- Гости, - заявил Квинт, - бывают двух разновидностей.
- Жданные и нежданные?
- Те, с которыми не хочешь расставаться, и те, от кого не знаешь как избавиться...
Тут в дверь осторожно кто-то постучал. Тирон, конечно же. Лицо у него было смущенное - это было очень частое для него выраженье, заменявшее многие прочие: откровенное удивление, непонимание, даже испуг иной раз. Марк уж умел читать по лицу любимого раба...
- Кто там, Тирон? Квинт утверждает, что кто-то приехал...
- Прекрасное дитя на белом муле, - сообщил Тирон.
- Что?! Ты выпил, что ль?!
- Ну, если подробнее - насквозь промокшее прекрасное дитя на замызганном белом муле...
- Тирон, я восхищен поэтичностью твоих высказываний, - сказал Квинт, - но замечаю в них обычный для поэзии недостаток: по стихам тоже иной раз ни хрена не понятно, что хотел сказать писавший их. Мой Левкипп доложил бы пусть не так изящно, но куда ясней: приехала девица на белом осле, приятной наружности, правда, удивительно, хозяин?..
- Это не девица, а юноша. И не на осле приятной наружности, а и впрямь на муле, - вконец смутившись, пробормотал Тирон.
Марк уже поднялся, подтянул ослабевший пояс, одернул рубаху. Не каждый день из вечернего дождевого сумрака наезжают сюда какие-то непонятные девицы на ослах... то есть юноши на мулах. Кто бы из них ни был приятной наружности.
- Идем, Квинт?
Тот лениво потянулся.
- Ага, вскочил и побежал... Твой гость - ты и встречай. А мне вставать не хочется...
Любопытный Рамфис соскользнул с ложа и пошел за Цицероном.
Гость робко мялся у порога атрия. Он стирал с лица дождевую влагу. Капюшон слишком большого для него дорожного плаща, даже не сумевший защитить голову от ливня, висел за спиной, словно странный горбик.
Тирон польстил гостю насчет "юноши" - то был скорее мальчик лет тринадцати на вид - и в то же время "прекрасное дитя" было самым подходящим определеньем. Цицерон невольно улыбнулся - совершенно мокрый мальчишка с потемневшими от воды волосами все равно выглядел очень приятно. Такие дети не должны являться из осени и слякоти - это был загорелый, солнечноволосый, летний ребенок. И глаза были тоже летние - зеленее их Цицерон никогда и не видел... отличный мальчишка, обещающий вырасти в красавца в греческом духе... В этом парнишке не было излишней утонченности, его красота была естественной, как небо и море. Пока еще.
Тирон пошел принести ему кой-какую сухую одежонку.
Завидев хозяина дома, мальчишка радостно вскинул голову, словно увидел доброго друга, и звонко произнес:
- Привет тебе, Марк Туллий Цицерон, величайший из ораторов Рима и достойнейший из его граждан!
Цицерон нашел бы это приветствие несколько подобострастным, если б услышал от человека повзрослей и посолидней.
- Привет и тебе, юноша. Кто таков будешь?
- Меня зовут Эвмен, сын Эвтиха с Сицилии...
- Ах, с Сицилии... Ясно, - кивнул Цицерон, хотя пока еще ничего не было ясно.
- Мой отец - из тех жителей Галунтия., которым претор Веррес приказал собрать для него серебро, - с волнением объяснил мальчик, - И он... мы с ним были в Риме во время суда, правда, он не выступал в числе свидетелей, их ведь и так было слишком много. Но мы слушали весь процесс... и отец мой сказал, имея в виду тебя: "Эвмен, запомни навсегда этого человека и испытывай к нему такое уважение, на какое только способен. Это великий римлянин и честнейший человек, и я более всего в жизни желал бы, чтоб именно он был твоим проводником на пути добродетели и славы...Но наверное, этот достойный гражданин слишком занят. Но зато он, если спросить его, посоветовал бы тебе хорошего учителя-ритора..." Отец вернулся домой, а я остался в Риме - отцу хотелось, чтоб я именно там закончил обучение у грамматика и начал учиться риторике. Может, со временем, сказал он, ты добьешься такой же славы, как Цицерон - он ведь тоже не из Города родом... Он сказал, чтоб я предложил тебе свои услуги клиента и выполнял все, что ты скажешь или посоветуешь. Я, как и велено было, отучился все это время у грамматика, а потом не нашел тебя в Городе. Родные твои были добры ко мне и сказали, что ты уехал сюда. И вот я тебя нашел... Если я тебе в тягость, а сейчас же уеду...
