Гординский Анатолий : другие произведения.

Пути господни 1 часть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
  
  

Гординский А.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Пути господни

Луганск 2008 г.

Часть 1. Клеопатра

  
   ... Дикое поле... Из края в край в туманно свинцовую даль простирают­ся его его вольные земли. От Днепра до Дона, от верховьев реки Воронеж, Хопер Медведиц до Азовского моря, зелё­ным ковром сочных трав раскину­лись степи, балки, рощи. Степной ветерок, настоянный запахом трав, волнами перекатывает седой бар­хат ковыля. Хранят свои тайны одинокие курганы. Лишь степные орлы в лу­чах заходящего солнца, изредка садятся на их древние вер­шины, хриплым кле­котом нарушают девственную тишину. Но об­манчива ти­шина...С гиком и свистом нарушают ко­чевые племена половцев, проносясь на се­вер к границам Русского государства, оставляя после себя для грядущих поко­лений безмолвные, одинокие каменные фигуры своих сороди­чей. Тишину нару­шает тихое ржание и всхрап кон­ницы князя Игоря, направ­ляющегося к верхо­вьям Северского Донца в поисках вероломного соседа. На сотни километров разбужена степь многотысячным то­потом несметной орды хана Батыя, направ­ляющегося разрушать огнём и мечом рус­ские княже­ства. Не успела еще осесть пыль от татарской конницы, как вновь по Кальми­ускому, Изюмско­го шляхах, потянулись в облаках пыли, скрипа, грохота их арбы, повозки с лошадьми и верблюдами. Толпы узкоглазых крымча­ков и грязно жел­тых лиц, плоских как луна монголов в серой массе ско­та, оставляли по­сле себя смерть и опустошение. Те немногочисленные по­селения славян и булгар, селившихся вдоль рек, сметены с лица земли. Обез­людел край. Испу­ганный зверь, затаился, в ча­щобах. Птица прочь летит с этих проклятых мест.
   Раздолье орлам, справляющим поминки. Осела пыль. Поросли следы необуз­данной жесто­кости. И солнце вновь обнимает теплом и светом малахитовый край...
  
   ..Род Мамоновых ведет свое начало от непокорных московских стрель­цов, которые в дале­кие и смутные времена по приказу Софьи учинили бунт. Много гордых и непокорных голов успо­коились на черных пе­рекладинах сто­лицы.
   Немногие спаслись от гнева Петра, скрываясь на юге России. Но и сюда уже спе­шил князь Долгорукий с карательным отрядом вершить суд над беглым лю­дом. Кре­постнический гнет рус­ских помещиков и польской шляхты собрал их на Слобожан­щине, с Поднепровья и Центральных областей России. Прослышав о том что сюда направляется карательный отряд, народ поднялся против своих обидчиков. Сын Трехизбенского станичного атамана Кондрат Афанасьевич Була­вин вместе с отря­дом отчаянных смельчаков среди которых находились его сопо­движники, Драный, Банников, братья Мамоновы, Филипп и Гордей, в начале тысяча семьсот седьмо­го года в одну из октябрьских ночей разгромили у Шуль­гин -- городка, что стоит на Айдаре карательный отряд. Восстание распространи­лось по всей Слободской Украине до Волги. Два года опьяненные свобо­дой и во­лей казаки, кре­стьяне, голытьба, потрошили помещичьи вотчины. Многочис­ленные вой­ска, по­сланные царской милостью для усмирения, непокорных бунта­рей, жестоко распра­вились с восставшим народом. Тридцать тысяч сложили го­ловы, семь тысяч казни­ли. По Волге и Дону в со­провождении стаи воронья плы­ли плоты, с повешенными распространяя на многие вёрсты смрад и зловоние. Сожжены казачьи станицы и ху­тора. По пыльным шляхам потянулся убогий люд, ме­ченный петровскими старате­лями. У одних вместо глаз черные провалы у дру­гих вырваны ноздри или вовсе вместо носа гноилась рана. Третьи лишены ушей языка конечностей рук или ног. При­крывая лохмотьями свои рубища и кровото­чащие раны, гнусавя нараспев, они выпрашивали подая­ния на дальних хуторах. Завидев прокаженных, хуторяне шара­хались в сторону, оставляя по­следних на милость Господа Бога. Филиппа Мамоно­ва, сослали на каторгу в Азов, брату Гордею чудом удалось спастись. Долго изра­ненный и голодный скитался от пре­следования, пока болезнь не свалила его где- то у берегов Лугани. Видимо, не суждено ему было умереть. Выздоровел, осмотрел­ся. Хуторок небольшой, у самой реки стоит. На склоне, где некогда была запо­рожская за­сека, машут кры­льями ветряные мельницы, казаки там уже давно не жи­вут, спустились ближе к реке. Женился Гордей, и пошла, гулять непокорная, мамо­новская кровь в детях и внуках его...
  
   Глава - 1. Хата над рекой.
  
   На окраине уездного городка, на одной из её излучин у реки жил Иван Федоро­вич Мамонов со своим семейством. Улица, заканчивающаяся его хатой, упирается в небольшой ветхий мост че­рез реку Лугань, выходила улочками переулочками к ли­тейному заводу. За мостом, несколько пра­вее большого оврага, на зеленеющем поле, стояли маслятами халупы и землянки его соседей па­стуха Фирсова, торговки с Сенного базара Маньки Чмырихи по прозви­щу Сова и Евдокии, набож­ной ста­рухи. Возле их жилищ буйно разрослась бузина лопух и луговая трава. Для домаш­ней пти­цы эти места были царством и раздольем. Они покрывали луг и берег реки светлыми бесчислен­ными пятнами. С легкого словца Терешки, пасшего в этих ме­стах скотину каменнобродского бага­тея, Ефима Мелешко, бабы и мужики стали прозывать то место не иначе как Гусиновка. За мо­стом, куда ни глянь, меченые ме­жами, словно пустые соты улья, находились земли зажиточных крестьян, которые нередко сдавали ее в аренду своим малоземельным соседям. Недалеко от моста око­ло больших кустов бузины с дурманящей приторностью белых шапок начинался надел Ивана Федоровича. Не пришлось нынче пройти за плугом и разминать в паль­цах чернозем вдыхать ее перепревшую влажность. Отказал в наделе Ефим. Остался лишь клочок заводской урочной земли, за которую Мамонов возил уголь с Успенки. Началось с того, что сорока на хвосте принесла Ефи­му но­вость, будто его Глашку, с мамоновским сынком приметили зоревавшими в стожке. Ефим то и раньше, примечал за дочкой грех, больно уж заглядывалась на высокого чубастого Степана, но чтобы до этого дойти, для Мелешко, было громом с ясного неба. Хорошенько вздув ее за примя­тую травку под кустами, принялся улаживать, случившийся конфуз. Пришел к Ивану. Тот, выслу­шав своего благодетеля, пытался образумить сынка, однако Степка, мотнув смоляными вихрами и вскинув сердито брови, наотрез отказался от Глашки и всяких посул, мелешковских. Для пущей убедительности Иван Федорович перехватил батожком виновника поперёк спинки. Однако и этот довод оказался не убедительным. Скорее наоборот. Выхватив батог из рук отца, и закинув его под лавку, заявил.
   -Хватит папанька! Сказал нет, значит нет!
И ушел. На хуторе в работники нанялся. А тут и другая беда первую догоняет. Конь стал слабеть, падать на ноги, вот концы отдаст. И решил­ся тогда Мамонов избавится от скотины да прикопать где - либо за дво­ром, все едино конец.. Не приди на ту пору к нему сосед Терешка, так бы кажись и сделал. Посмотрел он на конягу сердешную, потрогал мор­ду, вздувшиеся живот, велел.
   - Дышит еще, а ты закопать. Сведи мне его на подворье. Я мигом... обернусь.И вылечил. Травками настоями и только ему одному ведомыми средствами вырвал у смерти душу лошачью. Три месяца день в день как над малым ди­тем возился. И поднялся конь на ноги удивленно погля­дывая на своего спаси­теля, выражая тому свою благодарность, тихим ржанием. Вот тогда и вернул Фирсов коня своему соседу. Иван Федорович до слез был рас­троган такой ра­достью. А вскоре пришел с заработков Степан, ведя за руку молодую хуторян­ку, жену Христину. Притихли разгово­ры. Любопытные мол­ча, провожали вз­глядом статную фигуру казачки, не решаясь осудить ее кра­соту.
  
   Солнце красным шаром медленно проваливалось за черту горизонта пере­давая пурпур и позолоту церковным куполам и редким облакам. Нагретая за день земля дышала застывшей духо­той. Речная гладь реки буйная раститель­ность смягчала ее, наполняя воздух свежестью запахом тины и зелени. Вечер­няя тишина нарушалась кряканьем уток ковыляющих извилистой цепочкой от берега реки к плетням хат, мычанием. Пришедших со стада коров, да ленивым брехом собак. Пахло свежеско­шенной травой, навозом, кислыми щами, ло­шадиным потом.
   Степан Мамонов во дворе ладил телегу. Примостившись на колоде переби­рал деревянные спицы. Тут же рядом валялось пара старых рассохшихся колес и рас­клепанная от обода металли­ческая полоса. Конь изредка мотая головой и пофырки­вая стоял привязанный здесь же под наве­сом к одной из подпорок не спеша жевал клочок скошенной травы лениво отмахиваясь хвостом от наседав­ших мух. Серый в яблоках вычищенный до лоска, он поднимал голову и глядел через пле­тень, с любопытством наблюдая за протарахтевшей на мосту бричкой, и тихо ржал. Кобель, под­няв голову, внимательно посмотрел на застывшую морду коня, и, убедившись в ненадобности ла­ять, опустил голову на лапы про­должая наблюдать за ярко рыжим петухом пытавшиеся выхватить прижатый копытом зеленый стебелек. Затем пес настороженно поднялся, и прижав уши завилял хвостом.
   Открыв калитку, сосед Фирсов стал впускать шумевшую птицу.
   - Ишь, горластые, какие. Степан принимай хозяйство на ночлег!
   Не обращая внимания на соседа, лишь мельком взглянул на него, Степан не­большим, но острым топором, подтесывал потемневший от времени дере­вянный брусок спицы. Терешка - ху­дощавый жилистый мужичонка, с небри­тым, серым лицом с беспокойными глазами прошел мимо ласкавшегося к нему пса, присел на краешек колоды. Его головной убор, потерявший свое назва­ние, съехав куда - то на­бок, придавал ему задиристый, смешной вид. Заметив, как Степан, взмах­нув топо­ром, чуть было, не прихватив свой палец, заметил.
   - И-и, понесло тебя. Спешишь, как баба, к всенощной.
   Степан, отложив в сторону топор, достал кисет и кивнул в сторону разобранной теле­ги. - Поспеть бы к приезду папаньки. Шуметь будет., Марс, помахивая хвостом, подошел к Терешке. Тот погладил собаку.
   -Травка, нынче в росте хорошем. В самый раз накосить, а работа твоя,... коло­верть одна.
   - Может у Семки Кудри перепросить? Возил нынче, чуть было мосток не зава­лил!
   - Нет его. На хутор, подался. Вчера как видел.
   Степан затянулся самосадом, пристально посмотрел на пастуха. - С ново­стями пришел, или как?
   - Пасем скотину с Федькой в Сучковатой балке, - начал пастух, - солнышко за пол­день переваливает. Глядь, пылит кто- то по дороге. Пригляделся. Ефим прет. Оста­новился. Злой как черт. Усы щетиной, глаза рыбьи. Рыжее твоего пе­туха. Шу­мит. - Чего скотину так далеко го­нять? Ближе выпаса нет?
   - Как же есть, вона сколько, - отвечаю,- да только скотине тута вольготней. Травы степные здеся побогаче будут, чем те, которые по над рекой.
   - Следи за скотиной! Потраву сделаешь - взыщу. Поостыл маленько, спрашив­ает. - Артема или Егора не видел где?
   Спрашивает, а сам в сторону глядит, вроде бы ненароком. - Слыхал, ушли из го­рода,- отве­чаю,- а куда, один бог знает.
   - А Степан, что думает про это? Про тебя значит. - А то и говорит,- отвечаю, - мало им вожжами папанька ниже спины хлопал. Их ослушников надо было еще дитями в Луганке пото­пить. Чтобы не позорили род Мамо­новых
   - Так и сказал? Как на духу.
   - Недоглядел,- говорит, - Иван Федорович недоглядел... - И то верно, - отве­чаю, - Виноват. Хлопцы -- то у него какие ястребы! Им бы на бала­лайках трень­кать да девкам, под подол заглядывать, а они чего придумали? Как же так против начальства идти? Попадись братья в руки Титоренко - прямой путь в Сибирь-ма­тушку.
   - От Григория Евсеевича им не уйти, - говорит. - Найдет.
   - Уж точно. Нюх у него на людей особенный, скажу.
   - Ты мне вот чего скажи,- ведет далее Ефим.- У Мамоновых в Славяносербс­ке, ка­жись родственники имеются, может туда направились они?
   - Брехать, не буду. Не знаю.
   А Ефим смотрит на меня, как сом на плотву и хитро так ведет.
   - Ну да ладно, лемеха хотел поправить.
   Постоял он еще немного посветил рыжими лохмами, затем сел на гнедого, и поскакал к го­роду. Вот, стало быть, какой разговорчик вышел.
   Степан Мамонов притоптал окурок. - Балагур. Поджарят тебе черти пят­ки на том свете.
   Пастух осторожно притушил слюной окурок, хитро улыбнулся, - Напугал, под­жилки тря­сутся. Илларион в своей обители похлеще моего, веретеню раз­водит, так настращает народ, что у баб глаза в сторону расходятся - собрать не могут. Ты ду­маешь, почему у Евдокии рот то напере­косяк? То - то. Его лихоимца проделки...
   Из сеней вышла Христина. Привлекательная внешность, гордая осанка этой жен­щины, от­носили ее к разряду тех безупречных станичных красавиц, ради которых, мо­лодые, лихие казаки не раз проливали друг другу алую кровушку. Временная пол­нота делала ее еще женственней и же­ланной.
   Птица, завидев ее с ведром, шумно повскакивала и окружила. Заметив пасту­ха, Христина улыбнулась краешком рта.- Нынче уху на вечерю приготовила. Отведа­ешь?
   - Дай бог тебе всего хорошего, ластушка.
   Казачка уловила его пристальный взгляд, смутилась, отвела взгляд. - Ты бы на­мекнул Ев­докии за меня. Так, на всяк случай.
   Она провела рукой по заметно округлившемуся животу и посмотрела на Сте­пана. - Уж со­всем скоро. Небось, папаньке, подарочек уже снится.
   - Дело житейское, непременно кликну. Тут уж никаких слов нет.
   - А вдруг откажет? Наша то хата у всех на языках зараз. Может кто еще на при­мете имеется ?
   Терешка распетушился - Да ее стерву, язву египетскую, наперед себя дубьем гнать буду, но приведу, какой такой разговор имеется !
   - Ты уж поласковей, с ней то.
   - Не печалься, ластушка, я ладком с ней.
   Вечеряли тут же на дворе. Прежде чем взять деревянную ложку, пастух снял шапчонку, пригладил голову обеими руками и перекрестился. Христина села напротив мужиков и неотрывно смотрела на мужа, на его заросшее лицо. Степан хрустел луковицей, обжигался ухой, откусывал большие куски темного ржаного хлеба. Ел молча, работая челюстями как жерновами на ветряках Ка­менного Брода. Терешка же ел и хлебал, маленькими глотками - спешил за Степаном,пока пот не покрыл его серое лицо. Он рукой смахивал его, но тот вновь выступал, покрывая лицо, шею, за­стилая глаза.
   - Твоих братьев,- продолжил прерванный разговор пастух, - проводил на Бахмутку. Спори­ли страсть.
   - О чем же ?
   - Артем в одно, на рудники надо дергать, а Егор, в Славяносербске переждать надо...
   - И чего надумали?
   - Да ничего. И ушли с тем.
   - Артем настоит. А на рудниках, поди, свищи!
   Христина облокотилась о край стола. - Ноне чуть свет, понаехали жандармы на конях. Перепуганные соседи зыркали на наше подворье. А полицейский надзиратель, толстенький ма­ленький с усищами, ни дать ни взять - клоп, на Степанушку налетел. - Где твои братаны? Куда припрятал, показывай? А он, мой сокол ему одно; - Тебя Григорий Евсеевич в гости не звал. Твоих дружков тоже. А уж коли приехал -- ищи. В твоих делах -- заботах, не по­мощник тебе. отрабаты­вай денежки, не гоже задарма их получать.
   Словно собаки какие, рыскали, вынюхивали всюду. Стожок, что в саду сто­ит, со всех сто­рон шашками по протыкали, кур переполошили всех! А когда уезжали, Клоп грозился. - Ой, гляди Степка , дознаюсь про што - мерить тебе версты за Николашкой брадобреем, а может и куда дальше. А он отве­тил.
   - С богом, Григорий Евсеевич, с богом...
   - Дела, - протянул пастух. - Собрались тучки в кучки.
   Он задумался, затем словно снимая тяжелую ношу с плеч, сказал; - Ничего Степка, ве­терком протянет, разгонит их и быть солнышку на месте, - уверен­но закончил пастух.
   Встали из - за стола. Задымили самосадом.
   - Завод то закроют. Слушки шибче зайца скачут. Куда, людишкам деваться? На руд­ники значит. Чиж с Афонькой ушли. А тот, который на твоего кобеля сма­хивает, помнишь, Ефима в кабаке скамьей перехватил?
   - Фрол, что ли?
   - Он самый. Прости меня Господи, надо же придумать такую личину. Ночью встре­тишь - Отче наш забудешь, Недосмотрел всевышний, чего сотворил. Так вот я и го­ворю, где он ? Опять же на рудниках.
   Терешка придавил носком окурок. - Сказывают, что Фрола в шахту конто­ра решила не спускать. То ли бадья его не выдерживает, то ли еще чего. Но я так думаю, ежели его туды запу­стить, там некому будет работать. Разбегут­ся.
   Степан думал о своем . - А если тебя туда вниз?
   - Э...э, ...всегда успеется. Все там будем. Мне моя работа по нутру. Встанешь ране­хонько, солнышко только зачинает свой ход. От зябкости по телу пупы­рышки ходют, торбу на плечо и чваландаешь по сонной улице. Тихо. Кочета перекликают­ся, коровки голос подают - меня дожидаются. Соберу их всех, и идем не спеша. На склон поды­мешься, а оттеда посмотришь в эту сторону, за­гляденье - картина. Рай и все тут. За голубеет далями земля, проплывет туман пухом - облаком и пред тобой во всю ширь - море изумрудное. А солнце, слов­но сам Господь над всей этой красо­той золотыми лучами переливает. Уж и роса спала - высохла, а ты любуешься. Мысли всякие при­ходят светлые. Хоро­шо сверху то, а как спустишься вниз, на­смотришься на рожи пост­ные, на па­кости разные вокруг себя, так прости меня Господи, на нужник тянет.
   - У тебя то рожа лучше ?
   - Э, э, да вить я потому и в зеркало не гляжусь.
   Пастух и Степан, разговари­вая, вы­шли за калитку. На темнеющем небе белой ле­пешкой над верхушками деревьев при­липла луна. С реки тянуло прохладой и сыростью. Терешка тро­нул в бок Мамонова.
   - Гляди, правее вербы. Никак Варька?
   - Она.
   - А второй, кто же будет?
   Степан не ответил, затянувшись самосадом.
   - Э, да это Петро! Пастух оживился. - Слышь, не иначе свадьбой пахнет?
   Степан сердито ответил. - Кому свадьбой, а кому вожжами, - и зло сплю­нул в сторону.
   Варя, тоненькая, словно тростиночка. шла по тропе. Сзади, выше на голо­ву, шел Петро, молодой слесарь с литейного завода. Девушка, заметив стояще­го у калитки старшего брата с сосе­дом, замедлила шаги.
   - То то будет мне сейчас...
   Парень, заметив. как задрожал ее голос. стал успокаивать ее.
   - Все обойдется в лучшем виде. Должен ведь он с понятием быть?
   - Ой, не знаю. Это тебе не Артем и не Егор.
   Когда молодые молодые люди подошли ближе, Степан хмуро посмотрел на сестру.
   - Помощница...Забот в невпроворот, а ей гульки приспичили!
   Сестра опустила голову. Пастух, видя что Степан явно не в духе, заспешил.
   - Однако мне тожеть до хаты пора идти. Может, еще успею подпереть тын, который мне со­седка Чмыриха Сова со своей телкой завалила вконец.
  
  
   Глава - 2. Пастух Терешка.
  
   В свои пятьдесят пять лет Терешка уже ничему не удивлялся, зная заранее, что судьба его богом мечена и все случавшиеся с ним курьезы отмечены пер­стом бо­жьим, за грехи, которые он выдумывал, внушал себе и свято верил. Так однажды, проснув­шись и собравшись в хорошем на­строении сотворить утрен­нюю молитву, его слух уловил какие то невнятные звуки за дверью. Подгоняе­мый любопытством, он при­открыл дверь. Около порога шевелился опрят­ный сверточек, который из­давал за­хлебывающиеся, детский плачь.
   Удивленный, он опустился на колени и перекрестившись осторожно взял на руки подарок судьбы. Подкидышем оказалась девочка пяти, шести месяцев.
   - Ах ты, мать честная. Как же это так на сквозняке то? Что ж теперича с ним де­лать то? Засмеют вконец бабы. Господи! Куды ж ты смотрел?
   Причитая, он нерешительно и неумело качал ребенка. Чмыриха Сова, хит­рая сварливая ба­бенка, жившая рядом и торговавшая бубликами и кренделями на Сен­ном базаре, разнесла эту но­вость собравшимся по этому случаю сосед­кам. - Бабонь­ки, чего вам скажу. Терешка то ...
   И не обращая внимания на съехавший набок платок, стала рассказывать, разбрыз­гивая слю­ну и привирая от себя о виденном факте.
   Те с интересом слушали торговку
   - Неужто?
   - Вот тебе и на...
   - А такой тихий, с богом все ходит.
   - Вот и тихоня тебе!
   - Э, - милая. В тихом болоте черти водятся.
   - Истинно так.
   - И что ж он будет делать с дитем махоньким?
   - Сказывает, бабку Евдокию на присмотр хочет упросить.
   -Да она глуха и видит плохо...
   - Тогда для нее, и спокойнее будет с воспитанием.
   Судачившие бабы, не очень то верили Чмырихе, которой врать и правду го­ворить было одинаково интересно и охотно поддерживали разговор, припоми­ная мель­чайшие подробности жизни пастуха, выделяя моменты, которые могли пролить свет на ин­тимную сторону происшед­шей истории. Однако пастух за­нятый свалив­шиеся на его плечи заботы не замечал вокруг себя укоризненных взглядов и насме­шек.
   - Тебе бы Терешка, впору юбку надеть, носишься как угорелый.
   - Язык твой отсохни, язва египетская!
   - Э, - да я же жалеючи...
   - Пожалел волк кобылу...
   В этот период отношения пастуха с Чмырихой Совой определились наиболее ярко. Тереш­ка наотрез отказался брать ее телку в стадо из-за норова последней.
   - Как же ее брать то в общество, коли у нее характер вроде твоего, сладу с ней нет!
   - А ты глазки раскрой. Если хочешь знать, она, моя голубушка, страсть ка­кая тихо­ня. Ты окромя ефимовских и глаз не положишь на других.
   На Троицу пастух окрестил девочку в храме. Когда священник, сухонький с жид­кой боро­денкой отец Илларион спросил, какое имя желает дать своему младенцу но­воиспеченный корми­лец. Тот не задумываясь, ответил, заметно волнуясь и хра­брясь.
   - Нарекли мы значить ее Пелагея. Стало быть, ты батюшка, сделай милость все как надо, по закону. Не может дитя без прозвища быть. Это имя было вы­брано не случайно. Носила его нижнедубинская односель­чанка Фирсова, к которой он питал светлые чувства, горячие симпа­тии и до­брые намере­ния. Эта была дань памяти своей молчаливой, горькой и единственной любви, свет­лого проблеска его маленького человеческого сча­стья.
   Пеленали не раз Пелагеюшку заботливые руки Вареньки Мамоновой, а когда домашние за­боты надолго отрывали ее от Фирсовой хаты, дитя находи­лось под присмотром соседки пастуха Чмырихи. Ее житейский уклад не вы­ходивший за пределы базарных интересов наложил своеоб­разную печать на весь ее облик и вдо­вий характер. Сварливость и скаредность в ней уживались с мягкостью и доброду­шием. Дед Михей, собиравший подаяние больше по привычке, чем по необ­ходимости и много лет знавший ее по базару толкая в бок соседа по профессии, гово­рил: - Ноне Манька Сова в голосе. Слышь, как выводит? Раньше бывало монету кинет, зараз нет. Остепе­нилась баба. С Терешкой то пастухом, дитем обзавелись.
   - Ну уж соврал, не моргнув.
   - Спроси, кого хошь.
   Сосед удивленно посмотрел на Чмыриху, расхваливший свой товар у рыб­ных рядов, пока­чал головой.
   - Надо же. Век без дитя прожила, надумала мамкой стать. Черт а не баба!
   Часто базарная торговка завидовала пастуху, его неумелой возне с ребенком, нерастороп­ности с ним. Взъерошенный, растерянный от забот, он неохотно отдавал на руки Пелагеющку со­седке, неизменно добавляя.
   - Ты, того, не пугай младенца. Голос то твой на рудники слыхать!
   - А твой то, - не уступала соседка. - Скотина разбегается. Сколь раз без стада прихо­дил?
   - Гореть тебе в аду!
   - Рядышком, што ль?
   - Отдай младенца, говорят тебе!
   - Не шуми. Иди, куда надумал. Ему от тебя отдохнуть не пристало.
   В своей тесной хатенке, распеленавши дитя на цветастом лоскутном одея­ле, дав волю своим чувствам, она изливалась перед лепечущим ребенком,
   - Кренделечек ты мой махонький, сиротиночка одинокая, не держи зла на свою мам­ку. Не с хорошей жизни видно так поступила. А этот твой новый бать­ка хоть и шелапутный ма­лость, а так ничего...
   Так и росла Пелагеюшка, то в одних то на других руках. Но пожалуй больше всего она при­выкла к жестким рукам пастуха, к его драному кожушку с запа­хом кожи, шерсти, пота из которого начала познавать окружающий ее мир. За повсед­невными заботами незаметно летело время, и вскоре она сама уже про­ворно бегала по полю среди трав, солнечного света радуясь всему, что ее окру­жало.
   Однажды вечером, когда Терешка пригнал стадо домой, у моста его ждал сход. Среди ху­торян пастух заметил Ефима Мелешко. Это совпадение смутило Фирсова, так как присутствие по­следнего не предвещало ничего хорошего. И не успел Терешка с народом словом перекинуться, как Ефим тут же без объяснений предложил на общественное стадо другого пастуха взять. А имен­но, своего работни­ка, без роду и племени, худого как жердь молчуна Юрка. В помощники ему опреде­лить по бедности большой, Епифана - сына солдатской вдовы. Терешка обиделся. Два дня не выходил из избы.
   - Как же так, - думал он, - всю свою сознательную жизнь пастушил, и на тебе, в от­ставку...
   Потом успокоился, повеселел. - Вот и хорошо, - продолжал думать бывший па­стух. - Что господь дает - все к лучшему. И без ефимовской скотины как ни­будь проживу. Хуже бывало, вы­дюжил. Не пропал.
   И снова как прежде он начал вставать вместе с солнышком. Сонно натягивал оде­жонку, вы­гонял из закутка блеющих коз, и добавив к своим, пару коз своей сосед­ки Евдокии, у которой ча­сто оставалось на ночь его дитя, он по старой привычке вновь как и прежде, бродил по степи меж курганов. У подножья одной из них, под раскидистыми вербами он однажды приметил родник. Небольшой и непримет­ный, в нем всегда была холодная, освежающая и вкусная вода. Она прият­но утоля­ла жажду в летний, полуденный зной. Вместе с бывшим подпаском Федькой Фили­повым, они рас­чистили его от валежника, камней и прочего мусора, освободили путь ручейку. Затем найдя в балочке две березки, спилили их, освободили от ветвей и над родником возвели квадрат­ный сруб. Рядом соорудили из остатков небольшую скамью. Криница под вербами, привлекала прохожих, они сворачивали с доро­ги, подходили к ней, чтобы испить холодной водицы, пахнущей березой, и посидеть в жаркий день в тени деревьев. И сейчас вновь сюда спешил бывший пастух к свое­му детищу. Тут и остановились, Пес Белко всюду сопровождав­ший его, усевшись на задние лапы недовольно наблюдал, как пастух, вместо того чтобы идти далее в степь, где вдоволь можно погонять сусликов, разры­вать их норы и незадачливым полакомится, возился у родника.
   Прежде чем подняться на курган Терешка проверил, не засорил ли кто род­ник. За­тем убрав сухие ветки, листья, камешки перед срубом набрал ковшиком ( искусно сработанный им из ли­стьев березы и прутка ) воды из сруба, напился и только по­сле этого стал подыматься на вершину кургана.
   Отсюда открывался прекрасный вид. Ветряки Каменного Брода напоминали ему неуклю­жих птиц не желающих взлетать. Голубая лента полноводной Лу­гани с ее богатыми рыбными да­рами проложив себе дорогу среди балок, рощ, низин, уходила в даль к Донцу, манила Фирсова в неведомый райский край. Купола одиннадцати церквей уезда, с золотыми крестами ухо­дящие в синее бездонное небо и сладчайший перезвон церковных колоко­лов расстилавшиеся по степи, на­поминало все его существо блаженством и радостью.
   В такие минуты он обо всем рассуждал философски. Бог правит миром, царь - государ­ством, уездом - дума, купец - товаром...Терешка хотел было про­должить цепь взаимных обязан­ностей в природе, когда неожидан­но для себя, сердце его тревожно забилось и ему нестерпимо за­хотелось оглянуться назад. Такое чувство необъяснимой тревоги испытываешь в темном помеще­нии, где обязательно должен кто -- либо находится. Не вста­вая пастух оглянулся. При­подняв от земли маленькую головку, заметно качая ею из стороны в сторону, мелькая черным раздвоенным язычком на него уставилась застывшими пугов­ками глаз степная серая змея. Подоб­ных тварей Фирсов встречал повсюду и всегда был осторожен с ними, первым уступал дорогу. Но эта была его старая знакомая. Она вызывала чувство уважения и даже восхищения своим постоян­ством обитания и дружественностью.
   -Здорова, жива была! Так пужать, недолго порткам и к заднице прилип­нуть. Ползи уж в свой терем подземный.
   Фирсов встал и отошел в сторону. В небольшой расщелине мергеля черно­той зияла щель. Это было ее гнездо. Это был ее курган. Змея была крупной и медлительной. Ее серое в решетку упругое тело привлекало и отталкивало сво­ей красотой и ложным чувством отвращения, брезгли­вости и страха.
   - Стара голубушка стала. Раньше ящерицей мелькала средь камней и трав, а сейчас все на солнышке греешься да глаза вроде как запорошило, буд­то глядят да не видят. Человеческой жизни сродни. Вроде и жил да не жил. Не- счуешься и туда потянет тебя грешного.
   Спустившись к реке, Терешка напоил скотину и не спеша пошел вдоль бере­га, к виднев­шимся уже избам. Среди рыболовов, он увидел Адольфа Карлови­ча - старьевщика, жившего непо­далеку от Преображенского собора. Его малень­кое лицо, на худой шее, сморщенное лицо недо­вольно смотре­ло за поплавком. В ответ на приветствие пастуха, старьевщик пробурчал что- то не­внятное про­должал наблюдение. Пастух подошел ближе. - Под куст закидывай, тута окромя плот­вы ничего не будет.
   - Много знаешь. Без груза, куда закинешь!
   - Растерял?
   - Коряг вон сколько...
   Терешка порылся в кармане. - Есть тута у меня одна железка, за грузи­ло пойдет. Дай -- ка прицеплю, авось чего словишь.
   И он стал не спеша мастерить тому удочку.
   - Для Федьки держал на такой же вот случай.
   Козы, оставшиеся без присмотра пастуха и Белка, который с остервенени­ем занимался уни­чтожением своих блох, спокойно паслись на краю зеле­неющего поля ржи. Пастух чертыхнулся и засвистел плетью батога. Пес тут же кинулся к скотине. - А что бы вас волки за уши потрепали, а что б вас...
   Фирсов повернулся к рыболову добавил спокойно. - Видал, харчами переби­рают?
   Но Адольф Карлович как -- то странно посмотрел на пастуха. Этот вз­гляд Терешка воспри­нял по -- своему. (- Рыбку словить, тожеть смекалку надобно иметь...).
  
   Глава -- 3. Старьевщик Адольф Карлович.
  
   Адольф Карлович Шуман - обрусевший немец из Восточной Пруссии. Не­большого роста, худой, он издали напоминал одинокий жалкий грибок, невесть явившиеся откуда -- то на чудес­ной солнечной полянке. Свое пре­бывание в России он считал недоразумением. Он мучился от причин заставивших его за­браться в этакую глушь российскую и оставить, так далеко позади при­вычный и родной тевтонский ланд­шафт. Он страдал молча и болезненно. Свое утеше­ние он компенсировал теперь в другом направлении. Звон монет, шелест ассиг­наций, ту­манный блеск благородных металлов, тонкая ювелирная работа по де­реву и фарфору, полотна старых мастеров. Все это при виде и прикосновения разливалось по телу приятным ощущением и вызывало томный старческий вздох ( Майн Гот!). Это было его радужной мечтой иметь все это, и он стремил­ся к ней невзирая на неудачи постоянно преследовавшие его по­всюду. Адольф Карлович никогда не терял уверенности и надежды в на­ступлении такого чу­десного, долгожданного и торжественного дня, когда наконец он смог бы при­знаться себе, что не посрамил старинного рода Гогенцолернов, к ко­торому принадлежал и накопив деньжат вернуть нако­нец себе дворянские почести. Из скупщика антикварных шедевров, вла­дельца двухэтажного особняка на Бисмарк­штрассе в Кенигсберге, бе­лых перчаток, шляпы и трости, он постепенно того не замечая опустился в ряды заурядных ста­рьевщиков, промышлявших перепро­дажей случайных вещей. О причине такого падения немец умалчивал и в уезд­ном Луганске его прошлым никто не интересовался. Однако иногда, в минуты расслаб­ленности, на рыбной ловле, перед сном, цепочкой нежданно проноси­лась его жизнь, вер­нее та часть, которая привела его к нынешнему положе­нию. Да, да! В социальном контрасте быв­шего бюргера виноваты про­делки Амура. Старьевщик до сих пор чувствовал боль его стрел. Эта она, стройная брюнетка Софи, довела своего обожателя иностранца до уровня нище­ты. Это было его тайной и дамокловым мечом над его старой голо­вой. Воспи­танница Мариуса Петипа и Перро в Мариинской труппе в Пе­тербурге, она очаровала приезжего богатого коммерсанта из Кенигсберга своим дебютом в балете "Дочь фараона". Своей красотой, грациозностью исполнения сольной партии, она нарушила спокойный и деловой мир Адольфа Карловича. Цветы, дорогие безделушки, роскошные выезды и балы выходили ему в копеечку, но он знал ей цену и не считался с расходам­и. Коммерсант следовал за ней по­всюду, оказывая ей всяческое вни­мание. Однако избалованная публикой томная красавица, равнодушно вос­принимала его домогания, предпочитая военный мун­дир щеголей - юнкеров и корнетов. Дела Адольфа Карловича шли из рук вон плохо. Его самолю­бие и тщеславие было уязвлено, честь попрана. После пред­ставления бале­та "Дон Кихот" в Моск­ве, в котором Софи была еще ослепи­тельней и за­манчивой, он наконец решился и сделал ей предложение. Она, с обворо­жительной улыбкой приняла его, но, через несколько дней укатила, с ка­ким то корнетом в неизвестном направлении, оставив ему на прощанье за­писку с глубочайшими извинениями в связи с непредвиденными обстоятельс­твами. В Кенигсберг Шуман Адольф Карло­вич уже не вернулся. Все его дви­жимое и недвижимое имущество было заложено и продано в поль­зу кредито­ров за неустойки и долги. Окончательно потеряв голову, немец кинулся на по­иски капризной кокетки, не отдавая отчет в своих дальней­ших действиях. Переезжая из одной губернии в другую, меняя уезды он находил ее следы, но красавица явно чувствуя преследование, ловко ускользала от него. Вскоре быв­шая балерина исчезла из поля зрения, укатив со своим возлюблен­ным на Юг Малороссии. Нетрудно догадаться, что захолустный городишко на реке Лугани был выбран бывшим коммерсантом не случайно, вероятно в нем или поблизо­сти живет его неверная избранница. Из дородного, респектабельного кенигс­бергского преуспевающего дельца, немец превратился в жалкого неудачника жениха. Это был тот вариант, когда все пылающая любовь мужчины, была уничтожена ветреным и взболамошеным существом, когда все каноны доброде­тели были сведены к нулю и развеяны прахом по белому свету. В свои пять­десят восемь лет лет, он был достаточно подвижным и коммерческий дух был далек от угасания. Он верил в счастливую случайность и с нетерпением ждал ее, Жилье немца находилось в конце Казанской улицы и звуки его колоколов едва прослушивались в колокольном хоре близлежащих церквей. Раньше этот дом занимал еврей - часовщик, но после кончины его, он вместе с тысячью всевозможных деталей и механизмов часов и таким же бесчисленным количе­ством ненужного хлама, собранного пожалуй со времени последнего потопа, Адольф Карлович приобрел все это за бесценок и был этому несказанно рад. Добавив к приобретенным вещам ровно столько же своего имущества и пере­брав их по степени ценности, старьевщик разложил все это в двух смеж­ных комнатах настолько темных, что пожалуй и днем тут без свечи не обой­тись. Внешние и внутренние ставни на окнах надежно скрывали от посто­роннего взгляда груды казалось ненужных вещей и вместе с ними и покой обосновавшихся по углам пауков. Лишь в одной небольшой комнатушке при­способленную в лавку, каждое утро ставни чуть приоткрывались и посетитель войдя в нее мог выбрать себе нужную вещь. Гвозди, подковы купленные за бесценок, сюртук или шляпа, здесь приобретали другую, завышенную цену и стоило немало трудов сторговаться с Адольфом Карловичем, чтобы приобрести вещь и его великодушие.
   Прежде чем лечь спать он накрепко закрывал входные двери в дом на все­возможные засо­вы, запоры и крючки. Пройдя в жилую часть дома, скромно по­ужинав взяв свечу в левую руку, на­чинал раскладывать на сто­ле приобретен­ные ценности. Это было давно заведенным правилом и он старался не нару­шать. Статуэтка из китайского фарфора, инструктирован­ная серебром, палаш, икона мученицы Варвары, шестнадцатый век, брон­зовый подсвечник (Амур и Психея), люстра с мелодичным звоном искря­щихся на свету хрустальных подве­сок. Последней, на стол, ставилась шка­тулка из красного дерева. Он не откры­вал ее. В ней была его жизнь и смысл существования - золотой песок в шел­ковом мешочке, золотые моне­ты, бриллиантовые серьги, безделушки из дра­гоценных металлов... Старьев­щик осторожно гладил полировку дерева, беззвучно шевеля тонки­ми, су­хими губами прося судьбу быть к нему более щедрее. Его почти детское, наивное любопыт­ство, сменяется алчным взглядом стервятника выжидающего добычу.
   Падающая тень на стене от его профиля в полутемном помещении усили­вало сравнение. Удовлетворив свое тщеславие, вещи аккуратно ото­двигались на край стола, и он переходил к осмотру сундука. В нем хра­нились вещи подле­жащие перепродаже, мундиры, платья, капоты, обувь для любой погоды и лю­бого вкуса, манишки, трости, галстуки и много других вещей неиз­вестного ка­кого назначения. Все это тщательно пере­сматривалось и только тогда открыва­лась шкатулка. Даже во сне он жил явью. Казалось, что ничто и никогда не нарушит его кащеево суще­ствования. Дни наполненные только одним "не про­дешевить бы ненароком", ка­залось будут про­плывать еще бесконечно долго. Однако судьба готовила ему испытание.
   У любого обывателя, интеллигента или члена государственной думы уезда есть свои слабо­сти. У Адольфа Карловича тоже имеются они. Одна из них, что роднит всех, это несомненно рыб­ный стол. В Луганске любят поесть. Осо­бенно в гостях. Одни предпочитают утку, фарширован­ную гречневой кашей под соусом. Другие, блюда заливные под хреном, приправленные лучком, петруш­кой и всевозможными специями.
   Рыбный стол никого не оставит равнодушным. К ним пожалуй можно отне­сти все катего­рии страстей человеческих: от пьянчужки прохоровского кабака до управляющего коммерческим банком. Рыбу едят сушенную и вяленую, варе­ную и жареную, запеченную и тушенную, с подлив­кой, в маринаде, с начин­кой, в масле, в сметане и бог знает еще под каким соусом.
   В зависимости от ранга занимаемого положения в стаде Христовом и рыбка подается к сто­лу соответственная. К примеру господам в губерн­ских городах просят отведать лосося, стерлядь, форель, царскую рыбку в таком оригиналь­ном оформлении, что не искушенному смертному и в ум не взбредет, что это такое.
   В уездных городах, господам помельче, предлагается рыбка более скромная: налим, сом, щука. Здесь уж нет той замысловатой головоломки вложенные в рецепт приготовления выдумщи­ками и фантазерами кухон­ных мастеров живу­щих милостью высокопоставленных особ столицы. Торговали рыбой в Лу­ганске на Сенном базаре. Перекупщики оптом ску­пали ее у местных рыбач­ков по божеской цене, затем в зависимости от количества и сорта рыбы, устанав­ливали новую, за­вышенную цену не осо­бенно церемонясь со своими постав­щиками, день -- деньской сидели на­седками около товара мусоля монеты и бу­мажные рубли в руках вымазанные рыбной шелухой.
   Тут же бойко торговали рыбаки не пожелавшие уступить свой продукт пере­купщикам. В зачастую рыбачки снижали цену до половины рыночной стоимо­сти, сбывали улов и спешили в ка­баки, которых в городке было не меньше чем грибов поганок в дубравах.
   Старьевщик Адольф Карлович не прибегал к услугам базара а ловил сам, кошелем, самоду­ром, обыкновенной плетенной накидушкой и самой обыкновен­ной удочкой, на которую под­ростки ловят красноперок.
   Река Лугань богата рыбой. Сом, налим, жерех, ласкирь, голавль, щука. Ста­рые удачливые рыбаки ловят ее подальше от города, предоставляя ло­вить рыбу помельче, рыбакам мало знающих толк в хорошей рыбе. А так как немцу ста­рьевщику было решительно все равно из какой рыбки будет его сегодняшний ужин он промышлял ее недалеко от своего места жи­тельства. Ходил он на рыбную ловлю не часто. Это зависело от его заня­тости в лавке. Приобретение и реализация под­держанных вещей шла от­нюдь не бойко. В момент спада тор­говли он закрывал свою лавку, брал скромное снаряжение для рыбной ловли и направлялся на берег реки, где его дела могли быть бо­лее удачнее чем в лав­ке. В один из таких дней судьба его свела с бывшим пастухом Фирсовым. Это был его триумф, это было его падение. Накануне Адольф Карлович узнал о распродаже иму­щества умершего перед этим купца третьей гильдии Репчен­ко. Придя в на­значенное время на аук­цион, старьевщик к сожалению узнал, что неожи­данно приезжает родственник купца и в знак глу­боких родственных чувств, он категорически против какой либо распродажи, Однако неплохо раз­бираясь в людях, Адольф Карлович не сдавался. Но племянник умер­шего был непреклонен, и упорная настойчивость старьевщика была разби­та.
   С плохим настроением немец вернулся к себе в лавку. Проклиная весь род человеческий, он поплелся на берег реки. Клева не было, потом будто бы по­плавок плавно погрузился в воду. Он подсек рыбу и стал тянуть на себя уди­лище. У берега она внезапно сорвалась и ушла на глубину. Вме­сте с ней ушло и плохо закрепленное грузило. Старьевщик опустил руки. Он выругался. А так как на родном языке это звучало не убедительно, то для успокоения души, он произнес выражение на языке завсегдатаев питейных заведений, со вкусом, залихватски, с плевком и сразу же почув­ствовал облегчение.
   Его окликнул проходивший мимо со своим малочисленным стадом Терешка. Нехотя всту­пая с ним в разговор, Адольф Карлович продолжал думать о превратностях судьбы и даже новое грузило укрепленное пасту­хом на удочке не уменьшило его скверного настроения. Насадив на­живку незадачливый рыбак закинул удочку.
   Поплавок вскоре вздрогнул и ласкирь трепыхаясь повис в воздухе.
   Но не рыба вдруг привлекла внимание Адольфа Карловича. В лучах заходя­щего солнца по его глазам внезапно ударила яркая светящаяся точ­ка в ореоле разных цветовых оттенков. Предчув­ствие чего- то необычного охватило его старческое тело. Где- то внутри сладко заныло, холодный пот надвинулся на лоб, глаза и стало сухо во рту. Он бережно, поймал грузило, осторожно вытер его о край рубахи, протер глаза и стал рассматривать. Грузило переливалось тысячью искрящихся точек.
   Они играли и звучали звуками арфы доводя старческую душу до со­стояния умопомраче­ния. Взглядом загнанного зверя он проводил уходяще­го пастуха. Тот, увидев наверняка, его глу­пый вид, продолжал не спеша подыматься по склону с козами, в сторону видневшихся хат. Немец рас­крыл ладонь. Перстень еще не до конца очищенный от грязи сверкал гра­нями бриллианта, утверждая явь существования неподдельной красоты. Мысли перепутались. Одна из них, на миг, перенесла его в столицу Ав­стрии, на площадь святого Михаила. Грос­фатер был еще жив и вместе с ним он наблюдал кортеж императора Франца - Иосифа, медленно продвигаю­щегося по живому коридору толпы людей. Мимо них проезжала великолепной красоты карета. В окошке выглядыва­ла супруга императора облокотившись ручкой на подлокотник. На ее холеном, маленьком пальчи­ке излучал блеск, магически притягивающий дорогой перстень. Он успел рассмотреть и запомнить его. Теперь такой же лежал у него на ладони.
   К себе домой старьевщик пришел уже без удочки. Потемневший ме­талл, вычищенный и протертый собачьим мехом, вновь заискрился ярче и перстень вновь в своей первозданной красоте
   Целую ночь и следующий день он про мучился от неожиданно выпавше­го с неба чуда. Его мучил один и тот же вопрос и в поисках ответа он строил в своей узкой и маленькой черепной ко­робке предположения одно невероятнее другого. Наконец устав от перенапряжения, закрыв в се­редине дня свою лавку, чем нимало удивил соседей, старьевщик направился к Фирсовой хате. Хо­зяина не оказалось. Покружив по улочкам вернулся и присев у его хаты на пенек стал ждать воз­вращения виновника своих треволнений. Только под вечер Фирсов вернулся от Мамоновых к себе в хату. Увидев гостя очень удивился.
   Терешка иногда заходил в лавку к немцу, чтобы приобрести для до­машних нужд дратву для тачания сапог, немного керосина, полотно пилы или кусок мыла словом вещей без которых и хата не хата.
   Их отношения не были натянуты, но и приятными их вряд ли назовешь. Когда старьевщик подошел к хате, Фирсов остановился. Адольф Карлович за­мялся, начал издали.
   - Вечер славный выдался. Дай, думаю, пройдусь, подышу чистым возду­хом. Красота у тебя тут. Не то, что в лавке...
   Терешка насторожился. - Если ты пришел о кожушке справится, бог с ним, висит какой взял. Заплата на заплате. Тебе што ли вынести его?
   - Носи, бог с ним, не жалко...
   - Может какое дело ко мне?
   - Да нет, впрочем самолов бы мне сплести.
   - Если не к спеху, сплету. А так возьми мою, новая совсем.
   - Подожду.
   - Ну так как, с новым то грузилом? Дела шибче пошли?
   Старьевщик насторожился и кисло усмехнулся.
   - Сколько мне надо. Пару головлей, красноперок с десяток. Без твоей по­мощи и это­го не видать бы.
   - Дело житейское.
   - Я хотел тебя спросить. Где ты эту...железку нашел: Справное грузи­ло получилось
   - А бог его знает. Вспомнить разве. Может в поле где или у родника. А может и на кургане. Дни пошли длинные, исходишь много. Что видел, что де­лал, не вспомнишь, память не та.
   -Ты кужушок себе оставь за самолов, а не вспомнишь за грузило, так и не надо.
   Дня через два Фирсов показался в лавке немца. Отдавая самолов ему, спле­тенный из иво­вых прутьев, сказал: - Надежная, с рыбкой будешь.
   - Ну как, не вспомнил? Осторожно спросил лавочник.
   - О грузиле опять небось? Далась она тебе! После пасхи я гонял скоти­ну в сторону Сучковатой балки, а на водопой привел к роднику. Там и нашел.
   - Тот что под курганом?
   - А может и на кургане. Но с тех мест это точно. Для Федьки про запас держал.
   Уже уходя, в дверях сказал. - Странный вы народ, инородцы, дотошный. Все вам надо знать, все в руках потрогать.
  
