Тебе, мой первый покровитель,
Мой первый царь, мой первый бог,
Мой первый дьявол-искуситель,
Наделавший переполох
Такой в моём невзрослом сердце,
Что до сих пор оно горит,
Дурит врачей внезапным скерцо
И тайно с небом говорит.




      ***
А я иду по улице,
Где галки дребезжат,
Где в грязной желтой лужице
Искристый лучик сжат.
В стальных глазах прохожего
Твой взгляд заметив вновь,
Холодным жгу мороженым
Обиду и любовь.

А под ногами липкая 
Смесь снега и воды.
И заодно с улыбками
Стираются следы.
Став на тебя похожею,
Открыв ветрам висок,
Холодным жгу мороженым
Шальной румянец щёк.

И я смотрю внимательно
И весело вполне.
Сегодня обязательно
Ты должен верить мне.
По улице исхоженной
Идти сейчас за мной
И сладким жечь мороженым
Холодный разум свой.	

21 февраля 1989




        ***
Эта девочка на шаре, 
На картине Пикассо...
Много ль счастья ей подарит
Голубое колесо -
Знак земной её удачи,
Голубой небесный знак?
Как же можно ей иначе?
Ей иначе - уж никак.
	
И бредёт она по свету 
За повозкой циркача.
Очага затем и нету,
Что зачем он ей, очаг?
Шар земной - как детский мячик
Под играющей стопой.
Если б я была циркачка,
Я сбежала б за тобой -
	
И ладонями касалась
Облаков и гор седых...
А в глазах бы отражалось
То же небо, что в твоих.
Я дышала бы свободой,
Понимала речь камней.
А болезни и невзгоды
Только делают сильней.

Эта девочка на шаре,
На картине Пикассо...
Много ль счастья ей подарит
Голубое колесо?
Тонкий стан, худые плечи...
- Брось свой шар! Бежим домой!
Голубое - значит: вечность.
Символ смерти - голубой.
	
		
	

         ***
А за окном пролили истину,
Как проливают молоко -
На все дома, деревья, листья и
Снаружи на моё окно.

А я сижу - больная, с насморком -
В бетонном запертом стогу,
И даже мельком, даже наскоро
С ней повидаться не могу.

          19 мая 1994



 
	  ***
Бежала за солнцем меж утренних луж
И всем улыбалась вокруг.
И каждый четвёртый был - будущий муж,
И каждый второй - друг.
	
	
Но вот не хватило однажды ей сил
Для всех, кто звонил и встречал.
И каждый четвёртый ей яростно мстил,
А каждый второй - молчал.
	
	
Сжав губы в улыбку, ведь беды - пустяк,
Бросалась на новый вираж.
И каждый четвёртый - заклятый враг.
И каждый второй - мираж.
	 
 


	  Романс (1)
	
Побрани, ведь я, наверно, провинилась:
Я сегодня целовалась с тишиной,
Всей душой в лучи закатные влюбилась -
Их в саду, конечно, видели со мной.
	
И меня сегодня к дому провожали
В розовато-золотистом облака,
Волосами нежно сумерки играли,
А туман тепло руки ласкал слегка.
	
Обняла меня вечерняя прохлада,
Обхватила властно спину и плечо.
С солнцем мы
        свели счастливейшие взгляды
И в глаза смотрели долго, горячо.
	
Птичьи трели мне дарили серенады,
На деревьях зажигались фонари...
Побрани, но не гони меня из сада -
Я хочу побыть любимой до зари.
	
Я хочу ещё запомнить этот вечер,
Я хочу не отрывать счастливых глаз.
У меня сегодня с детством вечер встречи.
Отпусти меня к нему в последний раз!




         ***
Детство
Прыгало от картины к картине
И маленьким барабашкой
Забиралось на электрическую лампочку,
И от неё разлеталось белыми,
Совершенно прямыми лучами,
Которые загибались, 
Вероятно, от силы тяжести,
У самых треугольных стен
Чердака.
	
Река
Текла под окном,
Но её за деревьями не было видно.
Обидно
Было то, что детства
Никогда никто не принимал всерьёз.
В том числе и я.
И белая фарфоровая лошадь на столе
Никогда не сойдёт со своей подставки.
В давке
Привидений, дУхов, духОв
И прочих плодов воображения
В зеркале проступало отражение
Обыкновенного торшера
И куклы.
И от этого было вполне уютно,
Как если бы в печке зажгли огонь.
Ладонь
Была теплее, чем обычно бывает у тех,
Кто подвержен страху.
С размаху
На стекло налетал комар.
И падал вниз.
Карниз
Был весь в чёрточках отколотой штукатурки,
А также убитых комаров и мух.
	
