Аннотация: версия 3 части, подогнанная под откорректированные (копии) 1 и 2 части
Глава 10
Завидев вихрастую, только что не с рожками, тёмно-рыжую голову, прячущегося за дровами Зиньки, Дан мгновенно шагнул за стену сарая. Оттуда, быстро, за расширенное большое помещение, где уже стояла, кроме старой, еще одна, новая, печь для обжига керамики, дальше за кладку бревен-дров, и, в итоге, оказался за спиной у Зиньки. Затем максимально бесшумно, как когда-то его учили в армии, подобрался к пацану и, нехорошо улыбнувшись, положил ему руку на плечо. Похожий на юного чертенка своим задранным кверху носом и круглыми, опушенными огроменными ресницами, глазищами, подросток аж подскочил от неожиданности. И сразу попытался сбежать. Однако, не тут-то было. Дан держал его крепко.
- Д-д-дан, - запинаясь, выговорил Зинька,- пусти!
- Говори, что натворил, - спросил Дан, продолжая держать младого новгородца за плечо. - Вавуле сверчка подложил или Домажиру что сделал?
- Домажу, - признался, нехотя, Зинька.
- Эх, - мечтательно сказал Дан, - надрать бы тебе уши, да только бесполезно... - Хоть и был 13-летний Зинька, Зенон, уже настоящим художником, но, все равно, еще оставался ребенком.
Боярин Василий Казимер, новгородский тысяцкий, свое обещание сдержал. Дан, за последний или иначе третий месяц своего пребывания в Новгороде, уже дважды посетил известный в Новгороде дом в самом начале Неревского конца - "избушку" боярыни Борецкой. И "оспода" новгородская, во многом с подачи Василия - и это была большая заслуга тысяцкого, тоже сделала определенные шаги по укреплению обороноспособности Новгорода. Как узнал Дан - частично от самого тысяцкого, частично из разговоров на Торжище - в первую очередь был наведен порядок в новгородском арсенале и наказан староста, обязанный следить за оружием. Арсенал привели в порядок, оружие проверили, что было негодным - продали на металлолом кузнецам, а что продать было невозможно - выкинули. Остальное очистили от ржавчины, подремонтировали, наточили...а затем даже слегка пополнили запасы арсенала. За счет конфискации и последующей продажи товаров и имущества 3 вольных купцов, прибывших на торг в Новгород, но, к своему несчастию, опознанных ганзейцами, как ливонские разбойники. Кроме того, в недавно построенной Грановитой палате, что на Владычьем дворе Софиевского собора, состоялось внеочередное малое новгородское вече, иначе называемая "оспода". На этой "осподе" тысяцкий, при поддержке дружественных Борецким боярских родов, продавил решение начать ремонт городских стен - там, где они были и строить с нуля, там, где их не было - и выделить для этого часть новгородской казны. Сумма, выданная управителем архиепископа новгородского Ионы Пименом, отвечающем за сохранность казны, находящейся в Детинце, едва покрыла треть необходимых расходов - оставшиеся две трети, по решению малого новгородского веча, или совета боярской "осподы", должны были собрать сами горожане. То есть, предполагалось, что новгородцы будут жертвовать в церквях, в отдельную кружку, на восстановление стен родного города. Дана улыбнуло это решение новгородской администрации - как обычно, независимо от того какой век 'на дворе' - 21 или 15, богатые стараются переложить решение всех проблем на плечи бедных. Дан сильно сомневался, что денег, собранных подобным путем, хватит, хотя бы, на ремонт укреплений. Но с мертвой точки, так или иначе, дело сдвинулось. Новгород стал, можно сказать - что даже активно, готовиться к войне с Москвой. Курировать восстановление, а фактически строить по-новому городские стены и копать, тоже, фактически, по-новому, ров вокруг города, должен был сам воевода, ибо, как говорили в далеком будущем, а делали еще в далеком прошлом - "Инициатива наказуема!". Воевода требовал? Воевода, пусть, и отдувается!
Дану интересно было узнать, что в Новгороде существовала точно такая же практика ответственности горожан за городские укрепления, как и в городах - коммунах Западной Европы. Крепостная стена города делилась на участки и каждый участок закреплялся за определенной группой городского населения. Как правило - профессиональной, то есть за ткачами, гончарами, мечниками и т.д. В случае нападения на город, каждая группа должна была защищать свою часть стены и ее же она обязана была, в мирное время, ремонтировать и содержать в хорошем состоянии. Большей частью за свой счет, а, при особо тяжелых повреждениях стены или при большой необходимости - в Новгороде сейчас было и то, и другое: и тяжелые повреждения, и большая необходимость - привлекая к этому и городские средства. Тысяцкий просто возобновил эту, давно неиспользуемую и почти забытую, практику. И Дан мог лишь посочувствовать ему. Впрочем, Дану очень хотелось узнать, как тысяцкий будет выкручиваться - при явной-то нехватке денег - чтобы восстановить тире построить с нуля новгородские стены, а также, чтобы углубить и расширить ров...
А еще Василий Казимер сообщил Дану, что, когда Дан второй раз оказался в доме Марфы Семеновны Борецкой, за дверями горницы, в которой происходила встреча Дана с боярыней, находились двое "зрящих" старцев из Свято-Духова монастыря, что в Неревском конце города. Их привез, по просьбе Марфы, младший сын боярыни Федор, вернувшийся из поездки по заонежским владениям Борецких - честно говоря, известие об еще одном сыне Борецкой вызвало удивление у Дана. Он несколько раз видел в доме на Разважьей высокую и рыжеватую девицу... - честно сказать - совсем не в его вкусе... - с властным - пожалуй, даже излишне властным - взглядом круглых серых, чуть на выкате, как у хозяйки дома, глаз, но, как-то, раньше не слышал, что у посадника Дмитрия, кроме младшей сестры - Ксении, был еще и брат - Федор. Точнее, Дан не помнил, чтобы в учебниках, по которым он учился, упоминали о нем. А, вообще, как чуть позже узнал Дан, у боярыни Борецкой, помимо дочери, было аж четверо сыновей, но старшие, Антон и Феликс, от первого брака, утонули в Онеге еще несколько весен тому назад - во время такой же, 'инспекционной', поездки по своим владениям.
Старцы "зрящие" пробыли под дверями почти все время, что продолжался разговор Дана с боярыней, а когда Дан удалился, старцы вошли в зал. О чем, конкретно, старцы говорили с Борецкой, воевода не сказал, однако отношение к Дану людей, определяющих политику, внешнюю и внутреннюю, Новгорода, после этого кардинально изменилось. Из непонятного странника -литвина и за кого еще они там Дана принимали - агента римского двора, маршалка польского короля, секретаря заморского царя или посланника самого дьявола, он, как-то, мгновенно превратился в аристократа из неизвестной страны, натворившего что-то у себя на родине, бежавшего, и оказавшегося, в конце концов, в Новгороде. И, по счастью, где-то по дороге, возможно в том же Великом Княжестве Литовском, Жемойтским и прочая, прочая, прочая, выучившим словенский язык - хотя и говорившем, до сих пор, с акцентом - и принявшем православную веру. И, вот, как раз, последнее - о том, что он сбежавший аристократ, выучивший словенский язык и принявший православную веру, воевода Дану сказал.
Свой новый негласный социальный статус Дан ощутил довольно быстро. Практически сразу исчезла надменность и некое пренебрежение в поведении Борецких - боярыни и ее сына - посадника Дмитрия... Надменность и пренебрежение особенно чувствовавшиеся на первых встречах в "узком кругу". Даже тысяцкий, и так, по мнению Дана, наиболее 'демократичный' в окружении Марфы Семеновны, после визита старцев, стал немного другим. Более дружелюбным, что ли. Но самое главное, теперь, как минимум трое из четверки фактических правителей Господина Великого Новгорода - 'спикера осподы' боярыни Борецкой, ее сына - посадника Дмитрия, второго посадника Офоносия Груза и новгородского тысяцкого Василия, еще после разговора на подворье Домаша, начавшего серьезно воспринимать Дана... - вообще-то, был и пятый правитель Новгорода, не менее, чем Борецкая с посадниками и тысяцким, а, пожалуй, что даже и более важный - архиепископ или владыка новгородский Иона. И Дан всегда помнил о нем, поскольку прекрасно знал из университетского курса истории о существовании в Новгороде столь значительной фигуры и ее огромном, порой доходящим до прямого вмешательства, влиянии на жизнь Новгорода, однако... Однако, на 'посиделках' в доме Борецкой архиепископ ни разу не появился - возможно, тому причиной было его сильное недомогание, недомогание, о котором знал весь Новгород - общаться с ним Дан тоже еще ни разу не общался, хотя, как догадывался Дан, владыка новгородский либо через тысяцкого, либо через самих Борецких, так или иначе, но всегда был в курсе 'посиделок' в доме боярыни... - в общем, как минимум трое из четверых, ежели не принимать во внимание владыку, фактических правителей города теперь готовы были слушать и, главное, слышать Дана. И уже на третьей - коль считать и ту встречу, где Дан впервые увидел Марфу-Посадницу "со товарищи" - встрече в доме на Разважьей улице, доме боярыни, тысяцкий попросил Дана повторить для Борецких - матери и сына, то, что Дан говорил ему на подворье Домаша. И слушали Борецкие Дана, на сей раз, внимательно. Многое, что, по просьбе воеводы, сказал-повторил Дан, не понравилось ни старшей Борецкой, ни посаднику Дмитрию - Дан видел это по их лицам, но, тем не менее... Тем не менее Дана выслушали до конца. А Дмитрий, постукивая пальцами по столу, в конце монолога Дана еще и поинтересовался - он, что, и в самом деле, может заставить Ганзейский Двор раскошелиться-дать злато на войну с Москвой? На что Дан - эх, пропадать - так пропадать! - утвердительно качнул головой. После этого "рандеву", собственно, и закончилось. Но Дан понял - свершилось! Дмитрий Борецкий, посадник Господина Великого Новгорода, и его мать, известная в будущем, а теперь уже и прошлом Дана, как Марфа-Посадница, также, как и новгородский тысяцкий Василий Казимер чуть раньше, поверили... Нет-нет, не непонятному мастеру-литвину, неизвестно откуда попавшему в Новгород, а Дану - заморскому аристократу, скрывающемуся, скорее всего, под чужим именем, в Новгороде. Да, не просто скрывающемуся, а еще и имеющему выход на купцов Ганзы, и, к тому же, прекрасно осведомленному о делах в соседних странах... И решили не дожидаться, пока Москва начнет активные военные действия против Новгорода. То есть, правящая Новгородом боярская верхушка согласилась с Даном, что ждать, когда дружины московского князя начнут грабить и убивать новгородцев, совсем не обязательно и нужно готовиться заранее к войне с Москвой.
Дальше, как предполагал Дан, началась закулисная борьба. Боярыня Борецкая со своими сторонниками склоняла в нужную сторону, отнюдь не являвшийся единым, совет 300 "золотых поясов" или, по-другому, своеобразный сенат Господина Великого Новгорода. Противники Борецкой, естественно, упирались... Непонятным было лишь молчание новгородского владыки Ионы, являвшегося последним, а, судя по количеству имеющихся - только в одном Новгороде, без учета других городов и сел новгородской земли - церквей и монастырей, совсем даже не последним, а первым высшим сановником Новгорода. Архиепископ огромной новгородской земли, как понял, из разговоров тысяцкого, Дан и, как рассказывал о владыке Домаш, умевший, правда несколько своеобразно, делать выводы из того, что слышал... Да, и Семен, занимавшийся обжигом и обладавший острым умом, тоже поделился с Даном своими заключениями по поводу Ионы... Так вот, вроде бы, высший церковный сановник Новгорода не очень привечал Москву и ее князя, Ивана lll. И был, похоже, патриотом Новгорода и сторонником его независимости. К тому же, и учебники далекого будущего - по которым учился Дан - утверждали, что новгородский владыка негласно поддерживал антимосковскую деятельность Марфы Борецкой. И выделял, через своего управляющего Пимена, деньги для ее сторонников...
Пока же Дану оставалось только ждать и гадать - почему умная и способная идти до конца Марфа-Посадница, бывшая ярой противницей Москвы и обладавшая значительным влиянием, через сына - посадника и своих сторонников в "осподе", на политику Новгорода, сама не пришла к такому, казавшемуся таким очевидным, решению - готовиться к войне с Москвой заранее и серьезно? И ограничилась лишь призывами о помощи к непопулярному в Новгороде литовскому князю, он же польскому королю... Неужели все дело в косности мышления бояр Господина Великого Новгорода? Их неспособности выйти за какие-то, определяемые бытом и традициями, рамки?
Ну, а, пока суть да дело, продолжалась борьба Дана за собственное благополучие или иначе - претворялся в жизнь его бизнес-план. Спрос на изделия 'Домаш энд Дан' неделю за неделей или по-новгородски - седмица за седмицей все больше увеличивался. И уже необходимо было думать о расширении производства. Что Дан, с согласия Домаша, и начал делать - искать новых работников.