   Еще задолго до восхода солнца, когда приходят настоящие и вещие сны по пустынной ули­це шел одинокий прохожий и выйдя на окраину направился в степь. Потому как он спешил, мож­но было предположить что дело у него чрезвычайной важности. Нетрудно было заметить его стар­ческую походку. Прохожий направился к кургану.
   Восточный край неба занимался зарей. Восход солнца в степи ни с чем не сравнимая пре­лесть. На светло голубом горизонте вначале появ­ляется малень­кая вишневая полоска. Она заметно дрожит в воздухе и не­решительно повисает в воздухе над землей. Полоска ширится, растет, соедин­яется с горизонтом по­степенно переходя в полукруг а затем катится над землей красным донышком турецкой фески. Подымаясь все выше над землей, она постепенно меняет цвет, от ба­грового до ярко красного. Затем покрываясь ослепительной белизной превращается в искрящийся вихрь света, заполняя собой всю степь с балками и оврагами.
   Первым встречает светило жаворонок. Поднимаясь высоко в небо он непод­вижной порхаю­щей точкой висит над землей и робко в утренней све­жести на­чинает вызванивать свою птичью ра­дость встречи.
   Вскоре к его одинокой трели вся степь просыпаясь звенит колокольчика­ми. От радужных лучей солнца, рассыпанного бисера на траве росы, изу­мруда зе­лени, морем расстилавшимся во­круг, от всего этого величия и красоты, чело­век вновь начинает осознавать себя неотъемлемой ча­стицей царицы природы. Но увы, одухотворенности таковой на лице знакомого прохожего уже подхо­дившего к роднику, не замечалось. Он выражало отнюдь не радость общения с природой. Сморщенное печеным яблоком лицо выражало скорее испуг, а лихо­радочный блеск глаз, цепко всматривался перед собою в каждую пядь земли, стараясь увидеть в ней нечто загадочное и та­инственное. Весь его вид никак не мог свидетельствовать о благочестивом намерении старого че­ловека.
   Дойдя до березового сруба он остановился, вытер взмокший лоб, и перевел дыхание. Пому­чившись ночь, в ожидании рассвета, старьевщик, (а это был он) наконец был у порога своей муче­ницы - мечты. От родни­ка на вершину курга­на вела неприметная тропка. Немцу не раз приходи­лось слышать о чудесном роднике под курганом. Отец Илларион, выпив­ши сливянки не раз хва­лился освятить чудесный родник, но протрезвев, тут же забывал о своем обещании. Его называли по разному, но Адольф Карлович знал его как ( Фирсов родник), не допуская конечно мысли, что знакомый ему пастух, имеет к роднику какое либо отношение.
   Мысли старьевщика нарушил стук копыт. Немец встал и выглянул из -за ку­ста. По дороге ведущей к городку, мимо кургана мчалась пролетка. В ней си­дел молодой франт и хозяин пролет­ки - парень с на сунутым на лоб кашкетом и порванным козырьком. Кони замедлили шаг и пролет­ка остановилась. Опасе­ния старьевщика оправдались. Красавец франт с прият­ной родинкой на подбо­родке сошел с нее и направился к роднику. За ним последовал возчик. Адольф Карлович опустившись на четвереньки и проклиная все на свете за­брался в сырые заросли и дрожа от утрен­ней свежести, стал прислушиваться к разговору приехавших, моля всех святых, чтобы ново­прибывшие как можно быстрее покинули Фирсов родник.
   Голос возчика он тотчас узнал. Он принадлежал местному рабочему Сашко Горелову по прозвищу "Чумной", за наушничество, неуживчивый и скандаль­ный характер. Второй голос нем­цу был незнаком. Их разговор заинтриговал си­девшего в кустах старьевщика.
   - Не спеши паря, успеется. Родственники наверное еще спят, видят сны хорошие, а мой приезд в такую рань, неожиданность для них. Подо­ждем немного.
   - Скоро гудок казенки, не опоздать бы на работу.
   - Тебе впервой что ли опаздывать?
   - Время попусту теряем.
   - Оглянись, Сашко. Уголок то какой! А вид отсюда?
   - Обычное место.
   - Нет в тебе одухотворенности, фантазии. Тебе кабы пятак или рупь на ладошку, и вся твоя радость.
   - Хоть малая да польза.
   - Ты мне скажи. Репченко, родственник мой, долго болел?
   - С неделю и того меньше. Только не от нее купец помер.
   - Не от болезни? Это однако интересно. Отчего же тогда?
   - Разное брешут люди.
   - Ну, ну! Смелее говори.
   - Говорят от завороток кишок представился.
   - Объелся блинами, что ли?
   - Нет.
   - Говори же...
   - От жадности скорее. Незадолго до кончины своей купец часто спускалс­я в погреб и со сметаною ел, сбережения свои. Видать боялся, чтобы никому не досталось.
   - Ассигнации со сметаной?
   - Да. Лекарь земской больницы подтвердил это.
   - Фью, Преподнес ты мне новость однако...
   - Так и было.
   - Что дальше?
   - После смерти Якова Ивановича, дом чуть было немец Адольф не ку­пил, кабы не ваш братец. Теперь вот вас дожидается, наследство де­лить.
   - Нужны мне деньги, ох как нужны. Получу я свою долю наследства и укачу далеко отсюда, а там, помоги мне Господи, я найду свою жар - птицу. Ты слышал о Мачу - Пикча, о Жане Флери? Конечно нет. Откуда тебе знать. Мне бы только добраться до Анд, на берега Уру­бамбы и мне повезет. Я это чувствую, и сюда вернусь не просто богатым человеком, а очень бога­тым.
   - Старики говорят, клады всякие у нас тоже находят. Может даже тута под ногами или поблизости где нибудь лежит.
   - Я реалист, мне факты нужны.
   - А где эта река Уру, Урубамба находится? Сразу и не выговоришь.
   - Как в сказке, за тридевять земель, в стране инков.
   Из своего укрытия Адольф Карлович увидел, как родственник купца, про­шелся по тропке, затем решительно махнув рукой возчику, направился к про­летке.
   - Пора. Едем!
   Весь этот разговор он выслушал прижавшись к влажной земле, все больше вгрузая в нее, но ни холод, ни какие другие неудобства не могли оторвать его с места. Чтобы не выдать своего при­сутствия, лавочник сильнее прижи­мался к земле и насколько мог, нес смертные муки. Однако ти­хий стон все же вырвался из его груди, но он был настолько слабым, что вряд ли мог кем -- либо услышан, разве что самим мучеником. Если бы светский франт в своем красноречии делал паузы и вслушивался в них, кто знает, чем бы кончилось его сидение в кустах. Когда пролетка укатила увозя мечтателя богатств Мачу -- Пикча, старьевщик вылезая из ку­стов, в довольно неприглядном виде, он по детски зашелся смехом, кото­рый тут же перешел в жалкий старческий плачь выражав­ший зависть бес­цельно прожитой молодости. Не вытирая скупых слез, горестно качая го­ловой по­вторял "Майн Гот", служивший ему на все случаи жизни. Низко прогудел гудок литейного завода. Солнце довольно высоко поднялось над головой. Он вспомнил о цели своего прихода и уныло осмотрелся.
   Стряхнув с одежды комья сырой земли, жухлой травы и листвы, Адольф Карлович стал по­степенно входить в роль золотоискателя.
   Тщательно осмотрев землю вокруг сруба, он стал подыматься по едва при­метной тропе на курган. Поверхностный осмотр не дал результатов. С ее вер­шины во все стороны открывался чу­десный вид. По одну сторону светлой из­вилистой лентой тянулась река теряясь в просторах степи. Вда­ли белыми точ­ками хат, под темно зелеными шапками деревьев, на степь надвигалась окраина уездного городка. По другую сторону, куда ни глянь, он растворялся в просто­ре голубизны неба, барханов зелени и вольного ветра. Но ни величие красоты расстилавшейся у его ног, ни солнце до­бродушно согревающий этот изумруд­ный край, не могли вызвать в его душе, ни на лице малейше­го проблеска вос­хищения или умиления.
   С унылым видом, он кружил по кургану, кляня свою удачу, так зло подсме­явшуюся над ним. Он присел передохнуть, собраться с мыслями и сосредото­чится на последнем разговоре с па­стухом. Мысли хаотически кружили, словно стая воронья в непогоду, стараясь разлететься в сто­роны. На душе было сквер­но. Его внимание привлек тихий шелест. Он тотчас повернулся на звук и об­мер. Рядом, мимо него в траве скользила серая лента. От неожиданности Адольф Карлович вскочил. В своей жизни, ему не раз приходилось встречать­ся с подобными тварями и всякий раз, питая к ним жгучую ненависть и отвра­щение. Он без сожаления уничтожал их. И если какому гаду все же удавалось ускользнуть от него, он долго не мог простить себе эту оплошность. Немец вспо­мнил, как однажды заснул на берегу реки ночью, около закинутого само­лова и проснувшись обна­ружил у себя на груди эту мерзкую тварь. Та свер­нувшись плотным коль­цом и пригревшись спо­койно возлежала на его груди. Много прошло с тех пор времени, однако чувство брезгливости и страха не покидали его. Схватив попавшиеся под руку камень он следил за степной га­дюкой, на­мереваясь одним ударом прикончить ее. Но та чувствуя опасность провор­но скользила между кам­ней, то исчезая в траве, то вновь появляясь. Адольф Карлович метнул камень, но не попал в цель. Между человеком и зме­ей начался поединок. Каждый раз кидая камень, немец считал себя уже по­бедителем и его лицо готово было расплыться в злорадной улыбке, ко­торая была равносильна ра­дости индейца воткнувшего томагавк в грудь бледнолице­го, но удары не достигали цели. Удача явно посмеивалась над ним. В этом ла­вочник стал убеждаться, когда серая лента чудом оставшие­ся живой, теперь скользила в сторону расщелины в камнях.
   Находясь все еще во власти гнева Адольф Карлович с остервенением стал вталкивать в щель попавшиеся под руку сук, стараясь таким образом настичь и уничтожить гадину в ее соб­ственном логове. Несколько удовле­творенный, он вынул орудие мести и присел. Он только сейчас обратил внимание на свой вид. Машинально вырвав пучок травы, чтобы вытереть руки лавочник почув­ствовал на ладони круглый металлический предмет. Разжав ладонь он увидел в пыли по­тускневшую монету. Достаточно было беглого взгляда, чтобы опреде­лить ее ценность.
   Ни время, ни серый налет, не могли скрыть желтизну поверхности. Старьев­щик волнуясь, став на колени принялся изучать ее. Наметанный глаз сразу определил стоимость находки. Налю­бовавшись находкой, немец внимательно стал осматривать место находки. Около входа в расще­лину едва прикрытой мергельной крошкой он поднял вторую монету. Сомнения отброшены. Где -- то рядом могут быть еще монеты, много монет, а может и... Адольф Карлович облизал сухие губы. Его внимание привлекла не­большая расщелина. Она пред­ставляла собой узкий горизонталь­ный проем не более аршина размером, напо­ловину засыпанной мергельным сыпцом. Осторожно освободив проход, сделав ее размером с лисью нору, забыв от прихлынувшего счастья об опасно­сти, он протянул руку в темный проем. Его пальцы касались холодного мергеля, су­хой земли и за­несенные степ­ными ветрами листьями и травой.
   У самого края рука наткнулась на деревянную поверхность, край кото­рого имели трухля­вый разлом. Лицо старьевщика приняло жалкий, плачу­щий вид. Когда его рука вытащила с гор­стью монет два золотых браслета, его глаза заблестели и он стал терять над собой контроль. Реальн­о ощущая клад, он по детски глупо улыбаясь стал с лихорадочной по­спешностью из полу­истлевшего деревянного сундучка выбирать его содер­жимое. В лучах солнца, играя бесчисленным­и огнями росла горка драго­ценностей, золотые монеты ожерелья, жемчу­га, сапфи­ры, перстни, часы в мас­сивной оправе из червонного золота, и много других драгоценных безделу­шек. Они поражали своей красотой и великолепи­ем, и даже у несведущих в законах красоты лю­дей, они вряд ли бы оставили их равнодушным. У Адольфа Карловича отвисла и задрожала ниж­няя челюсть, и глаза, без того раскосые, взглядом хамелеона казалось рассматривали камеш­ки и до­рогие безделушки в отдельности, пожирая их ненасытным взглядом. Увлекшись упавшим с неба богатством, он вскоре ощутил под пальцами пустую­щее дно. Лавочник к сожалению провел рукой по его пустым углам и все же нащупал еще одну монету. Она была последней.
   Но как ни пытался немец ее достать, ему не удавалось сделать этого. Раза два ему показа­лось, что рука коснулась чего - то холодного и скольз­кого, но желание быть властелином всего клада лишило его разума.
   Он уже рисовал в своем воображении то время, когда наконец удастся вы­браться из этой глуши на родину старца Канта Иммануила, которым гордился немец старьевщик. Теперь уж на­верняка он, Адольф Шуман по­кажет всем, что недаром прозябал в чертовой дыре.
   Теперь и перед братом своим, пастором Кенигсбергского собора не стыдно будет показать­ся. Возможно мысли немца взметнулись бы и над Анной, женой его брата, бывшей невестой до­бровольного изгнанника, но эта мысль не полу­чила своего развития.
   Монету все же удалось подцепить пальцем и он тут же сгреб ее в кулак, когда почувствовал вновь знакомое отвратительное прикосновение.
   Затем укол подобный тому, когда неловко тронешь ветку шиповника. Но в пылу воспоми­наний и чувства всемогущества затушила в нем созна­ние опасно­сти. Он снял суму с плеч, с кото­рой никогда не расставался, сложил в нее сверкающую кучу, крепко связав в узел, взвалил на пле­чо, по тропке спустил­ся с кургана и свернул на большак, ведущий на окраину городка. Сделав не более двадцати шагов он почувствовал жжение на ме­сте укола. Это встрево­жило его. Поменяв руку удерживающий груз, он полагал, что это успокоит жжение, однако боль не утихала, а скорее нао­борот, усиливалась. Он остано­вился, опустил ношу, осмотрел зудящее ме­сто. Красное пятныш­ко с синеватым ореолом было подозрительным. Страшная догадка осенила его. Ему не раз приход­илось видеть умираю­щих с такими рекомендательными метками с того све­та. Немец не на шутку испугался и закинув вновь узел на плечо затрусил по дороге. Чув­ство страха охватило всю его сущность. Перед глазами стала рас­плываться дорога, ноги путались и от этого земля под ногами стала зыбкой, словно на палубе "Виктории", на которой ему однажды пришлось пересекать Гибралтар. Мрачное леденящее видение все чаще кружили над ним. Он не вы­держал и закричал. Ему вдруг захотелось жить, дышать этим возду­хом, видеть зелень, делать приятное людям, лишь бы избавиться от на­висшего страха смер­ти.
   Где - то там, около изб находились люди. Адольф Карлович остановил­ся и беспомощно опустил руки. Он плакал, глотая слезы, не отрывая горького вз­гляда от счастливых людей, кото­рые будут жить после него. Он опустился на колени. - Нет! Нет! Только не это. Еще немного, там люди, они помогут. Вперед же!
   Старьевщик слабея подхватил узел, путаясь в высокой траве кинулся бегом напрямик к окраине, не переставая взывать о помощи, в надежде, что кто -- либо его может услышать.
   То ли молитва обращенная к богу, то ли судьба оказала ему свое снисхо­ждение, крик о по­мощи был услышан.
   Возвращаясь на двуколке с богатых крестин хорошо подвыпивший отец Ил­ларион чуть было не сбил невесть откуда взявшегося на дороге немца. Тот бе­жал волоча в пыли узел. Грязный, на босу ногу, кося глаза­ми, так что сразу и в толк не возьмешь на какой смотреть надобно, он кри­чал охрипшим голосом о помощи, словно его преследовала орда татар. Заметив двуколку, немец заво­пил еще сильнее и кинулся в ее сторону. Подвыпивший священник сразу по­нял в чем дело и только при виде его набрякшей синевой кисти отодвинулся на край, позволив тому влезть с но­шей. Поглядывая на него и на то, как тот цепко обхватил ру­ками узел ядовито ухмыльнулся.
   - Тебе сейчас в самый раз о боге подумать. Небось не золото дер­жишь. Положи под ноги. А то как паук над мухой,...прости меня Госпо­ди, чего не скажешь...
   Священник был недоволен собой, за то что взял на себя такую ответственн­ость. Змеиный укус - это тебе не пироги есть. Это хлопоты. Кто может пору­читься за положительный результат?
   Заметив мужичонку с козами, который мог быть только Тереш­кой Фирсо­вым, отец Иллари­он окликнул его. Зная покладистость бывшего пастуха, его богопочитание и знахарство, что осо­бенно было важно в со­здавшиеся ситуа­ции, священник помог обессилевшему вконец немцу сойти с пролетки и со­славшись на занятость быстро уехал.
   Пастух уложил пострадавшего на землю, находившегося в шоковом состоян­ии, стал осмат­ривать его руку. Широко раскрытые глаза немца почти не мор­гая уставились в голубой простор, словно отыскивая врата небес­ные. Свобод­ная рука его шарила вокруг отыскивая что -- то. Его губы едва видневшиеся в серой щетине что -- то шептали. Старьевщик порывался даже встать, но пастух тут же укладывал его на место.
   - Лежи уж. Спохватился. Потерял небось что -- то? Надобно оно тебе сейчас, как же. Почитай одной ногой там, лежи уж. Как же тебя окаян­ного угораздило заполучить этакую штуку? Так ведь чего доброго и по­мереть недолго, - причитал Фирсов оглядываясь по сторонам в поисках выхода из со­здавшейся положения.
   Его взгляд остановился на излучине реки. Он тут же решительно под­нялся и направился к ней. Наловив глазастых и зеленых квакушек вер­нулся к постра­давшему и стал по одному мокрым и прохладным брюш­ком приклады­вать их к зловещему пятну старьевщика.
   Фирсов плотно прижимал речного красавца к ранке до тех пор, пока тот за­сыпая переставал шевелить конечностями. Вскоре его место занимал следую­щий. Это длилось до тех пор, пока оче­редной зеленый баловник уже мало реа­гировал на неудобства, и продолжал сопротивляться, стара­ясь освободится от непонятных Терешкиных проделок.
  
   Глава - 4. Заботы отца Иллариона.
  
   Жизнь отца Иллариона шла не спеша, размеренно, словно буфетные часы в столовой ком­нате. Зная свои недостатки, он довольствовался ма­лым, но взды­хал и сожалел каждый раз, когда узнавал, что соседу собрату по профессии, удавалось в очередной раз добиться новых благ. Он всегда недолюбливал отца Алексия и его дородную половину. Не будь у них по­кровителя, из епар­хии блаженного отца Владимира, тот бы сверчок знал свой шесток.
   - У, боровы, ненасытные. И не провалится земля под вами. И вид у вас и фамилии свиньи. Прости меня Господи за грешные мысли...
   В подобные минуты святому отцу очень хотелось в противовес отцу Алек­сию отличиться необычным, хоть на время стать заметной фигурой в глазах архиерея. Но увы, судьба продолжала лить воду на их мельницы. Колеса его мельницы были неподвижны. Настроение отца Иллариона, в силу его неустой­чивого характера, часто менялось, принося ему постоянно не спокойствие души. Порой его успокаивали домашние и служебные за­боты...
  
   ... Работа богомаза Ильи вызывали в нем мелкую зависть. Странность живоп­исца меньше всего волновало настоятеля прихода.
   В святых местах появление подобных людей было обычным явлением. В данном случае был важен результат пребывания Ильи. Несомненно бог не обо­шел дарование своего раба. Рисо­вал богомаз отменно. Образы свя­тых, их оде­жды, задний фон выходили не хуже чем на полотнах знамени­тых мастеров ки­сти и отец Илларион прощал тому временное безделье, сожалея, что ли­шен достоинств богомаза. И потом, ему бы очень хоте­лось, чтобы его богомаз не переметнулся бы к его врагу соседу отцу Алексию в Успенский собор.
   Заметив в клетушке богомаза наброски святой богородицы, точной ко­пии мо­лодой прихо­жанки Вари Мамоновой с пастушеским дитем, про себя тот час твердо решил не торопить Илью с работой, дать возмож­ность довести ее до конца и по окончании оставить в своей обители. Уж очень красива прихо­жанка. Ведь и великие мастера живописи писали свя­тейшие образы с просто­людинок.
   Святой отец мечтал о чуде, которое должно посетить его тихую оби­тель. Он считал, что его скромное богоугодное заведение не хуже других, так почему бы и не произойти в его приходе? Мысль о чуде успокаивает настоятеля. Даже если оно и не произойдет, все -- таки приятно пред­ставить себе, какое впечатление произвело бы оно на его недоброжелателей...
  
   ....С крестин отец Илларион возвращался выпивши. Хмель кружила голо­ву, мысли беспо­рядочно вертелись не находя себе места. Как любой тщеславный человек, служитель прихода страдал этим недостатком с юно­шеских лет. Ку­пец у которого тот был на крестинах в Третьей роте пора­зил его воображение. Надо сказать, что святой отец вообще был склонен ко всяким пре­увеличениям. В данном случае увидев с каким размахом сельский купец Горшколепов шику­ет на крестинах, сколько народу при­глашено на торжество, священника охвати­ло уныние. Он страдал от не­справедливости распределения земных благ, считая себя крайне обделен­ным. Но будучи даже в плохом настроении, он вел цере­монию крещения будущего наследника купца, на должном уровне, затем не задерживаясь двинулся в обратный путь.
   Всю дорогу он вздыхал от увиденной роскоши и собственного бесси­лия. Он понимал, что зависть, поселившиеся в нем с юношеских созна­тельных лет, да­леко не прекрасная штука, от кото­рой лишь вред один. Но поделать однако ничего не мог. Когда вдали показались первые хаты окраины города, он неожиданно услышал человеческий вопль шедший со стороны кургана. Ху­дой, низкорослый мужичонка пытался криком обра­тить на себя внимание, с трудом делая по­пытку догнать двуколку, однако мешок за его спиной мешал ему это сделать.
   - Бог тебе в помощь, человече. Сам страдалец, - прошептал с досадой святой отец и дружно взмахнул вожжами. Лошадь вздрогнула и пошла ве­селее. Но мужичонка испуганно и слезно завыл сзади. Отец Илларион не­довольно на­тянул вожжи и двуколка остановилась. Он был очень удивлен увидев в бежав­шем мужичке иноверца Адольфа Карловича. Тот с переко­шенным от страха лицом пытался что -- то объяснить священнику, отчаян­но размахивая свободной рукой. Видимо дей­ствительно что- то случилось с немцем, но хмель и неваж­ное настроение мешали сосредоточиться. Одно было ясно, старьевщику необхо­димо было срочно добраться в го­род. В двуколке было тесно и Отец Иллари­он с большим недовольством отодвинулся на край сиденья давая тому место.
   Желтый кожаный мешок, который тот держал обеими руками, раздра­жал не менее чем он сам. Узнав, что стряслось с попутчиком, святой отец не на шутку струсил. Не хватало еще чтобы тот испустил дух сидя рядом. Хмель будто рукой сняло. Мысль лихорадочно заработала в одном направлении: из­бавиться от старьевщика под любым предлогом. Варианты были, но к сожа­лению в данном случае не реальны в испол­нении. Священный сан отца Ил­лариона не мог допустить, что­бы живая душа была брошена в степи на по­гибель. Увидев в пойме реки пастуха Фирсова в сопро­вождении своих коз, он облегченно вздохнул и перекре­стился. Подъехав ближе к нему и сослав­шись на занятость доверил ему душу иноверца и тут же припустил лошадь вскачь, довольный удачно сложившимся обстоятельством. Однако проехав немного обнаружил в ногах забытую ношу немца. Что делать? Вернуться? Выбросить? Ну уж нет! Коли жив останется, придет за своим мешком. Пусть лежит...
  
   ...В наших краях гром с ясного неба вещь редкая и спорная.
   Так утверждают старожилы. Кто мог знать, что унылая и серая жизнь свя­того отца неожи­данно взлетит черт знает куда и занесет его душу в неспокой­ный мир страха, радости и мучений. Буфетные часы священника неумолимо приближает роковой момент. Двуколка въезжает во двор, свя­той отец слезает с нее и велит Федьке Филипову (опять пришел чего ни­будь выпрашивать) рас­прячь лошадь. Федька привычными движениями освобождает животное от дву­колки и отводит ее под навес.
   Возвращаясь назад, он видит несколько странное и перепуганное лицо свя­щенника, глядев­шего на то место, где только что сидел. Парнишку разобрало любопытство, и он подошел ближе. Однако рассмотреть ему не удалось. Свя­щенник неожиданно закричал и прогнал его прочь. Часы про­били роковое вре­мя, Святой отец глядел на золотые монеты, перстни и кулоны, вывалившиеся из желтого кожаного мешка Адольфа Карловича, Несомненно мешок хранил в себе еще немало драгоценных вещей. Свя­щенник на какое то мгновение пере­стал что -- либо соображать. Затем дро­жащими пальцами сложил все это в ме­шок. Он был однако тяжеловат, но перенести его в ко­нюшню было делом нескольких минут. И святой отец летел туда, словно небесный серафим. И по­текли у него дни в страхе и радости в лучезарной надежде быть возвышен­ным, заметным в глазах уез­да, да что там уезда, губернии, а может быть и...
   Дальше фантазия рисовала ему масштабы уже непосильные его разуму. Ни супруга его Глафира Марковна, ни дочь Лиза, не теряющая надежды выйти за­муж за усача военного, не при­давали особого значения в переме­не характера главы семейства. Только однажды за ужином, когда разговор зашел о дьячке Фомке, дочь сказала.
   - Небось опять Фомка свечой макушку накапал?
   Это действительно произошло во время крещения дитя в церкви.
   - То, то шутки у него,- продолжала дальше Лиза. _
   - Ему то ничего, грива как у льва персидского. А когда голова, как пу­стыня Сахара - ни травы, ни кустика, то...
   Мать поддержала единственную дочь. - Ты бы отец подальше от себя держи этого завист­ника. Меня не провести, знаю, куда шельмец метит! И гляди, отец мой, вначале Фомка свечой ба­ловал, а там, не приведи Госпо­ди и смолой...
   Глава семейства думает. "- Надо бы Фомке отставку дать, уж больно прилип к дароносице. Ну, а кого о же на его место взять?" Супруга про­должала его мысль. - Ты бы, Илларионушка, Терешку на старосту прибли­зил. Тихий, по ис­тинно божий человек.
   Глафира Марковна знает слабости своей половины к пастуху. Но воспомина­ния о нем, по известным причинам, вызвало в нем вспышку не­довольства. Он резко встает, Беспокой точит его душу. Перепрятать в на­дежное место драго­ценности. Куда? Время проходило в бессонных ночах и мучениях. Дважды приходил старьевщик. Жив оказался иноверец. Что го­ворил ему священник по поводу желтого мешка, он уже не помнил, но больше Адольф Карлович не приходил. От дьячка Фомки священник слы­шал, что тот забросил лавку и чуть свет уходит в степь в сторону курга­на, а что делает там, неизвестно.
   Отец Илларион перепрятал содержимое мешка в надежное место, По вече­рам, а то и ночью он со свечой в руке заходит в подпол церкви, где в даль­нем углу, в схоронке, находились вещи трудно поддающиеся оценке. Возникла мысль составить перечень ценных вещей и таким образом усла­ждать свое тще­славие он мог бы и в дневное время, не вызывая подозре­ний домашних, частым­и отлучками бог знает куда.
   Да, морская гладь не всегда спокойна и величава. В стихии, море быва­ет ужасным. Его огромные волны на фоне свинцовых туч, чудовищного берегово­го рева, мрачных адовых вспышек молний сжимает сердца попавших в беду. Человеческое существо цепенеет от ужаса и предчув­ствия неминуемой гибели. Покойный батюшка отца Иллариона будучи в молодости корабельным священ­нослужителем, всегда со измерял будни православной души с природными мор­скими явле­ниями. Теперь и чадо его свое существование на грешной земле ме­рил как и батюшка морской меркой. Если быть точным, то спокойствия и умиротворенности на пути своей жизни у святого отца было мало.
   В основном ветер и хмурые облака рябили барашками на море его жизни неспокойную душу, оставляя на берегу сознания постоянную неудовлетворенн­ость и обеспокоенность. Так было всегда. Свалившиеся на го­лову непредска­занное чудо обострили и без того его мятущуюся душу. Владея теперь им, и не зная, как распорядится, разрывали мысли чувства на части. Но впереди отца Иллариона ждало еще испытание, которое можно пожалуй сравнить с ураганом на море.
   А пока ничто не предвещало бури. Заботы священника сводились поми­мо службы в обите­ли, поддержанием порядка в ней. Но и без него там всегда ца­рила чистота и порядок. Богомольные старушки ежедневно, слов­но пчелы, за­ботились об этом. Псаломщик, он же и староста прихода, торговал образками, свечками и другой церковной мелочью. Священник молча проходил мимо Фомы и проходил в клетушку богомаза. Здесь он успокаивался, наблюдая, как работа­ет святогор­ский иконописец. Тот про­должал работать над Пречистой. Внеш­ность богородицы была знакома отцу Иллариону. Дитя на ее руках, тоже.
   Как отнесутся прихожане к готовому шедевру богомаза? Работа несо­мненно хороша. И Варя Мамонова, и Фирсова Пелагеюшка вот улыбнут­ся, оживут и их голоса колокольчиком зазве­нят в тесном помещении. "Дай бог, все будет ладно", - подумал священник и молча покидает по­мещение. После обеда - отдых. За тонкой стеной, Лиза о чем -- то расспраши­вает Федьку Фили­пова. Святой отец прислушивается. Речь заходит о родственнике купца Репченко. Молодой чело­век недавно приехал в Лу­ганск и местные девицы тот час обра­тили на него свое внимание. Эле­гантный, красив, аристократические манеры, холост... Лиза подробно расспрашивает Федьку о нем. Тот подробно, насколь­ко позволяет ему в данном вопросе осведомленность, рассказывает о Гурзуфе в Крыму, в ко­тором он живет, где все собаки его знают. Священник вздыха­ет, перево­рачивается на другой бок. "- Вертихвостка! Позарилась на невидаль. Чем плох Афанасий? Прилежен, богобоязнен, сторонится шумных компаний. Так нет же, подавай ей щеголя или оболтуса в мундире! Ну и моло­дость нынче пошла!"
   Дочь священника сама невесть какая красавица. Знакомство с Афанасием поддерживает, зная, что его отец дьякон Успенского собора имеет влияние на ее отца. Но как жениха своего, она не могла себе представить. Тучный, медли­тельный, как и его батюшка, вызывали в ней чувства до­сады. Отец Илларион долго не может уснуть, но с мореный наконец днев­ной жарой забывается во сне.
   Вечером в церкви богослужение. В толпе прихожан пастух Фирсов, Варя Мамонова, Евдо­кия. Тут же крутится и Федька Филипов. Когда служба закан­чивается и помещение пустеет, он за­крывает его и спешит к себе в дом. Вы­пив свой стакан молока и взглянув на часы, спешит к себе в комнату. Настоя­щая жизнь его наступает позднее. Дождавшись на­конец, когда в доме погасили свечи, священник натянув скуфейку, прихва­тив свечу неслышно выскальзывает из дома. Месяц висит над куполом церкви. Чтобы пройти в подпол церкви нужно пересечь двор обители, но чтобы случайно кто не заметил бродящую фигуру на открытом про­странстве, отец Илларион решает до­браться до завет­ной двери вдоль за­тененной каменной ограды, затем через сад и только тогда его путь к подполу церкви будет незаметным.
   Это путешествие занимает немного времени и вот уже на двери ключ прово­рачивается в замке. Она предательски скрипя открывается. Из не­проглядной тьмы тянет застоявшимся возду­хом, впитавший в себя запах и пыль запусте­ния. Церковный хлам находится здесь вероятно еще со вре­мени постройки зда­ния. Мыши и крысы - извечные жители подвалов, до­бавляют свой специ­фический запах здесь. Отец Илларион закрывает за со­бой и не без труда зажигает свечу. Желтый клубок света откидывает на стены химерическую тень. Она плавно движется в таинственной тиши среди брошенной церковной рухляди. В дальнем углу под дубовой опор­ной балкой тень укрепляет свечу на стене и начинает возню. Что -- то отодвигается, приподнимается, ставится в сторону. За­тем в наступившей тишине перемещается свеча на новое место и тень чуть наклонившись непо­движно застывает.
   Священник в который раз с неослабевающим интересом вглядывается в со­держимое кожа­ного мешка. Его губы заметно шевелятся, глаза прикова­ны к каждой вещицы. Пальцы мелко дро­жат, скользят по холодному ме­таллу и ка­жется, никакая сила не может оторвать его от мешка. Время переполненное радостью увиденного, уносит душу святого отца в заоблач­ные выси блажен­ства. Находясь в фантасмагорических садах Эдема, он не сразу слышит посто­ронний шорох. Он становится громче и несуразнее. От падения с небесной тверди на землю, сердце и душа хозяина церкви заня­лась от жуткого страха.
   Инстинктивно прикрыв телом мешок, вцепившись в него словно паук в свою жертву, он озирался по сторонам ничего не соображая. Где -то скрипел сломанный алтарь, шевелился на тем­ном порванном холсте апо­стол Петр, заунывно издавал звук трехпалый венский стул. Напольные часы, словно ожив, стали отбивать время и под их бой, что -- то темное и зловещее метну­лось к выходу. Дверь с шумом отворилась и частые зату­хающие шаги проне­слись по подворью.
   Святой отец не двигался. Он находился в том состоянии, когда чело­век бу­дучи парализо­ван, лишен какой либо возможности пошевелить орга­ном. И только по истечении времени необхо­димого для выхода из кри­зисного положе­ния, он схватил мешок с драгоценностями и кинулся к вы­ходу. Оглядываясь, выбирая темные места священник добрался до конюш­ни и спрятал мешок в кормовой ящик и сверху засыпал его овсом. До самого утра ему не удалось уснуть. Отцу Илларио­ну казалось, что злодей уже бродит где- то рядом и только ждет удобного момента чтобы похи­тить драгоценности. На следующее утро попадья не могла не заметить озабоченности на лице су­пруга и спросила его об этом.
   И хотя его ответ мало ее удовлетворил, она не стала более тревожить его, считая, что если в этом будет необходимость, сам выложит наболев­шее. Под­мену в его поведении теперь заметила и его дочь Лиза. - И что это вы па­пенька отрешенный какой то! И то вам в тягость и это не мило? Коли захво­рали, отлежались бы... Батюшка молча решал задачу. " - Не иначе кто- то прознал о кладе, - думал все это время священник, - и желает учинить во­ровство! Но самому богу было су­ждено дать мне узреть и иметь злато, а коли так, мне и надлежит забота о его сохранности...
  
  
   Глава - 5. Федька и богомаз.
  
   Как ни старался Петро Филипов устроить своего младшего брата Федь­ку на казенку к себе в столярный цех, его усилия оказались напрасными. На заводе шло большое сокращение. По сове­ту Терешки Фирсова, пар­нишку пристроили к илларионовской обители к богомазу Илье. Как и все богомазы, Илья, не испытывал муки творчества при создании соб­ственных шедевров. Он не спе­шил, и с прохладцей относился к своей работе. Обладая способностями удовлетворять самые при­вередливые вку­сы заказчиков, он был уверен в сбы­те своих опусов. Секрет был прост. К стандарту образов святых и мучеников, Илья добавлял несколько штри­хов индивидуальных черт заказчика и вещь была готова. Таким образом самолюбивые натуры удовлетворялись полностью. Должност­ным лицам священного сана, миропомазанникам божьим льстило та­кое сходство и так как ни один из них не без слабостей человеческих, репута­ция богомаза под­держивалась на уровне достаточ­ным для безбедного суще­ствования.
   Отсутствие общительности, обладая даром молчания, он иногда преображалс­я и без какой либо связи продолжал мыслить вслух подвергая слуша­телей по­началу в недоумении, а затем и в сомнении его здравого рассуд­ка. Мысли Ильи о высокой материи, поражали воображение, усили­вали тем подозрение его умственных способностей. Для его красноречия доста­точно было молча­ливого слушателя.
   Внезапная замкнутость богомаза была той музыкальной паузой, которая была необходима к новой увертюре его буйного разглагольствования, Федь­ка Филипов молча наблюдая за работой Ильи по малейшему движению его предопределял желания своего наставника. Фасад церкви стоял в лесах. Нахо­дясь на верхней площадке, богомаз уже на подсохшую штукатурку наносил ки­стью последние мазки. Подросток стоял внизу и сосредоточенно вглядываясь в законченный сюжет да­вал оценку с видом маститого знатока. Тот молча про­должал работать, изредка спускаясь вниз, оглядывал свою работу, молча отве­шивал подзатыльник не успевшему отскочить Федьке и вновь поднимался наверх.
   Увы, мнения в оценке сюжета явно расходились. Работа подходила к концу. А вечером в своей клетушке, стоя перед самодельным мольбертом в окруже­нии всевозможных подрамников, старых холстов, ждущих своего обновления, красок, кистей, баночек, беспорядочно раскиданных на столе, Илья уже стоял в задумчивости перед новым опусом, обхватив рукой под­бородок, вто­рую дер­жа за спиной.
   Всей своей тощей фигурой он напоминал вопросительный знак. Отец Илла­рион поторапли­вал. Богомаз не спешил. Уже несколько дней как была готова грунтовка на полотне и закреплен­ная на мольберте, он ходил около всего это­го с угольком в руке, посматривая на пустой белый пря­моугольник, мысленно рисуя в своем воображении будущий шедевр. Он искал тот первый и единственный штрих, который даст начало творческой работе и успех завер­шенного образа. Ну­жен был толчок. Его не было. Святой отец в помятой ску­фейке наблюдая творческое мучение бо­гомаза прозрачно намекнул рабу божье­му о его напрасном времяпровождении. Но то ли жидкая бородка в яичной скорлупе (отец любил по вечерам съесть яйцо всмятку), то ли само одеяние не­брежно накинутое на худые плечи и от того казавшимся несуразным балахо­ном, не внушал бого­мазу творческо­го полета и вдохновения.
   Он смотрел на заказчика и не видел его. С Ильей это бывало часто. Но как только злополуч­ный штрих неожиданно находился, богомаз рьяно принимался за работу. Так однажды блуждая взглядом по лицам прихо­жан, Илья остано­вился на одном лице. Объект его внимания разговари­вал с его подручным, Федькой Филиповым. Чтобы удержать в памяти нужные черты, бо­гомаз взгля­дом Калиостро, гипнотизировал найденный образ. Терешка Фирсов часто хо­дивший в церковь послушать райский го­лос Мамоновой, а заодно выпросить у всевышнего прощения за мелкие проступки свои, которых у него было бесчис­ленное множество, не мог предположить, что когда -- либо его личность может заинтересовать кого -- либо. Почувствовав цепкий взгляд Ильи, которого побаи­вался за сходство с нечистой силой, он повернулся к нему спиной, затем перекре­стившись, спрятался за более широкой спиной прихожанина.
   Илья довольный своей находкой шагал в свою каморку преисполнен­ный же­ланием творить. Он работал энергично и самозабвенно. Иногда из­давал при этом не совсем понятные звукосочета­ния, которые могли обозначать все или ничего. Но тем не менее, они были верными спутни­ками его вдохновения. Ма­нера претворения в жизнь задуманного сугубо индивидуальна. Илларио­новский богомаз не был исключением. В отличие от других, профессия художника от­личает спо­койный, умеренный темп работы. Каждый взгляд и мазок, осторож­ным прикосновением кисти ло­жится на определенные точки полотна уверенным движением мастера. И несведущему в тайны живописи, эти движения руки кажутся чуть ли не волшебством. Илья напротив, в работе был энер­гичен. Его движения напоминали мужественный танец одного из племен южной Африки, или лю­бимца испанской корриды. Вытянутая рука с кистью, прищуренный взгляд на полотно, плавное движение пружинистого тела, рывок, богомаз неистово кидается на холст, вонзает в него кисть и он неистово принимается за работу. Затем откинувшись назад, победоносно оглядывает результат своего прыжка. Нижняя челюсть отвисает в спутавшихся космах волос. В блеске его темных глаз и оскал зубов скользит дьявольская мефистофельская улыбка.
   Эти короткие мгновения творческого энтузиазма часто, решают судь­бу найденного образа, после чего наступает спад, заканчивающиеся пас­сивностью и отчужденностью. Работа прерыва­лась, и много дней к моль­берту не прикаса­лась кисть богомаза.
   Однако какой либо незначительный на первый взгляд момент, вновь будил в нем новый прилив сил, он преображался, все повторялось заново и когда -- то начатая работа благополучно завершалась. Таким образом на полотне илла­рионовского богомаза появилось долгожданное изоб­ражение Христа с пальмо­вой ветвью в руках. Илье нельзя было отказать в мастер­стве. Пропорции лица, сочетание цветов и оттенков были выполнены ве­ликолепно. Это радовало глаз.
   Первые зрители и критики - Федька Филипов и дьячок Фома, рыбный зна­ток. Святой отец собственной персоной, выразил удовлетворение рабо­той Ильи, заметив при этом, что всевышний имеет большое сходство с бывшим пасту­хом. Федька с ухмылкой смотрел на Христа, у которого были все характерные черты помолодевшего Фирсова. Наивный детский взгляд претендующий на се­рьезность, жидкая бородка, все это было тща­тельно выписано и не вызывало сомнений в сходстве. Образ Христа Спа­сителя, списанный с пастуха Фирсова, вначале обескуражил отца Ил­лариона, но хорошенько поразмыслив, решил икону припрятать, авось выйдет случай сплавить ее в Успенский собор. Отец Алексей падок на красивые вещи. Пусть любуется портретом местного пасту­ха.
   Священник не сразу согласился повесить икону для всеобщего обозре­ния, и долго препи­рался по этому поводу с богомазом. Видя упорство Ильи не согла­сившегося переписать икону, все же оценив мастерство ки­сти, отец Илларион решил временно поместить работу богомаза под за­мок до окончательного ре­шения. Здесь батюшка имел в виду мнение, а значит и последнее слово своей половины, попадьи. Илья, которому реше­ние священника было небезразлично, подозвал Фе­дьку, молча собиравшего кисти, сказал:
   - Слыхал? Такую работу и в подвал! Мое творение, видите ли не достойно висеть в церкви? Снеси -- ка я его в другой какой приход, его возьмут не задаром да и водки поднесут. Вот так! А что? Вот возьму, и в Казанский храм отнесу, а может и в собор Успения. Думаешь не возь­мут ?
   Федька хитро молчал, зная наперед, что тот никуда не пойдет со своим Христом, остынет и примется за мученицу Варвару. Илья продол­жал.- Впро­чем мне спешить некуда. Вот увидишь, не завтра, так после завтра отец велит поместить моего Христа в церкви. Священник не дурак, какой, чтобы не по­нять настоящей работы, а не поймет...
   Илья посмотрел на решетку окна, на синий безоблачный небосвод.
   - Вот те крест, торбу на плечо и в путь - дороженьку к другому по­рогу, где буду обласкан, накормлен и моя работа будет вызывать слезы утешения и сча­стья. Если хочешь, я возьму тебя с собой и сделаю тебя настоящим богома­зом. Ах, какие места мы с тобой увидим! Какие храмы, со­боры будут радовать наши души. Огромные купола небесного цвета или зеленые как майское поле, а на них позолоченные кресты. Резные ба­шенки, длинные, узкие оконца, большие узорные в металле ворота, словно в рай небесный. А на стенах апо­столы, их деяния. Есть обители выстроенн­ые в глубоких безлюдных оврагах, или посреди дремучего леса, Деревья там высокие, что внизу даже днем тем­но. А есть церкви выруб­ленные в скале. Много я перевидел всего этого и ска­жу тебе, чем больше видишь, тем больше тянет меня на новую сторону. А ты что видел? Что знаешь? Ничего! Значит даром живешь!
   Федька крепился и не выдержав бросил. - Разве толк только в том, чтобы хо­дить, смотреть и вспоминать о том опосля?
   - Чем больше человек видит, он больше знает.
   Подросток не согласился, промолчал, решив не спорить, зная заранее, что схлопотать опле­уху от Ильи раз плюнуть. Илья стал возиться с дубо­вой дос­кой, для иконостаса. Федька оставшие­ся не удел, решил использо­вать свобод­ное время в подвале церкви. Он часто тайком забирался туда, бродил среди многочисленного хлама, снесенного сюда ненужных вещей, находя для себя в этом удовольствие.
   Однако уже несколько дней, на его дубовых дверях висел амбарный замок. Но вездесущему Федьке это не стало преградой. Под ветхим крыльцом, когда -- то ведущей в одну из служебных комнатушек, он при­метил на уровне зем­ли зиявшую темнотой дыру, плохо прикрытую прогнив­шими досками. Немного приподняв их, можно без труда влезть в темный подвал. Так Федька Фи­липов и поступил. Помещение было ши­роким длинным и темным. Он был завален рухлядью и пробраться с од­ного конца в другой можно было только вдоль противоположной стены. Федьке это было совсем необязательно делать и он ограничился лишь тем, что усевшись удобно в старом ободранном кресле при­нялся рассмат­ривать картинки в книгах валявшихся здесь в беспорядке. А когда это за­нятие надоело ему, он переключил свое внимание на другие предметы, которых тут было предостаточно. Рядом стояло резной стул с витыми ножками. Одна из ножек была неесте­ственно согнута к днищу и от этого стул казался уродцем. Далее к стене был прислонен пустой ко­мод с оторванной дверцей. На единственно уцелевшей полке находилась дароносица. Вдоль стены были прислонены хоругви. Их выносили в знойные месяцы лета на поля. Под ними отец Илларион возносил молитвы к господу богу о ниспослании дождя на сухую потрескавшуюся землю долго­жданного обильного дождя. В дальнем углу подвала темнели лики святых на узких и длинных холстах. Все они величественно и строгие, выстроились, словно при вынесении эдикта.
   В подвале было сумрачно, сухо, тепло, Федька не спешил уходить не­жась в большом, про­сторном и мягком кресле. Рассматривая полотно на противопо­ложной стене, на котором было изображено неизвестный ему апостол за сотво­рением очередного чуда, он мыслями перекинулся вначале в степь, в балку, за­тем на крыльцо хаты, где Петро, (его старший брат ), собирался на ры­балку. Постепенно усталость разлилась по телу и он при­крыв глаза подумал. " Мне бы умение и мастерство Ильи. Я бы тогда за­ново обновил бы икону Терешке, в своей хате в углу новую повесил бы, затем Евдокии, Маньке Сове, всем, всем, только не Мамоновым, разве что Варьке...
   Федька вновь закрывает глаза и сладко засыпает. Его будит легкий шорох и тихое бормота­нье. Подросток быстро просыпается и прислушива­ется. В подва­ле было темно. " - Запорет батька меня теперь, как пить дать. Время то сколько прошло ..."
   Филипов приуныл и вдруг в тишине услышал шарканье ног. Вдоль сте­ны держа в руке за­жженную свечу шел сгорбившись священник отец Ил­ларион. От неожиданности подросток сполз с уютного теплого кресла на пол на слу­чай, если тому вздумается обернуться.
   Но святой отец увлеченный своими мыслями продолжал шаркать в дальний угол подвала. "- Угораздило меня сюда прийти. Да и батюшка хорош, чего ему приспичило ночью тут бродить? Не спится, наверное?, - думал, затаившись Федька, гадая, как скоро святой отец выйдет из подва­ла. Но тот не спешил. Дойдя до его конца он укрепил свечу на по­перечной балке, затем нагнув­шись стал рыться в дальнем углу. По колдо­вав некоторое время там, он взял вновь свечу и держа ее чуть выше го­ловы, наклонился и стал что -- то рассматри­вать. Федька услышал тихий звон и удивился. Он приподнялся и стал всматри­ваться в желтый клубок света в углу церковного подва­ла, но что -- либо раз­глядеть не удалось.
   Тогда пригнувшись к прохладному полу подросток, лавируя между хламом церковной утвари, приблизился к комоду с оторванной дверцей.
   За ним открывался простор для наблюдения. Однако задев локтем двер­цу, прислоненную к стене, та предательски издала звук, на который тут же испу­ганно обернулся священник. Федька замер от страха. Уйти незаме­ченным, отпа­дало. Пространство подвала просматривалось. Выбрать­ся бес­шумно не представ­лялось возможным. Нужна была хитрость. Федька бро­сил попавшуюся под руку тряпку в противоположную от себя сторону и вновь замер. На шорох священник резко повернул голову и вытянув смешно худую шею прислушался. Стало тихо как в склепе.
   Подняв над головою горящую свечу он направился в сторону услышан­ного шороха. Не мешкая Федька вышел из укрытия. Стараясь быть неза­меченным стал пробираться к лазу.
   Неожиданно потухшая свеча погрузила каменный мешок во мрак. В насторо­женной тиши­не что -- то зашуршало вдоль стены. Мышей в святой обители всегда было много и вполне воз­можно им уже пришла пора во­дить хороводы, ну а если это не они? Так думал перепуганный слу­житель церкви. Но, когда из угла донеслось кошачье мяуканье, да так что под скуфейкой волос шевелит­ся начал, обладатель желтого кожаного меш­ка не на шутку струхнул. Темнота напол­нилась его дрожащим голосом:
   - Изыди Сатана! Племя бесовское. Нет тебе места в храме. Не оскверняй своим присут­ствием святое место. Сгинь!
   Чем ужаснее находил проклятье отец Илларион, тем больше увеличи­вался шум в подвале, словно нечистая сила прежде чем удалиться восвоя­си, хотела на славу покуражиться. В помеще­нии стоял невообразимый шум. Падали сту­лья, комод прислоненный к поперечной балке с грохо­том опрокинулся, загоро­див единственный ход вдоль стены. Казалось вот -- вот разверзнется под нога­ми пол и он вместе с этими ненужным хламом про­валится в царство Вельзе­вула. Напуганный до смерти священник присел и прижался к широкому кре­слу, забыв обо всем на свете, шептал мо­литву и крестился...
   ...Федька Филипов выбравшись из подвала не совсем обычным спосо­бом, шмыгнул мимо клетушки богомаза, затем пролез через щель в заборе. Очутив­шись на улице он затрусил по доро­ге. Луна не отставая висела над ним исправно освещая путь. Сон Федьки Филипова продолжался...
  
   Глава - 6. Клейменные пятки
  
   Между последними хатами Глиняной улицы и заводом, на пригорке, стоит приземистое строение, с двумя оконцами напоминающие баз. На покосившиеся жестяной вывеске над входным крыльцом лаконичная над­пись, "Питейное заве­дение". А в полуверсте над зеленым куполом в лу­чах солнца играет золотом крест, местного прихода отца Иллариона. Дороги, ведущие к литейно­му заво­ду и церкви соединяется невидимым узлом на подворье Семена Прохорова. Начало циклу дает неумолимый и беспрекословный рев заводского гудка. Он загоняет людей в лабиринт своего ненасытного чрева, чтобы выпотрошить остатки сил и самонадеян­ности. Затем пресытившись вы­талкивает этот балласт под колокольный перезвон в лоно церкви для очищения душ от прилипшей скверны. Завер­шает круг питейное заведение, где обезличиваясь до скотского уровня масса попол­няла ряды изгоев уездного городка. Круг повторялся. Цикл нарушался кладбищенской тишиной.
   Кабак Семена процветал на нищете, слезах, и проклятиях семейных людей. Кабатчик, плу­товатый мужик с пробором редких волос на голове, заплывшими глазками, с двойным подбород­ком, отлично знал завсегдатаев своего заведения, их характеры и привычки. Он без особых на то усилий подчинил весь этот сброд своим желаниям и воле.
   Среди новичков его заведения, появлялись в отличие от остальных, лично­сти довольно со­мнительные, отличавшиеся буйством и дырявыми карманами. Таких беспаспортных пришельцев с неизвестным прошлым, вертевшихся около казенки в надежде получить случайную работу была не редкость. С ними ка­батчик был осторожен и предупредителен.
   Он отлично помнил преподанный ему одним попрошайкой, оказавшиеся впоследствии бег­лым острожником, с которым Семен обошелся как с обычным посетителем. В результате "красный петух", куча пепла да воспоминания о прибыльной корчме. В подобных ситуациях ка­батчик преображался. Всегда угрюмое лицо расплывалось в улыбке, движения становились бы­стры и вирту­озны. С наигранностью угождал, плакался на неважную торговлю и для пущей убеди­тельности сморкался в большой клетчатый платок, выражая тем свое не­важное душевное состоя­ние.
   В майский воскресный день около питейного заведения с утра кучкуется пропойный на­род. Из помещения доносятся звуки балалайки и матерные ку­плеты Мелешко Викентия, бывшего рабочего литейки, охотника выпить сиву­хи на дармовщину.
   ...Фрол, здоровенный детина с бычьей шеей с пудовыми кулаками, с монгольс­ким изрытой оспой, безбородым лицом, с маленькими мутными глаза­ми, известный на всю округу как пропой­ца и дебошир. Казалось сама природа наделила его оболочку одной лишь мерзостью. Его именем пуга­ли детишек, старушки завидев его издали, крестились и семенили в пере­улки, плевались, при­ходя в себя от страха. Откуда он пришел, никто не знает, да и мало кто интересовался этим. За не­дюжинную силу его приня­ли формовщиком на литей­ный завод. Тяжести поднимал с улыбкой. Дру­гому кому, кишка тонка, а ему хоть бы что. Пятак согнуть, подкову разогнуть - плевое дело, Ни в чем меры не знал. Скольким мужикам по пьянке хребтов поломал. Полоумная Анастасия - его рук дело. А какая красавица, недотрога была? Закинет, бывало тугую пшеничную косу за пле­чо, поправит складки на кофточке, окинет синим взглядом - у парней дух захватывает. Сгубил девку, проклятый идол. Темные слушки бродят по дворам. На чужой роток, не накинешь платок. Дыма без огня не бывает. Сходят Фролу его забавы. Афонька, бывший ее жених, похвалялся, на Сенном базаре, что порешит Фрола за погубленную молодую девичью жизнь. Мужики молча ки­вали в знак согласия, зная, что тот говорит больше для самоуспокоения и что дальше разговора дело не пойдет.
   В кабаке Семена Прохорова, Фрол появился неожиданно. Широко рас­пахнув дверь он оста­новился держась руками за косяк. Все, кто был в по­мещении, по­вернули головы в его сторону. По­явление формовщика не предвещало ничего хорошего.
   - Так, так. Жучки, паучки. Без меня стало стало быть тута шуршите?
   Кабатчик проворно метнулся к свободному столу, смахнул для порядка не свежим полотен­цем несуществующую пыль с него и заискивающе предложил:
   - Пожалте,- с. Все в сборе!
   Не глядя на него, Фрол расставил широко кривые, толстые ноги направился к столу. - Смотри у меня, Короед! Фрол у тебя в гостях. По­нял?
   - Как же с, понятное дело, в гостях. Я, мигом-с.
   Семен исчез за перегородкой. Спертый бражный воздух полутемного помеще­ния тяжестью бредового сна окутывал тени находившиеся здесь людей. Что- то уродливое, патологическое было в их мышлении, разгово­ре, движениях. Клоака прохоровского заведения была для его завсегдатаев частью их жизненной необходимости, миражом золотого тельца в знойной пустыне.
   Пил формовщик легко и свободно. Хрустя соленым огурцом, он оки­дывал лица притихших мужиков. Его низкий обезьяний лоб, сдвинутые раскосые гла­за, неподвижный взгляд вызывал у слабых духом неприятные ощущения, чув­ства страха. Наскоро рассчитавшись они быстро покида­ли питейное заведение. Остальные, половчее, отвернувшись старались не за­мечать Фрола. Кто был сильно пьян, быстро трезвел. Формовщик многих знал по казенке и почти всех по кабаку. За­видев новенького, пристал к нему. - Эй, ты! "Печная душа", двигай сюды. Компания я для тебя, а это...,- он махнул рукой в сто­рону,- так себе, навоз.
   "Печная душа", - молодой парень прибывший с рудника в надежде устроится на литейный завод, околачивался вторую неделю в городке, просаживая по­следние шахтерские копейки. По привычке ему было реши­тельно все равно с кем пить и он направился к столу, за которым сидел Фрол. Несколько взгля­дов и фраз было достаточно, чтобы определить гра­ницы их взаимоотноше­ний.
   - На литейный, говоришь, потянуло? На руднике, дескать тяжело, а здесь легко? Правиль­но. Тута всем легко. Отработал мужик положенное время, гу­ляй! И никто тебе не указ. Пей. Ко­роед еще принесет. Угощаю!
   - Шикуешь, или лукавый больно?
   - Резону нет. Вижу парень вроде в беде, помочь надо, а без меня, тебе на казенку не по­пасть. Спроси кого хошь.
   - Ну да, загнул небось?
   - Ну-ка Короед, - обратился формовщик к кабатчику,- объясни "печной душе" про мою из­вестность на казенке и уважаемость!
   - Как же - с! Сам Перовский изволит о вас помнить! На днях так и гово­рит. "- Без Фрола и завод не завод!" Вот так- с.
   Шахтер поглядывая на обоих нерешительно спросил. - Задаром, или как?
   -Задаром и прыщ не вскочит. Шепнуть кое -- кому надо. Тебе обойдется всего ничего с красненькую.
   - Э, ка, хватил! Не много ли?
   - По твоей бедности в самый раз. Да и с Клопом твое дело уладить надо.
   - Мастер заводской что ли?
   - Гы, - гы, - гы... Про смутьянов, бунтовщиков слыхал? Он и есть ма­стер по этой ча­сти
   Рудниковский парень поставил пустой стакан на стол.
   - А про меня хоть Перовский, что Клоповский, все едино!
   - Ну ты гляди, весь в меня!
   Выпитое зелье стало привычно кружить голову, мысли разлетались, душа па­рила легко и свободно. Парень путаясь в карманах, достал остав­шуюся мятую ассигнацию положил на край стола и прикрыл ладонью. - Значит завтра и на работу? Без обману?
   - Благодарить будешь. Одного вот такого устроил, радехонек до бешен­ства. До сих пор бегает за мной по заводу, что об отблагодарить. А я человек какой? Надо помочь? С превели­ким удовольствием. Ну давай деньгу, держишь­ся за нее, как черт за грешную душу.
   Фрол бесцеремонно сгреб красненькую и небрежно сунул ее в свой карман.
   - Завтра по гудку, как часовой. Понял?
   Парень с заискивающей благодарностью положил руку на его плечо.
   - Я сразу раскусил, что ты мужик ничего, свой. За работу, век не забуду.
   - А может ты из тех,...из студентов?
   Формовщик явно насмехался над парнем. Однако тот не поняв иронии пони­мал его слова в буквальном смысле.
   -Это те, которые царя, Да? Нет? Я ж неграмотный. Когда малой был, к попу опреде­лили учиться. Выгнал " В твоей башке, - говорит,- окромя звона и сквозняка, одна темень и оста­лась.
   Неожиданно из раскрытой двери все услышали треск и матерщину. Мужики сидевшие бли­же к двери заинтересовавшись вставали и качаясь выходили на свежий воздух...
   ...Ивану Федоровичу Мамонову осталось меньше версты дотянуть до литейк­и, когда зад­нее колесо телеги груженное углем затрещало и рассыпа­лось. Ось пропахав землю застыло на ме­сте. Усталая дальним перегоном лошаденка оста­новилась. Иван Федорович обошел бричку и при­сев на кор­точки стал разгляды­вать поломку. Заменить колесо не вызывало не вызы­вало сомнений. Тревожило второе заднее колесо, которое неестественно перекосилось от тяжести, и было готово повторить участь переднего.
   - Эх, жизнь - короста, - хлопая шапчонкой по колену промолвил в серд­цах хозяин телеги. Подозвав соседского мальчонку, вертевшегося среди собравших­ся зевак, наказал сообщить домой о случившейся оказии.
   - Дуй за Степаном. Подмога требуется, да пусть прихватит колесо, что под навесом. Запомнил?
   Мальчишка мелькая пятками, помчался по дороге подымая пыль.
   - С прибытием, Иван, - обратился к нему один из мужиков стоящих по­близости. - Моли бога, что не в степи приключилась твоя история.
   Стоявший рядом с ним Пурга, зубоскал и бабник с ухмылкой предло­жил. - Хошь, мы на руках всем обществом за кварту водки твое корыто с углем что ни есть под самые ворота казенки отнесем и высыплем?
   Иван Федорович тронул борт рукой, через который просыпался уголь.
   - Не будь тем, чем плетень подпирают. Молодой больно, пуп надо­рвешь.
   - Как хошь, мне за ворот не каплет.
   Из дверей прохоровского кабака вышел Фрол. За ним его новый прия­тель.
   -Так, так...Жучки - паучки, о чем спор вышел?
   Стоявший в толпе подросток увидев его, испуганно выкрикнул - "Мечен­ный" и кинулся прочь. Фрол ловко подставил подножку и парнишка упал.
   - Чего сказал пащенок? Повторяй?
   Но тот прикрыв руками лицо стал вздрагивать в ожидании удара.
   Толпа расступилась и окружила их плотным кольцом.
   - Бей, его стерву. Чего зеньки вылупил?- крикнул подвыпивший голос.
   - Не замай, парнишку! Отпусти!
   Иван Федорович отделился от толпы и подошел к Фролу, стоявшему над ним, словно паук над своей жертвой. - Не стращай его, вишь перепуган ма­лец?
   -Тебе чего надобно в моих делах? Мало одной беды, вторую кли­чешь?
   - Отпусти, вероотступник. Чего пристал к мальцу?
   Пьяное и потное лицо Фрола стало покрываться багровыми пятнами. Глаза сузились, губы сжались в одну нитку. Такой тон с ним никто себе не позво­лял. Фрол забыв о подростке, двинулся на Мамонова.
   -Ты чего кадилом машешь, вошь камбродская, на свою панихиду спешишь, козья борода?
   Иван Федорович отступил к телеге. Рука потянулась к кнуту и крепко сжа­ла пальцами кну­товище.
   - Охолонь Иуда, ишь страху нагнал.
   Жилистый, рослый, выше своего противника, Мамонов решительно сде­лал шаг вперед. Парнишка воспользовавшись ситуацией быстро встал и нырнул в толпу. Кто -- то больно схватил его за плечо и ударил ногой в бедро. На го­ловами возбужденных людей, пронесся детский крик. - Наших бьют! Ис­тошно по бабьи пронеслось вслед. Толпа смешалась. Семка Пурга поднял ка­мень и запустил им в своего соперника. Он до сих пор не мог забыть обиды, как тот, прошлой осенью, из под носа, увел, его полюбовницу. Случай для расправы был как нельзя кстати. Не попав по на­значению, камень угодил в лошадиную морду. Лошадь шарах­нулась в сторону. Перекошенное второе зад­нее колесо угрожающе затре­щало. Постоянно враждовавшие между собой му­жики Ка­менного брода и Гусиновки подогреваемые сивушным питьем рину­лись друг на дружку вы­мещая накопившуюся злобу. Люди дрались с ожесто­чением, разбивая носы, головы, нанося друг другу увечья. Обида не считала своих жертв. На выручку своим бежали родственники и соседи.
   У многих в руках были выдернутые из плетней колья. Забыты мирные дни, совместная ра­бота на заводе, соседство. На смену явилась одна из самых от­вратительных черт дикость, уничто­жающая в человеке, человече­ское досто­инство. Размахивая над головой лопатой, бежал на место проис­шествия отец подростка Николка Чиж, чтобы через несколько минут, быть избитым и в разо­рванной рубахе, в крови, валяться в пыли.
   У ног Фрола на четвереньках прополз его новый друг, рудниковский парень. Мотая голо­вой, выдавливая из себя бессвязные слова (хмель не совсем вышла из головы), он грозился кому -- то. Из рассеченной лопатой подбородка, по земле тянулась липкой ниткой кровь.
   С усилием поднявшись, стараясь удержаться на ногах бормотал, разма­зывая по лицу кровь. - Звери, в яму всех, живьем.
   Кусок угля просвистев над головами ножом врезался ему в кадык. Па­рень схватился за гор­ло удивленно посмотрел вперед и захрипев стал осе­дать на корточки. Стараясь удержать оседав­ший зад телеги, Мамонов схватился за ее борт. Стоявший рядом формовщик взмахнул кулаком. Ту­пая боль пронзила тело старого артельщика. Все вокруг поплыло, стало стремительно лететь в черную пустоту. Подумалось. "- Сколько ходок еще можно сделать до Троицы, кабы дождь не в помеху?" И еще, " - Переко­вать бы коня надобно. Хромать стал дюже"
   Колесо последний раз затрещало и распалось. Днище телеги с углем осев, плотно зажало к земле ноги старого артельщика. В дикой злобе, Фрол стал пинать ногами неподвижное тело.
   Стекла в оконцах заведения Семена Прохорова были уже выбиты, сам же он с перепуган­ным лицом спешно вставлял изнутри деревянные щиты, заранее за­готовленные для подобных слу­чаев. Двери надежно закрыты на дубовый засов и стук в них попрошайки - юродивого Филимона, только что плясавшего сре­ди дерущихся людей, был гласом вопиющего в пусты­не. Стон потер­певших, вой голосивших баб, ругань, проклятия, носились в воздухе в клубах пыли и дикой вакха­налии.
   Степан прибежал на место побоища, когда драка стала понемногу зати­хать. Многих уводи­ли под руки по хатам. Отчаянные продолжали нано­сить друг другу увечья. По над крайними хата­ми испуганно храпя, трусцой бежала ло­шадь, волоча по земле оглобли, порванные постромки и вожжи. Степан при­знал ее сразу и хотел было догнать, но бросив взгляд в сторо­ну телеги, поспе­шил к лежавшему под ней отцу. Формовщик стоял рядом вытирая краем руба­хи потное лицо. По­крытые рыжей щетиной руки были в пятнах крови. Он не сразу понял, почему Степан шел на­встречу ему держа обеими руками на весу бог весть откуда -- то взятые вилы. А когда понял, от­ступил назад и все также угрожающе прикрикнул: - Но, но. Жучок - паучок, осади, не то...
   Он не успел договорить, Вилы взметнулись вверх и тут же резко опусти­лись. Фрол не стал дожидаться пока те поднимутся вновь над его головой. Сильно припадая на левую ногу он мет­нулся в переулок и чуть было не сбил с ног отца Иллариона.
   - Сучий сын, Каиново семя, - пробормотал испуганно священник, отскаки­вая к вет­хому забору крестясь. - Разбойника благоразумного во едином часе рае­ви сподобиси еси господи и меня древом крестным про­святи и спаси...
  
