Аннотация: Пришло время пролить кровь. Заплатить языческому демону достойную цену. Первая капля упала на алтарь.
ЗАЖИГАЛОЧКА.
Глава5.
ПЕРВАЯ КРОВЬ.
Болдин. Алло, Витя, это ты?
Грызлов. Я, а кто еще? (Старый хрен)
Болдин. Ты чего такой нервный? (Сопляк недоношенный)
Грызлов. Станешь тут нервным! Я чувствую себя как затравленный заяц. (Скорее волк) Меня обложили со всех сторон и скоро пустят собак по моему следу. С одной стороны "папаня" давит так, что у меня глаза на лоб лезут. Говорит, если не можешь справиться с такой простой задачей, то зачем ты мне нужен.
Болдин. Мне он тоже звонил несколько раз. Все торопит, торопит. Видимо хочет разобраться до конца.
Грызлов. Ничего, мы крепкие ребята. (Я-то точно, а вот ты...)
Болдин. Ну, ничего, пока что у нас в запасе есть неделя. Срок огромный. Мы, Витя, не должны облажаться, ты слышишь?
Грызлов. Слышу. Тут еще следователь наседает. Я у него в кабинете чувствую себя как подозреваемый, а ведь я пострадавший.
Болдин. Ты же знаешь, что это не самое страшное в жизни.
Грызлов. Это точно. Самое страшное, это твой "механик".
Болдин, Что, боишься?
Грызлов. Не знаю чего и ждать. Может он уже получил приказ нас убрать,
а мы тут пальцы растопырили, потеем, пытаемся позор смыть. Конец-то все равно
один.
Болдин. Рано ты об этом заговорил. "Папа" дал неделю на исправление ситуации. Он слов на ветер не бросает, как обещал, так и будет. Не дергайся по этому поводу.
Грызлов. Тебе что-нибудь известно об этом "уборщике", где он, чем занимается?
Болдин. Нет, не известно. Действия людей такой профессии вообще сложно предугадать. Видимо, вынюхивает пока. Наверное, ищет грабителей. Так же, как и мы. А может под нас копает. Ты спрятался?
Грызлов. Место надежное. Вот разве что по звонку определить можно.
Болдин. Ты что, меня подозреваешь в чем-то? Я сам не в лучшем положении. Но мой адрес верный, я это укрытие для себя тщательно готовил, на всякий случай. И вот, пригодилось. Ладно, думаю, за неделю нас особо трогать никто не будет. Как там твои поиски?
Грызлов. (Так я тебе и сказал!) Никак. Лажа все это. С Борисом не надо было торопиться. Нужный был человек, хоть и педик. Теперь хоть в лепешку расшибись, не узнаешь, где он этих ребят откопал. Даже и намека не оставил. Я у него дома был. Ничего.
Болдин. Борис был хороший человек, как ты правильно сказал, лучший, так ведь Господь лучших-то и забирает. Ему там спокойнее.
Грызлов. Удовольствий мало.
Болдин. Ничего, он при жизни их получил достаточно, хоть и неестественным способом. Наоргазмировался, и хватит.
Грызлов. Как думаешь, он в раю или в аду?
Болдин. Думаю, что где-то между. Но это все шутки. У тебя никаких идей по поводу этих ребят нет? (Самодовольный тупица. Черта лысого ты найдешь что-нибудь.)
Грызлов. Идей никаких (Давай, давай, суетись, наверное в штаны с перепугу наложил.) Я тут думал про одну вещь.
Болдин. О чем ты?
Грызлов. О татуировке.
Болдин. (Неужели сам додумался?) Это та, что у ребят была?
Грызлов. Да, изогнутая такая стрелка в виде знака вопроса. Я подумал, неплохо было бы прошвырнуться по салонам. Но как увидел, сколько их, честно, испугался не на шутку. К тому же они ее сами себе могли сделать.
Болдин. Эти могли. Помнишь, что они с гранатой учудили? Да, Борис серьезно подошел к подготовке, набрал самых безбашенных. Но это пустяки, я свои связи подключу, отыщутся, никуда не денутся.
Грызлов. Подключи. (Что ты там подключишь, идиот?) И еще я не пойму, куда это наши курьеры запропастились? Петя и Болт.
Болдин. Шплинт.
Грызлов. Тьфу, путаю всегда.
Болдин. Мой человек заходил к ним. Похоже, их взяли.
Грызлов. Кто?
Болдин. Не знаю. В милиции их точно нет, иначе мне бы уже доложили. Говорят, стрельба там была. Дверь входная вся в пулях, как решето. С кем они там воевали? Может, между собой?
Грызлов. Деньги не поделили? Наши?
Болдин. Ты серьезно?
Грызлов. Не до шуток. Честно признаюсь, ситуация швах! Слишком все запуталось. Я уже и не рад, что послушался тебя тогда. Отдали бы деньги, и все, а теперь...
Болдин. Тише, тише. Что это ты раздухарился. Отдали, отдали, а дальше что? Не спеши, у нас еще есть целая неделя.
Грызлов. Неделя эта через шесть дней закончится, и будем мы лежать холодные где-нибудь в лесочке.
Болдин. Я же просил тебя...
Грызлов. Извини, извини. Случайно вырвалось. На нервах я весь, говорю, как заяц. Боюсь даже нос высунуть. Не нравится мне все это.
Болдин. Где-то мы просчитались.
Грызлов. (Убил бы гада!) Все предугадать невозможно, все равно невозможно. С Борисом поспешили, это точно.
Болдин. Я Бориса знаю. Когда началась бы эта шумиха, он давно смылся бы и спрятался так, что мы вовек не нашли. Он был тертый калач, царство ему небесное.
Грызлов. Как ты о нем...
Болдин. В смысле?
Грызлов. Ну про калач. Надеюсь, шутки про гомосексуалистов не противоречат твоим принципам?
Болдин. Кончай, о деле лучше говори. Что дальше делать думаешь?
