Рассказы
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
КРИСТОФ МЕКЕЛЬ
Рассказы
Перевод И Городинского
Снежные животные
Я слышал, что снежные животные изголодавшись подходят к человеческому жилью, преодолевают многокилометровый морской пролив и добираются до островов, где тонкий слой снега сулит им плодородные пастбища. Я слышал, что водятся они в скудной, суровой местности и увидеть их, а тем более убить почти невозможно. Мне говорили: они живут по ту сторону границы снегов, если ты их вообще сыщешь, быстрые белые тени на снежном фоне, живые существа, похожие на снежинки, не оставляющие следов.
Я снял хижину в горах, заказал продукты, дрова на время снегопадов, тысячу патронов и два добротных ружья. Я задался целью понаблюдать за снежными животными, но утверждал, что охочусь на них. В горных селениях никто не сомневается, что прохожий с ружьем за плечами это охотник на снежных животных. Правда ему скажут, что он чужак и ничего в этом деле не смыслит (белая куропатка, например, никакое не снежное животное), но оставят в покое.
Я две недели бродил по горам, искал лежалый и свежий снег в пасмурную и ясную погоду, надеясь, что какое-нибудь снежное животное зашевелится и тем самым выдаст себя, но не увидел ни одного. Я крадучись ходил по глубокому и ровному снегу, осматривал окрестности со скал и откосов, сидел, навострив уши, в лощинах, не двигался, когда шел снег и заносил меня с головой. Я стучал ружьем по подлеску, поднимал шум выстрелами и криками, но не помогло и это. Я подумал: может быть они пугливы. Может быть они любопытны. Чтобы правильно вести себя при встрече с ними, надо знать, как они дают о себе знать, для начала увидеть хоть одно снежное животное (ни один человек ни разу его не видел.). Надо вынудить их выйти намеренно или случайно из своих убежищ. Необходимо, чтобы они нарушили белую границу, перестали быть бесшумными, перестали маскироваться снегом, ведь они не невидимки.
Каждый раз, стоило только живности пошевелиться и тем самым выдать себя, вылететь из мелких зарослей или в страхе помчаться по лугу - оказывалось что это никакое не снежное животное. Я убивал зайцев и лисиц, ворон и сурков, кормился охотой, но снежное животное так и не отыскалось.
Я пытался сообразить, как все-таки они живут. Где бы я прятался на их месте?
Под слоем плотного снега, в корнях деревьев, в углублении под скалой, пристально глядя сквозь наслаивающиеся пласты снега на скупой свет? Пусть шествовало бы спокойно мимо меня все, что ходит - башмак или лапа, пролетало бы все, что может летать - дробь или птица. Я жил бы под снегом безвылазно. В уверенности, что меня невозможно обнаружить, я был бы доволен жизнью под снегом, который дал мне имя.
Дальше этого мои мысли не шли. Лавины, снегопады и оттепели не помогали. Я не обнаружил ни одного снежного животного. Через две недели я перестал их искать, и нашел себе взамен нечто другое.
Я сидел целыми днями в хижине у огня и пробовал представить себе, как они выглядят и что они делают (помимо безвылазной жизни в снегу), чем питаются и как друг к другу относятся. Четвероногие ли они или птицы? Любая догадка казалась возможной и одновременно маловероятной, ничего нельзя было утверждать наверняка.
Я пришел к выводу, что существует лишь их имя, но не они сами. Снежного животного нет, во всяком случае ни один охотник не мог предъявить такового в качестве трофея. Но снежное животное существует, поскольку у него есть имя. Само по себе оно вызывает интерес и влечет в горы охотника и исследователя. Разве тот факт, что я две недели кряду занимаюсь только снежным животным не подтверждает его существование? Там, где постоянно идет снег снежные животные оживают. Люди называют их по имени и пытаются представить себе, кто они и где живут. И кто знает, может быть в странах, где не бывает снега, снежные животные более правдоподобны, чем броненосцы и жар-птицы.
Я понял, что нам не дано увидеть богатство, которое невозможно растратить, оно может только увеличиваться. Я покинул хижину и вернулся домой. Когда меня спрашивают, где я был, я, как и многие мои предшественники, отвечаю рассказами о снежных животных. Этим я способствую, разговорам о них. И я позабочусь о том, чтобы пока я жив, снежное животное не исчезло. То, что вымирает предается забвению - но только не снежное животное. Нас много.
Сумрачное лето и музыкальные косточки
Летом я долго бездельничал. Жара сошла, похоронив свое золото в моей памяти. Я стал немного старше, чем пять месяцев тому назад, осень не заставила себя ждать, белое солнце по утрам затягивало облаком бабье лето, украшенное куриными перьями и опавшими сливами; вчера я нашел мертвую ласточку на балконе, но время года тут не причем. Полудни набухли старой, пьянящей синевой, я вернулся после путешествий и бродяжничества к малой части своих богатств, к выдержанному бургундскому, гравировальным иглам и повседневным занятиям, я только что взялся за перо, это лишь начало, названия еще нет. Ветер из Эльзаса безобразничает в березах и яблонях, бургундские ворота тонут в черной дымящейся грозе; пришла почта, письмо написано высоко литературным стилем с заверениями в глубоком уважении; издательство просит прислать стихи, не длинные и не короткие, у издательства свое мнение об искусстве, в том числе и о поэзии. Все, как обычно, как шло шиворот-навыворот, так и идет. Семьсот толстых книг злости и премудростей, нагромождение потрепанных и пропитанных пылью томов, миролюбиво окружают меня в углах и на полках. "О прелесть синих сентябрьских глаз..." - Живи я во времена Хольтиса, эти слова вполне вероятно могли бы принадлежать мне; однако ничего не поделаешь, они написаны неизвестно кем на полях. Падают яблоки, треснувшие коричневые сочные паданцы валяются в невысокой траве холма, похожего на стриженую ежиком голову. Здесь провинция; есть люди, которые возвращаются сюда, потому что она прекрасна и околдовывает их. И есть дом, который я снимаю, полный мебели и бесполезных вещей; господин Фогелер, владелец и холостяк в этот момент стучится ко мне, он рад, что я снова здесь, так он говорит, и ведет меня в прачечную, где показывает бадью и корыто, чаны и гремящие жестяные ведра, наполненные собранной летом дождевой водой, лучшей водой для стирки, и просит помочь ему снести вниз с чердака десять унаследованных настоящих и ненастоящих персидских ковров, он говорит, что хочет выстирать их в дождевой воде. Его вдохновляет мысль о предстоящей работе, которая выглядит важной и полезной, меня это тоже радует, потому что я его знаю, мы поднимаемся на чердак и, надрываясь, тащим в прачечную длинные, завернутые в газетную бумагу рулоны ковров. Он и впрямь сообразил, как собрать дождевую