   ...Пристав Титоренко, Григорий Евсеевич, уже немолодой мужчина, среднего роста, склон­ный к полноте с великолепными с проседью усами, какие обычно носят генеральские чины, уже знал о буйстве черни в трак­тире. Выпивши тре­тью чашку чаю, предложенной любезно попадьей, в ожидании отца Иллариона, рассказывал ей о болезни чудесного пуделя своего приятеля
   . - Славная собачка, жаль если она, гм... того....
   - Господь с вами, Григорий Евсеевич. Авось переболеет и все обойдет­ся. Случай та­кой был. Федька Филипов Лизоньке рассказывал. У Мамоно­вых ло­шадка прихворнула. Расперло ее, прости Господи, как роженицу. Пала на ноги, и все тут. Что делать? Ну и решил он ее со двора значит свезти, ан тут па­стух Терешка. И вы представляете, вылечил ее и поста­вил на ноги. Может и собачку взялся бы вылечить?
   Пристав достал часы. - Однако опаздывает батюшка, да и мне пора. Так вы не забудьте о моей просьбе.
   - О братьях Мамоновых?
   - Только узнать где они, нужно невзначай...
   Пристав не успел договорить. Залаяли псы, звякнул колокольчик. Попа­дья кинулась откры­вать двери. Священник вошел в комнату с бледным, перепуган­ным лицом. Путаясь в одежде плюхнулся в кресло. Рассказывая сбивчиво о происшествии возле прохоровского кабака, он то то и дело прикладывался к стакану с водой, стуча зубами о стекло, проливая воду по подбородку. Дав наконец выговорится святому отцу, Титоренко огля­дывая свои розовые ногти, заметил: - Полно те, святой отец. Кому как не вам знать пьяного мужика на Руси. Напьется дурак, руки распустит и вот пожалуйте, вам драка. Этот дух у него заложен в крови и вышибить его, простите, не в силах и всевышний. Мужику нужны встряски. Чем чаще и яростнее они, тем больше спокойствия и порядка будет в обществе. Уж лучше драка, чем волнение сброда. И так про­славились на весь Петербург...
  
   Глава -- 7. Вор Гунька
  
   Дождь утихал. Перегул грома теперь был слышен где - то над Донцом. Перекатываясь ва­лами он становился тише и глуше. Лужи пузырились от по­следних капель дождя. Приумолкшие было птицы стали подавать голо­са. Терешка распахнул двери. Изба стала наполняться сырой све­жестью зелени и живительным воздухом. Вдоль изгороди Терешка заметил медленно бредущую соседку бабку Евдокию. Фирсов окликнул ее. Та остановилась.
   - Не скучно то в избе сидеть?
   - Я уж теперь как казак вольный. Никакой Ефим мне теперь не указ.
   - А я вот к Ивану собралась.
   - Что Иван? Ни жилец он на этом свете, вот что я тебе скажу. Ле­карь был. Говорит Степке: - Ему сейчас не я, а батюшка нужен. И денег не взял. Так то Евдокия. Хороший мужик он и богу нужен.
   - Твоя правда Тереша. Так оно и ведется с испокон веков. Пойду, про­ведаю соседушку.
   - Я тоже погодя приду.
   Подвинув ближе к двери низкий табурет перетянутый широкими полос­ками кожи, на каких обычно полу согнувшись тачают обувь сапожники, Терешка про­должал прерванную работу. При­способив на коленях проху­дившиеся сапог про­должал стучать по нему молотком, вбивая по краям подошвы деревянную тек­су.
   Федька уставясь в окошко, молча сидел на лавке. Небольшой деревян­ный стол под божни­цей, лавка, посудный ставец, невесть откуда взявшей­ся прясла, печь в половину избы, вся это до­машняя утварь, дополнялась пучками сушен­ных трав и кореньев, развешанных повсюду на стене. Их было великое множе­ство и больших и малых в разных мешочках и горшках стоявших повсю­ду: под столом, лавкой, на печке и в закутках. Рядом со зверобоем висел пучок душицы от простуды и удушья. В углу, в мешочке, хранилась попова плешь, Ее корнями знахарь лечил глаза, за­поры и экземы. Тут же в углу висела дубо­вая кора для заживления ран. Рядом с маленьким окошком находилась жигалка для золотушников и лю­дей страдающих водянкой. Каждая травка и корень на­ходились в опреде­ленном для нее месте и Терешка никогда не искал то, что необходимо. Прибежит мужик хватаясь за живот (с нужника не встает ) Фир­сов сует ему в руки лягушечьи кис­лицы, и понос как рукой снимает. Молод­ка, у которой мужик на сторону зачастил, знахарь поро­шок ночницы сыплет ей на ладонь. Глядь, и поумнел ее кочет, ни шагу от нее. На глиняном полу раскидана полынь - трава, от запаха которого всякая мелкая жив­ность, обычно сновавшая всюду, забивалась теперь в щели и трещины. Рядом с иконой, меж­ду пучками песчаного бессмертника и мешочка с ли­повым цветом висела кук­ла, когда -- то нарядная и привлекательная. Она и сейчас имела приличный вид. Эта была горькая память о ребенке остав­шиеся сироткой в степи по злой воле судьбы. Эти печальные мысли Терешка связывал всегда со своим бегством из Собачевки, от Джона Юза.
   Еще живя в землянке, этой куклой забавлялась Варя Мамонова, будучи еще маленькой дев­чушкой. Прибежит, бывало, поиграет вдоволь с ней, позвенит ко­локольчиком в пустой каморке пастуха и убежит к своей хате, пока там не кинулись ее. А сейчас иногда этой куклой играет Пела­геюшка...
   Молясь скорее по привычке, чем по надобности, он нет да нет и бро­сит вз­гляд на куклу, вспомнит прошлое, и от этого у него еще сильнее возрастает желание к жизни, и еще пуще он це­нил ее золотые денечки. Больным и не­мощным он никогда не отказывал в помощи. Всех лечил мо­литвой, заговора­ми, травами, вкладывая все свое умение и опыт.
   Тусклый свет небольших оконцев слабо освещал помещение и вероятно в силу этого, оно имело удручающий вид. У просвещенного человека пересту­пившего порог этой избы, без сомне­ния увиденное вызывало ассо­циацию с подвалом средневекового алхимика - знахаря, где рожда­лось зелье жизни и смерти для простых смертных и коронованных особ. В до­полнение к этому, был дремавший кот, лениво свесивший передние лапы с печи. Впрочем, это было только первым впечатлением в тишине избы.
   ...Терешка отложил в сторону молоток и стал осматривать проделанную ра­боту. Подбитая подошва сапога теперь держалась крепко.
   - Не хуже чем у именитых купцов будет.
   - Хватил куда.
   - Ты не смотри, что вид у них не ахти какой. Вот дегтем смажу и хоть на генераль­ский прием тогда.
   - Нужен ты там со своими сапогами, как...
   Федька был не в духе. - Хоть бы дождь скорее перестал. Может батька уже приехал? Не­бось старый Мамонтов уж заждался дружка своего.
   - Распогодится, тогда и сбегаешь за ним. Недолго осталось ждать. Вишь, воробьи го­лос подают - конец дождю скоро. Знал бы твой батька чего стряслось с дружком, не понесло бы его во Вторую роту.
   Федька задумавшись некоторое время молчал, затем спросил.
   - Расскажи про Гуньку?
   - Это про вора то?
   - Обещал ведь.
   Терешка Фирсов поправил на коленях второй сапог. Затем подвинул к себе коробок с дере­вянными гвоздями.
   - Давно это было. Может до Крымской компании, а может и опосля. Во Второй роте жил зажиточный мужик, Гунька.
   - Там раньше военный гарнизон стоял.
   - Да, рота гусар из сербов. Вместе с ними в русской армии служили то­гда и мадьяры и чехи и словаки. А все из-за того, что поганые турки налетели и полонили их края. Те, кому уда­лось спастись и служили в русской армии. Так вот о Гуньке. Хитрый, хваткий он стал вскоре за­метным купчишкой. Двоих сыновей имел. Меньшой в батьку пошел, призва­ние и сноровку хозяй­скую имел. Второй, старший, с детства на руку не­чист был. Младший, отца в работе подменял, второй в воровство ударил­ся. Куда не зайдет, в церковь ли, в лавку, к соседям - всюду след остав­лял. Свечу, крестик стащит, кусок мыла, гривенник.
   Пока убыток был малозаметный, да и купец уважение имел, старшему сыну Гуньке все схо­дило с рук. Чем дальше, тем озорство его для людей все обид­ней. Подошло время, выросли сыно­вья. Вскорости у старшего завелись дружки, народ лихой и пьющий. В избе купца стали замечать пропажу. А тут все чаще слышались жалобы от людей на купца. Дескать, не худо родителю своего сын­ка приструнить и уму разуму наста­вить, безобразничает больно уж. Крепился поначалу купец. Все думал, как выйти из положения. И таки придумал. Сонного и пьяного связали и тайно от дружков повезли его в сторону Четвер­той роты.
   Не доезжая, остановились в лозняке, привязали обидчика к дереву. Сторо­жем поставили крепкого мужика с ружьишком и наказали ему в случае чего палить без промедления. С тем и уехал купец. Как ни про­сился, как ни клялся Гунька, мужик, ни гу - гу. Только глазами косит на ружье, мол, пошевелись только, я продырявлю твою требуху.
   Приуныл старший сынок купца. На следующий день привезли харч и стали сооружать острог. А по окончании строительства развязали его и пустили в избу с единственным окошком, в которое и голову то не про­сунуть. Чтоб не сбежал ненароком. Перед тем как закрыть сынка на за­поры, купец и говорит сыну на прощанье. - Не обессудь за хоромы, луч­ших - не заслужил. Сторо­жа у тебя народ надежный будет, чуть что, предстанешь перед богом. Эта моя к тебе отеческая воля. Прощай!
   Прошел месяц, за ним другой. Кручина овладела парнем. Просит исповед­аться перед свя­щенником. Ответом ему была осенняя тишина. Замеча­ют сторо­жа, что пленник их молитвы вслух читает, поклоны кладет в сторону восхода солнца. Докладывают об этом купцу. Весной приезжает тот, а с ним та­мошний священник. Гунька и просит, чтобы его постри­гли в монахи, чтобы денно и нощно молить господа нашего о ниспосла­ния ему прощения за про­шлое злодейство.
   Ничего не ответил ему купец, только приезжает к нему на Троицу и сооб­щает ему о своем решении. Вскоре Гуньку женили на дворовой девке. Острог переделали в просторную избу, соору­дили коровник, ко­нюшню, вырыли колодец. Появилась прислуга в доме и работники на дворе. А так как места вокруг были отличные, вскоре там стал селиться и пришлый народ. После и окрести­ли то место Воргунька, стало быть, где вор Гунька жил.
   - Как по псалтырю читаешь. Откуда тебе так доподлинно известно?
   - С Кондратом как -- то сбалакались. Приятель мой с тех мест. Вот и тебе продаю, за что купил. Однако дождь прошел, К Мамоновым сходить на­добно, как там у них. А ты Тимофею накажи, чтоб поторопился, в таком деле и опоздать можно.
   - Я мигом обернусь.
   Федька встал, вышел из избы и зашлепав по лужам скрылся за зеле­нью де­ревьев.
  
   Глава - 8. Смерть старого артельщика.
  
   ...В избе Мамоновых было светло, просторно и уютно. Христина и Варя хо­дили по избе и каждым прикосновением своих рук к вещам поддержи­вали и без того безукоризненный порядок. В углу под образами в плошке теплился огонек, освещая темные и строгие лики святых. Под ними на широкой лавке лежал Иван Федорович. Осунувшиеся худое лицо, за­росшее черной щетиной, было бледным и измученным.
   . Жизнь все еще держалась каким то чудом в его теле. Домочадцы, да и он сам, знали, что конец близок. старый артельщик превозмогая боль в сломан­ных ногах и груди, крепился и отдавал ослабевшим голосом последние нака­зы. Приходили люди, сидели, вздыхали, что то ободряюще говорили ему, пы­тались даже шутить, успокаивали. Мамонов печально смотрел им вы лица, сожа­лел, о том, что злою судьбиною ему выпало уйти куда то далеко от них, от всего привычного, откуда назад все дороги отрезаны.
   Посетил его и отец Илларион, принеся с собою запах ладана и воска. Рассуждая о грехах земных он пожурил Мамонова за то, что тот обходил лоно церкви, да и к господу наверняка, об­ращался лишь в большой нужде. Уходя он советовал артельщику до конца претерпеть все муки земные, чтобы предстать пред богом чистым и душой и телом.
   После ухода священника, Мамонов велел позвать Степана. Когда тот явился, спросил: - Ти­мофея позвали?
   - Федька за ним пошел.
   - Что так долго?
   - Так ведь дождь какой был ...
   Иван Федорович помолчал немного, затем сказал : - Ты Степка, вот что. Хри­стю и Варьку не обижай, знаю тебя. А вернутся братаны, присмотри за ними. Дури то у них еще ой сколько. А теперь позови мне Христину.
   Когда та пришла, Иван Федорович долго на нее смотрел, затем перевел взгляд на ее большой живот. Христина стыдливо опустила руки на живот стараясь прикрыть его. - Чего вам па­панька?
   - Ты, стерва кацапская, гляди у меня...
   - Чем я вам не угодила?
   Ее лицо повлажнело и слезы были готовы брызнуть из глаз. Старый ар­тельщик спешил вы­разить свою мысль. - Не перебивай. Прокляну твое сучье нутро там, если...
   Мамонов замолчал и закрыл глаза. Христина стояла перед ним не шелохн­увшись. Две круп­ные слезинки, прозрачные, словно капли из фирсо­вой крини­цы потянулись по щеке. К горлу под­катился не прошенный ко­мок. Мамонтов открыл глаза. - Не должен мамоновский род иссякнуть. В этой избе внуков ро­жай. И вам покой и мне там легче будет.
   Христине стало плохо. Сцепив губы она стала оседать на земляной пол. К ней подскочила Варя и Евдокия. - Ничего, девонька. В твоем, по­ложении это дело привычное. Сейчас мы тебя от­ведем, положим на топ­чан и тебе ста­нет легче. Поднимись, вот так, осторожней. За лавку не зацеп­ись. Наказывала же тебе прийти, так нет. Ну да ладно, авось все обой­дется.
   Во второй половине дня приплелся Тимофей Филипов. Многое связыва­ло его с Иваном. Щуплый, небольшого роста с несколько растерянным ви­дом он вошел в избу и тут же направился к своему старому другу. - Что ты надумал Иванушка в такую теплынь отлеживаться? Работы то непоча­тый край...
   - Отработался, Тимошка, отработался милок. Уж думал не увижу тебя боле...
   В Степановой горенке стал слышен сдавленный, приглушенный женский стон. Мучитель­ный и животный он временами прорывался протяжными крика­ми. Женщины засуетились. Тимо­фей взял руку Ивана в свою. - Все будет лад­но. Вон, в избе прибавление намечается, может и тебя хворь отпустит.
   - Не отпустит. Чую конец близко.
   Артельщик закрыл глаза. Оба молчали, возможно вспоминая дни молодо­сти или незначи­тельные эпизоды ярким отпечатком отложившиеся в их памяти. Их воспоминания нарушал крик роженицы. Старый Иван ше­вельнулся.
   - Степана, клич.
   Его позвали. Из-за спины испуганно выглядывала Варя. Печаль близ­кой смерти одного и акт свершавшегося таинства рождения другого на­страивали присутствующих на философский лад. Исключением была Варя. Она не мог­ла смириться с мыслью, что отца скоро не станет и что больше не услышит его грубоватый голос. - Варька! Как бы там кваску холодненького выпить? А? На что она пулей выскакивала из избы к по­гребу, чтобы услужить род­ному папаньке, за доброту и ласку к ней. Ее мысли о нем, тесно переплета­лись с Христиной. Непонятное, не осознан­ное чув­ство будущего материнства возбуждали в ней скорее любопытство, чем сочувствие, и в происхо­дящем она принимала участие, поскольку тре­бовала от нее ситуация и родственные нача­ла. Иван Федорович лежал молча. Он открыл глаза, обвел всех взглядом и остановился на Степа­не. - Жить хочу, а я того, сынка наверное... Ох, как давит в груди. Мочи нет.
   Он замолчал. Видно было, как каждое слово ему дается с трудом. Он напрягся и прошеп­тал. - Темень в глазах,...все...
   Не успел старый артельщик произнести последнее слово, как тишину про­резал детский крик. Вначале слабый, он крепчал, заявляя озабоченным до­мочадцам о рождении новой жизни и на право ее существовании. Фир­сов тихонько встал и перекрестился на образа. За ним последова­ли остальные. Старый Мамонтов лежал не шелохнувшись. В наступившем молчании, выти­рая передником руки, вошла Евдокия. Ее лицо светилось радостью. - Ива­нушка, с внучком тебя по­здравляю. С тебя причитается...
   Она тут же осеклась, глядя как Тимофей складывал на груди руки покойни­ку. - Чуток опоз­дала с известием, преставился наш Иван Федорович.
   Обращаясь к умершему другу, прикоснувшись губами к его лбу, он доба­вил.
   -Царство тебе небесное чистая душа. Господи, покарай злодея лютой смертью за погибель невинной души.
   Варя с криком кинулась к отцу. Печаль и радость смешало чувства и настроения засуетив­шихся людей в избе. Все перепуталось. Тут же плака­ли и улыбались. Гнетущее состояние преры­валось шутками, слова скорби, перемешивались сердечными поздравлениями, тут же крестились и моли­лись за упокой и здравие. Фирсов вышел во двор и под навесом база принялся ладить гроб. Когда покойника обмыли и обрядили в чистое бе­лье, в избу потянулся разный народ. Одни из ува­жения, другие из любо­пытства, третьи - авось перепадет чуток со стола. К ним относились ни­щие. Люди двигались неслышно и говорили вполголоса, разбившись на кучки.
   -...косточки по дроблены, страх какой. Шутка ли, кошель с углем на но­женьки...
   -...мучился от превеликой боли.
   -...отец то его и поучает -. А что Екатеринославль, в Петербург надо царю отписать про тутошние порядки. Может такое статься, что и нака­жет гор­нозаводское начальство за притес­нения всякое и обиды...
   -...канонир и говорит. Привезли орудию, вам и проверять. Иван за­толкал в него ядро нашенское и спрашивает: - А француз где, куды стрелять?
   - Видишь сопочку? А под ней, вроде как облачко. Костер ви­дать там у них. Теперя не ро­бей, огонек к фитильку, вроде как табачок в ноздрю, и пали...
  
   Глава - 9. Варя.
  
   После смерти Ивана Федоровича, изба Мамоновых казалось опустев­шей. Все­му, к чему ка­сались его руки, продолжали существовать. Трудно было согла­ситься с мыслью, что к ним уже ни­когда не коснется шерша­вая ладонь артель­щика. В душе продолжало жить ощущение, что непо­нятная пустота вот исчезнет и отец вновь возвратится из Успенки как и прежде застучит под навес­ом база. Пожалуй, как никто эту утрату пере­живала Варя. Она любила его всей своей детской привязанностью, его на­рочитую грубость в смеющихся гла­зах, спокойную, журавлиную походку и не вызывающий возражения негромкий баритон.
   Семь лет назад в Старой Загоре, он освобождал болгарскую землю от османских янычар. В прошлом году на сенокосе, случайно наступив на толь­ко что отбитую косу, скончалась от зараже­ния крови ее мать, Раиса Никифо­ровна, ти­хая, добрая женщина. Даже ее смерть была не так тяже­ла как эта. Сколь­ко она помнит себя, отец был рядом. Он носил ее, когда та была еще крош­кой. И когда подросла, всегда шутя грозился надавать лозинкой по мягко­му месту хохотунье, убе­гающей от него.
   В кармане у него всегда для нее было что- то припасено вкусненькое и она зная это, всегда спешила к нему, едва заметив его.
   После смерти отца, часто стоя на клиросе в церкви, она вглядывалась в грустные лица свя­тых и горячо шептала молитвы, чтобы у этих без­молвных теней появилась хоть чуточку сострада­ния к ее отцу и ее любви к нему. Что­бы за муки земные его, он не был забыт ими и оставлен в райских садах. Ее чистое сопрано, эхом кружило под церковным сводом, вызывая восторг и уми­ление прихожан. Девушку любили за добрый нрав, отзывчивость и чудес­ный голос. Стройная, черноглазая, она казалась, взяла от рода Мамоновых то лучшее, чем был богат род - красоту. Не осознав еще своего преимущества, Варя пропускала мимо ушей лесть, отпускае­мая в ее адрес, мо­лодыми парнями, и это еще более притягивало их к ней.
   Ее горю сочувствовали и всячески утешали. Старший брат Степан, продол­жал ремесло отца. Ему повезло. Начальство литейного завода, лю­безно разре­шило Степану продолжать его дело, в виду особого расположе­ния к последне­му. И это несмотря на перебои в работе завода, вви­ду от­сутствия государствен­ных заказов.
   Многие хуторские мужики лишились работы. Вся надежда была на обещан­ную нарезку за­водской земли. Начальство с неохотой шло им навстречу.
   Смерть отца , Степан и его сестра, переживали молча. Он успокаивал ее. Если это не помо­гало, сердился, покрикивал, заставляя ее поворачиваться по хозяйству живее. Сам же приехав из Успенки как и отец, неустанно стучал, строгал, пилил, отвлекался от мрачных мыслей. И лишь Христину, казалось, обошла свалившиеся печаль. Все ее заботы были направлены на маленького Ванюшу, родившегося в смертный час час деда. Маленькое человеческое су­щество, подхватившее его последнее дыхание скрашивало пустоту избы и вносило в ее стену новую жизнь. По вечерам , в свободное время Варя часто возилась с живой куклой. Степан глядя на сестру, отметил про себя, как та неожиданно быстро повзрослела, похорошела и что недалек тот час, когда вот так также бу­дет возится уже со своим ребенком. Его мысли тут же перескаки­вают на Петра Филипова. Как все хуторяне Каменки (Каменного Брода), нена­видевшие заводской сбродный люд, Степан недолю­бливал его. Хотя особых причин к нему лично не было. Это чувство шло от деда прадеда. Это было у него в крови и поделать с этим Степан ничего не мог. О том, чтобы Фили­пов породнился с ним, эта мысль вызывало в нем злость. Вечером он, как о сказал ей.
   - Ты гляди у меня с Петром!
   - Чего это с тобой?
   - Слухай, не перебивай. По его милости братья в бегах. И то, что Клоп сыск устраивал тута людям на потеху, тожеть его это дело.
   Варя не слышит, как Христина успокаивает мужа. Ее душат слезы. Степан без злости до­бавляет.
   - Поплачь маленько зараз, чем рвать на себе волосы опосля.
   Девушка плакала, не потому, что брат так грубо обошелся с ней. Она зна­ла, что тот любит ее, и лишь желая добра, так вел себя. Ей было обидно за Петра Тот был всегда внимательный, ни­каких вольностей, по отношению к ней. Ей хотелось в это верить и она свято верила. Варя вспоми­нала тех пар­ней, с которыми Петро водил дружбу. Их было немного. Каждый из них оставлял при­ятное впечатление, несмотря на рез­кие взгляды в области религии, царской семьи и существую­щий строй.
   Она знала, что Петро уже не раз побывал в полицейском участке и у Тито­ренко Григория Евсеевича находится под особым наблюдением. Найди жандар­мы в мамоновской собачьей будке сверток с документами кружковцев, не ми­новать бы тогда новых арестов. Но, слава богу, все обо­шлось, сверток пере­прятали, теперь докажи, что ты рыжий? Пока в го­роде идет неразбериха и жандармы ищут смутьянов, Егору и Артему луч­ше не показываться им на гла­за. А улягутся стра­сти, братья вернутся под крышу родной хаты и они опять все вместе, как и прежде заживут друж­ной семьей. Мысли плавно кружились и вскоре успокоившись девушка незаметно уснула.
   На следующий день Варя прибежала к хатенке Фирсова провести ми­нутку другую с Пела­геюшкой. Сюда ее тянуло не только это. Наверняка Терешка ви­дел Петра. Мамонова взволнован­но вздохнула. Около избы с маленькой дев­чушкой возился Федька Филипов, младший брат Петра. Сам же Фирсов подравнивал покосившуюся изгородь, которую так долго соби­рался чинить. На пригорке паслись его козы. В лопухах, в тени лениво дремал пес Белко. День был солнечный, яр­кий. Зелень источала букетный аромат запахов. Федька заметив соседку, бывшего пастуха, сказал. - Ан­дрей Кириллович о тебе справ­лялся. Подойди к нему в гимназию.
   - Да, да. Конечно, - думая о Петре, ответила девушка.
   - Хвалил тебя очень. Говорит, - ...с таким голосом ей надо в опере петь в больших городах, а не здесь!
   Мамонова плохо слушала подростка. Ее мысли витали совсем в другом направлении. - Вид­но Петру сейчас не до меня, - подумала девушка, - я ведь для него кто? Никто, просто хуторянка.
   Она вздохнув, взяла на руки ребенка. Теперь мысли девушки, сосредоточил­ись на выступ­лении в женской гимназии. Ее наставник, взявший на себя риск, привлечь внимание местной знати к ней, как певице, наверное уже ждет ее...
  
   ...Андрей Кириллович Свеженцев, регент церковного хора Казанского собора. Помимо это­го, он работал в женской гимназии учителем музыки. Среднего ро­ста, подвижный, с искринками в глазах, он любил свою рабо­ту. Свеженцев не мог представить себя без нот, фортепиано и магиче­ских хоралов старых масте­ров музыкантов. За много лет работы в Луганском уезде, ему не раз приходи­лось встречаться с музыкально одаренными лич­ностями. Но, как правило, по­вседневный быт этих людей сводил на нет, все усилия Андрея Кирилловича вытянуть на свет божий что -- либо из найденного материала. И вот удача! В одной из прихожанок церкви, ре­гент нашел незау­рядные способности к вокалу. Ее голос, покорил Свежен­цева. Эта была его находка, гордость, его тщеславие. Варя Мамонова со­гласилась приходить к нему на индивидуальные занятия. Началась упорная работа. Сольфеджирование, пение фрагментов вокальных партий, первые на­выки игры на инструменте, приносили им радость труда и вдохновения. Регент был уверен, что удача на этот раз не изменит ему и что имя де­вушки, а значит и его, будет заметным в музыкальной жизни горо­да. Варя Мамонова ободренная своим музыкальным наставником, начала тайком мечтать о том дне, когда на Английскую улицу она придет не с выстиранным и отглаженным бельем для инже­нера Джексона Холдейна, а в новой для себя роли в женскую гимназию, а именно певицей.
   - Только вот боюсь,- сказала она, как кто то Андрею Кирилловичу,- петь среди господ, быть в центре внимания и быть осмеянной в случае провала. Ведь может такое случится? Нет! Лучше петь среди простых людей, как ты сама. Там на клиросе, когда перед тобою лишь мир голубизны, позо­лоты и спокойных видений можно петь не только для своего удоволь­ствия, но и при­носить радость послушание богу. - Не знаю, боязно, - ска­зала она тогда регенту. Тот успокоил ее. - Все будет хорошо. В гимназии ты познакомишься с новы­ми людьми. Это тебе поможет в бу­дущем. Выше нос, канарейка! Мы с тобой покажем настоящее искусство этим на­дутым и прили­занным господам. Пусть не думают, что серьезная музыка для нас с тобой недоступна. Это будет наш сюрприз для них.
   Идея выступить Мамоновой в гимназии пришла к нему не сразу. Приближ­ался день выпус­ка молодых учителей и гувернанток. К нему Андрей Кирил­лович по установившиеся традиции го­товил торжественную кантату. Он знал, что на праздничный вечер были приглашены не только родители выпускниц, но и важные чины города, поэтому репетиции кантаты с ученицами женской гимназии проходили почти ежедневно. Неожиданно одна из выпускниц, исполнявшая сольный отрывок заболела. Музыкальная часть праздника была под угрозой срыва. Вот тогда и вспомнил Свеженцев о при­хожанке Казанского собора....
  
   ... Варя держа на руках Пелагеюшку улыбнулась ей. - А кто это у нас та­кая глазастая? У кого губки такие сердитые и ушки мягкие и розовые? Это у нашей Пелагеюшки глазки, как уголь­ки. Это у нее ручки махонькие и носик славненький.
   Мамонова бережно носила ее по двору и осыпала ту поцелуями. Подо­шел Терешка. Пока­чал головой и хитро улыбнулся. - Учись девонька, учись. Авось пригодится!
   - Ну ты уж скажешь, дядя Тереша, как же!
   - Мне то вишь на старость лет какая закавыка вышла. Нянька с меня ни­кудышная. Что ни сделаю, все наперекосяк. Вот так и живем. Смех и слезы водночас. Хорошо, что вы с Федь­кой меня не забываете.
   - Если Степан узнает, что я у тебя...
   Бог, он все видит и простит ему за это,...и за его нелюбовь к Петру. Все ведь под од­ним солнышком греемся.
   - Добрый ты. Наверное поэтому господь и подарил тебе Пелагеюшку.
   - Чье - то горе в радость вышло. Вот как ведь бывает. А теперь без нее я вроде как без рук. Привык к ней.
   - Как же ее не любить, она ведь такая славненькая.
   - Андрей Кириллович, говорят, пригласил в гимназию петь?
   - Да. Только боюсь чуток.
   - А ты с молитвой иди. И всякая боязнь сторонкой тебя обойдет.
   Варя замечает, что Фирсов разговаривает с ней несколько подавленно и рас­сеянно. Девуш­ка догадывается о причине. - Опять небось немец при­ходил?
   - Приходил, болячка б его придавила. То по ночам бродит около хаты, то в окошко заглядывает, в точь, как выходец с того света. А нын­че, ране­хонько вывожу коз на выпас, прихо­дит, лихоманка его возьми, бухнулся пере­до мною на колени и просит вернуть ему бриллианты.
   - Может у него это после болезни пошло, причуды всякие?
   - Видать здорово его голубушка там на кургане прикусила, что примерещ­илось эта­кое. Ни сна, ни покоя от басурмана. Ну да к лешему его.
   И бывший пастух, успокоившись, добавил. - Петро о тебе спрашивал.
   - А я еще не соскучилась по нем.
   - Ой, девка не бреши! Щеки ярче зари стали. Уж за вас обоих мои мо­литвы богу и всяческие пожелания добрые вам.
   - Тебе нравится Петро?
   - Хороший будет мужик. Справный. И любая почтет за честь выско­чить за него за­муж. Беда только в том, что Петро не любит никого,...кроме одной дивчины, а та делает только вид, что не любит его, а сама...
   Мамонова окончательно смутившись заспешила.
   - Ой, мне до хаты пора.
   Варя опустила Пелагеюшку на землю и руками прикрыла горевшее лицо. - Ну тебя, нагово­ришь такое.
   - Ты не меня, а свое сердце слухай. А я что? Может чего не так сказал, не сердись. В Собачевке слышал я одну притчу, занятная скажу тебе. Из дале­ких стран история. Две семьи грыз­лись меж собой словно собаки. Вроде как чего не поделили. И лишь смерть их детей, невинных и любящих душ, поло­жили конец той вражде. Хлопец был вроде из одной семьи, а она сердешная, с другой. Любовь у них была райская. Не будь между семьями такой перепалки, тем деткам жить и горя не знать. Враж­да, она помеха всему.
   Об этой романтической и трагической истории Мамонова слышала в доме инженера Джек­сона Холдейна, от его жены белокурой Роланды. Долго, после этого Варя плакала по несчастной любви.
   - Никто мне не нужен, - сказала девушка от нахлынувших чувств.
   - Не серчай. Язык - помело, только башку и глаза порошит. И весь толк.
   Варя задумчиво подняла голову и посмотрела на Терешку. - Пойду я, Сте­пан кинется, шу­меть будет.
   - Иди, иди. А мы с Пелагеей пойдем пасти худобу...
  
   ...Варя волновалась. Чтобы продлить путь к женской гимназии и таким об­разом успокоит­ся, она зашла в церковь помолиться. Господь бог был всегда с ней милостив и на этот раз даст он ей силы перебороть боязнь и выступить перед незнакомой публикой. Илья с Фомой стояли на сту­пеньках у входа в со­бор о чем -- то говоря между собою. Впрочем с кем -- бы дьяк не вел бесе­ду, разговор сводился в конце концов к рыбной ловле. Завидев Варю, он пре­рвал разговор и толкнул собеседника в бок.
   - Вот ведь какая душа. Ни пылинки, ни соринки. Словно форель в чи­стой водице. Дал же бог Мамоновым такое счастье.
   Богомаз не ответил, думая о чем -- то своем. Девушка улыбнувшись им краешком губ, ста­ла подыматься по ступенькам, благо леса уже были уб­раны. Варя привыкла ощущать на себе вз­гляды, принимая это, как нечто само собой разумеющиеся и скромно продолжала путь, занятая своими мыслями. Фома продолжал начатый разговор, но Илья тупо уставившись вслед Мамоно­вой, ка­залось ничего не слышал, затем сорвавшись с места побежал к себе в клетуш­ку. Дьяк еще не привыкший к причудам богома­за обиделся на того и свое возмущение выместил скопировав спешку Ильи и сочно сплюнул тому вслед довольный вытер рукавом подбородок с остатками зло­сти, пошел искать нового собеседника.
   В помещении церкви было светло, тихо, уютно. Кроме нее тут нахо­дилось еще трое. Две маленькие старушки да рябой детина, видимо при­шедший из­далека. Его лапти с котомкой, привя­занные на конец палки, лежали у поро­га. Запах ладана, воска, трав, желтизна массивного иконо­стаса с множе­ством печальных, суровых и безразличных лиц угодников, вызывали у Вари и при­хожан успокоение. Девушка стоя молилась, отрешаясь от земных хло­пот. Богомаз уже стоял не­вдалеке. Одержимый вдохновением он быстро во­дил углем на куске картона, не сводя своего горя­щего взгляда с лица де­вушки одухотворенной красотой. Та не замечала его. Каждый был занят своим делом и никто друг другу не был помехой. Варя умышленно тянула время. В своем обраще­нии к Господу, она просила его не только за себя. Ее старший брат, хоть и редко посещал церковь, но почитал бога, и она по­просила за него: простить ему грубость, вспыльчивость и невоздержан­ность. Далее, чтобы над Егором и Артемом вороньем не кружило клоповское лихо и братья верну­лись бы под родную крышу. Мамонова перевела дыхание вспомнила о Пелагеюшке, Ванюше, Христине и Терешке и попросила Госпо­да отвратить от них навсегда всякую сумеречь, оставив им безбрежную синь неба и яркое солнце будних дней. Перебрав в памяти всех, она вспомнила еще об одной светлой душе, которой возможно грозила беда и тут Варя не­решительно замялась. Она старалась не думать о нем, но всякий раз, когда убеждала себя в этом, ее мысли были рядом с ним, и с этим она ничего не могла поделать. Девушке казалось, что все люди знают о ее потаенных мыс­лях, укоризненно смотрят в ее сторону, словно осуждая ее. Мамонова смотрела на вездесущего спасителя, шевелила губами, вымаливая для себя прощение за грешные мысли. Старушки продолжали тихо молиться. Рябой па­рень, собирался уходить. Варя, поправив косу на плече, тоже направилась к дверям, но тут же столкнулась с Ильей. Богомаз продолжал наносить штри­хи на бумагу.
   - Погоди маленько, я сейчас закончу.
   - Опять ты? Который раз уж малюешь, а проку то?
   - Совсем немного осталось. Стань вот сюда, поверни голову, чтобы свет падал на твое лицо. - Мне по делу спешить надобно.
   - Что я хотел сказать. Ах, да! Я не Тициан и не Рубенс. Не кончал всяких академий, но чувством гармонии, цветовых оттенков объемных линий, моя душа переполнена не хуже чем у них, а может даже и больше. Да, да. Я это чувствую в себе...
   - Ох, замахнулся, не упасть бы...
   -...мои работы скромны. Вот хотя бы эта.
   Илья рукой взмахнул вверх, на фасад прихода. - Они выполняют свою роль не хуже чем картины тех господ в салонах. Каждому свое. Я доволен своим призванием, они облегчают души верующих. А вот с этого наброска, я буду делать новую вещь для собора.
   - Поглядеть можно?
   - После. Когда закончу. Суеверный я.
   - Ой, на дурил же ты меня, Илья. А я слухаю.
   Девушка сорвалась с места и застучала по ступенькам каблучками.
   Богомаз улыбнулся своей маленькой хитрости, что удалось найти возмож­ность запечатлеть задуманное. Он продолжал творить по памяти штрихи ее очаровательного лица.
   Варя опаздывала. Она долго плутала по кривым улочкам окраины городка пока вскоре ми­новав Успенский сквер, пройдя мимо земской почты останови­лась у дома Казака Луганского. Женская гимназия находилась невдалеке. У ее парадных дверей небольшими группами собира­лись выпускницы. Их белые блу­зы, банты, длинные темные юбки и волосы, аккуратно убранные на головках, имели праздничный вид с еще наивным детским оттенком будних дней гимназичес­ких лет, которые уже завтра попадут на жернова суровой действительно­сти и будут беспощадно ею перемалываться выдавая помол и шелуху водно­час. А пока юные воспитанницы были веселы и беззаботны. Их лица сияли счастьем. Улыбки, смех сменялись иногда грустью расставания, но тут же ис­чезала, и лица их вновь озарялись солнечной улыбкой. Окна гимназии были раскрыты, в них мелькали фигуры людей и доносились звуки рояля. К зданию подъезжали пролетки, экипажи. С них выходили празднично одетые родители и виновницы торжества.
   Варя ревниво оправила свое синенькое в белый горошек платьице, окинула взглядом скромные туфли, которые ей в складчину купили Егор и Артем, по­правила косу и тут же услыша­ла знакомый голос. Высунувшись из окна Ан­дрей Кириллович, нетерпеливо окликнул ее и рукой поманил ее к себе. Стара­ясь не обращать внимания на счастливых сверстниц, Варя подошла к окну.
   - Наконец то! - произнес он. - Уж и не знал, что и думать.
   Регент был не в духе. Девушка не стала оправдываться.
   - Марта,- обратился он тем временем к рыжеволосой красавице одиноко стоявшей под акацией, - я тоже жду вас. Пожалуйте ко мне оба.
   Лавируя между суетившихся взад и вперед людей в тесном коридоре, Варя шла за рыжево­лосой выпускницей. В актовом зале гимназии, окружив плот­ным кольцом рояль, девушки уже ре­петировали кантату. Их приход был заме­чен. Все повернули головы в их сторону.
   - Позвольте барышни вас познакомить с личностью, о которой вскоре за­говорит весь уезд. Ее великолепный голос, истинный дар от господа нашего. В этом вы убедитесь сегодня. Итак, продолжаем репетицию. Начнем с пятой цифры.
   Учитель музыки коснулся пальцами клавиш рояля. Зал наполнился мажор­ным звучанием. Вступление было коротким. Свою тему выпускницы спели в терцию безошибочно. В наступившей паузе зазвучал голос Мамоновой. Гимна­зистки не скрывая своего восхищения, наслаждаясь ее ча­рующим голосом. А когда та закончила петь сольную партию кантаты, все наперебой попросили ее спеть еще. Варя застенчиво посмотрела на пианиста. Андрей Кириллович был доволен. Все шло как нельзя лучше. - Я полагаю, что Варя споет нам еще. Например, вот это.
   С этими словами пианист сыграл несколько вступительных аккордов. Выпускницы с любо­пытством смотрели на новенькую. Мамонова, увидев вхо­дивших в зал людей, привлеченные ее пением, смутилась. Как быть? Вступле­ние закончилось. Девушка решилась и запела. Эта была дань человеку, вложив­ший в нее, свой труд, умение и любовь к всепобеждающему искусству. Варя не замечала удивленных глаз гимназисток, ни зала с людьми, лишь гипсовые бюсты мысли­телей и ученых, стоявших вдоль стены, странным образом отож­дествляли в ней отголоски собы­тий Древнего Египта.
   ...Берег Нила, храм Изиды, она Аида и Родамес. Девушка видит, чувствует, дышит вместе с ним. Ее пылающая любовь к нему, как знойное небо Африки, не сможет заслонить никто и ничто. Тот третий бюст от края, старик Сократ, наверняка жрец Рамфис. Ни он, никто другой, не сможет помешать ее сча­стью с Родамесом. Варя пела легко и свободно. Вердиевская тема, мелодич­ность партии затрагивало все поры ее существа. В груди сладко заныло, ста­ло щипать в глазах, и группы сидящих людей в зале размывались, в серые и темные пятна. Учитель музыки видя состояние пе­вицы, ее волнение, робость и смущение, тихо успокаивал: - Хорошо девочка. Еще немного, вот так...
   Варя не слышала аплодисментов в зале и на сцене. Закрыв горевшее лицо в слезах, она подошла к своему наставнику. Тот встал, коснулся рукой ее плеча. - Все отлично, канарейка. У тебя получилась эта ария. Заметьте барышни, - продолжал далее Андрей Кириллович, обращаясь к выпускницам, - в музыке, как и в искусстве вообще, существует свой незримый отбор талантов. Одних бог одарил меньше, других больше. Отсутствие одних способностей заменя­ются другими, не менее важными. Это закономерность, и ничего тут не поде­лаешь. Не огорчайтесь, я тоже не Россини и не Верстовский, к сожалению. Однако мы с вами можем гордится, что и для нас при­открыта дверь в этот чу­десный храм искусства, где мы сможем наслаждаться волшебными звука­ми и тем обогащать себя духовно и нравственно.
   - Значит, новенькая будет петь вместо Розы, - спросила рыжеволосая Марта, певшая приятным голоском в альтах.
   - Насколько я знаю, Роза больна и не сможет участвовать в торжествен­ном мероприя­тии. Я пригласил спеть ее сольную партию вот эту девушку. Как видите, незаменимых людей нет.
   - Да, но ведь Роза Шлемович приехала. Посмотрите в зал.
   Мамонова заметила, как учитель обернувшись, вздрогнул и опустил голову. Варя почув­ствовала себя неуютно. Она стала понимать, что ее присутствие здесь затянулось и что необходи­мо найти любой предлог поскорее убраться от­сюда и таким образом избежать неловкой ситуации.
   - Однако я пойду, - сказала Варя не придумав ничего лучшего. Андрей Кириллович не ответил. Ситуация складывалась не совсем удачно.
   "Так чего доброго и место потерять можно. Самуил Шлемович, известная личность и его мнение в хоре администрации гимназии не последнее".
   - Я пойду, пожалуй, - повторила девушка.
   - Да, да... я провожу тебя.
   ... Роза Шлемович светловолосая девушка с быстрым взглядом голубых глаз, зайдя в зал в окружении подруг, была очень удивлена поющей на сцене незна­комке. Она не могла не согласится с тем, что та поет недурно, и что ее голос мог быть украшение не только этой маленькой сцены в гимназии. Бурные аплодисменты начали раздражать ее. Она прошла вдоль стены зала и останови­лась напротив смутившиеся Вари Мамоновой.
   - Браво, Андрей Кириллович. Превосходно!
   Не скрывая своей неприязни к сопернице, бесцеремонно оглядывая ее, про­должала. - Ваша находка это еще не Тереза Штольц и не Марчелла Земрих. Ваши усилия сделать из этой.. .
   Роза презрительно окинула соперницу взглядом, - уличной личности "знаме­нитость", напрасная трата времени. Как видите, я совершенно здорова и не позволю, что бы кто - то вместо меня пел мою сольную партию, здесь, Да, да. Не позволю!
   Привлеченные повышенным голосом воспитанницы в зале, наступила тиши­на.
   - В чем дело, Чем ты так взволнована?
   В двери втиснулся небольшого роста полнощекий ювелир, услугами которо­го пользовались многие в городе. Самуил Шлемович, отец возмущенной выпускницы. Ювелир придерживался зо­лотого правила, в любой ситуации, во что бы то ни стало сохранить с кем угодно добропорядоч­ность отношений, Это подсказывал ему богатый, жизненный опыт. Это требовало его профессия. Узнав в чем дело, сказал. - Стоит ли по такому незначительному пустяку так расстраивать себя и наживать мигрень? Успокойся, прошу тебя. Андрей Кириллович не отдаст твою сольную партию для исполнения кому -- то другому. Ты сегодня в отличной форме и на концерте ее будешь петь...
   И любящий отец выбрав место в зале поближе к сцене усадил рядом дочь. Учитель музыки и приглашенная им девушка сошли со сцены и не взглянув в сторону семейства Шлемовичей вы­шли из зала. Войдя в маленькую комнатку примыкавшую к актовому залу регент кашлянул в ку­лак, сказал виновато: - Ах, как нехорошо получилось. Я ведь хотел как лучше, а вышло глупо и не­лепо...
   Он не закончил свою мысль. В комнату вошла коллега Свеженцева по гим­назии. Эта была женщина средних лет сохранившая красоту, обаяние и очаро­вательную улыбку, располагавшую к себе на откровенность. - Ах, вот вы где! - защебетала она, поворачиваясь к Мамоновой. - Слышала твои вокальные способности. Что -- то несомненно в нем есть божественное. А знаешь, пре­лестное дитя, в твоем облике есть что- то жгучее, восточное, этакое темпера­ментное, что обольща­ет и ставит на колени неблагодарных мужчин. Ты сейчас молода, наивна и вряд ли тебе понятен смысл сказанного, Но пройдет совсем немного времени, ты будешь купаться в лучах славы и свое­го тщеславия. Правда, это произойдет, милочка, лишь в том случае, если твой вокальный дар попа­дет в благодатную почву, и посредством упорного труда, ты сумеешь сде­лать себе имя. А сейчас ты просто очаровательное дитя. Как тебя зовут?
   Девушка, смущаясь, ответила.
   - Господи, как поэтично! Варя, Варенька. Ну а меня, Софья Павловна, коллега Ан­дрея Кирилловича.
   Коллега попытался вставить слово. - Тут, видите ли, неловкость вышла....
   - Знаю. Роза Шлемович ваша, простите посредственность.
   . - Я не о том. Я об инспекторе гимназии. Ему бы наверное понравилось бы пение церков­ной хористки, вот я и...
   - Наш уважаемый инспектор гимназии Муренский, меломан. И ни -че -го более!
   Пальцем не пошевельнет для этого прекрасного дитя. Уверяю вас. А перед вами отличный материал из сырой белой глины, из которого можно вы­лепить истинное произведение искусства.
   Выше надо брать, Андрей Кириллович, выше!
   За дверью разлился звук колокольчика, сигнал к началу торжественной части. Софья Пав­ловна заспешила. - Ты вот что милочка, не теряйся, авось другую дорожку подыщем, приходи сюда вновь, поболтаем.
   Когда женщина вышла, регент предложил Варе. - Может, вернешься в зал и послушаешь? Правда, у меня в этом году альты слабоваты.
   -Я зайду попозже, хорошо?
   Видя ее подавленное состояние и желание поскорее покинуть гимназию, он попросил ее. - Без меня не уходи. Я провожу тебя. И не огорчайся, следую­щий раз, будет более удачливый.
   Опустив голову, учитель музыки вышел из помещения...
   .
   ....Два пустых стола, три стула, одно окно, за которым уже сгущались су­мерки. Варя подо­шла к раскрытому окну. Под деревьями громко разговаривали. Маленький опрятный человечек размахивая короткими ручками убежденно го­ворил своим слушателям. - Крестьянский банк, наша заветная птичка, но увы, за три года она изрядно постарела. Что не говорите господа, но открытие Дворянского банка, явление своевременное. Пора, наконец, порядок навести. С подушной пода­тью сколько возимся?
   Мамонова отошла от окна. Настроение было подавленным. Зачем она при­шла сюда? Что забыла?
   За стеной монотонно гудел голос, раздавались аплодисменты. Там была дру­гая жизнь, дру­гие заботы, своя радость. А в темной комнатушке всеми покину­тая, стояла никому ненужная при­хожанка Преображенского храма. Девушке хо­телось плакать. Она вновь подошла к окну.
   - Наш помещик либерал с Победоносцевым, попросту одурачены графом, с его трехтысяч­ным Земским собором. Но, как и предполагалось, последнее слово осталось за светлейшим князем. Где теперь наш милейший Николай Павлович, министр внутренних дел? То-то, господа, в бывшие изволили уйти!
   Девушка закрыла лицо руками. "- Вам бы господа, наши болячки". Слезы душили ее. Ма­монова вышла из темной комнаты, пробежала мимо удивленно­го швейцара и выскочила на улицу. Не останавливаясь, она бежала вдоль до­мов и остановилась у здания Горного ведомства. По улице прохаживалась мест­ная аристократия: в одиночку, вдвоем, взявшись за руки и целыми семьями. Они удивленно оглядывались в сторону Вари, делая свои заключения по этому поводу.
   У последнего дома перед Литейным заводом она увидела Дуняшу, сиротку, одно время жившую у бабки Евдокии. Тихая и всегда с грустными глазами, девушка работала прислугой на Английской улице. Вероятно закончив работу та спешила домой. Варя не стала окликать ее, хотя им оба было по пути, и пошла медленнее. Да и Петро мог вот -- вот появиться. Он запаздывал.
   "- Наверное с приятелями, в Каменке решает свои опасные кружковские дела", - с сожале­нием подумала Варя, и направилась в сторону идущей впереди Дуняши. Еще не отойдя от груст­ных мыслей, она не сразу сообразила, что идет другой дорогой, но луна, освещающая все вокруг ее успокоила, и она стала вспоминать тех счастливых и опрятных барышень, на месте которых ей хотелось побывать с их заботами и радостями. Варя так увлеклась воспомина­ниями, что не заме­тила, как прошла довольно большое расстояние. Кругом было пустынно. Далеко впереди желтели пятнышки окошек изб. До ее слуха донеслось, что -- то вроде глухого вскрика и стона, но увле­ченная своими мыслями девушка продолжала парить в стенах женской гимназии. Неожиданно оглядевшись, поняла, что к своей хате она шла через пустырь. Этот путь был короче, но опасен. Пустырь пользовался дурной славой. Раньше на этом месте стояла корчма, в сильную грозу она сгорела, и сейчас от нее остались лишь поросшие бурьяном и чертополохом бугры.
   Дойдя до них, Варя замедлила шаги, чувствуя, как непонятный страх все больше охватывал ее. Где -- то рядом, в тишине она явственно услышала воз­ню, сдавленный стон. Цепенея от стра­ха, она прошла мимо разросшихся кустов и тут же наткнулась на людей, растянувшихся на земле. Варя отскочила назад. До нее не сразу дошло о происходящем рядом. Но, когда осознав увиден­ное, краска залило ее лицо, к горлу подступил комок. Она отшатнулась и через поле вихрем поне­слась навстречу желтым огонькам. Ей вдогонку два или три раза тоненько закричала Дуняша. Варя узнала не только ее, но и тех двоих обидчиков, Фрола и Сашка Чумного. Девушку тянуло на рвоту. Добежав до Фирсовой избы, она остановилась. Навстречу ей шел Петро. Увидев запыхав­шуюся девушку, он встревожено остановился. Варя подняла голову, рукой про­вела по подбородку и сказала всхлипывая: - Не ходи за мной, никогда. Слы­шишь?
   И пока до Петра доходил смысл сказанного, она скрипнув калиткой, скры­лась на подворье.
  
