Эта книга о человеке, который преподал своей жизнью урок революционной последовательности, мужества и патриотизма. Его жизнь показана сквозь призму классовой борьбы, потрясавшей далеко не «мирное» чилийское общество XX века.
Эта книга о революции и контрреволюции в Чили. И о бдительности. «Люди, будьте бдительны!» — предупреждал Юлиус Фучик. Гибель Сальвадора Альенде еще раз напоминает, что никто не вправе забывать жестоких уроков прошлого. В каких бы широтах ни жил человек, на каком бы языке он ни говорил, он обязан быть начеку, ибо черные силы старого мира еще не сложили оружия и могут, если их не обезвредить вовремя, принести неисчислимые страдания и бедствия людям труда, борцам за народное счастье. Но эта книга и об оптимизме, о вере в неизбежный триумф идеалов, за которые сражался до последнего вздоха в «Ла-Монеде» товарищ президент Сальвадор Альенде. Она о вере в грядущее торжество простых чилийских тружеников.
Оптимистическая трагедия? Да, именно так автор хотел бы, чтобы читатель воспринял его книгу, возможно во многом несовершенную, написанную по горячим следам событий, с болью в сердце за тех, кто ушел, и с гордостью за тех, кто в подполье или за тюремной решеткой борется против зверя, имя которому — фашизм.
Автор
Москва, июнь 1974 г.
СТАНОВЛЕНИЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРА
Моей стране
природою даны
вершины и высокий дух
свободы,
просторы океана и весны,
но сколько крови
пролилось на всходы,
и радость,
когда радовались мы,
уликой нам была
в иные годы.
Кровавая река
течет из тьмы.
Израненную,
со следами пыток,
мы вынесли отчизну
из тюрьмы.
Пабло Неруда
Изображение 2
ОДНАЖДЫ В САНТЬЯГО
В то сентябрьское воскресное утро 1916 года ярко светило солнце, как бы предвещая приближающуюся весну. Солнечные лучи, казалось, заливали золотом аламеды — проспекты, пасеос — бульвары и кинты — парки, которыми славилась столица. Они играли на медном, почти кроваво-красном национальном гербе, пылавшем над воротами президентского дворца «Ла-Монеда», освещая высеченный на нем девиз чилийского государства «Убеждением или силой!». Они искрились на статуе Девы непорочного зачатия, украшающей вершину холма Сан-Кристобаль, на амбразурах мрачной испанской цитадели, воздвигнутой на другом столичном холме, Санта-Люсия, на зеркальной глади реки Мапочо, рассекающей город на две половины, на позолоте соборных звонниц.
В тот день в доме алькальда — мэра столицы дона Рамона Альенде Кастро на авениде Эспанья царило оживление. В пятницу к алькальду приехал погостить его брат дон Сальвадор с женой доньей Лаурой Госсенс Урибе, дочерьми Лауритой и Инее и сыновьями Сальвадором и Альфредо. Гости прибыли из города Такна, лежащего у самой перуанской границы. Этот город был занят чилийцами во время Тихоокеанской войны 1879–1883 годов, когда Чили воевала с Перу и Боливией. В Такие дон Сальвадор Альенде Кастро имел адвокатскую и нотариальную контору.
Чтобы добраться в столицу, адвокат Альенде с семьей сел в Такне на пароходик «Чилоэ», и несколько дней они шли к югу вдоль извилистого чилийского берега. Пассажиры высадились в порту Вальпараисо. В этом городе восемь лет назад, 26 июня 1908 года, родился Сальвадор Альенде-младший, или Чичо, как его ласково называли домашние. Из Вальпараисо семья Альенде направилась в столицу поездом.
И вот они в Сантьяго. Еще в субботу вечером дон Сальвадор договорился с доньей Лаурой о том, как они проведут здесь свое первое воскресенье. Донья Лаура пожелала пойти с дочерьми и женой дона Рамона на праздничную мессу в кафедральный собор, а дон Сальвадор решил повести сыновей знакомиться с достопримечательностями столицы. Их вызвался сопровождать сам дон Рамон.