Какой-то дух
Подлетел чуть справа,
Чтобы дёрнуть меня за косичку,
За неимением коей
Ограничился просто волосом.
И тёплым ветром.
И чем-то розовым -
Может быть, закатом в расшторенное окно.
	
Оно
Помнит столько игр
И клятв на полном серьёзе,
Что может соперничать
С моими московскими обоями 
И, уж конечно, с письменным столом.
О нём,
Впрочем, разговор особый.
	
Захотелось сдобы.
И горячих семечек в голубой тарелке
Там, внизу, подо мной,
Где тепло, покой
И телевизор.
Ладно, детство. Пора.
Вдохновенье на что-нибудь стоящее
Бывает с утра.
А по ночам
В голову лезет лирика и афоризмы.
	
Закрываю тетрадь.
Возвращаюсь к жизни.
Отвечаю на крики немножко грубо
И иду чистить зубы,
Чтобы потом лечь спать,
И опять...

           30 июля 1993
 



	   ***
У поэта 
	 много-много лет  -
Маленькая, тоненькая книжка.
Прочитаешь - думаешь: "Э, нет..
Я в сравненьи с ним - совсем глупышка."
	
	
Быстрым взглядом полку обвела -
И достала сборник наудачу.
У поэта -
	 жизнь почти прошла.
У меня - 
	 чудесно вечер начат.
 



          ***
Здесь замирать - тепло и розово,
Здесь всё отравлено - тобой:
Твоими бархатными розами
И плеском птиц наперебой,

Закатисто-раскатно-странными,
Медлительными, как река,
Твоими розовыми странами,
Похожими на облака.

Здесь всё отравлено горячими
Глазами - (воздух: вдох, и - смерть...) -
И мной, сумевшей быть незрячею,
Сумевшей так и не прозреть,

Сумевшей раз, как данность имени,
Отречься (воздух:  вдох, и - пус-
тота...).   Под паутинами -
Моя затравленная грусть.

Вчера - отшвабрено и вымыто.
Я упиваюсь чистотой!
Мне странно знать, что ты - не вымысел,
Что всё отравлено тобой.



 
         ***
Я так люблю играть с тобой,
Взяв в руки карандаш.
Тогда ты - мой, и только - мой!
И - баста! И - шабаш!
	
Когда хочу, какой хочу 
И о каком молю -
Приходишь ты, и я молчу,
И я тебя люблю.
	
И долго после по строке 
Карандашу скользить.
А ты ничем моей руке 
Не сможешь возразить.
	
В твоих глазах застыл вопрос -
Знакомый, но не твой.
Я так хочу играть всерьёз -
С тобой, с тобой, с тобой!



 
           *** 
Зачем тебе души не продала я? 
Так просто было б выкупить назад!
Теперь хожу простуженная, злая
И прячу в волосах потухший взгляд.


Зачем её метнула я снарядом,
Как вызов сотням будущих потерь -
Бери, бери! Мне - ничего не надо.
О, да. Тогда - не надо. Но теперь?!



 
	***
Мне в Париже не пишется -
Только естся и спится.
До чего же здесь хочется
Поскорее в Москву!
О, не дай Вам Господь 
Королевой родиться
И в Версальском саду 
Назначать рандеву.

Выбрать общество белых
Или бронзовых статуй,
Потому что все люди
Рангом ниже - не в счёт.
И держать за решёткой 
Семилетнего брата,
Чтобы трона не отнял,
Когда подрастёт.
	
Горячо ненавидеть 
Инкрустацию спинки
На широкой постели
В красно-белых тонах.
И завидовать страстно
Кареглазой румынке,
За которою тенью
Ходит бледный монах.
 
Сознавать, что спина
С каждым днём всё сутулей,
И затягивать туже
Надоевший корсет.
И мечтать о мальчишке,
Что стоит в карауле.
И светло улыбаться, 
Выходя на обед.
	
Быть прекрасной моделью
Для великих полотен,
Верить в лесть комплиментов,
Изменять королю.
И отравленной быть
Помешавшейся тётей,
Так ни разу за жизнь
И не подумав: "Люблю!..".



 
          ***
Я жду, когда кончится лето.
А лето - едва началось.
Мы бредим гордыней. За это
Нам быть полагается врозь.
	
	
Я буду по тем же ступеням
Спустя две недели гулять
И от кипарисовой тени
Улыбки твои отделять.
	
	
И вкручивать их, как пуссеты,
В копну золотистых волос.
Я жду, когда кончится лето.
А лето - едва началось!




           ***
Вы странный, и Вам нужно объяснить,
Зачем я синим называю синее.
А я стою - чужая и бессильная -
И не могу ни слова проронить.

Ведь это же легко, как дважды два:
Я не люблю Вас, Вы мне - просто нравитесь,
Вы - просто друг... Но знаю, что поранитесь.
Так больно ранят эти вот слова!