Двое художников-подмастерьев, толстый Домажир и относительно юный, по еще остававшимся с той жизни, в 21 веке, понятиям Дана, 15 летний Нежка, оба коренные новгородцы, сами пришли к нему, прослышав о том, что мастер Дан набирает художников в мастерскую. Остроносый, медлительный, грузный Домажир, здорово напомнил Дану бессмертный образ 'торрр-мо-о-сса эстонца', застрявший в подсознании Дана с того самого прошлого-будущего 21 века. 17 лет от роду, лохматый - в смысле, с во все стороны "расположившимися" на массивной голове густыми темными волосами, Домажир перешел к Дану из местной артели художников-богомазов, где числился в роли вечного неудачника-подмастерья. К удивлению Дана, парень был вовсе не из мастеровых новгородских, а из довольно богатой семьи 'житного человека' - его отец владел изрядным участком земли недалеко от Новгорода и держал на пристанях Волхова несколько артелей грузчиков. Нежка же, бывший на 2 года старше Зиньки - Зиньке, как выяснилось, все-таки, было 13, а не 14, лет от роду - являлся, можно сказать, потомственным живописцем. Но писать иконы ему, как и Зиньке, было скучно, да и что греха таить, бедно - конкуренция среди богомазов царила жестокая и хорошо зарабатывали на этом поприще немногие, а парень в свои 15 лет уже являлся настоящим материалистом. Вот, Нежка и решил податься к литвину, обосновавшемуся в слободе за Гончарным концом, литвину, слух о котором пошел по Новгороду и который уже был известен в определенных профессиональных кругах города своей нестандартной росписью. Тем паче, среди богомазов новгородских, с пренебрежением относившихся к такому ремеслу, как роспись кувшинов, горшков, кисельниц и остального, никто слова худого о Дане сказать не мог, ибо сей мастер за работу платил исправно и не обманывал.
И Домажир и Нежка честно сдали устроенный им Даном экзамен, сдали довольно неплохо - неплохо, потому что с предложенным им заданием они справились все же хуже, чем в свое время Лаврин и Зинька. Однако, учитывая, что Лаврин и Зинька были уникумы - по мнению Дана, а самородки-уникумы толпами по Новгороду не шатались, да, и по любому другому граду Руси, и не только Руси, вряд ли шатались, Домажиру и Нежке был предоставлен шанс. Их приняли в мастерскую Дана энд Домаша... - пусть предусмотренные уговором с Домашем три месяца еще не закончились, но, учитывая, даже более, чем успешно идущие дела, Домаш согласился пересмотреть ряд-договор, и доля Дана с изначальной четверти поднялась до одной трети. А заодно Дан стал официальным совладельцем "фирмы "МДД" и заместителем Домаша по, так сказать, производственным вопросам. То есть, гончарная мастерская Домаша официально превратилась в фирму "МДД" или дружину - по-новгородски, имеющую двух владельцев и совместный капитал.
- Первое в Новгороде капиталистическое предприятие, - пошутил было Дан, но Домаш его не понял и Дан замял эту шутку...
Итак, Домажир и Нежка отныне числились в штате мастерской. В качестве учеников художника с полагающимся им денежным вознаграждением. Естественно, зависящим от продажи расписанных ими сосудов. И, само собой разумеется, с перспективой дальнейшей самостоятельной работы, если новые кандидаты окажутся толковыми - и без всякой перспективы, кроме пинка под зад, ежели данные индивидуумы будут тупить и ничему не научатся.
Поскольку дел у Дана было "за горло", обучение новеньких он, с чистой совестью, свалил на безответного Лаврина. Ведь Лаврин уже с месяц работал самостоятельно, без неусыпного контроля со стороны Дана - в отличие от Зиньки, которому приходилось периодически, если не подправлять рисунки, то давать по шее, чтобы не рисовал на корчагах непотребное. А, именно - разного вида и размера чертей с сельскохозяйственным инвентарем - вилами в руках. И, ведь, как рисовал, паршивец! Каждая черточка видна была, несмотря, что на глине... Дан уже не раз пожалел о том, что, как-то, ближе к вечеру, в выходной, будучи слегка навеселе от бражного меда, принялся рассуждать о последней воскресной проповеди отца Михаила - церковь попа Михаила посещали все работники Домаша... Ну, может, за исключением таких, как Зинька. Юный художник жил в Неревском конце и ходил с родителями в свой приход.
Отец Михаил имел неосторожность в своей речи коснуться 'нечистой силы' и Дан тоже начал с нее, с 'нечистой', но затем... Но затем "Остапа понесло", как писали в той, прошлой, жизни Дана, о похождениях знаменитого жулика Остапа Берта Мария Сулейман и прочая, прочая Бендер-бея братья-литераторы Ильф и Петров. Не задерживаясь на общих характеристиках 'нечисти', Дан сходу перескочил к такому, конкретному ее виду, как черти, после чего начал соловьем разливаться на эту тему, вспомнив, одновременно, не только пышную даму Солоху из еще эпохи Советского Союза экранизации бессмертного произведения Н.В. Гоголя 'Вечера на хуторе близ Диканьки', и, естественно, ее, покрытого шерстью, с хвостом и свиным рылом, ухажера, но и веселых тружеников кипящего котла и острых вил из произведения Янки Мавра о приключениях юных пионеров под землей. А заодно с этими персонажами, Дан вспомнил и кучу похабных, и не очень, анекдотов о разных выходцах из царства Люцифера. Как назло, именно в это время на подворье, за каким-то делом, принесло Зиньку. Зиньку, которому гончарная мастерская - и не только ему - с тем новым ритмом, новым укладом, новыми идеями, короче, всем тем новым, что привнес Дан в работу мастерской, в последнее время стала милее, чем дом родной...
Справедливости ради, стоит сказать, что наниматься на работу к Дану приходили четыре человека, но двоих, слишком "быстрого" сына костореза с Неревского конца и еще одного потомственного, но излишне заносчивого отпрыска семьи новгородских богомазов, Дан, после устроенного им экзамена, отправил туда, откуда они пришли. Один был просто криворук, а второй... Дан посчитал, что заносчивый потомок новгородского богомаза, к тому же обладающий весьма сомнительным художественным даром, ему и нафиг не нужен. Кстати, кроме учеников художника, на работу - благо возросший доход и место позволяли - в сарае немножко навели порядок и тут же нашлось место для еще одного гончарного круга, который незамедлительно и поставили - наняли еще одного гончара, молодого новгородца Якова с Людинова конца. Вся семья Якова, родитель и братья занимались гончарным ремеслом, но в последние годы, как и у многих новгородских гончаров, дела у них шли ни шатко ни валко и, недавно женившийся Яков, получил родительское благословление попытать счастья на стороне. Привел Якова Вавула, которого Дан просил поспрашивать соседей по улице на предмет работы по найму. Дану требовались люди, а Вавула жил в квартале гончаров, иначе называемом - Людинов конец. Дан лишь предупредил Вавулу, что гончар нужен серьезный, работящий и умелый, способный делать все - от кисельницы и братины до простого горшка. Несмотря на молодость, 16 летний Яков... - в 16 лет в Новгороде женится или выйти замуж было в порядке вещей... - таким и был.
Взяв на работу трех человек, а на деле даже четверых - подумав, Дан решил, что и Семену нужно взять в обучение помощника. Производство должно работать безостановочно, а, вдруг, Семен серьезно заболеет - это же с каждым может случиться - и надолго свалится? А медицина в Новгороде, как и во всем окружающем средневековом мире, того, не очень... Кто его тогда подменит? Вавула, конечно, может подменить, и Домаш тоже может, но... Разве сие хорошо? И у Вавулы, и у Домаша свои дела имеются. Кроме того, с запуском третьей печи, которая вот-вот будет готова, Семен замучается метаться между трех печей. Поэтому, Дан, пользуясь тем, что все производство висело на нем, задним числом поставив в известность Домаша, велел Семену, чуть ли не в приказном порядке, найти себе толкового ученика и помощника, что тот и пообещал сделать в ближайшее время. С помощником Семена Дан готов был заключить такой же стандартный договор-ряд, как и с Семеном, но уменьшенный в части денежных доходов, ибо некий процент должен был идти в пользу Семена, как учителя.
Итак, взяв на работу дополнительно еще 3, а с будущим помощником Семена 4 человек, Дан призадумался. После чего решил временно остановить набор людей. Художников теперь, с принятием 2 новичков, хватало, а гончаров... Ставить еще несколько гончарных кругов, все равно, было некуда. Проще было заключить договор с парой-другой местных мастеров и получать от них изделия - полуфабрикаты. Вавулу же и Якова в первую очередь грузить срочными или специальными заказами - что таковые появятся, Дан даже не сомневался. Ну, а дальше видно будет. Кстати, нужно было озаботиться еще и тем, как кормить такую прорву народа. Теоретически, конечно, можно было оставить все, как есть - местные, новгородские, пусть продолжают свою еду в узелках из дома носить, а живущие на подворье Домаша Лаврин и Дан будут и дальше кормиться с общего стола с Домашем - готовила Домашу, Дану и Лаврину, за небольшую плату, жена Вавулы. Только, вот, уже сейчас народу сильно прибавилось... А, если, вдруг, придется набрать еще кого-нибудь? И не из местных? Как их кормить тогда? Пустить все на самотек, и кто как может пускай, так и выкручивается? Но голодный человек - плохой работник. Дану же нужна была полная самоотдача, чтобы люди думали о работе, а не о еде. В общем, как было раньше уже не годилось. Поэтому он, недолго думая, решил нанять, до кучи, еще и повариху, чтобы готовила, желательно два раза в день, еду на всех работников - сколько их там будет. И на Дана с Домашем тоже. Ну, а ежели особых изысков кому захочется, то представителей "малого бизнеса" - лоточников, торгующих на улицах вразнос, и способных сготовить под заказ любой деликатес - от пирогов и пряников до мяса с приправами - то есть, своего рода домашних кондитерских и миникулинарен в Новгороде было пруд пруди. И сготовят и прямо в мастерскую принесут, как и их будущие коллеги - доставщики пиццы и всякого прочего в прошлом-будущем 21 веке. Кстати, мысль о пицце Дану понравилась. Она явно имела большое коммерческое будущее. То бишь, при правильном подходе на ней, наверняка, можно было заработать...
Однако... С этим вопросом - начать готовить на всех работников Домаша, а в подчинении у Дана уже было 7 человек плюс в перспективе помощник Семена, и это, не считая его самого и Домаша - он и подкатил к жене Вавулы, вернее, сначала к Вавуле.
Зайдя в сарай, где работал гончар и, подождав, пока Вавула завершит очередной горшок, Дан, словно невзначай, обронил: - Вавула, тут такое дело, поговорить нужно... - А затем добавил: - Нам требуется повар, а твоя жена хорошо кашеварит... Да, и, вообще, женщина хозяйственная, - Дан сделал паузу, подождал, пока его слова дойдут до Вавулы. И продолжил: - Ты спроси ее - может она будет готовить для всех работников мастерской? - И уточнил: - Не только для нас с Домашем... А, девчонки твои помогать ей станут. - У Вавулы, и это не являлось секретом ни для кого из работников Домаша, в том числе и для Дана, было четыре дочери. Старшая уже была замужем и жила отдельно, со своим мужем, в Плотницком конце - муж ее был плотником и из плотников. А меньшие, еще не вышедшие возрастом, сидели дома и помогали матери по хозяйству. - А я за это буду платить ей гривнами или рублями, - соблазнял дальше Вавулу Дан. - И за помощь малых добавлять буду. - Дан замолк на секунду. И уронил: - Платить буду больше, чем она сейчас получает.
Вавула чуток прикрыл глаза, как он делал всегда, задумываясь над чем-либо. Этот момент Дана постоянно немного смешил - гончар в такие минуты становился похож на мудрого удава Каа из советского еще мультфильма "Маугли" - сей мультик Дан очень любил смотреть в детстве, в своем, том самом, 21 веке... Стоит отметить, что, почему-то, именно, отсутствие возможности смотреть в Новгороде 15 века мультфильмы здорово напрягало Дана. Не кино, ни отсутствие новостей с какого-нибудь зачуханного Урюпинска или, наоборот, из столицы США - Вашингтона его не смущало, а, вот, отсутствие мультиков... Такой, вот, хитрый выверт психики. Вероятно, это было связано с некими, идущими с детства радостными переживаниями и чудесными воспоминаниями...
У Вавулы было вытянутое, длинное лицо, с, практически, всемирной еврейской скорбью в круглых серых глазах. А, кроме того, немножко выдвинутая вперед тяжелая нижняя челюсть. И стоило ему лишь прикрыть глаза... Не закрыть, а лишь чуть-чуть прикрыть... Сходство становилось, если так можно сказать, просто потрясающим и Дану сразу хотелось воскликнуть: - О, великий и мудрый Каа! - Впрочем, в отличие от мультяшного героя, являвшегося не только мудрым, но еще и весьма опасным, Вавула был абсолютно безобиден. А, кроме того, еще и подкаблучник. И Дан это знал, как знали это и Семен, и Лаврин, и даже Зинька. То есть, в семье гончара главным была его жена, Аглая. И, по существу, Дан мог решить сей вопрос напрямую с женой Вавулы, обойдясь без посредничества Вавулы, тем более, что жена Вавулы довольно часто крутилась на подворье Домаша. Но он не хотел обижать гончара, ведь жена Вавулы совсем не амазонка и торжество феминизма отнюдь 'не за холмом', и мужчина, то есть Вавула, все-таки, должен быть, по идее, хозяином в доме и командовать всем и всеми.
- Вавула! - поторопил гончара Дан, испугавшись, что тот, мал-мала, совсем уснул.
Вавула приоткрыл глаза. - Хорошо, - кивнул он лысеющий головой. - Я поговорю с Аглаей Спириничной. - Вавула всегда называл жену уважительно, по имени отчеству - Аглая Спиринична. - Сегодня и поговорю, - добавил Вавула.