   Глава - 10. Петро Филипов.
  
   На Луганском чугунолитейном заводе Филиповы - потомственные рабочие. Из поколения в поколение их род славился доменщиками, литейщиками, масте­ровыми людьми.
   Начало их мастеровому делу дал Никодим Филипов - литейщик Кронштад­ского завода, прибывшие вместе с другими умельцами на привольные степи Славяносербского уезда. Здесь на берегах тихой, небольшой реки его заступ первым вошел в запашной чернозем, разбудил дремав­шую степь в то короткое, теплое "бабье лето" тысяча семьсот девяносто пятого года.
   Степь наполнилась многоголосием людей: крепостных рабочих казенных за­водов Херсона и Липецка, ссыльных поляков, взятых Суворовцем в плен при штурме Варшавы, крестьян близле­жащих сел и хуторов. Стук топоров, скрип телег, рев скотины навсегда нарушил спокойную идил­лию степного края.
   Наскоро построенные казармы из камыша, глины и мергеля не могли вме­стить всех при­бывших. Никодим Филипов вырыл землянку и в ненастную, осеннюю ночь выкрал полюбовно мельникову дочь в десятой роте, не хуже чем цыган коня, он надолго спрятал ее в своем подзем­ном жилище - норе.
   Литейный завод строился с английской деловитостью и уверенностью. Через десять лет Никодиму и еще несколько мастеровым выпала честь делать за­дув первой домны на юге Малорос­сии. Статский советник, кавалер русского ор­дена англичанин Карл Гаскойн, по проекту которого строился завод, будучи на­чальником производства, велел по такому случаю отслужить торже­ственный молебен.
   Рядом с ним принимали участие Фокер, Норман и Шериор - цвет админи­страции завода. И только Ратча, заводского лекаря не было с ними. Он почил не дождавшись триумфа детища Гас­койна.
   Много ушло воды с той поры в степной реке. Добровольная пленница Фи­липова была пло­довитой. По- разному сложились их судьбы. Из двенадцати де­тей Филиповых выжило девять. Шесть подростков один за другим входили в заводские ворота, чтобы заменить увечных и погиб­ших. Двое (женского роду), ушли в услужение к богатым хуторянам, последний парнишка, ввиду физиче­ских недостатков, искал утешение в молитвах, совершая паломничества к свя­тым местам. Последний раз его видели в Киево - Печерской лавре. Старший сын Никодима Филипова, Митру­ха, работал на литейном заводе шихтовщиком, затем доменщиком. Обманула кукушка вещим своим кукованием его молодые годы. Во время литья ядр, в жаркие дни завода в Русскую компа­нию, кем -- то нечаянно задетый ковш с расплавленным металлом, полоснул по голой спи­не стра­дальца. Литейный завод - Идол, хладнокровно уничтожал свои жертвы. Их число росло, но это не могло насытить чудовище, скорее наоборот, усили­вало его аппетит. В степные, веселые просторы, ударились в бега смельчаки от заводского ада. Среди них - Пашка Филипов. Да только на роду было на­писано ему выпить, не одну чашу горьких мужских слез.
   Поймали в балочке за Острой Могилой. На следующий день побежчикам устроили экзеку­цию. Выстроили две шеренги солдат горной роты и провели голубчиков сквозь строй в пятьдесят ружей. Сполна получил свои шпицрутены Пашка Филипов. Его дружку - колоднику Ивану Бойко, которого богатый казак привез на завод ( для усмирения строптивости духа), сманившего его, Пашку в побег - не повезло. За повторный побег, наказание вдвое. Худющий, словно Христос на распятии, он на сотом новобранце перестал воспринимать дробь барабана, тошно визжащую дуд­ку - флейту и ощущать на своей багрово иссе­ченной спине удары полуметровых палок из лозы. По­следние проблески созна­ния растворились в мрачной леденящей пустоте.
   Привязанного за руки к прикладу ружья, его уже мертвого волокли сквозь строй. Медленно тянувшаяся кровавая слюна из его рта, ровной линией по­слушно ложилась у ног служивых людей.
   Считай два месяца, отпаивали Пашку в глиняной халупе. Его молчание, взгляд бунтаря - каторжника пугал всех Мать и сестры молились за его душу грешную. В одну из лунных ночей вышел Пашка по надобности и не вернул­ся. Как в воду канул. Спустя много лет, офицер командо­вавший экзекуцией (огромного роста детина) с бесцветным лицом, рыхлым телом и ломотой в но­гах, рассказывал в кругу друзей. В Турции, куда его посылали по долгу служ­бы, у одного турецко­го паши в Анатолии, он повстречал янычара из русских в большой схожести с Пашкой Филипо­вым, и как факт встречи с ним, он по­казал следы от его ятагана, поддернутые синевой шрамы на лице и на запя­стьях рук.
   Меньший брат, Гришка Филипов, был ему в характере под стать. Его буй­ный нрав привел в Луганский острог. Вместе с донскими острожниками его от­правляют в сопровождении конвоя на угольные разработки. Острожные люди, что осенние ветра на перепутье, ни гнезда, ни мыслей, ни забот. Глухая зло­ба, да прежняя кривая жизнь в обрывках сна. На свободе - лихие, отчаянные лю­дишки. И тогда и днем и ночью большой неспокой от них. В селах, в ху­торах, каменобродские ху­торяне, первые испытавшие на себе их удаль, стали прозывать их не иначе как "клейменные пят­ки". Пришлым людишкам устраи­вали кровавые бойни.
   В Крымскую компанию внук Никодима Филипова, Тимофей сопровождал обозы с пушка­ми и ядрами в Севастополь. Вместе с другими хуторскими му­жиками, ему довелось в грохоте и облаках желтой пыли, увидеть славную ра­боту своих земляков - заводчан. Вытирая со лба пот, усач, защитник Тотлебен­ского Волынского редута, сказал луганчанам, хлопая по только что уста­новленной на лафет пушки. - Молодцы мужики! От такой штуки нашего неприя­теля шибко в жар кидает. Эта голубушка не хуже чем их штуцера.
   А когда один из русских офицеров поинтересовался назначением вмятин -- отметок на чу­гуне, Тимофей Филипов объяснил. - Каждый мастер, любящий свое ремесло ставит клеймо на вещь сделанную им самим. Так и литейщики наши помечают свою работу.
   Позже от хуторского дружка Ивана Мамонова, Тимофей узнал, что того мо­лоденького офи­цера солдаты почтительно называли " наш барин граф Толстой " и что он не чета другим меньши­ковским офицерам".
  
   В Старой Загоре Филипову, довелось со своим хуторским дружком освобо­ждать болгар­скую землю от османских янычар.
   Из поколения в поколение Филиповы были умельцами. Их житейский ум, смекалка, умение находить и чувствовать в сложных лабиринтах литейного производства простые и доступные ре­шения выделяло их из рабочей среды. Однако ни Гаскойн, ни Бекман, ни фон Мевиус не спешили замечать это. Их нормандская щепетильность довольно часто выдавало нововведения Филиповых за удачи английских мастеровых. Это делалось настолько ловко, что обескура­женный русский умелец не чувствуя подвоха почесывая затылок с досады не­редко восклицал. - Эк, надо же так оплошать...
  
   ...Яркие весенние, солнечные лучи на время придало всегда серым и угрю­мым от дыма и копоти заводским постройкам привлекательный вид. Шахмат­ная фигура домны в ореоле белых облаков пара и газа обманчиво привлекали своей таинственностью. Воображение, на какой то миг рисовало фантастиче­ский вид со средневековой башней в окружении серых скал и действенных ле­сов. Всегда чахлая и жухлая зелень заводского двора, среди гор мусора, отхо­дов производства, тянули вверх к солнцу свои свежие, молодые, зеленые побе­ги.
   Ни кучи битого кирпича, глины, ни изъеденные ржавчиной бесформенные отходы литья, покрытые копотью и масляными пятнами, не могли заглушить ростки новой жизни. Лишь поко­сившаяся, заброшенная кирпичная стена рядом с проходными воротами, на которой красовалась эмблема завода - домна с мо­лотами накрест, являло собой жалкий вид и нарушало гармонию ве­сеннего теп­ла и солнца.
   Над уездным городком тяжело повис протяжный бас заводского гудка. Люди в одиночку и кучками потянулись от цехов к заводским воротам. Петро Фили­пов спешил. Складывая в шкафчик рабочий инструмент, он заметил на себе взгляд старшего мастера. Ничего хорошего этот взгляд не обещал. Обычно в конце рабочей недели Рыжий петух, эту кличку мастеру дал Иван Мамонов, подходил к одному из рабочих и просил того прийти к нему домой в воскре­сенье "подсобить по хозяйству". Рабочий, чей заработок полностью зависел от старшего мастера обычно соглашался, приходил к нему домой, копал огород, пилил дрова, ставил новый забор, словом был дармовой ра­бочей силой. На следующее воскресенье, на подворье Рыжего петуха работал уже другой рабо­чий. За спиной Мелешко, рабочие матерились, слали на его рыжую голову проклятия, но поделать с его " подсобить по хозяйству ", ничего не могли. Правда, некоторые ссылаясь на занятость, вежливо уклонялись от просьбы ма­стера, Мелешко молча принимал доводы, но в день получения заработ­ной пла­ты, смельчак уже жалел о своем поступке. Мастер урезал и без того его малый заработок. Петра не обмануло чутье. Мелешко кивком головы подозвал Филипова к себе. Поговорив невзна­чай о проделанной работе, сказал. - Я вот надумал крышу на базу перестелить, прохудилась боль­но, помощь требуется. Может, пришел бы? Одному, сам знаешь, несподручно...
   Речь мастера прервал влетевший с шумом в помещение слесарки, Сашко Го­релов прозван­ный за бесшабашный характер "Чумной". Небольшого роста, ры­жий, словно осенняя пожухлая листва, поправляя картуз с порванным козырь­ком, он подскочил к мастеру. - Скажи Маркел...
   На правах родственника он позволял себе быть с ним, на "ты".
   - Скажи, Маркел! Крив я, кос, или горбат? За что такая честь выпала мне на разгруз угля идти?
   - Дурак! Проку от тебя с заячий хвост. Что там, что здесь, все едино. При­бери за собой и мотай отсель. А не то метлу в руки и на подворье...
   Он вспомнил своего отпрыска, тоже бездельника игравшего на балалайке в кабаке Семена Прохорова.
   Сашко Чумной довольный решением мастера, подмигнул Петру.
   - Может вместо меня на разгруз угля. А? Тебя то сегодня кукла не ждет. Мимо про­шла. Видать не годишься в кочета. У Фрола поучись, он на такие дела мастер.
   Петро сдержался. - Откуда у тебя столько мути болотной?
   Но Сашко победно поглядывая на своих дружков по слесарке, уже шел к своему рабочему месту. Рыжий петух напомнил о себе.
   - Так я тебя жду, милок. Да прихвати с собою инструмент.
   Молодой рабочий молча вышел из душной мастерской. Выйдя из заводских ворот он огля­делся, и не раздумывая направился в сторону каменнобродского хутора. Пройдя совсем немного, он увидел на дорожке ведущей в сторону Ан­глийской улицы, знакомую фигурку девушки в свет­лом ситцевом платьице. Варя Мамонова стояла под вербой. У ее ног находилась плетенка с высти­ранным бельем инженера. Увидев подходившего Петра, она, смутившись, подхва­тила плетенку и застучала каблучками по каменной дорожке. Молодой чело­век подошел ближе.
   - Я тут мимо шел, - начал он волнуясь. - В одно место зайти надо, а как тебя увидел...
   Варя мельком взглянула на него, Чувствуя, как начинают предательски го­реть щеки, опу­стив голову, молча продолжала путь. Ноша была нелегка и де­вушка не могла идти быстрее. Фили­пов заметил это и предложил свою по­мощь. Варя отказалась. Петро чувствовал свою вину.
   - Если я в чем обидел тебя, скажи... Тогда вечером, я не мог прийти к гимназии, по­тому что,...
   Он хотел сказать ей, что рабочие готовят сходку в Сучьей балке, было много работы, но де­вушка, не хотела слушать своего спутника, и он замол­чал. Замедлив шаги, молодой слесарь оста­новился. Он был зол на себя. Свер­нув в сторону, он зашагал в сторону земской почты. Девушка была готова про­стить его. В ее душе все так перепуталось, что приготовленные слова для него, застряли где -- то в груди, так и не были произнесены. Даже окликнуть его не смогла. Петро Фи­липов тоже был не в духе. Именно сегодня, сейчас, ему была необходима ее помощь. Среди рабо­чих литейки, выходивших из про­ходной, дважды мелькнул картуз с обломанным козырьком Саш­ка Чумного. Зная симпатии родственника Мелешко к Мамоновой, он не придал этому зна­чения. "Пусть женихается, авось для пользы дела пойдет". Он вновь оглянулся.
   Улица жила обычной жизнью. Прогуливалась влюбленная пара, горячо обсу­ждая восточ­ную лирику Алишера Навои, прошел уставший инженер Джексон Холдейн, которого рабочий ча­сто видел на территории завода, кучер, поджидал клиента, гладя по холке лошадь. Петро свернул к реке.
   Лугань, тихая, спокойная, степная река. Однако нынешней ранней весной, она проявила себя далеко не с лучшей стороны. Наводнение было неожидан­ным и разрушительным. Еще внача­ле зимы старики, поглядывая на выпавшие большие снега, наметенные сугробы, на свинцовые тучи, обещавшие вновь много снега, недовольно покачивали головами и предвещали по весне большую воду. А когда на Встречение илларионовский петух курицей закудахтал, ста­рики уже не сомневались, беде непременно быть. Правда, нашлись смельчаки усомнившейся в этом. Теперь их избы, вернее жалкие остатки, покоились раз­валинами вдоль реки, по берегам. Петру Филипову по пути стали попадаться разрушенные мартовским наводнением мазанки и хибары хуторян камен­нобродцев. Их количество росло. Жалкое зрелище представляли рухнувшие стены, под тяжестью почерневших соломенных крыш. Пустые дворы, с покосившиеся, а то и валяющиеся в беспорядке изгородями, плетнями и бродивших, среди всего этого запустения бездомных собак и кошек. Наводнение, произошедшее раннею весной, вновь оживало при воспоминании тех тревожных и печальных дней
   Петро вспомнил Терешку Фирсова, очевидца первых часов стихийного бед­ствия....
   " - С вечера то оно и началось. Вода вначале покрыла кусты по берегу, за­топила низины и вроде как на одной метке приостановилась. Щепу, дрючки, коряги, цельные деревья, всяческий мусор - все неслось бешено, куда то в те­мень по течению. К ночи еще сильнее заскулили и завыли собаки. Заволно­валась и стала подавать голос птица и скотина. Кот, мой, хитрец, чуя беду, с вече­ра в степь умелся. Выхожу из избы, поглядеть, что и как, не спится ведь. Месяц, слабо прогляды­вался из-за туч. Шумит дюже река. Прошелся к берегу. Все будто было по- прежнему. Присел по надобности. Ан слышу, будто гул какой то занялся непонятный за спиной. Ширится, растет. Обер­нулся и обмер. Матерь божья, царица заступница, беда какая. Валом в пол роста моего, катит пря­мо на меня вода. С великого перепугу "караул" закричал, а вместо этого, один сип вышел. Я за портки и ходу. Опять начал кричать - получилось. Бел­ко услыхал, ответил. Бегу значит, боюсь зыркнуть назад, как бы в портках не заплутать. Поднялся на пригорок. На душе, полегчало. Вода далеко, значить и бояться нечего. Вошел в избу, прилег на топчан. Не спится. Козы голос пода­ют, чуют беду, а у меня уже другие мысли, плывут как облака, сменяя друг дружку.
   И это уже даже не мысли а сон. Пасу ефимовских коров, а Чернушка Чмы­рихи Совы, норо­вит в бега удариться. Споймал я ее и глажу стерву поганую, всяческие, хорошие слова говорю. А холка у нее холодная и скользкая, да и сама телка не телка уже, а чудище с хвостом. Открыл глаза с перепугу. Мать моя заступница. Вокруг меня вода. И рыбина плавает рядышком. Видать во сне я и гладил эту потвору. Выскакиваю из избы. Вижу у Маньки тоже халу­па в воде стоит.
   Закричал. Куда там. Спит и не чует беды. Стал кидать, что попадало под руку в дверь, чтоб разбудить ее. Однако толку нет. Разбил шибку в окне. Услыхала. Выскочила в чем попало и заво­пила, словно не свинью на Рожде­ство колют, а ее сердешную. Ну раз так, я тогда за свой интерес принялся. Выпустил перепуганных коз и стал выносить скарб из хаты. А чего там выно­сить? В несколько ходок управился. Стал помогать Евдокии. Не приведи Господи, еще такое увидеть...
  
   ...Память Петра выхватывала отдельные эпизоды стихийного бедствия уви­денного им са­мим... Плывущие лодки, среди рухнувших изб, рвущихся с це­пей забытых, обезумевших псов, си­дящих на крышах людей, прощание стари­ков с белым светом, мародерство и связанные с этим ча­стые убийства, единственное средство защитить свой домашний скарб. Все эти картины остав­ляли в сознании неизгладимые впечатления ужаса скорби и безвыходности....
   ...Сейчас Лугань, вошла в свое прежнее русло, была спокойной, полновод­ной рекой. И лишь последствия ее неожиданного разлива, указывало на ее неу­кротимый нрав.
   Не доходя до рухнувшего моста Филипов помог мужику вытащить телегу груженную остатками домашнего очага из рытвины на сухое, ровное место, когда, неожиданно оглянувшись назад, он увидел Сашка Чумного. Его картуз со сломанным козырьком, сдвинутые на глаза не мог скрыть растерянности, на его лице.
   - А, это ты Петро! А я вот к Ефиму собрался....
   - С каких это пор твой родственник в эти места перебрался?
   - Сначала к дружку, а потом...
   - Чего мелькаешь, ходишь следом тенью?
   - Нужен ты мне. У меня свои тут дела есть.
   - И для этого, душа из тебя вон, ты шел по пятам следом за мной от самой казенки? Прячась за кустами?
   - Здорово мне надо по кустам лазить.
   -А кто тебя знает, может и есть для тебя интерес в этом?
   -Несешь такое...
   Горелов с хитрой, виноватой ухмылкой, вначале медленно, обошел Филипо­ва, затем почти бегом зашагал по тропе, пока не скрылся впереди, в зелени де­ревьев.
   "А ведь стервец, за мной таки шел. И если бы не оглянулся, на тарелочке бы преподнес фи­лера каменнобродским кружковцам. Что ж теперь делать?"
   Не находя выхода, Филипов досадливо поморщился. "- Может кружным пу­тем идти? Нет! Небось сидит эта муть болотная в кустах, высматривает, выжи­дает. Ну, нет, пусть посидит, а я вернусь домой".
   И Петро направился в обратный путь. За поворотом реки, он увидел двух молодых женщин и резвившихся на зеленой лужайке детей. В привлекательной наружности белокурой женщины без труда можно было определить их счастли­вую мать, а во второй, худой, безликой фигуре, с каких обычно живописцы пишут не раскаявшихся грешниц, угадывалась их гувернантка. Детей было двое. Старшему, одетому в матроску мальчику, было около семи лет. Девочке, в длинном розовом платьице, не больше пяти.
   Взрослые, непринужденно вели свой извечный разговор, о нравственном вос­питании детей, то и дело нарушая его последними городскими новостями и сплетнями.
   Вырвавшись из дома на природу, дети с увлечением весело носились по лу­жайке, выдумы­вая для себя все новые игры, не замечая крутого склона реки. Все пребывали в отличном располо­жении духа.
   На жизненном пути человека порой происходят непредвиденные ситуации, в которых мы невольно принимаем прямое участие. Это происходит редко, на­столько, что происшедшее, впо­следствии воспринимается как нечто зыбкое, расплывчатое, и мы невольно задаем себе вопрос, а может, этого не было во­все, или произошло не со мной?
   Так случилось и с Филиповым. Проходя мимо играющих детей, он неожи­данно услышал всплеск воды и пронзительный детский крик мальчугана. Петро оглянулся. Розовое платьице стре­мительно погружалось в воду. В этом месте правый крутой берег круто обрывался, вихревые пото­ки указывали на водово­рот. Что послужило принять срочное решение быть там внизу рядом с ре­бенком, Петро просто не успел подумать. Прыгнув в воду и найдя малышку сре­ди размытых кор­ней и коряг, едва не запутавшись в них сам, он с трудом вы­плыл на берег. Напуганные до смерти женщины метались по берегу. Петро осторожно неся свою ношу, обошел опасное место и поднял­ся по отлогому спуску наверх и бережно вручил белокурой женщине. Та, схватив ребенка, и уже отчаявшись увидеть малышку живой, запричитала над ней. Страдания и пе­чаль на всех языках одна, и перевода не требует. Придя в себя от испуга, ре­бенок вдруг залился плачем. Это вызвало бурю радости у молодой женщины. Слезы радости, плач ребенка, суета вокруг него оттеснили в сторону спасите­ля. Рабочий понимал ситуацию и сочувствовал матери. Он заметил, как к ним бе­жало трое. Впереди, худощавый, с испуганным лицом, инженер литейного за­вода Джексон Хол­дейн, за ним, едва поспевая, бежали кухарка и Варя.
   Увидев ее, сердце Петра учащенно забилось. Уйти просто так, он не мог. Отец девочки, вы­яснив о происшедшем, и убедившись в безопасности ребенка, обратил внимание на Филипова. Подойдя к нему, он выразил благодарность и пригласил его к себе на минутку домой. Молодой ра­бочий встретился с глаза­ми Вари Мамоновой. Девушка подошла к нему. Инженер удивленно спросил ее.
   - Вы знакомы?
   - Очень давно, с детства.
   - Отважный, молодой человек...
   И счастливый отец вновь пригласил к себе домой Петра, на что тот вежливо отказался. До­мой Петро и Варя шли молча, изредка поглядывая друг на друга. Молодым людям совсем немного надо, чтобы быть на вершине счастья...
  
  
  
   Глава - 11. Терешка и Петро.
  
   Ой, на гор1 та женц1 жнуть
   Ой, на гор1 та женц1 жнуть.
   А поп1д горою, яром долиною
   Гей широкою. Козаки йдуть.
  
   Плошка укрепленная на стене против стола, чадила и свет от нее был тусклым и неярким. Терешка тихонько напевая перебирал у себя на коленях забредушку, небольшую рыболовную снасть. Петро Филипов сидел рядом по­могал разматывать ее. Закончив куплет песни Фирсов осматривал рваные ячей­ки, спросил. - Отменили вечеринку?
   - Уж очень много любопытных желает к нам на огонек прийти.
   - А Мелешков родственничек тут уж мелькал. Небось дождаться не мо­жет вечеринки вашей.
   - Нам кабы поменьше, таких, как Горелов и Мелешко.
   - Ну да вам виднее...
   И Терешка старательно начал напевать следующий куплет песни.
  
   Попереду Дорошенко, веде свое в1йско.
   В1йско запор1зке. Хорошенько.
   Гей долиною. Гей, широкою. Хорошенько.
  
   Закончив петь, Терешка довольный мотнул головой. - Хороша песня?
   - Песня, как песня.
   - Кобзаря то с хлопцем, городовой прогнал сегодня.
   - Тех, которые на базаре под деревом сидели?
   - Они.
   - За что же? Думая о своем спросил Филипов.
   - Видать не те песни пели.
   - Это как же?
   - Пока про Гриця та Галю пели, ничего, а как завели про р1дну Укра1ну, та про Хме­ля, тут оно и началось. Подошел, напыжился, покраснел, велел всем разойтись. Хлопец видит та­кое дело, по шапке схлопотать можно, бандуру на плечо, деда за руку и ходу с базара.
   Терешка вздохнул и покачал головой.
   - А как пели, залюбуешься...
   - Царю батюшке нашему больше нравится, если на Слобожанщине будут петь дру­гие песни, русские...
   - Я так думаю, нравится человеку песня, пусть поет себе на здоровье. А какая она, русская или малороссийская, какая разница.
   - Никакой. Так думает и наш народ, а у светлейшего на уме другое. В песне, которые пели те двое, узурпатор усматривает признак смуты народной. Значит надо запретить и петь и раз­говаривать на родном языке. Так то. Это тебе, не забредушку чинить.
   Фирсов удивленно посмотрел на рабочего. Петро продолжил. - Потому наро­довольцы и поднимаются на борьбу против самодержца и его окружения. И это борьба не на жизнь, а на смерть. Многие из наших людей уже арестова­ны. Вот и Колю Ожигова отправили в Бахмутку.
   - Жаль крымского брадобрея. Вот кому с амвона проповеди читать! У отца Илларио­на то голос, словно у голодной козы, а этот, чисто труба тебе иерихонская.
   Петро подумал немного. - Жаль, что Артем и Егор в бега кинулись.
   - Так ведь Клоп грозился их в каталажку бросить...
   - За ними ничего нет. Ну что из того, что на сходку несколько раз приходили?
   - А вот, если меня зацепят, то уж точно каталажки не миновать.
   - Ты бы Петро осторожней, с политикой своей, подумай о дивчине...
   Петро не ответил. Когда речь заходила о Мамоновой, он старался, уклонит­ся от этой темы, сохраняя в своей душе, таким образом, все чистое и пре­красное, что находил в ней. Фирсов про­должил - Илларион допытывался у нее об ушедших братьях.
   - Сначала Ефим, потом Сашко Чумной, теперь и отца святого любопытство разобрало. Ну и Клоп, ну и хитрец сети раскидывать!
   Петро вспомнил волнение на заводе в связи с закрытием его. На одном из шумных собра­ний рабочие казенки предложили администрации взять завод в аренду. Егор и Артем были горячи­ми сторонниками этой идеи.
   - Мамоновы из другого теста сделаны. Легким испугом отделаются, коли объявятся. А нам вспомнят все...
   Терешка не стал спорить. Он знал, что братья не одобряли террористиче­ских актов народо­вольцев. Мамоновы пытались доказать абсурдность их мето­дов, но убедить их так и не смогли. Зная многих молодых рабочих завода, участников организации они часто устраивали вечеринки, палили костры, непо­далеку от его избы на берегу реки, слушая их тревожные речи, Фирсов сочув­ствовал и жалел их молодые жизни. Горестно качая головой, бдительно охранял сходку от незва­ных гостей.
   - Я в политике не шибко разбираюсь, а ты вот объясни мне.
   Уберете вы одного, двух, десяток фараонов или еще, кого -- то, поважнее, а вместо них по­ставят других, еще более зловредных. Ведь на всех не напасешь­ся игрушек динамитных?
   Догадываясь, откуда дует ветер, Филипов ответил.
   - Ошибок не миновать и мы будем менять методы своей борьбы. У нас есть конечная цель - построить общество свободных, равноправных и спра­ведливых людей. У Мамоновых цель ведет неизвестно куда. Нищий и жир­ный, вещи несовместимые. Мы же осознаем, возможно, что все эти чиновники, паразиты народа, в случае нашей победы, на какое то время пересидят тарака­нами в щелях, затем перекрасившись вновь вылезут из своих нор, и будут ста­раться влезть нам на шею. Хитрец, вор и грабитель, останется до конца им. Их нужно только беспощадно уничтожать!
   - Дорожка твоя Петро, опасная.
   - Да, нелегкая. И мы первыми пройдем по ней.
   Наступило молчание. Терешка вздохнув, стал вновь напевать полюбившуюся песню. Моло­дой рабочий, потерявший надежду увидеть Варю, собрался уходить. Белко, примостившейся у его ног, встревоженный чем -- то, поднял морду, выскочил в открытую дверь и залаял. Фирсов, не прерывая начатой ра­боты, сказал недовольно.
   - Такую песню испортить...
   Филипов метнулся за перегородку, на скотную половину. Терешка повернул­ся к двери. Сашко Чумной с хитрой ухмылкой, вышел из темноты и облоко­тился о косяк двери. - Трудишься?
   - Опять тебя лихоманка носит? И чего тебе не спится, окаянному?
   - Да вот не спится...
   - Делом займись.
   - Посоветуй каким?
   - Жаль мне тебя Сашко. Какой ты хлипкий, вроде киселя. Одним словом никудыш­ный. Хлопцы сторонятся тебя, девки тоже.
   - Ты жизнь прожил, научи...
   Фирсов кинув на незваного гостя взгляд с укоризной, качнул головой. - Как бы тебе тута попроще сказать, и не обидеть. Когда в голове сквозняком про­дувает, тут уж, милок, никакой тебе совет в помощь не пойдет.
   - Давай по мне хоть чем, камня за пазухой не держу.
   - А кто тебя знает? Душа человеческая - потемки. Не сразу и разгадаешь. Один идет, солнышком светит, другой в душе, как в непогоду, черти шабаш справляют. Поди, разберись, кто, чем дышит и сколь у него на дружка своего, пакостей припасено.
   - Ну а я, к примеру каков?
   - Ты?
   Терешка приподнялся и поправил чадившую плошку. - Мне спешить некуда. Время пока­жет, чего ты стоишь.
   Белко вновь насторожившись, подняв уши, подал голос.
   - Кому там еще не спиться?
   Фирсов бросив латать рыболовную снасть поднялся. Сашко вышел и вскоре вернулся. Он был не один. Рядом с ним стоял жандарм с гусарскими усами и взмокшим лбом. Прислонившись к косяку низенькой входной двери, спросил мрачно. - На берегу никто костра не разводил?
   - Тута нет, а вот по течению вниз, с версту, палил кто -- то, Либо цыга­не, либо гур­товщики.
   Терешка стал опасаться, как бы стражу порядку, не вздумалось устроить в избе обыск.
   - А с казенки тут никого не приметил? - продолжал жандарм.
   - Да вроде никого не было.
   Жандарм был явно не в настроении. - Так уж и никого?
   - Может из рыбаков кого? Видел двоих, может и сейчас, в лозняке удачу стерегут.
   - Кто такие?
   - Кажись мельниковские.
   Жандарм недоверчиво перебил говорившего. - Коли так, поглядим, что за рыбачки.
   Он тронул плечо Горелова. - Ступай по над берегом, а я в обход, надо про­верить. Может еще не все потеряно.
   Сашко притворно ухмыляясь, уходя, кинул пастуху. - Чего ищут. Понятия не имею. Прой­тись, что ли за компанию.
   - Иди, иди...
   Горелов театрально развел руками и пожав плечами ушел в темноту.
   - Что б тебе язве египетской утром не проснуться. Сученок вражий!
   Фирсов бросив под стол забредушку, потушил каганец и вышел во двор, стал вслушивать­ся в темноту. Из-за редких туч, золотистой лодочкой, проплы­вал месяц. "Кошули проверить что ли?"- подумал Фирсов и направился к за­рослям. Уже на берегу, он по едва уловимым звукам в ночной тишине, опре­делил уходящих не званных гостей. От встречи с ночными визитерами на­строение испортилось. "С волчьими целями такие гости. Не доброе дело за­мыслили. Над кем ви­сит кара незаслуженная? Ах ты Господи! Отверни беду от рабов своих"..
   Вздыхая, Фирсов вытащил на берег кошель, взвесил в руке улов..Затем стал осторожно запускать руку в его узкий проход. Осторожность была не напрас­ной. В кошель могла попасть щука,раки водяные змеи, встречи с которыми для него была не совсем приятной. Однако на этот раз все обошлось благопо­лучно. Нащупав рукой двух подлещиков, сказал вслух, обращаясь к пой­манной рыбе.
   - Попались дурехи. Вот снесу я поутру вас по назначению, не взыщите. Слопает вас мадам Туманова и еще попросит принести.
   Берегом , в сторону рыбака, кто -- то шел.
   - С удачей тебя, или как? - спросил подошедший Сашко Чумной.
   - Опять тебя нелегкая несет! - Видать шутку со мной хлопцы провели, а я дурак по­верил.
   - О чем ты?
   - Как ты думаешь, где бы могли хлопцы с казенки еще костер распа­лить, на вечерин­ку собраться?
   - Эк, куда хватил! Не те года, что б любопытствовать. Я то думал Варь­ку ли Мамо­нову стережешь!
   - На этот раз рыбка покрупнее в сети попадет. А что до Варьки, не меня ей остере­гаться надо.
   - Кого же?
   - Фрола! Больно зашиб Степка его. Теперь то он и грозится поймать его сестренку...
   ...Придя к себе в избу, Терешка окликнул Петра, но того уже давно и след простыл.
  
  
   Глава -- 12. Чумаки.
  
   Приготовив тормозок для Степана и завернув все это в узелок, Варя вышла из подворья и направилась в сторону Третьей роты. Время было уже за пол­день. Идя вдоль берега реки, подума­ла. "Небось заждался меня братка. Прого­лодался". За поворотом реки, ей на пути стали встречать­ся рыбачки. Держа удочку в руке, они стоя по колено в воде, не шевелясь, ждали свою удачу. Многих из них Варя знала в лицо. Федька Филипов заметив ее издали, молча, приветливо махнул рукой показывая ей в сторону деревьев, стоявших у края оврага. Девушка согласно кивнула голо­вой, свернула в указанном направлении...
   ...Степан сидел в тени разросшихся кустов и бруском водил по лезвию косы, направляя ее. Невдалеке, на солнечных полянках, вдоль реки, виднелась полоса скошенной травы. Заметив под­ходившую сестру, он лишь мельком вз­глянув в ее сторону, продолжал править косу. Варя подойдя к нему, присела на корточки.
   - Может хватит на сегодня? Поди вон сколько накосил?...
   - Чуток осталось
   Девушка поставила узелок на землю. - Нынче на базаре была. К хомутам подходила и к ко­лесам тоже, однако мужика того, который подсунул тебе свой негодный товар, не было.
   - Придет. Долго отсиживаться не станет. А его плуг пока разбирать не стану. Верну ему какой взял.
   - Никиту Петровича, заводского мастера встретила. Ходил меж возами с зерном. Це­нами интересовался. Тебе привет передавал
   - Об Иване и Артеме вспоминал?
   Степан знал, что тот посоветовал на время покинуть им город, и переждать смуту на какой либо шахтенке.
   - Нет.
   Отложив косу и брусок в сторону, брат поднялся и направился к берегу. И пока тот ополас­кивал руки и лицо, девушка разослав платочек на траве, разложила на нем принесенную. еду, зеле­ный борщ, хлеб, жаренные куски рыбы и грушевый отвар в небольшом кувшине.
   Вернувшись,Степан спросил. - Так что, Туманова и взаправду хочет, что­бы ты пела в Ка­занском соборе?
   - Да. она сама привела меня туда и уговорила отца Феропонта послушать меня. Тот сначала не соглашался, дескать своих хватает. Тогда Софья Павловна и говорит ему...
   Варя сделала паузу, не зная, как воспримет брат сказанное далее. Брат нарушил молчание. - И что она сказала?
   - Вы еще будете гордится тем, что в этих стенах звучал голос примадон­ны... И только тогда Феропонт согласился послушать меня...
   - Может заплатит чего?
   - Обещал платить...по возможности. Когда мы с Софьей Павловной ухо­дили, она сказала мне. - "Следующая твоя ступенька, запомни -- оперная сцена, если будешь следовать моим советам"
   - Хватила куда! Не для тебя эта дорожка. Так что губы не раскатывай больно. Мало ли чего она скажет! На всякие там песнопения не надейся! Они не прокормят тебя. Чего отверну­лась? Дело говорю Не серчай. Каждый сверчок должен знать свой шесток. К примеру, Джексону Холдейну стиркой помога­ешь? И ему, и тебе от этого есть польза. Без работы не оста­нешься...
   Степан помолчал, продолжая есть, затем продолжил.
   - Жаль, что Ивану и Артему пришлось покинуть город. Но я так думаю, это не на долго. А вернутся братаны - заживем не хуже чем другие.
   Девушка грустно посмотрела на брата.
   - Где они сейчас? Есть ли у них крыша над головой? Не голодные ли они?
   - Раньше нужно было думать, куда влезать то. Будем надеяться, что бог не даст их в оби­ду...
  
   Удивительная в степи майская ночь. Спокойная, умиротворяющая тишина, запашное оби­лие трав, свежесть сырых низин над землею. Изрезанная оврага­ми и буераками степь притихла от дневного птичьего перезвона, все еще храня тепло солнечных лучей. Степные сторожа - одинокие курганы хранят ночной покой уставшей земли. Однако, прислушавшись можно услышать тихий шорох полевок, летучих мышей, веселое журчанье родника в расщелине оврага проби­вавшегося сквозь толщу мергеля, вскрик вспугнутой пичужки и еще множество других звуков наполнявшую ночную жизнь степи.
   А над нею, словно, высеянное ситом по всему темному бархату неба -- ал­мазная россыпь звезд. Большие, яркие и совсем малые в сгустке белой пыли, они манят своей неизвестностью, вы­зывая восхищение, восторг и религиозные чувства верующих.
  
   В балку спускалось двое. Рослые, словно молодые тополя, они молча, лишь изредка пере­брасывались незначительными фразами. Бахмутовский шлях нахо­дился в полуверсте за косого­ром.
   - Может, на шлях завернем, все легче будет идти, - нарушил молчание тот, который шел сзади. Первый не сразу ответил. - Так короче, а там мало ли кого можно встретить.
   По дну балки тянуло сыростью. Ноги цеплялись за кротовые кучи и мелкие кустарники. Иногда, из -- под ног, выскакивал испуганный заяц или с шумом взлетал перепел. Такой живно­сти в этих местах было вдосталь. Тот, который шел сзади, вновь нарушил молчание. - Может, у бондаря переждем? Кому в голову придет нас искать тута?
   Шедший впереди ответил. - Сказал же, на рудники двигать надо.
   - Схватят - отбрешемся.
   - Клопа на мякине не проведешь. Посадит.
   Миновали темные заросли начинающего оврага. Стали подниматься наверх. Сразу потепле­ло. Недалеко находился шлях. В этом месте, он огибая овраги, делал замысловатые повороты, ухо­дил в сторону. Мысли братьев Мамоно­вых, (а это были они) перешли на шлях. Эта дорога вызыва­ла у них грусть и неприятные ощущения. По Бахмутскому шляху деды и прадеды их, возили с Ли­сьего буерака уголек на Луганский завод, оплаченный кровью и потом. Да и сейчас нередко по нему на телегах - дрогах в сопровождении конных жандармов в Бахмутовский замок возили луган­чан, заключенных после аре­стов и облав, начало которым, дали последствия дегаевской провока­ции. Когда до Славяносербска оставалось рукой подать, братья заметили на по­лянке костер и си­дящих вокруг него мужиков. Поодаль неподвижно стояли быки. Под деревьями свет костра слабо высвечивал контуры возов, крытые рогожей. Артем, шедший впереди, замедлил шаги и остано­вился.
   - Цыгане?
   - Не похоже.
   - Чумаки?
   - Кажись.
   В планы братьев не входила встреча с кем -- либо, и поэтому они решили стороной обойти привал чумаков, но неожиданный лай их пса, вынудил бра­тьев направиться к костру. Сидевшие мужики, вытянув настороженные, боро­датые лица смотрели на не прошенных гостей.
   От висевшего над костром казана вкусно запахло.
   - Ну и собака у вас мужики...
   Артем подошел поближе и поздоровался. Никто не шевельнулся, лишь му­жик с трубкой в зубах кивнул за всех. - И вам вечир добрый.
   И уж совсем доброжелательно добавил. - Пес у нас добрячий, хоть и при­блудный. Словом, сторожака наш.
   Егор Мамонов сказал. - А мы сторонкой идем, глядь костер палит кто -- то, потом же возы, быки -- не иначе как чумаки привал устроили.
   - Ишь прыткий каков. Сам то откуда свалился? - хмыкнул кто -- то из сидевших му­жиков.
   - Да вот к своим собрались.
   - В гости, стало быть?
   - Да.
   Чернобородый мужик с бельмом на глазу сидевший у края, подложил суш­няк в костер, съе­хидничал.
   - Ночью, в самую пору по гостям расхаживать, - и поглядывая на всех единственным глазом, добавил, - А может, и нет их у вас тута. Тогда как?
   Артем отшутился. - С тебя то что взять, один бог за пазухой, да небось и в кармашке света­ет. Или сам хорош, бородой грехи прикрываешь?
   Разгладились морщинки на лбу у мужиков. - Ну, Журавель, как табачок - вишнячок?
   - Блудная овца - волчий ужин, - сплюнул чернобровый.
   Навострив уши в темноту, видимо учуяв постороннего, пес оскалившись тихо зарычал. На освещенную костром полянку, тенью - призраком из темноты вы метнулся кульгавый Гаврилка, местный поповский работник. Его мышиные глазки вцепились в Мамоновых.
   - Никак новеньких господь бог прислал?
   - Чего приплелся, - в ответ спросил его в свою очередь мужик, колдовав­ший над ка­заном.
   А, Летописец, и ты здесь? Не сидится на месте, решил чумаковать? Тот, к которому обратился Гаврилка, в отличие от сидевших мужиков, своей внеш­ностью был похож на инженера из горнозаводского клуба. - Дышать нечем. Пойду, посмотрю, может в другой стороне, таких, как ты поменьше будет.
   - И чем же я тебя обидел?
   - Путаешься под ногами как сорная трава.
   - Востер на язык, богохульник. Не приснись тебе гиена огненная.
   Чумаки молча слушали их. Братья Мамоновы присели у костра. Усаживая их, кашевар, по кличке Летописец заметил, чернобородому, недовольно ото­двинувшихся от братьев.
   - К гостям - с красным словцом, а ты с поленом.
   - Были нынче у нас такие гости, только топор пропал. Сердобольный, вы­искался, больно. Плакать бы не пришлось опосля.
   Молчавшие мужики накинулись на Журавля.
   - Ты, малость язык то свой стреножь!
   Тот не сдавался. - Вот пусть и развеют мои темные мыслишки. Нынче ли­хих людей много в степи шастает.
   - Родственники мы Архипа, бондаря здешнего. Хата рядом с поповой стоит, - сказал Иван, поднимая голову.
   - Есть такие, - привстал со своего места Гаврилка. Глаза его насторожен­но забегали. - Из Луганска значит?
   - Да вот выбрались.
   Летописец взял продолговатый, толстый березовый черенок, стал помеши­вать в казане. Му­жик с трубкой в зубах, Богдан Вишня, сидевший по другую сторону братьев Мамоновых, спросил.
   -Значит в гости?
   Братья покосились на поповского работника и промолчали.
   Богдан Вишня посмотрел в их сторону. Артем выдержал взгляд, Егор опу­стил голову. - Другие гости сейчас у Архипа. Опередили вас. Может, кого до­жидаются, про то не знаю.
   Все притихли. Братья переглянулись. Чумак продолжал.
   Под вечер я брал воду с того колодезя, что напротив хаты бондаря сто­ит, для кулеша значит, когда к избе Архипа прискакали жандармы. Было их трое. Спешили видать, пена хлопья­ми, с морды коней летела. Долго, о чем то, с бондарем препирались, а опосля завернули к попу, не иначе как на ночлег.
   Братья Мамоновы были подавлены известием и настороженными взглядами мужиков. Чер­нобородый Журавель злорадствовал.
   - Чувствовала душа моя голубка, пакость на наши головы. Сон привидел­ся нынче, забрели наши волы в непролазную грязь по самое брюхо. Ни тебе вперед, ни тебе назад. А темень - дальше ладошки не видать. Вона эта грязь, - и он кивнул в сторону пришедших. Артем пытался вновь отшутится. - Много спишь борода, потому и сны такие.
   Ответом была гнетущая тишина. Гаврилка зевнул, прикрыв рот, поднялся. - Отец Серафим, сказывал, что наутро с божьей милостью можно будет тро­гать. Не спится, что -- то, мысли всякие одолевают. Шутка сказать, хозяйское добро в такую даль везти. Пойду, погляжу что и как Да не забыть о колесной мази напомнить.
   Он постоял немного и добавил. - Сомнения одолевают отца Серафима насчет Гришки - Зу­боскала. Не дюже он до сообразительности.
   Ему бы на подворье святой обители метлой мести да в колотушку стучать, а в Таганрог нужно мужика, порасторопней.
   И поповский работник хромая поплелся в темноту, крестясь и бормоча мо­литву.
   - Упырь, - протянул ему кто -- то вслед.
   Летописец с Журавлем сняли с костра казан. - Ну, мужики, двигайся. На голодный живот и разговор пустой, - сказал Летописец, вытаскивая из - за поя­са деревянную ложку.
   - Истинно говорят, не зверей, а людей бояться надо, - продолжая думать о своем, произнес Журавель. Все придвинулись ближе к пахнущему салом и пшеном казану. Подкидывая в затухающий костер сушняк, братья слушали треск костра и торжественное молчание чумаков, за­нятых поглощением добро­го кулеша. Положение Мамоновых было незавидным. Артем усиленно пытался найти выход из создавшегося положения. К родственникам не пойдешь, там наверняка их уже ждали. Встать и просто уйти, неизвестно, как поведут себя мужики. Братья решили повреме­нить и при удобном случае тут же покинуть привал чумаков. Они прислушались к их разговору и вскоре уже знали, что чумацкий обоз везет пшеницу и рожь в Таганрог и что обозники - люд раз­ношерстный. Мужик, с шрамом пересекавший лоб, не проронивший не единого слова, по прозви­щу "Рябой", с рыжей щетиной на лице, свои два воза, гру­женные зерном и набивным ситцем, на­чинал свой путь из Петропавловки. Два воза со Старого Айдара, сопровождали Журавель и Богдан Вишня. И лишь с рассветом к ним должны примкнут возы купца Синюхина и отца Серафима. Пав­ло, сын купца, второй год в чумаках ходил. Унаследовав отцовские замаш­ки, он не без удоволь­ствия приучался теперь торговать отцовским товаром. А для своих возов, святой отец после дол­гих колебаний определил Григория, на­божного, хитрого и прижимистого мужичка, старосту при­хода. Антон, по кличке Летописец - бывший студент одесского университета, уроженец Таврии, после высылки, за участие в студенческих беспорядках, долго скитался по Харьковской и Екатери­нославской губернии. Давал уроки, косил и скирдовал сено. Одно время даже подвизался быть ре­гентом в небольшой церквушке, куда пытался внести столичный дух выразительного исполнения Лотти, Баха, и Гуно. Его судьба - пересмешница, довольно изрядно потрепала на своих уха­бистых дорожках и постепенно утихомирила его юношеский пыл и задор. Живя в Славяносербске, он уже спокойно переносил народовольческий вихрь волнений. Многие дома богатых семей открывали двери перед бывшим студен­том. Его воспитанники с успехом поступали в реальное училище, и в женскую гимназию Луганска. Свой, оставшиеся запал, он перенес на собрание народного фольк­лора и медицины, в надежде в будущем найти издателя и опубликовать свои многочисленные за­писи, которые вел уже много лет.
   Купец Игнат Карпыч Синюхин, у которого квартировал Антон, с готовно­стью дал разреше­ние своему постояльцу, сопровождать его возы в Таганрог. "Мне в хозяйстве от этого большая подсобка есть, да и Павлу не так скучно будет",- думал купец, отпуская Летописца.
   Покончив с кулешом, вылизывая и пряча ложки, мужики разговорились.
   - Ты бы сбрехал, чего нибудь нам, - обратился Рябой к староайдарскому чу­маку Богдану Вишне, - ладно у тебя это выходит.
   Богдан сочувственно посмотрел на Егора Мамонова, у которого взгляд явно выражал вол­нение и растерянность.
   - Я что, хочу сказать мужики, начал он, - прикуривая от тлевшей голо­вешки трубку свою. - Страх, он бывает разной степенности. От иного душа зайдет в пятки, в очах замельтешит, а отойдешь, чуть, плюнешь с крепким словцом, и гляди отходит. Но есть страх, что зловредная бо­лезнь, делает чело­века заикой, а то и вовсе лишает его языка. И тут уж выливай, не выливай, а че­ловек вроде как подпорченный на всю жизнь остался. Не травы - муравы не помогут, ни знахар­ство бабье. Однако и тут чудеса происходят. Был у нас случай такой. Кормилец наш, царство ему небесное, Осип Васильевич строг был (оно и понятно - нашему брату только дай послабку ), одна­ко же сынок его, не в пример благодетелю нашему сущий дьявол в образе человеческом, не приве­ди Господи какой. Мотало его, перекати -- полем по всей губернии. Не­спокойная душа - ни для себя, ни для людей. До барышень охотник страсть. От них у него одна неприятность от головы до пят.
   При его еще живом родителе я был вроде егеря. Все мое хозяйство, псарня, конюшня и го­товность в момент выступать, как того пожелает Осип Василье­вич. На охоту большой любитель был.
   Надумал молодой хозяин после смерти родителя своего переустройство вся­кое в господском доме делать. Привез из уездного города человека, небольшого росточка, тихий такой, болезненный видать.
   Осмотрел он со всех сторон дом, по саду бродил и все рисует на белых ли­сточках что -- то. А как только уехал тот, созвал нас Валентин Осипович ( сы­нок благодетеля ) и объявил нам, что решил дескать хоромы подновить, так как старая постройка вся трухой взялась, вот -- вот рухнуть собирается. И пошла работа. Подновили дом, заново, считай, построили конюшню, пристрой­ки всякие, насадили новый сад, поставили беседочки и скамеечки. Все в акку­рат, как у немца колони­ста Миллера.
   По случаю окончания работ пригласил молодой хозяин к себе гостей, сосе­дей своих. Прие­хали к нему и Раевские всей семьей. Их то Валентин Осипо­вич первым уведомил приглашением своим. Была у него к тому причина, то ли сердечная, то ли еще какая, трудно сказать, однако их приезду он придавал особенное значение.
   И вот почему. Была у Раевских приемная дочь красоты необыкновенной. Имя ее было чуд­ное - Клеопатра. Всем была хороша барышня: умна, ласкова, добра, да только был у нее изъян один - нема как рыба с Донца. В детстве, говорят, от испуга у нее приключилась эта самая зловредность - немота. И на­чалось после того ее лечение - мучение.
   В Луганске, в Харькове ее осматривали доктора, да только пользы от этого не на шиш. В Лекарском селе старухи - знахарки, знавшие и лечившие ее в один голос твердили, что лечения против ее болезни не найти боле, и что бедняжке барышне суждено всю жизнь свою, до самой кладбищенской сторож­ки нести свою немоту.
   Правда одна из них все же знала способ излечения от ее болезни, только предложить барам не смеет. Потому как способ этот не слишком обходитель­ный, да и не всегда бывает удачным. Ра­евские узнав про такой способ излече­ния, не решились на него, чтобы не сделать еще хуже своей дочери. А время летит, словно осенние листья с деревьев. Вчера еще за няньку держалась, а сего­дня барышня уже, вытянулась, повзрослела сразу.
   Из разных мест к Раевским стали приезжать знакомые молодые бары. Одни писали стишки ей в альбом, другие рисовали, с третьими она прогуливалась вдоль берега реки. Находились такие, которые не прочь были породниться с Раевскими, но таким Клеопатра обычно с виноватой улыб­кой качала головой -- отказывала. Зная свой неизлечимый недуг, не хотела быть в тягость кому -- либо. И вот по настойчивому приглашению Валентина Осиповича (он то со своим знакомым скульптором частыми гостями Раевских были ), те решают приехать с ответным визитом.
   Их приезду наш барин рад и весь вечер неотлучно был рядом с ними и их дочерью прелест­ницею. Гости, зная неуравновешенный нрав своего соседа, мо­лодого Скворцова, и невинность ан­гельской души Клеопатры, смекнули, что тут не иначе, как пахнет презанятной историей, и с большим интересом приго­товились быть свидетелями ее. Веселье было в разгаре. Смех, пенье и пляски приглашенных цыган, звон их гитар было слышно далеко вокруг.
   И вот Валентин Осипович поднимает бокал с шампанским и в наступившей тишине обеща­ет гостям показать приготовленный им маленький сюрприз. Все, разумеется, от предстоящего удо­вольствия хлопают в ладоши. Он велит открыть дверь в следующую комнату и просит войти в нее первой дочь Раев­ских. Та удивленно выходит из толпы и подталкиваемая родителями входит в раскрытые двери. Обычная комната господского дома, с дверью открывающиеся в сад. Шторы, картины, резной столик. И все. Но, посреди комнаты, окруженной четырьмя большими горящими свечами в шандалах, стоит белоснежная скульптура, как две капли схожая на Клеопатру. Увидев такое, гости ахнули. Конечно, больше всех была удивлена сама барышня. Она обходит скульпту­ру, и все еще не веря, трогает рукой свое изображение. Вот тут то и случилось то, о чем люди до сих пор толкуют, ненароком или преднамеренно подстроил эту злую шутку молодой Скворцов.
   Пока барышня любовалась тонкой работой скульптуры, откуда ни возьмись, в открытую дверь со стороны сада, двинулся в комнату огромный бык. Дочь Раевских увидев его, обомлела, вскрикнула имя матушки своей и рухнула кам­нем на пол. Поднялся шум, все кинулись в разные стороны. Долго после того Клеопатра болела. Раевские подали в суд, на Валентина Осиповича, за нанесен­ный ущерб здоровью дочери и тому пришлось платить большой штраф.
   Вскоре барышня оправилась от испуга, и самое удивительное - заговорила. Правда, вначале трудно было разобрать то или иное слово, а потом с каждым днем ее речь становилась понятной и приятной. Родители и прислуга, любив­шие ее очень, били поклоны перед иконостасом, за свер­шившиеся чудо. Приез­жал к ним со своими извинениями Скворцов и даже просил ее руки. Однако Раевские его не приняли. Люди говорят, что затея с быком, не иначе шутка приезжих цыган, кото­рую Валентин Осипович преподнес гостям, как свой ма­ленький сюрприз...
   Богдан Вишня замолчал. Некоторое время все переживали в душе услышан­ное
   - Дальше, то что?
   - Дальше? Потом будто бы все утихомирилось, когда обухом по голове - пропала ба­рышня. Вышла вечерком по обыкновению погулять к Донцу, и нет до сих пор. Кухарка Раевских, у которой сом дитя утащил в воду, вспомнила после, что в тот вечер она случайно приметила в за­рослях от того места, где последний раз видели Клеопатру, стояла двуколка и молодого бара ря­дом. Облазили кругом здешние мужики, никаких следов дивчины.
   Чумак помолчал немного. - Вот я и говорю, мужики, что иной страх лучше докторов может вылечить человека.
   Богдан Вишня что то хотел добавить, но неожиданно все сидящие чумаки, явственно услы­шали характерный метталический1 звук. Пес вскочил и с лаем кинулся в темноту. Антон встал. - Ну, мужики, кажись новые гости к нам.
   Он положил шершавую ладонь на колено Артема. - По вас это. Гаврилки - нехристя работа. Правее балочки - овраг. Там ваше спасение. А теперь швидче.
   Братья Мамоновы быстро встали и не попрощавшись растаяли в темноте. Их догнал Лето­писец. - Овраг там, к деревьям скорей.
   Из-за возов показался поповский работник. За ним крадучись шли пятеро мужиков с жан­дармом. Егор сделал шаг в сторону. Под его ногой хрустнул валежник. Гаврилка быстро повернул­ся на звук и осклабился. - Вот они, пле­мя Иродово. И Летописец тут. Господи, как же тебя благодарить за радость, то какую. Жандарм скомандовал. - Хватай, мужики! Чтоб не один не убег!
   Все кинулись на братьев Мамоновых.
  
   Глава -- 13. Братья Мамоновы.
  
