К моей великой радости - день рожденья только раз в году. По крайней мере, у тех, с кем мне доводилось его отмечать. Потому как, выбор подарка - для меня всегда проблема. Особенно, если это день рождения моего сына. Особенно, если сыну четыре года. Тем более что его отец с шести утра торгует на рынке поддельными ликерами 'Amaretto di Minetto' и ему некогда бегать по магазинам.
На вопрос - чего бы ты хотел? - ребёнок пожал плечами и честно сказал:
- Не знаю.
А раз не знает он - видимо должен знать я, его отец или на худой конец должна знать его мать, моя жена, которая также ни черта не знает. Поэтому рядом с семейным весенним праздником маячил увесистый вопросительный знак. Вечером накануне торжественного дня, мы решили, что вместе отправимся на рынок и купим то, к чему потянется ручонка именинника. Втайне я надеялся, что это не будет 'Мерседес' последней модели.
Они пришли около одиннадцати, когда подвезли очередную партию товара. Сын задумчиво наблюдал как родитель, плавно покрываясь мылом, таскает коробки с бутылками, и терпеливо ждал. Стало понятно, что поход состоится без моего участия. Семейство дружно вздохнуло и, взявшись за руки, направилось к воротам. Я остался у ликёрной кучи. На мой прощальный окрик: - Зайдите показать, что купили, - сын обещающе помахал рукой.
Их не было часа два. Зато, судя по блестящим глазам ребёнка, подарок пришёлся по вкусу. У жены был несколько растерянный вид, но я, в запарке трудового дня, сразу этому значения не придал.
- Ну и что ты выбрал? - спросил я, глядя на небольшую, замусоленную коробку в руках своего чада. Чадо протянуло её мне. Коробка пищала. Я открыл и увидел внутри двух цыплят чёрного и жёлтого.
- Это что, подарок? - озадаченно спросил я.
- Два часа ходили, смотрели, - охотно пояснила жена, - ничего ему не нравится. А тут цыплятами с машины торгуют. Как увидел - всё.
- Сына, а может машинку купим? - на всякий случай предложил я, сообразив, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он только отрицательно помотал головой.
Вокруг толпились наши ближайшие соседи и постоянные клиенты - валютчики промышлявшие также ваучерами и золотом, а в свободное от спекуляции время с удовольствием пившие наше 'Amaretto di Minetto'. Цыган Рома уверенно взял цыплят из коробки, подул им в пушистые попки, разглядел какие-то пятнышки на лапках и компетентно сказал:
- Курицы. Обе. Надо было уток купить.
- Почему? - доверчиво отреагировала жена.
- Хлопот меньше. Берёшь утят, ставишь в ряд на доску, лапки гвоздиками прибиваешь. Впереди корм сыпешь и воду наливаешь, сзади они какают. Когда подрастают - корм отодвигаешь, чтобы шеи красивые как у лебедей получались. И всё, никаких проблем. А куры бегают везде и серут.
- Так им же больно, - глаза жены округлились.
Довольные валютчики заржали, а две трети моего семейства поняв, что их банально развели, забрали коробку с цыплятами и гордо удалились.
Вечером был праздничный торт, бутылка шампанского и прочая полагающаяся атрибутика. Но главное внимание уделялось цыплятам. Они вовсю бегали по зелёному паласу, размахивая намечавшимися крыльями и попискивая о своём, курячьем. Сразу встал вопрос - как их назвать. То что назвать их как-то нужно ни у кого сомнений не вызывало. После недолгих прений чёрную назвали Майкой видимо в честь месяца мая, в котором её угораздило вылупиться на свет. Вторую, если мне не изменяет... впрочем, в отличие от Майки, она была существом неприметным и почему-то в памяти моей не осталась. Пусть так и будет безымянная. Вскоре, повинуясь своему куриному инстинкту, цыплята решили, что пора спать и застыли, прикрыв глаза и покачиваясь на спичечных ногах. Сын порывался уложить их в коробку, но мы, жестокосердные, не дали, решив, что они сами разберутся, где им лучше.
Утром куриное племя выглядело не лучшим образом. Наверное, в доме было прохладно, а о том, чтобы выпустить их под солнышко, на приусадебный участок, и речи быть не могло. Стада хищных кошек, блукавших по соседским заборам и всевозможные дырки в окружающем мире, в которых цыплёнок запросто мог сгинуть, не позволяли этого сделать. Но материнского тепла им явно не хватало. Жена решила проблему просто. Она взяла пернатых гёрлскаутов и завернула в полу своего длинного, шерстяного свитера. Попищав некоторое время и пригревшись, они успокоились. Видимо понравилось. В таком кенгурообразном виде жена и передвигалась, как-то умудряясь заниматься домашним хозяйством.
Когда через пару недель стало понятно, что цыплята выживут, мы решили в компанию к двум девочкам добавить мальчика. Мальчик был куплен: белый, нахальный и красивый. Вилли.
К осени пернатая семья приобрела все черты настоящих кур и начала нести яйца. Сын каждое утро бежал в курятник и тащил два ещё тёплых яйца. Я задумчиво чесал репу - а если их будет сотня? Зачатки рыночной экономики ударяли в голову и осыпались в пустые карманы; можно было всерьёз подумывать о процветающем курином царстве. Однако до царства дело не дошло.
Перезимовало семейство сносно. Первый выпавший снег вызвал у них немалое изумление, и они долго таращились, удивлённо клоня набок головы и кося круглыми глазами. Потом привыкли и запросто бродили по сугробам, зябко поджимая голые пальцы.