Грызлов. Пока буду сидеть здесь. Пусть твои люди узнают про татуировку, тогда обсудим, что дальше. Но мне кажется, все это зря. Все эти поиски, суета одна. Не увидим мы этих денег больше.
Болдин. Когда кажется, Витя, креститься надо. Эти деньги нам нужны, иначе зачем мы все это затевали?
Грызлов. Лишь бы перед "папой" были чистыми.
Болдин. Вот об этом и думай. Голова на плечах на то тебе и дана. Ладно, сиди пока, не высовывайся. Звони только в крайнем случае. А я тебе перезвоню насчет татуировки, как только что-нибудь узнаю стоящее.
Грызлов. Договорились. Пока, то есть удачи.
Болдин. И тебе удачи, Витя.
Грызлов. (Ты мне за все ответишь, козел старый!)
Болдин. (Я-то тебе сопли подотру, молокосос!)
***
Когда-то давным-давно, как обычно принято начинать любую сказку, жили-были один юноша и одна девушка. Юноша был высок и красив. Он был умный и справедливый, добротой своей он делился со всем миром, и слава о его добрых делах неслась, словно ветер, по просторам земли, и не было такого человека, кто не знал бы этого юноши. Только девушка, одинокая, запертая в брошенном всеми доме, среди дремучего леса, оглохшая от тишины и онемевшая от одиночества, ничего не знала о нем. Дом ее был заколочен снаружи, и ни ветер, ни солнце никогда не проникали внутрь. Все случилось как в сказке, юноша пришел и спас девушку. Он спас ее от этого дома, от дремучего леса, от пустоты и одиночества. Кто может сказать, что на самом деле страшнее: быть в плену у склизкого дракона или быть узником мертвого дома? Никто из сказочных злодеев не пострадал: Кощей остался при своем дубе, дуб при сундуке, сундук при зайце, заец при утке, утка при яйце, а яйцо при игле; Горыныч при своих трех головах и при шикарном длинном хвосте; даже Баба Яга не повредила своей костяной ноги. Чудо случилось уж очень спокойно, буднично, никто в мире не обратил внимания на это событие. Разве это по-сказочному? Девушка жила в доме в лесу, и никто не знал об этом, пришел юноша, он спас ее, он показал ей солнце, познакомил с ветром и напоил ее росой, и по-прежнему никому до этого нет никакого дела. Они поженились, у них родилась дочь и, черт возьми, всем наплевать на это! Они жили долго и счастливо, примерно лет четырнадцать. Жили, не догадываясь, что это настоящая сказка, а конец у всех сказок известен, он, как и начало, непременный атрибут, их нельзя изменить или исправить. Чем же все кончилось? Очень просто, они умерли в один день. Да нет, это ложь, они не умерли, они продолжают жить, это сказка закончилась, только и всего. Любопытный читатель, прочитав последнюю фразу, закрыл книгу и поставил ее на полку, забыв обо всей этой чепухе, потому что взял следующую книгу. А там все то же: "жили-были" ... и "умерли в один день". Где-то в тексте, скрытый за простотой и доступностью фраз, прячется тот самый намек, ради которого все мы верим в эту ложь. Сказка
- ложь, да в ней...
Нет, Огурцова не жила в заброшенном, забытом всеми доме. Никто ее не спасал из заточения. Муж ее не был ни высок, ни красив, о доброте его она лишь догадывалась. Кем он был? Какой он был? Обычный человек. Любил смотреть футбол, трескать борщ с чесноком, пить водку по праздникам, читать газеты по утрам. А ее, ту самую девушку, ну, Огурцову то есть, ее он любил? Шут его знает.
Света появилась на свет в результате долгих и мучительных родов. Кричащий сморщенный младенец не вызвал того известного всем по книгам и фильмам безумного трепета и взрыва моментальной материнской привязанности. Когда боль в области паха исчезла, Огурцова точно это запомнила, и к зеленому лицу роженицы поднесли ее ребенка, первой ее сознательной мыслью был вопрос: "Неужели это было во мне?"
Если бы Света в первые дни и недели своего существования на этой земле могла чувствовать и мыслить, она наверное решила бы, что кормящая ее женщина ей вовсе не мать, а чужая тетя, которую заставили выполнять ненавистные ей процедуры и ухаживать за вечно кричащим, какающим и писающим безостановочно ребенком.
Но любовь все-таки пришла. Вот она, сказка! Муж, ребенок, и вроде бы все хорошо. И это все ее жизнь. Обычное человеческое счастье теперь принадлежит ей и является частью ее, великим составляющим.
Муж хотел еще одного ребенка, но Огурцова была непреклонна. На все разговоры о братике и сестричке для Светы она реагировала зло, и не в силах была сдерживать закипающее в ее груди раздражение, упрекала мужа: "Это ведь не тебе рожать," - бросала она ему в лицо давно уже заготовленную фразу. В сказках про это не пишут. Но Огурцова была счастлива и безмятежна, пока сказка не кончилась. И в один проклятый день они все умерли. Каждый по отдельности. Их больше не стало друг для друга... Иногда она думала, что если бы она поддалась на его уговоры, то возможно все сложилось бы совсем не так.
Что случилось, то случилось. Оставьте меня одну! Где мой дом в дремучем лесу? Где моя глухота и немота? Зачем этот гнустный юноша вытащил меня на свет? Зачем он показал мне солнце и напоил росой?
А Света?
Что Света?
Твоя дочь, ты помнишь, у тебя ведь есть дочь? Ее зовут Света, плод любви твоей и этого... юноши. Тебе что, совсем наплевать?
Не было любви! Ее вообще нет! Половое влечение, инстинкт, похоть - вот правила, по которым люди играют в жизнь. Где здесь любовь?
Это не твои слова. Ты не можешь так говорить. Ты же мать!
Я не боюсь упреков и косых взглядов. Вы все, вы только сочувствуете.
Если не осуждаете, тогда сочувствуете. Здесь тоже нет любви.
Но есть же Бог!
Где?
