Гресь Светлана : другие произведения.

Марта

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  

Светлана Гресь

Grecuna18@gmail.com

  

Марта

  
  
  
  

Сборник нескучных историй

про любовь.

  
  
  
  

Ты знаешь, что такое любовь?

Что такое настоящая любовь?

И я не знаю...

Предисловие.

  
   Галина Ивановна сквозь невысокие глухие сени прошла следом за девушкой в притемненную комнату. Их встретили потухшие, полные глубокой безысходности глаза немолодой женщины, что, утопая в высоких подушках, сидела неподвижная и словно застывшая, уткнувшись ногами в скатанное в комок одеяло.
   Кровать интересная, вычурная, с блестящими шарами на никелированных спинках, смотрелась вызывающе нарядно. В детстве ей как-то случилось видеть нечто похожее. Будучи уже тогда натурой романтической и впечатлительной, она без особых усилий предположила: данное сверкающее чудо принадлежит самой королеве, что волею злого рока оказалась в этой махонькой комнатке.
   Ее безмерное воображение живописало такие изощренные картины из прошлой и будущей жизни прекрасной сказочной незнакомки, не полагая, наивное, как заблуждалось!
   Вскоре, совсем случайно, девочке пришлось испытать немалое разочарование. Она узнала, что в той квартире живет маленькая, сухонькая и очень даже неприветливая старушка с глазками буравчиками и с провалившимся ртом. Что и сказать, огорчение ее было неимоверным!
   Гостья осторожно осмотрелась. Комната небольшая, проходная, оклеенная дешевыми обоями, одновременно служила хозяевам и кухней, и столовой, и гостиной. Дальше, из-за растворенной двери с нескрываемым любопытством выглядывал явно антикварный шкаф, крепкий, дубовый, на века и две опрятные деревянные коечки, стоявшие друг против друга. Прямо у окна круглый стол под красной, бархатной, в мелкие цветочки скатертью и с аккуратной стопочкой книг на нем.
   Здесь, у зашторенного наглухо окна, стол - побольше, прямоугольный, под потертой клеенкой. В комнате сумеречно и даже прохладно. Справа от входа самая настоящая русская печь. Налево - газовая плита, а к ней приткнулся рукомойник. Тут же еще один небольшой кухонный столик, вместивший в себя всю нехитрую посуду. У самой двери на старенькой тумбочке ведро с водой и кружка белая, эмалированная на щербатом блюдечке.
   Даная шумно открыла шторы. Приятный, медовый свет залил небольшое помещение.
   - Добрый вечер, - поздоровалась гостья.
   - Может, кому и добрый, да не про нас, - послышался приглушенный ответ.
   - Мам, познакомься, это госпожа Гресина из города. Представляешь, у Галины Ивановны там, на дороге машина сломалась, вот я и пригласила в гости, пока приедут к ней на помощь. - Девушка на мгновение запнулась, нахмурилась,
   - Мы тоже донедавна в городе жили. В самом центре, в трехкомнатной квартире. Большущая такая, с потолками огромными... А теперь вот здесь, - промолвила медленно, то ли с сожалением, то ли просто так, для разговора. Взмахнула решительно головой.
   - Да, ну его! А это моя любимая мамочка, Раиса Петровна, - Даная поставила табурет у кровати, лихо смахнув с него пыль мягкой тряпкой неопределенного цвета, предложила присесть и стала хлопотать у плиты, готовя ужин. Неожиданная гостья пыталась помочь, но девушка кивнула на безучастную мать.
   - Я справлюсь сама, не впервой. Вы лучше побеседуйте, а то здесь, в нашей глуши и пообщаться - то толком не с кем. Мама уже два месяца, не ходит. Врач сказал, что это депрессия. Посоветовал больше разговаривать с ней, почаще отвлекать от назойливых, мрачных мыслей.
   Хозяйка безучастно смотрела сквозь пришедших, не вникая в происходящее. Гресина почувствовала себя неловко. Получалось, что она набивается в разговор с человеком, который явно против общения вообще с кем - либо. Что же такое могло случиться с бедной женщиной?
   - У мамы спина болит, ноги не ходят, - как бы угадав ее мысли, Даная чистила картошку,
   - Еще с начала лета. Представляете, ну, прямо, ни с того, ни с сего. Просто, подняла два ведра воды, когда поливала грядки и все. Вот, с того времени и лежит. Врач сюда не едет. Далеко ему и неудобно. А все эти фастум гели и всякие прочие натирания не помогают.
   Даная ловко и умело хозяйничала у стола. На плите булькала картошка. Вкусно пахло жареным салом. Свежена-резанные овощи, смешанные с укропом, зеленым луком высились в миске аппетитной горкой посреди мелких тарелок.
   Девушка выскочила во двор и вскоре вернулась с ведерком, в котором пышной горкой пенилось только что надоенное молоко. Она хватко процедила его через марлю, сложенную в несколько слоев. Налила в небольшой кувшин, и поставила на стол. Остальное разлила в трехлитровые банки, вынесла в сени.
   - Вот, если хотите, отведайте парного молочка. Оно у нашей Буренки сладкое, вкусное. На рынке только и ждут, когда Генка приедет. Сколько - бы не привез, разбирают мигом. Мы его почти не пьем, приелось. Все больше на продажу. Масло из него делаем. А когда творог в печи топим, сметану не собираем. Он потом выходит жирный, густой, хоть ножом режь.
   - А масло чем взбиваете?
   - У соседей маслобойку берем. Она у них новая, электрическая. Минута дела и все готово. Генка взамен потом их товар продает. Молоко там, творог, сметану, а, иногда и овощи разные, ягоды.
   Хотя бывает, и в банке болтаем. Особенно зимой, когда молока мало, корова в запуск идет. У нас здесь все свое. Так сказать, натуральное хозяйство. - Даная мельком взглянула на все еще безмолвную мать.
   - У соседей наших тех, что справа от дороги, корова отелилась и привела двоих телят. Бычок родился нормальным, крепеньким, а телочка хилой, болезненной.
   Хозяева решили, все равно издохнет, чего с ней даром возиться. Бросили в углу хлева на произвол судьбы. Мне жалко стало крошку. Забрала к себе домой, укутала тряпками, согрела. Поила насильно с соски. Купала в теплой водичке. День и ночь возилась с ней, словно с маленьким ребенком, даже спала рядом, чутко прислушиваясь к каждому ее вздоху и, к удивлению всех, выходила.
   Теперь - это наша кормилица. Ручная выросла, доверчивая. Ходит за мной следом, как собачонка. А доится как легко. Молоко само бежит, когда пора приходит.
   Галина Ивановна слушала девушку и исподволь рассматривала фотографии, висевшие над кроватью по всей стене в больших и маленьких потемневших рамках. Даная и, видно, ее брат были почти на всех снимках. На некоторых рядом с мамой. Иногда с ними темноволосый, симпатичный мужчина. Он смотрел в объектив весело и непринужденно, обнажая в довольной улыбке ровный ряд ухоженных зубов.
   Не удержалась и спросила. - Это ваш отец? - И потому, как вздрогнули ресницы у хозяйки, поняла, что задала вопрос, по меньшей мере бестактный. - Очень интересный и, видно, веселый мужчина, - добавила поспешно, смутившись невольно.
   - Это мой муж. Он сейчас в городе, - вмешалась в разговор хозяйка. - В последнее время Сереже тяжело материально и физически, поэтому мы с ним почти не видимся. Очень много работы у него сейчас. Он декан физико-математического факультета. Вертится день и ночь, как белка в колесе. Преподаватели, студенты, экзамены, проверки.
   Раиса Петровна потихоньку, вначале как бы про себя, но потом все увереннее, начала рассказывать о муже. Видно тема была больной, выстраданной. Говорила негромко, как бы вспоминая о чем-то далеком, дорогом, утраченном и недоступном.
   - Обещают скоро квартиру дать от города, и тогда снова будем жить все вместе, как раньше, - и жалостливо улыбнулась своим словам, видно, все еще отчаянно надеясь на будущее.
   - Как я Вам уже говорила, у нас квартира была в городе,- вмешалась в разговор дочь. - Досталась маме от деда Ивана, а ему - от его родителей. Мебель такая чудная. Картин много. А посуда!!! Сплошной антиквариат.
   После войны дед почти до самой старости областью нашей руководил. Баба Надя в школе математику и физику в старших классах вела. Перед пенсией завучем работала. Душевная, внимательная учительница была.
   Как любили ее за доброту, отзывчивость, понимание! На каждый праздник всегда столько подарков получала и от признательных родителей, и от благодарных учеников, и настоящих, и бывших, кому она помогла в жизни обустроиться.
   А таких, скажу вам, немало было. Бабушка, конечно, всегда противилась. Очень неудобно чувствовала себя в такой ситуации. Потом старалась эти подарки кому-нибудь передать, кто в них особо нуждался. Чего ей только не дарили; сервизы разные, хрусталь, даже бытовую технику случалось, приносили. А цветов сколько! На любой праздник по всей квартире стояли букеты целыми охапками. Бабушка и соседям раздавала, и знакомым, и продавщицам в магазине. В гости к нам часто приходили, кто за советом, кто за словом добрым. Хорошее время было, счастливое. - Даная призадумалась.
   - Дед Иван всегда по жизни был принципиальным. А к старости и совсем невыносимым стал, резким, вспыльчивым. Не любил болтунов и врунов, за версту их чуял. Очень не нравилось ему, когда о власти плохо говорили. Из-за этого у него на улице часто случались перепалки, споры какие-то непонятные. Как-то пришел с магазина с авоськой с хлебом, сел у стола, склонив голову на руки, да и не встал.
   Потом мы узнали, что повздорил с кем - то в очереди, что, якобы не пропустил его кто-то вперед себя, хотя дед Иван всю войну прошел, и награды всегда носил при себе, на груди. Говорил, сколько той жизни осталось, пусть смотрят люди, что жизнь свою недаром прожил.
   И бабушка потом недолго прожила. От горя и тоски быстро за ним следом убралась. - Взглянула на мать, замолчала. Задумалась, уткнувшись грустным взглядом в потемневшее окно.
   - Я вышла замуж, когда мне было неприлично много лет. Видно это у нас семейное, - внезапно подхватила беседу хозяйка. - Как Вы уже знаете, мой отец был человеком довольно сложным. А на пенсию вышел, стал совсем несговорчивым, таким мнительным, подозрительным. Решительно никому не доверял.
   По вечерам ходить одной запрещал, все боялся, кабы чего да вдруг со мной не случилось. Ему повсюду и везде мерещились сплошные хулиганы.
   Дело в том, что родители мои поженились после войны, когда им было далеко за тридцать. Потом мама долго не могла забеременеть, поэтому, когда я родилась, то радости их не было предела. Как и всякого позднего ребенка меня так тщательно охраняли от всяких негараздов.
   Этой слепой любовью и заботой доводили до отчаяния. Особенно, когда я начала преподавать в школе физику и математику. Им все казалось, что по дороге на работу со мной обязательно должно случиться что-то ужасное. И, конечно, кроме книг у меня никаких развлечений не было, как и никого из друзей или знакомых. От нечего делать, стала собирать материалы для научной работы.
   В библиотеке допоздна сидеть разрешалось. Считалось, что хулиганам среди книг скучно. Тем более там трудилась наша соседка тетя Шура, с которой мы потом вместе шли домой.
   Тут кстати пришлись мамины знания и ее огромный учительский опыт. Она мне и тему подсказала и авторов посоветовала, нередко допоздна засиживаясь со мной над научными статьями, по крупицам собирая все, что могло пригодиться в защите будущей диссертации.
   А Сережу я впервые увидела на городской олимпиаде по физике. Он тогда привез учеников из отдаленной сельской школы. Скромный, обходительный, молодой человек. Чувствовал себя неловко, неуверенно. И я как-то неожиданно для себя взяла его под свою опеку. Незаметно и полюбили друг друга.
   К сожалению, когда пришло время знакомиться с моими родителями, получился такой неприличный скандал. Он решительно не понравился моему отцу, Ивану Захаровичу. Видишь ли, очень робкий, нерешительный. Отец считал, что моим мужем может быть только или настоящий мужчина, за которым можно жить - не тужить, как за каменной стеной, или лучше одной век коротать, чем за такого рохлю выходить.
   Мы, конечно, с молчаливого согласия моей мамы, потом тихонько расписались. Отец, видно, догадался, но промолчал. Для него Сережа как бы и не существовал. Когда родилась Даная, это муж так назвал нашего первенца, так как сильно увлекался греческой мифологией, мои родители очень обрадовались и с удовольствием возились с ней, меня полностью устранив от воспитания собственного ребенка.
   Я поначалу сильно обижалась, но потом успокоилась, поняв, что нельзя лишать стариков единственного в их жизни утешения, нянчиться с внучкой. Решили с мужем готовиться к защите диссертации, а там гляди и должность хорошую можно получить.
   Не секрет, что мужчине всегда легче пробиться в науку. Пригодилось все, над чем мы с мамой в свое время корпели. Сережа защитился с блеском. Тогда уже преподавал в нашей школе. Пробыл в ней совсем недолго. Как хорошему специалисту, ему предложили место в институте.
   Отец мой, видно, обо всем догадывался, но молчал, решительно не желая видеться с зятем. Да и Сережа не стремился встречаться с моими родителями. Его вполне устраивала такая жизнь. Никаких забот, никаких тебе тревог. Живи и работай в свое удовольствие. Вскоре и Гена появился. Мой отец обрадовался, очень: все-таки мальчик, будущий мужчина, защитник. А потом и этот ужасный поход в магазин.
   Кто-то шумно ввалился в сени, громыхая ведрами.
   - Генка пришел, - обрадовалась Даная. - Он как идет, так все вокруг него валится с грохотом.
   В дом почти ворвался подросток. Шумно поздоровался и сразу к столу, ухватив кусок хлеба. Тут же получил по руке.
   - Не трогай! Мой руки, сейчас есть будем, а то, как всегда нахватаешься, а потом будешь сидеть за столом зевать.
   Паренек заскочил в следующую комнату. Жалобно скрипнули дверцы шкафа.
   Даная уже поставила вареную картошку на стол. Рядом яичницу, пышущую жаром. Генка, вмиг переодевшись, с удовольствием рассматривал стол. - Если бы знали, как есть хочется, - потирал ладони. - Сейчас смог бы целого быка проглотить.
   - Вот всегда так, прибежит голодный, а сядет за стол, быстро чего-нибудь перехватит и все. Вон, какой худющий, бледный будто в подвале его сутками держат.
   - Растет, - отозвалась Раиса Ивановна, повеселевшая при виде сына, - весь в деда, такой же шумный, быстрый.
   Галина Ивановна достала ключи от машины и попросила паренька принести из багажника корзинку. Через некоторое время на столе лежала нарезанная аккуратными кусочками колбаса, буженина. Отдельно в коробке шоколадные конфеты, горкой в вазочке печенье. В центре красовалась небольшая бутылочка коньяка. Гресина открыла ее и налила в небольшие рюмочки себе и хозяйке янтарного напитка.
   - За нашу встречу, за приятное знакомство!
   Раиса Петровна поколебалась вначале, потом решительно махнула рукой, осторожно чокнулась, - а давайте и в самом деле, за нас, за наше знакомство.
   На минуту воцарилась тишина. Только вилки царапали по тарелкам, да настенные часы неумолимо отстукивали секунды. Все занялись едой.
   Постепенно лицо у хозяйки ожило, раскраснелось. Глаза заблестели, на щеках появился румянец, и все увидели, какая она еще молодая и очень даже интересная женщина.
   - Остались мы одни. Сережа, конечно, сразу перебрался к нам. Смешно, он долго привыкал к собственным детям. К тому времени уже защитил докторскую...
   - Как всегда с маминой помощью, - язвительно подчеркнула девушка.
   Раиса Петровна с укором глянула на дочь.
   - Ну и что с того, не чужой же человек. Тем более должность декана получил. Как мы мечтали об этом! Вот и дождались. Поначалу даже не верилось. - Усмехнулась горько.
   - Только с квартирой неладно получилось. После смерти родителей совсем тяжело стало. Не хватало денег на самое необходимое. Пришлось даже дачу, что от отца осталась, продать. Хоть она была большая, двухэтажная, денег за нее взяли совсем ничего, да и те ушли, как вода в песок, незаметно когда и куда.
   А тут Сережа захотел подарок мне сделать. Он знал, что я, как и всякая нормальная женщина, всю жизнь о шубе мечтала. Вот и купил норковую, шикарную, правда, в долг. Приятель помог. Сказал вначале, когда сможешь, тогда и отдашь.
   А после, оказалось, что это не его деньги, а каких-то бандитов. Те потребовали отдать долг немедленно. У нас, конечно, такой суммы не оказалось. Потом какие-то бешеные проценты насчитали.
   Ужас пережили непередаваемый. До сих пор не вериться, что обошлось, что живы и здоровы остались. Они, разбойники эти, угрожать стали. Детей обещали выкрасть. Потом Сережу побили, сильно, даже в больницу попал. Короче говоря, выставили нас с двумя чемоданами на улицу... и даже шубу забрали... Да, Бог с ней, с этой квартирой.
   - Данка, чего молчишь, - не утерпел Гена. До этого он как-то подозрительно вертелся на стуле, всем своим видом выражая явное неудовольствие рассказу матери, - лучше ты скажи, а то я не умею тихо, по - дипломатически.
   - Что случилось? - Подозрительно глянув на детей, забеспокоилась мать.
   Даная тут же заерзала на табурете, замахав руками.
   - Не обращай внимания, Генка, как всегда придумывает.
   - Я придумываю, - не на шутку оскорбился брат, - а сама, что говорила? Как его называла? Иудой! Да! Подлым предателем! - паренек покраснел, обиженно засопев, отвернулся в сторону.
   - Так, - категорически приказала Раиса Петровна, - выкладывайте все, что от меня скрываете.
   - Да ничего особенного, - заволновалась девушка, - ты только не сердись. Поверь, ей Богу, мы не хотели, так получилось. - Нагнула виновато голову, теребя край полотенца.
   - Говори, говори, не томи душу, - просила заинтригованная мать.
   - Помнишь, мы с Генкой в город ездили. Документы подавать в институт. Пришли в канцелярию, а там девушка, что папку у меня проверяла, ехидненько так говорит, - смотри здесь дочь нашего декана физмата. Фамилия такая же и отчество Сергеевна. - А вторая ей в ответ, - что ты выдумываешь, у него сын уже большой и малыш есть. Он у нас не гулена какой-нибудь, а интеллигентный, порядочный мужчина.
   - Ага, - отвечает ей подруга, - у Лидии Петровны погуляешь. Она наверно ему пояс верности надевает, когда на работу провожает. А что, мужик он очень даже интересный! С таким на свидание пойти, одно удовольствие.
   Кстати, ты не помнишь его адрес? Мне же конверт ему передать надо. Знаю, что улица Мира, а квартира, какая, убей, не помню.
   Та в журнале каком-то полистала и говорит, - вот нашла, смотри, четвертая.
   А у меня, как будто столбняк случился. Это же наша бывшая квартира. Мы с Генкой, как сговорились, за документы и бегом на улицу. С канцелярии что-то кричат нам вслед, а мы на автобусную остановку быстрее. А автобуса, как на грех, все нет и нет.
   Пришли, как раз тогда, когда секретарша на лестничную площадку вышла. Провожал ее наш папаша с маленьким ребенком на руках. Она сбежала вниз, а мы подождали немного, собрались с духом и в дверь звонить стали. Отец, видно, решив, что девушка вернулась, открыл дверь, а здесь мы на пороге. Он стоял, недоуменно разглядывая нас.
   Потом дитя закапризничало, и нам милостиво предложили пройти в квартиру. Пригласили на кухню. Мама, - девушка возбужденно облизнула пересохшие от волнения губы, - ты не поверишь, мы были у себя дома. - Она говорила звонко, бойко жестикулируя, все время подскакивая на табурете и поворачиваясь то к брату, то к Галине Ивановне, как бы обращаясь к ним за поддержкой. - Понимаете, ничего почти не изменилось, та же мебель, те же занавески, та же посуда. Даже чашки и ложки все наши.
   На плите жарились котлеты, варился суп. И хозяйничал там наш папочка, если его можно после всего этого так называть. Ребенок, наверно, болел, потому что привередничал и не слезал с рук.
   Тот успевал и с ним понянчиться и котлеты перевернуть. А тут еще дверь моей бывшей комнаты открылась, а музыка там громыхает такая, что хоть уши затыкай, вышел мой ровесник и басом, в приказном порядке, - старик, где мой обед. - Папаня быстренько завертелся, - сейчас, сейчас, сынок. - Быстренько насыпал ему картошки гору, котлет сверху наложил. - Ты бы музыку потише сделал, Митенька болеет все же, - лебезит перед ним. Тот в ответ по- хамски так, - а это твои проблемы. - И скрылся за дверью, даже не взглянув на нас.
   Мы с Генкой стоим голоднющие, в этот день капли во рту не имели. Денег едва на обратную дорогу хватало, а надо было еще лекарства матери купить. Есть хочется, сил нет терпеть. Особенно Генка, смотрит на котлеты, слюнки подбирает.
   А отец наш, будто и не замечает. Носится по кухне, как угорелый. Не то, что раньше, когда с нами жил. Сроду суп себе не разогреет, чаю не сделает. Все мать перед ним прогибалась. - Сереженька, вот тебе водички холодненькой. Родненький, ты устал, отдохни, я тебя сейчас покормлю, полежи, вот тебе подушечка под ноги.
   А чтобы со мной или с Генкой нянчился, или куда-то ходил с нами в кино или еще куда, мы и не упомним такого, - говорила обиженная девушка. - Все мать на себе: и в магазин, и приготовить, и убрать, и в школе к занятиям подготовиться.
   А сколько конспектов ему писала, когда у него открытое занятие или проверка какая! Сидит ночами, днем же своя работа, да потом и не одна. А если кто болел, то нас прятали, чтобы не мешали отдыхать усталому папочке, не дай Боже, не заразили бы его, а то он прямо такой незаменимый работник.
   Только зарплаты его сроду никто не видел. Поверьте, - обратилась к Галине Ивановне девушка, - мы с мамой бутылки собираем все, какие у нас были на даче, банки всякие, макулатуру, а он как - будто не замечает. Мать всех соседей задергала: сегодня одолжите денег, потом отдаст, а через день, опять одолжите.
   А за стол сядет, ему лучший кусок. Его же зарплата была лично для него. Одевался с иголочки. Любил одеколоны французские, курил всегда сигареты дорогие.
   Помню, утром собирается на работу, довольный, песенки разные мурлычет себе под нос. А только заикнешься, что на хлеб надо пару рублей, тут и начнется!
   Хорошее настроение у него моментально пропадает. Он начинает рассказывать, что не умеем деньгами распоряжаться, что тратим их без счета, что мы так и ждем, как бы ему день испортить. И никогда не даст, ни копейки.
   Мы потом и сами перестали просить. Поняли, что напрасно, разговору только пустого на три дня, хотя рубашки, носки и прочую дребедень мать покупала сама, так как, по его словам, хорошая жена должна заботиться о муже, а то зачем тогда и замуж выходить.
   Помню случай, что врезался в память мою навсегда. Как-то мы с мамой ехали с городского рынка. Сумок - больше головы. Картошка, лук, огурцы. В двух руках, да еще чуть ли и не в зубах. Мамина подруга торговала на рынке и по сходной цене отоварила нас, да еще в долг. Так вот, подходим к остановке автобусной, а наш отец как раз из ресторана выходит. Он и еще две молодые особы, сотрудницы его, наверно. Они, видно, пообедали и в самом лучшем расположении духа, на работу возвращались.
   Отец нес сумочку одной из них. Галантный мужчина, ничего не скажешь. Смеются дамы, он что-то веселое им рассказывает. Так и в автобус зашли, они впереди, а мы за ними. Мать ни за что не подошла бы к ним, но я не выдержала. Отец как увидел меня, скривился, будто лимон проглотил, где и настроение хорошее делось.
   Пришлось ему знакомить нас со своими попутчицами. Потом на остановке он вышел первым, вежливо так помог своим подружкам, каждой руку предложил, со ступенек свел. А мы с мамой со всеми своими сумками еле вылезли с автобуса сами. Тут еще дождь как хлынет, а у нас, как на грех, нет зонта.
   Наш папа, человек предусмотрительный, достал свой, который мы ему купили недавно, японский, модный; раскрыл над своими попутчицами, и, смеясь, они побежали в институт, остановка-то рядом была. А нам по дождю пришлось тащиться до своего дома. Промокли насквозь, до нитки. Вечером нас ждал такой разнос: что мы его позорим, что навьючились, как лошади, что никогда не берем с собой зонтик.
   А у нас, честно признаться, и не было его. Бабушкин когда-то старенький был, да поломался, а на новый денег не насобирать. И что мать похожа на затасканную деревенскую бабу. Всякая уважающая себя женщина должна следить за собой, в парикмахерскую постоянно ходить, одеваться прилично. - Ты на руки свои посмотри, потресканные, как у занюханной свинарки. И чего в лохмотьях по городу шляется, позорит его.-
   Как будто впервые увидел свою жену. Мама тогда сжалась вся и ничего в ответ, ни слова. Он даже не догадывался, что его жена со школы ушла. Учителям в то время платили мало. Она тогда уже работала на нескольких участках дворником и еще лестницу у нас в подъезде убирала. Мы с братом, конечно, как могли, помогали. Генка в тот день остался ждать мусоровозку.
   - Ты дальше рассказывай, - недовольно пробурчал брат, - лирические отступления потом.
   - А дальше телефон у него зазвонил. Тут уже наш папочка себя показал... Как он разговаривал... как он лебезил. Кто сказал, не поверила бы сроду. Как только не называл ее; и моя ты лапочка, и солнышко ты мое, и моя радость.
   Ей, этой гусыне надутой, жене, видно, его нынешней, якобы прическу сделали неудачно, так она так горько жаловалась, предупреждала, что будет поздно, потому что с подругами зайдет в кафе, расслабиться ей, видишь, надо.
   - Не спеши, дорогая, отдохни. - Нежно мурлыкал в телефон наш, если можно так сказать, папочка. Пока он облизывал телефон, мы ушли, молча, даже не попрощавшись.
   - По-английски, - добавил Генка.
   Минута гнетущего молчания. Глухо заговорила Раиса Ивановна, опустив взгляд на стол, нервно вертя чайную ложку в руках.
   - Я долго ни о чем не догадывалась. А потом, помните, в мае к нам приезжали муж с женой. Оказывается дом, в котором мы сейчас живем, принадлежал их отцу. Они по старости забрали его к себе в город и, когда старик умер, решили продать избу.
   В свое время, наш отец помог поступить в институт их дочери. Они и разрешили пожить его, якобы бездомной сестре с детьми, которую непорядочный муж бросил. Когда же девочка закончила вуз, они пришли к Сереже с предложением или покупайте, или освобождайте жилье. Он ответил, что своей судьбой сестра пусть распоряжается сама. У него своя семья и своих забот по горло. Вот они и приехали предупредить, что дом продается. Спасибо им, люди оказались сердечные. Да и соседи за нас попросили. Мы еще на год остались. Так что вот какие у нас развеселые дела. - Хозяйка горько улыбнулась, глаза затуманились, стали влажными.
   Даная, встревоженная, подхватилась, присела рядом, взяла мать за руку.
   - Не бойтесь, плакать не собираюсь. Все слезы выплакала, от тебя с Геной хоронясь. Вам не хотела рассказывать, да оказалось, шила в мешке не утаить. Может, так и лучше, что вы все узнали сами, меньше вопросов.
   Раиса Ивановна глянула на детей виновато.
   - Простите меня, родные мои, я неважная мать. Не смогла удержать отца вашего у себя, позволила сделать вас бомжами.
   - Мам, ты же не виновата, что не дочь ректора. Недаром он портфель и кресло декана получил. А тут ему еще и квартира наша в придачу. Живи и радуйся, наслаждайся жизнью. Ни у кого никаких денег он не одалживал, - добавила решительно, отведя в сторону смущенный взгляд.
   - Кто тебе сказал об этом?
   - Клавдия Петровна. Это соседка наша бывшая. - Объяснила гостье, - Мам, да об этом все знают. Только ты ни о чем не догадывалась. И с рэкетом все игра была. Никто ничего у него не требовал. Шубу где-то в секонд-хенде взял, а может у жены своей будущей. Аферу с квартирой, наверно, продумали вместе.
   - Знала, хотя и совсем недавно. Вот и слегла поэтому. И квартиру, назад нам уже не вернуть. Я же какие-то документы подписывала, отказалась от нее в чью-то пользу. Дарила или еще что-то уже и не припомню, все, как в бреду было.
   Раиса Петровна облегченно вздохнула, как бы снимая с себя тяжелейшую непосильную ношу.
   - Бог с ними, - Даная обняла мать за плечи, прижалась, погладила по руке, - мы с Генкой вырастем, новую купим. Еще больше и лучше, чем прежняя, и денег у нас будет больше, чем у них, - пригрозила в сумерки оконные. - Он будет бедный. Его те выгонят, он к нам придет, а мы не пустим. Пусть так же помыкается по свету белому. Иуда!.
   - Когда это будет. Гене учиться надо, а идти не в чем. Со старого вырос. Ботинки совсем малы. Да и школа далеко, в соседнем селе. Хорошо по трассе живем. Хоть какая-то машина подбросит. Ты дома, не захотела учиться.
   - Ага, не хватало еще, чтобы я в институте каждый день видела его довольную физиономию. Нет уж, я лучше работать пойду. Нам деньги нужны.
   - Где же ты работу здесь найдешь. В город ехать не хочешь, нас с Геной оставить боишься. И я, как на грех, заболела. Хорошо, хоть соседи добрые. Семья пенсионеров живет рядом. Дети их далеко, приезжают нечасто, вот и живем вместе, помогаем друг другу, чем можем.
   - У них телевизор новый, - девушка довольная тем, что высказалась, что сняла камень с души, залпом допила уже остывший чай, - правда программ мало показывает. А наш, древний поломался, починить некому. Вот мы с Генкой к ним по вечерам бегаем, фильмы смотреть.
   Мам, у Галины Ивановны столько разных историй есть. И наш случай ей пригодится. Пусть все узнают, какие бывают отцы, как может в жизни все получиться. Правда!
   Гресина молча кивнула головой. Поневоле прониклась сочувствием к обманутой семье. Еще и так в жизни выпадает. А она думала, что только у нее муж был неважным. Бывает и похлеще. Надо же так собственную семью ограбить. Оказывается у нас клиника с порядочностью. Настоящих мужчин на всех не хватает. Да и где, они, хорошие-то!
   Вздохнула и решила про себя, что сделает все возможное, что бы помочь своим новым знакомым. Вместе они обязательно что-то придумают, как выбраться из этой ситуации.
   - Все-таки дед Иван оказался неправ. Ваш отец совсем не рохля и смог хорошо устроиться в этой жизни.
   Давайте выпьем, Раиса Петровна, за наше будущее, за наше счастливое будущее, - решительно махнув рукой, налила себе и хозяйке коньяка и одним махом выпила. На запястье звонко брякнул колокольчик.
   - Ой, что это у Вас! - Даная осторожно коснулась его пальчиком. - Я давно, еще там, на улице, заметила. А блестит как! Он золотой?
   - Какая разница. - Гресина с удовольствием позвенела, - это мой, так сказать, талисман.
   - А расскажите, как он Вам достался! - загорелась девушка.
   - О, это целая история.
   - Пожалуйста, расскажите, - заерзала девушка. - Мам, ты бы слышала, о чем рассказывала Галина Ивановна там, на бревнах. Я как будто в кино побывала, до чего интересно.
   Хозяйка, уже окончательно успокоенная, заметно повеселевшая, с удовольствием выпила рюмочку, надкусила конфету, - а что и в самом деле, что все мы да мы, расскажите и Вы что-нибудь. Так хочется чего-то чудесного, необыкновенного, приятного, в конце концов.
   - Гена, - обратилась Гресина к подростку, - там, в машине, на заднем сидении папочка черная лежит. - Принеси, пожалуйста, если тебе не трудно.
   Он шумно метнулся во двор, и уже через минуту Галина Ивановна перебирала листочки бумаги с текстом, распечатанным на принтере.
   - Как там машина, стоит?
   - А что ей сделается, - ответил весело паренек, с интересом заглядывая в бумажки. - Мам, я, наверно, пойду, наши играют сегодня. Мы с дедом Мишей договорились матч посмотреть.
   - Это наш сосед. Они с Генкой помешались на футболе, - Даная быстро убирала со стола, освобождая место для папки. Оставила только конфеты и печенье.
   - Иди, иди, - мать любовно глянула на сына. - Быстро растут дети. Уже и болельщик. Отец мой, когда-то тоже ни одного матча не пропустил.
   Генка все также шумно выскочил в сени, и в комнате, воцарилась тишина. Приглушенно светила лампа настольная. Этот полумрак придавал особый уют, располагал к душевной беседе. Даная нетерпеливо поглядывала на гостью.
   - Если вы так настаиваете, могу прочесть одну из историй. Верьте, не верьте, но все это случилось на самом деле. У меня тоже когда-то были непростые времена. Жили мы вдвоем с мамой далеко не в роскоши. Пришлось узнать истинную цену радости.
   Но как-то в один момент все изменилось к лучшему. Устраивайтесь поудобнее, развеселю вечер наш в благодарность за такой вкусный и приятный ужин. Как говорится, за хлеб и за кров от нашего стола вашему столу.
   Помолчала, как бы собираясь с духом, и начала читать негромко, с выражением.
  
  
  

II

Унылая пора.

  
   День был пасмурным, тусклым. За бледным полднем долго вечер гаснет, такой же тоскующе - унылый. Закат ленивый, бледно-палевый. Вот уже последний, одинокий луч бросает свой прощальный свет на сонные облака и растворяется в зыбкой мгле блеклого небосклона.
   Неба седую просинь завесили тяжелые облака. Совсем низко, медленно и плавно скользят они нестройными рядами, сливаясь с горизонтом бесплотными тенями. Сквозь рваные прорехи туч смотрит задумчивая луна на голую землю, что смущенно прикрыла белесыми туманами непристойную свою обнаженность.
   Мгла рыхлая, зыбучая, обволакивает пустынное поле, скошенный луг; расстилаясь над тихой заводью озера, виснет там тяжелей и мрачней. В безмолвной тишине бесцветного вечера сползаются трясущиеся клубы тумана, будто зверь диковинный над темной водой переворачивается, пыхтит недовольно, ворчит беззлобно.
   Поник, уснул тростник. Камыш в коричневых мохнатых шапках и реже, и суше. Беспокойный ветер в осоке мечется, протяжней и глуше его заунывная песня.
   Уснуло беззаботно озеро: вода немая замерла и неподвижен темный водоем. Закрылись чаши лилий. Не дрожит над тихой заводью шустрая стрекоза. Улетели птицы стаей беспокойной. Над стынущей водой не пронесется, не спрячется в камышах, не упадет в воду, легко нырнув, поднявши хвост, дикая утка. Не поплывет важно, искоса посматривая на берег.
   Осень!..
   Осень!!
   Какая же ты грустная, осень!!!
   Уныло глядит она пустыми, подслеповатыми глазами меж стволами вечнозеленых сосен, густых елей, колючей акации, тонкого орешника. Не высветит уже в солнечный, звенящий день багрово-рыжая, с легкой проседью паутин шалунья золото лип, багрянец осин, пурпур тополей, дубов кудрявых оранжевую сень. Не заманит загадочно в глубь сонного леса невесомой многоцветной нитью, что ненароком запуталась в гроздьях кровавых ягод.
   Толпа белоствольных березок и, случайно затесавшаяся среди них дуплистая дикая груша скучают в ожидании перемен. Ольха дремлет в обнимку с кленом. Трепещут ветки тонкие, бесстыдно голые, пытаясь спрятать наготу свою.
   Ропщет чуть слышно промозглый лес. Легко, как ночные мотыльки, падают на серый мох последние листья. В немой тишине тоскливо всхлипывающий ветер в припадке неизбывной грусти, ладонями невесомыми с жалобным стоном перебирает сухие, безжизненные листья.
   Они кружатся, шуршат, неохотно следуют за ним, о чем-то перешептываясь между собой. И разговор их унылый, горький, безотрадный.
   О чем шепчутся листья и ветер...
   О чем шумит поредевший строгий лес...
   Какую тяжкую думу думает...
   Слов этих не услышит и не поймет никто...
   Никто!!!
   Никогда!!!
   Осень!..
   Поздняя осень!!!
   Эта скучная, тоскливая пора...
   На бледном небе застыл еще один закат. Потух медленно и грустно. В этом царстве безысходной печали движется дней цепочка равнодушно и почти незаметно.
   Отчего горюешь, о чем тоскуешь, гостья бесприютная? О чем так сетуешь безумно? Голос твой глухой и жалобный твердит о непонятной муке. Тенью неприкаянной бродишь, стонешь обиженно, стараясь скинуть забвенья ужас сонный. Молишь время о пощаде.
   Осень, душечка, отчего так напрасно маешься! От судьбы не уйти, не спрятаться. Просто закрой глаза, сделай шаг в ее неумолимые объятья.
   И тогда, на склоне покорного дня исчезнешь в сумерках морозных. Косы твои, некогда золотые, поседеют и туманом расплывутся над застывшей речкой, бесследно растворятся в сугробах снежных, развеются в лесу средь веток обледенелых.
   В белом саване серебристого инея отпоет тебя вьюга брюзгливая. Острым холодом пламени жгучего обожжет тело безответное и отхохочет, отскулит в лицо окоченевшее, безумно отплясывая на твоей тризне.
   Увы! Не разменять счастливые мгновения на дни. Не вернуть обратно, что одним дыханием вечность унесла в необъятную разумом даль. Времени полет незримый, неслышный и непоколебимый.
   Впереди у тебя неизбежный закат. Росы выпиты, радуги выплаканы. Улетели птицы. Безмолвен лес. Беззвучны небеса. На поле, на лес, на воду уже мороз бросает свои диковинные узоры. Белым рукавом машет седая чародейка. Твоя сестра. Твоя немилая подружка.
   Под сонное завывание ветра северного сквозь сумеречный лес, среди трясины топкой, чуть видимой тропой идет - бредет зима в тревожный час дотлевающего дня, по-хозяйски придирчиво оглядывая свои будущие владения. На краю земли, в царстве вечных снов ты окажешься, успокоишься и забудешься.
   Но промчится время неугомонное, и станешь вновь прежней, красавицей пурпурно-рыжей. И в урочный час, час положенный, в карете пышной, золотой вернешься обратно деловая, пригожая, насквозь пронизанная хмельною радостью. И снова сойдешь туманами зыбкими, прольешься дождиком грибным. Отправляя стаи птиц в теплые края, помашешь вслед последнему клину журавлиному.
   Свободно и безумно будут гореть твои багряные восходы, пунцовые закаты. Палитру волшебных оттенков одним загадочным движением выплеснешь из своего лукошка заветного на луга, поля, рощи, вязкие болота. Зажжешь желанием неутомимым прозрачный, яркий день, такой праздничный от фейерверка красок, такой сияющий, звеняще-голубой. Подставишь уста свои рубиновые, калиной-ягодой горчащие, с еле уловимым привкусом поздних цветов, трепетному поцелую ветра смирного. И, опьяненная бархатной лаской утомленного солнца, облаком невесомым, сумраком легким приляжешь в немой тиши под сенью разукрашенного тобой леса отдохнуть от трудов праведных.
   Осень!.. чудны и прекрасны твои деяния!
   Ранняя осень - роскошная пора!
   Светлая грусть, счастье заветное...

***

   Осень жизни - она всегда внезапна. Виновница хандры моей теперешней. Хотя еще не та поздняя с ее невыразимой тоской и грустью, холодным бесприютным одиночеством. Правда, волосы уже изрядно поредели, и сединой, что инеем, припудрило прическу.
   Мелкой сетью морщины коварно улеглись вокруг глаз. Здоровье иногда пошаливает. Увы, здесь уже ничего не сделаешь, ничего не вернешь.
   Кипит поток времени, мчится скачущей волной. Катит с прытью безжалостной события дней прошлых и нынешних, всю жизнь мою. Годы на годы стремительно набегают и тают неосязаемо, неслышно. Лета и зимы, осени и весны, дни и ночи - все поглотила неотступная, неумолимая вечность, унесла с собою в бездонную, пугающую пропасть.
   Часто, особенно по ночам, прошедших дней воспоминания покоя сердцу не дают. Сквозь время они покрываются приятной дымкой милого очарования.
   Сегодня случайно пришлось заехать в родительский дом. Здесь когда-то прошло забавное, хотя и не очень сытное, детство, пролетели шальные годы юности моей нескучной.
   Сижу на лавочке, зябко кутаясь в теплую шаль. Гляжу в глаза холодные осенней ночи, смотрю в небо, уже тщательно упакованное густыми облаками, слушаю сонное бормотание ветра неугомонного, и вот они, воспоминания, воскресли живо, ярко. Сегодня еще не было дождя, как тогда, сколько лет тому назад?
   В такой же осенний, слякотный, промозглый день, как будто совсем недавно, осталась дома одна. Мать уехала на свадьбу к родственникам в соседнее село. Хозяйство, хоть и небольшое, оставить не на кого. Так впервые в жизни пришлось ночевать самой.
   Пока всех накормила, напоила, закрыла, ночь поспешно зловещей, черной птицею легла на землю, крылья свои хмурые распустив над полем, лесом. С боязливым трепетом оглянулась вокруг. Недалеко, в густых зарослях нашли приют себе диковинные тени. Они нахохлились по темным оврагам и серым угрожающим зверем медленно поползли из укрытий, из убежищ, из всех потайных щелей.
   Какие-то лохматые чудовища за деревьями прячутся. Косматыми лапами цепко держатся за ветки, глядят из лесу мрачно, пугающе.
   Старый дуб, очнувшись вдруг, закачался, заворчал сердито, заскрипел протяжным стоном, сбрасывая на землю последний, запоздавший лист. Средь жуткой тишины кто-то в лесу то засмеется, то заплачет, то застонет.
   Быстро заскочила в дом. Закрылась тщательно и на кровать. Залезла с ногами, обняла коленки, прижалась к стенке, стуча зубами от холода и страха, с ужасом глядя в окно.
   Там чьи-то огромные глаза смотрели зловеще, неотрывно. Взгляд угрюмый, неотступный. Свет боялась зажигать. А вдруг этот злой и жуткий, что сейчас в окно смотрит, догадается, что одна и захочет проникнуть в дом.
   Ветер простуженный, ненастьем обиженный, щенком голодным жалобно стонет, по-сиротски скулит за окном, униженно просит приюта. Требовательно застучали по стеклу неугомонные капли. Начался колючий, проливной дождь. Унылый, бесконечный.
   Тряслась мелкой противной дрожью от стужи, от страха неуемного, боясь даже глазом моргнуть.
   Вдруг послышалось тихое мяуканье. Кто-то неизвестный осторожно, но настойчиво, царапал лапой мокрое стекло. Собравшись с духом, подошла тихонько на цыпочках к окну и увидела черную тень. Обрадовалась, узнав Дружка. Открыла форточку.
   Грациозно изогнув спину, бесшумно прыгнул вначале на подоконник, потом на пол черный, с белоснежной отметиной на груди, большой кот. Лениво потерся о мои ноги и мягко прыгнул на кровать, привычно ныряя под одеяло. Я быстро забралась к нему. Он, тихонько мурлыча, устраивался поудобнее, прижимаясь ко мне своей теплой, шелковистой шубкой.
   Моментально все страхи и видения исчезли. Появился совсем неожиданно спаситель. Его вкрадчивое, уютное мурлыканье успокаивало душу, согревало тело. Сердечко девичье угомонилось, перестало испуганно вздрагивать при каждом мимолетном шорохе, искать чудище в комнате.
   Кот этот как-то прибился к нам, жил одно время. Кормила его, чем могла. Молоком поила, сметаной, украдкой, угощала. Мать, конечно, была решительно против. Говорила, что самим есть нечего, еще котов бездомных приваживать.
   Я же очень привязалась к Дружку, как его назвала. Он ходил везде за мной по пятам. Если что-то делала по хозяйству - неизменно находился рядом. Такая преданность очень трогала меня. Я в нем души не чаяла.
   У кота была блестящая черная шерстка. На груди белое пятно. И глаза большие, круглые, желтые и понимающие. Часто по ночам, скрываясь от матери, прижималась к нему и шепотом рассказывала о своих неприятностях. Он выслушивал, тихонько урча, прикрыв глаза. Я искренне верила, что он понимает, о чем ему говорю. Потом эти неприятности самым удивительным образом исчезали сами по себе.
   Однажды мать принесла колбасы докторской немного. Она была такая аппетитная, розовая, сочная. Мама не удержалась и купила на последние деньги, хотела побаловать дочь. Дружок с таким вожделением смотрел на этот лакомый кусок, что я не выдержала и отдала ему. Мать, как увидела, что кот доедает колбасу, которую она даже себе не позволила попробовать, так рассердилась...
   Полотенцем по спине мне хорошо тогда досталось, и кота с яростью было выгнано на улицу. Куда ушел, где делся. С того времени, так и не появлялся.
   Как за ним скучала! И вот вернулся. И как раз сегодня, когда так нуждалась в теплой дружеской поддержке. Хоть одна живая душа рядом, готовая разделить с тобой все страхи и переживания тревожной, холодной ночи.
   И все сразу оказалось не так страшно. Чуточку светлее стало в комнате, теплее даже. За окном все та же плачущая, страдающая неустроенностью, ночь.
   Но вместо чьих-то ужасных глаз оказался обыкновенный мокрый лист, прилипший к стеклу. И ветер запел ласково колыбельную, не пугал больше своим стоном. Монотонный и глухой стук капель о крышу уже заглушал звуки ночные, пугающие. Стал действовать усыпляюще. Обняла Дружка за мягкую шею, прижалась к нему, и закрылись поневоле глаза. Постепенно согрелась и поплыла в приятной дреме. Не заметила, как уснула.
   Гляжу, и вижу себя в кинотеатре будто. Передо мной экран большой, волшебный и кто-то добрый, неизвестный показывает кино.
   На коленях Дружок лежит, мурлычет ласково. Глажу его по шерстке мягкой и с удовольствием смотрю фильм необычный.
   А на экране лето знойное в разгаре...
  
  
  
  

III

Сладкий грех

   Облака в бездонной синеве разлетелись белыми барашками. Плывут неспешно, торжественно, сливаясь в зыбкой дали с краем небес. Светило высокое, жадное немилосердно жжет землю. Медленный, жгучий воздух одуряюще пахнет мятой, вербеной, ромашкой и солнцем. Легкий ветерок лениво копошится в свежескошенной траве. Упившись горькой полынью, резво спускается к реке, где в водовороте у крутого берега клокочет темная вода. Припадая истомленным поцелуем, жадно ловит скользящими губами беглую струю кипящего потока, волны которого затем выносятся на середину, успокаиваются в плавном течении. Величественно и безмятежно катится река серебристой, извилистой лентой по широкому зеленому долу, становясь все уже и уже, и, наконец, острой линией упирается в небосклон. Долина пологим размашистым уклоном сбегает вниз и тоже простилается к горизонту, сливаясь с ним в одну колеблющуюся черту. Слышен кузнечиков неугомонный звон. Резкий и трескучий. Снотворный и сухой. Здесь на пригорке, под липою густою, свежо и прохладно. Бушует лето буйством красок, избытком праздника. Жизнь - неиссякаемая радость.
   - Я думала, ты сегодня не придешь. - Елка, щурясь от солнца, теребила пальцами платок, - вчера так быстро ушла.
   - Не хотела, чтобы батюшка мой заметил, что вернулась поздно. Он хоть и стар, но приметлив. Потом торопилась тесто поставить, хотелось сегодня угостить тебя пирожками. Попробуй. Тебе понравится.
   - Пока не хочется, - лениво потянулась девушка, - попозже, ладно.
   Может, Май подойдет. Вот и угостишь его.
   - А кем он тебе доводится, - отведя глаза в сторону, краснея, спросила Хима, - брат или...
   - И не брат и не или... перебила, смеясь, сбивчивую речь товарки, - хотя мне, как родной. Сколько себя помню, всегда рядом был. Он веселый. С ним не соскучишься.
   - Так вы что, все в лесу живете, - непонятно отчего обрадовалась Хима такому ответу и бросила косой взгляд на деревья, что бесцеремонно подбирались почти к самой реке. Лес всегда пугал девушку своей непостижимой таинственностью. Мало кто мог прятаться в его густых, мрачных зарослях. То ли поле. Вышел и все вокруг видно, - и много вас? Где же избы ваши? В деревне говорят, что в лесу только нечистые живут.
   - Ну, это с какой стороны глядеть. Придет время, покажу. Нас там немало. Зря на глаза не показываемся. Чужих к себе не допускаем.
   Елка прикрыла глаза ладонью, с интересом глядя на согбенную старушку, так нелепо одетую в этот знойный полдень, и не понятно, откуда возникшую. Она брела, не замечая ничего и никого вокруг, усталым, скользящим шагом, неотступно глядя себе под ноги. По всему видать, издалёка идет и давно. Девушки вскочили, удивленные. Путница, проходя мимо, даже головы не подняла.
   - Бабушка, - негромко позвала сердобольная Хима. - Вам дурно?
   Та встрепенулась, недоуменно разглядываясь по сторонам, заметила Елку.
   - Здравствуйте, - сконфуженная девушка сказала первое, что пришло ей в голову.
   Странница медленно провела рукою по лицу. Затем, как бы очнувшись, утомленно махнула головой.
   - Присядьте, отдохните. Поди, вам еще долго идти, - засуетилась Хима. - У нас тут и пирожки есть, теплые еще. Вот, берите, угощайтесь, - участливо глядя на изможденную бабку, протянула угощение. - Вы с чем больше любите, с ягодами, с капустой?
   Незнакомка внимательно осмотрела девушек своими пустыми, немигающими глазами из-под низко надвинутой накидки. Потом тяжело опираясь на свой корявый посох, все же присела на траву. Протянула ноги, обутые в нечто такое же странное, как и сама. Глянула еще раз вниз на долину, осторожно положила посох рядом. Накидку не скинула, а, как бы озябнув, еще больше укуталась в истлевшее от долгого пути одеяние.
   - Вам холодно, - спросила услужливо Хима.
   Она с явным интересом рассматривала необычную гостью. Видно, побирушка какая-то. Правда, здесь они бывают очень редко.
   - Не бойтесь, милостыню не прошу. - Как бы угадав ее мысли, бабушка виновато вздохнула. - Передохну и дальше пойду.
   Голос был какой-то странный, отрешенный.
   Кроме посоха, при ней ничего не было. Даже узелка какого-нибудь, такого привычного для странниц.
   - Давно я уже никого не видела. Не доводилось как-то, - медленно выговаривая слова, старушка сложила руки на коленях.
   - А вы откуда идете? - Елка с нескрываемым любопытством пристально разглядывала путницу. Уж очень необычной была. Та же взглядом усталым скользнула из-под накидки на девушку, беспомощно скривившись от яркого солнца. На мгновение показалось морщинистое, безжизненное лицо. Оно было темным, почти черным то ли от времени, то ли от пыли пройденных дорог. И погрузилась в свои размышления, не обращая внимания на собеседниц. Чем-то она влекла к себе. Что-то неуловимо знакомое скользило в ее говоре, неторопливых движениях. Какая-то будоражащая тайна пряталась в пыльных складках ее побитой временем одежды.
   - Бабушка, что привело вас в наши края? - Хима осторожно присела рядом. Елка прислонилась к липе, не решаясь сесть. Старушка молчала, наслаждаясь отдыхом. Казалось, она задремала
   Подружки многозначительно переглянулись.
   - Жарко сегодня, - Хима рассеянно откусила пирожок, который все еще держала в руке. Из него в лицо прыснула черная сладкая кашица, густо забрызгав щеки и нос, тонкой струйкой запачкав по локоть руку. Она подхватилась, дико скривившись. Елка прыснула со смеху, и стала помогать вытирать сок черники. Девицы, хохоча, сбежали к реке. Стали брызгать друга на друга водой. Смех громкий, заливистый разнесся вокруг, эхом поднимаясь по обрывистому берегу к страннице. Та, нелепая и неподвижная, молча наблюдала за девичьим весельем. Лишь горькая улыбка блуждающей тенью скользила по высохшим, синим губам. Вдоволь наплескавшись, в сырой одежде, поднялись к своей неожиданной гостье. Присели рядом, все еще возбужденные, смеющиеся, выкручивая мокрые подолы, подставляя солнцу распущенные волосы.
   - Как легко радость на горе выменять...- путница медленно коснулась цветка, что словно капелька синяя упорно тянулся к небу. - Не растопить уже потом беды у огня. - Помолчала, - жизнь, она какая. Тихо пойдешь, от беды не уйдешь, скоро пойдешь - беду нагонишь. Никак не угадать, никак не приспособиться.
   Снова умолкла, как бы стараясь что-то припомнить. Подружки угомонились, предчувствуя, что сейчас возможно узнают тот секрет, что скрывает необычная странница. Притихли, будто два любопытных воробышка, затаив дыхание.
   - Жила-была одна. Может, счастья не знала, но и горя не ведала. Жила ровно, спокойно. С малых лет была помощницей отцу-матери. И по хозяйству успевала управляться и за братьями меньшими присматривала. Подошло время, замуж собралась за хорошего парня. Правда, не нравилась свекрови будущей, но сын настойчив был, и мать уступила его выбору. Сговорились, что прежде он в городе денег заработает, а тогда уже и свадебку сыграют. Молодая была. Беспечная. Думала, что жизнь долгая. Год не вечность. Пролетит, не заметишь. Промчался. В хлопотах да заботах оглянуться не успела, а уже снова лето.
   Ждет-по-ждет девица, не возвращается друг любезный. Уже и не один год пролетел. Она все ждет суженого. Сватались поначалу многие, но упорно отказывала всем. Немало хороших женихов было, но милого среди них не было. Как надеялась на встречу долгожданную...
   Все одногодки уже давно замужем. У каждой ребятишки подрастают. Лишь она одна ходит без половинки своей, мужа верного. Все парами, а ее судьба загулялась, загостилась в городе. Лета проходят, а суженый не возвращается. Забыл деву друг любезный. Бесталанная судьба ее. Сохнет в одиночестве. Отец-мать куском хлеба попрекают. По закоулкам шепчутся недобрые люди. Чахнет девичья жизнь. Угасает надежда на счастье, так и не расцветшее. Годы даром проходят молодые. Что из того, что все еще теплится надежда в сердце девичьем? Ходит по полю, кличет, ищет долюшку свою запропавшую, загулявшую. Где ходишь, где бродишь, суженый, ряженый, судьбою предсказанный?
   К родне его пойдет, молчат, глаза только прячут, да вздыхают тяжело. Ни весточки от сокола ясного, ни ответу, ни привету. Ни слуху, ни духу.
   Тревогою сердце билось недаром. С недоброю вестью явилась недобрая птица. Прилетела кукушка, села на колочек, кукует. - Горе-горе тебе, кинутая. Позабытая доля твоя. Лиха беда приползла змеей подколодной из города далекого. Забыл тебя твой ненаглядный. Давно женился. Живет припеваючи, ни о чем не страдаючи. Скрывали от тебя весть нехорошую.
   В поле чистое вышла, заплакала над судьбой своей горемычной. Кто же боль подарил ей такую и зачем теперь эта пустая жизнь? Эх, долюшка моя, доля брошенная: что полынь трава горькая, что осинка в поле тонкая.
   Братья переженились. Дети у них пошли один за другим. Тесной изба стала. Работы столько, что чихнуть некогда, дух перевести не успевала. И в огороде, и в поле. И пряла, и ткала, всю многочисленную родню одевала. А все нехорошо. Все неладно. Все неугодная была. Невестки особенно старались. Лихие были, что собаки голодные. Самого зла злее. Все шипели, что шитье мое через нитку проклято: от холода не греет, от дождя не спасает. С хлебом ела, с водой глотала слезы свои, свою тоску, свое унылое одиночество.
   Жила, как та травиночка в поле. Буйный ветер треплет, дождь холодный мочит, солнце немилосердное выпекает, злые ноги топчут. Развыть горе-беду, обиду свою не с кем было.
   - А как же братья, отец с матерью, - не утерпела сердобольная Хима.
   - Отец и мать ушли в мир иной. А братья что, ежели жена плачет - река течет, а сестра плачет - роса падает. Солнце взойдет, росу высушит. Излишней стала.
   Столковались невестки, как меня из отчего дома выжить.
   По соседству с нами вдовец один жил. Мужик в годах уже приличных был. Такой плюгавенький да миршавенький смотреть противно. Ручки-ножки тоненькие, бровки жиденькие. Нос кулачком торчит. Голова, что яичко, голая. Может, у него и кудри когда-то вились, да, видно, от времени свалились. Бедненько жил. Горе-злосчастие свое с утра до вечера мыкал. Едва с хлеба на картошку перебивался, а чаще и того не было. Сговорились между собой невестки, а давай отдадим замуж за него. Пришли как-то днем бойкие свахи в гости к соседу. Глядят, спит на печи мужичок, только пятки потресканные сквозь дряхлые лапти видны. Шапка скомканная в ногах валяется. Ленивые мухи по нему ползают. А он спит себе среди бела дня. Густой храп по избе разливается. В ней же пусто везде, хоть шаром покати. Посередине стол опрокинут лежит. В задымленной печке шустрые злыдни с куриного молока да с петушиных яиц блины пекут. Оглянулись кругом: на гумне ни снопа, в закромах ни зерна. В огороде чертополох да репей растут, в поле сиротой хлеб нескошен стоит. Ветер точит зерно. Птицы пашню клюют. И чужие свиньи роют землю у порога погнувшейся, что старуха, избы. Под слепыми окошками голь с нуждой песни орут. Мужичок же на печи без просыпу лежит. Разбудили молодки деда. Стащили за ноги, и давай на сонную голову хозяйство его нахваливать. На стол брагу поставили, да закуски не принесли. Наливают одну за другой, не дают опомниться.
   - У вас, соседушка, пригляду нету, живете широко, половину добра теряете, пропадает даром. Вам бы жену умелую да расторопную.
   А он топчется, что тетерев на току, не поймет спросонок, в чем дело. Не знает, что ответить. Затылок пустой чешет. Борода взлохматилась. Сорочка на дыре дыра, штаны в заплатках неряшливых. А свахи стараются, нахваливают, дескать, какой он богатый да хозяйственный, что полон двор добра всякого. А у него и скотины рогатой на подворье всего-то вилы да грабли, да и те потрескались, да поржавели. А хорошей одежды, мешок истлевший, да рядно в дырках.
   Так без меня меня и сговорили. Так и вышла замуж на скорую руку да на долгую муку.
   Старушка подобрала сухой комок земли. Он сквозь пальцы высыпался мелкими песчинками.
   - Разве можно из песка свить веревку? А седую бороду разве сплетешь с черною косой? Поначалу мое замужество было орано безысходной тоской, засеяно слезами горючими. Но что слезы девичьи? Вода. Их быстро дождик смыл. Ветер высушил. А жить - то дальше надо. По деревне доброхоты успокаивали: мужичок твой, хоть и с кулачок, зато за мужниной головой теперь не будешь сиротой. Я тоже надеялась, что стерпится, слюбится. Зря думала, гадала. Я возле него и так и этак, а он смотрит на меня, как баран на туман, только глазами своими бесцветными хлопает и затылок по привычке чешет. И все молчком. Не взглянул ни разу ласково, словом добрым ни разу не согрел сердце женское. Поняла я, что жизнь семейная не удалась и что как была одна, так и осталась. Только теперь уже вдвоем одиночество мыкаем. Стала мужняя жена от чужих глаз, да беспросветная работница. Да мне что, не привыкать. Была бы шея, а хомут всегда найдется.
   Мало-помалу, стала налаживаться моя жизнь. Приходилось, правда, за полночь ложится, с зорюшкой вставать. А работу искать не надо. Она сама тебя найдет, была бы охота да здоровье. Молода была, крепкая. И в доме, и в поле с утра до вечера, да все с песнями, да все с радостью. Как - никак, а сама себе хозяйкой стала. Муж, как дитя малое, успей вовремя накормить, да переодеть в чистое. И то хорошо, что не мешает. Появилась лошадка кой-какая, теленок на привязи пасется, в загоне поросенок хрюкает. Куры по двору гребутся, цыплят водят. Петух хозяином зорьку будить начал. Рубашка на мне да на муже хоть и одна, но уже не плохонькая, а беленькая. Есть уже что есть и пить и в чем ходить.
   Как-то надумал мой хозяин в лес пройтись. Идет, а навстречу ему дед. Весь седой, как лунь, а глаза молодые, цепкие.
   - Здравствуй, мужичок.
   - Здравствуй, коль не шутишь.
   - Куда путь держишь.
   - Иду, может, кто денег даст, - прижмурился хитро муженек и глядит прямо в глаза незнакомцу, не отводит взгляда.
   - А, может, я дам, коль сговоримся. У тебя жена пригожая, расторопная. Я приду к тебе, ты мне ее на свидание выведи.
   - Куда тебе дряхлому. Не потянешь, рассыплешься, - съехидничал мой благоверный.
   - А ты не гляди на внешность, она порою обманчива, - и
   показывает ему горсть серебра. Как увидел старик деньги, разгорелись глаза ненасытные. Руки алчные затряслись, потянулись к добру даровому.
   - Ладно, приходи, выведу.
   За монеты и домой. Пришел, считает - не насчитается. Играет - не наиграется. Они сверкают, переливаются, тешат взгляд жадный. Выспрашиваю осторожно, где взял. Он, недолго думая, признался, что обменял на деньги мою встречу со старцем чудным. Опечалилась сильно, поняла, что ненасытный муж решил честью жены торговать.
   Я-то думала, что все в жизни налаживаться стало. Да, видно, не сталось, как гадалось. Ох, вы, раздайтесь, расступитесь думы мрачные! Не точите душу, не томите сердце печалью горькой! Что же делать? Как же теперь быть?..
   То от мужа слова за целый день не дождешься, а то бурчит с утра до вечера, что не убудет меня, если на свидание разок схожу. А меня от одной мысли, что на такое решиться надо, в дрожь бросает. Это стыд же какой! Это какой же грех на душу взять! И ради чего. По мне так уж лучше умереть. Лютует старый, с добром, вишь, расставаться неохота.
   А потом и поняла, что никто не поможет, что сама должна выпутываться из этой напасти.
   Когда это под окнами ночью.
   - Здоров был, один.
   А старик уже давно храпит за печкой. Он, как дите малое, наигрался серебром и уснул, спрятав монеты под подушкой.
   - Один, сам себе господин, - не оробев, я тут же отвечаю, - вдвоем хорошо говорить, втроем молотить, четверо колес, будет воз. А пятого колеса нам не надо. - Взяла и выбросила ему курицу на улицу, - со свиданьицем вас, мил человек.
   - Ладно, - хмуро молвил кто-то в окошко, - обманула меня на сей раз, но знай, не отступлю, не отстану: все равно моей будешь. - И только зашумело, застонало по улице с силой невидимой. Я вздохнула облегченно и уснула спокойно.
   Незнакомка притихла на мгновение, словно собираясь с мыслями.
   - А на другой день только-только ночь побледнела. Земля еще нежилась в объятиях тумана, последние сны досматривала, как я уже вставала. Косу свою длинную чесала, и ушла, прихватив с собой узелок с водой и едой, в поле косить. Травы в тот год стояли туча тучей. Высокие, густые.
   И замолчала старушка, упрямо поджав губы, а речь не прерывается. Рассказ идет сам по себе. Чудеса, да и только.
   - Вот и зорька алая край неба зажгла. Поднялось и заиграло солнце красное. Пьет не напьется, собирая жемчуг росистый. Ложится муравушка под косою звонкою рядами ровными. Жаворонок веселой песней утро встречает. Кукушки нежный плач в зарослях леса слышится: звучит мольбой тревожной и неприкаянной. Вьется летучий рой мошек. Шмели, жужжа, кружатся, хлопочут над своими гнездами. И млеет уже травами скошенными полдень, дышит зноем раскаленным. Что так будоражит и веселит ее. Рада - радешенька и дню хорошему и покосу ровному. Косынка на плечи упала, коса расплелась. Жарко. Душно. Румянцем щеки налились. И сердце трепещет непонятно от чего, будто чувствует что недоброе. Жажда накатила. Она за кувшин, а там ни капельки. Не углядела, как выпила все. Только ягод лесных горсть. Когда шла утром, по дороге набрала. Жаркой земляники сок губами пьет и замечает, что смотрит кто-то из кустов неотступно, завораживающе. Взгляд сквозь листья пробивается, сверлит, будоражит. Что-то млостно стало ей, не по себе. Видно перегрелась на солнце. Надо собираться. От греха подальше.
   Только что не шелохнется лист, не всколыхнется трава, а тут вдруг на тебе, разгулялся, озорник. Дохнул в лицо прохладой свежей, и сразу вырос кто-то: серый-серый, зыбкий, шаткий. Волосы копною, борода торчком, и глаза без взгляда. Ветерок поднялся. Он по ветру гнется, кланяется в пояс, за локоть берет своими цепкими ладонями и в лес ведет. Молодуха вырывается. Даром, что старик, силы явно не равны.
   За деревьями встречает пригожий молодец ее. За руки белые берет, к груди могучей прижимает. И близко-близко глаза его у глаз испуганных. Брови соболиные. Кудри по плечам. Ласковые губы в приветливой улыбке. Стоит пред ним несмелая, боясь смущенные глаза поднять и руки пробует отнять. И чувствует, как жжет его горящий взгляд, зовет с собой, тянет в омут грешный любви запретной.
   Незнакомец упорно ловит взгляд робкий, весь дрожит и шепчет жарко, - не прячь глаза в тени ресниц. Не упирайся. Усилия твои напрасны. Не разорвать тебе сплетенья моих рук. Пойми, чем крепче пылкие объятия, тем слаще.
   Прошу, меня не бойся. Не утомлю тебя любовью страстной, всего лишь согрею нежной лаской плоть твою.
   Она молчит и чувствует, что пропадает. Качнулось небо, голова вдруг закружилась. Но, все еще пытаясь вырваться из цепких рук, ладонями упирается в могучую грудь молодца.
   - Нежность моя бьется о камешек, что в сердце упрямом так надежно хранишь. Пытается искру высечь. Разве не сможет? - обдал дыханием горячим. - Ты холодна, но знаю, тлеет огонь внутри. Дыханием ладонь усталую согрею. Слегка коснусь щеки скользящими губами. Прижму к себе покрепче, и задрожат губы покорные, еще не зная, как будет сладок первый поцелуй.
   Как ты бледна в предчувствии блаженства, и отвести не можешь глаз тревожных! Припаду к устам, что сохранили лакомой ягоды нектар, выпью сок, что их раскрасил, и... разгорится пламя в твоей груди. Вольно иль невольно упадешь в мои нескромные объятия. Узнаешь ты, как сладостны они, когда найдешь любовь. Услышишь, как замрут, дрожа согласно, наши сердца...
   - Не надо, это страшный грех, - пытается пробиться голос женского рассудка.
   - О, милая, разве ты знаешь, какой же сладкий этот грех? На руки жадные возьму я твое трепетное тело, прильну губами к губам послушным, и упадем в тенистую прохладу трав. И небо с нами упадет, и скроется туманом наша любовь от глаз недобрых. Безропотную твою робость я растоплю в безмерной нежности. Выпью до края стыдливую твою любовь, твои несмелые желания.
   От слов таких так хорошо и радостно, что сердце защемило, а кровь расплавленным вином по жилам разлилась. Как сладок был этот пожар, что покорилась бы.
   Но тут кукушка, как закричит прямо над ними своим ку-ку. Молодушка тотчас очнулась. Где только силы взялись! Вырвалась и, ну, бежать. Пришла в избу вся не своя. Не мило все ей и тошно так, что выла бы, да не посмеет. Дед дуется, не говорит с упрямицей, она же, не поевши толком, в подушку носом. Голова кружится, сердце бьется как-то неверно. Губы сушит, сводит рот. Знобит, будто промерзла, хоть духота кругом.
   Старушка зябко поёжилась, обхватив себя за плечи. Задумалась, тяжко вздохнула, и будто задремала, склонилась головой на грудь. Слова же дальше потекли, что ручеек, сами собой, неспешно, горько, так необычно и так величественно.
   -В низенькой светелке открытое окно. В него звезды заглядывают любопытные. Лунная дорожка стелется по низу. Бросает отблеск свой на ровный потолок дрожащий свет лампадки. Колышет легкий ветерок светлые занавески.
   На дворе уж за полночь, молодка вся горит. Зарделись щеки. Губы - вишня спелая. Волосы на лбу, чуть влажные, в завитки сплелись. Одеяло сбито, свернуто в комок. Кровь как говорлива! Грудь как высока! Разметалась по подушке длинная коса и сползла на пол. Сон жгучий прожигает насквозь. И снится ей, что всколыхнулись занавески и впустили в избу гостя неизвестного и что стоит он у изголовья, смотрит неотрывно.
   Глядит - не наглядится. Больно черноброва, больно хороша. Молода, горяча, вон, как налита, что спело яблоко! румяна так и так безудержно мила. Исподволь ей косу длинную расплел, положил голубке руку на плечо, дыханием едва коснулся влажных губ и молвит нежно.
   - От любви моей тебе уже не скрыться. Вольно иль невольно я в твой сон вломлюсь. Защемлю сердечко в крепкие тиски. Не выскользнуть из рук ласковых, от поцелуев не уйти.
   Ах, как ей мало воли! Так душно!!! Как хочется раздолья! Привольно было там, в лесу. Где счастья легкая струя судьбы коснулась и унеслась в небытие. Кто он? Откуда? Речь его медова, а губы!.. губы горячи.
   И пробуждается, и видит: он - рядом. Не в грезах, наяву. Очи жадные их вмиг переплелись. Губы сладкие, беспощадные в уста молодушки впились. Объятий крепких уже ей не разнять. И желание, доселе неизведанное, молнией жгучей пронзило тело. Как кошка неутомимо гибкая, без оглядки погрузилась в нежность, бросилась в любовь. Настежь сердце распахнула и впустила гостью долгожданную.
   Волюшка женская, воля разлюбезная, унеси ее, грешную, в неизведанный доныне рай. Дай хоть раз счастьем упиться! Дай отвести душу метущую! Дай, хоть на мгновение, желанной и любимой стать, а потом... можно и в ад. Пусть тогда решают, кто здесь виноват. И пила наслаждение из пылких губ, и таяла в его объятиях несдержанных. Укротить бунтующую страсть уж больше не могла сердцем своим слабым, волей безвольной, скованной страстью дикой. Рассудок спал.
   Старушка вдруг глубоко вздохнула, помолчала немного. Девицы изумленно переглядывались между собой. Странница заговорила уже сама, но так чудно, так вычурно и так красиво. Где только слова брала. Она скривилась горько.
   - Высокий стиль, изысканная речь. Смогла я быстро к милому подняться. Стать ему ровней в мыслях.
   Как сладко говорил он о любви, как сильно я его любила. Плоть моя не полыхала страстью тихой, робкой. Нет! Огонь... томительный, мятежный. Он жег меня, терзал, так волновал своим изменчивым желанием. И задыхалась я в истоме неги жгучей, которая, то вдруг застынет, то снова бурно закипит. О, этот пожар! В нем, тая, я сгорала. Мне близок стал желаний дерзких крик и страсти безудержной стон. Увы, я обо всем забыла. С грехом ложилась, грешная вставала... Какая счастливая была! Во мне звенела радость. Я пела. Я летала. В объятиях любимого познала, какое наслаждение быть женщиной, желанной, обожаемой, единой.
   Каждую ночь в моих ногах стелилось шелковым ковром синее небо. По Млечному пути бродила босиком, обжечься не боясь. Мне в волосы вплетали свет зарницы. В короне пышной угодливо сверкали молнии. Луна мой сарафан парчовый выткала жемчужной ниткой по золотому полю. Я куталась в лебяжий пух тончайших облаков. Сладкоголосый ветер, расправив свои тугие крылья, в ладонях невесомых над миром нес нас, ошалевших от любви, и сыпались на нас дожди из россыпей алмазных звезд, нежнее розы лепестков, и благоухание невиданных цветов нас окружало. Что говорить, была я королева.
   - Что, это был король заморский? - Хима невольно прервала дивную речь. Елка тут же одернула ее за руку.
   - Конечно, нет, - горько усмехнулась гостья неизвестная. - Кто он был на самом деле, я так и не узнала до конца, хоть и догадывалась, что не простой и вовсе даже и не смертный.
   Мое ворованное счастье недолгим было. Хоть страсть безумную свою от всех старалась утаить, я родила. Девочку. Хорошенькую такую малютку. Рассудок вдруг проснулся. Ведь это тяжкий грех. Терзают разум мучительные мысли. Безвольное сердце не ладит с трезвой головой. И заметалась я в испуге сильном: тягостных сомнений позднее прозренье гложет грудь. Зачем они, встречи эти тайные? Что миру рассказать о дочке? Как примут ее, в грехе рожденную? И тяжело мне стало жить...
   Стремлюсь забыть эту любовь, силюсь во встречах отказать. Проходит день, а к ночи, бьется душа моя невольной птицей, скулит, терзается, о ласках привычных молит здравый ум. Горит жадное тело на костре в невыносимой муке, требует страсти. Мне страшно! Мне больно! Но все же его я люблю с такой неодолимой силой. Придет он ночкой темной, оттолкну и тут же обниму. Прижмусь к груди горячей и снова прогоню. Уйдет он хмурый, не оглянувшись на прощание, и сохну я в тоске неукротимой. Вою волчицей ненасытной. Подушку, где голова его лежала, целую, к сердцу прижимаю.
   Невыносимо любить такой любовью. Рыдать, скрываясь, метаться, чувствовать, что виновата, что грешна. Проклинать себя, свою судьбу. Терзаться днем. Считать до вечера минуты. Тревожно встреч бояться и ждать их так неистово. Над пропастью бездонною греха стоять и чувствовать, что гибну, пропадаю, и знать, что бегство невозможно.
   Свивались нити терзаний в клубок сомнений. Завились в цепи злые мучительные дни, приковали сердце слабое к страданиям невыносимым. Радость пропала. Исчезло счастье. Растаяло, как дым угарный. Безрассудная, порочная любовь во мне горела отравой, недугом неизлечимым. До донышка я выпила сей яд мучительный. Ворованное счастье - сладкая беда, невыносимые пытки стыда. Горе горькое, тоска вечная, тягостных сомнений муки нетерпимые. Остыло солнце в моей груди. Пламень сердца жадный, исступленный, отдала в пылу страсти неуемной весь до малейшей искорки. Бремени мучительного не вынесло сердечко. Как та свеча на огне открытом, не сгорела, но дотлела жизнь моя. Угасла медленно и невозвратно. Никто не смог помочь. И даже милый со своею колдовскою силой здесь был бессилен. Я родила вторую девочку и тихо отошла от суеты мирской. Но только тело, а душа в плену греха осталась.
   Любовь греховная, рожденная в пылу желаний, сгубила душу. Присуждена я к вечной муке. Тенью неприкаянной, с головой склоненной, бреду дорогой неумолимой, исполняя волю строгую, чем дальше, ноша тяжелей и не видать конца и края дороге этой. И не могу спастись в забвении глубоком, мучительны и так сильны воспоминания. Крыльями скользя, напрасно о свод небесный бьется голубкой робкой моя душа. Ей не попасть на небеса. Утомленная любовью, истерзанная раскаянием, все мечется над бездною неискупленного греха.
   Шатаюсь тенью мрачною по болотам, лесам, полям, людей пугая встречных и не найду пристанища ногам усталым.
   Тяжелые слезы церковных свечей, тихий шелест молитвы моих девочек-сироток, может, помогли бы вечный покой обрести. Но где они? Увы! Я не могу их видеть. Покаяться хотела б перед ними. Может, простили бы они мать непутевую свою.
   И замолчала, задумалась, утонула в своей печали безутешной. Хима и Елка переглянулись осторожно.
   - Вот вам вся исповедь моя. Может, послужит для вас уроком, станет предостережением от поступка постыдного, от шага неверного. Совершать грехи просто и сладко, как тяжело потом их искупать. Я прошу, слова мои запомните.
   Медленно поднялась, и ушла, горько согнувшись и не оглянувшись. Чем дальше отходила, тем больше становилась тенью мрачной, такою странною в этот погожий день. И вот уже исчезла вдали, будто и не было никого. Будто приснился дивный сон обеим сразу...
   Надолго пауза затянулась. Изумленные девушки смотрели вслед растаявшему, что дым, призраку.
   - А разве такое, может быть, - прошептала испуганно Хима, перекрестилась торопливо. - Получается, мы говорили с привидением. Прямо вот здесь, средь бела дня. Кто б мог подумать? Сказали бы - сроду не поверила.
   - Бедная женщина, - Елка притронулась к тому месту, где только что сидела незнакомка, - смотри, даже трава не примята. Как хочется ей помочь! Вот, если бы можно было найти ее дочерей и рассказать им правду об их рождении. Как ты думаешь, могли бы они простить свою мать?
   - Где их найти? Бабка не отсюда, это точно. Кажется, я знаю всех тутошних. Ничего похожего раньше не слыхала. Можно, конечно, расспросить старуху какую-нибудь об этой истории, но, увы, местные меня сторонятся, будто я особая какая-то.
   - А что так? - Елка окинула пристальным взглядом девушку. - Признаюсь, успела заметить, какие странные у тебя отношения с подругами.
   - У меня никогда их не было. Я удивляюсь, что батюшка разрешил мне в лес по грибы идти вчера. Обыкновенно дома, всегда одна. По хозяйству что делаю или вышиваю что, пряду. Вот и печь пироги научилась сама.
   - Ты за околицу гулять не ходишь?
   - Не, - мотнула грустно головой. - Когда еще маленькая была, краем уха слышала от соседей, что батюшка мой раньше жил в другом месте и вел крайне скудную жизнь, но однажды подался в город. Там ему дали-подали, что-то придумал и разбогател... неожиданно. Вернулся домой, сюда переехали. Стал таким прижимистым, мнительным, такой скверный характер сложился у него, что потихоньку все отказались с ним знаться. Сколько себя помню, он день-деньской, как за язык подвешенный, все зудит и зудит. Все ему неладно, да все нехорошо. Я уже свыклась.
   Между прочим, по моим годам давно должна быть замужем, да, как видишь, засиделась в девках. Отец сразу дал понять всем будущим женихам, что приданого за мной никакого нет. Все равно, поначалу многие сватались. Это насторожило батюшку. Ему все казалось, что стоит только зятю будущему переступить порог нашего дома, как он сразу же постарается избавиться от вредного старика и все богатство его заберет. Вот он под любым предлогом и отказывает сватам.
   Шушукаются, что ненасытная жадность его мать мою загнала на тот свет. Она умерла, я была еще совсем махонькой, поэтому и не знаю, какой была моя мама. Наверно, добрая и красивая. Если бы ты знала, как мне ее не хватало. Недаром говорят, при солнце тепло, при матери добро.
   Отец никогда не баловал меня. Все больше криком подгонял к работе да тумаками. Каждым моим шагом недоволен был. Хотя, может, это у него любовь такая ко мне, своей дочери. Не знаю...
   Всю жизнь живем за высоким забором, прячась от любопытных глаз соседей. Собака у нас лютая, разорвёт каждого, кто насмелится переступить за калитку. Сколько себя помню, живем взаперти, вдвоем. Скукотища...
   - А что, и, в самом деле, у батюшки твоего много золота припрятано.
   - Никогда не замечала: вроде живем, как все. Да мне и не нужны его тайны, не любопытна я.
   Хима охватила коленки руками, прижала к себе, уткнувшись в них подбородком, прошептала мечтательно, - мне бы замуж... хоть бы за кого - нибудь... мальчика родить, или, может, девочку. Наскучила жизнь эта одинокая. А ребятишки - это же такое счастье! Ты даже не представляешь себе, какие они! Я часто подглядываю за соседскими. Это такая прелесть! Так и хочется прижать к себе и зацеловать. Не веришь, все, что у меня есть сейчас, не раздумывая, отдала бы за одного такого малыша. Уж я бы его лелеяла, я бы его так любила! - улыбнулась грустно. - Хотя, что у меня есть...- отвернулась, слизнув непрошенную слезинку. - Посему, суждено мне век свой с родителем делить.
   - А разве жена не идет в дом мужа жить после свадьбы?
   - Идет, конечно, только отец совсем ветхий. За ним уход, как за малым дитём нужен, поэтому он все равно со мной останется.
   - Говоришь, стар отец.
   - Еще какой, от болезней согнулся дугой, колотит его всего лихорадка денно и нощно.
   - Умрет скоро, вот и сможешь замуж спокойно выйти.
   - Типун тебе на язык, - замахала Хима руками, - грех такое говорить. Пусть живет себе еще хоть сто лет!
   - Да ну его, - рассмеялась в ответ подруга. - Уговорила, пускай живет. - Увидела Мая.
   - Отчего столько веселья, - подошел к ней, подал руку, помогая подняться с земли. В другой держал пышный букет.
   Холодно кивнул смутившейся Химе.
   - Это мне, - потянулась Елка к цветам, вспыхнув от радости.
   - Кому же еще, тебе, конечно. Только что отца твоего видел. У озера ждет кого-то.
   Будто лучик озорной мелькнул между ними. Стояли близко друг против друга, смешливые, красивые. Хима приуныла, не поднимая глаз, подхватилась, отряхнула подол, и ускользнула прочь, зачем мешать чужому счастью.
   - Прощайте, - махнула рукой напоследок уже с берега реки. Неспеша побрела по воде, медленно теребя косу. Что-то неуловимо грустное сквозило в ее движениях.
   - Что с ней, - кивнул головой в сторону ушедшей Май, поднял с земли сверток, забытый девушкой, - будто сама не своя.
   - Да случилась тут у нас до тебя встреча одна интересная, вот и растеребила душу ей. Да еще твой намеренно холодный взгляд. Зачем обидел девушку?
   - Ах, да, я должен был броситься к ее ногам, ручки целовать.
   - Не мешало бы хоть немножко теплее поздороваться. - Глянула пытливо на друга, - мне, кажется, ты ей нравишься.
   - Вот еще, придумала.
   - Если бы. На душу лег сильно.
   - Но мне она не нравится. Круглая вся, щеки, что яблоки. Губы бантиком, что у капризной девицы. Глаза и те круглые, ровно ягоды.
   - Ты верно подметил. Такую увидишь - не пройдешь мимо, не забудешь. Глаза у нее красивые, будто вишня спелая. Большие, глубокие.
   - Увидела красоту. Она же сама простота.
   - Ты хочешь сказать, простосердечна, значит, глупа, - перебила девушка.
   - Эта ее наивная улыбка, взгляд непонятно простодушный, цепляющий, - Май даже скривился, вспомнив о Химе.
   - Доверчивый по-детски взгляд ты принимаешь за глупость, - допытывалась Елка.
   - Смотрит, будто душу выворачивает, так и хочется в чем-то покаяться.
   - Не знаю, мне кажется ясный, бесхитростный взгляд, такое трогательное, почти детское смущение, такая нежная певучесть голоса, эта незащищенность, эта наивность не может оставить безразличным любого парня.
   - А я, как тебе известно, не любой, я хранитель леса. Служу батюшке твоему верой и правдой вот уже сколько лет. Кстати, что-то не припомню, чтобы она замужем была. До сих пор никого не смогла увлечь. Кроме тебя так никому и не понравилась.
   - У нее особый случай. Я уверена, если бы не скупость отца, она давно была бы замужем и имела бы кучу детей, о которых так давно мечтает.
   - Зато твой отец ждет-не-дождется, когда выдаст тебя замуж за меня. Только что мы с ним снова говорили о будущей свадьбе. Надеюсь, ты не забыла, кого он хочет видеть своим зятем. А он хозяин слова, и перечить ему ты не посмеешь.
   - Вот и выходи за него сам, а я не спешу. Еще погулять охота.
   Они медленно брели по лесной тропинке, поросшей высоким резным, душистым от жгучего солнца, папоротником. Елка рукой коснулась друга, глазами показала в лес.
   В зелено-бархатных мхах, что мягче пуха птичьего, у корня тоненькой осинки притаились рубиновые подосиновики. Далее, в тени стройных берез боровики стайкой важной расселись. А рядом с тропинкой, у высокой липки скучает один, бледно-розовый. В листьях прошлогодних спрятавшись, под дубом мощным семейка белых грибов на крепких ножках радуют глаз.
   - Смотри, сколько их здесь. Вчера мы не додумались сюда прийти.
   - Вы так друг другом заняты были, что не до грибов вам. А говорили столько, что я уже думал, никогда не наговоритесь.
   - Когда знакомятся две девушки, разговоров у них не переговорить. Хорошо, что ты помог, мы бы не успели столько сами насобирать. Химе нельзя было домой опаздывать, а то в следующий раз отец не отпустил бы в лес.
   За деревьями едва слышен выпи зыбкий всхлип. Вот жаба, волочась неловко, переползла тропинку и в траве густой исчезла. Вскоре осторожный еж выбежал навстречу и притих, чутко вслушиваясь в посторонние звуки. Елка и Май остановились, не желая спугнуть колючего. Он, выждав, недовольно фыркнув, юркнул назад. Тропинка сквозь густой орешник спустилась к тихому лесному озеру. В легкой прохладе воды замерли корзинки белых лилий и желтых кувшинок. Слышится запах тины. В прибрежной волне отражаются кусты верб. Мелькание дрожащих стрекоз над водой. В густых камышах копошится птица беспокойная. На противоположном берегу высокие, звонкие, стройные сосны собрались в кучу, будто для беседы, да и застыли, потянувшись к солнцу.
   На сухой поваленной осине несколько ворон, беспокойно перелетая с ветки на ветку, между собой о чем-то громко спорят. Перекрикивая их, горланит неугомонная сорока, пытаясь доказать что-то свое.
   У берега на плакучей березе, что выгнулась над самой водой, купаясь в озере тонкими ветвями, увидели седого, с длинной бородой, с добрыми глазами старика, что с лукавой усмешкой наблюдал за птичьим семейством.
   - Вишь, как расшумелись, неугомонные, - благодушно поглаживая бороду, кивнул на птиц.
   - Отец, тебе же надо было в дальнем лесу сегодня быть.
   - Обстоятельства изменились. У меня здесь одна деловая встреча наметилась. Гость неожиданный напросился с просьбою. Вот жду. Припаздывает что-то. А у вас вижу уже все ладно, все сговорено. Может, мирком да за свадебку.
   - Я тебе так сильно надоела, что замуж меня поскорее спихиваешь, - нахмурилась притворно дочь.
   - Ну что ты, - улыбнулся широко, - ты же знаешь, что твое слово для меня закон, но очень хочется тебя счастливой видеть, с внуками повозиться.
   - Мы тебе пирожков принесли. Вкусных! Уверяю, ты таких еще не пробовал, - постаралась изменить разговор, - нас угостили по случаю воскресенья. Май, давай сюда узелок.
   - А в нем ничего нет, - он, огорченный, разглядывал порожний сверток. - Не заметил, как по дороге все съел.
   - Ты же не хотел, - раздосадованная Елка только сейчас заметила, что пирожки исчезли, - вкусные были? Понравились?
   - Не скрою, пришлись по вкусу. Выйдешь замуж, будешь каждый день такие печь.
   - Не дождешься, - сердито нахмурилась, но тут же, словно летний день, снова прояснилось ее лицо. - Да ну вас, - отмахнулась шутливо, - пойду лучше венок доплету, а то некоторые цветов насобирали, да изрядно их примяли.
   И пошла неспеша вдоль озера, напевая что-то про себя.
   Тут же из лесу показался высокий темноволосый мужчина, одет по необыкновению. Черные кожаные штаны галифе, заправленные в светлые сапоги. Яркая красная рубаха, с открытым нараспашку воротом, откуда выглядывала густо поросшая, кудрявая грудь. Лицо узкое, длинное не лишено приятности. Глаза цепкие, веселые. Брови густые вразлет. Упрямая ямочка на подбородке. Подойдя, шумно поздоровался за руку с хозяином, потом с Маем. Разговор начали, как старые знакомые, видно, знают друг друга давно.
   - Это, когда мы с тобой последний раз виделись, Сильван, - прищурил дед хитрые глаза, - я уже и не припомню, так давно это было. Что привело в наши края на этот раз, - старик по обыкновению благостно поглаживал свою большую бороду.
   - Кольцо нынче появилось у вас в лесу необычное. Задание получил от Главного, найти и принести.
   - Что за кольцо?
   - Не знаю даже! Говорят, будто к нам с неба попало, поэтому и сила в нем кроется небывалая. А каждый, кто овладеет им, будет располагать такими могучими возможностями, что простому смертному и не снилось! Кольцо, будто бы, появилось давно, но почему-то проявило силу свою необыкновенную, только сейчас. Будто бы моего Хозяина попросили найти его, чем побыстрее и вернуть назад. Вот с таким заданием меня на землю послали.
   - А что, жарко у вас там, - не утерпел Май.
   - Да и у вас не прохладно, вон, как печет.
   Сильван одет был, конечно, не по сезону тепло. Пот струился градом по горячему лицу. Он беспрерывно вытирался дорогим шелковым платком, надушенным таким ароматом, что терпкий, удушливый запах распространялся довольно далеко вокруг.
   - Я тоже что-то необычное заметил ныне, будто волна могучая, невидимая лес качнула на мгновение. Серьезная вещь! Где искать-то будешь? До сих пор ни слухом, ни духом о нем никто не слыхивал. Если снова не даст о себе знать?
   - Будем надеяться на лучшее. Мое задание, найти и принести, во что бы то ни стало. Вот поэтому к вам за помощью пришел. Сила его обязательно должна проявиться. Если, что обнаружите, сразу же дайте знать, а я в долгу не останусь.
   Тут заметил девушку в роскошном венке из полевых цветов, что неторопливо шла вдоль озера, задумчиво перебирая лепестки.
   Сильван увидел и, словно ошалел, залепетал, любуясь, - как возбуждающе легка этих шагов летящая походка. Этот пленительный изгиб прекрасной шеи, этих шелковых волос струящийся водопад!
   Елка, также заметив гостя, подошла, поздоровалась приветливо, одарив его лукавой улыбкой.
   - Кто ты, дивное создание, пленительный цветок в глуши лесной, прекрасный, трогательный!
   Девушка досадливо поморщилась.
   - О, этот дерзкий взгляд, что манит и дразнит своей прохладой горделивой! Ланиты, что зари закатной краше! А этих уст изгиб упрямый, что в улыбке легкой выворачивает наизнанку грудь бывалого мужчины!
   Я будто поражен ударом молнии внезапной, и, ослепленный, припадаю к твоим стопам, о, фея леса!
   Елка уже в изумлении уставилась на дерзкого незнакомца, что грохнулся к ее ногам, не понимая до конца его бессвязной речи. Взглянула на отца, на друга. Те откровенно потешались над Сильваном, что, моментально забыв обо всем на свете, стоял коленопреклоненный, с мольбой в глазах сияющих.
   - Дай, голубка, мне свою нежную ладонь, и разреши ее коснуться лишь слегка несмелыми губами. Повторяю, я ослеплен, и взор свой очарованный не в силах отвести. Как я хочу, но не посмею, к своей груди прижать прелестную головку, нескромными губами сорвать стыдливость сладких губ!
   Подхватил ладонь девичью и жадно прижался к ней губами.
   Тут уж Елка рассердилась не на шутку. Такая неслыханная дерзость моментально превратила кроткую голубку в дикую кошку.
   - Лукавый змей с горящим взглядом, с ядом смертельным льстивых слов, - девушка вырвала ладонь из похотливых рук, - коварный лгун, меня не обморочишь!
   - Клянусь, такого со мной еще не было, поверь! Как юнец неискушенный, бросаю сердце к твоим, о, гордая, ногам. Слышишь, как оно трепещет и молит о снисхождении, о любви ответной.
   - Искусный ловец доверчивых простушек! Скольким заморочил голову своею лестью? Скольких обманул любовью лицемерной... я не из их числа.
   - Не скрою, многим обещал в любви блаженство неземного рая, но такого со мной еще не было ни разу! Дай, неприступная, надежду, что любовь моя найдет ответ в твоем сердечке.
   Прошу! Не думай долго, мне руку нежную доверь! Я поведу тебя дорогой наслаждений, и дам тебе все, что ты захочешь. Я не так прост, как кажется. Метель и морозы, дожди и туманы, грозы и ветер - все мне покорны. Я несметно богат, и казны не считаю. Вовек не оскудеет мое добро. И золотом, и бархатом полны мои палаты...
   - Мы будто тоже в нищете не прозябаем, осмелюсь перебить хвалебные слова. Отец мой - царь лесной.
   Надеешься, что сердце девичье, будто беспечный, глупый мотылек, полетит на твою лесть, чтобы потом сгореть в огне коварства.
   Думаешь, доверюсь твоему бахвальству, поверю этим глазам, что в глубине холодного, глухого взгляда прячут презрение к миру, гордость ненасытную, лицемерие и вероломство. Не скрою, ты хитер, я тоже не глупа. Тебя, как коршуна, влечет к добыче робкой. И дрожишь ты не от избытка страсти пылкой. Это лихорадка азартного охотника, когда он видит жертву и боится упустить ее.
   - Ты умна, как и прелестна. Легкий спор наш игрив и весел. Знай, сердцу твоему нынче тошно - завтра будет сладко. Ныне я у ног твоих - завтра ты в объятиях моих.
   Прошу, обрати рассудком здравым лед души в пламя любви. Трепет гнева своего в страсти дрожь. Вижу, переменчива, как летний день, но это так меня заводит!
   Стою перед тобою на коленях, молю о снисхождении. Пощади! Любовь нежданную мою не обижай словами колкими. Дай сердцу своему награду. Открой гордыню для любви. Ты слышишь, как мое бьется в упоении. Это так сладко!!!
   - Зато мое спокойно. Не согреть его дыханием улыбки стылой, надменным взглядом любовь не раззадорить. Сердце девичье не доверяет ни словам коварным, ни обещаниям напрасным.
   Не быть осине дубом, а на рябине шишкам сроду не расти. Я сердцем чую, для тебя любовь - всего лишь минутная, самодовольная забава.
   Сильван недовольно поднялся, отряхнул колени от земли. Разгневанная Елка приблизилась к гостю, обдала жгучим, сердитым взглядом.
   - Кто бы ни был ты, запомни раз и навсегда, между нами неизменно неприступная межа и, захочешь, не перескочишь! Не поймаешь в сети своей коварной лести, не обманешь! Шутлив и весел ты, я тоже не проста.
   - В глазах твоих искрится недоверие и в ярости взлетает бровь дугой. Кошкою хищной смотришь в глаза злорадно, стегаешь насмешливым взглядом!
   Где та, кроткая голубка, что встретил только что на берегу? Мой свет, мне нравится удар нежданных поражений. Я всегда получаю, что хочу. Клянусь! И это правда!
   Девушка фыркнула презрительно, - надеюсь, не во всем. Ушла, даже не оглянувшись на отца и Мая.
   Сильван беспомощно присел на дерево. Старик, все еще смеясь, по-доброму, от души, - что получил. Это тебе не девок городских с ума сводить, сердца им разбивать. Мы, хоть не учены, но сердцем чувствуем обман.
   - Клянусь всем, что у меня есть, она меня полюбит вскоре!
   - Не давай клятв напрасных, тем более, что дочь моя помолвлена и вскоре выходит замуж. Вот и жених ее, - показывает взглядом на Мая.
   Но Сильван, будто глухой. Только одно твердит. - Я добьюсь ее любви, чего бы мне это не стоило, вот увидите! Могу с любым поспорить.
  