С приходом весны куры ожили, а Вилли орал по утрам как заводной, честно отрабатывая зерно. И тут... мы совершили ошибку, осложнив нашим пернатым сёстрам жизнь. Решив, что пришла пора увеличивать поголовье, мы купили на рынке ещё два десятка цыплят. Беленьких, симпатичненьких... - они все оказались петухами. А поскольку растёт эта сволочь довольно быстро - к лету они достигли полового созревания. И тут началось.
Курам не давали проходу. Стадо сексуальных маньяков, озабоченных только одной проблемой, гонялось за ними по всему двору. Куры загрустили, Вилли подал в отставку и перестал орать по утрам. Нужно было срочно спасать первенцев. К ним у нас сохранились тёплые, родственные чувства, в то время как все вновь прибывшие воспринимались как ходячее мясо. Пока я соображал что делать, куры сами нашли выход. Ночевали они в отдельном курятнике и утром их выпускали первыми. Опрометью подруги неслись к винограднику, взлетали на шпалеру, и целый день сидели наверху, изредка орошая головы страждущих петухов свежим помётом. Виноград в то лето уродился, еды им вполне хватало. Толпа насильников лениво ковыряла грядки, зорко поглядывая - вдруг какая свалится. Иногда они принимались ходить под виноградом по кругу, напоминая выведенных на прогулку зэков. Иные, доведенные до отчаяния, принимались хлопать крыльями, но взлететь на виноградник не могли. Бройлерский вес не позволял.
Часть 2. Трагическая
Недели две я взирал на эту картину. Молодые выродки вели себя с каждым днём всё наглее и даже Вилли, товарища по партии, старшего по званию ни в грош не ставили. Он пытался качать права, излупцевал одного, второго... но их было слишком много и дело кончилось тем, что Вилли приватизировал компостную кучу, ковырялся там один и никого к ней не подпускал. В 'общество' он больше не ходил.
Наконец моё терпение лопнуло, я взял топор и с видом Шварценеггера в 'Коммандос' начал его точить, готовясь к решающей схватке.
- Рубать буду! - с вызовом ответил я на немой вопрос жены.
Как я это буду делать, я плохо представлял, поскольку до сих пор 'рубать' мне никого никогда не приходилось. Хотя возможность была...
... Я учился в третьем классе. Зимой отец уехал в командировку. Наступал Новый год, родитель домой на праздник не попадал, но зато с товарищем передал для нас с матерью гуся. Живого, в мешке. Мать лежала с температурой, что делать с гусём мы не знали и я, до поры до времени, отволок его в угольный сарай. Там было тепло, горела лампочка, жить можно. Вытряхнув гуся из мешка, я уселся подле него и долго смотрел на красные бусинки глаз, снежно-белую шею, горделивую посадку головы. Гусь мне понравился.
Короче - мы подружились. Я притащил ему воды, хлеба, позвал Витьку Малину, и после школы мы сидели вместе с гусём, разделяя его заточение. Гусь давался гладить, изредка гоготал и разглядывал нас не менее внимательно, чем мы его.
Так прошло три дня. Близился праздник, мать поднималась, но ещё не выходила. Как-то утром она сказала:
- Надо бы, гуся зарубить, - и при этом вопросительно посмотрела на меня.
Видимо для неё, рожденной в деревне, это было настолько обыденным делом, что даже и мысли не мелькнуло, будто я не справлюсь с подобной чепухой. Я посопел носом, взял ключ и отправился рубить гуся. Витька, приглашённый мной в помощники на экзекуцию неохотно, но пошёл. Было страшно. Мы сидели рядом с гусем, и я десятки раз прокручивал в голове картину, как я ударю топором по этой белой шее, как хлынет кровь и он забьёт крыльями. От этой картины мне делалось совсем нехорошо и начинало бурчать в животе.
- Может ты? - предложил я должность палача Малине.
Малина отвернулся.
Дверь открылась, и в проёме показалась голова соседки, тёти Лиды.
- Ну, ты где? Там мать обождалась уже. Два часа тебя нету.
Она вошла, по нашему виду поняла, что тут происходит, взяла у меня топор, схватила гуся за лапы, наступила на шею ногой и... рубанула. Бросив к моим ногам обезглавленную тушку, повторила:
- Там мать, обождалась, - и вышла вон.
Мы с Малиной сидели, смотрели на трепыхающееся тело гуся, на его гаснущие глаза и ревели...
... Но всё это было давно. Теперь я уже был мужиком, закалённым в классовых битвах и уделать десяток-другой негодяев, отравляющих другим существование, мне ничего не стоило. По крайней мере, так я себя убеждал.
Наточив топор до бритвенный вострости, я поймал одного из ничего не подозревавших о моих коварных замыслах петухов, пристроил на деревянном чурбане, мысленно отпустил ему грехи и снёс повинную голову.
Через месяц мы на курятину смотреть не могли, а петухи всё не кончались. Правда, последние встревожено оглядывая редеющие ряды, попритихли и начали вести себя не в пример вежливо. Их мы раздавали соседям.
Наконец наступил день когда нашествие гуннов вспоминалось страшным сном, и наша троица осталась властвовать в своём крохотном, уютном мире.
Однако, как водится, в наших историях хороших концов не бывает. Не в Голливуде живём. Через неделю от какой-то неведомой болезни окочурилась Майкина подруга. А может быть, куриное сердце не вынесло этих потрясений. Ещё через неделю, тихо и незаметно от нас ушёл Вилли.
Майку задрала собака. Джеська.
На этом куриная эпопея закончилась.
Напоминает о ней лишь курятник с насестом, да бессмертные строки, сочинённые сыном. Вытащив зимой из курятника стоявшие там санки, он ленинским, указующим жестом простёр над заснеженным огородом руку и выдал: