Гребенкин Александр Тарасович : другие произведения.

Ворон

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Время действия - начало ХХ века. Уже немолодой инженер, страдающий от тоски и одиночества, находит воронёнка, вывалившегося из гнезда. Он так привязывается к нему, что решается пойти к магу с просьбой превратить птенца в мальчика. Но какая судьба ожидает его сына в людском мире?
  ВОРОН
  Повесть - легенда
  Время действия: начало ХХ века.
  
   "Падение пера из крыла птицы производит гром на Дальних мирах".
  "Агни - Йога"
  
  ПРОЛОГ. НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ЦИРК
  
  В начале лета весь город был взбудоражен предчувствием необычного зрелища.
  Залетевший с юга ветер трепал афиши, вырывал из рук уличных торговцев газеты с волнующими строчками о необыкновенном цирке.
  Жадные руки скучающих людей нетерпеливо распахивали плавно летящие по ветру, машущие крыльями газеты, где большими буквами значилось о приезде цирка "Цефей". Особенно влекло людей к кассам обещание приезда знаменитого мага и чародея Монтадо.
  
  ТАИНСТВЕННЫЙ МИР МАГИИ И ВОЛШЕБСТВА!
  ЗАВОРАЖИВАЮЩАЯ ПРОГРАММА НЕПРЕВЗОЙДЕННОГО МАГА МОНТАДО. ЛЬВЫ, ИГРАЮЩИЕ НА ФЛЕЙТАХ. ЗАЙЦЫ - БАРАБАНЩИКИ. ОСЕЛ - ТРУБАЧ. ВОЛК - СКРИПАЧ... НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ. МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ ЖЕЛАНИЙ. ПРИГЛАШАЕМ ВАС В МИР ИЛЛЮЗИЙ И ТАЙН, ЗАГАДОК И РОМАНТИКИ!
  
  Взбудораженные люди часами выстаивали у касс, споря о магических способностях Монтадо.
  - Так ведь это же все обыкновенная дрессировка, - заявляли одни.
  - Обыкновенная дрессировка? Не скажите! По своим природным способностям эти звери не могут играть на инструментах. Да и собрать вместе их невозможно! Перед нами волшебство чистой воды! - говорили другие.
  За три дня до представления все билеты были раскуплены.
  В тот счастливый летний вечер нарядно одетая толпа двигалась в направлении празднично сияющего здания, где разместился и давал представление новый цирк.
  Гирлянды огней сверкали в фонтане. Артисты в цилиндрах, во фраках и атласных жилетах радостно встречали зрителей у входа, раздавая им программки. Надувались разноцветные воздушные шары, предлагались пищалки, дудочки и вкусные петушки на палочках.
  Гремел оркестр. Пахло опилками, дикими зверями и дамскими духами.
   Когда представление началось, сотни лиц затаили дыхание, наблюдая среди мерцания огней, то за воздушным полетом серебряных гимнастов над манежем, то за канатоходцами, которые с обезьяньей ловкостью пробегали, точно пауки, по тонким струнам канатов. Силач, весь в бугристых, пляшущих под коралловой кожей мышцах, важно жонглировал тяжелыми гирями. Смешные и нелепые Рыжий и Белый клоуны до слез потешали публику, но и сами проливали из нарисованных глазниц немалые ручейки, превращающиеся по ходу в разноцветные мыльные пузыри. Затем они хватали эти молочные облачка и, размахивая ногами, подлетали над ареной.
  Гибкие, как пантеры, акробаты под горячие зрительские аплодисменты красиво выполняли в воздухе сложные сальто.
   Затем зазвучала музыка Штрауса, зал замер: шесть стройных, белых лошадей, танцующих вальс, покорили зрителей изяществом и красотой. Волшебная картина! Многие сомневались: не сон ли это?
  Лошади исчезли, а на смену им появился белый пудель Вирто - отличный знаток арифметики. На вопрос "Сколько у Вирто глаз?" - пес лаял два раза. "Ну, а сколько у Вирто хвостов?" - уверенно лаял один раз.
  Великолепные, изящные наездницы, выполнявшие джигитовку, покорили публику, навечно оставшись в памяти даже самых взыскательных зрителей. В них нельзя было не влюбиться!
  Но все ждали главного гостя сегодняшней программы - знаменитого мага - иллюзиониста Монтадо.
  Он появился перед зрителями, как и положено волшебнику. Монтадо внезапно возник из ничего, прямо в воздухе, слегка напугав униформистов. В полной темноте он излучал бледное сияние. Цирк замер, осторожно и волнительно дыша.
   Под "Nocturne" Шопена маг стал спускаться по невидимым ступенькам, медленно и важно, в белоснежной сияющей сорочке, узком камзоле, богато вышитом и украшенном, рукава которого были отвернуты, как манжеты, узких панталонах, шелковых чулках, в шляпе и плаще через плечо.
   Черные вьющиеся волосы, словно широкие ленты, спадали на плечи. В руке у него был блестящий посох с почками, сияющими зелеными огоньками.
  Одним взмахом своего волшебного посоха он заставил женщин, сидящих в зале, зарумяниться - их руки украсились алыми розами. Гром аплодисментов был ответом магу, и он тут же добавил гвоздики к фракам, пиджакам мужской части зрителей.
  Далее маг, к тому времени уже спустившийся на арену, и усевшийся со своим посохом в высокое кресло, образовал вокруг себя волнистый ковер, который вскоре чудесным образом превратился в озеро, в бирюзовой воде которого плавали лебеди, тут же обратившиеся нимфами в белоснежных одеяниях. Сам маг восседал на кресле, как на острове, руководя всем волшебным действием. Вот аплодисменты, новый взмах - и все синие воды озера вдруг устремляются вверх и, затем, падают на арену (на которой кресло превратилось в домик), кристалликами снега...
  Далее Монтадо порадовал людей необыкновенными фокусами, а представление завершил волшебный оркестр зверей, которые сыграли "Марш Радецкого" Иоганна Штрауса, чем немало удивили и повеселили зрителей.
  
  
  ***
  А когда подуставший маэстро вошел в свою комнату и стал снимать жарковатый для него костюм, то внезапно остановился, и глядя на шкаф, негромко сказал:
  - Долго собираетесь там сидеть?
  Из-за шкафа вышел бледный худощавый мужчина с небольшой щеточкой усов. Он смахивал со своего одеяния пыль.
  Маг указал ему посохом на полуоткрытое окно, за которым возвышалось ветвистое дерево.
  - Потрудитесь покинуть комнату таким же способом, как вошли сюда...
  Но его остановил несчастный взгляд посетителя.
  - Умоляю вас выслушать меня, - сказал пришелец.
  Маг внимательно посмотрел в глаза гостя. На какое-то время наступило полное молчание. Пришельцу казалось, что его гипнотизирует взгляд гюрзы.
  - Вы понимаете, о чем просите? - спросил Монтадо.
  Мужчина сложил умоляюще, по-индийски руки:
  - Но вы же все можете...
  - Могу... Но за обвалы в дальних мирах ответите вы!
  Они говорили, явно понимая друг друга, хотя вслух не договаривали...
  - Вы хотите сына...
  - Именно. Я заплачу...
  Посетитель имел жалкий вид.
  Маг вздохнул, повернулся и закрыл дверь на ключ.
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  "Выдумка - это возлюбленная разума"
  Юрий Олеша "Зависть"
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПТЕНЕЦ
  
  Серебряный звон весны тревожил струны души, кружил голову запахами акации, сирени и яблонь.
  Несмотря на красивый день, инженер Савелий Павлович Одинцов был грустен. Он шел неспешным шагом со службы домой и думал о том, что весна лишь подчеркивает его неприкаянность и одиночество. Замечательная, пробуждающаяся ото сна природа, должна была бы радовать, волновать, манить, но, сквозь всю красоту дня, Савелий Павлович постоянно возвращался к мысли, что он один и никому не нужен.
  Птенца он заметил сразу. Черный длинноклювый комочек, со слипшимися перышками, ковылял беспомощно по тротуару, волоча перебитое крыло, отчаянно попискивая.
  Одинцов оглянулся, посмотрел вверх на деревья. Птенец явно выпал из гнезда. Но ни каких - либо гнезд, ни взрослых птиц, предъявляющих родительские права, замечено не было. Тогда Одинцов взял вороненка, завернул в тряпицу и отнес домой. Он шел и чувствовал, как в его кармане бьется и пульсирует жизнь. Птенец вовсе не собирался кусаться или щипаться и позволил доставить себя без лишних хлопот.
  Придя домой, Одинцов долго думал, что делать с птенцом, оставлять его или нет. Ему, человеку достаточно занятому, лишние заботы были ни к чему. Но глядя на забившегося в угол подоконника, спрятавшегося за горшком с геранью птенчика, Одинцов все же пожалел малыша и решил оставить его. Где-то от кого-то он слышал, что возвращать вороненка к своим нельзя - не примут, заклюют, погибнет...
  И Одинцов решился взяться за воспитание птицы, тем более, что жил он одиноко и детей у него не было. Жена его оставила через год после свадьбы, сбежав с купцом Воротниковым, и с тех пор Одинцов жил совершенным бобылем.
  Боясь, что вороненок загадит комнату, Одинцов сходил к своему давнему приятелю доктору Петру Якушеву и попросил у него большую клетку, в которой когда-то жил почивший затем попугай.
  Он рассказал Якушеву о вороненке.
  - Молодец, что подобрал. А то ведь он мог погибнуть. Только вот что, чем ты кормишь его? - спросил добросердечный и изобретательный Якушев.
  - Дал ему пару хлебных мякишей да попить воды. Он ведь не ест ничего сам, забился в угол комнаты и сидит, двигается маловато. Пришлось клюв насильно разнимать, чтобы мякиши втолкнуть, - сказал Одинцов.
  - Ты погоди, - задумчиво сказал Якушев. - Кажется, хлебом - то кормить его нельзя... Да, вообще, нужно посмотреть, не болен ли он? Ты сейчас иди домой, неси клетку, а я у Свирипы спрошу, заодно в Энциклопедию загляну. Я зайду к тебе...
  Свирипа был ветеринаром, а что касается Якушева, то Одинцов ему полностью доверял. Якушев был обязательным человеком с авантюристической жилкой, очень увлекающимся. Жену он похоронил еще в прошлом году, дочь была замужем в другом городе и об отце забыла. Так что Якушев был свободен и готов был помочь кому угодно.
  Возвращающегося Одинцова окликнул мальчишка - продавец газет. Он вручил ему записку.
  Дома Одинцов посадил спящего птенца в его новое жилище, поставил ему в малюсеньком блюдечке воды, а затем вскрыл конверт. Письмецо было, конечно же, от Глафиры, с которой Одинцова связывали тесные отношения. Одинцов уже начал остывать к навязчивой и скользкой Глафире, способной лишь дарить наслаждение, да обманывать мужа. Но все же фигуристая Глафира по-своему была мила и забавна, и сказав себе "в последний раз", Одинцов оправился к этой жгучей брюнетке с приятной родинкой на щеке.
  Глафира сегодня была яркой и медоточивой. Муж уехал на скачки в другой город, и она радостно принимала Одинцова, приказав немой горничной Устинье поставить самовар.
   Стаскивая с себя тонкие парижские одежды, Глафира мило лепетала, и, наконец, голова Одинцова утонула в океане ее обширной и упругой плоти...
  ...Глядя на пребывающую в полудреме Глафиру, Одинцов не мог отвязаться от мысли об оставленном в клетке одиноком птенце, поэтому осторожно выкарабкался из теплой постели и стал одеваться. В полураскрытое окно веял свежий вечерний ветерок, пахло медом акаций и углем (неподалеку был железнодорожный вокзал). Распрощавшись с удивленной Глафирой, отказавшись от чая, Одинцов поспешил домой.
  Он не стал дожидаться редкого гостя - трамвая, взял извозчика. Но опоздал - записка в ящике извещала, что Якушев приходил, и что он придет вновь следующим вечером.
  Вороненок сидел безучастно в углу клетки, временами оживая, и тогда из-под желтоватого, покрытого пленкой века, блистал черный мутный глазок.
  Поздно вечером птенец дрожал и был горяч.
  Одинцов с досадой отложил газету, которую держал в руке, покрыл птенца полотном и заботливо грел, затем дал ему сухой перловой кашки, оставшейся от завтрака.
  Птенец затих. Успокоившийся Одинцов прилег на диване прямо в домашнем халате, укрылся одеялом и потихоньку задремал.
  Ночью он проснулся с тревогой. За темно-синим окном тихо журчала флейта дождя.
  Одинцов зажег лампу. Рядом лежала пустая тряпица. Одинцов стал исследовать территорию своей комнаты. Он нашел нахохлившуюся птицу в углу; она защищалась черным крылом и била когтистыми лапками по паркету.
  Одинцов, осторожно открыв слабый клюв птицы, влил в него молока и дал ей еще немного каши. Тщательно вымыв руки, Одинцов посмотрел на едва капающий дождик за окном, затем лег, но забылся лишь под утро.
  