  
  
  
  

IV

Возвращение в судьбу.

   На небе зорька алая разгорается, и месяц бледным острым серпом нехотя прячется за верхушки деревьев. Звезды меркнут, тают в бездонной синеве. Облака белым стадом плывут. Бодрый, розовый, росистый, будто влажные губы девичьи после ночного свидания с милым дружком, просыпается день, разбуженный звонкими птичьими голосами. Вот и солнце огромным пламенным шаром медленно взбирается на небо. Веселое шумное утро, радуя буйством зелени, свежестью прохлады, растворяется в седых туманах, в травах душистых. Радугой многоцветной блестят на солнце между деревьями тонкие кружева паутины. Вдоль дороги два леса простилаются. Один сосновый. Другой березовый. Один светлее, другой темнее.
   Слева, за деревьями, нива густая проглядывается, где уродилась этим летом рожь на славу. По зорькам колос золотой налит. Напоенная щедрым дождем, зацелованная солнцем ласковым, убралась она в синие васильки по золотому долу. Ветер теплыми руками перебирает колосья усатые. Время от времени проказник проносится широкой летящей волной от края до края поля.
   У обочины лесной дороги тройка буйная стоит, нетерпеливо перебирая копытами. Ждут кого- то. Вот взвились и полетели! Вожжи ловко сжал в руках возница умелый. Волосы его по ветру разлетелись, щеки от быстрой езды разгорелись. Встречный ветер щекочет влажные глаза. Солнце брызжет в очи золотом лучей слепящих. Он живо погоняет закадычных то залихватским свистом, то ласковым словцом. В крепких руках длинный хлыст, что то и дело щелкает игриво. Под дугой колокольчик хохочет до слез, да пыль летит из-под копыт. В карете сидят женщины. Одна молодая, две постарше. Едут, задумавшись, каждая молчит о чем-то своем.
   По дороге за ними, догоняя, несутся еще двое всадников, так быстро, что кажется, будто летят. Слышится размеренный топот о землю бьющих копыт. Уверенный, упругий скок лошадей, их равномерное хрипенье и трепет вытянутых шей едва слышны в свистящем встречном потоке воздуха. Распущенные гривы летят по ветру, ритмичный звон бубенцов, да столбом за ними все та же серая пыль.
   Дана еще несколько дней назад была одинока и никому не нужная. Теперь у нее есть отец, который неловко прячет свой виноватый взгляд. Верный друг, скачущий вслед на лихом вороном. Тетя и мама Нора напротив. А едут они в город, где живет родная мать. Как ждет и боится предстоящей встречи! За это время столько всего с ними произошло, что поневоле в глубине души тлеет тревога, в замке тоже что-то могло случиться недоброе.
   Время от времени взглядом ловила Клару. Ворона то летела рядом, то садилась сверху на карету, с довольным видом оглядывая проносящиеся мимо деревья. Иногда Кирей скользнет осторожным взором. Глазами встретятся случайно, зальется тогда краской смущения лицо девичье. Быстро отведет взгляд неловкий в сторону. По душам им так и не довелось поговорить. Столько событий произошло за последнее время и тревожных, и радостных, а, может, поневоле избегали встреч нечаянных. Дана не хотела признаться себе, что она и не стремилась к уединению. Что-то удерживало ее от свиданий укромных. Может, в душе еще остались осколки той, отвергнутой, первой любви. Хотя, расставаясь, Лука просил не держать на сердце зла. Сейчас вспоминала свою бывшую сердечную тоску с легкой грустью. Все быстро переболело, отошло. Осталась только горечь воспоминаний, да обида на себя, что не смогла остановиться вовремя, не сумела сердцу приказать, что не в ладу ретивое с разумом. И теперь, хоть и спокойно на душе, но где-то глубоко, на самом донышке, ноет капля чего-то необъяснимого. Кирей, конечно, и роднее, и ближе Луки. И красавец, вон какой, глаз не отвести. Но почему услужливая память подсовывает тот прежний сон, где она с молодцем незнакомым. Кто он! Может это и есть Кирей.
   Вчера за ужином мама Нора полушутя, полусерьезно предложила, по приезду в город обвенчать их. Все одобрительно зашумели. Что скрывать напрасно, каждый, глядя на молодых, невольно думал о том же. Предстоящая свадьба еще больше породнит такие близкие семьи.
   Долго ли коротко ли продолжался их путь. Настырный солнца луч уже не обжигает землю, не слепит глаза. Светило неторопливо спускается за лес. Пахнущий хвоей смолистый воздух приятно ласкает горячие от быстрой езды лица. Небо четкое и высокое, упоительно-чистое. Дорога незаметно расширилась, стала укатаннее. Путь их близится к концу. Скоро город покажется своими высокими резными башнями. Кони, чувствуя послабление, постепенно перешли на шаг.
   Ветер озорной мало-помалу расходится, играючи. Подымает сосен пыльцу ядовито-желтую и вместе с пылью дорожной, серой клубами тащит в лес. Играет с девичьей косой.
   Только что был белый день, и вот уже не видать ни зги. Откуда не возьмись, стремительно налетела буря злая и с размаху да со всей силой подняла вверх густую пыль, завила ее в бешеные круги. Заметался, застонал сердито ветер. Комья грязи сверху бьют, сплошной песок поднимается снизу. Сразу не стало воздуха. Нет неба! Нет земли! С небес упали облака, накрыв все вокруг плотною тьмою. Чутье заглохло и застыло. Где они? И что вокруг творится?
   Тут выскочил проказник леший, невидимый в пыли. Ему раздолье в кутерьме. Он к лошадям усталым в ноги резво кувыркнулся - карета на бок вмиг перевернулась. А бесовская душа, ну, давай играть во тьме, и, ну, давай резвиться. То вдруг блеснет пугливо огонек, или дорогу кто-то торопливо перейдет. Там, впереди, неосторожный колокольчик брякнет, то кто-то за спиной испуганно аукнет.
   Или собак далекий лай послышится, то вдруг воротами сердито стукнет кто. Столпились кони, растерянные люди рядом. Оглядываются беспомощно вокруг. Ни зги не видно всем, хоть плачь. Но вот, как и пришел, так и растаял мрак непонятный. Ветер угомонился. Напоследок еще раз взвился в небо буйной птицей, крылья могучие расправив, камнем бросился на дорогу, и, будто подрезанный, упал у корней могучих сосен. Усталый и обессиленный, долго приходил в себя, лишь только иногда пытаясь своими пыльными ладонями поднять листок ленивый, прошлогодний.
   Грязь улеглась. Дорога стала чистой. Снова солнце глядит с улыбкой доброю сквозь стаи туч. У кареты спало колесо. Мужчины раздосадованы: придется время потерять, что бы его на место поставить. Но делать нечего, засучив рукава, приступили к ремонту. Нора и Наина решили побродить по лесу, размять затекшие в дороге ноги. Многозначительно переглянувшись, поспешили оставить Кирея и Дану одних.
  
  

***

   В густой прохладе заросшего леса дышалось легко до одури. По еле видимой тропинке брели двое, молчаливых, смущенных. Над головой зажглись первые робкие звезды. Клонясь, дрожит иван-да-марья. Поет заливисто веселый дрозд. Краснеет в густой зелени спелая земляника.
   Кирей шел следом, срывая иногда листья с деревьев. Дана тоже притихла, не смея первой слово молвить. Гнетущее молчание явно затягивалось.
   - Что же ты, грустноглазая девочка моя, прячешь от меня свой взгляд, - решился первым парень. Голос его осторожный, - будто боишься. Что тебе я сделал? Чем сердце насторожил?
   - Жду, пока первым заговоришь, - густо покраснела. Остановилась возле березы. - Не положено девушке разговор начинать.
   - По желанию родителей должны с тобою обвенчаться вскоре. Ты замуж за меня пойдешь? - подошел, снял паутинку легкую с волос. Дана, опустив глаза, стояла нерешительная и покорная. Бережно взял за плечи, к себе приблизил, заглянул в глаза и потянулся к губам желанным. Сердце девичье на миг тоскливо сжалось, и в памяти мелькнуло другое странное лицо. Всего лишь миг, но Кирей сердцем почувствовал заминку нежеланную. Отвернулся, огорченный. Дана виновато опустила голову. С мольбой застывшая улыбка.
   - Ты пойми. Я не могу так быстро забыть все, что было еще вчера. Дай мне немного времени опомнится.
   Улыбнулся грустно и повернул назад. Следом последовала девушка, виноватая и удрученная.
   Карета уже стояла на четырех. Рядом у дороги сидели Эльдар и Тимор. Кони паслись около. Можно было ехать, но не было Наины и Норы. Дружно позвали их вместе. В ответ только эхо дразнящее. Тимор решил пойти навстречу, а то еще заблудятся.
  

***

   ...Думы беспокойные его, будто птицы буйные, узду грызущие, взмывая крылья, рванулись ввысь, понеслись неутомимо, растревожив ворох воспоминаний.
   Сколько всего пришлось пережить за последние дни. На душе и радостно, и горько. Сейчас у него две взрослые дочери. Правда, и Антон обрадуется, что у него теперь есть дочь. Даже жены было две. Сердце отказывалось винить Тулу. Оно будто раздвоилось. Одна половинка в прошлое с тоскою глядит, скучает по прежней жизни. Все-таки столько лет прожито вместе, столько соли съедено за одним столом.
   Другая с робкой надеждой в будущее стремится, ждет с нетерпением встречи с княжеством, с Милой. Как она, что с ней за эти годы произошло? В деревне никому решили ни о чем не говорить, пусть остается все, как прежде. Просто собрались рано утром и уехали без лишних объяснений.
   Неожиданно перед ним показалась река. Широкая, полноводная. По ней месяц серебром стелется. Лучи его скользят по ровной глади спокойных волн. Дорожка эта ловит звезд далеких лучистый свет, качает их зыбкое отражение.
   Эх, вы, думы мои, думы! Думы окаянные! Завладели бедной головушкой, не заметил, как заблудился, как отполыхала заря вечерняя. Сонный туман над водой расползается. В трепетном сумраке остывающего вечера бродит месяца ясный луч, выхватывает одиноко сидящую женщину на берегу. Вот хорошо, сейчас и дорогу можно узнать. Заждались, небось, уже возле кареты.
   Подойдя, тихо поздоровался. Усталой сетью мелких морщин избороздило чело, лицо, тронуты губы незнакомки. Она спокойно осмотрела гостя незваного.
   - Заблудился, видно. Не подскажете, как на дорогу выйти.
   - Доброму человеку не грех помочь.
   Дрогнула отчего-то, тоскливо заныла встревоженная память при звуках голоса тихого.
   - Звериная тропа в орешнике крутится затейливо, пересекает дорогу и дальше в лес прячется. Будете ее держаться, выйдете вскоре.
   И отвернулась равнодушная. Уперлась взглядом в реку, застыла в молчании скорбном. Неуверенно прошел к кустам густым, внимательно осмотрелся. Почесал с досады затылок, потоптался на месте, вернулся, решительно подошел и только хотел повторить свою просьбу, как вдруг с губ сорвалось,
   - Вам не тоскливо одной в этой глуши лесной? Гостей здесь сроду не дождешься, - добавил неожиданно для себя с ухмылкой. Что за дерзость с его стороны непонятная!
   - Все мы в этой жизни только гости, судьбы всемогущей слепые рабы. Я же каждый день вижусь с друзьями верными. Зазываю их к себе словами особыми, - ответила тихо, только голос чуть дрогнул, едкостью ужаленный.
   - Товарищи мои дорогие, гости званые, гости жданые, вы на меня не сердитесь, обитель затерянную, не обходите. Ко мне хоть на минуту, загляните. Я поднимусь с холодной постели, открою вам кованые двери. Застелю столы тесовые. Угощу калачами медовыми. Каждый день приходят ко мне двое гостей. Двое гостей, столько же радостей. А что первый гость - солнышко красное. Второй гость - месяц ясный.
   - Чем же ты хвалишься, красное солнышко?
   - Я как всхожу рано - поутру, радуется весь мир крещеный. Весь мир крещеный, и детки малые. Дедки кволенькие и бабки хиленькие.
   - Чем же хвалишься ты, месяц ясный?
   - Если я всхожу ночкой темною, ночкой темною непроглядною, радуется весь зверь в поле и в лесу. Радуется путник усталый в дороге дальней.
   Подкосились ноги деревянные, присел, охнув, рядом, онемелый, услышав милого голоса звуки родимые.
   При сказке этой, что в сердце отозвалась тупой болью, медленно поднявшись в небо, камнем грохнула вниз жизнь далекая, радость давняя. Сквозь пелену прошедших лет четко увидел женский силуэт, склоненный над кроваткой детской. И голос ласковый незатейливую историю сказывает.
   - Мила! Неужели это ты! Здесь!.. В этой глуши! Одна!
   Оглянулась резко, глаза потемневшие сузив,
   - Добрый человек, Вам идти пора. Не смею больше задерживать.
   - Не узнаешь меня. Тимор я, муж твой.
   - Не гоже убеленному годами, над одиночеством чужим смеяться, - выдохнула горько.
   Он упал на колени, схватил ее руки, уткнулся в них лицом, прильнул губами к родным ладоням.
   - Глухой тоски не множь, путник случайный! Не вороши былые годы, не заводи напрасный разговор. Прошу, больную память не тревожь, скорбь тяжкую не тереби! Она невзгодой распоется снова, и не смогу забыть печали прошлых лет.
   Тимор прижал к щекам прохладные ладони, не смея верить в эту встречу.
   - Не искушай возвратом нежности слепой. Давно не верю ничьим словам. Не верю ни в участие, ни в дружбу верную...
   Почему поцелуй, дарованный тобой, меня волнует? Среди обломков прошлых лет я голос этот слышу часто. И снишься ты мне и дочь, пропавшая с тобой! О, память горькая моя...
   Мои года! В скрещении рассветов и закатов бегут они, молчание храня. Бегут мгновения немые за днями дни, за годом год.
   Жизнь отцвела, но без меня. Подползла неслышно к порогу старость. Увядшая душой и телом, слышу упрямые ее шаги.
   Сердцу несогретому пришлось угомониться. Как тяжело одной встречать рассвет! Лишь тишина поет мне песни заунывные.
   Вот и сегодня завесы уснувшего заката растянул над входом обители пустой вечер сиротливый, не согретый ничьей заботой, ничьею лаской...
   Не утаю, в твоих речах кроется цель моих заветных снов, где меня терзают стремительным вихрем немыслимых чудес безумные кошмары.
   - Я знаю, поверить трудно, но это, правда, я!.. с той далекой, прежней жизни... я!..
   Осторожно губами прикоснулась к седым волосам, вдохнула робко забытый запах, такой чужой и такой близкий...отшатнулась испуганно,
   - Когда-то там, в другой жизни, я дошла до счастья, случайно прикоснулась к запретной сказке, но не получила, чего хотела, о чем мечтала, чего сердцу желалось. Счастье мелькнуло солнечным зайчиком неуловимым, поманило радостью и обмануло. Со мной остались лишь безысходность неуемная и черная, гнетущая тоска.
   Как устала! Устала!.. Я так устала плакать о прошлой жизни, - ладонь освободила из цепких объятий, протянула к лесу, - чу! Слышишь, - прошептала, - шуршат угрюмые крылья одиночества усталого меж тонких веток. Это моя неласковая судьба спряталась и неусыпно стережет мою печаль.
   Для меня уже давно все кончено! Смирилось тело, и душа успокоилась. Сердце сожжено, слезы высохли. Меня не трогает уже ничья нежность, ничья любовь.
   - Посмотри внимательно в мои глаза. Прислушайся к сердцу своему, доверься его зову. Я муж твой, пропавший внезапно столько лет тому назад.
   - Сердце испепелил огонь тоски невыносимой. Сжалься над бедным!
   Не скрою, в печали безутешной поневоле надеюсь на радость тихую. Сердце хочет, оно, безумное, так просит чуда. Прошу! Пожалей, не обмани веру хрупкую. Посмотри, небо так злорадно низко и месяц звонкий так ехидно смеются над моею постыдною надеждой... - смотрит пристально в его глаза. -Отчего меня сомнения не тревожат... Душа моя твоей душе близка... Не спугну движением неосторожным видения туманный призрак.
   Знаю, держит от всех судеб ключи Царь небесный. Может, открыли мне ларец чудесный. Может, впрямь, не лгут глаза, и сердце не напрасно тянется к тебе, о, запоздалый, странный путник. Что-то зябко стало, - поежилась растерянно.
   - Наконец, поверила, - вздохнул с облегчением, - я случайно забрел сюда. Заблудился. Иди ко мне, согрею.
   Обнял за плечи, в руки взял холодную ладонь, прижал ее к своей щеке горячей. Неловко уткнулась головой в крепкое плечо.
   - Как закружилась голова...я не знаю даже отчего, слезы душат, комом в горле радость нечаянная. Столько счастья не поднять мне, годы уже не те.
   - Что ты, родная, вдвоем осилим. Какие еще наши годы! Отныне по жизни пойдем вместе. Отступит тоска от сердца. Увидишь, когда-нибудь все станет лишь злым воспоминанием. Постепенно в памяти затеряется так далеко...
   - Помнишь, тогда, на берегу: луна, таинственные звезды и соловьи, захлебывающиеся от любви. В твоей руке моя рука, и мы одни. Также кружилась голова...
   Как сладко щемило сердце и ночь, хмельная трепетом томящего желания, такою дивною отрадою дышала! Увы! Я уже не та, что раньше.
   - Я помню каждое мгновение с тобой. Как губы твои искал под взглядом цепким той луны нахальной. Твои глаза счастливые и холодок покорных губ мне не забыть довеку! Ты, как и прежде, так же красива и мила.
   Замолчали двое, уже не молодые, но разве такие давние! Жизнь для них лишь только начинается. Забылись в своей печали светлой.
   - Зловещим раскатом грома небесного, сквозь стаи черных туч упала ко мне на грудь птица жуткая со страшной вестью. Рассудок помешался. Я не могла поверить, что возможно такое...
   В ту ночь никто так и не смог мне помочь. Я билась в муках безутешных, рыдала, к небу взывала, молила пощадить, вернуть тебя и дочь. Оно безмолвно глядело на меня, злорадно улыбаясь... Как долго ждала тебя, надежду робкую в сердце согревая! Как долго и везде искала!
   - Прости за то, что другая любимая была у меня в той прошлой жизни, где о тебе забыл под чарами напитка колдовского. Тула, твоя сестра, пыталась вернуть меня в свою судьбу, за что и поплатилась жизнью.
   - Тебя тоже поили травами, чтобы в забвении топить?
   - Нам есть о чем поговорить, но все потом, ладно, главное, мы вместе! Как небо с солнцем, как звезды с луной отныне будем всегда рядом. У меня для тебя весть хорошая, только надо выйти на дорогу, - заторопился вдруг Тимор, вспомнив, почему очутился в лесу. - Собирайся, уходим, нас ждут.
   - Мне и собираться нечего. Все мое на мне.
   Мила встала, отряхнула одежду.
   - Тогда идем скорее, - взял за руку и уверенно повел за собой.
   Вышли на дорогу на удивление быстро. Все были в сборе. Молча смотрели на новую знакомую Тимора. Он, заметив, как настороженно переглядываются его друзья, засмеялся.
   - Это совсем не то, что вы думаете. Напрягите память и внимательно вглядитесь в эту самую дорогую и близкую для меня женщину.
   Чтобы не томить напрасно, помогу. Перед вами моя жена.
   - Какая, - не удержалась ревниво Дана.
   - Не волнуйся, она у меня одна, твоя мать. Мила, а это наша дочь. Как видишь, жива и здорова.
   Растерянная пауза затянулась. Смотрела Мила на уже взрослую свою девочку и не верила своим глазам.
   - Кровиночка моя! Как много долгих лет я шла к тебе! Как долго ждала этой встречи! - протянула дрожащие руки навстречу дочери. Девушка нерешительно оглянулась на маму Нору. Та уже бросилась в распахнутые объятия, - Мила, какая радость неожиданная!
   Смущенная Дана уткнулась в плечо материнское. Плакала от счастья Мила, всплакнула Нора, даже Наине пришлось прослезиться.
  
  
  
  
  

V

Прими меня в свою любовь.

  
   И вот уже они въезжают в высокие резные ворота. Встречать их вышли все, несмотря на столь поздний час. Непрестанно ахали и охали бабы. Многие из них прослезились от радости. Мужики, переминаясь с ноги на ногу, сдержанно покашливали, прикрывая рот огрубевшими ладонями. Бурному ликованию не было предела.
   Княгиня после неожиданной пропажи дочери и мужа долго хворала, пребывая в полузабытьи. В последнее время память постепенно возвращалась к ней. Глаза стали осмысленнее, речи внятными, желания понятными. Решили, наконец, судьба смилостивилась и послала бедной женщине выздоровление. Но вот, очередной ночью, княгиня исчезла. Обыскали вокруг везде, где только могли. Так ничего не нашли, будто растаяла бесследно.
   А тут вернулись, и сразу все. Радость-то какая!
   Антон не верил глазам своим. После непонятного исчезновения княгини ныло сердце неустанно. Не мог ни есть, ни пить. Тяжкая вина клонила к земле его седую голову, забрала остатки сна. Как мог не устеречь единственную, кто остался от княжеского рода!
   Кто мог ее похитить? Если сама ушла, почему? Сомнения терзали душу. Ему казалось, что княгиня что-то заподозрила и покинула замок, не доверяя ему более. Неспроста не стало ее. События последних дней убеждали его в этом.
   Недавно Антон привел во дворец молодую и бойкую женщину. Веселая, неугомонная Марта, довольно быстро освоившись, светлым солнечным зайчиком ворвалась в скорбную, будто вечные поминки, жизнь обитателей замка.
   Познакомились они на рынке, куда Антон пришел узнать последние новости, надеясь услышать хоть что-то о пропавшем князе. Он все еще верил в то, что князь жив и невредим. Только где он и почему о нем до сих пор ни слуху ни духу!
   Как всегда, задержался у рядов, где торговали орудием. Вчера прибыл корабль из-за моря, привезли много диковинного товару. Здесь уже столпились восхищенные покупатели. Седобородые, почтенные и совсем юные, безусые. Страсть у всех одна - оружие. Рядом с Антоном остановился грузный краснолицый господин, с пристрастием разглядывая сабли. За рукав его тормошила нетерпеливая жена, такая же крупная, как и хозяин. Он недовольно отмахивался от нее, словно от назойливой мухи.
   - Люди добрые, - жужжала настырная дама, на все стороны размахивая полными руками, приглашая в свидетели прохожих, - в кои веки выбрался на рынок, чтобы купить жене подарок на день ангела и застрял! Да еще где! У тебя уже этого убийства столько, что и девать некуда. Ты что, солить собираешься?
   - Не говори кума, - присоединилась к ее словам, бегущая мимо них такая же дебелая, с небольшой корзинкой в руках, молодка.- Совсем помешались на этом орудии. Мой тоже принес сегодня какую-то очередную дрянь.
   - Стой, - схватила за руку, обрадованная внезапной встречей, кума. - Ты откуда такая шустрая.
   - Ой, да и не спрашивай, - колыхнула огромным животом, - там, - махнула пухлой ручкой, - в ювелирной лавке, изумрудов навезли, золота, бриллиантов всяких. Надо Вирене рассказать поскорее. Неровен час, набегут, раскупят. Ты же знаешь, как она любит такие вещи. Так что, извини-прости, кума, сегодня спешу. В другой раз поговорим.
   Но кума рада-радешенька встрече неожиданной. Начала тормошить подругу, расспрашивать о всех знакомых и незнакомых. И пошло-поехало. Кто сына женил, кто дочь замуж выдал, кто купил корову, кто коня. А кто, дико глаза округлив, оглядываясь заговорщицки по сторонам, бегает на свидания от мужа законного. Грех-то какой, крестятся торопливо. И тут же забыв об этой новости, уже перемывают косточки зловредной Вирене, которая в последнее время совсем обнаглела. Набелилась, нарумянилась, насурьмилась, соорудила прическу а-ля оскубанная лошадь и ходит по городу в мехах из облезлой кошки, задрав свой острый нос, будто цапля, перебирая своими тощими ногами, в таком платье, что эти тоненькие ножки нахально просвечиваются сквозь него. Разве к лицу старой кобыле в ее-то годы хвостом вертеть!
   Цены себе сложить никак не может. Одна голова на плечах, да и ту так опоганила. Тьфу, - плюнули дружно каждая в свою сторону. Сколько же ей годков - то. Поди далеко за... Надо же так хорошо сохранилась, из кобылы в клячи перешла. Хотя при ее муже и его деньгах...
   Дамы забыли обо всем на свете. В их годы самое приятное время, когда есть кому рассказать, что ты думаешь о других. Смех громкий, размашистый то и дело прерывал их бойкий разговор. Забыто все на свете!
   Рядом с ними не менее колоритная, живая молодка, старательно заглядывая в рот веселым кумушкам, пытается что-то узнать. Напрасно. Они так заняты друг другом, что окружающее их совсем не волнует. Ее толкали прохожие, цепляясь корзинами, мешками, ящиками, но она упорно держалась рядом с ними. У незнакомки были такие вкусные, очаровательные губы; нижняя была чуть больше верхней и посередине поделена едва заметной игривой полоской. Она порой, совсем по детски, прикусывала губу, и тогда на румяных щеках возникали не менее обаятельные ямочки.
   - Кто торгует украшениями, - дергала за рукав по очереди то одну то другую, - где эта лавка.
   - Отстань, - недовольно отмахивались от нее.
   - Вы скажите и я уйду. Мне очень надо, ну, прямо, сейчас!
   - Кто, кто, - наконец отозвалась одна из кумушек, - Чмок, мистер Чмок...
   - Чмок ибн Пипа, - перебила другая, заливаясь от смеха. - Имя у него с рождения чудное, сразу и не проговоришь. Вот и прозвали Пипой. Маленький такой..., корчит из себя чужестранца. Как произнесет что, день вспоминаешь, о чем. Не слыхала?
   - Не, - мотнула головой в ответ.
   - Ты его не знаешь? - визгнула товарка, - у него еще бородка, как у козла, торчит ровно пипсик и голосок такой же козлиный. - И тут же обе вспомнили о Вирене, о ее муже и новый анекдот про козла, который, чем старше становится, тем больше рога имеет, снова покатившись со смеху.
   - Если вы не против, я могу показать дорогу, - сжалился Антон. - Здесь недалеко.
   Фыркнула на него сердито, обдав едким взглядом зеле-ных глаз, будто ушат холодной воды вылила, но тут же спохватившись, лукаво улыбнулась своей дивной усмешкой.
   - Ой, простите меня, дуру бестолковую. Видите, совсем заговорилась. Если вы такой любезный, не откажусь от помощи, идемте.
   - Тогда вперед!
   Ловко ринулись в бурлящий поток людской. Через некоторое время были у ювелирной лавки. Там уже собралась небольшая толпа зевак. Одни мужики, что, не решаясь подойти ближе к раскрытым настежь окнам и двери, разделившись по двое, по трое, кучками, лениво перебрасывались своими соображениями по поводу сегодняшних цен на пшеницу, на гречиху, просо. Погода также стала предметом их степенного обсуждения.
   Потягивая трубки, искоса поглядывали на вход, кто сегодня будет первым покупателем. В эту лавку приходят всегда знатные и состоятельные. Часто-густо, это весьма высокородные дамы, иногда в сопровождении своих именитых мужей. Каждому хотелось поглазеть на сильных мира сего, чтобы потом, на досуге рассказывать об этой встрече своим знакомым, смакуя каждую подробность увиденного.
   Марта остановилась, оглянулась на Антона, одернула на себе юбку, привычным движением ладонями всколыхнула грудь, игриво провела по волосам, глубоко вздохнула и устремилась в середину.
   Антон присоединился к зевакам, наблюдая за новой знакомой. Уж очень она его заинтересовала. Эта весьма привлекательная молодая женщина, излучала такую уверенность, силу, обаяние! Низкий, бархатный голос придавал ее речи особое очарование. Взгляд живой и цепкий, немного язвительный. Глаза по-кошачьи раскосые, зеленые, хитрые, завораживали любого, кто хоть на мгновение цеплялся за них взглядом. Бархатистая кожа медового загара. На голове тяжелая коса, уложенная веночком. И дух от нее исходил такой тонкий, ароматный, ни с чем не сравнимый, будто рядом букет полевых цветов, с едва уловимым терпким, горьковатым запахом полыни.
   Марта остановилась перед прилавком, нерешительно оглянулась. В середине было нежарко. В солнечных лучах, пробивающихся через открытые окна и дверь, светилось и переливалось всеми цветами радуги великое множество всевозможных украшений. Чего здесь только не было! Такого богатства ей видеть еще не доводилось.
   - Ау, здесь кто-то есть, - позвала осторожно, жадно вглядываясь в витрину.
   - Я есть, - широко улыбнулся хозяин на все крепкие зубы, показываясь из темного угла. Это был могучий здоровяк с аккуратной острой бородкой, с маленькими глазками, глубоко сидевшими под широкими бровями. Голос его тонкий и пронзительный, совсем не подходил такому внушительному виду. Длинные черные волосы спрятаны под шелковой косынкой, завязанной сзади на узел. Разговаривая, он все время как-то по - особому причмокивал губами.
   Она в ответ обнажила жемчуг своих зубов.
   - Здравствуйте! Так это вы здесь торгуете, - начала несмело разговор, запинаясь. - Вы этот... как его... Чмо...
   - Кто чмо? Зачем обзываться. Чмо - это нехорошее слово. Я Махмуд, а для друзей Пиппиллиус.
   - Ну, да! Да! - закивала согласно головой.- Я так и хотела сказать, Чмо и Пиплис, то есть Пипик, то есть, ну этот, который, а, кстати, где он? - оглядывая лавку. - У него еще борода, как у козла... у к-к-козлика и голосок такой же.. тоненький. - Промямлила, заметив наличие сего важного предмета на лике хозяина. Он недовольно нахмурился.
   - Что такое Пипсик? Не знаю такого, я один здесь хозяин.
   Густо покраснела от смущения, осознав, что сказала что-то не то. - Это Вы здесь... торгуете, один... все время.
   - Я, конечно! Какой вопрос! Что же интересует вас, о, красивейшая из самых красивых? - сложив перед собой ладони лодочкой, низко склонив голову. - Какова причина столь благословенного прихода, о, прохлада моего глаза, нектар души моей, о, сладкая пахлава моего сердца. Какой редкий, изысканный аромат источает это тело, мечта многих достойных мужчин.
   - Меня, - оглянулась нервно, будто здесь был еще кто-то. - а.., ну да. Нектар - это, наверно, вино, пиво... Я тоже такое употребляю. Правда немного. Так... По праздникам, то всегда, - поправила себя. Ну, если ему нравится обзывать ее словами непонятными, пускай ругается, стерплю. - Я, наверно, тово, ну это, как сказать, так и не тово. - Машет рукой в воздухе, решительно, - я пришла купить...- осматривает восхищенными глазами всю эту роскошь.
   - Слушаю и повинуюсь с любовью и удовольствием, о, лучезарная, подобна открытому солнцу на безоблачном небе. Что показать тебе, свет моего глаза?
   - А можно, - загорелась Марта.
   - Ну, конечно, можно, и посмотреть, и примерить, - с такой сладкой улыбкой. - Что надо подать той, что подобна полной луне среди звезд?
   - Ты тоже не из худосочных, Чмо с бородой козлиной. - Обиделась про себя Марта, наивно полагая, что хозяин имеет в виду ее круглые, пышные формы. - Лучше признайся, куда Пипика подевал? Вас же двое должно быть здесь. Да Бог с ними со всеми!
   - Вот тот перстень, - отчаянно ткнула пальцем в самый большой и самый красивый.
   - О, смущение сердца моего, это самое лучшее украшение, что когда-нибудь могли видеть эти достойные глаза.
   Марта напряглась невольно. Сердце ее забилось в радостном предвкушении обладания этим чудом.
   - Давайте я Вам помогу.
   Вытащил из бархатной коробочки и осторожно надел на палец. Марта с упоением смотрела на массивное золотое кольцо с большим изумрудом, обрамленным искусно ограненными бриллиантами. Камень завораживающе переливался от нежно зеленого до почти черного. Капельки бриллиантовые играли чудесными бликами разноцветными, очаровывая женщину. Такой красы еще не видели эти удивительные глаза, что сияли сейчас не меньше, чем изумруд. Марта восхищенно охнула, восторженно замахала рукой перед собой, глянула на торговца, не удержалась и закружилась, вся светясь от счастья. Хозяин с довольной улыбкой наблюдал за нею. Зеваки сошлись вместе, приблизились вплотную к окнам, важно подбирая слова, стали делиться мнением.
   - А что вещь богатая, только не каждому по карману.
   - Примерять - не покупать.
   - Это же сколько деньжищ иметь-то надо!
   - Курица не птица, а дама не покупатель. Нет у нее таких средств. Что, по ней не видно?
   - Иной скупой богач выглядит беднее нищего.
   - А примеряется долго как!
   - Такую вещь купить, надо все хорошо обдумать, а то купишь лишнее, потом продашь нужное.
   - Пускай лошадь думает, у нее голова большая. а здесь либо берешь, если деньги есть, либо нет, если денег нет.
   - А сколько стоит колечко, - опомнилась молодка.
   Услыхав цену, замерла, что вкопанная. На лице ее отразились удивление, озабоченность и смятение.
   Это же целое состояние. Сникла сразу, загрустила. Нехотя сняла с пальца.
   - В мечтах мы богатеи - а наяву никто, - продолжала рассуждать толпа.
   - Видела баба во сне хомут, не видать ей наяву лошадки.
   - Дайте мне вон тот браслет. - Попросила Марта, не мигая, многозначительно глянув в глаза хозяину.
   Примерила очередное диво, все так же повертелась перед зрителями. И потом пошло-поехало. Все без разбору. Учтивый купец вначале носился по лавке, словно угорелый, желая угодить такой шикарной покупательнице, беспрерывно рассыпаясь в любезностях, но вскоре стал понимать, что все напрасно, звону много, а толку нет. Если Марта разгорелась от радости обладания, хоть и кратковременного, таким состоянием, то он постепенно сник и стал злиться на женщину и на себя, что так легко поддался ее очарованию.
   - Надеюсь, вы уже выбрали себе, что хотели купить.
   - Пока нет, - довольная, вертит головой.
   - Уж больно долго торгуетесь, мне закрываться надо.
   - Как, уже? - переспросила огорченно.
   - У меня еще дела в городе, лучше приходите завтра, - добавил кисло.
   - Дайте мне снова, то колечко. - И одарила такой лучезарной улыбкой, что поневоле растаял, решил, в последний раз можно. Надела на палец, внимательно осмотрела. Созерцание это вызвало в ней так хорошо знакомое томление плоти. Неужели ей не владеть этим чудом!
   - Где ваше зеркало, - вспомнила, наконец.
   Бородой кивнул в сторону маленького обломка, висевшего на стене.
   - Вот этот огрызок считаете зеркалом? А как же мне узнать идет ли мне колечко? Глазам моим, фигуре, моей юбке, в конце концов.
   Глаза у хозяина полезли из-под бровей. Он впервые узнал, что кольцо примерять надо перед большим зеркалом. Марта вглядывается в него внимательно,
   - Да оно у вас треснутое. Вон трещина в камне.
   - Не соврать, так не купить. - Живо откликнулась толпа на такое известие.
   - Сбрехала баба начисто, и не покраснела.
   - Эка невидаль! Сорвалось и солгалось. С кем не бывает?
   - Ага, кто врет, тот и крадет.
   Купец испуганно вглядывается и с облегчением понимает, что эта хитрая женская уловка.
   - Как не разглядывать, а чего нет, того не увидать. - Переговаривается толпа.
   И вконец разозлившись, начисто забыв о своей высокопарности,
   - Дамочка, если у вас нет таких денег, так и скажите, нечего мне товар хаять. Приходите, когда они появятся. За ваши деньги - любой наш товар.
   - Как нет денег, - обиделась Марта. - вы что думаете, я в такую даль приехала, продала корову, всех своих... две курицы, что ласка задушила, будь она не ладна, этого... одного..,ихнего безутешного друга... петуха, - махнула головой, - ту же самую коро...- считает на пальцах, - чтобы шутки шутить. - Стал крепнуть голос. - У меня деньги есть и немало, - решительно поджала губы.
   - Тогда скажите, что выбрали, может, уступлю в цене.
   - Станешь торопить - толку не будет. Видишь - сомневаюсь, что брать.
   - Бабенке этой трудно угодить. - толпа рассуждает.
   - Знамо дело, хоть копеечку выторговать завсегда приятно. - Продолжали беседовать мужики за порогом, заглядывая бесцеремонно в середину.
   - Мог бы и хорошо уступить, вон как выплясывает перед ним, ровно заведенная.
   - Ага, ни село ни упало, отдай бабе шмат сала.
   - Уж больно много загнул.
   - Всякий продать подороже хочет.
   - На торгу завсегда два дурака: один дешево дает, другой дорого просит.
   - Само собой разумеется, кто себя обидеть хочет!
   Важно потягивая табак, продолжали дымить мужики, глазевшие на торг. Толпа зевак увеличилась.
   Прислушивалась Марта к их разговорам, понимая, что торговля окончена. Денег у нее и в самом деле не хватает на такую дорогую покупку. Хотя немного имеется, а если появился в кармане даже пятак, какая женщина не будет чувствовать себя жутко богатой и не захочет порадоваться приобретением парой-тройкой достойных ее украшений. Что с того, если стоят они по цене стада коров!
   Неукротимая злость разгоралась в неудовлетворенной женской душе. Почему кто-то может купить, а она нет? Почему одним все, а другим ничего! Можно было завладеть всем этим сокровищем при помощи обмана, но свидетелей за окнами много. Рисковать нельзя!
   - Торговаться - не покупать. - Лениво перебрасывалась толпа словами.
   - За слова ничего не дают. Торговать - не значит воровать.
   - Давайте сюда перстень, а то неровен час, пропадет. - Махмуд решительно снял с ее пальца сияющее чудо.
   - Вы что намекаете, что я украсть его могу. - Обиделась Марта.
   - Место бойкое, вещь дорогая, всякое может быть, - затряс озабоченно бородой.
   Дожилась! Если она сейчас беззащитная, одинокая женщина, так, что и напраслину терпеть от всякого хама должна? Ну, нет! Это уже чересчур! Набрала воздуху побольше и, пошла поливать обидчика, благо слова долго искать не пришлось.
   - Ах, ты, козел облезлый, - вспомнила кумушек, - ах, ты комар писклявый, недобитый, да подавись своей уступкой, своим поганым товаром. - Зеленые глаза ее, казалось, прожигали насквозь, - Я что, не смогу купить в другом месте кольца паршивого? А здесь ничего не возьму, даже задаром, пусть рука у меня отсохнет! Может ты еще надумал обыскать меня? Да лопнут глаза твои бесстыжие, если только заглянешь куда! - сует ему под самый нос свой могучий бюст.
   - Не сходно - не сходись, а на торг не сердись, - замямлил Махмуд, напоровшись на тугую грудь. Затрясся мелкой потной дрожью. Глаза его возбужденно заблестели. Скривились губы в улыбке хмельной.
   - Возможно, столковаться и по - другому, о, горячая и полногрудая владычица сердца моего! Ты такая заводная, пойдем ко мне жить, будешь мне служить. Подушки у меня мягкие...
   Марта почувствовала, как его крепкая рука сжимает ее локоть, дыхание обжигает лицо, мягкая борода щекочет шею. На мгновение заколебалась. Можно было бы согласиться, где наше не пропадало, а куда тех, что за окном стоят, деть! Что потом в городе о ней говорить станут! Нет, сегодня менять ничего не будет, но и воровкой обзывать себя, тоже никому не позволит.
   - Что, - глаза ее удивленно округлились, гневно сверкнув, - ах, ты пакостливый, шелудивый козел! Что трясешь здесь передо мной бородой своей плешивой! Да, что б она у тебя совсем вылезла, а на лбу вторая выросла! и чтобы в ней блохи завелись! что бы ты с щуки перья драл, да на тех подушках спал! чтоб тебя вело да корчило, покуда в пекло не завело! Чтоб тебе через свой клятый порог горб да бельмо подцепить...- без передыху сыпались проклятия возмущенной женщины.
   - Кобыла с медведем тягалась, один хвост да грива осталась.
   - Э-э-эх, хорошо ругается, - бросил кто-то шапкой о землю.
   - Шальная баба. Сколько силы! За одну ночь с ней, все бы отдал.
   - Такая обнимет, дух не переведешь!
   - Хоть, вся исклянись, мне как с гуся вода, - унялся хозяин. Он уже видит, как подкатывает к самому порогу карета. С нее выходит Вирена с кожаной сумочкой, густо обшитой каменьями, в которой, верно, полно денег, вальяжно поправляет на себе меха, яркие длинные перья на голове и высокомерно направляется в настежь распахнутые двери. Гордо вошла, кичливо раскачиваясь телом, твердо зная себе цену.
   Вот это покупательница! Вот это клиент! Сразу забыл о Марте. Суетливо бросился навстречу. Весь в любезном внимании. Само подобострастие. Сама учтивость.
   Ее наметанный взгляд сразу ухватил кольцо золотое, украшенное сочной зеленью изумруда, в окружении сверкающих капелек бриллиантов, что еще держал в ладонях. Она жеманно протянула ему руку. Он, перегнувшись вдвое, надел его на тонкий палец. Повертела рукой, - а что, ничего. Ладно, беру.
   Горделиво прошла к прилавку, оттолкнув брезгливо ногой корзину, скромно стоящую на полу, прилипла взглядом к витрине. Сердитая Марта, увидев такую богатую и чванливую даму, сразу догадалась, кто виноват в том, что у нее прореха в кармане. Вот где, наконец, можно отвести душу и отыграться за всю свою жизнь, не очень удавшуюся. Ткнула решительно корзину назад, под самые ее ноги.
   - Откуда такие дохлые берутся? Надо же, одна кожа да кости, а спеси сколько, ровно с княжеского престола слезла! - говорит, как бы ни для кого.
   - Убери из - под ног свою драную кошелку, задрипанка нищая, - сверкнула злобным взглядом Вирена.
   - Куда несено, туда и поставлено. Давно кошель на эту замызганную торбу поменяла. - Ядовито поинтересовалась. Заботливо осмотрела, - Вы, дамочка, так сильно уморились на работах, али сухотами болеем, что такая тощая, аж страшно приличным людям глядеть на это жуткое безобразие, так и тянет подать чего-то поесть, - в ее голосе звучало такое искреннее, и такое ехидное сострадание.
   Изумленная этой неслыханной дерзостью, округлив свои маленькие глазки, решительно поджала тонкие губы.
   - А ты принарядилась, чтобы всех нищих в городе перещеголять. - Брезгливо ткнула пальцем в одежду Марты. - В этой юбке неплохо рыбу в реке ловить. А сорочку у какой несчастной старухи перед смертью стащила? Вот это фасон! Нищий нищему может только позавидовать. Ишь, убралась красно как, что твоя коза на Рождество! И сюда приперлась, будто к себе домой. Сказано, козья рожа - везде вхожа. - Злорадно хихикает, кокетливо отставляя пальчик в сторону, приставляет лорнет к глазам и дальше острым носом в украшения.
   - А ты, бесхвостая курица в павлиньих перьях, гляжу давно обнищала умом! Думаешь, если размалевала рожу, словно пасхальное яйцо, напялила на себя меха из облезлой кошки, будто свинья в хомут влезла, так уже великой цацей стала? Давеча видала таких, бродячих. По всему городу шуты бегают, зазывают на представление. Хороша мода! Не каждый нищий в такое оденется. Это же всем курам на смех!
   - Тут так дурно пахнет! И откуда тухлой псиной воняет, - сморщила благородный носик Вирена, поглядывая в корзину. - А кислятиной как несет! Милочка, ты совсем раскисла от поту. Убери свои грязные руки из моих глаз долой, закрываешь обозрение.
   И почти легла тощим торсом на прилавок, близоруко щурясь в лорнет, вглядываясь в драгоценности.
   - Грязь не сало, потер и отстало. По мне лучше сто раз вспотеть, чем раз прахом покрыться, хотя, сухие жабьи кости тарабанят звонко. Далеко слышно, как лягушонка в обшарпанной коробчонке тарахтит по городу, - насмешливо кивнула на тарантас, где ждал хозяйку покорный молодой кучер в щеголеватой одежке, с напомаженной головой, и с по - залихватски закрученными усиками.
   - Сама дура вонючая! Вижу в твоей голове лягушки давно завелись, - начинает потихоньку расходится Вирена.
   - Ты, птица дохлая, недощипанная, титьки свои курячьи убери с моего товару. Я тут прежде тебя пришла и все это уже скупила. - Стала наступать Марта.
   - О, почтеннейшая из всех почтенных, - пытается вмешаться в столь "приятный" разговор Махмуд, обращаясь к Вирене. - Я предлагаю примерить это удивительное ожерелье, равным которому не владел никто из всех великих мира сего.
   - Подобру-поздорову, отстань, не суй в нос свои замызганные цацки, видишь, разбираемся. Не ерзай под ногами!.. не заводи душу!.. не буди во мне нервы. - Неистово вращая потемневшими от яростного возбуждения глазами, придвинулась Марта к хозяину. Тот отступил, изумленный таким бешеным напором.
   Фыркнула Вирена, хищно оскалив мелкие зубки в язвительной улыбке. Выхватила ожерелье, надела на длинную шею и, довольная, стала разглядываться в зеркало, злорадно пританцовывая перед Мартой.
   - Идет-не-идет, купить-не-купить! У меня денег столько, что всю эту лавочку со всеми ее потрохами могу забрать.
   Ее тоже начало охватывать радостное возбуждение. Всегда так приятно достать соперницу.
   - Чего квохчешь курицей, все куплю, все куплю! Лопнешь от натуги. В эти руки много не загребешь, вон, они у тебя, словно крюки. И ожерелье это пристало, что курице зонтик.
   - Порою завидущая хула лучше, чем дурацкая хвала! Что досада берет по чужому добру? Аж, трясешься, что купить не можешь. Берут завидки на чужие пожитки!
   - Завидны в саду черешня да вишня; кто не пройдет, тот щипнет. А здесь чему завидовать? Ты в зеркало на себя погляди получше. Вставь свои слепые зенки в него и увидишь, что в кривой роже и рот на боку. Как не крась, уже ничем сверху не закрасишь. Хотя, промеж слепых и кривой в чести.
   - Ты дура беспардонная, на себя лучше погляди, нос, что лапоть на всю рожу. - Зачастила, заметно нервничая, Вирена.
   - Да не такая раскрасава, что в окно ночью глянет - месяц с перепугу на землю шлепнется. Во двор выйдет - со страху три дня собаки воют. - Ткнув руки в боки, грудью вперед, ехидно издевалась Марта.
   Мужики заинтересованно следили за перебранкой.
   - Наша барынька возбудилась - то как!
   - Рада дура дуру встретила.
   - Как не крути, а деревенская корова шустрее городской кобылы. - Делились между собой довольные зрители. Не каждый день доводится услышать перебранку двух достойных друг друга стерв.
   - Чего ты своим выменем мне в нос тычешь. Вон набухло, ровно у коровы перед отелом. - Вирена стала совсем близко, прищурив яростно глаза, - меня не укусишь, а себя за зад попробуй. Надо же, откормила, что не обойти, не объехать. - В ее голосе появились первые визгливые звуки.
   - Знамо, такой кляче не объедешь, первый ветер в поле снесет. - Марта наоборот стала спокойная, что удав на охоте. - А о твой дохлый, уколоться можно. И не маши передо мной своими растопырками. Чай, не в поле чучелом огородным стоишь, ворон здесь нет. А мухи от смеху, глядя на тебя, все давно передохли. Распрыгалась, что блоха в коросте, места себе не найдешь.
   - А чтоб тебе шмелем подавиться, корова не доенная,- рассердилась не на шутку Вирена, аж затряслась вся. - Зато у меня денег столько, что тебе и не снилось. - Дрожащими от злости руками открыла свою сумочку, полную золотых монет, набрала целую пригоршню, затрясла ими перед носом Марты.
   - Ого, вот это да!
   - Золота никогда много не бывает.
   - Все равно, эта тощая кляча нашей корове рылом под хвост не достанет.
   - Ого, как дамочки раззадорились, уже не угомонить.
   - Не все горлом, скоро и руками махать начнут.
   - Здесь рукам воли лучше не давать. Тяжелая рука у бабенки.
   - Само собою разумеется, но разогнав во весь дух, сразу не осадишь бабий норов. - Толпа живо отозвалась на увиденное.
   - Все, всякое мое терпение лопнуло! Короче, чего тебе надобно, кучка навозная, пересохшая. Повторяю, а ты слушай, харю-то свою не отворачивай, хорошего дважды не сказывают, даром здесь трешься-ошиваешься; сказано, мы уже ничего не продаем. А что не продается, цены не имеет!
   Нам закрываться пора, в городе дел полно. Что ты носишься со своей торбой, что кура с яйцом. Не надо нам твоих поганых денег! От худой курицы и яйца худые. Иди, гуляй, смерть куролапая.
   - Чего это вдруг мы, - ошарашено заморгала Вирена.
   - Потому, что муж мой.
   - Ах, муженек уже твой? - протянула с издевкой, улыбаясь так хитро, а глаза такие злые, аж красные.
   - Да мой! Что я уже замужем не могу быть?
   Купец, стараясь надевать на Вирену украшения, решил до поры не вмешиваться в яростную перебранку женщин. Он вмиг остолбенел от такой неожиданности. Недоуменно оглянулся на Марту.
   - Ты? Да ради Бога, да сколько угодно! Мне что жалко! Но намедни чужими были, - ехидно заметила, так же кулачки в бочки и остренький подбородок резко взлетел вперед - вверх.
   - Ну и что ж, что были, а тут взяли и поженились, специально, тебе назло.
   - Ты хоть знаешь, как звать мужа возлюбленного.
   - Знаю, не твое куриное дело, поняла?
   - И как, если это не важная тайна?
   - Чмо, - мигом сорвалось с языка, - или Пипик... Пипсик... с бородой, - добавила отрешенно, поняв что ляпнула ни к селу, ни к городу. Как же на самом деле его звать-то? Силится вспомнить.
   - Махмуд, - робко пытается подсказать ошеломленный продавец. Ему очень понравилась идея Марты. Он уже успел убедиться в уме, взбалмошности, напористости этой молодой женщины. Его восточную натуру это так возбуждало!
   - Ну, конечно, Махмадей, - обернулась на мужчину, - а дома как хочу, так и называю, по-разному. От большой любви обзываю, как мне захочется, понятно для особо непонятливых.
   - Чмо, - заливается от зловредного смеху Вирена. - А Пипик у него что, с большой бородой, да?
   - Мой муж, как хочу так и зову, - решительно отрезала, сердито сверкнув глазами. - И, что у него, где растет, не для твоих куриных мозгов, ясно? Будет мешать, обрежем.
   - И давно у вас любовь. - Хохочет Вирена.
   - Давно, с самого утра, - не уловила иронии в голосе.
   - Надо же, - сплеснула та руками, - пора разводиться. Пипик этот тебя явно не устраивает. Да и имя у мужа не больно ладное. Как в городе тебя называть будут, Чмошка?
   - Сама ты надоедливая мошка, Муча пучеглазая. Он любит меня! Сильно! всей душой и всем сердцем! Он, этот... Махмадей, - с удовольствием вспоминает имя, - даже обзывает меня... то есть называет... как? Во! Я его...- правую руку к губам, задумывается на миг. - Что светит-то все время... а, ну, да! Фонарь его глаза, - засомневалась чуточку, - или двух? У него же по-моему два их было, - оглянулась на хозяина.
   Он испуганно вытаращил глаза, - два, два, - затряс отчаянно бородой.
   - Ну, точно, козел! - скривилась про себя Марта, - ему бы еще рога. Ну, да, не важно! Хорошо хоть, что со всеми глазами, - махнула рукой, и продолжила свою пышную речь - я фонарь его двух, - зачем-то выделила, - глаз, пиво его сердца и даже сладкая халява его души, - довольная, что вспомнила такие сложные прозвания. - Так что давай, снимай мое добро. Я резко передумала продавать. А что? сама носить буду. И, вообще, мы уже закрываемся, да, милый? - таким елейным голоском.
   Закивал согласно головой Махмуд, молчавший до сих пор. В его словах не было нужды. Совсем растерялся, бедный, от такой неожиданности. Марта так сильно овладела его душой и телом, что напрочь забыл о торге, о выгоде. Рад был несказанно, что жениться на такой удивительной женщине, шальной, что буря в пустыне.
   Для Вирены слова Марты, будто плевок на солнце.
   - Я плачу золотом и покупаю все это, что на мне, тебе понятно, коза задрипаная. - Молвит ядовито с чувством, с расстановкой, медленно, наслаждаясь моментом.
   - Думаешь, если он козел, значит я тоже дура?- не вынесла такого сравнения возмущенная душа Марты, - а ну, давай сюда побрякушки. Обвешалась ими, ровно елка новогодняя. Повторяю, мы закрываемся! Не только слепая, еще и тугоухая. И за что все увечья на одну тупую голову!
   Потянулась к ожерелью, стала снимать бесцеремонно.
   От такой неслыханной дерзости показалось, что Вирену вот-вот хватит удар. Челюсть отвисла, глаза налились кровью. Разъярено втянула сквозь зубы воздух, готовясь дать решительный отпор. Взгляд переполнен такой несокрушимой злобой! Голос зазвучал особенно визгливо, даже истерически.
   - Убери лапы свои вонючие, кошка блудливая. Руки коротки, не достанешь.
   - Я ноги приставлю, - морщась от пронзительного крика, продолжает снимать украшения Марта.
   - Не прикасайся ко мне, а то я сейчас тебе все патлы повыдергиваю! Космы мигом растрепаю!
   - Попробуй! Напугала курица псину, излягала всю, - громко рассмеялась прямо в лицо, ткнув ей фигу в самый нос, злорадно повертела, - вот что ты можешь купить в моей лавке на свои паршивые деньги. -
   От такой неслыханной наглости Вирена лишилась дара речи. Почувствовала, как от дикой ярости, в горле комом застрявшей, стало нечем дышать. Спазмы по лицу волнами прокатились. Задергалось тело в нервных конвульсиях.
   - Какая чудасия!!!. О, гляди!. Как разморгалась ушами-то, лопоухая наша. Губами-то как зашлепала. А голосу что, нету? Пропал?... Надо же! Онемела?... Кляпку со рта вытащи, - уткнув руки в боки, покачиваясь на расставленных ногах, головой вперед, - Ой, рожу не корч! Не корчи такую рожу. Неровен час, при ней и останешься! Да не сучи ножками, не дергайся так, глядишь, обломаются! А что, любезная, если хочешь, попляши, ножки уж больно хороши, - захлопала в ладоши.
   Вирена от лютой злости, что сковала ее тело, чуть не задыхается. Хватает воздух ртом. Камнем сдавило грудь. До сих пор никто не посмел вести себя с ней таким нахальным, беспардонным образом.
   - Дуй не дуй, хоть раздуйся! А хоть тресни, ничего не выдуешь! Что глотку растаращила, ртом ветер не поймаешь! Мои камни, мое золото. Сама носить буду.
   Что молчишь, разжуй, да выплюнь уже скорее, мочи нету ждать! Надо же, как ум с разумом помешался! А рожа-то, рожа-то какая жуткая, сама на оплеуху напрашивается!!!
   - Совсем заругала, захаяла барыню. Вон как, бедняга, мучается в припадке нервическом. - Сочувственно шелестит толпа.
   - Иная сварливая баба хуже черта достать может.
   - Было бы болото, а сатана всегда найдется.
   Вирена так яростно крутнулась на пятках, аж, доски под ее ногами завизжали жалобно, и, сгорбившись, побежала к карете.
   - Съела кошку с маком, закусила квасом с таком.
   - Пошла, несолоно хлебавши.
   - Ковыляй отсюда - пока цела, а то не погляжу, что барыня, в бока живо натолкаю. Во, поплыла, будто колесо кривое, лебедь косолапая. Тебе бы только верхом на сковородке ездить, - укусить старается напоследок Марта.
   Вирена при помощи услужливого кучера взобралась в карету, злобно пнула его ногой, яростно плюнула в сторону лавки, закрыла окошко, и они умчались.
   - Пропала, словно корова языком слизала. - Как бы с сожалением, что так все закончилось, толпа стала быстро таять.
   - Ага, будто ветром сдуло.
   У каждого появились неотложные дела. Расходились так же, как и пришли, по двое, трое или по одному.
   Махмуд несмело подошел, желая обнять за плечи горячую женщину. Темные глазки, масляно щурясь, неустанно обшаривают тело налитое, будто яблочко наливное. Вспомнил вновь свои восточные замашки, заговорил пышно, - о, великое счастье будет тому, у кого ты станешь хозяйкой в доме, кто сделает тебя сокровищем своим.
   Сильная любовь запала в сердце мое. Оно склонилось к тебе, только лишь увидел на своем пороге. О, луноликая и пышногрудая красавица, чей стан кипариса стройнее, чьи губы меда слаще, ты наповал сразила меня стрелами своего взгляда.
   Клянусь, ты лучше всех в целом поднебесье. Ибо многих я женщин встречал, но нет даже близкой по напору, уму и речам. О, несравненная, ты как буря в пустыне, такая же непредсказуемая и шальная! Если ты в гневе - огонь, значит в любви - ураган.
   О, прохлада моего глаза и плод моего сердца, чье лицо самого солнца светлее, пожалуй мне один поцелуй. О, счастье очей моих, прошу, подари или дай взаймы. Я одарю тебя всеми богатствами, что имею. Эти россыпи жемчуга, топаза и яхонта, золота и серебра: все, что мое - будет твоим. Улыбнись, о, владычица сердца моего. Улыбка твоя подобна луне в ночь ее полнолуния.
   Она яростно дернулась и метнула в его сторону такой грозный предостерегающий взгляд, что земля ушла из-под ног.
   - Чего ты ровно дикая, - растерянно, напрочь ,позабыв о своей велеречивости.
   - Пошел вон! - гневно сверкнула уничтожающим взглядом.
   Разинув рот, не смог произнести ни слова. От такой неожиданности, голова у него совсем пошла кругом.
   - Пошел вон, козел недоенный! Глаза не мусоль! Всю жизнь мечтала козой стать. Я, как пришла не званой, так и уйду не гнаной. А ты, продажная твоя душа, подавись своими цацками, больно они кому нужны!
   И ушла, довольная собой. Антон задержался немного и догнал ее уже при самом выходе из рынка. Шла, бойко разглядываясь по сторонам, раздавая налево и направо свои веселые шуточки.
   Лучезарно улыбаясь, подмигивала без устали всем встречным мужикам, чем вводила в краску более стеснительных, что смущенно уступали дорогу шальной бабе.
   Каждая жилочка в ее теле пела от возбуждения. Испытывала невероятное ублаготворение. Нет денег, ну и не надо! Она и без перстня проживет. Зато смогла показать толпе зевак, и этой глупой высокомерной курице, что с нею лучше не связываться.
   Почему она должна пить кислую брагу, а эта спесивая дура - сладкое вино. Почему ей ничего в этой жизни судьба не подарила, а Вирене все на золотом блюдечке. Живет себе в свое удовольствие. Наслаждается тонкими, деликатными запахами, ест редкие кушанья, попивает изысканные напитки всевозможных видов.
   - А, это вы. - Оглянулась насмешливо. - Я уже успела забыть о нашей встрече. Конечно, были возле лавки и все слышали. Знаю, дурой меня считаете.
   Не стану лукавить напрасно, цветных камней искристый жар и брильянтов яркий яд пленил сердце слабое мое. Теперь все. Торг окончен. Пора и домой, наверно.
   - Откуда?
   - Издалека! Отсюда и не увидишь! Хоть, возвращаться некуда. Муж сгинул. Свекровь, старуха злющая, сына не заставила долго ждать, следом подалась. Продала хозяйство свое нехитрое, корову старую, петуха, что остался без курей, их ласка передушила, да в город подалась, новую жизнь начинать.
   Ехали всю ночь. Глаз почти не сомкнула. Приехали, сразу на рынок, а там уже все видели сами. Цены здесь, хочу сказать Вам, - сделала большие глаза, вспомнив торг.
   - Идем со мной, - предложил неожиданно для себя.
   Остановилась, задумчиво глянула на дорогу, потерла ладонью об ладонь, - а что уж там, где наше не пропадало, попытка не пытка, спрос не беда, идем, - махнула решительно рукой. - О, прекрасный лицом и телом, господин мой, слушаюсь и повинуюсь твоему приказу, о, свет очей моих, прохлада моего сердца, - вспомнила Марта речь недавнего своего поклонника, и расхохоталась, запрокидывая голову назад. Антон тоже рассмеялся, вспомнив торг и всех его участников.
   - А что, богатый и достойный муж был бы. Может, и не надо было отказывать такому пристойному кавалеру?
   - Замуж за богатого выйти, каждая женщина мечтает. Но что может дать птице вольной самовлюбленный петух!
   С ним в небо вовек ей не подняться. Разве сможет подарить он своей половинке радость заоблачного полета?
   Я не хочу замуж за старого, не хочу за малого! А хочу за ровнюшку, пускай и небогатого. Зато потом куском хлеба не будет попрекать. А там труд, совет, любовь принесут в дом достаток да лад. Будет и у нас семейная благодать!
   Мой сокол ясный еще гуляет где-то, никак не нагуляется. Надеюсь, придет время, и мы встретимся. Моя душа этой верой живет. Она просит, жди! Надежду робкую не растопчи поступком необдуманным. Благородное сердце родное, ищи! Не пропусти счастье свое.
   Вот и разыскиваю сердцем своим милое сердце. Поэтому пробую заглянуть в другое. Увы! Как часто оно упрятано за семью тяжелыми замками. Не дозваться, не достучаться, - пытливо метнула взор игривый в сторону Антона. Он усмехнулся скептически.
   - Нечего сказать, и умна, и хороша, и высказываться умеешь, не хуже Махмуда - лавочника.
   - Я по-всякому умею объясняться. Давно заметила, если человек, с кем разговариваешь, по душе, то слова сами по себе складываются, да так ладно да складно, что порою сама диву даешься. С иным же тянешь из себя, слова эти, будто щипцами выдергиваешь, ровно заклинило память.
  
