Колдун не должен молчать. Он может смолчать раз, может смолчать другой, но настанет день, когда господину колдуна это надоест, и тот велит знатока тайных искусств обезглавить.
Не стоит тому, кто общается духами, говорить много, потому что чем больше ты произносишь слов, тем больше приходится обещать. А затем настает день, когда с тебя спросят за все обещания, и горе несчастному, если они не были выполнены. Результат тот же - велят казнить.
Настоящий волшебник должен знать меру, должен чувствовать, когда ему таинственно промолчать, а когда услаждать слух повелителя долгими речами...
- Твое волшебство поможет мне взять этот город? - спросил колдуна Олоферн.
- Боюсь, что нет, о, мой повелитель.
- Почему?
Предводитель ассирийского войска грозно нахмурился.
- Потому, о могучий, что народ Израиля поклоняется очень сильному богу, и тот хранит их от моих чар.
- И на что ты мне тогда сдался? - презрительно хмыкнул Олоферн. - Может, мне приказать отрубить тебе голову
- О, могучий, - волшебник поклонился как можно ниже, показывая преданность свою и ничтожество свое пред величием господина, - среди твоих воинов есть немало сильных и умелых бойцов, но народ Израиля, укрывшись за стенами Ветилуи, не торопится подставлять шеи под их клинки.
- И что из того?
- Так почему бы тебе тогда не казнить свое войско? Оно ведь тоже не способно взять город.
- Умный, - усмехнулся Олоферн. - И дерзкий. Ладно, рано тебя казнить. Пока. Еще на один вопрос ответь. Что ты скажешь про нее?
- Про кого?
- Да вот про нее. Видишь - ведут.
Из-за шатра военачальника двое воинов вывели женщину.
Зрелая, высокая, темноволосая, с полными бедрами и тяжелой грудью, она шла такой походкой, словно вознамерилась соблазнить и затащить на ложе свое не менее половины ассирийского войска. Лицо ее покрывали румяна, глаза подведены, в ушах - тяжелые золотые серьги, золотые перстни унизывали пальцы.
- Что это за красотка? - спросил чернокнижник.
- Кто из нас колдун? Мне казалось, что ты, - хмыкнул Олоферн. - Ну, поведай мне, что за судьбу несет она с собой.
Колдун прищурился, глядя на женщину. Как это часто бывает, линии судьбы танцевали вокруг нее, ластились к ее телу и отказывались рассказать все ясно и прямо.
Только одно видно было отчетливо: смерть. Однако непонятно - ее смерть, или гибель кого-то другого.
Он решил рискнуть.
- Она, великий, воистину судьбоносна. Многое от нее зависит, но что - боги покуда скрывают это от моего взора. Одно могу сказать точно: она несет с собой смерть.
Олоферн неожиданно рассмеялся.
- Дурак ты, а не колдун, - миролюбиво сказал он. - Как по мне, так никакая она не судьбоносная, а просто шлюха. Пошел вон. Понадобишься - позову.
Женщина пришла из осажденной Ветилуи. Она сказала, что зовут ее Юдифь и что явилась она, чтобы преклонить колени пред могуществом ассирийцев и их прославленного вождя. Но не больно радостной выглядела нежданная гостья, произнося такие слова. Олоферн лишь буркнул что-то неразборчивое в бороду, однако велел, чтобы ее не обижали - и привели к нему вечером в шатер, когда военачальник будет ужинать.
Юдифи был выделен отдельный шатер, и ближе к вечеру к ней явился евнух Олоферна. Он вежливо предложил ей следовать за ним к его хозяину.
- Кто я такая, - негромко и печально сказала Юдифь, - чтобы прекословить моему господину?
И она пошла вслед за евнухом.
Олоферн много пил, необычно много, и порой пытался подливать вина Юдифь. Та, впрочем, едва отхлебывала из своей чаши, больше внимания уделяя еде.
- Как в городе с водой? - неожиданно спросил Олоферн.
Юдифь уронила птичье крылышко, которое увлеченно глодала, и посмотрела на ассирийца удивленно.
- Ну, у вас же плохо с водой, - терпеливо объяснил он своей гостье. - Разве нет?
- Да, господин, конечно, плохо. Люди умирают на улицах.
- Тогда почему вы не сдаетесь?
- Не знаю, господин. Я простая женщина, не командую воинами.
- А что говорит твой муж? Что вообще говорят другие люди?
- Они боятся, могучий. Они готовы сдаться, но старейшины еще удерживают их. Говорят, что бог спасет нас.