  ***
  Утром проспавший Одинцов торопился на службу, но заметил, что птенец немного оживился. Он взъерошился, потягивал крылья и чистил перья.
  - Ну, сиди здесь, не балуй, а мне на службу, - сказал Одинцов птице, и та повернула голову с длинным клювом, посмотрела на него черными горошинками глаз, как будто понимала.
  Одинцов поспешил в контору.
  Вечером раздался звонок, и в дом вошли Якушев с ветеринаром Свирипой. Свирипа был бледен, худ и ходил словно циркуль, а маленький плотный Якушев много говорил:
  - Ну, как твой питомец? Вот доктора привел к нему, как обещал. А, вот где он, шельмец! Еще не подох? Михайло, глянешь?
  - Ну-с, ну-с, - сказал Свирипа, надев пенсне, протягивая бледные худые и длинные пальцы к птенцу. Руки Свирипы явно не понравились вороненку, он стал клеваться.
  - А, сопротивляешься, значит жить будешь, - хрипловато протянул Свирипа. Преодолевая бурное сопротивление и возмущение, ветеринар внимательно осмотрел пернатого пациента.
  - Подойдете в аптеку, купите вот эти порошки, - сказал Свирипа, когда птенец уже вернулся в клетку. И чиркнул что-то на бумаге.
  - И вот так давать. С водой, - заключил он.
  - Так это ж для человека, - промолвил Одинцов.
  - А оно и для человека, и для птицы служить может, - добавил Якушев, читая через плечо Одинцова записку.
  - А насчет кормления - никакого хлеба, - заявил Свирипа. - Ничего мучного. Избегать сахара и соли.
  Тут же сразу встрял Якушев:
  - Да, вот что написано в книге. Давать нежирный творог, яйца вареные измельченные, можно отварить капусту...
  Свирипа посмотрел на часы на цепочке.
  - Да не мешает перетереть на терке яблоки, морковь.
  Одинцов спросил:
  - Так кто же передо мной: самец, или самка?
  - Это определить трудно-с,- задумчиво ответил Свирипа, собирая вещи.
  - В Энциклопедии написано, что самец крупнее самки, его клюв имеет более изогнутую форму с хорошо просматривающейся горбинкой, лоб немного сглажен. При осмотре тела можно заметить более массивные суставы и резкие изгибы тела. Самки ворона немного меньше размером, клюв обычно небольшой и практически не видна горбинка, переход ото лба к клюву сильно выражен. Крылья и хвост в соотношении с пропорциями тела небольшие, - быстро говорил Якушев.
  Они стояли перед Одинцовым - длинный Свирипа и маленький, круглый, но ловкий Якушев, и Одинцов вдруг почувствовал нежность и благодарность к этим людям, озаботившихся, казалось бы, сущей безделицей, и пришедших к нему на помощь.
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ. ИСКУШЕНИЕ
  
  Постепенно вороненок окреп, стал вести себя увереннее и свободнее. Он стал самостоятельно питаться, с удовольствием поедая зерно, кусочки мяса, рыбы, но особенно любил творог, сырые и вареные яйца. Он так привык к Одинцову, что свободно сидел у него на руке, летал по комнате, самостоятельно возвращаясь в клетку по зову хозяина.
  Но с поведением ворона не все было ладно! Оторванные кусочки обоев и разорванные книги, пробуждение на рассвете от криков птицы были еще только "цветочками".
  Гораздо большие сложности возникали тогда, когда вороненок вылетал наружу. Тогда он таскал из открытых окон соседей все, что плохо лежит. Пришлось изолировать маленького разбойника в клетке.
  ***
  Разлитый в воздухе свежий медвяный запах, красота роскошного ковра цветов, манили жителей города с красными черепичными крышами в волнующееся под ветерком море природы.
  В это воскресенье, далеко за городом, у небольшой рощи, на изумрудной молодой траве отдыхало несколько человек. Худой и длинный Свирипа, поблескивая стеклышками своего неизменного пенсне, помешивал в подвешенном котелке ароматный кулеш.
  На развернутом кесабе, прикрыв от солнца шалью пышную грудь, возлежала жена Свирипы Ксения, вяло наблюдавшая за своей дочкой Ларисой, чьи рыжеватые кудряшки отливали на солнце золотом. Она весело бегала по лужку с сачком.
   Рядом раскладывала карты жгучая брюнетка Глафира. Ее муж Корней Васильков механически обмахивал ее веером, отгоняя мелкую мошку и почти что дремал, потому не заметил, как ветреная Глафира посылала воздушный поцелуй Одинцову, носившему вместе с Якушевым ветки и сучья для костра.
  Наносив целую гору, Савелий Одинцов решил уйти подальше от назойливой Глафиры. Он взял удочку с необходимыми принадлежностями и отправился к реке.
  Зеленая стена ровного камыша встретила его болотистым запахом. Подобравшись поближе к воде, распугав лягух, Одинцов забросил удочку и уселся, облегченно вздохнув. Наконец-то он остался один, далеко от двусмысленной ситуации, связанной с Глафирой. Кто же знал, что в последний момент за нею еще и муж увяжется? Кроме того, на душе, что называется, "кошки скребли".
  В стоячей черной, как сажа, воде, клевало слабо.
  Зашумел камыш, зашелестела трава. Размахивая тоненькой веточкой, к Одинцову шел Якушев.
  - Ну как, словил чего? - спросил он.
  - Да так, мелкая рыбешка есть... - вяло отозвался Одинцов.
  - Ты чего от других тут спрятался? - спросил Якушев с укоризной. - Небось из-за Глафиры?
  - И из-за нее тоже. Терпеть не могу этого ее франта - мужа. Гонора у него хоть отбавляй, а сам - так, пустое место. И зачем она его с собою потащила?
  - Скорее всего Корней сам за нею увязался. Может быть чувствует что-то, - сказал Якушев.
  Савелий вздохнул.
  - Вот я и ушел куда подальше. И вообще, в последнее время у меня только и мыслей, чтобы поскорее закончить эти отношения с Глафирой...
  - Что, никак поднадоесть успела? - иронично спросил Якушев.
  - Да как-то несерьезно все это, - хмуро сказал Одинцов. - Мы, по сути, чужие друг другу люди и, кроме альковных дел, нас ничего не связывает.
  Якушев легонько бросил веточку в воду.
  - Тише, рыбу распугаешь, - сказал Одинцов.
  - Ну, ты - то носа не вешай, - сказал Якушев. - На Глафире жизнь не кончается! Ты молодой еще, здоровый...
  - Да как-то бесперспективно все... Вот только птица моя. Она -то в последнее время и радует...
  - Да, кстати, как там твой питомец? - спросил Якушев.
  - Учится не по дням, а по часам. Смышленый. На руку садится. Вот только выпускать боюсь. Как - бы не улетел и не заклевали. Что я потом буду делать? Совсем один!
  Якушев внимательно посмотрел на Одинцова.
  - Да, я вижу ты не на шутку привязался к нему.
  Одинцов замялся.
  - Да, ты знаешь, что один я на этом свете. Родитель давно помер, матушку я не знаю. Для меня любое существо рядом важно. Пусть даже птица... Моя же краса сбежала, так никого и не оставила.
  - Шельма, - вдруг злобно сказал Якушев. - А могла бы и оставить... Зачем ты ей аборт организовал?
  Одинцов обернулся к нему встревоженно.
  - Что? Какой аборт?
  - Ну, у нее же беременность была... Ты что не в курсе был?
  - Нет. Она ведь ушла тогда к Воротникову, вернее он ее увез.
  - Ну да, а потом приходила ко мне, якобы от тебя. Просила прервать беременность, найти врача. Ну я и нашел ей...
  Одинцов встал.
  - Она не могла тогда забеременеть от Воротникова! Значит она убила моего ребенка. Моего сына! А ты? Зачем, зачем, ты помог ей в этом!?
  - Ну откудова я знал? - развел руками Якушев. - Я думал, пришла она от тебя. А потом мы конечно же не оговаривали эту ситуацию... Оно и понятно - дело, так сказать, деликатное, интимное, чего его ворошить...
  - Вот мерзавка! - прошептал Одинцов. - Ну, вот видишь. Подвела она меня по жизни. И теперь один совсем, без детей... И не будет у меня наследника!
  Помолчали. Ветерок создавал рябь на темных водах реки, покачивая плавающие листики, словно кораблики.
  - Ну, не печалься, - произнес Якушев, после долгого молчания. - Знал бы я тогда, не повелся бы на ее просьбы.
  Одинцов повернулся. В его туманных глазах блестели льдинки.
  - Да пусть бы родила и оставила мне. Уж я бы воспитал. Вот теперь у меня никого, окромя моего вороненка нет. Была бы возможность превратить его в человека, в своего сына - как я рад был бы!
  Якушев привстал. Его круглое лицо казалось розовым в лучах солнца.
  - Слушай, я тут припомнил одну вещь. "Материализация фантазий", - медленно сказал он.
  - Какая еще материализация?
  Какое-то время они следили за пролетевшим аистом.
  - Слушай, ты читал, что в наш город приезжает маг - иллюзионист Монтадо? - спросил Якушев.
  - Ну, слышал... Тот, кто все может?
  - Ну да. Он же занимается материализацией фантазий.
  - Ну и что?
  - Как что? Пусть превратит твоего Карлушу в человека.
  - Да ты в своем уме? Разве это возможно?
  - Вот и нужно разузнать.
  Шелестя травой, кто-то шёл к ним. Это была Ксения, помахивающая шляпкой с алым бантом.
  - А, вот где спрятались милые наши рыбаки! Кулеш готов! Вас ждем-с...
  И широко улыбнулась, блеснув рядом алебастровых зубов.
  - Идем уже, - тяжело вздохнув, хмуро сказал Одинцов, вставая.
  -Ладно, после поговорим. Я разузнаю, что к чему. А пока никому ни слова, - энергично зашептал Якушев.
  
  ***
  Сегодня Савелий Павлович решил посидеть дома, отдохнуть от службы.
  Он кормил вороненка, создавая ему искусственные препятствия и наблюдая, как эта умная птица находит способы клювом откупорить пробку, чтобы напиться воды, или развернуть бумагу, чтобы отведать лакомства.
  Затем он навернул на исцарапанную руку кусок кожи, чтобы Карлуша мог на ней сидеть и общаться с ним, издавая резкие гортанные звуки.
  За окном грохнула громовая волна, казалось, что сотряслось темно-фиолетовое небо. Запахло электричеством, водой и свежей пылью.
  Савелий видел, как из остановившейся пролетки выскочил Якушев, и, подняв ворот пиджака, придерживая от внезапного ветра с дождем шляпу, бежал к его дому. Дождь сыпал водяным порошком, маленькие полноватые ноги Якушева смешно перебирали мокрые камни дороги, спеша к спасительному уюту дома. Вот его шаги зашаркали по деревянной лестнице, зазвонил дверной колокольчик.
  - Уф, еле успел, сейчас начнется, - произнес Якушев, отряхиваясь. - Надо же, забыл взять зонт.
  - Ничего, пока у меня пересидишь. Грозы коротки, - сказал Одинцов, помогая ему снять влажный пиджак.
  Через пять минут за стенами дома бушевала водно - ветреная стихия.
  Острые стальные стрелы прорезали небо, били в землю, освещая внезапными высверками потемневший город. Трещали и гнулись деревья.
  Якушев рассказывал за чашкой чая то, что ему удалось узнать об иллюзионисте Монтадо.
  - Вот афиша. Смотри: НЕОБЫКНОВЕННЫЙ КОНЦЕРТ АРТИСТОВ МАГА МОНТАДО. ЛЬВЫ, ИГРАЮЩИЕ НА ФЛЕЙТАХ; ЗАЙЦЫ - БАРАБАНЩИКИ... Какое волшебство!
  - Петр, я вот думаю - волшебство ли это? Разве так бывает в наш просвещенный век? - сказал Одинцов.
  Якушев ухмыльнулся.
  - Еще и как бывает! Как там у Шекспира? "Есть много в небесах и на земле такого, что нашей мудрости, Гораций, и не снилось".
  Савелий замыслился на мгновение.
  - Ну да, как в оккультных романах... Сии книженции мне доводилось листать. Чего там только нет - маги, вселенская борьба божественных и сатанинских сил, реинкарнация...
  Якушев поднял брови:
  - А почему нет? Ведь идея всех последователей госпожи Блаватской - взаимозависимость скрытых сил в человеке и космосе, тайны первородной материи... Почему ты не видишь здесь связи?
  Помолчав, Одинцов сказал прямо:
  - Ты, думаешь, что если обратиться к этому Монтадо, то он сможет превратить нашего Карлушу в человека?
  - А почему бы не попробовать? Я знал, что такой вопрос возникнет, - сказал Якушев. - И посему, кое-что еще припас для тебя.
  - Что это?
  Одинцов увидел, как Якушев достает что-то из кармана пиджака, висевшего на спинке стула. Это была подмокшая вырезка из газеты.
  Якушев, отодвинув стакан, осторожно расправил листок на столе.
  - Смотри, - он легонько ударил пальцем по листку. - Рассказ одной женщины. Достаточно знатной. Она родом из Сербии, какая-то местная графиня. Сын у нее тяжело заболел. И она, испробовав все лекарства, призвала на помощь этого Монтадо. Тот отнекивался, но она ему хорошо заплатила, он приехал и помог. Но как? Спасти умирающего он уже не смог. Тогда душу ее сына он переселил в тельце маленького скворца, совсем птенца! А далее, прошло пару месяцев, и скворец начал проявлять все способности человеческого разума. Даже слова из отдельных букв складывать научился!
  - Быть может это "газетная утка"!
  Якушев развел руками.
  - Ну, тебе не угодишь! Во всяком случае можно проверить...
  Одинцов отставил в сторону чашку, подошел к клетке, взял вороненка на руки. Тот сидел смирно, склонив голову, перебирая лапками намотанную на руке Одинцова кожу, чтобы устроиться поудобнее, затем вспорхнул к столу, ступил пару шажков к печенью, осмотрелся, наклоняя голову, то в одну сторону, то в другую, и клюнул.
  - Какой умница! - сказал Якушев.
  Одинцов посмотрел на него. В глазах горел интерес.
  - А что, действительно, давай попробуем.
  Якушев вздохнул.
  - Наконец-то...
  -Только вот что... Этот Монтадо потребует немалую плату за свою работу...
  - Эту проблему попытаемся решить, - сказал Якушев. - Я вот что подумал. Недавно я пользовал одну старую барыню. Меня к ней привезли как врача. Она живет в заглохшем, запущенном доме, совершенно одна. У барыньки лишь глуховатый слуга, да придурочная кухарка есть. Вокруг нее народ давно уже вымер. Заброшенные, пустые, полуразвалившиеся дома... Да и сама барынька скоро душу богу отдаст. Когда она расплатиться со мной хотела, то шкатулку открывала. А там у нее ценный перстень лежит...
  