воду, падающую на крышу дома, и всю до единой капельки спустить в прачечную. В разных местах водосточных труб, объяснил он, он проделал отверстия и вставил в них резиновые шланги, которые дождевую воду переправляют прямо в баки и чаны. Дождливыми ночами вода в прачечной журчит и бурлит на радость своему хозяину, который, пренебрегая сном, стоит бодрячком , прислонившись к двери и созерцает клокочущую воду. И пока я сочиняю эту прозу, старый побежденный Одиссей и боец восточного фронта в поношенном мундире и канадских сапогах будет день и ночь напролет, позабыв о времени, окунать древние дедушкины ковры в дождевую воду, мять и выжимать, скатывать и скручивать, а если нужно, выравнивать и вычищать босыми ногами, затем укладывать в озаренную солнцем траву позади дома, ждать пока они высохнут после чего попросит меня помочь ему втащить их назад на чердак. Закончив, он с приятным ощущением выполненного долга поставит в изголовье кровати слева от себя бокал, наполненный до краев холодным, как лед, малиновым соком и гору нарезанной кусками ливерной колбасы и проведет туманный конец сентября позади запертых полок за чтением криминальных романов Упфильда и Чендлера, а также вспоминая свои старые путешествия, которые теперь его сказки и резерв. И пока он бранится по-американски, потому что блюдет себя, владеет, благодаря сделанной работе, многоцветными коврами и держится с достоинством, я сижу и пишу эту прозу, но почему? О, у меня пропало великолепное лето, я не знаю где оно осталось. Я бродяжничал, и теперь у меня нет ничего, ничего значительного кроме воспоминаний сродни парящим в воздухе конфетти и реальности прожитого времени. Реальность, как говорит господин Фогелер, снова погубит меня. Очень может быть так оно и случится, но прежде, я думаю, она должна на некоторое время успокоить меня и дать мне возможность написать все, что мне по сентябрю непредвиденно, стремительно и как-нибудь еще придет в голову, может быть стихотворение, рассказ, может быть письмо моему корреспонденту, записки, похожие на скособоченные пирожки, на сливового цвета фразы, на дерзости, брякающие как коровьи колокольчики, на забавные эпизоды, заботы, полуночные афоризмы и все, чем я никак не могу поступиться. "Долой премудрости, долой кошачью поэзию - мы хотим есть апельсины и издавать стихи...". Это сказал Гете, а за Гете, как кое-кто думает, нынче все еще последнее слово.
Но у меня другое мнение. Я считаю, что последнее слово остается за мной, и в период моей издательской деятельности окончательно убедился в этом , и, так как первое и последнее слово было мое , ничто не мешало мне утверждать все, что я всегда хотел утверждать. Но я ничего не хотел утверждать; именно поэтому я собирал обломки и осколки золотого пьянящего и потерянного лета, чтобы посмотреть не получится ли из этого выпечка, которая могла бы возбудить аппетит и извечное неутолимое желание ее попробовать. Я побывал в Цюрихе, Риме, Париже, на Цейлоне, в Брюсселе, в Берлине, а также две недели тому назад в Амстердаме, и я бы с удовольствием поведал об всем кому-нибудь, кто без стеснения об этом мечтает. Я остановился в покрытом пятнами сырости отеле у городской стены в маленькой оклеенной обоями комнате высоко над кукольными и узкими крутыми лесенками с черными и липкими резными перилами и винтовыми лестницами с раздавленными сигаретными окурками на узких, в прошлом полированных перилах. Там мне кто-то рассказал историю о собачонке дамы Ван ден Берген, которая жрала исключительно мясо тунца с вилки, что хоть явно не соответствовало фактам - повествование велось на повышенных тонах - но могло бы свидетельствовать о хорошей фантазии. В Амстердаме прошла часть моего лета, которое невозможно вернуть. Я попросил любимую женщину посетить меня, но, как мне кажется недостаточно серьезно, потому что я написал ей : "Прекрасная Магелона! Я приглашаю тебя провести это лето вместе со мной в Этотуте. Когда ты приедешь, обрати внимание на огромные шарманки, которые день и ночь разъезжают по городу и играют. Эти шарманки на колесах пестрые и широкие, как туристические автобусы, и там, где ты постоянно останавливаешься, ты услышишь их музыку, она гремит, не стесняясь человеческих ушей. Ты найдешь меня у самой большой и самой красивой шарманки, я иду за ней, я не могу не слушать эту музыку, я околдован; серая, видавшая виды обезьянка упрямо отбивает такт сопранными звуками автомобильного клаксона, а безымянный человек а ля Моцарт, смахивающий на ветерана, в старых кроссовках, небритый, с деревянной ногой в придачу отбивает такт деревянной щиколоткой на помятой жестяной канистре, таким образом с ритмом у музыки все в порядке, и она не переставая возникает в ящике, как эхо мышиного свиста, зеванья хищников, всхлипывания старых дев и немелодичного улюлюканья. Там ты найдешь меня, я уже два дня тащусь за ним, я очарован, а вчера или позавчера случилось так, что у высокочтимого музыкального наставника, обладателя деревянной ноги, голландца, вращателя рукоятки, хранителя обезьянки, собирателя мзды, механика и перевозчика в одном лице выпала из штанины нижняя часть деревянной ноги. Он крепко держался за рукоятку, которая печально забурчала, забасила и замерла; деревянная нога в чулке и сапоге лежала на тротуаре перед своим владельцем, он растерянно качал головой, но объяснил, что из нее выпал коленный винт. Он вытащил из поддона колымаги складной стул, опустился на него с оглядкой и потребовал от слушателей во имя его музыки и его любви к ней помочь ему найти этот винт. И пока полдюжины любителей музыки полусогнувшись суетились среди идущих по своим делам прохожих, пустая деревянная нога господина Моцарта Безымянного, любителя иностранных словечек, висела, покачиваясь взад вперед над тарелкой для сбора мзды, которая стояла на поребрике. Коленный винт не находился, во всяком случае тот, которого искали, зато в изобилии сразу нашлось большое количество гвоздиков и винтиков, винтиков и гвоздочков, миниатюрных железных деталюшек
и маленькая свалка металлических штучек, прежде всего длиной с веретеницу согнутый кусок проволоки, с которым шеф, поддерживаемый одним из доброжелателей, каковым возможно был я, исчез в одном из кафе, где в туалете видимо снова соединил нижнюю часть деревянной ноги с верхней, так как после небольшого перерыва вышел, неуверенно шагая, но явно довольный, сложил складной стул и принялся заново вертеть рукоятку; музыка осторожно перебралась из заворчавших басов в веселый спокойный монотонный темп и все, все снова. стало хорошо. Таким образом, если ты приедешь в Этотут, ты найдешь меня у могучего главного органа, и только твои поцелуи могут освободить меня от музыкальной мишуры..."
