Аннотация: Специально на конкурс Страничка Геннадия Горбунова: http://samlib.ru/g/gorbunow_g_a/
РЫЖИЙ КИРПИЧИК
Я привалился к стволу ели, выросшей в нескольких шагах от берега
болота пизанской башней, и, сжимая "Зауэр", высматривал в сумеречном
небе добычу. Но все реже слышался звук от крыльев, рассекающих сырой
воздух. Вечерний лёт уток заканчивался. Лайма улеглась рядом, выбрав
местечко посуше, свернулась клубком, уткнула нос в рыжую шерсть.
Передо мной тянулась гуща непроницаемых камышовых зарослей. На
маленьких островках, разбросанных по болоту то тут, то там, торчали
хилые березки и чахлые елочки, похожие на неясные тени. Всё в
окрестности было лишено четких контуров, сливаясь в нечто
неопределенное.
Пара мелких чирков с зелеными зеркальцами на крыльях - вот и вся
добыча в этот осенний вечер. "На этот раз не густо, - подумал я. - А
ведь прекрасное место для утиной охоты. И местные сюда с весны не
ходят... Наверно, пора назад. Что тут делать, в одиночестве?"
Обыкновенно деревенские жители составляли мне компанию, но вчера
все наотрез отказались идти к Собачьему болоту. Пояснили, что завелась
чертовщина. Весной отправились сюда на машинах, которые оставили на
краю леса - не подъехать ближе. Разошлись по болоту, каждый на давно
облюбованный номер, и стали дожидаться вечернего лёта уток. Вот и тяга
началась. Да только пострелять, толком не успели. Смотрят Семён,
забравшийся в болото дальше всех от края, выбрался из укрытия и бредёт
назад, к лесу. По пути ружье сорвал с плеча, воткнул стволом в кочку,
затем патронташ снял, отбросил в сторону. От одежды принялся
освобождаться! Прямо под ноги, в болотную жижу полетели плащ, куртка,
кепка... Вышел на берег, как-то коряво ссутулился и поковылял к
машинам... Встал возле своей, наклонился, упёрся лбом в капот, руки
назад вытянул и замер. Мужики видят такое дело, со своих мест
поднялись, подошли к нему, спрашивают: "Что случилось? Водки, что ль,
нажрался?" А Семен молчит. Мужики смотрят на него - лицо бледное, как
у покойника, и судорогой дёргается. И еще оно какое-то странное, будто
не его. Ну, совсем другой человек. Семён-то весельчак по жизни, а тут
одновременно и страшен, и жалок. Разговорить его не смогли. Усадили на
заднее сиденье автомобиля и оставили в покое. Вернулись к болоту -
собрать ружье, патроны и одежду разбросанные Семеном по кочкам, да и
свои припасы, что на номерах остались забрать решили. Не до охоты.
Может, у Семёна что с сердцем? Может надо в больничку везти...
Возвращаются обратно - ни Семена, ни машины. Главное, никто не слышал,
чтоб он автомобиль заводил!
Лайма приподнялась, сладко потянулась и вновь скрутилась клубком.
"Ну, и долго мы тут лежать будем? Не май месяц...Я бы еще поняла,
если бы костерок, шашлычок, косточки хрустящие, разговоры всякие
разные... Да и не нравится мне это болото...Спрашивается, какой дурак
назвал его "Собачьим"? Собачье, значит, должно быть тёплым и
ласковым."
Набились во вторую машину, а Устиньи не видно. Она любила иногда
пострелять, и в тот раз с ними тоже отправилась. "Жена его и увезла",
- рассудили мужики. Точно: приезжают в деревню, смотрят, а возле
Семенова дома его УАЗик стоит. Даже во двор не загнал. Заходят...
Сидят Семен и Устинья рядышком на лавке. Оба замерли, взгляд
отрешенный. Таращатся не мигая, и будто не видят перед собой никого.
Налили стакан "божьей слезы", влили Семёну в рот, он вроде чуть в себя
пришел, принялся рассказывать, что случилось.
"Только устроился на островке, вдруг... Вот не вру! Прямо передо
мной из болотной жижи кто-то вылезает. Сначала бугром, а потом как
фигура. По пояс. Бондаренко покойного из Сычёвки помните? Так еще
здоровей, раза в два. Но, не человек, а как бы человеческое. Я сначала
вообще подумал - "Йети у нас объявился". Хотел пальнуть, да что дробь?
Только разозлит... А фигура - словно из тумана сварена. Растёт, растёт
и светится. И уже и живого в ней не остаётся. Как трактор становится.