- Уже лучше, - удовлетворенно хмыкнул Олоферн, и вновь налил себе вина. - Судя по тому, что бог не спас Ветилую до сих пор, вряд ли он вообще вмешается.
После ужина Олоферн велел женщине идти на его ложе, и она не стала перечить ассирийцу.
В шатре было темно, запахи благовоний смешивались с острым и горьким запахом пота.
Юдифь, не одеваясь, соскользнула с ложа, тихо пробралась в угол, где на поддерживающем шатер столбе висел в ножнах меч Олоферна. Женщина потянула оружие из ножен, развернулась, тихо-тихо, на цыпочках прокралась к постели.
Ей было страшно.
Она не умела убивать.
Она не хотела убивать.
Она не знала, сможет ли убить.
Олоферн решил за нее. Словно бы и не спал, ассирийский военачальник открыл глаза и спокойно сказал:
- Все равно ведь у тебя не получится. Посмотри, у тебя же руки трясутся. Ты не сможешь убить меня одним ударом, я закричу, прибежит стража и расправится с тобой.
- А если я не промахнусь? - негромко спросила женщина.
Но ни капли уверенности не было в ее голосе.
- Брось. Ты бы видела себя со стороны. Отдай мне меч.
- Еще чего - тогда ты убьешь меня.
Юдифь прянула в сторону, прижимая меч к груди, словно величайшую драгоценность на свете. Не умея обращаться с оружием, она порезалась, и кровь стекла на ковры, устилавшие пол.
- Брось, дура. Ты что же, думаешь, я не смогу справиться с женщиной? Брось, кому сказал!!! - Олоферн рявкнул так, как отдавал приказы воинам в бою.
Юдифь уронила клинок, тот беззвучно упал на толстый мягкий ковер.
- Я тебе сразу не поверил. Не бывает такого, чтобы женщина просто вышла из осажденного города, чтобы принести клятву верности предводителю врагов. Расскажи, - мягко сказал ассирийский военачальник. - Почему они послали тебя?
Поначалу, когда ассирийское войско осадило Ветилую, жители только посмеивались из-за стен над незадачливыми захватчиками. Горы непроходимы, стены города неприступны, запасов продовольствия хватит надолго, воины горят решимостью покарать пришлых наглецов. Ассирийцы разбили лагерь перед воротами и предложили горожанам сдаться - те чуть со смеху не лопнули, казалось, весь город высыпал на стены послушать, как ассирийский глашатай зачитывает условия сдачи. Сначала они просто смеялись, тыча пальцами в послов, словно те были кривляющимися на базарной площади лицедеями, а затем принялись швырять в глашатая тухлыми яйцами да комьями навоза, тот не дочитал свиток до конца, развернул коня и умчался прочь.
Но веселье длилось недолго, ибо ассирийским войском командовал Олоферн, бывалый полководец, да и советники его искушены были в ратном деле. Осмотрев местность, Олоферн велел расставить войска так, чтобы перекрыть все источники воды, и очень быстро жители Ветилуи осознали, что хохотали они над ассирийцами рановато. Воды в городе не было - разве что в некоторых богатых домах, но и там запасы ее не были бесконечны.
Однажды наступил полдень.
Пекло солнце.
Горожане изнемогали от жажды.
Озия, один из старейшин, вышел на площадь вместе с военачальниками, и многие тогда собрались послушать его.
Озия принялся воодушевлять народ, обещал помощь союзников, говорил о боге Израиля, который всегда приходит на помощь, но видно было, что усталый старик уже и сам не верит в то, что говорит. Он лучше прочих знал: не проникают в Ветилую гонцы, несущие вести о движущихся на помощь войсках; не посылает бог Израиля пророческих снов своим попавшим в беду детям.
И нашелся кто-то, кто сказал эти слова первым. Те слова, что уже звучали у многих в душе, но никто пока не решался произнести их вслух.
- Может - сдадимся? - негромко спросил кто-то.
Спросил негромко, но услышали его почти все.
Кто-то кивнул, соглашаясь.
Кто-то хотел было ответить - но промолчал.
И нашелся другой человек, что заговорил вслед.
- Да, - сказал он, - быть может, стоит нам сдаться? Быть может, это и есть новое испытание, посланное нам нашим богом? Может, хочет он, чтобы ассирийцы губили нас жаждой и мечом?
И третий не заговорил - закричал уже:
- Согласен! Согласен! Давайте отдадимся на милость ассирийцев, пусть разграбят они город, зато мы останемся живы.
И уже вся толпа, собравшаяся на площади, кричала:
- Посылайте гонцов о сдаче! А иначе мы сами откроем ворота!