- Ну, вот, и лады, - хлопнул гончара по плечу Дан и, тут же, поспешил из сарая. Выскочив на двор, он взглянул на солнце. Судя по времени, а определять время по солнцу Дан уже давно научился, вот-вот должен был вернуться с торга Домаш. Они договаривались, на сегодня, сходить в Людин конец, пообщаться, насчет совместной работы, с несколькими гончарами с конца. Эти гончары, хозяева небольших подворий в Людином или иначе Гончарном квартале, уже несколько раз продавали свои горшки через Домаша, разумеется за небольшой процент Домашу - до своих лавок они не "доросли", а продавать горшки самим, пристроившись где-нибудь с краю торга, у них получалось плохо. Вот, и сообразили просить кого-нибудь из постоянных торговцев. Домаш согласился не слишком утеснять гончаров в доходе. А когда в очередной раз гончары привезли свой товар к нему, Домаш, по просьбе Дана, перетолковал с ними о работе, ничего не обсуждая конкретно. Лишь договорился, что подойдет к ним на подворье на следующий, второй, день седмицы-недели. Подойдет вместе с напарником, литвином Даном. Время, чтобы не терять весь день, определили ближе к вечеру. Правда, для этого Домашу все равно нужно было уйти с торга пораньше...
Наконец, за забором, огораживающим усадьбу Домаша, послышались голоса и через широкую калитку - после первого визита воеводы Василия Казимера и зачастивших на подворье к Домашу новгородских биричей, Семен с Вавулой и помогавшим им Даном, с согласия Домаша, калитку переделали и расширили - во двор зашел сам Домаш, а за ним молодой парень, его помощник. С ростом продаж Домашу уже тяжеловато было управляться в лавке, одному тяжеловато управляться, к тому же еще периодически приходилось отвлекаться на переговоры с клиентами. И Аглая, жена Вавулы, время от времени помогавшая ему, не могла постоянно находиться в лавке. Вот, он и взял на помощь мальчишку из слободских, также, как и сам Домаш, живущих за Гончарным концом. Пацан имел 13 лет от роду - ровесник Зиньки, и был младшим сыном недавно поселившегося в слободе, торгующего вразнос - по пригородным погостам и селам - свободного, то есть, не состоящего ни в одной купеческой организации-сотне купчины из Старой Руссы. В Руссе у торговца наступили не лучшие времена и потому он решил перебраться в более "хлебный", как он считал, Новгород. В общем-то, торговец был прав, но и конкуренция в Новгороде была намного выше. Во всяком случае, как понял Дан со слов Домаша, пока у купца дела шли ни ахти. Может, и из-за этого, купец сам упросил Домаша взять своего младшего... - Ты, хозяин, не смотри, что он еще малый ростом. Зато умом шустр и хватает все "на лету". Цифирь и грамоту ведает и посчитать товар может. А, если что помочь надо, то обязательно поможет, не сомневайся. Он парень жильный... - в помощники, когда узнал, что "пошедший в гору" Домаш ищет кого-нибудь, кто будет помогать ему в лавке.
Паренек действительно оказался смышленым, а большая физическая сила в гончарной лавке не требовалась, так что Домаш, несмотря на всю свою прижимистость, даже согласился из личного 'кармана', не из общих доходов, платить Стерху - так звали пацана... - паренек, действительно, чем-то напоминал Дану стерха-журавля. Такой же мосластый, с длинными худыми ногами и вытянутой шеей... - небольшой процент с продажи, впрочем, эту оплату Домаш, все равно, согласовал с Даном, как компаньоном. Но все это было еще две недели назад. Сейчас же Дан собирался с Домашем идти к вышеупомянутым гончарам.
- Будете трапезничать или сразу пойдем? - спросил Дан у входящего на двор Домаша. С самого начала, можно сказать - их общего "бизнеса", все рабочие вопросы они привыкли решать без церемоний, просто.
- Мы перекусили в лавке, - сказал Домаш, имея в виду себя и Стерха. - Сполоснусь только и пойдем. - Домаш повернулся к пареньку. - Стерх, - сказал он, - на сегодня все. Иди домой и не забудь передать отцу, что ты молодец. А завтра жду, как обычно. - После чего, не дожидаясь, когда паренек покинет двор, Домаш направился к колодцу, находившему почти в центре подворья. - Подержи, - попросил он Дана, снимая шапку и пояс - кошель с дневной выручкой и передавая все Дану. Затем Домаш закатал рукава рубахи из дорогого сукна... - ему теперь по статусу положено было - одежду носить из дорогого материала. Как и в 21 веке, в Новгороде 15 века человека "встречали по одежке" и купцу, одетому по- босяцки, трудно было продать, по достойной цене, свой товар. Поэтому даже юный Стерх, его помощник в лавке на Торжище, имел не простые посконные портки, без всяких украшений льняную рубаху и прохудившуюся обувь на ногах, а одет был соответственно самому Домашу - и здесь Дан особо гордился собой, это он подсказал Домашу прилично одеть Стерха, наподобие самого Домаша, не в самые дешевые ткани. Зато и выручка тут же выросла - правда, это сильно зависело и от товара. Но в любом случае, хорошо одетый слуга-помощник сразу добавлял лавке и ее хозяину солидности, а это, в конечном счете, позволяло быстрее и легче оборачивать товар в звонкую монету. Однако, приходя домой, Стерх, в обязательном порядке, снимал с себя рубашку из заморского сукна, вязаные новые ноговицы и красивые портки, а также узорчатый пояс и сапоги цветной кожи, и аккуратно складывал все это до утра в сундук, переодеваясь в домашнее, то, что попроще. Ведь, новую красивую одежду Домаш не подарил подростку, а, как бы, купил ему в кредит - Стерх был предупрежден, что стоимость нового наряда с него будет высчитываться. Понемножку и каждую седмицу. И так, чтобы и Стерху после расчета что-то оставалось...
Домаш закатал рукава дорогой рубахи и попросил Дана полить ему ковшиком из бадьи на руки. Дан зачерпнул вышеуказанным предметом народного творчества воду из бадьи, стоявшей рядом с колодцем, на приспособленной под помост и слегка обтесанной тяжелой деревянной колоде, и полил на руки Домаша.
Сполоснув руки, Домаш, еще раз попросил налить ему воды, только не на руки, а в подставленные лодочкой ладони, и с удовольствием выплеснул ее себе на грудь и на шею. Затем, быстрым шагом направился к своему дому, возле которого, на ветру и солнышке, на пеньковой веревке, протянутой от дома к специальному, вбитому в землю колу, сушились два прямоугольных, с вышитыми крестиками и ромбиками по краю, куска ткани, полотенца-рушники. Сорвав с веревки один рушник, Домаш, фыркая от удовольствия, яростно начал вытирать полотенцем шею и грудь...
- Пошто без шапки, опять забыл? - недовольно смотря на Дана, спросил Домаш. - Договор-ряд идем заключать, али... А, ты... - Слава богу, что я хоть немного приоделся, - подумал Дан... - будто приблуда босая, без шапки.
- Да ладно тебе, Домаш, - успокаивающе произнес Дан. - Я же литвин, пришлый. Мне простительно.
- Простительно без портков до ветру ходить, - буркнул Домаш, повесив полотенце-рушник опять на веревку и наклоняясь, чтобы сорвать пучок травы и протереть им сапоги. Почистив обувь и снова выпрямившись, раскатал рукава рубашки и потребовал: - Давай обратно пояс и шапку. - И добавил иронично: - Литвин...
Опоясавшись и водрузив свою, похожую на колпак с отворотами, шапку на рыжую голову с заплетенными в косы волосами, Домаш обронил: - Ну, что? Пошли?
Глава 11
Гончары, с которыми разговаривал Домаш, жили на улице Красноглинщиков. Одного звали Яким, а второго Перхурий. Оба были женаты на родных сестрах - псковитянках, но у Перхурия, по сведениям Домаша, это была вторая жена, а у Якима первая. По его же сведениям, Перхурий был похитрее Якима и более зажимист. И Яким и Перхурий были свояки, у Якима было двое взрослых сыновей, младший работал вместе с ним, а старший, болезненный, попал зимой под сани боярину - конечно, боярин уплатил положенное, но с тех пор парень едва ковылял по двору. У Перхурия тоже был сын, но он не захотел продолжить дело отца и уже давно жил своим домом в слободе за Неревским концом, работая в артели грузчиков на Волхове. Кроме сына, у Перхурия было еще две девахи и на них уже начинали поглядывать парни - всем вышеперечисленным Домаш поделился с Даном по дороге к гончарам. Да, и сами эти сведения Домаш выспросил у гончаров по просьбе Дана - Дан считал, чем больше знаешь о клиенте, тем проще с ним вести дела - или, вообще, не вести.
- Мы пришли, - сказал Домаш, останавливаясь возле потемневших от времени, но еще крепких ворот на узкой улочке.
По обе стороны от ворот тянулся невысокий, однако тоже добротный забор. Видно было, что хозяин следит и за воротами, и за забором.
- Это, должен быть, двор Якима, - произнес Домаш. - Пятый от начала улицы. А, двор Перхурия, видимо, тот, - Домаш слегка повернулся и указал подбородком дальше по улице, - с новыми жердинами в заборе. Однако, я договорился, что и Яким и Перхурий будут ждать нас здесь, на дворе Якима.
- Ну, - вздохнул Дан, и замер на минуту прислушиваясь - не бегает ли во дворе собака... Если не считать Домаша, мало кто из хозяев в Новгороде не имел пса. Правда, все "четвероногие сторожа", которых Дан видел, казались ему, мягко выражаясь, какими-то некрупными. За исключением пса у Марфы Борецкой. Огромный, лохмато темно-рыжий, похожий на кавказскую овчарку из далекого будущего, он всегда глухо ворчал при виде Дана и, слава богу, что его в это время держал за ошейник белобрысый Окинфий, слуга боярыни... Дан перекрестился, чем высказал удивленный взгляд Домаша - до сих пор Дан в особом религиозном рвении замечен не был, и произнес: - С богом! - Затем толкнул калитку в воротах усадьбы Якима.
Небольшой двор, дом-сруб, двухэтажный, прочный, побольше, чем жилище Домаша, изукрашенный по фасаду домовой резьбой, с деревянной головой лошади на коньке крыши; пристроенные к забору и, как бы, неотделимые от забора - сарай и хлев, за ними дальше - отхожее место; маленькая будка для собаки, наполовину прикрытая каким-то, сколоченным из досок, щитом - оттуда доносилось угрюмо-недовольное ворчание; двухъярусная печка для обжига под легко превращаемым в закрытое помещение навесом - как и у Домаша, между домом и сараем. В сарае слышно, как вертится гончарный круг. По двору, вперемешку с прыгающими то тут, то там воробьями, бродит с десяток мелких кур и несколько довольно жирных гусей, в хлеву слышно хрюканье свиньи - единственный двор в Новгороде, где Дан не видел никакой живности, если не считать за таковую иногда проскакивающих мышей - это был двор Домаша. Да, и то потому, видимо, что некому было на подворье Домаша ухаживать за этой самой живностью. Хозяйки у Домаша не было, работники занимались своим трудом, а у самого Домаша, похоже, руки не доходили...
Нижний этаж-клеть, вероятно, использовался, как курятник-гусятник - Дан заметил, как в открытые двери-проем первого этажа постоянно заходят-выходят куры, а то и гуси. Возможно, первый этаж был разделен на несколько частей и еще, как-то, использовался. То есть курятник - гусятник занимал лишь часть его площади.
На дворе Дана и Домаша ждали два немолодых, а скорее, немногим за тридцать, новгородца. Один повыше ростом, массивный, широколицый, с большим хрящеватым носом и седой, стриженной в горшок, шевелюрой. Но борода и усы у него были темными. Второй пониже, потоньше, со светлыми волосами, удивительно ярко-голубыми глазами и светлыми же усами, и бородой. Одеты оба непритязательно, в простые портки, заправленные в небольшие сапоги... - Небось сапоги специально надели, а так ходят в лаптях или поршнях, - подумал Дан... - и в простых рубахах. Только пояски, перехватывающие рубахи, у обоих новгородцев были яркие и цветастые. И на головах у обоих красовались небольшие, мягкие и округлые, с маленькими отворотами, уборы.
- Тот, что повыше - Перхурий, - шепнул Домаш. Он шел на полшага впереди Дана. - А пониже - Яким.
- Угу, - так же вполголоса ответил ему Дан...
- Ну, здрав будь, Яким, - первым сказал Домаш, выказывая уважение хозяину двора.
- Здрав будь и ты, Домаш! - ответил тот, что пониже и потоньше.
- Здрав будь и тебе, Перхурий!- произнес Домаш.
- И тебе того же! - уронил второй мужичок, повыше, плотный и широкий.
Вслед за Домашем, сначала представившись... - Меня зовут Дан, а кто хочет зовет меня литвин Дан или мастер Дан... - повторил всю процедуру пожелания здоровья Якиму и Перхурию Дан. То есть, Дан, как и Домаш, произнес уважительное - "здоров ли есть..." вместо сокращенного и более бытового, используемого часто при разном социальном статусе, либо при повторной встрече "здрав будь".
- Кто бы подумал, что существует столько нюансов в том - когда, с кем и как здороваться, - удивился Дан, столкнувшись, в первый раз, с подобным проявлением новгородского этикета. Стоит сказать, что в данные нюансы Дана посвятил Вавула - после достопамятного визита новгородского тысяцкого на подворье Домаша. Это когда новгородский воевода, к изумлению Вавулы и других работников Домаша, как с равным, как боярин с боярином, поздоровался с Даном...
Поздоровавшись с гончарами и не дожидаясь, пока Яким пригласит их в дом отведать "чего бог послал", Дан сразу "взял быка за рога" - вопреки новгородским обычаям, он сходу предложил, поскольку вопрос они будут решать не совсем привычный и в тоже время серьезный, не отягощать животы едой и обильным питьем, а просто посидеть на дворе, на бревне-завалинке за кружечкой - другой слегка хмельного кваса. К слову сказать, сей момент у них с Домашем был обговорен заранее и довольно подробно. Дан не хотел убивать, грубо говоря, весь вечер на то, что можно было сделать за час. Его раздражало бессмысленное сидение в гостях, еда, как не в себя, питье, как не в себя и все лишь потому что так принято. К тому же и домой вернуться желательно было до темноты, ибо хождение в потемках в Новгороде было чревато...