  

***

   Так эта умная и веселая женщина появилась в его жизни. Вначале, изумленная роскошным убранством замка, вела себя не в меру смирно, настороженно, с нескрываемым восхищением разглядывая величественные апартаменты. Иногда видел ее в огромном куполообразном зале возле портретов представителей княжеского рода. Марта внимательно всматриваясь, напряженно шевеля губами, прилежно читала под ними надписи. Подолгу стояла там, высоко подняв голову, с восторгом глядя на роскошные фрески из религиозных текстов. Однако вскоре живой нрав ее вырвался на волю. Вот уже то тут, то там слышался заразительный смех, веселый голос. Виделись они нечасто. За обедом или вечером за трапезой. Но это не помешало почувствовать Антону, что Марта явно неравнодушна к нему. Ловил на себе кокетливые, быстрые взгляды. Старался не обращать внимания. Надеялся, что все само собой уладится. И, в конце концов, Марта поймет, что между ними ничего не может быть.
   Она постепенно стала в замке абсолютной хозяйкой. Прислуга, с молчаливого согласия Антона с огромным удовольствием покорилась ее беспредельной власти. Женщина довольно скоро смогла завоевать любовь и безграничное доверие всех, кто жил здесь.
   С ее приходом изменилась жизнь, стала веселее, обрела смысл какой-то, что ли. Даже княгиня, на удивление, стала быстро поправляться. Марта беспрекословно взяла на себя обязанности по уходу за больной.
   С каждым днем княгиня выглядела все лучше и лучше. Все чаще улыбка скользила по ее губам при виде Марты. Та же души не чаяла в своей хозяйке. Ухаживала за ней, словно за маленьким ребенком, заботливо угадывая сердцем малейшее желание своей подопечной. Признательному Антону хотелось отблагодарить Марту за ее доброту. Долго собирался. Одолевала почему-то робость непомерная и, наконец, решился.
   Как-то вечером заглянул в княжескую опочивальню. Марта сидела возле кровати, чуть слышно напевая свою любимую песню. Она вязала теплые пуховые носки. Увидела Антона, вскочила от такой неожиданности. Княгиня спала безмятежно, словно ребенок.
   - Ну, как, все нормально? - спросил тихо.
   - Ага, - ответила счастливая, тоже шепотом.
   - Травы завариваешь те, что я дал?
   Марта поначалу заколебалась. Ответ был и так ясен. Он знал, что только после этого чая Мила крепко так спит.
   - Я благодарен за помощь, за княгиню. Вот! Думаю, тебе понравится этот подарок, - смущенно надел на руку тот перстень, что когда-то в ювелирной лавке не смогла купить.
   Молодка, увидев это чудо у себя на пальце, остолбенела. Понял, что сейчас последует буря эмоций. Ждать ответа не стал, суетливо подхватил золотой бокал, где еще были остатки недопитого отвара. Ему показался подозрительным его запах. Это был явно не тот напиток. Недовольно нахмурился. Глянул на Марту. В ее глазах блестели слезы.
   - Что такое? - удивился.
   - Просто мне еще никто, никогда и ничего не дарил. - Отвернулась к окну. Предательски задрожал ее голос.
   - Чем княгиню поишь?- спросил раздраженно.
   - Поверь, разбираюсь. Я хочу, как лучше. Та трава не надо ей. И вообще, это только сегодня.
   Прижала к груди подарок, а глаза, будто у собаки, такие невеселые, тоскливые даже. Ничего себе радость.
   - Чтоб это было в последний раз, - буркнул, сердито сверкнув глазами, и выскочил в дверь.
  
  

***

   Тем же вечером, беспрестанно ворочаясь, никак не мог уснуть. Все глаза Марты перед ним, полные слез, смотрят на него с обидным укором. Улыбается так странно и бессовестно, манит за собой в бездонную пропасть греха.
   Как не понять ей, не до любви ему сейчас. Княгиню надо на ноги поставить. С завтрашнего дня будет обязательно следить за тем, чтобы поила нужным настоем трав, а то совсем распоясалась, что хочет, то и делает. И он тоже хорош! Волю дал, вот и распустилась.
   Недовольный, никак не мог уснуть. Отчего так душно? Открыл окно. Увенчанная звездной короной роскошная ночь по лунной дорожке мягко скользнула к нему в гости. Осторожно дохнула прохладою свежей.
   Любопытная луна зацепилась за ветку исполинского дуба и качается в зыбком сумраке ночном, кутаясь в тонкие облака. На полную грудь вдохнул пряный аромат притихшего сумрака.
   Все, пора спать. Едва лишь коснулся головой подушки, чуть слышно скрипнула дверь. Насторожился поневоле. В комнату тенью невесомой ловко юркнула женская фигурка. На цыпочках подошла к кровати. Остановилась, как бы раздумывая, и в следующий миг нырнула к нему под одеяло, прижавшись, горячим, тугим телом.
   От неожиданности такой вскочил, словно ужаленный. Задохнулся удушливой волной, предательски зачастило сердце.
   - Что за шутки, - прошипел гневно. - А ну, немедленно, в свои покои!
   Сел на край кровати. Она присела на другом.
   - Это еще, что за глупости, - буркнул уже недовольно. - Что за игры среди ночи, когда все отдыхают.
   - Я, наивная, полагала, что ложе мужское примерять стоит именно тогда, когда все спят. Может господин мой предпочитает белым днем встречаться с дамой.
   - Ничего не думает, - категорически и беспрекословно отрезал, поморщившись недовольно. - И ничего не предпочитает, мечтает только о том, как бы уснуть.
   - Что случилось с ним? Раньше, болтают злые языки, ни одной юбки не пропустил. Где же богатырская былая удаль?
   - То было очень давно и уверяю тебя, во многом неправда. Сейчас постарел, другое время, другие обстоятельства. И вообще, я очень хочу спать, - жалобно простонал, - оставь меня, в покое, пожалуйста.
   Марта поднялась, медленно подошла к окну, качнула вальяжно головой и по спине пышной волной растеклись длинные волосы.
   - Я уйду, не волнуйся напрасно. Взгляни, какая ночь! Одна на тысячу такая, ласковая, доверчивая, притихшая в ожидании томительном. Стоит только руки протянуть, сердце распахнуть и впустить в него желание хмельное. Какая ночь!
   Гостья, щедро облитая луной, вглядывалась в сумрак, будто слова пытаясь подыскать.
   - Стою сейчас одна на берегу своей судьбы. Со мною рядом пусто. Никого! - зябко поежилась, грустно улыбнулась. - Теплом объятий крепких не кому меня согреть. На плечо верное голову склонить и по душам поговорить также не с кем. Даже помолчать вдвоем приятно иногда и не с кем, - опустила голову. - О днях прошедших трудно вспоминать, а будущих, увы, не вижу.
   В очертании сегодняшнем только одно - ожидание, пустое, бессмысленное. Безысходности и обреченности такой давно не знала душа неукротимая моя.
   Вот и пришла, без зова, без приглашения, сама, - из груди невольно вырывается тяжкий вздох. - Горьким словом упрека не карай, не осуждай за поступок безумный, не наказывай презрением глухим.
   Что лукавить, знаю, безответная любовь моя. Нет ей места в твоем сердце. - Молвит грустно, - ты в жизнь мою вошел, судьбу об этом не спросив, любовью, будто зорькой, озарил. - Повернулась к Антону. - Сил не стало ждать встреч нечаянных с тобой. Словно кем-то приговоренной, голос твой ловить желанный, шаги твои стеречь устало. - Отвернулась, прислонилась к окну, - Сейчас стояла у закрытой двери и слушала себя.
   В предчувствии необратимой боли так сердце жалобно стонало, так плакала душа. - Вздохнула тяжело, - если при встрече глаза равнодушно встречают, если не пронимает любимого взгляд мой зовущий, все превращается в невыносимую тоску. Немило так и грустно. - Помолчала, - надежда все же душу грела, хотелось правду знать.
   Может, сегодня попробовать лед в сердце растопить жаром любви горячей. - Марта снова обернулась к Антону, - раскрой объятия свои, впусти несмелую, она так робко просится к тебе. Ты ее не замечаешь? Слышишь, она здесь. Стучится, жалобная, приюта просит, возьми меня. Я здесь. И я твоя. Да что там, - махнула отчаянно головой.
   Подняла руки вверх, изогнулась кошкой гибкой. В лунном сиянии сквозь тонкий кружевной шелк соблазнительно мелькнуло тело нагое. Предательски блеснула высокая грудь. Облизнул губы, в момент пересохшие. Словно натянутая струна, подошел к окну, держась на расстоянии от нежеланной гостьи.
   - Визит этот странный и бесполезный. Умом его мне не понять. Сердцем также не могу оправдать позднюю встречу. Если пришла отблагодарить за мой подарок, напрасно. Признателен за помощь. Вот и все. - Умолк, раздумывая.
   - Знаю, что желанный дар мой, что приятен, но взамен не надо ничего. От всей души я благодарен за доброту твою и только. - Плечами сдвинул, - больше ничего. Намека не было на что-то большее.
   Не скрою, догадываюсь, что люб тебе, что увлеклась ты мной. Приятно мне, и только. Как бы не старался сыскать хоть каплю чувств в душе своей, там пусто. Видишь, нынче занят, отягощен заботами. Седой, уставший, древний холостяк, мечтает только об одном, уснуть в своей постели. Уйди, прошу я прочь. Счастье свое здесь ты не сыщешь.
   - Пугаться нечего напрасно, просто хочу сказать тебе, люблю. - Печально посмотрела в его глаза, улыбнулась мягко, - Я люблю и не страшусь своих чувств. Даже не то. Нет, не люблю, обожаю.
   Обожаю тебя до стона неистового, до крика надрывного. Так сильно обожаю... Вот и все... ты знаешь, и мне легче. - Отвернулась к окну, голову склонив.
   - Пришла не за жалостью слепой, не плакаться на плече твоем. Вкус слез моих... я и сама толком не знаю. Уйду сегодня. Уже решила. Для гостьи срок положенный прошел, хозяйкой не зовет никто. Вот, пришла попрощаться, напоследок, - глянула на Антона пронзительно, - любящим сердцем в сердце родное хоть, на чуток, дай заглянуть. Руки мне навстречу протяни, душу распахни. Впусти мою любовь, почувствуй на губах упрямых жар поцелуя влюбленной женщины...
   Прошу напрасно. Закрыта ставнями душа любимого,- легко запрыгнув, села на подоконник, прислонилась к косяку окна, собрала волосы, - глух мой желанный к просьбам, - медленно заплетает длинную косу.
   - Жаль, что сегодня в твоих кудрях не запутаться моему дыханию осторожному. Если б ты знал, как хочется коснуться хоть слегка любовью робкой губ твоих желанных, к груди прижаться и услышать дыхание неровное! Как хочется тело твое наполнить желанием неутомимым, в ответ услышать пылкий страстный вздох. - Пристально посмотрела в глаза. - О, милый, что тебе я сделала, что душу запер для меня?
   В чем вина моя? Разве в том, что полюбила бездумно, страстно, глубоко, и не могу молчать? Что разгулялось сердечко непокорное и в любовном жару остыть не может? Любовь эта без спросу подступила, и мне тяжело ее скрывать. Я так люблю!..
   Как хочется к тебе прижаться, так сильно, до озноба... закрыть счастливые глаза и прислониться к щеке твоей щекой своей...
   Жаль мне, что не закружится вихрем эта ночь, пронзенная желанием неутомимым. Из-под ног земля не уплывет под нами и не застонет твоя душа хмельная, страстью напоенная. - Тихо добавила, - сердце мое съежилось от боли, ужаленное занозой, наткнувшись на тебя, потухшего для радости... - отвернулась в сад.
   - Злое и вредное зелье любовь твоя. - Голос Антона, недовольный, решительный. - Опасно упиться им. Ослепленному твоей страстью, нырнуть в любовь легко и сладостно. Как страшно в омут угодить и утонуть, забыться!
   А жизнь? Она требует внимания. Я не один! Не могу найти нужных слов и понять твоих попыток не могу. Не хочу быть резким, но ответ мой прост и неизменен, счастье с тобой нам не построить! Нет! Никогда! Тверд в своем решении.
   - Эх, любовь моя, бесприютная, отчего терзаешь душу, окаянная. И сейчас я словно пьяная, туманится мой разум, и голова кружится, да не от радости, от боли наступившего похмелья. - Засмотрелась снова в сад. - Грустит обиженная ночь, росы, будто слезы, роняя. Звезды далекие изливают печаль свою тихую. Там, среди них и моя любовь звездочкой ясной горит. Мне ее безумно жаль. Падая вниз, неужели суждено ей разбиться?..
   Переживу, о, небо, эту отвергнутую ночь, и просить любовь, будто милостыню на паперти, не стану.
   Что не сбылось, пусть разбивается! Осколки разлетятся, словно ласточки сизые по свету белому, и новая любовь родится там, где упадут они.
   - Не призывай в свидетели напрасно небеса. На нашем небе никогда не загорится звезда желания. От многих передряг я поседел до времени. И сердце успокоилось, просит покоя. Хотелось, быть может, многое изменить. Но, стоп, - ладонью остановив ее движение невольное, - только не здесь, и не сегодня. - Опустил взгляд, чуть слышно, - в лунном сиянии купаются твои уста. Такие сладкие и такие... вкусные. Они сведут с ума любого... - уже твердо, уверенно, - для меня твоя усмешка - это сестры улыбка. И не более. - И уже совсем весело, - может потом, когда княгиня выздоровеет, я смогу встретить свою, тоже одинокую судьбу и с ней пойду по жизни дальше. Но не сейчас!
   - И не со мной.
   - И не с тобой! Пойми и не обижайся на мою правду. Ты такая сумасбродная. - Усмехнулся горько. - Не хватит пылу у меня любить такую. Стар стал для шальной любви.
   Мне, как сама недавно говорила, ровнюшку по годам, по силе духа. Помнишь, слова свои? Пускай другая ночь захлебнется твоей любовью. Эту же давай оставим недотрогой. Не потревожим тишину страстью надуманной. От притворной любви утоления не бывает. Зола уже не разгорится, как не стараться. Сгоревшие головешки никогда не вспыхнут пламенем горячим. - Засмеялся тихо, довольный этим сравнением.
   - Если не можешь постичь жар чужого огня, не глумись над тем, кто заражен любовью. Вдохни пламя души его, сердца пылкого огонь хлебни, благодарный. Глуп тот, кто отрекается от счастья. Миг лови - радуй себя любовью. Упивайся наслаждением, страстным желанием наполни тело свое. И, если хочешь от судьбы в подарок розу получить, не страшись ее шипов, рук исколоть не бойся... Хотя в душе я нежная ромашка, - улыбнулась мягко.
   - Приходилось как-то нежность эту наблюдать. Ты, скорее тигрица дикая, необузданная.
   - О, могу любой быть! Домашней кошечкой, пушистой, мягкой, нежной, преданной. Лисою хитрой, умной, осторожной. Строптивой львицей, смелой, сильной и решительной. Но всегда, словно серебряный кувшин с вином, я полна желания. Неотразимой и желанной хочу быть каждое мгновение!
   Горит, будто зоря, не угасает ночь жаркая моя. Не скрою, я страсти невольница. Ее рабыня вольная. Она пленила мое тело. В ней утопила я свою душу и сердце. Благодарная, купаюсь в лучах ее горячих, пью из родника ее неиссякаемого.
   - Похоть твоя хозяйка! А чистая любовь не может со страстью безумной дружить. Вместе недолго им быть в теле развратном, в душе ненасытной. Запомни, если низкой похоти будешь рабыней, останешься в старости пустой и одинокой, словно сухой лист осенью поздней. Грех свой потом ничем не сможешь искупить!
   - Чего печалится, что в рай не пустят. Для влюбленных рай на земле. Преграда в любви для них целомудрие и рассудок. Разум от любви теряется.
   - Тебя не трогает молва? Что завтра будет город говорить о нашей встрече?
   - Что чужие толки, пересуды толпы? Для меня это звон пустой. О ком не судачат, тот скучен в жизни. Все мы любим посплетничать. Души изнанку всякого понять легко; каждый стремится выискать чей-то грешок, чтобы потом свой оправдать.
   - Как остывшие головешки лежат почерневшие, так и моя душа сейчас пуста. В ней лишь забот бремя невыносимое. Мысль тяжкая терзает голову мою. Лишен я сна и отдыха, ночи и дня. Если в душе увял цветок, он больше не расцветет, как не умоляй его. И вообще, сердцу воли давать нельзя. Оно, ретивое, бывает ненасытным. Надо уметь держать его в креп-кой узде.
   - Легко сказать, метлою из души не выметешь, словом твердым не прогонишь, хоть волком вой, чувство это. А, если хочется любить? Желанной и неотразимой быть, желанный мой, хороший мой, на небе, на земле, единственный! Если бы ты только решился, этой ночью было бы нам жарко, очень-очень!
   - А потом...
   - Потом у каждого в судьбе своя дорога. После сама буду нести свой грех уже далеко от те6я. Если чаша любви моей отравлена грехом, испить ее до дна должна же я.
   Дай, мне хоть раз щекой прижаться к твоей ладони сильной. Услышь тихий стук моего сердца. Оно, живое, так хочет счастья. Не бойся каплей страсти свое сердце надорвать. Изведай вкус поцелуя. - К нему подалась, отпрянул он испуганно. ? Но, вероятно, не судьба. Не спешу прижаться к твоей груди. Вижу, отвергнешь.
   Как надеялась встречать с тобой рассветы, провожать закаты. Жаль, не суждено надежде робкой сбыться. Я только хотела тебя... я так тебя хотела...обнять! За эту ночь все будущие ночи до капельки отдать готова. - Марта медленно, исподволь расплетала и заплетала косу. - Яд признаний горьких, упреков обидных беспощадно душу выжигают, - вздыхает протяжно.
   - Он порой очень полезен. Как часто исцеляет болезнь смертельную. И здесь поможет меня забыть. А жар твоей улыбки озорной еще сможет счастье отыскать в толпе густой.
   - Как эти дерзкие слова терзают грудь мою. Досада горькая звенит, пронзая плетью острой сердце глупое. Оправданий не ищу. Я и сама не рада, что так люблю, что ты так дорог мне!
   Не сложить того, что не сложилось. Не суждено быть вместе нам, - пристально заглядывает в глаза. - Развеялась надежда. Зачем судьба свела нас, если тропинка наша надвое делится? Я горяча, полна желаний, в твоей душе так мало солнца. Сколько ждала этой встречи с тобой! Сколько одиноких зим и лет сжималось сердце в надежде робкой! Если бы ты знал, сколько долгих лет!!!
   За что наказано меня? Что не дождалась? Что благообразное житье-бытье - удел не мой?
   За то, что была жарко пылавшей свечой наслаждений? Что страстью душу обожгла, забыв любовь? В чем вина моя? Мой милый, оставь суровый тон.
   Разве виновна в том, что полюбила без оглядки? Не раздумываясь. Не выбирая. Сколько мужчин у ног моих валялись, рыдая и прося любви. Смеялась я, довольная собой, на них с презрением глядя.
   Не спорю, за моей спиной грехов не перечесть. Грешна душа моя. Хотела начисто судьбу переписать. Не получилось. Досада камнем давит грудь. Отчаяние глухое душит сердце. Чашу покаяния выпью до дна, но, видно, не с тобой.
   Мне так хотелось услышать хоть бы одно слово, да! Можно только взглядом, я не привередлива... Знай! Я могла приворожить любовь. Но не посмею. Обманом жить здесь не буду. Силой заставить себя любить - не смогу. Гордость моя мне запрещает, - опустила голову.
   Молчание неловкое легло между двоих сердец. И небо светлеет. Неслышно тает ночь. Звезды гаснут. Утро нетерпеливое просится в окно.
   Марта спрыгнула, подошла к Антону, увидел близко-близко эти сумасшедшие глаза. Душа застыла вдруг, близостью испуганная такой. Бешено заколотилось сердце, губы онемели. Так захотелось обнять, прижать к себе, уткнуться в волосы душистые, а дальше будь, что будет.
   - Обида горькая укрыла глыбой снежной моей надежды несбывшиеся грезы. Пустые, они застынут навсегда под ледяною кромкой. Уйду - след мой печалью занесет, тоской остудит, запорошит инеем забвения ветер, друг мой закадычный. Уйду - и разнесет он по свету белому даже эхо слов моих.
   Не надейся! Что словами досадными сердце мое на кусочки разбил. Соберу осколки хрупкие в шарик хрустальный, и брошу себе под ноги. Пусть катится солнышком ясным, лучиком светлым к новой любви меня ведет. И вскоре забудусь в объятиях крепких. Может, вначале мне будет не хватать тебя, улыбки твоей доброй, глаз усталых, но только чуть-чуть.
   Прости меня за вторжение непрошенное, за покой нарушенный. За все! Прости! Все равно буду жить, и буду знать, любовь в твоем сердце есть. Не пытайся обмануть себя напрасно.
   И если не смогла ее сегодня разбудить, значит не моя ты долюшка. Твоя еще в дороге, ищет путь к сердцу твоему спящему. Бремя забот, времени ход - только отговорка пустая. Любви покорны все года.
   Лишь только поцелуй воздушный оставлю на память добрую о женщине безумной. И потом опять вернусь к своей независимости от любви, от обязательств. К пустой свободе! Безжалостные ее руки оплетут меня цепью крепкой, стальными оковами обнимут душу. Бери меня, воля невольная. Отныне и навсегда твоя по праву я. Пусть торжествует жизнь, в которой нет места для моей любви.!
   Будет, она, моя свобода, дрожа от радости, облизывать губы жаркие свои, чтобы прильнуть к моим, холодным. Коварная подружка эта насмешливо напомнит мне, что неутомимый соблазн отчаянной моей надежды исчез.
   И снова я одна, опять ничья. Но в объятиях своих не услышит она, моя ненужная свобода, костей дробимых хруст. Любовь отверженную свою я не отдам ей на растерзание. Спрячу на донышке души и, как птицу робкую, дыханием бережным буду согревать, погибнуть не давая.
   И будет сниться по ночам трепет тела в движении несмелом, сладость губ не отскользнувших прочь. Милых. Близких, и таких желанных. Знай!.. Я люблю тебя. Я так люблю тебя...
   Прикоснулась к губам своим ладонью и послала поцелуй долгий, как ночь, что уходила на покой, так и не оправдав ее надежд.
   - В этом тихом лунном сиянии моя обескрыленная и обезглавленная любовь хотела подняться с колен. Ты не подал руку ей, такой хрупкой и беззащитной. Не пожелал подарить ей нежность своих усталых губ. Что ж, тебя не виню, если сердце молчит, значит нет в том нужды, - махнула решительно головой. - Не к лицу мне сейчас печаль. Надо уметь расставаться без слез и мук сердечных. Прощай!
   - Может быть прелестных глаз твоих хмельную грусть долго буду хранить в душе своей. Но только и всего.- Запнулся, губы пересохшие не смели долго говорить.
   Глянула пытливо, - прощай! Время рассудит нас, надеюсь.
   Хочу сказать напоследок, не давай княгине настой из тех трав, что имеются у тебя. Я не знаю, кто тебе их дал и с какой такой целью, поверь, они только вредят княгине, держат память уснувшей, жизнь тормозят. Хочешь добра ей, в чем я не сомневаюсь, не пои тем чаем. Это отрава. Я правду говорю, прислушайся к словам моим. Прощай!
   Закивал головой согласно, боясь, что снова подойдет. И тогда не сможет сдержать себя. Твердая воля его расколется, не выдержав зовущий взгляд лучистых глаз, где тесно так переплелись невинность и разврат.
   - Как тяжело любовью безответной уколоться... Не закрыть душу грешную в клетку тесную, не приковать на цепь золотую мечту серебряную. Как былиночка перед лесом буду просить у Бога для себя иной любви...
   Прощай! - У самой двери повернулась, подняла глаза хмельные, - если трудно будет, только мыслью меня позови, приду, где бы ни была. Вернусь, даже оттуда, когда в прахе земном с любовью к тебе растворюсь. Из страшного дна преисподней поднимусь, просьбой немой возрожденная. Помогу. Позови, я приду! Хоть на миг. И беду твою разведу.
   Ушла, закрыв осторожно за собою дверь. Растаяла, будто лунная дорожка в тумане предрассветном, фантастическая, невесомая. Остался лишь аромат ее тела такого грешного, и, что скрывать, такого желанного. Она, пахнущая дурманящим летом, поразила сердце его радостью светлою и ускользнула в ночь, разбередив сердце словами заветными. Сразу стало пусто и неуютно в опочивальне. - Ничего, - упорная вертелась мысль, - ты еще будешь счастлива. Такую женщину трудно не заметить. Будет у тебя другая любовь. Еще забьет ключом жизнь твоя. А в свою душу без спросу никого не пущу, чтобы не жалеть потом.
   Не каждому дано в его-то годы влюбиться. Молодость промчалась, и любви запас давно закончился. Зачем обманывать себя, ее.
   Эх, Марта! На двоих с тобой одна вина. Поздно нас свела судьба. Я не буду твоим мужем, ты не моя жена!
   Почему же на сердце неугомонные кошки скребутся? Почему тоскливо так и так же тошно?
   Милая Марта! Радость, да не моя, счастье, да не мое! Прости за студеную боязнь души сомневающейся, за этот подленький и мерзкий страх перед твоей любовью, такой безумной и глубокой, беззаветною, чистою и такой опасной для неуверенного в себе мужчины.
   Сколько их еще по миру есть? Робких, нерешительных таких. Не счесть!!!
  
  
  
  

VI

Слепой жребий.

  
   Следующий день пришлось провести в сплошной суматохе. Ежеминутно кто-то что-то забывал. Все почему-то делалось не так, как ему хотелось. Антона раздражала до бесконечности нерасторопность слуг, их медлительность. Еле дождался вечера, чтобы с головой бухнуться в подушку и забыться, хотя бы немного. А наутро оказалось, что пропала бесследно княгиня...
   И вот сегодня вся княжеская семья в сборе. Все тревоги, страхи и волнения позади. До утра так никто и не уснул. Все говорили и говорили, рассказывая о прожитом. Теперь только узнал, что Марта, оказалось, была права. Он заваривал, с подачи Тулы, настой трав, что лишали памяти княгиню. Вот почему она стала так быстро выздоравливать с появлением Марты. Ее просто перестали поить заговоренным зельем. И в памятный тот вечер, когда заходил в опочивальню, княгиня не спала и слышала их разговор. Поэтому ушла за Мартой, не доверяя больше Антону.
   Кроме того, принесли и радостную весть. Узнал, что у него есть дочь, которая уже замужем. И звать ее так красиво, Настенька. Все время повторял про себя имя это прелестное, словно боялся забыть. Надеялся вскоре увидеться с дочерью и зятем.
   Грустила только Дана. Оказалось, по дороге к дому пропала Клава. Выяснилось также, что не стало перстня чудесного и шара хрустального. Сейчас только поняли, неспроста поднялась тогда буря в лесу на дороге. Кто-то под шумок своровал волшебные вещи. Клава же, видно, улетела следом за похитителями. Надеялись, что с ней ничего ужасного не произойдет, и что с ее помощью все вернется на свои места.
   С утра громогласные глашатаи объявили праздник в княжестве, который завершится венчанием Даны и Кирея. Завертелись, закружились денечки, бременем хлопот и забот переполненные.
   И вот уже завтра предстоит пышная свадьба. Гостей наехало отовсюду видимо-невидимо. Дана, забывшая поневоле о Клаве, вертелась в белом подвенечном платье перед огромным зеркалом, любуясь своим отражением. Рядом две ее мамы и Наина. Женщины, очень довольные, рассматривали наряд невесты. Платье, расшитое тонкими золотыми нитями, густо украшенное маленькими камушками-самоцветами. Фата пышная, воздушная. И глаза радостные, ликующие.
   Как мечтала о такой свадьбе и вот сбываются все желания. Она самая красивая и неотразимая. Все гости завтра будут покорены ее очарованием, включая и самого жениха. Только почему-то в глазах маминых тревога непонятная прячется. Тут послышался шум за дверью. Заскочила в комнату запыхавшаяся ключница, пролепетала испуганно о приезде очередных гостей, и что скоро не хватит места селить следующих. Мама Нора и Наина умчались, оставив Милу с дочерью.
   - Ну что, ты, мамочка? - обняла ее, - что с тобой.
   - Не знаю, сердце глупое щемит чего-то, никак не успокоится. Доченька, признайся, мне, как на духу, не криви душой, замуж по желанию выходишь? Люб тебе муж будущий?-
   Увидела удивленные глаза Даны. - Намедни с Киреем говорила. Гляжу, у парня скоро свадьба, а он невеселый ходит, взгляд грустный прячет. Спросила его, что случилось, ответил, что не доверяет чувствам твоим, в искренности твоей сомневается. А я его понимаю. - Вздохнула тяжко. - Что-то тревожно на душе у меня. Хотя ему сказала, что не стоит напрасно обижаться на чувства девушки стеснительной. Ведь совсем девочка еще молоденька. Не заставишь язык застенчивый твердить слова бесстыдные любви. Нет, говорю ему, причины для пустых сомнений. Ты близок Дане и дорог. А завтра все расставит на свои места. Все, поверь, наладится. После свадьбы будете самой счастливой парой.
   И тогда уже, в семейной жизни, стеснительность в любви помехой вам не будет. Как два крыла рука с рукой в трепетном прикосновении пойдете по жизни вместе. А сегодня не обижайся на причуды скромной девушки. Я была права?
   - Ну, конечно, мамочка. Ты, как всегда, все правильно поняла. - Дана прижалась к матери, заалев словно зоренька, потупив смущенный взор. Мила гладила по волосам дочь, - Какая ты у меня стеснительная. Раскраснелась-то как. А знаешь, что ответил на мои слова твой будущий муж, как назвал тебя?
   - Нет, - махнула головой в ответ.
   - Что ты боль его, его отрада, счастье нежное его, что без тебя не видит своей дальнейшей жизни. Хороший он, честный, добрый, искренний. Жаль мне его будет, если окажется прав. Не хочу, чтобы любовь ваша была повенчана с лицемерием и ложью. Не хочу, чтобы жизнь ваша будущая обманом коварным, словно ржавчиной изъедена была бы.
   Ты знаешь, любовь мимолетная птица. Заставить себя влюбиться никто еще не смог. Нет твоей вины в том, если не люб тебе Кирей. Пока не поздно свадьбу расстроить. Ты еще так молода. Придет твое время, встретишь судьбу свою настоящую.
   Испугалось вдруг сердечко девичье. Неужели опять отвергнут ее, опять свадебные колокола не в ее честь звонить будут. Ей так хочется в наряде подвенечном у алтаря стоять.
   Кто ты суженый мой, ряженый, долюшкой верною предсказанный? Где ты, милый, голубь сизокрылый? Почему растревожили сердце мое слова мамины? В чем права она? Почему сомневается в чувствах моих муж мой будущий?
   Долюшка моя счастливая, где ты? С какой стороны тебя искать, откуда выглядывать.
   - Мамочка, - поцеловала ее в щеку, - Я так счастлива, что выхожу завтра замуж. Ты даже не догадываешься, насколько. Прошу тебя, не тревожься напрасно. Все у нас будет только хорошо, только замечательно, вот увидишь.
   - Смотри, доченька, - вздохнула мать с облегчением, - верю словам твоим. Ну, давай, - целует, - до завтра. Совсем заговорила тебя. Вон уже и солнце садится. Тебе отдохнуть надо, чтобы завтра свежей была, и самой лучшей и красивой невестой. Девушек позову сейчас на помощь, где это все запропастились, - ушла беспокойная.
   Дана подошла к окну, глянула на вечер.
   - Судьба моя, судьбинушка, чаянная и жданная, пошли мне счастье в замужестве. Укрепи уверенность, что не ошиблось сердце в выборе своем, что выхожу за суженого. И когда он станет мужем любезным на долгие-предолгие годы, чтобы никогда не пожалела об этом.
   Как хочу, чтобы мой супруг был бы для меня солнышком ясным. Чтобы тепло нежности и доброты его согревали меня до самой тризны. Чтобы ценил и понимал он слово мое верное, чтобы доверял мне самые сокровенные свои мысли. И пусть чувства наши с годами становятся глубже и еще хмельнее, словно вино хорошее. Пускай в семье у нас всегда царит совет да любовь, тепло и уют. Чтобы черные и лихие силы обходили стороной дом наш.
   Судьба моя, мечта моя хрустальная, прилетай ко мне на крыльях ветра быстрого. Принеси мне счастье и здоровье, любовь и страсть жгучую. Деток дай нам славных, умных и послушных. Чтобы сыночки наши дубочками крепкими росли, а доченьки калинушкой красною цвели. - Засмотрелась Дана на небо.
   Над диким бредом предзакатных миражей, над сенью сонных туч ленивых, возносится последний солнца луч. И замирает в истоме сладкой... и исчезает. Глубь бездонную покинув, в звездном небе торжественно и горделиво плывет луна в сиянии лучистом, улыбкой странною светясь...
   Все ближе-ближе надвигается она, все ярче серебристый диск и все таинственней улыбка. Оцепенела Дана, не в силах шевельнуть рукой, глаз оторвать не может от лика гостьи непрошенной. Слова поспешные бегут нечаянные и странные. Губы шепчут беззвучные,
   - Встану утром, не помолясь, Пойду, не перекрестясь, в леса далекие, поля широкие, луга зеленые, там умоюсь росою студеною, утрусь мхами шелковыми.
   Подойду близехонько, поклонюсь низехонько солнцу красному, ясной зореньке и скажу ветру быстрому: лети мил-дружок, к морю синему, где лежит Алатырь - камень; под тем под белым Алатырь-камнем лежит книга толстая, Велесом писаная. Ты найди в ней имя рабы Божьей Даны, и прочитай имя суженого моего. Возвращайся ко мне, ветер быстрый, шепни имя его. И не изменить слов твоих ни хитрецу, ни мудрецу, ни колдунье коварной.
   Перекрестилась медленно и почувствовала, как ее резко оторвало от пола, вынесло из окна и подняло высоко вверх. Лицо сразу обожгло, словно огнем. Тело окунулось в прохладу.
   Перед глазами, широко распахнутыми от неожиданности, мгновенно пронеслись сжатые поля, смутные очертания леса и потом тьма, как в колодце. Ощутила, что неведомая сила несет ее по необъятному черному пространству. Поневоле закрыла глаза. Тут же упала на что-то холодное и твердое. - О, Господи, что со мной, - перекрестилась мысленно.
   Открыла осторожно глаза. Миг прошел, пока она, словно птица дивная неслась по небу. Значит где-то недалеко от дома. Девушки придут в опочивальню, а ее нет. Бросятся искать, может еще успеют до свадьбы найти. Все-таки где же она? Поднялась с пола, оглянулась настороженно.
   Небольшая, но высокая, куполообразная комната, посередине впадина, в форме серебряного блюдца с золотой каемочкой, куда она упала, кстати очень легко, будто кто-то невидимый осторожно положил ее сюда.
   Больше ничего и никого вокруг. Было душно и влажно. Пахло чем-то неопределенным и непонятным. Ровный молочно-белый свет струился с потолка, концентрируясь в середине комнаты. Снизу поднималось рассеянное, красноватое сияние.
   Выбравшись по гладким краям блюдечка, осторожно подошла к белой двери, что вела в длинный сумрачный коридор, где под не очень высокими потолками сгустилась тьма непроглядная. Вдоль, с двух сторон по плинтусу, мерцали красные, словно живые огонечки. Впереди из глубины, отделанного светлым камнем помещения, гулким эхом отдавались чьи-то уверенные шаги. Значит, здесь кто-то есть, вздохнула Дана с облегчением и заторопилась следом.
   Коридор казался бесконечным. Только двери, одни двери, деревянные, огромные и закрытые. Пока прямо перед ней не оказались еще одни, распахнутые настежь. Заглянула уже смелее, надеясь встретить хоть какую-то живую душу. Снова никого. Это уже показалось странным.
   Массивная мраморная лестница приглашала наверх. С трудом подавив нервную дрожь, прикоснулась к поручням прохладным и гладким, отполированным до блеска. Лестница едва освещалась маленькими крошечными огоньками, вмонтированными в шершавую стену. Под высокими каменными сводами тревожным эхом отдавался каждый шаг. Слабые огоньки, будто отблески чьих-то хищных глаз мерцали жадно и жутко, неотрывно наблюдая за каждым ее движением.
   В этой полутьме трудно было судить об истинных размерах здания. Ни одного окна, заметила про себя девушка. Полумрак, прохлада и пустота, будто в склепе. Невольно прибавила шагу. Стараясь ступать как можно легче, поднялась по лестнице и уткнулась в огромную деревянную дверь. Робко прикоснулась к массивной серебряной ручке, едва нажав ее. Дверь тут же легко отворилась.
   Сверху лился хмурый, безжизненный свет. Стены, отделанные светлым деревом, придавали особое ощущение тепла и защищенности. Комната большая и тоже без единого окна. Только двери. Небольшие и огромные. Белые, золоченные, деревянные, закрытые.
   Двери напротив были открыты, оттуда виднелось интенсивное световое пятно. Подобрав подол своего подвенечного платья, легко перебежала просторный холл и вошла в помещение, надеясь хоть кого-то встретить. Яркий свет ослепил на мгновение. Сзади с громким шумом захлопнулась дверь. Назад дороги, видно, не будет.
   Подождала, пока глаза привыкнут к свету. Витавший в воздухе сладковатый запах ладана, указывал на то, что она попала в церковь на службу. Постепенно перед ней стали проясняться первые очертания.
   И... Дана застыла в изумлении. Почувствовала, как тело ее медленно пробирает ледяной озноб. Это было самое странное и самое жуткое зрелище, что может видеть когда-нибудь человек в самом страшном кошмаре.
   Ужас, овладевший ею, подсказывал, что надо бежать, скрыться от этих невероятных чудовищ, что жадно впились хищным, любопытным взглядом в удивленное лицо девушки, побелевшее от ужаса. В церкви воцарилась полная тишина. И в следующую минуту все вокруг взорвалось от дикого, неуемного хохота.
   К ней подбегали уродки и уродцы, становясь полукругом. Кого здесь только не было, на любой вкус самый изощренный. Не было только ни одного нормального человеческого лица. Они с презрением и отвращением показывали на девушку своими руками, что у многих походили больше на звериные лапы.
   Но что удивительно, они говорили на понятном для нее языке. Им она казалась смешной и безобразной. Перед наглыми, откровенными взглядами чувствовала себя такой униженной и беспомощной.
   Стояла растерянная, потупив взгляд, будто голая, перед стадом оголтелых, хохочущих человеко-зверей в роскошных золоченных одеждах. Сердце продолжало неистово биться.
   Но вот толпа почтительно расступилась, перед ней оказался, видно, самый жуткий из них, урод. Как-то чудно глянул своими красными, выпяченными глазами, вздрогнув от удивления, взял за руку и, молча, повел к алтарю. Там уже их встретил батюшка. Тут же сбоку в белом подвенечном платье стояла невеста, такая же жуткая образина в роскошном подвенечном платье. Она плакала горько, ее утешали, видно, родители. В церкви застыла мертвая, настороженная тишина. Кивнул едва заметно жених, и церемония продолжилась, но уже невестой была Дана. Ее даже никто не спросил, согласна ли она. Батюшка что-то бурчал себе под нос, помахивая кадилом, что-то спрашивал у молодых. Дана, будто оглохла.
   Она, наконец, поняла, что спит. Вздохнула облегченно и решила дождаться окончания сна. Только, что может означать дивный этот кошмар. Ничего Наина растолкует его.
   Через некоторое время церковь взорвалась уже от ликующего крика поздравлений. Первыми новобрачных поздравили две особи мужского и женского пола. Дана решила, что это отец и мать ее, так называемого мужа. Они, верно, были главными в этом странном мире. Окружающие почтительно называли их Ваше Королевское Величество. Девушка смотрела уже с любопытством на все происходящее вокруг. Мужчины и женщины подходили поздравлять раздельно. Различить их можно было только по одежде. Одни были в платьях с позолотой, в украшениях обильных, иные в штанах и не в менее пышных кафтанах.
   Потом ее повели в огромный бальный зал, где давали роскошный банкет в честь бракосочетания королевского сына. Казалось, вся жизнь, верно, огромного дворца, с визгливым криком и неуемным шумом переместилась в этот банкетный зал, где между длинными, нескончаемыми рядами столов сновали шустрые поварята в высоких белоснежных колпаках, похожие на обезьян. На белых скатертях, искусно расшитых серебром и золотом, на золотых и серебряных блюдах было такое великое множество всевозможных кушаний и напитков. Музыка на балконах играла беспрерывно.
   Дана поняла, что все эти, так называемые господа, все эти ощерившиеся, странные человеко-твари, раскланиваясь перед ее мужем в нижайшем почтительном реверансе, и из - под лба с ехидным смешливым любопытством наблюдая за девушкой, на самом деле боятся своей королевы.
   Она сидела возле сына прямая, молчаливая и, видно, как всегда, недовольная происходящим. С любовью и нежностью смотрела только на принца. На всех остальных обращала внимание только тогда, когда делала замечание унизительное или приказывала что-то въедливым, сердитым тоном.
   Король же веселился от души, часто заглядываясь на невестку, и, если Дана ловила его взгляд, хитро подмигивал девушке. Ничего себе, родственничек. Ежели с таким в темном переулке встретишься, с перепугу заикой на всю жизнь останешься.
   Господи, когда сон этот уже закончится? Постепенно перед глазами все поплыло, стало расплывчатым, неопределенным. Шум и гам, музыка беспрерывная утомили ее порядочно. Глаза сами по себе стали слипаться. Незаметно для себя склонила голову на плечо мужа и уснула. Он осторожно взял ее на руки и отнес в спальню супружескую.
  
  

***

   Вкусный приятный запах ударил в нос. Дана нехотя открыла глаза. Дверь бесшумно захлопнулась за кем-то. Возле нее на малахитовом столике стоял золотой поднос со сладостями, свежими булочками и, с еще дымящим, ароматным напитком. Потянулась с удовольствием. Выспалась сегодня хорошо. Постель, как никогда, удобная и мягкая. Сон, правда, был очень странный. Но, слава Богу, закончился.
   Вскочила с постели, босые ноги утонули в толстом мягком ковре. Рубашка на ней была роскошная, очень тонкая, необычная. Оглянулась удивленно вокруг. Кровать огромная, украшенная позолотой и искусной резьбой по дереву. Рядом с ее подушкой еще одна, примятая. На ней, явно, кто-то еще лежит. Дана похолодела. Она не у себя дома. Кто с ней на кровати? Видно, почувствовав ее взгляд, этот кто-кто зашевелился и встал. Отшатнулась, закрыв глаза ладонями.
   - Разве так чуден лик мой, - иронично прозвучали первые слова.
   Застыла, будто увидела огромную страшную змею, глядя на жуткого человека-зверя. Вмиг перехватило дыхание. Беспомощно заморгала, как завороженная, глядя на этот ужасный вид, что вселял отвращение и страх в душу несчастной девушки. Зрелище было не из приятных.
   - Вы кто, - прошептала едва.
   - Со вчерашнего дня твой законный супруг, милая барышня.
   Ее аж всю передернуло от таких слов.
   - Вон из моей спальни, - храбро показала на двери. -Чтобы через пять минут и духу вашего здесь не было. Ко мне сейчас должны прийти... мама. И, кстати, у меня сегодня настоящая свадьба. Я выхожу замуж за горячо любимого мной человека. А Ваше, как Вы понимаете, присутствие может не понравиться моему жениху.
   - Боюсь разочаровать юную леди, но вчера нас обвенчали в нашей церкви, и отныне Вы моя законная супруга. А сейчас сюда зайдут король с королевой, поздравить нас с первой брачной ночью, - горько усмехнулся.
   - Что-о-о, - протянула, начиная злиться, Дана, хотя все возрастающая тревога жгла душу ледяным ознобом. Как девичьему сознанию принять неприемлемое.
   Открылась настежь дверь и в комнату вошла королева со своей свитой.
   Медленно повернулась к пришедшим, еще не доверяя своим глазам. Потрясенная и сгорающая от стыда, что стоит полуголая перед целой толпой человеко-тварей, девушка осознала, что это не сон. Хотелось отвернуться, бежать, куда глаза глядят.
   Дана поняла, это не призраки, что велением мысли могут растаять в любую минуту. Это страшная, не поддающаяся разуму, действительность. С ней случилась истерика. Она бросилась с кулаками на своего мужа. Королева, дико стрельнув черными, будто само пекло, глазами, поспешила со своей свитой удалиться. Еле заметным жестом приказав забрать невестку с собой.
  
  

***

   Очнулась в комнате, оббитой темно-синим гобеленом, расшитой звездами, на небольшой кровати. В углу горел, сердито потрескивая, камин. Возле, на полу, светлый ковер. Сползла с кровати, заглядевшись на огонь, уткнувшись телом в мягкий ворс. Беспрерывно плакала, шумно всхлипывая время от времени. Догорая, огонь в камине вспыхнул последний раз ярко-красною искрою и, зашипев обиженно, угас.
   Успокоилась поневоле, только торопливый нервный вздох хлипко будоражил мертвую тишину. Слабые отблески света пробивались откуда-то сверху и переливались со звездами на стене. Но вот стало темно, будто в глубоком погребе. Зашмыгавши носом, пододвинулась к двери, прислонилась, не заметила, как уснула, совсем ослабев.
   Проснулась от шума отпираемой двери. Поднялась, все еще тихо всхлипывая, держась за стену. В голове сонно туманилась тяжелая недоступная мысль. Двери открылись. Зашли две служанки, неся в руках свечи.
   Темноту разъедало желтоватое тусклое их пламя. На золотом подносе платье. Ловко надели его, под руки вывели в коридор. Дана вернулась в опочивальню. Дверь тихонько захлопнулась за нею, она увидела мужа, сидящего за небольшим туалетным столиком, уронившего голову на руки. Тоскливо заныло сердце, лучше бы ей назад, в ту комнату со звездами. Что она может испытывать к этому человеко-зверю? Даже жалости ни капли за его жуткое уродство. За что ей наказание такое. И где теперь Кирей? Что он думает?
   Присела на лаву, покрытую мягкой шкурой зверя необычного. Злорадно подумала, наверно кого-то из своих ободрали. Они почти все мохнатые.
   - Прости меня, меньше всего хотел обидеть, - глухой низкий голос. - Так неожиданно появилась там, в церкви, будто само небо прислало тебя.
   - Отпусти домой, - простонала жалобно. - Я домой хочу, к маме. - Подумала, добавила для пущей верности, - к жениху. Там гостей наехало столько. Как они сейчас без меня? Верно, все ноги истоптали, ищущи.
   - Я не могу, - увидев резко распахнувшие глаза, в которых снова блеснула слеза. - Нет, я не держу тебя. Ты свободна. Только домой тебе не добраться.
   - Почему? - выдохнула с облегчением.
   - Иди сюда, - поманил рукой. Дана напряглась испуганно.
   - Не бойся, не трону тебя. Подойди, покажу что-то.
   Открыл занавеску тяжелую, бархатную и перед глазами предстала картина удивительная. Будто небо звездное перед нею, только не обычное, к которому привыкла. Так светло, аж глазам больно. Солнце огромное и рядом еще одно, сияющее, тоже большое.
   - Вот твой дом, - кивнул на голубую планету. - Как туда вернуться, я не знаю. Сотни лет назад к вам попасть можно было легко. Прошли изменения, и путь этот закрылся.
   Ноги подкосились, Дана присела, завыв тихо, будто голодный волчонок.
   - Не плачь, - голос смягчился. - Может, придумаем что-то еще. Во всяком случае наши звездочеты получили такое задание. Мать обещает перстень какой-то диковинный достать. Он обязательно поможет тебе вернуться домой.
   А пока никого не бойся. Как моя жена и будущая королева, ты в безопасности.- Увидев испуганные глаза Даны, успокоил, - не волнуйся, это только для прикрытия. Никакая ты мне не супруга. Думаю, мы найдем способ вернуть тебя. Я выйду на время, а ты потихоньку приходи в себя, оглядывайся на новом месте.
   Обессиленная, легла на подушку. Голова отказывалась верить в происходящее. Только сейчас вспомнился рассказ Наины. Она и Эльдар родом с этой планеты. Но они же смогли стать нормальными людьми. Правда, у них перстень волшебный был и шар хрустальный. Может, об этом кольце говорил ее муж. Но, как оно сюда может попасть. Помнится, там, на Земле его выкрали. Сколько так пролежала, пока не скрипнула осторожно дверь, и не зашел он, ее супруг.
   У дальней стены грозно ощерил пасть, пугая черным провалом глотки, камин, искусно выложенный из необработанного камня. Пол возле него вымощен из красного отполированного мрамора, с затейливым геометрическим узором. На нем огромный шерстяной ковер. Небольшой диванчик, деревянная резная качалка с подлокотниками в виде львиных голов.
   Немного дальше две каменные скамьи. Подошел к камину, чиркнул спичкой и поднес к приготовленной заранее растопке и поленьям. Огонь, будто обрадовавшись, сразу же вспыхнул пламенем, расцвеченным голубыми и красными языками. Комната озарилась мерцающими, танцующими бликами.
   Молча кивнул головой, приглашая подойти. Боязно села на краешек дивана, искоса поглядывая на весело пляшущие огоньки пламени в камине. Принялся расставлять на круглом столике чайные приборы. Без удовольствия, машинально пила чай и ела лепешки. Заворожено смотрела на огонь.
   - Смирись с настоящим, придется немного потерпеть, пока найдется выход, - неуверенно начал разговор, помешивая поленья в камине длинной кочергой.
   - Сколько?
   - Не хочу лицемерить, но придется подождать. Даже не день и не два.
   Екнуло сердце девичье. Мягкий умоляющий голос его вызвал очередной прилив тоски, навеял горькие воспоминания.
   - Там Кирей меня ждет. Свадьба должна была быть. Получилось, обманула всех. Они же не знают, где я делась. Решат, что предательски сбежала из-под венца.
   Сколько обиды жгучей подарила любимому! Ему так тяжело было, все сомневался в чувствах моих. Надо же было такому случиться, чтобы, наконец, поняла, что люблю его. Как люблю! как сильно тоскую сейчас! Хоть бы на мгновение голос услышать, к груди его прижаться. Увидеть сторонку свою родную. - Глаза слезами наполнились...
   - А небо там... какое дивное!... звезды... такие тихие! По берегу разлитого солнца резвиться, что дитя, закат...
   И ночи там нежнее шелка. Звенит, не умолкая, влюбленная трель соловья. Рассветы густые, бескрайние нивы умывают росою жемчужной. Медом напоены луга.
   По долине широкой несет свои воды река - матушка. Так глубока она и полноводна! Купается солнце в могучей волне и плещется рыба в прозрачной воде. Рыбацкие лодки с богатым уловом спешат к берегам, где несчетные стада пасутся. Свирель пастушья тешит слух напевом ласковым.
   В тенистых лесах там кукушка считает года... Древние дубы и сосны звонкие соперничают с ветром напористым. Он, игривый, все тучки в одну соберет - дождь теплый, тихий прольется. И таким блаженством наполнится земля!..
   Родная сторонка, прекрасна, как чудо, как мама любима, и так же до боли близка. Я знаю, лучше нигде не сыщешь! Да, разве, меня ты поймешь?
   Пауза долгая, неудобная повисла в комнате. Эхом едва слышным отбивались последние слова девушки, пронзенные отчаянной тоской, от мягких, оббитых красным гобеленом стен. Медленно качался в кресле, склонивши голову на грудь, раздумывая над ее словами,
   - Много и много веков тому назад наша планета была похожа на вашу, такая же зеленая и теплая. Такая же живая и уютная. Люди здесь тоже жили добрые, отзывчивые, красивые. Правил тогда Совет Мудрейших, которых избирали каждые десять лет.
   Испокон веков так было. Все были довольны и счастливы на протяжении многих и многих лет. Время шло и стали появляться первые люди, которые вначале тихо, потом все громче, стали высказывать недовольство.
   Они хотели приумножить свое состояние, увеличить наделы земли. А для этого необходима была власть, что давала возможность завладеть всем, о чем мечтало сердце жадное.
   Стали подыскивать сторонников своих идей. Отбери и властвуй - главная цель. А так как было их не один и не два, а великое множество, появились отряды, вооруженных до зубов, бандитов.
   И вскоре войны, что, казалось, никогда не закончатся, принесли на планету пожары, разруху, голод, холод, ужасные болезни и смерть. Некогда веселые города превратились в пустынные, заброшенные развалины. Плодородные поля пришли в запустение. Выгорели или вырубились леса. Кровью залита земля. Повсюду слышался голодный плач детей - сирот и безутешные рыдания матерей, потерявших в этой кровавой бойне сыновей.
   Кругом, куда ни глянь, одни трупы, которые уже некому было хоронить. Мужчины заняты были тем, чтобы забрать у соседа дом, его землю, его жену или дочерей. Нарушено было равновесие между добрыми и злыми силами. В этой смертельной схватке зло победило.
   Не мог на все это смотреть безучастно Спаситель. И сорвалась наша несчастная планета со своей орбиты и понеслась по Вселенной, словно песчинка малая, в каждое мгновение, грозя развалиться.
   Тогда собрались все женщины и стали горячо молить Бога о помиловании. Были услышаны их молитвы, планету оставили невредимой, приблизив почти вплотную к Земле, сделав ее спутником небесным.
   Снова очень многие погибли тогда. Остались только избранные. Они вынуждены были закапываться, чтобы спастись от лютой стужи. Солнце остыло для нашей планеты. Вечная мерзлота полонила ее.
   Тогда к власти пришли мои далекие предки. Они смогли сплотить оставшихся в живых тех немногих, которым по велению Неба судилось продолжить свой род. Совместный труд по благоустройству сплотил их. Вместе дружно трудились над перестройкой когда-то могущественного государства.
   Лишившись навсегда зеленых лесов и плодородных долин, солнечного тепла и благословенных дождей, им пришлось приспосабливаться к новым условиям. Это заставило работать мысль. Наши гениальные ученые создали город под землей, где есть тепло, свет и вода. Где выращивается достаточное количество овощей, фруктов и различных диковинных растений.
   Научились делать все мыслимое и немыслимое. Даже золото, бриллианты, серебро - все это усилием мысли. Благосостояние и радость поселилась в нашем подземном городе. Затеплилась надежда на счастливое будущее.
   Но таилось и снова возрождалось зло. Зависть и жадность спрятались по ущельям и углам укромным. Предательство раскрыло свою голодную пасть. Снова стала проявляться могущественная и враждебная сила зла. Переплелись в душах жадность и зависть, подлость и высокомерие, ложь и лицемерие, злоба и недоброжелательность. И тогда еще раз наказаны были мои соотечественники и все их последующие поколения. Они потеряли человеческий облик. Стали такими, какими ты сейчас нас видишь. Вот такая грустная история.
   - Разве уже ничего нельзя изменить? Может, опять собраться всем вместе, и просить о прощении. Авось, смилуется Небо и пошлет милость свою.
   - Историю нашего мира знаю только один я. По крайней мере, мне так кажется. Остальные же довольны своей настоящей жизнью, а о прошлом не знают, или не хотят знать. Есть у меня тайна одна тайная. Спрятана за потайной дверью, ключ от которой ношу на груди. Нет доступа к ней никому.
   Уютно потрескивал огонь в камине. Дана немного успокоилась. Значит, выход для нее какой-то все-таки есть.
   - С тех пор давних, незапамятных осталось поклонение и обожествление женщины, что смогла спасти планету от разрушения. И, если мужское и женское начало сбалансированы, в нашем, довольно таки благоустроенном мире, царит гармония и счастье.
   Когда нарушаются - снова может возникнуть хаос. Зло дремлет, хотя власть его, как ты видишь, здесь вечна и незыблема. Мужчина у нас считается созданием духовно и физически несовершенным, пока не пройдет через плотское познание священного женского начала. Мальчик, а не муж. И только рядом с достойной себя женщиной он получает все, что делает его могущественным человеком в нашем закрытом мире. Вот и мой черед настал. Скоро должен пройти обряд посвящения в короли.
   Задумался, забыв о камине. Огонь стал гаснуть, шипя обиженно. Опомнился, подкинул поленья снова.
   - Мать моя уверена, кто сам родился сапожником, не может иметь в роду принцев. От зайчихи не жди львенка. Поэтому в жены девушку мне подбирали очень тщательно. Долго изучали достоинства будущей королевы, ее таланты.
   Хотя во сне ко мне приходила девушка не похожая на предполагаемую невесту. А тут ты. Так неожиданно и чудесно.
   Голос его мягкий, низкий, успокаивал, навевал сон. Согнувшись калачиком, не заметила, как уснула. Последние слова утонули в сморившей ее дремоте. Осторожно отнес ее, сонную, на постель. И потом еще долго сидел у камина, задумчивый и невеселый.
   Так друг за другом потекли тоскливые, безрадостные дни. Только вечерами разговоры их в сумерках приглушенных. Он чувствуя ее отвращение, старался сидеть в темноте. Дана, благодарна, что не приходится смотреть на его жуткий, отталкивающий вид, пыталась выяснить, что нового у королевских звездочетов.
   Из слов мужа следовало только одно, перемен в ее жизни в ближайшем будущем не предвиделось. Потом перестала верить в то, что пытается ей помочь. Она догадывалась, что хочет, что бы она навсегда осталась в этом мире. Время для размышлений было достаточно. Все равно, что бы ни было, должна исчезнуть из этой жизни, хочет он этого или нет. И пусть их фантастический мир даже погрузиться во тьму, даже распадется. Ей до этого нет дела. Она хочет домой. На Землю. К маме.
  
  

***

   Королеве матери очень не нравилась семейная жизнь сына. Ей было обидно наблюдать, как сторонится принца странная его жена, что ничего, кроме страха и отвращения она к нему не испытывает. Сердцем своим чуяла, как страдает сын. Она понимала, что только исчезновение неугодной невестки сможет наладить жизнь наследника.
   План созрел быстро. Надо просто выманить невестку из покоев, а там уже все произойдет само по себе, будто случайно. Принц, наконец, сможет жениться на девушке из их круга. За ужином сегодня была, как никогда, любезна. Лично сама приготовила чай для королевича.
   Когда вернулись в спальню, он, на удивление, сразу крепко уснул. Дана, поборов в себе чувство страха, попыталась растормошить, но его, будто кто мертвой рукой обвел. Увидела на расстегнутой шее ключик, висевший на массивной золотой цепочке, весь усыпанный бриллиантами. Боязно оглянулась, осторожно сняла. С глухо бьющимся сердцем вышла в коридор. Там никого. Вначале нерешительно, потом все быстрее пошла по коридору. Каждый шаг гулким эхом отзывался в длинном, пустом помещении.
   Запыхавшись от быстрой ходьбы, интуитивно оста-новилась перед высокими деревянными дверьми. Сгорая от нетерпения, глубоко втянула в себя воздух. Пронзило острое чувство вины, отчаянно смешанное с робкой надеждой.
   Толкнула тяжелые двустворчатые двери, они бесшумно распахнулись. Постояла на пороге, осматривая небольшой круглый зал с массивной каменной колонной посередине. Ощущение было такое, будто заглядывает в пасть страшного, чудовищного зверя.
   Мрачное, красноватое освещение мешало что-то хорошо разглядеть. Собравшись с духом, тихонько скользнула в зал. Тонкий, голубоватый лучик высвечивал пятно на противоположной стене за колонной.
   Там оказалась железная дверь, искусно украшенная чудным орнаментом. Руками, дрожащими от нетерпения, вставила ключик в замочную скважину, повернула, дверь легко открылась.
   На мраморном изящном столике, на золотом подносе стояли две, разные по величине, пустые золотые чаши, густо украшенные самоцветными камнями. Рядом мраморное изваяние очень красивой молодой женщины. Видно, богиня. Удивительное по красоте ожерелье. Тут же удобное небольшое кресло. И это все, - скривилась Дана, огорчившись. - Вся тайна.
   На стене, прямо перед ней, висел портрет знакомой до боли, женщины. Пригляделась и поняла, что это Наина. Она смотрела на нее с печальным укором. Заморгала виновато, - я так домой хочу, к маме, - привычно пронеслась знакомая мысль... и тут она увидела мать, точнее ее глаза, печальные, виноватые. Дана от неожиданности села в кресло. Мурашки пробежали по телу. Лицо обдало теплым ветерком. Где-то наверху заворковали голуби. Слезы хлынули из глаз обильные.
   - Мамочка, я так увязла в жутком мире. Здесь мгла беспредельна, а утро не наступит. Смешались дни и ночи, переплелись, не разделить. Здесь птицы не поют и облака над головою никогда не проплывут. Вверху над нами вечная зима. Запорошила снегом вьюга злая пустынный, вымерзший пейзаж.
   Тут властвует обман. Слова притворством и враньем пронизаны. В негостеприимном доме этом постель моя так холодна... Я постоянно с кем-то, каждый раз одна. Как я скучаю, мамочка!
   Хочу стать паутинкой и обмануть судьбу. К тебе вернуться лучиком рассветным, лицом в ладони теплые уткнуться и рассказать о жизни теперешней своей, такой тоскливой...если б ты знала, мама!
   Никогда не перестану ждать встречи нашей. Ты не устанешь верить, что мы встретимся, да?... Когда?...
   Тихо слезы глотая, - благодарна судьбе коварной, что вижу сейчас глаза твои ласковые. Мам, знаешь, - всхлипнула,- я досыта наговорилась сама с собой. Ты же ко мне даже во сне не приходишь.
   Как высказать все те слова, что для тебя всю жизнь по малым крохам собирала. Моя любовь была немногословна, признания не горячи. А ныне между нами немая и глухая вечность!
   Мамочка, я так тебя люблю! Не представляешь даже, как плохо без тебя. - Тыльной стороной ладони вытирает слезы обильные,- почему все так? Так мало времени была с тобой, опять одна. Неужели все прошло, пропало? Мечты, любовь? Как дальше жить? Как мне тебя увидеть? Мамочка, хоть на мгновение сон мой некрепкий потревожь! Приди в глухие грезы осторожно...
   Я знаю, не в силах прошлое вернуть, знаю, исправить невозможно. Как дальше жить, скажи, родная? Неужели не вернусь в твои объятия? Неужели судьба решила все за нас, и снова подло в жизнь ввязалась уже в который раз?
   В пепел пережечь свою тоску хочу, и не могу, отчаяние задушить силенок не хватает.
   Мое сердечко плачет, не прячет слез. Только слез этих не видать. Горючие, стынут они в груди измученной и каменеют. Мама, становится каменной душа моя.
   Знаю, я это предчувствую, печаль невыносимая да черная тоска порвет сердечко слабое. И крик, моей души неслышный зов, потонет в этом мире жутком.
   Может, хоть тогда вернусь к тебе. Звездочкой ясной упаду поздним вечером в сон твой тревожный и расскажу, как тяжело мне было здесь без тебя, без Кирея, что уплыла от вас и других берегов счастливых не нашла. Скажу, прости, что жизнь твою согреть любовью и заботой не смогла, что подарила боль разлуки своим поступком необдуманным. Прошу, прости!
   И, может, тогда все печали, все мои страдания осколком льда растают в твоих ладонях и утекут сквозь пальцы в землю живую, прорастут травой-дурманом. И навсегда останется с тобой моя душа.
   Стало расплываться изображение,
   - Мамочка, - испуганно залепетала, - не улетай, не исчезай! Прошу, возьми меня с собой! Не оставляй! Мне страшно так и одиноко.
   Судьба недобрая из лоскутков отчаяния и печали скроила платье подвенечное, и подарила венок, цветами белыми укрыв уколов острые шипы. Венок, который день не вянет у меня на голове, и каждое мгновение ранят тайные иглы, терзают душу мыслью жуткой, не отступая даже ночью. Тоска склонилась над изголовьем корявым месяцем, оскаливаясь, хрипит мне песни злые.
   ... так и не дошла! Не дошла я до алтаря. В этом венке из скрытых шипов, в платье из лоскутков недоброй доли повенчана с чужим суженым, для кого ночи мгла гостеприимней, чем ясный свет теплого солнышка. Невестой больше мне не быть.
   Любовь несмелая моя, не вспыхнув даже, как трепетный огонек свечи, угасла, оставив в душе огарок темный.
   Над пропастью бездонною стою и не могу свернуть с на- значенной дороги. Не в силах изменить судьбу и не могу смириться. Нет сил ни умереть, ни жить...
   Мне душу рвет безумный крик отчаяния, и не могу я крикнуть. Надо любить, а не могу! Как полюбить чудовище, какое вероломная судьба подкинула вместо мужа пригожего?
   По щекам слезы катятся беспрерывные. А изображение тает быстрее, все быстрей.
   - Хватит трепа слезливого, - резко яркий включился свет.
   Оглянулась и увидела, что кругом полно народа. Королева со своей свитой, и сзади муж пробирается к ней через густую толпу. Огорошенная, прижалась спиной к колонне. Краем глаза поймала темную, мигом мелькнувшую тень, и сразу взрыв мощный, сильнейший взорвал все вокруг.
   Очнулась в малюсенькой комнатке с каменным, неотесанным полом. С одной деревянной кроватью. Стол грубый, деревянный, тяжелый табурет. Свесила ноги с кровати, медленно встала, ощущая, как холодны каменные плиты пола под босыми ступнями. Этот холод, казалось, поднимался по ногам все выше и выше. Ее стало знобить, на сердце тяжестью давила мысль, что случилось. Роскошное платье порвано до лоскутков, она окровавлена. Осмотрела себя, будто все цело-невредимо.
   Чья же тогда эта кровь? С потолка струился слабый молочный свет. Казалось она слышала беспомощные крики отчаяния, рыдания брошенных, никому ненужных людей, или нелюдей. Значит не одна в этом каменном мешке. Это могло показаться невероятным, но именно здесь чувствовала себя защищенной. Поняла, что ее наказали за вторжение в святые святых, тайну принца. Откуда кровь?
   Потом время для нее смешалось. Настоящее и будущее переплелось в тягучее, невыносимо жуткое ожидание. Сколько здесь уже находилась, не поймет. В определенное время приносили бурду, похожую на чай и лепешку. Поняла, что это ее последние дни. Приняла, как должное, без огорчения и без сожаления. Так даже лучше. Скорей бы ...
  
  
  
  

VII

Блудная душа.

  
   На площадь с веселым любопытством таращилась своими арочными окнами харчевня, успешно конкурируя с церковью. Вначале влиятельные отцы города были недовольны таким соседством, но хозяин сумел кое-кому угодить. И стала постройка известным на весь город питейным заведением, где часто проводили долгие вечера эти же самые мужи, иногда даже со всем своим многочисленным семейством, распивая чаи со свежей ароматной сдобой.
   Деревянная, двухэтажная, с резными дубовыми балконами внутри, харчевня была довольно таки ухоженной и уютной. На втором этаже размещались удобные номера для желающих снять комнату. Везде чисто, много цветов и всякой заморской зелени.
   Хозяин усердно и неустанно хлопотал, чтобы к нему на огонек заглядывали почаще. Днем заходили выпить холодного кваску или отведать горячих наваристых щей, выгодно продавшие свой товар, суетливые и щедрые купцы. Иногда и рюмочку-другую опрокинуть. Благо рынок городской находился рядом.
   Маменьки с детками да с няньками приходили полакомиться чужеземными сладостями. Почти каждый вечер устраивался концерт. Здесь пела любовные романсы местная знаменитость, пышногрудая, ослепительно раскрашенная блондинка. Танцевали варьете молоденькие, одна краше другой, девочки.
   Хозяин, как умел, изо всех сил приманивал клиентов. Постоянно подавался свежий, холодный квас, сделанный по особому, только ему известному, рецепту. Чай был отменный, завезенный специально с далеких заморских стран. Вино, наливка и другие горячительные напитки только наилучшего качества.
   Голь перекатная, что на последний грошик могла упиться и тут же у порога уснуть в обнимку с обшарпанной шапчонкой, доступу в помещение не имела. У широких, гостеприимно распахнутых дверей, всегда дебелый охранник, детина с кулаками, что кувалды.
   Владелец так бойко и умело вел свое дело, что в заведении всегда было полным-полно народу. Хотя очень часто на людях скулил, клялся-божился, что несет сплошной убыток и что только по слабости характера тянет дальше это, крайне невыгодное для него занятие.
   Марта, не посмев уйти из города сразу, поселилась в одной, из любезно предоставленных учтивым хозяином, уютной комнатке. Деньги на первое время у нее имелись. Решила немного осмотреться, а там видно будет, куда пойти, куда податься.
   Сидела за столиком, на всякий случай, подальше от окон, неспешно наслаждаясь душистым чаем, искоса поглядывая на посетителей. Недалеко двое мужчин, с удовольствием хлебали рыбный ароматный супчик, запивая небольшими порциями водочки.
   Скуластый, с редкой бородкой из темных жиденьких волос, все время бросал многозначительные взгляды в сторону одинокой Марты. Она отводила глаза, будто не замечая его игривых подмигиваний. С ним громко договаривался о чем-то рыжий, с широким окладом бороды, подсадистый мужик. Рядом чернобровый, широкоплечий, довольно привлекательный молодой человек сидел один, ел, молча, быстро, не оглядываясь по сторонам.
   За соседним столиком молодые барыньки угощали сладостями своих шаловливых детей, оживленно переговариваясь между собой. Возле окна двое около неизменного самовара. Словно два брата, оба тучные, с облезшими красными макушками, с опухшими после тяжелого похмелья глазами. Они шумно потягивали горячий чай с блюдечек, лениво обсуждая вчерашний концерт.
   Вертлявый, белобрысый официант, услужливо поставил перед ними на широком блюде очередную порцию еще горячих пирожков. На полусогнутых ногах, слегка наклонившись вперед, небрежно смахнув кончиками тонких пальцев соринку с белоснежной салфетки у себя на локте, терпеливо ожидал следующих распоряжений, искоса оглядывая зал.
   Вечерело. Озорные солнечные зайчики напоследок скользнули по блестящим самоварам, заиграли в хрустале рюмок, веселыми бликами расцветили стекла.
   - А что, брат, скучно у вас нынче в заведении стало. Каждый день одно и то же. - Подул осторожно на горячий пирожок, посмотрел на него и решительно засунул в рот целиком. Жмурясь от удовольствия, стал его медленно пережевывать.
   - Только напиться можно и всего - то. - Поддержал с готовностью другой. - Потом голова болит, словно бочка пустая гудит.
   На что обиженный официант ответил, что посетители здесь не выпивохи какие-нибудь, что ухом землю достают у порога заведения, и что вечером в гостях у них будет гость чужеземный.
  

