Шри Ауробиндо : другие произведения.

Шри Ауробиндо. Савитри, Книга2, Канто 7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
   Canto VII
   Песнь седьмая
   THE DESCENT INTO NIGHT
   Нисхождение в Ночь
  
  
   A mind absolved from life, made calm to know, 202
   Ум, освобожденный от жизни, сделался спокойным, чтобы знать,
   A heart divorced from the blindness and the pang,
   С сердцем, избавившимся от слепоты и боли,
   The seal of tears, the bond of ignorance,
   Печати слез и уз неведения,
   He turned to find that wide world-failure's cause.
   Он повернулся, чтоб обнаружить причину этой великой всемирной неудачи.
   Away he looked from Nature's visible face,
   Он отвернулся прочь от видимого лика Природы
   And sent his gaze into the viewless Vast
   И направил свой взгляд в невидимую Беспредельность,
   The formidable unknown Infinity,
   В грозную неведомую Бесконечность,
   Asleep behind the endless coil of things,
   Спящую позади этого бесконечного круговорота вещей,
   That carries the universe in its timeless breadths
   Что несет вселенную в своих вечных просторах,
   And the ripples of its being are our lives.
   Где наши жизни - лишь мелкие пульсации ее существования.
   The worlds are built by its unconscious Breath
   Ее несознательное Дыхание творит эти миры
   And Matter and Mind are its figures or its powers,
   Материя и Разум - это ее формы или ее силы,
   Our waking thoughts the output of its dreams.
   Наши бодрствующие мысли - результат её грез.
   The veil was rent that covers Nature's depths:
   Была разорвана вуаль, скрывающая глубины Природы:
   He saw the fount of the world's lasting pain
   Он увидел источник нескончаемого страданья мира
   And the mouth of the black pit of Ignorance;
   И пасть черной бездны Неведения;
   The evil guarded at the roots of life
   Зло, стоящее на страже у корней жизни,
   Raised up its head and looked into his eyes.
   Подняло свою голову и заглянуло ему в глаза.
   On a dim bank where dies subjective Space,
   На каком-то туманном берегу, где умирает субъективное Пространство,
   From a stark ridge overlooking all that is,
   C пустынного горного хребта обозревая все сущее,
   A tenebrous awakened Nescience,
   Пробудилось мрачное Неведение,
   Her wide blank eyes wondering at Time and Form,
   Его пустые, широко распахнутые глаза, с изумлением взирали на Время и Форму
   Stared at the inventions of the living Void
   Таращились на творения живой Пустоты
   And the Abyss whence our beginnings rose.
   И на Бездну, где возникают наши истоки.
   Behind appeared a grey carved mask of Night
   Позади возникла серая резная маска Ночи,
   Watching the birth of all created things.
   Наблюдающая рождение всех сотворенных вещей.
   A hidden Puissance conscious of its force,
   Скрытое Могущество, осознающее свою силу,
   A vague and lurking Presence everywhere,
   Неясное, затаившееся повсюду Присутствие,
   A contrary Doom that threatens all things made,
   Враждебный Рок, угрожающий всем сотворенным вещам,
   A Death figuring as the dark seed of life,
   Смерть, выглядящая как темное семя жизни,
   Seemed to engender and to slay the world.
   Казалось порождали и убивали мир.
   Then from the sombre mystery of the gulfs 203
   Затем из мрачной мистерии бездн
   And from the hollow bosom of the Mask
   И из пустой груди этой Маски
   Something crept forth that seemed a shapeless Thought.
   Что-то прокралось вперед, что казалось бесформенной Мыслью.
   A fatal Influence upon creatures stole
   Роковое Влияние тайком овладело существами,
   Whose lethal touch pursued the immortal spirit,
   Чьё-то смертное прикосновение неотступно следовало за бессмертным духом,
   On life was laid the haunting finger of death
   На жизнь был наложен преследующий ее перст смерти
   And overcast with error, grief and pain
   И заблуждением, страданием и болью было омрачено
   The soul's native will for truth and joy and light.
   Врожденное стремление души к истине, радости и свету.
   A deformation coiled that claimed to be
   Что-то уродливое обвилось вокруг того, что претендовало быть
   The being's very turn, Nature's true drive.
   Самой сутью существа, истинным побуждением Природы.
   A hostile and perverting Mind at work
   Враждебный, извращенный Ум взялся за работу
   In every corner ensconced of conscious life
   Укрывшись в каждом уголке сознательной жизни,
   Corrupted Truth with her own formulas;
   Он извратил Истину своими собственными формулами;
   Interceptor of the listening of the soul,
   Мешая душе слышать,
   Afflicting knowledge with the hue of doubt
   Поражая знание тенью сомнения,
   It captured the oracles of the occult gods,
   Он завладел путеводными нитями оккультных богов,
   Effaced the signposts of Life's pilgrimage,
   И стер надписи на указательных столбах паломничества Жизни,
   Cancelled the firm rock-edicts graved by Time,
   И уничтожил незыблемые наскальные эдикты, высеченные Временем,
   And on the foundations of the cosmic Law
   И на основаниях космического Закона
   Erected its bronze pylons of misrule.
   Воздвиг бронзовые столпы хаоса.
   Even Light and Love by that cloaked danger's spell
   Даже Свет и Любовь, под влияньем чар этой завуалированной опасности
   Turned from the brilliant nature of the gods
   Обратились из своей сияющей природы богов
   To fallen angels and misleading suns,
   В падших ангелов и в обманчивые солнца,
   Became themselves a danger and a charm,
   Сами стали опасностью и чарами,
   A perverse sweetness, heaven-born malefice:
   Извращенной сладостью и рожденным небесами злобным колдовством;
   Its power could deform divinest things.
   Ее сила была способна исказить самые божественные вещи.
   A wind of sorrow breathed upon the world;
   Ветер скорби пронесся над миром;
   All thought with falsehood was besieged, all act
   Каждая мысль попала под осаду лжи, каждое действие
   Stamped with defect or with frustration's sign,
   Было отмечено печатью несовершенства или знаком неудачи,
   All high attempt with failure or vain success,
   Любая высокая попытка таила в себе пораженье или тщетный успех,
   But none could know the reason of his fall.
   Но никто не мог обнаружить причины своего падения.
   The grey Mask whispered and, though no sound was heard,
   Серая Маска нашептывала что-то и хотя не было слышно ни звука,
   Yet in the ignorant heart a seed was sown
   Все же семя было брошено в невежественное сердце,
   That bore black fruit of suffering, death and bale.
   Что принесло свой черный плод страдания, смерти и несчастья.
   Out of the chill steppes of a bleak Unseen
   Из холодных степей унылого Незримого
   Invisible, wearing the Night's grey mask,
   Невидимые, облачившись в серую маску Ночи,
   Arrived the shadowy dreadful messengers, 204
   Появились мрачные, ужасные посланцы,
   Invaders from a dangerous world of power,
   Оккупанты из опасного мира силы,
   Ambassadors of evil's absolute.
   Послы абсолюта зла.
   In silence the inaudible voices spoke,
   В безмолвии заговорили невнятные голоса,
   Hands that none saw planted the fatal grain,
   Руки, которые никто не видел, посадили роковое семя,
   No form was seen, yet a dire work was done,
   Формы не было видно, и все же была сделана ужасная работа,
   An iron decree in crooked uncials written
   Железный декрет, записанный кривым унциальным шрифтом,
   Imposed a law of sin and adverse fate.
