Гречин Борис Сергеевич : другие произведения.

Школа человека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК, помимо его материальной оболочки? КАК СОВЕРШЕНСТВУЕТСЯ человечество, какие ступени к гордому званию Человека оно уже преодолело и какие из этих ступеней еще ожидают нас? КАК УСКОРИТЬ индивидуальное прохождение этих ступеней? НА КАКИХ ПРИНЦИПАХ должна быть выстроена школа, чтобы из современной полуказармы-полумонастыря превратиться в достойную Школу Человека? КАКИМИ МЕТОДАМИ должна руководствоваться совершенная школа? КАК ОБЕСПЕЧИТЬ медленный и постепенный переход школы современной к школе совершенной? В авторской монографии сделана попытка ответить на эти и другие вопросы. Скачать текст с таблицами и рисунками можно по адресу lulu.com/spotlight/borisgrechin
  Б. С. Гречин
  
  ШКОЛА ЧЕЛОВЕКА
  размышления об исторической эволюции сознания человека,
  о ступенях человечности,
  о принципах и методах Школы, воспитывающей Человека
  
  Ярославль, 2006
  
  УДК 37.0, 371, 39
  ББК 74.00
   Г81
  
  Гречин Б. С.
  Г81 Школа человека / Б. С. Гречин. - Ярославль, 2006. - 443 c.
  
  ISBN
  
  ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК, помимо его материальной оболочки?
  КАК СОВЕРШЕНСТВУЕТСЯ человечество, какие ступени к гордому званию Человека оно уже преодолело и какие из этих ступеней еще ожидают нас?
  КАК УСКОРИТЬ индивидуальное прохождение этих ступеней?
  НА КАКИХ ПРИНЦИПАХ должна быть выстроена школа, чтобы из современной полуказармы-полумонастыря превратиться в достойную Школу Человека?
  КАКИМИ МЕТОДАМИ должна руководствоваться совершенная школа?
  КАК ОБЕСПЕЧИТЬ медленный и постепенный переход школы современной к школе совершенной?
  В книге сделана попытка ответить на эти и другие вопросы.
  
  УДК 37.0, 371, 39
  ББК 74.00
  
  љ Б. С. Гречин, 2006
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ 7
  ВВЕДЕНИЕ 11
  ЦЕЛЬ И ПРИНЦИПЫ ЖИЗНИ 21
  ГЛАВА I. ПОИСК ЦЕЛИ ШКОЛЫ 21
  ГЛАВА II. ЦЕЛЬ И МЕТОДЫ ЭВОЛЮЦИИ 23
  ГЛАВА III. НЕКОТОРЫЕ ПРИНЦИПЫ ИДЕАЛЬНОЙ ШКОЛЫ 31
  ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК 41
  ГЛАВА I. СОСТАВЛЯЮЩИЕ СОЗНАНИЯ 41
  ГЛАВА II. СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ. СОДЕРЖАНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ 43
  ГЛАВА III. ШКОЛЬНЫЕ ПРЕДМЕТЫ В ШКОЛЕ ИДЕАЛЬНОЙ И СОВРЕМЕННОЙ 55
  ГЛАВА IV. ПОДРОБНАЯ СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ 63
  1. КЛАССИФИКАЦИЯ СВОЙСТВ ЛИЧНОСТИ 63
  2. АРХЕТИПЫ ВОСПРИЯТИЯ 91
  ГЛАВА V. ЗАМЫСЕЛ ЭВОЛЮЦИИ 94
  МИРОВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ: ШАГИ РАСТУЩЕГО СОЗНАНИЯ 99
  ГЛАВА I. ПЛАН ЭВОЛЮЦИИ: ГИПОТЕЗА 99
  ГЛАВА II. ЕГИПЕТ 104
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ 104
  2. ИСКУССТВО 114
  3. БЫТ 120
  4. ЯЗЫК 127
  ГЛАВА III. МЕСОПОТАМИЯ 132
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ 132
  2. ИСКУССТВО 147
  3. БЫТ 158
  4. ЯЗЫК 164
  ГЛАВА IV. АНТИЧНАЯ КУЛЬТУРА: ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ 169
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ 170
  2. ИСКУССТВО 185
  3. БЫТ 203
  4. ЯЗЫК 209
  ГЛАВА V. РОМАНО-КАТОЛИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА 210
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ 212
  2. ИСКУССТВО 229
  3. БЫТ 275
  4. ЯЗЫК 280
  ГЛАВА VI. АНГЛОСАКСОНСКАЯ КУЛЬТУРА 282
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ 283
  2. ИСКУССТВО 296
  3. БЫТ 331
  4. ЯЗЫК 337
  ГЛАВА VII. РУССКАЯ КУЛЬТУРА: ОЖИДАНИЕ РАСЦВЕТА 341
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ 343
  2. ИСКУССТВО 364
  3. БЫТ 378
  4. ЯЗЫК 383
  ИДЕАЛ ШКОЛЫ 387
  ГЛАВА I. ЛЕСТНИЦА РОСТА СОЗНАНИЯ 387
  1. АНАЛИЗ КУЛЬТУР: ПЕРВЫЕ ВЫВОДЫ 387
  2. ЦИКЛИЧНОСТЬ РАЗВИТИЯ. МАЛЫЕ И ВЕЛИКИЕ ЦИКЛЫ 392
  3. ПЕРИОДИЗАЦИЯ РАЗВИТИЯ РЕБЕНКА В СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ И ЕЕ СООТВЕТСТВИЕ РАЗВИТИЮ ОБЩЕИСТОРИЧЕСКОМУ. 398
  ГЛАВА II. ОБРАЗ ИДЕАЛЬНОЙ ШКОЛЫ 409
  1. ОРГАНИЗАЦИЯ РАБОТЫ ШКОЛЫ: КАК РЕАЛИЗОВАТЬ ПРИНЦИПЫ НА ПРАКТИКЕ. 409
  2. НАБРОСКИ К СОДЕРЖАНИЮ ОБУЧЕНИЯ В КАЖДОМ КЛАССЕ 418
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ
  
  Прежде чем обращать читателя ко введению, в котором цель и задачи работы (как они называются на академическом языке) изложены самым подробным образом, необходимо дать ему хотя бы самое общее представление о книге, чтобы он мог решить, стоит ли ему хотя бы начинать чтение - этим и объясняется существование этого короткого предисловия.
  Уважаемый читатель уже мог понять из заглавия, чему посвящена эта книга - и, возможно, ужаснулся дерзновенности попытки - ведь задумывается она как объемный труд, который доложен ответить на вопросы:
  ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК, помимо его материальной оболочки?
  КАК СОВЕРШЕНСТВУЕТСЯ человечество, какие ступени к гордому званию Человека оно уже преодолело и какие из этих ступеней еще ожидают нас?
  КАК УСКОРИТЬ индивидуальное прохождение этих ступеней?
  НА КАКИХ ПРИНЦИПАХ должна быть выстроена школа (в широком смысле любого учебного учреждения, от начальной школы до вуза), чтобы из современной полуказармы-полумонастыря превратиться в достойную Школу Человека?
  КАКИМИ МЕТОДАМИ должна руководствоваться совершенная школа?
  КАК ОБЕСПЕЧИТЬ медленный и постепенный переход школы современной к школе совершенной?
  Каждый из этих вопросов достоин целой книги
  Автор задается этими вопросами не случайно и не из корыстных побуждений. Имея некоторый опыт - учебы в немецкой гимназии и на немецких семинарах; работы в школе, колледже, вузе и негосударственных курсах для взрослых в нашей стране - он не менее других педагогов сознает несовершенства системы обучения в России в частности и всем мире вообще (хотя, разумеется, далек от огульной критики - ведь мы, как справедливо сказал Януш Корчак, должны быть благодарны школе уже за то, что она существует, пусть и в своем далеком от совершенства виде). Имея природную склонность к размышлению, он пытается найти ответы.
  Разумеется, автор хорошо понимает огромность тем, к которым он подступает с определенным страхом, как и то, что едва ли один человек способен эти вопросы разрешить - под силу это доступно лишь крупному коллективу (который, кстати, должен удовлетворять двум важным условиям: действительной озабоченностью благом общества и человека и свободой от целого ряда педагогических и научных предубеждений).
  И все же любое дерзновение благородно. Будем ли мы смеяться над древними изобретателями крыльев, которые одними своими попытками уже подготавливали прогресс человечества? Разумеется, автор предлагает не окончательный ответ, но только свои собственные размышления на тему ряда вечных вопросов, надеясь на то, что его серьезные и искренние усилия окажутся кому-то полезными и приглашая к диалогу всех читателей. Итак, мы просим читателя не принимать ничего из предложенного здесь на веру, но вместе с автором проследить ход рассуждений и согласиться или не согласиться с ними в каждом отдельном случае.
  Встает вопрос о жанре этой книги, а за ним - иной, жгучий: вопрос о мировоззренческих позициях автора. Автор - молодой ученый, занимающейся общей педагогикой. Этим самым у доброй половины возможных читателей должно сняться одно из главных опасений: книга пишется НЕ эзотеристом, человеком, далекой от мистики. Она ни в коем случае не является плодом "озарения", "диктовки свыше" и т. п., напротив - рождается трезвым, критическим, основанным на логических посылках анализом и синтезом. Также нет никаких оснований считать этот текст "научным" в современном понимании этого слова, поскольку во многих местах он погрешает против современных научных канонов. Однако разве размышления обязательно должны быть религиозными или научными? Кстати, и современная наука никак не может претендовать на окончательную истину.
  Тем, кому необходимо жанровое определение, нужно посоветовать считать этот текст философским, поскольку занимается он не частными вопросами, а в первую очередь - философией педагогики.
  В первом разделе представлены доказательства некоторых положений, для кого-то очевидных, для кого-то, напротив, совершенно новых. Мы просим простить некоторую сухость и наукообразность этого раздела, обусловленную все той же его доказательностью, и предлагаем читателю, согласному с ее выводами, сразу же перейти ко второму
  Позволим себе закончить наше обращение несколько шуточным призывом. Потенциально читателей книг, пытающихся ответить на "вечные вопросы" (и иногда действительно делающих это) можно разделить на "логиков" и "людей веры". Первым небесполезно прочитать эту книгу хотя бы потому, что даже в случае несогласия с нами их мысленные возражения укрепят и помогут обосновать лучше их же собственное представление о мире. Что же до вторых... в конце концов, они так много читали самых разных современных откровений об устройстве космоса и человека, отчего бы им не прочесть еще одну книжку о том же самом? - пусть даже ее автор - не "видящий", не "пророк" и не "посвященный". Может быть, они выяснят, что мысли чтимых ими посвященных не так уж далеки от изложенного ниже, а может быть, проклянут автора как еретика (особенно легко это сделают даже не "эзотеристы", а служители официальной церкви). Абсолютно напрасно, ведь еретик - это тот, кто упорствует во лжеучении, а ваш покорный слуга отнюдь не настаивает ни на одной своей мысли и не связан в своих рассуждениях ни с одной конфессией. Он просто рассуждает (ведь этого, кажется, не запрещает пока ни одна церковь), высказывая свои, в чем-то, видимо, наивные для посвященного в тайны бытия идеи, а если ошибается - что ж, ведь это свойственно и простительно человеку.
  
  ВВЕДЕНИЕ
  
  Хорошее предисловие обязано ответить на несколько вопросов:
  1. О чем - текст, который держит в руках читатель?
  2. Почему его необходимо было писать?
  3. Действительно ли проблема, которой посвятил себя автор, настолько важна, что стоит брать книгу в руки?
  4. Действительно ли автор способен сказать что-то оригинальное, не повторяя написанное до него?
  5. Чем является текст: художественной прозой, научной монографией, откровением, записанным духовидцем?.. Каков его жанр?
  6. Что представляет из себя автор и имеет ли он право браться за тему, за которую осмелился взяться?
  7. Какова структура книги, что последует вначале, что - потом, и почему необходимо именно такое расположение частей?
  Ниже мы постараемся дать ответы на эти вопросы.
  
  1. ЦЕЛЬ: Текст об Идеальной Школе.
  
  Этот текст преследует своей целью выстроить модель - или, если слово "модель" кажется слишком наукообразным - очертить образ Идеальной Школы, иначе говоря, разобраться в том, каким образом лучше всего нужно воспитывать и учить людей.
  (Под "Школой" с большой буквы мы дальше предлагаем понимать систему совершенствования человека любого возраста, от младенческого до преклонного. К Школе, таким образом, нужно отнести и детский сад, и школу в обычном значении этого слова, и университет, и даже духовное наставничество ("учительство" в восточном смысле). Под "Идеальной" же мы понимаем не отдельные технические или педагогические усовершенствования, но Идеал в самом высоком смысле этого слова. Идеалом воспитания для древнего египтянина было бы, вероятно, место, где бы его не слишком сильно колотили палкой, позволили бы удобно сидеть, иметь вдоволь папируса и запас очиненных тростниковых перьев. Мы сейчас способны лишь посмеяться над таким идеалом. Но Идеальная Школа, о которой мы говорим, так же далеко отстоит от современной Школы, насколько последняя, в свою очередь, отстоит от древнеегипетской).
  "Но ведь это - краеугольная проблема всей педагогики! - скажут многие. - Не легче ли уже сразу писать книгу о жизни на Земле?". Однако любой образ может быть прорисован с разной степенью подробности, четкости и глубины. Мы не ставим своей целью сказать, сколько минут должна в Идеальной школе длиться перемена и какую зарплату (в рублях и копейках) должен получать ее учитель. Мы пытаемся определить лишь самые общие черты образовательного Идеала, причем сделать это не на основе собственных скудоумных измышлений, а на основе цивилизационных закономерностей.
  
  2. АКТУАЛЬНОСТЬ: Современная система образования несовершенна в общем, а не в частностях.
  
  Так ли уж необходимо писать книгу об Идеальной Школе, если современная система образования существует и функционирует, а когда испытывает трудности, то связаны они далеко не с идеальными, а с сугубо насущными проблемами? Кто-то из читателей вообще способен заявить, что мы выдумываем проблему на пустом месте, что лучше существующей школы (или советской, или американской) ничего нет и быть не может, и нечего полагать себя умнее всех прочих и совать нос не в свое дело. (Мы настоятельно советуем этим людям отложить книгу в сторону, если они еще не сделали этого, потому что ничего утешительного для себя им далее обнаружить не удастся).
  Беда - в том, что система образования, которая существует сейчас (автор говорит не только о России, но о любой стране мира) все же весьма и весьма несовершенна, что признают хором дети, их родители, сами учителя, теоретики от педагогики и соответствующие чиновники. И несовершенство, о котором мы говорим, заключается отнюдь не в одних временных изъянах, не исключительно в неудобстве парт или их расстановки, не только в том, что школьный учитель и родитель ребенка говорят на разных языках, не в одном преобладании знаниевой модели обучения, не только в удушливости школьной бюрократии и т. п. Все эти беды, конечно, имеют место - но за ними стоит нечто большее: отсутствие у современной Школы знания, концепции, внятного представления о том, что же является Идеалом. При этом никакого стремления искать этот Идеал также не наблюдается.
  Проблема кардинального усовершенствования Школы никогда не будет решена современным путем "педагогических инноваций": исправления учебников, повышения грамотности учителей, введения новых предметов и нового школьного распорядка, изменения архитектуры школьных зданий, внедрения в обучение современной техники и т. д. и т. п., потому что пока за всеми этими начинаниями не будет стоять общей, цементирующей и направляющей их Идеи, эти меры останутся только мелкими косметическими улучшениями.
  
  3. ВАЖНОСТЬ: Несовершенство Школы - проблема, очень важная для каждого из нас.
  
  Кто-то сообщит, что "усовершенствование Школы" - это узкая педагогическая проблема, которой должны решать профессионалы, и что поэтому лично он не видит никакого смысла читать эту книгу. Но разве эта проблема - только педагогическая? Разве каждый из нас не имеет или не планирует иметь детей? Разве не Школа во многом определяет духовный облик человека? Не легче ли решить проблему образования, чем потом решать проблемы роста преступности, числа абортов, всеобщей нравственной деградации и т. п.? Разве нет у родителей необходимости не только в домашнем воспитании, но и домашнем обучении? И потом, разве только детям нужно учение и развитие? Разве оно не украшает и не возвышает любого человека, каждого из нас?
  Итак, несовершенство Школы - не пустячок, от которого можно отмахнуться, а очень серьезная, общечеловеческая проблема: в этом мнении едины все здравомыслящие люди.
  
  4. УРОВЕНЬ РАЗРАБОТАННОСТИ: Ни школьники, ни их родители, ни учителя, ни педагоги-теоретики не берут на себя ответственность за решение проблемы.
  
  Когда речь заходит о способах усовершенствования этой системы - здесь от кажущегося единства не остается и следа.
  Существует, с одной стороны, огромная армия детей, которые не задумываются над причинами и следствиями, но ощущают ложь и скуку преподавания и потому относятся к школе не иначе как к ненавистной полутюрьме-полурезервации, где взрослые содержат их ради сохранения общественного порядка, проще говоря, для того, чтобы они, дети, не болтались на улице и не мешали взрослым жить. Немногие из детей способны встать на сторону учителя - но так ли уж они в этом виноваты?
  Существует, с другой стороны, также очень большая армия школьных учителей, очень часто измученных, усталых, лишенных личной жизни, подвергаемых нападкам со всех сторон (дети, родители, общественность, начальство, родные) людей, которые во всех своих бедах склонны винить "детей-недоумков" и скупое государство. Эти люди абсолютно уверены в том, что все недостатки преподавания происходят в основном от чрезмерной нагрузки и недостаточной зарплаты. Впрочем, кое-кто из учителей осмеливается критиковать и существующие педагогические традиции, например, формализм воспитательных мероприятий - однако, по единодушному учительскому мнению, не кто иной, как все то же государство несет ответственность за те или иные перегибы.
  Есть, разумеется, и немалое количество ничтоже сумнящихся педагогов, абсолютно уверенных в великой важности исполняемой Ими педагогической задачи и безупречности практикуемых Ими, Просветителями подрастающего поколения, методик и форм работы. Увы, даже педагогический гений не может позволить себе такую уверенность, абсолютно уверен может быть только сытый педагогический крокодил. К счастью (или несчастью) для всех нас, такие люди редко задерживаются на месте рядового учителя, они поднимаются выше, в руководящее звено. В западных странах число таких учителей, вооруженных новейшим арсеналом педагогической науки и поддержанных хорошей зарплатой, гораздо больше, и их уверенность является не столь безосновательной, поскольку используемые методики в ряде случаев действительно более эффективны, а современное оборудование упрощает работу учителя - но это не меняет сути дела.
  Существуют, с третьей стороны, теоретики от педагогической науки: кандидаты и доктора педагогических наук. Именно они в наибольшей мере осознают всю сложность механизма современной школы и наивность представлений о том, что одним простым решением (допустим, повышением зарплаты учителям, всеобщей компьютеризацией или перестройкой системы по образцу другой страны) можно облагодетельствовать школьников раз и навсегда. Именно эти люди должны были бы действительно руководить развитием Школы, сегодня во многом стихийным; определять ее лучшее будущее и помогать этому будущему рождаться.
  Увы, именно эти люди, как правило, чрезвычайно, необычайно далеки от практики. Создаваемые ими идеи, концепции, положения, целые книги выглядят необычайно привлекательно, они и в самом деле привлекательны. Ну кто же оспорит, например, что преподавание должно строиться на гуманистических традициях, на уважении личности ученика, на индивидуальном подходе, на воспитании сознательного отношения к учебе?.. Увы, жестокая школьная реальность с ее типовыми программами, нормами успеваемости, Единым государственным экзаменом, пьющими родителями, детьми-наркоманами и т. п. опрокидывает все эти мечты. Учителя, попавшиеся на удочку "светлых идей" и рискнувшие проводить их в жизнь, очень скоро понимают, что работать так невозможно, и возвращаются к старым методам. "Порассуждали бы они так перед моим классом!" - иронически говорят они про ученых авторов педагогических сочинений. Осудим ли мы учителей? И осудим ли мы ученых-педагогов, которые заняты преподаванием в высшей школе: также нелегким, также зачастую рутинным трудом?
  (Очень редкое и замечательное исключение представляют собой ученые-практики, такие, как Шалва Александрович Амонашвили или Михаил Петрович Щетинин. Такие подвижники от педагогики не только знают не понаслышке повседневные проблемы преподавания, но и разрешают их своей кипучей энергией, на деле достигая того, о чем мечтают прекраснодушные теоретики. Важность дела этих Учителей огромна - но их число для реального изменения ситуации в образовании ничтожно, а их опыт, увы, не может перенять и наследовать каждый).
  Безусловно, мы несколько сгущаем краски. Ряд учителей с переменным успехом использует теоретические разработки. Ряд ученых действительно озабочен насущными проблемами школы. Есть немало учителей замечательных и просто хороших, горячо любимых детьми. Однако мы говорим об общей ситуации, и она такова:
  - школа не есть то, чем она должна быть;
  - большинство людей, смутно сознающих это, даже не задумываются об огромности и сложности проблемы,
  - небольшое число "компетентных специалистов" ее пока не в состоянии разрешить.
  
  5. МЕТОД ИЗУЧЕНИЯ: Религиозные способы познания мира для многих людей не кажутся убедительными, оставаясь же в рамках научного мышления, приблизиться к решению проблемы почти невозможно - поэтому наше изучение не является ни религиозным, ни научным; оно может быть отнесено в область философии педагогики.
  
  Мы могли бы значительно упростить себе работу, объявив, что все написанное нам явилось в Откровении либо в результате контакта со Вселенским разумом и т. д. Автор хочет подчеркнуть со всей серьезностью, что он не иронизирует, говоря о возможности мистического познания действительности. (Будь это иначе, весь опыт святых и визионеров всех религий и времен не имел бы никакой ценности). Однако большинство людей относятся ко всему внерациональному с подозрением, зачастую заслуженным. Но даже если это было бы иначе - проблема упирается в то, что сам автор не имеет ни малейшей духовидческой одаренности.
  Именно поэтому наше изучение не способно быть религиозным или мистическим.
  К науке большинство людей испытывает почтение, да и сам автор обладает скорее логическим складом ума - и, тем не менее, наше изучение не может быть также названо научным.
  Чуть выше мы говорили о том, что "компетентные специалисты" не могут решить проблему Идеальной Школы. "Да отчего же не могут? - спросит непосвященный читатель. - Разве педагогика - не наука, такая же, как и все прочие? Разве в ней не существует объективных методов исследования? Разве не может мощный научный коллектив, сосредоточившись на проблеме поиска Идеальной модели школы, достаточно быстро ее, эту модель, обнаружить?"
  Все это отчасти справедливо. Педагогика - наука, у нее есть свои методы исследования. Но здесь нас подстерегают три камня преткновения.
  Во-первых, педагогика, как любая современная наука, необычайно консервативна. Любое открытое истинное положение пробивает себе дорогу в официальной педагогической традиции с огромным трудом. Труд исследователя при написании диссертации лишь на 10% состоит в поиске новых законов и истин, на оставшиеся 90% - в примирении этих истин с высказываниями мэтров педагогической науки и подкреплении их неоспоримыми научными авторитетами.
  Заметим, что ложные научные положения находят прибежище в учебниках куда чаще, так как именно в педагогике результаты эксперимента наиболее легко могут быть сфальсифицированы в том направлении, в котором пожелает заинтересованный исследователь.
  Во-вторых, обилие утомительных и многообразных терминов в педагогике (как и в любой науке) делает ее практически недоступной для "нормального" человека, "непосвященного" и исключает возможность участия общества в перестройке школы, возможность любого диалога между "педагогами-профессионалами" и "обычными людьми". Ученые, как горько заметил Г. К. Честертон, рискуют быть погребены под тяжестью своего китайского наречия, непонятного больше никому, кроме них самих.
  (Заметим, что педагогическая наука и не стремится особенно к выполнению своей главной задачи: поиску путей усовершенствования человека, - именно в силу того, что является наукой, а любая наука, наука по определению, лишена нравственности. Для успешности научных занятий забота о благе Человечества совсем не является требованием, а мысли об этом благе - излишни и даже обременительны).
  Все это превращает педагогику (как и многие современные науки) в подобие религии с многочисленными и очень сложными обрядами и мертвым языком богослужения. Священник, даже если он чувствует дух ритуала своей церкви, обязан строго следовать его букве. Так же для того, чтобы оставаться в рамках научного мышления, необходимо соблюдать формальности научного исследования, подкреплять свои суждения бесчисленными авторитетами, использовать специфический язык и т. п.
  Это, с одной стороны, до невозможности замедляет и усложняет работу исследователя. Для написания простой кандидатской диссертации, доказывающей и вводящей в педагогический обиход элементарную истину вроде той, что периодизация обучения должна соответствовать периодам развития ребенка, требуется 3 года, изучение целого моря второ- и третьестепенной литературы, проведение утомительного эксперимента, обработка его данных сложнейшими методами математической статистики, наконец, около 200 страниц машинописного текста. Что же делать бедняге, замахнувшемуся на глобальную проблему педагогики? Ему не хватит целой жизни, а если и хватит, полученное научное чудище, результат его изысканий, будет столь огромно, многостранично, монструозно, что никто и не станет читать его.
  С другой стороны, это исключает любую возможность восприятия такого текста человеком, далеким от науки, а значит, практически лишает книгу смысла, ведь школа может быть изменена только тогда, когда необходимость этого изменения осознает большинство людей, а не ничтожное число ученых.
  Поэтому мы и считаем абсолютно необходимым сохранить наши размышления от начала до конца "светскими", при этом под "светскостью" мы понимаем не только свободу от канонов и методов религии (ведь люди исповедуют разные религии, а многие - никакой), но и от канонов науки (ведь только крошечная горстка людей связала свою жизнь с наукой, да и внутри самой науки существуют разные школы, противоречия между которыми порой острее, чем между людьми разной веры). Тот, кому необходимо жанровое определение, может считать этот текст философским - поскольку существует философия педагогики, как и философия истории, а сама философия не связана научными конвенциями.
  
  6. РАМКИ ИССЛЕДОВАНИЯ: Эта книга отнюдь не претендует на то, чтобы представить полное решение проблемы Идеальной школы, поскольку ее автор хорошо понимает скромность возможностей одного человека.
  
  Имеет ли автор вообще моральное право заниматься педагогическими рассуждениями? Вероятно, да: если это право дает опыт учебы в восьми школах, включая две немецкие гимназии; опыт работы в средней, средней специальной и высшей школе; опыт организации курсов альтернативного образования для взрослых, а также работа над кандидатской диссертацией по педагогической теме.
  Однако способен ли один человек, будь он хоть семи пядей во лбу, решить проблему Идеальной Школы? Конечно же, нет. Мы ни в коем случае не претендуем на это. Решение этой проблемы под силу лишь крупному, работающему в течение долгих лет коллективу педагогов - одновременно практиков и мыслителей. При этом этот коллектив должен удовлетворять двум важным условиям: действительной озабоченностью благом общества и человека и свободой от целого ряда педагогических и научных предубеждений.
  Однако в объемном труде возможно, по крайней мере, очертить проблему, сделать ее грубую зарисовку, предложить первые, возможно, очень несовершенные и наивные, варианты решения. Разумеется, автор предлагает не окончательный ответ, но только свои собственные размышления на тему ряда вечных вопросов, надеясь на то, что его серьезные и искренние усилия окажутся кому-то полезными и приглашая к диалогу всех читателей. Итак, мы просим читателя не принимать ничего из предложенного здесь на веру, но вместе с автором проследить ход рассуждений и согласиться или не согласиться с ними в каждом отдельном случае.
  
  7. СТРУКТУРА И ЗАДАЧИ: Последовательность наших рассуждений должна определяться не прихотью автора, но исходить из закономерностей человеческой эволюции.
  
  Вопрос о любой образовательной системе (не обязательно идеальной) неизбежно разбивается на следующие четыре вопроса:
  - ЦЕЛЬ И ПРИНЦИПЫ Школы (ЗАЧЕМ она должна существовать и какими основными ПРИНЦИПАМИ, исходя из этого "зачем", она должна руководствоваться?)
  - СОДЕРЖАНИЕ работы учителя (ЧЕМУ нужно учить, ЧТО воспитывать, формировать, развивать в человеке?).
  - ПЕРИОДИЗАЦИЯ этой работы (В КАКОЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ должно происходить обучение тем или иным знаниям, воспитание тех или иных качеств и т.д.?)
  - МЕТОДИКА работы учителя (КАК нужно учить и воспитывать человека на каждом этапе?).
  Конечно, на эти вопросы можно ответить произвольно, предложив свое, ни на чем, кроме собственной уверенности, не основанное решение, войдя этой дерзостью в историю педагогики и добавив в "сокровищницу мировой мысли" еще одно мнение из числа более или менее далеких от истины. Можно же совершить трудную попытку найти саму Истину, ИСХОДЯ ИЗ ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ САМОЙ ПРИРОДЫ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ.
  Именно поэтому для ответа на вопрос о цели школы нам нужно будет узнать: ЧТО ЕСТЬ ЦЕЛЬ и МЕТОДЫ САМОЙ ЭВОЛЮЦИИ?
  Для ответа на вопрос о содержании работы учителя в общем - понять: ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК, помимо его материальной оболочки?
  Для ответа на два сложнейших вопроса о периодизации обучения и воспитания, а также о задаче и методах школы на каждом этапе - осознать: КАК СОВЕРШЕНСТВУЕТСЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, какие ступени к гордому званию Человека оно уже преодолело и какие из этих ступеней еще ожидают нас?
  Этим вопросам и посвящены следующие четыре раздела, которые мы, не мудрствуя лукаво, назвали:
  1. ЦЕЛЬ И ПРИНЦИПЫ ЖИЗНИ
  2. ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК
  3. МИРОВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ: ШАГИ РАСТУЩЕГО СОЗНАНИЯ
  4. ИДЕАЛ ШКОЛЫ
  Читателю должно быть понятно, что в первом разделе мы через цель эволюции ищем цель и принципы Школы, во втором через рассмотрение структуры психики человека - предмет труда учителя, а в третьем и четвертом, путем изучения исторического развития человечества - идеальную последовательность его работы и задачи каждого отдельного класса.
  Пусть читателя не пугает несоразмерность их объема. Мы действительно отводим львиную долю культурологическому изучению, но это не может не быть естественным, поскольку прежде постановки собственных смелых гипотез и строительства дерзновенных теорий необходимо глубокое, серьезное, вдумчивое размышление. Мы только рады тому, что наши не очень большие по объему выводы имеют такое широкое основание, подобно айсбергу, семь восьмых частей которого скрыты под водой.
  
  Раздел первый
  ЦЕЛЬ И ПРИНЦИПЫ ЖИЗНИ
  
  (
  
  ГЛАВА I. ПОИСК ЦЕЛИ ШКОЛЫ
  
  Итак, наша самая первая задача - определить ЦЕЛЬ работы совершенной Школы.
  Но что такое вообще Школа?
  В самом общем смысле Школу можно понимать как систему воздействия одного человека (учителя) на другого или других (ученика), для достижения в этом другом каких-то желательных изменений, для обретения учеником того, чего он не имел в начале обучения. Какие же изменения в человеке желательны? Что мы должны создавать в человеке того, чего в нем нет изначально?
  Конечно, школу неизменно определяли и определяют как важнейший институт социализации ребенка: то место, которое большинство школьников поднимает на определенный "средний" уровень, нравственный, культурный и умственный - тот уровень, который соответствует такому же уровню окружающего детей общества и дает возможность для этих детей в этом обществе существовать и занять свое место. Расхожее мнение о том, что школа должна выполнять социальный заказ общества, сейчас как будто уже стало аксиомой, незаметно внедренной в наше сознание классиками педагогики.
  Но позвольте, уважаемые читатели: ведь тогда и фашистское общество имеет свой социальный заказ: не ему ли должна была служить школа? Именно ему она и служила: заметим, что именно в гитлеровской Германии с воспитанием подрастающего поколения все было в полном порядке, и "гитлерюгенд" не имел недостатка в восполнении своих рядов храбрыми, ответственными, стойкими, инициативными, целеустремленными, патриотичными, идейными и даже, простите за историческую правду, религиозными ("gottgl?ubig") в смысле "исконно немецкой веры" юношами и девушками, воспитанными именно Школой, этой колыбелью внутреннего человека. (Идеал патриотизма и православной религиозности, который сейчас назойливо внедряется в сознание школьных учителей - не заставляет ли он нас насторожиться?).
  Нас могут упрекнуть в подмене понятий: дескать, воспитательные ориентиры в Третьем рейхе не общество определяло, а государство, причем государство преступное. Но, во-первых, эти ориентиры всегда и неизбежно определяются именно государством - носителем власти и детищем общественного договора; во-вторых, государство по своей сути всегда связано с определенной долей зла, с запрещением и карой, всегда и неизменно преследует свои интересы, корыстные, имперские, далекие от желаний санкционировавшего его существование народа, что и доказывает логика истории.
  Школа, разумеется, не может не быть институтом социализации, и все же не в этом - ее главнейшая задача. Будь это иначе, не было бы и особенной надобности в школе. В конце концов, многочисленные примеры и традиционных обществ, и европейского (а также русского) средневековья доказывают нам, что ребенок способен "социализироваться", стать в меру умным, порядочным, знающим, толковым человеком и без всякой школы, просто под воздействием среды, научением через подражание, через семейное воспитание и научение от родителей, от старших братьев, от сведущих в определенной области людей и т. п. Именно русские крестьяне очень трезво это понимали и часто не спешили отдавать ребенка в школу, не видя в отсутствии современного им образования никакой беды.
  (Автор предвидит огромное количество нападок, его уже ожидающих, причем именно от "ученой публики": его легко можно обвинить в стремлениях распространить невежество, вернуть образование во времена средневековья и т. п.). Разумеется, это не так, и если мы говорим, что ребенок может обойтись и без школы как учебного учреждения с классными комнатами, где его регулярно и последовательно чему-то обучают, мы говорим только о современной нам школе, которая ныне, помимо социализации, и не ставит перед собой никаких особенных целей.
  Однако абсолютно очевидно, что школа - НЕ ТОЛЬКО институт социализации, что она обязана, призвана давать растущему человеку нечто больше, лучшее, совершенное, более драгоценное, чем средний культурный и умственный уровень. НЕ ШКОЛА ДОЛЖНА ОПРЕДЕЛЯТЬСЯ ОБЩЕСТВОМ В СВОИХ ЦЕЛЯХ, НО САМА НЕИЗМЕННО СПОСОБСТВОВАТЬ УЛУЧШЕНИЮ ЧЕЛОВЕКА И СОЗДАНИЮ ЧЕРЕЗ ЭТО НОВОГО, БОЛЕЕ СОВЕРШЕННОГО, БОЛЕЕ ГУМАННОГО И СПРАВЕДЛИВОГО ОБЩЕСТВА. Это настолько ясно, бессознательное ощущение этой истины в нас настолько живо, что и до сих пор родители отправляют детей в школу с надеждой (часто тщетной), что там их сделают лучше, сделают Людьми - а от самих учителей настойчиво требуют не профессионализма, а именно высокой морали и чуткости к их любимому чаду. Это же ощущение живет и в тех целях воспитания, которые неизменно прописываются в учебниках педагогики, в школьных воспитательных планах на год, в начале образцового конспекта любого воспитательного мероприятия - в тех высоких и прекрасных словах (о формировании любви к природе, эстетическом развитии и пр. и пр.), которые неизменно оказываются лживыми, не потому, что лживы цели, а потому, что эти цели никогда не достигаются в той мере, в какой предполагают это теоретики от педагогики.
  Итак, мы как будто бы определили целью "улучшение человека". Но что это такое, улучшение? И не произвольны ли мы, принижая одну цель образования и провозглашая важнейшей другую? Может быть, нет, может быть, да, и до тех пор, пока мы предаемся беспочвенным спекуляциям на эти темы, мы ничем не отличаемся от сотни и тысячи теоретиков.
  Если же действительно хотим найти настоящую цель совершенной школы, мы - что может быть проще этой мысли? - должны обратиться к цели самой природы, самого мира, всего сущего, всей ЖИЗНИ.
  И, определив эту цель, мы также должны определить - пусть читатель простит нас за странное словосочетание - ПРИНЦИПЫ достижения этой цели в самой природе, осознав же их, установить соответствующие им важнейшие принципы школы, те, которые одни и делают движение к этой цели не только возможным, но и наиболее скорым.
  Все это и становится очень нелегкими задачами следующих глав.
  
  ГЛАВА II. ЦЕЛЬ И МЕТОДЫ ЭВОЛЮЦИИ
  
  С чего же начнем мы этот нелегкий вопрос?
  Мы начнем... нет, не с Бога. Предоставим религиям право судить о том, есть Он или нет. Но ведь и религии не сходятся, даже по этому вопросу (так, буддистов называют атеистами, и во многом - по крайней мере, для христианина - они и являются таковыми), куда уж нам, грешным, поднимать эти сложные богословские вопросы. Богословие - как минное поле: ступи на это поле хотя бы одной ногой, и не с одной, так с другой стороны взорвутся обвинения в сектантстве, ереси и т. д., и т. п. Итак, оставим в покое Бога и поговорим о сознании.
  На каких бы позициях (философских, научных, религиозных) мы ни стояли, мы не сможем отказаться от того, что сознание есть, и оно отлично от неживой материи. Почему? Потому что если сознания - нет, оно - наша иллюзия (опять-таки, иллюзия - чья, если нет ее субъекта?), то тогда иллюзорна вся человеческая культура, сам человек, вы и я, тогда нет ничего и ничто не имеет смысла. Может быть, это и так, но, соглашаясь ЖИТЬ ("Истинный нигилист, - сказал Свами Вивекананда, индийский философ, - это тот, кто, став нигилистом, совершит самоубийство"), мы признаем существование:
  1) сознания
  2) смысла/цели своей жизни.
  Наша жизнь имеет смысл (иначе - зачем жить?). Но многие этого смысла не находят, а редкие нашедшие тоже смертны. И, если сознание каждого человека прекращается с его смертью, жизнь, так или иначе, не имеет смысла. Зачем растить детей, создавать произведения искусства и т. д., если ты умрешь и перестанешь быть навсегда? Для других? Но ведь и с другими случится то же самое. Чтобы подсластить им горькую пилюлю конечности их существования? Слабое оправдание. Известно, что этот вопрос жестоко мучил Льва Толстого.
  Не будем пока призывать в защитники простой здравый смысл, который противится абсурду идеи о бессмысленности жизни.
  Мы живем, значит, наша жизнь имеет причину (необходимо ли вновь, за Кантом, повторять критику Юмовской всеобщей беспричинности?), а потому и цель. ВОЗРАЖЕНИЕ: наличие причины еще не доказывает существования цели. ОТВЕТ: причина И ЕСТЬ в конечном итоге цель. Дерево падает, срубленное дровосеком. Он - причина, и в его нуждах - цель падения дерева. ВОЗРАЖЕНИЕ: Листок оторвался от дерева и падает вниз, причина этого - сила тяготения, но его падение не имеет никакой цели. ОТВЕТ: Как же? Конечная цель листка - земля, и ее же масса - причина его падения. ВОЗРАЖЕНИЕ: ветер гонит перекати-поле, которое остановится - бог знает где? И что же - это случайное место будет ПРИЧИНОЙ ВЕТРА? ОТВЕТ: да. Куда дует ветер? Туда, где теплый воздух поднимается от земли, более нагретой, чем в ином месте, давая возможность притоку нового. ВОЗРАЖЕНИЕ: общая первопричина, "большой взрыв" физиков создает вселенную. Где же здесь совпадение причины с целью? ОТВЕТ: Как раз согласно концепции "большого взрыва" вселенная некогда вновь должна сжаться до "нулевой точки": той, из которой в своей время развернулась. При СУБЪЕКТЕ действия именно намерение (цель) субъекта является его причиной; при его отсутствии действующая сила (причина) становится конечной целью объекта. Если мы определяем цель как состояние или положение, к которому стремится объект, тогда любое движение имеет цель.
  Кстати, какова причина нашей жизни? Этот вопрос совпадает с вопросом о причине жизни на земле вообще. Бог, отвечает религия; уникальное сочетание веществ при уникальных условиях и длительная эволюция, говорит наука. Но ведь и в первом, и во втором случае причина жизни (отдельного человека и человечества вообще) слишком сложна, чтобы ее целью было простое угасание, ничто безо всякого продолжения. Не слишком ли это уникальный и чудесный процесс - рождение и рост человека - чтобы ему не иметь никакой другой цели кроме полного прекращения? Допустив это, мы допустим случайность жизни, но разве может такое сложное и с такой регулярностью повторяющееся явление быть случайным? Цель тождественна причине. Не зная причины появления жизни человека, мы, увы, пока не можем судить о ее цели на основании одного этого тождества. Младенец, который видит плохо, может спутать мать и отца: оба для него - гигантские размытые фигуры. Но все же и младенец не перепутает мать и свою погремушку. Иными словами, мы не можем с достоверностью судить о причине и цели жизни, но мы можем судить о несовпадении истинной причины с предполагаемой целью на основе их НЕСОРАЗМЕРНОСТИ. В наших примерах дерево не упадет без серьезного намерения дровосека, а перекати-поле не сдвинется от дуновения ребенка.
  Если же цель жизни должна быть соразмерна огромности ее причины и угасание сознания не является соразмерной причине конечной целью, то - обратите внимание на этот вывод - СОЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА НЕ ПРЕКРАЩАЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ.
  Этот для кого-то неожиданный поворот мысли может вас возмутить. Как, спросите вы, сознание продолжает существовать, если уничтожен его носитель (химический, генетический и т. д.)? Если мы признаем, что для сознания необходим видимый и осязаемый носитель (в виде клеток мозга и т. д.), тогда, разумеется, существование его невозможно после разрушения первого. На этом пункте и основываются все доказательства конечности сознания.
  Проведем аналогию. С некоего компьютера на другой по сети были послано электронное письмо. Сразу после этого жесткий диск первого компьютера "сгорел", компьютер прекратил свое существование, "умер". Письмо же благополучно достигнет адресата. Разве во время своего движения оно будет иметь какой-то материальный носитель? Последовательность импульсов в линии, в кабеле, скажете вы, и кабель можно потрогать руками (пожалуй, все же лучше не стоит этого делать, особенно с оголенным кабелем, возразит автор). Прекрасно, но если на определенном участке своего пути письмо пойдет как радиосигнал?
  Являются ли радиоимпульсы нематериальными? Конечно, нет: это просто иная материальность, недоступная нашим органам чувств (но, кстати, летучие мыши способны слышать ультразвук, пчелы - видеть ультрафиолет и т. д., этих примеров в животном царстве множество). Большинство серьезных ученых в настоящее время (ср. "Теорию физического вакуума" Шипова) говорят о наличии у человека информационных структур на более тонком, чем химический, уровне. Но даже если исследований, это подтверждающих, не было бы, кто дает нам право отнимать у сложнейшего создания - человека - возможность (материального!) бытия на уровне, более высоком по сравнению с уровнем нашего восприятия, признавая эту возможность за информацией, передаваемой с помощью простых, нами же созданных механизмов?
  Разумеется, наша аналогия (и, возможно, даже серьезные академические исследования) сами по себе еще НЕ ДОКАЗЫВАЮТ возможности существования сознания после уничтожения его видимого носителя. Но из двух посылок о том, что А должно существовать и А может существовать, по правилам формальной логики выводится третья посылка о том, что А существует.
  Но в таком случае ЗАЧЕМ наше сознание продолжает существовать и после нашей смерти? Каков конечный смысл этого бытия? Решив вопрос о возможности, мы так и не определили цель. Очевидно, что этот вопрос о цели жизни человека нельзя решить без решения вопроса о цели жизни вообще. Целью жизни не может, как мы выяснили, быть угасание. Возможно, цель жизни - сама жизнь? Так отвечают экзистенциалисты. Однако мы наблюдаем во всемирной истории не простое существование жизни, а ее развитие, ее эволюцию, иначе до сих пор земля была бы заселена лишь одноклеточными. Отчего бы не предположить эволюцию целью жизни вообще? Эта цель доказывается от противного: поскольку мы не можем назвать больше ни одной удовлетворительной цели (ничто иное не может быть целью) и поскольку эволюция МОЖЕТ быть целью жизни вообще, эволюция ЕСТЬ цель жизни. Это положение будет опровергнуто или уточнено, если мы назовем для всеобщей (растительной, животных и человека) жизни иную, более достойную цель. Назовите же такую!
  Мы просим теперь напряженного внимания. Будучи общей целью жизни, развитие необходимо должно быть целью жизни каждого человека. Мы определили раньше, что сознание должно существовать и после смерти человеческого тела. Если же жизнь сознания продолжается и после смерти тела, то естественная цель жизни человека - развитие его сознания, в том числе после физической смерти. А способно ли сознание развиваться, будучи "бесплотным"? Религия отвечает нам на этот вопрос положительно со всей однозначностью, говоря о рае и аде, о просветлении праведников после смерти, о мытарствах и очищении души и т. д. Наука молчит. Примем обе возможности: сознание может и сознание не может развиваться, не имея тела, то есть воспринимаемого нашими органами чувств носителя - и посмотрим, что вытекает из каждой.
  Если сознание способно развиваться в "посмертии" (используем религиозный термин, говоря о религиозном представлении), как и при жизни человека, значит, каждая из этих форм существования ("во плоти" и "в духе") имеет ценность для развития человека и развивает РАЗНЫЕ стороны его сознания, при этом ни одна форма бытия не может быть заменена другой (иначе зачем рождаться, хотя бы единожды?). На протяжении жизни на земле люди достигают РАЗНОГО умственного, морального и профессионального уровня (кто стал бы это оспаривать, сравнив Моцарта со своим соседом алкоголиком?). Отсюда следует, что полная эволюция всех качеств человека, развиваемых "бытием во плоти", в течение ОДНОЙ человеческой жизни невозможна, по крайней мере, для большинства. Безусловно, мы можем допустить существование тех сознаний, которые, прожив одну человеческую жизнь, путем крайнего напряжения всех своих душевных, умственных, волевых сил совершили все то, для чего вообще необходимо плотское существование. Но никто не будет оспаривать, что это невероятно, немыслимо не только для всех людей, но даже и для большинства. А поскольку свойства сознания человека, приобретаемые в течение его "земной" жизни, не могут также быть развиты в "посмертии", для совершенствования сознания человека, его эволюции ТРЕБУЕТСЯ НЕ ОДНА, А МНОГО ЖИЗНЕЙ. Скажете: развиваться не обязательно. Но мы ведь уже выяснили, что эволюция - цель, и значит, обязательное условие жизни человека (при этом под жизнью мы понимаем здесь не жизнь в одном теле, а жизнь сознания).
  Если же сознание способно развиваться только при существовании тела как его носителя (проведем дальше аналогию с электронным письмом, которое можно редактировать только с помощью компьютера), а эволюция сознания - уже доказанная цель жизни, тогда тем более для постоянного осуществления этой цели сознанию требуется несколько жизней в разных материальных носителях. (Сравним: дискеты и жесткие диски подвержены старению, но если файл регулярно перезаписывать на новый диск, он может жить практически вечно).
  Возможно ли такое? Отчего бы нет? Наука способна детально объяснить, как создается человеческое тело, но теряется, говоря о возникновении "из ничего" человеческого сознания. Теория наследственности не решает проблемы, ведь так часто ребенок разительно отличается от обоих родителей. Электронное письмо находит свое конечное пристанище в другом компьютере. Силлогизм, нам уже знакомый: если сознание теоретически может существовать вне тела и таким образом переходить в другие тела и если оно должно это делать согласно простым умозаключениям, то... закончите мысль сами.
  Логическим путем мы приходим к так называемому метемпсихозу, концепции "перевоплощений" или "перерождений": идеи, которая может оказаться для кого-то полной (и даже возмутительной) неожиданностью. Что же, если мы скажем, что некоторое время назад эта идея и для автора стала неожиданной? Мыслящий человек не должен останавливаться в своих заключениях из простого предубеждения. Если на определенном этапе наших рассуждений какая-то посылка совпадет с мнением религий или окажется этому мнению противоречащей, значит ли это, что мы должны отвергнуть ее на одном этом основании? И, наконец, почему мы должны воспринимать позицию любой церкви как заведомо ложную или, напротив, как непререкаемую истину? Что может заставить нас делать это, кроме невежественного атеизма в первом случае и ограниченного фанатизма - во втором? Между прочим, из тех трех религий, которые принято сейчас считать "мировыми", возможность "перерождений" признает только буддизм; ортодоксальные христианство и ислам ее отвергают - зато соглашаются с ней каббалисты, индуисты, джайны и сикхи, как и последователи современных религиозных течений. У служителей разных церквей так много разных мнений: кто же из нас, сомневающихся и в религиозных авторитетах, скажет, какое из них истинно, а какое ложно, кто, кроме нашего собственного рассудка?. Кстати же, и греческие философы признавали возможность метемпсихоза, а их мы не можем упрекнуть ни в алогичности, ни в недостатке критичности, ни в научной бесчестности.
  Идея о смене сознанием материальных носителей также является в восприятии некоторых людей "научного склада" мышления настолько фантастичной и невероятной, что именно эти люди не преминут обвинить автора в отсутствии всяческой научности, в занятиях нелепыми "мистическими" спекуляциями вместо серьезным рассуждений. Но на каком, спрашивается, основании? Идея "перевоплощений" не может быть опровергнута или доказана современной наукой просто потому, что находится вне ее компетенции, вне ее поля зрения, и никогда ни один серьезный ученый не подходил к этой проблеме с современных научных позиций. И, кроме того, мы не устанем повторять, что наше изучение является с методологической точки зрения философским и умозрительным, а не фактологическим и "научным" в узком смысле этом во многом скомпрометировавшего себя слова.
  Но продвинемся еще на шаг дальше. Мы признали смену сознанием тел - своих материальных носителей - и эволюцию в качестве цели как всеобщей жизни, так и индивидуальной жизни каждого человека. Наукой сейчас считается доказанным, что животные в процессе всеобщей эволюции произошли от растений, а человек - от животных, и что между этими царствами жизни существуют многочисленные переходные формы. Вот силлогизм: жизнь, эволюционируя, то есть стремясь к своей цели, создает новые, все более совершенные формы жизни, одна из которых - человек. Поскольку люди наделены жизнью, перед ними также стоит цель развития - цель всего живого. Значит, человек - не конечная форма эволюции, и мы вправе ожидать появления в очень далеком историческом будущем новой, еще более совершенной формы. (Какой она будет - нам сложно сейчас себе представить). Но из этого вывода следует неожиданная мысль: сознание, развиваясь, неизменно сменяет свои носители, тела, а последние неуклонно эволюционируют. В своей биологической эволюции человеческие тела неизбежно должны будут принять новые, переходные по отношению к новой форме жизни очертания, а затем и эволюционировать в нее. (Каждая новая форма жизни согласно науке возникает из развития предыдущей). Логично предположить, что эти переходные формы, а затем и новая форма жизни будут одушевлены именно человеческими сознаниями, которые сами к тому времени должны будут качественно преобразиться в своем развитии. (Предположим все же, что это не так и что появившаяся форма жизни станет носителем иных сознаний, не имеющих ничего общего с человеческой эволюцией. Возникает целый ряд вопросов: справедливо ли это? С какой стати человечество, создав для неких пришельцев новые, совершенные носители, должно будет сойти с исторической сцены? И откуда взяться таким пришельцам, если мы до сих пор с достоверностью не знаем о существовании во вселенной жизни на иной планете?). Сознание и его качества тесно связаны со своим материальным носителем. (Кто станет это отрицать? Легко ли было бы сознанию молодой девушки выражать свою любовь в теле старухи? Сознанию гениального пианиста уживаться с телом безрукого? Мужскому воинственному сознанию существовать в теле женщины? Наконец, просто человеческому сознанию - жить, существовать, мыслить, говорить, читать и трудиться - в теле кошки? Мы еще можем представить себе первые три примера, но последний - нет). Мы наблюдаем мелкие несоответствия, но форма жизни в основном соответствует ступени сознания. Возможное исключение - дельфины, сознание которых, как говорят, приближается к человеческому. Но "приближается" не означает "равно", кроме того, ученые недаром восхищаются совершенством тела дельфина, сам "речевой аппарат" которого (так называемое дыхальце) очень сложен и позволяет издавать звуки настолько многообразные, что из них вполне можно составить настоящий язык.
  Если же при этом сознание человека меняет в своем совершенствовании носители, то новая ступень сознания человека будет связана с новым, более совершенным устройством его тела. Но ведь это как раз та самая новая форма, которая возникнет из биологической эволюции наших тел! Предположение можно считать доказанным.
  Подведем итоги этой главы, к которым мы пришли в ходе логического рассуждения.
  Человеческое сознание существует после смерти физического тела.
  Цель жизни вообще - биологическая эволюция форм.
  Цель жизни отдельного человека - развитие его сознания.
  Сознание человека развивается длительное время благодаря смене им тел - его материальных носителей, иначе говоря, благодаря "перевоплощениям".
  Общая эволюция должна как промежуточный результат создать более совершенную, чем человек, форму жизни - носитель для развившегося через "перевоплощения" человеческого сознания.
  Теперь приведем логическую последовательность силлогизмов, то есть форм выведения новой посылки из двух предыдущих, которую мы выстроили в ходе наших рассуждений. Ошибки в этой последовательности могут быть не в логическом соединении элементов, а в ложности самих посылок. Согласиться с ними, оспорить или уточнить любую из них каждый может самостоятельно.
  
  Если мы соглашаемся Человек живет Причина поя-
  жить, то признаем су- вления жизни
  ществование сознания________ очень сложна
   Сознание _________и значительна
   существует Причина жизни
   каждого отдель- Все воз-
   ного человека никшее
   очень сложна и Причина имеет
   значительна _______= цель______ причину
   Смерть (прекраще- Цель жизни каждого Все возникшее
   ние бытия) не мо- отдельного человека имеет цель
   жет быть названа очень сложна и значи-
   значительной_________________ тельна
   целью Сознание человека Жизнь на Земле
   должно существовать когда-либо
  Сознание может суще- после смерти его тела возникла_______
  ствовать без опоры Жизнь на Земле
  на материальные носи- имеет цель
  тели____________________________
   Сознание человека существу- Ничто, кроме
   ет, человек живет после смер- эволюции, не
   ти тела может быть
   быть названо
   целью жизни
   на Земле____________
   цель всего жи-
   ______________ __вого - эволюция
   цель жизни каждого
   ______________ человека - эволюция
   Цель жизни человека - эво- Сознание может
   люция сознания, в том числе ИЛИ НЕ может
   после смерти тела развиваться вне
   тела
  
   Сознание не мо- Сознание может Сознание может
   жет развиваться может развивать- развиваться в теле
  _____________вне тела ся вне тела__________________
  Полное развитие Бытие в теле развива-
  сознания человека в Полная эволюция всех ет те качества, кото-
  течение одной жизни качеств человека, разви- рые не развивает
  невозможна ваемых в теле, в течение бытие вне тела
   одной жизни невозможна_______________________
   полное развитие сознания человека
   при одном воплощении невозможно
   __________________________
   Для полной эволюции человека Жизнь в своем Человек-
  __________необходимо не одно воплощение развитии обяза- одна из
  Сознание тельно создает форм жизни
  человека в развитии меняет новые формы_______________
  меняет тела (перевоплощается) Нужно ожидать по
   явления формы жиз-
  Форма жизни Новая форма жизни разви- ни, более совершен
  соответствует вается из предыдущей______________ ной, чем человек
  ступени сознания Из развития человеческих тел
   ______________ возникнет новая, более
  Новая ступень сознания совершенная форма жизни
  человека будет связана с
  новой, более совершенной
  формой тела__________________________________________
   Новая форма жизни будет носителем человеческого
   сознания, которое к тому времени само качественно преобразится в развитии
  
  ГЛАВА III. НЕКОТОРЫЕ ПРИНЦИПЫ ИДЕАЛЬНОЙ ШКОЛЫ
  
  Возможно, некоторые читатели утомились долгим и сложным аргументированием предыдушей главы, однако выводы, полученные нами в ней, для нас абсолютно необходимы. Путем исключительно логическим мы пришли к тому, что цель жизни отдельного человека - развитие его сознания. Это значит, что и совершенная школа не может, не должна, не способна иметь никакой иной общей и первой цели, все же другие задачи школы, такие, как социализация, формирование трудовых навыков и т. д., должны быть признаны целями частными и подчиненными этой главной задаче. Действительно, какой прок нам от школы, преследующей иную цель? От школы, не помогающей человеку жить ради того, ради чего он рождается? Такое заведение не только бессмысленно, но и вредно.
  Итак, Школа должна существовать в первую очередь затем, чтобы неуклонно совершенствовать ВЕСЬ внутренний мир человека и ВСЕ СОСТАВЛЯЮЩИЕ этого внутреннего мира - в этом истинное предназначение образования.
  (В настоящее время реальной (а не прописанной в ученых трудах) задачей школы является снабжение учеников огромной массой в большинстве своем бесполезных знаний и сообщение некоторых начатков трудовых умений, а также пресловутая социализация, которая происходит скорее автоматически, чем усилиями учителей и воспитателей. Безусловно, развитое сознание легко способно овладеть любыми знаниями и умениями. Но происходит ли обратное, и развивает ли обилие знаний личность человека?).
  Но если эта цель образования понятна и не может вызвать особых возражений (определив ее, мы не высказываем ничего особенно нового или дерзновенного, а только повторяем мысли многих великих педагогов), то гораздо большую трудность создают принципы Идеальной школы, те, которые должны направлять все обучение и воспитание.
  Современная педагогика выделяет порядка 7 дидактических принципов, к которым традиционно относят:
  - принцип наглядности (наглядным должно быть представлено все, что можно представить наглядно);
  - принцип научности (сообщаемые знания не должны противоречить современным научным представлениям);
  - принцип доступности;
  - принцип активности и сознательности учащихся;
  - принцип систематичности и последовательности;
  - принцип прочности (усвоенное не должно забываться);
  - принцип единства образования, развития и воспитания в обучении [Харламов И.Ф. Педагогика. - Мн., 2002]
  Увы, при пристальном рассмотрении эти принципы, хотя и могут быть признаны правильными в большинстве случаев, оказываются не тем, за кого они себя выдают, а то и ни на чем не основанными и скорее ложными, чем верными.
  Безусловно, НАГЛЯДНОСТЬ в обучении важна. Но кто и когда сказал, что она существенно и жизненно необходима для человеческого развития? Песталоцци, Корчак, Макаренко, посвятив подлинной педагогике всю свою жизнь, зачастую обучали и воспитывали детей без многих и обильных наглядных пособий, что не мешало им помогать становлению добрых, умных, развитых людей. Современный же учитель, даже сельский, не испытывает никакого недостатка в самых разнообразных средствах наглядности и средствах технических, вплоть до учебных фильмов и компьютеров - но с тем ли же самым успехом?
  Принцип НАУЧНОСТИ требуется современной наукой. Но разве абсолютной истиной являются достижения современной науки? Пройдет несколько десятков лет, и некоторые из научных теорий и знаний будут в корне пересмотрены, другие во многом расширены и исправлены: значит ли это, что современная школа неизбежно должна выпустить худших людей, чем школы будущего? И как, скажите, великие педагоги прошлого достигали грандиозных результатов, не имея зачастую даже никакого представления о современных научных знаниях (например, делимости атома и клетки, перекрестном оплодотворении улиток, облаках электронов различной формы, внешнем виде и удельном весе сперматозоидов, отсутствии Бога в изученной наукой Вселенной)? И, наконец, разве не проходит мышление человека на своем пути ряд этапов становления, на каждом из которых оно, повторяя в своем развитии историческое развитие мышления людей, неизбежно примитивнее современного научного мышления и потому не может с действительной пользой для себя воспринять научную логику? Разве именно этот принцип во многом не противоречит принципу ДОСТУПНОСТИ?
  Другие же "общепедагогические закономерности" говорят, увы, о желаемом и очевидном, никак не поясняя, как достичь этого желаемого. Прекрасно, когда дети сознательны и активны, но что для этого сделать? Какой смысл учить, если забывается изученное, и кому же это может быть непонятно? Провозглашенное же этими принципами в реальной школьной практике не достигнуто. Ну где же это вы, уважаемые авторы учебников, видели единство образования и воспитания, если самим образованием занимаются на уроках, а воспитанием - после них, во время "воспитательных мероприятий" - факт, которого не спрячут никакие красивые слова о воспитательном значении изучения строения кольчатых червей или образовательном потенциале посещения выставки лаковой миниатюры?
  Нет, не такими должны быть общепедагогические принципы, но, оправдывая свое имя, - идеями о том, КАК единственно должно строить работу учителя, чтобы достигать великую цель Школы наиболее просто, наиболее надежно, с наибольшей радостью для ребенка и учителя.
  Мы можем, подобно многим авторам, дать на этих страницах простор своим мыслям на тему о том, как нужно строить работу школы, руководствуясь исключительно собственной интуицией - ценность таких рассуждений невелика. Но не пора ли обратить взгляд назад, на методы и способы самой природы и Единой жизни, чтобы осознать, каким образом сама эволюция развивает человека из жизни в жизнь?
  1. Прежде всего, сознание, личность разных людей в своей эволюции развивается с разной скоростью в зависимости не только от врожденных способностей (опыта прошлых существований), но и личных усилий. Факт этот признают все мировые религии, более того, он очевиден. Безусловно, большие усилия ведут к более быстрому росту сознания, иначе все такие усилия были бы бессмысленны. Но это означает, что И УЧЕНИКИ В СОВЕРШЕННОЙ ШКОЛЕ ТАКЖЕ МОГУТ УЧИТЬСЯ С РАЗНОЙ СКОРОСТЬЮ, и это обеспечивает для них не ставший притчей во языцех индивидуальных подход, на практике означающий дополнительные занятия с отстающими или добавочные задания для талантов, грустные и утомительные полумеры, но реальное конструирование занятий в школе таким образом, чтобы ученики с меньшими задатками и желанием могли бы продвигаться менее быстрым темпом, с большими - более быстрым.
  На практике такую возможность могут предоставить занятия не в классах, но в меняющихся группах, а также реальная, а не фиктивная, более того, постоянно практикуемая возможность экстерна и разной длительности обучения для имеющих разные возможности и желание. Подробнее о том, как должна выглядеть реализация этого принципа, мы поговорим позднее.
  Но что же мы имеем в современной школе? В одном и том же классе один ребенок с легкостью решает логарифмические задачи, другой едва способен припомнить таблицу умножения, и во время контрольных полагается лишь на своего соседа; один пишет зрелые и глубокие стихи, а художественный вкус второго не поднялся над стишком о сереньком козлике или бульварными романами. И оба заканчивают седьмой, восьмой, одиннадцатый класс одновременно, пусть с разными отметками! (Которые, особенно "тройки" часто ставятся просто за академическое прилежание, за добросовестное отбывание школьной повинности). Таланты томятся банальными примерами, отстающие изнемогают под тяжестью для них невыполнимых заданий - и все это из-за одинаковой скорости обучения!
  2. Природа в своем движении никого не может принудить к развитию. Всему тому, чему человек обучается в каждой из своих жизней, он обучается добровольно. Человек, родившийся в Финикии, развивает хитрость и находчивость не по учебному плану, не по приказанию учителя, но с желанием иметь больший доход и улучшить жизнь себя и своей семьи. Ставший римским солдатом разовьет мужество и самоотверженность просто в силу необходимости. Также природа не использует внешних оценок, поощрений в виде "пятерок", наказаний в виде "двоек". Наказанием или поощрением становятся сами условия жизни.
  Отсюда следует, что НИКАКИЕ ВНЕШНИЕ СРЕДСТВА СТИМУЛИРОВАНИЯ НЕ МОГУТ И НЕ ДОЛЖНЫ ПОМОГАТЬ РАБОТЕ ШКОЛЫ, что ВНЕШНИЕ ОТМЕТКИ СОВЕРШЕННО БЕССМЫСЛЕННЫ, и более того, что ОБУЧЕНИЕ НИКОГДА НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРИНУЖДЕНИЕМ И НИКТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЗАСТАВЛЕН И ПРИНУЖДЕН К СВОЕМУ РАЗВИТИЮ. Все это предлагается не в силу "беззубой и прекраснодушной гуманности" идеальной школы, но именно в силу абсолютной бесперспективности, бесполезности любого принуждения в деле эволюции.
  Действительно: в современной школе тысячи школьников не добровольно, но будучи принуждаемы, изучают высшую математику, биологию, литературу и пр. У кого же остаются, хотя бы в минимальной мере, математические, биологические, литературные знания или умственные навыки решения задач и пр.? Конечно же, только у тех, кому действительно были интересны эти предметы, у тех, кто, будь им предоставлена свобода выбора, действительно выбрал бы именно их - или соответствующие разделы в рамках этих предметов. Точно так же обстоит дело и с физическими, художественными или трудовыми навыками: школьники, равнодушные к физкультуре, через месяц после выпуска из школы потеряют ту спортивную форму, которую через боль, крики и слезы поддерживали у них усердные тренеры.
  Обычное возражение на это таково, что знания, пусть и насильственным путем вложенные, пусть и забытые, все равно "полезны", ибо развивают умственную сферу. Увы, не развивают! Развить умственные силы человека способна лишь самостоятельная работа мысли, но даже самое страшное наказание, вплоть до "двойки" за год, оставления на второй год, исключения из школы, не заставит ребенка самостоятельно размышлять на тему, к которой у него нет склонности. Мыслить нельзя заставить так же, как нельзя заставить любить или чувствовать угрызения совести. Страх перед наказанием принудит лишь выучить набор фактов и знаний, отяготив этими мертвыми фактами и знаниями (всего лишь на неделю, месяц, много на год) человеческую память. Каков же результат в итоге, если умственные силы не развились и знания не осталось? А для развития памяти большинству куда как полезнее и приятнее заучивать "Илиаду", чем определения сапрофитов и паразитов.
  (Между прочим, отсюда вытекает частный, но существенный принцип о том, что лишь ПРОБЛЕМНО-ПОИСКОВОЕ обучение, то есть самостоятельная (хотя и направляемая, облегчаемая учителем) работа детей по открытию новых знаний, нравственных ценностей и пр., СПОСОБНО БЫТЬ ЭФФЕКТИВНЫМ. Это соответствует и закономерностям эволюции: ведь в своем развитии человечество постигало новые научные или нравственные истины самостоятельно).
  "Но что же это?! - вскричат испуганные родители. - Дети же никогда не хотят учиться, дай им волю, так они и ничего делать не будут!". Это глубокое заблуждение может произойти лишь от незнания ребенка. Нет детей, которые не имели бы никакой умственной, физической, нравственной склонности, которую не хотели бы развивать. Если же ребенок благодаря своему свободному выбору откажется от большинства преподаваемых в современной школе предметов и у него будет больше свободного времени - что ж, слава Богу! Свободные часы ребенка, в отличие от таковых взрослого, никогда не проходят без пользы для его сознания, которое так или иначе найдет себе пищу, о чем с уверенностью пишет Мария Монтессори.
  Ряд родителей также уверены в том, что лучше их детям находиться в школе, чем "быть предоставленными улице", которая, с одной стороны, грозит растлением милым чадам, с другой, предоставляет чадам уже полурастлившимся широкое поле для антисоциального поведения. Пусть эти родители не беспокоятся: после школьного дня любой длительности их дети все равно попадут на улицу и не минуют того, к чему стремятся. Да и не стыдная ли это задача школы: томить ребенка в классе, удерживая его от хулиганских поступков? Что лучше: поступать так или воспитать человека, которому эти поступки будут противны?
  Наконец, самое важное возражение против свободы определения учеником содержания своего обучения - это возражение о том, что если не знаниевый, то нравственный, моральный уровень жизненно необходим каждому выпускнику, а ребенок легко может отказаться "усваивать нравственные ценности", не выбрав соответствующий курс. Но как раз нравственные качества человека путем насилия воспитать АБСОЛЮТНО НЕВОЗМОЖНО, и школа со своей обязательностью воспитательных мероприятий не достигает своей цели хотя бы нравственного минимума. Обязательное участие в посещении выставки или церкви, походе, встрече с ветераном войны может внести свой вклад в формирование душевных качеств, а может и не внести его, или совершить прямо противоположное, губительное воспитательное воздействие, и это как раз тогда, когда ребенок не имеет никакой душевной склонности к тому, чтобы идти в церковь или видеть пресловутого ветерана.
  3. Современная школа считает безусловной необходимостью некий единый набор знаний, без которого она не мыслит образованного человека. С этим можно было бы согласиться, если бы речь шла о некоем общекультурном минимуме, как раз том самом, который имеется у окончившего школу взрослого: самое общее представление о странах и народах мира, о разнообразных науках, искусствах и профессиях, об устройстве общества и истории своей страны и т. д.; некий средний уровень грамотности, средняя способность выражать свои мысли, умение совершать повседневные математические расчеты и пр. и пр. Но школа требует для каждого гораздо большего! - и кроме того, считает, что только в рамках конкретных предметов (перечень которых определен некими специалистами от педагогики), наполненных абсолютно конкретным и неизменным содержанием (определенным все теми же сомнительными специалистами), может развиваться человеческая личность. Если же число и содержание этих предметов изменяется, то педагоги заявляют, что произошло лишь уточнение, только корректировка, но сам же набор предметов в основе своей непогрешим и верен.
  Здесь мы имеем целых три принципа: идею о едином объеме обязательных конкретных знаний или навыков по всем предметам для каждого (все должны изучать русский язык, математику, словесность, физику, химию и пр. в равном объеме), идею о единстве содержания обучения или воспитания для каждого (проще говоря, идею о том, что развить умение понимать и восхищаться Искусством Слова можно только текстами Пушкина, Лермонтова и Толстого, но никак не Диккенса, Теккерея, Шевченко или Ходасевича, например, а математическое мышление - только тригонометрией и логарифмами, но не теорией множеств), а также требование оценивать усвоенные знания, навыки и пр., то есть усовершенствование одного поверхностного слоя нашей личности, но никак не подлинный рост ее самой.
  Так ли обстоит дело в естественной эволюции?
  Люди перевоплощаются и в своих рождениях получают новые знания, новые творческие умения, новые ремесленные навыки и т. п. Но если мы говорим о знаниях, то знания эти разнятся от страны к стране, от культуры к культуре, от эпохи к эпохе. Человечество непрестанно изменяет сумму своих знаний - нельзя сказать, увеличивает. Наши предшественники обладали глубокими и точными знаниями в самых разных областях - астрологии, изготовлении красителей, сельском хозяйстве или коневодстве, к примеру - ныне утерянными или для нас недоступными. А знания средневековой истории, которыми средневековые школьники не могли не быть снабжены гораздо лучше современных? А знания мифологические, церковных догматов, священных писаний разных народов, давно ушедшие и из школы, и из жизни большинства - кто сейчас, с высоты своего псевдонаучного невежества, объявит их ненужными или вредными? Также изменяется от эпохи к эпохе и от страны к стране содержание творчества, меняются музыкальные инструменты или стили живописи, наконец, сами искусства. Меняются человеческие ремесла, правила этикета, представления о здоровом и гармоничном теле. И, тем не менее, человечество неуклонно совершенствуется, значит, уроки эволюции, уроки отдельных жизней в каждом из случаев достигают своей цели. Не означает ли это, во-первых, что СОДЕРЖАНИЕ ШКОЛЬНЫХ ПРЕДМЕТОВ ИМЕЕТ никак не абсолютную, но ТОЛЬКО ОТНОСИТЕЛЬНУЮ ЦЕННОСТЬ ДЛЯ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ, и во-вторых, что СОДЕРЖАНИЕ ТЕХ ЖЕ ПРЕДМЕТОВ НЕ ОБЯЗАНО (за исключением некоего разумного минимума) БЫТЬ ЕДИНЫМ ДЛЯ РАЗНЫХ ШКОЛЬНИКОВ?
  Это различие может быть на практике достигнуто как обучением ребенка в подвижных группах, так и - еще больше - через большой вес самостоятельной работы и самостоятельного освоения.
  Мы уже слышим, как "опытные педагоги" бьют тревогу и в возмущении восклицают: "Позвольте, а как же тогда оценивать и сравнивать успехи учеников, если один изучает латынь, а другой - программирование?". НО ОЦЕНИВАНИЮ ДОЛЖНЫ ПОДЛЕЖАТЬ НЕ КОЛИЧЕСТВО И ОБЪЕМ ЗНАНИЙ, РЕМЕСЛЕННЫХ НАВЫКОВ И Т.Д., А В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ - СТЕПЕНЬ РАЗВИТОСТИ ЛИЧНОСТИ: ОСНОВНЫХ, СУЩНОСТНЫХ ХАРАКТЕРИСТИК ЧЕЛОВЕКА, ТАКИХ, КАК МОРАЛЬНЫЕ КАЧЕСТВА, УМСТВЕННЫЕ СИЛЫ, ТВОРЧЕСКИЕ СИЛЫ И Т.Д. Почему мы выдвигаем это принцип?
  Человеческое сознание, перевоплощаясь, полностью забывает знания или трудовые умения, усвоенные в прошлых жизнях. Нельзя, однако, оспорить, что прогресс человечества медленно, но движется, что каждая жизнь вносит свой вклад в наше усовершенствование, оставляет в нас "нечто". Так вот, этим нечто могут быть только сущностные качества нашего сознания: именно их и должна школа формировать в первую очередь, коль скоро развитие сознания мы определили важнейшей целью школы, значит, именно они и подлежат оцениванию. (Вопросу о том, что именно является сущностными качествами, "ядром" нашего сознания, целиком посвящен следующий раздел).
  Разумеется, мы далеки от крайностей так называемого "формального образования" (неудачное название, закрепившееся в педагогике за тем подходом, которое развитие сути человека ставит выше усвоения конкретных знаний и пр.) и отнюдь не призываем к тому, чтобы школьники на выпуске из школы не знали и не умели ровным счетом ничего. Но, увы, как раз "содержательное образование" (также очень неудачный термин, вводящий в заблуждение тем "привкусом", который имеют слова "формальный" и "содержательный") и ведет к подобному эффекту! Кто способен в зрелом возрасте понять иностранный фильм, если не изучал язык после школы? Вспомнить названия центральноафриканских озер? Объяснить различие в строении сердца лягушки и крокодила? В результате мы не имеем ни развития личности, ни даже банального усвоения знаний.
  "Нет, как же, мы помним!" - воскликнут некоторые счастливцы. Автор этой книги тоже совершенно случайно вынес из школьного курса знание о том, что сердце крокодила - четырехкамерное, как и млекопитающего. Но что же ему теперь делать с этим знанием, уважаемый читатель? Может быть, считать себя выше и совершеннее людей, не ведающих этой великой научной истины?
  Внимательный читатель наверняка заметил, что, говоря о бессмысленности оценок, мы чуть позже ведем речь о необходимости оценивания (пусть и роста личности), и, возможно, мучается этим противоречием. Но противоречия здесь нет: оценки бессмысленны как средство поощрения, но оценивание продвижения ученика нужно не столько для ученика, сколько для самого учителя: именно для того, чтобы знать, сколько шагов по пути своего совершенствования ученик уже прошел и сколько ему еще предстоит пройти. Без такого оценивания работа школы становится бессмысленной. Зачем строить дом, когда никто не может сказать, когда он будет построен?
  4. Мы завершаем принципом, наиболее очевидным, но могущим вызвать наибольшее возражение. Говоря о естественной эволюции, мы говорили о разной скорости, об отсутствии принуждения и пр., однако как будто выпустили из виду самое главное. Что же? Дело в том, что в каждом своем воплощении не столько условное обучение в специально созданном учебном заведении, сколько сами условия жизни и быта дают человеку возможность обрести новые качества! Также и совершенствование человека не ограничивается "школьными науками", но включает в себя все сферы человеческой жизни: ремесла, семью, взаимодействие с другими людьми и т. п. Наконец, все знания, умения, искусства, которыми человек овладевает в каждой из своих жизней, нужны ему не "для общего развития", но для непосредственного практического применения! И именно поэтому в повседневной жизни не существует жесткого разграничения отдельных "предметов", наоборот, занимаясь, скажем, кораблестроением, человек осваивает сразу и математику, и ремесленные навыки.
  А отсюда следует неожиданный, на первый взгляд, но вполне закономерный вывод о том, что ИДЕАЛЬНАЯ ШКОЛА ДОЛЖНА ОРГАНИЗОВЫВАТЬ РАЗВИТИЕ ДЕТЕЙ не через школьное обучение, но ЧЕРЕЗ ИХ ЖИЗНЬ В ШКОЛЕ; что СОДЕРЖАНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ ДОЛЖНО ОХВАТИТЬ не только и не столько привычные "школьные премудрости", но ВСЕ СФЕРЫ БЫТИЯ ЧЕЛОВЕКА, вытекать из логики повседневной жизни ребенка в школе и быть СУГУБО ПРАКТИЧНЫМ, что НЕТ НИКАКОЙ ОСОБОЙ НЕОБХОДИМОСТИ ДЕЛАТЬ ШКОЛЬНЫЕ ПРЕДМЕТЫ ОБОСОБЛЕННЫМИ ДРУГ ОТ ДРУГА, НАПРОТИВ, ЖЕЛАТЕЛЬНАЯ ИХ самая глубокая и полная ИНТЕГРАЦИЯ. Но тогда и САМА ШКОЛА СТАНОВИТСЯ не учреждением, посещаемым несколько часов в день, а ТЕМ МЕСТОМ, ГДЕ ДЕТИ ПРОВОДЯТ БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ СВОЕГО ВРЕМЕНИ, причем не только и не столько за партой, сколько в ремесленных мастерских, на плодовом участке, на игровой площадке, на природе, в общении друг с другом...
  
  Теперь еще раз назовем те принципы работы идеальной Школы, к которым способен прийти всякий разумный человек при размышлении о закономерностях эволюции:
  1. Возможность разного темпа развития для каждого школьника.
  2. Добровольный, ненасильственный, проблемно-поисковый (требующий самостоятельной активности) характер обучения и воспитания.
  3. Относительность содержания школьных предметов для развития человека и возможность варьирования этого содержания в зависимости от личных склонностей школьника.
  4. Необходимость оценивать не столько "шелуху образования", сколько - сущностные характеристики человека, подлинный рост человеческого сознания.
  5. "Жизненный" характер образования, развитие ребенка через все сферы жизни, практическая реализация освоенного и интеграция предметов, проведение детьми в школе большей части времени.
  "Да кто он такой, этот автор, который заявляет о необходимости революции в педагогике, основываясь только на своих измышлениях?" - возмутятся на этом месте многие. Они ошибаются: эти мысли - не исключительно наши размышления, также мы не предлагаем ничего революционного или нового. Эти мысли, эти убеждения суть мысли и убеждения Коменского, Руссо, Песталоцци, Ушинского, Сухомлинского, Штейнера, Щетинина - тех, по отношению к которым никто не посмеет назвать определение "великий педагог" слишком высокопарным. Почему же, лицемерно признавая их таковыми, мы не имеем смелости принять их идеи в полной мере?
  Разумеется, сейчас мы не способны сказать еще ни слова о том, как эти прекрасные принципы необходимо реализовывать. Но это и не удивительно: ведь мы еще и не приступили ни к вопросу о содержании сознания человека (и содержании образования соответственно), ни к сложнейшей проблеме периодизации человеческого развития. Именно потому мы переходим ко второму разделу книги, целиком посвященному содержанию человеческой психики.
  
  раздел второй
  ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК
  
  (
  
  ГЛАВА I. СОСТАВЛЯЮЩИЕ СОЗНАНИЯ
  
  В сознании (будем ли мы признавать условность такого деления или нет) можно выделить отдельные элементы. Так, современная психология выделяет в психике человека следующие познавательные процессы: восприятие, воображение, эмоции, мышление, память, волю. Но что такое воля? Мышление? Память? Сознание вообще? Современная психология, по признанию самих психологов, находится в пеленках.
  Чем неудовлетворительно такое разделение психики? Тем, что оно не выстраивает системы, ИЕРАРХИИ психических процессов. Другими словами, оно не отвечает на вопросы: что первично? Что возникает первым? Что чему подчинено? Может быть, какой-то элемент психики рождается из соединения двух других? и т. д.
  Определим вначале, что мы соглашаемся понимать под сознанием, или психикой человека (эти слова мы предлагаем дальше считать полными синонимами). Логично понимать под ним ВСЕ ТЕ СОСТАВЛЯЮЩИЕ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЕ НЕ ОТНОСЯТСЯ К ЕГО ФИЗИЧЕСКОМУ, МАТЕРИАЛЬНОМУ ОРГАНИЗМУ.
  Такое определение снимает многочисленные вопросы о "подсознании" или "сверхсознании", об определении сознания через сознавание Я и т. д. Действительно, все богатство внутреннего мира человека, в которое входят и мысли, и чувства, и рефлексы, и угрызения совести, и "картина мира", драгоценно для педагога и должно быть накапливаемо и очищаемо от грязи через его, педагога, умелую помощь.
  Но вернемся к психическим процессам ("познавательным процессам", как они называются в современной психологии, нам это название кажется неточным). Еще раз перечислим те, что выделяются современными учеными. Их шесть: восприятие, воля, эмоции, мышление, воображение и память.
  Разберемся теперь с понятием "психического процесса".
  МЫШЛЕНИЕ, разумеется, есть процесс в тот момент, когда человек мыслит. Но ведь говорим же мы: этот человек обладает незаурядным умом - а тот, кого мы имеет в виду, может в этот момент ни о чем не думать. О каком же процессе идет речь во втором случае?
  ЭМОЦИИ есть процесс, когда человек испытывает их. Но одни больше склонны к гневу, другие - к слезам, третьи - к веселости. Что же это за психическая структура, хранящая в себе "архетипы эмоций", являющаяся готовыми "рельсами будущих чувств", которая, как кажется, даже не имеет названия? Нет, имеет: ее определяют как характер, но рассматривается ли характер в составе психики современной психологией? Да, но... Вопрос характера как-то неразработан, и в любом случае характер не включается в "познавательные процессы", то есть составляющие сознания.
  Что есть ВОЛЯ? Ответим в общем виде: способность к осуществлению желаемого или задуманного (сравним в русском языке: "по щучьему велению" и "на все воля твоя"). Глагол мышления - "думать", эмоций - "чувствовать", воли - "мочь". Разумеется, при совершении волевого акта воля - процесс. Но опять-таки, по житейскому определению есть люди со слабой и люди с сильной волей, волей непостоянной и неизменной. Какой же процесс бывает неизменным? И какая структура сознания сохраняет в себе эту большую или меньшую способность?
  ВОСПРИЯТИЕ в момент самого восприятия является, конечно, процессом. Ну а когда мы воскрешаем в своей психике увиденное или услышанное за день? Где-то же оно сохраняется, это увиденное и услышанное?
  И здесь мы переходим к ПАМЯТИ.
  Память по определению есть не процесс, а результат, умение сохранять, консервировать тот или иной процесс в психике, "заморозить звуки", как в старой сказке про барона Мюнхгаузена. Что же в нас сохраняется?
  Наши чувства: это и есть человеческий характер.
  Нашу волю: "характер" в бытовом понимании.
  Мысли наши и других людей: это память сознательная, "память" в обычном смысле этого слова.
  Наконец, впечатления окружающего мира: цвета, линии, краски, запахи...
  Не есть ли в таком случае память - та искомая нами структура сознания, хранящая в себе способность к мышлению, к чувствам, к воле, к восприятию человека? Безусловно.
  Однако - внимание! - почти каждый запоминает непроизвольно, но не каждый способен по своей воле, самостоятельно вызвать внутри себя за день увиденное, почувствованное или помышленное. Само же воспроизведение записанного в память - тоже психический процесс, некий таинственный процесс, которому мы еще не дали имя. Как нам назвать его? "Мышление" применительно к вспоминаемым мыслям? Но новой мысли не создается! "Эмоции" применительно к вспоминаемым чувствам? Да, но это вторичные эмоции: переживание того, что уже мы чувствовали когда-то. Ну а как назвать прекрасные цветы, встающие перед нашим умственным взором, когда мы одни в тёмной комнате: неужели "восприятием"?
  Да ведь перед нами наш старый знакомый: воображение!
  Безусловно, воображение художника создает нечто новое, не бывшее никогда доселе. Но создает воображение самое творческое не ex nihilo, не "из ничего", но опираясь на предшествующий опыт человека. Глухой от рождения не способен творить музыки, то есть выстраивать в своем сознании новые сочетания звуков, но мощное воображение Бетховена даже после его глухоты способно -было опираться на богатый запас слуховой памяти.
  Но ведь необходимо различать, как и в предыдущих случаев, процессы воображения и воображение как тренированную силу человека, подобную воле или мышлению. Это сила хотя и опирается на память мысли, чувств, внешних ощущений, хотя и является с памятью всех видов теснейшим образом связанной, отнюдь не тождественна ей, но сама есть часть всей памяти как устойчивое психическое образование, как результат.
  Итак, четыре главных процесса протекают в сложном устройстве нашей психики: восприятие, чувствование, мышление, воление. Следы каждого из них сохраняются в нашей психике. Способность же их произвольно воспроизводить и, более того, комбинировать, получая новые, доселе не бывшие сочетания есть пятый процесс: воображения.
  Теперь, выстроив первый, еще очень далекий от окончательного вариант структуры сознания, мы можем только поразиться хаосу, царящему в современной психологии. Разумеется, мы не совершили никакого нового открытия, а просто сделали то, что домохозяйка называет "приборкой": приборку в понятийном аппарате. Вот она, "прибранная" структура сознания или психики:
  
   волевые усилия
   воля вос-
   па- при-
   эмо- харак- мять ощущений ятие
   ции тер воображение акты
   память вооб-
   сознательная ражения
   мысли
  
  
  Заметим, пока не углубляясь в тонкости, принципиальную разницу в характере психических процессов. Мысли информативны, чувства энергетичны ("аж в жар бросает", "откуда и силы взялись"), а восприятие, воля и воображение, имея реализацию в конкретных поступках и образах, вещественны.
  
  ГЛАВА II. СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ. СОДЕРЖАНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ
  
  Что можно без колебания назвать сознанием? Разумеется, не сами психические процессы, а их ядро, их результат: личность человека. Мысли и чувства приходят и уходят, личность же не подвержена таким быстрым изменениям. Мы согласимся в дальнейшем понимать под СОЗНАНИЕМ - совокупность всех элементов психики, а под ЛИЧНОСТЬЮ - результат психических процессов.
  Изо дня в день переходит лишь личность, центральная часть сознания, а мысли и чувства, занимающие нас, каждый раз новые.
  Но, коль скоро и эта центральная часть медленно, но верно изменяется к лучшему (обучаясь, человек умнеет - увы, не всегда; работая над собой, совершенствует характер или, как еще говорят, "моральные качества"), а порой и к худшему, и поскольку цель жизни (в широком смысле слова - как непрерывного бытия сознания) есть его, сознания, развитие, зададимся вопросом: что именно меняется? Каким образом? И что значит "в лучшую сторону"? Каких изменений в личности надо достигать?
  Вопрос этот - не пустое измышление любопытствующего исследователя, он жизненно важен для педагогики, которая, как-никак, занимается теорией образования (то есть совершенствования) человека. (Коротко поясним, что в педагогике под образованием понимается не только школьное образование, но обучение, воспитание и развитие).
  Между тем ответ на этот вопрос кажется настолько элементарным, что его - в силу "общепонятности" - традиционно опускают, подразумевая. "Как это "каких изменений"? - спросит житейское сознание. - Надо просто, чтобы человек был хороший, умный и... эээ...". Определить понятия "хороший" и "умный" мы уже затрудняемся, и далеко не в силу их элементарности, ведь об одном и том же человеке, о его доброте и уме у двух других могут быть прямо противоположные мнения.
  Нетрудно заметить, что под "хорошим" и "умным" понимается развитие тех структур личности, которые мы определили как "характер" и "сознательная память".
  В педагогике вопрос СОДЕРЖАНИЯ ОБРАЗОВАНИЯ является несколько более разработанным. К содержанию образования в настоящее время относят (концепция Лернера и Скаткина, положенная в основу государственного образовательного стандарта):
  1. Знания о мире и человеческой деятельности.
  2. Умения и навыки (опыт деятельности).
  3. Опыт творческой деятельности.
  4. Опыт эмоционально-ценностных отношений.
  Эта классификация, хотя и является шагом вперед по сравнению с житейской, все же во многом оставляет желать лучшего. Нашей задачей будет соотнести весь перечень компонентов содержания образования со структурой личности (иначе мы имеем позорное разделение таких смежных наук, как педагогика и психология, а науки должны учитывать достижения своих соседей и говорить на одном языке).
  
  1). Начнем по порядку:
  1. Знания о мире и человеческой деятельности.
  Знания, говорит педагогика, входят в содержание образования (то есть совершенствования личности). Да. но знания бесконечны. Не все знания, капитулирует педагогика, но основы важнейших областей знаний. Но какую область знания считать более, какую - менее важной? Разве философия и логика, психология и педагогика - периферийные науки? И где же мы увидим их в сетке школьного расписания? (Кстати, во Франции в старших классах преподается философия, а старшие классы автора были "педагогическими". Но это - не решение проблемы). Число наук растет с каждым днем: чем генетика и социология хуже традиционной биологии и химии? И, наконец, какой прок от усвоения многих знаний, если подавляющее их большинство - забывается? Кстати, Руссо, Песталоцци, Штейнер и еще целый ряд педагогических светил считали важнейшей задачей школы - не научить многим знаниям, а развить мышление. Так наукам ли мы должны учить или мышлению? Развивать память или ум?
  И здесь мы сталкиваемся с противоречием, намеренно не замеченным раньше Сознательная память и ум - смежные, но все-таки разные структуры. Школа, развивая память, тренирует и ум, но тренирует опосредованно (даже математика, предмет, стоящий особняком ото всех прочих, требует от школьника не столько мышления, сколько заучивания готовых формул и доказательств). Как разделить их?
  Давайте вспомним, что "усвоение" в словосочетании "усвоение знаний" происходит от корня "свой". Если мы поняли взаимосвязи, логику какого-либо процесса, мы сделали эти знания своей собственностью и уже никогда их не забудем (а забыв, сумеем восстановить). Но эти же знания стали одновременно частью нашего УМА: поняв способ решения задачи, мы можем решить все подобные, да и в обыденной жизни рассуждать по аналогии. В противном случае знания останутся только в нашей памяти. Создается впечатление, что сознательная память - некий форпост, подножие ума, грибница гриба, протянувшаяся под землей на многие метры.
  Теперь преобразим соответственно структуру сознания:
  
   волевые усилия
   воспри-
   воля память ятие
   эмо- харак- акты
  ции тер ум воображение вообра-
   жения
   память
   мысли
  
  - и соответственно этому первый компонент содержания образования.
  1. Знания и умственные способности.
  Поставим вопрос, который наверняка уже возник у внимательного читателя: усвоение любого ли знания развивает мышление? В старину сообщали, что Земля стоит на трех китах. Говоря яснее: ложные знания основаны на ложных закономерностях, которые не позволяют верно судить о явлениях действительности, иначе говоря, не развивают ум, а значит, и не становятся его частью, не могут быть усвоены. Сравним для примера классическую немецкую и советскую философию (мы даже не говорим - марксистскую, потому что советская философия - настолько же профанация Маркса, насколько Маркс - профанация Гегеля). Гегель в своей основе понятен, и, разобравшись с его диалектикой (тезис - антитезис - синтез), мы начинаем замечать тот же закон и в повседневной жизни и, пожалуй, становимся чуточку умнее. Но многие из нас еще отлично помнят, как легко забывалась вся чушь, преподаваемая в рамках философии в высших учебных заведениях СССР.
  Итак, мы разделили знания на истинные и ложные: посмотрим, не ждет ли та же судьба другие компоненты содержания образования. Но что такое на самом деле "компоненты содержания образования"? Что такое знания? Как происходит с точки зрения логики их передача? Учитель говорит: "2*2=4". Тем самым он возбуждает в сознании ученика МЫСЛЬ, которая путем повторения откладывается в памяти как ЗНАНИЕ и может стать составляющей ума как ЗАКОНОМЕРНОСТЬ. Мысль - процесс, знание - результат, один из строительных материалов нашего сознания.
  
  2). Перейдем ко второму и третьему компоненту традиционного содержания образования:
  2. Умения и навыки (опыт деятельности)
  3. Опыт творческой деятельности.
  Позволим себе небольшое отступление: а какая деятельность должна называться творческой? Разве не может (и не должен в конечном итоге) труд в области науки, производства, воспитания, даже религии и государственного управления быть творческим? - Может, а может быть рутинным.
  Если под творческой деятельностью понимается именно творческая деятельность, тогда задача школы - формирование в первую очередь такого опыта: разумеется, если это школа - гуманистическая, но современная школа хотя бы в теории имеет претензию быть такой. Если акцент ставится в первую очередь на опыте н е т в о р ч е с к о й деятельности, школа должна воспитывать бездушных чиновников, рабочих-автоматов, священников, закоснелых в своем догматизме; отцов и матерей, ограниченных замшелыми педагогическими представлениями; художников, рисующих по шаблону и т. д. (Что современная школа, спешим заметить, в большинстве случаев и делает с успехом). Достойная цель для нашего полуфеодального государства, но никак не содержание подлинного образования Человека!
  Искусство действительно наиболее тесно связано с творчеством (художественным), которое здесь проявляется в чистом виде. Но возможность любого творчества непосредственно сопряжена с ВООБРАЖЕНИЕМ. Опять-таки, что такое т в о р ч е с к и й а к т? Будет ли творческим актом, к примеру, изготовление ложки? Скажем лучше: такое вырезание м о ж е т б ы т ь творческим актом постольку, поскольку сила нашего воображения из существующего опыта создает новые формы, сочетания линий и цветов (при ее росписи). Однако даже простое копирование предполагает воспроизведение в сознании некогда виденных форм, то есть вновь работу воображения.
  В первом случае и сам процесс становится художественным творчеством, а ложка - произведением декоративно-прикладного искусства, во втором речь об искусстве не идет, но приобретенное умение все равно является творческим, поскольку есть способность к созданию нового. ТВОРЧЕСКИЕ УМЕНИЯ необходимы, как мы видим, для совершенного выполнения любой деятельности, сами же они формируют силу человеческого воображения.
  Здесь несложно увидеть аналогию с мышлением, в котором мы обнаруживаем процесс (мысли), результат промежуточный (сознательная память) и результат постоянный (сила ума). Срединное звено этой цепи связано с памятью. Но то же самое получается и в случае воображения: ведь художественные умения - это памятование о том, как создавать, то есть акты воображения, сохраненные в памяти.
  На этом можно было бы двигаться дальше, если бы не обратили внимания на следующее: ведь не все умения, приобретаемые человеком, есть умения творческие! Умение работать на компьютере, делить числа "столбиком", составлять бухгалтерский отчет, смету и т. д. и т. п. - к какому виду умений отнести их? Очевидно, что ничего нового не создает ни счетовод, ни милиционер, пишущий протокол - а только фиксирует, находит взаимосвязи между уже существующим. Одновременно это и не физические умения - поскольку физические действия при этом минимальны, а в случае умножения чисел "в уме" вообще не требуются. Их всех, однако, объединяет активность ума; все они, наравне со знаниями, создаются работой мысли; развитие их, в конечном итоге, ведет к развитию умственных сил. Мы должны все эти способности обозначить УМСТВЕННЫМИ НАВЫКАМИ и отнести к сфере человеческого мышления.
  Преобразуем структуру сознания вновь.
  
  
   волевые усилия
   восприятие
   воля память
  эмо- харак- воображе творч. акты
  ции тер ум ние умения вообра
   знания/ жения
   умственные навыки
   мысли
  
  3). Обратимся теперь к четвертому компоненту современного содержания образования.
  4. Опыт эмоционально-ценностных отношений.
  Сначала зададим вопрос: повторяющиеся мысли закладывают в память знания, что же является эмоциональной памятью? Наши эмоциональные предрасположенности, склонности, ЖЕЛАНИЯ, СТРЕМЛЕНИЯ (например, склонность к гневу, к наживе или более благородную тягу к знаниям). Заметим также, что чувства мы понимаем как желания, то есть что-то, всегда направленное, имеющее свою цель.
  Итак, мы говорим о более или менее постоянных желаниях, стремлениях человека. Разумеется, стремления (подобно знаниям) могут быть "истинными" и "ложными" - разумеется, не с точки зрения науки, лишенной всяческой этики (ведь для науки и потребность в молитве, и желание изнасиловать свою мать являются одинаково любопытными психическими феноменами), но с точки зрения простого здравого смысла, простой человечности. Как нет знаний абсолютно ложных, так же нет и абсолютно порочных стремлений: безусловно, желание жить в сытости и довольстве более достойно, чем желание убивать и мучить, еще более благородно стремление воспитывать ребенка, еще более - бескорыстно трудиться на благо многих людей и т. п. Что же формируют стремления, как "истинные", так и "ложные"? Ту часть характера человека, которая определяет вектор всех наших слов и поступков, цель нашего движения в жизни, задает ей направление. (Отметим, что на бытовом уровне это и называется характером, или нравом: "Уж характер у него такой - непоседливый, буйный... и т.д."). Пожалуй, не будет неправильным эту часть человеческой психики действительно назвать ХАРАКТЕРОМ. Иначе можно было бы назвать ее личной волей (с той оговоркой, что под этой волей понимается не сила воли, не способность заставить себя, а наиболее устойчивые, постоянные, неизменные стремления человека).
  Теперь структура сознания и содержание образования преобразуются следующим образом:
  
  
   восприятие волевые усилия
   память ощу- воля
   щений твор. акты.
  эмо- стрем- характер вообра- уме- вообра
  ции ления ум жение ния жения
  
   знания/ умственные навыки
   мысли
  
  В содержание образования, таким образом, добавляется новый пункт:
  1. Знания/умственные навыки и умственные способности.
  2. Творческие воображение.
  3. Стремления и характер.
  Внимательный читатель, возможно, ощутил едва заметное беспокойство. Существует некие качества, которые мы в обиходе называем качествами характера: щедрость, тактичность и пр. Входят ли эти качества в личную волю человека, в то, что мы сейчас обозначили характером? Очевидно, нет: и вспыльчивый, и спокойный, и постоянно энергичный, и бесстрастный человек могут быть щедрыми и добросердечными. Как же тогда быть с ними? Мы обещаем обязательно разобраться и этим элементом, но - несколько позже: этого требует логика изложения.
  
  4). Исчерпывается ли всем нарисованным выше вся сложность внутреннего мира человека? Разумеется, нет.
  Прежде всего, обратим внимание на оставшуюся нетронутой нами область: на восприятие. Разумеется, многочисленные восприятия внешнего мира откладываются в нашей памяти. Но ведь и они формируют что-то! Между прочим, восприятие - это не естественный процесс, а умение, которому еще нужно учиться. Слепые от рождения, которые обретают зрение через операцию, вначале не способны соотносить зрительную информацию с привычным им осязательным миром и некоторое время продолжают полагаться на уши и пальцы. Да что слепые! Ни один ребенок не способен от рождения управлять своими руками и ногами. (Здесь речь идет, между прочим, о чувстве внутреннего осязания). Современная наука не будет оспаривать того, что регулярно повторяющиеся ощущения от органов чувств формируют наши РЕФЛЕКСЫ, которые правильнее было бы также назвать "физическими способностями", если бы это название не звучало так странно. Эта часть психики, видимо, является наиболее "грубой", наиболее связанной с органами чувств и телом человека. Под рефлексами мы понимаем как простейшие рецептивные (способность соотносить видимое с осязаемым) и двигательные умения (прямо стоять, ходить и т. д.), так и умения очень сложные (например, печатание на машинке, игра на музыкальном инструменте, требующая удивительной слаженности мышц пальцев; чтение, письмо, речь). Никто не оспорит рефлекторного характера речи: хотя мы вкладываем мысли в слова, мы ни на минуту не задумываемся об окончаниях существительных или порядке слов в предложении (если только не говорим на иностранном языке. Трагедия методики обучения иностранным языкам - в том, что учителя пытаются учить языку сознательно, а не рефлекторно, закладывать знания, а не умения. Но это не относится к нашей теме). Также никто не оспорит и того, что даже современная школа обучает ребенка важнейшим рефлексам, важнейшим физическим умениям.
  Но, коль скоро мы разделили физические умения на рецептивные и двигательные, не будет ли правильным восприятие рассматривать вместе с ДВИГАТЕЛЬНЫМИ ИМПУЛЬСАМИ? Информация передается не только от органов чувств в мозг человека, но и из него - к органам движения. По какому праву, считая передачу ее по одному каналу психическим процессом, мы отказываем в этом названии каналу другому? Нам могут возразить, что движения человека относятся уже к телу, а не к сознанию, к внешней, а не внутренней активности. Верно - но речь ведь идет не о самих сокращениях мышц, а о волевых импульсах, побуждающих их сокращаться! Иначе можно было бы не считать психическим процессом и восприятие под тем предлогом, что глаз и ухо - объекты тела, а не сознания.
  Итак, вновь дополним нашу структуру сознания.
  
   восприятие/двиг.
   импульсы память вол.усилия
   ощущений воля
   физ.умения твор.
  эмо- стрем- воля вообра- уме- акты
  ции ления ум жение ния вообра-
   жения
   знания/умственные навыки
   мысли
  
  Соответственно этому расширяется и содержание образования:
  1. Знания/умственные навыки и умственные способности.
  2. Творческие умения и воображение.
  3. Стремления и волевые качества
  4. Физические умения.
  
  5). Представим теперь себе человека, у которого в полной мере есть все, что мы уже обозначили: сильная воля, острый ум, богатое воображение и несчетное число умений: от умения виртуозно играть на скрипке до способности фантастически точно стрелять из пистолета и плавать в ледяной воде. Что же мы получаем? Монстра, опаснейшего дьявола во плоти, если только всем этим психическим образованиям не сопутствует СОВЕСТЬ.
  Современная психология совесть в число "познавательных процессов" не включает. Тем хуже для нее, психологии. Если научные авторитеты Африки говорят жителю Архангельска о том, что снега не существует - что ж, это беда научных авторитетов. Каждый из нас, безусловно, ощущал внутри себя, помимо чувств или мыслей, также движения совести. Мы, однако, не хотим говорить об "угрызениях совести", представлять эту часть нашего сознания в виде жестокой греческой эринии, вкладывать в это слово тот неприятно-назидательный, тот дополнительный смысл вины и греховности человека, который многих от самого этого слова отпугивает. Под СОВЕСТЬЮ мы предлагаем понимать способность человеческого разума оценивать поступки, мысли, чувства и слова самого себя или других с нравственной точки зрения, определять, хороши они или дурны - и в результате прилагать усилия для изменения самого себя либо окружающего мира. При таком понимании совесть - не наш враг, но наш друг, лучшая часть нашего Я, помогающая человеку не уподобиться высокоразумному и высокоэгоистичному животному.
  Нам кажется, что при таком определении любой человек согласится с существованием в себе подобного внутреннего стража - поступить иначе значило бы отвергнуть всякую нравственность и поставить себя вне всякого добра и зла (не потому ли "не видит" существование совести в человеке современная наука?). Внимательный читатель, однако, уже задается вопросом: если определять совесть как способность разума, то в чем же - ее принципиальное отличие от мышления? Не идет ли тогда речь о двух сторонах одного и того же элемента психики?
  На этот вопрос нужно ответить отрицательно. Будь это иначе, любой высокоинтеллектуальный человек был бы одновременно высоконравственным, и наоборот. Увы, так не происходит. История может привести примеры высокоумных, даже гениальных негодяев и просто людей с очень средним моральным обликом. Одновременно многочисленные святые всех стран и народов своей способностью мышления часто совсем ненамного превосходили окружающих, что мы говорим отнюдь не в их уничижение. Пожалуй, здесь мы встречаемся - если будет позволено это выражение - с двумя видами разума в человеке, один из которых можно было бы назвать техническим, другой - сущностным, один - научным, другой - религиозным и т.д. Эти два вида мышления, увы, отнюдь не являются взаимозаменяемыми - однако каждому из нас необходимы и тот, и другой.
  А ставит ли своей целью школа развитие совести своих воспитанников? Пожалуй, нет: лишь отдельные педагоги, подобные Сухомлинскому, говорили о нужности ее развития. Вот еще хорошая иллюстрация: изучением строения дождевого червя, пожалуй, можно развить силу ума ученика, но совесть?.. Наверное, нет необходимости говорить о том, что идеальная школа такую цель перед собой ставить должна обязательно. Или, уважаемые читатели, это качество вам кажется абсолютно излишним?
  Нетрудно заметить, что совесть, подобно всем другим элементам сознания, может быть как процессом ("угрызения совести"), так и устойчивым психическим образованием. Выражение "угрызения совести" имеет, однако, не совсем приятный дополнительный смысл: его вполне можно заменить на другое, скажем, "нравственная рефлексия". А где же среднее звено этой цепи? По аналогии им будет память о бывшем ранее нравственном анализе и о выводах, полученных им. Разберем простейший пример: человек был убежден, что рубить правду-матку сплеча хорошо во всех случаях жизни. Но вот в один прекрасный день ему пришлось столкнуться с тем, что его правдолюбие в сочетании с бестактностью больно поранило чувства другого. Он ощутил укол совести - или, говоря иначе, подверг свои поступки нравственному анализу, в результате которого понял, что любовь к правде хороша лишь в сочетании с тактичностью. Этим пониманием он будет руководствоваться, если с ним вновь случится нечто подобное. Но что такое памятование о том, что "любовь к правде хороша лишь в сочетании с тактичностью"? Ведь это - не что иное, как УБЕЖДЕНИЕ, НРАВСТВЕННЫЙ ПРИНЦИП человека! Один из тех самых "прынципов", которые известный герой Тургенева по имени Евгений считал обычным рудиментом - любители русской классики должны хорошо помнить, к чему этого его привело.
  Теперь структура сознания предстает перед нами в следующем виде:
  
   восприятие/двиг. импульсы вол.
   память ощущений акты
   . воля
   физ.умения творч.
  эмо- стрем характер вообра уме акты
  ции ления жение ния вообра-
   жения
   совесть ум
   убеждения знания/умств.
   нравственная навыки
   рефлексия мысли
  
  
  Соответственно дополняется и содержание образования:
  1. Знания/умственные навыки и умственные способности.
  2. Творческие умения и воображение.
  3. Стремления и характер.
  4. Физические умения.
  5. Убеждения и совесть.
  
  6). Теперь мы, наконец, можем вернуться к вопросу о пресловутых "качествах характера", что наверняка томит внимательного читателя. Что же такое - качества характера?
  В определении их нам нужно двигаться индуктивно. Качествами характера могут быть названы доброжелательность, самообладание, мужество, решительность - а также раздражительность, ревнивость и т. д. Но какое собирательное, родовое понятие подходит для всех этих слов?
  Очевидно, это не желания, именно поэтому мы отказались называть их результатом повторяющихся чувств человека.
  Правильнее всего определить эти качества как состояния души. Те, кому не нравится слово "душа", спокойно могут заменить его словом "психика". На самом деле все эти качества есть не что иное, как состояния сознания.
  Как и в случае с другими составляющими нашего внутреннего мира, возникает необходимость определить уже знакомый нам ряд "процесс - промежуточный результат - постоянное образование". Проблема заключается в том, что состояние наиболее сложно назвать "процессом". И, тем не менее, человек может быть решителен в один миг и потерять решительность в другой, значит, СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ есть психический процесс, а ДУШЕВНЫЕ КАЧЕСТВА - его результат (мы предпочтем дальше называть "качества характера" именно так, поскольку уже обозначили словом "характер" другой элемент психики). Как же нам назвать промежуточное звено? Безусловно, человек, хотя бы раз испытавший, к примеру, мужество, способен вспомнить это состояние души и при некотором усилии воссоздать его в себе - до тех пор, пока постоянные упражнения в этом действительно не сделают его совершенно бесстрашным. Конечно, эту способность мы можем неуклюже (но точно) назвать "памятью состояний психики" - но нам кажется более ёмким определение "духовные умения". Слово "духовный" покажется абсолютно уместным, если мы вспомним, что тренировка, культивирование в себе этих умений - традиционно задача духовенства (а главным образом - монашества) всех религий.
  Вот как теперь выглядит структура сознания и содержание образования:
  
   восприятие
   память ощущений вол.акты
   эмо-
   ции стрем физ.умения воля твор.
   ления характер вообра уме акты
   жение ния вообра-
  состо дух. душ. качества жения
   яния умения совесть ум
   души убеждения знания
   нравств.
   рефлексия мысли
  
  1. Знания и умственные способности.
  2. Творческие/трудовые умения и воображение.
  3. Стремления и характер.
  4. Физические умения.
  5. Убеждения и совесть.
  6. Духовные умения и душевные качества.
  
  7). Нам осталось разобраться с ВОЛЕЙ человека. Казалось бы, несложно, как и в предыдущем случае, определить психическим процессом - волевые усилия, его промежуточным результатом - волевые силы и, наконец, постоянным психическим образованием - саму волю человека. Все просто - но возникает простой вопрос: а что, собственно говоря, является волевым усилием или волевым актом?
  Представим себе, что некий гончар лепит кувшин. Это, с одной стороны - акт творчества. Но одновременно он требует и волевого усилия, ведь для гончарного дела требуется изрядное сосредоточение. Так, значит... Но не будем спешить делать скороспелые выводы.
  Человек читает, его мысль активна. Конечно, не требуется волевых усилий, если книга интересна. НО РАЗВЕ ЧТЕНИЕ СЛОЖНОЙ НАУЧНОЙ СТАТЬИ, РАЗВЕ МЫСЛЬ О НЕПРОСТЫХ И НЕ ИНТЕРЕСНЫХ ДЛЯ РАЗМЫШЛЯЮЩЕГО ВЗАИМОСВЯЗЯХ - НЕ ВОЛЕВОЙ АКТ?
  Разве не нужна воля, чтобы обучиться новой профессии, да просто для того, чтобы исполнять каждодневную рутину служебных обязанностей?
  Разве отказ от дурной привычки не требует гигантской воли?
  Разве не необходима незаурядная воля политику? Кормящей матери? Спортсмену? Артисту? Медсестре? Учителю? Священнику?
  Мы приходим к удивительному выводу о том, что волю формируют ВСЕ психические процессы, и она же необходима для создания ВСЕХ структур личности. Воля, помимо того - одно из наиболее устойчивых психических образований, а на ее "строительство" затрачиваются, пожалуй, наибольшие усилия. Теперь не будет большим дерзновением поместить волю в центр нашего сознания, структура которого в окончательном виде будет выглядеть так:
  
   восприятие/двиг. импульсы
   память ощущений
   эмо- физ. умения
  ции стрем твор.
   ления характер воля вообра уме акты
  состо дух. душ. кач-ва жение ния вообра-
   яния умения совесть ум жения
   души знания/
   убеждения ум.навыки
   нрав. рефлексия мысли
  
  
  Теперь же, и только теперь мы можем окончательно определить содержание образования, СООТВЕТСТВУЮЩЕЕ СТРУКТУРЕ ЛИЧНОСТИ (последнее очень важно! Только исходя из этой структуры, а не из абстрактных требований и идей, из человека, а не из "науки педагогики", мы будем человека создавать - человека, а не "модель идеального выпускника школы", испытавшего на себе все прелести современного "педагогического процесса). Вот это содержание.
  1. Знания/умственные навыки и умственные способности.
  2. Творческие умения и воображение.
  3. Стремления и характер.
  4. Физические умения.
  5. Убеждения и совесть.
  6. Духовные умения и душевные качества.
  7. Волевые качества
  
  ГЛАВА III. ШКОЛЬНЫЕ ПРЕДМЕТЫ В ШКОЛЕ ИДЕАЛЬНОЙ И СОВРЕМЕННОЙ
  
  Теперь, когда мы имеем первое, еще весьма грубое и схематичное, представление о содержании образования, которое способно было бы развивать все грани личности человека, нам впору коснуться вопроса о наборе школьных предметов в Идеальной школе.
  Разумеется, мы далеки еще от того, чтобы определить их неизменный перечень - да это и не нужно, ведь самые разные предметы могут помогать становлению одних и тех же умственных сил, одних и тех же навыков, одних и тех же свойств личности. Но мы можем уже высказать первые догадки.
  1. Так, очевидно, что для появления умственных навыков и умственных способностей могут быть полезны именно традиционные, "ЗНАНИЕВЫЕ" ШКОЛЬНЫЕ ПРЕДМЕТЫ, такие, как математика, астрономия, физика, химия и т. п. Впрочем, важное отличие от современной школы на таких уроках заключалось бы в характере усвоения материала: в самостоятельном постижении его путем активности собственной мысли вместо заучивания готовых формул из учебника.
  Однако есть ли необходимость ограничиваться именно этим набором? Не будут ли гораздо полезнее (и интереснее) уроков химии уроки логики, шахмат, делового письма? На этот вопрос мы не сможем дать ответа до тех пор, пока не представим явственно ступени роста сознания в истории человечества и в развитии каждого ребенка, то есть еще очень нескоро.
  2. Так же ясно, что для роста творческих сил ученика нужны УРОКИ ИСКУССТВ: музыки, литературного творчества, театра, живописи, может быть, скульптуры; декоративного творчества, такого, как вышивка или резьба по дереву... Нам возразят, что все это в современной школе уже есть. Да, разумеется, в сетке школьного расписания мы найдем и литературу, и ИЗО, и музыку. Однако чем реально наполнены эти предметы?
  Литература посвящена изучению биографий великих, заучиванию мнений критиков или современного отношения к ним правящих кругов и написания - хм! - "критических эссе", свободное и творческое начало в которых никак не приветствуется и никак не способно улучшить оценку работы. В лучшем случае современную школьную литературу можно назвать уроками публицистики и филологии. Но где же происходит реальное литературное творчество ребенка, мудро руководимое и осторожно, чутко направляемое учителем? Только абсолютно гениальные и дерзновенные учителя русской словесности решаются теми или иными усилиями, на факультативных ли занятиях или через работу над сочинениями, раскрывать творческий дар детей - увы, именно такие учителя нелюбимы большинством как плывущие против течения.
  На уроках музыкой происходит знакомство с музыкой великой (что не может не вызвать похвалы) или весьма посредственной. Достаточно сказать, что до сих пор программа средней школы не включает ни Шопена, ни Дебюсси, ни Вагнера, ни Сезара Франка, ни Рахманинова - то есть никого из тех грандиозных гениев-вестников, без которых абсолютно невозможно помыслить мировую музыку и чьи богатые, глубокие творения способны еще и воспитывать, изменять душу человека - никого, кроме традиционных Баха, Бетховена, Моцарта, Гайдна и Бизе, да и те изучаются поверхностно. Зато многие часы отводятся на знакомство с далеко не лучшими образцами джаза и рока, современной поп музыкой и ура-патриотическими маршами. Народная песня представлена плохо, а о том, чтобы дать почувствовать мелодическое своеобразие песен других народов, можно вообще забыть. Самостоятельного же музыкального творчества нет и в помине: не считать же хоровую песню в унисон на незамысловатый мотивчик таким творчеством! Музыкальные инструменты сводятся до ксилофонов диапазоном в восемь тонов в начальной школе (и еще хорошо, если дадут детям такие ксилофоны, а то и оставят лежать в запертом шкафу, опасаясь повреждения школьного имущества!). Возразят, что существуют специальные музыкальные школы для желающих. Прекрасно, и прекрасна как раз относительная добровольность их посещения, но отчего нет тогда для детей курсов литературных, химических и т. п., обучение в которых тоже считалось бы дополнительным образованием. Скажут, что не всем детям нужна музыка. А всем ли - химия? Биология? Литература? Но об этом мы уже говорили.
  И только на уроках ИЗО происходит относительно регулярное обучение школьников именно основам изобразительного творчества. (Да, но на каких материалах! Автор этой книги весьма недолюбливал уроки ИЗО, хотя всегда имел по этому предмету отличные отметки, а из-за чего? Из-за свойств дешевой акварели. Теперь он неплохо рисует акрилом). Нужно ли, однако, говорить, что детское творчество, введенное в жесткие нормативные рамки учебной программы, ограниченное единообразными требованиями вроде "Сегодня рисуем гипсовый шар на подставке, завтра - чучело гуся, послезавтра - матрешку", перестает быть собственно творчеством, перестает приносить радость творчества?
  Безусловно, существенное изменение методики предметов "творческого цикла" необходимо, если мы действительно хотим, чтобы дети на уроках литературы, музыки, живописи действительно учились творить, а не порождать шаблонных и уродливых недоносков слова или кисти.
  3. Какие же занятия выковывают стремления детей? Встречным вопросом может быть: а есть ли вообще необходимость формировать у ребенка стремления, если у каждого растущего человека все желания обычного взрослого с течением времени пробуждаются? Верно: но речь идет о чистоте и благородстве этих желаний. Нет сомнения, что у каждого ребенка проснется, в конце концов, тяга к противоположному к полу - но, не будучи облагороженной, эта тяга выльется в самое грубое, неприглядное, животное половое влечение.
  Безусловно, и современная школа, хоть и не осознает вполне этой своей задачи, занимается стремлениями растущего человека. Ведь что есть, по существу, уроки литературы или музыки - когда дети не вторят сами, но через учителя прикасаются к красоте стихотворения, повести или увертюры - что есть такие уроки, как не УРОКИ ЭМОЦИОНАЛЬНОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ на школьников? Вообще, любой взволнованный, яркий рассказ учителя, который призывает к чему-то, волнует, пробуждает лучшие стремления души, любой такой рассказ оставляет эмоциональный отпечаток, и учитель истории также порой способен воздействовать не на умы, но именно на сердца своих учеников (в отличие, увы, от учителя физики или математики), особенно тогда, когда он рассказывает о великих исторических деятелях и воодушевляет ребят их примером.
  Также и целый ряд "воспитательных мероприятий" в современной школе, вроде просмотра фильма или похода в театр, направлен зачастую на чувства ребенка. Все это говорит о том, что у современной школы есть полная возможность эти чувства формировать - но, простите за каламбур, нет особого желания: ведь "эмоциональная сила рассказа учителя" не подвергается никакой оценке, ее не найдешь ни в какой учебной программе, и большинство учителей не владеют этим оружием - а если бы и обучились владению им, это явило бы головную боль для методистов и составителей учебных пособий, ибо они не знали бы, куда им деть эту крайне неудобную для них "огненность речи" педагога, которой тесно в рамках привычного урока, которая неизменно эти рамки разрушает. Но именно она, эта "огненность", является драгоценным педагогическим даром, без которого сложно учителю воспитать настоящего человека! Великие педагоги, так ли иначе, все владели этим даром.
  Разумеется, в идеальной школе это эмоциональное воздействие будет не нежданным чужаком, но желанной гостьей, также и учитель будет знать, в каком возрасте он должен стремиться возжечь в своих воспитанниках те или иные чувства, а не полагаться, как сейчас, в своем одиноком горении исключительно на интуицию и удобный случай.
  4. Физические умения в современной нам школе развиваются на уроках физкультуры и трудового обучения, а ряд важнейших физических умений (чтений и письма) закладывается еще в начальных классах. Вопрос с физическими умениями наиболее сложен, потому что каждая из областей человеческой деятельности (таких, как спорт, или искусство, или производство) требует своих умений, которые и разумно развивать на соответствующих уроках, так, умение владеть кистью - на уроках ИЗО (заметим, что оно там и формируется, но не подменяется ли обучение творчеству обучению физическим творческим навыкам?).
  Конечно, важнейшие уроки здесь - это ЗАНЯТИЯ РУЧНЫМ ТРУДОМ. Все ли благополучно с этими уроками в современной школе? Увы, не совсем: ведь такой труд бывает самым разным, и изготовление разных предметов развивает разные группы мышц, тренирует разные физические ощущения, наконец, даже разные качества: один труд требует бережной внимательности, другой - ловкости и подвижности пальцев, третий - физической силы. Вот почему для каждого ребенка полезно опробовать самые разные виды ручной работы, от вязания до ковки и ведения кирпичной кладки. Но почему же тогда программа традиционно включает лишь вязание и шитье для девочек и столярные работы для мальчиков? Кто, какой самоуверенный невежда может поручиться, что этим будущим взрослым в дальнейшей их жизни пригодятся именно эти умения и никакие другие? Наконец, откуда возникает обязательное закрепление определенной работы определенным полом?
  5. А на каких же уроках закладываются убеждения и нравственные принципы ребенка? Можно категорично заявить. что таких уроков в современной школе нет, и быть не должно, и вообще не уроками создаются убеждения, но личностью учителя. Решивший так ошибется: именно "воспитательные мероприятия" в современной школе и направлены на создание убеждений, а к ним относятся мероприятия не только внешкольные, но и так называемые "классные часы". Но что такое по существу хороший классный час? Это не что иное, как УРОК ЭТИКИ, где учитель объясняет, доказывает, убеждает, заставляет подумать над тем, как нужно поступать и почему именно так поступать нужно для того, чтобы быть человеком. Именно уроки этики должны идти от простейших понятий о том, "что такое хорошо и что такое плохо" к самым сложным нравственным категориям, случаям и вопросам: ведь недостаточно быть просто "хорошим человеком", так как степеней нравственной чистоты и благородства человека существует много, соответственно этому существуют и те истины, которые понять и практически освоить должен человек на каждой из этих ступеней.
  Но что же мы имеем в современной школе? Если учебная программа по физике и химии прописана самым тщательным образом, то классные часы вообще отдаются на откуп классному руководителю! Последнее - а именно степень его свободы - было бы не так уж скверно, если только каждый классный руководитель действительно знал, ЧТО он должен воспитывать. И какой же в результате ерундой не насыщаются классные часы! Самые распространенный случай - это когда учитель целый час решает с детьми организационные проблемы или бранит их за плохие успехи: хорошие же уроки этики! И почему, если для преподавания банальных основ чтения и письма с учителя спрашивают диплом об окончании высшего учебного заведения, преподавание этики считается настолько легким делом, что им может заниматься любой, получивший нагрузку классного руководителя, в том числе и абсолютно равнодушный к вопросам морали, и не очень порядочный, и психически неуравновешенный человек? Наивные родители требуют от учителя этичности - как будто этому учат в высшей школе!
  Впрочем, сейчас нельзя не порадоваться тому, что дело обстоит именно таким образом: если бы государство решило определить и прописать "этический минимум" для школьников, в него вошли бы не вопросы о подлинной человечности, но пустые и трескучие темы "патриотизма", "любви к родине", основ родной веры"... Кстати, уроки этики, то есть формирования нравственных принципов, имелись и в дореволюционной школе, и назывались они - "Закон Божий". Осторожное, доброжелательное, неназойливое и светское преподавание основ всех мировых религий для школьников и в самом деле едва ли способно принести что-то иное, кроме пользы, поэтому в плане Идеальной школы естественно видеть и УРОКИ ОСНОВ РЕЛИГИЙ, продолжающие и дополняющие уроки этики: ибо что есть любая религия, если отвлечься от ее культа и догматов, как не практическая нравственность, как не жизненная этика? Но нет необходимости напоминать, к какой грубой профанации милосердных евангельских истин приводили жестокие, казарменные уроки "Закона Божьего" в дореволюционной России и к чему они еще могут привести, если будут введены, в современной школе, при ее пренебрежении принципом ненасильственности обучения.
  5. Развитие душевных качеств для современной нам школы представляет наибольшую проблему (впрочем, считается, что их формируют, хотя и непонятно, как, эпизодические и непоследовательные "воспитательные мероприятия"). Современная школа практически не беспокоится о выпестовывании в своих учениках мужества, добросердечия, тактичности, благородства... - все это отдано на откуп семье. Но родители, во-первых, не всегда успешно способны справиться с задачей воспитания достойных нравственных качеств своего ребенка, во-вторых - нужна ли школа, которая отказывается от одной от своих задач и тем расписывается в своем бессилии? Почему бы тогда не отказаться сразу и от задачи обучения детей основам наук под тем предлогом, что родители все равно сумеют сделать это лучше?
  Если уважаемый читатель еще способен вспомнить методы школы советской, с ее кодексом чести пионера и пионерскими собраниями, он не сможет не признать, что советская школа эту же задачу решала лучше. (Разумеется, и "нравственный кодекс" был тогда весьма ограниченным, и под вывеской самопожертвования воспитывалась зачастую бестактность к личным чувством человека, под вывеской прямоты и смелости - грубость и бесцеремонность... Но сам факт того, что душевные качества в ребенка действительно можно воспитывать, и что существует исторический опыт такого воспитания --этот факт нельзя отрицать).
  Какие же занятия творили качества ребенка? Всем памятны и пионерские линейки, и пионерские собрания, и лагеря, и слеты, и соревнования между звеньями, и передача знамени, и сам волнительный момент посвящения в пионеры или октябрята... Но что есть родовое понятие для всего этого? Это - ритуалы, определенные в своей форме и регулярно повторяющиеся действия, призванные служить ничему иному, как воспитанию душевных качеств. Пусть уважаемый читатель не пугается слова "ритуал" и не спешить связывать его непременно с ритуалом религиозным. Большинство великих педагогов - создателей детских коммун обзаводились в своей практике такими ритуалами и традициями - скептики должны только перечитать Макаренко, Януша Корчака или "Республику ШКиД".
  С другой стороны, пионерскую "Зарницу", обсуждение на собрании провинившегося и т. п. - можно ли все это рассматривать только как ритуал? Пожалуй, нет. Если мы будем искать аналогии им в современной мире, мы не сможем обозначить многие мероприятия недавнего школьного прошлого иначе, как тренинговые занятия. Действительно, чем еще считать их, как не тренингами на преодоление застенчивости, тренингами смелости, чувства взаимопомощи, способности доверять и так далее? В современной психологии уже давно считается аксиомой, что качества личности формируются именно тренинговым путем.
  Нельзя сказать, что современной школе совершенно неведомы, с одной стороны, ритуалы в виде школьных традиций, с другой стороны, тренинги. Однако первые, увы, не несут, как правило, никакой последовательной воспитательной нагрузки, не осознаются ни учителями, ни детьми как желательные и нужные и проводятся, как хорошо известно любому заместителю директора по воспитательной работе, в силу формализма и необходимости создавать, хотя бы и перед самими собой, видимость воспитательной деятельности. Если в школе Сухомлинского дети, входя в гимнастический зал, подтягивались каждый один раз над укрепленной во входе перекладиной, делалось это для укрепления их физических сил и чувства бодрости, о чем знал и что понимал каждый ребенок. Если же в современной школе проводится "праздник букваря" - то кому требуется он? Каковы будут его следствия? Ответственные изольют на нас поток красноречия, но дети не дадут нам ответа... Тренинги же, в силу многих причин, и вовсе пока школе в диковинку.
  7. Наконец, какие занятия необходимы для формирования волевых сил? Здесь необходимы не столько занятия, сколько верная организация всей школьной жизни, существование и реальное действие практического детского устава и, самое главное, участия самих школьников в делах САМОУПРАВЛЕНИЯ, выстраивание с помощью взрослых, но с принятием на себя ответственности своей учебы, своей жизни в школе, вообще жизни своей и окружающих. И вновь этот опыт мы находим у лучших педагогов-практиков.
  В каком же виде находится самоуправление в современной школе? В зачаточном. Отчего? Оттого, что все "советы класса", "делегаты от класса", "советы школы" и т. п., создаваемые по почину взрослых, не имеют никакой реальной власти, не занимаются сколько-нибудь серьезными проблемами и потому нужны скорее взрослым, чем самим детям - точнее, не нужны никому. Конечно, чуть иначе обстоит с этим дело в школах западной Европы, в силу давних демократических традиций, но и там самоуправление далеко не в каждой школе играет сколько-нибудь значимую роль.
  
  Теперь мы постараемся подвести итоги наших размышлений и представить соответствие определенных составляющих человеческого сознания виду учебных занятий, которые способны развивать эти составляющие, в небольшой таблице:
  
  элементы сознания
  вид занятий
  ум. навыки и ум. способности
  уроки постижения знания
  творческие умения и воображения
  занятия искусствами
  стремления и характер
  уроки эмоционального воздействия
  физические умения
  физкультура и ручной труд
  убеждения и совесть
  занятия по этике и основам религий
  душевные качества
  ритуалы-традиции и тренинги
  волевые качества
  школьное самоуправление
   Мы еще не приступили к углубленному изучению сознания, но все же можем предположить, что поскольку каждый элемент сознания человека: и его ум, и совесть, и воображение, и характер - все они примерно равноценны, то и занятия каждого вида должны занимать примерно равную долю в работе школы, как это может быть представлено в простой диаграмме:
  
   само воз-
   управ действие
   ление спорт
   и труд
   традиции
   искус-
   уроки ства
   этики науки
  
  Положение дел в современной школе также несложно представить в виде круговой диаграммы: вот такие доли занимают примерно "в учебном процессе" разные виды учебных занятий:
  
   традиции самоуправление
   искус- эмоциональное воздействие
   ства
   спорт
   и труд
  
   науки
  
  Мы надеемся, что и без наших комментариев эти диаграммы достаточно красноречивы.
  Конечно, вопрос о предметах идеальной школы никак нельзя считать полностью решенным, в первую очередь потому, что мы не знаем еще, каким реальным содержанием необходимо насытить эти предметы, более того, в какой последовательности развивать те или иные творческие силы или душевные качества - и на что именно, при сохранении примерно равной доли всех занятий на протяжении всего обучения, делать акцент в тот или иной год жизни ребенка. Именно поэтому мы переходим к вопросу о подробной структуре человеческого сознания.
  
