Грабовский Александр Антонович : другие произведения.

Hospice

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


ХОСПИС

   Хоспис (англ. hospice -- монастырская гостиница; приют) - больница для смертельно больных пациентов в последней стадии заболевания.
  
  
   Пролог. Морг.
  
   Полумрак в коридоре всё сильней давит на нервы. Я сижу тут уже час, покачиваясь на старом деревянном стуле, настойчиво угрожающем сломаться под моим скромным весом. Док, с его педантичностью, всё возится с этой нечистью, и мне, не имеющим больше чем заняться, остаётся лишь прожигать глазами очередную дыру на потрескавшейся и изрядно облетевшей, голубой краске стены напротив.
   От нечего делать, начинают лезть в голову воспоминания о прошлой жизни, и сердце сжимается в комок, пытаясь уйти куда-то в район пяток. Страшные воспоминания, но страшны они не пережитым ужасом первых дней, а той теплотой, что была до них. Такой больше не будет и, именно от этого, так невыносимо больно теперь жить в прошлом.
   Пытаюсь переключиться на свои ощущения. Ноги мокрые, весь я мокрый и, от гуляющих по коридору сквозняков, озноб по телу. С выхода переодеваться не было когда: сначала перегружали трупы моих парней, потом этой мерзкой твари, с которой сейчас возится Док. Да и здесь всё давным-давно отсырело, так что сухость остается только в смутных воспоминаниях о том времени, когда мы ещё не были приговорены к вечному заточению в казематах бывшего бомбоубежища ракетных войск.
   Старая ртутная лампа на потолке горит лишь одним из четырех положенных ей огней, да и тот мигает пару раз в секунду, так что картинка перед глазами получается как в свете дискотечного стредоскопа. Нет уже дискотек. Да и вообще, жизни вне БУ, как мы называем наше бомбоубежище, нет.
   Там, за стенами, остались только полуразрушенные вечной сыростью неутихающего дождя дома, ставшие теперь мрачными мавзолеями тому, что раньше называли городом.
   Мысли сбило шуршание с той стороны люка шлюза и, через мгновенье, ручки его повернулись, от чего он плавно подался вперед, явив лохматую, взъерошенную голову Дока. Тот огляделся, очевидно, в поисках меня, тяжело вздохнул и, приглашающим жестом, взмахнул грязной рукой. Я поднялся с надоевшего уже, скрипучего стула, и прошел в шлюз, где далее, за ещё одним, таким же, люком, на котором красными буквами по трафарету было выведено "лаборатория", находилась вотчина и, за одно, место жительства, нашего, слегка чокнутого профессора.
   - Я ждать умаялся уже! - с деланно недовольным лицом прошептал я. Так всегда здесь. Первое что бросается в глаза при входе - ярко-синее освещение кварцевых ламп, которые мой друг предпочитал держать включёнными всегда, когда заканчивал возиться с трупами. Делал он это независимо от того, есть кто в помещении, или нет.
   Вид дополнял давно полопавшийся, когда-то снежно-белый, теперь желтый даже в синем свете кварца, кафель на стенах, местами забрызганный какой-то чёрной жижей. Металлические каталки, штабелями выставленные у стены и куски мутноватого полиэтилена, играющие роль многослойной ширмы, за которой стоял гранитный секционный стол, занимали практически всё свободное место в помещении, так что приходилось постоянно их обходить, то и дело, сгибаясь пополам. Вдоль дальней от входа стены, дополняя интерьер типичного, в понимании несведущих людей, морга, стояло несколько металлических столов, на которых лежала разнообразная хирургическая утварь: от мелких, смешного вида, пузатых скальпелей, до больших, пугающих своей формой, секционных ножей. В этом месте всё вселяло благоговейный трепет перед человеком, работающим здесь, так что волей - не волей переходишь на шепот.
   - До конца всё прояснить надо было. Сам понимаешь, работенки ты мне подкинул... - Док картинно развел руками, обозначая что-то вроде "мог бы - сделал бы раньше".
   - Ладно, результат то хоть стоящий? - я валился с ног от усталости, так что пускаться в полемику было просто лень.
   - Да как тебе сказать... - снова тяжкий вздох и, изрядно осунувшееся за последнее время, изъеденное глубокими морщинами, немолодое лицо моего друга, ещё сильней потускнело. - Результат то есть, да вот выводы сложно из него делать..
   - В смысле? - меня всегда раздражала такая его манера говорить: пока родит мысль - все мозги съест всякими изречениями, загадками и прочим бредом, совершенно не уместным в подобных ситуациях. Однако, Док был человеком незаурядного ума и его мнение, которое практически всегда совпадало с истинной, стоило всей этой возни.
   - Да в прямом. Сам смотри, - тут он откинул грязную простынь, которой было накрыто тело мерзкого существа, обтянутое светло-серой, абсолютно гладкой, лоснящейся кожей, размером с полноценного волкодава, только какого то, слишком уж, перекачанного. Лапы твари были прижаты к торсу, а само тело было изрублено дырами от картечи и рассечено одним большим разрезом, от основания горла до промежности. Голова больше всего походила на уродливую копию бульдожьей, только сильно увеличенной, приплюснутой и с раздающимися в стороны костями у основания нижней челюсти. Глаз не было совсем. То есть впадины на том месте, где они должны были быть, были, а вот сами глаза - отсутствовали. На их месте была такая же серая кожа, только с большими порами, мелко трясущимися при любом звуке, я это ещё на обратной дороге с выхода заметил.
   По верхней части головы, на всем её протяжении, аж до загривка, шли две узкие ноздри, из которых сейчас медленно сочилась желтоватая жижа. Запахи эти твари слышали отменно, на много лучше собак.
   Больше всего впечатляли две пары белых клыков, длинной сантиметров двадцать, острых как бритва, выдающихся не вверх и вниз, как у привычных животных, а вперед и слегка под углом. Получалось, что этими клыками тварь могла орудовать как штыками. Кто один раз видел, как они это делали - не мог забыть, уже, наверное, никогда.
   На клыках была натянута почти прозрачная кожа, наподобие губы, только одной, мерзким куполом скрывающей смертоносные орудия. При крике или атаке, эта тварь натягивала губу до самых ноздрей, от чего та сжималась в десяток складок, обнажая сами клыки.
   - Мы сейчас смотрим на производное, так сказать. Первые твари были другими, сам помнишь. Вот, на снимки глянь, - Док указал пальцем на два рентгеновских снимка, прицепленных за прищепку на проволоку, и висящих прямо напротив единственной в его кабинете лампы, которая светила мягким, белым светом.
   - На что конкретно смотреть?
   - На снимок, на что! - Док сделал раздраженную физиономию и несколько раз, в такт словам, ткнул пальцем мне в грудь, - это - снимки грудной клетки сбоку. Где толщина побольше - это первой притащенной сюда твари. Где поменьше - это той, что сейчас вот лежит и воняет.
   Запах действительно сшибал с ног. Мускусный такой запах, с сильной примесью мочи и звериного пота. Я никак не мог понять, почему, ведь при жизни эта тварь не пахла совсем. И даже когда мы тащили сюда её труп - запаха практически не было. Док перехватил мой одновременно брезгливый и недоуменный взгляд и произнес, всем своим видом показывая явное превосходство надо мной:
   - Это из-за вскрытия. Но об этом попозже. Оно на задние лапы вставало?
   - Когда Сквирта к стене прижало и рвать начало, - видимо весь ужас, пережитых моей командой, последних суток, отразился на моём лице, потому что Док вдруг, как-то совсем по дружески, положил руку мне на плечо и замолчал на пару секунд. Потом он, со своим привычным цинизмом, счёл, что честь павшим, как у нас называлась привычная минута молчания, была отдана в полной мере и, кивнув, продолжил:
   - Так я и думал. Они трансформируются. Изменяются, если тебе угодно. У первых - ещё были глаза, хоть и изрядно испорченные. Ты сам рассказывал, как часто вы слепили их ярким светом, - я кивнул, потому как действительно, в самом начале всего этого кошмара, нападение такой твари можно было сбить простым свечением фонаря в глаза. Мы довольно долго этим пользовались, да вот, года через два, такая тактика перестала себя оправдывать. Только дошло до нас это через два трупа.
   Да, у нас так велся счёт. Реалии новой жизни диктуют новые правила, согласно которым время теперь считается трупами твоих товарищей и заканчивается не конкретным числом, а твоей собственной смертью...
   - У этой же, - Док ткнул пальцем в выемки на голове, на месте которых должны были быть глаза, - вместо привычных глаз - скопление микроскопических, чувствительных к звуку мембран.
   Вот тут, я уже опешил. Ушей даже у первых тварей не было, но слышали они отменно, не раз проверено. А это...
   - Док, что это им даёт?
   - Это, друг мой, новый звуковой анализатор, идеально подходящий под наши условия. Проще говоря, мне кажется, что они научились видеть звуки. При чём два таких органа, расположенных приблизительно так же, как у нас глаза, дают им трёхмерную картинку. Они видят так же как мы, только не свет, а звук. А вот теперь подумай: света уже лет шесть как нет, так? Все те же шесть лет непрерывно льет дождь, который шумит, отбиваясь от поверхности земли, и предметов на ней, давая этим тварям идеальное представление о том, что творится на улице.
   - А в помещениях, они орали этим своим паскудным визгом, - продолжил я мысль Дока. - А когда устроили нам засаду - одна тварь орала на крыше административной высотки с угла дороги, прямо в нашу сторону..
   - Таким образом, давая остальным полную картинку вашего расположения, а за одно, отвлекая вас.
   Да, именно так погибли мои люди. Точнее, начали погибать. Четверо за сегодня. Из двенадцати. А взамен я привёз труп только одной твари, да ещё несколько ушли, похоже, тяжело раненные. Неравный обмен и неправильная статистика...
   Непроизвольно задрожала правая рука, и снова предательски начали подламываться ноги. Док, видимо заметил, потому что сразу придвинул мне единственный в помещении стул - брат близнец того, на котором я сидел в коридоре. Я отмахнулся, показывая всем своим видом, что всё хорошо, и он продолжил:
   - Да и сама структура тела изменилась! Ты должен был увидеть на снимке, но сейчас получше покажу, только поможешь.
   Он потянул с металлического столика большой хирургический нож и указал рукой на задние лапы твари, увенчанные пятью короткими пальцами, на которых были загнутые как у орла, непомерно широкие, у основания, когти.
   - Я подрежу связки у суставов, а ты тяни понемногу за ноги, расправим.
   Мне оставалось только согласно кивнуть и безучастно смотреть на то, как Док, практически безукоризненными движениями руки, делал надрезы по серой коже твари, от чего та расходилась в стороны. Время от времени, он вопросительно и, с некоей укоризной, поглядывал на меня, как бы говоря: "чего спим-то, тянуть надо!". Я спохватывался и тянул, один раз дёрнув так сильно, что раздался хруст и Док, сокрушенно, замахал из стороны в сторону своей растрепанной шевелюрой. Попутно он умудрялся читать мне лекцию на тему того, что эти твари очень быстро коченеют, что обычно не свойственно трупам. И что скорость деления клеток у них должна была просто зашкаливать, иначе они не смогли бы так быстро изменяться. И что он никак не может понять, как такая способность не распространилась на регенерацию...
   Минут за пять справились.
   - Теперь иди сюда! - Док призывно замахал рукой, и я подошел к его стороне секционного стола. И тут же холодная струйка липкой жижи пробежала по спине. Передо мной лежал человек! Нет, это было всё то же мерзкое чудовище, да только форма его тела теперь была совершенно человеческая.
   - То есть? - я требовательно посмотрел на Дока.
   - То есть - они больше не те звери, какими мы раньше их считали. Посмотри ещё раз внимательно на грудную клетку. Она стала шире и как бы более сплюснутой, при этом центр тяжести стал гораздо ниже, за то задние лапы сильно удлинились и стали более массивными. Такая морфология характерна для прямоходящих, или для животных, способных передвигаться как на двух, так и на четверых лапах. Очень, к слову, силуэтом своим теперь нас напоминают...
   Я понял. Возможность в разных местах передвигаться так, как удобно, не теряя при этом в подвижности и маневренности. Возможность, хотя бы в темноте силуэтом походить на нас, мимикрировать. Они совершенствуются, ищут идеальную форму для охоты. В моём распоряжении оружие, бронетехника, мины. У них же - только их собственное тело. Я, со своими ребятами, совершенствую тактику, средства и способы защиты, а эти твари - то, что им под силу. Да и тактика им тоже не чужда теперь, вон как сегодня нас развели... на четыре трупа...
   Эти мысли натолкнули на вопрос:
   - Док, а что с умственными способностями? Раньше они могли разве что количеством да силой брать, знай только что гляди во все глаза да патроны считай, а сегодня нам вон, групповую засаду устроили...
   - Именно! - мой собеседник сверкнул горящим взглядом и мне стало понятно, что то, что он сейчас скажет, было припасено "на сладкое". - Вес и объем мозга, по сравнению с первыми тварями, увеличился, чуть ли не в два раза, - Док ткнул пальцем на пластиковые весы, стоявшие в углу комнаты на, страшненького вида, потертой металлической тумбе. Старые, ещё из тех, в которых бабушки любили взвешивать сахар для варенья. Фиолетово-грязно-розового цвета, с белой стрелкой, которая под действием массы груза поворачивалась и указывала на белые же цифры циферблата. Они совсем не вписывались в общий интерьер этой комнаты. Док, наверное, не ел в детстве варенья, так как взвешивал он на этих весах органы трупов. Меж тем, он продолжил: - выходит, что теперь масса их мозга приближается к средней массе мозга человека и, судя по тому, что ты говоришь, получается, что и умом они не хуже.
   Я лишь тяжело вздохнул. Новые условия, означали для нас если и не полное заточение в БУ, то, во всяком случае, пересмотр всей жизни в нём. Мы, теперь, скорее всего, не сможем даже нос сунуть из этой бетонной тюрьмы, не потеряв людей, а это значит, что рано или поздно, у нас закончатся продукты питания, техника, одежда... всё то, за чём, рискуя своими жизнями, выбирались в мародёрские рейды бойцы моей группы. Нет, мы конечно и дальше будем делать всё, что можем для нашей общины, но людей то у меня осталось всего восемь...
   - Вы говорили что с запахом что-то не то у них?
   - Да, у них вся выделительная система построена во внутрь, получается так, что они не пахнут. Перегрев им и так не грозит, на улице то чуть не ноль градусов, тепло отдавать не нужно, соответственно пот не выделяется... за то теперь они не пахнут, совсем.
   - Выделяют всё с дерьмом и мочой?
   - Именно. Вот и завоняло так жутко когда я это, - Док в очередной раз ткнул своим толстым пальцем в сторону твари, - вскрыл.
   Мне становилось всё больше и больше всё равно, накатила какая-то дикая апатия по отношению ко всему. Хотелось только добраться до своего кубрика, упасть лицом в подушку и забыться, суток на двое. Но нужно было ещё посмотреть на трупы ребят, которые сегодня погибли, а, за одно, услышать, что Док думает об этом.
   - Ладно, понятно! - я повернулся к той части ширмы, за которой не было света, и кивнул в ту сторону, - Можно?
   - Твои люди... - он безразлично пожал плечами и отвернулся, давая мне возможность хотя бы мысленно оказаться здесь одному и не ощущать на себе чьего то взгляда. Он знает, что я сейчас буду делать, так как видел это уже не один раз.
   Отодвинув рукой ширму, я оказался в маленьком отдельном помещении, где не горело ни одной лампы, только свет из соседней комнаты давал возможность разглядеть хоть что-нибудь. Передо мной стояло четыре металлических каталки, на которых лежали тела моих людей, накрытые старой оранжевой больничной клеенкой. Трудно и страшно снимать её и видеть, во что превратились твои товарищи, растерзанные мерзкими тварями, с которыми у тебя идёт война вот уже шесть лет. Но сделать это необходимо.
   Это был не последний ритуал прощанья, ведь мне ещё нужно было выписать их из списков довольствия, нанести, чёрной краской под трафарет, их имена на бледно-зеленую стену, при ходе в кубрик, но больше так, наедине с ними, мне побыть уже не дадут.
   - Док! - он что-то делал со своими инструментами у дальней стены комнаты, тихонько бубня себе под нос какой то бред. Мне даже показалось, что он говорил с ножом, которым, совсем недавно, полосовал тварь.
   - Чего тебе? - кажется, разговоры с хирургическим инвентарем, для него были достаточно важным занятием, так что он как-то нервно и нехотя повернулся в мою сторону.
   - Ты трупы смотрел?
   - Да.
   - Есть что сказать?
   - У меня всегда есть что сказать! - Он заметно оживился и подошел ко мне, по пути сняв с гвоздя в стене одну из своих ламп, ту, что была переносной, и посветил на трупы: - Смотри, вот, - он ткнул пальцем в рану на теле того самого несчастного Сквирта, ведя палец параллельно направлению самой раны: - раны на телах твоих парней сильно отличаются от тех, что были в первые дни. Здесь тварь ударила тычком снизу под ребра, начисто разорвав селезенку. - Док сделал движение, больше всего напоминающее боксерский апперкот. - Лапа прошла дальше, по пути пробив диафрагму, лёгкое, и дошла до сердца. Получилось, что парень этот умер почти мгновенно. Его не пугали, не отрывали от него частей, не полосовали, что было в порядке вещей ещё год назад. Его просто, быстро и эффективно убили, одним, сильным ударом.
   - Да, так и было.
   - Получается, что убили его как-бы мимоходом, убрали как преграду. Ощущение такое, что у этой твари, - он кивнул на секционный стол, стоявший за нашими спинами, - была какая то конкретная цель, а парнишка этот просто на пути оказался... А вот этих двоих, - Док указал рукой на тела ребят, оставшихся в бомбоубежище, и погибших при очередном обращении. Сейчас, они больше походили на туши баранов, над которыми потрудился мясник, - убивали долго и со вкусом. Тварям, похоже, некуда было торопиться и они вволю позабавились. Начали с перелома позвоночника, в районе поясницы. Так сказать, обездвижили, но не на смерть...
   Я прервал увлекшегося доктора движением руки и сказал:
   - Не нужно. Я не раз видел, как они забавляются, так что то, то, что пережили эти ребята, прекрасно понимаю. - В холодной темноте комнаты мой голос прозвучал как траурная молитва.
   Док кивнул и, извиняющимся тоном, промямлил:
   - Я не о том. Просто по характеру убийств, мне показалось, что в первом случае, у твари была чёткая цель.
   - Знаю, Док, сам видел. Потому и спрашивал про мозги...
   - Вообще, было бы не плохо, если бы ты дал полную картину, как всё произошло, с подробностями. Глядишь, ещё чего подметили бы, а там - сам знаешь, любая мелочь...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть первая. Начало.
  
   Глава 1. Дорога домой.
  
   1.
  
   Непроглядная темнота за окном трамвая, в котором я возвращался домой, создавала причудливые отражения на стекле, то и дело, посылая глазу обманчивые картины бывшего или будущего меня. Странно так на себя смотреть: практически не передавая цветов и мелких деталей, окно может отразить лишь основные черты лица, скрадывая возраст, настроение и опыт прожитой жизни. Представишь себя старше лет на двадцать, и воображение тут же дорисовывает тебе ёжик седых волос, несколько крупных морщин на лбу, парочку мелких вокруг уголков рта, немного провисшую кожу на щеках, короткую седую щетину... представишь младше - и вот перед тобой веселое озорное лицо, так знакомое по твоим юношеским фотографиям. Иногда же, мимолетная капля дождя, стекающая с обратной стороны стекла, сама дорисовывает тебе какую-то черту, и тогда ты видишь совсем нового себя, того, которого никогда не было и не будет. Только ни одна из этих картин не могла быть более реальной, чем простая фантазия, потому что глаза не менялись. В неверном отражении в окне, они оставались единственной чёткой деталью, будто стекло пыталось извиниться за излишнее вранье чётким образом единственной черты, которая, как я считал, не меняется с возрастом.
   Холод на щеке и несколько ощутимых толчков по скуле заставили меня прийти в себя: видимо от равномерного перестука колес и навалившейся усталости, я невольно уснул, прислонившись лицом к окну. Представив себе картину, которую видели люди с той стороны, с моей растянутой спящей физиономией, к которой излишне активная фантазия тут же дорисовала струйку белесой слюны, стекающей по подбородку, я поморщился и, стараясь отделаться от неприятного образа перед глазами, стал разглядывать своих попутчиков.
   В такое позднее время их было всего двое. Рядом со мной, через два деревянных сиденья, сидела преклонных лет дама, как две капли воды похожая на Екатерину вторую, будто только что сошедшую с холста Левицкого, лишь сбросившую с себя всю тяжесть бального наряда и надевшую лёгкое кашемировое пальто. Но дело было не в одежде - в каждом её взгляде, жесте, движении, ощущалась сила, благодаря которой женщины вроде этой могли с лёгкостью строить и рушить целые города, империи, а главное - людские судьбы...
   Я её знал: Вера Валентиновна, вдова генерала армии, погибшего в автомобильной аварии, жила одна, в доме на соседней улице. Сильная, одинокая, ухоженная женщина, похоже, ничуть не сломлена смертью благоверного. Поговаривали, что даже на похоронах, когда друзья её покойного мужа, прилично напились и начали хамить, одного её слова стало достаточно для того, что бы все утихомирились и срочно ретировались по домам.
   На ней не было вычурных, дорогих украшений, которые неминуемо вырисовываются в подобном образе, а лишь неброские золотые серьги, увенчанные парой зеленых камушков, золотая же цепочка на шее, частично спрятанная под серым шерстяным свитером, да два обручальных кольца: одно тонкое, женское, второе широкое, с нехитрым шахматным узором. Очевидно, давно похоронив своего супруга, преданная жена, таким незамысловатым образом, пыталась сохранить его для себя.
   Заметив мой взгляд, она кивнула и, стараясь перекричать грохот, неминуемо сопровождавший движение трамвая, поздоровалась:
   - Здравствуй, Артур! С работы? - я уважительно кивнул в ответ, постарался улыбнуться и, нарочито смешливым тоном ответил:
   - Здравствуйте, Вера Валентиновна! Да, засиделся допоздна с отчётами, теперь вот от жены получать буду!
   - Ну, нечего ей на тебя жаловаться! Скажи, будет кричать - приду, обругаю! - она приняла шутливую манеру разговора, и строгие морщинки её лица уступили место маске благодушия. Именно маске, потому что посеревшие от тоски глаза, всё-таки выдавали скорбящую генеральскую вдову.
   Жаль её. Я даже не мог себе представить, каково это: остаться одному после стольких лет совместной жизни. Пускай, по слухам, покойный не особо соблюдал обет супружеской верности, но они вырастили детей, внуков, дали им путь в жизни... состарились и остались вдвоём. А тут...
   В общем, разговор как-то незаметно сник, теряясь в путанных лабиринтах вежливых, очень тактичных вопросов и, таких же лживых по своей сути, ответов и, уже через две минуты, я смотрел на второго своего попутчика. Тот сидел ближе к водительской двери, в дальнем от меня конце вагона, так что я мог разглядеть только невнятный силуэт крепкого парня, одетого в синюю спортивную куртку. В нём не было ни одной интересной детали, за которую хотелось бы зацепиться взглядом, так что спустя какое-то мгновение, я снова рассматривал своё полупрозрачное отображение.
   Неторопливо постукивая дисками колес по рейсам, трамвай уверенно катил по улицам города, которые, в кромешной темноте, лишь изредка разрываемой светом одиноких фонарей, незаметно сменяли друг друга. В городе было относительно пусто. Люди отсиживались по домам, прячась от моросящего, промозглого осеннего дождя, зарядившего с самого утра и до сих пор заставлявшего ёжиться любого неудачника, волей случая или необходимости, оказавшегося на улице.
   В переднем кармане брюк требовательно завибрировал сотовый. Что бы достать его не вставая, пришлось выгнуться практически дугой и, мельком глянув на мерцающий дисплей, я ответил:
   - Да, милая!
   - Ну ты скоро? - звонила моя жена, Оля. Голос встревоженный и немного обиженный, как обычно, когда переживает за меня.
   - Да еду уже, сейчас к мосту подъезжаем, скоро дома буду. Купить чего-то в магазинчике? - каждый вечер, по дороге домой, я заходил в маленький магазинчик, стоявший на конечной остановке трамвая, что бы купить какую-нибудь мелочь, будь то сигареты или что-то сладкое к чаю.
   - Нет, не надо, есть всё. Ты ключи взял?
   - Да, а что?
   - Да у соседей снова ругань стояла, потом Сергей куда-то уехал, а Лидка начала проситься на кофе. Не хочу её видеть, так что сказала, что завтра на работу сутра и иду уже спать.
   - Серый снова пьяный? - угрюмо спросил я.
   - Да нет, вроде бы трезвый. Ползал целый день под своим тарантасом, - так Оля называет соседскую ниву, старую и ржавую, но ещё довольно резвую машинку, на которой мы не раз катались на рыбалку, - высматривал что-то. А потом Лидка орать начала, как не в себе, и понеслось, как обычно.
   - Ладно, - удрученно протянул я, - закрывайся, скоро буду.
   - Ага, жду!
   - Целую!
   Да, соседи. Они познакомились в конце восьмидесятых, когда он, молодой парень, с белыми от седины волосами, за что и носил незамысловатое прозвище "Лунь", вернулся с, никому не нужной, войны, напрочь потерявший всякую веру в людей.
   Там, на чужбине, среди красных от крови, раскаленных песков и гор, он точно знал, где враг, а где друг, кто гнида, а кто человек... да только в советской армии не могли жаловать парня с дворянской фамилией Кречетов, так что товарищи замполиты всеми правдами и неправдами пытались ставить парню палки в колеса, надо сказать, успешно. Тот гордо нес все тяготы и лишения солдатской жизни и, в какой-то момент даже зарекомендовал себя серьёзным и толковым бойцом, даже получил несколько медалей и благодарностей, но продвинуться хоть как-то по служебной лестнице не получалось. В общем, отвоевав два с лишним года, он попросился на сверхсрочную, но, политически подкованные командиры, турнули его, насквозь больного, поседевшего, несколько раз перенесшего желтуху, на гражданку.
   Вопреки ожиданиям, здесь легче не стало. Потыкавшись туда и сюда, получив отказы отовсюду, кроме только поднимающей тогда голову братвы, которую сам дико ненавидел, он понял, что носить медали, полученные в ходе никому не нужной войны, теперь не модно и, разрываемый нестерпимой обидой, запил.
   Вот тогда в его жизни и появилась Лида. Хитрая девуля, мигом взявшая парня в свои дамские рученьки и, через каких-то папиных партийных знакомых, устроившая его работать в милицию, за одно женив на себе...
   Уж не знаю, любил ли Сергей свою жену на самом деле, но каждый его взгляд, обращенный к ней, выражал бесконечную благодарность за то, что она, как он сам не один раз говорил, спасла ему жизнь.
   Со временем, ему удалось дослужиться до капитана, а жена родила сына, так что жизнь потекла своим, правильным чередом и он больше не прикасался к спиртному.
   Два года назад, когда мы с Ольгой, по уши влюбленные друг в друга молодожены, переселились в соседний дом, Сергей показался мне замечательным мужиком, каким, в сущности, и был. Не один десяток раз мы вместе ездили на его лодке на рыбалку, благо, дома наши стояли совсем рядом с рекой, и не одну сотню раз встречались в беседке под старой вишней, росшей между нашими двумя участками.
   Такая идиллия продолжалась ровно до того момента, как Лида стала гулять, при чём, абсолютно не стесняясь мужа. Сыну к тому моменту исполнилось одиннадцать, и она решила, что он уже достаточно взрослый, что бы понять, как скучно ей жить.
   Вот тут-то Сергей и запил снова, а, редкие до того скандалы, стали в их доме нормальной обстановкой.
   Хороший мужик, а вот как всё нескладно получается...
   Мерно покачиваясь, трамвай начал взбираться на небольшой металлический мостик, переброшенный через глубокую быстроходную речушку, когда я увидел в окне слева, по всему горизонту очень яркую, замысловато переливающуюся пурпурную полосу света, которая быстро увеличивалась в размерах, так что было понятно, что она движется на нас. "Молния" - сверкнуло в мозгу, но, от чего-то испугавшись, неосознанно, прикрыв руками голову, я пригнулся к коленям, так что окно осталось над моей спиной.
   Трамвай вдруг сильно качнуло, громкий хлопок сдавил барабанные перепонки, а на пол передо мной, и на меня, большими осколками посыпалось стекло. Весь мир перед глазами затянуло яркой пурпурной поволокой. Где-то, совсем рядом, практически над самым ухом, раздался истошный женский вопль, переходящий в глухой, булькающий хрип. Сопровождаемый протяжным металлическим скрежетом, пол под ногами начал съезжать куда-то в сторону и я, не удержавшись на сидении, кубарем покатился по стеклу, сильно приложившись головой о металлический поручень...
   Когда пришел в себя, мир, вопреки ожиданиям, не приобрел привычное вертикальное положение, а всё так же стоял наискось, как был, когда моё сознание померкло.
   Я лежал головой вниз, на спине, между рядами деревянных сидений, так что мог видеть только как через разбитые окна надо мной, в салон влетают одинокие капли дождя. Работали лишь две лампы, да и те периодически мигали, давая скупой тусклый свет, так что я не мог толком ничего разглядеть. Одна из ламп в центре вагона, угрожающе покачиваясь, оборвалась и искрила, словно кто-то принялся варить электрической сваркой.
   Приподняв голову, на полу перед собой, я увидел длинную, багровую полосу, ведущую в соседний со мной пролет между лавками. Проследив за ней взглядом, напоролся на молящие глаза моей попутчицы, из которых градом лились слёзы. Всё лицо её было в мелких царапинах, сменяющихся неглубокими кровоточащими порезами, а из шеи торчал длинный осколок стекла, который, очевидно, входя в тело, перерезал ей сонную артерию и остановился где-то в гортани. Но она была ещё жива, а рана, которая при других обстоятельствах убила бы свою обладательницу за пару минут, практически не кровоточила. Скорее всего, находясь внутри, осколок частично перекрывал сосуды, притормаживая кровотечение. Теперь стало понятно, почему её истеричный вопль сразу после удара превратился в хрип. Она смотрела на меня, часто моргая и, слёзы, хрустальными бусинками срывались с её ресниц, а рот беззвучно открывался, каждым своим движением принося ей сильнейшую боль и сухо, одними губами, очерчивая единственное слово: "помоги!". Я вспомнил про индивидуальный перевязочный пакет, уже несколько лет, покоившийся в набедренном кармане моих брюк, да только что я мог им сделать?! В такой ситуации трогать осколок опаснее, чем просто оставить всё как есть. Было бы не плохо обезболить, да только чем? Мне оставалось лишь быть рядом и контролировать пульс, в надежде, что будет помощь. Хотя в тот момент меня терзали смутные сомнения на эту тему.
   То, что я видел за пару секунд до удара, и что ошибочно принял за молнию, больше походило на взрывную волну, какие часто показывали в фантастических фильмах с ядерными взрывами, только почему-то цветную. Да и сам ядерный гриб, неизменный участник подобного действа, в этот раз отсутствовал.
   Но из-за этого я начал сомневаться, что будет скорая. В любом случае, надо было хотя бы проверить, жива ли она ещё, да осмотреть на предмет других повреждений, так что пришлось подниматься на ноги. Когда привстал и перевернулся так, что ногами уперся на боковую стенку кабины, понял, почему мы стоим боком: от волны, которая ударила по трамваю, его наклонило на столько, что колеса с одной стороны оторвались от земли, а противоположным своим бортом он оперся на высокие металлические поручни мостика. Те оказались прочными на столько, что смогли удержать такую увесистую тушу. В разбитом окне, на уровне его середины, параллельно полу шла толстая металлическая труба ограждения моста, которая, очевидно, держала весь вес на себе, а за ней, метров на десять ниже, угадывался силуэт речки, над которой мы проезжали в момент удара.
   Встал в полный рост и ощутил, как голову захлестнула сильная пульсирующая боль, эпицентром которой было как раз то место, которым я приложился о металлический поручень во время падения. Поднес руку ко лбу и пальцы нащупали громадную шишку, прямо на линии роста волос.
   На левом предплечье, которым я прикрывал голову в момент удара, через торчащий в разные стороны синтапон порванной куртки, виднелась длинная, но неглубокая, резанная рана, скорее всего от осколка стекла. Однако, как ни странно, виновника пореза в ране не было, она лишь сильно кровоточила. Боли тоже практически не было: видно в стрессовом состоянии организм переключал свои резервы на более важные источники нервных импульсов. Беззвучно выругавшись, я принялся лихорадочно перебирать варианты своих действий.
   В голове носились невнятные мысли о происшедшем, о волне, которую я видел, о том, что трамвай стоит в неустойчивом положении и может начать двигаться в любой момент и, главное, тяжелым гвоздем в голову начала пробиваться мысль о том, что моя Оля одна дома.
   Я снова достал сотовый и набрал номер скорой, но в трубке зазвучал лишь тон отсутствия связи. Ну что ж, могло быть, что после такого удара в отделение скорой помощи принялись звонить все, кто так или иначе пострадал, так что стоило попробовать набрать жену. Через пару тщетных попыток дозвониться хоть куда-нибудь, я понял, что связь не работает и мне остаётся только помогать раненной женщине, как сумею.
   Вынув из набедренного кармана индивидуальный перевязочный пакет, я глянул на синеющую надпись, выведенную чёткими печатными буквами на оболочке: "Способ вскрытия и употребления. 1. Разорви по надрезу..." Весь этот текст я выучил наизусть ещё, будучи студентом, да и после не раз представлялась возможность попрактиковаться в применении. Так что я, не глядя, разорвал прорезиненную оболочку, освободил содержимое от бумажной обёртки и размотал бинт с подушечками. Делал всё это наскоро, не особо беспокоясь о стерильности повязки, не до того было. Приложил подушечку к ране, сделал несколько тугих витков поверху неё и зафиксировал булавкой. Должно держаться. Теперь надо было посмотреть за раненной женщиной.
   Ухватившись за стальную трубу поручня, я перевалился через сиденья и оказался прямо над Верой Валентиновной. Её лицо, окрашенное алой краской крови, в неверном, скупом свете мигающих ламп, всё больше затягивалось ликом смерти, заостряя свои черты практически до неузнаваемости. Испуга во взгляде больше не было: когда она посмотрела на меня, я увидел лишь спокойное смирение, так что становилось понятно, что свою судьбу она поняла, приняла и готова к ней.
   Наклонившись к раненной женщине, в пол голоса заговорил:
   - Сейчас, Вера Валентиновна, погодите, скоро будет помощь... - я запнулся, не зная, что ещё сказать, но потом зачем-то добавил: - всё будет хорошо! - врал безбожно, но другого выхода не было. Нужно было дать ей хоть какую-нибудь надежду. Если человек сам хоронит себя за живо - никакая помощь не сможет поднять его на ноги, сколько ни старайся!
   Пока пытался нащупать пульс на её холодеющей руке, из дальнего конца салона послышался треск, как будто кто-то рвал одежду. Я совсем забыл про парня, который сидел около кабины водителя. Приподнявшись, бросил быстрый взгляд в ту сторону: в неясном свете второго работающего фонаря, было видно, как парняга шевелился, резко дергался, будто зацепился за что-то одеждой и пытался освободиться. Всё это шевеление постоянно сопровождалось треском рвущейся ткани, резко саднившим по нервам. Тогда я не придал значения дерганности его движений, подумалось что жив, и то, слава Богу.
   Снова наклонился к женщине, но было поздно: взгляд отсутствовал, грудная клетка совсем не двигалась, что выдавало бы её дыхание, а кожа, там, где она не была покрыта абстрактными разводами частично запекшейся багровой крови, стала совершенно серой, так что было понятно, что жизни в ней не осталось. На всякий случай, снова нащупал запястье - точно, никакого биения сосудов не было и в помине. Проверяя пульс, увидел свои руки - они были по локоть замараны в крови.
   Я даже не успел толком задуматься о случившемся, о том, что на моих руках умер человек, пусть и мало знакомый, как с той стороны, где пару секунд назад рвалась одежда, послышался настороженный шорох и гулкий звон, как если бы кто-то случайно ударил по металлу.
   В недоумении, я поднял голову над, преграждающими вид, рядами лавок и замер в немом испуге: в глубине салона, там, где только что дёргался парень, на спинке сидения кто-то сидел, будто на корточках. Поза была совершенно неестественна для человека, это скорее напоминало огромную обезьяну, или птицу, пристроившуюся на ветке дерева. Из-за скупого освещения, я мог разглядеть только силуэт, да и тот был на столько непривычен глазу, что взгляд, не находя ни одной детали, за которую можно было бы зацепиться, будто сам соскальзывал с него. Подобно всем известному языческому божеству, силуэт был совершенно неподвижен, чем пугал ещё больше и, в надежде на то, что это моё сознание, на которое столько всего навалилось, решило сыграть со мной злую шутку, я выкрикнул:
   - Эй, дружище, ты как там?
   Ответом мне было молчание.
   Тело, почувствовав возможную опасность, начало выбрасывать в кровь всё большие и большие дозы адреналина, от чего руки стали предательски трястись, а ноги подламываться. Секунды размеренно перетекали в минуты, а чёрный истукан сидел всё так же неподвижно. Будучи уже прилично напуганным, я, ломающимся, дрожащим голосом, повторил:
   - Ты живой там, алле!
   Снова молчание. Я глянул на чернеющий провал в разбитом окне, справа от меня, до которого можно было дотянуться рукой и, решив, что в случае чего, просто сигану в воду, а там будь что будет, немного осмелел, и ко мне вернулось самообладание:
   - Ты что, оглох? - голос прозвучал уверенно и даже нагло, так что я на минуту возгордился своей стойкостью в такой ситуации.
   Вдруг, и без того тусклый свет желтой лампы, на какую-то секунду мигнул, а за тем предательски погас, оставив меня наедине с безмолвным силуэтом и частыми вспышками искрящего в глубине салона провода. В то же мгновенье, на том месте, где только что был мой недавний попутчик, вспыхнули два маленьких желтых огонька, отдающие тем же неестественным зеркальным светом, какой можно увидеть ночью в кошачьих глазах.
   Минуту они были неподвижны, а потом, вдруг резко качнулись, дернулись и, с невероятной скоростью, стали приближаться ко мне. Я же, не долго думая, ухватился за стальную трубу поручня моста, на которой всё так же лежала тяжеленная туша трамвая, и уже собирался прыгнуть, как вдруг лампа снова зажглась, милосердно осветив своим желтоватым светом, ближайшие пять метров.
   Между лопаток поползла холодная липкая жижа, как чистый экстракт страха заполняющая всё моё тело: ровно на границе света и тьмы, сидел всё тот же пугающий божок, сверкая желтыми огоньками глаз, только сейчас я мог реально оценить его размеры. В, уже привычном мне, сидячем на поручнях положении, он был на две головы выше меня, да и в плечах было, чуть ли не метра полтора. Тут же в поток мыслей втиснулся вопрос: "А как он, при такой комплекции, так спокойно сидит на тонком поручне?"
   Додумать не получилось: мой взгляд невольно опустился ниже, в то место, где свет падал на могучие лапы моего попутчика, увенчанные криво загнутыми орлиными когтями и мысли покинули голову. Рассудок лихорадочно цеплялся за саму идею невозможности происходящего, а тело всё больше становилось ватным, будто с головой погруженное в тёплую воду.
   Безмолвный силуэт, медленно, будто боясь меня спугнуть, сантиметр за сантиметром, стал аккуратно выдвигать свою уродливую голову на свет.
   Первое, что бросилось в глаза - две пары мощных оттопыренных заостренных клыков, длинны которых, вполне хватило бы, что бы перекусить человеческую голову. По обе стороны от них, вдоль всей нижней челюсти, в ряд стоял частокол мелких, но очень острых, это было понятно и на расстоянии, зубов, крайне похожих на человеческие. Сверху на них ниспадала толстая складка губы, из уголка которой, липкой жижей сочилась бесцветная жидкость, крупными, тягучими каплями стекающая на пол. Серая, лоснящаяся кожа на морде, подрагивала в такт издаваемому тварью урчанию, чем-то неуловимо напоминающему утробный рык слонов.
   Две длинных, широких ноздри, пересекающих всю верхнюю часть головы, окаймленные крупными роговыми чешуйками, уходили за линию света, который неумолимо приближался к желтым огонькам глаз, не отрывающихся от меня ни на секунду.
   Широко распахиваясь, ноздри шумно и часто втягивали воздух, словно тварь принюхивалась к чему-то и я снова глянул на свои руки, изгвазданные в крови.
   Когда осмелился поднять взгляд на зверя передо мной, огоньки вдруг погасли, а на их месте появились глаза. Кровожадные, цинично и, с некоей ухмылкой, липко ощупывающие моё тело. Совершенно человеческие, голубые глаза.
   Тварь насмешливо водила по мне своим взглядом и я почти физически ощущал его жадные прикосновения, нервно вздрагивая каждый раз, когда ослизлые, мерзкие щупальца её глаз задерживались на каком-то отдельном участке меня.
   Сердце быстрой трелью забилось в груди, когда я понял, что эта хищная бестия просто наслаждается моментом. В её глазах читалось бешеное упоение моим запахом, в котором смешался пот и звериный страх.
   Она играла со мной как кошка с мышкой с того самого мгновения, как я её увидел: при её комплекции, подвижности и скорости, убить меня так, что я бы и понять ничего не успел, не составило бы для неё никакого труда. Но ей этого было мало. Она хотела, что бы я боялся, хотела слышать бешено рвущееся сердце, видеть мой перепуганный взгляд...
   Словно прочитав мои мысли, тварь бешено взревела. Её шипящий крик хлёстко саданул по ушам, вызывая приступ дикой, режущей боли, от которой я стал машинально пригибаться и морщиться. Хотелось приложить ладони к ушам, что бы хоть как-то заглушить эту боль, но я боялся отпустить металлический поручень, за который всё ещё держался. Он казался мне последним шансом, используя который, ещё можно было спастись.
   В каком-то обезьяньем жесте, огромная мускулистая туша, обтянутая матовой серой кожей, лениво приподнялась на передних лапах и с силой опустила свой вес на поручень сидения. Металл не выдержал массы и прогнулся, а в том месте, где огромные когти соприкоснулись со стальной трубой, появились широкие борозды, будто сопротивление материалов вдруг стало лженаукой и, ороговевшая кожа могла повредить железо.
   Не выдержав морального напряжения от невозможности увиденного, я качнулся и хотел уже выбросить своё тело в окно, но тварь поняла мой маневр и, сильно оттолкнувшись от поручня, на котором сидела, всей тушей врезалась во вздыбившийся пол трамвая, тут же кубарем покатившись по наклонной поверхности. Сопровождаемый протяжным металлическим скрежетом, салон снова начал переворачиваться, принимая привычное вертикальное положение.
   Краем глаза я заметил, как оконная рама стала приближаться ко мне: ещё секунда, и мой план побега провалится, а я останусь наедине со смертью.
   Ну уж нет! Извините, но мне есть к кому спешить!
   С этими мыслями, руки сами подтянули меня к трубе и, в каком-то акробатическом трюке, ногами вперед, я вылетел в окно.
  
  
   2.
  
   Как я и ожидал, холодная гладь воды, перемежающаяся концентрическими кругами от падающих на неё капель дождя, оказалась совсем не гостеприимной. Падая на спину, с десятиметровой высоты, трудно ожидать, что вообще останешься в живых, но такой поворот событий устраивал меня гораздо больше, чем смерть от неведомой до сих пор кровожадной твари.
   От удара об воду, хоть и частично смягченного толстым слоем тёплой болоньевой куртки, сперло дыхание, а по спине разлилась резкая боль, мгновенно сменившаяся ощущением немоты. Холодная вода нехотя приняла моё тело, но течение с готовностью потащило его на дно, переворачивая и кувыркая в, одному ему, известном порядке.
   В какой-то момент, потерявший ориентацию в водном пространстве, нахлебавшись воды и практически не соображая, что делаю, я почувствовал ногами илистое дно и, сделав несколько размашистых гребков, всплыл на воздух.
   Отдышаться не получилось: набравшая влаги одежда, в паре с тяжелыми немецкими ботинками, тут же потащила меня на дно и я, вдохнув воды, вместо такого долгожданного воздуха, снова нырнул. Лёгкие сдавил колючий горячечный спазм, диафрагма рефлекторно сжималась, стараясь как можно скорей выбросить чужеродную жидкость, но открыть рот для меня означало лишь набрать ещё больше воды, так что я пытался гасить рефлексы, судорожно стараясь найти выход из положения.
   Однако теперь у меня был шанс - я знал, где находится спасительная поверхность, так что начал дергано грести, вынося своё тело на воздух...
   Когда более-менее отплевался, что было достаточно сложно в постоянно заливающей лицо воде, понял что мне нужно лишь удерживать тело на плаву: течение само будет нести меня.
   Теперь, я наконец-то почувствовал боль раненного предплечья, что не добавляло радости, потому как грести становилось всё труднее. Можно, конечно было попробовать сбросить одежду, упорно тянувшую меня на дно, но я побоялся это делать. Пока одет в тёплую куртку, она работает как водолазный костюм мокрого типа: вода, попавшая под неё, циркулирует между ней и моим телом, нагреваясь и, в свою очередь, уменьшая теплоотдачу. Так что, освободись я от мешающей одежды - был серьёзный риск элементарно замерзнуть, схватить судорогу и утонуть.
   Вылезать из воды я как-то пока не решался - тварь не рискнула прыгнуть за мной следом, так что был шанс, что она отстала.
   Будто издеваясь надо мной, судьба, в очередной раз, опровергла все мои домыслы: на берегу, слева от меня, тишина взорвалась тем самым шипящим криком, который я слышал в перевернутом трамвайном вагоне. Судорожно обернувшись и, снова набрав в рот воды, я увидел чёрный силуэт той самой твари, удирая от которой, оказался в воде. Она не собиралась плыть за мной, а, с невероятной кошачьей грацией, двигалась по берегу, параллельно мне, будто бы точно знала, что никуда я не денусь.
   Ужас снова захлестнул меня ледяной волной, и я погреб изо всех сил, не обращая внимания ни на боль в руке, ни на усталость, ни на саднящую спину.
   Временами, тварь безмолвно поглядывала в мою сторону, показывая желтые сверкающие огоньки глаз. Неумолимо, как лев, преследующий раненную добычу, она прыгала по острым гранитным камням скалистого берега, и каждое её движение было на столько чётко выверенным, будто прогулки по мокрым скалам были для неё не внове.
   Ситуация была патовой лишь до тех пор, пока она не лезла в воду, а моё тело держалось наплаву. Я знал, что течение скоро вынесет меня в дельту речушки в то место, где она впадала в большую реку, делившую наш город пополам. Метрах в ста от этого места стоял мой дом, где, как я надеялся, меня дожидалась живая и здоровая жена.
   Вскоре, на берегу справа, стали видны дома и первое, что я смог разглядеть в непроглядной темноте, как ни абсурдно это звучит, саму темноту: ни в одном окне не было света. Они будто были затянуты чёрной матовой плёнкой и, лишь в одном из них, на мгновенье блеснул огонек свечи. Блеснул и тут же погас. Я тогда ещё подумал, что, наверное, от той волны, силы которой хватило, что бы опрокинуть тяжеленный трамвай, произошла какая-то авария, по этому и нет электричества. С другой стороны, что ж никто свечей не жжет? Ведь у наших людей, зачастую готовых к любой беде, в запасе всегда найдётся свечка - другая...
   Моя попутчица не отставала ни на минуту, всё так же упорно преследуя меня параллельным курсом. Она, почему-то сторонилась воды, периодически подходя к ней, внимательно вглядываясь в черную муть перед собой, но каждый раз отступая назад. Не похоже было, что она не умеет плавать и боится утонуть. Я бы не удивился, если бы узнал, что эта тварь вообще ничего не боится. Тут было что-то другое, только, в тот момент, я никак не мог понять, что именно.
   Течение несло меня всё ближе к дельте, да и силы были совсем на исходе, потому надо было принимать решение: тянуть домой эту тварь я не мог, ведь там меня ждало всё то единственное, что было мне дорого. Но я не знал, как тварь отреагирует на то, что её потенциальная добыча вылезет из воды, пусть и на другую сторону реки. Может, она не хотела лезть в реку лишь с целью экономии силы, что бы прихватить меня, совершенно изнеможенного на берегу, не важно, одном или втором. Может, с помощью своих массивных ручищ, она могла перемахнуть реку вплавь за два гребка...
   В любом случае, проверять это надо было прямо там, а не дома, где я мог подставить под удар ещё и Олю...
   Тяжело опираясь ногами в илистое дно, я брел, по пояс в воде, постоянно оглядываясь на противоположный берег. Как только я сменил курс и начал подплывать к берегу, тварь глухо зарычала, срываясь на крик, и стала отчаянно биться на камне в том же зверином жесте, который так сильно напомнил мне обезьяну ещё в трамвайном вагоне. Однако лезть в воду она так и не решилась.
   Когда понял, что река навсегда разделила наши дороги, я, глубоко вдохнув, крикнул голосом, полным досады и облегчения:
   - Да пошла ты!
   В ответ тварь только недовольно рыкнула и, вроде как, даже успокоилась: перестала беситься на камне, а, снова приняв, уже знакомую, позу истукана, вперилась в меня своими немигающими огоньками глаз...
  
  
  
  
   3.
  