   Навязал закон греха и враждебной судьбы.
   Life looked at him with changed and sombre eyes:
   Жизнь теперь взглянула на него другими, мрачными глазами:
   Her beauty he saw and the yearning heart in things
   Он видел ее красоту и томящееся сердце в вещах,
   That with a little happiness is content,
   Что довольствуются малым счастьем,
   Answering to a small ray of truth or love;
   Отвечая небольшому лучику истины и любви;
   He saw her gold sunlight and her far blue sky,
   Он видел ее золотой солнечный свет и ее голубое небо,
   Her green of leaves and hue and scent of flowers
   Зелень ее листвы, краски природы и запахи цветов,
   And the charm of children and the love of friends
   И очарование детей и любовь друзей,
   And the beauty of women and kindly hearts of men,
   И красоту женщин, и добрые сердца людей,
   But saw too the dreadful Powers that drive her moods
   Но он видел также и ужасные Силы, что движут ее настроениями,
   And the anguish she has strewn upon her ways,
   И страдание, которое она разбрасывает на своих дорогах,
   Fate waiting on the unseen steps of men
   Рок, подстерегающий незримые шаги людей,
   And her evil and sorrow and last gift of death.
   И ее последний, злой и горестный дар смерти.
   A breath of disillusion and decadence
   Дыхание разочарованья и упадка,
   Corrupting watched for Life's maturity
   Разложение подстерегало зрелость Жизни,
   And made to rot the full grain of the soul:
   Заставляя гнить цельное зерно души:
   Progress became a purveyor of Death.
   Прогресс стал поставщиком Смерти.
   A world that clung to the law of a slain Light
   Мир, цепляющийся за закон убитого Света,
   Cherished the putrid corpses of dead truths,
   Лелеял разложившиеся трупы мертвых истин,
   Hailed twisted forms as things free, new and true,
   Воспевал уродливые формы, словно вещи свободные, новые, истинные,
   Beauty from ugliness and evil drank
   Извлекал красоту из безобразия и зла,
   Feeling themselves guests at a banquet of the gods
   Что чувствовали себя гостями на банкете богов,
   And tasted corruption like a high-spiced food.
   И вкушали извращенье как пикантную пищу.
   A darkness settled on the heavy air;
   Тьма, утвердилась в этой тяжелой атмосфере;
   It hunted the bright smile from Nature's lips
   Она охотилась за светлой улыбкой на устах Природы
   And slew the native confidence in her heart
   Убивая врожденную уверенность в ее сердце,
   And put fear's crooked look into her eyes.
   И навязывая искаженный взгляд страха ее глазам.
   The lust that warps the spirit's natural good
   Вожделение, что искажает естественное благо духа
   Replaced by a manufactured virtue and vice
   Заменило выдуманными добродетелью и пороком
   The frank spontaneous impulse of the soul: 205
   Спонтанное искреннее побуждение души:
   Afflicting Nature with the dual's lie,
   Заражая Природу ложью дуальности,
   Their twin values whetted a forbidden zest,
   Возбуждая страсть к запретному своими двойственными ценностями,
   Made evil a relief from spurious good,
   Делая зло облегчением от поддельного добра,
   The ego battened on righteousness and sin
   Вскармливая эго грехом и праведностью,
   And each became an instrument of Hell.
   И каждый стал инструментом Ада.
   In rejected heaps by a monotonous road
   Заброшенными кучами у какой-то скучной дороги
   The old simple delights were left to lie
   Остались лежать прежние простые восторги
   On the wasteland of life's descent to Night.
   На пустырях нисхождения жизни в Ночь.
   All glory of life was dimmed, tarnished with doubt;
   Все великолепие жизни была замутнено, запятнано сомнением;
   All beauty ended in an aging face;
   Любая красота оборачивалась морщинистым лицом старости;
   All power was dubbed a tyranny cursed by God
   Всякая сила оказывалась тиранией, проклятой Богом,
   And Truth a fiction needed by the mind:
   А Истина фикцией, необходимой уму:
   The chase of joy was now a tired hunt;
   Погоня за радостью была теперь утомительной охотой;
   All knowledge was left a questioning Ignorance.
   И всякое знание было оставлено вопрошающему Неведению.
   As from a womb obscure he saw emerge
   Он увидел, как возникает словно из какого-то непроглядного мрака
   The body and visage of a dark Unseen
   Тело и образ темного Незримого,
   Hidden behind the fair outsides of life.
   Скрывающегося позади благовидных внешних поверхностей жизни.
   Its dangerous commerce is our suffering's cause.
   Его опасная коммерция - причина нашего страдания.
   Its breath is a subtle poison in men's hearts;
   Его дыхание - тонкий яд в сердцах людей;
   All evil starts from that ambiguous face.
   Все зло исходит от этого обманчивого лика.
   A peril haunted now the common air;
   Какая-то опасность проникла теперь в обычный воздух;
   The world grew full of menacing Energies,
   Мир стал полон угрожающих Энергий,
   And wherever turned for help or hope his eyes,
   И куда бы не обращал он за помощью или надеждой свои глаза,
   In field and house, in street and camp and mart
   И в поле, и в доме, на улице, и в стойбище, и на рынке,
   He met the prowl and stealthy come and go
   Он видел как рыская, крадучись, входят и выходят
   Of armed disquieting bodied Influences.
   Вооруженные, беспокойные воплощенные Влияния.
   A march of goddess figures dark and nude
   Марш обнаженных, темных богинь,
   Alarmed the air with grandiose unease;
   Будоражил воздух огромным предчуствием беды;
   Appalling footsteps drew invisibly near,
   Незримо приближались ужасные шаги,
   Shapes that were threats invaded the dream-light,
   Формы, несущие угрозу, вторгались в свет-мечту,
   And ominous beings passed him on the road
   Зловещие существа проходили мимо по дороге,
   Whose very gaze was a calamity:
   И даже сам их взгляд был воплощением несчастья:
   A charm and sweetness sudden and formidable,
   Очарование и сладость, непредсказуемые и грозные,
   Faces that raised alluring lips and eyes
   Лики, что возникая, соблазняли уста и глаза,
   Approached him armed with beauty like a snare, 206
   Приближались к нему, вооруженные красотой как западней,
   But hid a fatal meaning in each line
   Но скрывали смертельную угрозу в каждой линии
   And could in a moment dangerously change.
   И могли в любой момент опасно измениться.
   But he alone discerned that screened attack.
   Но лишь он один различал эту скрытую атаку.
   A veil upon the inner vision lay,
   Был наброшен покров на внутреннее виденье,
   A force was there that hid its dreadful steps;
   Там действовала сила, скрывающая свои ужасные шаги;
   All was belied, yet thought itself the truth;
   Все было обманчивым, и все же мнило себя истиной;
   All were beset but knew not of the siege:
   Все были в осаде, но никто об этом не знал:
   For none could see the authors of their fall.
   Ибо не мог увидеть виновников своего падения.
   Aware of some dark wisdom still withheld
   Осознавая какую-то еще скрытую, мрачную мудрость,
   That was the seal and warrant of this strength,
   Которая была печатью и оправданием этой силы,
   He followed the track of dim tremendous steps
   Он шел по следу неясных, чудовищных шагов,
   Returning to the night from which they came.
   Направляясь прямо в ночь, откуда они пришли.
   A tract he reached unbuilt and owned by none:
   Он достиг пространства, несотворенного никем и никому не принадлежащего:
   There all could enter but none stay for long.