   В сарае было темно и сухо. Запах древесины, сложенных поленьев, ровным рядом вдоль стены, скошенные травы, источавшие живительный аромат в не­большой копне за стеной, запах домашней скотины, и близость людского жи­лья, располагало к размышлениям. Туго связанные руки за спиной возвращали к действительности. Онемевшие кисти рук, порой, казались отделен­ными от всего тела, и лишь шевельнувшись можно было почувствовать на запястьях ужасную резь.
   Через небольшую щель бревенчатой стены прохудившегося, дровяного сарая, где томились луганские беглецы, проглядывался в темноте просторный двор отца Серафима. Окруженный со всех сторон хозяйственными пристройками, в глубине двора в темнеющих кронах деревьев, при­таился добротный каменный дом. В стороне от дровяного сарая, примыкавшего непосредственно к хозяйско­му саду, стояли крытые загоны для скотины, по другую, к церковному двору, служившее частью глухой стены между усадьбой священника и церковью, жи­лье для работников.
   К нему, вплотную, стена к стене, втиснулась летняя кухня. На широком дво­ре, впритык к друг -- другу стояли крытые рогожею груженные доверху зер­ном возы, предназначенные к от­правке к берегам Азовского моря. Тут же ря­дом, переминаясь с ноги на ногу, стояли кони. Привя­занные к дереву, они опу­стив морды, шумно вздыхали в полудреме досматривая свои серые и не­веселые сны. Два огромных пса, неопределенной масти, которых выискал для свя­щеннослужителя кузнец Антип, положив морды на лапы, растянулись под воза­ми и сонно хлопая глазами, наблюда­ли топтание прибывших из уезда лошадей.
   Тенью - призраком по двору бродил Гаврилка, с собачьей преданностью охра­няя хозяйское добро. Он подолгу останавливался среди возов, долго прислуши­вался к чему -- то, и убедившись в абсолютном спокойствии вокруг, исчезал куда то, чтобы через некоторое время вновь появится неожиданно.
   - Идет гнида, и не расступится земля под ним, - незлобно выругался Егор, погляды­вая в щель.
   - С фонарем. Заботливый.
   - Сюда идет...
   В ночной тишине послышались неторопливые шаги, покашливание и бессвяз­ное бормота­нье. Около двери шаги прекратились. Свет от фонаря через щели проникал внутрь сарая. Они пры­гали по земляному полу, по ровной кладке поленьев, и темным стенам высвечивая отовсюду ско­пившуюся пыль и паути­ну.
   Звякнул амбарный замок, дверь, жалобно скрипнув, приоткрылась. Бледный желтый свет фонаря осветил помещение и сидевших невдалеке от штабелей дров уходящих в темноту, братьев Мамоновых. Артем нарушил тишину. - Дово­лен Иуда? Ничего, тебе кикиморе болотной ямку вы­роют...
   -эр,хе, хе, хе. Выроют. Как же без ямки то? Свет не без добрых людей. Только вишь, какое дело, кому какое время выпадет. Бывает и молодым старо­сти не видать. У Господа бога в аккурат, все записано, все разложено по по­лочкам. Придет смертный час и на Страшном Суде он то челове­ческой душе и покажет, как тот куражился, соблюдал его заветы, а опосля по его заслугам апосто­лы и возведут душу в надлежащее место.
   - Егор спросил. - Небось, загодя приготовил местечко теплое и светлое в раю? В котле то со смолой жарковато будет, да и неудобства всякие?
   - Уж тебе христопродавцу и беспокоится незачем, что ни есть самое лучшее место приго­товлено. Заслужил по деяниям своим.
   Артем спросил.
   - И много тебе заплатили за нас? Не продешевил, помазанник божий?
   - А тебе, какая в этом нужда? Все мои.
   - Может, я больше дам! Как знать.
   Гаврилка, казалось, задумался. Свет от фонаря заколебался. - Мне без надоб­ности твои сре­бреники.
   - Не обессудь, к разговору пришлось.
   - А что ж щедрый то ты на раздавалки?
   - Не желаешь себе взять, Марии Федоровне, тетке моей передал бы. До­бавит, корову купит. Двор без худобы не двор. Вспоминать будет...
   - Отбилась от церкви матушка, отбилась. Бога забывать стала. Сделаю одолжение, передам.
   Артем шевельнулся левым локтем, кивнул взглядом вниз.
   -В тряпице тута, да перекажи, что и как.
   Гаврилка поставил фонарь на землю подошел к Артему, кряхтя нагнулся над ним и запу­стил в карман руку.
   Его удивленный возглас перекрыл стремительный взмах рук Мамонова, и глухой звук падаю­щего наземь тела. Озадаченный неожиданным поворотом дела, осмыслив, наконец ситуа­цию, Егор навалился на бестолково дрыгавшего ногами поповского работника, стал помогать бра­ту.
   - Скорпионы, аспиды, - хрипел в землю поверженный, - придет на вас чаша господня и, не упившаяся не веселися. Иродово семя, нехристи.
   - Что, келейная душа, на Лазаря потянуло? - зашипел над головой у него Ар­тем, прочно усевшись верхом и заломив тому руки за спиной, спешно связы­вал обрывками вожжей, которыми сам был недавно накрепко связан.
   - Отцы, святые угоднички, пришла моя смертушка, Аз есмь альфа и оме­га! Слышу, вижу, гремят и блестят аки солнце, трубы иерихонские.
   Гаврилка всхлипывал, уткнувшись в землю лицом стал петь прерывающим голосом церков­ный кант. Это не мешало ему, однако извиваться ужом под Артемом и поднимать шум, стараясь таким образом привлечь внимание спав­ших, в доме.
   Но ни семейство святого отца, ни блюстители закона и порядка приехавшие из уездного го­родка, мало, что занимало в данный момент. Подкрепленные сытым ужином (попадья Мавра Са­вишна отлично готовит заливного сома с хреном и петрушкой ) и всевозможные
   настойки из прошлогодних запасов священника, поставленных на стол по случаю благопо­лучного завершения задания уездного начальства, все спа­ли непробудным сном, с чувством ис­полненного долга перед царем и отечеством. Гаврилке на какой то миг удалось вырваться из цеп­ких рук Ар­тема, но тут же через подставленную ногу Егора, он растянулся во всю длину своего худого и дряблого тела ткнувшись плешивой головой в поленья. Ряд зашатался. Несколько поле­ньев упало на землю, издав глухой звук.
   Псы лениво залаяли, но тут же умолкли. Мамонов вновь оседлал поповско­го работника. - Зашибся маленько? То -- то. Не скачи блохой.
   Артем свободной рукой дернул за конец мешка висевшего рядом на стене натянул на голо­ву хлюпавшему под нос Гаврилке и перетянул концом вож­жей крепко связал на поясе. - Плохи твои дела. Начнешь вновь Лазаря тянуть или того хуже трепыхаться, скакать паршивой овцой, не гневись. Возьму дрюк и за упокой душу твою грешную . Так то!
   Работник тихонько и жалобно по щенячьи завыл лопоча о прощении.
   - Бог простит, - ответил ему негромко луганчанин и стал быстро освобо­ждать брата. Прежде чем покинуть помещение он еще раз пригрозил незадачли­вому слуге божьему страшной карой за иудино предательство, затем, подперев изнутри дверь сарая поленом, через чердак пере­брались на просторный церков­ный двор. Когда до ограды, разделявший двор от сельского кладби­ща остава­лось рукой подать, они услышали за спиной громкий лай собак. Вероятно все таки при­влеченные шумом, бесновавшегося, в мешке Гаврилки, они, бегая по двору, будили все вокруг.
   - Пожалели. Надо бы его по плешивости разок...
   - Левее держи, скорее...
   Окна в доме отца Серафима осветились, захлопали двери, стали слышны шаги и сонная ру­гань. Через минуту все пришло в движение, заскрипели воро­та, послышался топот лошадей. Егор в два прыжка перемахнул через высокую ограду и смешался в кладбищенской темноте среди кре­стов и надгробий. Услышав учащенное дыхание и мужские голоса за стеной на том месте, куда спрыгнул брат, Артем остановился.
   - Стреляй, покамест далеко не убегли!
   - Куды? Темнота одна.
   - Да, вон, слышь, куст трещит, туды значит!
   Тишину прорезал выстрел, затем второй. Шаги и голоса стали удаляться в сторону ушедше­го Егора.
   "- Ушел, или,.. кажись не попали", - подумал Артем и стал пробираться вдоль ограды в ее дальний конец. За стеной вновь раздались знакомые муж­ские голоса. Чертыхаясь, они поносили темноту и свою неудачу. Через неко­торое время Артем услышал дружный лошадиный топот за церковной оградой.
   Восточный край неба быстро светлел. Звезды незаметно бледнели и лишь на другой сторо­не неба, они еще по- прежнему, горели светлым, голубым рассы­панным песком. Темные очерта­ния предметов постепенно становились серыми, словно нехотя приобретали привычный вид. По­ложение Артема осложнилось появлением церковного сторожа. Разбуженный шумом в поповском доме, все еще сонный, он бродил по двору, останавливаясь и поглядывая на освещенные окна.
   Последовать за Егором через высокий каменный забор, Артем уже не мог. Забор теперь до­статочно хорошо освещался окнами дома священника, да и весь церковный двор был виден как на ладони в приближающем рассвете ран­него утра. Неприятности следовали одна за другой. В церковные ворота власт­но постучали, Сторож долго возился открывая их, и когда открыл, во двор вошли несколько человек: невысокого роста жандарм, державший в руках вин­товку, скотник, ста­рикашка со всклоченной бородой, живший при дворе священника, сам отец Серафим, длинный и худой мужичонка в подряс­нике и скуфье. Потому как сторож отрицательно качал головой, Ма­монтов предположил, что тот об арестантах понятия не имел. Разговаривая, группа ми­новала па­перть церкви, подошла к церковной ограде. Осматривая ее внуши­тельную высоту, жандарм заме­тил: - Перемахнуть такой забор, я тебе скажу, силы и ловкости маловато. Ту надо и соображение поиметь.
   - С испугу чего не сделаешь, - поддакнул ему в тон скотник.
   - Не иначе тута, мерзавцы сиганули. Больше вроде негде. Ищи теперь!
   - Далеко не уйдут. Степь кругом. Петров, нашенский урядник, каждую ба­лочку тут знает. Найдет!
   -Дай то бог...
   - Надо же, из - рук вырвались, почитай.
   - Изловить бы, а там и расквитались бы.
   А что тот, с мешком на голове, в сарае, отошел?
   - Гаврилка? Оклемался чуток. Икота от страха нашла, а так. Ничего. Вы­хожу, я зна­чит ночью по надобности, ан слышу, в сарае что-то неладное деет­ся - то ли кто плачет, то ли мы­чит. Я туда, а там...
   Скотник не договорил, жандарм видимо не раз слушавший начало всей этой истории, пере­бил его.
   - Пройдем далее, может там, в кустах, какой лаз имеется.
   - Откуда ему там взяться?
   - Я все ж погляжу.
   Мамонов осторожно сделал несколько шагов вдоль стены к стоявшей часов­не и прижав­шись к ее замшелой стене затаился.
   Напряжение последних часов, утомили его, и он уже почти не испытывал ни чувства страха быть схваченным, ни сожалением об утраченной возможно­сти выкарабкаться из создавшиеся западни. И только в глубине душе своей, на самом донышке, все же теплилась слабая надежда на благополучный исход. Сквозь листву луганчанин увидел приближающегося жандарма, его небри­тое, одутловатое лицо. От него несло крепким самосадом с перегаром ночной по­пойки. Жандарм присел и стал внимательно разглядывать темный в зарослях, угол забора.
   Если бы ему вдруг вздумалось немного повернуться в сторону часовни, он наверняка бы увидел рядом стоявшего во весь рост беглеца, и кто знает, воз­можно, удача ему бы улыбнулась, и Григорий Евсеевич оказал бы ему за поимку благодарность, а может и повышение по службе.
   Однако фортуна в его жизни была не частым гостем и, сознавая это, его мысли невольно перекинулись в дом отца Серафима на стол с остатками ужи­на и к оставшиеся в графине вишнев­ки.
   Кряхтя, то ли от нахлынувших воспоминаний, то ли от сожаления к самому себе, он под­нялся и кинув последний взгляд поверх церковной ограды напра­вился в сторону ожидавших его людей.
   Мамонтов с облегчением вздохнул. Но опасность не миновала. Розовые с зо­лотистой окан­товкой облака, стали светлыми, отчего все вокруг, стало быстро принимать свой обычный цвет и только ночная тишь пыталась еще оттянуть наступающий рассвет. Купол церкви из темного силу­эта покрывался зеленью, крест же напротив, светлел, чтобы вскоре в лучах восходящего солнца за­гореться в ярких лучах его.
   Робко, неслышной поступью, ночь отступала к еще темнеющему западному горизонту степных холмов и склонов. Оставаться на прежнем месте станови­лось небезопасно. Вся ограда просматривалась, и любой шорох мог привлечь внимание стоявших на церковном дворе людей. Артем уже давно приглядывал­ся, к покосившиеся чердачной дверце сарая, стоявшего впритык к дровяному, из которого недавно бежал. Скрытое отовсюду ветвями деревьев, зарослями шиповни­ка, а также частью часовни, оно могло служить удобным, временным убежищем.
   Но прошло еще довольно много томительного времени, прежде чем предста­вился случай. Это произошло тогда, когда сторож, жестикулируя руками, о чем -- то рассуждая увлек за собой остальных к воротам. Артем осторожно вышел из своего укрытия стал продвигаться вдоль стены часовни. Пройдя, мимо дубо­вой двери, находясь уже почти в безопасности, он взобрался на сло­женную вдоль глухой стены хозяйственной пристройки доски, прихваченные от времени трухой. Подтянувшись на ветке, осторожно потянул на себя чердачную дверцу и влез в ее темный проем.
   Запах слежавшиеся соломы, пыли и запустения, пахнули ему в лицо. Ма­монтов прикрыл дверцу, и, пригнувшись, пролез в угол. Усевшись поудобней, расслабившись, закрыл глаза. Ду­мать не хотелось. Напряженность последних дней и злоключение ночи порядочно измотало его. Единственный вопрос му­чил его. Это списки народовольцев и другие документы спрятанные в со­бачьей будке. " Удастся ли сестренке передать их незаметно Петру?" Затем его мысли перекину­лись на брата Егора, которому удалось бежать.
   Артем уснул незаметно и быстро. Ему приснился сон, довольно странный и впечатлитель­ный. Якобы летним, солнечным днем он бежит по знакомой ули­це города. Что -- то очень важное заставляет его пренебречь опасностью, быть арестованным Клопом, спешить к земской больнице. Уже находясь в ле­чебном заведении, не обращая внимания на недовольство и предупреждения медперсонала, найдя нужную дверь, врывается в палату. Помещение светлое, просторное. У стены кровать. Больная лежит с закрытыми глазами. Он подхо­дит ближе и опускается, у ее изголовья. Тень угасающей жизни уже коснулись ее чела. От прикосновения к ее руке, девушка медленно открывает глаза, мол­ча смотрит ему в лицо, мучительно вспоминая что - то. Он гладит ее волосы. Отчаяние и сострадание пронизывает тело. Наконец, что -- то видимо вспо­мнив, больная протяну­ла к нему руки. Ее глаза наполняются влагой, слезы ползут по щекам. Губы шевельнулись, и каза­лось, что речь ее вот -- вот пре­рвется. - Мне было очень плохо без вас. Я так ждала, а вы не при­ходили. Я всегда чувствовала, что со мной обязательно должно случится что- то плохое, ужасное. Помните, там на руднике, я говорила вам об этом...
   Он старался согреть ее пальцы в своих руках и плакал, как может плакать ребенок от страха потери самого дорогого в жизни человека. Потом, словно испугавшись кого - то девушка глазами показала на двери. - Не уходите. Не отдавайте меня никому...
   Он оглянулся. Там стояло трое. Титоренко Григорий Евсеевич, несомненно, по его душу, санитарка, и женщина, которой он как -- то привозил уголь на Казанскую улицу. Женщина возму­щалась.
   - Пропустите же меня. Эта моя бывшая прислуга, и мой долг, как порядочной женщине, навестить несчастную.
   Девушка отчаянно качает головой. - Нет, нет, я не желаю видеть ее. Ах, за­чем она здесь?
   Громким боем загудели колокола Преображенского собора. Их оглушитель­ный перезвон стремительно удаляет от спящего, странное видение. Продолжая сжимать холодеющую руку де­вушки, он просыпается весь в поту и страхе.
  
  
  
  
  
  
  
   Глава -- 14. Бракосочетание.
  
   Звон колоколов, потрясал все вокруг: дрожали стены, чердак и сам воздух. Вмиг слетели остатки сна. Оторвавшись от металлической скобы, за которую он держался, осознав, свое неза­видное положение, Артем через одну из много­численных щелей чердачной дверцы, стал наблю­дать за происходящим на церковном дворе.
   Яркий солнечный день, толпа людей, заполнившая двор, экипажи, пролетки, дрожки около ворот, носило праздничный вид и приподнятое настроение. Свет­ло зеленый купол церкви, горя­щий золотом крест, метавшиеся над деревьями неугомонные грачи, торжественно, величавое гуде­ние церковных колоколов все­ляло в души прихожан волнующий трепет, отстраняя в сторону зем­ные заботы грешной души.
   Заинтересовавшись происходящим, Мамонтов продолжал наблюдение. Соб­ственно это была единственная роскошь, которой он имел, в данный момент. Парадные двери церкви распах­нуты настежь. Освещенное многочисленными све­чами помещение святой обители сверкало позо­лотой. Темные и строгие лики святых на стенах, гармонировали со светлой, с желтизной одеждой отца Сера­фима. Белое подвенечное платье невесты, и новый фрак жениха, вызывали лю­бопытство, стоявших близ паперти людей. По поводу молодых шел негромкий разговор.
   - Из приезжих?
   - Из наших краев.
   - Обмелел жених с невестой. Родственников то кот наплакал.
   - Супротив, родительского благословения пошли.
   - Невеста больно грустна.
   -За то жених кочетом глядит.
   - Идут. Посторонись!
   В толпе стал образовываться живой коридор от паперти к воротам и далее к экипажу. У Ар­тема возникла смелая мысль воспользоваться тем, что внимание всех находившиеся на дворе лю­дей было приковано к распахнутой двери церкви, незаметно покинуть чердак и через заросший ку­старником угол огра­ды, который привлек так ранним утром жандарма, вообще выбраться отсюда. Он, приоткрыл покосившуюся дверцу, но тут же прикрыл ее вновь. В толпе Артем увидел по­повского работника Гаврилку, разговаривающего с мужиком, но вскоре всколыхнувшаяся толпа оттеснила их в сторону. Сквозь щель Мамонтов увидел выходивших из дверей молодую пару. Сза­ди чуть сутулясь, размахивая кадилом, шел священник. Невеста была молода, очаровательна и пе­чальна. Ее тропининская простота, наивность юного лица, усталость и грусть не гармони­ровала, ни с белым подвенечным платьем, ни с дорогими украшениями, ни майским, солнечным днем. Безразличие и отрешенность сквозили в ее больших серых и печальных глазах. Бледность лица и робость, с которой она выходила из церкви, не могли сказать, что этот день был для нее счастли­вым. Пригля­девшись к ее лицу и фигуре, Артем был озадачен. Невеста была очень похожа на его сестру, Варю. Сходство было поразительным. Он невольно про­никся к ней симпатией и сожалени­ем. Полной противоположностью был ее новоиспеченный супруг. Среднего роста, с копной волос, цвета слежавшиеся соломы, подтянутый, выдавало в нем военную выправку, с усами, лихого, бес­шабашного кутилы, он победно и торжественно вел свою молоденькую жену с видом генерала вы­игравшего бой.
   Неумолимый звон колоколов усиливал радость одного и печаль другого. Внимание Мамо­нова привлекла еще одна сценка, имевшая впоследствии пря­мое отношение к бракосочетанию. К церковным воротам незаметно подъехала на пегом рысаке наездница. Она была недурна собой, хо­рошо держалась в седле и была бы неплохой моделью для живописца.
   И только темный полушалок на ее голове и измученная решимость наруша­ло ее прекрас­ный костюм для верховой езды и гармонию праздничного на­строения дня. Она, не без интереса стала наблюдать за четой новобрачных. Нетрудно было догадаться, что для приезжей наезднице в черном полушалке, новобрачные были ей не совсем безразличны. Это заметил и луганчанин. Он с интересом продолжал наблюдать, забыв на некоторое время о своем желании выбраться отсюда.
   Молодые медленно по ступенькам спускались вниз. Невеста опустив голову шла неловко держа руку на его театрально выставленную согнутую кисть, словно боялась вступить в грязь. Отец Серафим, старик с водянистыми, ко­лючими глазками, с жиденькой бородкой, одной рукой размахивая кадилом, второй, осенял крестным знамением спины новобрачных и собравшихся во дворе. Торжественную церемонию сопровождало пение доносившиеся из рас­крытых дверей церкви.
   Неожиданно, откуда ни возьмись, на свободное пространство живого коридо­ра, выскочил кот. Черный, с желтыми подпалинами на боках, он остановился перед новобрачными, затем злоб­но и воровато оглядываясь по сторонам, по­стреливая зеленью глаз, наглевшим образом на виду у всех протопал перед мо­лодоженами, пока чей то недовольный окрик в притихшей толпе не вспуг­нул его. Кот тут же исчез за углом.
   - Э, не дело это. Плохая примета.
   - Прости ее Господи и отверни беду...
   - Прошлой осенью, на Покрова, тоже приключилось с молодыми.... С ме­сяц того по­жила бедняжка и ...
   Новобрачная испуганно остановилась, свободной рукой прикрыла рот, чтобы не вскрик­нуть и жалобно посмотрела на своего спутника. Тот растерянный и побледневший, с которого в миг сошла маска напыщенности и величия, не­громко успокаивал ее, пытался убедить продолжал идти. Невеста стояла, не шелохнувшись, боясь сделать роковой шаг. Стоявшие вблизи мужики и бабы, крестясь, стали отступать назад, словно боясь, что примета ненароком пригла­дит и их души.
   Пространство между ними увеличивалось. Артем заметил, как наездница, без­молвно на­блюдавшая всю эту сцену, в наступившей неловкой паузе тронулась с места, проехала в ворота и остановилась перед молодой парой. Ее взгляд ис­точал решительность и самоудовлетворение, сло­жившиеся ситуацией. Однако в уголках рта предательски проскальзывала печаль, последствия мо­ральных и нравственных переживаний. Соперницы встретились взглядами. Это был поеди­нок двух измученных и уставших сердец.
   Над притихшей толпой отчетливо и негромко хозяйка темного полушалка обратилась к же­ниху.
   - Поздравляю вас Валентин Осипович с новой избранницей. Ваш вкус выше всяких похвал. Удивлены? Да, я тот гром с ясного неба, которого вы не ожидали, та самая Смирновская Елизавета Борисовна, Лиза - душенька, кото­рой вы клялись на коленях перед образами именем ма­тушки своей до праха земного пылать любовью ко мне и нашему ребеночку. Вы поступили сквер­но со мной и малышкой. Это низко и гадко. Пусть Господь покарает вас за вашу неверность. Я вас боготворила, теперь - ненавижу...
   По мере того, как звучала ее обличительная речь, лицо Валентина Осипови­ча покрывалось красными пятнами и потом. Плутоватые глаза беспомощно рыскали по сторонам, натыкались на любопытные, и угрюмые лица людей, вы­зывая неопределенную реакцию, поскольку те довольно медленно пережевыва­ли необычность ситуации.
   Рядом стоявшая с ним мертвенно бледная невеста широко по детски рас­крыв глаза и рот, отстраняясь, от новоиспеченного мужа умоляюще прошепта­ла.-Это ведь неправда? Да? Скажите же что это не так? О, Господи, за какие грехи ты меня караешь?..
   Обескураженный жених, зачем -- то потрогал лацкан пиджака, спеша и пута­ясь в словах защищая пошатнувшуюся репутацию тыча в морду лошади рукой, пошел в наступление, переходя на крик. - Зачем здесь эта женщина. Эта осо­ба мне незнакома! Уберите ее! Прочь с дороги!
   - Зачем вы так, Валентин Осипович.
   Наездница стянула с головы темный полушалок и бросила к ногам новобрач­ной. Не смахи­вая выступивших слез, кивнула стоявшей перед ней несчастной. - Пусть все его сладкие речи обернуться для тебя злом, как обернулись они мне. Будь же несчастна с ним,... разлучница.
   Сказав это, наездница, не спеша, повернула лошадь, выехала за ворота, за­тем, дав жеребцу шенкеля аллюром вздымая дорожную пыль, понеслась вдоль улицы.
   Первым пришел в себя отец Серафим. Качнув кадилом, махнув рукой звона­рю, крикнул. - Дорогу, дорогу молодым,- и запел баритоном "Многие лета...". Вновь вразнобой загудела коло­кольня, нестройно подхватили, вышедшие из дверей церкви певчие.
   Схватившись за грудь, невеста ловила ртом воздух, глядя широко раскрыты­ми глазами на купол церкви, на сияющий крест, стала оседать на землю. - Боже мой, чем прогневила я тебя...
   Ее подвенечное платье коснулось темного полушалка. Святая наивность очу­тилась в болоте грехов людских. Невесту успели подхватить на руки. Ма­монтов увидел, как окружили новобрач­ную. Момент для побега был благопри­ятным. Приоткрыв дверцу чердака, он уже знакомым путем добрался до часов­ни, однако шум толпы заставил его вновь остановиться. Сквозь заросли Артем увидел, как в толпе мелькнуло белое платье и заметалось по двору. Мамонтов на всякий случай втиснулся в двери часовни и через круглое оконце стал на­блюдать за происходящем на церковном дворе. Чуть приподняв платье, обезу­мевшая несчастная, словно загнанный зверек заметалась по двору. За ней, раз­махивая руками, бежал Валентин Осипович, дьячок, попадья и любопытные. Неожиданно сердце луганчанина тревожно забилось. Бежавший люд мчался к часовне. Впереди, спотыкаясь, с глазами, полные слез и страха, бежала неве­ста.
   Мамонтов не успел что-либо сообразить, как она уже находилась в часовне и упершись спиной в дверь, пыталась таким образом оградить себя от ломив­шихся в дверь людей. Когда она подняла глаза, перед ней стоял незнакомец...
  
   Глава -- 15. Часовня.
  
   ...Часовня представляла собой восьмиугольное сооружение из тесаного кам­ня. Приземи­стое, вросшее в землю, оно имело на каждом из своих сторон под красной черепичной крышей по сквозному круглому проему. Когда -- то бе­лые и гладкие, поросшие зарослями крапивы они поте­ряли былую привлека­тельность, потемнели, и в некоторых местах покрылись темно зеленым бар­хатом лишайника. Сюда от гнева капризной и своенравной попадьи убегала про­винившаяся при­слуга дать волю своим слезам, посетовать на свою горькую судьбу и успокоить себя молитвой и несбыточными надеждами.
   Входной проем двери был невысок, но довольно широк. Дубовая дверь с медным кольцом открывалась вовнутрь. Сразу же за ней несколько каменных ступенек, спускавшихся вниз, где сто­ял продолговатый постамент, на котором устанавливался гроб с усопшим.
   В часовне было всегда довольно прохладно и неуютно. Безмолвная пустота, глазеющие, под потолком со всех сторон окошки - иллюминаторы, запах струж­ки и сырость - все это настраи­вало на смирение и на мысли скоротечности че­ловеческого бытия. В помещении было пусто, лишь у двери одиноко были прислонены два коротких шеста и обрывок пеньковой веревки, валявшиеся на постаменте - остатки погребальной утвари. Часовня редко выполняла свои основные функции, словно в этом не было никакой необходимости. Напротив. Люди, как и раньше, умирали, прожив положенный судьбою срок и родственни­ки умершего, спеша старались поставить на тихом сель­ском погосте ему крест.
   Простому смертному, часовня была вроде как помеха, и путь дорожка туда ему была зака­зана. Начиная с купеческого сословия и выше, без часовни не обойтись. Она ему нужна, как та по­следняя станция, где и кучер и лошади де­лают свой последний передых, перед конечными верста­ми в большой столич­ный город - конец тяжелого и долгого пути.
   Последним посетителем этого церковного пристанища была проезжая моло­дая особа, дочь помещика, проживающего где - то в южных степях Малорос­сии. Сопровождающий ее кучер тяже­ло скорбел о безвременной кончине моло­дой барышни и просил отца Серафима, чтобы тот по хри­стиански обошелся с нею и достойно похоронил ее, и ускакал в степь, чтобы сообщить эту тра­гическую весть ее отцу помещику.
   О ее красоте говорили в господских домах, в простых курных избах и в дальних пастуше­ских сторожках. Местный учитель, знаток живописи и литера­туры, по кличке Летописец, прожи­вающий у купца Синюхина, воскликнул, увидев ее в гробу. - Господи, зачем же ты эту юную кра­соту сюда возложил? Ей бы Боровиковского, старца Леонардо, чтобы на века для людей ее лик сохранил...
   В ту же ночь, после полуночи, когда вся нечисть вылезает покуражится, по­повский работ­ник Гаврилка увидел приведение. В белом платье с распущенны­ми волосами, она неслышно ходи­ла по церковному двору всхлипывала живой статью. Гаврилка верящий во все и в бессмыслен­ность тоже, став на колени, задрав козлиный подбородок кверху, стал нараспев читать церковный стих. Это подействовало на приведение и оно остановилось как вкопанное. Это ободрило Гаврил­ку и он стал читать громче. Но то ли текст стиха был выбран неудачно, то ли молитва потеряла былую девственность, белая тень охнула, раскрыв руки, словно крылья и с возгласом "Спасите!" кинулась к нему. Вскочив на ноги, он лицом к лицу столкнулся с умершей барышней. Ее большие глаза в слезах были раскрыты и полны отчаяния. Она что - то умоляюще просила его, но он от ужаса блея козленком пятился назад, затем, резко повернувшись в несколько прыжков очутился на колокольне. Придя наконец в себя от страха, выглянул. Белая тень, стояла под деревом, и громко плакало, затем медленно проплыло облачком в глубь двора, стало мелькать среди деревьев. Через некоторое время Гаврилка увидел его плывущим по кладбищу, где оно вскоре исчезло среди кре­стов.
   Утром обнаружилась пропажа. Исчезла прекрасная покойница. Продрогший от свежести на колокольне поповский работник ничего вразумительного ска­зать не мог, кроме как - то, что по его грешную душу охотилась белая дьяво­лица, принявшая облик умершей барышни.
   Подростки, водившие коней в ночное, уверяли, что видели в эту самую ночь это приведе­ние очень похожее на тетку Оксану, похоронившую перед этим утонувшего в Донце Ваську свое­го. Бондарь Архип, напротив, отрицал это и утверждал, что это Верка, дочка булочника, страдаю­щая лунной хворью. Соле­вар из Бахмутки возивший соль в Луганск, возвращаясь назад рассказал, как од­нажды к нему ночью на шляху повстречалась молодая особа из помещичьего сословия, от которой в неизвестном направлении скрылся ее кучер с каретой. Было еще много версий, но ни одна не подтверждала истинной пропажи в ча­совне.
   С тех пор, более года часовня пустовала, потому, как родственники новых умерших были не уверены в том, что их дорогие соотечественники не вздума­ют по примеру последней сотворить подобную шутку. Эту историю, смаковали на все лады, и вскоре истина ее настолько переплелась с вымыслом, что происшедшее приняло почти сказочный сюжет. Эта история была знакома Артем­у Мамонову, и он относился к ней и всем подобным слухам скептически, с улыбкой. Сей­час, находясь в часовне, он вспомнил ее. Обстановка располагала к этому. Непредвиденная ситуа­ция прервала его размышления. Перед ним в дверях стояла красавица новобрачная. Ее роскошный свадебный наряд, бесхит­ростное, лицо в слезах, с взглядом крайнего отчаяния в больших серых глазах, вызывали сострадание и жалость. Увидев перед собою незнакомца, она испу­ганно отшат­нулась вновь к двери, опустила белоснежные руки, вопросительно, недвижно смотрела ему в лицо.
   Пошевелись он, и неизвестно какой оборот бы приняла эта ситуация. При­слушавшись к на­растающему гулу за дверью часовни, Артем приложил палец к губам, затем, приняв видимо какое - то решение схватил шест, стоящий у двери одним концом опустил его в основание постамента, другим, упором под бронзовое кольцо двери, при этом не слишком деликатно оттолкнул от нее де­вушку. Эта предосторожность была сделана кстати.
   В дверь стали ломится. В хоре голосов выделялись два. Низкому, с хрипот­цой священнику, отцу Серафиму, второму - более высокому, жениху Скворцову Валентину Осиповичу. Их дуэт ча­сто перекрывал сладковатый, приторный голос попадьи.
   - Опомнись, дочь моя! Не гневи господа нашего. Не перечь законам от­цов и дедов наших. Не омрачай нашу радость своей печалью. Смирись, ибо не­покорность и непослушание, есть большой грех!
   - Наталья Александровна, голубушка. Чистая случайность вышла.
   Да, да. Среди моих знакомых никакой Елизаветы не числится. Клянусь вам. Позвольте при­коснуться к стопам вашим, дабы засвидетельствовать к вам мою преданнейшую любовь. Откройте же дверь.
   - Ягодка моя ненаглядная. Пойдем в горницу, чайку с липой напьемся, а можно и со смородинкой. Отдохнешь, успокоишься, а там и решим, что де­лать. В обиду тебя не дам!
   Добровольная пленница опустилась на ступеньку и уткнувшись головой в свои колени зашлась в плаче. Она находилась в положении незаслуженно оби­женного ребенка. Вероятно, плач ее был услышан, так как, спорившие за две­рью, затихли. Уговоры, обещания сменились перешеп­тыванием, затем мягкий и настойчивый голос попадьи попросил всех разойтись.
   Но не тут то было. Никто, видимо не двинулся с места. Поднялся шум. Раз­давались голоса взломать дверь и силой вернуть мужу законную жену, а ее озорство строго осудить и даже пресечь для ее же пользы. Но, многие, приня­ли сторону несчастной. Сочувствуя ей, бабы просили священ­ника простить ей неразумную выходку ввиду ее молодости, а значит и непонимания поступка.
   Новобрачная продолжала плакать. Плечики ее вздрагивали, пальцы судорожно обнимали колени, в глазах стояла невыразимая боль. Артем понимая ее поло­жение, сочувствовал ей.
   Дверь пытались открыть, но шест надежно упирался в нее. Люди вслух ру­гали немца по­строившее это сооружение. Постепенно шум стал стихать, люди стали, расходится, и вскоре на­ступила тишина. Было удивительно вновь слы­шать голоса птиц, шелест листвы, наблюдать через круглые окошка под по­толком, медленно плывущие облака.
   В часовне воспринималось все это с тоской и с жалостью к самому себе. Пленники не мог­ли знать, что наступившая тишина была лишь частью маневра хитрой попадьи, логика которой была проста. Барышня не выдержит долго до­бровольного заточения, и сама покинет часовню. За ней установили наблюде­ние. Кроме Гаврилки в кустах зорко наблюдал конюх. Подтянувшись к окошку, Артему удалось разглядеть телохранителей в кустах. Безмолвное соседство не­знакомца немного успокоили девушку. Их цель выбраться отсюда, явно совпа­дали, и на этой почве, у неё к нему постепенно наметилось потепление. Они не перемолвились не единым словом и лишь ко­роткими взглядами заполняли вынужденное молчание в столь необычном месте. Артем продол­жал наблюдать за церковным двором. Он был пуст и ничто, казалось, не угрожало их пребыванию в часовне. Мамонов не верил этой тишине и был готов к любой неожиданности. У основания окошка он обратил внимание на вырезанную в камне готическую вязь. Он вспомнил Колю Ожиго­ва, который мог свободно расшифровать этот орнамент из букв.
   И еще он вспомнил, как нелегко тому было сейчас, ведь за просветительским кружком, ко­торый он вел, Клоп вел круглосуточное наблюдение. Артем, да и многие оставшиеся на свободе народовольцы не могли знать, что сразу же по­сле ночного ареста, с третьего на четвертое мая, Ожигова и других его одно думцев, прямым этапом отправили из Луганска в Бахмутский замок для пред­варительного дознания. Мысли Мамонова прервал шепот у двери, легкие шаги, затем возня около окошка.
   Вскоре из него выпал узелок и на веревке стал сползать по гладкой стене на пол. Затем же легкие и частые шаги быстро затихли. В узелке оказалась хо­лодная курица, хлеб, кувшин с моло­ком и крупные, жареные семечки подсол­нуха. Время обеда давно прошло и чья - то добрая душа позаботилась о за­творнице. Девушка, не стала есть, и отложила узелок в сторону. До самого вечер­а никто не приходил. Казалось, о ней забыли. Преследователи были увере­ны, что новобрачной в данный момент есть лишь один выход, это смирится со своим новым положением. А затворниче­ство по собственному желанию не так уж и страшно - пройдет. К телохранителям доба­вился еще один. Он, не скры­ваясь, сидел на крыльце и смалил козью ножку.
   Когда стало заметно темнеть, та же добрая душа, тем же путем, сбросила лоскутное одеяль­це и кой какую одежку. Через окошко Артем увидел убегаю­щую от часовни юную помощницу, де­вочку лет двенадцати, вероятно из по­повской челяди. В часовне быстро темнело, и лишь по шоро­ху можно было определить присутствие в помещении пленников. Неопределенность тяготило де­вушку. Она встала и стала снимать упиравшийся в дверь шест. Артем дога­дался о ее намерении выйти и опередил ее желание, сказав тихо. - Надо подо­ждать еще немного.
   Девушка послушно отошла в сторону. Артем вновь припал к окошку, и ка­залось, прилип к нему. Время тянулось бесконечно долго.
   Наконец он неслышно опустился на каменный пол подошел к двери и убрал шест.
   - Держитесь кустов. Там, в углу ограды есть небольшой лаз. На кладби­ще вы почти в безопасности. Идите же...
   Новобрачная, не шелохнувшись, стояла в сторонке от двери.
   Мамонтов, удивившись, спросил. - Передумали? Это бывает. Ну что ж! Идите, миритесь, живите долго и счастливо. А мне тоже пора уходить, бы­вайте...
   И он тихо приоткрыв двери исчез в зарослях, Пробравшись к церковной ограде, найдя лаз, обернулся. Из часовни выплыло белое облачко, задержалось на миг, словно раздумывая, затем не­слышно растаяло в кустах. Он вспомнил о белом привидении Архипа бондаря и подумал: "Может и тогда, ничего тако­го не было? Так нет, же развезли языком слухи. Ну и народ!". Плутая на клад­бище среди крестов и надгробий, он наконец выбрался на тропку ведущую в балку.
   Уходя все дальше от опасных мест, его все сильнее охватывало радостное чувство свободы. Все происшедшее с ним стало уходить, куда то в сторону и теперь все его мысли сосредоточились только на руднике. За своей спиной он услышал шорох. Обернувшись он был удивлен. Словно плывя по воздуху среди могил, к нему приближалась беглянка. Его настроение сменилось раздра­жением. Он стал ждать ее, чтобы сказать ей об этом, но та остановилась в нескольких шагах от него. Артем сказал негромко. - Мне с вами не по пути.
   Привидение не шелохнулось. Чувствуя, что говорит, не совсем убедительно, Артем доба­вил: - Там степь одна и волки. Вы знаете, что такое степной волк? Это, вам не тихая часовня. Воз­вращайтесь назад. Здесь вас приютят и обогреют, и вы решите сами, что вам дальше делать, или к мужу законному или...
   Девушка молчала, и как ему показалось, была готова вот - вот заплакать. Положение Ма­монова было незавидным. Отбросив сомнения и жалость, он за­шагал прочь, но тут же остановил­ся. Она словно тень следовала за ним. Он вспылил: - Послушайте барышня! Меня ищет полиция. Я не тот спутник, кото­рый вам нужен.
   - Мне страшно быть одной, не прогоняйте. Я с вами...
   Голос у нее был тихий, серебристый, словно маленький ручеек журчал.
   -Ну, что мне с вами делать?
   Девушка, не шевелясь, ждала решения своей судьбы. Не придумав ничего, Артем посовето­вал: - Уходить надо, не отставайте.
   Бахмутский шлях проходил где - то недалеко. Чтобы сократить дорогу к нему, Мамонтов решил идти напрямик через овраги. Там находился хуторок, где он надеялся пристроить свою спутницу. Идти становилось труднее, особен­но на подъеме. Девушка едва поспевала. Артем был зол на себя, свою судьбу, подкинувшая, ему необычный сюрприз, из-за которого он потерял столь­ко дра­гоценного времени. Не будь ее, его безопасность была бы реальной, а сейчас...
   Он вглядывался вперед, стараясь в темноте разглядеть что -либо, но кроме темных склонов, глаза не могли увидеть ничего. Прислушавшись, он услышал отчетливо конский топот. Он припал к земле ухом, как это делал его папанька и убедился, что не ослышался. Кони шли быстрым ша­гом. Их было не более двух, трех. Звук доносился со стороны дороги, куда они направлялись. По­следние, тревожные дни научили луганчанина осторожности и не веря больше в случайности, ки­нулся с девушкой назад. Топот становился отчетливее и громче.
   Спускаясь в низину оврага, беглецы заметили силуэты двух всадников, к ко­торым вскоре присоединился и третий. Белое платье спутницы было прекрас­ным ориентиром, и всадники не могли не заметить его. Положение станови­лось критическим. Барышня к тому же отставала. Взяв ее за руку, он стал увлекать на дно оврага, заросшее высокими кустарниками орешника.
   Не давая передышки, Артем тащил ее по камням, валежнику и густыми за­рослями. По лицу хлестала листва и ветви. Интуитивно чувствуя грозящую опасность позади, девушка по детски всхлипывала, но терпеливо сносила этот безумный бег, чтобы спастись. Овраг загибал в сторону и заканчивался не­большой полянкой, на которой стоял небольшой стог сена. Они устремились к нему, но тут же остановились. Преследователи, спеша, шли над оврагом, дер­жа коней за уздцы и дойдя до основания его, тоже остановились. Артем и но­вобрачная отступили назад в кусты, присе­ли. Он коснулся ее локтя.
   - Как мышка сидите, ни звука. Я сейчас приду...
   - Мне боязно.
   - Я тут рядышком буду.
   Артем неслышно, пригнувшись, скрылся в темноте. Сжавшись от страха, вслушиваясь в любой незначительный шорох, стала ждать возвращения спутни­ка. Теплота ночи быстро сменя­лась прохладой, тревожной тишиной, в которой, где-то очень далеко все явственней различались раскаты грома, и сполохи мертвенной бледностью окрашивали дождевую тучу. Потом она услы­шала го­лоса. Вначале было трудно разобрать слова, но, прислушавшись, девушка по­няла, разговор шел о ней и ее напарнике. Да и голоса ей были знакомы.
   ... цю б1сову скотину я знайшов в т1й балц1. Виходжу на пагорб, коли дивлюсь це, щось неначе б1ле гойдаеться поперед мене..
   Голоса, говоривших, стали стихать. По листве начал шуршать дождь. Время тянулось дол­го. Затем она вновь услышала знакомые голоса преследователей.
   - Н1чого тут робити. До д1брови треба 1хати.
   - Может ты и прав, но я думаю, здесь они где-то.
   Их разговор перебил частый конский топот и молодой голос закричал: - В той балке они. Видел его, высокий такой, по кустам прячется.
   - А барышня?
   - Я ж казав, в д1бров1 вони, - уверенно добавил хуторянин.
   - Вперед!
   Голоса преследователей быстро стихли. Потянуло прохладным ветерком. Ар­тема все не было. " Его уже нашли", - подумала девушка. "Теперь пришел и мой черед, разделить участь свое­го спутника. Нет! Надо бежать! Но куда? Все равно куда, только не сидеть и не ждать, когда тебя схватят". Она встала и тут же вновь присела. Зашумели кусты, и вскоре ее спутник живой и невре­димый стоял перед ней.
   - Вставайте барышня, тут рядом недалеко хуторок есть, может, пустят?
   - Они ушли?
   - Покружил я их маленько, теперь пусть ищут ветра в поле, - и молодые люди стали подниматься наверх.
   Луганчанин шел уверенно и быстро. Вскоре оба вступили на вспаханную по­лосу земли. Значит, хутор находился рядом. И действительно, свернув за де­ревца, они наткнулись на изгородь. Артем остановился. Барышня неожиданно, стала пятится назад.
   - Нет, нет. Только не сюда, - сказала девушка остановившись.
   - Почему?
   - Здесь живут Савильчуки. Они заодно с Валентином Осиповичем.
   И она рассказала ему о том, как ее жених выкрав ее из барского дома, словно в темницу за­ключил ее в этом безлюдном хуторе.
   Глухо залаяла собака. Артем схватил девушку за руку и увлек за собой. Пробежав доста­точно далеко, они остановились.
   - Вот оставлю вас здесь, и решайте сами, что вам делать, Там вам не под­ходит, здесь тоже. Тут кабы, самому ноги унести.
   Луганчанин недовольно всматривался в темноту, стараясь при вспышках мол­нии прибли­жавшиеся грозы, что -- либо увидеть, если не хутор, то хотя бы за­брошенную сторожку, где бы можно было переждать непогоду.
   - Притихло кругом все. Гроза будет.
   Он что-то хотел еще сказать, но, неопределенно махнув рукой, направился в сторону большака. За ним последовала спутница, придерживая обеими руками длинное платье. Артем успокаивал себя, "Авось не один хутор повстречается на пути, что-нибудь ладное и подойдет". Ночью, наверное, такой вариант, без­условно, отпадал. В близлежащих хуторах оставаться было небезопасно. Ни одну хату, преследователи не оставят без внимания. Искать будут повсюду. В этом Мамонтов не сомневался. Необходимо, как можно далее убраться с этих опасных мест, а уж к утру, они будут в безопасности.
   Но приближающаяся гроза не давала полной уверенности в этом. Шли мол­ча. Когда их путь пролегал по ровным участкам поля, девушка старалась идти рядом, но когда перед ней возни­кало препятствие, кусты, рытвины или камни, она нерешительно останавливалась. Платье, воло­чась, цеплялось решительно за все, узкие туфли ужасно натирали ноги. Артем снял пиджак и по­дал ей. - Передохнуть вам надо малость. Небось, устали?
   Беглянка присела на камень. - Я немножко, хорошо? Он не ответил. Подняв­шись по откосу, оглянулся. Кроме смутных силуэтов отдельных деревьев и кустов, трудно было что-либо разгля­деть. В воздухе стала провисать прохла­да, небо заволокло тучами, и раскаты грома становились все отчетливей. Стрелы молний от горизонта переместились на середину неба. Барышня, сняв ту­фли и держа их в руке, поднялась. Луганчанин с тревогой погляды­вал в сторону приближающейся непогоды. Стали срываться дождевые капли.
   - А, черт,- вслух выругался он.
   - Бежим.
   - Куда?
   - Не стоять же нам на месте.
   Они наугад пробежали вдоль оврага. Заметавшийся ветер, одним порывом за хлестал водя­ными струями, и дождь начался. Над головой вспыхнула сине -- голубым пламенем небо и смер­тельно жутко прогрохотал залп грома, словно разверзнувшись, земля обнажила преисподнюю со всеми ее ужасами и кошма­рами. Девушка ойкнула, присела на корточки, и накрывшись пиджаком уткну­лась лицом в колени.
   Мамонтов остановился и стал вглядываться в даль, чтобы при вспышках молнии успеть разглядеть и найти какую либо схоронку от грозы. Но кроме оврага с рощицей вблизи на многие версты тянулась одна степь. Его взгляд остановился на балке, на его левый склон. Среди разбро­санных кустов на нем, он заметил копну сена. Окрыленной находкой молодые люди, не взирая на разбушевавшуюся стихию, поспешили к нехитрому убежищу.
   - Стог сена для цыгана, это его первая хата. Любая непогода, мороз, снег, дождь, здесь все ему нипочем.
   Говоря это, лугачанин сделал в копне отверстие, уплотнил края и довольно сказал: - Не хо­ромы, правда, но переждать непогоду можно.
   Все время пока ее спаситель был занят устройством прибежища, ее охвати­ло смутное бес­покойство, переросшее в тревогу. Она вспомнила ночные визиты Валентина Осиповича в по­повскую горенку, где спала, за несколько дней до бракосочетания. Девушка отрицательно мотнула головой. Артем, понимая ее состояние, был терпелив. - Не дурите барышня, полезайте! Просту­диться сейчас - раз плюнуть.
   Девушка нерешительно нагнулась над темным входом, и подобрав платье не спеша влезла в темный проем. Артем последовал за нею, старательно заложив за собой выход. Шум ветра и до­ждя, под аккомпанемент грома, казалось, до­стиг своего апогея. Сквозь солому просвечивался ян­тарный всплеск молнии го­товый испепелить и развеять копну с ее обитателями по глухой и ноч­ной сте­пи.
   - Погодка, врагу не пожелаешь, - сказал Мамонтов.
   Ответом было тихое всхлипывание.
   - Не бойтесь, гроза скоро кончится. Слышите, затихает кажись...
   Словно в противовес его словам над горловой раздался сильный и ужасный треск. Девушка жалобно вскрикнула, солома шевельнулась, в его локоть вцепи­лись ее руки и холодный, мокрый в соломе подбородок прижался к его шее. И даже тогда, когда вся погодная круговерть сместилась и отошла куда - то в сторону, вниз по течению реки, он продолжал чувствовать ее теплое прикосно­вение.
   Потом, словно почувствовав свою вину перед ним за минутную слабость, она осторожно убрала руки свои и отодвинувшись от него, затихла. Непривыч­ное соседство и обстановка вызыва­ло в ней чувство стыдливости и беспомощ­ности, от которого ей хотелось убежать и спрятаться где - либо. Ей казалось, что спутник о чем -- то спрашивает ее, но укрывшись с головой его пиджа­ком, она старалась ни о чем не думать и молила всевышнего ниспослать ско­рее рассвет. Рядом еще шелестел дождь, усталость смыкала глаза и вскоре, ды­хание обоих вплелось в остатки уходя­щего дождя. Устав от напряжения дня, изрядно вымокнув под грозой, они спали непробудным сном.
   Гроза кончилась, Степь притихла, и только на востоке еще слабо гремел гром. Короткая ночь в степи. Артем проснулся, когда солнце уже висело над верхушками деревьев. остатки ноч­ной дождевой тучи, были разбросаны по все­му небу. Мокрая трава сверкала мириадами искринок.
   Дождевые капли, задерживаясь на концах соломинок копны, переливались жемчужинами, и казалось, что, притронувшись к ним, они обязательно зазвенят крохотными серебристыми звука­ми. Это было, словно продолжение сна и Ар­тем не спешил расставаться с ним. Еще не сбросив с себя его остатки, он вну­тренним сознанием ощутил, что находится в копне не один. Шевельнув­шись, увидел спящую девушку. Боясь разбудить невольным движением, Мамонов заво­рожено смотрел на нее. Она действительно была похожа на Варю. Те же очерта­ния лица, которые он при­вык видеть ежедневно, но в тоже время во всем ее облике было что-то свое, индивидуальное.
   Солнечные лучи, проникая через плохо прикрытый лаз в сене, достаточно хорошо освещал беглянку. Она лежала на спине, подложив ладонь под заты­лок, другая рука спокойно лежала на животе. Длинные темные волосы спадали ей на плечи. Чуть изогнутые дугой пушистые брови, ма­ленький вздернутый нос, припухлые бантиком почти детские губы. Заметный пушок с капелькой пота на верхней губе, небольшой подбородок, нежная шея с синей пульсирую­щей жилкой, прида­вало неповторимое обаяние, и чарующую красоту, на созда­ние которой способна только выдум­щица природа.
   Артем осторожно убрал с ее лица травинки, но, сделав это неловко, и та проснулась. Ее удивленный взгляд, осмыслив реальность положения, останови­лась на Артеме. Луганчанин чуть приподнявшись на локте, молча продолжал ее рассматривать. Это длилось какой то миг, но для нее он продолжался ровно столько, чтобы осознать его взгляд по своему, и предупредительно ото­двинуться от него, поджать под себя ноги и прикрыв себя пиджаком настороженно следить за ним и быть готовым в любой миг закричать, позвать на помощь и оказать отчаянное сопротивление. Артем понял это и сказал: - Не хотел бу­дить, а раз проснулись, пора вставать,- и помедлив чуть добавил,- впрочем, как хотите.
   Он вылез из копны, отряхнулся и осмотрелся. Утро предвещало хороший, солнечный день. Мамонов направился к рощице, за которой по его предполо­жению должна быть проселочная доро­га. Девушка догнала его уже по другую сторону оврага, протянула пиджак. Взглянув на нее мель­ком, произнес: - Утро прохладное, накройтесь. А мне не привыкать.
   Он хотел что-то еще добавить, но промолчал, досадуя на себя за глупейшее положение, в котором продолжал, находиться. От его внимания не ускользнул тот факт, что спутница выглядела неплохо, лицо свежее, словно ополосненное водой, волосы убраны в узел на затылке, платье, не­смотря на смятость, было чистым. Шли молча. Девушка хромала. Израненные ноги, ночным бе­гом, отда­вались болью в теле, и каждый миг приносил мучения. Нижний край платья волочился по земле, изорванное во многих местах, он мешал ходьбе, цепляясь за камни и сучки. И когда она остановилась, зацепившись вновь за куст, Ар­тем помог оторвать его ей. И теперь новый фасон, немного странный, облег­чал ходьбу и главное освободить руки. Ночное путешествие отклонило марш­рут от цели, и теперь луганчанин все чаще оглядывался по сторонам, стараясь ориентиро­ваться на нужное направление. Волновало его и другое. Преследова­тели, не могли, конечно, сми­риться с неудачей и наверняка рыскают повсюду.
   И о пропаже в часовне степь с ее хуторами уже наслышана, так что появле­ние беглецов где-либо ждут с нетерпением. Артем отлично понимал все это и принял решение, как ему показалось в данной обстановке наиболее удачной: найти телегу с покладистым хозяином и таким образом по­пытаться покинуть опасные места. Беглецы еще долго бродили, прячась по балкам и перелескам, прежде чем наткнулись на проселочную дорогу. Расположившись в березовой рощице, девушка сняла обувь. Свежие и лопнувшие волдыри, кровоточащие ссадины нестерпимо болели, заглушая инстинкт голода. Отвернувшись от Артема, она нагнувшись трогала рукой вспухшие, болезненные места и всхлипывая желала лишь одного, чтобы, наконец, закончилась эта бесконечная дорога, и все мучения связанные с ней.
   Дух бродяжничества ей был не под силу, и любой исход был бы для нее спасением. Отыс­кав большие и сочные листья бабки, луганчанин приложил к ее ранам. Она безропотно подчиня­лась его лекарским стараниям. Закончив кол­довать над ее ногами, Мамонов все также молча при­мостился на пригорке и злясь на весь, мир стал вглядываться вдаль.
   - Вам надо вернуться к себе в господский дом. Там все будут рады вновь увидеть вас. Будете упорствовать, беды не миновать. Будет она за вами шлепать по пятам, да не одна, а с подружками. Лапотная жизнь не для вас. Вмиг сдует с дорожки с красотой и простотой вашей и опустит на самое до­нышко. Не для обиды говорю.
   Ему было жаль ее. Она действительно страдала, молча слушала его, продол­жая всхлипы­вать. Его речь неоднократно прерывалась. Это случалось тогда, когда по дороге, кто- либо прохо­дил или проезжал.
   - На первое время крышу над головой подыщем. Отдохнете, болячки под­сохнут, а там и к хате родимой, к родителям.
   Девушка встала, и, облокотившись о тонкий ствол березки кивнула на доро­гу. Артем тоже заметил телегу и сердито сказал.
   - Схоронитесь, барышня, не на выставке.
   Она обиженно опустилась и вновь присела на пенек. Артем выскочил из своего укрытия, и в несколько прыжков, был около телеги.
   Некоторое время он шел рядом, затем энергично махнул рукой спутнице, да­вая знать подойти. Девушка подошла. Неказистая лошаденка не спеша, тащила поклажу. В плетенном коше­ле, во всю ее длину, растянулся здоровенный му­жик, пьяный храп которого красноречиво говорил о приличной дозе выпитого. Его заросшее щетиной красное лицо на соломенной подстилке, на ухабах тря­сло и мотало из стороны в сторону, не нарушало, однако сновидений.
   - Кажись, барышня, лучше не придумать. Карета подана.
   Мамонтов остановил лошадь и помог девушке взобраться на телегу. Сев ря­дом тронул вож­жи. Девушка, увидев вдрызг пьяного хозяина телеги, брезгливо поморщилась, отодвинулась от него. Коняга, привычно мотнув головой, словно очнувшись от дремы, вздрогнула и телега, заскри­пев, тронулась по дороге. С приподнятым настроением Артем улыбнулся спутнице. - Дорожка ло­шадке видно знакомая, ишь как хвостом выделывает.
   Та опасливо покосилась на спящего мужика. Перехватив ее взгляд, луганча­нин успокоил ее. - Здорово надрался, это надолго.
   Просушенная ветерком и солнцем дорога тянулась по степи куда- то вдаль, непрерывной, извилистой линией теряясь иногда за буграми и лощинами и вновь неожиданно появляясь из-за кустов жимолости и боярышника. Прошед­ший короткий грозовой дождь ночью освежил зеленый ковер земли и всюду, насколько мог охватить взгляд, эта изумрудная живая стать благоухала и пле­няла красотой своей и невидимой струей вливалась в тела измученных бегле­цов, наполняя их живительной силой. По обочине нет да нет, проплывал нежно розовый цвет дикой мальвы. Синим облачком, их окружали полевые цветы. Подорожник и зеленая, с седой опушиной полынь, верные спутники сельских дорог, сопровождали телегу на ее нескончаемом пути. И глядя на всю эту не­объятную, пахнущую степь, на красоту и величие земли, уходили в сторону волнения прошедшего дня, тревоги, тревоги, забывалась опасность. Для де­вушки жизнь вновь приобретала смысл. Вда­ли, около балки показались всадни­ки. Их было двое. Некоторое время они были неподвижны, за­тем, вероятно за­метив телегу, двинулись к ней навстречу, через поле,
   - Кажись приехали,- мрачно кивнул Артем вглядываясь в их сторону.
   Девушка испуганно придвинулась к Артему. - Это он, Валентин Осипович. Боже мой, что же делать?
   Мамонтов раздумывал. Дорога пересекала небольшой овраг и вскоре телега стала опускать­ся в него, закрыв на некоторое время приближавшихся всадни­ков.
   - Ну, барышня, как говорит наш пастух Терешка, коли бог есть, авось пронесет беду, а коли нет... Живее в те кустики.
   Спутницу с телеги сдуло словно ветром, да так, что и пиджак с плеч бед­няжки свалился. Лошадка, поднатужившись, вытащила телегу наверх. Всадники были близко, и можно было уже разглядеть их лица. Мужа неудачника луган­чанин узнал сразу. Это был уже не тот самодовольный франт в темном эле­гантном фраке жениха. Постигшая неудача наложила свой отпечаток на Сквор­цове Валентине Осиповиче. Уставший, с небритым лицом он пытался выгля­деть человеком еще не все потерявшим, однако былая уверенность и напыщен­ность с лица, сошла уступив место лишь слабой надежде на успех. Все это прочел луганчанин во внешнем виде и глазах всадника. Второй, в полотняной рубахе навыпуск безбровый и с заросшей щетиной на лице держался поодаль. Ва­лентин Осипович поравнялся с телегой, быстро окинув ее взглядом.
   - Откуда, братец?
   Артем неопределенно махнул рукой в сторону. Подъехал второй. Посмотрев на спящего в телеге, сказал. - Шаптала это. Десятник с бригеровского рудника.
   - А ты, что ль артельный?
   Скворцов бегло оглядел Артема. Тот утвердительно кивнул головой.
   - Барышни, не видел случаем по дороге?
   - Косарей видел, богомольцев, а барышни нет.
   - Вспомни, в белом платье, с голубой лентой -- пояском на талии?
   - А чего вспоминать. Не видел!
   - Может в пролетке, какой?
   Артем, казалось, задумался. - Нет. Но экипаж проезжал.
   Красавец жених приподнялся на стременах. - В какую сторону покатили?
   - Да вон на ту и свернули. Чуть было, осью телегу не зацепили.
   Луганчанин не врал. Экипаж действительно проезжал и в нем сидел какой-то важный госу­дарственный чин.
   - Давно ли проехал?- не унимался Валентин Осипович.
   - На таких лошадках, как у вас, догнать дело плевое.
   Красавец хотел еще, что -- то спросить, однако воздержался и нетерпеливо дернул повод­ки. Безбровый не спешил. Сельчанин Архипа бондаря был мужи­чок хитрый, и как знать какую мысль седлает сейчас.
   - Вот, те на!- начал он. - Знакомый есть у меня. Схожий на тебя необык­новенно. В бегах сейчас с братом. Схватили их тут недалече у чумацкого ко­стра. Да сбежали. А, куда спря­чешься - кругом степь. Споймать, раз плюнуть. Наказ мужикам дан, обо всех подозрительных в околоток сообщать.
   - Барышня, тоже из подозрительных?- уводил в сторону разговор Артем.
   - Там совсем другая история. От мужа законного сбежала ночью.
   - Одна ночью в степи?
   - Почему одна? В жизни оно бывает по всякому, да так, что и не приду­маешь, как выйдет.
   Безбровый кинул прощальный взгляд на спящего в телеге, и не прощаясь ускакал за мужем неудачником. Последние слова говорившего озадачили луган­чанина, но, повернувшись назад, его сомнения тотчас рассеялись. На днище телеги из соломы выглядывали туфли купленные женихом на торжественную церемонию бракосочетания, и которые по счастливой случайности не были за­мечены им самим...
  