   До дома оставалось метров сто. Шел крадучись, всё время, пригибаясь и оглядываясь по сторонам, в поисках возможной опасности, ведь никто не говорил, что такой эксклюзивный уродец только один. Я, пока ещё, не мог связать воедино ту пурпурную волну, из-за которой погибла Вера Валентиновна и появление этого мерзкого чудовища, пару раз чуть не лишившего меня жизни, но был уверен, что эти вещи очень плотно взаимосвязаны.
   Никак не покидали голову мысли о том, почему всё-таки тварь так сторонилась реки? Можно было предположить, что она боялась самой воды, но в таком случае становилось неясно, почему она не побоялась дождя?
   Нет, здесь было что-то другое, что-то, что нельзя было объяснить так просто, с наскоку. С самого дна памяти, где покоились совсем детские, почти стёртые воспоминания, всплыла фраза, прочитанная в старой сказке, где говорилось, что нечисть панически боится текущей воды. Бред, конечно, но лучшей версии я пока найти не мог.
   Ноги, в тяжеленных ботинках, со всех сторон облепленных кучами ила и грязи, хлюпали с мерзким звуком, будто каждый шаг я делал не по сырой земле, а по зыбкой, затягивающей трясине. Отстукивание грязи оказалось неблагодарным занятием, сродни труду бедного Сизифа: каждый следующий шаг по размокшей от дождя грунтовой дороге приносил ровно столько же ненавистного болота, сколько удалось стряхнуть до этого.
   Вода, которую впитал в себя синтапон тёплой куртки, мелкими ручейками стекала наземь, сопровождая моё движение до боли знакомым звуком оправления малой нужды, ясно различимым даже на фоне частой дроби падающего дождя. Да и сама мокрая одежда, так отлично гревшая меня в холодной воде, а теперь регулярно продуваемая гулким ноябрьским ветром, скорее походила на наказание за тяжелый проступок, чем предмет гардероба.
   Приятные ощущения на этом не заканчивались: нещадно саднила рана на левом предплечье, набравшая, по всей видимости, грязной воды и ила. Такая рана, пусть и неглубокая, при отсутствии должного ухода могла доставить немало хлопот, особенно если её приметили для себя в качестве среды обитания вредностные микробы, так въевшиеся в голову из всевозможной рекламы моющих средств.
   Вдобавок, сильно болела спина, при чём вся, видимо прилично ушибленная. Только теперь в голову пришла мысль о том, что падал ведь всего в метре от бетонной сваи, так что, считай, родился в рубашке.
   Приличная шишка на лбу, достойный экземпляр семейства рогатых, острой пульсирующей болью, нервно отзывалась на каждое движение. При каждом мало-мальски быстром повороте, голова немного шла кругом, и начинало поташнивать, так, что становилось понятно, что и без сотрясения, пусть и лёгкого, дело не обошлось...
   Дойдя до перекрестка, где был поворот на мою улицу, я присел под раскидистой кроной старой ивы, горделиво расправившей голые ветки от прикосновений порывистого северного ветра. Вот так, просто, ломиться домой было нельзя: хотя сердце моё кричало о необходимости поскорей увидеть любимую, я понимал, что таким образом можно снова напороться на неприятности.
   Было на столько темно, что, вытянув вперед руку, можно было уже не увидеть кончиков пальцев. Отсюда, за речкой, в которой мне довелось поплавать и скалистым холмом, каждый вечер можно было наблюдать магическое желтоватое зарево, созданное городским освещением. Сейчас же оно отсутствовало, что позволило сделать вывод о том, что и в городе света нет.
   Как довершение к полной слепоте, небо, опрокидывающее на землю противный, мелкий осенний дождик, наглухо было затянуто низкими облаками. Разглядеть что-то в такой темноте было практически нереально, по этому, замерев, я стал прислушиваться.
   Нет, это не была мёртвая тишина, в классическом смысле этого слова. Из города доносилось множество звуков, первым делом, наталкивающих мысль о панике: сигналы автомобильных клаксонов, звуки разбивающегося стекла, скрежет металла, истошные вопли людей, одинокие выстрелы. Вся эта предсмертная какофония звучала одним сплошным потоком, но, если внимательно вслушаться, можно было различить каждый из этих звуков. Однако меня больше интересовало, что происходит здесь, передо мной.
   Как говаривал один литературный герой, отсутствие информации - тоже информация. На моей тупиковой улице жили две противные дворняги, готовые огласить своим визгливым лаем все окрестности по поводу и без такового. В другой день, так спокойно посидеть под ивой мне просто не дали бы: их срывающийся лай, рано или поздно, заставил бы меня уйти отсюда. Каждую ночь, по нескольку раз за ночь, в немой злобе я просыпался из-за этих двух псин. Тогда, я ещё в шутку называл их порождением зла, исчадьем ада, присланным на Землю с одной единственной целью: заставить меня сойти с ума от постоянного недосыпания. Как смешно звучали эти фразы, по отношению к милым, в сущности, собачонкам, теперь.
   Но на улице было совершенно тихо. Мне было страшно даже задумываться над тем, что же могло заставить умолкнуть этих собак. Скорее всего, они были мертвы - вряд ли что-нибудь ещё.
   К сожалению, больше под кроной такой гостеприимной ивы делать было нечего: всё, что мог - я уже узнал.
   Медленно приподнявшись на занемевших ногах, я осторожно двинулся вдоль забора, согнувшись чуть ли не пополам. Если кто и посмотрит, то, скорее всего, в такой темноте мой силуэт сольётся с кирпичной кладкой. От тварей, если они здесь есть, это конечно вряд ли могло помочь, но вот от людей... я, почему-то всегда считал, что в смутные времена, человек опаснее любой беды, и, как ни странно, после увиденного сегодня, такая уверенность не пропала. Людям грозила вполне внятная, осязаемая опасность и одному Богу известно, как они отреагируют...
   Периодически заглядывая за забор к соседям, то с одной, то с другой стороны, я вдруг понял, что в домах разбиты все окна. Это было очень странно, ведь если бы та пурпурная волна, с которой всё началось, брала своё начало из взрыва, то были бы разбиты только те окна, которые находились по фронту её движения. Остальные были бы прикрыты телом домов, частью которых они были. Да и сами дома стояли достаточно близко друг к другу, так что пострадать должны были не все...
   Когда дошел до соседского дома, глянул через ворота - машины не было. Видно Сергей так и не вернулся домой...
   Тихо скрипнули железные петли калитки, которые давным-давно пора было смазать и я, весь мокрый, грязный и почти смертельно уставший, оказался у своей двери. На месте окон, как и в других домах, острыми зубами торчали осколки стекла. Мне стало совсем не по себе, и я торопливо зашарил здоровой рукой по карманам, в поисках ключей. Их нигде не было. Видимо канули в воду во время моего плавания, вместе с сотовым и прочими мелочами.
   Можно было, конечно, сняв куртку, набросить её на нижнюю раму окна, а, за тем залезть в дом, но я решил сначала постучаться.
   Несколько негромких, как мне казалось, ударов по железной двери, громом огласили всю округу. Привыкший за такой короткий срок к тишине, я поморщился и сжался, будто в испуге, но ничего страшного не произошло. Через несколько бесконечных секунд, послышались мелкие шаги с обратной стороны двери, замок пару раз клацнул, и дверь распахнулась, выставив на меня ствол моего же ружья.
   - Милая моя, как же ты собираешься в полной темноте целиться, да ещё по открытому прицелу? - я широко улыбнулся и ствол стал опускаться, а затем, с наскоку, чуть не сбив меня с ног, на мне повисла единственная любимая женщина. Я был дома.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2. Сосед.
  
   1.
   - Ты почему мокрый весь? - её недоумевающее, встревоженное, но такое милое и родное лицо, освещенное лишь тусклым светом единственной керосиновой лампы, вернуло меня из забытья и я, в своей привычной манере, начал валять дурака.
   - Ты как в воду глядела, - сам усмехнулся двусмысленной точности произнесенной фразы и добавил, - в магазинчик зайти не пришлось.
  
   Вопреки всем протестам, прямо с порога, где она меня встретила, я начал заталкивать жену в подвал, где уже горела так называемая летучая мышь, ей же и зажженная. Как ни соскучился, как ни хотелось побыть с ней, но бетонная конура под кухней, была единственным более-менее безопасным местом в доме. Мне же, прежде чем присоединиться к Оле, нужно было собрать кое-какие вещи.
   Совершенно не реагируя на все упреки и недоумевающие восклицания, я сунул ей в руки единственное оружие и прикрыл тяжелую дубовую крышку, навалив на неё мешок сахара, стоявший рядом. Если со мной что-нибудь случится, пока буду бродить с сумками по дому, то, по крайней мере, она будет относительно защищена. Перед глазами снова встал образ звероподобной твари и я, с грустью, усомнился в справедливости своего утверждения.
   С комода, перед дверью на улицу, взял лёгкий тактический фонарь, китайского производства. Это чудо восточной техники постоянно там лежало, так как у нас часто пропадал свет и, если нужно было сходить в тот самый магазинчик на конечной остановке, он был очень кстати.
   Зашел в спальню и двинулся к стоящему в углу сейфу, по дороге споткнувшись о ножку старинного секретера, доставшегося Ольге в наследство от бабушки. Честно говоря, я всегда относился с благоговейным трепетом к таким вещам. Все эти рифленые полочки и шкафчики, закрывающиеся на несколько замков, скрывающие в своём нутре всю массу необходимых аксессуаров, образующих особую кузню женской красоты, при одном взгляде на них, наталкивали на мысли о том, как сильно женщины переживают о своей внешности, а главное, сколько всего им надо для того, что бы чувствовать себя красивыми... скажете, что женщине важно и мужское внимание? Да, безусловно, но только тогда, когда она сама чувствует себя неотразимой! Если этого не будет - любой ваш комплимент, пусть даже самый искренний, будет автоматически зачисляться в раздел вранья, а все ваши чувства будут считаться фальшью.
   Нам это не свойственно. Чего взять с лысой обезьяны? О какой такой мужской красоте вообще можно вести разговор? Держишь себя в относительной форме, перегаром не несет, не кривой? Всё, красавец!
   А вот женщины - другое дело. Я, даже, где-то уважал этот старинный предмет, полный тайн многих поколений семьи моей любимой, когда каждое утро видел, как божественна и спокойна она рядом с ним...
   Я был не здесь. Тёплый весенний день, свежий воздух, наполненный вкусными цветочными ароматами, вокруг симпатичные, улыбающиеся люди. Я, выпускник медицинского университета, любуюсь этим счастьем, с вожделенным упоением подтравливая своё драгоценное здоровье фиолетовым сигаретным дымом. Жизнь только начинается, и оттого прекрасна!
   И, вдруг, я вижу её: такую лёгкую, небесную, божественно красивую и неприступную... не верю собственным глазам и зажмуриваюсь, пытаясь прогнать наваждение, но оно не проходит и я понимаю, что все, кто был до этого, были лишь компромиссом и с этой минуты я не смогу больше быть ни с кем, кроме неё...
   И вот уже зима, раннее утро, на улице ещё темно. Она сладко спит, тихонько посапывая, а я мотаюсь по комнате - не могу дождаться, когда она проснется. Не выдерживая, наклоняюсь над ней и шепчу на ушко "Солнышко моё, выходи за меня!" Ещё толком не осознавая, за чем её разбудили, она шепчет "да", а за тем, широко распахнув свои голубые глазищи, бросается мне на шею, чуть не сбивая с ног...
   А потом только мы вдвоем во всем мире! И переезд в дом на берегу реки, о котором так мечтали, и первая деревянная кровать, с треском провалившая испытание любовными играми, и обычный двуспальный матрас, служивший нам кроватью после этого... и бесконечные походы, стрельбы, вечера у костров, шумные, веселые компании...
   И несчастный, старый граммофон, с невнятным скрипом, снова и снова прокручивающий потрепанную пластинку Эллы Фицджеральд, под которую мы так любили танцевать...
   И древняя медная турка, сплошь покрытая замысловатым узором, в которой, каждое утро, я варил для нас кофе...
   Теперь я стоял посреди нашей спальни, готовый завыть от невыносимой обиды, ведь, где-то краешком сознания, я уже понимал, хоть ещё и не смирился с этим, что всего этого больше не будет. Скорее всего, нас ждёт теперь совсем другая жизнь: жестокая, голодная и страшная. Оглянулся по сторонам и увидел, как, будто вторя моим предсказаниям, от прикосновений сквозняка, гулявшего по дому через разбитые окна, тюли со шторами заводили пугающий, траурный хоровод, носясь свободными концами по комнате, словно в поисках ушедших хозяев...
   Время не ждало, а нужно было достать все патроны с картечью, запасные магазины и разгрузку, давным-давно пошитую специально под широкие, нестандартные восьмизарядные обоймы моей Сайги - 12К, тактика. Достал из шкафа чёрную дорожную сумку и накидал в неё насыпом всё это добро.
   Оттуда же вытащил коробку с чёрной надписью Eotech. В ней лежал дорогущий по тем временам коллиматорный прицел, за который меня до сих пор нагло давило зелёное пресмыкающееся. Взгляд привлекла ещё одна коробка, в которой лежали две туристические рации Motorola, с гарнитурой и я, не долго думая, забросил её в сумку. Мало ли, может, придется жену где оставлять, так хоть связь постоянная будет. Зарядки там правда, после последнего похода ерунда осталась, часа на два - три всего, но и с любимой расставаться надолго я теперь не намерен.
   Вернулся к шкафу и выбрал комплект чистого нижнего белья, тёплый, домашний шерстяной свитер, две пары толстых зимних носков и серую брезентовую горку, заслугу моего соседа. Именно он уговорил меня приобрести это чудо российской лёгенькой промышленности, как универсальную одежду на все случаи жизни. До этого всё больше увлекался европейским Mill-tec - более функциональным и качественным производителем, но, однажды надев горку, я пришел в восторг, почувствовав её сходство с незабвенным автоматом Калашникова - на столько же безотказной и неприхотливой она мне показалась.
   Накинул лямку сумки на плечо и перегнулся через матрас, доставая из-за него плоский картонный ящик с пластиковой ручкой, игравший у нас в доме роль медицинской аптечки. Времени разбираться, что оттуда мне нужно, а что нет, не было, так что как был, потащил его за собой на кухню.
   Приоткрыв крышку люка и выслушав всё, что обо мне думает моя благоверная, передал ей сумку с ящиком и, молча, закрыл обратно. Из подвала донесся приглушенный крик, и я, мысленно, усмехнулся: знал, что неправильно поступаю, вот так просто, без всяких объяснений закрыв её в подвале, но нужно было спешить. Чувствовал, что чем меньше времени я проведу здесь, наверху, тем лучше.
   Протянул руку на полку за электрической плитой и достал газовую горелку. Взял из серванта две чашки, пачку заварного кофе и сахар рафинад. Удивился, тому, как это всё поместилось в руках, и осмотрелся. Вроде бы всё.
   Спустился в подвал и передал "остатки награбленного" Оле.
   Меня мелко трясло, то ли от холода, то ли оттого, что адреналин начал покидать тело. Я не понаслышке знал, как это, когда после сильного стресса, организм, из которого выжали всё, что можно было, начинает слабеть, а мозг входит в какой-то непонятный ступор, отказываясь реагировать на любые раздражители.
   Ещё в университете, мудрёный опытом, бородатый профессор, пытался объяснить нам, юным раздолбаям, что это происходит из-за того, что под действием адреналина, нейроны коры головного мозга истерично пожирают глюкозу из крови. Когда же она заканчивается - они перестают работать. Именно так начинается ступор.
   И теперь, этот процесс происходил во мне. Делать что-либо было бесполезно, помочь мог только очень сладкий, крепкий кофе, да и то лишь потому, что он стимулировал работу мозга. На самом деле это очень вредно, ведь кофеин заставляет нейроны пожирать именно ту глюкозу, которая была у них в запасе для обеспечения собственной жизнедеятельности. А когда она заканчивается, нервная клетка погибает, оставляя брешь в цепи своих сородичей...
   - Милая, вон в углу котелок лежит, свари кофейку, ладно? - я нахально улыбнулся и, молча, выслушивая причитания, которыми сопровождались все её действия, стал стягивать с себя мокрую одежду. Но долго обижаться она не умела и, уже через минуту, я слушал, как прошло для неё то время, пока я спешил домой.
   Оказалось, что за секунду того, как погас свет, в доме повышибало все окна и осколки стекла угодили в тяжелое дубовое кресло, в котором она сидела. Кресло стояло спинкой к окну, что собственно и спасло мою благоверную.
   Перед глазами тут же встал залитый кровью образ покойной Веры Валентиновны, так неудачно попавшей под град стеклянных лезвий и я, мысленно, похвалил себя за любовь к добротной мебели.
   А потом она пыталась дозвониться ко мне, но связи не было. Тогда, вспомнив мои постоянные наставления, она достала из сейфа Сайгу, зарядила единственным снаряженным магазином и, захватив на кухне керосиновую лампу, спустилась в подвал, где смиренно дожидалась меня.
   - Я тут чуть с ума не сошла! Где ты, что ты?! Жив ли ещё?! - она тяжело вздохнула, переводя дух, а потом вдруг, совсем другим, спокойным тоном добавила, - и у соседей визг стоял, будто резали кого-то.
   Я встрепенулся и заинтересованно посмотрел на неё:
   - Какой визг? Ругались что ли? Сереги разве дома?
   - Да нет, - она мотнула густой копной длинных соломенных волос, - уже после, минут через десять. Тишина такая стояла, даже собаки не лаяли. Ты же знаешь наших гав-гавов, ни на секунду не умолкают. А тут, я же говорю, тишина такая... а потом детский голос, перепуганный такой! - мелкие бисеринки слёз наполнили её глаза и мне стало нестерпимо больно, когда представил каково ей было здесь, одной, в полном неведении о происходящем... я то что, мне, пока меня гоняла та зверюга, явно вознамерившаяся мною отобедать, думать особо некогда было. А вот ей...
   Я привстал с мешка с картошкой, который заменял мне стул последние пять минут, подсел ближе к Оле, приобнял её худенькие плечики и прижал к себе.
   - Ну тише, тише, милая, всё хорошо! - она заглянула мне в глаза, словно высматривая фальшь в моих словах и, не найдя таковой, хотела обратно прильнуть ко мне, но пришлось задержать её руками и, голосом, полным уверенности, добавить, - Слышишь меня? Всё у нас будет хорошо!
   Я действительно, на сто процентов был уверен в своей правоте! Никому не позволю сделать ей больно, а пока она в порядке - и я буду жить! А значит, мы будем вместе, и всё будет именно так, как я сказал.
   Оля уверенно закивала, и стала судорожно вытирать слёзы. Было видно, что ей стало легче. Всё-таки, странные они, женщины: всё, что надо для спокойствия - мужчина рядом. Не то, что мы: заработок, социальное положение, дом, машина, оружие, в конце концов. Я, конечно никогда за этим не гонялся особо, но, где-то на краю сознания, яркой красной лампочкой мигал огонек, напоминавший о том, что нужно бы всё это иметь. А им раз вот, есть любимый мужчина под боком, и всё, слёзы кончились. Вот так просто!
   А, может, так и надо? Может на самом деле, все эти социальные блага - мишура ненужная? Кому вот сейчас, например, деньги нужны? Попроси меня кто в такой момент продать свои патроны - ни за что не согласился бы. Хоть и за миллион!
   Или машина, будь у меня таковая, чем бы мне сейчас помогла? В городе то, судя по всему, тоже не ахти ситуация. Куда бы я сейчас на ней ехал, если вообще не в курсе, что вокруг происходит? Или дом. Много он жену мою защитил? Мой дом - моя крепость? Да если бы не счастливая случайность, то и её, скорее всего, не было бы в живых. И что мне тогда делать? Вешаться рядышком, на дубовой перекладине? Есть ли вообще разница, где умирать: в трёхэтажном, круто обставленном особняке, или в маленькой, уютной квартирке? Может, действительно, всё, что в этой жизни нужно - любимый человек?
   - Голос детский, вроде бы Сашка соседский кричал, но я не уверена, - сына наших соседей звали Саша - вредный, но совсем незлобивый мальчуган, двенадцати лет, папочкина копия, - Истеричный крик такой был, взахлёб. И минут пять, не меньше! А потом смолк, как удавленный. Я это уже в подвале слышала, понимаешь? - она глянула на меня моими любимыми голубыми глазами, готовыми вот-вот начать лить слёзы и, что бы хоть как-то успокоить, я опять прижал её к себе.
   Из услышанного, становилось ясно, что тварь не одна. Где-то в то же время, мой экземпляр рассматривал моё бренное тело на предмет перекусить, так что здесь он быть никак не мог. Или бедного ребенка тоже стеклом приложило? Но почему тогда крик был не сразу?
   Я пересел назад, на своё место и стал стаскивать с себя оставшуюся одежду, попутно рассказывая, что случилось со мной. Оля же, принялась варить кофе, внимательно слушая мой рассказ. Как сильно мне хотелось всё сгладить, сказать ей что-то вроде "А, ерунда!" Но пришлось говорить всё, ничего не утаивая, ведь понимал, что чем раньше она привыкнет к новым обстоятельствам - тем проще мне будет вытащить нас из этого болота.
   Кое-как извернувшись - нормально выгнуться мешала ушибленная спина - стянул с себя тонкий свитер. Аккуратно смотал с нещадно саднящего предплечья серый, местами напитанный багровой кровью бинт и стал поворачивать рану к свету. Как я и думал, красный зев пореза весь был замусорен густой чёрной жижей, скорее всего набившейся туда во время моего невольного плавания. Одной здоровой рукой достал из картонной коробки пластиковую банку с перекисью и, помогая себе зубами, открутил крышку.
   Подвал вдруг наполнился божественным ароматом свежеприготовленного кофе, и я сглотнул слюну, только сейчас пожалев о том, что не прихватил из кухни ничего съестного. Ну да ладно, сытый человек - ленивая обезьяна, а мне пока надо быть в форме.
   Белая пена сплошным потоком хлынула из раны, вынося на себе всю грязь, а я, видимо сильно поморщившись, громко выругался, так что Оля, обеспокоенным тоном, спросила:
   - Давай помогу тебе!
   - Да, будь добра, вскрой марлевую салфетку, в углу коробки лежит, и налей на неё перекиси.
   Она послушно достала белый запаянный целлофановый пакетик, весь расписанный безразличным синим текстом и аккуратно вскрыла, после чего налила перекиси на извлеченную салфетку и передала мне. Я приложил её к ране, а Оля, не долго думая, стала открывать упаковку со стерильным бинтом.
   Через две минуты, рука была приведена в порядок: рана чистая, и, хоть и оказалась глубже, чем я, сперва, подумал, шить не стоило. Иногда, зашив рану, но, предварительно нормально, не обработав, можно наделать больше беды, чем, если просто оставить как есть.
   Ещё раз проверив, достаточно ли туго сидит повязка, я стал переодеваться. Тёплый шерстяной свитер, поверх горка, на неё - разгрузка. Хотя, это скорее стоило назвать ременно-плечевой системой. Шита под меня, с хитрыми подсумками, расположенными на поясном ремне по бокам и немного под углом. Так экономилось время при перезарядке - удобнее вынимать магазины.
   Посмотрел на ботинки и сильно пожалел, что не прикупил в своё время ещё одну пару. Эти были все в болоте и мокрые, а двигаться куда-то в темноте, да ещё в обуви, которая не удерживает галиностоп - глупо. Как обычно, по закону подлости, подвернешь ногу в самый неподходящий момент и пиши приветы былой подвижности. А в данной ситуации, это могло оказаться равносильно смерти. Не долго думая, поставил ботинки рядом с остывающей горелкой, что бы хоть немного тепла набрали, а сам надел новые носки.
   Мой рассказ как раз подошел к концу и, взяв в одну руку горячую чашку с благоухающим божественным ароматом напитком и обняв второй рукой Олю, принялся сортировать в голове всё то, что сегодня увидел.
   На тот момент я точно знал только то, что тварь боится реки.
   Если предположить, что таких уродов хватает и в городе, то вполне логично сделать вывод, что горожане станут бежать. Куда бы я бежал? К военным, конечно же. Это в мирное время их можно костерить как угодно и презирать, а в беду все к ним за помощью побегут и в первую очередь те, кто в другое время позволял себе открывать на них рот.
   - О чём задумался? - мягкий, шелковый голос вернул меня из забытья и я улыбнулся.
   - Думаю, что нам дальше делать, - она бросила мне вопросительный взгляд, и я принялся отвечать на не озвученный вопрос, - Думаю, что надо бы нам на ГЭС выбираться, к части.
   Не более чем в трёх километрах от города, совсем рядом с тем местом, где ниже по течению, реку перегораживала громадная бетонная конструкция, известная горожанам под названием Малининская ГЭС, стояла кадрированная часть ракетных войск. Не очень удачное расположение, если учесть такое количество стратегических объектов, на единицу территории, но не мне судить! По слухам, там даже бомбоубежище было, хотя правда ли это, я не знал. Доводилось пару раз бывать у них на полигоне, ввиду моих стрелковых увлечений, но в пресловутом БУ не был.
   - Согласна, с военными проще будет, - она одобрительно кивнула, и я продолжил излагать свои домыслы на этот счёт.
   - Но туда, скорее всего, народ и кинется в первую очередь. А значит, по дороге добираться - себе дороже, застопорят в пробке, да и не на чём. Если люди в панике, а они наверняка в панике, после случившегося, то лучше не соваться. Но двигаться по любому надо именно к части, тут без вариантов. Военные - это самая серьёзная сила, как ни крути, так что если где и можно выжить - то только у них за пазухой.
   Кофе закончился, и я подтащил к себе ту самую сумку, в которую недавно забрасывал патроны с магазинами.
   - А если по воде подойти? Там же причал есть! - я посмотрел на её ухмыляющееся личико и чуть не расцеловал прямо там. Собственно, не расцеловал только потому, что она засмеялась и промурлыкала, - Ну ты чего, давай серьёзно!
   - Милая моя, да я серьёзно! Ты у меня умница просто!
   - Ага! - она широко улыбалась, и я вдруг снова увидел в ней ту самую студентку первокурсницу, в которую влюбился до беспамятства три года назад и которую так же сильно любил до сих пор. Но мысли сбились с радостной волны и я, совсем другим, глухим голосом, сказал, - Тогда мне надо идти к Кречетовым. У них лодка моторная есть, помнишь на рыбу ездили?
   - Сергей же уехал! Как ты лодку без ключа заводить собираешься?
   - Милая, всегда есть запасные ключи...
   От этих слов, улыбку с Ольгиного лица стерло, будто её там и не было. Но она понимала. Она всегда и во всем меня понимала и сейчас, когда ситуация была далеко не в нашу пользу, а у меня не было другого способа нас пасти, она лишь тяжело вздохнула и одна маленькая слезинка, скатившаяся по её щеке, отчаянной болью резанула по моей душе. Она всё понимала.
   - Только ты аккуратно, ладно?
   Я уже видел, на что способны твари и, не в силах лгать, лишь улыбнулся и молча, не говоря ни слова, стал разбирать всю ту утварь, которую притащил с собой.
   Первым делом, достал из коробки хитрый прицел и стал прикручивать его к универсальной планке, расположенной на верхней части цевья Сайги. Плохо, конечно, без пристрелки, ну да мне и не на дальность соревноваться. В помещении, на дистанциях, которые даже ближними то назвать сложно, скорее уж рукопашными, сойдёт и так.
   Зажав в боковых креплениях на цевье легкое, вороненое тельце фонаря, примерился, насколько удобно будет большим пальцем левой руки, удерживающей оружие за магазин, нажимать на прорезиненную кнопочку, расположенную в торце задней его крышки.
   Потом открыл одну из двух зеленых пластиковых коробок, в которых насыпом лежали патроны с картечью и принялся снаряжать запасные магазины, один за другим вжимая толстые красные цилиндры в подаватель.
   Я отстегнул от ружья снаряженный, пятый магазин и пополнил его ещё одним патроном. Мало ли что в первой перепалке случится, лучше восполнить тот патрон, который сейчас покоился в патроннике. Перезарядка, пусть и отработанная до автоматизма, занимает время, так что ещё один выстрел лишним не будет.
   Пересчитал патроны: вместе с теми, которые вошли в магазины, выходило чуть меньше сотни неровных красных бочонков. Не густо, но, если верить известной американской поговорке, гласившей о том, что не хватило восемь - не хватит и двадцать восемь, достаточно.
   Достал из коробки обе рации, включил, подсоединил гарнитуры и повернулся к Оле, которая всё это время молча наблюдала за моими манипуляциями:
   - Смотри, рации стоят в режиме WAX, так что будут включаться автоматически при любом звуке. Я думаю, проблем со связью быть не должно, подвал у нас неглубокий, да и идти мне метров двадцать. Так что ты будешь слышать всё, что слышу я, а я услышу всё, что ты, - она одобрительно закивала и собралась, было обнять меня, но я притормозил, - Только милая, никаких светских бесед, ладно? Мне нужно быть предельно внимательным!
   - Конечно! А это тебе что бы вернулся поскорей! - она прижалась ко мне всем своим изящным телом и поцеловала так, что мне сразу стало понятно: не важно, что для этого придется делать, хоть голыми руками, хоть зубами рвать мерзостную плоть тварей, но я обязательно вернусь!
  
   2.
   Как ни абсурдно звучит, холодная, воронёная сталь грела руки. Чувство уверенности не покидало меня ни на миг, ведь теперь я больше не был беспомощной жертвой, а мог серьёзно огрызнуться кулаком свинцовой картечи.
   Тут же пришлось осаживать свой пыл. Вспомнился рассказ одного ветерана Великой Отечественной, в котором говорилось, как, получая в руки оружие, человек, вместе с приобретением мнимой уверенности, терял бдительность и попадал в беду в пустяшных, по своей сути, ситуациях.
   Выйдя на улицу, взглянул на чёрное небо и накинул на голову капюшон: дождь всё никак не прекращался. Снял Сайгу с предохранителя и двинулся за дом туда, где, за большой деревянной беседкой, стоял забор между моим и соседним двориком, разделенный на две части узкой калиткой.
   Аккуратно приоткрыл её и стал внимательно всматриваться в соседский дом. Ничего особенного, обычная кирпичная постройка, в три этажа, естественно без стекла в окнах. На третьем этаже Серёгина мастерская, в которой он постоянно шаманил над своими удочками, на втором - их с Лидкой спальня и детская, а на первом - кухня с ванной и коридор. Нисходя шифером на сарай, одна сторона дома представляла собой сплошную покатую крышу, в которую лишь на третьем этаже было врезано окно мастерской.
   На этот раз, машина соседа была на месте, стояла прямо перед воротами - видно он спешил и не стал заезжать во двор. Мотор всё ещё потрескивал, так что было понятно, что заглушили его от силы минут сорок назад. Я подумал, что, наверное, Серый приехал, пока я был в подвале. В глаза бросилась странная особенность: в отличии от всех остальных стекол в округе, окна соседской машины были на месте. В гараже стояла, что ли? Прислушавшись к окружавшей меня тишине, планов решил не менять - не известно, что могло произойти с того момента, как вся семья Кречетовых оказалась в сборе.
   Как входить в дом было понятно сразу: всегда выгоднее сверху вниз, чем снизу вверх. Была, конечно, возможность того, что Серый не поймёт мой такой маневр и решит, что это кто-то пытается забраться к нему в дом, но тут уж как повезет. В конце концов, был шанс, хоть и мизерный, что успею объясниться с соседом прежде, чем тот решит угостить меня свинцовыми гостинцами своей старой курковой тулки.
   Тогда мне казалось, что я буду больше рисковать, если стану подниматься снизу вверх, по широкой, но крутой лесенке, по этому, вместо того, что бы идти к железной входной двери, которая, к тому же, могла быть заперта, направился к сарайчику на заднем дворе.
   На какой-то момент пришлось перебросить оружие за спину, дабы иметь возможность подтянуться на обеих руках, и в ту же секунду, страх тяжелыми липкими щупальцами, снова стал закрадываться в моё сознание. Оказалось, что всё это время он сидел внутри меня, ни на секунду не отпуская из своих холодных объятий, просто, сперва, его заглушила глупая самоуверенность, продиктованная наличием оружия. Прав был старый, прошедший войну дед, ой как прав!
   Уже на крыше сарая, спокойно вздохнув и, поудобней взяв ружьё на изготовку, пару раз приложившись к светящейся точке прицела, снова похвалил себя за дальновидность: я не зря брал из шкафа именно две пары носков. Если бы сейчас, в такой тишине, пошел по шиферу, который и без того не слишком охотно принял массу моего тела, просто в своих тяжелых ботинках, то огласил бы своё передвижение на всю округу. Идти в одних носках тоже было нельзя - наверняка в доме куча битого стекла и, поступи я так, весь мой поход закончился бы у первого же окна. Потому, как не жаль было портить хорошую вещь, пришлось натянуть носки прямо поверх обуви. Теперь я и сам не всегда слышал свой шаг, чему был несказанно рад.
   Приблизительно нащупав то место, в котором под шифером шла толстая деревянная балка, аккуратно двинулся вверх, спокойно выверяя каждое движение: не хватало сейчас ещё промахнуться ногой мимо балки и провалиться всем своим весом внутрь. Очередное прикосновение ноги к скользкому, напитанному влагой непрекращающегося дождя мху, так уютно пристроившемуся на сером шифере, заставляло всё тело сжиматься, когда представлял, как, поскользнувшись, съезжаю вниз на своей пятой точке.
   До узкого деревянного окошка дошел минуты за две. Аккуратно присел на одно колено и заглянул внутрь, но, без освещения, увидеть что-либо в чернеющем провале окна было невозможно. Пришлось включить фонарик и, украдкой, сторонясь того, что бы свет попадал ещё куда то, кроме мастерской, светить внутрь, поводя стволом Сайги из стороны в сторону. Яркий белый свет, поочередно выхватывал из темноты мелкие стеллажи с инструментом, рабочий стол, старенькую, деревянную табуретку... на оклеенной желтыми бумажными обоями стене, прямо перед спуском на лестницу, виднелись красные разводы, которые, вперемешку с одинокими капельками-брызгами, образовывали пугающий портрет случившегося здесь. Но в самом помещении было пусто и, уже через минуту, находясь внутри, я наступил на осколок стекла, который, предательски скрипнув, оповестил весь дом о моём появлении...
   Пришлось снова присесть на одно колено и замереть, вслушиваясь в абсолютную тишину. На этот раз, к моему привычному сиплому дыханию добавился гулкий шум в ушах - верный признак подхода адреналиновой волны. Из-за него становилось категорически невозможно услышать хоть что-нибудь, потому оставалось только осмотреться.
   Приподнялся с колена и гуськом пошел вперед, на крутую деревянную лестницу. Будто рукой душевно больного художника-абстракциониста, бумажные обои на стенах повсюду были забрызганы кровью. В воздухе витал запах свежего мяса, который, при всём желании, невозможно было спутать ни с чем другим. Страх, единожды поселившийся в моём сердце, с каждым мгновеньем отвоёвывал всё новые и новые участки души.
   Я остановился посредине лестницы и обомлел: прямо передо мной, на косом срезе потолка, виднелся чёткий кровавый след руки, который был в два раза больше человеческого. За следами пугающе огромных пальцев, виднелось пять глубоких дыр, сразу напомнивших те самые громадные когти, разрезавшие металл, в трамвайном вагоне. Забывшись от увиденного, я негромко выругался:
   - Твою ж... это как так вообще?
   Не прошло и секунды, как в ухе зазвучал встревоженный голос моей любимой:
   - Что там, ты в порядке?! - ну вот, договаривались, называется. Я, было, хотел накричать, что бы не беспокоила по пустякам, но тут же представил себе, каково ей там, одной, в сыром подвале, судорожно вслушиваться в каждый шорох наушника, и тихо пробормотал:
   - Ничего, просто на потолке след такой же твари, как я тебе рассказывал.
   - На потолке? - удивленно и недоверчиво переспросила Ольга.
   - Потом! - безапелляционность моего голоса мгновенно прервала наш разговор, и, спускаясь дальше, я снова стал рассматривать стены вдоль лестницы.
   Дурное воображение постепенно рисовало бедного мальчика, которого, с вожделенным упоением, мясницкими когтями полосует дикая тварь, и мне показалось, что я практически вживую слышу тот истерический, срывающийся крик, о котором мне рассказывала жена, от чего меня покоробило, а в ушах начал нарастать и без того мешавший, ритмичный шум.
   В конце первого пролета меня ждали две двери. Первая, ведущая в спальню, была распахнута настежь, и мне пришлось прислониться спиной к стене так, что бы одновременно видеть обе, высвечивая фонарем вторую, ведущую в детскую. Та была закрыта, да ещё задвинута низким, но явно тяжеленным бельевым комодом, на котором виднелись кровавые следы рук, будто тот, кто его двигал, был серьёзно ранен.
   - Что там? - снова тревожный голос в наушнике и я, не сдержавшись, отрезал:
   - Помолчи минуту, а?!
   В тот же момент, ухо уловило низкий, на уровне инфразвука, рык, раздающийся прямо из детской. Точно так же, только гораздо громче, рычала та тварь, от которой мне сегодня пришлось убегать.
   Как только в голове внятно оформилась мысль о том, что кто-то придвинул к двери комод, а значит в доме, скорее всего, только один зверь, руки сами вскинули тяжелую металлическую тушку к плечу и я, один за другим, отстрелял в дверь выше комода два патрона. Ружье резко садануло прикладом по плечу, а звуки вдруг просто перестали существовать, сменившись дикой, режущей, перемежающейся звоном болью - двенадцатый калибр, в тесном, замкнутом помещении, моментально оглушил меня. Запах мяса и свежей крови сменился кислым запахом горелого пороха, так знакомым по походам на стрельбища.
   В ярком свете фонаря зияли две дыры, размером с кулак, проделанные в непрочной деревянной двери. Морщась от заволакивающей голову боли и излишне яркого света, стал всматриваться в них и увидел в одной, большой, подслеповато прищуренный, чёрный глаз, блуждающий взором по лестнице в поисках меня. Тут же тяжелый удар, который я ощутил скорее телом, чем звенящими ушами, обрушился на преграду и комод подался под массой твари, образовав нешуточный проём между дверью и косяком.
   Мне ничего не оставалось, кроме как взять на прицел чернеющую пустоту и, не думая, рефлекторно нажать на спуск. Дом огласился таким диким воплем, что даже я, сквозь звон саднящих ушей, его услышал, а стена около двери окрасилась разлапистым бурым пятном. Что-то отлетело в сторону от того места, куда я целился, но времени смотреть, что именно, не было.
   Совсем осмелев от нежданной удачи, я подскочил к двери, сместившись так, что бы она же меня и прикрывала, посветил в чернеющий провал дыры, проделанной свинцовой картечью, и увидел там дергающуюся на полу тварь, как раз набиравшую разгон, что бы в очередной раз садануть по преграде. Но движения её были какими-то неверными, будто ей чего-то не хватало...
   Я снова вскинул ружье, отскочил на шаг назад и, совместив движущийся силуэт с красной точкой прицела, отстрелял прямо через хлипкую дверь остаток магазина в то место, где только что возилась звероподобная масса. Раздробленное дерево двери щедро обдало меня тучей щепок, одна из которых больно врезалась в скулу, заставив рефлекторно закрыть глаза и оторвать голову от приклада.
   Звука сухо щёлкнувшего курка так и не услышал. О том, что патроны закончились, понял лишь, когда на очередное движение пальца, лихорадочно топившего спусковую скобу, оружие не отозвалось своим смертоносным огнем.
   Трясущимися от напряжения руками, лишь в четвертый раз, попав в приёмник, сменил магазин на полный, а пустой бросил наземь - потом подберу. Рывком дослал патрон и начал аккуратно обходить накренившийся комод, высвечивая черноту дверного проёма.
   Движения не было. Несколько секунд сосредоточено вглядывался через прицел на серое, изрубленное тело твари, видневшееся в ярком свете фонаря, готовый в любую секунду утопить спуск но, уверившись, что та сдохла, опустил оружие и обтер липкую тёплую струйку крови, сочившуюся из рассеченной скулы. В тот же момент, уловил в том месте, которое только что держал на прицеле, два вспыхнувших желтых огонька и, понимая, что, уже ничего не успеваю сделать, лишь попытался выставить перед собой воронёную сталь Сайги, словно преграждая дорогу невидимой бестии.
   Всем телом навалившись на дверь, тварь выскочила на широкий лестничный пролет и, выбив, единственной лапой, из моих рук оружие, которое мёртвым грузом повисло на ремне у меня на шее, попыталась дотянуться до меня своими угрожающими клыками. Я отскочил на шаг назад и, со всей силы ударил её ногой по голове, но та не остановилась ни на секунду и, своим массивным плечом, из которого хлестала кровь, сбила меня с ног, так что я покатился по лестнице, ведущей на первый этаж.
   Мир закрутился вокруг меня, и боль стала раздирать моё тело, когда я несколько раз приложился о ступени ушибленной спиной. В конце пролета, больно ударившись головой, от чего в глазах снова вспыхнул яркий свет, уперся в стену и стал судорожно переворачиваться, пытаясь хоть как-то ухватить рукоять Сайги.
   Истошно взревев, одним прыжком, лишь на секунду попав в дергающийся свет фонаря, тварь бросилась на меня и её тело, словно в замедленной съёмке, стало покрываться чёрными дырами - руки, наконец, вскинули ружьё и я исступленно, раз за разом, топил такой податливый спуск...
  
  
  
  
   3.
  
   Пугающую тишину забытья развеял истерический женский плач, доносившийся, казалось, прямо в моей многострадальной голове. Нехотя, открыл глаза и уперся взглядом в разорванную морду твари, из которой, прямо мне на грудь, вперемешку с мелкими, раздробленными костями, вываливались комки бурой слизи, от вида которой, меня начало мелко трясти, а к горлу подкатил дикий приступ тошноты. В очень слабом, еле пробивающемся из-под тяжелого тела чудища, свете тактического фонаря, стало ясно, от чего так тяжело дышать и невозможно двигаться: в своём последнем, отчаянном прыжке, зверь рассчитывал упасть прямо на меня. Видимо, от удара, сопровождающего падение такой туши, я снова приложился головой о стену, к которой прислонился в последний момент, от чего и отключился. Одному Богу известно, как сильно мне повезло в том, что, падая на меня, тварь была уже мертва...
   Тяжелый стон вырвался из груди, когда я безуспешно попытался выбраться из-под увесистых оков, пригвоздивших меня к полу. Из наушника вдруг донесся радостный окрик моей жены, нещадно резанувший по травмированным барабанным перепонкам:
   - Милый мой, ты жив? - ну да, конечно, она же слышала весь бой, который тут происходил, а главное, тишину, последовавшую за ним. Наверняка решила, глупышка, что я мертв.
   - Да, - надрывно, пробасил я и спросил, - долго в отключке был?
   Оля ещё раз всхлипнула и, уже спокойным голосом, ответила:
   - Минут двадцать. Я уже думала сама туда идти!
   - Совсем что ли? - меня передернуло от одной мысли о том, что моя хрупкая, маленькая девочка, могла встретиться с этой грудой мяса, пригвоздившей меня к полу, если бы я сплоховал, и банально умер.
   - А что мне оставалось делать?!
   Голос на грани истерики. Ну да другого и ожидать нечего. Мужчине всегда проще, ведь он здесь, в гуще событий! Вертится, стреляет, убивает, умирает... и, если одного, мысль о том, что будет с твоими близкими, если ты вдруг умрешь, напрочь лишает всякой смелости и самообладания, заставляя, бежать, поджав хвост как трусливая собака, то второй просто берет себя в руки и становиться осторожней в своих действиях. Однако и тот и другой уверены в том, что их ждут дома, а значит, во всём, что они делают, есть смысл.
   Для женщин всё оказывается страшнее: воображение, постоянно подстегиваемое неведением о происходящем, рисует им, порой против собственной воли, совершенно дикие картины, заставляя снова и снова мысленно переживать смерть возлюбленного. Так что, странно ли то, что Оля плакала?
   - Ладно, дорогая, подожди, сейчас приду.
   Я ещё раз, тщетно попытался выбраться из-под тяжеленного тела, зажавшего меня в своих мёртвых объятиях, и уже собирался выругаться от собственной беспомощности, как вдруг, яркий белый свет вспорол окружающую меня тьму, сильно резанув по глазам, от чего моя голова рассыпалась сотней хрустальных осколков.
   - Я так и думал, что это ты, - до боли знакомый, хриплый бас донесся прямо с того места, откуда появился свет, - Больше никто не рискнул бы ко мне сунуться.
   - Привет, сосед! - цепь логических измышлений, как её не переворачивай и не переставляй, выдавала единственно верный ответ на вопрос о том, с кем я тут так повеселился, - а я думал, это ты мной отужинать изволил!
   Сам не пойму, откуда в тот момент всплыла эта дурацкая манера саркастически подшучивать на тему барских корней моего друга. Может, от того, что перенервничал, может от усталости, но в фильтре, позволившим бы мне понять всю неуместность шуток в такой ситуации, по видимому сгорели предохранители и я нервно засмеялся.
   - Отходняк словил? - сосед отвел яркий фонарный луч от моего лица, и я смог нормально разглядеть его медвежью, двухметровую фигуру, которая, нагнувшись, потянулась к туше, - Погоди, сейчас уберу.
   Своими громадными ручищами он сграбастал тварь за загривок и, застонав от напряжения, перевернул её на спину. За тем, обтерев руку о штанину, Сергей ухватил меня за грудки и одним резким движением, словно я и не весил ничего, поставил на ноги. От резкой смены положения, голова пошла кругом и нещадно разболелась ушибленная спина, а ноги предательски подломились, так, что я чуть не рухнул обратно наземь. Тело, проведшее столько времени без движения, наотрез отказывалось нормально работать.
   Заметив это, сосед приблизил ко мне своё опухшее лицо, обдав тучей смрадного перегара, которая носилась в воздухе вокруг него, доверительно заглянул мне в глаза и спросил:
   - Ты как, стоять можешь? Или лучше присесть?
   - Да нормально, жить буду! - как только понял, что более-менее в состоянии двигаться - отстегнул магазин сайги и, увидев, что отстрелял его до последнего патрона, заменил полным. Нормально так получается - шестнадцать выстрелов в одну тварь. Если дальше так пойдёт - никаких запасов не хватит. Хотя, в тот момент я уже начал сомневаться в том, смогу ли пережить ещё одну встречу с чем-то подобным. Уровень моего везения просто зашкаливал последние часы и я понимал, что всегда так не будет. Удача - она вообще баба шалавистая...
   С другой стороны, теперь я, по крайней мере, был уверен в том, что тварь смертна. Очень резка, сильна, свирепа, невероятно живуча, но всё-таки смертна! Это знание было единственным, что пока можно было записать в актив.
   - Не нервничай, - пробасил Сергей, - одна она тут была.
   Неподвижный луч его фонаря теперь был направлен на, изуродованное тело покойной жены. В том, что это была именно Лида, сомнений не возникало: над, повернутой профилем в нашу сторону уродливой, продырявленной мордой, виднелись редкие, одинокие волоски, которые даже в искажающем, ярком свете, отдавали лиловым оттенком. Именно в этот нелепый, лиловый цвет, красила свои жидкие волосы жена моего друга.
   Желтый огонек распахнутого глаза, который уставился на меня своим мертвым, невидящим взглядом, заставлял невольно ёжиться, когда перед глазами снова и снова вставала картина, в которой этот глаз безуспешно шарил по лестнице, в поисках обидчика.
   Мысли закрутили свой привычный хоровод, и ко мне стало доходить! Ведь она ничего не видела! От чего? Я лихорадочно оглянулся и увидел причину: фонарь! Её ослепил яркий свет фонаря! Это было хорошим знаком - ещё один факт в актив, ведь такое знание очень даже могло пригодиться...
   Взгляд упал на кровоточащее массивное плечо, из которого торчали ошметки рваной серой кожи и буреющего мяса, скрывавшего своей массой белую, раздробленную кость. Колокольным звоном в голове всплыл голос моего инструктора по стрельбе: "Когда открываете огонь картечью по конечности из гладкоствольного оружия, двенадцатого калибра, вы должны понимать, что на дистанциях до двадцати метров это гарантированная ампутация". Теперь я имел возможность воочию убедиться в этом.
   От увиденного, к горлу снова подкатила тошнота и, не в силах удержаться, согнувшись пополам, заходясь тяжелыми, давящими спазмами, я выблевал прямо себе под ноги всё, что выпил дома, вместе с желчью, оставившей во рту то самое ощущение горечи, которое ненавидел с детства. Однако, в порыве, умудрился прижать к груди болтающуюся на шее Сайгу, так что она, в отличие от ботинок и штанов, осталась чиста.
   Дурман и слабость совсем заволокли моё тело и я, утершись рукавом, опасливо глянул на Сергея, но тому было плевать: он всё так же молча и неподвижно смотрел на тварь. Лишь через несколько долгих минут, словно очнувшись от оцепенения, он оторвался от нечисти, поводил по коридору стеклянным, отсутствующим взглядом и, глубоко вздохнув, прошептал:
   - Эх, Лидка! Совсем не изменилась! - и, усмехнувшись сказанному, добавил, - ну разве что внешне!
   - Что он там бормочет?! Что вы делаете?! - встревоженный голос Ольги вернул меня к чувствам.
   - Смотрим на твою подругу, - я придал фразе весь возможный сарказм и вынул гарнитуру из уха. Хоть и неправильно с моей стороны, но было такое чувство, что не станет Сергей сейчас беседу на троих вести. Дай Бог, что бы со мной одним заговорил.
   - Олька твоя? Жива? - вскинувшись, спросил сосед и я, с тем самым глупым смущением, которое испытываешь, когда у тебя есть что-то, чего нет у собеседника, ответил:
   - Да, отсиделась в подвале, пока меня не было, - и, словно извиняясь за своё присутствие, нелепо опустив плечи, добавил, - Она сказала, что малый кричал, вот я и зашел...
   Сергей в момент подобрался, недобро покосился на меня и, с каким-то невнятным, почти змеиным шипением, проговорил:
   - Хорошо зашел! Грамотно так, по школе прямо! - и тут же, по-видимому, сменив гнев на милость, спросил, - это тебя Санёк научил?
   - Он. Страшно было в дверь ломиться, вот я и полез,- Сашей звали бывшего бойца армейского спецназа, вместе с которым Сергей воевал в Афганистане. Теперь же он жил рядом, волею судеб попавший дослуживать до пенсии в здешней ракетной части. Всего несколько вразумительных бесед с этим человеком, мудреным настоящим боевым опытом, принесли в мою жизнь больше практических знаний, чем годы тренировок на стрельбище.
   - Слышал. Только, пока ты палить как угорелый не начал, я думал, что это ещё одна тварь...
   - Слышал? - в полном недоумении переспросил я. Сергей отвернулся и совсем другим, вздрагивающим голосом, будто пристыженный нелепостью сказанного, произнес:
   - Водку жрал на кухне! - достав из нагрудного кармана плаща, помятую мягкую пачку сигарет, он вытащил две и протянул одну из них мне, - Кури!
   Я подкурил и, с наслаждением затянувшись, выпуская ноздрями серый, вонючий дым, мелкими клубнями застеливший всё пространство передо мной, спросил:
   - Так ты здесь был всё это время?
   Ответил он не сразу. С минуту стоял в задумчивости, мерно затягиваясь папиросой, потом тяжело присел на корточки и, совсем не брезгуя, как-то даже по родному, положил руку на мертвую тушу. Второй рукой он потянул что-то с плеча и положил наземь около себя. Пока тот был на плече у хозяина, в суматохе первых минут разговора и неравномерном освещении, я не смог разглядеть АКС-74У, огрызок, если по-простому. Этот короткий, поворотистый автомат, заполнявший в советской армии нишу пистолетов-пулеметов, так удачно терявшийся в складках длинного плаща соседа, показался мне просто смешным. Ведь как он мог навредить легкой, пускай и высокоимпульсной пулей, твари, на убийство которой я потратил шестнадцать, а если считать тот, что был в патроннике, то семнадцать патронов двенадцатого калибра, снаряженных двенадцатью восьмимиллиметровых картечин каждый?
   Немного повозившись с застежкой набедренного кармана, Серый достал початую, пол-литровую бутылку водки и, отхлебнув внушительный глоток, глухо крякнув, протянул мне:
   - Будешь?
   - Давай! - не смотря на свою патологическую неприязнь к алкоголю, я чувствовал, что сейчас мне нужно выпить, иначе просто слечу с катушек. Обычному заведующему аптекой, которому по штату положено только гонять подчиненных тёток, подписывать отчёты, да делать заказы на лекарства, не пристало воевать с кровожадными тварями и те, кто считают, что психика нормального человека может вот так сразу кардинально перестроиться, глубоко заблуждаются! Мне ещё крупно повезло, что навидался подобного во время учёбы в университете, а вот остальным... вот как бы себя на моём месте чувствовал бухгалтер, скажем?
   Я сделал большой глоток и дешевая, паленая жидкость моментально устремилась обратно, но, пересилив себя, всё-таки отправил её в пустой желудок, от чего дыхание сперло, а из глаз тут же потекли слёзы. Вернул бутылку и, в попытке перебить противный тошнотворный вкус во рту, снова затянулся сигаретой.
   - Я был в участке, когда та розовая байда повышибла окна, - ломанным, хрипящим басом начал сосед свой рассказ, - днем снова с Лидой поругались, ну и рванул на работу, хоть и не моя смена.
   Серый снова сделал большущий глоток, на этот раз, осушив бутылку чуть не на половину, и продолжил:
   - Взял у пацанов ксюху, - ещё одно народное название его автомата, - и поехал домой, за семьей. В городе такой бардак - обалдеть можно! Повсюду двухсотые, - он всегда применял военный жаргон, когда переживал, - трёхсотые! Скорых на всех не хватает! Врачи с ног сбиваются, куча аварий, движение всё стоит! А тут - тишина! - он перевел дух и, уже спокойнее, продолжил, - Не видно ничего! Ещё, пока в машине ехал, фарами глаза засветил, иду по дому как котенок слепой, в стены утыкаюсь постоянно, ору не своим голосом "Лида!", "Саша!"... Решил наверх подняться, у меня там фонарь этот лежал...
   Внушительный силуэт моего друга, вдруг показался мне в два раза меньше, когда, совсем сгорбившись, словно на нём лежала не одна тонна гранитного груза, тот начал судорожно всхлипывать, а хриплые слова стали перемежаться глухими подвываниями.
   - Сам не понял, когда она у меня за спиной появилась! Я сначала подумал, что на нервах черти мерещатся! Закрыл глаза, открываю - а она уже в метре от меня рычит, гулко так! Успел долбануть по морде, но она тоже дотянулась.
   Повернувшись ко мне в пол оборота, он приоткрыл полу плаща так, что бы я увидел глубокие рваные раны на груди, сочившиеся густой кровью.
   - В общем, отбросил на лестницу, а она, прикинь, по потолку побежала! Я за ней, автомат вскинул, и вижу: стоит в детской и смотрит на меня...
   Тлеющий сигаретный фильтр больно обжег пальцы, и я резко дернулся, отбрасывая его на пол. Сергей полностью повернулся ко мне и, тоном извиняющегося человека, забубнил:
   - Я долго не мог понять, над чем она стоит, да вот потом дошло. Она из моего сына фарш сделала!
   Совсем как обиженный ребенок, огромный, седой мужик, спрятал опухшее лицо в ладони и зарыдал.
   Как можно описать горе этого мужчины, в одночасье, в собственном доме, потерявшего всё, что было дорого? В извечной дурной привычке переносить на себя чувства других, я чуть не взвыл, когда осознал весь груз утраты, который он нес на своих могучих плечах. Только теперь, всей ширины этих плеч было мало, что бы вынести боль его потери...
   - Я даже на войне такого не видел! Вся комната в крови, как на бойне и рядом с кроваткой, прямо под этой тварью, растерзанное тело Сашки! - широким движением, он обтер красное, опухшее лицо о рукав, стряхивая слезы и сопли, вереницей прозрачных нитей потянувшихся за его рукой, и завыл, - Вот ты убил! А я не смог! Рука дрогнула, понимаешь?! Любил я её, тварь такую! Бросился к сыну, так она меня отгонять стала! Не нападает, но и в комнату не пускает! Рычит как собака, клыки свои скалит...
   Дальше рассказывать не имело смысла. И так понятно, что не в силах выстрелить в жену, пускай на столько изменившуюся, Сергей просто прикрыл дверь и подпер её тяжелым комодом, что бы зверюга внезапно не напала. А потом пил...
   - Думал, напьюсь до беспамятства, тогда пойду и застрелю её... а тут ты...
   Я молча смотрел на человека, у которого отнял возможность совершить то, что, по всем правилам, он должен был, а главное, хотел, сделать сам. Это была его семья - решать её судьбу не имел права никто, кроме него лично, и теперь было понятно, насколько я перед ним виноват...
  