  ГЛАВА IV. ПОДРОБНАЯ СТРУКТУРА СОЗНАНИЯ
  
  1. КЛАССИФИКАЦИЯ СВОЙСТВ ЛИЧНОСТИ
  
  Нашей важной задачей становится теперь классификация составляющих личности. Задача эта, опять-таки, поставлена отнюдь не из простого научного любопытства. Сообразно структуре личности мы определили содержание образования, выяснив, что школа должна, к примеру, воспитывать душевные качества. Но какие именно качества? Ответ "положительные" - такой ответ крайне неудовлетворителен. В разных культурах и у разных народов под "положительными" понимались и понимаются разные, даже противоположные качества. В Спарте, к примеру, традиционно ценились мужество, выносливость, умение терпеть боль, неприхотливость и т. д. Идея о том, что в юношах нужно воспитывать также чуткость, сострадание, внимательность - такая идея вызывала бы у наставника спартанской молодежи только презрительную усмешку. Нам нельзя упустить из виду ни одного важного качества, иначе развитие будет однобоким и - вернемся к примеру спартанского воспитания - наряду с положительными чертами стойкости и аскетизма мы воспитаем отрицательные жестокости и равнодушия.
  Выше мы говорили о том, что составляющие ПЕРИФЕРИИ личности (знания, убеждения и т. д.) настолько многочисленны и разнообразны, что не поддаются, на первый взгляд, никакой классификации. Нам необходимо таким образом начать с ЯДРА личности и, может быть, выявить какой-то общий принцип, который в дальнейшем мы могли бы применить и к периферии
  
  1). Поскольку мы определили в центре сознания ВОЛЮ, мы начнем именно с ВОЛЕВЫХ СИЛ.
  И здесь нам необходимо вспомнить, что воля поддерживает ВСЕ психические процессы и нужна для образования ВСЕХ шести психических структур периферии: стремлений, физических умений, умений творческих, знаний и умственных навыков, убеждений, а также того, что мы назвали "духовными умениями". Может быть, также ШЕСТЬ ВИДОВ ВОЛЕВЫХ СИЛ надо обозначить по структуре психики, которую они формируют? В некоторых случаях это вполне уместно: так, можно назвать волю, помогающую складывать творческие умения, творческой волей, а волю, осуществляющую наши желания - эмоциональной. Но обозначения вроде "воля ума", "воля физических умений", "воля совести" или "воля душевных состояний" нельзя счесть особенно удачными.
  Остановимся и попробуем пойти по другой дороге. Мы хорошо помним из второй главы, что в искусстве творческие умения проявляются непосредственно и развиваются лучше всего. Искусство - сфера деятельности человека, творческие умения - одна из структур его личности. Не может ли быть так, что и другим структурам личности соответствуют определенные сферы человеческой деятельности?
  По некотором размышлении мы увидим, что это так и есть, более того, установим следующие соответствия:
  
  структура личности
  сфера деятельности человека
  стремления
  семья и личная жизнь
  физические умения
  спорт и техника
  творческие умения
  искусство
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги, наука
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  духовные умения
  религия
  
  Некоторое недоумение может возникнуть у читателя по поводу соотнесения стремлений и семьи. Однако недоумение это развеется, если мы вспомним, что согласились понимать под стремлениями устойчивые желания человека, результат его чувств. Наверное, никто не сможет оспорить, что только в семье, в своей личной жизни человек имеет право проявлять свои чувства - и такое проявление ни для кого не покажется неуместным, банальным, непозволительным, обременительным и пр. Во всех же других сферах жизни обнаруживать свои желания будет, скорее, дурным тоном (отец или мать, расплакавшиеся от радости за успехи своего сына, никак не смогут вызвать нашего осуждения - но если то же сделает продавец в магазине?). "Исключая искусство! - могут возразить нам. - Разве "богема", творческие люди не живут без всякого страха идти на поводу желаний?". Живут, но, к сожалению для богемы, настоящее искусство предполагает строгую самодисциплину, которая и не снилась большинству тех, кто называет себя "творческими людьми".
  Также соотнесение знаний и умственных навыков со сферой труда многим покажется не совсем понятным - ведь мы все привыкли связывать знания со школой. И это верно - в современном мире - но все знания, сообщаемые ребенку в школе, разве имеют они вообще, разве способны иметь хоть какую-то цель, кроме подготовки школьника к университету или началу трудовой жизни? Огромное множество современных школьных предметов, таких, как математика, физика, химия, трудовое обучение (хм!), иностранный язык и т. д. и т. п. - никакой иной задачи решить не способны, несмотря на все тщетные усилия методистов, ученых, авторов учебников, заявить о том, что их предмет решает не только образовательные, но и воспитательные задачи. Так, специалисты в области иностранного языка из года в год повторяют, что именно этими уроками можно развивать толерантность детей, расширять их общий кругозор и т. д. Простите автора за невольный и грубый сарказм: можно, как говорит русская поговорка, и микроскопом заколачивать гвозди, можно и на уроках иностранного языка знакомить детей с иностранной культурой, рискуя не успеть научить их языку - но не легче ли и не уместнее делать это на специальных, посвященных этому предметах? Не легче ли воспитывать патриотизм (если вообще есть необходимость его воспитывать) на уроках патриотизма, а не на уроках физики? Самообладание - на тренингах самообладания, а не на биологических "лабораторных работах" по препарированию лягушек и дождевых червяков? (В конце концов, первое ведь еще и гуманнее).
  Все мы смутно осознаем, что школа должна решать не только те задачи, которые решает сейчас - и еще одним возражением будет то, что знания, сообщаемые, к примеру, на уроках литературы, никак не связаны с будущей профессиональной деятельностью подростка. Что ж, если это фактологические знания, вроде года рождения и смерти известного писателя, определений литературного направления и пр. (а школьная литература в последнее время превращается именно в фактологию) - то такие знания, заучивание которых помогает учащемуся успешно сдать государственный экзамен и устроить послешкольную и послевузовскую карьеру, но кроме этого, НЕ ДАЕТ ЕГО ДУШЕ АБСОЛЮТНО НИЧЕГО, такие знания, повторим мы, нужны исключительно для получения будущей профессии. Если же преподаватель литературы пытается склонить учащихся к размышлению, заставить пережить радостные и горестные моменты, заставить чувствовать Прекрасное, сострадать людям при чтении Достоевского, ощущать неведомую доселе грусть при знакомстве с Тютчевым - такой преподаватель ВОСПИТЫВАЕТ человека. Но именно у такого учителя не возникает никакой необходимости вколачивать в голову детей набор сомнительных знаний, полученных путем научного препарирования великих произведений великих людей людьми мелкими и весьма далекими от искусства.
  Теперь, когда основные возражения по поводу такого соотнесения должны быть сняты, мы можем разделить волю согласно сферам деятельности на эмоциональную, спортивную, творческую, трудовую, идеологическую и сущностную.
  Но вот проблема: нами была забыта одна чрезвычайно важная область деятельности человека: это политика, государственное управление как и вообще любое управление людьми. Что в структуре личности необходимо политику, менеджеру или офицеру в армии? В идеале - все (недаром в царской России офицер должен был быть галантен, хорошо воспитан, творчески одарен и т. д. От идеального политика мы также ждем знаний, профессионального опыта, незаурядных моральных качеств, благородных стремлений и пр.). На практике же ему нужна ВОЛЯ В ЧИСТОМ ВИДЕ, включающая в себя (опять же, в идеале) все вышеперечисленные волевые силы или же (в худшем случае) не имеющая никакого качественного своеобразия, кроме прямой задачи воли: подчинять (или подчиняться до поры до времени, что требует воли не меньшей) Итак, таблица соответствий выглядит следующим образом:
  
  СТРУКТУРА
  ЛИЧНОСТИ
  СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  ВОЛЯ
  воля
  политика, государство, управление людьми
  общая
  стремления
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная
  физические умения
  спорт и техника
  спортивная
  творческие умения
  искусство
  творческая
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги
  трудовая/исследовательская
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  мировоззренческая
  духовные умения
  религия
  сущностная
  
  Однако эти обозначения кажутся еще весьма несовершенными. Разумеется, дело ведь не в обозначениях, а в самой классификации, в том, что за ними стоит - однако будет затруднительно пользоваться этими названиями в обиходе.
  Но именно сейчас мы способны вернуться к идее о том, что каждая волевая сила формирует соответствующей ей элемент психики человека: сейчас, когда мы знаем о сфере проявления этих сил, и действие их мы можем представить более наглядно: посмотрим, не даст ли нам более ясное представление также более удачных названий.
  Начнем с творческой воли, которую мы можем в общем виде определить как способность человека, занятого творчеством, к длительной к о н ц е н т р а ц и и на объекте своих усилий (куске глины, замысле романа, ножке стула), к определенному п р и н у ж д е н и ю своих слабеющих творческих сил и утомленного воображения, равно как и к способности произвольно у п р а в л я т ь этим воображением. Так вот, относится ли это способность к собиранию своего творческого потенциала исключительно к воле, или является характеристикой воображения также? Разумеется, активны оба элемента психики, как в уже приведенном нами раньше примере с гончаром! "А почему это важно?" - спросит нас читатель.
  Мы определили в воле человека несколько самостоятельных волевых сил и так же собираемся сделать с другими составляющими психики: вне сомнения, существуют разные силы ума или воображения. Но это означает, что именно творческая воля является одной из сил воображения и входит в состав воображения ТАК ЖЕ, КАК И В СОСТАВ ВОЛИ. Если некий работник магазина продает товар и принимает за него деньги, мы называем его продавцом. Если другой человек в том же магазине (пусть это будет ювелирная лавка) следит за тем, чтобы уважаемый покупатель ничего не похитил с прилавка, мы назовем его охранником. Но если продавец прячет под прилавком резиновую дубинку, а под фирменным фартуком - бронежилет, если он, прошедший необходимую стажировку, умеет и с улыбкой рассказать о новейших поступлениях товара, и задержать предполагаемого воришку, такой служащий будет п р о д а в ц о м - о х р а н н и к о м, он войдет в число как всех продавцов, так и всех охранников магазина (хороший хозяин должен и зарплату выплачивать ему за обоих). Так же и ту способность психики, которая делает одновременно активной волю и воображение, служит обоим, мы отнесем и к той, и к другой области сознания.
  Дальше, эмоциональная воля представляет собой так же способность к длительной к о н ц е н т р а ц и и на одном желании, к принуждению наших чувств. Именно в семье мы можем наблюдать ее действие, когда, к примеру, люди, долгое время живущие в браке и ощущающие некоторое охлаждение друг к другу, совершают определенное усилие и не дают угаснуть своим чувствам. То же усилие совершает, однако, и отец, рассердившийся на ребенка, а потом "остывший", но считающий необходимым наказать своего отпрыска и потому поддерживающий в себе гнев, который он считает "праведным" (пусть читатель не подумает, что автор выступает за такие методы воспитания, но они имеют место). Эта же сила будет проявлять себя и как способность у п р а в л е н и я чувствами: так, гнев и раздражение можно и подавить волевым усилием. Но и здесь оба механизма чудесной и сложнейшей фабрики нашего сознания работают: воля и желания - оттого справедливо будет считать эмоциональную волю также входящей в человеческий характер, устойчивое создание желаний.
  В сфере спорта человеку крайне необходима способность собирать воедино все свои физические силы, поддерживать активность своих мускулов или внимания, которая вот-вот ослабнет (между прочим, с этой точки зрения можно обозначить спортивную волю физической волей: оба обозначения будут уместны). Эта сила - относится ли она к волевым силам? Безусловно. А к физическим умениям? Да: более того, это одно из важнейших физических умений (и многие такое умение называют выносливостью).
  Иногда нам требуется, как мы уже говорили раньше, принудить к работе и нашу мысль, заставить ее заниматься предметом, к которому мы равнодушны, и особенно это необходимо в сфере профессии, ежедневного труда: бухгалтеру, инженеру, школьному учителю (увы), кондуктору, который считает выручку, рабочему, механически сортирующему детали... Эту способность, которую мы вначале обозначили странным сочетанием "умственная воля", а затем назвали волей исследовательской, еще точнее будет назвать способностью к концентрации - ведь под концентрацией мы, как правило, понимаем именно концентрацию ума. Нет сомнения, что такая концентрация относится к способностям нашей воли точно так же, как и к способностям нашего рассудка.
  И, поскольку мы говорили раньше о "низшем рассудке" и "высшем разуме", то и последний, без сомнения, так же можно принудить к работе. "Кому же нужно понуждать свою совесть?" - спросите вы. Вы ошибетесь: именно человек, занятый душевным деланием, именно воспитатель других и себя будет неустанно будить в себе способность к нравственному размышлению о своих (или другого) мыслях, чувствах и поступках. Именно это качество человека, которое мы раньше неуклюже окрестили "мировоззренческой волей", предлагаем мы сейчас назвать нравственной силой человека: ведь это словосочетание не звучит так диковинно, как прошлое, и, кроме того, позволяет понять, что именно имеется в виду. Эту нравственную силу мы отнесем как к волевым силам, так и к силам высшего разума - совести.
  Наконец, возникает иногда странная необходимость у разных людей сохранять устойчивое душевное состояние, сосредотачиваться на нем, принуждать самого себя оставаться спокойным, радостным, миролюбивым (и более всего это необходимо именно священнослужителю любой религии). Эту волевую способность мы назвали ранее сущностной волей, но такое название, в сущности (простите за плохой каламбур), мало что объясняет. Гораздо правильнее будет назвать ее психическим контролем, ведь и здесь речь идет (как и в предыдущих случаях: управления желаниями, движением и восприятием, умом и пр.) также об управлении: умении управлять своими психическими состояниями. Однако понимание нашего читателя только выиграет, если мы заменим безликое и невыразительное словосочетание "психический контроль" на название "духовная сила". И, разумеется, будет верным отнести эту силу, как к воле, та ки к душевным качествам человека.
  Теперь представим нашу таблицу с новыми названиями волевых сил, которые автору кажутся более удачными:
  
  СТРУКТУРА
  ЛИЧНОСТИ
  СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  ВОЛЯ
  воля
  политика, государство, управление людьми
  общая
  стремления
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная (контроль чувств)
  физические умения
  спорт и техника
  физическая
  творческие умения
  искусство
  творческая
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги
  концентрация (контроль ума)
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  нравственная сила
  духовные умения
  религия
  духовная сила
  
  2). Обратимся теперь к СТРЕМЛЕНИЯМ человека. Их, на первый взгляд, бесконечное множество: нельзя и исчислить всего того, что желают шесть миллиардов живущих на планете людей. Однако, как и в предыдущем случае, мы обнаруживаем, что любое наше устойчивое стремление так или иначе соотносится с каким-либо элементом психики. Говоря иначе, любое желание не пропадает бесследно, но дает начало чему-то, ведет к образованию в нашем сознании чего-то нового.
  Так, есть большая группа стремлений, связанных с лидерством, желанием быть первым, выйти вперед, сделать то, чего не могут сделать другие, либо просто суметь сделать то, чего ты не умел раньше. Эти стремления мы условно можем назвать стремлениями лидерства или стремлениями соревнования.
  Существуют и похожие стремления - но связаны они уже не с умениями, а с непреодолимой потребностью творчества, жаждой создать что-то новое, непохожее не то, что уже было доселе, будь это - для архитектора - здание, для политика - партия, для ученого - теория или исследование, для учителя - форма урока, для ювелира - украшение, для женщины - ребенок... Их справедливо будет назвать стремлениями творчества.
  Человек, проживший долгое время один, чувствует жгучее желание видеть других людей и говорить с ними. Даже святой, долгое время проживший в скиту и полностью искоренивший в себе суетное желание общения, по достижении им высокой степени святости воспламеняется желанием поделиться благодатью или знанием о мире горнем, которым он исполнен, с другими людьми - что же говорить о нас, грешных? Также и пытливый ум, познакомившийся с неизвестной ему до этого системой, желает разобраться в ней, понять ее происхождение и строение, отдать ей долю своих умственных сил, чтобы получить в качестве награды новое понимание вещей, новую методологию, новый способ действия - будь это ученый, узнавший о новой теории, строитель, выведавший о том, что некто строит дома совсем по-другому, но не менее успешно, или "занятый духовный поиском", который встречается с новой духовной практикой или новым типом медитации и думает овладеть ее преимуществами. Все эти стремления мы можем назвать стремлениями взаимодействия.
  Но рано или поздно все мы осознаем ложность наших предыдущих стремлений, мелочность старых желаний и жизни, искусственность и надуманность прошлых теорий или даже глубокую порочность своих прошлых поступков: архитектор видит нелепость прошлых проектов, ученый перестает верить в идею, которую исповедовал десятки лет, писатель сжигает свои рукописи, мать троих детей вдруг начинает думать, что не дети - самое главное в жизни... И здесь, где должны, казалось бы, умереть все стремления, рождаются стремления нового рода: желания улучшить себя, исправить то, что было раньше, отказаться от годами наработанных схем, способов действий и способов мысли, начать жить и творить по-другому. Мы назовем их стремлениями обновления.
  Однако устает бороться каждый из нас, и, если в молодости мы все жаждем творить новое, познавать непознанное, испробовать неиспробованное, начать жизнь сначала, то в зрелом и внушающем уважение возрасте - хотим одного: закончить некогда начатое и уйти на заслуженный покой. Художник внезапно думает, что после его смерти немногие вспомнят о нем, ученый спохватывается, что разрозненные его заметки, наблюдения, гениальные догадки так и не сведены в один капитальный научный труд, святой подвижник уже не стремится к новым духовным высотам, но озабочен лишь тем, закрепить в душе и поведать ученикам об уже достигнутых; обычный человек подводит итоги своей жизни и вдруг решает достроить некогда начатый дом, который достанется его сыну... Эти побуждения можно обозначить как стремления завершения или стремления сохранения.
  Теперь возвратимся к нашей мысли о том, что ни одно желание не проходит бесследно. Нетрудно видеть, что стремления достижения ведут, как правило, к новым действиям и образованию физических умений, стремления творчества - к активности воображения и выработке умений творческих, стремления взаимодействия - к рождению новых мыслей, а за ними - умственных навыков и новых знаний о мире, стремления обновления, связанные с уколами совести (нравственной рефлексией, как мы решили ее называть) - к появлению новых убеждений, наконец, стремления завершения - к длительной концентрации на одном психическом состоянии и появлению таким образом новых душевных качеств. Отсюда, между прочим, проистекает важный вывод о том, что НЕ ОДНИ ВОЛЕВЫЕ СИЛЫ ФОРМИРУЮТ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ЭЛЕМЕНТЫ ПСИХИКИ, НО ЕЩЕ И НАШИ ЖЕЛАНИЯ: так, появлению творческих умений будет способствовать не одна творческая воля, но и желание творить.
  Нам могут возразить, что хотение иметь семью или интересную работу еще ничего не способно создать в психике человека. Так ли это? В конце концов, настойчивое желание становится частью человеческого характера, определяя направление нашей личной воли. Мы и в самом деле забыли о желаниях этого вида, которые, между прочим, первые приходят на ум: о стремлениях обладания. И, заметим, можно желать обладать не только чем-то осязаемым, не только вещью или предметом! Высокий пост, слава, общественное признание разве не являются в той же мере объектами стремлений обладания?
  Главенствует же надо всеми стремлениями человека, как мы говорили несколько раньше, эмоциональная воля.
  Теперь соотнесем разновидности человеческих желаний с теми разделениями, которые мы уже успели установить:
  
  СТРУКТУРА
  ЛИЧНОСТИ
  СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  ВОЛЯ
  СТРЕМЛЕНИЯ
  воля
  политика, государство, управление людьми
  общая
  эмоциональная воля
  стремления
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная
  обладания
  физические умения
  спорт и техника
  спортивная
  лидерства/соревнования
  творческие умения
  искусство
  творческая
  творчества
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги
  концентрация
  взаимодействия
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  нравственная сила
  обновления
  духовные умения
  религия
  духовная сила
  сохранения
  
  3). Следующим нашим шагом будет классифицировать физические умения человека. Могут ли и они быть соотнесены с отдельными элементами нашей психики, такими, как знания, убеждения и т. д.?
  Очевидно, да: вот к каким выводам приводит нас размышление:
  Существуют, конечно же, "чистые" физические умения, с прочими составляющими сознания никак не связанные и появлению их никак не способствующие: умение бегать, прыгать, плавать, способность поднимать тяжести... Нетрудно увидеть, что соотносимы такие умения именно со сферой спорта, потому не будет неправильно назвать их спортивными умениями.
  Существуют, с другой стороны, у каждого специфические умения так или иначе выражать свои чувства и побуждения, доносить их о другого человека - с помощью мимики ли, жестов, тона голоса, движений тела... Умения эти, безусловно, физические; говорить же о том, что они являются для каждого врожденными и потому нашего внимания не заслуживают (какой смысл развивать в школе то, что уже есть) мы не имеем права: не только маленькие дети учатся выражать свои эмоции, но и для подростков это часто бывает невероятно сложным. Абсолютно логично соотнести со сферой человеческих отношений.
  Любому человеку искусства требуются, помимо неугасимого творческого духа, богатого воображения и т. п., еще и ряд физических умений, таких, как способность виртуозно владеть своим инструментом, будь это инструмент музыкальный, или кисть, или - для чтеца - человеческий голос, или же - для танцора или актера - все тело. Если мы назовем эти умения творческими, это приведет к определенной путанице, поэтому лучше нам придерживаться названия художественные, каким бы неудачным оно ни было.
  Есть огромное число физических рационально-трудовых умений, которые относятся к тому или иному ремеслу: вставлять нитку в иголку, печатать или просто писать от руки. Никто не оспорит, что умение, например, писать рукой есть умение чисто физическое, и что оно одновременно тесно сопряжено с работой нашего рассудка, так же, как умения выражать чувства - с активностью желаний, а выразительные - с силами воображения.
  Поскольку мы отнесли к последним письмо, логично отнести к ним и речь: ведь слова мы порождаем движениями языка, но также и усилием мысли. Однако ведь не только одни движения создают физические умения, но, как мы договорились считать, и восприятие, потому умение, например, ч и т а т ь или п о н и м а т ь речь - также физическое, коль скоро мы решили использовать это слово. Можно ли эти познавательные умения также отнести к трудовым? На первый взгляд, да: ведь и понимание связано с активностью разума. Но какого разума: высшего" или "низшего", голого интеллекта или того, что мы называем совестью? Что же, это зависит от того, что и как мы читаем или слушаем. Складывание убеждений, воспитание человека всегда происходило либо через прилежное изучение этических текстов (например, религиозных, или лучших произведений мировой литературы), либо через внимание к словам своего наставника, и именно в таком чтении или слушании есть активна сознательность человека, его высшая разумность, его совесть. Потому мы и осмеливаемся утверждать, что познавательные умения необходимо выделить в самостоятельную группу.
  И, наконец, существует еще одна группа физических (либо мускульных, либо к восприятию относящихся) умений, которые не связаны ни с перемещением тела, ни с созданием чего-то грубо вещественного и осязаемого. Дервиш неистовой пляской вводит себя в транс. Индийский йог тренирует удерживать свое внимание на кончике носа и тем достигает необычайных видений. Буддийский монах, непрестанно повторяя мантру, достигает желаемого состояния любящей доброты, умиротворенности, равностности или успокоенности. Снисхождение на себя неведомой ранее кротости или смиренномудрия испытывает православный после долгих земных поклонов или неустанно творя устами молитву. Разве не ясно из этих примеров, что наиболее востребованы такие умения в религии? Абсолютно точно, хотя и несколько громоздко, будет назвать их умениями достигать психические состояния. И, как мы помним, именно повторение тех или иных состояний укрепляет и развивает душевные качества.
  Самым же главным физическим умением будет способность управлять как восприятием, так и движениями тела, которую мы уже раньше назвали физической волей.
  Мы уже говорили выше о том, что и для формирования убеждений, и для развития творческого потенциала человека, и для совершенствования душевных качеств соответствующие физические умения могут оказаться очень нужными, значит, ЭЛЕМЕНТЫ ПСИХИКИ СОЗДАЮТСЯ ПРИ ПОМОЩИ СООТВЕТСТВУЮЩИХ ВОЛЕВЫХ СИЛ, ЖЕЛАНИЙ И ФИЗИЧЕСКИХ УМЕНИЙ.
  Взглянем на нашу таблицу, которая вновь расширилась.
  
  СТРУКТУРА
  ЛИЧНОСТИ
  СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  ВОЛЯ
  СТРЕМЛЕНИЯ
  ФИЗИЧЕСКИЕ УМЕНИЯ
  воля
  политика, государство, управление людьми
  общая
  эмоциональная воля
  физическая воля
  стремления
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная
  обладания
  выражать чувства
  физические умения
  спорт и техника
  физическая
  лидерства/соревнования
  спортивные
  творческие умения
  искусство
  творческая
  творчества
  художественные
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги
  концентрация
  взаимодействия
  трудовые
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  нравственная сила
  обновления
  познавательные
  духовные умения
  религия
  духовная сила
  сохранения
  достигать психические состояния
  
  4). Перейдем к ТВОРЧЕСКИМ СПОСОБНОСТЯМ человека, которые, как мы установили, создаются именно усилиями воображения.
  Выше мы определили воображение как способность воссоздания "внутри нас" психической активности любого вида, то есть всего уже увиденного, услышанного (восприятие), почувствованного (эмоции), помысленного (мышление) - а также создания в нашем сознании нового на основе прежнего опыта. Чуть позже мы "обогатили" нашу психику новыми составляющими: совестью и душевными качествами, - которые также имеют соответствующие им психические процессы: нравственную рефлексию и обретение нами тех или иных душевных состояний. Итак, мы могли бы разделить воображение на:
  - воссоздание чувств;
  - воссоздание внешних объектов (цветов, форм, звуков - то есть, на самом деле, данных восприятия) и движений тела;
  - воссоздание мыслей и действий (это повседневное воображение, которое мы используем в своем каждодневном труде, нужно ли нам спланировать ход будущего урока, закупки для собственного магазина, последовательность лечения больного или ремонт кузова автомобиля);
  - воссоздание "нравственных размышлений";
  - воссоздание душевных состояний.
  Мы соотнесли, таким образом, воображение с прочими составляющими сознания - но внимательный читатель наверняка заметил в этом списке отсутствие "воображения в чистом виде", "воображения воображения".
  По всей видимости, активность чистого воображения связана не со способностью воспроизведения того, что сохраняется в памяти, но как раз с умением создавать новое, доселе никогда не существовавшее. Едва ли, заметим, многие из нас отдают себе отчет в том, что слово "воображение" в русском языке имеет два сходных значения, в каждом из которых мы бессознательно его используем: воображение как представление существующего ("Я живу теперь в новом доме: вообрази себе, такой миленький двухэтажный домик из красного кирпича с узкими сводчатыми окнами и двускатной крышей") и воображение как моделирование того, чего в действительности не существует или не существовало ("Слава Богу, все обошлось - но вообрази себе: что бы было, если бы она пошла туда?..").
  Несложно увидеть, что, как и в предыдущих случаях, каждая из сил воображения наиболее востребована в соответствующей ей сфере жизни и деятельности человека: что "чистое" воображение наиболее необходимо человеку искусства, воображение внешних объектов и движений тела - технику и спортсмену, воссоздание внутри себя нравственных размышлений - любому настоящему учителю и т д.
  Способность управления воображением мы еще раньше назвали творческой волей.
  Вновь представим наши разделения в таблице.
  
  СТРУКТУРА
  ЛИЧНОСТИ
  СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  ВОЛЯ
  СТРЕМЛЕНИЯ
  ФИЗИЧЕСКИЕ УМЕНИЯ
  ВООБРАЖЕНИЕ
  воля
  политика, государство, управление людьми
  общая
  эмоциональная (контроль чувств)
  физическая воля
  творческая воля
  стремления
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная
  обладания
  выражать чувства
  чувств
  физические умения
  спорт и техника
  физическая
  лидерства/соревнования
  спортивные
  внешних объектов и движений
  творческие умения
  искусство
  творческая
  творчества
  художественные
  "чистое"
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги
  концентрация
  взаимодействия
  трудовые
  мыслей и действий
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  нравственная сила
  обновления
  познавательные
  "нравственных размышлений"
  духовные умения
  религия
  духовная сила
  сохранения
  достигать психические состояния
  душевных состояний
  
  "Куда же исчезли творческие умения?" - спросит дотошный читатель. Но мы и не забывали творческих умений: ведь все их, сколько бы их не существовало, как раз и можно классифицировать согласно лежащим в их основе силам воображения. Подобно тому, как устойчивое стремление достичь первенствующего положения в политике или стать лучшим парикмахером среди всех парикмахеров города, как бы различны ни были, относятся к стремлениям лидерства, так же в основе дар художника-творца или композитора лежит одна сила "чистого воображения", а в основе дара программиста или того же парикмахера - воображение внешних объектов и процессов.
  
  5). Теперь мы должны обратить наше внимание на УМСТВЕННЫЕ СИЛЫ - разделение их оказывается одни из самых сложных вопросов.
  Ум, как и воля, бывает разным: мы говорим об аналитическом и интуитивном уме, об уме формальном и творческом, наконец, об уме мужском и женском.
  Но чем же тогда "мужской" ум отличается от "женского", а "формальный" - от "творческого"?
  Единственной надежной точкой опоры может, как и в предыдущем случае, стать аналогия. Человек испытывает самые разные желания, направленные на самые различные объекты - но все, к примеру, творческие побуждения, на какие объекты бы они ни были направлены, мы относим к одной группе именно по их творческому характеру, по их, так сказать, общему направлению. Также мысли о самых разных вещах могут быть объединены по характеру мышления, а знания - по способу обретения этого знания, по способу манипулирования объектами мысли, иными словами, по той ЛОГИЧЕСКОЙ ОПЕРАЦИИ, которая имеет место.
  Но сколько таких способов манипулирования существует? Долгие размышления (ход которых мы опускаем, чтобы не утомлять читателя), приводят нас к мысли о существовании шести логических операций: классификации, расчета (калькуляции), формального умозаключения (дедукции), анализа, синтеза, умозаключения по аналогии (индукции).
  Поясним, что именно мы понимаем под каждой операцией (рассмотреть их будет удобнее попарно) и попытаемся определить соответствующие им силы ума.
  Классификация есть отнесение объекта к какому-либо классу множеств. Математически ее можно выразить знаком с (принадлежит, например, х с [-1;1]). Представим себе, что мы разбираем картошку: крупную - в один ящик, среднюю - в другой, мелкую - в третий. Простейшее занятие, скажете вы? Но для некоторых это становится сущей пыткой. Вспомните известный анекдот о менеджере, приехавшем в деревню: он легко вычистил огромный хлев и свернул голову сотне куриц, но не смог справиться с сортировкой картошки ("Я всю жизнь разгребал дерьмо и сворачивал головы, а ты хочешь, чтобы я принимал решения"). Этот анекдот - лишнее доказательство того, что ум современного человека развивается однобоко. Какой умственной способности требует, кстати, классификация? Оценочной: ведь мы воспринимаем объект сразу и целиком и сразу же должны отнести его к определенному классу. Да и саму операцию можно было бы иначе назвать оценкой: так мы и будем называть ее в дальнейшем.
  Расчет, напротив, есть рассмотрение двух и более возможностей с оценкой их плюсов и минусов для выбора, в конечном итоге, лучшей из них. Вы собираетесь, к примеру, купить компьютер и соразмеряете отдельные показатели двух, трех, десяти машин с толщиной своего кошелька, пытаясь определить оптимальное для вас "соотношение цены и качества". В случае с картошкой сравнение будет иметь место тогда, когда вы начнете рассуждать: что же лучше: две большие картофелины или три маленькие? О, это то, что современный человек умеет делать превосходно! Разнообразные расчеты мы совершаем каждый день - пожалуй, жителям Древней Греции не приходилось делать их так часто. Говорят, Сократ, ходя по афинскому рынку - пожалуй, более скудному, чем любой современный, - восклицал в ужасе: "Как много на свете вещей, без которых можно обойтись!". Эта операция требует качества сообразительности: того "короткого ума", того "холодного интеллекта", который должен быть в наше время всегда под рукой. Если название кажется кому-то слишком "бытовым", мы можем заменить его на способность рассчитывать.
  Заметим, что между классификацией и расчетом, при всей их схожести - гигантская разница. Не имея способности к оценке, мы будем вынуждены в предыдущем примере сравнивать каждую картофелину со всеми предыдущими - и даже после этого колебаться: какая, действительно, мука! Заметим также, что если оценка всегда хоть отчасти эмоциональна ("Это - учитель, а это - милиционер, это - десять рублей, а это - сто долларов"), то расчет, напротив, совершенно рассудочен и любые эмоции только вредят его точности.
  Формальное умозаключение - операция формальной логики, позволяющая сделать умственный вывод по известным и неизменным правилам. Силлогизмы - классический пример формальной логики: если а=b и b>c, то a>c. Оператор ЕСЛИ - ТО (IF -THEN или IF -THEN - ELSE) хорошо знаком большинству программистов, его можно было бы взять в качестве математического символа этой операции. Но и решение квадратного уравнения, вообще решение любой задачи по формуле - также есть формальное умозаключение. Формальную логику изрядно тренируют уроки математики, физики, химии и даже иностранного языка в средней школе, увы: кажется, что только ее и никакую другую. Мы называем эту операцию также дедукцией, поскольку любая дедукция представляет собой движение от общего к частному, а любое формальное умозаключение руководствуется общими правилами, на основе которых делает частные выводы. (Как помнит читатель, известный "мастер дедукции" по имени Шерлок Холмс поражал окружающих на самом деле не чем иным, как высоко развитой формальной логикой).
  В примере с картошкой формальным умозаключением будет: "Маленькая картошка - это молодая картошка. Молодая картошка более свежая. Значит, маленькая картошка - более свежая. Свежая картошка более вкусная. Значит, маленькая картошка - более вкусная".
  В случае анализа, обратной операции, логические правила, увы, не помогают. Проанализировать процесс означает "докопаться до сути", вскрыть его внутренние взаимосвязи и п р и ч и н ы (алгоритм, в отличие от анализа, ищет с л е д с т в и е двух посылок). Вы, учитель, подготовили, по вашему мнению, превосходный урок, а он сорвался. Почему? Здесь и начинается анализ, ведь причинами могут оказаться и "подводные камни" в вашей методике, и возраст детей вместе с психологическими особенностями, присущими данному возрасту, и предыдущий урок, и все на свете. Математически анализ можно поэтому выразить знаком ? (корень бед, который мы ищем). Соответствующую силу ума не разумно ли назвать аналитической способностью?
  Противопоставляя формальное умозаключение и анализ, мы отнюдь не утверждаем большую логичность первого над вторым. Данные анализа столь же точны, как и данные формального логизирования, так как именно им и могут быть проверены. Если силлогизм есть объединение посылок, то анализ - это движение вспять по руслу логической мысли (которое, как известно, всегда труднее движения по течению), это разложение посылки на составляющие (и именно поэтому он оправдывает свое греческое имя). В нашем тривиальном примере анализ совершит тот, кто, приняв на веру чужое утверждение "Маленькая картошка более вкусная", сумеет установить, почему это так.
  Синтез можно назвать мыслительной операцией, но к ней трудно применить определение "логическая". Синтез есть получение качественно нового вывода из уже известных посылок, он схож с формальным умозаключением в том, что, сложив элементы, получает новый - и только в этом. Синтез, в отличие от последнего, происходит не по правилам, а случается внезапным скачком, "озарением". Результат синтеза легко a posteriori, после его совершения обосновать, но, увы, нельзя предугадать заранее. Теорему Пифагора способен доказать почти любой школьник (впрочем, нет, будем скромнее: любой учитель математики), но кому же, незнакомому с ней, придет в голову, что площадь квадратов, построенных на меньших сторонах прямоугольного треугольника, будут равны площади квадрата, построенного на его большей стороне? Если же определить различие между формальным умозаключением и синтезом более четко, то оно заключается в том, что вывод, полученный из логических посылок путем синтеза, является хотя и совершенно логичным, но не единственно правильным, а только одним из многих возможных (теорема Пифагора выводится из аксиом евклидовой геометрии, но из них же выходит великое множество других теорем).
  Возможно, пример с теоремой Пифагора заставит кого-то думать, что синтез доступен только научным гениям. Это, конечно не так. Вообразите житейскую ситуацию: вы получили письмо с угрозами от ваших врагов; ваша любимая подумывает о том, чтобы с вами расстаться: жизнь невыносима. Что же, удачный синтез позволит вам найти решение: дайте ей злополучное письмо - она, растроганная, изменит к вам свое отношение, а то и сама найдет управу на обидчиков.
  Мы считаем, что правильно операцию синтеза именно по причине возможности многих решений соотнести со способностью творческого мышления - ведь творчество как раз и характеризует его непредсказуемость.
  И, наконец, умозаключение по аналогии есть выстраивание одного мыслительного ряда по образцу другого, перенесение логики одного процесса на другой или нахождение общей логики, схемы, закономерности для разных явлений, или, еще проще, уподобление одного явления другому. Существует расхожее выражение "провести параллель", и математически эта операцию можно было бы выразить знаком "параллельные прямые". Также в математике с помощью проведения аналогии может быть решена любая пропорция: 5/500 = ?/100. (Увы, в школах пропорции решают обычно с помощью формальной логики, по простому алгоритму). Аналогия любопытным образом связана с интуицией, недаром многие интуитивные научные открытия были сделаны по аналогии: наблюдением внешних явлений и перенесением их механизма на мучительно занимающий исследователя вопрос (вспомним знаменитое яблоко Ньютона или изобретение основного принципа эсперанто Заменгофом, увидевшим на улице таблички с одинаковыми суффиксами: "кондитерская" и "швейцарская"). Однако есть и коренное различие: синтез ищет неизвестное - при мышлении по аналогии заранее ясен результат; синтез неожидан - аналогия традиционна. Аналогия также лежит в основе любой метафоры. "Зубы твои как стадо овец тонкорунных", - говорит Соломон возлюбленной: нужно ли объяснять происхождение метафоры из аналогии? Способность ума к аналогии, вероятно, будет не совсем неправильно назвать ассоциативным мышлением.
  Мы коротко описали логические операции, представим теперь соотношение между ними и умственными способностями в виде таблицы:
  
  ВОЗМОЖНЫЙ СИМВОЛ
  ОПЕРАЦИЯ
  УМСТВЕННАЯ СПОСОБНОСТЬ
  С
  классификация
  оценочная способность
  
  расчет
  способность рассчитывать
  if then
  формальное умозаключение
  формальная логика
  ?
  анализ
  аналитическая способность
  х
  синтез
  творческое мышление
  =
  умозаключение по аналогии
  ассоциативное мышление
  
  
  Иначе силы ума можно было бы обозначить как способность к классификации, анализу, синтезу и т. д.
  Предыдущие соотнесения наводят нас на мысль о возможном соответствии также и умственных способностей сферам деятельности человека. Посмотрим, так ли это.
  Аналитический ум в особенности нужен, конечно же, учителю, формальная логика - технику, творческое мышление - творцу, человеку искусства (хотя мы говорим и о научной интуиции); способность рассчитывать, умение оценить ситуацию и выбрать лучшую возможность - в нашей повседневной профессиональной деятельности: секретарю, бизнесмену, летчику - да мало ли на свете профессий! Оценочная способность требуется не только в быту (вспомним наш тривиальный пример с картошкой), но и в межличностных отношениях: мы каждодневно подвергаем оценке окружающих, а более разумные из нас - самих себя. "Позвольте, - спросите вы, - зачем это священнику ассоциативное мышление?". Для нахождения на Земле порядка божьего и толкования сего своей пастве. Мы уже приводили пример из "Песни Песней", но кто из нас не помнит многочисленных притч в Новом Завете? "Сеятель слово сеет", "Царство Божие подобно..." - и нужно быть теологом, чтобы суметь исчислить все подобия (кстати, и "Типитака", собрание священных текстов буддистов, как и христианская Библия, содержит многочисленные уподобления: так, объем страданий невежественного человека сравниваются с океаном, страданий просвещенного - с несколькими каплями и пр.).
  Но более того: увидеть можно пр некотором внимании и то, что нравственная рефлексия является по преимуществу именно анализом, разложением, поиском причин; что синтез, с его непредсказуемым результатом (а также дар творческого мышления), непосредственно связан с актами творчества, а значит, и воображения. И разве появление многих наших желаний не предваряется оценочной активностью ума? "Это - дорогая машина, я хочу дорогую машину". Формальное же умозаключение оказывается при ближайшем рассмотрении тесно сопряжено с восприятием и движениями тела, и вот - пример силлогизма, который мы в силу его привычности уже и не осознаем: "Я вижу на дороге маленький автобус. Маленькими кажутся или маленькие веши вблизи, или большие - в отдалении. Автобусы не бывают маленькими. Значит, этот автобус - далеко". Не потому ли конструкторы сумели выстроить движущихся роботов, что их движения подчиняются формальной, машинной логике, но не сумели создать роботов хоть сколько-нибудь успешно думающих в человеческом понимании этого слова? Сам факт многочисленных аналогий в священных писаниях разных религий, о чем мы говорили чуть выше - не свидетельствует ли он о таинственной связи между обретением определенного душевного состояния и ассоциативным мышлением, о предварении вторым - первого? Наконец, существует и расчет - умственная активность в чистом виде, подобно "чистому" воображению.
  Представим теперь сводную таблицу:
  
  СТРУКТУРА
  ЛИЧНОСТИ
  СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  ВОЛЯ
  СТРЕМЛЕНИЯ
  ФИЗИЧЕСКИЕ УМЕНИЯ
  ВООБРАЖЕНИЕ
  УМСТВЕННАЯ СПОСОБНОСТЬ
  воля
  политика, государство, управление людьми
  общая
  эмоциональная воля (контроль чувств)
  физическая воля
  творческая воля
  концентрация
  стремления
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная
  обладания
  выражать чувства
  чувств
  оценочная
  физические умения
  спорт и техника
  физическая (контроль движений)
  лидерства/достижения
  спортивные
  внешних объектов и движений
  формальная логика
  творческие умения
  искусство
  творческая
  творчества
  художественные
  "чистое"
  творческое мышление
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги
  концентрация (контроль ума)
  взаимодействия
  трудовые
  мыслей и действий
  способность рассчитывать
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  нравственная сила
  обновления
  познавательные
  "нравственных размышлений"
  аналитическая способность
  духовные умения
  религия
  духовная сила (психический контроль)
  сохранения
  достигать психические состояния
  душевных состояний
  ассоциативное мышление
  
  6). Мы должны теперь разобраться с человеческой СОВЕСТЬЮ и суметь классифицировать ее виды. Само выражение "виды совести" или "силы совести" кажется очень неудачным - возможно, потому, что слово "совесть" воспринимается как житейское определение некоей психической структуры, которой можно при некотором усилии подобрать другое имя, более выражающее ее суть. Воображение создается самим процессом воображения, интеллект - процессом мышления, а какой процесс лежит в основе совести? Ранее, если читатель помнит об этом, мы уже определили совесть как способность ч е л о в е ч е с к о г о р а з у м а оценивать поступки, мысли, чувства и слова. Действительно, что такое нравственная рефлексия, как не мысли человека о своем несовершенстве? Что еще может лежать в основе рефлексии, кроме м ы ш л е н и я? Одновременно мы согласились с тем, что совесть и интеллект не есть одно и то же - вернее, речь как будто идет об одной и той же способности мышления, проявляющей себя в двух разных ипостасях, мышлении в чистом виде и мышлении нравственном. Соответственно и обычный ум мы можем назвать "низшим рассудком", а совесть - "высшим разумом" человека. Пожалуй, более точным названием совести с этой точки зрения будет "нравственный разум". (Выяснить, каким образом единый ум человека разделяется на два - задача психологов или теологов, а мы обязаны только описать внутреннее устройство человека).
  Но если мышление является процессом, общим для интеллекта и совести, то все умственные силы, уже определенные нами, в равной мере являются силами и интеллекта, и нравственного разума! Действительно:
  - как мы способны нашим интеллектом оценивать явления внешнего мира и относить их к определенным категориям, так же мы можем с помощью нашей совести оценивать действия, слова, целые явления культуры как "хорошие" и "плохие", нравственные или безнравственные, служащие достижению высшей цели человека или препятствующие этому;
  - как мы способны мыслить на основе правил логики, так же мы применяем эти правила и к своему поведению. Вот пример из "героя нашего времени" Лермонтова: "Этот человек меня любит, но он замужем, следовательно, я не должна его любить";
  - подобно тому, как биржевой аналитик анализирует поступающие к нему данные, используя прагматический интеллект, так же мы подвергаем строгому анализу наши мысли и чувства с помощью высшего разума.
  Также и знания, полученные умственным синтезом или путем аналогии, могут не иметь никакой моральной ценности, а могут и иметь ее - тогда речь будет идти о тех знаниях, которые могут стать человеческими убеждениями, и об активности не интеллекта, но совести, или нравственного разума.
  То, что отдельные силы этого разума также сопряжены с соответствующими им структурами нашей психики (теми же, что и в случае интеллекта) - тоже правда. Конечно же, у высоконравственного человека за желанием следует его нравственная оценка, поступку предшествует расчет и выбор наиболее правильного, благородного (или несущее меньшее зло) варианта, а выработка убеждений происходит путем анализа. О том, что активность совести - это по преимущественно анализ (а не "трезвый холодный" расчет, в котором наиболее чисто проявляется себя низший интеллект), мы уже говорили.
  
  7). И, наконец, перейдем к ДУШЕВНЫМ КАЧЕСТВАМ, вопросу несравненно более сложному, ведь если логические операции можно перечесть по пальцам, то качеств насчитывается, на первый взгляд, великое множество.
  Давайте попробуем перечислить все душевные качества и посмотреть, поддаются ли они какой-либо классификации. Но должны ли мы при этом брать действительно все - или только так называемые п о л о ж и т е л ь н ы е качества?
  Разделяя душевные качества на положительные и отрицательные, мы совершаем святотатство с точки зрения психолога, для которого ВСЕ эмоции имеют место, подлежат изучению и поэтому истинны. Но должна ли наука во имя псевдообъективности всегда и везде оставаться аморальной? Возможно, психолог не заметит никакой разницы, но для любого учителя в школе очень существенна разница между учеником спокойным и вспыльчивым, чутким и равнодушным, веселым и угрюмым и т. д. И, в конце концов, мы можем назвать так называемые "хорошие", позитивные душевные качества истинными в той мере, в какой они способствуют правильному взаимодействию человека с окружающими и его правильному общественному поведению, не нарушающему правопорядок. Но не будет такими канцеляристами: те же самые качества обеспечивают, помимо, других мелочей, возможность простого человеческого счастья: ведь хорошо известно, что наше счастье зависит не от внешних обстоятельств, а от нашего отношения к ним. И, в конце концов, в педагогике, в отличие от психологии, необходимость развития ЛУЧШИХ душевных качеств в человеке давно является истиной. Мы можем, разумеется, включить в наш список все без исключения качества личности, коль скоро они существуют, но каков практический смысл этого, если мы не собираемся включать качества вроде хитрости или изворотливости в содержание н а ш е г о образования?
  Итак, мы сделали выбор в пользу только позитивных, положительных свойств. Вот алфавитный список, возникший в результате работы с орфографическим словарем (104000 слов) (подчеркнем, что мы намеренно не включали характеристики умственных способностей и волевых сил (например, "умный" и "волевой"), физические характеристики ("ловкий", "выносливый"), несодержательные прилагательные вроде "безукоризненный", а также все определения с двойным смыслом ("яростный") или те, которые могли бы показаться кому-либо спорными, к примеру, все определения религиозного характера ("богобоязненный" и т. д.), считая важным зафиксировать только общечеловеческие качества):
  Аккуратный, активный, альтруистичный, артистичный, безбоязненный, безгневный, беззаветный, беззлобный, бережливый, бесконфликтный, бескорыстный, беспечальный, бесстрашный, бестрепетный, бесхитростный, благовоспитанный, благодарный, благожелательный , благородный, бодрый, вдохновенный, вежливый, великодушный, верный, веселый, внимательный, возвышенный, воодушевленный, воспитанный, всепрощающий, высокоидейный, высококультурный, высоконравственный, галантный, гибкий, гостеприимный, гуманный, дерзающий, деятельный, дипломатичный, дисциплинированный, доброжелательный, добросердечный, добросовестный, добрый, дружелюбный, душевный, жалостливый, жизнелюбивый, жизнерадостный, заботливый, затейник, идейный, изобретательный, инициативный, интеллигентный, искренний, исполнительный, ищущий, коммуникабельный, корректный, креативный, кроткий, ласковый, лиричный, любящий, милосердный, милостивый, миролюбивый, мужественный, мягкий, мягкосердечный, настойчивый, находчивый, нежный, независимый, незакомплексованный, незашоренный, незлобивый, незлопамятный, неколебимый, некорыстолюбивый, неотступный, непредубежденный, неравнодушный, несгибаемый, несовратимый, неунывающий, неустанный, неустрашимый, неутолимый, неутомимый, неэгоистичный, новаторствующий, нравственный, обходительный, обязательный, одаренный, одухотворенный, озаренный, окрыленный, опрятный, оптимистичный, организованный, осененный, отважный, ответственный, отзывчивый, откровенный, открытый, отходчивый, подвижнический, позитивистский, покладистый, порядочный, последовательный, послушный, почтительный, поэтичный, правдивый, праведный, практичный, преданный, предприимчивый, предупредительный, предусмотрительный, прекраснодушный, приветливый, признательный, примирительный, принципиальный, простосердечный, прямодушный, пытливый, радостный, радушный, разумный, раскрепощенный, рассудительный, рачительный, ревностный, решительный, романтичный, самозабвенный, самокритичный, самоотверженный, самоотрешенный, самостоятельный, сдержанный, сердечный, сердобольный, скромный, смелый, смиренный, собранный, совестливый, сознательный, сострадательный, сочувствующий, спокойный, справедливый, старательный, стойкий, тактичный, творческий, терпеливый, терпимый, трудолюбивый, уважительный, уверенный, уживчивый, упорный, уравновешенный, усердный, усидчивый, утонченный, филантропический, хладнокровный, хозяйственный, храбрый, целеустремленный, человеколюбивый, честный, честолюбивый, чуткий, щедрый, экономный, энергичный, энтузиаст, этичный.
  Как разобраться во всем этом хаосе?
  Но стоит нам прочесть список более внимательно, и мы увидим, что многие из этих определений - синонимы или, по крайней мере, обозначают схожие душевные качества. После первичной сортировки слов мы можем выделить 11 групп значений. Вот они:
  1. Безбоязненный, бесстрашный, бестрепетный, мужественный, неустрашимый, отважный, решительный, смелый, храбрый (9).
  2. Бесхитростный, искренний, независимый, незакомплексованнный, откровенный, открытый, раскрепощенный, правдивый, прямодушный, честный (10).
  3. Активный, беспечальный, бодрый, веселый, деятельный, жизнелюбивый, жизнерадостный, неунывающий, оптимистичный, позитивистский, радостный (11).
  4. Артистичный, вдохновенный, воодушевленный, дерзающий, изобретательный, инициативный, ищущий, затейник, креативный, находчивый, незашореннный, непредубежденный, неутолимый, новаторствующий, пытливый, предприимчивый, творческий, энтузиаст (18).
  5. Бесконфликтный, благовоспитанный, благожелательный, внимательный, вежливый, воспитанный, высокоинтеллигентный, высококультурный, галантный, гибкий, гостеприимный, дипломатичный, дружелюбный, интеллигентный, коммуникабельный, корректный, культурный, мягкий, миролюбивый, обходительный, покладистый, почтительный, предупредительный, приветливый, примирительный, радушный, тактичный, терпимый, толерантный, уживчивый, уважительный (31).
  6. Верный, высокоидейный, высоконравственный, идейный, несовратимый, нравственный, порядочный, праведный, преданный, принципиальный, самокритичный, скромный, смиренный, совестливый, сознательный, справедливый, этичный (16).
  7. Бескорыстный, беззаветный, благородный, возвышенный, великодушный, лиричный, некорыстолюбивый, неэгоистичный, одухотворенный, озаренный, окрыленный, подвижнический, прекраснодушный, поэтичный, романтичный, самоотверженный, утонченный, щедрый (18).
  8. Аккуратный, бережливый, дисциплинированный, добросовестный, исполнительный, обязательный, ответственный, опрятный, осторожный, осмотрительный, последовательный, послушный, практичный, предусмотрительный, разумный, рассудительный, старательный, хозяйственный, экономный (17).
  9. Бесстрастный, сдержанный, собранный, спокойный, уравновешенный, хладнокровный (6).
  10. Альтруистичный, безгневный, беззлобный, благодарный, всепрощающий, душевный, гуманный, добросердечный, добрый, жалостливый, заботливый, кроткий, милосердный, милостивый, мягкий, мягкосердечный, любящий, ласковый, нежный, незлобивый, незлопамятный, неравнодушный, отзывчивый, отходчивый, признательный, простосердечный, рачительный, сердечный, сердобольный, сочувствующий, сострадательный, человеколюбивый, чувствительный, чуткий, филантропический (35).
  11. Настойчивый, неколебимый, неотступный, непоколебимый, несгибаемый, неустанный, неутомимый, работоспособный, ревностный, рьяный, самозабвенный, самоотрешенный, стойкий, трудолюбивый, упорный, усердный, целеустремленный, честолюбивый, энергичный (19).
  Слова, собранные в каждой группе, или же попросту обозначают ОДНО свойство характера (так, для первой группы это МУЖЕСТВО, или же смелость, отвага, храбрость и т. д.), или имеют под собой опять-таки ОДНО ДУШЕВНОЕ КАЧЕСТВО, ГЕНЕТИЧЕСКИ ОБЩЕЕ ДЛЯ НИХ ВСЕХ: при его наличии человек наделен или легко может приобрести и все остальные свойства из группы. Попытаемся теперь найти эти "первообразные":
  Для второй группы это - смелость выражения своего мнения.
  Для третьей - позитивный жизненный настрой, энергичность.
  Для четвертой - творческое начало.
  Для пятой - тактичность или, иначе говоря, культура общения и взаимодействия с другими людьми.
  Для шестой - стремление к совершенствованию, совестливость, преданность идеалам, чувство долга.
  Для седьмой - душевное благородство и неэгоистичность.
  Для восьмой - внутренняя дисциплина.
  Для девятой - самообладание, умение владеть собой
  Для десятой - способность к любви и состраданию.
  Для одиннадцатой - упорство
  Остановимся здесь. Не кажется ли вам, что некоторые группы являются подозрительно схожими? Не имеет ли смысл объединить некоторые из них?
  Так, смелость выражения своего мнения (2 группа), очевидно, берет начало в качестве смелости вообще (1 группа). В конце концов, чтобы быть искренним и правдивым, нужно быть в первую очередь бесстрашным.
  Между внутренней дисциплиной (8 группа) и самообладанием (9 группа) нельзя заметить никакой существенной разницы. Но более того, высокая культура общения (5 группа) также напрямую связана с самообладанием, которое нам приходится проявлять для того, чтобы быть тактичным. Лучший пример этой связи - англичане, традиционно слывущие столь же вежливыми, сколь и хладнокровными.
  Наконец, энергичность (3 группа) непосредственно выражается в работоспособности и упорстве (11 группа): от человека, не имеющего достаточного внутреннего заряда, бесполезно ждать усердия и трудолюбия.
  Объединив таким образом ряд групп, мы приходим к "архетипическим", первоначальным качествам характера, которыми будут" смелость, человеколюбие, энергичность, креативность, тактичность и самообладание, стремление к совершенствованию/совестливость и обязательность, альтруистичность. Названия эти достаточно условны, их можно заменить и другими из соответствующей им группы, но опять-таки, дело не в названии, а в самой классификации.
  Попробуем теперь соотнести эти первоначальные качества со сферами деятельности человека.
  Очевидно, что человеколюбие, способность к любви и сопереживанию особенно необходима в семье.
  "Простите, - будет возражение, - разве не нужна для сферы м е ж л и ч н о с т н ы х отношений тактичность в равной мере?". Безусловно, но не только в семье выстраиваются отношения между людьми. Так, нам представляется, что качество тактичности должно обязательно присутствовать на месте нашей работы (большинство из нас так или иначе своей работе соприкасается с другими, чужими людьми: это делает и шофер маршрутного такси, и медсестра, и уборщица, и кассир в магазине, и сантехник, и учитель, продавец на рынке, и кондуктор в автобусе... В большинстве случаев мы не можем (и не должны) проявлять к этим людям особенную любовь, но наша прямая обязанность - сохранять высокую культуру взаимодействия. Запад в этом отношении является для нас примером, и, сколько бы мы ни бранили американцев за лицемерие их улыбки, нам предстоит еще долго учиться такому лицемерию.
  В такой же мере в сфере искусства нам необходимы креативность и творческое дерзновение, а стремление к совершенствованию или преданность высоким идеалам - обязанность каждого хорошего ученика и учителя.
  Высокая энергичность действительно жизненно важна спортсмену. А технику? Технику также: ему нужно неустанно стремиться к новым техническим достижениям, но даже и рутинная работа на станке требует той же самой энергии.
  И так же мы не можем представить себе настоящего священнослужителя без подлинного душевного благородства и отсутствия всяческих низменных, эгоистичных побуждений. Даже такие качества, как человеколюбие или совестливость, потребны ему меньше - и кроме того, этими качествами неизменно славились подвижники и святые люди, многие из которых были мирянами были мирянами. Освободившись от предубеждений, мы вспомним, что Иисус Христос по "роду занятий" был, скорее, лекарем, но никак не служителем культа, и даже конфликтовал с современной ему официальной религией. Более того, в разных религиях акценты ставятся на разные человеческие добродетели, иначе говоря, душевные качества: в христианстве, к примеру, важнейшим является любовь, в буддизме - самообладание (качества во многом полярные), - но, тем не менее, от своих служителей обе религии в равной мере требуют высокого альтруизма и душевной неомраченности.
  Наконец, от солдата мы ожидаем храбрости, а от руководителя - честности. (Вспомните, какой эпитет является для политика высшей похвалой). Но хорошему руководителю нужен, конечно же, синтез ВСЕХ вышеназванных качеств. Можем ли мы считать смелость родовым понятием по отношению ко всем прочим свойствам характера? И - спешим ответить на вопрос, который уже назрел у внимательного читателя - тождественна ли смелость, если мы считаем его среди душевных качеств генеральным, важнейшим - тождественна ли она духовной силе или способности к психическому контролю, которую мы раньше, говоря о воле, определили одним из важных душевных качеств человека?
  Но что такое смелость: не безрассудная храбрость, которая является для кого-то врожденной и не может быть нам интересна (ведь вся наша работа занимается философией педагогики, философией человеческого развития, то есть тем, как создавать в человеке не бывшее в нем прежде), а подлинная, приобретаемая смелость? Что это на деле, как не умение контролировать свои психические состояния: сохранять перед лицом опасности, нападок, угроз бодрость и уверенность, спокойствие и невозмутимость, доброжелательность, приязнь и любовь к окружающим (все это не есть ли состояния души, не ведет ли повторение их к образованию душевных качеств)?
  Какое же нам название предпочесть для этого качества души, которое одновременно есть волевая способность: смелость или духовная сила? Мы хотели бы сохранить обозначение духовная сила как более общее: дело в том, что слово "смелость" в сознании большинства связано только с преодолением страха, хотя человек, сохраняющий невозмутимость при том, что ему ничто - напрямую не угрожает, но только докучает и досаждает, пользуется все тем же умением.
  Но более того: мы видим, что стремление к совершенствованию приводит к появлению новых убеждений человека; что потребность в творчестве и изменении в конечном итоге ведет к образованию творческих умений; что способность к любви наиболее тесно сопряжена с нашими желаниями (ведь любое желание происходит из любви к чему-то); что именно запас энергичности обеспечивает появление новых физических умений; что самообладание и ровное отношение к своим неудачам позволяет нам выработать новые профессиональные навыки; наконец, что проявление смелости укрепляет волю. Важный вывод отсюда таков: В ФОРМИРОВАНИИ СТРУКТУР ЛИЧНОСТИ УЧАСТВУЮТ НЕ ТОЛЬКО ВОЛЕВЫЕ СИЛЫ, СТРЕМЛЕНИЯ, ФИЗИЧЕСКИЕ УМЕНИЯ, СИЛЫ ВООБРАЖЕНИЯ И УМСТВЕННЫЕ СПОСОБНОСТИ, НО И СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ИМ ДУШЕВНЫЕ КАЧЕСТВА.
  Дополним теперь нашу таблицу "первоначальными" качествами характера человека:
  
  СТРУКТУРА
  ЛИЧНОСТИ
  СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
  ВОЛЯ
  СТРЕМЛЕНИЯ
  ФИЗИЧЕСКИЕ УМЕНИЯ
  ВООБРАЖЕНИЕ
  УМСТВЕННАЯ СПОСОБНОСТЬ
  ДУШЕВНЫЕ КАЧЕСТВА
  воля
  политика, государство, управление людьми
  общая
  эмоциональная воля(контроль чувств)
  физическая (контроль движения и восприятия)
  творческая воля (контроль воображения)
  концентрация (контроль ума)
  духовная сила (смелость/психический контроль)
  стремления
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная
  обладания
  выражать чувства
  чувств
  оценочная
  человеколюбие
  физические умения
  спорт и техника
  физическая
  лидерства/достижения
  спортивные
  внешних объектов и движений
  формальная логика
  энергичность
  творческие умения
  искусство
  творческая
  творчества
  художественные
  "чистое"
  творческое мышление
  креативность
  знания и умственные навыки
  труд, производство, услуги
  концентрация (контроль ума)
  взаимодействия
  трудовые
  мыслей и действий
  способность рассчитывать
  тактичность, самообладание
  убеждения
  образование, воспитание, идеология
  нравственная сила
  обновления
  познавательные
  "нравственных размышлений"
  аналитическая способность
  совестливость
  духовные умения
  религия
  духовная сила
  сохранения
  достигать психические состояния
  душевных состояний
  ассоциативное мышление
  альтруизм
   Разумеется, как мы уже выяснили, ни силы воображения, ни умственные способности, ни качества характера сами по себе еще не создают новых умений, знаний и т. п., они только обеспечивают их образование. При этом, если нам будет позволено образное выражение, волевым силам в этом создании принадлежит роль руки, силам воображения - роль инструмента, умственным способностям - роль глаза, и качествам характера - роль материала. Само же образование происходит в результате многократного (и направленного четырьмя силами ядра) повторения: мысли для появления знания, действия для появления физического умения, чувства для появления привычки и т. д. Но ведь и периферия личности формирует ядро, иначе развитие человеческого сознания из жизни в жизни было бы невозможно, его же самый центр - воля - формируется, как мы определили раньше, буквально каждым нашим психическим актом! Мы, исследователи, далекие от преклонения перед сверхчеловеческим, восклицаем: Какой же удивительной, сложной, чудесной и до сих пор до конца не познанной системой является сознание человека!
  Но теперь, когда нам более понятным становится содержание образования и воспитания, вопрос периодизации, временной последовательности работы над всеми этими многочисленными качествами характера, умственными силами и т.п., встает с наибольшей остротой.
  
  2. АРХЕТИПЫ ВОСПРИЯТИЯ
  
  Мы выделили в составе ядра личности СЕМЬ волевых сил, СЕМЬ умственных способностей, СЕМЬ сил воображения и СЕМЬ основных качеств характера, не будучи нацелены обнаружить именно такое их количество специально. Является ли это повторение случайным? Очевидно, нет.
  Истинно ли "семеричное" разделение психики? Кажется, да: ведь оно не произвольно, а соответствует количеству элементов сознания: то, с чего мы начал разделение волевых сил. Но насколько правомерно вообще дробить сознание? Деление на "мысли" и "чувства" условно и существует только в нашей голове, в реальности между психическими процессами нет строгих границ: мысли эмоциональны ("мыслечувства"), чувства носят характер убеждений и т. д. Вообще, истинно ли "семеричное" видение действительности (ведь мы выделяем СЕМЬ нот в гамме и СЕМЬ цветов в цветовой шкале)? В нашем вопросе уже заключается ответ на него. Любое видение действительности ни истинно, ни ложно: оно СУБЪЕКТИВНО - и потому является истиной для познающего субъекта. На этом основана вся философия сенсуализма, оправдывающая чувственный опыт человека и позволяющая ему видеть то, что он видит.
  Действительно, природа не знает цвета или звука как такового и не видит качественного различия между 440, 484 трлн. и 586 трлн. герц (частота колебаний волны звука "ля" первой октавы, красного и зеленого цвета).
  Но какой же здравомыслящий человек будет оспаривать, что существуют разные цвета, или что цвет и звук - не одно и то же?
  (Любопытный и поучительный факт: в языке одного североамериканского племени (находящегося на очень низкой ступени развития) существует всего три слова для обозначения цветов радуги. "Фиолетовый" в этом языке будет обозначаться как "темно-синий").
  Еще более показательным примером является музыка. Известно, что современная музыкальная система построена на гамме из семи нот. Это количество и возникающие интервалы нам кажутся естественными, как дыхание. А известно ли вам, что на островах Океании туземцы до сих пор пользуются пентатоникой, то есть гаммой из пяти нот?
  Наконец, зачем мы пользуемся крайне неудобной неделей из семи дней, при которой не совпадают даты и дни недели и приходится печатать новый календарь для каждого года, когда гораздо удобнее было бы вести счет дней по декадам (как в Древнем Риме) или использовать пятидневную неделю (как в Месопотамии)?
  Но если мы воспринимаем окружающий мир и саму нашу психику семичастно, значит, существуют некие АРХЕТИПЫ ВОСПРИЯТИЯ, числом семь, обеспечивающие такое восприятие (в психике вышеназванных индейцев этих архетипов будет, по-видимому, три).
  Искать причину, по которой эти архетипы возникли, пытаться объяснить, почему в настоящее время мы имеем именно такое их количество; доискиваться, что есть они самое с психической или физиологической точки зрения - все эти задачи находятся за пределами нашей скромной работы. Достаточно того, что такие архетипы существуют. Нам же необходимо дать им название, ведь речь идет о генетически общем для элементов ядра личности. Согласитесь, очень неудобно говорить, к примеру, о "третьем проявлении психических компонентов, которое применительно к волевым силам соответствует спортивной воле, применительно к умственным способностям - формальной логике...". Обозначения цифрами не представляются удачными, ведь любое число условно, на его месте могло быть и другое
  Но какой критерий нам избрать, к чему, какому общеизвестному "алфавиту из семи букв" "привязать" обозначения наших архетипов восприятия? А почему бы таким алфавитом действительно не могут стать цвета радуги? Известнейший психолог Макс Люшар (создатель знаменитого цветового теста) сообщает о вполне устойчивых ассоциациях, связанных с каждым из цветов, которые существуют в сознании человека, ассоциациях объективных в той мере, что они - одни и те же для каждого из нас; тех самых ассоциациях, которые и основаны на архетипах нашего восприятия. Каковы же психологические значения цветов по Люшару? Напомним их очень коротко (благодаря широкому распространению психологической литературы они теперь известны почти каждому):
  Красный - любовь, страсть, влечение.
  Оранжевый - мощь, энергия, честолюбие.
  Желтый - свобода, полет, творчество.
  Зеленый - труд, равновесие, здоровье.
  Синий - глубина, самопознание.
  Фиолетовый - погруженность в себя, одухотворенность.
  Белый - открытость, сила, воля.
  Черный - злость и жестокость
  Коричневый - эгоизм
  Серый - замкнутость.
  Последние три цвета как негативные нам приходится исключить. Нужно ли говорить, что соответствие характеристик первых семи цветов сферам деятельности человека и базовым качествам его характера является просто очевидным? Отметим, что белый цвет не есть цвет в строгом физическом смысле слова, но совокупность всех цветов радуги, на которые он может быть разложен с помощью призмы - так же как воля есть синтетическое качество, включающее в себя все остальные. Приведем теперь вновь таблицу, представляющую структуры ядра личности, раздробленные на семь частей, теперь с главными виновниками этого дробления: архетипами восприятия:
  Архетип
  сфера деятельности
  воля
  стремления
  физические умения
  воображение
  умственная способность
  душевные качества
  белый
  политика, государство, управление людьми
  общая
  контроль чувств
  контроль движений и восприятия
  контроль воображения
  концентрация (контроль ума)
  духовная сила (психический контроль)
  красный
  семья, личная жизнь, человеческие отношения
  эмоциональная
  обладания
  выражать чувства
  чувств
  оценочная
  человеколюбие
  оранжевый
  спорт и техника
  физическая
  лидерства/достижения
  спортивные
  внешних объектов и движений
  формальная логика
  энергичность
  Желтый
  искусство
  творческая
  творчества
  художественные
  "чистое"
  творческое мышление
  креативность
  Зеленый
  труд, производство, услуги
  концентрация
  взаимодействия
  трудовые
  мыслей и действий
  способность рассчитывать
  тактичность, самообладание
  Синий
  образование, воспитание, идеология
  нравственная сила
  обновления
  познавательные
  "нравственных размышлений"
  аналитическая способность
  совестливость
  фиолетовый
  религия
  духовная сила
  сохранения
  достигать психические состояния
  душевных состояний
  ассоциативное мышление
  альтруизм
  
  
  ГЛАВА V. ЗАМЫСЕЛ ЭВОЛЮЦИИ
  
  Мы глубоко ошибаемся, полагая вопрос содержания образования полностью исчерпанным. Мы определили это содержание только в самом общем виде, но что именно должен развивать в себе человек в течение жизни?
  Для ответа на этот вопрос нам необходимо вернуться к идеям, развитым в первой книге.
  Человеческое сознание, как мы выяснили, совершенствуется путем перерождений. Какие же сферы личности мы сохраняем, сменяя тела?
  Ребенок, рождаясь, не имеет ни ЗНАНИЙ, ни УМЕНИЙ, ни СТРЕМЛЕНИЙ, ни УБЕЖДЕНИЙ, и всему вынужден учиться. Однако практически с самого рождения дети в значительной мере различаются по своим УМСТВЕННЫМ СПОСОБНОСТЯМ, СИЛЕ ВООБРАЖЕНИЯ, ВОЛЕВЫМ и даже ДУШЕВНЫМ КАЧЕСТВАМ. Януш Корчак - имя, известное каждому педагогу - отмечал, что только по одному тому, как ребенок сосет грудь, можно предсказать дальнейшие очертания его характера, степень успешности в школе и т. д. и т. п. Это различие становится заметным в возрасте двух-трех лет и должно быть объяснено именно различным опытом прошлых жизней и самим их количеством, так как опыт этой жизни еще очень скуден, а фактор наследственности для такого объяснения явно недостаточен. Гении нередко бывают одними из многочисленных отпрысков своих родителей? Мать Пушкина имела четырех детей: отчего же всем не были переданы уникальные способности к поэтическом творчеству?
  Под сознанием мы согласились понимать совокупность всех его составляющих; под личностью - только относительно устойчивые психические структуры. ЯДРОМ ЛИЧНОСТИ мы далее будем обозначать лишь центральные из них: умственные способности, душевные качества, совесть, силы воображения и волевые силы.
  Выше мы уже выяснили, что при смене сознанием тел сохраняется только ЯДРО ЛИЧНОСТИ, то самое ядро, которое так медленно и многотрудно формируется. Не значит ли это, что ГЛАВНОЙ ЗАДАЧЕЙ ОБРАЗОВАНИЯ ЯВЛЯЕТСЯ РАБОТА ИМЕННО НАД ЦЕНТРАЛЬНЫМИ СТРУКТУРАМИ ЛИЧНОСТИ, Т.Е. ОБРАЗОВАНИЕ В ВОЛЕВОЙ СФЕРЕ - ВОЛЕВЫХ СИЛ, В ЧУВСТВЕННОЙ - ДУШЕВНЫХ КАЧЕСТВ, В СФЕРЕ ВООБРАЖЕНИЯ - СИЛ ВООБРАЖЕНИЯ, И НАКОНЕЦ, В УМСТВЕННОЙ - УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ И СОВЕСТИ ПРЕЖДЕ ВСЕГО (как и считали классики педагогики)? Знания и умения необходимы нам для повседневной жизни и ими, разумеется, нельзя пренебрегать, но имеет ли в самом деле смысл учиться многим наукам, если в следующей жизни придется обучаться им заново? (Заметим, что большинство школьных выпускников успешно забудут вложенные в их голову знания не в следующей жизни, а уже в этой).
  Итак, задача каждой из наших жизней - посильный вклад в образование ядра нашей личности. Но будем ли мы оспаривать, что формируемые качества, умения и способности в каждой жизни - РАЗНЫЕ? Почему? Поскольку ИЗМЕНЯЮТСЯ КЛИМАТИЧЕСКИЕ, СЕМЕЙНЫЕ, СОЦИАЛЬНЫЕ И ДРУГИЕ УСЛОВИЯ! Было бы абсурдом утверждать, что человек, родившийся в средневековой Африке и современной Германии, будет иметь одинаковые жизненные заботы и цели. Первый научится в своей жизни одному, второй - другому, ведь бытие, как нам хорошо известно, определяет сознание.
  Теперь перед нами неизбежно встает вопрос: ПРОИСХОДИТ ЛИ ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В ТЕЧЕНИЕ МНОГОЧИСЛЕННЫХ ВОПЛОЩЕНИЙ ХАОТИЧНО ИЛИ СОГЛАСНО ОПРЕДЕЛЕННОМУ ПЛАНУ?
  Представим себе, что человек рождается в суровой, холодной стране, вынужденной обороняться от своих соседей, и, против своего желания став воином, укрепляет в течение жизни смелость и волю. Эти свойства личности имело бы смысл совершенствовать дальше, но вместо этого судьба забрасывает его в следующей жизни в жаркую южную страну, жители которой имеют достаточно досуга для праздности и любви; страну, где особенно ценится девичья красота - и вдобавок в женское тело! Развитие мужества и воли, еще не успевшей укрепиться, откладывается на неопределенный срок, и вдобавок этому развитию наносится серьезный урон. Вот что можно назвать хаотичной эволюцией отдельного сознания.
  Неэффективность такого хаоса еще не доказывает, что его нет на самом деле. Действительно: постоянно сменяя предмет изучения и виды активности, мы рискуем не научить ребенка ничему: одни впечатления будут вытеснены другими. Но не так ли именно поступает современная школа с ее калейдоскопом уроков, справедливо осужденном в "Великой дидактике" еще Яном Амосом Коменским, отцом западной педагогики, тем самым Коменским, которого лицемерно называют "создателем современной классно-урочной системы обучения"?!1
  Может ли быть эволюция хаотична? Да: говорят нам биологи: естественный отбор движется путем проб и ошибок, несовершенные виды гибнут, пока, наконец, природа не создает что-то жизнеспособное.
  Остановимся здесь. Разве естественный отбор хаотичен? Да, он движется путем "научного тыка" (так же, как ученый отбрасывает одну за другой неверные гипотезы или взломщик подбирает одну за другой цифры кодового замка). Однако в своем движении он в конце концов нащупывает верное русло. Ученый имеет критерии, с помощью которых он проверяет истинность своих гипотез, а взломщик, проверив на первой позиции цифру 1 (то есть все сочетания цифр после нее), отбрасывает единицу и начинает проверять двойку: для него таким критерием будет то, что замок не открылся. Другими словами, даже "хаотичная" эволюция должна в своем ходе иметь возможность исключать неверные варианты, иначе она будет повторять одни и те же ошибки. Компьютерщик, который будет вводить цифры взламываемого кода с помощью модуля random (генератор случайных чисел), может просидеть перед экраном очень долго, ведь ничто не гарантирует ему, что введенное число не повторится еще и еще раз. В случае естественного отбора, то есть эволюции форм тела, такая возможность, простая и жестокая, есть: смерть. Несовершенные формы гибнут: природа как бы ставит на них крест, чтобы больше к ним не возвращаться. Но ведь сознание не гибнет вместе со смертью тела, а мы говорим именно об эволюции сознания!
  Таким образом, признавая хаотичность нашей эволюции, мы признаем, что вне зависимости от того, были ли условия его рождения полезны, бесполезны или вредны для его развития, человек перерождается заново без учета этого опыта: ведь нет механизма исключения неверных вариантов, смерти сознания нет! Но в таком случае никакая эволюция сознания была бы невозможна, а если она медленно, но происходит (все-таки человек несколько развился в умственном и этическом плане по отношению к своим пещерным предкам), в условиях наших воплощений все же существует логика, в их порядке - план, и обстоятельства каждой нашей жизни оптимальны для последовательного совершенствования тех свойств личности, совершенствовать которые пришло время.
  Приведем вновь для наглядности систему силлогизмов:
  
  При "случайной", бесплановой Сознание не умирает,
  эволюции необходим механизм поэтому механизма от-
  отбрасывания ложного опыта брасывания ложного
   опыта при его эволюции
   _________________________ "наугад" нет.
   При "случайности" во-
   площений эволюция со- Эволюция сознания
   знания невозможна ___________ происходит
   Эволюция каждого инди-
   видуального сознания
   происходит согласно плану
  
  Но каков он, этот план?
  В какой последовательности развиваются в человеке свойства ядра его личности (волевые силы, силы воображения, умственные способности и т. д.)? Какие именно качества развиваются сначала, а какие потом? Сколько всего этих качеств или свойств личности? Наконец, какие именно внешние условия (социальные, политические, климатические и др.) способствуют оптимальному развитию каких именно свойств?
  Зачем мы ставим все эти вопросы? Все очень просто. Природа оптимальна; школа, увы, нет. Если мы узнаем порядок самого эффективного развития личности человека, условия и методы этот развития в истории, мы сможем применить их к каждому конкретному человеку здесь и сейчас. Мы ищем, другими словами, ИДЕАЛЬНУЮ ПЕРИОДИЗАЦИЮ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕКА, которая опиралась бы не на выдуманные человеком, а на природные закономерности, на ЗАКОНОМЕРНОСТИ ВСЕОБЩЕЙ ЭВОЛЮЦИИ - и оттого была бы несомненно более успешной. Достойная задача, не правда ли? Однако для того, чтобы решить ее, нам нужно ответить на поставленные выше вопросы.
  Но это - задача уже следующей книги.
  
  Раздел третий
  МИРОВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ: ШАГИ РАСТУЩЕГО СОЗНАНИЯ
  
  (
  
  ГЛАВА I. ПЛАН ЭВОЛЮЦИИ: ГИПОТЕЗА
  
  В конце прошлой книги мы определили, что эволюция человечества, человеческого сознания происходит по плану - и остановились в беспомощности, не зная, с какой стороны подступиться к разгадке этого плана. Однако на самом деле в руках у нас уже есть необходимый инструмент для начала работы, а именно, подробная структура сознания, определенная несколько раньше.
  Предположим прежде всего, что есть некая последовательность, с которой сознание продвигается в своем развитии от одной своей составляющей к другой. Говоря иначе, за формированием тех или иных убеждений следует формирование... чего? Как выглядит этот цикл?
  Ответить мы сможем, только представив себе наглядно и поэтапно последовательность складывания того или иного умения, вернее, последовательность участия в этом "складывании" отдельных элементов сознания.
  Представьте себе, что вы хотите стать врачом. Как же это будет происходит? Каков путь от мальчишки, загоревшегося идеей изучить врачебное дело, до, например, хирурга - великого мастера своего дела?
  Прежде всего в сознании человека появляется, конечно, относительно устойчивое стремление, желание посвятить себя медицине.
  И первое, чему придется научиться новоиспеченному студенту медколледжа - это разнообразные физические умения, связанные с его профессией: ставить банки, делать инъекции, измерять давление, препарировать ткани живые и мертвые...
  Когда эти умения освоены на приличном уровне - как раз пришла и пора закончить учебное заведение или перейти в ординатуру - для стажера наступает период врачебного творчества. Он самостоятельно исследует своих пациентов, выписывает им рецепты, рекомендует лекарства и пробует разнообразные методы лечения. Как бы ни было печально это для пациентов, такой творческий период необходим в освоении любого ремесла, будь это профессия учителя или столяра. Говоря точнее, он не является неизбежным - но без его человек рискует навсегда остаться лишь исполнительным подмастерьем, работающим по чужим шаблонам.
  Этот опыт экспериментирования в конце концов приводит к тому, что у молодого врача появляется знание - не книжные знания, вдалбливаемые ему на учебной скамье и забытые на второй год практики, но истинное, опытное знание - и профессиональное умение: вчерашний стажер становится профессионалом.
  Однако годы умелой и длительной работы делают человека более, чем профессионалом: у него складывается круг определенных убеждений, касающихся того, чем он занимается, определенный умственный идеал того, каким должен быть настоящий врач и что он должен делать в том или ином случае - а ведь этических, требующих нравственной рефлексии случаев во врачебной практике совсем не мало, как, возможно, и в любой другой практике.
  И, наконец, десятилетия этой практики, не только умелой, но и чуткой, создают в человеке определенные душевные качества, необходимые для каждого целителя человеческого тела, но, увы, имеющиеся у немногих, такие, допустим, как тактичность, внимательность, милосердие, ответственность...
  Наш пример не является исключительным, изобретенным специально для подтверждения придуманного или произвольного порядка Мы точно так же можем представить себе девушку, мечтающую о создании семьи: и в этом случае за стремлением последует ряд бытовых умений, за ним - этап "творческих усилий" и овладения искусством бесконфликтной супружеской жизни, безоблачности которой угрожает такое множество проблем, за ним - опытные знания (и большое искушение навязать эти знания своей дочери, которая, скорее всего, не сможет воспринять их в готовом виде, не сделав своих, собственных ошибок), далее - некие убеждения в отношении того, какой должна быть идеальная семья, и, наконец, душевные качества.
  Цикл, описанный нами, может, разумеется, остановиться в любой точке: врач решит, что умения хорошо лечить ему вполне достаточно, а девушка так и не научится ладить со своим суженым. Важно другое: при всем желании мы не можем нарушить или изменить эту последовательность. Физические умения невероятно развить без труда, а что еще заставит приступить к нему, как не желание попробовать себя в ой или иной деятельности? Не научившись просто лепить горшки, нельзя начать творить и экспериментировать с их формами. Знание и профессионализм не может предшествовать творческому опыту (если, разумеется, речь идет о самостоятельной добыче нового знания, а не о знании, полученном до нас кем-то, но такое знание редко у с в а и в а е т с я, то есть становится нашей неотъемлемой собственностью). Нравственной рефлексии должна предшествовать просто рефлексия, просто мысль. Наконец, качества характера формируются при стремлении к идеалу.
  Итак, мы предполагаем последовательность: стремления - физические умения - творческие умения (и силы воображения) - профессиональные умения и умственные навыки - убеждения и идеалы - душевные качества. Но ведь такая последовательность как раз соответствует представленной выше схеме сознания, если представить себе эту схему вращающейся! Эта же последовательность совпадает с естественной последовательностью цветов в радуге (см. последнюю таблицу): красный - оранжевый - желтый - зеленый - синий - фиолетовый. Заметим, что мы НЕ опирались в наших рассуждениях на то, что получили выше - тем отраднее видеть их совпадение с выстроенной раньше моделью.
  Заметим, что поскольку эти рассуждения - чисто умозрительные, то и говорим мы сейчас лишь о ГИПОТЕЗЕ.
  Теперь мы можем предположить - вновь пока только как гипотезу - что человеческое сознание, перерождаясь, в одной жизни (или их серии) взращивает в себе стремления, в следующей (или следующих) - физические умения и т. д.
  Но вот беда! Мы имеем не одну, а с е м ь сил воображения, семь "первоосновных" стремлений и так далее.
  Какова тогда последовательность развития сознания? Мы можем предположить два варианта.
  В первом случае в сознании сначала возникают вначале самые разнообразные стремления всех семи видов, которые взращивают физические умения, становящиеся почвой для роста умений творческих, дающих далее, в свою очередь, рождение многообразнейшим профессиональным умениям и т.п.
  Такое предположение сомнительно по многим причинам. Появившееся стремление требует немедленного воплощения, которое предлагается отложить, пока не появится еще одно стремление (а оно, можно легко представить, заглушит первое). Мы выяснили, во-вторых, что стремления, профессиональные умения и убеждения входят в периферию сознания и при новом рождении не "наследуются". Как тогда эволюция в течение ряда жизней может заниматься только одними стремлениями? Работа природы будет в этом случае безуспешной: стремления (убеждения, трудовые умения) будут сгорать после смерти, едва успев появиться. И, наконец, никто из нас не видел человека, полностью лишенного воображения, способности мыслить или хороших душевных качеств, а ведь, согласно предложенной логике, силы ума развивались бы все сразу на определенном этапе эволюции, но никак не раньше его.
  Более разумным и естественным вариантом нам кажется такой, при котором в течение определенного периода эволюции развивались бы все элементы человеческой психики "одного ряда", соответствующие одному из архетипов восприятия, к примеру, все "оранжевые" составляющие сознания, т.е. воображение близких и дальних целей, формальная логика и жизненная энергия как качество характера (а в промежутках между ними - также "оранжевые" стремления, "оранжевые" умения и "оранжевые" убеждения). Более того, мы рискнем предположить, уже установив порядок развития элементов психики, и порядок смены "цветов": красный - оранжевый - желтый - зеленый - синий - фиолетовый.
  Такое предположение означает, что сознание многих людей в течение долгого (соответствующего многих жизней) времени будет погружено в один "цвет", то есть в условия жизни, которые формировали бы элементы психики одного ряда.
  Как нам проверить или опровергнуть нашу гипотезу? ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ОБРАЩЕНИЕМ К ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, КОГДА МЫ ВЫЯСНИМ, КАКИЕ ЖЕ КАЧЕСТВА, СИЛЫ, УМЕНИЯ, СПОСОБНОСТИ ЧЕЛОВЕК РАЗВИВАЛ СЕБЕ НА ТОМ ИЛИ ИНОМ ИСТОРИЧЕСКОМ ЭТАПЕ.
  Нам известно при этом, что исторической единицей, соответствующей жизни большого числа поколений, при этом сохраняющей относительно неизменными условия жизни этих поколений: бытовые, социальные и др. - является ЦИВИЛИЗАЦИЯ. В дальнейшем как синоним этому слову мы будем использовать слово КУЛЬТУРА, оставив на решение философов и филологов вопрос об оттенках смысловых различий между этими двумя словами.
  Понятие цивилизации остается в антропологии одним из самых спорных и сложных, и разные исследователи называют разное число мировых цивилизаций. Да и как нам определить размеры цивилизации? Являются ли, к примеру, греки и римляне цивилизацией одной или двумя разными?
  Вопросы, подобные этому, пребудут нерешенными, видимо, еще долго. Однако уже сейчас мы с уверенностью можем провести границы между цивилизациями самыми крупными. Мы не способны с уверенностью решить вопрос по поводу греков и римлян, но, по крайней мере, мы с уверенностью можем сказать, что греко-римская цивилизация (цивилизации?) и цивилизация Древнего Египта - различны.
  Наша догадка, наша гипотеза по поводу плана эволюции будет подтверждена или опровергнута, когда, обозначив крупнейшие цивилизации, мы тщательно и без предубеждения рассмотрим их особенности: быт, архитектуру, экономику, государственное устройство, искусство, мораль, религию и обряды и т.п. - и выясним, во-первых, слагаются ли эти особенности в одно целое, "бьют" ли они "в одну точку", формируют ли они элементы психики одного ряда в каждом отдельном случае; во-вторых, совпадает ли историческая последовательность цивилизаций с последовательностью, предложенной нами.
  Мы предполагаем, что никем не будет оспорено существование и различность следующих крупнейших цивилизаций:
  Месоамерики и Южной Америки (ацтеки, майя, инки);
  Китайско-японской;
  Междуречья (Месопотамии, Ассиро-Вавилонии);
  Древнего Египта;
  Индийской;
  Античной (Эллады и Древнего Рима);
  Романо-католической (Средиземноморской);
  Славянской;
  Англосаксонской (современной европейской и североамериканской).
  Мы не оспариваем при этом, что внутри каждого из этих собирательных имен исследователи могут обнаружить отдельные самостоятельные цивилизации (как в уже названном случае с античным миром, в случае с Японией и Китаем, в случае с Романской культурой, обнимающей такие неоднородные исторические явления, Византийское царство и современная Испания). Однако, при всем различии жизненного уклада в Китае и Японии, никто, по всей вероятности, не оспорит, что эти уклады более родственны друг другу, чем образу жизни современного американца.
  Мы также не исключаем возможность того, что какие-то из крупнейших мировых цивилизаций, существовавших некогда, не были нами названы. Современная антропология пока не может сказать нам с уверенностью о существовании в далеком прошлом крупных цивилизаций в Африке или в Австралии, о существовании полулегендарной Атлантиды и т. п. - не может сказать сейчас и, возможно, не скажет никогда. В любом случае крохи знаний, случайно доставшиеся нам о древнейших полумифических культурах, никак недостаточны для их описания, именно поэтому мы не можем рассмотреть их в нашей работе.
  Но далее мы сталкиваемся с новой проблемой, а именно с хронологией, временем начала существования цивилизаций, на которое мы должны опираться для изучения их последовательности.
  В современной истории приняты следующие даты "начала" цивилизаций:
  Месоамерика и Южная Америка -?
  Древний Китай - ?
  Древняя Индия (Мохенджо-Даро) - до III тыс. до н. э.
  Египет (Раннее царство) - ок. 3000 лет до н. э
  Месопотамия (раннединастический период) - ок. 2750 до н. э.
  Ахейская Греция -II тыс до н.э.
  Византия (Романская культура) - 395 г. (Раздел Римской империи)
  Англосаксонская культура: с VIII в (скандинавские государства), 1066 г. (Англия)
  Россия - 862 г. (первые князья)
  Напротив двух первых культур не случайно стоят знаки вопроса. История Китая уходит в глубокую древность, которую современные археологические находки отодвигают все далее и далее в глубь веков. О начале же месо- и южноамериканских доколумбовых цивилизаций, обнаруженных только в XV веке и почти сразу же уничтоженных, мы можем лишь гадать: любые предположения будут ни на чем не основанной спекуляцией.
  По поводу этих двух цивилизаций мы не можем, увы, даже быть уверенными о их возникновении р а н ь ш е индийской или египетской. Эта неуверенность не дает возможности выстроить надежной временной последовательности (которая одна и позволила бы подтвердить или опровергнуть нашу гипотезу), и оттого, как это ни прискорбно, нам придется исключить из рассмотрения и Китай (вместе с Японией), и Месоамерику.
  Следующие главы ставят перед собой непростую цель описания оставшихся 7 цивилизаций, до завершения которого мы не позволим себе делать никаких выводов о верности или ложности нашей гипотезы.
  
  ГЛАВА II. ЕГИПЕТ
  
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ
  
  климат и сельское хозяйство; экономика
  
  Удивительный ландшафт Египта больше всего настраивает человека на некую цельность и мужественную отрешенность. Мы имеем в виду пустыню и пронизающий солнечный свет, который царит здесь 365 дней в году. Неслучайно Даниилом Андреевым, одним из крупнейших русских религиозных философов, было отмечено, что монотеистические религии впервые появляются в странах с подобным Египту климатом: с обилием прямого солнечного света и единообразия горизонта, которые, не будучи смягчены ничем, сами по себе исподволь располагают к суровому подчинению единой в о л е. Но ведь и Египет знал попытку монотеизма, первую в истории: культ Солнца, провозглашенный Эхнатоном, культ Бога Единого и - впервые - наднационального: ведь Солнце светит каждому. Христиане, гордо заявляя о том, что именно их (вернее, древнееврейское, давшее почву христианскому) религиозное сознание впервые перешагнуло рубеж отдельной нации, забывают о Египте. Да и в какой стране еще мог возникнуть такой культ, как не здесь?
  Но уникальный ландшафт Древнего Египта формировал волю - множество воль - населявших его еще и иным образом.
  Египет, в отличие от других цивилизаций древности, не знал изнурительных сельскохозяйственных работ: Нил, разливающийся в своей долине и несущий с собой плодородный ил, обеспечивал высокие урожаи без особого труда земледельца. Орудия сельскохозяйственного труда долгое время оставались крайне примитивными: других и не требовалось. Все это ныне сообщается как аксиома любому ученику шестого класса (именно в пятом классе изучают историю древнего мира). Глубокая вспашка была даже вредна, так как приводила к засолению почв. Итак, египтяне даже не пахали землю! После сева они просто прогоняли по полям стадом, втаптывающее семена в жирную почву. Но представьте теперь себе, какой трагедией для пресловутого счастливого землевладельца мог обернуться нежданный разлив Нила! Вода властно пришла на поля, а он не успел сделать приготовлений, когда же она спадет, время будет упущено, пропадет урожай целого сезона и семье незадачливого фермера придется туже затягивать пояса. Это размышление в учебниках истории для шестого класса почему-то не приводится.
  В России половодье (как и любое время года, заметим) приходит неожиданно: недаром у нас существует целое Министерство Чрезвычайных Ситуаций, занимающееся ликвидацией ущерба от тех "стихийных бедствий", то есть сезонных явлений природы, которые при желании можно было бы и предвидеть. Иначе было в Египте. За многие тысячи лет до наших дней там существовали специальные нилометры: колодцы с делениями, по которым можно было определять уровень воды в Ниле. Хорошо развитая сеть государственных чиновников вовремя определяла приближение разлива: сообщения шли в столицу, а из нее на места - указания по ведению сельскохозяйственных работ, обязательные для каждого. Египет в своем "важнейшем секторе народного хозяйства" не знал (как, впрочем, и ряд иных цивилизаций) никакой частной инициативы, которая объявляется ныне краеугольным камнем любой экономики. И, тем не менее, на этой земле успели смениться Раннее, Среднее и Новое царства, каждое из которых до сих пор поражает исследователей явлениями своей культуры: пусть этот факт объясняет современные апологеты капитализма как единственно возможного строя.
  Однако ныне речь идет всего лишь о Древнем Египте, сама земля, сам климат которого, как мы уже сказали, ставил первоочередную задачу: не столько вырастить кропотливым трудом, сколько - о р г а н и з о в а т ь с е б я. Нельзя ли ожидать, что такой сельскохозяйственный уклад был причастен также к закладыванию у жителей Египта качеств обязательности, умения подчиняться и высокой дисциплины?
  
  государственное устройство и производственные отношения
  
  Всякое государство устроено по-разному. Бывают случаи, когда государственная машина настолько слаба, что обществу необходим некоторый дополнительный цементирующий фактор. Таким фактором в современной Италии, к примеру, выступает мафия, наводящая на обывателя тот страх, которого не смогли навести благодушные и безвольные государственные органы.
  Однако можно не сомневаться: в Египте дело обстояло совсем, совсем иначе.
  Вообще сложно представить себе, как страна, создавшая Пирамиды, строительство которых требовало подчинения тысяч и тысяч работающих, могла не иметь твердой государственной власти.
  Современный человек привык к тому, что власть в государстве - неизменно чей-то представитель, проводник, марионетка: соревнующихся партий, олигархии, аристократии, военщины, этнического или религиозного меньшинства... Всегда, учат нас историки, мы должны задавать вопрос: кому выгодно? A qui bono? Чьим проводником была власть в древнем Египте? Историк начинает искать ответ - и не находит его. "Реакционного жречества!" - кричат советские учебники. Но воля жречества зачастую расходилась с волей властителя, недаром после смерти Эхнатона церковники восстановили всех старых богов, а имя Атона надолго предали забвению; предали, но - после смерти: будь именно жречество искомым властвующим классом, это произошло бы, скорее всего, еще при его жизни. Тогда, может быть, самого фараона и его семьи: наследственной аристократии? Но фараон оказывается в своем царстве чуть ли не самым подневольным человеком, несвободным даже в выборе невесты! Параллели с европейскими и русскими монархами здесь во многом неуместны, ведь здесь по-настоящему волевые властители никогда не стеснялись нарушать негласные правила: вспомним и Генриха VIII, и Иоанна IV, сменивших примерно равное число жен, и Владимира Святого, канувшего давно в глубь времен, и современного принца Чарльза... Удивительный парадокс! Власть в древнем Египте как будто бы существует ради самой себя, поддерживаемая никем - и всеми. Сам фараон в древнем Египте, носитель власти абсолютной (абсолютной настолько, что при каждом разливе Нила чиновники кидают в реку свиток - Его приказ о разливе реки. Аналогия в истории вспоминается только с Ксерксом, заставившем солдат высечь непокорный пролив - но если у второго это единичная и смехотворная вспышка монаршьего гнева, то в Египте - совершенно серьезный, ежегодний обычай, даже ритуал, даже более: часть экономики, делопроизводства, уклада жизни). Но и Он в глазах других имеет над собой Начальника - Бога - значит, и Он мыслится подчиненным. Удивительное государство всеобщего п о д ч и н е н и я. Формировал ли такой государственный строй у своих граждан способность к нему? Что же, можно, по крайней мере, предположить это с известной долей вероятности.
  
  правящий класс
  
  Сохранился один из подлинных древнеегипетских дидактических текстов: что-то вроде прописи для школьников. Чему же он посвящен? Соблюдению морали? Долгу каждого египтянина защищать родину? Уважительному отношению к женщине?
  Совсем нет! Сделайся писцом! - гласит текст, и этот рефрен повторяется вновь и вновь: "Сделайся писцом: мягки и округлы его руки. Сделайся писцом: избавлен ты будешь от изнурительных повинностей, удален от мотыги и от кирки...".
  Кто же такие писцы, "египетская аристократия", как их традиционно определяют? Это не сословная знать, нет: ведь к карьере писца начинали готовить в школе, куда отбирали детей из всех социальных слоев, детей любых родителей - но сообразно этих детей способностям. Писцы - это, по определению, служащие: люди, привыкшие подчиняться. Служащие и аристократия, заметим, суть понятия, совпадающие далеко не в каждой стране и каждой культуре. (Сравним ситуацию в древнем Египте с ситуацией в современной России: кто будет сейчас поучать своего ребенка словами "сделайся писцом", то есть. секретарем или (не дай Бог!) учителем?..). С л у ж б а, вообще, кажется ключевым занятием и понятием Древнего Египта: служба каждого - от самого малого человечка до "Са Ра", сиятельнейшего Сына Солнца.
  Заострим вновь внимание на том, что уже было сказано раньше: путь к социальному росту для выходца из низов в древнем Египте лежит через школу, через то, чтобы стать государственным служащим. Как признают даже советские учебники, и сын бедняка мог в Древнем Египте рассчитывать на занятие высокого поста, если умел гнуть спину перед своими начальниками. Если же готовность подчиняться ведет к преуспеянию, какой родитель не будет усердно взращивать ее в своих чадах?
  
  религия и мораль
  
  Каждый народ имеет свои добродетели. Добродетель же египтянина - это п о к о р н о с т ь в л а с т я м и праведность перед лицом загробного суда.
  В мировой истории мы, наверное, не встретим более ни одной культуры, настолько пронизанной идеей необходимости праведности и приготовления к иному, неземному существованию; ни одной, кроме, пожалуй, Византии, но о причинах этой параллели будет сказано в свое время. Вновь у христиан отнята пальма первенства! Да и что могут противопоставить так называемые "христиане" культурным памятникам Египта? Современная цивилизация именно в своих материальных проявлениях убедительно демонстрирует, что ей сопричастные совсем не обеспокоены своим загробным существованием. В Древнем Египте же человек уже в своей юности начинает думать о сооружении усыпальницы, значительной более или менее сообразно степени достатка, но ведь и пирамиды - усыпальницы! Разумеется, пошло и неверно определять степень духовного рвения одной мерой финансовых вложений, но ведь и это - своеобразный показатель.
  Итак, египтянин с детства подготавливается предстать перед судом Осириса и честно ответить за все, содеянное при жизни. Идея воздаяния отнюдь не нова, и отнюдь не монополия христианской церкви, однако отметим при этом значительное отличие древнеегипетской этики от этики буддийской или христианской. В христианстве человек не должен совершать дурного, ибо это - грех: это некрасиво, неэтично. В буддизме - ибо дурной поступок имеет для совершившего дурное следствие: это неразумно, нерационально. В Древнем Египте - ибо посмертная мука может быть огромной: это наказуемо, страшно - и стыдно. Стыдно совсем не с той жгучестью, как для христианина, ведь христианство оправдывает грешника, с радостью принимает его назад в свои объятия в случае покаяния, поэтому согрешить немножко, чтобы потом покаяться - скорее хороший тон. Но поставьте себя на место египтянина: он знает, что после смерти предстанет перед очами Всеведающего для настоящего допроса: не крал ли ты? Не лгал ли? Не был ли причиной слез? Не завидовал ли? Не говорил ли дурного о правителе? и пр. (Так излагает доктрину египетская "Книга мертвых"). Кто из нас не лгал в своей жизни, не был причиной слез, не говорил дурного о правителе? Сможете ли вы соврать Всеведающему Владыке на страшном суде? А сказать "лгал" - не стыдно ли в той же мере?
  Подобная мораль, подобная этика будет формировать в человеке качества, во-первых, значительной откровенности и и с к р е н н о с т и, во-вторых, значительной в о л е в о й ц е л е у с т р е м л е н н о с т и, подчинения мелких насущных забот конечной цели жизни: ведь, будь ты хоть фараон, со дня совершеннолетия приготовлению к смерти, в том числе материальному, ты должен подчинить все свои помыслы
  Это - только одна из сторон древнеегипетской морали, в концентрированном виде данная в религии Древнего Египта. Но религия эта имеет и другие примечательные особенности. Одна из них - обожествление животных, которое мы находим и в Индии, вплоть до Индии современной.
  Историки объясняют такое обожествление отголоском древнего тотемизма. Достаточно странная идея! Разве можем мы обвинять в "пещерном мышлении" современного индийца, человека не менее (а, пожалуй, даже более) культурного, чем мы с вами? Можно, конечно, утверждать, что это просто сохранившийся обычай, но почему тогда обычай сохраняется так долго? И какой обычай будет сохраняться, не имея опоры в психологии народа?
  Махатма Ганди в свое время убедительно доказал, что психологическое обоснование культа коровы в Индии кроется вовсе не в "древнем тотемизме", а в чувстве и осознании нравственного долга по отношению к животному царству. Кому, действительно, как не индийцу лучше знать причины поклонения корове! Нет никаких особых оснований подозревать древних египтян в том, в чем никто сейчас не рискнет упрекать другую древнюю нацию.
  Но чувством морального долга никак не объяснить культа, пусть только регионального, крокодила или жука-навозника (какой у нас "долг" по отношению к ним?). Тогда, может быть, основа его - понимание какого-то очень важного принципа, не обязательно этического, а, скорее, философского, онтологического, общенаучного? "Но разве может быть религия состоятельной в научном плане?" - зададут нам встречный вопрос.
  Мы не случайно назвали эту рубрику "религия и мораль". Почему не просто "мораль", или "мораль и ритуал", ведь именно ритуал определяет, в конечном итоге, поведение человека, а осознающих сокровенное значение этого ритуала в любой культуре не так много, их число зачастую исчисляется редкими религиозными подвижниками? Более того, есть культуры, как будто вовсе не имеющие религии: так, современная Американская культура как будто успешно обходится без нее, американское же протестантство кажется не более чем данью традиции, моде или сентиментальности, освященным столетиями и чтимым ритуалом, но никак не той жгучей духовной реальностью, которая бросает народ в религиозные войны?
  Все это верно, если мы признаем ритуал единственной составляющей, а упорядочивание общественной жизни и этических представлений народа - единственной задачей религии.
  Согласно современному культурологическому подходу, религия и есть подобная совокупность общенародных норм и ценностных устоев; "коллективное бессознательное", получающее высшее выражение в обряде или мифе: так корпоративная вечеринка в большой фирме становится внешним выражением некоего коллективного "духа" этого учреждения. Такой подход в современной науке позволяет ей мирно сосуществовать с религией, оправдывая "ненаучность" любой религиозной мысли тем, что ведь сфера религии - этика, а не законы бытия, не онтология. Этот подход нельзя не признать правильным, но, тем не менее, он кажется нам недостаточным.
  На наш взгляд, религия народа, помимо осознания общенародной морали, имеет и иную задачу: о с о з н а н и е н е к о т о р о й ч а с т и в ы с ш е й и б е з у с л о в н о с у щ е с т в у ю щ е й р е а л ь н о с т и, тех ее сторон, бытие которых пока не может быть доказано научной мыслью. Так, для индуизма такой реальностью стала идея перевоплощений, к возможности которых мы в начале этой книги пришли самостоятельно в ходе чисто логических рассуждений, не опираясь ни на какой "мистический опыт".
  Такой же реальностью для древних египтян была и е р а х и ч н о с т ь и неразрывная целостность всего живущего: то, что для современного человека кроется за понятиями экологии и экологической системы, достаточно, впрочем, для него далеких до сих пор. Поклоняясь животному, они поклонялись сложной структуре природы в удивительном многообразии ее видов (в каждой местности, чуть ли не в каждом селении было свое культовое животное) и иерархическом единстве этого многообразия, иными словами, частям великого целого, закону эволюции и всеобщей соподчиненности. С этой - и только с этой - точки зрения культ скарабея перестает быть абсурдным. Человек - не центр Вселенной, не пуп земли: есть еще и корова, и ибис, и крокодил, и скарабей: все то стройное здание биосферы, в котором человек - только одна из колонн.
  Поучительно, крайне поучительно сопоставить этот культ "бессловесных тварей" с культом Человека, который провозгласило итальянское и все европейское Возрождение, который до сих пор владеет нашими сознаниями. Человек - центр мира! - но куда мы пришли с таким сознанием, куда, как не к слепому самолюбованию, к страшной техноцивилизации и к глобальному экологическому кризису? Туда, иными словами, куда никогда не пришли бы египтяне с их почитанием навозного жука.
  Заметим, что сознание иерархии в природе и всей Вселенной не могло не укреплять оправдание ее в жизни, а поклонение жуку-навознику требует начисто отказаться от своей гордости, как и служение крупному начальнику. Итак, культ животных оказывается, как ни странно, направленным на выработку тех же самых качеств, что и идея Страшного Суда: удивительный, но совсем не алогичный вывод.
  И, наконец, последняя существенная особенность древнеегипетской религии, вернее, одного из периодов ее существования; особенность, не несущая в этот раз никакой культурооформляющей задачи, а имеющая отношение к религиозному прозрению (как мы его определили: к интуитивному прозрению научных и философских истин) в чистом виде, уже была нами названа: это монотеизм, культ Бога Единого. Значение этой, пусть неудавшейся, религиозной реформы для Древнего Египта сравнимо со значением реформы Лютера для средневекового мира. Но что есть монотеизм как - вновь - не осознание принципа всеобщей п о д ч и н е н н о с т и единому началу, единства и равенства людей, культур и государств перед лицом эволюции человечества ("этическое" понимание, до которого только сейчас доросла просвещенная Европа), единства человека и природы и их относительного равенства перед лицом эволюции жизни (вновь "этическое" понимание, до которого современный человек в своем большинстве еще не возвысился), единства мира и Вселенной ("естественнонаучное" понимание), облеченное в религиозный символ? Это осознание абсолютно явственно проступает в двух гимнах Атону-Ра, сложенных самим Эхнатоном. Существенное возражение, которое может быть сделано: это осознание осталось привилегией только одного человека, самого реформатора, и до широких народных масс доведено не было. Возражение справедливо: о том, что культ Атона формировал мировоззрение и личность каждого египтянина, мы можем говорить только с большой натяжкой. Но ведь любая цивилизация ценна не только уровнем мысли и нравственности ее среднего представителя, но и теми вершинами, которых досягнули отдельные гении этой культуры (будь это иначе, мы должны ценить величие русской к у л ь т у р ы не по Пушкину, Достоевскому, Мусоргскому или Скрябину, а по телепередачам, разговорам в трамвае и вывескам современных магазинов). Знаменательно, что национальному гению Древнего Египта открылось именно н а ц и о н а л ь н о е - и е р а р х и ч е с к о е, восприятие высшей реальности.
  
  наука
  
  Древний Египет не знал множество тех наук, которыми гордо похваляется современная цивилизация: ему не была знакома ни информатика, ни генная инженерия (не в силу ли полной бесполезности последних в повседневной жизни его граждан?), ни экономика (но ведь и не существовало современной рыночной экономики). И все же научное знание в Египте находилось на очень высоком уровне.
  Какие же науки пережили в этой культуре наибольший расцвет? Нам неизвестны, увы, те тайны, в которые жрецы египетских храмов посвящали неофитов: сокровенные знания о человеческой душе и способах психического контроля. С уверенностью мы можем сказать о высоком развитии АСТРОНОМИИ и МЕДИЦИНЫ.
  Обе эти науки в Древнем Египте выросли не из отвлеченных кабинетных умствований, но, как бы мы сказали сейчас, из "полевых наблюдений": в первом случае - наблюдений за звездным небом, во втором - за телом человека и животных.
  Рассказывают, что некий египетский жрец имел ручную сову и однажды, нечаянно сломав ей лапу, заметил, как в глазу совы появилась темная полоса, которую он не замечал раньше. Заинтересовавшись этим феноменом, он продолжил наблюдения и вскоре обобщил свои наблюдения о зависимости между физическим состоянием человека и животного и окраской их радужной оболочке в обширном папирусе, который дошел до наших дней.
  Этот рассказ наглядно представляет нам суть науки в Древнем Египте, науки, выросшей из фактов, отмечание которых требовало столь острой наблюдательности, которую мы и не можем представить у современного человека. Действительно, какой фантастической наблюдательностью нужно было обладать, чтобы наблюдая за движением планет без помощи какого-либо телескопа, суметь установить закономерности этого движения и на их основе предсказывать разливы Нила и солнечные затмения!
  Нам скажут, что эта способность была развита исключительно у египетских астрономов. Ничего подобного! Древние египтяне в своей массе определяли время по положению звезд.
  Для этого они, садясь на крыше дома в строго определенной позиции и фиксировали - один относительно другого - положение определенной звезды "над левым ухом", "над правым плечом" и т.д., каждое из которых положений соотносилось с определенным временем. Современный ученый высокомерно назовет такое знание "чисто эмпирическим" и "донаучным". Но ведь и многие современные науки представляют собой не что иное, как просто собрание многочисленных фактов! Здесь мы говорим о той науке, которая проникла в жизнь большинства и одновременно о такой науке, которая требовала качества самой острой внимательности, самой длительной концентрации. Ведь на чем ином основывается наблюдательность, как не на с п о с о б н о с т и к к о н ц е н т р а ц и и?
  
  семья и брак
  
  Сохранилось не так уж много источников, повествующих о египетской семье. Большинство историков сходятся во мнении, что женщины имели равные права с мужчинами, а иные вообще заявляют о матриархате.
  Оставив в покое эту интересную, но спорную идею, обратим наше внимание на два важных исторических факта.
  Первое: известно, что фараоны часто были вынуждены жениться на родных сестрах (речь идет, по крайней мере, о "главных" женах). Это означает, что инцест, столь ужасный для человека современного, но, впрочем, уже и для древнего грека (вспомним Эдипа), для древнего египтянина не был преступлением, а значит, практиковаться мог не только фараонами.
  Второе: в древнем Египте существовала своеобразная "сексуальная вседозволенность": женщина была свободна в своих связях.
  Эти два факта как будто противоречат друг другу: действительно, о какой вседозволенности можно говорить при принуждении? Противоречие это можно объяснить единственным образом: вопросы любви и брака считались не столь важными по сравнению с чем-то другим: не было необходимости разрушать семью ради случайной связи, ибо и сама семья, видимо, не считалась чем-то священным. Допустить потакание своим влечениям и одновременное пренебрежение ими (подобно тому, как современный человек позволяет себе увлекаться компьютерными играми, но стыдливо умолчит об этой слабости на работе) можно только, если их значимость в общественном сознании не зафиксирована, если мораль к ним равнодушна как к чему-то пусть не греховному, но, с другой стороны, малоценному.
  Однако человек есть человек, и половой инстинкт в человеке силен неизменно. (Конечно, любовь несводима к нему, но рождение детей, а значит, и существование семьи не может не быть с ним связано). Наивно предположить, что древние египтяне не испытывали сильных чувств просто потому, что их ценность не была прописана в негласных общественных нормах. Отношение к любви и к верности как к чему-то маловажному при том, что любовь в принципе не может быть для человека чувством маловажным, предполагает только одно объяснение: полную пронизанностью общественного сознания идеей иерархии, подчинения власти и в л а с т в о в а н и я н а д с а м и м и с о б о й, перед которой даже идея любви отходила на второй план.
  Мы можем также не сомневаться в том, что подобное пренебрежение, даже необходимость пренебрегать семьей и любовью ради общественной успешность воспитала в древнем египтянине также умение о б у з д ы в а т ь ч у в с т в а и непримиримо подчинять их своей воле.
  
  деньги, армия
  
  Деньги (не только их распространение, отношение к ним в обществе, их номинал, но и сам материал и внешний вид) способны сказать о культуре многое.
  Деньги в древнем Египте существовали: золотые, серебряные и медные кольца. Интересно отметить, что такие же кольца (только более крупные) как эквивалент денег мы находим в начале скандинавской культуры: у викингов. Сопоставление этих культур не так абсурдно, как может показаться на первый взгляд: возможно, в следующих главах нам удастся его продолжить. Но что выражает собой кольцо?
  Надевая кольца из драгоценных металлов на безымянный палец, мы этим оформляем обещание отказаться от части своей воли, передав эту часть другому, самому близкому для нас человеку.
  Разумеется, способ мышления одной эпохи не может быть автоматически перенесен на другую. И тем не менее кольцо иерархично самой своей формой. О - это знак нуля в цифрах не только арабских, но и индийских (даром что пришли из Индии, используемые нами цифры значительно отличаются по начертанию от современных индийских), и китайских коммерческих, хотя начертание прочих цифр не совпадает. О - знак позиционной системы, приобретающий реальное значение только благодаря своему иерархическому месту в числе. А слова "кольцо" и "окольцовывать" недаром имеют один корень.
  Последнее соображение, которое мы позволим себе высказать по поводу древнеегипетских денег, таково: любая денежная единица - монета или банкнота - есть только номинальный символ, принятый людьми как условность. Сознание, однако, противится этой условности, вот почему во все времена на деньгах помещают изображения, удостоверяющие их "подлинность" и ценность: портреты императоров (президентов), грозные слова о том, что подделка билетов государственного банка преследуется по закону и т. д. Сложно представить себе что-то, более лаконичное, чем металлическое кольцо, и надпись на кольце разместить тоже не так просто (на память невольно приходят спартанские деньги в виде громоздких железных прутьев, с той только разницей, что древнеегипетские деньги - много изящнее). Не значит ли это, что символ п о д ч и н е н и я для древнего египтянина - большая реальность, чем для кого бы то ни было: та реальность, которая не нуждается в дополнительных подтверждениях?
  Автор позволит себе одно личное воспоминание. В уже упомянутом учебнике истории для шестого класса, по которому учились и мы, был изображен отряд древнеегипетской армии: шесть человек с копьями, топориками и щитами и замыкающий - с палкой (этот рисунок вы найдете на стр. 46). "Почему он с палкой?" - допытывался учитель. "Это оружие" - были робкие предположения. "Какое же оружие, - кипятился учитель, - у этих - копье, а у этого - простая палка?!.". Не сразу мы поняли, что палка - лишь символ власти, такой же простой в своей лаконичности, как серебряное кольцо. Древним египтянам не требовалось погон и форменных фуражек: командиру отряда достаточно было носить простую палку, а покупателю - металлические кольца.
  
  2. ИСКУССТВО
  
  архитектура
  
  История в поврежденном, но все же впечатляющем виде сохранила для нас не только развалины нескольких храмов, но и Большого Сфинкса, и Великие пирамиды, которых, как говорят, боится само время.
  Именно пирамиды были и останутся архитектурным символом древнего Египта для сознания большинства. Но что являет собой пирамида, как не воплощенный символ иерархии?
  Приведем цитату из романа братьев Стругацких.
  "Взгляните, например, как устроено наше общество. Как радует глаз эта четкая, геометрически правильная система! Внизу крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и, наконец, король. Как все продумано, какая устойчивость, какой гармонический порядок! Чему еще меняться в этом отточенном кристалле, вышедшем из рук небесного ювелира? Нет знаний прочнее пирамидальных, это вам скажет любой знающий архитектор". (А. и Б. Стругацкие. Трудно быть богом)
  Пирамиды поражают нас, жителей XXI века, привыкших ко многому, своей огромностью - и своей символической простотой. Измыслить сооружение, более простое и лаконичное по своей форме, чем пирамида, действительно невозможно. Даже куб имеет большее число сторон. Насколько же больше они должны были поражать воображение древнего египтянина! Но разве нельзя предположить, что видимый образ иерархии, общества всеобщего п о д ч и н е н и я, запечатлеваемый в сознании каждый день, мог оказать незаметное, подспудное влияние на создание характера целой нации?
  Приведем еще один факт: пирамиды сейчас лишены своей растащенной за века облицовки. Но первоначально они были б е л ы м и (!) и ослепительно сверкали на солнце.
  
  изобразительное искусство
  
  Египетские живописцы были мастерами, умеющими точно передавать окружающее: это доказывают и знаменитые фаюмские портреты (ниже мы приводим один из них), и многочисленные изображения животных, и резкий всплеск реалистичности в живописи после реформы Эхнатона, давшего "зеленый свет" новому в искусстве.
  
  И, тем не менее, все египетские изображения подчинены строгому канону: так, человек всегда рисуется в профиль, его глаза - в фас; мужчина изображается с темным, женщина - со светлым цветом кожи и т. д.
  
  Существует целый ряд теорий, объясняющий живописные каноны древнего Египта. Так, запечатление человека сбоку, а его глаза - спереди объясняется как стремление передать самые важные и существенные черты. Но чем черты человека en face малозначимей его черт в профиль? Дело в том, что если первый ракурс - статичен, то второй - много динамичнее: так можно изобразить, к примеру, шагающего человека.
  Автор в возрасте трех или четырех лет нарисовал поворачивающий автомобиль (этот рисунок сохранился до сих пор). Своим "лицом", то есть. фарами и передними колесами он повернут к зрителю, а весь салон и задние колеса еще не успели развернуться.
  Боюсь, однако, что личный опыт будет недостаточно веским аргументом. Рудольф Штейнер в своей лекции от 12 июля 1924 (вошедшей в последний том его 356-томного собрания сочинений) говорит, что мышление древних индийцев, подобное еще мышлению детей, заставляло их изображать богов многорукими, подобно тому, как дети, желая показать, что человек машет руками, нарисуют у него несколько рук.
  Возможно, человеческое сознание в каждой своей жизни повторяет те стадии развития, которые уже были пройдены всей человеческой цивилизацией. Отчего не допустить тогда, что восприятие ребенка может соответствовать восприятию и форме мышления древних - самых древних - египтян?
  Оговорка о "самых древних" не случайна, ибо художники, не только вполне способные изображать человека таким, каков он есть, но и психологически давно преодолевшие это "детское" восприятие, были скованы жесткими рамками канона. Это следование канону для нас понятно, когда речь идет о храмовых изображениях, но как объяснить его в рисунках светских, частных, в шаржах и карикатурах?
  Как, кроме не глубоко укорененным в каждом сознании инстинктом п о д ч и н е н и я и исполнения высшей в о л и? Ведь канон установили боги, и позволительно ли нарушать их веление? Подчеркнем вновь, что мы говорим здесь отнюдь не о религиозном фанатизме (трудно ожидать его от человека, рисующего карикатуру), но о привычке, вошедшей в плоть и кровь.
  Отметим мимоходом, что необходимость следования канону в личном творчестве не может не иметь своим результатом способности к о н т р о л и р о в а т ь и п о д ч и н я т ь в о о б р а ж е н и е, направлять его течение в нужное русло.
  Но, помимо этой общезначимой черты, древнеегипетская живопись обладает некоторыми чисто техническими, живописными особенностями, которые нам кажутся не менее важной.
  Речь идет в первую очередь о главенстве линии, контура, который нигде после (кроме рисунков Пикассо) не занимал такой самодовлеющей позиции.
  Египетские изображения - это часто просто рисунки, в лучшем случае раскрашенные рисунки, причем с произвольно и не всегда удачно выбранными цветами. Именно контур придает им их особое "древнеегипетское" своеобразие.
  Возьмите двух детей, дайте им одну тему, к примеру, такую: "Генерал посылает трусливого солдата на войну"; дайте первому в руки карандаш, второму - краски и кисточку, а затем покажите их рисунки другим людям. Из первого рисунка эти люди, вероятно, смогут угадать, какую именно тему вы детям задали; второй рисунок этой возможности не даст, но может быть куда как более выразительным. Линия и цвет - два вечных антагониста, первый из которых передает информацию-мысль, второй - ощущение-чувство. Сравните великую живопись пылких, темпераментных итальянцев с ее яркими цветами и рассудочных немцев с ее мрачным колоритом; не забудьте и то, что национальные гении Германии - Дюрер и Рембрандт - тяготели первый к гравюре, а второй к офорту. Эмоциональность - качество, никак не нужное подчиненному, этим, вероятно, и стоит объяснить контурный характер древнеегипетского изобразительного искусства. Этим - и еще одним.
  В нашем примере у первого ребенка в руках был карандаш (и, вероятно, ластик). Но египтяне не знали ластиков! Они рисовали сразу набело, их же рисунки (и даже иероглифы) отмечены высокой художественностью. Для достижения такого результата нужно иметь не фантазию, не творческое вдохновение (которому жесткий канон и не позволит проявиться), но в первую очередь уверенную и твердую руку, то есть снова - качество подчинения и самоконтроля, в данном случае - к о н т р о л я д в и ж е н и й т е л а.
  Можно возразить, что живопись древнего Египта только свидетельствует об уже сложившемся качестве национального характера, никак не формируя его, является следствием, а не причиной. Но даже такое возражение будет доказывать существование самого названного качества. Да и кроме того, следствие само становится причиной для нового ряда событий, а следование привычке будет укреплять ее все больше и больше.
  
  литература
  
  Сохранился не один памятник древнеегипетской литературы, оформившей в себе в пору своего рассвета определенные литературные жанры. Это, прежде всего, повести, во-вторых, стихотворные плачи и жалобы, в третьих, поучения.
  Повести - жанр, общий для многих культур, в своей форме он не имеет ничего специфически "древнеегипетского". Посмотрим, однако, о чем все эти повести, которые читала и знать, и простонародье.
  Вот одна из них, известная "Повесть о Синухете". Некий Синухет сопровождал сына фараона, но разминулся с ним и попал на чужбину. После многих дет фараон приглашает своего слугу на родину. Войдя во дворец и увидев фараона, Синухет падает на живот и теряет сознание...
  Вот другая: царь посылает своего слугу в некую далекую страну, а когда тот возвращается, справившись с заданием, фараон дает ему новое, еще более сложное.
  Вот третья, "Повесть о красноречивом крестьянине". Вельможа обидел крестьянина, который вез товар в столицу и проехал по вельможным владениям: избил и отнял ослов. Крестьянин этот добирается до правителя округа ("начальника дома Ренси"), чтобы восстановить справедливость, и тот жестоко наказывает его обидчика.
  Удивительно наблюдать, как сюжет последней повести преломился спустя тысячелетия: в новелле немецкого национального гения, писателя и драматурга Генриха фон Клейста. Новелла называется "Михаэль Кольхаас", повествует она о торговце лошадьми, у которого некий юнкер отбирает его коней за отказ заплатить пошлину при проезде по его владениям. Так привычка немцев к порядку, в котором видится праобраз идеального, надмирного, небесного Порядка, оказывается родственной привычке древних египтян к подчинению, родственности, видимо, столь сильной, что у двух никак не могущих быть знакомыми друг с другом авторов она привела к почти детальному совпадению сюжета. Справедливость торжествует и в немецкой новелле, но после событий гораздо более кровавых: не находя поддержки, Кольхаас становится во главе целого народного бунта, и, только так сумев привлечь к себе внимание государя, смиренно подчиняется его справедливому суду: возвращению убытков - и казни за антигосударственные выступления. Излишне говорить, что идея о бунте - даже с целью восстановления государственной справедливости - древнему египтянину и в голову не могла прийти.
  Эти национальные сюжеты, воспринятые каждым грамотным жителем древнего Египта, разве не могли влиять участвовать в формировании уже названных нами черт?
  Перейдем ко второму жанру: плачам и жалобам. Вот их типичный образчик:
   Видишь, имя мое ненавистно
   И зловонно, как птичий помет,
   В полдень под солнцем раскаленным.
   Видишь, имя мое ненавистно
  И зловонно, как дыханье крокодилье,
   Как житье с крокодилами в соседстве...
  Далее следует еще около десятка подобных трехстиший.
  Самоуничижение - лейтмотив не одной древнеегипетской культуры. Кажется, его никогда не знала Древняя Греция, не знал Древний Рим - но зато знало христианство средневековья. Но если для последнего самоуничижение, самобичевание, скорбное вопрошание "Кто я, Господи? Червь есмь перед тобою..." осталось уделом редких праведников и ревностно верующих, то для Древнего Египта, видимо, оно было общей нормой. Чего же еще мы можем ожидать от смиренного слуги, от человека, упражняющегося в послушании, как не самоуничижения? Послушание и самониспровергание у христианских подвижников есть их сознательный выбор, устанавливающий к тому же наискорейшую близость к Богу, потому сообщает им особую, экстатическую радость. Для египтянина упражнение в нем куда как более обыденно и, разумеется, не так радостно, но, видимо, и не мучительно: оно буднично, так же, как, к примеру, для человека современной западной культуры будничным является необходимость любезности, дежурной улыбки незнакомому человеку. Без последней вы не сможете существовать в современной Германии и Америке - без первой, видимо, не смогли бы существовать в Древнем Египте.
  Наконец, обратимся к поучениям. Их образец - уже цитированное нами "сделайся писцом".
  Американские студенты, решившие посвятить себя славистике и по программе изучающие Тютчева, воспринимают его, как правило, очень враждебно. Почему? Потому что именно у Тютчева нередки обращения к читателю, обращения-приказы, обращения-требования ("Молчи, смиряйся и таи // И чувства, и мечты свои..."), столь близкие характеру древнеегипетской прозы и столь неприятные сознанию современного свободного гражданина свободной страны. Нужно предположить, что эти студенты воспитывались в свое время на совсем иных стихах. Но ребенку, выросшему на приказах как образцах художественной литературы, они, вероятно, не будут казаться странными - ни в литературе, ни в жизни.
  
  музыка
  
  Образцы древнеегипетской музыки (в отличие от музыки древнегреческой) до нас не дошли, современные "мотивы пирамид" - не что иное, как фантазии современных музыкантов, пусть даже и вдохновленных древней культурой. О музыке в Древнем Египте нам, помимо существования флейт и сиринг (двойных флейт), арф и струнных щипковых инструментов, известно крайне мало. Некоторые исследователи предполагают даже, что в древнеегипетской музыке царила пентатоника (то есть пятиступенная гамма), подобная полинезийской. Это предположение нам кажется абсурдным. Египетская культура, видимо, все же несколько богаче и разнообразнее культуры островов Океании. Кроме того, если мы достоверно знаем о существовании в хронологически соседствующей Древнему Египту Древней Индии 22-ступенной гаммы, сохранившейся до сих пор, почему мы должны предполагать пентатонику в Древнем Египте?
  Сама живопись Древнего Египта уверенно опровергает это предположение. На фресках мы видим музыкантов, держащих флейты с близко посаженными отверстиями при длинном воздушном канале. Музыканты знают, что для того, чтобы сохранить семиступенную гамму, изготовителям приходится на духовых инструментах большей длины (чем она больше, тем ниже регистр инструмента) делать и расстояние между отверстиями или клапанами больше. Небольшое расстояние на длинной флейте может означать только, что у древних египтян (как и у древних греков, и индийцев) были употребительны музыкальные интервалы, меньшие, чем тон или даже полтона.
  То же самое доказывают и изображения арф. Обратите внимание на то, как соотносится длина самой высокой и самой низкой струны на этом египетском рисунке! Соотношение длины 1 к 2 при равной толщине струн (едва ли она могла быть разной) дает октаву, но здесь оно - гораздо меньше, что предполагает и существование небольших музыкальных интервалов.
  Крупный английский композитор XX века Сирил Скотт сообщает в своей удивительной книге "Музыка и ее тайное влияние в течение веков" (Cyrill Scott, "Music -Its Secret Influence Throughout the Ages") о том, что древнееегипетская музыка основывалась на трети тона. Остается тайной, откуда это стало известно самому композитору (заметим, впрочем, что людям искусства именно в силу их труда становятся явным то, что скрыто от большинства, так, Пастернак, переведший шесть драм Шекспира, сообщал, что сам характер шекспировских пьес внушает ему непобедимую уверенность в реальном существовании Шекспира как исторической личности). Однако предположение о трети тона мы, не имея возможности проверить, не можем также и отвергнуть
  Но что дает нам знание о существовании в Древнем Египте делений музыкальной гаммы меньших, чем современные европейские?
  Каждый, слышавший хотя бы раз индийские раги, не забудет того странного впечатления, которое они производят. Европейская классическая музыка преимущественно сознательна и легко становится программной, иллюстративной (вспомним "Образы" Дебюсси, "Картинки с выставки" Мусоргского и т.п. живо и точно рисующие определенную картину в нашем "дневном" сознании). Индийские раги воздействуют больше на его "ночную" сторону, на подсознание. Происходит это, видимо, по двум причинам: их лишенности привычного нам ритма и опоре на интервал, чуть больший европейской четверти тона. Аналогию можно провести с живописью: чем тоньше оттенки красок, тем меньше они воспринимаемы нами сознательно, тем больше действуют на нас исподволь: сравним светофор с тремя цветами или дорожный знак и иконы Дионисия.
  Индийцам известны до сих пор огромное количество ладов, каждый из которых обладает определенным воздействием. (Последним знание ладов и их воздействий приписывалось древним грекам и было в европейской музыке окончательно потеряно). Вообще, индиец обнаруживает в музыке не столько ее эстетическую, сколько именно воздействующую функцию: есть мелодии для тоски, для веселья, для похорон, для свадьбы, для битвы... Этим отчасти и объясняется то, что Индия, настолько богатая в плане архитектуры, изобразительного искусства, литературы, не создала великой классической музыки, подобной европейской. Но не напрашивается ли естественный вывод о подобном же характере древнеегипетской музыки, если мы предполагаем использование меньших полутона интервалов?
  Что вообще есть такая музыка? Между ней и музыкой обрядовой нельзя поставить знак равенства. Музыканты играют марш Мендельсона на свадьбе или похоронный марш на похоронах, но их цель - не воздействовать на молодоженов или родственников покойного, а только создать соответствующую обряду атмосферу. Но мать звуками колыбельной достигает того, чтобы ребенок заснул; солдаты на марше, запевая песню, выравнивают шаг; облегчают непосильный труд и делают общие движения согласными бурлаки, затянувшие "Дубинушку", или негры, поющие свои спиричуэлз; психолог звуками специально подобранных мелодий добивается необходимой ему полудремы пациентов. Во всех этих случаях мы говорим о воздействующей силе и задаче музыки. Мы можем предположить с высокой долей вероятности, что в Древнем Египте музыка действовала на людей в разы сильнее - как потому, что была для них драгоценной редкостью, а не заурядным явлением, издаваемым каждой второй электрической пищалкой, так и в силу строения гаммы - действовала, заставляя делать требуемое от них. Получается, что музыка, подобно архитектуре, живописи и литературе, была включена в то, чтобы с детства воспитывать в человеке умение п о д ч и н я т ь с е б я - чужой ли, своей ли - в о л е. Легче же всего с помощью такой музыки у п р а в л я т ь ч у в с т в а м и человека.
  
  3. БЫТ
  
  костюм, прически
  
  Черты древнеегипетского костюма сейчас хорошо известны. Мужчины носили схенту - подобие юбки, женщины - каласирис: нечто вроде легкого сарафана на лямках. Молодые девушки - как и в Древней Индии - оставляли грудь обнаженной.
  
  Краски употреблялись нечасто, любимым цветом был белый (!). Ткани, зачастую очень тонкие, полупрозрачные, славились во всем древнем мире. Кроме того, на изображениях как мужчин, так и женщин мы наблюдаем широкие, тесно охватывающие горло воротники. Доподлинно известно также, что в Новом царстве, как женщины, так и мужчины носили парики, обривая наголо голову, а мужчины еще и всю растительность на лице.
  
  Все эти особенности костюма и прически объясняют климатом Египта, его палящим солнцем. Но почему соседи Египта - арабы - за века выработали костюм, совершенно непохожий на древнеегипетский? Арабские женщины до сих пор носят строгий черный костюм, покрывающий все тело, голову и также частично лицо. Этот костюм, как объясняют сами арабы, и является защитой от солнца, лучше всего лучам которого противостоит, вопреки расхожему убеждению, не белый, а именно черный цвет, поглощающий свет целиком! Физики доказывают их правоту. Очевидно, яркое солнце предполагает альтернативу: или "арабский вариант", или, напротив, крайне облегченный костюм древних египтян. Бесполезными спекуляциями будет сейчас выяснение причин, толкнувших тех именно к такому первоначальному выбору, но какие следствия имело это для формирования национального характера?
  Существует любопытная закономерность: чем больше моральных запретов ведает та или иная культура, тем более человек стыдится своего тела. В викторианской Англии женщины не только ходили в наглухо закрытых платьях, но и драпировали ножки стульев на том основании, что это - ножки. В арабских странах с их традиционными сильными религиозными запретами женщины закрывают лицо паранджой. Напротив, в Древней Греции, не знавшей о "грехе" в христианском смысле, мужчины соревновались обнаженными (правда, и на стадион допускались только мужчины, а некую женщину, обман которой раскрылся, хотели по легенде умертвить на месте). Современные американцы, выхолостившие в себе чувство греха, уподобляются древним грекам: женщины загорают топлесс, и уже нередки корпоративные вечеринки, где сотрудники раздеваются догола с целью сплочения коллектива. Ни один исследователь не посмеет сказать, что религия в Древнем Египте не имела всеобъемлющего значения. Моральные запреты также были, нет поэтому вроде бы никаких оснований предполагать, что древний египтянин не знал чувства стыда своей наготы. Но вот парадокс: он ходит полуобнаженным! Почему?
  На этом месте вспоминаются аскеты некоторых индийских каст, т.н. дигамбара, которые обривают волосы не только на голове, но и на всем теле и уходят странствовать по городам и весям Индии совершенно голыми. Испытывают ли стыд они? Первоначально, видимо, да, но в том и состоит их послушание, чтобы полностью искоренить в себе всякую гордость и вместе с ней - чувство стыда, чтобы полностью п о д ч и н и т ь себя Высшему, не знающему мелких человеческих чувств. Точно также, отметим, обривают голову буддийские монахи.
  А с какой целью заставляют раздеваться донага призывников в военкомате? Зачем их бреют наголо, как заключенных? Чтобы ускорить медосмотр, отвечают обычно на первый вопрос. На второй вопрос нет вразумительного ответа. Но разве задача военкомата, вообще всей армии (как и тюрьмы) не состоит в том, чтобы с самого начала сломить психику человека, его неокрепшее сознание, его слабую способность к сопротивлению, подчинить его своей воле?
  Мы можем поэтому утверждать, что древнеегипетский костюм и прическа имеют - конечно же, в плане историческом, эволюционном, а не жестоко-своевольном, как в современной армии - ту же самую задачу. Ту же роль могли играть и упомянутые воротники-"ошейники", которые упорно продолжают считать признаком знатности человека, хотя зачастую вельможи и даже сам фараон изображаются без них.
  Выскажем напоследок еще одну мысль. Обнаженность предполагает и с к р е н н о с т ь: мы предельно искренни в моменты физической близости и лицемерны в деловом костюме. Осирис в "Книге мертвых" требует также искренних ответов от человеческой души. Но ведь еще раньше качество искренности мы объединили с качеством волевого бесстрашия, то есть самоподчинения. Нужно твердо помнить факт, который упорно твердят американские психологи: новый костюм и новая прическа чуточку меняет наш характер. Носимые же каждый день, они способны, пожалуй, привести к его серьезному изменению.
  
  жесты
  
  Сохранился один жест древних египтян, жест приветствия (подобный современному рукопожатию): ладонь, поднятая ко лбу и закрывающая его. Он поразительно напоминает "отдавание чести" у военных: жест подчинения. Возможно, он и имел то же значение.
  
  Но почему именно ко лбу? Здесь можно предложить следующее толкование. Существование "энергетических центров" человека, его "чакр", описанные еще в древнеиндийской литературе, современная наука то осторожно признает, то вновь отвергает. Спорить о том, есть ли у человека пресловутые "чакры" или нет, достаточно бессмысленно (вообще создается впечатление, что само слово, что бы оно ни значило первоначально, сейчас чудовищно вульгаризируется и употребляется с неуместной частотой). Важно то, что для древних (и не одних древних индийцев, ибо изображение таких же кругов на теле человека мы находим в самых разных культурах, даже на древних православных иконах) "чакры" в любом случае были реальностью, пусть не медицинской, но в любом случае психологической, ведь существует (и оказывает влияние на нас, вплоть до физиологического, до излечения больных через эффект Плацебо, до появления стигматов у святых) для нас то, во что мы верим. Шестая же "чакра", которая по индийским представлениям проецируется на лоб, на санскрите называется "аджня", "приказ". Через эту чакру человек, по древним верованиям, был способен влиять на других, даже подчинять их себе, передавая свой волевой импульс. Закрывание же лба в этом случае будет означать готовность п о д ч и н и т ь с я, как и протягивание руки ранее означало миролюбивые намерения: этим показывалось, что в руке нет оружия. "Мы пришли с голыми руками", - говорили англы, и "Я не собираюсь приказывать тебе, я покорен" - выражал египтянин своим жестом.
  
  позы
  
  Самая известная египетская поза - это "поза писца", запечатленная известной статуей: подогнутые под себя ноги, безупречная осанка и несколько вымученная улыбка.
  
  Можно подумать, что речь идет о человеке подневольном, подчиненном. Но нет, статуи фараона с супругой запечатлевают их все в тех же строгих напряженных позах: ноги, правда, не подогнуты под себя, но при сидении прижаты друг к другу; невероятно прямая спина и посадка головы. Пусть речь идет лишь о каноне, об "официальной" позе, которая не соблюдалась в быту - но ведь в жизни фараона, как и любого служащего его страны, было, вероятно, немало официальных моментов.
  Представим теперь себе, что ученикам в египетской школе (школе, и слыхом не слыхавшей о сегодняшнем либерализме, воспринимавшей телесные наказания как нечто само собой разумеющееся) приходилось выдерживать такую позу в течение всех долгих занятий! Что еще может тренировать такая посадка, как не волевые силы, не умение п о д ч и н я т ь себе свое т е л о - и подчиняться самому?
  Вернемся к "позе писца". Она поразительно схожа с индийской падмасаной, или "позой Будды": в действительности, конечно, не одного Будды, но всех индийских аскетов, практикующих в себе способность к к о н ц е н т р а ц и и, к сосредоточению, к волевому о в л а д е н и ю не только своим телом, но и своим у м о м. Разница с Египтом заключается, по всей вероятности, в том, что одна и та же поза есть для индийского аскета - сознательный выбор, для рядового же египтянина - вынужденная необходимость. Сознательность упражнения, разумеется, в разы увеличивает его успешность, но необходимо помнить о том, что тренировка в Индии для немногих была в Древнем Египте практикой для большинства.
  