  ***
  Остожский высокоствольный лес дышал мерно и тихо, словно спящий зверь. Он вливался в окружающий его космос своей зеленой массой, соединяясь с серебром звезд и темным бархатом неба. Что-то шептали кустарники, вытягивались на ножках и снимали шляпки грибы, стелился и серебрился мох, тревожили ветви и кустарники ночные обитатели леса.
  Человек здесь ступал осторожными шагами, нес перед собою фонарь, и казался существом чужеродным в эту ночную пору. Человек думал, что лес спал. На самом деле лес лишь притаился и стал жить другой жизнью. Но человеческие шаги по лесу, хруст веток, жесткость передвижения - все это подмечалось бдительным, хотя и сонным, притаившимся лесом.
  Странник был не один. Пробиралось по лесу трое. Они пытались в этой мгле, среди сияния луны и блеска звезд, среди полета светящихся ночных насекомых, обнаружить одну важную тропу.
   В конце концов яичный свет фонарей привел путешественников на необходимую тропку, а та - к разбитой дороге, которая вела, минуя колодец, к давно брошенному, но еще живому поселению среди густоты леса. Оно состояло из двухэтажной усадьбы, пристроек, маленькой церквушки и покосившихся изб.
  Один из людей - длинный и высокий (а им был Свирипа), среагировав на лай, вынул кости и моченый хлеб, и стал щедро кормить бегавших вокруг псов.
  Двое других почти тут же сразу исчезли, растворившись в кустах бузины. Они бежали вокруг дома, мягко ступая, стараясь найти необходимое окошко и тайный ход.
  Когда Одинцов и Якушев нашли заветное окно, то достали платки и скрыли под ними лица.
  В последний момент оглянулись. Их заметил разве что ветер, зашелестевший кудрявыми верхушками таинственных ночных кустов. Одинцову казалось, что кусты живы, и под ними прячется целая группа людей в полицейской форме, готовых задержать злоумышленников.
  Но ветер пошумел и утих, луна облизнулась и подмигнула, ночная птица по-дружески крякнула, но не напугала... И тогда Якушев стал освещать впереди себя бледным светом фонаря, а Одинцов стал дергать раму, щелкая в ней, вынимая гвозди. Наконец открываемое окно запело и дрогнуло, вдруг как-то громко щелкнуло, и кусок стекла выпал в низкую темную, серебристую от света фонаря, траву. Пришельцы тут же замерли, притаившись под окном, но тишина, нарушаемая лишь бродягой - ветром да тополиным шумом, казалась полной. И, выждав необходимую минуту, злоумышленники стали осторожно вынимать темные куски стекла. Якушев, порезавшись о стекло, тут же засосал рану, словно медведь лапу. Но, когда Одинцов, изорвав свой платок, перевязал ему палец, Якушев первый полез в темное нутро тихой комнаты...
  Они шли по извилистому коридору, крадучись, поскрипывая половицами. На них взирали с высоты, мечтательно и грозно, дамы в кринолинах, мужчины во фраках. Сердца пришедших сливались с биением тяжелых часов с маятником, которые, тут же отбили второй час ночи, словно отсалютовав гостям.
  В комнате, в которую они вошли, большую часть пространства занимали пузатые шкафы и огромный стол-бюро, вероятно сделанный из дуба.
  Якушев указал на нижний правый ящик стола. Одинцов подергал его - ящик оказался запертым. Все попытки открыть его не увенчались успехом.
  Якушев, чертыхнувшись, взялся за ящичек сам. Он осторожно стал поддевать его. Они уже собирались совершить взлом, как скрип отворяемой двери, яркий свет озарившего комнату подсвечника на три свечи, заставили их испытать ужас. Душа сразу вбежала в пятки, а старческий голос был подобен грому:
  - Господа, кажется вы хотите открыть ящик моего стола! Не нужно ломать - вот ключи.
  И дрожащая, словно стеклянная, старушечья рука, вся во вздутых голубоватых венах, протянула морщинистыми пальцами связку ключей.
  - Там шкатулка с моими драгоценностями. Вам они нужны. Будьте милосердны, примите их в дар от меня. А я уже одной ногой в могиле. Мне они ни к чему!
  Ошарашенные Якушев и Одинцов словно превратились в соляные столбы.
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДАР
  
  С недавнего времени в обычно тихой квартире инженера Савелия Одинцова стала происходить шумная суета. Соседей будил плач ребенка, громкие возгласы мужчин, топот ног, а на балконе, под свежим ветром, покачивались тщательно выстиранные пеленки. Да и сам Одинцов изменился! Он посвежел, помолодел, и стал подниматься по лестнице совсем по-мальчишески, прыгая через ступеньку.
  
  ***
  Отгудело, отгремело оркестрами шумное представление.
  Монтадо откланялся и, ощущая мощный энергетический разрыв с публикой, тут же словно растворился в коридорах, спасаясь от неизбежных поклонников.
  Какая там усталость! Мысль, мучившая мастера иллюзий с недавних пор, не давала ему отдыха и покоя. Хлебнув для подкрепления сил эликсира из разноцветной бутылки, маг, не обращая внимания на стук в дверь, накинул на себя черный плащ, и открыл замок. Тут же, с криками "господин артист", хлынула толпа, и застыла на пороге комнаты, изумленно шушукаясь, не замечая самого маэстро.
  А тем временем Монтадо, немного сердито отстранив так и не увидевших его поклонников, смело зашагал по коридору, направляясь через дебри цирковых покоев к выходу.
  Темно - синее ночное небо сияло разноцветными звездами, а огромная туча уже скрыла месяц, и постепенно накрывала взбудораженный цирком город с красными черепичными крышами. Город пропадал постепенно, укутываясь в черный бархат, лишь огни, да вспышки далеких, но все приближавшихся молний выкрадывали у ненасытной тьмы прямоугольные дома, шелестящие на сильном ветру деревья, да старинные памятники.
  Монтадо дважды стукнул тростью в двери крытого экипажа, и тут же растворился в нем. Внутри его ждал невысокого роста, кругленький, непропорционально сложенный человек, с длинным приплюснутым носом и большими голубыми глазами.
  Он медленно кивнул магу, а тот парировал:
  - Отлично, Феликс! Я доволен вашей работой. Значит едем!
  Смоляного цвета лошади, стеклянно стуча копытами по мостовой, помчали по улице. Над ними возвышался черный возница в плаще и надвинутой на глаза шляпе. Он круговыми движениями помахивал бичом, и редкие прохожие спешили отойти в сторону, углядев во тьме запряженную четверку коней. Но напрасно они опасались, никто из них не попал под копыта, да это просто и не могло произойти! Карета мчалась, будто вихрь, сквозь бурную тьму, а сам маг молчал, восстанавливая силы после представления, да наблюдал за тем, как гроза бушует над городом.
  - Сегодня ..., - начал Феликс.
  - Подходящая ночь. Более чем подходящая, - ответил Монтадо. - Другого случая может не быть. Сейчас пойдешь туда и все устроишь. Они должны быть дома. Они обязательно должны быть дома!
  Феликс кивнул и тут же жестом показал на дверь:
  - Приехали!
  Крытый экипаж остановился у старинного особняка на одной из городских улиц.
  Лошади взирали круглыми глазами на ночную бурю и сердито били копытами.
  - Где она? -спросил маг.
  - В подвале. Лиза нашла ей кормилицу.
  Монтадо кивнул головой.
  - Ступай, делай свое дело!
  Феликс вместе с экипажем быстро исчез в темной утробе улицы.
  Монтадо, глянул на небо, вслушиваясь в раскаты грома, а затем быстрыми широкими шагами перешел улицу, опираясь на посох. И вдруг увидел, при свете сине-серебристых молний, у железной калитки, перекошенное лицо старого нищего.
  Тот, раскрыв рот, скорее механически протянул руку, не сводя с Монтадо глаз. Маг и иллюзионист, глядя в водянистые глаза старика, быстро вложил в руку с изломанными ногтями монету.
  Затем громко добавил:
  - Иди. Тебя там ждут!
  И указал вдаль, на зеленовато-золотистые огоньки.
  Испуганный нищий, кивнув, заспешил прочь, все оглядываясь на Монтадо, который не спускал с него глаз.
  А маг, запахнувшись плащом, открыл калитку, постучал посохом в дверь и исчез в доме.
  Ровно через двадцать минут он стоял на балкончике дома со свертком под плащом. Там шевелилось крохотное существо. Оно словно испугалось грозы, издало крик, смешавшийся с шумом бури.
  - Ш-ш, - успокоил ребенка Монтадо. - Не бойся, малышка. Гроза тебе не страшна.
  И ребенок вдруг затих. Спрятав его под плащом. Маг произнес:
  
  Блажен лишь тот, чья мысль, окрылена зарею,
  Свободной птицею стремится в небеса, -
  Кто внял цветов и трав немые голоса,
  Чей дух возносится высоко над землею! *
  (* Стихи Шарля Бодлера)
  
  Когда он закончил читать, грозовое небо стало светлеть. Ноги стали плавно отделятся от балкона. Маэстро стал подниматься всем телом в темно-голубое небо, навстречу буре.
  Неистовый ветер сорвал с Монтадо шляпу и унес ее в пространство, но маг лишь рассмеялся, осторожно и крепко держа в руке драгоценный сверток, а в другой - посох, пронзая серые кипучие вихри бури, поглядывая на бушующий океан деревьев внизу, на неистово вертящиеся городские флюгера, на памятники, омываемые первыми дождевыми каплями.
  Гроза раскинула свои крылья.
  Новые раскаты грома, и молния устремляется к Монтадо! Но тот ловит ее посохом, трясет рукой и радуется, но сразу же снижается у знакомого зеленого флюгера, сделанного в виде рыбки.
  Здесь, на пороге дома, он медленно опускается под цепким взглядом Феликса, стоящего за кустами сирени.
  Монтадо осторожно кладет драгоценный сверток на порог и тут же, изо всей силы, стучит в окно, а сам распускает над свертком зонтик, возникающий из посоха самым чудесным образом.
  Наконец-то дверь открывается, вышедший на порог немолодой мужчина видит лишь сверток, практически сухой, да первые капли дождя. Сверток подает признаки жизни. Он начинает плакать и стонать!
  - Господи, Дуня, да здесь ребенок. Смотри, кто-то оставил нам ребенка!
  Вышедшая вслед за ним испуганная его супруга, говорит:
  - Действительно, малыша подкинули... Ну, что же ты стоишь, быстро в дом, а то ведь дождь!
  Дождь, словно до этого сдерживаемый кем-то, вдруг хлынул сплошной стеной. Остро запахло пылью и мокрой листвой.
   А Монтадо с Феликсом вышли из-за кустов.
  - Вот так - то будет правильно! И справедливо, - говорит он Феликсу.
  Тот молча смотрит на него, и видит, как на мокром лице мага теплится улыбка.
  
  
  ***
  Дирижер городского оркестра Владимир Миронович Счастливцев был несчастливым человеком. Тридцать лет его супружеской жизни с Евдокией Павловной, любимой и уважаемой женой, не принесли наследника.
  И вот грандиозный подарок судьбы - подкидыш!
  А это была малюсенькая девочка, почти Дюймовочка, напоминавшая птичку, только что вылупившуюся из яйца!
  На следующий день радостный и взволнованный Счастливцев пригласил доктора Петра Якушева.
  - Девочка абсолютно здорова, - констатировал тот, спрятав стетоскоп.
  Счастливцев вытер капли пота со лба. Его руки от волнения дрожали. А Евдокия Павловна аккуратно приняла младенчика, и тут же велела прислуге покормить дите.
  - Ах, какие у нее глазоньки темненькие, - сказала служанка Марфуша.
   Девочку решили назвать Кариной!
  Поздно вечером малышка начала плакать, и несчастные родители долго не могли успокоиться, практически полночи по очереди укачивая маленькую Карину на руках. Марфуша решила помочь, и пришла в их покои.
  - Барыня, давайте я побуду с дитем, - сказала она. - Ох, маленькие дети - это такое беспокойство!
  - Не стоит, Марфуша, - сказал Владимир Миронович. - Беспокойство это приятное... Как-нибудь помучаемся...
  И он улыбнулся.
  - У этих малышей вечно животики болят, - хмуро сказала Марфуша. - Я со своими измучалась, пока вырастила в деревне. Надо укропной водички дать...
  - Так ступай, приготовь, - велела Евдокия Павловна, передавая ребенка мужу, запахивая ночной капот. - И проверь, доставил ли Григорий свежее молоко?
  Когда через час Марфуша заглянула в спальню, то застала всех спящими. Счастливцев и его жена чудом умещались на краешках кровати. Между ними, открыв ротик, вся распахнувшись, сладко спала на спинке маленькая черноволосая девочка.
  
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЮЖНЫЕ ВСТРЕЧИ
  
  Монтадо взмахнул посохом, и стайка звонкоголосых колибри полетела над сценой, неся в клювиках миниатюрные цветочки. Миг - и птички остановились в воздухе, а потом разноцветный цветочный дождь, блистая лепестками, полетел вниз, прямо в руки зрителей!
   Зал поднялся в неописуемом восторге, и, махая букетиками, шумно рукоплескал магу, который удалился так же таинственно, как и пришел. Под чарующие звуки Nocturne Шопена, в богато вышитом и украшенном камзоле, в шляпе и плаще, он стал медленно подниматься по невидимым ступенькам в полной темноте. Лишь две хрустальные звезды, загоревшиеся справа и слева, освещали его путь.
  В звенящей тишине, среди летящих аккордов, с замиранием сердца, открыв от изумления ротик, смотрела на шествие мага черноволосая, худенькая девочка лет семи, сидевшая на коленях седоголового мужчины, меланхоличными глазами смотревшего представление. Рядом сидел худощавый черноволосый молодой человек с лихо закрученными усиками, в белой бумажной паре, и серьезными черными глазами наблюдал за происходящим.
  - Мама, смотри, он идет по воздуху, нет, он летит! - воскликнула девочка, обращаясь к немолодой круглолицей женщине, сидевшей рядом. Та выронила от волнения кружевной платочек, но тут же забыла об этом.
  Чей - то голос сказал позади:
  - Ничего особенного! Обыкновенный гипноз!
  Ему возразили:
  - Да, какой гипноз! Световые эффекты и зеркала - вот и весь секрет!
  Молодой длинноносый человек в белой паре укоризненно и строго посмотрел на говорящих. Все его лицо выражало негодование.
  - А музыку флейты вы тоже считаете лишь гипнозом? А симфония дождя - это эффект зеркал?
  Но ему не ответили, да и маг уже пропал, как не бывало, а оркестр грянул бравурный марш.
  После окончания представления ошарашенный народ потянулся к выходу. Зашумели, застучали богатые экипажи. Слышен был многоголосый гул. Зрители с улыбками и смехом обсуждали необычайное представление. Лишь девочка, державшая за руки своих папу и маму, была полна скрытого восторга. Она глядела бусинками темных глаз в ночное южное небо, богатое россыпью алмазных звезд, и о чем-то думала...
  Молодой человек в бумажной паре, выйдя из толпы под мигающую иллюминацию, задержался под золотистым фонарем у афиши необыкновенного цирка, а затем, достав дешевую папиросу, с наслаждением ею затянулся.
  Потом быстрыми шагами он направился по брусчатой дороге, обгоняя нарядные группки людей, к полыхавшему магнием ночному морю.
  Лишь там, усевшись на камне, он предался размышлениям.
  