***

   Слух молниеносный уже пронесся по всему городу, сегодня необыкновенный, сладкоголосый артист будет петь. Друг за другом, неторопливо важно и обстоятельно чинно собирались недоверчивые гости, себя показать, и на других поглазеть. Постепенно собралось народу прилично. Почти все столики были заняты. Многие пришли с женами.
   Шумно переговариваясь, не спеша пили чай, громко и чинно прихлебывая ароматный напиток с блюдца, терпеливо ждали обещанного.
   На некоторых столиках высились распочатые бутылки вина. Немногие позволили себе начать вечер с рюмочки. Все это будет потом, ближе к полуночи: и песни горластые, и пляски неуемные.
   Наконец долгожданное действие началось. Тяжелый занавес, вздрогнув испуганно, застыл и поплыл, разбивая надвое небольшую сцену. Раздались жиденькие хлопки.
   Заиграла веселая музыка. На сцену выпорхнули яркими, пестрыми бабочками вечно юные особы в коротеньких пышных платьицах, в светлых ажурных штанишках. Старательно отпрыгав номер, ускакали под громыхающую мелодию за занавес.
   Застыла напряженная тишина. Вышел седенький, сухонький старичок благообразного вида с гитарой в руках. Присел на краешек стула. Бородка клинышком, словно пучок волос приклеился, глаза хитрющие. Шустрые пальцы, как бы нехотя, ударили по струнам. Замер на мгновение, склонившись над инструментом, прислушиваясь к чистому звуку.
   Начал, словно нехотя, ловкими пальцами перебирать струны тугие. И вот запела, затужила родимая, покорно доверяясь мастеру.
   Тут вышел мужичок с широкой, торчащей седым веером бородой. Старательно запел об обманной любви. Бас его рокотал мягко и проникновенно. Посетители, недовольные началом вечера, что видели и слышали уже не раз, стали шумно переговариваться друг с другом.
   После них на сцену выплыла дородная девица. Верно, звезда местного разлива. Встретили ее намного охотнее. Особенно старались молодые люди, сидевшие полукругом впереди. Они шумно аплодировали своей любимице.
   На круглом лице ее глупое выражение самодовольства. По всему видать, что знаменитость гордиться крепким, цветущим телом, пышным бюстом, сильным голосом. Она, одетая в блестящее длинное платье с большим, вызывающим вырезом на груди, горделиво окинула оценивающим взглядом публику, снисходительно кивнула поклонникам, томно подняв глаза, с побеждающей страстностью запела о праве на счастье.
   - Опять эта выползла про любовь размазывать, - послышался недовольный ропот среди женщин. Они не жаловали певицу своею благосклонностью в отличие от своих влюбчивых, доверчивых мужей. Она раздражала своим тупым высокомерием, вызывающе игнорируя их присутствие.
   Сегодня у большинства никак не получалось нужного лирического настроения. Сидевшие за передними столиками, молодые кавалеры, еще пытались создать приличный вид торжественного внимания. Они старались аплодировать артистам с чрезмерным усердием. Зато сзади сидящие, те, что попроще, и в большинстве своем, постарше, выражали явное неудовольствие.
   Главного виновника торжества не видно было.
   Тут Марта заметила Вирену с мужем. Они сидели за столиком одни. Обед заказали обильный, напитков мало. Граненый графинчик с мутноватой жидкостью и бутылка вина с пестрой этикеткой. Кушал супруг, нахваливая местную кухню. Вирена выпила рюмку, не больше. Не ела, не пила, только ковырялась вилкой в тарелке. Заметно было, что, явно, недовольна происходящим.
   Вокруг тонкой длинной шеи ее, по очень покатым плечам сползал изящный шелковый шарфик. Тощая, остроголовая фигура высилась ровно и непреклонно, оглядывая окружающих с презрительной ухмылкой. Рядом прели телеса ее ужасно озабоченного супруга. Его бегающие, нервные глазки никак не могли успокоиться. Украдкой, из-под опущенных век жадно рассматривал вожделенные прелести присутствующих дам.
   Вирена отсутствием воспитания не страдала. Могла запросто при всех задать головомойку, если замечала похотливые взгляды мужа. Поэтому привык хаживать сюда в одиночку, тайком от нее. И сегодня, конечно, не испытывал глубокого восторга от присутствия строгой супруги с ее поджатыми, недовольными губами, ее высокомерным взглядом, с ее привычкой следить за каждым неловким движением мужа, чтобы тут же отреагировать ядовитым замечанием.
   И надо же такому случиться! Увлеченный знакомой мелодией, забывшись, он, как истинный кавалер, по давней привычке, выскочил вперед, подбежал к обожаемой певице, подарил цветы, что заблаговременно припрятал в рукаве и поцеловал пухлую ручку.
   В старательном неловком поклоне очень близко подошел к пышному бюсту, уткнувшись в него носом. Когда вернулся за столик, напоролся на яростное шипение жены,
   - Я тебе покажу, колобок плешивый, - в глазах горит злоба змеиная, - как надо вести себя в приличном месте!
   В твердом движении руки, усыпанной кольцами, и в сухом блеске непреклонных глаз благоверной почуял серьезную угрозу для своего, давно пошатнувшегося авторитета. Делать нечего, тяжело раскачиваясь на ходу, потащил свое обширное брюхо к выходу, словно побитая собака, виновато спрятав взгляд под низко надвинутыми бровями.
   На хищном, остреньком личике Вирены промелькнуло, что-то на подобие злорадной улыбки. Так отразилось торжество победительницы. Как-то чудно, по-крысиному, пискнув, нахмурив густо намалеванные бровки, кивнула услужливому официанту, который мигом вернул оскандалившегося супруга. Тот сник, спрятавшись в носовой платок, громко высморкался. Уткнулся в тарелку, низко склонившись над ней.
   Марта услышала за своей спиной, - вот не повезло бедняге с супругой. Столько денег имеет, а выбрал, хуже не придумаешь. Не глупый же мужик, а как стелется перед стервой. А она и рада стараться, вьет с него веревки, как хочет. Недаром бедняга при любой возможности не прочь скакнуть в гречку. От такой жены в пекло сбежишь, не заметишь.
   Выбегали несколько раз суетливые официанты, ловко лавируя между столиками, с блестящими подносами в услужливых руках, предлагая горячительные напитки. Бестолково посовавшись, недовольные, исчезали на кухне. Все ждали главного, обещанного сюрприза.
   И вот он на сцене. Вышел важно, дернулся чудно, сплел пальцы длинные в замок, ступни расставив носками врозь. Голову склонил набок, потупив, совсем по-детски, невинный взор на руки.
   Сидевший сзади Марты мужик громко расхохотался, глядя на забавный вид актера. Чуб торчком, будто хохолок у молодого петушка. Узкие, в мелкую полосочку штаны. Шелковая, яркая рубаха навыпуск, сверху куцый пиджачок с короткими рукавами. На лацкане огромная роза.
   Нашел на него этот смех неуемный, когда при всем желании сдержаться, не можешь сделать этого, пока не нахохочешься вволю, до слез, до колик в животе. Такой смех заразителен. Глядя на смеющегося соседа, начинают смеяться и те, кто даже не знает причины его возникновения. Здесь смеялись все. Мужики басисто, громко, размашисто. Женщины кокетливо, сдержанно.
   Вирена выдавила из себя что-то на подобие саркастической улыбки. Супруг ее, искоса поглядывая на жену, вволю хохотал, понимая, что на сей раз можно оторваться по полной.
   - Троха, ты что ли, - по-панибратски выкрикивая, смеялись окружающие уже и над собой. Они поняли, что хозяин обманул и получил деньги и немалые за не за что. - Откуда, такой расфуфыренный? Давно тебя видно не было! Лучше расскажи, где мотался, по каким мирам шастал?
   - Резвого жеребца и волк не берет. Гляди, ребята, жив и невредим, бестия!
   - Не Троха, - обиженно засопел артист, взглядом пол дырявя, - а Трофим Тимофеевич. Прошу не путать, что было раньше, а что теперь.
   - Ну, давай, чего уж там, не робей, здесь все свои! Все равно деньги назад не воротишь. Шибко хозяин у тебя скупой. Оттого и ты тощий такой.
   Хорькообразный старичок, к подбородку и щекам которого, будто были подвешены пучки сухого, седого мха, ровно очнулся, заголосил звонко, задиристо, - люди добрые, глядите, это же он, Троха! Первый тыкало в любое место. Кто его в городе не знает? Пройдоха и плут, каких еще свет не видывал! Не дай, Боже, с козы кожуха, а из Трофима артиста. Да какой, он артист? У него же язык завсегда вперед ума рыщет. Скольких облапошил этот прохиндей, когда еще мальчонкой был? Что уже говорить сейчас! Что он может спеть? Как всегда всучит какую-нибудь гадость, да еще и деньги за это немалые возьмет. Он по жизни, в глаза смотрит и тебя же надувает.
   - Чем кланяться лаптю, лучше поклониться сапожкам! Давай назад деваху размалеванную пусть дальше воет, - рявкнул кто-то из последних столиков.
   - Он только щебечет с утра до вечера, а послушать-то и нечего, - продолжал неугомонный дедок, вертя по сторонам головой и размахивая руками. - Это мы знаем, ровно горохом об стенку тарахтит без остановки, а тут, гляди, артист!!!
   - Знаем, нравом тихим сроду не хворал, - поддержала смеющаяся публика.
   - Пой, хоть тресни, а платить не буду! У меня все рубли, копеек нету, - кто-то решительно помахал кошельком.
   - Троха, не гневи народ, слезай со сцены! Не твоим похабным рылом туточки мышей ловить.
   - Ага! Он сейчас без сальца в душу влезет, да и не вылезет, пока не отколупнешь. Его гули уже не одного в лапти обули.
   - Может, растерял дурь с головы, по дальним сторонам гуляючи, - неуверенный голос затерялся в общем недовольном шуме.
   - Не заливайтесь уж больно, не хохочите, надорветесь. - Трофим скривился обиженно, будто яблоко кислое съел.
   - Вашими стараниями, как видите, жив и чувствую себя прекрасно.
   Артист недовольно дернулся, поправил прическу, хмуро кивнул гитаристу, прислушался к первым несмелым аккордам и запел, вызывающе подняв вверх голову.
   Чарующий голос захватил всех присутствующих в зале своей необыкновенной красотой с первых же звуков. Язвительный смешок молодых кавалеров, заразительный, веселый остальной публики стал дробиться, недоуменно застывая по углам и стихая.
   Чувство изумления, смешанного с восторгом и упоением воцарилось в помещении. Некоторые, более подверженные лирике, не сдержав своих порывов, одобрительно приговаривали. - Эх, как, бестия, поет замечательно! Выносит-то как! Ну, прямо за душу рвет.
   Сильный голос, редчайшей красоты тенор, разливался вокруг, несся на улицу, и казался полней и сильней, проникновеннее в этой густой темноте тихой, перламутровой ночи, что будто тоже заслушалась необыкновенным пением, притаившись у открытых настежь окон за спинами случайных слушателей, что почти сразу стали собираться у харчевни.
   Не мудрено, что он зачаровывал не только женские сердца, всегда легко откликавшиеся на искренность и красоту. Публика, никогда не слыхавшая ничего подобного, замерла в сладостном оцепенении. Ведь, как поет, шельмец! Будто соловей заливается.
   Каждое слово, словно обточенное, а последнее так и растаяло в густом тумане табачного дыма. Звуков уже нет, но они еще продолжают звенеть и дрожать где-то там, внутри, неуловимые и такие прелестные. По окончании раздался гром благодарных аплодисментов.
   Изумительный голос пел о любви еще и еще. Казалось, от восторга звенит даже луна, заглядывая в распахнутые настежь окна. Около них столпилось много народа. Слушали восторженно, вытирая слезы умиления платочком.
  
  

***

   Марта была не в настроении. Спала сегодня ужасно плохо. Ворочалась непрестанно, пытаясь найти удобную позу. Заворожил своим голосом молоденький, похожий на задиристого петушка, славный паренек. Задел в душе тоскующей струну печальную. Так искренне и проникновенно о любви поет.
   Брела, задумчивая и грустная, по городской окраине, натыкаясь на редких перехожих. Телега случайная проскрипит мимо жалобно или кибитка, с наглухо зашторенными окнами, сердито протарахтит по каменной мостовой.
   Тихо, даже собак не слышно. Почудилась какая-то возня. Остановилась. За углом несколько дюжих мужиков старательно пинали ногами кого-то, согнувшегося пополам, показавшегося ей знакомым.
   - Это уже слишком, - разозлилась. Подошла, ехидно прищурив глаза, поинтересовалась,
   - Мужики, вам не помочь? Небось, устали. Как - ни - как, пятеро на одного, великий подвиг.
   - Пошла вон, потаскушка, - огрызнулся хмуро один, самый здоровый.
   - Проваливай подобру-поздорову, если тумаков получить не желаешь, - другой был воспитан не лучше.
   - А что, братцы, - следующий, что помоложе, нахальной рожей засветившись, - гляди какая кралечка! Давайте поиграем с ней. Забавимся.
   - Отпустите парня, - сузила глаза от ярости, - если не хотите неприятностей.
   - Что-о-о! - пошел на нее первый, расставив ручища, ухмыляясь противно.
   Остальные следом, оставив в пыли жертву, лежавшую неподвижно. Смачно сплевывая, окружили Марту, будто стая волков хищная, злобная вокруг жертвы одинокой, забыв обо всем на свете, в том числе и о, чести, и совести, движимые на свершение очередного подвига мужской, крепкой солидарностью.
   Молодка насмешливо оглянула сильных мира сего, расширив глаза, посмотрела неотрывно в глаза заводиле. Он зашатался и рухнул, словно подкошенный. Остальные бросились на нее. Резко выбросила ладони вперед. Едва уловимое движение, и они свалились в пыль дорожную.
   В глазах недоумение и даже страх. Еще одно легкое движение и парализованные, посиневшие от обуявшего их ужаса, лишившиеся даже голоса, беспомощно ворочая глазами, застыли неподвижно. Потом понемногу отходя, стали уползать на четвереньках подальше от ведьмы проклятой, как про себя называли ее.
   Подошла к избитому, осторожно повернула на спину. Жестоко разбитое в кровь лицо, напухшие губы, глаза в синяках. Едва узнала вчерашнего забавного артиста.
   Вытерла платком кровь, пошептала над ним тихонько слова заветные, застонал от боли, с усилием открыл напухшие веки. Помогла подняться. Все еще был, что заторможенный. Остановила проезжавшую мимо телегу и отвезла в харчевню. Завела через черный ход к себе. Положила на кровать.
   Быстро приготовила отвар из трав душистых, напоила, обмыла, положила компресс. Уснул. Во сне схватывался, все стремился бежать куда-то, грозился кому-то, ровно ребенок обижался на кого-то. Неспокойная, видно, очень бурная жизнь у паренька. Пошептала над ним, гладя по кудрявой голове, словно маленького. Успокоился. И через время проснулся, уже, как ни в чем не бывало, веселый, бодрый и без заметных следов побоев жестоких. Будто и не было ничего.
  
  

***

   Мерцали беспокойные огоньки свечей в медном, высоком подсвечнике. Неровный их свет просвечивает порой комнату, потом незнакомую женскую фигуру, заботливо склонившуюся над ним.
   - Где я? Что со мной?
   - Злой народ нынче стал, скажу я тебе, молодой человек, отделали так, что глаз не было видно! Рожа была вся в крови. Хорошо хоть руки - ноги целы.
   - Шуток не понимают, - осторожно облизнул губы, лицо пальцами обвел.
   - Кто же пытался изменить твой неправильный взгляд на жизнь таким нехорошим дедовским способом?
   - Нетрезв был, - усмехнулся криво. - Наткнулся носом на что-то твердое впотьмах, да насилу расщупал, что это дверь. И вот что теперь имею.
   - Бескостный у тебя язык, гляжу, Трофим Тимофеевич, ровно овечий хвост болтается. Чего околесицу-то несешь? Таись, не таись, а всякому видно, хорошо отдубасили тебя. И недаром, верно! Что сильно напакостил? Не буду одолевать расспросами, по мне хоть головой бейся об стенку, хоть двери лбом считай, одинаково.
   - Совершеннейше благодарен за оказанную вовремя любезную помощь.
   Глянул в зеркало, - интересно получается, за мое доброе отношение, мне же едва не переломили ребра.
   - Пытался искать в стогу ночкой темною то, что не утеряно? Рассказывал о морали девице, у которой столько братцев оказалось? - Ехидно подкусила.
   - Ага. И все, как на подбор, один злее другого, словно собаки лютые. А девица, скажу по секрету, давно забыла, когда молодой-то была. Для нее это свидание, подарок судьбы на пороге перед старостью.
   - Что, моложе не мог найти?
   - Да она сама вцепилась в меня, будто бешенная. Ну, решил осчастливить. Обслюнявила всего, еле оттерся... а тут еще эти, братья Черноморы.
   Марта снова осторожно обтерла лицо настоем трав.
   - Совсем это не обязательно и не нужно, - шепчет, впиваясь горячими губами в ее ладонь. - Похожу разукрашенным, девки больше жалеть будут.
   - Не бойся, ничего худого уже не будет. Все до вечера заживет, как на шкодливой собаке. А поцелуи, вот это лишнее. Я не из тех девиц, с которыми можно легко заигрывать, любвеобильный ты наш.
   - Откуда такие новости у вас свежие, дорогая мадам?
   - Да уж, все знаю о человеке, стоит только посмотреть.
   - И что можно сказать обо мне?
   - Хорош дружок, да враль отчаянный, - улыбнулась в ответ.
   Удовлетворенный, заулыбался привычно,
   - Давайте знакомиться. Трофим Тимофеевич собственной персоной у вас в гостях. - Добавил игриво, - прошу любить и жаловать.
   - Да знакомо мне уже имя твое, Трофим Тимофеевич, - улыбнулась одними глазами. - Тебя заждались уже, наверно. Пора на сцену. Хозяин, поди, ищет. А настоящую правду о твоих похождениях я еще успею узнать. Она всегда вперед выскочит, о себе заявит, хочешь этого или нет.
  

***

   Сегодня он также стал украшением вечера. До слезы трогательно выводя жалобные любовные песни, окончательно овладел ранимыми сердцами и душами городских дам, которых в заведении было битком набито. Они дружно сходились в том, что редко такой ангельский голос встретить можно.
   А в душе у каждой тлела надежда на личное, более тесное знакомство с таким интересным молодым человеком. Особенно Вирена. Напрочь потеряла покой и сон истосковавшаяся по любовной страсти женщина. По сердцу пришел сильный, чистый тенор, эти горящие многозначительные взгляды, что одаривали своей пылкостью без разбору, почти каждую из присутствующих дам.
   Про хозяина и говорить нечего. Он с такой важностью вытянулся и так гордо кругом смотрит, будто сам выводит такие изумительные рулады. Молодые, завистливые кавалеры между собой успели прозвать Трофима старушечьей радостью, с ехидной иронией оглядывая сегодняшнюю публику.
   Очередной романс артист запел на два голоса с басистым коллегой. Безысходная тоска напева, кончающегося страстным криком мольбы, покорила захмелевших от упоения благодарных слушательниц. Не один раз вытирались надушенными платочками обильные слезы умиления, когда на фоне густого баса истошно взметнул ввысь тоску чудесный голос.
   Даже хозяин прослезился, недобро покосившись на толпу восхищенных перестарок, добавил, - не по этой скотине корм, кошки блудливые. Что они понимают в истинной красоте. Им только любовь на блюдечке подавай. Такую музыку разве княгине слушать только.
  

***

   Марта, очарованная и растревоженная услышанной мелодией, молча ушла к себе наверх. Осторожно вынула заветный перстень, надела на палец. Тихонько села у окна, склонив голову на руки, глядя на памятный подарок.
   Не потемнеет камень драгоценный, что чист, будто слезы восторга. Не померкнет ясное его золото. Так же и чувства, словно вещи, никогда не износятся. Напрасно взволновалась душа, воспоминаниями взбудораженная.
   В жизнь прошлую себя макая, с тоскливой горечью перебирает былые годы. Разве спрятаться там от мыслей невеселых? Бесполезна грусть по времени ушедшем.
   Молодость моя, улыбнись мне приветливо из такого далекого прошлого... Не хочу обижаться на тебя. Что было - давно быльем поросло. Растаяли осколки обид минувших, горестей бывших. Все события с вершины дней сегодняшних кажутся уже не такими горькими и не такими значимыми. Несутся годы, словно с горки катятся, неумолимые, и, увы, все больше кувырком.
   Копилка жизни моей - монеты мелкие. В руки взяла, а они сквозь пальцы просочились. Растерялись звонкие, рассыпались в толчее будней. И пустота в моем зажатом кулаке. Пусто в жизни, пусто в судьбе.
   Все на свете перетрется-перемелется неумолимым временем. Горькое и сладкое, кислое и терпкое смешается в один причудливый коктейль. Попробуешь его по случаю, - несладко, проглотить гадко, выплюнуть жаль. А как часто бывает, отцы терпкое ели, а у детей оскомина на зубах скрипит.
   Все же главное в этой жизни - уметь прощать! И как невыносимо тяжело прощаться!
   Зато моих грехов бремя унылое не ляжет на плечи иные. Живу не тужу, умру - никто и не заплачет. Кто виноват? Вышила себе сама своей жизни полотно. Все больше нитки серые... нитки черные... светлых и ясных так мало подарила жизнь. Так туманны и неразборчивы узоры.
   То ли птицы неведомые летят, то ли цветы невиданные растут - бесполезно гадать. Может и жаль сегодня трудов бессонных. Жаль впустую сил потраченных напрасно. Кружева мудреные эти так никто носить и не будет. Не украсит ими жизнь свою. Зачем вышивала, для чего плела? Для кого в памяти останусь верной... Сиротлива доля моя непутевая.
   Эх, беда, мука горькая, чем завлекла тебя, что в жизнь мою без спросу влезла, да так надолго засиделась. Не уберегла любовь свою первую. Да и последнюю, словно голубку робкую, не удержала. Вылетела из рук неуверенных птица счастья, напоследок даже не оглянувшись.
   Эх, судьба! подшутила надо мной, злодейка коварная. Сводила, сводница лукавая, будто невзначай и тут же разводила дорожки наши неумолимо. Время дерзкое, ненасытное, кануло в вечность, якобы лишив меня всего. Но только не любви безумной и страсти жгучей. О, нет! Они еще живы в моем сердечке. Как из темницы, стремятся невольные на волю вольную. Комок в горле не рассасывается, душит грусть-печаль, слезами омывая сердце. Кто чист душой, слез не прячет. А я всю жизнь боялась заплакать, чтобы никто не услышал моих рыданий.
   Говорят, гордым легче жить на свете. Может потому, что они не плачут в открытую от своей душевной боли. О любви, как нищие, не просят, не умоляют о подачках судьбу непреклонную. Не гнетет их зависть черная, так как счастье чужое им сердце не волнует.
   Чуть слышно скрипнула дверь. Неуверенно, с опаской зашел Трофим, робко глядя на хозяйку.
   - Заходи уж, чего там, если пришел, не стой на пороге. - Пригласила, жестом указав на диванчик. - Чаю хочешь?
   Отказался, присел на краешек.
   - Я там, внизу, - махнул головой, - случайно грусть твою заметил. Видел, как ушла, ссутулившись, взгляд потухший пряча.
   - От песен твоих на душе горячо. От тоски так и хочется слезами умыться. - Улыбнулась горько. - Я баба. Меня легко разжалобить, - добавила уже лукаво.
   - Прошу простить, коль, невзначай, печаль глухую потревожил, и образ чей-то воскресил незримый. Все мы у памяти в плену. - Напрягся, в ожидании застыв.
   - Ты будто в душу заглянул, и мысли все мои подслушал. Вот в прошлое пытаюсь заглянуть. Живой водою напоить былое время.
   - Расскажи о себе, правда, мне интересно. - Подхватился торопливо. - Можно, сяду рядом, обниму тебя за плечи и поделим память пополам.
   Промолчала, словно не расслышав. Присел тихонько, заглядевшись на кольцо, завистливо промолвил,
   - Такое богатое украшение не у каждого князя имеется.
   - Дорог мне подарок, как и человек, который перстнем этим, недолго думая, разлуку жаловал.
   Взглянула на темную улицу. В глухой ночи соседние дома едва проступают контурами зыбкими. Лишь кое-где мерцают в окнах не зашторенных робкие огоньки свечей. Изредка ворота скрипнут тяжело. Залает чуткая собака и смолкнет. Спит город.
   - Широко рассеялось село мое родное вдоль кормилицы своей, реки многоводной. Настроили немало изб. На холме большую церковь поставили всем миром. Новой мельницей обзавелись...
   Это место там было примечательное. - Помолчала, как бы собираясь с мыслями, продолжая негромко, - там всегда вода клокотала, словно злилась на кого-то. - Поежилась, как бы озябнув от нахлынувших воспоминаний, - как сейчас, помню, волна неистово ревет и пеною лохматой без удержу ползет на берег. Яркое солнце. Огнем взлетают брызги в небо, радугой крутой уткнувшись в берега.
   Помню беспрерывный стук и грохот. Колеса яростно шумят. Дрожит земля, кипит вода, рукав, что бешенный, трясется. На камни беспрерывно зерно течет. Под жерновом мука пылится. И мельник грузный, весь белый, с головы до пят, мне хитро подмигнет, и кинет крепкое словцо, помощников к работе понукая.
   Сколько помню, там всегда много народу. Сидят, кто у своей телеги, кто в кружок собравшись и болтают, все без перестану говорят. Мы часто с матерью и с братом привозили молоть зерно. Мне нравилось бывать там. Весело и интересно, хоть и не так привольно таинственно, как на другой.
   Мельница старая, заброшенная давно из-за худой славы, в самой низинке, у реки схоронилась в зарослях густого кустарника. А возле - изба большая, добротная.
   Поговаривали, что часто в темноте окна здесь светятся огнями. Слышится громкий смех, веселая музыка. И даже видны силуэты пляшущих.
   Дым иногда ночами поднимается, расстилаясь, потом возносится все выше и выше, унося с собой загадочные тени. Клубится седою мглой туман, обволакивая пустынную местность, от взгляда любопытного укрывая здешние тайны.
   Подворье немалое, опоясанное крепкой огорожей. Конюшня, сарай, кухня смастерены тоже из толстых бревен. Срублены без всяких узоров на века. Пригнано плотно каждое дерево. Даже колодезь сделан из крепкого дуба.
   А почти рядом колокольня полуразваленная, высокая, потемневшая от времени, тонет вершиной в небесной лазури. Колокол забрали в новую церковь. Осиротела она. Стоит унылая, глядя подслеповатыми окошками на пустынную дорогу. Иногда ночами темными шалит ветер в середине, стонет тягуче, словно колокол звенит глухой.
   Люди старались обходить это место странное, пугающее. Изредка по дороге всадник проедет мимо, проскрипит телега торопливо. Порой путник случайный забредет неосторожно, прошмыгнет вдоль огорожи, испуганно перекрестясь, пугливо оглядываясь по сторонам.
   Так вот, только выпадет свободная минутка, я уже здесь. Знала, что тут никто и никогда меня не потревожит. Там я пыталась от скучных будней спрятаться, забыться в легком полете грез.
   Столько удивительного пряталось за оградой высокой. А какие растения там были! Возьмешь иной цветок в руки, а он словно живой, с тобою говорит. Трава в том месте особенная росла. Мягкая и душистая. И птицы даже были там какие-то другие. А воздух какой! Густой, тягучий, напоенный необыкновенным ароматом.
   Мать, разумеется, не догадывалась, где я пропадала все свое свободное время.
   Семья моя жила неровно. Хлеб есть, так соли нет, соль есть, так хлеба нет. Мама рано овдовела. Осталось на руках у нее двое мальчишек, да я, постарше. Мне и доставалось больше всех.
   Пока братья поднялись, во всем матери помогала. Мы с ней хозяйство и за мужика, и за бабу тянули. Лицом, правда, не вышла ни в мать, ни в отца. С детства все диву давались, откуда красота такая!
   Бывало, куда не пойду, везде с радостью привечают. Каждый норовит угостить чем-то вкусненьким, по головке погладить. А я с детства чудная была. Нутром чую, в глаза улыбаются, а в душе зависть черная клубится, ехидство змеиное клокочет. Ядовито так некоторые допытываются у матери, откуда, мол, появилась такая, не подкидыш ли чей? Перестала доверять я льстивым словам. Строптивой выросла. Каждому могла ответить. Мать бранила меня, но разве догадывалась она, что кроется за притворным умилением, за лестью напускной ее односельчан.
   Хоть и тяжело было жить поначалу, но укрепились мало -помалу. А там и братья подросли. Сами подрабатывать стали. Все помощь какая-никакая. Я на ту пору уже заневестилась вовсю.
   Парни об меня все глаза обмозолили. Многих мужиков захлестнула красота девичья. Как привороженных к избе тянуло, хоть мимо пройти, хоть во двор заглянуть. Дорогу почти у самых окон проторили. Только напрасно парней в тоску вгоняла, потом липким изводила при встрече. Ждала кого-то. Все надеялась на встречу случайную.
   Никто из местных не был по сердцу. Не любо мне было, что глаза зря пялят. А женихи прямо на горло наступать стали. Недовольные, что переборчива, что, якобы цены себе сложить не могу. Даже злиться стали.
   Между собой молву пустили, что нездорова. При встрече каждый пытался уколоть то ли взглядом ехидным, то ли словом недобрым в спину бросить. Никого и ничего не замечала. Бледнеют парни, до чего же хороша, и до чего же холодна.!
   И только ветер догадывался, как эти губы дерзкие горячи. Да солнце, что вплетало по утрам в косы мои свои первые лучи, знало, как терпеливо ждет суженого сердце девичье. Еще любимого не встретив, я уже была ему верна!
   Как-то по улице иду, а навстречу мчится на коне прыщ один, такой спесивый, аж, жуть. Разогнался во всю прыть да прямо на меня. Я гордая, не отступлюсь. Соскочил барин и ко мне, возмущенный. Фырчит что-то, будто еж сердитый. Гляжу на него молча, удивляюсь виду его глупому, прикусила губу, кончиком косы играю небрежно. Он белобрысенький такой, глазки пустые, стеклянные будто. Рот длинный, что у лягушонка. Уши торчком. Ручки махонькие. В годах уже довольно приличных. И его покорила краса девическая.
   Покраснел, словно рак вареный, про любовь вдруг залепетал. Глазками мигает жалобно, губами шлепает, лепечет непонятно о чем. И вид у него такой забавный, что за живое взяло видение это нелепое, аж, затряслась вся со смеху.
   Вокруг уже толпа собралась. Смотрят, выжидают, чем закончится встреча наша. А он деньги достает. Много. И под ноги мне бросает. Замуж предлагает. Иструх весь от времени и в мужья лезет. А я захлебываюсь от смеха, будто что сделалось со мной. Конечно, я понимаю, кого-то охаять мудрости немного надо, но себя продавать ни за что не буду. Лучше пойду за бедного, да милого, чем за богатого, да постылого.
   - Эх, ты, полоумный старик! Тебе ли меня в жены взять? Разве ты мне пара? Давно в зеркало на себя глядел?
   Посинел от злости, вскочил на коня, - еще пожалеешь, - кричит. И умчался, только пыль столбом за ним поднялась.
  
  

***

   Тучей грозною налетела вскоре беда на семью нашу.
   Зашла как-то старуха в избу. Востроглазая такая, носик кривой, расплющенный. Глазки бегающие. Небольшого росточка, волосы седые паклей торчат из-под платка. На спине котомочка холщовая, в руке клюка корявая. Просится у матери,
   - Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек перебыть. Отдохнуть малость. Ноженьки старые не несут, а идти еще не близко.
   - Места не жалко. Не пролежишь, думаю, и с собой не унесешь. Только кусок у нас сиротский. Утром хлебушек с солью, вечером соль с лучком.
   А странница уже посошок в угол поставила, котомочку свою развязывает. И пальцем манит к себе братьев, сладостями угощает. Они хоть и немаленькие, но все же еще дети почти. С радостью ухватили гостинец.
   А в меня так и впилась леденящими, черными глазами. Пытается погладить по голове, ровно маленькую, пальцами своими скрюченными. Я, словно завороженная, гляжу на них, глаз отвести не в силах, а в душе такой ужас бушует.
   Мать моя, словно приговоренная, перед ней мечется, куда посадить поудобнее, чем угостить получше. Вечером все спать улеглись. Я на печи лежу, старуха на лаве. Гляжу, она достает травы сухие, разные из котомочки. Пахнут они особенно, и светятся каждая своим диковинным светом. То голубеньким таким, нежным, другие зеленым, тихим, остальные - спокойным таким, фиолетовым. Там даже розовые были.
   - Приглянулись, значит, травки мои, - говорит. Я с испугу обомлела. - А, хочешь, научу разбираться в них. Поди сюда, не бойся.
   Я вся так и обмерла. Отвернулась, будто не расслышала. А утром ее уже и след простыл.
   Только с той поры все мои один за другим в одночасье и померли, а за ними и мать ушла тихо так, во сне. Никогда не забуду ее кончины. Я на печи спала, а она на полатях. Проснулась как-то, ворочаюсь, а сон не идет.
   На улице светло, ровно днем. Слышу, дверь отворилась, и заяц в избу вскочил, здоровенный такой. Я матери, - мам, мам, у нас косой в избе. - А она, - спи, доченька, это тебе снится. -
   А он оглядывается по избе и прыг к матери в ноги. И тут, словно туман меня охватил. Очнулась и гляжу - нет зайца. Я к матери, она уже холодная. Как закричу истошным голосом, да в двери. Выскочила во двор, от страха не могу опомниться. А утром вижу, что дверь наша на замке. Кто закрыл ее тогда в ту ночь, так и не поняла толком.
   Осталась одна-одинешенька на свете белом мыкаться. Очень убивалась по родным. Часто плакала по ночам. Похудела так, одни глаза остались. Здешние парни, будто рады беде моей. Теперь по любому замуж выходить надо.
   Как-то утром гляжу, въезжает во двор телега, полная добра всякого. Лошадь погоняет парнишка, совсем еще зеленый, рядом бабка уже знакомая сидит. Следом за ними еще мужик какой-то плетется.
   Разгружаться стали, а меня, будто и нет вовсе. Выскочила во двор, а старуха улыбается так ехидно, глазами на меня показывает сыну своему.
   Как увидела его близко, даже оцепенела. Бык! Ни дать ни взять, бугай! Ручищи, во! Слегка сгорбленные широкие плечи. Темное, продолговатое лицо, грузный, тупой подбородок. Сильно выступавший лоб, прикрытый черными кудрями. Взгляд мрачный, напористый. Глаза глухие, что яма гнилая. Сила в нем чувствовалась неимоверная, животная. Устремив взгляд злобных, подозрительных глаз, мрачно окинул меня всю, словно лошадь на Торжке. Я, аж, вспыхнула от наглости такой неслыханной.
   - Не кривись, девка. Замуж тебя брать приехали. Вот и муж твой будущий, познакомься, - кивает на него глазами.
   - Никогда! Слышите, никогда, не выйду за этого урода!
   Ощетинился хищно, взревел от ярости, сжав кулаки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Нахмурился, выдавая неутешительные размышления. - Решено! Жениться на ней буду! - кивнул матери и в избу пошел.
   - Остынь, не кипятись. Пришла не гостьей, а хозяйкой в избу. Выбирать не придется. А завтра и повенчаетесь. Я все сказала.
   Безмолвствуя, разгружал телегу паренек. Немного отец его помогал. Старушка вертелась около. До вечера все разобрали по углам, словно никогда и не было здесь моего жилья. Земляки только наблюдали за их суетой.
   Ходила за старухой целый день, выбрасывая их вещи из избы, умоляя оставить в покое. Потом вдруг поняв, что напрасны старания, молча, собрала нехитрые пожитки в узелок, решив уйти. Пусть живут, коль их совесть позволяет. Она и так не пропадет.
   Старуха увидев сборы, кликнула сына. Он зашел в избу, молчаливый, угрюмый. Мать бочком выскочила, оставив нас наедине. Я уверенно продвинулась к двери, мимо его. Выхватил узелок, бросил яростно на кровать, глухо промычал слова какие-то.
   Окаменев от такой неожиданности, завороженная его низким голосом, как-то нерешительно остановилась у порога, глянув все же с едкой ухмылкой в хищное лицо. Но не успела пискнуть, как схватил меня крепко своими ручищами, затиснув нос, и влил душистое, сладкое пойло в горло, заставляя проглотить. Прижал к себе, дыша, будто бык в стойле, тяжело и нахраписто.
   Тело мое постепенно обмякло, руки, будто чужие стали. Приглушенно вскрикнула и поплыла в туманной дымке. Почувствовала, как разорвали на груди рубаху и губы жадные, требовательные впились в тело, что налилось горячей, удушливой волной и через время растеклось расслабленно в истоме блаженной.
   С туманной мглы мягко выглянул полог кровати. Веки устало закрылись, прикрыв глаза, затягивая обратно в омут бессознательности. Очнулась на полу, почти голая, чувствуя, как по капельке уходит тепло. Оглянулась мутными глазами.
   В избе никого. Медленно поднялась, опираясь на локти. Встала, пытаясь прикрыть мелкой дрожью охватившее тело остатками разорванной одежды. Испытывала непреодолимую жажду. Дошла до ведра с водой, стала пить жадно, всхлипывая от жалости и отвращения к своему телу. Поняла, что в моей жизни все хорошее закончилось. Попалась муха пауку. Налетел коршун злой на серую уточку, обломал крылышки птице вольной.
   На другой день обвенчались тихо, без лишних свидетелей, будто прячась от кого-то. Вышла замуж, что в темницу горькую попала. Повенчали с чертополохом колючим ромашку нежную. Померк свет белый для меня. Все дни стали одинаково серыми, беспросветными.
   Отныне воля моя сделалась мягкой, что воск расплавленный. Молчаливо покорилась судьбе. Жила, словно во сне. Двигалась, ела, спала, как заводная.
   Принужденная силой, любила без желания. Мужу не понравилась такая супружеская жизнь. Поэтому очень быстро смог найти в селе замену. Многочисленные любовницы с немалым удовольствием освободили от излишнего внимания постылого супруга. Очень уж им пришлась по вкусу жестокая его нежность звериная.
   Но чтобы я не забыла, кто мой хозяин, возвращаясь с бурных свиданий, колотил меня, срывая свою глухую злобу, с молчаливого согласия матери. Она злорадно брюзжала, глядя, как я вытираю кровь с разбитого лица, - милый ударит - тела прибавит. А то и глянуть не на что, одни кости, - плевалась свекровь, - как любить такую.
   Старуха была сварливой до нестерпимости. Черные буравчики ее глаз сверлили беспрестанно все и всех. А скупущая! Напусто сроду не плюнет, то в чашку, то в горшок, то в спину кому-то.
   Сцепив зубы, стиснув кулаки до боли, как огромный страшный зверь клонился матери в ноги сын, молчаливо и, словно с уважением выслушивая ее упреки. И ни разу не осмелился пререкаться. Редко когда говорил что-то и не высказывал никогда свои потаенные мысли вслух. Только лихорадочный блеск глаз иногда выдавал неукротимую ярость. Молчаливо носил в себе убийственную болотную гниль неудержимой ненависти ко всему миру.
   С нами в избе еще пасынок жил. Сын мужа от первого брака. Парнишечка молоденький, совсем зеленый. Не похожий ни на отца, ни на бабку. Видно, в мать свою покойную пошел. Ровно огонек в лесу, кого обогреет взглядом ласковым, кого развеселит словом потешным, кого на мысль наведет верную. Девчонки за ним глазами так и паслись.
   Он хоть и молод, но парень на все руки мастер. Все слету со сноровкой хватает, да с разговорами веселыми, да с выдумкой живой. И ремесло у него занятное: постоянно с дерева что-то вырезает. Смастерил дудочку, а она поет так сладко, словно сама песни выговаривает. На гармошке играл сильно, ни одно гуляние без него не обходилось. И пел как! Бывало запоет тихонько у себя в мастерской, девки без удержу бегут послушать, глазами пострелять, зубами поблестеть, косою поиграть.
   Кудряв на зависть вымахал. Крепок и строен. Высокий и плечистый. Румянец на всю щеку играет. Одним словом, сухота девичья. Отец ровно и не замечал сына, а, может, даже и злился, что вся красота ему досталась. Бабка души в нем не чаяла. Все любовалась, какой ладный, да какой пригожий. Невесту подыскивала для своего любимца. Носилась с ним, что курица с яйцом. Всех перебрала в селе. Никто не нравился. - Я, говорит, отдам Ванюшку только за княжну.
   Меня порой даже раздражали слова бахвальные. Что скрывать, пасынка недолюбливала. Ревновала, может, к молодости своей прошедшей. Видно, дошли пожелания мои недобрые до кого-то там, на небесах. С лица спал, глаза беспокойные стали. Измаялся весь от мысли какой-то непонятной. Белый свет немил ему. Не слышно уже песен его веселых и задушевных, молчит гармонь, сиротливо пылится в углу. Глаз на улицу не стал показывать.
   Старуха испуганно расспрашивает, а он молчит, взгляд хмурый отводит. Сидит у себя и только свистульки вырезает занятные и ребятишкам раздает с улыбкою горькою. Искоса подсматривала за его занятиями и невольно радовалась огорчениям свекрови. А то больно уж все гладко было у них.
  
  

***

   Как-то ночью проснулась вдруг, ни с того ни с сего. Слышу, будто кто-то кряхтит в печи. Решила, что кот чужой заскочил. - Сейчас, - думаю, - огрею шалопута кочергой. Будет знать, как по ночам таскаться.-
   Из печи падает, я как тресну его по башке изо всей силы. А это старуха собственной персоной. Вся в саже. Стоит за лоб держится. Упустила сверток. Он и рассыпался по полу золотыми монетами. Разозлилась тогда ведьма старая. - А, чтоб, тебе, пусто было, окаянная!
   Говорят, коль муж жену не бьет, значит, не любит. Крепко он в тот день меня любил. Если бы не вырвалась, наверно, насмерть искалечил.
   Ушла тогда из собственного дому. Решила схорониться на старой мельнице. Знала, там искать не будут. Еле дошла, побитая. Скривилась мельница старухой, насилу крылья ворочая при ветре. Давно я здесь не была. Вон и колокольня скоро развалится. А в избе все так же, как и раньше. Даже еще лучше. Будто здесь живет кто-то. Осторожно заглядываю по углам, а сзади, на пороге стоит старуха.
   - Ты кто?
   - Здравствуй, девонька, жду тебя. Местные кличут меня бабой Ивгой.
   Несколько дней пробыла у нее, пока очухалась. Она - то мне и рассказала, что свекровь моя ведьма злая. А ей - сестра родная. И что она ведьма рожденная, а сестрица ее - ведьма ученая.
   Чтобы научиться колдовству, она продала дьяволу свою душу. И что на старом месте, где они с сыном жили раньше, много зла сотворила. Пришлось уйти, неровен час, убили бы. И что мою родню тоже она погубила. Заплатил ей прилично тот прыщ, жених трухлявый. Так за свою обиду отомстил. И что хотела, да не может, свекровь меня извести, так как я - тоже ведьма, но рожденная. Поэтому сильнее ее.
   И научила она меня многому своему ремеслу. Вдохнула солнце в жизнь мою коварно загубленную. Вернула достоинство и уважение к себе. Недолго я у нее была. Попросилась домой. Надо было поквитаться с обидчиками. Правда, как, пока не знала.
  
  

***

   Вернулась домой. Старуха бурчит, как заведенная. Муж поначалу с кулаками бросился по привычке. Я, как глянула на него, он и отшатнулся.
   - Да ну тебя, змеюка подколодная.
   Матери кивнул хмуро, - говорил, придет время, еще покажет ведьма когти свои. Вот и получайте подарочек. Дождались на свою голову.
   С той поры стала жить, как душа прикажет. Никого не слушала, никому не подчинялась. Никто мне уже не смел перечить. На вольных хлебах быстро в норму пришла. Вернулась красота былая. Только сейчас еще лучше стала. Расцвела, что калина весною пряною.
   Заметила, что Ваня совсем избегать меня стал. В избе не появляется, все у себя кроется. Значит, сильно болит ему что-то. Хотела подойти, расспросить. Не чужой все же и, опять - таки, без матери, почти без отца. Наткнулась на взгляд колючий, недовольный, решила, обойдется. Его здоровье не мои заботы. Я ему только мачеха.
   Однажды пришлось все же подчиниться воле свекрови.
   Лето тогда было невеселое, кислое. Все чаще дождями землю заливало. Солнце выглянет на мгновение хмурое и снова торопливо прячется за тучи. Пенной браги дождевой хватило и травам, и хлебам. Выросли густые, высокие, по пояс. Пришла пора сенокоса. Как раз выдалось пару погожих дней. Надо было спешить с покосом.
   На дальний луг раньше втроем ходили. А сейчас, что бы быстрее убрать, пришлось делиться. С Ваней надо было идти. Нанимать кого-то не хотела, да и одного его с чужими людьми старуха боялась отпускать. Знала, что охотятся за ним девки бесстыжие. Всякая так и норовит замуж за парня видного. Отведя глаза хитрющие в сторону, намекнула, что придется мне с ним ехать.
   Я вспыхнула от неожиданности, как самовар. Еще чего не хватало! Там работы столько, что бригадой за неделю не управиться. И ради чего, должна столько времени с их молчуном провести! Это же сплошная скука зеленая.
   Свекровь глухо заметила, что Дуньку кормить сеном зимой не будет. Это корова моя. Все, что от матери осталось. Правда, старая уже. Но мне жалко было изводить ее. Стиснув зубы, собиралась на покос. Делать нечего. В душе понимала, что старуха права.
  
  

***

   Утро еще дремало, они были уже в пути. Дикие звезды россыпью мелкой рассыпались по небу, начинающему светлеть. Вдоль едва проклюнувшейся дороги лесной молодые березки, лениво с ветром перешептываясь, лукаво оглядываются вдогонку. Тени елей лежат на обочинах. Тихо ветви колышет задумчивая роща. Чуть заспанный молоденький рассвет спросонок усмехнулся зорькой ясной. И вот уже, то затихая, то пышно разгораясь, сливаются зори в одну, обагряя небосклон кипучим пламенем. Медленно и торжественно поднимается солнце. Рядом с телегой бежит огромный, лохматый пес, время от времени преданно поглядывая на хозяина, порою бросаясь в лес, разгоняя стайки пугливых птиц.
   Нахмурив недовольно лоб, повязанный по-старушечьи темным платком, в солнца жгучий взгляд упираясь затылком, тихонько пела Марта что-то печальное и длинное, как и женская доля ее, невеселая, подневольная.
   Как неприятен тот, кто недоброе слово тщательно подобрав, прицелясь ловко, бросит в сердце и перебьет наотмашь целый день. С утра споткнешься о чужую злость, и - вот уже обида осколком острым в сердце ноет, не унять.
   Провожая, свекровь требовательно повторяла, чтобы пуще глаза берегла Ванечку от девок назойливых. После сенокоса в город повезет, невесту искать будет для него. Женить, мол, пора, тогда и настроение появится у парня: не будет времени дурью маяться. А если, что с ним произойдет на почве любви распутной, из-под земли найдет и накажет, как следует, распутницу. И Марте тогда не сдобровать, грозилась старуха.
   Подсолнухом желтолобым солнце, лукаво топорща рыжие усы, выглядывает из-за каждого дерева, смотрит сквозь кружевную шаль листвы, мягко целуя лучами незрелыми сонную еще землю. К дальнему покосу спешила едва проторенная колея, ведя за собой повозку с путниками неразговорчивыми. Скользя, дорога в лог сползла и вывела на косовицу.
   Кипучих трав пышное разноцветье ковром веселым застелило все вокруг. Лениво нежится знакомая рябина, вбирая сок самой зари. Давно заметила, на рассвете она розовая, на закате красная. А ночью, наверно, серебристая в сиянии лунном.
   Приехали. Наконец. Оглядывалась, все еще хмурая и недовольная. Ваня распряг коней, стреножил и пустил пастись.
   Буйно цветут заливные луга. Травы густые от рос тяжелых клонятся к земле. Резвится солнце в капельках дробных, отсвечиваясь дивными бликами.
   Так и хочется звонкие лучи полными пригоршнями брать и в подол собирать. Хорошо-то как сегодня! Сняла платок, открыла лицо ветру смирному.
   Собрала по капелькам росу и протянула солнцу навстречу ладони, - испей, дружок. Горячи уста его. Жадно пьет из рук луч доверчивый. Держит в ладонях слезинки ясные и купается в тихой радости молодого дня, отходя от обиды на свекровь. На душе становится так тепло и уютно! Улыбкою лицо озарено. Невзначай падает взгляд женский на Ваню. Он глядит, и в глазах его синих, словно цветущий лен, солнышко смешинками лучистыми дробится. Стройный, ровно тополь, светел лицом, что солнышко красное. Как к лицу ему ромашковый и васильковый луг! К лицу зеленые пряди белоствольных берез, небосвод бирюзовый! Сердце встрепенулось неожиданно и... обмерло. Отчаянно махнула головой, чтобы развеять образ нечаянный. Что еще за наваждение!
   Ветер гонит за волной волну высокую. Росистую сбивая пену, травы сминая шелк упругий, упрямо шагали они один за другим, ни разу не оглянувшись друг на друга, упорные и молчаливые.
   Косы пели заливчато, мягко ложилась трава рядами ровными. Выдался на редкость знойный день. Утомительный, удушливый и долгий, насквозь пропахший скошенной травой, наполненный острым жужжанием ос, пчел озабоченных. Жара, густая и тяжелая, звенит мухами, безжалостно кусающими. Луговые запахи, перемешанные с лесными, по-особому горчат. Липко и душно, сладостно и горько.
   Облака проплывают торопливо мимо. Скользят, клубясь в бездонной синеве, напоминая клочья дыма. Набухли на руках мозоли у Марты. У Вани от пота вымок чуб. Не чуя зноя и не слыша боли от усталости, стремились управиться до дождя.
   Помыла наскоро руки, ополоснув в реке ноги, села отдохнуть, растопырив пальцы, запястья и поперек растирать стала, что ныли после изнурительной работы. Резала огурцы, хлеб, сыр соленый. Перекусили молча, быстро, пряча друг от друга взгляд и опять окунулись в труд, утомительный, тяжелый.
   Тучи послушные уже стремительно мчатся, гонимые грозой. Вспыхивают зарницы боязливые, пронзая небосклон трепещущими линиями. Первые раскаты грома отдаленного глухо пророкотали за лесом. Вот они слышны уже четче, сильнее.
   Не спешите разматывать раскосый дождь свой тучки - шалуньи. Осталось покоса совсем немного до рябинки. Острой молнии отчетливый зигзаг пронизывает резко потемневший небосвод прямо над головой. Зарокотал вначале глухо, потом все сильнее распаляясь, гром и пал на землю, рассыпавшись сердитыми осколками по скошенной траве. Сразу заметался, зашумел ветер, захмелев от переполнявшего его дикого желания. Губы его шалые целуют притихшую гладь воды речной, крылья тугие качают травы волною зыбкою.
   Спустился на землю бледный мрак. Спешит - торопится гроза, неся в ладонях молнии шальные. Поединок их ослепительно прекрасен. В иссиня-темном небе, пьяном от исступленной страсти, они резвятся, кувыркаются над онемевшей землей, проказливо перешвыриваются из одной тучи в другую, прожигая острым огневым копьем седые нити слез небесных.
   Дождик закапал, робким шепотом жалуясь на судьбу бродяжью нелегкую. Пока тихо падают капли тонкие. Работу поневоле пришлось закончить. Изнеможенная, присела под деревом, подставляя лицо прохладе свежей. Заметила, что Ваня быстро собирает и прячет под телегу их небогатые пожитки. До нее, как, видно, ему нет дала. Сняла юбку, оставшись в одной рубахе, освободила тело, измученное жарой.
   Рябинка хрупкая, развесясь кроной, повисла за спиной. Резной листок ее медленно кружится, опускаясь в усталую ладонь, словно стремится о чем-то рассказать. Слегка коснувшись его дыханием своим, отправила на землю сей неожиданный подарок. Дождь постепенно набирает силу. Капли настойчиво пробираются сквозь листву, шумят в траве резче, сильнее.
   Не заметила, как подошел, рядом присел Ваня, словно мать, бережно укутал плечи ее платком. Искоса окатила его взглядом сердитым. Взор его тихий, искренний, что у девушки длинные, трепетные ресницы.
   По спине ветер мурашками пронесся. Молнией колючей сорвало душу грешную. Заныло вдруг под ложечкой. Закипела в жилах кровь. И сердце, бедное, разбушевалось. Недовольно отвернулась, фыркнув в ответ неприятное что-то, вытирая капли дождевые, неубранные волосы собирая в жмут. Зябко ежилась, стараясь отодвинуться подальше.
   Мягко обнял за плечи, привлек к себе, теплый, надежный. Она уже и не поймет, холодно ей иль жарко. Трясется, никак не удержать эту сладкую, предательскую дрожь. Недоуменный, он крепче прижимает к себе за плечи, пытаясь согреть. И чует она, как бессовестно тянется к парню в объятия тело похотливое. Подняла голову, что девочка несмелая на первом свидании. Его лицо так близко, что зажмурилась.
   Охнула низко, глухо, безысходно, припав отчаянно к его губам. Здесь дождь хлынул со всею силой, зашумел нервно по скошенной траве. Вода полилась, словно небо прорвалось. А Марте душно, хоть и промокла вся, до нитки. Подхватилась, и задыхающаяся, бросилась в реку. Видно, бесстыдного ветра желание дикое ей передалось. Вода мягко успокаивала растревоженное тело. Надо немедленно уходить, пока еще не поздно. До ночи домой доберусь. О, Небо, помоги! Дай силы! Бьется в груди птица беспокойная.
   Как надеялась когда-то на ласковую долю! Как верила в свою судьбу! С замиранием сердца чуда ждала. Увы! Обмануто счастье. Задушено руками хищными. Разбиты несбывшиеся надежды. Сколько лет прожила в тоске кромешной, дням беспросветным не ведя учет. Дай силы, Отец Небесный, со своим телом справиться теперь. Не дай мне душу погубить, в тине греха увязнуть. Еле-еле слышен онемелый дождь. Тихие слезы души взволнованной смывает осторожно он, бережно ресниц касаясь. Дождинки по щекам скользят. Сквозь наплывающую тоску молю вас, тише-тише. Не плачьте, капли, обо мне. Не рвите грустью душу грешную. Не виновата я! Он сам пришел!
   Какой позор!.. Забыв приличие, к нему в объятья бросилась сама. О, горе! Как теперь забыть бесчестие!
   Повернулась, обреченно голову склонив, побрела медленно к берегу, руками воду разводя. Досада горькая точила душу. Настойчивая билась мысль, бросить все, бежать немедленно домой. Подняла взгляд и оторопела. Ваня стоял на берегу и смотрел на нее так странно... и недоуменно даже. Глянула на себя и поняла, что сквозь мокрую рубашку просвечивается срамное тело. Виновато руки охватили плечи, пытаясь скрыть голую грудь.
   Женщина в расцвете лет, что пышная черемуха в цвету, так же влечет к себе дурманом колдовским, так же возбуждающе желанна. Где мог такое тело видеть раньше? Что у молоденьких ровесниц можно подсмотреть? Одни намеки...
   Грустных глаз его застенчивый прищур вновь поднял бурю в душе мятежной. Душно от взгляда его растерянного.
   Дыхание перехватило, не выдохнуть, не продохнуть. Руки невольно охватили шею, потянулись к горлу. Миг... и рванули ворот рубахи тонкой, она упала в воду. Только волос волна буйная укрыла плечи крутые. Стояла по колени в воде кипучей во всей русалочьей красе. Сузив нахальные глаза, пошла навстречу дерзкая. Подхватил ее на руки сильные...
   Марта окунула горящее лицо в ладони. Сколько времени прошло, а как свежи воспоминания, как сердце бьется горячо.
   Хотела б все вернуть, но судьбу не изменить.
   - Ну и что же, - нетерпеливо заерзал Трофим, - что же дальше. Не томи душу, рассказывай.
   - А ничего, - улыбнулась лукаво через мгновение, овладев собой всецело. - Думаешь, все подробности сейчас на блюдечке выложу. Скажу только, что дождь не был нам помехой. Мы и не заметили, когда он кончился.
   Поднялась, прошлась по комнате, глотками малыми отведала воды. А мысль все там кружилась, в ее далеком и счастливом прошлом.
   Парень жадно смотрел на рассказчицу. Ему так хотелось ее обнять, поцеловать и успокоить. Подошел и залпом выпил кружку воды, зубами нервно забарабанив о железный край.
   Марта снова села у окна. Голос ее густой и тихий пронимал до самой глубины души. Затаив дыхание, наслаждался его звучанием.
   - Как роса в чудный миг, когда цветок распускается, тянется к солнцу, так и я, сердце свое, распахнув, потянулась навстречу счастью. Под ворохом обид и бед Ваня отыскал мою любовь. Цветы на пустыре заброшенном нашел. Если бы ты только знал, как меняется все вокруг, когда мир озаряется любовью! Каким просторным и широким, каким прекрасным становится он, если хлебнешь напитка хмельного! Зелье это запретное пили мы вдвоем до самозабвения, до сумасшествия. Пустая страсть даже долгая мгновенна. Если же любовью напоена, это ... - рассказчица сделала паузу, добавила улыбаясь мило. - Так пылко греет и не испепеляет огонь желаний.
   Мой Ваня душу рвал мне любовью преданной, такою нежною и такою чистой. В глаза мне ласково глядел, неустанно целовал и все шептал, - люблю, родная. Я так давно тебя люблю. Люблю... до смерти.
   - Молод для меня, ты хоть понимаешь? Ведь мачеха тебе!
   - Люблю тебя одну, больше жизни! Ты самая желанная!
   Я шепчу в ответ слова безумные любви, прикасаясь к губам его терпким дыханием своим горячим, чувствуя сердцем, он мой. Он только мой! В глазах его ласковых звезды отражаются, в глазах его бездонных мои глаза теряются, и я тону в той синеве, ровно луна в реке...
   Все кружилось и кружилось счастье мое на крыльях любви, наполняя мир радостью беспредельной. И неустанно бьется мысль, я так люблю и я любима!
   Умолкла, добавив горько, - счастье мое с бахромою черною. - Потупила печальные глаза. Тихо продолжила свой рассказ.
   - Льдинкой кипящей таяла в страстном огне его шальной любви плоть моя, жажду любви утоляя ласками пылкими. Трав и цветов пышную скатерть стелило для влюбленных лето заботливое. Они пахли так сладостно и горько, обволакивая нас ароматом дурманящим.
   Ты люби его, - шептали клен с березою. Не люби его, - просили тополь с ивою. Осина лишь молчала, удивленная, все молчала несогласная и строгая. И шептали горько маки красные, - тяжкий грех его любить, подумай, откажись. - И твердили мне ромашки белые, потайной любви послы несмелые, - ты люби его, не страшись молвы. Ты за радость свою горькую держись. И молчали васильки, неба синего цветы, может, в счастье мое робко веруя...
   Первая любовь несет с собой сладкий трепет ласк стыд-ливых, робкую нежность слов заветных и, - с огорчением вздохнув, - мучительную боль разлуки.
   Подлинная любовь такая безрассудная! Обо всем на свете забываешь. Ничего не знаешь, ничего не замечаешь. Сколько чудесных мгновений тогда отцвело для нас! Наивным и смешливым, нам было все равно, какая вокруг бушует жизнь. Наши глаза видели только друг друга. А жаль... Я тогда, глупая, не понимала, что, едва лишь отыскав любовь, уже ее теряла, что в толчее жизненных будней подстерегала нас неумолимая разлука.
   Свекровь, не дождавшись с сенокоса внука, примчалась сама, злющая, не приведи, Господь. Увидев наши глаза, кричащие от счастья, сразу поняла, что произошло. Взглядом растерянным я Ваню просила не дразнить старуху и подчиниться ее воле. Ошеломленная, торопливо собирала внука и только изредка кивала в мою сторону лохматой головой. - Шалава, как ты могла? Как ты посмела?
   Марта гладила себя по плечам, улыбаясь так безрадостно горько, - нам дарила ночь постель звездами расшитую, а судьба уже стелила горем-бедой вышитую. Не знала - не ведала я тогда, что уходил любимый мой навсегда! В сердце я взлелеяла любовь неземную, он же променял меня на другую, - шептали губы.
   Задумалась. Потом решительно продолжила свою горькую повесть, - долго я сама в избе была, томима смутностью. Свекровь, забрав своего сына и внука, уехала в город, как и обещалась. Толклось село, бурлили страсти. Злословили местные "доброжелатели". Сплетни... Толки... Пересуды...
   Не выйти на улицу, не пройти к колодцу за водой. Шептали в спину слова жестокие, что женили, наконец, Ваню. Невесту нашли пригожую, молодую, с богатым приданым. Он, якобы уже в городе жить будет, домой не вернется.
   Ночами душили сны тревогою тоскливой. Как часто виделось, что снова бьет в виски живая кровь, и я вхожу, уже во сне, не наяву, в огонь любви! Погружаюсь в это пламя трепещущее, что в воду студеную окунаюсь и просыпаюсь в липком поту холодном. Как волчонок, плачет потом до рассвета с милым разведенная душа.
   Все оставшееся лето над судьбой моей непреклонно колдовала обида на долю мою пропащую. И раскосая разлука ехидно усмехалась сквозь пожелтевшую листву. Как быстро обернулось лето в осень злую, проливную! Листья осыпались. День обмелел. Стал тих и мрачен. Не мчится, не скачет, лишь струится едва. Осень состарилась. Как и моя вера в счастье свое ненадежное.
   Отдала сердце свое хмельное, ничего взамен не прося. Как тяжела разлука без надежды на свидание!.. Как дико тосковала по прошлым, быстротечным дням любви! Былое сразу не прервешь. Горючие в груди остыли слезы. Стонет неугомонная душа, просит хоть кроху радости.
   Жила, не ведая, когда смогу увидеть, хоть мельком, свою зазнобу. Пусть и женатым, хоть бы одним глазком, а там снова терпеть будней пустых круговорот.
   Как-то днем, хоть и осенним, но таким ясным, гляжу, бегут девки по улице. Осторожно пошла за ними. Укрылась за деревьями и глазам своим не верю. Вразброс стоят телеги, нагруженные всякой всячиной. Вокруг полно людей. Среди них копошится и моя свекровь, видно, собирает свои пожитки. Ваня возле коня стоит, договаривается о чем-то с девицами, что тесно окружили его, тормошат парня, явно заигрывают. Они смеются, а у меня душа в пятки ушла. Гляжу на него очами жадными, не нагляжусь. Любуюсь зазнобушкой и не налюбуюсь. Тогда забыла обо всем на свете, и о супруге его молодой, и о приличии женском. Иду к нему, словно отуманенная. Заметил меня, бросился, обрадованный. Сразу сердцем учуяла, что мой остался. Только мой.
   И столько счастья во мне проснулось, столько радости в блеске влажных глаз! Такой немыслимой любовью засветилась вся! А он, мой милый, не хоронясь, на виду у всех, сильными руками, что девочку, высоко поднял вверх и закружил, неистовый в своих желаниях. Высокий и плечистый, словно дуб. Хоть молодой, да ранний. А в глазах веселых брызжут лучики смешливые. Отдаваясь его нежности, охватила голову руками и утонула сияющим лицом в россыпи пышных кудрей.
   - Вот, непутевый, - шепчу ему, - слышь? Отпусти. Людей-то сколько, оглянись.
   - Что, люди! Что мне их молва пустая? Сведены с тобой одной судьбой. Если бы ты знала, как по тебе скучал!
   Бережно опустил на землю, шепнул на ушко,
   - Завтра на зорьке в город уезжаем. Все решено. Обо всем договорился. Не грусти, любовь моя, вечером у тебя буду, все расскажу, а сейчас только туда и обратно, потеряли по дороге сверток ценный.
   Взором вцепилась обеспокоенным. Заволокло лучистый взгляд тревогой.
   - Ну, что ты, потерпи чуток, я скоро. И не волнуйся, я не один: отец со мною, да и конь мой верный, и преданный пес не позволят беде разыграться. Вон, какой грозный у меня защитник, - головой махнул на верного пса. - А конь мой ветра быстрее. - Прыгнул в седло и ускакал следом за батей.
   - Я приду, - крикнул, махнув рукой.
   Сузив напряженные глаза, долго смотрела вслед любимому. Снова осталась наедине со своим постылым одиночеством.
   Вечер еще надеждой теплился, и была уже полна глухим отчаянием ночь. Проснулась тревогой томима. В кратком забытье приснилось, что стоит знакомая рябинка обуглена, ветрами злыми иссушена. Глаза открыла, сердце бешено колотится. К груди прихлынула тоска с истошным криком вести злой.
   С испугу села на кровать, стала себя успокаивать, будто помогло немного. Угомонилась будто. Подождала, напряженно вслушиваясь в ночь. Голоса знакомые под окном. Осторожно выглянула из-за занавески.
   Старуха, как всегда, сына отчитывала. Голос сердитый, визгливый от напряжения. А где же Ваня? Все-таки случилось недоброе что-то... может быть. Помедлила, пока зайдут в свою половину, выскочила на улицу и стала искать, в глубине души надеясь, что страхи напрасны и все обойдется: Ваня цел и невредим, просто задержался случайно где-то. Почему же отец его вернулся домой сам? За что его карга старая бранила?
   Одинокие звезды ползли своим ночным путем по небу, и тревога не проходила. Мигом оббежала село, заглядывая во все закоулки, надеясь, что, может, с кем заговорился. Ночь глухая, темная на дворе. Месяц корявый скрылся за тучами. Спотыкалась о комья земли, налетала на ямы. Темень кругом, хоть глаз выколи. На части разрывая сердце, в невидящее небо бросала свой безмолвный крик, - Ваня, где ты, отзовись, родной!
   Птицей беспокойной металась за околицей, возвращалась назад, к избе. Где ж вы, где сейчас, очи синие! Кого ласкаете взглядом ласковым? С кем рассвет встречаешь, друг любезный мой? Клялся мне в вечной любви, оказалось, что обманывал. Неужели забыл, разлюбил, ненаглядный? Почему я тобою брошена, словно в поле цветочек скошенный... Ваня, где ты, ответь, не пугай!
   Искала везде, где только можно, заглядывая даже в колодцы. Чутко ловила малейшее шуршание, прислушиваясь к любому шороху. В ответ безмолвие, только ветер слепой бродит следом. Хохочет, словно зверь ужасный. Скребет когтями душу стонущую. Сдерживая себя, пробовала успокоиться. Садилась на лавочку возле избы, надеясь, что вот-вот сама подойдет пропажа, вспомнит, что пора возвращаться, что ждут его. Не выдерживала сидения на месте, с замирающим сердцем снова бежала куда-то. От слез застывших выпекало глаза, сердце билось в отчаянии. Она уже и не знала, что с ней делается и при своем ли еще уме. Наконец, запели первые петухи. Повеяло долгожданным рассветом. Выглянул устало поздний месяц, виновато осветив все закоулки и углы.
   И тут увидела его... при самой дороге под калиной.
   В незащищенной тишине раздался крик такой неистово пронзительный, что надрывом своим жестким разорвал небо на части. Закачалась в испуге матушка сыра земля. Крик этот долго замирал, лязгающим эхом тонул в глухой предрассветной мгле.
   Ваня ее вскинул взгляд отрешенный в небо и застыл, удивленный. Свету белого невзвидев, бросилась к нему на грудь, ухватила за шею и, что было силы, стала трясти, будто пытаясь разбудить милого друга. Только бледная застывшая улыбка, без кровиночки лицо, и бессильные руки, будто крылья подбитой птицы. А в груди рана от пули рваная, струйка алая на рубахе. Рядом крестик на порванном шнурке шелковом. В один миг все загублено, все потеряно. Легла головой на тело бездушное, вымаливая прощения за грех свой.
   - Ванечка! Знать, сильно обидели мы с тобой Господа, если судьба так жестоко расправилась с нами, послав пулю блудную. Ее предательским огнем сожжено сердце верное. Как? Как же она тебя нашла? За что, сгубила, окаянная? Сколько в мире зла? Не меряно. И теперь оно не убавится. Был безгрешен Ваня мой, так чиста душа. Господи! Что наделал ты? Как допустил? Не вернуть теперь, не покаяться.
   Обессиленная шептала устами безмолвными, - на кого же ты меня мил сердечный друг покинул. Я всю ночь тебя звала, а ты не шел. Я пришла, а ты не ждал.
   Сам кров непрошенный обрел, меня забыв. Разлучница костлявая тебе на брачном ложе вечность постелила. Смерть, старуха приблудная, ты похитила все самое дорогое, что у меня еще было!
   Последний плач любви загубленной никто не слышал. У гордых людей и горе гордое, достоинством сквозит печаль. Хотя, признаться, гордым особенно тяжела горя тяжесть безмерная. Смотрит, онемевшая, в последний раз на милого, в душе глухая отрешенность, крик безмолвный, дикий сжался в груди.
   И только шепчет про себя исступленно, - вернись в мои объятия, друг мой любезный.
   Мой ненаглядный, мой недолюбленный, почему стал чужой? Увел с собою ночи, напоенные любовью, вернул мне ночи, ослепленные тоской! Как же я теперь без сердца? Нет его, оно разбилось. Как же я теперь без солнца? Так темно мне и так тяжко. Зори мои почернели. Звезды для меня угасли. Как же я теперь без неба? На земле, где раньше было широко так и просторно, стало нестерпимо тесно, так невыносимо душно... Что мне делать? Жить как дальше, если мы с тобой не вместе, если ты со мной не рядом, - а в ответ лишь глухое молчание.
   Оглянулась глазами незрячими.
   В изголовье стоит неприкаянно верный конь. Ржет протяжно, прядет ушами тонкими, бьет копытом о землю, зовет молодого хозяина домой. Не дозовется: непробуден его последний сон, сиротливо седло опустевшее.
   Рядом пес сидит отрешенный. У глаз по шерстке мягкой от слез бороздки пролегли. Смотрит скулящим взглядом, и слезы катятся тихие, частые, что у ребенка. Не поймет никак, за что его так обидели, за что ему такая кара? Кто скажет и расскажет, на чью совесть ляжет пятном хозяина смерть нелепая? Чей выстрел молнией внезапной навылет грудь прожег ему? Безмерно горе осиротевшего друга. Не скулит, не воет, серд-цем чуя, непробуден сон у хозяина.
   Зубы стиснув, смахнув кулаком слезу, поднялась Марта и побрела в поле чистое. Шла под острыми стрелами глаз недобрых, под шипение слов ядовитых, непокорная и прямая.
   - Все равно не все загублено, не все еще разрушено. Наша, Ванечка, любовь не пропадет, в памяти не заблудится, никем не забудется.
   Не исчезает настоящая любовь бесследно. В вихре нашей страсти новая жизнь пробудилась. Сыночку будущему наше-му подарю от нас с тобой в наследство счастье.
   В последний твой закат, в прощальный твой рассвет в твою судьбу я так и не смогла пробиться, чтобы сказать тебе, что будет сын у нас. Если сможешь, прости меня за все, родной мой! Если можешь, прости...

***

   Ветер наотмашь бьет дождем окоченевшим, и несется над землею его похоронный вой леденящим стоном; а неизбывная тоска так тяжко душит сердце, что не вздохнуть никак, не выдохнуть. Колючий взгляд - боль жгучая. Слезой едва глаза прикрыв, отрешенно провожала милого в последний путь. Шаткий шаг нескор, дробен сердца стук. Лицо белое, без кровиночки. Устало сомкнуты уста. Крови вкус во рту. Соль на ресницах. Застыли капли солено-горькие слезой непролитой. Студит душу тоска одичалая и растет, вырастает такое отчаяние, что сердце готово разорваться, но она не одна. И надо жить!
   Медленно, глухо плывет над селом надрывный колокольный звон.
  

***

   От глухих рыданий обессилев, по - вдовьи повязав платок, жила дальше наперекор нелегкой доле, хоть и тоскою злою высушено сердце, лютой болью скована душа.
   Судьба недобрая велела ночи проводить, глаз не смыкая. День стал похожим на тягучую полудрему, а вечером поздним со скупыми, непролитыми слезами приходили воспоминания тесные. Марта перестала спать. Лишь только прикроет ресницы, и сны разлетаются прочь, не щадя усталой мысли. Призрак счастья утраченного стоит у изголовья в черном платке, молчаливый, что скорбь и терпеливый, что мать. Стали незрячими ночи. Оцепенели бессонные дни.
   За высоким порогом метель волчицей дикою воет. Упорно ищет сердце потерявшее свое. Ищет, горю своему не доверяя, не смыкая напряженных глаз. Стонет, плачет горько так и так тоскливо, словно живая душа, что плоти лишена насильно. Наводит тихий ужас на озябших перехожих. Швыряет в лица их колючие охапки снега.
   И слышит Марта, что комочек жизни теплый и бесценный, так сладостно внутри живет, и чует, с каждым днем все тяжелее драгоценный груз.
   Нередко одинокими вечерами, упираясь в калитку телом располневшим, глядя на тихое угасание зимнего дня, стояла со своим сыночком. Жизнь снова обретала смысл. И вьюга уже казалась невестой в платье подвенечном. Молодой морозец - ей жених любезный, а сводница зима седой колдуньей, что безмятежно ворожит над онемелою землей. Машет косматыми крыльями, свивая сугробы высокие. Стелет постель пышную молодым.
   Так торжественно и так отрадно становится на душе. Снегопад уже едва слышно шуршит по веткам дремлющих деревьев. Снежинок хоровод безумный мечется вокруг, бесшумный, грустный, невесомый...
   И вот уже тоски невыносимой звучание тревожное снова льется из глубины души. Не было у них с Ваней свадьбы, их судьбы кольцом обручальным жизнь не связала. И когда морозная ночь накрывает мрачной бездной снегов угрюмое молчание, сердце немеет от горя. Как? Чем залить воспоминаний злую боль?
   Не оторвать от сердца, не схоронить у памяти на дне печальный образ любимого!
   Душа ждет весну. Ее сын придет в мир этот жесткий. Она не будет больше одна. Принесет ему сердце в подарок и всю свою непомерную любовь отдаст, авось сгодится.
   Снова надежда над ее порогом так сладостно и хитро стучит капелью. Небо над землею - шатер из васильков. Первый цветок весенний пробился сквозь осевший снег. Солнце греется на льдине.
   И вот уже девчонкой шустроглазой бежит по улице весна. Разгулялась, разыгралась шумным половодьем. Весело переговариваясь между собой, бегут дружно звонкие ручьи. Мягким, шелковым ковром выстелен луг. Желтеют одуванчики. Засуетились муравьи. Тени стали длиннее. Птицы гнезда снуют. Марта в ожидании, наивная душа.
   Чем ближе подходил положенный срок, тем хуже чувствовала себя. Голова постоянно кружилась и тупая боль внизу живота покоя не давала. Часто теряла сознание. Стараясь подготовиться к нелегким родам, приготовила отвар из верных трав.
   И вот как-то сразу, неожиданно, настигла такая боль тяжкая, что провалилась в беспамятство. Лишь на мгновение смогла придти в себя, чтобы увидеть синий, маленький комочек. Свекровь суетилась рядом, молчаливая и хмурая.
   Ребенок встрепенулся, слабо пискнул и замер, бессильно опустив влажную головку. Пересиливая головокружение, сильную слабость, постаралась подняться и снова упала в бесчувствии.
   Под тяжестью невыносимой боли, тоски иль сокрушительного горя всю ночь металась, плакала навзрыд душа, к утру забылась тревожным сном. И снится мальчик, такой румяный и кудрявый, как и его отец. Так весело смеется и тянет к ней свои ручонки. А смех его звенит, что колокольчик серебристый. Будто он жив, ее кровинушка!
   - Ты прости меня, не казни меня, я прошу тебя, сыночек, за то, что непосильную ношу своей печали и тоски с тобою разделила. Не вынесло твое сердечко бремени такого. Не осилило тяжести грехов матери своей.

***

   Долго провалялась она в постели, сгорая в горячке. Если бы не тот отвар, что приготовила себе сама, не жить. Старуха заглядывала иногда, в надежде, что уже померла. Назло ей выжила и поднялась, слабая, квелая, пустая, безразличная. Знала только, что если умрет, на могилку сыночка никто ходить не будет. Никто о нем не вспомнит.
   Марта оглянулась глухими, темными глазами.
   - Светает... Как тяжело об этом говорить, хоть и времени прошло так много. На тысячи лет материнской любви постарела я в один миг. Снова стала одинокой... такою страшно одинокой! Нигде, ни одной родной души рядом, ни теплого участия, ни одного сострадающего взгляда. Только подушка, в которую по ночам могла прятать обиду на свою судьбу.
   Все местные отвернулись от меня. Чувствовала злорадное хихиканье за спиной, заговорщицкие перемигивания, ехидные словечки. Для здешнего населения никогда не была своей, чужая навсегда осталась. Ни в жизнь не простят мне непостижимого поведения. Никогда не поймут и не примут ту истину, что живет в душе моей. Они все ждут, и никак не дождутся, когда же, наконец, мои опущенные плечи вздрогнут от рыданий громких.
  