  материалы
  
  С какими материалами взаимодействовал древний египтянин в повседневной жизни? Из природных мы можем назвать только папирус, далее - камень, металл, фаянс, стекло. Существует предание об изобретателе, предложившем фараону способ изготовления легкого и небьющегося стекла. Судьба его печальна: изобретателя, кажется, казнили, чтобы он не сумел сообщить секрет никому больше. Однако это предание говорит нам о том, что Древнему Египту были, видимо, уже известны пластмассы. Да и вообще слово "химия" происходит от "кхам" или "кхем" - так в языке Древнего Египта называлась земля, это же было названием страны.
  Что объединяет все эти материалы? Все они, используя обывательское слово, холодные. "Теплым", "человечным" материалом можно назвать, к примеру, дерево, шерсть, глину, и каждодневное обращение с ними будет воспитывать в человеке совсем иные качества, чем общение с "холодными" материалами: например, эмоциональность, душевную теплоту или же - например, через дерево и постоянное общение с вечно меняющимся миром природы - творческую силу, фантазию, ту жгучую фантазию, которой полны индийцы-жители тропических лесов, или норвежцы - создатели многочисленных волшебных сказок об эльфах и троллях. Наоборот, неэмоциональность есть необходимая предпосылка для п о д ч и н е н и я и выработки в о л и, в первую очередь, конечно, для волевого о в л а д е н и я ч у в с т в а м и.
  Высказывая все эти положения, мы можем легко заслужить упрек в ненаучности. Но если психологическое влияние цвета (то есть зрительных ощущений) на человека уже давно научно доказано и изучено, зачем же с ходу объявлять ненаучным разную психологическую ценность тактильных ощущений? Эксперимент, в котором две группы испытуемых поселили бы в жилище и предложили бы им одежду из материалов разного вида, мог бы дать убедительные результаты (мы осторожно пишем в сослагательном наклонении, не будучи уверенными в том, что такой эксперимент уже не был проведен).
  Вот еще одна мысль: сплавляя песчинки для получения стекла или фаянса, мы качественно изменяем материал - так не происходит ни с деревом, что остается деревом, ни с глиной, что остается глиной, ни даже с металлом. Речь при этом, однако, идет не о химическом синтезе, а о простом объединении. Из сплавления множества мельчайших песчинок создается единство - подобно тому, как государство создается из объединения и подчинения множества людей. Можно, разумеется, возразить, что только стеклодувы в Древнем Египте могли знать о тонкостях производства, да и они наверняка не искали в них философского смысла. Но важен здесь сам факт того, каким путем идет дух народа, какой способ производства из множества возможных он - пусть бессознательно - избирает.
  
  пища
  
  Что ели древние египтяне? Хлеб из различных зерен, полбу (вспомним "Сказку о попе и его работнике Балде: "А давать ты мне будешь вареную полбу"), овощи (лук, чеснок, редьку, огурцы), рыбу (как правило, сушеную). Из напитков распространено было пиво разных сортов. Молодые побеги папируса также шли в пищу.
  Не будем высказываться вновь о необходимости проведения эксперимента, доказывающего разное психологическое влияние разной пищи (вкусовых ощущений, по аналогии со зрительными и осязательными), или ссылаться на авторитет доктора Штейнера, убедительно доказывавшего то же самое. Сошлемся на житейский опыт: всем известно, что разная еда (и питье!) создает разное настроение.
  Наверное, сложной, почти невероятной задачей является для нас выяснить психологическое действие на человека питания древнеегипетским хлебом - сухими пресными лепешками (приходят на ум только арестанты, которых сажают на хлеб и воду). Подобное было под силу, видимо, только уже многажды упомянутому Штейнеру (утверждавшему, между прочим, что корни растения особенно влияют на интеллектуальную сферу, стебель и листья - на эмоциональную, плоды - на волевую). Обратим лучше внимание на другие особенности древнеегипетского рациона.
  Древние египтяне, как и все народы, ели, видимо, мясо: на фресках изображены животные, приносимые в дар вельможе (впрочем, животные не обезглавлены: может быть, речь идет о живых дарах?). Но, очевидно, совсем немного. Мы нашли в доступных нам древнеегипетских текстах только одно упоминание о мясе:
  Смотрите же, благородные женщины голодны, мясники же сыты тем, что они закололи...
   Речения Ипувера
  Ага! - воскликнете вы, - значит, мясо было повседневной пищей! Но нужно вспомнить, что "Речения Ипувера" есть описание крупного социального переворота, и автор их восклицает "Смотрите!" с горечью и болью.
  Смотрите: огонь поднялся высоко, пламя его исходит от врагов страны...
  Воистину: большие и малые говорят: "Я желаю, чтобы я умер"....
  Питание мясом, таким образом, - образец асоциального, ненормального, ужасного поведения людей во время всеобщей разрухи.
  Можно, конечно, объяснять такой рацион климатом, но скотоводы-арабы, географические соседи египтян - опровержение такого объяснения. Мы можем быть вегетарианцами или не быть ими, однако несомненно, что мясо способствует интенсивным эмоциям, вообще проявлению всего чувственного в человеке. Научно доказано, что половое созревание подростков, употребляющих больше мяса, происходит раньше (правда, их половая жизнь и раньше заканчивается). Единодушно отмечают вспыльчивость и даже жестокость северных народов (потребляющих мясо ежедневно за отсутствием другой пищи) все исследователи Крайнего севера. Кто будет спорить со страстностью кавказцев, равно как и с фактом их приверженности мясной кухне? Но ведь именно эта эмоциональность - враг в о л е в о г о п о д ч и н е н и я. Не этим ли объясняется практически полное отсутствие мяса в древнеегипетском рационе?
  Вероятно, по той же причине в Древнем Египте пили не вино, а пиво - "смягченный" вариант алкоголя, подобно тому, как рыба есть "смягченный" вариант мяса. Если действие мясоедения на человека еще и может сегодня кому-то показаться недоказанным, то подобное же, в несколько раз усиленное, действие вина не будет оспариваться никем.
  Сообщается, что луком и чесноком кормили строителей пирамид - "чтобы те были сильными", - добавляют обычно современные популяризаторы. Сильными ли? Странно, отчего тогда лук и чеснок не едят активно сегодняшние культуристы (может быть, впрочем, просто от недалекого ума?) Или покорными? Эти растения обладают, помимо прочего, медицинскими свойствами, но нужно проявить незаурядную волю, нужно уметь заставлять себя, чтобы съесть целую головку свежего лука (в данном случае речь идет об у п р а в л е н и и вкусовым в о с п р и я т и е м). Может быть, в этом и кроется разгадка?
  Вероятно, схожим способом разрешается и вопрос о молодых побегах папируса. Автор признается, что сам никогда не пробовал их, но вообще нетрудно предположить, что пища эта - богатая клетчаткой, подобная русскому ревеню, очень полезная, возможно, но не так легко усваиваемая. Речь идет не об усвоении ее в желудке, а о, так сказать, "начальном этапе". Кто хоть раз пробовал свежие стебли ревеня (едва ли нужно ожидать от стеблей папируса меньшей жесткости), знает, как тяжело их пережевывать, как практически невозможно пережевать их полностью и приходится выплевывать жесткие волокна. Здесь гурману также придется заставлять себя, хотя и несколько на иной лад: принуждать к работе мускулы своей челюсти (также речь идет о ф и з и ч е с к о й в о л е).
  Тогда даже употребление лука и молодого папируса в пищу будет тренировать в человеке все те же волевые качества, качества (само)подчинения - тренировать каждый день его жизни, более того, несколько раз на дню, тренировать с тем завидным постоянством, которое и не снилось воспитателям в школе или создателям психологических тренингов!
  
  4. ЯЗЫК
  
  фонетика
  
  Мы переходим к крайне сложному вопросу о древнеегипетском языке, как и о языке вообще.
  Как методисты - преподаватели иностранного языка, так и языковеды сходятся в том, что изучение языка имеет мощное воспитательное значение не только по причине знакомства учеников с культурой другой страны, но и по факту овладения самим языком и через его морфологию, синтаксис, этимологию слов, словообразование - овладения другим способом мышления, другим менталитетом.
  Итак, роль изучения строя языка в формировании человеческого сознания уже кажется общепризнанной. Но разве не может это быть верным также по отношению к звукам речи и их овладению?
  Звучащее слово в любой культуре считалось магическим, ведь и заклинания, и заговоры связаны с речью, и только потом уже - с какими-то магическими действиями. Но почему, кстати? Попытаемся прояснить это для себя.
  Звуки речи образуются в результате не одного колебания голосовых связок, но и прохождения струи воздуха через органы речи, складываемые для каждого звука по-особому. В зависимости от участия голоса в образовании звука, от преобладания голоса или шума мы и называем звуки гласными, полугласными, сонорными, вибрантами, смычными или щелевыми. Все это верно, как и то, что, сравнивая два разных языка, мы зачастую по пальцам можем пересчитать одинаковые звуки - звукам остальным одного языка нет соответствия в другом, и наоборот. В качестве самого известного примера приводят английское межзубное TH, которому нет аналогов в русском, но - хм! - не только TH, но и R, и все смычные взрывные, такие как B, P, D, T, G, K, и большинство гласных не имеют подобия в русской речи, сколь бы многие учителя английского языка своим произношением не старались уверить нас в противном!
  Но каждый раз, создавая звук, мы порождаем звуковые колебания, вполне реальные физические вибрации, уникальные для каждого звука любого языка! Вибрации эти ощущаются нами самими, и достаточно нелепо отрицать психологическое воздействие звуковых ощущений на человека, признавая воздействие ощущений зрительных. Это воздействие индийцы, не столь, может быть, искушенные в экспериментальной психологии, но зато опытные в практике духовного делания, уже тысячелетия используют в так называемой "мантра-йоге". Йога эта заключается в произнесении слов или даже отдельных звуков, подобных "АУМ", внешне бессмысленных, но длительное повторение которых возводит человека в нужное психическое состояние. Подобные практики известны и православным монахам Афона, да и вообще, кажется, в любой религии.
  Теперь представим себе, что все шипящие обладают схожим воздействием на сознание человека, все вибранты - другим воздействием и т. д. Но ведь существуют языки с преобладанием гласных и с преобладанием согласных, с обилием шипящим и обилием сонантов, "металлические" и "льющиеся" и прочее! Тогда всякий, говорящий на определенном языке и слушающий родную речь, каждый день на протяжении всей жизни подвергает себя воздействию определенных по своему психическому характеру звуковых колебаний, что не может, в конце концов, не отразиться на его сознании!
  Таким образом, нашей задачей по отношению к Египту, как и к любой следующей культуре, становится определить характерные для языка (или языков) этой культуры звуки и своеобразие их психологического действия.
  Ученые располагают очень скудными сведениями о гласных звуках древнеегипетского языка, его согласные звуки, напротив, изучены достаточно полно. Каковы они? В древнеегипетском присутствуют те же согласные звуки, что и в русском языке, за исключением звуков "в", "ц", "щ". Есть два звука, которые еще могут быть найдены в английском: это "джь", как в слове John, и "краткое у", как в слове When. Но при этом поражает количество гортанных звуков, различных вариантов "х"!
  Таковы "твердое х", полностью совпадающее с русским, "придыхательное х", в английском Home или немецком Hauch, "гортанное г", звучащее в белорусской речи, а у нас сохранившееся только в слове "Бог", его мягкий вариант; так называемый гортанный взрыв, подобный немецкому Knacklaut перед гласными в начале слова или такому же звуку в диалекте кокни (к примеру, в слове Li"le (little)) и, наконец, "гортанное K", более звучным вариант предыдущего: звук, похожий на кашель. Кроме того, любой внимательный читатель древнеегипетских мифов обратит внимание на количество придыхательных звуков, к примеру, в именах "Атхеам" (название "небесной страны"), "Себекх", "Небетхет" (имена богов, приводимые нами в традиционной орфографии: о правильности такого произношения можно поспорить), родственных придыхательным в санскрите: в словах "буддха", "бхакти", "дхарма" и многих других - а также несколько похожих на немецкое придыхание звука T, например, на конце слов ist, sollst. "Тх" в слове "Атхеам" и ему мы произносим в два звука, но для египтянина они были одним, подобно этому англичанин произнесет всего лишь три звука в слове jam, которое мы выговорим в четыре: джем. Создается впечатление, что древние египтяне говорили в основном гортанью, задней частью горла. Попытайтесь воспроизвести эти звуки сами! Каждый из них - как выталкивание частицы воздуха наружу, как маленький взрыв (название "гортанный взрыв" не случайно, но вообще может быть применимо к любому из этих звуков), каждый из них требует затрат сил. Теперь представьте, что где-то существовал народ, сплошь перемежавший свою речь такими звуками, что каждый древний египтянин должен был произвести около десятка таких "гортанных взрывов" в предложении средней длины! Какое действие они оказывали?
  Достоверный ответ может быть дан только в результате широкого научного эксперимента, сейчас же мы позволим себе несколько предположений. Проталкивание воздуха через сомкнутые связки требует, во-первых, волевой силы (ф и з и ч е с к о г о напряжения), во-вторых, известного "отказа от себя", известного "самоуничижения", как ни странно применять такие определения по отношению к звукам. Речь ловкого дельца или дипломата течет свободно и легко. Поэт или певец можем позволить себе несколько театрально грассировать или растягивать гласные. Но ни тот, ни другой не будут подчеркивать в своей речи "кашляющие звуки", которые бы делали их немножко смешными. Гораздо естественнее услышать такие звуки в речи политика, стремящегося выплеснуть в слове самозабвенную энергию своего призыва. Очевидно, что такое своеобразие фонетики языка будет также формировать качества в о л и и подчинения. Мы не будем аргументировать более в защиту положения, которое кому-то покажется спорным, а предложим всем критикам насытить свою речь "гортанными взрывами" и наблюдать, каких именно качеств те от них требуют.
  Второе важное размышление касается сравнительной важности гласных и согласных в древнеегипетском, как и вообще в любом языке
  Мы вновь предлагаем вам провести самостоятельно небольшой эксперимент. Найдите любой небольшой текст (желательно эмоционально насыщенный, к примеру, сообщение о кончине) и прочтите вначале все гласные, а затем все согласные звуки кому-нибудь, незнакомому с его содержанием. В первом случае ваши слушатели схватят общее настроение (но не поймут, о чем идет речь, если только не догадаются), во втором же воспримут информацию, лишенную всякой личной окрашенности, всякой выразительности. Этот простой пример наглядно показывает, что гласный звук в языке передает ч у в с т в о, согласный - м ы с л ь, подобно тому, как это делают в изображении цвет и линия.
  Языки эмоциональных народов Океании полны певучих гласных (о чем говорят и названия на карте Тихого океана: Тубуаи, Мангаиа, Папеэтэ, Эиао...), а в речи рационалистов немцев те занимают куда более скромное место. В финикийском алфавите, изобретенном для торговых записей, первоначально не было гласных: деловая проза не предполагала лирики. Их не знала и египетская письменность. Гласные в древнеегипетском языке, вне сомнения, были, но, может быть в количестве таком незначительном, что они и не осознавались как особые звуки речи, а, скорее, как "прослойки" между согласными, которые и записывать-то не стоит? Так, в языке абазин - народности Северного Кавказа - всего две гласных: "а" и "ы", а число согласных в этом языке равно 65: не могло ли схожее положение вещей быть в Древнем Египте? Или гласные как свидетели чувств нарочито не замечались? Ответа нет. Но достоверно в любом случае, что отказ от своих чувств тренирует и укрепляет волю вообще, как и умение в л а д е т ь э м о ц и я м и в частности.
  
  алфавит и грамматика
  
  Вопреки распространенному заблуждению, древнеегипетские иероглифы не так уж трудны для чтения и письма. Вернее, они непросты, но трудности иероглифики - совсем не в том, в чем они обычно мыслятся.
  Древнеегипетскую письменность можно назвать буквенно-слоговой: существовало около 33 знаков, обозначавших отдельные согласные звуки, и большое количество знаков для обозначения сразу двух звуков. Так, зигзагообразная линия означала звук "м", рот - звук "р", иероглиф ласточки - "мр". Слово "мера" по-древнеегипетски (если бы оно звучало именно так) можно было бы записать или двумя первыми значками, или одним последним. Эти двойные знаки были, однако, не так уж сложны для запоминания: ведь в египетском слове "ласточка" действительно были звуки "м" и "р", а иероглиф "мр" действительно изображал ласточку, в отличие от китайских иероглифов, давно потерявших связь с изображаемым объектом. На практике употреблялось не более 150 иероглифов, хотя существовало их гораздо больше: этот минимум несравненно меньше 2000 знаков, необходимых рядовому китайцу! Для записи слова "мера" потребовалось бы, впрочем, поставить рядом детерминатив - иероглиф, обозначавший абстрактные понятия, а для записи, к примеру, слова "море" рядом с этими же значками другой детерминатив, означающий "части света". О нет, сложность заключалась вовсе не в этом!
  Сложность состояла в стандартном начертании знаков, каждый из которых представлял маленький виртуозный рисунок. Волей-неволей требовались развитые каллиграфические навыки и т в е р д а я р у к а, если ученик действительно желал "быть удаленным от мотыги и кирки", другими словами, те же самые качества, которые развивала древнеегипетская живопись, опиравшаяся на "точное рисование сразу". Требовались неустанные внимание и у м с т в е н н а я к о н ц е н т р а ц и я, как и от современного автомобилиста, который должен держать в голове значение множества дорожных знаков и еще большего множества правил их соединения. Нарушить же способ начертания было нельзя: тогда иероглиф мог бы быть прочитан совершенно по-другому! Огромное количество иероглифов изображают человеческую фигуру, причем в одном случае такой значок обозначает "священнослужитель", в другом "достойный", в третьем - "воин", в четвертом - "работник", в пятом - "бог" или "множество" - и все эти различия достигаются изменениями мелких деталей в фигуре человека. Разумеется, только имея незаурядную организованность и готовность п о д ч и н я т ь с я правилам, а также волю и способность к самообузданию (или развив ее), можно использовать такую систему письменности: ведь мы уже говорили о том, что способность к концентрации, к удержанию внимания является самой волевой изо всех умственных способностей человека
  От орфографии перейдем к синтаксису и пунктуации. Собственно пунктуации в древнеегипетском тексте не было, за исключением так называемых "красных точек", выделявших смысловые отрезки, примерно равные предложению: они появились уже в Новом царстве. Не было и отступов между значками, и все же отдельные слова достаточно легко узнавались, так как вписывались в так называемый "блок": в квадрат, ради чего приходилось иногда даже нарушить последовательность знаков. Некоторая аналогия может быть найдена здесь со славянской вязью: как и надпись иероглифами, она была декоративной в первую очередь, а две буквы ради красоты, но в ущерб смыслу, могли быть размещены одна над другой. Последовательность слов в предложении, как и последовательность знаков внутри блока, регулировали строгие правила, более того, существовало так называемое "соподчинение правил".
  Что имеется в виду? В славные прежние времена, когда орфографическая и пунктуационная культура была гораздо выше (ныне и в официальном документе деепричастный или причастный оборот забывают выделять запятыми), русские люди знали, где ставится тире, а где - запятая. С помощью тире может быть обособлено определение: "Он - старый человек - видел больше нас". Запятая может разделять однородные члены: "Убили его, Мишку и Кольку". Если же в одном месте могут быть поставлены сразу два знака, выбор следует сделать в пользу знака большего значения, в нашем случае запятой: "Убили его - старого человека, Мишку и Кольку". Сложно? Да, непросто. Кто, впрочем, сейчас соблюдает эти правила! (Новой нормой стала одновременная постановка запятой и тире). Но дело в том, что в Древнем Египте таких соподчинений было не одно и не два! Представьте себе, что тире подчинено запятой, они оба - двоеточию, все трое - точке с запятой и т. д.; что все эти знаки активно употребляются и что выбор вам приходится делать в каждом втором предложении - и вы поймете, в чем состояла сложность при записи текстов иероглифами. Однако такая система письма - это еще и тренинг: тренинг на развитие, если будет позволено так выразиться, и е р а р х и ч е с к о г о м ы ш л е н и я: умения все оформлять в строгом порядке, самому этому порядку подчиняясь. Но те, кто приобрел привычку мыслить таким образом, будут естественно готовы подчиняться правилам не только на письме, но и в жизни, при этом сопоставляя, какое из двух конфликтующих правил значительнее и какой начальник выше рангом.
  
  ГЛАВА III. МЕСОПОТАМИЯ
  
  Переходя к культуре Месопотамии (или Междуречья, что представляет собой русский перевод этого греческого слова), мы должны определиться с историческими терминами. "Месопотамия - это Древний Шумер?" - спросит нас читатель. "Это ведь Вавилонское царство?" - спросит другой; "Это Ассирия?" - третий. Во всех трех случаях ответ будет утвердительным. "Так, позвольте, Вавилония или Ассирия: это же разные государства!" - возмутится историк. "Как же называть этот народ: шумерами, вавилонянами или ассирийцами?" - горестно воскликнет рядовой читатель.
  Да, Вавилония с центром в Вавилоне и Ассирия с центром в Ашшуре - разные государства: так же, как Киевская Русь, Московское Царство, Российская империя со столицей в Санкт-Петербурге и РСФСР. Но, как и во втором примере, эти два государства представляют разные этапы существования о д н о й цивилизации, которую правильнее всего собирательно называть цивилизацией Междуречья или Месопотамией. "Вавилоняне" и "ассирийцы" - не названия народов: это обозначения людей, принадлежащих к определенной исторической эпохе (так же, как "русичи" или "россияне"). "Шумеры", напротив - имя народа, одного из двух великих народов, образовавших наднациональное единство. Вторым народом были аккадцы или восточные семиты, поэтому правильно будет употреблять эти слова в паре: "шумеры и аккадцы" - так же, как мы говорим "татаро-монголы" (а иногда - "монголо-татары"). Но, как мы называем империю Чингисхана "Монгольской империей" по имени основного этноса, так же простительно употреблять слово "шумеры", имея в виду всех жителей Месопотамии
  
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ
  
  климат и сельское хозяйство
  
  Переходя к культуре Междуречья, мы сталкиваемся с трудностями обработки земли, совсем иными, чем в Древнем Египте.
  Расположенная между Тигром и Евфратом, реками не столь уж многоводными (площадь бассейна первой - 375 кв. км., второй - 765 кв. км., сравним площадь бассейна Нила - 2870 кв. км., Волги - 1360 кв. км.), эта пустынная земля не знает широких речных разливов, не знает метрового плодоносного слоя, покрывающего поля. Но переход к государству требует в большинстве случаев оседлости и земледелия. Земледелие же Междуречья можно точно обозначить двумя словами: "мучительное орошение". Система каналов существовала и в Египте: строго продуманная, по-немецки четкая система каналов. Но каналы в Вавилонском царстве, куда более протяженные, значили больше, требовали большей заботы, и больше сил затрачивалось на их создание. Рытье каналов, как говорят нам историки, было общественной повинностью, которую месяц или два в году по очереди исполняли все взрослые мужчины, не рабы, но свободные общинники: повинностью неприятной, но необходимой.
  Можно было бы предположить, что эта необходимость организовать общественную жизнь приведет к подчинению одних другим, к кастовой, иерархичной организации общества, как в Древнем Египте. Что же, бедные и богатые, простые люди и правящая верхушка существуют в любой культуре, но древнеегипетской одержимостью желанием подчиняться у шумеров мы вовсе не замечаем. Красноречивым фактом в пользу этого является хотя бы количество народных восстаний и гражданских войн, в Древнем Египте крайне редких, но сотрясавших Вавилонию и Ассирию постоянно. В чем же здесь дело? Дело в различной психологии, порождаемой различным образом земледелия.
  Поставьте себя на место египтянина: вы терпеливо ждете, пока Владыка, Божество реки не соизволит спуститься в долину, заливая ваши поля и наполняя предусмотрительно вырытые каналы. Сколько бы вы ни трудились, все зависит фактически только от его милости, ибо при высоком разливе урожай будет обильным, а иначе все хитроумные системы орошения останутся стоять без дела, более того, всему краю грозит оскудение (вспомните библейское повествование о приснившихся пророку семи тучных и семи тощих коровах, пожравших первых, которые он истолковал как семь грядущих и семь неурожайных лет). Как не проникнуться здесь трепетом перед вышестоящими?
  Теперь ощутите себя шумером: перед вами пустынная, неблагодатная земля, которая ничего вам не даст из своей милости. Хочешь получить урожай? Копай каналы! Копай в поте лица своего, сооружай дамбы, одну другой выше, чтобы не дать воде убежать к морю узким руслом - и, если безводная земля зазеленеет, это будет результатом труда твоих рук. Почва и вода сопротивляются, первая - засыпая уже прорытые каналы, вторая - не желая идти в приготовленное для нее русло и устраивая неожиданные каверзы: это способно разозлить и святого! Будешь ли ты уважать начальников, указывающих тебе, как копать правильно? Нет: ты пошлешь их куда подальше!
  Мы можем предполагать при столкновении со всеми этими природными трудностями появление прямого, энергичного, независимого, может быть, в о и н с т в е н н о г о х а р а к т е р а.
  И все же эти воинственные люди объединялись, распределяли между собой обязанности по копанию каналов, возведению дамб и плотин. Прямой необходимости делать это совместно не было, ведь, если предупреждение и подготовка к разливу Нила возможна только в рамках целой нации, то провести воду на свою землю земледелец может и самостоятельно, силами своей семьи. Правда, если, к примеру, канал окажется слишком узок, то воды, оросившей один участок, может не хватить на следующий, а если некто соорудит на своем наделе плотину, вода, залив его, не достигнет другого - ну так что ж, ущемленному никто не запрещает, взяв увесистый камень, пойти выяснять отношения с ловким соседом, а при необходимости и проломить череп наглецу..
  Руссо в своем крайне интересном "Опыте о происхождении языков" о так называемых "древних южных народах" пишет: "То же можно сказать о скудных и не слишком острых потребностях, которые побуждали людей собираться для общих работ. Один начинал укладывать камни в ложе источника, а другой заканчивал, зачастую нисколько не нуждаясь в каком-либо уговоре; иногда они даже не видели друг друга". Нет, великий философ на этот раз ошибался! "Уговор", оказывается, был, оросительная система создавалась именно по этому "уговору", по плану, а не хаотично, так же распределялись и "наряды". Что побудило шумеров собираться для такого "общественного уговора"? Как мы уже выяснили, не страх собственной голодной смерти. Может быть, чувство социальной солидарности? Мы сомневаемся, что это качество, развитое ныне в некоторой мере только у лучших представителей западных стран, тогда было общим достоянием. Может быть, некоторый художественный инстинкт, желание делать этот мир красивым? Но много ли красоты в рытье каналов? Гордость, желавшая общественного признания? Слабый стимул для утомительного и вовсе не героического труда. Нам представляется, что единственным чувством, сподвигавшим жителей Междуречья на общественные работы, могло быть с о ч у в с т в и е к своим соседям, сочувствие, пока пусть не выходящее из узких рамок своего клана (мой деверь, мой зять, мой кум, мой брат живет на соседнем участке, и нехорошо будет оставить его без воды), но все же имеющее название именно сочувствия, а не личного страха или желания наживы.
  
  экономика и производственные отношения
  
  Маркс пытался уверить весь мир в том, что самые древние государства были государствами рабовладельческими, что рабский труд в них был основой производства. Это не так: в Древнем Египте, в Вавилонии и позднее в Ассирии (в отличие от Древней Греции и Древнего Рима - колыбели и образца современной западной цивилизации) рабов было немного, да и эти рабы были иностранцами: не им в производстве принадлежала главная роль. Общественную формацию Древнего Египта, если мы пользуемся марксисткой терминологией, правильней обозначить скорее как "тоталитарный социализм", а Междуречья - как "долговой феодализм". Имущественное неравенство существовало, и бедняк, задолжавший богачу, поступал к нему в услужение, в своеобразное "временное рабство", сроки которого законы Хаммурапи ограничивали тремя годами. Многие обезземелившиеся крестьяне брали землю в аренду у богатых землевладельцев или у храмовых хозяйств. Кроме того, существовал целый ряд так называемых "полусвободных людей" ("мушкенум"), получавших натуральное довольствие или земельный надел за нахождение на государевой службе. Капиталистическое отношения, то есть плата ремесленнику за товар или временному работнику за оговоренные услуги, разумеется, существовали также, как они имели место еще и в Древнем Египте, но не играли в экономике такой большой роли (причина этого будет названа позднее).
  Развитию каких же качеств характера способствовали такие экономические отношения? По степени имущественного расслоения Вавилония напоминала, видимо, современную Россию, с той существенной разницей, что сегодня коммерсант может за всю жизнь не встретиться ни с одним из тех, кому он обязан своими деньгами: с покупателями его некачественного и бесполезного товара, со зрителями его нелепого телешоу или читателями его глянцевого журнала... "Виртуальных" способов делания денег в древних государствах не было: каждому, приходившему к нему занять мешок зерна, построить за плату стену, наняться батраком в хозяйство, сосватать дочь, заплатив за нее немалое приданое, вавилонский "состоятельный гражданин" смотрел в глаза. Решение о том, простить или нет своему соотечественнику долг или недоимку, как и о том, помогать ли вообще лишившемуся всяких средств к существованию, им принималось самостоятельно, но слезы и причитания должника, закабаленного, разорившегося бедняка, его матери, сестры, жены, родственников и друзей, также могли повлиять на это решение. (В наше время сотовый оператор останется глух к вашим мольбам, даже если вы, задолжавший за оплату услуг связи, полжизни готовы отдать за возможность сделать звонок...). Жизнь в древнем мире по причине отсутствия окружающих нас технических удобств, которые мы уже перестали замечать, была много, много суровей, и стала бы просто невозможной, думай богач (наконец-то мы произнесли это "просторечное" слово, до того стыдливо нами избегаемое - но почему, наконец, не называть вещи своими именами?) всегда и везде о своей выгоде. Очевидно, что производственные отношения, подобные вавилонским, просто не смогли бы существовать, не проявляй добрая половина граждан Вавилонии способности к с о с т р а д а н и ю, сопереживанию и прощению (в нашем случае - прощению долга).
  Но взглянем на эту долговую экономику и с другой стороны: упрашивать жителям Междуречья своих кредиторов или более удачливых собратьев приходилось часто - неужели каждый раз они испытывали подлинное горе и сокрушение? Неужели не пользовались, хотя бы отчасти, присущими каждому человеку актерскими умениями, то есть, на самом деле, способностью к в о о б р а ж е н и ю ч у в с т в?
  
  правящий класс, армия
  
  В Междуречье неплохо жилось людям богатым (свободным общинникам-"кулакам") и людям образованным (становившимся священниками), но все же далеко не они составляли знать вавилонского и ассирийского общества.
  В Древнем Египте фараон - сын Бога, и образ правления поэтому можно назвать, пусть и с некоторыми оговорками, иерократией, властью "священства" (мы не используем название "теократии", "власти Бога", так как считаем его по отношению ко всем существовавшим доныне государствам некорректным: священники - не сам Бог и, увы, не всегда служителей культа снедает забота исключительно о Божественном). В Вавилонском, как и позднее в Ассирийском царстве оформляется тип властителя, характерный позже для всей средневековой Европы: властителя светского, царя. Говоря иначе, происходит разделение "священства" и "царства". ("Происходит впервые", - чуть не написали мы, но ведь в Древней Индии уже были отделены жрецы (брамины) от светских правителей (кшатриев): даром, что в общественным сознании были более почитаемы первые, государствами правили все же вторые). Но он, вавилонский царь и его служители - выходец из какого сословия?
  В Афинах на должность архонта, поскольку та вплоть до Перикла не оплачивалась, могли претендовать только люди состоятельные: торговцы. Но в Междуречье власть не была выборной. Она бралась силой! "Царствие силою берется, и сильные восхитят его себе" - эту строка из Библии вполне применима и к "земным" царствам: вавилонскому и ассирийскому. "Сильные" же должны были держать в руках оружие и уметь с ним обращаться. "Сильные, восхитившие царство", были военными! - воинами, прежде всего, были и цари Междуречья.
  Сохранилось огромное количество надписей, прославлявшие царей - не мирные, но военные их заслуги. Огромное количество барельефов, на которых царь во главе войска или гонит прочь врагов, или охотится на львов (занятие также не для монаха или торговца). Вообще, война кажется ключевым занятием для этой культуры, не то чтобы неуемной в своих имперских амбициях, не захватившей, подобно Риму, огромной территории, но какой-то по детски, по-кавказски воинственной и страстной! Даже поэты нашей эпохи как будто явственно ощущали эту черту, хотя и не занимались историческими исследованиями:
   Ассирияне шли, как на стадо волки,
   В багреце их и в злате сияли полки,
   И без счета их копья сияли окрест,
  Как в волнах галилейских мерцание звезд...
   Дж. Байрон (перевод А. Толстого)
  А каков образ национального героя культуры? Это Гильгамеш, человек-воин!
  Если в Древнем Египте путь к социальному росту лежит через вхождение в иерархию, через "гнутье спины", то в Месопотамии - через отвагу и пылкость, обеспечивающие успехи в военных походах и продвижение по иерархии военной. Качества ч у в с т в е н н о с т и, высокое развитие элемента с т р а с т и, желания и влечения - вот что требует государственный строй от зрелого мужчины, действительно желающего преуспеть. Как тут не порадеть о развитии этих качеств, тем более что они, похоже, вообще изначально свойственны мужчине, который "должен быть дик и свиреп", согласно испанской поговорке!
  Теперь, однако, мы отвлечемся от вопроса, кем были властители Междуречья, и скажем несколько слов о том, чем они занимались на своем рабочем месте и как они правили. Мы имеем в виду прежде всего судебную власть, а именно знаменитые "Законы Хаммурапи", наверняка известные читателю - современные историки считают этот свод законов великим достижением юриспруденции древности. Мы еще не раз будем ссылаться на этот кодекс и говорить о его содержании, но сейчас нас интересует само построение законодательных статей. Эти статьи, во-первых, не группируются по рубрикам, во-вторых, они рассматривают каждую сторону жизни человека с необычайной конкретной дотошностью, которая стремится предусмотреть все возможные варианты и комбинации! Вам необходимы конкретные примеры? Сколько угодно!
  ј 15. Если человек выведет за городские ворота раба дворца или рабыню дворца, или раба мушкенума, или рабыню мушкенума [госслужащего], и не выведет их на клич глашатая, то его должно убить.
  ј 16. Если человек укроет в своем доме беглого раба или рабыню, принадлежащих дворцу или мушкенуму, и не выведет их на клич глашатая, то хозяина дома должно убить.
  ј 17. Если человек поймает в степи беглого раба или рабыню и доставит его господину его, то господин раба должен дать ему 2 сикля серебра.
  ј 18. Если этот раб не назовет своего господина, то должно привести его во дворец, исследовать его дело и возвратить его господину его.
  ј 19. Если он удержит этого раба в своем доме и потом раб будет схвачен в его руках, то этого человека должно убить.
  ј 20. Если раб бежит из рук схватившего его, то этот человек должен поклясться богом господину раба и будет свободным от ответственности.
   Законы Хаммурапи
  Представьте же теперь себя на месте ассирийского правителя, который должен в повседневной практике руководствоваться именно этими законами: как, на самом деле, нелегко! Как упомнить в голове все эти обстоятельства: раб храмовый или государственный, казнить ли или награждать его поимщика, казнить ли самого раба или вначале нужно вести его во дворец?.. А какие же умственные способности тренирует такое судопроизводство? Едва ли здесь будут востребована аналитическая способность или креативность мышления судьи, но то, что без сомнения потребуется ему - это о ц е н о ч н а я с п о с о б н о с т ь рассудка, умение точно к л а с с и ф и ц и р о в а т ь судебный случай и найти соответствующий ему параграф в универсальном и богоданном кодексе.
  
  религия и мораль
  
  Мораль, как мы уже выяснили, наиболее прочно консервируется в обряде и ритуале (не обязательно религиозном, но в "древних" государствах обряд немыслим без религии). Посмотрим же, каким ритуалам придавалось особенное значение для Вавилонии и наследовавшей ей Ассирии.
  Это, прежде всего, воинские ритуалы, ритуалы почитания предков и родственников, всевозможные магические обряды и, наконец, календарные ритуалы плодородия, в первую очередь, обряд священного брака. Разберем их по очереди.
  С воинскими ритуалами все кажется предельно ясным: если война занимала (развивая качества воинственности и чувственности) в жизни древних шумеров и аккадцев такое место, тогда совершать жертвенные возлияния и заклания животных ради успеха битвы становится просто необходимым.
  Переходя к почитанию родных и умерших, приведем достаточно длинный отрывок так называемого "искупительного заговора" (нечто среднее между заговором в понятии языческом и молитвой в смысле христианском), заговор, которым жрец просит Божество простить человека, несмотря на то, что он
   слабую обидел,
   отвратил женщину от ее города,
   сына от отца отделил,
   отца от сына отделил,
   дочь от матери отделил,
   мать от дочери отделил,
   невестку от свекрови отделил,
   свекровь от невестки отделил...
   к отцу своему полон презрения,
   к старшему брату полон ненависти...
  с отцом-матерью он был неучтив,
   на старшую сестру наговорил дурного...
   с женой соседа своего сблизился...
  доброго человека от семьи отдалил...
  Список грехов долог, очень долог. Важно, однако, что именно эти, а не другие грехи считаются самыми страшными. Самое большое преступление - против родственных чувств, против кровных уз и уз брака, другими словами, против л ю б в и материнской, отцовской, сыновней и любви между мужчиной и женщиной.
  Почему именно этим чувствам придавалось такое значение? Не потому ли, что на с о ч у в с т в и и (пусть к родственнику), на привязанности (пусть к "ближнему"), на любви (пусть только к сыну), на взаимовыручке был построен весь уклад жизни шумеро-ассиро-вавилонян (см. рубрику "экономика"), уклад, так легко могущий быть разрушенным?
  Христианство, в противоположность вавилонской "люби своих", сообщает новую заповедь: "любите всех, любите врагов ваших" - заповедь прекрасную, заповедь, являющую собой безусловный шаг вперед в этическом смысле, но неосуществленную "христианским миром" до сих пор. Западный мир поднялся до понимания необходимости уважения людей с другим цветом кожей, разрезом глаз, другим образом мыслей, другой сексуальной ориентацией, до Political Correctness американцев и Toleranz немцев, но до всеобщей любви? Нет, мы еще, видимо, не христиане и пока не имеем права гордиться христианским наследием.
  Итак, вот удивительный парадокс, вот загадочная двойственность культуры Междуречья: с одной стороны, воинственная кровожадность, с другой, требование (пока внутрисемейного, внутрикланового) сочувствия и сопереживания, выраженные оба в ритуале (Излишне говорить, что ритуал является действенным воспитателем тех или иных свойств личности). Но вообще, нужно ли удивляться этому, если мы вспомним, что с о ч у в с т в и е и ч у в с т в е н н о с т ь имеют один корень? Может быть, это лишь разные стороны одного качества?
  Обращая теперь наш взор на магические ритуалы, мы сталкиваемся с очень непростым феноменом, а именно с самим феноменом магии.
  Магию проще всего определить как воздействие на окружающее, изменение окружающего мира неким "сверхъестественным" путем. Магия существовала везде и всегда, существует она и сейчас: от заговоров знахарок в глухих селах до фешенебельных "магических салонов" в центре столицы. Лицемерием будет не замечать ее в настоящее время, списывая существование магии в древности на "недоразвитость" или "пережитки первобытно-общинного строя" у наших предков. Вопрос о действенности, эффективности, психологическом или физическом обосновании магии - за рамками нашей работы (заметим только, что эту поразительную устойчивость многотысячелетнего существования очень сложно объяснить одними особенностями нашей психики). Итак, магия существовала всегда - весь вопрос в том, какое именно место ей отводилось в той или иной культуре.
  В христианском мире она объявляется делом рук сатаны, а терпится только как свидетельство дремучего, языческого невежества. Широкое исключение делается, впрочем, для внутрицерковной магии, например, для экзорцизма (изгнание бесов), практикуемого в том числе в православии - здесь магия "богоугодна", потому и само слово по отношению к экзорцизму применять не дозволено. Все чудеса, описанные как в Евангелии, так и в средневековых житиях святых, есть, по существу, также магия, и возражение о том, что творятся эти чудеса силою Божией, а не слабым человеческим разумением, ничего не объясняет: ведь и древние обращались к своим богам. Кристально-ясное сознание жителя Древнего Египта сложно назвать магичным. Общественно-правовое мышление древнего грека или римлянина также лишено магичности (оракул, как и гадания авгуров, сверхъестественен, но не может изменить реальность, а только возвещает о ней). Культура буддизма также отрицает магию, отрицает гораздо последовательнее, чем христианская, считая важным для освобождения души только личные, "естественные" заслуги. В жизнеописании Будды мы не найдем ни одного чуда, более того: когда он, еще не обретя великой истины, решает не есть совсем, небесные власти предупреждают отшельника, что в этом случае для поддержания его сил будут вливать небесный нектар ему через темя - только эта "противоестественность", это покушение на чудо и мешают юному Будде отказаться до пищи полностью.
  Напротив, в Месопотамии магия расцветает пышным цветом, имея государственный статус.
  Любопытно и показательно то, что в законах Хаммурапи мы находим наказание за ложное обвинение человека в колдовстве: эта статья из 282 статей кодекса по счету - вторая! Это ли не доказательство государственной важности магии в шумеро-вавилонском мире?
  Но теперь зададимся, наконец, вопросом: а каково же действие практикования магии, неважно, успешного или нет, на личность человека? Магия по своей природе - это ж е л а н и е: любому чародейству должно предшествовать "я хочу!". Уже названные нами воинские ритуалы также часто были магическими: поворачивание у фигурки противника, сделанной из сала, головы на спину, чтобы нанести на него порчу. Но дело в том, что, проговаривая заговор, совершая действия с фигуркой и т. д., мы безотчетно утверждаемся в нашем желании, мы потворствуем ему, как и раздуванию всей э м о ц и о н а л ь н о й с ф е р ы. Скажи несколько раз "я хочу!" - и ты действительно захочешь: этот старый, старый закон вновь известным для западного мира сделал Карнеги. Но человек, привыкший практиковать магию, привыкший говорить "хочу!", будет жить именно своими чувствами и стремлениями. И не один человек - целая нация, привыкшая к такой практике.
  Обратим внимание и на то, что утилитарная экстатическая магия требует не только силы наших стремлений, но и - внимание! - специфического умения в о о б р а ж а т ь ч у в с т в а. Магические ритуалы совершали не профаны, но специально подготовленные люди: сложно предположить, что эти люди всегда имели те же чувства , что и заказчики обрядов, однако успех магического действа, безусловно, требовал от мага войти в эмоциональное состояние своего клиента: разделить его ненависть к обидчику, влечение к недоступной красавице и пр.
  Завершим, наконец, обрядом "священного брака". Говоря очень просто, он заключается в священном соединении царя и верховной жрицы, что символизирует соединение двух богов и имеет огромное значение для календарного начала года, плодородия полей и преумножения жизни.
  Дж. Фрэзер в "Золотой ветви" считает, что этот обряд существовал во всех культурах без исключения. Может быть; но только в Месопотамии этот ритуал получил статус общегосударственный и общенародный (такой же, к примеру, как празднование Дня Конституции или Нового года в наши дни). Первоначально царь, как носитель "священства", участвовал в нем сам (!), затем - поскольку стал исключительно светским владыкой - не был даже в числе его зрителей (возможно, как "недостойный божества"), а вместо себя посылал "ритуального царя", "заменителя". Возможно, речь идет и о любви физической, но давайте помнить, что в Месопотамии она не была проклята, не объявлялась греховной как затем в иудаизме и христианстве. Вообще, душевное в древнем мире не мыслилось в разрыве с физическим, и заострять внимание на этой стороне крайне неверно. Важно другое: л ю б о в ь, взаимное влечение двух людей имеет, оказывается, воистину священное значение для культуры Междуречья, значение "мирового двигателя", запускавшего начало нового года! (Это же календарное значение в Древнем Египте имела в о л я фараона, приказывавшего Нилу разлиться).
  И здесь мы обнаруживаем то новое, что несет с собой религия Междуречья: понимание дуальности мира, в человеческом обществе выражающееся как дуальность полов; понимание великой силы диалектического синтеза двух противоположностей и творческой мощи этого синтеза, а в мире людей - творческой мощи любви между мужчиной и женщиной. (Остается сожалеть, что ни в одной религии больше, за исключением кришнаизма, нет такого понимания священности простой человеческой любви, ведь христианство говорит о любви исключительно духовной. Кто знает, какое провозвестие принесло бы миру христианство, не будь жизнь Христа на земле трагически и преждевременно завершена). С этим пониманием неразрывно связан культ Инанны-Иштар, вселюбящей и всепрощающей, нисходящей в преисподнюю и вызволяющей оттуда своего супруга Таммуза силой одной жертвенной любви.
  Эхнатон, значение которого для древней истории сопоставимо, и, пожалуй, даже более велико, чем значение Лютера для истории средневековья (случайны ли эти многочисленные параллели с Германией? Нет ли некоего метаисторического родства между этими двумя культурами?), попытался смягчить суровую властность древнеегипетского культа: диск Атона протягивает всем верующим свои лучи с ладонями на концах, одаривая их любовью и лаской. Но Солнце все же - не женское божество, а символ Великого Единого. Помимо Исиды, древнеегипетская культура так и не узнала поклонения женщине, но и сама Исида - скорее божественная премудрость, позднейшая София византийского христианства, чем воплощенная женственность.
  Напротив, богиня Иштар собрала в себе лучшие женские качества: мягкость, кротость, нежность и с о с т р а д а т е л ь н о с т ь. Нужно ли говорить о том, что качества Богини были объектом стремления для тысяч и тысяч женщин Вавилонии и Ассирии, а сам культ Иштар действенно влиял на всю психологию народа?
  
  наука
  
  Многие современные науки Месопотамии, как и Древнему Египту, были неизвестны - что отнюдь не означает примитивности мышления вавилонян, а говорит исключительно об их практичности, ведь, напротив, ряд наук, известных и нам, изучался в месопотамской э-дубе (школе) весьма основательно. Какие же это были науки?
  Ну что же, если считать правоведение научной дисциплиной, то вавилоняне и ассирияне прекрасно разбирались в гражданском, семейном и уголовном ПРАВЕ. Да и могло ли это быть иначе, если незнание его грозило самыми серьезными последствиями? Выше мы уже говорили, что именно эта отрасль знания тесно связана с о ц е н о ч н о й с п о с о б н о с т ь ю человеческого ума.
  Высокого развития достигла также наука о языке.
  "К оканчивающим полный курс э-дубы - к так называемым шумерским писцам - предъявлялись высокие требования. Они должны были уметь устно и письменно переводить с шумерского на аккадский и наоборот, знать шумерские грамматические термины, спряжение глагола, шумерское произношение, шумерские эквиваленты каждого аккадского слова, различные виды каллиграфии и тайнописи, технический язык жрецов и членов других профессиональных групп..." (История древнего мира. Под ред. И.М. Дьяконова. М.: 1989). Речь идет, таким образом, о ПРАКТИЧЕСКОМ ЯЗЫКОЗНАНИИ, ГРАММАТИКЕ И ФОНЕТИКЕ, о знании разнообразной ТЕРМИНОЛОГИИ. Нет необходимости говорить, что основная научная деятельность лингвистов (так же, как, например, БИОЛОГОВ) заключается в к л а с с и ф и к а ц и и, раскладывании по полочкам, отнесении к тому или иному виду определенных языковых явлений и требует развития, опять-таки, именно оценочной способности рассудка.
  Переходя к другим наукам, мы должны указать на то, что слово "наука" в современном научном сообществе понимается весьма и весьма узко. Все, что не укладывается в стереотипы современного мышления, высокомерно объявляется "лженаукой" - как будто взрослые люди из поколения в поколение находили время и силы изучать абсолютно бесполезное и непрактичное знание! Разумеется, любое, и "лженаучное" знание также, имело вполне практическое применение, было в жизни полезно, если только оно изучалось, более того, тщательно оберегалось, передавалось от старца к юнцу. А полезность и практичность не есть ли критерий истинности? Слава Богу, изменяется и в современной науке прежнее категоричное и немудрое отношение к "лженаукам" древности.
  В число таких "лженаук" входит и АСТРОЛОГИЯ, достигшая в Месопотамии подлинного расцвета.
  Не время и не место здесь для дискуссии об истинности астрологии с представителями "традиционной" науки (которая в своей традиционности рядом с древностью знания прежних культур, заметим, выглядит еще совершенным ребенком). Но что, по своей сути, есть астрология? Она - в том числе ее современный и общедоступный вариант - занимается именно человеческим характером, классификацией типов человеческой личности, основой для которой служат знаки зодиака! "Популярная" астрологическая характеристика личности основана на нахождении в зодиаке Солнца, но существуют ведь и другие планеты, каждой из которых астрология приписывает свое определенное, специфическое воздействие, накладывающееся на воздействие знака, в котором она находится. Таким образом можно говорить об оценке планетных влияний, соединенных с оценкой характеристики зодиакального знака - нужно ли говорить, что определение особенностей человеческого характера на основе таких данных, будь оно достоверным или нет, потребует от каждого практикующегося в астрологии весьма и весьма незаурядной о ц е н о ч н о й с п о с о б н о с т и? Той самой, которая, как мы видим, дала жизнь большинству наук Междуречья.
  
  семья и брак
  
  Давайте вновь взглянем на законы Хаммурапи, чтобы установить отношение к семье шумеров и вавилонян. В относительно небольшом кодексе одним только вопросам брака посвящены статьи со 128 по 167 и со 170 по 176 включительно: 47 статей из 282, то есть ровно одна шестая всего сборника!
  Из них мы узнаем, что брак считался делом серьезным и заключался только при составлении письменного договора; что мужчина, хоть и назывался "хозяином жены", мог развестись с женщиной только по веским основаниям ее бездетности или измены, и в первом случае должен был выплатить ей назад приданое, но и жена, "если она целомудренна и беспорочна, а ее муж ходит из дома и позорит ее", могла взять назад приданое и вернуться в отцовский дом (факт мужских измен при этом доказывать было не обязательно, дело предлагалось решать на основании расспроса соседей); что позволительно было, в случае бесплодия жены, взять наложницу для продолжения рода (которая, тем не менее, оставалась только наложницей), но преступлением считалось оставить взятую в жены женщину, даже бесплодную или пораженную проказой, а необходимо было содержать ее, "пока она жива"; что измена женщины, как и совращение мужней жены, объявлялись тяжкими преступлениями, но наказывались они, лишь "если жена человека будет захвачена лежащей с другим мужчиной", "хозяину жены" при этом давалось право на свое усмотрение лишить неверную жизни или сохранить ей жизнь, от этого решения зависела и жизнь ее любовника (Таким образом, идея о том, что закон был к мужчинам более снисходителен, оказывается на поверку расхожим мифом). Вообще, законы непримиримо требуют смертной казни только за насилие девственницы, уже формально выданной замуж, за инцест между сыном и матерью и "если жена даст умертвить своего мужа из-за другого мужчины".
  Мы не находим в этих нормах права ничего неразумного или излишне жестокого. Статья о наложнице может показаться нам возмутительной, но чем в этическом плане положение наложницы отличается от положения суррогатной матери? Некоторые же статьи (например, о содержании больной проказой жены, или о возможности для женщины развестись с мужем, если он "ходит налево" и об этом знают соседи) удивляют нас той гуманностью, до которой еще не доросло современное правовое сознание.
  Но почему браку и внутрисемейным отношениям придается такое огромное, воистину государственное значение? Почему правитель берет на себя труд законодательно фиксировать, "осенять державным скипетром" решение тех случаев, которые в любой другой культуре остались бы внутрисемейным делом и разрешались бы по обычаю? Такова, например, статья о смертной казни за инцест: сравним с этим трагедию Эдипа, которая, при всей ее огромности, остается его нравственной личной трагедией.
  Первой причиной можно считать острую потребность в справедливости, которой буквально дышат законы Хаммурапи: потребность, более того, боязнь, как бы некто не содеял эту несправедливость: к вдове ли, ребенку, попавшему в долговую кабалу, больной ли или бездетной: потребность, которая заставляет законодателя изобретать все новые и новые казуистические статьи с единственным желанием все предупредить и предусмотреть, ничего не пропустить и не забыть. Сложно сказать сейчас, была ли эта потребность в справедливости общенациональной чертой или только личным качеством автора законов.
  О второй причине мы уже говорили: подобно тому, как л ю б о в ь несет ценность общекультурную, супружество как основа чувств любви и сострадания в Месопотамии наделяется важностью общегосударственной. Едва ли законы обычного царя, что с каждым годом существования Шумеро-Вавилоно-Ассирии стремительно теряет свой ореол "священства", стали бы, особенно в сфере семейной, так почитаться, не опирайся они на желания, не соответствуй чаяниям самого народа.
  Современное феминизированное сознание может сколько угодно упрекать жителей Междуречья за правовое отношение к жене как к мужней собственности (как показательно в этом смысле одно словосочетание "жена человека"!). Да, разумеется, вавилоняне не достигли высот современного феминизма (а мы сами - достигли ли этих высот не только в быту, но хотя бы в политике? Вообще стоит напомнить, что завоеваниям европейского феминизма - не более 200 лет). Объясняется, впрочем, такое отношение не стремлением превратить женщину в рабыню, а понятием цементирующего семью старшинства: напомним, что сыновья, в том числе и взрослые, точно так же являлись для отца собственностью, объектом права. Отношение к женщине было, кроме того, г у м а н н ы м: таким ему предписывалось быть даже с правовой точки зрения. Способны ли мы похвастаться этой гуманностью?
  Можно сколько угодно упрекать средневековое русское православие за непомерную строгость монашеской аскезы, но нельзя не признать, что именно эта строгость способствовала редкой концентрации душевных сил и славному числу русских святых и праведников Подобно этому можно сколько угодно упрекать шумеров, вавилонян и ассириян за лишение женщины гражданских прав, более того, за отнятие и у мужчины большой доли его естественных прав и свобод, но нельзя не признать, что крепости семьи и развитию качеств л ю б в и и с о ч у в с т в и я такой общественный уклад способствовал в высокой мере. (Для примера приведем Индию, где вплоть до недавнего времени практиковались ранние браки по согласию родителей, вопиющим образом нарушались тем самым права молодоженов, и где, как ни парадоксально, никто не жалуется на непрочность семьи или любовных чувств). Да, и сочувствия также! Закон позволял мужу простить жену за преступление, которое сам же определял как уголовное; позволял при разводе вернуть изменившей наследство, но не требовал этого. Сам закон, сама система права была ориентирована, таким образом, на бодрствующее в народе чувство с о с т р а д а н и я, на ту нравственную основу, которая - увы! - до сих пор не стала основой для современной правовой системы.
  
  деньги
  
  Имущество, "земное добро" было в Месопотамии очень почитаемо: неслучайно само заключение брака начинается с составления договора, фиксирующего, как и современный брачный контракт, в первую очередь имущественные вопросы. Мы позволим себе сейчас сделать отступление, касающееся не столько этой темы, сколько предыдущей, отступление большое, но важное.
  Предполагать, что поженившиеся будут всегда вместе, означает предполагать в каждом из нас "святость", вернее, такой душевный строй, который предполагает в жизни человека только одну большую любовь. Это представление современному западному миру навязано христианством, вернее, его исторической, "казарменной" моделью, в результате все, заключающие брак, вынуждены теперь повторять перед алтарем слова "покуда смерть не разлучит нас", слова, в которые они в этот момент искренно верят сами, слова, которые потом оборачиваются для многих лицемерием - но чья вина в этом лицемерии: самих людей или церкви? Кто сказал, что однолюбие является обязательным нравственным законом для каждого? "Откуда это известно, каким мудрецом провозглашено, будто любовь может прийти к каждому человеку только один раз в жизни и ни в коем случае не больше? Какое пуританское незнание душ человеческих может навязывать всем этот путь единиц?" - пишет в своей книге один очень крупный русский религиозный философ, на которого мы уже ссылались.
  Это же историческое лицемерие не позволяет нам представить себе, что имущество может быть разделено в случае развода: думать о разводе в самый момент начала семьи считается некрасивым, неприличным, несоответствующим святости момента. Но люди разводятся! - и нерешенность имущественных вопросов нередко оборачивается личной драмой: той, от которой подданные Хаммурапи были защищены лучше современного человека.
  Надеемся, мы сняли с шумеров обвинение в корыстолюбии. Вообще, нам кажется, что корыстолюбие, алчность, любовь к деньгам при одновременном осознании порочности этой любви актуальны скорее для нашего менталитета. "Добро" в наших языках первоначально означало именно нажитое, имущество, причем не в одном русском языке: до сих пор в английском существует слово goods, а в немецком - слово das Gut; оба они, означающие "товары", "имущество", есть производные от good и gut ("добрый") соответственно. Древние греки, как мы знаем, ничуть не стыдились своего богатства, нет также оснований считать, что вавилоняне считали стремление преумножать собственность плохим качеством. (Сказанное вовсе не означает, что мы, после этического завета христианства, обозначившего нам со всей ясностью первостепенную важность "душевного богатства", важность д о б р а как человеческой д о б р о т ы, должны уподобляться им, нашим далеким предкам. Впрочем, увы, мы уже уподобляемся им! Но то, что не было "грехом" на определенной ступени развития человечества, в его "юности", становится в его "зрелости" не только грехом, но иногда и преступлением: не человеческая ли алчность ведет к ужасающей скудости жизни значительной части людей земного шара?)/ В историческом смысле еще детское сознание шумера не делило добро на материальное и душевное, да и повседневная практика показывала, что великодушным обычно оказывается тот, кому позволяют это средства. Итак, жители Месопотамии любили деньги и не стыдились этого. А умели ли они обращаться с деньгами? Какими, кстати, были тогда деньги?
  Углубившись в исторические исследования, мы с удивлением узнаем, что денег в нашем понимании в Месопотамии не было! Существовали денежные единицы: сикль (8 г. серебра), мина, талант (30 кг). Натуральный обмен занимал в экономике, видимо, не последнее место, да и сами "деньги", как мы видим, понимались не как некое виртуальное, номинальное "средство обмена", но как товар в первую очередь. Серебро для покупок приходилось делить и взвешивать, что было крайне неудобно - это неудобство во многом и тормозило развитие торговли. Но каковы ближайшие следствия оборота таких неудобных "денег" для народного характера?
  Удобная денежная система приводит к развитой торговле, к установлению твердых цен, к умению считать, к появлению хитрости, практической смекалки, хладнокровия и т. д., другими словами, всех качеств "делового человека". Но именно эти качества противоречили "исторической задаче", культурной интенции Месопотамии! Наоборот, при малом деньго- и товарообороте развитие их будет сдерживаться, что даст зеленый свет развитию э м о ц и о н а л ь н о с т и и с о ч у в с т в и я. Можно ли действительно представить себе более противоположные качества, чем сочувствие и практическую смекалку? Эмоциональность и трезвую рассудочность дельца? Помимо отсутствия помех, здесь есть и позитивное влияние. Продают мало - значит, ты, не искушенный в денежных операциях, будешь держаться за свои денежки, желать их роста с а л ч н о с т ь ю, так далекой от спокойствия искушенного торговца, вкладывающего большую сумму в рискованное предприятие. Покупают мало - и ты, не знающий твердых цен на товары, не привыкший торговаться, будешь прощать продавцу завышенную цену (или, напротив, покупателю - скудость его средств). При отсутствии делового опыта у обеих сторон значение приобретает не смекалка, а умение разжалобить и расположить в свою пользу (в о о б р а ж е н и е э м о ц и й).
  
  Хозяйственная жизнь в Междуречье была построена, как мы уже выяснили, скорее на взаимном прощении, чем на трезвом расчете. Шумеры любили деньги, держались за них, но, видимо, плохо умели их считать (да и как считать куски серебра, которые и взвесить-то не так легко?). Итак, мы вновь обнаружили, что сам характер денежных средств влияет на складывание характера народа в очень, очень значительной мере.
  
  2. ИСКУССТВО
  
  архитектура
  
  Таким же архитектурным символом, как пирамиды для Древнего Египта, для Месопотамии являются ее храмы: зиккураты.
  Только три зиккурата сохранились, наполовину разрушенные, до настоящего времени: Элама в Чога-Замбиле, Борсиппы близ Вавилона и Ур-Намму в Уре (от него осталось лишь основание, "скромное" основание высотой в современный семиэтажный дом). Зиккурат Этеменанки в Вавилоне, до нас не дошедший, занимал площадь почти с гектар и имел высоту, равную ширине основания. Когда это становится известным, библейское сказание о Вавилонской башне, едва не достигшей неба, перестает казаться огромным преувеличением.
  По своей архитектуре зиккураты подобны мавзолею Ленина (или он - им?) и чем-то напоминают ацтекские храмы: поставленные один на другой уменьшающиеся в размерах квадратные параллелепипеды. Продолжая параллель, сообщим личное впечатление, никак не претендующее на какую-либо научность: реконструированные в музее Берлина ворота Иштар с частью крепостной стены странным образом (за исключением своего синего цвета) похожи на стены Московского Кремля.
  Помимо зиккуратов, археологи открыли нам развалины и более древних зданий, например, здания народных собраний в Уруке, т.н. "Красного (!) здания", названного так за красноватый оттенок стен и представлявшего собой огромный куб без окон и с минимальным количеством украшений.
  Для архитектуры Вавилоно-Ассирии (кроме, конечно, архитектуры бытовой) характерны, таким образом, лаконичность, господство прямой линии и прямого угла и тяжеловесность в сочетании с гигантоманией, похожей на советскую гигантоманию.
  Но ведь и египетские пирамиды огромны, скажете вы. Верно, но их огромность есть символ осознанной власти Божественного, огромность же зиккуратов (парадоксальным и несовместимым с их назначением образом) скорее можно принять за выражение чисто человеческого дерзания. Почему? Дело в том, что Междуречье не знало египетского (как потом и христианского) величия божества: боги были страшными, страстными (как боги индийские, как позднее греческие) или, напротив - как Инанна-Иштар, как затем Мадонна в средневековье - женственно-милосердными, но не вседовлеющими. Будь, кроме того, огромность этих храмов продиктована благочестием в нашем понимании, строители, верно, позаботились бы об архитектурных украшениях более подобающих и формах более изящных, строгих, достойных, "духовных", наконец. Кажется, будто строительство огромных зиккуратов - это чисто человеческое, общинное воление, именно так оно представлено в Ветхом Завете, в легенде о Вавилонской башне. Но, может быть, здесь все же есть религиозное чувство? Да: и новое утверждение, как ни странно это покажется, не противоречит старому.
  Для пояснения нам вновь придется вспомнить мавзолей на Красной площади, главное культовое сооружение советского периода. Ленин был человеком, жестоким порой, но все же человечным (как и вавилонские боги). Но воля власти и как будто даже воля народа выразилась в его обожествлении. Можно ли назвать эту волю религиозной? Видимо, да (в той же мере, в какой советскую идеологию можно назвать религией Советской России). Но в такой же мере эта воля была и человеческой, страстной, мирской, эгоистичной, хвастливой: это не угадывание Высшего начала, как в других религиях, а создание своего божества, по своему образу и подобию. (Мы говорим сейчас именно о Месопотамии, к созданию зиккуратов в которой действительно применима идея общенародного житейского попечения. По отношению к мавзолею Ленина это не совсем так, потому что создание пусть человеческого, но идеала Бога гораздо простительней абсолютного обожествления человека, тем более далеко не безупречного человека). Отсюда и эти черты вавилонского храма.
  Но мы должны предполагать, что архитектура, воплотившая идею богов человечных, полнокровных, с т р а с т н ы х, падких на архитектурное изобилие, станет своеобразным магнитом, индуцирующим теперь у людей все предполагаемые у богов качества.
  
  изобразительное искусство
  
  Изображение в Древнем Египте располагается преимущественно на плоскости (если только это не скульптура, но скульптура находима в любой цивилизации). Сами древнеегипетские рельефы неглубоки, не отходят от плоскости стены и напоминают скорее "рисунок на камне", оставленный острым резцом (исключением являются рельефы эпохи Эхнатона и короткой эпохи заката Нового царства после него). Напротив, рельефы Междуречья всегда позволяют угадать объемные, выпуклые формы. Это, как правило, "настоящие" рельефы в половину объема фигуры (именно так изображены царь и Божество на стеле Законов Хаммурапи).
  
  Как соотносится объем с плоским изображением? Второе всегда, что бы оно ни изображало, будет большей условностью, будет информативнее, даже "духовнее", в то время как первое, будучи ближе к воплощению реальности зримого мира - чувственнее, нагляднее, сочнее. "О какой духовности можно говорить, взяв как пример страницы "Плейбоя", абсолютно плоские?" - спросит читатель Да, разумеется, плоские, причем во всех смыслах этого слова. Но помыслите себе хотя бы на минуту их объемность, и они станут еще более безобразными.
  Мы не утверждаем, разумеется, что любое изображение нагого тела, в том числе объемное, в том числе определенно чувственное, безусловно отталкивающе и порочно. Стены индийских храмов, изукрашенные рельефными обнаженными "небесными девами" с их откровенными, даже преувеличенными формами дают нам пример открытия красоты, воспевания чувственного начала, которое тем самым наполняется, пронизается началом духовным. (Но смакование чувственного, разумеется, низводит его до животного начала).
  "Но если в рельефе мы имеем, в лучшем случае, лишь половину объема, - скажут нам, - значит, и вся его сила гасится наполовину. Величайшее заблуждение! Не только не гасится, но удваивается, учетверяется. Рельеф в этом смысле гораздо более выразителен, чем скульптура. Дело в том, что скульптура требует большой работы над собой и представляет, как правило, одну фигуру, которая требует рассудочного созерцания уже самим фактом своей единичности. Рельеф берет своей массой тел, теснотой, обилием, мелькающим чередованием всей запечатленной в нем плоти.
  Мы можем, таким образом, установить ч у в с т в е н н у ю н а п р а в л е н н о с т ь в изобразительном искусстве Междуречья (формирующем, разумеется, и такой же народный характер), пока безотносительно этической высоты этой чувственности. Но почему, собственно, безотносительно: не пора ли нам установить эту высоту?
  Каменные изображения шумеров, ассирийцев и вавилонян никто не подумает обвинять в чрезмерной эротичности. Но дело в том, что под чувственностью, видимо, нужно понимать не только и не столько сексуальность, сколько вообще грубоощутимость, плотность, насыщенность элементов желания - а желания могут быть самыми разными. Именно в смысле "других желаний" в изобразительном искусстве Месопотамии, как кажется, "не все благополучно".
  Изображения на вавилонских и ассирийских рельефах статичны - но вовсе не египетской статичностью. Они монументальны (причины этой монументальности см. в "архитектуре"), тяжеловесны, громоздки, дышат великой примитивной мощью. Эта примитивность - далеко не первобытная наивность или неумелость изображения, она больше подобна примитивности современного танка, не технической, конечно, а этической. Сравнение с танком можно продолжить и дальше: как будто какой-то Дух войны, "счастья демон древний", что "не оставит наших войск", как сказано у Эсхила в "Персах", парит над ними и вдохновляет их.
  При этом фигуры животных и людей на рельефах Месопотамии высоко реалистичны (исключая, конечно, неестественную монументальность их поз), все детали даны полностью и четко, но в этой реалистичности не чувствуется, как правило, никакого духовного порыва, она чем-то сродни жанру, получившему название "социалистический реализм", и поэтому глаз невольно предпочитает этой торжественной фотографии, этому параду в камне рисунки Древнего Египта, куда более схематичные, но изящные, лаконичные, тонкие.
  Появляется желание списать эту "казарменную мощь" на банальную недоразвитость у вавилонян художественного вкуса. Подчеркнем однако, что мы говорим далеко не обо всем изобразительном искусстве Месопотамии. Так, статуя богини Иштар XVIII века до нашей эры вся дышит нежной, чарующей женственностью: не сексуальностью, а именно самой поэтичной, возвышенной женственностью, заставляющей вспомнить мадонн Высокого Возрождения или лучшие женские образы мировой литературы, а в искусстве Междуречья запечатленной, вероятно, впервые. (Скульптурные портреты царицы Нефертити, конечно же, великолепны, но проступает в них мудрость, глубина, изящество, тонкость, хитрость Джоконды, национальный идеал Изиды, все что угодно - но все же не благодать женственной нежности).
  Но такие факты в изобразительном искусстве Месопотамии - редкость, и в большинстве своем сохранились не они, а "военные рельефы". Остается только поражаться, как народ, способный на высокую художественную чуткость, выражает в своем искусстве недалекое торжествующе-милитаристское сознание. А может быть, здесь просто нужно говорить о... "Ну да, да! - воскликнет сейчас читатель. - Вечно он ищет врагов! Проклятые жиды все виноваты! Или, может быть, это - дело рук Сатаны?".
  Заявлением о выражении через религию и мифологию народа аспектов высшей онтологической, философской или этической, впоследствии осознаваемой на уровне науки реальности, как бы обоснованно ни было такое заявление, мы уже могли нажить себе недругов, которые теперь склонны видеть в нашей книге "мистические бредни", хотя подчеркивали неоднократно, что с мистицизмом как методом познания мы не имеем ничего общего. Новым заявлением мы можем отпугнуть еще больше читателей, но его необходимо сделать. Если Бог в философской традиции может пониматься как совокупность мирового Блага, совершенство мировых законов, то Дьявол - как относительные изъяны этих законов, совокупность мирового зла. С этой точки зрения и его существование вполне реально, не зря бытие "Противобога", как бы он ни назывался, ощущается всеми мировыми и национальными религиями. Впрочем, нам ни к чему пользоваться этой средневековой терминологией, мы можем просто использовать понятия "блага" и "зла".
  Война является безусловным злом. Это положение ненаучно и недоказуемо. Но мы хотели бы посмотреть в глаза ученому, вообще любому человеку, который будет оспаривать его и оправдывать массовое убийство людей, к примеру, "государственной необходимостью".
  Но зло способно существовать, очевидно, не только в виде абстрактных идей зла, но и в коллективном бессознательном. Возможно, именно в Вавилонии в коллективном бессознательном народа впервые складывается тот комплекс великодержавных амбиций и военной алчности, который подавляет художественное чутье, внушает видения барельефов, самоуверенных и примитивных, как гипсовые статуи горнистов в пионерском лагере, и потом так часто вновь и вновь появляется в мировой истории, в том числе (не будем лукавить) в истории России. Однако причины появления этого комплекса для нас, увы, остаются загадкой (по крайней мере, до тех пор, пока мы остаемся на строго логических, научных позициях).
  Мы должны теперь, в конце рубрики, сделать общий вывод о том, что изобразительное искусство Месопотамии способно было к воспитанию - в своих лучших образцах - как качеств ж е н с т в е н н о с т и и н е ж н о с т и, так и формированию ч у в с т в е н н о с т и, омраченной военной а л ч н о с т ь ю, распространившей себя на все бессознательное народа этой великой культуры и безусловно негативной.
  Наше самое последнее замечание здесь - о том, что художественное создание чувственных образов, пластических и поэтических, требует и от творца испытать чувства, которыми он одушевляет свое создание. Но так как сложно творить на едином эмоциональном порыве, художественное творчество в Месопотамии потребует и от скульптора, и от поэта, и от музыканта способности к в о о б р а ж е н и ю ч у в с т в.
  
  литература
  
  Подобно древнеегипетской, литература Междуречья также имеет свои специфические жанры. Каковы же они? Это - гимны богам, царям и героям, любовные песни и заклинания.
  (Любопытную аналогию можно провести здесь с советской литературой, в которой гимны богоподобным правителям и героям, а также любовная песня занимали очень большое место).
  Самоочевидность первых двух жанров (вопроса о заклинаниях как элементе магии мы коснулись в "морали и религии") для формирования страстности, чувственности, с одной стороны, и способности к любви, с другой стороны, могла бы сократить труд по написанию этой рубрики. Но дело в том, что любое литературное произведение влияет на своего читателя не только своим содержанием, но и - иногда в первую очередь - своей формой.
  Литература Междуречья, сколь парадоксальным это ни покажется, очень красива.
  Красива настолько, что крупнейший ассириолог современности В.В. Емельянов в своей книге "Ритуал в древней Месопотамии", желая изложить заклинание "Окончательное изгнание колдуна", с абсолютной серьезностью пишет: "Завершается ритуал очищением человека и чтением вблизи него заговора, всю красоту которого не в состоянии выразить ни один перевод, потому мы сперва приведем финальных заговор серии в подлиннике..." - и далее действительно приводит в транскрипции 19 строк. Приведем и мы - первые четыре строки:
   Иса иса рекха рекха
   Беша беша хилкха хилкха
   Дуппира атлака иса у рекха
   Лумункуму кима кхутри лителли шамэ...
  Не правда ли, эти аллитерирующие, таинственно воркующие сочетаниями звуков, подобно "Ворону" Эдгара По, строки безо всякого понимания их содержания уже производят впечатление? Не забывайте, что мы говорим не о царском гимне, а всего лишь о "техническом" заклинании.
  Литература Месопотамии, как и литература Древней Индии, в своем большинстве есть поэзия (Древний Египет, как мы помним, более тяготел к четкой и определенной прозе). Поэзия без конечной рифмы в современном понимании, но с богатыми концевыми повторами, выразительным ритмом и сочной аллитерацией, успешно их заменяющими. Приведем еще несколько образчиков этой поэзии, теперь в переводе на русский язык:
   Иштар кричит, как в родовых муках,
   Госпожа богов, чей прекрасен голос:
   "Пусть бы в глину тот день обратился,
   Раз в совете богов я решила злое.
   Как в совете богов я решила злое,
   На гибель людей моих войну объявила?
   Для того ли рожаю я сама человеков,
   Чтоб, как рыбий народ, наполняли море!"
   Аннунакийские боги с нею плачут,
   Боги смирились, пребывают в плаче,
   Теснятся друг к другу, пересохли их губы...
   Эпос о Гильгамеше, Табл. 11, стр. 116-126
   Взял меня за руку, вывел наружу,
   На колени поставил жену мою рядом,
   К нашим любам прикоснулся, встал между нами,
   Благословлял нас:
   "Доселе Унтапишти был человеком,
   Отныне ж Унтапишти нам, богам, подобен!"
   Эпос о Гильгамеше, Табл. 11, стр. 190-194
   В Новый Год, в день обрядов,
   Для моей госпожи постелено ложе
   Ароматом кедра трава очищена,
   На ложе моей госпожи разложена
   Поверх же одеяло постелено -
   Радость под ним обрести на ложе...
   Священный Брак Идин-Дагана и Инанны, 9 поклон
   О моя госпожа, в Стране тебя ублажают,
   Игры и празднества в Стране проводят,
   Юноша супруге радуется сердцем,
   Госпожа моя из середины неба
   Смотрит на них с удивленьем.
   Идут они пред очами светлой Инанны.
   Госпожа вечера Инанна - величава!
   Деве Инанне пою я славу!
   Священный Брак Идин-Дагана и Инанны, 6 поклон
  Эти тексты разных эпох по пластичной легкости своего языка напоминают не тяжеловесный стих Гомера, но, скорее, "Сказку о царе Салтане" Пушкина. Мы осмелимся даже утверждать, что по изяществу стиха месопотамские тексты превосходят древнеиндийские (за исключением гимнов Шанкарачарьи)
  Этот разительный контраст между достигшей высот поэзией и прямолинейно-незамысловатой архитектурой и изобразительным искусством не будет нам казаться очень странным, если мы вспомним о таком же положении дел в Советской России: большом количестве талантливейших поэтов и безвкусном сталинском барокко. Дело здесь, видимо, в том, что литература как искусство более частное, сокровенное, интимное, меньше подвержена разрушающему влиянию государства (вернее, того проявления коллективной психологии, которое мы в предыдущей рубрики описательно назвали "демоном великодержавной государственности"). Впрочем, нельзя забывать о том, что и в этой поэзии присутствуют гимны царям, не всегда, но так часто самодовольные, напыщенные, звонкие, высокопарные, мажорно-жизнеутверждающие - мы не привели их нарочно, тому же, кто желает составить себе о них представление, не обязательно искать исследования, посвященные литературе Древнего мира - достаточно открыть поэтический раздел любой хрестоматии русской советской литературы.
  Нас не столько интересуют причины расцвета выразительных средств поэзии в литературе этой культуры, сколько функция, задача этой выразительности (впрочем, потребность в решении этой задачи и могла стать причиной: когда есть спрос, появляется и предложение).
  Главнейшая функция - это, видимо, магическое действие слова. Литература Месопотамии была литературой живой, то есть постоянно воскрешаемой выразительным чтением вслух, ритмическим декламированием, которому в школах детей, как затем и молодых жрецов обучали специально и которое считалось очень важным умением (в этом смысле она не только сравнима, но и совершенно подобна индийским мантрам и гимнам; наоборот, сложно себе представить, чтобы в Древнем Египте ученики "читали с выражением" уже цитированное "Видишь, имя мое ненавистно // и зловонно, как птичий помет...". Странное ощущение deja vu не покидает изучающего литературу Месопотамии, когда он вспоминает, какое огромное значение придавали (и до сих пор придают в иных сельских школах) умению читать стихи вслух, торжественному декламированию в советское время). Если чтение про себя есть рефлексия, осмысление, то чтение вслух - это чувствование и выражение чувства. Соответственно, устный (вернее, "декламационный") характер литературы Месопотамии будет формировать способность к сильным чувствам, а выразительность и красота стиха - ускорять это формирование.
  А какую роль играет сама форма литературы: поэзия? Если проза - повествовательна, направлена на осознание, мысль, если драма - действенна и являет собой воплощение действия, то поэзия - лирична и ориентируется прежде всего на чувство, (со)-переживание. Эти связи, в том числе как ассоциации в нашем сознании, настолько устойчивы, что мы часто не разделяем стих как форму и лирику - отображение чувства - как задачу литературы (забывая о том, что существует стихотворный эпос, где стих несет повествовательную задачу, и стихотворения в прозе, где лиричностью наполняется нерифмованный текст). И, между прочим, именно стих наиболее естественен для декламации, а проза - для чтения "про себя". Итак, неразрывное единство литературы формирует у жителей Месопотамии способность к испытыванию сильных ч у в с т в и с о п е р е ж и в а н и ю: единство жанров, содержания (героического, ритуального и любовного, причем любовное проникает и в ритуальное, и в героическое), характера (устного), формы (стихотворной) и выразительных приемов (магических!).
  
  музыка
  
  Сведения, дошедшие до нас о музыке в культуре Месопотамии, достаточно скудны.
  Археологи сообщают о следующих инструментах, бывших в употреблении: ручной барабан, простая и двойная флейты, воронкообразная труба, лира, лютня с длинным грифом и разнообразные треугольные арфы, горизонтальные и вертикальные, наконец, бронзовые колокольчики разной величины.
  
  Показательно сравнение этих инструментов - богато украшенных, массивных, неуклюжих - с музыкальными инструментами Древнего Египта: изящными, тонкими, стройными, лишенными обременительной отделки
  Самое известное свидетельство музыкальной жизни в Месопотамии - это арфа, найденная в царской гробнице в Уре, вернее, не сама арфа, а массивная золотая голова быка, украшающая ее резонатор и попавшая, вероятно, в каждый учебник по истории древнего мира (так, вы можете найти эту голову в уже многажды упомянутом школьном учебнике истории для шестого класса на стр. 62 или в вузовском учебнике истории древнего мира Редера на стр. 122). Отжав должное всей виртуозности ее выделки, любой музыкант, тем не менее, задастся законным вопросом: насколько такое большое и аляповатое украшение из драгоценного металла способно улучшить свойства резонатора и таким образом звучание музыкального инструмента? Впрочем, может быть, никто и никогда не играл на этой арфе? Один этот предмет свидетельствует красноречивее любых описаний, что музыка была в Месопотамии скорее предметом роскоши, чем жизнеспособным искусством.
  Мы касаемся здесь важного вопроса о расцвете того или иного искусства в благоприятствующий ему исторический период.
  Из трех важнейших искусств - изобразительного, литературы, музыки - первое наиболее опирается на внешние, чувственные впечатления: цвет, форму, линию. Последнее, наоборот, имеет наиболее "духовный" характер (под "духовностью" мы здесь понимаем исключительно неэмоциональность, интеллектуальность: музыка - та же математика, подчиняющаяся строгим математическим законам, а от музыканта-исполнителя требуется высокая точность, сравнимая с точностью химика-экспериментатора).
  Живопись и скульптура - наиболее КОНКРЕТНЫ: изображение всегда есть изображение чего-то, а абстрактные картины, как бы они ни были интересны с точки зрения художественной мысли или философии, не имеют особой ценности с точки зрения собственно искусства (искусство есть творческое умение прежде всего, именно так оно осмысляется в этимологии русского (искусен=способен), немецкого (die Kunst <- K?nnen) или английского (the Art = the ability) языка, но для изображения, к примеру, черного квадрата не требуется больших умений, сколь революционным ни казался бы этот шаг). Напротив, музыке достаточно редко удается быть живописной, изобразительной - да это и не ее задача. Музыка прекрасна АБСТРАКЦИЕЙ тонов и гармоний, иначе говоря, чисел и их соотношений.
  Третье важнейшее различие между этими искусствами - их "способность к движению", развертыванию во времени. Изобразительное искусство абсолютно статично: скульптура, однажды созданная, может сохраняться веками. Музыка абсолютно динамична, настолько, что требует вновь и вновь своего воссоздания силами музыканта и инструмента, вне которого она существует только in potentia. Представим себе, что в мире больше не осталось ни музыкантов, ни записи музыки на тех или иных носителях: какую ценность тогда будут иметь тома нот, хранящиеся в библиотеках? Мир оскудеет, несмотря на их наличие.
  Искусство литературы занимает в смысле своей "интеллектуальности", равно как своей "конкретности" и "динамичности", промежуточное положение между двумя другими. Черпающее из них обоих, наиболее демократичное, наиболее общедоступное, оно способно к наибольшей творческой плодовитости: число великих литераторов несравнимо превосходит число великих композиторов или великих живописцев, слушание ни одной оперы не отнимет столько времени, сколько способно отнять чтение "Махабхараты". Не будет большой несправедливостью соотнести изобразительное искусство с эмоциональной, музыку - с интеллектуальной, и литературу - с творческой сферой психики человека.
  Но дело в том, что богатство переживаний - в большей мере особенность ребенка, богатство интеллектуального мира - скорее черта взрослого человека (разумеется, мы не хотим заявить о неспособности детей к мышлению или неспособности взрослых к глубоким чувствам), точно так же, как стремление к самовыражению наиболее характеризует подростка. Действительно, дети тянутся к карандашам и пластилину, подростки как один одержимы манией стихосложения, взрослые - единственные - не стыдятся застольных песен или музыкальных фильмов (Тяготение молодежи к так называемой "современной" музыке, равно как и она сама, зачастую имеют к собственно музыке далекое отношение. Мы ни в коем случае не хотим прослыть ретроградами или отрицать рок, фолк, панк, фанк и пр., как формы социального протеста, способы выражения субкультуры и т. д., но социальный протест относится к социальной, а не к художественной сфере жизни). Безусловно, здесь есть многочисленные исключения (в первую очередь распространяющиеся на "профессионалов") - но мы говорим о "любителях", о людях, для которых искусство не становится профессией или серьезным занятием, об общей тенденции.
  Именно поэтому мы и не должны удивляться роли музыки в искусстве Месопотамии, памятуя о "детском" сознании ее гражданина. Музыкальная гармония, музыкальный интервал в высокой мере способны воспитать математическое или абстрактное мышление, но именно оно - враг чувства, столь важного для вавилонянина или ассириянина, и именно поэтому музыка должна была занять подобающее ей в этой культуре скромное место. Музыкальный инструмент для шумера, как и для ребенка - яркая игрушка, подобная металлофону (вспомним бронзовые колокольчики), у которого громкость звучания и внешний вид (золотая голова быка) важнее виртуозных возможностей.
  Тем не менее, музыка в Месопотамии существовала, и ее мелодическое своеобразие наследовали арабские страны, ныне занимающие ареал распространения этой цивилизации, кроме того - территориальные соседи древней Ассирии и Вавилонии, вплоть до Турции, Кавказа и Индии. Любой человек, обладающий достаточным музыкальным кругозором, сразу же поймет, какую музыкальную черту, общую для индийских раг, турецких мотивов и "Сулико", мы имеем в виду: это "волнистость", непрерывная изменчивость мелодии, когда правильнее говорить не об определенных разграниченных нотах, а о свободном "плавании" голоса в том или ином диапазоне и плавном перетекании от одного тона к другому (к этому "перетеканию" ограниченно способны некоторые инструменты, например, тромбон, скрипка, даже гитара, когда гитарист скользит пальцем по струнам; но к непрерывному прихотливому колебанию - только человеческий голос). Аналогия европейской и ассирийской музыке в живописи может быть найдена с прямой и кривой линией, в архитектуре - с классицизмом и барокко. Нет необходимости доказывать, что извилистая плавная линия более изобразительна, более ч у в с т в е н н а, менее ментальна, чем прямая (сравним просветительское стремление строгих контуров петровского ампира с прихотливой томностью завитков зданий екатерининской эпохи), и потому стала важнейшей мелодической особенностью в музыке Месопотамии.
  Да, кстати, а какие музыкальные жанры знала эта культура? В первую очередь - любовные (!) и воинские (!) песни. Это жанровое своеобразие можно, видимо, оставить без комментариев, отметив только поразительное совпадение с ведущими жанрами музыки советского периода.
  
  3. БЫТ
  
  костюм, прически
  
  В Месопотамии, несмотря на отсутствие сильных климатических различий с Египтом, формируется совсем иной тип костюма.
  Вавилоняне и ассирийцы - как мужчины, так и женщины - носят одежду из шерсти, покрывающую все тело, очень длинную (от середины голени до щиколотки), но достаточно свободную, похожую на русскую рубаху, но с короткими рукавами, дополнительно к этому - прямоугольную широкую накидку на плечах, носимую, в отличие от женской шали, не углом, а прямой стороной вниз, как и шотландский плед. Накидка эта - пестрая, яркая, как и вся одежда. Знатные люди надевают высокие остроконечные шапки. Мужчины тщательно заботятся о своих длинных, как и у женщин, волосах и бороде, тщательно расчесывая их, завивая мелкими колечками, а в бороду даже вплетая золотые и серебряные нити (возможно, именно эта прямая длинная и широкая завитая борода есть "визитная карточка" Вавилоно-ассирийской культуры, то, что прежде всего всплывает перед глазами при ее упоминании).
  
  Попытаемся определить, какое значение имеет своеобразный покрой, цвет, длина и материал одежды в Месопотамии, как и одежды вообще.
  Покрой во многом определяет свободу движений человека, а свобода движения - не просто физиологический, но и психологический фактор.
  Мария Монтессори, известнейший педагог-женщина, пишет, что именно возможность для ребенка двигаться, нестесненность движений начиная с младенческого возраста оказывает огромное влияние на все психическое и даже умственное развитие, а ограничение движения в детстве имеет самые пагубные последствия. Мы, разумеется, говорим о взрослых, и то, что для ребенка крайне пагубно, для взрослого может оказаться даже полезным (и наоборот). Жизнь человека - цикл, две крайние точки которого - маленький ребенок и взрослый в расцвете сил. Подобно этому Западноевропейская культура - зрелость нынешнего человечества - и Месопотамия - ее детство - являют собой две крайние точки исторического цикла. Человек Западной Европы утягивает себя в форменный костюм, с детства ограничивает тело узкими джинсами, корсетом, ремнем, ботинками на шнуровке, поясом для похудения... - так же, как с детства он привыкает контролировать чувства и мысли. Человек Междуречья, наоборот, чувствует себя в своей одежде покойно и вольно.
  Эту параллель между одеждой для разных возрастов человека и одеждой исторических эпох любопытно применить и к Древнему Египту. Древний египтянин - даже не ребенок, а младенец: наполовину он обнажен, наполовину туго спеленут. Но в любом случае, крайне неудобный, полувоенный (если снова вспомнить призывников на медкомиссии) покрой древнеегипетского костюма никак не способствует бурному в ы р а ж е н и ю э м о ц и й. Костюм в Месопотамии, наоборот, благоприятствует этому: дает свободу дышать полной грудью или полным животом, не следить за предательским телом или предательскими деталями туалета, вроде отрывающихся пуговиц, молнии на ширинке или пятен от пота под мышками (в отличие от костюма европейского), увлеченно размахивать руками (в отличие от костюма древнегреческого) и в то же время не стыдиться своей наготы (в отличие от костюма древнеегипетского).
  Яркие цвета выполняют ту же функцию, что и свободный покрой: недаром мы привыкли к яркой одежде детей и скромным, сдержанным тонам, которые выбирают взрослые. Подростки, желая самоутвердиться, тяготеют порою, как и дети, к яркой одежде, но если для ребенка цвет его курточки невинен, то для подростка этот яркий цвет есть вызов всему миру, носимый с гордостью и одновременно с некоторым напряжением противодействия, которого подросток не только не избегает, но стремится к нему. Ребенок выберет естественный зеленый, подросток - зеленый ненатурально-яркий, "кислотный". Выражение чувств есть одна задача, творческое самовыражение и противопоставление себя миру - другая, первая решается яркими, но гармоничными цветами, вторая - цветами крикливыми. Но цвета ассирийского или вавилонского костюма никто не назовет крикливыми.
  Переходя к длине костюма, отметим, что носить длинные свободные вещи, даже рубаху навыпуск, в нашей культуре для мужчины считается неприличным (исключение делается только для халата, который неизменно производит впечатление домашней затрапезности); что женщины в эпохи поклонения носили длинные платья и юбки, а в периоды равнения на мужчину и защитную холодность - короткие; что священник и монах, отказывающиеся от своего грубого мужского естества, надевают рясу; что XIX век на короткое время возродил длинную одежду для мужчины - фраки, - но обладателя синего фрака Вертера из романа Гете, экзальтированного, романтичного, эмоционального, никак не назовешь "мужиком" в грубом смысле слова, как не подойдет это определение и Махатме Ганди, хрупкому, даже тщедушному, но при том великому водителю великого народа, сменившему европейский костюм на белое дхоти. Похоже, длинная и свободная одежда имеет силу аккумулировать э м о ц и о н а л ь н о с т ь, позволительную женщине, но стыдную для мужчины. Почему тогда мы видим на барельефах ассирийских воинов в длинной и свободной одежде? - спросите вы. Но дело в том, что воинственная агрессивность жителя Месопотамии и современного человека имеют принципиально разный характер. Современный воин - покорный солдат, затянутый в форму, вышколенное чудовище, лишенное чувств. Воин в Вавилонии испытывает в битве то же возбуждение, который чувствует ребенок при игре в снежки, его не нужно гнать вперед приказами (недаром не сохранилось никаких сведений о строгой дисциплине в вавилонской или ассирийской армии, подобной дисциплине в армиях древнеегипетской, монгольской или римской). Здесь длина одежды будет только помощником.
  Наконец, основная материя для жителя Междуречья - шерсть. Растение практически лишено чувственности, животное, напротив - клубок страстей. Волокна льна в процессе выделки преобразуются химически. Шерсть, напротив, сохраняется в начальном состоянии. Мы, разумеется, далеки от того, чтобы утверждать, что чувства умершего животного сохраняются в волосках шерсти и влияют на носящего одежду. Однако речь действительно идет о способности волоса пропускать через себя энергию чувства, сколь невероятной с точки зрения науки такая способность ни кажется на первый взгляд. Но здесь мы вплотную подходим к вопросу о вавилоно-ассирийской прическе.
  Является ли чувство внефизическим явлением? Но есть ли вообще что-либо внефизическое? Уже давно созданы приборы, способные фиксировать человеческие чувства как особого рода волну. Не доверяющих этим приборам мы спросим: а какие основания доверять рентгеноустановке, эхолоту, счетчику Гейгера? Известно, что звук и даже свет - волны - распространяются в разных физических средах с разной скоростью. Волосы человека (и шерсть животного) представляют собой уникальную среду, состоящую из огромного количества рядоположенных тонких волокон. Какие физические законы лежат в основе того, что такая среда способствует распространению чувства, мы не знаем, но свойство это несомненно. Мы не будем ссылаться на многочисленные культурные феномены (покрытие женских волос платом в православном храме; допустимость длинных волос только для женщин или "творческих людей" и т. д.), а упомянем один биологический факт: спокойный характер гладкошерстных животных (тюленя, бегемота, слона) по сравнению со страстностью их "шерстистых" собратьев.
  Вот откуда берет начало культивирование шумерами прекрасной длинной бороды! Между прочим, борода в психоанализе рассматривается еще и как символ мужской потенции.
  Мы вновь делаем вывод, что каждая из особенностей вавилоно-ассирийского костюма (покрой, цвет, длина и материя) вместе с традицией прически оказывали сфокусированное и непротиворечивое влияние на создание черт национального характера.
  
  материалы
  
  Поскольку значение шерсти - одного из важнейших материалов в культуре Месопотамии - для формирования национального характера нам теперь ясно, обратим свое внимание на другой материал, без которого жизнь Междуречья замерла бы в одночасье. Этот материал - глина.
  Отсутствие гор, камня и леса не позволяли строить иначе как из кирпича-сырца, который лепится из глины.
  С другой стороны, развитая деловая переписка и бухгалтерия нуждались в материале для письма. Увы, природа не дала Междуречью ни папируса, ни берез, пригодившихся новгородцам. Но даже если представить, что растительный материал был бы найден, он не был бы удовлетворителен: тексты необходимо было размножать, а государственное делопроизводство требовало безотказных штампов (как в переносном смысле бюрократических оборотов, так и в прямом - для заверения документа). Шумеры не изобрели резиновую печать, зато изобрели оттиск на глине (подрывающий непоколебимую уверенность европейцев в первичности их книгопечатания).
  Первый человек, по шумерским преданиям, также был слеплен из глины.
  Каковы же особенности этого материала, вернее, работы с ним, которые имеют и психологическое следствие?
  Обработка камня требует волевых усилий, дерева - точности движений и собранности, металла - приноровления к его особенностям и высокого мастерства Глина, напротив, прощает строителю его промахи (до известного момента, а именно пока не затвердеет). Глина пластична и податлива, она - женщина. Работающему с ней не нужны железная воля, предельная умственная концентрация или художественная виртуозность. Зато эта податливость выдвигает элемент ж е л а н и я на первое место.
  Желание ваятеля из камня или даже резчика по дереву встретит серьезное сопротивление материала, и потому или угаснет, или сконцентрируется в настойчивую волю, в нелегкую работу. Наоборот, лепящий из глины способен увидеть каждое движение своей души немедленно воплощенным: так этот материал становится питательной средой для развития э м о ц и о н а л ь н о с т и. Мы уже отмечали, что эмоциональность есть "детское" качество. Не показательно ли, что дети в детском саду охотнее занимаются лепкой, чем вырезанием из бумаги или выстриганием с помощью ножниц божьих коровок из кусков поролона (обязательное и дружно ненавидимое всеми упражнение в детсадовской группе автора)?
  Но лепка одновременно не потерпит грубых и резких движений. Глина желает мягкости, осторожного, нежного, деликатного обращения с собой. Итак, именно эмоциональность, а с другой стороны, чисто женские качества мягкости, н е ж н о с т и, чуткости глина будет воспитывать во всем народе. (Мы говорим, безусловно, только о физических качествах. Но физическое есть необходимая предпосылка душевного. Научно доказанным фактом в педагогике является то, что дети, испытывающие трудности в развитии мелкой моторики руки, испытают затем трудности в интеллектуальном развитии; что игры с мячом, развивающие чувство физического равновесия, далее ведут к душевному равновесию и тактичности и так далее).
  Отметим в завершение несущественный, возможно, но все же символический факт: глина имеет к р а с н о в а т ы й оттенок.
  
  пища
  
  В параграфе, посвященном Древнему Египту, мы уже говорили о значении мясоедения и вина для формирования с т р а с т н о с т и как национальной черты. Шумеры и аккадцы, конечно же, ели мясо и пили вино, но относились к этому как к ритуалу, а не как к "способу порадовать желудок". Впрочем, дадим слово им самим:
  С третьего по шестой день куски мяса жертвенного животного перед ликом Бела так распределяются: хвост - работнику по металлу, грудинка - золотых дел мастеру, ляжка - столяру, ребра - ткачу.
   Новогодний ритуал из Вавилона. Фрагмент 2
   ...Перед баркой муку она рассыпала, отруби рассеяла,
   Бронзовый чан под ногами ее стоит,
   Самшитовую затычку от него в пальцах она держит:
   "Прекрасное масло на этот колышек я возолью!
   Пусть топленое масло, меды и вина изобильны будут
   в твоей ладье!"...
   ..."Дайте сладких пирожков моему Нанне -
   сладкие пирожки он любит!
   Принесите из Экура лучшего хлеба!
   Налейте моего лучшего пива, светлого!
   Путешествие Нанны в Ниппур
   Темное пиво ей возливают,
   Светлое пиво ей возливают,
   Темное пиво, пиво из полбы,
   Моей госпоже, пиво из полбы...
   Сладкий сироп с топленым маслом смешали,
   Пирожки приготовили с финиковым повидлом,
   Пиво "Свет дня", муку медовую, мед,
   вино "Восход солнца" ей возлили...
   Священный брак Идин-Дагана и Инанны, 7 поклон
  Эти отрывки представляют собой богатую пищу - для размышлений также. Начнем с первого наблюдения: как часто здесь называется хлеб и мука, причем не в качестве рядового продукта, а в качестве продукта священного, лакомства, предлагаемого богам и богиням!
  Древние египтяне тоже ели хлеб, однако из сугубо прагматических соображений. Шумеры, напротив, возводят хлеб в степень поклонения (любопытно и поучительно сравнить это поклонение с культом хлеба в Советской России, неизвестно как появившемся в индустриальной стране, но нашедшем самое широкое выражение: от поучительных детских историй и предложений вроде "Хлеб - наше богатство" в учебниках "Родной речи" до герба СССР: земного шара, обрамленного колосьями пшеницы и серпа, который в словосочетании "серп и молот" удивительным образом предшествует молоту).
  Почему это происходит? Дело в том, что тесто подобно глине в смысле своей мягкости и податливости. Современный человек покупает хлеб в магазине или булочной. Но в Месопотамии ровно половина населения (а именно женщины) чуть ли не каждый день соприкасались с тестом, этой теплой, мягкой, жизнедающей плотью, и, формируя ее, формировали попутно и качества своего характера (те же самые "женские" качества, которые определяет работа с глиной, и даже в еще большей степени).
  Хлеб вообще сам по себе связан с женственным началом и ощущением женственности. Хлеб у ранних христиан и еще раньше - на Тайной вечере - есть символ человеческой и божественной плоти, то есть материального, женственного аспекта Космоса, Великого Единого. Причиной этому стало, во-первых, то, что каждый продукт растительной или животной пищи имеет свой определенный вкус и свое определенное специфическое воздействие (например, лекарственное), а хлеб представляет собой что-то усредненное и нейтральное; во-вторых, тепло и мягкость свежеиспеченного хлеба. Почему же эти качества не повлияли на характер древних египтян? - спросите вы. Но - внимание! - их хлеб был немного другим. Сообщается, что строителей пирамид кормили (помимо лука и чеснока) сушеной рыбой и сухими лепешками. Высушивание хлеба - единственный способ сохранять его надолго, но при этом ни о какой "мягкости" его говорить не приходится. Но эту мягкость сложно ощутить даже в свежем плоском хлебе (подобном лепешке или лавашу), кроме того, жаркий климат Египта делал употребление в пищу теплых продуктов крайне нежелательным. Климат Междуречья холоднее. Таким образом, не только замес хлебов, но и их употребление в пищу могло и должно было оказывать влияние на национальный характер жителей Месопотамии.
  Далее внимательный читатель текстов мог отметить топленое (сливочное) масло. Это животный продукт, и, вероятно, для читателя не будет открытием сообщение, что масло получается из молока. Но мы не можем не соотносить молоко с качеством женственности и, во-вторых, с временем детства (как и исторической эпохой детства человечества). Связь молока с детьми и заботой женщины о потомстве - не субъективная ассоциация, а биологический факт. На этом месте хочется обратить внимание на любопытный запрет в иудаизме, где разрешается пить молоко после мяса, но есть мясо после молока позволяется лишь спустя шесть часов. Объясняется самим раввинами это следующим образом: молоко крайне обостряет восприятие человека, его внушаемость, подверженность разнообразным чувствам. В сочетании с мясом, вызывающим агрессивность, человек будет усваивать животные чувства гнева и агрессии в повышенной мере.
  Наконец, нужно быть слепым, чтобы не заметить, как часто шумерские тексты говорят о сладостях! Здесь и мед (вернее, разнообразные меда), и сладкие пирожки, и сладкий сироп, и финиковое повидло... Сладкие финики, между прочим, были в Междуречье одной из самых важных сельскохозяйственных культур.
  Как дети, шумеры и аккадцы падки на сладкое. Но ведь именно сладкий (и также отчасти острый) вкус непосредственно связано с чувственным элементом! Именно сладости приносят в еде наибольшее чувственное удовлетворение: в средневековой Европе, еще не знавшей наркотиков и табака, женщины часто приобретали патологическую зависимость от сладкого Видимо, также не случайно эротические сцены в фильмах называют "клубничкой", а в европейских языках закрепились английское "sweet" и немецкое "meine S?sse" (а также американские "honey", "sugar") как обозначения возлюбленной.
  Мы приходим к выводу о формировании национальной кухней, с одной стороны, э м о ц и о н а л ь н о с т и, страстности, чувственности, с другой стороны - мягкости и н е ж н о с т и.
  
  4. ЯЗЫК
  
  фонетика
  
  Месопотамия, сообщают нам историки, знала не один, а два языка: шумерский и аккадский (восточносемитский). Шумерский язык с течением времени все более и более теряет значение языка разговорного, но продолжает играть важную роль как язык ритуала и священства. Как же нам быть, если целый ряд слов звучат в устах шумера и аккадца по-разному?
  Но это различие между языками на поверку не оказывается столь значительным. Шумерский и аккадский можно сравнить с языками церковнославянским и русским. Глубоко ошибается тот, кто думает, что церковнославянский также является древнерусским языком! Это язык самостоятельный, сохранившийся до нашего времени в православном культе (подобно тому, как шумерский сохранялся и в Ассирии, найдя прибежище в стенах храмов). Церковнославянский, безусловно, обогатил древний русский язык, но по своему происхождению он - древнеболгарский. Целый ряд слов в этих языках-близнецах имеют абсолютно разное звучание (русское "глаза" и славянское "очи", как шумерское "энн" и аккадское "маликум"), даже их фонетический состав несколько различается (так, язык православных богослужений совершенно не знает звука "ё"), и все же это не повод утверждать их коренное различие. Да и имей место серьезное различие, шумеры не понимали бы аккадцев, а русичи - своих священников. Примеры похожести шумерских и аккадских слов (например, шумерского "эн" (жрица) и аккадского "энту", сравним славянское "небеса" и русское "небо") более многочисленны, чем примеры их полного фонетического несовпадения. Значит, мы имеем право искать особенности звучания, общие для обоих языков, или, выражаясь собирательно, для речи в Месопотамии.
  Для выяснения этих особенностей необходимо прежде всего определить наиболее частые согласные и выяснить, к какому типу они относятся: смычным, щелевым, сонорным... Но дело в том, что жонглирование этими терминами неизбежно вызовет у читателя, незнакомого с ними, чувство досады, ощущение, как будто ему показывают ловкий и непонятный фокус. Поэтому мы просто обязаны сейчас сделать небольшой экскурс в фонетическую науку.
  Согласные звуки делятся в основном по способу образования звука и по месту образования.
  Если воздух встречается с плотной преградой (сомкнутыми губами или распластанным языком), мы говорим о СМЫЧНЫХ СОНАНТАХ (м, н). Когда преграду представляет не весь язык, а лишь его кончик, и воздух проходит по бокам языка, речь идет о БОКОВЫХ СОНАНТАХ (л). Воздух, проходящий через достаточно широкую и при этом расходящуюся щель, создает ПОЛУГЛАСНЫЕ (такие, как й, белорусское "у краткое" или английское R), которые также называют срединными сонантами, хотя нам это название представляется некорректным. Проходя с шумом через узкую щель, воздух образует ЩЕЛЕВЫЕ СОГЛАСНЫЕ или СПИРАНТЫ (с, ш или английское Th). Преграда, созданная губами или языком на краткий момент, дает своеобразный "взрыв" воздуха, то есть СМЫЧНЫЕ ВЗРЫВНЫЕ звуки (п, б, г, к). Если после размыкания преграды остается узкая щель, через которую проходит воздух, это увеличивает шум взрыва, создавая АФФРИКАТ (ч или английское "джь"). Наконец, когда язык быстро колеблется, вибрирует, нужно говорить о ВИБРАНТАХ (русское р, при этом нужно заметить, что английское и немецкое "р" не являются вибрантами, так как кончик языка при их произнесении не колеблется)
  Иначе звуки могут быть разделены по месту их образования, то есть органам, участвующим в преграды воздушной струе, на губно-губные, губно-зубные, межзубные, верхнезубные, передненёбные, верхненёбные и задненёбные.
  Ниже мы приводим наглядную классификацию согласных звуков: их фонетическая транскрипция сопровождается там, где это возможно, примерной передачей звука русскими буквами.
  
  
  губно-губные
  губно-зубные
  межзубные
  (верхне)зубные
  передненёбные
  верхненёбные
  задненёбные
  смычные носовые (сонанты)
  m
  m,
  
  n
  n?
  ,n
  ?
  
  м
  
  
  н
  нь
  н
  нг
  боковые сонанты
  
  
  
  l
  ?
  ?
  ?
  
  
  
  
  л
  ль
  л
  глотательное л
  полугласные (срединные сонанты)
  w
  
  
  j
  ?
  h
  
  
  ѓ
  
  
  й
  англ.R
  выдох
  картавое (немецкое)R
  щелевые (спиранты)
  звонкие
  ?(")
  v
  р
  z
  3
  j
  ?(g)
  
  
  
  в
  англ.Th (they)
  з
  ж
  ж
  украинское г
  
  глухие
  ф(p)
  f
  ?
  s
  ?(?)
  ?
  х
  
  
  задувание свечки
  ф
  англ. Th (thing)
  с
  ш
  ш
  х
  смычные взрывные
  звонкие
  b
  
  
  d
  ?
  d
  g
  
  
  б
  
  
  д
  дь
  д
  г
  
  глухие
  p
  
  
  t
  t
  ?
  k
  
  
  п
  
  
  т
  ть
  т
  к
  смычные взрывные придыхательные
  звонкие
  bh
  
  
  dh
  ?h
  dh
  gh
  
  
  бх
  
  
  дх
  дьх
  дх
  гх
  
  глухие
  ph
  
  
  th
  th
  ?h
  kh
  
  
  пх
  
  
  тх
  тьх
  тх
  кх
  аффрикаты
  звонкие
  bf
  
  
  dz
  d3
  
  ,?
  
  
  бф
  
  
  дз
  дж
  дж
  кашель
  
  глухие
  pf
  
  
  ds
  t?(?)
  
  "
  
  
  пф (фырканье)
  
  
  ц
  ч
  ч
  сухой кашель
  дрожащие (вибранты)
  
  
  
  
  r
  
  R
  
  "пр" ("Тпру!")
  
  "тр"
  
  р
  рычание
  полоскание
  
  Необходимо пояснить, что для произнесения верхненёбных звуков нужно, сохраняя артикуляцию аналогичных передненёбных, коснуться верхнего нёба кончиком языка. Этими звуками богат санскрит, но европейцы, увы, даже не придумали для них общепринятых фонетических знаков
  Мы видим в нашей таблице старых знакомых: древнеегипетские придыхательные (6-ая строка), аффрикаты (7-ая строка) и задненебные (6 столбец) звуки. Очевидно, звуки каждого языка тяготеют не только к определенному месту образования (вертикальное деление), но и к определенному способу своего извлечения на свет (горизонтальное деление таблицы). Как же дело обстоит с шумерским и аккадским языками? Взяв несколько десятков прекрасных и лаконичных имен (таких, как Шамашшумукин, Ашшурбанапал, Лугальзагеси, Уруинимгин, Син-Лим-Уннинни, Эсагиль-Кина-Убиб, Эд-Хедуанна), мы сразу увидим тенденцию. Оба языка тяготеют к сонантам, как носовым ("М", "Н", "НЬ", "НГ"), так и боковым (разнообразные варианты звука "Л").
  Сонорные звуки названы так от латинского sonare ("звенеть", "звучать"), то есть по своему звучному, песенному характеру. Их можно "петь": тянуть бесконечно долго, в отличие от всех других согласных, в этом смысле они ближе всего гласным звукам, а значит, наиболее пригодны для выражения чувства. Произнесение их не требует никакого особенного волевого усилия, никакой хитроумной артикуляции (существует известная шутка о том, что, говоря "мама", ребенок просто открывает и закрывает рот, то есть идет по пути наименьшего сопротивления: чему же радуются родители?). Но, если предположить, что какие-то согласные звуки способны воспитывать в произносящем н е ж н о с т ь и м я г к о с т ь, такими согласными будут именно сонорные. Простым ли совпадением является то, что в состав слова "любовь" на, кажется, любом языке входит тот или иной сонорный звук? (сравним русское Любовь, английское The Love, немецкое Die Liebe, старонемецкое Die MiNNe, французское AMour, латинское AMor, санскритские преМа, каМа, МадаНа и Лобха).
  Второй важной чертой "фонетической физиономии" шумерского и аккадского языков является их склонность к повторам звуков (Уннинни, Инанна, Эллиль), в том числе к зеркальным повторам (Шамаш, Лугаль). Но что такое повторы, как неотъемлемая черта языка ребенка? Не из повторов ли конструируются первые слова, с которых начинается освоение языка: мама, папа, дядя, тётя, няня - а также сугубо "детские" слова, как бибика, дудука или французское dada (деревянная лошадка)? А ребенок, как уже много раз мы говорили, существо эмоциональное.
  Отметим еще раз и то, что язык именно с таким фонетическим обликом наиболее благоприятен для становления физического умения в ы р а ж а т ь ч у в с т в а (в данном случае речью)
  Заключение о том, что фонетический облик шумерского и аккадского языков повлиял не в последней мере на национальный характер, представляется уже несколько излишним.
  
  алфавит
  
  Клинопись, произошедшая от иероглифов, развилась в обозначения отдельных звуков, поэтому может быть с полным правом названа алфавитом, но нас сейчас интересует не характер письменности, а способ "написания" отдельных знаков.
  "Написание" не случайно поставлено в кавычки. Шумеры не писали в нашем (или древнеегипетском) понимании, не выводили букв ни пером, ни кисточкой. Они быстро высекали свои "клинья", колышки острым стиком на мягкой глине.
  Постановка каллиграфического почерка - трудоемкое дело, требующее незаурядной волевой концентрации. Вырисовывание иероглифов (или "хитроумного" шрифта, подобного славянской вязи) обязует к развитию незаурядных художественных умений. Ничего этого не требуется, чтобы оставить на глине след острой палочкой (характерно, что в самом начале некоторые иероглифы включали в себя кривые линии, но из-за невозможности быстро проводить их по глине каждый знак упростился до сочетания разнонаправленных штрихов).
  След, оставленный ручкой, карандашом, пером или кисточкой - это след на плоскости, некая умственная абстракция. След после стика, наоборот, конкретен: не только видим, но и осязаем, он аппелирует к нашим ч у в с т в а м более, чем к разуму (можно сравнить это с рисунком на плоскости в Египте и шумерским рельефами, о чем мы уже говорили). У слепых в Междуречье, будь они грамотными, не возникло бы особых проблем: любую надпись клинописью можно читать на ощупь. На ум также приходит аналогия с методикой Монтессори, согласно которой дети, учащиеся читать, сначала обводят пальцем буквы, вырезанные из шероховатой бумаги. Речь при этом идет не о слепых, а о совершенно нормальных детях, делается же это лишь для того, чтобы усилить чувственные впечатления от буквы, ведь ребенок еще не привык абстрагировать.
  Кроме того, сам процесс шумерского письма-печатания не лишен своеобразного детского, чисто тактильного удовольствия. Перо скрипит, чернила быстро высыхают, взявший перо чувствует себя его рабом. Взявший стик, напротив - господином своих мыслей, погоняющим их острой палкой, как и погонщик гонит своих волов.
  Наконец, письмо на бумаге предполагает связность линии без отрыва руки, темп здесь не может быть очень замедленным: это отразится на качестве письма - и в результате письмо становится тяжелой, невыносимой работой. В результате у переписчика не остается личных желаний, кроме желания завершить труд. ("Какое счастье, что я закончил эту книгу!" - такие и подобные надписи мы сплошь и рядом находим в конце древнерусских рукописей. Дай Бог и автору однажды воскликнуть то же самое). В письме на глине, напротив, рука отрывается для каждой новой черточки и может передохнуть от не слишком тяжелого действия, а необходимость располагать их рядом друг с другом оправдывает неспешность письма. Шумерский писец, таким образом, действительно способен получать даже от долгой работы своеобразное чувственное удовольствие.
  "Все это очень хорошо, - возразит читатель, - но ведь речь идет только о переписчиках. А как быть с читателями вавилонских книг? Неужто автор будет убеждать нас, что чтение этих громоздких глиняных табличек приносило особое удовольствие?" Нет, но именно форма и вес этих книг-табличек также, как ни парадоксально это звучит, способствовали развитию эмоциональности. Современному читателю несложно просмотреть 100 страниц за какие-нибудь полчаса. Шумеры и аккадцы даже физически не смогли бы за это время просмотреть сотню табличек, каждую из которых нужно было осторожно ("нежно") вынуть из своего хранилища, а потом также осторожно убрать ее. Волей-неволей их чтение было более медленным и глубоким. Поток мыслей не мчался бурной рекой, а тек неторопливо, давая возможность расцвести по своим берегам деревьям фантазии, желания, смакования, сочувствия, восхищения, гнева... - о, это были целые джунгли, в то время как воды современного читателя часто бегут по интеллектуально иссушенной, скудной ростками сердца равнине.
  Итак, форма знаков, характер материала для письма разнообразно способствовали развитию э м о ц и о н а л ь н о с т и как пишущего, так и читающего.
  
  ГЛАВА IV. АНТИЧНАЯ КУЛЬТУРА: ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ
  
  Глава написана в соавторстве с Л. В. Дубаковым.
  
  Античная цивилизация - первая, известная современному человеку в достаточной мере, более того, первая, прямым культурным и духовным наследником которой он себя ощущает. Мы с уважением отзываемся об античных философах, поэтах, языках, античной демократии, математике и правовой системе (доказательство этому - учебные планы средней и высшей школы), но к бывшему ранее относимся или снисходительно, или с опаской невежды, в любом случае - как к чему-то очень далекому и неродственному теперешнему миру.
  Разумеется, к уникальному мироощущению Античности принадлежат и Древняя Персия, и Крито-микенское царство, и Древняя Греция, и Македонское Царство, и Древний Рим, и Карфаген - все разнообразные национальные культуры, расцветшие и погасшие почти одновременно, одна за другой, в сравнительно небольшом отрезке исторического времени, и "говорившие друг с другом на общем языке". Римлянин ощущал "варваром" (то есть "чужим", человеком с другой планеты, из другой системы нравственных измерений) галла или лангобарда, людей наступающих цивилизаций, - но не эллина и не карфагенянина: своих соседей, лишенных всякой экзотичности. Почему же в таком случае мы рассматриваем исключительно Древнюю Грецию? В силу, во-первых, ограниченности объема этой книги и недостаточности времени автора, во-вторых, потому что именно Древняя Греция воплотила в себе наиболее яркие, выпуклые, выразительные черты всей Античной культуры в момент ее расцвета, в то время как Персия была ее своеобразной репетицией, еще не свободной от наследия предшествующих цивилизаций, еще на вполне оригинальной, а Рим - уже закатом цивилизации.
  
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ
  
  территория, климат и сельское хозяйство
  
  Что представляет собой Греция в географическом смысле? Горы и Море. Вся территория Греции - Балканский полуостров, Пелопоннес, Крит и масса других островов - почти полностью покрыта горами, и только у моря - узкая плодородная полоска земли.
  Горы делят Грецию - это разделение и дало начало множеству полисов. Полисы в Элладе живут в сложном соседстве. Чаще всего они просто воюют друг с другом. Да и как им не воевать? - ведь плодородной земли мало, и вся, как кажется - у соседа...
  Горы - это углы, изломы, резкие линии. Какое же воздействие могли оказывать на грека, ежедневно наблюдавшего их, острые углы? Наверное, они делали таким же "острым" и "угловатым" (воинственным) его характер. Здесь уместно вспомнить знаменитые "углы и пороги" Достоевского: постоянный фон, на котором персонажи его произведений убивают других и погибают сами. Да и тектонически горы таят в себе серьёзный "воинственный потенциал" (извержения вулканов), переданный ими своим со-жителям - грекам.
  Но, к чести греков, горы, отделявшие их друг от друга, подобно высоким сплошным заборам (словно нарочно провоцирующие на ведение боевых действий против соседа: а что он там за забором делает, что замышляет, подлый богатей?), не всегда были сильнее голоса разума. Страсть к соревнованию порой принимала более цивилизованные формы: греки устраивали Олимпиады (здесь мы должны сделать необходимую поправку: страсть не столько к войне была внедрена горами в грека, но к с о р е в н о в а н и ю в войне, так как противники - полисы - были примерно в равных условиях и обладали равной силой, что неизбежно ведет к соперничеству (вспомним гонку вооружений между США и СССР). Само же слово "олимпиада", произошло от названия ГОРЫ Олимп, рядом с которой и проводились первые олимпиады (не правда ли, знаменательное совпадение? И не примечательно ли, что слово "Греция" по-русски созвучно слову "гора"?)
  А что же море? Греки, пришедшие в Элладу, как говорят историки, с севера и привыкшие к кочевому образу жизни, охоте, долго осваивали земледелие - а население меж тем увеличивалось, полисы росли. Война - дело малоприбыльное (особенно когда воюешь сам с собой), поэтому скоро грекам пришлось осваивать ещё один вид деятельности - мореходство.
  Но не только недостаток еды вынудил их взяться за вёсла. Греция расположена в точке пересечения морских торговых путей. Здесь, что называется, сам Зевс велел грекам построить первый корабль - пентеконтеру: нужно было быть на уровне (и не только моря), иначе соседи (в данном случае, уже дальние - финикийцы, например) сделают тебя перевалочной базой или "сырьевым придатком". Есть и ещё один невольный движитель эллинского кораблестроения и мореходства: Греция - страна во многом островная, а значит, зная о существовании близлежащих островов, грек, живущий, скажем, на острове Делос (впрочем, и любой другой подойдёт), устремив свой взгляд в даль, так или иначе, рано или поздно захочет добраться и до соседнего острова, имея не обязательно деловой (или - увы - пиратский) интерес, но простое любопытство, которое можно сравнительно быстро и легко удовлетворить, ибо наличествовала конкретная ц е л ь - соседняя земля. И, сев на стрелоподобный корабль, грек направлялся к одной цели, потом к другой...
  Кстати, в IV веке до н. э. некто Пифей, вероятно, из того же любопытства, доплыл до современной Британии, а во II веке до н. э. некто Евдокс - до Индии. При этом путешествия по суше для греков представлялись весьма затруднительными по причине тех же гор: ведь моря, пусть порой и бурные, в силу своей открытости всё-таки более подходят для длительных вояжей.
  Но именно необходимость заниматься мореходством заставила древнего грека заняться и плотничеством, и судостроением, взять в руки тесак, изобрести рубанок, пилу (исторический факт), усовершенствованный ткацкий стан; заставила укрепить мускулы греблей и натягиванием парусов - короче говоря, способствовала энергичному развитию ф и з и ч е с к и х у м е н и й жителей полуострова.
  Вообще, ситуация в Древней Греции до странности напоминает ситуацию в современной Америке, да и сами американцы очень близки древним грекам по своему характеру (это сравнение мы сможем развить и дальше). Большое число островов Греции (а чуть позже - полисов), наполовину автономных, можно соотнести с такими же независимыми штатами Америки. Про американцев говорят, что они самая лёгкая на подъём нация. И, видимо, это соответствует действительности: да и как же им не быть лёгкими на подъём, если, в отличие от россиянина, американец едет на своём made in USA корабле не из столицы в провинцию, а из столицы - в другую столицу, не так уж сильно отличающуюся от первой (разве что возможностью поиграть в казино), едет и действительно реализует пословицу "хорошо, там, где нас нет" (простите, иракцы, за невольный комизм).
  Итак, подведём промежуточные итоги: горы вытеснили греков в море, сообщив им качества с о р е в н о в а т е л ь н о с т и и э н е р г и ч н о с т и, а море потребовало от них обогащения ф и з и ч е с к и м и у м е н и я м и.
  
  государственное устройство, правящий класс
  
  Греки впервые в истории создали такой государственный строй, как демократия (конечно, если не брать в расчёт демократии примитивных племен, вызванной скорее недостатком развития, чем осознанием её необходимости при наличии других возможностей).
  Позволим себе короткий экскурс в историю. На заре своей национальной юности греки в качестве государственного устройства имели сельский коммунизм с вождём и распределением по потребностям. Когда же начали пиратствовать (воевать), то получили монархию: ведь на войне может быть только один верховный главнокомандующий. А с монархией пришла и несправедливость: местные басилевсы начали присваивать себе землю, которой управляли. По этой причине многие свободные труженики стали уходить с земли. Они становились ремесленниками. Позже к ним присоединились батраки и матросы. Так началась, и была выиграна борьба за демократию.
  Начало демократии в Греции - это времена знаменитого Солона, жившего в 7 в. до н. э. Именно этот замечательный государственный муж и, заметим, неплохой поэт (главной особенностью его поэзии была её энергичная используемость в политической борьбе) предоставил простому народу возможность участвовать в управлении полисом.
  Столько народу я власти вручил, сколько надобно было,
  Чести его не лишив, лишней я не дал ему,
  Но и о тех я подумал, кто силой владел и был славен
  Деньгами, дабы они злых не вкусили обид.
  Мощным щитом прикрывая и тех и других, не дозволил
  Я ни одним, ни другим верх взять в неправой борьбе.
  Солон стал государственным мужем (архонтом) не по причине своего знатного происхождения, как это чаще всего было до него. Он, конечно, был царских кровей, но беден: состояние ему пришлось наживать, торгуя маслом. Причиной же высокого взлета бывшего маслоторговца стало то, что, по словам Плутарха, "знать уважала его за его богатство, бедные - за честность".
  О чем же говорит пример Солона? О том, что во главе полиса в Греции оказывались люди, делавшие себя сами (американская мечта!), а зачастую - честолюбцы, кричавшие о себе и о своих достоинствах. "Кричавшие" не только в переносном смысле, но и в прямом: на Народном собрании в Афинах официально должно было присутствовать не менее 6000 человек, а на Народном собрании в Спарте должны были присутствовать все (!) мужчины старше 30 лет. Чем же убедить их, как не в и т а л ь н о с т ь ю, красноречием (часто софистского толка; демагогией, которая избирает своим орудием аргументацию ф о р м а л ь н о й л о г и к и), силой голоса, активной жестикуляцией и умением четко произносить слова (а это - ф и з и ч е с к и е у м е н и я), внешней эффектностью и уверенностью? Демосфен, первый раз выступивший с невнятной речью, обрек себя на осмеяние толпы - даром что речь могла быть очень неглупой. Не зря же Греция - родина ораторского искусства. Если ты еще не лучший, то стремись быть лучше, покажи себя лучше! Перекричи других!, окажись первым!, выиграй с о р е в н о в а н и е! В этой соревновательности кандидаты доходили до курьезов: некто Писистрат, несколько раз тщетно пытавшийся прийти к власти в Афинах, придумал появиться перед народом в колеснице с женщиной в одеянии богини Афины, якобы благословившей его на архонтство. Впрочем, как говорят историки, его правление было отмечено процветанием Афин.
  Правящий класс - понятие достаточно широкое. Естественно, оно не ограничивается лишь теми, кто официально, юридически оказывается у власти, но распространяется и на тех, кто владеет умами, сердцами, душами своих сограждан. И конечно, не только формальными ухищрениями можно завоевать ум, сердце и душу греческого гражданина. Благородный эллин уважает у п о р с т в о и самопреодоление. Только тот, кто, так или иначе, преодолел или преодолевает себя, достоин того, чтобы в глазах грека стать объектом для подражания. Уже упомянутый нами величайший оратор Афин - Демосфен - от рождения был болезненным, заикался, страдал одышкой, однако, "занимаясь с редкой энергией" (как пишет в своём знаменитом исследовании греческой цивилизации швейцарский учёный А. Боннар) сумел дисциплинировать себя, свой язык, "плечо, поражённое тиком", и стать одним из самых слышимых народом ораторов своего времени. Да и уже названный Писистрат был избран, скорее всего, по причине своей н а с т о й ч и в о с т и, а не вследствие сомнительной рекламной акции.
  И ещё одно маленькое замечание, касающееся греческой морали. Всем известно греческое изречение философа Хилона "Познай самого себя", начертанное на фронтоне Дельфийского храма. Но немногие знают, что большинством эллинов это изречение, достойное мудрости Востока, понималось отнюдь не в смысле ведантическом, но следующим образом: "только победа способна сказать человеку о себе самом, каков он: сильный или слабый, достойный признания или нет" (из книги П. Таранова), - и это весьма показательно для греков.
  
  экономика и производственные отношения
  
  Как ни покажется это странным читателю, демократии в современном понимании Афины не знали (о других, менее развитых полисах, и говорить не приходиться).
  В Афинах из 400 тысяч жителей около половины были рабами, которые не имели права голосовать. А из оставшихся 200 тысяч нужно ещё вычесть женщин, детей и приезжих (метеков; в Спарте - периэков). В результате мы получаем всего 40 тысяч полноправных граждан. Мягко говоря, ограниченная демократия, не правда ли? Но почему так? Ответ достаточно прост. Рабы, коль скоро они в Греции существовали, естественно, голосовать не могли, иначе они перестали бы быть рабами. Что касается женщины, то об этой греческой проблеме мы подробнее скажем в следующей рубрике. Единственное, что отметим сейчас: грек не мог дать права голоса тому (той), кого он не считал за человека. Дети - они и есть дети: в игры взрослых им лучше не вмешиваться. Ну а приезжих, иностранцев, инокультурных переселенцев допускать до политического управления было, вероятно, просто опасно. Таким образом, никакой другой, более "полной" демократии в Афинах и - шире - в Греции не могло быть.
  Чем же объясняется присутствие в Греции рабов, которые по сути являлись основным экономическим двигателем (или как сказал Аристотель - "орудием труда")? Почему бы грекам самим не работать на земле, а не заставлять других? Однако мы уже говорили, что климат и почва в Греции были не самыми идеальными для земледелия. Требовалось затратить массу энергии для того, чтобы хоть что-то вырастить - а разве гордый грек снизойдет до ежедневного добывания хлеба в поте лица своего? Это же рабское занятие! - вот пусть и трудятся рабы. Надо их только заставить. А это сделать нелегко: многие из них были захвачены в плен во время войны, то есть оказывались людьми не слабыми и физически, и морально. И вот этих-то не слабых людей нужно было принуждать силой, превосходящей силу пленников, энергией большей, чем энергия порабощенных. В Спарте ситуация была аналогичной: коренные жители завоёванных спартанцами Лаконии и Мессении - илоты, платившие завоевателям что-то вроде дани - численно значительно превосходили спартанцев, и последним приходилось постоянно быть начеку, постоянно поддерживать в рабочем состоянии свою "военную машину", что, без сомнения, способствовало развитию у них, как и у афинян, таких душевных качеств, как ж и з н е н н а я а к т и в н о с т ь и э н е р г и я, а также постоянной тренировки своих умений обращаться с тяжелым оружием, которые, конечно же, относятся к умениям ф и з и ч е с к и м.
  Исторической правды ради мы не можем пройти здесь и мимо того, во что выливалась практика терророобразного подавления илотов спартанцами. Как пишет уже цитированный нами Андре Боннар, раз в год, чтобы сократить численность илотов, молодые спартиаты устраивали на них охоту, превращавшуюся в массовые избиения. Нам думается, что эти массовые избиения стали, среди прочих, еще одним способом развития уже означенных нами выше качеств у греков (разумеется, для всего человечества было бы лучше, если бы этот способ оказался более гуманным).
  В феномене рабства есть и еще одна сторона. Мы упомянули чуть выше слова Аристотеля о том, что раб - орудие труда. Если продолжить, то ряд определений будет таков: раб - машина, способная думать; раб - это техническое приспособление для облегчения труда. Раб - это порочный пробный камень, положенный в основание т е х н о к р а т и ч е с к и х греческой и постгреческой цивилизаций.
  
  религия и мораль
  
  Олимпийские боги, знакомые всем нам с детства, при своей формальной иерархии во многом равносильны и - каждый по-своему - независимы. Сама же иерархия богов, сами устои мира постоянно сотрясаются состязаниями небожителей. Так Гера, супруга Зевса - верховного бога, позволяет себе если не непосредственно мешать ему в его изменах, то хотя бы строить всяческие козни и жестоко мстить своим смертным соперницам, даже рискуя вызвать неудовольствие и громовержий гнев. Афродита, Афина и та же Гера ссорятся из-за титула прекраснейшей (сравним с американскими конкурсами красоты). Посейдон и Эол (бог ветра) вступают в спор из-за того, помогать Одиссею вернуться на Итаку или нет. И это совершают сильнейшие, мудрейшие, Бессмертные, и весь мир стоит на непрестанной борьбе и соревновании - что же еще остается простому человеку, если сами "учителя человечества" учат тому же?
  Но греки соревнуются не только с себе подобными - они, способные ученики, отваживаются состязаться и со своими божественными учителями. Вспомним Одиссея, бросившего вызов самому Посейдону, или Диомеда, попытавшегося ранить копьём сошедшую на поле битвы под Троей Афродиту. О желании с о п е р н и ч е с т в а с богами говорит и множество греческих героев-полубогов, от Прометея до Геракла, пытавшихся, так или иначе, оспорить первенство богов настоящих.
  (И все же - какая гигантская пропасть лежит между "богоборчеством" грека и богоборчеством человека современного! Первый замышлял соревнование с одним конкретным божеством - но ведь соревноваться можно лишь с тем, чья реальность несомненна. Последний выступает против самого понятия Бога и, увы, порою против существования Божества в себе самом)
  При всем соперничестве между людьми и богами первые восхищаются вторыми и почитают их. Сам Одиссей в конце концов признает себя неправым. Боги, при всей их комичности порой, остаются для греков почти безусловным идеалом. Нравственным ли идеалом? О, НЕТ - да разве мыслима хотя бы в страшном сне для христианина или буддиста борьба с ангелом или дэватой? Нет: идеалом чисто человеческим, "земным": физической и сексуальной мощи, внешней привлекательности, хитрости, смелости и преуспеяния.
  Внешняя привлекательность, пожалуй - первое в этом списке "американских" добродетелей. Красота тела - вот то, без чего не мыслится древнегреческий бог (до сих пор, говоря "красив, как бог", мы бессознательно подразумеваем скорее Аполлона, чем Саваофа, к которому даже применить понятие красоты оказывается несколько кощунственным). Отсюда же внимание к собственному телу со стороны каждого грека и гречанки, немыслимое без соперничества с другими. Отсюда - с п о р т и Олимпиада. Кстати, наследницы Античной цивилизации - Романо-католическая и Англосаксонская - переймут у греков это внимание к телу, к ф о р м е, что выразится в первой в появлении культуризма (от фр. сulturisme), а во второй - бодибилдинга. Заметьте, как от культуры к культуре измельчалось понятие, связанное с развитием, совершенствованием тела: от сакральности (Олимпиада в Греции была частью религиозного культа) через красоту, культуру тела к утилитарному американскому телостроительству, ведь именно так переводится слово Bodybuilding.
  Красота тела наводит на мысли о любвеобилии. Верховный Бог Зевс, так часто посещавший смертных женщин втайне от своей супруги, не производит впечатления человека (да, именно так!), делающего это от неудавшейся, не сложившейся семейной жизни. Напротив, каждая его измена - от избытка жизненной и сексуальной энергии, от переполняюшей радости. Повышенное внимание к сексу - к занятию, так или иначе требующему физического здоровья и незаурядной в и т а л ь н о с т и, являющемуся в некотором смысле одним из видов с п о р т а - переняли от своих богов и рядовые греки. Между прочим, в Греции существовал аналог знаменитой ныне "Камасутры", обращающей основное внимание на т е х н и к у секса - так называемые книги Элефантиды, являвшиеся, по выражению римского поэта Марциала, собранием "фигур Венеры" (П. Киньяр). Несколько позже чрезмерное внимание к сексу обнаружат и римляне, доведшие эксперимент в сексе до крайности, до абсолютной аннигиляции чувства, до извращения, в попытке сделать из своих императоров "живых фаллосов", то есть людей, регулирующих плодородие и богатство своей страны за счёт абсолютной свободы в постели (отголосок древних магических культов плодородия).
  Магия в религиях Античности заслуживает отдельного исследования, поскольку является весьма органичной составляющей этих религий (чего нельзя сказать ни о христианстве, ни о буддизме, ни об исламе, хотя любая религия знает ту или иную магию). Греческая магия связана не с творческой силой слова человека (культ в Месопотамии, мантра-йога), не с достижением особых состояний сознания (христианская молитва), не с раскрытием внутренних сил человека (раджа-йога в Индии), но исключительно с т е х н и ч е с к и м и приспособлениями: вдыханием наркотических паров пифией и т. д. Техническая магия (как и вся техника) - корыстна и утилитарна по определению. Магия в Греции вырождается в технику воздействия на богов с целью получения желаемого результата, и сами боги в результате превращаются лишь в средство преуспеяния (вспомним Писистрата). Впрочем, каждая культура относится к Религии сообразно своей специфике: Египет - как к средству выражения и восстановления Божественного Порядка; Месопотамия - как к пути низлияния на человека Любви, а на природу - плодородия; Греция - как к технике достижения удачи в земной жизни. Нужно ли говорить, что такое отношение - причина и одновременно следствие общегреческого культа с о р е в н о в а т е л ь н о с т и и ж и з н е н н о й с и л ы? И нужно ли говорить, что подобная утилитарная религия выхолащивает в человеке мышление иного типа, кроме технического, ф о р м а л ь н о г о л о г и з и р о в а н и я, заставляя его мыслить только категориями полезности? Увы: древнегреческая однобокость мышления задержалась и в современном мире, как младенческая привычка грызть ногти, постыдная у взрослого человека. Когда же современный человек перестанет "думать машинами", уподобляясь людям, жившим тысячелетия до него?
  Внимательный читатель заметил, что мы в этом разделе еще не сказали ничего о древнегреческой морали в современном ее понимании (ведь нельзя же, в самом деле, считать культ тела и здоровья нравственным принципом, равно и требование относиться к женщине как к предмету!). Показательно, что есть культуры, достаточно четко осознающие понятие греха, есть и такие цивилизации, которые как будто вовсе не знакомы с этим словом: Древняя Греция, безусловно, относится к числу последних. И все же и древние греки чтили своих учителей морали, нравственности, человечности и мудрости. Рядовой грек, как бы странно это ни прозвучит для людей иных культур, не соотносит все эти категории со своей религией, но со своей философией. Нам достаточно вспомнить имена Сократа, Платона, Аристотеля или Пифагора, чтобы узнать, кто являлся для Античности подлинным нравственным мерилом.
  В предыдущих главах мы позволили себе сказать несколько слов о тех великих онтологических истинах, которые в религиями Древнего Египта и Междуречья были усвоены и в ритуале этих религий отражены. Рядом с грандиозными зданиями культа в этих странах древнегреческая вера в богов выглядит абсолютно невыразительной и инфантильной: не носительницей боговдохновенных знаний, а порождением нездоровой подростковой фантазии. Воистину: если бы Греция не дала миру, помимо своей религии, еще и своей величественной философии, было бы абсолютно непонятно, в чем же действительно эта культура прогрессировала по отношению к своим предшественницам.
  В нашу задачу никак не входит знакомить читателя с понятиями и категориями древнегреческой философии. Наследие ее входит в традиционное образование, поэтому мы искренне верим в то, что и без нас каждому образованному человеку знакомы понятия архэ натурфилософов, аристотелевского Перводвигателя, платоновских эйдосов или Идей или пифагорейского божественного Числа, которое управляет миром. В чем же заключается общая идея древнегреческой философии: та часть Великой единой истины, которая была уловлена именно сознанием человека Античности в силу наибольшей восприимчивости к ней этого культурного сознания? В нескольких словах ее можно выразить так: мир, при всем его богатом чувственном многообразии, един, исходит из Единого источника, подчиняется универсальным законам, которые настолько стройны и симметричны, что могут быть выражены сведены к идеальной математической абстракции (числу, символу, рисунку, диаграмме). Насколько мы способны постичь и отразить эти абстракции, настолько же мы способны познать не только видимое нам, но и сам Космос, совокупность всего. (Заметим, что греки не были одиноки в этой идее: ту же математичность мира исповедует и каббала, тайное учение иудаизма, с ее древом сефирот - схемой божественного миротворения, и восточные религиозные школы, чьи художники стремятся в рисунке мандалы или янтры отразить все строение миропорядка - но именно грекам принадлежит честь отлить эту мысль в ясные, стройные, логичные формы классической античной философии).
  И, подобно тому, как устройству космоса, великие философы учили нравственности, которая так же преподавалась ими на примере логических категорий. Пифагор в решениях своих задач видел символы моральных понятий, которые его учениками усваивались через понятия геометрические. Платон в своих "Диалогах" приводит читателя к идеалам нравственной жизни путем строгой логической доказательности, опровергая поочередно все шаткие позиции воображаемого собеседника. Этот же метод, как говорят, исповедовал и Сократ (потому и получил он название "сократической беседы"), который и наедине с самим собой любил порассуждать на темы морали примерно таким образом: "Красть нехорошо. А украсть у врагов родины оружие? Уточним: у друзей красть нехорошо. А украсть у больного друга меч, чтобы тот в отчаянии не бросился на него?..". Что это все, как не примеры самой чистой и отточенной ф о р м а л ь н о й л о г и к и? Какую еще способность может развить рассмотрение Космоса, добра и зла в виде математической модели? Более того, мы говорим не только про способность рассудка совершать логические умозаключения, но и про аналогичную способность нашего высшего разума, нашей совести, коль скоро объектами таких умозаключений становятся нравственные вопросы.
  