  ***
  Монтадо сидел на берегу и смотрел на бушующее, словно огромное чудовище, громадное мутно-зеленое тело моря. Волнорез мощной крепостной стеной преграждал путь морской стихии.
  Среди разбивающихся, взмывающих вверх и опадающих фонтаном белопенных брызг виднелся человек. Пловца вертело, возносило на волнах вверх, бросало вниз, и Монтадо даже почувствовал тревогу, опасаясь, что храбрец не выплывет.
  Но слегка волнительное ожидание иллюзиониста увенчалось успехом.
  Вскоре волны вынесли на гальку долговязого молодого человека. Тот встал, обессиленный, с дрожащими коленями, но не сдающийся, и пошел, отряхивая голову, среди нефритовых волн и опадающей гальки, к розовому каменистому берегу, где сиротливо дрожала на ветру его бумажная пара.
  Даже не глянув на сидящего в кресле мага, он тяжело опустился на красные камни, а когда отдышался и немного подсох, стал медленно облачаться в свой костюм.
  Обернулся - и встретился глазами с Монтадо. Взгляд молодого человека, с обвисшими от воды усиками, был строг, волосы его слиплись. Он долго бросал горящие взгляды на Монтадо, явно собираясь что-то сказать человеку, восседающему на берегу в темном костюме и плаще, да не решался.
  И маг решил сам помочь ему:
  - Любите рисковать своей жизнью?
  - А кому нравится купаться у берега среди грязи и мусора... Уж лучше облачный пейзаж и белые лебеди волн, чем грязный, как молодой трубочист берег... - как-то необычно, по литературному, сказал молодой человек.
  Монтадо ничего не ответил, с любопытством оглядывая храброго пловца
  Он не очень любил общаться с людьми, но, в данном случае, ему не хотелось уходить от разговора. Этот длинный и худой парень вызывал какой-то интерес.
  И вдруг, впервые за все время, молодой человек, приветливо улыбнулся и, уже одетый, подошел поближе.
  - А я вас узнал. Это вы вчера произвели фурор в цирке.
  Монтадо молчал, глядя перед собой.
  Молодой человек в белом сразу стал серьезным, закурил, пуская волнистый дымок, заинтересованно поглядывая на мага, и сел рядом на камень.
  - Послушайте, а как у вас это получается? - задал он Монтадо самый ожидаемый вопрос. - Это просто элевация? Или даже левитация?
  Маг с интересом посмотрел в его глаза и улыбнулся.
  - Нет. Все что вы видели - это ваши представления. Сила мысли. Сила вашего воображения. Я пробуждаю это в людях. Я рассекаю души и вставляю алмаз. Я садовник, который сажает в нивах ваших душ... Смотрите! Вот тень от скалы. Вскоре тень исчезнет, но только мысль равная ей, и ею рожденная начнет жить бессмертно. Это мощная, явленная сила! Творчество божественных сил!
  Маг говорил загадочно и непонятно, но молодому человеку ответ явно понравился.
  - Вы изумили меня... Вы - совокупность всего удивительного, что есть в этом мире! Вы - удивление этого мира!
  Маг даже немного огорчился.
  - Удивляю? А солнце не удивляет вас? А эти скалы? А удар волны?
  Молодой человек сказал с загоревшимися глазами.
  - Конечно удивляет. Море удивляет! ... Я ведь русалок видел! Только что, в воде! А мне твердили, что их нет. А они живут. И в воде, и в воздухе. Да, да! Есть и русалки воздуха! Один мой друг, воздухоплаватель, видел их...
  Монтадо в ответ только кивнул головой и развел руками.
  - Но ведь вам может быть покорен весь мир! - сказал молодой человек с восторгом.
  Маг рассмеялся.
  - Мне ли тасовать старую истрепанную колоду, что именуется человечеством? Такая игра не по мне...
  - Но зачем же тогда вы выступаете?
  - Время от времени слабеет мой дар. Он может пропасть вообще, если не будет энергии десяти тысяч сердец благодарных зрителей.
  - Но, кто же вы тогда? Просто артист?
  - О, нет, молодой человек, я вовсе не артист (маг рассмеялся). Я мастер иллюзий, утешитель и, временами, устроитель судеб. И мне этой игры вполне достаточно.
  - Но ваш полет... Это ведь сновидение! Именно так и должен происходить необыкновенный полет. А не на грубых, неуклюжих аппаратах из железа и бензина...
  Маг посмотрел на юношу и вдруг сказал:
  - Я не знаю кто вы и какова ваша нынешняя профессия, но вам книги нужно писать, молодой человек! Именно это у вас и будет получаться.
  Молодой человек встал, изумленно и строго посмотрел на Монтадо:
  - Я знаю. Я пробовал... Что-то пока не очень получается!
  - Получится! Получится обязательно! С вашим воображением и особым взглядом на мир через призму волшебного сердца вам будет нелегко, но у вас получится, я вас уверяю. Как вас зовут?
  - Степаном. Степан Гриневич.
  - Так вот. Сократите свою фамилию до четырех букв и пишите под псевдонимом. Широко и свободно пишите! Никого не слушайте! И у вас получится! И вы будете писать!
  Подсохшие волосы Степана Гриневича подхватил ветер и растрепал их. В его упрямых и мечтательных глазах отражались облака и море.
  
  ***
  Солнечные желтые зайчики купались в нежных изумрудных водах.
  Якушев греб широко и сильно, взмахивая лопастями весел, а Одинцов наблюдал, как янтарные капли, переливаясь на свету ртутными бликами, опадали драгоценными камнями в лазурное море.
  Он то и дело снимал шляпу, вытирая платком взмокший лоб, распахивая посильнее белый пиджак светлого летнего костюма, подставлял свое лицо слабеньким струям морского ветра, вдыхал свежий острый воздух.
  Несмотря на жару, настроение у Одинцова было чудесное. Он чувствовал радость и упоение жизнью. Жизнь сверкала всеми цветами радуги, и сейчас, Одинцов переживал наиболее яркие и приятные ее световые струи.
  Его израненная душа была излечена. В его сердце входило ослепительное изумрудное море, кудрявые облака неба, светло-золотистый песок широко раскинувшегося пляжа, стройные кипарисы, пирамидками возвышавшиеся среди красных черепичных крыш, залитых желтым сиянием солнца.
  Его радовала даже Глафира, в своем купальном костюме в бело-красную полоску, облегавшем ее стройное тело. Кокетливо поправив шляпку, она позировала усатому пляжному фотографу, пытавшемуся ее запечатлеть на фоне нарисованного горного пейзажа. Рядом топтался, страдая от жары, в летнем костюме, ее муж Корней Васильков.
  Недалеко от купальни, в полосатом костюме, неуверенно топтался длинный Свирипа. Даже здесь, он не хотел расставаться со своим пенсне, то и дело, поправляя его. Он наблюдал за маленькой девочкой в рыжеватых кудряшках - своей дочкой, которая упрямо, вот уже в третий раз поднималась на деревянную вышку для прыжков в море.
  А на большой высоте, на самом краю вытянутой в море доски сидел худенький мальчик, с носом, как у галчонка - главная гордость и предмет переживаний Одинцова. Душа мальчика обнимала небо, а ноги не касались грешной земной тверди.
  Мальчик сидел на корточках на самом краю и глядел в лазоревое небо. Он грезил полетом...
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ. ПОЛЕТ
  
  Синий зимний вечер распахнул свои двери, охватил тело морозной свежестью.
  Ноги Карла ловко шагали по узенькой, тщательно протоптанной тропинке, мимо коронованных белоснежными венцами кустов. Холод безжалостно вонзался в длинные пальцы, сжимавшие тяжелые, словно железом окованные, книги.
  Наконец-то сегодня Карлу удалось раздобыть те издания, которые горячо советовал прочесть его гимназический учитель истории Альберт Вильгельмович. Временами, не веря своему везению, мальчик останавливался, растирал руки, пытаясь согреть, сжимал под мышкой две другие книги, раскрывал третью. И в тусклом свете фонаря оживали старинные гравюры с железноголовыми рыцарями и крылатыми кораблями. Длинные волосы привязанных к столбам женщин развевались над пламенем охватывающего хворост костра. Молчаливые короли на тронах сжимали в руках регалии власти, а изможденные крестьяне тяжело тянули на пашне деревянную соху.
  Как ни был увлечен мальчик, но все же он почувствовал за собою слежку внимательных и жадных глаз. Четырехглазое существо, разделенное на две половины, и на самом деле представлявшее собою двух страшных людей, было тем не менее, единым в своем преступном и жадном порыве.
  Существо таилось за черными деревьями, попадало в струи лунного серпа и тогда разделялось надвое. Тяжелое дыхание чувствовалось за спиной.
  Пройдя тропинку, мальчик заспешил по гладкой, вымощенной камнем дороге, на которой был расчищен снег.
  Тени на серебристо-синем снегу следовали за ним по пятам, а иногда, казалось, летели над землей. Они уже не таились, а срезав путь, просто перекрывали ему дорогу в город.
  Оставалось свернуть к черно - башенной крепости, чья громада, накрытая островками снежно-пенных сугробов, виднелась неподалеку.
  Мальчик обернулся. Двое темных, бородатых и страшных фигур уже были близко. Скрипел лиловый снег, на лунном свете блеснул зябким льдистым лучом металл страшного оружия!
  Крик "Постой - ка на минутку" стал только сигналом к паническому бегству. Поначалу оно не было слишком эффективным, потому, что ноги сковал колючий страх.
  Мрачные личности в больших шапках и дохах были уже совсем близко.
  А за старым дубом мелькнула еще одна, неизвестная фигурка, явно лишняя в этом раскладе и, как чувствовал Карл, абсолютно не имевшая никакого отношения к происходящему. Лунное сияние на мгновение осветило красную щеку и варежку, прижатую ко рту.
  Страшное дыхание табака и водки было уже совсем рядом.
  Двое мужиков, улыбаясь, шли на него, уговаривая его остановиться и просто ответить на их вопросы. В голове у Карла пронеслись жуткие рассказы о страшных людях, из-за которых в последнее время в городе пропадали дети. Эти люди якобы торговали человеческими органами!
  Он, изо всех сил разминая колючий снег, бросился к крепостным воротам.
  Снег расходился как волны, сердце ломилось из груди, участилось дыхание, казалось, что вот-вот разорвется грудь.
  Главное - успеть, вбежать в крепостной двор, а там, в лабиринте комнат входов и выходов его уже никто не найдет. У него там были свои лазейки и тайны.
  Разметав в клочья сугроб, выронив тяжелые книги, Карл влетел в заснеженный двор, перепрыгивая через лежащие балки и камни. Он расстегнул пальто, чтобы легче было бежать, и полы его свисали тяжелыми крыльями.
  Он уже было подбежал к спасительным синим дверям, как вдруг наткнулся на фигуру, неожиданно возникшую рядом.
  Перед ним стоял мальчик с непокрытой головой, его белые волосы казались слипшимися.
  Он протягивал к нему голую руку со словами: "Рупь дай!".
  На устах мальчика играла улыбка. А на губе бусинкой застыла капелька крови.
  Карл неистово закричал и бросился прочь от двери.
  Он миновал широко расставленные руки человека в дохе, что-то лязгнуло, в грудях у Карла сперло, и он мчался к крепостной стене, изо всех сил взбираясь по ступенькам. Вслед за ним бежали те двое, почти дотрагиваясь до него, и вот уже ноги сковало, и он не мог бежать дальше, так как лапы страшных людей уцепились за пальто.
  Карл еще раз закричал и вывернулся из пальто.
  Бежавшие на минутку замешкались, бросили его пальто на снег, и протянули костлявые хищные руки.
  Карл влетел на башню, и тот час же существа были здесь, под льдистыми звездами холодного воздуха. Подбежав к краю, Карл шагнул вниз....
  Девочка с румяными щеками, с неистово стучащим сердцем, поправив варежки, наблюдала, как падавшая с башни черная фигурка мальчика вдруг прекратила вертикальное падение, а чуть поднявшись, медленно полетела к зимнему парку холодного города с красными, прикрытыми снежным убором крышами.
  
