Свет разбудил меня. А он не заметил. Я вслушивалась в утро.
Я так давно его не видела, но сон победил любопытство и оказался сильнее желания его обнять. Но он упрямо грохотал дверцами от шкафчиков на кухне. Как всегда.
Я всё-таки повернулась на другой бок и, накрывшись одеялом с головой, наблюдала и думала... Максим... вернулся?..
Он зашёл в комнату и осторожно присел на корточки около дивана. Я чувствовала его холодное дыхание. Лёгкими замёрзшими пальцами он стянул с моего лица одеяло.
Я с испугом посмотрела на него. И в голове не было ни одной идеи, как сформулировать вопрос, чтобы узнать, как он здесь оказался. И, главное, с какой целью.
Он по-детски улыбнулся и сконфуженно опустил глаза.
- Я ведь тебя разбудил?
- Да, как всегда...
- Ничего, что я пришёл? Просто мне захотелось тебя увидеть, ключи от квартиры были... Ну и вот, я здесь... Хотя, честно говоря, я боялся, что у тебя будет более бурная реакция. Или, что ты поменяла замки. Вот. - Он смущённо улыбнулся и опустил взгляд в пол.
Если честно, в моей проснувшейся голове родилось много глупых вопросов, которые так хотелось выпалить. Но Максим этого не любил - я не стала испытывать его терпение. Я знала, что к этой теме мы вернёмся, он всё расскажет. И я поверю, как верила ему всегда.
Максим не ушёл так, как обычно уходят от меня парни - со скандалом, слезами и боем посуды о несчастные стены. Его отчислили, и на следующий день он поехал домой, в Абакан. Больше я его не видела. И не слышала.
Для меня это стало привычным - расставания. Но в случае с Максимом я, хоть и не могла понять, что происходит, знала, что он не порвал наши отношения. Я решила, что он просто хочет побыть один. С ним такое бывало, что он уходил куда-нибудь, не предупреждая никого, так что я уже привыкла. Понятие "мобильный телефон" вызывало в Максе отвращение, поэтому он не имел этого средства связи. А кроме как по мобильному в наш технологичный век, человека в чужом городе отыскать сложновато. Друзей у него в этом городе не было, только одногруппники, с которыми он ограничивался дежурными приветствиями-прощаниями и редкими обращениями с моего мобильного во время сессии. Так что искать Макса, по сути, было пустым занятием.
Странность Максима приучила меня к тому, что удивление в этой жизни - понятие редкое. Проще говоря, после знакомства с ним я перестала удивляться людским странностям.
Так мы и не виделись несколько месяцев. Боже, как давно он ушёл, подумалось мне. Но он вернулся. И я гадала, зачем.
За окном было светло. "Низкое солнце косыми лучами освещало западные склоны пиков" - будильник на мобильнике. Dolphin. Я верна своим музыкальным предпочтениям.
Максим пристально смотрел на меня, продолжая сидеть на корточках и ковырять пальцами короткие кисти ковра. Внезапно он встал и подошёл к окну.
Окно моей квартиры ничем не отличается от окон других многоэтажек на окраинах города. Картина всё та же: заводы, трубы, автострады и серый дым, пронизывающий небо. Зубочистки фонарей. Пуговица солнца или луны. И пара-тройка деревцев. Стандартный набор. В моём случае исключением являлось то, что деревьев было побольше.
- Ты каждый день в него смотришь?
- В окно? Или в зеркало?
Странно, подумала я. Раньше задавать глупые вопросы было моей прерогативой.
- В окно.
- Нет, - ухмыльнулась я.
- Зря.
Пока Макс наслаждался урбанистическим пейзажем окраины города, я поднялась с дивана и налила нам чай. Мой любимый ромашковый Greenfield. Этот чай ассоциируется в моей памяти с долгими летними вечерами на даче моей подружки Плоти. Мы учились вместе, сидели за одной партой. Жизнь студенческая разделила нас по городам: она в Питере, а я здесь, но, тем не менее, мы продолжаем общение частой электронной перепиской, редкими звонками и ещё более редкими встречами - на каникулах. Стрекочут кузнечики. Попискивают комары. Небо розовое, а облака фиолетово-сиреневы. Мы сидим в беседке, нам по пятнадцать лет, шепчемся о том, кому кто нравится, делимся секретами и представляем себя лет через пять, мечтаем о том, какими шикарными красавицами мы будем. Пьём ромашковый Greenfield и кушаем конфеты с печеньем.
Прошло пять лет. Так получилось, что в данный момент моя жизнь представляет собой что-то такое, что является прямой противоположностью того, чем я её представляла, когда думала о том, что со мной будет в двадцать.
Я не бесподобная красавица, в которую планировала превратиться.
Я уже давно не одеваюсь в шикарные бренды, типа Ferre и Dolce&Gabbana. Преимущественно на распродажах. И, хоть этого никто и не замечает, меня это задевает.
Я не заканчиваю Университет с красным дипломом, как и планировала после отличного окончания школы. Я бросила уже третий факультет.
Вследствие внезапно сложившейся финансовой проблемы нашей семьи, я поняла, что можно жить счастливо и без папиной безлимитной пластиковой карты и мобильника последней модели.
Я много чем успела позаниматься в этой жизни. За два года я освоила около десятка профессий: от обслуживающего персонала до менеджмента одной крупной рекламной компании и работы на телевидении. Но себя в этом не обрела. Выяснилось, что я не готова на всё ради денег.
Но мечтать масштабно я не перестала.
Я посмотрела на Максима, застывшего напротив окна. Он смотрел вперёд и мне был виден только его профиль. Видная мне бровь была приподнята. Он прикусывал верхнюю губу. Он всегда так делал, когда собирался что-то сказать.
Максим мало изменился с нашей последней встречи. Он выглядел таким же странным и внезапным, таким же высоким и среднего телосложения. Волосы так же торчали в разные стороны. Он был всё такой же брюнет. Такой же Максим.
А я? Я прибавила пару-тройку килограмм, поменяла пару-тройку работ и перекрасила волосы два-три раза. Скорее всего, я изменилась, подумалось мне.
Я сидела на диване, накрывшись одеялом и опираясь спиной на подушки. На мне была бессменная пижама с поросятами, волосы были заплетены в пару косичек, а сонные глаза смотрели на мир сквозь очки для близоруких. На ногах лежал поднос с двумя кружками чая. Одна наполовину пуста - это моя. Другая полная - это Макса.
