Гречин Борис Сергеевич : другие произведения.

Храм детства

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "В центре повести Бориса Гречина "Храм детства" столкновение двух миров - мира взрослых и мира детей. Мы, взрослые, как медведи-шатуны в лесу, не оставляем детям шансов. На их собственную судьбу, не совпадающую с ожиданиями их пап и мам. На соприкосновение с национальной культурой, которой мы часто не знаем и которой чуждаемся. Наконец, на само детство, в котором детям не надо прагматически думать о будущем, всё своё время отдавая то одному, то другому кружку или каким-нибудь профильным курсам. У детей нет своего храма. Им негде мечтать, сидя в тишине и покое. У детей нет промежутка, закутка, где можно было бы спрятаться. Медведи-шатуны не засыпают на зиму или просыпаются посреди зимы от голода. Так и мы, взрослые, не обретя счастья или потеряв разум, разрушаем всё вокруг". (с) Л. В. Дубаков
  Борис Гречин
  
  

Храм детства

  
  повесть
  
  Ярославль - 2012
  
  УДК 82/89
  ББК 84(2Рос=Рус)
  Г81
  
  * * *
  
  Б. С. Гречин
  Г81 Храм детства : повесть / Б. С. Гречин - Ярославль, 2021. - 88 с.
  
  'В центре повести Бориса Гречина 'Храм детства' столкновение двух миров - мира взрослых и мира детей. Мы, взрослые, как медведи-шатуны в лесу, не оставляем детям шансов. На их собственную судьбу, не совпадающую с ожиданиями их пап и мам. На соприкосновение с национальной культурой, которой мы часто не знаем и которой чуждаемся. Наконец, на само детство, в котором детям не надо прагматически думать о будущем, всё своё время отдавая то одному, то другому кружку или каким-нибудь профильным курсам. У детей нет своего храма. Им негде мечтать, сидя в тишине и покое. У детей нет промежутка, закутка, где можно было бы спрятаться. Медведи-шатуны не засыпают на зиму или просыпаются посреди зимы от голода. Так и мы, взрослые, не обретя счастья или потеряв разум, разрушаем всё вокруг'. (c) Л. В. Дубаков
  
  ISBN: 978-1-311-54047-8 (by Smashwords)
  
  No Б. С. Гречин, текст, 2012
  No Л. В. Дубаков, предисловие, 2021
  
  * * *
  
  

Два мира

  
  В центре повести Бориса Гречина 'Храм детства' столкновение двух миров - мира взрослых и мира детей. Мы, взрослые, как медведи-шатуны в лесу, не оставляем детям шансов. На их собственную судьбу, не совпадающую с ожиданиями их пап и мам. На соприкосновение с национальной культурой, которой мы часто не знаем и которой чуждаемся. Наконец, на само детство, в котором детям не надо прагматически думать о будущем, всё своё время отдавая то одному, то другому кружку или каким-нибудь профильным курсам. У детей нет своего храма. Им негде мечтать, сидя в тишине и покое. У детей нет промежутка, закутка, где можно было бы спрятаться. Медведи-шатуны не засыпают на зиму или просыпаются посреди зимы от голода. Так и мы, взрослые, не обретя счастья или потеряв разум, разрушаем всё вокруг.
  
  Героини повести, Мила Миронова и Алиса Стейн, стоят насмерть, пытаясь развивать в детях таланты и способность сопротивляться невежественному прагматическому миру, что истекает пузырящимся желанием и пышет пламенем гнева. Зная, что позже Борис Гречин напишет (в соавторстве с Э. Бэчелор) роман 'Русское зазеркалье', где главная героиня Элис Флоренски будет совершать мистические путешествия, и одно из них будет погружением в мир детства, уничтожаемого серыми дождями, можно отметить, что образ Алисы Стейн в 'Храме детства' оказался лишь намечен. Развитие он получит в будущем. Впрочем, и сама-то эта повесть небольшая по объёму. Алиса Стейн - иноземный цветок, выросший возле железной дороги, на окраине городской жизни. Элис Флоренски - цветок русский, чей полнокровный расцвет совершился в Англии. Эти героини отразились друг в друге, как в зеркале.
  
  Алиса Стейн, столкнувшись с миром взрослых, погибает. Возможно, не от насилия, а от отравления страстями тех людей, кто о ней дурно думал и кто с ней резко разговаривал. Мир взрослых способен порождать клубы ненависти, в которых можно утратить сердцебиенье. Возможно также, что её гибель - это жертва, принесённая ею ради спасения сестры. Смерть Алисы, её кровь остановила медведей-шатунов, что нацелились и на Милу. К счастью, как и её мать-англичанка когда-то, Мила была спасена любовью. Главный герой повести, Дмитрий Сергеевич Горячев, тоже кто-то вроде медведя, во всяком случае в финале повести Мила в шутку его так называет. Но это другой медведь, он человек нетонкой на первый взгляд профессии, плотник, он погружён в прагматические отношения как бизнесмен, но он оказывается способен воспринять необычность Алисы и благородство Милы.
  
  Повесть 'Храм детства' завершается вопросом, который Дмитрий Сергеевич задаёт себе и всем нам: 'Когда завершится война, не прекращающаяся между нами, взрослыми, и нашими детьми, в которой мы с неизменным успехом разбиваем их светлые мечты о более чистом и счастливом мире и приспосабливаем их к тому миру, который неряшливо сколотили сами?' Здесь стоит добавить, что в этом противостоянии, в этой войне, конечно, не может быть победителей, ведь речь идёт о наших детях. К тому же, мы, взрослые, рано или поздно однажды снова становимся детьми и сталкиваемся с тем же самым недобрым медвежьим разрушением детского мира, детского храма, которое когда-то давно сами совершили, оправдали и постарались покрепче забыть.
  
  При этом, переворачивая тему, важно отметить, что речь в повести Бориса Гречина идёт не только или не столько о взрослых и детях в биологическим, возрастном смысле, сколько о двух состояниях души - открытом миру, ищущем, творческом и ограниченном, закосневшем, потребляющем. Как сказано в Библии: будьте как дети. Конечно, здесь имеется в виду не инфантильное состояние убегания от ответственности, но способность видеть мир сквозь суету и некрасивость земных игр. Так будем же как дети. Ведь именно тем, кто внутри себя остаётся ребёнком, чувствующим пространство земного храма, однажды обязательно отворится и храм небесный, другой мир, который будет за пределами леса земных страстей с его медведями-шатунами.
  
  Л. В. Дубаков
  
  * * *
  
  ...Tausche
  den Blick mit ihnen ruhig, wie es Brauch ist
  und fürchte nicht, dass unser Trauern dich
  seltsam belädt, so dass du ihnen auffällst.
  Die großen Worte aus den Zeiten, da
  Geshehn noch sichtbar war, sind nicht für uns.
  Wer spricht von Siegen? Überstehn ist alles.
  
  Rainer Maria Rilke
  
  Requiem für Wolf Graf von Kalckreuth
  
  [Взгляни на них спокойно,
  как должно, не боясь, что по тебе
  у нас особенный какой-то траур,
  и это им бросается в глаза.
  Слова больших времен, когда деянья
  наглядно зримы были, не про нас.
  Не до побед. Все дело в одоленье (перевод Бориса Пастернака).
  
  Прими их взгляд спокойно, как и должно,
  и не страшись, что наша скорбь тебя
  клеймом особым выделит пред ними.
  Нам не даны слова больших времен,
  когда ещё свершенье было зримо.
  Не победить, но выстоять - всё в этом (перевод Евгения Борисова).
  
  Райнер Мария Рильке. Реквием по графу Вольфу фон Калькрёйту]
  
  1
  
  Жизнь непредсказуема. Она не укладывается ни в какие рамки, ни в какие представления из тех, которым нас учили с детства. Шестидесятилетний уважаемый педагог оказывается подлецом. Ребёнок - гениальным учителем. Русский интеллигент - предателем. Лесопромышленник женится на мистике. Плотник обнаруживает наклонность к философии. Впрочем, однажды Сын плотника не только эту склонность обнаружил, но и явил миру новое Откровение, поэтому, воистину, ничего нет невозможного для непредубеждённого ума. Для обывателя же всё тайна, всё дикость и всё - нелепица, оттого проще притвориться, что не существует необычного вовсе, и самого себя уверить в этом. Мы слишком доверяем общественным ярлыкам, который некто более проворный до нас наклеил на того или другого человека. Сорви мы эти ярлыки, посмотри на себя во всей наготе - наши волосы зашевелились бы от ужаса. Мы слишком трусливы и ленивы, чтобы жить искренне - и мы ничего, ни-че-го не знаем даже о той жизни, которой живём (к-о-т-о-р-у-ю живём, правильней сказать), не говоря уже о тех жизнях, которые могли бы прожить, но не проживём по причине нашей собственной слабости и слепоты.
  
  Вот, кажется, и достаточно для вступления. Я не мастер говорить, и писать тоже не мастер, мои руки куда чаще касаются дерева, чем поверхности клавиатуры. Но, впрочем, во всём нарабатывается навык. Шлифовать слова не сложней, чем обрабатывать поверхность дерева шлифовальным полотном, скреплять абзацы между собой - не трудней, чем ножку стола с поперечной перекладиной. Так что одолею я, Бог даст, и это изделие, и, хоть не знаю, насколько гладким оно выйдет, надеюсь, что послужит и оно своей цели, как даже грубо сработанная табуретка служит своему хозяину не хуже затейливого венского стула. Кроме того, случаются события, от которых почти всякий быстро умнеет, и эти события - тоже неплохой учитель, даже учитель стиля. Умственная жизнь неотделима от жизни вообще, вторая не сложней первой, и уж конечно, стать на месяц-другой писателем не тяжелее, чем быть - человеком. Не знаю, был ли я им всегда, но б-л-а-ж-е-н, к-т-о п-о-с-е-т-и-л с-е-й м-и-р в е-г-о м-и-н-у-т-ы р-о-к-о-в-ы-е. Не всегда роковые минуты есть минуты войны. Но и это неверно, как любая короткая истина: роковые минуты - это именно минуты войны, но война идёт порой там, где никто из нас не подозревает войны, и линия фронта проходит через сердце того, кто не боится жить. Часто двухметровый верзила обнаруживает в этой войне повадки юной девочки, а юная девочка в ней оказывается мужественным солдатом.
  
  У каждого изделия свой заказчик. В этом случае заказчик - я сам, и, если взял в руки непривычный для себя инструмент, тоже имею в виду некоторую цель - или надежду. Надежда вообще - великий дар человечеству, и совершенно не могу вообразить себе, чем бы стал человек - без надежды. Не один какой-то человек: весь человек, человек как представитель своего рода.
  
  2
  
  Я не столяр, а, скорей, плотник, хотя столярные навыки тоже имею. Вот уже лет семь, с момента гибели своего отца, я не работаю в качестве простого столяра, а руковожу созданной отцом фирмой Woodhouse.
  
  Мои родители вместе с одним из партнёров отца (звали его Пётр Михайлович) пропали при невыясненных обстоятельствах по дороге из Костромы в Шую. Через неделю после их исчезновения объявили розыск. Внедорожник отца довольно скоро обнаружили на обочине дороги. Машина была пуста и разграблена. Тел, однако, не нашли, не было и следов борьбы. Видимо, водитель и пассажиры ещё раньше ушли в лес. Что стало с ними в лесу? Столкнулись ли они с лихими людьми? Встретились с голодными медведем? Утонули в болоте, стремясь поскорей перебраться через топкое место? Отварили на ужин похлёбку из ядовитых грибов? Одному Богу ведомо.
  
  Именно тогда, семь лет назад, нам пришлось туго, но теперь мы выправились. Фирма наша специализируется на изготовлении и сборке деревянных построек (домов для жилья, дачных домиков, хозяйственных блоков, бань), но торгуем мы при случае и деревянной мебелью (столы, стулья, скамейки, шкафы), и деревянными оконными блоками, и так называемыми 'малыми формами' (уличные скамьи, песочницы, тумбы, веранды). Всё это изготавливаем сами. В фирме, кроме меня, работают шестнадцать сотрудников: секретарь, бухгалтер, сметчица, три менеджера по продажам, шесть мастеров, два грузчика, два водителя. В общем, обычное малое предприятие.
  
  Сотрудничаем мы как с частными заказчиками, так и с муниципальными (дома культуры, детские сады, школы). 'Муниципалы' имеют одно преимущество по сравнению с частниками: они, как правило, не 'кидают', не отказываются оплачивать работы. И массу недостатков: на любую мелочь им требуется десяток бумажек, дюжина согласований, в результате нечасто можно надеяться, что оплата пройдёт в сроки, указанные в договоре. А СНиПы [строительные нормы и правила] и абсурдные требования Государственного пожарного надзора! А муниципальные инженера технического надзора, мышление которых застряло в восьмидесятых! Конечно, от крупных контрактов мы не отказываемся: неудобства приходится терпеть, время сейчас такое.
  
  Участвуем мы, по мере сил, и в запросах котировочной цены. Так называется специальная определённая федеральным законом процедура, когда муниципальный (или государственный) заказчик публикует на особом общероссийском сайте www.zakupki.gov.ru предложение выполнить ту или иную работу и максимальную цену контракта. Желающие участвовать подрядчики предлагают свою цену, тот, чья цена оказалась самой низкой, выигрывает соревнование. Дальше подрядчик волен или честно выполнять свои обязательства, или склеить объект 'на две сопли', или вообще плюнуть на процедуру, оставив заказчика в дураках, что и случается часто. Не с нами конечно.
  
  Вот, наверное, и достаточно скучных разъяснений, и самое время мне настало перейти к моей истории.
  
  3
  
  В начале мая 2011 года крупная центральная школа нашего города, областного центра, выставила 'на котировку' несколько необычный вид работ с начальной ценой контракта 500000 рублей. Речь шла о возведении на школьном дворе трёх деревянных зданий. Впрочем, не то чтобы полноценных 'зданий'. Те деревянные домики, которые ставят на прогулочных площадках детских садов, никто же не называет 'зданиями', верно? Вот и здесь были такие же сооружения, правда, покрупней игровых, размерами скорее с небольшой дачный домик, но предназначенные не для жилья, а именно что для 'сохранения народных традиций'. Весь комплекс назывался 'Русский двор'.
  
  Все размеры и описания были указаны в тексте запроса котировок, в графе 'характеристика товара, выполняемых работ, оказываемых услуг'. Прилагались простенькие чертежи (точней, эскизы) и, как обычно, смета.
  
  Познакомившись со сметой, я слегка занюнил: составлял её, видимо, какой-то муниципальный мастак, и хотя, как водится, слегка завысил, особой выгоды не предвиделось, если следовать смете и техническому заданию буквально... Впрочем, техзадания не было. Господа муниципалы сплошь и рядом себя такой вещью, как техзадание, не утруждают. Это с нас, подрядчиков, они дерут три шкуры, а сами работают спустя рукава, скажем честно.
  
  Итак, большой выгоды не предвиделось, но предвиделась малая (от пятидесяти до ста тысяч можно было выйти в плюс), поэтому я оформил котировочную заявку по образцу и отослал её по электронной почте на адрес школы, сбросив цену контракта (или 'упав', как ещё говорят) на символические три тысячи рублей.
  
  В конце недели мне перезвонила секретарь директора школы. Кроме нас, заявился лишь один участник (ООО 'Клёст'), который скинул первоначальную цену только на тысячу рублей. Мы оказались, следовательно, победителями. Мне предлагалось встретиться с директором школы Риммой Марковной Савельевой в понедельник в двенадцать часов.
  
  4
  
  Здание средней общеобразовательной школы ? 9 меня ничем не впечатлило: четырёхэтажное, построенное по типовому проекту, правда, свежевыкрашенное.
  
  А вот Римма Марковна - да, произвела впечатление.
  
  Уже почти старуха, довольно высокого роста, правда, отнюдь не жилистая, наоборот, полноватая, но очень прямо держащая спину, с выдающимся носом, бледным лицом, тонкими бескровными губами, с волосами, забранными на затылке в пучок, она меня встретила в своём большом кабинете стоя и внимательно оглядела с головы до ног. Руки для рукопожатия не предложила (молодые директора и заведующие детскими садами обычно протягивают руку, даже женщины).
  
  - Вы - Дмитрий Сергеевич? - усомнилась она.
  
  Голос у неё был резковатый, слегка каркающий.
  
  - Да, - подтвердил я. - Я - Дмитрий Сергеевич, директор.
  
  - Вы - точно директор?
  
  - Да, - удивился я. - А что такое?
  
  - Просто молодо выглядите для директора. ('А вы - старó', - хотел я огрызнуться. Что это за фокусы начались? Вот откажусь с ними работать, и сядет мадам Савельева в лужу. Конечно, от слов я удержался, просто пожал плечами.) Присаживайтесь, пожалуйста.
  
  Римма Марковна села в своё кресло, я - за длинный директорский стол. Сели - и целую минуту молчали. Она как будто забыла, зачем мы встречаемся. Нет, не забыла: вот, вздохнула, будто обозначая необходимость начинать не очень приятный разговор. Сложила улыбку бледными губами.
  
  - Я, Дмитрий Сергеевич, сама вот... и не знаю, нужно нам это или нет. А вы как думаете?
  
  Я развёл руками, выпучив глаза. Мне-то, правда, откуда знать?!
  
  - Римма Марковна, это дело хозяйское. Вы... не хотите делать эти постройки?
  
  - Да, не больно хочу я городить этот огород, - отрезала Савельева.
  
  - Зачем вы тогда его на котировку выставили? - поразился я. - Вам шестьсот тысяч некуда больше деть?
  
  - Потому что приходится. К нам приехал Степанов и устроил мне, старухе, разнос. За то, что у меня, видите ли, бардак у забора.
  
  - Извините, не знаю Степанова.
  
  - Начальник отдела материального обеспечения департамента образования мэрии.
  
  - Понятно. То есть ничего мне не понятно. Какого рода бардак?
  
  - Там... детский домик, у забора рядом с налоговой, и эти, как его... идолы.
  
  - Почему на территории школы?
  
  - Да не были они на территории школы! А на территории детского сада. Семнадцатого. Здание сада отдали налоговой. А на кой ляд налоговой этот огород? Они тихой сапой и переставили забор так, что всё у нас на территории оказалось. Я, дура, обрадовалась сначала. А хозяйство это сгнило всё за двадцать лет. Крышу у домика сожгли. Одному из идолов нос отломили. Гнильё. Выглядит безобразно.
  
  - Получается, вы реконструируете то, что было... Да неужели на территории детского сада были такие терема, как в котировке?
  
  - Не было, - призналась Савельева. - Сами вот... сочинили такую ерунду. На свою голову.
  
  - А зачем? Вы не можете раскатать это дело по бревну, сравнять всё и газоном засеять? Вам тридцать рублей за глаза хватит на это. Чем городить Ростовский Кремль.
  
  - Тридцати тысяч?
  
  - Ага.
  
  Савельева вздохнула.
  
  - Не могу я, Дмитрий Сергеевич! Не разрешили. Пошла я на приём к Иванчуку...
  
  - Директору департамента образования?
  
  - Да. И он мне сказал: разрушить, мол, то, что было, несложно, но это дело варварское. А мы с вами, Римма Марковна, педагоги, а не варвары. Подумайте ещё. Ну... объявила я тогда конкурс среди педагогов, на лучшую идею. И Миронова принесла... вот этот, как вы выразились, 'Ростовский Кремль'.
  
  - Миронова - ваш педагог?
  
  - Да. Учитель английского. Посмеялась я сначала. Но больше-то предложений и не было. Ну, была парочка. Ещё более бредовых. И велела я Мироновой писать заявку на грант...
  
  Директор замолчала.
  
  - И? - подбодрил я её.
  
  - Написала она. И отправила. Нашла где-то знакомую сметчицу, та обсчитала. Уж не знаю, насколько грамотно считали...
  
  - И?
  
  - И выиграли грант.
  
  Я откинулся на спинку стула.
  
  - Так это ведь замечательно! Чей грант-то?
  
  - Президентский. Дали чётко шестьсот тысяч.
  
  - А в чём проблема, Римма Марковна? Грант-то целевой?
  
  - Да. На создание 'Русского двора'.
  
  - Так осваивайте! Какие у вас ещё варианты?
  
  Новый вздох.
  
  Снова директор замолчала. Я не решался её торопить. Наконец разлепила губы:
  
  - Не нравится мне эта затея.
  
  'Бред!' - чуть не сорвалось у меня с языка. Но, разумеется, опять я удержался. Спросил вежливо:
  
  - Чем именно, Римма Марковна, вам не нравится 'эта затея'? И чем вам нравится идея выбросить шестьсот тысяч в мусорное ведро? Ведь вы их больше ни на что не направите, неужели вам не ясно?
  
  - И эта идея тоже не нравится. Даже и не знаю, что лучше. Обе хуже.
  
  - Почему вторая плохая, про мусорное ведро - это я понимаю. А первая чем нехороша?
  
  - Тем, что Миронова предложила.
  
  - И что?
  
  - Хочет на моё место сесть Мила Петровна.
  
  - Мила Петровна, надо же... Полячка? Или белорусские корни?
  
  - Никогда не интересовалась. Никакого желания знать.
  
  - А что, очень злостный человек - Мила Петровна? Поганая такая карьеристка, да?
  
  - В том-то и дело, что по внешнему виду не скажешь... Я это чую, Дмитрий Сергеевич. Я такие вещи чу-ю нут-ром.
  
  ('И настолько не люблю своего сотрудника, что готова отказаться от пятисот тысяч, лишь бы та не усилила свои позиции, - невольно подумал я. - Приехали. Экий гадюшник...')
  
  - Увольте её, если она такая зловредная редиска, и дело с концом, - великодушно предложил я.
  
  - Эх, Дмитрий Сергеевич! Легко вам говорить - увольте! Знали бы вы ещё, как в наше время сложно взять и уволить человека! Да вы... точно директор?
  
  - Знаете, у меня никаких проблем с этим никогда не было.
  
  - Ну, у вас это проще, в бизнесе. И потом: вы мужчина. А я - слабая женщина. Я не умею стучать кулаком по столу...
  
  'Зато прекрасно умею жаловаться на жизнь и похищать чужое время', - с озлоблением подумал я, а вслух сказал:
  
  - Так мы будем монтировать комплекс, Римма Марковна? Я вас не неволю. Но решение нужно принимать сейчас. Я вам не помощник в ваших... внутренних играх.
  
  Савельева глянула на меня с такой неприязнью, будто хотела дать мне кулаком по шее. Разумеется, сдержалась и она.
  