  ***
  Карл лежал в глубоком снегу, но, казалось, совсем не чувствовал сковывающих лап холода. Над ним нависли хладные звезды и круглая, дынная луна. Трещали от снега деревья, и белоснежная ночь окутывала черный мир.
  Постепенно возвращалось сознание. Где он? Что с ним произошло? Он медленно пошевелил руками, и они слушались, разрезали снег, который сыпался, как порошок, а онемевшие ноги уже чувствовали медленно наползавший холод. Страшные тени, гнавшиеся за ним, были далеко, заняли отдаленные полочки в его сознании, все остальное место заняло ощущение некоей могучей силы, которой он обладал... Как он оказался здесь? Он упал? Да, но с такой высоты? Почему он жив? Ответ очень прост. Он повелевал пространством и воздухом, он летел, расправив руки, словно крылья! Невероятно! Но это так!
  Кто я? Откуда я? Господи, почему я одинок и несчастен в этом враждебном мире? Почему не такой, как все? Почему меня так травят и ненавидят в гимназии? Откуда я взялся? Где моя мама? Почему отец запретил даже упоминать о ней! Почему друг нашей семьи, уважаемый всеми доктор Якушев стыдливо отводит глаза и сочиняет что-то о жестоко брошенном ребенке? Какова тайна моего появления в мире?
  Карл задавал эти вопросы, но серебристая россыпь звезд молчала, холодно и безучастно глядя с высоты...
  А может мне уйти из этого мира, уйти добровольно, в мир иной, покончить со всем этим? Разве можно это все выдержать? Но, тогда почему ты бежал, а не остался в лапах этих прожорливых хищников? Разве можно уйти из этого чудесного мира, где столько интересного, замечательного, красивого? Уйти, и видеть лишь ночь, мглу.... Нет, нет, нет...
  Одна из звездочек мигнула и вдруг упала с неба!
  Божий знак! Мои мысли правильны! Коль уж я попал в этот мир - нужно пройти его до конца! Нужно узнать, что будет там, за поворотом? Что ждет в жизни? А, быть может, необычная судьба?
  Всего пару минут прошло, а ему казалось, что пролетела вечность. Он медленно встал, шатаясь, отряхиваясь от снега...
   А где книги? Ох, как кружится голова!
  Он шел по величественному, в зимних уборах, парку. Медленно брел в темноте, слабо разбирая дорогу, как вдруг испуганно отшатнулся...
  Сбив снег с ветки, к нему вышла фигура, слегка припорошенная снегом. Карл, отступив, собирался броситься наутек, когда услышал слабый старческий голос:
  - Я вижу молодого юношу... Молодой господин, помогите старику...
  Карл зачмокал замерзшими губами:
  - Кто... Кто вы? Что вам нужно? ...
  - Выведите меня. Уже ночь, а я заблудился среди этих деревьев... Я прошу, не оставьте старика в беде, помогите добраться до площади и взять извозчика. Я заплачу...
  Карл рассеянно кивнул.
  - Пойдемте. Здесь уже недалеко.
  Старик с бельмастыми глазами приблизился, обдавая Карла запахом старого тела, мыла и нафталина.
  - Я обопрусь на вашу руку, юноша! Дайте вашу руку.
  С дрожью Карл протянул руку, и почувствовал прикосновение морщинистых пальцев.
  Они зашагали медленно вдоль темной аллеи, а потом ехали в крытой повозке, и стало так тихо и уютно и телу, и душе... И прямыми линиями начал падать легкий медленный снег.
  
  ***
  У дерева возле дома Карл увидел отца. На скамейке, среди белого воротника снега, темнело расчищенное место - видимо, отец вставал, садился, нервно шагал вокруг, оставляя узкие твердые следы, медленно припорашиваемые легкими снежинками. Пушистые снежные мухи оседали на его лицо, взволнованное и бледное в свете фонаря, но он нервно отмахивался от их прикосновений.
  - Где ты был? Я себе места не нахожу...Уже у крепости дважды побывал...
  Карл молча прижался к тяжелому пальто отца.
  - Папа, я в беде был... Но меня старик спас...
  - Какой старик? - встревоженно спросил отец.
  Но Карл, вдыхая мокрую сырость суконного пальто отца, промолвил:
  - Я ценные книги потерял...
  Одинцов внимательно посмотрел в глаза мальчика.
  - Книги принесла Лариса.
  - Лариса? Почему она?
  - Она видела тебя...
  Карл внимательно посмотрел в глаза отца.
  - Папа, кто я? ...Я летел, папа!
  - Если ты летел... значит небу было так нужно. Пойдем в дом.
  Они побрели по светло - сиреневому снегу, ко входу под горящим фонарем.
  
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ. АВАНТЮРА
  
  В ослепительно синем воздухе парил монгольфьер. Его наполненная горючим воздухом оболочка сверкала всеми цветами радуги.
  Восторг Карла перед медленно уходящими вдаль цепочками холмов, острыми пирамидами деревьев, волнами передался и Ларисе. Ее рыжие волосы колебались в синем воздухе, словно крылья птицы.
   Сотни восторженных глаз и ликующих глоток, пестрота одежд, плывущих в воздухе рук бриллиантами рассыпались на малахитово-зеленой траве. Фигурки людей постепенно стали казаться куклами, разбросанными по земле.
  Мир медленно поворачивался вместе с корзиной шара и опрокидывался!
  Возгласы и крики растекались и тонули в сине -зеленом мире, полном разбросанных букетов цветов. Гудело пламя, и шар медленно парил над землей в нарядной ткани солнечных лучей, на такой высоте, что кололо в пятки.
  Карл с восторгом следил за полетом, вбирая внутрь своей души симфонию окружающего мира.
  Но вот пальцы Ларисы вцепились в его локоть, ибо корзину тряхнуло... Тонкий, словно звук флейты на одной ноте, свист, смешался с музыкой в душе, внеся тревожные ноты.
  Шар стал стремительно терять высоту, и крики пассажиров стали криками сирен в далеком море.
  Голубые глаза девушки сковал страх. Кажущаяся победа над воздухом оборачивалась поражением и катастрофой.
  С неумолимой быстротой выплывали из глубины острые камни горного кряжа.
  И тогда он взял ее под руки и шагнул за борт.
  Он парил над пахнущим медом и мятой лугом. Мимо протекала трава, звенел ручей, и жужжали толстые шмели.
  Он медленно опустил Ларису на ковер ароматных цветов и трав.
  
  ***
  Они не спеша поднимались на высокую серую башню крепостной стены по стертым ступенькам.
  Музыка ветра и птиц кружилась в разлитом молоке воздуха. Первые желтые блестки начинающегося сентября, и свежий прелый воздух разливались в пространстве.
  Улыбка девушки в матроске озаряла мрачные старинные стены. Придерживая полы разлетающейся юбки, опираясь об острый зубец башни, она осторожно стала на цыпочки, чтобы посмотреть сверху на начинающий пестреть осенний мир.
  - Ой, как высоко. И как же ты не боишься, птенчик? - сказала она.
  Карл вынул припрятанную старую циновку из расщелины и предложил Ларисе сесть.
  - Это мое любимое место, - сказал он.
  Карл осторожно наклонился, взял в руки лицо девушки, ощущая нежность щек, а затем вобрал в себя землянику ее губ.
  Лариса осторожно оторвалась от его рта, вдыхая воздух, вытирая рукавом губы.
  Они сидели на самом краешке выщербленной стены Он играл ее волосами, любовался россыпью медовых веснушек на ее лице.
  - Смотри, отсюда ты взлетел когда-то, - сказала Лариса. - Все было так неожиданно.
  - А ты поддержала меня, - сказал Карл. - Не будь твоей духовной поддержки и твоих крепких рук, спасших мои книги, я бы окончательно потерял веру!
  Карл целовал ее рот, нежную грациозную шею. И самое начало груди, там, где смуглость начинает переходить в белое, незагорелое пространство.
  Лариса со смехом отстранилась.
  - Ах ты, мой птенчик! Ты превращаешься в разбойника!
  - Но, Лариса, дорогая, ведь мне кажется, что мы любим друг друга.
  Лариса держала его голову вытянутой рукой на расстоянии, лукаво наслаждаясь его попыткам проникнуть сквозь все запреты.
  - Вот принесешь то, что я тебя прошу - стану твоей, мой милый птенчик!
  - Все богатства этих "тузов" к твоим ногам! Но, дорогая, разве это возможно сделать?
  Лариса, закусив губу, стрельнула голубыми огоньками глаз на Карла.
  - Еще и как возможно. Теперь уже возможно! Я же ведь как сыщик! Я ведь все выследила.
  - Что выследила? - спросил Карл, делая новую попытку поцеловать ее.
  - Кто связан с ними. И мы можем проследить, где их логово...
  Карл удивленно откинул голову назад.
  - Откуда ты знаешь?
  Лариса усмехнулась, двинув плечиком, освободившись от его объятий, и начала свой рассказ:
  - Все произошло совершенно случайно. Как-то поздно вечером, когда я уже собиралась ложиться, кто-то остановился у нашего дома. Слышен был стук копыт, отец открыл дверь, послышался тихий разговор и какое-то движение. Ну, ты же знаешь меня, я сразу ушки на макушку, вся внимательно слушаю.
  Я поняла, что в дом внесли какого-то раненого. Я потом подсмотрела... Пришедший с ним был низкого роста, в плаще с капюшоном. Но, что я заметила тогда, под плащом четко вырисовывался горб. Отец ругался с ним, говорил, что он всего лишь ветеринар, но, этот горбун, почти угрожая ему, требовал, чтобы отец достал пулю и обработал рану. Потом я видела эту пулю в ящике для мусора...Горбатый расплатился каким-то очень дорогим портсигаром, принадлежавшим мастеру, фамилия какая-то сложная, на букву Ф....
  - Может, Фаберже? - предположил Карл, внимательно слушавший рассказ девушки. - Это придворный ювелир и оценщик кабинета его императорского величества. Я читал о нем в газетах. Мастер он действительно великий! Его заказчиками, покупателями и поклонниками являются королевские особы нескольких стран Европы!
  - Точно, Фаберже! - уверенно сказала Лариса. - Его же ценят аристократия и промышленники во многих странах мира!
  - А что представляет собою этот портсигар?
  - О, настоящее чудо искусства! Украшен с двух сторон накладными вензелями - Преображенского полка под императорской короной и монограммой какого-то офицера этого же полка под дворянской короной. Внутри резные подписи: "Е.И.В. Великий Князь Константин Константинович", далее следуют какие-то фамилии.
  - Наверное, фамилии однополчан, - сказал Карл, призадумавшись.
  - Так вот. Я потом прочитала в газетах о дерзком ограблении ювелирной мастерской купца 2-й гильдии Чичелева! При преследовании грабителей полицией, один из нападавших на мастерскую был ранен. Газета у меня сохранилась, я покажу!
  - Да, я слышал об этом налете! Отец говорил об этом, - сказал Карл. - Чичилев объявил за поимку злоумышленников награду... Так может быть сразу обратиться в полицию?
  - Карл, и все отдать в их руки? Когда все может достаться нам! Дело в том, что горбуна -то я знаю... Я когда-то была в городском ломбарде. Закладывала одну вещь. Так вот, это оценщик ломбарда Модест Скороход! Он еще шутить любит над девушками - так неприятно. При общении, все норовит до тебя дотронуться, или обнять... Неприятный господин...
  - Ну, и что нам это даст? Вряд ли у себя в ломбарде он будет прятать украшения, да еще и с клеймом купца Чичелева!
  Лариса, ухмыльнулась, глядя лукаво на Карла.
  - А не надо нам шарить в ломбарде... Там точно ничего нет. Надо просто за Скороходом проследить!
  Карл удивленно поднял брови:
  - Ты что-то разведала?
  - Конечно, мой птенчик! Я просто была у Скорохода вчера. Решила еще раз воочию убедиться, что это он. Зашла, якобы узнать условия выкупа своего колье... А от него мальчишка выходил. Шустрый такой, Бориской зовут, я его хорошо знаю... Что делать мальчишке в ломбарде? Я потом нашла его. Говорю, я заплачу, если записки Скорохода он мне будет приносить. А он мне: "Гони четвертак!" И из фуражки достает бумажку. Эту записку, говорит, велено вечером передать мастеру слесарных работ, какому-то Прохорову, кажется. Тот якобы должен лодку оставить завтра вечером в условленном месте. Я знаю где! Ну, как?
  Карл поцеловал ее в веснушчатый нос.
  - Ты настоящий молодец, Лара! Великий сыщик! Только зачем это нам? Даже если мы найдем сокровища. Там медальоны, браслеты, драгоценные камни... Все это реализовать потом будет очень трудно!
  Лариса усмехнулась.
  - Ты, главное, добудь их. И положи к моим ногам. А дальше - я твоя... А уж потом я найду способ, как их реализовать...
  Карл тяжело вздохнул.
  - А ты что, хочешь, чтобы золото досталось этим гнилым буржуям? Или банде "тузов"? - спросила Лариса.
  - Ну, что же ты хочешь от меня?
  - Я рассчитываю на твои необыкновенные способности, мой птенчик!
  Карл сделал большие глаза.
  - Но, ты же знаешь, рыженькая, они проявляются только в крайних ситуациях.
  - Надеюсь, что если таковая будет - ты не подведешь!
  - Не знаю. Не уверен, - ответил Карл, опустив голову, закусив губу. - Но, нам ведь тоже нужна лодка?
  Лариса откинулась спиной назад, опираясь руками о холодные каменные плиты.
  - Я уже подумала об этом. Нам придется посвятить в это дело третьего. Ты не против? Но он может достать лодку с веслами.
  - А кто это такой? - спросил Карл, любуясь девушкой в матроске.
  - Мой гимназический приятель Варсофоний Кондратьев.
  