Везде, он везде. В тебе, во мне. Он нас любит. Он всех нас любит. Ты должна найти его частицу в себе и в своей дочери. Посмотри, что с ней творится. Ты видела ее руки, ее взгляд? Ты ведь любишь ее.
Я? Я могу только сочувствовать или осуждать. Я не могу любить, потому что не знаю, что это такое. Объясните мне, люди, что такое любовь. Что вы молчите? почему отворачиваетесь? Скажите хоть слово, одно только слово, просто чтобы я поняла, сочувствуете вы мне или осуждаете. Боже! Боже, к Тебе обращаюсь, ответь мне, что такое любовь. И ты молчишь?
У тебя истерика.
Это нормальное мое состояние.
Твоя дочь любит тебя.
Это ложь, ей нужны деньги, ей нужны наркотики. Ей плевать на меня.
Настоящая истерика. Выпей воды, тебе станет легче.
А можно я выпью водки? Можно, чуть-чуть, вот этот вот стаканчик. Мне станет легче, клянусь! Тогда мы поговорим о любви и о боге.
Давным-давно жили-были...
Замолчи!
... и родилась у них дочь...
Ну прошу! Умоляю! Не надо. Я хочу побыть одна!
Ты ведь и так одна, дурочка.
Я одна? А ты кто? Кто со мной говорит?
... Дочура родилась славная. Родители назвали ее Светочкой потому что волосики у нее были светлые, в них рождалось солнце, каждое утро оно каталось по небосводу, и людям было светло и хорошо...
Я этого не вынесу!
А куда ты денешься от себя, несчастная?
Где моя Светочка, где солнышко мое?
Ну вот, разрыдалась, выпей лучше еще немного, и тебе станет легче.
Огурцова вздрогнула всем телом, словно от удара током. Сердце заныло.
Все позади. Все страшные сны рано или поздно заканчиваются. Просыпаешься и,
с содроганием оглядываясь назад, вдруг понимаешь, что все прошло. И слава богу.
Огурцова бродила по своей квартире из комнаты в комнату, затем на кухню, в ванную, в коридор. Она знала здесь каждую деталь, каждую трещинку, каждое пятнышко. Где-то здесь, в этой квартире, она потеряла что-то ценное и дорогое для нее, и теперь не может никак найти. Утро давно уже превратилось в солнечный летний день. Что-то необходимо было делать. Хотя бы позвонить на работу и сообщить, что она не может сегодня прийти. А зачем это делать? Ведь Петя ушел.
Огурцова поняла вдруг, что за весь вчерашний день она так ни разу и не вспомнила о Свете.
Петя ушел утром. Она еще спала, а потом проснувшись, ватной еще спросонья рукой она искала его тело рядом с собой, ощущая ладонью лишь прохладный шелк простыни. Он ушел не попрощавшись. Встал, оделся и ушел. Лежа в кровати, она некоторое время боролась с искушением вскочить и проверить те укромные места, где хранила драгоценности и деньги. Она не сделала этого, она боялась, что ее подозрения подтвердятся. Ей не жаль было ни драгоценностей, ни денег. Просто он ушел, и это было самое страшное. Брачный аферист? Жулик?
Бесцельно бродя по квартире, она на миг остановилась перед фотографией на книжной полке. Они снялись со Светой всего несколько дней назад. Глупая затея. Но ей было так приятно. Эта фотография словно залог начинающейся новой жизни. Он ее увидел! И решил уйти. Его испугала моя взрослая дочь. Не принято у женщин спрашивать о возрасте, надо просто посмотреть на ее детей, и все само станет понятным. Неужели он думал, что я моложе? Я хорошо выгляжу, очень хорошо. Интересно, тогда в клубе на сколько лет я выглядела? Кого он увидел во мне?
Он ушел.
Может все дело в сексе? Молодые люди такие требовательные, ненасытные. Я что-то делала не так. Где-то ошиблась. Все-таки я уже старая. Бред. Я молодая. Он ушел.
Она сходила в магазин, что-то купила, принесла домой. Теперь уже не помнит что, ничего не помнит, ходит как тень по квартире и думает, думает, думает. Он ведь жулик, точно жулик. Он спас ее, а потом бросил. Но ведь был день, день любви, и еще была ночь. Они были вдвоем, и она забыла обо всем, даже о том, что она мать взрослой дочери, которая может совершить очередную глупость. Огурцова взяла в руки мобильный и набрала номер Светы.
И все-таки, почему он ушел? Дал ей пригласительный билет на бал счастья, а сам ушел. Так ей и надо.
Света не отвечала.
Огурцовой стало не по себе. Неужели снова? Ей непременно захотелось выпить. Не просто выпить, жгучее желание снова отстраниться от реального мира требовало непременно напиться до беспамятства, чтобы забыть, чтобы хоть на время выпасть из кошмара, который ее окружает.
В холодильнике стоит бутылка коньяка. Холодная, манящая в пропасть бутылка, безжизненный стеклянный сосуд с волшебным содержимым.
Петя ушел потому что с ней, с Огурцовой, никогда никто не может быть счастлив. Это рок, вечное проклятие, от нее все уходят, убегают, прячутся так, что их невозможно найти.
Телефон неожиданно зазвонил. Огурцова в страхе разжала ладонь, словно в руке у нее было взрывное устройство. "Это Петя!" - молнией пронеслось у нее в голове, и она непослушными онемевшими от волнения пальцами пыталась подхватить маленькую проворную телефонную трубку. Казалось целая вечность прошла, прежде чем ей наконец удалось прочесть на маленьком мониторе слово "Sveta" и дрожа от волнения и стыда за глупое желание говорить с Петей, а не со своей дочерью, она поднесла трубку к уху и услышала далекий срывающийся голос Светы.
- Алло, мама, мамочка.
- Да, Светунчик, это я, что случилось?
В трубке что-то захрустело, и Оругцова не расслышала ответ Светы.
