастливое произведение природы. Имя его громко по всему западному берегу. Бостонцы почитают его и уважают, а туземцы из самых дальних мест предлагают ему свою дружбу. Истинный патриот вполне оценит его".
  Лишь в 1810г, после многочисленных просьб, в Главном Правлении решились послать Баранову замену, назначив новым правителем Ивана Гаврииловича Коха. Но ранние шторма загнали "св.Марию" на Камчатку. Иван Гавриилович зазимовал в Нижнекамчатске и вскоре после рождества скоропостижно скончался. Получив об этом известие, правление Компании попыталось уговорить Тертия Борноволокова занять этот пост. А когда тот категорически отказался покинуть Кауаи, предложили должность правителя барону Иоганну- Фридриху фон Штейнгелю. Предложение отправить его в Америку, как ни странно, исходило от Ивана Шелихова.
  Будучи обязанным Якобу ван-Майеру и не имея никаких доходов барон поступил к нему на службу и, проживая в Иркутске, исправно пёкся об интересах ван-Майеров. С образованием РАК Штейнгель вступил в службу Главного Правления и вместе с ним переехал в Ст.-Петербург. За прошедшие 12 лет он, не смотря на чрезмерную честность и преданность интересам ван-Майеров, сделал в Компании карьеру. Он даже имел 50 акций (приобретённые на средства ван-Майеров) и таким образом мог претендовать на пост директора.
  После того, как Александр I лично поблагодарил Иоганна- Фридриха, тогда ещё секретаря Главного Правления, за доклад о деятельности Компании отец сменил гнев на милость и простил блудного сына. А значит Иоганну была обеспечена поддержка влиятельных родственников.*(8)
  Так что со стороны Шелиховых, отправить опасного человека за океан с повышением был далеко не глупый ход.
  В то же время, для поддержания духа, Баранову выхлопотали медаль "В память 1812 года". Но как видно не судьба была Александру Андреевичу вернуться в Россию. Зимой 1814гг. барон Иоганн- Фридрих фон Штейнгель погиб при крушении шлюпа "Нева" у побережья Ситхи.
  Пришлось Баранову и далее тянуть лямку. Но не смотря на свои хвори дисциплину Александр Андреевич поддерживал железную, особенно после 1808г, учитывая кантонские слухи об английских каперах, снаряжаемых для разорения российских поселений. Единственное послабление давал по праздникам и торжественным дням когда водка и ром лились рекою. Но и тогда пить разрешалось половине гарнизона, всё одно что в Новороссийске, что на Кадьяке. Трезвая часть оставалась на страже. А в следующий раз они менялись.
  Полная лишений жизнь в колониях под железной рукой правителя была нелегка. А ужесточение дисциплины накалило и без того взрывоопасную обстановку. Среди работных в Новороссийске сложилась группа, решившая поднять в крепости бунт по примеру Морица Беньовского. Один из двух главных заговорщиков, ссыльный приказчик Василий Наплавков, хорошо знал эту историю, будучи до того сослан в Камчатку. Помнили они и о казачьей вольнице, называя своего второго вожака, Ивана Попова, хорунжим и составляя свою организацию по принципу казачьего круга.
  Планы заговорщиков были следующие. Убить ненавистного Баранова, его детей и живших в доме правителя штурмана Ивана Васильева и шкипера Джорджа Кларка. Захватить крепость. Загрузить на зимовавший в гавани "Открытие" меха со складов и "до 30 туземных девок помоложе да порезвее", а затем отплыть к полинезийским островам, чтобы обосноваться там навсегда.
  К счастью, донос в России такая же древняя традиция как и бунт. Трое участника, один за другим, сообщали правителю о планах заговорщиков, так что имея подробную и достоверную информацию тот смог изрядно подготовиться. Последняя сходка заговорщиков состоялась 27 июля, законспирированная под день ангела ссыльного Березовского. С Березовским делил избу другой ссыльный- Лещинский, корреспондент Баранова, доносивший обо всём и даже получивший на именины соседа четверть водки.
  С наступлением темноты изба ссыльных была окружена надёжными людьми. Они ждали когда все 8 присутствующих на сходке заговорщиков (из которых трое были Барановскими стукачами) поставят свои подписи под "договором об участии". А когда около полуночи раздался сигнал Лещинского, польская песня, они разом вышибив двери и окна ворвались в избу. Ни главари, ни рядовые участники не посмели оказать никакого сопротивления. Вооружённый пистолетом и катласом Наплавков не рискнул ими воспользоваться, а Попову хватило духу только разорвать пресловутый "подписной лист", но клочки его были собраны, склеены и впоследствии приобщены к "делу".
  Главное Правление решило устроить показательный процесс, несмотря на просьбы своего камчатского комиссионера Кирилла Хлебникова не раздувать это дело. "Г-н Хлебников, человек честный и прямой, отобрав от начальников заговора все подробности оного, увидел, что главный повод к оному подали: обсчёты, многотрудные работы и жестокое обхождение правителей, хоте для чести компании, а может быть, и для самого её существования скрыть всё это произшествие от правительства; на какой конец и писал он к директорам письмо, в котором объяснил, что если Наплавкова и его сообщников будут судить в каком либо присутственном месте, то они могут открыть истины, долженствующие послужить ко вреду и посрамлении компании, почему и просил их предать всё это дело забвению. Но директоры компании письмом от 29 сентября 1810 неодобрив мнение г-на Хлебникова, велели представить заговорщиков к суждению, предписав ему меж тем употребить все свое старание, чтоб направить ход сего дела к выгодной стороне для компании, то есть постараться, промышленные были обвинены, а компанейские грехи прикрыты".*(9)
  Конечно, Баранов не отличался ангельским характером, да и сама обстановка в российских колониях и нелёгкое бремя руководства своевольными людьми в отдалённом и диком крае ещё более ожесточили главного правителя. Подчинённые ему работныё были в массе своей далеко не лучшими представителями российского общества. Чего стоят, например, намерения заговорщиков убить детей Баранова.
  "Долголетняя жизнь между дикарями, ежедневные сношения с негодяями, недостаток в людях, достойных доверия, и убеждение в необходимости строгих и крутых мер как для собственной безопасности, так и для выгод компании- всё это притупило в нём нежные чувства и сделало его непреклонным". Но автор этих справедливых строк, д-р Лангсдорф, свидетельствовал также, что не столько сам Баранов, сколько его недобросовестные помощники были повинны в злоупотреблениях.
  
  
  
  1* Тем не менее сопровождавший "Великий Устюг" компанейский приказчик Иван Куглинов (племянник Баранова) сумел договориться с офицерами "Ромового корпуса" и сдал по прибытии в Новороссийск "пиастров гишпанских- 4.305; золотых савиренов(Так в тексте-А.Б.)- 122; серебра англицкого разнаго- 62 фунта и 27 пенсов".
  
  2* Это слово, означающее обыск, из российского уголовного арго вполне легитимно в Рус-Ам. Оно пришло из Одессы, где в местной тюрьме в 8 часов утра проводили общий обыск. После постройки Суэцкого канала многие калифорнийские торговые компании завели представительства в Одессе. В их среде "шмон" стало означать внеплановую бухгалтерскую проверку. На севере слово вернулось к своему первоначальному значению- проверка, обыск.
  3* После этого, до 1831г, начала "Большой охоты", Компания была с избытком обеспечена кругосветным тоннажем. Следует так же добавить, что барки, постройки 1795-1811гг были экспериментальными. Ван-Майер, на деньги РАК, испытывал различные варианты. Достаточно сравнить их основные параметры: длину, ширину и высоту до палубы, а так же тоннаж и L\B- соотношение длинны и ширины корпуса.
  
   L+B+H, м Регистровая L\B
   вместимость, т
  
  1. 1795 Клипер 37,1+8,1+4,9 337 4,5
  2. 1797 Мангазея 48,1+8,8+5,4 527 5,4
  3. 1798 Архангельск 53,1+9,8+6,1 699 5,4
  4. 1799 Рыльск 48,5+10,5+5,6 752 5,1
  5. 1800г. Великий Устюг 51,9+10,3+5,8 890 5,0
  6. 1801г. Иркутск 52,9+10,6+5,8 957 5,0
  7. 1802г. Санкт-Петербург 51,+11,1+6,1 1036 4,6
  8. 1803г. Москва 56,4+11,0+6,4 1033 5,0
  9. 1804г. Курск 51,9+8,4+5,6 563 6,1
  10. 1805г. Нежин 63,1+12,1+6,7 1505 5,2
  11. 1811г. Рига 64,7+11,0+6,4 948 5,8
  12. 1812г. Ревель 64,8+11,0+6,4 921 5,9
  13. 1813г. Мемель 66,1+10,7+6,3 917 6,1
  
  К.Изюмов в книге "Корабли летучей рыбы" вообще не относит эти 13 судов к классу барков и называет их "пра-барки".Впрочем и Компания в накладе не осталась.
  4* Этот рекорд был побит лишь пакетботом "Йорктаун" под командованием капитана Бейли. "Сириус", первый пароход пересекший Атлантику, сделал это за 18,5 суток. И только в 1840г. пароход "Британия" смог достигнуть рекорда "Риги"- 14 суток. Владелец "Британии" Сэмюэль Кунард стал учредителем приза "Голубая лента Атлантики" и нам не известно, знал ли он о призовом синем гюйсе или это была новая для него идея.
  5* С другой стороны, власти крайне изумлялись, при виде такого поразительного явления, как русский еврей с университетским дипломом. Когда уроженец Курляндии, Симон Вульф, в 1816г. выполнил все необходимые условия и получил степень кандидата права в Дерптском университете, совет факультета не разрешил ему добиваться степени доктора права. Решение профессоров поддержал Совет министров, нарушив тем самым статью 5 "Положения о евреях". Вульфа ненадолго приняли в Коллегию юстиции по делам Курляндии и Лифляндии но вскоре отстранили от службы. В 1818г. Вульф поступил в службу РАБанка и стал создателем финансовой системы Русской Америки.
  
  6* Кстати, среди переселенцев был и некто Нахман Рыбак (Рибак), бывший арендатор рыбных прудов. Позже эта фамилия несколько энглизировалась и зазвучала как Рибок. Знакомо? Да. Нахман Рыбак, подрабатывавший сапожным делом, был основателем этой известной фирмы.
  Для разбирательства в причинах провала государственной политики были созданы 2-й и 3-й Еврейские комитеты. В последний входили: сенаторы Владимир Иванович Попов и Иван Афанасьевич Алексеев, товарищ министра внутренних дел Осип Петрович Козодавлев, государственный канцлер Яков Алексеевич Дружинин, минский губернатор Захар Корнеев и граф Потоцкий. Окончательный доклад был представлен царю 17 марта 1812г.
  Этот доклад опровергал самые стойкие предрассудки русских властей относительно евреев и их экономической роли в сельской местности. Представлялось полное оправдание еврейских занятий торговлей и коммерцией, арендаторством и даже торговлей спиртным. Комитет утверждал, что евреи- важный элемент сельской экономики, а главным виновником обнищания деревни являются польские помещики. Поэтому неразумно переселять евреев и направлять либо в земледелие, к которому они непригодны, либо на несуществующие фабрики, устройства которых не приходилось ожидать от правительства.