- Одевайся, - внезапно сказал он, резко повернувшись спиной к городу, которого он давно не видел.
- С чего бы это? У меня законный выходной, могу я провести его, завернувшись в одеяло?
- Одевайся.
- Нет.
Максим молча подошёл к шифоньеру, распахнул дверцы и достал первые попавшиеся вещи. Какой ужас: коричневые старинные джинсы, ужасная розовая кофта с голубыми лампасами, оранжевые носки...и красная куртка... О, боже! Что за кошмар попался ему на глаза!
- Одевайся.
Мне ничего не оставалось, как подняться с дивана и сложить все эти вещи обратно, где они и лежали до внезапного появления Макса. Я посмотрела на него и поняла, что в данный момент выяснять отношения уже поздно. Он уже был здесь, сидел на подоконнике и курил, победительно улыбаясь. После драки кулаками не машут - мне всегда так мама говорила. Я чувствовала желание сказать что-нибудь резкое и едкое, что-то такое, что могло бы расставить всё по своим местам, в конце концов, он пришёл из ниоткуда в мой дом и диктовать мне условия - не в его положении. Я знала, что скажу. Ведь рано или поздно даже самые отъявленные пофигисты вскипают и нервничают. В этот момент они припоминают всё. И ещё одна подобная выходка с внезапным возвращением и настойчивым, даже нахальным приглашением прогуляться в чём попало - и меня прорвёт, вот тогда-то я и выпалю всё, что накопилось, вот что чувствовала я, складывая старьё обратно на дальнюю полку и смотря на Макса из-под чёрной оправы очков.
Я отправилась в ванную, дабы начать собираться на прогулку.
Выйдя из душа, я узнала, что на улице прохладно и мне обязательно нужно надеть что-нибудь потеплее. Я одела. И мы пошли.
Серый город петлял закоулками. Небо тоже было серым. Если бы не яркие рекламные щиты и плакаты, не огромные красивые буквы названий магазинов и их же аляпистые вывески - я бы сошла с ума от окружающей серости.
Макс молчал и крепко держал меня за руку. Моя утренняя смелость утихла, желания высказать всё ушли в никуда. Я плелась за Максом, молчала и думала. Преимущественно о том, что я тряпка. Ни одна нормальная девушка не подпустила бы парня на километр ко двери своей квартиры, не то, чтобы спокойно воспринять его утреннее чаепитие в собственной компании. Я чувствовала себя униженной и оскорблённой. Обиженной и дурой, которой можно вот так пользоваться.
Шагая с Максом по улице, я думала о своих чувствах и есть ли они у меня к нему вообще. Макс - прямая противоположность моего представления об идеальном мужчине. Он не дарил мне цветы. Не водил по ресторанам. И не варил по утрам кофе. Сразу после секса он засыпал. И никогда не говорил, что он меня любит. И с ним я продолжала встречаться полтора года, если считать его трёхмесячное отсутствие. Это ужасно. Я решила, что я не только бесхарактерна, но и беспринципна.
Я шла и чуть не плакала от осознания собственной беспомощности и несчастности. Мы спустились в подземный переход. Макс резко остановился напротив старушки, продававшей цветы.
- Иди сходи, попугайчиков посмотри.
- Зачем?
- Это наши давние друзья, мы с ними давно не виделись. Давай сначала ты с ними поздороваешься, а потом я присоединюсь.
- Ну ладно.
Я была вся во власти собственных мыслей, поэтому не стала выяснять, с какой же целью Макс так усердно меня выпроваживает. Я развернулась и пошла здороваться с пернатыми друзьями. "Центр психологической разгрузки. Флорариум. Зелёная полянка". Попугайчики весело пищали о чём-то своём, птичьем. Я смотрела на них и пыталась психологически разгрузиться. Но сознание упрямо твердило о том, что Макс просто мною нагло пользуется, что ему кроме себя никто не нужен. Уровень моей самооценки упал ниже некуда. Руки опустились в прямом смысле этого слова.
- Ну что, как они поживают?
- Отлично. - Вяло сказала я и медленно развернулась к Максу, стоявшему справа от меня. Я так хотела спросить, для чего же я ему нужна и зачем он вот так себя ведёт и узнать, наконец, когда же он начнёт делать хоть что-то для того, чтобы я поняла, что ему на меня не наплевать?
Как только я поняла, что сейчас готова это узнать и уже собралась сказать ему всё, что накрутилось в моей памяти, как он вынул из-за спины правую руку. Он держал охапку пионов - моих любимых цветов.
- Насколько я помню, ты их любишь.
Мной овладела небывалая радость. Мне действительно мало нужно для счастья. Вместе с радостью во мне заиграла гордость - Макс созрел для того, чтобы подарить мне цветы. Значит, всё не зря! Я обняла его, немного повиснув на шее. Макс смеялся.
Мы полюбовались птичками и отправились домой. Серость города сменилась прелестью ночи. Всё мерцало и сияло. Тёмно-синяя ночь подсвечивалась оранжевыми фонарями, а от того казалась частью какой-то рекламы. И как реклама она призывала. Каждый видел что-то своё в этом призыве. Что увидели мы - вполне понятно.
Ночь не зря так нас манила друг к другу. Макс не заснул как обычно, а говорил. Обо всём. О том, что было, когда он вернулся домой. Что родители запретили ему возвращаться сюда. И он размышлял, что делать. О том, что понял, что я ему дорога. И о том, что, оказывается, объяснять близким, что в своей жизни ты будешь жить по своим правилам - это не сложно. Оказывается, они даже могут нас понять. Он гладил мои волосы и, улыбаясь, говорил о моей красоте. Я заливалась румянцем, смущалась, хихикала и не знала, что сказать.
Растворяясь в ночи, проезжали машины. Ветер приносил с собой осеннюю прохладу и отзвуки визжащих при развороте шин. Капал мелкий дождь. Мне было хорошо.
2.
С утра он не проснулся первым и не принёс "кофе в постель", чем меня не удивил. Не может же человек радикально измениться в одночасье. Мне ничего не оставалось, кроме как накрыть его одеялом и пошлёпать босыми ногами на кухню, чтобы включить чайник. Сидя на подоконнике в кухне, я зевала и смотрела вдаль. Широкая дорога и лес. Где-то вдалеке солнце, укутанное серыми грозовыми облаками, его почти не было видно, так что я бесстрашно смотрела прямо на него. Чайник гудел, как готовящаяся взлететь в небо байконурская ракета.