   Каждый мог туда войти, но никто не мог там остаться надолго.
   It was a no man's land of evil air,
   Это были ничейные земли зловещей атмосферы,
   A crowded neighbourhood without one home,
   Тесное соседство без единого дома,
   A borderland between the world and hell.
   Пограничные земли между миром и адом.
   There unreality was Nature's lord:
   Там нереальность была властителем Природы:
   It was a space where nothing could be true,
   Это было пространство, где ничто не могло быть истинным,
   For nothing was what it had claimed to be:
   Ибо ничто здесь не было тем, чем претендовало быть:
   A high appearance wrapped a specious void.
   Возвышенная видимость скрывала обманчивую пустоту.
   Yet nothing would confess its own pretence
   Однако ничто не признавало своего собственного притворства
   Even to itself in the ambiguous heart:
   Даже перед самим собою в своем лживом сердце:
   A vast deception was the law of things;
   Чудовищный обман был законом вещей;
   Only by that deception they could live.
   Только посредством этого обмана они могли жить.
   An unsubstantial Nihil guaranteed
   Несубстанциональное Ничто гарантировало
   The falsehood of the forms this Nature took
   Ложь этих форм, в которые облекалась эта Природа,
   And made them seem awhile to be and live.
   Заставившая их на время казаться существующими и живыми.
   A borrowed magic drew them from the Void;
   Заимствованная магия вытащила их из Пустоты;
   They took a shape and stuff that was not theirs
   Они облачились в форму и вещество, которые им не принадлежали,
   And showed a colour that they could not keep,
   И проявляли цвет, которые не умели сохранить,
   Mirrors to a phantasm of reality.
   Зеркала призрачной реальности.
   Each rainbow brilliance was a splendid lie;
   Каждое радужное сиянье было великолепной ложью;
   A beauty unreal graced a glamour face.
   Нереальную красоту нес на себе лик очарования.
   Nothing could be relied on to remain:
   Ни на что нельзя было с уверенностью положиться:
   Joy nurtured tears and good an evil proved, 207
   Радость вскармливала слезы, а добро оказывалось злом,
   But never out of evil one plucked good:
   Но никогда из зла нельзя было извлечь добро:
   Love ended early in hate, delight killed with pain,
   Любовь быстро заканчивалась ненавистью, боль убивала восторг,
   Truth into falsity grew and death ruled life.
   Правда становилась ложью и смерть правила жизнью.
   A Power that laughed at the mischiefs of the world,
   Сила, смеющаяся над бедами мира,
   An irony that joined the world's contraries
   Ирония, соединяющая мировые противоположности
   And flung them into each other's arms to strive,
   И бросающая их в объятья друг друга для борьбы,
   Put a sardonic rictus on God's face.
   Поместила сардоническую усмешку на лик Бога.
   Aloof, its influence entered everywhere
   Чуждое, ее влияние проникало всюду,
   And left a cloven hoof-mark on the breast;
   Оставляя на груди дьявольский след копыта;
   A twisted heart and a strange sombre smile
   Извращенное сердце и мрачная, холодная усмешка
   Mocked at the sinister comedy of life.
   Насмехались над зловещей комедией жизни.
   Announcing the advent of a perilous Form
   Возвещая прибытие опасной Формы,
   An ominous tread softened its dire footfall
   Зловещая поступь заглушала ужасный звук ее шагов,
   That none might understand or be on guard;
   Чтобы никто не смог понять иль быть на страже;
   None heard until a dreadful grasp was close.
   Чтобы никто не услышал, пока не приблизятся ужасные объятия.
   Or else all augured a divine approach,
   Или же все возвещало божественное приближение,
   An air of prophecy felt, a heavenly hope,
   Ощущался дух пророчества, небесная надежда,
   Listened for a gospel, watched for a new star.
   Слышали какое-то евангелие, и наблюдали новую звезду.
   The Fiend was visible but cloaked in light;
   Демон был виден, но облаченный в свет;
   He seemed a helping angel from the skies:
   Он казался помогающим ангелом с небес:
   He armed untruth with Scripture and the Law;
   Он вооружал неправду Писанием и Законом;
   He deceived with wisdom, with virtue slew the soul
   Он обманывал мудростью, и убивал добродетелью душу
   And led to perdition by the heavenward path.
   И небесными тропам вел к гибели.
   A lavish sense he gave of power and joy,
   Он дарил щедрое чувство радости и силы,
   And, when arose the warning from within,
   И когда изнутри поднималось предупреждение,
   He reassured the ear with dulcet tones
   Нежными голосами успокаивал ухо
   Or took the mind captive in its own net;
   Или заманивал разум в свои собственные сети;
   His rigorous logic made the false seem true.
   Его строгая логика заставляла ложь казаться правдой.
   Amazing the elect with holy lore
   Изумляя избранника священым знанием,
   He spoke as with the very voice of God.
   Он говорил голосом почти самого Бога.
   The air was full of treachery and ruse;
   Воздух был полон вероломства и обмана;
   Truth-speaking was a stratagem in that place;
   Говорить правду было лишь уловкой в этом месте;
   Ambush lurked in a smile and peril made
   В улыбке таилась засада, опасность
   Safety its cover, trust its entry's gate:
   Скрывалась за маской безопасности, а доверие превращала во врата для своего вторжения:
   Falsehood came laughing with the eyes of truth;
   Ложь входила, смеясь глазами истины;
   Each friend might turn an enemy or spy, 208
   Каждый друг мог превратиться во врага или шпиона,
   The hand one clasped ensleeved a dagger's stab
   Рука, которую ты пожимал, скрывала в рукаве лезвие кинжала,
   And an embrace could be Doom's iron cage.
   И объятия могли оказаться железной клеткой Рока.
   Agony and danger stalked their trembling prey
   Агония и опасность подкрадывались к своей трепещущей добыче
   And softly spoke as to a timid friend:
   И мягко разговаривали с ней, как с робким другом:
   Attack sprang suddenly vehement and unseen;
   Атака начиналась внезапная, неистовая и незримая;
   Fear leaped upon the heart at every turn
   Страх набрасывался на сердце на каждом повороте,
   And cried out with an anguished dreadful voice;
   И кричал мучительным, ужасными голосами;
   It called for one to save but none came near.
   Оно молило кого-нибудь о спасении, но никто не приходил.
   All warily walked, for death was ever close;
   Все ходили настороженно, ибо смерть постоянно была рядом;
   Yet caution seemed a vain expense of care,
   Однако предосторожность казалась напрасною заботой,
   For all that guarded proved a deadly net,
   Ибо все, что охраняло, оказывалось смертельной сетью,
   And when after long suspense salvation came
   И когда, после долгой тревоги ожидания, приходило, наконец, спасение
   And brought a glad relief disarming strength,
   И приносило с собою радостное избавление, обезоруживающую силу,
   It served as a smiling passage to worse fate.
   Оно служило улыбающимся переходом к еще более худшей судьбе.
   There was no truce and no safe place to rest;
   Там не было передышки и безопасного места для отдыха;
   One dared not slumber or put off one's arms:
   Никто не смел дремать или откладывать свое оружие:
   It was a world of battle and surprise.
   Это был мир битвы и неожиданности.