Хотя предки доньи Лауры и происходили из Франции, родины Вольтера и Робеспьера, сама она, воспитанная в католическом духе, отличалась набожностью и строго выполняла все церковные предписания. В противоположность ей дон Сальвадор был свободомыслящим и членом масонской ложи «Справедливость и свобода», которую некогда возглавлял его отец, известный в Чили врач Рамон Альенде Падин. В те времена масонские ложи в Чили играли роль прогрессивных клубов, объединявших антиклерикальных и радикально настроенных деятелей из среды интеллигенции. Многие в Чили становились масонами по семейной традиции, следуя примеру отца или деда. Так стали масонами дети Альенде Падина, а затем и дети дона Сальвадора — Чичо и Альфредо.
Справедливо было бы спросить, почему доктор Альенде Падин, будучи антиклерикалом, нарек своего сына Сальвадором, что в переводе означает Спаситель — синоним Иисуса Христа, — имя, которое потом получил по наследству и Чичо? Виной тому была супруга Альенде Падина, ревностная католичка, как и мать Чичо. Это она настояла на имени, традиционном в ее семье. А дон Рамон, хоть и был масоном 33-й степени, то есть высшего чина, и грозой католической церкви, дома во всем уступал жене.
Столь же прекрасно ладили между собой антиклерикал и масон дон Сальвадор и верующая донья Лаура. Дон Сальвадор считал, что его супруга имеет такое же право быть ревностной католичкой, как он сам поклоняться Вольтеру и следовать масонским ритуалам. Донья Лаура, со своей стороны, не пыталась обратить мужа в свою веру. Девочки находились под духовной опекой матери, мальчики росли, следуя примеру отца, свободомыслящими.
— С чего же мы начнем? — спросил мужчин дон Сальвадор после того, как дамы, одетые в черное и закутанные в традиционные мантильи, ушли в собор замаливать свои и их грехи.
— Пойдем на аламеду Бернардо О'Хиггинса, — предложил дон Рамон. — Посмотрим «Ла-Монеду», зайдем ко мне в муниципалитет, потом заглянем в палату депутатов.
Вскоре все четверо зашагали к центру. На улицах многие прохожие здоровались с доном Рамоном. Мэр был весьма популярным человеком в столице, в особенности его авторитет возрос после того, как он лишил концессии на мощение улиц английскую компанию «Чилиан электрик трамуайс», не уплатившую муниципалитету 400 тысяч песо налога.
— Эти англичане совсем обнаглели, — рассказывал дон Рамон брату. — Они ведут себя у нас точно в африканской колонии, не стесняясь, обманывают и обсчитывают. Но бороться с ними трудно. Их ведь поддерживают «пелуконы»[1]. Сперва наши консерваторы вздыхали по колониальным порядкам, а теперь готовы превратиться в английских слуг, лишь бы сохранить свои привилегии. Но если позволить им это, то положение «рото»[2] как было, так и останется беспросветным. А тогда нам не избежать революции. В один прекрасный день рото восстанут, подобно санкюлотам во время Французской революции, и перережут не только пелуконов, но и нас с тобой.
Дон Сальвадор, плотный сеньор, одетый по последней моде, в очках, с бородкой клинышком а-ля Анатоль Франс, невольно вздрогнул:
— Неужели ты думаешь, что это возможно?
Я абсолютно в этом уверен. Ты считаешь, что народ вечно будет сносить нужду, жить в конурах, недоедать, дохнуть от болезней? Такая жизнь приведет в отчаяние даже ангелов. К тому же у них есть свои вожди, например сеньор Рекабаррен. Его «Будильник трудящихся»[3] позаботится, чтобы пробудить рото к борьбе. А власти? Палят из ружей по забастовщикам. Вспомни расстрел демонстрации рабочих селитряных разработок в 1907 году в Икике, когда было убито свыше 2 тысяч человек. Рекабаррен был прав, когда заявил в парламенте: «Тот, кто посеет ненависть, пожнет бурю».