  
  
  ГЛАВА СЕДЬМАЯ. В МЕРТВОМ ГОРОДЕ
  
  Осень уверенной гостьей стучалась в закрытые двери городка. Одним взмахом своей волшебной кисти она окрасила нежным пурпуром листья, мазнула желтым по кустарнику, заставила заплакать оловянным мелким дождем небо.
  В тот бушующий под ветром осенний вечер двое людей в темном прятались под высокими деревьями парка. Волны ветра покачивали бледный немощный фонарь.
  Вскоре к Карлу и Ларисе присоединился сухощавый и стройный Варсофоний Кондратьев. Он шел, гулко стуча каблуками, из дальнего острого угла улицы, которая блестела металлом луж. Кондратьев, юноша с легким пушком над губами и на подбородке, был в гимназической куртке с блестящим рядом пуговиц, в фуражке с гербом и неуставным лакированным ремешком.
  - Госпожа Лариса, рад приветствовать... Господин Одинцов, если не ошибаюсь, - слишком сухо и картинно сказал Кондратьев.
  Карл пожал новому знакомому руку. Сам себе он вдруг показался длинным и нескладным, рядом с этим стройным юношей. Есть люди, которые заставляют нас чувствовать себя гадкими утятами.
  Лариса с удовольствием встретила Варсофония. При его приближении она едва заметным жестом поправила рыжеватые волосы.
  Они двигались быстрым шагом, сквозь ветреное небо, вместе с рваными рукавами облаков, опустившееся близко к земле. Лариса шла посредине, гордая, как бы охраняемая двумя рыцарями.
  Дом Модеста Скорохода утопал в изобилии осенних цветов. Астры, золотарник, анемоны и фиалки светились даже во мраке вечера, подрагивая от прикосновений ветра. Запах цветов смешивался с едва уловимым пряным духом реки. Окна дома были пусты и темны, и у ожидавших появилось чувство потерянного вечера. Они стояли у ивы, и едва успели укрыться, когда скрипнула калитка.
  Огонь фонаря замерцал во тьме и замер.
  Модест Скороход стоял в темно-синем плаще с башлыком и смотрел на небо, выставив руку, то ли пробуя ветер, то ли ловя слезинку дождя.
  Не заметив наблюдающих, он пошел вперед, и желтое пятно двинулось вместе с ним, колебля жидкую тьму.
  - За мной, милый птенчик, - произнесла Лариса Карлу, но вместе с ними двинулся и Варсофоний.
  Они заскользили во мраке.
  Скороход, как бы оправдывая собственную фамилию, двигался действительно очень быстро, несмотря на свой горб и плохую дорогу.
  Извилистая, словно змея, тоненькая и узкая улочка была переполнена острыми камнями и лужами, что побудило юношей поддерживать Ларису под руки.
  Холодные заборы и спящие дома просыпались, взрываясь собачьим лаем и скрипом деревьев.
  Желтый глаз фонаря впереди летел над землей, подобно крылатому дракону из китайской сказки.
  И вот, наконец, заблестела смолой и серебристыми зигзагами река, тут же, благодаря Скороходу, породившая звяканье цепи.
  Желтый фонарь поплыл над водой, отражаясь в ней, освещая мрачную фигуру в лодке.
  - Бегом, к старому мостику, - воскликнул Варсофоний. - Моя лодка там!
  Они бросились бежать что есть мочи, спотыкаясь, путаясь в высокой жухлой траве. Влетели в продолговатое тело лодки, и пока Варсофоний щелкал замком, Карл сел на весла, и встревожил гладкое зеркало реки.
  Лодка пошла криво, а потом и вовсе завертелась на месте - у Карла не было опыта работы с веслами. Варсофоний вежливо попросил сесть на весла, и лодка пошла живее, весла задевали водное полотно почти неслышно, стряхивая мелкие капли.
  Они неспешно догоняли плывущий по реке медовый огонь фонаря. Оценщик ломбарда не был таким ловким лодочником, как пешеходом, поэтому Варсофоний догнал его без труда и пошел медленнее, в пределах видимости.
  Вскоре они попали в зону вихревого тумана, мягко томившегося над водою.
  Не было видно ни одного берега, ни другого - только белесый дым и едва видимый фонарь впереди.
  Казалось, исчезли и звезды, то и дело гирляндами мелькавшие в воде. Угольно-серая зыбкая темнота окружала лодку.
  - И куда его несет? Уж не в затопленный ли город? - сказал Карл, вглядываясь во тьму, улавливая отдельные очертания.
  - Мы миновали рукав реки, - сказал Варсофоний. - Значит, похоже, туда.
  - Как страшно, - сложила руки на груди Лариса. - Я много слышала жуткого об этом городе...Говорят, что в лунные ночи мертвецы в нем выбираются на крыши стоящих в воде домов, и стонут, и этот стон - как вой далеких сирен...
  - А в самих домах, как будто бы, до сих пор живут люди. Это оборванцы, бродяги, нищие - подхватил Карл. - Только с ними встретиться и поговорить нельзя. Ты останешься с ними в затопленном городе и никогда не вернешься к своим. Часто потом вылавливали из воды мертвым такого человека...
  Варсофоний достал папироску и улыбнулся:
  - Все это сказочки для маленьких детей.
  Он чиркнул спичкой и на мгновение осветил свое лицо - уверенное, аккуратное, с реденькой бородкой. Вообще он сам был идеалом изящества - чистый, ловкий, не замочивший нигде брюк, не имевший, казалось, ни пылинки на своей куртке.
  От реки тянуло прохладой.
  Карл снял с себя пиджак, набросил его на плечи Ларисы, окутав ее сверху плащом. А потом и сам закутался в черный шелестящий брезентовый плащ...
  Постепенно из нефритовой тьмы начали проступать какие-то серые глыбы. Туман стал реже, он заворачивался седыми струями, образовывал отдельные смутные островки. Отчетливо звучала музыка плещущейся воды.
  Река струилась между скелетами стоявших деревьев, протянувших свои лапы к небу. Лодку несло на что-то темное, стоявшее впереди, и только находчивость Карла позволила им не натолкнуться на полузатонувшее судно.
  Мертвый город нарастал постепенно, в музыке плеска и журчания воды, в бурлении струй, и тихом скрипе, как будто что-то поворачивалось в углистой тьме.
  Фонарь впереди был ещё далеко, и они налегли на весла.
  Широкая центральная дорога мертвого города была заполнена мелкими водоворотами. Разошедшиеся под воздействием ветра тучи выпустили на свободу звезды. И они осветили высокие, застывшие по сторонам неживые дома, с покатыми крышами и мелькающими кое-где огоньками.
  Стояла торжественная тишина, казалось, сейчас грянет месса.
  Они летели на что-то гигантское, зацепились бортом и остановились. То был памятник носатому, высокому человеку в треуголке, кафтане и ботфортах.
  Лариса уцепилась за руку Карла, оглядывая страшное мертвое пространство. Ей почудилось, что человек сейчас сойдет с постамента, который омывала плещущая вода, и сделает им что-то ужасное...
  В отдаленных окнах мелькали огни. Слышался какой-то то ли стон, то ли плач.
  -Тсс, слушайте, -Лариса приложила палец ко рту. - Я же говорила!
  - Да это вой ветра в пустых окнах, - сказал Варсофоний, осушив весла.
  Карл молчал, вслушиваясь в темноту. В затопленном городе он был впервые. Местные жители не решались плавать сюда.
  Между тем лодка Модеста Скорохода, темной фигурой стоявшего во мраке, стала поворачивать влево.
  Они поспешили догнать его и зашли в узенькую улочку с черной водой, которая плескалась о поросшие зеленью склизкие стены. Желтый луч прихваченного ими фонаря осветил двери дома, внутри которого в воде плескались какие-то животные.
  - Водяные крысы, - промолвил Карл.
  Лариса молчала, пораженная увиденным зрелищем. Даже невозмутимый Варсофоний похоже волновался.
  Фонарь в лодке оценщика скользнул вправо, и они выплыли на широкое пространство, где клубились остатки тумана.
  Высокое здание в лунном свете казалось громадным великаном. Желтый глаз фонаря Скорохода, мигнув, застыл возле здания.
  - Он остановился, - сказала Лариса.
  - А что это? - удивленно спросил Варсофоний.
  Карл подождав, осмотревшись, и ответил:
  - Похоже на часовню. Во всяком случае, такой ее рисуют в книгах.
  - Давайте поспешим, а то он уйдет, и мы ничего не узнаем.
  Карл и Варсофоний взялись за весла. Несколько взмахов, и они достигли подножия высокого здания, причалив недалеко от того места, где покачивалась пустая лодка оценщика.
  Тяжелая набухшая покосившаяся дверь была полуоткрыта. Лунный свет призрачно освещал вход, поблескивала под досками плескавшаяся вода.
  Фонарь осветил хаос и разрушение здания. Чувствовался тяжелый дух разложения и гнили. Карл вообразил кости подвижников веры, похороненных здесь, и ему стало жутко.
  Лестница в виде спирали змеей возносилась кверху, на хоры.
   Они поднимались, выглядывая в провалы окон. В разбитых витражах играл бледный свет луны. Лестница поскрипывала. Кое - где ступенек не хватало и приходилось держаться за шаткие перила. Они освещали фонарем закоулки и углы часовни. Но бесполезно - никого не было. Оценщик исчез!
  - Может затаился где-нибудь, - сказал Варсофоний, и в его руке блеснул маленький карманный "бульдог".
  На удивленный взгляд Карла, ответил:
  - Так, прихватил, на всякий случай.
  Первый шаг на хоры произвел движение, скрип и лязг. Несколько крылатых существ взметнулись, подобно вихрю, пролетели мимо и пропали.
  - Наверное, летучие мыши. Странно, что их не спугнул Скороход, - сказал Карл.
  Поднявшись на хоры, они пошли, вслед за желтым лучом, к массивной двери.
  Она казалось плотно закрытой, но в замке торчал ключ.
  Они остановились в недоумении и волнении.
  - Ну, что, заходим? - спросила шепотом Лариса, вдыхая сырой затхлый воздух.
  Ответом ей была тишина, нарушаемая лишь плеском воды и отдаленным приглушенным воем.
  Карл молча повернул ключ в замке.
  В черной комнате стоял продолговатый гроб. Сквозь разбитое окно мигали бледные звезды, и заглядывала луна.
  Луч фонаря нырял в уголки помещения, но оно было пустым.
  Лариса осенила себя крестным знамением и сказала:
  - Ну что, вскрываем?
  - Во всяком случае, господа, другого нам ничего не остается, - отозвался Варсофоний.
  Никаких особых усилий не потребовалось. Когда без труда слетевшая крышка освободила пространство, то искомые бриллианты явились миру, поблескивая хищными глазами. Лариса тут же взяла дорогую шкатулку, вырезанную из дерева.
  - Какое чудо!
  Звук поворачиваемого ключа, заставил их броситься к двери. Но тщетно, она оказалась надежно заперта.
  Далекие шаги замерли на поскрипывающей лестнице.
  - Ах, зачем мы не забрали ключ! - сказал Варсофоний.
  Они принялись колотить в запертую дверь, но все напрасно. Они оказались в ловушке. Чьи-то тяжелые, медвежьи шаги на лестнице заставили их сердца трепетать от напряжения. Существо приближалось к двери.
  
  ***
  Ветер, окутавший старую часовню, попавшуюся ему на пути, и сотрясавший звезды, был удивлен, наблюдая, как из разбитого окна мертвого здания выплыли две фигуры. Худой длинноносый юноша, более всего похожий на большую птицу, бережно держал в руках девушку, закутанную в плащ.
  Через несколько минут юноша - птица вернулся, и теперь, с большими усилиями, поддерживал молодого человека, весьма изумленного таким поворотом событий. Напуганный до предела, надо полагать, скорее для храбрости, юноша в гимназической фуражке, во время полета, произнес фразу:
  - Ну, вы меня удивляете, Карл! Да вам, с вашими способностями, в цирке нужно работать!
  - Иногда так со мной бывает, - выдавил из себя Карл в ответ.
  В темном провале окна появилось страшное, заросшее, приземистое существо, напоминавшее медведя. Страшный рык издало оно, и вниз, в воду, полыхающей птицей полетел фонарь....
  Далее, начали падать балки и полуразбитые кирпичи, качая лодку.
  Лариса завизжала, пригибая голову.
  Карл и Варсофоний усиленно загребли веслами, отдаляясь от часовни, каждый раз рискуя попасть под острый град камней.
  Окрестные здания начали оживать... Кое-где замелькали огни.... Большая лодка двинулась по глади утренней реки, догоняя лодку Варсофония.
  - Карл, они догонят нас! Сделай же что-нибудь, - в отчаянии заговорила девушка, видя, как стадо человекообразных существ, кислый и острый запах которых был слышен на расстоянии, догоняет лодку.
  - Бегите, - крикнул Варсофоний. - А то они догонят нас, и все наши усилия будут потрачены даром.
  - И бросить вас одного? Это нечестно! - сказал Карл.
  Оказалось, что и невозмутимый Варсофоний может выйти из себя.
  - Да бегите же! Спасайте Ларису и шкатулку с сокровищами! С вашими то способностями. Я у памятника их задержу. У меня револьвер! - громко сказал он.
  Бродяга ветер, сонно зевая, увидел, как двое, забравшись на постамент памятника человеку в треуголке, тяжело поднялись вверх и полетели.
  Подъем в воздух произвел фурор у обитателей Мертвого города.
  Крик ужаса исторгли десятки глоток. Лодка затанцевала на месте. А затем стала уходить в даль...
  Молодой человек в гимназической куртке, стоявший на постаменте рядом с человеком в треуголке, медленно опустил револьвер...
   Карл, держа в руках драгоценную ношу, летел над затонувшим городом, вдыхая свежий воздух, и встречая рассвет, а также утренних птиц. Лариса, чьи рыжие волосы плавно развевались по ветру, чуть улыбалась. Страх ее прошел, а шкатулка грела руки.
  А ветер, подивившись таким чудесам, быстро взвился волнистой струей в небо и поспешил на закат, на отдых.
  
  ГЛАВА ВОСЬМАЯ. УДАР МОЛНИИ
  
  Большой светлый дом с двускатной черепичной крышей и окнами с полукруглой аркой приветствовал гостей.
  Запах сирени из расцветающего весенней порою сада проникал в открытые окна, колебал, словно лепестки, гардины, окутывал призрачным дымом собравшихся. Кто-то из прибывших, чтобы не дать колдовству одурманивающего запаха возобладать над собой, уже пыхтел легкой папироской, окружая себя дымной завесой. Другие уходили вглубь сада и читали стихи, будто добавляя магические строчки поэтов в весеннее кипящее царство, размывая розовые облака в аквамариновом небе.
  Тонкий эстет, поэт Пушилин, взяв Ларису под руку, читал ей свои стихи.
  
  В вечернем сумраке однажды пришла ко мне моя любовь!
  И забурлила, заиграла в моих горячих венах кровь!
  С твоей красою не сравнятся ни звёзды в небе, ни луна!
  Из сотен тысяч тут живущих, ты мне нужна всего одна!
  