Мальчик смутился, но не потупился - наоборот, глаза сверкнули ярче.
- Куда ж ты поедешь, дружок, в такой ужасающий ливень, - мягко сказал Марк Туллий. Ему польстило, и очень, что жители провинции Сицилия любят и уважают его настолько, чтоб доверять его заботе свое будущее - юных сыновей. Да и паренек ему понравился - ясные, чистые и все же более тонкие, чем у римлянина, черты - ну да, у него ж и имя греческое, что для сицилийцев скорей правило, чем редкость.
Краем глаза Марк заметил, что Квинтова длинная фигура все-ж таки бесшумно возникла на пороге - любопытен, как его собака, подумал Марк и улыбнулся:
- Что ж, Эвмен, тебе повезло - не один неплохой римский оратор, а двое подыщут для тебя хорошего учителя риторики. Обернись и поздоровайся с моим другом.
Эвмен послушно повернулся... и застыл. Марк увидел, как спина его на миг словно окаменела.
- П-привет тебе, благородный Гортензий... - произнес парень так, словно Квинт непосредственно на глазах его возник из воздуха или свалился с неба.
- Привет, - вполне дружелюбно отозвался тот, - а можно узнать, что тебя так удивило? Что в моей фигуре и физии столь удивительного? Я вроде бы одет, у меня нет ни рожек, ни копыт, ни крыльев, ни хвоста, а также я, кажется, не распространяю вокруг себя сияния... так в чем дело, сынок?
- Я... прошу простить меня, благородный Гортензий... но я искренне посчитал само твое присутствие на этой вилле... удивительным.
- Что ж, честный ответ. И правильный - до недавнего времени это так и было. Значит, говоришь, учился в Городе у грамматика, сынок?.. У которого? Не подумай чего, я не стоял за дверями, просто у меня очень тонкий слух...
- Его звали Дион, он тоже с Сицилии, - охотно ответил парень.
- Не знаю такого, - вспоминая, Цицерон слегка наморщил лоб. - Впрочем, греческих учителей в Риме больше, чем воробьев.
- Стручок, не морщи лоб, некрасиво, - посоветовал Квинт. - А я вот знаю Диона.... Хороший учитель. Такой высокий чернявый грек средних лет...
- Да, точно, - кивнул мальчик.
Квинт на миг приопустил веки.
- Советую тебе все же пойти переодеться, Эвмен. Или ты, истинное дитя острова Сицилия, больше привык быть мокрым, чем сухим?
- Да, Тирон, - сказал Марк Туллий, - пожалуй, вели-ка подавать ужин. Эвмену согреть фалернского, боюсь, простудится...
- Я никогда не простужаюсь, - сказал мальчик и хлюпнул носом.
За ужином Цицерону было приятно: нашлось, кому слушать его рассуждения о риторике.
Квинт же как обычно остался к ним безразличен, он тихонько играл с Рамфисом: отламывал кусочки от сладкого пирога и аккуратно укладывал их на тонкий песий нос. Рамфис отчаянно косил жалобными глазищами, но не смел слизнуть с носа очередной липкий, благоухающий соблазн, не дождавшись милостивого кивка хозяина. Эвмен украдкой наблюдал за этим очень внимательно, а потом не выдержал, выждав момент, когда Цицерон смолк и приложился к чаше.
- Какой послушный!..
- Кто, Рамфис? Да он нахальный и своевольный, каких поискать, - сказал Квинт. - Просто он знает, что мне нравится смотреть, как он пересиливает себя. Ради меня он готов изображать из себя смирного мальчика. Знает, что мне смешно.
- А он злой?
- В каком смысле?
- Ну, в каком бывают собаки. Он может укусить? Он умеет охранять? Он бросится защищать тебя, если... что?
- А ты попробуй, - предложил Квинт.
- Что попробовать?..
- Ну... пытаться стукнуть меня не советую. Хотя бы брось что-нибудь в меня.
- Но мы же рядом, я же попаду.