Я написал это даме, которую я люблю, но кто знает написал ли я это в самом деле. В моих обстоятельствах такое письмо кажется мне несколько неестественным. Может быть я все примыслил - кто возьмется доказать мне что-либо? Я посетил этим летом столько мест, в стольких отелях завтракал, читал газеты, и пил кофе с молоком из фарфоровых кружек на мокрых стойках среди замусоленных телефонных книг, свежих и искусственных цветов и кружевных скатертей, обязательных годичных календарей страхования жизни и реклам коньяка, красных, как бычья кровь. Я приветствовал каждый наступающий день, называл его желанным и вспоминал стихи, которые были любимым изречением моего прадеда:
"О этот ужасный мир,
в который я так радостно вошел..."
Так что же теперь? Я собирался все, что здесь пишу, посвятить всем, кто знает, что они мои друзья. Это необычное посвящение весьма уместно, потому что мы взрослые люди, у которых музыкальных косточек в локтях меньше, чем в голове. И пусть это посвящение подействует на некоторых из них даже самую малость, и расшевелит проклятые косточки, а может быть и причинит им боль. А сейчас я сижу над моими бумагами, и пока господин Фогелер стирает свои ковры и расстилает их на освещенной солнцем покрытой паутиной траве, раздумываю не смогу ли я рассказать об истории, которая сопровождает меня всю жизнь, да и сейчас, полагаю, не оставила в покое; я никогда ее не рассказывал, и прежде чем я ее потеряю, забуду, отпущу или каким либо образом лишусь, уж лучше я ее расскажу, но кому? Наверное, будет достаточно, если я расскажу ее самому себе и хорошо изложу на бумаге, и может быть передам досточтимому господину Вольфу в Фриденау, а он может быть напечатает ее, ибо вряд ли она ему понравится.
Когда мне было восемь или девять лет, а смуты и голодухи еще нигде и в помине не было, меня отправили на каникулы к моему дяде Мононклегильберту. В это время я начал вдумчиво читать книги, и картины и произведения писателей уже бередили мою душу. Кабинетом дяде Мононклегильберту (так звали его близкие) служила комната с плотными шторами и неизменным полусумраком, в которой запах пыли, бумаги, тишина, рукописи, раскрытые книги, письменные принадлежности, циркули, хорошо отточенные карандаши и разложенные на трех столах строительные планы, эскизы и волшебные палочки-линейки, освещались не признающей день лампой. Вдоль стен стояли книжные полки, заполненные потемневшими криво скатанными рулонами с планами, застекленные книжные шкафы отодвигали стены далеко назад в неизведанную и необъятную темноту; медная пепельница на трех львиных лапах стояла гордо и мрачно на отдельном невысоком до колен столике, как напоминание о смерти, и я один раз видел, как Моноклегильберт опустошал ее. Отвернувшись, он протянул руку сквозь шторы, открыл окно, шторы так и остались плотно задернутыми, и вытряхнул пепел из окна в не дающей поблажки, чуждый, нелюбимый и раз и навсегда изгнанный из его жизни день, в палисадник, где пепел, как я через некоторое время увидел, образовал между тюльпанами и тыквами сероватую горку. Я не помню, чтобы дядя хоть однажды вышел из дома. Его комната, чулан, кабинет архитектора и библиотека были последним бастионом пенсионера, который надел мечту как шапку-невидимку и под ее защитой, боясь света, отрешившись от дневной суеты и неблагосклонно взирая на людей, проводил старость, склонившись над проектами, которые не видел ни один человеческий глаз, мог бы, подобно сводному брату проповедника Соломона втайне сказать: " Все бесполезно, кроме того, что сотворю я, а это никто не в состоянии оценить -." Возможно здесь возникали проекты больших городов в океане и правительственных подземных дворцов поразительной архитектуры и тонкого вкуса, угнетающих, стремящихся ввысь и непригодных для жилья. Дядина комната казалась мне спокойной ничем не взбудораженной серединой времени, и спроси меня кто-нибудь, как я представляю себе время, я бы ответил: это бесконечная нигде не задерживающаяся линия, которая бесцельно стремится вперед, не признает окольных путей и не обходит дом моего дяди. Торжественно, почтительно, медленно, очень медленно тянется оно подобно ленте через затемненную библиотеку, проникает сквозь задернутые шторы и спокойно продолжает свой неизменный путь. Когда я, постучав и услышав еле слышное приглашение, входил к нему, я видел склонившуюся над письменным столом темную спину, которая почти скрывает втянутую в плечи голову. При свете лампы его опущенная лысая голова круглая. как неподвижная луна. отливает медью и все, что Моноклегильберт разрабатывал, порождал и вынашивал в одиночестве с полузакрытыми глазами вкупе с сигарой и минеральной водой при неизменной комнатной температуре. казалось мне незначительным по сравнению с тем единственным, что он для меня олицетворял: он был библиотекарем волшебной кладовой, полной необыкновенных книг и их тайн. Подумать только, бывая у него, мне удавалось немного подышать незнакомым, темно-коричневым, устоявшимся бумажным воздухом, учуять малую толику тайны и взять в долг несколько из его бесчисленных книг. Он поднимался с кресла, потирал подбородок, отодвигал в сторону стол и рулоны с планами, медленно и задумчиво шел вдоль стен с книгами и протягивал мне обычно два или три больших и тяжелых альбома по искусству; я брал их двумя руками, прижимал к животу, Моноклегильберт провожал меня, усмехаясь свысока из дружественной дали, и бесшумно запирал за мной дверь. В саду, между мной и солнцем живая изгородь из лещины, наполненная щебетом птиц, я сидел все послеобеденное время словно приклеенный на деревянных планках садового стула, выкрашенного зеленой краской, и, раскрыв высокоуважаемые книги, теплая паутина из лоскутков тени танцевала на тексте и иллюстрациях, принимался мечтать среди волшебных иллюстраций, переселяясь в огромный мир из ратуш, башен кафедральных соборов, ангелов в стиле барокко, пыток святого Себастьяна и страданий девы Марии, дворцов и замков, окруженных рвами с водой, под мелодичные и сонные звуки чаепития и игры в теннис, доносившихся из соседних