- Алло, алло, Света, ты где? - кричала она в трубку. В голове ее проносились жуткие картины и сцены, она вдруг отчетливо поняла, что готова ко всему. Что бы ни сказала Света, как бы это ни было ужасно, она сможет спокойно выслушать дочь, а после примет единственное верное решение. Теперь она поможет своей дочери, в какую бы неприятную историю та не попала, чем бы это ей не грозило. Она как настоящая мать спасет своего ребенка.
Снова голос Светы можно было расслышать отчетливо.
- ... случилось. Приезжай срочно.
- Да, да, говори, - Огурцова искала, чем и где записать адрес. Ее дочери нужна помощь, она позвонила именно ей. Ручки и карандаши как назло куда-то подевались. Огурцова металась по квартире, переворачивая все вокруг, заглядывая в такие немыслимые места, где письменные принадлежности не могли бы появиться ни при каких обстоятельствах. Адрес, нужно записать адрес. Но чем?
- Мама, у меня заканчивается батарея.
- Да, да, милая, я сейчас, - Огурцова, глотая слезы, обшаривала кухню. Она выдернула ящички из стола и высыпала на пол вилки, ножи и ложки. Она шарила свободной рукой по полочкам, переворачивая банки, склянки и посуду. В кухне стоял невообразимый грохот.
- Мама, быстрее, - услышала она отчаянно молящий голос дочери. Она замерла среди хаоса, царящего на кухне, ее душили слезы, она ничего не могла сделать, ничего. Сколько долгих дней и страшных мучительных ночей ждала она этого мгновения, когда ее ребенок, невзирая на весь кошмар их взаимоотношений, вдруг обратится к ней, именно к ней с просьбой о помощи. И вот теперь она бессильна помочь. Такое могло произойти только с ней. Так и должно было быть. Видимо, чаша мучений и страданий не была выпита до дна, и в ней оставались еще несколько смертельных глотков, теперь настал тот самый момент.
Нет, она не сможет запомнить адрес. Проклятая память. Это будет самое ужасное, если Света назовет этот адрес и будет ждать попощи, но помощь эта никогда не прийдет и все из-за дурацкой памяти, дырявой как решето.
Огурцова в бессильной злобе грохнула об пол банку с мукой и замерла, пораженная пришедшей ей в голову простой, но гениальной мыслью.
- Говори, дочка, говори, - торопливо шептала она, записывая за Светой адрес, водя пальцем по заснеженному мукой полу.
- Что случилось, Света? - поборов волнение, спросила она, когда адрес был записан и дважды проверен.
- Тут такое, приезжай.
Огурцовой показалось, что Света плачет.
- Да, да.
Телефон Светы отключился. Огурцова некоторое время продолжала бессмысленно кричать в трубку: "Алло, Света, алло, Света!" Наконец до нее дошло, что связь прервалась, что любое резкое движение сможет уничтожить написанные на муке цифры и слова.
Карандаш она нашла в своей сумочке, удивляясь, почему не додумалась до этого раньше. Прибежав в кухню, Галина старательно переписала адрес на листок бумаги и вдруг... чихнула, подняв вокруг себя облако взметнувшейся вверх муки. "Наваждение," - медькнула мысль. От написанного на полу адресса не осталось и следа. Торопливо одеваясь, она то и дело поглядывала на висящие на стене часы.
Уже перед самым уходом она вспомнила о Пете. Она так явственно ощутила его ладонь у себя на плече, что, обеспокоенная, коснулась рукой этого места. Да, Петя бы ей помог, если бы был в этот момент рядом. Он как мужчина встал бы на защиту слабых. Вдвоем они смогли бы победить любое зло, которое только существует на этой земле. Петя ушел, оставив ей самой право разбираться со своими проблемами. Это и есть именно ее проблема. Это касается ее семьи, а Петя - это так, флирт, мотылек-однодневка. Мужчины все сволочи! Все они одинаковые! Но несмотря на свои негативные мысли, направленные против всех особей противоположного пола, она все же оставила записку. Записка была именно для него. Не уверенная ни в чем, подозревая, что скорее всего не увидит больше никогда в своей жизни этого молодого человека, Галина написала: "Петя, подожди меня, пожалуйста, я скоро буду." Подписалась "Галя", а потом неуверенными, дрожащими буквами добавила "люблю", и сама испугавшись этого слова, отвернулась и бросилась к входной двери. Затем вернулась, и взяв записку с собой, выскочила на лестничную клетку.
Не дождавшись, пока ленивый равнодушный лифт соизволит приползти на восьмой этаж, она опрометью бросилась вниз по лестнице. Совсем как сутки назад. Точно так же по этим избитым серым ступеням она летела вверх, подталкиваемая нестерпимым желанием и чувством приближающегося счастья. Точно так же стремительно и самозабвенно спешила она, теперь вниз, и с каждым новым лестничным пролетом в ее душе растворялась возникшая было вчера привязанность к Пете и все больше и больше нарастала тревога и страх потери более близкого человека, ближе которого у нее не осталось никого.
В щели между входной дверью в квартиру Огурцовой и косяком остался сложенный вчетверо белый листок бумаги с незамысловатым посланием.
***
Егор еще не понял до конца, с кем на сей раз свела его судьба, и чего можно ждать от этой встречи. Человек за рулем и долговязый парень по имени Тасс не были похожи ни на бандитов, ни на представителей силовых структур. Лица как лица, внешность скорее заурядная. Встречеясь с такими людьми, как правило, быстро забываешь их имена и не узнаешь после, случайно столкнувшись на улице. Тот что за рулем, при всей свое простоте все же излучал скрытую энергию. Взгляд его был липким, неприятным. Даже когда он улыбался, обнажая безупречные белые зубы, глаза его жили своей, отстраненной от всего тела жизнью. Как оптические датчики фиксировалим они все происходящее вокруг и посылали быстрые сигналы в мозг для дальнейшей мгновенной обработки.
Егор не чувствовал страха. Слишком много довелось ему пережить за сегодняшний день, поэтому он воспринимал действительность как-то отрешенно. Чувства его притупились или затаились где-то внутри, спрятавшись за почки или печень.
- Куда мы теперь? - спокойно спросил он.