- Брось. Вон пустая чаша.
- Она серебряная. А ну как попаду...
- Бросай.
Эвмен взял со стола чашу. Он не примеривался, будто бы стараясь не привлечь внимания к броску... но швырнул, сильно и ловко. И иметь бы Квинту второй синяк на лбу, а то и под глазом - но Рамфис, взвившись, звонко лязгнул зубами, чашу не поймал, но сбил ее полет - и через миг стоял, натянувшись, глядя на мальчика пустыми глазами и глухо рыча.
- Тссс, Рамфис. Это шутка. Видел, Эвмен?..
Рамфис сел, но рычание не сразу замерло в его тонком горле.
Цицерон с некоторым неудовольствием, которое тщетно старался скрыть, наблюдал за этой вроде бы детской, но вполне серьезной игрою. Ему не слишком понравилось, что паренек так легко позволил отвлечь себя от риторики на всего лишь собаку, пусть и такую замечательную, как Рамфис. Квинт заметил неодобрительную искорку в его глазах, поморщился.
- Марк Туллий, он слишком молод, чтоб за вечер выслушать все, что ты надумал о риторике за свои почти сорок лет... Можно подумать, ты сам никогда не был ребенком!
- Ну, не такой уж я ребенок, - сказал Эвмен.
- Сынок, римский закон считает тебя ребенком, - ясно улыбнулся Квинт, - ибо мужскую тогу ты не надел еще.И потом, сколько тебе? Лет тринадцать?
- Скоро четырнадцать.
- Ты куда моложе моего сына, а он и то иной раз ведет себя как глупое дитя.
- Я даже знаю, в кого он пошел, - заметил Цицерон. - Ты сам хуже дитяти - это я про чашу.
- Помолчи, а то я вспомню кой-про какую кость... - усмехнулся Квинт добродушно. - Сынок, не слушай его. Нельзя всегда быть суровым и серьезным, так и смеяться разучишься. В том числе над собой. И вот тогда-то начнешь и впрямь забавлять окружающих... как пример - есть у нас такой Катон, тоже еще молоденький, но уже посмешище всего Города; боюсь, он намерен и далее совершенствоваться в этом сомнительном искусстве...
- Квинт, - сказал Цицерон, теперь глаза его смеялись, хотя - только глаза, - У тебя наблюдается некое странное сопряжение идей. Я бы на твоем месте не употреблял в одной фразе "Катон" и "искусство". Далекие предметы...
- Ну да, это все равно что сказать, что судьба не хрен, в руки не возьмешь...
- Квинт Гортензий, ты хотя бы при юном мальчике не можешь без непристойностей? - искренне возмутился Марк.
- Что я такого сказал?.. Не думаю, что мальчик, хоть и столь юный, справляет малую нужду на корточках....
Эвмен хихикал, слушая их и наблюдая за ними во все свои молодые острые глазищи. Цицерон говорил, что Гортензий сам что дитя - но Эвмен не мог согласиться, он видел по-своему... Как раз Цицерон ему казался похожим на мрачноватого и угловатого мальчишку, которого обижают в школе. А вот Квинт, несмотря на то, что позволял себе порезвиться и попроказничать, казался именно что взрослым и сильным...
- Прошу простить меня, - тихо, почтительно сказал Эвмен, - но мне очень трудно даже представить, что вы оба были когда-то детьми. Я знаю, что это глупо...
- Когда тебе десять, двадцатилетние кажутся очень взрослыми. А когда тебе четырнадцать, тридцатилетние уже почти старики, а сорокалетние вообще одной ногой в могиле? - улыбнулся Квинт. - Не глупо - обычное дело.
- Раз мы почтенные старцы, - Марк тоже улыбался, и улыбка делала его неузнаваемо-обаятельным, - то и веди себя подобающе...
- Нет, нет! - выпалил Эвмен, - Так куда лучше!.. Хотел бы я быть знакомым с вами, если б вам было столько, сколько мне...
- Боюсь, не со мною, - сказал Цицерон.
- Да почему? - спросил Квинт. - Ты был вредным, жадным мальчишкой? Ябедой? Нюней? Или просто таким чудненьким, что дразнили только за это?..