  Комитет счёл полезными услуги еврейских посредников, которые скупали на месте продукцию крестьянских хозяйств, доставляли её на рынок и поставляли товары, необходимые крестьянам. Также евреи характеризовались, как полезный источник займов, за которыми, иначе, мужику некуда было бы обратиться. (Последнее утверждение- уникальный случай официального одобрения, выраженного властями в адрес злополучных еврейских корчмарей- ростовщиков, за всю историю Российской империи) Зло же, которое несёт виноторговля- говорилось в докладе,- исходит от помещиков, использующих её, как источник постоянного дохода. Учитывая же, что правительство не желало идти на ограничение прав дворянства на производство спиртного, Комитет советовал лучше не трогать евреев- шинкарей. В противном случае место шестидесяти тысяч еврейских семейств заняло бы такое же число семей православных крестьян, а продажа водки благополучно продолжалась бы. Самой характерной чертой доклада Третьего комитета было то, что на горе Российской империи и на удачу Русской Америки, ни одна из содержащихся в нём рекомендаций так и не была выполнена.
  7* Слово миньян обозначает 10 взрослых еврейский мужчин (старше 13 лет), минимальное количество, необходимое для общественной молитвы.
  8* Например дядя, финляндский генерал-губернатор и главнокомандующий войсками в Финляндии, генерал-лейтенант барон Фабиан, сын Фридриха-Якова Штейнгеля.
  9* Дело тянулось восемь лет. Как и опасался Хлебников, непримиримый противник РАК, сибирский губернатор Иван Борисович Пестель, использовал его для компрометации Компании и лично Баранова. Его нападки на Александра Андреевича за излишнюю жестокость привели к тому, что Комитет министров отправил в Америку специального чиновника для расследования всех злоупотреблений главного правителя, а император лично приказал перевести процесс в Петербург. И хотя столичный уголовный суд приговорил Наплавкова и Попова к каторжным работам, эта история сильно подпортила имидж РАК в глазах "вышняго начальства".
  
  
  Глава Љ19
  
  Одиссея Тараканова.*(1)
  
  
  Тимофей Никитич Тараканов, дворовый человек надворного советника Никанора Ивановича Переверзева, прибыл в Америку с первой кругосветкой "Клипера" в 1797г. и было ему тогда 23 года. "Ростом невысок, волосом темен, видом благообразен"- не очень подробное описание. Был он к тому времени грамотен, учился, вероятно, у какого-либо грамотея из числа дворовых своего барина. Но врождённые способности помогли ему в будущем овладеть на вполне приемлемом уровне и английским - он на равных общался с американскими шкиперами, и языком индейцев-мака - в плену у них он провёл более года, и наречием кадьякских эскимосов - много лет руководил он их промысловой артелью. Знаком он был и с испанским - не один год вёл он промысел у берегов Калифорнии, а также с языком аборигенов Гавайев, где ему также довелось прожить немалое время.
  Как дворовый человек курского помещика мог попасть за тридевять земель в дикие дебри Аляски? Переверзев, сделавший немалое состояние на том, что "занимал с торгов на откупу питейныя домы", имевший связи с семейством Голиковых, вполне мог послать своего многообещающего крепостного "на заработки" в службу РАК. Для него то было просто выгодным вложением капитала и, судя по всему, он не прогадал. Не следует упускать из виду и оригинальной натуры Никанора Ивановича, прославившегося множеством весьма экстравагантных привычек и выходок. Он вполне мог загореться идеей послать своего дворового на край света.
  Тимофей Никитич сразу привлек к себе внимание Баранова, знавшего толк в людях. Только этим и можно объяснить тот факт, что все известные документы РАК говорят о Тараканове не иначе, как о начальнике - помощнике байдарщика, байдарщике, приказчике, старосте. Нигде он не выступает в качестве простого промышленного. В этом он схож со своим земляком, упоминавшимся уже курским купцом Николаем Ивановичем Мухиным. Тот, числясь еще среди "промышленных вновь прибывших", уже был назначен главой посельщиков Якутата именно потому, что Барановым была в нем "усмотрена способность к деятельному начальству и расторопности". Так и Тараканов вскоре после своего прибытия на Кадьяк направился в Карлуцкую артель в помощь опытному старовояжному Афанасию Швецову.
  Наблюдательный курянин быстро присмотрелся к обычаям кадьякцев, приноровился к их поведению, избрав для себя в отношениях с ними стиль не столько высокомерного "большого начальника", действующего страхом и угрозами, столько уважаемого туземного анаюгака - "хозяина", старшины, управляющего селения с помощью советов, подарков, наставлений и личного примера. Именно такое поведение колонистов, подобных Тараканову, и закладывало прочную основу в здание Русской Америки.
  В 1803г. правитель перевёл Швецова вместе с Таракановым на бурно развивавшуюся индустрию южных промысловых вояжей. В тот раз они вместе отправились с О'Кейном, старшими над 40 конягами из карлуцкой артели.
  Прибыв в Сан-Диего 4 декабря, О'Кейн предусмотрительно не ввел судно в гавань. Колониальные власти запросто могли наложить на него арест. Вместо этого он послал в порт трех человек на шлюпке, чтобы просить позволения пополнить свои припасы. Им было отказано. Спустя четыре дня судно двинулось далее на юг к Сан-Кентину. Из миссии Санто- Доминго сюда спешно прибыл комендант Хосе Мануэль Руис. В общении с ним О'Кейн прибегнул к обычной для янки уловке. Он заявил, что не видел суши 11 дней, что ужасный шторм с северо-запада страшно повредил его судно и теперь он просит помощи. Руис поднялся на борт брига и лично убедился в том, что помощь необходима. Как этого достиг капитан - неизвестно, но комендант позволил ему провести в порту несколько дней.
  Эти дни растянулись в три месяца. О'Кейн стоял в порту, Швецов и Тараканов трудились изо всех сил. Губернатор Арильяга сообщает 4 марта 1804 г., что "от миссии Росарио до Санто- Доминго тут не осталось ни одной выдры". Он не раз направлял О'Кейну приказы покинуть Калифорнию, но не мог подкрепить их реальной силой, и потому бостонцы могли спокойно игнорировать неудовольствие властей. Захватить сложенные на берегу бобровые шкуры тоже не было никакой возможности: их охраняло пять пушек и вооруженные алеуты. В конце марта промысел был завершен. Запасшись дровами и водой близ Энсенады, остановившись на 15-19 апреля в бухте Тодос-Сантос, О'Кейн взял курс на Кадьяк.
  В 1805г. Тараканов, теперь как полноправный байдарщик, вновь отправляются в Калифорнию на "св.Луке", под командованием Абрахама Джонса, бостонского капитана в службе РАК. На этот раз, кроме промысла, он получает дополнительное задание. "Под бостонским флагом отправиться к берегам Нового Альбиона, начиная промысел от губы Тринидад, и не приближаяся к гишпанским селениям описывать берега и добротные бухты, для поселения годные разыскивать". Терять своих людей и нарываться на дипломатические осложнения Александр Андреевич не хотел.
  Джонс и Тараканов действовали осмотрительно, избрав базой партии залив Бодега севернее Сан-Франциско. Эта местность ещё не была освоена испанцами и экспедиция спокойно там обосновалась. На избранном месте выстроили временные землянки и шалаши. Партовщики начали промысел, действуя как вдоль океанского побережья, так и внутри залива Сан-Франциско. Испанцы пытались им противодействовать и в середине марта пять байдарок были обстреляны из пушек президио Сан-Франциско, а однажды ночью испанский отряд напал на партию. Два коняга были убиты, а остальные бежали прочь от крепости, бросив две байдарки. Пришлось покинуть окрестности негостеприимного форта и вернуться в Бодегу. В своём рапорте Баранову Тимофей Никитич сообщал, что залив Бодега "более протчих на тех берегах поныне мест обнадеживает промысловыми выгодами, ибо с приливами заходит в тот премножество бобров кормиться, потому что оный неширок, отмель с иловатым грунтом и тих при всяких бурливых погодах, и есть, чаятельно, таких же черепокожных довольно животных, какими более питаются бобры, подобно чугацким мамаям. Устье же залива сего весьма узкое, в коем и сеточный производить, чаятельно, удобно промысел, хотя бы и подобный якутацкому на приливах и отливах порог был, можно становить подалее от устья в залив и, пустя партию из нутра, гнать в те сети". Позднее Баранов передал рапорт Тараканова для ознакомления Резанову, а тот "взял сие познавательное чтение с собою".
  Когда промысел в здешних водах перестал удовлетворять Тараканова, он перенёс деятельность артели южнее, в Нижнюю Калифорнию, прибыв 31 мая в Сан-Кентин. В конечном итоге, партия благополучно возвратилась в Москву, по дороге проведя съёмку южной оконечности Ван-Ку и обнаружив там удобную бухту
  Бухту эту Кусков вскорости осмотрел и одобрил. Особенно его поразил климат. В феврале, когда вокруг Москвы лежал снег в этой бухте берега были пёстрыми от цветов. Хороша она была ещё и тем, что располагалась как раз на южной границе бобровых промыслов. Но Александр Андреевич всё надеялся найти место под будущую столицу Рус-Ам где нибудь южнее. Одно время он подумывал о заливе Бодега или открытый экспедицией Обольянинова - Слободчикова залив Гумбольдта. Это открытие Баранов приписывал исключительно Слободчикову, и первоначально залив именовался им "Слободчиковским". Баранов видел в открытии не известного ранее залива, мимо которого проходили неоднократно суда других стран, знак предназначения свыше этого залива для России.
  Но и Бодега и Слободчиковский оказались слишком мелкими для кругосветных барков и бедны лесом, расположены слишком близко к испанским владениям и переселение туда могло нарушить непрочные ещё торговые связи. А учитывая сложную политическую ситуацию в Европе, могло статься, что Калифорния окажется единственным источником хлеба для российских поселений в Америке.(2)* Окончательно правитель отказался от этого проекта, когда пять человек из партии Слободчикова, русских и алеутов, прослышав, как хорошо устроился Иван Петров, бежали к испанцам.
  Ближе к северу, до самого полуострова Олимпия, берег спрямлялся и подходящих бухт или закрытых заливов не было. Было, зато множество прибрежных мелей. "Новый Альбион имеет один только весьма важный недостаток для заведения колонии: по всему протяжению берегов сей области нет ни одного удобного и безопасного пристанища. Залив Бодега закрыт от всех ветров и совершенно безопасен но по мелководию своему удобен только для самых малых судов, рейд же его с юга совсем открыт. Реки, текущие в море в пределах Нового Альбиона, хотя велики и глубоки, но в устьях своих или совсем мелководны или имеют мели от наносных песков и ила, часто переменяющиеся, которые делают вход и выход не только весьма трудным, но и крайне опасным."