Некоторая растерянность нарисовалась на лицах Якима и Перхурия, но если они и удивились такому, своего рода неуважению к ним, то виду не подали. Во всяком случае, обиды в их глазах не появилось.
- Литвин, - скорее всего, подумали оба, - что с него возьмешь.
Честно говоря, именно на подобную реакцию гончаров Дан и рассчитывал, упоминая, что он литвин.
Сразу, после такого "бурного" начала разговора, Яким отлучился на пару минут в дом... - Видимо, дать "комитету по встрече особо важных гостей", то есть домашним, "ценные" указания в связи с изменившимися условиями этой встречи, - догадался Дан
Едва все уселись на завалинку у глухой стены жилища, как Дан сразу спросил у гончаров: - Вы носите свои горшки Домашу на Торжище, так?
Привыкшие к степенному, издалека, началу разговора, гончары немного "притормозили", а затем, почти синхронно, кивнули головами. Тогда Дан продолжил: - То есть, вы даете нам... - Заметив слегка недоуменный взгляд худощавого Якима, Дан пояснил: - Я являюсь подельником Домаша... - И повторил: - То есть, вы даете нам свои горшки на продажу?
Гончары снова слегка замялись, а потом кивнули.
- Так, вот, - буквально на полтона повысил голос Дан. И, сделав малепусенькую, но, все-таки, заметную паузу, четко, раздельно, произнес: - Мы... - Дан специально сделал ударение на "мы", чтобы у гончаров и близко не возникло сомнений по его поводу - ... Мы предлагаем вам, тебе, Яким, и тебе, Перхурий... - Крепкий гончар с интересом смотрел на Дана, в отличие от Якима, слушавшего, опустив глаза и словно стесняясь - ...не носить, более, свой товар на Торжище, а отдавать его нам сразу, здесь. - И быстро добавил: - Иначе говоря, мы сами будем забирать все, что вы сделаете. Но! Но, - снова сказал Дан. И подчеркнул: - Это очень важно! Вы будете делать свой товар без всяких узоров и ваших знаков и то, что мы скажем. - И Дан, тут же, поспешил объяснить: - Допустим, мы скажем - сейчас нужно делать только горшки и супницы, а все остальное - корчаги, кувшины и прочее, на следующей седмице. Это понятно? - спросил Дан. Невысокий Яким, помолчав, опять кивнул головой, а Перхурий неторопливо промолвил: - Да, чего уж тут непонятного.
- Тогда второй пункт или "веди". Товар должен быть без всяких изъянов и, - Дан поерзал немного на завалинке, усаживаясь поудобнее, - забирать мы его будем по чуточку более дешевой цене, чем та, по которой вы носили его нам на продажу, - Дан снова сделал ударение на слове "нам". - Однако, - сразу уточнил Дан, смотря на мгновенно нахмурившегося Перхурия и сморщившегося, будто съевшего какую-то гадость, и, оттого, ставшего чем-то похожим на нахохлившегося гнома из сказок, прочитанных Даном в детстве, Якима, - расчет мы будем производить в тот же день, когда будем забирать ваши изделия. И вам не придется ждать, пока изготовленные вами горшки, кувшины и тарелки раскупят. А еще, - быстро взглянув на задумавшихся Якима и, особенно, Перхурия, произнес Дан, - я тут посчитал, сколько вы, примерно, зарабатываете за месяц... - Дан нагнулся и подобрал острую щепу, лежавшую на земле - завалившуюся под бревно-завалинку. Затем разровнял ногой кусочек голой - без травы - земли перед собой... Краем глаза он заметил, как из-за угла дома вышла женщина средних лет, такая же худенькая, как Яким. Женщина опрятно одетая и в платке замужней жены. В руках она держала кувшин-жбан, явно тяжелый. За ней, хромая, болезненно тощий парень нес большие кружки. Женщина направилась было к ним, но Перхурий что-то шепнул ей, и она остановилась.
- Это то, что вы сейчас имеете, - на миг задержавшись, произнес Дан и нарисовал щепой на земле буквы кириллицы, затем поверх их провел черточки-титлы, переводившие буквы в разряд цифр - к досаде Дана, новгородцы цифр, как таковых, не знали и пользовались, вместо них, буквами кириллицы с черточкой - титлом поверху. Каждая буква соответствовала определенной цифре, вернее, почти каждая буква. Это доставляло, поначалу, Дану массу неудобств, но пришлось приспособиться и делать все расчеты по-новгородски. Как и тогда, когда он на подворье Домаша говорил с Василием Казимером, новгородским тысяцким. Впрочем, для себя Дан, все равно, переводил все расчеты в привычные, так называемые "арабские", цифры. А на любопытные вопросы Семена, Вавулы и Зиньки - лишь Домаш не стал ничего спрашивать, только посмотрел, как Дан считает и одобрительно хмыкнул, мол, быстро - отвечал, что это такие цифры и научился он им далеко на юге, где жил одно время...
- А, вот это, - сказал Дан, - то, что вы будете иметь, работая на нас, - и Дан нарисовал рядом с первыми двумя буквами-цифрами две другие буквы-цифры. - И это самое меньшее!
Яким и Перхурий настороженно уставились на нарисованные Даном закорючки. Дан видел, как моментально разгладилось хмурое лицо Перхурия и преобразился в большого ребенка Яким. А, из-за плеча Якима, как завороженная, уставилась на букво-цифры его жена, держа в руках полный жбан.
Дан улыбнулся и, засунув щепу, которой рисовал, назад под бревно-завалинку, громко попросил: - Можно кваску?
Женщина, смотревшая на цифры, вздрогнула и подняла голову. Ясноглазая, с сеточкой мелких морщин возле глаз, с выбившейся из-под цветастого платка русой прядью... - В молодости была очень красивой, - непроизвольно отметил Дан. - Хм, в молодости... - Он вспомнил, что понятие 'молодости', к которому он привык в 21 веке, и молодость в нынешнем Новгороде - существенно различаются. - Ей и сейчас-то, вероятно, не больше 27 - 29, - мелькнула мысль в голове Дана, - и я не моложе ее, хотя и выгляжу другим.
- Подружья моя, - поспешил представить свою половину Яким, - Милена, и старшой мой - Павел.
Старший сын Якима шагнул вперед, слегка припав на искалеченную, вероятно в том происшествии зимой, с боярином, ногу, и поставил на обтесанный большой пень, служивший у Якима чем-то вроде дворового стола, простенькие и добротные кружки.
- Мужи новгородские, - напевно произнесла жена Якима, разливая жидкость из жбана по кружкам ... - В голосе у жены Якима до сих пор сохранились нотки, присущие молодой девушке... - испейте квасу, на ягодах сочных настоянного.
- Как видите, разница почти в полтора раза, - снова обращаясь к мастерам, сказал Дан, взяв в руки кружку и пригубив из нее чуток. Чувствовалось, в квасе кроме ягод - черники, голубики и капельки терпкости от клюквы, есть еще привкус какого-то растения, но какого Дан определить не мог. Не настолько глубоки были его познания во флористике. Однако этот привкус делал квас действительно необычно-вкусным.
- В полтора раза, - повторил Дан, - по сравнению с тем, что вы зарабатывали раньше. И вам не нужно заботиться о продаже своих изделий. Совсем не нужно. Единственное "но" - чтобы иметь такой доход, вам придется работать, как мы....
Дан давно уже заметил, что люди вокруг него начинают вертеться как-то быстрее. Быстрее, чем в своей обычной средневеково-новгородской жизни. И от прежней неторопливости их бытия, у тех, кто находился рядом с ним, остается все меньше и меньше. Привыкший к ритму 21 века, сумасшедшему и невероятно быстрому - с точки зрения жителя Новгорода 15 века, Дан, как только окончательно получил "свободу рук", потихоньку, непроизвольно, стал заводиться сам и заводить окружающих. Темп 21 века из него так и пер. Дан ел так, что другим казалось - он не жует, а глотает. Ходил так, что думали - он бегает. В конце концов, насмотревшись на перемещения Дана, как он успевает из пункта "А" в пункт "Б", из одного конца сарая... - а сарай уже начали расширять и перестраивать, и теперь в нем вместо одной небольшой печи, для обогрева, когда холодно и, чтобы просушивать горшки и кувшины зимой и летом, находилось целых четыре маленьких печи. И места в нем сейчас было больше. По сути, из сарая сделали настоящий производственный цех, прообраз маленького заводика. Но самую значительную часть сарая, как и прежде, занимали гончары - Вавула и Яков, кстати гончарные круги у обоих были новые, с ножным приводом - по требованию Дана. Гончарный круг с ножным приводом, освобождавший обе руки мастеру, позволял делать керамику в большем количестве и в качестве, на порядок выше, чем на кругах, требующих одной рукой крутить сам круг. Поэтому новый круг сразу купили такой, а круг, на котором работал Вавула, еще ручной, Домаш продал и, доплатив, взял и ему тоже ножной.
А возле гончаров, сбоку, ближе к стене, находились стеллажи с только что снятой с гончарного круга и сохнущей продукцией - горшками, кисельницами, супницами и т. д., на этих же стеллажах внизу лежали необходимые гончарам скребки, стеки, нитки и прочее. Там же, на половине гончаров, в больших кадках, лежало и готовое к работе, промятое и очищенное от лишнего, глиняное "тесто". Проминали и очищали глину каждое утро сами гончары. По соседству же с Вавулой и Якимом работали художники - Зинька, Лаврин, Домажир, Нежка и сам Дан. Возле каждого из них также стоял стеллаж. С инструментом и красками для художников - внизу; с уже расписанной сырой или после первичного обжига продукцией - вверху. Расписанную периодически уносил для дальнейшей обработки Семен, а уже после обжига, столь же периодически - эта обязанность, пока, лежала на Зиньке, как самом молодом - если не считать Нежки, относили во второе отделение сарая, сравнительно небольшое и располагавшееся сразу за производственным, если так можно его назвать, отделением. Во втором отделение хранились уже готовые корчаги, горшки, братины и все остальное, а также окончательно досушивалась снятая с гончарного круга посуда. Приносили ее сюда сами гончары - Вавула или Яков. Забирал отсюда сырую посуду в печь, все тот же Семен - если требовался ее предварительный обжиг. Ну, и третья, самая маленькая часть сарая, как и прежде оставалась "бомжатником". Там до сих пор квартировал Лаврин, не обзаведшийся никаким иным жилищем, кроме угла в сарае Домаша, да, и Дан, пока, ночевал тут, хотя, в отличие от Лаврина, недавно присмотрел и выкупил у прежнего хозяина - новгородца участок земли через дом-усадьбу, по улице и наискосок от усадьбы Домаша. Этот участок Дан, с помощью нанятых плотников - хорошо, что с финансами у него проблем сейчас не было, а были только со свободным временем - успел обнести забором и практически завершить на нем, с помощью тех же новгородских плотников, строительство двухэтажного дома-сруба. Кстати, Домаш тоже надстроил второй этаж на своем срубе и, по настойчивому совету Дана, купил часть участка соседа - уговорил соседа продать ему пустующую землю, примыкающую, непосредственно, к участку Домаша. Уже и огородил его и даже разместил на новой территории две обшитых деревом ямы-глинника - одну для вылеживания глины от трех месяцев, минимально необходимый срок для выдерживания глины перед работой с ней; и сколько получится во второй, и это было нововведение Дана. Глина должна будет выдерживаться в ней не менее полугода - считалось, что чем больше глина на предварительном этапе, в своей яме, подвергается воздействию различных температур - от одуряющей жары летом до жгучего мороза зимой плюс всякие атмосферные явления - дождь, снег, ветер и остальное, тем лучше качество изделий она дает потом на выходе. Разумеется, если из нее будет делать горшки мастер, а не криворукий ученик. Дан решил проверить это утверждение опытным путем. Сейчас они с Домашем могли себе это позволить - держать часть глины в таком, долгоиграющем - более 6 месяцев, запасе. Эти две новые ямы предполагалось заполнить уже в ближайшее время синевато-зеленой, так называемой - гончарной, местной глиной. А пока Вавула и Яков продолжали пользоваться еще старым запасом, из недавно начатой ямы-глинника, расположенной сбоку от входа в сарай. По идее, ее должно было хватить еще месяца на 4... - итак, насмотревшись, как Дан перемещается по подворью, с какой скоростью он все делает - вроде все тоже, но быстрее, народ вокруг Дана также, как-то незаметно, постепенно, начал шустрее даже не работать, а скорее - жить. И этот, более быстрый ритм жизни, работники разносили и по домам своим. К сожалению, чаще всего, усложняя себе этим отношения с сородичами. Ладно Семен, живущий бобылем и лишь изредка встречающийся то с одной, то с другой вдовушкой. Или Вавула, у которого вся семья периодически крутилась на подворье Домаша и потому всей кучей и втягивалась в новый ритм... Но, вот, например, уже у Зиньки дома были непонятки. Слава богу, родитель у Зиньки оказался неглупым и в зародыше подавил нарастающее в семье раздражение Зинькой, поведением Зиньки. Однако вскоре с подобным предстояло столкнуться Нежке, Домажиру и Якову. И, вероятно, будут обиды и непонимание, скорее всего и без скандалов не обойдется. И поделать тут ничего нельзя. Люди, в массе своей, если их постоянно не пинать, склонны к консерватизму и не любят тех, кто выделяется из общей среды. То есть, тех, кто живет иначе. Подраться на мосту через Волхов за того или иного боярина - это пожалуйста, это традиционно для Новгорода и это прилично; орать на торгу или в корчме, поволочиться за чужой юбкой - тоже привычное поведение; уйти в поход за добычей и там ограбить всех, кто подвернется и до кого дотянутся загребущие ручонки - мужчин, женщин, стариков, старух, чудинов или своих православных из соседнего княжества... И убить тех, кто недоволен и сопротивляется - тоже нормально! А, вот, жить быстрее - ненормально. И является крамолой и нарушение обычаев. Посему подлежит осуждению и всеобщему порицанию... Короче, так или иначе, но темп жизни и работы людей в совместном проекте Дана энд Домаша, на подворье Домаша, был иной. Иной, чем за забором усадьбы Домаша. Вавула, а, буквально, за три дня к нему присоединился и Яков, делали за день горшков, жбанов, кружек и прочего, в полтора раза больше против прежнего. И Лаврин с Зинькой, которого Дан, все-же, допустил к раскраске готовых изделий, тоже работали быстрее... Хотя, тут понять сложно, рисунок рисунку рознь. О Домажире и Нежке речь, пока, не шла, они были учениками, причем в самой начальной стадии. Однако и они, как-то, ускорились... Хотя, может, Дану это только казалось?