   All who were there lived for themselves alone;
   Все там жили лишь для себя;
   All warred against all, but with a common hate
   Все воевали против всех, но с общей для всех ненавистью
   Turned on the mind that sought some higher good;
   Обрушивались на тот ум, который искал какого-то более высокого блага;
   Truth was exiled lest she should dare to speak
   Истина была изгнана, чтобы она не смела говорить
   And hurt the heart of darkness with her light
   И своим светом ранить сердце тьмы
   Or bring her pride of knowledge to blaspheme
   Или внести великолепие своего знания и подвергнуть порицанью
   The settled anarchy of established things.
   Утвержденную анархию установившихся вещей.
   Then the scene changed, but kept its dreadful core:
   Затем сцена сменилась, но сохранила свою ужасную суть:
   Altering its form the life remained the same.
   Изменив форму, жизнь оставалась той же самой.
   A capital was there without a State:
   Столица там была без Государства:
   It had no ruler, only groups that strove.
   В ней не было правителя, лишь, сражающиеся между собой, группы.
   He saw a city of ancient Ignorance
   Он видел город древнего Неведения,
   Founded upon a soil that knew not Light.
   Стоящий на земле, не знающей Света.
   There each in his own darkness walked alone:
   Там каждый брел в одиночестве в своей собственной тьме:
   Only they agreed to differ in Evil's paths,
   Они соглашались отличаться лишь на дорогах Зла,
   To live in their own way for their own selves
   Чтобы жить каждый по-своему ради своих собственных я
   Or to enforce a common lie and wrong;
   Или поддерживать общую ошибку и ложь;
   There Ego was lord upon his peacock seat 209
   Там Эго сидело властителем на своем павлиньем троне
   And Falsehood sat by him, his mate and queen:
   И рядом с ним сидела Ложь, его супруга и царица:
   The world turned to them as Heaven to Truth and God.
   Мир обращался к ним, как Небеса к Истине и Богу.
   Injustice justified by firm decrees
   Несправедливость, оправданная твердыми декретами,
   The sovereign weights of Error's legalised trade,
   Королевские весы узаконенной торговли Ошибкой,
   But all the weights were false and none the same;
   Но все эти весы фальшивы и нет среди них одинаковых;
   Ever she watched with her balance and a sword,
   Вечно она наблюдает, держа свой балансир и меч,
   Lest any sacrilegious word expose
   Чтобы никакое святотатственное слово не могло разоблачить
   The sanctified formulas of her old misrule.
   Освященные догматы ее древнего неправедного правления.
   In high professions wrapped self-will walked wide
   Закутавшись в высокие обеты повсюду шествовало своеволие
   And licence stalked prating of order and right:
   И выступала торжественно распущенность, болтая о праве и порядке:
   There was no altar raised to Liberty;
   Там не было алтаря, воздвигнутого Свободе;
   True freedom was abhorred and hunted down:
   Подлинная Свобода вызывала отвращенье и преследовалась:
   Harmony and tolerance nowhere could be seen;
   Нигде нельзя было увидеть терпимость и Гармонию;
   Each group proclaimed its dire and naked Law.
   И каждая группа провозглашала свой ужасный, голословный Закон.
   A frame of ethics knobbed with scriptural rules
   Система этики превращалась в священные правила
   Or a theory passionately believed and praised
   Или в теорию, в которую страстно верили и восхваляли,
   A table seemed of high Heaven's sacred code.
   В скрижаль, казавшуюся священным кодексом высоких Небес.
   A formal practice mailed and iron-shod
   Формальная практика, закованная в железо и броню,
   Gave to a rude and ruthless warrior kind
   Придавала грубому, безжалостному, воинственному роду,
   Drawn from the savage bowels of the earth
   Поднявшемуся из диких недр земли,
   A proud stern poise of harsh nobility,
   Гордую и непреклонную позу сурового благородства,
   A civic posture rigid and formidable.
   Гражданскую позицию, внушительную и непреклонную.
   But all their private acts belied the pose:
   Но все их личные поступки разоблачали эту позу:
   Power and utility were their Truth and Right,
   Власть и выгода были их Истиной и Правом,
   An eagle rapacity clawed its coveted good,
   Хищная жадность загребала вожделенное добро,
   Beaks pecked and talons tore all weaker prey.
   Клювы долбили и когти рвали всякую более слабую добычу.
   In their sweet secrecy of pleasant sins
   В сладостной тайне своих приятных грехов
   Nature they obeyed and not a moralist God.
   Они подчинялись Природе, а не моралисту Богу.
   Inconscient traders in bundles of contraries,
   Несознательные торговцы узлами противоположностей,
   They did what in others they would persecute;
   Сами они творили то, за что стали бы преследовать других;
   When their eyes looked upon their fellow's vice,
   Когда их глаза замечали порок ближнего,
   An indignation flamed, a virtuous wrath;
   Вспыхивало негодование и добродетельный гнев;
   Oblivious of their own deep-hid offence,
   Позабыв о своих собственных тщательно скрываемых проступках,
   Moblike they stoned a neighbour caught in sin.
   Они толпою побивали камнями соседа, уличенного в грехе.
   A pragmatist judge within passed false decrees,
   Прагматичный судья выпускал внутри фальшивые декреты,
   Posed worst iniquities on equity's base, 210
   На основе права справедливости устанавливая худшие беззакония,
   Reasoned ill actions just, sanctioned the scale
   Обосновывая злодеяния справедливостью, утверждая шкалу
   Of the merchant ego's interest and desire.
   Интереса и желания меркантильного эго.
   Thus was a balance kept, the world could live.
   Таким образом поддерживалось равновесие и мог существовать этот мир.
   A zealot fervour pushed their ruthless cults,
   Фанатичный пыл возжигал их безжалостные культы,
   All faith not theirs bled scourged as heresy;
   И всякая иная вера бичевалась, истекая кровью, как ересь;
   They questioned, captived, tortured, burned or smote
   Они заточали неугодных в темницы, подвергали допросам, пытали, сжигали или убивали,
   And forced the soul to abandon right or die.
   Принуждая душу отказаться от правды, или умереть.
   Amid her clashing creeds and warring sects
   И среди своих конфликтующих верований и воюющих сект
   Religion sat upon a blood-stained throne.
   Восседала религия на испачканном кровью троне.
   A hundred tyrannies oppressed and slew
   Сотни тираний угнетали и убивали
   And founded unity upon fraud and force.
   И основывали единство на силе и обмане.
   Only what seemed was prized as real there:
   Лишь кажущееся там восхвалялось как реальное:
   The ideal was a cynic ridicule's butt;
   Идеал был мишенью циничной насмешки;
   Hooted by the crowd, mocked by enlightened wits,
   И освистанный толпою, осмеянный просвещенными умами,
   Spiritual seeking wandered outcasted,-
   Духовный Поиск скитался отверженный, -
   A dreamer's self-deceiving web of thought
   В паутине самообманчивой мысли мечтателя
   Or mad chimaera deemed or hypocrite's fake,
   Иль в безумной химере, или подделке лицемера, -
   Its passionate instinct trailed through minds obscure
   Его страстный инстинкт прокладывал тропы через затемненные умы,
   Lost in the circuits of the Ignorance.
   Блуждая в кругах Неведения.
   A lie was there the truth and truth a lie.
   Ложь там была истиной, а истина - ложью.
   Here must the traveller of the upward Way -
   Здесь должен был путешественник устремленного ввысь Пути, -
   For daring Hell's kingdoms winds the heavenly route -
   (Ибо дерзкие царства Ада искажают небесный маршрут), -
   Pause or pass slowly through that perilous space,
   Остановиться на время или постепенно пройти через это опасное пространство,
   A prayer upon his lips and the great Name.