Мой папа служил на Байконуре, поэтому я всегда смотрела по телевизору программы про этот космодром, про то, как оттуда высоко во Вселенную взмывают ракеты. И слушала этот рокот. Точь-в-точь как мой чайник. Именно поэтому у меня такие странно взаимосвязанные ассоциации.
Я никуда не хотела идти. Единственное, что мне было нужно - кружка ромашкового чая и печеньки. А потом опять под одеяло к Максу. Слушать его сопение. И смотреть на него спящего. Мне нравилось смотреть, как он спит. Он казался таким милым в эти моменты.
Я услышала, как Макс шлёпает своими "ластами" 42 размера по линолеуму. Я даже расстроилась. Стало понятно, что моим планам осуществиться не суждено. Макс возник в дверном проёме и, щурясь, посмотрел на меня.
- Привет.
- Ага, привет, - ответила я. - Чай будешь?
- Опять твоя ностальгическая ромашковая бодья? - ухмыльнулся он и, достав из шкафчика кружку, налил воды из-под крана. - Ты в курсе, что ромашка нервы успокаивает?
- Нет.
- А ещё перхоть лечит. Моя сестра дома целыми днями отваривает ромашковую настойку и голову свою буйную полощет.
- Привет ей передай.
- Фу, вода беспонтовая, хлоркой отдает. - Макс сморщился и вылил воду в раковину. - Ладно, давай лучше ромашковый чай попьём.
Я улыбалась и смотрела на него. Он стоял, опираясь спиной на косяк, щурился и улыбался.
- Я в душ пошёл. Щас буду. - Макс послал мне воздушный поцелуй и скрылся в ванной.
Я достала из шкафчика печенье, сделала нам по два бутерброда с сыром и ветчиной, разогрела их в микроволновке, после чего в кухне вкусно запахло горячим плавленым сыром. Снова разогрела чайник и насыпала Максу три ложки сахара в чашку. Если поставить наши чашки вместе, то получится сердце. Этот чайный набор мы купили вместе 14 февраля. Они были белые и на них были нарисованы красные и розовые сердечки. Очень были милые вещицы - эти две чашки.
Я снова задумалась над тем, что женщина задумана богом для счастья. А женское счастье - в семье. И пусть феминистки разглагольствуют о том, что женщина равна мужчине и не должна прятаться за его спину, она должна идти впереди него или хотя бы рядом. Что поделаешь, если я обретаю себя только с мужчиной? Если утреннее чаепитие с бутербродами мне дороже, чем самая крутая карьерная лестница? И пусть мне говорят, что себе я уже не принадлежу. "Для чего нужна жизнь, если в ней нет никого?". Опять-таки Dolphin даёт ответы на все мои вопросы. Хотя, может, когда-нибудь я перестану мыслить как "курица-наседка". Почему-то считается, что если женщина сидит дома и занимается семьёй, то она вся измученная, с синяками под глазами, обросшая жиром, в грязном фартуке, нервная и психованная. Да, и обделена интеллектом, коли она выбрала роль кухарки. "Курицы-наседки" - так называют таких женщин другие женщины - феминистки. Но я таких домохозяек почему-то не встречала. После того, как родились я и брат, моя мама стала домохозяйкой и занялась нашим воспитанием. Но я никогда не видела её в грязном обляпанном жиром фартуке. Она всегда опрятная и хорошо выглядит, она стройная и умная. Она постоянно что-то читает. Мама моей подружки, той самой Плоти, которая приучила меня к ромашковому чаю - тоже домохозяйка, но она ухоженная, радостная и от неё всегда пахнет чем-то вкусным. С ней, как и с моей мамой всегда есть о чём поговорить. Откуда только люди взяли этот образ, которому даже поварихи в древних заводских столовых не соответствуют?
- О чём мы так задумались?
Я настолько ушла в себя, что голос Макса меня испугал. Я чуть не облилась чаем.
- Думаю о роли женщины в мире. Про маму думаю. Надо ей позвонить сегодня, кстати. Напомни мне, хорошо?
- Ага. Мне тоже надо позвонить. Тоже напомни. А ещё за вещами надо съездить. Я с пацанами знакомыми сюда приехал, у них вещи мои, надо забрать. А то мне ходить не в чем.
- Ну съездим. Не вопрос.
Макс включил телевизор и принялся хрустеть бутербродами. Мокрые волосы торчали в разные стороны. Особенно на затылке. Я сходила в комнату за расчёской. Поставила свой стул позади него, села, обхватила ногами тело Макса и принялась его расчёсывать. Ему нравилось, когда я его причёсываю, поэтому он разве что не мурчал от удовольствия, одной рукой он ел бутерброд, другой гладил мою коленку.
На моей правой коленке красуется четырёхсантиметровый шов. Это - результат попытки догнать Макса. Как-то мы повздорили из-за чепухи. Вернее, я была не в духе и стала высказывать ему всё, что накопилось. Припомнила всё: что он иждивенец, сидящий на шее родителей, что он не пригоден к жизни - я много всего говорила. Он долго молчал, потом взял чемодан и пошёл собирать свои вещи. Я рыдала как ненормальная и нервно курила у окна, а он тем временем хлопнул дверью. Я зашла в комнату и увидела распахнутый шифоньер, на полу была разбросана добрая половина моей одежды, а вот вещей Макса не наблюдалось. Исчезли все его куртки-шапки-перчатки. Я поняла, что он ушёл. Это было такое внезапное осознание. До этого мы часто вздорили, причём провокатором выступала я. Макс благородно молчал, и это меня радовало. Но как-то раз он сказал, что ещё один мой подобный психоз - и он уйдёт. И вот он ушёл. Я выбежала на площадку в носках. Макс уехал на лифте, а я побежала по лестнице. Я не знала, что мне ему сказать, я не собиралась извиняться, мне просто нужно было его догнать, а потом - будь, как будет. Шёл март, и на улице уже всё таяло. Макс заворачивал вместе с чемоданами за угол дома, и мне ничего не оставалось, кроме как побежать за ним по мокрой тропинке колкого тающего снега. Почти догнав его, я поскользнулась и ударилась коленом о бордюр околоподъездной клумбы. Я проскулила его имя. И он обернулся. Я сидела в огромной луже, с разорванной брючиной, снег под правой ногой алел от крови. Макс подбежал ко мне и стал успокаивать. Вручил свои сумки соседу, взял меня на руки и понёс домой. Потом приехала скорая и увезла меня в травмпункт. Мне зашивали коленку в маленьком кабинете, там были доктор, медсестра и мы с Максом. Сидя на кушетке, я крепко сжимала его руку и кусала за плечо, потому что анестезия на меня не действовала, и мне было очень больно. Поэтому этот шрам - свидетельство того, что Макс мне дорог. Я поняла это тогда и осознавала в тот момент, сидя позади него и сжимая ногами его тело.