  наука
  
  О фантастическом развитии науки и техники в Древней Греции мы все наслышаны с детства. Без преувеличения можно сказать, что именно Античная цивилизация определила очертания современной науки. Но какие именно науки были для древнего грека наиболее привлекательны?
  Это, прежде всего - три важнейших научных области, без которых сложно представить себе всю Античную культуру: МАТЕМАТИКА, КЛАССИЧЕСКАЯ ЛОГИКА И МЕХАНИКА.
  Современная школьная алгебра и геометрия пришла именно из Древней Греции: по сей день школьники обозначают переменные буквами греческого алфавита, заучивают аксиомы Евклида, теоремы Фалеса и Пифагора. Она же, геометрия и алгебра, оказалась существенным подспорьем древнегреческим архитекторам (об этом - ниже). Логика, ставшая во многом базой современного программирования, обрела законченные, совершенные формы именно в Древней Греции и свое конечное выражение нашла в софистике: искусству доказывать абсурдные вещи при опоре на, казалось бы, совершенно логические, не имеющие никакого изъяна посылки. Вообще же искусство доказывать, в том числе и вещи вполне справедливые, искусство аргументировать и вести спор называлось ДИАЛЕКТИКОЙ и также считалось обязательной составляющей образования грамотного человека. Механика привела к стремительному развитию техники: древние греки уже знали и игрушечные волчки, приводимые в действие силой пара, и сложнейшие театральные механизмы, и системы лебедок, позволяющие перемещать тяжело груженое судно мускульным усилием одного человека, и хитроумные водяные часы, и даже автоматы для продажи воды, аналогичные современным (приводимые в действие весом упавшей монетки). Вообще, как мы видим, наука в Древней Греции оказалась покорной служанкой, заложницей ТЕХНИКИ и технического образа мышления. Это образ мышления распространился с точных наук распространился, увы, и на другие области знания: так родилась и современная ФИЛОЛОГИЯ, взявшая свое начало также в Древней Греции: наука о том, как правильно строить литературный текст, выродившаяся в учение о том, как по всем правилам препарировать готовый литературный текст острым скальпелем критического анализа, превращая живое существо (ибо всякое подлинное произведение искусства живет и развивается по своим законам) в труп, крайне познавательный для современной науки.
  Есть ли необходимость говорить о том, что все науки, названные нами, опираются именно на с п о с о б н о с т ь к ф о р м а л ь н ы м у м о з а к л ю ч е н и я м, и что изучение их может активно стимулировать развитие этой способности?
  
  семья и брак
  
  От века создал бог различными по нраву
   Всех женщин. Так одну он создал от свиньи
   Длиннощетинистой. У ней всегда всё в доме
   Неубранным лежит, валяясь на полу <...>
   Та богом создана от серой и тупой
   Ослицы. Только брань да принужденье могут
   К труду её толкнуть, чтоб мужу по душе
   Сработать что-нибудь <...>
   Иную создал бог от обезьяны. В ней
   Зло величайшее дано от Зевса людям...
  Так написал упражнявшийся в ямбической поэзии Семонид Аморгосский (перевод Г. Церетели). И нам кажется, что под этими строками вполне мог подписаться любой грек.
  В конце предыдущей рубрики мы позволили себе дать ряд определений слову "раб" в контексте греческой цивилизации. Аналогично поступим и со словом "женщина", ибо статус рабов и женщин в греческом обществе был примерно одинаков.
  Итак: женщина - рабыня, женщина - старшая служанка, женщина - пленница гинекея (женской половины дома) и, наконец, женщина - ойкурема (предмет). Женщина не имеет никаких прав, только обязанности: работать, рожать детей, которых, кстати, муж, по достижении ими семилетнего возраста, забирал у жены навсегда. Мальчиков, разумеется. При этом мальчик проходил через ритуальный педерастический акт, что символизировало переход его от женской пассивности к мужской активности (об этом пишет современный французский писатель, учёный, исследовавший проблему греческой и римской сексуальности - П. Киньяр). Девочки же повторяли судьбу матери. Если отец, конечно, от них не отказывался и не выбрасывал на улицу. Да, могло быть и так. И опять же - не в переносном смысле: до того, как официально отец-гражданин не передал городу своих детей (не выполнил определённый обряд, устанавливающий статус ребёнка), он имел право оставить его на обочине дороги. Но откуда это женоненавистничество? Откуда это ужасное презрение к женщине? Ведь в Египте и Месопотамии, как мы помним, отношение к женщине было совершенно другим. Когда и почему произошёл перелом?
  Посмотрим на самое начало греческой цивилизации.
  В 3 - 2 тыс. до н. э., во времена существования сначала Минойской, а затем Микенской цивилизаций, на территории Греции преобладал матриархат (об этом говорят историки; впрочем, определив на количественное соотношение почитаемых этими цивилизациями мужских и женских божеств, легко убедиться в почитании женщины). Женщина была ближе к земле, чем мужчина: именно она возделывала её, она находила полезные травы и приручала животных - именно потому она и почиталась больше. Но так продолжалось только до конца 2 тыс. до н. э., когда на смену рухнувшим минойским, а затем микенским городам пришли дорийцы, у которых отношения с землёй сложились по-иному (см. "территория, климат и сельское хозяйство"), и вместе с ними наступили, в первую очередь для женщин, "тёмные века". Человек изобрёл железное оружие. (До этого мужчина воевал издалека - с помощью лука (VI век до н. э.), которым Гомер в "Илиаде" вооружает трусливого (женственного), с точки зрения рядового ахейца, Париса. Лук Андре Боннар назвал "первой греческой машиной"). С этим изобретением на место священного минойского изображения рогов быка, символизировавшего, и "женственный" серп (сельскохозяйственное орудие!) луны, и женские гениталии (женское начало), пришли изображения фаллообразных, агрессивных по своей сути орудий убийства - меча и копья - и такой же формы кораблей - пентеконтера и триера, шедшая на таран во время морского сражения.
  Но каковы же следствия изменившегося отношения к женщине? Сделав из женщины ойкурему, "машину для рождения детей" (спартанцы заставляли своих женщин бегать для поддержания хорошей физической формы на случай рождения потомства), грек положил второй, не менее порочный пробный камень в основание нарождавшейся цивилизации, выбравшей путь, ориентированный на освоение т е х н и к и во всех её вариантах. Отказавшись от любви к женщине и от сотрудничества с женщиной, мужчине ничего не оставалось, кроме как выбрать сотрудничество с мужчиной. Но сотрудничать мужчине с мужчиной невозможно по той причине, что это сотрудничество рано или поздно переходит в с о р е в н о в а н и е (и - увы - гомосексуализм). И не важно, в какой сфере - военной, политической, спортивной.
  Гомосексуализм в жизни Древней Греции занимает особое место. То, что сейчас нам кажется - и во многом справедливо - безобразным извращением, тогда было явлением повсеместным, не только не постыдным, но поощрявшимся общественной моралью: кто же станет лучшим учителем юноше, чем его зрелый друг? Знает ли читатель, что даже "Пир" великого Платона полон намеков на неразделенную любовь Сократа - некоего молоденького мальчика? Поразительной терпимостью к сексуальным меньшинствам отличаются, вслед за греками, и современные американцы. Простим же греческой нации ее заблуждение: ведь человеку гордому, самоутверждающемуся, энергичному могло быть с женщиной попросту скучно...
  Позволим себе теперь отойти от непосредственно темы семьи и женщины, и скажем несколько слов о таком исключительно национальном греческом мероприятии, как спортивные состязания. Нужно заметить, что в Греции, помимо самых известных - Олимпийских - игр, существовали и другие (крупные) - Пифийские, Немейские, Истмийские, множество местных игр. Причём, например, в Олимпии для Олимпиады были построены специальные, большие по площади сооружения: гимнасий, палестра, стадион, гостиница, зал заседаний олимпийского совета и проч. Между прочим, и летоисчисление греки вели именно от даты проведения первой Олимпиады. О чём это говорит? Вероятно, о том, что с п о р т для грека был занятием ключевым, которому он посвящал много времени, ради которого он останавливал войны. Говорить, что спорт - соревнование по определению, наверное, излишне, но вот отметить тот факт, что в списке древнегреческих олимпийских игр преобладали виды спорта, требующие выносливости и терпения (ф и з и ч е с к о й в о л и, способности о в л а д е т ь т е л о м), наверное, стоит. Действительно, за исключением скачек на лошадях и соревнований на колесницах, все спортивные состязания - бег, борьба, пятиборье, бокс и др. - заставляли атлета преодолевать, помимо обстоятельств и соперников, ещё и самого себя, своё тело, порой создавая для себя, в связи с последним, дополнительные трудности (Герман Вейс, занимающийся историей материальной культуры, пишет: "Для усиления ударов участники кулачных боёв [в Греции] обматывали себе кулаки толстыми ремнями, нередко усаженными свинчатками, шипами и т.п."). Возможно, интересен будет и тот факт, что мужчины навязывали свой образ жизни женщинам (о спартанских будущих матерях мы уже говорили). Так, не допуская по понятным причинам женщин на свои состязания, греки организовывали для них отдельную игру - Герайю, где, правда, не женщины, так как их место - гинекей, а девочки трёх различных возрастов соревновались в беге
  Но, однако, вернёмся к женщинам (хороший был бы девиз для греков!). До сих пор мы говорили о греках только лишь как о мужчинах. А как же, собственно, повлияло подчинённое положение гречанки на неё саму? Остаться равными мужчине удавалось лишь избранным - гетерам и персонажам греческой драмы - Антигоне и Лисистрате, подбившей гречанок дать (в сексуальном отношении) отпор мужчинам, изнуряющим страну войнами (совершенно американская тактика!). Гетера же должна была быть не только красива, но в первую очередь умна, образованна, талантлива: качества, не приходящие сами. Итак, парадоксальным образом угнетенное положение женщины требовало от нее все той же жизненной активности и э н е р г и ч н о с т и.
  
  деньги, армия
  
  В главе, посвящённой египетской культуре, мы уже упоминали, что собой представляли греческие деньги, точнее, спартанские: железные прутья.
  Согласитесь, такие деньги имеют вес (во всех смыслах этого слова): нужно быть сильным человеком, чтобы совершить покупку на греческом рынке (способность поднимать тяжести есть ф и з и ч е с к о е умение, а именно с п о р т и в н о е). А если покупка крупная?..
  Как оригинально при этом решена проблема иллюзорности денежной единицы: когда ты несёшь в руке как минимум полтора - два килограмма, то вопрос об условности денег вряд ли возникнет у тебя в голове! Вы скажете, что проблема спартанцами была решена формально. Но не говорили ли мы, что умственную способность греков во многом определяет ф о р м а л ь н а я л о г и к а?
  Впрочем, не только потенциально анекдотичными прутьями обогатили греки историю денег. В VII в. до н.э. в Лидии, государстве, соседствовавшем с Грецией, появляется монета, которая быстро распространяется по всей греческой территории. И каждый город, добивающийся своей независимости, считает необходимым чеканить для (или после) этого собственную монету.
  Монета - предмет гордости. Так, например, Афины некоторое время чеканили монеты с изображением одного из символов города - священной совы. Монета - возможность состязаться с другими городами в качестве чеканки. А в эллинистический период - ещё и возможность для правителей умножать свой облик и лишний раз утверждаться в должности первого человека в государстве. Заметим ещё, что на монетах преобладали изображения людей в профиль, причём профиль правый. Возможно, здесь имеет место фиксация несознательной ориентации греков на акцентирование индивидуального и, вместе с тем, ментального, технического развития собственной натуры. Наше предположение основано на выделение современными учёными (М. Гарднер, В. Кочетков) наличия в природе так называемых правых и левых ритмов, активных и пассивных и "положительных" и "отрицательных", соответственно. "Так, например, правый глаз лучше воспринимает ф о р м а л ь н у ю [разбивка наша] сторону предметов: цвет, количество, объём, форму, структуру, а левый глаз лучше подмечает сущностную сторону окружающего: содержание, наполнение, внутренние взаимосвязи. Правое ухо "настроено" на восприятие рациональной информации, оно хорошо схватывает внешнюю логику <...>. А левое ухо чувствительнее к смысловой стороне информации..." (цитировалось по книге Б. Щитова).
  То же самое влияние правого и левого можно обнаружить и в организации военного греческого строя - фаланги, состоявшей из нескольких шеренг. Каждый воин, составлявший шеренгу, частично прикрывал щитом себя и частично товарища по левую руку. В результате этого правый фланг оставался незащищённым, и фаланга противника, естественно, старалась ударить именно туда. Вероятно, здесь так же, как и в случае с монетами, присутствует несознательное желание греков быть более "правыми", активными. Желание, которое, достигнув своего пика, обращается в слабость (имеется в виду удар неприятеля по открытому правому флангу).
  Но не только этим интересна нам фаланга. Этот строй, помимо всего прочего, подразумевает необходимость сплочённости, у п о р с т в а, военной выучки, преодоления желания убежать, бросить свой щит. Фалангу нужно было держать изо всех сил, невзирая ни на мощь, ни на численность противника, шедшего, как и в случае морского боя, на таран, на, возможно, длительное противостояние.
  Процитируем спартанского поэта Тиртея:
   Не вспомяну я бойца, и во мне не найдёт уваженья
  Он ни за ног быстроту, ни за искусство в борьбе...
  (перевод Г. Церетели).
  Дальше в этом стихотворении с пафосом доказывается превосходство военной доблести над всем остальным - умениями, славой, богатством, красотой и т. д. В этом отрывке важно то, что первым в списке военных умений (пусть и сгоряча отвергнутых поэтом) оказываются бег и борьба (умения с п о р т и в н ы е). И действительно, греческим воинам, согласно тактике и стратегии, приходилось много и быстро бегать, искупая этим некоторую неповоротливость своего строя, с целью занять более выгодную позицию на поле боя - или, возможно, среди гор, в которых горстка отважных, удачно выбрав место, может удержать целую армию: вспомним историю стойкого сопротивления в фермопильском ущелье трёхсот спартанцев во главе с царём Леонидом многочисленному войску персов.
  Но бег - занятие, требующее терпения, выносливости, ф и з и ч е с к о й в о л и, самопреодоления - как и борьба, предполагающая, правда, преодоление другого.
  С бегом в истории греческой армии связан ещё один любопытный факт. В 490 г. до н.э., из Марафона в Афины с вестью о победе греков над персами один древнегреческий воин пробежал за короткий промежуток времени около 40-ка км ("марафонскую дистанцию") и умер. Это ярчайший пример самопреодоления, это - ещё и удивительный пример жгучего желания во что бы то ни стало заявить о своём первенстве, доказать, что ты - настоящий воин. Желания увидеть победу, сообщить о победе и умереть.
   ...Победитель
   До самой смерти
   Вкушает медвяное блаженство
   Выигранной борьбы, -
   День дню передаёт его счастье,
   А это - высшее, что есть у мужей.
   (Пиндaр, в переводе М. Гаспарова).
  
  2. ИСКУССТВО
  
  архитектура
  
  "Всё хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хорошо приспособлено..." - сказал Сократ. "Мы любим мудрость без изнеженности и красоту без прихотливости..." - сказал Перикл. Что ж, начиная разговор о греческой архитектуре, ничего лучшего для эпиграфа и придумать нельзя.
  Действительно, одна из главных особенностей греческой архитектуры - её простота. Простота видимая, показная, акцентированная. И не только простота светских жилищ, представлявших собой расположенные вокруг открытого дворика буквой "п" одноэтажные, реже - двухэтажные постройки из сырца, материала дешёвого и удобного в строительстве, но и простота храмов с их классическими строгими очертаниями.
  
  Дом грека может быть внутри более или менее богато обставлен, иметь мозаичные полы, но снаружи он - абсолютно аскетичен.
  Дом древнего грека отчасти напоминает своим внешним видом дома некоторых современных американцев, принадлежащих к среднему классу и живущих на окраине города в сборных, как правило, двухэтажных, выкрашенных в однотонный цвет жилищах. Следствие ли это неприхотливости? Или, скорее - утилитарности, "техничности" мышления, переставшего мыслить категориями красоты, духовности, любви и воспринимающего только пользу?
  То же самое и с греческими храмами: никаких архитектурных излишеств. Лаконичность, зафиксированная в камне. Здесь мы позволим себе отослать читателя к книге уже упоминавшегося нами А. Боннара - "Греческая цивилизация", в которой тот замечательно интерпретирует архитектурные особенности Парфенона, храма богини Афины, построенном Фидием по заказу Перикла на Акрополе. Парфенон, говорит Боннар, представляет собой набор простейших геометрических фигур - перпендикуляры, круги, треугольники - вот его составляющие. В этом, добавим мы, заключается главная особенность древнегреческой архитектуры: минимализм, строгость, простота выверенной формы. Парфенон "построен из цифр", он - результат многовекового поиска греческих архитекторов, "искавших лучшие пропорции между длиной, шириной и высотой здания, отношения диаметра колонны к её высоте, отношения диаметра колонн к расстоянию между ними". Другими словами, Парфенон - результат научных изысканий в области математики, геометрии - наук, развивающих такую умственную способность, как ф о р м а л ь н а я л о г и к а. Во-вторых, продолжает Боннар, Парфенон, статичный с виду, обладает внутренней динамикой. Так, "ни одна из колонн не поставлена перпендикулярно земле, ни одна из них не стоит точно параллельно в отношении своих соседок". "Колонна, поставленная строго вертикально, выполняла бы лишь индивидуальную функцию поддержки строго определённой части здания. Но при общем наклоне внутрь здания эти колонны составляют одно целое, вместе несущее тяжесть всего храма. Этот градус наклона каждой колонны меняется в зависимости от места, занимаемого ею в колоннаде, и от того, в какой она стоит колоннаде. Этот наклон очень мал - от 6,5 см до 8,3 см, но он имеет концентрический характер, и это создаёт впечатление расширения несущих функций каждой колонны: нам кажется, что вся колонна вовлечена в одно общее "усилие, сходящееся в одной точке". Какие удивительные т е х н и ч е с к и е подробности! - воскликнем мы. Какое обилие инструментов, приспособлений, необходимых для строительства настолько сложного здания, пришлось изобрести грекам! Не от желания ли превзойти, вступить в состязание с самой природой? Далее Боннар пишет о том, что эта "точка" создаётся нашим взглядом при попытке продолжить оси колонн вверх. Любопытно, что культура, к которой будут принадлежать США - Англосаксонская, - изберёт своим архитектурным архетипом башню. Не та же ли, только не достроенная, не выросшая (но мыслимая) в небо башня есть идеал греческих архитекторов, живших, так или иначе, рядом с горами и построивших Парфенон на возвышенности?
  Отметим ещё общее впечатление, которое оставляют, после взгляда на них, греческие храмы. Это впечатление можно описать, сравнив тот же Парфенон с человеческим телом, имеющим красивую и массивную мускулатуру. Это сравнение тем более уместно, что, например, ступени, ведущие в храм, не идеально ровные, горизонтальные, но выпуклые для рассеяния оптического обмана, связанного с тем, что когда смотришь на ступени от кромки, они кажутся вогнутыми посередине. Да и те же колонны, по определению имеющие цилиндрическую форму, не напоминают ли мускулистые человеческие руки (или руки атлантов), поддерживающие массивный треугольный фронтон? Фронтон, не вытянувшийся пока ещё в шпиль, но устремившийся к нему с упорством самопреодоления.
  
  изобразительное искусство
  
  Греческая скульптура, в отличие от скульптуры египетской (и шумерской), стремится стать подвижной. К робкому, словно ощупывающему перед собой почву шагу левой ногой (инициированному "ночной" стороной сознания), который был сделан скульптурой догреческой, добавился шаг ногой правой. Статуя ожила, и Дискобол греческого скульптора Мирона в своей изогнутости уже очень далёк от прямолинейной статики статуэток жрицы Раннаи и жреца Аменхотепа. Но как же долго пытались преодолеть греки египетский канон! Сколько куросов (обнажённых юношей) и кор (одетых девушек) (предоставляем читателю возможность самому проинтерпретировать это различие) из единого ствола дерева пришлось им создать, прежде чем появился Мальчик, вынимающий занозу (скульптура Пифагора Регийского)! При взгляде на разнообразие этих куросов и кор (остававшихся в главном всё-таки схожими), на отход того или иного художника от канона: на смешение стилей одежды, на различное положение хитона на теле и т. д. начинаешь представлять себе гласное или негласное соревнование ваятелей в том, кто окажется смелее в отступлении от закрепившихся форм и положений, и, вместе с тем, т е р п е н и е каждого из них, необходимое для того, чтобы постепенно разрабатывать собственную руку (которой скоро придётся столкнуться с мрамором), чтобы проникать в загадки человеческого тела, в строение мышц, в особенности скелета и т. д. одним словом, грекам пришлось в полном смысле этого слова овладевать техникой создания скульптуры. Говоря о терпении, нельзя не упомянуть и то, что коры, коль скоро они должны были быть одетыми, требовали от скульптора искусства в передаче драпировки. Ведь мельчайшее изменение положения рук или ног влечёт за собой изменение в положении складок одежды, и нечеловеческим (эллинским) упорством необходимо обладать, чтобы воссоздать правдоподобное положение складок. Но коры - это ещё не предел. Так, скульптуры трёх богинь с восточного фронтона Парфенона, созданные Фидием и его учениками, представляют собой как будто волнуемую ветром морскую гладь, являющуюся, на самом деле, всего лишь их одеждой. А скульптура Ники, развязывающей сандалию (если нам будет позволено ещё одно сравнение, прямо противоположное в стихийном отношении, но сходное по существу) подобна песчаным барханам во всём их многообразии. Конечно, для создания таких волн в камне необходимо виртуозное развитие ф и з и ч е с к и х у м е н и й (а данном случае - художественных).
  Кто же такие куросы? Это были либо боги, либо атлеты (учёные не могут дать однозначного ответа, но он и не важен, так как дистанция между богами и людьми, как мы уже говорили, постоянно сокращалась). Тенденция в качестве предметов изображения использовать богоподобных спортсменов (спортивных богов) сохранялась на протяжении всего существования греческой цивилизации. И в этом, разумеется, сказывался с п о р т и в н ы й и исполненный ж и з н е н н о й э н е р г и и характер эллинской нации.
  На лицах куросов всегда присутствует улыбка (в более поздних греческих статуях сменившаяся на спокойную невозмутимость черт, что говорит лишь о закономерном генезисе). Ряд учёных выдвигает версию о том, что она - просто техническая неумелость, ибо изобразить улыбающийся рот много легче, чем рот невозмутимого человека. С нашей точки зрения, нация, постоянно пытавшаяся экспериментировать и преодолевать любые устоявшиеся формы, вряд ли бы остановилась перед инструментальными трудностями. Скорее, греки перепробовали бы массу различных, пусть и неудачных вариантов состояния линий рта, чем смирились бы со своим неумением.
  Другие учёные считают, что эта улыбка несёт в себе охраняющий смысл, то есть бережёт её носителя от злых духов. Действительно, вместе с индивидуальным, решившимся шагом правой ноги статуя улыбается, однако не защищаясь - нападая, завоёвывая неизведанное пространство и одновременно радуясь тому, что шаг сделан, а за ним последуют другие шаги. Невольно приходит на ум сравнение с "голливудской улыбкой", качество и соответствие стандартам которой определяется попыткой просунуть между зубами три пальца. Американская и древнегреческая улыбка - улыбка уверенного в себе человека, способного справиться с любыми трудностями и способного преодолеть любые стрессы. Одновременно это - улыбка циркового артиста, изогнувшегося в невероятном напряжении. И пусть под подушкой лежат антидепрессанты! - "О, все просто потрясающе, ну да, у меня была небольшая депрессия, но я уже с ней справилась, ничего страшного". Ищите позитив! Сделайте лимонад, если вам достался лимон!
  Чуть выше мы заметили, что ранним греческим скульпторам, разбиравшимся в человеческой анатомии методом проб и ошибок в человеческой анатомии, пришлось овладевать виртуозной техникой скульптуры. Как и в случае с архитектурой, успехи греков были таковы, что они позволяли передавать себе всё совершенство частей скульптуры, её пропорции - цифрами, вольно или невольно тренируя такую умственную способность, как ф о р м а л ь н а я л о г и к а. Так и представляются себе все создания греческих зодчих и скульпторов в виде зелёных (в случае Греции - оранжевых), вертикально бегущих строк цифрового кода из фильма "Матрица".
  Свои статуи греки раскрашивали яркими красками, а глаза статуй изготовляли из стекла или слоновой кости. Вероятно, здесь сказалось желание греков поражать друг друга и географических соседей эффектностью собственной скульптуры, как и в случае со многим другим, желание превратить скульптуру в предмет национальной гордости. Впрочем, им было чем гордиться! Никто не оспорит того факта, что в Древней Греции совершенство скульптуры поднимается на высоту, доступную потом только ваятелям Возрождения. Но греческие скульптуры, в отличие от последних, не говорят о небесном и невозможном: они представляют нам совершенные, но земные тела в земных же и реальных позах. Они, эти скульптуры, есть виртуозное, фантастически точное воссоздание реальности человеческого тела в камне - и такое воссоздание потребует от скульптора совершенно специфической способности воображения, а именно умения п р е д с т а в л я т ь себе в н е ш н и е о б ъ е к т ы и их движения
  Что же касается древнегреческой живописи, то ситуация, от стиля к стилю, была примерно сходной. Наблюдается сложный, как правило, многофигурный рисунок на керамике.
  
  Именно сосуды служили "полотном" художнику-эллину. И это само по себе говорит о многом: например о том, что живопись использовалось в узко утилитарных, прикладных целях. Сложность греческого рисунка на вазах и горшках ярко проявляется со времени смены минойско-микенской цивилизаций дорийцами. В это время в живопись приходит так называемый геометрический стиль, рожденный вновь утилитарностью мышления, развивающийся от простейшего орнамента - до сюжетных сцен, в которых человеческие изображения были представлены теми же геометрическими фигурами. Эта тенденция - усложняющаяся геометричность, - останется и во времена последующих стилей.
  Остановимся подробнее на афинской керамике, в которой преобладали два вида росписи: на чёрном фоне могли изображаться красноватые (оранжевые) фигуры и наоборот: на красноватом (оранжевом) фоне - чёрные. О чём это говорит? О доминирующем принципе контраста, являющемся, по сути, зафиксированным на керамике свойством противостояния, с о с т я з а н и я (афинян и спартанцев, греков материковых и островных, греков разных сословий, греков и того, что они пытались внутри себя или вовне преодолеть). Этот контраст, а также неизменно четкие и лаконичные линии не могли не формировать энергию и упорство характера.
  
  литература
  
  Гомер, Гесиод, Архилох, Солон, Алкей, Сафо, Анакреонт, Пиндар, Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан, Лонг - вот далеко не полный список имён, составляющих эллинскую литературу. В чём причина такого большого числа имен по сравнению с литературами Египта и Месопотамии?
  Дело здесь, видимо, не только в том, что наследие греческой культуры сохранилось лучше, чем наследие ее предшественниц. Кому были интересны имена безвестных авторов, когда Текст представлял собой нечто, подслушанное у Богов и воплощенное смертным? Разве имеет большое значение имя скромного курьера, приносящего письмо или телеграмму? А имена создателей народных сказок или колыбельных - да кто же сочтет всех сказителей? Но греки перестают уважать своих богов, хотя еще не отказываются от веры в них, и, хотя литература еще остается насыщенной мифологией, в сплетне о сверхъестественных существах хочется узнать и имя сплетника.
  Искусство слова, кроме того, наиболее демократично - какой же еще самый простой путь может избрать с а м о у т в е р ж д а ю щ е е с я сознание? И теперь-то автор, соперничающий в своих сочинениях с целым миром, как никогда заинтересован в том, чтобы до потомков дошло его имя. Разумеется, и сам менталитет греков, высоко чтивших "людей, достигших многого", позаботился о сохранности длинного списка имен.
  При создании "Илиады" и "Одиссеи" самому Гомеру пришлось соревноваться с другими певцами-рапсодами - возможными претендентами на роль первого литературного оформителя народных сказаний. Гомер боролся за возможность быть первым и лучшим среди других, рапсоды - за возможность быть услышанными и отблагодарёнными. О с о р е в н о в а н и и лирических поэтов лучше всего говорит, например, вот эта, в некотором роде, поэтическая переписка:
   ...Сохраняется очень недолго
   Сладостный юности плод: солнце взошло - и увял.
  После ж того, как пленительный этот окончится возраст,
   Стоит ли жить? Для чего? Лучше тотчас умереть!
  (Мимнерм, в переводе В. Вересаева)
   Если совет мой прослушать ты хочешь, то выкини
   слово,
   И не сердись, что я стих лучше придумал, чем ты,
   Но переделай его, сладкопевец, и так пой отныне:
   "Лишь на десятке восьмом смерть да подходит ко мне!"
   (Солон, в переводе Г. Церетели),
  - или даже сама переписка Алкея и Сафо, в которой проявился не только онтологический конфликт между мужчиной и женщиной, но и конфликт поэтический.
  (Кстати, эта короткая заочная переписка Мимнерма и Солона не напоминает ли вам аналогичную, тоже заочную, переписку в русской литературе? Помните: "В этой жизни помирать не ново, / Но и жить, конечно, не новей" - "В этой жизни помирать не трудно, / сделать жизнь значительно трудней"? Есенин - Маяковский).
  Другой же особенностью литературы Древней Греции является её виртуозная т е х н и ч н о с т ь. Каждый автор, помимо того, что разрабатывал свой стиль, ещё и максимально усложнял для большего эффекта строение текстового материала. Примеров этого великое множество, мы вспомним лишь некоторые:
  - Разработка Алкеем и Сафо собственной строфики (два 11-сложных стиха, один 9-сложный и один 10-сложный стихи логаэдического (последовательность стоп правильно повторяется из стиха в стих) строения - три 11-сложных и один 5-сложный стих такого же строения, соответственно.
  - Разработка Гиппонактом (и многими другими) так называемого "хромого" ямба (холиямба) - шутовского, сознательно убогого размера, в котором ямб в последней стопе заменяется хореем.
  - Обилие аллитераций у Эсхила: "В первых 14 анапестических стопах [трагедии "Персы"] 6 раз повторяется сочетание долгого "о" с "н", которое производит впечатление протяжного тяжкого стона" (В. Ярхо - советский исследователь творчества Эсхила).
  - Масса необычных и многочисленных метафор у Пиндара,
  И так далее, и тому подобное.
  Впрочем, не только желанием сделать произведение более эффектным объясняется техничность греков в литературе. Может быть, дело ещё и в тяжёлом, изнурительном преодолении греком инертности словесного материала, преодолении, требующем формальной сложности, становящейся мотором для содержания (по выражению А. Вознесенского), мотором, который нужно прогреть, прежде чем куда-то ехать?
  Отметим и то, что в Греции, в отличие от Египта и Месопотамии, оказались разработанными все три рода литературы - эпос, лирика и драма. Вероятно, это говорит о стремлении дерзающего, исполненного энергии и страсти к с о п е р н и ч е с т в у занять все возможные свободные ниши в словесном искусстве. (Впрочем, это распространяется на все сферы деятельности: наука, мореплавание, война, спорт и др.)
  Перечислим теперь некоторые особенности греческого театра.
  С о р е в н о в а т е л ь н о с т ь: соревнование на каждой Дионисии драматургов, хорегов - людей, которые отвечали за организацию постановки, протагонистов - первых актёров, и, наконец, самих спонсоров - богатых людей, оплачивающих постановки.
  Т е х н и ч н о с т ь постановки: эккиклема - платформа на колёсиках, которую выдвигали с целью показать то, что происходит внутри дома; подъёмные машины, с помощью которых актёры при необходимости могли подниматься из-под сцены; "летательные" машины, помогавшие богам или полубогам подниматься на небо или спускаться оттуда (вспомним поговорку "deus ex machina" (бог из машины), понимаемую в смысле неожиданного божественного вмешательства в судьбы смертных), приспособление из системы зеркал для имитации молнии; бочонок с камнями и металлический лист для имитации грома. Разве все это не напоминает спецэффекты американского кино, также не обходящегося без сложной техники.
  Исполнение всех ролей мужчинами (к вопросу об отношении к женщине).
  Техническое оснащение актера: обувь на высокой пробковой подошве, парики, маски. Всё тяжёлое, неудобное и очень громоздкое. (Но, разумеется, эффектное и ярко раскрашенное). Причина этого неудобства: огромность театра, рассчитанного в Афинах, например, на 18 тыс. человек. Следствие: о тонкой передаче душевных переживаний актеру, кричащему во всю глотку, приходится забыть, зато высоко потребна жизненная энергия и в совершенстве могут быть развиты качества самопредодоления, дух состязательности, гордость.
  Пронизанность сексуальностью и кипучей ж и з н е н н о й э н е р г и е й: коль скоро драма вышла из дифирамба, посвящённого Дионису (одним из атрибутом Диониса являлся козёл - животное, в восприятии греков, обладающее большой воспроизводительной силой; между прочим, и слово "трагедия" переводится как "козлиная песнь"). Впрочем, сексуальность в драме присутствовала не только фоном. В четвёртом произведении, которое драматург обязан был представить на Дионисии, - комедии, или сатирической драме - хор был разряжен козлоногими сатирами, и шутки этой последней драмы, по свидетельству историков, были, мягко говоря, грубоватыми. Впрочем, просто отошлем читателя к Аристофану:
   Все навозные ямы и нужники мне
   Запечатать и новым покрыть кирпичом
   И зады заклепать до отказа.
   Аристофан, "Мир"
  Вообще, балаганный, площадной театр есть в том или ином виде в каждой культуре - но не в каждой культуре он возводится в ранг театра государственного, а человек, пишущий о нужниках, затем изучается в ряду классиков мировой литературы (впрочем, в современной литературе вновь проявляются эти древнегреческие тенденции).
  Нет необходимости говорить что все эти черты театра - естественное следствие и в свою очередь причина основных черт древнегреческого характера.
  Можем ли мы на этом закончить разговор о древнегреческой литературе? Нет. Мы чувствуем себя обязанными, начиная с литературы Греции, дать краткую характеристику каждому из великих творцов прошлого. Нас интересуют отнюдь не особенности их стиля, художественной манеры, преемственности с тем или иным направлением и т. п. (об этом написано столько, что мы уже не способны добавить что-то новое), а "внехудожественный", или, иначе говоря, "воспитательный" элемент их творчества. Титан искусства закономерно должен быть отчасти философом, мыслителем, даже пророком, провозвестником миру тех или иных нравственных, этических ("духовных", сказали бы мы, не будь это слово так затаскано) идей. Это касается не только писателей, могущих говорить внятным языком своих романов, но и художников, и даже музыкантов, которые доносят эти идеи языком художественных образов. (Влияние именно музыки великих композиторов на формирование народного менталитета убедительно раскрыто уже в уже упомянутой нами книге британца К. Скотта, и мы не будем здесь аргументировать вслед за этим автором, доказывая достаточно очевидное). "Как же быть с теми, кто в своих произведениях, пусть и написанных гениальным пером/кистью, не поднялся выше этики образованного человека? - спросите вы. - Какую особенную весть несет, к примеру, "Лолита", шедевр стиля?". Верно, есть и такие мастера: их, пусть и трижды художественных гениев, нам придется исключить из рассмотрения, поскольку нам интересна не самоценность того или иного художника для искусства, но его влияние на КУЛЬТУРУ, из которой он изошел, на сознание людей его времени и, в конечном итоге, на развитие всего человечества. Разумеется, наши портреты могут претендовать лишь на первую, слабую попытку, на далекое приближение к истине. Мы предупреждаем читателя, что можем ошибиться в наших трактовках, как и самом определении "титанов творческого духа", и просим отнестись к нашим ошибкам со снисхождением.
  
  Гомер
  
  Заслуга Гомера несомненна: он создал национальную литературу. Во многом и мировую: отдельные образы, эпизоды, фрагменты, персонажи, изречения гомеровского эпоса, так или иначе, оказались воспринятыми последующей традицией (живописью, скульптурой, историей, этнографией, археологией и т. д.), которая и по сей день переосмысливает созданное Гомером.
  Есть мнение, что Гомер абсолютно неперевариваем для современного читателя. Да, эпос его тяжел. "Илиада" и "Одиссея", будучи, в смысле объёма гигантами, сами по себе являются замечательной возможностью для тренировки качества преодоления. Ибо тот, кто преодолевает эти эпические произведения, в некотором смысле, причащается греческой преодоленческой культуры.
  Между тем автор всего месяц назад, раскрыв наугад случайно подвернувшуюся под руку "Одиссею", начал ее читать с открытого места и закончил на одном дыхании. Нужно признать, впрочем, что для такого чтения необходимо особое состояние духа. Одновременно, чтение гомеровского эпоса вырабатывает определенное состояние духа: ГЕРОИЧЕСКУЮ ВОЛЮ К СОПРОТИВЛЕНИЮ И ПРЕОДОЛЕНИЮ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, ни с чем не сравнимую.
  (Позволим себе несерьезное замечание: американский фильм "Чужой", где главная героиня отчаянно, мобилизуя все силы, борется с инопланетным монстром и в конце концов побеждает его, способен разбудить похожую волю).
  Помимо героических эпосов Гомера мировая литература знает еще "Махабхарату", "Рамаяну", "Песнь о нибелунгах", "Песнь о Роланде", "Беовульфа"... Но индийские эпосы, пожалуй, слишком красивы, философичны и пр. для того, чтобы быть по-настоящему героическими, а эпосы западноевропейские, безусловно, уступают гомеровскому великолепному, выразительному, звонкому языку. Поэтому в родной стихии Гомера мы не найдем ему равных. Вот почему так любили Гомера греки: пьющий терпкий мед эпоса неприметно причащается святая святых духа греческой культуры.
  И все же - не будем преувеличивать значение Гомера, впадая в ошибку классицистов, принимавших оценки Античности за абсолютную истину. Гомер велик в первую очередь как поэт национальный, выпестовавший в лоне своих поэм греческий язык, но национальное величие (вспомним Пушкина) еще не означает общемирового значения. Гомер воплотил в своем эпосе, увы, не только лучшее, но и худшее греческого национального характера. "Илиада" словно бы пропитана кровью, пафосом битвы, лязгом оружия, что способно пробудить в читающем её стремление к насилию, подчас трудно обуздываемому, как и Ахиллесов гнев. Между прочим, по свидетельству историков, Александр Македонский, не только завоеватель, но и ученик Аристотеля, просветитель, с уважением относившийся к людям других национальностей и религий, которые впоследствии пытался объединить, - был, увы, зачастую несдержан. Так, однажды он приказал до основания разрушить город Фивы, а его население, кого не убили солдаты, поголовно продал в рабство; в другой раз, будучи пьяным, убил своего друга, пытавшегося с ним спорить. Так вот, Александр Македонский не расставался, даже засыпая, только с двумя предметами - мечом и Гомером, который был его любимым поэтом. Впрочем, не говорит ли любовь Завоевателя к Гомеру также о способности его воспитать справедливого воина?
  
  Сафо
  
  "Десятая муза" - так сказал о ней Платон. И нам кажется, что это не просто заслуженный комплимент (о Сафо, возглавлявшей на о. Лесбос общину, посвящённую Афродите, грациям и музам, вполне можно было сказать, что она достойно соперничала с Эрато - музой любовной поэзии, с Евтерпой - музой лирической поэзии, с Терпсихорой - музой танцев, будучи наставницей в этих искусствах для молодых девушек, тех самых, что составляли лесбосскую общину). Великий идеалист Платон скорее всего, имел здесь в виду то, о чём писал его учитель Сократ и о чём в XX веке напишет другой великий идеалист Даниил Андреев: о реально существующем "вдохновляющем, творчески направляющем воздействии" на художника особых, схожих с людьми, но более развитых в духовном отношении, созданий - даймонов. Тем самым Платон, хотел подчеркнуть высоту поэзии Сафо, поэзии, на которой лежит отпечаток иной, олимпийской реальности.
  И действительно, стихотворения этой поэтессы поражают тем, как удивительно много в них оказывается - да простится нам этот несколько стертый эпитет - неземной нежности, нежности, пронизывающей и содержание, и форму стиха, нежности, делающей и саму Сафо, и читающего её стихотворения причастным - ещё раз простите - божественной любви.
   Богу равным кажется мне по счастью
  Человек, который так близко-близко
   Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
   Слушает голос.
   И прелестный смех. У меня при этом
   Перестало сразу бы сердце биться:
   Лишь тебя увижу, - уж я не в силах
   Вымолвить слова.
   Но немеет тотчас язык. Под кожей
  Быстро лёгкий жар пробегает, смотрят,
   Ничего не видя глаза, в ушах же -
   Звон непрерывный.
   Потом жарким я обливаюсь, дрожью
   Члены все охвачены, зеленее
   Становлюсь травы, и вот-вот как будто
   С жизнью прощусь я.
   Но терпи, терпи: чересчур далёко
   Всё зашло...
  Возможно, нас читает не только человек, знакомящийся с Сафо впервые (а, следовательно, и имеющий возможность посмотреть на этот отрывок свежим, свободным от стереотипов взглядом), но и человек, читавший эти стихи, и больше того - читавший комментарии литературоведов к этим стихам. Комментарии эти таковы: поэзия Сафо, особенно в этом отрывке, странно физиологична - поэтому некто, вероятно, уже готов возмутиться нашими словами о неземной нежности Что ж, мы согласны с тем, что поэзия Сафо здесь "странно физиологична". Физиологична, но только не в смысле "лесбийской любви" (об этом ниже). Физиология здесь, как нам кажется, обусловлена описанием соприкосновения с чем-то более высоким и тонким, чем человеческое тело, с тем, что "сжигает" тело, преображает его. Может быть, можно назвать это что-то Эросом, который потрясает души, "словно ветер, с горы на дубы налетающий" (перевод В. Вересаева)?
  Кто-то замечает физиологию, но не видит при этом слова "бог" в начале стихотворения. Не видит здесь и слова "далёко", словно констатирующего факт перехода человека отсюда - туда, где, чтобы быть равным богу, нужно почти проститься с жизнью, потерять всё человеческое, нужно вытерпеть муку. (Заметим, кстати, присутствие слова "терпи" в стихотворении, встраивающее поэзию Сафо в парадигму преодоленческой греческой культуры. "Терпи", "мучит", "истомчивый" - вот слова, встречающиеся в её стихах и говорящие, помимо всего прочего, о том, что она - плоть от плоти, дух от духа своей "оранжевой" цивилизации).
  К сожалению, мы не имеем оригинала стихов Сафо и не можем судить, насколько точно был сделан перевод (да и не наша это задача). Может быть, не "далёко", а "далекo", и тогда стихотворение сразу трактуется иначе: так, как его трактуют филологи, выяснившие, что оно написано на отъезд одной из воспитанниц поэтессы, вышедшей замуж, вероятно, возлюбленной Сафо, и значит, именно на "лесбийскую любовь" намекает эта строка: "чересчур далекo / всё зашло..."? Но, в конце концов, какая разница, что послужило поводом для написания стихотворения!
   Когда б вы знали, из какого сора
   Растут стихи, не ведая стыда,
   Как жёлтый одуванчик у забора,
   Как лопухи и лебеда.
   Сердитый окрик, дёгтя запах свежий,
   Таинственная плесень на стене...
   И стих уже звучит, задорен, нежен,
   На радость вам и мне.
   Анна Ахматова
  Из "сора" (пусть это и звучит ветхозаветно) человеческой любви, в данном случае, вырастает любовь божественная. Не с большой ли буквы следует написать местоимение "Твой"? Кто скрывается за ним? Эрос? Или, может быть, его мать - Афродита? Первые четыре стиха и начало пятого - словно описание того, что происходит с человеком вообще при встрече с богом (богиней), остальное - описание личного - да будет нам позволено это слово - мистического опыта.
  Практически все стихи Сафо посвящены девушкам, её воспитанницам, то тут, то там мелькают их имена или образы:
   Всех, кто в этом платье тебя увидит,
   Ты в восторг приводишь. И я так рада!,
   Венком охвати, Дика моя, волны кудрей прекрасных.
   Нарви для венка нежной рукой свежих укропа веток
  (перевод В. Вересаева).
  Но всё время появляется ощущение, что за этими образами и именами, за реальными, из плоти и крови, нежными девушками встаёт образ великого, Вечно-женственного. "Я научился видеть в каждой женщине мою божественную Мать" (Ромен Роллан "Жизнь Рамакришны"). То же можно сказать и о Сафо, бывшей служительницей религиозной общины, посвящённой Афродите. Мы просим у читателя прощения за обилие цитат и сравнений, но мы не можем не привести ещё одну (Ромен Роллан "Жизнь Рамакришны"):
  В храме она обволакивала его запахом своего тела, обвивала его лианами своих рук и своих волос. Она совсем не была канонической фигурой с натянутой улыбкой, питающейся монотонными молитвами Она жила, дышала, вставала с постели, ела, ходила, снова ложилась в постель. Вся храмовая служба была построена согласно ритму ежедневного порядка её жизни. Каждое утро на заре звенели колокольчики, мелькали огоньки. В музыкальном зале свирель пела священный напев, сопровождаемая барабанами и кимвалами, - Мать просыпалась. В саду, благоухающем жасминами и розами, собирали гирлянды цветов для её украшения. В девять часов музыка возвещала о служении, на которое являлась Мать; в полдень она сопровождала Мать, ложившуюся отдохнуть в жаркие часы на своё серебряное ложе. <...> Жрец принимал участие во всех интимных актах её жизни. Он одевал её и раздевал, предлагал цветы и пищу. Он присутствовал при малом выходе и отходе ко сну царицы. Как могли его руки, глаза, его сердце не пропитаться постепенно её плотью? <...> Пальцы его рук уже хранили следы укола богини...
  А вот отрывок из стихотворения Сафо к ещё одной уехавшей подруге (перевод В. Вересаева):
   ...вспомни ты
   Всё прекрасное, что мы пережили:
   Как фиалками многими
   И душистыми розами,
   Сидя возле меня, ты венчалася,
   Как густыми гирляндами
   Из цветов и из зелени
   Обвивала ты шею нежную,
   Как прекрасноволосую
   Умащала ты голову
   Миррой царственно благоухающей,
   И как нежной рукой своей
   Близ меня с ложа мягкого
   За напитком ты сладким тянулася.
   И ни жертвы, ни.......................................
  
   Ни...................................................не было,
   Где бы мы...............................................................
   И ни рощи священной........................
   Не правда ли, чем-то схожи эти отрывки?
  Впрочем, мы отдаём себе отчёт: можно бесконечно искать и находить точки пересечения Сафо с поэтами, образами, людьми разных культур и эпох, но при этом можно и легко упустить главное. А главное в Сафо, в её поэзии - неземная, испепеляющая, религиозная, страстная нежность, даримая ученицам, возможно, воспринимаемым поэтессой земными отражениями прекрасной богини.
  Прежде чем мы продолжим разговор об интенциях (от лат. intentio - стремление) творчества греческой поэтессы, всё-таки мы здесь позволим себе указать ещё на одно, показавшееся нам интересным, совпадение: совпадение судеб и поэтик двух разных поэтесс - Сафо и Марины Цветаевой. И пусть не смотрит на нас косо читатель, возможно, уставший от сравнений: обещаем, в этой рубрике оно будет последним.
  Итак, обратим внимание на строки.
  Во-первых, Сафо (перевод Я. Голосовкера):
   Конница - одним, а другим - пехота,
   Стройных кораблей вереницы - третьим...
   А по мне - на чёрной земле краше
   Только любимый.
  Во-вторых, Цветаева:
   Зверю - берлога,
  Страннику - дорога,
   Мёртвому - дроги,
   Каждому - своё.
   Женщине - лукавить,
   Царю - править,
   Мне - славить
   Имя твоё
  Это совпадение - не единственное.
  Марина Цветаева одно время училась в женской гимназии, и некоторые стихи, обращённые к подруге, носят характер влюблённости. Цикл "Подруга" из второго сборника "Юношеские стихи" чуть ли не прямо говорит о любви:
   Как голову мою сжимали Вы,
   Лаская каждый завиток,
   Как Вашей брошечки эмалевой
   Мне губы холодил цветок.
   Как я по Вашим сонным пальчикам
   Водила сонною щекой,
   Как Вы меня дразнили мальчиком,
   Как я Вам нравилась такой...
  Там же, в ранних стихах, в одном из обращений есть строки:
   Зачем тебе, зачем
   Моя душа спартанского ребёнка?
  Любопытна, вкупе со всем остальным, эта греческая тематика; кстати, и потом её будет предостаточно. Отец Марины Ивановны - основатель Московского музея изящных искусств - нужно заметить, что пифагорейцы назвали общину и школу Сафо "музеем" - "домом муз". Свою первую дочь Цветаева назвала Ариадной, и посвятила ей ряд стихов (у Сафо тоже была дочь, к которой она также как и Цветаева, обращалась в стихах). Так же любопытна и схожесть поэтических интересов этих поэтесс. Известно, что Цветаева очень много места в своей поэзии отвела фольклору, его мотивам, образам, лексике. То же самое - и у Сафо. Вот, например, её эпиталамия (свадебная песня - самый что ни на есть народный, фольклорный жанр):
  Яблочко, сладкий налив, разрумянилось там, на высокой
  Ветке, - на самой высокой, всех выше оно. Не видали,
  Знать, на верхушке его? Аль видали, да взять - не достали.
  Перевод Вяч. Иванова позволяет увидеть, насколько близок этот текст народному языку по своему лексическому строю.
  Есть ещё одно совпадение, касающееся непосредственно поэтики. Все знают отличительную черту стиля Марины Цветаевой - её "синтаксический сбой" (регулярные пропуски структурно-необходимых элементов высказывания, восстанавливаемых из контекста) и "ритмический сбой" (переносы). Вернёмся к первому цитированному нами стихотворению Сафо: те же переносы (энжамбеманы), что и у Цветаевой. А стихотворение "Конница - одним..." даёт нам примеры пропусков (эллипсов) у Сафо. Вполне логично, что "страстная нежность" (о которой можно говорить и применительно к Цветаевой) искала и находила для себя именно такого синтаксиса и именно такого ритма.
  Сравнивая Сафо и Цветаеву, нам меньше всего хотелось бы оказаться в числе тех, кто в последнее время, к месту и не к месту, пишет о перерождениях. Так, например, однажды нам в руки попала книга, в которой автор убедительно доказывал, что Виктор Цой - перерождение ветхозаветного пророка Илии. Странно, что автор не сравнил печально известный "Москвич" Цоя с огненной колесницей, в которой пророк вознесся на небо...
  Однако предположить если и не возможность перерождений, то возможность того, что один поэт (или поэтесса) пытается бессознательно продолжить то, что не удалось завершить другому поэту, вполне можно. И то, что не удалось закончить или преодолеть в себе Сафо, удалось Цветаевой, а то, что не удалось ей, возможно, закончит кто-нибудь другой.
  Возвращаясь к интенциям творчества Сафо, мы не можем пройти мимо другой особенности ее мира.
  Читая стихи Сафо, никак не удаётся отделаться от мысли, от чувства, что что-то не так в её поэзии. Тема "лесбийской любви", вероятно, всё-таки исподволь присутствует в её стихах Мы никоим образом не хотим быть зачисленными в шовинисты, но, с нашей точки зрения, однополая любовь - не самая гармоничная возможность строить отношения, не самая чистая, что ли: может, из-за внутреннего, неистребимого ощущения её неправильности, неблагостности в каждом человеке, в каждом государстве (сексуальная раскрепощённость, санкционированная государством, в Нидерландах, скоро может обратиться в противоположность и даже, возможно, в тотальное конфликтное поле, в котором окажется каждый житель этой страны, где, заметим, всё чаще фиксируются вспышки межэтнических, межнациональных, межсексуальных столкновений). Подтверждение этому -- и разложившаяся и разложившаяся на этапе Рима Античная цивилизация. Мы не противоречим сами себе: мы настаиваем на том, что поэзия Сафо не физиологична - она духовна и проникнута поклонением Божественному. Но духовность и богини бывают разные: так культ Афродиты в то время мог быть представлен в двух вариантах - культ Афродиты Урании (светлой, тонкой, чистой, неожиданной, "поэтизируемой и поэтизирующей" любви) и культ Афродиты Всенародной ("разврат как священная дань богине". Но была ли грань между этими Афродитами? Какой именно поклонялась Сафо и её воспитанницы? Скорее всего, Сафо испытывала влияние Афродиты Урании и тонкую, ядовитую струйку влияния Афродиты Всенародной.
   Эрос вновь меня мучит истомчивый -
   Горько-сладостный, необоримый змей
   (перевод В. Вересаева)
  И, таким образом, весть Сафо оказалась, возможно, в очень небольшой мере искажена "тёмным началом". Между прочим, современные лесбиянки в России называют себя "тёмными девушками" (будто бы от слова "тема", "в теме", но, как сказал поэт, "чем случайней, т е м вернее").
  
  Однако, несмотря ни на что, поэзия Сафо - поэзия удивительной силы, религиозной, страстной нежности и чистоты, проложившая (вдохновив: "десятая муза"!), среди грубых мужчин, дорогу женщине в мир литературы, творчества, вестничества.
  
  Эсхил
  
  Где связанный и пригвождённый стон?
   Где Прометей - скалы подспорье и пособье?
   А коршун где и желтоглазый гон
   Его когтей, летящих исподлобья?
   Тому не быть - трагедий не вернуть,
   Но эти наступающие губы, -
   Но эти губы вводят прямо в суть
   Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.
  Он эхо и привет, он веха, нет - лемех...
   Воздушно-каменный театр времён растущих
   Встал на ноги, и все хотят увидеть всех -
   Рождённых, гибельных и смерти не имущих.
  Последняя строка этого стихотворения Мандельштама говорит о конфликте, лежащем в основе творчества Эсхила - в проверке на прочность человека, рождающегося ради дерзания даже за счёт собственной потерянной жизни ("гибельного"). Это - наметившийся конфликт между человеком и богом.
  Именно к этой главной интенции его творчества мы и перейдем, к сожалению, не имея возможности рассказать о целом ряде других открытий гениального драматурга.
  В основе трагедии "Персы" и "Прометей Прикованный" Эсхила - идея поражения титанического б у н т а против Бога, против установленной от века вселенской изначальной гармонии. Так, предводитель персов Ксеркс, сооружая понтонный мост через водную преграду, дабы переправить своё войско для сражения с греками, оказывается разгромленным, имея численный перевес. А тень Дария, его отца, проговаривает причину этого неожиданного разгрома:
   Смертным будучи, в безумье одолеть задумал он
   Всех богов и Посейдона Повреждение ума
   В этом явно виновато....
  Как вообще мы должны понимать архетип бунта против Мировых законов?
  Он - двойственен, поскольку двойственны последние. Поскольку законы возмездия, утяжеленные Противобогом - зло, бунт оправдан и справедлив. Поскольку они - добро, этот бунт - бунт против Бога, и уже не в древнегреческом, но в христианском и ведантическом смысле.
  Подумаем: однозначно ли положительным героем является Прометей? Задумывались ли вы над тем, что этот Богоборец похищает для людей, помимо прочих, и следующие приятные вещи: ярмо, упряжь, железо (читай - оружие), медицину (занимающуюся следствиями болезни и лишающую человека возможности думать о причинах), - и в результате награждает людей костылями техники, лишив их необходимости развивать себя, реализовывать свой внутренний потенциал. В этом мифе - первые намеки на пагубность технократического пути развития для человечества, но мы говорим сейчас о трагедии Эсхила. Однозначно положительных героев НЕТ. Дерзающий всегда может совершить невольное зло и быть за это жестоко наказан Провидением. Иначе за что же наказывать? Эсхил, как человек философски и онтологически чуткий (а эта чуткость - у каждого истинного гения), не мог приписать Верховной силе характер абсолютного зла.
  Эсхил трагичен, но трагичностью иной, чем, к примеру, трагичность Шекспира. Герои Шекспира (о чем мы скажем, когда придет черед) страдают и гибнут все же в результате справедливого, божественного возмездия, которое на поверку может оказаться божественным милосердием и мудростью: так, гибель влюбленных примиряет враждующие роды, а трагедия Лира ведет к его нравственному преображению. Этой оптимистичности у Эсхила нет, он знает одно: жизнь несправедлива (и многие живущие сейчас согласятся с ним). Но человек - так говорит Эсхил - должен бросить вызов самой жизни и принять на себя удары с мужеством капитана тонущего корабля. Что это - просто доблесть безумца, глупая греческая гордость? О нет, ведь титан все же замыслил сделать жизнь людей лучше и сумел исполнить свой замысел.
  Борьба и подвиг человека зачастую несут с собой возмездие - и тем не менее они оправданы. Подвиг оправдан и прекрасен не тем, что обещает совершившему сладкую жизнь, но в силу НРАВСТВЕННОЙ КРАСОТЫ САМОПРЕОДОЛЕНИЯ И ПРЕОДОЛЕНИЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ. В этом, вероятно - важнейшая этическая весть Эсхила, могуче зовущего человека к нелегкому опыту Подвига.
  
  музыка
  
  Музыка для греков, в отличие от шумеров, была не просто игрушкой. Музыка для грека - искусство, сопутствующее ему на протяжении всей его жизни. Аполлон - один из самых почитаемых богов - не просто бог солнца, стреловержец, покровитель стад, он - Аполлон-Мусагет, то есть бог муз - покровительниц искусств, и в руках у него не что-нибудь, а лира или её усложнённый вариант - кифара.
   Листами пальцы прорастут,
   И ноги в глине затвердеют,
   Не оттого, что налету
   Меня коснётся, пламенея,
   Серебролирый кифаред,
   Метатель огненного диска...
   (Ф. Наппельбаум).
  
  Нет ничего удивительного в том, что музыкальные инструменты появятся и у поклоняющихся Аполлону и искусствам. Рапсоды, декламирующие перед публикой ту же "Илиаду" и "Одиссею", непременно произносили слова нараспев или напевали их, аккомпанируя себе при этом на лире или кифаре.
  (Как говорят историки, из-за больших размеров лиру "приходилось держать коленями и привязывать к левой руке, чтобы освободить руки играющего" (Г. Вейс) Тяжела, однако, доля музыканта (во всех смыслах). И, вероятно, требует терпения и выдержки. А что касается кифары, как усложнённого варианта лиры, то, опять же, по словам историков, играли на ней редко - по случаю праздников и конкурсов - и только виртуозы, то есть сумевшие себя преодолеть, овладеть т е х н и к о й игры на непростом инструменте, крайне непростым ф и з и ч е с к и м у м е н и е м, пусть и художественным).
  Стихи рапсодами исключительно пелись. Эта традиция была поддержана и поэтами-лириками, которые свои произведения читали распевным речитативом - другие же поэты, создавая произведения мелические, то есть изначально требующие музыкального сопровождения, свои произведения пели (Сафо, Алкей, Анакреонт). В рамках мелики при этом существовало два вида: сольная и хоровая (Пиндар, Ивик, Арион)
  Но не только интеллектуальная элита забавлялась музыкой: на сельских праздниках обязательно выступали музыканты, играющие на флейтах, сирингах (свирель), цимбалах и тимпанах. (На последних, кстати, играли гетеры, развлекая мужчин). И вот эти-то два последних музыкальных инструмента, неспособные к передаче мелодии, но только ритма, незаменимые в танце, во многом могли определить менталитет грека - живой, подвижный, активный, задорный. (Вот как, кстати, описывает танец современного грека греческий художник Бост: "Торжественный, гордый, смелый человек, который не в ладах с богом и который бросает вызов смерти. Смерть старается схватить его, человек делает неуверенные шаги в сторону, чтобы избежать смерти. В конце он спасётся, будучи более хитрым и бесстрашным, чем смерть...").
  Но всё-таки основным, культовым инструментом оставалась лира.
  
  Как же звучит лира? Мы вынуждены разочаровать любителей изящного: струны лиры, видимо, изготавливались из коровьих кишок, а основа - из рогов, шкуры быка и панциря черепахи, потому и стоит ожидать от этого инструмента резкого, пронзительного, грубоватого звука. Отсюда - и воздействие лиры: резкое, грубоватое, способное пронять только тело человека, но не его душу, способное возбудить тело, заставить двигаться. Отсюда, возможно, - и греческий культ этого самого тела (об этом пишет и С. Скотт, уже упоминавшийся нами). Одновременно длинная и толстая струна вибрирует не чисто, но в своих колебаниях чуть отклоняясь вверх-вниз от основного тона: этот "плавающий" тон, наиболее разработанный в Месопотамии, как мы помним, будит чувственное в человек, но низкие, грубые звуки, способны и пробудить только низшую чувственность. Кстати, и сиринга - флейта Пана, козлоногого бога плодородия, в своем названии выражает идею телесности, пронизающую греческую музыку вообще. От чувственного бога Пана - погоня за эффектом в музыке, погоня, ведущая за собой соревновательность (вспомним музыкальное соревнование Аполлона с сатиром Марсием, соревнование того же с Паном и т. д.), а также излишнее увлечение т е х н и к о й игры без всякого внимания к содержанию - один из тех печальных фактов, что привели к закату и вырождению Античной культуры.
  Не кажется ли вам, что джаз и рок-н-ролл имеют такое же воздействие на американцев, что и музыка, создававшаяся лирой, - на греков? Посмотрите, та же сексуальность, агрессия, излишний героизм, тот же оргиазм, если так можно выразиться. Кстати, и джазу присуще хаотичное плавание звука от струны лиры: "квакание" саксофона.
  Итак, греческая музыка способствовала развитию и укреплению как у играющих, так и у слушающих виртуозных ф и з и ч е с к и х у м е н и й, с т р е м л е н и я с о р е в н о в а т е л ь н о с т и, росту и проявлению мощной, плотской ж и з н е н н о й э н е р г и и.
  
  3. БЫТ
  
  костюм, причёски
  
  Костюм Древней Греции - это костюм Адама, только что изгнанного из Рая, но, не в пример библейскому описанию, Адама, нисколько своей наготы не устыдившегося: напротив, возгордившегося и задумавшегося, как бы сделать эту наготу ещё более красивой, эффектной, привлекательной.
  Разумеется, мы несколько преувеличиваем Костюм грека - не только нагота. Но то, что эллины носили свободные, порой полупрозрачные одежды, прямо говорит о том, что обнажаться им было более по душе, чем скрываться под тугой и плотной одеждой. Хотя и здесь есть исключения (о них ниже).
  Итак, что представлял собой греческий костюм? Вот, например, короткие, до колен, туники. Вот гиматий (в Риме - тога; правда, последняя была в конструктивном отношении несколько сложнее, что, кстати, вероятно, является показателем нарастающей технизированности) - прямоугольный кусок ткани, оборачиваемый вокруг тела, при том, что один конец его перебрасывался через плечо. Мы предлагаем вам попробовать раздеться догола, а затем обернуться, как гиматием, простынёй и встать перед большим зеркалом. Скажите, что вы чувствуете? Мы почти уверены: некоторую неловкость (если вы, конечно, не мисс мира или мистер вселенная) в связи с тем, что вам показалось, что ваше тело как-то не того... Ягодицы отвисают, а что это за мешки на боках? Не пора ли в спортзал? Или сесть на диету? Так же могли бы ощущать себя и греки, если бы с детства не культивировали в себе наклонность к с п о р т у, потому своего тела им стыдиться не приходилось. (Увы, это не скажешь про современных американцев, несмотря на их истовую, совершенно древнегреческую озабоченность своим внешним видом).
  Есть и ещё одна особенность в подобном костюме. Вот вы всё ещё стоите в простыни. Скажите: удобно ли вам держать правую руку на весу (поддерживая простынь), а левую плотно прижимать к боку (для того же)? Нет? Попробуйте простоять (проходить! прожить!) так хотя бы пару часов. Если вам хватит т е р п е н и я, честь вам и хвала.
  Теперь представьте себе, пожалуйста, что простынь, в которой вы всё ещё стоите, - изо льна (нового, ещё грубого) или из шерсти. Каково вам? Не пробежали мурашки по коже? А у нас, например, уже всё зудит. От ощущения, что на голое тело надето что-то шерстяное, и всё это колется, чешется. Брр. Господи, дай сил превозмочь эти вериги. И при этом улыбаться и поворачиваться выгодной стороной к окружающим, если она, конечно, есть, эта выгодная сторона.
  Продолжим экскурс в историю костюма. Вот плащ, который, во-первых, требует умения драпировки (кстати, как в Афинах, так и Спарте искусству драпировки уделяли изрядное место в общем воспитании), во-вторых, доходит до щиколоток, а порой волочится и по земле (попробуйте, пожалуйста, теперь спустить край простыни на пол и походить), в-третьих, требует (по соображениям благопристойности), чтобы в состоянии покоя обе руки были под одеждой, а при ходьбе правая рука закрыта, в-четвёртых, вынуждает вас (в силу предудыщего требования) пришивать к углам плаща небольшие гирьки (без комментариев) и в-пятых, рельефно обнаруживает ваше неизменно отличное сложение тела. Конечно, ношение такой одежды есть целое искусство - ну пусть не искусство, будем точными со словами, но, по крайней мере, ф и з и ч е с к о е у м е н и е, такое же, например, как умение ездить верхом.
  Не забудем и о сексуальности такой одежды, ясно обрисовывающей под собой все части тела. Между прочим, римляне, будучи ещё в большей степени помешанными на идее физической близости, предпочитали носить одежду, оставлявшую тело почти обнажённым.
  Необходимо отметить и то, что, вопреки требованию аскетичности, греки (а римляне - особенно) любили носить одежду яркую, богато раскрашенную, с узорами, с рисованным, вышитым, нашитым или вытканным орнаментом, с богатством украшений. Не о желании ли произвести эффект это говорит? Не о том ли, что одеяние и тело, им лишь наполовину укрытое - предмет гордости и с а м о у т в е р ж д е н и я?
  Здесь у читающего эту книгу может появиться вопрос: египтяне также ходили раздетыми, так почему же у них это развивает покорность, а у греков и римлян - совершенно иные качества? Но дело в том, что греки (и римляне) подчёркивали своей одеждой красоту своего тела, в отличие от египтян, равнодушно и мужественно его открывавших.
  Скажем теперь несколько слов о древнегреческих прическах. Мужская причёска - это необходимость быть волосатым (по крайней мере, в архаический период, когда ещё остаётся влияние матриархата), иметь бороду. Ибо борода и вообще волосы - признак того, что он мужчина - активная сила, гражданин полиса, а не существо гинекея. Волосы, растительность на теле, как пишет П. Киньяр, проводили границу, отделяющую полис-мужчину от гинекея-женщины. И в этом - особенность отношения к волосам мужчин: длинная борода и длинные волосы сзади - гордись: ты - мужчина! Здесь, вероятно, сработала особенность мышления греков, их формализм, насильственно загнавший естественное, чувственное, творческое восприятие длинных волос в жёсткие рамки полового статуса
  Однако вскоре всё встало на свои места, и борода начала постепенно уменьшаться, а ко времени Александра Македонского и вовсе пропала с лица грека (римляне бород не знали вовсе). Но, впрочем, никакая чувственность или любовность античному мужчине и не нужна: мужчина должен быть свиреп...
  Что касается женских причёсок, то они делались так: волосы зачёсывались наверх и скреплялись лентами, диадемами, сетками или шарфами. В эпоху эллинизма к этому добавились кудри и локоны (лаокооны в сплетении со змеями - истинная кара божья). Немалых у м е н и й требовали такие прически, если не от своих матрон, то от их служанок - интересно, сколько времени и сил? Впрочем, от матрон тоже, ведь сидеть в течение продолжительного времени и ждать, когда будет готова причёска - трудное занятие. Ждать - вообще трудно. Вспомним хотя бы Пенелопу, что десять долгих лет ждет Одиссея, сопротивляясь и превозмогая ухаживания назойливых женихов
  Таким образом, костюм и прически греков и римлян внесли свой вклад в создание определенных нами качеств человека Античности.
  
  пища, позы
  
  Он жил себе вольготно и легко, в холе,
  Весь день отборных ел тунцов, творог с мёдом,
   Как евнух из Лапсака, пировал жирно -
   И всё проел наследство. И пришлось камень
   Копать ему в горах, жевать одни смоквы
   И чёрствый хлеб ячменный - рабскую пищу.
  Греки питались весьма просто и даже в чём-то скудно. Перечислим продукты, составлявшие их продуктовую корзину: хлеб (ячменный), каша (ячменная), оливки, фиги, лук, морковь, редис, капуста и разведенное водой вино. Не знаем, по вкусу ли вам это изобилие, но, на наш взгляд, питаться так достаточно трудно. Вспомним, кстати, отрывок из уже упомянутого нами Гиппонакта (перевод Вяч. Иванова):
   Я злу отдам усталую от мук душу,
  Коль не пришлёшь ты мне ячменных круп меру.
   Молю не медлить. Я ж из круп сварю кашу.
   Одно лекарство от несчастья мне: каша!.
  Положа руку на сердце, скажите, готовы ли вы каждое утро (день, вечер) слышать: каша, сэр! - и при этом оставаться бодрым, улыбчивым, готовым бороться в новом наступившем дне со всеми возможными неприятностями и несчастьями? А если на завтрак у вас - несколько оливок, требующих, чтобы съесть их, некоторого волевого напряжения? (Впрочем, это - мнение автора). А если - ячменный хлеб грубого помола с овощами? С лучком вприкуску? С редисом?
  Между прочим, важно ещё и то с чем что естся. Историки утверждают, что греки могли есть хлеб с овощами. Нам кажется, что это оба продукта одновременно создают для челюстей изрядную ф и з и ч е с к у ю н а г р у з к у. (Проверьте сами).
  Вообще, всё это напоминает пищу спортсмена, не правда ли? Мужа закаленного и здравого, обходящегося простым, но полезным. Ведь та же ячменная каша, будучи не особо приятной (особенно изо дня в день), всё-таки полезна. Своей разумностью, экономностью, что ли. Тем, что при всём желании не добавит вам лишнего веса и не испортит фигуру. Из-за стола, съев тарелку каши, вы встанете, как советуют доктора, с лёгким чувством голода. То же самое касается и нескольких оливок на завтрак, и овощей. А особенно будет хороша такая диета для вас, если вы с утра до вечера лишь и занимаетесь накачиванием своих мускулов (то есть приобретаете с п о р т и в н ы е у м е н и я).
  Кстати, о вине. Если нам не изменяет память, то греки (и отчасти римляне, пока еще находились в рассудке) считали позорным пить вино не разведённым, оставляя это право лишь за варварами (а с варваров какой спрос?). Это и понятно: разве гордый человек будет пить разведенное вино? Сотрапезники засмеют... В питии греки соревновались, как и во всем прочем.
  Однако, конечно, стол грека не ограничивался только этими продуктами. Эта продуктовая корзина и перечисленное её составляющее - удел большинства. Некоторые (в основном граждане), могли позволить себе: мясо; морепродукты - как известно, незаменимый предмет для повышения потенции; из сладостей - только мёд (несладко им, однако, жилось). Фруктов также было не очень много, как бы нам ни утверждали обратное телерекламы.
  И все же утверждение, что эллины питались скудно - неполно, как и в отношении вина, так и в отношении еды: они могли устраивать себе "разгрузочные" дни, когда можно позволительно было наесться до того, что пища пойдёт обратно по пищеводу, а вино не оставит в голове ни одной мысли. Назовём эти дни пирами. Греки, а римляне в особенности, нередко пировали. И пировали так, что несколько раз в течение пира вынуждены были пользоваться палочкой (или пальцами) для того, чтобы опорожнять свой желудок с целью съесть ещё больше. Каково приходилось их желудку?! Какое самопреодоление!.. Какая сила ф и з и ч е с к о й в о л и!
  И ещё одно замечание. Известно, что эллины ели, лёжа на ложах (андронах), но что стоит за этим?
  
  Так, П. Киньяр утверждает, что эллины находились в лежачем положении, когда ели, и когда разговаривали и общались с гетерами (которые перед ними сидели!), по причине одного из религиозных верований. Женщина, сидя рядом с лежащим мужчиной, ест ли он, разговаривает ли - неважно, оказывается, таким образом, в подчинённом положении, ибо соотносится с крылатой демоницей (марой), что в час отдыха садится на "вздыбленный член" спящего (бодрствующего, расслабленного) мужчины и, забирая его семя, дарит мужчине наслаждение без каких-либо затрат со стороны последнего. Любопытно то, что мужчина ел лёжа и тогда, когда женщины рядом не было. Что здесь? Инерция? Возможно. Но вероятно ещё и то, что приём пищи и занятия сексом эллины просто-напросто уравнивали. Есть - то же самое, что заниматься плотской любовью. Это для грека энергии почти что одного порядка - недаром современными учёными доказано, что люди, неудовлетворённые в сексуальном отношении, начинают в качестве компенсации больше есть. Здесь-то и появляется утилитарное отношение к сексу не как к освященному акту, но как к простому источнику наслаждения, простому отправлению организма. О пагубности такого понимания физической близости говорить излишне - но огорчительно то, что и современный мир, а в особенности Америка, повторяет ошибку древних греков, им более простительную по причине большей эволюционной юности.
  Итак, прием пищи лёжа для грека был лишней возможностью мужского самоутверждения, а также позволял сосредоточиться на наполнении тела жизненной энергией, столь важной для этой культуры.
  
  материалы
  
  Глина так или иначе характерна для всех цивилизаций древности - как природный материал, простой в добыче и податливый в обработке. Древнюю Грецию сложно помыслить без греческой керамики. Так что же, глина?
  Нет, не глина. Не мягкая глина - греки: камень.
  Без преувеличения можно сказать, что Древняя Греция построена на камне, а самому камню отводится в культуре почетное место архетипа.
  Гигантский камень вечно вкатывает в гору Сизиф.
  Камнем закрывает свою пещеру Полифем, чтобы не дать улизнуть Одиссею и его спутникам.
  Целые скалы бросают в титанов гекатонхейры.
  К скале Зевс приковывает непокорного Прометея.
  Рея приносит пожирающему детей Крону вместо младенца Зевса камень, завернутый в пеленки.
  Но даже если мы забудем про мифологемы, про наследие седой старины: разве не из камня громоздятся храмы и стадионы? Разве не из камня высекаются статуи богов и национальных героев - вплоть до знаменитых спортсменов? Изнеженные римляне вырезают искусные геммы также на камнях - драгоценных.
  Камень - материал, необычайно трудный для обработки, требующий большой м у с к у л ь н о й с и л ы и терпения - ф и з и ч е с к о й в о л и - от ваятеля или архитектора. Строго говоря, греки могли избрать и дерево, и металл - но оба материала были бы, пожалуй, слишком просты для неукротимого грека. Нет: в б о р ь б е - счастье жизни, и именно борьба с косной материей, соперничество с природой, преодоление ее сопротивления - вот для грека истинное творчество и жизнестроительство.
  Но, впрочем, и металлом не брезговали эллины, предпочитая единственный: бронзу.
  Показательно само рождение этого сплава: девять частей меди, сплавляясь с оловом, обретают ранее не присущую им твердость.
  В следующей главе мы скажем о символическом (астрологическом, в частности) значении металлов и о возможности обоснования этого значения. Главная составляющая бронзы - медь - в астрологии (будем пока рассматривать астрологию как архив мифов, как зеркало мифологического сознания) соответствует Меркурию, хитроумному и неугомонному плуту, одному из любимейших греческих богов, пожалуй, наибольшему греку из всего олимпийского сонма. Бронза же более благородна по своему характеру. Древние, мыслившие образами, а не цифрами, лучше нас знали о том, что всякий металл имеет душу: либо холодно-рассудочную (как у железа), либо загадочно-возвышенную (как у серебра), либо благородно-героическую (как у бронзы). Это понимание до сих пор отражается в нашем языке, когда мы говорим о чьем-то "благородном бронзовом загаре", а также в бессознательной тяге некоторых нуворишей к бронзовому антиквариату. Может быть, читающие нас подумали, что мы пытаемся привлечь на защиту нашего мнения "мистику", заявляя, к примеру, о существовании неких таинственных волн, распространяемых каждым металлом, разных у каждого из них, которые будто бы соответствующим образом перестраивают психику человека. Ничего подобного! Мы говорим только о субъективном впечатлении, которое цвет и поверхность металла способны на нас произвести. Но разве сам Макс Люшер, великий психолог современности, создатель цветотеста - одного из надежнейших инструментов для познания психики человека, не руководствуется исключительно нашими субъективными предпочтениями цветов? И - говоря о цветах - случайность ли то, что бронза (особенно на свежем изломе) имеет о р а н ж е в ы й оттенок?
  
  4. ЯЗЫК
  
  алфавит, фонетика
  
  Греки заимствовали свой алфавит у финикийцев, перенеся - чисто механически - названия их букв в свой язык. Так, например, финикийское "алеф" (бык) стало греческим ???? (альфа). Налицо ф о р м а л ь н ы й подход к созданию собственного алфавита, не так ли?
  В IV веке до н.э. греки отошли от семитской (финикийской, в данном случае) традиции письма - справа налево и стали писать слева направо. (Вспомните, пожалуйста, рубрику "деньги, армия" и наши рассуждения о влияния на характер греков правого и левого). Итак, и в алфавите проявилось то же стремление греков стать более самостоятельными.
  Невероятное упрощение принципа письма по сравнению с письмом Междуречья или Древнего Египта, резкий скачок от идеограммы к фонограмме сделал в античной культуре у м е н и е писать (что ни говори, ф и з и ч е с к о е) уделом большинства.
  Обратим внимание на ещё одну особенность греческого языка, уже орфоэпическую. Особенности ударения в нём, что называется, способны свести с ума кого угодно.
  Во-первых, из-за того, что ударений, собственно, три вида: острое, тупое и облегчённое.
  Во-вторых, для каждого из видов свои правила постановки, помимо, естественно, общих
  В-третьих, один вид ударения может переходить в другой (так, острое ударение, стоящее на 1-ом слоге, переходит в тупое, если за этим словом без знака препинания следует другое слово).
  В-четвёртых, при применении всех этих правил можно получить несколько допустимых вариантов постановки ударения.
  В-пятых, существуют, ко всему прочему, и специальные правила постановки ударения для глаголов и имён.
  Разумеется, древний грек не помнил всех этих правил, он вбирал в себя произносительные нормы "с молоком матери". Но язык с таким богатым и сложным ударением - язык выразительный, язык, созданный для ораторства, публичных выступлений, словесного с о с т я з а н и я. Все же умение на таком языке едва ли появиться само собой, этому ф и з и ч е с к о м у у м е н и ю выплевывать изо рта ясные, четкие, разноударенные нужно учиться так же, как умению отбивать чечетку или высекать искры огнивом. Иные исследователи вообще считают, что приход Гитлера к власти обусловлен в основном мастерским владением им искусством публичной речи и, в частности, умением акцентировать - выделять ударением - нужные слова. Автор слышал записи речей Гитлера и может засвидетельствовать их акцентное разнообразие. Диалекты Германии многообразны, и далеко не во всех из них ударение отбивает многочисленные дроби. Но как сложно представить себе Гитлера говорящим на одном из южных диалектов, даром, что немецкий нацизм зародился в Мюнхене! В Греции же разнообразными типами ударения владел каждый мальчишка.
  Но перейдем к фонетике древнегреческого. В греческом языке однозначно преобладают щелевые звуки: например, ?, ?, ?, ?. (ф, в, х, укр. "г", с, з, англ. th, ш). Как бы ни располагались органы речи, они образуют узкую щель, через которую с шумом устремляется воздух. Что же нужно шипящему и свистящему греку, как не хорошие легкие? Вообще, каждый язык имеет свою произносительную трудность, и у грека эта трудность - в том, чтобы найти достаточно э н е р г и и, да самой простой ф и з и ч е с к о й в о л и для произнесения слов. Древние индийцы считают, что со вдохом в человека входит так называемая прана, эманация вездесущей силы - с воздухом же прана выходит. Но только тот способен дарить пространству энергию, кто сам имеет ее в избытке. С другой стороны, язык с обилием щелевых звуков хорошо вентилирует легкие говорящего и не позволяет жизненной силе застаиваться, обеспечивая ее новые и новые притоки.
  
  ГЛАВА V. РОМАНО-КАТОЛИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
  
  Переходя от античности в мрачное средневековье, мы, безусловно, сталкиваемся с проблемой разграничения культур. Отчего бы, идя вслед за Арнольдом Тойнби, не обозначить все, существовавшее после античности, европейской цивилизацией? Но вот беда! - это "все" представляет собой крайне неоднородную массу. Если до сих пор мы определяли границы цивилизации "на глаз", то теперь нам, безусловно, потребуются какие-то критерии. Где это таинственное "нечто", которое объединяет разные в пространстве и времени страны в одну цивилизацию?
  Выделив в каждой культуре элементы, которые подвергаем разбору, мы уже отчасти ответили на этот вопрос. Представляется, что о цивилизационной общности государств можно говорить на основе следующих важнейших единств: религиозных воззрений, языков и преобладающего стиля в искусстве. Отнесенность к одному географическому ареалу при этом, видимо, будет важным, но все-таки не определяющим показателем: никто не оспорит, что культура Англии, Северной Америки и Австралии, несмотря на все местные различия, имеет один общий источник, но страны эти находятся на разных материках!
  Вооружившись этими тремя мерилами, взглянем на языковую, художественную и религиозную карту средневековой и современной Европы.
  На первой из них четкая граница разделит страны с романскими (Испания, Португалия, Италия, Франция, Румыния, Польша) и германскими (Норвегия, Швеция, Англия, Германия, Голландия, Дания, Исландия) языками.
  Примерно там же пройдет граница между католиками и протестантами на второй карте. Франция с ее очагами яростного кальвинизма окажется "пограничной территорией"
  Наконец, на третьей мы увидим линию раздела влияния между романским и готическим стилем в архитектуре, вновь прошедшую по Франции
  Все эти три различия позволяют нам говорить о двух культурах: Северо-западной и Средиземноморской, или Романо-католической, к которой мы отнесем Португалию, Испанию, Италию, отчасти Польшу и Францию (преимущественно южную) и Византию. На каком основании Византию? Но куда же еще должна относиться Византия как средневековое европейское государство Средиземноморья? И отчего мы должны ее исключить? Чем архитектура массивных стен и полукружий Айя-София разительно отличается от таких же массивных стен и полукружий итальянских базилик? В обозначении "РОМАНО-католическая" первая часть ("романо") имеет отношение в первую очередь к стилю в искусстве и языку, а не к Риму как центру современной РИМСКО-католической церкви, от принадлежности к которой византийской церкви православные иерархи будут открещиваться всеми силами - и абсолютно безосновательно. Проводить границу между католичеством и византийским "православием" совершенно неправильно: ведь сама церковь в Византии, даром, что дала начало формам православного богослужения, называлась греко-КАТОЛИЧЕСКОЙ. Вообще же "великий раскол" в ЕДИНОЙ католической церкви оформляется только в 1449 году, за 4 (!) года до падения Константинополя (заметим, что и этот раскол ничего не изменяет в торжественно-чинном характере обеих церквей с их "посланником Бога на земле" (патриархом и папой), так не похожим на свободный, независимый и "умствующий" облик любой протестантской церкви (лютеранской, англиканской, кальвинистской или баптистской). Наконец, не забудем, что сами византийцы свое государство называли "Ромейской империей".
  Найти общие черты в пестром калейдоскопе этих национальных культур, слагающих Романо-католическую метакультуру, будет крайне непросто, и, тем не менее, сделать это является нашей задачей.
  
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ
  
  климат и сельское хозяйство
  
  О благодатный край, воспетый в "Одиссее" Гомером! Солнце и море, море и солнце. Январская температура на большей части побережья не опускается ниже +8№С. "Ты знаешь край лимонных рощ в цвету, / Где пурпур королька прильнул к листу?" - спрашивает гётевская Миньона Вильгельма Мейстера и затем настойчиво требует: "Туда, туда / Давай уйдем, отец мой, навсегда!". В подлиннике речь идет не только о лимонах, но и о "з о л о т ы х апельсинах", "Goldorangen". Жителям Средиземноморья никуда не нужно было уходить, они уже жили в этом "земном раю", где апельсины на ветвях дерева так же привычны, как яблоки в нашей полосе.
  "Но, позвольте, ведь и Античная культура также расцвела в том же самом "благодатном краю, - спросите вы, - но в предыдушей главе не говорил ли автор о нехватке продовольствия из-за скудости гористой земли Греции?". Разумеется, мы преувеличиваем: "золотые апельсины" выращивать можно только на побережье Средиземноморья. Большая же часть территории Италии, Испании и Греции - действительно горы. Недостаток пахотной земли может и должен, как мы выяснили в предыдущей главе, вести к активному освоению новых территорий либо к использованию рабского труда и через это - к выработке качеств целеустремленности, энергичности, предприимчивости и т. д. Все это верно. Но ведь не каждый человек стремится к принуждению чужой воли или к соревнованию со своими соседями! Разумеется, люди более энергичные изберут "римско-греческий" путь. Но ведь есть и те, в характере которых нет ни малейшей склонности к активному преобразованию действительности. Такие люди будут довольствоваться тем малым, что дает своя земля, и трудом своих рук. Какой же тип сельского хозяйства возможен на этой территории и как он повлияет на сознание занимающихся им людей?
  Ласковый климат побережья, как мы уже выяснили, позволит заниматься выращиванием субтропических культур, не требуя много времени для обработки земли и освобождая часы для отдыха
  Горы Греции, Италии и Испании, напротив, не оставят мирному люду иной возможности пропитания, кроме "горно-пастбищного животноводства": выпаса скота на горных лугах. Но - внимание - что есть пастух как не человек с почти неограниченным досугом?
  Нам кажется необходимым привести здесь выдержку из необычайно примечательной статьи Сергея Есенина "Ключи Марии": "В древности никто не располагал временем так свободно, как пастухи. Они были первые мыслители и поэты, о чем свидетельствуют показания Библии и апокрифы других направлений. Вся... музыка, песня и тонкая, как кружево, философия жизни на земле есть плод прозрачных пастушеских дум". Как примечательно это умозаключение! Давно ушла в прошлое наша наивная вера в то, что именно "труд создал человека". Великая философия и великое искусство рождается не из труда, а из досуга, который дает человеку возможность отвлечься от повседневной борьбы за существование, задуматься, задаться вопросами, которыми мы редко задаемся в суматохе жизни - или же - просто так, от томительного безделья - срезать тростинку, просверлить в ней дырочки и начать наигрывать мелодию, которая с каждым разом будет становиться все сложнее...
  Но дело еще и в том, что обилие свободного времени лишает человека и деловой энергии, и прагматичности, и твердой воли, зато, напротив, богато стимулирует фантазию, настраивает на "мечтательный", творческий лад. Облака, проплывающие над головой лежащего на спине пастушка - способны ли они вдохнуть волю к действию, победе? Стремление добиваться цели? Проявлять сострадание к людям? Готовность к обязательности и ответственности? Нет: зато они могут пробудить могучее в о о б р а ж е н и е и желание т в о р ч е с т в а. Нам не хотелось бы показаться бездоказательными или аргументирующими на уровне поэтических метафор. Уже упомянутая Мария Монтессори неоднократно замечает в статьях и книгах, что дети, которым предложена осмысленная и полезная работа (с геометрическими формами, предметами и пр.), теряют всякую потребность в безудержном и иногда болезненном фантазировании, которую испытывают дети, предоставленные взрослыми сами себе и не знающие, чем бы заняться.
  Взглянем на это качество с другой стороны. Что есть творчество как не стремление к красоте, к украшению жизни? Но такое стремление не появится у человека, измученного борьбой с орошением бесплодной почвы или занявшего все мысли хлопотами по обустройству системы каналов. Только удивительное своеобразие климата Средиземноморья - плодородное побережье и горы - могла обеспечить для людей, далеких от борьбы и завоеваний, такой тип хозяйствования на земле, который, предоставив время для досуга, дал возможность свободно развиваться воображению и творческому началу человека.
  "Но почему же тогда еще древние греки и римляне не пришли к такому хозяйствованию, а предпочли воевать и понукать своих рабов?" - спросите вы. Но никак не автор этой книги, а автор закона всеобщей эволюции должен отвечать на такие вопросы. Если случилось так, что в истории человечества в условиях, благоприятствующих развитию обеих качеств, сначала развилось одно, а потом другое, причина этому, видимо, только одна: то, что именно такая последовательность естественна и необходима для исторического развития человечества.
  
  государственное устройство и правящий класс
  
  "О каком единстве государственного устройства всех бывших и существующих государств Средиземноморья можете вы говорить? - спросит нас возмущенный историк. - Или нет никакой разницы между самодержавной монархией византийских "автократоров" и свободной Венецианской республикой?". Конечно же, романо-католические государства представляют собой в смысле формы правления пестрый калейдоскоп. Но сами стеклышки этого калейдоскопа соответствуют единой цветовой гамме, имеют что-то общее между собой. Это общее - иерократичность, или, иначе говоря, церковность государственного устройства.
  Византийский император не был главой официальной церкви. Но радение Константина I о превращении христианства в официальную религию не только напоминает религиозное рвение Владимира Святого или императора Ашоки, но, пожалуй, и превосходит его. Превосходит, разумеется, не в смысле глубины "духовных чувств" (здесь оно, это радение, как раз уступает религиозному пылу обоих), но в стремлении сделать церковь стержнем и опорой государства, том стремлении, от которого был далек и сам Владимир, и благочестивый Ашока: оба они насаждали - первый христианство, второй буддизм - исключительно из веры в воспитывающую силу религии и ее нравственную пользу для огромного большинства людей.
  Да, конечно же и в России государство в тяжелые моменты (например, в моменты кризиса государственной идеологии, когда само чувствовало свою полную идейную бесплодность) обращалось к православию (это происходит, заметим, и сейчас). Лучшая иллюстрация такой "религиозности от великой нужды" - обращение Сталина (!) к народу вскоре после нападения Германии, в котором из семинаристского прошлого вождя неожиданно всплывает "братья и сестры". Но в остальное время российское государство неизменно и бесцеремонно указывало церкви, своей служанке, на ее законное скромное место. Напротив, во всей долгой династии византийских василевсов наблюдается странное желание (искреннее или лицемерное) не выйти за рамки "священства", не потерять лица божьего помазанника. Сама риторика восточно-римских государей в этом смысле очень показательна. Петр I снимает церковные колокола на литье пушек, оправдывая это государственной необходимостью и не придумывая больше никаких извинений. Лев III, преследуя куда более корыстные цели захвата церковных богатств, объявляет почитание икон и креста идолопоклонством, а себя, таким образом, - защитником истинной веры, желая казаться святее самого патриарха.
  Мы можем сколько угодно спорить о характере пиренейских королевств, итальянских средневековых республик и т. д. Но разве можно забыть при этом о тяжелой и какой-то совсем не духовной, скорее, хищно-государственной тени, висевшей надо всеми этими королевствами и республиками: тени Католической церкви и Папского престола? Эта тень была притом отнюдь не абстракцией, но наглядно материализовывалась в мощных монастырских стенах, огромной армии чернецов и жарких кострах инквизиции. Отлучение светского монарха от церкви грозило его моментальным низложением, и гордый немец Генрих IV смиренно направлял босые стопы в Каноссу - вымаливать прощение у Понтифика. Кинут клич - и монархи всей Европы, как послушные школьники, как вассалы папской тиары, собирают войска для похода ко Гробу Господню. Школьники изучают историю Германии, Франции, Италии - но кто напишет историю Ватикана?
  Создается ощущение, что католическая церковь в эпоху средневековья настолько ощущала себя неким наднациональным государством, что не боялась продавать ("приватизировать") свою собственность своим же подданным. И хоть собственность священства не столь материальна (например, кусочки зубов ослицы, на которой Господь въехал в Иерусалим: верующие купили их столько, что памятная ослица, нужно полагать, обладала зубами вроде моржовых, растущими в три ряда), сколь духовна (прощение грехов и благодать), это не помешало ее продаже - через индульгенции. Но ведь продавать может только тот, кто сам чувствует себя в роли главнейшего, монопольного собственника. Мы говорим сейчас не об испорченности церкви, а о "кесарском", властвующем характере католичества. Правильнее, возможно, говорить о церковном характере единого католического ГОСУДАРСТВА, в котором именно "священство", клир становится правящим классом (недаром духовенство называется "первым сословием"). Да и чем же это не государство, если в нем есть своя бюрократия, свой монарх, свои вассалы, свои налоги, свой суд и даже своя полиция? Сравним романо-католическую церковь с церковью в Индии, где брамины никогда не претендовали на светскую, "земную" власть и даже во снах не помышляли о создании такой "державно-полицейской" церкви. Да и вообще, является ли простой случайностью то, что этой культуре мы дали название романо-КАТОЛИЧЕСКОЙ?
  Насколько церковь должна вмешиваться в "мирскую" жизнь и становиться подобием государства - вопрос риторический. Но то, что эволюция человечества вполне могла обойтись без всех тех преступлений - нет, конечно, не христианства как религии, но ХРИСТИАНСКОЙ ЦЕРКВИ (православной церкви при этом не стоит лицемерно кивать на соседей, обеляя себя, ибо на ее совести самые печальные и жестокие страницы никонианского раскола с не единичными, но массовыми самосожжениями), которые публично осудил и в которых покаялся сам Иоанн Павел II, - это не подлежит сомнению.
  Однако, развитию каких качеств будет способствовать такая форма правления? Соотнося религию с "фиолетовыми" структурами сознания человека (см. таблицу в главе IV первой книги), мы должны ожидать появления у жителей Средиземноморья альтруизма, богобоязненности, твердости убеждений, склонности к формализму и пр.
  Но нет, ничуть не бывало! Современные итальянцы, хотя и с большим почтением относились к недавно умершему Папе, никак не могут быть названы чрезмерно богобоязненными, а уж про их обязательность или ответственность говорить вообще не приходится.
  Вероятно, мы несколько поспешили с выводами. Формальное почитание монарха как божьего ставленника - еще не залог глубокого религиозного чувства. О значении христианства как религии нами обязательно будет сказано позже, но католическая церковь как властный, государственный институт требовала не истинной духовности, а внешнего воссоздания черт "духовного человека", иными словами, некоей и г р ы, лицедейства. (Позволим себе нескромное, но наглядное отступление: в недавнем номере журнала Playboy была помещена достаточно большая статья, посвященная "ускоренному поднятию духовности" для большей успешности у противоположного пола, в качестве первейших мер для этого поднятия предлагалось "украсить квартиру и себя самого необходимыми атрибутами (майка с изображением Шивы, рунический оберег, большой нательный крест, оранжевая тога, книга Гурджиева и т. д. и т. п.). Требовала этого церковь не только от рядового прихожанина, но и от самого государя византийского императора, у которых мы наблюдаем почти маниакальное стремление ко все большей роскоши своих официальных облачений. В эту игру в примерных христиан были втянуты и обычные миряне, и властные лица, и церковные иерархи; ИГРА, если обобщать до выразительного парадокса, была оплотом ГОСУДАРСТВЕННОСТИ.
  В каждой из культур, как это мы видели на примере Египта, Месопотамии и Античности, правящий класс обогащался людьми незнатными, но обладающим незаурядными качествами, востребованными в этой культуре (способностью подчиняться в Древнем Египте, страстностью в государствах Шумера, энергичным честолюбием в эллинском мире). Но ведь и вступление в духовенство в Византии или Южной Европе, и карьерный рост были открыты - конечно, не для по-настоящему "алкающих Царства Небесного" (для тех существовало монашество и орден нищенствующих францисканцев), а для искусного актера!
  "Неужели развитию одних только лжи и двуличия способствовала католическая иерократия?" - с горечью спросит читатель. Конечно, без них не обходилось, и в той мере, в какой церковная государственность романо-католических культур требовала лицемерия, эта государственность была безусловным злом. Хочется, однако, подчеркнуть, что лицедейство в Романо-католической культуре не обозначало (и не обозначает, поскольку впервые мы говорим о культуре, дожившей до наших дней) непременно лицемерия. Однозначным "государственным лицемерием" была так называемая "двойная мораль" советского гражданина в эпоху брежневского застоя в СССР, но коммунистическая идеология к тому времени, и всегда-то не отличавшаяся особенной глубиной, выдохлась окончательно. Христианство, напротив, способно будить в душе человека самые подлинные, самые глубокие чувства, самое искреннее рвение. Особенно верно это по отношению к человеку средневековья, еще не обремененному тяжелым балластом критической мысли. Рыцари, дающие торжественную клятву идти освобождать Гроб Господень - кривили ли они душой в момент своей торжественной клятвы? Думали ли, что их поход обернется грабежами, убийствами и насилием? Человек слаб, вернее же, "широк человек", как сказано в "Братьях Карамазовых", то есть способен в один и тот же день и на величие души, и на самую большую гнусность Подлинный актер должен сам испытывать чувства своего героя. Требовалось же самое умелое актерство: как от проповедника, иначе рискующего зазвучать неубедительно, так и для скромного мирянина - иначе именно его "озлобленное и подозрительное" лицо могло быть обвинено в способности оборачиваться в волчью морду и стать причиной преждевременной и крайне неприятной кончины для своего хозяина. Но что именно развивает такое актерство, как не т в о р ч е с к и е с п о с о б н о с т и человека и творческую сферу его личности?
  
  экономика и производственные отношения
  
  Производственные отношения, если давать им самое простое, самое житейское определение - это способ заставить людей создавать натуральных ценностей больше, чем нужно им самим, и способ затем распределять созданные блага. Мы выяснили, что стимулом производства, да и способом распределения в Древнем Египте было иерархическое подчинение (плановая экономика), в Месопотамии - семейные узы и чувство взаимопомощи (взаимные заемы), в Греции - волевое принуждение (отнять у раба и поделить). В Романо-католической культуре, облагороженной христианством, которое дало народам значительный толчок к историческому и нравственному взрослению, "отнять и поделить" перестало быть таким уж легким делом, и примитивное рабовладение заменяется более утонченным феодальным угнетением, которое теперь требуется каждодневно оправдывать с церковной кафедры.
  Земля в Романо-католической культуре впервые узнает свободного (конечно, в рамках зависимости от синьора и церкви) производителя, работающего "на себя" и при этом не знающего шумерской семейственности и сельскохозяйственной общины.
  Свобода, - позволим себе небольшое отступление - является главным условием т в о р ч е с к о г о высвобождения и раскрытия человека. Продолжая аналогию между историческим и индивидуальным взрослением, вспомним, что "ребенку"-шумеру не нужна была свобода: он тянулся к семье и "теплым", тесным, полусемейным отношениям с соседями и государем. "Подросток"-южанин, наоборот, взалкал свободы и высвобождения своего сознания.
  Именно потому жители Средиземноморья никогда особо не жаловали спесивых дворян. Они не только не боялись разобраться с теми на свой лад, как об этом повествуется в "Фуэнте Овехуна", известнейшей драме Лопе де Вега, великого испанца. Они, исстари земледельцы, шли в города, и "городской воздух делал их свободными". Постылые сеньоры немедленно изгонялись, а городская община, накопив денег, не только решалась выкупать окрестных крестьян, но и дерзала сносить замки аристократов, так некстати расположившиеся рядом. Городская республика была самой настоящей и самой демократичной республикой, безмятежность вольности которой только изредка омрачалась выкриками рьяного монаха Джироламо Савонаролы или веселыми кострами на Площади цветов, на одном из которых, как известно, нечаянно сгорел великий астроном. О, нам с вами далеко до той вольности, и уж конечно же, давно непонятно, какой свободы искал тогда в городе сельский житель.
  Дело в том, что средний житель городов Италии, Испании или Византии был наиболее свободен, свободнее даже современного человека, в экономическом и производственном отношении.
  Техническая цивилизация требует совместного труда очень многих людей, превращая человека в придаток машины, "механизируя" и обезличивая его. Но в то время техника была далеко не на сегодняшнем уровне и производство было кустарным, то есть находилось в руках ремесленника, с в о б о д н о г о м а с т е р а. Капиталистическая кабала подчас тяжелее кабалы феодальной, но мастеру, доколе он способен обходиться без сложной техники, не нужно закабалять за плату других людей, вытягивая из них последние соки. Воистину, эти люди были свободнее нас с вами, которым нужно каждый день к восьми утра отправляться на постылый завод или на иную постылую работу!
  Человек, работающий "на себя", относится к своему труду совершенно иначе, чем наемник. Именно поэтому ни в коем случае не стоит отзываться о "кустарях" с пренебрежением. Кем, как не "кустарем", мастером-ювелиром, был Бенвенуто Челлини? Скрипичные мастера Амати и Страдивари? Наконец, Микеланджело и Леонардо да Винчи, расписывающие за деньги стены общественных и церковных помещений? У "кустаря" появляется естественное желание делать свою работу как можно лучше: в конце концов, при многих производителях и примерно равных ценах это единственный способ привлечь заказчика. Так умелец становится мастером, а мастер - виртуозом. Но виртуозность заставляет уже говорить об искусстве. И разве не развитию из всех физических умений именно умений х у д о ж е с т в е н н ы х, а также т в о р ч е с к о г о н а ч а л а в человеке в высокой степени будет способствовать такой способ производства вместе с личной производственной свободой и свободой самостоятельно определять длину своего рабочего дня?
  
  религия и мораль
  
  Христианство зародилось в античную пору, однако Романо-католическая культура, существующая до сих пор, впервые в истории цивилизаций становится ХРИСТИАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ, то есть отводит этой религии почетнейшую роль общенациональной, более того, государственнообразующей.
  Говорить о религии в той или иной культуре и всегда-то непросто, поскольку религия есть область, пограничная между культурологией и духовидением, между наукой и мистикой. Изучать формы духовной (в своем узком значении) жизни человека, оставаясь на светских позициях - неблагодарная задача (и, тем не менее, мы обязаны оставаться на этих позициях, иначе мы придем к узости мышления одной-единственной конфессии и никак не сможем претендовать даже на самую скромную объективность). Эта задача становится вдвойне неблагодарной, если мы начинаем говорить о христианстве: конечно, не о христианском культе и не о христианской церкви, а о самой сути, самом значении этой религии.
  До нас о ней, ее культурном, нравственном и собственно религиозном (т. е. "познающем" и "возвещающем") значении было написано столько и такими выдающимися мыслителями, что любые размышления, особенно претендующие на неоспоримость, покажутся ничем иным как детским лепетом.
  Проблема усложняется еще и тем, что не одна Романо-католическая культура, но и культуры, в историческом смысле более юные, признали христианство национальной религией, сделав ее таким образом религией мировой или НАДНАЦИОНАЛЬНОЙ. Если только мы предполагаем, что наднациональная религия способна развивать в человеке только одну определенную сферу личности, качества только одного типа, одного порядка, одного "цвета" (к примеру, те, которым способствуют климат и устройство государств Средиземноморья) - тогда само название "наднациональная", вернее, сам исторический выбор, сделанный разными народами в ее пользу, доказывает то, что мы заблуждаемся.
  Поэтому нашей задачей сейчас, достаточно скромной, будет определить важнейшие черты, интенции, лейтмотивы христианства, чтобы потом выяснить, не звучит ли один из этих лейтмотивов в унисон с лейтмотивом Романо-католической культуры.
  Первый и, может быть, важнейший призыв христианства - призыв к СОСТРАДАНИЮ И ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЮ. Очень показательно в этом смысле сравнить христианство с буддизмом, где требование сочувствия тоже есть, но носит некий возвышенно-отвлеченный характер и, конечно, далеко не имеет христианской силы и жгучести.
  Вторая "красная линия", доминанта христианства есть его тяга к духовному спасению, нравственному совершенствованию и избавлению от зла и порока. Однако эта доминанта звучит в буддизме с не меньшей, а иногда и с большей силой, проявляется в каждой джатаке, пронизает любую проповедь - с интенсивностью, вообще-то совсем нехарактерной для этой религии, достаточно неэмоциональной. Буддизм (буддизм изначальный, неотягощенный последующим развитием и напластованиями) ужасается "майи", пленения человека косной материей и нелепыми страстями, и бежит от нее как от чумы, весь буддизм есть горячее алкание освобождения. Христианство, напротив (опять-таки, изначальное христианство), гораздо более снисходительно к этому миру и к человеческим страстям Удивительно наглядно здесь сравнение двух канонических эпизодов из жизнеописаний Христа и Будды. Первый, когда люди требуют от него осудить блудницу, незнакомую ему и порочную женщину, полностью оправдывает ее (Иоанн, 8). Второй (этот момент изложен в Cullavagga, X, 1 и в Samjutta Nik?ya, I, P.129), когда почтеннейшая вне всяких сомнений Махападжапати Готами, сестра его рано умершей матери, умоляет Владыку позволить женщинам основывать монашеские ордена, будто бы отказывает ее горячим просьбам, отказывает вначале и ходатайству за нее любимого ученика Ананды и лишь потом с тяжелым сердцем, опасаясь "иллюзорной природы женщины", дает уговорить себя, предварительно приняв меры предосторожности в виде Восьми тяжелых заповедей, которые он налагает на всех будущих монахинь.
  Третья важная идея христианства - идея вознаграждения за добрые дела и наказания ("отдачи долгов") за грехи (это накопление личных заслуг или, наоборот, "личного долга" в буддизме и индуизме называется кармой). Именно об этом ежечасно вершащемся "Божьем суде" говорит Новый Завет: "Не судите, и не будете судимы" (Лука, 6:37), "Давайте, и дастся вам: мерой доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше; ибо, какою мерою мерите, такой же отмерится и вам" (Лука, 6:38), "Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду" (Матф. 5:22), "Когда ты идешь с соперником своим к начальству, постарайся по дороге освободиться от него, чтобы он не привел тебя к судье, а судья не отдал тебя истязателю, а истязатель не вверг тебя в темницу. Сказываю тебе, не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки" (Лука, 12:58-59), наконец, знаменитое "Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим". Сравните это с буддийским "Кто, ища счастья для себя, делает зло существам, желающим счастья, тот после смерти не получит счастья" (Дхаммапада, 130) или словами Шанкарачарьи: "Что порождает нечиcтоту сознания? - Долги человека" (Pra?nottara-ratna-m?lik?, 41), в точности повторяющими мысль Евангелия. Нужно ли говорить, что понятие, механизмы и способы погашения кармы в восточных религиях разработаны куда как более подробно?
  Однако есть и еще один мотив в христианстве, различимый не только в Евангелиях, но и в житиях средневековых святых очень отчетливо, но весьма и весьма далекий от бездеятельного Востока. Это - мотив ТВОРЧЕСКОГО ПРЕОБРАЗОВАНИЯ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ И ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА. Творчество есть дерзание, и христианство - в силу ли своей исторической молодости или других причин - куда более вдохновляет на дерзание, чем его старшие собратья. Сама идея творчества и творения для христианства - родная, органичная идея. "В начале было Слово" (Творящий Логос) - так начинается Евангелие от Иоанна, и "Вначале сотворил Бог небо и землю" - эти слова открывают Библию. (Буддизм же, как известно, вообще не озабочен вопросами творения и не имеет своей онтологии, а взгляды на творение в индуизме, многочисленные, как сами индуистские боги, недалеко ушли от путаной греческой космогонии). Не является ли глубоко примечательным тот факт, что Новый Завет есть сборник не только духовных, но и литературных, высокоХУДОЖЕСТВЕННЫХ, даже гениальных произведений (а буддийские тексты по своему языку скорее напоминают научный трактат, что выше убедительно доказала строка из "Дхаммапады")? Случайно ли, что многие святые Библии (Давид-песнопевец или Соломон, автор поэтичнейшей "Песни песней") или позднейшего христианства - от Иоанна Златоуста то Франциска Ассизского, автора "Гимна Солнцу" - были поэтами? (Оба последних святых принадлежат, между прочим, Романо-католической культуре). Случайна ли красочная пышность христианского богослужения, в котором музыка от обрядного монотонного заунывья превращается в подчас изощренную мелодию, в котором торжественно звучит орган - один из самых сложных музыкальных инструментов? Мелочь ли - богатейшее и высочайшее художественное наследие, порожденное христианством (от "Сикстинской Мадонны" Рафаэля и "Страстей" Баха до "Божественной Комедии" Алигьери; двое из этого списка - итальянцы), что даже и не снилось, к примеру, исламу, подчеркнуто отстраняющемуся от искусства и налагающему запрет на изображение человека?
  Мы осмелимся, таким образом, утверждать, что творение и т в о р ч е с т в о - один из главных мотивов христианства, тот самый мотив, который и сделал эту религию глубоко привлекательной для Романо-католической культуры, напитав темами и оплодотворив духовными порывами ее художественное творчество и сделав возможным развитие творческого начала в каждом из людей, к этой культуре принадлежащих
  Но на этом разговор о религии в Романо-католической культуре не заканчивается, поскольку эта культура, преисполнившаяся горделивой веры в способности человека-творца, делает шаг, отделяющий его от Творца небесного, человека - от Бога: увы, не в смысле человеческого богоподобия, но в смысле своей смелости заявить о том, что Человеку не нужно вовсе никаких богов, коль скоро сам он - центр Вселенной и мера всех вещей. Мы говорим о гуманизме, то есть о философии Возрождения, и эту философию по своему влиянию на огромное большинство людей и далеко идущим следствиям правильнее назвать "светской религией".
  Возрождение названо было своими современниками так, поскольку "возобновило" античные традиции и культурные нормы. Однако это возобновление отклонилось от точной реставрации и превратилось в реконструкцию: если древний грек и не думал провозглашать неких "индивидуальных" богов или ставить существование великих мировых божеств под сомнение, а Сократу, заявившему о своем даймоне, уготовил не лучшую судьбу, то человек Возрождения провозглашает веру исключительно в свои силы, в себя самого. НЕ ПОХОЖЕ ЛИ ЭТО НА СВОЕОБРАЗНЫЙ "ПОДРОСТКОВЫЙ БУНТ", СОВЕРШАЕМЫЙ ВСЕМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ ПРОТИВ АВТОРИТЕТА БОГА-РОДИТЕЛЯ? Что же, любой подростковый бунт имеет свой смысл, причины же его не всегда лежат в дурном воспитании или излишней авторитарности родителей. Цель такого бунта - обретение долгожданной СВОБОДЫ, ведь человек должен когда-нибудь начинать жить самостоятельно, не руководимый более спасительным авторитетом духовных пастырей. Разумеется, подросток, предоставленный самому себе, способен совершить множество ошибок, но он имеет право на эти ошибки, как и обязанность принимать их последствия. Человечество и в самом деле совершает ошибки одну за другой: ошибки небрежения экологией, товарного перепроизводства, технического переразвития и машинизации всей жизни, равнодушия к культурным особенностям наций и попытки насаждения единого стандарта жизни и т. д. Не слишком ли много ошибок? Мы не отдаем себе отсчета, насколько мы еще подростки в историческом смысле, то есть насколько еще каждого из нас восхищает идеал Возрождения. Разве не лучше было бы для подростка все же иногда спрашивать совета взрослых, а для самоуверенного человечества современности - совета своих мудрецов, гениев и пророков? Увы, Wer hat Wahl, hat Qual, то есть "мучается имеющий свободу", как можно перевести эту немецкую пословицу. И все же эта мучительница, как мы уже говорили - необходимое условие л и ч н о г о т в о р ч е с т в а и возрав человеке т в о р ч е с к о г о н а ч а л а.
  
  наука
  
  Безусловно, именно итальянцу Маркони, наряду с Поповым, принадлежит честь изобретения радио, и, тем не менее, не в точных науках прославились ученые этой культуры.
  Со времен доблестных португальцев Кристобаля Колона (больше известного всему миру как Христофор Колумб), Васко да Гамы, Фернана Магеллана, Бартоломеу Диаша и Марко Поло ГЕОГРАФИЯ приобретает современный облик. Признаемся честно, что люди предыдущих культур мало интересовались окружающим миром. Однако именно в характере человека Романо-католической культуры, по всей видимости, существует настойчивое стремление познать мир во всем его многообразии.
  Это стремление ведет уже названных нами португалов к великим географическим открытиям, испанцев Фернандо Кортеса и Франциско Писарро - к завоеванию Америки.
  Однако в открытии новой земли еще не состоит большой заслуги - куда важнее познать иной народ, разгадать тайны иной цивилизации. О, здесь пальма первенства также, без сомнения, принадлежит романо-католикам! Вспомним хотя бы некоторых из них: малоизвестных ныне Бернардино де Саагуна и Берналья Диаса де Кастильо, оставивших нам тщательное описание культуры ацтеков, уничтоженной их соплеменниками; француза Жана Франсуа Шампольона, расшифровавшего знаменитый Розеттский камень и открывшего бесценные сведения о языке и культуре Древнего Египта; вспомним другого француза, Анри Анкетиль дю Перрона, без героических усилий и самоотверженного научного подвига которого древняя прекрасная религия - зороастризм - и сама "Авеста", священна книга этой религии осталась бы неизвестной для современного мира. Все эти люди заложили фундамент современной КУЛЬТУРОЛОГИИ и ЭТНОГРАФИИ, разумеется, если мы рассматриваем культурологию не как поле для скучной полемики теоретиков, а как увлекательную науку о цивилизационном своеобразии.
  Все то же стремление к познанию многообразного мира заставило БИОЛОГА Кювье основать палеологию и первым поведать миру об облике динозавров, его соотечественнику Жаку Иву Кусто - исследовать растительный и животный мир океанских глубин, другому Жаку, по фамилии Пикар, сыну изобретателя "Триеста" - опуститься на этом батискафе на самую большую океаническую глубину, в Марианский желоб, а еще одного француза покорить самую высокую в мире вершину, Джомолунгму, которую теперь многие предпочитают называть его именем: Эверест.
  Некто, безусловно, скептически отнесется к обозначению географии, биологии либо этнографии словом "наука" и назовет их просто "суммой знаний об окружающем мире". Пусть так, но суть дела от этого не меняется. Что было бы, спросим мы, с современным человеком, с самим школьным образованием без этой "суммы знаний"?
  Но почему же именно эти науки (сохраним за ними гордое слово) оказались для человека Романо-католической культуры так притягательны? Нам думается, что именно в силу бурной активности ищущего себе пищу в о о б р а ж е н и я. Также весьма очевидно, что именно изучение их способно питать и воображение ребенка. Не вспоминает ли читатель этой книги себя в детском или подростковом возрасте, грезившим наяву над географической картой с ее причудливыми названиями или разглядывающим картинки цветного издания "Насекомые СССР"?
  Та же сила, вернее, к р е а т и в н о с т ь м ы ш л е н и я, обеспечила стремительный рост в рамках этой культуры ИНЖЕНЕРНОГО ДЕЛА и АРХИТЕКТУРЫ, И, если творения великих инженеров часто оставались только "прожектами", то и этим конструкторским идеям часто была суждена слава, надолго пережившая создателя, как досталась она эскизам Леонардо да Винчи или созданиям фантазии Жюля Верна. Идеи же архитекторов, даже самые дерзновенные (такие, как Эйфелева башня или проекты ле Корбюзье) обычно воплощались в жизнь, являя собой удивительный сплав фантазии архитектора и опирающейся на обширные знания точного инженерного расчета (таким "научным прорывом" стала, между прочим, не только уже названная Эйфелева башня, но и купол Флорентийского собора, невиданное техническое достижение для своего времени). Но архитектура - еще и искусство, и о своеобразии Романо-католической архитектуры мы расскажем несколько позже.
  
  семья и брак
  
  У нас очень мало сведений о семье и семейных отношениях в Восточно-римской империи. В официальных документах вопросы семейного права не зафиксированы, а сколько-нибудь значительных художественных произведений, по которым можно было бы представить себе жизнь добропорядочного византийского семьянина, до нас не дошло. Зато нет никаких неясностей в отношении семейного уклада во Франции, Италии и Испании, ведь этот уклад, пусть и в измененном виде, дожил до наших дней, а щедрая литература всех трех стран хранит свидетельства о прошлом.
  Существуют книжечки из серии "Эти странные..." (греки, англичане, французы, русские и т. д.), незамысловато и с юмором рассказывающие о нравах и обычаях другой страны. Переведенные на большинство мировых языков, они призваны рассеять нездоровые предубеждения против иностранцев. Любому читателю, у которого под рукой брошюры про испанцев, итальянцев и французов, достаточно раскрыть их на разделе "Семья", чтобы убедиться, как много в семейном смысле общего у этих народов.
  Прежде всего, семья для современного француза, итальянца или испанца значит поразительно много, а семейные праздники есть освященные веками и обязательные мероприятия.
  Но даже не это поражает в сравнении трех стран (в конце концов, и для русского человека семья значит много), а другое качество: безграничное и где-то чрезмерное чадолюбие (или, используя итальянское слово, "бамбиномания").
  Дети в каждой из трех стран обожаемы сверх меры, им дозволено быть шумными, им прощаются многие дерзости, им позволительно принимать участие во всех взрослых занятиях, и малыш, играющий в два часа ночи у столика кафе под умиленным взглядом своих родителей в Испании - такое же обычное явление, как во Франции - десятилетний мальчуган, расспрашивающий отца про его любовницу.
  Однако эта "взрослость" детей имеет своей оборотной стороной своеобразную "инфантильность" взрослых мужчин, которые очень долго не покидают дома своих родителей и позволяют своим мамам заботиться о любимом сыночке, даром что "малыш" уже получил докторскую степень.
  Законодательство всех трех стран разнообразными способами поощряет появление детей, да и сами жители Средиземноморья даже в самые тяжелые времена никогда не думали о детях как о тяжелом бремени. Вот некоторые строки из пьесы "Йерма" великого испанца Федерико Гарсиа Лорки. (Нет необходимости объяснять, что истинные национальные гении собирают в увеличительные стекла своей интуиции смутные чувствования и убеждения всего народа):
  
  "ЙЕРМА. Почему я бездетная? Затем разве я живу, чтоб за птицей ходить, да занавески крахмалить? Скажите мне, что делать - я все сделаю; скажете: зрачок иголкой проткни - проткну."
  
  ЙЕРМА.
  Вымаливаю сына, чтобы плакать,
  А вижу только лунные миражи.
  Две струйки молока в заглохшем теле,
  Два родника, лишенные покоя,
  Шалеют, словно кони в буреломе,
  И смертной отзываются тоскою.
  Под полотном задохшиеся груди,
  Две горлинки, ослепшие в неволе!..
  О кровь моя, которую сгноили!
  Ее стрекала, жгучие до боли!
  Но ты, мой сын, ты должен появиться.
  У моря - соль, земле расти травою,
  А тело нас детьми благословляет,
  Как облака водою дождевою".
  
  ШЕСТАЯ
  Чтоб растопил ребенок
  Небесный лед рассвета.
  ПЕРВАЯ.
  И вьется нашей крови
  Коралловая нить...
  ШЕСТАЯ
  Чтоб было кому волны
  Морские бороздить.
  ПЕРВАЯ
  Сыночка мне сыночка!
  ВТОРАЯ
  И голубь над селеньем.
  ЧЕТВЕРТАЯ
  И клонится мужчина
  Израненным оленем
  ПЯТАЯ
  О диво, диво, диво,
  Круглится мое платье!
  ВТОРАЯ
  О тайна, тайна, тайна
  За семью печатей!
  ПЕРВАЯ
  Беда, беда бесплодной, -
  Тебе, сухое лоно, песок безводный!
  
  ДОЛОРЕС. Будет у тебя ребенок. Поручусь, что будет.
  ЙЕРМА. Нельзя ему не быть. Иначе мир рухнет. Как продумаю, что никогда уже, никогда... так и обдаст огнем, и вокруг пусто, и на улицах и быки, и камни - как из ваты, смотрю и думаю: каким ветром их сюда занесло?..
  
  Этой любви и, самое главное, трепетному уважению к детям стоило бы поучиться многим нациям, в том числе и русской.
  Ребенок - это свободная стихия и г р ы (правильнее сказать, ребенок позволяет этой стихии проявляться наиболее свободно, хотя готовность к игре далеко не есть особенность исключительно детского возраста), и люди, готовые уважать и любить ребенка, проникаться его чувствами, будут вновь и вновь будить в себе "детскую" способность к игре, импровизации и художественному творчеству (а что есть оно, как не игра человеческой мысли?). Сама "детскость" взрослого человека (не скажем грубое "инфантильность") зачастую идет рука об руку с его т в о р ч е с к и м н а ч а л о м, с качеством к р е а т и в н о с т и (вспомним Моцарта как ярчайший пример, это подтверждающий). Но ведь и само деторождение есть создание живого, есть т в о р ч е с т в о! (Любопытно, что в астрологии - нам сейчас интересна не ее "подлинность", а психологические механизмы, легшие в ее основы - художественное творчество, игра в любой форме и дети обозначаются одним астрологическим домом: пятым). Что есть творчество как не воплощение частицы себя вне себя? И разве не называют писатели свои литературные творения своими детьми, выделяя из них любимых и нелюбимых?
  Однако мы до сих пор не сказали не одного слова об отношении между мужем и женой. Мужчина средневековья еще не дозрел до идеи равенства полов и, конечно же, требует подчинения. Но более того: он требует ублажения себя и ухода за собой, поскольку избалован материнской любовью и материнским вниманием! (Говорят, в Бразилии, стране - дочери Испании, и по сей день в некоторых семьях брат, придя домой, преспокойно разваливается на диване, ожидая, что сестра принесет ему обед, как чего-то само собой разумеющегося). Женщине приходится таким образом и в супружестве брать на себя роль матери рядом со "старшим сыном", вбившим себе в голову, что он - глава семьи. Но кто же главнее на самом деле: сын или мать? Женщина, привыкшая к большей ответственности, волей-неволей вынуждена главенствовать. Как разрешить это противоречие? Женщины испокон веков знали, как: нужно только немного актерства - и пусть тогда мужчина думает, что угодно, но женщина заставит его думать то, что угодно ей. Но разве немного актерства достаточно? Мужчины ведь горды, обидчивы и страшно подозрительны. Оттого брак женщины в Романо-католической культуре - это незаурядное и каждодневное упражнение в лицедействе. Таким образом, в супружестве мужчина, оставаясь на самом деле ребенком, и женщина, оставаясь на самом деле заботливой матерью по отношению к своему суженому, - оба играют роли сильного мужа и верной жены, в высокой мере совершенствуя актерские, т в о р ч е с к и е у м е н и я.
  
  деньги
  
  Говоря "деньги", мы представляем себе купюры, но человек Средневековья, безусловно, думал о монетах. Кстати же, из каких металлов чеканились монеты в Средневековье?
  Вот небольшая историческая справка, основные монеты Средневековья с местом их хождения: золотой солид (Византия), серебряный денарий, серебряный брактеат (Северо-Западная Европа), серебряный грош (Франция и Западная Германия), серебряный пражский грош (Чехия), серебряный тестон (Франция, Германия, Чехия, Швейцария), серебряный талер (Германия, Голландия, Швеция), золотой дукат или цехин (Венеция).
  
  Является ли простым совпадением, что золотые монеты как ОСНОВНАЯ денежная единица в этом списке принадлежат исключительно странам Романо-католической культуры?
  Золото - металл сравнительно более редкий и более мягкий, быстрее истирающийся, значит, менее пригодный для долгого употребления, менее удобный, чем серебро, тем не менее торговая и практичная Венеция сделала выбор именно в его пользу. Говорят, Адам назвал тигра тигром, ибо тот был похож на тигра. Не потому ли Романо-католическая культура выбирает платежным средством золотом, что оно больше "похоже" на деньги: более ярко, более красиво? Не случайно в приключенческих романах или фильмах речь всегда идет о грудах золота, и очень редко - о скучном, невзрачном серебре или платине. Не проявляется ли в этой тяге к золоту своеобразный "художественный инстинкт" жителей Средиземноморья? (И не по той же причине, заметим в скобках, тяготеет к золотому фону как цвету "священства" византийский, а затем - православный культ? Просто глупо и даже неприлично было бы объяснять это тяготение жадностью или сребролюбием духовенства, ведь главные черты культа определяли не священники на местах, но высшие церковные чины, люди с высоким сознанием долга перед Всевышним).
  Мы, разумеется, не хотим сказать, что "красота" золотой монеты (в отличие от золотого церковного купола) способна воспитать художественный вкус или является его признаком. Под "художественным инстинктом" мы имеем в виду яркий а р т и с т и з м южан, их готовность превратить жизнь в театрализованное действие, в карнавал. Итальянский пожарник должен быть "самым настоящим" пожарным в ярко-блестящей каске, а монета - быть столь же ярко блестящей, "самой настоящей" золотой монетой.
  Современные золотые (обручальные) кольца носят на безымянном пальце. Эта традиция - хирологическая: в хирологии каждый палец (вернее, бугор, "холм" под ним") находится под покровительством одной из семи планет. Холм безымянного пальца - холм Солнца или Аполлона - покровителя искусств (!). Но дело в том, что в астрологии и само солнце - покровитель искусств, а лев, его астрологическая "обитель" - наиболее творческий, самый "творящий" знак: аналог уже упомянутого пятого дома в зодиаке! Более того: "семь металлов создал свет по числу семи планет", гласит средневековая поговорка, золото же в алхимической традиции соответствует именно солнцу и даже обозначается его знаком. В конце концов, золото - металл солнечного, ж е л т о г о (!) цвета.
  "Хорошие же, с позволения сказать, "науки" привлекает автор для обоснования своих сомнительных теорий: астрологию, хиромантию и алхимию!" - возмутится кто-то. Позволим себе в ответ два замечания. Первое - отсылка к энциклопедическому словарю 1953-его года, где генетика определяется как "лженаука буржуазного мира". Отношение научного сообщества к той же астрологии стремительно меняется, в психологии уже появляются серьезные исследования, выявляющие определенную психологическую общность людей одного зодиакального знака. Наука еще не познала так многое, имеем ли мы право говорить категоричное "нет" в случае, когда честным ответом является "не знаю"? Во-вторых, вновь приходится объяснить, что мы говорим исключительно о "психологической реальности", о способе мышления людей того или иного времени. Люди Средневековья верили, к примеру, в "творчески плодоносящую" силу Солнца и "солнечность" золота, оттого и носили его на безымянном, солнечном пальце. А что, если металлы, воздействуя своими ионами на человеческие ощущения, здоровье и самочувствие, действительно способны влиять и на психику, сознание человека? До самого последнего времени человеку нужна была "практичность" собранного многими поколениями знания, а не его доказуемость и объяснимость. Мы еще не имеем никаких данных о таком воздействии металлов, но не вправе его отрицать. Но даже если металлы не оказывают на способ мышления или проявление тех или иных качеств человека абсолютно никакого влияния, оказывать его могла человеческая вера, которая, как говорит медицина, способна исцелять и больного, проглотившего "пустышку Плацебо" и искренне верящего в том, что принял эффективное лекарство
  Итак, красивый "солнечный" металл выбирается народами Романо-католической культуры не столько из желания видеть и осязать красоту даже в таком прозаическом и деловом предмете, как деньги, сколько в силу их глубокого игрового, артистического начала. Но не происходит ли, спросим, сам артистизм из желания красоты и потребности в ней?..
  
  2. ИСКУССТВО
  
  архитектура
  
  На рабочем столе компьютера автора - фотография готического собора в Милане (это частное и личное отступление здесь для того, чтобы засвидетельствовать: не только высокомудрым германцам или жителям Альбиона были открыты тайны высокой готики).
  
  Собор этот - скорее исключение: так же в средневековой Москве, будь наши контакты с Китаем более тесными, смотрелась бы китайская пагода, выстроенная как интересный архитектурный эксперимент. Миланский собор - настоящая, последовательная готика: острые шпили и стрельчатые окна, облегченная устремленность камня вверх. Здесь нет никаких компромиссов, никакой неумелой эклектики, никакой попытки сочетать два разных стиля, никакой приземистости, характерной для готики Англии, слишком тяжеловесной и квадратной, чтобы быть "настоящей готикой" (видевший соборы в Линкольне, Уэльсе и Солсбери сразу поймет, что мы имеем в виду). При всем этом он не так величествен, грандиозен, пронзителен, умопомрачителен, как "Кёльна дымные громады", или как Собор в Реймсе, его старшие братья, патриархи готической архитектуры. В нем отнюдь не чувствуется беспокойного порыва человеческого духа в небеса, великой идеи готического стиля. Он просто прекрасен, прекрасен и безупречен. Если оценивать произведения искусства только с точки зрения их художественной ценности, забыв об идее, рожденной в их плоти, он на порядок превосходит упомянутых "старших собратьев" - так же, как стиль Набокова оказывается много изящнее языка Достоевского. Он никогда не вызовет нелестное сравнение с "рыбьей костью, воткнутой в глотку неба", которым некий острослов определил все прочие готические храмы, словно именно стремление к изяществу, боязнь показаться смешным помешали ему непомерно вытянуться в высоту и нарушить свои гармоничнейшие пропорции: так светская дама не станет в обществе слишком много говорить о духовности, сочтя это mauve genre, дурным тоном. В этом архитектурном решении - вся Италия, и не одна Италия, но вся Романо-католическая культура.
  Однако "родной", естественный стиль этой культуры, как уже был сказано - романский. Архитектура каждой цивилизации имеет некую простую геометрическую форму или формы, лежащие в ее основании. В Китае эта форма - конус, в Месопотамии - квадрат или прямоугольник, в Греции - высокий цилиндр колонны и широкий треугольник фронтона, в готике - острый угол. В основе романской архитектуры лежит круг - совершеннейшая из фигур: будь это полушарие купола (Санта Мария дель Фьоре, Айя-София), абсолютно круглое окно в стене - чудесный символ солнца (!), большой круг настенных часов (как на Палаццо Веккьо), само здание в поперечном сечении (Кампо ди Мираколи или стоящая в сотне шагов от него знаменитая Пизанская башня) или полукружие двери, арки либо оконного проема.
  
  Совершенство романской архитектуры зачастую остается незамеченным именно в силу самого этого совершенства: ведь изящество сторонится огромности и безвкусной пышности, а людям заметны именно они. Романские постройки или красивы лаконичной и безупречной красотой, как итальянские базилики, или - это встречается реже - великолепны, изумительны, роскошны, похожи на сказку, но при этом лишены всяческой тяжеловесности, утомляющей пышности и безвкусия. Их легкость кажется эфемерной, даже вызывает страх за то, что они рассыплются, обрушатся, как карточный домик (в случае Пизанской башни эта иллюзия стала вполне реальной). Даже Тадж-Махал в этом смысле проигрывает рядом с ними, оказываясь чуть-чуть слишком громоздким, чуть-чуть слишком монументальным. Это ощущение удивительной картинки из книги сказок возникает не только от уже названных Миланского собора или комплекса в Пизе, Дворца Дожей или Собора Св. Марка в Венеции (постройки итальянские, оттого могущие быть объясненными своеобразием исключительно национальной архитектуры), но и от интерьера храма Св. Софии в Константинополе, и Собора в Севилье, даром что последние так непохожи друг на друга. Но великие произведения Романо-католической архитектуры (в отличие, к примеру, от православных или готических храмов) вообще непохожи друг на друга! Насколько дивно различны тот же Флорентийский собор и Собор в Сиене, хотя два города разделяют лишь немногие километры! Не есть ли эта непохожесть естественное следствие мощной т в о р ч е с к о й ф а н т а з и и народов Романо-католической культуры, уникальной способности воображения создавать новое, никогда не бывшее?
  
  изобразительное искусство
  
  В начале этой рубрики скажем несколько слов о юности Романо-католической культуры, то есть об основной изобразительной технике Византии, а именно - мозаике.
  