  

***

   Сколько времени прошло, она не считала. За весною лето, потом осень, зима. И снова лето. Боль отупела, тоска утихла. Один раз по случаю, ходила на мельницу старую, надеясь повидаться с бабой Ивгой. Там уже никого не было. Только ветер да пустота.
   Как-то за водой молодка пришла, забыв, что воскресенье и что народу соберется уйма. Где еще можно поболтать сорокам сельским. Душу отвести в выходной.
   Чтобы воды набрав, ушла спокойно, так нет; язык без костей, чешется. Слышит за своей спиной, даже не шепот, - кикимора болотная. Вся высохла от пьянки. Забросила семью, не признает свекровь. Намучились, бедные, с такой гулящей стервой. Она же всю жизнь считает себя красавицей писаной. Мужу изменяет направо и налево. Бедолага, не успеет за порог выйти, а у нее уже во всю песни и пляски. Такие оргии устраиваются, не подходи: на все село слышно.
   - Неужели? - удивилась какая-то наивная душа.
   - Ты что не знала?
   Тут все наперебой стали рассказывать о ее грехах, о которых она даже и не догадывалась.
   - А муж что? Терпит? Другой бы так поколотил, что долго бы не смогла очухаться. Не до кутежей тогда было бы ей.
   - Давно махнул рукой. Терзается, сердешный, не зная, за что ему такая мука. С такой шлендрой его жизнь в сущий ад превратилась.
   Повернулась к наглым сплетницам, прищурив напряженный взгляд. Стоят, нахально улыбаясь, бесцеремонно так разглядывают, будто на показе перед ними голая стоит. Марта пошла домой, прямая и решительная.
   Поставив ведра, заглянула в зеркало, и не узнала себя. Старуха, согбенная, худая, унылая, смотрела печальными, усталыми глазами. Бросилась к заветному мешочку полотняному. Стала перебирать траву, что почти рассохлась от времени и превратилась в пыль.
   Все! Хватит! Хватит слов злых, наветных. Хватит позволять, кому попало, себя так нагло и беспардонно охаивать. За все гадости, сказанные за спиной, надо платить. С чего начать? И тут женщину словно прорвало.
   Она полагала, что любви ее огонь придушенный, стал горсткой пепла и разлетелся по свету, гонимый ветром. Но, нет! Сгоревшая душа, сожженная до капли, вновь загорелась, как от дыхания упрямого ветра вспыхивают, казалось, иногда
   выгоревшие до пепла головешки. Изведала вновь запретный привкус блудного греха.
   Не стало больше той грустной, тихой бабы с печальною раскосой зеленью глаз. Не было больше безмолвной, со скорбно поджатыми губами, с вечно опущенным взором, немолодой, изможденной женщины. Вместо нее появилась хищная, обворожительная ведьма, чарующая улыбка которой жадно покорила сердца и покой многих мужиков, которые наперебой согласны были целовать ее следы.
   Все ее желания ранее нечеткие и непонятные обрели свое воплощение. И плоть, что до сих пор была черствой, холодной, внезапно потребовала власти над разумом, будто все те грешные мысли, что поневоле роились в голове, пробудили демоническую жажду в крови горячей. Она понимала, что приносит в жертву свою душу. Это уже не сдерживало. Главное сейчас - торжество ненасытного, распутного тела.
   Как-то, даже совсем незаметно, исподтишка открылось для нее давно забытое дикое наслаждение. Успокаивалась ее тоска, ее печаль от близости этой, словно кровь, найдя свою частицу, переставала кипеть и расплескивала по жилам хмельное ощущение забытого счастья.
   Что скрывать, Марта хорошо знала, что грех прелюбодействия страшнее и чернее за тот грех, что испепелил души многих убийц. Но жажда вожделения бушевала в теле, не выпуская из своих мощных когтей, доставляя ему покой и гармонию, только если сольется в экстазе с такою же пагубной и отравленной коварным ядом блудного греха, на миг, забыв о неистовом зуде в крови.
   Она познала сладковато-приторный, с солоноватым привкусом крови вкус ворованной любви, молчаливой и поспешной. С широко распахнутыми глазами и шальным буйством в груди тяжело проваливалась куда-то, ничего не видя и ничего не замечая. И на миг, на один коротенький миг, ей казалось, что глухое тление сердечной тоски, придушенная страстью невыносимая боль утрат сходили на пепел и разлетались по ветру.
   Насытившись, плоть дарила успокоение душе смятенной. Наступало сонное забытье. Но это был всего лишь миг. Короткий миг, который улетучивался вскоре. Упорно искала и находила острейшие удовольствия в распутных утехах. Жила тогда с надрывом, любила взахлеб, страшась себе признаться, что такие свидания - затея скучная. В крови пожар кипит, а в сердце стынет лед.
   Многих замужних женщин захлестнула ревность дикая. Многие семьи были на грани распада. Разгулялась, расходилась, пошла в загул душа женская, ни перед чем не останавливаясь. Мужчины, словно мотыльки летели на сладострастное пламя хищной любви. Между делом пыталась внушить каждому, что ему не повезло с женой, и что ее надо почаще колотить. Была довольна, когда на очередном свидании любовник рассказывал, как бил жену за вину ею не совершенную. Так мстила Марта всему миру за долю свою непутевую.
   Никто уже не мог вмешаться в ее жизнь. Свекровь от злобы, словно ошалела, каждый день слышала ее визгливый, сердитый разговор с сыном.
   - Сделай что-нибудь! Сколько может продолжаться этот кошмар? Все село над тобой уже потешается. Куда это годиться?
   Однажды пришла домой, как всегда хмельная, веселая. Заходит в сени, а сзади ее что-то как грохнет по голове со всей силой, она и упала.
   Очнулась от того, что лежит на телеге, закутанная в сено. Руки завернуты за спину и привязаны к лодыжкам крепкой веревкой. При каждом толчке на ухабе туго сведенные плечи пронзала дикая боль. Глаза тщательно завязаны. Во рту тряпка. Наконец, остановились. Муж, узнала его сразу, поднял на плечи и бросил. Тяжело и неловко упала в глубокий колодезь. Холодно, сыро. При падении вдобавок еще ушиблась. Боль была адская.
   - Вот и доигралась, - думает. - Вот и конец, бесславный, неожиданный, пустой.
   Сколько прошло времени, не угадать. В бессознательном состоянии, верно, бредила, может, пыталась звать кого-то на помощь. А кто здесь услышит? Бросили на верную, лютую смерть, заживо похоронив. Муженек любезный даже смерти легкой пожалел для своей жены. Нет, чтобы отравить или прирезать, на худой конец, если так хотел избавиться.
   Давно догадывалась, что супружество стало для него самой большой небесной карой. Он женился на молоденькой, невинной девушке, надеясь, получить в подарок сына. Любимого сына, во всем похожего на него. Постепенно перед его супружеской кроватью им стала овладевать беспричинная квелость тела. И он ничего не мог с этим поделать.
   Напуганный внезапным бессилием, вновь побежал по любовницам. Там было все в порядке. Эта непонятная никчемность перед своею женою, эта раздражающая и пугающая его немощь не проходила, все глубже запуская в душу острые когти страха.
   Она же все больше молчала. В пренебрежительном безмолвии, в глазах, ядовито-зеленых, скрывалось затаенное, упрямое презрение к постылому мужу.
   Постепенно он начал ее люто ненавидеть. Это чувство клокотало в нем, как дикий, голодный зверь, что жадно желал крови. Супруг подпитывал свою ненависть тем ужасом, что замирал в ее глазах, когда приходил пьяный домой, и что не осмеливался слететь криком с онемелых, прикушенных уст.
   Он нашел удивительное наслаждение в том, чтобы избивать жену, как можно больнее. Его ненасытная злоба, его кипящее раздражение находили свое ублажение в этих пытках. Ему казалось, что так он укрепляет свою мужскую силу и власть. Заставляет ее, если не покориться, то хотя бы уважать мужа.
   Потом она стала недосягаемой для его кулаков. Жила в свое удовольствие и не обращала на бывшего мужа ни малейшего внимания.
   Ей казалось, она хорошо изучила его жестокий нрав. Но никогда не могла подумать, что он может решиться на убийство. Напрасно, в этом уже разобралась. От любого человека надобно ожидать не только лишь плохого, но и даже самого коварного действия.
   Вначале сильно донимал пронизывающий холод. Но она лежала неподвижно, зная, что каждое малейшее движение отзовется сильнейшей резкой болью. Постепенно тело залило мягкое спокойное тепло и перед глазами все закружилось и поплыло черно-золотистыми кругами. Золото потихоньку таяло в черной мгле, как тает первый снег в мокрой, грязной слякоти. Марте казалось, что она уже чувствует осторожные шаги смерти, что кружилась рядом над ней, пока не решаясь забрать последнее, сиплое дыхание.
   - Кто тебя, милая, сюда выбросил? За какие такие грехи?
   - Да нашлись добрые люди, - пыталась шутить сквозь дикую боль, в очередной раз придя в себя, будучи уже без кляпа во рту.
   Что-то на затылке шевелилось. Повязка с глаз спала. Слышит, кто-то веревку на руках сзади пытается развязать. Онемевшие руки потом долго пронизывало тысячами острейших игл, отдаваясь резкой болью во всем теле. Смотрит - ворона. Оглядывается вокруг, никого кроме... птицы.
   - Вот, - думает, - бредовщина.
   А она опять, - есть хочешь, наверно. Сейчас принесу, а ты потерпи уже, что-то придумаем, как тебя отсюда вытащить.
   У молодки от удивления волосы на голове дыбом.
   - Что за чертовщина?
   - Не удивляйся. Я ворона, что любит поговорить. Хозяйка зовет меня Клавой. Может и не интересное, как для птицы, имя, я привыкла. Летела по своим делам, слышу, стонет вроде кто-то. Заглянула, а здесь ты лежишь без памяти. Я вернусь.
   Улетела спасительница. Оглядывается Марта кругом, видит, ружье в углу валяется. От времени, а также сырости даже заржавело.
   Взяла его в руки, и мысль ее пронзила страшная, ведь кто его сюда бросил, тот и ее на погибель верную обрек. Значит это ее муженек! Он бывшую жену сюда приволок, он тогда и сына своего убил, Ванечку. Ужас! Собственного сына не пожалел. Вот почему старуха дулась на него. Она-то знала, кто убийца. Пуще прежнего обуяла злость ее: отомстить надо за все, что сделали с ней самой, с ее семьей.
   А тут и Клава воды принесла, хлеба, теплые вещи, травки какие просила. Пока она в темнице своей малость пришла в себя, окрепла, время, верно, немало прошло. А потом стала думать-гадать, как выбраться из колодца.
   Наверху решетка толстая, деревянная. Птице, какой бы умной она не была, самой не справиться. Та же улетела ненадолго, а поздно вечером вернулась с собакой. Пес огромный, черный, лохматый, а через шею полоса белая. Он решетку эту без особых усилий убрал. Марте веревку толстую бросили. Так с помощью чудного пса и выбралась на свет Божий, и не верит сама себе, то ли спит, то ли удача не оставила ее, а помощники-то какие: болтливая ворона и всепонимающий, загадочный пес. Поблагодарила их за спасение свое, как смогла, от всего сердца.
   Возвращается в село решительная, готовая на все. Первыми, конечно, ребятишки заприметили. Смотрят, рот раскрывши, и глаза у них от удивления на лоб полезли. Бегут следом, на всякий случай, подальше стараясь держаться. Постепенно к шествию присоединились и взрослые. Марта идет, ровно конь стреноженный, отряхивая с се6я взгляды противные, липкие, будто душой в воду холодную окунулась.
   Так все вместе подошли к избе, а там праздник вовсю. Бывший муженек, уже порядком захмелевший, с ним дружки закадычные, полюбовницы ихние. Гуляют, довольные, песни поют, радуются, наверно, что избавился от жены бывшей. Увидели Марту, расступились в недоумении. Как же, обманула их радужные надежды! А хозяин как увидел, посинел от злости, к ней, чуть не с кулаками, бросился.
   Стоит хмурая, глядит на обидчика своего в упор. В глазах ее гроза, сила скрытая, да еще слеза непролитая. Пусть она, тут хоть понятно, но как можно было родного сына сгубить?
   Смотрит на него и понимает, в какую неистовую ярость он приходил даже от одной мысли, что кто-то чужой наслаждался телом, недоступным для него. Как от этого у него перехватывало дух! Какие муки испытывал!
   На лице ее непреклонном застыла маска палача, который отбрасывает скамейку из-под ног приговоренного на смерть, и спокойная улыбка, что загоняет свою жертву в угол, чтобы выбить признания во всех мыслимых и немыслимых грехах. Он убийца и обязан понести должное наказание за свой проступок!
   По велению переполненной гневом души прочертила перед ним черту смертную. След невидимый, зловещий.
   Ненависть прожорливая, которую истово носил в себе все эти годы, как внешне могучий дуб прячет в глубине ствола гниль убийственную, медленно тлела в нем, выжигая внутренность, неумолимо приближая к смерти.
   И сейчас в груди его кипело такое яростное исступление, и такое неумолимое, взбешенное желание убить женщину прямо на глазах у всех и тело искромсать на куски, чтобы уже не смогла никаким чудом воскреснуть, что он еле сдерживался. Она слышала, как сгорал он в этом пламени неистовства, что прожигало задыхающееся сердце, выпекало нутро.
   В голове его помутилось, стало жарко, словно он на костре, палящее пламя которого вмиг охватило все тело. Нахлынула взрывная темнота - и ярость разорвала грудь. Ненависть, горячая, что кровь, черная, что ночь безлунная, тонкой струйкой полилась со рта.
   Вздрогнувши, пошатнулся и упал. Пекло завладело плотью его, не позволяя свободно дохнуть. На миг ему показалось, что огонь камнем вырвался из сдавленной груди. Упал толпе под ноги, раскинув беспомощно тяжелые руки. Глухие глаза распахнулись, и черными молниями разлетелись бездонные зрачки. Испуганно, не своим голосом закричав, бросились врассыпную от него дружки.
   - Ведьма... - шептал еще еле слышно, пытаясь облизывать сухие, обветренные губы.
   - Ведьма проклятая, - выдохнул с усилием напоследок.
   Цеплялся за жизнь еще несколько мгновений, уже не различая лица, склонившегося над ним серым, расплывчатым пятном.
   Это была его мать. Напуганная старуха кинулась к бездыханному телу сына и несколько раз встряхнула его, вцепившись за воротник. Оно безвольно встрепенулось, мягкие еще руки хлестнули об землю.
   - Сыночек, что с тобою? Ты заболел? - просила непослушными губами.
   - Он мертвый, мертвый... - крестились дружки. Они не знали, что надо делать. Ужас дикий, жуткий давно выбил хмель с их головы.
   Марта тускло улыбнулась. Знала, что супруг был обречен с первого мгновения этой встречи.
   Красноватое, сморщенное, будто печеное яблоко, лицо свекрови перекосилось от невыносимого горя. Слезящие глаза наполнились диким ужасом. Закричала страшно, безудержно, по-старушечьи беспомощно, разрывая себя глубоким животным криком.
   Тело ее безвольно трепыхнулось, обмякло и обвалилось в пыль, рядом с сыном, уткнувшись лохматой головой в его плечо.
   Вот и все. В один миг закончилась жизнь никчемных людей.
   Кодло змеиное уничтожено.
   Раньше к ней часто обращались за помощью. То корову испортили, то ребенка сглазили, то в горячке кто-то мучается. Или же любовь надо было привернуть чью-то. Бывало, деньги кому-то требовались срочно. За травой привораживающей тайком забегали на ее порог.
   Беспрекословно помогала всем сгубить свои души и оглохнуть от желаний греховных. Распущенность, зависть, жадность, коварство, ревность... Всех пороков, которые владели земляками, и не перечесть. Сейчас они стояли кружком на безопасном расстоянии и испепеляли женщину полными ненависти и страха глазами.
   Неужели она пришла в этот мир, чтобы узнать и испить до дна чашу горькую, несчастьем полную. Да! Она грешна. О, Боже! Как она грешна!!! Но разве более грешна, чем многие живущие на этой земле. Господи, чем провинилась перед Тобой! Разве тем, что влюбилась до смерти в парня молоденького, которому клялась в верности, и которого встретила так поздно? Разве по своей воле беззащитную девушку выдали замуж? Отдали на зверскую расправу постылого мужа по чьей такой милости? Так, почему же, Господи, ты покарал только ее и так безжалостно, так жестоко лишил всего, на что имела право и кого любила...
   Выпросталась. Больше загнанной и униженной не будет! Никогда! Расправила плечи, и загорелись глаза изумрудом жарким. Ехидная улыбка скривила уста.
   Оглянулась на замершую толпу и ушла, молчаливая и смирная, не беспокоясь за дальнейшую судьбу своих уже бывших родственников. Собрала быстро вещи и отправилась на старую мельницу. Там чувствовала себя в безопасности.
  
  

***

   Однажды в дверь кто-то торопливо и нервно постучал. Удивилась, последние несколько дней никто не приходил. На пороге стоял мужчина, держа бережно на руках укутанного, годовалого ребенка. За его спиной пряталась молодая женщина, напуганная и бледная, как смерть. В темных глазах ее пылал лихорадочный огонь. Стояли, не двигаясь, с окаменевшими от горя лицами. Марта молча пригласила в избу. Муж зашел первым, шагая решительно, нахмурив черные брови. Жена забрела бочком, боязно оглядываясь, дрожащими руками поддерживая ребенка.
   - У нас мальчик заболел, - голос глухой, тревожный.- С утра еще плакал, а это затих. Кажется, он умирает.
   Вскинула на знахарку взгляд, мольбою полный, молодка, от горя почерневшая. А в глазах такая бездна безысходности!
   Почему-то жалко стало этих двоих, потерявшихся в своем несчастии. Даже горе, оголив страданием их души, не смогло заглушить тех чувств, что объединяли молодых супругов: это любовь нежная, уважение сердечное, трогательная забота и согласие во всем. С первого взгляда видно, живут ладно, душа в душу. В сердце зависть шевельнулась невольная. Молча кивнула им, развернула сверток, положив на стол. Мальчик, похоже был без сознания.
   - Как зовут малыша?- оглянулась на мать.
   - Ванечка, - всхлипнула и залилась беззвучными слезами мать, в свою ладонь впившись зубами.
   Дрогнуло сердце, прищемив всколыхнувшей памятью.
   - Выйдите пока, я позову.
   Молодка, робко пятясь, выскользнула за дверь. Супруг, доверительно коснулся руки, молча кивнул головой, тоже вышел, тихонько прикрыв дверь, с надеждой оглянувшись напоследок. Бросилась к малышу. Сердцем чуяла, ребенок очень тяжел, и спасти ему жизнь будет нелегко. Понадобиться вся сила и мастерство.
   - Господи, помоги, - молила о спасении, а руки совершали установленный ритуал. Вытягивали из малыша путанные жгуты тяжелой хвори. Наматывала их на ладони, разрывала на мелкие кусочки и бросала под порог. Губы шептали слова заклятий. Случай был очень тяжелый, но знала, что жизнь малютки в ее руках, и во что бы то ни стало, она его у смерти вырвет.
   - Господи, забери все, что еще есть у меня, верни жизнь этому малышу.
   Постепенно силы оставляли ее. Боялась, что не сумеет, что не успеет. Слабели руки и слова немели.
   Как-то дернулся, встрепенулся маленький, и почувствовала, что потекла жизнь, разлилась кровь остывшая по тельцу его. Мальчик порозовел, открыл глазки, удивленно глядя на незнакомую тетю.
   Обессиленная, села у стола, позвала измученных ожиданием родителей. Первой заскочила мать. Бросилась к сыну, не доверяя своим глазам, прижала к груди и стала неистово его целовать. Отец стоял рядом, глядя счастливыми глазами на свое семейство с такой блаженной улыбкой на лице. Ему тоже хотелось обнять сына. Он все время повторял, глупо улыбаясь,
   - Я же говорил, что все будет в порядке, нам помогут. - Обращаясь к Марте. - Мне сон приснился сегодня, что надо искать помощи здесь, на старой мельнице.
   Малыш смеялся уже весело, непринужденно тете, протягивая навстречу ручонки, будто старой знакомой. И был похож... страшно подумать, но он был похож, она чувствовала это всем своим естеством, на ее Ваню, только маленького.
   И вдруг сообразила, его душа была так чиста и так безгрешна, что после смерти ее вернули на землю. Он жив, ее Ванечка. И мама у него любящая, и отец замечательный, заботливый, добрый. Смотрела на мальчика не в силах отвести взгляд.
   - Счастья тебе, дорогой мой человечек. Я безмерно рада, что все так получилось. Сейчас ты вспомнил меня, из своей прошлой жизни. Пройдет совсем мало времени, и ты забудешь все. У тебя сейчас иная судьба. Я знаю, тебе будет хорошо в этой, другой жизни. Придет время, жену себе любящую найдешь. А сейчас, прощай, родной мой. Отпускаю тебя в жизнь новую. Забываю тебя, чтобы не тревожить судьбу счастливую. Храни тебя, Господь, от всех болезней и напастей!
   Усталая, провела благодаривших без конца родителей и задумалась. Здесь оставаться больше нечего. Как раньше жить, уже не получится. Да и маленькому мешать не будет. Чем на такой худой славе здесь быть, лучше в город податься. Будет новая жизнь. Будет иная, может, и удачливая судьба. Собираться в дорогу стала. Продала все, что у нее еще было. Поклонилась низехонько провожающим, что пришли, но подступиться бояться. Попросила прощения, если обидела кого, не со зла. И уехала.
  
   ***
  
   Марта помолчала, прикрыв ресницами глаза, улыбнулась устало:
   - Вот и вся моя жизнь развеселая. Вглядываюсь сегодня в прошлое, а оно мое и, будто, не мое уже. Вспомнила ночки свои шальные, денечки озорные и поняла, что сама кругом во всем виновата. В жизни испокон веков заведено, что после счастья огромного, как правило, всегда беда приходит немалая и приносит с собой боль потерь, тоску глухую, разочарование усталое, горечь душевную, обиду на судьбу, якобы несправедливую...
   Марта смотрела невидяще в окно. Повернула голову, усмехнулась мило, - живехонько срядилась и прикатила в город. А здесь тебя повстречала. - Блеснула глазами повеселевшими. - Столько печали в прошлом посеяно. Ну и пусть! Не к чему ворошить эту давнюю грусть. Авось, уже не обойдет меня больше сторонкой дальнею счастье мое неприкаянное. Время быстро летит. Вот уже сегодня другой кавалер у меня в гостях.- Легонько положила руку на его ладонь, - уже ему душа моя подарит солнца луч ночкой темною, ночкой жаркой. Уже теперь в наших встречах, как в хорошем напитке, перемешается все: сладость встреч, и горечь расставаний, стыдливость слов и нежность прикасаний. Ты как?
   - Я?.. я всегда...- затряс забавно головой, - то есть, - растерялся от неожиданности такой, - совсем уже готовый. Очень даже не против!
   Улыбнулась ему мягко, словно дитяти малому. Легонько потрепала по щеке ладонью. Склонила голову себе на локоть, что-то сонно еще проворковала и уснула, спокойно, мирно, что ребенок. А он боялся дыханием своим ее сон спугнуть, страшился прикрыть глаза. Ему казалось, что задремлет и пропадет видение прекрасное.
   Сейчас она принадлежала ему неподдельно и навсегда. И никто уже теперь не отберет, не выдернет из его объятий. От самой этой мысли боязливой, несмелой, тихого биения ее сердца и такой беспомощной нежности мягкой руки, что схоронилась в его крепкой ладони, наполнился взрывным и ошеломляющим, как терпкое вино, ощущением счастья!
  

***

   Румяный, улыбчивый рассвет зарею алою расплескался на полнеба. Заметались птицы беспокойные. Глаза невольно начали слипаться. Сон прихотливый, назойливый неумолимо завлекал в дрему, ласковую, что мать и затейливую, что сказка. Сквозь полуприкрытые веки споткнулся взглядом о тень причудливую. Первые лучи солнца выхватили из призрачной полутьмы фигуру женскую. На голове волосы убраны замысловато, густо утыканы бриллиантовыми заколками. Непристойная откровенность пышного, расшитого золотом платья, почти обнаженная высокая грудь, темные, бездонные глаза, умоляющие о помощи и загадочная полуулыбка, что удерживала его взгляд, заставляя любоваться этим чудесным видением.
   Трофим, очарованный, будто невменяемый, пошел следом, совершенно забыв обо всем на свете. Бедный парень даже и не заметил, когда на ней появилась темная накидка с глубоким капюшоном, в просторных недрах которого незнакомка прятала таинственный взгляд. Она довольно быстро привела его на окраину в один из заброшенных домов и исчезла. Остановился, изумленный, что может такая легкая, почти невесомая барышня делать в этой развалюхе?
   Наполненный решимостью, прошел в дверь, что жалобно скрипела на одной ржавой завесе и увидел свою удивительную спутницу, только уже лежащую на столе. Оглянулся, ошеломленный. Никого! Он сам! Только свечи преющие. Полумрак. И тленный запах смерти.
   Несмело подошел поближе. Неужели мертва? За кем тогда гнался все утро? Присмотрелся в застывшие черты. До чего же хороша! Будто живая. Осторожно прикоснулся к нежному запястью. Вмиг схватила за руку, хлопнула глазами. Томным шепотом прошелестела,
   - Ты пришел. Я знала, ты придешь.
   Трофим, огорошенный, пробовал вырвать руку из цепкой ладони. Не смог. Сила в руках девичьих неимоверная. Вот влип, так влип. Остолоп! Как теперь убраться отсюда. Кисло осматривался вокруг, переступая с ноги на ногу, словно конь нетерпеливый. Не будет же такая знатная дама сама валяться среди этой рухляди. Наверняка, кто-то приставлен за ней присматривать. Мало ли что, здесь вон одних камушков драгоценных сколько! А, что, если его сюда умышленно заманили, что бы в краже обвинить? Ужас, - зажмурился со страху. По спине мурашки забегали.
   - Я умираю от неразделенной любви к тебе. С горя выпила бокал вина с ядом и уже ничего нельзя изменить. Ты же знаешь, самоубийство - грех тяжкий. Если не придешь се-годня ночью на кладбище, гореть мне вечно в пекле. Спаси мою душу! Я прошу, как настоящего мужчину, помоги несчастной. Если не смог ответить на мою любовь, то помоги избежать мук ада. Пообещай, что придешь сегодня ко мне на могилу. Что тебе стоит! Дай слово!
   Глаза ее загорелись лихорадочными огоньками. Губы скривились в жалкой улыбке.
   После просьбы такой, отпустил страх душу. Эка невидаль! Сколько в своей жизни раздал напрасных обещаний и не упомнит уже, только убраться бы отсюда поскорее. Замотал согласно головой, пытаясь освободить руку.
   - Поцелуй, - просят полураскрытые уста. - Хочу на прощание запомнить твой поцелуй. Закрепи свое слово мужское.
   Красива была той загадочной, неотразимой красотой, от которой невозможно оторвать взгляд, а в глубине страх осторожно холодил душу. Сомневающийся в необходимости выполнения этой просьбы, глянул на выход. Дамочка ухватилась за шею, губы ее потянулись к нему. Объятия крепкие, поцелуй долгий. Еле, бедняга, вырвался, из цепких рук и отшатнулся с дикого перепуга. Глаза невольно полезли из орбит, перед ним лежала мертвая, безобразная, высохшая, что прошлогодняя плесень, старуха.
   У сердешного волосы на голове дыбом встали. Пробила мигом частая икота. Пятясь, выскочил на улицу. Бежал, не узнавая перед собой дороги, все время, спотыкаясь, как слепой.
   Не заметил, как уткнулся носом в огорожу. Трехметровый забор взял на абордаж с одного маху. Стукнулся больно одним местом о землю. Сразу, словно очнулся. Оглянулся, на дворе белый день в разгаре, веселый, шумный, говорливый. Возле него несколько куриц хлопотливо гребутся в земле. Недалеко собаки лениво облаивают друг друга.
   Пыхтел долго, очумелый, пока пришел в себя. Потихоньку заработала мысль. Дрожь рассасывалась, оставляя по себе досадный осадок. Ну и что с того, что пообещал? Многим давал слово и никогда не сдерживал его. Скольким девушкам и женщинам сулил райскую жизнь? Скольким обещал жениться? Это сколько жизней надо иметь, что бы всех желающих осчастливить!
   Капиталом их пользовался, а потом в один момент исчезал. И ничего! Жив до сих пор. Правда, проклятий на его голову сыпалось немало. Но это уже пережить можно. А так, не успеешь жениться, смотришь, а есть и получше, и побогаче. Сразу же будешь думать, как развестись.
   Жена не сапог, намуляет, с ноги не снимешь. До сих пор Бог миловал. Обойдется и на этот раз. Успокоился немного. Правда, такой случай с ним впервые. Да еще когда! Когда он, наконец, нашел свое счастье. На душе так паскудно!
   Вокруг будто бы и никого. Но его на мякине не проведешь. При кажущейся тишине и пустоте, бывает или свора злых, гигантских псов налетит внезапно, или еще хуже, сторожа, что похлеще любой собаки. Подстрелить могут запросто. Пропадет тогда ни за грош.
   Надо поскорее смываться, пока не заметили. Назад пришлось выбираться долго. Забор оказался таким высоким, что даже не верил, как смог его перепрыгнуть. Пробовал нагнуть ветку на дереве. Долго лез, осторожный, по ней, пока перед самой оградой не обломилась, и он шлепнулся на землю. Пытался собирать камни. Несколько едва притащил. Еле поставил один на один. Было мало. Самый огромный, вросший в землю, не смог вытащить, как ни тужился, бегая вокруг.
   Нашел доску, приставил к огороже. Кривая, грязная, трухлявая. Вылез по ней почти на самый верх и грохнулся обратно на землю. Сидел, чуть не плача от досады, растирая грязь по вспотевшему лицу усталыми, в кровь исцарапанными, руками.
   В спину все время что-то больно тыкалось острое. Не в силах подняться, раздраженно пнул плечами, и кубарем вывалился на улицу. Подхватился и яростно толкнул ногой обнаружившуюся неожиданно небольшую калитку. Сердито оглянул себя. Штаны его модные - дырявые, руки - грязные, колено - кровоточит. Поймал извозчика и, вконец обессиленный, приехал домой. Надеясь поскорее забыть об этом жутком кошмаре, выпил залпом вино из бутылки, рухнул на кровать и вырубился. Проснулся уже вечером от требовательного стука в дверь. Еле открыл глаза. В дверях стояла Марта.
  
  

***

   Разбуженный неожиданным приходом гостьи и разбитый утренним происшествием, угрюмо глядел на пустую бутылку. Голова болела жутко. Во рту все пересохло. Похмелиться - нечем. Чем головную боль снять? Да и настроение - хуже некуда.
   Поднялся, шатаясь, направился к рукомойнику.
   - Я знаю тебя всего-то ничего. А ты уже успел в стольких передрягах побывать. Что уже на этот раз случилось?
   Она с недоумением рассматривала его неряшливую, выпачканную грязью, внешность. Промямлил в ответ что-то нечленораздельное. Марта уже задиристо, - признавайся живо, что случилось?
   - Жил бы тихо, да от людей лихо, - хмуро отводил виноватый взгляд. Ему было так неловко, так стыдно.
   - Ей, Богу, Марта, я безвинен, - забожился истово. - Она мне, подлая, сама голову вскружила. Напустила туману. Как меня черт попутал ввязаться в эту историю?
   Марта! Голубушка! Скажи мне, кто сегодня без греха? Ну! - кисло ковырялся в рукомойнике, чувствуя, что вина за ним немалая. - Посмотри вокруг. Успокой, ради Бога, скажи, кто не солгал душой ни разу в жизни. Не обманул ближнего.-
   Спохватившись, подошел к гостье, взял за руку, не поднимая виновных глаз. - Прошу, прости меня, хоть немножко, за мои слова... и за поступок опрометчивый. В душе такая гадость роется, а на сердце мразь копается, что хоть криком кричи, хоть волком на луну вой. - Присел на табурет, - вот всегда у меня так. Только-только начинает что-то налаживаться в жизни, только улыбнется удача, а судьба моя коварная снова меня в дерьмо. Раз! И пхнула.
   Опять швырнула дурака в грязь лицом. И вот так всегда, вначале радует встречей приятной, а потом обязательно подставит. - Отвел в сторону хмурый взгляд. - Жизнь злодейка. У нее столько злых уловок. Только обнаружит, что ты кому-то нужен, жди подзатыльника. - Отвернулся к окну обиженный.
   - Снимай штаны, зашью дыру. - Марта бесцеремонно помогла раздеться зардевшемуся парню. Ему было очень неудобно.
   - Разве виноват я в том, что духом слаб.
   - Головой ты слаб, - Марта улыбалась хитро. - А рожа-то, рожа перемазанная вся, ровно с поросятами из одного корыта хлебал.
   - Да я грязи не боюсь. - Махнул отчаянно рукой. - Она ко мне не пристает.
   - Зато ума к такой роже не пришьешь.
   Удобно расположилась у окна, совсем как дома. Голосом низким нараспев,
   - А ты на что надеялся. Бог долго терпит, да потом больно бьет. Давай, сказывай, свою печаль, дорогой, не кройся. Все равно потом узнаю.
   Кто-то другой и клещами не вытянул бы его признания в своей глупости. Но Марте рассказал все, как на духу, ничего не утаив. И как целовался со старухой, и как забор перелезал. Под конец даже вздохнул облегченно. Гостья смеялась, запрокинув голову назад, вытирая слезы кончиком платка.
   - Ну и насмешил ты меня! Ну и насмешил. Это каким же надо быть дураком, чтобы повестись на такое? Язык, что помело, а вместо головы кочан на плечах болтается, да и тот вижу гусеницей изъеден.
   Слушай меня внимательно, каждая ведьма, когда умирает, старается найти своей душе, которую она до этого продала сатане, замену. Вот эта старуха и решила тебя охмурить. Ты говоришь, милая девушка, злая улыбка. То, что молодой ее видел, это чистой воды обман, обыкновенное колдовское внушение. Напустила туману в глаза, вот и видел не то, что на самом деле.
   А что полезла целоваться, тоже понятно. Если бы ты знал какая горячая кровь у всех, без исключения колдуний. Любая и в старости всякого мужика до смерти залюбить может.
   Хотя, не пойму, а почему именно тебя выбрала? Как она на тебя вышла. Ты ее раньше где-то встречал?
   - Нет, конечно. Не приведи, Господь! - перекрестился истово.
   - Странно, - задумалась Марта. - Ну, ничего, поможем в твоей беде. Придумаем что-нибудь, как тебе сходить к ней и невредимым остаться.
   - Что? Мне надо будет и в самом деле идти на кладбище, да еще ночью? Не пойду, - заупрямился. - Мало ли что кому обещал. Не пойду, - хмуро ковырялся в ногтях, вычищая грязь. - Не буду выполнять глупую блажь полоумной старухи, тем более уже покойной.
   - До чего же наивный ты, как я погляжу, парень. Нет, миленький, если сейчас не выполнишь своего обещания, будет ходить призраком. Не даст покоя ни днем, ни ночью, пока все соки с тебя, всю кровушку до последней капельки не выпьет. Хочешь, не хочешь, а идти надо. Умирающему слово дал, надо его держать, таков закон. Надо откупиться.
   - Чем? Я гол, как сокол, что рыба разут, раздет. За всю свою жизнь никак не могу насобирать денег даже в маленький мешочек.
   - Да и не нужны тебе они сейчас, - отмахнулась Марта, - петуха необходимо поймать. С ним и идти.
   Тут в окно она увидела... Антона с красивой, моложавой дамой. Они, прогуливаясь, шли по улице так близко друг от друга, слегка прикасаясь рукавами. Он что-то обстоятельно рассказывал. Она внимательно слушала, улыбаясь будто бы про себя, как только может улыбаться по-настоящему влюбленная женщина. И так между ними все было хорошо да ладно! У Марты сердце вмиг оборвалось и покатилось бусинкой за ними следом. Она бросилась к двери.
   - Не уходи, побудь со мною, - схватил за руку Трофим. - Что сказала, толком не пойму. Разъясни.
   Марта отмахнулась от него нетерпеливо, - ночью иди на кладбище с петухом. Я не могу сейчас, прости. -
   Выскочила, прожогом. Только по лестнице загремело.
   Кахикнул, почесал затылок. Рассеянно.
   - Где его найти.
   И тут вспомнил, утром возле него греблись куры, значит, там должен был быть и петух.
  
  

***

   Видно было, что соперница из богатой и знатной семьи. Одета модно. Вся в мехах, дорогих украшениях. Глаза умные, улыбка душевная. Она и Антон шли по улице, не замечая никого рядом с собой. От них кругами расходилась радость, ясная, лучистая, словно радуга.
   Счастье всегда большим кажется, если есть с кем поделиться им. Прохожие поневоле оглядывались с улыбкой доброю. По всему видно, ладушки идут и что в сердцах у этой пары сейчас любовь колдует. А они бесперестану говорили и смеялись. Тихо так, так задушевно, трепетно соприкасаясь взглядами. Время для них остановилось. Город и люди, и дела исчезли. Растворились в потоке радости. Неповторимым светом вешним озарены их лица.
   Земля под ногами стала мягче. Небо выше. Улицы перевивались, скрещивались, вели их, погруженных друг в друга, услужливо подставляя то бликов солнечных фейерверк, то ветерка легкое дуновение, то куст роскошный с охапкою цветов на нем.
   - Небо чистое, ветры быстрые, море глубокое, горы высокие прихожу я к вам со своею тоскою тоскучей, со своею сухотой плакучей. Глаза мои не ясные, лицо мое не белое, душа моя горючая. В море-океане буду мыть и полоскать лицо белое, чтобы спала с глаз моих сухота плакучая, а из ретивого сердца ушла тоска тоскучая.
   Понеси ты, быстрый ветер, тоску в высь непроглядную, за горы крутые, к морю далекому. Затопи ее в волнах глубоких, дабы никогда дорогу ко мне не находила, в сердце мое больше не приходила. - Марта отчаянно шептала, проговаривая слова остуды сердечной, а глаза все пили и пили неотрывно чужую радость.
   Ветер обнимал ознобом. Солнце слепило глаза. До сих пор еще огарочек надежды тихо тлел в ее душе. Вот и все. Погас невольный. Добра вам, люди добрые, и счастья! Мир вашему дому! Что еще можно пожелать влюбленным, у которых в глазах звезды, в груди солнце, у которых душа и сердце поют от счастья.
   Взглядом встретилась рассеянно со взором чужим, внимательным. Небрежно и поспешно отвела глаза. В тот же миг схватил за руку молодой и шустрый, - ты их знаешь? - С улыбчивым прищуром глянул прямо в душу.
   - Ее? Нет! - отвернулась недовольная.
   - А его? - мотнул упорно головой.
   - Знала... может быть... как-то приснился. А тебе зачем? Погоди, ладно. Видишь я занята. - Жарко вспыхнули строптивые глаза. - Отстань, по-доброму пока прошу!
   - Ты сейчас, красивая, от обиды расплавишься. С собой не можешь сладить?
   - Эка беда! - Губы ее скривились в улыбке наигранной. - Гуляю, где хочу. До других мне нет дела, тем паче к незнакомым и надоедливым. - Руку освободила. Отошла.
   - Ты гуляй, разве я запрещаю. Вижу по всему, бросили твою любовь. Не томись в ожидании напрасном. Не вернется к тебе он снова. - Подошел, настойчивый, близко-близко. Голосом тихим, ласковым. - Дай завяжу глаза поцелуем, чтобы ты ничего не видела, заслоню ото всех твою боль. С губ твоих обиду выпью.
   Марта вмиг включилась в игру, слова подбирать не надо, сами находятся.
   - Ирония твоя не к месту. Прикидываешься таким заботливым и нежным, а, в самом деле, порочный, льстивый и небрежный.
   Какой прозрачный твой обман! В глазах язвительных искрится хитрость. Не искупаться в ласках твоих надуманных, не завязать с тобой обид своих узелки. У тебя же душа без тени. Сердце без совести...
   - А я губами с губ упрек сорву и поверну к себе сердце обиженное.
   - Никогда не предам былое чувство, тем более в угоду первому встречному. И не обжигай взглядом, словно кипяток. К слову сказать, юн еще и зелен, юноша.
   - Не гляди, что с виду молод, в душе я постарше любого взрослого мужчины. Видишь, не робею от взгляда твоего прищуренного, ехидного.
   Марта уже нетерпеливо, - вот заладил сатана свое. Отстань! Не в моем ты вкусе.
   - Если я тебе такой неладен, переладим быстро. Могу легко менять свою личину. Хоть мне сойдет мой вид теперешний. Ныне я нравлюсь сам себе. Как-никак, самого князя родственник и друг ближайший в моем лице перед тобою под именем Кирей. Знакомо имя?
   - Зачем понадобилось рядиться в чужой образ? Что за чушь? Ведь могут быстро распознать тебя в этом наряде и тогда не сдобровать уже насмешнику, мигом загремишь в тюрьму за обман.
   Женщина вдруг как бы споткнулась, пытливо оглянулась на докучливого незнакомца. С интересом,
   - Погоди! Ты не прост. Сразу и не разобрать, и не узнать. Откуда и какими судьбами к нам занесло Ваше Нечистое Высочество.
   - Долго говорить, а сейчас помощь мне нужна; вот и ищу родственную душу. Я тебя уже давно приметил, еще в харчевне имел возможность наблюдать. Хочу в замок княжеский пробраться, необходим посредник.
   - Увы! В этом деле я тебе не помощница, сама недавно в городе; а вот время сегодня провести с тобой согласна, авось и наладиться у нас что-то. - Хитро блеснула кошачьим взором и улыбнулась жарко, лукаво.
  
  

***

   Вот так всегда, беду разбудишь, после не уснешь, от мыслей недокучливых места не найдешь. Трофим уныло плелся вдоль забора, низко опустив голову, чтобы его не признали, выглядывая скрытую калитку. Иногда ногой пинал бревна, пытаясь попасть в нее, напрочь забыв, где же видел ее утром. Редкие перехожие с удивлением оглядывались на столь странного юношу.
   Внезапно рядом остановилась бричка. С нее выкатился лысый, уже немолодой, мужчина. Пыхтя и охая, подбежал к Трофиму, вцепившись ему в рукав, радостно запричитал
   - Здравствуйте! Я вас узнал, вы тот певец из харчевни. Моя жена, вы знаете, она без ума от вас, от вашего голоса! Она так хочет вас видеть! Кстати, мы здесь живем, - махнул ручкой пухлой вдоль огорожи. - Это наше поместье. Сделайте милость, окажите честь, зайдите к нам. Всенепременно мы хотим видеть вас у себя в гостях и прямо сейчас!
   Трофим хмуро разглядывал незнакомца. - Как не вовремя клеится мужик. Ага, зайду, только разгон возьму, будто кроме и дел нету. - Ответил нехотя, - совсем нет сейчас возможности. Занят очень. В другой раз... пренепременно. - Раскланялся, пряча плутовской взгляд. Ждите ветра в поле. Обещать он мастер.
   Вот это муж. Всем мужьям муж. Сколько себя помнит, всегда одни неприятности с этим недоверчивым типом мужчин у него происходили. Ревнивые, ужас! А здесь сам приглашает. Могу представить, какая у этого денежного мешка жена. Совсем, наверно, юная девочка. Вот он и ищет развлечений для нее. Ну, нет! Для него уже достаточно! Надо завязывать со всем этим. У меня есть Марта и больше мне никто не нужен.
   Бричка уехала. Стал снова думать, как перелезть через забор, пока не уткнулся, буквально носом, в эту чертову дверь. Обрадованный, заскочил и сразу же увидел курей, возглавляемых двумя большими петухами, рябым и белым. Два ему не надо, на кой они ему два, а вот от одного не отказался бы. Обрадованный, Трофим, согнувшись, протянул руку, тихонько стал подходить к ним. Рябой петух вдруг забеспокоился. Подозрительно глянул искоса одним глазом, захлопал крыльями и закукарекал.
   - Вот, идиот! - выругался тихонько. - Разорался, словно недорезанный, на кой ты мне нужен.
   - Утю-утю-утю, - упал на колени, вниз головой, вверх тормашками. Осторожно, на карачках пополз к белому, еще не разобрав толком, какой же из двух петухов больше.
   - Утю-тю-тю, - перебирая пальцами, подзывал ласково упитанную птицу. Тот поначалу не обращал ни малейшего внимания на Трофима, но стоило ему подобраться поближе, лениво отскочил в сторону и вновь стал ковыряться в земле. Парень, бойко перебирая коленками, снова подполз к нему, приблизился почти вплотную.
   Только хотел схватить за лапу, он опять, словно нехотя, отбежал в сторону. Трофим следом, суетливо перебирая локтями и коленами, - утю-утю-тю, - снова попытался схватить за крыло. Тот легко выскользнул из рук, оставив перья.
   Остановился недалеко и стал орать не своим голосом. Разлетелись в сторону с визгливым кудахтаньем куры. Трофим, уже заведенный, не обращал внимания на этот гвалт.
   Глаза его неотрывно пасли другого петуха. Тот стоял совсем рядом, с недоумением глядя на непрошеного гостя. Вот, милок, и спета твоя песенка!
   И тут увидел, что от кустов к нему, распустив крылья, вытянув вперед длинную шею, бежит петух, худющий, с рыжей шеей, с хохолком, что шляпа, набекрень. Со всего маху наскочил и мало не клюнул в голову. Парень вовремя закрылся руками. - Пошел вон! Кыш!- Пробовал прогнать, сделав страшное лицо, отчаянно махая головой.
   Тот отскочил, нагнул голову, зашипел угрожающе, воинственно распустив крылья. В душе невольно вздрогнуло что-то. Мало ли что можно ожидать от этой беспардонной птицы, гляди, еще глаз выклюет.
   Подобрал комок земли, бросил в петуха. Тот же топтался на месте и не собирался уходить, угрожающе размахивая длинной шеей, трепеща крыльями и шипя от злости.
   Вот зараза! Вот надоедливый нахал! Его можно было поймать легко, но из него же мяса, что из дохлой мухи. Отмахнувшись, резво полез снова за белым. Наглая черная наружность все время вертелась перед глазами, стараясь клювом попасть в лицо.
   Трофим напрягся весь, аж вспотел, отбиваясь от назойливого хама. Тот так и норовил ухватить его, то за ухо, то в макушку клюнуть. Бегал кругом и шипел, угрожающе распушив перья, с таким воинственным видом, словно к нему в спальню соперник залез.
   Да надо ему триста лет его куры! Дались мне твои жирные девки! Забирай свой гарем, да мотай отсюда подобру-поздорову, пока не открутил тебе самому голову.
   Петух, видно, почуял, что его устрашающие атаки не приносят пользы и что его не боятся, на мгновение стих и пропал. Трофим даже вздохнул от облегчения. Переждал минутку, успокоился. Прислушался, вокруг тишина.
   И снова быстренько перебирая коленками, пополз к рябому. Тот, довольный своею петушиной жизнью, купался в песке в кругу таких же довольных, квохчущих подружек и, казалось, совсем не замечает похитителя. Трофим, как кот перед прыжком, притаился на мгновение и бросился на птицу, успев ухватить его за пышный хвост. Тот вырвался, оставив в руках несколько длинных перьев.
   Парень, вконец вспотевший от этих догонялок, будто веером помахал ими. Собрал все, что навыдергивал, потыкал их в волосы для конспирации, авось примут за своего, и снова ринулся на охоту.
   Тут вдруг кто-то как прыгнет ему на шею. Трофим аж взвыл во весь голос от такой неожиданности. Ему показалось, что его ударили плеткой. Оглянулся, а это снова он, черный. Взлетел на него сверху, да еще и орет. Схватил за лапы царапающуюся бестию и со всей силы швырнул в кусты подальше, вслед за ним полетела и котомка.
   Вот недоносок костлявый, напугал до смерти. Пополз дальше, понемногу успокаиваясь, охотясь за очередным петухом, но уже без прежнего энтузиазма. Хорошо, хоть штаны не порвал, подлец. Вовсю хотелось домой. В свою удобную кровать. Дались ему эти вонючие петухи. Тем более они, как бы посовещавшись между собой, повели свой гарем к дому. Огорченный Трофим уткнулся лбом в торчащую из земли клюку. Обнял ее, прижался щекой, забарабанив о что-то твердое пальцами, раздумывая, как теперь поступить дальше. Не ползти же ему следом за ними. Непонятно, что там его может ожидать. Опираясь на костыль, хотел подняться и застрял головой в чьей-то юбке. Сердце замерло от неожиданности.
   - Ах, ты, пьяная образина, - женский голос не предвещал ничего хорошего. Тонкий, визгливый даже. - Опять-таки нализался с утра? Это уже слишком! Я говорила тебе, не кажись мне на глаза! Если еще раз поймаю у себя в саду, жизни твоей никудышней конец, говорила? Все терпение мое лопнуло!
   Подняла широкую юбку, под которой Трофим норовил спрятаться, охватив руками голову. Схватила парня тонкими, цепкими пальцами за штаны и рубаху, подняла вверх, упорно заглядывая в глаза. Трофим съежился, пытаясь спрятать лицо за перьями. Наступила пауза. Руки ее внезапно разжались, и он бухнулся на землю, распластавшись. Неторопливые размышления овладели женской головой,
   - Мне почему-то знакома эта смазливая рожа. Откуда, не пойму. - Сомнения недолго точили ее душу. - Точно, в харчевне, - от радости, сплеснула руками, - Вы и есть тот самый, известный, Трофим Тимофеевич! Наша лапочка. Наша цыпочка. Ну, конечно, это же вы, - нагнулась в самый притык нос к носу, счастливая донельзя больше, умиленно пропев.
   - Здравствуйте, дорогой вы наш. Как я рада видеть вас у себя в гостях. Почему без предупреждения? И почему инкогнито? Мы бы за вами и карету послали, и стол бы накрыли приличествующий вашей важной персоне. Это же такое счастье видеть вас так близко, с глазу - на - глаз. - Стоит перед ним на коленках, упираясь на локти, стараясь поймать бегающий взгляд гостя приятного.
   Трофиму отлегло от сердца, но в никакие переговоры решил не вступать. Себе же лучше будет, тем более, что дипломат с него никакой. Чем может оправдать свое тайное присутствие на чужой территории? Только сопел важно уже, якобы находясь в глубокой задумчивости.
   - Господин мой хороший, так это вы так дико..., громко кричали?
   - Ну, нет, что вы, - обиделся не на шутку, - конечно, не я. Это там, за забором, - махнул рукой в ту сторону.
   - Я подумала, что вы, - протянула разочарованно. - Так чисто и жутко красиво горланить только вы можете, - голос хозяйки угодливый.
   - Это я так, распевался. - Наконец поднял глаза, осмелевший. - Люблю выводить ноты кой-какие, когда гуляю.
   Лицо ее близкое, толком не разберешь, что за дама.
   - Так вы здесь гуляете? Какая честь! А почему ползком?
   - Ближе к природе. На досуге люблю беседовать с травкой, жучками разными, комашками. Для души и сердца истинный праздник делаю. Природа, она зовет к себе всякого творческого человека.
   - Куда? - сделала огромные глаза.
   - Туда? - махнул неопределенно рукой.
   - И я с вами, - задергалась задом торчащим.
   - Куда? - испуганно екнуло в груди.
   - Туда! - умоляюще.
   - Ни за что! - Твердо, уже нетерпеливо. - Если вы не против, я продолжу свои занятия в одиночестве. Мне еще многое совершить надо, то есть, с друзьями пообщаться. - Уткнулся в землю носом.
   - Вы здесь с моим паинькой распеваетесь. - Оглянулась на кого-то. - У него, хочу сказать вам тоже такой голос, такой голос. - Закатив томно глаза. - Особенно по утрам. Давайте я поближе вас с ним познакомлю.
   - Нет, нет, что вы, - замотал отчаянно головой, - Это может помешать творческому отдохновению! Вы же понимаете, что вы здесь, а я весь там, - показал глазами вверх, - и здесь меня нет. - Оглянулся поспешно и никого не увидел. От сердца отлегло, с хозяйкой явно что-то не так. Надо быстрее расставаться, а то снова в какую-то историю вляпаться можно.
   - Да, - огорчилась хозяйка. - Я знаю, одухотворенный человек любит одиночество. Признаться хочу, своим приходом не хотела потревожить ваше чистое уединение.
   Вцепилась взглядом, умоляюще,
   - Можно я вас угощу обедом. У меня такое дивное вино есть, вы еще такого ни у кого не пробовали. Пожалуйста!
   - Сейчас хочу с этим вашим... дружком побыть наедине, можно? Много сказать надо друг другу, так сказать, обмен опытом по певческой линии...
   - Правда! - обрадовалась женщина. - Вы тут гуляйте, мешать не буду. Хочу заметить, что мальчик мой, может, с первого взгляда и неприметный, но уверяю вас, что для меня, особенно для искусства, он имеет большое значение! Он так изумительно поет!
   Вскочила живо, поправила свои юбки,
   - Я сейчас, только прикажу стол накрыть и принесу вам покрывало. Не гоже на сырой земле такой знаменитости возлежать впустую. Все-таки у меня в гостях. Это в высшей степени неприлично для меня, как для хозяйки. Я сейчас, быстро, - суетилась женщина. - Одна нога там, другая здесь.
   Прожогом бросилась к дому, на ходу проговаривая.
   - Радость то какая! Такой гость в гостях!
   Трофим поднялся, отряхнулся, осторожно осмотрел все вокруг, кажется, пронесло и на этот раз. Фу! Надо же так влететь.
   Конечно, никакого паренька рядом и в помине не было. Ну да, он же незаметный, значит, невидимый для нормального глаза. Надо сматываться быстрее, мало ли что может произойти дальше. Кисло рассматриваясь вокруг и понимая, что совсем стало темно и никаких петухов уже не видно.
   Казнил себя словами за утреннее обещание той старухе. Сейчас был бы с Мартой, пили бы чай и вели приятную беседу. В сумерках нашел свой мешок, закинул за плечи и вышел на дорогу. Что дальше делать, не представлял. Может не идти. Сердцем понимал, что с покойниками шутки плохи.
   Может денег наскрести да отнести. Где взять хоть какую-то сумму? Вдруг ему показалось, что за спиной кто-то кряхтит. Что за наваждение! Бросил с испугу котомку под ноги. Там, в самом деле, кто-то шевелился. Боязливо раскрыл ее и увидел петуха, который донимал парня в саду своим наглым присутствием. Бесцеремонно вывалил его из мешка.
   Вот, паскуда! Нет! Надо же такому подлому родиться! Злодей! Изверг! Издеватель! Мало натерпелся от него там, в саду, так он и здесь решил достать.
   Петух, словно слепой, таращился вокруг, вертел тощей шеей. Казалось, он не замечает Трофима. Парень на цыпочках отошел подальше. Точно, стерва, каких еще мир не видывал, сейчас был тих и смирен.
   Быстро зашагал в город, еще долго оглядываясь, ожидая сзади подлого удара. Удивительно, но петух оставался на прежнем месте. И тут до него дошло, что птица ему может сгодиться, так его же можно на кладбище отнести. Пусть там с этой мадамой трухлявой разбирается!
   Во-первых, это будет ночью и, может, она не очень оскорбится на такой худой подарок. Во-вторых, честно признаться, лучшего она и не заслужила. Трофим вернулся, торопливо засунул петуха обратно в котомку и уже, довольный, направился на погост.
   Нашел свежую могилу, уселся рядом на лавочку, вытянув уставшие ноги. Главное теперь, чтобы петух не вопил и не сбежал. Проверил котомку, все было в порядке. Вначале мурлыкал что-то себе под нос, закрыв глаза, поглаживая птицу. Потихоньку им начала овладевать какая-то неугомонная тоска. Оглядываясь беспокойно по сторонам, пока ничего тревожного не замечал.
   В темной прохладе притихшего вечера робко зажглись первые звездочки. Луна пытается выглянуть из-за рыхлых облаков. Светлячков мерцание слепое остро прожигает темноту. Вот уже и ночь своим презренным взглядом оглядывает кладбище, пустое, безразличное.
   - У-у-ух-ух, - прокричал жутко филин где-то в мрачных зарослях.
   Рассыпавшись далеким эхом, растворился этот крик в тиши глухой. То, испаряясь, то снова зрея, в сумерках густых бродит тишина, сторожко, что дикая кошка, невозмутима и строга. Ломок шаг ее, неровно дыхание.
   Исподволь завладевает телом ужас, навязчивый, холодный, по сердцу бьет наотмашь безжалостно и неумолимо. Дрожь липкая в ногах увязла, горошинкой в горле застряла. Как загнанный зверь, изнывая от жажды, облизывая пересохшие губы, пялился сквозь ночь, пытаясь рассмотреть обветренные спины могил.
   Здесь смерть дышит в затылок каждому каждую минуту, каждое мгновение. Здесь начинаешь понимать, что жизнь - тонкая, хрупкая нить, и что она может оборваться в любое время, и нет защиты от старухи костлявой ни старому, ни малому, ни бедному, ни богатому, ни грешнику, ни праведнику. Неподкупна и неумолима! Просто почувствуешь невесомую руку на влажной щеке, и вот тебя уж нет.
   Трофим казнил себя словами за свой поступок необдуманный. Сколько раз, позвенев серебром обещаний, бросал подружек, не обременяя себя жалостью, не обращая на их просьбы и слезы ни малейшего внимания, вот и наказание. Ему уже казалось, что ночь эта жуткая никогда не закончится. Хорошо, хоть Петя рядом, все-таки живая душа, хоть и наглая. Развязал котомку, вытащил его, бережно посадил рядом на лавочку.
   - Мы здесь с тобой вдвоем, сладенький мой. Мне бы поскорее тебя отдать, и домой, а вы тут разбирайтесь, как хотите, только без меня. С малолетства не переношу таких мест.
   Тот замахал крыльями, что-то зло прошипел в ответ.
   Хлынул свет, и затопило все вокруг сияние лунное. Сразу стало видно, словно днем. И тут беднягу, будто молнией ударило. Вмиг обожгло душу видение жуткое. Ойкнул от неожиданности, рот прикрыв ладонью. Под ногами шевелилась земля. Могила стала раскрываться, пока не выполз черный гроб на тропинку. Тихо-тихо открылась крышка. Увидел старуху знакомую в темном капюшоне, что лежала к нему ногами. Она неторопливо поднялась. Скрипя костями, вышла из гроба и направилась к Трофиму.
   Ее шаги медленные и немые, скользящие и невесомые. Протянула костлявые руки навстречу. Дунул легкий ветерок, сбросил капюшон, оголив белое совсем лицо без глаз, без губ, без кожи. Ужасающее лицо смерти. Она была уже так близко, что четко увидел глубокие, жуткие, пустые проемы глаз.
   Раздался тихий, дробный смех. Оглянулся, а рядом полным-полно покойников, откуда и когда только успели собраться вокруг. Что за жуткий притон! Ехидство и злоба смешались в неподвижных взглядах. Трофим поднялся с лавочки, замер, чувствуя, как заледенело тело.
   Мертвая кровь медленно собиралась в круг, звала к себе, заманивала в свое болото, болото смерти.
   - П-пардон, п-плиз, гран мерси, гуттен морген, з-з-здрасьте, - начал свой привет со всех доступных его памяти слов. Залепетал, заикаясь от обуявшего его ужаса, непослушными губами, вспоминая все, что знал иностранного. На каком языке могут говорить эти страхолюдины?
   - Эт-то не я. Данке шоп, не глядите на меня так нехорошо, а то мне уже чего-то совсем нехорошо, - от страха забыв все слова чужие.
   - Уверяю вас, - пересохшими губами. - Я с-с-совершенно здесь п-п-посторонний... пацан. Мимо случайно г-г-гулял, п-п-прохаживался, так сказать, дай, д-д-думаю, з-загляну, цветочки полью на могилке вашей, свежей. - Торопливо добавил. - И другу подобрать место приятное, будущему, кстати осмелюсь заметить. Его у меня еще нет, но скоро будет. - И дальше сбивчиво, уныло. - Я уже всегда... присматриваю, так сказать, з-з-заранее. Для друзей не жалко. Пусть себе отдыхают. - Недолгая пауза. - Для себя еще успею. Столько работы навалило, а сейчас занят, вот с Петей прохаживаемся здесь, туда-сюда, сюда-туда. - Замахал руками. - Нам с ним свежий воздух нужен.
   Кстати, мадам, я здесь вас с вечера дожидаюсь. Не угодно ли взглянуть на мой гостинец. Возьмите. П-п-прошу не откажите. Если он немного не такой, к-какой, то уверяю в-вас, он даже очень такой, какой...
   Пытается сзади на скамейке нащупать петуха. Да где же он, проклятый? Сердце от страху сейчас выскочит. Бестолково шарит рукою.
   - Он может быть даже и не очень того, но уверяю вас, он даже очень тово...- растерявшись вконец. - где же он? - угодливо, -А вы с ним, господа черти, наперегонки. Сильно бойкий малый, имею честь заверить. Вам будет весело, ей, Богу, то есть, не Богу, то есть... - облизнул губы пересохшие, затараторил. - А, если искушать изволите, так не глядите, что породою не вышел. З-знаете, маленькая рыбка в-всегда лучше большого таракана. - Добавил отрешенно. - Особенно, если не имеется ни того и ни другого.
   Даже Петька сбежал, что уже говорить ему. Собравшись с духом.
   - Знаете что, мадам, я решил доставить себе удовольствие наведаться к вам в другой раз. Попозже! Немного погодя! Потом, вот точно! А сейчас не хочу растягивать наше приятное свидание, боюсь надоесть. Тем более, не имею паршивой привычки мусолить глаза своим мелким присутствием.
   - Неразгаданный мой, ненасытный, - загадочный шепот, как далекое эхо,- единственный.
   - Ну что вы, что вы, - замахал котомкой, - вон, сколько у вас кавалеров, один интереснее другого, аж, глаза сами по себе лезут наружу от такой красоты, - добавил тоскливо. - Тетеньки, дяденьки, зачем я вам, дохлый такой.
   Нет! Нет! - замотал испуганно головой. - Я, конечно, не имел в виду всю вашу костлявую кампанию. Вы, конечно, может, когда и дохлые, а сейчас очень даже живые, вот только крепко тощая у вас натура. - Выпучил глаза от наглости своей. - Это только в хорошем смысле. Такие стройные фигуры уже не встретить, сейчас все больше расползаются от жира. А такой грации, что бы из одних костей, ни, ни... не видел ни разу, - заговорился вконец. Язык совсем заплетается. - Что я мелю? Вот трепло. - В душе ознобом пронеслось, - ему конец. Чего приперся, дурень? Что дальше делать? Неужели пришел мой смертный час? - скривился кисло.
   - Я... вы т-такая красивая, осмеливаюсь доложить. Жутко... - вздрогнул, заискивающе, - вот если только носик припудрить для улучшения наружности. - Добавил уныло. - Давайте договорим в другой раз. В другой раз вот точно, вот обязательно, а сейчас, будьте всегда здоровы! До свидания! Я бы пожал вашу нежную ручку, но, поверьте, очень тороплюсь. Успехов вам в ваших делах загробных! - не в силах оторвать взгляд напряженный, пятится назад.
   А она подходит все ближе и ближе, ведя за собой толпу в развевающихся, истлевших одеждах. Уроды! Один страшнее другого.
   - Вы бы свое лицо занавесили обратно. Рожу, говорю, свою спрячьте, а то простудитесь. Холодно здесь у вас. З-зуб на з-зуб не попадает.
   Не болейте, не кашляйте, тетенька бабушка. Сбегаю домой. Забыл дверь закрыть. Вы знаете, сейчас столько вокруг воров. Хочу, если вы не возражаете, попользоваться еще немного этою... своею... жизнью... дохлою, то есть тощею. Надеюсь, вам она здесь пока ни к чему, - обходя задом лавочку.
   - И подарок потом принесу, обязательно. Если я что-нибудь пообещаю, то всегда выполняю. Вы же обнаружили мою честность, да? - оглядываясь уныло. - Осмелюсь заметить у вас и возможности - то нету, что бы скушать мое подношение. На чем вы его зажарите? Очень, - добавил тоскливо, - осмелюсь доложить, крикливый этот был, что нынче сбежал. Я принесу другого... даже двоих. Они такие большие, жирные... Извиняюсь крепко, я уже пойду. Меня там ждут. Не спят. Волнуются... поди. Я ухожу, а вы оставайтесь, не уходите, погуляйте еще. Тут такой свежий воздух, что... задохнуться можно.
   - Иди ко мне. - Протягивает свои жуткие руки.
   - Что-то меня к этой мадаме совсем не тянет. - Обращается к ближайшему черепу. - Могу ее вам отдать. Пользуйтесь, на здоровье. Уверяю, мне совершенно не жалко.
   С печальным стоном, - я люблю тебя. Иди ко мне.
   - Не могу ответить глубокой взаимностью. Хочу сказать, что вы полностью не в моем вкусе. Вы бы, маменька, с такою рожею сидели бы лучше в своей могилке. Всех гуляющих распугали. Вон Петька, до чего нахал, и тот не выдержал такого зрелища, улизнул. Пора и мне смываться. Заболтался я здесь с вами.
   Дрожащими руками пытается закрыть лицо от гипнотического взгляда.
   - Вы со всей этой компанией совсем слились. Среди этих дырявых рож уже не узнать вашего жуткого лица. Похожи все черепа, словно матрешки на Торжке. Такой товар не по мне.
   - Дай, обниму. Я только обниму-у-у... глухо несется над погостом печальный стон.
   - Ага! Сейчас! Хорошо наряжает любашка, да черна ее рубашка. - Трофим выглядывает из-под локтя одним глазом.
   Она все надвигается неумолимая, жуткая. Господи! Хоть бы не приснилась. Пятясь назад, зацепился за что-то и бухнулся со всей силы на живое и жесткое, задрав кверху ноги. Как заорет кто-то ему в самое ухо.
   Вмиг показалось, что небо раскололось пополам и грохнулось на него всей своей тяжестью. Он таким отчаянным визгом распеленал тишину, что даже ночь свихнулась от крика его пронзительного.
  
  