  Бухта же найденная Таракановым, имея узкий, свободный от скал и мелей вход, обещала спокойную стоянку даже в сильный шторм. Высокие горы, с трёх сторон защищавшие от преобладающих ветров, были покрыты густыми лесами, а у их подножья оставалось достаточно места для немалых полей и выпаса скота. За право поселиться в столь удобном месте Виклалучеклу, вождю клана хинипсен, было уплочено Кусковым всего 300 одеял и 4 медные пластины, полученные графом Толстым в подарок от вождей атене. Такая низкая цена объясняется местными суевериями. По мнению ковичан эта бухта и её окрестности являлись прибежищем злых духов и потому для жизни не пригодны.*(3)
  Закладка нового поселения была намечена на июнь 1808г, но его пришлось отложить, с верховьев Москвы пришло известие, что вниз по реке движется отряд белых людей.
  Саймон Фрейзер родился в 1775 году в Вермонте и стал канадцем не столько по желанию, сколько по нужде. Отец и дядя Саймона присоединились к британским войскам и сражались на стороне лойялистов. Отец попал в плен и умер в тюрьме, ферма Фрейзеров была разорена, а сами они подвергались постоянным унижениям со стороны победителей-бостонцев. Они поселились недалеко от Монреаля. Саймон вырос бы обычным фермером и прожил бы жизнь без приключений, если бы не случай. Один из его родственников - МакТавиш - организовал небольшую компанию по добыче мехов, а в качестве клерков нанял своих племянников. Энергия МакТавиша и его компаньонов: МакКензи, МакГиливрайз, Фробишер сделала Северо-запаную компанию меховой империей Монреаля и это определило судьбу Саймона Фрейзера. Упорство, старательность и целеустремленность помогли Саймону больше, чем родственные связи. К двадцати пяти годам ему было предложено стать партнером в бизнесе - честь, которой в столь молодые годы не удостаивался ни один клерк.*(4)
  В 1805 году Саймон получил задание разведать западные районы Канады и найти путь за Скалистые Горы, который позволил бы расширить торговлю мехом и дал выход к Тихому Океану. Хотя Александр МакКензи и достиг океана еще в 1793 году, его путь был признан бесполезным для торговли, так как он включал длинные переходы по суше, а порожистая река оказалась малопроходимым для каноэ.
  Два года прошло в разведке, постепенном продвижении на запад и подготовке для решающего броска. К 1807 году Фрейзер основал форты МакЛеод (который был первым постоянным поселением белых людей на Западных территориях), Форт Джеймс и Форт Джордж.
  И вот 28 мая 1808 года отряд в составе 19 французских охотников, 2 клерков и 2 индейцев двинулся на юг от ФортДжорджа по неизведанной еще реке. Путешествие началось относительно спокойно, но вскоре долина реки начала сужаться. Встретившиеся индейцы, миролюбивые и склонные к торговле, предупреждали об опасностях спуска вниз по потоку. Однако отряд Фрейзера не пожелал останавливаться и уже через три дня продвижения река превратилась в сущий ад. Одно каноэ было разбито о камни и людям только чудом удалось выбраться на берег из стремнины. Через две недели стало ясно, что река местами несудоходна и отряд продолжал продвижение частично по воде, а частично по суше, перетаскивая вещи по скалистым берегам. Казалось, что хуже дороги быть уже не может, однако... впереди бушевал каньон, тот самый, который Галактионов назвал Чертовым. "Перебираться через это проклятое место приходилось по скалам, по индейской тропе, где нередко каменные ступеньки уступали место лестницам из ветвей деревьев, подвешенных на самодельных веревках и раскачивающихся над пропастью."
  Но и этот опасный участок удалось преодолеть. Река стала спокойней, горы расступились и глазам путешественников открылась широкая долина... Выход к морю был явно где-то недалеко. Но неприятности на этом не кончились. "Утром 16 июня к нашему лагерю подошло небольшое каноэ с пятью гребцами-индейцами. Старший из них спросил "Кто тут вождь?" и передал мне письмо. Это оказалось написанное на хорошем английском официальное приглашение к "Правителю Российских владений в Америке в настоящее время пребывающего в форте Москва".
  Баранов широко, как он любил, встретил гостей, накормил, а главное напоил, до упаду. Между тостами рассказывал почему он, правитель всея Русская Америка оказался в "сей малой крепостишке" (тут он демонстративно прибеднялся, в Северо-западной компании мощной считалась крепость при 2-3 пушках, а в Москве их было 16). В действительности правитель готовил экспедицию для закладки нового поселения, но для гостей у него была другая версия- намечалась карательный поход против крепости Китванга.
  Лет пять назад их вождь по имени Нект (Нектакуатаи) построил мощную крепость на важном волоке между реками Несс и Скин. Из неё китванги контролировали Жирную тропу, важнейшую торговую артерию региона. Волок называли так то ли за огромные доходы купцов, перетаскивающих по нему товары, то ли за ворвань- деликатес, любимый племенами далёкими от моря. Подати за проход Нект стал драть огромные, потому, более всех страдавшие от них гитвангаки (раньше налог брали они) не раз пытались разрушить крепость. Их вождь Сосиакиисун просил Кускова о помощи, но по инструкции тому не следовало влезать в местные склоки, да по большому счёту Компанию и не интересовало кто имеет доход с Жирной тропы, пока не приходилось переплачивать за меха. Но теперь, с приходом англичан, ситуация изменилась. К Сосиакиисуну был отправлен байдарщик Кичеров с предложением объединённого похода на условиях заключения договора о взаимной воинской поддержке и согласии выплачивать половину дохода с торговой пошлины.
  Со стороны Баранова это было чистейшей воды показуха. Британцев и так поразила мощная крепость на реке, которую они в начале приняли за Орегон и шесть крупнотоннажных компанейских судов в порту. А тут ещё целая армия: 200 алеутов, столько же индейцев (масквим и сквамиш) и 90 русских при шести пушках. Для получения более полной информации, которую от него несомненно потребует начальство в Монреале, Фрезер напросился участвовать в походе.
  "Дорога заняла две недели... Большую часть пути пушки пришлось нести на руках ...На восьмой день к нам присоединилось ещё не менее 300 индейцев (гитвангаки). ...Вечером 8-го июля мы подошли наконец к крепости. Она стояла на голой скале, похожей на вкопанное в земля пушечное ядро и казалась неприступной. Стены её были высоки, а на них висели огромные каменные глыбы. При попытке какого либо отряда, хоть днём, хоть ночью, приблизиться, крепёжные верёвки обрезались и глыбы обрушивались на врагов, а оставшихся же добивали вышедшие из ворот воины."
  Но, после череды походов, Баранов имел немалый опыт штурма таких твердынь. Недаром большая часть его людей надрывалась под тяжестью единорогов. Специально для того взятый лейтенант Панаев, большой знаток артиллерии, тут же принялся за работу. Правитель хоте ещё этим летом заложить новую крепость и потому подгонял.
  "Всю ночь звенели о камень заступы и ломы и посверкивали в свете костров, а на рассвете установленные для навесного огня пушки сделали первые выстрелы ядрами. Через час, как следует пристрелявшись, командующий артиллерией лейтенант Панаев дал первый залп бомбами. После третьего- на стенах появились люди размахивающие белыми тряпками...
  Для переговоров вышел старый вождь по имени Рест (Рестанекутай), но правитель разговаривать с ним отказался и требовал самого главного вождя Некта. Пришлось тому выйти самолично. Был он не стар, невысокого роста, широк в плечах и хром на левую ногу, одетый с вызовом в рубаху красного сукна обшитую по подолу, вороту и рукавам горностаями. Вышел Нект гордо, готовый к тому что его выдадут на поругание враждебным индейцам, однако м-р Баранов принял его дружелюбно и подарил рубаху синей байки. Следует отметить, что красный цвет у этих племён считается цветом войны, а синий- мира. Требования, тем не менее, выставлены были Некту тяжёлые и торговаться правитель отказался. Побеждённые должны были сами разрушить крепость свою, отказаться от взимания пошлины и выдать 9 заложников... Находясь в такой проигрышной ситуации Нект не решился спорить и принял все условия."
  Через два дня китванги перекочевали на четыре версты к югу от развалин крепости. Саймон Фрезер отправился обратно в Канаду уверенный, что на Москва-реке Северо-западной компании закрепиться не удастся, а Баранов с войском поспешил к океану, торопясь захватить остаток лета и всё таки заложить в этом году свою будущую столицу.
  4 августа 1808г. флотилия в составе "Клипера", "Невы", "Открытия" и "Рейнджера" вошла в небольшую бухту на юго-восточном побережье острова Ванкувер-Куадро. Не смотря на скромные размеры она могла вместить и в пятеро больший флот.
  "30-го числа августа 808 года в день тезоименства е.и.в-ва назначен был день к поднятию в крепости флага, для сего посередине крепости, только размеченной, сделана была мачта со стеньгой, врытая в землю. По прочтении обычных молитв поднят флаг при пушечной и ружейной пальбе. Первые занятия при основании обращены были единственно на постройки. Несмотря на то что лес был очень близко, но великого труда стоило людям доставлять оный на место по неимению еще никаких (тягловых) животных. Русские и часть алеут заняты были рубкою и постройкою, а прочие таскою дерев из лесу и в течение года кроме крепости сделаны были: внутри оной казармы общественные, поварня, кузница и слесарня, балаган для товаров; вне крепости - баня и скотник с пригоном."
  Экспансия РАК в южном направлении, ставшая стратегической задачей, нуждалась в легитимизации и поддержке со стороны государства. Последнее, по мысли Баранова, могло бы компенсировать недостаток сил у РАК для успеха подобной экспансии. Он обращается в ГП РАК и к Николаю Петровичу Румянцеву с просьбой учесть это обстоятельство и, предупреждая иностранную колонизацию, "хотя бы с казенной стороны могущественной показать вид". Речь шла о занятии Российским государством новоальбионского побережья, то есть Орегона и Северной Калифорнии - о чем мечтал Резанов. "...А довольно бы для оной (компании), - продолжает Баранов, - средины между тем занятием и Новороссийском, где лучшие промысловые состоят выгоды...", что в сочетании с отпугиванием бостонцев и разрешённой торговлей с Испанской Калифорнией было бы, по мысли Баранова, достаточно для процветания РАК.
  Баранов направил Румянцеву соответствующее донесение от 1 июля 1808 г., а ГП РАК 5 ноября 1809 г. представило донесения Румянцеву, на основе которых последний подготовил доклад Александру 1. В докладе экспедиция Кускова мотивировалась стремлением Баранова опередить СШ, намеревающихся сделать поселение на Орегоне, и якобы имела целью "занять... место под селение" между Тринидадом и Сан-Франциско. Промысловая деятельность РАК в Калифорнии маскировалась поручением Кускову "выменивать там у диких дорогие меха". Император как бы ставился перед свершившимся фактом временного русского поселения в Новом Альбионе, нуждающегося в государственной защите, особенно от происков СШ, которые, "без сомнения, будут оному завидовать... Баранов же представляет, что по малолюдству Компания кроме временного занятия промышленниками сего места не в силах устроить прочной колонии, оградя оную крепостию. Он представляет, что для государственной пользы нужно сие поселение сделать казенное..." Румянцевым было заготовлено для царя и решение по этому вопросу, определявшееся тем, что "государство... в невозможности находится употребить на сие издержек". 1 декабря 1809 г. Румянцев сообщил РАК о решении Александра I, который "отказывая в настоящем случае производить от казны на Албионе поселение, предоставляет Правлению на волю учреждать оное от себя, обнадеживая во всяком случае монаршим своим заступлением". Это означало высочайшую санкцию на начало русской колонизации Нового Альбиона - в такой форме, которая оставляла правительству свободу дипломатического маневра.