   - Что делать думаешь? - он вопросительно глянул на меня своими красными, запухшими глазами и, не задавая лишних вопросов, снова достал две сигареты. Сунул обе в рот и, подкурив, передал одну мне.
   - Если в городе толпа таких же уродов, - я осекся, когда, вдруг, вспомнил, что говорю сейчас о Лиде, но Серый проигнорировал мои слова, - стоит попробовать сунуться к военным, при чём немедленно.
   Он кивнул и, немного подумав, сказал:
   - Я не видел. Во всяком случае, пока домой добирался, ничего подобного не было. Может, лучше дождаться утра и прорываться, когда светло будет? - было видно, что мужик взял себя в руки и может нормально соображать.
   - Не думаю, - глубоко затянувшись и, прижав Сайгу к груди, присел рядом с собеседником, - я не знаю, по какому принципу и в какие сроки люди превращаются в этих!
   Двумя пальцами, между которыми было зажато хрупкое, тлеющее сигаретное тельце, я указал не труп твари, спина и загривок которого теперь стремительно покрывались розово-фиолетовыми пятнами. Насколько я помнил, для того, что бы на человеческом теле образовались такие выраженные трупные пятна, требовалось десять - двенадцать часов, а тут...
   Посчитав, что эта мысль не является критичной в данный момент, я отложил её на длительное хранение в тот закуток своей памяти, который теперь был отведен специально под таких вот зверей.
   - И что?
   - А то, что рано или поздно, оставшиеся в живых, особенно те, кто ещё умеет мыслить конструктивно, тоже ломанутся к части, если ещё не ломанулись. Представь, что будет, если они станут превращаться прямо там? Я очень не хотел бы попасть туда в этот момент. Сейчас, как мне кажется, можно ещё проскочить.
   - Ну, если следовать твоей логике, среди вояк тоже должны быть такие!
   - Разумеется, но они, в отличие от гражданских, все поголовно вооружены, так что, должны отбиться.
   - Может и так, - он задумчиво покрутил в руке бутылку, потом попытался сунуть её мне, но я отказался - и так туман в голове от пережитого. Тогда, шумно выдохнув, он сделал ещё один глоток и, поморщившись, сказал, - Но, скорее всего, нет.
   - Чего?
   - Это ж не война, где у каждого автомат под рукой. В мирное время, в части вооружены пожалуй те, кто в караулах да в нарядах. И всё! А теперь представь, что в казарме, пусть, человек пятьдесят, и превратиться из них примеру, всего десятая часть. Это пять вот таких же тварей! Ты думаешь, хоть кто-то выживет?
   Я немного подумал над сказанным и решил, что сути дела это не меняет.
   - В любом случае, если уж они не спаслись - то вообще не знаю тогда, куда податься.
   - А если дома отсидеться? Ты же не знаешь, может всё ещё и образуется?
   Я отрицательно покачал головой и сказал:
   - С тех пор как всё это началось, я встретил пять человек. Из них двое превратились в тварей. Это сколько процентов?
   - Сорок получается.
   - Ну вот. В городе сколько жителей? Тысяч сто, не меньше, так?
   Серый кивнул и я, в попытке приуменьшить масштабы произошедшего, пугающие одной мыслью о них, продолжил:
   - Ну, допустим, это я такой везучий, и на самом деле тварей куда меньше. Ну пусть пять процентов! Это сколько, пять тысяч? Ты представляешь себе, на что способны пять тысяч таких уродов?
   Я в последний раз глубоко затянулся и, растоптав окурок занемевшей ногой, поднялся.
   - Да и всегда можно вернуться домой, если всё станет на свои места.
   Сергей, видимо согласившись, покивал каким-то одному ему известным мыслям и, одним глотком, добив злощастную бутылку горькой жидкости, пробубнил:
   - На машине думаешь ехать?
   - Нет, - тряхнув из стороны в сторону ушибленной головой, от чего та снова пошла кругом и зашлась ноющей, тупой болью, уже глухим, извиняющимся, тоном, сказал, - На лодке плыть надо. Они текущей воды бояться как огня, сам видел.
   - Сам видел, говоришь... а чего скуксился то? Нужна лодка - бери лодку, не вопрос! Тем более бак полный, вчера только залил!
   Вычленив из его слов главное и, ужаснувшись тому, как он собирался решить свои проблемы, я воскликнул:
   - А ты?!
   Серый поморщился, будто своим вопросом я заставлял его произносить в слух то, что и так было ясно как белый день.
   - Куда я без семьи то? - игривая усмешка пробежала по его морщинистому лицу, и он добавил, - Возраст уже не тот, что бы в бобылях ходить!
   - Ты уверен?
   - Да, я решил!
   Надо знать этого человека, что бы понять весь смысл, вложенный в эту фразу: за два года нашего общения, я не раз убеждался в совершенной безапиляционности его решений. И каждый раз, когда Сергей принимал таковое, он, словно вколачивая в доску своим пудовым кулаком здоровенный гвоздь, закреплял его двумя простыми, но абсолютно всем понятными словами: "Я решил!"
   - Серый... - я запнулся, пытаясь подобрать слова, которые могли бы убедить этого человека не делать глупостей, но он встал и, как-то совсем по-дружески, хлопнув своей увесистой ручищей по моему плечу, полным тоски голосом сказал:
   - Не надо! Ты поймешь, дружище! Может не сейчас, но ты меня поймёшь! Не должен мужик семью терять, а раз уж не сберег - путь ему только вслед за ними...
   Я смотрел в его, полные безысходности глаза и понимал, что своего решения он уже не сменит. Бесполезно что-либо доказывать - он знал как хочет уйти из жизни, и я не могу осуждать его за это. Как бы я сам поступил на его месте? Да так же, скорее всего. Если бы духу хватило. В том, что ему хватит, я не сомневался ни секунды...
   С чрезвычайной ловкостью для своей медвежьей комплекции, он подобрал лежащий на полу, кургузый автомат и спросил:
   - Олька твоя стрелять умеет вроде? - держа в одной руке смертоносное металлическое тело, второй он полез в топорщившийся карман плаща и вытащил оттуда два рыжих бакелитовых магазина, скрывающих в своём нутре по тридцать патронов калибра пять целых, сорок пять сотых миллиметра каждый.
   - Да, не хуже меня! - я совсем не лукавил, когда говорил это: двенадцатый калибр был для неё, конечно, через чур мощным, но, с чем поменьше она справлялась на раз - сказывались наши постоянные походы на стрельбы. Мы, даже, как раз собирались через месяц купить ей такую же, как у меня сайгу, только в двадцатом калибре, для чего недавно начали собирать справки на злосчастный розовый билет.
   - Держи тогда, - он протянул мне автомат вместе с запасными магазинами, - только сразу научи ставить на одиночный режим огня, а то ведет эту машинку, как дурную, если очередями...
   Оружие снова показалось смешным, когда, повесив на плечо, я сравнил его размеры с моей Сайгой. Та была хоть и с коротким для своего семейства стволом, но всё же длинны внушительной. Стал запихивать запасные магазины в набедренный карман штанов, но осекся в движении и поднял глаза на Сергея:
   - Ааа... - снова попытался подобрать слова, но он сразу понял, о чём я хотел спросить.
   - Мне и табельного хватит, - он похлопал себя по тому месту, где, под полой длинного серого плаща, на брючном ремне скрывалась кобура со стареньким, потертым ПМ, - что бы мозгами пораскинуть!
   Не знаю, что было причиной: может усталость, может нервное истощение, может проглоченная водка, но мы оба зашлись приступом нервного смеха, то и дело, сгибаясь пополам в попытке ухватиться за живот. В тот момент я даже забыл о повсеместно ноющем теле, и слёзы, выступившие вдруг из моих глаз, были совсем не от горя...
   Когда первый порыв прошел, Серый достал из пачки очередную сигарету и, закурив, сказал:
   - Теперь вот что, - он на секунду задумался, словно пытаясь что-то вспомнить, - если вояки вообще станут принимать людей, то, скорее всего, реально руководить этим будет Сашка.
   Я удивленно посмотрел на собеседника и тот объяснил:
   - Генерал там фигура номинальная, скорее представительская. Реально же, рулит всем подполковник Нечаев, Александр Олегович. Он же Сашка. Он же Чайка.
   - Это позывной?
   - Да, ещё на войне наградили, - он снова глубоко затянулся и, придаваясь воспоминаниям, широко улыбнулся, - Не суть! В общем, я так думаю, что поставят они пару БТР на КПП и будут потихоньку народ принимать, если самим круговую держать не придется. Ну, может два-три пулеметных гнезда ещё мешками обложат, и то не факт: мешки то от пуль нужны, а здесь вряд ли кто по ним стрелять станет...
   - И что? - с одной стороны, мне было интересно, но с другой, я никак не мог понять, за чем он мне это рассказывает.
   - Ты должен понимать, что если совсем жарко станет, они не особо будут разбираться, где люди, а где звери!
   - Во как! - такой поворот мне совсем не нравился: тащить Олю из-под одних молотков, что бы угодить под другие?
   - Да. Так что ты сразу не суйся, а просканируй эфир, - Серый достал из того же безразмерного кармана, из которого пару минут назад доставал автоматные магазины, чёрный кирпичик милицейской рации и протянул мне, - Возьми вот! Вояки по любому на ближней связи работать будут. Коллеги мои молчат правда, видимо, нет у меня коллег больше, но вот что бы эфир прогнать, тебе в самый раз будет. Если на вояк попадешь - вызывай "Чайка ноль первый", это Саша. Назовешься "Лунь", это я.
   Я улыбнулся несуразной кличке своего друга и сказал:
   - Он меня за обман по головке не погладит.
   - Да перестань ты! - Серый даже немного разозлился, услышав такое про сослуживца, - Сашка нормальный, адекватный мужик! Всё путём будет, посмотришь!
   - Ладно! - я замялся, не зная, как благодарить человека помогавшего мне, даже не смотря на случившееся, - Серый, я...
   - Скажи спасибо и иди уже, мне ещё с семьей прощаться! - он протянул мне растопыренную ладонь, со звонко брякнувшей связкой ключей.
   - Спасибо! Рад, что был с тобой знаком! - в ответ на моё рукопожатие, Серый сгреб меня в охапку и чуть не придушил, больно придавив Сайгу к груди.
   - Взаимно, дружище! Береги свою женщину, она всё, что у тебя есть!
  
  
  
  
   Глава 3. Бойня.
  
  
   1.
  
   Красная точка прицела, указывающая место, в которое был направлен ствол моего карабина, изредка расплывалась, выдавая усталость глядящих через неё глаз. Плечи, груженные пятидесятилитровым туристическим рюкзаком, больно давившим своим каркасом на ушибленную спину, но умещавшим в себе все наши нехитрые пожитки, то и дело мелко подрагивали, передавая свою вибрацию на удерживающие Сайгу руки. Это только в кино герой, нагрузившийся сверх всякой меры разнообразной оружейной утварью, снует туда-сюда с такой лёгкостью, будто на нем и нет ничего. На самом же деле, даже несчастные три с половиной килограмма вороненого металла, так необходимого теперь для жизни, чувствовались изрядным весом.
   Удерживая карабин левосторонним хватом, на полусогнутых ногах, так, что бы держать прицел в более-менее ровном положении, я шел авангардом нашего с Олей нехитрого отряда из двух человек. Благодаря такому хвату, я свободно контролировал передний и правый сектора, а Оля, идущая на расстоянии вытянутой руки от меня, держала на прицеле левый, лишь изредка поглядывая назад. Когда, ещё в подвале, давал ей последние наставления, мне казалось, что это единственный возможный порядок, в котором мы могли передвигаться: жена хоть и была стрелком приличным, левой рукой всё же владела плохо. Да и на подаренном покойным соседом автомате не было ни фонаря, ни, аналогичного моему, прицела, ни, хотя бы, посадочных планок под них. Целиться в полной темноте по открытому прицелу, пускай и более удобному для ближнего боя, чем стандартный для длинноствольных автоматов Калашникова, было не реально, а мощнейший двенадцатый калибр, учитывая всю субтильность её телосложения, Оля просто не потянула бы. Вот и пришлось оставить её сзади, контролировать левую, более удобную для правши сторону.
   - Милая, сейчас подойди сбоку к двери и открой, только на линию огня мне не лезь! - я отошел назад, пропуская её перед собой и она, сместившись в сторону, дернула ручку чёрной железной двери, возмущенно скрипнувшей протяжным скрежетом.
   Такая мера предосторожности отнюдь не была блажью - мало ли, сколько ещё тварей могло сбежаться сюда на запах крови: перед глазами до сих пор стояла картина принюхивающихся к моим окровавленным рукам, длинных уродливых ноздрей.
   Через пару секунд, я уперся лучом фонаря в неподвижное тело покойной Лидки, начавшее уже прилично вонять мертвечиной.
   - Ой, мама! - донеслось из-за спины и, спустя какую-то секунду, мою жену рвало точно так же, как, совсем недавно, меня.
   Ну что же, первая цель, ради которой мы вернулись к соседям, была достигнута: Оля собственными глазами увидела тварь и теперь, случись нам встретиться лицом к лицу с такой же, но живой, она не впадет в ступор. Во всяком случае, очень хотелось на это надеяться. Вторая же цель, о которой я предпочел умолчать до поры, ждала меня на верху, в детской.
   Дождавшись, когда шок от увиденного, пройдёт и всё содержимое её желудка окажется на полу, я заглянул в мутные от тошноты глаза и сказал:
   - Мне нужно наверх! Но там ещё хуже! Пойдёшь со мной или тут будешь?
   - Иди, я сейчас...
   Она снова зашлась тяжелым рвотным позывом, а я, не в силах оставить её одну, молча ждал...
   - Оль, внутрь заходить не надо - просто крой лестницу.
   Она лишь слабо кивнула - не так то просто оправиться после нахлынувшей тошноты.
   Сергей не врал - комната на самом деле напоминала мясницкую: веселые, цветные рисунки мультяшных героев, которыми заботливый отец изрисовал все стены комнаты своего сына, будто специально перечеркнутые длинными, кровавыми штрихами, больше походили теперь на страшных, кровожадных уродцев. Расстеленная кровать, с когда-то чистыми, белыми простынями, говорила о том, что тварь застала несчастного ребенка во сне. Одна подушка была разорвана, так что пух из её нутра, гоняемый сквозняками разбитых окон, кружил в каком-то пугающем хороводе, то и дело стараясь залезть в мои распахнутые от ужаса глаза: луч фонаря упал на истерзанное тело мальчика...
   Оля услышала те самые звуки, которые сама издавала внизу и, не долго думая, сунулась в комнату:
   - Артур, что...
   Так и не договорив, она согнулась пополам в том же тяжелом рвотном позыве, что и пару минут назад над Лидкой...
   Когда первый шок от увиденного прошел, умышленно огибая то место, где лежал труп ребенка, я оглянулся по сторонам и увидел соседа, словно присевшего передохнуть, но так и не нашедшего сил, что бы подняться. Он смотрел на меня открытыми, стеклянными глазами, а на его впавших, небритых щеках, до сих пор можно было разглядеть призрачные следы слез, вспыхивающие каждый раз, когда по ним проносился белый свет фонаря. На виске виднелась чёрная дырка, из которой темной нитью тянулась запекшаяся, густая кровь - мощности слабого патрона не хватило, что бы пробить обе стенки черепа, так что пуля осталась в голове, не изуродовав покойного.
   Присев рядом на корточки, трясущейся рукой, я прикрыл мертвые глаза и тихонько прохрипел:
   - Прости меня...
   Вынул потрепанный ПМ из холодной руки, аккуратно спустил курок и поставил на предохранитель - система этого пистолета не предполагает ношения оружия во взведенном состоянии, вот и пришлось изощряться. Стащил с брючного ремня чёрную кожаную кобуру, оказавшуюся из новомодных, на широкой клипсе, так что свободно уместилась на поясном ремне моей разгрузки, как раз под локтем правой руки. Запасной магазин был посажен в чёрный, формованный подсумок, разъем которого никак не был рассчитан на широкие пояса, из-за чего пришлось просто положить его в карман штанины. Порылся в безразмерном кармане распахнутого плаща и выудил оттуда холодный цилиндр фонарика.
   - Зачем тебе его пистолет? - слабый, подрагивающий от сдавленных слез, голос моей любимой, вывел меня из того ритуального оцепенения, с которым я проделывал всё это, - Ты же говорил, что и моим автоматом не особо навоюешься!
   Ещё тогда, когда раздался хлесткий одиночный выстрел, громом нагнавший меня, открывающего крышку своего подвала, я понял, что шутки кончились. Горе моего, покойного теперь, друга, показало, как легко сейчас можно лишиться всего, что действительно дорого. И дело тут не в собственной жизни: то, что во время посещения соседского дома, легко можно погибнуть, было понятно сразу. Но вот теперь, я осознал, что моя жизнь принадлежит не только мне: та ответственность, которую я принял, когда женился на Оле, лишала меня права на ошибку - без моей защиты ей не выжить...
   Кто-то на небесах, в бесконечной своей милости, сделал мне просто царский подарок: в первые часы всего этого бедлама мы оба не просто выжили, что само по себе было чудом, а ещё и остались людьми, не превратившись в подобную покойной Лидке тварь. Имел ли я теперь право относиться к нашим жизням с такой небрежностью?
   Сгорая от стыда, при виде заплаканных глаз моей любимой, слышавшей весь наш с Сергеем разговор, я снова и снова задавался вопросом, мерзким паразитом поселившимся в моей голове: "А смог бы я выстрелить?"
   Нет! Никогда! Оля была тем самым базисом моего мироздания, который заставлял меня жить последних три года, так что появись такая необходимость, я, по примеру моего покойного друга, скорее пустил бы себе пулю в голову, чем навредил ей.
   Больное воображение незамедлительно нарисовало картину, в которой я пытаюсь вышибить себе мозги с помощью моего верного карабина и, на что будет похож мой хладный труп, после попадания в голову кулака свинцовой картечи.
   Как ни хотелось думать о такой перспективе, но в мозге внятно оформилась мысль о том, что стоит обзавестись для этих целей чем-нибудь менее экспансивным. Вот тогда в голову и пришла мысль о Серегином пистолете.
   И вот сейчас, Оля спрашивала меня, зачем? Что я мог ответить? Соврать, мол оружие последнего шанса? Сказать, что собираюсь убить себя, если она решит вдруг превратиться? Или, что убью нас обоих, если ситуация с тварями станет безвыходной?
   Я точно знал, что на любой из этих ответов, предполагавших саму идею того, что мы не сможем выбраться из сложившейся ситуации, любимая тут же разразится вполне справедливой гневной тирадой.
   - Это не для войны. Это для нас...
  
   Забросив рюкзак на заднее сидение нивы, уселся на водительское место, громко хлопнув за собой дверью и, переведя дух, глянул на подрагивающие руки, которые разместились на непривычно тонком руле. Нещадно хотелось спать, а натруженная тяжелым рюкзаком, ушибленная спина, неприятно ныла, добавляя черноты в, и без того, не радужное настроение. Усталость, с каждой секундой всё больше и больше овладевающая моим телом, с завидным усердием пыталась заставить меня закрыть глаза и предаться блаженному сну. Бороться с ней становилось всё сложнее...
   Я повернул ключи в замке зажигания и, в надежде услышать что-нибудь по радио, начал гонять по частотам Серегину магнитолу. Бесполезно: издевательский хрип помех, воспроизводимый дешевенькими колонками, стал той самой последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. В сердцах, я несколько раз сильно долбанул рукой по зеленому дисплею магнитолы, от чего тот предательски погас, доведя меня до бешенства. Разразившись длинной, грязной бранью, я, наконец, успокоился и шумно выдохнул, сжимая до белизны костяшек тонкий руль.
   - Давай автомат! - сидящая рядом, перепуганная Оля, никогда раньше не слышавшая от меня такого, незамедлительно отреагировала на мой хриплый голос и, не задавая лишних вопросов, стала стаскивать с себя зеленый автоматный ремень.
   Ещё пока были в подвале, в страхе, что подаренное оружие может заклинить после первого же выстрела, я принялся чистить и смазывать неухоженный огрызок. Работы была масса - товарищи милиционеры не особо утруждались заботой о казенном оружии, так что тёмно-серый налет, состоящий из пыли и несвежего, дешевого нейтрального масла, запрудил собой все соприкасающиеся узлы механизма. Когда добрался до ствола, нарезы которого были девственно ровны и совсем не сточены, лишь изредка покрыты старым медным налетом, понял, что и регулярные стрельбы тоже не входили в круг интересов наших доблестных защитников. По видимому, они предполагали, что умение правильно пользоваться своим оружием - лишнее, так, как сам вид бесполезной в их руках железки должен был заставить нарушителя сдать оружие и упасть на колени, с мольбой о помиловании...
   Перехватив поудобней благоухающий свежей ружейной смазкой автомат, достал из кармана, прихваченный из дому, рулон коричневого скотча. В несколько витков, сопровождающихся противным треском, намертво пригвоздил к деревянному цевью, позаимствованный у покойного соседа фонарик.
   - Примерься! - я передал Оле её оружие и она, вывернувшись так, что бы на пути ствола не было преград, несколько раз приложилась к прицелу, щелкая большим пальцем левой руки по резиновой кнопке фонарика.
   - Нормально! - как-то недобро цыкнула она и перебросила оружейный ремень через голову и левую руку.
   - Что случилось?
   - Всё хорошо! - не смотря на всю идеальность Оли как жены, она не была лишена того единственного порока, который бесил наверное всех мужчин на этой планете: надуться, да так, что бы ты всей шкурой чувствовал, как сильно она злиться, но на все твои вопросы отвечать "Всё нормально!"
   Ну что же, не хочет сейчас говорить - потом скажет. Не в том я настроении, что бы пол часа добиваться ответа на смазанный вопрос: "Почему я козёл?".
  
   2.
  
   Если считать от нашего дома, до причала было всего километра полтора, так что дорога не заняла и десяти минут. Но всё это время прошло в тягостной тишине: Оля молчала, лишь изредка, зло, посапывая, а я пока не хотел поднимать эту тему...
   Нестерпимо яркий свет галогеновых фар высветил ржавые, сваренные из металлических прутьев, ворота пристани. Те терялись в низких, колышущихся под ласками порывистого, воющего ветра, ветвях нескольких старых ив.
   - Приехали! - я дернул за плечо собравшуюся, было, выходить жену и, поймав её раздраженный взгляд, пояснил, - Не спеши, осмотрись сначала. Если всё нормально - включи фонарь, проверь, готово ли к стрельбе оружие, и только потом выходи!
   Она лишь раздраженно фыркнула но, вырвав куртку из моей руки, всё-таки проделала необходимые манипуляции.
   За воротами, в небольшом кирпичном домике, игравшем роль ночлежки местного сторожа, со звучным прозвищем Василич, как ни странно, горел свет. Но, по его мерцающей, подрагивающей манере, становилось понятно, что свет этот был не от электрической лампочки, а от горящей свечи. Первой, кстати, которую я увидел с тех пор, как начался весь этот фантастический бедлам.
   - У Василича свет горит, - я ткнул указательным пальцем в сторону сторожки, и Оля послушно проследовала за ним взглядом.
   - Что будем делать?
   Что делать? Не знаю пока, надо думать. Есть у меня генеральный план, согласно которому я должен доставить нас с женой к части. Я, даже, приблизительно представляю, как это осуществить, но детали... невозможно ведь учесть все досадные мелочи, вроде живого сторожа пристани. И спешить нельзя: чего-то не учтешь - и вмиг башки лишишься, с тварей станется.
   Выудив из кармана полупустую, помятую пачку сигарет, доставшуюся в наследство от покойного соседа и, приспустив окошко, закурил. В образовавшуюся щёлочку, между стеклом и металлом водительской дверцы, тут же, мелкой сечкой, начали влетать одинокие капли дождя, так и норовившие попасть в единственный, не заплывший кровью глаз.
   Обманчивые, переливающиеся серые клубни сигаретного дыма, в которых я, каждый раз, добровольно обманываясь, искал спасения, лишь усугубили во мне ощущение смертной тоски и безысходности. Любой вариант развития ближайших событий, раз, за разом прокручиваемый в моей голове, наталкивал на одну единственную мысль: я буду только рад, если вместо живого и здорового, вечно хмельного старика, мы найдём лишь посеченный стеклянными осколками, хладный труп.
   Случись нам наткнуться на его бренное тело в другой кондиции, скажем, разорванное на несколько неровных кусков - наверняка придется стреляться с очередной тварью. Если же, веселый дядя встретит нас собственной персоной - я не смогу его здесь бросить и, скорее всего, потащу за собой. К слову, Василич был инвалидом детства, так что второй вариант не только вешал на мои уставшие плечи дополнительную ответственность, но, ещё и лишал наш малочисленный отряд всякой подвижности.
   Была и третья возможность: Василич сам мог превратиться в кошмарное отродье. Но тогда проблем было бы значительно меньше: он всю жизнь носил тяжелый, наполовину пластиковый, на половину металлический протез вместо правой ноги, так что я сомневался в его... эффективности, скажем.
   И вот сейчас, в очередной раз, наполняя свои сипящие лёгкие тяжелым, удушливым дымом, я понимал, что реально хочу смерти человеку, который не то, что ни в чём не виноват, а вообще вряд ли когда-то кому-то делал зло. "Неужели это я? Чем же я становлюсь? Или всегда был таким, просто нужен был такой вот стимул, что бы моё истинное нутро проявилось? Вот и Оля нервничает. Чувствует видно, что я меняюсь..."
   Взгляд уперся в слабо подсвеченные, механические часы, нелепо пристроившиеся на приборной панели, и я чуть не выронил сигарету себе на ноги: толстая короткая стрелка, обозначавшая количество прошедших после двенадцати, часов, уткнулась свободным концом в цифру восемь.
   - Оль, твои куранты ещё идут?
   - Да, а что? - недоверчиво глядя на меня, исступленно разглядывающего непримечательный механизм, она поднесла к включенному фонарю своего автомата правую руку, на которой красовались старые, купленные на какой-то замшелой барахолке, часы, - Восемь часов!
   - Вот именно.
   Пусть в начале ноября рассветает позже, чем летом, но абсолютная тьма вокруг в восемь утра? На небе не было видно даже той серости, которая является обычным предвестником любого рассвета! Да что ж такое? Создавалось впечатление, что всё вокруг: и твари и погода, и сама ночь, против нас!
   - Должно бы уже светать! - озвучила мою мысль Оля.
   - Да уж, должно бы. Ладно, проблемы решаются по мере их поступления, так что об этом потом будем печалиться.
   Немного подумав и решив, что много я тут всё равно не выдумаю - к причалу идти придётся, так или иначе, сказал:
   - Калитка открыта, так что ворота трогать нет смысла - машину тут оставим! - меня так и подмывало добавить "малыш": небольшая хрипотца, начавшая пробираться в мой голос когда только добрался домой, сменилась теперь режущим уши хрипом, сильно напоминавшим манеру разговора Карлсона, в исполнении Ливанова.
   - К Василичу заглянем? - на прелестном лице моей любимой легко читалась борьба между обидой и любопытством.
   - Да, посмотрим. Не оставлять же мужика тут одного, раз уж умудрился выжить...
   Швырнув окурок на улицу, я перетащил с заднего сиденья рюкзак и, неудобно вывернувшись, нахлобучил его на ноющую спину. Затем перебросил через шею петлю ружейного ремня и повернулся к Оле:
   - Ждешь, когда я буду с твоей стороны, только потом вылезаешь!
   Не дожидаясь её ответа, открыл дверь и, вскинув тяжелое тело карабина, стал обходить машину. Ноги снова противно увязли в размокшей глине, а мокрый, загаженный бурой кровью покойной Лидки, анорак горки, стал впитывать новые порции воды. Зябко поёжившись от холодного ветра, без особых проблем продувающего мокрую одежду, я подумал, что если выкарабкаемся - обязательно заболею воспалением лёгких!
   Тихо прикрыв за собой дверцу, Оля, привычно уже, пристроилась за мной в наш боевой порядок, и мы двинулись к калитке. Та, на удивление, открылась мягко, без единого скрипа - не зря тут Василич сидел. Рукастый вообще мужик, хоть и инвалид. Судя по его рассказам, ещё совсем мальчишкой, он попал под машину, в результате чего лишился правой ноги и всю оставшуюся жизнь проходил, неуклюже приволакивая тяжеленный протез.
   Я окинул взглядом темный дворик лодочного хозяйства: объемные, раскидистые ветви ив, которые, вторя гулкому подвыванию холодного ветра, лениво покачивались из стороны в сторону; одинокие глубокие лужи, покрытые рябью от падающих на них капель, вспыхивающие каждый раз, когда я имел неосторожность навести на них свой фонарь; и темнота. Доставшая уже, кромешная темнота!
   Картина нагоняла страху, так что, в попытке отвлечься, пришлось вернуться к первостепенной задаче.
   Пока Оля прикрывала мой тыл, я заглянул через разбитое оконное стекло и увидел там привычную для быта сторожки картину: длинная лежанка вдоль стены, накрытая старым, полосатым шерстяным пледом, сколоченный из неотесанных досок столик и, такой же сборки табурет рядом с ним. Весь этот интерьер освещала одинокая свечка, выглядывающая тусклым огоньком из жестяной банки, поставленной на стол, около початой бутылки водки и двух стопок. А вот закуска удивила: картофельное пюре, с жаренным мясом, какой-то хитрый салат и пара тарелок с разносолами. Я невольно усмехнулся такой картине - не зря ходили слухи, что ушлый старик водит к себе ночами одиноких дамочек!
   Тяжелый запах застарелого, въевшегося в стены этой конуры перегара, вонь нестиранных носков, размешанная дешевым дезодорантом, которым, Василич, видимо пытался перебить запахи, заставили поморщиться и, отпрянуть от окна.
   Внезапно, до моего слуха донесся противный скрежет, будто кто-то методично тянул что-то металлическое по асфальту. Локализовать звук мешал накинутый на голову капюшон анорака, прикрывавший мою многострадальную голову, так что, зажав приклад карабина под мышкой правой руки, стянул мешающий кусок брезента.
   И тут же вскинул Сайгу вверх, на крышу постройки, где, прямо надо мной, нависала распахнутая пасть твари, пытавшейся дотянуться до меня своими громадными клыками.
   Я снова столкнулся глазами с этим ненавистным, чуждым всему живому взглядом, в буквальном смысле пожирающим меня за живо и внутри всё похолодело: ещё секунда и тварь просто прокусила бы мне голову.
   Поняв, что момент внезапности был упущен, зверь взревел привычным для его вида, шипящим криком, обдавая меня смрадом своей ужасающей пасти, и крупными каплями тягучей слюны, так что я тут же попятился назад, толкая спинкой рюкзака Олю.
   Она стояла спиной ко мне, совершенно неподвижная, будто в каком-то диком оцепенении и, еле слышно, шептала:
   - Артур, Боже мой, Артур...
   - Что там у тебя? - таким же шепотом, в страхе спровоцировать орущую в метре надо мной тварь, спросил я. Благо, мы с женой упирались друг в друга спинами, так что режущий слух вопль, не мешал нам говорить.
   - Лидка...
   Ну точно! В сторожке ведь было две стопки! Нет, это конечно не была жена моего покойного соседа. Просто Оля, никого кроме неё, не видела в таком обличии...
   Подтверждая мою догадку, из-за спины донесся низкий гортанный рык, от которого руки снова зашлись мелкой дрожью.
   Урод на крыше перестал кричать и, лишь молча смотрел на меня мутными бельмами своих глаз, преклонив голову на бок, словно хищная птица, высматривающая добычу. В ярком свете моего фонаря, стекавшие по груде громадных мышц, капли дождя отливали мириадами мелких вспышек, так что я невольно прищурился от их блеска.
   Наученный прошлым опытом встреч с таким зверьём, я ни на секунду не сомневался в их возможностях, потому и не спешил стрелять. Да и то, что Оля испугалась на столько, что не смогла спустить курок своего автомата, играло теперь на руку - один единственный выстрел мог сыграть для окруживших нас тварей сигналом к атаке, которой мы, скорее всего, не пережили бы.
   Отчего-то казалось, что твари прекрасно осознают, что за предметы находятся в наших руках: взгляд глядящего на меня урода, то и дело прыгал от моего лица на карабин и обратно, выдавая ту нерешительность, из-за которой его хозяин не стал атаковать в открытую.
   - Оля, - мой хрип, еле различимый в барабанной дроби падающего дождя, заставил её вздрогнуть, - Идешь впереди к причалу и тащишь меня за собой!
   Дважды повторять не пришлось - она тут же, медленно опуская своё оружие и, аккуратно, что бы не спровоцировать пялящуюся на неё мерзкую тварь, стала заходить мне за спину.
   Повинуясь Олиной руке, мягко потянувшей меня назад, я стал пятиться, стараясь теперь держать в поле зрения обе пары желтых огоньков, вспыхнувших сразу после того, как луч моего фонаря перестал светить в морды зверей. Один из них всё так же рычал, сидя в кустах, но второй, звякнув чем-то металлическим по бетонному настилу пешеходной дорожки, ведущей от сторожки к причалу, спрыгнул с крыши и стал ползти вслед за нами. Он двигался странно, будто что-то тяжелое тащило его сзади, что-то, что издавало этот непонятный скрежет...
   Цепляясь, вгрызающимися в бетон, когтями передних лап, зверь подтягивал задние и, блеснувший в свете тактического фонаря металл протеза, прикрепленного, видимо, на столько хорошо, что его хозяин просто не смог от него избавиться, расставил всё на свои места. Эта перекачанная груда мяса, пожирающая нас с Олей своими алчными глазенками, была тем самым сторожем, чью конуру я, только что, осматривал.
   Резиновая подошва тяжелых ботинок, вдруг, гулко застучала по дереву и я понял, что мы уже идем по деревянному мостку, игравшему здесь роль лодочной пристани.
   - Осталось метров двадцать... - всё тем же, сдавленным, перепуганным шепотом оповестила Оля.
   Вторая тварь, обладающая всеми положенными ей конечностями, в своей завораживающей кошачьей манере, двумя размашистыми прыжками нагнала первую. Я уже приготовился отрыть огонь, наводя ствол карабина на то место, где должна была оказаться прыгающая на меня бестия, но, вопреки моим ожиданиям, та не стала бросаться под пули. Сильно пригнувшись, практически черкая животом по доскам, чересчур подвижная зверюга, спрятала свой размытый серый силуэт за сородичем.
   Во как! Это что, тактика такая, или просто инстинкт самосохранения? Тут же в голове поселилась мысль о том, что мы с Ольгой движемся точно так же, ведь она прикрыта моим телом! Учатся значит? Берут пример в выгодных решениях?
   Нервничая от непонятных звуков, Оля сильно дернула меня за рюкзак, и без того прилично тянувший назад своим весом и я зашипел:
   - Полегче!
   Да я и сам теперь нервничал дальше некуда: стоило мне ошибиться хоть в одном движении и та, быстрая тварь, присутствие которой сейчас скорее ощущалось, чем было видно, просто перепрыгнув через своего напарника, порвет нас с любимой в клочья! И моя стрельба ситуацию не спасла бы, ведь, даже убей я одну из них, вторая тут же бросится вдогонку и результат будет аналогичным!
   Ползущий впереди Василич, вдруг, снова заорал, раззивая свою громадную пасть на неестественно большой угол, словно красуясь всем набором разнообразных, острых как лезвия, зубов. Воздух у моих ног, несколько раз, со свистом, рассекли когти передних лап осмелевшей твари, но я понимал, что он не бьет, а лишь пугает. Заставляет сделать ошибку, которая даст ему шанс безнаказанно убить нас.
   - Пришли! - очевидно, не зная, что делать, Оля остановилась, всё так же удерживая меня за рюкзак. Но твари ползли с той же неумолимой монотонностью, словно уверенные в том, что никуда нам от них не деться.
   Ещё шаг, другой, и первая из них сомнет меня под массой своего громадного тела, а вторая примется за мою жену. Нет уж! Не для того я вытащил нас из дому, что бы вот так глупо подохнуть!
   Тело снова захлестнула адреналиновая волна, и, абсолютно не отдавая себе отчёта в своих поступках, я, вдруг, по звериному зарычал, и бросился на Василича, глухо притаптывая ногами по дереву причала и угрожающе потряхивая карабином, показывая, что могу выстрелить в любой момент. Уж не знаю, что сыграло роль: то, что жертва, наконец, показала зубы, или то, что твари увидели в моих глазах ту затравленную безысходность, заставляющую людей решаться на самые безрассудные поступки, но они, поскуливая, словно ушибленные собаки, бросились врассыпную, подарив нам тем самым ещё пару секунд жизни.
   Воспользовавшись заминкой, я крикнул:
   - Прыгай в лодку и прикрывай! - в мой хриплый голос всё больше вклинивались нотки того страха, что настойчиво пытался лишить меня всякой воли и заставить сдаться на милость двух кровожадных палачей. Как, всё-таки, сильны в нас инстинкты! Не смотря на оружие в руках, не смотря на близость спасительной лодки, я всё-таки боюсь, при чём до той самой степени, которая лишает воли, стопорит и заставляет совершать смертельные ошибки.
   Опомнившись, звероподобные уроды снова взялись за свой психологический прессинг: они больше не прятались друг за другом, а, в попытке отрезать меня от лодки, в которую уже забралась Оля, стали брать в полукольцо, немилосердно насилуя мои уши своим шипящим воплем. Та тварь, что некогда пряталась за, волокущим нелепый кусок железа, Василичем, то и дело бросалась ко мне, снова и снова в холостую выбрасывая лапы к трясущейся в моих руках Сайге и, каждый раз, отступая обратно.
   - Прикрываю! - ликующий голос Ольги заставил зверей повернуть свои уродливые физиономии к ней, уже направившей на них луч того самого соседского фонаря, который я примотал к соседскому же автомату. Пользуясь моментом, я попытался слезть в лодку, но, банально поскользнувшись, плюхнулся задом прямо на пластиковый каркас, больно приложившись порезанной рукой о деревянную распорку, игравшую роль лавки. Не обращая внимания на вспыхнувшую боль, я вскинул Сайгу и выстрелил прямо в пень, к которому был примотан швартовочный трос: ни времени, ни, тем более, желания, искать, чем бы его разрезать, попросту не было!
   Огласивший округу выстрел, привел тварей в бешенство - они вдруг стали кидаться к краю причала, с противным свистом рассекая воздух огромными когтями, но течение, тут же подхватившее наш спасительный транспорт, уже потащило нас вниз по реке.
   Как и в первый раз, неудачливые палачи не решились лезть за нами в воду...
   Я лежал на рюкзаке с вещами, не в силах опустить оружие и, не веря в нашу удачу, столько раз за сегодня спасавшую нам жизнь, разглядывал через красную точку прицела, беснующихся на причале тварей. Словно протестуя против той несправедливости, из-за которой их, как им казалось, гарантированная добыча, ускользнула, те орали и подбрасывали свои массивные тела в, уже привычном, обезьяньем жесте.
   - Ты как? - впервые с того момента, как разглядывал нутро сторожки, я посмотрел на Олю, которая продолжала прижимать к плечу свой автомат, и моё сердце больно защемил тот страх, который читался в её глазах: первый раз в жизни я видел, что бы моя рассудительная, спокойная, временами дерзкая женщина, так боялась!
   - Испугалась! - натянутая улыбка, которой она тут же попыталась прикрыть свой страх, больше походила на звериный оскал, так что меня передернуло - никогда раньше не видел её такой. Да и не удивительно: не смотря на то, что не в первый раз сталкивался с этими уродами, моё сердце до сих пор отбивало какую-то бешеную чёчетку. Так что уж говорить о хрупкой девочке, впервые попавшей на это отродье?
   Я, наконец, осмелился опустить свой карабин и, снова глядя на тонувшие в чёрной стене дождя, желтые огоньки на причале, пробубнил:
   - Эка у Василича подружка симпатичная...
  