- Ты ведь в банк шел? - вопросом на вопрос ответил Скрипкин.
- Ну да.
- Чтобы ограбить? - усмехаясь, поинтересовался Скрипкин, переглянувшись с Тассом.
Тасс не понял этого взгляда.
- Нет, Егор банки не грабит, - сказал он и затем продолжил, - Егор вообще приличный человек. Он, как это говорится, из хорошей семьи. В учебе правда не
очень преуспел, но и отстающим его назвать нельзя. В милицию приводов не имеет.
- Значит такой ты, Егор, положительный со всех сторон? - спросил Скрипкин, покосившись на сидящего в задумчивости парня.
- Зачем я вам нужен? - отозвался Егор, продолжая смотреть на дорогу.
- Татуировку зачем сделал?
- Не знаю, - Егор погладил плечо и в упор посмотрел на Скрипкина.
- Вот это взгляд! - усмехнулся Скрипкин. - У меня даже сердце кольнуло что-то. Эй, Тасс, что там дальше?
- Так вот, - словно обрадовавшись наконец предоставленному ему слову,
Тасс торопливо выкладывал все, что удалось узнать. - Не знаю, положительный
он или отрицательный, а только везучий, чертяка, это точно. И хотя фамилия его
Обломов, что по идее является прямой противоположностью везения, но совсем недавно он стал чертовски богат. Один из предков по отцовской линии когда-то очень давно мотанул за кордон со своей семьей и обосновался в Голландии, сколотил там приличное состояние, и вот, Егор Обломов стал единственным наследником, получившим огромадную сумму и теперь, так как он лицо, без сомнения, совершеннолетнее, имеет полное право распоряжаться этими деньгами как заблагорассудится. Я тут выписал на листок все значительные покупки, которые совершил Егор за последние полгода.
- Интересно, интересно, - пробормотал Скрипкин.
- И ничего интересного, - вздохнул Тасс, - очень короткий список. Всего-то две машины и еще была поездка в Париж.
- Экономишь? - ласково спросил Скрипкин.
Егор в ответ промолчал. Вместо него заговорил Тасс:
- Видимо, экономит. Денежки пылятся в банке, обрастая процентами, а Егор как-то особенно не спешит разнообразить свою жизнь.
- Про дачу забыл, - вдруг сказал Егор.
- Что, и дачу купил? - спросил Скрипкин. - Для стариков?
- Вот это собственно и все, что удалось узнать. Я опустил все не имеющие к делу отношения детали. Но по-моему, именно Егор - это ложный след.
- Значит, деньги тебя не интересуют. А может ты романтик? Мечтаешь о чем-то красивом. Может ты поэт?
- Нет, не поэт, - вставил свое слово Тасс.
- И грабить тебе никого не надо. У тебя ведь все есть.
Егор отвернулся.
- Чего ты нервный такой? Радоваться надо!
- А я и радуюсь, разве не видно, как я счастлив, - раздраженно проворчал Егор.
- Это не он, точно, - высказал свое мнение Тасс.
- Но татуировка... - с сомнением прошептал Скрипкин. Ему не давала покоя мысль о неслучайности двух этих событий. Ребята, что грабили клуб, имели точно такие же татуировки. Слишком это выглядело надуманным. Был бы это любой другой рисунок, лев например, дракон, паук, тогда можно было бы массу простых доводов, объясняющих это совпадение. Скрипкин не мог поверить, что нормальному человеку могло прийти в голову просто так, ради забавы испоганить свое плечо таким безобразием. Нет, не тяга к прекрасному движет подобными людьми. Выходит, Егор просто хотел выпендриться. Желание быть не таким как все толкает людей и на более глупые поступки. В своем желании выделиться из общей массы он не одинок, хотя в человеке заложена и обратная тяга. Человечество не погибнет, пока не истребится это желание походить на кого-то, пусть даже каждый при этом преследует одну, известную только ему самому цель. Что греха таить, молодой когда-то Скрипкин сам тянулся к идолам и авторитетам, полагая что внешнее сходство непременно сделает похожим и разум, и чувства. Может быть этот путь к совершенству не стоит ругать. Так уж устроен человек. Но этот рисунок... Егор вроде не похож на идиота.
Тут только до Скрипкина стал доходить прятавшийся все это время смысл, заложенный в глупом знаке вопроса с заостренным кончиком. Скрипкин рассмеялся. Ему стало весело. Как все просто. Да нет, гениально! Чтож, только ради того, чтобы в голове родилась подобная мысль, стоило потратить все утро на поиск обладателя татуировки. Конечно же Егор ни при чем. Стечение обстоятельств, только и всего. Этот бедняга и не подозревает, что стал жертвой цепкого и расчетливого ума. Чтож, придумать такое может только настоящий гений. Скрипкин почувствовал удовлетворение. Неужели он наконец встретил достойного противника, с которым прийдется вступить в борьбу, используя все свои навыки и, возможно, скрытые резервы. Татуировка, потом граната, что дальше? Единственное, чего пока не мог понять он, чей же пытливый ум смог придумать все это. Грызлов? Болдин? Грабители? Кто-то еще, о существовании которого никто не догадывается?
Татуировка сделала свое дело. Ведь и он сам купился, проглотил эту наживку.
- У тебя друзей много? - спросил он Егора.
- Есть немного, - со вздохом ответил Егор, и сердце его защемило от тоски. Где-то сейчас его друг и родители, что с ними?
- Слышишь, Тасс, - весело говорил Скрипкин. - Мне в голову мысль одна пришла. Обхохочешься. Ты знаешь, это все специально было спланировано. Понимаешь, это должно было произойти!
Тасс ничего не понимал.
- Мы ведь с Егором познакомились совсем не случайно.
- Что в этом смешного? - не понял Тасс.
- Вот это и смешно. Татуировка тут совсем не при чем. Понимаешь, мы купились на такую приманку. Мы шли по следу, который проложили специально для нас.
- Кто проложил?
- Этого я пока не знаю. Но одно я знаю точно. Ты не поверишь! Никакой татуирокви нет и не было.