  В ожидании высочайшего решения Баранов пытался распространять промысловую деятельность в той самой "средине" между Новороссийском и предполагаемым "занятием" на юге, на которую рассчитывал в случае "казенной" колонизации Россией Нового Альбиона. Эта тема так увлекала Баранова, что он даже собирался сам возглавить экспедицию, которой придавал важное государственное и географическое значение и которую рассматривал как патриотический акт. Однако расстроенное здоровье не позволило правителю покинуть в это время Новороссийск, и командование экспедицией, как возможность "отличить себя знаменитым... подвигом", было поручено ближайшему помощнику и соратнику - Ивану Александровичу Кускову.
  Экспедиция была отправлена на двух судах: небольшой шхуне "св.Николай" штурмана Булыгина и "Кадьяке" штурмана Петрова. Они отправились осенью, после окончания промысла и развозки товара по факториям. Каждое судно имело свою задачу. На "Кадьяке" следовали начальник экспедиции Кусков и промысловая партия, состоявшая из кадьякцев и лисьевских алеутов. На "Николая" же падала основная исследовательская нагрузка. Его главной задачей было описание берегов Нового Альбиона от пролива Хуан-де-Фука до залива Дрейка и "последнего к Св.Франциска мыса прежде всего бухт, заливов и островов, особливо не описанных прежними мореплавателями и приведение их в российское подданство".
  "Николаю" предписывалось от пролива Хуан-де-Фука идти на юг до "порта Гренвиль" и острова Дестракшен, а оттуда - к "порту Граувс" (зал. Грейс) к северу от устья Орегона, чтобы соединиться с "Кадьяком", шедшим туда прямо из Новороссийска (Грейс был единственным значительным промысловым участком на всем побережье от Хуан-де-Фука до южного Орегона). Если же обнаружатся "промысловые выгодности", "Кадьяку" предписывалось остаться там для промысла на некоторое время. Если встреча не состоится, "Николаю" следовало идти далее в залив Тринидад, где было назначено второе место встречи двух судов. "Кадьяк" же должен был следовать прямо в Тринидад.
  Исходя из предшествующего опыта, Баранов считал, что лишь места между заливами Тринидад и Дрейка перспективны для промысла. Залив Слободчикова, или залив Бодега, или место, "где стоял Кембель" (Малая Бодега) и которое Баранов, очевидно, полагал отдельным заливом, предстояло избрать "местом главнаго табара" и, базируясь в одном из этих мест, посылать отряды на юг и к Тринидаду для промысла и разведки.
  На случай контактов с бостонцами, европейскими путешественниками, а также самими испанцами (возможность переговоров с последними представлялась желательной) Кускову предписывалось не обсуждать вопрос о территориальных правах, заявляя, что русские путешествуют на не занятом другими державами пространстве "единственно для упражнения в промыслах".
  Особое значение, с расчетом на перспективу, придавалось отношениям с туземцами, которые здесь можно было строить практически на чистом месте. Чтобы завоевать симпатии будущих соседей, были необходимы отказ от агрессии и насилия, щедрость и терпимость. Предписывалось строго запретить и подвергать взысканию "малейшие... дерзости и обиды противу туземцев, стараяся снискать их дружбу и любовь подарками, прощая где будущих выгод виды замечены будут маловажные случаи воровства или какого обмана". Всеми своими действиями туземцев следовало приучить к тому, что русские и алеуты - их друзья, которых можно не опасаться. Впрочем, в связи с индейцами Баранов напоминал и о необходимой бдительности.
  Основываясь на сообщениях Тараканова, правитель возлагал наибольшие надежды на промысел в заливе Бодега. Ввиду его предполагавшейся близости к Сан-Франциско Кускову предписывалось особым отрядом скрытно от испанцев исследовать и положить на план перешеек между двумя заливами. При появлении под Сан-Франциско военного корабля, экспедиции следовало временно отойти на север - в Малую Бодегу, или даже в Слободчиковский залив и до Тринидада.
  В случае встречи в калифорнийских водах с контрактными бостонскими судами и даже при совместных действиях с ним Кускову предписывалось от новоальбионских берегов "отдалять их всячески стараться... дабы не могли они и другие иностранцы проникать в наши распоряжения и намерения". Баранов опасался привлечь внимание иностранных конкурентов и стремился "зарезервировать" Новый Альбион для русской колонизации.
  "Кадьяк" задержался с выходом из Новороссийска до 20 октября 1808 г. Из-за "противных и бурливых ветров" он не смог подойти к заливу Грейс и направился в Тринидад, которого достиг 28 ноября. Однако и здесь погода помешала реализации намеченных планов. К Слободчиковскому заливу была послана промысловая партия во главе со все тем же Сысоем Слободчиковым, но из-за ветра и волнения на море подойти к входу в залив было невозможно, а само судно находилось под угрозой гибели. Тогда Кусков и Петров решили следовать на юг, установив, в соответствии с предписаниями, в бухте Тринидад крест и вручив местным аборигенам (индейцы юрок) записку для Булыгина. Сам же Булыгин и его спутники боролись в это время за выживание в лесах северо-запада...
  Покинув Тринидад 7 декабря, "Кадьяк" прибыл 15 декабря в залив Бодега, где, занимаясь ремонтом и промыслом, безуспешно ожидал "Николая". Промысел здесь не был успешным из-за малочисленности калана (к тому времени уже сильно выбитого промысловыми партиями), а затем и из-за погоды. Изрядно потрепанное судно ремонтировалось до мая 1809 г. К этому времени относятся первые документированные контакты с местными индейцами, прибрежными мивок, называвшими Тульятелива гавань в заливе Бодега, где встал "Кадьяк". Оставив Бодегу, "Кадьяк" прибыл в Ново-Архангельск 4 октября 1809 г.
  18 сентября Тимофей Никитич получил назначение судовым старостой на шхуну "Св. Николай" и все необходимые инструкции. Командовать "Св. Николаем" было поручено штурману Николаю Исаковичу Булыгину. Ему предстояло "учинить описание всего берега Новаго Альбиона, начиная от пролива Жуан де Фука, праваго мыса до бухты Драковой, а посленего мыса к гишпанскому Санкт-Францыско порта, с обстоятельным изследованием известных портов и неизвестных бухт, проливов и островов с якарынми местами". Но и помимо того, Александр Андреевич составил для Булыгина и Тараканова такую программу исследований, которая была бы под стать комплексной академической экспедиции. Им рекомендовалось, там, где позволять будут обстоятельства и безопасность судна, "испытывать ндравы обычай всех тамошних коренных обитателей", выяснять, имеют ли индейцы "склонность к миролюбивой мене и торговле, и есть ли у тех интересные морские или земляные звери или особые какие продукты". Непосредственно самому Тимофею Никитичу вменялось в обязанность "приметить чуть грунты земель, песков и разноцветных каменьев, брать по небольшой частице, привязывать ярлычки с показанием места и количества в каком открывается, особливо же близ пролива Жуан де Фука и устья реки Орегона".
  Но при всём том Тараканову не следовало забывать и о своих непосредственных обязанностях, как старосты: "в продолжении пути ... на судне людей довольствовать поколику позволять будет достаток, отпущенный отсель жизненных припасов в полной мере сытости и всех равно, наблюдая ... должное хозяйство ... заготовяемые жизненные продукты зберегать не тратив напрасно и безвременно, без пользы общаго пропитания". В целом Тимофей Никитич находился под началом Булыгина, а оба они вместе, после соединения с судном "Кадьяк", поступали в распоряжение Кускова - "главнокомандующего всею той экспедицыей".
  Инструкции, полученные Кусковым, также не обходили вниманием Тараканова. Более того, они добавляли к его обязанностям одно весьма щекотливое поручение. Описывая со слов Тимофея Никитича окрестности залива Бодега, Баранов особо обращал внимание на то, что вглубь этого залива всегда можно попасть даже в бурную погоду: "как тут вблизи переносят чрез песчаную кошку, так и из Драковой бухты ... где также удобный перенос с гладким местом менее двух верст". Но дело было в том, что "самая внутренность оного (залива), чаятельно, весьма близко подходит к Санкт-Франциско, на устье коей состоит и гишпанская последняя к норду в Калифорнии крепость того же имени". Столь удачным стечением обстоятельств грех было не воспользоваться. По мнению дальновидного Александра Андреевича, "небезнужно для будущих политических видов исследовать между предпомянутым заливом и бухтой лежащий перешеек". Однако, было ясно, что испанцы вряд ли благосклонно отнесутся к шпионской вылазке иностранцев подле самых стен своего северного форпоста. Поэтому действовать следовало "самым осторожным образом, дабы не подать ни малейшего поводу гишпанцам о намерениях производства промышленности в близком их соседстве. На каковой конец послать должно отряд самых надежных и скромных из своих людей, и хотя вооружить всех для осторожности достаточно, но строго приказать во весь тот поход ни одного не произвесть выстрела ни по зверю, ни по птице, кроме такого случая, когда разве жизнь тех в отряде состоящих людей подвергаться будет крайней опасности".
  Поскольку вряд ли сам начальник экспедиции или капитаны кораблей могли бы отлучиться для этой рискованной вылазки, то Баранов настаивает на том, чтобы "поручить же отряд тот непременно Тараканову". Тимофей Никитич должен был "положить на план перешеек по компасному румбу в самом узком месте между сказанным заливом и бухтою; особливо же то место Санкт-Франциской бухты, где доведет и кончится тракт из Бодего, описать с примечанием, и в каком расстоянии от реченной крепости. Но ежели же, сверх всякого чаяния, по каким-либо непредвидимым обстоятельствам приметят из крепости гишпанцы любопытство и замечания со стороны той, приказать немедленно отряду обратиться к своему месту".
  Баранов считал Тимофея Никитича достаточно сведущим в деле топографической съёмки, чтобы поручить ему заменить более образованных моряков, и вполне "надежным и скромным", чтобы вообще исполнить подобное секретное задание. Однако, осуществить этот хитроумный план Тимофею Никтичу так и не довелось.
  В команде шхуны "Св. Николай" состояло 11 матросов, одним из которых был "боцман Джон Виллиамс аглицкой нации", а прочие - русские промышленные.. Наряду с ними на борту шхуны находилось пять алеутов и две алеутки. Одна из последних, "аехталецкого жила Чичиек Марья", прислуживала Анне Петровне - жене штурмана Булыгина, которая решилась сопровождать мужа в этом путешествии. В качестве юнги шёл в плавание "ученик математики" Филипп Котельников, проплававший в последствии на судах Компании более 30 лет и оставивший интересные записки.