Ну, может, как робот какой. Неодушевленный, неживой или же живой, как
поймешь? То ли эта штука безвредна, то ли опасна. И такой жуткий страх
на меня навалился, какого в жизни еще не испытывал. Даже в детстве,
когда в лесу медведя встретил, такого не было. Да знаете, мужики, я не
робкого десятка. А тут будто слышу: "Прочь! Прочь!!! И не
возвращайся". А дальше ничего не помню. Очнулся в машине. Никого рядом
нет. Вдруг Тинка кричит. Я выскакиваю, а она вся бледная стоит,
глазами хлопает и с перекошенным лицом. Вот так вот... Взял ее за
руку, к машине подвел. "Что с тобой?",- спрашиваю. А она будто в тихом
помешательстве находится, губы медленно размыкает и бессмысленно
бормочет. Потом разобрал слова: "Из болота приведение вышло". И
описывает привидение таким же, как я сам только что видел на островке.
А дальше - опять не помню. Налейте еще самогонки!"
"Не поняла... Что это? Кто-то тут есть? Надо бы вскочить, гавкнуть для
порядка... Но, что-то мне лениво. Да и не пахнет вроде никем. Что лаять
попусту? Чай, не девочка... Холодно, однако. Будто дверь в избу открыли.
А ветра, кажется, нет. Ладно, Охотник вон, стоит себе, что я, умнее
его что ли?"
Посмеялся я над той историей, разыграть решили. Но когда чуть не
слово в слово пересказал другой, третий, пришел к выводу, что перепили
мужики на охоте. Но только с Устиньей Ивановной непонятка, та в рот
спиртное никогда не брала, а подтверждала слова сельчан. Если б шутки
шутили, то хоть у одного да в глазах бы весёлая искорка да зажглась. А
тут ведь на полном серьёзе отговаривать стали, мол, не ходи на
Собачье болото. Не увидел я в их повести даже кочерыжки смысла.
Стреляного воробья не проведешь сказками. Один пошел на болото. Взял
у Серёги Конопатого Лайму, чтоб уток притаскивала. Он долго сомневался-
давать ли мне собаку, но уступил. Только как-то отрешенно рукой
махнул, да сказал: "Хрен с тобой. Она всё равно уже старая..." К чему
это он?
"Эх, а дома, наверно, плошку вчерашних щей налили. Охотник Серёге
бутылку принесёт. Под неё Хозяйка борщ сварит... А вчерашние мне
достанутся. А я тут мёрзни... А щи стынут, наверно... Ну, Охотничек,-
чего застыл?"
Темнота загустела так, что мушку ружья совсем не видно. По болоту
расползался туман, дышащий сыростью и еще чем-то мрачным. Показалось,
что кто-то стоит за спиной. Выглянул из-за ели, посмотрел - никого.
Перевёл взгляд на болото. И вновь почудилось, будто кто-то рядом.
Снова глянул - никого. Лишь одна чертовщинка: молодая березка, что
недалече росла, чуть ли ни к самой земле припала. А ветра нет. Странно
это. От зрелища полегшего деревца и рассказа местных стало как-то не
по себе, тревожно. Я будто закостенел в этой туманности, посреди
заварившейся ночи. Начала бить дрожь, испарина покрыла лоб.
Вокруг продолжило твориться нечто неладное. Наконец-то увидел то,
что раньше только ощущал: вначале движение сзади, за елью, а вслед за
этим разглядел светящееся пятно. Оно разливалось светом особенным,-
который мне даже не с чем сравнить и выглядело неопределенной формы.
Затем странный свет трансформировался в существо, напоминающего силуэт
высокого человека, не меньше двух метров. Этот человек был
бестелесный, какой-то аморфный. Глаза вначале слегка тлели, а затем
вспыхнули ослепительно ярко. Крепкая нить протянулась между нами
мгновенно и сцепила зрачки намертво.
"Ну, вот, наконец-то зашевелился, охотничек... Наверно, дошло, что
домой пора... И я пойду. Оп-с! А чего это лапы не слушаются? И голову
от земли оторвать не могу. Сейчас зарычу... Н-да.. Однако. И даже не
рычится. Похоже, как позапрошлой зимой, когда чуть не замёрзла. Тогда
тоже не хотелось шевелиться. А сейчас - хочется, но не могу. Не, так
не годится... Мы, собаки, существа волевые! Еще одна попытка...""
Один конец этой нити терялся в бешеном огне глазниц неведомого-
существа, другой проникал прямиком в мою голову, внушая: все суета,
все пустота, ничто не стоит жизни, даже сама жизнь. Бесплотная нить
парализовала, сжигала разум. Я потерял ощущение реальности и
находился, будто в замедленном сне.