- В общем, смотрите сами, - сказал Дан, обращаясь к Якиму и Перхурию, - если вы не согласны или думаете, что не сумеете... - Дан специально говорил 'не сумеете', а не 'захотите', чтобы поддеть профессиональную гордость гончаров... - не сумеете работать, как мы... Тогда, что ж, - Дан изобразил огорченный вид, - будем искать других мастеров. Ну, а если согласны, - Дан сделал паузу, солидную паузу, чтобы Перхурий и Яким сумели привести свои мысли в порядок и подумать, хотя думать особо здесь было нечего. Дело он им предлагал явно выгодное, - то по рукам. - И Дан, встав с завалинки и, едва не наступив на шмыгнувшую под ногой курицу, поставил свою кружку с квасом на стол-пень. А затем, слегка закатав рукав своей рубахи, демонстративно подставил ладонь для удара по ней. В Новгороде именно так и заключалось большинство сделок, хлопком друг другу по раскрытой ладони. А уж потом, если была необходимость, все оформлялось письменно, с печатью города или кончанского старосты и со свидетелями.
- И-и-эх, - сидя на бревне, театрально вздохнул Яким, Дан даже не ожидал от него подобного вздоха, - дело - то выгодное... А, кум?
Перхурий, видно, уже тоже сообразил, что дело выгодное и второй раз им такое никто не предложит, но колебался - смущало его, похоже, это 'работать на кого-то и работать, как мы'. Однако, минута - другая и он решился.
- По рукам, - произнес он и, встав с бревна и поставив кружку с квасом, с размаху хлопнул по ладони Дана своей ладонью. Следом за ним согласился работать на Дана и Домаша, и ударил по рукам Яким... - Совсем узкая ладонь, - подумал еще Дан, - но твердая... - После этого всю процедуру гончары повторили и с Домашем, ведь он тоже являлся заключающей договор стороной.
Из-за угла дома вышла, потягиваясь, небольшая серая кошка... - Опаньки, - подумал Дан, - у Якима даже кошка есть... Этих не столько домашних, сколько диких охотников на мышей, как Дан знал - как-то раз, когда шел с Вавулой на торжище в лавку Домаша, увидел мышастого небольшого кота на заборе богатой усадьбы, ну, и спросил Вавулу... - в городе обитало не так уж много. И далеко не каждый двор в Новгороде мог похвастаться их присутствием...
- Ну, раз мы договорились, не будем задерживаться, - произнес Дан, смотря на уже начавшее свой путь к закату солнце. И подумал: - Пожалуй, если бы сели за стол, возвращаться пришлось бы в сумерках...
Как уже говорилось, ходить в Новгороде в сумерках было чревато. В темноте часто пошаливал "криминальный элемент", особенно на выходах с города и в районе моста через Волхов. Кого-то просто грабили, а иногда находили и трупы. Впрочем, и Дан и Домаш могли постоять за себя...
Дан снова взял свою кружку и махом опустошил ее до дна. - На этой седмице, в пятый день, так же, как и сегодня, мы подойдем за вашим товаром. - Он поставил кружку на пенек, рядом с кружкой Домаша, тоже выпившего квас полностью. - Только будет небольшая просьба, - попросил Дан, - вы уж постарайтесь все снести на одно подворье, лучше всего сюда, к Якиму.
И уже продвигаясь вместе с Домашем, в сопровождении Якима и Перхурия, к выходу, обращаясь одновременно к обоим гончарам, Дан добавил: - Поверьте, научиться работать так, как мы, совсем не проблема...
Людин конец покинули через ворота церкви Святого Власия. Эта церковь являлась частью фортификационных сооружений, окружавших Новгород - без посадов. Как раз теперь эти сооружения активно восстанавливалась, а кое-где и возводилась по-новому, под руководством новгородского тысяцкого. На валу, несмотря на близящиеся сумерки, и сейчас копошились новгородцы, обязанные - по жребию - в этот день заниматься "общественными работами". Кстати, Домашу, Дану и половине их работников тоже предстояло "вкалывать" на этом участке, только на следующей неделе.
От ворот церкви в посад за Гончарным концом шла хорошо утоптанная, не раз хоженая дорожка. Однако Домаш и Дан чаще всего ходили к себе кратчайшим путем, для этого нужно было сразу за воротами церкви свернуть на небольшую тропинку, ведущую направо, в сторону Волхова...
День окончательно посерел, хотя до наступления темноты еще было, ой, как далеко.
Перейдя по мостику через оползающий и заросший травой, тянущийся, как и крепостная стена, вокруг всего Новгорода старый окольный ров, Домаш и Дан двинулись вдоль этого, наполовину заполненного затхлой и кое-где цветущей водой, рва.
К вечеру немного похолодало, и в одной рубахе было зябковато. Однако, до усадьбы Домаша оставалось всего ничего, каких-то метров 500. Домаш и Дан, в который раз, обсуждали перспективы своего сотрудничества с Якимом и Перхурием - пусть все уже и обсудили раньше, до встречи с гончарами - когда Дан заметил догоняющих их людей. Но особого значения этому не придал. Люди и люди. Ну, не тати же по светлому за ними идут. Так, глянул на них мимоходом и отвернулся... И, вдруг, нахлынуло. Ему показалось, что все это уже было и он уже видел этих типов - идущего первым худого, высокого и длиннолицего парня с развевающимися белобрысыми кудрями, двух коренастых мужичков за ним - внешне похожих, и последнего - коротышку, густо заросшего бородой и замыкавшего группу. И, как в видении, никого вокруг. А четверо сейчас догонят Домаша и Дана и коренастые бросятся на Макс...Домаша, а белобрысый и коротышка на него, Дана. И также, как в тот раз, в голову Дана полетит кулак с кастетом. Но тогда лысый, то есть, коротышка на долю секунды замешкался и Дан успел пригнуться. А сейчас... Дан даже, на всякий случай, притормозил, делая вид, будто поправляет пояс и надеясь, что Домаш уйдет вперед и он, Дан, чуть что, примет на себя первый удар. Все-таки, махать руками-ногами, будучи абсолютно безоружным, ему привычнее, чем напарнику. В свое время научили, кое-чему, в армии, хоть это и было давно... Четверо нагнали их, Дан лишь мельком 'проехался' взглядом по их лицам и понял, все то, что он принял за 'дежа вю' - сейчас произойдет в реальности. Он резко пригнулся, краем глаза отмечая, как проскочившая мимо, схожая двоица бросилась на Домаша.
- Домаш! - крикнул Дан, предупреждая гончара об опасности. А затем время для Дана стало резиновым. Над его головой пролетел кулак коротышки, противник, как в тот раз, в Гомеле, и, как показывало видении, метил в ухо Дана, но не рассчитал, что Дан пригнется. В следующий момент, Дан, не разгибаясь, с силой ткнул ногой в сапоге назад, куда-то попал, судя по вскрику, и уже выпрямляясь и поворачиваясь к бородатому коротышке, увидел летящий в лицо кулак белобрысого парня...
Домаш, предупрежденный Даном, среагировал мгновенно и, развернувшись к нападавшим, встретил того из них, кто бежал чуть впереди, ударом ноги - Дан все это фиксировал краем глаза. Но тот, в кого Домаш метил, как-то боком ушел от удара и прыгнул на Домаша. Домаш отпрянул и подался назад, увлекая нападавшего за собой в под... Дану, на мгновение, почудилось, что в подъезд. Конечно, никакого подъезда здесь быть не могло, но не дать противникам одновременно напасть на него, у Домаша не получалось...
Дан пропустил кулак мимо себя, затем перехватил руку длиннолицего и мягко подтолкнул вперед, в то же время нанося ногой удар ему в пах. Белобрысый громко ойкнул и, скорчившись, повалился лицом в траву. И, тут же, Дан увидел, как в кулаке заросшего густой медной бородой коротышки, скособочившегося - после столкновения с сапогом Дана - в шаге от него, блеснул каменный шарик-кистень.
- А, вот, это ты уже зря, - нехорошо подумал Дан, - это уже совсем не по-джентльменски. - И, подловив коротышку на замахе кистенем-гасило, пнул его в колено и уже падающему прямо на Дана, от всей души добавил в грудину. От удара бородатого отшвырнуло в обратную сторону и с головы его сползла суконная шапка-ушанка, прикрывавшая, как выяснилось, большую блестящую плешь. Коротышка выронил кистень, а затем медленно опустился на колени рядом со стонущим белобрысым. Дан почувствовал солоноватый вкус крови на губах и боль в слегка саднящей скуле. Коротышка, все-таки, чуток зацепил его. Однако, сейчас было не до саднящей скулы. Дан развернулся на 180 градусов и, как раз, вовремя. Сообразив, что у коротышки и белобрысого дела плохи, один из крепышей оставил Домаша на 'двое из ларца, одинаковы с лица', на напарника и метнулся к Дану. За те секунды, что тип летел к нему, Дан даже успел рассмотреть его. Смуглый и непривычно чернявый для Новгорода, и странно - удивительно спокойный.
- Опасен, - как-то, вдруг, подумал Дан, - весьма опасен.
И, будто, воспоминанием о прошлом - будущем проскочило слово: - Киллер... - Дан сделал подсечку чернявому, не особо надеясь на успех. Чернявый легко перепрыгнул ногу Дана и, неожиданно, в прыжке, ударил невесть откуда появившимся в руке узким лезвием.
- Ого! - только и успел подумать Дан, уходя от удара. - Шустрый. - И показал смещение вправо, сам оставаясь на месте. Чернявый дернулся было вправо, на мгновение выпустив Дана из вида. В ту же секунду Дан подбил его и, заваливающемуся вниз, не давая ему опомниться, сильно пробил два раза кулаком в бок. Чернявый, со всего маха, грохнулся на землю. Дан хотел врезать, для надежности, ему еще пару раз ногой, но громкий всхлип, в котором, Дану показалось, он узнал голос Домаша, отвлек его. Дан повернул голову и... Сильный удар сзади заставил его поплыть... - Недооценил я противника, - подумал Дан... - В ушах невыносимо громко загудели колокола, он попытался обернуться, но лишь мягко опустился на землю, а затем и вовсе растянулся ничком.
- Какая же трава громадная и зеленая, - мелькнуло еще в сознании Дана...
Глава 12
Сначала была полная темнота. Потом мысль: - Больно. - А за ней: - Второй раз по голове - И: - Меня тошнит... - А затем темнота посветлела.
- Я лежу... На земле, что ли... Что? Я лежу? Вставать, немедленно!
Дан попробовал встать, с первого раза ничего не получилось. Однако со второй попытки, неловко сгребясь и поднатужившись, он сумел сесть. Темнота окончательно рассеялась, и он увидел мелькающие вокруг ноги множества людей.
- Где я? - хотел спросить Дан у мельтешащих этих ног. Но, тут же, как-то вяло, сам вспомнил: - А-а, на нас же напали...
Он попытался, не торопясь, восстановить события.
- Меня, вроде, вырубили. Потом... - Однако мысли перескочили на другое: - Все-таки, что это за ноги вокруг меня..? Черт, - не сразу сообразил Дан, - это, наверное, те, кто на стенах работал... Увидели, что на нас напали и прибежали на помощь.
Вдруг, кто-то, подхватил Дана под руки и поднял.
- Странно, а почему я ничего не слышу? - подумал Дан, даже не посчитав нужным возмутиться чьей-то бесцеремонностью - взяли и без спроса подняли с земли, абсолютно не интересуясь его мнением - и попробовал тряхнуть головой. Нестерпимая боль расколола голову надвое и чуть не лишила Дана опять сознания. Даже в глазах померкло.
- Ну, что, очухался? - звук ворвался в сознание Дана вместе с голосом Домаша. - Держись за меня. Вот, так, осторожно. - Дана шатало и в глазах все рябило.
- Идти можешь? - снова донесся из какой-то неведомой дали голос Домаша до сознания Дана. Дан попробовал сконцентрироваться на владельце голоса. Вид у Домаша был еще тот. На скуле явственно всплывал синяк, глаз опухал, а по щеке струилась кровь прямо на, дорогого сукна, рубашку.
Дан хотел было сказать, что не уверен в своей способности идти, но пересохшие губы не желали отрываться друг от друга. Тогда он попытался показать это рукой, однако, вместо этого, еле-еле пошевелил ладонью. Но Домаш его понял.
- Не можешь, - резюмировал он.
Что происходило дальше, Дан запомнил плохо. Кто-то куда-то тащил его и этот кто-то явно был не Домаш. По дороге Дана вырвало и ему, вроде как, стало легче, но лишь на время. Потом опять заболела голова и мир вокруг поплыл...
Следующее видение - он в окружении множества лиц и среди них Семен, Лавр, Вавула и Зинька. Его тошнит, его что-то заставляют выпить и, в очередной раз, его рвет. И последнее, он на лавке в сарае...