  "Св. Николай" покинул порт Новороссийский 29 сентября 1808 г. "Кадьяк" с Кусковым на борту, должен был последовать за ним 20 октября. Точкой рандеву для обоих судов была назначена бухта Гавр де Грей. Но встреча эта так и не состоялась.
  "С первоначала погода нас не испытывала. Ветра были тихими, однажды даже шхуна попала в четырехдневный штиль. Но у бухты Клоукот синекура сия кончилось. Около полуночи 14 сентября стал дуть ровный ветер, который к рассвету усилился до степени жестокой бури. Капитан Булыгин приказал закрепить все паруса, кроме совсем зарифленного грота, под которым мы лежали в дрейфе... Буря с одинаковой силой свирепствовала трое суток. Потом перед рассветом вдруг утихла и наступила тишина, но зыбь была чрезвычайная и туман покрыл нас совершенно. Вскоре по восхождении солнца туман исчез, и тогда показался нам берег не далее 3-х миль от нас... Тишина не позволяла удалиться от опасности под парусами, а зыбь мешала употребить буксир или весла, она же прижимала нас ближе и ближе к берегу, к которому, наконец, подвинула нас так близко, что мы простыми глазами весьма явственно могли видеть птиц, сидевших на каменьях... Гибель судна казалась нам неизбежной и мы ежеминутно ожидали смерти, доколе божьим милосердием не повеял северо-западный ветер, пособивший нам удалиться от берегов. Но ветер сей, поблагоприятствовав нам шесть часов, превратился в ужасную бурю и заставил лечь в дрейф, убрав все паруса. После того, как буря укротилась, ветры дули с разных сторон и с разной силой, а мы, пользуясь оными, подавались к югу...
  Миновав мыс Флатери и устье пролива Хуан де Фука пошли мы вдоль побережья материка. В тумане маячили дальние пики гор, склоны коих покрывал мохнатый ковер лесных дебрей. Впереди показался Пагубный остров.*(5)
  Капитан Булыгин ввел судно в пролив меж островом и материком, обогнув остров с юга в поисках удобной стоянки, где можно было б спокойно переждать непогоду но, не найдя ничего подходящего, вновь вывел "Св. Николая" в открытое море. Не успели мы отойти от берега и на три мили, как настал штиль. Паруса бессильно обвисли, а сильная зыбь валила шхуну все ближе и ближе к опасным прибрежным скалам. 31 октября нас протащило таким образом мимо северной оконечности острова и "Св. Николай" оказался угрожающе близко от каменистой гряды, пенившей волны не далее, чем в миле от острова. Зыбь била в борт шхуны, неуклонно толкая ее на рифы...
  На совете, созванном Булыгиным, решено было держать мимо каменьев к самому берегу с намерением зайти за оные. Мы хотели обойти гряду и надеялись, что она, после сего удачного маневра, прикроет судно от гибельной зыби. Но мы просчитались. Миновав скалистую гряду, "Св. Николай" оказался среди еще одного скопления торчащих в волнах скал и затаившихся подводных камней. В любой миг судно наше могло напороться на один из них.
  Капитан Булыгин велел бросить якорь, затем другой, потом еще два, однако тщетно, и четыре якоря не могли сдержать напора волн. Шхуну неумолимо толкало к берегу. Она вдруг приостановилась, удерживаемая четырьмя якорями, но к наступлению сумерек два якорных каната перетерло о камни, около полуночи лопнул третий канат, а затем поднявшийся внезапно ветер оборвал и последний из них. Гибельный наш дрейф не только возобновился, но и усилился. Оставалось одно - вывести судно в открытое море. Тем же путем, каким оно было введено в эту ловушку, выбраться было нельзя - ветер дул с зюйд-оста и лавировать в темноте средь рифов в узком проливе не было никакой возможности. Но оставаться на месте было еще опаснее. И так мы пустились, как говориться, куда глаза глядят, и, к общему нашему удивлению, невзирая на чрезвычайную темноту, прошли столь узким проходом, что, наверное, ни один мореплаватель и днем не осмелился бы идти оным...
  Однако несчастья беспрестанно преследовали злосчастную нашу шхуну. Едва миновала опасность со стороны подводных камней, как переломился фока рей и стройная мачта вмиг обратилась в груду обвисших снастей и парусов. Возможности же убрать паруса и заняться починкой рея у нас не было, ибо следовало поскорее убираться подальше от опасных рифов... На рассвете ветер переменился и вновь погнал нас к берегу. Попытка исправить сломанный рей не удалась, а заменить его было нечем. Фок-мачта вышла из строя, шхуна потеряла способность успешно лавировать и ее стремительно несло на прибрежные утесы. Мы, безсильные что-либо изменить, могли лишь молиться, со страхом и мрачною решимостью ожидая неизбежного.
  И неизбежное случилось в десятом часу утра 1 ноября - нас бросило валом в буруны, корпус врезался в дно и шхуна прочно засела на прибрежной каменистой отмели. Участь "Св. Николая" решилась...
  Нас выбросило на берег близ устья реки Квилеут. Страна, в которой оказались мы, не сулила легкой жизни. То была земля сосняка и кедровника, где древесные ветви опутывали густые лозы, подножия стволов скрывались средь буйной поросли кустарников, а прогалины и поляны среди непроглядных дебрей покрывали гигантские папоротники. Со стороны материка страну прикрывал барьер гор (Олимпик), а океанские ветры приносили сюда частые шторма и ливни. Но страшила нас не столь суровая дикая природа, сколь встреча с туземными обителями сей страны и опасения наши были оправданны. Среди европейцев местные американцы пользовались в то время репутацией опасных дикарей, свирепых, коварных и воинственных. Состоящие из двух родственных народов (квилеуты и хо), они обитали в небольших поселках по берегам рек и ручьев. Охотники и рыболовы, они были также искусными воинами, видя врага в каждом чужаке, появившиеся на их землях. Они отражали набеги флотилий боевых ладий своих северных соседей и сами пускались в подобные грабительские рейды, стремясь добыть славу и захватить невольников. Пленников обращали они в рабство, а владение рабами доставляло их хозяев почет в племени. Рабы были живым доказательством храбрости, удачливости и богатства.
  Между тем, надо было спешить. Дожидаться улучшения погоды в здешних местах было делом безнадежным и опасным потому, не взирая на значительную опасность, капитан приказал снимать с судна припасы и оружие. Мы со всем этим в руках выжидали время: когда находил большой вал, ударял в судно и, рассыпавшись, опять сливался с берегов, тогда мы бросались с борта и выбегали на берег за пределы воды и там принимали от своих товарищей, оставшихся на борту, ружья и амуницию. Так снесли мы и порох, готовились снять пушки, сразу готовя заряды на случай враждебного столкновения, а сняв паруса, соорудили из них две палатки. Они стояли саженях в семи друг от друга и меньшую из них назначили для себя Булыгин и Тараканов... Лишь когда выгрузили мы таким образом большую часть груза начальники разрешили нам натащить груду валежника и разжечь костер...
  Вскоре появились американцы, начавшие растаскивать имущество с бедного нашего судна. Мы же, потеряв всякое терпение, силой гнали их прочь от сваленного в кучи компанейского добра. В ответ в нас полетели камни. Освирепев от боли, то, чего мы страшились более всего свершилось - потерпев крушение вступили в открытый бой с американцами. Теперь, с высоты пришедшего опыта понимаю я, что они явно не имели изначально враждебных намерений - иначе им не пришлось бы использовать в бою в основном камни, валявшиеся под ногами ибо вышли они на берег имея при себе лишь ножи. Однако схватка с самого начала была жаркой. Я, находясь с ружьем в охране, укрылся за палаткой, не решаясь выстрелить первым. Тимофей Никитич выбежав из палатки и тотчас столкнулся с одним из американцев и получил удар ножом в грудь. Но, к счастию удар был нанесен второпях и не сильно. Отшатнувшись назад, вглубь палатки, Тараканов подхватил ружье и, взведя курок, вновь шагнул навстречу врагу. Ранивший его воин стоял за палаткой с кинжалом в левой руке и камнем в правой. Тараканов не успел поднять ружья, как камень этот с такой силой ударил его в голову, что он не устоял на ногах и, пошатнувшись, осел на валявшуюся подле колоду. Ратник издал торжествующий вопль и тут я, воспрянув духом, вскинул ружье и выстрелом в упор уложил противника наповал. По всему лагерю, тем временем, царили суматоха и неразбериха и лишь такая же неразбериха у противника позволяла нам держаться. Наконец, пушечный выстрел с борта "Св. Николая" рассеял нападавших. Подхватив своих раненых, американцы бежали в леса, оставив на собой тела трех убитых и берег, усеянный брошенными ими шляпами, плащами, копьями и дубинками.
  Из наших никто не погиб, но все в разной степени пострадали от камней (исключая тех, кто находился на судне). Одержанная победа не радовала нас. Что значит для диких потеря трех, пускай и самых храбрых, воинов! А для нас вооруженная стычка с туземцами в первый же день пребывания в их стране не предвещала на будущее ничего хорошего...
  (-На общем совещании было решено двигаться вдоль береговой кромки к бухте Гавр-де-Грей на место назначенной встречи с "Кадьяком"-)
  Выступая в поход, взяли мы с собой каждый по два ружья и по пистолету, все патроны в сумах, три бочонка пороха и небольшое количество съестных припасов. Поскольку прочее добро унести с собой было невозможно, то пушки были заклепаны, у лишних ружей и пистолетов переломаны замки; после этого оставляемое оружие, порох, топоры, ножи и вообще все железные вещи были утоплены в море. И было сие решение, принятое капитаном Булыгиным и приказчиком Таракановым фатальною ошибкой. Боясь вооружить американцев, но, уничтожив все это, они добились того, чего более всего боялись сами, - лишь вконец озлобили рассчитывавших на богатую поживу диких.
  (-Путь моряков оказался нелёгок, тем более, что индейцы неотлучно следовали за отрядом, то и дело беспокоя их своими вылазками, отвлекающими но пока не опасными. Квилеуты явно не желали открытого боя-)
  Утром 7 ноября повстречались нам по пути трое американцев и с ними одна женщина. Как положено поприветствовав друг друга поднятыми руками мы сошлись и сели рядом... Угостили табаком, а те, поделившись своими запасами юколы, начали поносить то племя, от которого мы столь потерпели, и хвалить свой народ, сестрой тоена которого оказалась женщина. Нелестные высказывания в адрес гонителей наших были, похоже, вполне искренни. Но в любом случае утренняя встреча эта имела самые печальные последствия...
  Вместе с сестрою тоена и ее спутниками поздним вечером того же дня пришли мы к устью небольшой реки (вероятно Хо). На противоположном берегу виднелось шесть больших дощатых домов с покатыми плоскими крышами - там было их селение. Мы обратились к посельщикам с просьбой пригнать лодки для переправы, а те в ответ посоветовали подождать прилива, утверждая, что в малую воду переезжать через реку неудобно и что с прибылою водой они перевезут нас ночью. Но переправа в ночной темноте показалась начальникам нашим слишком опасной и подозрительной затеей. Они предпочли дождаться утра, а пока из предосторожности отошли мы от реки примерно на версту и только тогда расположились на ночлег.