***

   Очнулся уже когда светало. Лежал на соседней могиле, охватив руками дряхлый крест. Встал, отряхнул с себя песок, старые листья. Оглянулся кругом. Тихо и пустынно. Не верилось, что жив.
   На этом же кресте, как ни в чем не бывало, дремал Петька. Непослушными руками взял его под мышку. Видно, старухе и ее свите не понравился его худосочный дар. Побрел домой. По дороге бросил петуха за калитку, помахал вяло на прощание, словно старому знакомому. Все, это было последнее приключение, куда сунул свой паршивый нос. В будущем будет умнее и расторопнее. Наука на всю жизнь. Тихонько, чтобы никто не заметил, прошмыгнул в свою комнату и проспал до вечера без просыпу.
   А вечером надо было петь. Людей набилось, как всегда, много, особенно женского полу. Добросовестно отработал положенное время и спустился в зал, поближе к народу. Почему не видно нигде Марты?
   За столик к нему сразу подсела мадам непристойного возраста, вся в шелках и в бархате. На голове необъяснимой формы шляпка, утыканная пестрыми длинными перьями. Пальцы густо унизаны кольцами, на шее ожерелье роскошное. Разоделась вся, будто на княжеский прием пришла.
   - Ладно, уселась, так сиди, - думал про себя, хмуро оглядывая соседку, - не капай только на мозги, они у меня сегодня совсем набекрень съехали. Дай подумать, разобраться во всем, - нервно тарабанил пальцами по столу. - А бабка-то, ничего. Обмундировалась, дай, Боже, каждому. Тут колец одних на целые тыщи.
   Эх, если бы деньков этак пять назад, может, и поиграл бы с ней в любовь, может, и пошло бы у нас дело на лад, а сейчас, извини, подвинься, тетенька, опоздала, милая. С сегодняшнего дня дал себе зарок. Волокита во мне сгинул... уже навсегда, - добавил про себя кисло, - я так думаю, может быть, на лакомый кус, хоть и сыта душа, глаза всегда разбегаются.
   Она бесцеремонно разглядывала в зеркальце в золотой оправе свой разноперый вид, игриво поправляя шляпку.
   - В этой дикой посудине сразу и не заметишь наличия лица. Откуда такое жуткое кепи? А эти странные перья? Догадываюсь. Писк последний... больше даже крик жалобный... моды. Ее еще никто так не обижал своим присутствием.
   Что за натюрморт? Обхохочешься! Я б еще колбаски кусочек сверху пристроил и хлебушка ломоть. Особенно вот эти зеленые перышки, так чудно перекликаются с цветом болотного лица хозяйки. А губы накрашены как безжалостно! А что, иногда и польза имеется в таком обряжании, укрыться можно от надоедливых взглядов фанаток.
   - Здравствуйте, дорогой, - пропела, словно старому зна-комому, беспардонная дама. Заговорщицки наклонилась к нему, - давайте посидим с вами рядком, поговорим ладком. Глядите, как тают девки от песен ваших и взглядов пылких. Хочу сказать сразу и открыто, у вас глаза, что кипяток кусаются.
   - Где она девок видит. - Трофим кинул вокруг угрюмый взгляд, - тут их даже в подзорную трубу не разглядишь. Одни перестарки крашеные.
   Дама вмиг разобралась в настроении парня.
   - Хотя, если так сказать честно, - продолжает она бесцеремонно, - у меня тоже с души воротит глядеть на все это бесподобное хамство, ни одеться не могут пристойно, ни слова сказать достойно. Не то, что я. - Снова уткнулась носом в зеркальце. - Нынче на себя гляжу, так ничего, очень даже понравилось: брови шнурочком, губки алые бантиком, глазки уголечком сверкают, - бросает лукавый взгляд на парня.
   - Недаром говорят, дура сама скажется, вот и показалась, еще и слепа вдобавок. - Бросает хмуро, - У Вас, дамочка, воображение очень сильное, выдумок в голове много. -Ехидно так жмуря глаза, намекает, - знаете в чем сходство между кобылой и коровой?
   Вирена округлила кокетливо глаза.
   - Нет! А что?
   - И там и там голова большая, а мозгов с гулькин нос, в зеркало глядят и себя в короне видят.
   - У коровы еще рога есть, - поспешила перебить речь его.
   - Ну, это надолго, - заныло под ложечкой. - Вечер испорчен. И сама кто такая? - Прищурился недовольный. - Откуда приперлась фитя нахальная? - Объясняться сейчас ему не хотелось.
   Словно угадав его мысль, доверительно наклонилась к нему. - Вы вчерась у нас в саду в гостях вверх тормашками ползали. Так это я, что с вами вместе там на карачках гуляла. Вы еще обещались к столу и не пришли. Мы вас так долго ждали. - Схватила за руку, - я, прям, вся измучилась в ожидании.
   - А! это вы, - многозначительно протянул, нервно заерзав на стуле, пытаясь отнять руку, - хочу заметить, что я там, снизу толком вашего лица не разглядел, поэтому и не признал сразу.
   - Я как вспомню, как вы нежно обнимали мой гибкий стан, как к ногам моим пали коленопреклоненный, так у меня до сих пор поджилки трясутся. Хочу вам сказать запросто, не стесняясь, ничто мне женское не чуждо! От страсти запросто могу сгореть! Я так мечтаю на груди вашей уснуть! - Сложив ладони, оскалив хищно мелкие зубки, шепчет пылко. - Дайте мне свои ласки! отдайте мне свою любовь! Я так хочу! Дайте этой вашей любовью насладиться!!!
   - Я думаю, не стоит, тетенька, подстегивать ситуацию. Я сразу не решаюсь. Я не такой. - У самого глаза на выкате. - Вот это бабка! Во, дает, старуха! До сего дня предполагал, что талия у женщин находится значительно выше. Нельзя ту костлявую коленку с талией перепутать, хоть бы и в дымину пьян был.
   Схватила за шиворот, лицом уткнулась в его лицо,
   - Вы думаете, что я женщина открытого поведения, да? - решительно махнула головой. - Так думайте! Мне незачем скрываться! Слышите, у меня от страсти прямо сейчас душа трясется.
   Пора ноги в руки. Схватился, словно ошпаренный.
   - Вы куда, - держит цепко за руку.
   - Носик припудрить не мешало бы, - вспомнил ночное свидание. Везет же ему сегодня на таких красоток. - Я сейчас!
   - И я с вами.
   - Зачем?
   - У меня пудреница имеется. Помогу. - Таинственным шепотком, - скроемся вместе, незачем прятать наших чувств.
   Одной рукой торопливо вытаскивает золотую вещичку. У парня вмиг загорелись глаза, какой замечательный подарок для Марты.
   - Пожалуй, задержусь. В следующий раз сбегаю, сейчас не к спеху.
   - Я тоже люблю пудриться. У меня этой пудры... -угодливо подает ему, - берите, не робейте, потом вернете.
   - Польщен таким усердным вниманием к моей недостойной особе. Нет что вы, я обязательно верну. Я такой честный, - закатил глаза, - что ничего никогда не беру ни от кого... надолго, сразу отдаю, если мне не надо. Ну, может, если забуду, так вы напомните, если я не потеряю. В последнее время забывчив стал.
   С нескрываемым удовлетворением разглядывает затейливую вещицу. Открывает, закрывает изящную крышечку. Играет, ровно дитя малое. Уже и не в тягость присутствие пожилой дамы. То-то обрадуется Марта занятному подарку.
   Вирена, глядя на парня, рада-радешенька, поняла, как можно завоевать его внимание, расположить к себе его симпатию. За этим дело не станет, за его чувства согласна отдать все, что у нее имеется. Она твердо уверена, у кого деньги, у того и любовь.
   - Так я это, побегу уже, - спохватился, согнувшись в поч-тительном поклоне.
   Цепко хватает его за шею и нагибает почти впритык к своей,
   - Поглядите, что у меня здесь висит, - подсовывает почти в самые очи украшение на шее. - Такое ожерелье вы еще не встречали.
   Трофим близоруко щурясь, пытается отодвинуться от горячей не по годам женщины, упираясь в стол локтями, вертя задом во все стороны. Объятия ее крепки.
   - Не надо так рядом, - бормочет, растерянный и все же восхищенный драгоценной вещью. - Против солнца, что впотьмах, ничего не разглядишь.
   - Обратите внимание хоть каким-то местом, - шепчет страстно Вирена. - Это очень дорогая вещь. И еще, я в порыве страсти не боюсь затерять свой кошелек, пусть в нем полно золота. Вам показать?
   - Так близко... у меня глаза разбегаются. Ничего не вижу. Могу нечаянно нанести телесный урон вашей приятной красоте, - пытается шутить Трофим.
   - А вы попробуйте, нанесите, - вся завелась. - Я так хочу стать жертвой вашей страсти. Хочу насладиться муками истомы дикой. Вы мой палач, - закатила глаза.
   - Нет, что вы, - осознав, что здесь шуток не понимают, - с позволения сказать, у меня нет таких сильных намерений, да и глаза так близко, впритык ослабли, совсем перемешались.
   - А вы соберите их и направьте вот сюда, - тычет его носом. - Попробуйте порассуждать руками. Не стесняйтесь. Мне это понравится, - дрожа от нетерпения.
   - Столько счастья одному! Заверяю правдиво, не кривя честными мозгами, ваша беспощадная красота убить может любого с одного маху, хотя на первый глаз она что-то не очень кажется. Вот, разве если сильно приглядеться, - щуриться близоруко, понимая, что поймал огромную щуку и только дурак может отпустить ее обратно в воду. Ничего, что с виду на жабу болотную похожа.
   - Хороша рыбка, да на чужом блюде, - бормочет озадаченный. - В чужих руках не оскубешь, не посмычешь. Вот, если бы дали подержать эту вещицу, так сказать, убедиться воочию в ее красоте.
   Вирена с готовностью снимает ожерелье и подает его уже сидящему, разгоряченному парню.
   - Вижу живете привольно, всего у вас довольно.
   - Мой серебряный, раззолоченный, - шепчет, снова томно закатив глаза. - Будьте моим, и я искупаю вас в брильянтах.
   Кокетливо подает ему ладонь, усыпанную перстнями. Трофим, едва касаясь губами, целует по очереди каждый палец, снимая кольца себе за пазуху.
   - Моя страсть на кончике ваших драгоценных рук. Видите, ладен на все, а бы бытие мое было обеспеченное.
   - Я сделаю вам цветущую жизнь.
   - Моя вы кралечка! - размякая и тая от подарков. - Гульнем, жабулечка! Эх, и загуляем сейчас! Ваши гостинцы жмут мою преданную грудь, радуют сердце! Такие щедрые и пламенные девочки мне очень нравятся! До вашего пышного, разудалого вида моя душа в медяки закутана была. Вы, осмелюсь признаться, ее монетой золотой обернули и к себе развернули.
   Раньше не питал пустых надежд так быстро разжиться, то есть воспылать страстью. - А мысль в голове вовсю стреляет. - Всю жизнь колотишься, бьешься, и никак с сумой не разминешься, а тут, минута терпения - и ты на коне, богат, что шамаханский царь. По всему видать, веселая бабенка. Шутница! Хуже, думаю, не будет, чем есть.
   Правда, бабка сморчком глядится пересушенным. Придется пострадать чуток глазами. Что делать, если крокодил заморский и тот интереснее? Нам не впервой, не привыкать, бывали случаи похуже. И почему, чем больше капиталов у дамочки, тем страшнее вид у нее?
   - Я устрою тебе новую жизнь, сладенький мой. Отрекись от всех девок и не пожалеешь: будешь вкусно есть, приятно пить и сладко спать. Какие ночи нас ждут впереди, представить страшно! Признаюсь, я так умею целоваться, как присосусь до самого утра не отсосусь!
   - Да что вы говорите. - Выпучил глаза, подняв удивленные брови, даже челюсть отвисла. - Вот это уже ни к чему! Это уже лишнее, смею вас заверить, пока не поздно. Перебор в этом ритуале противен моей благообразной натуре...
   - Твои шальные очи полюбила сразу. Я так люблю тебя, что вся, аж горю, - закатила томно глаза, пододвинулась близко, склонив голову на плечо.
   - Не спешите, а то и впрямь задымите. Признаюсь, я совсем не привыкший к таким резвым отношениям, - Трофим осмотрительно оглядываясь вокруг, живо отодвинулся, тщательно отряхивая якобы соринку с пиджака, - раньше приходилось быть всегда по жизни одному, ветром в поле чистом. Скажу честно, я даже толком и жить еще не начинал. Поэтому думаю, нам с вами,
   - С тобой, - пылко хватает за руку.
   - С тобой, - соглашается покорно, - до любви далековато. - нараспев, загадочно, - в зеркале своей судьбы вижу другое, нежное лицо. - Смекнул, что ляпнул необдуманно.
   Вирена остолбенела, вся сникла, выкатив глаза. Он тотчас на попятную, вмиг состроил печальное, задумчивое лицо, привычно заскулил,
   - До нашей встречи роковой довелось мне кровью плакать и сердце надрывать тоской. Долюшка моя ты, долюшка, сколько выпито горюшка! Сиротством бесприютным изглоданы годы детства. Пьяная мать согрешила и бросила грех свой под харчевней. В чане постель моя была. Кружка бражки материнское молоко заменила. Слезами омыта моя дорога. Сиротка, что камень на распутье, каждый старается пихнуть, обхаять. - Всхлипнул жалобно, пряча взгляд плутовской. - Да и сегодня, радоваться жизни особой причины нету: гложет сердце печаль не найденной любви. Что ноги в поисках сбивать напрасно? Я не ищу. Над моей горькою судьбой кто заплачет? Вот и хожу один по свету, ищу вторую половинку.
   - Душа моя тоже измотана в поисках. Жизнь моя тоже изглодана тоскою по высокому чувству. - Вирена так и ест его поедом, глазами так и пожирает.
   Хитро прищурив взгляд, продолжает жалостно скулить,
   - Вот и хожу в одиночестве, кто поймет, тот не осудит. Струною тонкой звенит во мне хандра. Красотки всякие передо мной туда-сюда гуляют, глазками стреляют, а на меня только тоску наводят. Им что? Страсть подавай, а томление души им понять не в силах. Я же хочу любить, и некого. Никто не вскружит голову. Вот сижу здесь, лапшу толкаю, а вокруг так и мелькают... - вспомнил обещанное, - перстенечки, кошельки, золотые денежки.
   - Как складно говоришь, - шепчет страстно очарованная женщина, - сразу и не понять.
   - Давеча упомнили свой портмоне... - голос его тихий, но уже требовательный.
   Она жеманно подает густо расшитую золотом сумочку.
   - Сквозь годы до самой старости отныне с тобою вместе, - шепчет, томно закатив глаза.
   Трофим скривился недовольный, невольно выдохнул.
   - Такая зверская любовь стоит дороже. - Размышляет дальше про себя, - хотя, если глянуть со стороны, то это и не так долго будет, бабенка уже стара, скоро разлезется от дряхлости, ей тогда не до любви будет.
   - Это только малая толика того, что ждет тебя впереди. Дома у меня целые сундуки с золотом.
   - Это тогда другое дело! - Он с наслаждением пересчитывает монеты, не обращая уже на Вирену ни малейшего внимания.
   - Не спорю, - прицениваясь, оглядывается женщина кругом, -есть и красивей, и моложе. Но мы хоть, может, для кого-то и не пригожи с рожи, но, как видишь, не носим рогожи. Все больше в соболях, в шелках да в золоте.
   - И в перьях, - язвительно прибавил, играя с подарками.
   Удовлетворенный, осмотрительно кинул взглядом по сторонам, небрежно спрятав кошелек за пазухой.
   - Не сказать, что уже люблю, но что-то похоже. Если там внутри, - потормошил пазуху, позвенев добром, - тщательно поковыряться, можно разобраться, когда чувства есть, а когда и нет. - Интересно, это уже все или у нее еще что-то имеется. - И уже более решительно. - Что скрывать, уже не буду,- с жаром, - ваши пленительные очи светлее дня, темнее ночи. - Спохватившись, осознав, что слишком громко и пафосно для настоящего эпизода, да еще ночь.
   При чем здесь ночь? - Надеюсь, вы не склонны к беременности? - И не понял своих слов, сказанных по привычке. Опять ляпнул не к месту. -Это на случай, если у нас... но только не здесь и не сейчас, а потом, может быть... случайно, - совсем заврался.
   Расцвела счастливою улыбкой.
   - Ты так речист! Мы с тобой, ты помнишь, перешли на ты. Как я люблю! - закатив глаза. - Еще вчера моя мечта была, встретить лишь взгляд твой, пусть и не броский. А сегодня... мой паренек!
   - Моя ты киска!
   - Мой котик!
   - Моя курочка, - злорадно в сторону, - дряхлая.
   - Сладкий мой! Мне так хочется тебя расцеловать. Идем скорее ко мне, в будуары, там нам никто не помешает. Охота поскорее захлебнуться в угаре твоей страсти.
   Трофим заерзал на стуле.
   - Я сильно крепко удивляюсь, к чему такая спешность? Куда торопиться? Все впереди! Когда удосужитесь, то есть, когда захочешь, рыбка, я весь твой. Во всякое время, во всякую пору и я у ног. - Продолжает думать. - Как только сатана перекрестится, я сразу на твоем пороге. - Уныло оглядывая пассию, - какая страшная, что вначале глаза себе выколоть надо, а потом с тобою обниматься. Но столько золота!!! Вот так удача привалила! Аж, глаза прищурились, как у кота мартовского при виде желанной цели, и уже значительно бодрее,
   - Жаркая моя, я любовью не обижу. Лошадка, - мелькнуло в голове злорадно, копия лошади: ни дать, ни взять, кляча.
   - Лапушка. Бусинка. - Недаром в народе говорят, счастье дуракам дается, - раздумывает про себя. - Оно не любит тихонь. Напору мне хватает, своего никогда не упущу; зато сколько подарков для Марты, на всю жизнь будущую нам хватит.
   - Мой фантик. - Вирена блаженно смотрит на своего героя.
   - Моя конфетка.
   - Мой голубой тюльпанчик. - Тянет к нему яркие губы.
   Трофим отвернулся, делая вид, что застряли ноги под столом. Тут его взгляд падает на толстяка, что приставал к нему вчера. Он как-то странно, бочком катился в их сторону, несмело и виновато даже, пряча глаза под мохнатыми бровями. Вот, не во время черт припер. Парень нагнул низко голову, разглядывая свои ногти, искоса поглядывая на мужика. Тот присел за соседний столик, не отрывая взгляд от Вирены. Она, сощурив глаза, все воркотала,
   - Живу по принципу, проси любовь, если не дают, сама хапай, не жди.
   - Бесподобно мышление, - бормочет озадаченный.
   Он разгадал, что на горизонте появился неожиданный соперник. Тот такими преданными глазами смотрел на его даму, что сомнений не было, пузан влюблен. Еще этого ему не хватало. Задор взыграл в душе азартной, не хилый я, не лезь со своими тухлыми ухаживаниями, у меня уже тоже деньжонки есть. И здесь я свой в доску: чей берег, того и рыбка.
   Он со всей силой вращал зрачками, корчил рожи, давая понять, что третий здесь явно лишний. Толстяк не обращал ни малейшего внимания на его усилия. Он все так же преданно и тоскливо поедал глазами Вирену со спины. Это начинало раздражать пылкую натуру Трофима.
   Поди догадайся, что у этой дамы столько поклонников, сроду б не подумал. Он пересел так, чтобы мужик оказался сзади, и Вирена могла заметить неожиданного конкурента. Все-таки с ним соперничать не гоже, Трофим себе цену знал. Тут вдруг до него дошло, что может это муж еённый.
   - Цыпочка, девочка моя, - голос мягкий, даже нежный, - у тебя нет от меня тайн.
   - Мне крайне неудобно, - Вирена запнулась, покраснела,- хочу признаться, что я, - потупила стыдливо глаза, тонкие пальцы затеребили угол скатерти, -...уже чуть-чуть созревшая. Мне, некрасиво сказать, откровенно стукнуло двадцать... один, - выдохнула. Склонила голову на грудь.
   - Да, что ты такое говоришь! Не майся пустяками, плюнь и разотри! Никто ни в жизнь не догадается, сколько тебе лет. Даже если долго смотреть и думать еще дольше. Главное, чтобы в этой шляпе да в тенечке стоять в это время. А сзади так вообще, девочка... зеленая. Меня другое интересует, ты замужем?
   Вирена ловко щелкнув пальцами, подозвала официанта.
   Он живо принес поднос с вином, разлил в бокалы.
   Трофим искоса поглядывает назад. Интерес толстяка был явен и не случаен. Что надумал? Отбить старуху или ее деньги. Тот глядел так жалобно и долго, не отрывая взгляда, что пес бездомный. Здесь явно что-то не так.
   - Козочка, не слышу ответа на мой вопрос, - неумолимый.
   Она торжественно поднимает бокал и,
   - Пускай я зацелована и выпита была другим, но отныне тебе достанется мое сердце и мои деньги. Разве это плохо? Моя казна, она уже твоя! Так выпьем за наши ночи! Целуя так небрежно своим бокалом мой бокал, не томи, взгляни мне в грудь. Душа моя уже не терпит, она вся дрожит. Так хочется любить и чтоб быстрей, взахлеб, и чтобы навсегда! Так хочется... до визга.
   Нагнулась близко и шепотком игривым.
   - Наша встреча - это знак судьбы, знак того, что вместе нам гореть в буре страстей.
   - Чувств своих не скрываю! Хоть сердце с головою ныне не в ладу, я с сердцем помирюсь. Прожженный жаждой этих самых чувств к ногам твоим свалиться как бы не прочь. Немало в жизни попотел, пока не встретил такую бабочку, но все-таки хочу узнать, ты замужем?
   - Вот уперся рогом. - Вирена обиженно сложила губки. - Не замужем сегодня я, доволен? - заблестели глаза. - Не скрою, выйти за тебя, нет мочи.
   - Я, правда, сильно туда не спешу. Эта церемония меня не тянет. У нас, у мужиков, первая забота, как бы жениться, а вторая сразу, как развестись. Вот и я желаю подумать крепко прежде...- не спеша выпивает глоток вина. - Хочу также признаться, когда я голоден, мне не до любви. Не мешало бы пирогов подать, да погорячее.
   Вирена с готовностью ищет взглядом официанта и замечает напротив благоверного. Свирепые, острые глаза ее сверкнули, что злая молния. Он моментально поник, уткнулся носом в грудь, нервно заерзал на стуле.
   - Кстати, вот он, мой бывший муж, - голос ее недобро зазвенел.
   - Как, бывший?
   Таки он был прав, этот тюфяк за его спиной - ее муж. Тайна присутствия раскрыта. Что ж, так даже лучше, можно расставаться без угрызений совести. Свои обязательства выполнил, а от живого супруга уводить жену никогда не будет. Семью разбивать, ни-ни, не в его правилах. Трофим искоса, как бы снова, оглядывает соседа, сам-то вроде ничего, похож на мужика, но жена очень подвела наружностью.
   Довольный, посматривает кругом, надо срочно менять дислокацию, перебираться под другую крышу. Здесь уже урожай собран. Пусть разбираются супруги, он явно лишний. Побрякушки, заработанные честно, заберет с собой. Не пропадать же добру. Тюфячок робеет перед своей занудой. Вот умора! Кому сказать, как он бабку развел на любовь и гонорар получил приличный, не поверят. Где же все-таки Марта?
   Вирена, надпив вина, романтически закатила глаза.
   - Я сегодня не спала, обида злая мне сердце сушит. Надеюсь, твоя ненасытная нежность сможет помочь забыться.
   Вывели его из размышлений слова Вирены.
   - Что же случилось? - рисуясь, ногу на ногу закинул.
   - Сегодня ночью эта недобитая змея укусила меня в самое сердце.
   - Да что такое говоришь? - Трофим съязвил, ухмыльнувшись едко.
   Она терпеливо начала свой рассказ.
   - Вчера вечером ко мне мой мальчик не пришел.
   - И какой такой мальчик? - переспросил небрежно, продолжая играть бокалом, терпеливо ожидая ужин, маленькими глотками пробуя вино, вальяжно развалившись на удобном стуле, бросая насмешливый взгляд через плечо в сторону соседа.
   - С которым вы вдвоем вчера в саду распевались.
   - А, этот, который незаметный, - скривился ехидно. Старушка в своем репертуаре.
   - Ага! Это с виду он, может, незаметный, а так сверху, он очень даже ничего, - всхлипнула, жеманно поднося краешек расшитого платочка к глазам вмиг покрасневшим. - Он был такой ласковый, такой нежный, ну, прямо, котик, не то, что этот, - сверкнула злыми глазами в сторону мужа.
   - И, мальчик этот, конечно, был о-очень молоденьким? - Трофим решил поиздеваться над бабенкой.
   - Совсем юным, но как умел любить! Бывало, придет ко мне, на подушку, ляжет, а я его глажу нежно по всем местам. Так и глажу, а он даже не дышит от умиления, - расстроившись от воспоминаний приятных, вытирает набежавшую слезу.
   - А муженек как относился ко всему этому, - уже немного нервничая, старуха умеет прикалываться.
   - К чему этому?
   - Ну, к этим вашим отношениям гладильным.
   - А что ему, он дрыхнет рядом, хочешь - не добудишься.
   - А вы в это время с этим..., гладитесь, то есть, сказать осмелюсь посильней, любовью занимаетесь? - Слышит, как им одолевает тревожное беспокойство.
   - Конечно, а что? Кровать моя, что хочу, то и делаю. Поначалу, правда, муж был решительно против, но потом привык. Потом они тоже иногда баловались. Супруг его по животику гладил, а тот ему на ушко что-то свое шептал. Я, конечно, жутко ревновала, но им это нравилось, и я терпела, рядом.
   - Рядом с ними? - полезли глаза на лоб у Трофима.
   - А где же мне быть, - надула губы. - Полагаю, я им совершенно не мешала.
   - Это правда? Что и в самом деле вы вместе в кровати были? - нервное беспокойство овладело им окончательно.
   - Конечно. - Вирена озадачена. - Разве ты его в саду не видел?
   - Нет, конечно!
   - А, жаль! - протянула огорченно, - я хотела познакомить вас. Знаю, вы бы понравились друг другу.
   - Как-то не заметил. Тихо было вокруг. Никого.
   - Ну, как же никого, там его девочек было полным-полно. Я для него специально подбирала самых молоденьких и самых шикарных. Он был такой любвеобильный. - Закатив глаза, жаловалась Вирена, - ему все было мало. Такой, скажу тебе, неугомонный, прямо до неприличия. - Снова слеза накатилась. - Они там целыми днями на песочке, на солнышке грелись. Отдавались своим желаниям.
   - И, занимались... этим желаниями на виду у всех средь бела дня? - Трофим все еще надеялся, что это недоразумение, глупая шутка.
   - Ну, да! Что здесь непристойного? Все кругом этим делом занимаются. Очень даже приятно иногда бывает, стоит заметить, особенно для меня да еще с тобой. - Игриво блеснув глазами, томно продолжала. - Развлекались они себе, как хотелось им. Он был такой пылкий, такой хозяйственный!
   - Они прямо на глазах у всех, не прячась, любовью занимались? - никак не успокоится, уже вовсю волнуясь.
   - А, что здесь такого?- искренне удивилась Вирена.- Мой муж, кстати, бывший, изверг этот, очень любит наблюдать за ихними полюбовными играми.
   - Ага, это когда раздеваются... - пытается дознаться.
   - А зачем им раздеваться, они уже раздетые или одетые, -запуталась в воспоминаниях и решительно. - Раздеваться им нет надобности!
   - То они совсем-совсем без ничего?
   - То есть, - Вирена замешкалась, испытывая некоторую нервозность. - В каком смысле?
   - Ну, хотя бы белье нижнее на них есть. Исподнее.
   - Да нет. - Уже как-то неуверенно. - Они его не носят. Полагаю, если бы я их пыталась одеть, им было бы очень неприятно!
   Трофим ошеломленный. Целое лежбище миленьких, голых девочек, а он в это время за петухами, как угорелый, носился на карачках. Они, конечно, все видели. Что могли о нем подумать? Час от часу не легче. Он так занят был охотою, что ничего не замечал вокруг. Муж, ничего себе тюфяк, маньяк какой-то, сексуальный. Да и жена, видать, не лучше. Та еще, кошка развратная. Оглянулся с подозрением, недаром у него взгляд такой... странный, жуткий. Он же...
   - Убийца! - Вирена прошипела в сторону бывшей половины.
   - ?? - глаза Трофима округлились поневоле.
   - Как есть, убийца. Сегодня всю ночь мы вместе искали его, дружка миленького. Пропал вдруг, вечером, как в воду канул. У меня горе безутешное, я бегаю, зову, плачу, а этому бездушному, подлому мучителю, муженьку моему бывшему. все равно, ему бы только дрыхнуть. До утра бегали и все напрасно.
   Уморившись, только задремали, а тут он, как крикнет над головой, от счастья, что вернулся, что утро наступило.
   Злобный дух, вселившись в мужа, совсем отбил у него всяческое сердечное отношение. Этот живодер вскочил с кровати, схватил бедняжку и со всей силы грохнул прямо головой об стенку. И все, сломал ему шею. Там в спальне столько было крови. Ужас! У-у-у, душегуб!
   Трофиму по спине вдруг пронесло ознобом, в животе заныло неприятно, а на вид и не скажешь, такой тихий, смирный.
   Теперь только понял истинное намерение бабки, недаром столько добра ему впихивает; они с мужем сдвинутые в этом деле. Для своей ненормальной услады хотят заманить в постель, потом и грохнуть, как этого несчастного, головой об стенку. Голос его задрожал,
   - Ни о чем больше не рассказывай, дорогая. Не надо подробностей, я не любопытный. Что вы с ним сделали потом вдвоем, куда спрятали труп бедняги, даже не хочу знать, - нервно оглядываясь по сторонам, стал вываливать все драгоценности из-за пазухи на стол.
   - А что тут знать, он его потом сварил и съел, вот только и успела вырвать из лап зверя ненасытного. Собиралась откушать, да не успела, слишком горячим был.
   Развернула тарелочку, где лежал небольшой кусок вареного жилистого мяса. У Трофима который раз за сегодняшний вечер глаза кверху полезли. Кокетливо вытягивает крашеные губы,
   - Разинь роточек, положу кусочек. Не пропадать же добру Пока нам принесут пирогов, перекуси, а после вместе расправимся с изувером, - пригрозила взглядом в сторону мужа. - Надо наказать неблагодарную скотину. Столько дней жизни посвятила ему и вот отдача!
   - На меня не рассчитывайте! Не могу! Не хватает решительности даже петуху голову снести, и спать не могу с каждым по очереди. Не привык! Особенно с мужеским полом. Представления не имею, как это делается.
   Не могу откушать этой стряпни! Вчера уже отобедал. Сегодня сыт по горло, дальше некуда. - Вид такой кислый, испуганный даже.
   - Я пока прошу, попробуй, козлик. Не спеши отказываться, потом ведь пожалеешь, да будет поздно, - как-то странно, словно угрожая.
   - А что, полагаешь, у меня выбора нет? - оглядывается назад на мужика. Попробуй, угадай, что у того в мозгах, сейчас, как грохнет чем по голове, а потом, ровно пьяного, и утащат к себе в постель.
   - Оно, конечно с перчиком, да с приправками может и хорошо, только тебя, то есть вас с хозяином, объедать не смею. Кушайте, на здоровье, наслаждайтесь. По крайней мере, труп прятать не надо. Съели - и все дела! Вот выпить могу, - жадно схватил бокал. Пьет вино взахлеб, а глаза поневоле вонзились в блюдо. - А тарелочка, небось, не простая.
   - Обижаешь, солнце мое, золотая.
   - Пожалуй, если мощи эти уберешь, - стал сомневаться в дальнейших действиях. - То я в одиночестве на досуге помяну вашего общего друга, убиенного невинно до срока. Я полный и глубокий, очень глубокий вегетарианец, только что понял. Душа моего сердца совершенно против мясного питания, особенно убитую мертвечину не переносит. А блюдечко-то ничего, можно поближе разглядеть?
   - Вирена, дорогая, неужели тебе этот клятый, крикливый петух дороже, чем я, твой любящий супруг, - заскулил толстяк за его спиной. - Прости меня, я погорячился, достал он меня сильно своим воплем, каждое утро одно и то же.
   Она лишь злобно прошипела что-то в ответ. И тут вдруг Трофим понял, что напоминает ему этот кусок мяса. Это куриный, то есть петушиный окорочок. До него дошло, что за мальчики и девочки были в саду. Он их, конечно, видел. Это куры и петухи. Ну, конечно, голые! Они же в перьях. Кто их раздевать будет?
   Так это всего лишь тот Петька, что с ним на кладбище ночь провел. Это он, дружок, ее любимый мальчик!
   У-уф! - вмиг отлегло от сердца. Его жаль, безусловно, конец бесславный, но, если бы он ему над головой среди ночи разорался, в тот же момент был бы прикончен. Вздохнул с облегчением.
   - Я - то думаю, что за знакомый портрет? Кого он мне напоминает? Теперь понятно! К слову сказать, такой же костлявый, что и хозяйка. Я хотел сказать, такой же изящный... на ноги и... на голову. Совсем заговорился. Пора идти, забыл свечу в комнате загасить, еще пожар поднимется.
   - Меня с собой возьми.
   - Разве, на тот свет чертей отпугивать, - промелькнула злая мысль.
   - Возьми, я сгожусь. Вместе будем тушить пожар нашей страсти.
   - В другой раз. Обязательно загасим это самую... непомерную тягу. Сейчас, ну, очень, тово... занят. Просто забыл о делах неотложных.
   - Тогда, может, сегодня ночью, - скулит, просит растерянная дама парня несговорчивого.
   - Согласный. Только луна взойдет, и я тотчас на берегу. От нетерпения сгораю уже сейчас, - ехидно жмурится, оглядывая помещение.
   - Я тебе не верю, - надула губы.
   Медленно собирает все свое добро в сумочку.
  
  

***

   Трофим, наконец, увидел Марту. Та шла прямо на них, попрощавшись у двери с каким-то незнакомым молодым человеком. Обрадованный, хотел броситься навстречу.
   - Стой! - схватила за руку Вирена, - шутишь все, а ты скажи по правде, нравлюсь тебе, али нет, любишь уже или еще думаешь.
   - По правде и говорю, приходи ночью к реке, узнаешь.
   - Я хочу сейчас, - растерянная, - вот и пироги готовы.
   Будто не заметила его язвительного тона.
   - Трофим Тимофеевич, возьми, это все твое, - двигает в его сторону. - А ночью я еще принесу, ты не сомневайся.
   Он уже не слышит последних ее слов. Сладко, но не без ехидства звучит его тенорок.
   - Здесь ровно нету дороги.
   Марта нехотя остановилась, ласково сцепившись глазами, подумала, приглянулся парень, что и говорить, хорош, жаль только, что молод. И тут же увидела Вирену рядом с ним за столиком, груду драгоценностей перед ней и сразу поняла, в чем дело. Эта переспевшая кляча уже успела развести глупого парнишку на любовь. Нравится кошке молоко, да рыло у нее слишком коротко.
   Не сводя смеющихся глаз с товарки, присела на свободный стул, протянула певуче,
   - Какие дамы украшают своим наличием это, не менее шикарное, место. И почем нынче поблекшая любовь? - кивнула, улыбаясь хитро.
   Вирена рассердилась не на шутку, аж затряслась вся.
   - У кого и поблекшая, а у кого вообще никакой.
   - Куда уж нам, некоторые пораньше нас встали, да всех женихов и расхватали. - А ты чего сидишь? - обращается к Трофиму. - Ртом не гляди, ушами не хлопай, иди, куда собирался, я тут сама управлюсь, - дотронулась к его руке.
   Вирена сейчас напоминала вулкан, готовая извергнуть лаву и пепел на голову строптивой молодки.
   - Чего здесь раскомандовалась! Он мой и мне решать, куда идти ему со мной, - положила на другую руку парня свою тощую ладонь.
   - Был, да весь сплыл. Ишь, губы раскатала! Не к этой препоганой роже румяна, не к этим загребущим рукам пироги. Пока прошу по-хорошему, отстань от парня!
   - Чтоб тебе коров обдирать, да в этих уборах щеголять, злыдня тупоголовая. - Прошипела в ответ, хмуро окидывая свирепым взглядом Марту.
   - Известно, где нам тягаться за такими умными да видными богачками, - улыбнулась коварно. Потом таинственно, чем окончательно рассердила Вирену. - Будешь рассказывать кому другому, про свои наивные и чистые отношения, может и поведется кто, а здесь промахнулась, образина косоглазая. Не твой парнишка, не навязывай ему добро паршивое и свою гнилую любовь. Понятно! Скоро рассохнешься, а все туда же. О встрече с Богом думать пора, плесень пересушенная.
   Та запыхтела злобно, будто поднялась на крутую гору.
   - Чо, милая, глазки растаращила, губки растопырила. Ишь, как разморгалась, бедняжка. Правда глаза выпекает. - Не удержалась, чтобы не подразнить. - Хлебай свой компот, да не подавись, любовью тяпнутая кляча.
   - Не твоего ума дело, - наконец, резко отрезала Вирена. - Он мне в чувствах божился, при всех божился. У меня и свидетели есть. - Решительно оглянулась вокруг.
   - Это правда? - Марта язвительно стрельнула в Трофима взглядом быстрым.
   - Тут такое диво, - начал оправдываться, - что с одного бокала вина распустило. Выпил больше, чем надо, вот и молол языком, что ни попадя, а ныне отвязаться не могу от бабы горячей. Прицепилась, что муха до браги. Но сейчас все, - решительно освободил ладонь. - Прощай, зазноба потускневшая.
   - Как? Не бросай! Я же все тебе отдала. Все, что в сумочку вмещается. Ты же в мою жизнь вчера сам вполз!
   - Не гунди, кобыла перезревшая! Лучше погляди в зеркало на себя, рот кровавый нараспашку, язык на плечо. Кошелек раскрыла, пальцы в перстнях растопырила, любовь и увязла; а рот разинутый, она оттуда - и нет ее. Забудь. Прошу, пока по- доброму.
   Трофим, оглядываясь, направился к сцене.
   Вирена, брови в кучу сведя, от обиды такой сотрясаясь мелкой дрожью,
   - Ругательское обращение со своей почтенной особой не потерплю. Думаешь, если я нежно воспитана, то не смогу ответить похабно?
   - Попробуй? - погрозила ехидно, - гляди, выведешь меня, всем расскажу, как глупого парня облапошить хочешь, затащить в постель за цацки свои поганые. Куплю-продажу любви она здесь устроила. Оглянись вокруг, видишь, какими глазами глядят остальные дамочки. Ревность - тетка грозная. Они живо заставят тебя рылом землю рыть. Без этой жуткой кастрюльки, что на голове и без гривы своей лошадиной останешься.
   Поднялась и ушла, решительная и довольная.
   - Ф-фы, ф-фы, - запыхтела Вирена и, отдышавшись, накинулась на безответного мужа. Долго донимала его своими наставлениями, но тот по обыкновению своему молчал, довольный, что жена напрочь забыла о ночном происшествии.
  
  

***

   Марта же присела скромно за дальний столик, заказала рюмочку вишневки и стала с любопытством оглядываться по сторонам. Как всегда зал переполнен, особенно много женщин, разных возрастов и положений. Они умиленно глядели на своего кумира и старательно хлопали после каждой песни, горячо переговариваясь между собой. Концерт подходил к концу. Трофим пошептался о чем-то с гитаристом, отыскал ее глазами и они направились к ней.
   - Подарите мне вечер, лишь один только вечер. Проявите участье, так волнуется кровь. И задую я свечи, обниму вас за плечи, захмелею от счастья, подарю вам любовь. Подарите мне вечер, - пел сладко так, так трогательно, встав перед нею на колени, взяв ее ладонь в свои руки, глядя в глаза. - Я отдам свою жизнь.
   Марта, не отрывая ласкового взгляда, поднялась и запела в ответ.
   Поначалу со всех сторон недовольно зашикали на нее, а кто-то из присутствующих дам даже возмущенно пригрозил. Молодка, не обращая внимания, продолжала петь. Трофим подхватил знакомые слова. Окружающие поняли, эта перекличка стала дополнительной забавой. Марта пела так хорошо, а вместе с Трофимом так ладно, что невольно таяли сердца слушателей.

Жадные губы. Робкие взгляды.

Трепет желаний в жгучей тиши.

Ах, эти ночи, милые очи,

Радость и мука грешной души.

   Слова романса знали многие, с удовольствием подхватили незатейливый мотив, и вот уже слаженный хор поет о прекрасной любви мужчины к обожаемой женщине. Последние звуки еще дрожат в воздухе, эхом растворяясь в гулком помещении, а Марты и Трофима уже нет. Ушли к себе наверх.
   Воцарилась тишина. Тягучая. Напряженная и недовольная. Фанатки боготворят одиноких кумиров, тогда еще есть надежда, что, когда-нибудь он все же обратит свое драгоценное внимание на любящее сердце и поймет, что это его судьба. Надежда греет их чувства.
   - За что болею, за что пропадаю, прямо не знаю! Поглядите, люди добрые, на меня, ведь, видная же я, пристойная женщина! Все у меня есть! И дом большой и возле дома всего не перечесть! Могу налево и направо днями сорить деньгами. Но мне скучно! Мне так грустно! А они, эти, с позволения сказать, любовники, так беспардонно повелись со мной, швырнули в лицо мою любовь и так жестоко заляпали обидой! Сидит в груди пиявка черная, сосет так больно!
   Хотела разбавить жизнь унылую свою терпкой радостью любви красивой и что взамен? Перешла, стерва коварная, дорогу, увела милого моего, ненаглядного. Что нашла вчера у себя в саду - не сберегла! Разбились надежды на счастье личное. Как не задохнуться от ревности! Ну, зачем, бабоньки, мы таких красивых любим? Видите, какая у них любовь неверная!
   Прошу вас, не судите строго за желания, за поступки. Дни мои уже горчат осенним дымом, да страсти настоящей я так и не изведала. А как хотелось! Если б он сейчас ко мне вернулся, я бы, недолго думая, простила. Ох, уж эти мужики! Как они портят нам кровь! От взглядов жгучих ихних она так закипает! Давайте выпьем за них, за любовь! Я угощаю! Знать судьба моя такая, что я заложница своего сердца! Человек, вина нам!
   Эх, бабоньки, горько-то как! Впереди в жизни ничего не вижу, лишь тьма кромешная. Если бы вы только знали, как сладко кружилась голова от слов его, как бегали в душе мурашки, а он меня нисколечко не любил.

Обронила вчера золотое колечко.

Плачет душа, волнуется кровь.

Сердце- то ноет, так стонет сердечко!

Больно ему, обманула любовь.

   Запела обиженная Вирена. - Полынью горькою пропитаны дни будущие. Закатилось колечко, уже не достать.
  

***

   Марта предложила чаю, Трофим отказался. Ему было сейчас не до чаепития, сидел на диванчике, любуясь любушкой. Ах, какая женщина и она рядом! Сердце замирало в сладком предвкушении. Мелкой дрожью трепало тело.
   Хозяйка чувствовала себя неловко. Для чего разыграла эту глупую комедию там, внизу? Женская душа - непостижимая тайна, не разгадаешь ее, не поймешь; полна лукавства и коварства. Как часто, не задумываясь, сами того не ведая, игрою слов, манящим взглядом пытаемся увлечь того, кто нам не очень по сердцу, а то и совсем не нужен. Так и здесь, царапнула сердце ревность коготком своим, вот и затеяла бесполезный спор, парню подала пустую надежду.
   Вон сидит, сердцем мается, а на лице такое блаженство. Пусть и непонятно зачем, да ладно, в обиду его не дам. А эта дура, ворона облезлая, любовью замороченная, таскала бы потом за собой везде парня глупого, сделала б из него посмешище на весь мир.
   - Как тебя угораздило с Виреной сойтись?
   - Вчера вечером петуха у них в саду ловил. Там и встретились.
   - Снова путаешь свое с чужим, на кой тебе ее петух? - вскинула удивленные брови.
   - Я же, как ты советовала, к старухе покойной на кладбище ходил с ним.
   - Надо же, совсем из головы вылетело. Ну и как? - Живое лицо ее расцвело лукавой усмешкой. - Пригодился он тебе?
   - Не потребовался он им, побрезговали, слишком, наверно, худой и тощий оказался. Утром очнулся, а петух рядом дрыхнет. Вокруг никого. Тихо так, будто бы и не было ничего.
   - А сам-то?
   - Как видишь, живой пока. Думал уже, что пробил мой последний час, столько страсти там натерпелся, ума не приложу, как жив остался.
   - Будет вперед наука, как по бабам шляться, а петух нужен был для определенного ритуала. Тебя пригласили на кладбище не просто так, а с назначенной целью. Видно, душа твоя кому-то срочно понадобилась.
   Когда же после полуночи начинает вся эта нечисть из своих укрытий и щелей могильных вылезать, должен был ты просто немного сдавить птицу, что, конечно, разоралась бы, и отродье это нечистое тотчас бы и сгинуло.
   - Толком не знаю, как получилось на самом деле, я так напуган был, что все, словно в тумане, помню. Кто-то кричал, это точно; хотя, уже и не пойму, кто больше вопил, я или еще кто, главное, больше меня никто не разведет, не обманет.
   - Может, наконец, поумнеешь. Надо же, беспутный какой! Где рос и кто тебя только уму-разуму учил?
   - А, никто. - Пропел, явно дурачась, - Ни избушки, ни угла, словно пес бездомный я. Эх, судьба моя, судьбина, мать моя - злая чужбина. Ветер буйный - мой отец. А я, бедный молодец. За душою ни гроша и в карманах не шиша. Нет ни серебра, ни злата. Небом крыта моя хата. Полем огорожен двор. Сроду не залезет вор. Пусто, глухо в доме том. Лишь тоска там за столом.
   - Хорош зубоскалить. - Марта заинтересовано присела рядом. Повернулась вполоборота, поджав ноги под себя, положив руки на спинку дивана, голову на них склонив, удобно нырнув телом в мягкий ворс. - Расскажи о себе нормально, без примеси вранья, без фальши.
   Поначалу весь вспыхнул от близости такой. Потом помрачнел, задумался и тихо, не спеша начал свой рассказ.
   - Бед и невзгод мне с лихвою отмеряно. Сколько себя помню, одни горести кружкой хлебал, у сиротства в тоскливом плену малолетство мое пролетело. Мать моя рано овдовела: отца в пьяной драке убили, очень задирист был; а потом и сама уснула на морозе нетрезвая, да и не проснулась. Довелось на белом свете помыкаться одному. Судьба мачехой недоброю выстелила передо мною годы, изглоданные голодом и холодом, казалось, конца и краю не было дорожке этой горбатой.
   С раннего утра до позднего вечера, день-деньской вьюном виться надо было; то срочно подать что-то, то немедленно отнести кому-то, то весь сор вымести. Хозяину что, было бы ухожено да лажено, а там хоть черт родись. Чем я кормился, во что одевался, не его забота, да и ничья. Сам себе жил.
   Вся моя скудная еда - это сворованный, искомканный и горький ломоть хлеба, что прятал под рваной полой тощей одежонки. Потом ночью, когда все уже спали, украдкой съедал в темном углу, в чулане, хоронясь от глаз посторонних.
   Хозяин бывший мой, служили которому еще мои мать с отцом, после смерти родителей сделал меня рабом своим. Нрав его был безжалостен! Жизни учил меня по-своему, все с рывка да с толчка. За день столько насадит шишек по всей голове, столько синяков по всей спине, уши чуть не оборвет! Все говаривал, что ни к чему не гож я, что ленив без меры, что толку с меня никакого не выйдет, что даром землю топчу и что в голове у меня только лясы да балясы. С утра до вечера я, как заведенный, а ему все мало, - быстрей оборачивайся, гаденыш! Что стоишь, рот разинул, языком-то не руками, всяк бы работал?
   И росла, вырастала в душе такая обида, такая тоска. Толк только один: на голове шишки, а в голове, как бы убежать. На ногах высоконький был, а худой, в чем только душа держалась! Кроме хозяина, кому не попадя, каждый мог толкнуть бойкоглазого мальчонку, тумаком одарить. Только и слышно было, - Троха сюда! Троха туда! Троха, где ты, пес ленивый? Чего застыл, ровно пугало на огороде, поворачивайся живее!
   Со временем немного легче стало, умер старый хозяин, да и я подрос. Стал смекалистее, богат на выдумки. Понял, что вокруг столько дураков, что запросто могут поделиться своим добром, надо только помочь немного. Разводить научился, жить стало веселее, а душу все червоточина пиявкой точила, все чего-то хотелось радостного, неизведанного.
   Как-то к подножию моря-океана встал и загляделся на волну бегущую, в даль заморскую зовущую. Солнце тихо так догорает, птички беззаботно над волною скользят. И такая тишь да благодать вокруг! Закружила голову ширь ясная. Смотрю на простор глазами жадными. Сердце прямо в дрожь бросило, и так захотелось самому поплыть в далекие края, в землях неведомых счастья попытать.
   На другой день, притаившись среди ящиков и мешков, сбежал в мир чужой на корабле иноземном.
   Трофим запнулся на мгновение.
   - Выпорхнул из детства воробышек шустрый. - Марта сопереживая, погладила его по щеке. - Закрутила, завертела жизнь новая, шальная паренька.
   - Да! Всего увидел и все испытал. Но скажу правдиво, никогда не унывал, даже если жизнь поначалу била беспощадно, хлестала по щекам наотмашь. Всем невзгодам назло выстоял, укрепился. Беспечный был. Озорной. Все в шутку переводил. И победил судьбу.
   В терема да в замки вхож стал. По душе пришелся нрав мой беззаботный, голос певучий. И полились рекой развлечения бесконечные. Что ни день, я сыт и пьян, и весел, и здоров, а, значит, счастлив, думал тогда. И ладно вроде бы жилось мне, да все равно неладно что-то складывалось в судьбе моей. Сеял рожь, да лишь репей всходил.
   Эх, судьба моя, разгулявшаяся, шальная, денег появилось немеряно. Люди так разживаются, а мы - проживаемся. Что делать, коль, Господь мозгов не дал? К моей кипе золота решето ума доля пристроила.
   Задумался Трофим, перебирая в памяти события былые.
   - Может и неплохо жилось на сторонке той дальней, а все же душа домой тянулась, на родную землю просилась, хоть и не осталось здесь никого. Не утерпел. Назад возвращался честь по чести, денег немного прикопил, приоделся по моде. Билет купил в приличную каюту. А здесь пришел снова в ту харчевню, в которой раньше в услужении на побегушках был, хозяин уже другой. Принял вначале с недоверием, но, услыхав мои песни, согласился с большою охотою. Комнату выделил неплохую, жалованье определил приличное. Питание опять же хорошее. Казалось, живи, не тужи. А, нет! Душа не угомонится никак, все чего-то хочет, как прежде чем-то недовольна.
   Много приятельниц было у меня за морем. Разные были: и красивые, и веселые, молодые и совсем юные. Не скрою, были и постарше, кто деньги, не скупясь, давали на попойки и игры азартные. Я всех любил. Конечно, если успевал, если не было помех со стороны. В том мире модно было хвалиться любовницами. Вот только о настоящей любви, о той, что душу греет, не только тело зажигает, ни гу-гу.
   И что заметил, чем богаче господин, тем он умнее хочет казаться, тем больше у него девиц на содержании и тем сильнее гордится своей силой мужскою. А вот про любовь настоящую ни слова, все только шуточки да прибауточки.
   Женятся многие по необходимости. Жена - что-то мелкое, незначительное, иногда обременяющая кошелек и раздражающая быт горластой детворой. В их жизни место занимали только молодые, горячие, которых можно в любую минуту без лишних колебаний сменить на следующих, еще моложе, еще красивее. Сейчас только понял, как заблуждаются они и я, в том числе.
   Трофим притих, задумался.
   - Не всем случается понять, в чем загадка любви, в чем ее истинное предназначение? Как разгадать смысл ее?
   Вопрос этот, якобы наивный поначалу, сказанный будто бы невзначай, неожиданно разворошил самые сокровенные мысли, что исподволь и давно роились в женской голове. Желание высказаться по этому поводу давно исподтишка терзало ее душу, изводило своею удручающей необходимостью раскрыть тайну немудреных размышлений, что могут набирать в женском представлении самых немыслимых форм.
   Марта заговорила, тихо, но четко проговаривая каждое слово, и такая уверенность звучала в ее голосе, может, потому, что слова эти выстраданные, вымученные, идущие из самой глубины ее сознания.
   - Загадка любви полна благодатью и разгадать ее не так легко. Любовь - это бушующее море, которое не каждый может переплыть, и даже не всякий бросится в его пучину, имея ленивую душу или трусливое сердце. - Положила руку на плечо парня. ? Можно купить страсть, любовь купить невозможно. Она или есть, или ее нет. Страсть дает наслаждение телу, душа голодной остается, не утолить ей жажду счастья. И те, кто выхваляется, что без любви может обойтись, несчастный, сам не ведает, чего лишен в этой жизни.
   Гордятся своим особым предназначением некоторые из мужчин. Божественное сходство в себе прославляя, величием своим надменно кичатся, блещут умом друг перед другом, видя в женщинах лишь служанок и рабынь. Они достойны только жалости. Кто они, что боятся полюбить? Пытаются избежать чувства светлого, подменяя его страстью животной? Жалки они, слабы духом и даже телом, от них никогда не жди потомства великого. Каждый рождает себе подобного. Сама жизнь наказывает таких за их ничтожество.
   Все, что происходит прекрасного в мире этом, озаряется любовью. Она - подлинное сокровище нашей жизни, ее счастье, ее главное украшение! Кто не испытал мук ее сладких, не испробовал слез ее чистых, тот и не жил по-настоящему! Только любовь может вознести к звездам сердце поющее, и чем она больше, тем сильнее скольжение! Чем выше в небо, тем ближе к солнцу!
   И кто хоть миг летал, тот уже никогда не сможет забыть хмельное блаженство этого полета.
   У любви нет срока давности, со временем она еще крепче. Здесь, что отдал, то твое, поверь, я в жизни много повидала.
   Глянул на нее. Она сидела прямо, широко раскрыв глаза. Еле заметная, одухотворенная улыбка коснулась ее губ. Лицо разрумянилось, глаза загорелись глубоким, восторженным огнем.
   - До чего же хороша, - восхищенно думал Трофим. Тихонько сжал трепетную руку, и сказал почти шепотом.
   - Сколько силы в тебе, Марта! От тебя пышет таким теплом, таким отдохновением. Ты сейчас такая необыкновенная, такая красивая, словно сама царица. Ей, Богу, царица земли!
   Взлетели удивленные брови, искоса бросила взгляд свой на парня. Неожиданно успокоившись, хитро спросила.
   - А, с тобой что происходит? Влюбился в кого-то?
   Молча, плутовато прищурившись, пальцами левой руки лихорадочно гладил подбородок.
   - Кажется, увлеклась, сгоряча наплела с три короба. Сразу и не разберешь, что к чему. Напугала словами громкими. Хотя ты тоже умеешь высказаться. И слова - то какие подбираешь, царица земли, - улыбнулась, довольная.
   - Хочу тебе сказать, что чувство это уже познал, сполна. Решил, хватит уже самому мыкаться, надоело одному в мире маяться. Вот, думаю, семью завести, чтобы все как у нормальных людей было, чинно да ладно, с любовью и уважением.
   - И жену себе приглядел?
   - А то, как же!
   - И кто, если не тайна?
   - Рядом со мной сидит.
   - ??
   - Сразу, как увидел тебя, понял, ты мне нужна, только ты мне близка и дорога! Ты мне по сердцу. Очень! Я никого еще так сильно не любил.
   - С оглядкой жить не могу. Глупенький, неужели не видишь, не пара мы. Попытайся посмотреть на нас со стороны, ты красив, молод, полон надежд, у тебя впереди вся жизнь и счастье. А что меня ждет? У весны лето впереди, а у осени - зима холодная.
   - Любовью своей тебя согрею, выстелю зоренькой жизнь твою, звездами увенчаю дни и ночи.
   - Мне этот звездопад ни к чему сейчас. Жизнь моя догорает постепенно, ускользают дни, как их не держи. Не замедляется время ненасытное, чем дальше, бег его только ускоряется. Не вернуть любовь в сердце оглохшее, потухло оно для радостей земных. Не надейся, что смогу стать для тебя опорой, верной спутницей в жизни семейной. Хотела бы утешить словами добрыми, но не могу и не хочу. Мальчик мой, признайся, не лукавя, ведь ты любовь ко мне себе придумал.
   - Ни о чем не спрашивай. - Отвернулся оскорбленный. -Словами горькими разбила сердце, болит оно, обиду с горечью мешает. Мне плохо, - скривился жалобно. - Как никогда!
   - Мне ли тебя не понять? Не любил, значит и не страдал, душа не сохла от тоски.
   - Что мне делать теперь? Я собой не владею, сойду с ума от безнадеги. Не буду больше я с другой! Знаю одно, если ты мне сейчас откажешь, не женюсь! Никогда!
   - Не кипятись и не мудри, душа моя, а оглянись! Твоей любви желает каждая. Всякая девушка хочет получить лучик улыбки нежной твоей. Верь, в судьбу, любовь к тебе скоро придет, желанную свою еще найдешь.
   Гладит его ласково по руке, ровно дитя несмышленое, улыбаясь мягко.
   - Не обижайся, хороший мой, и пойми, я не могу иначе. Не грусти. Не всегда те, кто появляется в нашей жизни, остаются в ней навсегда, сколько мимоходом заглядывают, случайно, приходят и уходят. Наши судьбы нас не только сводят, но и разводят.
   Знай, у каждой души своя звезда, свое небо. У каждого из нас свой жребий, своя тропа или дорога. Ровная или корявая. Широкая или тесная. Нехоженая или проторенная.
   Со временем ускользнет в ночь и твоя кручина, уйдет вместе с обидой. И тогда грусть-тоска твоя веревочкой тонкою завьется, радостью звонкою напьется, в чистом поле ветром развеется. Вернутся пареньку дни золотые, ночи серебряные.
   И твоя любовь звездочкой ясной опуститься неслышно в теплую ладонь, и согреешь ее дыханием своим горячим. Поверь, она еще в твои ворвется ночи, непререкаема и неумолима и напоит тебя такою страстью, что задохнешься от истомы своих желаний.
   А в моей душе все лучшее уже остыло. Молодость моя пролетела... отгорела моя рябинушка, отцвело девичество черемухой обломанной.
   Сердце ныне с совестью в ладу. Наполнить новой любовью себя я не спешу. Мое солнышко ясное, я нашла в тебе все, что искала: чистую душу, доброе сердце, преданность, искренность, понимание. Приголубить, обнять, согреть могу, но только как старшая сестра, как мать, в конце концов. Не больше.
   - Сестру любимую иметь всю жизнь мечтал, но не тебя, тем более мать. Такой молодой матери мне еще не довелось встречать. Сносить слова такие влюбленному трудно, но я стерплю, сожму в комок свою волю. - Отвернулся недовольный.
   - Тебя впереди ждет целая жизнь, а меня - только воспоминания. Увы, время неумолимо. Что скрывать, сегодня я не заласкана им. В сердце моем вьюжит улыбка его колкая, изморозью душу оплетают воспоминания недобрые. Я многое могу, но здесь бессильна. Время остановить не в моей власти.
   - Смотрю на тебя, будто мальчик, не смея ответить словам, чтоб не обидеть невзначай, а ты все дразнишься: время, время. Пойми, мне ничего не надо, только до твоих волос дотронуться губами, только бы знать, что ты рядом; только бы слышать голос твой, видеть лучик солнца в глазах твоих, такой мягкий, игривый.
   Без тебя, зачем мне вся эта жизнь и вся мирская суета? Без твоей любви что остается со мной, лишь скукота, маята, пустота! Буду тоску свою топить в стакане. ...
   - Счастье твое тебя еще найдет, я помогу, я все устрою, если ты сумеешь подождать, будут и любовь, и деньги.
   - Хочу счастливым быть сейчас, хотя бы одно мгновение, а остальное все неважно. Марта, нрав мой может и спесив, но очень душа ранима. Что сделал я не так?
   - Уверяю, ты ни в чем не виноват, не кори себя за зря. Давай посидим молча, погодим, глядишь, отступит обида от сердца, успокоишься и поймешь, что я права. Обещаю, что буду с тобой отныне рядом, но только, как подруга, как сестра.
   - Нежная, жестокая, как может все в одной ужиться. Словами горькими мне сердце не утешить, болит душа, лучше я пойду. Прости на худом слове, хозяюшка, ежели, что не так, не поминай лихом.
   Ушел, нервно, торопясь, словно его с позором выгнали.
  
  
  

***

   Сожаление, что так нехорошо, так неладно все получилось, целую ночь не давало Марте покоя. Утром решила, все утрясется само собой, если на время уехать из города, тем более, Сильван просил наведаться. Быстро собрала свои нехитрые пожитки, на дорожку попила чаю, оглянулась на прощание. - Авось, вернемся еще, - подумала про себя. - Надо помочь парню, мало куда, шалопай, может снова влезть.
   День был чудесный. Один из тех летних выходных, когда полно прогуливающегося народу у реки. Кто катается на лодке, кто сидит, греясь на солнышке, обмахиваясь веером. Надо бы перед дорогой повидаться с Трофимом. Предупредить, что недолгой их разлука будет и чтобы знал, где искать надо, если что случится. А вот и сам, в окружении болтливых хохотушек, щебечущих беспрестанно, наперебой, хмурый, недовольный. Увидел, скривился кисло.
   - Погодите, девочки, дайте поговорить с сестренкой. Недаром здесь, видно, что-то важное пришла сказать.
   Девушки игриво переглядываясь между собой, дружной стайкой отошли в сторону, с любопытством рассматривая неожиданную родственницу.
   - Что случилось, - искоса глянул на Марту.
   - Уезжаю.
   Вспыхнул взгляд его тревогой. - Ненадолго, - поспешила успокоить. - Так надо, для нас двоих. Я скоро вернусь. Прошу, веди себя прилично. - Шутя потрепала по щеке.
   Отчаянно сдвинул плечами.
   - На прощание сказать ничего не могу, если хочешь, уходи. Нет, так и не надо. Скучать не будем. Найдем другую. Вон их сколько. Только свистни, сбегутся - не протолкнешься.
   - Прошу об одном, не майся дурью. Пока меня не будет, постарайся, никуда не ввязываться. Ты мне живым нужен. Можно, поцелую тебя на дорожку, как сестра, - оглянулась на девиц, торопливо, неловко прикоснулась к щеке губами.
   - Не огорчайся, - шепнула, - я вернусь, не успеешь отвыкнуть даже. Будь молодцом. Побереги себя.
   - Это уже, любезная, не твоя печаль. Еще пока никто, а уже лезешь в душу наставлениями. Твой осторожный поцелуй меня не манит, не дурманит, счастливого пути, сестричка! - дурашливо помахал рукой.
   - Эх, ты, горе мое луковое, все бы только куражиться да языком трепать невесть что. - Она, шутя, шлепнула его по плечу. Трофим схватил за руку, - не уходи, а!
   - Марта? - услышала рядом до боли знакомый голос, оглянулась и увидела Антона. - Здравствуй! - Удивился встрече нечаянной.
   - Здравствуйте, - вмиг оробела от неожиданности такой. Он же от радости светился. - Как твои дела? Я думал, тебя нет в городе. Я так тебя искал!
   Марта молчала. Жадно смотрела на него и молчала, растерянная.
   - Как всегда, сама красивая, немного шумная, и такая славная. И как всегда ранимая! Отчего не играет смешливый лучик в озорных глазах? Они печальны от незаслуженных обид? Как ты жила, как ты живешь? Что нового в твоей судьбе?- оглянулся на Трофима, что сердито сопел рядом, всем своим видом высказывая свое явное нерасположение к неожиданному собеседнику.
   - Где же ты раньше был, - выдохнула тоскливо, не удержавшись.
   - Марта, я тоже очень скучал по тебе. Кто рядом с тобой сегодня? Ты не одна?
   - Ты, вижу, тоже.
   Рядом с ним остановилась, обеспокоенная изменившимся настроением Антона, Наина, так же недоуменно рассматривая Марту.
   - Твоя жена.
   - Да, будущая, скоро свадьба, - ответил быстро, будто нехотя.
   Марта, спохватившись,
   - Я тоже вышла замуж. - Зачастила, словно опасаясь, что ее перебьют. - Не смотри, что молод, возле молодого мужа и жена молодеет, годы ее не берут. Я счастлива сегодня. Сердце и жизнь доверила ему и так тепло мне рядом с ним, так хорошо и сладко. - Шутливо прижалась к плечу Трофима, и заторопилась нервно.- Мы спешим, нас ждет извозчик. Договорим потом, до свидания! - кивнула им, двоим.
   Она заметила, как изнуряет ревность Наину, как в один миг из красивой, уверенной в себе женщины превратилась в пожилую тетку, глаза потускнели, горестно сжались губы. Женщина сердцем безошибочно определила в Марте свою сильную соперницу, почувствовала, что ее милый друг далеко неравнодушен к этой случайной знакомой и испугалась за свое будущее. Она так долго жила одна, пока не встретила свою вторую половинку.
   Марта сколько раз переживала это коварное чувство отчаяния, что сушит душу своею беспросветной тоскою. Ей стало жаль бедную женщину. Схватила под руку ошеломленного Трофима, потянула по дороге.
   - Погоди, - Антон взял под локоть, с безысходной мольбой в голосе, - я столько времени тебя не видел, всего пару слов сказать хочу. - К себе привлек. - Дай погляжу напоследок, загляну в глаза, когда еще придется свидеться.
   Ясно-рыжеватый цвет волос, тщательно уложенных в косу, немного растрепанных на висках и на затылке. Как всегда благоухание, тонкое и нежное, подчеркивающее обаяние, влекущее к себе чарующим соблазном, что создает не только любовную, но и духовную связь между телом, что излучает его и телом, что вбирает этот аромат. Все, то же горячее дыхание, глаза дурманящие, с паволокой и губы, сладкие, родные.
   - Ты думала, я глаз печальных не замечу. Не отпускай! Не потеряй! - зовут они на помощь. Твои упрямые губы лгут, что счастлива ты. Я был бы рад, что у тебя все хорошо, что все в порядке, но почему глаза твои кричат!..
   Ты знаешь, я помню все! Ту ночь я не забыл! Ах, какие ты говорила слова!
   Марта, завороженная его взглядом, как бы очнулась, вмиг отрезвела.
   - Я себе любовь тогда придумала, мне так хотелось разворошить тебя. А теперь в моей груди другое бьется сердце, и вижу, что в новом этом сердце втроем окажется нам тесно. Разные у нас судьбы, у тебя другая жизнь. Прощай, любовь, не ставшая судьбою, мне сейчас в одну, тебе в другую сторону. Простившись со мной, себя успокой: я не страдаю, не ревную, не прошу вернуться, твои объятия меня сегодня не волнуют.
   - Как мне быть теперь, я не знаю? Смешинки глаз твоих задорных так часто по ночам мне сны тревожат. Я не хочу, но думаю все время о тебе.
   - Не волнуй себя напрасно, пусть остается все, как есть. Одним мгновением перевернуть судьбу нельзя, прощай!
   - Встрече рад и огорчен разлукой, можно, поцелую напоследок.
   Испугалась Марта, попятилась назад.
   - Чего не было никогда, не воротится, разбилось то, что не сбылось. Ты не один, я не одна, с другим я нынче, ты с другой. Вон у супруга моего обиды полные глаза, я не хочу, чтоб он страдал. Отойди же от меня, люди косятся.
   - Вижу, уйдешь и больше не вернешься. Ему завидую, ты с ним, ты не со мной. Сам виноват.
   - Уже не важно, чья здесь вина, отпусти на покаяние душу. - Улыбнулась мягко, освобождая руки из крепких объятий.
   - Знаю, того, что было, не повторить уже, не возвратить. Не буду звать, не буду ждать, но как же мне тебя забыть, любовь моя, печаль моя? - Потупил взор, и тихо-тихо прошептал. - Не надо лгать себе и мне, любимая.
   Отвернулся и ушел, ни разу не оглянувшись, высокий, сильный. Наина поспешила следом, тревожная, внимательная.
   Обман, если им правильно пользоваться, иногда может и пользу принести, зато свадьбе их будущей уже ничто не угрожает.
   Трофим недовольный, косится в след.
   - Он тебя любит.
   - Может быть, но уже поздно. У него был шанс, без смущения и долгих раздумий подарил разлуку.
   - Так это его кольцо ты бережешь? Значит его ты любишь? А говорила, что пустое сердце, что душа оглохла! Ты мне врала?
   - Для твоего же блага, дурачок. Что толку, что люблю его? Ты видишь, разные у нас дороги и нам никогда не быть вдвоем, но это уже не беда. Я сегодня изменилась и больше не буду сохнуть. Я даже счастлива, что своего добилась, он впустил меня в сердце свое, а больше мне и ничего не надо. - Махнула на прощание рукой.

***

  
   Шла, легкая, настежь распахнутая миру, с удовольствием купаясь в густых солнечных лучах, и восхищенных взглядах мужчин. В душе бушевало гулкое ощущение своего превосходства, власти над ними; будто бы каждый, кого видела Марта сейчас, упивается ее красотою, страстно желает ее, его неумолимо влечет к ней. В это мгновение ей казалось, что так было всегда. Ей уже казалось, что она вечно была и вечно будет, что она никогда не умрет, не исчезнет. Что ей единственной на земле дано это огромное счастье всегда быть молодой и ослепительно красивой. - Царица земли. - Вспомнила слова Трофима и они показались ей уже не такими неимоверными.
   Какое это счастье, если ты знаешь, что любима, желанна! Марта шла гордая, объятая ликующей радостью, шла, взволнованная мучительным наслаждением от прошедшей встречи, от последних слов Антона.
   Как часто представляла себе это свидание! Как дико скучала, тосковала по любимому! Сколько раз появлялся ей во сне, далекий, нереальный, но такой родной! Как надеялась, что когда-то он все равно примет ее в свое сердце, и, узнав об этом, она не зарыдает, не засмеется, не закричит от счастья, не броситься исступленно в объятия мужские, даже слов, наверно, не найдет, тех слов заветных, что хранила так бережно только для него одного. И лишь к груди желанной припадет и... захмелеет от радости и горячими губами прошепчет слова признательности судьбе.
   И что? Она спокойна. Она свободна! Эта любовь теперь не в тягость для нее. Она исцелена! Наконец, одолела себя в своей тоске любовной. Сегодня она гордится этой победой! Она теперь может все!
   О, женщины! Каждая из нас, живущих на земле, - великая! Каждая способна в своей жизни на что-то необычное, значительное, только до поры не знает, не догадывается, на что именно.
   Для этого надо суметь разобраться в себе, в своих заветных, неисполненных желаниях, в своих, порой необъяснимых, поступках, в своих стремлениях.
   А познание своей сути - самое нелегкое, самое непостижимое! И только любовь имеет возможность помочь раскрыть себя, почувствовать свое превосходство.
   Каждая из нас - это целый мир, огромный, светлый, неповторимый и такой прекрасный! Душа женская - нежный аленький цветочек, роза в бутоне, жемчужина робкая, перламутром переливающаяся.
   Над нею тяготеет ежедневное бремя неусыпных забот, испытаний, порою бесчеловечных, мыслей, не всегда приятных.
   Как часто ранит нас мужская безответственность! Как часто приходится уступать себе для чьего-то блага, в чем-то ограничивать себя.
   Сердце наше без дна. Душа вся в шрамах, иногда мучительно ноющих, иногда зарубцевавшихся.
   И как много чистоты и непорочности несем в себе!
   Ангельского терпения!
   Радости!
   Сколько ласки!
   И сколько силы!
   Надо только суметь прочувствовать все это и дать другим ощутить свою волю.
   Я - царица земли! Все, что происходит вокруг, совершается при моем непосредственном участии. Судьба человечества в моих заботливых руках. Я царица!
   Нередко в самой женщине живет отрицание своего Божественного предопределения. Кое-кто из них полагает, что они никчемны, ограничены, неполноценны. Эти женщины нередко чувствуют свою ущербность, испытывают страх перед мужем, ощущая с его стороны непочтение к себе и даже презрение, словно к чему-то менее развитому, недостойному.
   Какое грешное заблуждение! Женщина с рождения обречена на счастье! Она несет в себе хмельную силу любви, что дарует миру новую жизнь. Она созидает этот мир! Она - неисчерпаемый родник силы и вдохновения для многих великих мужей!
   Кто совершеннее ее? Никто! Она - царица! Она - Богиня! Она - Мать! Сестра! Жена! Величественнее, прекраснее не сыщешь!
   Даже в глубокой старости светится особая благодать в женских чертах, мудростью исчерченных, в ее взгляде спокойном, взыскательном и понимающем. Пред нею на колени пасть не стыдно даже величайшему из мужей. В этом сила его тела и духа!
   Лишь тот велик, кто не боится склониться в глубоком почтительном поклоне, возвеличивая ее добродетели. Женщина - украшение и благословение этого мира. Лишь она, достойная, в паре с достойным, может преобразить мир, Вселенную, напоить ее любовью, чистой и прекрасной, как счастье. Возвысить до Божества жизнь земную!!!
  
  
  

VIII

Отравление любовью.

  
   Под легким пологом звездного неба величественна и безмятежна летняя ночь. Нетронутой тишины оберегая покой, дремлет она, смутным томлением полна, окунаясь челом в травы росистые. Едва шелохнется ветка на дереве.
   По берегу, по мелкому кустарнику еле слышно бродитветер молодой; то припадет к воде щекой, то осторожно кусты прибрежные туманом занавесит, то в изголовье камышей бросит охапку светлячков.
   Поодаль ивы задремали над водою. Редкою, нестройною гурьбою березки в платьицах зеленых, с худыми, едва прикрытыми коленками, спустились к реке. В чистой воде отражается звездный рисунок неба. Кочующие тучки бахромой разорванной пытаются нарушить этого узора вязь замысловатую.
   Через ракитовые ресницы луна засмотрелась в зыбкую волну, без устали вплетая в сумрак ночи серебристые кружева. Глухо вскрикнула сова, так низко пролетев над головой, что крылья обдали ветром венок на голове у девушки. Листья на соседней березке затрепетали, зашевелились и успокоились.
   Ночь пахнет тиной, мятой и любистком. И тихо-тихо, будто перед бурей, лишь только слышно, как сопя, моет прибрежные пески река.
   На душе тревожно и неуёмно сердце.
   - Реченька моя, река, обливные берега, я пришла к тебе, что к родимой матушке. Отчего мается сердце? Отчего волнуется кровь? Угрожает судьба любовью не ответною? Ты волной мне расчеши косу русую, от доверчивой девушки отведи сомнения пустые.
   Лес, звонкий и болтливый днем, а сейчас глухой и тихий, основательно обложил реку, расплывчато выделяясь в лунном свечении жесткой хвоей обветренных сосен.
   Скитается безмолвие в излучинах его крутых оврагов, запутываясь в ветвях вековых исполинов. Там ее верный друг Май тщательно охраняет дремотный мир нехоженых тропинок, болот, заросших дикими травами полянок, подолы у которых полны цветов, душистых ягод.
   Здесь царство непуганых зверей и птиц. Порой звериных глаз опасное мерцание осторожно мелькнет в глухой чаще. Из дебрей дремучих выйдя, пятнистый олень спокойно обходит стадо могучих туров, столпившихся у водопоя. Ланей резвых промчится стая. Неловкий лосенок следом за лосихой торопится на тонких, непослушных ножках, все норовит изведать мох, нежнее, чем мех у зайчонка. Медведь в заводях речных ловко лапой рыбу удит. И тут же недалеко бобер хозяйственный со своим зубастым семейством занят сооружением плотины. С белкой озорной дружит давно дятел домовитый. Над рыжею лисой они вдвоем нередко подыгрывают.
   А там, в самой чаще, где расступился лес услужливо, позволяя солнечным лучам упиться соком ягоды лесной, стоит терем, большой, высокий, со всевозможными резными башенками. Солнце озорует в окнах его.
   Там живут они с отцом. Рядом с ними вокруг полно лесного люду. Леший в окружении беззаботных мавок. Блуд и его многочисленная семейка. Смешливые русалки и их хозяин - водяной. Вся эта лесная братия с утра до вечера крутится неподалеку.
   Есть даже нявки, точь-в-точь, как дети, только немые, услужливые. Смотрят жалостно-жалостно, будто старушки. Не играют и не поют, а если и поют, то такие печальные песни и плачут при этом горько и безутешно. Лесной царь всегда был недоволен, если видел свою дочь в их кругу. Поговаривали, что они без имени, а, значит, никто, поэтому они такие невеселые.
   Их недолюбливали и избегали лесные жители. Жалостливая Елка, как могла, пыталась обрадовать их чем-то, развеселить им жизнь.
   Мавки хлопочут в лесу днем. Смех их заливистый разносится на всю округу. Они часто озорничают, подшучивая над грибниками и ягодниками, песнями своими и проказами заводя их в дремучую чащу. Хотя в таких шалостях всегда Блуд упражнялся. С немалым удовольствием устраивал так, чтобы люди не могли найти выход из лесу.
   Он путал им сознание, отзываясь на их крики голосами разными, мутил им головы так, что они могли сутками бродить между трех сосен.
   Особенно доставалось горе-охотникам, ежели те, без сговору с ним, в лесу шалили, зверье стреляли. Перед их жадным взором он мерцал огоньком, искушая затерянным кладом, маня за собой каждого по отдельности.
   Не одного такого в глухом болоте погубил. Иногда, сжалившись, приводил к русалкам запутавшегося беднягу, когда те, купаясь в лунном сиянии, водили хороводы на берегу реки. А там уже, как судьба ляжет, если сможет заблудившийся договориться с ними, гляди, и жив останется, может, и отпустят домой душу его на покаяние.
   Потом, когда зима укрывала реку ледовым слоем, водяные красавицы засыпали, в отличие от мавок, которые и зимой, хоронясь в пещерах глубоких, пряли, шили себе одежды. Елка нередко принимала участие в играх лесных и речных девушек. Чаще бывала одна. Задумчивая, бродила по лесу, разговаривая с птицами, с диким зверем. Иногда ее сопровождал Май.
   Девушка знала, что за кромкою леса есть иной мир, населенный похожими на них существами, называемыми людьми. Лесной царь категорически запретил дочери показываться им на глаза, рассказывая, всякие недобрые, страшные истории. Еще и поэтому, когда среди деревьев разгуливали нетрезвые или зловредные представители этого нехорошего племени, лесная свита всячески старалась их сгубить, запутать им дорогу к дому.
   Никогда одиночество не заботило ее. Она и не догадывалась, что та, другая жизнь, не менее интересна.
   Совсем, случайно встретились однажды с Химой. Девушка заблудилась, когда пошла с товарками за грибами. Елка даже догадывается, что они умышленно сбежали, бросив подругу в лесу одну. Поначалу Май хотел напугать растерявшуюся девушку, но она решительно вступилась за нее.
   Почему-то облик робкой незнакомки разбередил в сердце ее сочувствие, растравил в ее душе какие-то смутные воспоминания. С той поры, таясь от батюшки, она бегала на свидание к своей новой подружке. Их жадные беседы пробудили в ней желания, неведомые доселе.
   Что-то постоянно стало беспокоить ее, будоражить путаные мысли. В последнее время чувствовала себя неуютно, все будто, как и раньше, но уже не так. Настоящая жизнь теперь казалась ей скучной, унылой, будто ты замкнута в каком-то небольшом пространстве, а за ним - целый, неизведанный мир, и так много событий, может, и не всегда интересных, но ты о них не знаешь, ты в них не участвуешь, не испытываешь на себе их влияние.
   Иногда это и приятно. Порой не хочется никого видеть и знать, но иногда...так тянет туда, к ним, непознанным и почему-то родным, и так влечет к себе тот незнакомый, загадочный мир.
   Она снова погрузилась в мечтания. С каких-то разрозненных, расплывчатых видений, что угодливо прислуживаясь, всплывали из потаенных уголков девичьего сознания, из смутных, едва обозначившихся теней, пыталась соткать мыслью робкою таинственный, желанный образ. Стремилась оживить его, представить наяву. Путая грезы с явью, будто сквозь сон, лепила застывшим взором нечто. На миг ей показалось, что смогла, что получилось.
   Пламенем пылким обдало девичьи щеки, жгучим огнем пронзило грудь девичью. Это сладкое наваждение стремительно растворилось, превращаясь в легкую, зыбкую дымку, став невидимой тенью. Улетучилось в обнимку с облачком.
   Она сидела, притихшая, взволнованная, уже не предаваясь мечтам, ощущая в себе томительную боль, будто чье-то нежное, трогательное касание.
   Это была грусть по неоцененной утрате или невыразительное предчувствие ее. Это была та кручина, что очаровывает робкой нежностью своего первого осязания, сочетая в себе радость и огорчение, веру в счастье и легкую дрожь в предчувствие его.
   Это предощущение, далекое, едва ощутимое, созвучно с ударами девичьего сердечка. Оно бережно затягивает в свою волнительную глубину, чудным способом оборачивая смутное ожидание любовной тоски в мучительное наслаждение, что никнет и взмывает, утихает и разгорается. Едва слышное излучение его светлого угара оплетает девушку терпким дурманом призрачного счастья.
   И снова в уже захмелевшем, безвольном воображении возникает сладостное видение, и даже какая-то, чересчур дерзкая мысль, приводит ее в смятение.
   Елка вскочила. От этого глухого, непонятного, изнуряющего ее плоть любовного волнения, чувствовала себя усталой, даже изможденной. Так в девичьих смутных желаниях рождается эта непостижимая тяга к потребности любить и быть любимой.
   Захотелось окунуться в воду, чтобы смыть с себя остатки томительного беспокойства. Хима рассказывала, что парни и девушки каждый вечер собираются у реки песни петь, хороводы водить. И, конечно, купаются, раздельно, на несколько шагов поодаль друг от друга.
   Нередко жадные мужские глаза подсматривают за играми девушек на воде и если они, поймают такого, то крапивой отшлепают так, чтоб впредь не повадно было подглядывать.
   Она же здесь совершенно одна и никому и в голову не взбредет такая сумасбродная мысль. Все же, быстро сбросила с себя одежду, стремительно кинулась в реку, как бы опасаясь чьего-то пытливого, острого во тьме взгляда.
   С удовольствием погрузилась в теплую воду. Легла на спину, покачиваясь на волне. Распахнулась над нею неба бездна великая во всей своей могучей красе.
   Млечный путь - дорога ясная, куда стремишься ты? Куда ведешь? куда зовешь? куда манишь сердце смятенное? Какая могучая сила рассеяла тебя на полнеба колеей размашистой? Какая загадка скрывается в фейерверке твоих блистающих звезд? Вечный вопрос без ответа, без имени!
   Волнительно путались мысли. Закручиваясь беспорядочно между собой, тянулись без конца и краю, затягиваясь в глухие углы сознания. Лежала на воде тихо-тихо, будто боялась спугнуть этот тревожный рой, нарушить эти робкие попытки заглянуть в будущее.
   Река в этом месте была неглубокой и имела твердое песчаное дно. Немного дальше она заворачивалась, выгибаясь ужом и, как бы, задумавшись, отступив в сторону, разливалась и становилась болотом. Там росла густая, жесткая трава, высокие, плотные камыши. Вода в том озерце была темной, мрачной, пугающей. Посередине небольшой островок, поросший крапивой, странными, верно, одичавшими цветами.
   Там живут водяной и русалки. Раньше часто заглядывала к ним. Ей нравились их грустные песни, разговор о прошлой жизни. Каждой русалке было что рассказать любопытной девушке. Но в последнее время Елку перестали интересовать эти встречи. Ее стало тяготить их бесед непонятная недомолвка, не совершенность какая-то невольная. И деревья там были усыхающие, немолодые. Кажется, тронь, и они заскрипят, жалостливо сетуя на старость.
   Колеблются тени низких ракит. Ей уже кажется, что все-таки кто-то прячется в густых зарослях, притаившись, наблюдает за ее купанием. Вышла из воды, оделась торопливо. Венок на голову одела и увидела за своей спиной молодого человека. Откуда вышел, даже не заметила. Тот с явной хитрецой наблюдал за нею. Поневоле растерялась.
   Как много сказано во взгляде насмешливом! Восторг, и удивление, лукавство, алчность, упоение - переплелись, не разделить. Что-то неумолимо влекло к нему и в то же время отталкивало девушку своею непонятною тоской. Жадно впитывала в себя чужой, упрямый взгляд. Сердце замедлило биение, встреча эта неожиданная волнует ее кровь. На счастье, а, может, на беду?
   - Ты кто? - скривились губы девичьи в улыбке.
   - Случайный путник, заблудившийся в чаще глухой, и сраженный наповал видением прекрасным. Гляжу, глазам своим не доверяю, то ли лебедь белая плывет, то ли облачко легкое в сумраке ночном над водой скользит.
   А вокруг такая ночь! Картина эта чей угодно очарует взор. Как завидовал реке, что заполучила в свои объятия девичье тело!
   Елка, опустив глаза, пытается обойти речистого незнакомца. Путь ей преградил широкой грудью.
   - Чуть встретились, а ты уж рвешься прочь! Что дрожишь, как листочек осиновый? отчего, стал смущенным твой взгляд?
   Не страшись! Сокрушаться не стоит напрасно; посмотри, в небе звезды горят. Еще не скоро утренняя зорька луну загасит.
   Девушка подняла недоуменный взгляд.
   - Услышал сердца зов несмелый, и вот я здесь. Уединение укромное посмел нарушить, прошу заметить, следуя желанию самой красавицы.
   Что дрожишь, как березка от холода? я обидеть тебя не спешу, лишь, любви паутинкой тонкою я сердечко твое оплету и назову своей милой возлюбленной,,, звездочкой ясной,,, нежным цветком.
   Вот робким лучиком блеснули глазки! Вверься мне, не бойся. Будь покорной. Все, что нужно нам - эта ночь для двоих и любовь на двоих.
   - Я дочь царя лесного, - пытается девушка разорвать объятия. - Мы с тобою не пара.
   - Мне все равно, кто ты, откуда и зачем свела судьба порой ночною. Пойми, на небе все давно за нас с тобою решено. Мне безразлично, чья ты дочь, знаю одно, достойны мы друг друга!
   Моя прекрасная лесная фея, я утоплю тебя в своей упрямой нежности, я утомлю тебя горячей ласкою! Ты вся дрожишь от счастья и испуга.
   Ты падаешь со мной в любовь и шепчут губы девичьи, - не надо. Доверься сердцу, спрячь на его донышке напрасную тревогу, девичью гордость отдай свободным облакам, пусть разнесут по свету твою застенчивость...
   О, этот пленительный трепет ресниц в движении стыдливом! Как чувство робкое мне мило, не ослепляет и не жжет. Поверь, я не обижу твоих надежд, твоих желаний словом заносчивым или поступком неумеренным, не оскорблю твою весну предательством, я лишь сорву с невинных уст стыдливый поцелуй.
   Елке вдруг показался известным голос, и все слова были знакомы. Где приходилось слышать их?
   - Отпусти! - С досадной горечью. - Какой отравой льстивой напоил свою речь! И этот высокомерный взгляд, и эти жестокие губы. Объятия твои не ласковы, они грубы.
   Как скупа твоя правда и как ядовита нежность! Не верю, что бывает такою, надуманною, любовь!
   О, горе, читаю в насмешливом взгляде такое притворство! Скажи, разве есть упоенье в чьем-то позоре? В моем унижении, что милого для тебя? Что льстит сердцу надменному? Не прошу, не умоляю, требую, отпусти! Я позову на помощь. Эй! Все сюда! Я здесь! Нужна подмога мне.
   Была ли эта встреча явной или видением случайным, в ночи растаял призрак, остался только шлейфа приторный аромат.
   Что лгать себе напрасно, его прикосновение так сильно душу обожгло! Раскаяние в ней кипит, была я слишком резкой, беспощадной, несправедливой. Он не такой, каким хотела его себе представить, добр он и нежен. Тянется за ним глупое сердце, томится грудь волнением щемящим.
   - Ночь одна на двоих... Будь мне покорной... Как сладко быть любовью прирученной, подчиниться нежности друга милого. Себя я напрочь потеряла, не вернуть уже покой и радость тихую, былую, прошедших дней беспечность не возвратить. Где я? И что со мной?
   Пролетела ночь одним мгновением и умчалась прочь, оставив Елку в плену каверзных мыслей.
  