  Взяла трубку телефона, вызвала секретаря и попросила ту пригласить Милу Петровну Миронову.
  
  Время до прихода учительницы-автора проекта 'Русского двора' мы молчали. Я пересматривал смету. Савельева с отсутствующим видом глядела в угол.
  
  5
  
  Открылась дверь - вошла молодая, свежая девушка в длинной тёмной юбке и белой блузке, с тёмно-русыми свободно лежащими волосами до плеч, и сразу мне очень понравилась. Никакой 'злостности' и карьерного рвения не увидел я в её лице, симпатичном, умном, тонком, серьёзном, но готовом к улыбке. Только губы её были чуть припухлы, но это шло к ней.
  
  Директор мотнула головой в мою сторону.
  
  - Вот, Мила Петровна, это... подрядчик. Объясните ему, будьте любезны, чего вы там хотели.
  
  - Дмитрий Сергеевич Горячев, - представился я и протянул руку. Учительница слегка коснулась моей руки, чуть тронула губы улыбкой. Села за длинным столом напротив меня.
  
  Всё больше и больше она мне нравилась, ещё ничего не сказав! Тем, например, как двигалась: плавно, мягко, как спокойно, без всякого жеманства обошла стол, отодвинула стул, села напротив, подняла на меня внимательные глаза.
  
  - Мне, собственно, почти всё понятно, - поспешил сказать я. - Вы... сами весь проект придумали?
  
  - Сама, - ответила девушка.
  
  ('И голос у неё приятный', - с удовольствием отметил я.)
  
  - Мила Петровна у нас большая придумщица, - ядовито прокомментировала директор. - Вот ещё вопрос в том, насколько её придумки соответствуют... требованиям реальной жизни. Потому что перед вами, Мила Петровна, здесь сейчас сидит бизнесмен, практический человек, директор фирмы, а не волшебник на голубом вертолёте.
  
  Я ухмыльнулся:
  
  - Ну, зачем уж сразу так... Можно уложиться в без малого шестьсот рублей, можно. [Герой опускает 'тысяч', как в обиходе часто делают сметчики и строители (прим. авт.).] Только пара вопросов у меня есть, конечно. Вы именно хотите, чтобы всё было покрашено?
  
  Вопрос как будто упал в пустоту. Мы с учительницей переглянулись.
  
  - Вы именно хотите, чтобы всё было покрашено, Римма Марковна? -переспросил я.
  
  - Нет уж! - с неожиданной ненавистью выплеснулась Савельева. - Вы, Мила Петровна, это всё изобрели, вы и разгребайте! Вы и отвечайте на вопросы! Господина бизнесмена!
  
  - Не я ведь принимаю решения, Римма Марковна, - спокойно (и совершенно разумно, как мне показалось) возразила девушка.
  
  - Хорошо, что сейчас вам это ясно! А со мной нельзя было посоветоваться пораньше?
  
  Упорно, упорно не понимал я причину этой неприязни руководителя к сотруднику! Неужели полумифическое желание второго занять место первого?
  
  - Я хотела с вами посоветоваться, Римма Марковна, - ответила учительница. - Вы ведь сами не захотели.
  
  Директор обернулась ко мне.
  
  - Вот видите, видите, Дмитрий Сергеевич!
  
  - Ничего не вижу, - грубо оборвал я. - Извините, мне время дорого.
  
  Снова молчание. Учительница решилась его прервать.
  
  - Дмитрий Сергеевич, - начала она почти робко, - я бы очень хотела, чтобы все здания были покрашены. Разными красками. Иначе очень бесцветно будет...
  
  - Антипожарными? - прагматически прервал её я.
  
  - Д-да, - потерялась учительница. - Наверное...
  
  - А тогда мы в цену контракта не укладываемся, - развёл я руками. - Вы знаете, сколько стоит краска класса КМ1 или КМ0 за кило?
  
  - И я о том же, - каркнула директор.
  
  - Есть несколько вариантов, - начал пояснять я. - Первый вариант: уменьшаем размеры. При приёмке работ ваши инженера из ЦОФа [Центр обеспечения функционирования образовательных учреждений. Муниципальная организация, отвечающая, в частности, за централизованную отчётность школ и детских садов, ежегодные технические работы по подготовке к отопительному сезону, разработку муниципальных смет, подготовку дефектных ведомостей, приём работ, выполненных внешними подрядчиками, и т. д. (прим. автора)] поорут, конечно, да и успокоятся. Второй вариант: берём бюджетный материал. Бревно, например, не оцилиндрованное, а просто окорённое. Есть, потóм, разный лес, разная степень сушки. Ещё вариант: вот эту башенку, например, не монтируем...
  
  'Кому я это говорю?' - тут же поймал я себя на мысли. Директор отключилась. Девушка слушала внимательно, но... ведь не Мила Петровна будет мне акт приёма работ подписывать! В какую нелепую игру меня тут заставляют играть? Эх, женщины, женщины! Как тяжело с вами дела делать...
  
  - Без башенки, - согласилась Мила Петровна.
  
  - А вы как думаете? - повернулся я к директрисе, которая демонстративно прикрыла глаза.
  
  - Да? - очнулась та.
  
  - Без башенки, Римма Марковна? - повторил я вопрос.
  
  - Без башенки, без башенки, - иронично произнесла та. - У нас очень многие в коллективе - без башенки. Мила Петровна, вы свободны.
  
  Девушка поднялась и вышла.
  
  - Вы видите? - произнесла директриса, повторяя себя саму, едва закрылась дверь.
  
  - Ничего не вижу, - хмуро буркнул я.
  
  - Некомпетентности, невежества при гигантском самомнении - не видите?
  
  - Самомнения не вижу. Потом, педагог - это не строитель и не сметчик, он все тонкости понимать не обязан. А вы почему на неё всё спихнули, Римма Марковна? - с неудовольствием выговорил я. Удержался бы в другой раз, но очень уж меня рассердила ситуация. - Вы - директор, вы и несёте ответственность! В том числе, и за башенки, и за прочие всякие... флюгерочки!
  
  - Вы, видимо, очень молоды, если говорите так, - вдруг вывезла директор без всякой логики.
  
  Я, раздражённый, встал и сухо сообщил, что Woodhouse берёт заказ, что бревно, так и быть, будет оцилиндрованное, уж если это указано в запросе котировок, что котировку им надо будет переделать и башенку убрать из эскизов и из сметы, иначе не хватит денег на покраску, а покраска в любом случае нужна, и это, мол, я говорю как специалист. Директриса слушала меня, устало кивая. Затем вызвала бухгалтера (именно та составляла котировку и её размещала на сайте), чтобы я всё сказанное повторил перед бухгалтером заново. Я повторил, внутри закипая от раздражения. Бухгалтер это, кажется, понимала и глядела на меня сочувственно-виновато. Мы договорились (с бухгалтером же) о том, что начнём работы в ближайшее время и о том, что оплата пройдёт не позже двух недель после оформления акта приёма работ (форма КС-2). 'Ведь так, Римма Марковна?' - уточнила бухгалтер. Руководитель нехотя кивнула головой, даже не открывая глаз. После этого я спустился в каморку к завхозу, осмотрел с ней место монтажа комплекса и договорился о том, что в ближайшую неделю школьные ворота закрываться не будут (они и так стояли открытые), а в выходные, если нужно, нам откроет их сторож.
  
  6
  
  Дверцей машины я хлопнул так, что стоящие рядом мальчишки попятились назад. (Изучали они мой Ford Focus Cabrio с интересом: хорошо, что верх поднял, а то бы уже резвились на сиденье водителя. Довольно непрактично в России ездить на кабриолете, особенно зимой, но за непохожесть на других нужно платить свою цену. Конечно, можно было, как все делают, купить здоровый чёрный внедорожник, но 'делать как все' мне казалось пошлым. И даже не в этом была причина, а в том, что просто влюбила меня в себя эта машинка.) Резко я взял с места - и в своей злости, конечно, на самом выезде со школьной территории въехал в огромную лужу (утром прошёл хороший дождь). И, разумеется, обрызгал девушку, которая тоже выходила из ворот. Да ещё как обрызгал! Я её окатил с головы до ног.
  
  Ужасно неловко. Я подал назад, опустил стекло, собираясь пробормотать извинения. Слова замерли у меня на губах: девушкой была Мила Петровна Миронова, учительница английского языка.
  
  Так мы и смотрели друг на друга, словно китайские болванчики. Она улыбнулась наконец.
  
  - Мне очень стыдно, очень, - собрался я, ободренный её улыбкой. - Ваша директриса просто меня взбесила, вот и... тьфу ты, чёрт! Вы мокрая вся.
  
  - Ну, не вся... Ладно, Дмитрий Сергеевич. Спасибо. Я верю, что вы нечаянно.
  
  - Вы в таком виде домой пойдёте?
  
  - Да. А что вы предлагаете?
  
  - Я вас могу отвезти домой.
  
  Девушка задумалась. Отрицательно повела головой.
  
  - Не надо, - ответила она. - Я верю, что вы совершенно бескорыстно предлагаете, но... не нужно.
  
  - Ну, мне бы не пришло в голову вас обрызгать, чтобы потом знакомиться, - рассмеялся я. - Нет, серьёзно! Не хотите, чтобы вёз до дома, - назовите мне место за квартал до вас.
  
  Учительница прикусила нижнюю слегка припухлую губу: задумалась. Решилась:
  
  - Хорошо: довезите меня до площади Маркса, если вам по пути.
  
  - Садитесь, пожалуйста.
  
  Только после того, как мы тронулись с места, я договорил:
  
  - Мне не по пути, но десять минут ничего не изменят. Ваша грымза вас, похоже, страшно не любит. За что? Чем вы ей успели насолить?
  
  - Извините, Дмитрий Сергеевич: я не люблю слов вроде 'грымза'.
  
  - Ну, пусть: директриса. Так почему?
  
  - Понятия не имею, почему. Я ничего плохого ей никогда не делала.
  
  - А меня она убеждала, что вы метите на её место. Что? - мне пришлось на пару секунд повернуться: я почувствовал на себе её долгий, удивлённый взгляд. - Чтó вы как на меня смотрите?
  
  - А как я на вас должна смотреть? Это дикое подозрение, Дмитрий Сергеевич. Дикое и безосновательное.
  
  - Почему сразу 'дикое'? - решил я её немного поддразнить. - Нет ничего плохого в желании занять более высокую должность. И делать более интересную работу.
  
  - И в желании подсидеть кого-то тоже нет ничего плохого?
  
  - Ну, что уж сразу 'подсидеть'... Думаю, Римме Марковне скоро на пенсию.
  
  - Она уже на пенсии.
  
  - Тем более.
  
  - Дмитрий Сергеевич, мне просто неинтересно расталкивать других людей локтями.
  
  - Хорошо, верю, - смягчился я. - Может быть, у неё просто мания преследования? Может быть, она всех молодых подозревает?
  
  Девушка замялась.
  
  - Честно говоря... Тут... не совсем безосновательно: в коллективе были разговоры - и это было в шутку сказано, одной коллегой, совсем в шутку, о том, что выберем Милу новым директором... - осторожно заговорила она.
  
  - ...Но Римма Марковна услышала эту 'шутку', или ей пересказали, и с тех пор у неё на вас зуб, - закончил я. - Ну, и ладно, не будем о ней больше.
  
  - Спасибо!
  
  - Расскажите лучше про 'Русский двор', как вы его себе представляете. Я читал спецификацию, но там ведь не написано, зачем всё это дело.
  
  - Вам Римма Марковна не объясняла? Да хотя что это я... Вот смотрите, - оживилась девушка. - Русская изба, терем вроде княжеского и часовня. В русской избушке - крестьянский быт, полностью, достоверно! Лавки по стенам, стол, красный уголок, прялка, поставец для лучины, горшки, ухваты, печь...
  
  Я присвистнул.
  
  - На девяти квадратных метрах?
  
  - Да, а что такого?
  
  - А утварь?
  
  - Мы сделаем объявление, родители принесут. Если они неравнодушны к школе! Если им не наплевать на своих детей! Что: вам кажется, родители пожалеют старую сломанную прялку? Тут будут проходить уроки краеведения...
  
  - Вот как! - улыбнулся я. - Даже уроки! В избушке на курьих ножках!
  
  - Ну, хорошо: экскурсии. Дальше: терем - место для занятий историей. Сделан именно по образцу палат знатного человека в допетровской Руси. В окнах - частый косой переплёт, слюдяные стёклышки...
  
  - Вот именно слюдяные? - не удержался я.
  
  - Ну, не придирайтесь к словам! На стенах - портреты русских военачальников, великих людей России. Может быть, несколько икон.
  
  - Ох, завоют родители-атеисты...
  
  - Пусть воют. Это наша история, в конце концов. Может быть, из-за атеистов мы мощи святителей отнесём на помойку? Согласитесь, Дмитрий Сергеевич: ведь гораздо лучше познавать историю в таком теремке, чем в бетонной коробке!
  
  - Может быть. Не знаю, вам видней. Хотя удивительно: вы учительница английского, а так заступаетесь за историю...
  
  - Дурное чувство специализации, которое уродует человека! - было мне взволнованным ответом.
  
  'Как вы молоды!' - едва не сказал я вслух, и тут же устыдился этой мысли в духе Риммы Марковны.
  
  - А зимой? - задал я вместо этого 'коварный' вопрос.
  
  - Что - зимой?
  
  - Как зимой вы будете отапливать эти спичечные коробки? По смете отопления не предусмотрено. Это же не здания, строго говоря. Так...
  
  - Во-первых, есть осень и весна, а во-вторых... - девушка призадумалась. И вдруг глянула на меня искоса, улыбнулась. - А вы зимой как ездите в своём кабриолете?
  
  Я едва не закашлялся.
  
  - А это тут при чём?
  
  - При том. Отвечайте!
  
  - Так вот и езжу, - буркнул я.
  
  - Вот видите! - радостно восторжествовала она. - Даже вы, 'практический человек', 'бизнесмен', понимаете, что иногда впечатление важнее временных неудобств! А при этом несравнима важность впечатления, которое вы произведёте на случайную девушку - и на детей. Девушка сегодня есть, а завтра нет. А впечатление в детской памяти, может быть, всю жизнь сохранится...
  
  - Я не ради девушки покупал кабриолет, - проворчал я.
  
  - Тем более! Я... вас не обидела?
  
  - Да нет, ни капли. И ещё часовенка, значит. Для изучения основ православной культуры?
  
  - Да. Пусть будет с высокой достоверностью воссоздана атмосфера церкви. Иконостас. Алтарь...
  
  - ...С частицей мощей.
  
  - А вы знаете про то, что в алтаре должна быть частица мощей? Надо же! Не думала, что вы...
  
  - Православный человек?
  
  - Да, то есть... Ну вот, снова я вас, наверное, обидела.
  
  - Ну, мы квиты, - рассмеялся я. - Я вас уже авансом облил с головы до ног. Нет, правда: с интерьером настоящей церкви? Где вы найдёте всё вот это, церковное?
  
  - Мне поможет знакомый батюшка, отец Симеон.
  
  - Может быть, он и служить там будет?
  
  - Н-не знаю... - потерялась Мила. - Н-нет: думаю, скорее, что-то вроде музея...
  
  - Ещё бы: вас ведь родители растерзают живьём за настоящую церковь на территории светской государственной школы.
  
  - Почему вы такого плохого мнения о родителях?
  
  - А почему вы такого хорошего?
  
  - Потому что н-у-ж-н-о искать в людях хорошее! Потому что это моя профессия, Дмитрий Сергеевич, - искать в людях хорошее!
  
  - Простите, - искренне попросил я прощения. - Я всё время останавливаю ваш энтузиазм, будто... Римма Марковна. Если честно, мне, пожалуй... хотя почему 'пожалуй'? - мне без 'пожалуй' нравится то, что вы придумали. Это замечательно, Мила! Мила Петровна, я хотел сказать. Дай вам Бог, чтобы вы осуществили вашу задумку и нашли таких же, как вы, талантливых учителей, которые бы в этих теремках вели уроки истории.
  
  Мила слегка покраснела и бросила на меня быстрый благодарный взгляд.
  
  - И вам спасибо, - сказала она негромко. - С чего вы, в самом деле, взяли, что я талантлива?
  
  - Потому что для меня неравнодушие - уже синоним.
  
  - Таланта? Вы - очень симпатичный человек.
  
  - А вы - очень симпатичная девушка.
  
  - Какая глупость. Я уверена, что вы не нарочно это сказали - и, кстати, мы уже приехали.
  
  Я притормозил на автобусной остановке и протянул Миле руку. Она пожала её - чуть крепче, чем в первый раз.
  
  - Не обижайтесь на меня. Вы ведь не обиделись? - пытливо заглянула она мне в глаза.
  
  - За что, Мила Петровна?
  
  - Например, за то, что не приглашаю вас домой.
  
  - Понимаю: вас ждёт ревнивый муж.
  
  Девушка улыбнулась.
  
  - Нет, у меня нет мужа, ни ревнивого, ни обычного. Совсем не в этом дело. Я, правда, не могу. Возможно, когда-нибудь позже... До свиданья!
  
  Я грустно покачал головой. Наверное, фраза 'Возможно, когда-нибудь позже...' в устах такой замечательной девушки - это аналог фразы 'Мы вам обязательно позвоним', которой американские работодатели вежливо выставляют за дверь негодного соискателя после проваленного им собеседования.
  
  Ай, друг, брось: Мила Петровна - птица не твоего полёта. Ты есть бывший плотник и грязный нувориш, а она - Учитель, проповедник Красоты и Истины. Расслабься, дорогой, да?
  
  7
  
  Во вторник утром я привёз на 'объект' своих мастеров и около часа потратил на объяснение задачи. Закончив, я решил заодно подняться к директору.
  
  Секретарша доложила обо мне, и практически сразу я был принят. Снова Римма Марковна прошла и встретила меня на середине своего большого кабинета, и сегодня улыбалась мне как желанному гостю. (Что это за ночь совершилось в её голове?)
  
  - Очень рада, Дмитрий Сергеевич! Очень рада! - она даже руку мне подала и легонько, символически пожала три моих пальца. - Сегодня приступили, значит?
  
  Я промычал что-то утвердительное.
  
  - Я видела, видела! Наблюдала за вами из окошка...
  
  ('Если наблюдала, то что же не подошла? А то выходит почти как 'подсматривала'...')
  
  - У меня к вам вопрос... деликатный, - продолжала Римма Марковна. - Вы ведь собираете... три домика, если можно так сказать. И один из этих домиков вроде как напоминает церковь...
  
  - Не напоминает, а прямо и есть макет церкви. И даже не знаю, насколько слово 'макет' подходит. Три на три метра. При большом желании там можно будет провести службу.
  
  - Вот-вот, и я о том же. Не знаю, как управляющий совет посмотрит...
  
  Я разинул рот: даже не сразу нашёлся, что сказать. Выдавил наконец из себя:
  
  - Это как понимать?
  
  - Дело в том, что мы этот проект с управляющим советом школы не согласовывали. А туда ведь входят представители родительской общественности...
  
  - А почему не согласовывали? - хмуро спросил я.
  
  - Как-то так всё быстро очень получилось...
  
  - Ничего себе 'быстро получилось'! - я начал распаляться. - Вы выставили котировку на сайт госзакупок, со сметой, с эскизами - вас кто заставлял?! Сейчас этот ваш управляющий совет скажет: какого лысого хе... какого чёрта, пардон, нам часовня - мы смету будем переделывать? Уменьшать стоимость работ на двести рублей?!
  
  - Дмитрий Сергеевич, не кричите! Я старая женщина, можно сказать. И на меня постоянно давят все, у кого хватает бесстыдства... - Директор села, пригласив жестом и меня садиться. - На меня чудовищное давление оказал департамент! Чудовищное! И я, фактически, оказалась жертвой обстоятельств. Мне пришлось срочно разрабатывать проект...
  
  - Кажется, его всё-таки Миронова разработала, не вы?
  
  - Ну, это так говорится. Я же её руководитель. ...Срочно разрабатывать проект, делать смету...
  
  - Извините за вопрос: а это вы нашли сметчика?
  
  Римма Марковна заморгала, будто ожидая подвоха.
  
  - А что? - опасливо спросила она. - Плохая смета?
  
  - М-м-м...
  
  - Её какая-то знакомая Мироновой делала! Я понятия не имею, что у неё там за сомнительные знакомые!
  
  - Нормальная смета, - сердито брякнул я. - Не вы, по сути, верстали проект, не вы уговорили сметчицу за красивые глаза сделать работу, которая, между прочим, тысячи три стоит. Так-то. Вы эту мелочь упустили, да? Всё на прекраснодушном энтузиазме? Не вы, видимо, оформляли конкурсную документацию. Выиграли грант. А если бы не выиграли? Я вам скажу, чтó бы вы сделали: тупо купили бы пару банок краски, подкрасили бы этих идолов, где они больше всего облупились, гнильё там замазали бы, сделали бы пару фотографий, отнесли бы вашему Степанову: мол, вон какие мы перцы-молодцы! А годика через два раскатали бы всё и засадили газоном. Так не было, значит, никакой срочности на котировку выставлять? Вообще никакой, а? Деньги-то федеральные: небось, не отнимут! Конец учебного года скоро, целое лето впереди! Не могли месяцок подождать до вашего, мать его, совета?
  
  - Вы... почему так со мной разговариваете, Дмитрий Сергеевич?! Вы почему защищаете её?! Успела на вас произвести впечатление своими прекрасными глазами?
  
  - Подставляете вы потому что человека!
  
  - Это она меня подставляет! - взвизгнула Римма Марковна. - Она мне расставила ловушку, а я и попалась, старая дура! Беспроигрышный вариант, Дмитрий Сергеевич! Бес-про-иг-рыш-ный! Одобрю я проект - меня родители сгрызут за то, что я торгую в школе опиумом для народа! Учили Маркса, нет? А я учила! Вливаю в юные умы религиозный дурман! Откажусь - сотрудники завопят, что старая карга Савельева рубит на корню все благие начинания!
  
  - А нельзя проект-то было с коллективом обсудить? - мягко спросил я. Директор осеклась.
  
  - Я... не подумала, Дмитрий Сергеевич, что нужно обсуждать с коллективом. И потом - неавторитетно...
  
  - Частично от обязательств перед подрядчиками отказываться - это, значит, очень авторитетно...
  
  - Так мы ведь здесь с глазу на глаз, - бесхитростно пояснила она. - Педагогов тут нет. А вы, что, обиделись? - она пытливо заглянула мне в глаза. - Мы вам... не дай Бог, ещё неустойку какую должны?
  