  Контур НЕПРЕРЫВЕН. Лепя из глины или высекая из мрамора, мы создаем объем из ЦЕЛЬНОГО куска. Даже расписывая поверхность красками, мы сливаем отдельные мазки кисти в ЕДИНЫЙ красочный фон (если, конечно, речь идет не о масле и о манере импрессионистов рисовать отдельными мазками, но о них будет сказано дальше). Напротив, мозаика есть изображение, складываемое из ОТДЕЛЬНЫХ кусочков. Что дает эта разделенность? Свободу! Проводя линию, мазок кистью, отбивая кусок от мраморной глыбы, мы становимся заложником нашего изображения, даже с мягкой глиной мы не можем убрать часть фигуры безболезненно для целого (кто думает иначе - пусть возьмет глину или пластилин в руки!). Напротив, кусочки мозаики можно прикладывать друг к другу и заменять их один на другой почти бесконечно долго: здесь требуется не мастерство, но только отчетливое видение создаваемого образа (то есть тренированное воображение). Создание мозаики чем-то напоминает создание на компьютере точечного рисунка, состоящего из множества цветных квадратиков. Стоит ли удивляться появлению в наш век высоких технологий огромного количества толковых "иллюстраторов", многие из которых никогда и не держали кисть в руках! Освобождая таким образом художника от технических трудностей, эта техника позволит сосредоточиться на самом процессе творчества, на живописном фантазировании, давая предпосылку развитию ф а н т а з и и и т в о р ч е с к о г о н а ч а л а личности.
  Здесь мы должны сделать важное отступление, не относящееся прямо к конкретной культуре. Да, с помощью мозаики (как и с помощью компьютера) можно относительно легко создавать большие и эффектные изображения - но сам отказ от сложностей живописного ремесла, не имеет ли этот отказ оборотной стороны? Когда речь идет об изображениях святых, восточноримские художники неслучайно предпочитают "традиционную" икону. Почти одинаковые кусочки мозаики не могут иметь той же ценности, как и трепетные мазки кисти, а за упрощение изготовления всегда приходится платить потерей уникальности, неповторимости, глубины, потерей того неуловимого "духа жизни", который, как известно, "дышит, где хочет", и который хочет дышать в ликах византийских мадонн, но, увы, не в мозаичных лицах императрицы Теодоры и ее свиты. При этом мы говорим не только о механизации в искусстве, но вообще о ТЕХНИЧЕСКОМ ПУТИ РАЗВИТИЯ, выбранном человечеством. "Да был ли выбор? - возмутятся "реалисты". - Разве техника - не единственный путь из пеленок истории к достойному существованию? Поглядим мы, как автор будет обходиться без электричества и туалетной бумаги, ха-ха!". Но что понимать под достойным существованием? Не заплатило ли человечество за ряд внешних удобств слишком высокую цену в виде зачаточной этики, недалеко ушедшей от этики каменного века, более того, опускающейся для многих ниже этики животных, которые не позволяют себе убийств существ своего вида, совокуплений между однополыми особями, саморазрушения организма и т. д.? О зле технического пути сказано без нас слишком много, мы можем только заметить (вновь не будучи первыми), что альтернатива ему лежит в совершенствовании самого организма человека и раскрытии его внутренних резервов. Однако выбор человечеством, видимо, уже сделан, и задача живущих сейчас - лишь пытаться сокращать зло такого выбора
  Однако посвятим себя более радостным наблюдениям: живописи романской культуры, истинное величие которой ожидает нас в ее зрелости.
  Представьте себе, что страны собрались на всемирную выставку своих культурных достижений. "Мы дали миру больше всех гениальных композиторов!" - гордо заявят Германия и Австрия, и в этот момент очень многим странам придется пристыженно замолкнуть. Тогда вперед выйдут Испания и Италия и скажут: "Мы стали родиной самого большого числа художников с мировым именем!" - и здесь скромно промолчать придется уже многим, многим другим, в том числе, вероятно, и России.
  Русский человек неисправимо заражен ощущением русоцентризма: он верует в то, что русская культура - величайшая из культур, русская интеллигенция - уникальное историческое явление, русская система образования - лучшая в мире, а русские - самые человечные и умные люди на планете, даже когда факты красноречиво вопиют против этого. Нам необходимо лечиться от нашего узколобого самодовольного великорусского снобизма, если мы действительно, а не в рамках "обязательного минимума школьной программы" (ограничившей изучение зарубежной литературы Библией, Эсхилом, Шекспиром и Байроном, поскольку все прочие, видимо, и в подметки не годятся хотя бы Лескову) желаем воспринять лучшее и нетленное в культуре наших соседей. (Впрочем, то же самое верно и по отношению к ним). Существует огромное количество художников, почитаемых в своих странах не меньше, чем в нашей - Репин, Коровин, Шишкин, Левитан, Крамской, Васнецов и др., и тем не менее никто не считает их талант наднациональным. Русских художников, могущих одновременно в силу величины своего таланта и передаваемой ими этической вести считаться художниками мировыми, совсем немного: назвать таковыми в первую очередь стоит, вероятно, Врубеля и Рериха, возможно, Сурикова. Может быть, мы не назвали одно или несколько имен, но лучше ошибиться из скромности, чем из самодовольства. Для сравнения: Германия, страна с тысячелетней культурой, также не способна похвастаться многими именами великих живописцев: на Лукасе Кранахе и, пожалуй, Дюрере этот список, увы, обрывается. Пусть читатель не припишет такую категоричность суждений факту поверхностного знакомства самого автора (проучившегося длительное время в старших классах немецких гимназий и знающего внутренности Weimarer Schlossmuseum не хуже Третьяковской галереи) с немецкими художниками, или предвзятым отношением к ним, равно как и к русской живописи!
  Но стоит нам заговорить об Испании - и перед умственным взором каждого загорятся эти выразительные, звучные, бессмертные имена: Эль Греко, Гойя, Пикассо. (Мы сознательно не говорим о Дали, однако и его гений известен всему миру). Если же попросить любого из нас назвать трех величайших художников всех времен и народов, то итальянцы да Винчи, Микеланджело или Рафаэль окажутся среди этих троих почти наверняка (и это только имена "этических провозвестников", без Тициана, Боттичелли и Джорджоне, то есть тех, без которых нельзя мыслить мировую живопись. Отдайте нам должное: мы не назвали в этом списке Джотто, Перуджино, Мантенью, фра Беато Анджелико, Симоне Мартини, Корреджо, Веронезе, Тинторетто...). Франция, страна также частично романо-католическая, дала миру несчетное число гениальных импрессионистов, но в нашем, "культурном" смысле нам интересен из них только странный, причудливый художник, так резко выбившийся из mainstream своего времени: Ван Гог.
  Вперед, в галерею!
  
  Эль Греко
  
  Эль Греко в темах своих картин глубоко традиционен: погребение, благовещение, оплакивание Христа, многочисленные святые католической церкви и т. д. Он не изобразил ничего, что до него не изображали бы сотни храмовых живописцев. Мы не найдем в его полотнах и дерзновенных отступлений от традиции: святые у него выглядят так, как и полагается святым, ангелы предстают "обычными" ангелами с крыльями, а обнаженная грудь кормящей Св. Анны кажется вершиной тематической смелости. В чем же тогда его новаторство и за какие заслуги мы (разумеется, по нашему, скромному разумению) открываем им романо-католическую галерею художников?
  Дело в том, что Эль Греко не только впервые, но и чуть ли не единственный показал в своих картинах ВЕЛИКУЮ РЕАЛЬНОСТЬ ДУХОВНОГО МИРА. Мы выделили все четыре слова и постараемся их пояснить.
  Не одни святые, но и ангелы, и прочие неведомые нам духовные иерархии у Греко прописаны в стиле самого точного и достоверного РЕАЛИЗМА, безо всякой условности иконы, с мельчайшими складками "ангельского платья", с фотографической достоверностью (сравним их с ангелами Боттичелли - "высокими абстракциями" раскрашенного рисунка). Можно спорить о том, насколько такая фотографичность снижает или не снижает высоту и бестелесность "духовных идей", но людям Средневековья она давала возможность убедиться в их подлиннейшем существовании. ("Это обман, - авторитетно заявят консерваторы от науки, - ибо в религии ценна лишь ее моральная составляющая, а сказки об ангелах - самый подлинный "опиум для народа". Но чем, какими достоверными данными мы располагаем, чтобы опровергать или подтверждать бытие сущностей, более совершенных, чем человек? И, признавая эволюцию целью жизни, разве можем мы ручаться, что жизнь в своем развитии уже не создала их? Нет, ученый в области духовидения является профаном и должен смиренно признаться в своем незнании. В конце концов, священнику никто не позволяет сомневаться в законах Ньютона. Но даже если ангелы христианства - не более, чем идеальные аллегории Добра, Справедливости и пр., что и здесь может быть найдено плохого в такой вере?).
  Да, но и другие художники писали ангелов, причем также очень жизненных: вспомним резвых и мечтательных ангелочков у подножия "Сикстинской Мадонны" или женственно прекрасного ангела на "Крещении" Верроккьо, выполненного рукой его гениального ученика Леонардо. В чем же отличие?
  Отличие, во-первых - в глубоком, замечательном драматизме картин Эль Греко, создаваемом игрой яркого света и глубокой тени. Эти выразительные контрасты напоминают Эвдарда Мунка, но если Мунк мастерской техникой просто смакует психозы и страхи массового сознания, то у испанца она служит более возвышенной цели, настраивая восприятие на серьезный и даже благоговейный лад, не позволяющий видеть в ангелов просто "милых амурчиков".
  Отличие, во-вторых - в характере изображений. Резвость и мечтательность - детские, человеческие, ребяческие черты, и, изображая ангелов детьми, Рафаэль заставил сомневаться не в их наличии, но в подлинности их сверхчеловеческой природы. Вернее, ангельское здесь низводится до "милого ангелочка": это был лучший и самый пристойный выход, необходимая дань традиции. Даже Микеланджело, лишенный всяческой сентиментальности, в свите летящего Бога-отца (на потолке Сикстинской капеллы) помещает только все тех же детей, притом вовсе бескрылых (вот конечная форма эволюции летательного аппарата небесных иерархий в мировой живописи!). Гуманизм Высокого Возрождения, сам ставший религией, как будто не мог помыслить их иначе, да, вероятно, художники уже и сомневались в их реальности. Эль Греко в нее искренне верит (или, выскажем почти абсурдное предположение - видит?). Поэтому у него - полнорослые, статные, взрослые фигуры с мощными крылами, готовыми действительно поднять в воздух, без тени улыбки на лице, требующие отношения к себе куда более серьезного, чем снисходительное умиление. При этом они прекрасны внешне, что спасает их от участи, будучи достоверными, стать огромными карикатурами на самих себя. При этом они, что гораздо важнее для веры в их реальность, прекрасны еще и внутренне.
  Греко, великий психолог, передал и на лицах святых их суровую духовную страстность, "ревность по Господу якоже снедает мя", а на лицах ангелов (вот, например, перед нами Ангел с "Моления о чаше", приложивший палец к устам) поразительное внимание, человечную живость и одновременно внечеловеческую мудрость и ясность, ту, которая ни секунды не дает сомневаться в том, что горние существа - есть, и что они превосходят людей величием души, а не наличием крыльев. Как он достиг этого? Возвышением и облагораживанием ли собственной души? Наблюдая за другими лицами? Или действительным "духовным взором"? Об этом мы можем только гадать.
  Коротко представим весть Эль Греко: "Тот мир - существует. Он - не выдумка церкви, он абсолютно реален. И он - что важнее - лучше, совершенней, благородней нашего, что достигается не вовне, но внутри нас, именно поэтому к подражанию его - стремитесь". Будем же благодарными художнику за неё!
  
  Гойя
  
  Художник с инфракрасным зрением.
  Гойя представляет собой своеобразный идеал для художника, как многие понимают его: безупречная техника на службе абсолютного реализма, столь совершенная, что перестает быть простым копированием действительности, а становится его "увеличительным стеклом" (тем самым, которым и должно быть истинное искусство согласно Гёте). Нет, это не метареализм: никакого изображения миров горних (как у только что характеризованного Эль Греко) или, наоборот, адских (как у Босха или Врубеля). Это также не сюрреализм Дали с его фантазийным конструированием эфемерных миров. Это, скорее, сверхреализм: настоящее, не только в смысле метафоры, увеличительное стекло, мощная лупа. Вооружитесь ей - и обнаружите, что благородное древнее кресло изъедено червями, что у романтического героя несвежая рубашка, что в лицах августейших особ ("Портрет королевской семьи") - высокомерие, безобразная кичливая спесь, следы вырождения и инцеста...
  
  Гойя, как никто, обладает даром показывать изнанку жизни, неумолимо, с жуткой невозмутимостью совлекая покровы внешней пристойности и цивилизованности. Спросил ли он нас, хотим ли мы видеть, что за ними?
  У Гойи есть своеобразных диптих: пара картин "Маха одетая" и "Маха обнаженная". Из них в альбомах по искусству зачастую представляют только одну - но так эти картины теряют всякий смысл. Представьте себе завлекающую, обворожительно и недвусмысленно улыбающуюся полулежащую женщину. Вот вы уже раздеваете ее перед вашим внутренним взором, радуясь правдивости немецкой песенки о том, что "Die Gedanken sind frei, Wer kann sie erraten" - "Свободны мысли, кто их угадает..." - сохраняя обличие благопристойности перед прочими экскурсантами. И вдруг натыкаетесь на "Маху обнаженную", плод ваших нескромных фантазий, брошенное вам в лицо обвинение в распутстве! Впору сделать эту картину вывеской или фоторекламой интим-салона. (Пусть искусствоведы прекратят свой благопристойный лепет о "возвышенном очаровании этой обнаженной натуры". Маха - не спящая Венера Джорджоне). Воистину достойным Гойи замыслом было бы изобразить некое знатное лицо, герцога или герцогиню, в пышном платье или полном парадном мундире - а рядом его/её же абсолютно голого, с обвисшими старческими грудями или мужским естеством. Но художник так далеко не пошел.
  Почему, кстати? Из страха перед власть имущими? Знающим характер и судьбу Гойи сложно заподозрить его в страхе. Нам думается иное: художник оказался милосерден. Если бы он творил, как Дали, "из шалости", черпая свое вдохновение из случайных и темных заводей, пределу его бичующего сарказма не было бы конца. Но величие Гойи - как раз в осознании э т и ч е с к о г о предназначения своего творчества. Его страшные карикатуры на реальность созданы, чтобы сделать мир лучше через обличение людских слабостей, гнусностей, несовершенств, что согласитесь, первый шаг к их устранению.
  Доказательство этой осознанной этичности - "Каприччос", серия офортов. Здесь отброшены уже абсолютно все покровы, и лупа дает вам возможность увидеть не только червяка, но и его хищную, зубастую отвратительную морду. Здесь - сатиры политические и вполне конкретные, но они же уживаются с абстрактным представлением человеческого самодовольства, обжорства, похоти... О, к а к и м представлением! Вот, например, мужская троица, которая меряется длиной своих полутораметровых фаллосов. Стоило бы этот офорт поместить в журнал "Men"s Health", чтобы навсегда лишить его читателей (а заодно и издателей) идиотской озабоченности важностью длины этого органа, что будто бы непосредственно связана с мужским достоинством (Поэтому-то, наверное, "Каприччос" так сложно найти изданными полностью: о дурацкие лицемерные попечения "хранителей морали"! Эти рисунки поддержали бы мораль, а не уронили бы ее, если ж на них неприятно глядеть - что ж, ведь не всякое лекарство сладко...). "Сон разума рождает чудовищ" - называется один из офортов, самый, пожалуй, известный (в силу своей наибольшей благопристойности). Именно против этих чудовищ и предостерегает художник, именно их и выводит на свет Божий. Разве можно обвинять в гипертрофированных фрейдистских комплексах человека, предпосылающего своим творениям такой однозначный, дидактический заголовок?
  Гойя - гений и самое суть хирургии в искусстве: облагораживающей, очищающей, истинной сатиры. Гойя - испанский Гоголь (случайно ли их фамилии начинаются на один и тот же слог?), и, как Гоголь уже почти готов был лечить изъяны общества, так Гойя способен врачевать личные душевные изъяны.
  
  Пикассо
  
  "Какая чушь - говорить об "этической вести" Пикассо, развратного кубиста, убийцу реализма, проповедника машинных форм, рисовальщика квадратных женщин и сцен совокупления с быками!" - воскликнет кто-то, прочитав имя. И этот "кто-то" будет не совсем неправ.
  Творения Пикассо дышат полнокровной страстной жизнью юга. Да, у этого "рисовальщика" есть и "квадратные женщины", и "женщины с быками". Однако ведь "духовная весть" художника совсем не обязательно должна выражаться в количестве святых и ангелов на его полотнах: думая так, мы будем понимать духовность слишком узко. Мы ставим своей целью оправдать Пикассо, доказав, что пафосом его творчества было не любование уродством геометрических лиц или физической близостью с животным.
  Сам художник, по его признанию, просто творил от избытка творческой силы, он не мог не творить, как не может не петь птица; не думаем, что он ощущал себя сознательным носителем некоей нравственной вести. И, тем не менее, вот его собственные необыкновенно важные слова: "Живопись - это что-то священное... Надо было бы еще сказать, что если картина обладает большой силой воздействия, то это происходит потому, что в ней есть дух Божий. Но люди поймут это выражение неправильно, между тем оно ближе всего к истине". Характерно, что собрата Пикассо по творческому цеху Дали невозможно представить выговаривающим такие слова (он бы, пожалуй, постыдился их "тривиальности"), и его манерное, насмешливое, умствующее, находчиво пародирующее любые культурные и мифологические смыслы искусство никак не могло быть плодом той обжигающей струи, которую Пикассо называл "духом Божьим".
  У каждого творца есть одна или несколько ключевых тем, лейтмотивов, интенций. Вот интенции Пикассо (не только живописных полотен, но и бесчисленных рисунков): 1. Художник и его модель; 2. Война и мир; человеческая скорбь и боль; 3. Пародирование художественных объектов и объектов самой жизни, всего и вся, 4. Плотская (в том числе животная) любовь.
  Оставив пока в покое первую тему, мы осмелимся утверждать, что глубокой и важнейшей целью даже не самого художника, но его "Духа" было явление в отталкивающем виде худших человеческих страстей, в первую очередь страсти к насилию и разрушению (войне) и похоти, а также пробуждение сочувствия к страдающему человеку.
  Хочется о каждой из ключевых тем сказать подробнее.
  Войну Пикассо изображал часто. Нам известна больше "страшная" война Пикассо: "Герника", наполняющая сердце скорбью и справедливым гневом. "Войну" Пикассо рисует то в виде монстра с головой быка (панно "Война"), то в образе дикой лошадесобаки, попирающей всех своими копытами ("Герника"), то неким зубастым чудовищем с шестеренками вместо ног (рисунок для обложки журнала "Новая Демократия", дек. 1952). Не есть ли это творческое угадывание "коллективного комплекса военной алчности", этого "демона государственности", о котором мы говорили в "изобразительном искусстве" Месопотамии? И все же гораздо чаще "война" предстает смешной, причем пародийно, шутовски, до неприличия смешной. Таковы не только всем известный "обглоданный" Дон Кихот с копьем и щитом, но и многочисленные рисунки средневековых рыцарей - "консервных банок", и, кстати, рисунок для газеты "Le Patriote" от 1963 года: может быть, случайное совпадение, но зубастый клоун со спиралями вместо глаз под строгой надписью курсивом ПАТРИОТ смотрится чертовски смешно. Но вообще человек, заболевший вирусом "военно-государственных" чувств, действительно выглядит комично. Итак, Пикассо не "борется в защиту мира" - известный газетный штамп, его оценивающий - но развенчивает страшное и уродски-смешное лицо войны, а то и неких психических сущностей, за нею стоящих.
  Чувственные и прямо эротические рисунки - вариации на темы греческой мифологии - у Пикассо бесконечны: голые кентавры, кентаврессы, минотавры, сатиры весело пьют вино, пляшут под пастушью свирель, вожделеют прекрасных (и не очень) дев, а то и просто совокупляются с ними. Часть этих рисунков (1946) жизнерадостно наивна и поэтична, а часть не вызовет ничего, кроме... "Отвращения! - скажет читатель, - отвращения у всякого нормального человека: давайте называть вещи своими именами!". Верно. Однако это как раз и означает, что художник добился своей цели, вызвав у зрителя отвращение перед голой животной похотью и явив во всей "красе" (огромные одуловатые груди, развороченные влагалища) ее неприглядность! Наивный, купивший альбом Пикассо с той же целью, с какой покупают "Playboy", не только жестоко разочаруется, но возможно, надолго потеряет охоту листать подобные журналы. Отметим, что Пикассо отнюдь не был хитроумным иезуитом, поставившим целью своими рисунками оттолкнуть человека от физической любви вообще: вот "Любовники" (Париж, 1904): поэтичнейшее, высокое, благородное изображение слияния двух нагих тел (красивых людей, а не животных), при этом, однако, лишенное какого бы то ни было сладострастия, говоря проще, "ничуть не возбуждающее", скорее, глубоко целомудренное.
  Подобным же образом Пикассо запечатлевает любую "грязную" эмоцию: гнев, жажду крови ("Бой быков", 1934), глуповатую жадную хитрость ("Папаша Юбю", 1937) и пр.
  Перейдем к "треугольным женщинам". У Пикассо есть рисунок "Мастерская" (1933): на столе - шары разных размеров, а на полотне - обнаженная женщина, которую художник в них увидел. В жизни получалось наоборот: Пикассо чаще видел набор безжалостных простых форм в лицах женщин. Да кому из нас, собственно, не случалось видеть такие лица: некоторых больших начальниц, старых секретарш, жен генералов?.. Видели все, но не делали предметом искусства. Пикассо сделал, и довел черты жесткости до кубического гротеска. Это, вероятно, - обличение душевной холодности и жестокости человека: греха, противоположного гневу, но от этого не менее тяжкого.
  Однако Пикассо умел видеть в женщине не только уродства. Он - величайших поэт женского лица, другие его рисунки женщин классичны в своей простоте, одновременно трогательны и невинны. "Мать и дитя" (1904) - известнейший из таких рисунков. Это - идеал человека, причем идеал "человека внутреннего": внешне мать не так уж примечательна. В "Женщине на лестнице" (1933) в обычной манере Пикассо смещены части тела, но - чудо - это смещение передает женскую ласковость, красоту (!) и заботу с той силой, какой бы никогда не достичь реалистичному изображению.
  Здесь - тайна темы "художник и модель", будоражащей его всю жизнь: это идея творца, ловящего тайну жизни, проникающего в неё своим рентгеновским оком и выворачивающего наружу её изнанку. Пикассо - великий ассенизатор, предупредивший нас не только об ужасе коллективной охваченности военным безумием, но и уродливости похоти, страсти, гнева и безразличия. Он же - великий гуманист, явивший красоту идеала человека и призывающий сострадать человеку скорбящему.
  
  Рафаэль
  
  Гармоничное и солнечное творчество Рафаэля и своей тематикой, и характером, и даже художественной манерой очень близко творчеству Леонардо, поэтому мы и решились рассмотреть из двух гениев только одного, тем более, что в наследии Рафаэля, менее разностороннем, но более цельном, основная этическая обоих выявилась, может быть, даже более определенно
  Мадонны Леонардо безусловно хороши. Но даже они не достигают великого очарования, высокой грации "Сикстинской мадонны".
  Зритель, вопреки хору восторженных критиков, не видит в ней ничего примечательного, кроме высокой и трогательной заботы матери о дитя. В "Сикстинской мадонне" несмотря на ее название, не так уж много божественного (в христианском смысле). Но в ее человеческих образах и открывается достойная весть Рафаэля: антроподицея, оправдание и возвышение человека, человеческой красоты и человеческой плоти, что объявляется отныне свободной от греха.
  Человек может быть прекрасен, не изнуряя себя и не нося тяжелых вериг. Человек прекрасен и полуобнаженный, и полностью обнаженный. Он гармоничен, он - любимое дитя божества. Забудьте за давностью лет об эдемской истории! Тело - также храм, к которому необходимо относиться с нежностью, заботой и уважением.
  У Леонардо и мужчины, и женщины прекрасны несколько одинаковой, уравнивающей их красотой человека вообще (при этом мальчики и юноши, как, например, "Иоанн Креститель", часто женоподобны, а очертания подбородков даже мадонн выдают мужскую твердость характера). Он - мыслитель в живописи (таким да Винчи, кстати, был и в жизни, вспомним его гениальные чертежи). Рафаэль - поэт. Он открывает миру "рафаэлевских девушек", подобным тургеневским девушкам. Даже Джоконда - женщина исключительно земная. Рафаэль же создает галерею чистейших, неземных, почти невероятных женских (лучше сказать, девичьих) образов, красивых при этом не холодноватым рассудочным изяществом "Дамы с горностаем" (пожалуй, с нее Борису Акунину впору было бы писать свою Пелагию, детектива в юбке), но полных самого мягкого, нежнейшего очарования. (При этом, когда хотел, он мог быть точным реалистом в женском портрете, итак, дело не в ограниченности стиля, но в сознательном выборе художника). Леонардо показал совершенного человека вообще, Рафаэль - Небесную Деву. Он, пожалуй, сделал для появления праздника 8 марта больше, чем Клара Цеткин. Вот вторая достойная весть: феминодицея, возвеличение женщины и указание ей ее Идеала. Мы имеем в виду не банальное слово идеал ("это - идеал стиральной машины"), но платоновскую Идею. Рафаэль будто соприкасается, достает до того неуловимого, большого, что Гёте назвал "Das Ewig Weibliche", вечно Женственное. Начало не человеческое, но космическое и духовное, хотя реальность его наиболее отчетливо ощутила не суровая религиозность буддизма или христианства (в троице которого даже нет женской ипостаси), а индуизм.
  Молва приписывает художнику счастливую смерть: в объятиях Форнарины ("булочницы"), своей возлюбленной, от остановки сердца, не выдержавшего слишком большого пыла любовных утех. В этой легенде (так же, как и в легенде о смерти Будды, не отказавшегося от мяса из великой тактичности, высокой добродетели буддизма) важна не ее истинность, но ее наличие. Многие устыдились бы такой смерти, но, думается нам, не Рафаэль. И дело здесь не в испорченности художника - совсем нет! - а в уже названном особом его, оправдывающем и прощающем отношении к человеческой плоти. Плотская любовь также может быть совершенна и безгрешна.
  "Если эти так, то почему Рафаэль в ряде картин не прославил физическую близость и не сумел возвести отношение к ней до высокого, одухотворенного и благородного?" - появятся возражения. То, что он имел возможность это сделать, не подлежит большому сомнению: его современник Микеланждело дерзает изобразить на стене Сикстинской капелле, домовой церкви римских пап (!), самого Христа полностью обнаженным (!), а понтифик, хоть и будучи недовольным, все же принимает работу (!). Сделать это Рафаэлю помешали, видимо, не мораль, но собственные "нравственные барьеры". Но почему обязательно "барьеры", как будто речь идет о чем-то отжившем, ретроградном и подлежащем искоренению? Тем более великого художника и человека странно представлять во власти каких-то неизжитых комплексов. Мы должны говорить о сознательных убеждениях, отведших кисть художника от подобных сцен. На чем же тогда основывались эти убеждения?
  Нам в связи с этим разговором вспоминаются глубокие "Очерки детской сексуальности" П. Блонского, в которых этот ученый-педагог приходит к беспристрастным научным выводам: сексуальные чувства могут быть пробуждены в ребенке очень рано, но ни в коем случае нельзя способствовать этому: иначе анормально развившаяся чувственность лишит затем юношу девушку счастья подлинной, духовной любви (и более того - способности сострадать другому человеку!). Увы, в наше время поколение за поколением как будто благодаря чьим-то сознательным и недобрым усилиям лишаются этого счастья и этой способности! Видимо, все не так безоблачно, как мы представили это несколькими абзацами выше, и человеческое тело - не только храм, но и темная пещера, таящая в себе опасности для ее обустраивателя! В конце концов, не могли же все как один заблуждаться лидеры всех мировых религий, единодушно провозгласившие высшим идеалом безбрачие и целомудрие! Средневековье далеко зашло в крайности уничижения плоти. Но Возрождение, похоже, шагнуло в другую крайность, и, взбунтовавшись против Бога, поставило на святое место полностью оправданного человека, закрывая глаза на то, что человек - все же не Бог изначально. Ужасающие последствия этого, казалось бы, столь невинного шага мы в полной мере пожинаем сейчас.
  Несут ли за этот шаг долю ответственности оба "солнечных" гения итальянского Возрождения? Да: лишь взгляните на Джоконду, так призывно, так маняще улыбающуюся... Но Рафаэль все же - в меньшей степени. Не будем же завершать разговор о нем недостатками. Вспомним лучше снова "Сикстинскую мадонну", которую Мария Монтессори, великий итальянский педагог, считала самой совершенной эмблемой детства. Так открывается еще одна интенция Рафаэля: пуэродицея, оправдание, прощение и возвеличивание детства, любовь к невинному дитя, которое со средневековья считалось (как и тело) мерзостным скопищем порока, и, увы, в официальной школьной системе продолжает считаться таковым до сей поры. В любви к ребенку, в восхищении им, к счастью, нельзя перестараться, более того: она жизненно необходима современной школе и всей современной цивилизации.
  
  Микеланджело
  
  Если да Винчи и Рафаэля легко назвать художественными гениями, полубогами живописного Олимпа, то к Микеланджело приложимо слово "титан" в его изначальном смысле грозного и необузданного великана некоего "первичного человечества". Микеланджело со своими изваяниями похож на черного и пронзительного буревестника Горького: подобно этому буревестнику, он возвестил европейские революции, а может быть, даже принес их на своих крыльях (крыльях, которые, если бы можно было их представить, никак не походили бы на декоративные крылышки у ангелочков Рафаэля).
  В телах многочисленных детей кисти и резца Микеланджело (даже в знаменитом "Давиде") нет никакой пресловутой гармонии, ошибочно приписываемой всему Возрождению. Это - тела культуристов (даже глубокая старуха - Сивилла Кумская - на потолке все той же Сикстинской Капеллы обнаруживает огромные бицепсы), но культуристы никогда не были идеалом гармоничного, здорового и уравновешенного человека. И никакой женственности! Фигура Ночи на гробнице Медичи напоминает тело атлетически сложенного юноши, к которому в последний момент приставлены две маленькие, невыразительные груди, похожие на сморщенные яблоки. Причина таких форм - наверняка не идиотски-примитивная озабоченность самого художника размерами своих бицепсов.
  Творческий дух Микеланджело воистину производит впечатление чего-то нечеловеческого и как будто изо всех сил маскируется под эту самую человечность выпуклостью мускулов, при этом очевидно "перегибая палку": так охотник, нарядившийся в волчью шкуру, завоет громче самого волка. Охотник желает полной похожести - духу Микеланджело отчаянно хочется "вочеловечиться", он как будто любит этот мир и самих людей огромной, но при этом какой-то чужеземной, "потусторонней" любовью. (Только написав эти строки, автор вспомнил, что подобное писал Мережковский по отношению к другому титану искусства - Лермонтову)
  Однако память о своем нечеловеческом, "титаническом" прошлом как будто возвращается к нему вновь и вновь, толкая на создание "Давида" (это же всего лишь мальчик, взбунтовавшийся против тирании чужеземцев и выступивший против великана, маленький пятиметровый мальчик; какое счастье, что Микеланджело не изваял "Голиафа"), "Победы", "Восставшего раба", "Воскресшего Христа" (похожего больше на русского революционера и держащего свой крест как оружие или как знамя (зачем, спрашивается, Христу держать крест?), наконец, "Страшного суда", по ажитации всех действующий лиц больше напоминающего сцену народного бунта с нагим Христом-предводителем во главе.
  Мир Микеланджело как будто непрерывно содрогается от родовых мук. Это мир напряжения, боли и несправедливости. Образы Микеланджело - как насекомое в первые секунды после выхода из кокона: неприглядное, липкое существо, истово силящееся развернуть крылья и стать прекрасной бабочкой. "Мы несовершенны! - кричат они. Мы хотим стать лучше!". Вот главная идея его творчества: стать лучше. Идея создания Человека из самого себя, вернее даже - из косной массы, из мертвой материи (так творит скульптор), из мерзости повседневных страстей. Идея греха и суда над собой, искупления, очищения. (Неслучайно изображение Творения человека - в центре потолка Сикстинской капеллы вместе с Изгнанием из Рая). Это - Достоевский в камне и цвете, но если Достоевский уже прикасается к лучшему, духовному миру, то Микеланджело лишь отчаянно рвется к нему de profundis, из глубины мрака.
  Увы, человечество поняло завет Микеланджело по-своему, и начало революции не в себе, но во внешнем мире. Остается лишь надеяться, что мы однажды окажемся мудрее и начнем битву за лучшее с самих себя.
  
  Ван Гог
  
  Ван Гога упорно называют экспрессионистом, ставя в один ряд с тем же Мунком, между тем его стиль - всего-навсего вершина импрессионизма, та вершина, на которой credo этого направления оказалось вполне осуществленным.
  "Духовный глава" импрессионистов Моне заявил, что картина должна показывать не реальность, а впечатление от нее. Между тем картины самого Моне, за некоторыми исключениями, являются лишь образцами совершенных фотографий реальности. Да, импрессионисты сумели освободить нас от клише восприятия и показать окружающий мир таким, каков он есть, и все же эта объективность имеет весьма мало дела с тайной ВПЕЧАТЛЕНИЯ от ландшафта.
  Но что такое, собственно, впечатление, если оно и восприятие - не одно и то же?
  Впечатление - это ЧУВСТВА, которые вызывают у нас внешние объекты. "Как забавно, - скажет читатель, - неужели чувства могут быть переданы в красках и линиях? Неужели они вообще имеют очертания?". Но человеческие чувства, как мы выяснили раньше, соотносимы с цветами, наверняка основные формы также имеют для нас свои психологические значения. Но что проку аргументировать? Взгляните на картины Ван Гога: они - лучший аргумент.
  В римской мифологии есть понятие genius loci, "гений места". Оно имеет несколько значений: это и что-то вроде домового (лешего, водяного и пр.), заботящегося о вверенном ему участке, но это - и особая "атмосфера" местности, нечто неуловимое, что заставляет нас из двух маршрутов одинаковой длины всегда выбирать один, предпочитать одни районы города другим, возвращаться вновь и вновь к месту, где мы родились, и огорчаться при виде новостроек в знакомом квартале. Это, иными словами, все то же "впечатление", которое Ван Гог открывает нам не столько формами, странными и как будто инфантильными, сколько удивительным цветоподбором. Вот его "Красные виноградники в Арле", вот "Звездная ночь", вот "Сиеста", вот "Сеятель при заходящем солнце": все это - не цвета, которые мы видим, но те, которые мы чувствуем. Они почти так же ярки, свежи и новы, как те, что мы видели до трех лет, когда ребенок весь - сплошное впечатление (Последнее - не поэтическая метафора, а факт, давно доказанный возрастными психологами). Ван Гог возвращает зрителю глаза ребенка. Характерно, что в его картинах нет привычного распределения полутонов, света и тени; нет определенных контуров - они будто перетекают, меняются и движутся в своих очертаниях. Вспомните, где вы еще наблюдали, вернее, наблюдаете почти каждый день такие же свойства предметов. Совершенно верно: во снах.
  Пространство сна организуется лишь сознанием, и это "пространство сознания", преломление внешнего в зеркале человеческой души и открывает нам художник. Или оно все же объективно, это пространство? Автор этой книги в своих снах видит разные районы своего города, весьма далекие от их облика наяву, и все же чем-то напоминающие себя в реальности; характерно, что их ландшафт из сна в сон не меняется. Один крохотный переулок постоянно появлялся во снах, прежде чем его удалось заприметить днем. Долгое время перед покупкой дачи автору снился некий деревянный домишко. Разумеется, речь идет только о личном опыте. Однако, если даже территория сна творима чувством, чувство - энергетично, энергия же неуничтожима: где же остается наша мысль после пробуждения? Не организуют ли впечатления человека некое единое пространство сна, в котором могут встретиться двое, потом наяву вспоминая факт этой встречи? Не разумно ли назвать его "миром чувства", рядоположенным физическому миру? Не существует ли по аналогии с ним также и "мира мысли", ноосферы, о которой говорил Вернадский? Как видим, именно последовательная логичность приводит нас к таким выводам, которые мы допускаем лишь в виде предположения и, разумеется, менее всего собираемся навязывать кому-либо. Подчеркнем, что мы не говорим о "мире ангельского присутствия" Эль Греко, который открывается только религиозному или высоконравственному сознанию, но только о "соседних" с нашим "слоях бытия", доступных каждому и каждым ощущаемых, но, не каждым признаваемых как самостоятельная реальность.
  Мышлению человека в новое время достаточно свойственен примитивный материализм взрослого мужика Базарова, заставляющий отвергать существование всего, что нельзя потрогать руками (или, на худой конец, разглядеть под микроскопом); объясняющий духовную жизнь подавленным инстинктом размножения и т. д., сводящий всю сложную психическу жизнь к жизни тела. Здоровяк Базаров кушал бифштекс, крепко спал и делал зарядку. Ван Гог, человек с тонкой и ранимой психикой, с оголенными проводами нервов, он, несостарившийся мальчик, оказался более чуток к восприятию реальностей за гранями физического мира. ("Тонкой" здесь не означает "худшей" или "больной": прибор ценится по избирательности шкалы). Ему, хрупкому прибору искусства, люди должны и верить больше. Если будут уничтожены все религиозные тексты, вся идеалистическая философия, но останутся картины Ван Гога, то и они продолжат тревожить человека своими красками, смутно напоминая о другом бытии, смутно вызывая забытое с раннего детства ощущение сквожения и взаимопроникновения миров. Ван Гог - противоядие и плоскому Марксу, и узколобому Фрейду, и всему нивелирующему действию современной архиплотской и архиматериальной цивилизации. Противоядие, увы, недостаточное и слабое, но, свалившись с тяжелой болезнью, давайте возблагодарим любое лекарство, оказавшееся в нашей аптечке.
  
  литература
  
  Данте, Петрарка и Карло Гоцци в Италии, Сервантес, Лопе де Вега, Кальдерон и Федерико Лорка в Испании. Из этих семи имен двое (Гоцци и Сервантес) - сказочники по определению, еще двое (Петрарка и Лорка) - величайшие любовные поэты всех времен, и наконец, четверо (Гоцци, Кальдерон, де Вега, Лорка) - безусловные драматурги. Гоцци в драме-сказке совместил оба жанра. При этом мы умалчиваем о целой плеяде сравнительно менее значительных рядом с Кальдероном, но, тем не менее, великолепных испанских драматургов, таких, как Тирсо де Молина или Морето-и-Кавана; не говорим о Гольдони, забываем про Мольера, Корнеля или Расина. Учитывая, что Данте включает в свою титаническую поэму диалоги, зарисовывая краткие и яркие драматические сюжеты, да и само ее имя, можно, пожалуй, драматургом считать и его, равно как и сказочником - вернее, величайшим мифографом. Миф недалеко отстоит от волшебной сказки, но разница между Данте и тем же Гомером в том, что последний оформляет предание, первый же фактически создает его
  Итак: драма (часто комедийная, недаром "Божественная комедия"), сказка и любовный стих.
  Из этих трех жанров последний, разумеется, не является культуроспецифичным: любовные стихи писали и будут писать во все времена. Характерно, однако, что Романо-католическая культура и этому жанру придает свое своеобразие, доводя его до высокого художественного совершенства. Вспомните сонеты Петрарки.
   Благословен день, месяц, лето, час
   И миг, когда мой взор те очи встретил!
   Благословен тот край, и дол тот светел,
   Где пленником я стал двух милых глаз!
  Любовь Петрарки к Лауре не вызывает сомнений, и между тем эта любовь одета в ткань прекрасных стихов, непогрешимых ритм, строгих размеров, изощренных стихотворных форм (необходимо самому написать секстет по всем правилам, чтобы понять всю виртуозность его пера), как будто чувство стесняется появиться нагим и ищет для себя совершенной оболочки. Представить просторечно-душевное шумерское "сладкие пирожки он любит" или ругательство, которыми поборники реализма часто передают "настоящую страсть", у Петрарки просто невозможно, и это - не манерное, декадентское эстетство (как раз эстетствующий Серебряный век в поэзии часто не гнушался ни грубости, ни брани), а глубокий инстинкт красоты, ощущение прекрасного как жизненная потребность, свойственная не одному Петрарке, но и Лорке, чьи стихотворения, даже когда он говорит о банальных вещах, прекрасны так, что хочется плакать.
   Трудно, ах, как это трудно -
   Любить тебя и не плакать!
   Мне боль причиняет воздух,
   Сердце и даже шляпа.
  Мы смеем заявить, что этот и н с т и н к т п р е к р а с н о г о в той или иной мере свойственен всем народам Романо-католической культуры.
  Еще интереснее дело обстоит с первыми двумя жанрами.
  Мы уже говорили о соотношении эпоса, лирики драмы с мыслью, чувством, действием. Связывая мысль с умственными способностями, а чувство - с качествами характера (вспомним структуру сознания), мы найдем, что действие сопряжено с силами воображения. Но более того: миф и драму объединяет СЮЖЕТ. "Разве в эпическом произведении нет сюжета?" - спросите вы. Нет, безусловно, сюжет есть и в "Анне Каренине", и в "Рамаяне", и в "Илиаде" но, увы, он разворачивается крайне неспешно, пересекается побочными линиями, размышлениями автора и пр., и в результате порою оказывается простым, как прямая линия. Проза вообще зачастую и не предполагает сюжета как развития событий: вспомним Чехова, Дефо, Гюнтера Грасса, Гессе... Напротив, сказка и драма есть практически обнаженный сюжет: в первой характеристики персонажей, описания природы, философские и лирические отступления и пр. излишни, во второй - невозможны.
  Все это верно, но ведь сюжет вначале нужно придумать!
  При этом драматургу потребуется прежде всего творческая фантазия, то есть силы в о о б р а ж е н и я (в особенности же - "ч и с т о е" воображение), разве не так? И он, пожалуй, достаточно легко обойдется без интенсивного переживания чувства любви, которое нужно любовному поэту, как и вообще способности ощущать чувства других людей, как и других составляющих психики.
  "Все это чудесно, - скажет читатель, - значит, небольшое количество сказочников и драматургов развило в себе силы воображения и творческие способности, а что же до простого люда? Не каждый ведь станет великим писателем". Да, но почти каждый сталкивается с необходимостью рассказать сказку своим детям: смеем предположить, что для народов Романо-католической культуры придумать сказку было развлечением, а не тягостной обязанностью. Кроме того, не одно литературное творчество развивает воображение, но и чтение. Каждый из нас ребенком грезил над страницами книги, одновременно представляя себе подробности происходящего. Сказка и драма наиболее способствуют этому, так как не ограничивают нашу фантазию, только очерчивая контуры для нее. Нам не приходится читать строки вроде "Почему я сказал это "кажется"?" - промелькнула мысль у Раскольникова", и потому мы вольны нарисовать перед умственным взором как место происходящего или внешность героя, так и его предполагаемые мысли и переживания.
  В заключение обратимся к нескольким литераторам этой великой творческой культуры.
  
  Сервантес
  
  Тургенев в своей очень хорошей статье "Гамлет и Дон Кихот" высказал по поводу Дона Кихота (именно так мы пишем его имя, хотя и отдаем себе отчет, что в русском языке оно уже стало нарицательным и потому не склоняется) целый ряд блестящих и глубоких замечаний, которые касаются не только стиля Сервантеса, но, главным образом, душевного благородства, цельности и ясности его главного героя. Мы постараемся не повторять их, а просто отошлем читателя к нетленному русскому классику, который, оказывается, славен не только "тургеневскими девушками".
  Какое значение, однако, для всего человечества имело то, что Сервантес в главном своем романе вывел трогательного и забавного "рыцаря печального образа"?
  Глубокая ошибка думать, что Дон Кихот просто забавен, вернее, что он забавен вообще. Исключительно шутливо-невозмутимый стиль самого Сервантеса может вызвать это заблуждение. Писатель боится, пожалуй, откровенно сочувствовать своему герою, будто бы опасается через это сочувствие сам показаться смешным или же, напротив, неуместно трагичным. (Мы помним на примере Миланского собора, что Романо-католическая культура дает принадлежащим к ней высокое ощущение красоты и отсюда неприязнь ко всякой чрезмерности). Достоевский в "Идиоте" не побоялся показаться таким, но вот результат: ценимый очень высоко за пределами родной страны, пожалуй, больше, чем какой либо иной русский писатель (и, может быть, справедливо), в самой России его талант воспринимается как тяжелый и болезненный, и каждый мещанин норовит высказать глубокую мысль о том, что и сам автор был "немножко того, это ведь у всех гениев так..." - предположение крайне вульгарное и несправедливое, но кто же в истории говорит о справедливости! Сервантес, напротив, для испанского народа - что-то вроде национального героя, даже любимого национального идола, как, например, Пушкин в нашей стране, при этом образ Дона Кихота насчитывает куда больше столетий, чем образ князя Мышкина, и до сих пор не потускнел на мировом литературном небосводе.
  Но вернемся к Дону Кихоту. Всякий раз, когда он совершает одно из своих "безумств" (например, бросается с копьем на мельницы), читатель ощущает не приступ веселости, но, скорее, глубокое сочувствие к прекраснодушному рыцарю-романтику, так неуместному в своем далеко не рыцарском времени. Но всегда ли это только сочувствие?
  В советских хрестоматиях Дон Кихот трактуется как собирательный образ человека, который "выступает с благими намерениями, не принимая во внимание ни законов общественного развития, ни вообще реальных возможностей и обстоятельств". Иными словами, аутсайдер, "лишний человек", проигравший. Так ли это на самом деле? (Почему тогда следует за ним Санчо Панса, человек насквозь практичный и "от мира сего"?)
  Вспомним удивительный эпизод с Дульцинеей, грубоватой крестьянской девкой, в которой Дон Кихот видит Прекрасную Даму. Он изъясняется с ней самым возвышенным и рыцарским языком и выглядит так же нелепо, как мог бы выглядеть Ленский, адресующий "милостивая сударыня" современной девчонке с банкой пива в руке. Нелепо, но не смешно, поскольку он искренен, и поскольку его чувства, в отличие от чувств Ленского или влюбленного в Розамунду Ромео, самые подлинные и высокие! Сама Дульцинея и ее подруги, понимая исключительность и полную серьезность этого странного человека, не решаются смеяться ему в глаза. Более того, они начинают подражать его тону, сначала лишь чтобы не обидеть блаженного, но потом находя в этом известное удовольствие. Какое мощное воспитательное воздействие, которого современные учителя литературы, пытающиеся достучаться до сердец нынешних подростков, как правило, не достигают! Здесь "крайне непрактичный романтик" одерживает великую победу над пошлостью и практичностью нашего мира
  Вспомните также момент, когда герцог-покровитель предлагает Санчо Пансе пост губернатора, желая посмеяться над его господином - но тот пишет для своего оруженосца наставление, поразившее самого герцога своей мудростью. Разве это - не новая победа?
  It takes a man to suffer ignorance and smile /Be yourself, no matter what they say, как говорит Стинг (Лишь мужчина способен переносить равнодушие и улыбки; будь собой -неважно, что говорят другие). Не стоит подстраиваться под законы этого хваткого, хитрого, беспринципного и грубого мира, который смеется надо всем высоким и достойным. Нужно оставаться самим собой: нужно думать, чувствовать и поступать как можно лучше, и тогда сам мир постепенно начнет меняться в лучшую сторону - вот главный пафос "Дон Кихота". Истинно христианский, между прочим, пафос, и сам Христос, крайне немудро в житейском смысле призывающий раздать все имущество и следовать за ним, не имея денег с собой, есть великий прообраз Печального Рыцаря, призвавшего Санчо Пансу, своего апостола. Проблема в том, что сами европейцы, хотя и приняв крещение, никогда не принимали Новый Завет буквально. Первым в жизни рискнул прочесть его буквально Св. Франциск Ассизский (подданный Романо-католической культуры, между прочим), а в литературе - Мигель Сервантес, показав великое обаяние и конечную победу "непрактичной" душевной чистоты и благородства над пошлым житейским здравым смыслом. Воистину великая попытка.
  
  Лопе де Вега
  
  В России (в отличие от Испании) Лопе де Вега гораздо более известен, чем его испанские собратья по драматургическому цеху. Связано это, безусловно, с советской традицией, склонной видеть в нем (по причине "Фуэнте Овехуны") революционера и борца за освобождение трудящихся, в отличие от Кальдерона де ла Барки, опасного мистика. Лопе де Вега отнюдь не был революционером, каким его пыталась представить советская критика (мистиком, впрочем, он тоже не был, что мы ему отнюдь не инкриминируем).
  Искушенный литератор может сомневаться в качестве труда человека, могущего написать комедию за два дня, а за свою жизнь написавшего около полутора тысяч драм. Но, в конце концов, и после Иоганна Себастьяна Баха осталось более тысячи произведений: не повод же это сомневаться в его гениальности? А они действительно хороши, драмы де Веги, остроумные, быстрые и блестящие. Впрочем, де Вега скорее комедиен - даже в пресловутой "Фуэнте Овехуне" или "Звезде Севильи" немало озорных моментов - что, как мы увидим, непосредственно связано с его интенцией. Кроме того, он великолепный рассказчик, и его новеллы, полные как глубоких замечаний, так и изрядной доли тонкого юмора, в остальном имеют все жанровые признаки сказки: хитроумность сюжета и невероятность приключений (то, с чего мы начинали разговор о литературе этой культуры).
  Но, собственно, о чем они, все эти полутора тысяч драматургических опытов, и стоит ли ими так восхищаться?
  Есть авторы, которые пишут "просто так", не могучи прекратить писать, не думая о том, останется или нет их труд в памяти потомков, и отвергая всяческие намерения искусства быть чем-то иным, чем искусством в чистом виде. Другие, напротив, пытаются определить воспитывающее значение своих трудов и не на минуту не забывают про дидактическое начало. Лопе де Вега определенно относился к числу... "Первых", - предположите вы с большой долей вероятности. И ошибетесь.
  Повествуя о чем угодно (речь идет о новеллах), де Вега, превосходно образованный, вдруг на ходу роняет замечание филологического, философского или морального рода, например, такое:
  "Известно ведь, что все девушки стремятся украсить богатыми нарядами свою юную прелесть; однако в этом стремлении они заблуждаются, как и о многих других случаях: чтобы украсить свежие утренние розы. довольно одной лишь росы... Скромно наряжая свою дочь, Лисена не делала ошибки: девушка, одетая не так, как ее окружающие, им мечтает о чем-то необычном и привлекает к себе взоры больше, чем полагается"
  А ведь умно и точно сказано, разве нет? Это - не рассуждения ходячей добродетели Правдина из "Недоросля", которые сам Фонвизин пишет лишь "по долгу службы" (оттого они и вызывают только раздражения и зубную боль), но, высказанное как бы "про себя", мимоходом, глубокое замечание пожившего, знающего жизнь и далекого от ханжества человека, каким де Вега и был, ввязавшийся сам за свою жизнь в десяток любовных авантюр, за одну из которых ему запрещают появляться в Мадриде под страхом смерти. Именно потому веришь таким замечаниям, рассыпанным в великом количество по страницам новелл. Внимание! Мы не просто так написали о "любовных авантюрах" - этот жизненный опыт очень важен.
  Де Вега пережил за свою жизнь двух жен (пережил их - в буквальном смысле), несчетное число увлечений, участие в походе "Непобедимой армады", смерть сына, уход в монастырь одной из дочерей, похищение другой, умопомешательство возлюбленной, запрещение печататься и сожжение своих книг... При этом он продолжает писать и не теряет бодрости! За два дня до смерти он, 73-летний старик, участвует в философском диспуте! Что это: просто огромный запас жизненной энергии? Но любая жизненная энергия иссякает под ударами судьбы. Нет, эта неутомимая бодрость и работоспособность де Веги скорее напоминают олимпийское, буддийское спокойствие и невозмутимость человека, познавшего тщету всего мирского, приближающегося этим к небожителям, твердо стоящего на своих ногах посредине водоворота событий. Как будто отнюдь не из безысходности и отчаяния, но для упрочения тверди своего душевного мира де Вега принимает сан священника, что не мешает ему - разительное отличие от буддийского аскетизма - впоследствии испытывать новые любовные удовольствия. Почему бы нет, когда душа не властна над их пленом?
  То же самое - в его художественном мире. В его драмах и новеллах люди влюбляются до безумия, оскорбляют и убивают друг друга, опьяненные страстью, защищают честь до последней капли крови, ослепленные ложным пониманием чести, и лишаются чести из той же страсти, приобретают богатства и теряют их в одночасье, отправляются в далекие страны, сходят с ума... И надо всем этим стоит невозмутимый де Вега со своим юмором. Посреди самого что ни на есть драматичнейшего повествования он вдруг бросает такие вот замечания:
  "... Тогда он выпросил у нее разрешение остаться в ее комнате на несколько дней, и она принялась воспроизводить его в себе с такой быстротой..."
  "... Лакедемоняне не любили длинных речей; мне кажется, что если бы они дожили до наших дней, то им пришлось бы немедленно умереть. Как-то раз ко мне пришел один идальго и заставил меня целых три часа выслушивать историю подвигов его отца в Индиях; когда же я наконец предположил, что он хочет, чтобы я написал обо всем этом книгу, он вдруг попросил у меня денег".
  "Влюбленный кабальеро, преисполненный благодарности за эту милость, принялся за еду с таким рвением, что слуги его, придя в отчаянье, осмелились ему сказать:
  - Если ваша милость будет так кушать, то что же останется на нашу долю?
  - Вы, - отвечал Лисардо, - вовсе недостойны милостей Лауры, и потому если я что-нибудь и не доем, то сохраню это себе на ужин".
  "Я утешил его словами того философа, который на вопрос своего друга, почему он женился на такой маленькой женщине, ответил: "Изо всех зол надо выбирать наименьшее".
  Этот юмор в один миг ниспровергает безумство любви или мести в глазах читателя, и тот, думавший секундой раньше оправдать героя, на миг возвышается до великого осознания самого де Веги: тщете, (майе, если использовать восточный термин) человеческих страстей. Эта первая интенция его творчества схожа с тем, что пытается донести до своих читателей Моэм (его известный роман так и называется: "Бремя страстей человеческих"). Но у Моэма герои приходят к тщете земного через боль, суровые испытания и многие страницы - насколько изящнее расправляется с человеческими заблуждениями испанец! Юмор способен разрушать как ложное, так и истинное, и в текстах постмодернистов, оборачивающих великое смешным (и не их одних: вспомните Парни и "Гавриилиаду" Пушкина), он может быть тонким духовным ядом. Однако у де Веги юмор исполняет свою великую и благородную ниспровергающую задачу
  Разберемся по ходу с еще одним предрассудком в отношении драматурга. Некто может усомниться, действительно ли де Вега считает суетным заблуждением, иллюзией не одни человеческие страсти, но и саму честь, ценимую в его времена очень высоко. Драмы де Веги не случайно литературоведы относят к "драмам чести", наряду с трагедиями Кальдерона, Пьера Корнеля или Жана Расина. Сходство действительно есть, по крайней мере, в сюжетах. В "Сиде" Корнеля жених убивает отца невесты, оскорбившего его родного отца - повинуясь долгу чести. В "Звезде Севильи" де Веги герой из того же долга (данного королю обещания) убивает брата невесты. Однако "Сид" - трагедия, именно своей трагичностью долженствующая внушить зрителю красоту жертвования из "чести". "Звезда Севильи", напротив, оканчивается вполне благополучно: доблестный дон Санчо освобожден из тюрьмы, прекрасная Эстрелья по-прежнему любит его, и ничто не препятствует их браку - кроме них самих, по прежнему неспособных перешагнуть через таинственную и нелепую честь, разговоры о которой после уже совершенного не имеют никакого смысла:
  "Э с т р е л ь я:
  Государь! Убийца брата
  Мне не может быть супругом,
  Хоть его боготворю я,
  Хоть люблю его навек.
  <...>
  К о р о л ь
  О, какое благородство!
  Д о н А р ь я с
  И какая твердость духа!
  К л а р и н д о (в сторону)
  А по-моему, безумье!"
  В этой реплике смышленого слуги (который чуть раньше лечит своего господина, близкого к умопомешательству) - весь де Вега и вся его оценка "чести". Мы не думаем, что симпатии жизнелюбивого и трезвого испанца были на стороне "раба благородства", которого он сам же едва не отправил из тюрьмы в психиатрическую лечебницу.
  Но продолжим: мы недаром упомянули любовные увлечения де Веги уже после принятия им духовного сана. Не только они (в жизни другого человека могущие и должны быть истолкованными как банальная слабость, но не в жизни колосса художественного творчества), но и тексты де Веги обозначают нам его вторую весть: оправдание, вслед за Рафаэлем) человеческой любви (вспомните про легенду о смерти Рафаэля, которая в случае де Веги, несмотря на его возраст, также не была бы очень уж невероятной). Вообще, де Вега - великий теоретик любви! Он знает все о любви, все ее стадии и виды - не только из своего богатого опыта, но и из древних авторов, которых прилежно изучал на сей предмет:
  "Мне вспоминаются черты влюбленного, описанные Теренцием в его "Андриянке"; из пяти, о которых он упоминает, Селио обладал четырьмя...".
  "Не знаю, может ли служить извинением нашему кабальеро мнение величайшего из философов, утверждавшего, что любовь не имеет целью обладание любимым существом, но вместе с тем не может без этого жить".
  Б а р р и л ь д о
  Священник в проповеди раз
  Пред прихожанами с амвона
  Сказал про некого Платона,
  Что как любить учил он нас:
  Любил мудрец тот только душу
  И свет в любимом существе
   (Фуэнте Овехуна)
  Да это действительно философия, а не просто досужие размышления охотника за женщинами!
  При этом де Вега отлично ведает, что любовь может быть губительной страстью Он не возвеличивает любовь вообще, как делают недалекие писатели голливудских сценариев (наоборот, он смеется над любовным безумием своих героев, не забывая рассказать о бедах и несчастьях, к которым оно привело). Он поклоняется, как выше, любви совершенной в понимании Платона, даже больше: Любви как духовному и творящему всю Вселенную началу:
  ... Любовь кажется мне самым замечательным творением природы, и в этом я не ошибаюсь, ибо всей философии известно, что она заключает в себе зарождение и существование всех вещей...
  Сравните это с финалом "Комедии" Данте:
   Любовь, что движет Солнце и светила
  Разговор о де Веге не может быть бесконечным, и мы желаем его закончить воистину поразительной цитатой, в полной мере объясняющей великое понимание, который этот испанец пытался донести, понимание, поразительное у человека Средневековья, понимание, до которого и в наше-то время способны возвыситься только лучшие умы, а именно понимание того, что ЛЮБВИ НУЖНО УЧИТЬСЯ:
  "... Если бы это было возможно, я бы учредил целую науку о супружестве, которой обучались бы те, кому с мальчишеских лет предназначено быть мужем; и как теперь родители часто говорят друг другу: "Этот мальчик учится, чтобы стать монахом, этот - священником" и так далее, - тогда стали бы говорить: Этот юноша учится, чтобы стать мужем".
  
  Кальдерон
  
  Кальдерон - умелый, замечательный, очень искусный драматург, и то, что в нашей стране Мольер, к примеру, гораздо известней Кальдерона - не более чем досадное недоразумение, имеющее место только в России, но не в Испании и не в других европейских странах.
  Есть драматурги, которых, хотя и склоняешься перед величием автора, читаешь с известным напряжением, из "долга освоить классическое наследие". К таковым - простите хулу на святое! - временами относится даже Шекспир, который, что ни говори, порою несколько скучен (чисто в сюжетном плане, конечно: о другом мы не говорим). Кальдерон не таков. Едва глаз успевает утомиться длинным монологом, как неожиданный поворот сюжета встряхивает читателя, заставляя вновь следить за фабулой с напряженным вниманием. Испанский драматург никогда не был о своих созданиях того высокого мнения, что Великая литература может и пренебречь увлекательностью. (В этом, как ни парадоксально, сказывается уважение к читателю, который не всегда - филолог либо интеллектуал, ищущий Нетленного и Вечного). В результате Кальдерона можно рекомендовать всем; стоит лишь немного "осовременить" переводы Бальмонта - и можно будет продавать его пьесы в ряду детективов. Налицо, кстати, и жанровое сходство: "Луис Перес Галисиец", например, с его погонями, убийствами, неожиданными разоблачениями, мог бы лечь в основу кассового боевика. Захватывающее, но при этом не грешащее против правды жизни и законов драматургии (что - одно и то же) развитие событий в этих драмах делает честь лучшему голливудскому сценаристу; будь великий испанец жив - для него не составило бы труда устроиться таковым. Но сменим шутливый тон на торжественный: воистину, Кальдерон - один из великих гениев драматургии. Но речь мы сейчас ведем не об этом.
  Увлекательная напряженность сюжета в драмах Кальдерона - как сладкий соус, под которым читатель проглатывает крайне полезные для него элементы в виде глубоких идей и убедительных, возвышающих переживаний.
  Коснемся мимоходом некоторых из этих идей.
  "Волшебный маг" открывается теодицеей, вернее, мучительным размышлением некоего юноши о том, почему существует Зло, когда Бог - всемогущ и абсолютное Благо? Кальдерон ответ находит (найдите и вы его сами, в своей голове или у Кальдерона, а не найдете - дождитесь разговора о Данте, который тоже был неравнодушен к этой проблеме)
  "Жизнь есть сон", самое философичное произведение по единодушному мнению критиков, опирающееся, кстати, на истинность астрологии (с которой, между прочим, и де Вега, и тот же Данте были хорошо знакомы), поднимает важный вопрос о том, насколько человек властен изменить себя к лучшему, когда планеты определили недостатки его личности - другими словами, вопрос о свободе человеческого развития, о том, какая доля принадлежит Божеству (планетам), а какая - нам самим. Кальдерон приходит к знаменательному выводу: планетные влияния сильны, но последнее слово - за человеком.
  Уже названный "Луис Перес Галисиец" и "Саламейский Алькальд" (оба фабулой схожие как с "Дубровским", так и с "Михаэлем Кольхаасом", помянутым нами в "Египте") заставляют по-новому взглянуть на понятие преступления: совпадает ли человеческое (божественное) и государственное право? Позволительно ли, если властитель и правосудие ошибается, указать ему на его ошибку?
  И все же переживаний в этих драмах больше. Кальдерон - не ученый, как Данте, и он не будет вас кормить блюдом из физических гипотез или пространных философских рассуждений. Он лишь просто и убедительно представляет опыт, необходимый каждому.
  Что же это за опыт?
  Как гурман отодвигает на последок самое вкусное, так же и мы начнем с того, чего вы НЕ найдете у Кальдерона.
  Прежде всего, вы не найдете легкомысленного обращения с честью (то есть понимания ее условности и тщеты, "майи" человеческой гордости, как у де Веги). Для Кальдерона честь - не игрушка! Во "Враче своей чести" муж, усомнившийся в верности супруги, что заключается не в измене, но просто в ЧУВСТВЕ к другому человеку (его жена была, между прочим, выдана замуж насильно, и уже до замужества любила другого, но сумела полюбить и своего мужа: какая, спрашивается, ее вина?) пускает ей кровь, "излечивая" таким образом свою честь, причем автор скорее сочувствует своему герою. Нет - вглядываемся мы и замечаем с внутренним холодком - Кальдерон его не осуждает! Вернее, осуждает, конечно, и показывает внутреннее падение, и ужас этого убийства, но при том - считает жертвой обстоятельств, и трагедия для него - в том, что честный человек не может поступить иначе, как бы это было ни противно голосу совести!
  Собственно, с образа дона Гутиерре и начинается разговор о главной "сверхпоэтической задаче" дона Педро Кальдерона де ла Барки. Задача эта - показать ШИРОТУ морального облика человека, разрушить миф о существовании однозначно "добрых" и однозначно "злых" людей и предупредить о самых темных закоулках человеческой души, которые таятся в каждом из нас, даже праведнике, даже почти святом.
  "Широк человек!" - говорит Достоевский устами одного из Карамазовых, имея в виду то, что одна и та же личность досягает высотами своей души до Божественного, а низинами может быть совлекаема к огромной мерзости (о, вспомните того же Дмитрия Карамазова, Свидригайлова, Рогожина, Грушеньку, наконец, Родиона Раскольникова!..). Достоевский - русский Кальдерон в прозе. Кальдерон - испанский Достоевский в драме.
  (Возможно, кстати, что именно огромность Достоевского не дала русской культуре увидеть Кальдерона: к чему импортировать в Африку бананы?).
  Гутиерре подобен Отелло в своей любви. Но Отелло убивает из горячей, мучительной ревности, Гутиерре - скорпион, что до поры замораживает свои чувства и ласкает жену, уже обдумывая мысль об ее убийстве. Поэтому читатель НЕ ПРОЩАЕТ его (если только читатель - не надутый и глупый как пробка испанский идальго)! И одновременно - это тот же человек говорит своей жене:
   О красота моя и счастье,
   Мы так сроднилися с тобой,
   Что жизнь одна в двух наших душах,
   Согретых волею одной
  - говорит голосом, исполненным самой проникновенной нежности!
  Просто назовем драмы, где всплывает это одновременное нравственное величие и убожество одного и того же человека:
  В "Любви после смерти" некий несчастный солдат, славный малый, в сущности, убивает захваченную в плен девушку: из любви и досады о том, что она отвергает его - разумеется, потом он горько раскаивается в этом временном затмении разума и сердца
  В "Саламейском алькальде" воинский капитан, обычный рубаха-парень, как ты да я да мы с тобой, опускается до насилия дочери хозяина, у которого остановился на постое, что становится величайшей трагедией для семьи.
  В "Поклонении кресту" некогда благочестивый и благородный муж выходит на большую дорогу ("убьет и рядом крест поставит"), а бывшая монашка, долго противившаяся искушению, наконец, сбегает из монастыря к своей любви, совершая по дороге убийства одно за другим, как обезумевшая фурия.
  Наконец, есть пьесы, где Кальдерон как будто изощряется в своем умении правдиво изображать натуры просто чудовищные (но при этом сохранившие нечто человеческое), каких-то моральных монстров. Таковы "Волшебный маг" (Киприан, безобидный философ, что продает душу дьяволу), "Жизнь есть сон" (Принц) и "Чистилище Св. Патрика" (Людовико, скопище страшных человеческих пороков, серийный убийца, насильник своей сестры-монахини и пр. Вот кого Данте нужно было изображать в последних кругах "Ада"! Его Брут и Кассий, которых он туда отправил, выглядят по сравнению с Людовико просто жалкими).
  Замечательна жизненность и достоверность этих образов (подобная, например, реальности Макбета у Шекспира). Но более замечательно то, что даже эти монстры приходят долгим путем к покаянию и очищению (сравните историю Раскольникова) - Макбет же только нисходит все ниже и ниже. В этом - истине о возможности нравственного воскрешения даже после самого страшного падения - великая весть Кальдерона.
  
  Лорка
  
  Некоторые строчки, приведенные нами в "семье и браке", уже могли убедить читателя: Лорка - гениальный поэт.
  Владение Лоркой стихом (это можно почувствовать даже в переводах) настолько виртуозно, что кажется, никакой виртуозности, работы над словом нет и вовсе. Есть ряд профессий, про которые можно сказать: высшее техническое совершенство там, где никакой техники незаметно. Это приложимо к Лорке в полной мере. В его стихах, кроме ранних - если только ваше свежее восприятие поэзии не испорчено филологическим образованием - вы не почувствуете ни аллитераций, ни совершенного управления ритмом, ни неожиданности эпитетов, ни глубины метафор - хотя все это есть, доведенное до совершенства. Вы услышите голос Поэта.
  Техническое оснащение стиха настолько скромно и уместно, настолько лишено самодовлеющей тяжеловесности, что почти не выдает себя, подчиняясь Чувству. Этот испанский акмеизм можно сравнить с Блоком - но Блоку недостает детской простоты Лорки, чистоты чувства и его могучего песенного начала; с Анной Ахматовой - но Ахматова в силу высокой сдержанности менее выразительна. Нет, этой родниковой чистоты и певучести стиха достигают лишь Лермонтов (иногда, но это и не задача Лермонтова) и Есенин; мы разовьем сравнение с Есениным позже. При этом создается впечатление, будто испанцу его гениальность не стоит никаких трудов, будто он дышит стихотворными строчками: выдыхает их, как другие люди выдыхают воздух.
  Но одной литературной гениальности мало для того, чтобы изменять человечество. Какова весть этого великого испанца?
  Мы не найдем, на первый взгляд, у Лорки ничего внеземного, ничего особенного, о чем не писали бы другие: о природе (кто же не пишет о природе?), о любви (страстной, нежной, драматичной, материнской, но что нового можно сказать о любви?), о материнстве... Особенное в том, как он об этом пишет
  Итак: о природе, о любви, о материнстве.
  Сказать, что "природа в этих стихах оживает", будет затасканным штампом из школьного сочинения. Но этот штамп мы вынуждены употребить, поскольку деревья, травы и камни для Лорки - безусловно живые.
   На старых птиц похожие колосья
   Взлететь не могут
   В их головках стройных
   Из золота литого мозг.
  Черты лица спокойны.
  Пожалуйста, сравните это с другими чудесными строками:
   Улыбнулись сонные березки,
   Растрепали шелковые косы...
  Однако отличие Есенина от Лорки в том, что первый понимает условность и метафоричность своего олицетворения (оттого и косы, что ветви ПОХОЖИ на косы; оттого же белая береза принакрылась снегом, ТОЧНО серебром: точно, как будто, словно, но не по-настоящему). Второй же упорно отказывается выстраивать метафору, ибо - о чудо! - ВЕРИТ в жизнь природы, и вопрошает серьезно.
   Деревья,
   Сердце мое в земле
   Узнают ли ваши суровые корни?
  Как это непохоже на "березку в белом платье", уподобляемую человеку! Лорка знает, что деревья НЕ люди, если же они и живут, то живут своей, особой, суровой жизнью деревьев.
  Похоже, он знает нечто большее
   Склоняет тополь голову в беседе
   С душою ветра, легкой, свежей.
  
   Запели флейты ущелий
   И гонг снегов им ответил...
  Понятно, что дерево - живой организм, и может быть, обладает зачатком сознания. Но ущелья? Снега? Ветер? И они общаются, оказываются? И что такое "душа ветра"?
   Все ближе зеленый ветер!
   Пресьоса, беги, Пресьоса!
   Он ловит тебя за плечи!
   Сатир неземного леса...
  Природа у Лорки не просто оживает, а ОДУШЕВЛЯЕТСЯ духами природы, таинственными нимфами греческой мифологии, эльфами, сильфами и ундинами средневековых преданий, славянскими берегинями: боровиками, моховиками, лесавками, водяными, русалками, полуденницами... - названными Даниилом Андреевым стихиалями, а С. Скоттом - дэва. Одушевляется при этом, как и в мифах, не одно дерево, куст, снежинка (представление слишком человеческое) - а ущелья, поле, снег, ветер. Реальны ли стихиали или созданы воображением художников? Отчего бы и нет, если у нас нет доказательств обратного? Неслучайно представление о духах природы устойчиво существует в мифологии каждого народа. Лорка, подчеркнем, за исключением "сатира" выше, не пользуется никакими мифологическими именами: наш век не верит в эльфов и сатиров, а поэт стремится к достоверности, передавая свое чувствование стихиалей, находящихся друг с другом в упругом и жизненном взаимодействии, но способных общаться и с человеком.
   О, мой дождь молчаливый, ты - любимец растений,
   Ты на клавишах звучных - утешение в боли,
   И душе человека ты даешь тот же отзвук,
   Ту же мглу, что душе усыпленного поля.
  Интересно, что, согласно тому же С. Скотту, Дебюсси принадлежит честь представления стихиалей в музыке. Лорка очень высоко ценил Дебюсси, даже выше, чем испанских композиторов, которых превосходно знал и со многими из которых был знаком лично. Не потому ли, что чуял, как эта музыка говорит о том же, что и он?
   Тень моя скользит в реке,
   Молчаливая, сырая.
  Из нее лягушки звезды,
   Как из сети, выбирают...
  Стихотворение называется "Дебюсси"
  Кстати, у Мануэля де Фалья (того самого композитора, с которого знал Лорка) есть пьеса "Памяти Дебюсси"...
  Но великого испанца интересуют не только неземные существа. Он любит полной и горячей любовью всю природу, в том числе - создания из плоти и крови.
   Воскликнула наша улитка:
  - Мурашеньки, остановитесь!
   За что наказать хотите
   Вашего бедного братца?..
  
   ...Вы ходите разве без трости,
   Дон Ящер? Ведь вы стары
   И дети в деревне могут
   Напугать вас или обидеть...
  
   ...Стоит ящерок и плачет,
   И плачет его подруга...
   ...Они кольцо потеряли
  Что их связало навечно...
   Как они стареньки оба! ...
  Невозможно читать все эти строчки без щемящего умиления.
  Вы помните стихотворение Есенина "Корова"?
   Свяжут ей петлю на шее
   И поведут на убой.
   Жалобно, грустно и тоще
   В землю вопьются рога...
  У Лорки - стих с тем же названием: о, какой мучительный стих!
   Забили на рассвете.
   Кровь из ноздрей текла по небосклону,
   А по рогам ручьи вились и ветви.
   На рот ее пчелиный
  Слюна свисала длинными усами
   И белый вой раскачивал долины.
   В румянце дня и в пастбищном бальзаме
   Шли мертвые коровы и живые,
   Мыча с полузакрытыми глазами.
   Мыча траве багровой
   И парню, наточившему наваху,
   Что пробил час обгладывать корову...
  Это - вторая мощная нота творчества Лорки: призыв о милосердии к животному царству.
  Мы обещали определиться теперь с любовью. Но в случае Лорки не так просто это сделать!
  У многих и многих природа очеловечивается (в детских сказках, в сказках Щедрина, в баснях Эзопа, Крылова и Лафонтена...). У Лорки же сама любовь, чисто человеческое чувство - какой же глагол подобрать? Оживотнивается? Орастеньивается?
   А бедра ее метались,
   Как пойманные форели..
  
   ...Бедра твои - как корни в борьбе упругой,
   Губы твои - как зори без горизонтов...
  Сравните:
   ...Нежная, красивая, была
   На закат ты розовый похожа
   И, как снег, лучиста и светла.
   Зерна глаз твоих осыпались, завяли..
  В "Ключах Марии" Есенин пишет об "ангелической метафоре": моменте, когда метафора настолько достоверна, что становится реальностью. Однако Есенин "оприроживает" только внешность человека. Лорка - чувство. Любовь (вернее, страсть) для него - недоброе, природное, стихийное, причем опять-таки не в метафорическом смысле. Изнанка страсти отдельна от человека: она - разумная сила (стихиаль?), влияющая на него извне.
  С жуткой наглядностью это становится видно в "Кровавой свадьбе", когда, затмевая рассудок влюбленных и родни, бросившейся за ними в погоню, на сцену выходит Месяц:
   Лунный свет, я бросаю
   Нож, отточенный лучик,
   И тоскует по крови
   Мой свинцовый лазутчик...
   ...Сердца, жаркого сердца!
   В его смертном ожоге
   Мои недра оттают!
   Я заждался! с дороги!
  Согласно статистике, в полнолуние увеличивается количество и зачатий, и изнасилований.
  А если - выскажем крайне отважное предположение - человек действительно в темные моменты своей страсти направляем некими иноматериальными, но разумными существами?
  Характерно, что Андреев говорил о существовании таких стихиалей, вдохновляемых именно "лунным демоном". Можно поручиться, что русский философ-мистик и испанский поэт никогда не слышали о существовании друг друга.
  Вот третья весть Лорки: предостережение от темного и внечеловеческого в любви.
  Четвертая - ощущение высокой задачи материнства и трепетное отношение к младенчеству (мы уже цитировали "Йерму"). Это отношение не является чем-то особенным: оно совпадает с важнейшей нотой всей Романо-католической культуры и заметно у других титанов искусства не менее. Вспомните Рафаэля, Леонардо и Пикассо, которых всех чудесно иллюстрируют изумительные колыбельные Лорки, находимые нами в самых неожиданных местах, например, в "Кровавой свадьбе": пьесе, что по определению должна говорить лишь о страсти и мести.
   Спи, дитя,
   Коню не до питья.
   Спи, родной,
   Заплакал вороной.
  Но и национальная идея окрашивается у Лорки его личной нотой: не сентиментальностью, но горячим состраданием к живому:
   Зачем уплыть вы мне дали
   По тёмной глади рыданий?
  - начинается "Песня нерожденного ребенка"
  Ему вторит "Газелла о мертвом ребенке":
   Каждую ночь в моей Гранаде,
  Каждую ночь умирает ребенок...
  Им - "Ноктюрн мертвого ребенка", им же - "Кровавая свадьба", которая завершается скорбью матери по мертвому сыну. Но вообще Лорка плачет не об убитых и умерших детях. Он плачет о НЕРОЖДЕННЫХ.
   Скрытые в теплых розах твоей постели
   Мертвые рты кричат, дожидаясь часа.
  Для него НЕпоявление ребенка на свет - трагедия. В "Йерме" она вырастает в настоящую трагедию! Абэ Кобо, японский писатель, устами одной из героинь сказал однажды, что человек, имея возможность родить ребенка и не рождая его, этим уничтожает одну человеческую жизнь и совершает преступление. Эта мысль Кобо, это чувствование Лорки вполне понятны, когда мы вспоминаем о концепции перерождений. Не зачиная детей из-за личного удобства, человек не дает возможности воплощаться человеческим сознаниям и этим тормозит общечеловеческую эволюцию. Великое понимание, не так ли? - еще одно из тех, которые поэт пытается до нас донести.
  Но Лорка не был бы поэтом-вестником, если бы не почувствовал, помимо прочего, духовной реальности христианства, впервые ставшей национальной идеей в его родной культуре. Именно почувствовал, а не промыслил. Великий Инквизитор Достоевского или Дьявол в "Докторе Фаустусе" Т. Манна - также плоды озарения, но они едва ли появились бы, не предшествуй им напряженной работы проникающей и восхи'щенной мысли. Лорка чует Христа и ангелов святых не головой, а, скорее, печенкой: он - как простой деревенский иконописец, который, будь он в России, не задумываясь, обрядит евангельских святых в лапти, а в Испании - вложит им кастаньеты в руки.
   Иосифу и Марии
   Невесело на гулянье -
   Пропали их кастаньеты.
   Не выручат ли цыгане?...
  
   Спешите, спешите скорее!
   Христос темноликий
  От лилий родной Галилеи
   Пришел за испанской гвоздикой.
  Пожалуйста, сравните с есенинским:
   Как по мостику, кудряв и желторус
   Бродит отрок, сын Иосифа, Исус.
  Однако все это, когда мы говорим о Лорке - даже не самое главное. В конце концов, откуда именно этот круг идей? Одушевление природы, любовь к животному, любовь к ребенку - в народном, крестьянском сознании. И сам Федерико Лорка велик как НАРОДНЫЙ поэт.
  (Представляем, как свело скулы у многих, воспитывающихся в советское время и вынужденных так часто на уроках заучивать и отвечать ложь о многочисленных "народных" поэтах. "Что это за нелепое рабоче-крестьянское понятие? Разве принадлежность к своему народу уже не делает поэта народным?" - спросят такие люди). Мы очень далеки от мысли умалять значение поэтов "ненародных", как это делалось раньше. Также настоящей народности еще не делают березки, матрешки и балалайки, или сомбреро, коррида и гитара (в испанском варианте). Под народностью мы понимаем не искусственную стилизацию, но вдохновение тем же кругом образов, теми же силами, черпание из того же источника, из которого черпает народная поэзия. Лорка пил из этого источника полными глотками, как и из источника народной песни, которую он знал и, главное, ощущал прекрасно. Он сам - отличный музыкант (так же, как Лермонтов, который порою столь же чудесно музыкален). И вновь мы с трудом можем сыскать подобного поэта в русской литературе. Некрасов писал о народе, ради народа и даже народным языком, но на вершину народной поэзии не взошел. Пушкин, наш "народный" поэт, тем не менее, обслуживался исключительно интеллигентским вокабуляром. Нет, снова Есенин - единственное возможное сравнение. Но даже Есенин проигрывает рядом с Лоркой. Есенин безусловно народен: он кожей чует реальность, стоящую за национальной мифологией, он использует ее язык, даже пишет о ней глубокие и зрелые трактаты. И все же он - эстет, склонный к богоборчеству и богоискательству во вкусе Серебряного века, бурным дебошам, персидской экзотике и пр. Он знает свою любимую "Русь родную" в общем, а не в мелочах, спеть же народную песню, пожалуй, и споет, и с чувством, но только из прихоти и непременно в кругу высокоумных ценителей, которые восхищенно перешепчутся: "Это же русский Лель!" Сами его "золотые кудри Леля" немного искусственны, они - как опознавательный знак, как ложная борода у египетского фараона, как преувеличенно большие погоны у молодого офицера, желающего убедить других в том, что он - офицер. Лорка же, напротив, не кичится своей народностью или своим даром ни капли Он никогда не скажет про свои стихи по-есенински, с раздражением: "Вы ничего не поняли. Это действительно революционная вещь". Он очень скромен и прост: никакой позы, никакой рисовки. Но в кругу друзей вдруг с улыбкой и поразительной точностью передает говор той или иной местности, а потом расскажет вам, чем народ живет и какие колыбельные поет в Севилье, и в Кордове, и в Гранаде, и еще в сотне уголков его Испании, и сам споет эти колыбельные, и так споет, что у вас захватит дыхание и на глаза навернутся неподдельные слезы.
  Но что же дает "народность" его музыкальной поэзии по сравнению с поэзией и музыкой вообще? "Поэт вообще" пишет стихи для книги стихов, или в альбом, или на торжественный случай. "Музыкант вообще" поет ради самой музыки. Человек из народа поет потому, что ему нужно успокоить ребенка, потому что ему грустно или весело, потому что не может не петь. Лорка не может не писать стихов, как не может замолчать жаворонок, lurk, песня которого - его жизнь и предназначение. И после чтения его стихов, кстати, неудержимо хочется самому писать стихи, хорошие стихи: ощущение, которое не вызовут ни Шекспир или Гёте, подавляющие величием, ни Рильке или Блок, утомляющие разгадыванием смыслов... Лорка заражает волей творца. В этом, пожалуй, его важнейшая весть: разрушить представление об искусстве как о "художественном процессе", внести его в жизнь и наполнить желанием творчества душу каждого человека. Нужно ли говорить о том, что творчество может быть в жизни каждого, в том числе и тех, кто не написал ни одной стихотворной строчки?
  
  Данте
  
  С некоторой робостью приступаем мы к фигуре Данте, имя которого, как и имя Шекспира, традиционно есть "обозначение драгоценнейших и интимнейших достижений культуры нового времени" (из предисловия к изданию Данте 2004 г.).
  Эти обе фигуры кажутся столь огромными, что - позволим себе некоторую иронию, направленную отнюдь не на славных гениев - оба имени были включены в курс литературы в российских школах (видимо, потому, что было бы просто некрасиво не изучать из зарубежных классиков ВООБЩЕ никого). При этом, однако, их изучение приходится на шестой класс - с гигантским ущербом как для "Гамлета", так и для "Божественной комедии", которую большинству не так легко осмыслить в этом возрасте. Оба произведения представляются нам, смеем дерзновенно заметить, чуть-чуть более сложными, чем "Муму" Тургенева, "Левша" Лескова и даже - о ужас! - "Хамелеон" Чехова.
  Однако оставим шутки. Данте заслужил признание во всем мире. Чем? Наверняка не своими малоизвестными сонетами и канцонами, не "Новой жизнью", не "Пиром" и не "Монархией". Слышали ли вы хоть раз об этих произведениях до сего дня? Если да, мы смиренно склоняем голову перед нашим ученым читателем. Переварить эти тексты тяжело, но справившимся с нелегкой задачей отроется вся широта горизонта Данте. О чем он только не пишет, этот титан мысли! Здесь и филология, и астрономия, и астрология, и психология в современном смысле, и возрастная периодизация, и политология, и биология (описание устройства глаза), и физика, и метафизика, и этика, и теология... (Поразительно, что в вузах НЕ изучают Данте как самостоятельного и крупного философа Возрождения, наряду с Бруно, Николаем Кузанским и др.). По своему горделивому титаническому стремлению охватить все известное знание Данте сравним с да Винчи, Гёте, Аль-Бируни, Ломоносовым, с той разницей, что он еще и пытается все знание синтезировать, устанавливая, к примеру, соответствия (пусть несколько натянутые) между семью планетами и семью науками... О нет, он не поэт, не лирик! Какой же это, извините, лирик, когда Возлюбленная в самом "Раю" предлагает ему опыт по физике света?
   Возьми три зеркала, и два сначала
  Равно отставь, а третье вдаль попять,
  Чтобы твой взгляд оно меж них встречало.
   К ним обратясь, свет за спиной приладь,
   Чтоб он все три зажег, как строй светилен,
   И ото всех шел на тебя опять
  Это - ученый до мозга костей, смело сочетающий, не в пример современным, богословие и науку, пытающийся увидеть абсолютно все существующее знание в непротиворечивой целостности - задача, для того времени, пожалуй, просто непосильная. Неудивительно, что благородный муж изнемог под ее тяжестью (как изнемогают умы читающих "Пир"). "Пир" он не закончил, и не им известен людям, хотя вообще идеи Данте в каждой из наук заслуживают самого пристального внимания
  Нет, как есть художники одной картины ("Явление Христа народу" Иванова), так же есть и писатели одной книги. Данте, безусловно, таков, что ничуть не умаляет величия его "Комедии", которую, в конце концов, не он сам, а восхищенные потомки назвали "Божественной".
  В таком случае, в чем величие ее?
  С поразительной подробностью и наглядностью Данте живописует нам "ад" и "рай", то есть "инфра-" и "ультрафизические" слои (миры? пространства? измерения?) нашей планеты. Сама современная физика (академики Акимов и Шипов) все чаше и чаще возвышает свой голос в пользу существования таких слоев. Однако кто может поручиться, что описанное Данте - действительно духовная реальность, а не плод его бурной фантазии?
  Поэт, видимо, вообще никогда не способен освободиться от игры воображения полностью. Каждый из нас свободен здесь придерживаться своего мнения. Но если описания Данте - ТОЛЬКО фантазия, тогда вся "Божественная комедия" разом превращается лишь в огромную и прекрасную сказку (разумеется, с моральным, политическим и др. содержанием), а мировой гений оказывается на поверку всего-навсего гениальным сказочником. Что же, жанр сказки достоин, как и всякий другой. Мы не будем никого убеждать, а лучше предпримем поучительное исследование.
  Читатель уже слышал от нас имя русского философа и мистика Даниила Андреева, который - внимание! - в "Розе мира" также дает широкую панораму адских слоев, посвятив ей всю четвертую книгу из десяти, первоначального количества.
  Не будет чрезмерной смелостью предположить, что Данте не читал Андреева. Но и Андреев, упоминая Данте, был лишен возможности перечитывать его в тюрьме, иначе бы строки, столь близкие его личному опыту и задаче, не мог не процитировать. (Но привести по памяти хоть несколько терцин, более того, саму последовательность адских кругов в "Комедии" - невероятная задача. Сомневающиеся могут проверить это на своем опыте).
  Итак, взаимовлияние исключено. Возможность того, что два человека, "фантазируя", измыслят одно и то же "адское" наказание за одно и то же преступление при жизни, невелика, но существует: щедро примем ее за 0,1 (иначе говоря, за вероятную одному случаю из десяти: это многовато, но не будем скупиться), а вероятность неполных совпадений - за 0,5 (один случай из двух). Вооружившись математическими методами, приступим к сравнению обоих текстов.
  Итак, мы прошли Ворота скорби и вступили в ПРЕДДВЕРИЕ Ада у Данте (разрядка везде наша):
   ...То горестный удел
   Тех жалких душ, что прожили, не зная
   Н и с л а в ы, н и п о з о р а смертных дел.
  Андреев про САМЫЙ ПЕРВЫЙ слой чистилищ пишет:
  "Скривнусом ограничиваются искупительные страдания тех, чья совесть не омрачена памятью н и о т я ж к и х п о р о к а х, н и о п р е с т у п л е н и я х, но чье сознание... было отделено от воли... глухой стеной житейских забот..."
  Совпадение первое, пусть даже не полное, т.к. не совпадает "ландшафт" и наказание.
  Из преддверия Ада в ПЕРВЫЙ круг у Данте души попадают на л а д ь е. Андреев замечает про обитателей Скривнуса:
  "... Не перспективой, а кошмаром вечно нависающей угрозы представляется единственно реальный выход отсюда. Выход этот заключается в том, что на море показывается черный, похожий на ящик к о р а б л ь, быстро и бесшумно скользящий к берегу"
  Совпадение второе.
  Схождение в первый круг Вергилий предваряет словам:
   Теперь мы к миру спустимся с л е п о м у...
  И продолжает дальше:
   ...Эти не грешили: не спасут
   Одни заслуги, если нет крещенья,
   Которым к в е р е и с т и н н о й идут.
  ВТОРОЙ слой чистилищ (Ладреф) Андреев описывает так:
  "...каждый ощущает н е в и д и м о е присутствие множества других... Это - следствие м а л о в е р и я...".
  Совпадение третье.
  ТРЕТИЙ круг у Данте выглядит следующим образом:
   ... Мокрый г н о й
   Пронизывает воздух непроглядный.
   Земля смердит под жидкой пеленой...
   ... Завидя нас, разинул рот, как мог
   Ч е р в ь гнусный, Цербер...
   ... Он мучит души, кожу с мясом рвет,
   А те под ливнем воют, словно суки,
   П р и к р ы т ь с т а р а я с ь верхним нижний бок...
   ...За то, что я о б ж о р с т в у предавался
   Я истлеваю, под дождем стеня...
  А вот ПЯТЫЙ слой чистилищ у Андреева:
  "Там все г н и е т, но никогда не сгнивает до конца... В Буствиче развязывают узлы своей кармы те, чья душа, отяжеленная т я г о т е н и е м к ничем не озаренному п л о т с к о м у, не выработала за свою жизнь на земле никакого противовеса... Способность пленников к движению крайне о г р а н и ч е н а, как и их способность к с а м о з а щ и т е... Здесь они [демоны] имеют вид ч е л о в е к о ч е р в е й... Заживо, медленно, понемногу пожирают они в Буствиче тех, кто когда-то были людьми".
  Совпадение четвертое, детальное, по многим пунктам.
  Перескочив два, заглянем в ШЕСТОЙ круг Дантова Ада:
   -... Учитель, кто похоронен
   В г р о б н и ц а х этих скорбных?...
   ...Здесь кладбище для веривших когда-то
   Как Эпикур и все, кто вместе с ним,
   Ч т о д у ш и с плотью г и б н у т без возврата.
  ВОСЬМОЙ слой чистилищ, по Андрееву, есть наказание за "деятельное утверждение ложной идеи о с м е р т н о с т и д у ш и ... Пленнику Дромна кажется, что нигде нет ничего, нет и его самого..." - не правда ли, именно такие чувства должен испытывать заключенный в темной м о г и л е?
  Совпадение пятое.
  Но вот мы вступили в СЕДЬМОЙ круг Ада:
   Вождь берега, над а л ы м к и п я т к о м,
   Вожатый нас провел без прекословий.
   Был страшен крик в а р и в ш и х с я ж и в ь е м.
   Я видел погрузившихся по брови.
   Кентавр сказал: "Здесь не один т и р а н,
   Который жаждал золота и крови.
   Все, кто н а с и л ь е м осквернил свой сан"
  А теперь проследим за несчастным, спускающимся из Дромна в следующий, ДЕВЯТЫЙ слой:
  "...Вот он прикасается к р а с к а л е н н о - к р а с н о й поверхности Фукабирна и погружается в его среду Мука состоит, кроме жгучего телесного страдания, именно в ужасе опускания в вечные пытки... Осуждение идейного врага на великие м у ч е н и я, т е р з а н и е беззащитных, м у ч и т е л ь с т в о детей - все это искупается страданиями здесь, в Окрусе и Фукабирне".
  Интересно, что ОРКОМ (ср. "Окрус") у древних греков называлась одна из преисподних (вспомните "Прощание Андромахи" у Шиллера: "Если Орк угрюмый нас разлучит..."), а пленников седьмого круга у Данте сторожат греческие кентавры. Итак, выразительное шестое совпадение.
  Перейдем к ВОСЬМОМУ кругу Ада "Божественной комедии", который, между прочим, называется "Злые щели" ("Ниже Биаска сияет Амиуц: вертикальные щели", - вторит Данте Андреев), а именно к третьему рву.
   Из каждой ямы грешник шевелил
   Торчащими по голени ногами
   А туловищем в к а м е н ь уходил.
   У всех огонь змеился над ступнями.
   ...Вы алчностью р а с т л и л и х р и с т и а н
   Топча благих и вознося греховных!
  А вот так характеризует Андреев следующие за Оркусом магмы: Гвэгр, Укарвайр и Пропулк:
  "Свобода движения утрачивается... Тело как бы замуровано в твердый состав, сдавлено со всех сторон... Там искупают себя и з в р а т и т е л и высоких и светлых идей, несущие ответственность за калечение трансфизических путей т ы с я ч и м и л л и о н о в."
  Седьмое выразительное совпадение.
  Последний пояс ДЕВЯТОГО, последнего круга Ада Данте называет Д ж у д е к к о й, или Иудиным пределом.
   Сквозь эти стены я был снаряжен
   За пленником Иудина предела.
   Все ниже, всех темней, всех дальше он...
  Теперь сравните это с описанием ПРЕДПОСЛЕДНЕГО слоя страдалищ у Андреева (собственно последний, Суфэтх, есть кладбище, где душа окончательно прекращает свое существование, поэтому и не относится к системе инфрафизических слоев в строгом смысле):
  "А дальше есть еще один слой, совсем особый: деянию Иуды Искариота соответствовал только он. Называется он Ж у р щ, и никто никогда, кроме Иуды, в этот слой не вступал".
  Не правда ли, даже названия звучат похоже? Совпадение восьмое.
  Согласимся на то, что это неполное совпадение. Данте помещает в Джудекку, кроме Иуды, еще Брута и Кассия, но никого больше. Создается, впрочем, впечатление, что эти двое необходимы были ему для "симметрии", для логической стройности картины (не фантазия, но логика вредит точности описаний "Комедии"!): нужно было вложить кого-то в оставшиеся две пасти Сатаны, который, по мнению автора, т р е х л и к:
   И я от изумленья стал безгласен,
   Когда увидел т р и л и ц а на нем.
  А вот что думает о сущности Дьявола русский мистик:
  "Грубое выражение "Дьявол - обезьяна Бога" имеет глубокий и многообразный смысл; одно из важнейших его значений состоит именно в искажающем, перевернутом повторении великими демоническими монадами внутренней тайны Божества: Его Троичности. О сущности т р и е д и н с т в а Л ю ц и ф е р а я, конечно, не могу сказать ничего..."
  Девятое удивительное совпадение: удивительное, так как оба автора были столь благочестивы, что едва ли решились бы сказать нечто столь дерзновенное для христианина, не будь они в этом уверены.
  Однако троичность Бога или Дьявола - вопрос уже теологический, и здесь мы почти вышли за рамки собственно инфернальной географии. Оставим пока близость идей двух авторов: мы обнаружим ее позже. Обратим теперь внимание на то, что все отмеченные случаи совпадений при описании Ада располагаются в строгой последовательности утяжеления наказания, так что каждый последующий, более низкий круг у Данте соответствует у Андреева также более низкому слою. Но пусть даже это - случайность. Узнаем общую вероятность того, что случайна схожесть всех названных мест в двух книгах:
  0,5*0,1*0,1*0,1*0,1*0,1*0,1*0,5*0,1=0,000.000.025=
  =1/40.000.000
  Иными словами, вероятность случайной близости текстов русского мистика и итальянского поэта равняется одной сорокамиллионной. Однако мы предоставляем читателю делать выводы самостоятельно, оставаясь на нейтральных позициях по отношению к мистицизму.
  Внимательно взгляните, насколько логично и соразмерно у Данте (и у Андреева) наказание, ждущее душу за то или иное преступление! Человек мало верил в бессмертие души - и вынужден блуждать в ином мире на ощупь, не видя его до конца. Человек влекся только к грубой и сочной плоти, к радостям желудка - пусть ныне вкусит этой плоти, гниющей вокруг него, в полной мере. Человек не верил в существование за гробом ничего - вот ему тесный ящик гроба, и ничего больше. Человек заставил многих испытать боль - пусть сам теперь испытывает адские боли. Эта соразмерность совершенно укладывается в восточное понятие кармы. Что создало ее: строгий ум логика? Или духовное око? Или бывает ум, проникающий в духовные выси и глуби?
  Итак, если читатель допускает относительную реальность Дантова Ада, то ему открывается первая и самая значительная весть Данте: весть об иных мирах: сверх- и субфизических. Значение Данте тем отличается от значения Эль Греко, что второй лишь засвидетельствовал существование этих миров, первый же - описал их, насколько сумел.
  Но величие Данте - не только в составлении карты преисподней, не в том, что теперь каждый несчастный грешник знает, где после своей смерти и на какой манер он будет поджариваться. Данте велик как теолог, философ Божественного, открывающий нам через поэзию глубинные трансфизические смыслы уже было омертвевшей символики христианства. Он, этот Фидель Кастро на острове теологии, открывает их смело, дерзновенно, как вихрь, врывающийся в кладбищенские ворота в "Заратустре" Ницше.
  Перечислим в назывном порядке некоторые из его теологических идей.
  Высший дар Бога человеку - свобода его воли.
   "Превысший дар Создателя вселенной,
   Его щедроте больше всех сродни
   И для Него же самый драгоценный -
   Свобода воли, коей искони
   Разумные создания причастны,
   Без исключенья все и лишь они"
   (Рай, Песнь 5, стр. 19)
  Познание Бога возможно и для не-христианина.
   Но много и таких зовет Христа,
   Кто в день возмездья будет меньше prope [ближе]
   К нему, чем те, кто не знавал Христа
   (Рай, песнь 19, стр. 106)
  Бог абсолютно благ, но в силу своей благости Он допускает свободу воли, что дало некоторым Его ангелам возможность отпасть от него и породило зло во Вселенной.
  "... Если Бог создал и добрых и злых ангелов, то в его намерение не входило создавать и тех и других, но одних лишь добрых. Злые ангелы проявили себя позже, причем это не входило в его намерения, но сие не означает, будто Бог не предвидел их падения; однако Его желание создать духовные существа было настолько сильным, что Бога не могло и не должно было удержать от этого создания предвидение того, что некоторые из них плохо кончат" (Пир, Трактат III, XII).
  Мы не сомневаемся в том, что утомили читателя. (Кто же из вас наивно думал, что легко знакомиться с Данте?). Кому, спросите вы, интересно все это богословие сегодня? О, как ошибается думающий так! Простите нам еще одну цитату:
  "Но Господь творит из себя. Всем истекающим из Его глубины монадам неотъемлемо присущи свойства этой глубины, в том числе и абсолютная свобода. ... Таким образом божественное творчество само ограничивает Творца... Но свобода потому и свобода, что она заключает возможность различных выборов. И в бытии многих монад она определилась отрицательным выбором, их утверждением только себя, их богоотступничеством"
  Это - не продолжение "Пира", как могли бы вы подумать. Вернее, это - продолжение "Пира", но созданное спустя пять веков в России, Д. Андреевым. "Розу мира" читают тысячи мыслящих людей, поэтому не сомневайтесь в том, что революционное богословие Данте оказывается интересным, важным, актуальным и сегодня.
  Может быть, читателю известно, что "Роза мира" мечтает о прекращении войн и создании единого идеального государства на всей земле. Именно о том же самом - больше, чем просто утопии - мечтал и Данте, посвятивший этой славной мысли всю "Монархию", но так и не сумевший облечь ее в выразительную форму (не потому ли, что страдало само содержание?). Не будем винить в этом великого итальянца, лучше снова поразимся широте его мысли. Р. Штейнер, создатель вальдорфской педагогики, в свое время вдохновился идеями другого универсала, Гёте, и свою философию назвал "гётеанизмом". Родись он в Италии, пожалуй, она была ба названа "дантеанизмом"... Готовый осмыслить наследие Данте, где ты?
  
  музыка
  
  Говорить о "музыке Романо-католической культуры" в общем представляется очень сложным, поскольку музыка в каждой из стран, к этой культуре относящихся (или относившихся) имеет свое глубокое своеобразие, поэтому мы вынуждены рассмотреть отдельно музыку Византии, Испании и Италии.
  О первой нам известно крайне мало. Ученые склоняются к мысли, что музыка не пользовалась большим уважением в Византии. Стоит отметить, однако, что именно Восточно-римская империя усовершенствовала орган, изобретенный как будто еще этрусками. Без этого торжественного, красивого инструмента ныне невозможно представить себе западноевропейскую церковь - хотя в самой Византии на богослужениях орган не использовался. Почему, спрашивается? Удивительно, что так любящие роскошь и внешний эффект византийцы отказались от мощных звуков органа - не из чрезмерной богобоязненности же, в самом деле! Дело здесь, видимо, в том, что византийский орган ни по своим размерам, ни по мощи и торжественности своего звучания еще не достигал органов современных и, как передают нам хроники, использовался в светских и увеселительных мероприятиях. (Представьте себе современный орган на современной же дискотеке или светской вечеринке!). Это был, вероятно, просто большой и эффектный клавишный инструмент, что-то вроде современного рояля, за которым пианист-импровизатор развлекает отдыхающую публику. Обратите в этой связи внимание на слово "клавишный".
  Не только сам звук, рождаемый инструментом, но и способ извлечения этого звука не могут не иметь психологического значения. Согласитесь, что абсолютно разные чувства будут испытывать горнист, раздувающий в натуге щеки, или пианист, с небрежным изяществом касающийся клавишей. ("Да кто он такой, этот автор, чтобы рассуждать о том, что чувствует музыкант? Сам-то он хоть раз в жизни брал в руки хоть балалайку?" - возмутятся некоторые читатели. Ответим: автор играет (хотя и с разной степенью мастерства) на флейте, фортепьяно и скрипке. Мы говорим об этом только для защиты нашего скромного мнения).
  Исполнитель, играющий на духовом инструменте, должен ч у в с т в о в а т ь этот инструмент (ставший вообще продолжением его рта, его самого), его плоть, наполнение воздушного канала своим дыханием, его знакомое пальцам вибрирование в очень высокой мере, иначе есть большая опасность, что звук вообще не будет извлечен (именно с этой трудностью сталкиваются начинающие "духовики"). Единственным исключением является блок-флейта, скромная золушка в мире духовых, но даже ее не всякий заставит зазвучать с первого раза.
  А кончающееся дыхание! А мундштук, засоряющийся слюной!
  Для гитариста или скрипача эта проблема снимается - и ребенок может провести пальцем по струнам - но в то же время эти музыканты обязаны иметь твердую, сильную, уверенную руку, способную и прижать струну, чтобы та зазвучала без фальши, и извлечь полнозвучный аккорд. А слишком тугой или слишком свободный смычок! А липкая канифоль! А эти мозоли на кончиках пальцев! А неизбежная и долгая настройка перед каждой новой игрой! А предательски сползающие колки! А этот вечный страх, что палец, поставленный на абсолютно ровной глади грифа на миллиметр выше или ниже таинственного "верного места", даст отвратительную фальшь в четверть тона!
  Все восклицательные предложения относятся, разумеется, только к скрипке или виолончели. Гитара предъявляет к своему хозяину куда менее суровые требования.
  Однако клавишнику как будто вовсе незнакома эта бренная музыкальная изнанка!
  Зайдите в музыкальную школу и взгляните на первые шаги в музыке юных духовиков, скрипачей и пианистов. У первых и вторых недели и месяцы уходят на то, чтобы научиться извлекать маломальский приличный звук. Третьи уже к четвертому-пятому занятию наигрывают (одной рукой) простенькую мелодию вроде "Во поле березка стояла...".
  Мы отнюдь не утверждаем, что научиться играть на клавишном инструменте легче всего. Скорее, напротив. Однако он, клавишный инструмент, предоставляет и большую палитру звуков, и неограниченные просторы многоголосию, и, в результате, большую возможность выражения, освобождая клавишника от чисто технических забот, чтобы взвалить на его плечи заботы изощренного контрапункта, сложнейшего и разветвленнейшего музыкального рисунка или немыслимой беглости.
  Что же иное, как не свобода, является важнейшей предпосылкой чистого т в о р ч е с т в а и неограниченного полета ф а н т а з и и?
  Франция и Италия пополнили ряд клавишных инструментов, дав вслед за органом рождение клавесину (или же чембало - многим странам известно только это его итальянское имя) и таким его виртуозам, как Алессандро Скарлатти, а также подготовили триумфальное шествие рояля.
  Нам заметят, что из нашей ровной схемы выбивается Испания с ее национальным инструментом - гитарой. Но выше мы уже сказали об относительной технической простоте звукоизвлечения на гитаре и блок-флейте. Почему, скажите, как не по этой причине названными инструментами владеет каждый десятый, в то время как очень немногие в кругу друзей достанут скрипку?
  Но, если уж речь зашла об этих странах, обратимся к особенностям их музыки.
  Перу Лорки принадлежат, помимо прочего, глубокие работы по испанской музыке. Стараясь не повторять их, отметим только одну ее черту: необыкновенную сюжетность, подчеркнутую роль мелодии, мотива как повествовательной сюжетной линии, рождающейся в простой колыбельной и находящей высшее выражение в произведениях Родриго и де Фальи. (Сюжет и мелодия есть повествовательное развитие темы во времени, на этой основе мы и сближаем их). Сравнивая испанцев с русскими композиторами, мы обнаружим эту сюжетность, эту ориентированность на выразительный рисунок мелодии у очень немногих, например, у Прокофьева или Мусоргского. (Сравните их с Рахманиновым, который так же много- и прихотливосюжетен, как океан или "Анна Каренина"). Это сказано не в обиду последних: мелодия - не единственная составляющая музыки, сюжет - не единственная стихия искусства. Но именно овладение этой стихией требует, как мы уже выяснили в "литературе", незаурядного воображения.
  Наконец, Италия. Все, сказанное об испанской музыке, применимо и к итальянской, с тем важным отличием, что в Италии музыка совершенно "отрывается от земли", от своей практической либо нравственной задачи и становится чистым искусством ради искусства, какой она никогда не была до этого и какой уже не будет в иных культурах. Беллини, Россини, Верди, Пуччини, Тартини, Паганини... (Оставим пока в покое нетленные имена Вивальди, Монтеверди и Палестрины, и обратим взор на этих шестерых). Кто посмеет утверждать, что "каприсы" Паганини (необычайно сюжетные, построенные только на мелодии - а на чем еще можно строить произведение для сольного одноголосого инструмента?) есть что-то иное, кроме чистой игры виртуозного ума? Кто, сравнив "Реквием" Верди с одноименным произведением Моцарта, не отметит мало трогающую сердце мелодическую и голосовую эквилибристику первого? Наконец, кто забудет, что певцы итальянских арий в былое время так упивались своим бельканто (школа исполнения с богатыми голосовыми модуляциями, дословно "красивое пение"), что повторяли ту или иную арию на бис, при горячей поддержке публики, не обращая никакого внимания на логику и содержание оперы?
  
  Вивальди
  
  Сирил Скотт в своей замечательной книге не упоминает Вивальди, считая, видимо, что нет большой необходимости описывать двух похожих композиторов. Похожим является - кто бы вы думали - Бах! Это, впрочем, не такая уж и большая неожиданность для знающего музыку и размышляющего человека. Известно, что Бах очень ценил Вивальди; его концерты для скрипки или флейты от концертов Вивальди отличить по настоящему сложно (как сложно отличить прелюдии молодого Скрябина от прелюдий Шопена). Все же концерты Баха, несмотря на их кружевную ажурность, слишком разработаны: кружево слишком мелко, узорчато и тщательно, что выдает германскую основательность и серьезность даже в таком "легком" жанре. Вивальди, напротив, никогда не утомляет, что и сделало его в наше время, пожалуй, самым популярным классическим композитором для людей, в принципе не знающих классической музыки.
  Что такое вообще музыка Вивальди? (Мы опустим тысячи не блещущих особым гением сочинений этого плодовитого художника звука, имея в виду в основном "Времена года" и цикл концертов "гармоническое созвучие"). Имейте в виду, мы нигде не сказали, что Вивальди велик! Есть художники одной картины. Есть, напротив, как Бах, великие в тысяче своих работ. Есть же, как Вивальди, необычайно плодовитые, но достигшие вершин - через случай ли или особое напряжение творческих сил - лишь в нескольких творениях. Вивальди не огромен как композитор, но, тем не менее, его "Времена года" очень значимы. Даже скромный гонец может принести важные вести. Кто сохранил имя греческого юноши, впервые пробежавшего путь длиной от местечка Марафон до Афин? От художника среднего таланта требуется, если Великое вдруг стучится к нему в двери, особая скромность дать этому Великому воплотиться через себя, не исказив его личными идеями или амбициями - что Вивальди, впрочем, и сумел сделать.
  Так что же такое лучшая музыка Вивальди? Вновь изберем метод определений от противного. Эта музыка не греет сердце. Не исполняет человека любви к ближнему. Не будит лучшие и возвышенные чувства. Не зовет на героические свершения. Не предостерегает от зла и мерзости. Не открывает нового понимания природы вокруг нас или природы человеческой. И, тем не менее, это гениальная музыка, и она рождает в груди восторг, восторг чисто эстетический, тот, который мы испытываем, созерцая собор в Милане: восторг перед Красотой.
  Вивальди состоит из чистых и ясных математических линий, соединенных и расположенных в совершенной гармонии. У Томаса Манна в "Докторе Фаустусе" читаем о музыке, которую не обязательно слушать, но важно видеть (имеется в виду расположение нот на нотном листе). Взгляните на партитуру "Весны", "Зимы" или иной любой части цикла, и вы в избытке найдете эти строгие графики нот, эти восходящие ступени мелодического развития! Здесь нет ничего случайного, лишнего, прихотливого, произвольного, неправильного, дисгармоничного, как ничего этого нет в формуле. Вивальди напоминает своих соотечественников Данте и да Винчи, которые также ощущали красоту в математике (Данте, помимо прочего, воплотил эту красоту математики в строгих рифмах терцин и строгой архитектоничности "Комедии", например, в неизменном количестве песен (33) каждой из трех ее частей). Музыка Вивальди - красота абстрактная (вернее, красота Абстрактного), красота, освобожденная от всего, это - эмансипация Искусства (как антипода естественного), это Искусство в чистом виде; это парение в мире идей как прообразов вещей, Идей в платоническом смысле. (Правда, любопытно было бы установить взаимосвязь между распространением Вивальди в СССР и перегруженностью учебных планом средних школ изысками высшей математики, которая, положим руку на сердце, в практической жизни огромному большинству не нужна, но зато так красива! Так думают учителя и чиновники от педагогики: заметим, что не все дети разделяют это оптимистичное мнение. Но, если серьезно, возможно, распространение Вивальди стало одной из причин болезни нашего века: увлечению схемами, таблицами, диаграммами, процентами; всеобщему теоретизированию и пр.). Как следствие, это искусство показывает нам, до каких высот способно досягнуть человеческое воображение, какое гармоничное чудо может измыслить человеческий Разум, и учит восхищаться Красотой как созданием рукотворным, не подслушанным у природы, не вдохновленным небесными или иными силами, а сотворенным одним человеком. В таком восхищении таится опасность (о чем мы уже писали в "религии и морали" этой культуры). И тем не менее, возблагодарим Вивальди, открывшего миру Красоту Абстрактного в ее первозданном и совершенном виде. Согласитесь, что музыка способна заставить человека восхищаться прекрасной абстракцией куда быстрее и вернее, чем математические формулы!
  
  3. БЫТ
  
  костюм, прически
  
  Мы начнем с византийского костюма. Вообще, желающий описать все тонкости византийского костюма должен в отчаянии опустить руки: это можно сделать только в толстой книге, которые, между прочим, уже написаны исследователями более компетентными.
  Мы не будем повторять их, указав только общие черты костюма в Византии: изобилие красок, драгоценных нитей и украшений; сложные, богатые и хитроумные узоры, декоративная роскошь. Облачение православных священников во время торжественного богослужения дает представление об этой роскоши. Но, кстати, уместное на одном историческом этапе является устаревшим на следующем. или пастыри душ наших все не могут расстаться с милыми сердцу драгоценными пустячками?..
  Подчеркнем, что мы не говорим исключительно об одежде высшего класса. С VI века даже - о ужас! - парии отваживались носить одежду, окрашенную дорогим "императорским" пурпуром. Специальными указами императоры тщетно пытались воспрепятствовать этому безобразию. Вообще, внешний вид человека как будто имел в Византии общегосударственное значение. Император Феофил, страдавший недостатком волос, повелел считать свою замечательную плешь образцом прически, о чем издал специальный указ. Впрочем, мужчины и вообще не очень любили длинные волосы, а бороду предпочитали сбривать, хотя мода то и дело менялась. Женские же прически, подчиняясь той же прихотливой моде, подчас отличались большой причудливостью: так, в косы вплетали нити из настоящих жемчужин, драгоценных камней, цветные ленты и т. д.
  Одежда в Византии по покрою приближается к современной европейской, но более просторна и с в о б о д н а.
  Чем иным объяснить это общенациональное стремление к восточной роскоши и эффектности костюма и прически, как не тягой к изящному (чтобы не сказать - к прекрасному), которая приняла в Восточно-римской империи такие преувеличенные размеры? Опять-таки, каждодневное наблюдение чужих роскошных костюмов, их материала, аппликаций, вышивок, отделки и пр. способствует развитию чувства стиля, с которого в быту и начинается ощущение Прекрасного, подобно тому, как великий писатель или авиаконструктор в зрелости может вырасти из сплетника или любителя складывать бумажные самолетики в детстве. Нужно ли напоминать тесную связь художественного т в о р ч е с т в а как области Прекрасного и в о о б р а ж е н и я?
  Мода на прически, как мы уже сказали, постоянно меняется: сами императоры то лишают себя последней растительности на лице, то отращивают бороды, и щеголи вынуждены следовать за ними. Но именно эти постоянные изменения и способны развить пластичность, одну из составляющих творческой потенции, а р т и с т и з м а человека: отрастив бороду, вы будете вынуждены осваивать новую роль, уподобляясь актеру на сцене.
  Многие черты византийского костюма - прежде всего такие, как яркость красок, обилие украшений, причудливость и внешнюю эффектность - испанский и итальянский костюм Средневековья наследует в полной мере.
  Нам могут возразить, что Романо-католическая культура существует и по сей день: в чем тогда смысл описывать именно костюм Средневековья, а не наряды, в которых ныне появляются итальянские тинэйджеры? (Заметим между делом, что до сих пор итальянцы и французы, а не американцы или немцы, являются законодателями в области высокой моды, изобретая самые оригинальные и причудливые одежды, которые только можно измыслить). Нам скажут также, что костюм претерпевает изменения скорее в историческом времени, а не в пространстве, и смена типа одежды в истории каждый раз затрагивала абсолютно все страны Западной Европы. С этим нельзя поспорить. Но пусть честный историк обратит внимание на то, какие именно страны каждый раз становились родоначальниками нового стиля в одежде.
  Вот основные типы костюма с начала Средневековья до наших дней:
  Византийский костюм (раннее Средневековье)
  Франко-романский костюм (раннее Средневековье) и бургундская мода (XII-XIII вв.)
  Костюм эпохи итальянского Возрождения (XIV-XV вв.)
  Испанский костюм (XVI в.)
  Французский костюм (XVII в).
  Английский костюм (XIX вв).
  Нет необходимости говорить, что в прошлом и нынешнем веке законодателем мирового стиля в одежде является Америка.
  Мы видим, что со времен падения Рима вплоть до конца Средневековья облик одежды во всей Европе поочередно определяли страны Романо-католической культуры, а после эта роль перешла к англосаксонским странам. Не потому ли, что та или иная культура, находясь на пике своего развития, развивает самые прогрессивные для своего времени, для эволюции на этом этапе черты жизненного уклада и диктует их соседним государствам?
  Но вернемся к нашей теме. Романский, бургундский, испанский и итальянский костюм Средневековья, конечно, не одно и то же. (Эта частая смена стиля в одежде, это многообразие внутри стилей одной культуры - само по себе не свидетельство ли творческой потенции, неукротимой жажды творить и изменять у входящих в культуру народов?). И тем не менее, сама их пестрая непохожесть позволяет ощутить родство между ними.
  В XVI веке женщины утопают в роскошнейших платьях и стонут под массой корсета лифа и юбки, под которой можно спрятать полк солдат, а мужчины носят несколько комичные жабо.
  
  XIV-XV века равным образом тонут в пышных рукавах у обоих полов, а юноши не забывают про широкие береты, в которых крупной птице впору свить себе гнездо.
  
  В XII-XIII веках, тяготеющих к острым углам, оба пола носят башмаки с острым носом невероятной длины, часто поднимающимся кверху, а женщины, кроме того - остроконечные колпаки, вроде тех, в которых изображают фей в сказках: эти колпаки иногда достигали высоты одного метра.
  (Кстати, прически обоих полов в это время также отличаются большой оригинальностью. Мужчины в Италии и Испании носят в Средние века достаточно длинные по современным меркам волосы: до плеч. (Взгляните на произведения великих - и не очень - национальных живописцев, чтобы убедиться в этом). Именно такую длину волос предпочитают современные "люди свободных профессий", иначе говоря, профессий творческих: художники, музыканты и т. д. - а также молодые люди, желающие сохранить и подчеркнуть свою неповторимую индивидуальность. Именно эта длина, видимо, позволяет наиболее полно раскрыться т в о р ч е с к и м с и л а м личности: волосы более длинные делают человека женственным (недаром бхакти-йоги в Индии, устанавливая контакт с Шакти, Женственным началом Вселенной, отращивают длинные волосы), а более короткие (как мы уже говорили) готовым к послушанию и подчинению, что нестерпимы для творческого духа. К длинным волосам во времена испанской моды добавляется оригинальная остроконечная "испанская бородка").
  Назовите все эти детали одежды и внешности забавными, милыми, очаровательными, сказочными, изящными, даже прекрасными - какими угодно, но только не функциональными! Как мы помним, одежда в предыдущих культурах всегда была функциональной и неизменно служила цели закрывать тело хозяина, а не заботиться об эффекте, произведенном его личностью. В Романо-Католической культуре, напротив, она подобна одежде актера на сцене, поэтому то ей простительна крикливость, аляповатость, причудливость и т. д. - словом, все что угодно, кроме скуки и невзрачности.
  Наконец, не забудем про еще один замечательный предмет одежды, впервые появившийся в бургундской моде, но не позабытый и после; предмет, воспетый Рабле в "Гаргантюа и Пантагрюэле"...
  Те, кто видели прекрасный фильм "Ромео и Джульетта, хорошую и тщательную экранизацию великой пьесы, помнят и дотошное воспроизведение костюмов Италии эпохи Возрождения. Эта достоверность могла несколько повредить восприятию картины: в трагический момент битвы Тибальта и Ромео внимание зрителя постыдным образом отвлекается на их гульфики, своим цветом контрастирующие со штанами. Напомним, что гульфик - мешочек, содержащий мужской половой орган.
  Во всех культурах люди стыдятся своего естества и не дают одежде его обнаружить. В Романо-католической, напротив, подчеркивают свое мужское достоинство (вот оно, проявление внутренней свободы!). Да и чего можно ожидать от тех, для кого "мир - театр, люди - актеры"? Актер должен с уверенностью и без ложного стыда играть свою роль, не принимая ее слишком всерьез, если же главный Режиссер определил ему быть мужчиной - пусть все знают об этом! Если же серьезно, то даже эта маленькая деталь мужского туалета (как и множество других) - наглядное свидетельство того, что костюм в Романо-католической культуре - наглядное отражение темперамента человека этой культуры, свободного, артистического, склонного к игре, богатого воображением - и одновременно средство формирования такого темперамента.
  
  позы и жесты
  
  Бытует мнение, что испанцы, итальянцы и латиноамериканцы необычайно темпераментны. Это мнение - скорее ложное, чем истинное: русский человек скорее начистит соседу морду, а почтенный немец или американец скорее поругается с целым светом из-за пустяка. Однако этим мнением мы, помимо прочего, обязаны необычайно выразительной жестикуляции во время речи у всех вышеназванных наций.
  "Личное пространство", о котором говорят психологи (то расстояние между незнакомым человеком и нами, которое еще позволяет нам чувствовать себя комфортно), у человека Романо-католической культуры, видимо, минимально: даже меньше, чем у нашего земляка. Русские толпятся в очередях и автобусах, но делают это с каменными лицами. Итальянцы, по дружному свидетельств очевидцев, сияют улыбками, дыша в спину соседу.
  Тесные объятия, похлопывание по спине или поцелуи в щеку относятся к естественному ритуалу приветствия (для сравнения: немцы не всегда протянут друг другу руки).
  Являются ли эти жесты доказательством пылкости характера? Едва ли: они относятся к общекультурному соглашению, к условности (как американская улыбка), они даже театральны (но ведь мир - театр, люди - актеры). Кроме того, даже истинная эмоция, воплощенная в жесте, во многом теряет свою силу. Но никто не оспорит, что выражение теми или иными внешними средствами наших истинных (или ложных) чувств и мыслей лежит в основе всякого т в о р ч е с т в а, будучи непосредственно связано с т в о р ч е с к и м н а ч а л о м человека, и потому не может не являться действенным воспитателем этого качества.
  
  пища
  
  О пармезан! Рокфор! Рагу из телятины под белым соусом! Лазанья! Паштет из гусиной печенки! Лягушачьи лапки в сметане! Улитки! Креветки! Чанкетес! Пататас фритас! Гаспачо! Паэлья! Эспрессо! Капуччино! Итальянское мороженое! Французское шампанское! Виноградные вина! Как много вы говорите сердцу гурмана!
  Мы можем строить только догадки по поводу византийской кухни, однако современная кухня романо-католических стран заслуживает всяческих похвал ее разнообразию и изысканности.
  Не будет преувеличением сказать, что итальянцы, испанцы и французы смотрят на еду как на произведение искусства, что радует не только желудок, но и глаз. Искусство - это неустанная ф а н т а з и я и экспериментирование, которые, возможно, и породили французских улиток (кто, интересно, был тем дерзким, который решился попробовать улитку впервые?). Блюда национальных кухонь по-настоящему изобретательны. О, как далеко им до банального английского ростбифа или бесформенных русских блинов с гречневой кашей!
  Как и в случае костюма, описать кухню Романо-католической культуры очень трудно именно в силу ее пестрого разнообразия. Несомненны только три общие черты: любовь к сыру разных сортов, виноградному вину и готовность смешивать самые разнообразные продукты. В Италии таким блюдом, в которое можно покрошить все что угодно, является пицца, во Франции - винегрет (в который, помимо овощей, входят мясо, рыба, яйца и т. д.), в Испании - уже упомянутая паэлья.
  Сыр - один из самых удивительных продуктов, изобретенных человечеством. Его вкус невозможно сравнить ни с чем другим. Этот продукт едва ли способен пробудить в вас мужество, сострадание к ближнему или желание соревноваться с другими, зато вполне способен стимулировать воображение (Бездоказательное заявление, скажут некоторые, чье воображение этого не может себе представить. Посоветуем им сырную диету). Солнце русской поэзии думало так же, воспевая сей продукт в "Евгении Онегине":
  ...Французской кухни лучший цвет
  И Страсбурга пирог нетленный
  Меж сыром лимбургским живым
  И ананасом золотым.
  В той же мере способны делать это и г р и с т ы е в и н о г р а д н ы е вина, которые, в отличие от крепких напитков, развязывают не только язык, но и фантазию вкушающего.
   Вдовы Клико или Моэта
   Благословенное вино
   В бутылке мерзлой для поэта
   На стол тотчас принесено.
   Оно сверкает Ипокреной;
   Оно своей игрой и пеной
   (подобием того-сего)
   Меня пленяло: за него
   Последний бедный лепт, бывало
   Давал я. Помните ль, друзья?
   Его волшебная струя
   Рождала глупостей немало,
   А сколько шуток, и стихов,
   И споров, и веселых снов!
  Не будем, после Пушкина, продолжать ряд восхвалений виноградных вин Лермонтовым и другими русскими классиками, иначе нас могут понять превратно. Читатель без труда отыщет их самостоятельно.
  Наконец, если мы предположим, что каждый продукт оказывает на человека то или иное психологическое действие, то именно их пестрая смесь, воздействуя ярко и противоречиво, будет формировать т в о р ч е с к о е н а ч а л о человека. Пожалуйста, сравните по аналогии действие пейзажа, выдержанного в той или иной цветовой гамме, и детского мультфильма. Человек, которому десяток других кричит известия самого различного толка - как иначе ему относиться к жизни, как не актеру к комедии?
  
  4. ЯЗЫК
  
  фонетика
  
  Mamma mia! Bellissimo! Magnifique! Goutez! Antonio! Hace calor! Hace frio! Ha comprado? - Кто из смотрящих рекламу не слышал многочисленных восклицаний романо-католических наций? Делатели рекламы отчего-то предпочитают именно их языки, как, возможно, наиболее звучные и выразительные.
  Памятуя о роли гласных и согласных, а также о различном влиянии различных типов согласных, зададимся вопросом: какие же звуки изобилуют во французском, итальянском и испанском языках?
  Для этого откроем словари и начнем их читать с самого начала:
  Испанcкий: Abril, Abcolutamente, Abuela, Aburridoaca, Accidente, Aceite, Aceituna, Acordeon, Actor...
  Итальянский: A Prep, Aprile, Abbandonare, Abbastanza, Abbigliamento, Abbrustolire...
  Французский: Abaisser, Abaisseur, Abajoue, Abalourdir, Abandonnataire, Abandonnateure, -rice...
  Нужно быть слепым, чтобы не заметить обилия звуков "л" и "р", то есть боковых сонантов и, главное, вибрантов.
  "Р" заслуживает отдельного абзаца. В России этот звук передненебный и нераскатистый: язык ударяет по нёбу только один раз, детей же, настаивающих на верхненёбном варианте, переучивают логопеды. В немецком языке (его диалектах) передненёбный звук, подобный русскому, существует также, но обычное немецкое R - лишь слабое подобие вибранта. Английское R вибрантом вообще НЕ является. Поляки произносят R как "ж" или "ш",Gregor как "Гжегош". Список примеров можно продолжить. Но вернитесь в Италию, Испанию, Францию - и вы услышите сочное, раскатистое "Р", радующее слух, когда язык ударяет небо как минимум тррри ррраза, как утверждают фонологи. "Non, je ne rrregrrrette rrrien...", - поет Эдит Пиаф, вселяя в наши сердца сладостную веру в то, что этому прекрасному звуку еще не грозит окончательное исчезновение.
  Произнесение раскатистого "р" само по себе требует наибольшего искусства: не волевого напряжения и даже не умения владеть языком, а именно дерзновения, которое лежит в основе всякого искусства. Этот звук - звук сильный и гордый, стоящий никак не в конце алфавита и могущий быть оскорбленным сравнением с каким-нибудь шипящим; звук королевский (Royal, Roi, раджа). Каждому школьнику ныне известно, что Солнце в древнеегипетском называлось "Ра". Сравните с этим уже названное "раджа" (царь), "рабх" (начинать) и "Рави" (Солнце) в санскрите, одном из древнейших языков. Солнце в астрологии (и человеческом подсознании) - планета творчества. Найти объяснение рядоположения Солнца и Р не так уж сложно. Произнося "р-р", мы прилагаем наибольшие усилия для создания звука, здесь недостаточно простого выдоха или размыкания губ. Вибрация в физике вообще есть начало энергии; так, звук есть колебания, вибрация воздуха. Есть много причин, объективных и субъективных, по которым наше подсознание связывает вибрацию с творением. И разве не естественно предположить, что человек, с детства упражняющийся в произнесении сложного раскатистого звука, тем самым уже закладывает в себе готовность повелевать материей и формой: то, что и есть основа искусства, как и вообще любого т в о р ч е с т в а?
  
  алфавит
  
  Не всем известно, что современные благородные очертания латинских букв были созданы не когда нибудь, а во времена итальянского Возрождения (на основе римских образцов, но с их усовершенствованием). Так, буква О, которая на какой-нибудь римской гробнице выглядела как простой круг или, в лучшем случае, овал, теперь имеет изящные утолщения по бокам: О. Лучшие творцы (такие, как Петрарка или да Винчи) приложили к пропаганде нового письма свою руку. До того же во всей Европе господствовал готический шрифт, безусловно, экономный, но трудно читаемый, пахнущий мрачным Средневековьем и никак не отвечающий идеалы Светлой Красоты. Знает ли читатель, что в Германии готический шрифт в повсеместном употреблении сохранялся до 1945 года, и лишь после, как связанный с одиозными нацистами, был потеснен "латинской" (то есть по сути итальянской) гарнитурой, но так и не изгнан из вывесок кафе и пр.? А разве англичане не любят от случая к случаю оформить вывеску в готическом, "национальном" стиле?
  Роль итальянцев в шрифтовом деле вообще огромна: вспомните такие шрифты, как Braggadocio, Desdemona, Bodoni или повсеместное название курсива: italic.
  Да здравствует благородная красота латинского алфавита, завоеванная для нас Романо-католической культурой!
  
  ГЛАВА VI. АНГЛОСАКСОНСКАЯ КУЛЬТУРА
  
  Мы, наконец, дошли до цивилизации не только молодой, но и переживающей ныне пик своего развития, более того, определяющей в наше время повседневную жизнь людей во всем мире (подобно тому, как стиль жизни римлянина всего две тысячи лет назад был образцом для подражания и в Египте, и в Палестине, и на Британских островах, и в Северной Африке). Именно поэтому нас не будет интересовать в этом разделе культура современной Австралии или, скажем, Южно-Африканской Республики: она вторична по отношению к источникам этой культуры, среди которых мы назовем в первую очередь Скандинавию, Германию и, конечно Англию: колыбель Американской Морали, Американского Языка и Американского Образа Жизни, который в наше время небезуспешно пытается стать общемировым - а также и сами Соединенные Штаты. К этой же культуре нужно отнести Данию, Голландию, Австрию, Исландию и ряд других не столь больших стран. Франция, как мы уже сказали, занимает промежуточное положение между цивилизацией Романо-католической и Англосаксонской.
  Скандинавия связывается в нашем сознании с суровыми бородатыми викингами в двурогих шлемах на борту крутоносого военного корабля; иначе говоря, с Нордической цивилизацией, как будто совершенно самобытной и уже давно отцветшей. Есть, однако, странная логика в том, что культура, прежде чем развернуться во всем своем великолепии, посылает впереди себя предтечу, совершает сравнительно недолгий и неширокий исторический опыт. Таким опытом для Романо-католической культуры стала Византия, так до конца и не порвавшая с Римом и очутившаяся в историческом "межвременье"; для Англосаксонской культуры - Скандинавия.
  Все народы, входящие в культуру, мы условно будем называть "англосаксами": это не совсем верно с точки зрения этнологии (хотя и среди немцев, между прочим, добрая часть - саксы, отсюда названия федеральных земель "Нижняя Саксония" и "Саксония-Ангальт"), но нам необходимо какое-то собирательное название, и на этом мы остановимся за неимением лучшего.
  
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ
  
  климат и сельское хозяйство
  
  В Северо-западной Европе мы сталкиваемся с ландшафтом, доселе незнаемым: ЛЕСА. Оливковые рощи в Элладе или апельсиновые деревья в солнечной Италии - это не закрывшие горизонт вековые ели с неохватными стволами и вершинами, что теряются где-то вверху, в переплетении сучьев. Перед последними человек отступает с невольным страхом и уважением. Мрачный, бескрайний, торжествующий лес как будто определяет характер англосакса с его суровой серьезностью, мировой тоской и страхом перед Бессознательным, как и мифологию, и облик англосаксонского искусства с вершинами грандиозных соборов, устремившихся в небо, или "Кольцом Нибелунга", 20-часовой оперой колоссального накала, которую просто невозможно представить сочиняемой где-нибудь на берегу Адриатического моря, под ласковый плеск волн.
  Но вернемся к способу обработки земли. Стук топора Пер Гюнта разносится далеко вокруг, и Сольвейг, пока он не построит себе жилища, не спешит прибегать к нему на лыжах. Подсечное земледелие требует неустанного т р у д а: нет, не бойкой и дерзкой активности грека, торопящегося захватить и оборонить от соседей узкую полоску прибрежной земли, но труда методичного, утомительного, ежедневного, неразнообразного, монотонного. Окружающая природа сурова (суровей, чем во всех предыдущих культурах) и не позволяет предаваться досугу, а холодные зимы гасят бурные страсти. Цивилизация впервые так далеко продвинулась на Север. О влиянии теплоты климата на эмоциональность человека (и наоборот) до нас писали десятки авторов, от Жана Жака Руссо до Георгия Гачева; помимо психологических, этому можно найти и чисто физиологическое объяснение. Разве холоднокровные животные не оживляются под жарким солнцем? Разве фауна в теплых краях не разнообразнее, богаче и подвижней? Эмоции же - очень древнее образование в психике человека, доставшееся нам еще от животного царства.
  Итак, естественно предположить, что сам климат, сама природа Северо-западной Европы будет предрасполагать ее обитателей к с д е р ж а н н о с т и и т р у д о л ю б и ю.
  Лес - друг и защитник, но друг суровый. Он требует от того, кто желает дружить с ним, разбудить свою практическую смекалку. Куда большая активность у м а требуется, чтобы из бревен без единого гвоздя сложить избу или целую церковь, чем для возведения простенького жилища из глиняных кирпичей в условиях теплого климата (конечно, здесь будет потребна не формальная логика грека, прекрасная в своей стройности, но непрактичная, и не творческое мышление итальянца, но сугубо прагматическая с п о с о б н о с т ь р а с с ч и т ы в а т ь). А как обрабатывать не столь уж плодородную землю? Хранить и засеивать зерно с наименьшими потерями? Молоть его там, где реки и ручьи, вращающие водяные мельницы, не столь уж и многочисленны? Но природа, создавая проблемы, сама же и предлагает способы для их решения: податливая древесина, которую лес предлагает в изобилии, позволяет соорудить мельницу, телегу, плуг.. Вот оно, начало современного технического прогресса! Если в предыдущих странах можно было обходиться без технических изобретений, то сейчас - в силу сурового климата - они стали жизненно важны (коль скоро человек не освоил альтернативных способов покорения материи...). Марксисты сообщали нам, что один только труд упорный и неустанный сделал из обезьяны человека. Нет, они были не совсем правы, что мы видели на примерах предыдущих культур. Вот как прозвучит эта максима, улучшенная: климат сделал из человека работящего англосакса (с его непомерным трудоголизмом и культом бизнеса).
  Подведем итоги: в Англосаксонской культуре климат потребовал от человека не одного только трудолюбия и сдержанности, но и развития самых разнообразных т р у д о в ы х у м е н и й и у м с т в е н н ы х с п о с о б н о с т е й.
  