— Рекабаррен здорово разозлил пелуконов. Какой скандал он вызвал, когда, избранный в 1906 году в парламент, отказался принести присягу на Евангелии и поцеловать крест…
— Да! Пелуконы изгнали его из парламента и пытались засадить в тюрьму. Пустая затея! Рекабаррен покинул Чили, но только для того, чтобы вернуться через несколько лет еще более непреклонным противником капиталистов. Он создал Социалистическую рабочую партию, объединил профсоюзы в Рабочую федерацию Чили. Путами и штыками не накормишь рабочих, не решишь социального вопроса. Этой элементарной истины никак не поймут наши твердолобые правители.
Оба старших и оба младших Альенде прошли большой парк — кинту Нормаль и через широкую аламеду Делисиас вышли на площадь Бульнеса, расположенную у восточного фасада президентского дворца «Ла-Монеда». На площади справа, рядом с большим серым зданием военного министерства, высилась бронзовая статуя на гранитном постаменте — памятник генералу Бер-нардо О'Хиггинсу, отцу нации и основателю чилийского государства, а слева — таких же внушительных размеров памятник его другу и соратнику по борьбе с испанскими колонизаторами аргентинскому полководцу Хосе де Сан-Мартину.
Альенде подошли к памятнику О'Хиггинсу и, сняв шляпы, склонили головы в почтительном молчании. Такой же обряд они совершили и перед статуей Сан-Мартина. Затем дон Сальвадор повторил уже известную детям по предыдущим его рассказам историю об участии их прадеда дона Рамона Альенде Гарсеса и его двух братьев, Хосе-Марии и Грегорио, в войне за независимость Чили. Дон Сальвадор поведал, что Грегорио командовал эскадроном личной охраны генерала О'Хиггинса и, когда в 1823 году доблестный генерал был вынужден отказаться от власти и покинуть страну, Грегорио сопровождал его в изгнание. Он прожил восемь лет на чужбине. А дон Рамон и дон Хосе-Мария воевали в знаменитом партизанском отряде «Гусары смерти», командиром которого был прославленный патриот Мануэль Родригес. Оба они отличались редкой храбростью, как отмечает их соратник Хосе Сапиола в своих «Воспоминаниях 30-х годов». «Гусары смерти» действовала на границе с Аргентиной. Они помогли армии генерала Сан-Мартина незамеченной перейти Анды. Сан-Мартин пришел чилийцам на помощь, он объединился с О'Хиггинсом, и они вместе разбили войска испанцев. Так Чили завоевала независимость.
— Помните, дети мои, и передайте вашим детям, что в этих исторических событиях участвовали и наши предки, — заключил свой рассказ дон Сальвадор.
— А что стало с прадедушкой Рамоном, когда он победил испанцев? — спросил отца маленький Чичо.
— Когда смолкают битвы и наступает мир, былые воины радеют о продолжении своего рода и, следовательно, женятся, мой друг. Так поступил и ваш прадедушка. Он избрал себе в жены одну из дочерей доктора Висенте Падина, известного в те времена эскулапа, декана медицинского факультета Национального университета и основателя столичного госпиталя святого Висенте. От этого брака родился в 1845 году ваш дед Рамон Альенде Падин, самый знаменитый пока что представитель нашего рода, по прозвищу Красный Альенде. Но о нем разговор особый. А теперь пойдем к президентскому дворцу.
«Ла-Монеда», квадратное двухэтажное массивное здание, охватывает целый квартал. В крыле, что выходит на площадь Бульнеса, помещается министерство иностранных дел. Слева — министерство внутренних дел. Президент же занимает второй этаж, выходящий на площадь Конституции. С площади Бульнеса можно пройти через «Ла-Монеду» двориками. По традиции проход для населения свободный. Президент имеет свой вход во дворец с улицы Моранде, ведущий прямо на второй этаж в его покои.