  Я досадливо мотнул головой.
  
  - Бросьте, Римма Марковна: не людоеды же мы. Вот как договоримся: 'часовню' мы пока не собираем и не изготавливаем. Решайте пошустрей с вашим управляющим советом, что да как. С инженерами из ЦОФа объясняться будете сами. Смету, если что, сами тоже будете переделывать.
  
  - А вы не можете, Дмитрий Сергеевич? - заискивающе улыбнулась она. - Силами вашей организации?
  
  - Не можем, - оборвал я. - Переделка денег стоит. В смете не заложена переделка сметы. И специалистов у нас нет.
  
  (Я слукавил, конечно. Я мог бы попросить нашу сметчицу, чтобы та переделала смету 'за так'. Тут ведь в клиенте дело. Нравится вам клиент - вы многое делаете ему 'за так'. А не нравится - извини-подвинься.)
  
  - Ну, заставлю Миронову снова... - вздохнула директриса.
  
  - Я бы не стал на вашем месте.
  
  - А почему? - тут же встрепенулась она. - Вы, значит, чувствуете, насколько человек опасный и скользкий?
  
  - Вы прямо вот так уверены, что она вам с 'Русским двором' расставила ловушку?
  
  - Уверена. Матерью родной клясться не буду, конечно, но... чувствую. Она... Дмитрий Сергеевич, Миронова - очень трудный человек! Очень! Она только с виду вся такая гладкая! И аппетитная для молодых мужчин. А по сути это ой-ой-ой какой орешек! Такой, что сунешь палец - руку откусит. Она авантюристка. Вы знаете, что, кажется, она сдавала Единый госэкзамен за младшую сестру?
  
  - Не может быть!
  
  - А что такого? Похожи. Взяла её паспорт. А мне был звонок из сорок седьмой школы. Уточняли, учится ли у нас такая девочка, Алиса. И поделились сомнениями: мол, крупна девочка. Я, конечно, свечку не держала, но я у-ве-ре-на, что дело там было нечисто! Потому что эта ваша Алиса - тоже тот ещё фрукт! Который от яблони недалеко падает. Умолчу про её истерики и падения в обморок, умолчу про её у-жа-са-ю-щу-ю неуспеваемость по ряду предметов. Я просто знаю, что год назад девочка закончила школу. И никуда, насколько мне известно, не пошла учиться дальше. И не работает. А у меня такие есть... косвенные сведения про то, чем она занимается, что у вас бы волосы, Дмитрий Сергеевич, волосы встали от ужаса дыбом, если бы...
  
  - На панель, что ли, пошла? - опешил я.
  
  Римма Марковна довольно засмеялась своим каркающим смехом.
  
  - Если бы панель, дорогой мой! Не-ет! Тут не панель! Тут... другое... Всё, - она поднялась. - Не могу вас дольше задерживать.
  
  8
  
  Сообщения о редкостном коварстве Милы и о её сестре, которая промышляет чем-то похуже проституции, так на меня подействовали, что я, уже дойдя до автомобиля (вокруг него снова толпилась 'мелюзга'), развернулся и пошёл назад. Не то чтобы я поверил этим сообщениям, нет! Но... во-первых, дыма без огня не бывает, во-вторых, чувствовал я, что должен с девушкой поговорить. Обязательно поговорить должен! Одно из двух: или она действительно придумала для своего руководителя хитроумную ловушку - тогда это некрасиво, не по-человечески, и нужно предостеречь её от этой глупости. Или директор видит опасность на пустом месте, по недостатку ума, по жалкому желанию приписывать другим собственные дурные мотивы, и тогда тем более нужно Миле поговорить со своей начальницей начистоту, искренне объясниться, а не то... недолго ей работать в этой школе!
  
  Секретарша в приёмной склонила голову над бумагами. Я кашлянул.
  
  - Вера Михайловна... правильно вас назвал? Вера Михална, мне нужен телефон вашей сотрудницы, Мироновой Милы Петровны.
  
  Та оторвалась от бумаг и захлопала ресницами.
  
  - А... зачем?
  
  - Нужен, потому что... - вдохновение на меня накатило. - Потому что я вчера её обидел, и серьёзно, кажется, и мне хотелось бы извиниться...
  
  Несколько секунд секретарь соображала. Новый хлопок ресницами.
  
  - Мы не даём личных данных сотрудников посторонним. Извините.
  
  - Я не посторонний! - возмутился я. - Я ваш подрядчик! Мы с вами контракт подпишем на шестьсот тысяч!
  
  Девица в мелкой завивке замялась.
  
  - Я не знаю... Такая причина незначительная... Ну, подумаешь, обидели вы её...
  
  - А если она на меня в суд подаст? - быстро спросил я. - Иск с требованием публичных извинений? Я деньги на адвоката потрачу, время своё - и всё из-за этой ду... робости вашей!
  
  Дверь директорского кабинета распахнулась.
  
  - А что, Дмитрий Сергеевич: есть у вас основания считать, что Миронова на вас в суд подаст? - гортанным голосом проговорила директриса, сощурив глаза до двух щёлок. Не очень-то она мне верила! - Чем вы её оскорбили так сильно? Когда успели?
  
  - На школьном дворе. Я быстро уезжал и обрызгал её с головы до ног. Вам, извиняюсь, яму не дано засыпать? Может, Степанов-то не зря таким злым от вас уехал?
  
  Римма Марковна приоткрыла рот. Весёлые искорки замелькали в её глазах.
  
  - Во-он оно как... (Моё замечание о бесхозяйственности она пропустила мимо ушей: так её позабавила картинка.) С головы до ног?
  
  - С головы до ног, говорю.
  
  - А она вас разглядела?
  
  - Сложно было не разглядеть: у меня машина с открытым верхом.
  
  - Очень-очень занятно... - широкая улыбка расползлась по лицу директора. - Ну, Дмитрий Сергеевич: сами-то видите теперь? Нет: вы серьёзно решили извиняться перед этой... английской прошмандовкой? Не много ли чести?
  
  - Я должен, как минимум, убедиться, что она не готовит гражданского иска, - угрюмо соврал я - и покраснел. Римма Марковна, наверное, подумала, что я покраснел с досады. (Или прекрасно она поняла, что не для этого мне нужен телефон, но просто подумала, что, усомнившись сейчас в моей искренности, испортит отношения с подрядчиком? Кто знает...)
  
  - Дай, Верочка, товарищу телефон и адрес, - покровительственно распорядилась директор. - Удачи, Дмитрий Сергеевич! Не премину, в случае чего, на вас сослаться. О том, что даже посторонние люди подтверждают её скверный характер. Правда, Верочка?
  
  9
  
  После посещения школы меня ждали дела, и всё-таки несколько раз я набрал данный мне номер телефона. Аппарат вызываемого абонента не отвечал.
  
  Дневную работу я закончил около шести вечера - и решил ехать по адресу, который получил от секретарши. Улица Станция Приволжье, дом 4, квартира 2.
  
  Не сразу, даже с помощью навигатора, я нашёл 'дом 4' - и остановил машину неподалёку. Да! Не самое ожидаемое место...
  
  Мила жила не в спальном районе, но и не в центре города, а - как бы сказать точней? - на окраине центра, на границе с промышленной зоной. Верней, само это место уже можно было считать промышленной зоной. По одну сторону длинного шоссе шёл ряд кирпичных гаражей (где-то дальше была электростанция). По другую сторону - автомойка, автостоянка, какие-то неказистые одноэтажные хозяйственные постройки, видимо, собственность железной дороги, которая начиналась сразу за ними, тут же, метрах в двадцати от шоссе. И между этими сараями или ангарами затесался двухэтажный жилой дом в окружении нескольких ясеней и ив. Деревья эти радовали глаз и разнообразили унылый индустриальный пейзаж. Старый бревенчатый дом, обшитый досками, выкрашенный в тёмно-зелёный цвет: таких много в конце сороковых годов понастроили военнопленные немцы. Называли такие дома бараками, и ещё лет семь назад они и в самом центре города встречались. Потом, как водится, все сгорели: уж больно в центре дорога и лакома земля. А на окраинах кое-где остаются ещё такие вот 'бараки'. Домик был небольшой: два ряда из всего четырёх окошек по 'длинной' стене. Симпатичный, с наличниками на окнах. Видимо, только две квартиры здесь и помещались.
  
  Я решительно вошёл в подъезд (или сенями правильней было назвать эту пристройку к торцовой стене?), для чего мне пришлось нагнуться: входная дверь оказалась меня ниже на голову. На лестничной клетке темно было хоть глаз выколи. Номера квартир на дверях отсутствовали. Разумно было предположить, что квартира номер два - на втором этаже. С некоторым волнением я поднялся по узкой и крутой лестнице наверх ('Что за нелепость этакая? - неслись мысли одна за другой. - Как я иду просто, без приглашения? Разве меня звали? Не нужно ли было купить цветы? Нет, подумает, что набиваюсь в женихи... А сказать-то что, прямо сейчас, первыми словами?!') и постучал в дверь. Подождал и постучал ещё, энергичней.
  
  Никакого ответа. Ни движения, ни шороха.
  
  Я спустился вниз и забарабанил в дверь на первом этаже.
  
  Долго - ни звука, ни шевеления. Только через добрых три минуты дверь мне медленно-медленно открыла древняя старуха.
  
  - Бабушка, не здесь ли живут Мироновы?
  
  - А? - переспросила меня 'бабушка'.
  
  - Вы сама не Миронова будете?
  
  - А? Чаво тебе, милой?
  
  - Не Миронова будете? - закричал я: старуха, похоже, туга была на ухо.
  
  - Нет, не Миронова. Сурикова я, а в девичестве Гудкова...
  
  - Над вами, в этом доме, живёт молодая женщина по фамилии Миронова?
  
  - А? А хто их знаить, каковские они, они мне не сказываються...
  
  - Молодая женщина живёт там или кто?
  
  - Молодая, милой, молодая. Ребятёнок совсем. Чай, отец есть, у ребятёнка-то, так вить он носа не кажет, срам глаза заел... Да ты сам из каких будешь?
  
  - Спасибо, бабушка, - сухо сказал я.
  
  - Да ты сам из каких будешь, ай?
  
  - Издалече, - буркнул я. - Не местные мы.
  
  - А?!
  
  - Издалече!! - зарычал я. - Не местные мы!! Гуд-бай, бабушка, адью, божий человек!
  
  10
  
  Посещение провалилось, лениво размышлял я в автомобиле. (Я встал на обочине дороги, метрах в двадцати от дома: окна второго этажа от меня скрывала ива, но уж, конечно, ни одного человека, входящего в сени через единственную дверь, я не пропустил бы.) Провалилось, и хорошо, что не купил цветы. Да на что мне сдалась эта Мила Петровна, в самом деле? Других забот у меня нет как будто? Отчего я не уезжаю, сижу, будто здесь для меня мёдом намазано?
  
  - А ведь сдалась, - вслух ответил я самому себе. - И нет у тебя сейчас других забот важней. И будешь здесь сидеть. Именно что мёдом намазано.
  
  Прошёл товарный состав. Невесело, наверное, жить в доме у самой железной дороги.
  
  Может быть, потому девушка меня домой не пригласила, что стыдится ветхости своего жилья?
  
  А ещё ничего выглядит домик. Опрятный. Занавесочки. Наличники белые...
  
  Не боится ли она возвращаться домой одна, вечером? По пустырю, под линией электропередач, затем мимо гаражей? Пьяные подростки, нехорошие люди... Или нехорошим людям неинтересны индустриальные окраины?
  
  Не успел я додумать мысль до конца, как аккурат напротив входа в дом остановился чёрный джип.
  
  'Браток' с широкой шеей выпрыгнул из джипа и решительно вошёл в сени.
  
  Я навострил уши. Стоило: судя по крикам, 'браток', как и я всего час назад, разговаривал с тугоухой старухой. Да, это становится интересным!
  
  Вышел он злой. Тоже, видать, немногого добился.
  
  Секунду поколебавшись, я посигналил. Неизвестно, что ждать от таких ребят с бычьей шеей, но на крайний случай лежал у меня в 'бардачке' травматический пистолет.
  
  Малый подошёл ко мне вразвалочку. Я опустил стекло.
  
  - Что, брат, тоже Миронову ищешь? - решил я 'сыграть на опережение'.
  
  'Боец' захлопал глазами.
  
  - Какую такую Миронову? - с подозрением спросил он. - Подружка, что ль, твоя?
  
  - Вроде как.
  
  - Сказал бы ты своей подружке, чтобы собирала манатки да дула отсюда.
  
  - А что такое, брат?
  
  - Объект здесь надо воткнуть, ** твою мать! Очень важный дядя хочет здесь объект. А халупа эта торчит как бельмо на глазу. Попалиться может нечаянно. Есть вопросы, нет вопросов? Бывай, земляк! Клёвая у тебя тачка! А не стрёмно, что бабская? Гы-гы...
  
  'Брат' покровительственно похлопал меня по плечу, развернулся и пошёл к своей машине, которая уж явно не была 'бабской тачкой'. Хлопнул дверью, тронулся с места, уехал. А мне стало невыносимо тоскливо и тревожно. Ах, как всё знакомо до боли, проходили, выучили наизусть! 'Важный дядя' хочет именно на этом месте воткнуть 'объект'. Магазин, офисный центр класса Б или склад для своего успешного предприятия. Старый барак ему мешает. Две канистры бензина - и дело в шляпе. Старухе, видимо, предлагали отступные. Та не соглашается. Экая важность - старуха! А ведь, кроме старухи, живёт здесь ещё Мила Петровна Миронова, учительница английского языка. Куда той пойти? В теремок на территории школы? А как жить и готовиться к занятиям, учить добру и справедливости с мыслью о том, что каждую ночь её жильё может нечаянно загореться? Как это дико, жестоко, несправедливо! Что это за железный век настал? Или каменный? Не мне скулить, конечно: я малый неробкий и за себя постою - а у девушки этой неужели нет никого, кто бы её защитил? Уж лучше пусть был бы этот кто-то, пусть, соглашусь и благословлю, скрепив сердце, чем так вот - каждый вечер ходить ей по пустырю, опасливо поглядывая, не бежит ли на тебя бездомная собака, и ждать, когда 'важный дядя' решит положить конец твоей 'халупе'.
  
  И какое немалое мужество нужно, чтобы в коротком разговоре с мужчиной не на невесёлую жизнь ему поплакаться, а говорить о воспитании, восторженно рассказывать про свой проект и про знакомого батюшку! Или наивность это? Может быть, и наивность, но ведь наивность бывает разного сорта. Есть корыстная наивность, а есть чистая, звонкая, бескорыстная наивность молодости, которой я сам никогда не имел и которая - видит Бог, только тогда это понял - в наш торгашеский век стóит дороже золота...
  
  Додумать эту мысль до конца я не успел. Рядом со мной затормозил оранжевый мотороллер. (Сейчас такие называют скутерами.)
  
  11
  
  Водитель снял шлем, оказавшись черноволосым молодым человеком с колючим взглядом и такой же на вид колючей трёхдневной щетиной.
  
  - Можно с вами побеседовать, уважаемый? - обратился он ко мне.
  
  Я опешил.
  
  - Можно... Только ведь мы с вами незнакомы, и... кто вы такой, чёрт возьми?
  
  - Частный детектив. Показать документы?
  
  - Да уж, будьте любезны.
  
  Я с сомнением изучил 'удостоверение' и вернул его владельцу.
  
  - Если вы ч-а-с-т-н-ы-й детектив, - собрался я с мыслями, - то, видимо, я на ваши вопросы отвечать не обязан.
  
  - Нет, не обязаны. Но иногда нужно делать даже те вещи, которые мы вроде как делать не обязаны.
  
  - Зачем это?
  
  - Например, для блага своей страны.
  
  - Да? Очень интересно.
  
  - Да. Или некоторых влиятельных людей, которые живут в этой стране. И существуют с вами в одном пространстве.
  
  - Вы про того самого 'важного дядю'?
  
  - Не знаю, кого вы имеете в виду.
  
  - Того, который хочет 'нечаянно сжечь' этот барак и воткнуть на этом пятачке торговый центр или что там ещё.
  
  - Пожалуйста, поподробней с этого места. Вы какое отношение имеете к потенциальному застройщику?
  
  - Ни малейшего. Просто случайно стал свидетелем, как старухе, которая живёт на первом этаже, предлагали отступные.
  
  - Как это вам так удалось? - весело полюбопытствовал детектив.
  
  - Я здесь уже долго стою.
  
  - А зачем?
  
  - Считаю ваш вопрос нескромным. Может быть, я девушку жду.
  
  - Девушка живёт в этом доме?
  
  - С чего вы взяли? Просто взял и назначил своей девушке свидание. Вот именно здесь мне захотелось. Красивое место, не находите?
  
  - Ну-ну. Это очень любопытно - то, что вы рассказали, - но, если честно, мало меня интересует. Давно, говорите, вы здесь?
  
  - Около часа, а что?
  
  - Вы не видели за этот час детей и подростков, входящих в здание или выходящих из него?
  
  - Нет, не заметил. Почему это вас так беспокоит? Чтó, ваш клиент прячет у старухи Суриковой своего внебрачного ребёнка?
  
  - Всё намного хуже. Вы не хотите, уважаемый, сообщить мне, если увидите таких детей или подростков?
  
  - Никакого желания. Я вам не нанимался в осведомители. Я здесь по велению сердца, а вы - на работе. Вот и работайте.
  
  - Знали бы вы, от чего отказываетесь...
  
  - Не прельстили.
  
  - ...И гнев какого человека можете на себя навлечь...
  
  - Не испугали.
  
  - Я и не собирался. Просто имейте в виду, что ваш номер я списал.
  
  - Надеюсь, законом ещё не запрещено здесь стоять?
  
  - Надейтесь, надейтесь. Надежды юношей питают. Я приеду в другой раз. У вас слишком приметный кабриолет, он мне испортит всё дежурство. Если вы наблюдаете за входом, то делаете это жутко непрофессионально. Вас видно как на ладони.
  
  - Я не наблюдаю, любезнейший. Я сижу в автомобиле, дышу свежим воздухом и думаю о жизни.
  
  - Удачных размышлений, - усмехнулся 'частный детектив', надел шлем на голову - и был таков.
  
  12
  
  Часы показывали девять вечера. Свет на втором этаже не горел. С чего я вообще взял, что Мила живёт здесь? Может быть, она дала секретарю мифический адрес? Или адрес прописки, а сама снимает квартиру в другом месте? Может быть, на втором этаже только мыши обитают последние лет двадцать?
  
  Я вышел из автомобиля и немного прошёлся взад-вперёд. Вернулся. Убрал верх, опустил стёкла, заложил руки за голову и откинулся на спинке сиденья, глядя на первые загорающиеся звёзды.
  
  Звёзды бескорыстны и фантастически далеки от нашей земной суеты. Им никакого дела нет до того, что сметная стоимость работ после заседания управляющего совета уменьшится на двести тысяч рублей, а важный дядя хочет спалить симпатичный старый домик, оставив нескольких человек без крова. Думают ли об этом где-нибудь на Бетельгейзе? Или у обитателей тех миров свои, тоже мелочные заботы? Ужасно не хочется верить в то, что вся Вселенная населена такими же, как мы, хапугами и карьеристами. Что это за тип подкатил ко мне сегодня на оранжевом мотороллере? Неужели в нашем городе действительно есть частные детективы? Может быть, парнишка просто перечитал Конан-Дойла и Честертона? Помнится, у Честертона был отец Браун. Коричневый такой отец. Интересно, духовный отец Милы - тоже детектив? И прячет кольт под рясой? А её обычный отец - я его... как-то знаю? Да с чего бы? Ай, мысли путаются...
  
  Я уже спал. Я мало спал предыдущую ночь, а смотреть на звёзды - так успокаивает... Поезда проходили по правую руку от меня, диспетчер гнусавым голосом что-то объявляла машинистам поездов в репродуктор, редкие фуры пролетали по шоссе слева - я спал.
  
  Проснулся я поздно ночью. Не от шума поезда, не от гудка грузовика. От особой тишины, которая устанавливается, когда р-я-д-о-м с в-а-м-и н-а-х-о-д-и-т-с-я к-т-о-т-о и б-е-з-м-о-л-в-н-о н-а-б-л-ю-д-а-е-т з-а в-а-м-и.
  
  Осторожно я повернул голову направо. Холодок пробежал у меня по спине.
  
  Справа от меня, на пассажирском сиденье, сидела девочка.
  
  Девочка-подросток.
  
  - Кто вы? - спросил я шёпотом.
  
  - Человек, - ответила девочка.
  
  'Как вы сюда попали?' - хотел я спросить и прикусил язык. Дурацкий вопрос. Открыла дверь и села рядом. Крыша-то убрана.
  
  - Зачем... вы здесь?
  
  - Хотела посмотреть на вас.
  
  - Для чего это?
  
  - Я часто смотрю на людей. На самых разных.
  
  - А для чего вы смотрите на людей?
  
  - Некоторые люди не безнадёжны.
  
  - Слово - как у врача. Вы врач, что ли?
  
  - Я медсестра.
  
  - В самом деле?
  
  - В самом деле.
  
  - Вы очень молоды для медсестры.
  
  - Когда вы будете умирать от жажды, вы не спросите человека, который даст вам глоток воды, о его возрасте.
  
  - По-вашему, я умираю? Я, как его, - 'безнадёжный'?
  
  - Нет. Вы лучше, чем я думала.
  
  - С чего вы взяли?
  
  - Смотрела на вас.
  
  - Что: много можно узнать о человеке, глядя, как он спит?
  
  - Да. Ещё наблюдайте, как человек смеётся. Ест. И ходит.
  
  Я кашлянул, не зная, что сказать.
  
  - В вас, на самой границе, движутся разные мысли, - произнесла девочка. - Вы слегка испуганы. Одновременно вам интересно. Вы очень хотите узнать, кто я такая.
  
  - На границе чего?
  
  - Ауры.
  
  ('Клиника', - мелькнуло у меня в голове.)
  
  - Вот теперь - вспышка недоверия, - спокойно отметила она.
  
  - Надо быть очень смелой, чтобы в вашем возрасте ночью сесть в автомобиль ко взрослому человеку, которого вы, вдобавок, не знаете, - сердито ответил я. - Или очень испорченной. Надеюсь, вы не часто это проделываете?
  
  - Ни разу раньше не делала. Откуда у вас эта мысль? А! Понимаю. Вам внушила её директриса.
  
  - Мила?! - воскликнул я.
  