  экономика и производственные отношения
  
  Людям всегда свойственно подчинять себе других. Египет и Месопотамия имели "государственных крестьян", Греция и Рим - рабов. Северо-западная Европа, к сожалению, не стала исключением в этом грустном списке. Однако зависимость бедных от богатых здесь впервые оформляется как четкие, деловые отношения, без тени сентиментальности или священного трепета перед владыкой.
  Крестьянин ныне не принуждаем работать на своего господина оружием. Верно и то, что десяток полуголых илотов без гроша за душой гораздо легче подчинить своей воле, чем десяток угрюмых бородачей с топорами в руках, после сражений с упрямой природой крепко обосновавшихся на земле. Феодализм, если мы забудем про самодовольство помещика, есть на самом деле не что иное, как форма капитализма: за пользование землей арендатор платит сдающему эту землю налог в натуральном или денежном виде. Можно рассмотреть это и по-другому: за работу работодатель (помещик) платит, правда, не деньгами, а возможностью для наемного рабочего бесплатно обеспечивать себя всем необходимым, пользуясь его же землей, то есть его средствами производства. Помещик может творить произвол и притеснять крестьян - а разве то же самое не делает каждый третий руководитель фирмы, будь у него в подчинении хоть 3, хоть 30000 человек?
  Нечто подобное мы уже наблюдали в Месопотамии, но там сохранялась сила самостоятельной сельской общины и что-то вроде тесной семейной близости между крестьянином и господином, которая позволяла "прощать" недоимки или требовала при покупке земли "угощать" землевладельцев, задабривать их, считаться с их мнением. Теперь все это исчезло. Все просто и четко. Волшебный фонарь религии и семейственности погашен. Ты работаешь на богатого и чужого тебе человека и получаешь этим средства к существованию. Никто не спрашивает, почему он богат, никто и ничто не оправдывает его. Не задавайся этими вопросами! Будь прилежен - тогда и ты однажды, может быть, выбьешься в ряд "успешных людей".
  Под бой барабанов, под трубы "Марсельезы" феодализм ушел с исторической арены, освободив ее для капитализма - такого традиционное изложение истории. Но что такое капитализм в Северо-западной Европе?
  В предыдущих культурах человек умел многое для себя сделать самостоятельно: приготовить пищу, подмести комнату, остричь волосы... Рыночные отношения, говоря языком экономическим, сводились ранее к торговле ТОВАРОМ. В Англосаксонской культуре, напротив, все чаще один человек делает ДРУГОМУ эти и другие УСЛУГИ: разумеется, за плату, иначе говоря, продает свой труд, а не его плоды. Р А Б О Т А, выполненная для ДРУГОГО, и полученные за нее деньги становятся впервые в истории всеобщим и практически единственным источником существования (отсюда панический страх перед увольнением, знакомый нам по фильмам и книгам, но до сих пор не совсем понятный для русского человека, с его шестью сотками земли и двумя мешками собственной картошки на балконе) Капитализм в Романо-католической культуре был связан с понятием свободного мастера. Ныне же возникает и разрастается до невиданных размеров сословие наемного работника, СЛУГИ (необходимость же служить вменяется человеку в обязанность, а исполнение службы становится высшей добродетелью). Слуга - это не унизительно. Слуга (служащий, рабочий, солдат, политик и т. п.) - это человек, который делает свою работу и получает за нее вознаграждение от более богатого нанимателя (которым может, в частности, выступать государство). Мы до сих пор не отвыкли рассматривать институт слуг у господ в XIX веке как что-то ужасающе унизительное для человеческого достоинства, как будто слуги богатого барина трудились на него почти задаром, за один стол и постель, исключительно из благодати, от Господина исходящей! Может быть, так и было в дворянской России, в Европе - нет. Вспомните, пожалуйста, сцену из "Ярмарки тщеславия" Теккерея, когда слуги Ребекки Шарп, превратившейся в светскую даму, вдруг начинают бунт и требуют своей зарплаты, не собираясь выпускать хозяйку из дома, пока она не рассчитается с ними до последнего пенни! Действие романа происходит в начале XIX века. Впрочем, действительно невероятно помыслить себе русского Герасима, требующего законной зарплаты от своей барыни - но кто сказал, что Россия когда-либо принадлежала к Англосаксонской культуре?
  Каких качеств потребует от человека такой экономический порядок? Во-первых, развитых т р у д о в ы х у м е н и й (иначе что продавать на рынке труда?). Во-вторых, расчетливости, сдержанности, умения владеть своими чувствами: с а м о о б л а д а н и я - а также практической смекалки, сообразительности, с п о с о б н о с т и р а с с ч и т ы в а т ь - все это необходимо, чтобы с трезвой головой подсчитать свою выгоду и не прогадать при выборе работы, иначе на черствую корку хлеба придется зарабатывать в поте лица своего, за что никто не скажет сердечное "спасибо". В третьих, не будем забывать, что работа в сфере услуг есть работа с другим человеком, клиентом, в общении с которым неуместна излишняя эмоциональность, зато крайне необходима предупредительность, вежливость и т а к т и ч н о с т ь. Последнее качество, между прочим, есть не всепрощающая мягкость, но умение мудро балансировать между своей и чужой волей, искать компромисс между своими интересами и интересами другого человека, поэтому неразумная, бесполезная "самоотверженность", забывающая о собственном благе, так же нетактична, неправильна, даже преступна, как хищное преследование собственной выгоды. Когда же, наконец, это будет осознано в России, где ничтожное количество "преуспевающих людей" наслаждается позорной роскошью за счет огромного большинства, а большинством продолжает свой рабский труд с христианским смирением?
  
  правящий класс, государственное устройство, мораль
  
  История Англии, Германии и Норвегии начинается с Королей: военных правителей и их дружины. Из последней формируется дворянство - новый правящий класс.
  Читатель помнит, что в Месопотамии мы уже знали правителей - профессиональных военных. Согласно привычной логике, энергия, неистовость, мужество должны теперь стать важнейшими качествами как новой элиты, так и желающим войти в нее. Все это могло быть так - но все оказывается несколько иначе.
  Все карты путает технический прогресс, впервые в известной современному человечеству истории идущий так быстро - в военном деле он выражается, в частности, в появлении новых типов оружия и доспехов.
  Какой мальчишка в детстве не просиживал долгие часы над картинками, изображающими латы и вооружение средневекового рыцаря! Мы напомним орудия убийства, изобретенные, в добавление к традиционному копью и мечу, "прогрессивным" человечеством во время Средневековья: боевой топор, боевой молот, боевые вилы, секира, пика, алебарда, протазан (копье с широким рубящим наконечником), булава, цеп, арбалет простой, арбалет с вращающимся барабаном... Скоро будет изобретен и порох. Рыцарские доспехи достигают веса 55 кг, сочленения становятся столь искусны, что скоро уже не оставляют ни одного участка незащищенного тела. Привычный нам воин, даже воин древнеримский, так же беззащитен перед средневековым рыцарем на коне, как современный солдат перед танком. Нужны ли теперь особое мужество или неистовость? Стоимость шлема или меча, выкованного мастером, достигает стоимости шести коров. Поневоле задумаешься, что лучше: упражняться в бое на мечах или заняться спекуляциями для обретения желаемой суммы? Да и владение новыми видами разнообразного оружия требует скорее отточенного профессионального умения, чем банальной мускульной силы или слепой отваги.
  
  Бросим короткий взгляд на государственный строй при зарождении новой культуры: печальный феодальный хаос! Духовенство или гражданское сознание перестает играть сколько-нибудь серьезную роль. Нет больше единой империи или единого правителя с властью, освященной законом, культом и обычаем. Каждый феодал должен теперь на свой страх и риск собирать верную дружину и с ее помощью расширять свои скромные владения - если не оборонять их от более успешных соседей. Теперь особое значение приобретает не смелость воина, а его верность господину и своей службе, ответственность перед взятыми на себя обязательствами. (Что еще может удержать военного в подчинении, когда больше нет священства верховной власти, ни правителя, достаточно великого, чтобы верить в его незыблемость? Темпераментного ассириянина не нужно было гнать в бой; хладнокровный лангобард еще подумает, велика ли выгода и стоит ли дешево продавать свою свободу). Возникает понятие вассала, и служба сеньору становится высшей доблестью. А что такое вассал, как не знакомый нам слуга? Что есть новое дворянство и новый правящий класс, как не служилые люди?
  Мораль служения (нарочно не пишем "мораль слуги": пусть никто не подумать, что мы относимся к этой морали с пренебрежением) потребует от человека всех уже названных качеств: п р о ф е с с и о н а л ь н о г о м а с т е р с т в а, с д е р ж а н н о с т и, т а к т а, с м е к а л к и (в средневековом "Кодексе вассала" записано, что в обязанности вассала входит помогать сеньору советом). Вершина этой морали в Средние века - дух рыцарства и культ куртуазности.
  Вспомните: что являлось высшей добродетелью рыцаря? Нет, далеко не умение разрубить лошадь ударом меча. Рыцарство - это в первую очередь в е ж л и в о с т ь, предупредительность, обходительность (это значение слово сохранило до сих пор). Английское "учтивость" (courtesy) и немецкое "вежливость" (H?flichkeit) происходят от слов, обозначающих "двор" (court, Hof), отсюда же - "дворянин" и "придворный". Придворный - это тот, кто способен услужить, это слуга, приближенный к верховному правителю, вассал, сам повелевающий тысячью душ, но, те не менее, не отказывающий обожаемому сеньору в исполнении несложных обязанностей и получающий, в соответствии с ними, почетнейшее звание королевского виночерпия, постельничего или даже хранителя королевского ночного горшка.
  Но времена меняются: вот уже взрывы буржуазных революций прогремели по всей Европе, и на сцену вышли новые "хозяева жизни", что успешно хозяйничают и по сей день. Или некто до сих пор уверен в том, что в благословенных Западных странах нет аристократии и все люди равны между собой?
  Небольшое лирическое отступление. Автор помнит, как, будучи еще юношей, принимал участие в программе Фонда фирмы BOSCH, которая, по замыслу ее организаторов, должна была содействовать "становлению демократии в странах Центральной и Восточной Европы". Заключительный этап - презентации годичной работы стипендиатов - проходил в святая святых: здании Торгового дома BOSCH в Берлине. Нас привезли туда на автобусе и оставили изготавливать "презентации" в холле славной фирмы, одной из старейших в Европе (это, казалось бы, не пример демократичности?). Трое стипендиатов (в их числе был и ваш покорный слуга) решили обследовать здание, тайком отделились ото всех и поднялись на второй этаж. Там нас из холла увидели организаторы. "Немедленно спускайтесь!" - закричали они испуганно. "Мы нашли там туалет", - поведали мы, спустившись. "Вам лучше не подниматься туда, и тем туалетом на втором этаже тоже лучше не пользоваться, - объяснили нам. - Там... работают достаточно важные люди".
  Нам встретились в Германии еще очень многие: доктора наук, известные артисты... Ни о ком организаторы не отзывались таким образом.
  Кто же они, эти "достаточно важные люди"?
  Священство? Нет. Государственная бюрократия? Нет Умелые народные риторы? Опять-таки, нет, сколько бы Англосаксонская культура ни пыталась представить свою демократию основанной на принципах демократии античности. За половиной американских сенаторов стоят монополии. Промолчим о депутатах российской Госдумы... Вот она, новая элита истории: п р е д п р и н и м а т е л и, деловые люди, коммерсанты. В конце концов, не случайно "достаточно важные люди" обитали в торговом доме...
  А что требуется господину коммерсанту? То же, что и любому, желающему выжить при новом экономическом порядке, который он же, коммерсант, собой и олицетворяет (см. выше).
  Мы не будем утомлять читателя долгим описанием современной морали Западного общества, в основе которой - уже давно знакомый нам прагматизм, р а с ч е т л и в о с т ь, д е л о в о е преуспеяние, в л а д е н и е с о б о й и т. п., а также все то же чувство т а к т а, своеобразно преломляющееся у каждой нации. В Англии это веками лелеемый идеал gentlehood, джентльменства, проявляющегося в сдержанности, собранности, отличных манерах и невероятной вежливости. В Германии -Toleranz, навязчивая идея терпимости по отношению к расовым, сексуальным и иным меньшинствам, как и вообще терпимости к чужим взглядам, убеждениям и мнениям. Похожий смысл заключен и в американском PC, political correctness, "политической корректности", соблюдения прав каждого несчастного, принимающего теперь уже абсолютно гипертрофированные размеры, о чем достоверно и с юмором пишет Татьяна Толстая, современный русский прозаик. В любом случае мы говорим о морали современного правящего класса: класса ловкого торговца и преуспевшего слуги, которые исключительно ради успеха своего бизнеса вынуждены были за немалый исторический путь стать предупредительными, тактичными и терпимыми. О, пусть и в России когда нибудь настанет день, когда ХОТЯ БЫ ЭТИ качества, в противовес сегодняшнему культу голой наживы, станут современной моралью!
  
  религия
  
  Англосаксонская культура принимает христианство, но - опять таки - не все христианство, а лишь ту его часть, которая соответствует национальному, вернее, общекультурному духу. Западной Европе из всего христианского наследия наиболее близка идея воздаяния добром (в том числе, материальным) за добрые поступки, и злом за дурные: та самая, которую мы в "религии и морали" Романо-католической культуры обозначили как третью основную идею христианства (разумеется, любая нумерация здесь условна). Мысль о воздаянии воплотилась, в том числе, в своеобразной мифологеме о Страшном суде, которой в первоначальном христианстве мы обнаружить не можем, также и Романо-католической культуре не занимает она столь почетного места. Показательно, что и мифологема эта не была изобретена высокоумным священством, но только им молчаливо одобрена, сама же она явилось откуда-то "снизу", пришла "из народа" - но англосакс едва ли способен представить жизнь и Божественную справедливость без соревновательного и доказательного Суда, который сам по себе является одним из основных понятий для этой культуры. Священное место для древнего скандинава - тинг - есть место суда. "Мама, когда же я, наконец, вырасту большой и буду судиться с другими людьми?" - восклицает ребенок в Америке, ни на минуту не прекращающей сутяжничества. Суд, помимо прочего, требует взвешенности и х л а д н о к р о в и я - уже обозначенные нами культурные идеалы; но главное, суд есть символ справедливого воздаяния за совершенный поступок.
  Идея воздаяния, вероятно, наиболее близка прагматичному западному мышлению: это же своеобразный духовный капитализм: вкладываешь добро - и получаешь его с процентами. Напротив, все призывы Христа "не служить двум господам - Богу и маммоне" и иметь как можно меньше собственности в Западном мире остались странным образом неуслышанными. Равно оказались расчетливые англосаксы относительно глухи к проповеди сострадания или слезного покаяния перед лицом Всевышнего.
  Но оставим иронию. Англосаксонская культура - это протестантизм. Против чего же протестовал Лютер, первый из протестантов?
  Против напыщенности, "красивости" и излишней обрядности богослужения.
  Против чтения службы на латыни, непонятном для народа языке.
  Против лицемерия, мздоимства, недоступности и гордости служителей церкви.
  Для человека Романо-католической культуры ни пышная обрядность, ни латынь не вызвали бы больших нареканий: пусть непонятно, но зато как красиво!
  (Автор помнит одно из тех католических богослужений, на которых он присутствовал: в Санкт-Петербурге он случайно зашел в католический храм, в котором в то время шло богослужение. Пастор проповедовал на польском языке, невозможно было понять ни слова, но выражение его вдохновенного лица, звук взволнованного голоса, сама атмосфера храма создавали удивительное впечатление).
  Но коль скоро священник тоже является слугой Божьим и выполняет работу, за которую получает деньги от прихожан, то и говорить он должен внятно, и исполнять свои прямые обязанности, если же он пастырь душ человеческих - то пусть будет профессионалом в своем деле и начнет воспитание паствы с себя самого. Как это правильно!, и как это все соответствует духу Англосаксонской культуры!
  В своей реформе Лютер, однако, дошел до крайности и потребовал от священника максимальной демократичности, доступности и простоты; более того, замышлял вообще отменить всяческих посредников между Богом и людьми. Последнему не суждено было осуществиться, но печальные плоды "демократической реформы церкви" мы пожинаем до сих пор в виде богослужений баптистов, американских протестантов, где орган заменен синтезатором, псалмы исполняются на веселенький лад, а священник, в белом пиджаке и с микрофоном в руке, обращается к какому-нибудь несчастному из аудитории: "Ну ты, да, вот ты: что, ты думаешь, Господь при этом имел в виду? А ты представь себе: ты долго копил на "Мерседес", купил его и умер...". Впрочем, к Всевышнему можно обращаться по-разному, и мы не отрицаем и такой способ общения с Ним. Однако богослужения такого рода перестают быть событием Храмовым и трепетным, мистерией, таинством, а сам Бог из Неизведанного Источника всяческой Благодати превращается просто в главного менеджера, Big boss в агентстве на небесах, по адресу которого нужно направлять молитвы о лучшей жизни, оплаченные в виде церковных пожертвований.
  Но хватит о грустном. Несколько слов о преломлении в Западной культуре христианского мифа - совершенно чудесным образом.
  Во всей евангельской истории англосаксонское мышление не находит подходящих для него идеалов - тогда, словно по мановению волшебной палочки, появляются некие Рыцари (см. рыцарство) Грааля, люди, трепетно хранящие чашу с кровью Христовой, из века в век самоотверженно с л у ж а щ и е своему делу. Вспомните великую оперу, посвященную Граалю: "Парсифаль" Вагнера, Кундри, повергающуюся ниц перед рыцарями и произносящую с напряжением марафонского бегуна: Dienen! Dienen! Служить! Служить! Вот в чем (а не в проповедях с синтезатором и микрофоном, смеем думать) - высокое выражение религии Западной Европы.
  На этом нам и подобало бы закончить очерк о религии, если бы религиозная жизнь Англосаксонской культуры исчерпывалась одним христианством - она, однако, им не исчерпывается.
  Почему просто смешно, невероятно представить себе итальянца или испанца в роли буддиста или теософа? (Не так легко помыслить буддистом и русского человека: за исключением основателей русской теософии, он легко может заслужить обвинение в "рисовке" и надуманной экстравагантности). И почему все большее число людей в Северо-западной Европе и США открыто склоняются к буддизму или "буддоцентричной" теософии (зародившейся, кстати, в старой доброй Англии) - и это отнюдь не кажется смешным? (Кстати, сами буддийские священники и теологи любят повторять, что буддизм - вера для "молодых стран"). Не потому ли, что эта религия (о чем мы уже говорили) гораздо более серьезно и подробно разрабатывает идею КАРМЫ, воздаяния, так близкую сознанию англосакса? И, в конце концов, разве отрешенный и невозмутимый Будда не представляет для британского джентльмена, веками культивировавшего в себе эту же способность с а м о к о н т р о л я, идеал куда более естественный, чем пылкий Христос? Пусть никто из читателей не подумает, что мы смеем утверждать превосходство буддизма над христианством. Мы говорим только о большем или меньшем соответствии той или иной религии тому или иному типу мышления, тому или иному культурному облику, тому или иному историческому времени.
  
  наука
  
  Именно в рамках Англосаксонской культуры состоялся и продолжает происходить невиданный расцвет науки и техники, очевидцами которого все мы являемся. Эффектность современных научных завоеваний создает при этом у многих впечатление, что именно сейчас, когда культура эта находится на пике своего развития, вся сумма человеческого знания поднялась на невиданный ранее уровень. Увы, это ощущение обманчиво. Современная философия и теология находятся в крайне прискорбном состоянии; современная психология с большим трудом открывает истины, ужа известные нашим предшественникам; не приходится говорить ни о серьезном прогрессе педагогики, ни о таковом же этики; даже медицина, который мы, люди технической эры, так гордимся, и та справляется со своими задачами далеко не всегда так же хорошо, как медицина древних и традиционных обществ - и вот уже людские толпы, разуверившиеся в инъекциях новейших препаратов, записываются в очереди к седому китайцу, специалисту по акупунктуре.
  Но наука действительно совершает прогресс, хотя этот прогресс и распространяется на меньшее число областей, чем его мы все привыкли распространять.
  Уверенных, более того, невиданных успехов достигает, прежде всего ПРИКЛАДНАЯ ФИЗИКА и (ЭЛЕКТРО)МЕХАНИКА. О каком бы современном изобретении мы ни заговорили, оно так или иначе должно быть отнесено к этим двум отраслям. Хотя сэр Исаак Ньютон и остается идеалом ученого, созидающего "чистую" науку, на практике все достижения чистой науки оказываются необычайно практичными и в том или ином виде служат обществу (вновь он, идеал с л у ж е н и я) в его мирных - или не очень - целях.
  Прогресс электромеханики ведет к появлению ИНФОРМАТИКИ и ПРОГРАММИРОВАНИЯ,
  Наконец, деловая ориентация человека Англосаксонской культуры создает, доселе не существовавшие, такие, например, как ЭКОНОМИКУ (также необычайно практичная прикладная наука - или, простите, "сумма знаний"? - о том, как лучше всего и быстрее всего заработать много денег. Этическая составляющая процесса зарабатывания денег, впрочем, упускается из виду, но строго говоря, ее рассмотрение и никогда не являлось задачей экономики). Существенно развивается ПРИКЛАДНАЯ МАТЕМАТИКА (особенно в таких отраслях, как БУХГАЛТЕРИЯ и ДЕЛОПРОИЗВОДСТВО). И, подобно тому, как мы говорили о начатках астрономии у каждого жителя древнего Египта, так же к обязательному минимумом образования относятся ныне основы АРИФМЕТИКИ (считайте, считайте постоянно, и смотрите, как бы вас не надули, и смотрите, не получится ли вам самим надуть кого! - то есть, простите, извлечь законную прибыль). Достаточно очевидно, что все науки, названные выше, опираются на с п о с о б н о с т ь р а с с ч и т ы в а т ь человеческого рассудка.
  Вот, пожалуй, и все достижения, которые мы должны приписать Англосаксонской культуре, сколько бы ученые последней не возмущались таким взглядом на вещи. Но, в самом деле: имеем ли мы право говорить о прогрессе, к примеру, математики? Нет: о прогрессе компьютера: огромной счетной машины. О прогрессе астрономии? Нет: о прогрессе телескопа. О прогрессе химии? Нет: о прогрессе микроскопа и оборудования, сделавшего возможным массовый выпуск полимеров. О прогрессе языкознания? Нет: о прогрессе рентгенографической техники, позволившей точно зафиксировать положение и форму языка при произнесении каждого звука (и кому это, простите, помогло?).
  "Но в чем же тогда - существенное отличие от научного знания Древней Греции, если и здесь наука связана по преимуществу с техникой?" - спросит нас читатель. Мы уже говорили о схожести этих двух культур, различие - в сугубой утилитарности нынешнего знания, направленного, как говаривали в советские времена, "на службу людям". Господи, спаси не нас от назойливых, наглых и шумных слуг!
  
  семья и брак
  
  Приведем очень обширную и замечательную цитату, после которой нам останется сказать по теме "Семья и брак в Англосаксонской культуре" совсем немногое:
  "Традиционное разделение ролей в семье начало изменяться в 60-е годы, после того, как шведские жены поднялись на борьбу за финансовую независимость от своих супругов и начали требовать от них зарплату за работу по дому, уходу за детьми, "бытовое обслуживание" мужа и т. п. ...Пресловутый hustrul?n на какое-то время стал в шведских семействах обычной нормой, и это продолжалось до тех пор, пока женщины в Швеции не стали уделять больше внимания собственной финансовой независимости и посвящать себя собственной карьере. ...Счет за выполненные работы, предоставляемый женой мужу в течение одного дня супружеского счастья, мог бы выглядеть так:
  НАИМЕНОВАНИЕ УСЛУГ СТОИМОСТЬ (в кронах)
  Побудка в назначенное время 20
  Поиск носков и составление из них пары 50
  Приготовление завтрака 75
  <...>
  ИТОГО: 3150"
   (Петер Берлин, "Эти странные шведы").
  Немыслимо для нашей культуры, уважаемый читатель, не так ли? С другой стороны, разве это так уже неразумно?
  Брак в Англосаксонской культуре - это очень часто брак по расчету (с п о с о б н о с т ь р а с с ч и т ы в а т ь). Что же, мы уже знакомы с этим явлением по Месопотамии. Однако любовь, раньше просто необходимая, возводимая, по крайней мере, для жены в священный долг, теперь оказывается совсем не такой уж и обязательной: зачем она, если хорошо выполняются прочие задачи, ради которых заключалось партнерство? Не подумайте, что это - плебейская мораль низших классов. Вот еще одна выдержка из "Ярмарки тщеславия", великой эпопеи британской жизни. "Ты здесь для того, чтобы делать детей, а у тебя их до сих пор нет, - сообщает всесильный лорд Стейн леди Гаунт. - Поэтому будь любезна, закрой рот и делай то, что тебе говорят".
  Равным образом меняется традиционное разделение ролей всемье. Жена впервые становится равноправной мужу, и меж полами царит взаимоуважение. Оба супруга трудятся каждый на своем поприще. "Много дел сделали мы сегодня: я соткала метр полотна, а ты убил нашего врага" - говорит некая женщина своему мужу в исландской "Саге о людях из Лаксдаля", насчитывающей уже 10 веков. Нередки случаи, что мужчина сидит у люльки, в то время как женщина зарабатывает деньги. Скажете: это совсем недавнее достижение феминизма? Ничего подобного! Еще в XIX веке во многих рабочих семьях Англии женщины работали на шахте, а мужчины оставались с детьми дома. Причина была очень простой: мужчин не брали на работу, так как женщинам можно было платить гораздо меньше...
  Дейл Карнеги, великий проповедник западного образа мысли, в качесте примера образцовой семьи приводит Дизраэли и его жену: неграмотную женщину, на которой тот женился по расчету, но с которой был так предупредителен и вежлив, что в семье царили совершенный мир, благополучие и взаимопонимание. Это - весть, к которой людям иных культур следует серьезно прислушаться. Жена - не только любимое существо, и, конечно же, она не создана для того, чтобы безропотно сносить все прихоти ненаглядного муженька до конца своей жизни. Жена - в первую очередь другой человек, партнер, на равных участвующий в непростом семейном строительстве и безусловно требующий, наряду с любовью, уважения, внимания, ч у т к о с т и и в е ж л и в о с т и.
  
  деньги
  
  О вы, универсальное средство обмена! Кажется, что кроме вас, для человека Запада не существует ничего другого.
  Нет другой культуры, так привязанной к деньгам, так не умеющей обходиться без них, так не приверженной их обретению, так их НЕ стыдящейся.
  Сами деньги также становятся необычайно разнообразны. Сможет ли читатель навскидку перечислить национальные денежные единицы, имевшие обращение в старой доброй Англии еще всего два века назад? Фунты, шиллинги, пенсы... Гинеи. А знакомо ли вам, к примеру, слово "фартинг"?
  Но речь идет не только о названии денег, но и об их форме. Монеты сохраняются, но наряду с ними впервые появляются казначейские билеты, банковские чеки, векселя на предъявителя... Прошлый век обогатил нас кредитной картой. И все это и по сей день имеет хождение, и даже ребенок знает, как со всем этим обращаться!
  Что вообще развивает у человека постоянное обращение с деньгами разных форм? Точность, аккуратность, сообразительность, о б я з а т е л ь н о с т ь, с п о с о б н о с т ь р а с с ч и т ы в а т ь... - словом, все те качества, о которых мы уже говорили в предыдущих разделах.
  Но одним обилием и разнообразием денег не исчерпывается проблема. Дело, в конце концов, еще и в особом отношении к ним, об особой денежной морали, если хотите.
  Деньги как материальное "добро" не могут вселить такой алчности, вернее, такой непосредственной детской (ассирийской) радости обладания, как натуральные предметы: драгоценные камни, прекрасные невольницы... Они становятся вещью в себе: деньги ради денег. Они перерастают в универсальное мерило, в том числе уже и мерило достоинства человека. Но, кстати, уважение денег (и богатого человека) в Англосаксонской культуре не так абсурдно и безнравственно, как нам может показаться. Эти люди действительно верят, что человек Заслужил универсальный символ своим Т р у д о м, безусловно честным. Как никому в голову не может прийти, что Господь несправедлив, награждая или наказывая человека за его поступки, так человеку Англосаксонской культуры не придет в голову, что деньги можно НЕ заработать. (Не мешало бы это помнить современным российским дельцам). Деньги, как мы видим, превращаются в наглядный, земной символ человеческой Заслуги - отсюда столь трепетное к ним отношение как предмету чуть ли не священному. Эта заслуга в Индии испокон веку называлась КАРМОЙ: само слово переводится как "работа", то есть, собственно, "заработок". О, если бы оплата человека, вопреки наивному убеждению англосаксов, была всегда бы справедлива так же, как и его небесное воздаяние!
  О связи "кармического сознания" и качеств т а к т а, с а м о о б л а д а н и я, способности рассчитывать мы скажем несколько ниже.
  Остановимся еще на двух уникальных финансовых явлениях Англосаксонской культуры.
  Первое из них - это кредит, тот самый кредит, в который еще в позапрошлом веке можно было - представьте себе! - в рядовой таверне выпить кружку пива. Впрочем, не всегда. "Мела нет", - гласили буквы, что означало: "В кредит не даем" (Эдгар По, "Пир во время чумы"). Ныне в кредит (или в рассрочку) живет вся Европа и вся Америка, несмотря, на то, что санкции, применяемые к неплательщикам, очень строги. Разве такая экономическая система волей-неволей не приучит человека к о б я з а т е л ь н о с т и?
  Второе - это реклама, вернее, тот связанный с ней поразительный феномен, что необычайно нужная, полезная и ценная вещь может стоить гораздо дешевле, чем кусок какого-нибудь г..., и наоборот. Да, впрочем, одна и та же вещь порою значительно разнится в цене в разных магазинах, а то даже на одном и том же прилавке (речь идет о технике, немного более или немного менее усовершенствованной, роль коих усовершенствований как правило, минимальна). Впрочем, описывать этот феномен не нужно: после либеральной революции 90-х гг. мы и сами узнали, что женские трусики, оказывается, могут облегчить кошелек на половину месячной зарплаты. Все это, разумеется, по-человечески несправедливо. Но одновременно это - следствие высокого уважения свободы воли, вместе с которой, как известно, приходят и обязанности. Человек в Англосаксонской культуре волен выбирать, желает ли он или нет потакать своим нелепым страстям, покупая абсолютно ненужные (по здравом размышлении) вещи. Это рождает чувство ответственности и одновременно является школой высокого с а м о о б л а д а н и я, которое как раз и заключается в том, чтобы не поддаваться сиюминутным желаниям. "Владей собой среди толпы смятенной... // Тогда, мой сын, ты будешь - Человек!" (Р. Киплинг).
  
  2. ИСКУССТВО
  
  архитектура
  
  Имея уже некоторое представление о характере культуры, мы должны предположить, что основным типом жилища здесь будет достаточно скромный, надежный, функциональный дом без всяких архитектурных излишеств. Да, именно такие и должны строить сдержанные деловые люди...
  Но ничего подобного! С самого своего начала, с древних кельтских замков, со Стоунхенджа, Англосаксонская культура поражает, подавляет нас угрюмой мощью и величием архитектурных памятников. Готические соборы во всей Западной Европе!
  
  Средневековые замки - неприступные твердыни! Немецкие ратуши, вытянувшие жирафьи шеи башен! Отдельно стоящие башни, что растут, как исполинские сосны, на одной из центральных площадей почти любого города в Германии (с каждой такой, предварительно купив билет у привратника и отмерив несколько тысяч ступенек на крутой винтовой лесенке, вы сможете увидеть весь город, если тот не очень велик). Здание Английского парламента и Биг Бен! Тауэр! И - явление уже нового времени - невероятные североамериканские небоскребы!
  Все вышеназванное невозможно отнести к одному архитектурному стилю, и все же есть единые черты: все это - грандиозные постройки из камня, как правило, очень высокие, в любом случае, производящие впечатление высоких тем, что высота во превосходит длину или ширину, а вершина заканчивается острым шпилем (даже многие небоскребы в Нью-Йорке гордо вздымают эти шпили, им, казалось бы, совершенно ненужные). Внешний облик всех их вызывает мысль о колоссальной сторожевой вышке. Что это: просто воспоминание о лесе, некогда шумевшем на месте города? Зачем это, и как согласуется с общекультурной идеей?
  Предстоит вспомнить знаменитый тезис лютеранства, чтобы перед нам забрезжила разгадка. Вот как он звучит: Ein feste Burg ist unser Gott (Господь наш - крепкая твердыня). Немецкое Burg (крепость) поразительно созвучно немецкому же Berg (гора) - гора же в равной мере заставляет думать о высоте.
  В Виттенберге, городе, столь же священном для каждого лютеранина, как Рим - для католика, это знаменитое предложение вы обнаружите на большой высоте, обвившимся вкруг высокой городской башни (также с острым шпилем) - высотой она, пожалуй, превосходит, городской собор, по крайней мере, с ее верхней смотровой площадки его вершины кажутся на одном уровне с наблюдателем. "Ich kreise um Gott, um den uralten Turm", - говорит Рильке, немецкий поэт: "Кружусь вокруг Бога, вокруг древней башни".
  Мы уже говорили о религиозной символике этой культуры, и о чудесной легенде о чаше Грааля. Эту чашу священной крови (символ сердца?) рыцари-праведники охраняют - внимание! - в неком неприступном храме-крепости, расположенном на вершине горы, да и сама крепость называется Святой Горой, Mont Salvat. Вот он, общекультурный архетип! Наверняка "не с полотка" взята эта идея крепости-горы.
  Крепость суть оборона, защита: и кровь-то Христа необходимо защищать (по легенде - от темного мага Клингзора. Разве не видим мы этих темных магов, переходящих и в наше время из сказки в сказку, из фильма в фильм в поразительной живучестью?). Что это - просто наследие мрачного средневековья с его непрестанными междоусобными войнами? В средневековой Италии каждый город воевал против своих соседей, и тем не менее итальянцы никогда не были замечены в искусном строительстве башен (единственная - Пизанская - и та покосилась...) Да и достаточна от врагов обычных крепость средней высоты. И при чем тогда Бог и кровь Христова? Нет: такое необъяснимое стремление спасаться на высоте должно иметь под собой причину нравственного порядка - что нам и доказывает лютеранский тезис. Господь - крепость, значит оборона - от Дьявола! Где же, как не на горной вершине, обороняться от лукавого: ближе к Небу, дальше от низменного?..
  Нужно родиться англосаксом - или вырасти на немецкой и английской литературе - чтобы осознать, насколько реальна для этой культуры идея Дьявола. Откуда иначе вся эта бесчисленная и крайне правдоподобная нечисть, не покидающая американских фильмов и не сходящая со страниц романов? Немцы в этом смысле также не отстают. Томас Манн в "Докторе Фаустусе" заявил, что "der Teixel spricht nur Deutsch" - "Дьявол говорит только по-немецки". Черт возьми, да ведь для самого Лютера, основателя протестантизма как общекультурной религии, этот "Рогатый" был настолько реален, что однажды Лютер запустил в него чернильницей! До сих пор посетителям Вартбурга (между прочим, замка на вершине горы) показывают чернильное пятно, оставшееся на стене...
  Наша книга - не теологический трактат. О том, может ли быть реален Противобог, мы уже говорили в "изобразительном искусстве" Месопотамии, и не собираемся повторяться сейчас. Кому же, как не англосаксам, было возможно ощутить реальность мирового Зла! (Предыдущая культура была слишком солнечно-весела для этого, и потом, рога, сера - это, конечно, забавно, но так некрасиво...). Сказалась и серьезность, и ответственный подход к духовным вопросам, и приверженность идее воздаяния (за грехи), и привычка рассуждать (кому-то же должна быть выгодна вся эта гадость? Если Бог - совершенен, то кто же еще - автор многочисленных уродств и несправедливостей этого мира?), и привычка к сдерживанию себя, обузданию страстей - а практиковавшийся в этом хоть раз с удивлением обнаруживает в себе бездонные колодцы мерзости... (Вот поэтому-то нужно оборониться, "оковать сердце стальными обручами", как писал мейстер Экхарт, средневековый мистик; выстроить в нем неприступную башню, с которой зорко смотреть: не наступает ли враг?). С другой стороны, разве такой тип архитектуры не будет, имея обратную силу, определять особенности психики человека, способствовать укреплению всех качеств, породивших его, как-то: с а м о к о н т р о л я, внимательности, п р а г м а т и ч е с к о г о м ы ш л е н и я?
  
  изобразительное искусство
  
  Изобразительное искусство, пожалуй, не является сильной стороной Англосаксонской культуры. Любой школьник назовет имена Пикассо, Ван Гога, Рафаэля. А знает ли уважаемый читатель каких-нибудь крупных немецких или английских художников? Много ли говорят нам имена Гейнсборо, Рейнольдса, Хогарта, Тёрнера, Констебля? Наконец, мы вспомнили Рембрандта и Дюрера, ура! Оба они - художники огромные, но в своей огромности практически одинокие.
  Впрочем, есть целый ряд славных живописцев, которых мы знаем в основном не по их именам, а как бы собирательно. Это фламандцы и голландцы, мастера натюрморта, пейзажа и бытовых сцен. Их замечательные картины мало чем отличаются от фотографий. Кстати, и Рембрандт, крупнейший из голландцев, необычайно реалистичен, а англичане фотографичны без сомнения. Добрая половина из них - также пейзажисты.
  Вот основная черта живописи Англосаксонской культуры: высокая реалистичность, жизнеподобие, от которого художник не отступает даже для изображения сильных чувств и драматических сюжетов (также не изобилующих).
  (Мы намеренно ничего не говорим о "современном" искусстве", о модернизме, любимая забава адептов коего - оплетение унитазов колючей проволокой, придание оной иных пластических форм, изготовление пустых рамок или черных квадратов и т. п. Впрочем, можно ли это считать искусством? Лицемерные возмущения "знатоков" на этом месте автор не приемлет: в глазах таких "знатоков" он готов тысячу раз прослыть невеждой. Впрочем, Татьяна Толстая, крупный русский писатель, уже убедительно высказалась о "ценности" "квадратной живописи": отрадно осознавать, что невеждой апологетам современного "искусства" придется считать и ее)
  Что ж, мы перешли от Красоты к Правде. Чтобы отобразить ее, заметим, требуется не творческое воображение, а искусное балансирование нюансов, отменное знание и ощущение перспективы и анатомии, точный глазомер, высокий профессионализм (то есть развитость п р о ф е с с и о н а л ь н ы х у м е н и й). Кстати, глазомер суть не что иное, как сравнение линий, размеров, объемов и углов, и это сравнение, безусловно, есть м ы с л и т е л ь н а я деятельность, хотя мышление пространственное и отличается от словесного или математического. Плод точного глазомера - корректность изображения. Качество т а к т и ч н о с т и (корректности!) также представляет собой балансирование - правда, в обхождении с чувствами, а не с красками и линиями. Но разве нельзя предположить, что первое способствует второму? Подчиняя рисунок перспективе, мы приноровляем помысленный образ к законам зрения, то есть требованиям внешнего мира; ведем своеобразный диалог, в ходе которого определяется среднее между тем, что мы хотим изобразить, и тем, как изобразить допустимо. Не то же ли самое мы делаем, договариваясь о компромиссе с другим человеком?
  Отметим, что и живописная техника теперь располагает к достоверности и корректности. Это почти всегда хрестоматийные "Холст. Масло". Художники Итальянского Возрождения также были знакомы с маслом, но использовали и темперу, и сангину (красный карандаш), и карандаш свинцовый, и фреску - письмо по сырой штукатурке... Великий Леонардо неутомимо экспериментировал с техникой письма; полуосыпавшаяся "Тайная вечеря" есть печальный результат неудачного экспериментирования. Масло же позволяет получать любой оттенок, сравнивая один с другим, исправлять уже написанное несчетное количество раз, совершенствовать аккуратность и "корректность" изображения до бесконечности, работать сколь угодно долго, терпеливо, методично, добиваясь самого высокого жизнеподобия.
  Но главное даже не это. Реальность образа соответствующе воздействует на зрителя, призывая скорее к р а з м ы ш л е н и ю, чем к бурным эмоциям, воспитывая одной своей тщательной точностью восхищение перед м а с т е р с т в о м, любовь к правильности и определенности (которая - основа всякого с а м о о б л а д а н и я), уважение строгих физических законов и признание права на существование за несовершенной реальностью окружающего мира (фундамент т а к т и ч н о с т и).
  В художественной галерее мы ограничимся самыми яркими и типичными художниками, не упоминая Лукаса Кранаха - не в силу его малозначимости, но из-за большой схожести стиля и специфики дарования с Альбрехтом Дюрером. Художники были дружны между собой: говорят даже, боковые створки Дрезденского алтаря написаны не вторым, а первым.
  
  Рембрандт
  
  Есть художники, которые впечатляют и убеждают своими изображениями духовной реальности (такие, как Эль Греко, Врубель, Рерих). Есть те, что убеждают, но не впечатляют, представляя нам как бы сниженный, вернее, упрощенный для нашего понимания образ Божественного (Рафаэль). Есть и те, кто, даром что живописуют святое семейство, ангелов или даже самого Господа Бога, все одно как-то выходят на простых людей (Тициан, Тинторетто). К числу этих последних относится, увы, и Рембрандт. Ветхий Завет неизменно обогащал его сюжетами, но, пожалуй, его картины не сильно проиграли бы, будь они написаны на сюжеты светские. В известном смысле они и правда светские: в конце концов, "Возвращение блудного сына" - это просто драматическая семейная история, и вовсе не столь важно прочитывать ее как библейскую.
  И все же Рембрандт - не Рубенс и не Тициан: он значительнее их обоих, причем не своим художественным дарованием, а именно содержанием, этической вестью своих картин
  Примечательно наблюдать, как очень часто внешнее мастерство художника не равно по размерам его внутреннему, "воспитывающему" значению. Встречаются в изобразительном зоосаде удивительные творческие персоналии с щуплым, чуть ли не цыплячьим тельцем художественного таланта, что с трудом вмещает их гордый орлиный дух (например, Чурлёнис). Рембрандт же в этом зоосаде выглядел бы здоровым мишкой - огромным (в смысле изобразительной техники), но отнюдь не великим и грозным, а милым и добродушным.
  Вся творческая одиссея Рембрандта - это путь простой, нежной, безыскусной, семейной, человеческой любви и сочувствия, которое проступает, светится тем ярче, чем сумрачнее их фон; любви то трогательно-радостной ("Автопортрет с Саскией на коленях: мишка радуется своему семейному счастью), то щемяще-грустной. Это любовь не только к людям, но и к животному царству ("Анна с ягненком"). Отсюда и темы, названия картин: "Святое семейство", "Прощание Давида с Ионофаном", "Портрет старушки"...
  Вот одна из самых характерных картин Рембрандта: "Видение Даниилу у реки Улаи" (Галерея государственных музеев, Берлин). Даниил - подросток, почти мальчик, безутешный, и утешает его ангел, просто большая девочка с крыльями, удивительная и прекрасная не какой-то неземной красой, но выражением кроткого, скорбящего, ласкового сочувствия на лице. Кстати, вот и разгадка мрачного фона: ведь на фоне мрака и холода тем сильнее наша потребность в любви, понимании и душевной близости. ("В эти холодные времена тем сильнее наша тоска друг по другу, по простому человеческому теплу", - сказал патер Лерхе, которого автор слышал в немецком городе Галле (Halle-a.-d.-Saale) осенью 1998 года).
  Любопытный и далеко не праздный вопрос: а какого цвета семейная любовь? Красного? Но красный - цвет страсти, а любовь сентиментальная покоится на понимании, взаимоуважении, доверии, прощении, уступке, т а к т е. Это - чувство, воспетое Карнеги (см. брак Дизраэли), чувство, которое мы можем и должны бы испытывать не только к ближним нашим, но и, пожалуй, ко всем остальным людям (и домашним зверям), чувство, что не требует от нас чрезмерных усилий, как улыбка, которая, как говорят индийцы, "не стоит ничего, а дает так много". "Любовь моя, цвет зеленый"? (Лорка). Недаром же так важны для всей Англосаксонской культуры пресловутые семейные ценности, home, sweet home, о котором поют великие романисты Англии, которые не забыты в самом жестоком американском боевике. Видимо, проповедь Рембрандта не осталась хотя бы американцами неуслышанной. Хватит же и нам стыдиться сентиментальности!
  
  Дюрер
  
  Какой странный художник этот Дюрер!
  Как будто бы реалист, более того, величайший реалист - но иногда его светотень попросту карикатурна. Ну кто же просит так вырисовывать складки и морщины! (И все же это - не беспощадный Гойя). Безусловный портретист, но и в портрете далекий от определенного жанра: святые чередуются с людьми самыми разнообразными. Нет, Дюрер, безусловно - не певец и искатель человеческой красоты! Нельзя, впрочем, его назвать и коллекционером уродливых типажей (которыми одно время увлекался Леонардо). Нет в этих лицах (включая собственный автопортрет) особой Божией благодати, нет и особого порока. И все же - как они нарисованы! Какие глаза! Кто же он вообще такой?!
  Мы долго сомневались, стоит ли включать в художественную галерею этой культуры Дюрера. Есть (как у Рубенса) высокий реализм в передаче окружающего мира и предметов - но сам по себе он - следствие только технического мастерства художника и при разговоре о целой цивилизации едва ли заслуживает упоминания. Есть - как у Дюрера или Гойи - высочайший реализм психологический, гиперреализм. Берите их портреты и тренируйте на них интуицию будущих физиогномистов, уча их определять по внешности душевные качества и чувства человека. Но и в таком реализме самом по себе не так много заслуги
  Однако Дюрер представляет нам не просто человека, а насыщенную квинтэссенцию своей культуры: человека думающего, ищущего, противоречивого. Любящего? Страдающего? Сказать так было бы неверно, вернее, неточно. Правильнее - борющегося со своими страстями, со своей худшей половиной. Эта борьба проходит через все человечество и не щадит никого: ни отца художника (вот, кстати, и его портрет), ни его учителя ("Портрет Михаэля Вольгемута" - немцы считают его одной из вершин психологизма в живописи, и, возможно, они правы), ни святых апостолов ("Четверо апостолов" - о, как недобро косится на вас этот крайний справа!), ни, пожалуй, даже Богоматерь (Дрезденский алтарь). Человек Дюрера есть человек после грехопадения (и не случайно одна из самых знаменитых его картин - это "Адам и Ева"), одаренный Разумом, за кое сокровище он платит суровой необходимостью выбора и осознанием собственной неприглядности, физической и душевной. Лица Дюрера все же красивы, но красивы именно своей разумностью. Это - как будто нескончаемая галерея Фаустов, которым сужено пройти еще не через одно искушение, но которые, мы верим, все же выйдут в конечном итоге победителями из них, ибо обладают мышлением, этой активной, неустанной Божественной искрой.
  Так, в итоге, чему же учат полотна Дюрера? Какова их вечная ценность? Они указуют на несовершенство человека, но не бичующе, не сатирически. Одновременно далеко они от того, чтобы заставить восхищаться опьянением страстью: и одурманенный Адам, и затаившая во взгляде то ли коварство, то ли шельмовскую мысль об особом, неизведанном, недолжном наслаждении Ева убеждают нас в этом. Они учат человека любить - но не во имя его высшей красоты, как это делают почти ангельские лики Рафаэля, и уж конечно, не во имя слабости - но все же вместе с этой слабостью и несмотря на нее. "Любить", впрочем, слово абсолютно неудачное, да эти сурово очерченные лица с глубочайшим взглядом и не требуют любви, и не располагают к ней. Уважать! Уважать другого человека вкупе с его недостатками за то, что он - человек, - вот найденное слово, ключевая идея всей цивилизации, вот проповедь немецкой т о л е р а н т н о с т и, британской и американской инакотерпимости! "Ода к радости" Бетховена ныне выбрана как гимн Европейского содружества, которое, что ни говори, в своих идеалах определяет образом современной, Англосаксонской, цивилизации. Логично было бы, вслед за этим шагом, выбрать какое-нибудь из полотен или гравюр Дюрера его флагом или гербом.
  
  литература
  
  Во время оно литература была остроумной, блестящей, эффектной и полной поэтических фигур. Увлекательные тексты рассказывали о волшебниках, богах, злодеях, героях и невероятных событиях не позволяли читателю скучать. Никто не сомневался в квалификации литератора, что говорил особым, рифмованным или иначе украшенным языком. Если же некий сказитель опускался до рыночного наречия, то его повествование несложно было прочесть (чаще - рассказать ребенку или подруге) за один вечер, а сюжет и герои все равно оставались необычными и примечательными.
  Но вот пришла Англосаксонская культура, и все изменилось.
  Перед нами роман господина Диккенса "Домби и сын": 817 страниц в английском издании. Вот другой его роман, "Записки Пикквикского клуба": 751 страница. "Ярмарка тщеславия" господина Теккерея: 694 страницы. "Успех" господина Фейхтвангера: 807 страниц (большой "Успех"!). "Доктор Фаустус" господина Томаса Манна: 900 страниц. "Годы учения Вильгельма Мейстера" господина Гёте: 614 страниц. "Американская трагедия" господина Теодора Драйзера: 650 страниц. "Бремя страстей человеческих" господина Моэма: 684 страницы. "Остров" господина Мерля: 719 страниц. Все это примеры, взятые наудачу, а не выискиваемые специально; продолжать их можно до бесконечности. О наивный русский человек! Ты думаешь, что "Война и мир" - самое объёмное произведение в мировой литературе? Ты не читал "Саги о Форсайтах"...
  Глубоко ошибается тот, кто решит, что эта гигантомания - явление современное! Откройте исландскую "Сагу об Эгиле" или "Сагу о Ньяле", которым скоро исполнится тысячелетие
  Но не стихотворные героические эпосы лежат перед нами: все это (включая исландские саги) - проза, одна сплошная проза, суровая проза жизни с очень часто банальными, заурядными, насквозь "естественными" героями, в которых, как и в вашей соседке, нет абсолютно ничего героического.
  Собственно, сказав о своеобразии изобразительного искусства, мы заодно назвали важнейшую черту литературы: жизнеподобие, высокий реализм (соответственно требующий прозы как оптимальной "техники"). В некоторых литературных школах (например, в немецком "натурализме") этот реализм доходит до абсурда: писатели пытаются добиться того, чтобы чтение описания действия занимало столько же времени, сколько и само действие; таким образом, описание дня из жизни героя придётся читать целый день. Можно, впрочем, описать и сон, и разнообразные модуляции храпа, страниц этак на сто...
  Мы не будем повторять предыдущих выводов и еще раз называть те качества личности, которые связаны с умением как можно точнее представлять повседневную жизнь и мир вокруг.
  Господствующий жанр романа определяет и вторую важнейшую черту литературы, уже названную: большой объём текста, который, на самом деле, ещё отнюдь не следует из стремления к достоверности (если, конечно, не брать патологические случаи). Чехов блестяще доказывает, что в прозе можно быть достоверным и кратким. Здесь причиной - иное стремление: показать человека в его развитии, человеческую жизнь и судьбу человека.
  И вновь мы сталкиваемся с восточным понятием кармы, которое и переводится не иначе как "судьба"! Есть достоверность внешнего описания. Есть достоверность психологическая. И есть еще более глубокая: кармическая, событийная. В литературной "галерее" мы еще надеемся показать, что практически все авторы Англосаксонской культуры обладают обостренным чутьем этой кармической правдивости, заставляя события происходить не по прихоти рассказчика, но согласно закону причины и следствия, потому что они не могут не происходить, потому что они - естественное и единственно возможное следствие нравственного выбора героя. (Такая правдивость изложения - естественное следствие высокоразвитой способности воображения п р е д с т а в л я т ь м ы с л и и д е й с т в и я). О великое понимание! Разве не будет такое понимание иметь своим следствием высокую о т в е т с т в е н н о с т ь за свои поступки? Высокий т а к т и с д е р ж а н н о с т ь (ведь трагическое со времен Отелло неизменно случается как следствие безумных и неудержанных страстей)? (Сравните: в Месопотамии страсть не только оправдывалась, но и поэтизировалась). Наконец, способность мыслить, сравнивать, р а с с ч и т ы в а т ь и выбирать лучшее? (Ведь что иное представляет собой кармический выбор, как не выбор из нескольких возможностей?).
  
  Гёте
  
  Гёте, великий олимпиец, столп германской словесности.
  Существуют гении-титаны, способные объять бесконечно многое не только в области своего творчества, но и за его пределами. Ранее мы уже познакомились с двумя из них - Данте и да Винчи. Гёте является третьим представителем славной когорты.
  Гёте велик во всех жанрах: как поэт, как прозаик ("Страдания молодого Вертера", "Избирательное сродство") и как драматург ("Фауст"). Он также значителен как ученый: большой интерес представляет его учение о цвете. Впрочем, эти факты знает любой немецкий школьник: не ими мы тщимся поразить воображение читателя, не они составляют своеобразие гётевского дара.
  Этой специфике таланта Гёте посвящены книги, отличные книги - его личность занимала умы лучших, талантливейших из его соотечественников. Томас Манн написал серьезный роман под названием "Лотта в Веймаре", что все вьется вокруг истинного Гёте, снимая покров за покровом - но, создается впечатление, так и не может заглянуть в его лицо. В статье "Благодарность Гёте" отдал должное памяти титана Герман Гессе. Рудольф Штейнер подробно изложил свое понимание Олимпийца в увесистом труде "Естественнонаучные взгляды Гёте" - теперь комментаторам, в свою очередь, впору писать труды об этих "Естественнонаучных взглядах". Глубокие статьи творчеству титана посвящала Цветаева, по крови наполовину немка. Куда уж автору этой книги посягать на какой-то новый взгляд на Гёте, не говоря уже о его разгадке!
  И, тем не менее, попытка небанальной характеристики значения Гёте должна быть нами предпринята, просто в силу ее неизбежности для того, кто пишет о немецкой литературе.
  Конечно, мы можем (и должны) указать на основные гётевские интенции:
  Это, во-первых, понимание любви как необычайной, воспитывающей и преображающей, но ОДНОВРЕМЕННО грозной, ДВОЙСТВЕННОЙ, подчас грозящей гибелью силы. Такого понимания любви мы практически не встречаем у его предшественников, для которых любовь вся - или благо (Петрарка и многие, многие другие), или однозначное, мучительное зло (Катулл). Поэты и писатели во все времена склонны были идеализировать любовь или пугаться ее темной стороны, никто из них не изволил замечать, что одна и та же любовь может быть благом и злом в одно и то же время - или, напротив, в разном времени. Исключение - Шекспир, но даже Шекспир, показывая, как высокая любовь ведет ко внешней трагедии, не говорит о ее способности привести к трагедии внутренней (сама трагедия Отелло - в незнании, в но никак не в нравственном падении, ведь цельность его натуры остается непоколебимой и не может продиктовать ему иного выбора. "Макбет" только намекает на такую трактовку любви, но не развивает ее). Сам Достоевский, великий психолог и исследователь темнейших сторон человека, неизменно оправдывает любовь, что оказывается средством душевного спасения, и только им. Гёте, напротив, по крайней мере, в двух произведениях - "Страданиях молодого Вертера" и "Фаусте" - показывает, как любовь, совершенная сама по себе, но не приведенная в согласие с другими сторонами личности, тягой к познанию, например ("Фауст"), или даже острой жаждой духовного ("Вертер"), ведет к греху, к преступлению, к недопустимому и постыдному. Как бы мы ни сочувствовали Вертеру, как бы достоверен он ни был, неужто его самоубийство достойно человека? Или готов кто-то оправдывать златокудрую Гретхен, умертвившую своего ребенка?
  Во-вторых, это идеал П о з н а ю щ е г о Человека, ни на минуту не останавливающегося в своем поиске, растущего, пусть путем ошибок, заблуждений, искуплений, с каждым шагом, приходящего, в конце концов, к Истине и Добру, к задаче своей жизни. Впервые возникший в "Вильгельме Мейстере", он во весь рост встает в фигуре Фауста. И вновь мы сталкиваемся с явлением уникальным: кто еще в мировой литературе не только сказал, но и убедительно показал нам Человека Растущего, Homo Evolutionis? Впрочем, есть еще Роллан с его "Жизнью Рамакришны", но это - реальное жизнеописание (хотя и весьма опоэтизированное), а не творческий вымысел. Есть Толстой с Пьером Безуховым, но все же его фигура не столь велика, а рост происходит как-то впопыхах, не совсем убедительно. Есть Онегин... - но далеко ли вырос Онегин? Даже князь Мышкин, даже Алёша Карамазов, увы, не эволюционируют: они изначально хороши и благи. Покажите нам пример т р у д а роста, его опасности, его подводные камни! Нет других примеров... Противоположных - сколько угодно. Вообще, идеал self-made man, человека, преодолевшего себя, возвысившегося над собой прежним - это тоже одна из мифологем Англосаксонской культуры. Возьмите каждый второй американский фильм! Увы, рост их героев недалек: часто он ограничивается ростом бицепсов и победой над "плохими парнями". Даже в чудесном фильме "День сурка" возвышение героя состоит лишь в том, что тот обучается игре на фортепьяно, ваянию изо льда и начинает несколько судорожно творить добрые дела, как комсомолец-активист. Кто, кроме Гёте, вознесет эту мифологему на такую же высоту? Кто вообще укажет эту высоту, убедив, подобно Фаусту, что не во вселенском знании и даже не в любви - конечное счастье, а в служении другим людям? (Вот он снова - идеал служения).
  Эти две вести Гёте-творца, разумеется, велики и самоценны. Но и они не были бы столь велики, не воплоти он их в само своей жизни. Вклад Гёте, в определенном смысле - не только в его творчестве, но в идеале, реализованном в его личности (то есть том, что обычно мы ожидаем лишь от святых или основателей религий).
  Гёте, конечно же, не святой. Ему это даже как-то не к лицу: он государственный деятель, в конце концов, придворный советник Гёте есть идеал САМОГО ВОЧЕЛОВЕЧИВШЕГОСЯ ЧЕЛОВЕКА. (Не путайте с самым человечным", Че Геварой! Че Гевара - герой. Гёте не герой, он человек, великий тем, что стал Человеком). В отличие от других титанов, он человечен, несмотря на свою олимпийскую осанистость: она, как и звезда на лацкане - это естественное самодовольство, не чуждое всем нам, простительное, даже милое. Гёте имел бурную молодость. Вообразите, он сам чуть не разделил судьбу Вертера! Прижимал от несчастной любви к Шарлотте нож так близко к груди, что тот чуть не вошел в сердце... Он и в зрелости не чужд грехам и проступкам. Величие же - в неустанном труде, в том, что из них, из этого действительного сора, из страстей, из суетных попечений вырос величайший литератор, а также проницательный ученый, а также и в общем человек воистину благородный и достойный восхищения, вырос собственным трудом! (Вот еще одна показательная деталь: представьте себе, Олимпиец курил! Как это, черт возьми, извинительно... Представьте себе, до 50-ти лет. И представьте себе, в этом возрасте сознательно (а не по показаниям врачей) бросил, заявив, что "от курева тупеешь!". Ну чем не американский идеал?). Гёте - сам герой своих текстов: он - молодой Вертер, он же - Фауст, в одиночку прошагавший тернистый путь познания, самый подлинный идеал человека Трудящегося и Растущего. Потому, возможно, он так уважаем в Германии - и это уважение не мешает разделить другим нациям.
  
  Новалис
  
  Излюбленной, вернее, самой характерной и типичной фигурой немецкого романтизма является Гёльдерлин: он - поэтический экстракт романтики. Кто только из великих немцев не писал о Гёльдерлине: и Гессе, и Стефан Цвейг... Это обстоятельство повлияло и на нас: из пары Новалис - Гёльдерлин мы могли бы выбрать и второго (как долго колебались между Кранахом и Дюрером) - вместе с трагической неизвестностью Новалиса, что промелькнул на небосводе немецкой словесности кометой ослепительной, но почти никем незамеченной.
  Впрочем, в этом субтильном юноше, умершем 29 лет от роду, нет, на первый взгляд, ничего ослепительного, даже примечательного. Творческое наследие его по объему очень невелико, единственный роман - незаконен и бессюжетен, стихи в большинстве своем не представляют особой ценности. Особенного в нем как будто - только эта ранняя смерть (для русской поэзии - явление рядовое) да любовь к Софии (нет, не премудрости Божией, а некоей девочке, также умершей рано: память о ней Новалис пронес через всю короткую жизнь). Но на этом месте заметьте: не одно имя (София) роднит Новалиса с русскими софиологами (Владимиром Соловьёвым и даже Павлом Флоренским). Не оно одно - но глубокий мистический опыт. Слово "мистический" здесь, впрочем, не совсем точно: мистик есть человек, непосредственно видящий, слышащий, чувствующий, угадывающий иные миры, но не обязательно осознающий их или законы, по которым эти миры развиваются. Человека, способного к последнему, правильнее назвать философом (Или софиологом? Или теософом? Но за этими словами закреплены конкретные исторические значения). Философом Божественного, в смысле пифагорейского theia philosophia, пусть будет так.
  Новалиса как великого символиста в литературе, для которого вся жизнь есть расшифровываемая метафора, а искусство, и только оно - не пустяшная забава, но способ разгадывания, объяснения и магического изменения жизни, можно было бы назвать немецким Мережковским (если бы не одно существенное обстоятельство: последний не годится ему и в подметки, и автор констатирует это отнюдь не со злорадством, но с естественной для русского человека печалью).
  Весть Новалиса... Но вообще и заикаться о ней достаточно сложно. Из кладези его мудрости суждено было бы черпать поколениям: черпать не только их романов, но из многочисленных дневниковых записей: политических афоризмов, "поэтицизмов", "обрывков", "цветочной пыльцы" - так называются некоторые из этих щедрых россыпей. Вот некоторые из самых характерных мыслей Новалиса, взятые все же во многом наудачу (пусть мы грешим обильным цитированием, но не можем отказать в удовольствии знакомства читателя с ними, тем более что на русском языке они не издавались, перевел их ваш покорный слуга):
  "Деньги есть кровь государства. Скопление крови в сердце - признак его слабости. Сильное сердце гонит кровь к органам, и она возвращается в избытке"
  (Как точно это сказано про стабилизационный фонд в современной России!)
  "Проблема есть плотная масса, разлагаемая силой мысли. Соответственно, огонь, разлагающий вещи - мыслительная сила природы".
  "Всякое слово есть заклинание. Какой дух зовет - такой и появляется".
  "Объекты всех влечений относительны, они величины - кроме Единого, который абсолютен, и более чем величина" (Мысль многих буддистских трактатов)
  "У нас есть миссия: мы призваны к образованию земли" (Согласно Д. Андрееву, именно на человека возложена задача просветления этого мира: "трехмерной материальности").
  "Разве может человек понять нечто, уже не имея в себе зародыша этого?"/
  "Наше мышление всегда было либо логическим, либо чисто интуитивным. Не пора ли объединить эти два начала?"/
  "Народ суть идея. Мы еще должны стать народом. Совершенный человек - как маленький народ" (Автор этой книги пытается доказать то же самое на протяжении уже многих страниц).
  "Любое образование происходит в детстве, потому по-настоящему образованный человек так похож на ребенка" (С этой мыслью согласились бы лучшие педагоги в истории педагогики).
  "Мы никогда не сможем понять себя полностью, но сможем - и уже можем - гораздо большее, чем просто понять себя".
  "Религия говорит, что мы - части Божества, которым, если они не подчиняются целому, предстоит мучительное лечение" (В любом случае, обычные священники не говорят об этом. Но эту мысль вы найдете во внутреннем, сокровенном духовном наследии многих религий).
  "Становиться человеком есть искусство" (Еще бы!).
  "Ранее весь мир был божественным явлением - теперь окружающее мертво и непонятно нам. Мы потеряли значение иероглифов"
  "Мы поймем мир, когда поймем сами себя, поскольку мы и он - половина одного целого. Мы - божьи зерна, божьи дети. Когда-нибудь мы станем тем, что есть и Отец наш".
  ""Я = не я" суть высшая истина любой науки и искусства".
  (Эта мысль и мысль предыдущая родственны Упанишадам, согласно которым индивидуальное "Я" (Атман) суть Брахман: "Я" мировое").
  "Поэт есть всепроникающий врач. Поэзия берет на вооружение истину и ложь, желание и отвращение, здоровье и болезнь - смешивая их ради важнейшей цели: возвышения человека над самим собой".
  (Кто еще яснее высказывался о том, что задача искусства - воспитание человека?)
  Достаточно ли, чтобы убедить в настоящей мыслительной гениальности этого хрупкого юноши-романтика? Кстати, близким другом Новалиса был Шеллинг, один из столпов немецкой классической философии - и этот мастодонт мысли рассматривал Новалиса как равного себе.
  Творческая задача самого Новалиса - не только и не столько "всепроникающего врача" человеческих душ, но в первую очередь философа-поэта: объяснителя и истолкователя мира, земных вещей и явлений как символов высшей реальности и модели высших законов - была очень значительна, но трагически незавершена, даже едва начато ее исполнение. Людвиг Тик описывает замысел того, как должен был закончиться "Офтердингер" - он грандиозен, а кто знает, что еще последовало бы за ним? Пожалуй, впервые перед нами крупный непроявившийся поэт. Но и в своем состоявшемся скудном виде философское наследие Новалиса еще может стать кладовой, и еще ждет своего Колубма, который открыл бы германского Орфея для всего грамотного мира
  И все же хотя бы в одном он был услышан - в своем истолковании искусства как средства преобразования человека, с одной стороны, с другой - познания мира этого и высшего. Идеи, подхваченные на все лады всеми прочими романтиками (если понимать под романтизмом не только воздыхания при луне, но особый склад мышления: обостренное чувство природы, культуры, мира и человека). Не забудем же Новалиса - их идейного вдохновителя, досягающего мыслью до самых высот того в начале XIX века неизвестно из каких сфер сошедшего, разлившегося в воздухе и завладевшего умами многих Откровения, которое и породило немецкий романтизм.
  
  Клейст
  
  Вновь обращаем читателя к Цвейгу: никто еще не раскрыл лучше облик этого дерзкого Прометея, этого буйного Бетховена немецкой литературы.
  Клейст - великий драматург (более крупный, возможно, чем Фридрих Шиллер). Как ему было не быть драматургом: ему, самому кипящему в средоточии неистовых, даже как будто нечеловеческих чувств? Более темпераментного человека среди немецких литературных классиков не найти, сколько бы вы ни искали. Вместе с этим темпераментом - редкая гордость, проявляющаяся отнюдь не в личных качествах, не в общении, а в отношении к своему творчеству: гордость тоже в своем роде НЕ человеческая, как будто боги, даймоны, дева, как назвать их еще, помутили рассудок этого драматурга. Так, он замысливал создать грандиознейшую драму из когда-либо написанных: меньшего ему было мало. Эта титаническая гордость - не такая уж редкость для некоторых крупных художников. Как будто мощные инспирации сдвигают у этих людей обычный, "человеческий" угол зрения. У Клейста она, однако - не спокойно-самодовольна, а вновь неистова: и гонит, и терзает его измученное человеческое существо дальше и дальше, к новым творческим свершениям, уже почти непосильным. Жестокие метания, неустроенность через всю жизнь и финальное двойное самоубийство (с некоей женщиной, согласившейся уйти из жизни вместе с ним). "И этого-то человека вы предлагаете нам как нравственного учителя и воспитателя душ!" - воскликнут некоторые. - Ведь самоубийство - грех, а такое - грех вдвойне тяжелейший!". Возражение справедливое. Мы не оправдываем Клейста и меньше всего восхищаемся следствиями его необузданности. Но, если человеческой душе суждено платить за свои преступления, то рассчитывается она в них перед Всевышним, а не перед нами. Испытали ли мы сами такой накал чувств, такие искушения, что уже готовы судить этих людей? Очень показательна в этом смысле судьба Цвейга: он Клейста, как известно, осуждает. И что же? - сам завершает жизнь двойным самоубийством!! Есть странный закон, согласно которому с человеком происходит именно то, что, он уверен, с ним не произойдет никогда, потому что он высокомерно осуждает это нечто как слабость, осуждает безусловно, во всех случаях. Мы надеемся сказать об этом законе чуть позже, при разговоре о Юджине О"Ниле...
  Но, действительно, какой нравственный урок мы можем извлечь из его бурных драм и новелл, бесспорно, гениальных (но что есть гениальность сама по себе? Маркиз де Сад также был литературно одарен)?
  Можно искать уроки философские. Клейст - прусак, а значит - любитель порядка, и вот уже его "Принц Фридрих Гомбургский", где шалопаю-принцу назначена смертная казнь за излишнее усердие в бою и неподчинение воле верховного командующего (даром что победителей не судят), трактуется как аллегорическое изображение порядка Мирового и Божественного, который не приемлет исключений, как подчинение кантовскому Категорическому императиву, всеобщей и всеобязательной внутренней дисциплине и т. д. Мы не согласны с такой трактовкой. На наш взгляд, здесь Клейст приближается к Кафке в изображении отнюдь не Божественного порядка, но законов кармы, которые сами - посередине между божественным и дьявольским: не то чтобы абсолютно злы, но и не совершенно справедливы. Так считает (в отношении кармы) Д. Андреев. Но зачем ссылки? Как будто каждый из нас не знает, что наказание за те или иные проступки, каждый раз настигавшее его в виде болезней, неудач, разочарований и т п., в общем-то было соответствующим - но не слишком ли жестоким порой? И справедливо ли это - наказывать, не оглашая вины, как с нами сплошь и рядом делает судьба? И разве безупречен мир вокруг нас, и каждый негодяй получает по заслугам? И если нет - Бога ли мы имеем права винить в этом, приписывая ему мстительность, жестокость и злобность, низвергая Всеблагого до уровня завистливого племенного духа Ветхого Завета?
  (Вот оно, обостренное чувство кармы, которое мы предсказывали у писателей Англосаксонской культуры).
  Но не в нем величие Клейста. "Принц Гомбургский", как бы высоко ни ценил его Цвейг, вообще бледноват на фоне других драм, даже "Разбитого кувшина", не говоря уже об изумительной "Кэтхен из Гейльбронна" или "Пентесилее". В последних, как и во всех новеллах (также шедеврах) людьми вертят, бросают, сминают их жизни, завязывают трагические узлы судьбы собственные штормовые страсти или страсти чужие: слепой гнев ("Пентесилея", "Землетрясение в Чили"), расовая ненависть ("Обручение на Сан-Доминго"), похотливая невоздержанность ("Маркиза Д"О", "Разбитый кувшин"), кичливое аристократическое высокомерие ("Михаэль Кольхаас", "Локарнская нищенка"). Нет нужды говорить, что все эти страсти, хотел этого сам Клейст или нет, предстают в самом своем неприглядном, предостерегающем от них виде. Однако более того: вокруг бушует буря, но в этой буре страдают живые люди, любящие, человечные, симпатичные, прекрасные! Такими их сделал Клейст: не равнодушный сочинитель, но человек, вскормивший своих литературных детей кровью сердца. И волей-неволей сердце полнится горячим сочувствием к ним.
  Похожее действие оказывает и музыка Бетховена: сама - плод страстей и страданий композитора, она будит сострадание к терзаемому человеку. Разве не о той же вести мы говорили применительно к полотнам Дюрера? Но Дюрер такой жгучестью душевного мира не отличался, и его призыв к сочувствию ближнему куда как спокойнее. Вообще, Англосаксонской культуре были необходимы в равной мере и Бетховен, и Клейст, эти крупные хищные щуки в тихом омуте, что, на первый взгляд, упрямо не желали подчиняться основному общекультурному течению, но, на поверку, послужили ему лучше прочих, пусть и сами того не зная: именно обжигающей истинностью своих мучимых страстью созданий предостерегая от ныряния в их поток прочих праздных купальщиков.
  
  Гофман
  
  О Гофман, юношеская любовь автора! Оказавшись первый раз в Германии, он обнаружил изрядный том новелл и сказок Гофмана, которые читал с упоением - именно они открыли чарующую красоту немецкого романтизма и всей "старой Германии".
  Конечно, мы всегда пристрастны к нашим старым знакомым - но Гофман и в самом деле велик. Велик, невзирая на свою полную нетипичность для родной культуры: буйство его фантазии скорее позволяет отнести его к культуре Романо-католической. Кстати, Гофман обожал Италию и свободно изъяснялся на итальянском. Германия вообще тоскует по Италии, это у нее в крови. В Италию стремится не один Гофман, но и гётевская Миньона (о чем мы уже писали), спасается ("на юг") Клейн, "маленький человек" Гессе, против своей воли влечется герой "Смерти в Венеции" Манна, наконец, и в самом деле бежит Ницше. Некий германский император провел в Италии полжизни, что пагубно отразилось на внутренней политике Германии. "Майской страной", Mailand зовется Милан по-немецки. Откуда это необъяснимое, сверхъестественное влечение? Для последователей Даниила Андреева возможна была бы следующая метафизическая версия (используем вокабуляр "Розы мира", знакомый ее читавшим): Демиург Северо-Западного сверхнарода [то есть Англосаксонской культуры] долгое время находился в союзе с Соборной душой Германии, что же оставалось Демиургу немецкой нации, как не обратиться к Соборной душе Италии? (К итальянцам как будто еще не вернувшейся: до сих пор они не ощущают себя единой нацией. Не эта ли свобода от ощущения собственной национальности была необходимой предпосылкой колоссального прорыва, освобождения человеческого духа, каким стало итальянское Возрождение?). Но оставим все подобные спекуляции: не мы ли обещали в начале книги, что не собираемся иметь с ненадежностью мистического метода познания ничего общего
  Фантазия Гофмана, создавшая чудесные, волшебные сказки, где почтенные немецкие профессора вдруг оборачиваются восточными магами, злобные уродливые кобольды - преуспевающими людьми ("Крошка Цахес", написанный как будто про современную российскую действительность), добропорядочные фройляйн и фрау - феями, ведьмами (о, последнее и в реальной жизни много чаще!), и даже, представьте себе, роботами (Олимпия в "Песочном человеке"), необыкновенным образом сплавилась с романтизмом, исключительно национальным явлением. Гофман и подсмеивается над романтическими юношами, и восхищается ими - да он и сам был одним из них! Но романтизм, как мы выяснили, гораздо глубже обывательских представлений о нем. Ненаписанное Новалисом дано было написать Гофману.
  Сказки Гофмана есть в одном из своих значений не что иное, как огромная метафора жизни, текущая параллельно ей самой: недаром маг то и дело превращается обратно в профессора. В этом первом смысле Цахес, в конечном счете, никакой не кобольд, а просто безобразный нувориш-выскочка, купивший общее восхищение не деньгами даже, а "злым очарованием" (то есть историческим помутнением рассудка масс) или, может быть, невероятной самоуверенностью, непринужденностью и хамством, которое, подтвердят психологи, и правда обладает свойством "гипнотизировать" людей. Олимпия - не автомат, а просто несчастная девушка - жертва воспитания, которое вкладывало в нее чужие мысли и чужие чувства: современная культура угрожает наплодить таких роботов в изобилии. Любимый нами Щелкунчик - аллегория высокой души за невзрачной телесной оболочкой, кстати, у нас есть и национальный ее вариант: сказка "Аленький цветочек". Новалис, как мы помним, говорил, что искусство через метафору открывает истинный смысл вещей. Гофман и открывает нам их через сказку: самые разнообразные психические явления и механизмы. (Кстати, в "Повелителе блох" полуволшебным способом герой становится способен видеть истинные чувства и мысли собеседников. Много же зла и лицемерия он в них обнаруживает!). Как примечательно созвучие его имени с именами других сказочников - сатириков: Гоголя и Гойи! Но не в этом - главное значение немецкого писателя: для обличающей критики Гофман слишком добр, и ирония его - слишком мягкая ирония.
  Сказка теснейшим образом переплетается с жизнью, неустанно вторгается, воплощается в ней, и этим Гофман приготовляет читателя к ВОЗМОЖНОСТИ СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОГО: возможности проявления в нашем мире законов природы более тонких, чем материально-физические. А эти проявления во всей человеческой истории все же слишком многочисленны, чтобы закрывать глаза на них. Гофман, прочитанный в нужном возрасте - своеобразная прививка: гарантия того, что человек не заболеет вульгарным, невежественным материализмом. (А материализм, между прочим, имеет марксизм своим крайним проявлением, а марксизм подменяет истинную заботу человека о Прекрасном и Высоком заботой о собственном брюхе. Да ведь собственное брюхо скучно, когда в соседке можно открыть ведьму, и в своей игрушке - прекрасного Принца!). И в этом значении сказки Гофмана - НЕ ПРОСТО СКАЗКИ.
  "Щелкунчик": Д. Андреев рассказывает, как сопереживания ребенка способны наделить его игрушку настоящей душой (правда, на уровне животного), если эта игрушка - плюшевый зверек. А если кукла? О несчастный уродец, который будет сотворен: душа с интеллектом животного, но облик-то у нее - человеческий, и к воплощению она присуждена среди людей! Не в этом ли - объяснение появления Олимпии (и ряда других кукольно-красивых девушек с зачаточным интеллектом)? И уверены ли вы, что злые гении и полудемонические существа, коль скоро мы допускаем возможность их существования, не способны воплощаться в человеческом облике? Даниил Андреев уверен в противном. Вот вам и "Крошка Цахес", вот вам и наивный сказочник...
  Итак, не простая возможность, но провидческое открытие для современного человека некоторых духовных реальностей, облеченных в форму сказки (но сказки выразительно достоверной!) есть наибольшая заслуга Гофмана
  
  Кафка
  
  Этот немецкий еврей выразительно смотрит на вас со своей фотографии огромными, выразительными, тревожными, пожалуй, даже исполненными муки глазами.
  Любой художник (в широком смысле) есть медиум, своеобразный приемник и транслятор внешних вдохновений, и, подобно радиоприемнику, от него требуется высокая восприимчивость чуткость, зачастую сопряженная с хрупкостью и ранимостью. Высокоточный электроприбор легко испортить, просто уронив на пол. Эта хрупкость не всегда приятна самому "прибору", но что же можно поделать! Такова плата за способность, ценимую на весах культуры много больше, чем просто гениальность. Впрочем, все эти мысли давно известны и ни для кого не станут открытием.
  В случае Кафки болезненность натуры писателя перешагнула, однако, обычные пределы, что и дало возможность его своеобычного откровения, вернее, двух откровений, слитых в одном.
  Чуткий художник, как правило, воспринимает архетипические идеи именно своей культуры (в национальных культурах только преломляются идеи наднациональной, Англосаксонской в нашем случае). Как, однако, быть с национальностью и культурной принадлежностью Кафки? Не ради броского эпатажа мы назвали его "немецким евреем". (В своих дневниках Кафка вспоминает об одном еврейском мальчике, которого побили мальчишки из другого гетто за то, что он - немец. Кафка горько замечает, что евреи в Германии страдают и за грехи немцев, и за свои собственные; сам он, безусловно, ощущал свое духовное родство с обеими нациями). Евреи изошли, как известно читателю, из Египта, и в духовной жизни определяются именно египетским лейтмотивом: подчинение и иерархия (40 лет скитания по пустыне под властью сурового вождя должны были только углубить этот мотив). Одна из важных идей культуры Англосаксонской - предопределенность судьбы человека (карма). Творчество Кафки несет новую весть как результат смешения: подчинение карме и ее жестокая власть. Только с этой точки зрения становятся понятными его насквозь метафорические романы.
  В "Процессе" и в "Замке" критики видели сатиру на немецкую бюрократию, на бюрократию вообще. Но какая грандиозная, монументальная, а, самое главное, аллегорическая сатира для предмета абсолютно земного и никакой мистической подоплеки в своем изображении не требующего! Видели также изображение Божьего мира и законов Божественного возмездия. (Само название одного из романов - "Процесс" - не оставляет сомнений, что речь идет именно о суде и возмездии). Последнее уже гораздо ближе к истине, и как будто есть основания в самих текстах для того, чтобы принять эту версию. Вот некоторые из них: Суд, в котором судят господина К., располагается на чердаке (ближе к небу), причем на каждом чердаке каждого дома в городе. Обитателям чердака обычный, "земной" воздух непереносим, и наоборот. Скрыться от Суда и его приговора абсолютно невозможно, хотя судьи и не прилагают никаких усилий для содержания подследственного под стражей. Наконец, гениальное описание художника, что живет портретами судейских чиновников, восприняв свое ремесло от отца и рисуя их по строго установленному канону (именно так делают иконописцы). Сама постель художника стоит у двери в комнату судейского, и иногда, когда первый спит, последнему приходится перешагивать через него (великолепная аллегория творца пророка, смутно улавливающего облики сущностей горних миров, не так ли?). Такой же аллегорией является и гонец Варнава в "Замке": юноша из деревни, достигший высокого положения гонца, но до сих пор сомневающийся в том, тому ли чиновнику он служит, и есть ли передаваемые им бумаги действительно распоряжения всесильного Кламма (вдохновляющего даймона) или его собственные горделивые мальчишеские фантазии (вечные мучения любого духовидца).
  Но все же канцелярия Замка и Суда, пожалуй, мрачноваты для канцелярии небесной. И, если уж причуды чиновников - воля Неба, то где же справедливость замалчивать ее? Почему приглашенному землемеру в "Замке" никто не может внятно объяснить, нужен ли он или нет в деревне (на этой земле), а герою "Процесса" никто не удосуживается растолковать, в чем же именно его вина, коль скоро он виновен?
  В романах Кафки произошло странное смешение двух пластов, неосознанное, пожалуй, им самим (этим они духовно опасны, так как могут вызвать то же смешение и в мозгу неподготовленного читателя) Его ли, впрочем, это вина? С детства страдая от жестоких ударов судьбы, наблюдая ее холодное безразличие к нему и прочим своими чуткими пугливыми глазами, но оставаясь в рамках еврейской культуры, не приемлющей идеи мирового Искусителя, Кафка вынужден был именно это равнодушие толковать как Божью волю (не столько даже Божью, сколько волю надстоящих над человеком могущественных сил, впрочем, бог Ветхого Завета традиционно жесток. Не видеть ничего кроме этих сил: о несчастная судьба!).
  Вновь вернемся к русскому мистику, сколь мы ни опасаемся надоесть читателю частым обращением к нему (но у нас нет пока иных возможностей раскрыть общемировое значение писателя, особенного такого мистического, как Кафка). Даниил Андреев представляет служителей кармы как высокоразумных, призванных в результате компромисса между Логосом и наместником Люцифера на Земле, пришедших с другой планеты, равно чуждых силам Добра и Зла и СОВЕРШЕННО РАВНОДУШНЫХ К ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЧУВСТВАМ существ. Именно таких чиновников мы неизменно и встречаем во всех романах. Удивительны почти детальные совпадения, например, упоминание об огромности размеров этих существ в "Розе мира" и то подспудное чувство их огромности, которое возникает от чтения Кафки. Возможно, конечно же, что никаких "служителей кармы" (а что еще может сказать вам автор, сохраняющий научный нейтралитет?) на самом деле не существует - но мы просто не могли пройти мимо этого знаменательного совпадения.
  Итак, самое важное значение писателя - в убедительном изображении всеобъемлющего закона нравственной причинности и его мелких механизмов, в напоминании, что он существует и существовал всегда; что его незнание или незнание причин приговора не освобождает от ответственности человека и что наивен желающий укрыться от него, что управляющие человеческой судьбой как следствием поступков и выборов поистине могущественны, почти всесильны; наконец, в достоверном представлении "серости" Закона (середины между белым и черным), которое не грешит ни идеализацией, ни высмеиванием, но представляет истинный масштаб проблемы и духовных сущностей, за ней стоящих.
  О, волей-неволей в читателе все же разгорается негодование и возмущение этим канцелярским безразличием! Это - также сильная нравственная сторона Кафковской прозы, ибо человек, возмутившийся против мирового порядка и его косности, будет этот порядок улучшать. Увы, характер автора и мрачный тон романов, к сожалению, как будто не оставляют на это надежды, грозя заразить фатализмом и самого читателя, и в этом - также опасная, дурная сторона творчества Кафки. Как содержание вести, так и сама весть Кафки срединна между добром и злом, он так и не стал абсолютно "светлым" художником-пророком (это его трагическая беда). Однако "Замок" остался незаконченным, а его герой предпринимает активные действия, строит планы, собирается бороться против чиновничьего засилья. О, если бы нашелся автор, сумевший закончить "Замок" не так, как планировал сам Кафка, но оптимистично и доказавший главенствование воли человека над "компромиссными", "полусправедливыми" законами возмездия!
  
  Томас Манн
  
  Есть любопытный закон, по которому для рождения по-настоящему крупного художника необходима благоприятная наследственность: "ген" творчества, воспринятый от родителей. Так, отцы Моцарта, Бетховена, Баха, Мендельсона сами были музыкантами.
  Видимо, эта же закономерность проявилась в семье Маннов. Однако из обоих братьев именно Томасу, а не Генриху заслуженно принадлежит слава одного из самых одаренных немецких прозаиков.
  Любой англосакс (а немец - в особенности) склонен к самоанализу, неустанному самокопанию, неутомимому изучению своего внутреннего мира - своеобразный "комплекс Гамлета" - и, чем крупнее личность изучающего, тем значительнее плоды этого процесса, вырастающие порой до размеров научного или философского направления. ЭЭтому занятию предавался и Томас Манн, гениальный художник слова, и, рефлексируя свое творчество, он неприметно вышел на феномен художественного творчества вообще. Впервые писатель как бы выходит сам из себя, оборачивается и созерцает себя самого - а затем и других своих собратьев, а затем каждого человека, взявшего в руки перо. В Романо-католической культуре, сколь сама по себе она ни была проникнута творчеством, такого писателя не могло появиться - именно в силу непосредственности, детской естественности творения, "легкости", с какой человеку той культуры оно давалось - а разве будешь задумываться над тем, что считаешь игрушкой? И разве захочешь заставлять себя заниматься тем, что мыслится только как удовольствие? Но для англичанина или немца "игра - дело серьезное"...
  Совокупность текстов Манна - это подробнейшая карта страны творчества с ее проторенными дорогами и нехожеными тропками, водопадами кипучего вдохновения и дремучими лесами тяжелой творческой работы, высотами духа, пустынями безблагодатного "писательского ремесленничества", низинами, оврагами, обрывами, пропастями... Он сам познал и первые, и вторые, и третьи, изойдя эту страну вдоль и поперек.
  Но начнем по порядку, с "пустынь" и "равнин". Вот перед нами "Паяц", обеспеченный интеллигент с замашками поэта и музыканта. Увы, насколько пустым и в результате мучительным оказывается его интеллигентское счастье, наслаждение гениальными текстами и музыкой! САМО ПО СЕБЕ ИСКУССТВО НИКЧЕМНО, ЕСЛИ ЕСТЬ ТОЛЬКО САМОЦЕЛЬ, А НЕ СОПРОВОЖДАЕТ РОСТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ В ПОИСКЕ ЕЕ ЗАДАЧИ - мысль, до которой советские интеллигенты дошли самостоятельно, но, увы, слишком поздно.
  Но "Паяц" - дилетант. Несколько выше его стоят "профессионалы", "работники поэзии", например, господин Шпинель из "Тристана" или Тонио Крёгер из одноименной новеллы. Эти люди со всей силой, на какую способны, презирают непосвященных, профанов, вообразивших, будто доступ в страну Искусства легок и открыт любому гвардейскому офицеру, решившему накропать "стишки на случай". Презрение отчасти обоснованное: в любое время, а в наше - особенно, некоторые люди склонны думать, что не требуется никаких сверхусилий, ни, тем более, больших способностей, чтобы соединять вместе слова или ноты - достаточно одного "зова сердца" (который орган с успехом может заменяться не только головой, но желудком или пенисом). Огромное количество современной прозы и музыки безобразного качества - убедительное доказательство существования таких людей. Уже за одно противоборство ложной идее о том, что между истинным художественным творчеством и самовыражением на досуге нужно ставить знак равенства, Томасу Манну нужно воздвигнуть памятник, а распространение его книг - всемерно поощрять. Итак, сама "вольная игра рассудка" требует УМЕНИЯ и Т Р У Д А - второй лейтмотив у Манна (кстати, именно к такому выводу естественным образом и должен был прийти англосакс).
  Но на все интеллигентские терзания Крёгера, происходящие будто бы оттого, что "всякий творящий - проклят" (так пафосно заявляет он сам), Лизавета Ивановна, русская женщина (!), без обиняков и с большой долей здравого смысла отвечает: "Вы, Крёгер, со всеми вашими метаниями - обыкновеннейший бюргер". Удар попадает в цель: "Вы меня доконали" - стонет Тонио. Как точно! Можно быть талантливым писателем, умелым и работящим, но при том оставаться бюргером, обычным ремесленником своего станка, а назначение искусства все же выше, что может уразуметь и ребенок. И вот мы уже, вместе с Томасом Манном, взбираемся на следующую ступень.
  На ней - Густав фон Ашенбах, герой "Смерти в Венеции". Писатель талантливый, более того, общепризнанный, классик при жизни - но крылатого вдохновения его писательство лишено, с усилием он борется за каждую новую главу, и легко бы поставить его на одну доску с Крёгером, если бы не стоический, ежедневный, многолетний ГЕРОИЗМ этого усилия. Ашенбах - доблестный солдат творчества ("а искусство - война, изнурительный бой"), и отдает ему лучшие часы своего бодрствования и активности ума не ради славы (ее он уже достиг), а ради высокой цели С Л У Ж Е Н И Я. Творчество как служение и битва, великая идея! (Кому, правда - писатель сам едва ли сознает чётко, но, в любом случае - не своей мошне и не желанию "получать удовольствие", кое, как возгласил недавно современный классик Борис Акунин, и есть его, Акунина, личный движитель). Своей стране, поскольку пишет о ее истории и помогает живущим в ней осознать ее лучше. И более того: тексты Ашенбаха уже включены в учебники, замечает Манн, значит - еще и (пусть неосознанно) образованию, воспитанию, "возвышению человека над самим собой". Две равно великие цели, итак, ТВОРЧЕСТВО КАК СЛУЖЕНИЕ ВЕЛИКОМУ И СПОСОБ ВОЗВЫШЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА.
  Но и это - не предел. Предел гораздо выше, и его изображения Т. Манн, увы, не достигает, но намекает на него. "По-вашему, выходит, что ЦЕЛИТЕЛЬНОЕ, ОСВЯЩАЮЩЕЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ ЛИТЕРАТУРЫ, ПРЕОДОЛЕНИЕ СТРАСТЕЙ [опять, заметьте, "преодоление страстей", общекультурный идеал!] ПОСРЕДСТВОМ ПОЗНАНИЯ И СЛОВА, ЛИТЕРАТУРА КАК ПУТЬ КО ВСЕПОНИМАНИЮ, КО ВСЕПРОЩЕНИЮ И ЛЮБВИ, ЧТО... ЛИТЕРАТОР КАК СОВЕРШЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, КАК СВЯТОЙ - ТОЛЬКО ФИКЦИЯ?.." - восклицает уже знакомая нам Лизавета Ивановна. ("Вы вправе так говорить, - замечает Тонио, - ибо достойная преклонения русская литература и есть та святая литература, о какой вы сейчас говорили"). Это - высокий идеал ХУДОЖНИКА КАК ПРОРОКА, НОСИТЕЛЯ НРАВСТВЕННОЙ ВЕСТИ, и ответ Тонио понятен, ведь великие русские писатели именно так неизменно осознавали свое творчество (за исключением, пожалуй, одного Набокова, но не случайно он стал писателем американским). Это не дает нам, русским, права на особую гордость, ибо и среди всех других наций писателей-вестников немало.
  Но по-настоящему крупного и, более того, гениального художника Т. Манн все же рисует, и размах этого изображения требует объема романа. Это - Адриан Леверкюн, композитор, главный герой "Доктора Фаустуса". И именно к этому гений приходит - будьте внимательны - абсолютно реальный для англосакса ДЬЯВОЛ и заключает с ним сделку: гениальность в обмен на душу, вернее, на неспособность ощущения любви и человеческого тепла. Нужно ли говорить, что именно на музыке Леверкюна в первую очередь отражается эта сделка? Вообще, скажем честно, что Манн - певец не столько искусства, сколько ИСКУШЕНИЯ В ИСКУССТВЕ, бездн, открывающихся перед художником, и жутких следствий падения в них. Глухими громовыми раскатами звучит намек на возможность такого падения, содомии, мужеложства даже в рассказе об Ашенбахе, кристально честном солдате своей профессии, а уж у других "творцов", с совестью, не отягощенной никаким "кодексом солдата", эта возможность переходит в действительность. Так, например, творческая аморальность Шпинеля ведет к смерти: он, здоровенный детина, видите ли, возжелал от очаровательной пианистки сильных впечатлений для себя, но не задумался, что они могут быть смертельны для хрупкой и больной женщины. А "Марио и фокусник", жуткий образ подчиняющей других, гипнотической, обольщающей, разлагающей силы "волшебника слова"! Недаром Манн, гуманист, все же облегченно вздыхает (а вместе с ним - и читатель), когда один из зрителей убивает злого чародея.
  В этой вести - вести о ПРОСТОТЕ И УЖАСЕ НРАВСТВЕННОГО ПАДЕНИЯ ИМЕННО ДЛЯ ХУДОЖНИКА И ОБ ЕГО ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА СУДЬБЫ ИСКАЛЕЧЕННЫХ ПЛОДАМИ ТАКОГО "СОВРАЩЕННОГО" ТВОРЧЕСТВА ДУШ - возможно, самое великое значение Томаса Манна не только для своей культуры, но вообще для культуры мировой, поскольку ни у кого больше не прозвучала она с такой силой, ясностью и отчетливостью.
  
  Рильке
  
  Немцы глубокомысленны. Это не дешевое остроумие французов и не наукообразное стремление американцев за каждым явлением жизни закрепить слово с окончанием на "изм". Это действительное глубокомыслие, которое в своем благородном полете мало заботится о том, как выглядит и со стороны и легко ли воспринимается (прочитавшие ходя бы две страницы из трудов немецких классических философов, безусловно, согласятся с этим). И именно это глубокомыслие, вернее, как раз трудности его усвоения, помешало мировой известности Рильке, одного из оригинальнейших немецких поэтов.
  Представляя читателю портрет одного крупного художника, мы на самом деле характеризуем целый их ряд, ведь такой художник всегда имеет подражателей или, по крайней мере, творческих единомышленников, воспринявших своим творческим зрением примерно то же, что и он, но не сумевших рассказать об этом так же ясно и хорошо. Рильке - не поэт сам по себе, но целая эпоха, целое течение в немецкой и даже английской поэзии, к которому нужно отнести длинный ряд других сочинителей, например, Пауля Целана или - как это ни странно - Уолта Уитмена (хотя, возможно, они были бы удивлены и даже оскорблены, услышав о том, что кто-то сравнивает их с Рильке). Здесь речь идет не о подражании или влиянии, а о том, что способность художника Англосаксонской культуры проникать в суть вещей, знакомая и другим, воплотилась в Рильке чуть ли не с наибольшей полнотой (и была им воплощена в стихе высокой, классической красоты, так далекой от подчас вульгарного, по-американски демократического языка Уитмена - и, в конце концов, об Уитмене уже написал Роллан в "Жизни Вивекананды").
  Нарочно мы разнесли некоторым расстоянием Новалиса и Рильке: по причине их похожести. Но не дает ли она возможности спутать их, и есть ли тогда вообще между двумя поэтами принципиальная разница? Разница есть. Новалис восторжен, Рильке - спокоен. Новалис открывает нам великие тайны бытия, а Рильке... Так и хочется написать "тайны обыденности", но на самом деле он и не открывает никаких тайн. Новалис - мыслитель и философ. Рильке - поэт, и он просто превращает читателя в своего соучастника, заставляя не думать о жизни, но видеть, слышать, пробовать на вкус жизнь его, поэта, зоркими, много вмещающими глазами.
  Что же увидел он сам, чтобы рассказывать нам об этом в стихах то стройно-выверенных, как здание в стиле ампира, то взбунтовавшихся против всяких преград ритма и рифмы, как морская стихия?
  Говоря самыми общими словами, Рильке есть великий - придется использовать странное слово - инкорпоратор, человек, способный воплотиться во все и вся и в каждой вещи прочувствовать Единую душу, равно как ощутить и себя частью этого великого Дыхания Единого. Новалис истину о духовном единстве всего сущего ПОНЯЛ и облек в ясные слова. Рильке - ПОЧУВСТВОВАЛ и излил горячий металл своего чувства в строгую поэтическую форму - о, насколько она разнообразна, как много сторон Жизни открывают эти стихи! Творческое провозвестие Рильке, проходя через их призму, распадается, как луч света, на множество ярких идей.
  Подобно цветам радуги, мы насчитали семь таковых, которые назовем ниже. (Мы вынуждены давать стихи, за исключением "Сонетов к Орфею", в собственном переводе, а переводы "Сонетов" А. Пурина корректировать: при этом теряется красота рифмы, но приходится пожертвовать ей ради сохранения смысла, который переводчики не только не всегда успешно переводили, но и не всегда успешно понимали). Но, назвав их, мы умолкаем и предоставляем говорить поэту, рядом с которым все наши слова покажутся бледными.
  1. Душа не живет в мире земном, человеку не принадлежат вещи, и бессмысленно их заклание или собирание (идея Евангелия); равным образом не нужно человеку чрезмерно привязываться к вещам или другим людям (идея буддизма):
   Моя жизнь, - говорят, - моя жена,
   Ребенок мой...
   ...
   Не бойся, Бог. Они рекут "моё" -
   А вещи это терпят молчаливо.
   "Мои деревья", - так же думать вправе
   Летящий ветер.
  
   ...Не замечал ли ты, зритель, на стелах античных
   Жестов людских осторожность? Любовь и прощанье
   Хрупко так клались на плечи, как будто из ткани
   Сотканы были иной, чем у нас. Те ладони
   Еле сжимают друг друга, хоть мощь в этих торсах.
   Те люди знали: лишь столько дано человеку;
   Т а к лишь нам можно друг друга касаться: сильнее
   Боги одни нас берут...
  2. Технический прогресс грозит человеку смертью души.
   Слышал ли новость, Бог -
   Гулы, грохоты эти?
   На голову все с ног
   Словно стало на свете...
   ...На станок погляди:
   Он вальцует, торцует -
   Мстит: рубцует, лупцует
   Нас; без сердца в груди
   Нас, ведомый, ведет;
   Наши силы крадет.
  
   Всем достиженьям машина грозит - уничтожит
   Их, лишь охватит наш дух, быть в послушанье устав.
  Технический прогресс еще не знаменует собой эволюции:
   Не думайте, что кабели морские
   Колеса Будущего завращали.
   С эонами лишь говорят эоны.
  3. Господь - не в пышности, но в бедности: в простоте, ясности и благородстве духа:
   Ведь Ты не ведаешь богатства
   И экономишь каждый грош,
   Ведь Ты - крестьянин с бородою,
   От первых до последних дней.
  4. Мир был воистину создан и продолжает создаваться ныне, весь Мир есть великий творческий акт, и человеку доступно богосотворчество, хотя оно и требует высокого совершенства души и отказа от личного эгоизма:
   Бог всемогущ. Но как, скажите, нам
   Чья суть - разлад, пройти стезею Бога -
   Сквозь лиру?...
   ...Напев - не страсть, Ты учишь; не закон
   Условный; не алчба конечной цели.
   Петь - значит б ы т ь...
   ...Не то, что мнят им юноши, чьи рты
   Раскрыты стоном страсти...
   ...Истинное пенье -
  Иное: оболочка немоты,
   Дыханье в Боге, ветер, дуновенье.
  Человек способен даже к творению живых существ
   Да, н е б ы л о его. Но, столь любим,
   Воистину, он с т а л, тот чистый зверь.
  5. Человек, думая, что живет истинно, лишь играет роль одну из своих жизней.
   И мир все полон ролей, что играем,
   Пока в игре понравиться мы тщимся,
  Играет смерть, хоть та не люба нам.
  Человек перевоплощается, собирая опыт через воплощения.
   ...Знаешь, Марина, как часто,
  Воля слепая несла нас в преддверье рожденья
   Нового... Нас ли? Лишь тело из глаз, только глаз...
  (Последнее, между прочим, - отрывок из стихотворения, адресованного Марине Цветаевой)
  Мы, насильники, продлимся дольше.
   Но когда, в какой из жизней, больше
   Чем цветы, откроемся для мира?
  Человек, как он полагает себя, не есть единство, но только поток текущих мыслей и чувств (также мысль буддийской философии):
   Кто не глядел на сердца занавес?
   Вот поднялся он...
   ... Вышел и танцовщик:
   Не т о т! И, как легко он ни танцует,
   Переодет он: он обычный бюргер
   К себе домой идущий через кухню.
  6. Опыт воплощения человека ценен именно глубоким погружением в материю. На этой земле человеку необходимо познавать земное не меньше небесного.
   Что же т у д а мы возьмем? Ничего из того,
   Что здесь познали, так пошло оно и банально.
   Так значит, скорбь нашу, муку и опыт любви.
   Сплошь н е с к а з а н н о е все. Но позднее
   Звездам - зачем оно? Л у ч ш е они несказанны...
   ...Здесь мы затем, чтобы вещи назвать: дом, колодец,
   Дерево, мост, и окно, и кувшин - но сказать
   Т а к, о пойми же, как сами те вещи ни разу
   Не были, даже не думали так о себе...
   ...З д е с ь только - время того, о чем можно с к а з а т ь.
  (Отметим, что разрядка отдельных слов - не наша, но принадлежит самому поэту).
  7. Все в мире взаимосвязано, и поток, одушевляющий отдельные тела - на самом деле един.
   Сквозит через живых о д н о пространство:
   И птицы проникают нас в полете.
   И я, хочу расти, гляжу в окно:
   И вижу: дерево растет в о м н е.
  Все в мире изменчиво, и человек не должен держаться за неизменные формы во избежание своего закоснения:
   Не нужно камня памятного: роза
   Весной блаженно прозревает им.
   Се есть Орфей. Его метаморфоза
   Не пресечется. Именем иным
   Не оскверняй созвучий. Не всегда ли
   Поет Орфей? Он вновь придет...
  
   Жди превращения. О, пусть увлечет тебя пламя:
   В нём совершенствуясь, вещь уничтожает себя.
   Сам созидающий дух, чертящий мир перед нами,
   Зыбок, в схемах своих пункт поворотный любя.
   Те, что в покое - мертвы, и уже погрешимы
   Стали...
   Тех, кто истек родником, постигает познанье
   И полноводно ведет по пути созиданья
   Русла, что, в устье начавшись, стремится в исток.
   Всякая радость - дитя изумленной разлуки.
   Дафна, воздев шелестящие листьями руки
   Жаждет, чтоб ты превратился в воздушный поток.
  
  Шекспир
  
  Если, говоря о Данте, мы уже чувствовали, что вступаем на каменистую почву дерзкого разговора о мировом гении, то имя Шекспира вообще способно заставить оцепенеть любого критика. Немногие стряхнули с себя это оцепенение, преодолев магию этого "Потрясающего копьём" против любого дерзкого хулителя имени. (В России этими немногими оказались, между, прочим, Толстой, Тургенев и Пастернак). Но, впрочем, мы далеки от иронии. Шекспир огромен. Это сообщение, не блещущее, увы, особой новизной - плод не подобострастного и, в сущности, равнодушного уважения словесника, а горячей любви человека, "переболевшего" Шекспиром в ранней юности. Автор помнит, как еще в 14 лет, после продолжительного чтения комедий Шекспира на ночь, ему приснился сюжет монументальной драмы, герои которой говорили пятистопным ямбом. Только спустя 7 лет ваш покорный слуга посчитал себя достаточно умелым, чтобы оформить этот сюжет в литературный текст. Эти личные воспоминания, вообще-то неуместные, приводятся с единственной целью: доказать, что автор имеет право на свое суждение о Шекспире, ибо относится к нему далеко не с той профессиональной холодностью филолога, которая убивает любое душевное волнение, трепет и самую суть любой литературы, любого искусства и, в конечном итоге, самой жизни.
  Величие Шекспира - это, прежде всего, величие созданных им образов, из которых титан - каждый второй. Сам Яго или Ричард III грандиозны в своем злодействе. Все они при этом - и даже несмотря на свою огромность - высоко правдоподобны. Несложно нарисовать карикатуру на человека, доведя до предела, до абсурда некоторые его качества: история литературы изобилует примерами таких карикатур - родных братьев и сестер Скупого или Правдина (с Мольером и Фонвизиным - отцами последних). Сложно же достоверно изобразить, предугадать, п р е д с т а в и т ь п с и х о л о г и ю и п о с т у п к и реального человека, опустившегося в своем движении до самых отвратительных или поднявшегося до самых благородных поступков. (Последних, увы, мы не наблюдаем у Шекспира, исключая, может быть, полусказочного Просперо). Изображение нравственных крайностей, как мы помним, было одной из задач Кальдерона. Отличие Кальдерона от Шекспира в том, что первый и не очень стремится к реалистичности своего изображения: жуткого воздействия выразительных мазков кисти ему довольно. Шекспир же, если рисует Дьявола, не забудет прорисовать каждый волосок и с высокой точностью передать игру света и тени на рогах, хвосте и копытах... Последнее роднит Шекспира с Достоевским.
  Но одной величины образов мало для того, чтобы заслужить нелицемерную всемирную славу величайшего драматурга всех времен. Образы Ибсена также значительны, однако это еще не дает ему права встать с Шекспиром рядом. Гениальность, как мы не устаем повторять, еще не делает художника пророком, но в случае Шекспира именно чувство, определившее его драматургическую гениальность, указало его общекультурное значение. Это чувство - ощущение драматического сюжета. Но что есть драма как не подобие жизни? Драматический сюжет - как не цепь событий, сделанных неизбежными силой закона событийных причин и следствий волевого выбора, иными словами, закона кармы?
  Нет, Шекспир - не Кафка, и никаких "чиновников", призванных наблюдать за исполнением этого закона, он своим творческим взором не видит. Он видит следствия. Но каковы следствия! Задумывался ли кто-нибудь, почему, несмотря на чистоту и высоту души главных героев, их неизбежно ждет трагическая развязка? (Не забудем, что Шекспир - величайших реалист, его можно упрекнуть в отдельных нестыковках, но никогда - не в логике развития сюжета, неумолимой логике, не в том, что его смерти или самоубийства неожиданны и абсурдны. Последнего, к сожалению, нельзя сказать о талантливой ученице Шекспира: американской кинодраматургии. Шекспир, как и Кальдерон, эффектен в развертывании сюжета, а особенно - в жестокой развязке - но, хотя современные кинодрамы и полны самых что ни на есть эффектных "шекспировских" смертей, когда герои - прямо как в "Ромео и Джульетте" - умирают, не дожив пяти минут до возможного счастья или победы прогрессивного человечества, в таких смертях практически никогда не ощущается их истинности и неизбежности, а драма, созданная специально для того, чтобы пощекотать нервы зрителя, согласитесь, становится фарсом).
  Понятна трагедия Макбета и даже короля Лира, даже Гамлета: она - результат их собственного выбора, следствия исключительно их свободных поступков. (Гамлет, впрочем, о своем выборе и не сожалеет: он-то сам готов к своей смерти. Но не слишком ли много трупов оставляет после себя его решение мстить?). Но как могли погибнуть невинные Ромео и Джульетта, Отелло и Дездемона, если Мировые законы всегда и во всем руководствуются Высшей справедливостью? Так, значит, не во всем и не всегда? (Но об этом мы уже говорили при характеристике других художниках слова: Шекспир - лишняя аргументация, но не повод повторяться). Или эти "невиновные" все же в чем-то виновны? Пожалуй, несложно при желании увидеть в "Ромео и Джульетте" - трагедию родовой кармы (следствие напряженной многолетней взаимной ненависти семей), а в "Отелло" - трагедию кармы расовой (следствие неприязни к чернокожим? Как это ни абсурдно на первый взгляд, но, не относись с такой нелюбовью Брабанцио, отец Дездемоны, к этому "чудовищу чернее сажи" и к решению своей дочери, трагедия едва бы получила свой колоссальный размах). Однако ведь человек не виноват в том, что рождается в той или иной семье или с тем или иным цветом кожи! (Обратите внимание: вот она, проповедь т е р п и м о с т и, расовой или мировоззренческой, столь характерная для всей Англосаксонской культуры! Недаром единственный радостный итог смерти двух влюбленных, итог столь значительный, что эту смерть даже как будто оправдывает - примирение враждующих сторон). Это же попросту "нечестно"! - не в смысле кармическом, но в смысле естественной, всем понятной справедливости. Но нет - у "чиновников Суда" есть, по крайней мере, формальные поводы для осуждения и наказания. Ромео убивает брата Джульетты (пусть в порыве справедливого возмездия, пусть самого трижды убийцу). Отелло поддается яду речей Яго, несправедливому гневу и ревности, недостойной человека в любых случаях. И все же наказание несоизмеримо с преступлением! Не в этом ли - шекспировская основная весть и главное предупреждение читателю?
  Будь осторожен! - кричат его драмы. - Бойся себя и зверя в себе! Бойся своего выбора, своего искушения, своих поступков, уводящих в бездну! Бойся не только за себя, но и за других людей, которых ты увлекаешь в омут следствий своих поступков, предуготовляя им незаслуженное страдание, маленький Гамлет! И, наконец, бойся судьбы - потому что любым твоим неосторожным жестом, словом, взглядом, намерением, необдуманным проклятием, секундным раздражением, минутным гневом с радостью воспользуется Враг рода человеческого, громоздя против тебя такие обвинения и готовя тебе и ближним такие кары, которые во много раз превышают скромный проступок! - В этом идеале с а м о о б л а д а н и я - великое сообщение Шекспира, для восприятия, понимания и руководства которым мы должны найти в себе достаточно мудрости.
  
  Диккенс
  
  Возможно, романы Диккенса есть самый лучший образчик того, КАК надо писать хорошие романы
  Любитель детективных историй найдет в них сложный, запутанный, интригующий сюжет с неожиданными поворотами и разоблачениями.
  Отец или мать семейства со спокойной душой смогут читать эти книги вслух своим многочисленным чадам: они не встретят ни откровенных сцен, ни грубых слов, а сам текст книги исподволь, мягко убаюкает душу ребенка чувствами любви и сострадания. Кстати, Диккенс очень любил детей, и прекрасные образы детей и подростков вы найдете почти в каждом его творении: в "Оливере Твисте", в "Дэвиде Копперфилде", в "Николасе Никллби", в "Лавке древностей", в "Больших надеждах", в "Крошке Доррит", в "Домби и сыне", в "Холодном доме"... (Все эти романы автор прочел с огромным удовольствием в самое разное время своей жизни: в 24 года они не менее увлекательны, чем в 14, хотя, разумеется, люди, испортившие свой вкус Ириной Денежкиной или Бегбеддером, могут с нами не согласиться).
  Наконец, любители Нетленного и искатели духовных истин также обнаружит их: правда, не сложные философемы, не таинственные "архетипы", а лишь волнующие, звенящие чувства из разряда тех, что только и достоин испытывать человек как создание Божье.
  Выше головы не прыгнешь, говорит русская пословица. Лишь с трудом способен художник выйти из очерченного ему некой невидимой силой круга его личного дарования. Диккенс и не выходит за этот круг - но сам по себе круг его дара достаточно велик. Диккенс не способен к изображению "достоевщины", грязной "изнанки жизни", бездонных пропастей и провалов в душе человека. Даже его злодеи или несколько картинны, или, на поверку, оказываются не такими уж и злодеями: неплохими, в сущности, людьми, у которых временно помутился нравственный рассудок. Писатель любовно ведет этих своих больных к нравственному выздоровлению, мистера Домби, например: пусть оно и стоит господину владельцу огромной корпорации полного разорения и смерти сына, оно завершается преображением человека. (А разве не менее достойно изобразить восхождение человека, чем его падение? Гоголь в литературе русской так и не сумел разрешить этой задачи).
  Если уж корпорации пришлись к слову, начнем разговор о заслугах Диккенса с этой, не столь важной именно рядом с прочими его достоинствами, но имеющей общекультурное значение: с выведения им типа положительного, честного, работящего и - представьте себе! - высоконравственного б и з н е с м е н а, который (как в "Крошке Доррит") скорее угодит в долговую тюрьму, чем "подставит" своего долгового партнера. Где ты, русский Диккенс, который вознесет образ российского дельца на такую же высоту?
  Диккенс - плоть от плоти своей культуры: он не нищенствует, подобно Достоевскому, а на честно заработанные романами деньги строит немаленький дом, в котором размещается все его многочисленное семейство. (Как, впрочем, и Шекспир, который, говорят, занимался торговлей леса, а драмы писал на досуге. Как и Гёте, государственный служащий с солидным окладом... Мы менее всего хотим осудить этих гениев, напротив, мы восхищаемся их умением воплотить в себе идеал гармоничного человека, не забывших ни о хлебе насущном, ни о Хлебе Сверхсущем). И кому же, как не Диккенсу, знать о развращающем действии незаслуженного богатства? (Услышьте нас, русские бизнесмены!). Речь не только о мистере Домби: "Отец Маршалси", долговой тюрьмы в "Крошке Доррит", получив свободу и немалое состояние, становится немалым мучением для самых чутких из своих ближних. В "Нашем общем друге" главный герой даже решает устроить испытание своей любимой и не сообщает той о неожиданном наследстве: полюбит ли она его бедным и униженным? Нужно сказать, что девушка с честью проходит нелегкое испытание - не в пример некоторым девушкам современным.
  Но отвлечемся от злобы дня: не строительством деловой этики велик Диккенс прежде всего. Мы перечислим (увы, лишь в назывном порядке) прочие важнейшие задачи его творчества.
  Это, во-первых, внимание к ребенку, раскрытие сложности, богатства, чистоты, своеобразия его внутреннего мира, пробуждение у всего человечества интереса и сочувствия к проблемам детей и детства. Вы не забыли, что дети - главные герои большинства Диккенсовских романов?
  С этой первой задачей тесно связана и вторая: пробуждение внимания людей к вопросам воспитания. Диккенс, между прочим, очень педагогичен, и не только воспитывающим действием своих книг, но глубоким проникновением в психологию учащегося и учителя. Нужно ли говорить, что современная Диккенсу школа была далека от идеала? Нужно ли говорить, что и с тех пор школа продвинулась недалеко в сокращении детских мучений? Диккенс заявляет о проблеме со всей серьезностью: в "Холодном доме" злодеем-убийцей оказывается абсолютно положительный, принципиальный, образцовый школьный учитель, и это - отнюдь не натяжка, как в плохих современных детективах, а естественное, правдоподобное следствие калечащей душу образовательной системы. Не льстите себе, современные учителя! Дело - не в палочных наказаниях, а в том холоде, равнодушии, непомерной гордости и невнимании к людям, которое современная школа не хуже всех прочих воспитывает в педагоге. Автор не может умолчать об этой проблеме, и поэтому просит простить его, может быть, неуместную здесь эмоциональность.
  И, наконец, третья, важнейшая интенция творчества Диккенса - это пробуждение сострадания к человеку вообще, высокой и достойной любви к людям, несчастным, страдающим, измученным как общечеловеческими горями и заботами, так и современной писателю (и нам) цивилизацией. Диккенс - один из немногих авторов, чтение которых способно вызвать слезы не только у сентиментальной и глуповатой барышни, но и у взрослого мужчины. Эта миссия Диккенса роднит его с Гюго (но Гюго ему уступает), пожалуй, с Чеховым, и, конечно же, с Достоевским. Не будем измерять, какое из светил ярче, ведь каждый велик в своей области. Скромной заслугой автора будет, если некто, после знакомства с этим портретом, отправится в библиотеку или книжный магазин, чтобы обнаружить там Диккенса, недаром любимого и почитаемого всем англоговорящим миром.
  
  музыка
  
  Музыка Англосаксонской культуры воистину огромна.
  Огромна не только в смысле своей длительности (мы уже говорили о тетралогии Вагнера), но и по своему культурному и духовному значению. Уже многажды упомянутый нами Сирил Скотт в своей книге подробно характеризует 17 композиторов, оказавших особое влияние на развитие человечества своей музыкой, из этих семнадцати восемь (Гендель, Бах, Бетховен, Мендельсон, Шуман, Вагнер, Штраус, Шёнберг) - немцы и два (Григ, Делиус) - скандинавы, то есть больше половины относятся именно к Англосаксонской культуре.
  Мы не будем повторять великого композитора и музыкального философа, пытаясь превзойти своим скромным разумением его глубокие характеристики. Обратимся лучше к общим чертам музыки Северо-западных стран, как ни странно, на первый взгляд, искать общее в ораториях Генделя и сочинениях Шёнберга.
  Впрочем, это общее все же есть, и заключается оно, прежде всего, в самой "технике исполнения" Не пришло ли на ум читателю, что понятие симфонического оркестра как таковое в музыке впервые зарождается со времен Гайдна (австрийца, то есть, в общем смысле, "англосакса")? Сам Вивальди писал свои концерты для "камерного", в современном понимании, оркестра, которому и дирижер-то, в сущности, был не нужен: его роль мог исполнять чембалист, отбивающий такт ногой. У Малера же количество музыкантов в оркестре достигает сотни, и это - не предел.
  Большое количество музыкантов, играющих в ансамбле, вынуждены приноравливаться друг к другу, "слушать" друг друга, что и является основой т а к т и ч н о с т и - как и с а м о к о н т р о л я, умения "наступить на горло собственной песне", поступиться своей исполнительской манерой ради общего дела. Режиссер же должен координировать труд музыкантов разного возраста, мастерства и темперамента: воистину сложная задача, требующая все тех же качеств (сдержанность среди них, видимо, стоит на первом месте...).
  Однако это - только внешняя сторона музыки. Сущностная же заключается в том, что с появлением большого числа одновременно играющих музыкантов открываются такие возможности для развития полифонии, которые и не снились культурам предыдущим. О, полифония, высоко почитаемое понятие для Западной Европы! Говорят, великий Бах мог сесть за орган и клавесин и импровизировать (!) пятиголосную (!) фугу...
  Ранее мы соотносили мелодический рисунок с рисунком изобразительным: с линией (а в психике человека - с мыслью). Для мультфильма или карикатуры достаточно одной-двух выразительных линий, но дли рисунка реалистического их требуется великое множество. Подобно тому, как мы раньше говорили о реализме в литературе и живописи, мы можем говорить о реализме в музыке, что выражается в строгом согласии одной мелодической линии - с другой (но об этом - чуть позже). Если же одна мелодия способна выразить одну мысль, то можно найти аналогию полифонии в жизни: это плюрализм, множественность мнений, каждое из которых имеет равную ценность. Понятие плюрализма и уважения чужого мнения (опять-таки, понятийной основы тактичности) для Англосаксонской культуры является столь же священным, и мы смеем думать, что воспитано оно могло быть не в последнюю очередь умением слушать произведения с двумя, тремя и более мелодическими линиями, любая из которых наделена самостоятельным и, более того, зачастую равным "по весу" сравнительно с другими значением. Эта одинаковая значимость мелодий особенно заметна в таких жанрах, как симфония и струнный квартет: заметим, что именно они становятся, в сравнении с музыкальными жанрами предыдущих эпох, особенно популярными. Мы мыслим Бетховена как автора, в первую очередь, Девятой симфонии, а Вагнера - как создателя симфонических увертюр (сравним: Чайковский и Рахманинов нам известны в основном по своим концертам)
  Впервые в музыке высот достигает учение о гармонических (прима, терция, квинта, октава, отчасти кварта) и дисгармонических (секунда, секста, септима) интервалах, жизненно необходимое для написания хотя бы двух тактов полифонической мелодии (раньше оно и не могло иметь такой важности, потому что и не требовалось соединять так много мелодических нитей в единую ткань). И вновь: о чем мы говорим здесь как не о п р и н о р о в л е н и и (основе такта), согласовании одного музыкального сюжета с другим, и всех их - с общей тональностью пьесы? Звучание именно гармонических интервалов, аккордов, одновременных нот, находящихся друг с другом в приятной слуху пропорции, способно вызвать в человеческой душе покой и согласие, так необходимые для обретения самообладания, в то время как сольная мелодия, поражающая своей красотой, едва ли способна к такому действию, и уж тем более неспособна к этому дисгармоническая какофония.
  Напоследок, раз уж мы заговорили о гармонии интервалов, укажем на преобладающие инструменты: это струнные смычковые (вспомните жанр струнного квартета), впервые появившиеся в предыдущей культуре, но занимавшие в ней достаточное скромное место рядом с лютней, гитарой и т. д.). Духовые не требуют практически никакой настройки (читай, приноровления). Рояль иногда "расстраивается", но настройку здесь производит мастер, а не сам музыкант. Однако скрипач должен перед каждым выступлением (а порой и несколько раз в течение одного концерта) настроить инструмент так, чтобы открытые струны звучали в точной гармонической пропорции: в квинте. Сама игра на скрипке постоянно заставляет музыканта с р а в н и в а т ь полученный тон со своим внутренним слухом (ведь пианист может взять фальшивую ноту, только нажав не на ту клавишу, флейтист - открыв не тот клапан, но на скрипке нет ни клавиш, ни клапанов, и исполнитель предоставлен самому себе и своему сравнивающему р а с с у д к у. Не столько вдохновения, фантазии и душевного трепета требует скрипка, сколько высокого м а с т е р с т в а (все же это сложнейший, пожалуй, инструмент!), точности и аккуратности, то есть всех уже знакомых нам качеств. И, наконец, самое последнее замечание: струнные инструменты, согласно тому же Скотту, воздействуют на ментально-эмоциональную составляющую человека, то есть на его чувства и, одновременно, разум. Будь это только чувства, скрипка должна была бы стать народным инструментом в Месопотамии, но разум неизбежно будет пытаться систематизировать, изучать, контролировать чувства, что и является важной основой с а м о к о н т р о л я.
  Огромное большинство англоскасконских композиторов с точки зрения их влияния на умонастроение людей и на саму культуру описано в замечательно книге С. Скотта - желаем читателю как можно более скорого знакомства с нею
  
  3. БЫТ
  
  костюм, прически
  
  Начнем с причесок. Что мы можем сказать о прическе англосакса? Увы, ничего особенного... Если мир женской моды еще иногда радует нас разнообразием (хотя и здесь всеобщим штампом становятся средней длины прямые распущенные волосы), то с мужчинами все просто до банальности: они носили и носят прямые короткие (но не чрезмерно) волосы, к ним же частенько - усы и бороду (эту естественную составляющую мужской растительности), которые, однако, отнюдь не стремятся завивать или украшать золотыми или серебряными нитями... Это опять-таки не современное поветрие: Томас Мюнцер и Мартин Лютер, духовые вожди протестантизма и через это, пожалуй, всей Англосаксонской культуры, изображены на портретах коротко остриженными.
  Однако именно невыразительность прически и есть в этой культуре ее главная особенность! Деловому человеку не нужна претенциозная стрижка - в конце концов, она может оказаться еще и бестактной, оскорбив чьи-нибудь чувства. А волосы средней длины, что сами есть нечто среднее, удержание равновесия между голым черепом египтянина и роскошной шевелюрой итальянца, позволяют обрести также р а в н о в е с и е д у ш е в н о е, умеренность и выдержку: тем, во-первых, что не мешают ни вдохновением на суровое послушание, ни приливом творческих сил; тем, во-вторых, что сама их длина есть компромисс, который готовит обладателя к компромиссам дальнейшим.
  Вместе с деловой прической мы вступили в эру делового костюма.
  
  Вспомните элиту Романо-католической культуры, ее власть имущих: какие роскошные одеяния! Как слепит глаза наряд императора византийского!, придворных дам при испанском дворе! Сравните ее с элитой культуры Англосаксонской: строгая собранность, традиционные пиджак, галстук, рубашка, брюки. Сам президент, федеральный канцлер, председатель парламента, конгрессмен не отваживается появляться перед публикой иначе. Роскошь б е с т а к т н а, отсюда во многом и простота: из верности идеалу уместности. Гёте, нацепивший поверх сюртука орденские звезды, выглядит уже немножко нелепо (впрочем, великим людям простительно это тщеславие в костюме, но не простым смертным). Однако подлинным идеалом в наше время, время высшего расцвета Англосаксонской культуры, становится еще большая скромность в одежде: стоптанные кроссовки, джинсы, футболка, свитер в холодную погоду. Это демократично! И вот главный герой фильма, обаятельный "наш парень", уже не рискует появляться в кадре в ином одеянии, оставляя пиджачную пару своим противникам, непременным "плохим парням". Какое там жабо, широкий берет, гульфик, остроконечная бородка! Нет, это - только для самых страшных злодеев или для комических персонажей. Да что там герой фильма! В Германии все чаще университетские профессора приходят на лекции в джинсах и пиджаках времен Второй мировой войны: и это - хороший тон, как и привычка садиться на парту во время непринужденной беседы со студентами.
  Эта лаконичная функциональность костюма берет свое начало еще в Скандинавии и успешно существует до наших дней Действие строгого костюма на человека аналогично действию простой прически, то есть способствует проявлению все тех же с д е р ж а н н о с т и и т а к т и ч н о с т и, равно как и с п о с о б н о с т и р а с с ч и т ы в а т ь: когда костюм теряет задачу украшения, на передний план выходят его прямые свойства: носкость, влагоустойчивость, теплота, стираемость и т. д. Именно эти характеристики, а также цену, и должен учесть потенциальный покупатель, выбрав один наряд из многих и руководствуясь в этом выборе не художественным инстинктом, но голосом практического разума, такта и политической корректности.
  
  позы и жесты
  
  Бедные, как же они мучаются со своими руками!
  Руки полагается протянуть партнеру - как символ безоружности и чистоты намерений. Далее полагается взять руку другого человека (эту скользкую, липкую, потную, горячую, или, наоборот, сухую и холодную руку чужака) и пожать ("встряхнуть") ее. При сем сложном ритуале необходимо соблюсти меру: сжать чужую руку не слишком сильно (это просто признак невоспитанности), но и не слишком слабо (это - доказательство равнодушия). Не требует ли уже сам этот ритуал высокой т а к т и ч н о с т и?
  Но вот требуемое приличиями приветствие произведено - о, скажите же англосаксу, ради Бога, что ему делать со своими нескладными руками и неуместными ногами!
  Юмор многих американских комедий основан на незнании каким-нибудь беднягой манер, правил хорошего тона, или же на его неловкости, нескладности, неумения справиться со своим телом. (От своей неловкости и неповоротливости, от своих "мешающих" другим размеров, как и от своей бестактности, мучается и Алиса в Стране чудес, девочка из самой английской сказки на свете). Оно же так назойливо, это тело! Оно хочет есть, пить, вожделеть другие тела, в туалет... Тело (с которым англосакс отнюдь не дружит) - как необъезженная лошадь, за повадки которой хозяину приходится непрестанно извиняться. Он и извиняется: "Мне нужно отлучиться на секунду...". Останемся в рамках приличия! Наденем (как в викторианской Англии) чехлы на н о ж к и стула...
  Боже упаси вас жестикулировать! Оставьте это невежественным итальянцам-макаронникам...
  Откуда идет это лелеемое с детства презрение к телесным функциям? Оно, по всей видимости, - от страха перед собственными чувствами, так тесно связанными с телесным элементом. Оно же - из необходимости общежития, длительного существования бок о бок рядом с другим человеком, наконец, партнерства и сотрудничества. Чем большее число людей живет в одной квартире (городе, стране), тем более необходимы каждому их них тактичность и умение договариваться. Но телесные потребности способны испортить любое общежитие людей! Во что же превратится жизнь, если ваши соседи по коммуналке начнут отчаянно жестикулировать, заниматься плотской любовью у всех на виду, растить мышечную массу посредством гирь, выставляя перед вами свой обнаженный торс каждое утро, занимать туалет или ванную комнату на полчаса и т. д.? (Увы, еще не все свободны от этого кошмара). Единственный выход - безупречные манеры и смирение "непокорной лошади": это действительно жизненная необходимость. Но в таком отношении к телу не все огорчительно: в конце концов, умение справляться с его настойчивыми требованиями есть действительная предпосылка овладения собственными чувствами и, в конце концов, уважения к другому человеку.
  
  материалы
  
  Англосаксонская культура подобна ребенку, вышедшему из утробы матери в полиэтиленовой упаковке со штрих-ходом и необходимыми маркировками на боку.
  Разумеется, мы несколько преувеличиваем. Скандинавы и древние германцы знали дерево. Но уже в Скандинавии зазвенело дерево под ударом железного топора Пера Гюнта...
  Металлы сопровождает всю жизнь англосакса: от железной заслонки печи до спиц зонтика и велосипеда или бельевой прищепки; от тяжелого, дымного паровоза и громадины океанского лайнера до изящного современного авто или корпуса компьютера. Все это - холодные металлы: железо, сталь, алюминий. Благородная бронза забыта. Металл сам по себе есть наиболее далекий, наиболее чужой для человека материал. Он не встречается в окружающей нас природе, в лесах и полях, а должен быть добываем в виде руды, очищаемой упорным т р у д о м. Металл - чужой материал, живущий по своим специфическим законам (например, расширяющийся в тепле), и в обращении с ним мы учимся познавать и признавать некую иную реальность, отличную от нашей, но, тем не менее, имеющую право на существование: ту, с которой мы в наш машинный век должны жить и взаимодействовать. Это ли не обучение т е р п и м о с т и? Наконец, сам холод, сама суровая функциональность и износоустойчивость металла как нельзя лучше соответствует характеру англосакса, привыкшему обуздывать свои горячие чувства и жить в ритме машины.
  Но есть в этой культуре и еще один истинно "культовый" материал. Бумага! Нет, воистину, ни Библия Лютера, ни первая английская газета газетолюбивого острова, ни крупные купюпы, акции, банковские чеки и, таким образом, расцвет предпринимательства, ни ставшее притчей во языцех американское сутяжничество или немецкая бюрократия, ни реклама в ваших почтовых ящиках не были бы возможны без бумаги. (Конечно же, мы ничуть не одобряем последних трех явлений, без которых прогресс человечества, смеем думать, шел бы несколько быстрее). Забыв о том пагубном равнодушии, которое обилие бумаги прививает к письменному и печатному слову, обратим внимание на качество самого материала. Бумага легко мнется, еще легче мокнет, между тем именно иные бумаги становятся особенно важными для существования человека. (Слово "бумага" в английском языке уже давно употребляется в качестве обозначения документа. На чем же, в конце концов, печатаются карты, планы, отчеты, справки, разрешения, постановления, дипломы?..). Соответственно, от каждого обладателя бесценной бумажки требуется высокая бережливость и аккуратность в обращении с ней, уважение постороннего предмета и посторонней воли. Но эта мышечная осторожность и есть предпосылка чувства т а к т а. Наконец, необходимость чтения обильной и малозначимой информации, которую несет бумага, не может не способствовать стремительному развитию рациональности, р а с ч е т л и в о с т и и "делового у м а".
  
  пища
  
  Мясо!..
  Потребление огромного количества мяса англосаксами отражают их национальные кухни: вспомните английские бифштексы, ростбиф, бекон (копченая свиная грудинка), немецкую Schweinhaxn или Schweinebraten (жареная свинина), американские гамбургеры, а также разнообразнейшие колбаски, сосиски, сардельки, ветчины, к которым неравнодушны обе нации. К празднику Рождества Христова считается славной доброй традицией готовить индейку или гуся (как будто, воистину, младенец-Иисус жаждет, чтобы в честь его рождения резали неповинную птицу). Вот еще одна религиозная история: баварское блюдо Maultaschen (похожи на русские пельмени, только с мясной начинкой) связано с постом, во время которого наивные баварцы прятали мясо в тесто, надеясь, что боженька не заметит их хитрости... Это обилие мяса объясняется, видимо, суровым северным климатом, при котором трудно вырастить овощи и злаки с достаточным количеством необходимых организму веществ - но в наше время, когда для человека Западной Европы несложно купить самый экзотический фрукт, это традиционное мясоедение не имеет никаких оснований, вернее, оправданий. Впрочем, сейчас становится заметным стремление есть здоровую пищу, и эта тенденция развивалась бы еще быстрее, если бы некоторые американские горе-ученые не заявляли безапелляционно и бездоказательно, что человеческому организму необходимо мясо. (Как примирить это лживое "необходимо" с существованием индийцев или японцев, что почти сплошь вегетарианцы и, тем не менее, отличаются завидной продолжительностью жизни? Единственный выход - признать их отличие от "белого человека", но это, согласитесь, дискриминация по цвету кожи, назойливый кошмар для англосакса...).
  Мясо, как установили мы еще раньше, будит человеческую страстность (зафиксировано это, кстати, и в языках Англосаксонской культуры: немецкое Fleisch и английское Flesh обозначают как "мясо", так и "плоть", отсюда и "плотский грех"). Ошибается тот, кто думает, что легко англосаксу дается его мясоедение! Северо-западные нации как будто таят в себе две натуры: спокойствие и доброжелательность с одной стороны, с другой - неудержимая гневливая вспыльчивость, что дает о себе знать, когда иссякают запасы спокойствия. Автору не раз пришлось пережить вспышки немецкого гнева. Впрочем, вспомните безумство английский футбольных фанатов! Вспомните американские фильмы! Даже бразильским сериалам далеко до них по количеству безобразных скандалов. Тёмная, звериная страстность и есть внутренний дьявол немца, англичанина или американца. Несчастные, стоит ли так усложнять себе жизнь! Впрочем, есть подозрение, что, не займи мясо своего места в англосаксонской кухне, страсть, влечение, желание не имели бы в общекультурном темпераменте такой разрушительной силы, такой неприглядности, и, следовательно, не были бы осознаны как однозначное зло, с которым нужно бороться. (А на этом историческом этапе сильные чувства и есть зло для человека, поскольку противоположны разумной р а с ч ё т л и в о с т и и с д е р ж а н н о с т и). Причиной же именно и неизменно негативных чувств (хотя и само по себе мясоедение не располагает к христианской любви) является, видимо, специфика приготовления. Да если бы эти англосаксы хотя бы умели готовить мясо! Свиной бок - это вам не шашлык и не гуляш по-венгерски: съесть его - тяжелая р а б о т а, после которой клонит в сон и ничто не веселит (автор, однажды заказавший Schweinhaxn, не смог съесть и четверти, даром что имел отменный аппетит: немецкие друзья помогли ему, оставив от внушительной туши только кости). Умей почтенные лорды наслаждаться мясными блюдами, как кавказцы - они, пожалуй, ощутили бы в себе горский темперамент. Но лорды ими не наслаждаются, а поглощают В ОГРОМНЫХ КОЛИЧЕСТВАХ, часто ХОЛОДНЫМ и НЕСВЕЖИМ (колбасы, ветчины, стейки), что никак не вызовет желание возлечь под сенью дуба с прекрасной поселянкой, а только тяжесть в желудке и злость на весь мир
  Но не сосиской единой жив англосакс. Есть и второй продукт, безусловно, могущий считаться национальным в Северо-западной Европе и Северной Америке: это картофель. В США это картофель фри, в Англии - сакраментальные fish and chips (то есть рыба и картофель, жаренный ломтиками), а немецкая кухня вообще немыслима без картофеля в его разнообразных видах. Тот самый картофель, который, по мнению уважаемого доктора Штейнера, наиболее способствует п р а г м а т и ч е с к о м у, рациональному, меркантильному западному м ы ш л е н и ю, будучи "неполноценным корнеплодом", так же, как прагматическое мышление - неполноценное. Что же, это не кажется таким уж невероятным: если допустить, что та или иная пища вообще может способствовать мышлению, ей будет именно картофель, а не сочные фрукты.
  И, наконец, о напитках. Британия не смогла бы в XIX веке существовать без колоний, поставлявших ей чай и кофе. Чайные клипера были самыми быстроходными судами, так чай поспособствовал развитию мореплавания. Немцы также любят чай, а без кофе (как и американцы, как и шведы) не мыслят своей жизни. Кофе, говорят его заядлые любители, заряжает энергией. Сомнительно, однако, как энергией может заряжать слабый наркотик? (Примечательно, что о "заряде энергии" говорят и курильщики). Кофеин не заряжает энергией, разумеется, но стимулирует, причем в основном не мышечную активность, а работу мозга. Мы предполагаем, однако, что, будучи химическим средством (то есть "грубым" сравнительно с поэтическим вдохновением и т. д. ), он по определению не может разбудить глубинные силы ума, мышление философское, глубинное осознание мира, а ограничивается активизацией "короткого р а с с у д к а", то есть все то же прагматического, сравнивающего мышления. Теин, являясь наркотиком еще более слабым, активизирует ум в еще меньшей мере, дает ему слабый импульс, не позволяющий обдумывать одну мысль, но достаточный для их непроизвольного течения - оттого так приятно "отдохнуть в дружеской беседе за чашкой чая", как пишут рекламщики, то есть в беседе легкой, непринужденной, перескакивающей от темы к теме, ни к чему не обязывающей, дипломатической (в такой беседе совершенствуется и тактичность). Мы не хотим выступать в роли похитителей чужих идей: мысли о психологическом влиянии кофе и чая впервые высказаны все тем же Штейнером (который, впрочем, не пытался это влияние обосновывать научно, презирая "порабощенный наукой интеллект". Кто знает? - может быть, он был не совсем неправ...).
  