   ... Телега, петляя между балками и оврагами, не спеша, катилась все далее по необъятной степи. Ветер стих. Облака исчезли куда - то и все сильнее при­пекало солнце. На пути беглецам стали попадаться "печки"- небольшие шахты. Над некоторыми возвышались журавли или стояли вороты для подъема угля. Около одной из них, черные, словно головешки из потухшего костра, копоши­лись шахтеры. Надсадно скрипел ворот, глухо стучала бадья с углем о землю, понуро стоя­ла одинокая лошаденка, запряженная в телегу наполненная углем. Беззлобно матерились мужики. Девушка молча смотрела на все это. Перед ней открывалась новая страница жизни с ее ужасными человеческими порока­ми. Это дно приводило спутницу Артема в содрогание. Она закрыла лицо ру­ками.
   - Вот барышня, где трудности. И это еще не все. Там под землей, сущий ад. Каждое мгновение, мужичка, ждет костлявая с косой. От обвала, удушья, от взрыва газа и прощай белый свет. Вы далеки от всего этого. Это не цве­точки, собачки, стишки в альбомчики и вздохи при луне. Вы каменной стеной отгорожены от жизни тех, руками которых творятся блага. И вы от них не откажитесь. Нет! На крылышках полетите туда. А неудавшиеся замужество, хо­тели вы этого или нет, это маленький эпизод в вашей сонной жизни и вы лег­ко его переживете!
   - Почему вы такой злой?
   - Уж, какой есть.
   - А вы не боитесь выбранного пути, тех лишений, ждущих вас впереди?
   - Это барышня, мой вопрос. Зачем он вам? Наши пути -- дорожки разные, увидимся ли?
   В наступившей паузе девушка почувствовала себя вновь одинокой и беспо­мощной, как там, в поповском доме отца Серафима. Удивительно, но за ко­роткое знакомство с луганчанином, де­вушка прониклась к нему с симпатией и доверчивостью. Его непосредственность, грубоватость магнитом притягивали ее к нему. От неудобного сидения у нее затекли ноги, и девушка приподня­лась, но, оглянувшись, неожиданно схватила за локоть Артема. Тот повернулся. Хо­зяин телеги, ве­роятно уже выспавшись, непонимающе оглядывал их, неизвестно откуда взявшихся попутчиков. Голос его после непробудного сна был низким и хриплым.
   - Кто, такие? Зачем здесь?
   Артем внутренне был уже готов к диалогу с хозяином телеги.
   - Здоров ты дядька спать!
   - Тута в степи, мне никто не указ. Вас не знаю, про то и спрашиваю,- сказал он, при­поднявшись на локтях.
   - Тю, на тебя. Сам же взял, а теперь донос чинишь, - врал напропалую луганчанин.
   - Не припоминаю...
   - На рудник обещался подвезти.
   - Может мне в другую сторону...
   - Надрался здорово - память отшибло. Похвалялся к себе в артель устроить.
   - Чего, чего? Какая артель, Какой рудник?
   - Бриггеровский рудник. А ты вроде там как десятник или того выше...
   - Меня знаешь?
   - Кого, кого, а Шапталу все знают. Нужный человек в степи.
   - А это с тобой кто, жонка или как?- старался вспомнить что-то артель­щик.
   Спутница Артема опустила голову.
   - Зачем, девку смущать? Небось, не слепой, сам видишь, не чужая.
   Шаптала поднялся со своего места и подвинув Артема, взял из его рук вож­жи.
   - Дай - ка, я сам.
   Луганчанин пересел к девушке, многозначительно переглянувшись с ней. На­ступившее молчание нарушил возница.
   - Хоть громом убей меня. Все помню - вас не припоминаю.
   Шаптала покачал головой и добавил, обращаясь больше к себе, чем к попут­чикам. - Надо же так,...история...
  
   ...Ближе к вечеру телега наконец остановилась у небольшой хатки скрытой вишневыми де­ревьями, одиноко стоявшими возле края балки.
   - Слазь, приехали.
   Возница окликнул женщину идущую впереди по дороге, с охапкой хворо­ста.- Клавдия, к тебе постояльцы!
   Артем первым спрыгнул с повозки на землю. Его попутчица пыталась само­стоятельно это сделать, но боясь вероятно запутаться в непомерно свободном платье, нерешительно посмотрела на луганчанина. Десятник молча наблюдал за ней. Его нездоровый взгляд скользил по ее фигуре. Одежка, которую натянула на себя барышня, явно не соответствовала с ее прекрасным лицом, уб­ранным на затылке волосом, нежной кожей рук. Да и с узелка выглядывало белое, свадебное пла­тье и красный поясок. Шаптала насмешливо спросил, обращаясь к девушке.
   - Что, боязно прыгать?
   Артем бесцеремонно подхватил на руки хрупкую фигуру девушки и опустил на землю. Возница протянул узелок, и новенькие в пыли туфли. - Босиком то колко по дороге идти...
   Довольный молчанием своих новых знакомых бриггеровский десятник тро­нул вожжи и до­бавил. - Ну, паря, лихо ты меня... Теперь гляди в оба. Я при­помню тебе твою шутку...
  
   ... Взгляды молодых людей встретились. Один робкий и застенчивый. Вто­рой - непонят­ный, вопросительный. Барышня и до этого чувствовала подобное и не могла объяснить себе их причину. Это приводило ее в замешательство. И вот вновь этот взгляд...
   Мамонтов вздохнул. Да, стоявшая перед ним спутница была похожа на Варю, его сестру, лицом, фигурой, ростом. Впервые увидев ее выходящей из церкви, он удивленный таким сходством не без основания представил сестру с Петром. Почему, он так подумал? Наверное, это воспоминание о Луганске и вместе с ним близких и знакомых ему людей. Находясь в часовне с де­вушкой, скрываясь с ней от преследования, сидя вместе в телеге, его не покидала мысль о неверо­ятном сходстве двух человеческих душ. - Надо же, - подумал он, - какой сюрприз может преподне­сти человеческая природа!
   Мамонов, стряхнув с себя нахлынувшие мысли, опустился с небес на зем­лю. - Кажись, прие­хали. Идем родственница? Посмотрим, куда это мы попали с вами...
  
   Глава -- 16. Постояльцы.
  
   Когда телега с Шапталой скрылась за поворотом, старая шахтерка молча привела постояль­цев к своей старой, покосившейся хате, под соломенной кры­шей. Изба стояла на краю оврага, с ко­торого открывался чудесный вид на реку, а с другой стороны на березовую рощу. Клавдия Ти­мофеевна -- не­большого роста, худощавая, пожилая женщина с синим шрамом на подбородке (следствие удара угольного осколка), предложила им свободный угол в избе. Он представлял со­бой небольшую клетушку за печью, у которой была единственная достопримечательность - широ­кий топчан, что очень смутило девушку. Артем, заметив ее замешательство, успокоил ее.
   - Душно, небось, ночью в избе. В самый раз на сеновале спать. Пойду, справлюсь у хозяйки.
   Старая шахтерка возилась у печи на подворье. Девушка через небольшое оконце увидела, как Артем беседовал с хозяйкой. Она присела на топчан. Что принесет ей новое местожительство? Какие отношения сложатся у нее с Арте­мом, с хозяйкой? А вдруг, именно здесь найдет ее муж, Валентин Осипович? Ее мысли перенеслись в отчий дом, из которого Скворцов обманным путем увез ее. Что ждет ее впереди? Навязавшись в попутчики луганчанину, она по­неволе стала ему обу­зой.
   Может именно сейчас необходимо проявить силу воли, заглушить чувство страха и уйти одной на хутор. Шаптала как -- то упоминал, о нем. Хутор на­ходился недалеко от рудника, и там самой решать свою судьбу. А может сра­зу, вернуться к Раевским?.. Ее мысли прервал вошедший Артем.
   - Схожу в лавку, может чего куплю.
   Затем, подумав, добавил. - А заодно погляжу, куда мы с вами попали.
   Девушка молча проводила его взглядом. Клавдия Тимофеевна объяснила по­стояльцу, пока­зывая рукой, как быстрее найти лавку татарина. И хотя Артем не все понял из объяснения хозяйки, он уже спешил к дороге в надежде, что сам найдет ее.
   Сразу же за поворотом перед ним открылась неприглядная, панорама рудни­ка. Старые дро­вяные строения, разбросанные повсюду доски, балки, мусор, кучи угля и породы. Все это было по­крыто серо черной бархатной угольной пылью. Заглушая запах зелени весны, она несла запах про­гресса человеческой деятельности. Около вертушки хромоногий, мужичонка, выпрягал усталых ло­шадок. Чуть в стороне от шахтерского ствола стояло небольшое сооружение, которое могло быть только конторой. Может быть просто потому, что крыша ее была крыта не соломой, а доска­ми, да и территория здесь была почище. По правую сторону от конторы, за пригорком стоял доща­тый барак. Около развешенного белья, между деревьями, возились женщины.
   Мужики сидевшие на лавках о чем -- то громко спорили, однако, завидев высокого незна­комого парня, тот час смолкли, провожая того взглядом. Белую будку, сарай, побеленный изве­стью, луганчанин, по приметам рассказанной хо­зяйкой, узнал сразу. За ней действительно выси­лись кучи угля и породы. Тут же стояли телеги без лошадей. Пройдя еще немного, Артем увидел лавку тата­рина. Со всех сторон корчму Муссы окружала голая холмистая местность.
   Унылый пейзаж оживляли несколько деревьев. Впереди Мамонова спешил к лавке молодой паренек, а девушка, идущая рядом, уговаривала его вернуться в барак. Идя за ними и слушая пере­палку молодых людей, луганчанин невольно знакомился с ними. Парнишку звали Васькой, а де­вушку Настей. По отноше­нию друг к другу, они приходились братом и сестрой. Васька обещал, что к татарину идет в последний раз, по ее же делу. И если она подождет его здесь, то он мигом смотается туда и обратно.
   - Вот те крест! Сейчас же и назад. Жди меня тут.
   Артем прошел мимо Насти. Она была, наверняка ровесницей его сестры Вари и его попут­чицы. Среднего роста, чуть с косинкой в глазах, что делало ее даже привлекательной, если бы не худая одежка. Но и в ней девушка вы­глядела недурно. Настя смахнула рукой слезу, заметив на себе взгляд незнаком­ца, сошла с тропки и прислонилась к деревцу.
   Все питейные заведения имели общие черты. Теснота, грязь, несвежий запах продуктов и сивушный перегар с едким запахом самосада. Этот классический атрибут неизменно сопрово­ждался нестройным хором голосов и пьяной руга­нью, прерывающийся перебранкой и матерщи­ной. Лавка Муссы дополнялась, запахом несвежей рыбы, керосина, дегтя и лошадиного пота.
   Сам же хозяин лавки, юркий, словно бурундук, тридцатилетний мужик с ярко выраженны­ми восточными чертами, мелькал между столами тесного и по­лутемного помещения, в котором находилось не более десятка человек, шахте­ров и возчиков подрядившихся возить уголь. Луганча­нин окинул взглядом си­девших за столами людей, подошел к прилавку. Узкоглазый Мусса, зави­дев но­венького, поспешил к нему.
   Не обращая ни на кого внимания, Артем заказал продукты. Денег у него было не густо, но на первое время ими можно было обойтись. На прилавке появился хлеб, сахар, кусок мяса, завер­нутый в бумагу, пшено. Лавочник на­звал общую сумму стоимости продуктов. Сумма озадачила луганчанина. Ему показалось, что тот ошибся и попросил повторить цену. Татарин назвал ее. Лицо Артема удивленно вытянулось. Мусса нерешительно отодвинулся от не­знакомца, загораживая ру­кой свой товар.
   - Ты чего? Мой товар. Сколько хочу, столько и беру.
   Сидевшие за столом возчики и шахтеры с интересом наблюдали за новень­ким. За одним из столов в углу уже знакомый Артему Васька, сидел в обще­стве низкорослого, с широким круглым лицом, шахтером. Тот пьяно указывал рукой на новенького.
   - Не купит, говорю!
   - Купит.
   - Эта верста столбовая, повторяю, не купит!
   - Отчего?
   - Потому что жмот. Видишь худой, словно жердь.
   Мамонов, отчитав нужную сумму, протянул лавочнику, стал забирать со сто­ла купленные продукты. За его спиной заскрипела отодвигаемая скамья.
   - Я тому длинному сейчас буду бить морду.
   - Кабы тебе от него не перепало.
   - Пантелей и не таких косил. Погоди, я сейчас с ним по свойски.
   - Я по делу к тебе.
   - Какое еще там дело? Опосля!
   - Настя переказала...
   - Что переказала?
   - Ты вот чего. К Насте боле не приставай. Она видеть тебя не желает.
   - Чего, чего?
   - Ты поначалу разберись с Веркой.
   - Так, - протянул Пантелей, - значит задаром жрал мою водку. А?
   Артем поправив продукты спадавшие с рук, вышел из лавки. Настя облоко­тившись о ствол дерева с тоской смотрела в сторону открытой двери лавки. Луганчанин прошел мимо нее...
   .. . А тем временем в избе старая шахтерка поглядывая на девушку пыталась угадать, что привело ту на рудник. Клавдия чутьем угадывала, что молодень­кая красавица и ее попутчик, люди разного полета и лишь необычные обстоя­тельства соединили их. А там, кто его знает? Может и ошиблась. Но любо­пытство брало вверх. Пользуясь отсутствием Артема, хозяйка спросила. Как тебя величать то?
   Девушка ответила.
   - Кто он тебе, жених? Парень видно серьезный, работящий. Не успел во двор зайти, воды принес, хворосту насобирал...
   Скворцова смутившись ответила. - Попутчики мы. По дороге встретились.
   - Ну да, конечно...
   Клавдия восприняла ее ответ с сомнением. "- Нечего, время покажет, какие такие "попут­чики мы", и она стала уводить разговор в сторону, видя робость и замешательство девушки.
   - У меня постояльша проживает, Настей зовут. Брат у нее здесь в бараке живет. Оба работают на руднике. Неплохой парнишка, да слабый в характере. Кто поманит к себе и бежит к тому. Напоят его мужики, а потом и потеша­ются над ним, заставляя дурака петь да плясать. А тут Пантелей, есть тут у нас один пьянчужка, не дает проходу девке.
   Наталья молча слушала хозяйку и когда та кидала на нее взгляд, девушка, смущаясь, опус­кала голову. Это не ускользнуло от старой шахтерки. - Плохо тебе будет здесь, коли пришла сама по себе. Мужики тут, что коршуны, ни одной не пропустят. Настя не по тебе, и то ей здесь они прохода не дают. И Васька не защитник ей. А ты вон какая, видная, да красивая, а защиты ника­кой.
   И Клавдия укоризненно покачала головой. В избу вошел Артем. Выложив продукты на стол, спросил хозяйку.
   - А тот старый дом с колоннами за конторой на берегу, нежилой, что ли?.
   - Не жилой, скажешь такое. Завтра узнаешь, кто в нем живет, не обраду­ешься.
   Глядя на купленный товар из лавки, хозяйка спросила в свою очередь пар­ня. - Небось все деньги Муссе отдал? Чем завтра будете жить?
   Девушке стало грустно. Будущее было смутным и безрадостным.
   - Ты парень того, не части к этому обормоту. Не счуешься, как выманит у тебя эта узкоглазая шельма все деньги.
   Клавдия стала готовить на стол, когда в избу неожиданно вошла постояльша хозяйки. Ма­монтов узнал девушку, которую видел недалеко от лавки татарина. Та, удивленно перевела взгляд с Артема на его спутницу, затем на Клавдию.
   - Чего стоишь у дверей, как вкопанная? Проходи. Новые постояльцы у нас. Теперь скучать не будешь.
   И хозяйка стала знакомить Настю с новоприбывшими. Заметив ее хмурое лицо, спросила. - Ваську уложила спать?
   Девушка отрицательно покачала головой, и была готова вот -- вот пустить слезу.
   - Ну, паршивец, продолжала Клавдия, - сладу с ним нет. Небось опять с Пантелеем зелье хлещет?
   Настя, закрыв лицо руками, вышла из избы.
   - Вот, стало быть, какие у нас дела...
  
   Глава. - 17. Контора.
  
   Утро было сырым и прохладным, однако солнце уверенно поднималось над горизонтом, обещая, теплый, солнечный день. Артем, хорошенько выспавшись на сеновале у Клавдии, поспе­шал к рудничной конторе. Около нее уже нахо­дилось несколько человек. Новоприбывшие тихо переговаривались, то и дело поглядывая на господский дом с колоннами, где теперь обитал его но­вый вла­делец - главный инженер рудника Генрих Бриггер. Стоявшие мужики, завидев Мамонова, тотчас умолкли, повернув к нему головы, стараясь угадать в нем должностное лицо рудничной администрации. Но, увидев, что тот, остановив­шись на углу конторы, стал мастерить себе само­крутку, сразу же потеряли к нему интерес, продолжали начатый разговор. Новые места всегда вы­зывали у луганчанина интерес, и сейчас он не без удовольствия осматривал местность, на которой располагался рудник названный инженером именем своей дочери "Марта". Рощи, балки, степь, лес вдоль реки - все это пока хорошо укрывали "дудки" - рваные раны в земле. Невысокие насыпи породы и угля, бараки, где ютились шахтеры, Белая будка - хозяйственный баз рудника, все это просмат­ривалось как на ладони. За оврагом, где стояла халупа старой шахтерки далее уже прости­ралась степь.
   По другую сторону конторы, на возвышенности в центре просторного парка, стоял бывший помещичий дом с колоннами. В ее северной части находились хозяйственные пристройки. За ними находился сад, за которым открывался пре­красный вид на реку Северский Донец.
   Про себя Артем отметил, что дом с колоннами давно не нов и что его но­вый хозяин не спе­шил с ремонтом дома. Его мысли отвлекли голоса мужиков. Повернувшись, Мамонов увидел под­ходивших к конторе Шапталу, своего не­давнего знакомого и еще двоих.
   Один из них, несомненно, был владельцем рудника, и вероятнее всего вот тот, выше сред­него роста, плотный с залысинами на затылке. Его прищуренный взгляд равнодушно скользил по лицам новоприбывших мужиков. Остановив­шись на фигуре Артема, на какое то мгновение, он тут же отвернулся. Тре­тьим был наверняка Ялмар Фукс, о котором упоминала Клавдия. Гладко приче­санные светлые волосы, худощавый, безразличный взгляд водянистых глаз он важно, словно нехо­тя шел рядом с инженером.
   По определению хозяйки, Ялмар к шахте не имел никакого отношения, да и с хозяином не­редко цапался, однако он не менее значимая фигура, чем сам хо­зяин рудника. Одна забота у Ялма­ра, пиликать на дудке, играть в карты и страшить шахтеров небылицами.
   Шаптала открыл контору, и все трое вошли в помещение. Однако он вскоре вышел. Грузный, чернобородый он окинул волевым взглядом притихших мужи­ков. - Ну что, работнички, вернулись? Не больно вас жаловали на Грушевских рудниках? Вам бы задаром деньгу грести! А в жизни так не бывает. Даром и прыщ не вскочит! Прогнать бы вас отсель поганой метлой, чтоб наперед умнее были...
   - Ты уж прости нас Емелюшка, бес попутал.
   - Во, во! Заскулили черти. Так нет же. Не послушались, ушли. Везде ра­ботать надо. Ну да ладно. Наш хозяин зла на вас не держит. Надо помочь человеку - иди, работай...
   Артем, глядя на говорившего, почему -- то подумал, если бы десятнику ски­нуть пуда два веса, тот бы в точь прошел за Емельку Пугачева, которого ви­дел в какой то книжке. Эта мысль развеселила луганчанина. Шаптала кинул на него сердитый взгляд, уже строже сказал мужикам.
   - Проходи в контору, а ты голуб, погоди, маленько...
   Мамонтов понял, что ему придется ждать неизвестно, сколько времени, вздох­нув, он пошел бродить по двору рудника. Артем подошел к клетушке. Это нехитрое сооружение для поднятия и опускания клети в шахту, приводимого в движение конской силой, было новшеством на руднике, что облегчало труд шахтеров. Хромоногий мужичонка придерживал за узду лошадку, пока двое шахтеров грузили в клеть подпорки. Этих двоих Мамонтов уже знал. Васька и Пантелей тоже узнали в нем вчерашнего посетителя лавки.
   - Гляди-ка, старый знакомый...
   Голос после вчерашней попойки у Пантелея был низким и хриплым. Он обратился к Арте­му. - В такой одежке в дыре, несподручно будет работать. В ней, в самый раз с бабой на посиделки ходить.
   Васька Гуров стройный паренек с черными глазами с ямкой на подбородке, с любопыт­ством смотрел на луганчанина.
   - А что ж это Шаптала не приглашает тебя в контору? Мужики зашли, а ты как вроде и не нужен там?
   -Чего пристал к парню? Кончай. Бадью опускаю.
   Хромоногий рабочий ударил колотушкой два раза в железную рейку и стал медленно вести лошадь по кругу. Бадья стала опускаться в шахту.
   - Эх, кабы мне этого длинного под землю...
   Нагло улыбаясь, Пантелей сплюнул в сторону. - Там бы я его вместо под­порки поставил бы.
   -Тебе что, мало своих?
   - Я бы Семке Гончару его подарил. Потолок у него неважный, трещит, вот завалится. Я не жадный.
   Хромоногий, кивнул Артему в сторону конторы. - Иди, зовут. Нечего пусто­плета слыхать, язык у него без костей.
   Направляясь в сторону конторы, около которой его нетерпеливо ждал десят­ник, он услы­шал за спиной голос хромоногого.
   - Этот себя в обиду не даст.
   - А ребра этой версте я посчитаю все одно.
   Последние слова принадлежали Пантелею...
  
   ... Ялмар Фукс поднял голову и взглянул на вошедшего. Генрих Бриггер на­клонившись к столу что - то писал. Шаптала, словно страж администрации, стал неподалеку от стола и в упор рассматривал своего недавнего знакомого. Наступило неловкое молчание. Овод, одиноко бился в освещенное солнцем окно. Мамонтов старался держаться уверенно. Его взгляд скользил по стенам неуютного помещения, имевшего убогий вид. Шаткий стол, два стула, на кото­рых сидело началь­ство рудника, старый шкаф, три грубо сколоченные лавки, вызывали в душе Артем тоску и неле­пость положения, в котором приходилось находиться. Но выбора пока не было. Надо было счи­таться с реальностью. Пер­вым заговорил инженер. Откуда, кем работал, что привело на рудник, на все эти и другие вопросы Артем, не вдаваясь в подробности, отвечал коротко, об­думанно, не спе­ша.
   После вновь наступившей паузы, инженер посмотрел на него прищуренным взглядом, за­тем кивнул в сторону стоявшего десятника.
   - Вот он уверяет меня, что артель уже набрана, и ты теперь на руднике как будто лишний будешь?
   Мамонтов молчал, уверенный в том, что главный инженер и десятник навер­няка врут. Он знал, что обычно поработать в дудке приходят на осенние и зимние месяцы, когда закончены по­левые работы. Но когда солнышко вновь повернет на теплые весенние деньки хлебопашца никаки­ми силами не удер­жать на руднике, уйдет, сбежит к своей матери кормилице земле. Кто на рудник­е остается? Сброд, пьянчужки, случайные люди, а то и те, которые не в ладах с властями...
   Шаптала нагнувшись к Бриггеру, стал, что -- то шептать ему на ухо, погля­дывая то на Ар­тема, то на окошко. Заинтересовавшись увиденным, инженер, глядя в окно, предложил десятнику. - Может на разгрузку его пока к бабам?
   - Попробовать можно...
   - На недельку, другую? А там посмотрим, что за работник. Тогда и ре­шим, как быть с ним.
   Инженер не спускал с Артема колючего взгляда, пытаясь навязать ему свою хозяйскую власть, однако тот спокойно выдержав это думая уже о другом. " Что же мог увидеть главный инженер за окном? Ведь именно увиденное заста­вило его изменить свое решение" Выходя из по­мещения, луганчанин услышал за своей спиной голос Бригера обращенного к Шаптале.
   - Присмотри за ним, не нравится он мне...
   Свежий воздух. Яркое майское солнце, зелень и пенье птиц отрезвили Мамо­нова. Отбросив в сторону что-то нехорошее, липкое, конторское, он зашагал к бараку.
   - Артем Иванович! Вас приняли на работу? Доброе утро!
   Девичий голосок, словно ручеек, прозвучал рядом. Он обернулся. Недалеко от окошка конторы стояла барышня....
  
   ... Первый рабочий день на руднике Мамонтов вместе с новоприбывшими шахтерами рабо­тал на погрузке угля для отправки в Луганск на литейный за­вод. Шесть подвод - кошелей гружен­ные доверху углем готовы были тронуться в путь. Возчики ждали десятника. Здесь же среди куч угля и породы работали женщины. Их головы были повязанные, рваными платками, так, что едва были видны глаза нос. Это делало их одинаковыми и безликими. Выбраковщицы молча и усердно трудились, отделяя породу от угля. Старая шахтерка и ее по­стояльша Настя Гурова ободряюще поглядывали на луганчанина, вселяя в пар­ня уверенность. Артем не оставался в долгу, отвечал тем же.
   Вскоре пришел десятник, и кошеля один за другим потянулись в степь. Гля­дя им вслед, Ма­монов с тоской вспомнил родную избу в уездном городе, всех близких и брата Егора, с которым неожиданно расстались в Славяносербске.
   От работавших рядом мужиков, он уже знал, что хозяин рудника Генрих Бриггер (Генрих Иванович) надумал приобрести для шахты двенадцати сильный паровой двигатель и установить его на центральный ствол. Но что -- то с этим делом не шибко идут дела, вот он и задобряет на­чальство казенки и та­мошнего инженера англичанина Джексона Холдейна своим угольком.
   День прошел быстро и незаметно. Умывшись и приведя себя в порядок, он не спешил идти к себе в избу, хотя знал, что его наверняка там ждали.
   На полянке возле барака собравшиеся шахтеры наблюдали за игрой своих дружков в карты. Мамонтов подошел ближе. Играли двое, Яшка Цыган - мо­лодой парень с хитрыми и черными цы­ганскими глазами и Семка Гончар, по­жилой шахтер настолько худой и тощий, что рубаха и порт­ки висели на нем не лучше чем на огородном пугале. Стоя оба на коленях в окружении стояв­ших шахтеров, держа старые, замусоленные карты в руках, они лихо стучали ими по пеньку.
   Шахтеры, кто с ухмылкой, кто нарочито с философским видом подзадорива­ли играющих. Перевес был явно у молодого парня. Он, отечески улыбаясь, поглядывал на своего соперника, пы­тавшегося спасти свое незавидное положе­ние. Стоявшие мужики давали советы.
   - Ты Семка, не шибко тесни Яшку, все одно портки проиграешь. В чем в дудку поле­зешь?
   - А на кой они ему там нужны? Одна только помеха.
   Семка мужественно сносил насмешки, сжимая в руках затрепанные карты, не решаясь на следующий ход. Яшка снисходительно требовал продолжение игры.
   - Чего тянешь? Ходи!
   Положение Семки Гончара было безнадежным. Все это видели и ждали весе­лой развязки. Пауза затянулась. Шахтер опустил карты на пенек и тоскливо посмотрел на собравшихся шахте­ров. Яшка встал.
   - Ну, вот так бы и давно. А теперь, как и договаривались, снимай порт­ки и ложи их на пенек.
   - Может еще раз, сыграем?..
   - Все одно проиграешь. Исполняй уговор!
   - Братки милые, как же так. Помилуйте!
   Шахтеры нарочито зашумели, поддерживая молодого парня. - Не виляй хвостом! Яшка прав. Выиграл бы , и в портках остался и с деньгой в кармаш­ке. Накупил бы своим детишкам, чего душа желает. А раз проиграл, портки на пень. Негоже уговор нарушать.
   - Помилуйте Христа ради. Как же так без портков?
   Луганчанин смотрел на забытые карты разбросанные на пеньке. В груди не­приятно заныло. Опустившись на колени, он не спеша собрал карты и стал та­совать их. Все удивленно повернули к нему головы. Яшка многозначительно посмотрел на своих дружков и обратился к смельчаку, опускаясь на колени.
   - На что играем?
   - На твои портки!!
   - А если проиграешь?
   - Бери карты.
   - Ну шутник, гляди...
   Игра началась. С показным пренебрежением Яшка сказал в сторону. - Я это­му индюку, сей­час все перышки повыдергиваю, и будет он у нас за диковин­ную птицу. Девкам, за деньги будем показывать, мужикам задаром.
   Все дружно рассмеялись Мамонтов, казалось, ничего не слышал. Все его внимание было приковано к картам. Вначале игра носила вялый характер. Со­перники изучали друг друга, выиски­вая слабые места. Шахтеры вплотную приблизились к играющим и молча, сосредоточено следили за игрой. Карт на руках становилось все меньше. Яшка победоносно оглядел своих сторонников и торжественно положил на пенек даму пик. Наступила тишина. Семка смешно вытянув худую, длинную шею, старался по лицам мужиков определить финал игры. Яшка встал. Уверенный в себе он заранее торжествовал победу и не спешил с наказанием. Артем поднял на него глаза, затем медленно высветил карту. Все ахнув, тупо смотрели на козырную семерку. Первый опомнился Яшка.
   - По новой играем, по новой...
   Мамонтов поднялся во весь свой рост, протянул руку
   - Портки!
   - Я отыграюсь, начнем заново.
   Артем зло посмотрел на испуганного Яшку, сделал к нему шаг. Тот отсту­пил назад.
   - Тю на тебя. Мы ж понарошку с ним. Ну скажи Семка этому верзиле.
   Но Семка Гончар молчал, с надеждой глядя на неожиданного защитника. Мамонов не спе­ша шел на побежденного соперника. Яшка Цыган, не на шутку испугавшись, стал убегать. Артем услышал за своей спиной.
   - Этот, еще покажет себя. Пошли, чего глядеть то...
  
   Глава - 18. Байгуш.
  
   Часто оставаясь в одиночестве, барышня бродила вдоль оврага, где вовсю буйствовала вес­на, создавая своим мастерством чудесные лужайки и уголки. Однако мысли девушки были далеки от праздничного настроения яркого сол­нечного дня. Ее постоянно преследовала одна и та же мысль и, она со стра­хом ждала той роковой минуты, когда на руднике появится ее муж Скворцов и непременно увезет ее отсюда. И никто, даже Артем не сможет ей помочь. Эта мысль пугала и да­вила. Да и непонятная роль в избе Клавдии тоже на­кладывала на нее неприятное ощущение в ее чистой душе. Все, более убежда­ясь в порядочности своего спутника, она безропотно положилась на него, не ожидая в будущем безоблачных дней. Наташе хотелось быть ему во всем по­лезной, ра­ботать выбраковщицей, как Настя Гурова, ходить в лавку за про­дуктами, готовить ему еду, ухажи­вать за ним. Но всякий раз луганчанин ди­пломатично давал знать, хлопот ей будет вполне доста­точно в избе шахтерке, и о нем заботится, не следует.
   Девушка старалась понять его, и каждый раз терпела неудачу. Его молча­ние, безразличие к ней, (в этом она была уверена), вызывали у нее грусть, жалость к себе и беззащитность.
   Миновав овраг, где начиналась березовая роща, она заметила татарку Байгуш. Наташа хоте­ла повернуть назад, но та окликнула ее...
   Байгуш - пожилая татарка с раскосыми глазами сидела на пеньке. Греясь на солнышке и за­крыв глаза, она напевая, что -- то грустное и тоскливое по­качивалась всем телом. Худое, темноко­жее, высушенное солнцем и ветром ее лицо, выражало полнейшее безразличие, философский вз­гляд на течение жиз­ни. Тяжелой ношей она выхолостила из нее остатки человеческих страстей, оставив взамен сущность бытия.
   Настоящего имени ее никто не знал, да и никто не интересовался. К своей кличке относи­лась равнодушно. Ее появление на руднике было незаметным, словно со своим внуком она жила всю свою жизнь и рудник был не более как приложение к ее существованию.
   Она была выходцем из крымских татар живших под Инкерманом. Ее деды и прадеды со­вершали набеги на Бахмутку и Оленьи горы. Несколько семейств были пленены казаками Изюм­ского полка и расселены в Долгой балке и Бобровом урочище. Дед Фарид был неплохим кузне­цом. Подкову, тавро выко­вать - все шли к нему. Байгуш хорошо помнит его, хотя, сколько лет ей там было, пять, шесть, или того меньше. Хорошо ей было с дедом. Глядя летними ночами на По­возку вечности, слушала как волшебную сказку, его рассказы о горах Крыма, о яйле, с которой можно было видеть в солнечный день через необозримое море турецкий берег, урочище, где пря­чется злой шайтан, поки­нутые и разрушенные караван - сараи древних.
   Потом деда увезли куда то, за то, что проклятый венгр позарился на его коня и был ото­мщен Фаридом - проткнут его же собственной пикой. Много прошло с тех пор времени. И стала жизнь ее, что осеннее небо над головой. Сегодня моросит, завтра дождиком заплачет и ветерком остудит. Холодно, неуютно на душе. А как выглянет не на долго солнышко из - за туч, раски­нет крылышками свои светлые да теплые лучи вокруг и разомлеет душа, взле­тит птицей чайкой над головой и поплывет в бездонной синеве к морю Чер­ному, к родному гнезду покинутому, И где бы не кидала судьба татарку, ее душа была там, за синими крымскими горами.
   Много она поменяла мест, пока не поселилась в покинутой кем -- то сто­рожке, В тот год судьба снизошла к ней. Подобрала татарка мальчонку одного, в Долгой балке, из татар. Муссой назвала. Жить стало веселей. Вскоре под боком бабы и мужики из окрестных сел стали ломать уголек, что выходил из земли, порой даже на пшеничном поле. А потом, когда здешний помещик и сменивший его немец заложили шахтенку, Мусса, который к этому времени уже подрос, стал шире в плечах, приучился сивушное питье гнать и тем об­легчать душу шахтера после каторжного труда в дудке.
   И себе не в тягость и людям облегчение - не надо бегать в село да выпра­шивать в каждой хате хмельное зелье. Тем и жили. Да, без Муссы ей было бы трудновато. Смекнув, что дело это выгодное, он лавочку открыл на людном месте, не далеко от Белой будки, где обычно скапливался разный люд. Появи­лись деньжата. Лавку перестроил, прежняя была уже тесноватой. Помощница нужна. Где взять невесту, для Муссы?
   Если съездить в Приволье можно выбрать хорошую девушку - татарку, например Мадину. Наверняка уже совсем взрослой стала. Не хочет Мусса и слышать о ней. Есть невесты на руднике, о них и думает. Впрочем, ему вид­нее с кем мерить пути -- дорожки. Вот и сидит старая татарка Байгуш со своими печальными думами в надежде увидеть ту, о которой весь рудник заго­ворил...
   - Не спеши, подойди ближе.
   Когда Скворцова приблизилась, старуха стала внимательно ее рассматривать. Пристальный взгляд раскосых глаз приводил ее в смущение. Старуха от удо­вольствия прищелкнула языком. - Хороша.... Ах, как хороша. Не соврали люди. Настоящая Деляре! Почему в лавку не заходишь?
   - Зайду...
   - Заходи. Мусса даст всего, чего пожелаешь. Я бы хотела, чтобы он ска­зал тебе: ты красива как луна в полночь, твое тело стройное как минарет. Глаза твои - что звезды ночью. Но Мусса не скажет этого. Нет у него таких слов для тебя. И такая как ты не станет женой Муссы. Нет! Твоя красота, как весенний цветок, каждый старается сорвать его. И от этого твои неприятности и беды. Видела Артема. Орел! О чем он думает, аллах знает. По таким как он девки сохнут, ум теряют, и уж поверь мне Деляре, ты была бы счастлива с ним. Кто он тебе? Молчишь? О глупые люди. Судьба отыскала вас и хочет соединить, а вы, как глупые барашки на дыбки, друг перед дружкой. Меня не обманешь...
   ... Скворцова уже не слушала Байгуш. Слезы душили ее. Не разбирая доро­ги, не видя перед собою ничего, девушка кинулась прочь от старухи. В бере­зовой роще она наткнулась на Гурову Настю. Прислонившись к стволу де­рева, барышня продолжала всхлипывать.
   - Боюсь ее. Как посмотрит узкими глазами, будто насквозь пронизывает.
   И Наташа стала рассказывать подруге о встрече с татаркой.
   - Я тоже поначалу ее сторонилась, а потом просто перестала замечать ее, - ответила ей подруга и, подойдя к стройной березке, погладила ствол.
   - А вот моя любимица. Нравится? Когда у меня на душе неспокойно, я прихожу сюда и делюсь со своими плохими мыслями с ей. И поверь, после этого на душе у меня становится легче.
   Настя Гурова продолжала нежно гладить ствол березки.
   - Расти моя славненькая, большой и красивой, как твои подружки.
   Затем девушка обратилась к Наташе. - Выбери и себе такую -- же. Ну, например вот эту, или лучше эту. Смотри, они почти одинаковы по высоте и такая -- же красивая, как и моя.!
   Чуть улыбнувшись Скворцова подошла к выбранной березке. Гурова радост­но всплеснула руками. - Как хорошо! Наши деревца растут рядом. Ты не ду­май, что они ничего не понимают. Они живые, как и мы, и у них тоже есть свои радости и печали. И людей они различают. Если это плохой человек, ли­сточки тревожно шумят, а если наоборот - хороший, они ласково шелестят, раз­говаривают.
   Скворцова кивнула в сторону, на тропинку, ведущая в сторону Белой буд­ки. Опершись на сучковатую палку, старая шахтерка стоя отдыхала, прежде чем продолжить свой путь к лавке. С темными щелями глаз, худая с коричне­вым пергаментом кожи лица, она напоминала сухой куку­рузный ствол, стебли которого, даже при небольшом ветерке, уныло издавало шелест. Настя об­ращаясь к ней, пошутила - Нашла жениха, для своего Муссы?
   - Пусть ищет себе сам и гуляет с ней, как ты с Деляре.
   - Говорят, что ты все знаешь, это правда?
   - Всего знать никто не может, кроме аллаха.
   - А про меня, про мою судьбу тебе ведомо?
   - Твоя судьба в твоих руках.
   - Ты про березку?
   - Крепче держи ее в своих руках, и ты, Деляре тоже.
   - Но ведь тут много и других деревьев?
   - Я говорю про те, которые с вами рядом.
   - Ну, уж придумала! Неправда все это!
   - Может и неправда.
   Отдохнув Байгуш медленно продолжала свой путь и вскоре она скрылась среди деревьев. Девушки молча проводили ее взглядом. Молчание нарушила На­стя. - Как -- то Верке, нашей учет­чице, приснился сон. Плывет она по реке, а рядом ее ребеночек махонький. Верка к нему, а тот мертвый. Испугалась она и к татарке. - Счастлива будешь. Двое у тебя их будет,- успокоила она ее. Де­вушки молча переглянулись. Настроение испортилось. Солнце зашло за тучу, и сразу же прохладный ветерок зашелестел верхушками деревьев. Скворцова пое­жилась. - Пошли, что ли.
   К избе Клавдии, они шли молча, думая о словах сказанные татаркой.
  
  
   Глава -- 19. В избе шахтерки.
  
   - При бывшем хозяине Петре Сафоныче как было? Приходит со стороны мужик. Так, мол, и так. Желаю работать. А он и говорит ему. - Что нару­бишь, то и заработаешь. Приступай! Мужик выбирает место, роет нору и на­чинает обушком помахивать - уголек ломать. Он то в на­ших краях из земли выпирает. Не ленись - работай. Петр Сафоныч мужиков не обижал. Сейчас другая музыка пошла. Работаешь, бьешься рыбой об лед, а как приходит время получать денежку, а инженер шиш тебе по нос. Немец с этим иродом Шапта­лой сгребают себе все дочиста. Вам то что, развернулись, плюнули, да и на все четыре стороны. А мне от своей хаты куда идти?
   Клавдия Тимофеевна помолчала, затем продолжила. - Обижают тута людей. Ох, как обижа­ют. А я их не боюсь. За моего старика Алексея Ивановича им придется ответ перед богом держать за смерть в чертовом пузе. Когда на руд­нике впервые появился немец, поначалу люди к нему вро­де как потянулись, обещал ведь платить хорошо. Да так оно и было поначалу, а потом, как отрезал­о - о деньгах не заикайся. Бумажки придумал вместо денег. Муки купить там, или кероси­на, приходишь в контору выдадут тебе эту бумажку, и идешь с ней к Муссе. А тот положит перед тобой купленный товар, видеть нечего, и ты плетешься в избу, слезу глотаешь, проклинаешь все на свете. А до девок, охотник - страсть. Ни одной молодки не пропустит. Дом то у него, громадина, комнат не сосчитать. Эльзе (монашке Секлете) одной не упра­виться в них. Вот и берет он в прислуги то одну, то другую. А опосля те дурехи от стыда и пересудов, с рудника уходили.
   Правда, некоторых девок, молодые мужики, разбирали.
   Старая шахтерка снова помолчала, затем взглянув на девушек продолжила. - Была у нас одна такая славненькая девчушка, вроде вас. С женихом пришла. Он в шахте, она в конторе упряжкам счет вела. Бриггер юлой крутился возле нее. Да жених, не из робких был, не давал ее в обиду. Работали молодые недолго, а потом враз, исчезли оба, вначале он, потом она. Разное гово­рили на руднике, а что толку? Сезонники, что перелетные птицы, по холоду в шах­те работают, а как солнышко чуток пригреет, уходят с шахты землю пахать да хлеб сеять.
   Мало старых шахтеров остается на руднике, новые люди приходят. История с молодыми забываться стала. Меня не проведешь, чего -- то с ними сталось тут. Кабы ушли, вещички свои взяли бы.
   Клавдия взглянула на Гурову Настю. - После Ольги, ее место заняла Верка. Теперь вот со­бирается идти в село. Рожать пора.
   Насте стало неловко перед Наташей и Артемом.
   - Чего я не так сделала?
   - Бриггер посылает обоз с углем на Луганский завод.
   - Ну и что?
   - Не спеши. Отговори Ваську от поездки.
   - Немец обещал хорошо заплатить.
   - Ты вроде как не понимаешь, зачем хозяин разлучает тебя с братом.
   Настя опустила голову. Шахтерка не отступала.
   - О чем с инженером у родника толковала?
   - Мимо проходил. Поздоровался.
   - Поздоровался... Я два раза, за хворостом ходила, тебя ждала. Гляди девка, кабы не пришлось опосля слезы лить.
   Скворцова с грустью посмотрела на подругу. Та не выдержав, смахнула сле­зу. Хозяйка пра­ва. Генрих Иванович у родника оказался не случайно...
   Мысли Артема тоже вертелись вокруг хозяина рудника. Скоро пойдет третья неделя пребы­вания его на руднике, а, Шаптала, все еще держит его на по­грузке угля. Это было небезопасно. Среди мужиков, возивших уголь на казен­ку мог оказаться знакомый. Это и беспокоило Артема. Может напомнить Бриггеру или Шаптале, чтобы тот дал ему участок под землей?
   Хозяин рудника с Ялмаром часто приходили к Белой будке. Они наблюдали за погрузкой, разговаривали с возчиками, проходили мимо не замечая его. Ве­чером, в конце рабочего дня Мамо­нов подошел к Шаптале. Тот стоял с Веркой учетчицей и сверял упряжки, выданные наверх шах­терами за день. Верка, заметив молодого и высокого парня расцвела в улыбке, сказала десятнику.
   - Не пускай красавца в дудку. Он нужен здесь на радость нашим бабам.
   - Иди, иди. Не трещи, сорока. Загляделась. Глаза порвешь.
   - На такого поглядеть, да полюбоваться - жизни не жалко. Все забудешь, все отдашь.
   -Ты за упряжками гляди, а не на этого... Пантелей увидит - не обрадуешь­ся.
   - А я, сейчас ничейная, а значит свободная.
   Учетчица, игриво смерила Артема взглядом, и не спеша направилась к бара­ку.
   - Тебе чего? Шаптала был не в духе.
   - Долго мне еще мельтешить среди баб на погрузке? В шахту желаю.
   - Ты голуб, работай там, куда тебя поставили. Надо будет, полезешь в шахту.
   Шаптала повернулся, собираясь уходить, но видимо что-то вспомнив, остано­вился. - А что Наталья? Может пора и ей на свои хлеба переходить? Ты бы прислал ее к Генриху Ивановичу. Ему сейчас в дом требуется прислуга. Рабо­тая чистая, не трудная. Гляди и тебе легче будет.
   Десятник задержал на нем взгляд. - О тебе забочусь, может потому хозяин и жалеет тебя, что не посылает тебя туда вниз...
   Поразмысли хорошенько об этом, тебе то она вроде как никто?
   Клавдия была права, когда говорила, что немец не зря держит его рядом с Шапталой. - По­тому ты и не глотаешь угольную пыль, не тащишь полуго­лый в чертовом пузе сани с углем. Взры­вы, обвал, увечье, - это там под землей, а здесь, на земле, - солнце, зелень, жизнь. И за это, надо платить на руднике. Тебе еще напомнят об этом....
   И вот десятник вспомнил о нем...Подходя к избе, луганчанин увидел возив­шуюся у печи старую шахтерку. - Бриггер собирает цезарей в конторе...
   - Это Ялмара штучки. Сходишь, посмотришь. А я, - Клавдия подложила сушняк в печь, - на его музыку, и непонятные речи не желаю более ходить!
   О своем разговоре с Шапталой Артем умолчал.
  
   Глава -- 20. Цезари рудника.
  