- Это всё тот же шрам не зажил? - спросил он, глотая пережёванный кусок.
- Ну, как видишь.
- Бедная ты моя!
- Да уж. Сколько сил, нервов и времени я на тебя убила.
- Жалеешь?
- Нет. - Я помолчала немного и добавила, - Я бы даже повторила.
3.
Второй день после прибытия Макса прошёл в такси, мы забрали его вещи, потом поехали домой. Но Максу внезапно захотелось покататься по городу и попить пива. Я согласилась, и он изрёк: "Шеф, у магазина и двойная почасовая по городу - немного романтики для моей девушки".
Мы пили пиво, подпевали песням, которые играли в машине. Преимущественно это был блатняк. Шансон, - выражаясь интеллигентным языком, к которому меня до сих пор приучает мама.
- Я люблю шансон. - внезапно сказала я, посмотрев на Макса. - Не смотря на то, что мама мне говорит, что это не музыка для настоящей леди. Мне нравится не блатняк про зону, хотя я и его немного знаю, а красивые лиричные песни. Мне нравится "Третье сентября" Шуфутинского, мне нравятся многие песни Круга, Трофима, Лесоповал тоже радует иногда. Это взрослые песни. Я всегда так считала. А теперь я до них доросла, и ловлю кайф оттого, что это произошло! Когда у меня будет "ранчо", будем с моей Плотей устраивать там "блатные" посиделки.
- На каком ещё "ранчо"?
Родители воспитывали меня в оптимистичной тональности - дальше всё будет лучше, трава зеленее, птицы громче и прочее, перечисленное в этой банальной приевшейся фразе.
И это "лучше" я откладываю с каждым годом на следующие десять-пятнадцать лет. Наверно, всё самое лучшее случится со мной в старости. Я давно пришла к этому выводу. В той самой, где я мечтаю гордо восседать на кресле-качалке, ярко-рыжей коротко стриженной (наконец-то я распрощаюсь с длинными волосами!) бодрой старушкой, закутавшейся в плед с большими розовыми, красными и белыми квадратами. Я буду курить сигареты в длинном мундштуке и, смакуя коньяк, буду смотреть куда-то вдаль, вспоминая буйную молодость. И для того, чтобы не быть одинокой в своей старости я уже давно договариваюсь с подругой Плотей о том, что на этой обетованной земле, на этом волшебном "ранчо", как я его называю, мы будем жить вместе. Все окрестные дедули будут наши!
Примерно так я изложила Максу свою мечту о "ранчо". Он смеялся и говорил водителю: "Не был дома каких-то три месяца, а девчонка моя совсем с ума сошла!". Я делала обиженный вид и отворачивалась к окну. Но потом начинала смеяться вместе с ним и водителем.
К концу поездки мы накатали шесть часов и изрядно напились. Я решила добиться от Макса "три заветных слова: я тебя люблю" любой ценой, или хотя бы узнать, почему он мне их до сих пор не сказал.
Мы достаточно быстро разложили его вещи, но долго не могли справиться с диваном. Макс озадачился тем, где у простыни "перед", а где "зад". Потом мы выясняли, где чья подушка. Только с одеялом не было проблем.
И вот мы лежим и смотрим в потолок. Тишина, в которой слышалось сопение Максима, меня раздражала. Пока он не уснул, мне надо было ухитриться задать вопрос так, чтобы он не понял, что меня интересует, но дал вполне конкретный ответ. И совсем ничего не приходило на ум!
- Макс, мне холодно.
Да уж, ничего более путного не могла придумать, подумала я.
- Обогреватель включи.
Да уж, ничего более путного не мог придумать!
- У меня нет обогревателя.
- Оденься теплее, значит.
- В шубе, что ли спать?
Я медленно выходила из себя. Бесило то, что я не знала, как сформулировать свою мысль и то, что Макс не знал, что мне делать с моей проблемой. Я действительно замёрзла и ждала его помощи.
Неожиданно мне в лоб прилетел угол одеяла. Макс, пошатываясь, встал с дивана и спросил, где лежат шерстяные носки.
Я в подробностях описала ему ту самую полку в шкафу. Меня тронуло проявление заботы, которое я ожидала почти полчаса. Слышно было, как он тяжело зашагал в прихожую, включил там свет и начал греметь дверцами шифоньера. Наконец он нашёл носки и положил их мне на одеяло. Пошёл на кухню и включил чайник.
Тем временем я уже натянула носки и укрылась одеялом. Внезапно зажжённый в комнате свет заставил меня неприятно сморщиться. Макс положил мне на ноги поднос с двумя нашими кружками, полными горячего чая. Как мило! Он присел рядом, скрестил ноги и взял в руки кружку.
- Там ещё конфетки с печеньками были в шкафу, на кухне. Если хочешь - достань.
- А ты будешь?
- Неа, не хочу.
Видимо, Макса сладости тоже не привлекли, поэтому он продолжил сидеть на месте. Молчание длилось ещё несколько минут.
- Тепло ли тебе, девица?
- Ага. Спасибо.
Мы допили чай. Макс унёс поднос на кухню. Мне стало неловко, что мужчина в доме хозяйничал на кухне. Но я вошла в роль заболевшей девушки и, самое главное, что мне это нравилось!
Свет в коридоре и комнате погас, Макс лёг на диван.
- Уфф... Теперь и мне холодно. Я так нагревал себе место, а оно остыло.
Я не знала, что ему ответить. Укутала его одеялом. Немного подумав, я решила принести плед, чтобы теперь и мне и Максу было тепло и хорошо. Принесла и, укладываясь на своё ещё тёплое место, укрыла нас обоих.
Макс обнял меня и начал гладить по голове. Мы улыбались друг другу. И я уткнулась ему в шею. Романтичное молчание прервали мои мысли, вылившиеся в весьма прямолинейный вопрос:
- Макс, ты меня любишь?
