Над поляной кружились две бабочки. В налетающем с озера ветерке их подбрасывало, раскидывало в разные стороны, но они упрямо сближались, что бы продолжить свой воздушный танец. Шелковистая трава нежно ластилась под ладонью, бугор стекал к берегу, где, словно часовые передового дозора стояли молодые удивительно красивые в своей золотистой стройности сосенки. Сыроватый ветер уже по-вечернему холодил, но уходить не хотелось совсем. Хотелось еще послушать шуршание насекомистой жизни в молодой травке, спуститься к берегу и посидеть на стволе упавшей старой корявой березы, посмотреть, как в уже голые обмыленные без коры, словно нагие сучья плещет мелкая волна, а пальцы босых ног сами закапываются в еще теплый зернистый многоцветный песок. По небу стелились высокие белые перья облаков. Нет. Идти совсем не хотелось.
Но, идти нужно. Его с волнением ждут, вернее не его, а его заключение. За кустами притаилась специальная, почти бесшумная модель прыжковой кабинки, которая перенесет его за пределы заповедника и рекреационной зоны. И он как сертифицированный эксперт должен дать оценку проведенной работы.
С этим проектом он познакомился еще на стадии разработки, больше десяти лет назад. Все эти годы с ним согласовывали и уточняли эскизы, разбивки по планировке местности. Он наговорил несколько десятков часов своих воспоминаний-ощущений, которые после тщательно проработали психологи, биологи, экосистемщики, дизайнеры и еще сотни разных специалистов. Многолетний труд десятков тысяч людей был вложен в десятилетие этого проекта. Его, как главного эксперта сюда не пускали, что бы исключить любой компонент личной заинтересованности и вот сегодня он впервые прошел по этой траве, вдохнул этот воздух, полюбовался бабочками. Теперь, пока он шел по извилистой стежке сквозь расступающиеся кусты, садился в кабину, пристегивался, пока система управления считывала данные с личного жетона-идентификатора, и потом, пока кабина действительно почти беззвучно разгонялась по разгонному рельсу, пока под ним проплывали неприятные виды рекреационной полосы, хоть стекла и затемнились насколько могли, пока кабинка нехотя совершила положенный круг в петле торможения...
Ему вспомнился его отец, которого почти все считали чудаком, если не просто сумасшедшим. Когда, он-ветеран, врач легендарного космодесантного фрегата 'Паллада' и прославленного шестнадцатого батальона с двумя орденами 'Честь и отвага', не считая других наград, вышел в отставку, и как до этого его отец, уехал в неописуемую глухомань, куда даже дорог проложено не было. В когда-то бывшей здесь деревеньке жили, вернее, выживали, две давно забытые всеми старушки, которые говорили на таком дремучем местном наречии, что когда я первый раз к нему приехал, их совсем не понимал. Отец водил меня по окрестностям. Деревня стояла на бугре, под которым текла речка, вытекавшая из непроходимого бескрайнего болота, благодаря которому комаров было даже не много, а временами возникало ощущение, что если вся их масса решит лететь в одну сторону, то подниметя ветер, который сдует с бугра деревню. Никакие взятые с собой репелленты на них не действовали, даже, кажется, наоборот привлекали. Так, что в тихую погоду зарядку можно было не делать, потому, что махать руками, хоть и бесполезно, но создавало иллюзию, что мне удается хоть часть их отгонять. Отец рассказывал, что вполне возможно, что это один из немногих уголков сохранившейся живой природы на планете. И что многие здешние животные скорее всего последние настоящие, а не помоечные мутанты. Вокруг были непроходимые болота и единственным способом сообщения с цивилизацией был катер на воздушной подушке, купленный еще дедом. Дед же нашел когда-то этот уголок и построил или подновил дом. Электрогравикоптеры дед не признавал, а отец говорил, что не доверяет технике, которую не может починить с помощью обычного набора инструментов. Когда после каникул приезжал и рассказывал в школе, как провел лето и что делал, мне завидовали и смотрели, как на ожившего героя фантастических романов Купера про каких-то индейцев. Даже как-то пытались набиться в компанию, но когда узнавали, что там все электричество двенадцать вольт от простенького ветряка, которых хватает только на радиотелефон и старенький простой планшет, освещение переносными лампами и никаких теле или головизоров, желающие испарились. Мне первое время тоже было дико без привычной суеты. А когда отец усадил меня учиться играть вырезанными им вручную из еловых корешков шахматами, я влюбился в эту игру. Даже не ради ее красоты или комбинаций, а ради возможности двигать по доске шершавые деревянные фигурки, которые, простояв на окне весь день, еще долго хранили остатки солнечного тепла. Дед когда-то подорвал и обрушил скалу на выходе из заливчика, на берегу которого стояла деревня, из-за чего примчавшиеся инспекторы Охраны влепили ему здоровенный штраф, который он выплачивал несколько лет, только благодаря этому в залив не попадала вода из уже тогда отравленного озера и в заливе можно было купаться. Отец уже тогда говорил, что ждет Землю, что бы я пользовался подарком деда, потому, что скоро таких уголков уже не останется совсем. Я тогда слушал все это с нормальной беззаботностью юности к бурчанию отжившего старпера. Только, в болоте, вернее под ним нашли залежи какой-то богатой руды, которую начали разрабатывать с таким азартом, что из болот хлынула вся мутированная дрянь, и в доме отца потом нашли обглоданный зверьем и птицами скелет, а от старушек только отдельные кости. Деревушка теперь официально стала нежилой и ее тоже срыли в погоне за кубометрами добываемой породы. Я в это время учился в институте, даже письмо отца о том, что у него тут началось буквально светопредставление прочитал уже после его смерти.
И вот теперь, я один из немногих на планете настоящих сертифицированных экспертов по северному полушарию, должен дать заключение по качеству проведенных в заповеднике работ...