Егор с удивлением смотрел на сидящего за рулем. Он не понимал ничего. Татуировка была, не была. Какое отношение это имеет к нему?
- Ты думаешь, это было сделано специально чтобы запутать всех? - до Тасса наконец дошло, и он вдруг рассмеялся. - Забавно.
- Ничего не скажешь, придумали просто и гениально. И главное в протоколах, в протоколах никаких однозначных четких деталей в отношении внешности грабителей, кроме одной...
- Татуировка, - подытожил Тасс.
- Именно, - кивнул Скрипкин.
Егор по-прежнему ничего не понимал. Он полагал, что лучшее, что он может сделать в сложившейся ситуации, это молчать и постараться как можно скорее выбраться из этой машины, чтобы заняться наконец поиском необходимой ему суммы. Какой? Он и сам не знал, но предполагал, что она должно быть очень велика. Денег ему было не жаль, лишь бы с его другом и родителями ничего не случилось. Люди, сидящие с ним в машине, веселились, произнося понятные только им фразы, и в этом веселье Егору хотелось видеть добрый знак. Во-первых, скорее всего бить его не будут, во-вторых, даже узнав что он богат, они не особенно интересовались подробностями, и в-третьих, его скорее всего скоро отпустят. О том, что эти люди приняли его за другого, он даже и не думал. Они знали его имя, некоторые факты из его жизни, а значит, он не случайно попал в салон этой машины. Наверняка все произошедшие сегодня события - и похищение Келдыша, и похищение его родителей, и эта встреча - связаны между собой, и связаны они еще и с двумя событиями: с тем, что он получил наследство, и с той сумкой, которую им с Келдышем засунули в машину той ночью, и все это вместе, без сомнения, было связано с татуировкой. Кошмар какой-то!
- Мне нужно в банк, - твердо сказал Егор.
Улыбка сползла с лица Скрипкина. Он готов был уже отпустить беднягу, готов был даже извиниться за причиненное беспокойство, но его тревожила одна догадка, и эта догадка, как ему казалось, объясняла нервозность и волнение, которыми было пропитано все существо этого парня. Скрипкин был уверен, что и Грызлов с Болдиным, если конечно ограбление клуба - не их рук дело, должны были непременно встретиться с Егором, купившись как и он, Скрипкин, на хитроумную уловку грабителей, на дурацкую татуировку. Он непременно должен удостовериться в правоте собственного предположения, чтобы верно расставить акценты в дальнейшем расследовании.
- Как спал сегодня, Егор? - участливо спросил он.
- Спал, - равнодушно ответил Егор.
- Кошмары не мучали? Сейчас такая жизнь, что кошмары приходят не только ночью, во сне, но и наяву случаются. Я могу тебе рассказать о двух кошмарах, а ты мне честно скажешь, не было у тебя ничего такого, идет?
Егор промолчал, тупо уставившись в окно.
- Первый кошмар лет около сорока пяти или пятидесяти. Брюнет, со слабой сединой на висках, знаешь, такая проседь. Это придает мужчинам особенный шарм. Поживший и умудренный опытом субъект, не утративший еще привлекательности. Такие мужчины нравятся девчонкам, настоящий папа. Про эдипов комплекс слыхал когда-нибудь? Вот-вот. Но у этого кошмара лицо не очень симпатичное, большой нос, тонкие губы, острый, чуть сдвинутый на бок подбородок. Одевается очень хорошо, элегантно и дорого. И еще запах, дорогой лосьон, ты должен был запомнить этот запах. Кошмар этот не ходит один, сам по себе, его как правило могут сопровождать разного рода кошмарики с тупыми лицами и громадными куличищами.
От слов Скрипкина Егор вспотел. Он сразу же понял, о ком речь, и с большим трудом ему удавалось сохранять равнодушние. Между тем, он заметил, что скорость у машины постепенно нарастала. Это заметил и Тасс, который с детства боялся быстрой езды. Он не прерывал Скрипкина, и только плотнее вжимался в кресло, напряженно вспоминая, какую именно позу необходимо принять сидящему на заднем сидении авто пассажиру, чтобы в случае аварии избежать серьезных травм. К сожалению, кроме советов стюардесс, рекомендующих пристегнуть ремень и наклонить голову к коленям, он ничего вспомнить не мог. Отсутствие ремня безопасности сбивало его с толку, и поэтому он не был уверен даже в этом простом способе защиты при аварийной посадке самолета.
Егор не боялся больших скоростей, и больше его беспокоило то, о чем спокойно говорил Скрипкин. Но все же он заметил, что внезапное увеличение скорости спровоцировано совсем не звучащим монологом. Рядом с их машиной, бок о бок, несся черный "джип", и Егор видел в окне "джипа" ухмыляющуюся круглую рожу. Тела видно не было, и поэтому казалось, что в "джипе" рядом с водителем сидит колобок. Первой пришла в голову мысль, что за ним все-таки следили. Главное, чтобы они, его преследователи, не подумали, будто бы он обратился за помощью в милицию и не сделали ничего плохого его близким.
Скрипкин, казалось, не имел никакого отношения к этой гонке. Он продолжал спокойно говорить, все сильнее вдавливая педаль газа.
- Эти дневные кошмары всегда приходят неожиданно и начинают требовать немыслимые вещи. Они даже могут применять силу. Ударить, например, раз или несколько раз. Эти кошмары очень сильные и наглые. И им всем что-нибудь от тебя нужно. Ты не знаешь, зачем они пришли. Они говорят страшные вещи, никак не связанные с твоей жизнью слова. Требуют, требуют, требуют. А ты никак не можешь проснуться. Знаешь, почему? Потому что кошмары, которые приходят к тебе днем никак не связаны со сном. Ну как, припоминаешь?