- Наверно, последнее... Для арпинского мальчишки я слишком много читал. А что мне оставалось, если болел то и дело? И сочинял стихи - одним словом, уродец, - Цицерон улыбался, но меж бровей собралась горькая складочка.
- Не морщи лоб, сколько раз повторять, - тихо сказал Квинт.
- Отстань от меня с моим лбом. Так вот, мне совершенно нечего рассказать о своем детстве. Я и не помню его - зато помню все прочитанные книги... В них и жил... хорошо, что отец не заставлял меня быть как все другие мальчишки. По-моему, Квинт, ты мог бы рассказать о себе куда больше и не так скучно.
Эвмен больше и не глядел на Цицерона - убедился, что тот и впрямь был в его возрасте из тех задохликов-заумников, кого сам он вместе с дружками изводил с упоением...
- Про что бы рассказать мне?.. - Квинт очевидно задумался. - Чтоб не заболтаться на всю ночь?.. Сколько тебе, говоришь, Эвмен, тринадцать?.. Хотите, расскажу вам про свое первое выступление перед народом римским?
- Но ты тогда был уже не ребенком. Тебе было девятнадцать лет, - заметил Марк.
- А это было не первое...
Я слышал много Квинтовых историй раньше. Но эта - про девочку с тысячей имен - никогда. Может, поэтому она и врезалась мне в память дословно и теперь составляет некую непременную принадлежность Квинтова облика, стоит мне вспомнить его - тут же всплывает тогдашняя летняя Субура, и тринадцатилетний Квинт, и девочка, которой я никогда не видел, но вижу так ясно, словно она моя младшая сестренка. Квинт подарил ей долгую, долгую жизнь в чужой памяти... а ведь ее не помнит уже никто. Много безымянных костей лежит на пустыре, рабский прах мешается с прахом субурской рвани, которую некому хоронить по полному обряду, и всем одна гробница - вечно живой, неистребимый чертополох. Он долговечней мрамора... Гробницы разрушатся, а чертополох будет всегда. Я люблю смотреть на его колючие листья и лиловые цветы - это не просто сорная трава, это непокорная ухмылка всех тех, кто жил вольно и ушел без особого сожаленья.
Я принес умирающему Квинту пучок чертополоха. На меня посмотрели, как на дурака. Но он обрадовался.
- Ну что, - сказал Квинт, - на террасу? Стручок, ты еще не предсказал погоду на завтра...
Квинта неизменно забавляло, как Марк Туллий глядит на закат и сообщает, какой завтра будет день - теплый, холодный, ясный, облачный... "Ну вот, и от деревенщины есть прок", - улыбался Марк.
Закат был бледный, его почти скрывали темно-серые облака. Квинту все это ровным счетом ничего не говорило.
- По-моему, завтра днем будет теплее, чем сегодня, - осторожно произнес Марк, - но вот тучи эти... мне не нравятся... Этот дождь будет идти всю ночь.
- Лучше ночью, чем днем, - сказал Квинт.
- А что теплее - это хорошо, - сказал Эвмен. И тихо пробормотал:
- Там, на закате, уже весна...
- Что ты сказал? - заинтересовался Цицерон. Жаль, что он не поглядел в этот миг на Квинта - да и поглядел бы, не заметил бы в сумраке, как тот побледнел.
- Так говорят на Сицилии, - объяснил Эвмен. - Это поговорка моряков.
- Красиво.
- Ага.
...Налопавшись горячего и выпив немного вина, паренек вскоре стал клевать носом, и Тирон проводил его в одну из комнат для гостей.
- Как тебе этот мальчик, Квинт?..
- Он лучше воспитан, чем Катон-маленький, и умней, чем мой сын.
- Да брось.
- Но это правда. В отличие от Катона он не только переоделся в сухое, но и вымылся перед этим. И, в отличие от моего сыночка, он, возможно, действительно интересуется чем-то серьезным. Не знаю уж, риторикой или только тобою, но интересуется.
- Сицилийцы в лице уважаемого Эвтиха - кстати, совершенно не помню его, - похоже, действительно доверяют мне.
- Ты заслужил это, - улыбнулся Квинт. И неожиданно добавил:
- А еще, похоже, отец бедняжки Эвмена не слишком богат.
- С чего ты взял? Мальчик неплохо одет...
- Но он голодный!
- Мне не показалось, что он слишком жадно ест.