  

***

   Хима, оглядываясь беспрестанно, спешила на встречу с подругой. В последнее время девушка крайне изменилась. Стала увереннее, живее, беззаботнее. Поверила в себя. Раскрепостилась. Жизнь наполнилась беседами, которые в мыслях продолжались и в избе, возле печки.
   Впервые нашла понимающее, отзывчивое сердце, верную подружку, с которой делилась всеми своими самыми сокровенными мыслями. И сейчас торопилась поведать Елке свой дивный сон.
   "В странном лесу, куда она подступила с острой, щемящей болью в груди, настороженная и напряженная, было влажно и тихо. Ни шелеста деревьев, ни птичьих голосов. Пустынный, тяжелый, он угрожающим чудовищем обступил ее. Она не чуяла своих шагов, будто бы плыла по воздуху все вперед и вперед, все дальше в глубину. А вокруг такая тревожная глухомань, такая чащоба, что не смогла бы даже белка шустрая проникнуть сквозь сплетенные ветки, что, будто руки ужасные, сцепились между собой. Хотя при ее приближении, могучие деревья расступались нескончаемой аллеей, угодливо выстелив ей путь туда, куда стремилась она в своем необъяснимом странствии.
   Вскоре вышла на поляну. Невидимое за ее спиной солнце положило свой широкий луч на тропу, осветив купола церкви, будто парящей над лесом. Остановилась в недоумении, закипело сердце, предчувствиями недобрыми полное, каждым ударом своим пригвождая тело к земле. Ноги, словно окаменели.
   От церкви исходил такой яркий, неземной свет, что больно было смотреть. Прищурившись, прикрыв глаза рукою, глядела перед собой. С холма, к ней навстречу, спускался незнакомый человек. Безбородое лицо было искажено злобою и хмурым недоверием. Глаза горели ожесточенным огнем.
   С каждым шагом вырастал этот мрачный образ, закрывая собою горизонт и церковь. Она с опаской ждала приближения, испытывая тихий ужас, как бы предчувствуя неминуемую беду. Стебельком беззащитным жалобно дрожала на сквозном ветру душа девичья, безутешная в своем тягостном ожидании.
   Он медленно протянул к ней руки и в тот же миг над ними раздался звон сотни стонущих колоколов. Вытягиваясь в бесконечный колючий звук, звон этот вонзился в ее сердце и наполнил его такою дикой болью, что она провалилась в бесчувствие.
   Хима знала, не к добру привиделся сон этот, ждет ее напасть. Кому рассказать, кому пожаловаться? Как ее отвести? Батюшки уже несколько дней не было дома. Как-то в один момент молча собрался и, не попрощавшись, исчез. Что привезет с собой? Какие вести недобрые ждут девушку с его прибытием? Порою слезы набегали на глаза, она торопливо вытирала их рукавом.
   Елки не было в их укромном месте. Присела под дерево. В первый раз ее никто не встречал. Оглянулась, томимая неопределенностью. Ей чудилось, что кто-то давно за ней наблюдает. Страх постепенно охватил Химу. Казалось, что этот неизвестный, все время находясь за девичьей спиной, незаметно копирует каждое ее движение, подсмеиваясь над бедной девушкой. Что он хочет и кто он такой?
   Сзади послышался осторожный треск ветки - она вздрогнула и подхватилась.
   Огромный букет ромашек неожиданно возник перед нею, легкий, покорный и такой игривый. Казалось, белое облачко из нежных лепестков с золотыми сердечками вот-вот растает и ускользнет. В первое мгновение девушка стояла очарована. Сердечко тихонько встрепенулось, радостно защемило, и безмерная нежность окатила ее. Это нечаянное диво - щедрое вознаграждение за недавнюю грусть.
   - Это мне, - прошептала чуть слышно, спрятав в букет зарумянившееся лицо.
   Мая она увидела перед собою так близко впервые, хотя образ желанный его предательски тревожил девичьи сны, путал ее мысли, невольно думала о нем каждую минуту.
   - Спасибо, - сказала тихо, улыбнувшись несмело. Ей было уже неловко за подарок нежданный. Она догадывалась, что встреча их, конечно, случайна. Сам по себе, Май бы никогда не поднес этот букет. Видно, Елка насобирала и попросила передать, так как сама не смогла этого сделать.
   Пути их пересекались крайне редко. Лишь иногда, и то невзначай, они могли встретиться, но и в эти короткие минуты свидания язвительные шутки его не раз доводили Химу до слез. А ей так хотелось приглянуться парню, хоть с самого начала видела, он жених ее единственной подруги.
   Девушка знала, она не достойна его внимания. Хима чуяла в нем человека совершенно другого, чуждого ей круга и, конечно, значительнее, умнее, выше по положению. Май был из того удивительного мира, где живут по неизвестным ей правилам и законам.
   Собственная же ее жизнь сдавалась ей пустою, мелкою, не интересной. Вот и сейчас чувствовала себя крайне неловко. Девушке казалось, что он, как всегда, недоволен ее поведением и все ждала обычных упреков. Да и что скрывать, говорить им было совершенно не о чем. Растерянно оглянулась вокруг. Жутко захотелось провалиться сквозь землю.
   Вдохнула терпкий аромат цветов, вспомнила свой кошмарный сон и ее пронзила такая жалость к себе, такая обида нахлынула вдруг, сразу, что сами по себе закапали слезы, крупные, частые. Подняла глаза заплаканные.
   Его взгляд, на удивление тихий, задумчивый, как бы спрашивал,
   - Что с тобой, моя девочка робкая? Чем обидел тебя мой подарок? Почему заблестели глаза?
   Май, движимый какой-то непонятной мыслью, неожиданно для себя в один миг соорудил качели и бережно усадил на них дорогую гостью. Близко-близко почувствовал, как бьется в ней, пульсирует живая, незнакомая ему жизнь. Бесцеремонно забрал свой букет, попросил держаться покрепче и стал осторожно раскачивать.
   Девушка понемногу успокоилась, утихли слезы, и постепенно маковым цветом зарделось налитое личико. Пышной косой ветерок играет. Мягкие завитки волос на шее и на лбу взлохматились. Губы влажные приоткрылись в улыбке задорной. Трепетных ресниц длинная тень на полщеки.
   И вот она, забыв обо всем, вся отдалась блаженству полета, и сразу стала похожей на удивительную птицу, стремящуюся взмыть в небо. Ласково оглаживает ветер щеки девичьи, что полыхают, ровно жар, заботливо охлаждая их пыл.
   Пламенеет и дробится в глазах восторженных блеск влажный. О, радость, неистощимая, непостижимая! Лучом стремительным ты рвешься ввысь, но, едва коснувшись высоты заветной, тут же летишь обратно. И вновь так жадно тянешься в синюю бездну, к солнцу!
   Но судьбы немилосердный жребий, твой луч упорный преломляя, свергает с высоты безжалостно. И снова ты стремишься в небо, что плещется над облаками, дразня отрадой. О, счастье, может рядом ты?
   Не подавляя уже себя, стал смотреть на нее изумленно, жадно, будто измученный жаждою лесной зверь, что, наконец, встречает на своем пути живой источник, припадает к ключевой воде и пьет, захлебываясь большими, ненасытными глотками.
   Она - прекрасна! Она - обворожительна! Какие дивные глаза! Огромные, раскрытые, они светились сейчас неведомыми ему доселе волнительными искорками. Они блестели, переливаясь, полнились живою, неисчерпаемою радостью, оттеняя воодушевление зардевшегося лица.
   В этой легкой улыбке, в мягких линиях не целованных губ сквозило такое обольстительное очарование! Каждое, едва заметное движение ее темных, вразлет бровей так больно и так сладко отзывалось в его груди.
   Она пленила его, и он подчинился неотразимому обаянию, растворившись в чудном мгновении, не в силах отвести восхищенных глаз. Май уже ни о чем не думал. Он наслаждался девичьей красотой. Он пил ее, жарко, истово, ощущая, как по капле медленно стекается в его грудь что-то новое, волнующее, доселе неизведанное. Чувство это стало пробирать его все сильнее и сильнее, все глубже и глубже проникая в нутро мучительной болью, что сладко одолевала каждый завиток его жил, неумолимо опутывая все его тело влечением и безволием. - Что со мною? - Шептал подавленный, а томительная волна желания закипала в нем.
   Хима, как бы почувствовав это нескромное стремление, неожиданно махнула головой. Качели остановились. Она осторожно соскочила, взяла бережно свой букет из его рук, подняла лучистые глаза. - Благодарю вас, - прошептала чуть слышно.
   В своей простенькой манере держаться была так мила и так прелестна, что поневоле закрыл глаза. Он готов был прямо сейчас упасть перед нею, пылинкой распорошиться у ее ног.
   - За все спасибо. Прощайте.
   И ушла, вмиг погрустневшая.
   А он вдруг понял, что не может так просто расстаться с нею. Хочет видеть ее, глядеть на нее долго-долго. Только смотреть, только любоваться, без слов, без мыслей, без движений. Какая-то нетерпимая, искалеченная биением его сердца, дрожь овладела им.
   - Что будет теперь со мною и почему именно сегодня.
   В один момент, вдруг, вот так нагло, без объяснений и без предупреждения, кто-то бесцеремонно захватывает всего тебя целиком и полностью, грызет необъяснимой тревогой твою грудь, заставляет думать о себе.
   Млость и огорчающее беспокойство охватили его; видеть ее, видеть, хотя бы еще мгновение, хоть бы один короткий миг. Оглянулся, терзаемый мучительной, безрассудной надеждой.
   Робкая, печальная улыбка ее промелькнула на прощание и угасла. Безмолвное, таинственное движение девичьих уст, что отозвалось в его груди такою щемящею тоскою, что сердце съежилось, словно от удара; так странно застыло оно онемелое, с плотью онемевшей слившись, и обида злая пленила его. Он понял, эта встреча, оборванная его внезапным наваждением, навеки отняла покой.
   Как сладок трепет пленительных губ, что несмело так нежности просят!
   Я ее не люблю, не люблю, в том уверен! Глупый бред моей мысли случайной, но зачем же с надеждою тайной ей сего-дня вдогонку гляжу?
   К чему мимолетные встречи! Что мне в них, простодушных речах робкой девушки?
   Что в задумчиво - грустных глазах так пленит и тревожит меня? Отчего же, сам не пойму, мне при ней так томительно больно, отчего трепещу я невольно, если взгляд несмелый ловлю?
   Почему же на легкий румянец я смотрю с непонятною злостью и спешу наглядеться на гостью и не могу...
   Ведь, не люблю же ее, не люблю!
   К чему нынче встречи? Как дикий зверь, попавший в сети коварные, я мучаюсь напрасно. Даже, если любовь? Даже, если люблю, страсть безумную надо сдержать.
   Как тяжело любить такой любовью! Знать, что она жена только другого, твоей не будет никогда! Надо смириться, я дал слово жениться на дочери царя лесного. Мы с Химой разные и жизни разные у нас. Я дух лесной в подобье человечьем. И пробудить во мне любовь простая женщина не может.
   Увы! Она меня с ума свела, и как бы я ее не сторонился, любовь во мне бурлит, она жива. Разумные доводы здесь бесполезны, от встреч желанных не уйти. Грустные звездочки глаз ее тихих зовут и манят за собой.
   Дай мне силы, царь лесной! Не осуди! Боюсь я впасть в твою немилость.
   Как мы опасаемся того, чего не знаем! Всячески стараемся избегать ловушек, расставленных хитрою судьбою, и все же так легко попадаемся в них!
  
  

***

   Елкой овладел страх за свое будущее. Неугомонные мысли тяготили сознание, не давая продыху ни днем, ни ночью. А временами ей казалось, что будущего уже не будет, счастливая жизнь ее закончена, она достигла той мучительной грани, когда уже дальше для нее пути нет. Рассудок бессилен был чем-то помочь. Отцу боялась признаться в своих запретных чувствах. Он так оберегал ее от этой доли и не смог.
   Осознание своей беспомощности было для нее даже приятным, давало некое отрадное отдохновение терзавшим ее чувствам. Собственное бессилие и нежило девушку, усыпляя ее тоску, и укачивало в сладком и тихом кружении грез, ибо в своих раздумьях она растворялась, переставала существовать. Значит, высвобождалась из-под их гнета и печально смотрела на себя, будто издали. Седою, тонкой паутинкой тихая печаль опутала душу.
   Ей было жаль, что встреча их с незнакомцем - это уже истекшее событие. И что случилась она не так, как представляла себе, как надеялась и как мечтала. Глаза ее, напоенные грустью и сожалением, лихорадочно блестели, менялись, излучая столько любви и надежды! Осознание того, что она несет в себе что-то необычное и несравненное, возбуждало ее, перенимало счастливым трепетом ее грудь, укачивая мысли нежной, монотонной мелодией. Она даже похудела, побледнела. Кожа на лице стала прозрачной.
   В сладком и тихом бесчувствии пришла она на встречу с Химой. Сердцем почувствовала, что подруга очень хочет видеться, так как появились какие-то важные новости. К ее удивлению, Май тоже захотел встретиться с ней.
   - Вот и хорошо, что вы вдвоем, вместе. - Хима густо покраснела от упрямого взгляда его. - Я пришла попрощаться.
   - Что такое? - обеспокоено переспросила Елка, вмиг забыв о своих любовных переживаниях.
   - Замуж... выхожу. - Выдохнула смутившись, опустив робкие глаза.
   - Ты, - шумно обрадовалась, схватив вспыхнувшую подругу за руки.
   - Я. - Еще больше покраснела, невольно оглянувшись на оцепеневшего Мая.
   - А как же батюшка, он-то согласен?
   Хима улыбнулась, - он и привез с собою жениха, поэтому и свадьба завтра.
   - Я рада за тебя! Как я рада за тебя!!! - Смеялась Елка, тормоша подругу за руки. Та улыбалась, смущенно потупив взор.
   - Май, порадуйся за нас! Новая, семейная жизнь начинается! Он молод? хорош? - кружила подругу.
   - Не молодой, - запнулась, - но и не страшный. Нормальный. Такой, как все, не лучше, и не хуже. - Уже смеялась Хима.
   - Да, ну тебя, не скромничай! Знаю, что хорош. Он тебе нравится?
   - Ну...
   - Стесняешься. Знаю, что понравится. Желаю тебе счастья!
   Остановились, запыхавшиеся. Елка кричит, машет рукою облакам, подняв голову, - я хочу, чтобы моя подруга была счастлива!
   - А-а-ааа! - В ответ эхо далекое.
   - А почему так быстро, завтра? - оглянулась на смеющуюся Химу.
   - Муж будущий спешит или отец, я даже не знаю, кто с них торопится и почему. Не все ли равно, - махнула рукою. - Днем раньше, днем позже. Только на свадьбу вас пригласить не могу, да вы и сами, знаю, не придете. Вот и пришла попрощаться, уже не сможем видеться, как раньше. Замужняя, не свободная.
   Елка притихла на мгновение, взгрустнув внезапно, они больше не смогут видеться. - Ну и что ж. - Махнула упрямой головой, переживет. Потеря очень близкого и родного ей человека, конечно, отзовется тоскою унылою в груди. Оглянулась на Мая. Хмурый, кислый.
   - А ты чего молчишь, поздравь Химу
   - Я слукавил бы, если б сказал, что рад за тебя. - Отведя глаза в сторону, глухо, - не видел его, но знаю, за пьяницу, за лодыря, за нерадивого идешь мужика. Он уже скольких жен загнал на тот свет работой тяжкою, побоями жестокими. Ты - следующая в скорбной этой череде.
   Сегодня смеешься так бойко и так мило, не желая знать, что ждет тебя в замужестве нежданном. Сколько у него детей? Он и сам, видно, толком не разберет. Ему сейчас нужна работница, беспрекословная, молодая, здоровая.
   ...Что ждет тебя завтра? При живом муже вдовья доля. Погрузишься в сон беспробудный: каждый день с петухами вставать; завязавши под мышки передник, киснуть у задымленной печки, месить хлеб с горем пополам, готовить, стирать, нянчить ораву голодную.
   Потом с зорькою в поле, не успев смахнуть с лица капли пота со слезою смешанные. Почерневшие от заскорузлой пыли, болью невыносимой скованы, по стерне колючей будут босые ноги тяжко ступать.
   Пахать, сеять, полоть и жать, да мешки на себе таскать. Ломучая работа с вечною нуждой и беспросветною заботой в три погибели согнут спину покорную. Увянешь, так и не успев расцвести. Косы твои опутает седина паутиной густою. Впалые щеки покроют морщины глубокие. Обожженные колючим ветром, безмолвно плачущие глаза потускнеют, выцветут.
   Твои соленые слезы, горькие слезы безысходного отчаяния, бесконечных тревог осядут на дно в душе бесталанной, превратившись в невыплаканный камень. В лице виноватом появится выражение тупого терпения и бессмысленный, вечный испуг.
   Страданием горестным омоешь душу, надеждой скудной ее не успокоишь. Время выстелит угодливо бездольные годы под голову тяжелую. Птицей, лишенной крыльев, будешь маяться на свете этом, бабий свой век доживая, и обезумевшим ветром ворвется в душу холодную старость неприглядная, искалеченная работою трудной. Женская доля - злая неволя, мужем избитая, горем исклевана.
   Май уже неотрывно смотрел в глаза Химе. Застыла улыбка ее испуганно-немая.
   - Стерпишь все без единого упрека, не проклиная судьбу горемычную, не угрожая мужу обидчику. Только раньше срока закроешь усталые глаза, и соседки, вечно кислые, постоянно искривленные, пряча в землю горестный взгляд, молча проведут в последний путь, к сердцу прижимая руки, темные от стужи и работы.
   - Откуда ты все это взял? - Елка пораженная. - Хима, не верь! Это неправда!
   Она взволнованно и даже дерзко.
   - Знаю я, неумолимой тучей грозной шагает мне судьба навстречу, в ладонях горести неся. Ныряет в сумерки душа, сумерки горя и напастей. -
   И добавила с горечью, - разве моя вина, что хожу за счастьем с рукой протянутой. Погляди, в моих ладонях лишь горстка пыли, с которой смешан пепел горькой моей любви. В комочках этих твой перстень свадебный не отыскать.
   Не ты мне косу расплетешь, не ты мне счастье принесешь, не мной твоя рубашка вышита, с другим повенчана моя судьба, прощай!
   Она так быстро ушла, что не успели даже опомниться. Елка налетела на друга. Ее поразили его безжалостные, до ужаса оскорбительные слова.
   - Как ты можешь? Как ты можешь так обижать? Завидуешь счастью чужому?
   Он бросился в лес, не слушая ее и не говоря в ответ ни слова.
  
  

***

   Девушка брела сквозь лес, словно дремой, охвачена грезами. Где он, неведомый и загадочный? Мне бы только одним глазком еще раз увидеть.
   Одна она осталась. Хима счастье свое сыскала. Май, словно с ума сошел. Не с кем ей теперь, даже словом перемолвиться. Так все немило и так пусто...
   Почудился едва слышный, жалобный стон. Птичка синичка молила о помощи. Чьи-то коварные сети поймали бедняжку. Бросилась на зов, а он прервался.
   Прислушалась. Тихо. Неужели поздно и она погибла. Поспешила в ту сторону и увидела чью-то тень. Кто-то, ласковый и добрый, бережно избавлял от силков крылья синички, что-то приговаривая при этом.
   Она не верила своим глазам. Он! Или не он! Рванулась и застыла, глядя на милого. Он, удивленный, выпустил освобожденную птицу в небо.
   - Ты кто? Откуда здесь, в этой глуши?
   - Я девушка твоя, - смутилась, густо покраснев. Прошептала едва слышно. - Ты мне намедни в любви божился.
   А глаза ее так жадно пили его нежность, доброту. Душевный, ласковый - вот он какой, настоящий, не придуманный.
   - Ты русалка? - прищурил хитрый взгляд.
   Махнула молча головой, закусив губу игриво.
   - Вот почему волосы неубраны. И эта странная одежда. Может, я сплю. - Шутя протер глаза.
   Елка подошла к нему впритык, подняла глаза счастливые.
   - Как та синичка трепетная, пойманная в силки, хочу лицом в ладони теплые упасть, чтобы в их нежность окунуться. Сердце притихло, смущенное нежданной встречей.
   Твой взгляд сейчас не обжигает, лишь греет ласково. Я, может, время тороплю, но не боюсь довериться судьбе - шалунье.
   Как долго я тебя, единственный, ждала! Мираж из грез терзает, волнует мой покой, раздумья глупые тревожат сны. Недавно ночью у реки встретились случайно, и наша встреча была так коротка, что не успела я познать твой нрав. Горько сознаться, что нагрубила тогда напрасно. Признаюсь, была я не права.
   С замиранием сердца ловлю луч солнца во взгляде лукавом, из глаз твоих лишь доброта струится. Мой милый, нежный, твоею лаской убаюкана, отныне и довеку я твоя. Воля моя и гордыня, и сила, и счастье нынче в тебе...
   Когда влюбленный смотрит на зазнобушку, он, часто так, просто молчит. В молчании нет фальши. Тихая радость захлестнула парня хмельным круженьем. Стоит, немой, трепетный, будто опасается дать волю словам заветным, а душе так легко от несказанных слов, от невысказанных чувств.
   Девушка к нему прижалась.
   - Стыдливость моя прежде тебе не нравилась. Грозился зацеловать, утопить в нежности. Что же сегодня лишь молчишь, а ли чувства прошли, а ли желания пропали? Сердце девичье томится разве напрасно? Признаюсь, я еще не умею любить, но научусь, я обещаю. - Засмеялась тихо, встревожено.
   Потянулась к его губам, едва коснувшись, поцелуем робким и поняла, что заигралась. Опустив смущенные глаза, отвернулась. Он за плечи обнял, повернул к себе и прильнул к устам так жарко, что захмелела, чем дольше, тем больше погружаясь в любовь. Задыхаясь от счастья, вырвалась из его объятий сладких.
  
  

***

   Счастливая, не знала с кем поделиться своею радостью. На Мая обиделась за его глупую речь, да и не найти его сейчас. Ей хотелось видеть Химу. Кто поймет ее лучше, если не она, такая же счастливая. Несмотря на поздний вечер, решилась бежать в село.
   Изба светилась всеми окнами призывно, в гости приглашая перехожих. Приветливо замахав хвостом, огромный пес встретил девушку благосклонно. Лизнул лениво ладонь и, гремя толстою цепью, ушел к себе в будку. Крадучись, подошла к окну, осторожно заглянула и то, что увидела там, сразило ее наповал.
   Хима, залившись слезами, стояла у размалеванной печки. Рядом незнакомый мужик, в доску пьяный, свирепо вытаращив глаза, безжалостно хлестал ее по щекам. Старик прыгал около, тряся дряхлой голой головой, размахивая руками. Доносилось яростное, - шалава! Шлюха! В чулан закрыли, все равно к хахалю сбежала. Перед всем селом опозорила! Мало того, что снюхалась с самим чертякой, таскалась в лес к нему лето целое, так еще и перед самой свадьбой...
   Вишь, старик, какая горячая у тебя дочка, нетерпеж у нее разыгрался. Ну, погоди! Дай дожить до завтра. Уж я-то научу тебя повиновению! Будешь в ногах валяться, просить пощады, я тебе этот позор припомню. Нагуляешься потом под моим батогом. Живо дурь выбью, потаскуха! Это раньше некому было воспитывать.
   Хима только молча всхлипывала, пытаясь прикрыться от побоев, опустив покорную голову.
   - Никакого сладу с нею нету. - Визжал старик. - Как и мать ее, потаскушка. Вся в нее пошла! Та по лесу шлялась, все ей мало было, пока не принесла в подоле. Потом подохла, а я должен был растить ее выродков. Пришлось из своей родной деревни уйти, в чужие люди податься. - Заскулил, охватив голову руками. - Выкормил на свою беду! И здесь обесславила, перед всем честным народом осрамила. Ой, горе мне, горе, в старости такое испытать!
   Елка в ужасе бросилась назад, искать Мая, больше помощи просить не у кого. Его, как назло, нигде не было. Только днем, совершенно по секрету, так как он просил, ни в коем случае не рассказывать, где прячется, нашла друга. Зареванная, взбудораженная, тут же рассказала ему все, как есть, без утайки. От слов ее завелся мигом и уже через несколько минут они были у невестиных ворот.
   Народу собралось на широком подворье полным-полно. Удивительное ли дело, дед, наконец, нашел себе зятя по душе. А, может, жених смог договориться с несговорчивым доныне стариком. Поговаривали меж собой, что он мужик жестокий, злобный и что ждет его будущую жену недобрая доля. Надрывно играла музыка. Несколько девушек в венках, в нарядных одеждах пели печальные песни.
   Невесту, тщательно скрывающую заплаканные глаза, под руки вывели из избы. Жених стоял в центре веселой компании, уже будучи крепко подвыпившей, снисходительно улыбаясь, по-хозяйски оглядывая дедовы хоромы, плеткой постукивая себя по голенищам сапог. Кепка лихая на боку. Улыбка нахальная.
   Хима, опустив глаза, безропотно направилась к нему и увидела за воротами своих друзей. От неожиданности даже споткнулась. Оглянулся, недовольный, и также увидел гостей незваных.
   - Это еще кто такие?
   Взглянул на будущего тестя и сразу все понял. Без лишних церемоний подошел к Маю, прищурив наглые глаза, плеткой в грудь ткнул, - эй, ты, отродье чертово! слышь, убирайся подобру-поздорову, пока еще я терплю, а не то не погляжу, что свадьба моя, что гостей полон двор, рожу мерзкую твою расквашу живо. И потаскушку свою не забудь. Неровен час, и ей перепадет пару затрещин. Вон, вырядилась, что ведьма, смотреть противно. - Брезгливо плюнул под ноги Елке. Та вспыхнула от такого унижения.
   Напряженная доселе тишина взорвалась дружным хохотом. Стайка веселой ребятни обступили непрошеных гостей, дразнясь и кривляясь на все лады. Это еще больше рассмешило публику. Кто-то из них попытался запустить в незваных гостей солеными огурцами, и попал Маю в голову. Тут уже наступил предел всяческому ангельскому терпению.
   Май взревел, как буря и, не жалея сил, в один момент все разбросал кругом. Кони, люди, пыль, столы - все перемешалось в воздухе. Крики женские, лай собачий, брань мужская - слилось в один визжащий гул. Когда улеглась немного пыль и грязь, никого не было рядом. Только они втроем, да старик отец, скукожившись от страха, возле собачьей будки. Правда, за забором самые смелые из баб, пытались заглянуть во двор, что бы быть в курсе событий. Излишнее любопытство не одну такую свело в могилу преждевременно.
   - Зачем? - горестно поджав разбитые губы, Хима теребила бусинки на груди. - Знать судьба моя такая, должна была мириться. А теперь, что мне делать? Кому нужна, обесчещенная? Все село нынче будет говорить, что расстроил черт свадьбу, к которому на свидание бегала.
   Но Май, такой счастливый и такой взволнованный,
   - Голубушка моя, спешу склониться с трепетной мольбою к твоим ногам, заглянуть в глаза испуганные.
   Как часто этот наивный и слегка лукавый взгляд стегал мне сердце своей доверчивостью детской. Эта несмелая улыбка острым ножом точила грудь. Держался я, сил не жалея, но в последнюю нашу встречу слез твоих тихая капель сердце черствое растопила.
   Я тогда молчал, лишь жадно пил грустных глаз заплаканную радугу и нежностью к тебе, что лучиком прогрелся. Как мне хотелось слезы девичьи унять, тебя обнять, к себе прижать и поцелуем успокоить. Отчаянно боролся я с жалостью, смешанной с любовью. Нахлынула в сердце мое и захлестнула меня всего такая теплая волна! Тогда ты мне такое счастье подарила, что не сравнить его ни с чем!
   Прости, что волю чувствам не давал и, может, даже обижал речами едкими, я не хотел. Без злого умысла словами колкими бросал, в твое сердечко целясь.
   Милая, славная, родная, пришел просить твоей руки. Поверь, у нас все будет, как у людей и даже лучше. Будь моей женой!
   Прошу, прости за позднюю весну, за не подаренные поцелуи. За строгость встреч, за глупость слов, за утаенную любовь. Колени пред тобой склоняю, прошу, мольбу мою не отвергай, женой желанной стань моею. Я постелю к твоим ногам все диво мира нашего и всем назло, мы станем самыми счастливыми.
   Хима растерянно кивала головой, всхлипывая то ли от счастья, то ли от обид прошлых.
   - Вот увидишь, кроме нас, таких счастливых, никого не будет в целом поднебесье!

***

   Таким взбешенным Елка своего отца еще не знала. Ему уже доложили о событиях, произошедших в селе. Кроме того, из плена удалось сбежать вороне, что была заперта в одной из самых потаенных комнат. Эта нахальная, горластая птица теперь на весь лес раструбит о его тщательно скрываемой тайне. Надо было ее сразу превратить в улитку, тогда бы на всю жизнь замолчала.
   Хотя, что скрывать, ему нравилось беседовать с ней долгими вечерами. На все птица имела свое суждение и не всегда ошибочное. Часто спорили о чем-то, и ворона не раз побеждала в дискуссиях. А теперь, жди гадостей от этой наглой птицы. Того и гляди, что скоро с требованием вернуть кольцо гости заявятся недобрые.
   Этот досадный случай, а также неповиновение Мая и дочери, вывели его из душевного равновесия. Они, зная его крутой нрав, едва переступив порог, бросились с мольбою в ноги. Выхода другого не было, хоть и знали, что вряд ли даст согласие на эту свадьбу. Он всегда мечтал видеть Мая своим зятем. От слов своих и желаний никогда не отступался.
   - Отец милосердный, прошу не гневаться, мы любим друг друга и хотим быть вместе. Помоги нам соединить свои судьбы.
   - Батюшка, - вторит с просьбой Елка, - прошу, не откажи. Дай свое разрешение.
   Он от ярости даже говорить не может, такого нахальства сносить ему еще не приходилось. Посохом о пол стуча, громогласно заявляет,
   - Сколько раз твердил, чтобы не путались с людьми, что ничего хорошего от этого не выйдет. Просил, чтобы держались от них подальше. Это их собственная жизнь и они сами должны в ней разбираться. Мы не вправе вмешиваться, говорил?
   - Отец, если б ты знал, какая судьба ждала это невинное дитя. Я не мог допустить глумления над нею. Прошу, не осуди меня и пожалей ее!
   - Никогда! Солнце и то всех не может обогреть! Слышите, отступники, никогда не получите моего благословения на этот брак. Я накажу вас, следуя зову справедливости!
   Ты, дочь моя непокорная, будешь отныне взаперти сидеть, вязать и шить с утра до ночи, и никто, слышишь, никто не посмеет переступить порога твоей темницы.
   А ты, строптивый, станешь отныне волком одиночкой. Начнешь лес мой охранять от нарушителей зловредных в другом обличии, и будешь своим воем наводить ужас на людей, не смея к ним приблизиться. Я все сказал. - Поднял решительную руку...
   Хима бросилась к нему в ноги.
   - Постой! Как можно быть таким жестоким? Это же дочь единственная твоя! Разве доброта - это проступок? Пожалеть ближнего - это преступление? Любовь - разве это не счастье? Знаю, обидели тебя, но не хотели ослушаться, надеялись, что нас поймешь и будешь милосердным к детям своим, неразумным. Что ж, если хочешь наказать кого-то, остудить свою злобу, накажи меня. Я виновата во всем содеянном. Зачем мне жить теперь? А их не трогай. Прошу тебя покорно, батюшка, не гневайся.
   - Что??? - от ярости затрясся дед. - Кто ты такая, что будешь мне на мои слова указывать, перечить самому царю лесному. Вон, отсюда! Вон, пока еще сама жива, а не то живо превращу в лягушку!
   Хима поднялась с колен и подошла к нему, решительная, спокойная.
   - Ох, напугал. - Руки в боки. - Я не боюсь тебя, упрямый, злой старик. Вот, вся перед тобой, превращай в кого захочешь. Отыграйся, самолюбие свое потешь, гляди, может, и полегчает.
   Он замолчал вдруг, пораженный.
   - Ты кто? - спросил, икая, - откуда в наших краях, давно ли? - тянулся взглядом к ней взволнованным.
   - Не знаю. - Сдвинула плечами. - Отец не говорил мне ничего об этом. Сколько себя помню, мы жили здесь.
   Отвернулся, что-то под нос бормоча, вытирая дрожащею ладонью пот с покрасневшего лица.
   - Май, подойди ко мне, - глухо промычал. - Да, поспеши, не медли. Дайте ваши руки. Благословляю вас, дети мои! Живите долго, счастливо и не обижайтесь... на старика горячего. - Поперхнулся, закашлявшись. Отвернулся в сторону.
   Настала немая тишина. Хима прижалась к груди мужа будущего. Он, не веря своим глазам, гладил по волосам, целуя. Елка безмолвная, растерянная все еще на коленях.
   - Ей, кто там за дверью? - дрожащим голосом. - Не кройтесь! Знаю, что рядом, подслушиваете. Пригласите Сильвана, да поскорее, хочу с ним переговорить. Пора увидеться нам. - Успокоившись немного, заговорил, - есть у меня одна заветная вещица. Вот на нее и сменяю твою душу у сатаны.
   Слыхал, в нашем лесу он сейчас. Отныне станешь человеком, одним из них. - Махнул головой на Химу. - Только знай, что жизнь твоя уже не будет прежней. Сам выбрал свою судьбу. Правда, жить будешь безбедно. У этого злобного старика, у так называемого ее отца, столько золота припрятано, что с головой хватит вам и вашим внукам, а мало будет, еще добавим. Он первый нарушил слово, данное мне. Пришла пора нам поквитаться.
   Загрохотало у порога. Елка поспешила выйти. Помня о своей прошлой встрече с Сильваном, не хотела видеться с ним. Она же не думала, что он может легко менять свой облик и, что совсем недавно встречалась с ним, уже с другим, не подозревая об его истинной натуре.
   О, если бы она знала! Как много можно было избежать в ее судьбе!
  

***

   Брела по лесу, рассеяно обрывая лепестки цветов. Все наладилось самым удивительным образом. Отец вдруг так легко переменился и с такой радостью принял женитьбу Мая и Химы, что поневоле ревность точила душу, даже чуть-чуть зависть щемила грудь. Не могла понять его внезапного превращения. Что произошло в их семействе? И почему столько времени проводит с Химой!
   Тут увидела женщину незнакомую, что также плелась ей навстречу, явно кого-то поджидая. Встретила кого-то, остановилась у клена. Елка притаилась недалеко за другим деревом, точимая любопытством.
   - Здравствуй, милая молодка, раскрасавица-душа! Смуглолица, черноброва, эх, до чего ж ты хороша, щечки, словно маков цвет, губки зорьки алой краше! Твой взор игривый и лукавый свел меня, бедного, с ума.
   Вспыхнул в глазах озорных лучик лукавый кокетства, встрепенулись ресницы и спрятали взгляд.
   Сильван схватил ее ладонь, к груди прижал, - слышишь, голубка, сердце застыло на миг - и завелось... забилось неистово в пляске шальной. Любовь к тебе - гость неожиданный, качнула землю под ногами, в истоме тело утопив. Я обниму тебя, ягодка сладкая, прикоснусь к устам медовым, пробужу любовь в строптивом сердце.
   - Поцелуи пылкие раззадорят тело жадное. Моя любовь - пламенный костер. - И заглянула близко-близко в глаза веселые миленка.
   - Пьющий пламя жжет огнем, - ответил задиристо.
   - А ты сожги! Я так хочу сгореть! Ядом жгучей страсти погуби. Дай умереть в твоих объятиях.
   Давно ждала тебя, друг милый. И дни, и ночи напролет душа томилась в ожидании, металась в поисках напрасных. Как долго я тебя ждала!!! Целуй меня, чтоб сердце счастьем захлебнулось, чтоб тело, жаждущее ласки, растаяло в твоей любви.
   - Таких горячих давно не целовал. Вонзаются в губы твои поцелуи и обжигают. Чарами любовной власти охвачен я.
   Но знаю, что дружить с тобой нельзя, любить тебя невозможно. В глаза лукавые гляжу с опаской, осторожно.
   - Не бойся любви моей, я всего лишь слабая женщина, бессильна здесь, в твоих объятиях. Сейчас одной любви служу, лишь ей вверяюсь, вся, без остатка, без утайки.
   Поверь, миром пренебречь могу и для тебя лишь одного душу грешную свою к твоим ногам покорно брошу; и низко голову склоню на грудь могучую, и сердца трепет твой любовный буду слушать долго - долго, и растворюсь в тебе хмельной, счастливой и всегда желанной.
   - Не лицемерь, моя услада, наслышан о тебе давно, такой коварной, хитроумной во всей округе не найти. Марта, ты - воплощение грехов, - с улыбкой бросил ей в лицо.
   - Достойны мы друг друга, так ли? Не обвиняй меня в обмане. Кого я до тебя встречала? Все мелочь, размазня, все никакие.! Ленивые в любви, как тусклый зимний день, что просыпаясь утром, тлеет, тлеет, и так, не разгоревшись, сонно в ночи лохматой чахнет. Холодные, как вьюга снежная зимой, что никогда и никого своим дыханьем не согрела. А солнышко, что греется на льдине, разве согреется на ней? Лишь ты один увлек меня, в глазах - огонь, в душе - весна.
   Усмехнулся хитро, поцеловав мягкий завиток на лбу зазнобушки, тихо шепнув, - душа моя живет в огне на дне ущелья в преисподней. Там ее место.
   Марта слегка качнула головой, прижалась к другу, спрятав лукавый взгляд.
   - Об этом знаю. - Подняла голову, увенчанную косой, что тяжелой змеей обвила женскую голову, нежно провела рукой по щеке друга любезного. Платок шелковый соскользнул на плечи крутые.
   - Плени меня своею страстью, любовью жаркой очаруй. Хочу твоей упиться властью. - Добавила медленно... с хитрецой, - покуда будет биться сердце, покуда мир здесь нерушим, лишь твоею, милый, буду, твоею тенью, господин.
   Мой повелитель, я твоя, твоя раба, твоя служанка! Судьбу свою, любовь свою отдам тебе, хотя не скрою, что жизнь мне очень дорога, судьба моя меня хранила! Я была счастлива доныне, но разве раньше я была? Я не жила, а лишь спала до этой встречи роковой, что жизнь так круто изменила.
   - Приятны мне слова такие, хоть слышу, кроется обман. Марта, знаю больше, чем ты думаешь, но я влюблен и это правда! Отныне лишь ты владычица моя, да будут наши ночи жарки, дурманом сладостным рассвет и дольше года день разлуки.
   - Зато потом коварная плутовка - ночь сведет нас снова и бросит в омут жгучего желания. Закружимся тогда в любовном вихре, и захлебнемся страстью.
   О, сладкое мгновение озноба горящей плоти! - жарко шепнула, обнажив в кокетливой улыбке очаровательные ямочки на щеках.
   Охватил лицо ладонями, осыпал поцелуями.
   - Марта, прости, что не искал встреч с тобой и что напрасно время прожигал. Как много потерял, как много пропустил! Любовь моя, мое ты солнце, ромашка нежная моя, - шептал Сильван своей зазнобе, забыв о том, что этим словом уже однажды называл другую девушку.
   Она стоит под старым кленом и слышит все слова любви, что дарит он уже другой, о Елке напрочь позабыв. Пальцы тонкие сплелись и побелели. Глаза, распахнутые болью, глядят на друга милого, дивясь его словам, его поступкам. Так сладко, так изысканно обманывал и так легко предал. Как наказана жестоко ее невинная любовь!
   На сердце рана, как болит она! как ноет! Острым лезвием обмана пронзило грудь девичью, сердечко болью захлебнулось, и застыло... Ревность, лютая змея, его сдавила крепко-крепко... нечем дышать.
   Ох, как же горе это вынести... как превозмочь ей эту боль... По щеке бледной медленно катилась капелькой горькая слеза...
  
  

***

   Расцвечен пурпурными лучиками солнца, что юрко скользят по мелкому дну, в густой тени тускнея, насмешливо глядел в глаза ей легкий ручеек. Игриво прыгая с камня на камешек, он струится торопливо вдаль. Елка присела на прибрежный пенек, опустив голову на колени, глядя, как мелкой рябью дрожит зыбкая волна. Запутался в кудряшках этих колокольчик синий. Светлая вода, темная печаль.
   Сон, тихий, неумолимый одолевает тело покорное. Все постепенно становится прошлым: ручей и эти облака, и птичий гвалт, и ветра ленивый лепет. За нетерпимой мукой, что изводит, обессиливает ее тлеющей болью, забывается жизнь.
   - Что я наделала? Встретила нечестного и ему поверила. Я ему доверилась, на любовь любовью ответила.
   Как проворно друг милый променял на другую, подарив взамен ревность глухую.
   Сердечко бедное предупредить хотело, но не смогло! Я не послушалась, его ослушалась.
   Сердце ретивое мое!.. Как много хотело, как мало посмело, и ничего не успело свершить. Жизнь махом одним пролетела. Злая, неумолимая, пришла расплата за доверие. Корю и презираю себя за то, что полюбила без оглядки...
   Как дальше жить, в плену бесчестья задыхаюсь!
   Как забыться? Как избавиться от мыслей горьких и чувств ревнивых?
   Лишь там, на дне... на дне нечаянного сна от боли сможет успокоиться сожженное обманом сердце.
   Хочу быстрее утонуть в забвении глубоком!
   Хочу забыть, как там, на холме, возле старого клена, где шепчутся сонные травы, где ветра восторженный разбег брызжет прохладою свежей, где солнце красное прощается с землей и вечером хмельным закат рыдает томно, он, моя неверная любовь, моя обманутая надежда, встречался, но не со мной. Он целовал, но не меня, клялся в любви не мне, а мне лишь муку злую подарил, обидой безутешной сердце ранил. Как больно!.. Как тошно!.. Как невыносимо горько!..
   В вечную бездну падает солнце... исчезнут дни осмеянной весны, любовью не взлелеянные ночи... небо клонится и умирает. Так холодно и так грустно...
   Не страшат объятия кромешной тьмы, что греют своим небытием; развеются печали, ревность голодная уйдет с обидою в обнимку, любовь обманутая отмается и в небо к звездам улетит, и станет тихо - тихо мне.
   Забвение мое, ночь темная моя, я пленница твоя отныне и довеку!
   Еще только чуть-чуть побудь со мною отблеск последний солнца, прощальный леса вздох и ветра шаловливый поцелуй...
   Елка закрывает глаза. Призрак жизни невесомый едва качает притихшей памяти волна, что веет вьюгою усталой и кроет белым саваном обман, обиду острую, засыпает тихим снегопадом боль сердечную.
   В груди ее больше не кипит жгучая ревность, засыпают заветные мечты и спят желания. Дыхание ее печали ничто уж не тревожит.
   Любовь не забава и не игра... сон долгий и горький, как поцелуй. Тот поцелуй! Как ей его забыть! Уже тяжелый, грешный, он давит грудь, пронзает сердце мукой сладкой. Забыть!..
   Внезапно рядом остановилась тень. Отец встревоженный,
   - Дочь моя, что с тобой ныне? Почему ты здесь?
   Подошел близко, положил руку на плечо, подняла тяжелую голову.
   - Разлит туманом смертельный яд обмана, что захлестнул меня своей отравой горькой. Стынет кровь в остывшей плоти, и засыпаю я в тоске.
   Отец, мой сон внезапный мне не страшен, страшно, что любви во мне уже не будет, она в озябшей груди гаснет.
   Измена коварная сердце ласкает, обида ревнивая гложет его. Мне тяжко! Любовь во мне умирает.
   - Доченька, расскажи мне о своих печалях, поделись с отцом и сразу станет легче.
   - Не тая, как смогу, всю правду расскажу. Ослушалась твоих запретов, полюбила тайно и наказана жестоко. Прости, отец, мне этот проступок, покаяться хочу перед тобою.
   Знаю, что наивна, что доверчива, что без разбору открываюсь всем, кто не достоин. Выслушай меня и сильно не вини дочь глупую свою, что сердце настежь распахнув, без оглядки впустила чужое, коварное, обманом пропитанное. Я не смогу довеку искупить этой ошибки. Теперь лишь только один выход. Забыть... Забыться...
   - Молчи, глупенькая, не мучай себя наговорами! Не рассказывай о своих просчетах, не кайся, здесь нет твоей вины. Пойми, радость моя, все это не так страшно и не стоит так убиваться; все можно пережить, лишь только каплю терпения иметь. Не горюй так безутешно, достойный свои печали от других скрывает!
   Пойми, весь этот мир ни одной слезы твоей не стоит, ни обид твоих унылых и пустых, ни вздоха горестного и напрасного.
   Спрячь поскорей кручину, увидишь, вновь вернется радость в жизнь твою, и удача в ней поселится опять.
   Не ропщи на судьбу, неудачи и ошибки могут быть у всех. Время лечит, оно успокоит страдания, все пройдет, и счастье снова заглянет в твои глаза.
   Встань, доченька, иди ко мне, в мои объятия отеческие! Тебе кажется, что безысходность царствует теперь, и у меня нет сил сказать, нет сил утешить?
   Запомни, девочка моя, жизнь - это постоянное обновление, она не останавливается и не повторяется. Каждое утро всходит солнце на земле, каждый день новые чувства рождаются, развиваются у нас. Они зажигаются, сгорают, и вновь вспыхивают.
   Жизнь сильна верою и надеждою. И пока жива надежда и вера, жизнь продолжается. Поверь, любовь к тебе еще вернется.
   Елка склоняет голову на грудь отцовскую, глаза слипаются, но невольно слова правдивые так утешают, оживляют сознание.
   - Дочь моя, прошу, подумай обо мне, не терзай старика! Как смогу жить без нежной улыбки, что лучиком светлым озаряет мои дни?
   Сейчас мы твое горе мертвою водой зальем, и плату потребуем за обман коварный. Где он, обидчик твой, а, ну, подать его сюда! - ударил посохом о землю.
   Перед ними оказался Сильван, удивленно оглядываясь кругом.
   - Кому понадобился в столь неудобный час? Дела у меня сейчас вовсю.
   - Обидел дочь нашу зачем? Зачем обманул сердечко нежное, обидой ранив, прошу держать ответ! - грозно нахмурил брови.
   Он в ответ раздраженно,
   - Вот в чем беда! Здесь нет моей вины, поверь, старик, я правду говорю. - К Елке недовольный повернулся.
   - В последнюю нашу встречу там, у реки, любовь горячая моя не разожгла в твоем упрямом сердце огонька, не смогла напоить его волной пылающей крови. Она ослабла постепенно и исчезла, как утром ранним на траве роса.
   Сердце жадное мое ты не захотела согреть своею ласкою и мое сердце охладело, нет в нем уже огня былого, он сам погас в моей груди. Тогда ты о любви говорила так дерзко, не верила в нее. Сознайся, я тебе был безразличен! Что случилось, откуда вдруг столько огня?
   Прощай! Отныне дороги наши разошлись. На сердце благородное напрасно не надейся, притворной нежности не требуй от меня! Печаль бесплодную рассудком усмири, мечты ревнивые из сердца убери, оставь пустой, ничтожный разговор! Твоя вина, что холод нас развел, и бездна между нами пролегла. Сердце мое свободно в выборе своем, пленен я нынче красавицей другой, другую милую в свою любовь я за руку увел.
   Подняла девушка голову, рассеяно глядя на него.
   - Знаю теперь, был лжив торжественный обет...
   - Я обманул? Напраслину терпеть нет моих сил. Кто не солгал хоть раз, хотел бы я взглянуть на дурака такого! Ведь жизнь дана зачем? Чтобы бурлить в кипении страстей, гореть в утехах бесконечных, наслаждаться разнообразием веселых шуток.
   Оставим мудрость старикам, совесть старухам! Счастливей тот, кто судьбу свою смог оседлать, как скакуна лихого приручить. Пируй! Играй! Шути! Лови в сети своих утех доверчивых и простодушных, гуляй вовсю, чтобы потом не каяться!
   - Гордые черты, язвительные губы, и рот, не знающий признаний нежных. А этот взгляд! О, как он жжет! Насмешливый и длинный, безмерный в своей жестокости.
   Я не люблю тебя! Я не могу любить такого! Отец, сила чувств во мне еще не утрачена, пленил мне душу иной, не этот. Мне суждено быть с тем. - С облегчением, - не по тебе тоскую. Напрасно радуешься, ты мне не сделал больно.
   - Безуспешно будешь ждать другого, нет его, и не может быть. Он - всего лишь вымысел твой. Могу играть любую роль! Так и на этот раз, всего лишь подшутил. В твоем сердечке его образ подсмотрел и без особого труда в жизнь воплотил. Ты получила, что хотела, бездушный призрак разбившейся надежды, что с первыми лучами солнца, увы, растаял. Нет его среди живых.
   Потрясенная жесткими словами, Елка беспомощно оглянулась на отца.
   - Так может быть?
   - Конечно, лукавый может принимать обличие любое; он же с рогами, весь мохнатый, копыта на ногах, а сейчас видишь, Сильван - обыкновенный человек и даже очень симпатичный. Недавно мы с тобой видели его в другой фигуре.
   - Разве ты, Сильван? Тот самый Сильван! Тогда, в первую нашу встречу, ты был в другой одежде, с другим лицом! Сам Сатана! Исчадие ада?
   Кому она в любви клялась, с кем целовалась! О, что за шутка! Что за наваждение! И вспомнились слова старухи-призрака, грешить легко, как тяжело их искупление.
   Девушку охватил тихий, безжалостный ужас. Сердце девичье так сдавило, что она невольно схватилась руками за грудь.
   Тело стало наливаться холодной омерзительной тяжестью, словно кровь ее вдруг замерзла и сгустилась. Сразу как-то съежилась, сникла. Ей еле хватало силы удерживаться на ногах, Совесть жгла невыносимым позором, мучила, изнуряла ее, истощая своею беспощадностью, безысходностью. В поблекшем взгляде, в вялых, замедленных движениях сквозила такая глубокая усталость!
   Счастливые грезы ее любви растаяли, оставив душу пустой и никчемной, искалеченной, униженной. Золото ее видений рассыпалось, превратившись в сплошные черепки. Гордость девичью брошено под ноги и растоптано безжалостно и жестоко.
   Теперь, вспоминая последнюю встречу, уже не томилась радостью, не обвевалась трепетным ветерком, погружаясь в приятное облачко забвения. Теперь в мертвую пучину истинной правды попадала ее мысль и мчалась оттуда черная, холодная и даже влажная.
   Боль, бесконечная, дикая боль! Тоска и безысходность, глухая, лютая, нетерпимая! Она раздавлена, уничтожена непосильным унижением. Меркнет белый свет. Пуста глухая голова.
   И тут, словно прояснилось что-то: девушка увидела птицу, что тихо и легко опустилась к ней на грудь, и очертаний смутных череда промчалась бурно в девичьем сознании. Этот летний полдень, словно миг, один на двоих, и поцелуй, горький и горячий, словно дым.
   В потерявшейся и уставшей девичьей памяти он, настоящий. Не этот, а другой. Живой! Любимый! Ее, пусть и придуманный. Он уйдет вместе с ней, его образ унесет с собою в свои нечаянные сны.
   Она присела под дерево. Тихое волнение - какое-то мягкое, нежное, осторожное пронизало тело девичье мелкой, еле уловимой дрожью, будто теплый ветерок ее неожиданно обвеял и остановился на груди пушистой, щекочущей птицей. Она улыбнулась кротко, склонила голову на дерево и прикрыла глаза.
   Почувствовала, как жизнь медленно, по капле, не спеша отдаляется от нее, пока совсем не стихла. Сердце еще билось вяло, размеренно. Только эта призрачная, грезами навеянная, птица прерывисто ударяла ее грудь легким крылом, пытаясь остановить забвение. Чтобы прекратить эти движения, она положила руку на сердце и незаметно уснула, погрузившись в приятные, видениями внушенные чувства, хоть во тьме, но со звездами. Они еще не уснули в уставшем сердце. Надежда и любовь еще живы! Еще крылаты!!!
  
  
  

IX

В двух шагах от счастья.

   С того времени, когда Дана угодила сюда, казалось, прошла целая вечность. Тесная клетка ее с жесткой вонючей постелью, тишина, что аж звенит в ушах, слабый свет, льющийся с потолка. Порой приносили какую-то ужасную бурду, зловонную и тягучую, что загустевшая кровь. Девушка отказалась от такой пищи. Лишь иногда пыталась жевать что-то похожее на сухарь и запивать его глотком, словно болотной, вонючей воды. Спала и просыпалась снова, чтобы опять провалиться в тягостный, пустой сон. Мозг был затуманен.
   Вот и сейчас, лежала на холодном каменном полу и беззвучно плакала от бессилия. Как вырваться из этой западни, что в очередной раз подстроила судьба - злодейка. Отчаянно взывает о помощи истерзанное сердце. Ей так хочется быстрее умереть. Тогда ее бедствиям придет конец, душа, освободившись, вернется домой, на Землю, к маме.
   Возле дверей послышалась возня с ключами, грохот отпираемых запоров. Дана, успокоенная надеждой, что это ее последний день, с тихой покорностью ожидала своей дальнейшей участи.
   Торопливо вошла королева, за ней две служанки. Брезгливо поморщившись, оглянулась вокруг. Узница побелела от неожиданности. Смыло, точно водой, радостное озарение, отобразившееся на измученном лице, почувствовала, что ждут ее еще более тяжкие испытания, недаром заглянула в ее забытую обитель такая гостья.
   - Переоденьте! Постарайтесь привести в порядок, да так чтобы ни в коем случае не смог ни о чем догадаться. Пусть продолжает думать, что эта девка не хотела видеться с ним, разубеждать не станем. Назад сюда уж не вернется, вон, как загадила помещение, уродина. После свидания всю ее ошпарить кипятком, продезинфицировать, так сказать, и бросить зверям на растерзание. Пусть играют с ней, пока не скончается в страшных муках. Виновата, должна нести наказание. Устроила себе отдых, а сын мой умирает в страданиях невыносимых. И зачем только женился на этой образине, бросив из-за нее такую куколку... Бедный мой мальчик, искал счастье, а нашел погибель.
   И ушла стремительно, злобно оглянувшись на прощание. Дана молча покорилась следующему шагу судьбы. Ее под руки вывели из темницы. Долго мыли, одевали, причесывали, потом повели по уже знакомому коридору. Едва шла, шатаясь от непривычки, ноги слабые совсем отвыкли от ходьбы. Раскрылась дверь и увидела спальню бывшую, супружескую. Там тьма местного народу. Все одеты в просторные черные одежды, золоченные сандалии на ногах. Сидели, стояли безмолвные, опечаленные. Не церемонясь, служанка толкнула ее в плечи.
   Дана, сама не понимая почему, осторожно подошла к ложе. Муж ее лежал, охвачен диким адским огнем. Рука напряженная, мелкая дрожь в пальцах. Слегка прикоснулась к ним. Он медленно раскрыл мутные глаза.
   - Благодарен, что пришла, не побрезговала. - Едва шептал, с огромным усилием. - Не задержу, знаю, что видение не из лучших. И раньше был немил, а сейчас и подавно.
   На взлете новой болевой волны снова потерял сознание. Искалеченное тело яростно пожирал неистовый огонь. Ужасные страдания ни на миг не оставляли его, отдаваясь острой, волнообразной болью, что тысячами тончайших игл впивалась в беспомощное тело, отбрасывая изгрызенную невыносимыми пытками душу в обморочное состояние.
   Боль выкручивала суставы, выворачивала нутро, разрывала каждую жилочку в его истерзанном теле. Она яростно расплавляла измученную плоть, выстилаясь перед его невидящим взглядом кровавым туманом, собираясь в один огромный нестерпимый сгусток, что вот-вот должен вспыхнуть и огненным вздохом унестись в неведомую, мрачную тьму.
   Сейчас держался изо всех сил, надеясь в последний раз услышать родной голос, на мгновение забыться от дикой боли, растворившись в ласковом взоре жены. Отчаяние мертвой рукой схватило за горло и не отпускало. Сама мысль, что она не хочет его видеть, обжигала душу беспомощной, отчаянной тоской.
   - Ваше Высочество, - испуганно вскрикнула служанка, клонясь в реверансе, когда он в очередной раз потерял сознание. - Королевич очень плох, надо срочно лекаря.
   Тот пришел сразу. Положил руку на раскаленный лоб, потом осторожно поднял его голову. Больной тяжело открыл налитые горячим свинцом глаза и, едва шевельнув
   пересохшими губами, попросил пить. Принц постепенно выгорал из середины, голос его уже почти не слушался, только глаза, мутные, глухие от боли.
   Королева сидела возле кровати, как лед холодная и неприступная. Напротив король, охватив голову руками. Дану злобно травили ненавистным взглядом придворные. Кто-то прошептал, что надо позвать к умирающему священника.
   Услыхав эти слова, королева выпала из оцепенения, скользнула черными глазами по толпе придворных, стараясь понять, кто сказал. А король так и сидел, обхватив голову руками, не двигаясь и не разговаривая, он чувствовал, как его сын тает в безжалостном, всепожирающем пламени.
   Врач что-то торопливо наливал в чашу, смазывал губы больному, кивал рассеянно головой на чьи-то тихие слова, на миг даруя ледяное прикосновение истерзанному лютой болью несчастному. Королева тяжело упала на колени и стала горячо молиться.
   Он снова медленно открыл глаза, увидел свою усладу, обжег лицо ее огнем неистового от невыносимой боли взгляда, на мгновение растворившись в недоуменных ее глазах. На новой волне боли, снова потерял сознание.
   Ему показалось, что легкой пылинкой взлетел вверх, так свободно стало дышать. Четко почувствовал осторожные шаги смерти, что еще не решалась забрать последний хрип его огненного вдоха.
   Сама мысль, что пострадал из-за любимой, тем самым спас от наглой и страшной смерти, жгла душу ледяным, остужающим торжеством. В который раз перед глазами промелькнул тот вечер, когда неожиданно проснувшись, поежился от холода, коснулся груди и не почувствовал привычной золотой цепи с заветным ключиком.
   На миг пронзила ужасная догадка. Схватился на ноги и опрометью бросился вслед. Влетел в зал и увидел толпу придворных с королевой во главе. На миг успокоился, поняв, что зря испугался, и тут почувствовал едва слышный аромат странного запаха.
   Его прошиб холодный пот. Ладонями, вдруг повлажневшими, сбросил с волос капли липкие. На мгновение почернело в глазах. Раздался оглушительный взрыв. Успел обнять жену, согнувшись пополам от сокрушительного удара.
   Колонна из серого камня вмиг треснувши и обломившись, погребла под собой их двоих. В глазах помутилось. Боль была адская. Краем затухающего сознания цеплялся за прекрасное видение, что бережно держал в своих объятиях. Он так боялся, чтобы этот взрыв не обезобразил лицо небесного ангела. Ее пальцы впились ему в локоть. Кто-то издал дикий вопль ужаса, и тишина... громкая, тревожная.
   Потом королева рассказывала ему, что это были очередные попытки покушения на их семью, и что преступники арестованы и заточены в тюрьму. Ведется следствие. Их ждет суровая кара.
   С огромным усилием открыл глаза, умоляюще глянул на мать. Та поняла его без слов, недовольно направилась к двери. За ней цепочкой торопливо потянулись остальные. Последним вышел отец, оглянувшись на сына, как бы понимая, что уже не придется свидеться.
   - Как много должен тебе сказать. - Прошептал одними глазами. Собравшись с последними силами, на одном дыхании.
   - Бесследно исчезнуть не могу. Тайной своей поделюсь. - Притих на мгновение и уже с новыми силами. - Гаснет свет моей судьбы неласковой. Душа моя - струна натянутая, вот-вот лопнет, силы уже на исходе. Бессонные, болью опаленные ночи унесет река небытия. Пришла пора решиться душу свою открыть.
   Передохнул немного и уже спокойнее.
   - Это так просто, я люблю. Увы, не любишь ты. Между нами стена горькой неприязни. Не виноват я в том, что ты оказалась здесь.
   Прощай! Ждет меня дорога дальняя, бесконечная и невозвратная. В этом мире станет меньше на одну любовь. Капельку счастья подарила мне жизнь и благодарен я судьбе, что, словно подарок бесценный, спустила тебя с небес в своих ладонях.
   Знаю, не для меня сошла ты с неба, мой прекрасный ангел, это лишь ошибка рока.
   Мне страшно, что бросаю тебя одну на произвол судьбы, но мать дала мне слово, ей я доверяю, что при малейшей возможности вернет тебя обратно. Верь, ты попадешь домой. А пока живи, как сердце скажет, но, прошу, живи, радуясь, любимая, и наслаждайся жизнью за нас двоих.
   Купаясь в лучах мягкой подсветки, стояла молча, невольно прислушиваясь к тому, что творилось за дверью. Там происходила какая-то непонятная возня, потом послышались отдельные слова исступленной молитвы.
   - Смерть безвременная твоя не спасет меня от горькой участи и от зла, что несет в себе королева, не оборонит. - Думала Дана, глядя на умирающего мужа.
   Почувствовав в себе немного силы, попытался приподняться,
   - В полной растерянности за мной наблюдаешь. Нынче ум мой сердце покорил. Глядя в твои глаза, вижу оторопь, испуг, недоумение и ни капли жалости, не говоря уже о благосклонности.
   Знаю, ты б никогда не смогла полюбить такого жуткого урода, твои ласковые руки никогда б не обняли меня. Твои глаза не подарили бы моим тепло и нежность. Ты даже думать обо мне не станешь.
   А толку-то от этой жизни, пустой, никчемной? Будни и праздники мои были одинаково горючи, дальше тягостнее любить без ответа. Не знает влюбленный покоя, если видит в глазах любимой смертную тоску. Обманным счастьем пренебречь мне помог жребий...
   Закрылись глаза на мгновение, что ему показалось таким долгим. Боялся, что не успеет высказать всего, что накопилось в сердце.
   - Засохло в ранимой душе сочувствие, сердце твое не роняет слезы жалости. Со мной наедине тебе так не хотелось оставаться. Знаю, что избегала встречи со мною. Не виню и не корю, я не в обиде. Имеешь право на любовь, а, значит, и на счастье. - Снова помолчал, добавил горько.- Без сожаления глаза любимых убивают. Молчишь, ибо пропитаны горьким ядом отказа губы дерзкие. - Вздохнул горько.
   - Рвется из плена плоти душа моя. Судьба, дай мне легко вздохнуть в последний раз! Дай силы в глаза холодные взглянуть, безропотно принять свою кончину.
   Смерть - любовница моя, соблазняющая, зовущая, ласковая, дарит истерзанному телу отдохновение, освобождение от оков боли. В ней спасение мое. Она - моя свобода, мой сон, глубокий, тихий. Призраком незримым неумолимо стоит у изголовья, осталось только сделать последний шаг. На перекрестке вечности останусь с пеплом любви на губах. Прощай!... не поминай лихом!
   Лежал в глубокой туманной тьме, уже не ощущая тела. Перед ним расплывчатым пятном встревоженное лицо. Не узнавал его. Не различал милых сердцу черт. Адские муки боли постепенно оставляли истерзанную пытками плоть. Еще беззвучно ворошил сухими, знойными губами. Иногда срывался глухой, непонятный звук.
   Боясь поймать его последний вздох, Дана неотрывно, с ужасом смотрела на умирающего. Кто-то нетерпеливый неотступно дергал за плечо. Оглянулась и брови от удивления поползли вверх. Заморгала отчаянно, решив, что снится.
   Давно без вести пропавшая ворона сидела на ее плече и в клюве держала знакомое кольцо, боязно вращая головой. Осторожно взяла у нее чудесный перстень.
   - Клава, милая, - вмиг заблестели слезы от радости неожиданной. - Ты как здесь оказалась?
   - Хватит причитать! - Недовольно прошипела, оглядываясь по сторонам, - давай поскорее сматываться отсюда.
   За дверью ритм заклинаний все ускорялся. Казалось, что там всех сотрясает неистовая лихорадка, и вдруг послышался уже совсем невыносимый вой.
   Глаза супруга замерли. Дрожащей рукой прикрыла веки. Беспомощно оглянулась на Клаву.
   - Он умер. Кажется, совсем...
   В ее взгляде мелькнуло разочарование.
   Ворона зашипела раздраженно,
   - Вот и хорошо, хоть долго ждать не пришлось. Давай поскорее с этим всем расстанемся. Знаю, очень хочется вернуть ему жизнь, да нельзя. Не в наших силах! Чем мы сейчас сильнее оттолкнемся отсюда, тем быстрее забудем этот кошмар. Нас, между прочим, дома ждут с нетерпением.
   Дана всхлипнула обиженно. Птица размякая.
   - Пусть меня и заносит в словах, но мне хочется убраться отсюда поскорее, пока не ворвались его буйные предки и не вынесли нас с тобой в другое, сильно неприятное место, может, даже и вперед ногами. От этих диких тварей, что хошь ожидать можно. Прощайся скорее и разбегаемся.
   Отчаянно глянула на него в последний раз. Неожиданно мелькнула осторожная мысль. Нагнулась, якобы поцеловать на прощание и надела ему кольцо на палец. Зажмурившись, обняла и застыла в ожидании, чем ошарашила птицу. Мысль назойливая вертелась в голове.
   - Не ругай меня, подружка милая, не оставлю его здесь.
   - Что ты, с таким усопшим, там, у нас, делать будешь? Кому этого покойника показать можно, от одного его вида любого сразу удар хватит.
   - Хоть могилка его, да со мной будет. Все-таки муж, судьбою подосланный, Богом избранный. - Шепчет Дана умоляюще.
   - Тоже мужа нашла. У кого свадьба, а у нас - похороны, все не как у людей. - Ворона вцепилась на всякий случай покрепче когтями в его шерсть. Боли чудище все равно уже не чувствует, зато есть надежда, что она не останется здесь.
  

***

   Из густого темного тумана выплывает дивный образ. Ему слышится голос женский, ласковый, тихий. Пробивая слой воспоминаний, зовет его нежно, чуть слышно, упрямо пробираясь из самой бездны, из самых глубин памяти.
   В нем смешались сострадание, надежда, любовь, мудрость материнская. Отчаянно кинулся на зов и грохнулся на пол, сбросив со стола хрустальный шар. Рука скользнула в движении неловком и уткнулась в него кольцом.
   Шар вдруг зашипел и постепенно стал разгораться легким пламенем. Ручейки живительного огня, словно играя, устремились по истерзанной плоти. Клочки шерсти начали опадать на пол. Волны конвульсий пробежали по телу, дрогнуло оно, в изнеможении спасительном. Запахло гарью, жженой, вонючей. И вот уже нет шерсти, лишь голый, бледный лик, улыбка слабая, усталая, глаза прикрытые, и волосы на голове черные, что крыло воронье.
   Рука медленно направляется к лицу, вытирает чело, замирает в недоумении. Мужчина, совсем еще даже молодой, и очень даже симпатичный, схватывается на ноги, оглядывается, ошеломленный. Где он? Что с ним? Если это рай, то благодарен судьбе за избавление от страданий.
   Глазам больно от света дерзкого, что нагло ослепило его своими лучами. Избушка небольшая, но уютная. Печь разукрашена. Заслонка, словно огонь, желто-горячими цветами расписана. Все миски, горшки, кружки, ложки - деревянные. Пробует выйти на улицу, жмурится от обилия солнца, что буквально заливает светом смеющийся, ветром растрепанный, день.
   Пред ним ширь ясная, где вовсю бушует лето, дышит зноем, радует избытком цвета, буйством трав. В небе облака наперегонки несутся, уходят стайкой наискосок, клубятся, млея в сиянии светила. Робко смотрит месяц с неба в изумлении, что день в разгаре.
   Жук взлетел и прожужжал сердито. Перепел откликнулся вдали. В ложбине вполголоса скрипят коростели. Нежится земля, зноем напоена. Припадает солнце истомленным поцелуем к травам тучным. Запах душистого дня с непривычки вскружил голову ошалевшую.
   По двору ходят куры, кот на солнце греется. Собака из будки высунула морду равнодушную. В ограждении гогочут гуси, крякают утки. Вокруг полно цветов: маки, ромашки, незабудки, ирисы, лилии.
   Дорога тонет в усатом поле, переплетенном васильками. Колосья полные ведут беседу важную между собой, клонясь послушно шаловливому дыханию юного ветра.
   Солнце немилосердно жжет в глаза. Восхищенный чудесным видом, что подарило провидение, восторженный этим празднично-синим блистающим днем, вглядывается вдаль и видит Дану, что раскинув руки, с упоением кружится, утопая в травах буйных.
   Все наяву и все, как в сказке. Невольно любуется этой картиной. Неповторимым светом вешним озарено милое лицо. Она поворачивается к нему и... замирает на мгновение. Как бы очнувшись, вначале медленно, потом все быстрее, бежит навстречу, будто, споткнувшись, останавливается и припадает к груди, сразу став такой маленькой и беззащитной. Улыбнулся мягко, уткнувшись в волосы.
   Диво дивное! Вдруг осознал, произошло чудо. Он больше не тварь уродливая! Он жив! Спасен!
   Поистине неисповедимы пути наши, Господи! Умереть от неразделенной любви, чтобы воскреснуть счастливым!
   Дана вмиг припомнила свой сон, что рассказывала когда-то маме Норе. Идет она по зеленому полю, а небо надо нею синее-синее. Звездочка слабая дрожит. Ветер бродит в некошеных травах. И навстречу он, такой красивый, добрый и такой желанный. Бежит к нему, а сердце девичье поет от счастья. Прислоняется к его груди и так хорошо ей, что стояла бы, прижавшись к ненаглядному, целую вечность.
   Значит, не напрасно ей тогда приснился сон вещий. Он подсказывал девушке ее будущую судьбу, остерегал от необдуманных шагов. И вот только сейчас свершился, и суженый тот рядом.
   Столько испытать лишений, чтобы, наконец, встретиться. И тут вспомнила, что замужем и муж покойный лежит в избе. Резко отворачивается, прикрывая глаза локтем, ей так неловко.
   - Ну, здравствуй.
   - Ты кто? - Опустив голову смущенно.
   - Твой супруг.
   - Неправда. - Из груди невольно вырывается тяжелый вздох. - Мой муж мертв, и сейчас должна предать тело его земле. Вдова я, к тому же и бессовестная, при не погребенном муже, уже в чужих объятиях, бесстыдно забыв о своих прямых обязанностях. - Потупила взор, расстроенная своим поступком необдуманным.
   Он мягко берет за плечи, притягивает к себе, пристально смотрит в глаза.
   - Не огорчайся, радость моя, невинна ты, а, значит, не грешна твоя душа. Жив я, как видишь! Чудом от злого прошлого сбежав, другим я ныне стал. Не узнаешь, не доверяешь диву? Прошу, вернись в мои объятия, любовь во мне найди. Она жива, крепка, как прежде.
   На мгновение у нее перехватывает дыхание, как можно так спокойно говорить, когда она в трауре, что должна носить по мужу умершему. Едва сдерживаясь, хочет сказать что-то дерзкое в ответ, и случайный взгляд падает на кольцо, что все еще было на его пальце, его одежду, и вдруг начинает понимать, что это, в самом деле, он, ее супруг. От неожиданности, испугавшись резкой мысли, начинает дрожать, что лист осенний.
   Привлек к себе бережно, согревая плечи незащищенные.
   - Помнишь, ты жена моя перед Богом.
   Поднимает голову супруги, пристально глядит в глаза, мягко улыбаясь.
   - Прекрасный ангел мой, в озерах глаз твоих я утонул навек. Я так тебя люблю!
   Шепчут в ответ несмело губы покорные.
   - Верила в судьбу, надеялась на счастье, желанный мой!
   - Желанная моя, из сладких грез моих! Прошу лишь об одном, мне душу не трави, нравлюсь тебе иль нет?
   - Скажу, не кроясь, люблю, тебе вручаю я навеки жизнь свою.
   Дана снова жмется к мужу, послушно склонив голову, не смея верить в счастье свое. Он прижал к себе и застыл.
   Молчат влюбленные. Лишь робко соединяется их, истощенная от избытка страданий, любовь, переливаясь из сердца в сердце.
   В долгом и неразделимом сплетении событий и судеб, в неслышном шелесте минут, что, словно волны плавные, несутся в года, слагаются в эпохи, зарождается и вспыхивает жемчужиной капелька огневая, волнительная и живая, что вычерчивает сияющую дугу над холодным потоком времени.
   То воспламеняется любовь, роскошный подарок судьбы, что встречается в жизни избранных ею всего лишь раз. Лучик этот искристый, порой потрепанный безволием, ленью и бездушием, но обновленный временем, закаленный испытаниями, с каждым разом становится все ярче, все сильнее.
   И, ускоряя свой, едва различимый бег, переходит в такой шальной, почти незаметный полет, что кажется застывшей радугой, соединяющей два искренних и чистых сердца, наполняя их любовью трепетной и страстной.
   Истина ее в интимности, замкнутости этого светлого порыва, в смелом делении мира на двоих и остальных. Как туман в солнечных лучах теряется, становится ненужным, исчезает все остальное.
   Только для них устроен мир! Кто любит - свободен от условностей, от фальши. В чувстве этом скрыта и сила, и правда жизни! Ее радость! Ее вечное бытие!
   Каждый заслужил ту любовь, которую имеет. Чье сердце скупо, тот в унынии влачит свои пустые годы. Такое сердце страсть не обожжет. Душа его, еще при жизни, не окажется в раю. Без утешения продлится, пусть даже долгое, его житье. Тягостное, постылое, никому не нужное, никем не согретое.
  

***

   Марта смотрит на супругов и сердце ее не нарадуется, словно сама встретилась со своим возлюбленным. Прилетела ворона, в клюве принесла кольцо.
   Как слетала в мир иной? - шутя прищурила глаза. - Что нового увидела?
   - Избави впредь меня от этих путешествий. - Клава уселась на плечо. - Что за уроды живут там, представить даже трудно. Вот и мы доставили себе суженого, будто здесь, на земле, своих мало.
   - Не бурчи, разве не видишь, как они счастливы.
   - Ага, им, конечно, приятно, а Кирей теперь как? Брошен и позабыт, бедняга. Ему-то каково? Такого парня ославила! Каждый дурень шепчет в спину злорадно, твоя невеста сбежала из-под венца. Его любовь нерастраченная теперь кому достанется? - Вздыхает протяжно птица огорченная.
   - Не беспокойся, жизнь сама все расставит на свои места, и в его судьбе появится увлечение другое. Лечит новая любовь старые обиды.
   - Нельзя так быстро забыть о своих чувствах. Он же любит ее давно, почти с детства, когда еще был тем, - запнулась, - псом, не приведи Господи, еще раз испытать все заново.
   - Не ворчи! Придет время и его еще полюбят.
   - Да уже будем надеяться, авось, найдется добрая душа. Хотя Дана тоже может забыть этого своего чужестранца, пусть бы к себе назад убирался. - Отворачивается, сердито бормоча. - Они же кроме себя никого вокруг не замечают. Я, может, тоже соскучилась, столько не виделись, сколько всего есть рассказать. Поди, знай, что так случится. - Грустно подытоживает свою невеселую речь.
   - Не майся попусту, наладятся со временем твои дела. А я пойду, неровен час, проснется Сильван. Сколько отвар может действовать, не знаю, он же не человек. А с чертякой, как поступать, как его опоить надолго? Еще эти его слова меня тревожат, что за должок? Твердит день и ночь, что должен забрать с собой кого-то, аж, надоел, противный. Ничего, Клава, мы еще придумаем, как вернуть кольцо настоящим хозяевам. А пока, пусть поиграется, не будем будить зверя, может быть очень опасным.
   Марта шутливо чмокнула в клюв ворону, потрепав ее по крылу.
   - До встречи, подружка, не скучай! Увидимся, коль будем живы. Я на мельницу. - Помахала вслед взлетевшей вороне. - Передай от меня бабе Ивге привет! Обязательно проведаю, коль выберу время.
   Клава пригорюнясь, сидит на ветке, наблюдает за влюбленной парой и раздумывает о Кирее. Ей становится так его жалко, что поневоле растет ревнивое раздражение в птичьей душе. Притащили на свою голову. Мог бы пораньше умереть, если подойти ко всему этому происшествию по-человечески, освободил бы место, чтоб не страдал другой.
   Недаром говорят, что третий лишний. Вот как теперь сказать Кирею, что твоя невеста уже жена чужая. Он так прикипел к ней сердцем, как - ни - как, а вместе выросли.
   Как часто влюбленный, сердце погубив, получить взамен стремиться хотя бы мимолетный взгляд, лишь мимолетную улыбку милых глаз. Он любит! Он же нелюбим!!!
  
  
  

X

Выпить жизнь до дна.