  При этом старался поцеловать ее, уверяя, что она будит в нем затаенную страсть. Лариса смеялась и пеняла поэту за его нагловатую смелость, изволила дать для поцелуя руку, и уже направилась по дорожке навстречу Варсофонию Кондратьеву, пришедшему с небольшим подарком в изящном пакетике.
  - Я давно тебя ждала, но ты все не идешь, - жеманно сказала она Варсофонию, подставляя ему напудренную щечку для поцелуя.
  Из окна уже слышались нежные переливчатые звуки фортепиано. Это местный учитель музыки Курский услаждал слух собравшихся дам сонатой Бетховена.
  Карл пришел одним из последних.
  - Ой, птенчик мой прилетел! - воскликнула Лариса и пошла навстречу. Карл подарил ей чеканку в виде птицы, сделанную им собственноручно.
  - Какая прелесть, птенчик, спасибо! - поблагодарила Лариса, любуясь искусной работой, подставляя для поцелуя щечку.
  Карл робко присоединился к гостям. Ему кивали, но старались тут же отойти, и поэтому рядом с ним всегда образовывалась пустота.
  В доме у Ларисы собрался бомонд города. Напыщенный надменный адвокат, велеречивый театральный критик, застегнутый по всем пуговицам полицейский, а, также, активно жестикулирующий актер, томный поэт, молчаливый врач со сдвинутыми бровями, гимназический учитель, спокойно смотрящий сквозь стекла очков, и прочие именитые граждане. Мужчины были строги и торжественны, дамы - нарядны и красивы.
  Все они пришли поздравить очаровательную Ларису Свирипу с новосельем. Покупка нового дома с роскошным садом, наем служанки, вызвали к Ларисе небывалый интерес. И сама она радовалась вниманию общества - в новом, достаточно смелом и открытом платье, из которого виднелось спелое, как персик тело, с мерно дышащей и пахнущей духами грудью, веселая, ироничная...
  - Все, фортепиано прочь! Закрывается! - скомандовала Лариса, вошедшая в сияющую розовым цветом комнату и закрывая черную крышку. - А теперь новинка!
  - Ну - ка, ну - ка, чем нас удивит новая хозяйка дома? - восклицал актер Кавелин, самый старший из присутствующих, блестя сединой висков и подкручивая усы.
  - Варсофоний - неси! - скомандовала Лариса.
  Под общие аплодисменты Кондратьев явил гостям черный чемодан, из которого на белый свет выглянуло необычайное устройство.
  - Патефон, - гордо заявила Лариса, и тут же, к общему восторгу, заведя пружину, поставила черную пластинку.
  Зазвучал романс.
  
  Белой акации грозди душистые
  Вновь аромата полны,
  Вновь разливается песнь соловьиная
  В тихом сияньи, сияньи луны!
  
  Критик Востоков вздыхал и прогнозировал конец искусству. Но подавляющему большинству новинка понравилась.
  После того, как гости отведали праздничных блюд и выпили ликеру, наступил час поэзии.
  
  Твой стан божественно прекрасен!
  Твой облик будоражит кровь!
  И как кинжал, твой взгляд опасен,
  Ведь он родит во мне любовь!
  
  Это читал главный поэт вечера Пушилин. Со своей тетрадкой он немного надоел всем пряными и нескладными стихами собственного сочинения и, поэтому, все вздохнули, когда он в самом конце прочитал никому не известного, но, очевидно талантливого, Багрицкого:
  
  Там, где выступ холодный и серый
  Водопадом свергается вниз,
  Я кричу у безмолвной пещеры:
  "Дионис! Дионис! Дионис!"
  
  Утомясь после долгой охоты,
  Запылив свой пурпурный наряд,
  Он ушел в бирюзовые гроты
  Выжимать золотой виноград...
  
  Варсофоний Кондратьев откровенно скучал, время от времени прикрывая зевок ладошкой, и говорил Карлу, о том, что он не любит такого общества и готов уйти сию же минуту, и только Лариса Михайловна удерживает его от этого поступка.
  Затем играли в фанты и здорово развеселились. Особенно радовались женщины, чьи самые причудливые желания покорно исполняли мужчины.
  Карл, тоже скучавший в подобном обществе, страдал от того, что Лариса мало обращала на него внимания. Но все оправдывало то обстоятельство, что гостей было много, и Лариса была обязана уделять внимание всем.
  Перед глазами Карла стояла волшебная, очаровательная ночь любви, после того, как они успешно добыли шкатулку с драгоценностями. Он помнил, как пена белых одежд постепенно спадала с Ларисы, обнажая ее крутобокое тело. Лариса превратилась в арфу, на которой играл молодой, еще неопытный, но влюбленный в музыку артист. И этим артистом в эту ночь стал Карл.
   Он стоял и видел необычайную и заманчивую страну - тело своей любимой, острые розовые скалы грудей, круглое озеро живота с плавающей черной лодкой, страну, по которой он путешествовал в ту ночь...
  Но, сейчас, в общей суете и гаме, в смехе, и в шутках, он терял нить, связывающую его с ней.
  Но вот она встретилась с ним глазами, и улыбнулась ему, и его будто окатило теплой розовой водой, стало легко и весело. Карл даже заулыбался и начал шутить, чем несказанно удивил полноватую черноволосую даму, стоявшую рядом.
  - Господа! А теперь попросим хозяйку этого дома спеть нам! Попросим? Лариса Михайловна, будьте добры, - сказал артист Кавелин.
  Под общую лавину рукоплесканий, Лариса улыбнулась и согласилась спеть, но только одну песню.
  - Две, две, - послышались голоса. - Лариса, спой! Лариса, спой!
  Лариса открыла фортепиано, взяла ноты, и клавиши вздрогнули под ее рукой, и звуки стали наполнять воздух, смешиваясь с запахами цветов в вазах.
  Она кивком подозвала к себе Карла. Не переставая играть, Лариса шепнула ему на ухо:
  - Птенчик, найди ноты "Весеннего вальса" Шопена. Ты знаешь, в шкафчике...
  Карл вошел в соседнюю комнату, заполненную новенькой пахнущей мебелью, и открыл шкаф. Стал перебирать ноты - нужные сразу не находились. Он сдвинул пачку, и к его ногам полетел, словно мотылек, листок, выпавший из конверта.
  Карл уже хотел вложить его обратно, но слова, начертанные на бумаге, остановили его. Это были слова "Милый мой птенчик".
  Карл быстро развернул листок, и стал читать. Его руки дрожали, внутри все сжалось в комок, а лоб покрыла испарина.
  Письмо было адресовано Варсофонию, но, почему-то, не отправлено. По письму было видно, что между Ларисой и Варсофонием давно существует любовная связь.
  "Так это же я - милый птенчик... Ведь это же меня она так называет... Но, что же она тогда пишет? При чем здесь Варсофоний?"
  Недоумевая, но как-то спокойно, даже автоматически, Карл сложил письмо и положил на место. Взяв Шопена, он вернулся в комнату, где играла и пела Лариса. Он слушал ее звонкий голос, и у него было темно в глазах.
  С трудом дождавшись вечера, сославшись на недомогание, Карл покинул общество. На прощание Лариса помахала ему рукой, велев служанке проводить гостя.
  
  ***
  Был уже вечер, и пахло приближавшейся к городу грозой, но Карл не свернул по привычной дорожке домой.
  Он пошел на свое приметное место к задумчивой, обвеваемой всеми ветрами крепости, взошел на серую башню и бросил свое тело вниз, а потом, пролетев зигзагом над травами и деревьями, стал стремительно набирать высоту.
  Он нечаянно влетел в стаю птиц, и какое-то время парил в воздухе с ними вместе. Но подходившая гроза расколола небо, испугала пернатых, а он бросился в черноту, в грозные черные клубы туч, а потом, вынырнув из них, тут же был омыт неистовым ливнем.
  Летая среди ломаных линий синих молний, он испытывал судьбу, он хотел в этом полете излить все свое отчаяние, отдать всю горечь непогоде. Но где, ему, грешному, хотя и необычному человеку, тягаться с небесными стихиями!
  Его швырнуло в сторону, и он стал падать вниз. И лишь над самой землей, он пришел в себя, осознав, что земная твердь уже закончилась, и он летит над самой рекой, едва ее касаясь.
  Вновь сверкнуло, и водопад лессирующих кристальных струй прибил его к водной глади. И он, преодолевая бушующую стихию, прыгнув пару раз по волнам, вновь стал подниматься, и, затем, стремительно уходить вдаль. Время от времени непогода бросала его к рассерженным бушующим волнам, но, каждый раз, он вырывался из западни. И протирая глаза от синих струй, убирая с лица прилипшие мокрые волосы, он взметал свое тело вверх...
  Когда дождь немного поутих, и лишь ветер качал холодные хмурые валы, он приблизился к затопленному городу, и сел на крыше самого высокого здания.
  Он укрылся за шпилем, и улыбался, вспоминая, как они добывали в этом городе сокровища. Так что же важнее для человека, материальные сокровища, или богатства души? Он смеялся над ничтожностью человека! Он, человек-птица, хохотал над людскими страстями, жаждавшими более богатства, а не красоты окружающего мира!
  Стал вновь накрапывать мелкий дождь, ветер успокоился, и как-то потемнело, и Карл спустился вниз, и вошел в заброшенное строение, ходил по комнатам, где когда-то жили неизвестные ему, но также любившие и страдавшие люди. Он шел, переступая через обвалившиеся куски потолка, деревянные балки, рассматривал удивительные, чудом сохранившиеся мозаичные рисунки, во многих местах, уже осыпавшиеся. Они были на тему природных явлений, и он наблюдал безглазое солнце, полустертый месяц, опавшие лучики звезд.
  Он спустился к воде, и что - то привлекло его внимание. Он поднял плавающую книгу, наверное, упавшую сюда недавно вследствие обвала во время непогоды.
  Книга была раскрыта, и он, пригладив намокшие страницы, прочел:
  
  Услышь, Боже, моление моё, внемли молитве моей.
  От концов земли к Тебе я воззвал в унынии сердца моего; Ты возвысил меня на скалу.
  Указал мне путь, ибо стал надеждой моей, башней крепкой пред лицом врага.
  Поселюсь я в обители Твоей навеки, укроюсь под кровом крыльев Твоих.
  Ибо Ты, Боже, услышал молитвы мои, дал наследие боящимся имени Твоего.
  
  Карл задумался над молением Давида, а потом аккуратно положил книгу на груду кирпичей. В окно веял свежий терпкий ветер с берега, принесший запах цветов и трав.
  Гроза подходила к концу.
  На душе как-то стало легче и свободнее, будто он избавился от непосильного груза.
  Карл взобрался на пустое окно и полетел к городу.
  
  
  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КАРИНКА
  
  Она любит сидеть на деревьях. Ее руки обнимают ультрамариновое небо, сердце летит вслед за сиреневым ветром, а глаза отдают свою любовь веселящимся в лазоревой высоте птицам.
  Малышня, пробегая мимо, кричит:
  - Каринка, подари нам птенчика!
  А Каринка дерзко отвечает:
  - Тогда давай сюда, ко мне! А ну, проверю, достойны ли вы крылатого племени? Вот, берите своего птенчика!
  И протягивает вниз смуглую тонкую руку.
  Ребята смеются, но никто не рискнет лезть по почти нагому стволу на самый верх! Как удается забраться туда Каринке - не знает никто!
  Отец приходит и зовет Каринку.
  - Слезай, негодница, слезай шалунья, обедать пора!
  А Каринка в ответ звенит серебристым смехом, как колокольчик. Вытирает свой длинный острый нос от пыли, моргает глазками.
  - А ты достань меня, mon cher papa !
  О, французским она овладела быстро, и теперь щебечет, как птичка, так, что горничная Марфуша не всегда понимает, что она говорит!
  - По - бусурмански говоришь! - гневается она, а Каринка смеется. Радуется миру, людям, птицам, небу, хорошим стихам, которые повторяет по памяти.
  Погрозится отец, да и уйдет. Он сердится для вида, но всем своим сердцем любит Каринку, единственную свою дочь, посланную в подарок небесами. Не имели они с женою детей, но, в одну грозовую ночь, когда хмурился и гневался ветер, блистали огненные стрелы, услышали они с женою плач на дворе. Открыли дверь, а на крыльце сверточек лежит да попискивает! Подкидыш! И приняли они дар свыше, и теперь со своей доченьки пылинки сдувают!
  Сидят они за столиком, чаи гоняют, а тут в окно Каринка влезает, черным глазом смотрит, да букетик цветочков полевых прямо на стол бросает.
  И взлетает на свой любимый стул...
  А вот она, загорелая, с исцарапанными коленками, бежит вместе с детьми к реке. Теперь она, словно чайка, взлетает над волнами...
  Но более всего любит она ходить на скалу, расположенную у Волчьего оврага.
  Сидит бывало там, листает сборник стихов и мечтательно повторяет строчки Цветаевой:
   Мимо окон моих -- бесстрастный --
   Ты пройдешь в снеговой тиши,
   Божий праведник мой прекрасный,
   Свете тихий моей души.
  
   Я на душу твою -- не зарюсь!
   Нерушима твоя стезя.
   В руку, бледную от лобзаний,
   Не вобью своего гвоздя.
  
   И по имени не окликну,
   И руками не потянусь.
   Восковому святому лику
   Только издали поклонюсь.
  
   И, под медленным снегом стоя,
   Опущусь на колени в снег,
   И во имя твое святое,
   Поцелую вечерний снег. --
  
   Там, где поступью величавой
   Ты прошел в гробовой тиши,
   Свете тихий-святыя славы-
   Вседержитель моей души.
  
  Сидит, грустит девушка, и в небо смотрит. Как будто суженого ждет.
   Бежит Аленка, дочка Марфуши.
  - Барышня, Юрий Константиныч пришли. Вас к занятиям кличут!
  Ахнет Каринка, и побежит со всех ног домой. Музыку она обожает, ведь музыка с нею чудеса делает!
  Она садится за фортепиано, и, не обращая особого внимания на строгое сетование Константиныча по поводу ее игры, бегает по клавишам легкими и длинными пальчиками, исполняя этюды и сонаты. И в это время будто и нет здесь Каринки. Где-то она в другом мире, в горнем, высшем, пребывает в иных сферах.
  Как-то она даже отца напугала!
  Счастливцев открывает дверь, окунается в прекрасное бирюзовое море музыки. Тихо летят в пространстве очаровательные звуки "Тишины" Бетховена.
  И останавливается отец пораженный, никого не видящий за фортепиано: клавиши сами прыгают под невидимыми пальцами; его взгляд обшаривает комнату, пытаясь найти проказницу за кремовой шторой или под диваном, а потом скользит вверх, и видит - у самого потолка, с которого свисает венецианская люстра, парит невесомое тело дочери.
  - Как..., как это понять? Как ты это делаешь? - спрашивает изумленный отец и падает на стул, а Каринка, медленно опустившись к нему, говорит:
  - Ах, mon cher papa, это музыка, я же просто танцую...
  Да, умеет Каринка удивлять и поражать родных!
  