  
   3.
   Изредка покачиваясь на небольших волнах, чёрная, резиновая килевая лодка, гордость моего покойного друга, плавно несла нас по широкому, спокойному руслу реки, то и дело, заставляя придерживать свободной рукой болтающийся на шее карабин. Лишь сейчас, когда спасительная текущая вода отгораживала нас от всех возможных опасностей, я мог расслабиться и предаться тем невеселым мыслям, которые, назойливым роем, носились в моём, воспаленном от сюрреалистичности происходящего вокруг, мозге.
   Куда мы плывем? Прав ведь был Серый: у вояк своих проблем может оказаться выше крыши, так что сажать себе на шею ещё двоих иждивенцев, притащивших за собой только собственное нижнее бельё, вряд ли кто захочет.
   Даже если, вдруг, случится чудо и, оперируя своим знакомством с Нечаевым, мне всё-таки удастся договориться о нашей защите, кем мы там будем? Я ведь никто, по сути! Даже не доктор, даром, что соответствующий университет заканчивал! Так, торгаш, хоть и секущий немного в медицине. И Оля, студентка того же ВУЗа и того же факультета...
   Хотя, какая теперь уж разница? У меня сейчас одна насущная задача, из-за которой я всё ещё держусь на ногах - выдернуть нас с Олей из-под нависшей плахи. Всё остальные проблемы, как любил говаривать один литературный герой, будем решать по мере их поступления!
   Приступ глубокого сухого кашля, вызванный нестерпимым першением в горле, напомнил, ту единственную болезнь, которую я перенес, уже будучи женатым: суетящаяся вокруг меня Оля, норовившая насмерть запоить благоверного горячими чаями, вычурные, но очень вкусные блюда, приготовленные специально для меня её заботливыми, умелыми руками, сладкий сон до отвала... последнее воспоминание особенно нагоняло тоску и я решил, что как только выберемся - точно заболею! Хоть каким-то несчастным гриппом, да хоть банальной простудой, но вопли "О, я самый больной человек в мире!", Оле точно придется слушать.
   Если бы нам только выжить...
   - Ты не злишься? - её слабый голос еле пробился через мерный треск двухтактного лодочного мотора, заставляя меня повернуть к ней свою мечтательную физиономию.
   Я обтер рукавом, мокрое, от летящих на встречу капель дождя лицо и, улыбнувшись, спросил:
   - На что? - говорить было, по меньшей мере, неприятно - прогрессирующий в моём горле ларингит, присадивший голос до уровня невнятного хрипа, то и дело вызывал приступы противного кашля каждый раз, когда мне нужно было что-то сказать. А уж перекрикивать двигатель, рядом с которым я сидел - казалось вообще невыполнимой задачей.
   - На то, что я не смогла выстрелить?
   По виноватому лицу моей любимой было понятно, что она корит себя. Я ведь так и не объяснил ей, что то, что она не воспользовалась своим автоматом, спасло нам жизнь! Не до того было, так как с самого начала нашего плавания, пришлось посадить Олю на нос, дабы она высматривала предметы, плывущие по чёрной поверхности воды. Любая пропущенная коряга, жмут водорослей, или же просто затопленная в русле баржа, которых хватало по всей реке, могла в мгновение ока испортить винт двигателя, и тогда всё - гребите веслами!
   - Если бы ты выстрелила - они бы нас просто порвали! - уверенность в моём голосе как-то сразу заставила её поверить моим словам и она, лишь слабо кивнув, улыбнулась.
   Я вспомнил ту неприязнь, которая читалась в лице моей любимой, когда мы ехали в машине, и задал ответный вопрос:
   - А ты на меня ещё злишься?
   Пришлось заглушить двигатель на то время, пока мы разговаривали. С одной стороны - я уже не мог его перекрикивать, а с другой Оля, вопреки всем моим просьбам, звучавшим всего несколько минут назад, смотрела сейчас не на колышущуюся чёрную гладь воды прямо по курсу, а на меня.
   Она, вдруг, переменилась в лице и жестко, тяжелым, резковатым голосом вколачивая в мою многострадальную голову каждое слово, выпалила:
   - Подло было брать пистолет, которым Сергей застрелился! Подло было даже то, что ты оставил его одного в такой момент! - то ли от нахлынувших эмоций, то ли оттого, что из-за перенесенных травм и усталости, меня всё больше мутило, я не мог сейчас узнать то милое личико, в которое когда-то влюбился. Гримаса злости и призрения, исказившая его, делали из моей любимой жены совершенно чужого человека, - Но я могу объяснить себе и, если сделать скидку на то, какие вы, мужики, порой, пальнутые, понять это! Но объясни мне, дорогой, как ты вообще смог додуматься убивать нас? Объясни, потому, что тот человек, за которого я выходила замуж, тот, которого я люблю, просто не мог к такому прийти!
   Ну что же, я догадывался, что рано или поздно она почувствует произошедшие во мне перемены, сколько их не скрывай. Очень верные слова: "Тот, которого я люблю!" В свете последних событий, анализируя себя, свои поступки и мысли, я чувствовал, что становлюсь другим.
   Уверенность в нашем будущем, дававшая мне силы, питавшая меня какой-то неисчерпаемой энергией, казалось, умерла вместе с семьей моего друга, и я чувствовал, что эта смерть была слишком большой утратой.
   Теперь было просто страшно и усталость, которую гасила необходимость предпринимать какие-то действия, накатывала всё новыми и новыми волнами, пытаясь заставить меня опустить руки.
   - Да ты струсил! - озарение, так натурально отразившееся в её взгляде, заставило меня поморщиться - она снова всё поняла! - Неужели ты на столько боишься этих уродов, что допускаешь такие мысли?
   Вы ещё помните, как чувствуют себя провинившиеся дети? С какой мольбой в глазах они смотрят на орущих, или, того хуже, бьющих их родителей? А вы помните, какую душевную боль они от этого испытывают? Не от вины, не оттого, что их уличили в каком-то проступке, который они, возможно, и не считали таковым, а потому, что они разочаровали самых родных людей на земле!
   Нахлынувший на меня стыд, который отнял всё желание спорить, что-то доказывать, и вообще разговаривать, очень живо сковырнул те застарелые, гонимые детские ощущения, что каждый из нас засовывает на самое дно своей памяти и старается никогда не выпускать оттуда.
   Я потупился на чёрный, резиновый борт лодки и, совсем как ребенок, молча ждал тех слов, которые, прозвучав от самого дорогого в мире человека, должны были изничтожить всё моё достоинство. И, прямо как в детстве, не смотря на собственную вину, я всё-таки надеялся на то, что мой обвинитель, которого я так люблю, найдёт в себе силы простить меня и сменит гнев на милость.
   Но, не зря я всегда считал Олю не по годам мудрой женщиной: вместо того, что бы снова и снова доказывать мне, каким трусом я стал, она приподнялась, аккуратно перелезла на мою сторону лодки и, положив свои маленькие ладошки мне на руку, сказала:
   - Артур, милый! Я знаю, через что тебе пришлось пройти, что бы спасти нас! Я понимаю, как тебе страшно и, почему-то, уверена, что ты не за себя боишься! Ну, скажи мне, что я не права? - она улыбалась той самой, неотразимой улыбкой, которая сводила с ума всех наших знакомых, включая женщин.
   Кивнув, я осмелился, наконец, заглянуть в свои любимые, голубые глаза, в которых не было больше пугавшей меня злобы и, тихо, одними губами, сказал:
   - Ты права.
   - Но это не выход, милый! Мне тоже страшно, очень! Но я уверена, что мы выживем! - она на секунду отвела взгляд, будто бы прокручивала в голове какую-то мысль и громко воскликнула, - Просто обязаны выжить!
   А вы ещё помните, с какой готовностью дети прощают своим родителям всю ту боль, которую те им причиняют?
   Крутые скалистые берега реки, эхом разнесли огонь Олиных слов, растопивший ту льдинку, что, по глупости, образовалась между нами.
   - А знаешь, почему?
   - Почему?
   - Да потому, что мы любим друг друга, дурачок!
   Я улыбнулся тому, что делала Оля: точно так же, как я сам пару часов назад, она, теми простейшими истинами, про которые мы так часто забываем, пыталась успокоить меня. Тогда, мне пришлось обещать ей, что всё будет хорошо, опираясь лишь на то, что я рядом. Она же, оперировала нашими чувствами.
   Да только последующие события, снова и снова долбившие меня по голове, обломали мою веру в то, что я сам же и говорил. Жизнь часто показывает нам, на сколько мы, порой самонадеянны, а уж когда за это берется смерть...
   И сейчас, я больше всего в жизни не хотел, что бы любимая, так трогательно пытавшаяся вернуть мне веру в будущее, почувствовала то же самое, так что я притянул её к себе и так крепко, на сколько позволяла её субтильная комплекция, обнял...
   Чёрное небо над нашими головами, расчертили длинные следы трассеров, пущенные откуда-то со стороны ГЭС. Следом за ними, многократно усиленный эхом скалистого берега, донесся заполошный стук автоматной очереди, перемежающийся грохотом чего-то крупнокалиберного. Стало как-то сразу понятно, что эту стрельбу учинили именно военные - такую интенсивность огня могли обеспечить только они!
   - Твою ж... не успели! - воскликнул я и, отпрянув от недоумевающей Оли, в попытке выудить подаренную милицейскую рацию, стал судорожно рыться в набедренном кармане.
   Когда чёрный пластиковый кирпичик оказался в моей руке, я поставил его в режим сканера, в надежде на то, что Серый не ошибался, и вояки действительно будут работать средствами ближней связи. Невероятно долгую минуту, серые цифры на голубом экране, обозначавшие нумерацию частот, безмолвно сменяли друг друга, так что я уже начал сомневаться в правоте моего соседа. Но потом, громкий динамик рации разразился длинной, грязной матерной тирадой, основной солью которой было одно единственное наставление: "Не стрелять по людям!".
   До воинской части отсюда было километра полтора, не больше, так что сигнал был устойчивый и, не смотря на проскакивающие в эфире помехи, я всё-таки распознал командный бас подполковника Нечаева.
   Зажав большим пальцем тангенту рации, я затараторил:
   - Лунь Чайке ноль первому! Лунь Чайке ноль первому! - Сергей когда-то объяснял мне правильный язык радиообмена, но с тех пор прошло прилично времени, так что пришлось делать всё по наитию.
   - Лунь, твою мать! Ты где шляешься?! - Саша, кажется, не заметил подмены. Не мудрено, ведь мой севший голос, в своей хриплой басовитости сейчас не уступал Серегиному.
   - В километре выше по течению! На лодке добираемся! Что у вас за стрельба?
   - Ты издеваешься?! - в его голосе проскочил горький смешок, и он пояснил, - Да тут палачей пруд пруди! Еле отбиваемся!
   Палачей? Значит, не только мне в голову пришло такое сравнение - та издевательская беспощадность, с которой твари делали своё жуткое дело, и правда походила на казнь. И упоение, читавшееся в их кровожадных глазенках, напоминало именно то наслаждение, с которым психически больной палач выполнял свою работу.
   Тишину снова разорвало гулкое уханье крупнокалиберного пулемета. На этот раз, стрелок работал короткими, выверенными очередями, ритмично отбивая чёткие тройки. Создавалось впечатление, что он больше беспокоится о сохранности ствола пулемета, чем о собственной шкуре из, чего я сделал предположение, что стрельба ведется из бронетехники.
   - Перед КПП пробка на километр, мать её! - Санин надрывный бас пытался перекричать доносящуюся из рации пальбу, которая тут же эхом раздавалась по всей округе, - Броня отрабатывает вдоль дороги, пехота прикрывает людей! Потерь процентов девяносто, может больше! У тебя сорок минут, потом мы уходим под землю!
   - Есть, сорок минут! - вторя его манере, проорал я.
   - У пристани полно уродов! Туда работают пулеметы, так что на подходе маякнешь, что бы свои не порешили!
   - Есть маякнуть!
   - Конец связи! - проорал Саня и отключился. Однако, частоту менять никто не собирался, так что уже через пару секунд, рация снова разразилась отборным матом луженой, военной глотки.
   Подняв глаза на присевшую рядом, Олю, прохрипел:
   - Ты всё слышала, - и, что бы окончательно внести ясность в наше будущее, добавил, - Придется подраться!
   Она лишь молча кивнула и, не дожидаясь моих указаний, стала перебираться на нос. Я провернул ключи в замке зажигания и, резко крутанув ручку управления мотором, направил лодку прямо по курсу туда, откуда доносились звуки нарастающего боя.
   На этот раз, времени было в обрез, так что, не взирая на возможность пропустить какую-нибудь корягу и, как следствие, поломку винта, я решил рискнуть.
   Что бы хоть как-то выровнять вес, свободной рукой перебросил, лежащий под моими ногами, рюкзак подальше от кормы, и лодка послушно встала на глиссер, значительно прибавив в скорости.
   Через минуту, мы вырулили из-за поворота реки, огибающей своим руслом гранитное плато скалистого берега, и нашему взгляду открылась картина, достойная лучших фильмов ужасов. На дороге, которая шла вдоль высокого берега до самой станции, была огромная пробка, состоящая из сотен застопоренных машин, чьи включенные фары давали достаточно света, что бы осветить происходящую там бойню. В надрывный треск двигателя, помимо непрекращающейся стрельбы, начали вклиниваться сигналы автомобильных клаксонов, перемежающиеся истерическими, порой совсем отчаянными, перепуганными, человеческими криками.
   Паникующая, неорганизованная толпа, ломилась в сторону части, совершенно не осознавая, что происходит вокруг. Целые семьи, еле волокущие свои многочисленные сумки, пытались протиснуться между тесно сплетенными телами машин и, спотыкаясь, утягивая друг друга за собой, падали под ноги другим, таким же перепуганным идиотам. Это была самая настоящая давка, которая зачастую, приносит больше жертв, чем причины паники.
   Между толкающейся, орущей громадой людей, то и дело проскакивали горбатые уродливые спины зверья, которое, с какой-то непостижимой грацией, рассекало метущуюся толпу на части. Стоило одной твари, лишь на секунду выпрыгнуть на крышу какой-нибудь машины, и заорать своим протяжным криком, как люди тут же шарахались от того места и попадали в лапы другим, затаившимся сзади уродам.
   Их было просто невероятно много! Я впервые видел, как они убивают: в невозможном ли по высоте прыжке, или просто подсекая жертву за ногу, они сбивали с ног, затаскивали несчастного под себя и, пригвоздив одной своей тяжеленной рукой к полу, второй проламывали тому грудную клетку. При этом, словно выполняя неизвестный, пугающий ритуал, они истошно, в каком-то бешеном упоении, орали в лицо погибающего, а за тем, когда тот окончательно испускал дух, вгрызались своей громадной пастью в лицо покойника...
   В глаза бросилась отделившаяся от толпы женщина, толстая, давно обрюзгшая, волокущая громадную клетчатую торбу, в попытке вырваться из этого кошмара, бросившаяся на обочину, где её тут же настиг палач. Одним мощным ударом он бьёт её в поясницу, ломая позвоночник и та, падая навзничь, истошно кричит, так что даже я могу это услышать. Она приподнимается на трясущихся руках и пытается перевернуться, но зачем? Что бы заглянуть в алчущие крови глаза? Или просто, что бы сделать хоть что-нибудь? Сейчас её силуэт напоминал животное, которое за секунду до собственной гибели, заходясь в агонии, исступленно мечется в руках своего убийцы.
   Выполняя свой ритуал, зверь заносит над её перепуганным лицом когтистую лапу, но, вдруг, словно ужаленный испуганно бросается в сторону, оглашая окрестности обиженным ревом. Можно бы поблагодарить, умудрившегося отогнать животное, стрелка, но мне от чего-то кажется, что брошенной на произвол, обездвиженной женщине, уже всё равно. Может я это правда увидел, а может эту деталь дорисовало моё воспаленное сознание, но по заплывшим жиром щекам, чудом уцелевшей жертвы, текут слезы. И в этот момент я понимаю, что, если очередная тварь, сжалившись, не прикончит недобитка, её ждет очень тяжелая, мучительная смерть. Вот оно, милосердие воплоти!
   Кошмарный, многоголосый хор, соединивший в себе истошные, предсмертные крики умирающих и ликующие вопли убивших палачей, вторивший гулкому, басовитому стуку пулеметов, и свисту проносившихся в воздухе пуль, просто сводил с ума! Этой картины вполне хватило бы, что бы на всю оставшуюся жизнь залить кровью любые, даже самые навидавшиеся глаза.
   Я отвернулся, от происходящей на берегу преисподней, и крикнул:
   - Оля! - сейчас было жизненно важно, что бы она не смотрела туда, где сотнями гибли люди, но жена не реагировала, - Оля, ты слышишь?!
   - Да! - всё так же, не поворачиваясь ко мне, мертвым, практически полностью лишенным эмоций тоном, отвечает она. Умение передавать в голосе настроение формируется позже, чем само умение говорить. Вот и, изредка, так бывает: полученная мозгом картинка на столько парализует сознание, что оно способно работать только на первичные навыки. Это было очень, очень плохим знаком!
   - Оля, мать твою, повернись ко мне!
   Она неохотно повернула ко мне бледное, в свете примотанного к автомату фонаря, лицо, но её ошарашенные, полные слез глаза, всё ещё цеплялись за дорогу.
   - Оля, милая, любовь моя, солнце, свет мой! - не обращая внимание на нарастающее першение, норовившее вновь, лишить меня возможности говорить, стараясь перекричать сумасшедший смертельный хор, глушивший мой голос, я тараторил любые, приходящие в голову слова, лишь бы отвлечь её, - Смотри на меня! Мы выкарабкаемся, слышишь! Смотри на меня, я тебе говорю! Оля!
   Я зашелся в тяжелом приступе кашля, сдавившем грудь с такой силой, что, казалось, внутри меня что-то оборвалось. Но своего всё-таки добился: она смотрела на меня и по её высоким скулам, защищенным от дождя коротким козырьком кепи, стекали длинные ручьи слез, сходившиеся на подбородке.
   Когда, наконец, откашлялся я, сплюнув в воду, отдающий металлическим привкусом, ком, обтер рукавом лицо, и тяжелым командным басом сказал:
   - Порядок тот же! Не отстаешь ни на метр! Автомат на одиночный ставь прямо сейчас! - не хватало ещё, что бы под влиянием такого испуга, она одной очередью спустила в пустоту весь магазин! - Рацию включи, пользуемся так же!
   Ещё когда только вернулся с похода к Кречетовым, заставил выключить рацию, что бы в будущем, случись такая необходимость, иметь возможность слышать друг друга.
   - Артур... - начала было Оля и я, прекрасно понимая, что сейчас будет сказано, прервал её:
   - Милая моя! Так сейчас надо! Мы прорвемся, я тебе обещаю! Только слушай меня, ладно?!
   Закинув за плечо мешающую прядь волос, она воткнула в левое ухо, болтавшийся до поры, микрофон гарнитуры и, поудобнее перехватив автомат, резко дернула сухо щелкнувший рычаг предохранителя. Я всмотрелся в тельце огрызка, проверяя, довела ли она флажок до крайнего нижнего положения. Вот так то лучше - взяла себя в руки!
   Мы подплывали к пристани - такому же деревянному мостику, только гораздо шире, чем тот, с которого отчалили.
   - Лунь Чайке ноль первому! - почти касаясь губами мокрого пластика рации, я кричал эти нелепые позывные, в надежде на то, что подполковник не забыл про меня.
   - Ты где?! - голос на грани срыва.
   - Приплыл! - ору я, в попытке перекричать громкий стук работающих пулеметов. В глаза вдруг бросился заваливающийся на бок, огромный тополь, растущий прямо возле дорожки на пристани и освещенный чем-то вроде прожектора, на столько ярким был свет. Несколько тяжелых пуль, видимо прошедших сквозь толстую древесину, вздымают высокие фонтаны воды в паре метров от нас. В испуге, Оля вскрикнула, а я, прекрасно понимая, что за чудо советской оборонной промышленности способно вытворять такое, ору в рацию:
   - Не бейте в сторону пристани! Дайте двухминутный проход!
   - Что? Повтори! - он почему-то меня не слышал. Помех не было, связь чистая! Я, даже, слышал отдельные маты, которые, очевидно, кричали стоявшие рядом с Нечаевым солдаты, но мои слова к подполковнику упорно не доходили. Я в сердцах выругался, однако, увидев перепуганное лицо своей любимой, взял себя в руки.
   - Проход на пристани! Две минуты! - ору, совсем отчаявшись, но тщетно.
   Всё-таки повезло мне со знакомыми: бывалый воин Саня, тут же берет ситуацию в свои руки:
   - Видим тебя в ПНВ! Огонь по пристани не ведем! У тебя две минуты, потом коридор закроем! Дай два тона, если услышал!
   Облегченно вздохнув, дважды жму на тангенту рации и, отправляя наше судно в крутой вираж, до отказа выкручиваю ручку газа.
   Направив лодку по нужной траектории, сбавил обороты, так что мотор работал на холостом ходу, и её несло исключительно по инерции. Когда она вплотную притерлась к толстым, деревянным опорам, я зацепился за одну из них рукой, окончательно останавливая хорошо послужившее нам судно. Заглушил двигатель и выбросил на причал тяжелый рюкзак, а, за тем, снова поскользнувшись на размокшей древесине, выпрыгнул следом, тут же вскидывая Сайгу. От увиденного сперло дыхание: время от времени по растущим на склоне передо мной деревьям, пробегал луч прожектора, высвечивая метающиеся между ними массивные фигуры тварей. Тут и там часто вспыхивали нагоняющие страх пары желтых огоньков, алчно рыскавших в поисках добычи. Я сглотнул слюну - страшно было так, что, в буквальном смысле, тряслись поджилки, но выказать этот страх перед, и без того, до нельзя, перепуганной женой? Нет уж!
   Убедившись в том, что нам пока никто не угрожает, собрался, было, подать руку Оле, но та уже сама справилась.
   - Готова?
   - Да! - лицо серьёзное, взгляд внимательный, строгий, губы поджаты. Это была самая настоящая готовность к бою, какую порой можно прочитать на лице, уверенного в своих силах, боксера. Явно видно, что взяла себя в руки!
   - Тогда прикрывай!
   Успокоенный тем, как уверенно она вскинула автомат, я принялся водружать на свою спину тяжеленный рюкзак, вызвавший мгновенную вспышку той ноющей боли, о которой успел уже забыть.
   Несколько чётких, быстрых одиночных выстрелов, напоминавших своей ритмичностью, тиканье дорогих часов, прозвучали рядом с моим плечом, заставив ретироваться бросившийся к нам, чёрный силуэт. Оля действительно была готова к драке.
   Вскинув карабин, и крикнув "Пошли!", я двинулся вперед, абсолютно уверенный в том, что мой тыл контролировал надежный боец. Быстрой гусиной походкой - время то поджимало - мы бросились к крутой бетонной дорожке, ведущей от пристани.
   Твари тоже не упускали шанса - когда военные перестали вести огонь в нашу сторону, они тут же стали сползаться сюда, так что, буквально через несколько шагов, пришлось стрелять.
   Одна из зверюг, лишь на мгновенье, мелькнув в круге света моего фонаря, раньше, чем я успел нажать на спуск, выскочила из него и попыталась броситься на нас сбоку. Но дождь вносил свои коррективы в маневренность бестий: в попытке развернуть своё тяжеленное тело, тварь взрезала когтями размокшую почву и, поскользнувшись, завалилась на бок, бешено перебирая в воздухе смертоносными лапами. Вот тут её серое бугристое тело и попало ко мне на прицел. Сместив красную точку на дергающуюся, уродливую башку, я дважды нажал на спуск. Чёрное, в искажающее ярком, свете фонаря, кровавое месиво, возникшее на месте головы твари, брызнуло в сторону и та затихла.
   Я поднял взгляд наверх дорожки и уперся в выделяющийся на фоне освещения прожекторов, силуэт ещё одного, невероятно быстрого палача. Стал лихорадочно смещать ствол в его направлении, но меня опередили два автомата, вклинившиеся своим треском в размеренное буханье пулеметов. Я лишь успел выбросить назад правую руку, оттаскивая Олю в сторону, когда тяжелая мертвая туша, размахивая лезвиями своих смертоносных когтей, кубарем прокатилась в считанных сантиметрах от нас. Тут же, сухо защелкал Олин автомат, и мне показалось, что между выстрелами, я слышу запаленное, где-то даже ликующее: "Так тебе, тварь такая!"
   Девочка входила в азарт, и это тоже было плохо: в таком состоянии проще всего наделать непростительных ошибок!
   В двух метрах от того места, где дорожка выползала на открытый участок дороги, я притормозил рвущуюся вперед Олю и закричал:
   - Не стрелять! Люди, не стрелять!
   - Выходи! - каким-то юношеским фальцетом, закричали мне в ответ и мы с женой, опасливо оглядываясь по сторонам, медленно вышли к жутко слепящим прожекторам, направленным в нашу сторону.
   Правда, они не помешали разглядеть, пялящиеся в нас, чумазые от порохового нагара, перепуганные лица двух, совсем молодых парней. Видимо, уцелевшие срочники, поставленные здесь для охраны периметра, вдруг бросились к нам и, не говоря ни слова, стали тащить нас куда-то в сторону. Сделать это было не так-то просто: то и дело приходилось расталкивать громоздившихся, рвущихся к воротам части людей. Многие из них были серьёзно ранены, многие тащили на себе кого-то из близких, а, зачастую, просто трупы. Слух неприятно обжигал, повсеместно раздающийся, женский плач и тяжелая, мужская брань. Беженцев было много! На столько много, что, немногочисленные защитники просто терялись в их массе.
   Паника, царившая в этой толпе, быстро начала пробираться ко мне в нутро, но тёплая, бархатная ручка моей жены, держа которую, в страхе, что мы можем потеряться, я тащил Олю за собой, выталкивала из головы все ненужные мысли.
   - Быстро сюда! - тяжелый, сорванный командный бас, казавшийся теперь чуть не родным, заставил бежать к стоявшему за странной прожекторной установкой, бронетранспортеру. Почему странной? Потому что на деле оказалось, что это несколько очень мощных ламп, втиснутых между двумя зеркалами. Вот тебе и вся система. На сколько я мог разглядеть, таких было четыре: по одной на каждого пулеметчика, работавших в сторону дороги.
   Как я и ожидал, Нечаев не стал прятаться в нутре бронетехники. Поигрывая старым АКМом, казавшимся просто игрушечным в его громадных ручищах, он звучно отдавал какие-то приказы двум бойцам, всматривающимся через прицелы своих ПК, в иссекающую толпу беженцев. Одна деталь смущала: вместо привычной формы, подполковник был одет в обычный чёрный свитер, голубые джинсы и чёрные же, туфли. О его принадлежности к военным, говорил лишь затертый до белизны, распахнутый плащ ОЗК, защищавший своего хозяина от дождя. В глаза бросалась тёмная, тонкая линия крови, берущая начало у его уха и стекающая по шее - характерная, для разрыва барабанной перепонки, деталь. Такое, зачастую наблюдается при контузиях или просто близких взрывах, когда высокое давление давит на уши с такой силой, что хрупкая мембрана просто рвется. Интересно и странно, если учесть тот факт, что с людьми он точно не воевал. Последних двадцать с лишним лет, во всяком случае.
   Завидев меня с женой, изрядно осунувшийся и, просто невероятно уставший Нечаев, не уступавший габаритами своему покойному другу, как-то вытянулся в лице и удивленно спросил:
   - Ты?
   - Мы! - невольно натянув на себя виноватую гримасу, я, было, хотел начать оправдываться, но, в мгновенье, посерев лицом, подполковник задал один единственный вопрос:
   - Серый мертв?
   - Да! - из-за непрекращающейся стрельбы, совсем рядом с нами, пришлось кричать, так что слова мои прозвучали намного радостнее, чем хотелось бы.
   На минуту, приподняв своё, отдающее синевой от бесконечного бритья, морщинистое лицо к небу, он тяжело вздохнул и, пробубнив самому себе, что-то невнятное, снова повернулся к нам.
   - Артур, у меня каждый человек на счету! Сможешь ребят за пулеметами прикрыть? - он не приказывал, он просил! Подполковник, боевой офицер, смотрел на меня, обычного гражданского, даже в армии не служившего, глазами, в которых читалось столько мольбы и безысходности, что я просто не мог ему отказать. Да и стоило ли отказывать человеку, который был теперь нашим единственным спасением?
   - Не вопрос! Только Олю заберите куда-нибудь в безопасное место, да объясните в общих чертах, что делать!
   - В бомбоубежище пойдёт! А ты - смотри, что бы пацанов не пожрали!
   - Я с тобой останусь! - одновременно возмущенный и строгий голос моей любимой, стоявшей чуть сзади, заставил Нечаева обратить на неё внимание и, наполняя свой тяжелый бас ехидными интонациями, спросить:
   - Жена твоя?
   - Да, жена его! - с вызовом ответила Оля на заданный мне вопрос и, что бы подчеркнуть свою полезность в качестве бойца, демонстративно перетащила автомат из-за спины под правую руку.
   Я повернулся к ней и, почти прислонившись губами к её уху, быстро-быстро заговорил:
   - Милая моя, хорошая! Я не смогу делать работу и смотреть за тобой одновременно! Пойми, мне нужно им помочь, - я кивнул в сторону орущего в рацию Нечаева, - что бы мы могли нормально жить здесь!
   - Но я же тоже могу стрелять! - как же трогательно было видеть её стремление быть со мной в тяжелый момент! Но я действительно не мог разорваться на части!
   - Оля, пожалуйста! - я взмолился, пытаясь достучаться до упершейся жены, и она отступила:
   - Ладно!
   Я повернулся к всё ещё костерящему какого-то нерадивого бойца, Нечаеву и, не дожидаясь, пока тот закончит, спросил:
   - Вы куда людей ведете?
   - Сразу за воротами, - он указал пальцем на распахнутые ворота тёмно-зеленого цвета, - на право!
   Снова обернувшись к Оле, я, уже не стесняясь того, что сейчас скажу, стараясь перекричать заработавший пулемет БТРа, попросил:
   - Я тебя прошу, не лезь никуда! Жди меня! - в глазах любимой снова забрезжили слезы, - Я приду! Обещаю! Любовь моя, солнце моё, свет жизни моей! Я приду к тебе, только сделаю, что должен!
   Подхватившая мою жену толпа, понесла её вглубь части, и я снова и снова смотрел на мелькавшее между запаленными, толкающимися спинами беженцев, заплаканное лицо моей любимой, так и не решившейся повернуться ко мне спиной...
  
   4.
  
   Крупные капли кроваво-бурой жижи, стекавшие с кончиков загнутых когтей лапы, мёртвой твари, создавали на поверхности глубокой лужи, в которой я стоял, причудливые, почти фантастические рисунки. Её порванное пулевыми пробоинами тело, то и дело, орошаемое порывами мелкого, холодного дождя, безвольно раскинулось на единственной импровизированной преграде, состоявшей из пустых оружейных ящиков, да набросанной на них мебели.
   Когда-то смертоносная, уродливая голова, медленно покачивалась и крутилась в такт прикосновениям промозглого ноябрьского ветра. С остальным телом её соединяли лишь несколько связок позвоночного столба, сильно выделяющегося своими светлыми костями из окружающей, чёрной мышечной массы.
   Очередная, взметнувшаяся в воздух осветительная ракета, пущенная уверенной рукой подполковника, осветила зеленым светом представшую перед нами пробку, открывая взору чудовищную картину, которая заставила похолодеть, и без того, искалеченную теперь, душу.
   На капотах ли, на крышах автомобилей, чьи слепившие нас фары, были вдребезги разбиты пулеметно-автоматным огнем, тут и там, в хаотическом порядке, валялись такие же изодранные, покрытые чёрными дырами, уродливые тела палачей. Но самым страшным, тем, что просто взрывало изнутри всё то человеческое, что ещё оставалось в нас, были разбросанные по земле, вопиюще нелепые при таких обстоятельствах, человеческие тела.
   Мозг отказывался верить в то, что видели перепуганные, остекленевшие глаза: сотни бесполезно потраченных, людских жизней, ответственность за часть из которых, лежала теперь и на моих собственных плечах.
   Я, наконец, решился опустить, всё ещё дымящийся ствол, приданного мне старого, затертого до белизны АКМа с последним, полупустым магазином.
   Почему согласился? Как я, по вашему, должен был стрелять картечной осыпью по дороге, где ещё бежали живые люди? А так - вероятность зацепить кого-то, кто совсем этого не заслуживал, была много меньше. Нет, пули с медной оболочкой, конечно, давали безумные рикошеты, но и стрелять ими, было не в пример легче. Всё-таки, калибр был намного меньше, так что после моей Сайги, отдача этого старого автомата казалась вообще детской. Вот и висел теперь мой верный карабин за спиной, дожидаясь своего, более подходящего, часа.
   Запаленные легкие вдруг громко выпустили скопившийся, давно использованный воздух. Оказывается, всё то время, пока мы отбивали волну ломанувшихся вслед за беженцами тварей, я не дышал. Так что теперь, по-видимому, от кислородного голодания, в натруженных, слезящихся глазах, стояли чёрные круги. К тому же, та мелкая царапина, которой меня наградила осыпь щепок в соседском доме, разрослась огромной ссадиной, полностью закрывшей своим фиолетовым телом, правый глаз.
   Металлический запах свежей крови и испражнений, перемешанный с пороховой вонью, к которой я, похоже, стал привыкать, больше не вызывали надоевших приступов тошноты. Мне было просто всё равно, ведь теперь, мои собственные руки, были по плечи замараны в крови, ни в чём неповинных людей.
   Откуда-то сбоку донеслись нелепые, сдавленные, мужские всхлипы: одного из бойцов, совсем разобрало от шока. В какой-то момент, расшатанные, представшей перед нами картиной побоища, нервы, просто перестали выдерживать. Вся эта колышущаяся, рвущаяся к нам масса клыков, когтей и массивных, мышц, раз за разом открывала раненных, искалеченных людей. Они тянули к нам свои измаранные в крови руки и смотрели... смотрели так... этот безысходный взгляд умирающего, полный невыносимой боли и страданий, зависти тому, что его хозяин оказался менее расторопным, чем ты, заставлял ёжиться, отвлекаться от поставленной задачи и, как ни странно, ненавидеть. Людей, которым не хватило элементарного везения, что бы выжить, себя, человека, которому достало наглости и смекалки, что бы добраться сюда практически невредимым... кого угодно, только не тварей. Они воспринимались как данность. Как свод обстоятельств, среди которых нужно уметь просто крутиться.
   Мы пытались спасти тех, кого можно было. Огнем отгоняли от них тварей, перетаскивали через преграду... били по щекам и заднице, если человек был в ступоре и не мог сам идти вперед, тащили за ворот одежды, что бы передать тем, кто был во втором эшелоне... одни шли сами, другие - тащили на себе кого-то из раненных близких... но тех, кого спасать было поздно...
   Одним, совсем не сложным движением указательного пальца, мы лишали страданий искалеченных, волокущих по мокрому асфальту, собственные внутренности, молящих о помощи беженцев. Снова и снова, распахнутые от ужаса глаза, выбирали в качестве мишени не горбатый, уродливый силуэт, мелькавший в свете стоявших рядом, импровизированных прожекторов, а тянущиеся к ним руки истерзанных, скрученных в предсмертной агонии людей...
   Теперь света не было. Крайний прожектор разбила одна из последних тварей, которая самоотверженно бросилась на пулеметчика и, сбитая огнем моего автомата, угодила всем своим весом в хрупкие зеркала, рассыпавшиеся сотнями острых осколков.
   Издали доносились лишь одиночные крики разбредшихся среди машин палачей. Последний живой беженец проскочил возле меня с минуту назад, но мы всё ещё не решались двинуться с места. Будто твари, усеявшие мерзкими телами каждый метр дороги перед нами, могли вновь подняться и броситься к нам в своей бессмысленной, сумасшедшей атаке...
   В последний момент, когда казалось, что мы не справимся и, все до одного, останемся здесь в виде порванного мяса, Нечаев отдал приказ наводчикам в бронетехнике и те, кинжальным огнем, вычистили тварей перед нами. Тяжелые пули КПВТ, буквально рвали на части серые тела палачей, так что брызги их крови оросили нас не хуже дождя.
   Мы, всё-таки, выстояли. Отбили уцелевших людей, но цена... радовало только то, что Оле не пришлось всё это видеть.
   Серо-зеленый, мокрый плащ ОЗК, капюшон которого почти полностью скрывал чумазое от пороховой копоти лицо пулеметчика, делал того похожим на мраморное изваяние. Он, всё ещё, неотрывно смотрел в прицел, здорово потрудившегося, ПКСа и, если бы не облачка пара, исходившие от его дыхания, да регулярные плевки в лужу под ногами, узнать в нём живое существо было бы невозможно.
   Не смотря на то, что стрелок, явно жалея своё оружие, работал, в основном короткими, частыми очередями, падающие на раскаленный ствол станкового пулемета, капли дождя, вмиг закипали и испарялись, словно их и не было...
   Рядом с ним копошился второй боец, подающий напарнику короба с пулеметными лентами. Из какого-то непонятного, металлического ящика, он выудил матовый, серый цилиндр и стал прилаживать его к корпусу пулемета. Я узнал в нем армейский ночной прицел - НСПУ. Всё верно! Теперь, когда грозившие выгоревшим люминофором прибора, ближайшие к нам фары, были начисто разбиты, можно было включить в бой и такую технику. Да только вот, откуда что берется? Не должно ведь быть в обычной ракетной части такого оборудования!
   Внезапно, что-то глухо грохнулось прямо в лужу, передо мной, от чего я, решив, что это какая-нибудь из пропущенных нами тварей, смогла подобраться на столько близко, здорово перепугался. Попятившись назад, я судорожно, трясущимися руками, стал вскидывать остывший металл автомата, но, к собственному облегчению, никого перед собой не увидел. Лишь какой-то небольшой предмет, который, по инерции, докатился до моих ног, расталкивал в стороны чёрную, призрачную воду.
   Осветительная ракета, которая медленно опускалась вниз на своём маленьком парашюте, больше не давала достаточно света. По этому, единственным освещением, в котором ещё можно было что-то увидеть, были включенные фары двух, стоявших по обочинам, БТРов. Но они светили в сторону дороги, так что, в тщетной попытке рассмотреть, что же это такое, я прищурил единственный рабочий глаз: что-то небольшое, продолговатое, своей формой больше напоминающее обратный конус. С одной его стороны, какие-то бугры и два, немного выдающихся в стороны, ровных цилиндра. С другой - пять...
   Удушливый, тошнотворный порыв снова захлестнул меня, когда я осознал, что именно лежит передо мной: рука! Самая настоящая, человеческая рука!
   Перебивая барабанную дробь дождя, глухой стук стал доноситься буквально отовсюду. Я тщетно оглядывался по сторонам, силясь понять, что же происходит?
   Нечаев, как раз послал в небо очередную зелёную ракету, и мне, всё-таки, довелось это увидеть: на растерянно озирающихся, перепуганных, ничего не понимающих бойцов, с неба сыпались такие же части человеческих тел, как та, что лежала передо мной. Эта кошмарная артиллерия работала так густо, что людям, то и дело приходилось бросать оружие и прикрывать собственные головы руками, что бы какая-нибудь культя не угодила по ним.
   Мокрые, слипшиеся от пота волосы, в буквальном смысле, зашевелились под влажной тряпкой брезентового капюшона: не смогли, значит, сломить, когда рвались напролом, так теперь вот таким способом? Я прекрасно понимал, чего добиваются, прячущиеся за покореженными машинами, твари: это был старый, как сам белый свет, приём! Убить морально, заставить противника понять собственную ничтожность перед твоей силой и сдаться, ещё до начала боя!
   Да вот сам способ, которым твари решили это сделать, выходил за все возможные рамки. Это что же за беспощадный, нечеловеческий ум мог до такого додуматься?
   Мне, вдруг вспомнилось, как несколько лет назад, один знакомый, хвастая своей мнимой стойкостью, показывал на мобильном телефоне чудовищный ролик, в котором какой-то бородатый урод, потрошил молодого российского солдатика. Если не изменяет память, именно под впечатлением от увиденного, я решил заняться стрельбой.
   Так, почему же, нечеловеческий? Очень даже, получается, наш, этот ум. Свой, можно сказать...
   Истошный, перепуганный вой, раздавшийся сбоку, вместе с неуловимым, еле заметным движением, чудом попавшим в моё ограниченное поле зрения, заставили вздрогнуть и обернуться. Какой-то солдат, шоркая задом в глубокой луже, истерично сучил ногами и орал, закрывая собственную голову руками. По-видимому, он пытался отодвинуться от чёрного, круглого предмета, лежащего всего в нескольких сантиметрах от него, но, неуклюже хлюпающие по воде ноги, предательски скользили, так что его движения не давали никакого эффекта. Это был второй пулеметчик.
   Я вгляделся в круглый предмет, который от удара солдатской ноги подкатился ближе ко мне. Голова. Судя по длинным волосам, которые, словно мелкая, перепутанная чёрная сеть, окутывали мёртвое лицо, можно было сделать вывод, что когда-то, она принадлежала женщине. Ну, или мужчине, который при жизни, не особо беспокоился о собственной внешности.
   Моё внимание снова привлек паренек, сидящий в луже: теперь он сбросил с себя нелепую каску, образца Великой Отечественной войны, и, подставив голову холодному, моросящему дождю, нервно крестился, горланя при этом какую-то, незнакомую мне молитву.
   - Не поддаваться! - доносившийся сзади, хриплый, надорванный бас Нечаева, вывел меня из того непонятного оцепенения, с которым я наблюдал за происходящим, - Это провокация! Не поддаваться!
   Два солдатика, которые охраняли периметр со стороны пристани, подскочили к тронувшемуся умом пареньку и, синхронно подхватив того под руки, потащили к бронетранспортеру. Он упирался, выкрикивал что-то невразумительное, пытался вырваться, но волокущие его бойцы, были неумолимы.
   - Сабельников! Сабельников, мать твою! - Нечаев выкрикивал эту фамилию с ударением на Е, так что сложная в написании, произносилась она на одном дыхании.
   - Я! - донеслось откуда-то сбоку и, через мгновенье, материализовавшийся ниоткуда, маленький, нескладный боец, на котором чрезмерно большой плащ, болтался как мешок, придерживая одной рукой огромный для него АКМ, подбежал к подполковнику. По ходу он пытался обогнуть летящие части тел, которые твари, прячущиеся в глубине пробки, с завидным упорством швыряли в нас. Но что-то свалилось прямо ему на грудь, чуть не сбив с ног нескладного бойца. Так что, добраться до командира без приключений, у него не получилось.
   - На пулемет!
   - Есть! - в такт Нечаеву рявкнул тот, и припустил к брошенной треноге.
   - Десять минут! Ещё десять сраных минут, и можно будет отступить!
   Мы не просто так всё ещё удерживали этот мнимый, бесполезный теперь, рубеж. Судя по словам подполковника, за нашими спинами, там, где дверь в бомбоубежище прикрывал второй, менее подготовленный эшелон охраны, в виде раненных солдат срочников да тех гражданских, что ещё могли держать в руках оружие, шла активная перегрузка запасов еды. Уж откуда их тащили - мне не докладывали. Нечаев лишь сказал, что нам нужно дать им хотя бы минут двадцать пять - тридцать, что бы набившиеся в бомбоубежище люди смогли протянуть какое-то время. Просто так запереться в бетонной конуре? Ни сам подполковник, ни кто-либо другой, не могли сказать, когда в следующий раз появиться возможность пополнить запасы, так что действовать нужно было сейчас.
   Двадцать минут из отпущенного получаса истекли, но волновало меня сейчас не это. Зная характер моей жены, я понимал, что она вполне могла подрядиться к охранникам. Слишком уж предприимчивой она была по жизни. Да и азарт, который читался в Олиных глазах, когда она стреляла по тварям, лишь укреплял меня в тревожных мыслях. Так что, мне оставалось лишь молиться о том, что бы любимая, без особых роптаний отдала автомат какому-то дядьке, а сама дожидалась меня в безопасном нутре бетонной конструкции...
   Разрывая командные крики, короткими, чёткими очередями, застрекотал стоящий рядом со мной пулемет.
   - А, дети шайтана! - в перерывах между быстрой дробью рокочущих выстрелов, стрелок гневно кричал и матерился, вплетая в привычный, русский ненормативный лексикон, непонятные, явно иностранные слова, - Не лезьте к ней, твари!
   Я подошел к нему и, легко отодвинув второго в их паре, бойца, наклонившись над самым его ухом, прокричал:
   - Что там?
   Стрелок на секунду оторвал голову от своего оружия, и повернул ко мне чумазое лицо, от чего на его виске появилось зеленое пятно света, исходившего из ночного прицела. Он смерил меня тяжелым, испытующим взглядом и, причмокивая накопившейся во рту слюной, ответил:
   - Девка мелкая! Живая!
   - Да ну! - поразился я и, не особо церемонясь, впихнул свою голову между ним и НСПУ. Глаз не сразу привык к размытым, мельтешащим на фоне капель дождя, очертаниям зеленых предметов, но через пару секунд, я всё-таки различил силуэт ребенка.
   Совсем одна, без всякой защиты, она стояла рядом с машиной, на крыше которой, валялось разорванное тяжелыми пулями, тело твари. Мертвая туша, в последнем своём, безуспешном рывке, протянувшая длинную, мясистую лапу, в сторону ребенка, всё ещё заходилась в мелких, рефлекторных конвульсиях. В такт им, длинные пальцы, увенчанные острыми, загнутыми когтями, постоянно сжимались, раз за разом заставляя стоявшую рядом девчонку вздрагивать.. До неё было метров пятьдесят, так что, не смотря на искажающее, нечеткое изображение, я спокойно мог разглядеть эту картину.
   - Твою ж... - отпрянув от прицела, лихорадочно перебирая в голове варианты развития событий, я выругался, и принялся стаскивать с себя ремень автомата.
   Мне, вдруг, стало понятно, что если эта девчушка, волею судеб умудрившаяся выжить среди толпы палачей и града пуль, которые мы, не ведая, посылали в её сторону, сейчас погибнет - не видать нам спокойного сна до конца своих дней. Мне, во всяком случае - точно! Слишком многого, на фоне всех этих нелепых, бессмысленных смертей, к части которых, я сам, лишь пару минут назад, приложил руку, стоила теперь одна её невинная жизнь!
   Я отдал потрудившийся автомат, подающему ленты солдату, и стал перетаскивать со спины мой верный карабин, когда появившийся неведомо откуда, Нечаев, положил на моё плечо свою тяжеленную ладонь. Легко, словно игрушку, он развернул меня к себе в пол оборота и, вперившись в мои глаза своим холодным, лишенным всяких эмоций взглядом, гаркнул:
   - Ты чего это удумал, воин? Тебе жить надело?
   - Там девочка. Маленькая. Выжила! - сухо отчеканил я и, насторожившись от собственного спокойствия, прибавил тона, - Нельзя оставлять!
   Слов хватало только на отдельные, короткие фразы, ведь мозг был занят тем, что так и эдак, крутил сложившуюся ситуацию, каждый раз выдавая один единственный результат моих действий: если полезу в пробку - сложу голову ни за грош. Слишком много тварей рыскает между брошенными машинами. Слишком тяжело будет меня отсюда прикрывать. Девчонку не спасти - факт!
   - Тебя там порвут, ты в курсе? - странно, я то думал, что подполковник начнет орать, мол "Алле, воин! Ты вознесся, Рэмбо?!". А он нет, вон как спокойно всё и рассудительно.
   - А есть варианты? - я вопросительно глянул на него, и он, почесав забритую кожу на щеке, задумчиво сказал:
   - Можно БэТР подогнать...
   - Сверху? Прямо по машинам? Застопорим технику в пробке - потом ещё и её вытаскивать придется. Я пойду, Александр Олегович! - голос звучал так спокойно, словно я не прямо в лапы к сотням рыскающих между машинами тварей собирался лезть, а на вечерний променад по городу...
   - Ну, смотри! - он снова хлопнул меня по плечу и, хищно улыбнувшись своим, почти беззубым ртом, добавил, - Мы прикроем отсюда, если что, но сам понимаешь: там этих гадов... жене что-то передать?
   - Нет, спасибо! Я, как-нибудь, сам! - улыбнувшись в ответ, я рванул вниз флажок предохранителя, включил плотно сидящий в металлических креплениях фонарь и, легко перемахнув через нашу импровизированную преграду, пошел за девочкой.
   Не так-то просто было найти среди усеявших дорогу трупов, хоть одно свободное место, куда бы я мог поставить ногу. Так что, подошва моих ботинок, то и дело, скользила по грязной, кровящей массе, в которую превратились тела погибших людей и убитых нами тварей.
   В поисках движущихся, горбатых серых спин, луч тактического фонаря лихорадочно метался между брошенными машинами. Что-то темное и быстрое, промелькнуло передо мной, но, так и не попав в круг фонарного света, скрылось за ближайшим авто. Это нечто, задело покалеченную пулями машину, от чего та, словно протестуя против такого грубого обращения, протяжно заскрипела амортизаторами.
   "Ну, вот куда полез? Жить надоело? Руки же трясутся, ведь так? А знаешь от чего? Нет уж, дорогой, не от холода! От того, что страшно тебе, до усёру, а ты полез! И чего, спрашивается? Ты же знаешь, что не сможешь её спасти! Ты же видел, на что они способны! А сейчас, ты на их территории! Ты в их власти и они сделают с тобой всё, что захотят! И ты прекрасно знаешь, как это будет!"
   Какой-то странный, чужой голос, доносившийся откуда-то из уголков искалеченной головы, всё громче и громче взывал к моему страху. Каждое слово, каждый звук, порченой скрипкой резавший по нервам, заставлял тело трепыхаться, ошибаться в движениях, поскальзываться... меня постоянно тянуло оглянуться, что бы убедиться, что сзади кто-то есть, что бы понять: вот они, прикрывают! Я не один и меня защитят! Да вот только защита эта - мнимая! Единственная помощь, на которую я мог рассчитывать - такой же акт милосердия, какой мы оказывали умирающим беженцам...
   Я, буквально чувствовал, как набившийся в нутро страх, течёт по венам, пульсирует по телу и не прекращает будоражить мой ум. Снова и снова, перепуганное, метущееся сознание, рисовало слизкую, серую лапу, в сокрушительном ударе размалывающую мой затылок в мелкую кашицу мозга и раздробленных костей.
   "Да, именно! Именно так тебя будут рвать! А ты думал, тебе всегда так везти будет? Нет уж, друг мой, кончилась твоя удача! Ты даже понять не успеешь, как сдохнешь! Ты, и жена твоя следом! Потому что мы оба знаем, что она не пошла внутрь! Потому что мы оба знаем, что она всё ещё в опасности! А ты, имбицилл этакий, вместо того, что бы спасать свою любимую, поперся сюда!"
   Когда, до неподвижно стоявшей девочки, оставалось всего ничего, рукой подать, мой глаз зацепился за диковинную теперь картину: в одной из машин, старой, ржавой шестерке, оставшиеся целыми окна, были обильно окрашены красным цветом. Странные, мутные потеки жижи, местами просвечивающиеся светом моего фонаря, были неестественно ровны, будто дождь к ним совершенно не прикасался... будто кровь, которой хватило, что бы полностью залить окна, была вылита на них не сверху, а изнутри. Словно кто-то превратился прямо в машине и разодрал того, с кем ехал.
   "Ты видишь, на сколько, они быстры? Никто из попутчиков даже дверь открыть не успел! Ты понимаешь теперь, куда влез? Нет? Тогда загляни! Посмотри, с чем ты столкнешься, если немедленно не уберешься отсюда!"
   Мерно покачивающаяся на амортизаторах машина сковывала на себе мой взгляд и я, не осознавая, что делаю, силясь разглядеть нутро этого катафалка, приклонился чуть не к самому боковому окну. Вспыхнувшие внутри, еле пробивающиеся через кровавые разводы, до боли знакомые, желтые огоньки, заставили отшатнуться и, не удержав равновесия, зацепившись за что-то каблуком, я нелепо плюхнулся задом, прямо в мягкую массу, застилавшую дорожный асфальт.
   Ближняя ко мне дверь, тут же стала открываться, но я уперся в неё ногой. Это не помогло. Рвущаяся наружу тварь, так наподдала металлу дверцы, что меня оттолкнуло вместе с ней. Я почувствовал, что моё тело начинает проскальзывать по мокрому кровавому месиву, и пригнул подбородок к груди, когда спиной и подставленной шеей, впечатался в стоявшую за мной машину. Благо, расстояние было небольшое, так что у меня пока ещё была возможность ногой, сдерживать беснующегося за тонким машинным железом, палача.
   Будоражащий нервы голос вдруг сменился противным хрустом костей лежавших подо мной трупов и бешеного крика твари, лихорадочно силящейся просунуть свою лапу в узкий дверной проем, что бы достать до моей ноги. Каждое движение загнутых когтей по автомобильному металлу оставляло на нем длинные, вогнутые борозды. Сильные, ритмичные толчки под моей ногой, давали твари возможность всё дальше пропихивать громадную лапу, так что ещё пару секунд, и она дотянется до вожделенного мяса.
   Я понимал, что долго так удерживать этого урода просто не смогу. Выждав момент, когда тварь решит сделать очередной толчок с той стороны, немного отпустил дверь и со всей силы, на которую только был способен в данной ситуации, вперил подошву тяжелого ботинка в гнущийся металл дверцы. Раз, за тем ещё раз, и ещё. Я бил в дверь до тех пор, пока края её не окрасились красным от лопнувшей кожи твари, а изнутри машины не донесся бешенный рев. Может, мне только показалось, но теперь в нем проскользнули нотки боли и страха.
   Я снова уперся ногой в скользкий металл и попытался нашарить руками болтающийся на шее карабин. Рычание с той стороны двери стихло и тут же, размашистый удар, в дребезги раскрошил каленое стекло шестерки. Мне пришлось бросить подхваченную сайгу, что бы руками, прикрыть лицо от посыпавшихся на меня осколков. Резкая боль пронзила левую ногу, и я взвыл: когти второй лапы были до самого основания погружены в мою ногу ниже колена. Тело выгнулось, рефлекторно попыталось отдернуть раненную конечность от дверцы машины, но от этого стало только хуже: донесшийся до меня треск разрываемой ткани, моей мышечной ткани, просто вынес из меня остатки самообладания.
   Трясущиеся руки сами нашарили пластиковую рукоять карабина и, не прикладывая приклад к плечу, прямо на весу, я начал стрелять перед собой, в надежде, что осыпь картечи, сможет пробить железо и достать беснующуюся за ним тварь.
   Тяжелое тельце, несколько раз сильно трепыхнулось в руках, оглашая окрестности резкими, короткими хлопками. В дверце несчастного жигуля появилось четыре крупных пробоины, из которых тут же начала сочиться густая кровь, разбавляемая каплями моросящего дождя. Тянувшаяся ко мне лапа обмякла, и движение когтей в ноге прекратилось - тварь была мертва.
   Сдавленный крик сам вырвался из моей груди, когда я резко дернул раненную ногу вниз, что бы освободить её от мясницких крюков. Сверхновая звезда боли, застелила мои глаза сплошной пеленой слез, которые тут же, теплыми струйками покатись по моим щекам. Этот контраст температур между слезами и падающими на моё лицо, каплями дождя, оказался на столько разительным, что сознание, которое вознамерилось, было, меня покинуть, вдруг стало соображать лучше прежнего.
   О том, что кость в порванной ноге была цела - я понял по тому, что от падения, та не согнулась в неестественном для этого месте. "Значит ещё побарахтаемся!" - пронеслось в голове.
   Я нервно оглянулся по сторонам - пусто. Сидя, сменил магазин в карабине. Силясь подняться так, что бы не опираться на разодранную ногу, я, не глядя, попытался упереться рукой в землю. Но нечто мягкое, захрустевшее под тяжестью упертого на него веса, заставило отпрянуть. Это был нос. Я лежал на теле молодого парня, неестественно серого в желтом фонарном свете. "Тебе ещё повезло" - пробурчал мне тот самый, будоражащий нервы голос.
   - Нет, ну его! Хватит с меня этой войны! - в сердцах выкрикнул я и, кое-как поднявшись на колени, повернулся к, неподвижно стоящей неподалеку, девочке, - Эй, малая! Слышишь меня?
   В надежде расшевелить перепуганного до неподвижности ребенка, я старался придать голосу как можно больше смешливых интонаций, но получалось плохо. Не мудрено, что это совсем не действовало. Наверняка ведь, родители погибли прямо у неё на глазах. Или того хуже - бросили, как обузу.
   "Нет, такого не бывает! Не должно подобного случаться, иначе мы, на самом деле, заслужили всё это!"
   Издали, оттуда, где дорожное полотно, вмещавшее на себе всю эту кучу брошенного, бесполезного металла, сворачивало за крутую, скалистую гору, донесся крик. Один, за тем ещё один. Ещё и ещё. Эти, режущие уши, хриплые вопли, слились в одну, пугающе быстро, накатывающуюся на пробку лавину. Слишком близко...
   - Артур, это второй накат! Мы уходим! Хватай девчонку и мухой сюда! - раздалось из динамика, болтающейся в кармане, рации.
   Вывернувшись, посветил фонарем на ноги - из того места, где штанина горки была исполосована длинными бороздами, лилась густая, чёрная кровь. Не смотря на то, что голенище ботинка было крепко затянуто, тёплые струйки затекали под него, и я чувствовал, как размокают носки.
   "Ой, как хреново! Перебинтоваться некогда, да и твари не дадут разлеживаться... крови потеряю..."
   Упершись руками в капот машины, я встал на здоровую ногу. Раны на второй, тут же отозвались вспышкой резкой боли, но, разозлившись, я силой поставил её на землю. Старый как свет, знакомый с детства прием: "Больно? Сделай ещё больнее!" После такого может быть только два варианта: или потеряешь сознание, или, перегруженные болевыми импульсами нервы, просто перестанут работать и боль отступит.
   Перебросив за спину поставленный на предохранитель карабин, нелепо подтягивая правую ногу, я приковылял к ребенку и попытался взять её на руки. Куда там! Девочка была на столько напугана, что, по всей видимости, не видела разницы между мной и тварью. Она зашлась в нервной, буйной истерике, так что пришлось силой прижать её к себе. Плюшевый мишка - та самая игрушка, которую я не смог различить в зеленом свете НСПУ, вывалилась из маленьких ручонок и девочка потянулась за ним, но я не дал ей наклониться, напоровшись на ещё один всплеск истерического крика.
   Почувствовав, что более-менее уверенно могу держать её легкое тельце на руках, я развернулся и со всех ног, на сколько это было возможно, рванул обратно к заставе. Волна тварей была совсем близко, так что, краем глаза, я уже мог уловить приближающееся в темноте движение.
   Тело, тело... Вот, пустое место! Больную ногу туда, а здоровую - куда уж получится: слишком больно было ставать на покалеченную конечность...
   Притихшая, было, девчонка, снова завизжала и я, понимая, что твари теперь буквально дышат нам в затылок, пригнулся. Дрожащей рукой, я пытался прижать лицо ребенка к своему плечу и, нервным шепотом, трясущимся от вклинивающейся в него боли, так что сам себя еле слышал, приговаривал ей на ухо:
   - Не смотри! Я заберу тебя отсюда! Не смотри туда, этого нет! Это сон! Это плохой сон и скоро мы все проснемся! Это только сон!
   Пули, пронзительным свистом расчертившие воздух рядом с нами, заставили пригнуться ещё сильней, так что теперь я ковылял, согнувшись чуть не пополам.
   Слева что-то мелькнуло, и я отшатнулся. Нагнавшая нас тварь выпрыгнула на крышу машины, тут же напоролась на пулеметную очередь. Летящие на сверхзвуке пули, мигом сковырнули излишне прыткую зверюгу со сколькой крыши. Я не останавливался ни на секунду. Крик раненной твари снова взрезал по ушам.
   Всё. Баррикада. Девочку через ящики. Попытался перепрыгнуть сам, но, зацепившись больной ногой, кубарем повалился на спину. Кое-как поднялся и, снова подхватив невесомое, тёплое тельце, ничего не говоря подполковнику, побежал к бункеру. Нечаев лишь молча глянул на меня и помахал рукой: "Беги, мол, мы тут сами!"
   Сзади тут же донеслись частые, короткие очереди десятка стволов: твари шли прямо вслед за мной.
   Железные зеленые ворота, с растрескавшейся краской и большими, красными звездами, как пережиток былого могущества. Мокрый асфальт. Огромный, по своей площади, плац... картинки мелькали перед глазами, словно взбесившийся диафильм, который вот-вот погаснет вместе с моим сознанием.
   Запаленные, прокуренные легкие, нещадно сипели на каждый вдох, так что мне казалось, что вся та грязь, которую я методично, годами вбивал в своё тело вместе с сигаретным дымом, силилась сразу, одним большим комом, вырваться наружу. Меня тошнило. Только теперь, это был не тот тошнотный порыв, который вырывался из моего желудка каждый раз, когда я видел какую-нибудь из ряда вон выходящую картину. Это был сигнал. Сигнал моего организма о том, что потеря крови слишком большая, и я вот-вот отключусь.
   Слишком много. Шаг, ещё шаг. Набравший крови ботинок противно чавкал каждый раз, когда я наступал на раненную ногу. Боли больше не было, но и голова стала совсем ватная. Белая пелена всё плотнее закрывала мои глаза от остального мира...
   "Придавлю же ребенка!" - подумал я и, не в силах предпринять что-либо ещё, лишь провернулся на ноге так, что бы упасть не вперед, а на бок. Свободная рука сама поджала болтавшуюся голову девочки к груди, что бы, при падении, она не ударилась об асфальт. Я повалился наземь...
   - Не поднимайте его! - сквозь сумрачную пелену, донесся до меня знакомый женский голос, - Девочку заберите!
   Кто-то попытался вынуть маленькое, тёплое тельце из моих рук, но я лишь плотнее прижал девочку к себе.
   - Тих, тих, браток! Свои! Отпусти малую! Сейчас тебя перевяжут и тоже понесут в бомбоубежище! - тихим, умиротворяющим шепотом, приговаривал тот, кто уже освободил ребенка из моих объятий.
   - Помогите перевернуть! Вон, в том подсумке, у него есть жгут и ИПП, достаньте! Сейчас, милый, потерпи немного!
   "Боже, на сколько знакомый голос! И запах этот..."
   Прошлое лето... завтра день рождения Оли... я в модном парфюмерном магазине, который открылся лишь пару дней назад. То лето выдалось очень жарким, так что я, в коротких шортах, не доходящих и до колена, резиновых вьетнамках, да в потной майке, выгляжу в этом центре роскоши и благолепия, как помойный пес в дорогущем ресторане. Свежая, молодая продавщица консультант, одетая строго и со вкусом, явно смотрит на меня свысока, так что помимо неловкости, меня начинает разбирать какая-то детская обида.
   Я нервничаю, путаюсь в запахах... так что нормально выбрать то, что хочется, не получается. Приходится положиться на вкус этот рыжей дуры, которую уже успел возненавидеть, и заплатить бешенных денег за духи, так и не понравившиеся моей любимой.
   Нет, из свойственной ей тактичности, Оля не отказывается от них. Она, даже, несколько раз брызнула их себе на запястья и принюхалась, но по мимолетному, еле заметному выражению неудовольствия на её милом личике, я понимаю, что они ей не нравятся...
   Кто-то затягивает жгут на моем бедре... плотно так, что бы полностью перекрыть кровоток...
   Звук рвущейся прорезиненной ткани индивидуального перевязочного пакета... мягкие прикосновения к ранам на ноге, которые оставляют на них тугой след, скорее всего, из бинта и ватного валика...
   Несколько одиночных выстрелов и какие-то команды всё тем же приятным, но уже жестким, срывающимся, женским голосом:
   - Берите его! Берите же, говорю! Куда! Трусы!
   Снова пара одиночных...
   "Вояки то очередями стреляют..."
   Донесшаяся до меня догадка, взрывом возвращает меня на эту грешную землю.
   - Оля! - распахнутый глаз не видел ничего перед собой, лишь яркие вспышки где-то перед моими ногами, - Оля!
   Я приподнялся на локте, что бы увидеть свою любимую. Метрах в пяти от меня, она приняла классическую стойку для стрельбы с колена и не спеша, методично, стреляла в сторону бегущих к нам солдат. Они тащили на себе какую-то оружейную утварь: кто станок от пулемета, кто сам пулемет, кто патронные ящики... те из них, что бежали налегке, то и дело оборачивались, посылая назад пару тройку очередей, прикрывая тем самым остальных, и бросались дальше. Техники нигде видно не было, но гулкий стук басовитого КПВТ, доносился оттуда, где лишь пару минут назад, мы сдерживали натиск волны тварей.
   "Прикрывает отход, что ли? А в бомбоубежище он как добираться собирается?"
   Я подтянул к себе лежавший рядом карабин и, недовольно поморщившись - чудо восточной техники было начисто разбито при падении - пристроил его к плечу, оперев магазином в согнутое колено здоровой ноги.
   - Оля, надо уходить! Оля! - голос сорвался на хрип, но она, наконец, меня услышала. Вскочив на ноги, любимая бросилась ко мне...
   Откуда появилась та тварь - я не увидел. В тот момент, когда на очередном шаге, нога моей жены, словно осекшись, как-то странно подогнулась, я просто перевел светящуюся точку прицела чуть назад, так что бы не зацепить Олю, и нажал на спуск. Что-то взвизгнуло, совсем как свинья, когда ту забиваешь, и массивная тень шарахнулась в сторону.
   Она упала всего в метре от меня. Падала на руки, но упершийся магазином в асфальт автомат, сильно ударил её по ребрам, так что её тяжелый стон лезвием резанул по моему сердцу.
   Я перекатился к ней и, положив карабин наземь, не обращая внимания на, обжигающую тело, боль, закричал:
   - Оля! Ты жива, милая?! - крик снова перешел в хрип, и теперь мои голосовые связки, напрочь отказались работать.
   - Да, только нога болит, - простонала она, - он в бедро ударил! И ребра...
   - Сейчас, дорогая! Сейчас всё сделаю! - прохрипел я и, потянулся к её ноге. Пульсирующая, тёплая струя, ударившая в протянутую руку, ясно дала понять: бедренная артерия!
   Я выругался.
   - Что там? - слабый Олин голос. На столько слабый, что я испугался. Нелепые слезы снова начали заливать глаза.
   - Всё хорошо, милая! Секунду, сейчас всё сделаю!
   Извернулся, что бы достать до медицинского подсумка, пристроенного на разгрузке за подсумками для магазинов. Несколько секунд, предательски трясущаяся рука шарила в полупустой сумке, пока ко мне не дошло, что тот единственный жгут, который в ней лежал, сейчас обтянут вокруг моего бедра.
   Я оглянулся по сторонам: гулко бухая кирзовыми сапогами по мокрому асфальту, спасающие свои шкуры солдаты, уже пробегали мимо нас, и никто из них даже не повернулся в мою сторону.
   - Помогите!
   Никто не услышал мой хрип. Некому было слушать. Все вокруг были заняты спасением своих жизней, оружия, патронов... чего угодно, только не нас с Олей.
   "Хрен с ним! Она важнее!"
   Я потянул, пристегнутый на несколько защелок, резиновый жгут и почувствовал, как теплая, струя крови снова полилась из раны.
   "Плевать! Плевать, лишь бы она выкарабкалась!"
   Яркая вспышка в голове, тупое онемение затылка. Что-то ударило меня по лицу, прямо туда, где и так была раздутая скула. От удара такой мощи, я перевернулся на спину, приложившись затылком об асфальт. Липкая струйка крови, сразу же потекла от скулы и забралась в ухо.
   Я не сразу понял, что происходит: лишь когда глаз зацепился за раскрытую, уродливую пасть с несколькими длинными клыками, ко мне дошло, что за меня взялся палач.
   Шипящий крик сдавил барабанные перепонки так, что мне снова захотелось прижать руки к ушам. Опущенная на мою грудь, громадная лапа, заставила выпустить воздух - весь вес твари теперь был на моей груди, заставляя ребра мерзко потрескивать. Острые как бритва когти, медленно распарывали кожу прямо через анорак горки, и я бы закричал от боли, если бы в моих легких оставалось хоть немного воздуха.
   Немой страх притих, а мозг лихорадочно метался в поисках решения: сейчас тварь занесет правую лапу для удара и всё. В предвкушении собственной гибели, сердце испуганно заколотилось в груди, пытаясь быстрее прогнать, почти отсутствующую теперь, кровь.
   "Плевать на меня! У Оли такая порвана бедренная артерия - счёт идет на секунды!"
   Я вывернулся и в тот момент, когда зверь занес свою пугающую лапу в сокрушительном ударе, выставил здоровую ногу по направлению движения его бицепса. Согнутая в локте лапа уперлась в подошву ботинка и тварь недовольно закричала. Весь смрад его, обожравшейся человечины, пасти, мгновенно вызвал очередной приступ тошноты.
   Пока она бесновалась, пытаясь протолкнуть лапу прямо через мою ногу - ума на то, что бы сделать новый удар, ей, очевидно, не хватало - я вытащил из, пристегнутой к разгрузке кобуры, пистолет.
   Поднеся морду прямо к моим глазам, зверь снова зашелся в своём крике и, не долго думая, я вставил ПМ прямо в разинутую пасть.
   Два выстрела слились в один. Массивные челюсти рефлекторно сомкнулись на моей руке, начисто размалывая кости. Очередная вспышка боли разлилась по телу, но теперь это было не важно. Всем своим весом, мертвая тварь повалилась на меня, заливая лицо кровью из простреленной головы.
   "Всё. Это конец. Мне не выбраться. Слишком тяжело..."
   Отплевываясь от тёплой, солоноватой жижи, так и норовившей попасть мне в рот и ноздри, я повернул голову и увидел их: мои любимые, мёртвые, голубые глаза. В них не было ни одной искорки жизни. Я опоздал.
   Пальцы левой руки заскребли ногтями мо мокрому асфальту, стараясь дотянуться до волос жены, что бы в последний - теперь это слово не вызвало опаски - раз, прикоснуться к ней. Но мне не хватало всего пары сантиметров, так что обломанные, загибающиеся ногти, снова и снова тщетно вгрызались в землю.
   "Какая же ты красивая... даже сейчас... ну как же так?! Ведь почти добрались!"
   Сознание снова устремилось куда-то вдаль. Мой взгляд застелила молочная пелена.
   "Прости, любимая! Я не справился. Ну да ничего, мы простимся не на долго. Слишком много крови я потерял. Слишком уж противно, мне будет жить без тебя. Ты только подожди меня, ладно?"
  