садов, отделенных от меня живыми оградами из лещины и стенами глициний с незнакомым пьянящим запахом, Перебравшись в конце концов под действием колдовских чар в книги и картины, я подобно сомнамбуле уходил из реального мира, дядиного дома, каникул и всего, что окружало меня всегда, давало пищу уму и раздражало, чтобы найти ответ на вопрос: где находятся кафедральные соборы и сооружения? Где находятся Рим, Микены и Константинополь, Кведлинбург, Мурбах, Оберрид и Дельфт? Собраны ли они воедино или разбросаны по разным местам, и нужны ли железные дороги, аэропланы и океанские великаны, чтобы соединить их друг с другом? Я понял далеко не сразу, что по-видимому все более или менее разбросано по свету как попало, потому что в знакомых мне местах никаких сооружений, о которых я читал, не было, например, там, где жил дядя имелись правда ратуша и церковь, автобусная станция и футбольная площадка, но не было ни одной из изображенных на рисунках в книгах достопримечательностей. Все они располагались далеко от меня, а я от них, но они также как и я находились внутри доступного человеческого мира и до них можно было добраться. В моей голове возникали фантастические географические карты, обширные пространства полные волшебной взаимосвязи, и лишь позднее, когда общение с книгами и их содержанием стало привычкой, когда я узнал какое имя какому сооружению принадлежит и понял, что имя и вещь неразделимы, когда звучные объяснения моего дяди превратились в расстояния, тогда города, церкви и музеи навсегда и непоколебимо распределились между севером и югом, Францией и Египтом, и перед или за Кавказом по всему миру, который по-видимому состоял только из дальних, отдаленных иностранных государств, я обрадовался, уверовав, что мир полон вещей, которые можно каждый раз с уверенностью найти там, где на карте обозначено их имя.
Однако после всего, что я прочел и услышал в школе, осталось имя, которого казалось не было во всем мире. Едва ли не на всех страницах дядиных книг под именами и городами, и музеями появлялось название Этотут, часто неоднократно подчеркнутое и каждый раз снабженное рисунком, который редко был законченным (это было удивительно), и представлял собой детали или фрагменты, такие, как колокольни, головы ангелов, порталы, фонтаны, три четверти собора и половину дворца. Книги были переполнены Этотутом, в нем в большей мере, чем где либо были изображения невиданных ландшафтов и сооружения всех эпох и вообще всего, что имелось в произведениях искусства. Сколько ратушей могло быть в Этотуте? Этотут несомненно должен был быть самым красивым, большим и сохранившимся древним городом.. Я спрашивал себя, почему я ни разу не спросил Моноклегильберта об Этотуте? По-видимому я думал, что если все это правда, если мир это территория, на которой все вещи можно найти самостоятельно, если можно разузнать где, в каком доме висит та или иная картина, если существуют приметы, на которые можно положиться, которые учат, запоминают и повторяют, тогда Этотут наверняка такое место, которое я сыщу сам. Этотут возможно находится в девственном лесу в центре Бразилии или в аналогичном месте, перед городскими воротами выставлена шеренга каменных львов, а может быть я встречу кого-либо, кто только что пришел из Этотута и расскажет мне о нем более подробно. Там есть ангелы, трубящие в рог, которые ездят взад вперед по берегу реки на святых вепрях, в Этотуте находится домик, в котором проводит отпуск Бог, там живет стопроцентный папа, по сравнению с ним римский просто ничтожество. И когда кончилось лето и каникулы, когда живая изгородь из лещины стала пропускать больше солнца, чем прежде, а солнце само стало меньше, белее и тоньше и исчезло в дожде, когда моя тетя, которая все-таки еще существовала в доме дяди Моноклегильберта в образе торопливой, толстой и неизменно приветливой домоправительницы неопределенного возраста, разжигала печку в библиотеке, и дядя, кашляя из-за дыма, раздраженно расхаживал вдоль рабочего стола, когда игры в теннис, чаепития и поливка травы в соседних садах стали реже, а однажды прекратились вообще, я уехал, оставил прочитанные вдоль и поперек книги, разоблаченные тайны и взял с собой город Этотут с намерением самостоятельно найти его.
Были ли у меня в самом деле такие мысли? Этого я уже не знаю. Я счел свои намерения невыгодными. Кто готов выполнить то, о чем он думал двадцать лет тому назад в возрасте, когда мысли скорее приключения, чем мысли. Возможно он лучше представлял себе пистолет, чем святого вепря, а кусок шварцвальдского пирожка наверняка лучше, чем розу ветров. Так как воспоминания обманывают, а старые времена излучают ложный блеск, он настроен на выдумки, и единственно на что он может положиться это на волшебную птицу фантазии. Сегодня не похоже на вчера. Это очень просто доказать. Кто-то уже не хочет идти рядом, не хочет больше здесь оставаться, медлителен и рассеян, не желает ни в чем участвовать, и тот, кто к такому ходу мыслей предрасположен, может уже сегодня скорбеть по прошлому. Оно строит за его спиной сомнительные нечистые козни, стремится урвать чуточку его времени, все время сзади с убийственной звенящей пустотой кружкой для сбора денег в пользу нищей вечности. Сегодня уже идет третий день, как я пишу это после возвращения из потерявшегося в беспросветном прошлом лета. Господин Фогелер, как мне кажется, продлил выходной день, так это выглядит, он проводит его в постели и читает австралийские детективы, он взбадривается, ему уже не нужно бриться, злоключения с содержимым книжного шкафа, коврами и нуждой в дождевой воде получили добавочный выходной день високосного года, а вымытые ковры дымятся и жарятся на полуденном солнце позади дома. Вчера вечером ко мне пришел в гости Р., мы пили в сумерках вино под каштанами трактира в Эгерте. Больше ничего, касающегося меня не произошло, и если я сегодня буду продолжать свой рассказ, то что же я напишу?
Город Этотут, метрополия по отношению ко всем вещам под солнцем, несокрушимый несгораемый шкаф мира - что еще мне написать об Этотуте?
