Бац, справа, - бац, слева и мазнуло противной зеленкой по скуле в районе верхнего коренного -- да так, что загудело в ухе. Протяжно, глухо, как в бочке, или, как от турецкого барабана.
Я лечу, слегка вращаясь. Траектория пологая и планирующая. Практически глиссада.
Только у самолета она вогнутая, а у меня навесная, выгнутая.
Так летят все мячи, навешенные с середины поля во вратарскую площадку.
Лечу. Лететь еще пол-секунды. Я футбольный мяч. Человек-мяч.
Меня послали бутсой в штрафную площадку. С отскоком от естественного газона. И пока точно не известно -- попаду ли я в кожаные руки вратаря или получу удар снизу, в пах, нанесенный со всей своей бычьей силой центральным защитником.
Перед игрой, в судейской, меня тщательно взвесили, записали что-то в журнал, похлопали по спине, стукнули об пол и сказали:
- Хороший отскок. Годится.
Вот так-то. У меня нормальный вес, рост. Прописка в Москве. Полно приятелей.
Я необидчив, толерантен и морально устойчив. Я человек-мяч.
Внутри у меня воздух. Хотя, может быть, в нем чуть больше азота, чем обычно. Почему?
Это мое предположение. Я веселый. Смеюсь часто и невпопад. Как после закиси азота перед операцией. И еще болтаю много - по той же причине.
Итак, перемещаясь, я вожу воздух. Знакомая фраза, да? Транспортная.
Есть такое понятие: возвратная тара. Это если туда в ней что-то везут, а потом обязаны вернуть. Пустую. То есть обратно везут воздух. Как я.
Только я его вожу и туда, и обратно. Целый день. Целую ночь. Даже, когда сплю.
Я возвратная тара. Человек-мяч.
Мне тридцать четыре года и вчера моя кошка Дуня родила одного котенка.
Говорят, это редкий случай, когда рождается один котенок. Моя кошка совершенно белая, с разными глазами и, похоже, глухая. Может, она больная и один котенок от этого ?
Хотя, теперь, наверное, все равно. Дуня затащила его под подушку и там он задохнулся.
Я вернулся домой, а он не шевелится. Хороший такой, с большой головой и черным пятном на ухе.
Ей хоть бы хны. Кошка. Животное.
А мне было жалко. Странно, да ? Я же предмет, вещь. Я человек-мяч.
Моя одежда состоит из шестигранников. Плотно подогнанных и сшитых шестиугольных кусков кожи. Одни куски белые. Их примерно половина. Остальные -- черные. Это оттого, что я человек-мяч.
Наполовину негр, наполовину белый. Кажется, таких называют мулатами? Или мутантами?
Под одеждой у меня ничего нет. Моя одежда -- она же моя кожа. А снаружи и внутри -- воздух. Ничего, кроме воздуха. Только в одном чуть больше азота, а в другом ветра и запахов.
Но это предположение. Моя кожа не пропускает один воздух к другому. Их нельзя ни смешать, ни сравнить. Мой внутренний воздух -- замкнутый мир. Мой мир -- мой воздух. По закону транзитивности мой мир замкнут. А значит -- ограничен. Как и я -- человек-мяч.
Вчера был четверг и мы собирали деньги на юбилей шефа. Только что с шапкой не ходили по кругу.
Я сдал, а больше никто не захотел. Жалко. Шеф - хороший мужик, только ему эта работа нафик не нужна, поэтому все устали от безделья, привыкли и уже ничего не хотят.
Даже с праздником поздравить.
А мне все равно. Я круглый. С какой стороны не посмотри. Хотя это неправда. Круг -- моя проекция. С любого направления. На самом же деле я сфера.
Максимальный объем при минимальной поверхности.
Человек-мяч.
Как они догадались, гады, что я сам это сделаю?
Я же никому не говорил, что люблю шефа и что у человека должен быть праздник.
Например, когда выигрывает любимая команда или выигрывает он сам.
Мы расстались при счете 3:0 в его, разумеется, пользу. Я плохо играю в шахматы.
Особенно, на новой доске, пахнущей деревом и лаком.
Меня раздражает такой воздух. И это понятно. Он не такой, как у меня внутри.
Я человек-мяч.
Игры надежды
Сначала меня поковыряли ножом, а потом, передумав, бросили под стол, где я пролежала до вечера следующего дня.
Вечером следующего дня за мной вернулись. Жилистая рука, покрытая редкими, светлыми волосами, схватила меня сильными пальцами, иссеченными заросшими шрамами и положила на стол.
Внутри каждой деревяшки живет надежда, что в один прекрасный день из нее получится удобная ложка, рамка для картины, прекрасная статуэтка или, хотя бы, опилки для чучела.
Удивительно,но внутри каждой деревяшки на самом деле скрывается многое.
Все зависит от породы, размера и состояния древесины.
Ну и рук, конечно.