  
   Часть вторая. Иуда.
  
   Глава 1. Тёмная ночь...
  
   1.
  
   Тёплый, приятный кофейный аромат, судорогой сводит голодный желудок. Я стою у старой плиты, с медной туркой в руке, и колдую над нашим с Олей завтраком. Странная у нас кухня: оранжевые обои с большими, яркими подсолнухами, оранжевый же, неумело выкрашенный масляной краской холодильник, предмет вечных потех наших гостей, и несколько кухонных шкафчиков, с тёмными стеклами в дверцах. В одном из них - обиженное отражение моей любимой. Сидит в шелковом, полупрозрачном халатике, стараясь всем видом своей надутой моськи дать мне понять, как сильно я не прав.
   Ей невдомек, что эта неуклюжая фотография её заспанного личика, сделанная наспех, из подтяжка и, в последствии, ставшая причиной нашей ссоры, и есть тот самый островок счастья, с помощью которого я спасаюсь от всего остального мира. Среди всей этой подлости, грязи и обмана, который окружает меня на работе, очень важно иметь такую вот отдушину, лишь мельком глянув на которую, можно забыть про всё и начать просто улыбаться...
   Что бы разрядить обстановку, словно оправдываясь, я начинаю картинно и, как-то глупо шутить, пританцовывая у закипающего кофе. Она не выдерживает и улыбается. Думает, что я не вижу - голос всё такой же строгий, но серое отражение в дверце шкафа ясно показывает мне, что я прощен. Не умеет Оля долго злиться, а я и рад этому.
   Выключаю плиту, разливаю божественный напиток в две маленьких фарфоровых чашечки и, несу их к столу. Присаживаюсь на корточки перед женой и, закрыв глаза, прямо через краюшек тонкой ткани халатика, целую её бархатную коленку. Немного дернувшись, она кладет на мой бритый затылок свою теплую ладошку, и я умираю от счастья. Весь мир заключен в нежности этого прикосновения, так что всё остальное кажется просто ничтожным. Вот оно: истинное, живое счастье, разливающееся по телу откуда-то из-под сердца. Оно рождается там каждый раз, когда я прикасаюсь, вижу, или хотя бы просто вспоминаю о своей жене, так что мне остаётся только наслаждаться этим.
   Но что-то мешает. Какой-то тихий, еле слышный, но до боли ритмичный цокот.
   - Что это? - я заглянул в заспанное личико моей любимой.
   - Тебя зовут. Спокойно, с умильной ухмылкой отвечает она.
   Я чувствую, как что-то невидимое трясет моё левое плечо и, не понимая, что происходит, заранее готовлюсь опротестовать такое наглое вмешательство в мою личную жизнь. Я не хочу отсюда уходить!
   - Артур! Артур! - грубый, осипший мужской голос пытается вырвать меня из этой, невероятно приятной действительности. Чёткие очертания моей кухни расплываются. Яркий оранжевый цвет становится каким-то тусклым, пол начинает уходить из-под ног...
   - Я не хочу уходить! Милая моя, хорошая! Я останусь! - в бессильной злобе кричу я, но Оля, всё так же спокойно улыбаясь, кладет свои нежные ладошки мне на плечи.
   - Иди. Ты им нужен. Я подожду!
   Всё пропало. Больше нет ничего, и только её улыбающаяся моська, всё ещё стоит перед глазами...
   Темнота и сырость. Мысль о том, что это был всего лишь сон - промораживает моё нутро лучше любого зимнего ветра. В попытке вернуться обратно, что бы ещё хоть секунду погреться от тепла моей любимой, я тщетно зажмуриваю свой единственный рабочий глаз. Бесполезно. Время ушло и теперь, когда ясность сознания, окончательно вытеснила приятную затуманенность, мне осталось только злобно оглянуться по сторонам.
   Темноту вокруг, нарушал лишь мигающий красный огонек от прокручивающейся лампы над входом в кубрик. Именно она - сигнал тревоги - издавала эти гадкие щелчки, слышанные мною во сне. Свет от неё, единственный, кстати, который не слепил в темноте, представил нависший надо мной силуэт, коренастой, невысокой фигуры. Это был мой помощник, Алли - тот самый пулеметчик, на пару с которым мы когда-то спасали маленькую девочку. Он всё ещё тряс меня за плечо.
   - Ну, чего тебе? - тяжелым рывком, я сел, опершись о бетонную стену позади моего лежака, и тут же отпрянул - слишком холодной и сырой та оказалась.
   - В столовке кто-то обратился. СБшники нас вызывают.
   - Что, сами никак? - я усмехнулся безалаберности службы безопасности бомбоубежища - кучки дармоедов, которые, кроме обвинений живущих здесь людей, в мелких кражах, ничего толкового сделать не могли.
   - Нет! - сокрушенно помотал лысой головой мой зам, - Там их ребят уже четверо легло.
   - Ясно. Тварь одна, говоришь? - я глянул на светящиеся стрелки наручных часов: два часа! Всего два часа от отбоя! Ну, чего не спится то? Хотя, рассуждая здраво, оно и к лучшему: случись это после подъёма - жертв было бы на много больше!
   - Да. Всех подымать?
   - Нет, четверых. Кого - сам смотри.
   Нашаривая в темноте ствол, стоявшего у изголовья лежака, АКМа, я мысленно прикидывал, правильно ли рассудил, когда сказал что всех будить не нужно. Столовая на втором ярусе. Коридоры там узкие, так что больше чем по двое не пройдешь. Втроем - уже сложно. Сам зал нашего общепита большой, но если дело дойдёт до кухни... с тварями дела всегда, почему-то доходят до узких, тёмных помещений, где дистанция боя плавно перетекает из ближней, в рукопашную...
   Да, всё верно. Две полноценных тройки, или, что вероятнее, три двойки - вполне достаточно, что бы убить эту мразь, избегая при этом излишнего риска для своих людей. Блин, опять эти узкие пространства...
   - Алли! - хриплым шепотом окликнул я своего зама, который как раз тормошил Сквирта - одного из самых толковых бойцов моей группы. Тот вяло отмахивался, бурча что-то себе под нос.
   - Что? - послышалось в ответ.
   - По гранате на бойца. РГД бери.
   - Но Нечаев же, - заспешил возразить против такого решения Алли, но я не дал ему закончить:
   - Знаю, что подпол запретил. Под мою ответственность! - и уже шепотом, для себя, добавил, - Ваши жизни дороже!
   Два месяца назад, в такую же, ничем особым не примечательную ночь, какой-то престарелый мужичек, так же обратился, прямо в бойлерной. Потом поговаривали, что во время первой волны, он потерял двоих детей, так что то, что он продержался эти шесть лет - чудо!
   Помещение там было совсем маленькое: отсыревшие бетонные стены, буквально нависали над огромными насосными установками и таким же, циклопическим титаном. Переплетенные паутины железных и пластиковых труб, расположенных в абсолютно хаотическом порядке, создавали все условия для новообратившегося палача. Вот и не нашлось самоубийцы, который рискнул бы войти внутрь.
   После нескольких тщетных попыток выманить тварь в коридор, решение забросить внутрь пару гранат, пришло как-то само собой. Так и поступили. Не учли лишь того, что две чугунные тушки Ф-1, вполне способны разворотить не только лоснящееся тело твари, но и обе насосные установки.
   Два дня без воды - это было что-то! Запах людского пота, с таким трудом заменяемый свежим воздухом, с помощью воздушных фильтров, да вонь из несмываемых туалетов, в которые гадило без малого две тысячи человек, просто сражали наповал. Нечаев был зол, хуже собаки, так что мне приходилось выслушивать его гневные речи каждый раз, когда я представал пред его начальственные очи. Да и все вокруг, прекрасно понимали, чья вина в том, что им приходится дышать этим смрадом. Тогда, в озлобленных взглядах вокруг нас, вполне отчетливо читалась кровь и, мне казалось, что если бы не страх, который люди испытывают перед бойцами штурмгрупп, одну из которых я, собственно и возглавляю, дело вполне могло бы кончиться линчеванием.
   Но всё бы ничего, да вот сразу после этого, вышел приказ "о пресечении и недопущении подрыва взрывчатых веществ (включая гранаты и минные изделия), внутри бомбоубежища". И теперь, когда дело доходит до реальной драки, и старая тактика "в помещение заходят двое: граната, потом ты", вполне могла бы помочь избежать лишних жертв, я был связан по рукам и ногам этим нелепым приказом.
   "Плевать! Ребята дороже! А от этих бюрократов как-то уж отмашусь!" - подумал я и стал натягивать холодные, влажные штаны.
   Туго затянутое, высокое голенище моих потрепанных ботинок, сдавило старые раны на ноге, и те снова принялись за привычную, ноющую боль. Вторя им, про себя тут же напомнили переломанные кости в правой руке. Всё никак не могут нормально зажить в этой сырости...
   Два полных магазина в набедренный карман, третий в автомате. Сильно сомневаюсь, что придется использовать больше. Несколько раз, нажав на прорезиненную кнопку фонаря, наглухо прикрученного в самодельные крепления на деревянном цевье АКМа, навинтил на его торец красный светофильтр. Нечего слепить людей.
   Четыре таких же красных вспышки, почти одновременно возникших в разных уголках нашего кубрика, оповестили меня о том, что ребята готовы. Я поднялся с лежака и, немного пошатываясь - холодное, не размятое тело, в упор не хотело нормально работать, осмотрелся вдоль стены с лежаками и, в мигающем свете сигнальной лампы, отыскал Алли. Присев на корточки, тот наклонился над верхним ящиком с гранатами и, по всей видимости, вкручивал запалы в металлические шарики...
  
   - Что на кухне? - маленькая, румяная пухлая женщина, которую, по моей просьбе, притащили сюда безопасники, как-то неуловимо напоминала мне те самые пончики, которыми, моя бабушка чествовала меня в далеком детстве. Она явно была напугана. Но страх этот был обращен не к твари, притаившейся где-то в столовой, и ни к самой ситуации, а ко мне лично. Её толстая ряшка, трусила подкожным жирком каждый раз, когда я заставлял эту дамочку смотреть мне в глаза.
   - Ну, что-что... длинный стол-тумба по центру, пара электрических плит, умывальники, вытяжки. Всё! - писклявый голосок эхом отдавался в узком бетонном коридоре, наполненном моими людьми и бездарями из службы безопасности, - Ну и дверь в холодильник! Ты что, не был там никогда?
   - Дверь на ключ заперта? - я игнорировал её вопросы - время поджимало, а идти так, без минимальной предварительной разведки, было нельзя. СБшники так сегодня уже сунулись...
   - Дверь под ключ, да! Тётя Люда лично следила! - энергично закивала она, - Там же всё мясо, да оставшиеся овощи.
   - А кто дежурил сегодня?
   - Так она и дежурила! - в подтверждение своих слов, перепуганная женщина несколько раз мотнула всеми тремя подбородками, от чего те противно затряслись.
   Сзади раздалось довольное ржание, и чей-то незнакомый голос пробасил:
   - Обратилась таки, грымза!
   Я обернулся и кивнул Алли. Ничего не спрашивая, тот быстро ухватил заржавшего безопасника за шиворот, и выволок из сгрудившейся толпы. Парень что-то удивленно выкрикнул, заматерился и попытался оправдываться... весь этот словесный мусор, закончился одним сухим хлопком - Алли, в привычной для него, манере, коротким тычком, залепил парню по печени. Тот медленно согнулся и упал на колени, попутно загадив пол собственной рвотой.
   Я обернулся обратно и, собирался, было, ещё что-то спросить у работницы нашего общепита, но осекся: она закрыла толстыми, короткими ладошками свою ряшку, и неслышно всхлипывала.
   - Ладно, я понял. Ребят, разбирайте гранаты и пошли!
   - Эээээ... - начальник смены службы безопасности, чьё вытянутое лицо явно не было обезображено излишним интеллектом, попытался заспорить, но я в упор глянул в его мутные глаза, и он запнулся.
   - Рот закрой! - тем самым шипящим хрипом, которого так боялись люди вокруг, сказал я, - Вы своё уже сделали. Двух людей со мной пошлешь, только что бы не из самых пугливых!
   - За чем? - ошарашено спросил тот.
   Знаю я таких людей: сначала решит поиграть в великого полководца и пошлет на смерть ни в чём неповинных ребят. Те, естественно, погибнут и, когда он поймет, что обосрался - дальше некуда, позовет на помощь "злобных спецов" из второй штурмгруппы. При этом, стараясь выровнять собственное положение, он будет всячески следить за выполнением приказов вышестоящего начальства и, в обязательном порядке, настучит о любых нарушениях.
   - Говно за тобой подбирать будут!
   - Да как ты...
   Всё. Я изначально был готов разорвать этого плешивого урода, натворившего беды, но, зная манеру таких людей, стучать по поводу и без, сдерживался. Сейчас же, он сам напросился. По всем правилам, с момента прибытия штурмгруппы на место обращения, руководство дальнейшими действиями, переходит непосредственно к её командиру. Любое неподчинение я, как ответственное лицо, имею право пресекать теми способами, которые в данный момент кажутся мне целесообразными. Вплоть до расстрела, кстати...
   Левая рука сама метнулась в пах нерадивого начальника смены. Этому очень поспособствовал его чрезмерно высокий рост: мне, стоявшему почти вплотную, нужно было лишь поднять растопыренную ладонь. Скуля, как побитая псина, он сполз по стеночке, перекручивая на себе и без того плохо сидящую форму.
   - Ещё возражения? - своим единственным зрячим глазом, я удовлетворенно оглядел перепуганных СБшников: о неподчинении и речи быть не могло.
   Улыбаясь во весь свой белозубый рот, ко мне подошел Алли, и протянул зеленую тушку гранаты. Я молча сунул её в карман брюк, и скомандовал:
   - Идем тремя двойками. Сквирт со мной - вдоль правой стены. Группа раз. Алли и Рыжий - левой. Группа два. Вы, двое, - пришлось ткнуть пальцем в грудь одного из близнецов, которые в пол голоса, переговаривались между собой, - идете замыкающими, в прикрытии. Группа три. За одно, проконтролируете, что бы безопасники на линию огня не лезли...
   Я злобно глянул на вышедших вперед, двух ребят, одетых в привычную для охранки, чёрную форму, и, специально для того, что бы те сдуру не ломанулись под стволы, добавил:
   - ... пока я не прикажу обратное!
   Эффект был просто потрясающий: легковерные олухи сразу как-то скорчились, побелели, и таращились на меня широко распахнутыми глазами. Уж не знаю, что заставило их поверить моим словам: сопровождавшая меня, дурная слава, или маска абсолютной серьёзности, которую я, с таким трудом, нагонял на своё лицо, но парни, что называется, прочувствовали. "Теперь точно не полезут!" - заключил я про себя, и скомандовал остальным:
   - Девку, и вот это вот, - моя рука, придерживающая под магазин железное тело автомата, указала на, корчащуюся под стеной, массу, - убрать! Занимаете позиции на лестнице и, если через пол часа, нас нет - вызываете первую или вторую бригаду поддержки. Пусть зачищают всё, к такой-то матери!
   - Есть! - как-то вяло и не впопад пробурчали чёрные кителя и потащились назад по коридору. Туда, где им было велено ждать.
   - С богом, ребят! Двинули! - в пол голоса прохрипел я и, пристроив деревянный приклад АКМа к левому плечу, пошел вперед...
   Пока шли по коридору - всё было нормально. Тварь наверняка дожидалась своего часа в столовой, а, если быть точным - в кухне. Там, наше преимущество в дистанции, скрадывалось конструкцией самой постройки, так что у неё был хороший шанс отхватить ещё парочку голов. Но и сам обеденный зал, проверить придется...
   Я несколько раз шаркнул плечом по стенке и штукатурка, покрытая странной, сине-зеленой краской, с шелестом осыпалась наземь. Сквирт, который, шел сзади меня, прошептал:
   - Скоро всё совсем развалится от этой сырости!
   - Точно! - таким же шепотом ответил ему Рыжий, который двигался слева от нас, сразу за Алли. Тот внимательно вглядывался в чернеющий впереди, дверной проём столовой. В красном свете ночного коридорного освещения, эта мгла казалась мне воротами во что-то неизведанное, пугающее тем, что могло оказаться сразу ними. Хотя, я то точно знал, что нас там ждет...
   - Внимание! Включаем фонари! - прохрипел я и, с хрустом, утопил прорезиненную кнопку.
   Входные, двустворчатые двери, были посажены на такие же завесы, которые, раньше, можно было увидеть в разнообразных вестернах при входе в очередной салун, где главный герой, и устраивал все самые крутые разборки.
   В норме, они просто были закрыты в одном положении, но открывались и в одну, и в другую сторону. Сейчас же, они были приоткрыты: закрыться им мешал труп одного из СБшников, чьи ноги были вытянуты к нам.
   Вся нижняя часть обеих створок, была заляпана свежими разводами крови, из которых всё ещё стекали мелкие потеки.
   - Группы раз, два, на месте. Прикрываем! Группа три - сопроводить СБшников до двери и помочь вытащить труп! Когда справятся - держать двери!
   Я, молча, наблюдал за входом в столовую, и в тот момент, когда братья - близнецы дотолкали упирающихся, перепуганных безопасников, до нелепо валяющегося трупа, мне стало не по себе: если тварь спряталась сразу за входом - мои ребята, скорее всего, попадут под раздачу. Это была одна из тех патовых ситуаций, когда мы не могли толком прикрыть бойцов нашей группы, без риска для их собственной жизни, но сделать что-либо ещё, просто не было возможности. Сейчас, всё зависело только от реакции и вышколки этих двух парней.
   - Куда дергаете? - зло рыкнул один из братьев на СБшников, которые уже вознамерились тащить труп, - Берите за ноги! Мы двери приоткроем - тогда тащите!
   Разойдясь в стороны, мои бойцы немного довернули автоматы и синхронно, с помощью мушек на стволах, слегка оттолкнули двери, подсвечивая внутрь фонарями. В тот же момент, один из братьев, скомандовал:
   - Тащи!
   Безопасники дернули на себя ноги трупа и, не рассчитав его вес, повалились наземь: от мертвеца только и осталось, что ноги с куском торса, да вереница тянущихся следом, осклизлых кишок. Растревоженное месиво, сразу наполнило коридор приторной, удушливой вонью.
   Одного из СБшников тут же вытошнило. Второй, как-то странно попятился и начал неумело креститься - обычная реакция для тех, кто чуть не впервые сталкивался с подобным. Я мельком глянул на Алли - его чумазое лицо не выражало ни одной эмоции. Как всегда, железные нервы...
   Продолжая свою работу, бойцы третьей пары нашей группы, синхронно отскочили назад и, отпустив своё оружие, потянули двери на себя. Под действием освобожденных пружин петель, те, по инерции, открылись в нашу сторону, так что моим ребятам оставалось лишь подхватить их.
   Красные лучи наших фонарей зашарили в пустоте столовой, высвечивая массу столов с лавками, да стойку, из-за которой подавалась еда.
   - Группа три - держите двери! Группы раз, два - двигаемся!
   Гуськом, что бы не сбивать прицелы, мы зашли в столовую. По всей видимости, мой напарник здорово поскользнулся на луже крови, оставленной трупом, так что сзади послышался приглушенный матерный окрик. Почти весь пол перед нами, был загажен потеками густой жижи, и становилось понятно: тварь здорово повеселилась.
   Когда мы со Сквиртом, остановились сразу за дверью, я, придерживая одной рукой, направленный в сторону стойки автомат, второй подал знак Алли.
   "Проверь зал по часовой, мы держим дверь на кухню".
   Кивнув, мой зам, увлекая за собой Рыжего, аккуратно двинулся между рядами широких столешниц, накрытых старыми, полиэтиленовыми клеенками. Они быстро шарили стволами вверх-вниз, опасаясь того, что тварь могла притаиться где-то на рифленом потолке. Ну что ж, такие случаи отнюдь не были редкостью: когда такая вот бестия, внезапно падала на головы идущих ребят. Это, почти всегда, означало мгновенную смерть: под тяжестью палача, шейные позвонки сами ломались и, даже если те, кто прикрывал этого бойца, сумеют вовремя согнать тварь с тела - спасти его уже невозможно...
   Я не смотрел на них - всё моё внимание было приковано к приоткрытой двери на кухню, расположенной сразу за железной стойкой. То ли от сквозняков, гуляющих по коридорам нашего прибежища, то ли по своей собственной воле, она, еле заметно, колыхалась, издавая мерзкий, звенящий скрип. Нервы натянулись не хуже гитарной струны и по моему, покрытому испариной, лбу пробежала струйка тёплого пота, которая тут же попыталась попасть в глаз...
   - Пс! - тихо окликнул меня Алли.
   Я повернулся к нему и он, высвечивая что-то между столами в дальнем конце зала, показал два пальца. Затем, махнув лучом фонаря на потолок, высветил сорванную, пластиковую плитку. От неё, вперемешку с какими-то проводами и сыплющейся штукатуркой, свисали вырванные лапти, которые, судя по всему, выбили пули, пущенные из автоматов СБшников. Несколько десятков дыр, расчертили потолок и стену, будто человек стрелял в стремительно снижающуюся тварь. Я снова посмотрел на своего зама, и он показал жест, который должен был означать: "Сверху напали!"
   Ясно, ещё два трупа. Пострадали ребята из-за того, что, не будучи достаточно подготовленными, стали выполнять приказ того плешивого дурня.
   "Мало, мало я ему дал..." - подумалось мне, и на меня снова начала накатывать бессильная злоба.
   Вместе с тем куском, что вытащили из дверного проёма - три трупа. Остался чётвертый.
   В полной тишине, которую нарушало лишь сопение стоявшего сзади Сквирта, нос у парня пыл начисто переломан, вдруг раздался стук. Он послышался откуда-то из кухни - в этом сомнений не было - и, больше всего, напоминал звон упавшей кастрюли. Ледяная волна снова прокатилась по позвоночнику, но я сразу попытался задавить её.
   "Расслабься и не нервничай! Тварь на кухне - ты этого ждал, так что теперь остаётся только отработать по готовой схеме..."
   Поднял руку и, не глядя, поманил к себе близнецов, которые всё ещё держали входные двери. Один из них тут же материализовался за моим плечом и прошептал мне прямо в ухо:
   - СБшники совсем обделались. Идти сюда не хотят ни в какую. Мы их отправили на лестницу, всё равно толку нет.
   - Не важно. Вы с братом, возьмите по две гранаты и аккуратно подходите к двери, - показывая ему, какую конкретно дверь я имею ввиду, ткнул стволом автомата за железную стойку, - Только не подставляйтесь! Как дам команду - забрасываете внутрь, и сразу уходите с линии огня! Смотрите только, там, перпендикулярно входу, длинная столешница стоит, так что одну гранату бросаете ближе, вторую дальше.
   Залез одной рукой в карман и выудил оттуда круглую тушку. Отдал близнецу, после чего, скомандовал Сквирту сделать то же самое. Тот послушно повторил мои движения.
   - Есть! - всё так же, прошептал мне в ухо близнец, и они с братом, потекли к двери. Именно потекли: движения их были, на столько мягкими и пластичными, что я, невольно, залюбовался.
   Увлекая за собой Сквирта, я прошел тем же путем, какой лишь секунды назад проделали Алли с Рыжим. На пол дороги, мы остановились и, отпустив АКМ, болтаться на ремне, я жестами показал, смотревшему на меня, заму: "Переворачиваем столы!"
   Оба вторых номера наших двоек крыли спины, так что мы могли свободно общаться. Он кивнул и, ухватившись рукой за край тяжелой столешницы, подсек ногой металлическую стойку. Та собиралась звонко свалиться на пол, но, в последний момент, Алли подхватил её и мягко, почти беззвучно, опустил. Стол оказался на боку, представив ему прекрасное прикрытие от будущих лёгких осколков.
   Именно лёгких: граната РГД-5, в отличии от своего, печально известного сородича, одета не в чугунную рубашку, а в алюминиевую. Соответственно, и осколки получаются лёгкие - такие, что опасны они исключительно для тонких, мягких тканей.
   Я повторил со, стоящим перед нами столом, те же манипуляции, что только что делал Алли. Когда все бойцы были прикрыты тяжелыми, деревянными столешницами, а цевья автоматов упирались в их края, я махнул рукой двум изготовившимся у кухонной двери, братьям. Каждый из них, держал в руках по две гранаты, продев большие пальцы одной руки, в кольцо противоположной.
   Они синхронно рванули руки в стороны, и, размахнувшись, бросили смертоносный груз в кухню, тут же пригибаясь вдоль стен и прижимая руки к ушам. Раздалось несколько коротких, сдавленных хлопков гранатных запалов и, спрятавшись за столешницей, я стал считать.
   - Секунда... две... три...
   Четыре оглушительных взрыва в замкнутом пространстве - это что-то. Сколько раз уже подрывали в помещениях разнообразные взрывчатые изделия - всё равно каждый раз вздрагиваю...
   Несколько осколков, со свистом пролетели над нашими головами, а один, застрял с обратной стороны столешницы, заставляя тело вжаться чуть не в самый пол.
   Последовавшую за взрывами, оглушающую тишину разорвал бешеный крик притаившейся в кухне, твари. Обе прятавшиеся за столами двойки, синхронно вскочили, высвечивая красными лучами своих фонарей, чёрное нутро кухни. Раненная, контуженая тварь, ничего не соображая, бросилась в сторону выхода, но вместо того, что бы выскочить в зал, с оглушительным грохотом, влепилась своим широким черепом прямо в дверцу электрической плиты. От удара такой силы, стекло в ней треснуло и осыпалось на пол, а тварь завалилась на бок и заскребла лапами.
   - Огонь! - закричал я, что было мочи.
   Разбрасывая горячие гильзы, автоматы, с завидным упорством выплевывали пули в сторону твари. Тяжелое тело АКМа, сильно долбило в левое плечо, и, буквально, старалось выпрыгнуть из рук. Пришлось сжать его так, что мышцы чуть не свела судорога.
   Попадающие в тело пули, выбивали из него мелкие кровавые фонтанчики. Зверь задергался, как ужаленный, приподнялся, попробовал рвануться в сторону, но пробитые лапы подогнулись и, снова повалившись на пол, он завыл. Этот, леденящий душу вой, был слышен даже через заполошный треск автоматных очередей, так что сердце снова заколотило свою привычную, адреналиновую трель...
   Когда, почти одновременно, наш огонь смолк, я скомандовал сменить магазины.
   - Все на местах! Алли, контроль!
   Страхуя друг друга, мы оба пошли к двери на кухню. В красном фонарном свете, пробоины в массивном, лоснящемся теле, казались какими-то нереальными. Они перетекали друг в друга, образовывая большие, рваные дыры, из которых, густыми потеками, лилась кровь, вперемешку с кусками ткани и осколками костей. Мелко и часто подрагивая всем телом, тварь всё ещё скребла загнутыми когтями по узорчатой плитке пола: она то ли была ещё жива, то ли заходилась в предсмертной агонии...
   Я вскинул автомат и, спокойно прицелившись, послал единственную пулю туда, где массивный череп, уходил в сочленение с шейными позвонками. Громадное тело, в последний раз дернулось и, вытянувшись как от удара током, обмякло. Всё. Теперь - всё!
   Мой взгляд снова притянули завораживающие, желтые огоньки мертвых глаз. Даже после смерти, в них читалось столько ненависти и желания убивать, что меня передернуло...
   Я осмотрелся: один из братьев близнецов, так неосмотрительно спрятавшийся за приоткрытой кухонной дверью, обитой светлой, листовой сталью, лежал ничком и тихо постанывал.
   - Чего с ним?
   - Да дверью ударило! Не страшно, оклемается! - ответил сидевший рядом братец и стал подымать раненного.
   - Тащи сразу к Доку! Мало ли, может перелом какой.
   - Хорошо!
   - Алли, Сквирт! Досмотреть кухню. По результатам - доложитесь! - мой зам лишь кивнул и, скакнув через порванный труп твари, бросился за кухонную дверь.
   - Рыжий! Со мной, на выход...
   Мы стояли у входа в столовую и курили. Рыжий был единственным бойцом в группе, который, так же как и я, испытывал эту пагубную зависимость, так что, как только вышли - он протянул мне открытую пачку Мальборо. Я почти любил его в этот момент - это были те самые сигареты, которые я курил ещё до начала.
   Привалившись спиной к стене, подкурил и глубоко затянулся. Правая рука, как обычно после того, как её хозяин переживет очередную драку, зашлась мелкой, неконтролируемой дрожью, но я поспешил спрятать её в карман: не хватало ещё, что бы ребята это видели. От внеочередной дозы никотина, голову мягко повело, и расслабленное тело еле удерживалось на ногах...
   "Ты снова жив. Ты этого не хочешь и, именно по этому, тебе так легко дается возможность выжить..."
   - Командир, за гранаты то нам влетит... - выпуская дым в потолок, философски заметил мой подчиненный.
   Я окинул его умиротворенным взглядом: ярко-рыжие волосы, веснушчатое лицо, зеленые глаза с хитрым прищуром... не зря ему такую кличку навесили...
   - Не нам, а мне! - недовольно прохрипел я, - Ты прекрасно знаешь, что вас, под молотки никто не подставит.
   Я выделил голосом слово "вас", и Рыжий сразу как-то сник. Сделав виноватую физиономию, он сказал:
   - Да, извини, забылся я чего-то. Нервы...
   Блаженно затягиваясь, я смотрел вслед уходящим по коридору близнецам: один из них, вел под руки второго. Раненный странно приволакивал ноги и матерился в пол голоса - парня здорово приложило...
   Они, то и дело, цепляли осыпающуюся штукатурку, покрытую червоточинами чёрного, расползающегося грибка. С этой падалью невозможно бороться: пока в БУ будет так сыро - ничего сделать нельзя. Он покрывал собой всё: от потрескавшегося, бетонного пола, эта зараза разрасталась по стенам и аркам перекрытий, и размножалась на потолке, периодически норовя закрыть собой свет дневных, ртутных ламп. Он врастал в микроскопические поры бетона, плодился, делая тот неустойчивым и зыбким, так что уже не один раз, куски застывшего цемента, падали на головы людям.
   Сырость убивала. Ярким примером тому, был бич нашего убежища - четвертый, нижний ярус. Он был поделен на три жилых части. Три ссылки, лишь в одной из которых люди, в какой-то мере, заслужили изоляцию. Первый отсек, отводился для бедняг, которые заболели открытой формой туберкулёза. Второй - служил карантинным боксом для таких же больных, но в стадии ремиссии. Как только, забитая противотуберкулезными антибиотиками, болезнь, переходила в закрытую форму, после тщательной промывки и дезинфекции, их выпускали на верхние ярусы, что бы они могли работать. Слишком дорогим и редким, стал человеческий ресурс для того, что бы давать искалеченным от химиотерапии людям, почти оглохшим, с больной печенью и чахоточным придыханием, тихо отлеживаться и ждать своего последнего часа. Их боялись. Боялись на столько, что даже обязали пришивать к рукавам одежды, нашивки из белой ткани, в форме заглавной литеры "Т" - туберкулёз. От них сторонились, как от чумных, по этому и работы им доставались, как правило, самые опасные и тяжелые, вроде изготовления детонаторов к аммоналовым шашкам, начиненным сотней поражающих элементов...
   Вопрос переселения больных туберкулёзом на четвертый ярус, решался очень долго. С одной стороны, это самый сырой этаж бомбоубежища, и поместить их туда - означало только лишь добить. С другой - вентиляция в БУ устроена таким образом, что воздух прогонялся сверху вниз, по этому оставив их на одном из верхних этажей - имелась реальная возможность разнести бациллу по нижним этажам и, заразить всех остальных жителей. Вот и, как всегда бывает в таких случаях, дело решили в пользу здоровых, обрекая больных на тяжелую, мучительно долгую, смерть. Ни нормальной кормежки, ни людских условий существования... только горсти убивающих таблеток, наглые рожи тупых охранников, и сострадание единственного врача...
   Третий отсек... какое-то время, считалось, что люди превращаются в тварей тогда, когда сходят с ума. Я никогда не придерживался такой точки зрения - слишком много этих уродов пришлось повидать, что бы так обманываться. Через год, выяснилось, что эта гипотеза несостоятельна. Сначала один случай помешательства, за тем другой, третий... люди и так были, до панического ужаса, напуганы тем, что, засыпая рядом с обычным человеком, можно проснуться оттого, что какая-то тварь рвет тебя на части. А тут, ещё и психи эти, приманьяченные...
   Вот тогда и приняли решение создать тот самый, третий отсек - карцер... или дурдом, называйте, как хотите...
   - Короче, четвертый СБшник на полу, по кускам валяется, - прервал плавное течение мысли, вышедший из столовой Алли. За ним тянулись кровавые следы протектора ботинок, так что я сразу представил себе, что там творится, - Но это не проблема.
   - В чём проблема? - спросил я.
   - Гранаты проводку повредили. Да и плиты работать начнут не раньше, чем их починят. Так что, если сейчас людей не поднимем - БУ остается без завтрака.
   - Да, хреново! - передо мной снова встала раскрасневшаяся, злющая физиономия Нечаева. За само использование гранат, если бы это не повлекло за собой последствий, мне, может, и не досталось бы. Ну так, оттягали бы за нарушение приказов, да прошлые грешки припомнили... но теперь...
   - Это не всё. Мы пулями изрешетили дверь в холодильник - до утра там будет такая же температура, как в бомбоубежище. Мясо может протухнуть.
   Вышедший Сквирт был зеленого цвета даже в красном свете ночного освещения. Опытный ведь боец, а вот, тоже проняло. Он молча подошел к нам и жестом попросил у Рыжего сигарету. Странно, не видел, что бы Сквирт курил...
   - Ладно, Алли, разберемся! Всё, отбой! Ребята пусть отсыпаются. Я, пока, нагружу безопасников работой и зайду к Доку, посмотрю, что там с близнецами. А ты, будь добр, подними слесарей, электриков... кого ещё там надо? Пускай ремонтом займутся!
   - Хорошо, - кивнул зам, - подыму!
  
   2.
  
   - Доброй ночи, Док! - протискиваясь через люк, ведущий в лабораторию нашего единственного врача, мне пришлось стащить с себя оружейный ремень и поставить автомат к стенке. Док очень не любил оружия. На столько, что даже оборудовал небольшой шкафчик у входа, который сильно напоминал оружейную пирамиду. Да только я никогда не ставил свой автомат внутрь этой конструкции - мне было гораздо спокойнее, когда личное оружие было на виду. В принципе, это было нарушением правил хозяина данного помещения, но лично для меня, он делал такую поблажку.
   - Ну, какая же она добрая, если вам снова воевать пришлось? - протягивая мне свою жилистую, крепкую ладонь, он широко улыбнулся, от чего глубокие морщины сильно исказили его немолодое лицо.
   "Как же ты постарел... сколько, шесть лет всего прошло с тех пор, как мы познакомились? Да ладно, чего уж... я и сам уже не тяну на мальчика. Никак не тяну..."
   - Да какая там война! Одно название. Так, пара гранат да по три десятка патронов! - крепко тряхнув мою руку, он сделал удивленное лицо и, с явным сарказмом, спросил:
   - Да? Не твой ли боец сейчас у меня с поломанными ребрами и сотрясением сидит?
   Я окинул взглядом комнату и, на одной из металлических каталок, виднеющейся из-за нескольких слоёв прозрачного полиэтилена, увидел лежащего близнеца. Его грудь была, в несколько витков, обтянута белым бинтом. Шепотом, он что-то рассказывал своему брату, сидящему рядом, на деревянном стуле.
   - Этот да, мой! Только он сам виноват: под дверь подставился.
   - А четыре охранника? - он картинно заглянул мне за спину, как будто я, силой мысли, тащил тела СБшников за собой, и, уже серьёзно, спросил, - Где трупы, Артур?
   - Сейчас принесут. Там, правда, всего два с половиной трупа, а не четыре. От одного половина, ещё одного - вообще веником на совок сметать надо.
   - О как? - кустистые, седые брови дока, удивленно встали домиком, от чего его лоб расчертился глубокими морщинистыми складками - Давно такого не было...
   - Да там тварь килограмм под двести. Очень крупная. Даже не помню таких.
   - Кто?
   Самый щекотливый вопрос. При населении, чуть меньше двух тысяч душ, каждый из жителей бомбоубежища, знал каждого, максимум через двух, так что весть о том, что человек, с которым ты вчера здоровался, говорил а, может, и делал общее дело, превратился, совсем не была редкостью. И, не смотря на то, что люди, в общем-то, достаточно огрубели за прошедшее время, это всегда вызывало какой-то тихий, затаенный ужас...
   - Тётя Люда. Управляющая на пищеблоке.
   - Да... - Док на секунду задумался и, улыбнувшись каким-то своим мыслям, заключил, - Ну, тогда понятно, откуда такой вес.
   Не смотря на общепринятое мнение о том, что управляющая столовой была грымзой, как сказал получивший в печень СБшник, мне она нравилась. Наверное, потому, что за этой маской, я читал совсем другое: одиночество, непонимание, тоску... что угодно, только не внутреннюю мерзость. Я, ведь, и сам усердно создавал образ, которого так сторонятся жители бомбоубежища, только для того, что бы никто не лез ко мне в душу...
   А тётя Люда нас любила. "Добавочки нашим защитничкам!" - постоянно приговаривала она, когда мы набирали еду. Да и ребята мои, я уверен, тоже расстроились, когда поняли, кто обратился. Не зря же Алли, так серьёзно двинул того СБшника...
   Я не стал отвечать на нездоровый цинизм Дока. По моей недовольной гримасе, он всё понял и, молча, пропустил меня к моим людям.
   - Извини, командир, я не специально! - слабым голосом сказал мне больной близнец.
   Ну вот. Добился того, что боец, которого, если разобраться, я сам подставил под эти травмы, лежит и извинятся...
   - Да перестань! Что ж я, зверь, какой? Всё нормально, отлеживайся! - я протянул ему свою правую руку и, когда он крепко, до боли, пожал её, добавил, - Вы сегодня были на высоте! Молодцы ребята!
   Сзади послышался шорох и я обернулся: те безопасники, которых мне удалось припахать после того, как мы закончили с тварью, заносили тела, завернутые в какие-то серые тряпки - то ли брезент, то ли плед... поди разбери, если эта ткань насквозь пропитана кровью!
   - Сюда, сюда заносите! - сразу принялся командовать Док, - На столах раскладывайте! Да по одному, олухи! Куда кучей сбросили?
   Близнецы за моей спиной довольно заржали. Понимая всю комичность ситуации, я всё-таки сдержался и махнул им рукой, мол: "цыц!" Те, естественно, не утихомирились, но смех стал тише.
   - Тварь где? - злобно спросил Док и, опростоволосившиеся безопасники тут же, хором начали оправдываться:
   - Да мы чё?! Это ж барбос со своими несет! Животина здоровая, попробуй дотащи!
   - Так! Всё, свободны! - начальственным рыком вклинился я в это несвязное блеянье и, перепуганные ребята в чёрных кителях, моментально скрылись за входным люком, - Док, моему бойцу обязательно у тебя оставаться?
   Тот несколько секунд, пристально разглядывал лежавшего на каталке близнеца и решительно ответил:
   - Нет! Повязку только пусть не снимает и недели две никаких нагрузок! Это минимум, Артур, пожалей человека!
   - Хорошо! - я кивнул вопросительно смотревшим на меня близнецам. Раненный начал медленно сползать с каталки, опираясь на здорового, как на мебель. Тот безропотно протащил брата до выхода и, перед самым люком, склонился к оружейному ящику.
   - Оставь! Я сам принесу! - сказал я и, немного подумав на тему, стоит ли так уж перехваливать, добавил, - Заслужили!
   Пускай лучше пряника будет больше, чем кнута. При нашей работе, эти слова могут запросто оказаться последними хорошими словами в их жизни.
   Когда люк закрылся, мы с Доком синхронно повернулись к трупам. Привычное зрелище, а если учесть, что я толком и не знал покойных - абсолютно безразличное.
   - Артур, напомни мне, старому шизофренику...
   - Да, Док, что?
   - Разве при обращении, эти ребята не должны были забаррикадировать тварь и вызвать вас?
   - Именно так! - я уже понял, о чём дальше будет идти речь, но, из уважения к этому человеку, терпеливо ждал нужного вопроса.
   - Так почему они сами сунулись? - он снова удивленно вскинул брови и требовательно посмотрел мне в глаза.
   - Точно сказать не могу, Док! Может потому, что решили немного в героев поиграть... или потому, что забыли, как выглядят разбросанные по земле кишки. Не знаю.
   - А начальник смены?
   - Мне кажется, он тоже там был.
   - Почему?
   - Он сразу начал лезть в бутылку. Понимаете, всё выспрашивал, а что, а где... когда про гранаты услышал - вообще перечить мне начал. Так себя ведут тогда, когда хвост за собой чувствуют. Скорее всего, отправил ребят вперед, а сам сзади пошел. Когда их порвали - сбежал и нас вызвал.
   Стук с обратной стороны люка заставил вздрогнуть. Железная конструкция чуть приоткрылась, и раскрасневшееся лицо охранника выпалило:
   - Можно?
   - Заносите! - Док повелительно указал рукой в сторону гранитного секционного стола, - Туда кладите!
   Четыре грузных СБшника, волочившие ткань с завернутым в неё, трупом, чуть не у самой земли, возроптали, когда увидели, куда им придется затаскивать этот груз. Мраморный секционный стол возвышался над полом чуть не на метр с лишним - ту самую высоту, на которой Доку было удобно работать.
   "Да уж, воспитали целую касту дармоедов, единственным спортом которых является обжираловка казенным харчем..."
   Они справились. Пыхтя, гулко постанывая... мне, даже, показалось, что один из них напустил в штаны от такой тяжести, но, спустя минуту нервного скулежа и приглушенного мата, они взвалили тушу на стол. Один из них, по видимому, главный в их команде, подошел ко мне и, обтирая раскрасневшуюся, потную ряху, сказал:
   - Артур! Там, на дамбе, снова заваруха была.
   - Когда? - я стерпел и столь неуважительное обращение, всё-таки я мало того, что был старше по возрасту лет на десять, так ещё и опытней на много, и то, что именно он напустил в штаны и распространял теперь едкий запах.
   - Да вот, минут двадцать назад, - парень попытался картинно раскинуть руки, но лишь обдал меня несколькими каплями вонючего пота. Смутившись, он весь сжался и продолжил, - Они там сами справились, но начсмены велел тебе доложить.
   - Учту! - буркнул я и, когда понял, что этот тупой боров ждет каких-то моих распоряжений, спросил: - Чего стоим? Свободен!
   Когда охранники захлопнули за собой люк и мы с Доком, остались наедине с миазмами их потных тел, он спросил:
   - Снова, что ли, на дамбу напали?
   - Да, - кивнул я и, немного расслабившись, объяснил, - рабочие крутятся постоянно, наглухо-то, всё не перекроешь. Ну, твари видят, и всё время пытаются их достать. Иногда - успешно. Хорошо хоть, ход прямой есть - через улицу водить не приходится.
   - А начсмены, я так понял, и есть тот самый мужик, который ребят на бойню загнал?
   - А как же! В другое время тварей постреляли бы из амбразур - я бы даже в курсе не был. Там, знаете, дырки эти в бетоне хитро так делались, - я попытался изобразить пальцами их направление, - что из них простреливается любой участок суши. Проблемы бывают только тогда, когда кто-то из СБшников или работников ГЭС, нарушает технику безопасности. Ну, пописать на природе под дождичком решит, или ещё чего... но сейчас, начальник смены прекрасно понимает, в какой он ситуации, по этому делает всё строго по инструкции.
   - Значит, и правда, виноват.
   Док подошел к мёртвой твари и, склонившись над ней, подцепил большим пальцем верхнее веко, и увлеченно вперился в, налитый кровью, глаз. За тем, он встал в изголовье стола и попытался выровнять голову, которая была сильно вывернута, будто твари свернули шею. Но та не двигалась - труп уже успел закоченеть и Док сокрушенно помотал седой головой.
   - Вот хоть раз, - пробубнил он себе под нос, - хоть бы раз живого притащили. Хоть бы смертельно раненного, но ещё живого... ведь, сколько просил, и к Нечаеву ходил! Всё без толку...
   - Извините, Док, не получится. Максимально отрешенно сказал я. Умный мужик ведь, а заладил как ребенок: "Дай живую, дай живую..."
   - Артур...
   - Нет, извините. Не с моей группой. Я ценю Вашу дружбу, но нет! - голос стал совсем жестким и, что бы немного смягчить обстановку, я присел на, стоявшую под боком, каталку. Опустив голову, добавил, - У меня нет возможностей.
   - Что тебе нужно?
   - Нужна клетка, или, как минимум, сеть из армированного, стального троса. Я даже не догадываюсь, где её взять - это раз. Нужен хороший транквилизатор, которого у нас нет. Но, если бы и был, мы не можем ничего применять, потому что даже, для того, что бы приблизительно высчитать минимальную необходимую дозу, у нас нет данных. Мы не знаем скорости их метаболизма и выведения препаратов! Вы себе представляете, что было бы, если бы на пол дороги к лаборатории, тварь вдруг проснулась? Сколько невинных людей могло бы погибнуть? Это два! - Док молча кивал в такт моим словам.
   - Нужно время, и очень много времени, это три. Ведь выловить живую тварь - не просто выйти и схватить, как кота дворового, здесь план нужен. Нужно правильное место и способ подманить зверя. Именно одного зверя, Док, иначе, если их будет много, мы из нападающего превратимся в обороняющегося. И тогда всё - появляется риск потерять людей.
   Он внимательно следил за отгибаемыми пальцами на моей правой руке. По его молчанию, я мог судить о том, что, скорее всего, Док сейчас не мои слова обдумывает, а свой ответ на них.
   - И самое главное - на это нужен прямой приказ Нечаева! Я могу действовать по своему усмотрению лишь тогда, когда ситуация штатная, и расписана в уставе. Но то, что вы просите - отдельная, серьёзная операция, на которую нужно разрешение вышестоящего начальства. Я, даже боеприпас для бортовых пулеметов получить не могу, если нет заявки, подписанной лично подполковником! Это четыре.
   Выровняв четвертый, указательный палец, я, наконец, подвел итог своей речи и приготовился выслушивать гневную отповедь. Но, как ни странно, таковой не последовало. Док лишь присел рядом со мной и спокойно спросил:
   - Хорошо, Артур. Я вижу, что ты уже думал над моей просьбой и твои аргументы кажутся весьма разумными. В той или иной степени. Но вот на рейдах же, когда вы всей структурой выбираетесь, разве нет такой возможности?
   - Вы шутите? - я чуть не засмеялся от такой глупости, - На штурмах, вслед за моей группой, сразу же идет группа поддержки. Мы - выбиваем тварей из, необходимых нам плацдармов, а они их занимают, ставят пулеметы, растяжки на подступах, оборудуют временные огневые точки... Проблема ведь, заключается не в том, что бы зачистить здание! С этим, слава Богу, моя группа справляется! Проблема в том, что бы потом его удержать столько времени, сколько потребуется для отгрузки! Док, там даже воды попить нет времени!
   - Ладно, - не унимался он, - ну а на разведывательных выходах?
   Я уже был готов взмолиться. Ну что за человек такой? Говоришь ему нет, а он всё свою линию гнет!
   - На разведывательных выходах, милый доктор, - я снова иронично улыбнулся, - мы, без особой надобности, и носа из бронетранспортеров не показываем! Слишком мало нас, на выходах этих самых, понимаете? Восемь человек - максимум! И то, если разрешат!
   - У тебя же двенадцать в группе? - удивленным тоном спросил он.
   - В группе то двенадцать, но я же не могу всех с собой забрать! Кто будет тварей в бомбоубежище зачищать, если какой-то очередной, обидевшийся на весь мир механик, решит обратиться в тот момент, когда мы будем на выходе? Трусливые и, ничего не секущие в этом вопросе, СБшники? Или дуболомы из групп поддержки? - я скорчил саркастическую гримасу, - О да, те зачистят, не вопрос! Только разнесут всё в радиусе пятидесяти метров - к гадалке не ходи!
   - Артур, я попросил бы не говорить со мной в таком тоне. У меня есть свои причины просить тебя об этом, - подтверждая свои слова, Док картинно взмахнул рукой, от чего воротник его белого халата странно задрался, - Я не хочу, что бы ты думал, что этому старому шизофренику, просто нечем заняться.
   - Тогда за чем вам это? Вы нечисти не видели, что ли? - не унимался я.
   - Видел, друг мой, видел. И саму нечисть, и результаты её деяний, - он кивнул на ряд каталок, на которых лежали покалеченные трупы СБшников, - да столько, что на весь оставшийся век хватит. Благо, не так много мне осталось.
   Как, иногда странно наблюдать за тем, как люди меняются: за какую-то секунду, из надоедливого, упертого старика, мой друг превратился в мудреного жизненным опытом, уставшего профессора. Такого, каким он был, в первые дни нашего знакомства, когда мы ещё не были друзьями, а отношения наши сводились к вежливым и холодным, формальным фразам.
   Лишь сейчас, когда он закрылся от меня своим профессиональным коконом, я снова вспомнил про то, на сколько Док одинок в своей мудрости. Ему, человеку науки, который всю жизнь истязал свою голову в бесконечных исследованиях, до боли не хватает такого же энтузиаста, как он сам. Такого же, слегка сумасшедшего старика, с которым можно было бы обсудить очередную безрассудную идею, поспорить... возможно, даже, выдвинуть какую-нибудь более-менее толковую гипотезу о происхождении тварей и, тут же, самим её опровергнуть. Да не важно, что. Главное - не в одиночку...
   Мудрено ли, что порой, он разговаривает со своим инструментом, и сам себя называет шизофреником? Ведь я всё время занят и не могу быть рядом с ним. А Анька - та самая девочка, которую я когда-то вытащил из пробки и, которая теперь работала под его началом, была слишком молода, что бы понимать ход мысли этого человека...
   - Ты знаешь, Артур, - он тяжело вздохнул и присел рядом со мной, - я ведь не просто врач. В далекой своей молодости, я работал под началом известнейшего, в то время, биохимика. Имя его, тебе ни о чём не скажет. Скажу лишь, что не смотря на то, что таких умственных нагрузок я не испытывал никогда за всю свою жизнь, это была большая честь.
   Мне стало неуютно. Пока Док говорил, я потянулся к его вывернутому воротнику и поправил тот так, как ему было положено.
   - Я совсем не желаю, что бы это выглядело бахвальством, но тот человек дал мне школу такого уровня, с каким я не сталкивался никогда после. И, вот сейчас - это! - мой собеседник обвел руками окружающую нас комнату, словно обозначая само наличие такой ситуации, - Как я уже говорил, моё время истекает, Артур! Я стар и песок в моих биологических часах, скоро иссякнет.
   Двумя пальцами: большим и указательным, тем движением, которое часто делают сильно уставшие, или, банально не выспавшиеся, люди, он потер глаза, после чего уставился на меня и продолжил:
   - И я хотел бы успеть, что-то сделать для людей, пока ещё жив.
   - С нашей жизнью, - я усмехнулся, - никогда не знаешь, кто уйдет первым.
   - Да, Артур, не спорю! В какой-то степени, это так. Но я задался целью. Вернуть людей наверх. И чувствую, что вполне в состоянии это сделать! Как считаешь, такая цель достойна старика, который вот-вот впадёт в блаженный маразм?
   - Такая цель достойна лучших. Но, вы сами знаете, сколько мы пытались...
   - Знаю! Больше тебя знаю, Артур! - с готовностью кивнул он, - И помню, скольких жизней это стоило. Но мы никогда не делали того, что предлагаю я: мы никогда, так близко, не изучали своего противника! Если бы у меня был живой образец - я смог бы понять его биохимию, реакцию на различные раздражители, морфогенез, в конце концов! Возможно, мы даже смогли бы узнать, что стало причиной их появления: магнитные ли волны, какие-то химические агенты или же мутация...
   - Док, вы не хуже меня знаете: для того, что бы мутация привела к формированию целого вида, со стойкими, характерным признаками, должно пройти на много больше времени.
   Сказал я это не столько из-за того, что меня как-то волновала теория мутаций, сколько, что бы сбить Дока с волны - в его взгляде, снова блестели искорки одержимости, и это грозило очередной лекцией на тему: "Док, поймите..."
   - Это всего лишь теория, Артур! Но и её не стоит отбрасывать! Только представь себе, сколько всего мы могли бы узнать! Вот ты сам, пару минут назад, говорил, что мы не понимаем метаболизма этих животных, и по этому, не можем подобрать нужный транквилизатор! А будь у меня живой образец - смогли бы!
   - Мы не можем подобрать препарат, нужный для того, что бы усыпить тварь, которая, в свою очередь, нужна для того, что бы подобрать препарат...- пробормотал я, - порочный круг получается, не находите?
   - Да какой...
   - Нет, мне кажется, что не там вы ищите, - перебил я своего собеседника и, глубоко вздохнув, стал мысленно погружаться в ту теорию, которую обдумывал уже очень, очень давно, - совсем не там, Док! Это не обычные животные. На них не распространяются привычные законы природы, вы лучше меня об этом знаете. Да и не животные это...
   - В смысле? - вскинулся он.
   - Вы помните, я, когда-то, рассказывал вам, что до начала, работал в аптеке? - пускаться в пустую полемику не хотелось - Док из тех людей, которые могут поверить только фактам, так что начать свою мысль я хотел с примера.
   - Да.
   - С некоторыми организациями, мы работали по безналичному расчёту. И одним из наших клиентов, был детдом. Знаете, в Колодном стоял. Для детей инвалидов, с психическими расстройствами, - говорить вдруг стало трудно: я давно пытался забыть об этом, - да, с психическими расстройствами...
   - И что?
   - Раз в месяц, государство выделяло им небольшую дотацию на приобретение необходимых лекарств. Какая-то программа по обеспечению детей-инвалидов, сейчас уже и не вспомнить. Так вот. Деньги эти перечислялись на наш расчётный счёт и, дальше, мы должны были передать препараты в детский дом.
   - Логично.
   - Нет, Док, не логично. Происходило следующее: к нам приезжал директор этого детдома и, "на списочек", как он сам говорил, набирал для себя всего, чего душа пожелает: лекарства, бандажи, дезинфекционные средства... в общем, всё, что ему могло понадобиться дома. Именно дома, я точно знаю: такую дорогую продукцию для детских домов никто не покупает. Да и сам он, не раз говорил, мол "заболел, дайте мне..."
   Я, вдруг, так ясно увидел это мерзкое, заплывшее лицо, с носом - картошкой, щелевидными глазками и гнусным прищуром, что меня передернуло. Даже тихий, подлый голосок - и тот, как живой пролился в ушах, оставляя за собой стойкое ощущение грязи, будто этот человек, своим длинным, шершавым языком, попытался достать до моего мозга...
   - А, когда к нам на счёт капала денежка, мы ней рассчитывались за то, что он набирал. Детям же, если что-то и доставалось - то стрептоцид несчастный, копейки стоивший!
   Я опустил голову в сложенные ладони - щёки горели от стыда и мне, сейчас, меньше всего, хотелось смотреть Доку в глаза.
   - Да... - философски протянул он, - ну, тогда многие так делали. В армии, то же самое ведь было.
   - Нет, Док, нет! - я, кажется, начал терять контроль над собой и, вскинувшись, гневно выпалил: - Это дети! Не просто дети, а покалеченные, всеми брошенные дети, у которых, ничего не осталось, понимаете?!
   - Ну, так что ж теперь...
   - А знаете, что самое страшное, Док? - заговорщицки прошипел я, - Я ведь не сейчас это понял, и не год назад. Я всегда это знал, с самого начала! Только вот так же как вы, говорил себе: "ну, что ж, все так делают..." И делал! Где-то глубоко внутри, тихо ненавидел себя за это, но всё равно - делал! А потом и забыл. Спустя какое-то время - это стало чем-то, само собой разумеющимся!
   Я чувствовал, как наполняющий меня стыд, растекается по телу и заставляет сердце гулко бухать, в такт волнам накатывающей злобы, направленной на самого себя.
   - И все так, все! Ведь, если разобраться, Док, идеи циничнее, чем нажиться на человеческой болезни, на его боли и страданиях, быть не может! А пока препарат доходил до конечного покупателя - он взлетал в цене в два-три раза, если не в пять! Вы вдумайтесь только! - делая акцент на каждом слове, я медленно, так что бы он проникся моей идеей, сказал, - Делать деньги на больных людях!
   - Да уж... - только и смог выдавить из себя мой собеседник.
   - Да что там лекарства! Вы вспомните, чем нас кормили, чем поили... да нас просто травили, как скот ненужный! И не кто-нибудь, а мы сами, потому нормальный продукт изготовить - дорого! И прибыли тогда - ноль! А деньги - они важнее людей! "О боги, боги, в Африке геноцид, местных жителей расстреливают, дети голодают!" - я передразнил, запомнившуюся мне, ведущую вечерних новостей, - А сами то, сами?! Я вам больше скажу - это стало нормой: мы считали, что это правильно и, в какой-то момент, начали получать удовольствие от того, что, лучше других, умеем рвать себе подобных! Лучше других, можем обмануть, убить, украсть...
   Воздух кончился. Грудь больно сдавило, и я почувствовал, что больше не могу говорить - только выть или хрипеть. Наступила тишина. Лишь капли воды, падающие с кончика плохо закрученного крана в углу лаборатории, нарушали её.
   "Как хочется курить! Почему же я не ношу с собой сигарет? И чего так завелся то?"
   - Так что, дорогой доктор, - полушепотом, будто голос мой был сорван, подвел я итог своих слов, - эти твари на улице - никакие не мутанты и результат радиационного, химического, или магнитного воздействия. Это люди. Те же самые люди, только в своём истинном лице, без всяких фальшивых улыбочек, вежливых фраз и лживой лести. Они ведь, делают то же самое, что делали мы шесть лет назад: рвут себе подобных! Это то, чем мы на самом деле были и, - я махнул рукой в сторону мёртвых СБшников, - судя по тому, что я сегодня видел, чем, большинство из нас, и осталось.
   - Не все же...
   - Так ведь не все и превратились, Док...
   Нет, я, конечно, не сказал ничего, что было бы новостью для моего собеседника. Но он задумался, и крепко: минуты текли в тишине и Док, казалось, просто впал в ступор.
   - Да, Артур... честно скажу - не вяжется как-то...
   - Что не вяжется?
   - Не вяжется, - снова повторил он, - ты не вяжешься с тем, что сам же, и говоришь. Если ты, на самом деле, так думаешь о людях, то мне не понятно, зачем же ты тогда ушел из лаборатории и устроился добровольцем в штурмовую группу? Вспомни, я же уговаривал тебя остаться!
   - А вы до сих пор не поняли? - я улыбнулся.
   - Я думал, что ты хотел быть полезнее для людей, потому и пошел к этим смертникам... но теперь - право, не знаю.
   При всей циничности моего друга, когда речь заходит о близких ему людях - он теряет, присущую ему, трезвость мышления.
   - Вы знаете Док, почему мне с вами, порой, так сложно общаться?
   - Нет! Почему? - с оскорбленным видом, спросил он.
   - Потому, что вы думаете обо мне лучше, чем я есть на самом деле. И, очень часто, мне просто неприятно вас разочаровывать...
  