   Немножко заспанный закат, улыбнулся широко, и, словно спохватившись, разлился широкой волной. Утомленное солнце ползет за лес. Дрожью незаметной повисла в небе паутинка, упруга и чутка. Упорно ее колышет ветер, порвать пытаясь. Она тонка, но так крепка!
   Женская душа так же легка, и так же вынослива, как эта нить. Не сойдет туманами надежда, не прольется росами любовь, вера не угаснет в сердце чувственном. В нем вечно будут жить надежда, вера и любовь!
   Надела перстень на палец, залюбовалась игрою прелестною камня чудесного, и начинает ощущать, что все вокруг преобразилось будто. По-другому догорает умаявшийся день. Заката отважный лучик, пронзительно оголив светлую печаль берез, упал в траву, рассыпавшись светлячками.
   С тонкого клена ветка, словно проснувшаяся вдруг, затрепетала о чем-то таинственно, задевая в душе наболевшее и давно отжившее. Сосен узорчатая тень растянулась у подножия леса, распластавшись причудливым призраком.
   - Зачем спешить туда, где нас пока не ждут. - Пожала Марта плечами. - Всегда успеем вернуться вовремя, никто ничего и не заметит.
   Рассудок шепчет, - не тронь чужое. Опасно! Не смей рисковать.
   Где-то совсем рядом трясины запах послышался мерзкий. Оглянулась вокруг, недоуменная, и видит, что ядовитый туман встает из болота поганого; тяжелый дым ползет не тая, никнет к земле, клубится мглою зыбкой, тянется ручищами к ней.
   - Заблудись же в моем лесу, обожгись колючей крапивою, - шепчет яростно шаткая тень.
   Ухмыльнулась, строптивая, ишь, напугали, не на ту, голубчики, напали! Какой рассудительный у вас хозяин, расставил наблюдателей вокруг.
   Ноги ее уже несли к тому месту, где в укромной могилке сыночек лежал. Давно не была в этих местах. Припала к холмику, затаив дыхание, обняла руками.
   Раскричалось, развопилось воронье, стаей шумной слетевшись неизвестно откуда. Стали кружиться над нею и каркать отвратительно, резко. Что-то блеснуло, в будто затуманенном сознании, волной горячею окатило тело, чей-то жуткий взгляд, красные глаза, и хищная, довольная улыбка.
   Хлынул свет лазоревый и затопил все вокруг. Пахнуло свежим сеном, березовыми дровами. В голову ударил разжаренный треск поленьев. Жарко-жарко. Непонятно, безысходно. И так душно! Голова закружилась, маясь в вихре кошмарных видений.
   Смешалось настоящее и прошлое, все, что к сердцу прикипело болью застывшей, вдруг ожило, перестало сковывать память. Жизнь прошлая смыкается тесней, далекое вдруг стало близким; три смутных силуэта, и слова, едва слышны: мальчик, внук. Почувствовала, как живая душа сына разрывает ей жилы, запекает кровь. Закричала от неожиданной вести и руки, словно обожженные, одернула с холмика.
   - Маленький мой! Твоя жизнь, едва начавшись, не оборвалась в ту злую ночь. Ты не сгорел, словно дубок, сраженный молнией ненависти!
   Бежала падая, ослепленная слезами. Он жив! Мой мальчик жив! Перстень открыл ей мир, где не могло быть места для нее и где она сейчас чужая. И этот мир ответил, что сына ее там тоже нет.
   Часто спотыкаясь о комья земли, рытвины, путаясь в траве, подбежала к избушке и присела на пороге. Вся жизнь исклевана глупыми ошибками, что повлекли за собой страдания. Как могла тогда поверить, что родился мертвым ребенок? Где теперь его искать? Столько лет пролетело! Ни свекрови, ни мужа, кто бы мог рассказать, что на самом деле произошло в ту трудную ночь. Мальчик родился весной, к чему огонь, жара? Что означает духота, словно в аду?
   Тихая ночь к земле прильнула мягко. Седые облака расцвечены луной. Звезды рассыпались над головой, гуляют мирно, не спеша. Бесконечный небосвод рассечен Млечною дорогой, роняет звезды, словно слезы. По зыбкому полю вяло бродит тишина. Душа неприкаянная, растворив в груди надежду, пылает неомраченной радостью. Ее душа в огне.
   Вскоре, изнеможенная, вздремнула, совсем немного, прислоняясь к косяку входной двери.
   Из поредевшей мглы встает рассвет, ведомый пронзительным лучом. Утро зажглось зарею алой.
   В первый миг пробуждения, едва развеялся сон неглубокий, вспомнила прошлый вечер. И тут увидела Трофима, что браво соскочил с коня, лихо вздымая на дыбы его. В растерянности развела руками.
   - Ты здесь зачем?
   Зашел во двор, бесцеремонно рассматриваясь вокруг.
   - Сама просила найти, коли нужда.
   - И что случилось на сей раз? - Ехидно щурит взгляд усталый.
   Раскусив, что не принес великой радости своим появлением, якобы возмущаясь, расширяет хитрющие глаза.
   - Ты знаешь сама, как тяжело мне жить без тебя, без твоих уроков, указаний, совсем от рук отбился. Было дело, чуть даже не женился.
   - Женился, изведал бы вкус семейного счастья.
   - Увы! - лукаво щурится. - Счастье не корова, его не выдоишь, с собой не унесешь.
   - Зато добрая жена семью бережет, все в дом несет.
   - А плохая рукавом разнесет, - с удовольствием продолжает ее речь, чувствуя, дразнится с ним, что с маленьким.
   - Кто помешал, найти хорошую?
   - Торопиться в таком деле нельзя, чужая душа потемки. Попробуй, узнай, что в голове у барышни. С виду красавица писаная, прикидывается ягненком кротким, прямо, сущий ангел... до свадьбы. Потом вдруг глядишь - сатана в юбке. А что красивая - Баба Яга отдыхает. Избави нас Бог от злой, косой, кривой, лысой, рыжей, горбатой. - Смеется весело.
   - Что за чушь несешь? - притворно хмурит брови. - Прямо куда не глянь, кругом одни косые и горбатые.
   - Всякий свое несет, вот и я не отстаю. Глаза имею, вижу, говорю.
   - Слыхала от матери, что обхаять кого-то, много ума не надо. Перебираешь, что шелудивый кот. Погоди! Накажет судьба за слова заносчивые, обидные.
   - Да уже не раз пришлось испытать ее плеток. Чашу свою довелось до дна испить, хуже не будет. - Увидев недоумение во взгляде хозяйки, поправился. - С одного вола две шкуры не сдерут. Родился не торопился, и теперь незачем. По мне, лучше семь раз гореть, чем раз жениться.
   - Ой, доиграешься, сам останешься. - Всплеснула руками молодка.
   - Увы, напасть эта о двух концах: женатому хоть удавиться, а одинокому хоть утопиться.
   - Вишь, какой догадливый. Вот так с удачей разминешься - на беду наткнешься.
   - Где ткнусь, там напьюсь, грустить долго не стану. Стакан залпом опрокину, и снова запущу судьбу свою босяцкую в галоп. Жизнь будет, зашибись!
   - Снова куражишься! Перестань! Когда только угомонишься? В голове, как всегда, сквозняк гудит, зубы вечно нараспашку. Все веселишься?
   - Каким родился, таким и есть. А что? Кто по ком, а мы по себе радуемся! Кому тошны дни, а нам как раз впору. Не все же с рыбкою, иногда и с репкою приходится перебиваться.
   - Весело живешь, одни праздники, будней не видать.
   - Само собою разумеется, держим фасон, хоть и не в том ряду, да в том же стаде.
   Невинно похлопав ресницами, интересуется язвительно. - Вы, дамочка, не истосковались в отсутствии такого веселого, шикарного кавалера?
   - Нынче этих женихов развелось, что лопухов. - Кивает благосклонно головой, приглашая присесть рядом.
   - Кабы знала, кабы ведала, что судьба поднесет мне такой подарок неожиданный, я бы рано до свету вставала, с золотой каймою ленту алую в косу длинную вплетала. За околицу спешила на встречу с молодцем разудалым, что лихо набекрень заломил шапчонку тощую.
   Не ожидала увидеться. Увы! В росе ноженьки белые не мочила. Не сидела поздним вечером на завалинке у колодезя, пригорюнившись, гадая, не придет ли, ненаглядный мой, напоить коня буланого, звонконогого, долгогривого водою студеною. Где такого скакуна отхватил? У кого случайно одолжил, да ненароком забыл отдать?
   - Дерзка на слово. Меня не укусишь. Осмелюсь заметить, хозяюшка, на то и руки даны, чтобы брать. У курочки учусь, разгребать да подбирать.
   - Много насобирал, - улыбается ехидно, - своими загребущими ручонками.
   - На мою жизнь хватит, хоть и не радуюсь, если нашел, не унываю, если потерял. - Кисло скривившись. - Марта, милая, скучаю, сил нету. Жизнь ужасна, если нет тебя рядом. Мне одиноко так, я сам не свой. Бросить меня поспешила. - Увидев ее, вмиг опустевший взгляд, умолкает, озадаченный. -Стал бывшим, так скажи, сердце не мучай, душу бедную не тереби. Пуще прежнего тоскую!
   Марта, пряча в глазах укор молчаливый, смотрит жалостливо на него. - Мы с тобою в этом деле никогда не поймем друг друга. Любовь наша - два белых лебедя, у каждой птицы свой избранник, своя жизнь, сколько раз повторять одно и тоже.
   - Не ругай, все равно буду надеяться. Не устану любить, не устану ждать, не устану верить в счастье будущее. - Взглянул на лицо, до боли родное, и понял, что она сегодня не такая, как всегда. Какая-то другая. Гложет ее мысль тайная. На пальце кольцо приметил красоты невиданной. Кто подарил и за что?
   - Я, к слову сказать, проездом. - Хмуро посмотрел на закрытую дверь. - Вот, заглянул, напиться по дороге.
   Она молча прошла в избу. Попытался за ней пройти, решительно преградила путь.
   - Кого прячешь? - щурится бессовестно.
   - Не шуми, - просит. - И уходи подобру-поздорову, от греха подальше. Человек этот не простой, худому с ним встретиться горе, и доброму радости мало.
   Нахальная улыбка сменилась удивленной гримасой разочарования. Опрокинув кружку, осушил ее одним глотком, едва скрыв обиду. Задумавшись, Марта медленными глотками потягивала воду, отрешенно глядя в никуда.
   Перстень блистал вероломно сказочно, переливаясь на солнце всеми цветами жаркого пламени. Поморщился, что от кислого яблока, пряча во взгляде невольную ревность.
   - Это его подарок, - кивнул на дверь головой.
   - Нравится? - Словно очнувшись. - Мне тоже. Он не мой, вернуть надо. Тебе пора!
   Провела его на дорогу. Трофим потрепал по шее скакуна.
   - Что, конь мой удалой, повесил буйную голову. Не вешай голову, не печаль хозяина. Мне и без того не весело, видишь, нам на порог указывают, лишние мы здесь. Впору расплакаться.
   - Не нагоняй тоску напрасную, всегда рада видеть тебя. А слезы! запомни, впредь, чужие слезы часто лгут, не верь им. Прощай!
   - Куда спешить! В дом пустой всегда успею вернуться. Успею, начать все сначала, девочки, девушки, дамочки...
   - Прошу, остерегайся случайных встреч, не доверяй им; они так непрочны и ненадежны.
   - Случайные связи, что здесь плохого? Без слишком долгих расставаний, без обид и обещаний, без упреков и без лиш-них вопросов.
   - Горе мое, луковое, все боишься постоянства, - положила ладонь на шею коня, перебирая длинную гриву. - Никак в толк не возьму, ты чего приезжал?
   - Сказать честно, - потупился, - еще с вечера места себе не находил, все тянуло сюда. Утром, едва рассвело, и подался. Не веришь, даже конь подвернулся по случаю, и дорога оказалась знакомой для него, сам привел, словно чертовщина какая-то. Думаю, что без твоих уловок здесь не обошлось. Обо мне скучаешь тоже?
   Лицо женское искажено гримасой недовольною. - Лжешь, не моргнув. Притворщик!
   - Ей, Богу, правда, - взмолился.
   - Правда твоя - ложь несусветная, бессовестно вертишь ею, как хочешь. Все ты мне врешь, глазом не моргнув, придумываешь на ходу чушь глупую. Где только басни берешь? - Заметив, что обиделся, мягко улыбнулась. - Не держи на сердце зла, не до тебя мне вчера было.
   Взял за руку, обеспокоено, - что произошло? Сердцем чую боль и тревогу. Печаль твоя щемит мне душу.
   - Лучше ни о чем не спрашивай, ни о чем не расскажу. Да и ничего не случилось, все, как и прежде. - Устало отвела потухший взгляд. Задумалась и, пристально взглянув в его глаза, решительно сказала.
   - Сердце успокоить до сих пор не могу, радоваться или огорчаться, не знаю. Имею сведения, что сын мой жив. Хочу найти его и не знаю, где. Верю, сердце материнское не подведет, и я смогу узнать его лицо в толпе.
   Где та толпа? Надеюсь, может, он, - махнула головой на избу, - подсобит, подскажет, где надо искать. - Вздохнула с облегчением. - Вот и тебе решила рассказать, может, поможешь в розысках.
   Трофим весь засиял от радости. Вмиг решил, что обязательно найдет ее сына и растопит сердце упрямое, наполнит его симпатией к нему и заживут тогда втроем, припеваючи. Понял, надо срочно мчаться к княжескому поместью и обратиться за помощью к Антону. Знал, тот не откажет. У них много слуг, которые смогут разузнать, кто в городе или в его окрестностях рос сиротой.
   Не медля, лихо вскочил на коня, махнул рукою на прощание. - Помолись за меня, Марта, я скоро вернусь и не сам!
   - В добрый путь! - долго смотрела вслед.
  

***

   На всякий случай, оглянувшись по сторонам, и, ничего не заметив подозрительного, зашла в избу. Сильван, уже проснувшись, сидел на кровати, тупо разглядывая свою физиономию в зеркале, ладонью приглаживая взлохмаченные волосы.
   - Сколько же я спал, кажется, целые сутки. А, голова, как трещит! Места найти не могу. Как эти, мужики, могут целый день хлестать, а потом утром, как ни в чем не бывало, снова продолжать попойку. Сколько здоровья иметь надо!
   - Ничего страшного, - нараспев ответила Марта. - Сейчас мы тебя вылечим, все вмиг, как рукой снимет.
   - Без меня никто не появлялся? - силится вспомнить о чем-то.
   - Никто, - замялась, вспомнив Трофима. Перехватив неловкий взгляд. - Разве ждешь кого-то?
   - Да нет! Это так! - Махнул с трудом головой, отведя в сторону бегающие глазки. - Странно. - Вяло поскреб затылок, нахмурился озабоченно. - Неужели, снова кто-то вмешался? Непременно должен был быть. Не могу назад сам возвращаться. Ну!.. - перекосившись от боли, спустил ноги с кровати, - если доберусь до этого заступника, уж точно, несдобровать ему тогда.
   - О ком ты, - встревожилась, не понимая, в чем дело.
   - Да, это я про себя, - замахал растрепанной гривою. - Если бы ты знала, как неохота возвращаться назад! - Кисло скривился, глядя на свое отражение в зеркале. - Может еще задержаться? Как ты думаешь, заметят там мое отсутствие? Тем более, гостя надо дождаться.
   Присела рядом, прислонила его голову к груди, словно маленького стала гладить по волосам. По-матерински заботливо воркотала. - Думаю, у нас с тобой еще есть немного времени. Когда потом доведется встретиться. Вот, держи свое чудо - кольцо. - Осторожно положила его в раскрытую ладонь Сильвана.
   Ее терзало желание допытаться, что может знать о сыне, но женским чутьем безошибочно определила, сейчас - не время. Немного хитрости не мешает подмешать в их отношения. Вначале подлечим, то есть подпоим немного, а там, глядишь, язык по пьяни развяжется, и сам обо всем расскажет.
   - Идем в сад, там уже стол накрыт давно. Для тебя у меня есть особое средство заговоренное, от всех болезней лечит, особенно с похмелья помогает. Перстень советую не брать с собой, лучше будет, если оставишь в избе. Неровен час, гляди, потеряешь.
   Сильван бережно положил его в шкатулку деревянную, закрыл на замок, ключ положил за пазуху, держась за голову, вышел за Мартой в сад, уселся за стол, где уже стоял кувшин с наливкой, картошка, укутанная в чугуне, мясо запеченное, огурчики соленые, помидоры. Пироги с рыбой, с яблоками, с потрошками.
   - Когда только успела. - Потирая руки от нетерпения, жмурясь от предстоящего наслаждения.
   - А ты что думал, я под боком провалялась, тебя присыпая. Налила полную глиняную кружку. Выпил залпом, вытаращив глаза, посидел с минуту. Взгляд его начал постепенно просветляться, стал осмысленнее. Повеселел. Перестали дрожать руки. Набросился на обильное угощение.
   - Женская доля наша такая, мужик спит, а мы трудимся, не приседая ни на минуту.
   - Марта, как без тебя там буду?
   Она не дожидаясь его просьбы, наливала одну за одной. Не отказывался. Только кряхтел, с удовольствием смакуя очередное блюдо.
   - Идем со мною, не обижу. Будешь у меня там, как сыр в масле кататься. - Запнувшись на слове, - будет время посчитаться со свекровью.
   - А, что, и она там? - Лукаво прищурила взгляд. - Как поживает старушка?
   - Там, там, - замахал головою. - И она, и сынок ее тоже. А что им плохо разве, - рассмеялся искренне, от всей души, - тепло, светло и мухи не кусают. - Пододвинулся ближе, шепотом, - мы были с ней давно повязаны. Это я научил ее мастерству ведьмы. Взамен она мне столько душ передала!
   Я там даже чин получил приличный. Бабка и свою душу хотела откупить, ан, нет, - причмокнул лоснящимися от жира губами, - не получилось.
   - Отчего же? - якобы удивилась, округлив хитрые глаза, надеясь разговорить побыстрее, почувствовав холодок в груди.
   - Да, душу внука своего, лишь успел родиться, мне отдала, обмен, так сказать. - Запнулся от неожиданности, растопырив глаза растерянные.
   - Ну и что с того, - успокоила его, напустив вуаль равнодушия. - Об этом знаю давно, она мне говорила.
   - Точно, - поразился. - А ты еще та штучка, - игриво помахал перед своим носом указательным пальцем.
   - Знаю также, что нет его души в аду.
   Воодушевленный, с аппетитом наминая очередной пирожок, - а я обманул клятую бабу, оставил его до поры до времени на земле. Подкинул мальца не просыхающим пьяницам, думал, потом сгодится.
   - И что, не прогадал?
   - Точно! Недавно, вот, в карты проигрался. Представляешь, в пух и прах! Теперь надо соплеменникам должок вернуть. Просил одну знакомую ведьму по дороге к нам захватить с собой душу его. Представляешь, обманул ее, плутишка. Вот теперь сам решил дело довести до конца, меня уж никто не проведет, - хитро. - А старуха все равно к нам попала и сынок ее рядом с мамкой у нас гостюет. Идем к нам, - протянул умоляюще.
   - Ты продолжай, сказывай. - Лукаво щурясь, подливает ему в кружку следующую порцию. - Все любуюсь тобой, такой ты у меня хороший да пригожий. А голос! аж до мурашек пробирает. Так заводит... - шепчет, коварно улыбаясь, глядя неотступно в глаза друга, уже порядком захмелевшие. - Не догадывалась, что ты у меня такой азартный игрок.
   - Я такой, - поднял брови домиком. - Если уж чего хочу, то непременно получу. А ты к чему спросила? - смолкнул на миг.
   - Просто, я тоже ужасная спорщица. Люблю спорить, на что-нибудь, даже не имеет значения на что. Вот и с тобой хотелось бы силами померяться. Мастерству меня учила баба Ивга. Знатная ведьма, скажу тебе! Хотелось бы узнать, кто из нас лучше в чародействе разбирается, авось, и выиграю.
   - На что? - завелся мгновенно.
   - Да, на что-нибудь. - Махнула рукой. - Какая разница.
   - Так неинтересно, - протянул огорченный.
   - На душу, к примеру.
   - Это уже веселее, только на чью?
   - Хотя бы на мою.
   - Давай, - загорелся. - Я даже рад.
   - Что поставишь?
   - Что захочешь, то и отдам.
   - По рукам?
   - По рукам!
   Сильван вмиг почувствовал, что может заполучить себе жизнь Марты, обрадовался неимоверно. Схватился на ноги, легко поднял ее на руки и закружил. - Эх, и гульнем мы с тобой там потом.
  

***

   Она вмиг оборачивается лягушкой, бросается в воду. Сильван стает вверх тормашками и без особого напряжения выпивает огромную лужу до капли.
   Топнув ногой, Марта превращается в белку и бросается на дуб. Сильван без малейших усилий выворотил дерево и поймал ее. Она становится юркой мышью и шмыгает в норку. Он без труда руку увеличил и легко поймал ее.
   Задумалась молодка, спор она явно проигрывает. Пробы не в ее пользу прошли. Еще, правда, не все кончено, но понимает, что Сильван сильнее во всем. Недаром Нечистый! Где взять сноровки с таким тягаться! Ладно, где наше не пропадало.
   Он, обрадованный, поняв, что выигрыш за ним, что теперь душа Марты в его руках, загорелся весь, аж приплясывает от нетерпения.
   - А, чтоб ты дубом стал! - лихорадочно раздумывает, что дальше делать, как заманить сатану в западню хитроумную. - Чтоб ты камнем стал! - в сердцах клянет его про себя.
   - Это так просто! - смеется Марта. - Задание оказалось пустяковым, теперь твоя очередь перевоплощаться.
   Вытащила из-за пазухи платочек, махнула им и вот уже между ними бурелом густой. Сильван бросился оземь и стал медведем. Перешел легко. Стал возле нее и стоит мужчиной. Марта махнула платочком, очутилась на том берегу. Второй раз кинулся оземь, превратился в воробья. Перелетел к ней, снова стал мужчиной, смеется довольный.
   - Это легко даже для начинающей ведьмы, а попробуй превратиться во что-то летающее, маленькое, в комара, хотя бы.
   Сильван задумался, идти на поводу у хитрой женщины не хотел, небось, задумала что-то коварное, оглянуться не успеешь, как обведет вокруг пальца.
   Ударился оземь третий раз, стал мошкой. Ветер подул резкий, и занесло его в горшок, ловко подставленный Мартой. Летает там, а выбраться не может, закрыта посуда. Стал мужчиной, таким махоньким, сидит в горшке, что в темнице, взмолился о пощаде.
   - Таки обманула меня, сдаюсь.
   Марта, конечно, могла бы сейчас с ним сделать все, что угодно, но знает, потом вся эта нечистая братия восстанет против нее, изведет на корню весь род до пятого колена, а так будут связи какие-никакие, сгодится, может, еще не раз.
   - Проиграл, дружок, признайся.
   - Твоя взяла, никуда не денешься.
   - Душу сына своего выкупила, согласен?
   Качнул, раздосадованный, головой.
   Сел на лаву, с горя опрокинул кружку, вытер губы рукавом.
   - Скучно мне будет, Марта, так привык к тебе.
   - Уговор дороже денег.
   - Не против сговора, слово свое держу, только отчего-то думал, что ты перстень попросишь взамен.
   - Не настолько глупа, понимаю, что он тебе самому нужен, зачем подставлять друга любезного. Ты и так много сделал для меня. Встреча с тобой перепахала мою судьбу, что поле заброшенное, засеяла сомнениями, надеждой. Теперь я уже не та, что была прежде, стала умнее, хитрее, согласись, что спор выиграла верно.
   Он хмуро отводил взгляд, молча соглашаясь. Делать нечего, выигрыш и, впрямь, за нею.
   - Тебе идти пора. - Марта, довольная, начинает собирать в дорогу.
   - Знаю. Давай на прощание поцелуемся, что ли?
   - Успеется, давай, собирай все, что тебе там сгодится.
   Он, молча идет в избу, и через мгновение оттуда такой рев слышится. Марта испуганно вбегает следом и видит, что окно открыто настежь, шкатулка пустая на полу валяется. Вращая свирепыми глазами. - Кто здесь был? - прошипел угрожающе.
   - Откуда я знаю. - Пожимает плечами в недоумении. - Все время с тобою была.
   Поневоле соглашается, она и в самом деле ни на шаг от него не отходила.
   Марта неотрывно глядит на насупившее лицо Сильвана со сдвинутыми бровями, с нервно закушенной нижней губой и не может понять, кто так нагло влез в светелку и забрал перстень. Неужели Клава? Села на лаву, озадаченная.
   - Ключ-то твой где? - спросила осторожно.
   Пазуху одернул, а там пусто. Неужели обронил во время состязаний. Кто же тогда здесь был и поднял его? Кто осмелился так нагло обворовать самого Черта. И тут его озарило, кто это может быть, кого он с утра дожидается?
   - Сын твой приходил, больше некому. - Решительно причмокнул губами.
   - Нет, - с горечью махнула головой. - Если бы он был, я бы почувствовала, ни за что не пропустила такой визит, - обиделась не на шутку. - Сердце материнское не подвело бы.
   Взмахнул ладонью перед зеркалом и вот уже они видят, что на завалинке, притаившись, парень сидит скукожившись. Когда никого не стало, он потихоньку крадется через окно в избу, подходит к шкатулке, сует что-то в замок и тот легко открывается.
   - Вот же он! Ты говоришь, не был. - Сильван недовольно трясет взлохмаченной головой.
   Марта ошеломлена, Трофим самым бессовестным способом забрал чужую вещь, подвергая ее неприятности. Ну, что за непутевый такой, все, что плохо лежит, не пропустит, подберет.
   - Но это Трофим! Он, кстати здесь был с утра. Уехал в город и зачем воротился, непонятно. Но это не мой сын. - Устало щурит взгляд.
   - А это кто? - тычет в зеркало возмущенно, чуть не орет, раздражаясь от непонятливости женской.
   - Это всего лишь мой старый знакомый.
   - Знакомый говоришь? - шипит сердито. - Так вы сговорились с ним за моей спиной, - вдруг догадывается Сильван.
   - О чем? - спрашивает, отрешенно глядя в окошко.
   - Как у меня, дурака, перстень выманить.
   - Нет, конечно, да и зачем? Если бы хотела, я и так могла бы его забрать, никого не привлекая в помощники. Ты мне его сам давеча давал. - И вдруг молнией колючей обожгло ее сознание, подхватилась, бросилась к нему.
   - Это правда? - со всей силой трясет его за шиворот рубахи.
   - Что с тобой, женщина? - пятится назад, растерявшись от неожиданного взрыва эмоций.
   - Он - мой сын? - кричит, а в глазах такой ужас.
   И затихает, понимая, что таки, да. Вспомнила его недавний поход на кладбище, его сегодняшний приезд, словно случайный. Он же твердил, что его сюда привела непонятная сила, не поверила. Решила, как всегда лжет. У него же нрав такой, соврет, глазом не моргнет.
   Опустошенная, она медленно садится на кровать, нервно приглаживая волосы. Как сердце не угадало? Почему коварное молчало? Почему не оборвалось, ведь столько раз виделись.
   - Ты только что уверяла меня, будто все о нем знаешь. Плутуешь, как всегда. - Сильван суетился, лихорадочно потирая руки. - Думаю, ты знаешь, что наше соглашение уже потеряло силу. Вы сговорились с этим жуликом меня надуть. Оставайся, а мы с ним уходим, некогда нам здесь рассиживаться. - Злорадно улыбается. - Хороший сынок у тебя, благовоспитанный. Нечего сказать, весь в бабку. Ничего, ничего, там воспитается, пару сотен годков посидит в чане на огне, станет, как шелковый.
   Мыслей угрюмых череда роится в озабоченном сознании женщины.
   - Стой! - Хватает его за рукав. - Ты говорил, что тебе одинаково, чью душу с собою взять. Мне нынче предлагал. Знаешь, я согласна. Все равно здесь одна, а там хоть ты рядом будешь. Давай оставим парня в покое, на кой, он тебе нужен. Какой с него толк! Заберем кольцо и вместе бросимся под землю, на тот свет. Представляешь, как весело нам будет! Вот гульнем тогда!
   Сильван скривился недовольно, - да весело уже не будет, его душа за долг карточный обещана другим, так что толку мне и впрямь никакого. Тебе придется в их распоряжение поступать, а они играться не будут, скверные, скажу по секрету, черти. Уж если в их руки попасть, не жди послабления. - Засомневался. - А, может, и, в самом деле, вместе что-то придумаем, и ты со мной останешься. Эх, погуляем тогда! Согласен! Так оно даже и лучше. Эх, и глупая же ты, Марта, во имя кого жизнью жертвуешь. Случись бы с ним такое, ни за что не помог бы тебе.
   - Откуда ты знаешь? - торопливо оглянулась в последний раз по избе. - Просьбу мою выполни на прощание и все, я твоя! Пошли! - шагнула отчаянно за порог.
  

***

   - Марта? И не одна? Снова с очередным кавалером. Меняешь их, словно именитая дама перчатки. - Горько усмехнулся Антон, когда возникла перед ним неведомо откуда. - Резвишься все? Все шутишь? Не успокоишься никак.
   Она, ошеломленная, обращается к Сильвану, - разве об этой встрече тебя просила? Ни к чему нам сейчас лишние проводы.
   Нехотя сдвинул плечами. - Ты пожелала, я сделал. Разберись сначала в своих мыслях. Кстати, зная твою подлую натуру, подстрахуюсь. Чтобы не наделала глупостей, я неотступно рядом буду, вон за тем деревом. А чтобы не затянулось надолго ваше свидание, нить твоей жизни у меня в руках останется, по ней каплями душа твоя будет уходить ко мне. Так что поспеши со своими последними делами. Не забывай, ждет нас дорога впереди. Пора домой!
   Антон слушал, не понимая значения слов,
   - Что за чушь несет твой странный приятель, и что за тон капризный у него?
   - Ухожу я! В один конец тропа моя. - Молвит тихо, едва слышно, виновато опустив покорный взгляд. - Это наше с тобой последнее свидание. Ты пойми, тебя тревожить не хотела, так получилось. Глупо все как-то... Да, и не друг он мне вовсе, а так, - рукой махнула вяло.
   - Вижу, далеко собралась? - едко щурит лукавый взгляд.
   - Увы, оттуда нет возврата, - улыбнулась в ответ горько. - Прощай! - Оборачивается, чтобы уйти.
   Рука его тихонько на плечо женское легла. - Прости! Я не хотел тебя обидеть, что опять случилось?
   Склонилась щекой к его ладони, глаза прикрыла. - Долго сказывать, да и надо ли? Злые языки молчать не станут, сам все потом узнаешь о непростой моей судьбе. Скажу только, что это сам Дьявол из Преисподней, я за ним следовать долж-на. Поверь, с этим не шутят, это и впрямь мои последние минуты на земле.
   - В глупые сказки я не верю. - Легонько за плечи повернул к себе. - Думаешь, если прячешь от меня взгляд, не замечу глаз печальных. Вижу, сердцем маешься, за мою обиду, за свой обман, все-таки, каешься. Ты сегодня такая...
   - какая? - шепчет, не поднимая головы.
   - Да никакая, смирная чересчур, на удивление. И такая... родная.
   Волосы упали на плечи дрогнувшие, тень легла на лицо побледневшее. - Ты тоже другой сегодня.
   - И я такой же, никакой, словно в тумане. При тебе теряюсь, делаюсь сам не свой. Что за власть у тебя такая надо мной?
   Осмелилась поднять взгляд безропотный, и вмиг ее дыхание неслышное переплелось с дыханием его горячим. Тянутся глаза к его глазам и губы трепетные чуть слышно шепчут.
   - Не обижайся на меня, жена, не заберу его с собой, тебе оставлю, дай лишь напоследок наглядеться.
   - Ты разве не знаешь, я не женат. Не смог тебя из памяти убрать. - Переплетаются хмельные взгляды, сплетаются жадные руки.
   - Ты один? - замирает от счастья.
   Утвердительно качнул головой, утонув лицом в шелке ее волос.
   - И я одна, не замужем. И не была. Только ни к чему все это, мне уходить пора, не держи и не зови, мне и без того так тяжело!
   - О чем ты? Мы уже вдвоем, кто нам мешает?
   - Не поправить того, что уже случилось, сам видел, времени отпущено мне мало. Пусть догорают свечи нашей неудавшейся любви, не помешаем им дотлеть.
   - Что ты говоришь, - шепчет чуть слышно, - не понимаю, - вдыхая знакомый аромат, щекой прислоняясь к ее щеке.
   - Чем жил все это время, чем живешь, хотела бы знать и не смогу, поздно! Гляжу на тебя, и сердце на части рвется, упустила я свою птицу счастья, растаял след ее за далью дней непрожитых.
   Склонилась ему на грудь. Поднял лицо руками, пристально глядя в глаза.
   - Мы еще будем счастливы, правда?
   Качает горько головой. - Увы! Круг жизни моей замкнулся, что судьбой отмеряно, прожито. Вся радость выпита, да и горя отведано с лихвой. Больше не прибавит мне годков кукушечка. - Опустила взгляд. - Жаль, все, что не сбылось, там уже не сбудется. Променяли свою любовь я на разлуку, а ты на печаль.
   - О чем ты, родная, не слышу, не понимаю, - касаясь губами ее глаз. - Ты вся дрожишь? Тебе холодно?
   Марта, всхлипнув нечаянно, бережно притрагивается к его лицу.
   - Жизнь пробежала, что вода сквозь пальцы. Утекшие годы стали рекой, не повернуть вспять ее течение. Она истощала, обратилась в лужу и высохла. Годы стали днем, день - мгновением, что уже никогда не разбавится твоей любовью, не омоет душу мою тихою радостью.
   Если бы ты знал, как холодно и одиноко, как плохо было без тебя. Прощай, нерастраченная моя любовь, прошу лишь, думай обо мне, хоть иногда!
   Обнял за плечи, прижал к себе, в плечо, уткнувшись лицом.
   - Я так часто вспоминаю встречу нашу последнюю; твой взгляд сумасшедший, пробирающий до озноба, и просьба немая, не уходи, не бросай. Я каюсь, что тогда твоим словам поверил, слабость проявил неуместную.
   - Об этом знаем только ты да я, судить не будем. Я была тоже неправа.
   - Безволие души ничем не оправдать, как тяжко жить с любовью неотвеченной?
   - Прошу, разлюби, если сможешь, а не сможешь, прости! Прости, что отреклась от твоей любви, поспешив душу на замок закрыть, и что забыла свою любовь забыть. Случай позвал вдогонку броситься следом за тобой, но мое счастье оказалось в чужих руках. Помнишь, ты был тогда с другой, я, гордая, отступила. Прошу, прости за те слова надуманные. Пока сердце не замерло, скажу, я так тебя люблю.
   Как часто в грезах виделось; лишь только начнет темнеть, и теплый вечер упадет на землю, ты придешь ко мне, неслышно подойдешь, сядешь рядом, в глаза мои посмотришь и скажешь тихо, - я люблю тебя.
   - Я люблю тебя. - Горячим дыханием своим греет щеки озябшие.
   - Скажи еще, в словах твоих так сладко раствориться.
   - Марта! - голос юношеский дерзкий. - Как ты оказалась здесь вперед меня?
   Оглянулась, растерянная, Трофим, разгоревшийся от быстрой езды, спрыгивает с коня и бросается к ней, хватает ее за руки. - Я тебе обещал, что найду сам твоего сына, не доверяешь, - горько шмыгает носом.
   - Не кипятись, я уже нашла пропажу.
   - Не понял?..
   - Антон, это мой сын, Трофим.
   - Кто сын? Чей сын? Родной??? - Бедный парень оцепенел от неожиданности, в глазах застыло удивление вперемешку со страхом.
   - Да, ты мой сын, - устало облокачиваясь о дерево, присаживается на скамью.
   - Марта, не глумись, - взмолился он, усевшись рядом, схватив ее за руки. - Не до шуток мне сейчас.
   - Почему в избу вернулся? Зачем перстень забрал из шкатулки?
   - Я не спросил, сколько лет твоему потерянному сыну. - Прячет неловкий взгляд. - А кольцо хотел тебе подарить. Заметил, что понравилось, хотел, что бы мой подарок получше его был. - Махнул в сторону Антона.
   Тот сел возле Марты с другой стороны, с недоумением вслушиваясь в их разговор, удивленный не менее, чем Трофим.
   - Вот и поднес, как и он, разлуку. Горе мое луковое, как теперь будешь без меня?
   - Не понял?
   Склонилась голова ее на грудь, пали руки бессильные. Антон бережно подхватил за плечи, вот тебе и глупые сказки! Дьявол и в самом деле следит за ними. Что делать, как помочь любимой?
   - Марта, что с тобой. - Испугался парень. - Что с нею? Лекаря надо срочно звать.
   Женщина, очнувшись, берет его за руку. - Никто мне уже не поможет, неизлечима болезнь моя. Перстень этот принадлежит вон тому человеку. Я же говорила тебе, что он опасен. Не послушал!
   Трофим затарахтел о чем-то вполголоса, взахлеб, проглатывая слова, горячо доказывая свою невиновность.
   - Молчи, прошу, дай наглядеться напоследок. Успокойся, знаю я, ты не виновен, это очередные козни судьбы моей зловредной. Антон, прошу, не разбей моей святой надежды, развей тревогу матери, в память обо мне, возьми опеку над сиротой. Он, как дитя малое, безрассудное, поступки его порой непредсказуемы, весь в мать.
   Тот хмуро кивнул в ответ, бережно поддерживая ее за плечи.
   - Сын мой, теперь спокойна за тебя. Наставник твой поддержит в трудную минуту, научит разбираться в жизни. Отныне доля твоя станет к тебе добрее. Не шути с нею, это опасно. Пример недобрый перед тобой. Как часто, надеясь на счастье, пыталась обмануть судьбу и не смогла?
   Не прячьте от меня своих глаз, они печалью сушат. Сама себе путь этот выбрала и не жалею, нисколько. Я счастлива, что обрела и сына, и милого. Увы, жаль, что так поздно. Трофим, надень перстень на мою руку, заждались, поди, уже меня. - Сняла с себя крестик на шелковом шнурке, положила в ладонь сыну. - Береги его, он еще твоему отцу принадлежал, надеюсь, поможет тебе в твоей дальнейшей жизни.
   - Еще побудь немного, хотя бы чуть-чуть. Прошу, не уходи и на меня не обижайся, поверь, я так хотел тебя обрадовать подарком, - умоляет, а сам такой испуганно-растерянный.
   - Вот и сбылась твоя мечта, я стала твоей... матерью. Бросаю тебя обреченная и горько мне, что прячешь от меня свой взгляд. Прошу, не плачь, мой взрослый мальчик, держи себя в руках, увидишь, время быстро вылечит душевную рану.
   - Я не плачу. - Судорожно смахивает рукой слезу непрошеную. - Видно, ресница в глаз попала. Я даже рад, приятно удивлен, что ты моя мама. - Пытается незаметно для нее слизнуть с щеки очередную каплю.
   - Я тоже рада, - осторожно пальцами холодными касается слезинки. - Сама себе сейчас завидую, гляжу, не верю и завидую, какой молодой да ловкий сын у меня. Жаль только, что жизнь тебе пожаловав, судьбою легкой не наделила.
   Как много для тебя могла бы сделать, да не смогла! Не печалься обо мне и за все прости! Прости за то, в чем я не виновата, в чем же виновна, тоже прошу, прости!
   Храни тебя, сынок, от глаз недобрых, злой клеветы, от пули блудной! Прошу, не замарай свою жизнь постыдными делами, опасайся надежд напрасных, позднего прозрения в любви, забытой старости, и не держи на сердца зла!
   Родной мой, не грусти, молись за меня. Время пройдет, и я вернусь, буду незримо рядом, подставлю свои ладони под беды твои, отведу от тебя все напасти!
   Трофим, чувств своих стесняясь, жмурится горько, едкой слезой разъедает очи.
   - Как я один останусь, пойми, я не смогу! Найти и снова потерять?
   Прислонила его голову к своей груди. - Сыночек мой, кровиночка моя, где раньше я была? Сама не знаю, почему, но как позволила себе не распознать в тебе родную душу! Отчего сердечко не щемило? Видно, сошлись дороги наши не случайно?
   Кого корить, так получилось, что случай свел нас и развел, и что обречены с тобою на разлуку. Это наша беда, но не вина. Пропасть между нами снова. Суждено над этой бездною парить моей любви. Пока сердце в груди не умолкло, знай, я так тебя люблю, родной мой.
   - Как я останусь без тебя? - спрашивает тихо, поднимает голову. - Развей мой подлый страх, это всего лишь злая шутка.- Пытается проглотить рыданий предательский комок, застрявший в горле.
   Глаза прикрыла. - Как трудно уснуть, мир, словно замер, лишь сердца слабое биение и ясные твои глаза. Как ты мне дорог, мальчик мой! Все-таки плачешь?
   - То попала в глаз соринка.
   - Не век сидеть тебе возле меня, рано иль поздно пришлось бы все равно расстаться.
   Обещайте, что не станете долго печалиться! Антон, не молчи, скажи что-нибудь на прощание.
   - Отпускаю тебя, любовь моя, обвиняя себя, что не сделал счастливой!
   - На пороге ночи стою, как холодно, грустно! Стынет в жилах кровь, зябнет в груди сердце. Вы молитвой мне помогите, чтоб не блудила душа моя неприкаянная. Отпусти, Господь, грехи, ухожу, лишь только смахну сына слезу бестолковую.
   Ваши слезы, ах эти горькие слезы, и слишком долгое прощание тоскою сводит с ума. Как тяжело и непросто мне уходить, руки, что ветви, не разжать. - Под глазами усталыми черные круги легли тенью мрачной.
   - Неба ширь глубокая, в зыбких снах своих сколько раз бросалась с откоса в твою звездную пропасть, словно в поток бурлящий!
   Слышу, меня уже нет, лишь осталась память. Воспоминания нахлынули чередой неиссякаемой, высветив дорожку из пылающих костров. Чужая боль во мне болит, чужая радость пламенеет, как долго тянется прощание! И как тревожно... может, вспоминает кто, а, может, проклинает где...
   Улыбнувшись слегка, замерли упрямые, гордые уста. Слова вылетевшие из губ онемелых растаяли, стали легким облачком и полетели ввысь, превратившись в птицу белую. Застыли осколки солнца в ее глазах. Ветер лижет холодные щеки. Звенит хрустальная тоска. Кружится искрами день беззаботный, осыпая свет белый неистощимой радостью бытия.
   Марта! Какие обиды тебя терзали!
   какие грехи совесть жгли!
   какие беды сердце рвали!
   какие радости цвели!!!
   Какие зори отшумели! Какие соловьи отпели!!!
   Все вынесла и все смогла! Пришла в мир этот, вспыхнула звездою яркой и ушла просто и тихо.
   Трофим уже не прячет слез. - Осиротела для меня земля, так стало пусто и так тошно! Вгрызается в грудь невыносимая тоска, хошь, плачь, хошь вой, а, хочешь, удавись. Как быть теперь, не знаю, как дальше жить?
   Отзыва нет, задумался Антон, все еще прижимая Марту к сердцу. На его ресницах тают тихие слезы.
   Сильван пытается поймать голубку, что мечется, жалобно кричит и рвется из хищных рук. Он довольный, что не обманула на сей раз. Пора домой!
   - Трофим, вот тебе мой фамильный перстень с печатью. Отныне все, что было моим, тебе останется, ты мой наследник. У меня еще дочь есть, Настенька, будет время, навести. Передай от меня привет, пусть не обижается. Я ее так люблю.
   Застыл вопрос в глазах растерянных Трофима.
   - Я следом ухожу, одну оставить не могу. Не отдам ее души злодею!
   И тут же голубь, появившись ниоткуда, рванулся к голубке плачущей. Белое облако обволокло двух птиц, стали недосягаемы они для зла. Голубь и голубка, целуясь, воркотали на ветке. Сильван споткнулся, замахал руками бешено. Глазенки его защелкали сердито, разгорелись жуткими огоньками. Черный дым воронкой закружился кипучей, взвился в небо и растаял.
   Обманула - таки Марта Сатану. Душа ее, спасенная любовью, в ад не попала. Взмыли птицы, покружились над головой и улетели в небо.
   Со всех сторон уже сходятся люди. Трофим молча уходит, лишь изредка оглядываясь на скамью, где в обнимку уснули Марта и Антон. Он знал, что они счастливы, их души сейчас на небесах.
   Как часто ты приходишь к любви чересчур поздно. Не видишь, не находишь ее, а она рядом, в тебе горит неслышно. Коль не заметишь трепетного огонька в сердце своем, потом будешь звать - не придет, обиженная.
   Зацепиться за туман невозможно, если в сердце пусто, нечего искать, будто потерял что, когда становиться тошно от одиночества тоскливого.
   В этот мир мы приходим, чтобы встретиться, проститься и снова уйти, оставив по себе память, кто благодарную, кто черную, а кто и вовсе никакую. Исчезнуть без следа едва ли не самое страшное наказание за прожитую кое-как жизнь, что не терпит небрежности и неумолимо мстит, даже жестоко, то ли болезнью гиблою, то ли старостью забытой.
  

XI

Пробуждение весны.

   Стоял необычный зимний день. Временами даже мягкий и солнечный, тихий и улыбчивый, он, казалось, потешался над застывшим миром, скрывая в мыслях своих что-то очень каверзное. Беззастенчиво проникая в любую щелочку, плутовато вопрошающе заглядывал каждому в глаза, готовя шаловливую проказу из снега, неряшливо расстеленного прошлой вьюгой по всему городу.
   Кони, то и дело, скользили, сбиваясь с шага, неуклюже съезжали на обочину. Ночь сковала дорогу тонкой наледью, сгладив ее и сделав почти невозможной для проезда.
   Внезапно с этой ледяной одежды взметался холодный, порывистый ветер. Он крепчал, пропитывался мерзлой стужею, развеивая румяную улыбку озорного дня. Небо ежилось, становилось угрюмым. Бесчувственное солнце бледнело, скрывалось за облаками, и снег, дохнув морозом из-под ног, взбирался вверх лохматыми космами.
   Начиналась настоящая метель. Ветер вздымался вихрями и моросил колючим снегом в глаза, в уши, в рукава, за шею. Наигравшись, ровно дитя малое, снова успокаивался. Становилось тихо-тихо и даже не так холодно. Из-за приземистых, мрачных туч опять высовывалось солнце, грея зябнущие щеки в рыжем пламени своих кудрей. И снова день становился невозмутимо мягким и улыбчивым.
   Кирей сидел на лавочке, зябко уткнувшись подбородком в глубокий мех воротника, крепко задумавшись, взгляд потерянный, улыбка хмурая. Грызет сердце кручина унылая, буйная головушка сколько дней и ночей все одну думу думает, сомнениями усеянные густо тягостные мысли. Жизнь его, как этот зимний день, то светлая полоска, то темная, то солнце светит, то поземка шалит. Правда, в последнее время темная оказалось размашистой, без конца и краю.
   В голове снова вертелись навязчивые слова из недавно услышанной песни, - если любишь без памяти, не забудешь вовек.
   Эх, грусть-тоска немилая, так гнетет, прямо в сердце белой вьюгой дует, никакого сладу с нею нету, жизнь стала невыносимой. Кудри непокорные упали на чело, выбившись из-под высокой шапки собольей, их тут же засыпало снегом.
   Клава, добрая и некогда веселая ворона, сидит недалече на ветке дерева, глядя жалостливо на друга. С тех пор, как Дана вышла замуж, Кирей перестал радоваться жизни, его, словно подменили. Никто уже не вспомнит его добрую улыбку, пропали лучики в глазах смешливых.
   Не живет, а существует! Ходит, словно потерянный, все молчит и о чем-то думает. Сколько раз сердобольные родственники пробовали его сосватать! Сколько раз устраивали бал, приглашая самых красивых девушек княжества! Он, откровенно скучая, сидел безмолвный, словно слепой, не видя и не замечая никого в упор.
   Клава старается не спускать глаз с сердешного, мало ли что там, в затуманенной голове организуется на почве отвергнутой любви. Да и есть с чего сохнуть парню, невеста сбежала из-под венца, выстраданное счастье оказалось в чужих руках. Вот и мается, бедный, не может душу успокоить. Ему бы жениться, но как старое забыть? Захворал на любовь парень и не излечить теперь сердце перебитое. И бабок приводили к нему, и знахарей всяких. Уж они старались, уж они шептали на все лады, не помогло.
   И сейчас сидит уже битый час, что примороженный, а если заболеет? Вон какая стужа разгулялась! Как домой увести, ума не приложить!
   В очередной раз выглянуло солнышко, мягко озарив заснеженный пейзаж. Стайка синичек бросилась с дерева под ноги, рассыпавшись по снегу шустрыми комочками. И тут одна из них, самая бойкая, взлетела и уселась на плече у парня, что-то весело щебеча ему в самое ухо. Что за наглость неслыханная! Ревнивая Клава не собиралась делить их дружбу с Киреем с кем-либо еще. Прочь, негодная птица! Бросилась на нее с ветки, но та, не обращая малейшего внимания на ворону, совершенно без боязни о чем-то чирикала.
   - Клава, это синичка!- радовался, что маленький, бережно подставив ладонь гостье приятной.
   - Вижу, не слепая, - пробурчала недовольно, и чего вдруг улыбается, необъяснимо.
   - Нет! Ты не поняла, это моя знакомая синичка. Я ее когда-то из сетей птицелова освободил. Клава, все это было, все случилось наяву! Не сон это был! Птичка, пичужка малая, скажи, в каком лесу я тебя встретил? Любушку свою там потерял, а вместе с ней и сердце обронил в чаще неведомой, нет мне покоя с тех пор. Не могу забыть девочку с глазами синими, что меня поцеловала и, словно белка шаловливая скрылась в глуши лесной.
   Клава, удивленная все больше, переводит птичий язык.
   - Место это недалеко, но и не близко, отсюда простым глазом не видать, слыхом не слыхать, человечьим духом не учуять. Знаю, жила там девица красоты писаной, дочь царя лесного, да в беду горькую попала. Если любишь, не мешкая, ступай к ней, а сердце само путь верный укажет.
   И унеслась, на прощание приветливо покружив над головой.
   Кирея в момент, что подменили, повеселел враз, схватился, и бегом бежать. Клава за ним еле поспевала, что за встреча странная? Что за любовь неведомая?
   А он, не говоря ни кому, ни слова, верного коня своего седлает и мчится в лес. За ним, конечно, ворона подалась.
   - Куда, на ночь глядя, скачем, не переводя дух? В такую пору да в такую мерзкую погоду хороший хозяин собаку во двор не выгонит. Непогода под вечер может сильней разгуляться, не гляди, что тихо будто, так и заблудиться в лесу недолго. Неровен час, замерзнешь, и никто, кроме зверя дикого, не найдет наших тел окоченевших. - Терзают Клаву мысли недобрые.
  

***

   Черным камнем в белом снегу уснул на развилке дорог указатель, сваленный ветром и временем. Остановились на мгновение и наугад выбрали одну из них, хотя Клаве показалось это решение неверным. Решила не спорить, себе будет спокойнее. А конь ретивый, обгоняя холод, все убыстряет легкий бег.
   Мороз в лесу жгуч и задирист. Алмазами причудливыми рассыпался по заснеженным холмам, инеем застыл на ветках в лесу окоченевшем, задремал над рекой, чьи могучие плечи облек в непробиваемый панцирь.
   Под ледяной своей корой река немеет, цепенеет, тихий ропот ее совсем неслышен. Бесшумно скользит волна под нарядом прозрачным, чей затейливый узор просвечивает скупое солнце, и лучи его, разбиваясь о льдину хрустальную, небрежно расплескиваются по берегу неба, едва зарумянив закат.
   Рваная полоска зари бледными искрами разлетелась по ленивым облакам, раскрасив их холодным багрянцем. Слышен лишь дятла упорный стук, да где с лохматого дерева упадет очередная охапка снега, неосторожно потревоженная кем-то, шумно грохнется оземь, рассеется по высоким сугробам.
   И вот уже зимней зари тусклую позолоту подбирает седовласая ночь. Короной звездной убралась и растворилась в лесу, растеклась по сугробам мягкими синими бликами. Густое безмолвие тишины звучит сквозь заснеженные ветки звучно и ненавязчиво, пророча беду гостям нежданным.
   Запутав шальные ветры, грудью став у них на пути, сосны могучие, да в три обхвата дубы стерегут сладкие сны молодого леса. На поляне осинка голая дрожит на сквозном ветру, к мохнатой ели жмется сиротливо. Пугает ее ночами гулкими жгучей метелицы буйное веселье. Она до того оледенела, что сделалась хрустальной. Над ворохом сугробов торчат елочек колючие рожки. Багряные слезы рябины тонут в хлопьях снежных. Убрались в пуховые шали зябкие березки.
   Обледенелый снег чутко скрипит под копытами. Ехали долго, пока Кирей не нашел под деревьями лесного старика, скорчившегося от стужи. Мужик не мужик, зверь не зверь. Руки, ноги, как у людей, а тело шерстью покрыто. На голове шапка, кто знает, какой масти, и весь дрожит от холода. Живо соскочил с коня, обрадовавшись неожиданной встрече, подошел к нему ближе и видит, что сильно продрог лесной человек, скукожился весь от холода, однако глазенками так люто сверкает.
   - Дедушка, шубу вам со своего плеча подарю. Она согреет кости старые, а вы мне помощь окажете, дорогу верную укажите.
   Бросился к коню за шубой, а того уже и след простыл, словно сквозь землю провалился. Оглянулся назад, а вместо старика куст диковинный растет, и никого нет рядом. Стоит, недоуменный, чешет затылок, да делать нечего, дальше пешком пришлось по лесу пробираться.
   Долго ли коротко ли шел, видит, огонь разводит дряхлый дед, седой, горбатый. Серый кожушок лыком подпоясан, на голове шапчонка заячья, через плечо торба полотняная, мохом поросшая.
   Костер трескучий разгораясь, поет звонко, перекликаясь с лесною тишиной. Вскипают озорные искры, вздымаются охапками в морозное небо и мечутся в безумном танце. Живое пламя вмиг развеселило душу промерзшую.
   Почувствовав усталость и понимая, что ночью дальше идти нет смысла, попросил разрешения погреться у огня. Дед только глянул искоса в его сторону и дальше сидит безмолвный, подбрасывая хворост в жадное пламя.
   Ни тебе здрасьте, ни вам до свидания, нечего сказать, приятная встреча. Да и так славно, хоть какая-то живая душа поблизости. Отогрелся немного. Промолвил слово первым, пробуя разговорить старика.
   - Дорогой трудною шагаю, найти пытаюсь суженую. Хотелось быть с ней рядом, да не дает судьба! В бору дремучем день и ночь кажутся глуше. Бреду во тьме морозной, ни солнце, ни луна, ни звезды не озаряют мне тропу. Передо мной маячат лишь тени призраков пугливых, шарахаются с воем прочь, устрашая жутким стоном.
   Кто вышвырнул меня из ее жизни, кто не пускает к ней сейчас? - Мысль неуклонная терзает душу, не отпускает сердце боль тупая.
   Дед молчит, лишь больше хмурится, да в сторону глаза отводит.
   - Дух леса, прошу тебя, будь милосердным, укажи путь к моей желанной, иначе мне не жить.
   Разбушевался за спиной злой ветер, завыл надрывисто, заскулил, что пес на привязи голодный. Плачет метель тугая, пугает песней жалобной гостя непрошенного. Снежный вихрь взлетает над ослабевающим костром. Холодный снег над ним не тает, вокруг огня ложится, не спеша, мягкими пушинками. И рядом никого, только Кирей пытается бороться с упрямой дремой. Смыкаются невольно усталые глаза, он спит, уронив голову на грудь.
   И снится ему удивительный сон. Сидит он у заметенного костра. Вьюга миновала. Пред ним даль морозная в тумане. С предутреннего неба глядит рассвет немилый очами тусклыми. Умаявшись, просел сугроб чумазый. Идет зима по лесу и снег скрипит под утомленными ногами, ворчит, что старость.
   Вот ветер вздохнул дождем и снегом. Вихри снежные сплелись и разлетелись. Бесшумно отползает туман из-под ног, растает у подножия леса, и солнца лучик блеснул приветливее, и стало теплее молодцу. И так вкусно весной запахло. Капель клюет в его плечо. Капли все злее и настырнее. Глаз сомкнутых не открыть. Через силу ресницы заснеженные растворяет и с удивлением встречает Клавы взгляд тревожный. Ворона пытается пробудить его из сна.
   - Проснись, в конце концов, замерзнешь.
   - Клава! ты где была? - глаз сонных никак не разлепить. - Мне так хорошо, тепло дремалось.
   - Бес какой-то меня из лесу вышвырнул. Еле вернулась. Еще б немного замешкалась в пути и не миновать тогда беды, замерз бы. А, сейчас, вставай! Надо идти, хоть через силу. Жаль, коня уж не вернем.
   - А, где чудной старик? - разглядывается по сторонам.
   - Это, видно, сам леший тебя приспал. Видимо, девица твоя, которую мы разыскиваем, очень сильно охраняется местным кодлом нечистых, и меня мучают сомнения, найдем ли мы ее. Может, домой вернемся, пока не поздно. Гляди, ты на себя стал не похож, продрог и голоден, наверно. Опять влезем в какую-нибудь напасть.
   - Что произошло ночью, уже не повторится, я тебя уве-ряю. Так зачем же так сокрушаться? Мы живы, и это главное. - Поднимается на ноги, старается разогнать остатки сна. Вдруг слышит, мчится им навстречу тройка удалая. Под дугой колокольчики звенят. Стали кони пред ним на дыбы, закусив удила, словно резкий обрыв ветра шального. Карета золотая. Сбруя серебряная. Кони резвые. Кучера, правда, не видно.
   - Сама судьба решила вмешаться и помочь сердцу страждущему. - Обрадовался Кирей.
   - Не смей!- запротестовала решительно ворона. - Не видишь, это очередная ловушка. Не смей садиться! Не знамо куда завезут, бесовское отродье.
   - Клава, что с тобой? - рассмеялся. - В чем здесь подвох? Правда, карета, даже золотая, нам не нужна, а вот от одной быстрой лошадки не откажемся.
   Распряг, вскочил верхом, помчался, не оглядываясь назад. А, жаль! Вмиг растаяла карета, а вместе с ней и лошади, будто их сроду не было. Ворона, бедная, отстала от друга. Ее, точно, кто мертвой рукой обвел, крылья обессиленные опустились, взлететь не может, сердешная. Зовет, никак не дозовется. Кирей не замечает отсутствия подружки, летит, что ветер буйный и радостно ему, и он забыл о том, что часто лес коварен.
   Друг друга бойко подгоняя, плывут над головой рыхлые тучи. Звенит морозный день. Искрится под копытами снежок. Вокруг белым-бело. Неведом путь, и никого навстречу. Понял, что ехать можно вечность и не найти конца дороге этой. Надо узнать ее.
   У древнего дуба спросил поначалу. - Ты расскажи, лесной великан, где любимую встретить - найти?
   Дуб откликнулся, словно нехотя, ветки могучие клоня. - Здесь я с незапамятных лет, не помню девицы такой. Может, спроси у кого-то еще.
   Ель прадавнюю он отыскал. - Матушка, в ноги низко тебе поклонюсь, просьбу выполни мою. Ты здесь давно стоишь, не проходила ли здесь любимая моя?
   Острой макушкой отвесив поклон, отозвалась осторожно, тихо.
   - Не проходила девица - краса мимо. Не видела никого.
   Подъезжает на откос у реки. Звезды холодные гаснут в мягких ладонях неба. Березок тонких, хоровод застывший, за плечи ветер обнимает.
   - Сестрички милые, подружки верные, тайну мне откройте, девушку синеглазку у реки не видели? Не мыла ли, суженая, здесь рученьки свои белые, не чесала ли косы свои русые?
   Жмутся деревца друг к другу зябко, потонув в сугробе худыми коленками, и дрожат испуганно голыми ветками.
  

***

   Ветер без промаха бьет в глаза колючей крошкой, сыплет охапки снега за воротник. Тучи знобко прячутся в ленивую зарю. Зимний день, седая борода, проскочил и не заметил как. Грузным сумраком провисло небо над головой. Кирей чувствует, окоченел совсем и лошадь сумасбродная не повинуется никак, то мчится, словно ветер, то едва плетется.
   И снова замедляет бег кобылка странная, и снова становится на дыбы, пытается сбросить нежеланного наездника на землю. Он, изо всех сил уцепившись за узду окоченевшими руками, старается удержаться в седле и уже не может. Падает, ровно чучело деревянное, а лошади и след простыл. Только сейчас вспомнил о предупреждении Клавы. Птица была права, снова влип в обман.
   Средь белых вихрей снегопада побрел без тропки наугад, что одичавший, голодный зверь. Ветра завихренные пряди щекотно губы холодят, танцуют по стылым щекам. Поймал в ладонь хрупкие снежинки и смотрит грустно, как сбиваясь вместе, капельки текут сквозь пальцы. В каждой снежинке дремлет небес застывшая слеза. Небо плачет без слез. Они замерзли.
   У зимы нрав нынче крут. Она недаром злится, пришла ее пора, вот и лютует, пуще ведьмы злой свирепствует. В безумном кружении вьюги оголтелой не покажется света ломоть, не пробьется сквозь тучи неба голубая полынья с золотой звездой на дне. Тяжело идти против ветра, стонут ноги от усталости ломучей.
   Сколько плетется уже так по лесу, не помнит. Старается нигде не останавливаться, изо всех сил держится на ногах, упрямо волоча непослушное тело. Помнит опыт недавний, горький, когда у костра чуть не замерз.
   Ему сдавалось, что душа истерзанная упала в снег и катится впереди снежным мячиком, вот за ней и бредет уже который день. Два шага вперед, а три назад, и не видно конца стежке опасной. Силы уже на исходе!
   Из туманной, зыбкой высоты пролился на уже тихий лес очередной рассвет. И сколько их было, несть им числа.
   Этих трудных дней тугой водоворот скосил последние надежды, развеял крохи радости несмелой. Он понял, что без помощи извне не доберется до желанной цели.
   Насквозь промерз. Зима как никогда сурова, и никуда не деться из ее объятий лютых. Разгневавшись на упрямого гостя, пахнула на него сердито, и висит теперь на его лице заиндевевшей бородой, седыми иглами блестит иней в волосах растрепанных.
   Собрал в кулак остатки воли и пал на колени молить о помощи. Взывает к небу душа измученная.
   - О, Бог любви, ты всемогущ, прошу, дай силы влюбленному! Заклинаю тебя, помоги, поднеси мне миг короткий свидания! Подари мне мгновение, дай хоть мельком взглянуть на желанную!
   Бог любви, прошу милосердно, позволь взглядом к ней прикоснуться!.. Без промедления отдам свою жизнь за единый, беглый взор любимых глаз. Заклинаю, хоть каплю надежды стать ее дыханием... хотя бы на мгновение.
  

***

   Не белы снега в чистом поле белеются, не леса дремучие чернеются, избушка стоит, скривившись, что ведьма старая. Вот так, побрел неведомо куда, неведомо, за чем да, видно, снова потерялся. Смотрит, а перед ним стол огромный дубовый, а на нем блюд всяких видимо-невидимо и напитков всевозможных полным-полно. Разум его враз разбежался. Решил поначалу, не дамся в зрительный обман, а душа, голодом измотанная, мается, слюнками истекла, не удержаться. Недолго думал Кирей, принял решение, дай-ка я полакомлюсь на дармовщинку. Только схватил первый кусок, а здесь, откуда не возьмись, бабка горбатая, да такая древняя, что из нее уже прах сыплется.
   - Кто без просу мои кушанья пробует? - Зычным таким голосом проговаривает, а рядом с ней молодец стоит, косая сажень в плечах, в руках держит меч острый наготове.
   Задрожали коленки, дорогой трудною вымотанные, бросился он в ноги старушке дряхлой.
   - Не губи, почтенная, дай прежде слово молвить. Глухой тропой нехоженой, не замечая ни ночи, ни дня, бреду без сил, оснеженный, любовь ведет меня.
   Молчит дорога долгая, молчит дремучий лес, лишь тишина коварная ползет с пустых небес. Давит сердце унылое безмолвие, беспощаден безбрежный покой. Извел меня мороз, дорога тяжкая, тоска и безысходность гложет грудь усталую. Невмоготу терпеть голода муки злые... Прошу, прости за выходку дерзкую.
   - Наешься до отвала, если слово дашь, что лишь только утро сменит ночь, вернешься восвояси. Не всяким снам нужно доверять, порой они обманчивы. Так и с тобой случилось.
   Смотри, сколько сладких кушаний и вин приятных на этом столе! Тебе лишь стоит сделать шаг, и все недоброе в твоей судьбе закончится. А если нет, - угрожающе прошипела старушка, - видишь, палач стоит и ждет лишь указаний. В пекло душа твоя умчится, не успев и помолиться толком.
   - Неистовы пытки голода, но без милой жизнь мне не нужна. Если так судьба распорядилась, согласен я на смерть.
   И голову склонил покорную. Тут, как закричит ворона, откуда не возьмись.
   - Ивга, не смей! Друга не дам в обиду! В угоду злым духам леса над ним сейчас глумишься. Вставай, Кирей, пока жива я, жив будешь ты!
   Он, ровно очнулся, по сторонам глядит, понять не может, где он и что с ним происходит, будто кто-то чужой в него пробрался. И мысли и желания другие.
   Стоит у ворот избы добротной, напротив бабка старая. Глаза добрые, и никакого палача. Клава, его спасительница в который раз, счастливая летает над головой, от радости в себя придти не может. - Все-таки живой, хоть и измученный, но это поправимо.
   Тут же в избу гостя желанного зазывают, к столу любезно приглашают, речи ласковые с хитринкой начинают.
   - Молодец-душа, отчего так низко голову повесил, отчего так крепко загрустил, а ли конь вороной устал, а ли с вер-ной дороженьки сбился. - Спрашивает сердобольная старушка, наливая в рюмочку наливки сладкой, угощая пирогами горячими. - Или ты одинокий охотник и зверя пушного след ищешь неприметный, дабы потом похвалиться перед друзьями богатой добычей.
   - Загрустил я, бабушка, оттого, что без доли родился, что с бедою обручился. Коня по дороге потерял, вот и крадусь тропою узкою, высматриваю, где счастье мое ни за грош медный пропало. Ветра протяжный вой студит тревожную душу. Какая у меня охота, что я могу? Распутать волчий след и выстрелить в упор и промахнуться, с меня и того довольно. Благодарен вам за радушный приют, за слова приветливые, за лета ваши мудрые.
   - Нескладно похвалил, да ладно, все душе приятно, - качнула дружелюбно головой старуха, испытующе глядя на гостя стренного. - О возрасте порою хочется забыть, годы мои канули в лету. Да, сколько можно их считать! Жаль только, на склоне лет согнута спина, растрепались седые волосы, не старуха, а баба Яга.
   - Не обижайте себя, бабушка. Очень приятно находиться рядом и испытывать то тепло сердешное и умиротворение духовное, что струится от вас.
   - Единственный, кто понежил старуху словами добрыми, тем же отплачу, за добро добром. За речи приятные словами душевными. Так кого же ты ищешь? - глянула испытующе на парня, что уже отогрелся малость, отошел душой и телом, в сон его клонит. - Какая девушка тебя интересует?
   - Мы с нею встретились в лесу случайно, В моей руке была ее ладонь, в синих глазах ее мои глаза, но так недолго. Кто-то дерзкий нас разлучил, развел нежданно, вышвырнул нагло из ее жизни. Никак не могу забыть ту встречу, ее слова, ее улыбку, ее застенчивый поцелуй. Вот, бросился искать стеснительную незнакомку, и где найти ее, не знаю, путает мои следы леший.
   - Встречала я ее, хорошая, приветливая девушка. Это вторая дочь нашего царя лесного. Мать их из деревни дальней, обычная крестьянка, замужем была за местным стариком. И случилась у нее любовь с хозяином лесным, от которого двух дочерей родила, оставив их на попечении злого мужа, так, как сама вскорости померла. Старшую злой отчим еще себе оставил для услужения, а младшенькую, лишь только на свет появилась, в лес унес, бросил под елью, где и нашли малютку на радость ее настоящему отцу. Стали именовать Елкой. А недавно, благодаря удаче, старшая дочь нашлась. Отец ее уже и замуж выдал. Живут счастливо молодые.
   А со второй беда случилась, сам сатана решил над нею подшутить, обманом ее любовью завладеть. Да только что-то у него не получилось. В твоем обличии тогда он здесь вертелся. Поэтому и ты, видать, сюда попал случайно, по ошибке. Его проделки ненароком занесли тебя сюда и тут же выдернули, вернули в город, постаравшись убрать из памяти тот злополучный день. Да, видно, прогадал, чертяка, если ты здесь.
   Царь леса дочь свою упрятал от чужих, недобрых глаз и всякий, кто о ней узнает вольно иль невольно, должен пропасть, навеки сгинуть. Такое задание стоит перед всеми лесными жителями. В том числе и я обязалась помочь, заморочить голову обманом зрения, что б припугнуть, а потом отвадить гостя залетного.
   Твоя девица краса - русая коса сейчас находится в путах власти темной, спит, околдованная, в своей обители укромной. Грудь ее не подымает тихий вздох, обручена она с карою лютой, забвенье навсегда поглотило дни девичьи, мрак и тишина за дверью кованой.
   Здесь никак крыло с крылом не соединить, судьбам вашим не сойтись, не в силах я помочь, разве дорогу указать. Да толку что с того, скажу тебе, а никакого? Тебе ее с той злой пучины не поднять, оченьки ясные не открыть, к жизни сердечко не вернуть.
   А необычный сон нарушив, можно и вовсе потерять. По краю пропасти бредет душа ее, и в миг любой может на небо улететь. Тогда уж из мертвых ее не воскресить. Ну, что боишься?
   - Я к ней иду, - решительно качнул головою.
   - Могу дорогу указать, как туда пройти, и как злых духов разогнать у заколдованной двери. Силы темные, сгустившись, стерегут покой пленницы своей, если махнешь этим пучком травы заговоренной, распадется на кованой той двери замок. А сейчас с дороги отдохни, утро вечера мудренее.
   - Некогда, почтенная, должен идти, - поднялся из-за стола, усердно поблагодарив Бога и хозяйку за хлеб-соль. И в путь собрался, взяв у бабки травы охапку, авось пригодится.
   - Клава, ты со мною, - приглашает птицу, осознавая, что она, верный его помощник, с ней он легче справится с заданием.
   Ворона, ворочая головою по сторонам, - Ивга, а где твой кот ученый. Сколько раз бывала у тебя в гостях, всегда сидел здесь на печи. Что нынче с ним? Где подевался?
   - Ума не приложу, - сплеснула старая руками. - Третий день все где-то шляется, бродяга. Все тайны какие-то хоронит от меня, блудливый шалопут.
   - Понятно, - даже обрадовалась ворона. - Ты нынче сам ступай. У меня здесь мысль одна верная появилась. Надеюсь, сможем сокрушить твою напасть. После к тебе пристану.
  

***

   Вьется поземкой тропа неприметная. Кирей шагает свежий, надеждою ведомый. Солнце таяло, прячась в облаках. И дорога стала веселее, а, значит, намного короче.
   Идти довелось недолго. Тут же сразу, за поворотом, в густой чаще лесной увидел деревянную избу. Дверь кованая, а на ней замок огромный, далеко виден. Подошел к крыльцу свободно, а ближе к двери его ровно что-то не пускает. Силится пройти и не может. Вмиг потемнело, закружилась вьюга оголтелая, с ног, прямо, сбивает, глаза снегом застилает. Без промедления вытащил бабкин веник и, ну, им махать у порога на все стороны.
   - От дверей не отойду, пусть будет вечной мгла! Напрасно небо злится и бушует ветер, стучу, пока не достучусь, пока не разбужу - не отступлю.
   Прошу по-доброму, отдай мне ту, что сердцу дорога, восстанови ее из забытья, верни обратно в отчий дом, и мне, упрямому, дай на нее взглянуть! Заклинаю, отдай ее, пока по-доброму прошу, иначе будет хуже!
   Замок распался, освободился вход. Постучал вначале осторожно, прислушался, никто не отвечает. Вмиг оцепенел, испугавшись неведомо чего, постучал еще раз, сильнее, настойчивей, и снова не дождался ответа. Опять застыл, одеревенев. Что там ждет его за порогом? Он, полный отчаянной надежды, открыл тяжелую дверь.
   В мягком полусумраке горницы светлым пятном выделялось высокое ложе, где спала девушка глубоким, нерушимым сном. Грудь её еле заметно поднималась, вбирая в себя тишь да благодать, а теплая кровь её, живой дух её плоти, оседала на щеки легким, прозрачным румянцем.
   Она спала, всем измученным, изболевшим сердцем погрузившись в могучий покой, черпая из него силу и отдохновение, что из глубин уснувших страданий подносил её навстречу новой надежде! Новому дню! Новой жизни!
   Луч бледный бродит по стене холодной, выхватывает из сумеречной темноты большое зеркало в тяжелой оправе, где еле заметно скользит чья-то расплывчатая тень, и, невесомый, падает на девичье лицо, мягко озарив его.
   - О, серебристый месяц, единственный мой друг!
   Мой верный страж, мой неустанный утешитель, знаю, меня ты к жизни хочешь возродить!
   Прошу, не пробуждай прошлых видений, не воскрешай глухих страданий, не вороши клубок тревожный моих былых страстей и ран живых не раздражай! Забылась, утонула я в забвении глубоком, пусть злая жизнь обходит стороной, немая пролетает мимо. Угомонилась боль...
   Но что я слышу, кто здесь?
   Как мало ныне в обители укромной тишины! Безмолвие покоя не нарушай, незваный гость. У моего порога выросла забвенья пышная трава, кто рвет ее рукою дерзкой? Кто ты!.. О, ужас! Снова!.. Я тебя помню!.. так горько помню!..
   Заклинаю!.. Не тревожь!.. Зачем?..
   Зачем из холодного мрака молчания вызвал на землю немилую душу, тобой обольщенную! Зачем вернул унижение, боль возвратил непосильную?
   Снова гложет тоска, и снова обида ревнивая со змеиною, жгучею ласкою впивается в сердце, тобой оскорбленное!
   Прошу, не тереби истерзанную память! Ржавою цепью злого обмана скована птица бессильная. Там возле клена разлогого мечется, стонет голубка ретивая, рвется взлететь, и не может...
   Отпусти душу, коварно загубленную, дай вновь погрузиться в забвение. - Шуршащий лепет неуловимо тих. - Молю о снисхождении, прошу, не тревожь мой сон невыспавшийся. Мне так легко спалось, как в детстве ласковом у батюшки родимого...
   - Пойми, на медленном огне забвения горишь ты, и сгораешь неотступно. Пламя это опасно своим блаженством сладостным.
   Пронзенная чужим вторжением, без сил вдохнуть, плоть твоя покорна силам черным, что стерегут неусыпно, жалят жестоко, но боли ты не слышишь, и слепо веришь в призрачный покой!
   Как ни проси, тебя я не покину! Трепетный огонек твоей души живой не может сам бороться со Злом, чья подлость бессонная, чьи глазницы пустые караулят глухую и застывшую пучину твоего забвения.
   - Оставь меня... забудь ко мне дорогу, прошу я! умоляю!
   - Не могу! Не могу забыть улыбку доверчивую, глаз синь глубокую, каждый твой жест, каждое слово в сердце храню. - Берет ее мягкую руку, прижимает к своей груди. - Назло судьбе - разлучнице, я не уйду и лишь прошу, забудь что было. Услышь меня, моя любовь, в жизни все бывает, и сердце твое, надеюсь, умеет прощать. Пожалей меня, мне без тебя так плохо!
   - Знаю, без жалости любить невозможно, но как любить с обманутой душой? Твой взгляд я помню, такой решительный, сухой, суровый. И холодный...
   Что со мной? Я улетаю...
   Заметалась тень в зеркале напротив, стала плотнее, четче.
   - Не улетай, прошу! не исчезай! Мне без тебя уже не жить! Прости за то, что я не совершал, прости за боль, которую не я доставил, прости, что раньше не искал. - Берет ее холодную ладонь в свою ладонь, пытается согреть. - Я буду вечно стыть возле твоей постели, покуда злую ночь, что стережет твой сон, не уберет рассвет.
   Слова его падают горько и бесшумно в певучую такую тишину, разбиваются и разлетаются вокруг осколками скупыми. Неужто она не слышит? Но вздрогнули ресницы.
   - Ты тот самый! ласковый! мой! Но почему так опоздал?..
   Зачем из холодного сумрака памяти мою любовь позвал? У нее твои ресницы и твой нежный взгляд. Весенним светом блестят глаза живые...
   Прошу, сердце не пей до дна, уже почти ничья я. Уходи, я умоляю...
   Прижал к своей щеке ее ладонь, целует пальцы тонкие.
   - Твои слова шипами острыми терзают душу. Я не уйду, как не проси!
   - Приголубь, любимый, обогрей, вьюга студит грудь! Я еще жива, но ни капли надежды.
   - Если обида запорошила снегом душу, не грусти, голодную ее из клетки тесной в небо отпусти. О камни брошу головою твою печаль, тоску твою и горе выменять на радость я обязательно смогу, ты только услышь меня!
   - Не кричи! Не дозовешься! В душе тепла, а в сердце лета уже не будет никогда. Обманом скошенная, перегорела раньше срока моя судьба!
   - Обман жестокий твой в ладонях моих растает. Развею его по всему миру, по свету белому растеряю. Поневоле снег сойдет с души, закончится мука твоя сердечная, и ты услышишь, как легким шагом ступает новая весна. Весна наших надежд, весна нашей любви! Она насытит тебя сладкой истомой жизни, и проснется плоть.
   Тут в избу камнем влетает Клава, как всегда в самый трудный момент. В клюве держит волшебное кольцо, их родовое, что каким-то чудом вновь очутилось у нее. С удивлением уставилась на зеркало, откуда слышатся слова.
   - Нежданные шаги чужой весны слышны в забвении моем, но руки сон положил на плечи. Сердце спит, не верит оно речам обманчивым, не согреть его словами пустыми.
   - Выстраданы слова, рожденные терзанием любовным. Я не отдам тебя молчанию! Слышите, силы небесные, каким бы ни был сильным сон ее забвенья, я развалю оковы необычные!
   - Не зови! Любовь обманутая мне жизнь порвала, и к новой жизни нам не подобрать ключи. Ты подстегнул мою кончину, так даже лучше: разом порвать все нити, если нельзя вернуть все вспять. Я ухожу, прощай!
   - Постой, еще не все надежды скошены!
   Клава мечется испуганно. Ей кажется, что долго мешкает Кирей, пора бы и поторопиться. Он надевает перстень на палец девушке и травою, что Ивга одарила, стал махать по избе.
   - Разбегайтесь, духи непослушные! Разомкнитесь замки непокорные! Разорвитесь объятия душные! Разлетайтесь, силы нечистые! Падите и смиритесь, оковы жадные! Разломись Зло, проклятьем цельное, безблагодатная и беззаконная здесь твоя власть. Бейся сердце, воскресай душа, освобожденная!
   Румяная заря растет и ширится раздольно, прогоняя вечную ночь. То не зорюшка алая занимается, то девица красная подымается. То не ясный сокол взвивается, то добрый молодец поднимается. Берет на руки любовь свою, в муках выстраданную; и радость ненаглядных сплетается со сладко-горячей грустью; и сердца их замирают от счастья, слившись в поцелуе. И в любви той не видать конца. Кажется, для них остановилось время. В озябший мир вторглась весна! Обида горькая ушла. Навсегда!!!
   В дымке излучистых дорог скрылась резвая тройка с серебряными бубенцами. Вскоре быть в княжестве пышной свадьбе!
  
  
  
  
  
  
  

Это еще не конец!!!

   P.S. Оставляю тебя, мой дорогой читатель, пребывать в радости, ожидая выхода следующей книги.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"