   С молитвой и великим Именем на губах.
   If probed not all discernment's keen spear-point,
   Если бы не всеразличающая, острая, как острие копья, интуиция,
   He might stumble into falsity's endless net.
   Он сбился бы с пути в бесконечной сети лжи.
   Over his shoulder often he must look back
   Часто приходилось ему оглядываться через плечо назад,
   Like one who feels on his neck an enemy's breath;
   Подобно человеку, который ощущает дыхание врага на своей шее;
   Else stealing up behind a treasonous blow
   Или сзади подкравшийся предательский удар,
   Might prostrate cast and pin to unholy soil,
   Мог бы повергнуть его ниц и пригвоздить к проклятой земле,
   Pierced through his back by Evil's poignant stake.
   Вонзая ему в спину острый кол Зла.
   So might one fall on the Eternal's road
   Так можно погибнуть на дороге Вечного,
   Forfeiting the spirit's lonely chance in Time
   Потеряв единственный шанс духа во Времени
   And no news of him reach the waiting gods,
   И никакие новости о нем не донеслись бы до ожидающих богов,
   Marked "missing" in the register of souls,
   Отмеченное как "пропавший без вести" в реестре душ
   His name the index of a failing hope, 211
   Его имя стало бы символом неосуществившейся надежды,
   The position of a dead remembered star.
   Погибшею звездой, о которой останется лишь память.
   Only were safe who kept God in their hearts:
   Только те были в безопасности, кто нес Бога в своих сердцах:
   Courage their armour, faith their sword, they must walk,
   Мужество служило им доспехами, вера была их мечом, они должны идти вперед,
   The hand ready to smite, the eye to scout,
   С готовою разить рукою и острым взглядом,
   Casting a javelin regard in front,
   Бросающим внимание перед собою как копье,
   Heroes and soldiers of the army of Light.
   Герои и солдаты армии Света.
   Hardly even so, the grisly danger past,
   Но даже и они, пройдя через ужасную опасность,
   Released into a calmer purer air,
   Вырвашись на свободу в более спокойную и чистую атмосферу,
   They dared at length to breathe and smile once more.
   Едва осмеливались наконец дышать и снова улыбаться.
   Once more they moved beneath a real sun.
   Снова они шли под истинным солнцем.
   Though Hell claimed rule, the spirit still had power.
   Хотя Ад претендовал на власть, но все же есть сила и у духа.
   This No-man's-land he passed without debate;
   Эти Ничейные Земли он прошел безпрекословно;
   Him the heights missioned, him the Abyss desired:
   Его высоты послали с миссией, его возжаждала Бездна:
   None stood across his way, no voice forbade.
   Никто не встал у него на пути, ничей голос ему не воспрепятствовал.
   For swift and easy is the downward path,
   Ибо быстр и легок путь, ведущий вниз
   And now towards the Night was turned his face.
   И теперь его лицо было обращено в сторону Ночи.
   A greater darkness waited, a worse reign,
   Там ожидала более великая тьма и худшее царство,
   If worse can be where all is evil's extreme;
   Если может быть еще более худшее там, где все есть крайность зла;
   Yet to the cloaked the uncloaked is naked worst.
   Все же, для прячущегося быть раскрытым - это самое худшее.
   There God and Truth and the supernal Light
   Туда ни Бог, ни Истина, ни небесный Свет
   Had never been or else had power no more.
   Никогда не проникали или не имели там больше силы.
   As when one slips in a deep moment's trance
   Как-будто соскальзывая в транс глубокого мгновения
   Over mind's border into another world,
   В иной мир, лежащий за гранью ума,
   He crossed a boundary whose stealthy trace
   Он пересек границу, чей тайный след
   Eye could not see but only the soul feel.
   Не видят глаза, но чувствует душа.
   Into an armoured fierce domain he came
   Он вошел в жестокое, закованное в доспехи, царство
   And saw himself wandering like a lost soul
   И обнаружил себя блуждающим, словно потерянная душа,
   Amid grimed walls and savage slums of Night.
   Средь грязных стен и диких трущоб Ночи.
   Around him crowded grey and squalid huts
   Вокруг него толпились серые, убогие хижины,
   Neighbouring proud palaces of perverted Power,
   Соседствуя с гордыми дворцами извращенной Силы,
   Inhuman quarters and demoniac wards.
   Нечеловеческие кварталы и демонические крепости.
   A pride in evil hugged its wretchedness;
   Гордыня в зле обнималась со своею нищетой;
   A misery haunting splendour pressed those fell
   Несчастье, бегущее за роскошью, угнетало эти свирепые
   Dun suburbs of the cities of dream-life.
   Сумрачные пригороды городов сна-жизни.
   There Life displayed to the spectator soul
   Там Жизнь показывала наблюдающей душе 212
   The shadow depths of her strange miracle.
   Мрачные глубины своего странного чуда.
   A strong and fallen goddess without hope,
   Сильная и безнадежно падшая богиня
   Obscured, deformed by some dire Gorgon spell,
   Темная, обезображенная какими-то ужасными чарами Горгоны,
   As might a harlot empress in a bouge,
   Подобно императрице-шлюхе в притоне,
   Nude, unashamed, exulting she upraised
   Нагая, бестыдная и ликующая, подняла
   Her evil face of perilous beauty and charm
   Свой зловещий лик опасного очарования и красоты
   And, drawing panic to a shuddering kiss
   И, наводя панику своим повергающим в дрожь поцелуем,
   Twixt the magnificence of her fatal breasts,
   Меж великолепия своих роковых грудей
   Allured to their abyss the spirit's fall.
   Соблязняла дух пасть в их бездну.
   Across his field of sight she multiplied
   Через пространство его видения она множила
   As on a scenic film or moving plate
   Словно в кинофильме или на меняющейся иллюстрации
   The implacable splendour of her nightmare pomps.
   Неукротимое великолепие своих кошмарных пышностей.
   On the dark background of a soulless world
   На темном фоне какого-то бездушного мира
   She staged between a lurid light and shade
   Она устраивала меж мертвенно-бледным светом и тенью
   Her dramas of the sorrow of the depths
   Свои скорбные драмы этих глубин,
   Written on the agonised nerves of living things:
   Запечатленные на агонизирующих нервах живых созданий:
   Epics of horror and grim majesty,
   Эпосы ужаса и зловещего величия,
   Wry statues spat and stiffened in life's mud,
   Перекошенные статуи, оплеванные и закосневшие в грязи жизни,
   A glut of hideous forms and hideous deeds
   Излишество мерзких форм и мерзких дел
   Paralysed pity in the hardened breast.
   Парализующих жалость в зачерствевшей душе.
   In booths of sin and night-repairs of vice
   В балаганах греха и ночных притонах порока
   Styled infamies of the body's concupiscence
   Восхваляли низости вожделений тела
   And sordid imaginations etched in flesh,
   И грязные фантазии, врезавшиеся в плоть,
   Turned lust into a decorative art:
   Превращая похоть в декоративное искусство:
   Abusing Nature's gift her pervert skill
   Оскорбляя дар Природы своим извращенным мастерством
   Immortalised the sown grain of living death,
   Увековечивая посеянное семя живущей смерти,
   In a mud goblet poured the bacchic wine,
   Наливали в грязный бокал вакхическое вино,
   To a satyr gave the thyrsus of a god.
   Вручая сатиру жезл бога.