   3.
  
   Тупое, не распаренное лезвие, с невнятным шуршанием скребет по огрубевшей коже. Привычными, уверенными движениями, я снимаю слой отросшей за ночь, покрытой старческой изморозью, щетины. Но делаю это аккуратно, что бы не задеть длинные, белесые шрамы, пересекающие правую скулу, щеку и, через шею, доходящие до самой ключицы.
   Зеркало, в очередной раз запотевает и, небрежно смахнув конденсат рукой, упираюсь в собственное отражение. Не смотря на то, что этот кусок посеребренного стекла, висящий тут с незапамятных времен, весь покрыт сколами и старческими язвами окислившегося, драгоценного металла, он довольно точно показывает мне, кем я стал.
   Старик. Поседевший, исхудавший, ещё довольно крепкий, но уже старик, с таким же старческим взглядом. Нет, даже не старческим - мертвым. Один глаз, зеница которого покрылась бело-голубой пленкой, действительно был мертв. Мне не известно, что это: результат ли рассекших скулу щепок, которые вонзились в моё лицо в соседском доме, или удара той самой твари, которая убила мою жену... Док, говорил, что я ослеп на правый глаз из-за отслоения сетчатки.
   "Сначала это было исправимо, - оправдывался он, - если бы была нужная аппаратура и специалист - офтальмолог, тебе бы просто припаяли сетчатку на место. Были такие технологии. Но время прошло и сейчас, у тебя, скорее всего, уже пошла некротизация и дегенерация ткани..."
   Ну, да плевать - я научился обходиться одним глазом. Правда, он тоже, по-своему мертв. "Глаза - зеркало души".
   Циничный, но, как всегда, честный Док смеялся, что моя душа не пропала - она просто сидит на столько глубоко, что одним глазом до неё не достать...
   Мертвый взгляд пустого, холодного человека...
   Я улыбнулся. Нет, всё тщетно. Кроме тонких, невыразительных губ, в этом процессе не принял участия ни один мимический мускул, так что улыбка эта больше походила на оскал.
   "Ну что же, - кивнул я сам себе, - твои глаза опустели, когда ты потерял Олю. Сам виноват!"
   Плеснул на лицо холодной воды и стал вытираться. Шершавое, махровое полотенце, зацепило какие-то бугры на впалой груди, и я снова глянул в зеркало. Четыре неровных, рваных шрама - как напоминание о той самой ночи и той самой твари.
   А ещё - о позоре мужчины, который потерял жену, а сам - остался жить...
   Тогда, шесть лет назад, когда Алли вытащил меня из-под тела и принес Доку, который и так зашивался от наплыва раненных, все считали, что я не жилец. Док вообще отказывался за меня браться: "Пока с этим трупом возиться буду, у меня легкие раненные перейдут в средних, а средние - в тяжелых!"
   И, если бы не приказ Нечаева, "любой ценой" заставить меня жить, ведь "он заслужил", я бы спокойно присоединился к жене и не видел всего этого кошмара.
   Двое суток, моё тело болталось где-то на грани жизни и смерти. Я несколько раз приходил в себя, кричал от разрывавшей меня боли, и тут же, проваливался обратно, в чёрные глубины небытия. Горячечное сознание, вновь и вновь, заставляло меня оправдываться перед мёртвым соседом, который, с укором, опустил простреленную, окровавленную голову. Он придерживал за руку истерзанного, но почему-то живого сына... нервным, писклявым голоском, который доводил меня до истерики, маленький Саша звал маму, но покойная Лидка никак не отзывалась, и я, с ужасом, понимал, что кровь на моих руках принадлежит ей.
   Иногда - я был с Олей. Она была всё такой же неотразимой. В голубеньком, хлопковом сарафане, который так прекрасно подчеркивал её утонченную фигурку, с распущенными длинными волосами, шикарной улыбкой - лёгкая и свободная. Её красоту портил только один маленький дефект - розовый, только-только затянувшийся шрам, на внутренней стороне бедра. Он стыдливо выглядывал из-под платья каждый раз, когда Оля делала шаг, и я недоуменно спрашивал:
   - Что это? Я не помню у тебя этого шрама!
   - Это ничего, милый, это случайность...
   Да уж, случайность...
   К концу третьих суток - всё кончилось. Я просто открыл глаза и понял, что умереть не получилось. Весь истыканный иголками капельниц, мокрый от прошибающего пота, выступавшего каждый раз, когда сопровождавшая моё небытие горячка, неохотно отступала. И боль. На этот раз не моральная - физическая. Всё тело ломило так, будто по мне проехал асфальтоукладочный каток, а нагноившиеся раны, прикрытые мягкими марлевыми салфетками, казалось, пульсировали вместе с током крови...
   Тогда ещё чужая, уставшая физиономия дока, склонившаяся надо мной, глухо просипела:
   - Выжил всё-таки. Дорого же ты мне обошелся...
   Я не придал значения этим словам и, лишь когда стал более-менее ясно воспринимать окружающую действительность, пришедший проведать меня Алли, объяснил, в чём дело:
   - Из-за того, что он не мог оставить тебя - умело четыре человека. Он мог бы их спасти, но был прямой приказ Нечаева.
   - Он винит меня? - слабым, еле слышным хрипом, спросил я - силы на то, что бы говорить внятно, пришли ко мне намного позже.
   - Нет. Док просто не понимает, почему твоя жизнь приоритетна перед другими. Мы пытались объяснить, но то, что ты спас девчонку, его ни в чём не убедило, - скривив скучную гримасу, Алли процитировал слова моего врача, - "Безрассудство этого человека ещё не значит, что он лучше других!"
   Как ни странно, я был с ним согласен. Не стоила моя, пустая теперь, жизнь, смерти тех бедняг, на которых у Дока просто не осталось времени. И ещё - почувствовал себя должным. Странное и неприятное, это ощущение, когда ты получаешь подачку, которую совсем не хотел, и при этом, остаёшься должным человеку, который и сам-то не очень горел желанием, тебе её давать...
   Через две недели, я встал на ноги и начал помогать моему невольному спасителю. Раненных и больных хватало с избытком, так что моё ослабленное тело, едва справлялось с порученной ему работой. Бесконечные окровавленные бинты, рваные раны, швы, утки с жиденьким дристанием выздоравливающих, скупое ворчание Дока. И моя глухая депрессия. Жить не хотелось совсем и, от того, что бы вытащить шнурки из собственных ботинок, сделать из них петлю и просунуть туда свою худую шею, меня удерживало только осознание долга. Долга перед человеком, который, казалось, меня ненавидел...
   А ещё, я узнал, что в тот роковой день, рассвет так и не настал. Казалось что небо, шокированное тем, что творили люди, расплакалось мелким осенним дождем и, обидевшись, спрятало от нас свет. Время, для нашего БУ, встало, в прямом, и переносном смысле. Режим был установлен вручную: днем, холодные коридоры исполинской бетонной клетки, взаперти которой мы оказались, освещались ртутными лампами яркого, белого света. Вечером же, когда каждый житель БУ, засыпая, с замиранием сердца, слушал дыхание своего соседа по койке, в серых коридорах и лестничных пролетах включали редкие, красные лампы. Поговаривали, что до начала этого хаоса, таким освещением обозначали аварийные ситуации, но сейчас, эти тусклые, кровавые огни означали всего лишь ночь. И ещё - возможность того, что завтра, для тебя уже не настанет...
   Не прошло и двух месяцев с тех пор, как люди стали добровольными узниками этих мрачных казематов. Я спокойно спал на своём рабочем месте - лаборатории Дока, когда люк разразился гулким, заливистым стуком. Перепуганные, окровавленные люди с рваными, полосными ранами, всей толпой напиравшие на нас с Доком, залили своей кровью весь пол так, что мы, пытавшиеся им помочь, то и дело поскальзывались на кровавых разводах. А потом были трупы. Много трупов. Это было первое превращение внутри БУ.
   В ту ночь, потерянная, затравленная до беспамятства женщина, превратилась прямо в одной из комнат второго, жилого яруса. Двадцать четыре сильно фрагментированных трупа, да почти три десятка тяжело раненных за десять минут. Таков был результат нашей неподготовленности.
   Когда снова оказался перед лицом кровавой бойни - всё, что я видел перед собой - мертвые глаза Ольги. Нет, я делал всё, что было нужно: помогал Доку останавливать кровь, промывать и шить раны, ставить системы для переливания крови... но образ её распахнутых, обращенных к небу глаз, так и не покинул меня.
   На следующее утро, я плюнул на все уговоры Дока, который, к тому времени, успел здорово ко мне прикипеть. Сразу после траурной речи Нечаева, я подошел к нему, и попросил записать меня в отряд добровольцев, которых только начинали тренировать для действий "за бортом", как это стало называться позже...
   - Чё, командир, никак налюбоваться не можешь? - глухой голос Алли, вырвал меня из воспоминаний и я, со стыдом, понял, что всё это время пялился в зеркало.
   - Да нет, - взяв себя в руки, я сделал максимально серьёзное лицо и ответил на подначку, - смотрю вот, вышел я рожей для моей должности, или, может лучше тебя, обезьяну татарскую, командиром сделать?
   - Нет, Артур, тут ты не прав! Страшнее тебя у нас только психи в карцере, да и то вопрос спорный... тебя ж даже твари бояться! - воскликнул он, - А это - явный признак настоящего группера!
   Мы засмеялись. Нет, не засмеялись, а заржали, да так, что из моих глаз невольно покатились слёзы.
   - Ладно, чего пришел то? - отсмеявшись и вытирая со щек соленые капельки, уже серьёзно спросил я.
   - Тебя Нечаев зовет. Срочное совещание, случилось у них там что-то. Ну, и за гранаты, - широко улыбаясь, он выставил указательный палец и, совсем как заботливая мамочка, помахал им в воздухе, - пожурит, конечно! Куда ж без этого!
   - Прорвемся! Плиты то сделали уже?
   - Да, и пол отскребли и холодильник залатали. Поварихи уж стряпают чего-то. Только, больно соленой еда получится.
   - Чего?
   - Плачут. Не переставая, плачут. То ли тётю Люду им так жаль, то ли много лука в похлебку набросали...
   Я натянул остывшую горку и, присев на мокрую, деревянную лавку, стал зашнуровывать ботинки. Алли, всё так же усмехаясь, стоял передо мной в позе уставшего солдата: спина к стенке умывальника, руки в карманах серо-зеленых брюк горки, лысина блестит под искусственным светом единственной дневной лампы, которая висела в душевой. Лысый, широкоплечий, смуглый татарин, он всегда отличался особой учтивостью. Единственный человек в группе, который знал обо всех моих травмах, как телесных, так и душевных. Он никогда не сжимал ноющую правую руку, чем не гнушались все остальные, никогда не становился, справа от меня, где я не мог его увидеть, никогда не напоминал о прошлом...
   Бывший чемпион страны по боксу, он быстро и без затей, решал любые разногласия между нами и остальными силовиками бомбоубежища. Самый надежный и самый доверенный, из всех моих ребят. Я иногда задумывался, смог бы я выжить в этой клетке, если бы не его поддержка, и всегда приходил к одному единственному, простому решению: нет!
   - Циник ты, татарин, - укоризненно глядя на своего зама, прохрипел я, - и болтун!
   - Я не циник! - возмутился он, - Я просто реально смотрю на вещи! А что болтун... так это ж я только с тобой, командир! А так, я сам знаешь -могила!
   - Типун тебе! Ещё беду накличешь!
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2. Визитеры.
  
   1.
  
   - Молодой человек, вы можете внятно объяснить, что между вами случилось? - как всегда, Нечаев не особо стремился запоминать имена мелких подчиненных. У этого человека, невольно взявшего на себя ответственность за всех выживших в ту роковую ночь, и без того хватало, чем загрузить голову - слишком много задач он решал.
   Подполковник, на сутулых плечах которого был наброшен непомерно большой для него, камуфлированный бушлат, сидел во главе добротного, деревянного стола, за которым собрались все, кто, так или иначе, был обличен определенной властью в БУ. Он меньше всего теперь походил на того человека, которого я знал ещё до начала: смуглая, обветренная далекими восточными ветрами кожа, провисла на столько, что некогда круглое, даже симпатичное лицо, теперь больше походило на череп, обтянутый не слишком плотной тканью. Желтые белки глаз, громадные мешки под ними, ненормально выпирающие скулы - всё это говорило только об одном: человек болен.
   Среди любознательных и, если уж говорить на чистоту, откровенно скучающих жителей БУ, ходили разные слухи о его болезни. Некоторые, в серьёз утверждали, что у подполковника рак. Особо продвинутые в медицине, которые, впрочем, никогда не заканчивали соответствующих вузов, и затруднялись даже сказать, с какой стороны у человека печень, пытались присвоить ему какой-то очередной, страшный диагноз. "Опухоль мозга" - кричали одни. "Саркома кости!" - запалено парировали другие.
   Только и первые, и вторые, были не более, чем обычными болтунами - у Нечаева не было рака. Из-за своей приближенности к Доку, я точно знал тот самый, страшный диагноз, над которым ломали свои праздные умы, излишне болтливые люди: туберкулёз. Самый банальный туберкулёз в закрытой форме, который, ото дня в день, всё больше делал нашего начальника, похожим на обычный скелет.
   Но это не делало его менее значимым для БУ - все присутствующие: и смешной, плюгавый, вечно грязный работяга, начальник ГЭС, и все командиры силовиков, включая меня, и начальник обеспеченцев, картавость которого не мешала ему заведовать как хозяйственной частью, так и информационным обеспечением БУ, все смотрели на Нечаева, как на икону. Где-то в нашей истории, такое уже случалось: вспомнить, хотя бы, печально известный культ личности товарища Сталина... но, с подполковником дела обстояли по другому.
   В отличии от Иосифа Виссарионовича, Александр Олегович не внушал страха. Его просто уважали за, порой глупую, порой жестокую, но справедливость... если не считать, загнанных на нижний этаж, туберкулёзников, то всем от его управления было только лучше.
   - Мы их вызвали...- будто школьник, который плохо выучил домашнее задание, краснея и запинаясь, постоянно бросая заискивающие взгляды на своего грузного, пухлощекого начальника, вчерашний начсмены службы безопасности, безропотно поливал меня грязью, - И ничего ведь не сделали! А они - сразу бить! Одному из моих ребят совсем плохо теперь, от их побоев! Расстройство желудка, тошнит всю ночь! А ведь хороший парень - ничего им не сделал!
   Я мысленно усмехнулся: Алли знал своё дело "на ять". Бил, очевидно, целясь в головку печени, так что бы зацепить желчный пузырь. И если он попал, а судя по описанной клинической картине, он попал, то та желчь, которая, от удара, ушла в кишечник, будет работать не хуже старого доброго пургена. Парню ещё минимум сутки придется просидеть в туалете, проклиная и свой злощастный язык и жестких спецов, так просто и без затей, заткнувших ему рот.
   "Ну и славно! При следующей подобной оказии, тридцать раз подумает, прежде чем ляпнуть что-то, в таком же духе. Хотя, если человек дурак - никакое рукоприкладство, уже не поможет..."
   - А потом вот он, со своим помощником, - наглый начсмены, видя, как одобрительно кивает его начальник на каждое, произнесенное им слово, осмелел на столько, что стал показывать на меня пальцем, - достали гранаты. Я возмутился! Помню же, что это строго запрещено! А он меня... ну, того... в пах.
   Он покраснел, и, казалось, даже засобирался показать рукой, куда и как именно я его ударил, но спокойно слушавший подполковник, глухо прервал его потуги:
   - Хватит, я понял! - уставшим, потускневшим взглядом, Нечаев обвел всех присутствующих в этом маленьком, душном кабинете, затем кивнул мне, и сказал, - Артур, мы тебя слушаем.
   "Да вы не просто больны, товарищ подполковник, вы ещё и зверски устали... с чего бы это, в такую то рань?"
   - Александр Олегович, разрешите пару вопросов Алексею? - вставая, я кивнул, на начсмены, который, на столько перепугался моих слов, что даже перестал труситься.
   - Сейчас тебя спрашивают, Артур, а не ты! - удивленно вскинув редкие, седые брови, пробасил Нечаев.
   - Знаю, Александр Олегович! Просто хочу донести до общества мысль!
   Подполковник недовольно посмотрел на меня, но, видимо, сменив гнев на милость, дал мне шанс.
   - Задавай, чего уж... только не долго!
   - Ты знаешь, какой минимальный вес твари? - я тут же вперился в очумевшего безопасника. Он, перепугано шепнул что-то своему покровителю, словно возмущаясь тому, что с него тоже будут спрашивать, но, упершись в гневный, начальственный взор, тоже поднялся и стал отвечать.
   - Ну, - затянул он своим гнусавым голоском, - килограмм сто, наверное.
   Очевидно, в попытке задавить так и прущий смех, кто-то прыснул, и я почувствовал, как мой стул начали сотрясать вибрации. Это был командир групп поддержки, с которым мы не один раз, плечом к плечу, дрались с целыми навалами тварей и, не меньше, на пару прощались с жизнью: я спокойно, а он - немного нервничая, ведь в БУ его ждала семья. Носитель несуразной, но очень чётко описывающей своего хозяина клички, Слон, он, своими габаритами и неторопливой манерой общения, действительно напоминал это величественное животное.
   Сейчас, он водрузил свою толстую задницу, над которой я подшучивал при каждом удобном случае, на стул рядом со мной и, наверняка, уже понял, для чего был затеян этот допрос. Всё-таки, общая опасность сближает и делает людей, если не братьями, то, по крайней мере, единомышленниками.
   - Сто сорок. Меньше ста сорока килограмм, тварей ещё не встречали, - спокойно подытожил я и, тут же, стал подводить тему к следующему вопросу, - Твои ребята все сплошь АКСУ да АКС носят. Калибр этих автоматов - пять, сорок пять. Ты знаешь, на противника, какого веса, рассчитан этот боеприпас?
   - Ээээ... - работа мысли, прямо-таки, отображалась на незамысловатом лице этого человека, но ни к чему хорошему она не привела, - нет, не знаю!
   - Сорок килограмм, - и тут же, что бы не давать время на обдумывание, задаю следующий, совсем уж каверзный, вопрос, - Какая площадь помещения в столовой?
   - Да не знаю я! Зачем мне это? - парень в упор не понимал, чего от него хотят, и от этого, ещё больше нервничал: раскрасневшиеся щеки нервно подрагивали, а лоб покрылся густой испариной.
   - Хоть высоту потолков скажи!
   - Александр Олегович! - вот, кто сразу понял, к чему я веду, так это начальник службы безопасности бомбоубежища. Он не зря занимал этот пост - мужик был тем ещё лисом: старым и ушлым. Обернувшись, в пол оборота, к заинтересованно глядящему, на раскрасневшегося безопасника, Нечаеву, он, своим внушительным баритоном, прогудел, - Зачем эта полемика? Мы все и так понимаем, кого нужно наказывать!
   - Павленко! - подполковник зло рыкнул и, словно объясняя свою позицию, сказал, - Твоему человеку дали высказаться! Пускай теперь Артур скажет!
   - Док, подскажите! От чего умерли те двое, чьи трупы вы сегодня смотрели? - я воспользовался последовавшей заминкой в разговоре.
   - Компрессионный перелом шейных позвонков, обширные гематомы мозга, - уставший, небритый Док, не сразу понял, что количество понимающих эту терминологию людей, находившихся в данной комнате, равнялось двум: я и он сам. Но, когда увидел удивленные глаза слушающих, он ловко свернул тему в правильное русло, - что характерно для нападения сверху.
   - Да не было её там! Не было огней, не было! В темноте всегда видны горящие глаза, всегда! - с каким-то нездоровым отчаянием в голосе, вскинулся проштрафившийся.
   - Они глаза закрывают, что б мы не видели... - спокойно объяснил я и, чувствуя, как адреналин снова наполняет моё тело, чуть не криком спросил, - Объясни мне, баран! Как ты посмел, не имея, ни подходящего оружия, ни элементарных знаний, посылать туда людей? Я уже молчу о минимуме необходимых навыков!
   - Ну, мы же...мы просто хотели сами...
   Всё. С этого момента, парень сам подписал себе приговор. Скажи он, что никого не посылал - глупость, приведшую к четырем ненужным смертям, можно было бы списать на погибших. У СБшников такое практикуется довольно часто и, не сбей я его с толку своими заковыристыми вопросами, так бы и было. Ведь наглый, уверенный в своей правоте Павленко, не зря так переполошился, когда его подчиненный, не чувствовавший подвоха, начал бездумно отвечать...
   А теперь всё: желтые глаза Нечаева налились кровью и, судя по частым, хрипящим вздохам, кому-то сейчас серьёзно влетит.
   - Какое "сами"? Ты вообще, думаешь, что делаешь? - подполковник сорвался даже не на крик, а на какой-то хищный рёв, будто лев, оглашающий пустую саванну, - Ты устав читал, воин?! Или ты думаешь, что я над этими бумажками башку себе ломаю для того, что бы из-за олухов вроде тебя, людей крошили? Нет, ты ответь, чего молчишь?!
   На лице привставшего начальника службы безопасности, явственно читалось разочарование: "Ну, как же так? Ведь сутра ещё, ситуация была в нашу пользу!"
   - Сядьте Павленко! - гаркнул Нечаев, - Вы у меня отдельно ответите! И за подготовку своих людей, и за клевету на тех, кто нормально делает свою работу! За всё ответите! Мне надоели ваши вечные склоки и передряги!
   - Да какая же клевета, Александр Олегович! Вы, ведь, сами запретили подрывы гранат! А они, - старый лис снова пытался перебрать ситуацию в свои руки, - четыре штуки взорвали! Плиты на кухне все начисто побило, холодильник, опять же, их работа...
   Стул рядом со мной, вновь начали сотрясать мелкие вибрации: Слон, явно наслаждавшийся ситуацией, еле сдерживался, и я чувствовал, что вот-вот, и он разразится громким, заливистым смехом.
   - Артур! - переведший дыхание Нечаев, строго посмотрел на меня, и, устало смахивая испарину с морщинистого лба, сказал, - Поясни свои действия, и будем принимать решение...
   - Всё просто, - спокойно, стараясь придать своему лицу, выражение уставшего лектора, которого в конец достали надоедливые студенты, я принялся объяснять, - Когда оказалось, что тварь на кухне, у меня не осталось другого выхода, кроме использования гранат: площадь там, всего двадцать два квадратных метра, в центре - преграда в виде длинного, разделочного стола, так что загонять туда людей было нельзя. Вы сами видели, Александр Олегович, что способны вытворять твари на ближних дистанциях! Опять же, потолки по три метра высотой... никогда не знаешь, откуда оно тебе на голову свалится!
   Да уж, долго я насиловал свою бестолковую головешку, что бы запомнить буквально все данные о БУ. Площади помещений, высоты потолков, крепость отдельных конструкций... количество живущих, работающих: эти мелочи, были жизненно необходимы для нашей работы. Вот только с теми насосными установками, немного не так получилось, как надо...
   Одна седая бровь подполковника, была скептично поднята вверх, так что я понимал: мои доводы, особой роли не играют - решение уже принято...
   - Ну, а что четыре гранаты, а не, скажем две, или три... так тут обычная арифметика: радиус гарантированного поражения гранаты РГД-5 - пять метров...
   - В наставлении написано - сорок! - с мстительной и самодовольной миной, выкрикнул нашкодивший безопасник, так что пришлось отвлечься и провести ему небольшой ликбез.
   - Сорок метров - радиус разлета осколков. Гарантированное же, стопроцентное поражение, достигается только на пяти, и то не всегда! Нам вон, ещё добивать пришлось! - подполковник лишь сокрушенно склонил голову в растопыренную ладонь: вот теперь Павленко точно отхватит сполна...
   - Если посчитать, что площадь двадцать два квадратных метра, округлим до двадцати, то совсем не сложно понять, сколько гранат нужно для такого помещения, - подвел я итог своих слов и, в последней попытке убедить нашего начальника в своей правоте, добавил, - Товарищ подполковник! Мы не можем работать наобум! Слишком дорого для БУ, обходятся наши ошибки! Ну, не было у меня другого выхода...
   Покачнувшись на старых, скрипучих ножках стула, я уселся на своё место и облегченно вздохнул. Что бы не произошло дальше - я сделал всё что мог, и вины за собой не чувствую.
   - Ещё есть вопросы? - он обвел усталым взглядом всех присутствующих и, особо задержался на втиснувшемся в стул, Алексее. Тот, видимо, решил, буквально провалиться сквозь землю, но огромный рост, всё равно делал его видным на фоне остальных присутствующих, так что Нечаев без труда отыскал его плешивую голову, - Может, вам что-то не понятно, молодой человек?
   - Нет, я всё понял! - с лицом обоссавшегося котенка, поблеял тот.
   - Ну ты красавец! - воодушевленно прошептал мне в ухо, Слон, - круто ты их! Меня как-то научишь!
   - Тебе-то зачем? У тебя таких проблем не бывает...
   - Ну, мало ли... - философски заметил он.
   - Значит так! - немного подумав, Нечаев огласил своё решение, - Обоих в карцер, к психам! Я устал то того, что мне перечат. Приказ есть приказ, Артур, и мне плевать, по какой причине ты его нарушил! Сделал - отвечай!
   Но, в его уставших, налитых кровью глазах, читалось кое-что другое: "Прости, я не могу дать людям думать, что есть обстоятельства, при которых мои приказы можно игнорировать... иначе всё здесь развалится: весь строй, который я так долго, годами пытался установить, полетит в тартарары, если попущу тебе это!"
   Да уж, с наказаньями в БУ, дело обстояло так себе, мягко говоря. Каким образом, можно наказать человека, который и так, годами сидит в клетке? Урезанием денежного пособия? Так нет у нас этого! За годы управления, Нечаев ловко и бескомпромиссно упразднил все денежные, или товарно-меновые отношения, максимально приблизив нашу жизнь к незабвенному коммунизму, воспетому Марксом, Энгельсом, и ещё Бог знает, сколькими, фанатичными мечтателями. Как ни странно, не смотря на все заверения злопыхателей, а, за шесть лет, находились и такие, в отдельно взятой, относительно маленькой группе людей, это получилось.
   Еду все получали равными пайками, которые могли отличаться лишь в силу возраста, или трудовой принадлежности. Детям нужен был совсем другой, изобилующий необходимыми витаминами, рацион, который, по мимо пищи, обеспечивался ещё и горстями поливитаминных препаратов. А вот второе, пожалуй, касалось только силовиков - людей, для которых острота ночного зрения, играла, чуть ли не первостепенную роль, в вопросе собственного выживания. Вездесущий Док, который выполнял в бомбоубежище роль, очень сходную с бывшим министром здравоохранения, сложил для нас особый рацион, изобилующий протеинами, растительными жирами и, растительным же, провитамином А - ретинолом. Тем самым веществом, отсутствие которого приводило к куриной слепоте. И, я бы, скорее предпочел синюю перловку, заправленную прогорклым маргарином, чем тот говяжий суп, с непомерной дозой тошнотворной моркови и подсолнечного масла, который мы, каждый день, получали на обед.
   Так же, дела обстояли с одеждой и средствами личной гигиены: пусть, возможности одеваться, как на обложках старых глянцевых журналов, не было, а женщины не благоухали благородными "Кензо", или "Гучи", но минимальные потребности всегда можно было восполнить. Благо, мы не зря выходили в рейды...
   Опять же, лишением какой-нибудь должности, на которой человек работал, тоже не особо накажешь: "Ну, и слава Богу, отдохну!", - говорили провинившиеся и, безропотно, выполняли приказ.
   И, лишь когда четвертый ярус, был поделен на три части и в нашем бомбоубежище появился карцер, возможность попасть к заключенным там психам, начала реально пугать людей...
   Тот единственный раз, в который мне пришлось посидеть, я, наверное, не забуду никогда: кромешная темнота, ведь свет для изолированных не включали вовсе, сырость, холодный, бетонный пол, ведь нары для заключенных не предусмотрены, и стон. Тихий стон двинувшегося попа, который постоянно, читал на память Откровение от Иоанна.
   - И затрубил четвертый ангел. И поражена была треть солнца, и треть луны, и треть звезд, чтобы третья часть их потемнела и третья часть их лишилась света, подобно этому и ночь...
   Бац - хлесткий, мясистый удар, по всей видимости, об бетон, и снова текст откровения:
   - И взглянул я, и услышал, как орёл, летящий в поднебесье, говорит громким голосом: "Горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных звуков трёх ангелов, которые готовы затрубить!"
   И снова - бац... и так всё время, не переставая. К концу моего срока, я уже сам мог читать Откровение на память... и, лишь когда спасительная дверь, отворилась для того, что бы освободить меня из этого мрака, я увидел то, чем бился этот псих о стену, когда проговаривал свои апокалиптические стихи: разбитый до кости, лоб, кровь из которого, буквально заливала потерянные, белесые глаза...
   - Но ты сейчас нужен, - прервал Нечаев мои воспоминания о том сумасшедшем, - и заменить тебя, у меня некем! По этому, отсидишь сразу после выхода!
   - Какого выхода? - недоуменно вскинулся я.
   Нечаев кивнул, мол, подожди, сейчас всё узнаешь, и пробасил:
   - Ну что ж, Павленко, - он усмехнулся недоброй, почти беззубой улыбкой, - Вы хотели что-то сказать - сейчас самое время!
   Чуть не перевернув стул, тот, с явным неудовольствием, подобрал разбросанные по столу, желтые папки, встал и пошел к карте города. Огромный кусок разрисованной бумаги, закрывавший собой почти всю, побеленную стену, был исчерчен условными обозначениями бывшего города. Помимо типографских значков, при желании, на нём можно было разглядеть разноцветные, мелкие пометки, сделанные от руки: так, зачастую, обозначали здания, а, порой и целые районы, где мы с группами поддержки, уже успели поработать. Это делалось, в большей части, для облегчения работы самому подполковнику: такие значки давали возможность быстро отфильтровывать ненужное, то, что уже никак не касалось бомбоубежища.
   Немного помявшись, проведя пальцем по сырой побелке стены, начальник службы безопасности открыл одну из папок и, подслеповато уткнувшись носом в какие-то надписи, начал свой доклад:
   - Сегодня ночью, сразу после того, как наши доблестные спецы, разворотили кухню, - он на секунду оторвал глаза от бумаг и, глядя на меня, ехидно улыбнулся своей подначке, - К нам пришли люди.
   - В смысле, к вам? - нетерпеливо спросил, всё ещё красный от задавленного смеха, Слон, который, как и я, никогда не отличался особым уважением к СБшникам.
   - К нам всем, - брезгливо поморщившись, отпарировал Павленко, - Про стрельбу на дамбе, слышали? Так вот, это к нам люди пробивались. Их сначала за тварей приняли, решили перестрелять, как обычно... только когда они огрызнулись огнем, к нам дошло что это не зверьё.
   Теперь становилось понятно, почему Нечаев в таком виде - небось, всю ночь, на пару с Павленко, допросами занимались, гестапо из себя изображали...
   - Да ну! Люди? Из-за борта? - Слон, как обычно, был простодушен и не стеснялся этого показывать. "Моя работа - людей спасать и на курок вовремя жать, - парировал он мои выпады на эту тему, - мне политика ни к чему, и совесть у меня чиста!" А вот по лицам остальных, можно было судить о том, что в курсе все: и инженер Александров, тот самый работяга с дамбы, и наш обеспеченец, с плохо произносимой фамилией, но за то выдающимся прозвищем: Крот. Не знали о происшедшем только мы со Слоном, да Док.
   - Да, люди из-за борта, - невозмутимо отвечал докладчик, - Больше того, эти люди, нам хорошо знакомы.
   На какую-то секунду, мне показалось, что всё вокруг замерло, в предвкушении имен пришельцев. Даже нервно поскрипывающий стулом, Алексей, и тот перестал шататься, смешно открыв рот: совсем как дитя малое.
   - Слушайте, Виктор Васильевич, - Док был единственным человеком, который продолжал звать Павленко по имени-отчеству, - Будьте любезны, не тяните кота за известное место, а? Мы все здесь уже исходим от нетерпения, так что можете не тщиться нас заинтриговать - у вас получилось!
   Напряжение ожидавших людей, достигло того апогея, когда простая, но очень уместная шутка, просто взорвала присутствующих вспышкой смеха. Не смеялся один я, подполковник, да докладывавший Павленко: под разноголосый гогот присутствующих, я обдумывал, чем это грозит для моей группы. Не важно, кто, зачем и откуда пришел к нашему пристанищу - мою группу так или иначе, отправят проверять слова визитеров. Другого способа валидации данных, у нас пока не придумали, а это означает ещё один разведывательный выход, чёрте - пойми, куда и, как обычно, зачем...
   До невозможности серьёзный СБшник, как-то смутился и весь покраснел, после чего таким же, лекторским тоном, произнес:
   - До нас добрались двое: Котов Вениамин, командир первой отдельной штурмовой группы, и его помощник, как его, еврея... - Павленко на секунду замялся, силясь вспомнить, но я не стал дожидаться, пока он выудит из вороха бумаг, заключённых в его папке, хорошо знакомое мне имя.
   - Марик у него помощником был, - голос прозвучал как-то грубо и приглушенно. Лицо у меня, наверное, сильно побледнело, так что Док, глядевший на меня, сильно вытянулся в гримасе, словно призрак увидел. Да, только с привидениями, сейчас, не он столкнулся... - Кохав фамилия. Мы его ещё звездой прозвали, это перевод с иврита.
   - Точно! - просветлел, молчавший до того, Нечаев, - Вы же вместе работать начинали!
   - Начинали вместе, - многозначительно кивнул я, - Только не могли они к нам прийти, Александр Олегович. Сколько их не было, пол года?
   - Пять месяцев, - раздраженным тоном встрял Павленко и, увидев неодобрение в глазах Нечаева, который всегда очень ревностно относился к поддержанию субординации, и никогда не давал встревать в свои разговоры, поясняя то, что мы и так знали, продолжил, - Пять месяцев назад, их группу направили в дальний рейд за границы города. Позволю себе напомнить, что целью их поездки была...
   - Мы все прекрасно знаем, как пропала первая штурмгруппа! - прервал его я, - Вы бы лучше рассказали, где они были и как вернулись обратно!
   - Мы представим запись.
   После этих слов, главный безопасник, неторопливо пошаркал к старенькому, чёрному ноутбуку, который всё время нашей беседы, тихо гудел в углу кабинета. Нажав несколько клавиш, Павленко обернулся к заинтересованным слушателям и, в каком-то странном, вычурном поклоне, отошел немного в сторону, явив всем присутствующим запись допроса, поставленную на паузу.
   Видео начиналось с замершей на полуслове, заросшей редкой щетиной, сильно помятой физиономии Кота. Его лицо было взято крупным планом, так что, по немного поплывшему от боли и усталости выражению, можно было судить, что парня мутузили уже не первый час. Его били. Рассеченная бровь, из которой брала начало тонкая струйка запекшейся, чёрной крови, ясно говорила о том, что бил человек, ничего не смыслящий в этом деле. Да и прямой, длинноватый нос, тоже изрядно подпух и налился свинцовой синевой.
   - За чем же ты его так, гнида?! - обращая полные ненависти глаза на оторопевшего Павленко, с искреннем негодованием возмутился Слон. Я его понимал: этот парень - свой. Нет, не просто свой, а в стельку свой! Мы не один десяток раз работали на совместных выходах, так что у всех была возможность, удостоверится: Кот - человек с неограниченным запасом храбрости и, такой же по своей ёмкости, человечности.
   - Сейчас поймете! - осадил покрасневшего от злости Слона, Нечаев, и отдал приказ, - Включайте, Павленко!
   Спустя несколько долгих секунд, лицо Кота задвигалось и звуки, долетевшие из динамиков компьютера, донесли скрытый до поры, текст незамысловатой беседы.
   - ... когда мы оказались внутри, всё было относительно спокойно. В этом подвальном комплексе были гражданские, численностью до сорока человек. Точно не знаю, возможности нормально сосчитать не было.
   Открывшийся нам монолог, показал ещё несколько деталей, на первый взгляд, незначительных, но наталкивающих на очень странные мысли. Вещая свою историю, Кот немного шепелявил и причмокивал губами, чего раньше за ним не водилось. Характерно для выбитых передних зубов, но верхняя губа, которая неизменно страдает при таких травмах, была цела. На ней виднелась лишь тонкая белая линия - хорошо затянувшийся шрам, которого раньше не было.
   "Значит, били задолго до возвращения."
   Я, мельком глянул на Дока и, по его сосредоточенному, но слегка удивленному лицу, понял, что он тоже это подметил.
   Вторая деталь совсем сбивала с толку: стена за Котом была окрашена ровным, зеленым цветом. Этой краской, изначально были выкрашены все стены в БУ, но, со временем, проживающие здесь люди, внесли свои коррективы в местный интерьер, так что, такой цвет остался лишь на верхнем, техническом ярусе. Получается, что парня допрашивали, что называется, с корабля на бал - сразу после прибытия, не удосужившись даже перетащить его на нижний этаж, где такие вещи и должны были происходить.
   "С чего бы это? Два человека ведь всего, чего бояться? Или спешили так?"
   - Откуда они там? - голос, прозвучавший за кадром, наверняка принадлежал Павленко.
   - Точно не могу сказать. Их главный, бандит бывший, или что-то около того. Они знали про эти склады, занимались там охраной. Мне кажется, это был банальный рэкет...
   - Отвечать коротко и по существу! - рявкнул безопасник и Кот, поморщившись, отчеканил:
   - Так это его шобла, со своими семьями. Мужики, бабы, дети. Даже стариков, парочка. В первый вечер, вместо того, что бы ехать к части - они решили там засесть и переждать. Изначально, их было больше, но к нашему приезду, многие умерли, или были сожраны.
   - Ты хочешь сказать, что больше сорока человек, смогли продержаться шесть лет в каком-то подвале?
   - Смогли! - утвердительно кивнул допрашиваемый, но тут же поморщился от боли, - там целые штабеля с тушенкой, вроде как госрезерв был, только неучтенный, что ли... я о нём не слышал никогда. Укреплений не надо - этот подвал и так делали из какого-то довоенного бункера. Там всего хватает, и защита вполне надежная.
   - Хорошо, допустим! Дальше что было?
   - Нас приняли. Нормально приняли, даже обрадовались, на первых порах! Накормили, поговорили, дали отоспаться. Я, сдуру, даже караул не стал выставлять! А проснулись мы уже в клетке...- лицо Кота заволокла поволока боли, по которой ясно читалось, как ему тяжело, снова возвращаться в то место.
   - В какой клетке? - По вытянутым лицам слушающих, было видно, как все удивлены. Может, большинство и было в курсе, что к нам пробились люди, но такие подробности заставляли торопеть даже невозмутимого Дока. А вот голос за кадром был, как-то странно спокоен, будто эта новость, совсем не была новостью. Я посмотрел на Павленко: тот стоял около компьютера и, со скучающей гримасой, разглядывал присутствующих.
   - В обычной клетке. Вольер, или что-то похожее.
   - Зачем же вас туда посадили?
   - Что бы убить.
   - Как убить? - впервые за время записи, прозвучавший за кадром голос, принадлежал лично Нечаеву. Как всегда, глухой и усталый, на этот раз в нём чувствовались нотки волнения: не каждый день теперь, приходится слушать истории о том, как его подчиненных убивают люди.
   - Кого как, - невозмутимо отвечал допрашиваемый, - Часть они съедали сами, часть шла на подкормку тварей.
   - Тварей?
   - Да, тварей! - Кот утих и отстраненно вперил свои потухшие глаза в потолок. Его лицо исказилось от боли, которую, видимо, причиняли полезшие в голову воспоминания, и мелкие ручейки будущих слез, предательски затаились в уголках серых глаз, - Им удалось прикормить несколько десятков животных.
   - Зачем? - суровый бас подполковника, звучал теперь как-то несерьёзно, ошарашено, - Зачем кому-то подкармливать тварей?
   - За тем же, зачем и людей жрать! - не выдержав, Кот сорвался на рык, - О нет, товарищ подполковник, не из голодухи, можете поверить! Еды там в достатке! Культ у них такой. Верят они, что их прибежище - последний рубеж перед вратами адовыми! Что весь мир сгинул под напором тьмы и те, кто был достоин - уже в раю. А им, и таким же грешникам, оставшимся между двумя мирами, нужно поклоняться сатане. Приносить жертвы его творениям, самим есть человечину, что бы доказать свою лояльность князю тьмы...
   Кот выдохся. Командир первой штурмгруппы, который раньше казался мне просто несгибаемым, теперь незаметно съёжился, как-то дивно уменьшился в размерах, и пустил слезу. Маленькая соленая капелька, преломляясь неровностями шероховатой, заскорузлой кожи и редкой рыжей щетины, невразумительными зигзагами заползла в приоткрытый рот, и скрылась в глухой черноте его провала.
   - Раз в месяц, они брали двоих из нашей группы, - полушепот, которым теперь повествовал свою историю допрашиваемый, перемежался нервными всхлипываниями, - Одного - на улицу, для прикормки. Второго - забивали и разделывали прямо перед нашей клетью. Немудрёно так забивали, как скот: на четвереньки поставят, и голову за волосы назад оттянут, что бы мы глаза его видели. Знаете, товарищ подполковник, ребята у меня упертые были. Прекрасные у меня ребята...
   Он больше не мог сдерживать слёз. Хлынувший из его глаз поток, расчертил лицо на три ровных части, и Кот, с немым вопросом, снова вперился в потолок.
   - Твою мать! - приглушенно просипел Слон.
   "Да уж, дружище, я тебя прекрасно понимаю!"
   Всё то сумасшествие, которое творилось с тварями, не было на столько страшным, и не приносило столько немого испуга в души, слушающих рассказ людей, как история моего коллеги. С тварями, всё было относительно понятно: прекрасные хищники, доминанты в пищевой цепи. Даже крыс, которых, жадное до пищевых ресурсов, человечество, тысячелетиями, безуспешно пыталось истребить, твари подмели в первый же месяц. Именно их стараниями, за стенами БУ, не осталось ничего живого. Во всяком случае, так считалось до сегодняшнего дня...
   Но люди? Перепуганные, озлобленные, сумасшедшие... но ведь люди же!
   - Никто даже не пикнул. Только желваки играли. Достойные у меня были ребята... а потом - хлоп тяжелым топором по шее, и весь разговор. По первой, знаете, крови много было. Но мы, потом, стали отодвигаться от прутьев клетки, что бы на нас не попадало. И с нами делились. С ехидным таким милосердием, знаете ли... улыбались так. Заставляли, есть варево из тел наших собратьев. Если кто-то отказывался - просто не кормили, и хочешь - не хочешь, придется проглотить.
   - То есть, ребят в первую очередь? - дрогнувшим голосом спросил Нечаев, - А себя напоследок оставил?
   Глаза допрашиваемого, моментально иссушились и налились кровью: этот вопрос, который задавали себе все присутствующие, и который никак не должен был прозвучать, ужалил Кота в самое сердце. Он крепко сжал зубы и, глубоко, с хрипящим свистом, втянув в себя воздух, голосом, в котором таилась бездна смертельной обиды, заговорил:
   - Зачем вы так, Александр Олегович? Я ведь за своих людей... - Кот прищурился, глядя мимо камеры туда, где, по всей видимости, сидело наше высокое начальство. Но то, что он там увидел, заставило его поморщиться и заговорить на столько официальным тоном, будто он не встретил ожидаемого понимания, - В первые же минуты знакомства, я обозначил себя как командира группы. Марика - как моего заместителя.
   - И вас не трогали? - из колонок опять полился гундосый голос Павленко.
   - По началу нас били. Ребята слушали только мои приказы, и демонстративно игнорировали всё, что говорили надзиратели. А говорили они много чего. Одни их проповеди чего стоили...
   - Проповеди?
   - Да, проповеди. Их главный, напяливал на себя серый балахон из какого-то растрепанного полотнища, и в сопровождении своей свиты - приходил читать нам проповеди. Про пришествие антихриста на землю, свержение царства Божьего, и тому подобный бред. Если кто-то не слушал - вытаскивали наружу меня или Марика, в зависимости от того, кого били в прошлый раз, и уговаривали вразумить людей. С помощью ботинок и круглых палок. Марик говорит, что это были обрезанные черенки от лопат. А мне всё равно, что это было.
   - Ладно, достаточно. Как вы выбрались? - на этот раз, вопрос подполковника повис в воздухе. Кот, казалось, игнорировал его слова: он отвернулся и уставился совсем в другую сторону, - Как вы выбрались, Котов? Отвечайте!
   - Я не знаю, - тихо, еле слышным шепотом, ответил тот, - я не знаю, товарищ подполковник.
   - Хватит! Павленко, остановите запись! - спустя несколько минут прослушивания искаженного баса подполковника, слышать его рядом, в живую, было, по меньшей мере странно: голос в динамике, почему-то был более живым, чем тот, что сейчас звучал среди нас.
   - Мы очнулись в... - остановленное на полуслове, лицо Кота снова приняло неподвижную маску, и люди, увлеченно слушающие его, вдруг отвлеклись и стали переглядываться. Растерянность, удивление, неприязнь - все эти чувства, удивительно синхронно вспыхивали на их лицах, создавая одну, общую для всех, гримасу. Один лишь подполковник, заинтересованно оглядывал присутствующих, словно колеблясь между двумя важными решениями.
   - Какие будут вопросы? - он не собирался медлить - очевидно, то, что Нечаев прочитал в лицах присутствующих, склонило его в какую-то сторону.
   - Почему запись не сначала? - сухим голосом спросил Док.
   - Скажем так, - потирая костлявую скулу, пробасил подполковник, - до этой точки, на записи запечатлены меры физического воздействия. У нас здесь присутствуют люди, которые работали вместе с допрашиваемым. Вот мы и посчитали, что это может их задеть.
   - А допрос Марика? - спросил я.
   - Аналогичен. Ничего нового - истории похожи, как две капли воды. Но, мы все понимаем, что это ничего не значит.
   Я снова посмотрел на застывшее лицо Кота и почувствовал жалость к этому человеку. Нелегко терять людей. Мне было прекрасно известно это чувство, но я и на йоту не мог сопоставить свои ощущения с командиром бывшей первой штурмгруппы. Каково это, когда всех твоих подчиненных, за которых ты, и только ты, лично несешь моральную ответственность, прямо на твоих глазах, убивают таким варварским способом? При чём не те твари, к войне с которыми ты готовишься. Не те, от которых кроме смерти, тебе и ждать-то нечего. Каково это, когда твоих людей, убивают такие же, как те, кого ты защищаешь?
   - Почему вы не дали дослушать? Что идет дальше? - вновь сухо хлестнул Док.
   - Бред! - коротко отрезал Нечаев и, очевидно решив, что время отвечать на вопросы закончилось, стал объяснять, - Я думаю, все понимают, что эта информация не должна пойти в массы.
   Да уж, страшно представить, какой резонансный скандал, затеют местные жители, если узнают о том, что сидеть шесть лет в бетонной клетке, было совсем не обязательно.
   - Я понимаю, что рано или поздно, люди узнают об этом поселении, - он кивнул в сторону ноутбука, словно обозначая, какое именно поселение, имеется ввиду, - но мы должны к этому подготовиться. Артур!
   - Да, товарищ подполковник! - я уже понимал, какой приказ сейчас будет озвучен.
   - Считаю целесообразным, организовать разведывательный выход и, в случае обнаружения людей в указанном месте - зачистить!
   Вот так просто. Сорок человек в расход. Если Нечаев отдал такой приказ - значит, уверен в словах Кота. Но как так? Ведь пару секунд назад, он сам сказал, что дальше, на записи идет бред!
   Сердце ёкнуло в предчувствии нехорошего, но сейчас, моё положение, заставляло молчать - и так огреб за невыполнение приказа. За то, у Дока не было таких проблем, чем он и поспешил воспользоваться:
   - Александр Олегович! Вы же понимаете, что слова этого человека могут оказаться враньем! Что, если люди, которые, возможно, там обитают, ни в чём не виноваты? Что, если этот парнишка, помешался умом, а его подчиненные, погибли при других обстоятельствах?
   - Я знаю, Док! - кивнул Нечаев, - Сейчас у меня есть два источника, к сожалению, связанных друг с другом. Их истории, сходятся. Вторая штурмгруппа - будет третьим. Только у меня нет времени и возможности, отдать личный приказ, так что в случае подтверждения полученных данных, - тут подполковник обернулся ко мне, - Вы, Артур, вольны действовать по обстоятельствам. Приоритетной задачей в таком случае - становится ликвидация этой заразы!
   - Есть, ликвидация! - недовольно прохрипел я и, тут же, обернулся к обеспеченцу, которого, все давным-давно стали называть по прозвищу, - Крот, мне нужен будет стандартный БК для группы, и планы обозначенных зданий из БТИ!
   - Хорошо, - поспешно закивал он, - через час всё будет!
   - И, по взрывчатке... я сам подойду к тубикам. Александр Олегович, мне может понадобиться кое-какое инженерное оборудование.
   - Возьмешь! - все присутствующие, наблюдавшие за разговором, сникли, словно дальнейшее их не касалось. Один Слон был внимателен, как никогда: в случае провала нашей группы, заканчивать работу будет он.
   - И, главное: я хочу, что бы Кот шел с нами!
   - Исключено! - нервно отрезал подполковник, - Он под арестом, до выяснения!
   - Александр Олегович! - взмолился я, - Вы сами знаете, как полезен, бывает проводник из тех, кто уже бывал в указанных местах!
   - Он под арестом! Хочешь - спускайся в карцер и общайся, это не запрещено! Но выпускать его никто не будет! Всё, разговор окончен!
  