В те годы президентский дворец не был окружен, как теперь, высотными зданиями, которые своей громадой как бы подавляют и принижают его. Тогда «Ла-Монеда» была самым большим в столице сооружением и казалась необъятной по своим размерам. Президентская стража в красочных — времен войны за независимость — мундирах и плюмажах, с ружьем на плече сторожившая дворцовые ворота, украшенные национальным гербом, строгая классическая внешность самого здания, желто-золотистый цвет его стен, как и чилийский национальный флаг, развевающийся на крыше, — все придавало «Ла-Монеде» особую торжественность, парадность.
— Чем могу служить? — услужливо обратился к мэру дежуривший у дворцовых ворот капитан президентской гвардии.
— Разрешите, капитан, представить вам моего брата адвоката из Такны дона Сальвадора Альенде и его сыновей Альфредо и Чичо. Молодые кавалеры хотели бы посетить дворец, ознакомиться с нашей национальной святыней, если это, разумеется, не причинит вам беспокойства, капитан.
— Отнюдь нет, сеньор алькальде. Господин президент сегодня отсутствует, он еще в пятницу отбыл в свой фундо[4], где пробудет до понедельника. Прошу вас, сеньоры, — сказал офицер, жестом приглашая гостей пройти в ворота.
Но тут случилось неожиданное. Восьмилетний Чичо, вцепившись в руку отца, решительно отказался двинуться с места. Возможно, мальчика смутил суровый вид гвардейцев, или ему вдруг почудилось за этими воротами что-то страшное, или по какой другой причине, но Чичо заявил отцу:
— Я не хочу в «Лa-Монеду»!
Взрослые добродушно рассмеялись.
— Ты единственный из чилийцев, который на приглашение войти в «Ла-Монеду» отвечает отказом, — сказал дядя Рамон. — А ведь все наши соотечественники мечтают попасть в это здание и обосноваться в нем. Итак, ты не желаешь стать президентом, Чичо?
— Нет! — чуть не закричал мальчик.
— Кем же ты будешь?
— Уасо[5], — гордо заявил Чичо.
— В таком случае тебе ничем не грозит посещение «Ла-Монеды», — заключил дядя. — Даже если бы уасо захотел остаться здесь, ему этого не разрешат. Пойдем, Чичо, а то, чего доброго, сеньор капитан не поверит тебе, ведь уасо народ смелый.
Чичо с вызовом посмотрел на капитана и решительно шагнул в ворота. Офицер, пропустив гостей вперед, поспешил за ними, давая на ходу объяснения:
— Этот двор называется Апельсиновым, здесь был когда-то апельсиновый сад, а вот этот — Мраморным, здесь стоят два орудия времен войны за независимость — одно из них называется «Сердитое», другое — «Молния». Дворец был построен знаменитым итальянским архитектором Джоакино Тоэской, который прибыл к нам во второй половине XVIII века. Тоэска строил дворец двадцать пять лет и закончил его только в 1805 году, за пять лет до начала войны за независимость. Здание предназначалось для монетного двора, отсюда его название «Ла-Монеда». Только в 1846 году при президенте Мануэле Бульнесе «Ла-Монеда» была превращена в резиденцию правительства. Но старое название за нею сохранилось.
Офицер предложил гостям подняться вверх по парадной лестнице на второй этаж, где жил, работал и принимал посетителей президент республики.
— Налево от нас, — продолжал он давать объяснения, — личные покои президента — его кабинет, помещение его секретарей, зал «Булл», где он обедает в кругу своих приближенных. Эта дверь ведет на балкон, выходящий на площадь Конституции. Ею пользоваться имеет право только президент. С балкона он обращается в дни национальных праздников и больших политических событий к народу. А этот коридор ведет в Красный зал. Он, как видите, украшен портретами всех наших президентов. Здесь устраивают государственные банкеты. Из Красного зада можно пройти в Зимний сад и в зал Тоэски, где президент принимает послов. Далее расположен зал, в котором заседает Совет министров. А эта лестница ведет в Апельсиновый двор.
Через массивные ворота капитан провел гостей на площадь Конституции. Она была заполнена гуляющими горожанами. В центре помещалась эстрада, на которой духовой оркестр полиции играл бравурные марши, вальсы и куэки[6].