  ***
  Но в гимназии госпожи Тодд, которую уже несколько лет посещает Каринка, ее недолюбливают и посмеиваются над ней. Нет у нее подруг, одинока она, и после занятий, грустная, отправляется домой.
  Идет, и чтобы поднять настроение, напевает про себя. А потом останавливается недалеко от здания библиотеки, вслушиваясь. Там кто-то играет на рояле "Лунную сонату", играет проникновенно и трогательно, и мелодия несется среди каштанов ввысь.
  И стоит Каринка, слушая. Кажется, что сейчас воспарит над земной твердью, как эта прекрасная музыка!
  Грубый окрик сбивает Каринку:
  - Эй ты, ворона длинноклювая, сюда иди!
  Это глава местной шпаны, ненавистный ей Козуб, который, как завидит ее, проходу не дает!
  И вся кодла его увязывается за Каринкой.
  Каринка пытается шутить, но сама отходит в сторону. Не любит она эту компанию, ненавистны ей их ухмылочки и колкости. Но Козуб не отстает! Вот уже несколькими шагами они настигают ее, и кажется, схватят своими гнусными руками Каринку, но ... их руки обнимают воздух! Смотрят изумленно, а выскользнувшая из грязных их рук Каринка уже у самой верхушки серебристого тополя!
  Изумление и страх охватывает компанию. В ужасе присела пацанва, мерзкий страх проник в их жилы, острым кинжалом вонзился им в ноги! И вот они уже пятятся назад, а потом бегут врассыпную, как будто что-то огромное, страшное взошло над ними, как будто сам ангел с огненным мечом занес руку!
  
  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. НЕБЕСНАЯ САНИТАРКА И ЛЕТЧИК
  
  На длинном пространстве аэродрома застыли железные бабочки. Иные уже оживали, неуклюже покачиваясь, брали разбег и с рокотом распарывали синее небо.
  Карл готовился к вылету. Руки охватили рукоятки, а ноги едва заметно трогали педали. Он как будто пробовал новое тело!
  Вот чудовище внутри аппарата испустило рев, сотрясая все тело железной бабочки. Вот проносится мимо аэродромная земля. Вот отрыв - и Карл взмыл в воздух, глубоко вонзился в его сферы, глотая свежий холод.
  Погода сегодня была солнечной, и Карл с удовольствием сделал несколько пируэтов, оглядывая праздничную, разноцветную землю.
  В лицо бил запашистый ветер. Карл испытывал чувство восторга, совершая полет над землей, чувствуя себя в своей стихии. Он обгонял птиц и весело кричал им, подставлял руку острому ветру и громко пел песни.
  Гуляя по небесам, словно птица, он врывался в небесные сферы, и медленно притуплялась боль утраты... Лариса постепенно уходила в прошлое, ускользала, как последний луч солнца на закате. Но во снах, в его грезах наяву, появлялся образ какой-то незнакомой темноволосой девушки, и глаза ее, словно угольки, смотрели на него внимательно и пристально.
  Авиационную школу он закончил отлично еще год назад. И сразу высказал намерение попасть в военную авиацию. Ему все нравилось: и красивая форма, с погонами, с кокардой в виде двуглавого орла на летном шлеме, и хорошее жалованье, а главное - веселая, но и героическая служба.
  Ему повезло - по здоровью его комиссия признала годным. Его немалая физическая сила, очень острое зрение, здоровое сердце помогали справляться с различными трудностями полета.
  И стал Карл разгуливать по небесам на своем хрупком аппарате. Он пронзал облака, встречал жар и холод, летел, обгоняя молнии и самых быстрых птиц!
  А временами, когда он чувствовал растущее желание самостоятельного полета, когда, казалось, тело его само отрывается от земли, он оставлял аэроплан на ромашковой поляне и летал сам, кувыркаясь в небесах, радуясь земному и небесному миру.
  
  
  
  ***
  Известие о мировой войне в одно мгновение скомкало жизни тысяч и тысяч людей. О войне говорили люди, идя по улицам, скупая товары, готовясь к бедствиям и голоду. О ней кричали продавцы газет, о ней говорили на скамейках, в извозчичьих пролетках, о ней говорили в домах и в штабах... Газеты оповещали об убийстве эрцгерцога и о мобилизации. Плакали жены и дети, стряхивали скупую слезу отцы, провожая сыновей на призывные пункты, а те храбрящимися голосами обещали свое возвращение.
  А вечерами по городу с черепичными красными крышами мерным шагом шли полки.
  Стоял тревожный август. Дул прохладный ветер. Пахло мокрым железом, яблоками, солдатским сукном и сапогами.
  В один из дней Карина шокировала отца. Владимир Миронович Счастливцев в бессилии опустился в кресло.
  Карина поступила на тыловой санитарный эшелон.
  
  ***
  Как птица носилась теперь Карина по своему вагону. Под ее наблюдением было сорок перебинтованных, раненых, искалеченных тел. Каждый раненый требовал внимания, и Карина старалась все сделать, чтобы облегчить муки. Она все старалась выдержать: насмешки, стоны, истерику раненых, их иногда странные, удивительные просьбы. Она помогала делать перевязки, писала письма под диктовку солдат.
  Маленькие худенькие ее руки таскали тяжелые ведра с провизией, орудовали тряпкой, вымывая до блеска вагон, чтобы старший врач господин Телятников, человек строгий и придирчивый, не имел никаких претензий. Но Телятников, проходя по идеально чистому вагону, умудрялся провести пальцем и где-то обнаружить пыль. И тогда его лохматые брови хмурились, усы поднимались кверху, а очки сверкали от негодования! Но, Карина была упрямой, целеустремленной, и довела свой вагон до образцового состояния! Она ходила по вагону, напевая арии из опер и модные песенки, а раненые солдаты называли ее дочкой и любили ее.
  Благодаря санитарному поезду Карина хорошо изучила страну.
  Поезд мчался мимо багряных осенних лесов, холодных болот, нежных облаков, и в ломком воздухе можно было различить курлыканье журавлей, как будто зовущих с собой. Ехали мимо бесконечных серых полей, останавливаясь на железнодорожных станциях в разных городах, и суета погрузок и выгрузок вовлекала Карину в свой водоворот.
  Но вот сплошные глухие снега овладели землей. Они ярко освещали вагон. Пахло ветками и зимней свежестью, морозом и хвоей. Все это смешивалось с привычным запахом спирта, йода и мяты.
  Весной Карину и ее подругу Люду перевели на полевой санитарный поезд.
  Теперь грохот орудий и рев снарядов будил девушку во время недолгих периодов сменного отдыха.
  Став санитаркой при операционном вагоне, Карина, напевая для храбрости веселые и бодрые песни, стерилизовала бинты и марлю и драила вагон до идеальной чистоты.
  Как-то неожиданно на горизонте появились высокие горы. Их заливали весенние дожди. Мир становился хмурым, утратившим блеск ярких цветов.
  Карина любила весну, но здесь все казалось чужим, неродным.
  Вокруг то и дело гремело. Вдоль дорог, опустив головы, брели в мокрых шинелях солдаты. Они курили махорку, подносили на носилках раненых к поезду.
  
  ***
  Обстрел начался внезапно! Стреляли с вражеской стороны из тяжелых орудий! Вздыбилась земля, полетели ошметки солдатских тел, вагон, накренившись, стал медленно сползать с оборванных рельсов.
  Слышен был крик главврача, приказавшего поднять над поездом флаги Красного Креста. Бешенная выгрузка раненых происходила под хлопки канонады... Летели камни и земля.... Дождь, перешедший в мокрый снег, залепливал лицо Карины.
  Она подбежала к Люде, чтобы помочь, как вдруг грохнул новый взрыв. И она, взлетев на воздух, сильно ударилась о землю, и покатилась с откоса.
  Очнулась она в яме, полной листвы и воды. Стояла звенящая тишина. Голова кружилась, и мир вертелся, словно бешеный.
  Постепенно придя в себя, Карина, придерживаясь за сосны, продралась сквозь заснеженные мокрые кусты и вышла на железнодорожное полотно.
  Перед нею была совсем незнакомая местность!
   Поезда нигде не было. Вообще было не видно следов человека!
  Посидев уныло на рельсах, и убедившись в напрасности своих окриков, передохнув, она медленно пошла по шпалам, шатаясь на камнях, вдыхая сырой воздух леса.
  Постепенно она оправилась от дурноты. Час от часу спускалась с дороги к лесу, чтобы попить с паутины и веток блестящих холодных капель.
  Временами из-за туч брызгали соломенные лучи. Солнце оживлялось, становилось наряднее, немного грело и сушило одежды Карины, но затем, совершив круг, пряталось в алый закат.
  Ночевала она под кустом, вся дрожа от холода, укрывшись найденным солдатским бушлатом.
  Спустя день, изможденная, с расцарапанным лицом, на котором застыла засохшая кровь, она вошла в маленький городок, казавшийся безлюдным.
   Утреннее молоко тумана постепенно рассеивалось, оседая отдельными влажными клочками на черепичных крышах.
  У дверей в сыром воздухе застыли бронзовые, с фигурными решетками, фонари. Угрюмый бородач тщательно тушил каждый светильник, но еще с десяток их зеленовато светились в сером тумане.
  Шаги Карины гулко отдавались по булыжной мостовой. Облезлый старый пес выглянул из-за угла и спрятался.
   Миновав здание ратуши, Карина вышла на широкую площадь, где возвышался величественный собор.
  Обессиленная, она подошла к храму, вслушиваясь в мелодию, производимую невидимым органистом, и будто воспрянула духом. В тело вливались силы, и энергия бросала ее вверх, в небеса.
  У входа в собор стоял кудрявый юноша и удивленно смотрел на нее, не спуская глаз. В руках у него был букет неизвестных Карине цветов, которые светились, словно светлячки, в туманном воздухе.
  Юноша подошел и отдал ей эти цветы.
   Карина кивнула ему, чуть улыбнувшись.
  -Что с вами? - прозвучал недоуменный вопрос юноши, но он остался без ответа.
  Карина повернулась и медленно пошла к центру площади. Там она увидела блестящие в канареечных лучах солнца ступеньки наверх, ведущие к ослепительно белым дворцам облаков.
  Она почувствовала в себе новый прилив сил, ибо музыка уже звучала в ней, и стала подниматься по светящейся лестнице в небеса. Ступеньки возносились все выше и выше, и небесный хор сопровождал это восхождение.
  
  ***
  Карл летел после задания, когда заметил вспышки выстрелов... Услышал, как стал захлебываться и чихать мотор самолета.
  Какое-то время он еще летел. Нырнув в туманное облачко, осознав, что окончательно подбит, он решил срочно искать место для посадки.
   Внизу промелькнули отроги гор, покрытые зеленой щеткой лесов, и из-под обрывков седого тумана возник незнакомый маленький городок.
   Медленно проносились его островерхие крыши. Приближалась квадратная, выложенная аккуратным камнем площадь, с высоким готическим собором.
  Карл пытался совершить посадку, поэтому сделал круг, бросив машину в высоту....
  И вдруг необычная картина открылась ему.
   Под музыку органа, по голубой небесной тверди, навстречу ему шла девушка.
  Он сразу узнал ее! Это была именно та, которую он искал всю жизнь, которую видел в своих грезах - остроносенькая, худенькая, как галчонок - девушка из его снов. Ее одежда была измята, грязна, но при этом светилась необычным ярким пурпурным сиянием, щека ее была измазана в крови. В руке у нее горел, переливаясь разноцветной светящейся чудесной гирляндой, букет невиданных цветов.
  Она поднималась по невидимым ступенькам прямо к самолету.
  - Постой! Я иду к тебе! Я тебя так давно искал! - закричал Карл, и его рука начала рвать ремни, освобождая тело в комбинезоне.
  Он вывалился к ней из кабины, и став на небесную твердь, в два шага достиг ее. Она посмотрела в его глаза и произнесла:
  - Вот наконец-то и ты! Как же долго я тебя искала!
   Под ними была пропасть из воздуха и легкого облачного тумана, раскрашиваемого золотистыми лучами солнца.
  Она протянула ему букет, и он принял его, как самую бережную хрустальную награду.
  А потом она припала к его груди, и он принял ее в свои объятия...А дальше они начали говорить, и смысл сказанного ими стал понятен всем смотрящим на них....
   Аэроплан плавно летел куда-то вниз, и штопором врезался в площадь, к изумлению, немногих горожан. На какое время он застыл неподвижно, а потом вспыхнул багрово-темным пламенем.
  Собралась толпа народу. А на пороге храма стоял седовласый господин и внимательно смотрел на происходящее.
   А летчик и девушка продолжали стоять в небесах и говорить, и не могли наговориться!
  Смотрящие на них с площади восприняли это как чудо, и стали молиться.
  
   МАЛЕНЬКИЙ ЭПИЛОГ
  
  Получив известие о гибели сына, Одинцов вышел из дома.
  Он медленно шел по весеннему городу, громко пели птицы, но он не слышал мелодий их песен.
   Почувствовав, что силы оставляют его, Одинцов опустился в парке на ближайшую скамейку напротив трактира, бессмысленно глядя на выходивших веселых людей.
  Навстречу ему двигался не спеша, опираясь на трость, опечаленный Счастливцев. Он будто постарел сразу на несколько лет. В последнее время он только и жил ожиданием известий о своей дочери. Но о ее судьбе никаких вестей не было! Его Карина пропала без вести!
  Счастливцев тяжело опустился на скамейку неподалеку от Одинцова.
  Рядом с ними опустились с неба два ворона - самец и самка.
  Они были настроены явно дружелюбно к сидящим и вели себя немного необычно! Они подошли очень близко, наклонили головки, а потом и вовсе, под звуки музыки из трактира, стали переступать с лапки на лапку, будто танцуя.
  Оба отца в изумлении привстали. Они узнали...
  В трактире у окна сидел старый седовласый господин и пил чай, наблюдая в окно вышеописанную сцену. Улыбнувшись, он бросил монетку на стол, взяв старомодный цилиндр, вышел навстречу ослепительной весне.
  
  КОНЕЦ
  Март-апрель 2015 года.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"