- Нет, но он смотрел нам с тобой в рот.
- Да вроде ели все одно и то же.
- Ну да, тушеную траву - к слову, Марк Туллий, я не корова! - и снова баранину (Марк Туллий, я не пастух!). И тем не менее...А Абре твоей, так и знай, завтра сам скажу, что готовить к обеду.
- Угри тут не плавают...
- Да что ты говоришь? А я как раз собрался половить их в винограднике.
Дождь действительно лил всю ночь.
Ближе к утру он прекратился, утих, словно умер - Квинт слышал его замирающее дыхание. Правда, грязь осталась непролазная - ноябрь, не лето.
И к тому ж случилась маленькая неприятность.
Рамфис потерял свою подружку.
Квинт - слух у него с рожденья был острейший - сквозь дрему услышал тонкий, пронзительный плач своего ушастого дружка в саду, и сразу вскочил, без плаща, без башмаков вылетел в холодную хмарь, выругался от ледяного прикосновения мокрой травы... римские нобили босыми по траве и слякоти не бродят...
Мокрый Рамфис сидел рядом с вытянувшимся, уже окоченевшим телом пегой дворняжки и даже не скулил теперь - тихонько хныкал, видно, поняв, что ничего уже не поправишь. А ведь вчера еще так весело носились друг за лружкой, дурашливо тявкали, валялись, шутливо кусались...
Квинт, забыв про холод и мурашки, притянул к себе Рамфиса, погладил. Рамфис уронил свои огромные уши и стал совсем жалким.
Квинт смотрел на собачонку. С чего бы она... если вчера была совершенно здорова? На мордочке ее кое-где застыла пена... сожрала, что ли, что не то, падаль или помои какие-нибудь? Что с нее взять - простая дворовая псина. Рамфис - тот никогда не съест никакую гадость.
- Пойдем, Рамфис... пойдем. Попозже скажу ребятам -они ее зароют... Пойдем, Рамфис, холодно... Эй, ты, как тебя?.. Дай таз с водой быстро, нам шесть лап мыть нужно, извозюкались все, как кони походные...
Вымыв все грязные лапы, хозяин и пес побрели на кухню.
Рамфис с детства понимал кухню как место, где ему дадут то, чего ему жрать нельзя - сладкое. Ни одна кухарка не могла устоять перед умильной мордочкой, жалобными глазищами и огромными ушищами, которые Рамфис умел прижать так, что смотреть на него без подачки было невозможно - совесть мучила. В доме Квинта псу запрещалось заходить на кухню, но сейчас Квинт сам повел его туда, думая утешить расстроенного парня чем-нибудь из того, что он любит.
Час был слишком ранний, сама розоперстая Эос еще дрыхла сладким сном (божества редко мучаются кошмарными сновиденьями) - и весь дом словно бы мерно покачивался на волнах сладкого предутреннего сна, даже маленькая Абра не возилась еще на кухне. К чести ее, она никогда никого не будила - а то ведь иная кухарка в своем закопченном царстве лютует, что твой Громовержец: стук дров, лязг кочерги, грохот котлов... А маленькая Абра была слишком старательна и боязлива, и потому начинала свои кухонные труды совершенно беззвучно, как безымянный домашний дух.
Квинт и Рамфис тоже никого не могли потревожить, скользя по дому в бледнеющем мраке - Квинт и в сапогах ходил без конского топота, а когти Рамфиса постукивали по полу почти неслышно.
Рамфис и Квинт остановились почти одновременно - оба услышали в кухне какие-то шорохи... но это была не Абрино скромное копошенье. Оно было все же уверенным, девчонка твердо знала, где у нее что, и в полной темноте могла растопить очаг, не стукнув ни кочергой, ни полешком. Тот звук, что они слышали, был... вороватым. Так лазит по лабазам молоденькая, еще не обнаглевшая крыса.
Рамфис был столь умен, что не зарычал. Он просто замер, как и хозяин, и ждал, ждал развития событий.
Но Рамфис тихо-тихо зарычал тогда, когда из кухни вышел тот, кто был там. Эвмен. Мальчик шарахнулся - явно не ожидал увидеть никого за порогом...
- Утро доброе, - спокойно сказал Квинт.
- Доброе...
- Ранняя ты пташка.