Альенде церемонно поблагодарили капитана за оказанное им внимание и распрощались с ним. В этот момент раздался оглушительный пушечный выстрел.
— Ровно двенадцать часов, полдень, — объяснил мальчикам дядя Рамон. — Это стреляет старая крупповская пушка времен Тихоокеанской войны, установленная на холме Санта-Люсия. По этому выстрелу мы сверяем наши часы, прекращаем работу и идем обедать. А теперь, дети, я приглашаю вас к себе в муниципалитет.
В муниципалитете, двухэтажном небольшом здании, расположенном неподалеку от «Ла-Монеды», дон Рамон показал племянникам свой кабинет, стены которого были увешаны старинными картами и гравюрами.
— А вот, — сказал он, указывая на грамоту, украшенную разными печатями и витиеватыми подписями и вставленную под стекло в золоченую рамку, — президентский декрет о назначении вашего деда Рамона Альенде Падина начальником санитарной службы чилийской армии во время Тихоокеанской войны.
Когда началась война, 14 февраля 1879 года, Красный Альенде был депутатом парламента. Он отказался от депутатского мандата и ушел добровольцем на фронт, где сражался в рядах знаменитого 7-го линейного полка, которому пришлось участвовать во многих кровопролитных схватках. Потом он был назначен начальником санитарной службы армии, но, как сказано в президентском декрете, «без права на получение жалованья», то есть он выполнял свои обязанности совершенно безвозмездно.
С окончанием войны дон Рамон оказался без каких-либо сбережений и, чтобы прокормить свою большую семью, был вынужден принять заем, предложенный масонской ложей.
Война нелегко далась Красному Альенде. Он умер, едва достигнув сорокалетнего возраста. Его хоронили с большими почестями. Гроб несли министры, среди них два будущих президента республики — Хосе Мануэль Бальмаседа и Рамон Баррос Луко. На похороны пришли делегации рабочих, молодежных клубов, масонских лож, депутаты, сенаторы, представители суда, генералы, врачи. Надгробную речь произнес лидер радикальной партии Энрике Мак-Ивер. Он говорил о бескорыстном служении Рамона Альенде Падина интересам родины и народа и сказал, что память о нем будет жить, пока люди будут бороться за великие идеалы свободы и справедливости.
— Патриотизм вашего дедушки, — продолжал дон Рамон, — отметила и газета «Меркурио». Тогда она выходила в Вальпараисо и придерживалась весьма прогрессивных взглядов. Теперь же она, впрочем, как и многие либералы 80-х годов, стала прислужницей пелуконов. Да, в политике люди с годами становятся консерваторами, только не от житейской мудрости, а от трусости и эгоизма, которые берут над ними верх. Будем надеяться, что этого не случится ни с нами, когда мы постареем, ни с вами, мои племянники, когда вы повзрослеете.
Отдохнув в кабинете мэра и выпив кофе, Альенде направились к парламенту, зданию в псевдоклассическом стиле, утопающему в зелени. Служители любезно согласились по просьбе мэра открыть залы заседаний палаты депутатов и сената, чтобы дон Рамон мог показать племянникам кресла, в которых сиживал их знатный дед, представлявший в течение восьми лет в палате депутатов, а затем в течение четырех лет в сенате радикальную партию.
Посещение парламента дало повод дяде пуститься в новые пространные воспоминания о дедушке Рамоне. Он вспомнил его прозвище Красный Альенде, которым наградили деда за его радикальные взгляды, а также и потому, что он был огненно-рыжий. Дон Рамон был заядлым антиклерикалом, он выступал за отделение церкви от государства, за секуляризацию кладбищ и актов гражданского состояния, за светскую школу. Попы его отлучили от церкви и предали анафеме, но это его мало беспокоило. Защищая свои идеалы, он издавал газеты «Путеводитель для народа» и «Долг», организовал первую в Чили светскую школу «Блас Куэвас» (был такой известный в Чили просветитель в XIX веке, которого преследовали церковники). Народ его поддерживал, об этом свидетельствует его неоднократное избрание в парламент.