   Impure, sadistic, with grimacing mouths,
   Нечистые, садистские, с гримасничающими ртами,
   Grey foul inventions gruesome and macabre
   Серые бесстыдные создания, ужасные и отвратительные,
   Came televisioned from the gulfs of Night.
   Потоком телеобразов возникали из бездн Ночи.
   Her craft ingenious in monstrosity,
   Ее искусство, изобретательное в своей чудовищности,
   Impatient of all natural shape and poise,
   Не терпящее никаких естественных форм и равновесия,
   A gape of nude exaggerated lines,
   Зияние нагих преувеличенных линий,
   Gave caricature a stark reality,
   Производили карикатуру абсолютной реальности,
   And art-parades of weird distorted forms, 213
   И парады искусства причудливых, искажённых форм,
   And gargoyle masques obscene and terrible
   Фантасмагорические маскарады, ужасные и непристойные,
   Trampled to tormented postures the torn sense.
   Повергали в мучительные состояния истерзанное чувство.
   An inexorable evil's worshipper,
   Жрица беспощадного зла,
   She made vileness great and sublimated filth;
   Она превращала мерзость в величие и возвеличивала грязь;
   A dragon power of reptile energies
   Драконья сила рептильих энергий
   And strange epiphanies of grovelling Force
   И странные откровенья пресмыкающейся Силы,
   And serpent grandeurs couching in the mire
   И змеиное великолепие, барахтающееся в грязи,
   Drew adoration to a gleam of slime.
   Возносили хвалу мерцающей слизи.
   All Nature pulled out of her frame and base
   Вся Природа, вырванная из своей формы и основы,
   Was twisted into an unnatural pose:
   Была скручена в неестественную позу:
   Repulsion stimulated inert desire;
   Отвращение стимулировало инертное желанье;
   Agony was made a red-spiced food for bliss,
   Агония была сделана острой пищей для блаженства,
   Hatred was trusted with the work of lust
   Ненависти была поручена работа вожделения
   And torture took the form of an embrace;
   Пытка приняла форму объятий;
   A ritual anguish consecrated death;
   Ритуальная мука освящала смерть;
   Worship was offered to the Undivine.
   Поклонение предлагалось Небожественному.
   A new aesthesis of Inferno's art
   Новая эстезия искусства Ада,
   That trained the mind to love what the soul hates,
   Учила Ум любить то, что ненавидит душа,
   Imposed allegiance on the quivering nerves
   Навязывая лояльность трепещущим нервам
   And forced the unwilling body to vibrate.
   И заставляя вибрировать сопротивляющееся тело.
   Too sweet and too harmonious to excite
   Слишком сладостная и слишком гармоничная, чтобы волновать
   In this regime that soiled the being's core,
   В этом царстве, пачкающем грязью суть существа,
   Beauty was banned, the heart's feeling dulled to sleep
   Красота была запрещена и сердечное чувство было притуплено до состоянья сна,
   And cherished in their place sensation's thrills;
   А вместо них ценился острый трепет ощущений;
   The world was probed for jets of sense-appeal.
   Мир исследовали ради побуждений, привлекательных для чувства.
   Here cold material intellect was the judge
   Здесь судьею был холодный материальный интеллект
   And needed sensual prick and jog and lash
   Он нуждался в чувственных уколах, встряске и плети,
   That its hard dryness and dead nerves might feel
   Чтобы его твердая сухость и мертвые нервы были способны ощущать
   Some passion and power and acrid point of life.
   Какую-то страсть, и силу, и острый вкус жизни.
   A new philosophy theorised evil's rights,
   Новая философия оправдывала справедливость зла,
   Gloried in the shimmering rot of decadence,
   Упиваясь мерцающей гнилью декаданса,
   Or gave to a python Force persuasive speech
   Иль дарила дьявольской Силе убедительную речь
   And armed with knowledge the primaeval brute.
   И вооружала знанием первобытное животное.
   Over life and Matter only brooding bowed,
   Над жизнью и Материей только склонился размышляя
   Mind changed to the image of a rampant beast;
   Ум, принявший облик свирепого зверя;
   It scrambled into the pit to dig for truth 214
   Он с трудом протискивался в яму, чтобы докопаться до истины,
   And lighted its search with the subconscient's flares.
   Освещая свой поиск вспышками подсознания.
   Thence bubbling rose sullying the upper air,
   Оттуда поднимались пузырясь, отравляя более высокий воздух,
   The filth and festering secrets of the Abyss:
   Грязные, гниющие тайны Бездны:
   This it called positive fact and real life.
   Это называли позитивным фактом и реальной жизнью.
   This now composed the fetid atmosphere.
   Вот что создавало теперь эту зловонную атмосферу.
   A wild-beast passion crept from secret Night
   Дикая звериная страсть кралась из тайной Ночи,
   To watch its prey with fascinating eyes:
   Чтобы выслеживать свою добычу очаровывающими глазами:
   Around him like a fire with sputtering tongues
   Вокруг него, подобно пламени с плюющимися языками,
   There lolled and laughed a bestial ecstasy;
   Развалился, хохоча, животный экстаз;
   The air was packed with longings brute and fierce;
   Воздух полон был животных, свирепых страстей;
   Crowding and stinging in a monstrous swarm
   Подобно чудовищному рою, толпясь и жаля,
   Pressed with a noxious hum into his mind
   Вторгались своим гибельным жужжанием в его ум
   Thoughts that could poison Nature's heavenliest breath,
   Мысли, что могли отравить самое божественное дыхание Природы,
   Forcing reluctant lids assailed the sight
   Принуждая противящиеся веки, взгляд терзали
   Acts that revealed the mystery of Hell.
   Сцены, раскрывающие мистерию Ада.
   All that was there was on this pattern made.
   Все там было сделано по этому подобию.
   A race possessed inhabited those parts.
   Одержимая раса населяла эти части.
   A force demoniac lurking in man's depths
   Демоническая сила, притаившаяся в глубинах человека,
   That heaves suppressed by the heart's human law,
   Что вздымается, подавляемая законом человеческого сердца,
   Awed by the calm and sovereign eyes of Thought,
   Напуганная спокойными, державными глазами Мысли,
   Can in a fire and earthquake of the soul
   Она может в огне и землетрясении души
   Arise and, calling to its native night,
   Вдруг подняться и, взывая к своей родительнице ночи,
   Overthrow the reason, occupy the life
   Опрокинуть здравый смысл, захватить жизнь
   And stamp its hoof on Nature's shaking ground:
   И отпечатать свое копыто на дрожащей почве Природы:
   This was for them their being's flaming core.
   Это было для них пылающей сутью их существа.
   A mighty energy, a monster god,
   Могучая энергия, бог-монстр,
   Hard to the strong, implacable to the weak,
   Суровый для сильного, неумолимый для слабого,
   It stared at the harsh unpitying world it made
   Уставился на этот грубый, безжалостный мир, сотворенный им,
   With the stony eyelids of its fixed idea.
   Каменными глазами своей навязчивой идеи.
   Its heart was drunk with a dire hunger's wine,
   Его сердце было пьяно вином ужасной жажды,
   In others' suffering felt a thrilled delight
   В страданиях других он чувствовал трепетный восторг
   And of death and ruin the grandiose music heard.
   И слушал грандиозную музыку разрушения и смерти.
   To have power, to be master, was sole virtue and good:
   Иметь власть, быть господином - здесь были единственными добродетелью и благом.