В комнате повисла тишина. Я ждала ответа, а он молчал.
- А ты меня?
- Я первая спросила.
- Но я настаиваю.
Я была в шоке от подобной наглости. Я отползла от него на свою половину дивана и отвернулась.
- То есть весь этот спектакль с носками ты устроила ради того, чтобы узнать о светлости моих чувств и чистоте намерений?
Я молчала.
- Ну что ты молчишь? Давай поговорим о любви. Раз ты так этого хочешь.
Я начала плакать. Мне было горько и обидно, что мне пришлось выпытывать у человека то, что мне важно таким низким путём самоунижения.
- Чего ревём? - Сухо спросил Макс.
- Мы встречаемся полтора года, Максим. В конце концов, мы живём вместе полтора года. И мне важно это знать. Да, я напилась и утром мне будет стыдно за своё сегодняшнее поведение, и, так как мне всё равно уже будет стыдно, то терять мне нечего - я задала вопрос, изволь ответить.
- Зачем ты так на меня напираешь?
- Хочешь сказать, что за полтора года ты до сих пор не можешь понять, что ты ко мне чувствуешь, кроме того, что я тебе "нужна"?
- От тебя я не слышал даже этого.
- Давай, скажи мне ещё, что я чёрствая, меркантильная, низко мыслящая курица, которая только и мечтает, как побыстрее выйти замуж!
- Я никогда тебе такого не говорил и не скажу. Была бы ты такая, меня бы здесь не было.
- Ты сейчас изображаешь из себя несчастного, которого никто не любит, который никому не нужен... - Я не успела закончить фразу.
- Спокойной ночи. Встретимся утром на кухне.
- Да пошёл ты!
"Фу, как это неинтеллигентно", - сказала бы мама, сморщив нос. Ей бы стало за меня стыдно. Я включила свет в коридоре и полезла на антресоль. За надувным матрасом для плавания. Постелила себе на полу на кухне. Я уснула в слезах, с разбитым сердцем и игрушечным зайцем, которого так же нашла на антресоли. Он был махристый и серый. Все говорили, что он похож на полотенце. А Макс вообще его на дух не переносил и считал его пережитком моего ушедшего детства, поэтому во время одной из уборок он отправил его на антресоль, добавив, глядя ему в маленькие чёрные глаза: "В этом доме есть только один мужчина. Это я". С этим зайцем у меня было столько всего связано. Мне было жалко отправлять его туда, но Макс настоял на своём. Так мы с зайчишкой не виделись больше полугода. Теперь я обнимала его, а не Макса и, как когда-то давно, вытирала слёзы о его махристое серое тельце. Зайчик молча мне сострадал.
Лучик солнца пробежал по моему лицу и заставил с лёгким сожалением открыть глаза. Открыв их и пялясь на нижние дверцы кухонных шкафчиков и линолеум, я поняла, что половина моего тела лежит на полу. В полуметре от меня лежал зайчик. А за спиной дышал Макс и водил пальцем по моей спине.
- Ну, с добрым утром, любимая.
Я молчала. Почему-то желание узнать ответ на вчерашний вопрос меня не покинуло, как я предполагала.
- Ты будешь продолжать на меня дуться и молчать?
- Не знаю.
Я села на матрас и посмотрела в окно. Солнце было ярким, а небо чистым. Бабье лето. Тело ныло оттого, что я неудобно спала, и я принялась медленно изгибаться в разные стороны, чтобы поставить позвонки на место. Макс пробежался пальцами по позвоночнику.
- Не подлизывайся, Макс. Что было вчера - останется во вчера. И на этом точка. Поставь чайник, я в душ.
Бьющаяся о тело вода приводила меня в чувство. В ванной пахло моим любимым ванильным гелем для душа. Я ощущала себя волшебным божьим творением. С осознанием собственной безупречности и чистоты я снизошла на холодный плиточный пол в ванной. Вода с волос стекала по спине. Я замоталась в полотенце, брызнула на себя туалетной водой - чем не утренняя "куриная" радость? И отправилась на кухню.
Макс делал омлет, бутерброды стояли на столе, чайник бурлил, телевизор как всегда о чём-то сообщал.
- Мне сегодня надо уехать к ребятам знакомым в гости. Ты не обидишься, если я оставлю тебя одну?
- Нет, конечно, поезжай. Бутерброды очень вкусные!
- Тебя мне всё равно не перещеголять в кулинарном мастерстве, - засмеялся он.
- Ну, ты и враль! Ну и лицемер! Ну и льстец! - рассмеялась я. Макс действительно готовил лучше меня. У него никогда каша не сбегала на плиту, макароны не разваривались до супообразного состояния, жареная картошка не плавала в подсолнечном масле. А плов был шедевром, а не просто рисом с мясом.
- Ну, всё тогда, сейчас закончим трапезу, и я поеду.
- Хорошо. Купи заодно карточку телефонную, чтобы мы уже мамам позвонили и газету с работой.
- Точняк! Про мам мы забыли совсем вчера! А газета кому?
- А что, у нас работать некому что ли?
- Так ты же работаешь?
- А ты нет.
- Вот этот вопрос я сегодня и буду с парнями решать.
- Удачи. Но про газетки не забудь.
4.
Мы позавтракали, и Макс отправился к ребятам. Они учились вместе, тусовались когда-то, были из одного города, но Макс их друзьями не считал. Понятие "друзья" для Макса не существовало. У него на этот счёт имелась долгая теория, весьма запутанная и понятная только ему одному. Я не любила напрягаться, чтобы понять ход его мыслей - мне своих мозговых страстей хватает, поэтому рассуждения Макса о друзьях я слушала в пол-уха.
Я осталась одна. И села писать Плоте письмо с очередным душеизлиянием. Письма Плоте всегда были для меня что-то вроде дневника, в который искренне излагалось всё, что происходило в моей душе. Приятно осознавать, что где-то, пусть не так близко, есть человек, который тебя поймёт и не осудит. Плотя, где бы она ни находилась - всегда была со мной, чему Макс, как мне казалось, немного завидовал.
Дописав письмо, я решила заняться домашними делами. Проще говоря, я затеяла уборку. Перемыла полы, передвинула диван к другой стене, напротив окна, чтобы, просыпаясь, можно было видеть небо. Я люблю смотреть в небо, мне от этого становится легко и хорошо.
И я снова полезла на антресоль - чтобы запрятать матрас и зайца.