Но Красный Альенде был не только передовым для своего века общественным деятелем, он был известным врачом, первым в Чили обратившим внимание на социальные аспекты медицины, на связь эпидемий и смертности с антисанитарными условиями жизни людей. Эти взгляды он изложил в своей работе о причинах эпидемий тифа среди бедных слоев населения, опубликованной в 1865 году. Его стараниями был открыт первый родильный дом в Сантьяго. Правительство, учитывая заслуги доктора Рамона, назначило его президентом Совета по вопросам санитарии, а потом и президентом Совета народного образования. И на этих постах он не получал жалованья.
Выйдя из здания Национального конгресса, дон Рамон повел родственников в парк имени президента Бальмаседы, друга Красного Альенде.
Хосе Мануэль Бальмаседа был избран президентом в 1886 году. В то время англичане владели селитряными разработками на севере Чили, в районе города Икике. Главным владельцем чилийской селитры был англичанин Томас Норт. Посетивший север Чили в конце XIX века русский дипломат и путешественник А. С. Ионин писал в книге «По Южной Америке»: «В Икике есть свой король. Короля этого зовут королем пустыни или скорее королем селитры; его фотографии продаются во всех магазинах, с изображением королевской короны наверху, имя ему полковник Норт».
Бальмаседа предпринял попытку национализировать селитряные копи — главное в то время богатство страны. Но против него восстали чилийские банкиры и дельцы, находившиеся в тесной связи с английским капиталом. Эти пелуконы, имевшие большинство в конгрессе, привлекли на свою сторону ряд реакционных военных, заручились поддержкой церкви. Они устроили мятеж в Сантьяго, пытались захватить президентский дворец и убить Бальмаседу. Это им не удалось. Тогда они образовали мятежную хунту во главе с капитаном военно-морских сил Хорхе Монттом. Хунта, опираясь на военные корабли, захватила богатые селитрой северные районы Чили.
В стране началась гражданская война. Мятежникам оказали помощь английские и германские капиталисты, заинтересованные тогда больше американских в эксплуатации природных ресурсов Чили. Подлинным «стратегическим мозгом» заговора стал прусский капитан Эмиль Кернер, бывший профессор артиллерийско-инженерной школы в Шарлоттенбурге, работавший по найму в Чили в качестве военного специалиста. Он перебежал к мятежникам, получил от них чин генерала и стал фактическим руководителем их вооруженных сил.
Гражданская война бушевала в Чили с 7 января по конец августа 1891 года. Видя, что борьба затягивается, и не желая дальнейшего кровопролития, Бальмаседа оставил власть в руках генерала Мануэля Бакедано, которого ошибочно считал патриотом и своим единомышленником.
Генерал Бакедано предал президента, пустив мятежников в столицу. Бальмаседа же укрылся в аргентинском посольстве в Сантьяго, где вскоре застрелился. Мятежники во главе с капитаном Хорхе Монттом захватили власть, в стране началась кровавая оргия преследований бальмаседистов. «Король пустыни», полковник Томас Норт, получил обратно ранее конфискованные у него селитряные разработки.
…Только к вечеру Чичо и Альфредо с отцом и дядей вернулись в дом дона Рамона. К обеду пришли многие родственники, в том числе два других дяди, врачи Гильермо и Томас с женами и детьми. Гильермо — известный хирург, совершенствовавшийся в Германии и Испании, Томас — стоматолог.
Обед был обильным, с многочисленными чилийскими блюдами из морских рыб и моллюсков, все это сдабривалось хорошим местным белым вином. Альенде были хлебосолами, жизнелюбами, весельчаками. Мужчины — среднего роста, плотные, выносливые. Женщины славились красотой, обаянием, изяществом.