Кончается осенний листопад,
Шуршат ветра ковром над тротуарами.
И по бульвару все гуляют парами.
А я молчу, я в чёлку прячу взгляд. 

Вы странный, и Вам нужно объяснить,
Зачем я синим называю синее.
А я стою - чужая и бессильная -
И не могу ни слова проронить.

           28 сентября 1991
	
 
        

            ***
Сегодня ночь невыносимо грустно
Глядит в окно глазами мелких звёзд.
Мне очень пусто, горестно и пусто,
И ни во что не верится всерьёз.
И лай собаки - городской, нервозный,
Пропахший то бензином, то травой,
На городские маленькие звёзды
Над гордою фонарною Москвой.

Опять весна над чёрным талым снегом,
И у машины светятся глаза.
Она летит, захваченная бегом,
Не слушая тугие тормоза.
Она сегодня в первый раз свободна
От светофоров, грузов и зевак.
Она летит Москвой беспешеходной,
Нервируя блуждающих собак.

И на снегу фонарными следами
Бегут полоски длинных жёлтых ног.
Всё, как всегда - Москва под фонарями
И звёзды сквозь едва заметный смог.
Сегодня ночь невыносимо мудро
Глядит в окно, не плача, не таясь.
А городская сахарная пудра
Бесшумно тает, превращаясь в грязь.
 
                            


             ***

- Ни слова больше! Не надо фальши!
  О человеке нельзя словами!
        И по дороге бежала дальше
        От Вас, за Вами и рядом с Вами.

И без дороги, сквозь дождь, бежала,
Меняла руки, зонты и фразы.
        В глаза смотрела, в глазах дрожала:
        - О человеке не надо сразу!

- О человеке не надо хуже,
  Чем это солнце, чем ливень этот!
        Бежала молча, ступая в лужи,
        Как будто рядом асфальта нету.

И улыбаясь - с трудом, наружно -
Шептала тихо: "Нельзя, не надо..."
Ведь человека жалеть не нужно,
А просто - кстати бывать с ним рядом. 

                    июнь 1990



 
	           ***
	 "- Увидеть барский дом нельзя ли,? - 
                            спросила Таня."
	                       А.С. Пушкин  
	
Горбатое окно с узорной узкой рамой.
Оплывшая свеча. Наброшенный платок.
И вырез на плечах велит держаться прямо
И вечно повторять французский свой урок.
	
Гаданья в Рождество имели мало смысла.
Уже растаял снег. Уже дрова черны.
И пахнет от земли насыщенно и кисло.
И лунки у берёз уже едва видны.
	
А небо - как тогда, над золотым обрывом,
Где отражённый лес пылал по всей реке,
Где, юбки подобрав, несмело и счастливо,
Я поднялась наверх с твоим письмом в руке!
	 
Нет. Не было письма. Была твоя аллея.
Твоя усадьба. Дом. Бархотки у крыльца.
Дорожки между клумб и гипсовая фея.
И лай соседских псов. И дождик без конца.
	
И с двух сторон - поля. И от крыльца налево
Тропинка - через сад, по кромке леса, вдаль,
Вниз, мимо родника, по мокнущим посевам,
И дальше - через мост, сменивший тёс на сталь.

И тонкий серый шпиль вдруг распадётся на два,
Разбухнет изнутри, зажжётся в окнах свет.
Потянется дымок - ветвящийся, лампадный.
На витраже мелькнёт знакомый силуэт.
	
Чугунная резьба, надсадный скрип калитки,
И наконец-то - дверь в тепло и полумрак.
На волосы - платок. Стук башмаков по плиткам.
Поклон и быстрый крест. И замереть вот так.
	
Здесь время не течёт. Здесь справа, к свету ближе,
Всё так же ты стоишь: смиренно, долу взгляд.
Всё так же я тебя из-за колонн не вижу,
И всё тебя ищу - рывками, наугад.
	
Всё так же я живу своим двадцатым веком,
Хожу гулять в твой сад, учу французский стих.
На Троицу венки в твою бросаю реку.
И не пройдёт ста лет, как ты поймаешь их.

                  19 марта 1995



 
            ***
Неуютно, холодно и страшно,
Будто кто-то прячется в саду.
Поминутно вздрагивая, к башне
Я по саду чёрному иду.
Золотое там, за башней, блюдце.
Без него - предательски темно.
И по-детски тянет оглянуться
На моё горящее окно.
Там, за башней, серебрится поле,
Где луна раскинула шатёр.
В нём томятся пленники в неволе,
Чёрный дуб несёт ночной дозор.
Только там я отрешусь от бренных,
Праздных дел и стану вновь светла -
Одному из этих лунных пленных
Я когда-то душу отдала.
         ___________

В комнате - уютной, светлой, тёплой,
Где глаза любимые царят,
Где смеются скатерти и стёкла -
О душе моей не говорят.
Бережно, как можно осторожней,
Этот избегается вопрос.
Только мама -
	  с каждым днём тревожней
И уже не сдерживает слёз.