   It claimed the whole world for Evil's living room,
   Он хотел весь мир сделать воплощенным местом Зла,
   Its party's grim totalitarian reign 215
   Беспощадным, тоталитарным правлением своей партии
   The cruel destiny of breathing things.
   И жестокой судьбой дышащих существ.
   All on one plan was shaped and standardised
   Все было оформлено и стандартизировано по единому плану
   Under a dark dictatorship's breathless weight.
   Под безжизненным бременем темной диктатуры.
   In street and house, in councils and in courts
   На улице, в доме, в советах, дворах
   Beings he met who looked like living men
   Он встречал существ, которые выглядели, как живые люди,
   And climbed in speech upon high wings of thought
   И взлетали в своих речах на высоких крыльях мысли,
   But harboured all that is subhuman, vile
   Но таили в себе все то, что подло и не достойно человека,
   And lower than the lowest reptile's crawl.
   И ниже, чем пресмыкательство самой низкой рептилии.
   The reason meant for nearness to the gods
   Рассудок, претендующий на близость к богам
   And uplift to heavenly scale by the touch of mind
   И вознесенный до небесного уровня прикосновением ума,
   Only enhanced by its enlightening ray
   Только сильнее высвечивал своим просветляющим лучом
   Their inborn nature's wry monstrosity.
   Извращенную чудовищность их врожденной природы.
   Often, a familiar visage studying
   Часто, изучая знакомое лицо,
   Joyfully encountered at some dangerous turn,
   Которое с радостью он встречал на каком-нибудь опасном повороте,
   Hoping to recognise a look of light,
   Надеясь узнать в нем образ света,
   His vision warned by the spirit's inward eye
   Его виденье, предупрежденное внутренними глазами духа,
   Discovered suddenly Hell's trademark there,
   Внезапно открывало там отличительный знак Ада
   Or saw with the inner sense that cannot err,
   Или внутренним чутьем, которое не может ошибиться, он видел
   In the semblance of a fair or virile form
   В этой внешне прекрасной или мужественной форме
   The demon and the goblin and the ghoul.
   Демона, гоблина и упыря.
   An insolence reigned of cold stone-hearted strength
   Там царствовала надменность холодной силы с каменным сердцем,
   Mighty, obeyed, approved by the Titan's law,
   Могучей, покорной и одобряемой законом Титана,
   The huge laughter of a giant cruelty
   Чудовищный хохот исполинской жестокости
   And fierce glad deeds of ogre violence.
   И свирепые, самодовольные дела людоедского насилия.
   In that wide cynic den of thinking beasts
   В этом обширном циничном логове мыслящих зверей
   One looked in vain for a trace of pity or love;
   Напрасно было искать след любви и жалости;
   There was no touch of sweetness anywhere,
   Там нигде нельзя было ощутить прикосновенье сладости,
   But only Force and its acolytes, greed and hate:
   Одна лишь Сила и ее прислужники, ненависть и жадность:
   There was no help for suffering, none to save,
   Там не было помощи страданию, и не от кого было ждать спасения,
   None dared resist or speak a noble word.
   Никто не смел сопротивляться или произнести великодушное слово.
   Armed with the aegis of tyrannic Power,
   Вооруженная поддержкой тиранической Силы,
   Signing the edicts of her dreadful rule
   Подписывающей эдикты своего ужасного правления
   And using blood and torture as a seal,
   Использующая в качестве печати кровь и пытку,
   Darkness proclaimed her slogans to the world.
   Тьма провозглашала свои лозунги миру.
   A servile blinkered silence hushed the mind
   Рабское, тупое молчание, царило в уме
   Or only it repeated lessons taught, 216
   Или он лишь повторял заученный урок,
   While mitred, holding the good shepherd's staff,
   В то время как возведенная в священный сан, держа в руках посох доброго пастыря,
   Falsehood enthroned on awed and prostrate hearts
   Ложь царила на троне над запуганными и распростертыми сердцами
   The cults and creeds that organise living death
   Культы и символы веры, организующие живую смерть
   And slay the soul on the altar of a lie.
   И убивающие душу на алтаре лжи.
   All were deceived or served their own deceit;
   Все были обмануты или служили своему собственному обману;
   Truth in that stifling atmosphere could not live.
   Истина не могла жить в этой удушливой атмосфере.
   There wretchedness believed in its own joy
   Там несчастье верило в свою собственную радость,
   And fear and weakness hugged their abject depths;
   А страх и слабость цеплялись за свои презренные глубины;
   All that is low and sordid-thoughted, base,
   Все, что низко и полно грязных мыслей, все недостойное,
   All that is drab and poor and miserable,
   Ничтожное, серое и жалкое,
   Breathed in a lax content its natural air
   Там вяло вдыхало содержимое своей привычной атмосферы
   And felt no yearning of divine release:
   И не чувствовало стремления к божественному освобождению:
   Arrogant, gibing at more luminous states
   Высокомерные, презрительно насмехающиеся над более светлыми состояниями,
   The people of the gulfs despised the sun.
   Люди бездн там презирали солнце.
   A barriered autarchy excluded light;
   Огражденная стенами автократия исключала свет;
   Fixed in its will to be its own grey self,
   Утвердившись в своей воле быть своей собственною серою самостью,
   It vaunted its norm unique and splendid type:
   Она превозносило свою норму словно уникальный и великолепный образец:
   It soothed its hunger with a plunderer's dream;
   Она утоляла свой голод фантазией грабителя;
   Flaunting its cross of servitude like a crown,
   ыеголяя крестом рабства как венцом,
   It clung to its dismal harsh autonomy.
   И цеплялась за свою суровую и мрачную автономию.
   A bull-throat bellowed with its brazen tongue;
   Бычья медная глотка ревела пронизительно;
   Its hard and shameless clamour filling Space
   Её резкий, бесстыдный грохот заполнял Пространство,
   And threatening all who dared to listen to truth
   И угрожая всем тем, кто осмеливался прислушиваться к истине,
   Claimed the monopoly of the battered ear;
   Претендоуя на монополию измученного слуха;
   A deafened acquiescence gave its vote,
   Оглушенное молчаливое согласие подавало голос,
   And braggart dogmas shouted in the night
   И хвастливые догматы, выкрикиваемые в ночи
   Kept for the fallen soul once deemed a god
   Хранили для падшей души, когда-то считавшейся богом,
   The pride of its abysmal absolute.
   Гордую надменность ее ужасного абсолюта.
   A lone discoverer in these menacing realms
   Одинокий исследователь этих грозных царств,
   Guarded like termite cities from the sun,
   Заслоняемый от солнца словно городами термитов,
   Oppressed mid crowd and tramp and noise and flare,
   Подавленный, среди толпы и топота, шума и вспышек огня,
   Passing from dusk to deeper dangerous dusk,
   Переходя от сумерек к еще более опасным сумеркам,
   He wrestled with powers that snatched from mind its light
   Он боролся с силами, что крали свет у его ума,
   And smote from him their clinging influences.
   И отбивался от их цепляющихся влияний.
   Soon he emerged in a dim wall-less space. 217
   Вскоре он проник в сумрачное, не имеющее стен, пространство.
   For now the peopled tracts were left behind;
   Заселенные земли теперь остались позади;
   He walked between wide banks of failing eve.
   Он шел между широких берегов угасающего вечера.
   Around him grew a gaunt spiritual blank,
   Вокруг него нарастала уходящая вдаль духовная пустота,
   A threatening waste, a sinister loneliness
   Угрожающая пустыня, зловещее одиночество,
   That left mind bare to an unseen assault,
   Оставляющие ум беспомощным перед невидимой атакой,
   An empty page on which all that willed could write
   Пустая страница, на которой каждый, кто желал, мог написать
   Stark monstrous messages without control.