За столом сидели долго. Мужчины все время толковали о политике. Всех волновало будущее Арики и Такны, где согласно мирному договору с Перу должен был состояться плебисцит, который решил бы дальнейшую судьбу этого района: быть ему чилийским или отойти к Перу. Вспомнили шутку дона Сальвадора-старшего, пославшего президенту Легии, кровожадному и тупому перуанскому тирану, оду, восхваляющую его сверх всякой меры. Тиран был так удивлен и польщен этим посланием чилийского адвоката, что приказал опубликовать его во всех газетах страны. На это и рассчитывал поэт. Когда ода появилась в печати, над тираном смеялись не только в Перу, но и в других республиках. Оказалось, что это был акростих. Начальные буквы стихотворных строк составляли фразу: «Я плюю на тебя».
Разумеется, говорили и о мировой войне, ее последствиях для Чили. Альенде все дружно сочувствовали Антанте. Они резко осуждали чилийских генералов, не скрывавших своих симпатий к кайзеровской Германии.
Обсуждали и недавнее открытие Панамского канала. Теперь путь от чилийских берегов до атлантических портов Соединенных Штатов сократился вдвое, что вызвало увеличение продажи традиционных чилийских товаров — селитры и меди — в США. Это улучшало экономическое положение страны, испытывавшей с начала мировой войны большие трудности. С войной экспорт чилийских товаров резко сократился еще и потому, что у чилийских берегов орудовала немецкая военная эскадра под командованием адмирала Шпее. Только в феврале 1915 года английским кораблям удалось обезвредить германский крейсер «Дрезден», настигнув его у чилийских островов Хуан-Фернандес. На одном из них согласно легенде некогда спасся от кораблекрушения английский моряк Селкирк, жизнь и приключения которого на лоне девственной природы были потом так красочно и увлекательно описаны Даниелем Дефо в его знаменитом романе «Робинзон Крузо».
Говорили и о мексиканской революции, которая началась еще в 1910 году и с тех пор привлекала всеобщее внимание в странах Латинской Америки. Альенде возмущались вторжением американской армии под командованием генерала Першинга на территорию Мексики. Эта грубая и наглая интервенция империалистов США против страны ацтеков и майя вызывала единодушное осуждение передовой латиноамериканской общественности, требовавшей от президента Вильсона немедленного отзыва войск с мексиканской территории.
Когда женщины встали из-за стола и увели малышей спать, братья Альенде заговорили о том, к какой профессии готовить своих детей. Согласились, что есть только два вида деятельности в Чили — врача и адвоката, — дающие человеку возможность жить независимо, не эксплуатировать труд других, не гнуть спину перед сильными мира сего. Дон Сальвадор заметил, что думает посвятить старшего сына Альфредо, как ему казалось, более практичного по сравнению с младшим, адвокатуре, возможно, он станет со временем и политическим деятелем, а Чичо, более доверчивого и ласкового, — медицине. Рамон, Гильермо и Томас одобрили планы брата.
Еще долго горел в тот вечер свет в гостиной на авени-де Эспанья…
ПО СТОПАМ КРАСНОГО АЛЬЕНДЕ
Домой адвокат Альенде с женой и детьми вернулся тем же путем — железной дорогой в Вальпараисо, а оттуда пароходом в Такну.
Жизнь вошла в обычное русло. Семья Альенде занимала особняк с хозяйственными пристройками и большим двором по соседству с армейскими казармами. В Такие был расквартирован значительный гарнизон: рядом граница с недавним противником — Перу.
На полковом плацу весь день шли войсковые учения. Дети дона Сальвадора, в особенности Чичо, обожали верховую езду. Отец специально для них держал лошадей. Когда Чичо садился в седло, он мог наблюдать через забор казарменную жизнь, марширующих солдат. Его привлекал блеск начищенных ружей, грозный вид пушек, сложность пулеметов. Может быть, именно в эти годы зародилась в нем страсть к огнестрельному оружию, которую он сохранил на всю жизнь. Уже будучи взрослым, он любил хорошие ружья, пистолеты, разбирал их и чистил, стрелял в цель.