   Воскресенье выдалось пасмурным. Шел мелкий, моросящий дождь. К руд­ничной конторе потянулись мужчины и женщины. Стоя у дверей десятник под­гонял опоздавших.
   - Проходи, не задерживай! Где Пантелей, Яшка?
   - В клоповнике. Сейчас придут. Да вот они
   - Все пришли? Где Мамонов?
   - За ним Гуров пошел.
   - Кажись все.
   Десятник пробежал глазами по головам набившихся в помещении людей. Ар­тем и Васька втиснулись в дверь. За ними в контору вошли Яшка Цыган и его неизменный дружок Пантелей. Тот, пробираясь вперед, носком сапога боль­но зацепил по ноге луганчанина. Оглядываясь назад, Пантелей старался увидеть на лице своего врага реакцию, однако Мамонов даже не взглянул в его сторо­ну. Десятник обоих проводил свирепым взглядом...
   ...Ялмар Фукс, стоявший у окошка, повернулся к собравшимся. Луганчанин впервые видел его в белом одеянии. Еще более удивила лежавшая на столе флейта. Он заговорил, и тотчас в конторе наступила тишина. - Где Тиберий?
   Шахтеры, переглядываясь, зашушукались.
   - Отон где?
   - На рыбалку подался, забыл видать,- послышалось с задних рядов.
   - Мессалина?
   - Я здесь, Ялмар.
   Верка сидевшая рядом с Настей приподнялась с места.
   - Клавдий?
   - Тута.
   Пантелей поднял голову и продолжил. - Не желаю быть, ...этим цезарем!
   Почему?
   Да так, больно темная эта личность.
   Для тебя это не главное. Сущность состоит в том, чтобы ты внутренне освободился от бездуховности, и воспарил личностью к высотам мировых имен...
   Сосед Пантелея зашикал. - Тебя из дерьма вытаскивают, а ты...
   ... - это даст тебе возможность преобразится и воспринимать действитель­ность не такой уж плохой, какой ты хочешь себе представить ее.
   - Да, я, не против, однако...
   - Вот и хорошо.
   Ялмар заметил стоявшего у двери Мамонова. Задержав на нем свой взгляд, продолжил. - В дождь и снег и в ясное утро я ваш наставник, а вы мои по­слушные чада. Мое призвание вывести вас из дремучего леса невежества, хам­ства и коварства. В вас заложено все: глупость, жадность, трусость, непокор­ность и другие пороки. Это написано на ваших лицах, и я читаю все это, как рас­крытую книгу. Напрасно думает тот, кто, делая неверный шаг, желает скрыть это от меня. Выдал наверх бадью породы и затевает спор с Мессали­ной, где моя упряжка с углем? Это заранее заду­манное коварство. Этим гре­хом болеют многие из вас. И как всякий грех, коварство наказуемо. Сколько отмерял хозяину, столько он отмеряет и тебе.
   Вы не птицы и не звери, потому что имеете нравственное превосходство перед ними. Так говорил Платон. Кстати, я его не вижу?
   - Свалился в Глуховскую дыру. Лежит в клоповнике.
   Ялмар потирая руки, прошелся взад-вперед. - Вы и природа - одно целое. Ваши судьбы и мысли тесно взаимосвязаны. Смерть, радость, любовь, гроза, на­воднение и другие стихии приро­ды - не случайность, а закономерность. Плохой поступок одного человека или массы людей, неви­димой нитью пронизывает мир других, затрагивая определенные из них. Отражаясь, возвращают­ся к вам с тем же результатом, через поступки собратьев или силами природы...
   Ялмар Фукс сделав паузу, и посмотрел на сидящих перед ним шахтеров. Однако тут же со­образив, что его тирада вряд ли будет понята ими, решил ограничится более понятными и по­лезными аргументами. Он обратился к боро­дачу, сидевшего перед ним. - А скажи,...как тебя?
   - Мефистофель.
   - Скажи Мефистофель. На сколько упряжек, ты обидел своего хозяина? Шахтер ви­новато покосился на своих соседей. - Да вроде не обижал.
   - Горькая правда, лучше сладкой лжи. Не держи на душе греха и тебе легче станет.
   - Две упряжки, породу с углем смешал.
   - Твой поступок печальный, но признание смягчает его. Завтра эти две упряжки ты возвратишь обманутому Генриху Ивановичу. И твоя душа будет вновь светла как у ангела.
   - Возверну. Ей богу воз верну,...каюсь!
   Наставник, не слушая покаявшегося грешника, взял со стола флейту.- Музыка имеет пре­красное свойство не только уносить ваши мысли в заоблачные дали. Слушая ее сейчас, вы посмот­рите на себя со стороны, оцените свои поступки, излечивайте пороки. Очищайтесь, чада мои...
   И неважно, что слушатели не знали великого итальянца, чья музыка влива­лась в огрубелые сердца людей, они молча, завороженно впитывали в себя ее, боясь шевельнуться. На лице Верки блеснула слеза. Гурова опустила голову, хромоногий дверовой и Семка, Гончар сидевшие рядом, с умилением на лице, закрыв глаза, мыслями поднимались в небесную синеву. Староста у дверей переминался с ноги на ногу. Его разбойничья физиономия оставалась непрони­цаемой. Степная, дубленая кожа не воспринимала мир прекрасных звуков Ви­вальди. Шахтеры, словно школяры, не спускали глаз с музыканта, реагируя на малейшие выражение его лица, движение музыкального инструмента, длинных пальцев и рук.
   О чем думали эти простые люди? Неизвестно. Но то, что музыка была для них небезразлич­на, это неоспоримый факт. Последний звук флейты растаял в тишине. Музыкант положил флейту на стол, задумчиво прошелся перед за­росшими и грязными лицами.
   Артем с интересом смотрел на комедию, которую Ялмар устраивал шах­терам рудника, Ма­монова удивило, что сидящие в конторе люди, серьезно вос­принимали происходящее, переживая в душе борьбу своих помыслов. Невозму­тимость и уверенность, с какой наставник манипулировал живыми душами руд­ничных людей, была поистине удивительна и Ялмар прекрасно чувствовал себя в этом окружении. Музыкант остановился, потер ладони рук, поднял голову.
   - Издавна на земле хозяин заботится о своем работнике. И если от работ­ника зависит только одно, хорошо работать, то хозяина судьба обрекла на по­жизненную заботу - каторгу, о сво­ем работнике, которого надо поить, кор­мить, одевать, жильем обеспечивать и массой других не­приятностей. Своего хозяина вы должны почитать, как родителя своего, ибо о вас он думает и за­ботится днем и ночью. На руднике все должны работать, не ленится, не хит­рить: в дудке, на вы­браковке, погрузке, в господском доме, всюду, где хозяин найдет нужным поставить работника.
   Артем уловил на себе взгляд наставника. Он был продолжительным и не­предсказуемым. Шахтеры переглянулись.
   -Теперь о коварстве. Не верь словам, а верь поступкам, сказал мудрец. Эти качества прячутся в тайниках души, будь ты безобразен как сатир или очаровательна, как Венера Ми­лосская. Увы, на руднике есть особа не желаю­щая трудиться. И есть покровитель, потакающий ее безделью. Коварство этой особы может глубоко разочаровать его, если он не найдет разумного ре­шения. Генрих Иванович всегда готов дать добрый совет, а возможно и предложить ей посильную работу.
   Ялмар уже не смотрел в сторону луганчанина, однако тот уже догадывался, о ком далее бу­дет идти речь.
   ...Римский сенат послал своего консула Марка Антония завоевывать новые земли для Рим­ской империи. Попав в Египет первый консул влюбился в Клео­патру, египетскую царицу. Често­любивый, обладая неограниченной властью он тем не менее бросил свои войска, ради своей пыл­кой любви к ней. Римский сенат, узнав о предательстве Марка Антония, объявил египетской кра­савице войну.
   Антоний и Клеопатра выступили против римского войска. Стоя у стен Алек­сандрии, воена­чальник римский легионеров Консул Октавиан написал письмо египетской царице. В нем он писал, что Клеопатра может еще спасти свою жизнь и трон, если откажется от своего возлюблен­ного Марка Антония. Ковар­ная египетская красавица пытаясь спасти себя и трон воспользовав­шись отсут­ствием Антония, воевавшего с Октавием, сообщила через гонцов своему возлюбленном­у, что лишила себя жизни.
   Бывший консул Римского сената не мог пережить смерти Клеопатры и прон­зил себя мечом. Однако рана оказалась не смертельной. Неожиданно он узнает, что царица жива. Его приносят на носилках к ней, и он умирает на ее груди, прощая ей обман. Октавиан собираясь возвращаться в Рим, хочет увезти с со­бой Клеопатру. Восточная красавица напрасно старается увлечь римского консула Октавиана, как увлекла в свое время Антония. Но тот был непрекло­нен. Не желая пере­жить такого позора, быть трофеем римского легионера, кра­савица вместе с рабынями отравилась. Погиб за обманутую любовь Марк Ан­тоний. Наказана за коварство одна из красивейших женщин Востока...
   ...В наступившей тишине стали слышны всхлипы женщин выборщиц, крях­тение и покаш­ливание мужчин. Ялмар поднял глаза на Артема, видимо собира­ясь о чем -- то его спросить, но с задних рядов, опередили. Кто -- то басом прогудел. - Однако, кто теперя у нас за этого,... Марка Антония будет?
   Луганчанин выдержал взгляд Ялмара. " Не быть тебе Октавианом! Со мной, у тебя это не пройдет!" И не задерживаясь более в конторе Мамонов вышел из помещения....
   ...Дождь продолжал идти весь день. Вечером шахтеры собрались в бараке. Одни играли в карты, другие занимались уничтожением вшей с нательного бе­лья, третьи, решали, чья очередь идти к Муссе за водкой. Мамонов, Гуров и присоединившийся хромоногий дверовой, по кличке Медуза, рассуждали о рыбной ловле. Каждый считал себя в этой области неплохим знатоком. К ним подошел Пантелей. Оскалив, кривые зубы сказал, обращаясь к Артему.
   - На рыбку потянуло?
   - Иди, зовет тебя десятник. Опосля уху доешь, верста столбовая..
   Мамонов не спеша встал. Пантелей не решился подставить ему подножку. Взгляд у луган­чанина был непредсказуем. Возле барака, смоля козью ножку, его действительно ждал Шаптала. Он мрачно посмотрел на Артема.
   - Ну вот, что голуб. Коли ты такой умный выискался, завтра с утра в шахту поле­зешь. Не радуйся, будешь работать как все. Таков наказ Генриха Ивановича. Жаль, не послухал ты меня,... Иди...
  
   Глава - 21. Бриггер.
  
   Прибыв на Юг Малороссии Генрих Бриггер уже знал чем будет заниматься. Толчком к его будущей деятельности послужил опыт Джона Юза, о котором был много наслышан. Проанализи­ровав с каким размахом англичанин добивал­ся своей цели, Генрих Бриггер решил последовать его примеру. Но у директо­ра Мильвольского завода, в Лондоне был начальный капитал, у Бриггера, кро­ме страстного желания разбогатеть его не было. Надо было начинать с нуля. В Луганске на ка­зенном заводе работал его знакомый Джексон Холдейн. Да и Адольф Карлович, несомненно, дол­жен где -- то быть рядом, со своей платони­ческой, неразделенной любовью к Софи, которую он Генрих Бриггер увидел слу­чайно в уездном городе. Та и сейчас не потеряла своего прежнего обая­ния. Прежде чем навестить их, в надежде заручится финансовой поддержкой для приобретения зе­мельного участка для рудника, он посещает угольные копи Бо­гдановича, Лисьего буерака, Успен­ки. Из всего увиденного он выделил техниче­ски оснащенные шахты Оленьих гор. Инженер Сыро­хватов не без гордости по­казывал приезжему немцу шахту "Капитальная", где применено среди прочих новшеств водоотливное устройство Тимме.
   Известный уральский горнопромышленник Демидов выписал из Франции па­рижского про­фессора Ле-Пле, чтобы тот дал объективную характеристику угольного региона близ Славяно­сербска. И об этом знал Бриггер. Все сомне­ния отброшены прочь, он остается здесь. В двадцати верстах южнее Лисьего буерака в селе Березовка, здешний помещик продает по сходной цене свой старый господский дом и прилегающие к нему земли с угольными копальня­ми. Закружило Генриха Бриггера среди друзей, знакомых и бесчисленных инстанций. Залоговые расписки, деньги взаймы, ссуды в банке, поручительства, недоверия кредиторов к его пустому кошельку, приводят немца порой к отчая­нию. Бывали моменты, когда опускались руки, и хотелось все бросить к чер­тям, но внутренний голос не давал ему покоя, требуя продолжения начатого дела.
   И он продолжал борьбу, уже не думая, что будущее для него может оказать­ся не совсем удачным. Пообещав всем чуть ли не горы золотые за поддержку, а банковским кредиторам акку­ратно в срок выплачивать нужную сумму по частям с процентами, он через месяц становится, на­конец, хозяином рудника.
   Бриггер садится за стол и пишет письмо в Обермергау. Через некоторое вре­мя к нему при­езжает Ялмар Фукс, брат его жены, анемичной блондинки. С ним приезжает и дочь Генриха Бриг­гера, Марта. Погостив немного в господском доме, отец определяет ее учиться в женскую гимна­зию в Луганске.
   Свою деятельность на руднике ее новый хозяин начинает с поиска здешнего мужика, кото­рый бы хорошо разбирался в угольных пластах. Таким самород­ком - маркшейдером стал Шаптала из Славяносербска. Он не сразу дал согла­сие работать на руднике, но обещанная должность десят­ника и приличная пла­та быстро сменило его планы. Шаптала дал согласие. Десятник тут же со­брал из местных мужиков артель и рудник начал свое существование. Работали по старинке. Все механизмы, ручной ворот для подъема бадьи с углем, да обушок с плошкой, в придачу. А через год хозяин рудника начал реконструкцию одно­го из четырех стволов, находившегося недалеко от Белой будки. Его расшири­ли, укрепили дубом, сделали два отделения, углеподъемное и водоот­ливное. По обе стороны проведены два главных откаточных штрека, а также вентиляци­онное устройство. Падение угольного пласта не превышало шестнадцати граду­сов и теперь отбитый уголь, спускался в деревянных ящиках к стволу, погру­жался в клеть и двигался по деревянным проводникам наверх.
   За один подъем, пятнадцать пудов крупного угля. В этой же клети спуска­лись в свои забои и шахтеры. А чтоб клеть случайно не сорвалась, в верхней части рамы в ее четырех углах были установлены кулаки. Они соединялись противоположными конусами с канатом конного ворота при помощи четырех цепей и железного крючка. При падении клети, кулаки принимали гори­зонтальное положение и зацеплялись загнутыми концами за брусья, укрепленные гори­зонтально в стволе шахты. Они были расположены друг от друга на расстоя­нии более сажени. На поверхности клеть удерживалась лядой. Бриггер, не раз мечтал, чтобы в новом шахтном стволе, уголь на санях к клети, подтаскивали по наклонной, сверху вниз, а не против падения пласта в дудках. Но далее же­лания дело не доходило. Хватало других проблем...
   Глубина шахты достигала пятнадцати саженей. Шахтеры работали на двух угольных пла­стах. В зимние месяцы десятник удерживал две артели. Староста­ми артельщики определили Пан­телея Зубова и Николая Глухова. С приходом теплых весенних дней, шахтеры стали покидать руд­ник, спешили сеять хлеб и другие культуры на своих клочках земли. Глуховская артель распалась. Сейчас на руднике работало не более двадцати человек...
  
  
   Глава -- 22. Рудник.
  
   ...Рудник просыпался для нового трудового дня. Из дощатого барака "кло­повника" выхо­дил заспанный люд. Наскоро зачерпнув деревянным ковшом про­хладной воды из дубовой бочки, стоявшей под деревом, ополаскивали лицо, лениво переругиваясь и вытеревшись на худой конец концом рубахи, тянулись к Белой будке. Около нее уже стоял десятник. Артем и Васька, подошли к двери помещения. Шаптала погрозил кулаком. - Солнце, то где? Глядите, у меня работнички
   - Ну, Антоний, держись теперя. Эта зверюга с клыками будет тебя пасти денно и нощно, - сказал Гуров луганчанину, зайдя в помещение. Шахтеры молча натянули рваную одежку и захватив рабочий инструмент вышли из Бе­лой будки. Васька пытался выяснить у десятника за вчерашние упряжки, но тот коротко ответил. - Иди, работай ! Нечего даром языком ляскать!
   Штаны и рубаху, которые наделила Артему Клавдия оставшиеся после смерти старика, были маловаты, да и обувка, теснила, но Мамонов терпеливо сносил все эти неудобства. Переки­нув обушок через плечо, как это делали другие шахтеры и взяв в свободную руку глиняную плош­ку он направился к конной вертушке. Проходя мимо выбраковщиц, луганчанин заметил Клавдию. Повязанная старым платком, как и все остальные, обмотав руки тряпьем, она выбирала из кучи угля куски породы и бросала их в сторону, на общую се­рую кучу
   Оставшись в бараке на ночь, где были свободны места, Артем полагал, что отсутствие его в избе пройдет незамеченным, однако старая шахтерка, махнув ему рукой, подозвала к себе.
   - Вечером тебя ждали. Наталья уж так старалась, готовила для тебя для пирог из рыбы, а тебя черти носили где - то.
   - В клоповнике свободные места есть.
   - Твой угол в избе. Занимай клетушку, где Алексей Иванович мастерил и живи себе. Чего тебе еще надо? О девке, подумай. С ней пришел.
   Артем встретился с глазами Насти Гуровой находившиеся тут же. Девушка опустив голову принялась усердно выбирать породу. Шахтер спешил. Десятник уже обратил на него внимание.
   - Приду вечером.
   - Приходи. Да осторожней в норе то,...
  
   Шахтные стволы на руднике не превышали восьми, пятнадцати саженей. На­клонные уголь­ные пласты проходили на разной высоте. Проходы в них делали небольшие. Уголь вырубали в них до тех пор, пока свод не затрещит подозри­тельным шорохом над головой, или грунтовые воды не зальют прохо­ды. Тогда ствол покидали и начинали рыть новый. Среди множества Глу­ховских стволов (печных нор) для работы были пригодны три. Именно на одну из них хотел попасть Ма­монов. Места тут были тихие и безлюдные, что было важно для него. Десятник, по -- своему ре­шил его судьбу, направив работать на новый ствол, рядом с конторой, на виду у администрации рудника.
   Около рудничных дверей стояло двое Шахтер Васька Гуров и хромоногий дверовой "Меду­за", бывший матрос. К его худой и тощей фигуре угольная пыль пристала настолько плотно, что казалось, даже при большом желании привести себя в порядок: хорошенько побаниться, постирать бельишко, то из этого ничего хорошего не вышло бы. Завидев подходившего Артема, он придерж­ал за уздцы Ветерка, рудничную лошадку.
   - Васька тут уже скучает без тебя. Карета сейчас будет подана.
   И пока клеть медленно поднималась, Медуза, не умолкая, стал сообщать по­следние ново­сти.
   - Вчера один из новеньких безобразие в лавке Муссы устроил. Подбивал людишек бросать работать и уходить на лучшие стороны. Говорит: - Пусть по шабашут без денег другие, Айда ребятки отсель подалее, нечего тута выжи­дать! Те молча слушали его. Тот продолжал. - Коли так, вкалывайте задаром, а с меня довольно!
   - Ну, а мужики, что на это?
   - Да ничего. Припугнули смутьяна Шапталой, и у того дурь из головы вышла враз. А потом заложил бумажку с конторы Муссе, напился, и ушел в степь орать песни.
   - Хмель пройдет, вернется.
   - Нет, сбежал точно.
   - Кто же теперь уголь будет наш подавать к стволу?
   - Самим придется по очереди.
   Молчавший все время Васька, нетерпеливо открыл шахтную дверцу. Медуза вновь при­крыл ее. - Не спеши дите, успеешь пыли наглотаться. Сейчас выта­щим клетку, тогда и войдешь. Спешка знаешь, где нужна? То-то. Был у нас ухарь такой, "Фершалом" звали, лошадям в зубы за­глядывал. Тот тоже спе­шил всегда. Барак у нас вроде семейный есть, бабы с мужиками вперемеж­ку. Так вот, как только ночью кто -- то из шахтеров выходил по надобности или по какому друго­му делу, Фершал, он спал у входа, а значит все видел и знал, уже тут как тут, заходил в нужный за­куток, нырь под одеяло к молодке, а той и невдомек, что не ее это мужик... Долг пасся шельмец, однако попался. Ошибка вышла, мужик остался, а молодка, вышла. Тут Васька к спешке, да голо­ву в придачу. Ясно?
   Возможно дверовой продолжал бы свои воспоминания и далее, но веревка, натянувшись, дернулась три раза и металлическая рейка издала
   звонкие, короткие звуки. Из темноты показалась пустая клеть. Медуза подо­ждал немного и придержав лошадку, открыл дверцу.
   - А теперь ребятушки, с богом!
   Шахтеры вошли в клеть, Медуза вспомнил. - Погодите, подпорки возьмите.
   Мамонтов и его напарник взяли несколько подпорок и вновь зашли в клеть. Дверовой за­крыл дверцу. - Подпоры крепкие, выдержат любой потолок.
   Артем зажег плошку и махнул рукой. Лошадка пошла по кругу, и клеть медленно стала опускаться. Утренний свет начинающегося дня сменился темно­той. Желтый клубок артемовской плошки едва кидал свои испуганный, дрожав­ший язычок света, готовый погаснуть при небольшом сквозняке. Надсадно скрипел плохо смазанный металлический барабан, Клеть дрожала, вселяя неуве­ренность в надежности сооружения.
   Работающие на новом стволе шахтеры, с опаской отнеслись к новшеству главного инжене­ра. Поговаривали, что в бадье (закованная в металлические об­руча деревянная бочка), спускаться в шахту дело привычное, а вот в клети,... кто знает, выдержит ли?
   Луганчанин спускался в шахту первый раз. Противоречивые чувства охватили его. То, что на поверхности казалось привычным, здесь же все стало восприни­маться в совершенно ином све­те. Перед ним, среди прочих, пронеслась мысль, простая, яркая и понятная. Она решала все проблемы. Жизнь нужно восприни­мать такою, какою она является и не надо пытаться ее благо­устраивать. Обра­зы родных, близких друзей и знакомых вереницей проплывали перед ним. Мамон­ову казалось, что все они осуждали его бегство из Луганска, и от этого на душе станови­лось неуютно.
   Васька Гуров нарушил молчание.- О чем задумался?
   - А ты? Небось жалеешь, что сюда попал?
   - Не знаю, - вздохнул паренек, - кабы не сестра, может быть и нечего...
   Артем знал, что Насте не было прохода от молодых шахтеров, когда они оба жили в бараке. Более всех усердствовал Пантелей, несмотря, что свой за­куток и топчан делил с Веркой, работав­шей учетчицей при конторе. Шахтерка Клавдия, взяла под свою защиту девушку, поселив ее у себя.
   - Немец, паровой двигатель думает на отлив воды ставить. Слыхал? На днях из Лу­ганска привезут.
   - Мне то что, пусть у него голова болит.
   Ответ луганчанина Гурова не удивил. - Мне бы деньжат, собрать малость, а там, куда глаза глядят.
   Где -- то снизу уже доносились приглушенные удары обушков и шипящий звук лопаты, сгребающий уголь. Клеть приближалась к основанию ствола. Уда­рившись о деревянный настил, залитый водою, остановился. Шахтеры вылезли из клети, прихватив из нее стояки. Темень, пусто­та, низкие своды вырубок, капающая со всех сторон вода, угольная пыль в застывшем воздухе с запахом гнили дерева, все это тяжестью давило, вызывая неприятные мысли в душе. Проходы, расширенные в породе и в складках угля, заканчивались многочис­ленными углублениями, нора­ми. В них светились точки огоньков, места работы забойщиков.
   Рядом с Мамоновым мелькнула тень Вани, подростка. - Чего стали? Про­ходите, - сказал он сердито. - Мне надобно воду выбирать, вишь, сколько тут ее под ногами.
   - Что такой сердитый?
   Васька Гуров укрепив свою чадящую коптилку на выступ породы, стал пере­таскивать поле­нья. Подросток не ответил, и казалось, был занят лишь работой, затем, посмотрев на новенького, показал рукой в темноту, правее работавших шахтеров.
   - Вон там ваши места, все другие заняты.
   - Так уж и заняты все. Лет сколько тебе?
   - Не знаю. Шестнадцатый, кажись А тебя Артемом зовут, я знаю.
   - Из хуторских?
   - Березовские мы. Тут неподалеку, за Глуховскими печками наши хаты.
   - Ну давай, работай, а то Шаптала как увидит нас тобой за разговорами, штраф при­лепит сразу.
   - Ты его боишься?
   Мамонов взъерошил подростку волосы на голове, ответил шутя. - Боюсь. Как увижу, колен­ки дрожат.
   И он, наклонившись, прошел в глубь прохода. Споткнувшись о деревянное корыто, негром­ко чертыхнулся. Вернувшись уже без обушка и светильника, стал помогать Гурову перетаскивать подпорки, поближе к месту работы. Затем, подперев ими потолок, в нескольких местах, шахтеры, принялись за работу. Как и предполагал Мамонов, десятник определил им участок, где угольный пласт имел небольшие размеры и чтобы нарубить нужное количество упряжек за рабочий день, это сделать было довольно трудно.
   - У наших соседей жила гляди какая? А, тута, породы больше чем угля.
   - А ты к десятнику поближе, гляди и тебе подкинет кусок пожирнее.
   - Шаптала даст, кабы это не отнял.
   Недалеко от Артема работало двое. Цыган Яшка Цыган скрывавшийся от властей за кражу и Пантелей, известный на руднике, как бабник, мот и дра­чун. Ни одна драка не обходилась без его участия. Высота пласта у них была намного выше, чем у других, но связываться с ним по этому поводу никто не хотел. Его поддерживал хозяин рудника и Ялмар Фукс.
   В стороне от них, в дыре, виднелась желтая точка. Там работал Семка Гон­чар. Угольный пласт по высоте там был широк, но опасность обвала подстере­гала шахтера каждое мгновение. Увидев луганчанина, Яшка что - то сказал Пантелею. Тот, опустив кайло, повернулся к новопри­бывшему. - Что запоздал так? Небось, в клоповнике не доспал, пошел в избу досыпать, к Наталье по­ближе?
   Яшка весело отвечал за Мамонова. - Ей другой снится, а я вроде как сто­рож у нее.
   Пантелей заметил Гурова. - А, Васька? Ну, дружку твоему понятно, нашлось дело, а ты чего припозднился?
   Яшка продолжал. - А он стерег Настю. Не попутал бы его дружок девок.
   - Нет! Насте требуется сошка покрупнее, побогаче.
   Гуров давно заметил, что кроме Пантелея на его сестру положил глаз и хо­зяин рудника. - А с тебя то какая польза?
   Пантелей не успел ответить. На четвереньках приполз Семка Гончар. - Тама у меня потолок трещит. Подпорку бы поставить, - обратился он ко всем. Пан­телей весело ответил. - Трещит? Ну и пусть себе трещит, а ты работай, рабо­тай. А в следующий раз, когда будешь спускаться, прихва­тишь с собой пароч­ку подпорок. Ползи в свою нору, работничек. Пошел отсель!
   - Как же так. А если, обвал? Мне бы всего одну, у тебя вон три без дела лежат.
   - Ты вон у соседа попроси. Может, даст. А не даст, и так хорош бу­дешь.
   Бедняга шахтер подполз к Артему. - Тама у меня, слышь, трещит, уступи одну? Я поставил уже сегодня, а потолок все одно трещит.
   - Бросай свой угол, уходи, придавит. Рой новую нору.
   - Сегодня поработаю и...
   Артем ногой толкнул ствол подпорки. - Бери.
   Семка обрадовался, схватил обеими руками стояк и забыв поблагодарить, за­дом стал отпол­зать в свой опасный угол.
   Однако проползая мимо Пантелея, тот придержал ногой полено. - Погоди, мужик, приеха­ли. Значит, свои использовал, на чужое потянуло? Там наверху одно гнилье осталось, чем завтра я буду работать, чем подпирать?
   - Пусти, не у тебя взял.
   - Коли тот щедрый такой, пусть даст тебе еще, а мне эта подпора и самому нужна бу­дет. Так, я говорю, Яшка?
   -Ты правильно говоришь. Артем добрый, еще даст.
   Васька Гуров положил лопату на сани заполненную углем. Скандал между Артемом и Пан­телеем назревал давно. Шуточки, переходящие в оскорбления, луганчанин переносил молча, чем еще больше злил Пантелея.
   - Ну, ты, глиста, чего молчишь? У тебя человек просит подпору, дай ему. Семка, че­ловек бедный, двое детей, помочь надо, а ты жадничаешь, не хорошо.
   С этими словами Пантелей отбросив в сторону кайло подполз к Артему. Мамонтов неожи­данно со всего маху опустил лопату на своего недруга, за­тем, наклонившись над ним, злобно ска­зал. - Я тебя тута, мокрохвост, гнить оставлю.
   Приподняв за грудки на смерть перепуганного Пантелея, отшвырнул его от себя. - Гляди, шутник, другого раза не будет. Убью!
   Наступила зловещая тишина. Артем принялся за прерванную работу. Повер­женный про­тивник, испуганно тараща глаза на спину луганчанина, стал отпол­зать вглубь прохода в сторону подъемника.
   Яшка, тоже испугавшись не на шутку, стал торопливо нагружать свои сани углем. Доволь­ный происшедшим Васька поднял обушок и с настроением стал отбивать куски угля. Семка пере­крестившись, пополз на свое рабочее место. До конца рабочего дня никто не вспоминал о проис­шествии...
   ...Клеть с шахтерами медленно поднималась вверх. Рядом с Артемом стоял Семка Гончар и Васька Гуров. Клеть стукнувшись боком об деревянную об­шивку остановилась. Медуза открыл дверцы пропустил Ваську и Семку. Всегда балагуривший без остановки, на этот раз он молча от­ступил на шаг назад перед Артемом, торжественно произнес. - Пожалуй -- те Артем Иванович!
  
   ... Артем сдержал слово. Вечером, после работы, приведя себя в порядок, он направился к избе Клавдии. Хозяйка вернувшись ранее, ушла по хворост в березовую рощу, вместо нее на дворе у печурки возилась Наташа. Увидев Ар­тема она обрадовалась и смутившись стала быстро гото­вить на стол, стояв­ший тут под вишней. Он что-то спрашивал, она, волнуясь, невпопад отвечала. Положение спасла возвратившаяся хозяйка. Скидывая с плеч небольшую вя­занку хвороста, сказа­ла, глядя на молодых людей. - Ну, теперь у нас, вроде все в порядке, все собрались.
   - Может принести еще? Артем кивнул в сторону вязанки.
   - На сегодня хватит.
   Затем, немного подумав, напомнила ему. - Не забыл наш разговор утром? Мне все одно клетушку надо привести в порядок. Хлама собралось -- не прой­ти. Помог бы?
   - Ну, если только с помощницей ?
   Артем, улыбнувшись, посмотрел на девушку. Та смутившись, опустила голову. Клавдия Тимофеевна старалась прочитать на лице парня согласие квартировать у нее в избе. - Ну, вот и хо­рошо. Обживешься и о бараке забудешь.
   Вечеряли тут же на дворе. Хозяйка посматривая на луганчанина спрашивала его о работе в новой шахте.
   - Страшновато было, небось в первый раз. А?
   - Маленько было. Наверное с непривычки.
   - К этому не привыкают, когда над тобой маячит смерть с косой. А му­жики как тебя там встретили?
   - Да вроде ничего...
   - А староста?
   Мамонов подумал. О драке под землей уже многие знали на руднике и шах­терка, вероятно слышала об этом.
   - Да и с Пантелеем вроде как договорились.
   За столом наступила тишина. Девушка вопросительно переводила взгляд с Артема на хо­зяйку, чувствуя недоговоренность в их разговоре.
   - А староста чуть было в бега сегодня не ударился, кабы не десятник. Видать здорово его окаянного, там под землей кто - то пужанул.
   Мамонов в ответ и бровью не повел, спросил в свою очередь
   - Кто, вместо Верки, упряжки считать будет?
   - Пока Медуза, а там, кто его знает, найдут. Свято место пусто не быва­ет.
   Ужин подходил к концу. Вставая из-за стола Артем стал похваливать шах­терку за ужин. - Ну, Тимофеевна, такие щи не снились и господам отведать. Дай бог тебе здоровья и много лет жизни...
   - Хороши твои слова орел, только не мне их говори. А вот Наталье...
   Девушка боялась взглянуть в лицо Артему и когда тот повторил ей слова благодарности, она не выдержав охватившего ее волнения встала и ни на кого не глядя зашла в избу и прислонив­шись спиной к стене смахнула не прошен­ную слезу. Луганчанин хотел последовать за ней. Клав­дия придержала Артема. - Погоди, вишь, девка от радости места себе не находит. Ей ведь и нужно от тебя, что хорошее слово...
   Хозяйка поднялась из-за стола и направилась в избу.
   - Ну, ну будет.
   - Я, я сейчас...
   Они вместе вышли во двор. Артем деловито рубал хворост. Клавдия стала убирать со стола. - Вы бы прогулялись, да заодно и травки на пол нарвали.
   Луганчанин, закончив рубать хворост, выпрямился. - А чего не нарвать? На­рвем!
   Наташа, поправив косу на плече, пошла по тропке. Артем последовал за ней. Разговор не клеился, хотя оба старались не молчать. Миновав рощу и перейдя дорогу, они вышли на луг. Ма­монов понимая ее состояние, помогал ей рвать пахучую травку, рассказывая при этом о больших возможностях это­го растения. Постепенно они разговорились. Он рассказывал ей о Луганске, о Степане, Христине, Варе. Девушка - о селе, в котором жила, о близких ей людях и знакомых, при­езжавших к Раевским.
   - Почему тебя зовут Клеопатрой?
   Вопрос не удивил ее. - Это была просто шутка. Знакомый, с которым Ва­лентин Осипович бывал у нас, показал как -- то рисунок из журнала, где была изображена египетская царица. Он уверял меня, что я очень на нее похожа. После этого меня иногда звали этим именем.
   Артем вспомнил Ялмара. "Почему он выбрал сюжет с восточной красавицей? Совпадение?" Он не шутил, когда рассказывал о похождении египтянки, со­бравшимся шахтерам в конторе. Это настораживало. Наташа не замечала трево­ги Мамонова. Находясь рядом с ним, она чувствовала себя парящей в небесах. Девушка боялась спугнуть этот полет и продолжала щебе­тать, уверенная в том, что ее собеседник продолжает слушать ее. И когда набравшись смелости она хотела спросить его о сестре и сходстве с ней, Артем кивнул головой на до­рогу
   - Ялмар едет с кем - то.
   По дороге к руднику приближалась двуколка. С Ялмаром сидела молодая не­знакомка. Она с интересом смотрела на молодую пару стоявшую неподалеку.
   - Кто эти люди?
   Ялмар остановил лошадь - Антоний и Клеопатра.
   - Он тоже, шахтер?
   - Да. Он тебе уже приглянулся? Молодой, стройный, красивый.
   - Тебя это не должно волновать. Кто он?
   - Артем Мамонов. Бунтарь, беглец, революционер.
   - А девушка рядом с ним. Кто она?
   - Эта интересная история, расскажу как нибудь. Кстати, они
   даже не догадываются, что их одиссея на рудник нам известна до мельчайших подробно­стей. Наша тайна для них будет неожиданным сюрпризом. Разумеется в свое время...
   - Я кажется где - то видела ее.
   - Это интересно. А его?
   - Первый раз вижу.
   - Ну, что, едем? Нас уже давно ждут, особенно тебя.
   Ялмар тронул вожжи, лошадь вздрогнула и двуколка, поскрипывая, двину­лась по дороге. Монолог Марты и Ялмара, Артем и Наташа, безусловно, не слышали, но потому как они бесцере­монно разглядывали их, можно было су­дить, что разговор шел о них. Радостное настроение де­вушки сменилось гру­стью. Молодые люди пересекли дорогу, прошли рощу, остановились на по­ляне, с которой была видна изба шахтерки.
   - Это Марта?
   - Да.
   - Она красивая?
   Артем вздохнул. - Не знаю, наверное.
   Девушка хотела еще спросить его о чем -- то важном, но не решилась.
   Оба молча направились к избе...
  
   Глава -- 23. Настя - учетчица.
  
   Работая под землей, в забое, Мамонов пришел к невеселому выводу, что со своим ростом в норе его пребывание вряд ли будет продолжительным. Десят­ник молча наблюдал, и как показа­лось Артему, злорадствовал, когда тот после рабочего дня у барака пытался смыть со своего тела черные подтеки. Но даже не это, и масса других бытовых неудобств не вызывали его из равнове­сия, как унижение и несправедливость царившая на руднике. Лучшие участки в за­бое начальство рудника давало "нужным и надежным людям" разумеется, не задаром. Высокий горизонт уголь­ного пласта, пологий спуск давал за рабочий день здесь шахтеру сорок, а то и сорок пять пудов угля.
   А отсюда и заработки высокие. Пантелей и Яшка, на особом счету у Шап­талы. Даже в об­ращении с ним, они позволяли себе обходиться одним лишь отчеством. Выданные Артемом на­верх упряжки занижались десятником, а Ял­маром и Бриггером они превращались в талоны, по ко­торым Мусса отпускал ему товар. Уже несколько дней луганчанин брал продукты в лавке татари­на в долг. Отчаяние переходило в тихую ярость. Вся эта шайка крепко держалась друг за дружку, создавая на руднике неписанные законы для своего обогаще­ния.
   Бриггер считал, что шахтеру деньги не нужны, все равно пропьет их и сбе­жит. Получку вы­давал раз в полгода, на Пасху и на Рождество. За полгода многие уходили так и не получив ниче­го. Новые приходили, работали только за талоны и всегда были в долгах. Все повторялось.
   Это устраивало хозяина рудника. Жульничество при подсчете упряжек было явным. Десят­ник коротко обрывал негодующего шахтера.
   - На себя пеняй ! Не умеешь считать, попроси соседа. У меня твои упряжки в акку­рат записаны. Орлы перелетные.
   Свое недовольство выразил ему и луганчанин. Однако, тот, выслушав его до конца, и по­смотрев на шахтера свирепым взглядом, сказал. - Дурью, не май­ся, голуб. Ишь, выискался, орел! Таких птиц мы уже видели. То, то. Лучше подумай о девке, с которой пришел, а с твоими упряж­ками, разберемся...
   Мамонов, спокойно выслушал его. После стычки со старостой в забое, Шап­тала не единым словом не обмолвился с ним по этому поводу, хотя на рудни­ке только и говорили об этом. Этот чернобородый Пугач умеет держать язык за зубами, и знает, наверное, много интересного обо всех на руднике, а воз­можно и о нем с Натальей. Это настораживало. Семка Гончар и Васька Гуров успокаивали дружка.
   - Не связывайся с боровом. У него и харя острожная. Последнее отымет. Кому жало­ваться?
   Выхода луганчанин не находил. Продержаться бы до осени, а там можно и в Луганск вер­нуться. Может к этому времени все затихнет и забудется. А если нет? На месте виднее будет, что и как.
   Мамонов чувствовал, что недовольство и ропот рудничных людей ни сего­дня, завтра может перерасти в открытое волнение. Но финал будет предрешен. - Не желаете работать, голуби? Идите на все ветра отсель. По сговорчивей, найдем!
   Десятник выросший в здешних местах, знавший характер местных жителей не очень цере­монился с ними. Он прекрасно знал, чем припугнуть мужика и чем привлечь того на рудник...
   ...Уже с утра Васька Гуров был не в духе. Это сразу заметил Артем. Вась­кино кайло стуча­ло по угольному пласту не так бойко как прежде, да и санки тащил с натугой, с остановками и плевками, как тщедушный Семка Гончар, вылезая из собственной шкуры. Тащить за собой пятна­дцать, двадцать пудов, - в глазах меркнет, света не видать. Делая очередную помеченную упряжку, его сани зацепились за выступ породы, остановились. Матерно ругнувшись, присел на корточки. Мамонтов прислонил лопату к стене. - Небось, опять контора бу­мажку не дала?
   Паренек устало махнул рукой. - Пропади все пропадом.
   Он поднялся. Уцепившись за лямки они оба стали тащить сани в сторону подъемной клети. У ствола, подросток Ваня отошел в сторону, держа ведро, которым вычерпывал воду. Наверху у Медузы постоянно раздавались сигналы, один удар - остановка, два удара - спуск, три подъем. Первое время Ма­монтов никак не мог привыкнуть к звону металла, к этому шуму и удивлялся, как их мог переносить матрос. Последовал глухой удар. Клеть опустилась. Шахтеры стали загружать ее углем. Закончив, Мамонтов пометил на боку кле­ти упряжку, затем, пригнувшись вместе с Вась­кой, направились в обратный путь, волоча за собой нелегкие пустые сани. Развернув их, Артем взял в руки кирку.
   - Чего это тебе Шаптала нашептывал у Белой будки?
   - Завтра с обозниками уголь на литейку повезу.
   - Ты вроде как не соглашался поначалу, а тут на тебе, в Луганск?
   - Начальство обещало хорошо заплатить. А потом, я тебе скажу, все одно уходить отсюда надо.
   - Куда же?
   Артем опустил лопату. Гуров посмотрел в сторону работавших шахтеров. - Я тебе не все еще сказал. Когда там, в конторе Настю уговаривали место Верки занять, она поначалу соглаша­лась...
   - А потом?
   Гуров не спешил с ответом. Затем неожиданно спросил.- Тебе нравится На­стя? Женись на ней, Она, девка неплохая, сам знаешь, бог не обидел ее ни лицом, ни фигурой. Коли будет за то­бой, как нитка за иголкой, она не пропа­дет, а так... И к тебе она с чувством относится.
   - Нашел жениха. Мне, в пору в петлю лезть, а ты со сватовством.
   Гуров покачал головой. - Знаю. Не женишься ты на ней. Я так, как на духу тебе. Не будет ей житья тут. С одной стороны Пантелей, а с другой, эта гни­да с флейтой.
   Луганчанин вопросительно посмотрел на напарника. Гуров объяснил. - там, в конторе, Ял­мар пытался облапить девку, обещая ей всяческие посулы. Настя сбежала с конторы. Бог с ним, с этой новой должностью, пускай работает с Клавдией. Хоть какой -- то присмотр будет.
   Помолчав немного, он спросил: - Может мне сразу с ней отсюда уйти, пока до беды не до­шло?
   - Тебе думать и решать.
   - А ты, как думаешь?
   - Не знаю. Наверное бы ушел с рудника...
  
   ...На следующий день Васька Гуров ушел с обозом в Луганск. В тот же день Ваня работав­ший в одной артели с Мамоновым сообщил, что наверху их упряжки будет считать Настя Гурова.
  
  
   Хозяйка молча возилась на дворе у печи, сложенной еще при жизни Алексея Ивановича. Наташа сразу заметила, что старая женщина была не в духе. Поста­вив чугунок на огонь, Клавдия попросила девушку.
   - Сходи к роднику, подгони Настю. Она там, покупает, что ли воду?
   Наташа, оставив шитье, направилась по тропке в сторону оврага. Спускаясь к роднику, она заметила рядом с подругой старосту артели.
   "Мало неприятностей на работе у нее, так нет же, и этого принесло сюда!" Настя и Пан­телей о чем -- то громко спорили. Увидев Скворцову, староста об­радовано сказал. - Вот сватаюсь к девке, а она брыкается, Веркой попрекает...
   Он оправдывался, словно от Наташи зависела удача сватовства.
   - Чем я плох? Молодой, здоровый. Зарабатываю не так как некоторые, - продолжал он, намекая на заработки Васьки и Артема.
   - Ночи пошли теплые, сердечные. Вот приглашаю девку, для серьезного обсуждения будущей семейной жизни. Со мной она не пропадет. А что, до Верки, дело там пустое, захотела мамкой стать, она своего, добилась. И те­перь ей на всех, и на меня, с большого бугра плевать.
   Наташа поправив косу на плече, тронула за локоть подругу.
   - Пошли, хозяйка ворчит.
   Пантелей не унимался. - Жду тебя у скирды, приходи!
   - Сказала же тебе, не люб ты мне, а значит и разговора не будет.
   - От меня тебе никуда не уйти. Быть тебе со мной. Ясно? Я не шучу. При Клеопатре говорю!
   Настя Гурова повернулась к подруге. Ее лицо выражало безвыходность.
   - Боже, за что ты меня наказываешь? В чем моя провинность, скажи?
   Затем, повернувшись вновь к Пантелею, с отчаянием в голосе промолвила.
   - Ох, как же ты мне надоел, хуже редьки горькой. Мало тебе других? Вон сколько их кру­гом. Чего пристал, окаянный, ко мне?
   - Потому, что у меня любовь к тебе.
   - Какая любовь? Бесстыдная она у тебя. Пусти!
   Девушка подхватила ведро, стала подниматься, по тропке вверх. Скворцова не огляды­ваясь, последовала за подругой, чувствуя своей спиной нехороший взгляд старосты. Лишь зная крутой нрав Артема, тот сдерживал себя, чтобы не сказать уходящим девушкам пошлость. Когда те вернулись к избе, Клавдия продолжала ворчать, наливая воду в деревянное корыто. - Чего это ты, девка, в контору зачастила? Поставили тебя к Медузе, и нечего сидеть в конторе.
   Настя знала, чья это робота. Федул и Кваша, работая подгребальщиками, во­зили на одноко­лесных тачках уголь, от ствола к Белой будке. Именно они ви­дели ее частые отлучки в помеще­ние. Посмеиваясь, они часто кидали в ее ад­рес непристойные словечки, прекрасно зная, что учет­чица там не пребывает одна в одиночестве.
   - Контору прибирала...
   - Прибирала,... Ольга и Верка тоже с этого начинали. Верке, можно ска­зать повезло, а где, скажи Ольга со своим женихом? Не лезь в болото, иначе не вылезешь, останешься там! О Ваське подумай!
   - Придет из Луганска, уйдем с рудника.
   - С этими волками будь начеку, чуток отступишься, сделают чего надо с тобой, и вы­бросят на помойку. Так то вот! На меня обиды не держи. Добра тебе желаю. И перестань слезу лить, она тебе еще пригодится...
   ... В березовой роще было тихо. Сквозь редкие стволы деревьев было вид­но, как солнце опускалось к горизонту. Настя, продолжая всхлипывать, гладила ствол деревца. Скворцова, пони­мая ее состояние, сочувствовала ей. Она знала, что подруге необходимо побыть одной и стояла не­вдалеке, готовая подойти к ней. Гурова взяла в руку веточку и улыбнулась сквозь слезы. - Березка уже немного подросла. Смотри. На веточке было шесть листиков, а сейчас их уже девять.
   - У, моей, тоже новый побег образовался. А на нем листики маленькие, нежные и влажные.
   Гурова задумчиво спросила подругу. - Ты помнишь, что говорила тогда Байгуш о наших березках?
   - Да.
   - Ведь это неправда?
   Наталья не ответила. Ее подруга продолжала поглаживать ствол молодого де­ревца, обраща­ясь к нему, словно к живому. - Я тебя никому в обиду не дам, а придет к тебе плохой человек, как Пантелей и будет тебя обижать, дай мне знать. Громко зашуми листочками, я тотчас услышу и ми­гом прилечу к тебе на помощь.
   От небольшого дуновения ветерка листья деревца зашелестели.
   - Она меня услышала. Вишь, как разговорилась. Ах, ты моя красавица, славная да хорошая. Чур, наш с тобой секрет, никому! Хорошо?
   Девушка прижала палец к губам, постояла немного, затем подошла к Сквор­цовой и вздох­нула. - Сегодня в конторе Ялмар обещал мне дать денег...
   Наступило неловкое молчание. Наташа удивленно спросила. - За что? Настя не сразу отве­тила. - Бриггер устраивает вечеринку по поводу приезда Мар­ты. Нужна помощь Эльзе.
   - Помоги и сразу же уходи.
   - Он даст их мне если я соглашусь быть там... целую ночь.
   - Ночь?
   Наташа запнулась. Она подошла к Гуровой, не решаясь спросить, каков же ответ подруга дала хозяину рудника. Настя усиленно думала о том, как ска­зать об этом хозяйке. - Не придет Васька днями на рудник, пропаду я здесь, пропаду. Зачем он меня бросил одну? "Заработаем день­жат, тебе на придан­ное, - говорит, - себе куплю картуз казацкий да коня справного". Справили... Тебе то чего бояться? Тебя Артем защитит. Ты у него, как у бога за пазухой. Любого отошьет, не побоится. Не серчай, что так говорю. Мне сейчас волчи­цей выть хочется, чтобы все в округе слы­шали.
   - Может, напрасно ты убиваешься? Завтра, послезавтра придет твой брат и все нала­дится
   - Зачем он согласился идти с обозом?
   Настя задумчиво смотрела на закат солнца и, казалось, не видела его. - Тебе - Артем нра­вится?
   От неожиданности у Скворцовой перехватило дыхание. Ей с трудом удалось сдержать себя, чтобы не сказать глупость. - Я право не знаю. Не думала об этом.
   Если бы она сказала, нет, подруга все равно бы не поверила ей. Настя была убеждена, что ее ровеснице, не безразличен молодой луганчанин, и в душе позавидовала ей. - Ну, что, пошли? Поздно уж, да и Артем уже при­шел.
   Девушки направились к избе. Гурова была почти в отчаянии. В господском доме ее навер­няка уже ждали. Мнение хозяйки она знала. Уйти, не отпросив­шись, возврата назад не будет. Де­вушка долго ворочалась на топчане - не мог­ла уснуть. Скворцова старалась не тревожить подругу и не навредить ей своим советом...
   ... Весь следующий день Артем возился с клетушкой. Ему помогали Настя и Наташа. Вы­несли ненужную рухлядь, покосившейся, грубо сколоченный стол, лавку. Очистили каморку от дров, угля и мусора.
   И пока Артем перебирал инструмент, девушки березовым веником сняли со стен потолка и углов паутину. Затем вымели все дочиста. Вскоре Настя ушла в контору, где Ялмар собирал цеза­рей рудника. Скворцова восхищалась подру­гой. Интересно, что скажет флейтист ей после собра­ния? Теперь, наверное, он не пригласит ее вновь в господский дом?
   Мамонов установил себе старый, но довольно крепкий топчан вплотную к стене. Тонкий, прогнивший простенок, отделявший клетушку от каморки, где спала Наталья, надо было заменить, так как перегородка зияла дырами. Но для этого необходимо было перестелить досками всю стену избы. Их не было. Как быть? Шахтерка, выслушав постояльца, молча и деловито прикрепила к стене у топчана Артема чистую холстину, прикрыв, таким образом, кое -- как дыры, сказала при этом.
   - Нечего тут мудрить. Вы друг другу, не чужие. Вот так!
  
   Глава -- 24. Дочь Бриггера
  
   Живя на руднике почти месяц, Скворцова не была уверена в своей безопас­ности. Днем она была постоянно в напряжении, что вот-вот, заявятся чужие люди, и уведут ее туда, откуда начина­лись ее беды. Ночью, часто просыпаясь и прислушиваясь к любому шороху, она была готова в лю­бой момент вскочить и бежать от опасности. Отношения с Артемом были чисто дружеские. Он ак­куратно через день, два приносил ей из лавки продукты. Чем жил сам в бараке, "он лишь для ви­димости появлялся в своей клетушке", она узнавала от хозяйки и Гуровой Насти. В том, что он действительно хочет от нее избавиться, Наташа уже не сомневалась и была готова покинуть руд­ник.
   Вспыхнувшая надежда быть защищенной им, угасало и теперь уступало ме­сто жалости к самой себе. После стычки Артема с Пантелеем, престиж ее спутника быстро возрос на руднике, и теперь Мамонова, с уважением называ­ли по имени и отчеству. Шахтерка Клавдия с восторгом восприняла эту но­вость.
   - Говорила я мужикам, и на Пантелея найдется управа. Есть бог на свете. Нашелся мужик и приструнил, окаянного. Тебе Наталья, держатся за него надо. За ним ты, как за каменной стеной будешь!
   Что могла ответить девушка на это? Она в ответ печально улыбнулась.
   - Артем Иванович по справедливости поступил. Разве можно обижать сла­бых людей? Та­ких как Семка Гончар, сам бог, велел защищать.
   Умудренная жизненным опытом хозяйка осторожно спросила:
   - Чего это Артем к тебе с прохладцей относится? Вроде как вместе сюда попали. А тут на тебе - все врозь.
   Наташа не знала что ответить. - Очень занят Артем Иванович. И получается, он сам по себе, я сама по себе. И потом, я ему никто, так, встретились по до­роге, пожалел меня вот...
   Девушка вздохнула. Клавдия пристально посмотрела ей в глаза.
   - Может, чем не угодила?
   Наташа вопросительно посмотрела на хозяйку. Поняв смысл сказанного, вспыхнула румян­цем. - Нет, нет! Что вы? Он не такой.
   Старая шахтерка лелеяла надежду, что Артем уйдя из клоповника к ней в избу, будет чаще видеть Наталью, а там, дай бог, и отношения между ними наладятся. Скворцова старалась не смот­реть хозяйке в глаза.
   Та небось все может прочесть на ее лице и тогда? "Господи, чем я тебя прогневала? Скажи, и я внемлю твоим советам: не буду выходить из избы, ни на кого глядеть и разговаривать"...Ната­ша была уверена, что рано или поздно, она встретит хозяина рудника, и очень боялась этого...
   Первый раз она встретила Генриха Бриггера, когда тот ехал на двуколке. Она прогулива­лась невдалеке от рощи, Увидев его, тут же свернула в сторону оврага. Но, не успев и несколько шагов сделать, как двуколка поравнялась с ней. Генрих Иванович заговорил слегка улыбаясь
   Девушка отвечала, смущаясь его пристального взгляда. Затем, вытащив из ее букета несколько полевых ромашек, спросил? - Не возражаешь, если я возьму это себе?
   И не дав опомнится смутившийся красавице, он покатил в сторону Глу­ховского карьера. Вторая встреча произошла с ним, когда Скворцова возвраща­лась из хутора, где покупала у сель­чан хлеб. Бриггер был не один. Он шел с Ялмаром по тропке навстречу ей. Спутник Генриха Ива­новича с интересом рассматривал подходившую девушку, отчего бедняжка растерявшись отошла, в сторону, пропуская их.
   Хозяин рудника разрядил обстановку. Приятно улыбнувшись, махнул ей ру­кой, как старо­му приятелю, продолжая идти с напарником сторону брошенных дудок в карьере. Эти две встречи наполнили душу девушки, необъяснимым чувством тревоги и доброжелательности, которые шли вразрез с тем, что она постоянно слышала о нем.
   Она считала, что эти встречи не были случайными, и старалась теперь реже выходить за пределы двора. Однако, то, чего она так боялась, случилось...
   ...Собирая хворост в роще, Скворцова заметила рыжеволосую девушку. Та сидела на пень­ке и всхлипывала, поглаживая рукой ушибленное колено. Увидев ее, девушка подозвала ее к себе. Наташа несмело подошла. - Что с вами?
   - Что -- то с ногой. Помоги встать.
   Наташа помогла пострадавшей подняться. Однако, сделав шаг, рыжеволосая девушка тут же скривившись от боли, схватилась за свою спасительницу. - Если тебе не трудно, помоги мне дойти вон к тому дому с колоннами.
   Скворцова смешалась, хотела что - то возразить, и не могла. - Да, да конеч­но, я помогу. Вам одной не дойти.
   - Ты пойдем вот этой тропкой. Там есть небольшая калитка со сторо­ны оврага. Так ближе...
   Они медленно шли вдоль оврага по еле заметной тропинке. Пострадавшей видимо тяжело было идти, и она часто останавливалась.
   - Ты Клеопатра?
   - Наташа.
   - Не обижайся, я у Ялмара тоже не Марта.
   - Почему он так со всеми?
   - Ялмар помогает мысленно шахтеру быть не таким, каким является на самом деле.
   - Как вас,... он зовет?
   - Вначале была Кассандра, сейчас Помона.
   - Вам помогает это,...возвышаться?
   Вместо ответа, рыжеволосая девушка открыла калитку и стала звать дворово­го. Не дождав­шись Немого Луки, Марта попросила свою спутницу помочь ей дойти к крыльцу дома. Желание пострадавшей было для Наташи мучительным. Ее сердце тревожно забилось, когда она подходила к парадному входу. Им на­встречу вышел дворовой, хмурый мужик с квадратным, заросшим лицом. На­стороженным взглядом он смотрел на новенькую, затем услужливо открыл входную дверь. Марта недовольно махнула рукой в его сторону. - Нет уж, и без твоей помощи теперь обой­дусь.
   Лука посторонился. Душа Скворцовой была в смятении. Она не желала вхо­дить в господский дом, не хотела видеть ее обитателей. Уйти бы поскорее от­сюда, и в своей каморке, по­просить Всевышнего, простить ей необдуманный шаг. Девушке показалось, что и сама Марта, не сильно желала, чтобы ее спа­сительница заходила в дом ее отца.
   - Теперь направо, вон видишь дверь с птицами? Там моя комната.
   Марта открыла дверь, и они вместе вошли в просторное светлое помещение. Два больших окна с прекрасным видом на сад. Стол, плетеное кресло, оваль­ное зеркало, книги, шляпки, коври­ки. На стенах эстампы, гравюры, наброски рисунков. Их количество удивило Скворцову.
   - Как много их у вас.
   - Тебе нравится?
   - Да.
   - Это копии. Увлечение Ялмара. Выбери себе любую. Ты заслужила.
   В ответ девушка отрицательно качнула головой. "Что подумают в избе, уви­дев ее с таким подарком?"
   - Нет, нет! Что вы, как можно?
   Она сжала до хруста свои пальцы от волнения думая о том, как бы поско­рее покинуть этот большой и чужой для нее дом.
   - Я, пожалуй пойду?..
   - Спасибо за помощь. Тебя Лука проведет.
   Марта взяла со стола маленький изящный колокольчик и позвонила им. На­таша чувствова­ла себя неуютно в этой хорошо обставленной комнате. Ей каза­лось, что от стен, от окон и мебели стало отдавать холодом. Дверь отво­рилась. У Скворцовой оборвалось сердце. Перед ней стоял Ял­мар Фукс. От удивления его лицо вытянулось, глаза округлились. - У нас гостья? Приятная неожи­данность! Поистине мир тесен. Я помешал вам? Удаляюсь.
   Марта остановила его, и вкратце изложила о происшедшем с ней в березо­вой роще, и о той помощи, которую оказала ей эта девушка.
   - Ей понравились твои работы.
   - Ты интересуешься живописью?
   Смущенная гостья утвердительно кивнула головой.
   - Если это доставляет тебе истинное наслаждение, я покажу тебе работы лучших ма­стеров кисти.
   - Мне бы хотелось посмотреть, но,...мне надо спешить, работы много...
   - Это займет немного времени.
   Марта поддержала Ялмара. - Посмотри, не пожалеешь.
   Выйдя из комнаты, Ялмар стал водить девушку по дому, показывая комнаты, на стенах ко­торых, висело множество незнакомых ей картин. Наряду с больши­ми полотнами, между ними уютно располагались картины меньших размеров. Фукс был увлекательным рассказчиком, словно сам присутствовал при созда­нии шедевров.
   - Работы Пера дель Франческа. Мадонна дель Парто. Рядом, Мария Маг­далина. Пят­надцатый век. Какие лица. Какой одухотворенный взгляд!
   Ялмар коснулся рукой ее локтя. Девушка тактично убрала руку подошла к эстампам. - А эти дома, развалины, водопад?
   - Не правда ли впечатляет Это копии Пиранези из серии "Виды Рима". Площадь Капитолия и Святого Петра. А вот это водопад в Тиволи. Далее идут серии его офортов из Капри­чи.
   Скворцова медленно шла вдоль стены, вглядываясь в наброски. Сама, того не замечая, она постепенно уходила всеми своими мыслями в загадочный мир прошлого.
   - Это Найпи, рядом Клеопатра. Между ними я нахожу тесную взаимо­связь. Не много фантазии и эти две очаровательные головки уже одном обра­зе...
   С угольного наброска со стены на гостью смотрела девушка - индеанка. Ее грустные, чуть раскосые глаза, казались вот -- вот взмахнут ресницами...
   -...Недалеко от водопада Сети -- Кедас и скалистого острова Итайпу, жил отважный воин Кайтанге. У него была красивая дочь Найпи. Всем была хоро­ша она, умна, послушна, только от рождения девушка была слепа. Ее нежно любит юноша Тароба. Гуляя с ней по тропам сельвы, по каменистым склонам гор, юноша рассказывает ей о красоте родного края. Однажды он при­вел ее к берегу Реки Игуасу и стал описывать величественную красоту реки яркими словами. Бедная девушка заплакала и стала взывать к верховному бо­жеству индейцев гуарани. - О, мой небесный отец, Мбои! Зачем ты так оби­дел меня, так жестоко наказал. Почему я не могу увидеть творение рук твоих собственными глазами?
   Юноша потрясенный горем девушки, крикнул в небо. - Мбои, сжалься над Найпи! Возьми мои глаза, мою жизнь, верни ей зрение!
   Верховный бог услыхал слова юноши. Долина погрузилась во тьму. Мощ­ный взрыв, потряс все вокруг. Погиб несчастный юноша Тароба. К девушке вернулось зрение...
   ...Наступило молчание. Рассказчик наслаждался произведенным эффектом. Наташа переве­ла свой взгляд на следующий набросок, минуя портрет египет­ской царицы.
   - Святилище Чичен -- Ицы. Невесты Юм - Каша.
   Ялмар с удивительным мастерством повествует о последних минутах обре­ченных девушек. Он уже давно держит Наташу за руку. Она почти чувствует, что тот говорит не столько о содержа­нии наброска, а сколько, о ее судьбе. И это было страшно...
   ...Она невеста Юм-Каша. Жрецы несут ее на деревянных носилках от святи­лища по свя­щенной дороге к "Колодцу смерти". Жрецы поют гимны. Грохочут тункули (барабаны) пищат дудки. Конец священной дороги. Ее ставят на землю подводят к сеноту (маленькое святилище) и начинают очищать дымом копало­вой смолы. Сейчас ее скинут в водяной дворец Юм - Каша и бу­дут молится кидая ей вслед золотые и нефритовые украшения. "О, боже! Пошли на наши поля обильный дождь. Дай нам урожай кукурузы. Пусть множатся стада лам, альпаков и вигоней. При­ми чистую деву на свое ложе...".
   - Тебе нехорошо?
   Знакомый и властный голос прозвучал рядом нарушая обряд индейцев майя.
   - Нет, нет. Я вас слушаю.
   Наташа попыталась освободится от его прикосновений, но тот, словно не за­мечая этого, взяв ее за руку, продолжал водить по комнатам, показывая ей багаж своих увлечений. Затем заведя девушку в небольшое помещение, спро­сил.
   - Ты слышала о Пуссене, Мурильо, Дюрере?
   - Мне пора идти, уже
   В комнате царил беспорядок. Среди разбросанных вещей он извлек полотно. Укрепив его на стене, отошел назад Мрачные краски, содержание картины, действовали угнетающе.
   - Триумф Смерти. Шестнадцатый век. Италия. Роспись в Компосанто. Обрати вни­мание на сюжет справа. Отдыхающие на лужайке горожане и не подозревают, что на некоторых из них нацелены стрелы младенцев - посланни­ков смерти...
   Ялмар обнял девушку. Наташа боязливо поежилась.- Зачем вы мне это пока­зываете?
   - Жизнь скоротечна. Надо спешить получать от нее удовольствие. Завтра может быть уже поздно.
   Он повернулся к ней и взял ее за руки. - То, что ты находишься здесь, ря­дом со мной, предопределено самой судьбой, и я хочу чтобы ты,...
   - Ялмар!
   Голос был резким и громким. Скворцова невольно вздрогнула. Фукс недо­вольно опустил руки. Марта вошла в помещение.
   - Ей пора покинуть наш дом.
   -Ты пришла не вовремя.
   Дочь хозяина рудника молча взяла за локоть гостью вывела из комнаты и также молча по коридору подвела к парадному выходу. Затем подозвав дворо­вого велела ему проводить ее через черный ход к оврагу. На прощанье Марта сказала. - Ялмар, большой ребенок. Как и все мужчины, он склонен к необду­манным поступкам. Твоя красота, его слабость...
   Наташа медленно шла вдоль оврага. В ее чистой душе все смешалось. Все то прекрасное, что она видела и слышала, было смешано с чем то нехоро­шим и гадким.. Она пыталась ухватится за нить, которая помогла бы ей спо­койно разобраться в случившимся, но в хаосе фактов, это было сделать до­вольно трудно. Обида, восхищение, низость, вызывали обиду и слезы в душе бедняжки. "- Зачем Марте понадобилось обманывать меня с ушибленной ногой? Какая может быть связь между индеанкой с египтянкой? Почему Ялмар часто упоминал о смерти? И, зачем, наконец, в той небольшой комнате, он заставил любоваться ее стоявшим на столе человеческим черепом, увен­чанный золотой короной?" "...- Жизнь движет любовь. Страстная, необузданная, порой жестокая, она всецело оправдывает себя. На пути в стремлении достичь цели, все сред­ства хороши. Молча­ние и стыдливость всегда может служить гарантией успеха".
   Скворцова шла, не видя тропки перед собой. Обрывки фраз Фукса, эхом отдавались в ее со­знании, вызывая множество "почему и зачем".
   "...- Человек по своей натуре тщеславен. Стремление к власти и богатству у него в крови. Для многих натур путь к нему ограничен. Такие люди могут рассчитывать на все это, лишь в дру­гом, в более спокойном мире, оставляя нам живущим память о своих несбыточных желаниях...". "Зачем мне все это знать? У него своя жизнь, странная и пугающая, у меня своя. Почему я согла­силась войти в этот старый, большой дом? Я ведь действительно не хо­тела и Марта тоже. Но, об­манув меня, все -- таки увлекла к себе. Какая при­чина заставила ее это сделать? Позвонив в коло­кольчик, она уже знала, что Лука, не войдет, и не будет провожать меня. Кто должен войти? Бриг­гер? Он был на руднике. Остается Ялмар. И вот она с ним наедине..."
   Наташа шла по березовой роще. Неспокой продолжал точить ее душу...
  