Моя антресоль была своеобразным шкафом со скелетами. Там хранилась моя прошлая жизнь, мои секреты, ставшие ненужными в связи с приходом Макса. Как в бабушкиной кладовке: там лежали перевязанные письма одноклассников, летевшие когда-то ко мне из разных городов; в нескольких коробках из-под конфет поздравительные открытки, которыми меня одаривали из года в год. Пакет с фотографиями людей, с которыми по разным причинам мы перестали общаться; игрушки вроде махристого зайчика, к которым питал ревность Макс; дневники.
Я достала свой старый дневник 2003 года выпуска. Подробные описания, где я была, что видела, с кем познакомилась и "какой хороший человек" эта "неслыханная сволочь", случившееся разочарование прилагалось так же в подробностях. Оказалось, "проходных" людей в 2003 году было предостаточно. Перелистывание дневника не вселило в меня радость от "дел давно минувших дней, приданий старины глубокой", а наоборот - в мозгу засвербила мысль "Какая же ты была дура!", от которой стало неловко и мне даже показалось, что я пристыжено покраснела. Я захотела отправить его в мусорку, но пожалела и положила обратно.
Достала пакет с фотографиями. Они меня умиляли: кругом радостные детские лица. Неужели это было каких-то три или четыре года назад, подумала я. Девчонки, с которыми вместе учились в универе. Мальчишки-одноклассники, приезжавшие как-то в гости. Мои тогдашние подруги: Малика и Сашка. С обеими мы весьма громко разошлись. Сашка задолжала мне крупную сумму денег, долго не отдавала, а потом в итоге послала меня в известном направлении в смс. С Маликой всё было сложнее - если уж кто и был вечно ей должен, так это я, но мы разошлись с ней не из-за этого. Я переобщалась с человеком, устала, исчерпала себя в этой дружбе, и не нашла ничего лучше, кроме как перестать общаться. Такое бывает, наверно, со всеми. Хотя, я подобных примеров не встречала, чтобы вот так: всё было хорошо, а потом раз - и конец дружбе. Малика очень переживала наш разлад, долго не могла понять, что со мной произошло. Да я и сама не понимала, даже в тот момент, неожиданно о ней вспомнив. Всё было просто и сложно.
Я ещё раз внимательно посмотрела на наше фото втроём: я, Малика и Сашка. Все трое смеялись, не фото - а подарок для дантиста - одни зубы. Но от этой фотографии веяло чем-то родным и далёким. Мной овладела ностальгия. Так захотелось встретиться, хотя бы мельком. Но Сашка опять в Абакане, а Малика, насколько мне было известно, жила заграницей.
Я прошла в комнату и положила эту фотографию на стол. Потом вернулась в коридор и, собрав с пола оставшиеся снимки, опять полезла на антресоль. Отдельно ото всех прочих лежала тоненькая стопка писем - от Малики. Сначала они долго лежали у меня в столе, как память о тех временах, когда, живя в одном городе, постоянно вместе тусуясь, мы с Маликой строчили друг другу письма.
Её первое письмо было написано на клетчатых листочках, выдранных из тетрадки на пружинах, края страничек от этого махрились. Широкий с большим наклоном вправо, почерк Малики. Светло-зелёная паста. Не та, которую всё моё детство продавали в магазинах - цвета зелёнки, а другая. Оттенок зелёного яблока, вселяющий в меня радость. Я не помню, где и когда я обрела эту ручку, но факт в том, что все мои студенческие будни первого курса она была со мной. Как-то мы с Маликой сидели у неё в комнате - тогда она снимала комнату в квартире, где жило ещё пять девчонок, и она решила написать мне письмо, другой ручки не было, и она писала моей любимой.
"Знаешь, когда я слушаю Linkin Park у меня в голове появляются картинки, как я и ты в куртках гуляем в районе дома, где я снимала комнату у противной старухи, которая потом стащила у меня купальник. Вокруг лежат большие сугробы белого снега. Солнце где-то скрывается за облаками, мы как всегда думаем, как бы получить денег нахаляву.
Всё прекрасно: прекрасная погода - не очень холодно и нет ветра, прекрасное настроение. Это были самые лучшие дни в моей жизни. Я благодарю Бога за то, что мы встретились и стали друзьями. Ты говоришь, что не признаёшь деления на "лучших подруг".
Я не говорю, что их надо делить - нет, не надо. Ты спросила, если есть лучшая, то есть ли худшая? Нет, худшей подруги нет. Просто "лучшая" - это не значит, что она дружит по особому, или она какая-то особенная сама по себе. Лучшая подруга - это та, которую ты пригласишь в качестве своего свидетеля на свадьбу. Эта роль только для одного человека. Я не знаю. Каким он должен быть, какими качествами обладать. Но я знаю, что роль своего свидетеля я предложу тебе. Но не потому, что мне некому её предложить. Там, где я прожила всю свою жизнь есть очень много людей, которые важны для меня, я просто ничего тебе о них не рассказываю. Ты ведь всё равно их не знаешь. Это будешь ты потому, что для тебя в моём сердце отведено особое место.
Когда мы когда-нибудь разъедемся, у нас появятся новые друзья. Но я всегда буду вспоминать тебя, как самого яркого персонажа в моей жизни - что больше никогда и ни с кем не повторится. Я буду вспоминать тебя даже в глубокой старости и слушать Linkin Park песни My December, Numb, In The End, Somewhere I Belong, Breaking The Habit - ведь это наши песни.
Надеюсь, ты думаешь так же".
Как честно и искренне, подумалось мне. Говорили, что Малика вышла замуж. И я когда-нибудь выйду, решила я. И поняла, что сомневаюсь, что мы увидимся ещё в этой жизни.
Малику всегда волновал вопрос, кто она для меня, насколько она мне важна. Я не знала, что ей ответить. Сказать, что она мне подруга, но не лучшая - значило обидеть её. Она была близким мне человеком, мне нравился её гордый восточный характер. Но когда начались эти прения о лучшей подруге... Словом, сказать правду я не смогла, но и сил придуриваться у меня тоже не было. Поэтому я стала на ней срываться постоянно.