Очнулся Дан оттого, что страшно першило горло и очень хотелось воды. И болела голова. Да, и во рту, словно помои какие-то ел. А электронное табло часов на стене показывало 12 дня... Темнел экран телевизора... Рядом с кроватью, на журнальном столике, томился утюг с длинным проводом и висящим на ручке утюга кислотно-оранжевым, одним, носком. Дан был уверен - носок не его. Кроме того, на полу, под столиком, валялся заляпанный чем-то чехол от старого зонтика...
За полуоткрытым окном, на улице, чирикали воробьи и где-то невдалеке прогундосила машина. А еще слышались голоса людей.
В ногах было как-то неудобно, будто он лежал в обуви... Дан с трудом сполз с кровати, вспомнил, что джинсы он вчера сумел снять, а, вот, дальше...туго. Кажется, да, на туфли-мокасины его не хватило. Он попытался наклониться и взглянуть на свои ноги. Однако, силы его иссякли и он, грохнувшись, распластался на полу, снова отключившись...
Второй раз Дан очнулся от того, что надрывно звенел телефон. Дан, не открывая глаз и не поднимая голову, вслепую, нащупал рукой на столике рядом с кроватью подпрыгивающий от звонков мобильник, но в этот момент телефон замолчал. Дан, лежа, с закрытыми глазами, еще минуту подумал - что это было, а затем оставив трубку, попробовал нашарить на столике пакет сока, который, как ему мнилось, он там видел. Что-то упало. Тяжело ворочая глазами, Дан рискнул посмотреть - что именно. Попытка удалась. Это была компьютерная фоторамка. Сейчас на ней красовалось старое семейное фото - Дан, еще мальчишка, сестричка, младше Дана на пару лет, отец и мать. Дан хмыкнул мысленно и, перестав искать на придиванном столике сок, потянулся, чтобы поднять рамку. Однако, снова голова у него закружилась, половицы на полу и желтовато-золотистые обои на стене перемешались, где верх, где низ -непонятно, и Дан куда-то провалился...
В третий раз очухался Дан в полной тишине и некоем благостном сумраке. То бишь - почти в непроглядной тьме. Судя по всему, была ночь. Рядом кто-то нагло сопел и ворочался, и, непонятно где, еле слышно тявкала собака. Пахло глиной, старой одеждой и еще чем-то таким, квасным.
- Значит, почудилось, - подумал Дан, уставившись неподвижным взглядом в крышу сарая. - Часы на стене, шум машины, телефон и старая семейная фотография - все почудилось...
Дан уже, почитай, 3 месяца провел в средневековом Новгороде, а, вот, поди ж ты, сейчас вспомнил о своих родных...
С отцом Дан виделся не часто. Что там у них случилось с матерью, Дан не знал, но отец ушел от них, со скандалом ушел, когда Дан ещё учился в школе, в 6 классе. У отца теперь была другая семья и Дан, давно, перестал винить его в чем-нибудь. Дан иногда бывал в гостях у него, особых отношений не сложилось, но Дан видел, что отец рад ему.
С сестричкой Дан тоже виделся редко. Особенно в последние годы. Выйдя замуж, она оказалась довольно далеко от них. И сейчас, по идее, в том 21 веке, который оставил Дан и который теперь уже, наверное, параллелен этому, где история пошла по другому пути, сестра должна находиться с мужем в Чехии, куда ее мужа отправили в командировку. А, если параллельных миров не существует, тогда в том государстве, какое сейчас на месте Чехии... Связь с ней Дан обычно поддерживал при помощи редких общений в интернете, ибо болтать по телефону не он, ни сестра особенно не любили, только, если что срочное...
И мама... Замуж она, после ухода отца, второй раз так и не вышла, но через несколько лет, неожиданно, открыла в себе талант актрисы. После чего поступила в народный театр и с тех пор гастролировала вместе с ним по городам и весям чаще, чем бывала дома. То есть, и ее, Дан, видел в последнее время довольно редко. По поводу же всех прочих родственников, Дан даже не заморачивался. Нет, они, конечно, были и где-то жили, Дан помнил о них, но видел их очень редко. Правда, теперь он их, вообще, никогда не увидит, ну, что поделаешь... Короче, отсутствие в этом мире отца, матери и сестры, а также прочих родственников и знакомых пока Дана не грызло, ведь, он привык быть один. Может потом... Позже.... Захочется взглянуть в глаза родных, сказать им что-нибудь и услышать их ответ... Обнять их... Хоть разочек.
Дан скрипнул зубами: - У-у, все-равно, ничего изменить нельзя!
От нахлынувших чувств Дан не сразу понял, что лежит, укрытый одеялом из шкур и, закинув-подложив одну руку под голову. И что эта рука у него давно занемела. Он высвободил руку и пару раз сжал и разжал кулак, дабы кровь живее заструилась по венам. Онемевшую руку сразу закололо множество маленьких иголочек.
Неожиданно сопение рядом прекратилось, в следующее мгновение из темноты появилось бородатое лицо Домаша. Почти тут же к Домашу присоединилась "варежка" Семена.
- Ты как? - почему-то тихо спросил Домаш, всматриваясь в Дана.
- Живой, - также шепотом, на всякий случай, отозвался Дан. И поинтересовался: - А что случилось? Почему шепотом?
- А-а, забудь...- уже нормальным голосом сказал Домаш. И спросил: - Голова не болит?
- Нет, - уронил Дан. - А что, должна?
Внезапно рядом с Домашем и Семеном материализовалось еще несколько физиономий. Притом из них Дан знал только Лаврина и Вавулу, остальные две, со спутанными длинными бородами и в темных, упирающихся в низкий свод сарая, клобуках на головах, были ему незнакомы.
Домаш наклонился ближе к Дану.
- Ты помнишь, что с тобой произошло? - медленно, с расстановкой, спросил Домаш.
- Ну, - ответил Дан. - Помню, не волнуйся. Я еще не сошел с ума. Нас с тобой подловили за воротами какие-то урки.
- Ты брось эти свои словечки, тати это были, по нашу душу.
- Да, - с интересом спросил Дан, - а чего же мы тогда живы?
- А я бы не сказал, что ты сильно жив, - с кривой ухмылкой уронил Домаш и выпрямился. - Ты два дня без памяти тут провалялся.
- Сколько? - даже приподнялся на лавке Дан.
Незнакомые суровые физиономии оттеснили Домаша.
- Молитвы владыки нашего Ионы услышал господь, - громко, густым басом, сказал обладатель одной из них, тот, что был весьма габаритен, - ожил раб божий Дан. - И также, как Домаш, посмотрел на Дана. Внимательно посмотрел. После чего, обращаясь к обладателю второй, обезображенным шрамом, физиономии, произнес: - Брат мой, мы больше здесь не нужны. Пойдем, пусть эти люди поговорят с ним. А мы дождемся утра и отнесем благую весть наставнику нашему. - С этими словами незнакомые лица исчезли. Дан услышал только небольшой шорох и звук опустившихся, неподалеку, на лавку тел.
- Кто это? - слегка обалдело спросил Дан у опять возникших на месте незнакомцев Домаша, Вавулы, Семена и Лаврина.
- Монахи полка архиепископа Ионы, - ответил за всех, по праву старшего, Домаш.
- Какие-какие монахи? Из какого полка? - не понял Дан. - Они-то здесь причем? И хватит всем на меня таращиться!
- Действительно, - согласился с Даном Домаш, - Лаврин, Семен, Вавула, идите досыпайте, вон, до утра всего ничего осталось.
- Как скажешь, хозяин, - от имени Вавулы, Лаврина и себя самого, произнес Семен, - но, если что зови.
- Идите, идите, - пробурчал Дан, - Нечего на меня смотреть, как на ожившего покойника.
- Живой, теперь точно знаю, что живой, - даже в темноте Дан ощутил, как радостно оскалился Семен и заулыбались все остальные, в том числе и Домаш... Ушли мужи новгородские, судя по звукам, не дальше, чем монахи и устроились досыпать тоже где-то неподалеку.
- Ну, и что это за светопреставление? - повторил вопрос Дан.
- Погодь, - сказал Домаш и, пошарив рукой в темноте, подтащил к себе небольшой табурет. Усевшись на него, он поправил одну из косичек в своей бороде и продолжил: - Скажем так, сам владыка новгородский Иона проявил некоторое беспокойство о тебе и прислал двух монахов ко мне на двор с наказом - охранять тебя и беречь. Беречь, как зеницу ока. Кстати, не ведаю с чего вдруг, но заодно владыка развил и бурную деятельность в поисках татей, напавших на тебя и меня. Его монахи уже второй день шерстят... - он сказал 'шерстят' или мне почудилось? - мелькнуло в голове Дана... - второй день обыскивают... - тьфу, ты, почудилось, - с облегчением, подумал Дан... - город и стоят на всех выходах с города. Кроме того, - добавил Домаш, - несмотря на то, что Иона весьма немощен, он, аккурат в первый день твоего беспамятства, лично посетил боярыню Борецкую. И, думаю, не для того, чтобы просто повидаться с боярыней. Об этом сейчас весь торг судачит, - помолчав, произнес Домаш.
- Ясно, - пробормотал Дан. И попросил: - Помоги мне сесть... И скажи Вавуле или Семену, раз уж они все равно здесь... Кстати, а они почему тут? Неужели тоже из-за меня?
- Из-за тебя родимого, - с некоторой иронией и одновременно легкой завистью, проронил Домаш, - все тут из-за тебя. И Вавула, и Семен и остальные...были. Едва выпер их, - в сердцах добавил Домаш. - А еще монахи тут из-за тебя, и шум по Новгороду идет тоже из-за тебя. Скоро, - непонятно, толи в шутку, толи всерьез, пожаловался Домаш, - и меня из дома выселят, а здесь, как ты говорил, фи-ли-ал, - по слогам произнес мудрёное слово Домаш, - двора владыки устроят с обще-жи-тием. Так и кружат все вокруг... Ты что попросить хотел? - резко сменил тему Домаш, застав врасплох задумавшегося - от подобных известий - Дана.
- А, это, - очнулся от своих мыслей Дан, - пить хотел, чтобы принесли. Квасу какого или просто водицы.
- Вавула, - произнес Домаш, - ты еще не спишь? Принеси квасу для Дана.
Пока Вавула ходил за квасом, Домаш поделился с Даном хроникой событий за последние 2 дня, то есть за те 2 дня, что Дан провалялся в беспамятстве. И для начала сообщил о визите к нему, Домашу, бирича, как раз на следующий день после нападения татей на Дана и Домаша. Однако, не успел и след остыть ускакавшего с известием о беспамятстве Дана бирича, как на подворье, возникли, словно из воздуха вывалились, сам новгородский посадник Дмитрий на пару с новгородским же тысяцким. И тысяцкий, и посадник сходу озаботились здоровьем Дана, мгновенно откуда-то появилась пользующая саму боярыню Борецкую знаменитая знахарка Велинишна, просидевшая возле, лежавшего пластом, Дана весь день... Следующим, как понял Дан со слов Домаша, кто серьезно озаботился здоровьем Дана, стал архиепископ новгородский, владыка Иона. Притом озаботился настолько серьезно, что на подворье Домаша тотчас же обосновались воины-монахи из так называемого "владычьего полка", подчиняющегося лично архиепископу. А по всему Новгороду начался розыск напавших на Домаша и Дана татей. И вели этот розыск черноризцы Ионы. На всех же, даже самых малозначительных, выходах из города, появились дюжие мужи с оружием и тоже в темном монашеском одеянии...поверх панцирей и кольчуг.
- Ого, - чуть не присвистнул Дан, - это серьезно.
- Да, уж, - подтвердил Домаш, - серьезней некуда. Кстати, по словам монахов, Иона сильно заинтересован в твоем выздоровлении и жаждет личной встречи с татями, напавшими на нас. И почему-то мне кажется, что уже сегодня, как только монахи донесут ему, что ты очнулся, тебе последует приглашение посетить владыку. Да, чуть не забыл, - произнес Домаш, странно улыбаясь, - тут тебе кое-что принесли. Посыльный сказал - от вдовицы-молодицы.
- Где? - внезапно охрип Дан. И уже немного поспокойней добавил: - Дай сюда и перестань скалиться - что такое "скалиться" Домаш знал, все-таки не первый день с Даном общался.
- Наш молодец везде успел,- не преминул уколоть Домаш, передавая Дану затянутый шнуром небольшой кожаный мешочек. - Нравишься ты девицам...
Дан хмыкнул и взглянул на мешочек. Мешочек был не из дешевых, они сами - с Домашем - недавно заказывали подобные у кожевенников. Дан потянул за тоненькую полоску кожи, игравшую роль шнура, и достал из мешочка искусно вырезанную из моржовой кости, редкой в Новгороде, маленькую фигурку. И понял, почему ухмылялся Домаш. Фигурка была, хоть и вырезана из кости, но мастер явно ориентировался на фигурки-обереги православных святых и не только... - Учитывая окружающее Новгород население, не всегда славянское и не всегда христианское, а также обычаи самих новгородцев, хранящих в быту много языческого... - Короче, мастер ориентировался на христианские, а по сути языческие фигурки-обереги, изготавливаемые на продажу "фирмой Дана и Домаша" и имеющиеся в наличии в торговой лавке Домаша. Стоит заметить, что фигурки продавались на Торжище при полном непротивлении церкви - Дан сначала выпустил на рынок всего лишь с полдесятка таких оберегов, ожидая какая будет реакция местных духовных иерархов. И только после того, как новгородская церковь никак не отреагировала на керамических маленьких Илью-Пророка, Николая-Чудотворца и Святого Власия, Дан сделав, по договоренности с Домашем, значительный денежный вклад в старейший на Торжище и второй по значимости в Новгороде - Николо-Дворищенский собор, демонстративно сделав, запустил данные фигурки в массовое производство. И мешочек, который Дан держал сейчас в руках, был очень похож на те, что они с Домашем заказывали под подарочную - очередное озарение Дана - для богатых, упаковку этих фигурок. Однако, если Дан и Домаш делали фигурки из глины и никак не могли решиться делать их еще и из дерева, кости, застывшей смолы и всего прочего подходящего - рук на все просто не хватало - то этот оберег, отныне должный защищать жизнь Дана, фигурка святого Николая, был вырезан из кости.