  Лицо девочки я в темноте видел очень смутно, и голос как будто был не похож, но на секунду мне показалось... Да нет, не может быть! Мила выше ростом, крупней, и, конечно, учительница английского языка не стала бы вести такие таинственные разговоры ночью с малознакомым мужчиной.
  
  - Нет.
  
  - Вы - её сестра?
  
  - Я - медицинская сестра, я же сказала. Сестра мы или брат кому-то, зависит не от крови.
  
  - Ваша фамилия - Миронова?
  
  - Нет. Моя фамилия - Стейн.
  
  - Чего угодно ожидаешь услышать ночью в промзоне, между гаражами и железной дорогой, но не фамилию Стейн.
  
  - Да. Жизнь вообще отличается от того, что мы о ней думаем. Мы ещё поговорим с вами. Езжайте домой, прошу вас! Холодно спать в открытой машине.
  
  Девочка вышла из автомобиля и осторожно прикрыла дверь. Выйдя, она никуда не торопилась идти, а стояла и смотрела на меня. Видимо, ждала, когда я послушаюсь её просьбы. Пожав плечами, я повернул ключ зажигания.
  
  13
  
  Утром среды у меня уже не было никакой уверенности в том, что девочка мне не приснилась. Уж очень причудливый вышел разговор. Да, впрочем, мне не до того было: первую половину дня я провёл на производстве, где наши мастера проворно стряпали 'избу' и 'княжеский терем'. Требовалось только следить за качеством и точным соответствием реального продукта эскизам. Пару раз я побранился с Михалычем, старшим мастером, но работа меня захватила. Решив наконец, что пора и честь знать, что не нужно целый день стоять у людей над душой и нервировать их своим присутствием, я из цеха перешёл в маленькую каморку офиса - и только тут заметил несколько пропущенных вызовов на своём мобильном телефоне, все - с одного и того же незнакомого номера.
  
  Нехотя я перезвонил - и с немалым удивлением услышал в трубке робкий голос:
  
  - Здравствуйте. Это Мила, из девятой школы...
  
  - Мила Петровна! - воскликнул я.
  
  Вот так сюрприз! То прячется от меня, а то сама набирает номер.
  
  - Мне нужно бы поговорить с вами, Дмитрий Сергеевич... У вас будет сегодня полчаса свободных?
  
  Я заглянул в свой ежедневник и обнаружил, что не только полчаса, а часа два смогу найти. Мы договорились встретиться на школьном дворе.
  
  Девушка уже ждала меня. Села на пассажирское сиденье - и молчала.
  
  - Я очень внимательно слушаю вас, - подбодрил я её, тут же почувствовав, как прохладно и официозно звучит моё ободрение.
  
  - Да... Дмитрий Сергеевич, я... не могу здесь! На нас все тут смотрят. Я знаю, что ребята смотрят на ваш автомобиль, но при этом они видят в нём 'училку английского'. Им и без того уже будет тема для разговоров на неделю. Я вас не виню, не подумайте...
  
  Вместо ответа я тронулся с места и за десять минут доехал до старого парка с прудами и заброшенной церковью святых Петра и Павла. Настоящая глушь. Остановился и повернулся к своей собеседнице.
  
  - Так лучше?
  
  - Да, спасибо...
  
  - О чём вы хотели поговорить?
  
  - Об эскизах, то есть... - девушка перебирала пальцы левой ладони правой.
  
  - Вы знаете, что ваша директриса собирается отказаться от часовни? Очень, мол, клерикально.
  
  - Как, - беспомощно спросила учительница. - Разве проект не утверждён?
  
  - Я тоже её об этом спросил. Не проект, а смета. Утверждена, ЦОФом. Ответила, что с управляющим советом школы ещё ничего не согласовано, а в нём - родители, которые не переваривают попов... Мила Петровна, скажите мне честно: не было это всё ловушкой? Откажется директриса - будет выглядеть ретроградкой и консервативной дурой, согласится - подставит себя под критику родителей?
  
  Девушка подняла голову и долго, пристально смотрела мне в глаза.
  
  - Вы в самом деле думаете, что я такое могла бы сделать?
  
  - Я думаю, что вы способны были бы, то есть... у вас хватило бы смекалки, - признался я. - Но, если честно, то...
  
  - Так? Смелей, пожалуйста!
  
  - Нет, я... так не думаю. Хотя... дело-то, впрочем, обыкновенное, то есть... ну, наверное, так частенько поступают...
  
  - Дмитрий Сергеевич! Услышьте меня, пожалуйста: никогда не было у меня такой мысли! Ни сном, ни духом я в ней не повинна!
  
  - Хорошо, хорошо, - вконец потерялся я. - Да, в самом деле... Тьфу ты, чёрт! Ну, зачем... Извините.
  
  Немного мы помолчали.
  
  - Так об эскизах, - сказал я усталым голосом. - Об эскизах и говорить нечего: сегодня утром приступили. 'Часовню' пока делать не станем. Вносить изменения уже поздно. - Скосив глаза на неё, я увидел, что девушка прикусила нижнюю губу. С шумом выдохнула:
  
  - У меня плохо получается врать, Дмитрий Сергеевич, правда? - она повернулась ко мне, и - вот чудо - словно слезинка блеснула в её глазах. - Совсем не об эскизах я хотела поговорить и отрываю вас ради этого от вашей работы. А повод такой незначительный, что вам будет смешно. Моя сестра утром сказала мне...
  
  Сердце у меня застучало сильней обычного.
  
  - ...Что вы - неплохой человек. Поверьте, что в её устах это очень высокая оценка. Я одно не могу взять в толк: почему ей пришло в голову сказать это именно сегодня утром, и с чего она вообще взяла...
  
  - ...Что я неплохой человек? - улыбнулся я (улыбнуться-то улыбнулся, а сердце стучало). - Ну, например, потому, что вчера ночью со мной говорила. Хотя я не уверен...
  
  - Бог мой, так вы её видели, всё-таки! - вскричала девушка почти с ужасом.
  
  - Д-да... Не знаю... - Мне стало легче после своего 'да'. - Я видел девочку, очень на вас похожую, только до сих пор не уверен, не приснилась ли она мне...
  
  - Говорите! Говорите!
  
  - А говорить, собственно, нечего. Я заснул в машине под вашими окнами...
  
  - Я вас видела.
  
  Сказав это, Мила вдруг густо покраснела.
  
  - Что же вы мне не открыли, когда я стучал? - наивно удивился я. И тут же прикусил язык: - Глупый вопрос: с какой стати вы должны были открывать чужому человеку, и вообще это было верхом бестактности - так вот к вам заявиться...
  
  - Нет, дело не в этом, уважаемый Дмитрий Сергеевич! Это, наверное, я проявила верх бестактности - ну, извините, ради Бога! Я не о том. Алиса за завтраком обронила несколько намёков - и от этих намёков я была сама не своя...
  
  - Мне тоже стало не по себе, когда я увидел, что в машине сидит незнакомая девочка, - заторопился я, - и очень надеюсь, что никогда, никогда ей не придёт в голову с кем-нибудь ещё раз повторить этот фокус, поэтому, Мила Петровна...
  
  - Почему вы её называете девочкой? - вдруг перебила меня учительница.
  
  Я разинул рот.
  
  - А... сколько ей?
  
  - Семнадцать. Почти восемнадцать. Вы не разглядели?
  
  - Ночью все кошки серы, - отшутился я.
  
  - Да, да, понятно... но Алиса - точно не серая кошка!
  
  - Я заметил, - протянул я.
  
  - Значит, она показалась вам...
  
  - ...Немного не в себе? Не знаю, Мила Петровна. Бестактный вопрос, но... нет, - с некоторым удивлением даже для себя признался я. - Уж скорее слишком умна, чем наоборот. Хотя, да, было жутковато.
  
  - Она напугала вас?
  
  - Ну, самую малость: сообщением про ауру и всякие огоньки, - я ухмыльнулся.
  
  - Алиса - очень, очень особенный человек, Дмитрий Сергеевич, и мне очень жаль...
  
  - Почему она себе выдумала другую фамилию? - вдруг пришло мне в голову. - Она часто выдумывает?
  
  Мила примолкла, поражённая. Наконец ответила:
  
  - Потому что у неё на самом деле другая фамилия.
  
  - У вас разные матери?
  
  - Нет, одна и та же, просто я - Миронова, а она - Стейн. Через игрек. Мама так захотела.
  
  - Какая интересная фамилия была у вашей мамы... Пардон? - вдруг сообразил я. - Через игрек? Не через 'и-краткое'?
  
  - В русских документах, конечно, через 'и-краткое' писали.
  
  - Да вы - целый сундук с загадками! Вы... поэтому учительницей английского стали? - смекнул я.
  
  - Да. Хотя я не билингв. Мама говорила с нами по-английски, и я всё понимала, очень хорошо, но сама говорить стеснялась. Я всегда себя считала русской, мне неудобно было... не быть русской. А потом ещё школа, где мне внушали, что чудовищная фонетика и средневековые конструкции нашей учительницы - это и есть настоящий английский, и я верила, дурёха, представьте себе! Алиса - та никогда не была такой наивной, она очень быстро впитала в себя язык, и она говорит замечательно на том и на другом - но она, вообще, не так часто разговаривает со мной...
  
  - Как звали вашу маму?
  
  - Элси. Элизабет, то есть. Мы всегда звали Элси. 'Лиз' и 'Лизбет' она страшно не любила, имя 'Бетти' тоже не переваривала.
  
  - А отца?
  
  - Пётр Михайлович.
  
  - Пётр Михайлович, вашу мать!!. - вскричал я, не помня себя от изумления, и хлопнул себя по коленке. Мила открыла рот. Слабо улыбнулась.
  
  - Что это вы так?
  
  - Потому что их обоих тогда медведь задрал или кто, моего батю и вашего, по дороге из Костромы в Шую, вот почему!
  
  Я отлично помнил Петра Михайловича: двухметровый мужик, бородища лопатой, косая сажень в плечах, он для моего отца был одним из главных поставщиков леса, а сам мотался по всей стране, от Архангельска до Находки. Иначе как Петром Михалычем отец его не называл, оттого фамилия Миронов мне вначале ничего не сказала.
  
  Мила коснулась рукой левой стороны груди, заметно побледнев.
  
  - У вас мировой был батяня, - глухо проговорил я. - Когда к нам домой заходил, мне протягивал два пальца всегда. Дескать, мал ишшо, чтобы тебе всю пятерню давать. И усмехался этак в бороду... У него и два-то пальца были, как у других ладонь... - Чувствуя, что тему нужно немедленно сменить, я торопливо продолжил:
  
  - Вчера Римма Марковна начала мне рассказывать всякие гадости про вас и про вашу сестру. Будто, мол, вы за неё ЕГЭ написали...
  
  - Написала.
  
  Я глянул на Милу: лицо серьёзное, взгляд строгий.
  
  - Да? Ну и что? Написали, значит, были причины. Мила Петровна, очень вас прошу, будьте осторожней! Вы такая прямая и такая... наивная? - нет, не то слово. Вы наверняка знаете, как устроена жизнь - не девочка ведь вы! - а всё равно идёте против течения. Вы не боитесь Савельевой, а таких людей нужно бояться. Я знаю этот тип руководителя, видел несколько раз. Они не очень умны, но чутьё у них, как у охотничьего пса. И они ничего никому не прощают. Вас съедят...
  
  - ...И выплюнут косточки. Дмитрий Сергеевич, зачем вы мне это говорите? Неужели вы думаете, будто я очень держусь за место учительницы английского языка в девятой школе?
  
  - Может быть, и не держитесь. Но я думаю, вы хороший учитель, и лучше, чтобы хороших было побольше, хоть это наивно звучит.
  
  - Ай, что вы знаете про хороших учителей! По сравнению с сестрой я - дровосек.
  
  (Я решил, что ослышался.)
  
  - Да, - продолжил я, - после разговора с директрисой мне стало так неспокойно за вас... и за вашу сестру тоже, что...
  
  - ...Вы из-за этого решили приехать? - будто осветилась она изнутри. - Только из-за этого? Правда? О... Дмитрий Сергеевич, вот видите: называете меня хорошим педагогом, а я - никакой педагог, никакой психолог, а просто глупая, трусливая тётка! Я сидела там, за занавеской, и воображала себе про вас сотню разных мерзостей...
  
  Я вдруг понял, что отчего-то сам краснею. Прямо как маков цвет.
  
  - Ну, вы зря это всё, конечно, думали, - буркнул я, - и вовсе я вас не собирался тащить в ресторан, танцевать и ужинать, то есть... это не к тому я, что... да ладно уже! Хватит! Вы тридцатилетнего мужика в краску вогнали: не стыдно, Мила Петровна? (Я глянул на неё снова: она весело улыбалась.) Я к тому, что я хуже, чем вам кажется. Я тоже подозрителен, и душа-то у меня - того - мелкая. Вот, например, вчера ляпнула Савельева про вашу сестру какую-то ерунду...
  
  - Что именно она сказала?
  
  ('Какой быстрый переход от веселья к серьёзности!' - отметил я про себя.)
  
  - Мол, занятия у неё хуже, чем проституция...
  
  - Ах, вон как?! - Мила даже глаза сощурила от гнева.
  
  - ...А я, как последняя скотина, развесил уши, еду к вам и думаю: нет, конечно, не может быть, но если всё-таки, то надо предупредить, как благородному человеку и борцу за нравственность. Видали, каков я?
  
  - Дмитрий Сергеевич! Вы - прекрасный человек, и, я вас заклинаю: затворите наглухо уши всему, что Римма Марковна и к-т-о б-ы т-а-м н-и б-ы-л будут рассказывать про Алису! Прошу вас! Если я вам хотя бы немного дорога...
  
  - До... Чёрт побери, как с вами говорить сложно. Дороги, дороги. Это ни про что, поняли? Имейте в виду. А то снова будете стоять за занавеской и сочинять там себе...
  
  - Я ведь уже повинилась. Спасибо: вы очень меня успокоили. Представьте себе: я, как заподозрила, что вы с ней разговаривали, вообразила, что у вас в отношении Алисы появятся намерения, что очень скоро вы разочаруетесь и тогда приложите все силы, чтобы нам как-нибудь отомстить. Вот вам! Довольны? Хороша я, по-вашему? Спасибо, и... прощайте на сегодня!
  
  - Куда вы? - обалдел я.
  
  - Домой.
  
  - Я вас довезу. Что: нельзя?
  
  - Нет, пожалуйста, только я не хотела злоупотреблять...
  
  Мы тронулись с места.
  
  - У вас роскошная машина, - призналась девушка.
  
  - Да не такая уж и роскошная: Focus Cabrio, я его с пробегом взял, за пол-лимона, а он даже новенький всего за восемьсот рублей идёт.
  
  - Ваша машина меня тоже отчасти настроила против вас. Это стереотип, но очень устойчивый, о том, что порядочный человек не будет ездить на дорогом автомобиле.
  
  - Кто вам сказал, что я порядочный?
  
  - Я уже сама вижу.
  
  - Это я, может быть, только под вашим влиянием порядочный, - угрюмо пробормотал я. - А так-то я и в глаз могу, и в челюсть...
  
  Мила улыбнулась и спорить не стала. Остаток пути мы проехали молча.
  
  Остановившись у её дома, я повернулся к ней и, проглотив ком в горле, стеснённо, уставив глаза в пол, проговорил:
  
  - Мила Петровна, очень прошу вас: будьте максимально осторожны! Вы с сестрой очень непохожи на всех, очень выделяетесь, даже не пытаясь выделяться, и это злит людей. Вы будто не в России живёте, а там, у себя, в Девоншире, и не догадываетесь, что ваш дом могут спалить, чтобы вместо него воткнуть магазин (она вздрогнула при этих словах), вас - опозорить, оклеветать в шпионаже в пользу Англии и всё на свете сделать с вами. Будьте осторожны! И, если вам потребуется моя помощь - мой телефон вы знаете. Я не священник, не врач, не адвокат и даже не олигарх, я просто торгаш-жирная-морда, но чем смогу...
  
  - Я поняла. Позвольте вашу руку?
  
  Я несколько удивлённо протянул ей свою руку, и Мила несильно, но с чувством её пожала.
  
  'А всё же не пригласила домой, - с грустью подумал я, когда дверь за ней закрылась. - Ну, нечего, нечего. Всяк сверчок знай свой шесток. Айда чеши на работу, Ромео! Разговорами сыт не будешь'.
  
  14
  
  Четверг прошёл достаточно бесцветно: в работе. Мы вырезали от А до Я весь 'княжеский терем', целиком 'избу' и ограждение для всего комплекса. Оставались монтаж и покраска.
  
  А вот в пятницу случилось кое-что интересное.
  
  Я приехал на 'объект', то есть на школьный двор, около девяти утра. Несколько мастеров были параллельно заняты на других заказах, поэтому можно было привлечь к монтажу только Михалыча и Серёгу. Четверо рук. Шестеро, считая мои. Работы руками я никогда не боялся. Наскоро состряпали ограждение и принялись. Около часу дня 'избёнка' была почти готова.
  
  'Михалыч' и Серёга занимались крышей, а я возился с наличниками. Как уже сказал, специального забора мы не возводили: просто натянули красно-белую ленту да шугали 'мелких', которые подбегали слишком близко к огороженной территории. Дети ходили по двору, как и всякий день (это был задний двор, а не тот, на котором ставят автомобили). Стоя спиной ко двору, я вдруг услышал этот уже знакомый мне, редкий голос:
  
  - Не всегда...
  
  Остаток фразы потерялся за шумом.
  
  Я обернулся и увидел Алису вместе с незнакомым мальчиком. Мальчику было лет шестнадцать.
  
  Алиса как будто тоже меня увидела: бросила взгляд в мою сторону, еле заметно улыбнулась, даже будто кивнула головой. Или показалось мне?
  
  Девушка, да, именно девушка. Ниже сестры, и формы не плавные, мягкие, как у той, а почти девичьи, походка лёгкая, школьная стрижка с прямой чёлкой, и всё же при свете дня упорно не мог я понять, каким это образом принял её за подростка.
  
  Метрах в семи от ограждения стояла скамейка. Парочка села на эту скамью, не обращая на нас никакого внимания.
  
  - ...Нет и не может быть уверенности, Женя, - продолжала Алиса. - Никто никогда не сможет дать тебе этой уверенности. Умереть ты можешь с этой неуверенностью, и только через сто лет скажут: гениальные картины он писал.
  
  Я бросил молоток, стоял и слушал.
  
  - Но мне стыдно их предать... - промямлил парнишка.
  
  - Их - родителей? В чём здесь предательство?
  
  - Их ожидания...
  
  - Но это - и-х ожидания. Какое у них право ожидать от тебя, что ты будешь ж-е-л-а-т-ь то, чего хотят они? Сердцу не прикажешь.
  
  - Это правда, не прикажешь. Просто долг благодарности...
  
  - Благодарность не вынуждается долгом, а даруется свободно. Не бывает д-о-л-г-а благодарности. Хорошо будет поставить крест на своей жизни из долга благодарности?
  
  - Я могу работать в их фирме и рисовать по вечерам.
  
  (Я негромко кашлянул. Наивный! Что-то вот лично меня не тянет к палитре.)
  
  - Можешь. Ты уверен, что у тебя останется желание при работе в фирме? И любой дар нужно шлифовать. На это вначале потребуется много времени.
  
  - Если бы я вообще знал, что есть у меня такой дар!
  
  - Желание у-ж-е даёт половину дара, - тихо сказала Алиса. - Даёт сразу, авансом, и требует взамен только труда. Решай сам, Женя. Ты знаешь, как я решила бы на твоём месте.
  
  Некоторое время парочка сидела молча.
  
  - Ты замечательная, Алиса, - взволнованно начал юноша. - Ты всё знаешь, всё, и... это не главное для меня. Ты выпрямляешь меня, когда я весь скомканный. Выпрямляешь, как резиновую перчатку, когда в неё дышат. Не понимаю, за что, и - хочешь, я скажу тебе то, что не говорил никому?
  
  Алиса медленно повела головой из стороны в стороны.
  
  - Молчи. Я всё уже знаю заранее. Мне несложно узнать. - Она встала со скамьи. - Мы увидимся послезавтра, Женя, если... ты мне принесёшь свою работу. Тот эскиз: пруд и церковь, которая в нём отражается. Если не успеешь закончить, то сделай хотя бы что-нибудь. Делай, Женя, делай как можно больше! Ты иначе всю жизнь потратишь на мысли о том, что хорошо, а что не очень, и нужно ли выполнять долг благодарности. Делай, умоляю тебя! До свиданья.
  
  Девушка протянула в его сторону руку, но не для рукопожатия, а - я не поверил своим глазам - быстро и мелко, как старушка, его перекрестила. Юноша тоже встал и будто хотел что-то сказать, нижняя губа у него дрогнула. Не сказал ничего: стремительно развернулся и пошёл прочь.
  
  Алиса огляделась по сторонам и уставилась на меня, не таясь наблюдавшего всю сцену. Сжала губы, но не смогла удержать улыбку. Подошла ко мне совсем близко и склонила голову набок:
  
  - Приятно шпионить, господин строитель?
  
  - Позавчера ночью вы со мной по-другому говорили...
  
  - Кто вам сказал, что это была я?
  
  - Дед Пихто. Охота Вам дурачить парнишку? Он в вас втюрился как кошка на масленицу.
  
  - Не слышала такого выражения: 'как кошка на масленицу'. Сами, что ли, придумали? Вы не совсем безнадёжны...
  
  - Повторяетесь: вы это уже говорили. Нет, честно: вы не видите, что так нехорошо делать? Скольких вы в себя влюбили? Вам зачем это? Спорт такой?
  
  Алиса посерьёзнела.
  
  - Спорт? - тихо и почти гневно переспросила она. - Ах, товарищ директор, ничего-то вы не поняли! Ничегошеньки! Влюблённость - это пройдёт, это у всех проходит. А не знаете вы, что этим юным душам кто-то должен дать надежду? Дать верное направление? Что им никто его не даст, в целом свете, потому что д-о-м-а-ш-н-и-е и-х - в-р-а-г-и и-х, а учителей тем более они считают врагами?
  
  - Прямо библейские слова, про домашних, - пробормотал я, слегка смущённый этим пафосом. - И вообще: 'юным душам' - а вам самой как будто сто лет?
  
  - Никто не знает, сколько лет душе.
  
  - Даже вы? Да уж... Да, вам не семнадцать, это точно. Вы рискуете, Алиса. Не знаю, чем вы занимаетесь, и, наверное, не хочу знать, но вы очень рискуете. Позавчера рядом с вашим домом ошивался частный детектив. Кому-то вы на хвост наступили. Вы девочка, милая моя, совсем девочка, сколько бы там лет ни было вашей душе! Кто вас защитит? Если уж ваша сестра похожа на рыцаря с завязанными глазами, то вы не на коня забрались, а на...
  