Он превратился в развалины. Две недели я носился с ним и не смог нигде его найти, и он, огромный в конце концов был настолько переполнен недоказуемыми реалиями и воображаемыми соборами, вратами ада и дворцами трех четырежды святых королей а также такими названиями, как Донгпули и Серемоне, Албамба и Солиферно, что могло обозначать резиденции, бедные кварталы, луна-парк, горы, реки, все и ничего и наконец их стало слишком много, и они вылетели из головы, и я отправился к господину Носсбергу, бывшему вахмистру из Восточной Пруссии, беженцу и поднанимателю в старинном доме на Гумбольдтштрассе и спросил его, где как ОН думает находится Этотут, и что ОН об этом знает. Господин Носсберг ничего не знал, хотя приехал из места, которое было вроде бы заграницей. Он снял очки, потом снова надел, но умнее от этого не стал, и, когда я в подтверждение моей большей чем его осведомленности положил перед ним заныканный альбом и ткнул пальцем в трижды подчеркнутый, трижды иллюстрированный Этотут, он снял очки и объяснил видимо на диалекте: милый юноша, ты парень начитанный! Но Этотут это просто волосок, засевший в твоей голове. И добавил: ничего такого нет, вот так-то. Каждый, кого ты спросишь, скажет тебе тоже самое. Все это не больше, чем словечко, которое ты, мой дорогой, неправильно произносишь, Если ты произнесешь его правильно, то получится "это тут", ты можешь также сказать Этотам или: "на том месте". Все равно, как слово "мертво". Если ты говоришь все мёртво, значит все крепко, если - мертво, значит все умерло. Ты толком в этом не разбираешься, и я тоже, хотя должен был бы знать, и если бы у меня был словарь, то наверняка бы знал. И твой Этотут вовсе не в Бразилии, он всего лишь картинка, под которой стоит "это тут", картинка под которой возможно стояли Мюнстер, Вестфалия или Сиена. Примерно так объяснил мне господин Носсберг на диалекте с паузами, неоднократно снимая и надевая очки, и это был конец моего города Этотут. Был ли я как и он вычеркнут и уничтожен? Что делать с городом, которого больше нет, потому что кто-то может это доказать. Что делать тому, кому приходится жить, с состоянием, которое другой пустил на ветер?
Один ложится навзничь и говорит: я больше не встану, радости жизни не для меня, потому что для меня это было главным.
Второй говорит: я пошел, в конце концов какое мне дело до утраты.
Третий говорит: что пропало, то пропало, такая философия меня устраивает.
Что сказал я? Я еще был слишком мал, чтобы что-нибудь сказать, все время взрослел и взрослел, но не сказал ни слова. Лишь теперь, когда листва, как чешуя дракона покрывает балкон, когда господин Фогелер спит, а почтальонша стучит по ящику для писем, в сияющем конце сентября года, которому пусть никогда не будет конца, я говорю: я все еще ищу Этотут
Ищу с того самого дня неустанно всю жизнь этот город, развеянный ветром по всему миру, существующий, выдуманный, сгинувший, бессмертный, несуществующий и никогда не существовавший! Поцелуи и блошиные укусы, беспросветное лето, стихи и прописные истины, химеры и смерти, ангел, трубящий в рог, ковры и пивные, как в центре города у городской железной дороги в Вильмерсдорфе, красотки Магелоны и повсюду то невидимое, что шуршит и гремит в музыкальных косточках и заставляет их звучать и болеть длительное время , мощно и непрерывно. У всего этого есть свое место в городе Этотуте, который я обосновал в своей голове, большом, невидимом, прекрасном, в который я вселился, как король, который я соорудил из всего, что существует на самом деле, он предоставляет мне свободу действий, мне создателю моего прошлого, демиургу моей мечты, мне опьяненному собственной милостью, охотничьей собаке и попрошайке.
Такая вот история. Кажется на этом она кончилась, будем надеяться, что она соответствует действительности. Возможно все это безосновательная выдумка, у которой нет ни начала, ни конца. Возможно мой дядя Моноклегильберт это кто-то другой, кто носил партийный значок, сидел в тюряге, а на сегодняшний день торгует мелочевкой в Цербсте, а то и какой-ни будь деспот или простофиля; и я сам не сижу и не пишу там, где утверждаю, а нахожусь на Rue Pot de Fer в Париже и стараюсь уговорить обитателей гранд отеля Charos подольше пожить в нем? Как бы там ни было я не плачу, прошу чтобы мне выставили за все счет, за номер, поцелуи, укусы блох и стихи, может быть потому что знаю, что за все это и многое другое будет заплачено? С чего бы это? Возможно однако, что я за все заплачу наличными немедленно и сполна, но чем? Беспросветное лето, мое потерянное время! Я путешествовал и бродяжничал, вернулся с головой и чемоданом полными черепков, золы и сверкающих обломков моего королевства Этотут, веселый, с звучащими музыкальными косточками. Время позади меня захлопнулось, от воспоминаний помрачнело солнце, черная лазурь, все уже позади. Я слышу, что господин Фогелер уже встал на ноги и поехал на велосипеде в Базель в кино. Прошедшей ночью он как обычно собеседовал с собакой из противоположного дома. Лай изголодавшейся собаки, полный ненависти, режущий прохожих, словно лезвие лунного света, и ответный лай соседнего пса, превратились в зверский скулеж, выгнавший господина Фогелера из под семи одеял. Он перешел улицу в купальном халате, встал перед собакой, шепотом успокоил ее и швырнул кусок колбасы, который пес подхватил с земли и проглотил, Во второй кусок побольше он всунул снотворные таблетки - это он уже не раз делал, это было изобретение его бессонницы - проверил удерживает ли колбасный жир таблетки, бросил кусок собаке в пасть и вернулся в свою кровать, чтобы поспать. Через час собака успокоилась, теперь она два дня и две ночи проведет в своей конуре, спокойная, уставшая, без желания лаять. Так это происходит, кажется, что так может продолжаться, кажется так будет и впредь. Соответственно я дописал строчки, кто знает зачем и для кого. Солнце бабьего лета густеет за холмом, я побуду здесь немного, когда рассказ закончен, даже словечко прибавлять к нему не надо.
Ворона
Летом я исходил вдоль и поперек глухие леса, которым не было конца. Как-то по утру я наткнулся в подлеске на мужика в рваном кафтане и заляпанных сапогах; он орал и свистел сквозь пальцы ( из-за этого я свернул в его сторону). И выкрикивал разные имена в бескрайнем лесу, наполненном невнятным говором, бормотаньем токующих птиц, потрескиваньем и внезапной тишиной. Когда я подошел к нему ближе, он кивком подозвал меня и сказал, что ищет тигра.