  Ранним утром 8 ноября отряд наш вновь подошел к реке. При свете дня селение оказалось нежданно многолюдным, подле шести хижин на берегу скопилось около 200 человек. На повторные просьбы о лодках американцы ничего не отвечали и видя это, Булыгин и Тараканов с досадою развернулись и повели отряд наш вверх по течению в поисках брода. Заметив это американцы вдруг оживились и выслали за реку лодку с двумя нагими гребцами в ней. Дождавшись подхода челна мы осмотрели его. Большая долбленка могла вместить в себя около десяти человек но переправляться за реку по частям было опасно. Кто знает, не воспользуются ли дикие разделением сил отряда для нападения на нас? Тараканов заговорил с гребцами, объясняя, что нужна еще одна лодка, чтобы перевезти всех людей разом. В ответ из селения была выслана еще одно долбленка, но много меньше первой, в ней могло разместиться не более четырех человек. С веслом в руке в этом челноке сидела уже знакомая сестра неизвестного нам пока еще Ютрамаки. Оснований для опасений, казалось, не было и мы стали грузиться в лодки. Диспозиция переправы была такова. В меньшую лодку сели Анна Петровна Булыгина, прислуживающая ей Марья, мой старший брат Яков, получивший в бою на берегу сильный удар в грудь и теперь страдавший болями, и Семен Хромов, повредивший руку во время крушения.
   В большую поместились девять человек самых отважных и проворных промышленников под командованием боцмана Джона Виллиамса. Сделано так было не без умысла - самые крепкие, хорошо вооруженные и храбрые люди отряда должны были стать на том берегу защитой для самых слабых, а также прикрывать переправу для остальных. Все, казалось, было продумано самым тщательным образом. Но американцы составили свой план гораздо ранее.
  Когда большая лодка достигло середины реки, оба нагих гребца вдруг бросились за борт вместе с веслами и быстро поплыли к малой лодке. Опешившие промышленные разразились бранью и недоумевающими возгласами, но изумление их тотчас сменилось негодованием и страхом, лодка их стремительно стала наполняться водой. Прыгая за борт, голыши успели выдернуть пробки из кедровой коры, которыми были заткнуты дыры, проделанные ими заранее в днище. А саму лодку тем временем несло уж мимо хижин. Столпившиеся на берегу ратники, закричав страшным образом, начали осыпать промышленных градом стрел и дротиков. Отчаянные женские крики донеслись из малой лодки. Гребцы с большой подплыли к ней и угрожая ножами не позволяли насесть на сестру Ютрамака, которая выгребала к берегу. Анна Петровна и ее спутники были теперь полностью во власти американцев. Мы же, остававшиеся на своей стороне реки, могли лишь криком подбадривать своих товарищей и посылать проклятия диким, завлекшим их в эту ловушку.
  Но не даром в большой лодке находились самые отважные и проворные молодцы из всей команды шхуны. Заткнув дыры пятками, беспрестанно вычерпывая воду шапками и просто пригоршнями, они стали изо всех сил грести прикладками собственных ружей, стараясь отвести лодку от враждебного берега. Кроме того лодку подхватило отраженное течение, которое и принесло ее назад прежде, чем она успела наполниться водой. Все девять человек, находившиеся в ней, спаслись чудесным образом по благости Божией однако, все они были переранены стрелами. Особенно опасно было положение Якова Петухова и Харитона Собашникова. Их вынесли на берег бледных и окровавленных. Собашников стонал, ощупывая обломок стрелы, засевший у него в животе. Но времени отдохнуть и залечить раны не было. Американцы, воодушевленные захватом малой лодки и видевшие, что бывшие в большой лодке ружья подмочены и не годятся в дело, решительно нас атаковали. ...
  Наскоро отаборившись среди деревьев и бурелома, имея несколько сухих ружей, мы изготовились храбро встретить врага. Атакующие вооружены были ножами, луками и стрелами, имея в своем распоряжении всего два ружья.*(6)
  Дикие, став в строй от занятого нами места в расстоянии около 20 сажен, начали бросать в нас стрелы и один раз сделали ружейный выстрел. Мы имели еще несколько сухих ружей, которыми отражали неприятеля в продолжении около часа, и не прежде обратили его в бегство, как переранив многих из его ратников и положив двоих на месте.
  Вновь одержали мы победу в стычке, но, как и в прошлый раз, она не радовала. Мы потеряли четырех человек пленными, среди них была жена командира, и судьба их была неясна. А в придачу в отряде оставалось девять раненых. Харитон Собашников, чувствуя нестерпимую боль и скорое приближение смерти, просил нас оставить его умереть в тишине лесов и советовал, чтоб мы старались скорее удалиться от диких, которые, конечно, сберут новые силы и будут нас преследовать. Простившись с несчастным нашим другом и оплакав горькую его участь, мы оставили его уже при последних минутах жизни и пошли в путь, а для ночлега избрали удобное место в горах, покрытых лесом...
  Следующие три дня (9-11 ноября) провели мы словно в тумане, почти не осмысливая происходящее. Шел проливной дождь. Не зная сами, куда идем, мы бродили по лесу и по горам, стараясь только укрыться от диких, которых мы страшились встретить в такую ненастную погоду, когда ружья наши были бы бесполезны, а голод изнурил нас совершенно и лишь подвернувшаяся приблудная собака позволила подкрепить силы.
  Штурман Булыгин, коего после всех свалившихся на него несчастий окончательно подкосила потеря жены, совершенно пал духом. Когда все собрались у огня, получив свою долю собачатина, Николай Исакович обратился к нам со слезами на глазах. Дни, проведенные в скитаниях по суше, не прошли ему даром. Это сказалось даже в том, как обратился он к своим подчиненым: "Братцы! - сказал он, - мне в таких бедствиях прежде быть не случалось и теперь почти ума своего лишаюсь и управлять вами более не в силах; я теперь препоручаю Тараканову, чтоб он управлял всеми вами и сам из послушания его выходить не буду; сверх того, если вам не угодно, выбирайте из своих товарищей кого хотите".
  Не знаю, было ли его заявление нежданностью для Тараканова или штурман заранее переговорил с ним? Но в любом случае выбор был правилен и законен. Тимофей Никитич являлся вторым лицом на судне после командира. Ему по праву и принадлежало командовать отрядом в случае гибели Булыгина. Мы видели, что наш прежний командир, подавленный своими неудачами и горем, не способен привести нас к спасению. Его навигаторский опыт не помог избежать крушения, его карты не помогли найти дорогу во враждебной чужой стране, да и самого его теперь более беспокоила судьба жены, чем все остальное, включая участь нашу. Спокойный, уверенный в себе, деловитый приказчик внушал нам куда большую надежду и все мы единодушно изъявили свое согласие на предложение Николая Исаковича...
  (-Чтобы добыть продовольствие Тараканов решил нападать на небольшие поселения-)
  День 14 ноября выдался ясный. Ружья наши были самым тщательным образом протерты и вычищены, а в стволы забиты сухие заряды. Подкравшись к намеченным для грабежа хижинам, мы окружили их с оружием наготове. Оба жилища казались вымершими. Подле них не было видно ни души. На требование выйти вон никто не отозвался. Ворвавшись внутрь, мы обнаружили там лишь одного мальчишку калгу лет тринадцати. Он показал знаками, что его хозяева, обнаружили в окрестностях следы чужаков и, испугавшись нападения, предпочли заранее убраться на время за реку. Впрочем мы не особо стремились к встрече с хозяевами. Забрав связки юколы, по 25 рыбин на каждого, мы двинулись обратно к своей стоянке.
  Все были слишком голодны, чтобы не прикоснуться к захваченной пище и дожидаться возвращения в лагерь. Поэтому Тараканов, довольный удачным набегом, не противился нашей просьбе сделать привал и перекусить чем Бог послал. Но сам Тимофей Никитич решил использовать передышку, чтобы получше осмотреть местность. Кликнув с собою меня и Козьму Овчинникова, он направился вверх по склону горы, оставив спутников наших отдыхать в укромном овраге на дне которого журчал прозрачный ручей. Жуя на ходу вяленого кижуча, я взбирался на вершину вслед за Таракановым, который рассчитывал там сориентироваться и избрать наиболее удобный путь. Восхождение по лесистому склону оказалось нелегким. Тимофей Никитич приотстал и первым наверх взобрался Овчинников, следом за которым карабкался я. Оказавшись на открытой вершине холма, Овчинников на минуту остановился и вдруг вздрогнул, а лицо его исказилось болью. Он зашатался и вдруг увидел я стрелу, торчащую в спине Козьмы. Едва я бросился к Овчинникову и попытался выдернуть стрелу из спины, как тотчас был ранен в бок и сам. Стрелы летели сзади. Обернувшись, я увидел на соседнем холме толпу вооруженных американцев. От них нас отделял тот самый овраг с ручьем, где расположился на привал остальной отряд. Более того, около двух десятков ратников уже бежали, стремясь отрезать нас от остальных. Между тем стрелы сыпались на нас, как град и жизнь наша висела на волоске. Главной опасностью, несмотря на град стрел, были все же не лучники на холме. Ни одна из их стрел не поразила более никого из нас. Страшнее были те 20 воинов, что в любой момент могли оказаться меж нами и стоянкой у ручья. Тараканов быстро вскинул ружье, я приложился вслед за ним и выстрелили мы почти одновременно. Пуля ударила бегущего первым ратника в ногу. Уж не знаю чья рука не дрогнула, мы оба целили в него. Это разом остудило боевой пыл прочих. Подхватив раненого на плечи, они поспешили убраться подальше. К встревоженным товарищам мы добрался благополучно.
  Немедленно покинув овраг, мы вернулись к месту своего ночлега и только там, наконец, смогли осмотреть свои раны, найдя, что они были не опасны. Теперь у нас была пища и мы могли позволить себе отдохнуть от скитаний и залечить их...
  Следующие двое суток (15-16 ноября) мы оставались на месте и за это время сообща изобрели и утвердили новый план дальнейших действий. Время года не позволяло уж достичь гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно, ибо неизвестно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку и для того мы решились идти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепясь, зимовать, а весной уже действовать смотря по обстоятельствам.
  17 ноября отряд наш вновь выступил в поход и был в пути несколько дней. Мы старались держаться берега реки, чтобы не упустить удобного для зимовья места. По пути совершали набеги на промысловые стоянки, отбирали пищу, платя, по возможности, бусами и пуговицами. Неожиданно произошло событие, наглядно показавшее всем, каков наш новый командир. Встреченные однажды американцы предложили выкупить захваченную при переправе в плен Анну Петровну.