Егор не ответил. Он ничего не мог ответить, потому что не был уверен, что слышал и понял то, что ему говорил Скрипкин. Егор был не на шутку напуган происходящим на его глазах состязанием. Спокойно разглагольствующий Скрипкин уже несколько раз вырывался на перекресток, невзирая на красный свет светофора. "Джип" хоть и не отставал, все же не мог пока обогнать их машину. Вдруг, вклинившись в поток, словно лыжник на горном спуске, и "джип", и "субару" Скрипкина, увлеченные безумной гонкой, петляли между движущимися по своим делам машинами, как в слаломе, стараясь не зацепить ни одну из них, набирая очки.
Тасс сидел, зажмурившись, уперев руки в двери машины, он умудрялся удерживать свое тело в вертикальном положении, каким бы резким ни был маневр Скрипкина.
- Это очень плохие кошмары. Они могут причинить настоящий вред, - невозмутимо убеждал Егора Скрипкин. - Главное, одному тебе не справиться. Надо обратиться к специалисту. Непременно к специалисту. Я не хочу сказать, что я и есть тот человек, что тебе нужен, но можешь рассказать мне. Тебе ведь приходилось сталкиваться с ними?
Егор молчал.
Две машины, свернув с проезжей части, словно два взбешенных зверя, неслись по аллее парка, стараясь не уступать друг другу в скорости. Двигатели, прячущиеся под капотами, протяжно выли. Покинув аллею, они врезались во встречный поток. Игра в слалом на полосе одностороннего движения, когда препятствия несутся на тебя, мигая фарами и сигналя без остановки, кажется, способна вывести из равновесия любого человека, каким бы храбрым он ни был. То ли Скрипкин не был человеком, то ли он не обладал той храбростью, которую способна пошатнуть подобная гонка, но только его монотонный голос продолжал бубнить все тот же текст про кошмары.
Возле моста "джип" отстал, столкнувшись с несчастным "жигуленком". Скрипкин съехал с односторонней трассы и оказался в лабиринте переулков и дворов, узких проездов и подворотен. Он заметно сбавил скорость. "Джип" исчез из виду.
Почувствовав, что скорость спала, Тасс наконец раскрыл глаза и только теперь ощутил, что все его лицо мокро от слез.
Но так просто эта гонка закончиться не могла. Это чувствовал даже Егор, который все это время пребывал в прострации, растеряв по пути все свои мысли и тревоги. В нем жил только животный страх.
Выезжая из одного из бесчисленных переулков, машина Скрипкина чуть не врезалась в стоящий посреди дороги черный "джип". После столкновения его крыло и фара были искорежены, придавая машине пиратский вид. Стоящие у машины люди не были похожи на флибустьеров, а бейсбольные биты, которые они держали в руках, красноречиво подчеркивали серьезность их намерений.
Скрипкин остановил машину. Он не сводил взгляда с "джипа" и стоящих вокруг него людей.
- Ну что, Егор, как насчет кошмаров? - спокойно спросил он и достал из-под сиденья пистолет.
- Можно, я выйду? - почти жалобно спросил Егор.
- Можно, - разрешил Скрипкин, приспосабливая к дулу пистолета глушитель. - Только ты ведь в банк хотел, я тебя довезу. Я сейчас.
Не выключая двигателя, он спокойно вышел из машины. Пистолет он держал в левой руке, чуть за спиной. Увидев, кто вышел для разговора, люди с битами переглянулись, и по их каменным лицам пробежала тень усмешки. Трое против одного. Звучит, как ставка в пари. Скорее всего они уже прикидывали, за сколько им удасться сбыть "субару", если сделать это сегодня.
- Вы чего, ребята? - с улыбкой спросил Скрипкин, подходя к троице.
- Сейчас узнаешь, конь педальный, - ответил один из них.
- Вы хотите поговорить или разобраться со мной? - уточнил Скрипкин.
- Мы тебя, потрох ты, научим жизни.
- Вижу, вы это умеете. А может поговорим?
- Нет, дурик, говорить ты скоро разучишься, это я тебе обещаю.
Один из троих шагнул к спокойно стоящему Скрипкину и замахнулся битой. Скрипкин, не меняя положения тела, прямо с бедра, как это делают герои вестернов, выстрелил три раза, затем еще два - по колесам.
Егор и Тасс, сидящие в машине Скрипкина, выстрелов не слышали, они увидели, как трое здоровенных мужиков повалились на землю. Затем тишину улицы разорвал слитый воедино вопль, вырвавшийся из трех глоток.
Скрипкин возвращался к своей машине. Стоящий за его спиной "джип", как и его пассажиры, не спеша, оседал на одну сторону, раненный в обе шины. Скрипкин сел в машину, развернулся очень осторожно и аккуратно.
- Так в какой банк то хотел попасть? - спросил он Егора.
- Мне бы к метро, - пролепетал тот.
- И мне, - подключился Тасс.
Скрипкин оглянулся.
- Ты что, мы же не договорили.
- Это я так, - Тасс попытался улыбнуться, но губы его были сжаты намертво.
- А может к банку? - снова спросил Скрипкин.
- К метро, - твердо сказал Егор.