В этих лесах не было ни крупных зверей, ни хищников, но я не стал докучать ему вопросами, любопытство терзало меня, да и времени тоже хватало, я назвался и помог мужику искать тигра. Я исходил из конца в конец кустарник и высокую колкую траву, выкрикивая по сторонам имена тигра при полном отсутствии ветра, и слышал, как мужик вдали от меня пробирался сквозь чащу, орал и свистел, и, когда после длительных безуспешных поисков я встретил его снова, он сказал:
- Теперь нам надо искать медведя, я видел на лесном пригорке медведя, значит тигр превратился в медведя и никакого тигра больше нет.
И мы снова отправились в леса, каждый пошел своей дорогой, выкрикивая в полумраке самые разные имена, и я слышал топот и хруст, треск сучьев, тяжелые шаги по земле и камням вблизи и вдали, И когда я снова встретил мужика в лесной чащобе, он сказал:
- Я видел белого слона, который шел сквозь заросли, никакого медведя больше нет.
И мы разделились, шли, продираясь сквозь бескрайние холодные леса, кричали в сумерках разные имена, искали слона и не нашли его. И через несколько часов мужик сказал:
- Теперь нам надо искать волка.
И мы искали волка, а в обед я обнаружил обессилившего мужика, он сидел на пне и сказал:
--
Я видел, как волк совсем рядом со мной превратился в черного лиса, теперь мы должны искать его.
Мы тыкали ветками и палками в ямы в песке и в корневища деревьев, в непроходимые заросли и островки среди трясины, я влез на дерево, посмотрел поверх лесных далей, поразглядывал просветы на небе, слез, прополз по мху через заросли папоротников, но не нашел никакого лиса.
--
Что мне делать с лисом, если я найду его? - спросил я мужика.
--
Позови меня, - ответил он, - и крепко держи, пока я не приду.
Итак, я снова пошел бродить по лесам, очень устал и встретил в подлеске ворону, которая была величиной с человека, она стояла неподвижно, я пошел медленнее и спросил:
--
Это та самая ворона, которую здесь ищут?
Ворона кивнула и хромая подошла ко мне.
--
Мужик уже знает, что ты ворона? - спросил я, - он уже видел тебя?
--
Нет, - сказала ворона, - он еще ищет черного лиса.
Ворона выглядела очень уставшей.
--
Я помогаю ему искать, - сказал я, - ты наверное это знаешь или нет?
--
Знаю, - сказала ворона, - ты пробежал мимо меня, когда я пряталась за кучей камней.
--
Тебе ничего не стоило растерзать меня, - сказал я.
--
Да, - сказала ворона, - что верно, то верно, но чего ради? Теперь я могла бы тебя заклевать, если бы ты меня не предупредил и стал бы тыкать палкой в клюв или еще куда-нибудь, но зачем мне это.
--
Я толком не знал, что мне делать с вороной.
Я сказал:
--
Если хочешь, я не скажу мужику, что встретил тебя, и ты теперь ворона. Можешь здесь оставаться, я уведу мужика подальше от тебя. Вообще-то я ничего не знаю о том, что здесь происходит. Можешь передохнуть, но будь начеку. Я вернусь.
Ворона переступила с ноги на ногу.
--
Что сделает мужик с тобой, если найдет, - спросил я, - чего он хочет?
--
Наверное посадить на цепь или в чулан, - ответила ворона. - Точно не знаю. Он может убить меня и сожрать, все зависит от того, что придет ему в голову, когда он меня найдет и увидит ворону.
--
У него есть права на тебя, - спросил я, - он, что, построил тебе удобную клетку и кормил, когда ты была тигром?
--
Он уже охотился на меня до того, как я была тигром, - сказала ворона, - он великий охотник.
Я спросил:
--
Ты собираешься снова перевоплотиться?
Она ответила:
--
Я могу это сделать еще раз. Один единственный раз.
--
Хорошо, - сказал я. - Я не стану мужику мешать искать черного лиса и впредь.
И я пошел в леса, встретил мужика, охрипшего от воплей и уставшего, и мы условились продолжать поиски лиса.
--
Я охотился на тигра и всех зверей до него, - заявил мужик. Я охотился на медведей и слонов, теперь я охочусь на черного лиса. Я - охотник, этим я живу, мне нужны звери, я хочу владеть ими. И пусть даже попугаи на башнях Пекина, я буду охотиться на них.
--
Зачем они тебе? - спросил я.
--
Зачем они мне? Не все ли равно, - нетерпеливо вскричал мужик, я должен их иметь, я хочу владеть ими; а теперь иди и ищи черного лиса!
Мы разошлись, и пока охотник орал в лесах, я побежал к вороне. Теперь мне самому больше всего на свете хотелось иметь ворону.
Она стояла на старом месте.
--
Хочешь пойти со мной, - спросил я, - ты мне нравишься, на тебя больше не будут охотиться.
Ворона посмотрела на меня и кивнула большой головой. И мы пошли, сонная, покачивающаяся на ногах ворона рядом со мной, искать выход из леса, нашли его поздно вечером, когда в сумерках в лесу уже ничего не было видно, и выбрались на равнину.
--
Охотник не уйдет из леса, - сказал я, - здесь ты можешь отдохнуть.
Ворона легла в траву, я положил голову ей под крыло, всю ночь мы проспали вблизи лесов, откуда доносились крики и рычание, а утром встали и вместе пошли прочь.
Стоял жаркий день, яркое солнце освещало равнину. В самом начале равнины леса исчезли. Они были невысокие и серые. Вокруг нас расстилалась редкая трава, которую шевелил ветер. Мы шли равниной уже несколько часов, и я спросил ворону, не могла бы она взлететь и посмотреть, где мы находимся.
--
Я не умею летать, - сказала ворона.
Я попросил ворону хотя бы попробовать. Она шевелила и хлопала крыльями, подпрыгивала, с трудом поворачивалась, подбирала лапы, полоскала крыльями по земле, поднимая пыль, но смогла лишь несколько раз почти на месте неумело, примерно на метр подпрыгнуть.
Ворона хрипела, глаза у нее стали дикими.
--
Да, ты и впрямь не умеешь летать, - сказал я. - Ничего не
поделаешь.