  Разом начались переговоры и сбор средств для выкупа. Штурман Булыгин сбросил с плеч свою шинель, Тараканов пожертвовал новый китайчатый халат, я отдал запасные шаровары и камзол. Гора одежды росла, однако американец, придирчиво осмотрев образовавшуюся кучу добра, заявил, что этого будет мало, следует добавить еще четыре ружья. Стало понятно, что это и есть главная цель посла.
  Булыгин, приняв на себя вид начальника, приказным тоном потребовал от Тараканова немедленно согласиться на все условия. Но тут Тимофей Никитич проявил присущее ему упорство и наотрез отказался подчиняться бывшему своему командиру. В отличие от горячившегося Булыгина, староста был хладнокровен, рассудителен, держался почтительно, но твердо: "Прошу вас извинить меня, но в сем случае осмелюсь вас ослушаться. У нас осталось только по одному годному ружью на каждого человека. Мы не имеем никаких инструментов для починки оных, а ведь именно в ружьях состоит единственное наше спасение. Следовательно. Лишиться такого значительного их числа будет крайне неблагоразумно. А если взять еще в рассуждение, что эти самые ружья будут тотчас употреблены против нас, то исполнение вашего приказания совершенно нас погубит".
  Натолкнувшись на хладнокровие и упорство Тараканова, штурман обратился к прочим спутникам, стараясь убедить нас ласками и обещаниями согласиться на его желание. Привыкшие подчиняться ему матросы заколебались. Но тут вновь зазвучал ровный голос Тимофея Никитича. Решительно и твердо он заявил: "Если вы согласитесь отдать колюжам хотя бы одно годное ружье, то я вам не товарищ и тотчас последую за дикими".
  Никто из нас не сомневался в том, что приказчик сдержит свое слово. Остаться же посреди враждебной лесной глуши без надежного предводителя было просто немыслимо. Все в один голос отвечали, что покуда живы, с ружьями своими ни за что не расстанутся. Поникший Булыгин закрыл лицо руками и в отчаянии побрел прочь от речного берега. Мы чувствовали, что отказ сей, как громом, поразил злосчастливого нашего начальника. Но что нам было делать! Жизнь и свобода человеку милее всего на свете, и мы хотели сохранить их - в том суди нас Бог и Государь...
  Первый снег выпал 10 декабря. Пришла зима и продолжать брести наудачу дальше не имело смысла. Староста распорядился расчистить на речном берегу место и начинать рубить лес для постройки зимовья. Пока изба строилась, всем приходилось по-прежнему ютиться в убогих шалашах.
  Поначалу мы добывали себе пропитание как и в пути, разоряя мелкие стойбища. Но прожить этим было трудно и Тараканов стремился договориться с дикими. Встретившись с их тоенами, он в своих речах постарался объяснить положение, в каком оказались мы по их же вине. "Вы сами загнали нас сюда, принудили здесь зимовать, поэтому мы считаем за справедливое присвоить себе все, что есть вверху реки. Но русские, - говорил он далее,- не хотят причинять зла своим соседям. Лучшим выходом будет поделить здешние угодья. Даем честное слово, что внизу по реке ничем вредить вам не будем и даже лодки посылать не станем. Но, равным образом, и вы не должны мешать нашему плаванию и действиям вверху по ней, иначе поступим с вами неприятельски". Обсудив это предложение, тоены согласились. Решив сию важную дипломатическую статью мы на долгое время оставались единственными владетелями присвоенного себе участка земли и вод и в продолжении уже всей зимы жили покойно и имели изобилие в пище.
  Укрывшись от непогоды, обезопасив себя от угрозы голода и вражеского нападения, получили мы желанную передышку. Стояли мы на берегу отсутствующей на карте реки в неведомой части света, откуда равно далеко было как до русских, так и до английских, бостонских или испанских поселений и мы оказались единственными белыми людьми на сотни миль вокруг. Но мы доверяли избранному нами командиру и тот действительно оправдывал это доверие. Трезво обдумав все возможные способы, Тараканов предложил неожиданное решение: "Построить другую лодку, весною ехать вверх по реке, доколе будет можно, а потом, оставив лодки, идти в горы и, склоняясь к югу, выйти на реку Орегон, по берегам коей обитают народы не столь варварские, как те, с коими мы должны иметь здесь дело".
  Предложение Тараканова, взвешенное и разумное, было одобрено всеми, даже Булыгиным. Началась работа по строительству лодки. Ее мастерили из кедрового ствола по образцу американских долбленок... И вдруг в первых числах февраля, когда началась уже подготовка к выступлению в поход, Булыгин объявил, что он желает опять принять начальство. Тараканов уступил ему без возражений и, пожалуй, даже с облегчением. По собственным его словам, он был очень доволен, что избавился от заботы и беспокойств, сопряженных с должностью начальника в столь критическом положении. Булыгин был все же капитаном и оставался им даже после добровольного своего отречения. Он был вправе потребовать возвращения ему всех законных прав и полномочий и не подчиниться такому требованию значило бунтовать. И если и была в Тимофее Никитиче досада, никак не проявлялась она внешне. Тараканов был человек прямой и простой: командуя, он требовал повиновения, подчиняясь - безоговорочно повиновался сам...
  Булыгин принял от Тимофея Никитича доброе наследство. Когда 8 февраля 1809 г. отряд тронулся в путь, то люди выехали, как и задумалось, на двух лодках, а запасы провизии оказались столь изобильны, что в брошенной казарме пришлось оставить немалое количество рыбы, ибо увезти нам с собою всю было невозможно.
  Отряд тронулся в путь - но не вверх по реке, как намечал Тараканов и как условились на общем совете, а вниз. Так решил Булыгин. В этом и заключался смысл его возвращения к начальству. Все мы понимали, зачем он так поступил. Понимали, сочувствовали - и не возражали. Не возражали, хотя штурман вел нас прямиком в тот же костер, где мы уже раз обожглись, вел нас навстречу тем невзгодам и опасностям, избежать которых мечтали мы всю зиму. Впрочем мы успели уже освоиться в этой стране, собрались с силами и чувствовали себя много увереннее, чем в те страшные дни осенних блужданий. Мы видели цель нашего начальника и к чему дело клонилось, но уважая его страдания и жалостное положение супруги его, решились лучше подвергнуть себя опасности, чем сопротивлением довести его до отчаяния...
  Достигнув устья реки мы высадились против селения, примерно там же, где вели бой в памятный день 8 ноября. Вытащили лодки на сушу и поставили шалаши. Американцы не выказывали пока враждебных намерений, а многие из них даже приехали на следующее утро к стоянке. В числе этих гостей были две женщины, одну из которых мы тотчас опознали, как ту самую плутовку, что участвовала в обманывании нас на дороге. Она была немедленно схвачена вместе с другой, попавшейся под горячую руку. Их посадили в колодки, а прочим жителям селения объявили, что аманаты будут освобождены лишь в обмен на русских пленников и вскоре для переговоров прибыл муж плененной.
  "Ваших людей здесь нет, - уверял он, - по жребию они достались другим. Но я нарочно пойду за ними и через четыре дня верну их всех, если вы обещаете сохранить жизнь жене моей". Вне себя от радости, Булыгин дал ему такое обещание и американец слово свое сдержал. Через 4 дня встреча с пленницей состоялась. Дабы штурман Булыгин в горячке не сотворил чего, на берег реки в сопровождении нескольких человек вышел Тараканов. С противоположного берега подошла лодка с американцами. Среди них была и Анна Петровна. После первых радостных восклицаний и обмена новостями г-жа Булыгина на весть об освобождении дала ответ, поразивший всех нас громом, и которому мы несколько минут не верили, приняв за сновидение.
  "Будучи теперь вполне довольна своим состоянием, - решительным своим тоном заявила Анна Петровна, - быть с вами вместе я не хочу и вообще, советую вам добровольно отдаться в руки этого народа. Старшина этот - человек прямой и добродетельный, известен по всему здешнему берегу. Он наверняка освободит всех нас и отправит на два европейских корабля, что находятся сейчас в проливе Жуан-де-Фука".
  Мы выслушали сию невероятную речь с ужасом, горестью и досадой. Такого поворота событий не ожидал никто. Явившись в лагерь, в кратких словах передал Тараканов Булыгину суть речей его жены. Штурман выслушал его молча, недоверчиво покачивая головой и казалось он не верил словам и полагал их шуткой.
  Булыгин еще раз терпеливо выслушал ответ изменщицы, долго молчал и стоял, подобно человеку, лишившемуся памяти, наконец, вдруг зарыдал и упал на землю, как мертвый. Когда мы привели его в чувство и положили на шинель, он стал горько плакать и не говорил с нами ни слова, а я между тем, прислонясь к дереву, имел время подумать о затруднительном нашем положении. Начальник наш, лишась супруги, которая за любовь и привязанность изменила ему и презрела его, не помнил уже сам, что делал, и даже желал умереть; за что же мы должны погибать? Тут и Тимофей Никитич подумав, представил нам свои разсуждения. "Ежели Анна Петровна, будучи сама россиянка, хвалит сей народ, то неужели она к тому научена дикими и согласилась предать нас в их руки? Мы должны ей верить, следовательно лучше положиться на них и отдаться им во власть добровольно, чем бродить по лесам, беспрестанно бороться с голодом и стихиями и, сражаясь с дикими, изнурить себя и, наконец, попасться к какому-нибудь зверскому племени".
  Никак не ожидали мы от него таких речей и не могли поверить, что наш предводитель - надежный, как каменная стена, настолько пал духом, что готов прекратить всякую борьбу. Все помнили его твердость прошлой осенью, когда речь шла о выкупе г-жи Булыгиной ценою ружей. Тогда положение было куда хуже - и он выстоял. А теперь...
  Но Тимофей Никитич не для того высказывал обдуманное решение, чтобы потом отказываться от него. Он не бросал слов на ветер и был тверд - как всегда. "Уговаривать вас более не смею, - проговорил он, когда мы несколько стихли, - но и сам я решился поступить так, как предлагал и отдамся на волю диких".
  К утру кроме Тараканова еще четверо из прежней команды "Св. Николая" были готовы вручить свою судьбу в руки американцев -штурман Булыгин, Козьма Овчинников, Федор Успенев и я. Об этом и сообщил Тимофей Никитич, когда переговоры возобновились:
  "Пятеро из нашего общества, считая вас людьми честными и добродетельными, решились вам покориться в надежде, что нам никакого зла не сделают и на первом же корабле позволят отправиться в свое отечество".
  "Вы не раскаетесь, - отвечал тоен, - пусть и другие последуют вашему примеру. Мы всех примем у наших очагов". Но никто более не решился на такой шаг. Они упорно стояли на своем и, выпустив из-под караула диких, простились с нами со слезами и по-братски; мы же отдались американцам и пошли с ними в путь, а товарищи наши остались на прежнем месте.
  Народ, которому мы сдались, именовался кунищат*(7) Селение, куда нас доставили, находилось в дне пути от места переговоров. Деревня располагалась на побережье южнее мыса Флаттери и не была постоянным местом обитания тоена Ютрамака. Он там лишь имел свое пребывание в эту зиму и позднее намеревался вернуться в свое постоянное жилище, находящееся на самом мысе Жуан-де-Фука" -в бухте Ниа.