  - Жирафа?
  
  - Почему жирафа? - растерялся я. - Ну, пусть так, на жирафа.
  
  - Я, кажется, не ошиблась в вас, - серьёзно сказала Алиса. - Не знаю только, всегда вы были таким умным или недавно поумнели. ('Почти оскорбительно такое слышать от девчонки, разве нет?' - тут же подумал я.) В том, что вы говорите, много правды, - продолжала она. - И что дальше? Солнце не может перестать светить, река - журчать, цветок - издавать аромат, даже если им говорят, что это оскорбляет чувства слепых, глухих и лишённых обоняния. Понимаете?
  
  Я открыл рот, чтобы ответить...
  
  - СЕРГЕИЧ! - завопил Михалыч с крыши 'избы'. - Хорош с девками лясы точить! Иди подсобляй!
  
  На меня будто ушат холодной воды вылили. Алиса звонко рассмеялась.
  
  - Я не над вами смеюсь, - тут же пояснила она. - До свиданья.
  
  ('Отчего не 'прощайте'?' - невольно подумал я.)
  
  Она, уже отошедшая на несколько шагов, повернулась и ответила моей мысли:
  
  - Потому что вам пока нечего мне прощать. Я вас ещё ничем не обидела.
  
  15
  
  Закончив монтаж 'русской избы', я поднялся к директору.
  
  Подозрительно долго меня не принимали, наконец соизволили пригласить в кабинет.
  
  - Что такое, Дмитрий Сергеевич? - директриса обложилась бумагами и еле нашла силы поднять от них голову. - Чем обязана?
  
  - Протокол заседания котировочной комиссии в прошлую пятницу на сайте опубликовали, Римма Марковна. Семь дней истекают. Пора бы уже контракт подписывать, как вы думаете?
  
  - Хорошо, Дмитрий Сергеевич, хорошо... в понедельник всё решим.
  
  - Не решим, наверное, а контракт подпишем? - поправил я её. - Мы работы начали.
  
  - В понедельник всё решим, - механически и с раздражением повторила директриса.
  
  - Не решим, наверное, а контракт подпишем? - переспросил я с не меньшим раздражением.
  
  - Дмитрий Сергеевич, вы... зачем давите на меня?! Вам что надо от старухи?
  
  - Римма Марковна, вы чего это? 'Что надо...' Зарплату мне своим работникам платить надо, вот чего!
  
  - А я-то каким образом заплачу зарплату вашим работникам, дорогой мой человек? Они у нас не числятся!
  
  - Тем, что обязательства срывать не будете. Вы по федеральному закону ? 94-ФЗ о-б-я-з-а-н-ы заключить контракт с победителем запроса котировок, если только не помешают чрезвычайные обстоятельства. Вам это неизвестно, Римма Марковна?
  
  - Не учите меня жизни, Дмитрий Сергеевич! Побольше вашего директор! Вот как управляющий совет решит...
  
  - Хорош дурочку включать! - гаркнул я. - Ща говорю ребятам, разбирают всю избушку на курьих ножках и увозят отседова к ядрёной фене!
  
  Директор встала, губы её задрожали.
  
  - Вас не учили, как с женщинами разговаривают, молодой человек? Извинитесь передо мной!
  
  - Э! - махнул я рукой, развернулся и пошёл на выход.
  
  - Дмитрий Сергеевич! - окликнула она меня. - Ну, что вы делаете! Ну, что же вы меня без ножа режете, старую женщину!
  
  Я обернулся.
  
  - Римма Марковна, если обидел, извините великодушно. Я надеюсь, вы пошутили про отказ от контракта?
  
  - Дмитрий Сергеевич, я - жертва обстоятельств. Некоторые вещи не я решаю. Очень прошу вас: подождите до понедельника! В понедельник, к двенадцати, до заседания, я приглашу к себе пару членов управляющего совета. Вы тоже подходите. Поговорим тихо, кулуарно. И всё, даст Бог, уладится. Ведь они разумные люди!
  
  - Хорошо, - буркнул я. - Поверим в их разумность. Конструкции оставляем пока. Римма Марковна, очень на вас надеюсь и на то, что вы найдёте общий язык с этими... членами! Куда нам иначе эту избушку да этот теремок? Это же неформат! Брёвна двадцать сантиметров диаметром всего, для жилья непригодно. Ладно, избу под баню переделаем, а терем куда? На помойку выкинуть двести рублей? Или на даче поставить да любоваться мне этой красотой?
  
  - Я вас поняла, Дмитрий Сергеевич. - Савельева встала, выпроваживая меня. - До понедельника. Я вас поняла...
  
  16
  
  Закончив пятничную работу, я немедленно набрал телефон учительницы английского.
  
  - Очень хочу увидеть вас, Мила Петровна, - просто сказал я в трубку. - Беспокоит меня выполнение вашего проекта. Понимаю, что не от вас зависит, но за вас беспокоюсь. И ещё: видел сегодня на школьном дворе вашу сестру. И она меня тоже тревожит... Где вы сейчас?
  
  - Дома.
  
  - Могу я приехать и забрать вас на прогулку или уж куда захотите?
  
  - Можете, - согласилась девушка.
  
  У двери в сени она уже ждала меня, слегка побледневшая, хотя внешне собранная, почти спокойная.
  
  - Куда мы поедем? - спросил я.
  
  - Я... - она жалко улыбнулась. - Признаться честно, Дмитрий Сергеевич, не хочу я никуда ехать. Ужасно пóшло ехать в кафе, стыдно заставлять вас выбираться за город, невозможно напрашиваться к вам домой. Зайдите лучше ко мне! Алиса ушла, - поторопилась она объяснить, встретив мой удивлённый взгляд. - По... делам. Её не будет раньше девяти.
  
  - Вы так смело отпускаете её одну?
  
  - Но я же ей не надсмотрщица! И потóм: никто и никогда не мог удержать Алису. Проходите...
  
  На лестничной площадке второго этажа Мила остановилась и обернулась ко мне: в полутьме я едва различал её лицо.
  
  - Дмитрий Сергеевич! Поклянитесь мне всем святым, что... никогда никому не скажете о том, что были у нас, не используете во зло ваше посещение, не имеете никаких дурных помыслов на сердце!
  
  - Клянусь, - опешил я. - Зачем так торжественно?
  
  - Я знаю, что смешно звучит, но эта квартира - то немногое, что осталось от родителей. Это - наше прибежище, наш... храм детства. Вы обещаете?
  
  - Обещаю, я ведь сказал вам.
  
  - Спасибо!
  
  Мы вошли в небольшую прихожую, где сняли обувь и верхнюю одежду, из неё вступили в гостевую комнату.
  
  Это была достаточно большая комната, порядка шестнадцати квадратных метров, в четыре окна: два - по левой, и два - по правой стене. По правую руку от входа почти во всю длину комнаты стояла длинная и очень, похоже, старая скамья из прекрасного чёрного дерева с замечательной резной спинкой. Для удобства сидения на скамье лежали несколько подушек, вышитых вручную. По левую руку прямо под окнами - два деревянных стула того же чёрного дерева, между ними - деревянный стол. На столе - несколько книг и бронзовая настольная лампа с зелёным абажуром. Похожий абажур был под потолком. В углу (сразу слева от входа) на маленьком столике помещался проигрыватель виниловых пластинок. В том же углу высоко висела икона Спасителя, перед той горела красная лампадка. Стена напротив входа сплошь, кроме двери, была закрыта книжными полками. Часы с маятником, несколько портретов и фотографий висели на стенах: прекрасной и печальной женщины, бородатого мужчины с волевым лицом, безбородого мужчины с тоже, однако, волевым лицом, и четвёртый почему-то - портрет Достоевского. Занавеси на окнах по краям тоже, кажется, вышиты вручную, вручную связаны половики на простом деревянном полу. Больше ничего не было в комнате.
  
  Ничего больше, но я остановился на пороге с некоторой робостью, почти с волнением. В особое, личное пространство допустили меня, значит, не совсем я чужак? Мила с улыбкой указала мне на стул, сама села рядом, по другую сторону от стола, зажгла настольную лампу.
  
  - Хорошо у вас, и особая, уютная атмосфера здесь, - произнёс я. - Наверное, вещи помнят людей, касавшихся их, хоть не мне говорить такие отвлечённости. Даже ваши слова про храм детства не кажутся мне теперь очень высокопарными... Почему Пётр Михайлович не купил другой квартиры?
  
  - Он собирался построить дом, но не успел... - тихо ответила Мила. - И, знаете, ведь не место красит человека, а наоборот. Ему тоже было хорошо здесь...
  
  - А вашей маме, после Англии? Как она попала сюда, расскажите!
  
  - Рассказать вам про маму? На это понадобилась бы целая книга. Я... вы не поверите, но я не так много знаю о маме. Впрочем, постараюсь. Вам... интересно?
  
  Я кивнул головой.
  
  - Мама до замужества носила фамилию Steyne, но, между прочим, происходила из рода мистера Синнета, - начала рассказ Мила. - Вы, наверное, не знаете мистера Синнета?
  
  - Первый раз слышу эту фамилию.
  
  - Немудрено. Синнет - известный теософ XIX века.
  
  - И о теософах я никогда не слышал.
  
  - Не ваша вина. Теософы были людьми, утверждавшими, что общались вживую... с восточными владыками мудрости. С бессмертными тибетскими мудрецами. Некоторые из них, по крайней мере, говорили о себе такое. В мамином доме хранились... несколько писем одного тибетского мудреца мистеру Синнету, и мама часто перечитывала их. Кажется, так, если только я ничего не перевираю.
  
  Мама закончила музыкальную академию, но, вдохновлённая этими письмами, однажды... - мне так сложно говорить, потому что не могу не представить вашего скептического отношения...
  
  - Вы ошибаетесь.
  
  - ...Однажды она услышала голос того самого мудреца. Или, возможно, ей только показалось, что она услышала голос. Но, по крайней мере, одно письмо она получила. Всего несколько строк. Это письмо хранится у нас как реликвия, хотя я не знаю точно, каким образом оно было обретено: то ли пришло обычной почтой, то ли так называемой 'автоматической диктовкой'. В любом случае, почерк письма не совпадает с маминым, это точно так. Я очень прошу вас, Дмитрий Сергеевич, молчать обо всём, что я рассказываю вам. Вы согласны?
  
  - Разумеется. Да и кому я побегу рассказывать?
  
  - В письме было только несколько фраз. В том числе, и такие: Go to Russia, if you can. One can serve poor suffering humanity everywhere. Never stop your work. Never despair. [Отправляйся в Россию, если можешь. Служить бедному страдающему человечеству можно везде. Никогда не прекращай свою работу. Никогда не отчаивайся (англ.).]
  
  И мама, взяв свою виолончель, отправилась в Россию.
  
  Не знаю, что она знала о России, как представляла себе 'бедное страждущее человечество' и труд служения ему. Может быть, она думала, что будет ездить по городам и сёлам и давать концерты, возвышающие и смягчающие душу. Не знаю, не могу знать...
  
  - А она была хорошей исполнительницей?
  
  - Хорошей, но... оказалось, что в России и без неё много хороших исполнителей. И виолончелист, как правило, не может выступать без оркестра. Пару концертов она всё же дала, последний - в нашем городе. А затем... оказалась никому не нужной.
  
  Мама серьёзно заболела, и, что самое страшное, связь её с Учителем мудрости - прервалась.
  
  - Может быть, и не было никакой связи? - осторожно предположил я. - Может быть, был очень благородный, возвышенный род... самообмана?
  
  - Как вы можете говорить так? - с мучением возразила Мила. - Ах, Дмитрий Сергеевич, неужели... вы думаете, что я сама себе тысячу раз не задавала того же самого вопроса? Откуда я знаю? Мне откуда знать? Разве у меня есть мистические дары?
  
  Мама жила в какой-то дешёвой гостинице, едва не в общежитии, возвращаться в Англию не могла, поскольку это противоречило воле Учителя, по-русски научилась только нескольким фразам, а деньги - кончались. Так невыносимо тяжело ей было, что в один прекрасный осенний день она оделась потеплей, вышла из города, нашла в сосновом бору то ли пенёк, то ли поваленный ствол, села на этот ствол и поклялась себе, что не сойдёт с этого места, пока жизнь её не изменится, пока Господь не сжалится над ней - или пока она не умрёт от голода, холода или жажды.
  
  На исходе второго дня её обнаружил отец.
  
  Папа к тому времени уже побывал один раз женатым, и развёлся, и зарёкся жениться. Но его поразила и уязвила в самое сердце эта молодая, красивая и невыносимо печальная женщина, которая зябко куталась в своё пальто и еле отвечала ему на незнакомом языке. Не совсем незнакомом: он немного владел английским.
  
  Не знаю, чем он убедил её, но в какой-то миг мама поверила, что Бог сжалился над ней, послав этого огромного, бородатого, жутковатого на вид, но, в сущности, очень доброго человека.
  
  - 'Красавица и чудовище', - пробормотал я.
  
  - Не смейтесь, прошу вас!
  
  - Что вы! Простите, я даже не думал смеяться.
  
  - Их первые годы были очень счастливыми. Впрочем, все семнадцать лет их брака были очень счастливыми. Затем папы не стало. Мне было тогда шестнадцать лет, Алисе - девять. И начался ужас.
  
  Отец оставил после себя некоторые долги, и почти всё его немалое имущество - фирму, автомобиль, акции - у нас отняли кредиторы, пользуясь нашей безграмотностью и отчаянием. Впрочем, у него оставалось на счёте в банке немногим больше полумиллиона. Эти деньги уцелели...
  
  - ...Но, видимо, уже кончились.
  
  - Нет. Мы унаследовали их и снимаем проценты. Это не бог весть какие проценты - около пяти тысяч каждый месяц, - но без них нам пришлось бы совсем туго.
  
  Мама пыталась устроиться на работу, у неё были временные заработки, в том числе, и в школе она работала несколько месяцев, но ведь по-русски она всё ещё говорила плохо, английские родственники не спешили помогать нам. Три года она сражалась, как могла. Но волна отчаяния всё поднималась, поднималась, и в один день...
  
  Мила замолчала. Я не решался её торопить. Тикали часы с ходиками.
  
  - Вы знаете 'Реквием по графу Вольфу фон Калькрёйту' Райнера Марии Рильке? - неожиданно спросила меня девушка, с трудом, будто было ей тяжело говорить.
  
  - Нет! - поразился я этой резкой смене темы разговора, не понимая, что тема осталась той же.
  
  - Хотите, я прочитаю вам? Или вы не любитель поэзии?
  
  - Верно, не любитель, но вас я готов слушать часами, хоть таблицу умножения. Прочитайте, пожалуйста.
  
  Девушка прикрыла глаза и начала. Строки давались ей нелегко, голос подрагивал. [Мила читает 'Реквием' в сокращении. Перевод Б. Пастернака (прим. автора).]
  
  Так я не знал тебя? А у меня
  ты на сердце, как тяжесть начинанья
  отсроченного. Сразу бы в строку
  тебя, покойник, страстно почиющий
  по доброй воле. Дал ли этот шаг
  То облегченье, как тебе казалось,
  иль нежитьё - ещё не весь покой?
  Ты полагал: где не в цене владенье, -
  верней кусок. Ты там мечтал попасть
  в живые недра дали, постоянно,
  как живопись, дразнившей зренье здесь,
  и, очутившись изнутри в любимой,
  сквозь всё пройти, как трепет скрытых сил.
  О, только бы теперь обманов чувств
  не довершил ты прежнюю ошибку.
  О, только б, растворённый быстриной,
  беспамятством кружим, обрёл в движенье
  ту радость, что отсюда перенёс
  в мерещившуюся тебе загробность.
  В какой близи был от неё ты здесь!
  Как было тут ей свойственно и свычно, -
  большой мечте твоей большой тоски.
  
  ...Зачем ты не дал тяготе зайти
  за край терпенья? Тут её распутье.
  Оно её преображает всю,
  и дальше трудность значит неподдельность.
  Таков был, может быть, ближайший миг,
  в венке спешивший к твоему порогу,
  когда ты перед ним захлопнул дверь.
  
  ...Случись
  вблизи прохожий с недосужим взглядом
  безмолвных глаз, когда ты молча шёл
  свершать свое; лежи дорога мимо
  слесарни, где мужчины, грохоча,
  приводят день в простое исполненье:
  да нет, найдись в твоих глухих зрачках
  местечко для сырого отпечатка,
  преграду обходящего жучка, -
  ты б тотчас же при этом озаренье
  прочёл скрижаль, которой письмена
  ты с детства врезал в сердце, часто после
  ища, не сложится ль чего из букв,
  и строил фразы и не видел смысла.
  Я знаю, знаю: ты лежал ничком
  и щупал шрифт, как надпись на гробнице.
  Всё, что ты знал горячего, дрожа,
  ты подносил, как светоч, к этой строчке.
  Но светоч гас, не дав ее постичь,
  от частого ли твоего дыханья,
  от вздрагиванья ли твоей руки,
  иль просто так, как часто гаснет пламя.
  Ты был чтецом неопытным. А нам -
  не разобрать в скорбях на расстоянье.
  
  ...Вот где спасенье было. Если б раз
  ты подсмотрел, как рок вступает в строчку,
  чтоб навсегда остаться в ней и стать
  подобием, и только, - равносильным
  портрету предка (вот он на стене;
  он схож с тобой, и он не схож) - тогда бы
  ты выдержал.
  Но мелочно гадать
  о небывавшем. И налет упрека,
  упавший вскользь, направлен не в тебя.
  Все явное настолько дальше наших
  догадок, что догнать и доглядеть
  случившееся мы не в состоянье.
  Не устыдись, коль мертвецы заденут
  из выстоявших до конца. (Но что
  назвать концом?) Взгляни на них спокойно,
  как должно, не боясь, что по тебе
  у нас особенный какой-то траур,
  и это им бросается в глаза.
  Слова больших времен, когда деянья
  наглядно зримы были, не про нас.
  Не до побед. Все дело в одоленье.
  
  Мила закончила и обернулась ко мне. Её глаза полны были слезами.
  
  Вопрос о том, чем Элизабет Стейн положила конец своей жизни, ядом или верёвкой, замер у меня на языке. Разве важно?
  
  Очень медленно я встал, обошёл стол, взял безвольную, холодную руку девушки и тихо поднёс её к своим губам. Она не отняла руки.
  
  - Я должен идти, - сказал я негромко. - Не могу же я, в самом деле, после реквиема по графу фон Калькрёйту обсуждать котировки и исполнение контрактов. Только один вопрос, Мила. Или вы не Мила? - вдруг догадался я. - Или это - русский вариант английского имени?
  
  Девушка кивнула.
  
  - Amelia [Эмилиэ], - шепнула она.
  
  - Я могу прийти ещё?
  
  - Да. Я даже не хочу, чтобы вы вообще уходили. Но безумно будет сейчас просить вас остаться. До свидания.
  
  17
  
  Субботу до двух часов дня я провёл на школьном дворе, собирая с Серёгой и Михалычем 'терем'. К двум часам подъехали ещё наши мастера, и я с облегчением оставил объект на Михалыча: без меня управятся.
  
  Я сел в автомобиль - и через пятнадцать минут был на улице Станция Приволжье, под окнами дома ? 4.
  
  А ведь не позвонил! Позвонить? Или... нескромно это? Или развернуться да катить домой? Пока я томился этими мыслями, дверь дома открылась, и Мила подбежала ко мне.
  
  - Вы приехали!
  
  - Чисто механически, - принялся оправдываться я. - Понимаю, что меня не очень-то ждали, просто...
  
  - Бросьте, хватит говорить. Вы хотели узнать, чем занимается Алиса? Хотели или нет?
  
  - Хотел, конечно...
  
  - Припаркуйте машину метров за сто отсюда и возвращайтесь, немедленно!
  
  Я послушался, озадаченный.
  
  - Скорей, скорей! - мы поднимались по крутой лесенке. В прихожей Мила спрятала мою обувь и куртку в шкаф. - Идите за мной!
  
  Мы прошли гостиную и оказались в очень небольшой кухне (площадью шесть или семь квадратных метров). Дверь за нами она закрыла.
  
  - Вы хотели рассказать про Алису, - напомнил я. - К чему была такая спешка?
  
  - Она сейчас придёт. Алиса - педагог.
  
  - Не... понимаю. Ей же семнадцать лет! Она... училась где-то? Когда?
  
  - Нигде она не училась, но я по сравнению с ней - Тимирязев рядом с Эйнштейном. Не знаю, правильно ли я делаю... но я очень хочу, чтобы вы всё поняли! Очень! Потому что вы... не совсем мне чужой человек. (Сердце у меня в груди от этих слов гулко застучало.) Тихо, они идут! Вы обещаете молчать?
  
  Я кивнул.
  
  На лестнице действительно послышался шум, через некоторое время в гостиной раздались несколько детских (подростковых) голосов. Я не мог оценить, сколько пришло человек, ни их возраста (двенадцать лет?, четырнадцать?), но, во всяком случае, голосов было не меньше четырёх, и один из них - Алисы.
  
  Несколько весёлых фраз и вот - короткое молчание.
  
  - Что ты нам расскажешь сегодня, Алиса?
  
  - Хорошие мои, я не знаю, что рассказывать вам сегодня. Хотите послушать музыку?
  
  Шорох иглы по пластинке. Затем прозвучали, один за другим, несколько этюдов, тонких, печальных.
  
  - Кто это, Алиса?
  
  - Зачем вам обязательно знать имя? Имя - как чёрный жук, который садится на цветок, и его уже не согнать. Разве вы не можете любить без имени? Я скажу вам в своё время. Позже...
  
  - Это очень грустная музыка, Алиса!
  
  - Музыка не должна всегда веселить. Разве она нехороша?
  
  - Хороша, хороша, очень хороша! Почему такая грустная?
  
  - Скажите сами.
  
  - Тому человеку, который писал её, было грустно?
  
  - Это слишком просто. Многие грустят. Не все грустящие пишут музыку.
  
  - Зачем он писал её?
  
  - А вы как думаете, зачем?
  
  - Чтобы показать, что в грусти тоже есть красота, - тихий детский (подростковый) голосок.
  
  - Умница, Саша...
  
  - Алиса, почему по телевизору не бывает такой музыки?
  
  - Мы уже говорили с вами об этом прошлый раз, мои хорошие.
  