   2.
  
   Когда я вышел из кабинета подполковника, за дверью меня ждала привычная картина: наглый, самоуверенный Алли, в пол голоса подкалывал двух мрачных охранников, которые стояли по обе стороны от двери. Здоровенные ребята - личная охрана нашего главнокомандующего - злобно сопели и играли раздутыми желваками, но на придирки моего подчиненного не отвечали.
   - Что там, сильно влетело? - увидев меня, Алли сразу протянул мне мой автомат. В кабинет Нечаева вход с личным оружием был строго воспрещен, о чём оповещал большой плакат, занявший почти всю площадь входной двери. Огромный, чёрный автомат, был перечеркнут таким же, большим красным кругом, так что все, кто посещал это помещение, оставляли его в небольшом тамбуре. Именно для этих целей, сбоку была установлена полноценная оружейная пирамида, а двое бессменных охранников, один внешний вид которых выбивал из головы все глупые мысли, буде такие туда закрались, вежливо просили оставить "личные вещи", здесь.
   Сбоку послышался облегченный вздох: охрана была безмерно рада тому, что мой зам переключился на разговор со мной. Усмехнувшись, я, полушепотом, прохрипел Алли почти в самое ухо:
   - Они когда-то не выдержат, и засунут тебе твой автомат... - договорить он мне не дал. Абсолютно не стесняясь присутствующих, а рядом с нами проходили все, кто был на совещании у подполковника, Алли, словно специально, во весь голос выкрикнул:
   - Кто, эти олухи? Артур, если бы могли - уже давно бы сделали! У них же яиц нет, сам посмотри! - он демонстративно обвел рукой раскрасневшихся охранников, и добавил, - Здоровья вагон, а яиц нет!
   - Хватит, Алли! - мне не понравилось, как смотрели на моего зама все, кто услышал его слова - слишком много неприязни было в их глазах, так что могли и Нечаеву настучать.
   - Не вопрос! - сходу соскочил он, - Ну так что, командир, получил за гранаты-то?
   - Есть немного, - слукавил я, - Но это ерунда. У нас задача, за бортом!
   - Ох ты... - Алли озадаченно почесал затылок, как делал всегда, когда новости были не в нашу пользу.
   - Обожди вздыхать, это не самая паскудная весть! - закинув ремень автомата на плечо, я попытался сделать загадочное выражение лица. Судя по реакции Алли, получилось не очень: он скептически вскинул одну бровь и насторожился, - Самую паскудную - узнаешь в кубрике.
  