В то время я считала себя самой умной, я не нуждалась ни в ком. Не дорожила никем. Если бы мы с Плотей не разъехались по разным городам, то наверно и нашей дружбе пришёл бы конец. Это было время странного самосознания - я была помешана на себе, как на центре мироздания. Я считала себя самодостаточной, независимой, свободной и от осознания собственной исключительности разве что не взмывала под облака. Я всё время говорила про собственную философию бытия. Которой на самом деле не было. Просто, приехав в новый город и начав жить самостоятельно, я столкнулась с тем, что у меня нет той базы принципов, которая бы помогала мне чувствовать себя здесь уверенно. Так начала вырабатываться пресловутая "философия", которой я грузила всех, в частности несчастную Малику. В этой самой философии всё было недоработано и само себе противоречило, особенно острым был вопрос про друзей.
Я всегда считала, что друзей много не бывает - это, как и многое другое, мне привили ещё в школе. Боже, как же одинаково нас заставляли мыслить! Прямо инкубатор морали. Друг должен быть один. Максимум - два. Если у тебя "полно друзей" - с тобой что-то не так.
И вот, переезд в другой город, где никого нет - переоценка ценностей. Да и я вся такая несравненная, Примадонна - не меньше. В общем, я вбила себе в голову, что у меня есть один друг - Плотя, и никто её место не займёт, никто её не заменит. И на этом точка.
Малика была мне дорога. Но в то время я не любила распространяться о чувствах - мне было трудно быть слабой, нежной, доброй. Не знаю почему - наверно оттого, что это было время нигилизма и противостояния жестокому и непроницаемому вечному миру. Плевок в океан - не более.
За несколько лет я стала спокойнее. Нигилизм сменился пофигизмом. Теперь я уже не придумывала планы, как мне поступить, что сделать, если что-то произойдёт, что мне ответить, если кто-то чего-то спросит. Я не искала себе модель поведения, не занималась разработкой никому не нужной "философии бытия". Я просто жила. Видев всё так, как это было. Я вела себя так, как хотела вести. Говоря проще, я стала естественной.
Но в то время я такой не была. Я заразила Малику, никогда прежде об этом не задумывавшуюся, идеей о философии. Мы вместе решали эту, казавшуюся тогда наиважнейшей, проблему - бесконечно беседовали о том, как она, Малика, проживает свою жизнь. Бедная Малика, бедное её сознание, с грустью констатировала я. К тому времени мы уже весьма напряжённо общались. Я чувствовала себя измученной жертвой дружбы. Я не понимала её, она - меня. Всё было весьма депрессивно.
"Почему в жизни всё так запутано? Или, может быть, я ничего не понимаю в этом мире? Недавно мы проходили по психологии, что тот, у кого много вопросов к этому миру - на самой высокой стадии развития личности - "взрослый человек". По результатам теста я отношусь именно к этой категории людей. Я должна радоваться, вот только радости я в себе не вижу, так как я ничего не понимаю. У меня целая куча вопросов, на которые я не могу найти ответ.
Больше всего меня волнует вопрос, касающийся взаимоотношений двух людей. Я не имею ввиду отношения парня и девчонки, я думаю, что для хороших отношений с парнем для начала надо иметь хорошие отношения с людьми, которые тебя постоянно окружают. Я считаю, что это - показатель зрелости человека, ведь, когда он может построить отношения со множеством людей, которые разные по характеру и поведению - это значит, что человек уже знает что-то о жизни, о чувствах. Чувства - очень важная штука: иметь их, разбираться в них и, самое главное, понимать чужие чувства - к этому многие стремятся. На данный момент я пытаюсь разобраться в своих, но у меня ничего не получается. Всё так запутано! Было проще.
Оказывается, у каждого из нас должна быть философия жизни. Раньше мне даже в голову не приходило, что она должна быть у человека. Философия жизни, которой человек должен всегда придерживаться. По приезду сюда я узнала, что, оказывается, она у меня есть и, как говорит один человек, она идеальна. Когда я не знала, что она у меня есть, было всё хорошо. Но теперь мне кажется, что я меняюсь. Почему так происходит? Возможно, я взрослею, начинаю что-то понимать о жизни или же я попала под влияние человека, который хочет меня изменить, подстроить под себя. До недавнего времени я свято верила, что я правильно живу. Но теперь... опять это дурацкое слово - слово "сомнения", ненавижу его! У меня такое ощущение, что я в огромной банке, кричу о помощи, но меня никто не слышит.
Я не могу понять отношений, которые сложились у меня с одним человеком. Этот человек мне нравится, я люблю его, он не такой как все, по крайней мере, мне так кажется. Возможно, я когда-нибудь пойму, что он обыкновенный и ничего необычного в нём нет. Но на данном этапе для меня важна эта дружба, в которой я ничего не могу понять. По мере того, как я пишу это, на меня находит озарение, что я просто зациклилась на этом человеке - ещё немного, и всё кончится. Будто я изо всех сил пытаюсь удержаться за канат, мои силы на исходе, и я скоро упаду. Упаду в бездну. Мне страшно не оттого, что я упаду, а оттого, что я не знаю, что там, внизу? Быть может, там холодно и сыро? А может, там светит солнце и растёт трава, и очень даже хорошо?"
Повернулся ключ в замке. Вернулся Макс. Я сидела на полу в ворохе писем, прижимая к груди двойной тетрадный клетчатый листок, на котором Малика напечатала своё послание на принтере. Мы страдали дефицитом бумаги.
- Письмишки читаем?
- Типа того. Голоден?
- Нет. Водка есть?
- Макс, не многовато ли для двух дней? Вчера пива напились, сегодня - водочки, завтра что?
- Водка есть?
Меня взяла злость. У меня прошёл так называемый "запойный период", через который проходит любой приезжий студент. Я полагала, что он прошёл и у Макса. В самом деле, что за бред, жить с девушкой и бухать каждый день? Эта мысль покоробила моё сознание.
Я собрала все письма, медленно перевязала их ниткой и положила на антресоль. Унесла стул на кухню. Макс всё это время стоял на пороге, не раздеваясь.
Назревал скандал.
Второй за третьи сутки. Не многовато, ещё раз спросила я его мысленно.
Макс выглядел обеспокоенным, был бледен. Заболел, наверно, - подумалось мне.
- Водка в холодильнике. Полбутылки. Тебе хватит или мне ещё за одной сходить?
- Хватит.
Он разулся и пошёл на кухню. Закрыл за собой дверь. Это был знак того, что он хотел побыть один.
Макс всегда жил так, как хотел. Он редко считался с моим мнением. Когда таковое случалось, мною овладевала радость, перемешанная с гордостью. Такие моменты были редки, и именно поэтому я их так ценила.