И мы пошли по жаре дальше. Через несколько часов мы пришли в деревню, Там росли деревья, в тени которых мы отдохнули. Мы вымылись у поилки для скота. Напившись, ворона прыгнула в воду, хлопала крыльями, встряхивалась, брызгалась, втягивала воду в клюв большими громкими глотками. Собралось много людей в дверях домов и вокруг ручья, они показывали пальцами на ворону, смеялись и безбоязненно окружили нас, но ворона этого либо не заметила, либо не обратила внимания. Я объяснил людям, что веду зверя в городской цирк. Сказал, что надеюсь прилично заработать. Вскоре мы ушли из деревни, люди послушно оставили ворону в покое, и я извинился перед ней.
--
Ворона, - сказал я, - я должен был хоть что-то объяснить людям.
--
Я поняла, - сказала ворона.
Казалось она была не слишком возмущена.
И мы пошли дальше по равнине, перешли через пригорок, наступила вторая половина дня.
--
Я хочу тебе кое-что предложить, - сказал я, - ты говорила, что можешь еще раз перевоплотиться.
--
Да, - сказала ворона, - почему ты спросил я?
--
Кем ты можешь стать, - продолжил я, - это будет очень бросаться в глаза?
--
Тебе необходимо это знать? - спросила ворона.
--
Видишь ли ворона, - сказал я, - у нас впереди много деревень и даже город. Мы увидим много людей, тысячу и больше за один день, понимаешь. Было бы проще перевоплотиться тебе еще раз, ели ты при этом не будешь бросаться так в глаза.
--
Почему, - спросила она, - я ворона, любой может показаться кому угодно рядом с вороной.
--
Конечно, - сказал я, - но ты хоть раз видела настоящую ворону?
--
Нет, - ответила ворона, - о воронах я почти ничего не знаю. О том, что я ворона и меня зовут вороной, я впервые узнала от тебя.
--
Вот видишь, - сказал я, - об этом и речь. Настоящие вороны маленькие, раз в тридцать, а то и в сорок ты больше обыкновенной вороны. И ты единственная в мире такая высокая ворона. Поэтому, если мы будем долго находиться среди людей, они будут косо смотреть на тебя. Была бы ты собакой, никто не обратил бы на тебя внимания, потому что есть сотни разных собак, очень большие, очень маленькие. Но есть только одна порода ворон, это знает каждый.
Ворона долго шла рядом со мной и размышляла. Потом она сказала:
--
Я не понимаю тебя. Я хочу сохранить мою последнюю возможность, понимаешь, потому что она последняя. Раньше я перевоплощалась быстро, не задумываясь, но теперь должна как следует поразмыслить прежде чем на что-либо решиться. Это во-первых. Во-вторых: почему я не должна остаться вороной, такой, какая я есть? Мне нравиться быть вороной так же, как нравилось быть, например, слоном, но после слона я неохотно была волком. Мне лучше бы остаться вороной и в городах, через которые нам по твоим словам придется проходить.
--
Тебя возможно снова будут преследовать, - сказал я.
--
Об этом я не подумала, - сказала ворона.
--
Хорошо бы подумать, - сказал я.
Мы переночевали в хижине вблизи реки, ночью пошел дождь, который тихо барабанил по железной крыше. Утром ворона сказала:
--
Ты должен меня правильно понять, я горжусь тем, что я ворона, я хочу остаться вороной, даже, если мы придем в город, в котором о таких больших воронах не знают. Я остаюсь вороной.
--
Хорошо, - сказал я, - оставайся вороной. Если бы я смог, я бы вынудил тебя перевоплотиться, но я не могу этого сделать... И твоя гордость радует меня.
Два дня мы шли по траве, равниной, вниз по течению реки.
Потом мы пришли в город, стояла ранняя осень, ночью похолодало. Я вел ворону через площади и большие улицы. Она еще никогда не была в большом городе, но казалась не очень обескураженной, а наоборот шла рядом, поглядывая по сторонам спокойными светлыми глазами. В первый же день вечером в нас бросали камни; ворона вздрагивала. Вскоре нас окружило много людей, нам пришлось идти по улицам все быстрее и быстрее. Через некоторое время меня остановили.
--
Я не знаю города, ворона, - сказал я, когда люди подошли ближе, - не знаю, где бы ты могла спрятаться.
--
Ворона молчала, нервничала и старалась держаться ко мне поближе.
--
Перевоплотись же, - сказал я, когда люди отогнали меня, - перевоплотись, скорей!
--
Нет сказала ворона.
Я увидел, что она дрожит. Кончики ее крыльев вздрагивали. Она попробовала помахать крыльями. Камни летели в нее. Клюв был широко открыт.
--
Перевоплощайся, - кричал я, - скорей, перевоплощайся!
Но ворона, тяжело подпрыгивая, бежала по улице, люди отскакивали от нее как можно дальше. За вороной бежало все больше и больше людей, камни то и дело падали на нее, она качалась и спотыкалась под ударами.
Тогда ворона посмотрела на меня. Она искала меня маленькими дикими беспомощными глазами, пока не нашла в толпе. Потом она перевоплотилась. Это происходило медленно, она мучительно потягивалась, черные вороньи перья летели над скопищем людей, которые в ужасе отшатнулись и сбились в кучу. Ворона перевоплощалась беззвучно, сжималась и вытягивалась и наконец справилась. Огромная черная слепая кошка с пустыми мокрыми глазницами и всклокоченной шерстью, в которой висели вороньи перья, одиноко стояла напротив толпы. Ворона отрывисто громко и хрипло шипела, не двигалась с места, только слегка перебирала лапами.
Теперь я понял ворону лучше. Люди принялись швырять камни в кошку. Швырять и швырять. Кошка шипела и вертелась вокруг себя на одном месте, пока не упала. Камни и вороньи перья летели во все стороны. Меня уже давно оставили в покое. И я побежал прочь сквозь чужой город.
Время
1
Почему улитки медленно ползают? Наверняка им не по себе. Очень может быть, что эти существа любимчики времени. Вероятно часы и минуты так и рвутся к улиткам, чтобы улитки их прожили, а они прикарманивают предложенное им время и проживать его не собираются. Известно, что время готово на все, только бы его не транжирили по пустякам, на книги или, скажем, на патриотические песни. Но оно упорно лезет вперед, когда изыскивают день или год для жизни человека. Винить в этом время нельзя, но что за этим кроется?
2
Стоит только выпустить сколько-нибудь секунд в пространство, они незамедлительно начнут высматривать друг друга, чтобы объединиться. Они, таков уж их характер, неизвестно почему на что-то надеясь, создадут отряд из минут и выступят в поход против пространства, в котором нет времени, отважный дозор, жаждущий найти кого-то, кто присоединит их к своему личному времени: уличного мальчишку, ураган или птицу, собравшуюся перелететь море.