  - Почему родители не дают нам грустить?
  
  - Потому что в их любви есть надежда на то, что вы будете счастливы, а обычный человек понимает счастье как избегание грусти.
  
  - А это не так?
  
  - Конечно, нет.
  
  - Разве грустить всегда хорошо?
  
  - Нет. Хорошо, когда в нашей грусти есть надежда на счастье другого человека.
  
  - А как дать счастье другому человеку, Алиса?
  
  - Любовью это сделать проще всего.
  
  - А дети... тоже появляются от любви?
  
  - Милые мои, - рассмеялась Алиса, - нашли о чём меня спрашивать! Поверьте мне, что это совершенно разные вещи. Кто вас научил, что это - одно и то же? Телевизор? Ну да, телевизор - великий учитель...
  
  Беседа продолжалась, но я прикрыл глаза и перестал следить за ней. И услышанного было довольно с избытком, требовалось, как воздух, осмысление. Кто эти дети? Где она нашла их? Как родители не боятся отпускать детей одних на окраину города? Или родители ничего не знают? Чему посвящено это конкретное занятие? Музыке? Нравственности? Всему на свете? И как она завоевала их доверие? И - самый главный вопрос - х-о-р-о-ш л-и э-т-о-т у-р-о-к? Плох, неграмотен, далёк от требований дидактики? Или, наоборот, очень хорош? С чего я так решил? Не ошибаюсь ли я, ведь я ни черта не понимаю в педагогике? Что мне говорит, что он очень хорош? Что за чувство заставляет даже невежду восхититься работой мастера, хоть мы ничего не смыслим в его мастерстве?
  
  Я не заметил, как детские голоса отзвучали, как занятие закончилось - и вздрогнул (признаться честно, Мила тоже), когда дверь на кухню распахнулась.
  
  Алиса стояла в проёме двери и глядела на нас смеющимися глазами.
  
  - A gorgeous idea of spying, Amelie [Грандиозная идея - шпионить за мной, Эмили (англ.)], - произнесла она наконец.
  
  - Мне очень стыдно, - пробормотала Мила, красная как рак.
  
  - А ваше мнение каково, господин бизнесмен? - обратилась Алиса ко мне.
  
  - Про spying? Или про занятие? - уточнил я.
  
  - Про занятие, конечно: с моей сестричкой мне давно всё ясно.
  
  - Хорошее занятие, - сказал я серьёзно.
  
  - Вы в самом деле так думаете? - девушка склонила голову набок.
  
  - Кажется, да.
  
  - Надеюсь, что в будущем вы не откажетесь от своих слов... Я вас прощаю, в таком случае. Эмили... очень хороша. Вы это заметили, господин строитель?
  
  - Алиса! - крикнула Мила: ей от негодования словно не хватило воздуху.
  
  - Ещё бы, - улыбнулся я, пряча за улыбкой своё смущение.
  
  - Рада, что ваши глаза именно там, где они должны быть, мистер, - сообщила Алиса. - Я вернусь через час.
  
  Сказала - и была такова. Только топот быстрых ног по лестнице мы услышали.
  
  18
  
  Верные три минуты мы неловко молчали.
  
  - Вот оно, значит, как, - протянул я наконец.
  
  - Надеюсь, вы не приняли всерьёз эти её... неуклюжие комплименты, Дмитрий Сергеевич?
  
  - Как сказать, Амелия Петровна, как сказать...
  
  - Не называйте меня Амелией Петровной! Что за кошмарное сочетание!
  
  - Скажите: где Алиса находит этих детей?
  
  - Где находит? - Мила растерялась. - Где угодно. На улице. В школьном дворе. В магазинах...
  
  - Просто подходит и заговаривает с ними?
  
  - Неужели вы думаете, что она заговаривает с каждым? Много чести, Дмитрий Сергеевич!
  
  - А как она отличает... своих учеников? Это... особый дар?
  
  - Я понимаю, что вы настроены сейчас иронично...
  
  - Кто вам сказал?
  
  - ...Но, да, это дар. - Мила встала и немного прошлась по тесной кухне. - Это... особый дар. И множество других даров. Если я вам скажу, что Алиса умеет читать мысли, видит ауру, снимает боль наложением рук, - как вы отнесётесь к этому? Покрутите пальцем у виска?
  
  Я примолк. Затем осторожно произнёс:
  
  - Вчера, на школьном дворе, она мне сказала: до свиданья. 'Почему не прощайте?' - подумал я, но вслух не произнёс. Она обернулась и ответила: вам ещё нечего мне прощать. Мне тогда показалось: совпадение...
  
   - Дмитрий Сергеевич! - Мила сжала руки на груди. - Ради всего святого, сейчас скажите, но только правду, правду, как на духу! Как в-ы относитесь к этому? Что это д-л-я в-а-с? Дар? Шарлатанство? Или безумие?
  
  Я прикрыл глаза и верную минуту собирался с мыслями, чтобы ответить:
  
  - Для меня - дар. Для тех родителей, которые узнают об этом, это может показаться - безумием. Или, действительно, шарлатанством. Понимаю теперь, почему вы просили меня молчать. Мила! Родной мой человек! - я встал. - Я так бы хотел вас защитить от того зла, которое вас ждёт, как медведь-шатун - одинокого грибника! Но разве я могу что-то? Почему... вы закрыли глаза? Вам... неприятно меня видеть?
  
  - Нет, - очень тихо выдохнула Мила. - Нет, Дмитрий Сергеевич. Вы ошибаетесь. И именно потому, что вы ошибаетесь, я вас прошу: идите сейчас. Идите, ради Бога! Я этого не вынесу дольше.
  
  19
  
  Мне казалось: что-то важное случилось между нами, что-то, о чём я боялся даже подумать - и именно поэтому не позвонил Миле в воскресенье.
  
  В понедельник, в двенадцать часов дня, я подошёл к кабинету директора.
  
  - Здра-авствуйте, дорогой мой! - Римма Марковна умильно улыбалась. - Присаживайтесь! Прошу знакомиться: Юлия Владимировна Северова, член управляющего совета!
  
  - Очень рад, - сдержанно сказал я, оглядывая кабинет. - Мы ещё кого-то ждём?
  
  - Ждали, да, но... эти люди не подойдут, а Юлия Владимировна - опытный человек, поэтому... начнём? Верочка! - громко крикнула директор. - Никого ко мне не впускать полчаса! У меня совещание!
  
  Я внимательно осмотрел Северову. Такие же, как у директора, плотно сжатые губы, но полные, чувственные. Лицо, будто вырезанное из дубовой доски. Светлые завитые волосы: они слегка смахивали на парик судьи.
  
  - Мы должны сообщить вам, уважаемый Дмитрий Сергеевич, не очень приятную новость, - с осторожностью начала Савельева. - Дело в том, что родительская общественность, как я поняла... собирается отказаться от комплекса 'Русский двор'.
  
  Я распахнул рот. Наконец нашёлся:
  
  - Это не то чтобы 'не очень приятная новость', а это - из рук вон! Это ни на что не похоже! Это бред сивой кобылы, Римма Марковна!
  
  - Почему - бред? - немедленно и безапелляционно заявила Северова. - Понимаю вас: вы теряете свою выгоду. А о детях вы подумали? Нужен им вообще этот городок Бабки-Ёжки или нет? Я вот лично уверена, что он им абсолютно не нужен! Ну, что за смех? А вот нормальная спортивная площадка...
  
  - Юлия Владимировна, да я не о том, что теряю выгоду! - возмутился я. - Хотя, скажу правду, теряю! Мы, поверив честному слову руководителя...
  
  - Я вам не давала такого слова, - тут же ввернула директриса.
  
  - Здрасьте, пожалуйста!
  
  - Не давала!
  
  - Жаль, я не записывал! ...Поверив устной договорённости, мы начинаем работы, тратим недешёвые материалы и труд своих сотрудников. А вы нас посылаете на три буквы!
  
  - Спокойней, Дмитрий Сергеевич! Спокойней! - осадила меня Северова. - Вы сами-то понимаете, что с педагогической точки зрения этот ваш комплекс - полный бред?
  
  - Я понимаю одно: что был получен президентский грант, и что этот грант - целевой.
  
  - Ничего подобного, - сообщила родительница ничтоже сумняшеся, и для пущей демонстрации уверенности откинула волосы назад. - Это по моей просьбе выделили деньги,
  
  - По в-а-ш-е-й просьбе? - ахнул я.
  
  - Ну да. Я ещё в марте писала жалобу в Общественную приёмную Президента России, по поводу недостаточности финансирования школы. (Директор покивала со страдальческим видом, будто говоря: да, было дело.) Недавно из департамента мне пришёл ответ о том, что проведена проверка и из федеральных средств выделены шестьсот тысяч на благоустройство школьной территории.
  
  - Ах, вон как! - вскричал я. - Так из ф-е-д-е-р-а-л-ь-н-ы-х средств, Юлия Владимировна! А не из муниципальных, и не из областных! Откупорьте уши! Вы хоть смыслите что-нибудь в схемах финансирования? Всё верно: выделены деньги! В рамках президентского гранта! Просто департамент услышал о том, что грант дали, и решил примазаться к этому достижению: мол, да, это нашими заботами... Отчитались, молодцы! А их заботами здесь и не пахнет! И вашими тоже! Шиш бы вы без Мироновой поимели, а не шестьсот тысяч!
  
  - Дмитрий Сергеевич! - с достоинством произнесла Северова. - После таких... хамских и некомпетентных выпадов в мой адрес я, если бы была мужчиной, в лицо бы вы от меня получили! Пользуетесь тем, что я слабая, беззащитная женщина. Видите сами, уважаемая Римма Марковна, можно ли работать с этим человеком!
  
  - Хорошо, - устало сказал я. - Закон вам нарушить - это раз плюнуть. Ладно. Мне-то что? Ожидайте прокуратуры.
  
  - Вы нам угрожаете? - воскликнули обе почти одновременно.
  
  - Я? - поразился я. - Помилуй Бог! Я не стукач. Сами оправдываться будете в том, что отказались от заключения контракта по уже размещённой котировке без достаточных причин.
  
  - Я уверена, - продолжила Северова, - что Римма Марковна перед любой проверяющей инстанцией сумеет доказать нецелесообразность траты федеральных средств на абсурдный и откровенно вредный для развития школьников проект.
  
  - И, в любом случае, решение управляющего совета, в который входят родители и другие представители общественности, - это веская причина, - поддакнула Савельева.
  
  - Так ведь вам иначе вообще ничего не достанется, - возразил я. - Грант-то на проект дали.
  
  - Вы нас не слышите, Дмитрий Сергеевич? - возмутилась родительница. - Средства выделили на о-б-у-с-т-р-о-й-с-т-в-о т-е-р-р-и-т-о-р-и-и!
  
  Нет, эти две глупые бабы ничего не понимали! Как вообще мысль о том, что им позволят тратить президентский грант по своему усмотрению, втемяшилась в их бараньи головы? Положим, Северова просто глупа. Неужели и директор ничего не понимает? Или всё понимает слишком хорошо? И даже готова немалые деньги выпустить в трубу, лишь бы закопать своего педагога?
  
  - Лично я уверена, - продолжала гнуть свою линию мамаша, - что моему Жене точно не нужны эти идиотские теремочки! Ему нужно здоровое тело! В котором будет здоровый дух...
  
  - Это не у вашего Жени талант художника? - ляпнул я.
  
  Обе уставились на меня, словно сычихи.
  
  - С чего вы взяли? - спросила наконец директриса.
  
  - Это он сам так думает, - прокомментировала родительница. - Горе это наше луковое, а не художник. А кто, спрашивается, внушает детям такие идиотские мысли и раздувает в их глупых головах надежды, которые потом лопаются, как мыльный пузырь?
  
  - Автор 'гнезда Бабы-Яги', конечно! - подхватила Савельева.
  
  - А у меня другие сведения! - отозвалась мамаша. - Это не лично она делает! Это делает её полоумная сестрица! Вы знаете, я в пятницу разговаривала с Александром Павловичем Казанцевым. У Александра Павловича дочка в седьмом классе, Саша. Александр Павлович - человек высокого полёта, как вы понимаете. И, конечно, он в состоянии нанять частного детектива, беспокоясь о моральном и... и физическом здоровье своей дочери! Так вот, Александр Павлович узнал т-а-к-и-е подробности, т-а-к-и-е! Что... что они пахнут уголовным делом, эти подробности! И я одного не понимаю: отчего вы, Римма Марковна, позволяете э-т-о-м-у человеку, Мироновой, сестра которой занимается т-а-к-и-м-и вещами, работать в вашем учреждении и разносить по всем его коридорам свои... ядовитые бациллы! Привезённые из Англии и проплаченные...
  
  - МИ-6, - буркнул я.
  
  - Что? - не поняла Северова.
  
  - МИ-6, - пояснил я. - Английская служба внешней разведки так называется.
  
  - Вам смешно, молодой человек! - взвилась мамаша (которая едва ли была больше чем на пять лет меня старше). - Вам смешно, а я вот не исключаю, что даже и МИ-6! Всё может быть в наши... неспокойные дни!.. ('...Когда враги российской государственности в каждом сне грезят о свержении существующего строя', - мысленно завершил я.) Так я повторяю свой вопрос, Римма Марковна! Почему вы...
  
  Директриса развела руками.
  
  - А я-то что могу сделать, если половина педагогов за неё? Как управляющий совет решит... Заседание через час... Виновата, - она глянула на часы, - уже через полчаса.
  
  - Пардон, - резко сказал я, вставая. - Мне очень нужно в туалет. Я понимаю, что ваш покорный слуга не входит в управляющий совет - но присутствовать-то мне можно? Как-никак, речь идёт о заказе, который нам обломится или не обломится. Так могу я присутствовать?
  
  Савельева широко осклабилась.
  
  - Э-т-о вы можете, - сообщила она мне, благоволительно кивая.
  
  20
  
  Выйдя на школьное крыльцо, я принялся названивать Миле. Она не брала трубку. И вдруг - сама показалась в школьных воротах. Я почти бегом направился к ней.
  
  - Мила! Дорогой мой человек, ку... куда вы?
  
  - На заседание управляющего совета. Римма Марковна очень просила меня быть.
  
  - Ещё бы! Вы знаете, что вас там опозорят и, скорее всего, будут просить директора о вашем увольнении?
  
  - Это их право. А опозорят... чем они меня опозорят? Что я дурного сделала?
  
  - Вы знаете, что про Алису...
  
  - Дмитрий Сергеевич, не удерживайте меня! - громко и надрывно проговорила девушка. - Куда я гожусь, если спрячу голову в песок, как страус! Это моя война, я обязана на неё идти! Кто ещё будет защищать 'Русский двор'? Вы, быть может? Так вам не поверят, потому что у вас в нём своя выгода!
  
  Я тихо простонал.
  
  - Что, что снова такое! - воскликнула она нетерпеливо.
  
  - Я предупреждал вас, - шепнул я. - Потóм не взыщите.
  
  - Не взыщу. Вы очень хороший, Дмитрий... Сергеевич.
  
  - Да и вы, Мила... Петровна. Где состоится заседание?
  
  - В кабинете директора.
  
  - Вы знаете, что я тоже приглашён?
  
  - Нет, не знала. Если это будет мой позор - вам так хочется смотреть на мой позор?
  
  - Почему вы так ко мне несправедливы?
  
  - Простите! Я сама не знаю, что говорю, сама не своя...
  
  В таких разговорах мы поднялись к кабинету директора - и вошли. С холодком в сердце я увидел, что места за длинным столом уже почти все заняты. Мне пришлось взять стул в приёмной и приткнуться в углу директорского кабинета.
  
  21
  
  Заседание управляющего совета началось.
  
  Тянулся долгий отчёт по итогам учебного года, который директриса читала по бумажке, а я сидел как на иголках.
  
  Вопрос номер два: об утверждении правил поведения в школе. Прения. Голосование.
  
  Завершилась наконец и эта пытка. 'А, может быть, не вспомнят про 'Русский двор'? - пришла наивная надежда. - Вдруг пронесёт?'
  
  - Переходим к последнему вопросу, коллеги, - каркнула директор. - Сегодня у нас присутствует молодой человек, который уже поторопился смонтировать на нашей территории... несколько избушек на курьих ножках. Конечно, если он это делает за счёт собственных средств, в качестве благотворительности...
  
  Сдержанный смех.
  
  - Дмитрий Сергеевич! - отчётливо, призывно произнесла Савельева. - Встаньте, пожалуйста, и потрудитесь объяснить управляющему совету, какую, с позволения сказать, педагогическую ценность имеют ваши избушки!
  
  Ну, уж это был явный перебор. Тем не менее, я поднялся с места и бросил:
  
  - Я не педагог.
  
  - Ещё бы! - удовлетворённо констатировала директриса. - Так отчего вы так на них настаивали?
  
  И снова она передёргивала: разве я настаивал? Я просто выиграл котировку и приступил к исполнению обязательств, надеясь, что заказчик нас не подведёт - но нет, нужно было выставить меня перед советом как хапугу, циничного торговца, который даже нравственное здоровье детей принесёт в жертву своей выгоде. Всё это я понял лишь задним числом. Поди попробуй понять это всё на лету и возразить умно и грамотно! Да и не поможет даже лучший ум в тех словесных баталиях, где уже всё предрешено и заранее во мнении большинства осуждён человек.
  
  Мила, сидящая за директорским столом, встала сама, без всякой просьбы. Ноги у меня подкосились при виде этого, я медленно опустился на стул.
  
  - Я могу пояснить, Римма Марковна, - произнесла девушка.
  
  - Кому, как не вам, Мила Петровна! - обрадовалась Савельева.
  
  - Вы же автор этой ахинеи, - резко добавила Северова.
  
  - Я считаю, - начала Мила (голос её дрожал, и с трудом у неё получалось совладать с голосом), - что... знакомство с крестьянским бытом, который был бы представлен в так называемой 'русской избе', с образами... отечественной истории...
  
  - Вы в каком значении понимаете слово 'образа', Мила Петровна? - вдруг холодно перебил её здоровый мужик лет пятидесяти. - В светском или в религиозном?
  
  - В... светском...
  
  - А так называемая 'часовня', значит, не входила в ваш первоначальный проект? - продолжал допытываться тот же мужик.
  
  - Входила. Но вы же знаете, что сейчас идёт эксперимент по преподаванию в государственных школах основ православной культуры...
  
  - А вам неизвестно, уважаемая Мила Петровна, что церковь в нашей стране отделена от государства? - с какой-то яростью засыпáл её вопросами мужчина. - Что есть целый ряд родителей, которые православие н е исповедуют, а исповедуют, например, ислам? И что нахождение 'часовни' на территории г-о-с-у-д-а-р-с-т-в-е-н-н-о-й школы не только оскорбляет чувства мусульман, но и атеистов, и вообще... ни в какие ворота не лезет?
  
  'Совет' зашумел.
  
  - И вообще я не понимаю, с какой стати Мила Петровна так защищает православие, - ядовито сообщила Северова. - Мне, например, прекрасно известно, что ваше настоящее имя, уважаемая, - Амелия, а настоящая фамилия - Стейн, и мать ваша была подданной Великобритании. Уж не говорю, какой шок я испытала, узнав про Алису Стейн, которая занимается пропагандой нездоровых антироссийских ценностей несовершеннолетним, хотя её никто об этом не просил. Кроме госдепа США, видимо.
  
  Гробовая тишина.
  
  - Да: а живёт она на проценты с банковского вклада! - вдруг ввернула директриса. - Сама мне призналась! Откуда, спрашивается, у учительницы иностранного языка такие деньги, чтобы жить на проценты с них?
  
  ('Боже мой, ещё и это вытащили! Как мелочны и завистливы люди! Тебе-то что до этого вклада! И... - внезапно сообразил я, - и если в простоте душевной Мила однажды и рассказала Савельевой про вклад, то тогда же не могла не сказать, что деньги - от отца остались. Но об этом директриса не говорит, а просто вешает в воздухе нелепое подозрение, зная, что её сотрудница слишком горда и стыдлива, чтобы оправдываться: мол, деньги от родителей, а не от заморских спонсоров. Ведь не будет Мила перед советом поминать святые для неё имена родителей, хоть бы вы на куски резали её. Ах, браво, Римма Марковна, мастер интриги, пять баллов за мастерство! Ах, и мерзкая же ты баба!')
  
  - Во-он как! - притворно обрадовался пятидесятилетний мужик.
  
  Уж не это ли - Александр Павлович Казанцев? Кажется, да. Позвольте, а я его откуда знаю? Как откуда: по телевизору пару раз видел. Казанцев - директор департамента мэрии по делам молодёжи. Действительно, птица высокого полёта.
  
  - Во-он как! - веселился Казанцев. - А-м-е-л-и-я Петровна, это правда - то, что Юлия Владимировна и Римма Марковна сейчас сказали?
  
  Молчание.
  
  - Уволить её к чёртовой матери! - взвизгнула какая-то женщина.
  
  - И в ФСБ сообщить: пусть занимаются, - проворчала другая.
  
  Разом все загалдели. Я встал со своего места.
  
  - Амелию Петровну Стейн вызывают к телефону, - громко сообщил я. - Звонят из МИ-6. Позвольте ей выйти.
  
  Члены совета настолько обалдели от моей наглой шутки, что разом смолкли. Пользуясь наступившим молчанием, я схватил Милу за руку и вывел из директорского кабинета.
  
  22
  
  Вместе мы дошли до автомобиля. Мила опустилась на сиденье - и только здесь горько расплакалась.
  
  - За что? - всхлипывала она. - Пусть я фашистка и вражеский агент, но Алиса-то чем виновата? Чудовища! (Она спрятала лицо в ладони.) Чудовища!
  
  Я, не отвечая, тихо ехал по городу. Мила плакала.
  
  У её дома мы остановились.
  
  - Вы всё ещё считаете, что это ваша война? - негромко спросил я. - Что нельзя было от неё уклониться?
  
  Мила отняла руки от красного, мокрого от слёз лица.
  
  - Да, Дмитрий Сергеевич! Да! Считаю! О, я вас... ненавижу просто! За весь ваш ум, прозорливость и добродетель!
  
  Я стиснул зубы: меня очень больно ранило это 'ненавижу'.
  
  - Вам нужно идти, - глухо произнёс я, помолчав.
  
  Без слов девушка покинула машину и ушла, не оборачиваясь.
  
  23
  
  А я, развернув автомобиль, прямым ходом направился назад в школу, и почти вбежал в кабинет директора, не обратив внимания на секретаршу (той и не было, впрочем).
  
  Заседание совета закончилось. Савельева сидела одна.
  