Но Озия не зря был старейшиной города уже не первый десяток лет. Видя, что делают с его народом жажда и палящий зной, воздел он руки, выпрямился и заговорил столь зычным голосом, что подумали некоторые - похож он на одного из пророков.
- Люди Ветилуи! - громко выкрикнул он, без труда перекрывая шум толпы, и толпа притихла.
- Люди Ветилуи, все мы живем в одном городе и страдаем от одних бед, что вы, что я. Ваши родичи мучаются от жажды, и мои мучаются от того же. Так послушайте же меня и поверьте мне еще раз, как верили вы мне раньше.
И люди поверили Озии, пообещавшему, что через пять дней город будет спасен. Но если не случится чуда - Озия самолично откроет ворота войску асирийцев.
- Ну, все это мне понятно, - сказал Олоферн, - но причем здесь ты?
- Подожди, о могучий, - ответил Юдифь, - всему свой час, и в нужное время я появлюсь в этой истории.
В тот же вечер после разговора с народом на площади в доме Озии собрались старейшины города.
Когда выступление перед толпой завершилось, Озия больше не напоминал видом своим неистового пророка - напротив, выглядел он больным, словно бы бог Израиля взял с него плату за неожиданное красноречие, и отдавать долг старейшине пришлось годами, что уже никогда не будут им прожиты.
Двое других старейшин, Хаврин и Хармин, выглядели не особо лучше.
Трое старцев подавленно молчали, не зная, о чем говорить: они могли обещать чудо, но не в их силах было явить его людям.
И тогда заговорил совсем другой человек. Никто не знал, как проник он в дом Озии, каждый считал, что кто-то другой пригласил его - и всяк при этом был неправ, ибо Манассия пришел сам.
- У меня есть предложение, - сказал он.
- Какое же, - тихим бесцветным голосом спросил Озия.
- Предложение, которое спасет наш город. Может быть.
- Не говори загадками. Что ты имеешь в виду?
- Свою жену.
- Что?!
Все старейшины, все военачальники словно бы очнулись от тягостного оцепенения, такими неожиданными были слова Манассии.
- И как же твоя жена спасет наш город?
- Очень просто. Мы отправим ее к ассирийцам, словно бы она сбежала из города, чтобы преклониться пред их могуществом. Там она соблазнит Олоферна возлечь с ней - и убьет его спящим. Нам же останется лишь воспользоваться сумятицей, что несомненно воцарится в лагере врага.
- И тебе не жаль твоей жены? Ассирийцы обязательно убьют ее, - спросил кто-то.
- Да знали бы вы мою жену, - рассмеялся Манассия. - Даже если убьют, так невелика потеря. Мало того, что она изменяет мне на каждом шагу, так еще и задумала сжить меня со свету.
- Что, - заинтересованно спросил Олоферн, - все так и было? Ну, так как рассказывал твой муж?
- Что ты, о могучий, - отмахнулась рукой Юдифь. - Был он уже стар, и не всякий раз удавалось ему исполнить супружеский долг, и оттого муж мой злился, и ему казалось, что я неверна. Но я, пожалуй, продолжу, если ты еще не устал.
- Не устал. Продолжай, - велел ассириец, и женщина повела рассказ дальше.
Манассия вернулся домой довольный: его совет не просто приняли, но еще и пообещали награду, если задуманное будет исполнено.
Он громогласно призвал к себе жену, и та немедленно появилась.
- Что угодно мужу моему? - спросила Юдифь.
- Мне угодно, чтобы ты с утра надела самые красивые одежды и украшения и готова была покинуть дом как можно скорее.
- Разве мы идем к кому-то в гости? Разве может кто-то веселиться в то время, как люди умирают на улицах Ветилуи от жажды?
Хотя Манассия был не последним богачом в городе, в их доме, как и многих других, не было запасов воды.
- Много вопросов задаешь ты, но я объясню. Ты пойдешь в лагерь ассирийцев, соблазнишь их военачальника Олоферна и убьешь его.
Юдифь не поверила своим ушам. Но нет, Манассия точно не был пьян, судя по голосу, он был совершенно трезв и говорил серьезно.
- Господин муж мой, - сказала она тогда, - я не умею убивать.
- Научишься, это нетрудно. Ты возляжешь с Олоферном на ложе, дождешься, пока он уснет, и перережешь ему горло.
- Что, спящему? - в ужасе спросила Юдифь.
- Так же легче, - с явным недоумением в голосе сказал Манассия. - Не бойся. Ты ведь будешь права, потому что ты станешь сражаться за свою родину.