   - Ладно!
   Алли прекрасно понимал, что если я не сказал сразу - на это есть свои причины. За годы совместного сотрудничества, мы стали понимать друг друга с полуслова, так что он не нуждался в объяснении моих поступков.
   - Значит так! Сейчас ведешь ребят в столовую, - уже серьёзно, задумавшись над тем, как распределить отпущенное на подготовку операции время, начал я, - Там Нечаев будет выступать с речью, по поводу смерти вчерашних ребят.
   - Да наши и так все там, - мой зам как-то странно сошкерился, - ждут очередной зажигательной речи о героически погибших, доблестных бойцах Службы Безопасности.
   - Хорошо, - не стоило обращать внимание на его сарказм: мы все прекрасно понимали, что так надо, - Я пойду вниз, мне там надо кое с кем поговорить.
   - С тубиками, что ли?
   - Нет, там, в карцере человек нужный сидит. Ладно, Алли, не тяни меня за язык - на постановке задачи всё узнаешь! Ты лучше вот что... - я машинально почесал шрамы на щеке. Не знаю почему, но это всегда здорово помогало работе мозга, - после всей процессии и похорон, найди мне калеку. Он кое-что должен знать.
   - Уже нашел! Стоит в коридоре, тебя ждет - не дождется!
   - Давно?
   - Да как только ты зашел - он сразу в хвост! - картинно возмутился Алли, - Только и смог, что выпереть его отсюда! Настырный гад! Прикинь, хотел меня палкой своей огреть!
   - Давно пора! - я усмехнулся, когда смуглое лицо моего зама, сморщилось в какой-то детской обиде, - Ладно, иди к ребятам. После речи - поедите, и мигом в кубрик, будем готовиться.
   - А ты что, решил снова духовной пищей обойтись?
   - Ну... ты понимаешь, Крот в курсе, что мы на выход, так что сегодня наш рацион, снова сводится к любимому супер-супу. Я лучше у Дока сухпая какого-то перехвачу, чай, не откажет...
   - Хитрая русская морда, - недовольно пробурчав себе под нос эти слова, Алли толкнул растопыренной ладонью прутья сварной, решеточной двери, ведущей в коридор. Скрипя поржавевшими петлями, та грузно подалась вперед, открывая нам совсем другой, контрастный мир нашего бомбоубежища.
   Коридор жилого этажа, встретил меня привычным, веселым утренним гамом, который сопровождал каждый новый день в БУ. Толпа свежих, выспавшихся людей, сновавших тут и там, пытаясь разминуться в относительно узком пространстве, наталкивала на мысли о нормальной, сложенной жизни.
   'Доброе утро, наше последнее, гнилое прибежище! Доброе утро, рассадник последних надежд и мелких инфекционных заболеваний!'
   Да уж, люди примирились. Это вначале, среди множества серых, однотипных лиц, которые носили мрачные следы свежего, нестертого горя, лишь единицы находили в себе силы улыбаться. Боль многих сотен людей, большинство из которых, так или иначе, лишилась самых близких, буквально наэлектризовывала воздух, да так, что громовые раскаты ссор и драк, доходивших, порой, до безумных вещей, раз за разом били по, не устоявшемуся ещё, быту.
   По правую руку, стена плача, изначально закрашенная серой, грунтовой краской, на которой, мелкими, еле заметными буквами, написаны многие тысячи имен. Имен тех, кто в той, далекой жизни, был дорог обитателям БУ, но так и не смог добраться до спасительного убежища... таким образом, люди, не в силах физически выйти на улицу и, по человечески, похоронить близких, как могли, отдавали им последние почести. В первые же дни, маленькие чёрные буковки, покрыли почти всю стену, да так плотно, что разглядеть серую краску на ней стало невозможно. Сколько просьб и молитв здесь отзвучало... искренних молитв, не таких, какие, порой можно было услышать в церкви. Сколько таких же, искренних слёз, пролилось на этот холодный, бездушный камень, который просто не мог отозваться сочувствием...
   Какой-то остряк, тогда, не понимая, о чём говорит, назвал эту стену, прямым детищем стены плача, в далеком Иерусалиме, и это название, подхваченное десятками таких же, бездушных циников, пролетело по всему бомбоубежищу, было одобрено большинством, и прижилось.
   Хуже всех, пришлось тем, кто всё-таки умудрился протащить тела родных внутрь БУ. Хоронить их было негде, и Нечаев долго пытался придумать, что же с ними делать: внутри не оставишь, а выбросить обратно на улицу, было нельзя - люди бы не поняли. Все, вплоть до начальства, тогда сильно боялись сорванных нервов неорганизованной толпы, так что любое действие, в отличии от дня сегодняшнего, многократно обдумывалось, прежде чем было приведено в исполнение. Тогда, впервые, и воплотили в жизнь, ритуал наших, привычных теперь похорон: сброс трупа с дамбы. 'Река сохранит', - одобрительно шептались между собой люди, кончено же надеясь на то, что тело так и сгниет в воде, а не будет выброшено где-нибудь перед носом у мерзкой твари, которая просто отобедает усопшим. Мало помалу, покойные близкие, покидали нас, уходя в своё последнее плаванье.
   Но время шло. Человеческая психика, просто не способна долго концентрировать своё внимание на горестных, для неё, вещах. И, сначала робкий, чуть более громкий, а, со временем, и совсем заливистый, смех, стал всё чаще слышаться в коридорах нашего прибежища. Люди старались обжиться и, всего через месяц, возле гостиниц, как шутливо, называли жилые комнаты, в которых им приходилось ютиться сотнями, появилось настоящее чудо: коврики для вытирания ног. Да, мелочь, но именно эти грязные, влажные тряпки и означали, что люди смирились с утратами и, готовы теперь, к новой жизни, какой бы она не была. Жилые помещения разграничивались импровизированными ширмами, из белых, а позже серых и желтых простыней. Неудобные деревянные лежаки, покрывались ворохом ненужных тряпок, игравших теперь роль матрасов, в которых тут же, с протяжным восторженным визжанием, селились вши. Давным-давно, ещё до начала, я уже видел кое-что подобное - так устраивались люди, которые, по неволе, обжились в лагерях для беженцев и, совершенно не подозревая об этом, попадали в выпуски новостей. Тогда они вызывали нервное смущение, иногда сострадание... а теперь мы и сами живем в таких условиях.
   Левая стена, до самой лестницы, вся расписана смешными детскими рисунками, которые прерывались только немногочисленными дверными проёмами, с красными, ночными лампами над ними, да серыми арками бетонных укреплений. Как только жизнь более-менее устаканилась, и наше руководство решило, что пора бы налаживать образование, детям разрешили рисовать на стенах. Эти неумелые, порой смешные, рисунки, исполненные в неизменных светлых тонах, так сильно контрастировали со стеной напротив, что многие диву давались: 'Ну зачем нам эта чёрная, угнетающая стена плача? Лучше отдать деткам и вторую, пускай солнышки рисуют!' И правда, в большинстве, над всеми кривоватыми, разноцветными домиками, лошадками, которые паслись на невероятно зеленых лугах, непропорциональными птичками и зайчиками, неизменно висело желтое, до слепоты яркое солнце... дети скучали за его теплыми лучами.
   Где-то, среди всего этого благолепия, глубокой, зажившей раной в моём воспаленном мозге, был и рисунок Анечки, которую я когда-то спас. Мишка. Тот самый, серый плюшевый мишка, которого она выронила в суматохе того кошмара и, который так и остался в кровавом месиве у заставы. Нарисованный чёрной краской, он, на столько сильно, выделялся среди своих сородичей, что каждый раз, невольно цеплял мой здоровый глаз, заставляя снова и снова, вспоминать ту кошмарную ночь... Нет, я остался человеком, и время точно так же властвовало надо мной, как и над другими: с его течением, моя боль утихла, и, мне кажется, постепенно заменилась заботой о подчиненных. Ответственность и цели, умноженные на прошедшие года - оказались самым лучшим лекарем. И только ночью, когда все проблемы дня прожитого, уже позади, а проблемы дня завтрашнего, ещё так далеки, я позволял себе погрузиться в сладкое забытье, и вновь побывать рядом с любимой...
   Плотный поток, спешащих, кто куда, людей, стал жечь меня неодобрительными, порой перепуганными взглядами. Да, не смотря на то, что именно мы спасали их от перерождающихся тварей, люди не любили штурмовиков. В этом не было нашей вины: мы просто слишком часто умирали. И, в отличии от погибших СБшников - нам не играли траурные молебны: маленькая строчка с фамилией, инициалами и позывным, нанесенная чёрной краской на внутренней стороне входной стены кубрика - всё, на что мы могли рассчитывать после смерти.
   Среди жителей БУ, нас так и называли - смертники. Втихаря конечно, ведь услышь такое один из нас - неслабая затрещина была гарантирована... а тот, кто не умирал, рано или поздно, становился покалеченным психом, и, если ещё мог внятно соображать, старался перейти на другую работу. Какую угодно, хоть в сантехники, лишь бы не бывать больше за бортом.
   Человеческая психика не способна жить в постоянном состоянии стресса. И, опять же, здесь меня выручил Алли: у этого татарина был дар, превращать весь, виденный нами ужас, в циничные, но порой, очень острые и смешные шутки. Они отвлекали от происходящего, заставляли смеяться и переставать думать. Думать о том, что следующим, в череде этих бессмысленных трупов, можешь оказаться ты...
   Прищуренный от яркого, дневного освещения, глаз, зацепился за две фигуры, выделяющиеся из общей массы одной деталью: они были неподвижны. Одна из них, была немного сгорблена и, казалось, в какой-то сжимающей усталости, прислонилась к цветной, разрисованной стене, прямо напротив меня. Игорь. Тот самый калека, который вот уже час, дожидался меня с совещания. До начала, он был журналистом местной газеты. Поговаривали, что очень успешным. В первую ночь, во время бойни у заставы, его ранил в ногу, один из прикрывавших беженцев, солдат. Обидная травма, если учесть то, в каких условиях она была получена. Обе берцовые кости были начисто раздроблены, так что, уже внутри, Док ампутировал покалеченную конечность, почти до колена. Как дань обстоятельствам, бомбоубежище изобиловало такими калеками, но лишь единицы, были подобными этому парню: он не смирился. Одному ему известным способом, он договорился с местными мастеровыми и, один из первых, получил грубый, сколоченный из дерева и железных трубок, протез. Эта, сделанная несведущими руками, приспособа, сильно натирала, да так, что часто, в торце культи образовывались кровавые мозоли. Но, для Игоря - и это было счастье: он мог ходить. При чём, ходил не хуже здоровых людей - на столько, ему не хотелось выглядеть калекой. Сейчас же, он был с палкой - значит, протез снова натер культю.
   Амбиции этого парня, не переставали меня удивлять: как только смог ходить, он решил взяться за дело, которое, казалось бесполезным. Игорь стал писать летопись БУ. Порой, через меру настырный, раздражающий всех не хуже, чем вездесущие вши, против которых не помогали даже паровые вошебойки и стриженные на лысо головы, со временем, он стал самым точным носителем данных. Даже крутые компьютеры Крота, в которые заносилась только фактическая информация, не несли в себе такой информативности, как этот парень.
   Демонстрируя принадлежность хозяина, к кузнице акул пера, на широкой черной шлейке, красовался непомерно громоздкий цифровой фотоаппарат. Словно вылепленная из серебра, дорогая игрушка с огромным объективом, предмет вечных ссор Игоря с остальными обитателями БУ, она неизменно висела на его груди.
   Вторая фигурка, уже силящаяся пробиться ко мне, принадлежала Аньке. Невысокого роста, с красивыми, выразительными чертами лица, и очень ясной, солнечной улыбкой. Продираясь через плотный, гудящий поток народа, она, раз за разом натыкалась на гневные, недоуменные взгляды, и небрежно, будто воспринимала сложившиеся трудности, как что-то само собой разумеющееся, бросала в них слова извинений.
   Кто-то несильно толкнул меня в плечо и мягким, утробным голосом, прогудел:
   - Артур, я через час подойду к вам в кубрик, - Слон навис надо мной всей своей безразмерной фигурой и серьёзно, внимательно смотрел мне в глаза, - Хочу послушать, как вы будете планировать. Сам понимаешь...
   - Да, Слон, не вопрос. Тащи свою толстую задницу к нам после завтрака!
   - Нормальная у меня задница! - обиженно прогудел он и резво пошагал в сторону столовой.
   - Артур, вы снова решили прогулять солярий? - хитрые глазки, успевшей пробиться ко мне Ани, смотрели на меня с укоризненным прищуром, так что несколько мелких, смешливых морщинок, собрались на её смуглом личике. Потрясая в руках пластиковым планшетом, с каким-то желтым листком бумаги, и зажатым на нем, белым маленьким плеером, от которого тянулись проводки наушников, она выпалила, - Док сказал, что вам, как никому другому, нужно ходить в солярий!
   Спустя год жизни здесь, мы все вспомнили, на сколько человеческий организм зависим от солнца: из-за недостатка ультрафиолета, кости у жителей БУ, стали ломкими на столько, что переломы начали случаться чаще, чем банальные отравления. Именно тогда, Док и настоял на том, что бы в нормальный, рабочий распорядок дня любого человека, были включены сеансы облучений кварцевыми лампами. Уже после, когда выяснилось, что от них, кожа становится загорелой, будто после недели отдыха на каком-нибудь солнечном Кипре, эти сеансы начали называть походами в солярий.
   - Привет, Ань! Слушай, нет у меня сейчас времени! - я уткнулся взглядом в выдающуюся из стены, панель, с кнопкой сигнализации. Такие были натыканы у каждой двери. Сигнал от них, поступал на аналогичную панель в нашем кубрике, так что, дежурившим СБшникам, для того, что бы дать знать, где образовалась очередная тварь, достаточно было вжать красную кнопку сигнализации и проговорить нашему дежурному, своё место положения.
   - Ну, как нет, Артур! - на её детском лице, начали проступать следы злости, - У вас же проблемы с рукой! А вы же уже месяц не ходили!
   - Ань, шла бы ты в столовую, там сейчас концерт будет! - выпалил я и, не обращая внимания на что-то невразумительное, про упрямых мужиков, которые никого не хотят слушать, долетевшее мне в спину, пошел к Игорю.
   Тот смущенно улыбался, при этом, ощупывая моё уставшее лицо цепкими глазками, и, когда я подошел, протянул мне свою лощёную, ухоженную ладонь.
   - Устало выглядишь, командир! Повоевали ночью?
   - Да, было дело! Но ты и сам серый какой-то... что, снова культю натер?
   - Да! Сколько ни пытался этот протез в порядок привести - всё бесполезно. Расскажешь, что вчера было? - Игорь сразу попытался взять быка за рога. Его левая рука, которой не приходилось опирать тело на палку, незаметно скользнула к корпусу фотоаппарата и легла на нем, будто так и надо.
   - В столовую сходишь - всё узнаешь! Там, как раз, Нечаев будет речь толкать, - я усмехнулся настырности этого паренька: он не единожды ссорился с Алли именно потому, что пытался меня сфотографировать, но всё равно, ни разу не упускал возможности попробовать. Не знаю почему: то ли от чувства, что это никому не интересно, или потому, что осознавал свою сиюминутность в масштабах произошедшего, но сама идея того, что меня будут фотографировать 'для будущих потомков', была неприятна.
   Словно не замечая намерений своего собеседника, я подхватил его под локоть левой руки, попутно мягко оторвав её от серебристой игрушки и, как бы невзначай, стал увлекать Игоря за собой по коридору. Люди второпях расступались перед нами и трудности, с которыми столкнулась Аня, когда пробиралась ко мне, нас не коснулись.
   - Скажи мне Игорь, - наш летописец, тяжело приволакивал ногу с протезом, стараясь перенести вес на палку, так что его раскачивало из стороны в сторону, - Ты Кота ещё помнишь?
   - Это коллегу твоего?
   - Его самого. Ты помнишь, девушка у него тут была, как же её звали... - я сделал вид, что пытаюсь вспомнить имя, которого никогда не знал, но Игорь сразу понял мою нехитрую уловку: сквозь гримасу боли, которую ему доставлял натиравший протез, на его сером лице проступила еле заметная тень веселья, а рот растянулся в нездоровой улыбке.
   - Нет, командир, так не пойдёт! - стараясь перекричать гул проносившихся мимо людей, сказал он, - Ты меня, совсем за дурачка не держи! Баш на баш, Артур, только так!
   - Ну, попробовать-то стоило! - я попытался задорно улыбнуться, но, моё лицо не поддержало потуг своего хозяина, так что, в очередной раз, смеялись одни губы, - Говори, чего хочешь! Только голову не теряй, сам знаешь - с меня Нечаев три шкуры спустит, если узнает о наших беседах.
   - Давай так, - задумчиво сказал он, - рассказываешь мне, что на самом деле произошло в столовой, и с чего это, наш главнокомандующий решил экстренное совещание провести, в такую-то рань. В замен - спрашивай, чего хочешь!
   - Нет, Игорь, извини, не могу! Это вопросы, на которые ты и так получишь ответы, просто не сразу! - я постучал себя по набедренному карману, в котором всегда хранился маленький блокнот с моими записями. Эта книжечка была обещана Игорю много лет назад, но мне пришлось оставить за собой право выбирать, когда именно она ему достанется. Так что, теперь он ждал, того самого, хоть и не обозначенного во времени, момента. Мой собеседник сразу поскучнел и, что бы выправить ситуацию, я, стараясь хоть как-то его приободрить, добавил, - Но мы сделаем вот что: я разрешу тебе сделать фотографию.
   - Тебя? - он, очевидно, не поверил своим ушам, потому что лицо его в момент просияло: Игорь стал похож на ребенка, которому, наконец, подарили заветную игрушку.
   - Не только меня - всей группы. Одним большим фото. Так устроит?
   - Вполне! - с готовностью закивал он, - Спрашивай!
   - Так как девчонку звали то?
   - Настя! Белобрысая такая, худенькая была. Но, скажу тебе, у Веника был вкус! Девчонка была, что надо! Ну да, ну да, о похождениях нашего летописца, не знал разве что глухой. Это была излюбленная тема женщин БУ, которые, в сердцах обсуждали его днем и, с огромным удовольствием, падали в его объятия по ночам. Вот такой калека... Но в его словах было кое что другое - Игорь никогда не говорил о живых людях в прошедшем времени.
   - А почему 'была'?
   - Тут такая история, командир, - он сделал драматическую паузу, оглядываясь по сторонам, словно опасался того, что нас кто-то услышит, - Чувства у них были, не просто интрижка. Когда Кот пропал - её совсем подкосило. Не выдержала, бедняга...
   - И что, померла, хочешь сказать?
   - Нет, Артур, всё не так драматично, - Игорь усмехнулся, - Туберкулёз подхватила. На сколько я знаю, уже четвертый месяц в отделении для открытых сидит.
   Мы остановились у двери, которая вела к лестничным пролетам. Игорь, неотрывно смотрел мне в глаза, а лихорадочно соображал. То, что девушка Кота, больна открытой формой туберкулёза и заперта внизу - очень плохо. Наверняка, Веник, аппелируя к моим возможностям, первым делом, попросит разузнать, как она. И, если сразу рассказать ему о том, что случилось с Настей - я могу остаться без нужной информации. А это - уже вопрос сохранности моих людей.
   - Ладно, Игорь, спасибо. Завтра, за час до подъема, подходи на технический этаж, в ангар.
   - Вы на выход завтра? - совершенно позабыв обо всех конспиративных мерах, он выкрикнул эти слова так, что люди, сплошной массой направлявшиеся в столовую, стали оборачиваться к нам.
   - Тихо ты, разорался! - пришлось осадить его злым шипением, - Завтра подходи, всё увидишь. Всё, бывай, у меня ещё куча дел!
   Я протянул руку своему незадачливому собеседнику, но он не стал отвечать на моё рукопожатие:
   - Артур, тут ещё новости есть. Раз уж ты добрый такой - поделюсь, по старой дружбе.
   - Говори, только быстро!
   - Тубикам совсем невмоготу внизу сидеть уже: дохнут они там, и калеками становятся. У людей крыша едет от безысходности, сам понимаешь...
   - Не тяни, Игорь! Время...
   - Я хожу туда, к святому отцу, еды там поднести, проведать, - святой отец - тот самый псих, с которым мне пришлось сидеть в карцере, - ну и прохожу мимо. Нездоровая там атмосфера, Артур, совсем не здоровая. СБшники расслабились: им плевать на всё! А, за секциями отделений - чуть не митинги целые. Такое ощущение, что бунт назревает.
   Я задумался. Нет, конечно, одних тубиков будет маловато, что бы закатить настоящий бунт, но что, если это всё не спроста? Ведь, по словам Игоря, охрана, которая в былые времена, бдела на четвертом ярусе лучше, чем где-либо ещё в БУ, теперь совсем расслабилась и забила на службу...
   - Хорошо, Игорь, спасибо. Есть над чем подумать, только больше никому об этом не болтай, ладно? Побереги себя.
   - Да разве ж я не понимаю, - он заговорщицки подмигнул, - только ты тоже не упускай этот факт из виду, лады?
   - Лады! Будет время - займемся этим вопросом. Всё, побежал!
   Широкие лестничные ступени замелькали под ногами. Взгляд, то и дело натыкался на спешащих в столовую людей: какие-то работяги, в замасленных комбинезонах, СБшники, в чёрной форме... странные, лысые женщины, цвет волос которых можно было угадать только по кустистым, неухоженным бровям, множество калек, с разными протезами, вместо потерянных конечностей... Они все отводили взгляды, как только напарывались на серо-зеленые штаны горки - отличительную черту бойцов штурмгрупп. Подошва ботинок тяжело бухала по бетону, в такт, стремительно несшимся в голове, мыслям.
   'Да что ж такое, а? Проблема на проблеме! Кот, который, словно в дешевом кино, восстал из мертвых, Нечаев, со своей идиотской задачей, тубики эти... да ещё и отсидка предстоит. Не многовато ли для тебя одного, а, Артур?'
   Поток попадавшихся навстречу людей, изрядно поредел, а, затем, совсем иссяк, когда я спустился на нижний этаж.
   Вот она, дверь четвертого яруса. Толстое, клепанное железо, давным-давно покрывшееся большими бурыми пятнами ржавчины, с маленьким смотровым окошком на уровне головы взрослого человека. Она закрывала собой весь пролет, так что лестничные ступени упирались прямо в неё. Подойдя ближе, я обвел рукой по ржавчине и растер скопившуюся воду на пальцах. Везде сыро, а, на четвертом ярусе - и подавно.
   Несколько раз пнул ногой, по мокрому железу двери, и она незамедлительно отозвалась гулким эхом, которое понеслось между стенами куда-то вверх, выше по лестнице. Сопровождаемое резким скрипом, ржавое смотровое окошко отползло в сторону, явив осоловелые, мутные глаза охранника. Дохнув сильной перегарной вонью, тот недовольно осмотрел меня и лениво, нехотя, пробурчал:
   - Чего тебе?
   - В карцер надо.
   - Проходи! - с этими словами, охранник закрыл железную створку и принялся открывать дверные замки, отзывавшиеся на его движения, влажными, мягкими щелчками. За дверными запорами, в БУ следили, как положено: в случае превращения, заевший замок мог оказаться опаснее, чем пресловутая, взорванная граната. Через секунду, дверь подалась назад и мне в нос шибануло резкой вонью пота, перемешанного с хлоркой, табачным дымом и перегаром.
   Здесь было темно: в отличии от верхних этажей, вместо ярких, ртутных ламп, на четвертом ярусе, были установлены обычные патроны, с вкрученными в них, сорокаватными лампочками, света которых, едва хватало на то, что бы осветить длинную дорогу к карцеру.
   Небольшой, щуплый СБшник, в расстегнутом кителе, наброшенном поверх потной, давно нестиранной майки, пропустил меня через дверь, которая тут же, с оглушительным грохотом, захлопнулась за моей спиной. Я оглянулся по сторонам, и взгляд зацепился за остальных охранников, сидевших за крохотным столиком в углу коридора. Их было пятеро, и, все как один, походили на того, что открывал мне дверь. Первое, что бросалось в глаза и сильно раздражало - автоматы стоявшие пирамидой в углу, возле двери. Случись чего: пока дотянуться, пока разберут - половина головы сложит. На столике перед СБшниками - разложенные карты, которые они, в запале какой-то игры, громко матерясь и выкрикивая разнообразные пошлости, швыряли друг другу под нос. Тут же, большая пепельница, сделанная из какой-то пивной банки, до отказа заполненная бычками. И огромная, сизая туча дыма, словно утренний туман, обволакивающая всю эту процессию. Строители в обеденный перерыв, зэки в тюрьме, отдыхающие на природе... сейчас, они напоминали кого угодно, только не наших охранников.
   Тот, что открывал мне дверь, несильно ткнул меня в плечо, и, в своей ленивой, бычьей манере, сказал:
   - Ты, эээ... автомат тут оставь, нечего по нашему этажу с оружием!
   - Бери!
   Мало кто знал, что пресловутый, старенький автомат Калашникова, не был единственным оружием, которое я всё время носил с собой. Тот самый, позаимствованный у покойного соседа ПМ, был спрятан в небольшой внутренней кобуре, на поясе брюк, так что, что бы совсем лишить меня возможности защищаться - нужно было проводить обыск. Я безропотно отдал охраннику свой потертый АКМ и, не говоря больше не слова, направился по длинному коридору, в конце которого виднелась чёрная, обитая дерматином, дверь карцера.
   Серый пол под ногами, изобиловал трещинами и сколами, которые возникали в нем, из-за сырости. По обе стороны от меня, были стены, из такого же железа, которое послужило строительным материалом для входной двери. Всё в ржавых разводах, потеках чёрной влаги и колониях чёрного же, вездесущего грибка. От руки, без всякого трафарета, красной краской, на них были выведены большие, в метр высотой, буквы. 'Блок 1. Особо опасно! Вход только в защите!' - гласила надпись на левой стене. Это был блок, для больных с открытой формой туберкулёза, которые источали заразу одним своим дыханием. 'Блок 2. Вход только с респиратором!' - вторила своей соседке надпись на правой стене. А вот эта часть помещения, отводилась больным в стадии ремиссии, которых готовили к тому, что бы отправить наверх. Что было хуже - сидеть внизу среди таких же, как сам, или идти на жилые этажи, на самую опасную работу, что бы затеряться в массе людей, которые будут шарахаться от тебя, как от прокаженного? Обе надписи, упирались началом во, врезанные в стены, двери, из такого же, насквозь прогнившего железа.
   Лампочки, пристроившиеся на давно прогнившей, опасно свисающей проводке, у меня над головой, горели через одну, так что их света едва хватало на то, что бы глядеть себе под ноги.
   За стенами слышались стоны. Глухие, протяжные стоны, перемежающиеся сухим, запаленным кашлем, и негромкими разговорами. Одному Богу известно, как тяжело людям, существовать здесь...
   'Да уж, прав был Игорь - бардак. Бардак, похуже того, что был тут в мою отсидку. Это шлак нашего бомбоубежища, позор начальства и страх местных жителей...'
   Ноги, наконец, донесли меня до последней, третьей двери, дерматин на которой весь потрескался, так что утеплитель, который он прикрывал, рваными лохмами тянулся к полу. На этот раз, возле двери красовался старый, ещё советского образца, круглый звонок. Я утопил его чёрную кнопку и пространство вокруг, разразилось противной трелью, словно какой-нибудь ушибленный соловей, решил, на радостях, спеть свою любовную песенку.
   Дверь тут же распахнулась настежь, явив моему взору огромного, под два метра ростом, охранника. В отличии от своих коллег, этот был подтянут и форма, которая мешками сидела на всех остальных СБшниках, действительно украшала этого парня.
   - Андрей! - он, без тени смущения, протянул мне свою громадную ладонь.
   - Артур! - немного ошалевший от такого приёма, я ответил на рукопожатие и, заглянул ему за спину: мне, на столько, не верилось в вежливость бойцов службы безопасности, что, невольно подозревая подвох, я ожидал увидеть в глубине помещения кого угодно, начиная от Павленко, заканчивая самим Нечаевым. Но, к своему удивлению, за спиной этого парня, было пустое, полутемное помещение, с несколькими бетонными сводами, железными дверьми камер, деревянной кушеткой, прислоненной к стене, да одиноким столиком в углу.
   - Ты к кому? - спросил он вполне внятным, даже приятным голосом.
   - К Котову. Пустишь? - я заглянул в его серые глаза, с интересом разглядывающие мои шрамы.
   - Конечно, проходи! - чересчур радушно, на мой взгляд, ответил он и пропустил внутрь, тут же, мягко прихватив моё плечо. В уши долетели невнятные молитвы, раздающиеся в одной из камер: тот самый священник, не переставая, читал откровение. Это бубнение, так живо всколыхнуло воспоминания о моем времяпрепровождении здесь, что меня покоробило, - Где он, в курсе?
   - Откуда? - недовольно буркнул я.
   - Ну да, извини, не подумал! Котов же, у меня, из новеньких! Пятая камера, он там один, - собеседник осклабился в дружелюбной улыбке и, зачем-то, добавил, - недавно кормили, так что, не спит ещё.
   Отпуская меня дальше, он незаметно удалился и, завернув, за угол бетонного свода, уселся на маленький, рыбацкий стульчик перед раскладным столиком, на котором стояла небольшая лампа, светившая на старенькую, изрядно потрепанную книгу. Из неё торчал уголок клетчатой бумажки - закладка. Учтивый охранник, с интересом подхватил своё чтиво, и, мгновенно, уперся в раскрытую на месте закладки, книгу.
   'Бывает же... такой вот, грамотный, образованный безопасник! Ну, будет мне наука - не суди по внешнему виду!'
   Я подошел к железной двери, с желтой, латунной циферкой '5', которая выдавалась вперед из, обложенной голубым кафелем, стены. На ней тоже было смотровое окошко, но, на этот раз, открывалось оно с моей стороны.
   Провернув запиравший штифт, отодвинул его в сторону и негромко сказал:
   - Ну, здравствуй, Котов!
   - Аааа, Артур... - грустно протянул, до боли знакомый голос с той стороны, - Жив, курилка!
   Его ответ закончился несколькими неторопливыми шагами, с той стороны двери, после чего, в окошко передо мной, просунулась рука с грубой, грязной кожей и длинными, отросшими ногтями.
   - Да что со мной будет! - нарочито смешливым голосом ответил я и пожал протянутую руку.
   - Ну, мало ли... я тоже когда-то так думал. А теперь вот, сижу в камере. Тут, знаешь ли, темно, пол сырой совсем, и сидеть негде. А кормят так, будто хотят, что бы я не дожил до освобождения...
   - Всё в лучших традициях наших тюрем, товарищ группер! На сколько мне помнится, для того людей в карцер и сажают, что бы им больше не хотелось сюда попадать...
   - Да уж, вы правы, коллега, - забытый, менторский, почти академический тон общения, которым мы с Котом любили поддергивать друг друга, тут же выплыл откуда-то из зыбких глубин памяти, и установился в наш разговор, - Назидательный эффект, должен присутствовать в любом карательном действии.
   - Будет тебе прибедняться, Веник! Скоро наши отцы командиры, в единственном лице товарища подполковника, во всём разберутся и тебя отпустят. Марик где, кстати?
   - В соседней камере, - голос Кота, чем дальше, тем больше хрип и стихал, - У нашей Павленки, какой-то новый бугай появился: так отделал беднягу по печеням, что тот до сих пор без сознания. Просыпался два раза что бы воды попить и проблеваться. Именно в такой последовательности. Хорошо, что надзиратель нормальный попался - возится с ним, как с ребенком... - собеседник не на долго задумался, так что из-за двери было слышно только его слабое дыхание, - Дока обещали прислать, но что-то он не спешит...
   - Я сам приведу! Они сейчас заняты все, через час будет Марику врач, лично проконтролирую.
   - Чем это они так заняты? - впервые за весь разговор, в голосе Кота, проскочили хоть какие-то нотки заинтересованности, пусть и слегка раздраженные.
   - У нас ночью превращение было. Четверо СБшников в минус, - в разговоре с человеком, который занимался тем же делом, что и я, язык сам перешел на профессиональный жаргон, - Так что, Нечаев сейчас траурные молебны в столовой возводит. Сам знаешь, все должны присутствовать, кто не на сменах.
   - А ты, значит, можешь гулять себе? Это с чего тебе такая честь? - возросшая подозрительность в голосе Кота, заставляла сразу открыть перед ним карты. Конечно, при условии, если я не собирался вытаскивать из него информацию до вечера.
   - Кстати, о назидательных эффектах в карательных действиях, - невесело сказал я, - Нас за борт отправляют!
   - Куда?
   - Туда, где вас держали. Будем твоих обидчиков чистить, что бы другим неповадно было! - в этой фразе не было и тени шутливости, так что Кот, только тяжело вздохнул.
   - А смысл? - он обреченно вздохнул, - Моих ребят, это всё равно не вернёт. После этих слов, из темноты камеры, послышались удаляющиеся от двери, шаркающие шаги. Глухо плюхнувшись, Веник уселся в противоположном углу комнаты, и негромко, словно специально заставляя меня вслушиваться в его слова, заговорил:
   - Ты знаешь, Артур, это очень больно, терять дорогих людей. Ты сам, не устроил бы зачистку, я это знаю. Идея принадлежит подполковнику, ведь так?
   - Он хочет ответной крови, Котов, - вторя его негромкой, усталой манере, заговорил я, - У него не принято оставлять не отмщенными боевых товарищей. Ты же его знаешь, чего я тебе рассказывать буду-то?
   - Крови хочет, говоришь? Да, это в его стиле. Но, этого нельзя делать, Артур!
   - Почему?
   - А ты посмотри, сколько нас осталось! Крохи от того, что было, мелкие крохи! Каждый человек на счету! Мы, извини за прямоту, кончаемся, Артур! И вы хотите ещё убивать? Вам мало того, что случилось? - Веник начал срываться на хриплый, запаленный крик, - Захлебнулись уже, по самое горло в крови искупались! Казалось бы, сколько ещё нужно, что бы понять: хватит! Так нет, нашему главнокомандующему, будто свербит в одном месте от недостатка трупов! Я не могу позволить, что бы ещё кто-либо погибал, пускай даже, речь идет о моём враге...
   - Послушай ты, придавленный болью слюнтяй! - гневно выпалил я, - Ты можешь сколько угодно изображать из себя пацифиста, но сути дела это не меняет: мне придется идти за борт, хочу я этого, или нет! Меня самого не радует мысль о том, что придётся стрелять в людей! Я этого греха набрался выше головы, ещё в первую ночь, на заставе! Но данный приказ, пускай он нам с тобой и не нравится, должен быть выполнен!
   - А смысл? - повторил свой вопрос Кот.
   - Я смотрю, у вас, товарищ группер, за время пребывания в промзоне, совсем мозг атрофировался! - съехидничал я, - Смысл в том, что рано или поздно, можешь быть уверен, люди узнают о случившемся с твоей группой! Молва у нас быстро разлетается, сам знаешь. А следом - начнутся вопросы! И одним из первых, который пронесется в их головах, будет звучать приблизительно так: 'А что же это у нас, за защитники такие, что сами за себя постоять не могут?!' Ты знаешь, что последует дальше?
   - Что?
   - Люди потеряют веру.
   - Какую ещё веру? - в голосе Веника, звучала такая прорва раздражения, что меня просто начала бесить его упертость.
   - Обычную, Котяра ты мартовский! Веру в то, что можно жить не опасаясь, что их защитят, что их прокормят! Да как ты не понимаешь: львиная доля того, что вообще делается в бомбоубежище, направлена именно на поддержание этого чувства! Их вера, товарищ группер, это всё, что осталось у этих людей! Не будет её - они просто погаснут! - за моей спиной что-то хлопнуло, заставляя меня прервать свой монолог, и обернуться. Видимо, учтивый надзиратель, запоздало понял, что происходящий разговор ведется на слишком серьёзную тему, что бы допускать присутствие третьей пары ушей, и тактично нас покинул, хлопнув дверью. Ну что же, значит, я не обманулся в своих впечатлениях по поводу этого человека.
   - Я не знаю, как мне говорить своим бойцам о том, что им придется стрелять в женщин, - немного отдышавшись, продолжил я, - Но, за борт мы пойдем, это не обсуждается!
   - От меня ты чего хочешь? Или так зашел - проповедями помучить? - зло протянул Веник.
   - Информацию. По людям, по оружию, по входам-выходам... по всему, в общем. Я могу посмотреть на планы зданий, в которых вас держали, но того, что знаешь ты, не заменишь никакими схемами.
   - Я не хочу, что бы кого-то снова убивали! - Кот уперся рогом, и у меня остался последний аргумент в этом разговоре. Я поднес обе руки к свету, так, что бы он мог их разглядеть в разрезе смотрового окошка, и сказал:
   - Как знаешь. Но, будь уверен, если из-за того, что я не учел какой-то мелочи, которую ты знал, но заарканился мне сказать, погибнет хоть один боец моей группы - я, вот этими самыми руками, передушу и тебя, и Марика, и твою ненаглядную Настю! Богом клянусь, Кот, ты меня знаешь!
   - Так же, как ты сделал с теми несчастными, которые бросили вас с женой? Тихо нож в живот, и в дальнее плаванье? - это был удар ниже пояса. Поступок, о котором он говорил, давил меня сильнее, чем все, добитые на заставе, беженцы. Плохой поступок, и Кот прекрасно знал, что я молился каждый день, что бы избавиться от его тяжести.
   Поперхнувшись собственными словами, которые слизким комом саднили горло, я прошипел:
   - Я за это отсидел, Кот! И единственный, кто имеет право меня в чём-то упрекать - моя совесть! - о своих ночных беседах с покойной женой, я никому не рассказывал, кроме Дока и Алли, так что сейчас, решил не вдаваться в такие подробности.
   - И что, сильно упрекает? - в голосе Кота, ясно слышалась насмешка.
   - Не на столько, что бы я не взял на себя ещё греха, случись такая надобность! Мы замолчали. Каждый о своём, но оба - о наболевшем.
   - О Насте узнавал, значит? - спустя несколько минут тишины, разрываемой лишь невнятным бубнением священника, негромко проговорил Кот.
   - Да, узнавал. Она здесь, рядом, в первом блоке. Четвертый месяц уже.
   - Понятно... - возможно, мне только показалось, но в голосе Веника, не прозвучало и нотки заинтересованности, будто спросил он так, для проформы. Да и реакция на весть о том, что твоя любимая заболела туберкулёзом и сидит в изоляторе, для таких же больных, была, по меньшей мере, странной, - Спрашивай, чего хотел, и оставь меня. Мне надо подумать.
   - Сколько людей? - я не стал тянуть время - пока Кот не сопротивлялся и мог говорить, стоило тащить из него всё, что можно.
   - Больше тридцати, меньше пятидесяти, - всё тем же бесцветным тоном отвечал он, - точнее не скажу. Сам понимаешь, всех разом не видел, да и сразу считать не додумался, не до того было.
   - Вооружены?
   - БК моей группы, без двух автоматов. Мы с ними обратно пришли. Ну и так, гладкоствол, конечно. Но слабый - всё больше двустволки да помпы, даже самозарядок не было. СКС один видел, а так - своего нарезного у них нет, считай.
   - Гранаты? Может, потяжелее что?
   - Ну, - протянул он, - то, что с нас сняли. Больше не видел. Опять же, Артур, учитывай, что я даже всего помещения не наблюдал - только первый зал, их спальни, один штабель на складе, да клеть, в которой нас держали - всё! А там всего, на много больше, поверь!
   - Ясно. Может, новострой какой был? В смысле, они сами уже что-то достраивали? Стены, перегородки?
   - Ну, - снова затянул Кот, - клетку они точно сами делали - слишком... некапитальная конструкция, что ли. Сварочные швы между прутьями корявые, цемент внизу никакой - сыпался весь. Сделано, конечно, на совесть, так, что бы мы не выбрались, но в целом - работа халтурная. И место забоя...
   - Чего? - вскинулся я.
   - Забоя, - не задумываясь, Кот повторил свои слова все тем же, меланхоличным тоном, - Ну, там где ребят убивали. Перед самой клеткой. Там в полу решетка есть, они, когда кровь смывали, после разделки, вся вода туда уходила. И шумно так было, эхо стояло приличное. Мне кажется, там ливневка шла, или какой-то канализационный коллектор старый.
   - С чего взял?
   - Объем там должен быть неслабый, что бы такое эхо создавалось.
   - Понятно. Спальни их, говоришь, видел?
   - Да, там центральный зал идет, круглый. Диаметр - метров сорок, может больше. Будешь планы БТИ смотреть - сам увидишь. Он высокий, в несколько ярусов, будто яма большая. этажи вдоль стен идут, в виде кольцевых железных площадок, с сетчатой защитой. Вот с них и идут входы в спальни.
   - Ладно, разберусь! Что-то ещё?
   - Нет, Артур, всё. Мне больше нечего сказать.
   - Ну, - я был доволен тем, что услышал: хоть какая-то информация, - я тогда пойду за Доком.
   - Да, не забудь. А то Марику совсем плохо.
   - Ну, увидимся ещё...
   Когда дверь карцера, захлопнулась за моей спиной, ко мне подошел тот самый учтивый охранник и, глянув на меня сочувствующим взглядом, спросил:
  - Если я не ошибаюсь, ты командир второй штурмгруппы?
  - Да, - большинство жителей БУ и так знали меня в лицо, да и то, что этот парень слышал внутри - нивелировало весь смысл отпираться, - он самый. Куришь?
  - Нет, - растянувшись в довольной ухмылке, здоровенный охранник, полез в карман брюк и, выудив оттуда початую пачку сигарет, протянул её мне, - но сигареты есть! Бери!
  Я с благодарностью кивнул, и потянул из туго набитой картонки очередную 'кислородную палочку', как говорил Алли. Сигарета затлела от прикосновения к слабому огоньку потертой, дешевой зажигалки, протянутой мне всё тем же, великодушным охранником, и, попавший в кровь никотин, начал расслаблять тело.
  - Зачем же тебе сигареты, если сам не куришь? - спустя, несколько вожделенных затяжек, почувствовав, как мягкие смолистые дымы заволакивают лёгкие, спросил я.
  - Люди всякие приходят. Кто-то курит, кто-то - нет. А тут, бывает, такого насмотрятся, что и некурящие сигарету просят, - он кивнул назад, туда, где за нашими спинами была дерматиновая дверь, и добавил, - Это ж психи, никогда не знаешь, чего учудят!
  - Так, вроде нет буйных? - неуверенно спросил я.
  - Сейчас нет, - всё так же улыбаясь, кивнул мой собеседник, - а вот три месяца назад, была одна дамочка. Такое творила - жуть просто. Спать совсем не давала: на дверь кидалась, матом кричала, блевала себе под ноги, - Андрей задумчиво покрутил в руке сигаретную пачку и, зачем-то, добавил, - Специально. В общем, тот ещё экземпляр...
  - И где она?
  - Померла, бедолага! - странно, но на лице надзирателя, действительно читалось сочувствие: ему на самом деле было жаль людей, находящихся под его опекой, - Достала меня, честно. Я ей инъекцию аминазина сделал, что бы хоть поспать была возможность, ну и прикорнул... а когда проснулся - она уже холодная была. Видно, действие препарата закончилось, пока я спал, а дамочка себе вены на руках перегрызла. Истекла кровью...
  - Да уж, невесело тебе тут. Досталось за покойную?
  - Да нет, кому они нужны-то? Ну, Док покричал немного, и то - больше для острастки. А так - даже не вспоминает никто.
  - Понятно. Всё, в лучших наших традициях.
  - Да уж! - невесело усмехнулся он.
  - А как ты вообще сюда попал?
  - В смысле? - вскинулся Андрей.
  - Ну, сюда! - я обвел рукой тёмный коридор вокруг нас, и охранник кивнул, - Мне, когда сидеть пришлось, другой мужик был - усатый такой...
  - А, Васька Мельник, - Андрей покачал головой, - на верху он теперь где-то. А я тогда на складе РАВ дежурил. Тоже, та ещё работенка.
  - Ну а всё же, как ты здесь оказался-то? - не унимался я.
  - Да как-как... закончил столичный политех, вернулся домой... устроился на ГЭС, по специальности. Повезло: в ту ночь я на смене здесь был. У нас и не превратился толком никто - один мастер, да и тот пьяный в бытовке валялся. Ну, мы его и заперли. Двери там везде - сам знаешь, покруче, чем в БУ будут. А потом вояки нас эвакуировали. Их тогда потрепало здорово, до нас единицы добрались...
  Я кивнул. Мне, конечно же, не хотелось слушать о том, как очередной местный обитатель встретил ту роковую ночь - столько уже этих подробностей рассказывали. Да, и историю о том, как горстка уцелевших военных, среди которых тогда пришлось оказаться и мне, спасала людей -сам мог рассказать лучше кого-либо другого. Но я знал, что после этого - последует совсем другое повествование, интересовавшее меня куда больше: как же этот здоровый, адекватный человек, которому, если разобраться, по всем правилам, положено быть если не в моей группе, то, по крайней мере, в бригаде поддержки, попал к СБшникам?
  - Ну, а уже здесь, - продолжал он свой рассказ, - подался в СБ. Тяжело было перейти, меня начальник ГЭС отпускать не хотел. Но я намуштровал на своё место двоих мужичков, так что, потом, свободно ушел. Купился на красивую чёрную форму. На вас-то тогда вообще все как на что-то непонятное смотрели, а эти - вон какие все крутые. Смешно теперь, конечно, а тогда гордился!
  - И чего ты тут сидишь, а не наверху?
  - Так, это, ведь, Павленко назначает, а мы с ним с самого начала на ножах. Да и проще здесь - нет этого быдла! - впервые за весь разговор, парень недобро покосился на толпу охранников, всё так же продолжавших резаться в карты, в противоположном конце коридора. Он замолчал и я, резким щелчком вытряхнув огонек из дотлевшего окурка, спросил:
  - Где у тебя урна? А то неудобно тут мусор набрасывать.
  - Внутри, - он снова кивнул себе за спину, а, за тем, протянул мне свою широкую ладонь, - давай, я выброшу.
  Мне, вдруг, вспомнилось, что за дерматиновой дверью, я так и не увидел никакого оружия.
  - Слушай, а ты что тут, без оружия сидишь?
  - Вот моё оружие, - засмеявшись, он потянулся свободной рукой в брючный карман, откуда пару минут назад доставал сигареты, и извлек маленький, прозрачный пенал с тремя шприцами, - раствор аминазина, для буйных.
  - А, если превратится кто?
  - Психи не превращаются. Не спорь, проверено. За шесть лет - ни одного случая.
  - Интересно! - пробубнил я. Это был действительно, очень занятный факт, о котором, до этой беседы, мне слышать не доводилось, - Буду знать!
  - Знай! - снова улыбнулся он.
  В далеком сумраке коридора, там, где рядом с ржавой железной дверью, собрались картежники, вдруг раздался громкий, требовательный стук. Один из охранников, явно не горя желанием отрываться от игры, но, всё-таки, пересилив себя, быстро метнулся к железной конструкции и, не открывая смотрового окна, отпер. В ярком лестничном освещении возник чёрный, узнаваемый силуэт: Док со своим извечным саквояжем.
  Он не стал спешить внутрь помещения, а, осмотревшись, негромко сказал что-то охране. Незатейливые картежники, тут же зашевелились, стали разбирать свои автоматы и складывать стол, с которого, на пол посыпались карты.
  - Смотри-ка, Док пришел! - весело протянул Андрей.
  - А чего они зашевелились так? - мне никогда раньше не приходилось наблюдать за тем, как Док обследовал своих пациентов на четвертом ярусе. Помимо обычных жителей, он курировал и психов, и всех тубиков - это я знал. Но спускаться с ним - возможности никогда не представлялось, так что, представшая передо мной картина, была внове.
  - Так гоняет он их. То бы не курили, что бы в карты не играли, что бы не пили на рабочем месте...
  - И что, помогает? - недоверчиво спросил я.
  - А то! - воскликнул надзиратель, - Сам глянь! Сейчас выстроятся на своих местах по струнке смирно, да так и будут стоять, пока он не уйдет...
  - Во как... - только и оставалось, сказать мне. Мы молча смотрели на представившуюся картину воспитания СБшников, которых Док, с привычным для него усердием, вот уже пять минут костерил, не переставая. За тем, грозный воспитатель, повернулся в нашу сторону и, широким, размашистым шагом, зашагал по коридору.
  - Так, молодые люди, что за сборища? - он не сразу различил меня в полумраке коридора, - А, Артур....
  Он протянул руку Андрею - мы с ним уже сегодня виделись, так что ручкаться со мной, нужды не было.
  - Ну, я смотрю, вы уже пришли, так что мне за вами идти не придется, - сказал я, завидев злющие глаза Дока, - а то Кот жаловался, что Марику совсем плохо!
  - Учту, - глухо буркнул он и, не дожидаясь ответных слов, скрылся за дверью в карцер.
  - Пойду я, - сказал Андрей, - чего-то не в духе наш врач, может и влететь.
  - Давай! - кивнул я и пожал его распростертую ладонь. 3.
  Когда я вернулся в кубрик - все были в сборе. Единственная, старая ртутная лампа, на которой не было даже, привычного для БУ, белого плафона, прикрепленная на высоком, осыпающемся потолке, здорово потрескивала и мигала одной из двух, установленных в ней, длинных лампочек. Этот треск, к которому большинство бойцов, уже давно привыкло, порой, доводил меня до нервных припадков - слишком назойливым он был. Правда, как водится, до того, что бы починить, руки, как обычно, не доходили.
  Но сейчас - этот треск заглушала приятная, хорошо знакомая ещё с прошлой жизни, мелодия, которую наигрывал на своей потертой гитаре Смуглянка. Многие из присутствующих, сидели вокруг него - кто на корточках, а кто, опершись на поручни лежаков, и, негромко, подпевали в лад с нехитрым инструментом:
  - Здесь птицы не поют... - с чувством затянул этот импровизированный хор, - Деревья не растут... и мы с тобой, плечом к плечу, врастаем в землю тут...
  Как ни странно, сам исполнитель песни - молчал. Он попал к нам всего несколько месяцев назад и, доселе, даже не бывал на выходах. Но моим бойцам, Смуглянка, сразу, пришелся по вкусу. Прозвали его так за то, что, в первые же дни, пребывания в группе, он начал наигрывать на гитаре старые, фронтовые песни, первой из которых, была самая известная: та, что и дала начало его позывному. Оказалось, что большинство из этих песен, очень ладно ложились на сложившуюся вокруг нашей жизни, ситуацию, так что, мои штурмовики быстро воспылали любовью к этим мажорным, вдохновляющим текстам, в которых, если разобраться, таилось нечто большее, чем просто описание смутных военных времен. В них была сила. Та сила, которая подстегивала героев Великой Отечественной на безрассудные, порой, самоубийственные, но такие нужные поступки...
  - ...горит, и кружится планета... - неумело затянул близнец, тот самый, которого вчера приложило дверью. Он лежал рядом с гитаристом на своём лежаке и, так раззивал рот, что белая повязка, которую, сегодня ночью, Док накрутил ему на разбитую макушку, начала сползать, - над нашей родиною дым!
  - А, значит нам нужна одна победа! - подхватили остальные участники этого импровизированного хорового собрания, - Одна на всех, мы за ценой не постоим! Одна на всех, мы за ценой не постоим!
  Лишь двое из присутствующих, не были вовлечены в песнопения, а, в отдельном углу, вольготно расположившись на лежаке одного из них, играли в нарды. Сквирт, по раскрасневшемуся лицу которого, было ясно видно, что он, уже не впервые, позорно проигрывает своему оппоненту, вскинул на меня злые, раскрасневшиеся от недосыпа, глаза. Проследовав взглядом за их направлением, ко мне развернулся второй игрок - Жулик.
  - О, начальник! - противно причмокивая, воскликнул он. Лысый, почти беззубый, с хитрыми, бесцветными глазами, и, адекватными кличке, повадками, он растянулся в широкой улыбке, обнажая два оставшихся пенька, да розовые десна. Из его уха торчал один наушник. Второй - болтался на уровне груди, покачиваясь в такт движениям хозяина. Да уж, кто-кто, а вот Жулик фронтовые песни не слушал. Как-то, в первые дни пребывания Смуглянки в нашей группе, этот воришка, нагло выхватил из его рук гитару и, вытягивая своим гнусавым голосом блатную ноту, завопил на весь кубрик какую-то, по всей видимости, очень душещипательную, но совершенно непонятную нам, песню. После этого, Жулика гнали от гитары все, включая меня и, особенно, Алли.
  - Шшшш! - я приложил палец к губам: песня, которую так задорно пели мои бойцы, нравилась и мне. Когда-то давно, ещё, когда я был маленьким, она играла в старом, советском фильме про четверых фронтовых друзей, который мы с отцом любили смотреть, и теперь, напоминала мне моё босоногое детство. Так что, прерывать их своим присутствием - просто не хотелось.
  Жулик торопливо кивнул, тут же скорчив на своей подвижной физиономии понимающую гримасу и, развернувшись к бедному Сквирту, выпалил:
  - Марс! Вот так! Гони ещё штуку!
  - Жулик, ты и есть жулик! - недовольно пробурчал тот и потянулся к карману. Сквирт извлек на свет потускневшую пачку долларов - бесполезной, теперь, бумаги, которую ребята использовали исключительно в азартных играх. Я, по первой, противился, но на самом деле, развлечений у них было так мало, что запрещать - было просто грешно. В конечном итоге, за бесконечными тренировками, выходами, и, снова, тренировками, времени на такие глупые мелочи, у них практически не оставалось.
  - А то! - воскликнул выигравший, охотно запихивая выигранные деньги, в, и без того, топорщившийся карман, - Погремухи, просто так, не прилипают!
  - Когда-нибудь мы вспомним это... - ребята тянули концовку песни, - и не поверится самим! А нынче нам нужна одна победа!
  - Одна на всех, мы за ценой не постоим! - я, всё-таки не удержался, и вклинился в этот звонкий хор, своим хриплым басом, - Одна на всех, мы за ценой не постоим!
  Песня утихла. Бойцы перепугано и, как-то пристыжено таращились на меня, словно я застал их за постыдным занятием. Тишину вокруг нарушало только эхо последнего гитарного аккорда. Один Алли, как обычно улыбался своей белозубой улыбкой, и по его лицу ясно читалось: очередная веселая подначка, мне гарантирована.
  - Ну, чего молчим-то? - я никак не мог взять в толк, что случилось.
  - Командир, - первым прервал тишину, мой зам, - ну ты на медсестру совсем не тянешь!
  - Иди ты! - беззлобно огрызнулся я и, глядя на веселые лица бойцов, большинство из которых, я уверен, и не поняли, к чему тут медсестра, скомандовал, - Всё, прекращаем заниматься непотребством - нам на задачу завтра. Слон был?
  - Да, заходил! - отозвался Алли, - Сказал, что сейчас придет. Спрашивал, или может он взять с собой пару человек?
  - А ты что?
  - Сказал, что может, - он снова задумчиво почесал свой бритый затылок, - ему ведь, всё равно, нас прикрывать, если что, так?
  - Приблизительно! - не стал я вдаваться в подробности и, огибая деревянные лежаки бойцов, доковылял до своего уголка. Присел на постель, стащил с ног ботинки и осмотрелся. Серо-зеленые стены, в своём первозданном виде, угрюмо нависали над копошившимися людьми, словно напоминая всем о том, что мнимая, нормальная жизнь, которая устаканилась в БУ - всего лишь возня обреченных крыс, запертых в, пусть и довольно просторную, но всё же, клетку. На дальней стене, возле самой входной двери, расплывались мелкие чёрные надписи - те самые памятники погибшим бойцам. Восемнадцать имен, написанных под трафарет, обозначали всех, кто ценой своей жизни, оберегал жителей БУ от единственного теперь, неестественного врага.
  Не все из них, были похоронены привычным для БУ, образом - многие, остались там, на верху, среди чёрных зданий мёртвого города. А от тех немногих бедолаг, что попадали в лапы тварям, но, всё равно, были доставлены в свой последний дом, которым стала для нас всех эта бетонная крепость, оставались такие останки, что хоронить их приходилось в пластиковых мешках...
  Всех этих людей, я, так, или иначе, знал. Мне довелось попасть во вторую штурмгруппу в момент её основания, так что всех, кто, когда-либо, состоял в ней, я видел своими собственными глазами. Мы общались, жили вместе, вместе же, зачищали тварей, штурмовали торговые комплексы, базы, склады... и, в итоге, они, мелкими трафаретными надписями, легли на стену почёта этого кубрика, а я, как ни странно, остался жить...
  В двери появилась огромная фигура Слона, закрывавшая собой ещё двух бойцов, это было видно по ногам. Приветливо кивнув окружающим, эта дивная масса, зачем-то облаченная в афганский лифчик с кучей пустых подсумков, зашагала ко мне. Все трое, тяжело пыхтя и отдуваясь, тащили на себе какие-то брезентовые тюки, перемотанные толстой веревкой.
  - Чего это ты притащил? - недовольно прохрипел я, оглядывая представших передо мной, бойцов групп поддержки. Столпившиеся вокруг нас ребята, насмешливо оглядывали пришельцев, которые, не смея поставить свою ношу на пол, так и пыхтели около моего лежака.
  - Ты бы спасибо сказал, да показал куда ставить! - воскликнул Слон, - Десять шесть - Б - пятых, в полной комплектации, это нифига не лёгкая ноша! Ну да, бронежилеты. Старые, советские, тяжелые бронежилеты, обеспечивающие круговую противопульную и противоосколочную защиту.
  - Спасибо, Слон! - серьёзно сказал я, - Спасибо! Ребят возьмите, и к ящикам их! - скомандовав своим бойцам, ткнул пальцем туда, где, за скопом лежаков, стояли зеленые оружейные ящики. Там, обычно, покоились, необходимые для работы в БУ, патроны, гранаты, и, несколько запасных автоматов. Привычная для военных, система 'оружие нужно получать в оружейке', на деле, себя не оправдала - слишком много времени уходило на то, что бы добраться до неё, получить нужный ствол, патроны и гранаты. Так что, часть легкого вооружения группы, всегда находилась при нас, - Мы потом разберем.
  - Фу, блин, умаялся! - тяжело плюхнувшись рядом со мной, прогудел пришлый командир,
  - Ты сам, про броники, не подумал, небось?
  - Каюсь, Слон, реально, даже не задумался. Мы всё, знаешь, налегке. У нас ведь скорость главное, 'Вперед-вперед!', - я усмехнулся, цитируя своего первого инструктора - нашего подполковника, который, на первых парах, лично занимался натаскиванием штурмовиков, - Если, что и одеваем - то лёгкие, милицейские. Их пластины хватает, что бы не дать твари пробить грудь, а больше и не нужно.
  - Ну, - прогудел Слон, - Это-то я знаю, видел вас в работе. Но сейчас вам защита от пуль нужна...
  - Согласен, дружище! Я же сказал, спасибо! Ты в столовой был?
  - А как же! - легко сменил тему мой собеседник, - И речи заупокойные послушал, и еды покушал!
  - И как? Нечаев в своём репертуаре?
  - А как же! Представляешь, получается, что бойцы СБ, чуть не сами убили тварь, попутно, героически потеряв четверых солдат! Вот, какие молодцы! - Слон скривился в саркастической усмешке, - А вот про твоих - не слова.
  - Как обычно, - вздохнул я, - так и надо.
  - В смысле? Нет, Артур, ты меня удивляешь! Что значит, так и надо?
  - То и значит. Здесь, друг мой толстозадый, сказывается то, что ты не вникаешь в политику, - я не упустил шанса, в очередной раз подначить выдающуюся часть Слона и, с удовольствием констатировав тот факт, что её хозяин подначку принял и проглотил, продолжил, - А ведь всё просто, на самом деле.
  - Давай, не тяни уже! - зло пробурчал он.
  - Смотри: кто реальная сила в БУ? Ну, в смысле, кого тренируют, и у кого реальный боевой опыт? - слева от меня, по своему обыкновению, уселся Алли и с интересом вслушался в наш разговор.
  - Ну, мы с тобой, кто же ещё? Безопасники - народ в большинстве ленивый и трусливый, тренировать там некого.
  - Знаешь, сегодня видел СБшника, которого, было бы неплохо к тебе переманить! - отвлекся я от темы, - Сидит без дела, надзирателем в карцере, а парень - реально достойный! Я, может, попозже, сам его у тебя отберу, если позволишь.
  - Как звать? - не замедлил поинтересоваться Слон.
  - Андрей. Ну, да не суть! Вернемся к нашим баранам! Смотри, что будет, если сделать из нас такой же пример для окружающих, как службу безопасности?
  - Ну, - затянул командир, - попрутся к нам, все кому не лень. Я же ребят из СБ отбираю, а ты уже из моих...
  - Именно! - я торжествующе воздел палец к небу, - А тебе нужен этот мусор в команде? Нет? Мне - тем более!
  - Ну, так-то оно так... - пробурчал Слон, - Но обидно как-то, всю работу делаем мы с тобой, а лавры получают эти бездари...
  - А ты что, за лавры работаешь? - я насмешливо глянул на своего собеседника, - Что-то, я не замечал для нас никаких особых регалий, кроме вон тех, - мой указательный палец ткнул в сторону стены при входе в кубрик, на которой были написаны имена покойных, - или мне о чём-то не сказали?
  Была, конечно, ещё одна, более весомая причина того, что вся возможная похвала доставалась бойцам Службы Безопасности. Политика, дрянная политика...
  Сам уклад военной системы БУ диктовал условия, при которых, штурмгруппы, на пару с группами поддержки, становились самой грозной, если не единственной, реальной силой. Все наши бойцы, так или иначе, обладали серьёзным, по меркам небольшого социума, боевым опытом. Мы тренировались больше и чаще, чем СБ, ходили в реальные, боевые выходы, и, главное, крепли характером. Люди становились жесткими, огрубевшими и, порой, абсолютно бескомпромиссными. Убийство стало для них профессией, обычным делом. При чём, убийство существ, которые, если разобраться, были на много опаснее и живучее человека.
  Могли ли обычные охранники, большинство из которых, и не стреляло-то никогда, противопоставить этому что-либо? Нет, конечно. Вот и получалось так, что дойди до реальной стычки между нами и СБшниками, а поводов для этого хватало, мы бы просто смяли их, растоптали и станцевали на покалеченных трупах. Таким образом, выходило, что реальная власть в БУ, сосредотачивалась не у подполковника, а в руках трёх командиров: моих, Слона, и бывшего командира первой штурмгруппы - Кота.
  Вполне естественно, что Нечаеву, такая ситуация пришлась не по душе. В других обстоятельствах, для того, что бы уравнять возможности, он мог бы дать СБшникам лучшее оружие, оснащение и финансирование, как, собственно и делалось в нашей стране, до всего этого кошмара. Но сейчас, такое действие, просто ставило под угрозу сам факт безопасности жителей нашего прибежища. Мудрый, прожженный подполковник пошел по другому пути: своими нехитрыми, но, должен признаться, довольно патриотичными, и замечательно изложенными речами, он медленно, но с пугающим упорством, стал возносить Службу Безопасности, как единственный боевой орган, обеспечивающий охрану БУ. Им стали выдавать форму, те самые чёрные кителя, которые мы же, вывезли из закромов швейной фабрики, разбивать по званиям, формировать карьерную лестницу и, как я уже говорил - превозносить над всеми остальными.
  И люди купились: бойцы Службы Безопасности стали героями, чем-то вроде бесстрашных воинов, которые, день и ночь, рискуют своими жизнями, в попытке отбить остатки человечества от кровожадных тварей. А кем были мы, в глазах простого обывателя бомбоубежища? Форму, ту самую серую горку, моим бойцам носить было не обязательно - если мы не выходили за борт, большинство предпочитало ей спортивный костюм, или обычные джинсы со свитером. Знаков различия, да и званий, за исключением командирских, у нас не было, так что и про карьерную лестницу можно было забыть: убьют командира - выберут общим собранием следующего, наиболее опытного, и вся тебе процедура. Грубые, неотесанные, нервные, и, неумелые на столько, что, 'каждый раз, когда этих бездарей выпускают на улицу, что бы они принесли продуктов, кто-то, обязательно, гибнет. Вот неумехи то!' И теперь, случись нам необходимость повоевать со Службой Безопасности, на их стороне было бы нечто большее, чем просто оружие: за ними стояли люди.
  Но мне не хотелось говорить об этом Слону. Мужиком он был, что называется, правильным: усердным, честным и бесстрашным, пускай и немного простоватым. Но была у него одна дурная черта характера: он был прямой, как дверь. Не дай Бог, ему узнать, что кто-то противопоставляет ему СБшников - не долго думая, он пойдёт, и треснет того по голове, с него станется... а плюха у этого дядьки, вполне соразмерна его комплекции, так что и насмерть зашибить может. Пускай лучше думает, что это подполковник так беспокоится о чистоте и качестве наших кадров. Негромкий стук о распахнутую входную дверь, которым, заваленный, свернутой в длинные рулоны бумагой, помощник Крота, обозначил своё присутствие, прервал наш разговор. Он стеснительно кашлянул, прочищая горло и, таким же тихим, еле слышным голосом, спросил:
  - Можно, Артур?
  - Конечно! - не зашнуровываясь, я натянул на ноги ботинки и, прошлепав к обеспеченцу, перехватил бумажные свертки, - Здесь всё?
  - Да, всё, что смогли найти. Постройка старая, в БТИ много чего не было, так что ещё архивы подняли.
  - Хорошо, спасибо! Если что ещё понадобится - я пришлю кого-нибудь.
  - Давай! - пожав мне руку, обеспеченец кивнул, словно самому себе и, неумело козырнув двумя пальцами, что не имело никакого смысла, ведь военным я не был, ушел. 'Странно, чего это с ним? Раскозырялся тут...'
  - Алли, запирай кубрик! - Снова протискиваясь между лежаками своих бойцов, я подошел к большой белой доске, размером в пол стены, сородиче тех, на которых когда-то давно, ещё в прошлой жизни, мне приходилось проводить презентации. Развешиваемые на ней, планы зданий, с чёткими, правильными контурными линиями и, таким же скупым шрифтом, ладно умещались в поле зрения, так что можно было нормально планировать, не отвлекаясь на перекладывание, или развертывание бумаг. Но эти действия, проводимые мною скорее машинально, были лишь способом собрать в кучу, тот вихрь мыслей относительно предстоящей задачи, который носился в моей голове.
  - Значит так! - когда Алли захлопнул дверь, а все присутствующие, наконец, собрались полукругом вокруг меня, командным тоном, так, что бы все поняли, что шутки кончились, а начинается серьёзная работа, пробасил я.
  Всмотрелся во внимательные лица ребят, и сердце гулко ухнуло: большинство моих людей сидело рядышком, кто на немногочисленных стульях, кто на ближайших лежаках, скрестив ноги в позе турецкого султана, кто, просто, опершись на перила. Лишь один дядя Витя - седой, усатый мужик, с вечной красным лицом, который, до начала, работал подрывником в гранитном карьере, сидел рядом со Слоном. Они были знакомы ещё до начала, так что возможности перекинуться парой-тройкой слов, не упускали.
  Человек этот, знал своё дело не хуже, чем Алли умел махать руками, так что и должность в группе у него была соответствующая.
  - Всем присутствующим известно, что к завтрашнему утру, мы уходим за борт. Но, прежде чем мы рассмотрим задачу, я скажу вот что, - такой поворот был внове: никогда раньше, я не затягивал с постановкой, по этому ребята, насторожились, вытягиваясь в лицах и подозрительно оглядывая своего командира, - Колхоз - дело добровольное. Я не буду никого назначать на этот выход: пойдёт тот, кто сможет. Никаких санкций, или наказаний за отказ не будет. Более того, я буду только рад, если вы не станете играть в братскую солидарность, а нормально, взвешенно подойдете к этому вопросу.
  - Командир, - первым, как обычно отозвался Алли, - тебя послушать, так мы с Годзиллой воевать идем! Вокруг нас послышались нервные, неуверенные смешки. Такие слова звучали от меня впервые, так что ребятам было не до шуток. Я посмотрел на Слона - тот, с неподдельным интересом, разглядывал мою фигуру, и, одними прищуренными глазами, говорил мне: 'Ну-ну! Посмотрим, чего ты делать будешь, если все откажутся...'
  - Сегодня ночью, в БУ вернулась первая штурмгруппа. То, что от неё осталось... Кот и Марик. Остальная часть группы была уничтожена. Людьми.
  Неодобрительный, взволнованный гул, прокатился между ребятами. Сейчас было бы очень просто разжечь в их сердцах мстительный огонь, но мне не хотелось. Проще всего, сделать что-либо на эмоциях и, я был уверен, что представься такая возможность, большинство из них, не раздумывая, спустили бы курок, целясь в любого, на кого я бы указал пальцем и сказал: 'Вот! Вот этот обидел наших коллег!'
  Но, что будет потом? После того, как яростный огонь утихнет? Когда трезвый, спокойный ум призовет на слушанье единственного, самого строго и бескомпромиссного судью? Что они будут отвечать совести? Что командир приказал? Или, что они мстили за погибших товарищей? Чушь! С совестью нельзя договориться таким образом, это я точно знал. По себе... Именно по этому, мне хотелось, что бы ребята сами решили, пойдут ли они вместе со мной стрелять людей.
  'А ты, Слон, смотри, смотри, тебе никто не запрещает! Дело сделать надо, не вопрос, но насильно я никого не погоню! Откажутся все - пойду один... так, даже, лучше - бойцы целее будут!'
  - Собственно, - стараясь не опускать взгляд, а смотреть ребятам прямо в глаза, продолжил я, - Суть задачи заключается в истреблении этих людей. Их около сорока, есть женщины и дети.
  - А кто они? - спросил дядя Витя, который всё так же сидел рядом со Слоном.
  - Сатанисты. Поклоняются дьяволу, и тварям, как его посланникам. Приносят в жертву людей.
  - Тогда в чём проблема, начальник? - вскинулся Жулик, - Покрошим их, гражданских эвакуируем, к чему базар-то?
  - Базар, - недобро зыркнул я на него, - к тому, что приказ был - зачистить! Если кто ещё не знает - это значит, что ликвидировать придется всех. Напомню, среди них есть женщины и дети.
  Тишина.
  'Как же меня достал этот треск, что б его! Нет, точно не выдержу и разобью эту лампу!'
  По задумчивым лицам ребят, пробегали разные выражения - от яростного негодования, до испуга. Мудрено ли, для нормальных, в сущности людей, услышать приказ, который противоречит самим основам человеческих инстинктов? Ведь указание о том, что женщины и дети, даже чужие, есть самым дорогим в жизни мужчины, заложено в нас на генетическом уровне! Радовало только то, что, не смотря на все беды, которые пришлось пережить этим людям, в них ещё осталось место для этих самых, простейших инстинктов.
  Я безучастно наблюдал за изменениями в их умах, и понимал, что, если даже Алли, с чьего чумазого лица, не слазила плутовская улыбочка, посерьёзнел и опустил глаза - дело швах.
  - Ладно командир, чего уж... - спустя долгие мгновения тишины, мой зам, обжигая меня осуждающим и сердитым взглядом, тихо проговорил, - я пойду. Мы с тобой и так понабрались греха, чего уж теперь отступать? Одним больше, одним меньше...
  - Без подрывника вам не справится! - без тени улыбки подхватил дядя Витя. Остальные всё ещё молчали. Я посмотрел на Рыжего, с которым, сегодня ночью пришлось на пару повоевать, но он лишь поспешно отвел глаза.
  - Это все? - мой хриплый голос разнесся в этой тишине как гром среди ясного неба.
  - Я с вами! - широко улыбаясь, с явным облегчением на лице, сказал Сквирт и, показывая пальцем на сидящего рядом Жулика, добавил, - А то останусь здесь, и эта шкура уголовная из меня все деньги вытащит!
  - Да щас! - громко огрызнулся его недавний партнер по нардам, - Отпущу я тебя! Бабки небось с собой заберешь, ухайдокают тебя там, и достанутся мои зелененькие какому-то сатанисту ублюдочному! - и тут же, обернувшись ко мне, весело добавил, - Не, начальник, я с вами! А то вы за этим лохом не усмотрите, а я в пролете буду! Сквирт картинно замахнулся на Жулика ребром ладони, но тот только обидно заржал и, потряхивая головой, изобразил нокаут. При этом, его челюсть, как бы самовольно раскрылась, обнажая розовые десна и, такой же, розовый язык, с которого начала стекать слюна.
  - Хватит дурачится! - скомандовал я, - Кто ещё?
  - Мы! - в один голос, вскрикнули оба близнеца.
  - Тот, что цел, может пойти! - братья были на столько похожи, что я так и не запомнил, кто из них кто. Так что, приходилось постоянно обозначать их какими-то дурацкими фразочками. Я указал рукой на того из них, что был с перебинтованной головой, - А ты, вояка, будешь лежать, пока не выздоровеешь!
  - Ну! - возмутились оба, - Артур, вы же знаете, что нас нельзя разлучать!
  - Всё, разговор окончен!
  - Я пойду... - тихо пискнул Смуглянка. Он положил подбородок на руки, упертые в гриф гитары, и разглядывал пол перед собой. По его смущенному лицу было видно, что идея такого выхода, новенькому совсем не улыбается, но он решился. То ли оттого, что с самого начала, не был за бортом, и теперь нашего новобранца разбирало любопытство, то ли из стремления утвердиться в группе, но он решился.
  - Уверен? - недоверчиво спросил я, - Смотри, я не стану разворачивать группу, если ты передумаешь!
  - Уверен! - уже тверже, но всё ещё слабо сказал он.
  - Смотри мне.
  'Семеро. Мало. Хотя бы ещё одного, что бы не дергать никого из экипажа БТРа - тогда можно уже что-то думать...'
  Но остальные молчали. Кто-то пытался с вызовом смотреть мне в глаза, но, встречаясь с моим взглядом, поспешно отводил их и становился таким же, как остальные, глядящие строго себе под ноги. Нет, я никого не осуждал! Напротив, был рад, что ребята находили в себе силы отбиться от коллектива. Это на самом деле, очень сложно. Ещё один, довольно сильный, заложенный в наши гены инстинкт - стадный...
  - Артур! - помощь пришла с той стороны, откуда я совсем не ждал: Слон вскинул руку и, потрясая расстегнутой разгрузкой, басил, - Если не побоишься взять в группу несработанного человека, то я с вами!
  - Спасибо Слон! - я не стал отказываться или перечить: мне было приятно, что этот человек готов на такой поступок, что бы выручить коллегу, - Только придется потесниться!
  - Чего это? - простодушный командир не понял, что я снова приготовил для него подначку.
  - А что, хочешь отдельный БТР для своей задницы?
  Ребята весело засмеялись. Напряжение, искрившее в воздухе до этого, незаметно растворилось в их смехе: те, кто мог сделать выбор - сделали. Остальные - смогли вздохнуть с облегчением, ведь их выбор не то, что никто не осудил, а даже одобрялся...
  4.
  С планированием провозились до вечера. Лишь однажды, когда заботливый Крот, знавший, что во время планирования, никто из нас не покидает кубрик, прислал повариху с кастрюлей того самого, морковного супа, мы прервались на обед. Всё остальное время - ломали мозги над предстоящим выходом. Слишком много вариантов приходилось учитывать. Основной, самой животрепещущей, как сказал Слон, проблемой, оказался бронетранспортер, доставшийся сатанистам в наследство от первой штурмгруппы. При условии, что среди наших противников найдется хотя бы один наводчик, и неудачном стечении обстоятельств - башенный КПВТ этой машинки мог нашинковать нас мелким фаршем прямо в броне, с него станется. Так что, как не жаль терять такую ценную технику, бронетранспортер было решено пустить в расход.
  Так, как если нас и ждут, то, скорее всего, со стороны трассы, ведущей к воинской части, было решено сделать крюк через центр и зайти в спину возможному посту охраны, в котором, скорее всего, и состояла упущенная первой группой техника. А там - по ней отработает или наш оператор-наводчик из того же КПВТ, или мы сами из гранатометов, благо, этого добра хватало. Можно было сработать и проще - в парковой зоне воинской части всё ещё стояли установки РСЗО Град. Но, во первых, последний толковый человек, который знал, как обращаться с этой техникой, обратился несколько лет назад, а, во вторых, подвальный комплекс, в который мы направлялись, так же, как и наше БУ, был вырублен глубоко в скальной породе, так что гарантии, такие действия не давали. Больше того, даже если так поступить - завал, который образуется на месте входа к сатанистам, пришлось бы разбирать очень долго. А, кроме врага, в этом подвале, находились ещё и необходимые запасы пищи. Так что, как бы сильно мне не хотелось поступить простейшим образом, обстоятельства складывались по другому.
  А дальше - стандартная схема: Дядя Витя подрывает амбарные ворота, ведущие в сатанинскую обитель, и отрабатывается штурм. В первый вестибюль влетает большая часть аммоналовых шашек, которых планируется взять с собой по максимуму. Дальше, после досмотра пары первых помещений, в числе которых была и та самая комната, где удерживали наших коллег, в обоих входах, ведущих в огромный круглый холл, устанавливаются пулеметные расчёты, которые будут прикрывать штурмующую тройку. Вот и весь план. Нет, было конечно множество мелочей, над которыми мы корпели до вечера. К примеру, запасной план входа, выхода, расчёт зарядов, распределение веса боекомплекта, и тому подобная рутина. Но, это было второстепенно.
  'Да, на словах - оно всегда легко. А на деле? Что, если БТР в другом месте окажется? Выдвигаться пешим порядком, на поиск? Подставлять всю группу под тварей? Ведь зачистку не начнешь с неприкрытой спиной. А если не найдём? Что тогда? Опять же, совершенно непонятно, во что вылились их взаимоотношения с тварями... да и вообще, вся эта затея - бред пьяного сумасшедшего... а, может, вообще ехать не стоит? Отсидимся в броне, где-нибудь на задворках родного города, да вернемся обратно. Коту веры всё равно нет, так что и проверять нас никто не станет. Да и как проверить?'
  Пришлось гнать прочь подленькие мыслишки, так и норовившие заполонить весь мой разум. Получалось не так, что бы очень...
  Я дописал, наконец, заявку на дополнительное вооружение, которую должен был подписать лично подполковник. Будучи абсолютно уверенным в том, что Нечаев, без особых зазрений совести, уполовинит её содержимое вдвое, я написал всего и много - ровно вдвое больше необходимого. Сложив вчетверо мой незадачливый список, который был оформлен в виде кривенького, небрежного заявления, сунул его в карман и отправился к подполковнику.
  После того, как мой автомат, благополучно перекочевал в оружейную пирамиду, а костяшки пальцев мягко постучали по подгнившему дереву входной двери в кабинет нашего главнокомандующего, я потянул на себя бронзовую ручку и уперся взглядом в желтую лысину хозяина. Сидя за своим громоздким столом, он склонился над выцветшей от времени, мятой фотографией и молча водил по ней своими красными, измученными глазами. На обратной стороне зашарпанного листа, ровным, мелким почерком, была выведена какая-то надпись. Что именно там было написано - я так и не увидел. Дрогнувшие пальцы подполковника закрыли добрую половину слов, так что я, не осознанно глянув на неё, успел заметить только: 'Машке четыре...'
  Понятно. Подполковник занимался тем самым занятием, которому, в последнее время, уделял слишком много времени - ностальгировал. Нет, никто не запрещал вспоминать прошлое. Я сам, в свободное время старался предаться этому сладостно - терзающему занятию, но Александр Олегович, что называется, перегибал все палки.
  - Разрешите? - негромко произнеся эту формальную фразу, я проскользнул в дверь и плюхнулся на стул, стоявший напротив подполковника. Хозяин кабинета быстро запрятал фотографию в нагрудный карман бушлата, и испытующе глядя на меня, пробасил:
  - Ну, ты вообще обнаглел, Артур! Хоть бы сделал вид, что с уважением относишься к моей должности! - я только хотел открыть рот, что бы выразить подполковнику всю глубину моего к нему уважения, но он взмахнул останавливающим жестом и, смягчившись, спросил, - С чем пришел?
  - Выход уточнить и заявку подписать, - будничным тоном буркнул я и принялся выуживать сложенный листик на свет. Когда тот перекочевал в руки Нечаева, я стал докладывать план будущей операции, не забывая уточнять мелкие нюансы и предпосылки наших решений. Подполковник, подслеповато глядя в мою заявку, лишь одобрительно кивал, подталкивая меня к дальнейшему рассказу. Когда я закончил, он кивнул, словно самому себе, и сказал:
  - Нормальный план. И наглую бумажку, - Нечаев потряс в руке измятое заявление, - хоть ты и оборзел совсем, подпишу!
  - Александр Олегович, разрешите спросить! Так ли уж необходим этот выход? Просто, если есть хоть доля сомнений в том, что нам стоит это делать - я бы не стал подставлять людей. Ну, чем эта группка очумевших от испугу, больных людей, может нам угрожать? Или с пищей у нас такие проблемы, что мы нуждаемся в их запасах?
  Подполковник кивнул самому себе, встал и потянулся, будто человек, просидевший весь день за столом. Поправил свалившийся на худых плечах бушлат, пошаркивая ослабевшими ногами, подошел к стене и уставился в карту. Несколько минут он о чем-то размышлял и, по его вздрагивающим, плечам, ходившей из стороны в сторону голове, мне было понятно, что в нем сейчас происходит внутренний диалог.
  - Ты ведь не знаешь, что было до того, как вы с женой приплыли к нам? - не оборачиваясь ко мне, тихим, хриплым голосом спросил он.
  - Слышал кое-что, мужики разное болтают. Но, вы сами понимаете, что никто о таком говорить не будет.
  - Да, это не принято. Но ты и сам, на сколько я знаю, никому не рассказываешь, как это для тебя начиналось?
  - Нет! - я, поудобнее, откинулся на спинку стула и уставился в сгорбленную спину передо мной.
  - Видишь, какая несправедливость: твою историю я знаю наизусть, а ты мою - нет. Но, мы сейчас это исправим.
  Подполковник повернулся и подошел к щитку, вделанному в стол. Это было точно такое же приспособление, какие в большинстве висели на коридорных стенах, только замкнуто не на наш кубрик, а на ближайшего помощника Нечаева. Он нажал красную кнопку и, немного наклонившись к динамику, сказал:
  - Саш, подай нам чаю, покрепче!
  - Минуту, Александр Олегович! - послышался голос его помощника, и мой собеседник снова присел на своё место.
  - Меня ведь не должно было быть на месте, - начал он своё повествование, - я должен был к жене утром ехать. Ну, к бывшей: мы к тому времени развелись уже. Дочери четырнадцать было, так что тянуть не стали. Жена давно развестись хотела, но всё терпела, а у меня сам знаешь, какая работа была. В общем, она уехала в столицу, там ей родители квартиру оставили. Ну и Машу, понятно, с собой забрала.
  Тихий стук прервал моего собеседника. В открывшуюся дверь протиснулся худой, лопоухий парнишка, который держал в руках большой, серебряный поднос. Он тихо извинился, выставил на стол перед нами фарфоровый заварничек, из носика которого вились тонкие струйки пара, две таких же чашки, сахарницу и серебряную же, чайную ложечку.
  - Что-нибудь ещё? - всё таким же тихим, мягким голосом, спросил Саша.
  - Я позову! - одобрительно крякнул Нечаев, и его помощник, вежливо кивнув нам, обоим, удалился. Именно удалился - так мягко, неслышно, но с каким-то показным достоинством, он скрылся за дверью.
  - Ну так вот, - подполковник не стал строить из себя великого начальника, а просто взял заварник, покачал его в руке, и весь кабинет затянуло запахом свежего чая, - У меня были билеты на утро, хотел дочь повидать. А в часть приехал, что бы дела уладить. Сам понимаешь: просто так ехать было нельзя - много на мне ответственности лежало. Да и сейчас... Он налил чай в обе чашечки и придвинул мне сахарницу.
  - Когда всё началось - мы подумали, что это нападение, подняли тревогу. Попытались связаться со штабом, но связи не было. Тогда стали отрабатывать по инструкциям, но не успели. Сначала один солдат превратился, потом ещё пятеро... В общем, сам видел, как это бывает. К тому моменту, когда начали принимать беженцев из города - осталось двадцать пять человек личного состава.
  - Я в курсе.
  - Ты не в курсе одного момента. Это не афишируется, да и не должно... многие, с перепугу, помешались рассудком и начали стрелять по всему, что видели, без разбору: люди это, или твари. Несколько ребят заперлись в казарме и начали отстреливаться от всего, что двигалось... а там - не пройдешь никак, только через них! Пытались уговорить, но всё даром. В общем, мы тоже разбираться особо не стали. Пришлось зачистить.
  Я молчал. Мне вспомнилось, как я удивлялся струйке крови, которая текла из его уха в ту самую ночь и, теперь, всё стало на свои места... Подполковник уставился в свою кружку чая и, медленно покачивая её содержимое, что-то беззвучно шептал. Его пустые глаза не отображали ровным счётом ничего. Сейчас он был не здесь, и я не стал пытаться вернуть его обратно.
  - Мне пришлось много воевать, Артур! - сквозь зубы процедил он, - Но я впервые стрелял в своих. Поверь мне, есть разница!
  - Ладно, я понял, Александр Олегович. Мне, мол, легче, чем вам, а я тут ещё распинаюсь...
  - Не в этом дело! Точнее, не только в этом, - он снова вскинулся и, на этот раз, мягко, будто говорил с закадычным другом, сказал, - Я устал, Артур! Здоровье, понимаешь, уже не то. Кашель этот, печень больная! Да и сам я... устал, в общем. Не могу больше за всех лямку тянуть. Вон, даже дрыща этого в помощники взял...
  Эта новость не была новостью: по БУ давно ходили слухи о том, что наш градоначальник, человек, заменявший в БУ трёх китов, на которых всё держалось, хочет уйти. Только, до теперь, эти слухи, были просто слухами...
  'Ну что же, в конце концов, каждый имеет право на покой, а уж подполковник - и подавно. Его стараниями, мы все ещё живы...'
  - Кому вы решили передать полномочия? - спросил я, проговаривая про себя одну простую фразу: 'Только не Павленко!'
  - Виктору Михайловичу. Он зарекомендовал себя хорошим обеспеченцем, так что, с ним не пропадете. Да и с кадрами справляется нормально, вон какой штат у него! Больше, чем у кого-либо в БУ, не считая меня, конечно.
  Ну, вот и вспомнил, как зовут Крота. Пока подполковник прервался на то, что бы хлебнуть чаю, в голове начала оформляться догадка о том, зачем же я ему понадобился. Крот действительно был идеальной кандидатурой на пост руководителя БУ. Упертый, рассудительный, по своему пекущийся о людях. У него никогда не было проблем с кадрами, ведь, казалось, незначительными перестановками и чётким распределением обязанностей, он добился гармоничной работы всей вверенной ему структуры. Так что, на самом деле, лучшей кандидатуры и желать не стоило. Но, был один момент: ему была грош цена, как военному. И взращенный самим Нечаевым, честолюбивый особист во главе службы безопасности БУ, который, я уверен, давным-давно стал примерять эту должность на себя, может попытаться воспользоваться этим моментом, когда узнает, что власти ему не достанется.
  - А Павленко? Почему не он?
  - Понимаешь, - Нечаев сделал недовольное лицо и, откинувшись на спинку стула, проворчал, - разочаровал он меня. Хотел из него нормального кадра сделать, а вышло... не получилось, в общем. Может я недотягиваю, как воспитатель, а может почва мне, так сказать, неблагодарная попалась... не важно.
  - Я нужен для силовой поддержки? И, если выхода не будет - Павленко, ведь, сможет этим отыграться на нас, так?
  Нечаев по отечески улыбнулся и, поставив на стол, пустую чашечку, потянулся за припрятанной в полке стола, пачке сигарет. Он молча протянул мне пачку и кивнул, мол, кури! Хрустальная пепельница, кочевавшая между рассыпанными по столу бумагами, оказалась прямо передо мной, так что тянуться за ней не пришлось.
  - Ты всегда был умным парнем, Артур! - надо сказать, что он редко чествовал меня пряниками похвалы и, каждый раз, когда дело начиналось с подобных слов, заканчивалось оно серьёзными проблемами, - Мне нравится, что не приходится изображать из себя шлюху, и крутить перед тобой задом. Да, мне нужно, что бы в тот момент, когда я объявлю о передаче полномочий, твои люди, помимо закрепленных за ними обязанностей, занялись физической охраной Крота. Это возможно?
  Я задумался. При таком раскладе, мне так и так придется это делать, если не хочу, что бы моим непосредственным начальником был этот самовлюбленный, наглый жирдяй, одним своим видом вызывающий омерзение у всего личного состава моей группы. Да и, даже если руководствоваться исключительно общечеловеческими нормами, которые, не смотря ни на что, были мне не чужды, оставлять Крота на съедение особистам было нельзя. Он был хорошим, честным мужиком, каких мало, и всегда старался помочь, по мере возможности, так что я бы просто не смог отказаться.
  С другой стороны, сейчас я получал отличную возможность оттягать старшего по званию за поступки, которые, не смотря на свою несправедливость и циничность, давным-давно стали нормой, чем я тут же и воспользовался:
  - Разрешите на чистоту, Александр Олегович? - пыхтя только что подкуренной сигаретой, щуря глаза от едкого, седого дыма, спросил я.
  - Давай! - мой собеседник излишне, как мне показалось, воодушевленно кивнул и внимательно уставился мне в глаза.
  - Вы столько времени выращивали этого холуя, с барскими замашками, вложили столько средств в эту бесполезную структуру! Так часто и так подло пытались поднять СБшников за наш счёт...
  - Ты не попутал ли, воин... - желтое лицо подполковника моментально побагровело и он, хлопнув увесистым кулаком по столу, засобирался поставить на место наглого щенка, который вздумал выказывать своё недовольство, но зашелся в приступе тяжелого, рвущего кашля, который, казалось, эхом разлетался по небольшому кабинету.
  - Вы простите мои слова, Александр Олегович! Сами разрешили говорить в лоб, так что уж не обессудьте, я выскажусь. Вы так боялись потерять власть, что стали противопоставлять нам СБшников. А о последствиях подумать? О том, кто будет управлять всем этим бедламом после вас? Нечаев, наконец, прокашлялся и перебил меня:
  - Слушай, Артур!
  - Нет, товарищ подполковник, вы послушайте! - не унимался я, - Не один вы устали! Меня достало объяснять своим ребятам, почему, вашей волей, их, единственных, по сути, защитников БУ, местные жители разве что с говном не мешают! А работенка у них, заметьте, посложнее будет, чем просто за порядком смотреть! - я ехидно усмехнулся и передразнил манеру разговора подполковника, - Сопряжена, скажем так, с небольшим риском для здоровья! И как им идти на смерть прикажете, если на самом деле, кроме памяти таких же штурмовиков, от них ничего не останется? Или, может вам кажется, что 'о вечном', только вы можете думать?
  Я замолчал и, прихлебнув чаю, нервно затянулся сигаретой. Вопреки моим ожиданиям, подполковник не стал орать на меня, упоминая в нелицеприятных выражениях всех моих покойных родственников, а просто молча играл выдающимися желваками и пытался прожечь меня своим взглядом.
  - Но, ведь, на сколько мне известно, никто из твоих не хочет перевестись?
  - Нет, Александр Олегович, - уже спокойно, будто и не хамил своему непосредственному начальнику, бросил я, - никто не хочет. Но это не ваша заслуга, уж поверьте!
  - Нет, Артур, моя! - Нечаев хитро прижмурился, - Значит, я не ошибся в тебе, когда приказывал Доку вытащить тебя. Не ошибся и позже, когда определил тебя в штурмгруппу и назначил командиром! Артур, ну не справится мне с этим без тебя! Помоги мне ещё раз, как тогда, у заставы!
  - Тогда у заставы, Александр Олегович, - моё лицо искривила мстительная гримаса, - я жену потерял!
  - Нет, достал ты меня, Артур! - вскричал подполковник, - Сколько можно? Ты думаешь, ты один в своём горе? Я своих тоже не видел с тех пор! Ты жену потерял? А знаешь, что такое дочь хоронить? Да что хоронить-то, я даже не могу признать, что она мертва! Мне тоже больно, но я не ссылаюсь на это каждый раз, когда нужно делать что-то, что мне не нравится! У тебя было время на то, что бы очухаться, Артур, и подарил тебе его я! Мне такого подарка никто не сделал - на мои плечи сходу все выжившие легли! Думаешь, легко было?
  - Да при чём тут... - начал, было, я, но, теперь уже Нечаев не дал мне сказать.
  - Не моя вина в том, что твою Олю убили! Ты сам не смог её уберечь! Я тебе говорил, что бы ты не лез за той девчонкой, варианты предлагал... но ты разве слушаешь кого-то? Героем быть захотел? Ну, так получил, чего теперь жалуешься?
  Я почувствовал, как моё лицо наливается краской и молча, что бы не наговорить всех тех глупостей, которые крутились на языке, резко поднялся из-за стола. Стул, на котором я сидел, опрокинулся на пол и я, зацепившись ногой за его ножку, чуть не упал наземь. Уже у двери, в спину мне донесся обидный, хриплый смех, переходящий в кашель, а потом и тихие, шипящие слова:
  - Слышишь, обиженный! Заявку-то не забудь, а то так и пойдешь с голой жопой! Уйти красиво не получилось. Пришлось возвращаться и, когда я взялся за один конец бумажки с небрежной подписью подполковника, он потянул её ближе к себе:
  - Ты можешь обижаться, сколько влезет! Но, если ты не хочешь, что бы у тебя над головой был Павленко, ты сделаешь, как я говорю!
  Автомат мне передали с какой-то напускной брезгливостью, будто двое ребят, дежуривших у двери подполковника, могли слышать наш разговор и, вполне естественно, встали на сторону своего непосредственного начальника. Я перевесил железную тушку на плечо и подошел к пульту возле двери. Прошло секунды три после того, как я вдавил красную кнопку, прежде чем голос Алли, донесшийся из динамика, вклинился в шум коридора:
  - Да!
  - Это я. Зайди к Доку, разговор есть!
  - Хорошо! - динамик нещадно трещал, так что слова приходилось угадывать, - Я кофе сделал, тебе взять?
  - Да, и на Дока возьми!

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"