  Довольно скоро к нам присоединились и те, что отвергли поначалу план сдачи американцам. Поступить так пришлось им не от хорошей жизни. Лишившись своих предводителей, промышленные решили перебраться на остров (Дистракшен). Полагали видимо, что окажутся там в большей безопасности от возможных нападений. Но их лодка разбилось о подводный камень, порох промок, сами они едва уцелели. После той катастрофы, лишась единственной своей обороны - пороха, решились они последовать совету Тимофея Никитича и сдаться тому же кунищатскому племени. Однако, на переправе через реку их захватили квилеты (квилеут), сделали рабами и заставляли выполнять всякую тяжелую работу.
  Мы же, в отличие от них, сдались на иных условиях и жили вольно. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду. Жил же скорее на положении гостя, нежели раба, и был вполне доволен своим пребыванием. Эти народы уважают искусных мастеров, в числе коих не последнее место занимают резчики по дереву, я же владел этим ремеслом. Тимофей Никитич отковал из железных гвоздей скобель и зауторник, с помощью которых мастерили мы бочки - вещь, весьма полезную в хозяйстве и доселе на здешних берегах невиданную. Ловкость же Тараканова в обращении с топором приводила кунищат в удивление. Отметили они и мастерство Тимофея Никитича в обращении с оружием.
  Люди эти были совершенные дети, всякая безделица им нравилась и утешала. Пользуясь их невежеством, Тимофей Никитич умел заставить их себя любить и даже уважать. Например, сделал из бумаги змея и, приготовив из звериных жил нитки, стал спускать его. Поднявшись до чрезвычайной высоты змей изумил диких; приписывая изобретение это его гению, они утверждали, что русские могут достать солнце. Так же он смастерил и подарил Ютрамаку "сплошную пожарку" - пожарную трещотку и подал идею, как использовать ее для подачи сигналов на войне. Инструмент сей довершил его славу, все удивлялись уму его и думали, что подобных гениев мало уже осталось в России.
  В свободе нас не ограничивали и не боялись доверять оружие. Тараканов же как тоен вообще пользовался немалой независимостью. Готовясь к зиме он выстроил себе особую от всех землянку, укрепил ее с морской стороны бойницами и жил в ней один. Слава сего здания разнеслась далеко, и старшины через большое расстояние приезжали смотреть и удивляться ему. Их дома были наземными, дощатыми, с односкатной покатой плоской крышей, поверх которой обычно раскладывали для вяления рыбу. Обычными размерами постройки было 60 футов в длину, 30 футов в ширину и 15 футов в высоту. Внутри проживало несколько семей, каждая у своего очага, - десятки женщин, мужчин, детей всех возрастов. Потому Тимофей Никитич, хотя и был привычен к быту казармы промышленных людей, все же постарался отселиться в особую от всех землянку. Укрепленный полуподземный дом для одного человека был в таких условиях настоящей диковиной, на которую стоило съездить посмотреть.*(8) Авторитет его был столь велик, что в его честь сделали патлач и старшины в общем собрании положили, что человек, столь искусный, как он, должен непременно быть сам старшиной или тоеном. После сего его везде звали в гости вместе с хозяином и угощали во всем наравне со своими старшинами.
  Другим нашим спутникам пришлось хуже, особенно зимою... Кунищаты и квилеты голодали и платили по бобровой шкуре за десяток вяленых лососей. Ютрамаки был богат и мог прокормить своих людей употреблял много бобров на покупку рыбы. В других хозяйствах дела обстояли много хуже, там экономили пищу за счет своих рабов. Большинство же русских пленников было захвачено, в отличие от нас, безо всяких договоров и по отношению к ним хозяева не имели за собой никаких обязательств потому они были обречены на смерть от голода. Тогда Петухов, Шубин и Зуев бежали от своих владельцев в землянку Тараканова и Тимофей Никитич принял их и снабдил пищей за счет Ютрамаки. Хозяева беглых явились к тоену, требуя их выдачи. Но тот отвечал, что бежавшие от них русские живут не в его доме, а у Тараканова, поэтому от Тараканова и зависит, вернутся ли они к своим прежним владельцам или нет. Старшины отправились к Тимофею Никитичу и долго совещались, обсуждая с ним этот вопрос. Тимофей Никитич умел настоять на своем и обещал отпустить бежавших не иначе, как на условии, чтоб они их не обижали и кормили.
  Вот каково было положение, достигнутое судовым старостой в селении кунищат за месяцы плена. Старшины вынуждены были считаться с его мнением и переговариваться с ним на равных...
  Избавление пришло в конце зимы. Рано утром 16 февраля в селении заметили приближающееся двухмачтовое судно. Появление морских торговцев всегда вызывало интерес и возбуждение среди кунищат, любивших торговлю и знавших в ней толк. Ютрамаки тотчас снарядил ладью и отправился к судну, взяв с собою и нас. Он решил сдержать свое слово, данное на берегу реки...
  Когда лодка подскакивая на волнах, все ближе и ближе подходя к борту бригантины, сердце мое готово было выскочить из груди. Это оказалась "Финляндия" под командованием штурмана Бенземана. Но главная радость и удивление ожидали меня на палубе. Первым, кого я увидел поднявшись на борт, был старый знакомый и товарищ по несчастью Афанасий Валгусов. После первых приветственных восклицаний, мы узнали, что американцы перепродавали Валгусова до тех пор, пока он не оказался в землях чехалисов, куда так стремился вывести нас и сам Тимофей Никитич! Там же в итоге нескольких перепродаж оказался и мой брат Яков. Тоен Касхуц (Каскахуция), выкупивший пленных, передал их на "Финляндию", развозившую товары по факториям. Христофор Мартынович, оплатив тоену убытки, прервал свой объезд и немедля отправился нам на выручку.
  Бенземан обратился к Ютрамаку и изъяснил ему, что следует доставить на борт судна всех русских, за что получат щедрый выкуп, а Ютрамак обещал употребить для того все свое влияние. После этого Тараканов распрощался со своим прежним хозяином, но обещал тем же годом вернуться с товарами и приказчиком, что будет торговлю вести на благо русских и кунищат...
  Тоен счел своим долгом сдержать данное обещание и ни о каком выкупе или вознаграждении на говорил. Другие же хозяева были не столь щедры и у них пленников пришлось выкупать. За каждого давали пять байковых одеял, пять сажен сукна, слесарную пилу, два стальных ножа, одно зеркало и мешок муки. Но чтобы освободить Дмитрия Шубина пришлось захватить в аманаты брата его хозяина и пригрозить, что увезем его с собою."
   Больших запасов товаров на судне не было, но узнав о голоде и проведя ревизию запасов провизии, Бенземан живо наменял 129 бобров.
  Наконец, 21 февраля, подняв паруса, "Финляндия" двинулась на север и через 8 дней спасённые увидели и трёхцветный компанейский флаг над Новороссийском. Их одиссея завершилась.
  
  
  1* Использована работа А.В.Зорина "Первопроходец Тимофей Тараканов"
  2* Так оно и случилось, когда осенью 1808г. Россия заключила пакт о континентальной блокаде с Францией, а Британия, в отместку, открыла сезон охоты на российские суда.
  3* А.Берг относится к этим легендам скептически, однако на протяжении столетий индейцы верили в реальность диких людей, известных под разными именами. На севере это существо носит имя 0улак'х, на юге- Матлокс, а восточнее Скалистых гор- Сасквоч. Первое европейское упоминание о нём относится к 1792 году, когда испанский ботаник натуралист Жозе Мариано Мозино, описывая индейцев Нутки сообщал: "Я не знаю, что сказать о Матлоксе, обитателе гористого района, который наводит на всех неимоверный страх. Воображают, что у него тело чудовища, покрытое жесткой черной щетиной; голова похожа на человеческую, но с клыками значительно более острыми, сильными и большими, чем клыки медведя; у него чрезвычайно длинные руки; на пальцах рук и ног длинные согнутые когти".
  В СШ первое газетное сообщение о невиданном существе появилось в 1851г. из округа Грин, штат Арканзас. Оно было замечено, когда преследовало домашний скот. На востоке были так уверены в существовании "дикого человека", что президент СШ Теодор Рузвельт включил интригующие сообщения в свою книгу "Охотник безжизненных просторов"(1906 год).
  Следует заметить однако, что из 938 зарегистрированных встреч с "диким человеком", 781 приходится на русский северо-запад.
  Поисками его, в настоящее время, занимаются: Новороссийский институт матлокса, Общество Жёлтого ручья- г.Жёлтый ручей(Н.А.) и Американский антропологический исследовательский фонд, базирующийся в Майами.
  
  4* Клерк в Северо-западной или Гудзоновой компании не чиновник, а скорее молодой человек из хорошей семьи (часто родственник одного из пайщиков), начинающий свою карьеру с нижней ступеньки. После семи лет тяжелой работы на факториях, среди индейцев и вояжиров, клерк, кроме жалования, начинал получать долю в прибылях и, при трудолюбии и некоторой доле удачи, мог выбиться в магнаты северо-запада. Именно из клерков выросли такие фигуры, как МакТавиш, МакДжильверс, МакКензи, Фробишер...
  
  5* Тараканов в своем журнале утверждает, что это был Дистракшин, но, согласно приводимым им же координатам, то был островок Джеймс близ устья Квилеут, против мыса Ла Пуш.
  6* Индейское предание сообщает, что в результате этого хитроумного плана "течение должно было принести новых людей прямо к ним (людям хо) в руки и их захватили бы без труда". Более того, они приготовились к атаке на своей стороне реки. Но этого всего не произошло, хитрость не принесла ожидаемых плодов. "Хо имели преимущество, - рассказывает индейский сказитель, - так как большинство русских ружей промокли и порох не загорался, а пушка, причинявшая так много ущерба, была за много верст отсюда у места крушения. Однако те немногие казаки, чьи ружья были еще пригодны для стрельбы, не подпускали врага, стреляя из-за деревьев, пока у огня не подсохли другие ружья, которые тоже ввели в дело".
  7* Довольно близко к звучанию самоназвания северного соседа квилеутов, мака. Гагейместер так писал о них. "Их образ жизни во многом походил на быт хо и квилеутов но их более тщательно разработанные церемонии, более развитая социальная иерархия и претензии на аристократизм, отличали мака, как народ, придающий больше значения богатству, статусу и престижу, нежели то делали его южные соседи. Мака делят с нутка славу китобоев, демонстрируя в этом опасном деле невиданное искуство. Кроме того, как обнаружили Тараканов и его спутники, эти люди играли большую роль в торговле невольниками, господствуя в этом промысле на всём Северо-Западном побережье".
  8* Любопытно, что бойницы дома Тараканова были обращены в сторону моря, а не на посёлок. Тараканов не боялся своих соседей по деревне, а ждал опасности со стороны моря. Именно по морю, в боевых каноэ, совершались обычно военные набеги и землянка русского "пленника" могла служить не только убежищем для своего хозяина, но и опорным пунктом для обороны всего селения. Ютрамаки должен был это оценить.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"