***
У Алены никогда еще не было друзей. Приятели и знакомые, крутившиеся вокруг нее, как мухи, были надоедливыми и равнодушными. Они то возникали, то исчезали, бледные гнусные призраки, вечно торопящиеся, спешащие по своим делам. Алена отмахивалась от них, изворачивалась, но не в силах оградить себя от их наглого бесцеремонного вторжения в свою жизнь, все-таки покорялась, шла за ними, называла их друзьями и не забивала себе голову глупыми мыслями о своем пустом и никчемном существовании. Их было много, они были такие разные, с одними было скучно, с другими весело, с третьими вообще ничего не было. С какой радостью поменяла бы она весь этот вертящийся вокруг нее многоликий хоровод всего лишь на одного человека, того самого, рядом с которым не нужно притворяться, можно просто молчать долго-долго, которому можно верить и довериться. У каждого человека свои представления о том, что такое дружба, и какими должны быть друзья. Алена знала ребят, которые завидовали ее обширным знакомствам, полагая, что она живет настоящей жизнью, полной страстей и эмоций. Она знала, что были и те, кто ее ненавидел за ее легкость, доступность, умение свободно контактировать, и главное, притягивать к себе мужчин. Пусть жизнь ее, мелькнувшая подобно молнии перед глазами, и была такой, какой она виделась окружающим доброжелателям и злопыхателям. Пусть она, покорившись судьбе, воспринимающая все происходящее как некое данное ей свыше испытание, не мечтала уже ни о чем другом, жила, пыталась наслаждаться всем этим, но в самых потаенных, далеких уголках ее открытой веселой души притаились мечты и мысли о другой жизни. Обычно это происходило глубокой ночью, лежа в свое постели, Алена отстранялась вдруг от всего, что ее окружало, обращалась своими мыслями и чувствами к той, другой Алене, чьи мысли и чувства были спрятаны (Алена говорит, похоронены) и вместе с тоской и горячими слезами они выплескивались наружу. Ей хотелось, чтобы в ее жизни все было не так. Но определить точно, какой должна быть ее жизнь, она не могла. Поэтому плакала, жалела себя, сокрушалась над своей судьбой и ждала, ждала, ждала. Чудо произошло. В ее жизни что-то поменялось. Изменения эти были робкие и такие неявные. На первый взгляд все вроде бы как обычно: те же лица, знакомые, как мухи, зависть и безрассудство, но над всем этим таким привычным укладом нависло уже легкое облачко, которое прямо на глазах стало расти и расти, постепенно превращаясь в тяжелую грозовую тучу. И это произошло, все вдруг переменилось. За одну ночь Алена переродилась. Сама еще не веря в то, что это происходит с ней, она пыталась сопротивляться. Но новая жизнь бесцеремонно лезла ей в душу, чтобы возродить из пепла ту, другую Алену, Алену ночной тоски, Алену горьких слез, чтобы возродить и, подарив крылья, выпустить на волю, в новую жизнь, в новый полет.
И вот она, обновленная, выспавшаяся, посветлевшая, опьяненная свежим чистым лесным воздухом, стояла среди сада, возле смешного нелепого колодца, улыбалась сама себе, солнцу и воде в белой эмалированной миске, в которой она мыла сочную крупную черешню. Рядом стояла Света, тихая, красивая девушка, где-то в доме были Крис и Игорь, и всем им Алена улыбалась с особой теплотой, с особенным возрожденным чувством, желанием верить и довериться, дарить тепло и получать его обратно.
- Давай еще, - предложила Света.
Алена не сразу поняла, о чем речь. Ее так захватило это открытие себя.
Она еще до конца не изучила себя новую, и пока лишь наслаждалась первыми эмоциями. Здравствуй, новая жизнь!
Алена, придерживая ладонью черешню, аккуратно слила воду из миски и, словно завороженная, следила, как Света из ведра наливает в миску новую порцию воды.
- Это, как сказка. Настоящая сказка. Я еще не могу до конца поверить в это. Мне так хорошо, так спокойно! - бормотала Алена.
Света ничего не отвечала, она лишь с улыбкой смотрела на свою компаньонку, только теперь заметив, что лицо Алены действительно изменилось, потеплело, подобрело.
- Я чувствую себя маленькой девочкой, которую впервые в жизни привезли к морю. Ты помнишь, что ты чувствовала, когда в первый раз увидела море? Большое, синее, блестящие на солнце волны. Оно такое же как небо, но более живое. Оно дышит. Красиво и страшно. По нему хочется бежать куда-то вдаль, к белеющему катерку, а может быть даже еще дальше, прямо за горизонт. - Алена перевела дух. - Здесь нет моря, но чувства у меня точно такие же. Красиво и страшно. Хочется бежать далеко-далеко. Главное не оглядываться назад.
- Алена, ты случайно стихи не пишешь? - спросила Света, с любопытством разглядывая девушку, стоящую рядом с ней. Всего сутки назад Алена была другой, дерзкой, нервной.
- Какие стихи. О чем ты говоришь? Мне бы слово аккордион без ошибок написать, - засмеялись Алена. - Здесь так хорошо, - вздохнула она и зажмурилась, - и нет ничего кругом, только эта красота и спокойствие.
- Да, здесь хорошо, - согласилась Света.
Она не стала делиться с Аленой своими страхами и опасениями. Ей казалось, что после того, что они совершили позавчера, на всей земле не останется уголка, где бы они смогли чувствовать себя в безопасности. Даже если Алена свихнулась, в этом ничего плохого не было, если сдвиг по фазе произошел в сторону восхищения прекрасным.
- А что у вас с Крисом? - неожиданно Алена переключилась на более земную тему. - Вы спали вместе сегодня ночью. Не отпирайся, я знаю, видела.
- Мы просто спали, и все, - быстро сказала Света. Она взяла миску из рук Алены и, слив воду на грядку с петрушкой и укропом, сказала, оправдываясь. - Ничего такого не было, мы просто спали. Я так переживала из-за того, что произошло, что не могла заснуть. А потом... - она на миг замолкла, - уснула...
- Конечно, конечно, просто спали, - Алена невзначай узнала в себе ту прежнюю Алену, и ей стало неприятно. Что поделать, мы все в клещах у прошлого, даже после полной потери памяти некоторые рефлексы восстанавливаются сами собой. Быть стервой - это всего лишь рефлекс, с ним бороться придется долго, результат этой борьбы никому не известен. - У тебя есть парень? - смягчившись, спросила Алена. - Точнее, у тебя был парень раньше?
- Я встречалась с двумя, - смутившись, пробормотала Света. Она протянула миску с черешней Алене. - Угощайся.
- Угу, спасибо, - Алена взяла целую пригошню. - И что, это все? У меня было два парня, и все? Никаких подробностей?
- Мне неприятно об этом говорить. Я встречалась с ними, когда мне было очень плохо. Они были рядом со мной и, наверное, помогли мне кое-что понять в этой жизни. Но это все неинтересно. Страшно, мерзко, и неитересно.
- Понимаю, ненавистное прошлое. - Алена кивнула. - А Крис?