- Интересно, - пробормотал Дан, - очень интересно. - И обратился к Домашу: - От кого, говоришь, мешочек?
- От вдовицы-молодицы, - повторил гончар. И ехидно добавил: - Видать, славная девица!
- Вдовица-молодица, - автоматически произнес за Домашем Дан и сразу вспомнил службу в церкви 3 недели тому назад. Он, Семен, Вавула с семейством и стоящая с девочкой статная новгородка. Новгородка с невероятно сине-зелеными глазами - озерами... Он, Дан, спрашивает у Семена, кто она. И пытается снова увидеть ее глаза. А потом, к концу службы, Дана отвлекают и когда он снова поворачивается, новгородки уже нет.
Встреча с владыкой новгородским произошла в палатах Софиевского собора, на территории городского детинца. Именно здесь находилась резиденция Ионы, чуть ли не самого влиятельного чиновника Господина Великого Новгорода.
... Дверь у входа преградил мощный крепкий человек в темном.
- К владыке, - прошелестел, сопровождающий Дана монах. Человек отступил в сторону.
Рослый худой мужчина... - Нет, стариком, Дан бы поостерегся его назвать... - лежал на узком ложе. Возле ложа, на простых деревянных табуретах, сидели двое служителей церкви. Лежащий и церковники о чем-то беседовали. При виде Дана слуги божьи, судя по одеянию - из церковных сановников, тут же прекратили разговор, встали и, молча поклонившись лежащему, вышли из помещения-кельи. Дан лишь скользнул по ним взглядом и зафиксировал их внешний вид - оба немолоды, один белес, узколиц и высок, почти, как Дан; второй плотный, темноволосый, сравнительно широколицый и на голову ниже Дана.
- Садись, - тихо уронил лежавший на ложе мужчина, обращаясь к Дану, и указал глазами на табурет рядом с собой.
- Старыми богами балуешься, - едва Дан присел, неожиданно, с укоризной, сказал мужчина. - Продаешь идолов на Торжище.
Дан напряженно застыл на краешке табурета.
- Тебя знаю, - опять промолвил лежавший, - меня же зовут владыка Иона. - Владыка помолчал, а затем продолжил: - Однако, не за тем тебя вызвал, дела торговые оставим купцам новгородским. С тобой буду поговорить о... - Дан с облегчением выдохнул и попытался слегка подвинуться на табурете, чтобы сесть удобнее...
О чем с Даном беседовал новгородский архиепископ, никто, из пытавшихся, позже, узнать содержание этого разговора, так и не узнал. Дан ни слова не сказал о содержании разговора ни тысяцкому Василию с посадником Дмитрием, пытавшимся узнать у Дана о теме их беседы с архиепископом, ни Домашу, вроде, как бы, случайно заинтересовавшемуся здоровьем владыки. Домашним - Вавуле, Семену, Нежку и другим, Дан тоже, кроме: - Владыка болеет, - ничего не ответил на вопросы о хозяине Софийского подворья. Всех, кто спрашивал его о встрече с владыкой или задавал какие-либо наводящие вопросы, Дан с чистой совестью отправлял в покои Ионы в Софиевском соборе, сообщая им, что там они могут сами все узнать. И не потому Дан так делал, что глава новгородской церкви просил его об этом - не разглашать их беседу - хотя владыка и давал такой совет, а потому делал так, что большая часть их разговора касалась лично Дана и имела мало отношения к остальным. А та, что имела - часть разговора - была весьма нелицеприятна для многих. Особенно для бояр. Ну, а в целом... Владыка Иона являлся самым настоящим патриотом Новгорода. Причем даже гораздо большим, чем Марфа Семеновна Борецкая со всем своим окружением, видевшем в Москве, в первую очередь, опасность для своей огромной казны и боярской свободы.
Владыка, как оказалось, довольно пристально следил за деятельностью Дана. И обещал поддержку Дану в делах, направленных на пользу Новгорода. Но неофициально. Официально ранг церковного сановника не позволял.
- Не можно церкви, - сказал архиепископ, - мешаться в дела мирские, напрямую управлять городом.
И Дан его понял - холодный северо-восток Европы - это, все-таки, не солнечная Италия, где католические сановники зачастую являлись и мирскими владыками. Учиненный же владыкой розыск напавших на Дана и Домаша татей и временные посты из воинов-монахов на выходах из города объяснялись очень просто...
Иона родился в Новгороде. Став монахом, он не слишком задумывался об окружающем его мире. Он просто делал то, к чему, как он думал, у него было призвание - служил богу. А все вокруг было вторично и не суть важно. Однако, дослужившись до высшего церковного чина и вынужденный теперь, в силу своего положения, смотреть на мир шире - не только, как рядовой священнослужитель, но и как один из управителей города, Иона понял, ему не нравится то, что происходит с Новгородом. Господин Великий Новгород, самостоятельный, свободолюбивый город, с мнением которого ранее считались все соседи, город, где княжил еще Рюрик и "откуда есть пошла земля руськая", неумолимо превращался в ничем не примечательное, рядовое, разве что несколько великоватое, заштатное поселение. Место, каких много на просторах Руси, и не только Руси, но и Ливонии, Литвы и прочей Германии... Иона не мог найти этому причины. И винил во всем могущественных и жадных соседей, окружавших Новгород. И, не в последнюю очередь, Москву. Не столько сильное, сколько жадное московское княжество все время отщипывало по кусочку от Новгорода и лишь ждало момента, когда город детства Ионы, город, к которому он привык и в котором он родился, окончательно ослабеет. Иона видел, что еще год-два и Москва захватит новогородскую землю. И, вдруг, о чудо, появилась надежда! Надежда изменить судьбу Новгорода, сделать его тоже сильным, не слабее соседей. Надежда, связанная с неизвестно откуда прибывшим в Новгород литвином Даном. Этот литвин или, как утверждали - правда, не очень понятно, зрячие старцы, скрывающийся чужеземный боярин, как донесли владыке и, если отбросить в сторону все его, заморского боярина, сомнительные пророчества, видел то, что не мог увидеть даже он, Иона. Не говоря уже о погрязших в ежедневных заботах мирянах... Более того, этот заморский боярич сумел показать боярам новгородским - боярыне Марфе, посадникам Офоносию и Дмитрию, тысяцкому Василию, а также ему, Ионе, то, что происходит в Новгороде на самом деле. Показать то, что они не видели. Показать, что, несмотря на имеющиеся в Новгороде проблемы, он все равно еще очень силен, и уж всяко не слабее соседних Москвы и Ливонского ордена. Только нужно правильно использовать его силу... Даже несколько простеньких советов "литвина" при минимуме денежных трат продемонстрировали новгородским боярам и Ионе имеющуюся в городе мощь. И меньшой новгородский люд сразу стал меньше восхвалять московского князя, особенно после того, как на торжище, на лобном месте, при всем "честном народе" несколько бывших мастеров и купцов московских просили помощи у новгородцев и рассказывали, почему бежали из-под руки московского князя. Литвин назвал это очень длинно и непонятно - "ин-фор-ма-ци-онная ди-вер-си-я". То есть, литвин, прекрасно знал, что делал и что нужно делать для того, дабы Новгород снова стал сильным... И, вдруг, на литвина и его подельника, бывшего воина из пограничной засады-гарнизона Домаша, нападают. Нагло, днем, на виду у работающих на стенах города новгородцев! Иона тогда здорово испугался, испугался за странного заморского аристократа, в которого поверил и с судьбой которого теперь связывал столько надежд. Испугался, что его может убить какая-то лузга, тати без роду и племени, которых даже трудно назвать адамовым племенем. И сразу отдал приказ монахам-воинам из архиепископского полка найти этих тварей, покусившихся на надежду Ионы изменить судьбу города. А заодно и так напугать людишек, занимающихся ночным 'промыслом' в Новгороде, чтобы намертво вбили в голову имя-прозвище "литвин Дан" и обходили его десятой дорогой. Ибо помнили, что находится сей "литвин" под охраной, особой охраной, новагородского владыки...
Впрочем, архиепископ дал понять Дану, что данная акция имеет характер временной и одноразовой - "ибо не дело церкви вмешиваться в дела мирские" - и дальше Дану следует полагаться на свои силы. И по настоятельному, очень настоятельному, совету владыки - благо деньги у Дана сейчас водились - ему стоит нанять людей для охраны собственной персоны. В этом деле владыка мог Дану даже поспособствовать и прислать пару крепких мужей. В монахи этим людям, - по словам владыки, - было еще рано, крепко их мирское держало, но делу церкви они могли послужить и иначе.
Будущие "телохранители" Дана явились на подворье Домаша, где обитал Дан, к вечеру, в первый же день после седмицы-недели. Внешне оба выглядели, как ровесники Дана. Рослый рыжий здоровяк Феодор и невысокий, но какой-то уж очень широкий, с огромной грудной клеткой, темно-русый Михаил. Правда, через некоторое время, и Феодор и Михаил попросили Дана называть их теми именами, под которыми они были ранее известны в миру - Рудым и Клевцом. Заполучив подобное "счастье", Дан решил, что это судьба и пора, видимо, ему перебираться с подворья Домаша в свою усадьбу. Плотники уже закончили его дом и, как раз, пока Дан валялся в беспамятстве, Домаш полностью рассчитался с ними от имени Дана. Теперь дело было лишь в переезде в новое жилище. Со своими двумя телохранителями, Дан и начал обживать свой дом. Рудому и Клевцу он определил место по соседству с собственной "спальней". То есть, тоже в комнате на 2-м этаже своего пустого, пока, увы, дома... Кстати, и Рудый и Клевец, несмотря на свою, по меркам 21 века, ужасающую молодость - Рудый имел от роду 20 лет, а Клевец только 19, были уже изрядно биты жизнью и, хоть, не являлись профессиональными вояками, весьма неплохо управлялись - один с чеканом-клевцом, второй с булавой-перначом. Вооруженные именно этим оружием, как позже выяснилось - из арсеналов владычьего полка, они и прибыли к Дану. На удивление, и Рудый и Клевец довольно быстро вписались в жизнь и Дана, и мастерской. Оба охотно помогали по хозяйству и не брезговали никакой грязной работой, но... Но, лишь до тех пор, пока рядом находился Дан. В противном случае, Рудый и Клевец тут же прекращали любую деятельность и бросались вслед за Даном. И столь же постоянно они отказывались от идеи сопровождения кого-либо другого, кроме Дана - а уже периодически возникала и такая потребность, оказать помощь при транспортировке товара или при сбережении мошны с деньгами. Поневоле Дан уже начал подумывать - не нанять ли ему в мастерскую, в самом деле, парочку охранников и выдержит ли бюджет фирмы сие? Тем более, что, учитывая дела в мастерской и прочее, работа им всегда найдется... Однако, пока Дан решал проблему телохранителей, в Господине Великом Новгороде произошли некоторые изменения и Дану пришлось нанимать уже не только охранников для 'фирмы', а еще и целую дюжину "янычар" дополнительно к тем двум, что дал ему владыка... Но это все было, будет потом. После воскресенья-седмицы. А, пока, Дан был занят другим, вернее, мысли Дана были заняты совсем другим... Одной светлоглазой дамой. То есть, с утра того самого дня, как он очнулся - после нападения татей на него и Домаша - его мысли, несмотря на визит к владыке новгородскому Ионе и до самого появления в его жизни Клевца энд Рудого, вплотную были заняты одной лишь новгородской дамой
Статную блондинку Дан увидел 3 недели тому назад. На воскресной службе в церкви. Однако в следующее воскресенье блондинка в церкви не появилась. Сказать, что Дан не расстроился - синеглазая новгородка ему запала в душу, будет неправдой. Но тогда, не заметив синеглазой новгородки на службе, Дан уговорил себя не нервничать и успокоиться - мол, придет в следующий раз, мало ли что могло случиться. Возможно она просто занята, ведь, пропустить одну церковную службу не есть грех... Или, положим, подруги у нее в другом конце города, и она вместе с ними пошла там в церковь. Мысль о том, что задевшая струнку в его сердце молодая вдова могла, вообще, случайно оказаться в храме Святого Власия... - Домаш с семейством Вавулы и Семеном посещали церковь Святого Власия, что в конце Волосовой улицы, на меже города и посада. Естественно, и Дан, а чуть позже и Лаврин тоже стали ходить в эту церковь... - Дану, почему-то, в голову не приходила. Вероятно, потому что уж очень много было в Новгороде других церквей, где проходили службы, и обойти их всех было нереально. А, может, и потому он не допускал эту мысль в голову, что тогда пришлось бы быть готовым к тому, что понравившаяся ему вдова могла оказаться и не новгородкой вовсе. И на службу в церковь Святого Власия попала "проездом"... И, если честно, где-то, на краю сознания Дана, подобная мысль тлела.
