Рождество. Я уехала в Кардифф. С любовью. Я несла ее с собой через всю предпраздничную толкотню и была готова отдать ее избраннику, - если только он повстречается. А навстречу неслись людские толпы, но моя любовь была так огромна, так очевидна, что все расступались перед ней.
Было холодно и свежо; я чувствовала радость. Я беззаботно осматривалась по сторонам и шагала не спеша, потому что голова моя была свободна от изучения бесконечно длинного списка рождественских подарков. Люди торопились, хмурились, осознавая бесчисленность своих неотложных дел, а им, далеким и близким (иногда дорогим), так много надо найти, прежде чем все устроится должным образом. Мой список состоял из двух пунктов. Я точно знала, что мне нужно.
Прежде всего, я купила маленький радиоприемник. Молодой продавец увидел мою любовь; когда он брал деньги и передавал мне пакет, его глаза лучились. Но я представляла, как испугается он, предложи я ему свою любовь там и тогда: настолько она была неодолима, тяжела, щедра. Поэтому я взяла приемник, свою любовь и понесла их дальше по Куин Стрит в универмаг Бутс, где надеялась отыскать подарок для папы. Любовь я пронесла вовнутрь, не смогла бы оставить снаружи - с поводком как у собаки - ее могли увести, забрать себе. Я не была готова к этому.
С подсказки мамы, мне нужно добыть дорожное зеркало для бритья. Я искала зеркало; я искала своего мужчину. Зеркало я увидела где-то в глубине магазина; долго мне пришлось добираться туда. Между делом я разглядывала мужчин, похожих на него, похожих в деталях: его прическа, его пальто, его рост, но ни разу не встретился его запах, - может быть, я плохо знала его, не помнила запах его шеи. Я знала, он был там, я чувствовала его в толпе, но расщепленным, а моя любовь была цельной, и все то время, что я несла ее, казалась довольно тяжелой.
Она не всегда была такой. Моя любовь была легкой, растворенной во всем теле. Она плескалась в сердце, вживалась в красные кровяные клетки, ныряла в легкие, как маленькая рыбка. Но с помощью алхимии добрых чувств мне удалось свернуть ее в узелок, который помещался в ладонях - в сгусток желаний. Так я держала ее, преуготованная отдать ее. Но не кому-нибудь. Она была моя, и мне нравилось ощущать ее в руках.
Я нашла зеркало. Оно было последнее. Высушенные остатки моей любви к отцу легонько взбрыкнули внутри. Много раз я пыталась вытащить их из себя, полагая, что ненормально носить слабую дрожь этого чувства так долго. С таким же успехом я могла бы попытаться вырезать свою душу. Мне хотелось поднести ему дар, который поддержал бы дряхлое чувство, оздоровил бы его. Но мой отец не из тех, кому нужны дары, кроме, как сейчас, зеркальце для бритья.
Зеркало покоилось в картонной коробке, невзрачной, немного помятой, оттого, что много раз ее открывали и закрывали. С одной стороны оно увеличивало мое лицо. По краям рамки на стекло выступал клей. Но это было последнее зеркало в магазине. Я решила поискать мягкую сумку подходящего размера. Но в проходах было так много людей. Продвижение с боем в магазинные глубины и выход из них вынудили бы меня перейти пределы моего разумения благочинного покупателя. Я направилась с зеркалом для папы к ближайшей кассе.
Конечно, стояла очередь. Но я подключила небольшой резерв терпения, предусмотрительно запасенный, и оставалась спокойной. Очень долго не уходила стоявшая передо мной женщина и, казалось, она взорвется, потому что выяснилось, что она пронесла через переполненные этажи свои покупки, рассчитывая на скидку "три по цене двух". Но одно из наименований не было включено в перечень рождественской распродажи. Ей предстояло собрать в проволочные корзины все неоплаченные вещи, громоздкие, празднично упакованные коробки, да еще три раздувшихся пакета уже оплаченных безделушек, свалившихся под ноги, - и пробиваться наверх. По ее лицу было заметно, что выбранные вещи ей и самой не нравились. Оказалось, она взяла худшее, потому что сама не знала, что она брала, - но ей требовалось хоть что-то, что можно подарить. В эту последнюю субботу перед Рождеством в ее списке еще оставались имена, против которых не значились подарки - пусть не совсем подходящие.
Я расплатилась за зеркало и понесла два тонких пакета и свою любовь на выход. Выполнив свои заказы, дальше я могла идти куда угодно. Я могла б поискать мужчину в приличном месте, но я не стала. Моя любовь, временами такая открытая, стушевалась. Поэтому я направилась в небольшой магазин, полный деликатесов и покупателей. Я взяла уэлльский мед и нарезанную халву, и банку олив, - те продукты, что обычно не купишь в моей деревне.
Оказавшись на улице, я опять постаралась не отвлекаться на суету; мое внимание привлекли мигающие в тени огоньки. Сияние, свечи, бархат наворожили признаки жизни в темном сердце зимы.
Я уже чувствовала сожаление, которое в полной мере испытаю в конце дня, когда стояла на платформе у станции среди множества людей, нагруженных сувенирами. Мы ждали, зажатые сумками и пакетами, без возможности присесть, потому что все скамьи были заняты, а, кроме того, мы могли не попасть на следующий поезд. Поезд, который опаздывал на десять минут, на пол-часа. Поезд, который все ждали, и который мог не придти. "Пожалуйста, не переступайте за синюю линию!" - взывал громкоговоритель. Кто-то боится, что мы бросимся на рельсы?
В конце-то концов, оба мои подарка, моя любовь и я умчимся из Кардиффа. Стоя и раскачиваясь в вагоне всю дорогу до того места, где, я это точно знаю, нет моего мужчины.
Дома я опущу свою любовь на пол и на некоторое время оставлю ее там в покое. Чуть побитую по краям, но не тронутую в сердцевине; такую же нежную, как всегда. Готовую к встрече Нового года.