 
	     ***
Ты думал, что земля останется твоею -
Останутся берёзы, тополя,
И у калитки заросли касмеи,
И вдоль лесов бескрайние поля.
	
	
Порвутся и влюблённости, и дружбы,
Уйдут из школы все учителя.
Ты знал, что станешь здесь - чужим, ненужным.
Но у тебя останется земля -
	
	
Та, где от ветра замирает сердце,
Та, где хранят все купола вдали.
И вот - ты здесь. И никуда не деться:
Тебе уже не нужно и земли.



 
	 *** 
Это будет похоже на ад:
Полыхнёт за окном гроза,
И меня обожжёт гранат,
Когда я подниму глаза.
И язык присохнет к десне,
Как бывало в четырнадцать лет -
Там внизу, под картиной Мане,
Будет твой силуэт.
	
Будет твой поворот головы,
Как у царствующих грузин.
И я выдавлю тихое: "Вы??
Сколько лет! Почему - один?"
И меня не смутит ответ,
Голос, сдержанный и сухой.
Сколько я отдала бы лет
За один разговор с тобой!
	
Будет вымытый, свежий закат,
Голубой Люксембургский сад
И решётки мокрых оград.
И на мне погаснет гранат.
И один несмышлёный клён
Брызнет холодом мне в лицо.
Ты не скажешь мне, что влюблён -
Ты заметишь моё кольцо.



 
             ***
Я жду письма, в котором скажут мне -
Так чуда ждут от карточных гаданий -
Что не покорен он чужой стране,
Но стал мудрее за года скитаний.

Всё ту же грусть таят его черты,
Когда он произносит, улыбаясь:
"Есть только то, во что поверишь ты,
И только в том есть вечность, и судьба есть.

Есть только то, во что ты веришь сам.
Чужим ошибкам в плен мы не сдались ли?"
Всё та же власть дана его глазам,
Всё та же скорость напряжённой мысли.

И страшен он, свершая в тишине
Обряд соединенья с высшей силой.
Я жду письма, в котором скажут мне,
Что всё, что было -
                 в самом деле, было. 

                  февраль 2000




         ***
Я что-то знаю про тебя.
Есть что-то общее меж нами.
Как солнце машет рукавами,
Стволы и стебли теребя,

Как время движется во сне,
Легко меняя направленье,
Так, еле различима зреньем,
Твоя судьба живёт во мне.

И многое, что в тайне ты хранишь, я
Вдруг узнаю в своём четверостишьи.

               13 июня 2000




	    ***
Марк Аврелий! Мы были знакомы.
В Риме, в детстве, насчёт естества
Я была не права по-другому,
Чем, должно быть, сейчас не права.

Было жарко. Наставники спали.
Вы могли незаметно уйти.
И тогда - как мы с Вами болтали! 
(Вам - двенадцать, мне - нет десяти.)
Я часами могла бы Вас слушать,
Я, должно быть, глядела Вам в рот.
И про вечнотекущие души,
Вовлечённые в Круговорот,
И о промысле Божьей природы, -
Говорили Вы много. Но я 
Понимала одну лишь свободу
Из природы всего бытия.
И когда Вы однажды с улыбкой
Мне сказали, что счастье есть труд,
Я воскликнула: 'Это ошибка!
Ваши книги, наставники врут!'
Как наивны, как детски, как стыдны
Показались мне Ваши слова!
	
Марк Аврелий! Там, в парке над Тибром,
Признаюсь, я была не права. 

                   1998



      
           ***
А в том июне тоже шли дожди,
И листья были зелены и влажны.
И звук легко ложился на бумажный 
Квадрат  -  в промокшем парке, посреди.


В тот год словами громыхал трамвай,
Словами окна в доме полыхали.
Всё было - знак, всё - символ, всё вначале
Самой судьбы подсвечивало край.


Двенадцать лет прошло. И вот, смотри -
Твой странный дар я чувствую не хуже.
Мне кажется, что время - лишь снаружи,
Что быть не может времени внутри.


Ты над моей судьбой включаешь свет -
И тут же гасишь. Но одно мгновенье
Я вижу всё - от смерти до рожденья -
Когда читаю в Subject-е: "Привет?" 

                   16 июня 2000

	      

 
      ***
Моё оправдание
За слабость внимания,
За строгость молчания,
За леность в тепле -

В столе, если помните,
А стол этот - в комнате,
А дом - в снежном омуте.
А ключ - на Земле.