Служба в очередное воскресенье также прошла без синеглазой новгородки и Дан уже начал впадать в уныние - ибо вместе с появившейся идеей поискать в других культовых учреждениях Господина Великого Новгорода, волей-неволей приходилось допускать, что рослая прихожанка с девочкой, и в самом деле, могла быть приезжей. Например, из Старой Руссы. Или еще из более отдаленных мест - Деревской или Обонежской пятины. Или совсем из Югры, Перми или Терского берега. Хотя Дану об этом даже думать не хотелось. Но, тем не менее, после того, как обдавшая его колдовским взглядом и понравившаяся молодая вдова не появилась снова на службе, Дан, все-таки, собрался с силами, сошкреб в голове остатки мыслей и стал планировать посещение воскресных - именно воскресная служба больше всего собирала народу, являясь, как бы, символом наступившего, в конце трудовой недели, выходного дня - служб в других церквях города. Однако произошло чудо, иначе это назвать было нельзя - та, кого Дан так рьяно готовился искать и строил планы, как это сделать, неожиданно сама прислала попавшему в "аварию" Дану весточку-подарок. Дан был твердо уверен, что фигурку святого ему отправила именно та самая синеглазая молодица, которую он видел в церкви и которую никак не мог забыть. Вероятность того, что эту, вырезанную из кости, уютную скульптурку ему послала некая другая вдовица, симпатизировавшая Дану, он отвергал начисто! Потому что... Потому! Во-первых, он элементарно не верил, не хотел верить ни в какую другую красивую вдову-новгородку, а во-вторых...третьих и четвертых - это было бы просто свинство со стороны судьбы! Ведь, они встретились тогда с новгородкой глазами и Дан помнил, какая дрожь его пробрала...и надеялся, что дрожь была взаимной. Однако, в любом случае, все планы устроить поиск пока отпадали и Дан с нетерпением ждал воскресенье. Он, практически, был уверен - светлоглазая прихожанка с девочкой не пропустит очередную службу. То есть, будет в церкви Святого Власия. А до тех пор Дан не знал, чем заняться. Точнее, знал, дел было "по горло" и выше, но... Но трудно было не думать о новгородке. Он так сильно хотел увидеть синеглазую новгородку, что уже стал бояться этой встречи. Боялся, что ляпнет что-нибудь не то, когда увидит ее и боялся, что наоборот, вообще, ничего ей не скажет. Боялся, что утонет в ее бездонных глазах-омутах...и боялся, что просто не решится подойти к ней. Приподнятое и в тоже время нервическое состояние Дана заметно было даже Зиньке.
- Ты, будто, не на встречу с молодицей собираешься, а в первый раз в поход идешь за тридевять морей, - сказал Дану Домаш, тем самым, выразив мнение всей мастерской, то есть всех работавших в мастерской - Вавулы, Семена, Якова, Лаврина и остальных. И добавил: - Соберись! На тебе же лица нет, волнуешься, словно ты девица на выданье!
- И ни на какую встречу с молодицей я не собираюсь, - вспыхнул Дан и в этот момент заметил круглые глазища, таращившегося на него Зиньку. Дан запнулся, всего-то на секундочку, но гнев его за эту секундочку куда-то улетучился и он, ухмыльнувшись, подмигнул Зиньке. Зинька тут же растянул рот до ушей в ответ.
- Ну, да, - сказал, ничего не заметивший, Домаш. - Конечно, не собираешься... Только ходишь и то улыбаешься, то кривишься, как юродивый...
На воскресную службу Домаш, Дан и все еще обитающий на подворье Домаша, в комнатке в конце сарая-мастерской, Лаврин собирались, как обычно. И одевали на службу в церкви, как всегда, самое лучшее - рубахи тонкой работы, свиты дорогого сукна, высокие шапки с отворотами, яркие порты, заправленные в, мягкой кожи, сапоги. Пояса наборные, с серебряными бляшками - у Домаша, и попроще, с медными чешуйками - у Лаврина. Дан, в связи со своим - после рандеву с новгородской верхушкой, на котором тайно присутствовали "зрящие" старцы из Свято-Духового монастыря - предполагаемым благородным происхождением и, чтобы не усложнять отношения с боярыней Борецкой, обоими новгородскими посадниками и Василием Казимером, тысяцким Господина Великого Новгорода, и как ни странно, не в последнюю очередь с Домашем - Домаш первым узнал, в мастерской, о 'боярском' происхождении Дана, ему сообщил об этом, на Торжище, тысяцкий - вынужден был купить боярский пояс, однако народ в мастерской предупредил, что, во время работы, он только мастер Дан и никакой не боярин... Однако, те же Семен с Вавулой, все равно, пытались "ломать шапку" перед Даном, видя с кем он общается - с новгородским воеводой, с биричами от боярыни Борецкой и самих новгородских посадников, но Дан показал им кулак и пообещал "намылить" шею, если не прекратят "валять Ваньку". Впрочем, Дан, понимая, что из него боярин, как из коровы лошадь, пробовал говорить "по душам" и с Домашем, но в ответ получил: - Мне все равно из каких ты - боярских, купеческих или крестьян, для дела это не важно. Однако в миру... Изволь соответствовать. Или ты стыдишься своих родителей? Нет? Почему тогда скрываешь - какого ты рода? - После подобных слов, Дан просто был вынужден, за очень и очень неприличные деньги, приобрести отделанный золотом, как у бояр, но, все же, чуток поскромнее, пояс. Но одевал его лишь за пределами мастерской и только тогда, когда считал нужным...
Домаш, Дан и Лаврин шли по той самой, вдоль окольного рва, дорожке, на которой на Домаша и Дана напали бандиты. Бандитов, кстати, несмотря на все усилия владыки Иона, так, до сих пор, и не нашли. Или "еще не нашли"... Или "уже не нашли", где-то тихо прикопав... Но не важно... Зато значительно проредили ряды их "братьев" по ремеслу, здорово уменьшив в городе количество этих самых "братьев". То, с чем не справлялась малочисленная городская стража, прекрасно сделали монахи-воины из архиепископского полка. Буквально за несколько дней, в ямах-порубах посадника и нижних этажах-казематах Детинца значительно увеличилось число постояльцев. Это не считая тех, кого зарубили на месте. Почти мгновенно потеряв половину своих "товарищей по ремеслу", новгородские ночные "работники", в ужасе бежали из города. Бежали, куда глаза глядят, лишь бы подальше от "беспредела", творимого в Новгороде монахами архиепископа. На какое-то время не только в городе, но и в посадах за городской стеной по ночам стало тихо и безопасно...
Утро было серым и дождливым. Над головами висело низкое, моросящее мелким дождем, небо с набухшими влагой облаками. Кое-где чавкала под ногами сырая земля... - в посаде не везде мостили дороги, в отличие от города, тем более какую-то "подпольную" тропу... - и квакали лягушки в окольном рве. Дан, Домаш и Лаврин внимательно смотрели вниз, чтобы случайно не "поехать-поскользнуться" на размокшей земле и не шлепнуться с размаху, в лучших одеждах, в грязь. Неторопливых Домаша, Дана и Лаврина, клявших погоду, нагнали быстро шагавшие соседи, по посаду - нарядные старик со старухой в сопровождении более чем десятка зрелых мужчин и женщин, а также многочисленных отпрысков помоложе. Двое из них, из отпрысков, то есть две из них, девушки-подростки, были очень-очень юны. Взглянув на них, совсем недавно покончивших с детством, светловолосых, чуть-чуть конопатых, с широко раскрытыми, сияющими глазами, Дан, почему-то, вспомнил школьниц 21 века. И подумал: - А никакие проблемы их не волнуют... Дети, точно такие же, как и там, в 21 веке. И чем они отличаются, эти девчушки из средневекового Новгорода, от своих конопатых, синеглазых девчонок-ровесниц из Гомеля, Минска, Самары или любого другого города третьего тысячелетия? Сними платок с головы и переодень... И все! Родились, только, эти девчонки в Новгороде 15 века, а не в Новгороде 21 века...
Дан немножко знал, как говорили когда-то в будущем, в городе у южного моря, за старика со старухой и за все их большое семейство. Они, как и Домаш с Даном и Лаврином, были прихожанами церкви Святого Власия. Соседи являлись кирпичных дел мастерами и жили довольно зажиточно. Михаль, так звали старика, сухой и крепкий, как старое дерево... Домаш сказал Дану, что старику более 60 лет. Как понимал Дан, это много для Новгорода данного времени. А еще Домаш предупредил Дана, что, несмотря на возраст, старик обладает весьма ясным умом и твердой памятью, и командует всеми в усадьбе, указывая, что и кому делать. А крепкая седая старуха, Стеша, сестра старика - жена его давно умерла, как и муж Стеши - смотрит за хозяйством в усадьбе.
- Здрав ли ты есть, боярин-мастер Дан, - с первым, уважительно поздоровался с Даном старик и слегка поклонился ему... - спустя несколько дней, после того, как 'старцы градские вынесли решение' по Дану, уже все соседи в посаде откуда-то знали, что литвин, осевший на подворье Домаша - заморский боярин. А, то, что заморский боярин ведет себя необычно и умаляет боярское достоинство простой работой... Так, Дан сам, когда понял, что шила в мешке не утаишь - дабы никто не косился и не приставал с дурными вопросами ни к нему, ни к Домашу, слух распустил - через Семена, Лаврина, Вавулу и Аглаю Спириничну, жену Вавулы...подговорил их безвозмездно делиться со всеми, кто будет спрашивать, сведениями о том, что крест на Дане... Сотворил он грех тяжкий у себя на родине, и должен теперь отмаливать его работой, что простой люд делает...
Самое смешное, что в этот, запущенный Даном, слух поверили не только соседи Домаша по посаду, но и сам Домаш, и, каким-то хитрым путем, этот слух дошел и до Марфы Посадницы с ее окружением и до многих прочих остальных... Хотя, Дан зря волновался за свое 'реноме' и 'реноме' Домаша - соседи, да и многие 'не соседи', и так считали Домаша несколько 'того', странным, ведь он из воя 'переобулся' в гончара. Поэтому присоединившийся к бывшему вою боярин, занимающийся 'черной' работой, их уже не удивил - они были вполне подходящей парочкой - воин, ставший гончаром и боярин, расписывающий посуду...
- Здрав будь еси, Домаш! Здрав будь еси, Лаврин! - по-соседски и по-приятельски поздоровался, после Дана, с Домашем и Лаврином старик, и обогнал Дана, Домаша и Лаврина. Шедшая рядом с ним старуха, его сестра Стеша, уже слышавшая о том, что Дан терпеть не может, когда ему кланяются, а, тем более в 'три погибели', тоже, лишь, слегка обозначила поклон Дану и кивнула Домашу и Лаврину головой. Дан, Домаш и Лаврин вразнобой ответили на приветствие старика и старухи: - Здрав будь и ты, Михаль, и ты Стеша, - Домаш и более уважительно: - Здравы ли есть и вы, Михаль и Стеша, - Дан и Лаврин. Старик, обходя посторонившихся, чтобы пропустить его с сестрой и всем семейством, Домаша, Дана и Лаврина, пожаловался на погоду: - Все косточки нам со Стешей ломает дождь... - Следом за Михалем и его сестрой, кланяясь на ходу Дану, обогнали Дана, Домаша и Лаврина и остальные члены его семьи-рода. Лишь разбитной, не старше 12 - 13 лет, белобрысый внук Михаля задержался возле гончаров и, поблескивая озорными глазами, поинтересовался у Дана: - Боярин, а татей нашли? - О том, что на Домаша и Дана напали бандиты, в посаде уже знали все соседи - такие вести всегда распространялись быстро. А учитывая, что в поисках татей приняли активное участие монахи из полка архиепископа - то о нападении на двух гончаров, слышал уже, наверное, весь Новгород.
- Нет, - ответил шустрому внуку старика Дан. И тут же сказал: - Но как только найдут, тебе первому доложат. - Затем, смотря парню прямо в глаза, абсолютно серьезно добавил: - Я договорился с архиепископом! - Не понявший, что Дан просто подшутил над ним, паренек аж споткнулся, Дан едва успел удержать его - за локоть - от падения в грязь. Слышавшие все, идущие следом за парнем 2 те самые наполовину девицы, наполовину девчонки, громко захихикали, потешаясь над парнем...
В церковь уже успело набиться множество людей, большей частью знакомых Дану по прежним посещениям службы или по профессиональной гончарной деятельности. Как обычно, были и "залетные", Дану, и не только Дану, но и Лаврину с Домашем неизвестные люди. Дан сходу заметил Вавулу с семейством и тершегося рядом с Вавулой Семена. На удивление, Дан приметил возле Семена и Вавулы и светловолосого, относительно недавно работавшего в мастерской, гончара Якова и, похоже, рядом его жену, женщину в простом головном уборе, немножко пониже гончара. Жена Якова, отклонившись слегка назад, переговаривалась через спину мужа с женой Вавулы Аглаей. А, на удивление, потому что Яков раньше не посещал службу в церкви Святого Власия. Он ходил, как знал Дан, в другую церковь, более близкую к подворью его многочисленного семейства.
В гуще прихожан Дан увидел и знакомых теперь ему Якима с Перхурием, тоже, скорее всего, с домочадцами пришедших на службу.
Лаврин, заметив Вавулу и Семена, начал активно проталкиваться к ним, таща за собой Дана с Домашем. Дан, двигаясь за Лаврином, одновременно, во все стороны вертел головой, рассматривая, с высоты своего роста, народ в церкви. Естественно, в первую очередь, пытаясь увидеть приславшую ему в подарок фигурку Святого Николая новгородку. Однако первым ее заметил Домаш.
- Ты не ее ищешь? - спросил он, толкая Дана в плечо и указывая взглядом куда-то влево, в гущу собравшихся на службу людей - 2 недели назад Домаш был вместе с Даном на службе и видел кем заинтересовался Дан. Дан проследил за взглядом Домаша... Рослая статная новгородка с ребенком-девочкой стояла недалеко от Вавулы "со товарищи", почти в центре, заполнившей церковь, толпы. На минуту у Дана аж перехватило дыхание, сердце учащенно забилось... Он шумно сглотнул, резко вздохнул...выдохнул и, пробормотав: - Ну, с богом! - двинулся к вдове.
- Куда ты? - запоздало спросил ему в спину, ничего не понявший Лаврин, но Дан уже не слышал его...