  - Гудбай контракт, так понимать? - начал я с порога. Директриса развела руками.
  
  - А я-то что могла сделать?.. Я вам больше скажу, Дмитрий Сергеевич: родители настолько были возмущены вашими... мракобесными постройками, что предложили вам их разобрать сегодня же, по-хорошему, а то, видите ли, они нечаянно... и сгореть могут.
  
  - Даже так? А кто сказал про 'сгореть'?
  
  - Северова. Уж, конечно, не я. Я с уважением отношусь к чужому имуществу.
  
  - Ну-ну. Протокол заседания совета имеется?
  
  - Да, Вера писала.
  
  - И про 'разобрать' там написано?
  
  - Дайте-ка, гляну... - Римма Марковна взяла лист и, прищурившись, всмотрелась в него. - Да, пожалуйста. Третьим пунктом. 'Расторгнуть договор с ООО 'Вудхауз' и предложить ООО 'Вудхауз' немедленно демонтировать постройки на школьном дворе как противоречащие санитарно-эпидемиологическим, педагогическим и эстетическим требованиям, а также требованиям пожарной безопасности'.
  
  - Кто хоть сочинил, - усмехнулся я.
  
  - Это Казанцев предложил такую формулировку. Он - уважаемый человек, Дмитрий Сергеевич, директор департамента! Поэтому, конечно, записали...
  
  - И чёрт с вами. Да, будьте любезны: мне нужна копия протокола.
  
  - Это ещё зачем?
  
  - Затем, что я вывезу сегодня конструкции, а вы на меня завтра в суд подадите. За якобы нарушение устного соглашения.
  
  - Неужели вы думаете, что я так поступлю, Дмитрий Сергеевич?
  
  - Я, Римма Марковна, немало работал с муниципалами и уже абсолютно ничему не удивлюсь.
  
  - Да не с муниципалами вы работали! - взвизгнула директриса. - А с Мироновой лежали в одной постели!
  
  - Гражданский иск за клевету хотите?
  
  - Я ничего не сказала, - заявила директриса, гордо осанившись. - Я только предположила, что, м-о-ж-е-т б-ы-т-ь, вы лежали с Мироновой в одной постели.
  
  - А я только предполагаю, что, м-о-ж-е-т б-ы-т-ь, вы старая интриганка и редкостная свинья. Копию мне! А не то отниму у вас оригинал!
  
  - Не смейте на меня кричать! Я вас вдвое старше.
  
  В полном молчании я дождался, когда Савельева сделает копию, напишет внизу страницы 'Копия верна. Заверитель: директор МОУ СОШ ? 9 Савельева Р. М.', поставит подпись и пришлёпнет её гербовой печатью учреждения.
  
  24
  
  Сразу после визита к директору я позвонил Михалычу, попросил демонтировать и вывезти конструкции. Мат Михалыча было слышно, думаю, на весь цех. Пришлось ему, однако, покориться. Тем же вечером 'княжеский терем' разобрали и увезли на длинномерной 'Газели'. 'Избу' разбирать тогда же ни у кого не было ни сил, ни желания. В цеху места даже для 'терема' не нашлось, так как поступили новые заказы.
  
  Приехав в цех, я сел в грузовик и велел Виталику ехать ко мне на дачу. (Достался мне ещё от деда участок сразу за городом, в нескольких минутах ходьбы от автобусной остановки. Заниматься им не было времени, только и сделал я в своё время, что железный забор поставил.) Там, на даче, и сгрузили несчастный 'терем'.
  
  25
  
  Только начался рабочий день вторника, как незнакомый номер высветился на экране моего телефона.
  
  - Дмитрий Сергеевич, если не ошибаюсь? С вами говорит Андрей Аристархович Сухоткин...
  
  - Как-как ваше отчество?
  
  - Аристархович, - вежливо повторили на другом конце. - Я - специалист отдела мэрии по взаимодействию с религиозными организациями...
  
  - Чем обязан? Мы-то, сами понимаете, в ваш формат не вписываемся...
  
  - Не хотел бы по телефону, уважаемый Дмитрий Сергеевич, а вот если вы подъедете ко мне домой...
  
  - Прямо сейчас? - поразился я.
  
  - Что вы! Вы человек занятой, понимаю. В удобное для вас время. Часов в шесть вас устроит?
  
  Весь день я был сам не свой. Что хоть удумал этот 'Аристархович'? Чего ему от меня надо? Взял бы да назначил встречу сразу - нет, нужно томить меня, прикрываясь заботой обо мне же. Или он не нарочно? Знамо дело, не нарочно: по интеллигентской сути своей...
  
  - Здравствуйте! - невысокий немолодой мужчина в очках с квадратными линзами встряхнул мою руку, провёл за собой по квартире.
  
  Рабочая комната по всем стенам была уставлена книжными этажерками, книги лежали и на полу, и на журнальном столике. Сухоткин указал мне на кресло напротив своего рабочего стола. (Кресло явно чужеродным было здесь, будто совсем недавно его перенесли из другой комнаты.) Я сел и с неудовольствием понял, что оказался ниже его, сидящего за столом, на верных полголовы.
  
  - Так чем обязан? - нетерпеливо повторил я.
  
  - Не горячитесь, Дмитрий Сергеевич. Мне - ничем. Речь пойдёт об Алисе Мироновой, к сестре которой вы, кажется, вполне... дружелюбно относитесь.
  
  'Стейн', - хотел я его поправить, но прикусил язык.
  
  - Видите ли, - продолжал Андрей Аристархович, - моя работа заключается, помимо прочего, в сборе информации о... - он пошевелил пальцами в воздухе, - городских сектах. В некоторых случаях я эту информацию обязан представлять... в компетентные органы. Конечно, деятельность юной особы не могла не привлечь моего внимания, особенно после тревожного звоночка от Александра Павловича...
  
  - Во-от как!
  
  - Да, именно так.
  
  - Что же, позвольте узнать, в ней такого сектантского?
  
  - А вы не понимаете, мой дорогой? Молодая особа встречается с детьми. Подчеркну, с детьми, и это самое ужасное. Проводит с ними определённые беседы. В том числе, и о Боге, между прочим. Вы слышите? В известном направлении воздействует на их сознание...
  
  - В каком именно?
  
  - Сложно пока сказать...
  
  - Вы сказали, 'в известном'.
  
  - Полагаю, ей самой оно прекрасно известно. И её возможным... кукловодам.
  
  - Уже и кукловодам?
  
  - Да. Иностранное происхождение девушки наводит, знаете, на мысли...
  
  - Так, и что дальше про беседы?
  
  - В результате этих бесед у детей формируются... - снова перебирание пальцев в воздухе, - не вполне адекватные представления о жизни.
  
  - Какие именно?
  
  - О, самые разные! Начиная с... отрицания здоровых семейных ценностей и неготовности слушаться своих родителей.
  
  - А кто именно не слушается родителей?
  
  - Ну, в частности, Юлия Владимировна Северова жаловалась, что её мальчик...
  
  - А мальчик-то, кажется, в десятом классе! - перебил я.
  
  - Да. А разве это имеет значение? Тем более, что раньше никаких, абсолютно никаких проявлений этого... так сказать, подросткового негативизма в случае мальчика не замечалось.
  
  - Что ещё, кроме непослушания родителям?
  
  - А я вас спрошу, уважаемый Дмитрий Сергеевич: разве этого мало? Чем у-ж-е не сектантская деятельность? А разговоры о Боге чего стоят? Мы разве можем быть уверены, что излагались традиционные православные представления о Боге? Не говоря уже о том, что ряд родителей против даже таких представлений, да и вообще: детскую психику нужно как можно тщательней оберегать... от всяческих гуру и прочего оккультно-мистического шарлатанства! Кто вообще эту барышню уполномочил заниматься педагогической работой очень сомнительного качества и направления? Разве у неё есть педагогическое образование?
  
  - Получи она такое образование в государственном вузе, - брякнул я, - она бы, чего доброго, возненавидела педагогику.
  
  - О, как вы ошибаетесь, Дмитрий Сергеевич! Как значительно вы ошибаетесь! В вас, безусловно, говорит полный профан в педагогической науке - ведь обывателю так легко отвести глаза парой эффектных фраз - и, кроме того, личные симпатии...
  
  - ...К несчастной?
  
  - Да, пожалуй, к несчастной.
  
  - Алиса - сама ещё ребёнок! Она несовершеннолетняя!
  
  - Тем более.
  
  - Тем менее: как вы можете упрекать ребёнка - по вашей логике, потому что Жене Северову шестнадцать, а где шестнадцать, там и семнадцать - ребёнка, я говорю, в создании секты и каком-то там проповедничестве? Ребёнок имеет право видеться с другими детьми! И говорить с ними, о чём хочет!
  
  - Да, - нехотя согласился Сухоткин. - Если казуистически смотреть на вещи. Но вы ведь прекрасно понимаете, что она - совсем не ребёнок, а уж, скорее, опытный и опасный агент неведомых нам сил. Да, именно так! Кстати, восемнадцать ей исполняется послезавтра. Можете её поздравить. Хотя я бы не стал. Этот формальный аспект её несовершеннолетия... тоже учтён. И это, наверное, единственное, что в настоящий момент защищает Алису Петровну...
  
  - От чего?
  
  - От преследования.
  
  - Преследования?! Уголовного, вы хотите сказать?
  
  - Вполне возможно. Вы знаете, что Александр Павлович настолько был возмущён вопиющим фактом общения молодой особы с её дочерью - с Сашей, кстати, сейчас работает психолог, пытается установить меру нанесённого девочке вреда, - что всеми силами он будет стараться инициировать такое преследование. А Александр Павлович - влиятельный человек. Кроме того, помимо следственных органов, имеется в нашей стране и другая организация, которая отвечает за нашу с вами безопасность...
  
  Мы помолчали.
  
  - Зачем вы меня вызвали? - спросил я глухо.
  
  Сухоткин снял очки.
  
  - Дмитрий Сергеевич! Вы... кажетесь мне добрым человеком, хотя и очень, очень заблуждающимся. Я - тоже не злой человек. Я никому не желаю зла. Просто работа моя такова, что должен я, понимаете, должен вовремя обнаруживать разного рода... социальные аномалии и предупреждать их появление. Вы имеете на Милу Петровну некоторое влияние. Поговорите с ней. Пусть она заберёт свою сестру и на время скроется из города. А лучше всего - переехать им навсегда. И подальше. Поверьте, что так всем, абсолютно всем будет лучше.
  
  Я тяжело выдохнул и поднялся из кресла.
  
  - Благодарю вас, - сказал я суховато. - Вы... да, вы действительно добрый человек. У вас хватило галантности предупредить жертву перед тем, как съедать её.
  
  - Да разве я съедаю! Потом, Дмитрий Сергеевич, что за метафоры!
  
  - Нет-нет, конечно, не вы. Вы только вовремя обнаруживаете. Скажите: а... если бы вы своими ушами услышали, что именно говорит детям Алиса, вы... могли бы изменить своё мнение?
  
  Андрей Аристархович наклонил голову вперёд.
  
  - Простите, я даже не хочу это обсуждать, - ответил он вежливо и твёрдо.
  
  Я тоже слегка поклонился.
  
  - Спасибо. Где у вас выход?
  
  26
  
  А Мила, меж тем, не звонила и не писала мне. Неужели в самом деле 'ненавидит'? Бог мой, за что? Меня-то за что ей ненавидеть?! За что вообще мне это сказанное в сердцах слово? Чем я его заслужил?!
  
  В среду я, плюнув на все другие дела (кстати, производство всё равно простаивало: почти всех мастеров я снял с цеха для необходимой лично мне работы, пообещав им премию), сидел перед директором Городского центра внешкольной работы (бывший Дворец пионеров). Когда-то давно мы что-то поставляли в эту организацию. Директора звали Анна Сергеевна Шубина, принять меня она согласилась не сразу, но всё же допустила 'до белого тела': видимо, была заинтригована.
  
  - Анна Сергеевна, - начал я, с трудом подыскивая слова, - меня к вам привела необычная от меня просьба. Нужны ли вашему центру педагоги?
  
  - Да! - удивилась директор. - А вообще зависит от квалификации.
  
  - Можно ли представить на базе вашего центра кружок... музыки, скажем?
  
  - У нас уже есть хоровой кружок и кружок игры на народных инструментах.
  
  - Нет, - замялся я. - Я имею в виду что-то вроде кружка... прослушивания музыки.
  
  Анна Сергеевна уставилась на меня как на диковинного зверя.
  
  - А кому, Дмитрий Сергеевич, разрешите спросить, нужен будет такой, с позволения сказать, кружок? - сказала она наконец. - Музыку ребята могут через плейер послушать.
  
  - Классическую? Так, чтобы потом происходило её обсуждение и ставились правильные акценты?
  
  - Классическую они слушают на школьных уроках музыки. И все правильные акценты там тоже ставятся.
  
  - А если не ставятся?
  
  - Кто вам сказал?
  
  - Если детям неинтересны школьные уроки музыки?
  
  - Знаете, уважаемый Дмитрий Сергеевич, теперешним детям ничего не интересно! Это не всегда вина педагога. Вы бы сами встали перед классом да попробовали, чем рассуждать!
  
  - Я это очень понимаю... Но если есть педагог, который способен вдохнуть, привить любовь к классической музыке?
  
  - Прививают прививки, а не любовь.
  
  - Я неудачно выразился...
  
  - Пусть идёт работать в музыкальную школу. Или в обычную.
  
  - А если у неё нет педагогического образования?
  
  - Неужели вы думаете, что м-ы возьмём сотрудника без педобразования? Хотя, знаете, иногда не выбирать... А высшее-то образование хоть есть?
  
  - Тоже нет, - пролепетал я.
  
  - Ну вот! Дмитрий Сергеевич, о чём разговор? Мы, что, не взрослые люди с вами?
  
  - Анна Сергеевна! - я решился играть в открытую. - Могу я вам заплатить м-н-о-г-о денег, чтобы вы фиктивно устроили к себе в учреждение сотрудника без высшего образования?
  
  Шубина откинулась на спинке кресла. Захлопала ресницами.
  
  - Это, что, провокация? - боязливо спросила она. - Контрольная закупка мечеными купюрами?
  
  - С ума вы сошли, что ли! - возмутился я.
  
  - Тогда зачем вам это нужно?
  
  - Просто хочу.
  
  - Дмитрий Сергеевич, дорогой, некоторые вещи не делаются через 'просто хочу'. Мы с вами - люди не того уровня, чтобы делать дела по слову 'просто хочу'. Я, скажу откровенно, боюсь. Что-то вы не то задумали! Мудрите. Никогда я не делала так. Вот если бы я вам пообещала хороший контракт, а вы мне - два процента, тогда был бы совсем другой разговор. А вот про такое - ни разу не слышала. Главное, не могу я понять, в чём здесь ваша выгода. А человек никогда ничего не делает без выгоды. Что вам за радость от того, что какая-то девчонка будет у нас фиктивно устроена? Какие-то свои делишки хотите провернуть? А я почему ничего не знаю об этих делишках? Давайте, выкладывайте! А я оценю, безопасно для меня это или нет. Вот так дела делаются между взрослыми людьми! Вы сами - не дурак: чтó, я вас учить должна?
  
  - Никакой корысти, Анна Сергеевна, - сказал я устало (уже догадываясь, что едва ли мне поверят). - Просто хочу помочь сестре очень близкого мне человека.
  
  - Ай, Дмитрий Сергеевич! - поморщилась Шубина. - Не страдайте ерундой! Подарите лучше эти 'много денег' ей, пусть сама купит себе диплом! Или не так уж их и много? Ну, а мне тогда какой смысл мараться?
  
  - Простите, что задержал, - глухо произнёс я, вставая. - Всего хорошего.
  
  - Ну, то-то же. И вам не хворать...
  
  27
  
  Вечером среды раздался звонок. Номер - Милы.
  
  - Мила! - крикнул я в трубку, не помня себя от радости.
  
  И с изумлением, даже с лёгким ужасом услышал:
  
  - Нет. Это Алиса.
  
  - Алиса, почему вы? С вашей сестрой случилось что-то?
  
  - Нет... но я хотела встретиться с вами завтра.
  
  - Пожалуйста, назначайте время и место.
  
  - Наверное, вечером? Вы ведь днём работаете?
  
  - Пошла она к чёртовой матери, работа эта, - буркнул я.
  
  - Нет, не пошла. Я не хочу никак утруждать и отвлекать вас. Заберите меня, пожалуйста, около шести часов из дому, и поедем куда-нибудь за город. Вам удобно? Извините, что так распоряжаюсь...
  
  Я согласился.
  
  Погода в тот день испортилась и была похожа, скорее, на осеннюю. Ветер гнал по небу низкие свинцовые тучи. Алиса вышла из дому, зябко кутаясь в своё пальто.
  
  Половину пути проехали молча.
  
  - С Милой... всё нормально? - с трудом выговорил я.
  
  - Как вам сказать... Она очень, очень винит себя за то глупое слово, которое вам тогда нечаянно обронила. (Я радостно выдохнул.) Считает, что после него, того слова, она и права не имеет вам позвонить, а вы от неё отвернулись...
  
  - Нелепость какая...
  
  - Прошу вас, Дмитрий Сергеевич, съездите к ней! Успокойте её!
  
  - Обязательно... только, Алиса, я хотел говорить о вас тоже. Вас... ненавидят. Точней, вашу работу с детьми ненавидят. Не знаю, правда, точное ли слово...
  
  - Вполне.
  
  - А! Так вы всё понимаете? Впрочем, почему я решил, что вы чего-то не понимаете... Но вы не знаете того, что среди ваших врагов - очень влиятельные люди, которые способны вам принести много боли и огорчения...
  
  - Дмитрий Сергеевич, - сдавленно произнесла Алиса. - Вчера ночью кто-то молотил в дверь. Эмили поговорила с ним через дверь. Невнятный разговор, но ясно стало то, что наш дом хотят сжечь. Сказали, что наша соседка на первом этаже, Лидия Ивановна Сурикова, уже переехала, что мы - одни в доме. Предлагали нам тоже переехать поскорей и, кажется, деньги... Какие деньги! При чём здесь деньги? Это наш дом, наш х-р-а-м д-е-т-с-т-в-а, и - неужели вы не понимаете, что все огорчения, которыми меня пугают, перед этим - ничто?! Что я спать не могу, не думая об этом, ни заснуть, ни проснуться? - голос её задрожал. - Сестра тоже...
  
  - Час от часу не легче...
  
  Мы припарковались недалеко от остановки автобуса, в пяти минутах ходьбы от моей дачи. Я вышел из автомобиля и предложил Алисе руку.
  
  - Мерси, - грустно улыбнулась та. - Вы очень галантны, месье.
  
  Медленно мы пошли по тропинке.
  
  - Я считаю, вам нужно уехать, Алиса, - начал я. - Как можно дальше...
  
  - ...И как можно дольше оставаться как можно дальше, правильно? - Девушка тряхнула волосами. - Почему сразу не навсегда?
  
  - Иногда нужно делать отступления, - возразил я. - Отступления ещё не есть поражение. Вы знаете, что Александр Невский...
  
  - ...Поклонился татарским богам, чтобы получить ярлык на княжение. Вы это хотели сказать?
  
  - Да, - ответил я, пораженный. - Вы действительно читаете мысли, Алиса.
  
  - Что там! Несложно было угадать, что вы скажете, и мыслей читать не надо. Я знаю. Но между мной и им есть разница. У Александра Невского была надежда на то, что татарское иго закончится рано или поздно. Потому что было это иго - чужеродным. Он - м-о-г ждать. А то иго, которым порабощены дети, - оно исходит из нас самих. Из наших сердец, корыстных, из наших умов, коварных, из наших глаз, слепых и не желающих видеть. И нет надежды, что захватчики уйдут, потому что м-ы с-а-м-и есть алчные захватчики лучшего будущего детей. Значит, только сражаться можно...
  
  - ...И проиграть?
  
  - Никакое поражение не бывает напрасным. Скажете ли вы, что Христос потерпел поражение?
  
  - Я о таких вещах редко задумываюсь. Я простой плотник...
  
  - Христос тоже был простым плотником, - возразила девушка.
  
  Я усмехнулся.
  
  - Чему вы улыбаетесь? - живо спросила она.
  
  - Насчёт плотника.
  
  - Почему?
  
  - Иногда эта профессия пригождается, правда. Сейчас сами увидите...
  
  Мы уже подошли к моему участку. Я отпер калитку и раскрыл её, чтобы девушка могла войти.
  
  - Что это? - шепнула Алиса.
  
  На участке стоял 'княжеский терем'. Весёлые фигурные окошечки, затейливо вырезанные концы стропил, частый косой переплёт, двускатная крыша с навершием в виде луковки.
  
  - Это твой дом, Алиса, - ответил я. - Пусть он будет Храмом детства, если, не дай Бог, что-то случится со старым. Можно утеплить его и жить здесь. Он твой, совсем твой, навсегда. Это - подарок на совершеннолетие.
  
  Алиса повернулась ко мне. Подобно сестре, прикусила нижнюю губу. В её глазах стояли слёзы.
  
  - Очень непрактичный поступок, - прошептала она, слабо улыбнувшись. Прерывисто вздохнула. - Бог вас не оставит, Дмитрий Сергеевич, - стыдливо пробормотала она, отворачивая от меня лицо. - Ступайте, прошу вас! Вы... очень, очень меня обрадовали и смутили. Я редко плачу, вы знали? И мне будет так неловко сейчас разреветься перед вами, как школьница. Ступайте! Домой... я сама доеду. Автобусы ходят...
  
  Я с улыбкой поклонился, протянул ей ключи и вышел через калитку.
  
  28
  
  Моё счастливое, радостное настроение было обрублено на корню, беспощадно выдернуто из почвы, где только-только пустило слабые ростки, когда завибрировал телефон:
  
  - С кем я говорю? - спросил я хмуро.
  
  - Северова, Юлия Владимировна. Дмитрий Сергеевич! - голос родительницы звенел зло и напряжённо. - Вы не поняли, кажется, о чём вас просили? Немедленно заберите свою рухлядь! Сегодня же!
  
  - Избу, что ли?
  
  - Её самую! На курьих ногах! Сляпанную по эскизу одной истерички и её чокнутой сестрицы! Или вам помочь?! Так добрые люди помогут! Останетесь куковать на пепелище!..
  
  Я нажал на кнопку сброса, выключил телефон вовсе и дал газу. Меня трясло от гнева.
  
  Оказавшись дома, я упал навзничь на кровать, заложил руки за голову и уставился в потолок. Долго лежал, ни о чём не думая.
  