Деревяшки, найденные в лесу во время прогулок, - все эти скрюченные корни, замшелые наросты и берестяные свитки, со временем попадают на каминные полки, в кладовки, помойки или валяются до превращения в труху на чердаках. Если не повезет.
Мне повезло с руками. Это раз.
У меня было однородное, желтовато-песочное плотное тело. Это два.
Мои родители, вернее, родитель, сбитый в расцвете лет пьяным трактористом на опушке леса, пил исключительно полезные соки, а потому вырос большим и здоровым. Это три.
Из меня точно должно что-то получиться.
При таком-то совпадении!
Когда в тебе ковыряются, это всегда противно. Иногда знаешь, что во благо, а все равно противно. Ковыряние, как лечебная процедура. Знакомо каждому, да. Зуб, аппендикс, промывание мозгов.
Во мне ковырялись конкретно, сдирая кожу, или, как это у нас, деревяшек, называется? Эпидермис? Ха-ха. Если бы только он.
Резец погружался в тело, снимая по несколько годовых слоев за раз.
Он поворачивался и резал по живому, прихотливо, по-садистски измываясь, натужно скрипя.
Он оставлял глубокие канавы, отбрасывая в мусор длинные ленты тела и они сворачивались в кольца, пружинили от пола, конвульсировали, соглашаясь с такой участью.
Ковыряние, как отсечение лишнего. Микеланжело Буонароттии и Буратино. Ха-ха.
Тем временем обозначилась форма.
Наверное, со стороны, я напоминала пирамиду, хотя ощущала себя покусанной палкой.
Пока руки доставали сигарету, катали ее в пальцах и искали огонь, я успокаивала себя надеждой на будущее.
Возможно, перетерпев все это, я стану формой, на которую наклеят важную печать.
Может так случится, что меня оправят в серебро, придав форму колокольчика, и я буду соседствовать с малахитовым прибором на столе президента.
Из меня получился бы неплохой кубок для чемпиона, подставка сувенирному земному шару, молоток для отбивки нежнейшей вырезки, кольца детской игрушки.......
Но вот, на вершине пирамиды обозначилась голова, кружевной воротничок, приподнятый над плечами и далее, под ловкими движениями резца обнажилась талия.
Широкие бедра. Уж очень широкие, неужели он не видит этого? И, о, боже -- полное отсутствие ног.
Я в панике. Я в горе от уродства, которым меня наделили. Я не понимаю, кто я? Я протестую!
И этот запах моего изрезанного тела, смешанный с лаком.
И, кажущийся бесконечным, полет в ящик с другой стороны стола, где ждут не дождутся полного комплекта семь моих близнецов.
Er sieht mude aus *
- Ну, давай,швырни в меня чем-нибудь ! Заткни мой взгляд. Лиши его укора и ненависти.
Пронзительности. Глубины. Бесконечности молчания.
Отчего дрожат твои губы, расплющился лоб и морщины сползли к уголкам рта безобразными небритыми складками ? От чего ты ушел и куда хочешь вернуться?
Не дыши так. Жар убивает мой холод, превращаясь в туман. Это длится невыносимо долго.
Позади тебя веселая занавеска и стопка полотенец на полке. Решетка швов на стене, какие-то разводы, судьбы и горшки с цветами в паутине ловушек.
Позади тебя -- это не значит, за тобой. За тобой нет ничего: ни друга, ни денег, ни жены, ни печали. Нет, даже, плеча у тебя за плечами. Вот так. Вот так. Вот так.
С утра мело. И так противно выло в щель между окном и рамой, отдаваясь в голове.
А кто еще отдавался в твоей голове? Кому? За что?
Ты зря придумал этот фокус с подглядыванием, ох, зря. Нельзя читать чужие письма. Знаешь?
Нет, не знаешь. Оба вы не знаете. Обознались. Извините.
Извините друг-друга, пока не поздно. Пока.
Стой, не уходи. Смотреть в глаза. Честно. Как самому себе. Как....не знаю, что.
Не надо, не трогай меня. Твои руки холодные и шершавые. Как снег. Как нестриженые, обкусанные ногти. Это от них следы на щеке? Милый, любимый, родной.
Послушай, а вдруг она вернется? Нет, ты только представь. И снег обобъет с порога, и скажет.
Что ты хочешь, чтобы она сказала? Милый, любимый, родной? А дальше ты не знаешь.
Дальше ты только другое можешь представлять. В своей дурьей башке.
Ну, давай, швырни в меня чем-нибудь !
Я же не смогу тебе ответить, разбежавшись сетью мелких трещин на сотни осколков, в каждом из которых будешь ты.
Ты будешь существовать одновременно в сотне лиц, и, как знать, может в каком-то из них ты станешь человеком, которого я полюблю.
Человеком, который, отразившись, не повторил самого себя.
Человеком, который, отразившись, забыл во мне отпечаток ненависти.
Человеком, который, отразившись, увидел что-то за собой.