- Да я проснулся - и вдруг так жрать захотел, будто вчера и не ел ничего. Ну и подумал - дай схожу на кухню, кусок хлеба возьму или лепешку какую черствую...
- А, - сказал Квинт. - Бывает... Ну и где он?
- Кто?
- Хлеба кусок.
- Да я его там и сжевал... Не в кровать же его тащить, на крошках спать неприятно... - мальчик засиял своей широкой улыбкой. - Ну а ты, благоро...
- Квинт меня звать.
- Ммм... ну а ты что так рано вскочил?.. Не думал я, что ты имеешь привычку пробуждаться раньше полудня.
- Я римский нобиль, сынок. А хороший нобиль встает на рассвете. Греческая распущенность у нас не в чести, - говорил Квинт вроде б серьезно.
Он шагнул в кухню, на ходу приобняв мальчишку за плечо, тому ничего не оставалось, как сделать то же.
- Что-то Рамфис невеселый, - сказал Эвмен.
- У него трагедия в личной жизни. Подружка сдохла.
- Может, заболела?
- Вчера еще здорова была... О, что тут у нас?.. Ага, лепешки. Вчерашние. Рамфис, хочешь?..
- Угуу.
Эвмен уставился на пса:
- Он... что-то сказал?..
- Он говорит.
- Не бывает же!..
- На свете все бывает, милое дитя...
- Ну, теперь я точно не засну снова, весь сон слетел... Умоюсь пойду...
Эвмен уже не видел, как Квинт, оставшись в кухне наедине с псом, что-то почти неслышно спросил у него. Рамфис подтвердил.
Цицерон тоже вскоре проснулся, он и вообще рано вставал, хотя ложился поздно. Завтрак подали в триклиний всем троим, но Марк Туллий ни к чему не прикоснулся, жалко скривился...
- Переел вчера, что ли... Или перепил? Вечно это у меня... как надоело!
- Хозяин, - тихо встрял Тирон, - живот болит?..
- Да тянет как-то... Иди скажи Абре, чтоб на обед мне кашу сварила, боюсь, ничего другого не вынесу...
Он очень старался выглядеть достойно, но получалось плохо.
- Иди полежи, - мягко посоветовал Квинт. - Ну плохо тебе, видно же, не мучайся...
- Хорош хозяин - у него гости, а он... брюхом страдает...
- С каждым случается. Не беспокойся, мы с Эвменом найдем, чем себя развлечь. Эвмен, верхом ездишь?..
- Я?.. Н-нет... не очень-то...И у моего мула слишком уж костлявая спина и трясучая рысь. Мне... даже сидеть сейчас трудно.
- Ха! В твоем возрасте следует носиться верхом быстрей ветра!
- Я лучше почитаю - тут такая библиотека...
Цицерон, услышав это, болезненно улыбнулся.
- Здесь еще мало книг. В Риме у меня получше с этим делом... Ну, ты еще увидишь...
Ему понравилось, что мальчик, будущий оратор, предпочитает книги пустым развлечениям.
А Квинт, жестом позвав Рамфиса, вышел из дома.
Вернулся он к обеду, и Цицерон, который с трудом выбрел на террасу подышать свежим воздухом, удивленно вытаращился - Квинт и серый горбоносый коняга шли рядом, оба в грязи по уши, Рамфис, которого словно топили в болоте, превесело прыгал то впереди, то позади... и на коне было седло, но не было уздечки. А Квинт и конь о чем-то, казалось, беседовали. Конь то и дело поворачивал к Квинту морду...
Марк Туллий не умел ездить верхом. Его просто не учили. Худосочный арпинский подросток, за чье здоровье все боялись, читал книги - и никто не отрывал его от этого занятия...
Когда компания была уже во дворе, Марк заметил, что на шее лошади свободно болтается тонкий ремешок.
- Мыться, - приказал он с террасы, - в дом в таком виде вас никто не пустит.
Вскоре Квинт и Рамфис явились пред его взором чистые и довольные. Квинт сиял.
- Представь, Стручок, можно ездить без узды!
- Да что ты.
- А, ты не поймешь... Один кельтибер мне об этом рассказывал... Знаешь, так лучше. И конь будто повеселел... Ма-арк!
- Что?
- Сколько хочешь?