В этом сне я проживал множество жизней. Видел себя со стороны
идущим по мосту между двумя безднами, бытием и небытием. Летал белкой
между ветвей, спасаясь от хищника. Влезал в шкуры животных, мужчин,
женщин и детей, страдающих, каждый по-своему. Скакал на лошадях, брал
в руки копье, протыкал им врага и слышал его истошный предсмертный
крик. Хватал руками воздух, корчился от страха, давился своими
воплями, стонал, царапал землю и лицо. Переживал горячность любви и
отчаянность расставания. В блаженстве курил трубку с опием и созерцал
танец юных гейш в веселых домах. Видел огни костров и пламя,
пожирающее книги. Я познавал таинство рождения и смерти. Ударял
ручками и ножками мать изнутри, слышал ее крик от счастья, от
освобождения, видел себя карапузом, скулящим соплями и слезами, юношей
и стариком, морщинистым, как печеное яблоко. Временами я желал вещей
несовместимых - хотелось жить и в то же время умереть. Но нелегко было
жить, и еще труднее умирать. Возвращался в свое тело и пытался
бороться за остаток памяти. Цеплялся за образ дорогих людей. Все было
тщетно. Меня продолжало неодолимо затягивать в темноту, глубину омута.
Стало нестерпимо больно вдыхать в легкие земной воздух. Вдруг
что-то с силой ударило в грудь. Боль развернулась пружиной и
безжалостно разорвала нутро на жаркие клочки. Повис тихий последний
вздох. Жизнь, окольцованная смертью, потеряла смысл, и я сдался...
Стало легко. Шагнул в счастливом озарении к ослепительно чистому и
яркому свету. Превратился в частицу, уносимую ветром Вселенной.
"Я бы так и не встала... Но тут меня прикладом ка-а-а-ак по боку -
раз! Я от удара чуть покачнулась, подхватила движение и,
перевернувшись, вскочила таки на лапы. Нет, нормально? Прикладом - по
боку! Где он тут? Ах... Лежит. Ружьё в мою сторону упало, и прикладом
по боку! А он, значит, в другую сторону завалился. Молодец, да? А если
бы наоборот упали? Придавил бы меня к котам драным, и всё. Молодец,
правильную сторону выбрал! А что-то он притих?"
Я очнулся в тот момент, когда Лайма перестала лизать мне лицо и
отошла в сторону. Наверно, поняла, что я уже ожил...Вновь сожмурил
глаза и опять их открыл. В голове шумело. Бытие и небытие
перемешалось. С трудом подтянул руку к глазам, сфокусировал взгляд на
циферблате. Движущаяся секундная стрелка слегка освободила внутреннее-
брожение души. Часовая и минутная многозначительно указывали на цифру
одиннадцать. Боже, я же мог замёрзнуть... Да и так, бронхит обеспечен.
Нащупал "Зауэр", используя оружие как костыль поднялся и, прошептав:
- Пойдём, Лайма, умница моя, - двинулся прочь от болота, освещая
путь фонарем.
Страшная картинка окончательно покинула только после того, как чуть
расходился и ожесточенно, до боли в шейных позвонках, повертел
головой, размял руками грудь.
Что? Что? Что? Может этой ночью я посвящен в Тайну далеких времен
или в то, что меня ожидает? Что было, есть и будет. Сон записал мою
жизнь? Жизнь человечества? Ощутил течение времени и познал массу
любопытных вещей. Понял, что срок жизни таинственен и не подлежит
никакому расчету. Со временем нельзя договориться.
Помнил до удара в грудь, да. А что после? Я с кем-то разговаривал.
О чем? С кем? Забыл. Хотя... Он говорил про кирпичи. Что человек
состоит из кирпичей разной прочности: предыдущих жизней. Оттого, как
прожил, зависит та прочность. И потому - крепок или слаб сам
человек-храм. Но и люди, тоже кирпичи. И приходит время, когда из
людей, из их душ, надо строить Храм небесный.
А потом появилась девушка. Рыжая. С красивым лицом и раскосыми
карими глазами. Она принялась меня целовать в лоб, губы, щеки и
говорила, что ему еще рано, и что она придёт вместо меня. Моя мама -
молодая, как на фотографии в отцовском "дембельском" альбоме. Каждую годовщину их свадьбы я достаю его и грущу, вспоминая родителей.
Что за наркотик газит из этого собачьего болота? Надышался... Если
бы не Лайма... Надо ей перед отъездом колбаски купить. Нет, колбасу
Серега на закуску пустит. "Чаппи" я ей оставлю. Пакетов пять.
Лайма нежилась возле печки от которой исходило тепло и рассуждала:
"Жаль, уехал Охотник. Что поделать, все когда-то уезжаем. А вот ни от
Хозяйки, ни от Серёги такой вкуснятины не дождёшься, нет. Ох, вкусно.
И хрустят так прикольно. Пить только потом хочется, но этого добра у
нас много. Нажралась - от пуза! Теперь и умереть можно спокойно..."