  Мелькнула нелепая мысль дозвониться до Михалыча... Но... беда была в том, что и вчера, и сегодня я почти всех наших мастеров задействовал на сборке терема. Люди просто не поймут меня, если я сейчас предложу новую сверхурочную работу.
  
  Очень хорошо. А если правда до завтра спалят?
  
  Да нет, милый! Не будет никто из них так подставлять себя. Это же уголовным делом пахнет. И всё-таки, всё-таки...
  
  Слепая волна ярости накатила на меня. Ах, вот вы как с нами?! Сначала обстрижёте нас догола, потом заколоть и тушку разделать? А мы всё это время должны мемекать от благодарности, как невинные овечки? А знаете ли вы, к-а-к мы тоже можем?!
  
  Я глянул на электронный будильник. Полчаса до полуночи. Как пружина я встал, отыскал в шкафу самую старую свою куртку, самую страшную вязаную шапку, перчатки и чёрные очки.
  
  В гараже (он находился в подвале дома) я вынул из багажника автомобиля пятилитровую канистру с бензином, затолкал в неё верёвку, чтобы использовать её потом в качестве 'фитиля', и завинтил крышку.
  
  Перемахнуть школьное ограждение было секундным делом. Свет на первом этаже горел, но сторож наверняка мирно спала в своей каморке.
  
  - Лейся, песня, - процедил я сквозь зубы, раскачивая канистру равномерными движениями, как садовод - лейку. - На просторе. Не грусти. Не плачь, жена. Ай, хорошо! Хорошо! Только хватит ли пяти литров?
  
  Уже перепрыгнув за ограждение, я оглянулся и с удовлетворением отметил, что огонь взметнулся на высоту второго этажа.
  
  29
  
  В пятницу, во второй половине дня, меня телефонограммой (на рабочий телефон) вызвал для дачи объяснений следователь следственного управления по центральному району города.
  
  - Какой имущественный интерес вы имели в уничтожении своей собственности? - сразу взял он быка за рога.
  
  Я невинно развёл руками.
  
  - Никакого...
  
  - Это вы и должны доказать.
  
  - У нас, кажется, действует презумпция невиновности? - осторожно поинтересовался я.
  
  - Не вам меня учить, что у нас действует, - оборвал меня следователь. - Вы поставили образовательному учреждению некачественный товар или просто не хотели завершать работу и пытались решить проблему с помощью поджога! Вот какая у нас версия.
  
  - Ничего подобного! - возмутился я. - Школа сама отказалась принимать работу!
  
  - Как это - 'отказалась принимать'? - туповато спросил он.
  
  - А так вот. Администрация не захотела заключать с нами контракт, нарушая уже имеющуюся устную договорённость, и заявила, что в наших услугах не нуждается.
  
  - Чем вы можете это подтвердить?
  
  Растянувшись в улыбке до ушей, я достал из сумки заверенную директрисой копию протокола заседания управляющего совета.
  
  - Вот, извольте. Третий пункт.
  
  Следователь долго и внимательно изучал копию.
  
  - Я должен буду приобщить эту бумагу к материалам доследственной проверки, - пробормотал он.
  
  - Нет уж, разрешите мне оставить её себе, - вежливо возразил я. - Вы ведь всегда можете забрать в школе оригинал. А я без этой бумажки окажусь беззащитным.
  
  - Перед кем?
  
  - Да хоть перед вами!
  
  - Тогда я сниму копию с этой копии: вы позволите?
  
  - Ради Бога! - великодушно 'позволил' я.
  
  Следователь вернулся из комнаты, где делал копию протокола, и снова уселся напротив меня, сплетя в замок пальцы рук.
  
  - А кто был заинтересован в поджоге, по-вашему? - продолжил он.
  
  - Не знаю. - Я равнодушно поджал плечами. - Но угрозы поджечь были...
  
  - Так-так, очень интересно! От кого угрозы?
  
  - Я не ищейка, Иван Иванович, - с достоинством произнёс я. - Прошу прощения, если ненароком... Это ведь ваша работа - изучить, от кого поступали угрозы. А были они анонимными.
  
  - На ваш сотовый телефон?
  
  - Нет. - Я поднялся. - На рабочий. Сейчас ведь все умные стали... Разрешите идти?
  
  Следователь тяжело вздохнул:
  
  - Подождите ещё десять минут. Я должен напечатать протокол объяснения и дать вам подписать. Формальность...
  
  30
  
  Только, выйдя из здания следственного управления, подумал я, что нужно позвонить Миле, как увидел на экране телефона: она сама мне звонит.
  
  - Дмитрий! Приезжай, пожалуйста, если можешь! Приезжай поскорей!..
  
  С тяжёлым чувством я поднимался по крутой и узкой лесенке. Отворил дверь - и Мила бросилась мне на грудь, пряча на моей груди мокрое от слёз лицо.
  
  Почти сразу она отшатнулась от меня, испуганно заглядывая мне в глаза. Сдавленно пробормотала:
  
  - Простите...
  
  - Зачем снова на 'ты'? Мила, зачем ты так со мной?
  
  - Ох, у меня голова идёт кругом... Я думала, ты меня теперь видеть не можешь без отвращения!
  
  - Садись, пожалуйста, садись! В ногах правды нет.
  
  Мы оба присели на деревянную скамью.
  
  - Алису вызвал сегодня утром следователь, - через силу проговорила девушка. - Четыре часа уже прошло.
  
  - Как, и её тоже?!
  
  - Что значит 'её тоже'?
  
  - Только что был у него. Возможно даже, это один и тот же следователь. Хотя... подозрения-то разные.
  
  - И т-е-б-я вызывали?
  
  Мила встала и в крайнем волнении принялась расхаживать по комнате.
  
  - Зачем? - вдруг спросила она, будто опомнившись.
  
  - Потому что сгорела 'изба' на школьном дворе, - пояснил я. - Из комплекса.
  
  - Какая изба, при чём здесь изба, кому какое дело может быть до избы... - нет, а сама мысль, что тебя т-о-ж-е, т-о-ж-е могут забрать, арестовать, бросить в тюрьму... М-м-м, - простонала она.
  
  - Ты отговаривала её не ходить?
  
  - Конечно! Разве могла я когда-то удержать Алису Стейн? У неё ведь даже не моя фамилия!
  
  Я невольно улыбнулся.
  
  - Неужели ты сама не пошла бы?
  
  - Разумеется, пошла бы. Но это я, а это она, она же ещё совсем...
  
  - Девочка?
  
  - Нет, не то. Какая она девочка! Где ты видел таких девочек? Я обычный человек, Дмитрий! Самый обычный, понимаешь? Цветок розы гораздо легче сломать, чем чугунный утюг или навозную кучу!
  
  - Ты - не навозная куча.
  
  - Тогда чугунный утюг!
  
  - Будем надеяться на лучшее, - произнёс я глухо.
  
  - Да. Будем, будем надеяться. - Мила подошла к окну и беспомощно всхлипнула. Мне мучительно захотелось подойти к ей и обнять её... Не посмел.
  
  Ещё полтора часа протекли в томительном ожидании. Я следил за ходиками. Мила мерила шагами комнату. На секунду вышла в кухню, чтобы поставить чайник. Чайник вскипел - но мы оба забыли о чае.
  
  Наконец, на лестнице раздались шаги. Мы вздрогнули.
  
  Вошла Алиса, бледная, прямая и, слабо улыбнувшись нам, но не глядя на нас, прямиком прошла через гостиную в кухню. Из неё - в спальню. Закрыла за собой дверь.
  
  Мы переглянулись и, не сговариваясь, оба бросились в спальню.
  
  - Оставьте меня! - крикнула девушка. Она уже забралась под клетчатый плед и лежала, отвернувшись лицом к стене. Дышала тяжело.
  
  - Alice, - строгим, проникновенным голосом произнесла Мила. - We, as your nearest ones, will n-e-v-e-r leave you. We m-u-s-t be here. [Мы, как твои близкие, никогда тебя не оставим. Мы должны быть здесь (англ.).]
  
  - Не надо, не надо заклинаний! - по-русски крикнула Алиса и поднесла руки к ушам для того, чтобы закрыть их.
  
  Мы осторожно присели у её кровати на соседнюю.
  
  Внезапно Алиса медленно села и, повернувшись к нам, глядя на нас сухими блестящими глазами, отчётливо проговорила:
  
  - So a report spread among the followers of Jesus that this disciple would not die. B-u-t J-e-s-u-s d-i-d n-o-t s-a-y t-h-a-t h-e w-o-u-l-d n-o-t d-i-e. [И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрёт. Но Иисус не сказал ему, что не умрёт (англ.; Евангелие от Иоанна, 21:23).]
  
  Так же медленно, как садилась, она легла на спину и натянула плед до подбородка.
  
  Снова мы переглянулись. Я, помня школьные занятия по оказанию первой помощи, сел ближе, взял левую руку девушки и начал измерять пульс.
  
  Пульс еле прощупывался, но, что хуже всего, он был аритмичным. Никогда раньше я такого не видел.
  
  Мила отняла у меня руку сестры и сама нашла пульс. Некоторое время прислушивалась к ощущениям. Закусила нижнюю губу так, что я испугался, что кровь выступит.
  
  Осторожно я взял Милу за руку и тихо вывел из спальни в гостиную.
  
  - Ей нужен врач, - вполголоса начал я.
  
  - Какая ерунда, - так же вполголоса откликнулась девушка. - Какой врач когда с ней мог справиться?
  
  - Хорошо: если с ней случится что-нибудь непоправимое, ты будешь кусать локти, верно?
  
  Несколько секунд Мила заметно колебалась. Затем набрала номер 'скорой помощи'.
  
  Неотложная помощь приехала через двадцать минут. Два врача, мужчина и женщина, прошли в спальню с чемоданчиками в руках.
  
  Вышли через некоторое время - и женщина прохладным, почти апатичным голосом сообщила, что нужна госпитализация.
  
  - Что с ней такое? - спросила старшая сестра.
  
  - Это, видимо, нервное... - начал мужчина.
  
  - ...Но нужна госпитализация, - перебила женщина врач.
  
  Мила кивнула.
  
  Двери кареты 'скорой помощи' захлопнулись, машина взяла с места, включив мигалку и сирену. Мы наблюдали за этим из окна второго этажа.
  
  Мила безвольно опустилась на скамью.
  
  - Про себя-то не знаю, как сама ещё жива, - только и прошептала она. Не обращая внимания на меня, она вытянулась на скамье во всю длину и закрыла глаза.
  
  Я присел рядом на корточки.
  
  - Ты хочешь, чтобы я остался сегодня? - полушёпотом спросил я.
  
  Я думал, она не расслышала: но нет, по её щеке побежала слезинка.
  
  - Нет, хороший мой, - шепнула девушка. - Как я могу позволить тебе остаться, если сам этот дом может сгореть сегодня или завтра? Хватит жертв. Иди.
  
  31
  
  В это не очень легко поверить, но через день Алиса умерла в больнице.
  
  В субботу, в восемь часов утра, она ещё открыла глаза и узнала нас.
  
  В восемь часов вечера, когда совершался обход, она уже не дышала.
  
  Медики диагностировали инфаркт. Инфаркт в восемнадцать лет! Воистину, всё находится внутри нас самих, и собственными (или чужими) мыслями человек может как исцелить, так и убить себя.
  
  Грустные похороны совершились в воскресенье. На кладбище мы были с Милой вдвоём, но перемолвились лишь несколькими сдержанными словами. Договариваться о времени новой встречи на похоронах показалось мне верхом бестактности.
  
  Сразу после я отвёз девушку к её духовнику, отцу Симеону.
  
  У входа в храм Мила обернулась и подарила меня долгим благодарным взглядом. Редки и драгоценны такие взгляды. Ничего, однако, не сказала. Даже не дала руки на прощание...
  
  32
  
  В воскресенье же, поздним вечером, мне позвонил Андрей Аристархович Сухоткин и каким-то нервным голосом предложил приехать к нему.
  
  - Сейчас? На ночь глядя? - поразился я.
  
  - Понимаю, конечно, что моя просьба несколько бестактна, - заблеял он. - Но, с другой стороны...
  
  - Хорошо, - согласился я. - Еду.
  
  Видимо, по случаю Сухоткин был весь в чёрном и с порога начал с приличествующих соболезнований по поводу гибели моей... моей...
  
  - Потенциальной свояченицы, - помог я ему.
  
  - Да! - обрадовался он, будто это слово разом решало все проблемы, будто в нём и заключались вся загадка и весь смысл.
  
  Я, как и прошлый раз, опустился в кресло, но Сухоткин не сел за свой стол, а принялся неуверенно бродить по комнате, трогая корешки отовсюду торчащих книг. Некоторое время мы молчали.
  
  - Вот видите, какая скверная ситуация вышла... - начал он тихо.
  
  - Вы это к чему, Андрей Аристархович?
  
  - Понимаете, Дмитрий Сергеевич, никто даже вообразить себе не мог... во-об-ра-зить себе не мог...
  
  - Вы слоги разделяете прямо как Римма Марковна, - не удержался я.
  
  - Что? Правда? Вам это неприятно? Извините...
  
  - Ах, что там, - сухо отозвался я. - Разве важно?
  
  - ...Ведь, Дмитрий Сергеевич, обычно у людей не случается инфаркта от одного-единственного визита к следователю! Только если у древних старух. Правда, с ней разговаривал после ещё специалист из ФСБ...
  
  - Этого специалиста вы... пригласили?
  
  - Ах, как деликатно вы подобрали слово... Видите ли, я не думаю, что именно он мог стать причиной...
  
  - Конечно! - огрызнулся я. - Никто из вас не думает!
  
  Сухоткин потерянно остановился, повернулся ко мне. Губы его почти задрожали.
  
  - Дмитрий Сергеевич, вы... кажется, ненавидите меня?
  
  - Нет, обожаю! Э... - я махнул рукой. - Не преувеличивайте, Андрей Аристархович. Не преувеличивайте. Не надо риторики.
  
  - Да, да, это, пожалуй... правильно, - согласился он.
  
  - Что сказал ей следователь?
  
  - Видите ли, Иван Иванович решил, пользуясь её юностью, немного... подавить, точней... напугать, что ли. Строго говоря, именно такая цель перед ним и ставилась. Никто ведь, поверьте, вообще никто не желал этого суицида...
  
  - Гибели, - поправил я.
  
  - Да, извините. Хотя вы точно уверены?
  
  - В том, что она не сознательно вызвала у себя инфаркт?
  
  - Ах, да, да, я всё время забываю... И это, честно говоря, не имеет значения... Так, разве что для религии. Я полагаю, даже уголовное дело никто возбуждать не собирался. Просто хотели объяснить этой девочке, что она поступает очень, очень нехорошо...
  
  - Вы до сих пор в этом уверены? - спросил я.
  
  - Дмитрий Сергеевич! Давайте не будем впадать в философию! Я не педагог, я не могу судить...
  
  - Чуть что - так никто из вас не педагог и не может судить.
  
  - Да, это вы... забавно отметили. Итак, Иван Иванович немного пошумел, покричал, ну, постучал кулаком по столу... Может быть, использовал пару... обидных выражений. В сущности, оно так... бывает. Это, вообще, часть работы следователя, и мы не можем так уж строго судить...
  
  - Да плевал я на Ивана Ивановича! Дальше!
  
  - Но он ничего не достиг. Точней, достиг обратного. Ожидалось, видите ли, что девчушка расплачется, будет каяться, просить прощения. Но она стиснула руки, как-то вот так, на груди, сжала губы и сидела там, как... Зоя Космодемьянская. И твердила что-то вроде: не запугаете. Совершенно нелепый и ненужный героизм. Борьба Дон-Кихота с ветряными мельницами. Ведь перед ней не фашист был, а русский человек!
  
  - Что вы лично, Андрей Аристархович, знаете о героизме и его нужности или ненужности?
  
  - Я? Ничего, вы правы. Я просто делаю свою работу. Которая, осмелюсь предположить, тоже нужна нашему государству. Ну, тогда Иван Иванович ещё больше распалился. Впрочем, не думаю, чтобы он её, например, ударил. Нет, я почти уверен, что так не было. Просто...
  
  - ...Просто были угрозы в адрес сестры, видимо, тоже? - догадался я. - Милу тоже он обвинил во всех смертных грехах? Кричал, что и её упечёт за решётку? Размахивал перед носом несуществующими признательными показаниями? Наверное, ещё в поджоге 'избы' из мести заподозрил?
  
  - Ну, не без этого, то есть... я предполагаю. И, да: кажется, такая версия была. Всё безрезультатно. Дальше Иван Иванович передал девушку специалисту из ФСБ. Поверьте: они работают очень аккуратно...
  
  - Охотно верю. Охотно, знаете, верю.
  
  - Ах, что вы всё... насмешливый вы человек! Кому станет лучше от вашей насмешки! Кого вы воскресите? Только мне сделаете хуже, а у меня сердце больное...
  
  - Ах, извините!
  
  - И как... плохо, плохо всё вышло! Иван Иванович испытывает теперь определённые... трудности, хотя он совершенно, совершенно не виноват в случившемся. Юлия Владимировна - тоже, после этого театрального и неизвестно кому понадобившегося поджога...
  
  - Ах, как дурно сделала девочка, что умерла! Каким хорошим людям доставила проблемы! Накажите её! Кстати, не забывайте, - зло возразил я, - что я тоже потерял свои деньги. Я тоже - пострадавшая сторона. Так... зачем вы просили меня приехать?
  
  - Я хотел узнать, во-первых, не собирается ли сестра погибшей начинать... какие-либо судебные действия в отношении людей, которых она, достаточно безосновательно, могла бы посчитать оскорбителями и косвенными виновниками...
  
  - Будьте уверены, что ей это неинтересно.
  
  - А во-вторых, - жалко, неуверенно продолжил он, - я просто желал объясниться с вами, Дмитрий Сергеевич, лично с вами, и убедиться, что вы не... считаете меня... также сопричастным...
  
  Я резко встал из кресла.
  
  - Это очень большая услуга, Андрей Аристархович, - произнёс я с каменным лицом. - Полагаю, я вам этой услуги оказать не в состоянии.
  
  Я дошёл до входной двери - он семенил за мной - и на самом выходе, обернувшись, произнёс:
  
  - Прекрасная фраза есть, Андрей Аристархович. Знаете её, нет? Бог простит.
  
  33
  
  Беседуя с Сухоткиным, я отключил звук на телефоне, и вышло, что пропустил четыре звонка от Милы.
  
  Люди, даже близкие, друг другу без веских причин в полночь не звонят, поэтому, не перезванивая, я тут же поехал к её дому.
  
  Я прибыл одновременно с пожарными. Пламя поднималось на высоту четвёртого этажа.
  
  Где Мила?!
  
  Но Мила... стояла тут же, к счастью, абсолютно целая и невредимая, даже с сумкой в руке. Увидев её, я бросился к ней и сжал девушку в объятьях. На этот раз она не спешила высвобождаться.
  
  - Как странно: ты живая и... даже без царапины, - пробормотал я.
  
  - Веришь ли, нет, я загодя связала верёвочную лестницу и над каждым окном вбила два крепких гвоздя.
  
  - Тяжело представить тебя с молотком...
  
  - Приходится, если захочешь жить. Я каждую ночь этого ждала.
  
  - И сумку собрала, как я погляжу? Да, в этом есть своя мудрость: жить так, будто всякую ночь твой дом может загореться...
  
  - Отпусти же меня, медведь! - она развернулась лицом к пожарищу. - Тебе смешно, наверное, а мне вот...
  
  - Да?
  
  - Не очень. Документы целы, и немного денег тоже есть, но идти-то мне некуда.
  
  - Я бы хотел вас взять за руку, Мила Петровна. Желательно за правую.
  
  - Нашёл время! - она выдернула свою руку. Я снова аккуратно её ухватил и проворно надел на безымянный палец колечко.
  
  Мила испуганно выхватила руку и выставила её перед собой.
  
  - Оно... мне велико, - беспомощно произнесла девушка.
  
  - Это для того чтобы ты могла снять его, вернуть мне и сказать: извините, Дмитрий Сергеевич, замужество не входит в мои планы.
  
  Мила повернулась в мою сторону. Отсветы пожара играли на её лице.
  
  - Нет, конечно, есть вещи, которые меня смущают, - проговорила она нарочито серьёзно. - Ты неприлично богат. По крайней мере, по меркам школьной учительницы. Это не всегда хорошо отражается на моральном облике, ты знаешь? Но не беда. Не огорчайся. Я займусь твоим воспитанием...
  
  И мы оба звонко расхохотались, так что двое пожарных, шедших мимо, с удивлением оглянулись на нас, а один из них даже покрутил у виска пальцем в толстой огнезащитной перчатке. Нашли, мол, время веселиться!
  
  34
  
  Моя повесть закончена. Незаконченными и неразрешёнными остаётся целый ряд вопросов. Некоторые из них дурашливые, некоторые - серьёзные.
  
  Является ли интеллигентность обязательным синонимом подлинной культуры души, а малое образование - обязательным спутником дикости и невежества?
  
  Действительно ли Элизабет Стейн, мама обеих сестёр, получила письмо от тибетского владыки мудрости?
  
  Если да, может ли быть так, что владыка мудрости и не имел иной цели, кроме как её знакомства с Петром Михайловичем Мироновым? Уже только этим лично для меня он оправдал своё наименование.
  
  В самом ли деле Алиса видела ауру?
  
  Кем станет Женя Северов?
  
  Сумела ли его мама, целую неделю публично грозившаяся сжечь 'избу на куриных ногах', доказать, что невиновна в поджоге?
  
  Что будет из девочек-подростков, которым Алиса когда-то преподала свои уроки? Смогут ли эти уроки сохранить их от корысти и пошлости нашего мира?
  
  Будет ли у нас с Милой мальчик, девочка или двойня?
  
  Как н-а-м уберечь их от цинизма, равнодушия и жестокосердия нынешнего века, нам, кто - всего лишь простые люди, нам, когда рядом больше нет девушки, быстрыми пальцами извлекавшей сор и нечисть из сердец своих воспитанников?
  
  Когда завершится война, не прекращающаяся между нами, взрослыми, и нашими детьми, в которой мы с неизменным успехом разбиваем их светлые мечты о более чистом и счастливом мире и приспосабливаем их к тому миру, который неряшливо сколотили сами?
  
  Я задаю эти вопросы только себе. Как рад я буду, если последние два вопроса себе задаст - каждый.
  
  Конец
  
  20.09.2012 - 26.09.2012 г. Правка от 25.06.2021 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"