   Абсолютно чудовищные бесконтрольные послания.
   A travelling dot on downward roads of Dusk
   Путешествующей точкой на бегущих вниз дорогах Сумерек
   Mid barren fields and barns and straggling huts
   Среди бесплодных полей, хлевов и беспорядочно разбросанных хижин,
   And a few crooked and phantasmal trees,
   Среди редких искривленных и призрачных деревьев,
   He faced a sense of death and conscious void.
   Он столкнулся лицом к лицу с ощущеньем смерти и сознательной пустоты.
   But still a hostile Life unseen was there
   Но все же там существовала враждебная невидимая Жизнь,
   Whose deathlike poise resisting light and truth
   Чье, подобное смерти равновесие, сопротивляющееся истине и свету,
   Made living a bleak gap in nullity.
   Делало живой унылую брешь в ничто.
   He heard the grisly voices that deny;
   Он слышал ужасные голоса, которые отрицали;
   Assailed by thoughts that swarmed like spectral hordes,
   Осаждаемый мыслями, роящимися, как призрачные орды,
   A prey to the staring phantoms of the gloom
   Как добыча для таращащихся фантомов мрака
   And terror approaching with its lethal mouth,
   И ужаса, приближающегося с разверстой пастью смерти,
   Driven by a strange will down ever down,
   Увлекаемый странною волей, все дальше, дальше вниз,
   The sky above a communiquй of Doom,
   И небом в вышине как официальным посланьем Рока,
   He strove to shield his spirit from despair,
   Он старался защитить свой дух от отчаяния,
   But felt the horror of the growing Night
   Но ощущал ужас нарастающей Ночи
   And the Abyss rising to claim his soul.
   И Бездну, поднявшуюся, чтобы предъявить права на его душу.
   Then ceased the abodes of creatures and their forms
   Затем места обитания этих существ и их форм закончились
   And solitude wrapped him in its voiceless folds.
   И одиночество окутало его своими безмолвными складками.
   All vanished suddenly like a thought expunged;
   Все исчезло вдруг, словно вычеркнутая мысль;
   His spirit became an empty listening gulf
   Дух его стал пустым, слушая бездну,
   Void of the dead illusion of a world:
   Опустошенную от мертвой иллюзии мира:
   Nothing was left, not even an evil face.
   Ничего ни осталось, ни единого злого образа.
   He was alone with the grey python Night.
   Он был наедине с серой демонической Ночью.
   A dense and nameless Nothing conscious, mute,
   Плотное и безымянное Ничто, сознательное и немое,
   Which seemed alive but without body or mind,
   Кажущееся живым, но не имевшее тела или ума,
   Lusted all beings to annihilate
   Страстно жаждало уничтоженья всех существ,
   That it might be for ever nude and sole.
   Чтобы вечно оно могло быть обнаженным и единственным.
   As in a shapeless beast's intangible jaws,
   Словно в неощутимых челюстях бесформенного зверя,
   Gripped, strangled by that lusting viscous blot, 218
   Захваченный, задыхаясь в этом жаждущем, вязком пятне,
   Attracted to some black and giant mouth
   Увлекаемый в какую-то гигантскую, черную пасть
   And swallowing throat and a huge belly of doom,
   И в заглатывающую глотку и в чудовищное чрево рока,
   His being from its own vision disappeared
   Его существо стало невидимо для самого себя,
   Drawn towards depths that hungered for its fall.
   Утянутое в направлении глубин, жаждущих его падения.
   A formless void oppressed his struggling brain,
   Бесформенная пустота угнетала его борющийся мозг,
   A darkness grim and cold benumbed his flesh,
   Мрачная, холодная тьма парализовала его плоть,
   A whispered grey suggestion chilled his heart;
   Шепот мрачных внушений холодной рукой сжимал сердце;
   Haled by a serpent-force from its warm home
   Вытянутая какой-то змеиной силой из своего теплого дома
   And dragged to extinction in bleak vacancy
   И увлекаемая к гибели в мрачной пустоте,
   Life clung to its seat with cords of gasping breath;
   Жизнь цеплялась за свое место нитями судорожного дыхания;
   Lapped was his body by a tenebrous tongue.
   Его тело было охвачено каким-то темным языком.
   Existence smothered travailed to survive;
   Существование задыхалось, мучительно стараясь выжить;
   Hope strangled perished in his empty soul,
   Надежа угаснув, умерла в его пустой душе,
   Belief and memory abolished died
   Погибли разрушенные вера и память
   And all that helps the spirit in its course.
   И все, что помогает духу на его пути.
   There crawled through every tense and aching nerve
   Там через каждый страдающий и напряженный нерв,
   Leaving behind its poignant quaking trail
   Оставляя позади свой трепещущий, мучительный след, полз
   A nameless and unutterable fear.
   Безымянный и невыразимый страх.
   As a sea nears a victim bound and still,
   Подобно тому как море приближается к связанной и неподвижной жертве,
   The approach alarmed his mind for ever dumb
   Так его навеки умолкший ум тревожило приближение
   Of an implacable eternity
   Неумолимой вечности
   Of pain inhuman and intolerable.
   Невыносимой и нечеловеческой боли.
   This he must bear, his hope of heaven estranged;
   Он должен был вынести свою отнятую надежду о небесах;
   He must ever exist without extinction's peace
   Вечно он должен был существовать, лишенный покоя уничтожения
   In a slow suffering Time and tortured Space,
   В медленном страдающем Времени и подвергаемом пыткам Пространстве,
   An anguished nothingness his endless state.
   Мучительное ничто - его бесконечное состояние.
   A lifeless vacancy was now his breast,
   Его сердце теперь стало Безжизненной пустотой,
   And in the place where once was luminous thought,
   И в том месте, где когда-то была сияющая мысль,
   Only remained like a pale motionless ghost
   Осталась лишь бледным, неподвижным призраком
   An incapacity for faith and hope
   Неспособность к вере и надежде
   And the dread conviction of a vanquished soul
   И мертвенная убежденность побежденной души,
   Immortal still but with its godhead lost,
   Еще бессмертной, но утратившая свою божественность,
   Self lost and God and touch of happier worlds.
   "Я", потерявшяя себя и Бога, и более счастливые миры.
   But he endured, stilled the vain terror, bore
   Но он крепился и терпел и старался успокоить напрасный ужас, перенося
   The smothering coils of agony and affright;
   Удушающие кольца агонии и страха;
   Then peace returned and the soul's sovereign gaze. 219
   Затем вернулся покой и суверенный взгляд души.
   To the blank horror a calm Light replied:
   Пустому ужасу ответил спокойный Свет:
   Immutable, undying and unborn,
   Неизменное, неумирающее и нерожденное,
   Mighty and mute the Godhead in him woke
   Могучее и молчаливое Божество пробудилось в нем
   And faced the pain and danger of the world.
   И встретило лицом к лицу боль и опасность мира.
   He mastered the tides of Nature with a look:
   Он подчинил взглядом волны Природы:
   He met with his bare spirit naked Hell.
   И встретил неприкрытым духом обнаженный Ад.
  
  
   End of Canto Seven Конец песни седьмой
   Конец Седьмого Канто
  
  
  
   Ощущение, восприятие, чувствительность (например к боли) Прим.перев.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   5
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"