- За что?
- За серого...
- Дарю.
- Да ладно!
- Дарю, сказал.
- Ууу! Спасибо, милый Стручок! Не думай, в долгу не останусь, подарю тебе книгу, какой у тебя точно нет. Я сейчас - пойду на кухне водички выпью, горло пересохло.
Квинт не потребовал принеси воды у рабов - у него была своя причина самолично явиться на кухню - Абра.
- Как ребенок, - вздохнул Марк Туллий еле слышно, - Сейчас вернется и будет рассказывать мне о лошадях, избавьте, боги. Или с кем из наших трех чумазых граций провел он ночь - не с Аброй ли?.. Левкипп, ты тут?.. Побеседуй с хозяином о любимом предмете, ладно? Я совершенно не могу поддержать эту тему...
- Хорошо, - кивнул Левк.
Тирон мягко заметил:
- А хороший подарок... По-моему, Квинт очень рад. А ведь этого иберёнка продавали недорого, потому что считали его злым...
Марк отмахнулся:
- Ну вон с Квинтом этот "злой" целуется...
Тирон и Левк улыбались.
Абра резала овощи и тихонько мурлыкала под нос какую-то варварскую песенку, должно быть, привезенную с родины. Она пугливо вскинула на Квинта черные глазищи - и они тут же тепло заблестели.
- А какого ж. Ну, как ты тут? Беседуешь с овощами?.. Наверно, очень скучно целыми днями торчать тут одной?
Абра смутилась и опустила глаза на морковь. Ей совершенно непривычно было дружеское внимание со стороны этого красивого нобиля, ничуть не похожего на ее мрачноватого хозяина. А то, что она с этим нобилем спала - это ж еще ничего не значит. Не повод для разговоров. Многие хозяева спят с рабынями, в том числе и с чужими, так было и будет.
И потом, что значит "скучно"? А что, кто-то спрашивал у нее когда, скучно ли ей выполнять свои обязанности кухарки? Абра попала в рабство маленькой девочкой (да и сейчас ее еще трудно было назвать женщиной, так она была молода, хрупка и мала), и своих желаний у нее по этой причине давно уже не было.
Квинт казался ей добрым, точней, с нею он вел себя добродушно, и все равно она его опасалась... немного. Просто потому, что капризный красавец существовал в чужом доме куда более решительно и нахально, чем хозяин этого дома. Стало быть, ему можно...
- Да мне скучать некогда, - тихо сказала Абра.
- Да, ты старательная девочка, я вижу... - Квинт, широко улыбаясь, обнял ее, и она замерла, нож повис над недорезанной морковью.
Ей очень нравились его объятья. Ее макушка была пониже его ключиц, он был верзила, и она чувствовала, как он силен - женщина всегда ощущает силу мужчины. Но он обнимал ее бережно, словно боялся, что ее косточки могут хрустнуть. К тому же, с ним было приятнее, чем с рабами - у него была чистая, нежная, холеная кожа, а Абре нравилось даже касаться ткани его рубахи, дорогой и тонкой.
- К тому же, я тут не всегда и одна, - Абре едва ли не большее удовольствие доставляло говорить с ним, чем обниматься, потому что так странно и чуднО было, что он серьезно слушает ее. - Иногда Мария приходит со мной поболтать, если уже переделала все на огороде.
- А Елена?
- Елена нет. Я, наверно, кажусь ей глупой... она вообще много о себе понимает, она гречанка и умеет даже читать!
- Ты вовсе не глупая девочка. А читать... разве на еде, которую ты готовишь, что-нибудь написано? А готовишь ты хорошо...
- Правда?! Ты думаешь? - просияла маленькая рабыня.
- Ну, скажем так, у тебя есть способности. Просто твой хозяин понятия не имеет, что можно жевать не одну баранину с тушеными овощами, сыр и яйца. Как-нибудь я позову его на свою виллу, и пусть попробует, что готовит там у меня Федр.
- Мужчина?!
- А что такого?! Между прочим, многие считают, что мужчинам это дается лучше.
- Не знаю... у нас всегда готовили женщины... считается, что это не мужское дело... - Абра вдруг захихикала, - Ой, а ведь я сегодня, вот смешно, видела мужчину, возящегося у очага... Хотя он еще совсем не мужчина... Этот юноша-гость, Эвмен... Он все утро просидел тут.