  4. ЯЗЫК
  
  фонетика и грамматика
  
  В этой рубрике мы будем говорить исключительно о фонетике английского языка, не только родного для трех наций (англичане, канадцы, американцы), но и претендующего на роль языка общекультурного. Трепетное отношение к английскому других народов этой культуры (например, немцев или исландцев) - лишнее доказательство особого значения именно его для всей Англосаксонской цивилизации. Немцы не мыслят своей жизни без английского, владеют им все не хуже индийцев и так активно насыщают современный немецкий англицизмами, что впору опасаться за само существование этого языка. Исландцы же, лелеющие родное наречие с достойным хвалы пиететом и на государственном уровне запрещающие проникновение в него коварных англо-американских заимствований, тем не менее, кичатся знанием английского и даже издают общенациональную газету на английском языке, что является предметом общенациональной же гордости. Пожалуй, скандинавы и немцы не сильно огорчатся, случись вдруг их языкам незаметно отойти в мир иной - но исчезновение английского обернется для этой цивилизации настоящей катастрофой
  Такое отношение мы объясняем тем, что именно английское произношение и грамматика наиболее полно соответствует Англосаксонскому миропониманию и мироощущению.
  Начнем с произношения. Что же особенного в нем? Вновь вспомнив таблицу согласных, мы без труда обнаружим, во-первых, межзубные звуки (th), во-вторых, обилие т.н. полугласных (на письме передаваемых как H, R, Y, W). Полугласные не есть еще гласные, но и их положение в ряду согласных сомнительно. Это некие срединные звуки, при произнесении которых нужно большое чувство меры, тонкое ощущение мускульного равновесия. То же можно сказать и о дифтонгах, двугласных для русского человека (и для многих других народов) почти незнакомых. Впрочем, нам известны дифтонги "ё", "ю", "я", но в них ядром является второй компонент, говоря проще, заканчиваются они на полноценную гласную: легко выкрикнуть "Я!", вложив в крик всю удаль русской души! Английские дифтонги, напротив, всегда заканчиваются полугласными W или Y: так же и чувство в этих гласных не может взять разбег, но должно быть укорочено, сдержано, взвешено. Сама же английская речь требует незаурядных речевых умений, виртуозного владения губами и языком - эта речь схожа с балансированием канатоходца на канате. Произнесите только одно простое слово why [waj], в котором и согласных-то, определенных, четких, в нашем понимании нет, и язык все время остается подвешенным в воздухе, - и вы поймете, что имеется в виду.
  Необычайно любопытно слышать речь английских или американских детей. Oh! Dad! Look here! - восклицают они. Природный темперамент борется с нормами произношения - потому так причудливо, так "не по-английски" звучит детское "Wow!" с протянутой срединной гласной (где-то же должно разбежаться детское удивление!). Но разве в силах индивидуальному, неокрепшему детскому сознанию спорить с культурой! Эта битва будет проиграна - и "Wow!" взрослого звучит уже абсолютно неискренне - зато совершенно корректно. Будет ли чем-то неожиданным, что человек, привыкший с младенчества к речевому балансированию, к сдерживанию чувств, окажется готов к т а к т и ч н о с т и и с д е р ж а н н о с т и и дальше?
  Обратимся теперь к грамматическому строю. Да, все германские языки аналитичны, но в английском эта аналитичность проявляется наиболее полно. Аналитичность - это разделение лексического и грамматического смысла слова, разбитие на корень и окончание, разнесение их на разные слова, одно - знаменательное, другое - с л у ж е б н о е (русское "возьму" не может быть заменено на "буду брать", но английский предполагает именно второй вариант: will take, или даже, для выражения законченности, will have done). Этим говорение значительно упрощается, но становится из процесса интуитивного, естественного как дыхание, порождаемого чувством или творческой волей - процессом сконструированным, логическим, управляемым у м о м, когда говорящий должен постоянно памятовать значения отдельных речевых единиц - и мучаться необходимостью выбора из возможностей построить фразу по-разному. Речь идет поэтому именно о сравнительной способности разума, о "коротком уме": опять-таки, особой глубины мышления для овладения английской грамматикой не требуется.
  Есть и еще одна сторона аналитичности: русское "здравствуйте" давно сократилось до "здрастьте", "пятьдесят" - до "пясят" и т. д. В языке, где сам фонетический облик во всех его грамматических формах всегда разнообразен ("пойду" звучит иначе чем "иду", совсем не похоже на "шёл", которое в свою очередь нельзя спутать с "заходил"), это не страшно - потому слова, в горячке чувства, можно деформировать как угодно. Но вот горе-язык, где "остаюсь" звучит как "стэй", так же - "оставайся!", "остался" как "стэйд" и "останусь" как "лстэй"! Ни о каком значительном сокращении здесь не может быть и речи - значит, говорящий должен и на свое чувство надеть узду, учась с д е р ж а н н о с т и.
  О, французская речь в устах иностранца, как считают французы, звучит просто ужасно! Но английский язык, давно лишенный всякого дыхания древности, без жалости распростившийся с лишними окончаниями и ненужными родами, насквозь функциональный - он и в устах индонезийца смотрится как то, чем и является на самом деле: терпимое, сносное средство межнационального общения, и американцы, в отличие от снобов-французов, не будут бранить другие народы за коверкание их native tongue. Отношение к языку во многом воспитывает отношение к жизни, когда же речь не священна, но служебна, прагматична, строго разумна и, вдобавок, самой грамматикой требует обуздания чувств - таким же будет и мировоззрение
  В заключение - несколько слов о частном грамматическом феномене. Английский изобилует модальными глаголами долженствования. Сколько их в русском? "Нужно" и "надо", что различаются по стилевой окраске, но отнюдь не по значению, далее "должен" и "обязан", очень редко вспоминаемое нами "вынужден" и совсем уж позабытое "следует", итого - пять при самом щедром счете. А вот английский язык: you are to, you have to, you need to, you must, you are obliged to, you are forced to, you ought to, you should, you shall - все эти вполне употребительные слова имеют каждое вполне определенное значение и не могут быть заменены одно другим. Не оттого ли, что для всей этой цивилизации так важно понятие ОБЯЗАННОСТИ, столь неразрывно связанное с культурой с л у ж е н и я, с одной стороны, с понятиями т р у д а , о т в е т с т в е н н о с т и , с а м о к о н т р о л я , р а с с у д и т е л ь н о й р а с с у д о ч н о с т и - с другой?
  
  алфавит
  
  Алфавит в языках Северо-западной Европы - хитрая штука! Прошли счастливые времена латинян, когда слово читалось так, как было написано! Теперь только наивный итальянец или варвар-славянин всегда читают одну и ту же букву одинаково, человек же англосаксонской культуры должен неизменно помнить о большом количестве "вторичных букв" - буквосочетаний (таких, как sh или ch), о еще большем числе правил чтения (том, например, что k не читается перед no) и изобилующих исключениях. Все это требует работы ума. Вы скажете: носитель языка не размышляет обо всех этих правилах, а усваивает автоматически. О, если бы это было так! Автоматически можно усвоить грамотность одной устной речи. Недаром же британское общество веками обсуждает проблему национального алфавита (несоответствия правописания произношению) и ожидает светлую голову, которая смогла бы чудесным образом упростить его, при этом не сильно оскорбив традиции. Светлая голова до сих пор не сыскалась. А английское правописание, даже если оно происходит уже автоматически, само становится незаурядным, выработанным за годы, сложным п р о ф е с с и о н а л ь н ы м у м е н и е м, овладение которым лишний раз напоминает бедному школяру общекультурную истину о том, что "т р у д - двигатель прогресса", готовя его к будущей суровой борьбе за существование в капиталистическом мире.
  От характера письма перейдем к начертанию знака. Англосаксы чётко различают два вида алфавита: письменный и печатный. При этом письменный может воспроизводиться печатным способом, а печатный - писаться от руки.
  Первый из них - это причудливое готическое письмо, не то чтобы очень красивое, но, безусловно, затейливое, требующее от канцеляриста аккуратности и сосредоточенности (на поверку - все той же с д е р ж а н н о с т и). О немецком готическом письме мы уже говорили, а английская готика - это "письменный" вариант рукописных букв, который изумляет всех, учивших язык в школе. Ну кто бы мог подумать, что заглавная Q пишется как большая двойка! Слава Богу, что уже сами англичане начинают забывать эти завитушки.
  Второй - алфавит сугубо функциональный, упрощенный до минимума, лишенный всяческой сакральности и сохранивший одну служебную функцию. Ну о какой там сакральности речь, когда американцы сокращают буквосочетания цифрами, даже если они попадаются в целом слове! Это было бы похоже на то, как если бы русский человек писал: "И о5 я е2 не вскричал: смо3-ка, на100ящая 7я!". За такие экзерсисы любой русский учитель-словесник немедленно поставит "неуд", и не только в силу косности мышления, но потому, что сокращательство органически чуждо русской речи, как бы его нам ни пытались привить большевики. (Об обилии американский, английских, немецких сокращений мы уже не говорим). Отношение к алфавиту, подобно отношению к языку, воспитывает отношение к жизни, о чем мы уже сказали выше.
  И, наконец, обратимся к технике письма. Но, впрочем, правильно ли говорить "письма"?
  Письмо рукой - всегда определенное искусство. Но англосаксам не до художеств! Немцы раньше всех народов, вместе с Гутенбергом, познали книгопечатание, что стало в Германии вопросом национальной важности. Хорошо известно, что именно Лютер своим переводом Библии создал современный немецкий язык - но это же была первая ПЕЧАТНАЯ Библия, именно печать которой обеспечила ее сравнительную дешевизну и многочисленность. Сам Лютер, национальный духовный вождь и идеал, вручную завинчивал один из трех прессов в Виттенбергской типографии! (О труд, великая добродетель англосакса!). Представьте себе за таким же занятием православного Патриарха, римского Папу или византийского Первосвященника... Унификация, единообразие букв полностью уничтожают все, кроме смысла, никакое "чтение между строк", никакая графология становятся невозможными, а алфавит навсегда теряет любое значение, кроме с л у ж е б н о г о. И, признаемся себе честно, современный европеец (а за ним - и современный мир) пишет от руки уже крайне редко. Он нажимает на кнопки мобильного телефона, стучит по клавишам компьютера... Запись лекций в университетах? Но современная система образования все более уходит от непродуктивной лекционной формы - вот уже каждый класс оснащен учебным видеомагнитофоном, вот уже организована дискуссия, плоды которой настолько очевидны, что не стоит их и записывать; вот уже всем студентам, а за ним и школьникам, розданы ксерокопии, самое важное в которых можно подчеркнуть цветным маркёром... Курсовая работа, портфолио, проект, безусловно, будут набираться на домашнем компьютере. А печатание, как специфический вид письма, требует организованности, аккуратности, четкости, собранности, р а ц и о н а л ь н о с т и - и само по себе является непростым, специфическим т р у д о в ы м у м е н и е м - настолько важным, что при приеме на работу указывается желательная скорость печатания. Воздействие утилитарного печатания и печатного шрифта на появление уже несколько раз названных нами особенностей англосаксонского характера достаточно очевидно.
  
  ГЛАВА VII. РУССКАЯ КУЛЬТУРА: ОЖИДАНИЕ РАСЦВЕТА
  
  Мы подступаем к последней главе этой книги, один замысел которой, признаемся в этом честно, повергает нас в трепет.
  Первая причина этого трепета - возможность (для русского человека естественная) преувеличить своеобразие культуры национальной до размеров общемировых и таким образом лишить наше изложение всяческой объективности.
  Действительно: какое право мы имеем утверждать то, что Русская культура является культурой не только самобытной, но сравнимой по своим масштабам, по уникальности и величине своей исторической задачи с теми культурами, краткому описанию которых были посвящены предыдущие главы? Какое право, если не брать в расчет чувство кичливой национальной гордости?
  В самом деле, все культуры, описанные раньше, за долгое время существования выработали не только особые религиозные формы или, скажем, особое мирочувствование, особое общекультурное сознание, но и свой специфический быт, государственный строй, экономический уклад и т. д., не заимствованные ни у одного из предшественников; иначе говоря, создали самостоятельную ЦИВИЛИЗАЦИЮ. Не рано ли нам говорить о русской цивилизации, когда до сих пор в своем государственном устройстве, ни в экономике, ни даже в искусстве Россия не является полностью самостоятельной и самобытной?
  С другой стороны, мы знаем, что культура готова к созданию материальной цивилизации только после своего возмужания, по достижении возраста исторической зрелости. Галлы и германцы воевали еще с римлянами, но представляли собой во времена "Записок о галльской войне" лишь разрозненные племена, стремившиеся в своем быте подражать все тому же "Вечному Риму", что уже клонился тогда к своему закату. В свою очередь, латины уже во времена могущества Древнего Египта жили своей архаичной, еще далекой от всяческой республики жизнью, как и басилевсы гомеровской Греции, самостоятельно пахавшие свои поля...
  Русская культура очень молода - не этим ли объяснить нашу неполную свободу от западных и восточных правовых, религиозных, государственных форм, что продолжает быть и по сей день?
  Мы далеки от слепого самовосхваления - и одновременно не можем не признать, что при знакомстве с русской историей и культурой возникает подспудное ощущение чего-то очень значительного, удивительного, доселе не существовавшего, претендующего на всемирное значение, но до поры до времени не заявившего о себе, даже не осознавшего себя самое в полной мере. Это "что-то" ощущается и в уникальной исторической судьбе России, и в неповторимом национальном характере (вернее, пока только в лучших проявлениях этого характера), который нельзя уподобить характеру людей ни одной предшествующей исторической эпохи; и в особом проповедническом, миссионерском звучании русской литературы и русского искусства вообще, в готовности русских быть просветителями всего мира; и в смутном ощущении у каждого русского человека возможности (пока, увы, только возможности!) некоей огромной "русской духовности", и в синкретичности русской нации, вобравшей в себя и татар, и кавказцев, и бесчисленные сибирские народности - всех, называющих себя теперь русскими; и даже в огромности территории России, доставшейся ей не случайно, но упорным трудом сибирских первопроходцев, как будто предвидевших очертания неповторимой будущей цивилизации и стремившихся приготовить для рождения, роста, взросления этой цивилизации достаточное пространство. Не мы одни (то есть не только русские) ощущаем это великое и нераскрывшееся: о нем говорили также и лучшие из немцев (такие, как Томас Манн и Райнер Мария Рильке), существование его начинают воспринимать высокоинтеллигентные люди других культур, прожившие некоторое время в России (недавний пример - Фрэд Кэмпф, лауреат XI конкурса им. Чайковского среди пианистов) - увы, в то время как оставшаяся часть немцев и прочего "цивилизованного мира" продолжает считать нас отсталой страной и никак не может взять в толк, о какой такой особенном "русском духе" мы говорим.
   Не поймет и не заметит
   Гордый взор иноплеменный
   Что сквозит и тайно светит
   В наготе твоей смиренной...
  Если последний абзац кажется кому-то слишком "поэтичным", мы готовы еще раз более четко назвать те признаки нарождающейся цивилизации, которые мы обнаруживаем в России:
  - неповторимость, подлинная уникальность национального характера и национальной культуры, самосознающей себя как новую историческую ступень; потенциальная готовность к будущей культурной экспансии;
  - незавершенность образования единой нации из многочисленных народностей;
  - большая территория.
  Разумеется, мы не смеем утверждать того, что Россия - единственная страна, готовая и могущая в колыбели своих бескрайних просторов выпестовать новую цивилизацию; не ей одной, в конце концов, свойственны названные выше признаки. Мы уже говорили о США и странах Латинской Америки (характерно, что США уже сейчас осуществляют энергичное культурное миссионерство, которое сопровождается, увы, экспансией откровенной бескультурной...). И все же три-четыре столетия - срок недостаточный для возникновения новой цивилизации: в историческом смысле он попросту ничтожен. Поскольку Россия возникла гораздо раньше, чем Соединенные Штаты Америки, мы вправе и ожидать создания русской культурой новой цивилизации в более скором историческом времени.
  Вторая причина нашей робости - величина и сложность темы, за которую мы рискуем взяться. Ранее мы уже дерзали "замахиваться на святое", описывать таких корифеев мировой литературы, как Шекспир или Данте (чем, возможно, навлекли на себя неудовольствие многих литературных критиков). Но то были отдельные люди - теперь же мы собираемся вплести свой слабый голос в хор величайших философов и мистиков, говоривших о своеобразии России (при том, что автор не является ни мистиком, ни профессиональным философом).
  Но дело в том, что мы и не претендуем в наших размышлениях на всеохватность. Неужели мы дерзнем сказать, что наши короткие очерки дают исчерпывающее представление о культуре Античной или Романо-католической? Наша задача - не глубинное рассмотрение, а только попытка определить своеобразие той или иной культуры с точки зрения тех свойств личности, которые она (своим жизненным укладом, религией и т. п.) прежде всего способна развить в человеке. Ни философского, ни мистического таланта для исполнения этой задачи не требуется. А размышление о культурном и цивилизационном своеобразии своей родины вполне простительно и позволительно русскому человеку.
  Итак, мы переходим к РУССКОЙ культуре, помня о том, что эта молодая культура еще не создала соответствующих ей форм цивилизации и только с этих позиций подходя к рассмотрению русского быта, русской государственности и т. п.
  
  1. ОБЩИЕ ЧЕРТЫ
  
  территория и климат
  
  Россия бесконечна.
  Конечно же, она имеет границы, как и все другие страны. Но возьмите хороший, подробный атлас России и отправляйтесь в мысленное путешествие. Когда вы закончите его: через год, через два?
  Однажды некий индийский подвижник по имени Свами Вивекананда решил обойти родную страну своими ногами, чтобы воочию увидеть беды и горести своего народа. Он осуществил этот план - на что ему потребовалось два года. Задумывал ли когда какой-нибудь из русский подвижников обойти своими ногами Россию? Сомнительно - но точно известно, что никому этого плана осуществить не удалось и, пожалуй, не удастся.
  При этом заселенность огромной территории России составляет менее одного человека на квадратный километр - да что там одного человека! Сыщите в сибирских лесах хотя бы одного лесника в радиусе ближайших ста километров!
  Не забудем при этом, что Россия - очень холодная страна, лежащая еще севернее, чем ее англосаксонские соседи. Очень холодная зимой - но достаточно жаркая летом: огромная площадь исключает всякую умеренность климата, поэтому средний русский человек, в феврале закутывая лицо шарфом, в июле изнемогает от жары (так, по крайней мере, происходит в родном городе автора, Ярославле, пожалуй, одном из самых русских городов).
  Мы должны честно признаться себе, что именно это своеобразие климата и территории во многом определяет тяжесть и мучительность экономического развития России.
  Авторы нашумевшей в свое время книги "Почему Россия не Америка" убедительно доказывают, что России никогда не догнать Америку по уже названным причинам: огромности расстояний (высокие затраты на транспорт) и зимних холодов (высокие затраты на отопление).
  Однако какое влияние оказывает это удивительное своеобразие на русский национальный характер?
  Жестокие зимы и большие расстояния делают жизнь в России очень тяжелой - едва ли кто-либо собирается поспорить с этим. Мы написали "очень" не ради красного словца: жизнь в Европе для далеких предков современных европейцев также была нелегка - и одна необходимость борьбы с суровой природой создала англосаксонское упорство, трудолюбие и предприимчивость. Мы не собираемся утверждать, что русский человек полностью лишен этих качеств - но одна вынужденность существования в почти невыносимых условиях скорее способна воспитать в человеке готовность к непрерывному страданию и превозмоганию тяжести жизни.
  С другой стороны, бескрайние просторы устремляют в путь, манят к познанию неизвестного. Что еще дает человеку возможность такого познания, как не дальнее путешествие? К путешествию мы готовимся долго - но увиденное нами (если только мы не праздные пресытившиеся туристы, что и в самой дальней стране неспособны покинуть обжитой мирок привычных ощущений) порою разрушает все наши планы, сдвигает понятия и ценности, переворачивает м и р о в о з з р е н и е, иногда меняет саму жизнь... Путешествия не созданы для удовольствия - но через них мы совершенствуемся, растем душевно и духовно, пусть, стоит нам вырасти, мы начинам себе чувствовать подобно Алисе в Стране чудес, запертой в карликовом домике.
  В России даже поездка в соседний город может обернуться путешествием весьма дальним. Разве само пешее движение по длинной дороге (так из Холмогор в Москву идет Ломоносов, так ходил и автор в свою первую школу, так до сих пор до своей школы в любую погоду и время года добираются многочисленные сельские ребятишки) не наполняет ли человека радостным предчувствием цели? Не готовит ли его к постоянному устремлению, неустанному движению дальше, неостановимому с о в е р ш е н с т в о в а н и ю? Не является ли подобием в нашей жизни другого, духовного пути, который каждый из нас также должен пройти своими собственными ногами?
  
  государственное устройство
  
  Поскольку мы предполагаем, что Русская культура в своем развитии еще не успела создать государственного строя, достойного ее исторической задачи, мы и не должны судить российскую государственность слишком строго, не должны предъявлять ей несоразмерных требований или удивляться тому, что она не представляет собой новой ступени по сравнению с государственностью культур предыдущих.
  И, тем не менее, бытовавшая ранее и существующая сейчас российская государственность не могла не внести огромного вклада в создание русского национального характера, пусть даже этот вклад нужно считать скорее отрицательным.
  Государство в России огромно, неуклюже, избыточно, неизменно сурово и, более того, часто жестоко. Подлинные радетели о благе народном редки и царствуют недолго, зато русскому человеку не привыкать к тиранам. Вначале это тираны золотоордынские, пришлые, но стоит обороть этих - и новые начинают рождаться уже внутри народа: кровавого Ивана Грозного сменяет неистовый Петр Великий, ему уже дышат в спину Бирон, полубезумный Павел, безжалостный Николай I, карикатурно-демонический Распутин, беспощадный Ленин и кошмарный Сталин... (Упоминая Бирона и Распутина, мы говорим о подлинных, а не легитимных правителях). Словно воля некоего демона государственности заставляет даже людей, по существу незлых и даже великодушных (таких, например, как Петр Романов или Владимир Ульянов), проявлять в государственном строительстве неумолимый деспотизм и оборачиваться мучителями своего народа. Не наша задача искать исторические или метафизические причины этой жестокости правителей, но долгие века тирании научили русского человека не верить ни одному государственному начинанию, а само государство рассматривать как неизбежное зло. О, как же мы, русские люди, удивляемся, когда в Германии нам улыбаются таможенники, полицейские или работники социального обеспечения!
  Эта жестокость власти, с одной стороны, увеличила сумму страданий русского народа, вырабатывая г о т о в н о с т ь к с т р а д а н и ю и б о л и, с другой стороны, своей очевидной неприглядностью и несправедливостью заложила основы критичного отношения к человеку и острого ощущения человеческого несовершенства - качества, что является необходимой предпосылкой с т р е м л е н и я к с о в е р ш е н с т в о в а н и ю.
  Существуют, однако, и еще две важные черты российской государственности.
  Первая из них - та гипертрофированность российской власти, которая находит выражение в стремлении регулировать, направлять, контролировать, ограничивать все и вся, в назойливом вмешательстве в те сферы жизни, в которых государство в принципе некомпетентно, невежественно, например, в частное (и честное) предпринимательство (что до сих пор тормозится обилием бюрократических препон и контролирующих органов), в промышленность (производящую танкоподобные трактора и пуленепробиваемые кастрюли: чудесная традиция, берущая свое начало еще с создания государством тульских оружейных заводов), в сельское хозяйство и труд крестьянина (которого сгоняет в военные поселения Александр I, лучше знающий, как надо хлеб растить; целыми деревнями переселяет в Сибирь, попутно внедряя паровые молотилки, Столыпин; сбивает в колхозы и учит тракторному делу Ленин; велит выращивать кукурузу Хрущев), в даты национальных праздников (в том числе крупнейшего из них, Нового года, высочайше повеленного быть празднуему 1-ого января еще Петром Великим), в образование и высшую школу (чье развитие во всем остальном мире определяется педагогической, а не управленческой традицией), в семью (в западном и восточном мире бракосочетание проходит в церкви, в России - в отделении записи актов гражданского состояния), в искусство и науку (потерявшие способность к самостоятельному бытию; вмешательство государства в эти сферы в России временами доходит до комического: вспомним гениального ученого Сталина и Хрущева - ценителя изобразительного искусства), более того, даже в создание общественного мнения и общественных инициатив ("зубатовский" социализм с отцом-начальником царской охранки, современная читателю и автору Общественная палата, рожденная действующим президентом), даже в религию (формы которой для всего русского люда на века определил светский правитель: Владимир Красное Солнышко) и церковь, послушную служанку власти (во время петрово отдавшую колокола на пушки, а взамен получившую Синод и светского начальника), в церковь, очень давно и теснейшим образом сумевшую переплести православие с государственной идеологией (даже в советское время православная церковь из страха своего полного уничтожения молитвенно радела о "власть предержащих", главный из коих предержащих, Сталин - главный разрушитель храмов по совместительству, - в обращении к советскому народу 22 июня 1941 года вдруг вспомнил из своего семинаристского прошлого церковное приветствие "братья и сестры").
  Вторая черта, странно соответствующая первой (странно - ибо вопреки всей жестокости государства) - это традиционная монархичность России и традиционное русское упование в справедливого владыку при повсеместном нежелании взять ответственность за судьбу дома, города, страны на самого себя.
   Вот приедет барин,
   Барин нас рассудит...
  Под монархом мы понимаем любого правителя, стоящего во главе страны немалый срок, наделенного почти неограниченной властью и могущего передавать эту власть своему преемнику. Нужно ли сомневаться в том, что этой способностью обладали все русские цари и императоры? (Два трагических исключения - Борис Годунов и Николай II). Все советские генеральные секретари? Наконец, президенты новой России: Ельцин, сумевший передать власть Путину через свой хитроумный уход или сам Путин, авторитет которого способен указать на будущего президента?
  Конечно, мы можем объяснить первую черту исключительно узколобостью и корыстной жестокостью государственных мужей, а вторую - вековым комплексом раба, неизжитом в русском человеке. Но все ли так однозначно? Неужели просветительские и демократические потуги Александра I, последовательные действия по отмене крепостного права следующего Александра, аграрное рвение Столыпина, титанические усилия Петра сделать варварскую Русь более цивилизованной - все они, пусть исключительно единоличные и самодержавные, оказались неизбежным злом? Являются ли они, не санкционированные никаким народным представительством, по причине этой своей несанкционированности менее благими и достойными? Человек Запада не размышляя ответит на этот вопрос положительно, но мы, знающие свою историю, так ответить не можем.
  Не просматривается ли сквозь наивные намерения российских самодержцев руководить и ростом зерна в земле, и духовным ростом человека исконно русская мечта, чаяние, предощущение государства как Града Божьего, совершенного государственного устройства и верховного правителя - в ы с о к о н р а в с т в е н н о г о, с о в е р ш е н н о г о Ч е л о в е к а?
  Вмешательство государства во все сферы человеческой жизни знает в истории России два пика: это советская эпоха и правление Петра Великого. Именно в то уже далекое от нас время была правителем была сделана попытка (как это очень часто бывает в русской истории - неудавшаяся), значение которой едва ли осознано до сих пор. Мы говорим о Табели о рангах. Именно эта Табель, разделившая всех русских людей на 14 категорий по степени их "хорошести" и "полезности", укоренила в нашем сознании и без того сильное холопское чинопочитание. Но тем ли задумывался этот документ?
  Петр предполагал, что переход от чина к чину, карьерный и государственный рост будет возможен для выходцев из самых низов общества сообразно личным заслугам каждого, то есть место, занимаемое человеком на иерархической лестнице, будет соответствовать степени душевного, нравственного, умственного совершенства человеческой личности. Удивительная и трогательная мечта! Стоит ли поражаться тому, что в человечестве эта мечта до сих пор не смогла осуществиться? Сможет ил она осуществиться вообще когда-нибудь? Но для народа, который в идейную основу самого государства кладет с т р е м л е н и е к ч е л о в е ч е с к о м у с о в е р ш е н с т в о в а н и ю - для такого народа это стремление окажется не пустым звуком, но будет одной из важнейших определяющих национального и наднационального характера.
  
  экономика и производственные отношения
  
  Промышленное производство, впрочем, как и сельское хозяйство в России с момента своего возникновения по настоящее время все находится в каком-то жалком состоянии.
   Назови мне такую обитель,
  Где бы русский мужик не стонал!
  Производственные отношения во многом определяются государственным устройством. Россия с ее вечным самодержавием знала и знает, похоже, лишь одну форму производственных отношений: рабство в том или ином виде.
  Мы не имеем права говорить даже о феодализме - разновидности капитализма. Свободный производитель или наемный работник всегда заинтересованы в результатах своего труда, поскольку от его качества зависит для первого само существование, для второго - размер оплаты и в конечном итоге также качество жизни. Под "рабом" же в экономическом смысле нужно понимать человека, получающего скудную фиксированную оплату или натуральное довольствие, размер которого от качества труда не меняется, однако при этом обеспеченного жильем хозяина и в результатах труда, как правило, не заинтересованного. Как правило - потому что исповедуемая государством идеология способна сподвигнуть трудящихся на истинные трудовые подвиги: сооружение пирамиды фараона или Днепрогэса. С этой точки зрения между тружеником Древнего Египта, долговым батраком в Вавилонии, древнегреческим рабом и советским рабочим нет принципиальной разницы. Да и когда вообще был русский человек заинтересован в плодах своего рабского труда? "Работа не волк - в лес не убежит", "от работы кони дохнут" и прочие жизнеутверждающие русские пословицы уверенно убеждают нас: никогда.
  Тяжесть труда крепостного крестьянина или сталинского политзаключенного (многие профессии в России и в настоящее время не ушли от непосильной тяжести труда) не могут не закладывать в человеке г о т о в н о с т ь к н е п р е р ы в н о м у с т р а д а н и ю и п р е в о з м о г а н и ю т я ж е с т и ж и з н и - качество, уже определенное нами раньше.
  При этом для экономики России до сей поры характерно то, что историки называют хитроумным словом "многоукладность". Иначе говоря, это сочетание зависимого труда и труда свободного производителя. Последний в России так и не смог одеть, обуть и накормить страну. Почему? Потому что до сей поры он не вышел за рамки личных нужд каждого, оставшись кустарным.
  Читатель поймет нас легче, если мы употребим термин "натуральное хозяйство", еще легче - если вспомним о многострадальных шести сотках. Русский человек до сих пор способен прокормить себя приусадебным участком; поменять прокладки в водопроводном кране; сколотить книжную полку, а то и целый платяной шкаф из заборных досок, украденных с какой-нибудь стройки; связать себе свитер; починить машину, используя женские колготки; построить дачный домик... Работа на себя "работой" (той, от которой кони дохнут) не считается: это благородный труд, а, как известно, "без труда не вытащишь и рыбку из пруда". Плоды труда при этом мало пригодны для продажи (да и нельзя стать мастером во всем одновременно), но вполне годятся для домашнего пользования. Откуда это навязчивое стремление все для себя делать собственными руками? Может быть, одна из причин, породивших его - неразвитость торговли, да и огромность расстояний и суровость климата, делающие вместе с малонаселенностью страны любую торговлю затруднительной вплоть до настоящего времени. Может быть, дело в национальном менталитете, рассматривающем наемный труд, труд "слуги" как что-то изначально порочное (не потому ли, что слуга в России - на самом деле раб?). Причины могут быть самыми разными - но не является ли одной из важных причин такого русского кустарного всеуменья уже названное нами с т р е м л е н и е к с о в е р ш е н с т в о в а н и ю, причем не узкопрофессиональному, в одной области, а человеческому, для которого человек должен испробовать самые разные профессии, взять в руки самые разные инструменты, отдаться во власть самых разных и друг другу часто противолежащих настроений?
  
  религия
  
  И ненавижу тебя, и люблю. Как возможно такое, ты спросишь?
   Сам не знаю, но так чувствую, смертно томясь.
   Катулл
  О, как же тяжело русскому человеку говорить о православной церкви, нежной матери и равнодушной мачехе, возлюбленной и врагине!
  Нет русского человека, который не имел бы с православием ничего общего. Даже ярые атеисты, даже революционеры 1917 года, полжизни отдавшие борьбе с "опиумом для народа", уже соединены с православной церковью самим фактом своей жгучей борьбы с ней, ибо ненависть связывает нас с ее предметом гораздо сильнее равнодушия. Соединены, между прочим, и своим происхождением из нее: огромное большинство революционеров, включая Сталина, крупнейшего борца с религией, вышли из духовных семинарий.
  Нет человека, который усомнился бы в подлинной "русскости" православной церкви: в конце концов, существование более тысячелетия культа, не соответствующего характеру народа, было бы просто невозможным.
  Нет человека, который хоть раз в жизни не был бы зачарован красою православных храмов или торжественной благоговейностью отдельных моментов православного богослужения.
  Одновременно с этим едва ли сыщется человек, в том числе и среди воцерковленных мирян, и среди самого православного священства, которого бы в православной церкви удовлетворяло все целиком и полностью, который бы ощущал себя в полном, безмятежном душевном согласии с православием. Пожалуй, мы даже слишком мягко сформулировали последнее предложение: многочисленные несовершенства современной церковной жизни все чаще признают сами священники.
  Но ведь мы уже говорили о том, что пока нет никаких оснований надеяться на полное соответствие наших национальных религиозных или государственных форм исторической и эволюционной задаче России. В предыдущих главах мы указывали и продолжим указывать на все плохие, даже уродливые явления, имеющие место в православной церкви, но это никак не затрагивает сущности самого культа как одного из способов возвышения каждого из нас над самим собой, созидания в себе Человека (Бога, говорит церковь, но этот терминологический вопрос мы в самом начале книги решили отдать на откуп религиям). А самую суть этого созидания Человека не может умалить ни теперешняя возможность за определенную плату "скорректировать" протекание крещения или венчания, ни черные джипы или мотоциклы некоторых "пастырей душ", ни полковые батюшки с автоматами наперевес, насколько бы смешным и отвратительным нам все это ни казалось.
  Что же до внутреннего несогласия многих и многих с некоторыми моментами православной обрядности - что ж, целью православия отнюдь не является покой и безмятежность в душах прихожан.
  Ранее мы осмелились назвать некоторые из важных идей христианства и указать, что предыдущим цивилизациям из этих идей наиболее близка была идея Бога творящего и идея воздаяния человеку за его поступки. Не будет преувеличением сказать, что христианской церковью в ее русском православном изводе наиболее близкой оказалась идея третья: греховности человека и, как следствие, страстного желания д у х о в н о г о у с о в е р ш е н с т в о в а н и я. Нет ничего удивительного в том, что представление об убожестве человека и природы, о постыдности обычного, "мирского" существования вызвало к жизни соответствующие религиозные формы.
  Православие никак нельзя назвать демократичной, радостной или простой религией. К человеку и всему человеческому оно вообще не очень благосклонно. Даже в католичестве обрядность (в том числе сугубо светских церемоний, таких, как венчание) является менее сложной и утомительной. Вообще, очень поучительно сравнить быт Западных (Католической и Протестантской) и Православной церкви.
  На Западе - огромные пространства церквей и соборов, залитые светом через большие окна.
  У нас, как правило, - небольшие помещения с узкими окошечками, похожими на крепостные бойницы.
  На Западе - привлеченные к ритуалу могучие средства искусства и лучшие творческие люди: лучшие художники (уже говорили о Микеланджело, вспомним и Яна ван Эйка, и еще очень многих алтарных мастеров), лучшие органисты, сам орган - величавый царь музыкальных инструментов, а также соборная молитва-общее пение.
  У нас - строжайший канон в живописных изображениях, отсутствие иного инструмента, кроме человеческого голоса, и архаичные, веками не меняющиеся распевы (даже совершенно замечательное и при этом не отошедшее ни на йоту от канона "Всенощное бдение" Рахманинова воспринимается церковными иерархами весьма неодобрительно), участвовать в исполнении коих самим мирянам, безусловно, запрещено.
  На Западе - длинный ряд скамей, на которых помещаются все желающие.
  У нас - пара скромных скамеечек у самой стены, на которые во время богослужения позволено присесть лишь совершенно больным и немощным, сколько бы оно ни длилось.
  На Западе - мессы, разумные по своей длительности.
  У нас - службы, длящиеся бесконечными часами и отзывающиеся болью в перетруженных ногах.
  На Западе - богослужение и следующая за ним проповедь на внятном, современном языке.
  У нас - быстрое течение большинству совершенно непонятных церковнославянских слов, которые тяжело было бы разобрать, даже будь они словами русскими.
  Казалось бы, все эти сравнения - не в пользу православия. Но не все так однозначно: красота, демократичность и удобство культа в Западных церквях часто лишает его особой атмосферы церкви: той сокровенности, того благоговения, той строгой набожности, той возможности углубления в себя, которое православие способно предоставить в полной мере.
  Православное богослужение, безусловно, ТЯЖЕЛО, даже физически: преодоление усталости ног, утомительное вслушивание, непрестанные поклоны... Жизнь верующего вне церковных стен также нелегка. Строгий православный канон не дает, например, возможность человеку жениться или заниматься плотской любовью (в том числе с законной и любимой женой) большинство дней в году (ведь все эти дни приходятся либо на пост, либо на тот или иной церковный праздник). Строгий православный канон вообще не очень располагает к сорадованию с этой жизнью, скверной и неблагой по определению. Православие настраивает на восприятие "нормальной" жизни как непрерывного с т р а д а н и я, с которым религиозный человек мирится по причине ее, мирской жизни, неизбежности.
  Но - внимание! - кто вообще сказал, что духовное спасение должно быть легким делом? Если мы прочтем Евангелие внимательно, мы ужаснемся тяжести жизни первых последователей Христа и высоте Его требований.
  Православные обряды (как и государственные формальности в России, мы уже говорили о близости религии и государства) словно бы еще и для того соделаны такими сложными, чтобы человек не мог не нарушать их беспрерывно, хотя бы в мелочах. В результате мы ощущаем себя в разладе со своей религиозной с о в е с т ь ю и стремимся к исправлению, но это - состояние раскаивающегося грешника - и есть, согласно православию, согласно христианству ВООБЩЕ, наилучшее духовное состояние человека, которое и ведет нас к Идеалу человечности наиболее коротким путем. Кто я, Господи? Червь есмь перед тобою...
  О том, что такой именно путь личностного роста является оптимальным для большинства (в том числе большинства русских людей), можно поспорить, но то, что этот путь есть один из возможных, нельзя не признать. Православие погружает человека в интенсивное переживание собственного несовершенства - и сила, созданная этим переживанием, способна мощно двигать к становлению лучше. (Правда, не слишком ли болезненным оказывается это переживание временами? Всегда ли самый мучительный путь - самый короткий?). Очень показателен в этом смысле для церкви в России обряд экзорцизма, говоря по-русски, изгнания бесов. Атмосфера церкви, определенные слова и ритм молебна, особое психологическое напряжение выводит все человеческие комплексы, несовершенства, родовые травмы, страхи, болезни и пагубные пристрастия наружу, являя их во всей неприглядности: люди ругаются матом, рвут на себе одежду, воют, а иерей как ни в чем не бывало читает молебен дальше. О, как тяжело при этом присутствовать! До подобного мучительного обряда не додумалась больше ни одна религия, кроме средневекового католичества в его наиболее радикальных разновидностях - но в православии он по сей день является распространенной практикой. Как все-таки эта тяга к острому страданию и переживанию собственных мерзостей характерна для русского человека!
  Подчеркнем, что мы очень далеки от какого-либо скепсиса или тем более критики: мы просто говорим о своеобразии русской религиозности. Но, между прочим, только ли русской? Разве не то же самое, не тех же безумных бесноватых, не ту же суровую аскетичность и бескомпромиссность, не то же неистовое порывание ввысь, не то же осознание всеобщей греховности, все то же возвеличивание искупляющего страдания мы находим в христианстве первоначальном: в Евангелиях? Вообще, разве не создается у человека, бывавшего в самых разных христианских церквях, ощущения, что православие чем-то глубже, сильнее (хотя, безусловно, гораздо уже, консервативнее) своих западных собратьев? Не объясняется ли это ощущение чуть большей близостью мироощущения православия мирочувствованию первоначального христианства? Разумеется, для всего человечества ценны не только истоки христианства, но и его позднейшие очертания.
  Заканчивая разговор о религии в России, мы не можем не задуматься о ее будущем. Любой русский человек глубоко религиозен, если понимать под религиозностью интенсивную жажду познания и улучшения самого себя. Православие, при всей своей "русскости", необычайно статично: оно немногим изменилось со времени своего появления. Неудивительно, что его застывшие формы уже около двух веков перестали вмещать ВСЕ духовные чаяния, чувства, стремления русских людей. Отсюда - из неудовлетворенности православием - и извечное русское богоискательство, и мечтания русских мистиков вроде Мережковского или того же Д. Андреева о новой, универсальной религии, и наши внезапные тяготения к самым "экзотическим" верованиям всех стран, которых ни один человек не должен стыдиться или пугаться (разумеется, если речь не идет об агрессивных, асоциальных формах религии). Дух дышит где хочет. Если некто становится лучше, совершая обряды или углубляясь в писания даосизма, джайнизма или шинтоизма, повернется ли наш язык осуждать такого человека? Случайно ли создание именно русскими людьми (такими, как Е. П. Блаватская или Е. И. Рерих) некоторых не только совершенно новых и оригинальных по сравнению с религиями прошлого, но и достаточно жизнеспособных религиозных течений: теософии и учения живой этики? Мы никак не оцениваем эти течения, а просто указываем на факт их исторической новизны как на свидетельство интенсивности религиозной мысли в России.
  Нам и, вероятно, многим другим хочется верить в то, что новые общенародные религиозные формы, более емкие и пластичные, менее враждебные мирской жизни, более способные к сопровождению внутреннего роста человека, изменившегося со времен средневековья, более СОВЕРШЕННЫЕ, в конце концов, все же когда-нибудь появятся в России. Будут ли эти формы созданы на основе православия, или оно окажется неготовым трансформироваться и вместить в себя расширившиеся духовные потребности своей аудитории? Этого не знает никто. Но так ли это, в конце концов, важно? Нам не стоит уподобляться некоторым религиозным фанатикам и забывать, что не человек создан для религии, а религия - ради человеческого совершенствования.
  
  мораль
  
  Ох ты Боже, ну что ж это за темы, одна другой тяжелее! Ну кто ж это способен говорить о русской морали? Да есть ли у нашего народа хоть какие-нибудь ценности? - скажет скептик.
  Мы отчасти согласны с этим скептиком, потому что единственным надежным способом определить, что русский человек ценит в себе и других, является способ "рассуждений от противного".
  Красота и крепость тела, ум, трудолюбие никак не будут среди наших национальных ценностей на первом месте, и русские сказки убедительно доказывают это. Да что там сказки! Каждый из нас и сам знает, что средний житель России недолюбливает "сильно вумных" и тех, "кому больше всех надо". Не назовем мы среди этих общекультурных добродетелей, к сожалению, и уважение материнства, старости и т. д., и т. п. Да кого же любит русский народ?
  Ненадолго вернемся к теме русской религиозности. В любом христианском (и не только) народе НАЦИОНАЛЬНЫМИ святыми люди становятся не просто так, а за какие-то свои выдающиеся качества или способности. В Романо-католической культуре это, например, способность творить чудеса: кто знает, сумел ли бы достигнуть Св. Франциск Ассизский своей общенародной известности, не обладай он чудесным даром общения с животными и не обнаружь в конце жизни на своем теле стигматы. В Англосаксонской культуре - высокая полезность обществу, самоотверженный подвижнический труд: строительство монастыря (Св. Эбер, основатель Мон-Сен-Мишель), религиозное просвещение невежественных народов, выведение комаров и прочей нечисти (имя этого очень чтимого в Европе святого автор, к сожалению, забыл...). А что же в России? На главной площади страны горделиво возвышает все свои десять глав Собор Василия Блаженного... Вот удивительный ответ на вопрос о том, кого любит русский человек: убогих. Разве не убогие, юродивые, природой обделенные, калики перехожие издавна и очень высоко были на Руси почитаемы и любимы?
  То твердил он несколько раз сряду: "Господи помилуй", но каждый раз с новой силой и выражением; то говорил он: "Прости мя, Господи, научи мя, что творить... научи мя, что творити, Господи!" - с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни жалобные рыдания...
  - Да будет воля твоя! - вскричал он вдруг с неподражаемым выражением, упал любом на землю и зарыдал, как ребенок.
  Это - отрывок из "Детства" Л. Н. Толстого, где тот описывает свои детские впечатления от увиденного им однажды юродивого (в "Детстве" он назван Гришей). В нем же - все наши национальные добродетели: русский народ не почитает особенно никакие человеческие качества, кроме одного: о с т р о г о о с о з н а в а н и я ч е л о в е к о м с в о е г о н е с о в е р ш е н с т в а (обиходное название этого качества - с т ы д или с о в е с т л и в о с т ь). С равным трепетным уважением относится русский человек к страдающим (или безвинно, от произвола властей, или - от осознавания своего убожества).
  Вся русская литература, вся русская история убеждают нас в этом. Раскольников, лишь раскаявшись, становится достоин любви Сони. Николай II, добродушный, мягкотелый и невыразительный монарх, после своей трагической гибели возводится в ранг государственного святого. Солженицын лишь после гонений обретает известность и народную любовь. Боярыня Морозова... Пушкин... Михаил Ходорковский... В конце концов, разве диковинная любовь русских к "Гамлету", произведению, созданному в рамках другой культурной традиции, но говорящем именно о нравственных муках по поводу собственной душевной слабости, не является лишним доказательством?
  Но давайте немного снизим пафос наших рассуждений, иначе люди, сталкивающиеся больше не с любовью российской интеллигенции к Принцу Датскому и не с лесковскими зачарованными странниками, а с пьяным водопроводчиком Петровичем, перестанут нас разуметь. Петровича мы помянули не для красного словца. Ничто так не характеризует мораль народа, как - простите - общественный транспорт. О нет, вы не найдете в русском автобусе ни следа тактичности или душевной веселости - впрочем, мне ли вам говорить, уважаемые читатели? Наиболее заметное качество пассажиров - это равнодушие. Двое, сидящие на одном сиденье, могут подраться при полном безмолвствии окружающих. Беременным женщинам и старым людям места уступают с большой неохотой. (Автор никого не осуждает, он более всего далек от отвратительной роли всенародного дидакта: ты-де, русский народ, не уважаешь старость! Не всегда, увы, сварливая старость заслуживает уважения, которое вообще-то не может и не должно определяться механически, через число прожитых лет). Вообще, как уже сказано, русский народ немного уважения проявляет к чужому уму или чужим сединам. Но как велика готовность помочь из жалости!.. Если в автобус войдет пьянчужка - ему, как правило, всегда найдется место, в отличие от беременной женщины. (В маршрутке - нет, из маршрутки пьяницу еще и вытолкают под зад ногой, но маршрутки переделывают мышление и мировоззрение человека на западный манер). Почему? Да потому же, что русский пьянчужка всем своим видом выражает глубокое страдание и свою "блаженность", юродивость, неустроенность в этом жестоком мире! Отсюда, кстати, и то, что русский народ пьянство не считает большим грехом. Да ведь и пьют-то русские не ради удовольствия, а с горя, осмысляя своим питием свою греховную сущность! (Небезызвестный Веничка Ерофеев банальным алкоголикам, набивавшимся в компанию, сурово и неизменно отвечал: "Мне с вами НЕ О ЧЕМ пить").
  Разумеется, пьянство отвратительно в любой форме, и мы отнюдь не оправдываем его особой миссией русского народа. Мы только хотим сказать, что готовность к с т р а д а н и ю и н р а в с т в е н н о м у с о в е р ш е н с т в о в а н и ю через страдание в России выражалась и до сих пор выражается в отвратительных формах телесного и душевного самоуничижения, пьяного богоискательства (знакомый автора о. Олег (Скворцов) в транспорте ездит, как правило, в гражданской одежде, иначе его очень утомляют пьяные, стремящиеся потолковать со священнослужителем о Боге и смысле жизни). Конечно же, нам давно пора одуматься и искать, уж если потребность в возвышающем душу самоистязании так велика, более чистые, менее отвратительные окружающим формы этого самоистязания.
  
  наука
  
  Вопреки ожиданию, русские ученые оказываются вполне успешными и на поприще "вполне западной" науки, вполне оправдывая слова нашего национального (и в том числе научного) гения Ломоносова о том,
  Что может собственных Платонов
  И быстрых разумов Невтонов
  Российская земля рождать.
  Русские ученые обогатили и физику, и химию немалым числом фундаментальных открытий. Показательна, однако, сама природа этих открытий. Сэр "Невтон", помянутый Ломоносовым в латинском чтении его имени, открывает законы тяготения - и вот уже его формулы находят применение в баллистике. Господин Нильс Бор с некоторым удивлением для себя обнаруживает, что расщепление ядра интересует, оказывается, не только ученых. Менделеев же открывает периодический закон: вещь грандиозную, позволяющую привести в стройную систему все элементы, но доселе практически не применяемую. Разумеется, мы несколько утрируем: и в истории западной науки немало имен "чистых теоретиков", занимающихся исследованиями не корысти ради, но во имя человечества либо чистой науки. И все-таки человек западной - Англосаксонской - культуры редко отважится тратить целые годы своей жизни, решая совершенно абстрактную проблему исключительно из любви к познанию. Уравнения Максвелла и Планка продвинули вперед прикладную физику и термодинамику. А как быть с теорией физического вакуума современного русского физика Шипова? Или с той же таблицей Менделеева? Очевидно, русскими учеными умами движет не столько практический интерес, сколько стремление докопаться до сути вещей, познать причины и истоки явлений. Такое познание именно и сопряжено с а н а л и т и ч е с к о й с п о с о б н о с т ь ю ума, так, как мы ее определили. Поэтому неудивительно, что их объектом изучения так часто становится ЧИСТАЯ ФИЗИКА, ведь именно в изыскании причин явлений эта способность ума может раскрыться наиболее полно.
  Но обратим наш взор от наук точных к знанию о человеческой душе Нет, из недр русских университетов не вышли грандиозные психологи, перевернувшие представления человечества о психологии. Мы имеем в виду другую науку, близкую сердцу автора: ПЕДАГОГИКУ.
  Попробуем, сколь ни бестактна такая попытка, вновь совершить "количественный анализ" и назвать крупнейших педагогов последних столетий. педагогических светочей немало в каждой стране, но одни из них, занимаясь теорией, никогда не "опускались" до практик работы с детьми и, следовательно, не смогли подтвердить свои прекрасные теоретические выкладки; другие, напротив, не сумели извлечь из своей практики сколько-нибудь универсальные выводы, выстроить на основе наблюдений цельную, непротиворечивую, общезначимую воспитательную систему. Возьмем тогда в качестве критерия глубокое теоретическое осмысление закономерностей в сочетании с живой, практической и эффективной работой учителя, воспитателя либо руководителя учебным заведением. Увы, немногие педагоги, даже из тех, кто считаются признанными, общемировыми гениями этой науки, смогут соответствовать этому жесткому требованию: можно назвать имена Коменского, Песталоцци, Монтессори, Ушинского, Штейнера, Корчака, Макаренко, Сухомлинского, Щетинина - и с немалой гордостью мы можем установить, что из этих 9 имен 4 оказываются русскими.
  Нам скажут, что мы пристрастны, что каждая страна имеет своих педагогов, которых считает великими, но которые на поверку окажутся просто талантливыми, не гениальными. Верно: но если мы не включили в этот список Локка, Гербарта или Дистервега, с одной стороны, мы не включили в него также ни Шацкого, ни Блонского, ни Сорокина, ни даже Амонашвили и Льва Толстого - с другой: не имели и права включить их из-за отсутствия либо практической работы, либо внятной и разработанной теоретической позиции.
  (Подчеркнем, что здесь мы говорим только о сравнительно недавнем времени и, кроме того, лишь о "детских педагогах": тех, кто не ставил своей задачей воспитывать взрослого человека - иначе нам нужно будет включить в этот список и многих святых разных религий, оставивших, наряду с результатами своего проповедничества, внятную сумму знаний о методике душевного совершенствования, например, Иоанна Лествичника, а в первую очередь - Гаутаму Будду. Исключение этих людей из числа гениальных педагогов прискорбно и нелепо, но мы не хотим быть слишком дерзновенными и идти впереди сложившейся традиции, даром, что все чаще раздаются голоса в пользу ее изменения).
  Всякий раз, проводя сравнения между культурами и устанавливая в какой-то области определенное преимущество одной из них, мы ни в коем случае не ставим себе целью доказать этой культуры превосходство. речь идет просто о разных задачах, разном предназначении. Но развитие именно педагогики в России совершенно логично, коль скоро эта наука ставит перед собой, в конечном счете, задачу д у ш е в н о г о у с о в е р ш е н с т в о в а н и я человека, и коль скоро именно эта задача во многом совпадает с интенцией Русской культуры. Да и как же может быть иначе, если почти любой крупный политический деятель в России - от Владимира Мономаха до Петра I и Екатерины Великой, от Александров I и II до Ленина и Сталина - и великое множество деятелей искусства, области, к этой науке и к любой науке имеющей самое отдаленное касательство - от Льва Толстого до Айседоры Дункан - все проявили озабоченность педагогическими вопросами, а некоторые были и неплохими педагогами-практиками? Стоит также напомнить, что еще раньше мы установили потребность в труде педагога именно а н а л и т и ч е с к о й с п о с о б н о с т и разума, то есть умения определять причины явлений и усматривать глубинные корни происходящего.
  
  семья и брак
  
   Обернулся, глядит - сила крестная! -
   Перед ним стоит молода жена,
   Сама бледная, простоволосая...
  
   "Уж ты где, жена, жена, шаталася?
   На каком подворье, на площади,
   Что растрепаны твои волосы,
   Что одежа твоя вся изорвана?
   Уж гуляла ты, пировала ты,
   Чай, с сынками все боярскими!..
   Не на то пред святыми иконами
   Мы с тобой, жена, обручалися,
   Золотыми кольцами менялися!..
   Как запру я тебя за железный замок,
   За дубовую дверь окованную,
   Чтобы свету божьего ты не видела,
   Мое имя честное не порочила..."
  
   И, услышав то, Алена Дмитревна
   Задрожала вся, моя голубушка,
   Затряслась как листочек осиновый,
   Горько-горько она восплакалась,
   В ноги мужу повалилася.
  
   "Государь ты мой, красно солнышко,
   Иль убей меня, или выслушай!
   Твои речи - будто острый нож;
   От них сердце разрывается.
   Не боюся я смерти лютыя,
   Не боюся я людской молвы,
   А боюсь твоей немилости.
   М. Ю. Лермонтов, песня про купца Калашникова.
  После этого выразительного отрывка, в котором заключена сжатая поэтическая формула семьи и отношения к женщине в России, нам не нужно больше ничего описывать - остается лишь понять: отчего и ради чего это так?
  Мужчина в России не только до последнего времени считал, но и сейчас еще очень часто продолжает считать себя безусловным хозяином своих детей и своей жены, вещей, с которыми можно творить все, что ему вздумается. Подобное мы видели уже в Ассирии, но там сильный пол был, пожалуй, более скор на проявления сердечных чувств. Мужчина в России думает, что вообще-то любить жену нет большой необходимости: никто же, в конце концов, не вменяет нам в обязанность любить лошадь или машину, а холодный климат не очень располагает к пылкости... Жена обязана обожать и ублажать хозяина своей жизни, ну а тому вовсе не зазорно посмотреть по сторонам. История, приключившаяся с Биллом Клинтоном, прошла бы для любого русского политика совершенно безболезненно: мужская верность не входит в число национальных добродетелей - зато неверная жена, согласно общему убеждению, хуже собаки. Странным образом женщина действительно согласна с таким положением вещей - и либо действительно обожает своего домашнего тирана, либо всю жизнь терзается от любви к другому, не смея нарушить святость семейных уз. "Я вас люблю: к чему лукавить? / Но я другому отдана, / И будут век ему верна", - говорит Татьяна Онегину. Помимо высокой литературы, об этом загадочном феномене говорят и анекдоты:
  На необитаемый остров выбросило трех немцев, трех французов, трех русских, в каждом случае - двух мужчин и одну женщину.
  Немцы кинули жребий.
  Французы зажили одной большой семьей.
  А русская женщина, как и все русские женщины, любила одного, но принадлежала другому.
  А сам домашний тиран не всегда даже способен, в отличие от настоящего правителя, взять на себя ответственность за свою семью - в силу известной русской привычки, о которой мы уже говорили в прошлой главе - в результате женщина, добровольно лишившая себя всех прав хозяйки, добровольно же возлагает на себя все хозяйские обязанности и вынуждена принимать все важные решения.
  Конечно, мы не говорим о всех русских семьях, прошлых, настоящих и будущих - слава Богу, эта тенденция является только тенденцией, но не общим правилом. Конечно, этот ужасный домострой не заслуживает никакого оправдания, и ни в коем случае нельзя считать домостроевскую семью новой ступенью в эволюции брака. (Кстати, о "Домострое": этот созданный государственным мужем, участником "Избранной рады" и одновременно духовным лицом "семейный кодекс", который превратил семью в казарму, есть один из самых ярких примеров вмешательства православной государственности в межчеловеческие отношения). Но откуда это непостижимое по своей жестокости отношение к женщине?
  Мы не поймем его, не вспомнив об основной тональности православия, которое из всех ветвей христианства к женщине относится наиболее нетерпимо. Женщина "нечиста", женщина "грешна" (кстати, именно эта позиция уже никак не соответствует первоначальному христианству и духу Евангелий, в которых Христос позволяет блуднице омыть Свои ноги). Отчего же "грешна", кстати? Женщина просто-напросто более практична, более реалистична, более житейски разумна, более нацелена на сохранение жизни, более живет в этом, "земном" мире - что вообще-то совсем не всегда является недостатком. Без женщин мужчины, даже сумей они размножаться самостоятельно, давно умерли бы - если не в результате войн и не от пьянства, то, по крайней мере, с голоду, забыв про обед во время своих философских диспутов и поиска смысла жизни. Но именно с точки зрения христианства (а особенно православия) эта забота о материальном и подлежит осуждению, ведь "сытое брюхо к учению глухо", как говорят русские пословицы. "И об одежде что заботитесь? Посмотрите на лилии полевые, как они растут: не трудятся, не прядут". Этой евангельской мысли, облекая ее в более доходчивые слова, вторит в своем эссе "Купцы и художники" Татьяна Толстая: "Человек - раб, но он прежде всего раб Божий, и вот-вот будет призван, и не пролезть ему в игольное ушко со всеми своими кастрюльками, и теплыми сапогами, и детскими чистошерстяными костюмчиками на вырост, и кустиками рассады, и мотками провода, и сервантом, и старыми фотографиями, и закатанными в банки огурцами, и пятирожковыми люстрами, и коврами ручной работы..."
  Забота о многочисленных мелочах и на самом деле является врагом внутреннего развития человека - отсюда и идеал аскетизма, необремененности вещами во многих религиях. Поэтому каждому из нас, к этому развитию стремящемуся, но, с другой стороны, не желающему стать одним из оборванных "уличных философов", нужно соблюдать тонкий баланс, равновесие, которое женщина бессознательно стремится нарушить в свою сторону, мужчина - в свою. Однако христианство (не евангельское, а позднейшее) не знает в этом вопросе никаких колебаний: безусловно, грешен человек! Безусловно, лишь спасением духовным он жив и насыщаем! А значит, раздай имущество свое, сохрани одну рубаху на теле и следуй за Мной, Господом твоим. (А попутно отрекись от женщины, диаволицы лукавой, якоже сия да не ввергнет тя паки в пучину житейского суетного попечения, добавляет уже православие). Вот где коренится причина вековой кабалы женщины: в страхе мужчины соблазниться ею самой и создаваемым женщиной жизненным комфортом - и не пролезть сквозь игольное ушко, не снискать царства Божия! Эгоистично ли такое чувство? Да, конечно, с высоты нашего современного сознания мы назовем его эгоистичным. Но не будем забывать, что в основе и этого страха лежит все та же неутолимая народная тяга к п о к а я н и ю, с а м о о ч и щ е н и ю и с а м о у л у ч ш е н и ю, которая то ли православием была отлита, то ли сама стихийно отлилась в уродливые формы закабаления и попрания женского начала.
  Каковы же следствия такого семейного обустройства?
  Для женщины - формирование грустной привычки к с т р а д а н и ю и осознание собственной греховности, своего н е с о в е р ш е н с т в а.
  Но что же вы думаете: разве мужчине, лишившему женщину всех ее естественных прав и разрушившему природный баланс, живется легко?
  Ассирийский и восточный мужчина также тиран, но тиран, любящий и жалеющий свою рабу, позволяющий ей быть женщиной и если не с благодарностью, то с удовольствием принимающий ее ласку. Русский мужчина женской ласки стыдится: в XVI веке он, прежде чем сойтись с женой в плотском грехе, отвернет святой образ к стенке, а в начале XXI века грубо оборвет свою подружку, которая "развела телячьи нежности". Сам он в результате и будет страдать не меньше, потому что без мягкого, умиротворяющего света женственности не способна не только расти, но и жить ничья душа, будь это даже душа самого ярого женоненавистника. Что ж, поделом: страданиями душа человеческая возвеличивается... "Наказал мужик бабу: ушел в солдаты", - иронично говорит по этому поводу сам русский народ.
  Мы уже говорили о том, что молодая русская культура не развила еще достойных себя форм ни в государственности, ни в семейном быту. Нам сложно предсказать, какой станет русская семья в далеком будущем, по достижении русской культурой своего расцвета. Возможно, роль мужчины как главы и наставника сохранится - но речь пойдет уже только о духовном главенстве, об ответственности за личностное развитие как себя, так и своей дорогой половинки, о руководстве мягком, кротком, ненавязчивом (вероятно и то, что руководство материальной стороной в жизни семьи по праву перейдет к женщине). Воистину, здесь уместно вспомнить слова Лопе де Веги о нужности школы для будущих мужей и отцов! Нам не остается ничего, кроме как верить в это будущее и трудиться над исправлением настоящего.
  
  деньги
  
  Мы уже неоднократно проводили параллели между Россией и Ассирией: это и характер семейного быта, и мощная государственность, и тяжелый подневольный труд простых людей... Если есть в историческом развитии некая цикличность, некое движение по кругу, то можно представить себе этот круг земным шаром, рассеченным сеткой параллелей - тогда человек, решивший совершить кругосветное путешествие с Северного полюса на южный и обратно, каждую параллель (экватор, северный полярный круг, южный полярный круг) пересечет ДВА РАЗА. Не этим ли объясняется схожесть общественной и культурной жизни Ассирии, стоящей почти в самом начале исторического цикла, и России, оказавшейся почти в самом ее конце? Не отсюда ли происходят общие черты культур Античной и Англосаксонской (демократия как форма правления, бурное развитие техники, торговли и права, "обмирщение" религии, функциональность алфавита, культ тела и т.д.)? Кто знает...
  В любом случае, отношение к деньгам лишний раз убеждает в родстве русского человека и древнего шумера. И тот, и другой деньгам рады; и тот, и другой не очень надеются получить их честным длительным трудом, и у того, и у другого денег обычно нет, а если и есть, то купить что-то на них очень тяжело...
  Впрочем, есть и серьезное отличие. Выражаясь метафорически, состоит оно в следующем: ассириец любит деньги как свою законную жену, русский - как распутную любовницу при жене живой, кляня себя за постыдную страсть. Сравнение это мы поясним позже.
  Деньги - самая косная, самая плотная форма материального существования культуры, и эта форма становится культуросообразной лишь по достижении последней своего пика - неудивительно, что Россия еще не успела создать такого внешнего носителя оплаты труда, какого раньше не знало человечество. Зато показательно отношение к деньгам простого русского человека, а также совершенно безответственное отношение государства к национальной валюте, берущее начало в глуби веков.
  "Медный бунт" при царе Алексее Михайловиче начинается с того, что правительство решает приравнять медные деньги номиналом к серебряным - при том, что и мальчишка понимает их неравноценность. В результате покупательная способность государевых денег, выплачиваемых служилому люду, стремительно падает: ох, как же это нам все знакомо!..
  Катастрофические, ужасающие инфляции в России случается чаще, чем где-либо: мы уже не говорим о стремительных обвалах рубля, которыми страну лихорадило все 90-е годы прошлого века, а вспоминаем об инфляции начала этого века, когда новый рубль обменивался примерно на 1000000 прежних совзнаков. Россия, кроме того, переживает головокружительно быструю смену правителей и идеологий, а каждый правитель, пожелавший назваться титулом иным, чем его предшественник (был царь - стал вождь), начинает с отмены денег, имевших хождение до него - и вот уже запасливые бабушки оклеивают печку керенками...
  При таких метаморфозах, которые национальная валюта претерпевает регулярно, любое накопление денег теряет всякий смысл.
   Сорок тысяч стоит "Волга",
   Люди копят деньги долго.
   Но какой владельцу прок?
   Все отнимут - дайте срок.
  Стоит ли тогда привязываться к этим подлым бумажкам? Все равно ведь сгорят при новом рублевом обвале, все равно ведь отнимет очередная реформа... А раз нет особой привязанности к богатствам этого мира, то ничто не мешает развитию духовному.
  Современные русские нувориши, обеспокоенные шаткостью своих позиций, незаслуженностью своих состояний, изо всех сил пытаются доказать, что обогащение есть исконно русская национальная идея, что русский народ издавна уважал богатых - связывая при этом слова "богатый" и "Бог". Абсурднее и невежественнее идеи невозможно измыслить. На Руси неизменно почитались БЕДНЫЕ и НИЩИЕ, настолько, что "бессребреник" стало одним из чинов духовного, усовершенствовавшего свое естество человека в русском православии (вместе с прочими чинами: блаженный, святой, мученик, преподобный, равноапостольный и т. д.). Бедность никогда не считалась пороком и никогда, в отличие от Запада, не была причиной общественного осуждения. Деньги казались таким грязным предметом, что Великая русская литература к этому предмету не снисходила - а если и снисходила, то не иначе как тревожными шагами Достоевского, герой которого убивает беременную женщину ради каких-то старушечьих накоплений: это ли, по-вашему, доказательство синонимичности слов "Бог" и "богатство"?
  Впрочем, нет: всплывают в памяти еще два упоминания денег в русской литературе. Настасья Филипповна, вновь героиня Достоевского, швыряет в огонь толстую пачку ассигнаций, ее же - к ногам чаровницы Очарованный странник Лескова. Ах да, есть еще деньги у Гоголя: одно громкое осмеяние человеческого стяжательства...
  Можно сколько угодно говорить, что русское национальное восприятие денег помешало экономическому развитию страны, становлению конкурентоспособной экономики и пр. Никто, собственно, и не спорит с этими прописными истинами. Но при этом нужно отчетливо понимать, что без такого полупрезрительного отношения сосредоточенность русского человека на духовной жизни, глубина самопознания и к р и т и ч н о с т ь по отношению к с е б е, рост ж а ж д ы с а м о с о в е р ш е н с т в о в а н и я были бы попросту невозможны, поскольку, по словам все той же Библии, двум господам одинаково рьяно служить нельзя.
  Внимательные читатели спросят: а почему слабая покупательная сила денег не разбудили подобных же качеств и в древнем шумере? Но одни и те же условия способны к пробуждению разных стремлений, кроме того, невозможно в обучении любому мастерству переходить к следующему уроку, не усвоив предыдущего - не думаем, что мастерство Быть Человеком является исключением.
  
  2. ИСКУССТВО
  
  архитектура
  
  Что, собственно, мы должны считать русской архитектурой? Наверняка не уродливые современные новостройки, не пятиэтажки Хрущёва, не порождения "сталинского барокко", не эксперименты архитектурного модернизма начала прошлого века и даже не творения петровского ампира: все эти сооружения или содержат в себе художественного элемента не более трактора, или созданы в рамках стиля НЕ оригинально русского: родившегося в Европе, в Элладе (псевдогреческие колонны барских усадьб) - где угодно, но только не на русской почве. Что же нам остается?
  Не так уж и много: русская изба и архитектура русский церквей.
  Не будем пренебрежительно относиться к русской избе, которая, по убеждению глубокого народного поэта и философа Есенина, высказанному в "Ключах Марии", таит в образах своего орнамента, резных наличников, конька на крыше целое мироощущение, целую космогонию:
  Красный угол, например, в избе есть уподобление заре, потолок - небесному своду, а матица - млечному пути.
  Несколько раньше в этой статье Есенин дарит нам еще более примечательную мысль:
  Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека. Конь как в греческой, египетской, римской, так и в русской мифологии есть знак устремления, но только один русский мужик догадался посадить его к себе на крышу, уподобляя свою хату под ним колеснице. Эта чистая черта Скифии с мистерией вечного кочевья. "Я еду к тебе, в твои лона и пастбища", - говорит наш мужик, запрокидывая голову конька в небо. [Курсив наш - Б. Г.]
  Итак, устремление в небо, и изба как колесница Великого пути, движения вечного с о в е р ш е н с т в о в а н и я. Не потому ли русские избы кажутся внешне столь неказистыми, что от временного пристанища, от транспорта, везущего нас к Дому, мы и не требуем особого комфорта? Этой мысли вновь вторит Есенин, на этот раз - в самом начале своих "Ключей":
  ...Наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свой звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только в пути, что здесь мы только "избяной обоз", что где-то вдали, подо льдом наших мускульных ощущений поет нам райская сирена и что за шквалом наших земных событий недалек уже берег.
  Да и в самом деле: какие иные чувства, мысли, устремления способна родить крестьянская изба? Она не располагает строгой простотой обстановки к сорадованию с этой жизнью или к альковным мечтаниям, не пробуждает узостью маленьких окошек желания активно покорять окружающий мир и добиваться общественного успеха, не учит своими массивными прочными скамьями и топчанами деликатностью по отношению к предметам и другим людям. Зато сложно представить себе лучшего жилища для праведника, занятого душевным деланием. При этом деревянная изба имеет то преимущество перед монастырской кельей, что лишена холода и равнодушия камня, то есть чрезмерной строгости последней, представляя, со своим Красным углом, облегченный, "мирской" вариант церкви (и, тем не менее, при супружеской близости образа отворачивают к стене). Теплота дерева душевно согревает человека - правда, не настолько, чтобы в холодные русские зимы разбудить в нас вулкан южных страстей, но страсти личностному развитию вообще являются помехой.
  А что же русские церкви?
  Мы уже говорили об их внутреннем пространстве: узенькие окошечки бойницы, строгие фрески и "Красный угол" - алтарь. Больший интерес для архитектуры представляют, однако, внешние очертания русских храмов. А эти очертания в самом деле удивительны.
  Нам всем с детства знаком силуэт одинокой колокольни, устремляющейся, как ракета, в небо, или чудесных "луковок" золотых (а то и синих с золотыми звездами) куполов, венчающих высокие тонкие башенки (правильное название их - "барабаны", но оно кажется нам достаточно неотесанным). Эти же очертания являются нам и на древнерусских шеломах, и в национальном орнаменте, и даже в буденовке... Вообще, это что-то совершенно, типично русское, завораживающее, женственное, трогательное: сочетание округлой формы и стремительно сужающегося, острого, гиперболического завершения. Арки и шпили готических соборов также устремлены в небо, но их завершение более спокойное, торжественное, суровое, оно - уравновешенная парабола. Готическая арка - упорный и серьезный труд по подъему, купол русской церкви - неистовое порывание ввысь. Это - символ пламени: недаром дети в своих рисунках и костру придают такие же очертания. Неслучайно он и золотой: каким же еще быть пламени? Вообще, русские храмы чарующе прекрасны, но это не красота воина, мудреца и т. п., а, скорее, красота хрупкой девушки (да простят нас церковные иерархи), которая, в отличие от красоты прочих, вызывает в груди щемящее чувство восхищения, боязни за нее и сожаления о грубости и несовершенстве всего прочего мира - и своей души также.
  Но ведь формы национальной архитектуры подсознательно воздействуют и на живущих рядом - не отсюда ли идет неизбывная русская тоска о жизни лучшей и нетленной, о Граде Золотом, о Царстве, которое не от мира сего, но внутри нас сущее? (Мы говорим "христианским" языком, но какой же еще язык применим к христианскому храму? Любой человек, исповедующий любую религию или не исповедующий никакой, переведет эти слова в свои, понятные ему образы и символы). А если внутри нас - то как же не устыдиться человеку своего теперешнего состояния и не возжелать жизни лучшей? Не это ли - еще один источник национального ж е л а н и я личностного с о в е р ш е н с т в о в а н и я?
  
  изобразительное искусство
  
  Пожалуй, русская живопись еще не успела вполне выработать своего национального стиля, подражая то западному реализму, то западному же модернизму (еще не успела - возможно, это "еще" превратится в горестное "уже": века с XV по XX были веками Великих Достижений Искусства, но, увы, время Великого Искусства, похоже, пришло к концу). Но, тем не менее, в русском изобразительном искусстве, начиная с древнерусских икон, посуды из Хохломы и шкатулок Палеха и завершая Борисовым-Мусатовым, Кустодиевым, Коровиным, Куинджи, Рерихом, успела выпукло проявиться одна особенная черта: трепетное отношение к Цвету. (Да что, впрочем, художники! А печные изразцы? А русские рубахи? А вышивание гладью, секреты которой ведомы еще некоторым бабушкам?)
  Уже бывали культуры, любившие игру ярких цветов (например, Романо-католическая) - но их цвета просто пестры и неразборчивы, как одежда клоуна, здесь нет никакой трепетности. В России цвета не только и не столько ярки, сколько избирательно тонки.
  Специалисты находят в иконах Дионисия (ученика Рублева) более тысячи цветовых оттенков и до сих пор гадают: как искусный мастер получал их? Некоторые предполагают даже изготовление красок на основе разноцветной гальки... Впрочем, не один Дионисий: посетите любой музей икон (например, в Ярославле, городе автора): формы архаичны, но цвета завораживают. Их никак не назовешь при этом кричащими, "диснеевскими", эти цвета: это - неуловимое цветовое благородство, торжественная симфония красок. Даже на банальной хохломской ложке, которую можно купить в любой сувенирной лавке - отголоски все той же симфонии. А Палех!.. Полиграфия еще не поднялась на уровень, способный передавать богатство и силу цветового звучания Палеха - и, возможно, никогда не поднимется. Автору еще нигде не удавалось найти хороших фотографий Палеха. А хороших альбомов Рериха?!. Эти альбомы могут стоить сколько угодно, больше тысячи рублей - и все равно производят щемящее впечатление того, что в подлинниках картин - значительней, богаче, ярче, что несут в себе такие цвета сказочной Жар-птицы, которые не передаст самое высокое разрешение печати...
  Цвет (простите нас, если мы повторяемся) - великий физический и психический феномен. В "живописи" Месопотамии мы предполагали связь линии с разумностью, цвета с чувственностью, но проблема не является столь однозначной. Цвет психологически универсален: мы называем цвета "грязными" (с примесью ахроматизма, то есть черно-серого) и "чистыми" (стремящимися к своему идеальному, беспримесному хроматическому состоянию), подобно тому, как говорим о "грязных" и "возвышенных" чувствах. Некто может усомниться в том, что чистота цвета соотносима с чистотой внутренней жизни человека. Но ведь недаром вульгарные, крикливые цвета в одежде любят завсегдатаи ночных клубов и просто люди, стремящиеся к недалеким удовольствиям. И недаром в изображении Божества, божеств или святых любой религии мы не найдем "грязных" оттенков цвета (речь, конечно, не идет о грубых формах шаманизма или анимизма, где эти оттенки объясняются крайней примитивностью изобразительных средств).
  Не говорит ли высокая трепетность в передаче небесной лазури, изумрудной зелени, пасхального золота у русских художников, известных и безвестных, о столь же трепетном отношении русского народа к собственному душевному миру? Не настраивает ли она, в конце концов, на чистый и возвышенный душевный лад, не предуготавливает ли человека ко внутреннему у с о в е р ш е н с т в о в а н и ю? Увы, остается лишь горько пожалеть о том, что трепетность по отношению к цвету в русском искусстве, живописном и оформительском, ныне утрачена (мы потеряли ее с 1917 года - не лишились ли мы тогда некоторых других важных национальных особенностей?). Что ж, остается надеяться, что когда-нибудь искони русская любовь к Чистому Цвету будет нам нами же самими возвращена.
  Переходя к личностям художников, заметим, что убедительно и ярко творческая весть Сурикова и Врубеля уже была представлена Даниилом Андреевым в X книге "Розы мира".
  
  Крамской
  
  Крамской - художник не столь известный по сравнению со своими более удачливыми собратьями по творческому цеху Репиным, Шишкиным, Левитаном, Васнецовым или Айвазовским (часто этими фамилиями и ограничивается знание русского человека о русской живописи) - но, несмотря на это, очень значительный, пожалуй, даже преодолевший границы национального таланта и, не исключено, имеющий общемировое значение. При этом сложно в русской живописи отыскать более традиционного живописца: никогда Иван Николаевич не дерзал экспериментировать ни с красками, ни с сюжетами, ни с композицией, всю свою жизнь создавая вполне благообразные портреты реальных людей, своих современников и знакомых, исполненные в строгой реалистической манере. (Впрочем, следует помнить о том, что разнообразные художественные новшества очень часто выдают не дерзновенность замысла и величие творческого гения, а банальное отсутствие у экспериментатора профессиональных умений). В чем же тогда его уникальность?
  Она - в мощной способности Крамского открывать историю и потайные закоулки человеческой души ограниченными средствами портретной живописи.
  Как известно, душа тоже бывает разная - безусловно, и раньше были художники - великие психологисты. Одними из первых приходят на ум мастера итальянского Возрождения. Разница между ними и Крамским, если позволено нам будет выразиться так - в глубине проникновения. В глазах мадонн Рафаэля читается и умиление, и восторг, и мудрость - но никогда в потрете не светилась так явственно человеческая совесть, то таинственное дно нашего существа, которое суть причина и добра, и зла, совершаемого нами (не потому ли в символических системах индуизма совесть называется, если только мы не ошибаемся, причинным телом человека?).
  И, кстати, к а к и е модели выбирает для себя Крамской! Сами фамилии говорят о многом. Вот перед нами - портрет Льва Толстого, и в этом портрете, в прямо устремленном на нас мощном взоре из под густых бровей, в раздувшихся крыльях истинно львиного носа, в каких-то невероятных волосах и бороде, принадлежащих будто ветхозаветному пророку, в вертикальных складках кожи над переносицей - история этой могучей и неугомонной души, страстно желавшей человеческого благоденствия и исправления людских пороков, ополчившемся в этом своем желании, усиленном недюжинной волей, против всех несогласных либо просто не умещающихся в рамки его, Льва Николаевича, картины мира, породившей своей энергичной проповедью достаточно жизнеспособную секту и преданного в результате официальной церковью анафеме. Пусть никто не подумает, что мы дерзаем осуждать великого русского писателя, мыслителя и педагога! Но и не оспорит никто, что и сама душа его, при смерти покидающего семью, была очень и очень далека от лучезарной ясности и святой невозмутимости. А что же, собственно, и ожидать от человека, которого современники называли "одной гипертрофированной совестью", если муки неустанной рефлексии несут с собой все, что угодно, кроме просветленного покоя?
  А вот - и иная "народная совесть", "Некрасов в период "последних песен"" "Быть может, я умру неведомый ему [народу] // но я ему служил, и сердцем я спокоен", - писал последний. О, если бы так! Человека, сочетавшего в себе странную беспечность, любовь к роскоши, временами - недалекую революционную запальчивость и даже охотничью страсть с нелицемерной заботой о народном благе, в преддверии близкой смерти вполне могли посещать мысли о том, как многое в прошедшей жизни он способен был бы сделать чище и лучше, как - кто знает? - с большим достоинством, мудростью и полнотой исполнил бы свою миссию (простите за высокопарное слово). Странная растерянность сквозит в глазах полуумирающего поэта и - нет, не скорбь, но настоящее трепетное ожидание вдохновения, то чувство, когда творец "прислушивается" к образам, переданное с великим мастерством; желание успеть сейчас то, что можно успеть (в его руках- перо и бумага), до своего срока ухода суметь уловить, ухватить ту единственную, верную, высокую художественную и жизненную правду, о которой он раньше думал, что знает ее всю, и о которой сейчас понимает, что знал только ее шелуху и пестрое оперение. Да, необходимо помогать страждущему народу - но что же, что кроется в глуби этого неизбывного русского народа, так равнодушного к благородному просветительству, что это, стоящее много выше социального блага и общественного благоденствия по Марксу и его предтечам, к числу которых он и сам относился так долгое время?
  А здесь вновь другой "подлинно русский интеллигентный и страдающий человек" - Салтыков-Щедрин. Его много познавшие напряженные глаза вместе с огромным голым черепом - что они видят, эти глаза? Не будущих ли тиранов они провидят, не будущие ли бедствия России, огромные и заставляющие скорбеть сердце?
  Мы уже не указываем на "Христа в пустыне", на эту хрестоматийную картину, о, которой, наверное, написаны тома - в конце концов, кто еще мог был угнетаем большим грузом сомнений, колебаний, нравственного выбора, дьяволических искушений, чем Христос в пустыне? Давайте перенесем наш взор от интеллигенции к народу. Портреты крестьян кисти Крамского, пожалуй, еще более выразительны. Смотрите, зрители, как бы не приснился вам ночью его "Сидящий крестьянин" со взглядом Раскольникова-рецидивиста! (Кстати, не только среди простого люда находит Крамской эти образы преступников - его знатная "Неизвестная", заставляющая вспомнить о "Незнакомке" Блока - это.. это, простите, что-то вроде пресыщенной демоницы блуда).
  Но, впрочем, последний скорее исключение: образы крестьян написаны с такой любовью, и такой подлинно русской, подлинной народной нравственной красотой веет от них, что диву даешься, где это художник мог обнаружить эту красоту и как сумел ее воспроизвести. При том ведь и "Мельник" или "Полесовщик" - обычные бородатые мужики, а "Пасечник или, особенно, "Мина Моисеев" - и просто лохматые деды, но такое чудо эти деды! Они-то как раз и есть "русский человек в его полном развитии, каким он появится через 200 или 300 лет", как писал Гоголь применительно к моцартоподобному Пушкину - дай Бог, чтобы хотя бы через 500 лет...
  Итак, главное значение и суть творчества Крамского - высокий психологизм, открывающий нравственную сторону человека, как высоты человеческой души, так и пропасти - вот почему не будет большой натяжкой назвать Крамского Достоевским в живописи, даже делая скидку на сравнительно меньшую силу и меньшее влияние на общество его гения, если вообще позволительно сравнивать вес таланта художника и писателя. Впрочем, может быть, когда-нибудь и школьные учителя "откроют" для себя Крамского и обнаружат немалый воспитательный потенциал его картин для старших школьников, особенно рядом с (простите нас) блеклым Репиным, великим оформителем конфет "Мишка в лесу" Шишкиным или по-американски эффектным Айвазовским.
  
  Рерих
  
  Николай Константинович Рерих - один из самых замечательных русских художников.
  Заявляя это, мы, разумеется, далеки от некритического восторга некоторых "рериховцев", объявляющих своего мастера лучшим художником всех времен и народов. Однако характерно то, что действительно яркие личности в литературе и искусстве самим своим творчеством, даже не желая этого, нередко создают круг восторженных и даже фанатичных последователей.
  Рерих при этом ярок не только в метафорическом, но и в прямом смысле - в смысле цветовых решений. Собственно, именно невероятные цвета картин, а не формы, очень часто весьма простые, создают на добрую половину феномен его творчества. Известно, что художник был учеником другого великого корифея русской живописи - Куинджи, непревзойденного мастера цветовых эффектов (экскурсоводы Третьяковской галереи и любят рассказывать, как посетители в XIX веке неизменно заглядывали за "Лунную ночь на Днепре", чтобы увидеть, не спрятана ли за картиной лампочка). Рерих подчас не менее эффектен, но не из суетного желания поразить зрителя своим мастерством он создает завораживающие сочетания красок. Ради чего же?
  Даниил Андреев со всей определенностью говорит, что из русских художников именно Рериху удалось "своеобразными сочетаниями линий и красок намекнуть на существование ландшафтов иного слоя", то есть, говоря иначе, открыть зрителю бытие неких иных миров и пространств, существующих за рамками нашего физического, "плотного", постигаемого несовершенными органами чувств мира. Несколько ранее мы писали примерно то же по отношению к Ван Гогу, картины которого также отличаются великолепными цветами и их выразительными сочетаниями. Разница заключается в том, о каких именно мирах идет речь.
  Факт этот применительно к Рериху серьезные исследователи обычно замалчивают: большинство пишущих о Рерихе с позиций не восторженного поклонника, но размышляющего человека, "стесняются" поразительной религиозной одаренности художника. (Также не осмелился упомянуть о ней и Андреев, хотя, пожалуй, не мог не почувствовать: причины этого поймет только мудрый). Рерих - не только ландшафтный пейзажист, но и, без преувеличений, иконописец нового времени. Вот почему "сочетания красок" в его пейзажах "намекают" на миры ангельского присутствия и таинственные "миры просветления" мировых религий. Каждый волен решать для себя самостоятельно вопрос о действительном существовании таких миров, но умение художником средствами живописи создать возвышенное настроение, обычно достигаемое чтением религиозных текстов, благочестивым размышлением или молитвой, не подлежит сомнению. И вновь всякий волен проверить это "бездоказательное" утверждение своим опытом и убедиться в его истинности - или же честно признаться, что никогда он прежде не испытывал ни сладости христианской молитвы, не переживал освежающего воодушевления в буддийской медитации, никогда не был охвачен восторгом поклонения никакому божеству, что его личная вера не пошла дальше простых умственных спекуляций.
  Вот почему также изображение святых и просветленных самых разных мировых религий у Рериха не только убедительно, не только согрето настоящей теплотой, но и во многом передает нам дух и своеобразный характер их святости, атмосферу духовности, их создавшей. Воспринимаем ли мы сурового, выдержанного в холодных тонах русской зимы "Сергия строителя" (Сергия Радонежского) - мы отчетливо ощущаем не только своеобразие личности этого великого русского святого, но и сам характер русского православия. Смотрим ли мы на "Будду победителя", с его выразительной игрой тревожных желто-зеленых сполохов и величаво-невозмутимой фигурой Владыки на их фоне - нам не только открывается очарование Его личности, но и становится ощутимой идея буддизма о сохранении душевной невозмутимости в этом изменчивом и лживом мире. А "Моление о чаше" или "Искушение Христа", вращающиеся в цветовом пространстве от голубого весеннего неба до иссиня-черного космических глубин - являют нам не только величие облика Спасителя, но и мощный порыв к Божественному первоначального христианства, равно как и тревожно-огненные "Армагеддон" или "Последний ангел" передают грандиозные и ужасающие истины, разверзшиеся перед взором автора Апокалипсиса.. Рерих, великий гуманист и борец за сохранение культуры человечества, оказался истинно универсален и не забыл в своей галерее ни католичества ("Жанна д"Арк", "Святой Франциск", мадонны), ни зороастризма ("Зороастр"), ни ислама, ни индуизма (несколько картин, посвященных Кришне), ни даже русского язычества, попытавшись открыть нам не его чувственную красоту (или экстатическое безобразие, в той или иной мере свойственные всем народным культам), но крайне своеобразную, притягательную, чистую, прекрасную внутреннюю сущность. При этом именно дар Рериха-портретиста может быть не без основания подвергнут сомнению: сами фигуры людей на его полотнах небольшие, а лицо намечено очень скупыми чертами - нередко и вовсе его нет, и зрителю приходится созерцать спину Мухаммеда, Нагарджуны или св. Терезы либо довольствоваться скупым силуэтом Заратустры или Кришны на фоне неба. И все же его талант, даже гений иконописца - если может быть это слово применимо к светскому художнику - безусловен, ведь в иконе воплощается дух, а не портретное сходство - потому для нее потребны скупые линии, а чрезмерный реализм даже вредит передаче высшего и духовного.
  Наверное, нет необходимости в нашем веке доказывать, что и светскому художнику, писателю, музыканту позволительно изображение святых, праведников, религиозных истин, которое, пусть оно и не укладывается в строгие рамки того или иного канона (иконы, жития, литургии), тем не менее способно производить на людей великое, благородное, очищающее воздействие, порою много большее, чем воздействие традиционных церковных фресок или молитвенных распевов. (Право, неужто мы вменим Достоевскому в вину, что "Братья Карамазовы", в которых под видом старца Зосимы изображен, вероятно, Св. Серафим Саровский, не могут считаться "официальной" агиографией?) Сомнение закрадывается с другой стороны: изобразивший всех - верил ли хоть в одного? Верил, безусловно. И вот уже современные ортодоксальные богословы готовы обрушить на голову бедного художника обвинения в экуменизме, ереси, "соблазнении малых сих" и пр. О, разве заслуживает таких обвинений человек, в каждой религии видевший прежде всего средство нравственного усовершенствования, своим сердцем прочувствовавший лучшее в каждой из них и попытавшийся об этом лучшем рассказать людям средствами своего искусства? Оно, это сердце, оказалось мудрее, шире и милосерднее сердец современных охранителей - в этом ли заключается преступление? Должен ли православный верующий художника, своими картинами вдохновляющего искреннюю, возвышенную и нелицемерную любовь к христианскому вероучению, охаять по той причине, что из творческого наследия последнего не явствует исключительности именно православия, а верующий буддист - о ужас! - также откроет для себя в этом наследии любимые образы? Конечно, никто не мешает нам ответить на последний вопрос утвердительно и оставаться на позициях косной нетерпимости - однако куда справедливее будет представителю любой конфессии оказаться благодарным художнику, потрудившемуся и для его веры. Если же тот или иной образ не совпадает с каноническим представлением, не забудем, что творческая личность имеет право на творческое отношение к действительности, равно как и то, что сами канонические образы - всего-навсего создания человеческой традиции, не всегда верно сохранившей истину.
  Итак, великая заслуга Рериха заключается не только в мощном призыве к нравственному усовершенствованию путем явления красоты религиозной праведности и святости, не только в усилиях по преодолению конфессиональной ограниченности и эгоизма, не только в художественном запечатлении сути разных религий как разных путей человеческой души, но и в открытии для всех прочих живописцев нового и чрезвычайно перспективного пути "символической", "иконической" живописи, в шаге вперед - а не назад, к модернистскому разложению на голую геометрию - от изобразительного реализма. В этом смысле Рериха без натяжки можно считать первым оригинальным русским художником, поскольку он не только воплотил в своем творчестве общекультурное устремление и долженствование (это делали и до него многие прекрасные русские художники), но и сумел найти для этого воплощения принципиально новые, соответствующие своеобразию Русской культуры формы.
  
  литература
  
  За Нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычучи в пламян  роз . Тоска разлияся по Руской земли; печаль жирна тече средь земли Рускыи.
  Слово о пълку Игорев , Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова.
  О мессианстве Русской Литературы, о нравственно облагораживающем ее влиянии, о ее роли как провозвестницы Мира Горнего, о том, что "поэт в России больше чем поэт", сказано столько, что у нас нет никакого желания повторять эти избитые истины, которые, помимо всего прочего, истинны только отчасти. Если искусство слова действительно способно к воспитанию Человека, то у нас нет особых оснований приписывать это качество только нашей национальной литературе. И неужели мы будем считать Маяковского, Гиппиус или Мельникова-Печерского лучшими учителями души, чем Гёте или Диккенса?
  Нет, внимательному наблюдателю открывается другая черта русской словесности.
  Первое по-настоящему высокоталантливое литературное произведение в России - "Слово о полку Игореве" - говорит о грехе высокомерия, ГРЕХЕ САМОНАДЕЯННОЙ ВЕРЫ В СОБСТВЕННЫЕ СИЛЫ И СОБСТВЕННОЕ СОВЕРШЕНСТВО ПРЕД ЛИЦО БОЖИИМ, об ужасе последствий этого греха, и кульминирует при этом в Плаче Ярославны. Древнерусская Желя - богиня тоски - уже промелькнула перед взором читателя, огонь мыкая в пламенном роге.
  И с этой самой поры эти две подруги - Желя и Карна - становятся его, читателя, постоянными спутницами: высокий трагизм, то человеческое с т р а д а н и е, которое происходит не от "мелкого жемчуга" и даже не от "жидкого супа", но от несоответствия нашей личности ее предназначению и гордому званию Человека; страдание, которым воистину душа человеческая с о в е р ш е н с т в у е т с я - это страдание не сходит со страниц наших классиков.
  Страдает Татьяна Ларина. Страдает и Онегин (характерно, что Пушкин, самый подвижный и живой, самый "нерусский" по крови и духу из наших литераторов, и тот не сумел уберечь своего героя от справедливого страдания, и ничего ему не осталось, как говорить друзьям с притворным возмущением: "Вы представляете, что учудила моя Татьяна? Взяла да замуж вышла!"). Печорин - живое воплощение рефлексии, а н а л и т и ч е с к о й способности нашей с о в е с т и, высшего разума: крайне болезненного осознавания собственных душевных изъянов, он - живая карта этой многообразной страны. "Маленькие люди" Гоголя все же люди - и это только увеличивает их мучения. Обломова так и хочется назвать тюфяком - но ведь мучается же человек, и мучается никак не от чирья на глазу или зубной боли! Базаров, твердокаменный социалист с мышлением паровоза, также не избегает этих мук - все же прочие герои Тургенева к ним приходят совершенно закономерно, как истинно русские люди. В стихах Некрасова "стон стоит по всей земле Русской". Романы Достоевского - один рассказ о скорбном покаянии на многие сотни страниц. Через забавные зарисовки Чехова просвечивает, на самом деле, сильная душевная боль, возникающая от мелкости событий жизни и несоразмерности высоких устремлений души повседневной пошлости. Катерина Островского терзается на самом деле не столько угнетением в домостроевской семье, а греховностью своих желаний: природа этого терзания целиком нравственная. "Духовным детям" Льва Толстого так же отравляет существование их гипертрофированная с о в е с т ь, как и их создателю. Искариоту Леонида Андреева сам Бог велел (простите за каламбур) сокрушаться чудовищности совершенного им злодеяния. Стоит ли продолжать перечисление?
  (Заметим: ведь все эти душевные муки литературных персонажей - не описание реальности, но создание творческой фантазии писателя. Каким же ярким и сильным в о о б р а ж е н и е м н р а в с т в е н н ы х р а з м ы ш л е н и й должен был обладать каждый из них!)
  При этом существует в русской литературе странная закономерность: если писатель или поэт не спешит возвещать абсолютную необходимость и неизбежность душеочистительного страдания и настроен вполне жизнеутверждающе, Желя и Карна приходят за ним самим. Так пришли они за всеведающим Толстым, за сатириком Гоголем, за весельчаком Пушкиным, за другим поэтом веселого нрава - Есениным, наконец, за Маяковским...
  Что же это, как назвать этот могучий неизбывный мотив? Упадочничеством, извращением жизни? Но извращение жизни не способно родить великой литературы (и опусы современных тружеников пера - этому лучшее доказательство). Нет: вся по-настоящему великая русская литература учит нас тому, что мысль о стремительном р о с т е человеческой д у ш и через п е р е ж и в а н и е собственного непотребства, через д у ш е в н ы е м у к и, что эта мысль - правда: неполная, не лучшая, но, тем не менее, правда, о которой ни одному из нас не стоит забывать.
  Замечательные эссе о лучших русских писателях и поэтах раскрывающие духовную составляющую и смысл их творчества, принадлежат перу Даниила Андреева - к нему мы и отсылаем читателя.
  музыка
  
   Птички-певуньи, правду скажите,
   Весть про милого вы принесите:
   Где же он скрылся, где пропадает?
   Бедное сердце плачет-страдает.
  При рассказе о музыке других культур мы обращали внимания на преобладающие музыкальные инструменты и тонические системы (национальную гамму и лады). Наша молодая культура еще, видимо, не создала подлинно русского музыкального инструмента и полностью оригинальных форм существования музыки (хотя нельзя не отметить крайне интересную попытку Глинки, настаивавшего на распространении целотонной гаммы, которая состояла бы не из семи, а из шести ЦЕЛЫХ тонов: до - ре - ми - фа-диез - соль-диез - ля-диез). И все же русская музыка имеет некоторые очень своеобразные черты.
  Первая из этих черт - протяжность, певучесть и минорный лад большинства русских народных песен. Вторая - их тематика, также совершенно минорная - и вся песня в результате выходит трогающей за сердце, тоскливой, мучительной - как испанская nana, колыбельная. Но дело в том, что народ Испании знает еще и зажигательные танцы, и зажигающие кровь напевы, русский же народ - нет. Третья - широкий диапазон, разброс нот, так что певцу приходится напрягать голос. Разве не видим мы в этих чертах все ту же готовность русского народа к о ч и щ а ю щ е м у с т р а д а н и ю?
  А теперь обратимся к классической музыке. Вот ее киты: Чайковский, Мусоргский, Рахманинов, Скрябин, Стравинский, Шостакович (оставим в покое Даргомыжского, Лядова, Мясковского и иже с ними). У каждого из этих шести обращает на себя внимание, во-первых, суровая серьезность, глубокая и мощная, как воды Ледовитого океана, во-вторых, некое гигантское дерзновение, вселенский размах, отсутствие всякой камерности в выражении замысла. (Эти черты из западных композиторов позволяют Вагнера, но Вагнер даже в своем "полете валькирий" не лишается упорядоченной стройности - так и хочется сказать, не лишается англосаксонского такта). Не что-нибудь создает Шостакович, а монументальную Ленинградскую симфонию. Не иначе как "Божественной поэмой" называет свою симфонию Скрябин. Стравинской не соглашается именовать свою "Весну" иначе как "священной". Мусоргский более скромен в названиях - но ведь он на деле создает огромное историческое полотно оперы, повествующее о великих и грозных событиях. Уже не говорим про Рахманинова, Второй концерт которого Рихтер играет в день смерти Сталина (воистину, для такого великого дня вполне подходящая музыка, мы утверждаем это без иронии). Чайковский кажется самым милым, игрушечным, ручным в этом обществе сумрачных небожителей - но Чайковский, между прочим, написал "Манфреда" и Шестую симфонию. В позапрошлом веке был популярен милый и исторически достоверный анекдот про одного господина, который, прочитав "Пиковую даму", а затем прослушав Шестую симфонию, сошел с ума - и, если современного человека нельзя свести с ума так легко, то все равно впечатление, производимое ею, грандиозно.
  Как мы должны оценивать эти музыкальные особенности, формированию каких свойств человеческой личности они верно и неизменно служат? Названных нами классических композиторов, за исключением Чайковского, очень сложно использовать "фоном" к тому или иному занятию. Какое разительное отличие от западноевропейской музыки, творения почти всех композиторов которой - Гайдна, Моцарта, Мендельсона, Шопена, Шуберта, Иоганна Штрауса, наконец, даже Баха, и даже Вагнера - с успехом могут сопровождать почти любые события нашей жизни, играть служебную роль! Марши Мендельсона и Вагнера звучат во время свадьбы, "Одой к радости" Бетховена открываются заседания Совета Европы, Моцарт украшает светскую вечеринку, Шопен - досуг аристократа, а без марша его второй сонаты обходятся лишь редкие похороны, на которых уместными окажутся и хоралы Баха, и "Реквием" Моцарта. Но сам характер русской классической музыки - аритмичный, безумный, бросающийся из крайности в крайность - такое использование исключает, как исключает он и полное бездействие, "изящный отдых эстета". Эту музыку можно слушать ТОЛЬКО при высоком сосредоточении и с о в е р ш е н и и д у ш е в н о й р а б о т ы по восприятию и приятию в себя непростого нотного текста. (У читателя не должно сложиться ложного впечатления, будто мы полагаем, что при слушании западноевропейской музыки такой душевной работы совершаться НЕ МОЖЕТ. Конечно, это не так! Но Мендельсон воспринимаем и тонким музыковедом, и каждым брачующимся, хоть тому медведь наступил на ухо). Работа эта не всегда легка (можно сравнить тяжесть этого труда с тяжестью православного богослужения), но награждает прилежного слушателя благами не внешним, но внутренними: медленным продвижением к идеалу Человека.
  Сравнение с богослужением станет еще яснее, если мы осознаем пронизанность музыки очень многих русских композиторов идеей служения Божественному, пусть это Божественное у каждого понимается по-разному: от совершенно православного потрясающего по силе "Всенощного бдения" и "Литургии Св. Иоанна Златоуста" Рахманинова до все той же "Весны СВЯЩЕННОЙ" Стравинского и до все той же "БОЖЕСТВЕННОЙ поэмы" Скрябина.
  Итак, сам характер лучшей русской классической музыки будет складывать у преданного ей слушателя готовность к душевной работе и н р а в с т в е н н о м у у с о в е р ш е н с т в о в а н и ю.
  В экспериментах Глинки, в причудливых гармониях Скрябина, в диковинных музыкальных опытах Стравинского нам чудится попытка не только выразить предназначение Русской культуры, но найти для этого выражения новые, доселе еще небывалые музыкальные формы. Задача эта еще ни одним русским (и ни одним западным) композитором не была решена полностью. Но кто знает? - может быть, уже сейчас в России, несмотря на ужасающее засилье пластмассово-электронных колебаний эфира, рождаются те гении, которые откроют для человечества новую страницу Великой Музыки?
  В "Тайном Влиянии музыки" английского музыканта-гения, книге, на которую мы уже не раз ссылались, читатель найдет краткий, но точный анализ влияния музыки Чайковского, Мусоргского и Скрябина.
  
  Рахманинов
  
  Рахманинов не упоминается в исследовании С. Скотта (в отличие от Мусоргского, Чайковского и Скрябина), что, впрочем, понятно: тот занимался только композиторами по-настоящему мирового значения и, кроме того, подлинными музыкальными новаторами. Рахманинов красив, красив - и все же традиционен. (Но традиционность - не ругательное слово). Из западных композиторов Рахманинов - в силу и фортепьянной неистовости, и симфонического неспокойства - ближе всего, наверно, Бетховену, с той только разницей, что Бетховен поражает широтой палитры чувств, а музыка Рахманинова пробуждает чувства более узкого диапазона: чувства, присущие русскому человеку, даже менее того: русскому интеллигентному человеку
  Среди них - и романтическая светлая грусть (например, в "Сирени" или "Маргаритках"), и столь частая высокая тоска (многие прелюдии), и некая благородная бетховеновская ярость (столь же многие прелюдии, этюды-картины и пр.), и нерешительность нравственных колебаний, и тоска тяжелая, мрачная, неизбывная вкупе с осознанием своего засасывающего греха ("Остров мертвых"), и смутное воспоминание о какой-то "Руси небесной", мелькающее там и здесь в "Симфонических танцах" (более мощное у Римского-Корсакова), и освобождающий молитвенный порыв Второго концерта или "Всенощной". Нет, Рахманинов не велик в мировом масштабе - но все-таки именно на русских людей он произвел и продолжает производить большое впечатление именно своей унисонностью, синхронностью с нашей русской мятущейся, наклонной к смакованию страдания, порой и греха, любящей крайности, но и неутомимо рвущейся к вышнему душой. При этом композитор способен обнаруживать в нас, поднимать и высветлять именно лучшие качества этой самой "русской души", в противоположность - простите нас, гении - Чайковскому или Скрябину в отдельных моментах, и делает это он, Рахманинов, без музыкального многословия, но с достойной легкостью и грацией. Позволим себе предположить, однако, что не только русскому человеку, но и человеку любому, созревшему нравственно до индивидуальной ступени внутреннего развития, одномоментной нашей культуре, Рахманинов будет для этого дальнейшего созревания крайне полезен.
  
  3. БЫТ
  
  костюм
  
  Как и в русских церквях, как и в русской избе, мы наблюдаем в нашем народном костюме (а о чем же мы еще должны говорить в этой рубрике: о китайских джинсах и греческих шубах?) две полностью противоположные тенденции, которые условно можно назвать "языческой" и "христианской".
  Первая - это радостное, искрящееся детским весельем, открытое миру жизненное начало, которое выражается в ярких цветах девичьих сарафанов, в ласкающем глаз многоцветьи головных платков, в причудливых узорах мужской рубахи, в юфтяных сапогах, расшитых также причудливыми узорами, наконец, в чудесном головном уборе женщины, повторяющем всё ту же архетипическую русскую форму, которая появилась в куполах русских храмов: кокошнике. Выражается эта близость миру и силам выпестовывающей человека природы также в легкости, в простоте и в не стесняющей движения свободе покроя этой летней одежды.
  Критики скажут: все эти национальные костюмы были на самом деле крестьянам неведомы, на полевые работы такая одежда не надевалась. Верно, но надевалась в церковные праздники, которых было (да и осталось) великое множество. Знает ли читатель, что в такие дни женщины носили на себе до килограмма жемчуга? - правда, не крупного, "скатного", а мелкого, речного, ведь почти все русские реки были некогда жемчужноносными...
  Но праздники заканчиваются, и снова тянется череда унылых будней и будничного платья, и вот уже в поле или дальний путь крестьянин выходит не босым, а в лаптях.
  Лапти, разумеется, не носились на босу ногу: нога обматывалась онучами (до сих пор сохранившимся в нашей доблестной армии под именем портянок). Эти онучи, для того, чтобы они не сваливались, крепились к ноге оборами - длинными завязками, перетягивающими всю икру, как это можно видеть, например, на иллюстрациях к поэмам Некрасова. При ходьбе оборы впивались в ногу, доставляя ходоку немало приятных минут. Да и сами лапти, сплетенные из липового лыка, нельзя считать дружественной ноге обувью.
  Зимой же русский костюм, как оборотень в сказках, и вовсе оборачивается к нам своей неприглядной, шерстистой стороной.
  Конечно, русская шуба славилась своим великолепием. Куница, лиса и даже горностай (в противоположность соболю и бобру) считались мехом среднего достоинства; заяц, белка как мех вообще не рассматривались, а медвежьи и волчьи шкуры шли только на утепление саней. О таком унижении, как какие-нибудь шиншиллы (на русский язык, кстати, переводящихся как "суслики", назовем вещи своими именами) русский народ тогда и помыслить не мог. Правда и то, что в дубленке ("овчине"), теперь - чуть ли не верхе роскоши, работали - и только; правда, что каждый член семьи имел, как правило, по несколько шуб. Но все то, что для нас теперь является вопросом престижа, для русского крестьянина было делом выживания: морозы еще 100 лет назад лютовали куда пуще, чем сейчас. А задумывался ли кто-нибудь над тем, насколько удобно носить такое роскошное меховое изделие? А над тем, что русские бояре вынуждены были носить по три и пять шуб даже ЛЕТОМ?
  Шуба сковывает движения, лишает тело человека всякой связи с внешним миром и заставляет ее носителя ощущать себя неуклюжим иноком. Современные дамы компенсируют все это горделивым сознанием собственного мнимого превосходства над другими (сознанием, которое стремительно приближает человека к животному. Какой, интересно, смысл снимать шкуру со многих овец и надевать на одну? Впрочем, слово "овец" неуместно: овцы не похищают чужих жизней, это делают волчицы). Но что могло искупить неудобство, тяжкую скованность движений крестьянина, отправившегося в своем овчинном тулупе зимним утром в лес по дрова?
  Ту же ограниченность, скованность движений души жестким каноном наблюдаем мы и в "истинно христианском" внутреннем убранстве православной церкви - при ее сказочно-красивом, "языческом" внешнем оформлении. Не пора ли задуматься, куда ведет человека эта двойственность, и даже не просто двойственность - двоемирие: климата, национальной кухни (мясоед и пост), религии и церковной архитектуры, русской избы, наконец, национального костюма?
  Если обитателей тюрьмы раз в неделю кормить роскошным тортом, он может стать для них изощренной пыткой. Мы считаем, что человек, в жизни которого радостное, летнее, яркое с суровой, неизбежной, сезонной закономерностью сменяется сумрачным, тяжким, почти невыносимым, привыкнет любые удовольствия, порождаемые восприятием (сочные цвета, вкус приятной, свежей и легкой пищи, ощущение телесного тепла и комфорта) считать мимолетным, преходящим, ненастоящим, даже постыдным; начнет в результате чуть ли не тяготиться этими, в общем-то, вполне законными удовольствиями, стыдиться их, считать греховными.
  ("А разве это - не так?", невольно спросят иные наши читатели. Заметим, что человек Запада не испытывает ни малейших угрызений совести, поедая мороженое, к примеру. Преодолеть рамки национального менталитета очень тяжело, в том числе и автору этой книги).
  Эта двойственность окружающего мира если сама по себе и неспособна сформировать у человека ощущения греха, своего несовершенства, способна значительно углубить это ощущение. Да и как же еще прикажете ограниченному сознанию человеческому воспринимать такую двойственность? Только единицы могут подняться над жизненными обстоятельствами и смотреть на них философически, а что же думает простой человек? Он думает так: летом мне было хорошо и привольно, сейчас я еле могу пошевелиться в тяжелой дохе: что же это - наказание Божье? Если так - выходит, заслужили (ибо очень сложно человеку принять мысль, что его "наказания" далеко не всегда могут и должны исходить от Бога), и нужно заслуженно принять свою долю страдания. Если же нет - значит, и вся-то она, жизнь человеческая, такова, и удел наш - муки тяжкие, а легкость жизни летом - украденное, чужое, незаслуженное счастье, коего да устыдимся.
  Итак, мы пришли к неожиданному, но, в сущности, достаточно логичному выводу о том, что двойственность русского национального костюма способна сформировать у его носителя готовность к с т р а д а н и ю, с другой стороны, предрасположенность к ощущению с т ы д а, к поиску собственных изъянов, который - пусть в самой извращенной форме - все же есть обязательная основа любого личностного с о в е р ш е н с т в о в а н и я.
  
  материалы
  
  То, что дерево испокон веку было на Руси основным, любимейшим и чуть ли не единственным материалом, доказывать совершенно излишне.
  Изба нашего предка слагалась без помощи единого гвоздя, как и главный транспорт того далекого времени: ладья и телега. Совершенно уникальные храмы в далеких Кижах - деревянные.
  Посуда традиционно резалась из дерева, более того, сама обувь - лапти - плелась из древесной коры.
  Другие нации до наступления технической эры жгут в своих жилищах масло в светильниках, восковые или жировые свечи, русский крестьянин - деревянную лучину.
  Большинство разнообразных сувениров, которые привозит домой из снежной Московии доверчивый турист, - из дерева: хохломские ложки и кружки, матрешки традиционные и с портретами президентов, палехские шкатулки, гребни и расчески с нелепой штампованной надписью "From Siberia with love", деревянные медведи, олени, совы...
  До сих пор единственное строительство, которое осталось русскому человеку - строительство дачного домика и остекление балкона - ведется, как правило, из дерева. До сих пор мы предпочитаем деревянную мебель всякой другой. Мальчишки на уроках труда работают с деревом как с самым дешевым, наверное, в России материалом. В детских садиках, в летних лагерях, просто во дворах домов муниципальные власти вкупе с безвестными умельцами ставят забавных деревянных гномиков или бородатых идолов с остроконечными шишаками, вырезанных из вертикально поставленных бревен. Не найдется человека, хоть раз не мастерившего для себя книжную полку. В каждом домашнем хозяйстве вы сыщете молоток, топор и пилу. Ленин, вождь русской революции, в Разливе развлекается вырезанием деревянных шахмат... Стоит ли продолжать примеры?
  Ни в одной известной нам культуре дерево не получило такого распространения (исключение - Древнескандинавская культура, неким мистическим образом, через призвание варягов, опять-таки связанная с культурой Русской), хотя, например, в Западной Европе для этого были все условия. В чем же своеобразие дерева и как оно влияет на характер общающегося с ним?
  Дерево, с одной стороны, просто в обработке и этим, как будто, развитию каких-то особенных качеств не способствует.
  С другой стороны, дерево - живой материал. Оно требует внимания к себе, не позволяя, к примеру, распиливать брус продольной пилой или безответственно относиться к выбору породы дерева для кровати, на которой спишь. (Конечно, можно подойти к этому выбору и безответственно, вернее, исходя из соображений сочетаемости с цветом обоев, стиля и пр., но тогда никто не застрахует обладателя кровати от головных болей или разбитости по утрам. Нам пора вспоминать простые жизненные законы, направлявшие быт наших предков). Дерево - застывшая природная плоть, из которой человек обустраивает свое жилище, но вполне эта плоть не застывает никогда и продолжает говорить с нами голосами живой природы, что требуют установить гармонию душевного мира с миром окружающим. Как масло вбирает в себя запахи, так дерево - самые разнообразные человеческие чувства (на этом, кстати, и основано намаливание деревянных икон и распятий. Как это происходит - пусть устанавливают ученые-физики, но культурный факт налицо). Как жалка судьба людей, которые, соблазнившись псевдорусским стилем и обустроив деревянный коттедж деревянной же мебелью, продолжают в нем свои англосаксонские склоки! Скоро они будут вынуждены бежать из этого дома. Даже на физическом уровне дерево требует к себе бережливости, затлевая от малейшей искры.
  В "архитектуре" мы уже назвали русскую деревянную избу с деревянной же утварью лучшим жилищем для праведника, занятого с о в е р ш е н с т в о в а н и е м с е б я. Надеемся, теперь это наше скромное мнение не кажется столь бездоказательным.
  
  пища
  
  Долгие русские зимы определили специфическую черту кухни на Руси: огромное количество заготовок впрок.
  Даже сейчас любая хозяйка каждую осень хлопочет о вареньях, соленьях и компотах, уставляя стеклянными банками весь балкон и всю кладовую. Историки же сообщают, что раньше впрок русский человек готовил еще больше: ЗАСАЛИВАЛ мясо, сушил грибы, вялил в огромном количестве рыбу, а из вяленой же редьки варил варенье... Отчего при Алексее Михайловиче случился СОЛЯНОЙ бунт? Именно из-за недостатка соли и невозможности заготавливать продукты. Свежим наши предки, по единодушному мнению исследователей старины, ели совсем немногое.
  Без соли русскую кухню представить себе сложно, так же немыслима она и без разнообразных супов (даже летом русский народ ест окрошку с квасом). Кстати, один из наших национальных супов так и называется - солянка. А знаменитые щи, которые в известной поговорке вместе с кашей представляют "пищу нашу", не только соленые, но и кислые.
  Какое психологическое воздействие может иметь эта соленость и обилие жидкого? Мы рискуем высказать предположение, не имеющее никакого научного основания и опирающееся только на метафору. Не замечал ли читатель, что слезы - также соленые?
  Возможно, основные вкусовые ощущения соответствуют основным чувствам человека. Говоря о кухне в Месопотамии, мы уже связали сладкий вкус с чувственным удовольствием. Соленый вкус не только не приятен, но даже несколько мучителен и сам по себе приготовляет нас к с т р а д а н и ю и с а м о о ч и щ е н и ю. Это психологическое влияние соли отразил и народ в своих пословицах: "пуд соли съесть", говорим мы о некоем мучительном и долгом опыте; "солона его доля" - о несчастливчике. Но ведь насыщенный соленый вкус можно ощутить только в жидкости! - вот русский народ и варит супы...
  Возвращаясь к ним: "суп" - слово позднейшее: похлебки на Руси звались либо "щами" (если в них добавляли капусту), либо "ухой" (все остальные супы). Но и в "щи" могли покрошить и рыбу, и грибы: в некоторых православных монастырях так варят "щи" по сю пору. Тяжелая еда, не правда ли?
  Вообще же русская кухня - тяжелая кухня. Чего стоят одни блины: немыслимо вредные для здоровья, тяжким грузом ложащиеся на желудок, но поглощаемые в огромных количествах (не Гоголь ли рассказывает о некоем мастере-едоке, что съел 40 блинов - да и помер?). Русский человек мог быть беден, даже нищ, но голоден - почти никогда: ведь даже для странников и людей божьих остатки обильной трапезы выставлялись за ворота. Зато русский человек регулярно переедал, продолжает переедать и сейчас. По сей день русские бабушки имеют склонность перекармливать своих детей, а подсознательный страх жить впроголодь - самый страшный для каждого из нас. Количество же съедаемого нашими предками просто умопомрачительно: в доме простого горожанина в обед подавалось около 12 перемен блюд. Это - традиция, а традиции на Руси всегда очень непросто было противостоять. Но какая же мучительная традиция!
  Человек, поевший вволю, чувствует радость и веселие, но человек, ощущающий необходимость есть и дальше (иначе можно обидеть хозяина) при полной невозможности затолкнуть в себя еще хоть кусочек, не может не огорчаться, более того, не сможет не возненавидеть пищу, а с ней заодно - и все прочие радости плоти. Это - известное действие от противного: так люди, воспитывающиеся в патриотическом духе, в зрелом возрасте на дух не переносят патриотических разговоров. Итак, русская кухня, своим обилием тяжелой пищи вновь заставляя русского человека с т р а д а т ь, прививает даже самому большому чревоугоднику острое чувство с т ы д а и похвальное стремление избавляться от постыдной тяги к еде. Но, собственно, разве душевное с о в е р ш е н с т в о в а н и е начинается не с таких мелочей? И можно ли назвать мелочью умение обуздывать собственные растительные влечения?
  О влиянии русской водки на национальный характер все в том же направлении нами уже было сказано несколько выше.
  
  4. ЯЗЫК
  
  грамматика, алфавит, фонетика
  
  В современной России существует ряд изданий с великолепной полиграфией, которые многостранично убеждают читателя, что вся мировая цивилизация имеет в действительности русские корни: и миф-то о миротворении из яйца дали миру древние русичи своей сказкой о курочке Рябе, и древнеегипетский бог Тот, дескать - это просто русское указательное местоимение ("Тот, который научил мудрости"), и санскрит-то произошел от древнеславянского, что доказывает схожесть многочисленных слов... Некоторые идут еще дальше и заявляют о том, что русичи-де - единственная белая раса, а все западноевропейцы, оказывается, раса "серая" (то-то и ростом они не вышли...), вытеснившая нас с искони русской земли и доселе покушающаяся на национальные святыни...
  Когда же речь заходит о силе и красочности русского языка, авторы таких книг просто захлёбываются в восторге, обильно цитируя Ломоносова ("Повелитель многих языков язык Российский..."), Карамзина ("Да будет же честь и слава нашему языку, который в самородном богатстве своем..."), Белинского ("Русский язык чрезвычайно богат, глубок для выражения простых, естественных понятий..."), Гоголя ("... Нет слова, которое так бы вырвалось из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово"), Тургенева ("Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины ты один мне поддержка и опора - о великий, могучий, прекрасный и свободный русский язык!") и Пушкина ("Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими"), заканчивая при этом "закономерной" мыслью Алексея Толстого: "Настанет время, когда русский язык начнут изучать по всем меридианам земного шара". От таких великодержавных замашек становится, признаться, несколько страшно: кто же, интересно, будет организовывать это изучение? Русский язык до сих пор изучают в некоторых гимназиях бывшей ГДР: нужно ли объяснять исторические причины этого?
  Мы более всего боимся начать походить на вышеназванных русофильствующих литераторов и отнюдь не собираемся начинать на новый лад старую песенку о бесспорном превосходстве "великого, могучего, прекрасного и свободного" надо всеми прочими наречиями мира, которую, как правило, особенно любят люди, не давшие себе труда освоить хотя бы один язык иностранный. Языки прочих народов не менее богаты и прекрасны. И все же русский, безусловно, имеет некоторые особенности, которые отличают его от других языков в выгодную сторону, объясняя искреннюю убежденность некоторых наших национальных гениев в его абсолютной исключительности.
  Первая из этих особенностей - это удивительно подвижный синтаксис, иначе говоря, строение предложения: возможность ставить слова почти в любом порядке, возможность почти в любом порядке ставить слова, возможность слова ставить в порядке почти любом, возможность ставить в любом почти порядке слова... В европейских языках эта возможность весьма ограничена: где-то, как в английском, ее почти нет, где-то, как в немецком, она распространяется только на поэтическую и художественную речь. Конечно, любой порядок слов будет нести свой оттенок значения.
  Вторая - очень сложная и разветвленная система окончаний, роднящая русский язык с латынью или санскритом. Окончания эти порождают, во-первых, шесть падежей, во-вторых, три типа склонения существительных, в-третьих, сохранение окончания у знаменательных глаголов даже в прошедшем и будущем времени, что для многих языков - сущая диковинка... (Служебные глаголы не привились в русском языке: и по сей день "подумаю" звучит куда естественней для русского уха, чем "буду думать"). В немецком с его четырьмя падежами и тремя родами (наибольшее количество среди западных языков) вариантов артикля, этих оторванных от существительного флексий, даже не 12, как логично предположить, а всего лишь 6: der, die, das, des, dem, den (Это объясняется тем, что многие падежные формы артикля совпадают: именительный падеж мужского рода звучит так же, как родительный и дательный среднего рода). А кто сосчитал количество окончаний русских имен существительных? - А, -ы, -у, ой, -е; -я, -и, -ю, ёй; -а, ом; ём, -o; ем, ии... - Мы насчитали 15 и сбились со счета.
  Конечно, это не свойство исключительно нашего языка: в санскрите - 9 падежей, в латыни - 5 типов склонений; как минимум, 24 вида падежных окончаний санскритских существительных насчитывают старые грамматики. Но и латынь, и санскрит - языки схоластов и ученых пандитов, а на русском говорят более ста миллионов человек (увы, все чаще совершая грубые, ужасные, режущие слух ошибки, но это - проблема не русского языка, но выживания всей культуры).
  Что же дает это обилие окончаний освоившему их? Возможность не думать над утомительной грамматикой и не удлинять речи сложными оборотами, причастными конструкциями, артиклями и служебными глаголами... Функциональная часть языка скромно прячется на конец слов, оставляя простор содержанию.
  Третья особенность - сказочное богатство синонимов любого слова вместе с богатством видоизменяющих слово суффиксов. Это не означает, что словарный корпус русского языка превосходит по объему тот же английский: в последнем очень много точных определительных, слов, четко обозначающих конкретное понятие иди действие. Таким количеством определительных (и особенно сокращений) мы, конечно, похвастаться не можем - и не стремимся. Запад описывает мир окружающий и внутренний через придумывание новых названий, мы - через улавливание признаков и выражение оттенков чувств, чему верно служат языковые кирпичики. Катя, Катенька, Катюша, Катюшечка, Катюшенька, Катюшка, Катька, Катюха, Катюленция... - этот ряд образований от личного имени, в каждом из которых заложен оттенок отношения к его носителю, непредставим в другом языке. Заметьте, что может быть выражено чувство как самое грубое, так и самое возвышенное, нежное и чистое.
  (В своем богатстве наш язык способен, заметим, выразить самые гнусные, самые низменные состояния души, что многие, между прочим, и делают - через русский мат. Эта ругань кажется куда грязнее, воспринимается куда тяжелей, чем мат в западных языках, и сам русский человек этих грязных слов с т ы д и т с я куда больше своих географических соседей, пусть даже порой не в силах от таких слов отказаться).
  Четвертая особенность - необычайно пластичный русский алфавит, который (за некоторыми исключениями) графически представляет слово так, как оно звучит в устной речи. Мы не всегда сознаем этот великий дар русского языка, считая это соответствие одной буквы - одному звуку чем-то самим собой разумеющимся. Но это не разумеется само собой! Спросите об этом немецкого ребенка, который произносит "дойч", а пишет "деутсх" (Deutsch)! Французского мальчишку, который, говоря "кэс кё сэ", выводит на бумаге "ку эст-се куэ с эст" (qu" est-ce que c"est?)! Юного англичанина, который, выругавшись известным ругательством, будет вынужден записать его как "мотхерфуцкер" (motherfucker)!
  Наконец, пятая особенность - специфический звуковой облик нашего языка. Русское произношение на самом деле очень ленивое, оно не требует от говорящего почти никаких усилий, то же - и с интонацией в предложении. С другой стороны, та же интонация может быть самой разнообразной, и если в других языках типовые мелодии предложения для выражения типовых чувств (удивление, недовольство) попросту заучиваются, то учить их в русском - пустое дело.
  Все это вместе создает язык поразительно удобный и гибкий ("бескостный", как сказал о нем Т. Манн), совершенно неназойливый, не имеющий, как вода, собственной формы, но принимающий форму сознания говорящего; язык, который, будучи освоен, почти не ощущается во рту. Он не напоминает о себе ни необходимостью выговаривать неудобопроизносимые звуки, ни потребностью вспоминать диковинные сочетания букв, для того, чтобы эти звуки передать на письме, ни ограниченностью слов для выражения мысли и чувства, ни требованием ставить слова в том порядке, в каком их ставить требует грамматика... Более того, он вообще не очень напоминает язык. Язык ведь - это способ человека обозначать, нарекать мир, давать вещам названия. Американец назовет корову a cow и никак иначе. Но русские слова не столько называют предметы, сколько указывают на них! Какое уж тут называние, когда русский, в зависимости от настроения, скажет про ту же cow и "корова", и "коровушка", и "буренка", и "кормилица", и "пестрая", и "рогатая", и "скотина бессловесная", и "у-у, лошадь!" (?), и даже "эта свинья (!) всю траву вчера поела!", и, наконец, много слов, которые не могут быть напечатаны. Русский язык совершенен своей ПРОЗРАЧНОСТЬЮ, кажется, что это уже и не речь, но наша внутренняя суть, излившаяся в слове. Людские души оголенно приблизились друг к другу, не имея между собой никакой прослойки, никакой одежды для собственного покрытия. Попробуйте солгать на русском языке! Вас выдаст все: и подбор слов, и интонация, и построение фразы.
  (Мы хотим подчеркнуть, что не говорим о языке научном и канцелярском ("официально-деловом"), худшей разновидности русского, которой присуща и жесткость синтаксиса, и точность слов вместе со скудостью выражения. Пусть же лгут чиновники и ученые, пусть они мучаются проблемами оформления мысли, неведомыми до них ни одному русскому человеку, и пусть эти мучения заставят их поскорей отказаться от лжи канцеляризмов).
  Но что же дает эта обнажающая душу прозрачность языка для народного сознания? Мы приходим к парадоксальному выводу: ясное в и д е н и е с о б с т в е н н о г о н е с о в е р ш е н с т в а (поскольку русский язык особенно легко открывает то тайное, что мы хотели бы и перед самим собой скрыть) и с т р е м л е н и е к с о в е р ш е н с т в о в а н и ю - поскольку бесконечны степени душевного роста и их воплощения в русском языке. Разве каждому из нас не хочется говорить более красиво, изящно, легко, свободно? И разве для этой красоты не требуется нашего внутреннего соответствия произносимым словам?
  
  раздел четвертый
  ИДЕАЛ ШКОЛЫ
  
  ?
  
  ГЛАВА I. ЛЕСТНИЦА РОСТА СОЗНАНИЯ
  
  1. АНАЛИЗ КУЛЬТУР: ПЕРВЫЕ ВЫВОДЫ
  
  Мы завершили наше невероятно длительное изучение человеческих цивилизаций, которое, надеемся, было иногда и увлекательным, иногда и поучительным, и не везде скучным. Как же мы рады читателю, который дошел до этого места нашей работы, мужественно преодолев все утомительное, неудобоваримое и скучное для него! Ведь нашей целью является не изучение культур само по себе, но изучение культур с целью узнать: в какой же последовательности развивались в человечестве составляющие человеческого сознания?
  Теперь мы просим читателя еще раз просмотреть долгие страницы, рассказывающие о культурах, и найти упоминания о тех областях сознания человека, развитию которых особенно помогали быт или государственное устройство, климат или искусства в той или иной цивилизации.
  Автор также проделал эту работу - сомневающийся читатель может проверить его (для удобства такого читателя в скобках приведены ссылки на параграфы). Итак, что же создавали в человеке 6 цивилизаций в их хронологической последовательности?
  ДРЕВНИЙ ЕГИПЕТ:
  - Воля (климат, государственное устройство, семья, деньги и армия, архитектура, изобразительное искусство, литература, музыка, одежда, жесты, материалы, пища, язык).
  - Эмоциональная воля=контроль чувств (семья, музыка, материалы, язык).
  - Физическая воля=контроль движения и восприятия (изобразительное искусство, позы, пища, язык)
  - Творческая воля=контроль воображения (изобразительное искусство)
  - Концентрация, контроль ума (позы, алфавит и грамматика).
  - Искренность=психический контроль (религия и мораль, одежда)
  Ключевые слова: власть и управление (правящий класс).
  МЕСОПОТАМИЯ:
  - Эмоции, стремления и характер (климат и сельское хозяйство, правящий класс, религия и мораль, деньги, архитектура, изобразительное искусство, литература, музыка, одежда, материалы, пища, язык).
  - Умение выражать эмоции (одежда, язык)
  - Воображение чувств (экономика, религия и мораль, деньги, изобразительное искусство, литература, музыка)
  - Оценочная способность ума (правящий класс)
  - Нежность, сострадание, любовь к людям (климат и сельское хозяйство, экономика, религия и мораль, семья и брак, деньги, изобразительное искусство, литература, материалы, пища).
  Ключевые слова: война, семья и брак (правящий класс, религия и мораль, семья и брак).
  АНТИЧНАЯ КУЛЬТУРА:
  - Физические умения (климат, государственное устройство, экономика, изобразительное искусство, музыка, одежда, язык), в особенности спортивные (деньги и армия, пища, материалы).
  - Физическая воля, контроль тела, терпение (семья и брак, деньги и армия, изобразительное искусство, одежда, пища, материалы, язык)
  - Стремление лидерства и соперничества (климат, музыка)
  - Воображение внешних объектов и движений (изобразительное искусство).
  - Формальная логика (государственное устройство, деньги и армия, религия и мораль, архитектура, изобразительное искусство)
  - Самоутверждение, упорство, энергичность, витальность (государственное устройство, семья и брак, деньги и армия, религия и мораль, изобразительное искусство, литература, музыка)
  Ключевые слова: состязание, спорт и техника (экономика, семья и брак, религия и мораль, архитектура, литература, Эсхил, музыка, одежда, пища, материалы, язык).
  РОМАНО-КАТОЛИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА:
  - Воображение и творческие способности (климат, государственное устройство, семья и брак, литература, костюм)
  - Художественные умения (экономика).
  - "Чистое" воображение, фантазия (архитектура, изобразительное искусство, литература, музыка, пища)
  - Творческое начало, креативность, артистизм (экономика, религия и мораль, семья и брак, деньги, изобразительное искусство, костюм, позы и жесты, пища).
  Ключевые слова: игра и творчество (государственное устройство, религия и мораль, семья и брак, литература, музыка, костюм, позы и жесты, язык)
  АНГЛОСАКСОНСКАЯ КУЛЬТУРА:
  - Умственные способности (климат, архитектура, изобразительное искусство, Гёте, пища), особенно способность рассчитывать (климат, экономика, правящий класс и государственное устройство, мораль, семья и брак, деньги, литература, музыка, костюм и прически, материалы, пища, фонетика и грамматика, алфавит)
  - Профессиональные умения (экономика, правящий класс и государственное устройство, изобразительное искусство, музыка, алфавит)
  - Воображение мыслей и действий (литература, Шекспир)
  - Тактичность, самообладание, обязательность, толерантность (климат, экономика, правящий класс и государственное устройство, мораль, религия, семья и брак, деньги, архитектура, изобразительное искусство, Дюрер, Рембрандт, литература, Шекспир, музыка, костюм и прически, материалы, жесты, пища, фонетика и грамматика).
  Ключевые слова: труд, служение, предпринимательство, суд (климат, экономика, правящий класс и государственное устройство, мораль, религия, деньги, Гёте, Кафка, Т. Манн, Диккенс, материалы, пища, фонетика и грамматика, алфавит)
  РУССКАЯ КУЛЬТУРА:
  - Мировоззрение, нравственные принципы, совесть, стыд (климат, религия, литература, пища, язык)
  - Воображение нравственных размышлений (литература).
  - Совестливость, стремление к совершенствованию через душевное страдание (климат, государственный строй, экономика, религия, мораль, семья и брак, литература, деньги, архитектура, изобразительное искусство, музыка, одежда, материалы, пища, язык)
  Ключевые слова: страдание и совершенствование (климат, религия, семья и брак, деньги, литература, музыка, одежда).
  