Но ничем хорошим это может и не кончиться. Пространство того и гляди окажется пустым и, несмотря на настоятельные крики о помощи, не найдется никого нуждающегося во времени, в конце концов терпение у пространства лопнет, оно раздробит отряд и швырнет осколки, они все еще на что-то надеются, на какое-нибудь созвездие из тех, что могут себе позволить тысячелетия висеть у всех на глазах. Созвездие лениво встряхивается, когда пыль времени падает на его поверхность. Равнодушно присваивает возмущенные секунды и продолжает спать, как ни в чем не бывало.
3
Есть минуты и секунды, склонные исполнять свои обязанности спустя рукава. Только не торопиться! Они прогуливают, лодырничают и не желают сдвинуться с места. Они хотели бы осмотреться перед наступлением новой эры в истории земли, которая сулит им либо блага, либо неприятности. Они хотели бы разобраться в этом сами, для этого им необходимо остановиться.
Как только они перестают равномерно двигаться вперед, их тотчас толкают в спину дружины минут и секунд и тут уж им самое время примкнуть к свои предшественникам, потому что они не имеют права ни с того, ни с сего замереть на месте или выйти из строя. Не их ума дело судить о том, что хорошо, а что плохо.
Вперед в будущее - закон один для всех.
4
Стаи птиц могут бродяжничать сквозь все эпохи и территории времени. Время вокруг них изменяется: здесь и время облаков, и морей, и островов, неожиданно они попадают во время лесов, в осеннее время рек, время больших городов чередуется вокруг них с собственным напряженным временем перелета стаи, которая от непрестанного изменения времени никак не придет в себя.
Их полная противоположность - дома, которые еще никогда не меняли своего времени. Двери в домах иногда открываются, тогда можно увидеть время мебели, шкафы, полные времени ночных колпаков, и личное время, пахнущее учебниками и сигарным дымом. Комнаты и коридоры смотрят наружу во времена садов или задних дворов, потемневшие обои смотрят на время горных хребтов на горизонте или куда-то, где время живет в кораблях и уличных перекрестках.
Время от времени в дом приходят гости. За их одежду, лица держится время бузины, рыбалки, росное время между урожаем яблок и кострами картофельной ботвы, время снежных хлопьев. Отчужденно смотрят друг на друга встречные времена, изумленно шевелится пыль обоев, подавленных таким изобилием разнообразных времен, о которых они до сих пор ничего не ведали.
5
На заводе-изготовителе времени царит образцовый порядок. Скукотища! Заказы, продукция и поставки ничем не отличаются друг от друга: контейнеры столетий, пакеты месяцев, коробочки часов, получасовые письма. Недавно создан специальный отдел для часов смерти. Есть и индивидуальные покупатели, но их заказы часов и минут прибыли не приносят. На заводе то и дело объявляется тревога. Столетию не хватает нескольких секунд, ревут динамики, кто стащил, какой ученик-придурок забыл их упаковать. Начинается паника, потому что пропавшее время должно быть как можно быстрее прожито. Энергичные поиски, всевозможные мнения, предложения, извинения. Встревоженные ангелы то появляются, то исчезают. Никто не в состоянии добыть недостающее время. Чтобы замять катастрофу, затевают землетрясение, из за чего ломаются часы, или сотрясение воздуха, которое раскачивает солнце.
6
Несмотря на нехватку часов и минут все еще есть семьи, чье время проживают слуги. Поэтому их собаки убегают из дома, а шоферы незаметно обогащаются. Слуги, которым по сто лет, выстарившиеся животные. Может случиться, что члены семьи, собираясь вечером куда-либо, обнаруживают, как опрометчиво было отпустить черной кухарке так много минут, из-за чего с имеющимся в настоящей момент запасом времени можно чего доброго не дожить до конца спектакля. Поэтому они берут время взаймы у детей и прислуги, а те должны немедленно отправиться спать, если не хотят свалиться прямо на лестнице.
7
Если какое-нибудь существо умрет досрочно, предназначенные ему дни и недели должны выстроиться в очередь и ждать, пока они кому-то понадобятся. Стоя в очереди, они придумывают всякие варианты, задние возмущаются, что случилось, почему очередь не двигается, и зал ожидания гудит недовольными голосами. Проходят месяцы, иногда даже годы, редко столетия, это было бы невероятным событием, и ряды времен обходят важные начальники и генералы-специалисты и тогда можно услышать: еще немного, и мы найдем вам
применение. Объединим и отправим для дальнейшего использования, как толь получим точную информацию. Собравшееся время облегченно вздыхает.
Чуть позже их перестраивают и отправляют. Они счастливы, у них появится потребитель. Потом их отдают какому-нибудь старому крестьянину или сумасшедшему любителю вырезать из бумаги картинки, который пользуется всеобщей любовью.
8
Некоторым минутам не повезло. Их передали умирающему. Известно, что он использует только сотни минут из полученных тысяч. Каждая минута тайком высчитывает дойдет ли до нее очередь, и те, которым надеяться не на что, не без зависти бесшумно дают тягу. Опять без работы! Они цепляются за другие, такие же отчаявшиеся частички времени и создают группы, пролетариат, который рад радешенек спутать временной порядок. Они незаметно проникают в кладовые времени и садятся среди себе подобных. При создании нового хронологического порядка времени получается избыток минут. Тогда их пересчитывают раз, другой, третий. Найти ошибку невозможно, потому что все непрожитые минуты похожи друг на друга. В конце концов, хоть они и сопротивляются, их отправляют назад в лагерь.
9
Никаких каникул для минут и секунд. Они обязались непрерывно
стоять в необозримых очередях времени, находиться в постоянной готовности. Они часто раскаиваются. Спрашивают себя, как это выглядит снаружи, со стороны вселенной или чего-то, о чем идет речь. Если бы частичкам времени было бы не так трудно выжить в одиночку, они бы никогда не поступили на работу в службу времени.
Они также не имеют права послать заместителя. Нет, они должны присуствовать лично и, когда мгновение жизни наступает и проходит, они обязаны заявить , их братской могиле о своей принадлежности к прошлому, о котором у них лишь смутное представление.
Лишь тогда, когда им удается залезть в корпус сломанных часов, они чувствуют себя в безопасности, каникулы им обеспечены. Здесь можно не торопиться, лодырничать и поговорить с себе подобными о том, что зовется будущим. Здесь можно дождаться рождения человека, с которым стоит совместно прожить жизнь. Здесь можно надеяться и ждать, и рассказывать историю о часовщике, который потерял свой инструмент.