- Это зачем же? - спросил Квинт тихо.
- Он сказал, что немного скучает по дому, а там он любил сидеть на кухне, потому что там всегда тепло и вкусно пахнет... Он, - Абра снова смутилась, - даже помог мне. Вызвался помешивать хозяйскую кашу, чтоб не пригорела, когда Мария позвала меня забрать яйца из курятника... Он ведь из простых, этот Эвмен? Ты бы не стал мешать кашу?..
- Я? Почему?.. - Квинт, отстранившись от Абры, окинул взглядом все котелки и нашел нужный, самый маленький.
- Она?.. Ты считаешь, что я не умею мешать кашу, да?
- Так она уже готова...
- Просто для примера, - с оч-чень серьезным видом заявил Квинт, - это делается так. Берется предмет кухонного обихода, такой, с длинною ручкой, в просторечии называемый "ложка". Суется в кашу. И производит там движения, которые должны... АХХХ!!!
То ли произведенные движения оказались не в меру сильны, то ли котелок стоял как-то неустойчиво, но он опрокинулся, и вся проклятая каша оказалась на полу - хорошо не на Квинте.
- Все-таки не умеешь, - засмеялась Абра. - Ничего, ее варить совсем быстро, сейчас я все уберу и сварю хозяину новую...
Она сноровисто вытерла кухонный пол, чисто вымыла котелок и вновь налила в него воды.
- Слушай, - спросил Квинт, успевший сунуть нос во все котелки, - а это что за пойло свиное такое - страшное, черное?.. Спартанская похлебка, что ли?!
- А, так это я хозяину сварила вместе с кашей.
- Абра, милая, нам Цицерон пока живой нужен!
- Да ты не знаешь, что это?
- Ну я ж не хрюшка, чтоб по достоинству оценить столь утонченное произведение поварского искусства.
- А это мальчик Эвмен посоветовал мне сварить для хозяина. Это, говорит, лучшее средство, чтоб прочистить желудок, о котором писал в книге этот... как его, вашего... который на Карфаген ругался?
- Эвмен так хорошо знает книгу Катона "О земледелии"?..
- Он говорит, его отец давно болеет животом и дома постоянно варят ему такое, вот он и запомнил, что туда кладут.
- И что? - спросил Квинт.
- Я запомнила все, как Эвмен сказал, только кое-чего нету у нас, но это, он говорит, не страшно.
- Катон говорит?.. Сюда еще и он заходил?
- Эвмен говорит... мол, каждый из этих предметов желудок прочищает, а когда вместе - средство только сильнее выходит. В общем, как там? - Абра наморщила своей темный от загара лобик, - "Возьми себе горшок, влей туда шесть секстариев воды и положи туда копыто от окорока.. Если у тебя копыта не окажется, возьми кусок ветчины, только совсем не жирной, весом в полфунта."
- Положила копыто? - спросил Квинт серьезно.
- Ага, нашлось... "Когда начнет увариваться, положи туда два кочешка капусты, две свеклы с ботвой вместе, росток папоротника, немного меркуриевой травы, два фунта мидии, рыбу головача, скорпиона, шесть улиток и горсть чечевицы. Все это увари до трех секстариев жидкости. Масла не подбавляй..." Ну вот так. Только меркуриевой травы, да папоротника, да улиток сейчас не найдешь. Рыбу головач я и не знаю, какая это. И какого еще скорпиона класть?!..
- Живого, блядь, - сказал Квинт. - Без него толку не будет... Вот что, кроха. Вылей эту погань за окошко немедленно. Если не хочешь, чтоб хозяин твой от нее совсем загнулся.
- Но этот ваш, Катон...
- Катон туда наклал - сам пусть и жрет, дурень старый, в царстве Плутона это главное и любимое блюдо!!!
Малышка Абра задрожала - видно было, что расстроена и напугана до слез. Она так осторожно подняла котелок, словно из него и впрямь мог выскочить живой скорпион, и выполнила Квинтово требование.
- А как же Эвменов отец? - спросила она, уже почти плача.
- Да подшутил над тобой мальчишка, не поняла, что ли? - Квинт обнял ее. - Видит, что ты ему почти ровесница, да еще рабыня...