В Такие в то время гарнизоном командовал полковник Карлос Ибаньес дель Кампо, будущий диктатор Чили. Мать Чичо, донья Лаура, подружилась с женой полковника Росой Кирос Диас. В 1918 году, когда Чичо исполнилось десять лет, донья Лаура по совету доньи Росы решила уговорить мужа направить Чичо учиться в столичную гимназию — Национальный институт. Мальчик проявлял способности к наукам, а уровень преподавания в Такие был невысок. Дон Сальвадор согласился с доводами жены и отвез сына в Сантьяго, где оставил на попечение дяди Рамона. Чичо не замедлил стать одним из первых учеников Национального института.
Вскоре дон Сальвадор с семьей перебрался на жительство в Икике, в то время центр селитряной промышленности на севере Чили.
В связи с окончанием войны цены на селитру и другие предметы чилийского экспорта резко понизились, а на продукты первой необходимости подскочили. Добыча селитры и меди стала катастрофически снижаться. Число безработных выросло до 100 тысяч, и это при населении всего лишь в 3 миллиона 755 тысяч человек. В стране резко обострились классовые конфликты.
Тревожные для помещиков и банкиров известия поступали из-за рубежа. В Аргентине, Бразилии, Мексике происходили рабочие и студенческие волнения. В Европе рушились троны, распадались империи. Из далекой России, где народ сверг царя, а в октябре 17-го совершил победоносную социалистическую революцию, был слышен голос Ленина, призывавшего пролетариев мира объединиться в борьбе за мир и свободу.
Октябрьскую революцию приветствовала Социалистическая рабочая партия во главе с Рекабарреном.
Страх и неуверенность охватили пелуконов. В июле 1920 года власти расстреляли студенческую демонстрацию в Сантьяго, протестовавшую против полицейского террора. Многие участники демонстрации оказались в полицейских застенках. От пыток умер известный поэт Доминго Рохас. В феврале следующего года войска расстреляли рабочую сходку на селитряных копях в Сан-Грегорио, убив свыше 500 человек.
В этих условиях на политическую арену выплыл ловкий политик Артуро Алессандри Пальма, деятель либеральной партии, атаковавший олигархию — «позолоченного негодяя», как он ее называл, и обещавший соблюдать демократические свободы, улучшить положение рабочих, отделить церковь от государства. Его кандидатуру в президенты поддержали радикальная и либеральная партии, образовавшие Либеральный альянс. За Алессандри высказалась и Социалистическая рабочая партия, возглавлявшаяся Рекабарреном. Все это обеспечило Алессандри успех на выборах.
Отца Чичо издавна связывали с Алессандри дружеские отношения. Приезжая в Сантьяго навестить сына, дон Сальвадор бывал у «Льва из Тарапаки»[7], как окрестили нового президента его сторонники. Случалось, что Алессандри и сам приезжал в дом на авени де Эспанья, чтобы повидаться с адвокатом Альенде. Маленький Чичо слышал, как восторженно отзывались об Алессандри взрослые, которым он казался поначалу великим реформатором и другом народа. Возможно, что Чичо тогда впервые узнал и о том, что у президента есть сын Хорхе, на 12 лет старше его, Чичо, инженер по профессии, с которым ему придется со временем сразиться в борьбе за президентское кресло.
Общий энтузиазм по отношению к Алессандри несколько поубавился, когда «реформатор» стал вместо обещанных реформ расстреливать рабочие демонстрации, как это делали и его предшественники. Охладел к своему кумиру и адвокат Альенде. Во время одной из встреч с Алессандри дон Сальвадор попытался узнать, думает ли президент осуществить обещанные реформы. Алессандри рассмеялся:
— Ты, Сальвадор, романтик, поэт. Пойми, одно дело — предвыборные обещания, другое — править народом из «Ла-Монеды». Это только со стороны кажется, что президент всесилен, всемогущ, способен всех одеть, накормить и напоить. Не тут-то было! Пелуконы — скупердяи, они эгоистичны и мстительны. Попробуй их тронуть, и они быстро выставят тебя из «Ла-Монеды». Ведь это их дом. Недаром он называется «Монедой», а обладатели монеты ты знаешь кто…
— Но ты ведь «Лев», действуй смело и решительно, и народ тебя поддержит. Или ты трусишь?