  И именно эти данные неоспоримо, уверенно подтверждают предположение о последовательности развития сознания человека в мировых культурах, которое мы дерзнули высказать в самом начале третьей книги!
  Давайте еще раз вспомним подробную структуру человеческого сознания, которую мы ранее представили в виде таблицы. Вот она, эта таблица, вместе с семью "архетипами человеческого восприятия" - для удобства читателя мы выделили разными шрифтами те элементы сознания, развитие которых находили в разных культурах (в Древнем Египте, Месопотамии, Античной, Романо-католической, Англосаксонской и Русской культуре).
  
  Архетип
  сфера деятельности
  воля
  стремления
  физические умения
  воображение
  умственная способность
  душевные качества
  белый
  управление людьми
  общая
  контроль чувств
  контроль движений и восприятия
  контроль воображения
  концентрация (контроль ума)
  (психический контроль)
  красный
  семья, и брак
  эмоциональная
  обладания
  выражать чувства
  чувств
  оценочная
  человеколюбие
  оранжевый
  спорт и техника
  физическая
  лидерства/достижения
  спортивные
  внешних объектов и движений
  формальная логика
  энергичность
  Желтый
  искусство
  творческая
  
  творчества
  художественные
  "чистое"
  творческое мышление
  креативность
  Зеленый
  труд, производство, услуги
  концентрация
  взаимодействия
  трудовые
  мыслей и действий
  способность рассчитывать
  тактичность, самообладание
  Синий
  (само)воспитание, совершенствование
  нравственная сила
  обновления
  познавательные
  "нравственных размышлений"
  аналитическая способность
  совестливость
  фиолетовый
  религия
  духовная сила
  сохранения
  достигать психические состояния
  душевных состояний
  ассоциативное мышление
  альтруизм
  
  Нетрудно увидеть, что в каждой из этих культур человек развивал или продолжает развивать как соответствующую область сознания (например, волю в Египте, физические умения в Греции, умственные силы в Англосаксонской культуре, применительно к нашей таблице речь идет разных столбцах), так и (в первую очередь) элементы одного ряда ("красные", "оранжевые" или "желтые", в нашей таблице это - разные строки).
  При этом мы сталкиваемся с некоторой несообразностью. Если в каждой культуре соответствующая область сознания развивается полностью (например, воля в Древнем Египте, эмоциональность и характер в Месопотамии - а у нас нет оснований считать иначе, ведь, к примеру. в Древней Греции мы находим развитие физических умений к а ж д о г о в и д а), тогда кажется совершенно избыточным дальнейшее развитие входящих в нее элементов (различные волевые силы или стремления разного рода) в последующих культурах (так, в Античной цивилизации еще раз созданы благоприятные условия для развития физической воли и стремлений лидерства, которые, казалось бы, уже были обретены сознанием в Древнем Египте и Междуречье). Природа не терпит расточительности - тогда к чему же эти повторы? Мы постараемся ответить на этот вопрос несколько позже, поэтому пусть читатель не тяготится этим кажущимся противоречием.
  {Очень внимательный читатель наверняка сумел заметить и еще одну несообразность. Мы утверждаем, например, что Романо-католическая культура благоприятствует развитию стремлений творчества, но в главе, посвященной описанию культуры, об этом ничего не сказано! Этот изъян, однако, не является таким уж страшным, как может показаться на первый взгляд. Действительно, мы не указали тех черт в испанской, итальянской архитектуре или экономическом укладе, которые разбудят в человеке стремление творить. Но разве не очевидно, что ни художественные умения, ни богатая фантазия, ни качества артистизма неразрывно связаны со стремлениями такого рода, более того, не могут без них появиться?}
  Поскольку абсолютно естественно предположить, что развитие элементов сознания одного ряда ("красных" или "оранжевых": пусть никого не смущают эти обозначения, мы ранее объясняли их) идет от стремлений к душевным качествам (о чем уже было сказано в первой главе этой книги), мы дерзнем теперь указать в нашей таблице стрелками путь развития человека, путь человеческого сознания на протяжении веков и тысячелетий:
  
  Архетип
  сфера деятельности
  воля
  стремления
  физические умения
  воображение
  умственная способность
  душевные качества
  белый
  управление людьми
  общая
  физическая воля (контроль чувств)
  контроль движений и восприятия
  контроль воображения
  концентрация (контроль ума)
  (психический контроль)
  красный
  семья, и брак
  эмоциональная
  обладания
  выражать чувства
  чувств
  оценочная
  Человеколюбие
  оранжевый
  спорт и техника
  физическая
  лидерства/достижения
  спортивные
  внешних объектов и движений
  формальная логика
  Энергичность
  желтый
  искусство
  творческая
  творчества
  художественные
  "чистое"
  творческое мышление
  Креативность
  Зеленый
  труд, производство, услуги
  концентрация
  взаимодействия
  трудовые
  мыслей и действий
  способность рассчитывать
  тактичность, самообладание
  Синий
  (само)воспитание, совершенствование
  нравственная сила
  обновления
  познавательные
  "нравственных размышлений"
  аналитическая способность
  Совестливость
  
  С помощью этой таблицы, как это будет ясно дальше, мы сумеем немного приблизиться к разгадке важнейшей проблемы периодизации развития человека, последовательности и направлении усилий учителя на каждом из этапов обучения.
  
  2. ЦИКЛИЧНОСТЬ РАЗВИТИЯ. МАЛЫЕ И ВЕЛИКИЕ ЦИКЛЫ
  
  Тот таинственный персонаж, которого мы называем "внимательный читатель", уже разумеется, приготовил свои вопросы. И первый из этих вопросов таков: ведь не с Древнего Египта началась история человечества? Как в схему автора вписываются культуры Монгольская и Ацтекская?
  Ранее мы показали, что в первая дала возможность развития всех элементов психики "фиолетового", вторая - "оранжевого" ряда. Другими словами, в культуре ацтеков, как и в Античной цивилизации, человек обретал физические умения, стремления лидерства, способность к воображению внешних объектов, тренировал свою формальную логику и т. п. В чем же тогда отличие между этими двумя культурами? Или история повторяется и эволюция человека идет по кругу? Предположить так - значит признать, что никакой эволюции человечества и вовсе не существует. Да и непредвзятый историк признает за ацтеками большую жестокость, большую кровожадность, большую умственную и мировоззренческую ограниченность.
  Не значит ли это, что повторение происходит на новом уровне, что элементы психики человека (те же физические умения в нашем случае) развиваются уже на другом уровне? Да, это единственно возможное объяснение.
  Отсюда же следует, что, помимо "малого" цикла эволюции сознания в рамках отдельной культуры (конечно, слово "малый" нужно понимать очень относительно), существует и "великий цикл", состоящий из семи цивилизаций - и за время этого великого цикла человеческая эволюция успевает "пробежаться" по каждому элементу нашей психики, коснуться всех их, чтобы затем начать свою работу сначала, но уже на новом уровне. Современные исторические знания дают нам возможность увидеть полностью лишь один такой "великий цикл", еще не законченный - и только фрагменты цикла предыдущего.
  Но что, в самом деле, означает это таинственное "на новом уровне"? Для ответа на этот вопрос нам нужно выяснить различие между культурами Монгольской и Ацтекской ("древних" цивилизаций) с одной стороны, и Египта, Междуречья, Античной, Романо-католической, Англосаксонской и Русской (цивилизаций "современных", как бы странно не прозвучало такое обозначение по отношению к Древнему Египту) - с другой.
  Различие же это заключается, во-первых, в следующем: "архаичное" сознание - это сознание коллективное, сознание, еще не сознающее себя в полной мере; сознание же человека уже в Древнем Египте уже вполне индивидуально. Мышление уже древнего египтянина - это уже мышление современного человека (оттого нам и понятна литература Египта), мышление же индейца живет по каким-то иным, нам не очень понятным законам.
  Но это - не единственное отличие. Да, мы говорим о формальной логике ацтеков. Но какая же, признаемся, это скудная и убогая логика! Логика ребенка, но не взрослого человека, даже не развитого подростка. Как будто умственные силы человечества во времена ацтеков еще находятся в глубоком сне, как будто время для их подлинного развития еще не настало. То же, впрочем, и со всеми другими элементами сознания. И ацтек, и древний грек желают соперничать с окружающими, доказать свое право быть первым и свое превосходство - но если второй полностью отдает себе отчет в своем желании, глубоко сознательном, то желание первого связано, по всей видимости, никак не с голосом рассудка, но с какой-то иной психической силой. Создается даже впечатление, что это желание рождено полусознательным воображением, которое часто и создает желания детей.
  Что же, если мы представим себе, что каждый "великий цикл" необходим для полноценного, действительно полного развития одной области сознания, и что такой областью для "настоящего" цикла является рассудок, УМ человека, а для предыдущего цикла ею было ВООБРАЖЕНИЕ? Казалось бы, эту идею опровергает наша таблица, которая красноречиво заявляет о том, что воображение развивалось в рамках Романо-католической культуры. Но Романо-католическая культура сравнительно очень молода, она до сих пор не закончила своего существования, а появилась на исторической сцене и вовсе недавно - неужели люди до византийских царств не имели совершенно никакой фантазии, никакой способности представлять? Как же они тогда творили, как развивалось искусство и в Древнем Египте, и у тех же ацтеков? Нет, не воображение как таковое - задача этой молодой культуры, но воображение, связанное с со способностью мыслить, с рассудком, и управляемое им!
  Так же не мог ум человека получить свое развитие ТОЛЬКО в Англосаксонской культуре (пусть англосаксы и склонны думать иначе), ведь не можем же мы отказать тем же древним грекам или шумерам в способности мыслить, зачастую превосходящей нашу!
  Но действительно: способность мыслить самостоятельно у ацтеков находится еще в зачаточном состоянии, однако богатым, причудливым и жестоким воображением эта воинственная нация не испытывает, похоже, никаких проблем. То же самое можно сказать и про Монгольскую цивилизацию.
  "Зачем же необходима Романо-католическая культура, если в неких далеких цивилизациях прошлого, одной из которых и является культура ацтеков, эта сила уже была развита в полной мере? Или автор противоречит сам себе?" - спросите вы. Верно, она была развита - но существует большая разница между воображением полусознательным, детским (пусть и самым богатым) и творческой фантазией взрослого человека, которая способна служить окрепшему зрелому рассудку и с ним тесно связана. Если же читатель думает, что это - мнение одного автора, мы позволим себе несколько наукообразную, но убедительную цитату из современного учебника психологии:. "К концу дошкольного возраста подавляющее большинство детей показывают высокий уровень развития у них наивной креативности... Однако у них еще очень беден опыт, нет запаса знаний, не развиты реалистичность и критичность мышления, необходимые для самоконтроля за процессом и результатом творческой деятельности. Реализация творческого потенциала связана с развитием культурной креативности. В отличие от наивной она опирается на широкий ассоциативный опыт и многосторонние знания человека, на умения ориентироваться в них, проявлять беглость, гибкость и избирательность в их использовании. Культурная креативность характерна для интеллектуально развитого взрослого человека" (Психология. Под ред. Б. А. Сосновского. М.: 2005 - С. 227). Итак, между воображением самостоятельным и находящимся под контролем ума -та же разница, что между воображением дошкольника и взрослого.
  Приведем простой пример. Представьте себе маленькое предприятие, стоящее всего из трех человек: первый из них (пусть это будет банальная сигарная фабрика) подготавливает табачный лист, второй сушит табак, третий этот табак в табачные листья заворачивает. Хозяин продает изделия поштучно и не огорчается, если они выходят разной длины. И вдруг он принимает на работу четвертого, который умеет делать отличные деревянные коробочки для сигар - теперь предприятие может поставлять свой товар и в крупные магазины, и посылать по почте. Но вот беда! - сигары разной длины в такой коробочке смотрятся неаккуратно, и приходится трем уже бывшим работникам переучиваться, повышать свою квалификацию: первому - искать листья примерно равных размеров, второму - делить табак на равные порции, третьему - обрезать кончики сигар, руководствуясь специальной меркой. Нельзя сказать, чтобы все трое были плохими или неумелыми работниками, но с появлением нового им приходится приноравливаться к нему. Так же, видимо, и с человеческим сознанием: когда его область, доселе ютившаяся на задворках, заявляет о своем энергичном развитии, всем прочим приходится приноравливаться к ней.
  Итак, мы смеем высказать догадка о том, что каждый "великий цикл" человеческой эволюции посвящен полному, "самостному" развитию одной области человеческой психики и что такой областью для "текущего", еще не завершившегося большого цикла является УМ, а для предшествующего - ВООБРАЖЕНИЕ. Это допущение создает новые вопросы, и самые главные из них - такие: сколько всего "больших циклов" прошло с тех пор, как человек появился на земле? И развитию чего они были посвящены?
  Никто не даст нам ответа, кроме нашей способности рассуждать.
  Какие области сознания нам известны? Эмоции и характер, физические умения, воображение, ум, совесть ("высший разум"), душевные качества. Если двум циклам, существование которых мы имеем какие-то свидетельства, и предшествовали другие, то никак не совесть и не душевные качества человека имели они своей задачей. Дело даже не в том, что допустить такое противно логике, и не в том, что большинство людей лишь в зрелом возрасте ощущают в себе способность к нравственной рефлексии или собственными усилиями творят в себе качества самообладания, сострадания и т.д. Дело в том, что (признаемся честно) для многих эти силы души и до сих пор остаются как будто совершенно непознанными! Человек, не способный думать, считается отклонением от нормы, умственно отсталым, полуживотным, но человек совершенно бессовестный, не имеющий никаких нравственных представлений, а также не награжденный никакими добродетелями (простите нас за это древнее слово, которым мы обозначаем душевные качества), без особого труда находит свое место в современном обществе.
  Значит, предшествовать видимому нами (конечно, лишь "умственным взором") отрезку человеческой эволюции могли только два великих цикла, один из которых был посвящен эмоциям и стремлениям человека, другой - его физическим умениям.
  Но здесь будем особенно внимательны. Наше сознание качественно отличается от сознания животного. Все то, что мы обнаружим в животном, уже не будет относиться к собственно человеческой эволюции. Наделены ли высшие животные умом? Нет, только зачатком его. Воображением, подобным человеческому? Нет. Физическими умениями? Нет: ведь, как сказано в Библии, "Они не сеют, не жнут, не собирают в житницы". Эмоциями и характером? И здесь нам придется ответить утвердительно.
  Всякий собаковод знает о богатстве эмоциональной жизни собаки: ей доступны и злость,. и гнев, и обида, и ревность, и, конечно, половое желание, и неприязнь, и отвращение, и радость, и любовь, и обожание, и преданность - в общем, все "человеческие" чувства, даже те, что мы традиционно считаем чувствами самыми высокими. Увы, человек, венец творения, не может и в настоящий момент своей эволюции похвастаться тем, испытывает боле благородные желания, чем желания его домашних питомцев! Но мы не виним в этом человека: чувства - это очень древние, возможно, одни из самых древних образований нашей психики. (О доказательстве этой древности данными современной психологии мы скажем чуть позже).
  Итак, наше окончательное предположение выглядит таким образом: с начала своей эволюции человечество прошло уже два "великих цикла", первый из которых был посвящен складыванию физических умений, второй - росту воображения. Третий великий цикл, с его задачей развития ума, человечество еще не вполне закончило.
  Что ж, выглядит это как будто вполне разумно, ведь и современная наука представляет нам наших пещерных жителей как "людей умеющих" и говорит о том, что они были озабочены скорее добыванием огня, строительством жилищ, плетением нехитрой одежды и ростом своих мускулов (а все это - физические умения), чем вопросами этики, творчества и науки. Но что подтвердит наш догадки?
  И здесь мы возвращаемся к чудесной истине о тождественности филогенеза - онтогенезу, развития индивидуального - общей эволюции, той истине, о которой долго не напоминали читателю, ожидая момента для ее триумфального появления.
  Действительно: какой прок в изучении культур, исторического пути человечества, если он так и останется "наследием седой старины", тем, про что интересно почитать на досуге? Но ведь растущий ребенок не может не проходить те же стадии развития своего сознания, которое человечество уже некогда проходило, не взбираться по тем ступеням, по которым некогда шла многотрудная эволюция психики! Не может он этого не делать просто потому, что растущий ребенок также развивается и потому, что закономерности развития - одинаковы! Неужели, если природа в своем течении нащупала самый совершенный, самый краткий путь для исторического развития сознания человека, развитие индивидуального сознания пойдет другим путем?
  Современная наука не только не отвергает тождество филогенеза и онтогенеза, но и подтверждает его: ведь ребенок во чреве матери сначала принимает форму рыбы, затем зародыша птицы, потом зародыша млекопитающего, то есть проходит еще раз все стадии животной эволюции (и в момент своего рождения на свет оказывается в самом начале человеческой эволюции, ведь не имеет еще, подобно первым пещерным людям, ни разума, ни речи). Этот чудесный факт легко обнаружить в любом учебнике биологии.
  Но биология занимается развитием до рождения, тем, которое едва ли может интересовать педагогику. Что же говорит нам психология?
  А она, во-первых, открывает нам потрясающую истину о том, что каждый ребенок рождается с уже готовыми, сформированными эмоциональными реакциями, то есть с рождения умеет горевать и радоваться, желать, ненавидеть и любить! [цитата]
  Значит, действительно к животной эволюции относится формирование эмоциональности, если все эти способности ребенок обретает еще в утробе матери, когда он, строго говоря, еще не является человеком в полной мере.
  Далее, возрастная психология утверждает, что в раннем детстве человек активно осваивает ФИЗИЧЕСКИЕ УМЕНИЯ ("...у ребенка формируется предметно-манипулятивная (орудийно-предметная) деятельность... Это ведущая деятельность в периоде раннего детства". Психология. Под ред. Б. А. Сосновского. М.: 2005. - С. 418), что вторая половина детства и начало отрочества проходят под знаком бурной активности ВООБРАЖЕНИЯ ("ведущей деятельностью этого возраста считается сюжетно-ролевая игра". Там же. С. 429), и что только с началом полового созревания полноценное развитие получают САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ, ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ ("Главная новая черта, появляющаяся в психологии подростка, - это более высокий уровень самосознания. <...> Отрочество - как иногда называют подростковый возраст - это время становления подлинной индивидуальности". Р.С. Немов, Психология. М.; 2004 - С. 230. Сравните отличие "архаического" и "современного" мышления, о котором мы говорили выше), а также УМСТВЕННЫЕ СПОСОБНОСТИ ("Наиболее значимые сдвиги в когнитивном развитии подростков происходят в сфере мышления". Психология. Под ред. Б. А. Сосновского. М.: 2005 - С. 464) - что полностью согласуется с нашим предположением.
  Не пора ли нам совершить то, чего уже давно ждет читатель, а именно взять данные современной возрастной психологии, данные о том, как развивается ребенок на протяжении детства и юности, и сравнить их с историческим ростом сознания человечества? Именно этому и будет посвящен следующий параграф.
  
  3. ПЕРИОДИЗАЦИЯ РАЗВИТИЯ РЕБЕНКА В СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ И ЕЕ СООТВЕТСТВИЕ РАЗВИТИЮ ОБЩЕИСТОРИЧЕСКОМУ.
  
  Мы сразу оговоримся, что те периоды развития отдельных качеств личности, которые будут обозначены дальше, не имеют четких временных границ, но позволяют говорить лишь о среднем значении. Но четких границ здесь и не может существовать. Действительно, опыт каждого человека, даже достаточно далекого от современных разработок возрастной психологии, говорит о том, что пик полового созревания у подростков приходится в основном на 14 лет. Но разве эта граница неизменна для каждого? Все мы знаем, что у многих детей это созревание наступает быстрее, у некоторых же отодвигается по времени от общего срока. В разные годы у разных детей происходит смена молочных зубов, у девочек начинаются первые менструации, у мальчиков - первые поллюции, даже сами зубы мудрости прорезаются у всех в разные годы жизни. И если эти показатели чисто физического развития человека не имеют четко означенных и непреложных для всех сроков, то внутреннее развитие человека, рост его сознания тем более будет разновременным. Сам этот факт полностью опрокидывает одинаковый для всех темп занятий в современной школе. Но уже в начале этой книги мы не говорили о том, что эволюция сознания человека, в том числе индивидуального, не может не протекать с разной скоростью?
  Итак, мы начинаем с младенца. Что думает и ощущает новорожденный в самые первые дни или месяцы жизни, над чем трудится его душа, что созревает в ней? Этого мы установить не можем: ни сам младенец, ни его наблюдения нам не откроют этой тайны.
  Однако отнюдь не тайной, в том числе и для современной психологии, является то исключительное значение, которое К КОНЦУ ПЕРВОГО ГОДА ЖИЗНИ для ребенка приобретают эмоции.
  "В период новорожденности и в младенческом возрасте между детьми и окружающими людьми возникают первичные, эмоционально-непосредственные отношения, порождающие впоследствии взаимную привязанностью людей, их доверие и открытость друг другу. Такие отношения играют особенно важную роль в развитии детей в этом возрасте..." [Немов, С. 250].
  Уже в первый год шло активное развитие физических умений, но НА ВТОРОМ ГОДУ ЖИЗНИ они выходят на первый план
  "Особое значение этого возраста [от одного до трех лет] объясняется тем, что он непосредственно связан с тремя фундаментальными жизненными приобретениями ребенка: прямохождением, речевым общением и предметной деятельностью" (Немов, С. 80). А что есть все перечисленное, как не важнейшие физические умения человека?
  И, не успели полностью сложиться эти умения, как - примерно на ТРЕТЬЕМ ГОДУ ЖИЗНИ - важнейшей для ребенка становится творческая активность во всех ее планах, в том числе игра и речетворчество (надеемся, читатель обратил внимание, что речь идет пока только о том творчестве предметного моделирования, которое тесно связано с физическими умениями, но не о творчестве самостоятельном)
  "К двум годам дети могут играть в элементарные логические и тематические игры", "От полутора до двух лет у ребенка появляется способность к решению задачи не только методом проб и ошибок, но и путем догадки (инсайта), то есть внезапного непосредственного усмотрения видения возникшей проблемы" (Немов, С. 202)
  "В раннем возрасте возникает и получает развитие индивидуально-пердметная, в том числе символическая, игра. К концу этого периода времени дети много играют с различными предметами, прежде всего игрушками, причем не просто манипулируют ими, но, конструируя, строят из них что-то новоею Появляются первые попытки обращения к изобразительной деятельности в виде рисования на бумаге" (Немов, С. 89)
  И дальше - НА ЧЕТВЕРТОМ ГОДУ ЖИЗНИ - мы наблюдаем ускоренное развитие конкретного интеллекта, того мышления, которое в своей работе тесно связано с речью и предметным манипулированием, то есть опять-таки физическими умениями.
  "Примерно к трем годам память, восприятие, внимание и воображение ребенка начинают приобретать человеческие свойства. Но главное состоит в том, что в данном возрасте ребенок овладевает тем умением, которое существенным образом влияет на его последующее поведенческое, интеллектуальное и личностное развитие. Речь идет о способности понимать и активно пользоваться языком в общении с людьми... Развитие познавательных процессов и речи помогает ребенку ускоренно приобретать знания, усваивать нормы и формы человеческого поведения.<...> Для ребенка речь является не только незаменимым средством общения, но также играет важнейшую роль в развитии мышления и саморегуляции поведения" (Немов, С. 81)
  Как же можно говорить о "способности пользоваться языком", если речевые умения складываются еще раньше? Верно, но раньше они не связаны непосредственно с работой ума и способностью размышлять.
  А уже на ПЯТОМ ГОДУ ЖИЗНИ ребенка - или несколько позже - мы можем говорить по появлении не только логической, но и нравственной рефлексии и о складывании первых убеждений.
  "С точки зрения формирования ребенка как личности весь дошкольный возраст можно разделить на три части. <...> Вторая охватывает возраст от четырех до пяти лет и касается нравственной саморегуляции" (Немов, С. 193).
  "На пороге школьной жизни возникает новый уровень самосознания детей, наиболее точно выражаемый словосочетанием "внутренняя позиция". Эта позиция представляет собой осознаное отношение ребенка к себе, к окружающим людям, событиям и делам - такое отношение, которое он отчетливо может выразить делами и словами. <...> Факт становления такой позиции внутренне проявляется в том, что в сознании ребенка выделяется система нравственных норм, которым он следует или старается следовать всегда и везде, независимо от складывающихся обстоятельств" (Немов, С. 214)
  И, наконец, начиная примерно с ШЕСТОГО ГОДА ЖИЗНИ, к концу дошкольного возраста, ребенок обнаруживает в себе уже вполне определенные душевные качества.
  "В среднем дошкольном возрасте продолжается формирование характера ребенка. <...> В эти же годы начинают формироваться такие важные личностные качества, как инициативность, воля, независимость".
  На этом завершается длительный период раннего детства ребенка, который в общеисторическому развитию соответствует первому "большому циклу".
  * * *
  У большинства младших школьников (а этот возраст начинается с СЕДЬМОГО ГОДА ЖИЗНИ, что обычно соответствует ПЕРВОМУ КЛАССУ) психологи единодушно отмечают заметное развитие волевых сил, точнее, качественно новый уровень "воления". "Важным моментом является также сознательная постановка многими детьми цели достижения успехов и волевая саморегуляция, ползволяющая ребенку добиваться ее. Сознательный контроль ребенком собственных действий в младшем школьном возрасте достигает такого уровня, когда дети уже могут управлять поведением на основе принятого решения, намерения, долгосрочно поставленной цели. Особенно отчетливо это выступает в тех случаях, когда дети и г р а ю т или что-то д е л а ю т с в о и м и р у к а м и". (Немов, С. 210). Как показательно здесь, что наибольшую силу обретает воля воображения и творчества!
  Все учителя-практики, не говоря уже о теоретиках, знают, какое гигантское значение для ребенка во ВТОРОМ И ТРЕТЬЕМ КЛАССАХ современной школы (В ВОЗРАСТЕ 7-8 ЛЕТ) приобретает оценка (вспомним, что мы считаем оценивание "красной", то есть связанной с эмоциональностью, умственной силой). Но, действительно, связана школьная оценка для ребенка именно с чувствами! "Ребенок не ждет такой оценки, а активно сам добивается ее, стремится получить похвалу, очень старается ее заслужить" (Немов , С 196) "Оценка учителем работы ученика воспринимается последним как глобальная оценка его личности и распространяется на все сферы жизни, а не только на учебную" (Сосновский, С. 457). Как же действительно переживают дети этого возраста по поводу двойки или тройки! Все это не может не говорить нам об особом значении эмоций, о развитии стремлений и характера ребенка в этом возрасте.
  Современная возрастная психология, эгоистично занятая только "психологией научения", видит у детей второго и третьего класса эмоциональное реагирование лишь на оценку, интересуется только пресловутой "учебной мотивацией", и закрывает глаза на тот великий (но для неё, узко-утилитарной "педагогической психологии" абсолютно неинтересный) факт, что в этом же возрасте в душе ребенка обычно впервые просыпается чувство любви к человеку другого пола. Разумеется, это еще не любовь взрослого (и слава Богу, что это так!), она лишена, конечно же, сексуального влечения, это абсолютно идеальная, платоническая любовь, да и любит ребенок не столько личность другого (на этого "другого", мальчика или девочку, он боится даже взглянуть пристально), сколько образ, созданный им самим (вновь убедительно свидетельство о связи всего психического развития во время этого большого периода с силами воображения!).
  Но вернемся к оценке - именно она, которая вначале переживается эмоционально, затем становится совершенно определенной, осознанной целью, так у ребенка к концу начальной школы, в ТРЕТЬЕМ-ЧЕТВЕРТОМ КЛАССЕ (В ВОЗРАСТЕ 8-9 ЛЕТ) появляется известный "мотив достижения успехов" вместе с "мотивом избегания неудач", которая перерастает в "мотивацию самоутверждения", то есть, говоря иначе, в стремление ребенка быть лучше и успешнее других или просто получать - не обязательно за знания - хорошие и отличные отметки, то навязчивое и порой удивляющее учителей стремление, которое не характеризует больше никакой другой возраст.
  "Младшие школьники при доминировании престижной мотивации либо начинают "погоню за отметкой", либо другими способами стараются добиться расположения учителя. У неуспевающих младших школьников стремление к самоутверждению, которое не удается удовлетворить в школе, может быть направлено на другие сферы деятельности: спорт, музыку и т.п.". (Сосновский, С. 453). Да, это действительно так: далеко не все дети в это время "сходят с ума" по отметке - к счастью для них.
  Детские тренеры и наставники (идет ли речь о студии танца, греко-римской борьбы, лыжной секции, изостудии или даже музыкальной школы) также единодушно отмечают, что примерно в этом возрасте у детей наблюдается всплеск физического развития и рост уже качественно новых физических умений, от роста мускульной силы и выносливости до невиданной прежде беглости пальцев. С этим возрастом, видимо, связано и расхожее (хотя не совсем справедливое) мнение о том, что после определенного возраста уже поздно готовить ребенка к карьере балерины, боксера, великого скрипача и т. д. , поскольку время энергичного роста способности владеть мускулами своего тела уже упущено.
  Также в это время - и у мальчиков особенно - наблюдается навязчивая идея необходимости выработки своей физической воли, о преодолении своего тела, желание доказать своим сверстникам свое физическое превосходство - и воплощение этого желания, конечно, также не заставляет себя ждать: некоторые проявляют его в борьбе или драке, другие заявляют о том, что способны всю ночь провести без сна на кладбище - и действительно отправляются на кладбище, третьи проводят ночь под окном у любимой девочки, чтобы доказать свою выносливость и бесстрашие, четвертые на глазах у всех, морщась от боли, держат руку в обжигающе горячей воде... Не будет ли правильным установить тождество этого периода индивидуального развития в развитии общеисторическом - толтеко-ацтекской культуре, с ее культом преодоления боли и необычайной физической выносливости?
  Несколько позже - а именно примерно в ЧЕТВЕРТОМ И ПЯТОМ КЛАССАХ, в ВОЗРАСТЕ 9-10 ЛЕТ - мы наблюдаем такой же неожиданный всплеск художественных способностей и воображения детей. Современные возрастные психологи, одержимые, видимо, единственным желанием - вложить в голову ребенка наибольший объем школьной науки, - игнорируют этот факт совершенно. Но никогда им не пренебрегали великие педагоги, знающие о том, какое колоссальное значение для детей в конце начальной школы имеет сказка, полет творческой фантазии, умение придумывать, сочинять, мечтать. Об этих качествах девяти-десятилетнгео ребенка прекрасно знал, к примеру, Сухомлинский, и не только знал, но ирадостно поощрял их развитие. Современные же учителя жалуются на то, что дети в IV-V классах становятся невнимательны, рассеяны, задумчивы, охотнее смотрят на проплывающие за окном облака, чем на доску... Задумывались ли учителя, что именно, какая активность принесет детям в этом возрасте больше пользы?
  Переходя в среднюю школу (ВОЗРАСТ 10-12 ЛЕТ, ПЯТЫЙ-СЕДЬМОЙ КЛАССЫ), большинство детей "вдруг", как по мановению волшебной палочки, забрасывают свои мечтания и начинают, порой с немалым интересом, заниматься учебой.
  "Необходимо помнить, что возраст 11-12 лет характеризуется как период резкого возрастания познавательной активности и любознательности, сензитивности для возникновения познавательных интересов. В этот период наблюдается "пик любознательности"" (Сосновский, 468)
  В любом случае, они выказывают теперь больше понятливости, больше соображения, их умственные силы заметно растут, вместе с их способностью проявлять к другим людям определенную тактичность и уважение. Дети как будто "высыхают" в эмоциональном плане, перестают быть инфантильными и будто превращаются в "маленьких взрослых", увлеченно обсуждающих устройство двигателя, марку машины, стоящей за школьными воротами, личную жизнь учительницы и величину ее заработка, а то и или глобальные политические вопросы. К требованиям учителя и к оценкам они относятся сугубо прагматически - и, безусловно, проявляют большую послушность, особенно если видят для себя в этом большую выгоду. Они также способны куда лучше, чем раньше, владеть собой, и могут высидеть долгий урок с терпеливой скукой, которую учителя наивно принимают за интерес. Если бы не наступило этой зрелости, этого перехода на новый период, сама средняя школа с ее разными учителями, уделяющими знаниям и умственным силам куда больше времени, была бы совершенно невозможной. Впрочем, случается и так, что дети в своем развитии запаздывают - и вот уже учителя горестно сетуют на свой пятый класс, которому "место еще в начальной школе" (в практике автора также был такой пятый класс"). Заметим мимоходом, хоть это никоим возрастом не относится к возрастной периодизации, что государство, произвольно "отменив" четвертый класс, через которых теперь большинство учащихся "перепрыгивают", подложило тем самым многим педагогам, работающим в традиционной школе, большую свинью.
  В это же время немалое место в жизни ребенка занимает общение, в том числе межполовое.
  "Спецификой интересов в 10-14 летнем возрасте является то, что они во многом реализуют потребность в общении со сверстниками: общие интересы дают повод, содержание, средства общения" (Сосновский, С. 468) "Шестиклассники начинают проявлять определенный интерес к детям противоположного пола и взаимоотношениям с ними" (Немов, С. 230)
  Вопреки общераспространенному мнению и умилению родителей, оно совсем не так эмоционально, как кажется. Разумеется, у мальчишек и девчонок сохраняется способность влюбляться, но не она руководит общением (любые эмоции скорее затрудняют его), а именно желание наладить контакт, найти точки соприкосновения, деловое сотрудничество (так необходимое, к примеру, во время контрольных), наконец просто понять психологию такого странного, непонятного, загадочного противоположного пола. Это - первая для детей социальная школа, во время которой во многом будут заложены качества тактичности, терпимости, чуткости, сочувствия к другому взрослого человека. Увы, занятия этой "школы" протекают не на уроках, а на переменах и общеклассных мероприятиях, проходят совершенно стихийно, учителями и даже классными руководителями зачастую пренебрегаются абсолютно, не прописаны нив каком учебном плане или программе (лишнее доказательство того, что необходимое развитие может идти и без обязательных жестких планов, конспектов уроков и пр.).
  Чуть позднее - в ШЕСТОМ-СЕДЬМОМ КЛАССЕ, в ВОЗРАСТЕ 11-12 ЛЕТ, в самом начале отрочества - дети неизбежно вступают в возраст, который может быть назван "экзистенциальным". Это тот возраст, когда ребенок - поразительным образом - задумывается об устройстве окружающего мира, о своем месте в нем, об относительности правил взрослой морали, более того, о предназначении жизни своей и других людей. "Вместе с тем это [подростничество] самый ответственный период, поскольку здесь складываются основы нравственности, формируются социальные установки, отношения к себе, к людям, к обществу. <...> Главные мотивационные линии этого возрастного периода, связанные с активным стремлением к личностному самосовершенствованию - это самопознание, самовыражение и самоутверждение" (Немов, С. 222). "Совершенствование самосознания в подростковом возрасте характеризуется особенным вниманием ребенка к собственным недостаткам" (Немов, С. 224)
  Очень примечательно описание этого периода в "отрочестве" Льва Толстого. [цитата]
  Завершается же (в СЕДЬМОМ-ВОСЬМОМ КЛАССЕ, в ВОЗРАСТЕ 12-13 ЛЕТ) этот большой цикл - последняя станция до границы, разделяющей территорию "ребенка" и территорию уже самостоятельного человека - неким удивительным периодом, когда ребенок обнаруживает стремление к выработке определенных качеств личности и, находя эти качества у других, стремится полностью растворить свою личность в другом, отказаться от своего "я" - и это перед тем взрывообразным "высвобождением личности", когда он изо всех сил будет защищать своё право быть не таким, как все, свою свободу, своей желание мыслить самостоятельно. "Видя проявления этих качеств у взрослых людей, подросток часто некритически подражает им" (Немов, С. 223). "Стремление к выработке у себя полезных качеств личности, характерных для взрослых людей одного с ними пола, свойственно не только мальчикам-подросткам, но и девочкам-подросткам" (Немов, С. 226) "Иногда подростка привлекают социальные ценности и установки одного человека, а не целой группы. Этот человек - значимый другой - может быть близким другом, любимым учителем, звездой кино или спорта ил кем-то еще, чье мнение очень ценно для подростка. Здесь проявляется так называемая реакция имитации - подражания определенному лицу или о б р а з у. Влияние значимого другого обладает наибольшей силой именно в отрочестве, когда подросток активно ищет модели для подражания" (Сосновский, С. 474).
  Разве в развитии человечества мы не находим также этой стадии "подражания качествам старших и отказа от своей личности", которая точно соответствует Монгольской культуре с ее основной интенцией?
  * * *
  Некоторые наши читатели, внимательно следя за ходом мысли автора, могут прийти к следующему умозаключению: "Общее развитие соответствует индивидуальному, мировые культуры - ступеням эволюции. Значит, люди последующих, поздних культур (например, Англосаксонской или Русской) не могут не быть лучше, чем люди культур предыдущих, ведь они уже развили в себе соответствующие качества, которыми их предшественники не обладали". Ничего не может быть вреднее и пагубнее такого предположения! Оно является истинным только в очень небольшой мере: в той мере, что развитие человеческого сознания действительно находит свое выражение в цивилизациях. Однако исторические условия жизни могут обеспечить - и то не всегда удачно - лишь самый "минимум" усвоения каждым отдельным сознанием уроков великой школы эволюции. Личность свободна в своем выборе! Значит, на каждом этапе своего пути любой человек способен, приложив усилия, не только подняться над нравственным или умственным уровнем, средним для данной культуры, но и оставить его далеко за собой. Вот несколько исторических примеров.
  Сократ, человек высочайшей нравственности, по рождению был греком, однако было бы крайней нелепицей утверждать, что сознание Сократа не превзошло идеала античной культуры, подросткового, несколько смешного в своей примитивности идеала первенствования и личной победы.
  Франциск Ассизский по рождению был итальянцем и, принадлежа к Романо-католической культуре, не мог не выказать живейшего качества воображения, творческого дара, который проявился не только и не столько в его стихах, но в особом, одухотворенном, "поэтическом" отношении к видимому нами миру природы. Значит ли это, что великий святой остановился в своем развитии на ступени, предшествующей Англосаксонской культуре, в частности, что ему неведомы были острейшее ощущение собственного несовершенства и неугасимое стремление к Высшему, которые, хотя должны бы быть характеристиками нашей культуры, не так уж часто становятся заметны в русских людях? Стоит перечесть жизнеописания Св. Франциска, чтобы совершенно убедиться в обратном.
  Разве "Гамлет" Шекспира, англосаксонского драматурга - не высокое выражение нравственной рефлексии, вообще-то этой культуре не свойственной? Разве лучшие люди Запада не терзались этой нравственной рефлексией?
  С другой стороны (и это возражение тем, кто скажет, что мы говорим о единичных исключениях), разве большинство, даже многие русские люди могут уже сейчас похвастаться своей высокой развитостью и полной пронизанностью нашим общекультурным идеалом, а именно стремлением к нравственному усовершенствованию?
  К чему пишем все это? Чтобы, с одной стороны, отвергнуть возможные обвинения в "расизме" и "расовой доктрине", с другой стороны, чтобы сделать ясным, насколько с течением эволюции усложняется и индивидуализируется развитие человека.
  Если в младенческом и раннем детском возрасте дети почти синхронно переходили с одной ступени развития на другую, то, по мере продвижения к взрослому состоянию, все больше становится неодновременность их личностного роста. Может ли быть так, спросим мы поэтому, что те периоды индивидуального развития, которые мы собираемся описать дальше, некоторыми людьми не проходятся в положенный срок, более того, в течение всех их жизни? И с грустью мы обязаны дать утвердительный ответ: вероятно, личный опыт любого нашего читателя будет подтверждением такого ответа.
  Итак, говоря о "третьем большом цикле" развития сознания человека, совпадающем обычно с поздним отрочеством и юностью, мы стремимся подчеркнуть, что далеко не все люди проходят "в указанные сроки" входящие в этот цикл этапы, более того, не все люди проходят эти этапы вообще, но иногда так и остаются на каком-нибудь из них.
  Как мы уже сказали раньше, задача этого большого цикла в развитии человека - развитие его сознания и ума, а вместе с этим - способности к сознательному творчеству и воображению, сознательным управлением эмоциями, сознательной выработкой душевных качеств и пр. С чего же он начинается? Как это нетрудно предвидеть, с появления волевых сил, контролируемой мышлением воли, что мы наблюдаем у многих детей уже в ВОЗРАСТЕ 13 ЛЕТ, В ВОСЬМОМ-ДЕВЯТОМ КЛАССЕ..
  "Наиболее активным периодом волевого воспитания у подростков считается возраст от 13 до 14 лет" (Немов, С. 226) "По сравнению с детьми более младшего возраста подростки обнаруживают веру в способность определять и контролировать собственное поведение, свои мысли и чувства" (Немов, С. 230). "В подростковом возрасте активно совершенствуется самоконтроль деятельности" (Немов, С. 140) "Подростки очень озабочены умением вдладеть собственным поведением, для них чрезвычайно ценны волевые качества <...> Следует отметить, что подростки склонны "укреплять", "проверять" волю в особых ситуациях, совершенно отличных от их повседневной жизни" (Сосновский, 471). наконец, в том же учебнике находим очень примечательную мысль: "Формирование воли в подростковом возрасте требует прежде всего осмысления того, ради чего должно осуществляться волевое поведение" (Сосновский, С. 472). Итак, речь идет в первую очередь о сознательной воле.
  Этот этап в развитии каждого подростка, безусловно, в историческом смысле совпадает с культурой Древнего Египта, основной задачей которой, как мы помним, как раз и было воспитание воли, вернее, разнообразных и применяемых сознательно волевых сил. А может ли, спросим мы, человек в своем развитии остановиться уже на этом этапе? Разумеется: речь идет, в первую очередь, о тех взрослых, которые могут контролировать свое поведение и вполне владеют качеством мужества, но являются еще не самостоятельными, еще, увы, детьми в плане эмоциональном, творческом или умственном и не способны осмыслять или осознанно выражать свои чувства. Нам всем знакомы такие люди: многие из них работают в охране, служат в армии, милиции или администрации разных уровней - там, где развитость всех иных, кроме волевой, сфер человеческой личности будет скорее досадной помехой.
  Однако уже в ВОЗРАСТЕ 14-15 ЛЕТ, в ДЕВЯТОМ-ДЕСЯТОМ КЛАССЕ растущее половое влечение становится столь сильным, что важнейшую роль для подростка начинают играть чувства и желания. "В раннем юношеском возрасте наряду с дружбой у многих молодых людей возникает еще более глубокое чувство - любовь. <...> Установлено, что такое чувство в обостренной форме впервые проявляется именно в ранней юности". (Немов, С. 262). Да, разумеется, речь идет в первую очередь о любви, причем уже не любви "детской", но вполне взрослой, осознающей себя, ничем не отличающейся от того чувства, которое человек способен испытать и в 20, и в 30, и в 40 лет - это, между прочим, и делает возможными ранние или неравные в возрастном отношении браки, в которых юноша или девушка еще не достигли совершеннолетия. Джульетте, как мы помним, было именно 14 лет, и она для своего великого чувства не кажется нам слишком юной - однако история восьмилетней Джульетты показалась бы нам смешной: не потому, что ребенок и подросток любят с разной силой, но потому, что любят они - по-разному.
  В этот же период, наряду с пробуждением желаний и влечений, в человеке пробуждается благородное чувство сострадания и любви к людям, которое, в отличие от таких же чувств ребенка, является сознательным, то есть тесно связанным с мышлением, управляемым и даже пробуждаемым им, а от этого, разумеется, не импульсивным, но устойчивым.
  Очевидно, что этот период соответствует древней культуре Междуречья, с ее высокой, интенсивной чувственностью, все же весьма далекой от чувственности примитивных племен, поскольку у последних она еще не освещена светом разума.
  Вероятно, все взрослые, хотя бы раз в жизни испытавшие глубокое и сильное чувство любви, уже достигли ступени развития, соответствующей этому периоду, что, однако, отнюдь не означает, что они эту ступень миновали.
  В более позднем юношеском возрасте, а для некоторых этот возраст наступает уже в СТАРШИХ КЛАССАХ, в 15-16 ЛЕТ, некоторые юноши и девушки (ибо их уже не назвать подростками) осознают в себе потребность, силы, возможность превзойти окружающих и достичь значительных личных успехов. Речь здесь может идти и о банальном накачивании мускулов, и о стремлении совершить нечто, что заслужит всеобщее признание: виртуозно овладеть музыкальным инструментом, стать лидером в своей группе или собрать собственную группу единомышленников
  Важнейшим качеством, которое человек обретает в это время, является энергичность, этот же период мышление достигает стадии формальных операций, являющейся для покойного Ж. Пиаже идеалом и высшим пиком умственного развития. Вообще, аргументированию, словесной борьбе, спорам и доказательствам человек на этом этапе уделяет особое внимание.
  Очевидно, что этот период развития соотносим в развитии человечества с Античной культурой, с ее отточенным искусством публичных споров и культом победителя. С грустью приходится признать, что мораль современного общества определяется тем же идеалом: преуспевающего, переборовшего обстоятельства, достигшего больше других человека. Поэтому тех взрослых людей, которые в своей жизни руководствуются именно этим идеалом (к ним будут отнесены, увы, не только многие современные бизнесмены, но и многие т. н. люди искусства), нам придется признать остановившимися в своём совершенствовании на этой ступени.
  Что же является для человека идеалом более благородным, чем победа? Это личная свобода, отсутствие всяческих ограничений, и дерзновенный взлет творческой мысли! Неслучайно поэтому в 16-17 ЛЕТ (в России это ОДИННАДЦАТЫЙ КЛАСС или ПЕРВЫЙ КУРС ВУЗА) начинают профессионально заниматься художественным творчеством и проповедуют идеалы "богемной жизни". Творчество, безусловно, понятие очень широкое: существует ведь и научное, и социальное творчество, и нелепо утверждать, что одно искусство способно развивать в человеке силы сознательного воображения, творческое мышление и артистизм. Эта ступень должна быть соотносима нами с Романо-католической культурой.
  Нужно ли говорить, что немалое количество и взрослых людей (и в первую очередь, конечно, современных деятелей искусства или просто представителей "свободных профессий") наивысшим идеалом считают для себя творческую свободу?
  Наконец, в возрасте 17-18 лет многие (но большинство ли) юношей и девушек смиряют свой юношеский пыл и принимают идеалы общества, в котором живут. Разумеется, это происходит внешне с большинством людей, но многие ли люди на самом деле исповедуют идеалы и ценности общества, построенного на взаимоуважении и сознательном принятии непохожести другого человека, его права на эту непохожесть; на той подлинной тактичности и вежливости, которая проистекает не из ритуала, но из действительной симпатии к другим людям? Многие ли признают повседневный труд не "неизбежным злом", а достойной, благородной, хоть и несколько утомительной обязанностью каждого человека? (Всё это, как мы помним, и является идеалом Англосаксонской культуры). Что же, по крайней мере, в рамках именно её эта ступень человеческого развития многими достигается - благодаря активной совместной работе школы, семьи, общественной морали, телевидения и газет, наконец, самого уклада жизни.
  Англосаксонская культура не только не закончила свои исторический путь, но сейчас переживает расцвет - так же и ступень развития сознания, которая ей соответствует, для большинства людей является наивысшей: определенным эволюционным мерилом, на которое должен равняться человек нынешней эпохи. Показательно, что достижение этой ступени у многих совпадает с временем официального совершеннолетия (18 лет). Нужно ли указывать на тот примечательный факт, что в Средневековье совершеннолетие наступало раньше, а у ряда индейский племен или племен островов Океании - вообще в возрасте, который мы сейчас назвали бы отроческим?
  Значит ли все, сказанное выше, что дальнейшее развитие для человека невозможно? Конечно же, нет! Но дальнейшее совершенствование пока выходит за рамки общечеловеческой эволюции, того "минимума", который природа щедро предлагает всем и которым мы вправе воспользоваться или нет. Это развитие относится до сих пор к эволюции индивидуальной. Действительно, люди, терзающиеся угрызениями совести, испытывающие духовные порывы, задумывающиеся о смысле жизни (ступень, которая должна, вернее, которой должна была бы соответствовать Русская культура, чего еще нет в силу исторической молодости и незрелости последней) - все они, хоть и не признаются "святыми", уже считаются людьми, пусть ненамного, но превзошедшими общий уровень, уже немножко особенными, уже отчасти уникальными. Об этом развитии речь пойдет в следующей большой книге, пока же мы должны ограничиться доступным, видимым нам ростом сознания: сознания ребенка, но не взрослого человека, ведь, прежде чем говорить о "школе для взрослых", необходимо представить себе хотя бы в общих чертах образ идеальной школы для детей.
  И именно это станет задачей следующей главы, к которой мы можем приступить, вооруженные некоторым представлением о подлинно природосообразных:
  - принципах работы школы,
  - содержании образования,
  - последовательности обучения.
  Пусть же обрадуется читатель, преодолевший предыдущие страницы: ведь мы подходим к тому, ради чего и начали писать эту книгу.
  
  ГЛАВА II. ОБРАЗ ИДЕАЛЬНОЙ ШКОЛЫ
  
  1. ОРГАНИЗАЦИЯ РАБОТЫ ШКОЛЫ: КАК РЕАЛИЗОВАТЬ ПРИНЦИПЫ НА ПРАКТИКЕ.
  
  Говоря о любом образе (как это уже хорошо мог усвоить читатель), мы связываем его появление с активностью воображения. То же самое - и в нашем случае: только силою воображения мы способны создать в своем уме представление о той идеальной школе, которая должна быть и которой сейчас нет.
  Это не значит, однако, что наши умственные построения - чистая, ни на чем не основанная спекуляция: ведь сейчас, когда эта книга уже близится к концу, мы вооружены и представлением о принципах идеальной школы, и видением ступеней роста сознания человека.
  Современная школа, как мы еще раз убедились в предыдущей главе, не может выполнить задачу Школы с большой буквы в полной мере, если далеко не все ее выпускники достигают того уровня развития, который уже является законным правом современного человека. Почему? Именно в силу тех причин, о которых мы говорили в самой первой книге: в силу прегрешения против естественных принципов идеальной школы, в силу одинакового темпа обучения для разных людей, его насильственного характера, постоянности единообразного содержания для развития каждого и оценивания роста человека по внешним показателям усвоения знаний и умений, а не по подлинному совершенствованию его личности.
  Представим себе, что у нас есть великое множество чудесных цветов в цветочных горшках, тех, о которых хороший ботаник знает, что в самом начале их роста их нужно обильно поливать и подкармливать удобрением, затем, когда появятся завязи бутонов - отвергнуть удобрения, но сохранить обильный полив, потом, когда бутоны начнут раскрываться - поливать крайне скудно и осторожно и т.п. Более того: мужским цветкам этого растения необходимы одни удобрения и одна почва, женским цветкам - другая. Что же мы делаем с этими цветами в современной школе? Мы, во-первых, высаживаем их на одну клумбу и, руководствуясь неким усредненным планом цветочного хозяйства, первый месяц все без разбору кормим удобрениями (всех - одним и теми же), второй - нет, даром, что где-то уже готов раскрыться цветок, где-то еще нет завязи бутона. (Прегрешение против принципов разного темпа и варьирования содержания для каждого ученика). Мы каждое утро обходим их с линейкой и, меряя ширину листьев каждого и занося в специальную тетрадку, особенно радуемся растениям, преуспевшим в росте листьев - как будто от них будет зависеть размер и красота цветка! (Прегрешение против принципа оценивания сущностных качеств личности). Мы поливаем их не обычной дождевой водой, но дистиллированной водой из специальных бутылей, а в почву вносим не золу и навоз, а их дозированные химические составляющие. (Прегрешение против практичности и жизненности образования) И, в довершение всего, мы каждое утро берем стебель каждого в свои руки и, потягивая вверх, приговариваем "Расти, расти давай!", как будто цветы без нас не знают, что им нужно расти, и как будто такой процедурой мы можем их рост ускорить! (Это прегрешение против принципа ненасильственности). И что же, после этого мы хотим успешного их роста? Конечно, каким-то растениям посчастливится и для них как раз и подойдут такие усредненные условия. Ну а что же остальные?
  "Вся эта критика хороша, - скажут нам, - но теперь предложите лучшее!". Что ж, именно это мы и собираемся сделать.
  1. Прежде всего представим себе, что в Идеальной школе не будет единообразных классов для одновозрастных, но по-разному одаренных детей. Однако заниматься с каждым учеником в отдельности было бы слишком хлопотно и практически невозможно. Какой же выход нам остается?
  Разумеется, речь идет о разновозрастных классах (или детских объединениях, если слово "класс" связано для кого-то с самыми безрадостными воспоминаниями) для детей, находящихся примерно на одинаковой ступени своего личностного развитии. Мы выделяем 3 больших периода человеческого развития, внутри которых - по 7 этапов, окрашенных одним "цветом", одной интенцией, одним направлением совершенствования личности, причем каждый из этих этапов соответствует одной значительной ступени общечеловеческой эволюции: одной цивилизации и культуре. Поэтому абсолютно логично будет предположить для ребенка, поступающего в школу в возрасте около 7 лет - 7+5 =12 таких классов (что, заметим соответствует и практике, существующей сейчас в большинстве стран).
  Здесь возникают неизбежные вопросы: а возможно ли будет для каждого продолжать обучение и дальше, особенно в том случае, если человек не удовлетворен "средним" уровнем развития, ступенью сознания современного "цивилизованного человека"? И обязательными ли для всех будут эти 12 классов? На первый вопрос мы должны уверенно ответить "да", так же, как на второй - "нет".
  Жажда человеческой души к дальнейшему совершенствованию обязательно должна быть удовлетворена - по всей видимости, это будет совершаться через "повышенные" или "высшие" школы. В отличие от современной высшей школы, их задачей станет не тренировка узкопрофессиональных навыков, но именно продолжение общего развития личности. Последнее, однако, вовсе не означает, что должны исчезнуть современные университеты и техникумы: именно они могут взять на себя задачу профессиональной подготовки человека. Отметим, однако, сразу, что существует целый ряд профессий, таких, как профессия учителя, судьи и адвоката, политика или руководителя, священника, психолога и пр., где именно общечеловеческие качества представляются куда как более важными, чем узкопрофессиональные умения, которые, будь современная система обучения организована логичней, яснее, экономней, каждый мог бы освоить за срок около года. Впрочем, даже современная дидактика высшей школы признает необходимость определенного личного развития для студентов педагогических ли психологических вузов, но подходит к решению этой задачи крайне неумело. нет: в настоящее время потребность человеческой души в дальнейшем совершенствовании может быть удовлетворена или самообразованием, или крайне небольшим числом закрытых школ, почти всегда связанных с религией. Но в будущем, надеемся мы, эта потребность сможет быть полностью насыщена самым широким распространением "высших школ человечности", принципы, теория, содержание образования в них, их методика - предмет столь обширный, что его можно будет рассмотреть только в следующей книге.
  Также, поскольку никто не может быть принужден к собственному усовершенствованию, никакого препятствия не будет состоять для тех детей, которые, по достижении ими 8 класса, то есть третьего большого периода развития, периода самостоятельности мышления и действий, решат покинуть школу. И вновь перепуганные родители вскричат о том, что никто тогда не сможет гарантировать развитие ребенка и вновь мы на это возразим, что такое развитие вообще никто не способен гарантировать, кроме доброй воли самого растущего человека. Нам думается, однако, что при такой организации и построении работы школы, которая для самого ребенка окажется привлекательной, важной, интересной, дети совсем не будут спешить покидать ее стены. Кроме того, есть и еще одна возможность заинтересовать детей в продолжении своего образования. Подобно тому, как при современном государственном и общественном устройстве каждый подросток стремится перейти в старшие классы и продолжить учебы в вузе для того, чтобы затем получить "хорошую работу", так же при идеальном устройстве государства и общества именно более высокая ступень развития человека обеспечит ему в таком обществе более достойное место, большее уважение и признание окружающих. разумеется, мы говорим об утопии. Мы не хотим, однако, в слово "утопия" вкладывать отрицательный смысл, который вкладывают в него, говоря о нереалистичности любой утопии. Сама логика человеческой эволюции говорит о неуклонном движении к лучшему, а значит, сама эта логика сумеет обеспечит появление, наряду с Идеальной школой, также Идеального общества. Конечно, мы не можем пока даже помыслить о том, когда это появление станет возможным.
  2. Безусловно, переход из класса в класс каждого занимающегося будет определяться не механическим достижением каждым учеником какого-то возраста, но только его личными усилиями. Последнее положение, достаточно очевидное, уничтожает понятие учебного года. действительно, ведь вызревание личности ребенка не будет приноравливаться к календарному времени! Каков же смысл тогда томить повзрослевшего человека в ставших "детскими" для него стенах, ожидая прихода новой осени и теряя тем самым драгоценное для эволюции время? Каждый ребенок сможет перейти в следующий класс в любое время года, обучаться в нем сколь угодно долго и так же, в любое время, его закончить.
  Этот принцип, в свою очередь, серьезно угрожает авторитету и самому существованию госпожи Учебной Программы (о безосновательности слепого трепета перед которой мы писали еще раньше). Действительно, как обеспечить прохождение программы по, скажем, физике, если она, эта программа, рассчитана на целый год, но один ребенок приходит в начале года, другой - в его середине? Или заставить второго покинуть класс не раньше середины следующего года? Но автор книги, кажется, против этого... Так что же делать?
  Действительно, усвоение всеми в полной мере единообразной учебной программы при такой организации работы обеспечить никак не удастся. Но, ради Бога, скажите: а зачем вообще это необходимо делать? Любая учебная программа предполагает последовательность формируемых знаний, умений и навыков. Но еще раньше мы выяснили, что не столько они, сколько именно рост сущностных качеств человека, ядра его личности должен являться подлинной задачей школы. Не о знаниях мы будем говорить в пятом классе нашей школы, но о сформированной умственной способности к анализу, сравнению, умению рассчитывать. Коль скоро в ребенке в полной мере есть эта способность (а также ряд других качеств, соответствующих этой ступени), мы с чистой совестью можем перевести его в другой класс, не дожидаясь усвоения им будто бы обязательных для всех формул сокращенного умножения или прочего интеллектуального хлама.
  (По каким же критериям оценивать появление у ребенка всех необходимых качеств личности, его достаточную зрелость для новой ступени обучения? Не будут ли субъективными эти критерии? Об этих критериях мы скажем в следующем параграфе, пока же заметим, что, какими бы субъективными ни были эти показатели, им никогда не стать настолько субъективными, каким является оценивание зрелости подростка по знанию им достаточно произвольного набора не самых важных фактов).
  "Да, - возразят нам, - но ведь сами сущностные качества формируются, как это явствует из вашей книги, в определенной последовательности: вначале стремления, затем физические умения, потом творческие силы, потом умственные способности... Неизбежно поэтому должна существовать какая-то программа!". Нет, она совсем не так уж необходима, и чуть ниже мы покажем, каким образом возможно каждому ребенку развивать свои душевные силы в необходимой последовательности без того, чтобы вгонять его в рамки программы.
  3. В самом начале книги мы заявили, что содержание образования, сами предметы могут варьироваться в зависимости от личных склонностей каждого ученика. Как же это можно осуществить на практике?
  Представим себе 10 класс идеальной школы, соответствующий в своих задачах Античной культуре. От этого класса мы ожидаем того, что он предоставит подростку возможность развить свою физическую волю, физические умения, стремление лидерства, способность воображать внешние объекты, формальную логику, качества упорства и энергичности. Это обеспечат 7 предметных отраслей: школьное самоуправление, уроки эмоционального воздействия, физкультура и ручной труд, занятия искусствами, уроки постижения знания, занятия по этике и основам религий, ритуалы и тренинги. Однако, во-первых, не каждый ребенок в равной мере склонен к "академическим" урокам, к урокам труда и спорта к занятиям искусствам; во-вторых, даже в случае одинаковой окрашенности личности двух детей первый предпочтет развивать свою формальную логику через занятия, к примеру, математикой, второй - через занятия классической логикой или шахматами. Как в таком случае организовать работу школы?
  Во-первых, очевидно, что обязательные для всех учеников данного класса занятия необходимо ограничить до минимума, того минимума, который необходим для культурного человека и которого на практике придерживается и современная школа. Достаточно будет, если раз в неделю весь класс посвятит себя наукам, в другой день - искусствам и т. п. А что же с оставшимся временем? Его и должны заполнить "занятия по интересам", организованные по типу кружков - так, чтобы каждый ученик мог в оставшееся от обязательного минимума время целиком посвятить себя интересующей его области: ручному труду, искусствам и т.п. И, подобно тому, как классы определяют вертикальное деление всех учеников школы, такие "объединения по интересам" (логично предположить их количество равное семи) представят вертикальное деление школьного организма.
  Но как же быть с детьми, интересующимися разными предметами внутри одного объединения (например, "научного")? Прекрасно: отчего бы учителю не дать им возможность заниматься разными предметами? "Обязательный минимум" оставляет для каждого обилие времени, который ребенок проводит в своем "цехе", и часть этого времени разумно потратить на совместное изучение минимума всех предметов, которые школьники изучают в этом "кружке" (и логики, и алгебры, и геометрии, и шахмат, и, возможно, программирования). Эти занятия как раз и организует учитель - с помощью, разумеется, учеников, наиболее преуспевших в своей науке. Оставшееся же время школьник вполне может провести в самостоятельном изучении - под руководством учителя, который поможет ему выработать индивидуальный план работы; объяснит самые сложные моменты, снабдит литературой или необходимыми инструментами. Разумно также предусмотреть возможность для каждого школьника рассказать о своих достижениях перед своей группой. Еще лучше если это будет не рассказ, а педагогический опыт, занятие, где он попробует познакомить своих "коллег по цеху" (мы специально не пишем "сверстников", ведь они могут быть как младше, так и старше его) с тем, чему обучился, что освоил и понял сам. Одновременно не нужно требовать от каждого ученика сразу сделать определенный выбор: он может долгое время присматриваться к разным предметам, и лишь потом предпочесть один из них, а может с равных успехом изучать их все. Вполне возможно вообразить и такую ситуацию, когда все ученики данного объединения сделали свой выбор, к примеру, в пользу только алгебры и геометрии - что же, это их священное право.
  "Но что же тогда станется с "сущностными качествами личности", о которых вы говорите, если каждый едва ли не большую часть времени будет заниматься, чем ему вздумается? Вы заявляете, что готовы перевести ребенка в следующий класс только тогда, когда он, помимо прочего, вполне сносно овладеет формальной логикой - но сами не даете ему такой возможности, ведь, если он не войдет в "научный кружок" этого класса, ему останется минимум занятий математикой!" - воскликнет кто-то. Воистину незрелое утверждение. Да, мы ждем от каждого ребенка сформированности всех важнейших сущностных качеств, необходимых для данной ступени (как и значительного усовершенствования в какого-то одного из них), но кто же и когда сказал, что способность мыслить логически могут развивать только науки? Разве эта способность не развивается при занятиях музыкой, которая, как говорят сами музыканты - вторая математика: при транспонировании, построении полифонии и пр.? Разве разные виды ручного труда не стимулируют развитие этой способности? Разве математика, с другой стороны, не укрепляет волю, а стереометрия - и силы воображения? Именно поэтому свободный выбор учеником вида своих занятий не составит никакой трагедии.
  4. Наконец, мы подходим к практической реализации самого сложного принципа: требования образовывать не через школьные занятия, но через саму жизнь. Оно может быть осуществлено, во-первых, через разнообразие учебных занятий: не только и не столько за учебной партой, сколько в мастерской, на школьном участке и пр., во-вторых, через охват такими занятиями всего дня школьника. Это хорошо - и все же этого мало. Неизбежно в таких занятиях, в "дидактически полезном" освоении всем классом или группой школьников какой-либо науки, искусства или ремесла в учебной мастерской, направленного на "формирование необходимых на данной ступени развития качеств", в этом поглощении чистых химикалий и дистиллированной воды чувствуется нечто искусственное, чтобы не сказать - лабораторное. Кроме того, при такой организации и школы возникает и еще одна проблема.
  В нашей идеальной школе мы отвергли всяческое насилие - значит, любой ребенок может, если ему что-то не нравится в уроке или личности учителя, просто встать и уйти. Что ж, это его священное право, и, конечно, желательно каждому учителю строить свое занятие таким образом, чтобы оно было интересным и захватывающим, чтобы уходить с него не хотелось. Но не будем прекраснодушными идеалистами: нельзя сделать все занятия подлинным наслаждением для ребенка, есть и однообразные, и несколько утомительные - тем не менее, необычайно важные. Мы (и не только мы) ратуем за отведение, к примеру, ручному труду достойного места в обучении, но изготовление той или иной вещи может быть (особенно для неумехи) крайне тяжелым и безынтересным. В традиционной школе эта проблема решается просто: занимайся, иначе получишь "два в журнал. Мы, в идеальной школе, отказываемся от учительского принуждения в силу того, что такие насильственные занятия не дадут эффективного роста нужных качеств личности - и тогда ребенок встает, кладет спицы или напильник и уходит из мастерской. Он может никогда в нее не вернуться - вырасти белоручкой и интеллектуалом оторванным от жизни. Также он может никогда больше не вернуться в класс математики - и не выучить таблицу умножения, не прийти на урок родного языка - и продолжать писать с ошибками, забыть про занятия по этике - и остаться эгоистичным хамом. Что же нам делать?
  Гораздо раньше, в главе о принципах школы, мы оговорились о том, что никто и ничто не принуждает человека, родившегося в той или иной эпохе, в той или иной стране, развивать в себе мужество или, напротив, нежность, кроме естественных условий его жизни. Итак, определенный механизм стимулирования развития все же существует, даже в естественной эволюции! (Мы нарочно не обращали на это внимания читателя: перед предыдущими частями книги стояли другие задачи). Но это принуждение нельзя и назвать принуждением в строгом смысле слова: это - результат свободного, самостоятельного выбора, самостоятельного волевого усилия. В конце концов, именно сам человек волен решить, желает ли он - будучи в Древнем Египте - существовать на нищенском довольствии или поступить в регулярную армию, желает ли он - в Романо-католической культуре - жить впроголодь или в совершенстве, приближающемся к искусству, освоить какое-нибудь ремесло, могущее кормить его и т. п. Где же в нашей школе механизм такого стимулирования? Его нет - значит, нужно ввести его. И вновь: ничто не может вынудить растущего человека совершить сознательное волевое усилие, сознательный выбор в пользу труда по своему усовершенствованию, кроме условий жизни. Если ребенка заставили вырезать из дерева ложку под страхом отметки, он вырежет ее крайне плохо и вскоре разучится этому умению. Если добрый дядя-воспитатель просто предложил ему эту работу, объяснив ее нужность необходимостью абстрактного развития личности, он может отбросить работу недоделанной. Ну, а если ему иначе нечем будет есть обед?..
  Разве не НЕОБХОДИМО, в таком случае, ПРЕВРАТИТЬ ВСЕ ОБУЧЕНИЕ В КАЖДОМ ИЗ КЛАССОВ В ПОДОБИЕ ЕСТЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА, ВОССОЗДАЮЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ В ТОЙ ИЛИ ИНОЙ КУЛЬТУРЕ, С ОРГАНИЗАЦИЕЙ ДЕТСКОГО ОБЩЕЖИТИЯ ПО ТЕМ ЖЕ ЗАКОНАМ, КОТОРЫЕ ИМЕЛИ МЕСТО НА СООТВЕТСТВУЮЩЕМ ЭТАПЕ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СООБЩЕСТВА?
  (Выдвинув это, принцип, мы уже слышим негодующие восклицания некоторых наших читателей: "Нет, положительно, он сошел с ума!" - и подобные им. Тем не менее, наш долг - продолжать).
  Что это будет обозначать на практике? То, что десятый класс, который мы уже приводили в качестве примера, может превратиться в "маленькую Элладу": некое во многом самостоятельное поселение, в котором подростки сами строят жилища для себя и для своих "народных собраний", сами обжигают, лепят и расписывают сосуды для еды, а возможно, и торгуют на агоре произведенными товарами; организуют свой театр и щедро вознаграждают аплодисментами или освистывают актеров, участвуют в созванном ими народном собрании, упражняются на нем в красноречии, решают вопросы самоуправления и избирают архонтов; организуют спортивные состязания и словесные прения софистов, упражняются в классе "Академии" или "Ликея" в логике и математике, внимают словам философа-мудреца о смысле человеческой жизни... - иными словами,
  "Да-да, разумеется, - уже слышим мы голос критиков, - а также ведут войны с соседним классом, убивают пленных рабов, организуют пиру, где безобразно упиваются; запирают девушек в гинекее собственноручно построенных домов, оплачивают куртизанок... Это ведь тоже - жизнь!". Но разве выше мы заявляли о точном подобии? Разумеется, любая цивилизация несет в себе как разумные и необходимые для человеческого развития на определенной ступени черты, так и те черты, без которых можно и должно обойтись. Кто же заставит нас воспроизводить их? Наоборот, наш долг - от этих черт отказаться! В Ацтекской культуре практиковались человеческие жертвоприношения - что же, мы введем их в третьем классе школы, из требования достоверности? Во конце концов, задача воспроизведения быта прежних культур ставится из единственной цели - развития человеческой личности - поэтому, безусловно, этот быт должен быть там, где это нужно, смягчен и облагорожен. Также никто не требует полного воспроизведения жизни человеческого сообщества и не ставит перед школьниками задачу полного обеспечения всех своих жизненных нужд: в жилье, одежде и т. п. Наконец, любое общежитие людей подчиняется неким законам, неким безусловным правилам, нарушение которых влечет наказание. Что же мешает существованию этих законов в школе-коммуне? И у Макаренко, и в приюте Корчака действовал самый настоящий "суд", выносивший по отношению к провинившимся (уличенным, например, в краже) воспитанникам свои приговоры (разумеется, это был "смягченный" вариант взрослого суда, не требовавший ни смертной казни, ни заключения в карцер, но наказания существовали). Надеемся, никто не собирается обвинить величайшего польского педагога-гуманиста в чрезмерной жестокости или создании "режимного объекта" для детей, этих цветов жизни?
  Отменяет ли такое построение обучения все принципы организации работы школы, предложенные нами ранее? Ни в коей мере! Так же возможным будет переход ребенка из класса в класс по достижении им необходимой зрелости, так же возможным будут и занятия в каждом "классе" всех детей в рамках "необходимого и обязательного" минимума. Разве само общество не требует от нас этого минимума? Разве все, живущие в обществе, не вынуждаются какое-то время своей жизни отдавать школе, какое-то - армии, какое-то - определенной работе, какое-то - праздничным мероприятиям? Разумеется, священный долг школы - сократить необходимость внешнего принуждения также до минимума; сделать даже обязательные занятия - не травмирующими психику, личность и тело (подобно современной армии, которую можно рассматривать как обязательный образовательный минимум по физической подготовке для всех мужчин), но подлинно полезными и безболезненными, наконец, везде, где только это возможно - заменить внешнее принуждение стимулированием через максимально приближенные к естественным условия жизни.
  
  * * *
  
  Суммируем все то, что мы сказали применительно к организации работы Идеальной школы:
  1. Все ученики занимаются в классах без строгого требования их одновозрастности. Каждый класс имеет своей задачей. предоставить ребенку все условия для прохождения определенной ступени эволюции и для развития всех необходимых сущностных качеств.
  2. Когда эта цель достигнута, ребенок может после соответствующего испытания в любое время года перейти в следующий класс и оставаться в каждом классе столько, сколько это именно ему, с его способностями, необходимо.
  3. Посвящая некоторое время освоению обязательного для всех минимума, ученик в своем "творческом объединении" (соответствующем предметной отрасли) может оставшееся время посвятить себя тому, что его интересует больше всего: вместе с другими своими коллегами или самостоятельно.
  4. Обучение в каждом из классов становится подобием естественной жизни человека, воссоздающим все черты культуры, соответствующей этой степени развития личности, с организацией детского общежития по тем же законам, которые имели место на соответствующем этапе развития человеческого сообщества?
  Тому, какие именно "предметы" могут быть предложены для освоения детьми в каждом из классов и как организовать жизнь детей в каждом классе, посвящен следующий параграф.
  
  2. НАБРОСКИ К СОДЕРЖАНИЮ ОБУЧЕНИЯ В КАЖДОМ КЛАССЕ
  
  Итак, мы переходим к содержанию образования для каждой конкретной ступени.
  Однако еще раньше мы установили, что ребенок должен не столько "обучаться" в школе, сколько жить в ней, развивая себя через эту жизнь всесторонне - таким образом, содержание образования превращается в наполнение жизни каждого школьника. Чем же, какими занятиями нам наполнить жизнь каждого школьника, чтобы развитие его шло наиболее скорым, естественным, безболезненным образом?
  При решении этой задачи только логическим путем любой, самый сильный ум способен исчахнуть в бездоказательных утверждениях - а автор этой книги отнюдь и не претендует на столь выдающиеся умственные способности. Но ведь еще раньше наш длительное культурологическое изучение обнаружило, чем - какими науками и искусствами, каким мировоззрением и обрядами - была насыщена жизнь людей предыдущих эпох, и именно содержание этой жизни (разумеется, очищенное от того зла, от тех непривлекательных, жестоких и некрасивых черт, без которых история, по непонятной причине, не смогла обойтись, но без которых вполне можно обойтись при воспитании растущего человека) способно стать содержанием жизни и обучения ребенка на каждом этапе его взросления! А что же еще, действительно, способно стать лучшим, более природо- и человекосообразным содержанием образования (если мы будем понимать образование не в житейском, а педагогическом смысле, как всестороннее развитие) - что еще: уж не определенные ли неким таинственным "консилиумом выдающихся педагогов", условность которых понимают уже, кажется, все без исключения? И, кроме того, наша книга посвящена педагогике по своей сути - неужели мы позволили бы себе слабость увлечься таким длительным культурологическим экскурсом, если бы единственной целью его было только подтверждение определенной догадки о последовательности психического развития человека?
  На этом месте внимательным читателем может быть выдвинуто серьезное возражение: мы описали только культуры, соответствующие второму большому циклу этого развития (от Древнего Египта до Русской культуры), а из предшествующих цивилизаций сделали наброски только к Ацтекской и Монгольской, только к двум из семи - и что же, на основе этих неполных данных хотим выстроить претендующее на полноту или хотя бы эволюционную соразмерность содержание обучения на каждой ступени? Возражение справедливое, и мы его целиком принимаем. Мы надеемся на то, что труд археологов, этнологов, культурологов позволит когда-нибудь воскресить картину прошлого человечества, восстановит все части в этой мозаике - тогда и педагогика, и психология развития сможет основываться на более полных данных.
  Но, во-первых, в исторической науке приняты самые разные реконструкции - реконструкции вида древних соборов и городов по сохранившимся руинам, реконструкции внешности человека по костям его черепа и т. п. - и, хотя никто не утверждает абсолютную истинность таких реконструкций, о них можно говорить как о некотором приближении к истине. Во-вторых, сравнение всех существенных черт двух культур, находящихся в пределах своих циклов одной эволюционной ступени (как звучат в унисон "ми" первой и второй октавы), а именно Ацтекской и Античной, показало их значительную схожесть. Это значит, что мы, при определении содержания обучения, вполне можем руководствоваться чертами цивилизаций, нам уже известных, только применяя их к возрасту ребенка.
  
  1. Задачей ПЕРВОГО класса становится преимущественное развитие волевых сил: контроля чувств, физической воли, творческой воли, умственной концентрации, способности к психическому контролю (см. табл. выше). Конечно, речь еще не идет о полном развитии этих сил, таком, какое может быть у взрослого человека: ведь мы говорим о шести-семилетнем ребенке!
  Что же может предложить ему школа? Для этого вспомним Древний Египет.
  Для развития физической воли - разнообразную физическую активность, связанную с выработкой чувства выносливости и преодолением усталости, с одной стороны, с другой - упражнения по овладению своим телом: умение долго сохранять определенное его фиксированное положение, держать осанку и улыбку, обуздывать свою природную резвость и желание двигаться.
  Желание владеть собой учитель может пробудить не только своими убедительными рассказами и наглядными примерами, но и взяв на свое вооружение соответствующие произведения из сокровищницы мирового искусства: стихи, призывающие к обузданию себя и выработке воли, имеющие в своей основе кристальную ясность и благородную простоту (почему бы Гомера, не Гёте, не Сагу о Нибелунгах, или русские былины?); строгую, возвышенную и торжественную музыку такого же характера (совсем не обязательно древнеегипетскую - такой музыкой может быть Глюк, Гендель или Вагнер, именно в подобной - от простого к сложному - последовательности). Вообще, влияние музыки, поэзии и пр. на психику человека, особенно на психику ребенка должно быть изучено тщательно и основательно.
  Творческая воля ребенка проявляется в точности воспроизведения нот голосом и на инструменте, в умении точно и четко описывать динамическое действие или статическую картину, подбирая адекватные синонимы, в начатках уверенного владения карандашом, пером и кистью, а также, между прочим, в умении красиво и правильно писать от руки.
  Развитие умственной концентрации дадут занятия, сопряженные с наблюдательностью: наблюдение природы и состояний собственного тела (наблюдательная биология), звездного неба (наблюдательная астрономия), наблюдений психологических различий людей (наблюдательная психология), в устном счете - и обобщение таких наблюдений.
  Уроки этики, направленные на складывание принципов и убеждений, должны в это время заложить в ребенке идеи о необходимости разумного подчинения требованиям, о существовании иерархии, о иерархичности как вселенском принципе.
  Простые ритуалы - подобие существовавших некогда "линеек", отчетов, рапортов и т. д. - дадут возможность для появления качества психического контроля.
  Наконец, сама организация жизни детей должна в это время близиться к выстраиванию старшинства, к подчинению воле взрослого (разумеется, справедливой и разумной), к безукоризненному подчинению установленным правил общежития, существующему уставу и т. п., что еще больше поможет в формировании воли в общем смысле
  Наши внимательные читатели теперь могут удостовериться, что мы, предлагая такие занятия, на самом деле вспоминаем черты именно Древнеегипетской науки, древнеегипетского искусства, древнеегипетской этики, государственного устройства и пр.
  На каком основании можно будет заключить, что ребенок уже созрел для перевода его в другой класс, для овладения следующей ступенью? Это можно будет сделать, вероятно, тогда, когда он докажет на соответствующем экзамене достаточные:
  физическую волю - сумев долго заниматься трудом, полезным и сознательно выбранным, но не приносящим непосредственного удовольствия, или сохранять определенное положение, преодолевая напряжение мышц;
  творческую волю - умениями точно и чисто, без всякой фальши воспроизвести не очень сложный рисунок, мелодию, движение; передать словами суть события, не упустив ни одной существенной черты, продемонстрировать умение писать ровно и красиво;
  умственную концентрацию - сумев сосчитать большое количество объектов и не сбиться со счета, внимательно наблюдать за манипуляциями учителя и затем точно описать их и т. п.
  способность к психическому контролю - сумев, при внешних раздражителях, овладеть своим состоянием, ни словами, ни поступками не выдать своего раздражения или неудовольствия.
  Те, кто прочел описание работы первого класса, могут искренне возмутиться и заявить, что мы создаем казарму для семилеток, лишаем ребенка - детства, военизируем образование и пр. Торжественно заявляем, что мы никак ни в коем случае не являемся сторонниками палочной дисциплины. Однако обучение ребенка именно в самом начале его школьного пути дисциплине тела, разума и духа очень существенно, даже необходимо для его дальнейшего продвижения. При этом никто не требует жесткого, путем криков и слез, взращивания этой дисциплинированности (а ведь очень часто именно так в первых классах обычной начальной школы и происходит!). Не наказывать ребенка, но погрузить его в такие условия жизни, когда выработка воли станет для него необходимостью - вот задача этой ступени. Будет, воистину, большим горем, если учитель поймет необходимость воспитания воли как необходимость грубого армейского насилия. Но, вообще, спасти от этой жестокой, отвратительной ошибки педагога может только его чуткость, его нравственное чутьё, школьников же - тщательная подготовка педагогов, включающая, помимо освоения специальных знаний, и обязательное доказательное достижение определенного нравственного уровня. но это - тема ужа другой книги.
  
  2. Во ВТОРОМ классе мы сталкиваемся с необходимостью формирования эмоциональной воли, умения выражать чувства, воображения чувств, оценочной способности ума, качества любви к людям. И здесь, конечно, занятия, обстановка, быт, условия жизни - все это должно быть уже совершенно иным. Каким? Обратимся к культуре Междуречья.
  Желание проявлять чувства, особенно же чувства любви и сострадания, можно будет стимулировать, вновь, не только убедительной и яркой речью учителя, но и средствами музыки, живописи, литературы: полезны будут стихи, тексты, картины, произведения наиболее эмоциональные, полные горячей жизни, сочных красок, выразительных сочетаний: стихи с богатой аллитерацией и накалом чувств и пр. Так, из поэтов естественно представить в этом классе Есенина, Лорку, Тагора; из музыки, возможно, окажутся важными такие композиторы, как Рахманинов, Равель, Гершвин, Бернштайн, отчасти (в своих лирических моментах) Бетховен и Бизе; из живописцев - Кустодиев, Кандинский и подобные ему.
  Умение выражать чувства заложат занятия танцем, свободной музыкальной импровизацией, выразительной декламацией стихов или прозы; работа с яркими красками или лепка; со стороны языка будет полезным учить умению произносить одно и то же предложение с разными интонациями, вкладывая в него различные чувства и побуждения собеседника, все более усложняющиеся с каждым разом.
  Воображение чувств разовьют не только искусства, но также пантомимика и театр, его, кроме того, углубят занятия пробуждения эмоций, соприкосновения с Прекрасным, которые дадут детям возможность соприкоснуться с лучшей, яркой музыкой, лучшей живописью, лучшей литературой и будут исподволь воспитывать в них умение смотреть, внимать, слушать. Речь идет, конечно, о наиболее ярких, эмоциональных и при этом не слишком сложных для этого возраста произведениях (несколько выше мы назвали возможных авторов), при этом, однако, действительно лучших, относящихся к сокровищам мировой музыки, живописи, скульптуры или поэзии: нет никакой необходимости сужать детский кругозор "книгами для детей", а уроки музыки - не очень талантливыми песенками "детских композиторов". Кроме того, большое место в жизни детей в этом классе, как и последующих, может и должна занимать сказка - и здесь учитель не только способен знакомить их со сказками, но и активно поощрять создание ими новых сказочных сюжетов, и даже не столько традиционных сказок, сколько поэтизирования самой действительности, наделения окружающего мира чертами живого и чувствующего. Нам скажут, что такое восприятие действительности ненаучно, и поощрение его будет вредно для детского развития. Увы для господ ученых: дети не желают быть "научными", и попытка втиснуть их мысль в рельсы мысли взрослого человека принесет им куда как больше вреда! (Ведь иначе нужно возмущаться и тем, что зародыш в утробе матери на определенном этапе выглядит как рыба: критиковать саму природу, поощряющую развитие этой формы в течение нескольких недель, и заявлять, что пребывание в ней придаст будущему человеку вредные рыбьи черты). И, кроме того, именно такой тип мышления, который в культурологии носит название мышления мифологического (то есть, по сути, сказочного), был характерен для людей древних, очень древних эпох и культур, соответствующих второму большому циклу общеисторического развития, в том числе для Ацтекской и Монгольской цивилизаций.
  Оценочную способность ума помогут развить занятия родным языком, классификация существующих в нем грамматических явлений и пр. Кроме того, эта способность, безусловно, связана с умением четко различать звуки речи и уподоблять каждый из них графическому обозначению - и наоборот, иначе говоря, с умением осмысленно писать и читать. К занятиям языком следует присоединить и занятия психологией, когда сами дети начинают классифицировать определенные качества человека; занятия логикой - когда они будут учиться давать определения явлениям и предметам и искать для понятий частных - общие, родовых - видовые; занятия математикой, предметом которых станут еще не привычные арифметические действия, но сравнение и оценка чисел; занятия биологией - когда дети смогут самостоятельно классифицировать многообразие растительного и животного мира, выйдут на понятие вида и класса.
  Уроки этики будут направлены на пробуждение любви и сострадания к людям, на воспитание убеждения в том, что только любовь может лежать в основе любого нравственного поступка, на объяснение различия между подлинной, высокой любовью и любовью эгоистической, себялюбием. "О какой любви вы говорите?" - спросит нас читатель. О любви в самых разных значениях этого слова, в том числе о любви между мужчиной и женщиной. Эта тема традиционно НЕ является любимой темой и сильной стороной учителей: у большинства учителей не хватает ни смелости, ни мудрости, ни достаточного доверия со стороны детей для того, чтобы говорить с ними о любви; более того, тема считается "стыдной", "порочной" и "разлагающей". Какой незрелый, подлинно детский взгляд! Неужели господа взрослые, учителя и родители, действительно надеются сохранить дитя в "душевной невинности" чуть ли не до брачного возраста и надеются, что их чадо не узнает о любви, в том числе любви к человеку другого пола, никаким другим путем? А что они собираются сделать с тем фактом, что к иным детям любовь способна прийти уже в детском саду? Назвать таких детей ненормальными? Тогда это название приличествует и Лермонтову, и Катаеву, которые в своих воспоминаниях говорят о способности любить, проснувшейся в самом раннем возрасте. Но, к сожалению, и дети перенимают это ханжеское отношение взрослых и школы и способны задразнить до слез мальчишку, рискнувшего проявить к девочке свои нежные чувства. Нет: именно школа должна помочь детям установить правильное отношение к любви как к достойному и прекрасному в своей основе, но одновременно двойственному чувству, то есть уже с детства предупредить их о тех опасностях, о той возможности нравственного падения, которое таит в себе слепая, лишенная благородства любовь. (Это зло еще не может быть детьми осознано, но должно быть принято как факт, подобно тому, как объясняют детям вред курения).
  Этика может быть соединена с биографией: эмоциональными рассказами о жизни замечательных людей, которые запомнились человечеству именно силой своей бескорыстной любви к другим.
  Наконец, соответствующее качество эмоциональности и сострадательности помогут выявить ритуалы, чем-то напоминающие обряды Междуречья, но, разумеется, очищенные, облагороженные и лишенные всяческого сексуального элемента. Это может быть проявленное в повседневной жизни уважение и предупредительность мальчиков и девочек по отношению друг к другу; это может быть забота о домашних животных и растениях, которая сама по себе является великим воспитателем человечности.
  Когда ребенок проявит:
  умение выражать чувства - через способность адекватно передать предложенные в задании чувства в выразительном чтении или собственными словами (с возможным добавлением жестов) чтобы не знающие о задании могли догадаться о нем;
  воображение чувств - сумев дать выразительную и точную оценку музыкальному произведению, сумев на основе нескольких скупых данных создать красочный сказочный сюжет и пр.;
  оценочную способность ума - сумев правильно классифицировать длинный ряд предметов, для каждого из них дать определение и найти родовое понятие;
  качество любви и сострадательности - в реальной жизненной ситуации (или, по крайней мере, такой, которая, будучи даже смоделированной, осознается им как реальная) обнаружив умение отказаться от своей минутной выгоды или удобства ради помощи другому человеку, животному, группе людей -
  - тогда будет возможен перевод его в другой класс.
  Читатели наверняка обратят внимание на предложение оценивать развитость душевного качества через некое "испытание", искусно смоделированную ситуацию, и справедливо заметят, что каждый год через каждый класс проходит великое множество детей, и было бы слишком хлопотно для каждого из них устраивать такие "проверки" (а для многих, через некоторое время - и повторные, ведь найдутся дети, не оказавшиеся еще к этому моменту достаточно чуткими к другим). Мы совершенно согласны с такими читателями, но ведь и сами эти проверки, несколько искусственные, можно заменить простым педагогическим наблюдением детей в естественных для них условиях.
  
  3. Целью ТРЕТЬЕГО класса становится формирование физической воли, физических умений, воображения внешних объектов, формальной логики, качества энергичности. Что поможет этому формированию? Для этого вспомним Ацтекскую и Античную культуру.
  Желание добиваться успеха, преодолевать трудности, проявить себя в сопротивлении обстоятельствам должно быть поддержано соответствующими текстами поэтическими, прозаическими, нотными из арсенала мирового искусства, вдохновляющими на героическую борьбу (заметим, кстати, что в советское время таких текстов было немало и среди учебных - разумеется, не всегда качество их было высоко, но сложно оспорить, что они достигали своей задачи). В литературе высокоэффективной может в самом деле оказаться драматургия и поэзия античная, равно как и возникшая в рамках античного, классического наследия, при этом "классическое" является синонимом "гражданственного" (соответствующие тексты можно найти и у Байрона, и у Пушкина, и, особенно, у Лермонтова, с этой же неожиданной точки зрения будущими литературоведами может быть открыт, например, Гейне), в музыке - "пышные", "роскошные", выразительные композиторы, такие, как К. Орффу, Россини, Хачатуряну, Шостаковичу и Бетховену в их героических симфониях; в живописи - Микеланджело (весьма "античный" скульптор и одновременно очень героический, очень неистовый скульптор) и подобные ему.
  Для выработки физической воли снова окажутся полезными занятия спортом, требующим выносливости и мобилизации физических сил: бегом или, возможно, борьбой (хотя последнюю все же желательно исключить, поскольку дети в таком возрасте еще не способны относиться к сопернику бесстрастно, и она таким образом буде поощрять развитие отнюдь не лучших качеств и стремлений). Впрочем, и игры с мячом требуют иногда не меньших усилий от играющих.
  Для роста физических умений будет благоприятен ручной труд и освоение самых разнообразных инструментов, а также - вновь - практика разнообразного спорта. Большое внимание на этой же ступени нужно уделить беглости чтения и письма, а также риторике, или умению говорить: внятно, чётко, логично, убедительно.
  Доля свободного фантазирования и занятий по соприкосновению с музыкой и литературой при этом все равно остается большой - однако сказочные сюжеты должны стать более конкретными и подробными, создаваемые образы - более рельефными. Картины, музыка, тексты, с которыми дети познакомятся на этом этапе, вполне могут быть богатыми выразительными средствами, художественными подробностями - словом, соответствовать интенции этой ступени. Так же воображение внешних объектов должно укрепиться в самостоятельном художественном творчестве, при этом в рисовании потребуются уже не столько смелые и радостные эксперименты с красками, но тщательное и по возможности правдоподобное воссоздание внешних объектов; в музыкальном творчестве - оформленная мелодия, в словесном - внятный сюжетный текст. Большое внимание именно на этом этапе следует уделить технике рисования, пения, может быть - и стихосложения, это даст возможность сложит и необходимые на этом этапе физические умения, а именно умения художественные.
  Развитие формальной логики стимулируют занятия математикой с ее традиционными арифметическими действиями, а еще лучше - с вводом простейших уравнений и решением задач; классической логикой, механикой, интеллектуальными играми вроде шахмат, шашек, игры "го", японских "пяти камней", английской "мельницы" и пр. - тех игр с двуцветными камушками на расчерченной площадке, которые можно найти у каждого народа.
  Темой уроков этики на этой ступени становится необходимость самопреодоления, благородство самостоятельных человеческих усилий, красота борьбы и подвига, которая должна определить новый круг убеждений детей. Темами занятий по биографии, образцами для подражания должны теперь стать те героические личности, которые прославились именно способностью преодолеть собственные слабости и достичь невероятного для окружающих успеха. Одновременно нужно дать понять детям, что эгоистическое стремление к собственному преуспеянию за счет других, себялюбивое желание славы и похвалы - безусловное зло.
  Наконец, определенные ритуалы, аналогичные публичным спортивным состязаниям, помогут, в числе прочего, заложить основание качества энергичности.
  Критериями для перевода в следующий класс будут:
  С точки зрения физических умений - вполне сформированные навыки чтения и письма, простые умения пришить пуговицу, сделать несложную выкройку, вырезать из дерева такую же несложную фигурку и т. д.; умение грамотно, четко, убедительно, защищая свою позицию, говорить на тему, доступную разумению третьеклассника.
  С точки зрения воображения внешних объектов: умение "из ничего", только по указанию задания, создать достаточно наглядный и полный образ такого объекта (например, лисы) на бумаге (в объеме) либо словесным описанием.
  С точки зрения формальной логики - умение решить логическую или математическую задачу средней сложности по алгоритму или просто на основе рассуждений.
  С точки зрения качества энергичности - способность выдвинуть самостоятельную инициативу и добиться ее достижения (это может быть как внешняя инициатива, в орбиту которой окажутся втянуты и другие ребята: построить беседку, изменить определенный распорядок, - так и та, которая окажется важным только для самого ребенка: например, оформившееся желание избавиться от какого-то своего недостатка - к примеру, неверного произнесения буквы "р" - за которым последует работа по исправлению этого недостатка, увенчавшаяся хотя бы частичным успехом).
  
  4. ЧЕТВЕРТЫЙ класс традиционно завершает начальную школу, и это вполне логично - ведь именно он должен стать тем временем, когда - перед вступлением в возраст подростка - еще раз, наиболее ярко вспыхнет детское воображение, когда укрепится творческая воля, созреют художественные умения, полнее, чем раньше, раскроется дар творческого мышления, обнаружится качество креативности. Что поможет этому со стороны школы? Вспомним Романо-католическую культуру.
  Творческая воля проявится в последовательных занятиях искусством, которым на этой ступени будет уделено больше места, чем на иных. Эти же занятия смогут питать все силы воображения. Разумеется, должны остаться как занятия соприкосновения с творческими достижениями человечества (наиболее "пестрые", удивительные, сказочные, рожденные бурной фантазией своих создателей), так и самостоятельное творчество, в котором ребенку будет предоставлена достаточная свобода для раскрытия его фантазии: в рисунке, в музыке, в словесном творчестве, в театре. Если достаточные технические умения уже появятся на предыдущем этапе, такое творчество уже не будет выглядеть по-детски наивным и неумелым. Разнообразные сказочные и мифические сюжеты окажутся отличной возможностью для соединения разных видов искусств: например, для написания книжки и украшения ее картинками, или театральной постановки с собственным текстом, музыкой и красочными декорациями.
  Желание творить могут разбудить произведения, бурлящие творческой силой, озаренные прихотливой игрой воображения своих создателей или просто исполненные настоящей, высокой красоты в сочетании с некоторым упоением этой красотой. В литературе это окажутся разнообразные волшебные сказки как "настоящие", так и авторские - сказки Гофмана, причудливые порождения фантазии Гоголя или Гофмана. Из стихов придет время для лучших - не гражданственных, а собственно поэтических - стихотворений Пушкина и Лермонтова или, к примеру, чудесных поэтов "озерной школы" - Шелли и Китса. Из музыки не должны быть забыты ни Чайковский, ни Григ, ни Мусоргский, ни Сен-Санс, ни Прокофьев, ни Шуман, ни Бизе (можно сделать попытку заинтересовать также такими композиторами, как Вивальди, Бах и даже Дебюсси, но они могут оказаться слишком сложными - в таком случае время для них еще придет в 11 классе). Из живописи благотворны будут творцы высокого Возрождения, способные к совершенному запечатлению Прекрасного; кроме того, детское воображение немало могут подстегнуть Пикассо, Дали, Гойя, Босх (конечно, учитель должен быть высоко осторожен с этими авторами, и не в силу их аморальности и непристойности, а потому, что без надлежащих разъяснений учителя некоторые картины способны произвести смутить ум ребенка или пробудить нездоровые интересы).
  Всестороннему развитию художественных умений помогут занятия декоративно-прикладным искусством. Если на прошлом этапе ребенок умел просто сделать нехитрую посудину из глины или дерева, связать шарф и т. п., то сейчас он может раскрасить их узором или рисунком в меру своей фантазии и художественного вкуса. Работа над умением говорить должна продвинуться дальше и сделать речь ребенка не только доказательной, но образной, выразительной, подлинно поэтичной.
  Творческое мышление должно стимулировать изучение мировой архитектуры, истории, географии, биологии, а также начатки культурологии: тех занятий, которые познакомят ребенка с разнообразием мира растений, животных, минералов, цивилизаций, менталитетов, типов мышления, жестов, языков, способов письма в разных уголках нашей планеты. Конечно, от рассказа учителя требуется прежде всего эмоциональность и увлекательность. Занятий родным языком должны быть продолжены для изучения его богатых выразительных возможностей. Еще более полезным будет дать детям возможность не только изучать существующие страны, здания и т. д., но и проектировать новые.
  Уроки этики в этом классе говорят о красоте творчества и творческого дерзания, особенно такого, которое направлено на благо людей, при этом представляют творчество не только как художественное, но как созидание в самых разных сферах жизни; биографии - о великих творцах прошлого. Под творцами совсем не обязательно понимать только деятелей искусства. Так, совершенно уместным будет рассказ, к примеру, о Махатме Ганди - создателе великого движения за освобождение своей родины; творце такого политического движения, которое раньше никогда не имело место в истории. Обязательно уроки этики должны указать на двойственную природу творчества, на то, что оно может нести человечеству (и самому создателю) как благо, так и зло.
  Красочные ритуалы - вроде организации карнавалов - помогут росту качества креативности. Также способно оно раскрыться в занятиях театром.
  О возможности перевода ребенка в следующий класс можно будет говорить, если он:
  проявит творческую волю в умении создать немалое по объему произведение, что потребует от него немалого времени;
  обнаружит развитые художественные умения в какой-нибудь поделке, имеющей функциональное назначение;
  сможет создать произведение (сказку, рисунок и пр.) вполне авторское, оригинальное, не подражательное с помощью силы воображения;
  продемонстрирует творческое мышление, создав проект корабля, нарисовав подробную карту, описав быт и устройство вымышленного государства;
  проникнется той креативностью и артистизмом, которая выразится в особом, творческом, поэтическом восприятии мира; в желании создания нового, в способности жить насыщенной, разнообразной внутренней жизнью, чувствовать самые разные душевные движения других людей, легко переключаться с одного чувства, образа, активности - на другую. (Последнее также лучше всего может быть установлено педагогическим наблюдением).
  
  5. В ПЯТОМ классе, как мы уже говорили выше, учитель сталкивается с "маленькими взрослыми", которые сами склоняются мыслить прагматично, использовать в своей жизни рассудок, задействовать воображение для планирования действий, осваивать новые трудовые умения и т. д. Как школа может помочь развитию этих склонностей? Вспомним Англосаксонскую культуру.
  Желание взаимодействовать с другими людьми будут сознательно поощрять средства литературы (время хороших, качественных прозаических текстов, особенно Англосаксонских, время великой драматургии, наиболее пробуждающей чувство действия и событийной справедливости; также время тонкой, интеллектуальной поэзии, такой, как стихи Блока). Конечно, речь не идет о понимании того же Шекспира в этом возрасте (хотя кто знает? - автор восхищался этим драматургом уже и в шестом классе), но о знакомстве с ним, пробуждении интереса и восприятии на основе чувствования - не беда, если это чувствование окажется еще неполным.
  Бессознательно это желание разбудит музыка: композиторы с высокой долей "изящества и такта", сбалансированности и меры в своих произведениях: Моцарт, Мендельсон, Шопен, Паганини, Лист, Иоганн Штраус и близкие им по духу. Разумеется, и высокореалистичная живопись Англосаксов или, к примеру, русских передвижников также займет в пробуждении этого желания достойное место.
  Именно пятый класс становится временем для освоения самых разнообразных профессиональных умений - и не только на "занятиях ручным трудом", но, если можно так выразиться, в "хозяйственной жизни" детей, организуемой ныне по законам взрослого сообщества. Так, детей, уже способных к большей ответственности, можно будет в большей мере включать в обеспечение своей жизни, передавать им учет и бухгалтерию, давать возможность со взаимной выгодой обмениваться результатами своего труда на основе денежных расчетов. Из спортивных занятий будут полезны виды спорта, с одной стороны, развивающие мышечное равновесие и глазомер (такие "чисто английские" игры, как, например, гольф), с другой стороны - командные, обеспечивающие необходимость взаимодействия с другими людьми.
  Занятия искусствами, что ныне направлены на развитие динамического воображения, пронизает идея жизнеподобия: перспективы, точности цветовой передачи и пр. Музыка из вольного фантазирования становится наукой, "второй математикой": появляются понятия гармонии, полифонии (многоголосия), консонанса и диссонанса вместе с пробами - учитывая эти знания - многоголосного пения, а то и сочинительства. Если музыкальные инструменты детьми освоены уже достаточно хорошо, уже может быть предпринята попытка игры в ансамбле. Умения создавать реальные образы, организовывать речь героя, выстраивать линию сюжета в соответствии с законами жизни будет тренироваться на занятиях искусством слова, а на занятиях родного языка появится цель организовывать письменную и устную речь в соответствии с разными ситуациями, приноровляясь к требованиям момента, руководствуясь уместностью того или иного слова, того или иного стиля.
  Увеличение именно в этом классе объема и веса привычных нам "знаниевых" занятий даст возможность для тренировки всех способностей ума - разумеется, только в том случае, если знания не будут заучиваться механически, а как бы заново открываться детьми (иначе говоря, если учитель будет руководствоваться проблемно-поисковым методом). Эти знаний, кроме того, должны быть сугубо практичны и полезны для практического применения: так, прикладная физика поможет в конструировании простейших моделей и механизмов, прикладная математика - в необходимых для этого расчетах
  На уроках этики важнейшим идеалом становится толерантность, терпимость к чужому мнению, способность уважать и принимать другого человека, его образ жизни, его верования и пр., а также нормы вежливости, принятые сознательно, принимаемые, как конвенция, всем обществом не как лишнее бремя, но ради общественного же удобства. Уже в этом возрасте абсолютно уместно будет говорить о веротерпимости. Привлекательным нравственным идеалом могут стать люди, совершившие немалые усилия ради общественного блага, помощи другим, усовершенствования жизни: речь может пойти как о крупных ученых, политиках и пр., так и о религиозных деятелях.
  Рост детского самоуправления приведет к появлению и собственно органов самоуправления (выборного собрания, детского "парламента") а также и товарищеского суда, и заседания обеих организаций (также своеобразные ритуалы) потребуют от участников умения грамотно, спокойно, вежливо отстаивать своем мнение, одновременно считаясь с мнением других, что должно стать основой качеств самообладания и тактичности.
  О переводе ребенка в следующий класс можно будет говорить, когда:
  его умственные способности будут доказаны решением непростой, комплексной практической задачи, которая требует специальных знаний (например, созданием проекта дома, при этом не фантастического, как в прошлом классе, а вполне прагматического и реального, с учетом расходов на материалы, глубины промерзания грунта, нагрузки, которую примут на себя стены и пр.);
  динамическое воображение - через создание произведения с такими образами, которые, хоть и созданные фантазией, будут отличаться значительным жизнеподобием и правдивостью, либо многоголосного музыкального произведения, учитывающего законы гармонии и динамически зрелого;
  профессиональные умения - готовностью справиться с выполнением тех или иных не очень сложных профессиональных обязанностей;
  качество тактичности - в быту и общении со своими товарищами (хотя последнее может быть обнаружено и наблюдением, еще более эффективной может оказаться специальная проверка, провокация, когда ребенок будет поставлен, к примеру, в такие условия, в которых только с трудом можно сохранить самообладание и уважение к другому).
  
  6. ШЕСТОЙ класс - место для раскрытия в ребенка качества совести, воли к нравственной концентрации, стремлений к обновлению и усовершенствованию, воображения нравственных размышлений, умственной способности к анализу и установлению глубинных взаимосвязей и пр. Чем в этом может ему помочь школа? Для этого вспомним о Русской культуре.
  Рождению желания нравственного усовершенствования смогут помочь именно многие русские живописцы (Рерих, Чюрленис, Крамской, Врубель, Суриков), писатели и поэты (Тургенев, Толстой, Лермонтов, Достоевский, Чехов, даже Гоголь) и композиторы (Чайковский, Рахманинов). Разумеется, нужно понимать, что идеи и образы Врубеля или Лермонтова есть очень тяжелые, глубокие, сумрачные образы, правильное понимание которых невозможно без мудрого педагога. Хорошее будет, действительно, "усовершенствование", если бы образ Демона поверженного окажется притягательным и увлекательным, вызвав целую волну незрелых подражаний, как сейчас вызывают ее "демонообразные" певцы или иные "деятели современной культуры"! Но даже не говоря об инфернальных образах, нужно помнить, что вся глубина этих произведений большинством учеников еще никак не может быть понята в этом возрасте, но только по прошествии примерно семи лет. Ни в коем случае не нужно поэтому требовать от подростков всей полноты интеллектуального осмысления - достаточно будет пробудить ею соответствующее чувство и помочь рефлексии этого чувства на том уровне, на котором способен к ней 12-13 летний подросток. Нет нужды говорить, например, о христианских мотивах и реализации христианства в творчестве Достоевского - но не думайте, что к интонации его, к этому острому ощущению несправедливости и горести жизни, к великой тяге к исправлению себя и других ребенок останется глухим!
  Истинно также и то, что свет клином не сошелся на русском искусстве, и духовные устремления человека способны разбудить, конечно же, лучшие европейские творцы: из живописцев, возможно, Эль Греко, из композиторов - Сезар Франк, многие органные произведения или "Страсти" Баха; из писателей - Гюго, Роллан, Диккенс и пр.
  Изменится отношение к творчеству на занятиях искусством - вернее, пока еще не отношение самих детей, но установка учителя, который обратит внимание на то, что по настоящему значимое произведение искусства так или иначе способно вести к нравственному совершенствованию, также и на то, что абсолютно любое произведение так или иначе оперирует моральными категориями, связано с ними, направлено на их создание, служит в той или иной мере Добру или Злу - или сразу и тому, и другому. Задачей детей становится теперь оценка произведений именно с этической точки зрения, ощущение в самих себе заложенной - в музыке или стихе - нравственной силы, нравственного зова; при этом необходимо учиться не воспринимать слепо этот зов, но начинать размышлять над его истинностью. Сами дети уже могут попробовать свои силы в создании таких произведений - литературных, живописных и, что окажется сложнее всего, музыкальных - которые имеют не только эстетическое, но и этическое значение. Не стоит бояться, если вначале это окажутся несколько примитивные в своей аргументации нравоучительные басни, способные скорее оттолкнуть от совершения добрых дел, чем приблизить к ним, однако учитель должен неустанно указывать на пути дальнейшего совершенствования, на то, как сделать эти произведения искусней, умелей, тоньше, лучше. Менее всего будет допустима на таких занятиях "показная мораль", фальшь и неискренность! Если только сам учитель посмеет проявить эти качества, дети быстро почуяв желаемое от них, приноровятся писать правильные и положительные рассказы, уже знакомые нам по коммунистическому воспитанию, однако настоящего вкуса к добру, настоящего понимания добра такой учитель никогда не сможет им привить.
  Способность к анализу может быть развита уже не столько через точные науки, сколько через обращение к онтологии, биологии, теории эволюции, философии, педагогике, психологии, истории (не в смысле знаний фактов и дат, а в смысле осознавания закономерностей истории), истории религий - тем областям знаний, которые требуют от человека не считать, а размышлять; тем, которые заставляют задаться самыми важными "Почему?" и "Отчего?". Пусть на эти вопросы дети попытаются ответить самостоятельно, хотя, разумеется, учитель должен знать ответы, достойные назваться если не истиной, то, по крайней мере, приближением к истине.
  Уроки этики в этом классе приобретают особое значение. На этих уроках донести мысль о необходимости человеческого нравственного совершенствования, на них же решением непростых моральных дилемм дети - возможно, впервые - задумываются об относительности житейских понятий добра и зла, относительности правил морали, о самом происхождении морали, о том, с какими критериями нужно подходить к этической оценке поступка, коль скоро обычные житейские критерии оказываются негодными. Понятно, что именно упражнение в разрешение таких дилемм тренирует "высший разум", совесть человека. В этом же классе возможно будет начать систематичное знакомство детей с основами мировых религий (пока еще, разумеется, на углубляясь в тонкости догматики и ритуала, причины противоречий между церквями и т.д., но стремясь передать дух и идею каждой конфессии). Учитель не может здесь устать подчеркивать равноправие конфессий, не может позволить себе никакой пристрастной оценки или предпочтения, даже если сам он является верующим человеком, убежденным в превосходстве своей веры над всеми прочими, сошедшими с пути истинного (но имеют ли право такие люди вообще вести уроки этики в школе?). Конечно, должен быть сообщен минимум специальных церковных знаний, а особый упор сделан на то, что любая религия есть преимущественно способ и путь для усовершенствования человека. Уроки биографии расскажут об основателях религий и великих религиозных делателях - разумеется, дружелюбно и, разумеется, без излишнего восхищения и возвеличивания, которое способно граничить с фанатизмом, совершенно излишним в воспитании.
  Необходимо продумать и ритуалы, которые, не являясь насильственными, все же могли бы соответствовать потребности школы формировать стремление к совершенствованию. Так, Даниил Андреев предлагает в школе с определенного возраста завершать любой день совместным попеременным чтением вслух священных книг разных народов. В вальдорфских школах и в настоящее время принято начинать день "утренним изречением", подобием коллективной молитвы (использующей самые общие слова о Красоте и Благе, и поэтому не могущей оскорбить чувства ни любого верующего, ни атеиста). Безусловно, учителями должны быть проявлена высочайшая чуткость и деликатность, которая будет выражаться в ненасильственном и естественном характере таких действий. Именно поэтому недопустимы требования слепого благоговения, но дети должны всегда иметь возможность усомниться, выразить свое непонимание или недоумение ("Как это Бог создал свет - в первый день, а солнце - в четвертый? Откуда же тогда был свет?") - и задача учителя - приложить свою мудрость и тактичность для рассеивания этого недоумения либо честно сознаться в своей некомпетентности.
  К переводу в следующий класс будет готов ребенок:
  умеющий - пусть на достаточно простом уровне - почувствовать и рассказать об этическом значении, вести неизвестного ему произведения, живописного, литературного или музыкального;
  способный к глубинному анализу и установлению причин явлений, к причинно-следственному анализу (в предложенном историческом случае, семейной неурядице и пр.);
  проявивший достаточную мудрость и широту взглядов в анализе сложных нравственных случаев, решении этических дилемм;
  обнаруживший в себе хотя бы минимальное желание к борьбе против плохих сторон своей натуры и волю к этой борьбе.
  
  7. СЕДЬМОЙ класс ставит своей задачей закрепление пройденных ранее жизненных уроков: развитие в учащемся всех существенных душевных качеств, но в первую очередь - качества альтруизма; волевой способности к психическому контролю, умений достигать те или иные психические состояния, воображения этих состояний, ассоциативного мышления. Что же должна предпринять школа? Обратимся к великой Монгольской культуре.
  Прекрасная и высоко утонченная поэзия, музыка, эпос, живопись Востока способна вдохнуть в человека именно это стремление к великой статичности, гармоничности и завершенности, характерное для последней. Конечно, соответствующие мелодии, ноты, стремления могут быть обнаружены и в западной, и в русской классической музыке: достаточно вспомнить высоко изящные, неуловимые, прихотливые, утонченные гармонии Дебюсси (кстати, так любившего Китай), причудливые прелюдии и сонаты Скрябина, умиротворенные "последние песни" Рихарда Штрауса и т д. Вообще, необходимо привлечь на этом этапе все произведения, тяготеющие к статичности, к канону, строгой архитектурности - и одновременно богатые и насыщенные в мифологическом и символическом смысле (именно здесь время, к примеру, для "Божественной комедии"). Также необычайно полезными могут оказаться именно религиозная живопись, музыка, литература (безусловно, при соблюдении прав всех религий: пусть буддийские танкхи займут свое достойное место рядом с православными иконами, витражами католических соборов, насыщенной скульптурой индийских храмов и пр.). Безусловно, не стоит перегружать память и сознание ребенка обилием текстов, но лучшие образцы подлинных священных текстов или хотя бы отрывков из них (а не бледных пересказов!) всех конфессий, снабженные грамотным и талантливым комментарием, умело организованной рефлексией, не могут принести ничего, кроме пользы. Если же кто-то упрекнет нас в пропаганде религии, в навязывании убеждений юношеству - ответим простейшим возражением: можно ли говорить о политической зрелости и свободе политического выбора человека, знакомого только с коммунистической или только с либеральной идеологией? О какой свободе вероисповедания лицемеры могут говорить по отношению к человеку, которых был лишен знакомства с вероисповеданиями? Ничто не может быть более далеким от цели идеальной школы, чем навязывание тех или иных нравственных либо религиозных идеалов. Также должно быть ясно, что на этом этапе речь не идет о сознательной "религиозной жизни" подростка, а только о приготовлении его к тому состоянию зрелости и взрослости, когда он будет сам ответственен за свои поступки, свою жизнь, свою веру. Но как, уже сейчас предоставляя любому взрослому человеку пресловутую "свободу совести", мы собираемся эту свободу обеспечить, что мы делаем ради осознания дара этой свободы, от которой большинство спешит тут же избавится, порабощая себя первым речистым проповедником? Именно знакомство с миром религий является, по нашему глубокому убеждению, предпосылкой для сознательной, а не слепой и унижающей человеческое достоинство веры, кроме того, мощной прививкой против религиозного фанатизма - болезни, заразившей сейчас так многих внешне взрослых людей.
  Умения достигать и сохранять определенные психические состояния могут быть заложены на занятиях различными видами аутотренинга: регулировкой дыхания и т. п. Может быть, не помешают развитию этих умений и соприкосновение - конечно, в упрощенном и смягченном виде - с восточными единоборствами, тесно увязывающими физическое состояние с психическим (конечно, нет никакой необходимости в совершенстве овладевать техниками айкидо или тэквондо, но отчего бы не познакомиться, так сказать, с "философией движения" этих искусств?).
  Занятия искусством будут теперь направлены не столько на творческое самовыражение свободной личности, но, напротив, на ограничение этой свободы, на умение подчинить свое воображение требуемому замыслу, существующей традиции, сложившемуся канону - либо канонам; на способность ощутить состояние, вдохновлявшее прежних творцов, и воссоздать в самом себе это состояние. Здесь могут быть развиты первые умения литературной, живописной либо музыкальной стилизации. Конечно, они могут появиться только после широкого знакомства с различными направлениями, стилями и художественными эпохами, вернее - поскольку это знакомство могло иметь место и раньше - только при условии осмысления особенностей художественного творчества в то или иное время, в том или ином уголке земли, того или иного автора.
  Богатую почву для роста ассоциативного мышления даст мифология самых разных стран и народов и традиционные символические системы (такие, например, как знаки Зодиака) - при этом речь уже не идет о некритическом восприятии сказки, но об умении детей обнаружить значение символа, суметь объяснить смысл притчи, метафоры, сравнения. Также с трудом можно представить себе развитие этой силы ума без знакомства с мировой культурой (не только искусством, что традиционно вкладывается в понятие "мировой художественной культуры", но с бытом, традициями, обычаями, ритуалами, верованиями разных народов). Пользу принесет символическое прочтение литературных текстов и нахождение в них исторических и культурных аллюзий и реминисценций (любимое занятие современных филологов, которые - автор не желает никого обидеть - как будто несколько задержались в своем развитии, находя удовольствие в том, что должно быть интересно подростку). Наконец, мощный толчок для ассоциативного мышления способно дать изучение церковной символики и ритуалов развитых религий - очевидно, что в осознанном понимании значения этой символики будет гораздо больше пользы, чем в бездумном и слепом ее восприятии.
  Темой уроков этики становится бессмысленность, вредность, ненужность, излишество эгоистических желаний, а также идеал общественной гармонии, который покоится на определенном ограничении личных свобод каждого; биографий - великие исторические личности, нашедшие в себе достаточно сил к подлинному самопожертвованию, к полному отказу от своей личности ради блага других. Такие люди могут быть найдены в любой области: искусства, политики, религии, даже науки.
  Разнообразные ритуалы, теперь принимающие более отчетливый и традиционный характер, становящиеся в подлинном смысле слова ритуалами, более изобильные, могут создать предпосылки для качества альтруизма: ощущения своей сопричастности с миром и противодействовать образованию ощущения эгоистической отъединенности и искания личной выгоды. К таким ритуалам могут относиться и поклонение памяти предков, и народные праздники встречи весны, сбора урожая и пр., и несложные религиозные действа (конечно, если душа ребенка не противится им).
  О готовности ребенка перейти в следующий класс будет свидетельствовать:
  с точки зрения психического контроля - умение достигнуть требуемого психического состояния с помощью тех или иных техник;
  с точки зрения развитости ассоциативного мышления - умение построить развернутую и сложную метафору, обнаружить смысл сравнения или символа;
  с точки зрения зрелости воображения - умение тонко почувствовать настроение произведения, состояние творца, особенности эпохи - и воссоздать их, стилизуя, в собственном произведении (пусть и значительно уступающем оригиналу по своей художественной ценности);
  с точки зрения душевных качеств - способность подчинить свои желания, настроения, планы воле общности, в которую входит ребенок, поступиться личным ради общего, и при этом уметь спокойно принять необходимость такого отказа, не испытывая дискомфорта или сильного неудовольствия.
  
  8. С переходом к ВОСЬМОМУ классу мы встречаемся с очень большой и важной проблемой. Действительно: мы исчерпали разнообразие культур, мы начинаем новый цикл, и поэтому стоит ожидать, что существенные черты организации работы восьмого класса будут напоминать работу в первом; девятый класс окажется похож на второй и т. д. В чем же тогда разница? Или автор предлагает просто повторять с подростками те нехитрые упражнения, которые имели место в самом начале школы?
  Нет: разница, конечно, есть. И заключается она, прежде всего, в полноте и глубине освоения детьми культурного богатства человечества. Можно без преувеличения сказать, что первые семь классов являются только своеобразным предварением настоящей, полной, разнообразной, сложной жизни. Вплоть до начала третьего большого периода, то есть до полного раскрытия человеческого рассудка, ребенок склонен воспринимать сообщаемые ему и открываемые им самостоятельно истины именно как ребенок. Он верит им, разумеется, он даже способен понять многое (конечно, еще далеко не все) из накопленного человечеством опыта, но еще далеко не готов применить этот опыт в сознательной, взрослой, ответственной жизни. Сами эти истины еще расцвечены яркими красками детской фантазии. Наконец, что самое главное, они продолжают исходить от другого, взрослого, другого, и до сих пор не являются прочувствованными, прожитыми, осознанными (вот ключевое слово!) самостоятельно.
  Так, например, вы можете (и вам следовало бы) убедить ребенка нашего пятого класса в необходимости быть тактичным, вежливым и предупредительным, и вы убедите его в этом, так что он действительно начнет вести себя с настоящей галантностью и, пожалуй, получит от этого немалое удовольствие, но это удовольствие, эта вежливость - еще детской, игровой природы, она не покоится на вызревшем где-то в глубине растущего человека собственном убеждении, подкрепленном ясными и логичными доводами самостоятельных размышлений. Еще до наступления этого большого периода вы можете научить детей практически всему, что умеют делать современные взрослые, в том числе и всем взрослым порокам, но то, что вы получите, будет все еще детской игрой, пусть талантливой, правдоподобной, разнообразной, но не - простите автора за повтор - взрослой, ответственной и сознательной жизнью. Впрочем, еще так многие люди продолжают играть в эту игру: те люди, которые не вынесли из современной школы драгоценного качества ответственной свободы духа, главного качества третьего большого периода, главного качества истинно взрослого человека!
  Поэтому иначе, почти совершенно иначе должен выглядеть восьмой класс нашей школы по сравнению с первым.
  Главной задачей этого класса, конечно, снова становится тренировка самых разнообразных волевых сил, но теперь это уже та воля, необходимость которой человек осознает своим разумом. (Заметил ли читатель, что мы уже не употребляем слово "ребенок"?) Действительно, необходимо относиться теперь к ученику как к свободному, правомочному, суверенному человеку. Сторонники так называемого "субъектно-субъектного" подхода в преподавании, ныне очень модного, на этом месте дружно вскричат о том, что мы слишком поздно даруем ребенку эту драгоценную свободу, что они, дескать, уже и к первокласснику относятся как к "субъекту воспитания". Все это, увы, - немалая ложь, а если бы эта ложь была правдой, то она оказалась бы основана исключительно на незнании настоящих закономерностей развития ребенка. Автор уже дал себе немалый труд всей своей книгой доказать обратное, впрочем, он не одинок: с ним солидарны такие педагогические светочи, как Коменский, Руссо, Песталоцци, Штейнер... - стоит ли продолжать?
  Итак, развитие волевых сил, но материалом этого развития уже станут серьезные, нелегкие, по-настоящему взрослые упражнения. Какие же именно?
  С точки зрения физической воли ими будут, например, нелегкие спортивные и трудовые нагрузки. Дети не должны принуждаться к этим нагрузкам, но необходимость их должна вытекать из всего уклада жизни. Конечно, спорт и труд - далеко не единственные способы выработки физической воли, и о других способах мы скажем чуть позже.
  С точки зрения контроля воображения (а также, вновь, физической воли) такими упражнениями окажутся уже хорошо знакомые нам точное повторение мелодии (в том числе и с помощью инструмента), точное воспроизведение рисунка, детальное и умелое словесное воспроизведение картин и событий. Разумеется, речь идет о куда как более сложных образах, мелодиях, картинах, чем те, что были в начале школы. Если для ребенка первого класса немалым достижением было хорошо скопировать карандашом цыпленка, выпускник восьмого класса тем же карандашом должен уметь представить, например, готический собор.
  С точки зрения умственной концентрации необходимо предложить окрепшему мозгу по-настоящему сложные тексты и темы. В свои права может вернуться математика, биология, астрономия, медицина, психология, - конечно, уже серьезная, взрослая медицина и взрослая психология. Впрочем, нет никакой крайней надобности укреплять умственную волю именно этими науками. Как раз после седьмого класса, когда уже есть необходимый образовательный минимум, можно предоставить школьникам гораздо большую свободу в выборе изучаемого материала. Умственную концентрацию также немало развивают и философские тексты, к примеру, - отчего бы не дать возможность кому-то углубиться в философию?
  Уроки этики и основ религий в этом классе обратятся к теме Иерархии, космической всеподчиненности единому принципу - и вытекающей из этого разумной иерархии в человеческих отношениях и человеческом обществе. Под "разумной иерархичностью" мы понимаем такую общественную организацию, когда во главе оказываются самые лучшие, самые сведущие, самые достойные. Поскольку, начиная с "периода разумности", человек уже вполне способен вести самостоятельную жизнь и делать сознательный выбор, вполне разумно будет познакомить подростков с основами, идеологией, мировоззренческим стержнем тех великих религий, которые сами пронизаны идеей иерархичности сущего, например, с исламом или зороастризмом, а также со сходными идеями в других религиях (ведь и христианство порою склонно рассматривать Бога как Могучего Владыку). Понятно, что эти убеждения могут лечь и в основу организации жизни растущих людей.
  Наконец, соответствующие ритуалы (отчасти похожие на военные, но свободные, конечно же, от всяческого духа казенной муштры и слепого подчинения, а, напротив, наполненные сознательным уважением к руководящему в силу его несомненных достоинств) смогут заложить качество психического контроля, равно, может быть, как и умение контролировать чувства, желания, вспышки раздражения и т. д. - уже совсем не детские чувства.
  О переходе в следующий класс можно будет говорить, когда подросток:
  проявит немалую физическую волю в тяжелом и сложном труде;
  обнаружит творческую волю, с высокой точностью и достоверностью передав средствами искусства изощренную мелодию, изобилующую мелкими деталями картину, замысловатое действие или непростое переживание;
  откроет в себе умственную волю, сумев самостоятельно разобраться в нелегком научном тексте;
  наконец, продемонстрирует уверенную способность управлять своими психическими состояниями и чувствами, удерживая их в узде и не проявляя наружу (конечно, речь идет о скверных, злых желаниях и состояниях).
  
  * * *
  Наше изложение становится все более предсказуемым, поэтому мы не решимся более утомлять читателя описанием предметов и занятий для последующих классов, которые он вполне может представить самостоятельно. Стоит только вспомнить все то, что мы говорили применительно к классам второму, третьему, четвертому и пятому - и затем возвести все требования, сложность упражнений, глубину понимания на качественно иную ступень. Достаточно будет также вспомнить уклад жизни, науку, быт, этику уже описанных нами великих цивилизаций, чтобы понять, что именно должно стать содержанием жизни растущего человека на каждом из последующих этапов. Нужно просто воскресить перед своим взором идеал шумера, древнего грека, итальянца, англичанина, чтобы понять, каким мы желаем видеть школьника к окончанию каждого из классов. Впрочем, для полноты и ради того, чтобы читатель не мог пожаловаться на излишнюю неопределенность указаний, ради тех, кто привык к строгости и научности изложения (что никому не вменяется в вину), мы позволим себе очень коротко обозначить критерии, по которым можно будет судить о возможности перехода в следующий класс.
  Для ДЕВЯТОГО класса такими критериями станут вновь:
  - способность понять чувства, наполняющие произведение искусства, а также и способность передать разнообразные чувства в личном творчестве, равно как и выразить свои собственные с помощью речи (различие со вторым классом будет заключаться в глубине, силе, разнообразии этих желаний, к которым - к сожалению, но эти и неизбежно - нужно отнести теперь и все недобрые устремления человеческого сердца, и разнообразие любовных влечений, и сексуальные желания);
  - умственная способность к точной оценке и определению понятия, предмета, явления и отнесению его к соответствующему классу (разумеется, речь будет идти о гораздо более сложных понятиях, в том числе - абстрактных, отвлеченных);
  - качество сострадания (которое теперь становится сознательным качеством и предполагает нет только своё "детское", импульсивное проявление, но и свободный выбор, ответственные поступки человека, которые руководствуется чувством сострадания).
  Для ДЕСЯТОГО класса этими критериями окажутся:
  - развитые физические и речевые умения (конечно, сюда войдет вся палитра сложных умений, которыми владеет или может владеть взрослый человек, в том числе грамотная, богатая, красивая, аргументированная речь);
  - физическая воля, которая найдет выражение в сознательном и добровольном усовершенствовании своих физических качеств (например, сила мускулов) или иных способностей (таких, как скорочтение, приятная, мелодичная и громкая речь, виртуозность технического владения музыкальным инструментом и пр.);
  - высок о развитая формальная логика, искушенная в силлогизмах, доказательности, отстаивании своего мнения, построении логических конструкций, научных прениях, убедительном выстраивании и письменном оформлении собственного исследования и пр. (нет необходимости указывать на то, как разительно отличается эта логика от логики третьеклассника. Заметим, что именно этот уровень формально-доказательного мышления привычно ожидается от студентов в современных учебных заведениях и, увы, не всегда достигается ими);
  - сила воображения, способного к уверенному моделированию образов внешнего мира и оформлению этих образов в произведении искусства, свободном от детского примитивизма;
  - зрелое качество энергичности, предприимчивости, честолюбия, умение прилагать усилия для достижения привлекательных целей, справляясь при этом с собственными недостатками и инертностью, и достигать успеха в этой борьбе (речь, безусловно, идет о собственной, сознательной инициативе, а не о целях, внушенных родителями или учителями).
  Для ОДИННАДЦАТОГО класса ими будут:
  - развитые художественные умения в той ли иной области искусства, те, которые в современном мире дают основание говорить уже об известном творческом профессионализме (уверенное владение инструментов, кистью или пером);
  - могучая сила воображения, досягающего до создания подлинного, неподражательного произведения искусства, в котором будет отображена сложность, противоречивость, неоднородность мышления современного взрослого;
  - способность ума к интуитивному синтезу, оригинальность мышления; которая проявит себя в создании качественно новых мыслей, в усмотрении - если речь идет о творчестве научном - взаимосвязей там, где раньше никаких взаимосвязей не усматривалось, в разработке проблемы, не могущей быть решенной простым алгоритмом; в творческом и нестандартном разрешении непростой практической проблемы;
  - качество креативности, которое будет разительно отличаться от наивного образного мышления ребенка, но сочетаться со зрелой рассудочностью - той креативности, которая стремится к творческому преобразованию действительности, созданию нового и усовершенствованию старого во всех сферах жизни (впрочем, уже несколько выше мы говорили о различии между этими двумя видами креативности)
  Наконец, для ДВЕНАДЦАТОГО класса такими критериями станут:
  - качественно освоенные профессиональные умения;
  - сила воображения, в профессиональном художественном творчестве опирающаяся на разумность и жизнеподобие;
  - зрелый ум, готовый и к научному исследованию, и к разрешению непростых жизненных ситуаций, и к согласованию противоречащих друг другу точек зрения (идет ли речь о науке или о необходимости такого согласования в жизни, иначе говоря, о способностях дипломата);
  - качество подлинной, сознательной толерантности, достигнутое собственным разумением и применяемое из свободной воли, а также развитое самообладание.
  
  * * *
  
  В конце этого параграфа остается только высказать несколько общих идей, отвечая на вопросы, которые уже могли созреть у читателя.
  Во-первых, наш уважаемый читатель мог заметить, что старшие классы школы действительно предъявляют к учащемуся весьма серьезные требования, и, возможно, усомнился, возможно ли вообще сформировать у школьника "качество сознательной креативности", "подлинную тактичность" и т. п., если всеми этими свойствами не располагают, увы, так многие из современных взрослых. (Об этом мы уже говорили несколько выше). Автор полагает, что цели эти - отнюдь не утопичны. Одновременно само выражение "сформировать" кажется применительно к старшим классам (начиная с восьмого) несколько неверным. О формировании речь могла идти на первой ступени (и здесь мы ничуть не стыдимся этого слова), на второй же - об усилиях учителя облегчить естественное, добровольное рождение тех или иных свойств в самом ученике, то рождение, которое целиком зависит от его желания и никак не может быть произведено насильственно.
  Здесь у внимательного читателя уже возникает второй вопрос: ведь одним из принципов организации работы школы автор полагает всяческую ненасильственность - и, тем не менее, по отношению к первым семи классам он говорит о "формировании", а далее - о "свободном раскрытии". Нет ли здесь противоречия? И как он собирается совместить подчинение старшему, необходимое, видимо, для первой ступени, с этим постулатом о свободе воли?
  Противоречия на самом деле нет. И в самом юном возрасте никто не может быть принуждаем в идеальной школе к посещению урока - но само это посещение накладывает на желающего обучаться определенные обязанности. Однако и психология ребенка до момента вступления им в "третий большой период" развития такова, что предполагает готовность к восприятию чужого мнения, даже потребность в авторитете, в ведущей и направляющей руке. До достижения так называемой зрелости и сами дети не желают брать на себя полную ответственность за свои действия, за свою работу, за свою траекторию обучения - поэтому учитель на этом первом этапе еще остается авторитетным, властным, уважаемым учителем, и только уже на второй ступени превращается в консультанта и помощника. Впрочем, мы не устанем повторять, что речь не идет о диктатуре или навязывании, но только о добровольном следовании авторитету, добровольном доверии, которое, смеем заметить, не тягостно для ребенка, в воспитании которого не были совершены трагические ошибки.
  Третий вопрос, вытекающий из нашего упорного подчеркивания добровольности, таков: до какого же возраста образование в идеальной школе должно быть обязательным? Автор уже замечал по этому поводу, что образование вообще не может, не должно быть обязательным. Но, поскольку в любом обществе, при любой организации совместной жизни людей нельзя обойтись без определенной доли принуждения, можно представить, что именно первая ступень (первые 7 классов) будет обязательной для любого школьника. Конечно, коль скоро ребенок может развиваться не только в школе, никакого принуждения к ее посещению быть не может. Вполне достаточно, чтобы ребенок, получивший семейное, например, воспитание, способен был пройти все те же испытания, которые нужно пройти выпускнику седьмого класса. Дальнейшее же усовершенствование, посещение следующих классов должно определяться только его личной волей, на которую, впрочем, может влиять и общественная оценка. Кроме того, в идеальном государстве и степень преуспеяния, и уровень уважения, и общественная значимость человека должны определяться именно уровнем его развития и нравственного усовершенствования (но вопрос об идеальном государстве слишком велик, чтобы в этой книге можно было к нему хотя бы прикоснуться).
  Наконец, и это самое последнее возражение: отдает ли автор себе отчет в том, что при существующем общественном устройстве, даже самом демократичном, организация такой идеальной школы будет невозможна? Разумеется, мы хорошо, очень хорошо понимаем это. Более того: если человечество своем этическом развитии (или, может быть, деградации?) будет и дальше продвигаться с той же скоростью, которая для каждого заметна сейчас, в начале XXI века, если воинственная риторика и бездушный прагматический интерес в своей выгоде, от которого человечество не успело устать за прошлые столетия, и дальше будет заглушать дух свободы, терпимости и гуманности, организация такой школы и через полвека, и через столетие едва ли будет возможна. Осознавать это горько. (Именно это и является, кстати, одной из причин, по которой мы не предлагаем в этой книге детально разработанных учебных планов и подробных методических рекомендаций, ограничиваясь общим видением. Что проку от тех учебных рекомендаций, которые не были опробованы на практике? Но где же современному педагогу изыскать такую возможность?).
  Но, с другой стороны, разве эта существующая пока невозможность воплотить идеал в жизни может быть причиной для того, чтобы не отыскивать сам идеал, не пытаться предвидеть его очертания? Неужто чертежи Да Винчи или Циолковского, схемы гражданского устройства Мора, педагогические чаяния Монтессори или Сухомлинского, лучшие человеческие образы Достоевского не имеют никакой ценности потому, что первые не могли быть воплощены в свое время при невысоком уровне развития техники, последние же и сейчас мы не можем обнаружить в нашей жизни?
  Автор скромно предполагает, что размышления о том, как может и должна выглядеть идеальная школа, уже сами по себе способны принести немалую пользу. Заканчивая эту книгу, он готов признать, что, разумеется, она не может быть свободной от известных недостатков, несоразмерностей и противоречий. С другой стороны, ему кажется, что общие законы, на основе которых совершенная школа должна создаваться, те закономерности, о которых он попытался сказать выше, вовсе не являются такими уж абсурдными. Поразмыслить над ними и способствовать улучшению, исправлению и расширению этой книги он приглашает читателя, которому будет благодарен за любой неравнодушный отзыв.
  
  КОНЕЦ
  01.05.2006
  1 " ...Ведь кому не известно, что в классических школах в течение всего дня почти на каждом уроке меняется материал занятий и упражнений. Что же, спрашиваю я, считать путаницей, если не это? Это похоже на то, как если бы сапожник взялся шить сразу шесть или семь пар сапог и то брал бы в руки, то откладывал бы в сторону один сапог за другим. Или если бы пекарь то сажал различные хлеба в печь, то вынимал, так что каждому хлебу пришлось бы по многу раз то попадать в печь, то быть вынуту. Кто же поступает настолько бессмысленно?" (Ян Амос Коменский, "Великая дидактика")
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"