Следующим утром ликующая толпа, которой поведали о том, что бесстрашная Юдифь готова принести себя в жертву ради спасения города, провожала ее у городских ворот.
"Разве они не понимают, что я иду на смерть? - думала женщина, покидая город. - Да, мой муж к старости выжил из ума, но неужто остальные не могут понять, что из этого замысла ничего не выйдет. Даже если я убью одного Олоферна, разве нет у ассирийцев других военачальников, что смогут продолжить осаду? Или жители Ветилуи подобно утопающему хватаются за последнюю соломинку?". Вспомнив про утопающего, Юдифь вспомнила о воде. А вспомнив о ней, сообразила, что хоть одно хорошо: пока она жива, за стенами города она хотя бы не будет испытывать жажды. И первым делом она пошла не к вражескому лагерю, а к ручейку, возле которого и нашли ее ассирийские воины, когда она, стоя на коленях, жадно хлебала холодную воду.
- Дальше ты знаешь, - сказала Юдифь. - Что ты собираешься делать со мной?
- Прежде всего, я хочу, чтобы ты объяснила мне: почему, несмотря на то, что эти люди отправили тебя на верную смерть, ты все же попыталась исполнить их замысел? - жестко спросил Олоферн.
- Ну, все-таки, Ветилуя - мой родной город, я там появилась на свет, жила...
- Он настолько дорог тебе?
- Все, что у меня есть - все в этом городе.
- Пожалуй, я хочу тебе кое-что предложить, - задумчиво сказал ассириец.
Ветилуя пылала. Чадный дым рвался в небеса. Юдифь смотрела с холма на то, как горит родной город, а у ног ее громоздились кучами пожитки, что ассирийские воины по приказу Олоферна вынесли из отданного на разграбление города.
Юдифь смотрела и вспоминала сегодняшнюю ночь.
После долгого разговора с военачальником она отправилась обратно, в Ветилую. В суме женщина несла кочан капусты, искусно зачарованный ассирийским колдуном таким образом, что любой другой человек видел не кочан, а совсем другое.
Отрубленную голову ассирийского полководца.
Юдифь показала эту голову пред вратами Ветилуи, и женщину немедленно впустили внутрь.
Несмотря на то, что люди были истощены многодневной осадой, весть быстро распространилась по ночному городу, и все новые и новые горожане вливались в толпу, что приветствовала вернувшуюся героиню, даже родной муж, несказанно удивленный ее возвращением, тоже казался обрадованным. Впрочем, ему-то теперь полагалась награда.
Воины принялись готовиться к вылазке, тем временем ассирийцы тщательно изображали в своем лагере неразбериху, воцарившуюся после мнимой смерти Олоферна.
Юдифь в это время, сославшись на усталость, отправилась в свои покои и заперлась там, велев никому ее не беспокоить. Она тщательно описала предводителю ассирийцев свой дом, и полководец заверил женщину, что его воины помогут вынести из дома все, что дорого Юдифи.
И сдержал слово.
Когда попавшие в ловушку воины Ветилуи умирали сотнями под мечами и копьями ассирийцев, когда первые захватчики ворвались в город, когда началось разграбление и, один за другим вспыхнули дома, Юдифь тихо плакала в подушку. Но когда воины Олоферна во главе с уже знакомым евнухом явились за ней, женщина встретила их совершенно спокойной и вновь последовала за евнухом.
Пока она смотрела с холма на пылающий город, сзади неслышно подошел Олоферн, и Юдифь вздрогнула, когда тот заговорил с ней.
- Жалеешь о своем выборе? - спросил он.
- Наверное, нет, - отозвалась Юдифь. - Что толку? Сгоревший город еще можно отстроить, но мертвых не возродить. Да и не хочу я жалеть тех, кто с радостью отправлял меня на смерть.
- Думаю, ты права.
- Одно беспокоит меня, - призналась Юдифь.
- Что же?
- Что потомки, которые прочтут эту историю в книгах, станут проклинать предательницу-Юдифь, позволившую врагам захватить ее город. Они ведь не смогут понять, что творилось у меня в душе, как трудно было мне решиться. Сначала - решиться убить тебя, о могучий, затем - решиться принять твое предложение, отдать на разорение родной город.
- А мне плевать на потомков! - рассмеялся Олоферн, обняв Юдифь за плечи и привлекая ее к себе. - Я знаю одно: историю пишут победители. Нынче же вечером я призову в свой шатер книжников, и ты поведаешь им, как все было на самом деле. Ну, то есть, как бы ты хотела, чтобы все было на самом деле. И можешь не стесняться, бумага стерпит.