Я стояла в тёмном коридоре и смотрела на запертую дверь. Свет проливался через матовое мутное стекло и плескался на полу, нарушавшийся тёмной фигурой Макса. Хлопнула дверь холодильника. Стук бутылки о стол. Проскрипела несмазанная дверца кухонного шкафчика и вскоре после этого раздался жалобный визг стеклянной стопки, соприкоснувшейся с горлышком бутылки. В квартире была абсолютная тишина. Я слышала собственное тяжёлое дыхание.
Я понимала, что что-то произошло. Важное для Макса. Он не спешил поделиться, а я не настаивала. Это было нормой наших отношений - сначала мы страдали в одиночку, а уж потом вдвоём. Наверно это неправильно, думала я иногда.
Осознав, что этот вечер будет для меня не менее одиноким, как если бы Макса не было в квартире, я захотела прогуляться. Прогулки по городу часто мне помогали найти ответы на множество вопросов, к которым меня приводило жизнепроживание с Максом. Я шаталась по городу, слушая песни в плеере. Размышляла.
Я быстро оделась и пошла на улицу. Мной овладевал психоз, который не преминул бы закончиться швырянием посуды в Макса, я чувствовала, что вот-вот потеряю над собой контроль. Мне нужно было проветриться, охладить свой пыл, чтобы не выплеснуть всё это на Макса.
5.
И вот, одинокая прогулка, наполненная воспоминаниями о том, как мы чудно провели эти два дня, привела меня к старому родному бару с затейливым названием "Урулэль". Когда-то, пару лет назад, здесь была ещё и бильярдная, но теперь она закрыта.
Мы с Маликой часто бывали здесь когда-то. Пили пиво, томно курили, я учила её жизни, сама не понимая, что говорю. Малика внимательно слушала. Она любила меня как человека, как подругу, готова была на всё ради нашей дружбы.
Бывает "больная любовь" - как у нас с Максом.
Бывает "больная дружба" - как у нас с Маликой.
На меня навеяла ностальгия. Я мысленно сказала себе, что Малика уже в прошлом. А настоящим было - Макс, пьющий в одиночестве на моей кухне, и я, заказывавшая виски Black Label с колой.
Бар был пуст - только я и старый бармен Ара. Он был старым и по возрасту и по сроку службы, так сказать. Сначала, когда я зашла, он пытался увлечь меня разговорами, но я ответила ему, что беседы "за жизнь" будут позже. Я хотела напиться вхлам.
Я осмотрела бар в зеркало во всю стену напротив меня. Десять столиков, за которыми никого не было. По стенам висели треугольники для бильярдных шаров и кии. В дальнем углу сиротливо стоял автомат с игрушками. Я даже попыталась поймать хоть какую-нибудь, но мне как всегда не повезло. Ара открыл дверцу внизу и достал мне плюшевый цветок. Подарил, улыбаясь, и молча вернулся за стойку бара.
Я сидела за барной стойкой, передо мной стоял стакан с виски и колой, лежали пачка сигарет, пепельница и мягкая розовая хризантема, игрушечная. Я посмотрела на себя в зеркало, простиравшееся во всю стену, вдоль которого на полках были расставлены полупустые бутылки с алкогольной продукцией. В этом стеклянном мире я увидела не себя. Волосы были всклокочены, очки почти на затылке, пиджак в ёлочку, белая широкая рубашка и рваные джинсы, стоптанные промокшие кеды и разные носки. Из стеклянного мира на меня устало смотрела какая-то другая девушка. Мне стало её жаль. Но так как она была мне чужая и незнакомая, я не выпустила свои эмоции наружу.
Прошло два часа, и я была пьяная в стельку. Успела спеть в караоке "Не плачь" Летнего сада, "I Will Always Love You" Whitney Houston, "Your Song" Elton John, "Forgive Me" Bryan Adams и, конечно же, супер-хит всех тех, чьё сердце разбито - "Don"t Speak" No Doubt.
Мысли атаковали моё хмельное сознание. Ара спросил, что же со мной такого случилось, что я решила наведаться в старый бар, который вот-вот прекратит своё существование.
- Сегодня день ностальгии. Памяти. И осознания действительности. Наверно так. Понимаешь, Ара, бывают такие дни в жизни, когда всё перемешивается: чувства и мечты, последние надежды и чьи-то слова, которые не ожидал услышать. - Сколько бы я не выпила, язык у меня никогда не заплетается, поэтому я начинаю говорить, говорить много, долго и весьма витиевато. - Наступает предел, а вместе с ним и понимание, что тебе не суждено стать космонавтом, что навряд ли ты сможешь танцевать как Майкл Джексон, что уже не прыгнешь с парашютом, не напишешь самой красивой песни о любви и не споёшь её грустным низким голосом. Детство кончилось, оставив себе волшебные сказки, в которые раньше легко верилось. Тебе осталось больше: горизонт. И, чем ближе ты к нему, тем он дальше. Широкая дорога вперёд. И ничего кроме.
Ара выразительно посмотрел на меня округлёнными глазами. Я, сделав внушительный глоток уже просто вискаря, без колы, подкурила сигарету и, глядя куда-то ввысь, продолжила:
- Может это просто какая-то другая жизнь, где не хочется сидеть дома, смотреть телевизор и жевать оладьи - ты слишком молод для этого. Но и отправляться в клуб, где все двигаются в одном ритме - ритме танца, тоже не хочется - для этого ты уже немного староват. Какой-то дурацкий период. Старые ценности и ориентиры требуют реформации. А новые - никак не хотят появляться.
- Майя, всё будет хорошо! - сказал он с грузинским акцентом и улыбнулся, протирая полулитровые пивные бокалы.
- Я уже в этом сомневаюсь. Представляешь, он до сих пор не знает, любит он меня или нет. Это ужасно, Ара! Я вчера спросила у него сама, так он переадресовал этот вопрос мне! Представляешь?!
- Как можно не любить такой красивый девушка! Такой умный, красивый девушка!
- Я сегодня, Ара, пьяный девушка, так что дома меня ждёт скандал. Вот так.
- А ты его любишь?
Я задумалась над его словами. Когда я раньше думала о Максе, я понимала, как мне с ним хорошо. Я ценила наши отношения, которые позволяли нам быть собой, оставаться свободными и необязанными друг другу ничем. Но я всегда об этом молчала. Никогда это не было достоянием никого, кроме меня. Это были исключительно мои мысли и соображения.