   ...Солнце зашло за тучи. Поднялся ветер. Ветви, раскачиваясь, громко шуме­ли листвой. Прислонившись к своему деревцу, девушка стала успокаивать себя. "Нет, нет! Нельзя себя распус­кать. Все поправимо. Туда меня уже не зама­нить. Теперь надо думать о том, как покинуть рудник и вернуться в родитель­ский дом. На колени стану перед отцом и матерью. Просить, умолять буду, чтобы простили мой скверный поступок. Они поймут меня и простят. И я за­буду весь этот кош­мар, который преподнес мне мой неверный, нелюбимый об­манщик супруг Валентин Осипович".
   Мысли девушки постепенно утихомирились. К ней вернулся ясный ум. Она смахнула с лица слезу, привела себя в порядок. Успокоившись окончательно, она не спеша, направилась в сторону избы старой шахтерки. Если бы девушка была бы внимательной, она заметила бы недале­ко присевшего в кустах дворо­вого господского дома, который уже давно следил за ней по приказу своих хо­зяев. Наташу это бы насторожило, но увы, ее уже занимали домашние забо­ты.
   Собрав хворосту, растопив печь, она поставила на огонь чугунок. Первой с работы пришла Клавдия, за ней Настя. Рассказывая о рудничных новостях, ни хозяйка, ни Гурова не обмолвились об Артеме.
   Обычно в разговоре имя луганчанина звучало постоянно. Время было до­вольно позднее, Артем все еще не приходил. Это настораживало.
   Второй день в избе не было продуктов. Обычно он регулярно приносил их из лавки. Мо­жет, это и явилось причиной его отсутствия?
   Ужинали без него. Скворцова не решалась спросить о нем. Хозяйка не вы­держав, сказала. - Обидели Артема. Ни талонов не дают, ни в долг. Ушел к реке. Смотреть на него жалко. Как вол пашет, и вот на тебе...
   Настя добавила. - Никого к себе не подпускает. А тут погода на дождь пово­рачивает, про­мокнет ведь...
   Наташа долго не могла уснуть. Поистине день принес одни огорчения. Уже поздно ночью, она услышала рядом скрип топчана. Ей на миг показалось, что кто -- то чужой желает лечь рядом. При этой дикой мысли, девушка тотчас вскочила с постели и присела в углу каморки. Однако, осо­знав, что этот чу­жой был никто иной, как вернувшийся Артем, девушка все же не отважилась подойти к своему топчану.
   - Что с тобой? Гурова присела рядом.
   - Не знаю, не спится.
   - Пошли ко мне.
   Они легли вместе, и долго перешептывались, слушая как за тонкой перего­родкой, ворочал­ся Мамонтов, тяжело вздыхая. Где -- то вдали гремел гром. За окошком начался дождь. Ветер заунывно, словно поздней осенью, шумел в листве деревьев.
   - Ялмар пригрозил мне, если не приду к нему в господский дом, то....ты слушаешь меня?
   - Да.
   - Помнишь, ту девушку, что согласилась временно в лавке поработать? Ее отец Вась­ку все сватает к ней?
   - Катерина?
   - Если я не приду в господский дом, хозяин рудника возьмет на мое ме­сто ее.
   - Так и сказал?
   - Да, сегодня в конторе.
   Наступило молчание. Скворцова нарушила тишину.
   - Не ходи туда. Это колодец Смерти.
   - О чем ты? - не поняла Настя.
   - Ялмар и Бриггер принесут тебе страдания...
   Разговор оборвался. Каждый думал о доме с колоннами. Засыпали под шум дождя и неспо­койный сон Артема. Наташе приснился дом хозяина рудника. Она бродит по комнатам, рассматри­вая чудесную коллекцию картин. Лука едва поспевает вбить гвоздь и повесить очередной шедевр, для обозрения. Тук, тук... Скворцова просыпается. Сквозь дождь и ветер она слышит глухие сту­ки. Девушка будит подругу. Та некоторое время прислушивается, затем быстро встает, кое -- как накидывает на себя одежку, выбегает из избы. Наташа едва поспевает за подругой. Прибежав в рощу, они видят, как Лука срубив дерев­цо, принялся рубить другое, стоявшее рядом. Завидев перед собой девушек, дворовой трусливо попятился от неожиданности...
  
   Глава -- 25. Немой Лука
  
   Ялмар был прав. Красавица не кинулась к себе сразу в избу, а направилась в рощу, чтобы там привести свои чувства в норму. Куст бузины на поляне, надежно скрывал приземистую фигу­ру дворового. Наказ Фукса, проследить за девкой, и дать точный отчет об этом, он исполнит как всегда с верностью со­баки.
   Хитер родственничек Бриггера! Не иначе решил паутинку для гостьи своей сплести! И уж с ловушки этой ей не выбраться. А как же Генрих Иванович? Новенькая то больно приглянулась ему. Как дворовому мне собственно нет ни­какого дела до этого. Разберутся сами. Велел Ялмар следить за ней, с усердием выполняю...
   ...Через четверть часа Лука докладывал Фуксу о своих наблюдениях...
  
   ...До утра еще далеко. Мелкий дождь лил не переставая. Ветер гонит лох­матые и разорван­ные облака низко над землей. Листья тревожно шумят в кро­нах деревьев. Немой Лука шел не спе­ша, к березовой роще, выбирая низины, избегая таким образом, случайных встреч. Впрочем, если бы кто и увидел его, ничего в этом плохого нет. Он несчастный человек, обделенный судьбой го­ворить и слышать. Кроме жалости и сострадания он ничего другого не вызывает к себе.
   - Ха, - Ха, - Ха! Молчание - золото, говорили древние. Искусство молчать, не каждо­му дано. И человек, воспитавший в себе это качество, всегда достига­ет задуманной цели. Жизнь, держись. А то догоню! Каждый кует в ней свое счастье в меру своей расторопности и умению дер­жать язык за зубами. В за­крытый рот муха не влетит! Он, Лука, отлично слышит, говорит, как остальные, но крепко все это держит в себе. Днем и ночью собакой сторожит хозяйство инженера рудника, работая, где прикажут, выполняя порой немыслимые пору­чения. Никто на руднике, да и на самом хуторе не замечают его существова­ния. Кличку дали "Немой" Это хорошо.
   О, люди, люди! Как вы наивны и глупы. Ведь если бы вы умерили пыл своих языков, сколько бы вы выиграли от этого! Наш язык - жесточайший враг, он же и благо, если уметь им распорядится.
   Человеку нужен год, чтобы научится говорить и всю жизнь, чтобы страдать от этого. На мельничьих жерновах жизни ему, Луке, был преподан урок за необдуманное красноречие. Распла­та была суровой. Потеря всего. Родных, близ­ких, избы, подворья. Бегство и скитания, вещи далеко не сладкие. Теперь он крепко помнит цену сказанного слова.
   Некоторые полагают, что человеку нужно выговорится, чтобы таким образом облегчить свою душу. Кому нужны эти признания? Чем меньше о тебе знают, тем спокойнее на душе...
   ...Сквозь туман моросящего дождя показался Глуховский карьер. Лука подо­шел к одной из многочисленный в земле нор и оглянулся. "Однако, куда меня занесло? Опять по забывчивости за­брел сюда. Не встретить бы ненароком кого, разве что Семку Гончара? Подальше от этого места. Пока...
   Дворовый быстро покидает брошенные дудки. Березовая роща - рукой по­дать. Небо с тру­дом светлеет, обнажая дождевые тучи. Надо спешить. Зайдя в рощу, он остановился, потрогал ствол деревца, продолжая свои рассуждения. "Чужая жизнь - потемки. Что люди знают о нем? Ничего. А о хозяине рудника и его дружке Ялмаре? Тоже ничего определенного. Он, Немой Лука, знает все, или почти все, потому, что видит и слышит их и днем и ночью. И будет им служить ревностно и прилежно, потому что не желает стать соломенной ку­клой проткнутой гвоздем на сте­не и висеть с... другими там в каменном мешке с бесовскими знаками повсюду. За год работы у Бриггера, он насмотрелся всякой чертовщины, где здравомыслящий потерял бы и дар речи.
   И днем, и в полночной тишине, в камине должен гореть огонь, яркий и жаркий, потому что Фукс будет делать новую куклу из соломы. А чтобы та ожила и стала желанной явью, нужна зола. Для колдовских чар желательно, из березы.
   Немой Лука постарается, чтобы в камине горели поленья, приносящие лес­ной дух и незем­ные утехи. У Бриггера тоже есть кукла, и в ее сердце заложе­но имя. Ялмар оказался соперником. Даже проиграв это имя в карты, он не может признать себя побежденным. Генрих Иванович не так прост. Родствен­ник недооценивает его. Немой Лука выполнит все, что прикажет инженер.
   Вот и сейчас, в это раннее утро, в плохую погоду, он срубит деревцо, рас­пилит ствол на по­ленья, и те будут гореть в камине, пока не превратятся в желанную золу. Сейчас, в березовой ро­щице ветер распоясался вовсю. Верхуш­ки деревьев, под его напором клонились низко к земле. Дворовой стал пригля­дываться к деревцам. Остановившись у одной из березок, похлопал ее рукой по стволу. - Стройная, выросла, красивая. А вот срублю тебя, и сгоришь ты в камине. Вроде как и не жила. Вот значит, какая это штука - жизнь. Может пожалеть тебя, да срубить другую? Но и ей, поди жить охота. А? Листиками, гляди, как шевелит?
   Лука огляделся в поисках нового деревца. Но все они были почти одина­ковы по высоте. - Э, да что это я,...всех жалко стало. Генрих и Ялмар, такое с людьми вытворяют, про себя боишься помыслить. А кто у их первый помощ­ник? Монашка Эльза? Я, тот, кто их тайны в дудках прячет. Всех не пожале­ешь. Тут кабы самому уцелеть...
   Лука вытащил из-за пояса топор. Несколько взмахов и жалобно скрипнув, березка скло­нилась на соседнее деревцо. Дворовой ухватившись за конец ство­ла, стал тянуть его на себя, ста­раясь разъединить верхушки деревьев. Но те, запутавшись ветвями, не хотели расставаться. Три взмаха топора и стройная соседка, зашелестев своей верхушкой, свалилась на мокрую траву. Осво­бождая ствол от ветвей, Лука вдруг увидел перед собой двух девушек. В их глазах он прочел смя­тение и ужас содеянного им зла...
  
  
  
   Глава - 26. Глуховский карьер.
  
   Глуховский карьер, не что иное, как разбросанные печки -- дудки. Лежащий между рудни­ком и хутором Березовкой, поросший травой и кустарником, он таил в себе опасности. Стоило свернуть с тропки, можно было тотчас угодить в одну из ям. Место это было заброшенное, кишело змеями. Люди старались обходить его. И лишь шахтер, Семка Гончар пренебрегая опасностью, хо­дил к своей землянке короткой дорогой через карьер. Иногда по ночам шахтер слы­шал в его окрестностях звуки, напоминающие протяжный вой, переходящий в плач или стон.
   Суеверный шахтер Семка прибавлял шагу и боязливо оглядываясь по сторо­нам, покидал опасное место. Мужики посмеивались над его страхами и совето­вали ему найти другую дорожку к своему жилищу. Ему никто не верил. Оби­да и ночной страх, поселились в его душе. Этой ночью он вновь услышал эти звуки и долго крестился.
   До утра шахтер уже не мог заснуть. Даже когда солнце весело стало подни­маться над руд­ником, страх, поселившийся в его груди, не покидал его. Направляясь в лавку, в надежде, что Мусса даст в долг немного продуктов, Семка, проходя через карьер, заметил возле одной из дудок шахтера. Тот, на­гнувшись, возился над чем -- то. Семка Гончар подумал,- " - Может, кто в дудку свалился, помочь надо?".
   И свернув с тропки, шахтер направился к дудке. Однако, подходя к ней, он был удивлен, увидев вместо шахтера, Ялмара. Тот был не менее удивлен, и как заметил шахтер, даже напуган его неожиданным появлением. Затем, узнав в нем забойщика Центрального ствола, набросился на него, отводя от ямы.
   - Что тебе здесь надо? Ты что, шпионишь за мной?
   - Да вот, подумал,...может, что случилось, помочь надо?
   - Ничего не случилось. Иди своей дорогой!
   Шахтер не спешил. У него возникла мысль рассказать Фуксу о ночных, не­понятных звуках здесь.
   - Я хотел сказать...
   Ялмар повернулся к нему. Его лицо перекосилось от гнева.
   - Пошел вон, отсюда дурак!
   Шахтер испуганно попятился. Спотыкаясь о камни, он свернул на тропу. Фукс остановил его. Стараясь быть спокойным, сказал миролюбиво. - Подо­жди. Такое вот дело. Хочу спросить тебя. Видишь эти дудки? Некоторые из них, только начаты и брошены. Как ты думаешь, мужики смогут тут на рубать угля? Ведь до него тут рукой подать. А?
   - Нет. Не придут они сюда.
   - Почему?
   - В дудках воды по колено, да и гадов тьма. Окромя меня, тута никто и не ходит.
   Ялмар пристально посмотрел шахтеру в глаза.
   - По ночам, говорят, тута лисица шалит, да и волки нередко близко под­ходят?
   Взгляд Фукс был настолько устрашающим, что у бедняги рубаха к спине прилипла.
   -...их звуки ты слышал, небось не раз. Не так ли? Шахтер стоял, не шелох­нувшись, боясь раскрыть рот. Тот продолжал. - Вместо того, чтобы усерд­ствовать в работе, другим мешаешь, не­былицы рассказываешь всякие. Может статься так, что эти твари и в землянке тебя достанут,... если на тебя вновь найдет блажь на выдумки...
  
   ...Семка Гончар шел не чувствуя под собой ног, боясь оглянуться назад, продолжая видеть перед собой грозное лицо Ялмара и слышать его металличе­ский голос. Сам того не понимая, шах­тера занесло на берег реки. Увидев сидя­щего в тени куста Артема, присел рядом. Молчаливое со­седство луганчанина, действовало отрезвляющие. Мамонов не реагировал на появление Семки. Поло­жение Артема было сложным, нужен был выход, и он искал его. Среди мно­жества вопросов его занимал один: где достать деньги на пропитание? Он пре­красно понимал, что дело собственно не в нем, но отдать Скворцову в господский дом, ради талонов и "неплохих заработков" было бы по отношению к попутчице предательством. На это он безусловно не пойдет, скорее наоборот, сделает все, чтобы беглянка неудачница вернулась к себе в отчий дом.
   Молчание нарушил Семка Гончар. - Вот собрался идти к Муссе. Может даст чего?...
   - Сходи.
   - Уйду я отсюда. Поработаю до Ивана и хорош! Может вместе отсюда, пока живы да целы? Бог с ним, с этим рудником.
   - Поначалу надо потребовать у немца положенное, за нашу работу.
   - До тебя, тоже мужики находились, шум поднимали, денежки требовали кровные свои. Где они сейчас? Так и ушли ни с чем.
   - Сходку собирать надо.
   К Ялмару они тянуться, как мухи на медок. А тебя слушать не станут. Больно ты смятенная душа, да и работаешь без году неделя. Не привыкли к тебе мужики.
   - Тебя то к наставнику не очень то тянет, пропускаешь собрания?
   - Боязнь у меня к нему. Глаз у него худой, от нечистой силы.
   - Выдумываешь ты все это себе.
   - Нет. Я его чувствую нутром своим. Опасный человек он.
   Семка Гончар помолчал. Ему хотелось поведать луганчанину о встрече с Фуксом, но, вспо­мнив гневное лицо наставника, его угрозу, тотчас отказался от своего намерения.
   - Мне врать, резону нет. И то, что по ночам слышу там, на дудках, не лисьи хорово­ды, тоже не вру.
   - Может, кто решил побаловать? Шутников на руднике хватает. Ходишь один, вроде, как ничего - не боишься, вот и решил кто- то храбрость твою по­шатнуть.
   - Это каждую то ночь? Нет. Чего- то там не так.
   Мамонов встал, прошелся вдоль берега реки. Тревоги собеседника мало зани­мали луганча­нина. Разговаривая с ним, Артем продолжал вынашивать план проведение сходки, которая, по его мнению, может решить вопросы о неучтен­ных упряжках и выплате заработной платы шахтерам каждый месяц, а не раз в полгода.
   - Давно я не был на собрании цезарей. Сходить бы посмотреть да послу­шать благо­детеля, а заодно и сходку провести. Как ты думаешь?
   - Ты чего? Один против всех? Там начнется такое, не рад будешь, что затеял!
   - Может ты и прав, но в гости к Ялмару приду...
  
   ...На следующий день Мамонов не спустился в шахту. Десятник был готов к этому и сохра­нял спокойствие. - Намаялся голуб, решил отдохнуть. - Ну, что ж. Поглядим, на сколько хватит тебя, на пустое брюхо?
   Учетчица Настя, которой предназначались эти слова, промолчала в ответ. В этот день Ар­тем работал в поте лица на огороде своей хозяйки, решив осуще­ствить дерзкий план своей угасаю­щей мечты. С визитом к наставнику решил пока повременить. Освободив от земли и камней вы­ступающий на поверхность пласт угля, он орудуя киркой и лопатой стал ломать уголек углубляясь в зем­лю. Рядом росла черная горка крупняка. Куски угля блестели изломанными гранями на солн­це.
   Клавдия не раз говорила своему постояльцу о своей находке в собственном огороде, но Ар­тем тогда не придавал этому значения. О ней он вспомнил слу­чайно и решил сразу же, без колеба­ния осуществить свою задумку. В воскре­сенье к нему на помощь пришел Маленький Наполеон. С ним пришел и Сем­ка Гончар. Мамонов знал, что рано или поздно об этом будут знать в конто­ре и был готов к этому. Однако луганчанин не предполагал, что это произой­дет так скоро...
  
   Глава - 27. Генрих Бриггер.
  
   После легкого ужина в обществе Марты и Ялмара, хозяин рудника любил уединиться в све­телке, в которой бывший помещик Петр Сафоныч проводил в молитвах. Здесь инженер отдыхал от рудничных забот и посвящал себя всеце­ло своим интересам. В тиши и одиночестве он мог поз­волить себе отдыхая по­мечтать. Усевшись в кресло, откинувшись на ее спинку, Бриггер мечта­тельно закрыл глаза.
   Судьба - дама капризная. Свои щедроты и немилости она бездумно разбрасы­вает в толпе, вешая ярлыки божьей душе, как ей заблагорассудится. Почему этой даме было угодно дать так мало ему в этой жизни? Есть имена, которые пылающей звездой пронизывают столетия, вызывая у народов мира восторг и восхищение. Мудрый Соломон, отважный Македонский, всемогущий Сарда­напал, Наполеон, Бисмарк, Франц -- Иосиф, Александр 11,...Генрих Бриггер... Звучит?
   Несомненно! Ведь мог быть и он в этой славной когорте великих людей. Случай - великая вещь! Она делает личность знаменитой и безвестной, как песчинка в бархане песка. Увы, ему вы­пал удел затеряться в безликой и серой толпе, сожалея о несбыточной мечте, довольствуясь скром­ными подарками судьбы.
   А там, кто его знает. Жизнь - штука хитрая. Все в ней меняется. Сегодня одно, завтра дру­гое, а там гляди и,...
   Или другой вариант...
   Бриггер достает из письменного стола репродукции Ялмара. На одном из листов плотной белой бумаги изображены мифологические лица. Парис с золо­тым яблоком в руке и богини стоя­щие перед ним. Они прекрасны.
   Он гладит рисунок. Его взгляд скользит по их лицам.
   - Кому из них я отдам предпочтение? Афине, с ее мудростью? Афродите, прекраснейшему созданию? Пожалуй нет. Яблоко я преподнесу Гере. Получив от нее богатство, я буду иметь все остальное... Да будет так! И все таки...
   Главный инженер сладко улыбнулся, затем, взглянув на иконостас, сложив руки, прошеп­тал:
   - Где находится та точка пересечения моей души, в этой безликой мас­се, с которой начинается стремительный взлет к вершине славы и богатства? Где тот случай, витающий над каждым из нас? О, Майн Гот! Укажи перстом своим мне путь к нему...
   Бриггер закрыл глаза. Его мысли плавно спустились с небес и стали кру­жить над рудником. Переустройство одного из стволов, новая вертушка на конской тяге, не давало ожидаемых ре­зультатов. Паровой двигатель сдвинет с мертвой точки работу рудника, и тогда его дела начнут поправляться. Как ска­зал французский император для успешного завершения дела необходимо три вещи, деньги, деньги и еще раз деньги.
   Он, Бриггер, начинал с нуля, и добился своего. Рудник стал его собственно­стью. Чтобы за­вершить реконструкцию всего рудника, нужны деньги, много де­нег. Где взять их? Думай Генрих, думай! Голова на плечах и посажена у тебя, чтобы ты использовал ее по назначению.
   Хозяин рудника верил в свою счастливую звезду, в ее восход и яркое све­чение на ночном небосводе. Мистик по натуре, он верил в приметы, в сочета­ния и предчувствия. Эти привычки были заложены в нем с детства. Живя в небольшом местечке Обермергау в Боварии, Бриггер был напичкан идеями Све­денборга, Месмера и Сен-Мартина. Участвуя в сборищах масонов, насмот­ревшись средневековой вакханалии, в нем навсегда отложился их дух, отразившие­ся впоследствии на черты его характера и привычках. Славное было время на родной земле...
   А здесь? Все вокруг чужое и далекое. Рудник, люди, природа, старый большой дом. Надо подумать о жилье, обстановке, в которой приходится жить, чтобы все в ней соответствовало твоим вкусам.
   И так... Новый дом должен состоять из семи комнат. Не более. На обшир­ном дворе заново обновить хозяйственные постройки: конюшню, коровник, псарню. Надо будет все это окружить новым, крепким забором, окрашенный, в зеленый цвет. Перед парадным входом в дом будет сто­ять площадка с солнеч­ными часами, газоны с цветами. Далее в большой и ухоженный сад будут проложены дорожки, выложенные квадратными цветными плитками. В его кон­це, за которым на­чинается спуск к реке, он будет любоваться чудесным ви­дом, с пейзажами Пуссена.
   Венчать укромный фатерланд Генриха Бриггера будет на высоком шесте, зо­лоченный флю­гер - бесстрашный Зифрид, который при малейшем ветерке ожи­вет, радуя глаз хозяина и вызывая зависть рудничных людей.
   Инженер вновь улыбнулся своей мечте, когда дверь тихо скрипнув, отвори­лась, и в нее во­шел Ялмар Фукс. Он бесцеремонно уселся на край стола. Ген­рих Бриггер приложил палец к губам. В помещении вновь наступила тишина. Ялмар нетерпеливо нарушил ее.
   - Извини, что побеспокоил, однако дело, с которым я пришел требует твоего вмеша­тельства.
   - В чем дело?
   - Обозники жгут костры. Требуют платы, иначе не тронуться с места.
   - Деньги, деньги. Нет у меня их. Нет!
   Инженер встал с кресла и подошел к окну. - Пошли к мужикам Шапталу. Пусть потолкует с ними, да пообещает от моего имени, что деньги они спол­на получат по возвращению. И еще. Что­бы сговорчивые были, пусть десятник их в лавке напоит хорошенько...
   Ялмар не уходил. Бриггер вопросительно посмотрел на родственника. Тот встал и сочув­ственно улыбнулся. - Я не хотел бы оставлять тебя в плохом на­строении.
   С этими словами Фукс подошел к двери и открыл ее. В комнату вошла мо­лодая девушка в костюме альпийской пастушки.
   - В ее обществе, надеюсь, ты не будешь скучать.
   И кивнув Генриху Бриггеру многозначительный взгляд, Ялмар вышел из по­мещения, при­крыв за собою дверь. Инженер с любопытством стал смотреть на вошедшую девушку, словно ви­дел ее впервые.
   - Как работается тебе у Муссы? Не обижает лавочник?
   - Нет.
   - Зовут тебя?
   - Катерина, Нет, Диана. Так велел Ялмар называть.
   - Почему грустна? Опять Матвейка напился?
   Девушка опустила голову. - Да.
   - Ты должна прощать своему отцу его слабость
   - Когда он трезвый, папанька добрый и любит меня, а когда напьется, ругается и больно дерется.
   - Увы, так устроен этот мир. Все мы разные. Кому, что на роду написа­но. Одному водку пить, а кому прилежным и послушным быть.
   Бриггер коснулся рукой ее плеча. - Не думай о плохом сейчас.
   - Ялмар вернется?
   - Мы его не пустим.
   Катерина сняла с головы чепчик. Волосы рассыпались по ее плечам, отдавая теплом и запа­хом степных трав. Затем она стала расстегивать пуговицы на блузке. Он молча смотрел на девуш­ку. Что-то очень важное Бриггер пытался вспомнить. Да, да. Он уже видел ее. Но где? Когда? И вдруг он вспомнил молодую монашку из монастыря. Та была очень похожа на стоявшую перед ним девушку. Те же прекрасные локоны, большие серые глаза, выражавшие безвыходность и по­корность. Инженер обнял Катерину. Ее хрупкое тело чуть дрожало в его сильных руках...
  
   ...Кто был инициатором этой сумасбродной затеи? Кажется Фукс. Он уже давно вынаши­вал мечту попасть в женский монастырь в лесу, на окраине Обермергау. Тогда Генрих Бриггер не принимал идею дружка всерьез, пока тот однажды поздним летним вечером с дружками обман­ным путем не выма­нили его из дома и всей гурьбой направились в лес, где находился женский мо­настырь. Знала бы тогда Гертруда, жена Бриггера, куда подевался в ту ночь ее беспутный муженек с ее родным братом, наверняка бы не вынесла бы позо­ра. Уже тяжело больная, считая дни до сво­ей кончины, она думала только о дочери. Жаль Марту. Кто теперь позаботится, о ее будущем?..
   ...К монастырю смельчаки подошли, когда луна уже висела над головой. Перемахнуть че­рез каменный забор для молодых людей не представляло труд­ностей. Припасенная заранее верев­ка, помогла через слуховое окошко башни попасть во внутрь помещения. Кельи монашек, распо­лагавшиеся по обе сторо­ны узкого и темного коридора, были заперты предусмотрительной абба­тисой. Ялмар с зажженным факелом кинулся искать ее, чтобы завладеть ключами. На­стоятельница оказалась маленькая, худая старушка. Она, без преувеличения, могла сойти за ту, которых святая инквизиция в свое время вылавливала в большом количестве и делала из них яркие и большие ко­стры. Сморщенное лицо, злые, подслеповатые глаза, седые волосы, руки - паутинки, она сидела в углу своей кельи, злобно поглядывая на ораву ворвавшихся разбойников. Ял­мар приподнял ее с полу, требуя ключи. Однако та, проклиная всех карой небесной и судом на площади Обермергау, наотрез отказалась выполнить его требование. Братец Гертруды, был взбешен.
   Сгорая от нетерпения он стал трясти старую ведьму. Казалось, что ее дух вряд ли мог удер­жаться в ее дряблом теле, но старуха продолжала призывать все небесные силы на помощь. Когда Фукс в бессильной злости бросил на­земь аббатису, он услышал, как звякнули ключи. Он нагнулся над головой ста­рухи и вцепившись в ее волосы стал тянуть связку ключей, которая та прята­ла под своими седыми космами под капюшоном. Крик торжества пронесся по коридору. В кельях мона­шек стал слышен, плачь, рыдания и крики о помощи. Ялмар, спеша открывал дверцы впуская своих дружков. Вскочив в темное маленькое помещение, Генрих удивился тишине в ней. Оглянув­шись, он уви­дел на топчане девушку. Прижавшись к стене, удерживая руками на своем теле спа­давшее постельное белье, она широко раскрытыми глазами от ужаса смотрела на ворвавшегося к ней насильника. Он резким движением сорвал с нее белье...
  
   ...Пресытившись, друзья покидали монастырь. Последним вышел Генрих Бриггер. Услы­шав глухой стук у стены, он обернулся на звук, но рассмотреть что-либо из - за кустов не удава­лось. Бриггер решил узнать причину его и по­шел вдоль стены монастыря, когда неожиданно нат­кнулся на распростертое тело девушки. Взглянув наверх, узнал окошко. Это была его пленница - забава. Она лежала на спине, раскинув руки в стороны. Ее темные волосы размета­лись по телу и земле. Открытые глаза удивленно смотрели на желтый диск луны. Кровь тонкой ленточкой тяну­лась из -- за рта на подбородок и далее на шею и плечо. Ее бедра и колени еще продолжали мелко дрожать. Обнаженное тела несчастной, в лунном свете было прекрасным, и трудно было поверить в то, что оно было уже мертво.
   Бриггер ошеломленно смотрел на сотворенное им зло. Перед ним обрывками мелькает происшедшее в монастыре, в келье...
  
   ...Молоденькая монашка опускается перед ним на колени и заламывая руки, плача навзрыд просит его пощадить ее. Но ослепленный ее красотой и наивно­стью, Бриггер не слышит ее моль­бы. Измученная им, девушка осеняет себя крестным знамением, поднимает голову, произносит:
   - О, Рудольф! Я не хочу умирать. Прости меня!
   Вероятно Рудольф, возлюбленный молодой монашки и она горячо любит его. Ее смерть была предрешена. Но, находясь там, в темной келье Бриггер не придал ее словам значения. Теперь девушка мертва и ее душа возносится к небесам. Он продолжал смотреть на содеянное им зло и только подбежавшие друзья с трудом увлекли его за собой.
   Несколько дней проведенные в доме, в кругу семьи не принесли облегче­ния. Картина у мо­настырской стены стояла перед глазами.
   Городок Обермергау, был потрясен, случившиеся в женском монастыре. Го­родская мэрия подняло население на поимку виновных. Братец Гертруды дер­жался невозмутимо, словно проис­шедшее совершенно не касалось его. Он про­должал рассказывать Марте о большой любви Триста­на к белокурой Изольде, приукрашивая легенду игрой на флейте. Узнав, что один из дружков был опо­знан настоятельницей монастыря и задержан, Генрих покинул город. Меняя фермы, деревни, города, он уходил все дальше от Обермергау. В небольшом приграничном городке Браунау, скита­лец Бриггер помог одному господину вы­тащить из грязи его экипаж. В харчевне познакомились. Он представился, Гу­став Гартман, промышленник из Хеймница. Судьба удивительная штука. На этот раз она шла навстречу Генриху с надеждой избавления его от страха и угрызения совести. Сидя за столом в обществе нового знакомого и уплетая предложенную им жаренную телятину с пивом, Бриггер сетовал на полосу неу­дач в своей личной жизни.
   Разумеется, при этом опускались некоторые детали. Гартман слушая собесед­ника сочув­ственно кивал ему головой. За окном продолжал идти дождь. За со­седним столом спорили о по­следствиях Тройственного союза и дальновидности любимца Бисмарка. Сидящий перед промыш­ленником молодой человек, вызывал симпатию. Ему нужна моральная поддержка? Густав Гарт­ман даст ее.
   - Надо правильно поставить перед собой цель, затем взвесить свои воз­можности. Со­единив их со страстным желанием идти к намеченной цели, упорно и настойчиво преодолевать препятствия.
   - Я не раз думал об этом...
   -...но всякий раз лен -- царица брала верх! Бриггеру было трудно возразить на это что -- либо. Господин был прав. Увы, но обстоятельства последних дней перечеркнули все. Нужно начи­нать сначала.
   - Рано или поздно мне определенно повезет!
   - Неплохо! Верящий в себя человек, много может достичь. Нужно верить в случай и умело использовать его. Он повсюду, здесь, за окном, днем и но­чью, сегодня, завтра... Умеющий наблюдать и выжидать, словит эту штуку себе на пользу, и будет крепко держать ее в своих руках.
   Собеседники на некоторое время замолчали, слушая спорящих за соседним столом обыва­телей маленького городка.
   - Англичане двумя ногами в Афганистане стоят, а рядом еще лакомый кусочек, неф­тяной рай. Вот тебе и конфликт с русским медведем. Что скажешь Алоис?
   Крепыш среднего роста, служивший в местной таможне, Алоис Шилькгрубер, ответил се­рьезно. - Русские не уступят этот кусочек азиатской земли. Чем больше имею, тем больше хочу.
   - Русские меры не знают - всюду суют свой нос.
   - Все побаиваются этого медведя, но попомните мое слово, найдется но­вый Барба­росса, который не побоится встретиться с ним. Это я вам говорю, Алоис Шилькгрубер.
   - Выпьем за Фридриха!..
   - Выпьем,...за твои хорошие слова, Алоис.
   Густав Гартман кивнул в сторону таможенника. - А может тебе уехать в Россию? Вот где можно развернуться. Русские нуждаются в наших способно­стях и талантах и поэтому гостеприим­ны с нами...
   - В Россию? А вы?
   - Я? Господин слегка улыбнулся. - Этот вариант вполне возможен...
   Встреча с промышленником из Хеймница решило дальнейшую судьбу Ген­риха Бриггера. Он твердо решил уехать в незнакомую ему страну и начать там новую жизнь...
   ...Хозяин рудника провел рукой по колену Катерины. - У меня сейчас есть неотложная ра­бота, Нужно решить некоторые вопросы. Мы отложим нашу встречу, ну скажем так, на завтра...
   - Это из-за обозников?
   - Да, но кроме них, у меня еще более важные дела, требующие моего вмешательства.
   Девушка встала и нерешительно замялась. - А если Ялмар не отпустит меня сейчас?
   - Будь с ним также прилежна, как и со мной...
  
   Глава -- 28. Верка.
  
   О том, что Верка, разродилась чудесным мальцом, эта новость быстро обле­тела рудник. Ее принес подросток Ваня с хутора. Шахтеры по разному отне­слись к этому событию, кто приветли­во, кто с ухмылкой, а кто и с полней­шим равнодушием. И лишь молодая мать находилась на вер­шине своего сча­стья. Первыми гостями с рудника ее навестили Настя Гурова и ее подруга по жи­лью, Наташа. Верке льстило, что новенькая не обошла ее вниманием, так как та прослыла большим домоседом и редко появлялась на людях. Ребенок в своей маленькой колыбели привязан­ной к потолку сладко спал созерцая во сне свои первые неясные видения. Настя и Верка делились последними новостя­ми. Бывшую учетчицу интересовало все, когда привезут на рудник паровой двигатель, правда ли что Марта хороша собой и что с Ялмаром у нее не со­всем родственные отно­шения? Когда все новости были тщательно обсуждены, Гурова поведала подружке о новой затее Артема. Верка была уже наслышана об этом.
   - Пустая затея. Генрих Иванович не даст ему развернуться. Все сделает, чтобы поме­шать.
   - Артем настоит. Это тебе не Семка и не Маленький Наполеон, слюни распускать не станет.
   Верка с интересом посмотрела на барышню и неожиданно спросила ее.
   - Небось, уже приглянулась Генриху и его дружку Ялмару? Приглянулась. Вижу по твоим глазам.
   Скворцова была готова провалиться сквозь землю. Она старалась забыть о своем посеще­нии господского дома, где встретилась лицом к лицу с Фуксом, и вот вновь ей напомнили об этом. Чувствуя, как начинает пылать ее лицо, де­вушка подошла к висячей колыбели и устремила свой взгляд на спящего мла­денца. Молодая мать улыбнулась краешком рта, провожая взглядом новень­кую. - Как видишь, на Пантелея он совсем не похож. Нетрудно догадаться, кто его отец, глядя на лицо. Все черты Генриха Ивановича.
   Скворцова выдавила из себя. - Он маленький еще.
   Верка переключилась на прерванный разговор с Гуровой. - Ох, этот ваш Ар­тем! Больно го­ряч. Не промахнулся бы. Я то главного инженера хорошо знаю, до девок слаб, а по какому друго­му вопросу - каменная глыба! Ничем не про­бьешь!
   Она подошла к барышне, и немного помолчав, сказала. - Вот подрастет мой сыночек ма­ленько, уйду отсюда, куда подальше, чтоб глаза мои не видели, всего, чего пришлось пережить здесь.
   Наступило тягостное молчание. Каждый думал о своем.
   - А что, девки? - веселым голосом начала бывшая учетчица, - соберемся у меня на Аграфену - купальницу? Венки плести будем, купаться в реке, через костер прыгать, кашу варить да послушать на Иванову ночь были и небыли всякие...
   Настя тут же загорелась желанием участвовать в празднике.
   - У нас в деревне тоже в этот день водили хороводы и пели песни.
   - Мне вроде уже как и не полагается с дитем веселится в этот день, од­нако (пусть бог меня простит), в избе отсиживаться не буду. На празднике бу­дут все с Березовки, наши хуторские, да с рудника придут парни. А ты, при­дешь?
   Вопрос был задан Скворцовой. Девушка подняла голову.
   - Я бы хотела участвовать в празднике, только...
   - Приходи с Артемом.
   - Да. Да. Конечно.
   Настя взяла за руку смутившуюся подругу. - Я поговорю с Артемом, и мы втроем придем сюда...
  
   ...Было довольно поздно, когда девушки спохватившись, стали собираться в обратный путь. Верка предложила подругам остаться, но те решительно отказа­лись. Пройдя несколько хат девушки свернули на тропку, ведущую на березо­вую рощу и рудник. С правой стороны из-за дере­вьев несло сыростью и про­хладой. Там протекала река. Неожиданно, девушки наткнулись на руд­ничного старосту Пантелея. Тот стоял на тропе, самодовольно ухмыляясь. Северский Донец в этих местах делал крутой поворот и был излюбленным местом ры­балки артельного старосты. Но на этот раз его занимали другие мысли.
   "Выследил таки прохвост", - подумала Гурова, чувствуя, как холодеет спи­на. На лице Скворцовой отразилось удивление и тревога за подругу. До рудни­ка было далековато, кругом стоя­ла ночная степь. Далекие, безмолвные звезды усиливали безвыходность. "Кричи, не кричи, все тебя никто не услышит, а если кто и услышит, какой в этом прок?"
   Сожалея о том, что не остались на хуторе, девушки лихорадочно искали вы­ход из трудного положения. Его не было. Уговоры и угрозы старосты были не напрасными. Настя, схватив за руку подругу, кинулась с ней в сторону от тропки в заросли ольшаника. Староста, не ожидая такой прыти от них, зло чертыхаясь кинулся, в погоню. Петляя среди кустов, беглянки устремились к бе­регу, где среди деревьев и зарослей они могли избавиться от преследования ненавистного артель­щика. Добежав до спасительного берега, они присели в ку­стах, боясь высунуться. Сердца девушек учащенно бились, и казалось их бара­банный звук разносится далеко по степи пробуждая все во­круг. Уткнувшись лицом в колени, Настя, съежившись в комок, боялась шелохнуться. Барышня, прижавшись к подруге, прониклась ее страхом.
   Где- то, совсем рядом остановился преследователь. Взбешенный, он злобно матерился. И найди сейчас беглянок, он, казалось бы на куски разорвал их, не пожалел. Время тянулось беско­нечно долго и если бы не холод идущий от сырой земли, девушки готовы были пробыть здесь до утра. Прислушавшись и убедившись, что Пантелей ушел, они решились выйти из своего укрытия и оглядываясь по сторонам, вновь припустились в бег, оставив далеко позади бе­рег реки.
   Немного успокоившись Настя и ее подруга перешли на ходьбу, однако, ин­туитивно огля­нувшись и увидев со стороны реки темную фигуру старосты, де­вушки побежали вновь. До господского дома было уже рукой подать, и они свернули к нему. От частого бега трудно станови­лось дышать. Чувствуя, что силы покидают их и вот -- вот упадут наземь и тотчас будут настиг­нуты Пан­телеем, они собрав остатки сил рванулись к высокому забору. Свора псов охранявшее хозяйство немца бешено залаяли. Настя схватилась за кольцо две­ри и громко заколотила им.
   Пантелей оттолкнув в сторону Скворцову, подбежал к Насте и рванул ее к себе. - То, то вижу, куда, рылом тянешься, Ваське не приснится. Добром по­шли отсюда, или...в дудку головой вниз, опосля. Слышишь! Ни одна живая душа не сыщет!
   - Пусти, - завыла беглянка,- ни тебе, ни другому не достанусь, будьте вы все прокля­ты!
   Собаки разрывались от лая, В окне мелькнул свет, загремел металлический засов, откры­лась парадная дверь, и тут же разорвав тишину, прогремел вы­стрел. Испуганно заскулили собаки и повелительный, но все еще сонный голос строго спросил. - Кто здесь?
   Староста, зажав рот Насте, со злобой прошипел. - Гляди девка, язычок под замок. От меня тебе не сбежать. Свое возьму, Верка не помеха. Коли что, небо с овчинку покажется...
   Пантелей не оглядываясь, быстрыми шагами свернул в сторону оврага. Ба­рышня прижав­шись к забору, стояла не шевелясь в растерянности. Дверь, на­конец, открылась. Немой Лука по­сторонился. Бриггер, в домашнем халате, с охотничьим ружьем в руке, увидев Гурову и Скворцо­ву, удивленно спросил: - Что случилось? Вас кто -- то обидел? Заходите!
   Скворцова неожиданно для себя рванулась с места и не оглядываясь назад, птицей летела куда-то, чтобы быть подальше от Колодца Смерти...
  
   Глава -- 29. Новая дудка.
  
   Вот уже несколько дней, как луганчанин работал на огороде старой шах­терки, рыл дудку. Начальство рудника нагрянули к нему неожиданно.
   К удивлению Артема, ни Бриггер, ни сопровождающие его, Шаптала и Пан­телей, ничем не выразили свое возмущение незаконными действиями Мамоно­ва. Работавшего с ним Семку Гонча­ра пришедшее начальство вообще не заме­чало, словно того и не было здесь. Десятник миролюби­во заметил луганчанину. - Нору то, пошире делай, все одно ворот надобно ставить. А так и бадья не пройдет в твое сотворение, работничек...
   Лицо главного инженера было непроницаемым и трудно было предположить, о чем он ду­мает сейчас. Староста, избегая взгляда Мамонова, смотрел в сторо­ну старого шахтера Семки Гон­чара. Приход на заброшенный участок Клавдии, был для него тягостным и скучным. Постояв немного, не званные гости ушли. Семка основательно перетрусив и присев на кусок породы тяже­ло вздохнул.
   - Что же теперь будет?
   Луганчанин молча продолжал работать. Угольный пласт в нескольких места выходил нару­жу, и шахтерам не стоило особого труда, освободив его от зем­ли и породы, на рубать несколько возков.
   - Что сделано, то сделано! Назад ходу нет. А ты еще можешь вернуться назад. Иди! Я тебя сюда не звал, сам пришел.
   - Не серчай. Боязно мне, кабы беды нам не нажить.
   Он поднялся и перекрестившись стал помогать Артему кидать выбранные куски угля на кучу. Вскоре появился покупатель. На возке подъехал Муха, здешний мужик из Березовки. Не в пример Калайде, не согласившегося по­мочь новой артели в сбыте угля (так как боялся хозяина рудника), Муха дело­вито спрыгнул с возка и с шутками да прибаутками стал загружать в свой во­зок уголь. О приходе рудничного начальства шахтеры умолчали. Это могло се­рьезно повлиять на отношения с возчиком, который не ладил с Шапталой, а Бриггера обходил за версту.
   Загрузившись доверху, Муха тронулся в обратный путь, обещая вернуться вновь. За день возчик сделал три ходки. А вечером возле избы Клавдии, Муха сгрузил обещанный товар: муку, мясо и рыбу. И прежде чем уехать, возчик передал просьбу здешнего мельника, чтобы и для него новая артель нарубила крупняка.
   Шахтеры ликовали. Однако Клавдия покачала головой.
   - Чего возрадовались? э - ка, невидаль, продукты привез! Тут в самое время начеку нужно быть.
   - Теперь мы сами по себе, и никто нам не указ!
   Семка Гончар нежно гладил связку сушеной рыбы, поддержал Артема.
   - Да, конечно, мы теперь сами по себе...
   - Немец в покое вас не оставит и еще напомнит о себе. Это уж как пить дать.
   Клавдия говорила правду, и луганчанин понимал это. - Бросать нашу дудку на ночь нельзя.
   - Сторожить, что -- ли ее? А коли дождь?
   Предложения были разные. Выручила хозяйка. - С Бриггером и его дружка­ми шутки плохи, чего -- то придумают. Сторожевать, говоришь? С вечера был сторож, а к утру его и след простыл. Куда делся? Кругом одна степь. Коли захочешь - не сыщешь. Так то. Не мешало бы вам на ночь там кобеля привя­зать, а самим, где ни будь, поблизости находится. Подойдет чужой, собака и по­даст знак.
   Вариант старой шахтерки простой и гениальный полностью устраивал шахте­ров, и они остановились на нем.
   На следующий день Семка Гончар привел с деревни бродячего пса и привя­зал его около но­вой дудки. А вечером, отослав Семку к детям в землянку, Артем, примостившись под деревцом невдалеке, пытался уснуть. Однако ему не удавалось это сделать. Приход главного инженера на его дудку, зародил в душе Мамонова слабую надежду взять заброшенный участок земли старой шахтерки в аренду. Как воспримет его затею немец? Если да, то перед Арте­мом тогда, откроются широкие горизонты трудовой деятельности для многих шахтеров. А если откажет? Нет! Все одно надо будет потолковать с ним, а там, как выйдет.
   Лениво подал голос пес. Артем встал и направился к дудке. Невдалеке от кучи угля стояла барышня. Увидев подходившего к ней Артема, она протяну­ла ему старый, зипунишко Алексея Ивановича.
   - Вот принесла вам. Ночь сырая, не простудиться бы.
   Шахтер молча взял одежку. Девушка нерешительно подняла голову.
   - Не страшно тут одному? Хотите, я побуду немножко с вами?
   - Что там с Настей стряслось?- уклоняясь от ответа, спросил в свою оче­редь молодой шахтер.
   - Хозяйка велела ей забрать вещички и уходить с глаз долой, из - за той ночи...
   Девушка задумчиво вздохнула и добавила. - Гурова не хотела уходить, пла­кала очень.
   - Тебе жаль ее?
   - Да.
   - Может Клавдия передумает и оставит ее у себя?
   В ответ девушка отрицательно покачала головой. - Может, все бы улади­лось, да пришел Пантелей и испортил все. Насте ничего не оставалось делать, как уйти в господский дом.
   Скворцова заметила, что ее собеседник не слушает ее, думая о чем- то сво­ем и умолкла. Лу­ганчанин прислушался, ему почудилось неясные звуки, доно­сившиеся со стороны Глуховского ка­рьера.
   - Может тебе лучше вернуться в избу? Поздно уже.
   Девушка вопросительно посмотрела на Артема. Ей было хорошо с ним, а там, в избе, ее вновь ждало тягостное одиночество.
   - Да, да конечно, - сдерживая обиду, ответила барышня, и опустив голо­ву медленно направилась к березовой роще. Мамонтов, поняв свою оплошность, подошел к девушке и стал оправдываться. - Ты вот чего, не оби­жайся на меня, сама понимаешь, какая история вышла. Тут нужно быть наче­ку. Я, кажись немцу, здорово на пятку наступил, и в молчанку тот долго иг­рать не станет со мной.
   - Я понимаю.
   Луганчанин хотел поделиться с ней, о своей новой затее, но передумал. Мало ли чего из этого выйдет. Девушка в свою очередь хотела услышать от него совсем другие слова, которых с надеждою ждала, но ее собеседник не мог быть другим, и это доводило бедняжку до слез, Глотая их, она покорно шла в избу, чтобы вновь быть там наедине с тоской. Неожиданно ее сердце тре­вожно вздрогнуло и учащенно забилось.
   Остановившись, она невольно коснулась рукой локтя молодого шахтера, про­вожавшего ее. Артем резко повернулся в сторону Глуховского карьера. Лунную тишину прорезал скорбный и протяжный вой, Нет, это был даже не вой живот­ного. Высокий и печальный, он напоминал скорее женский голос в минуты горя, беды и отчаяния.
   Молодые люди стояли, не шелохнувшись, впитывая в себя эту лунную скорбь. Звук обо­рвался. Артем старался определить источник его местонахожде­ния, но за кустами и зелеными бу­грами карьера, уже стояла тишина. Звук по­вторился. Словно животный стон, он катился по земле, поднимаясь к поднебе­сью, наводя страх в живые души. Наташа не раз слышала о ночных страхах Семки Гончара, но не принимала это всерьез, считая выдумками старого шах­тера.
   - Что это было? - спросила девушка испуганно.
   - Не знаю, - ответил Мамонтов, уводя ее с опасного места.
   - Не ходите туда.
   Она была уверенна, что Артем непременно попытается узнать причину воз­никновения их. Проводив девушку до избы, сказал. - Мне вернуться надо к дудке, а тебе спать и не думать об этом, "сестренка".
   Скворцова обиделась. - Я вам не "сестренка". Почему вы так со мной?
   - Я не хотел тебя обидеть.
   - Не ходите туда, там, наверное, опасно?
   - Очень опасно, а теперь баюшки...
   - Я не маленькая девчушка, мне уже...семнадцать...
   Она хотела еще что-то сказать но безнадежно махнув рукой быстро скрылась за дверью, чувствуя как по щеке ползет горячая, предательская слеза.
   В своих отношениях с девушкой, Артем понимал, что поступает с ней не всегда, так как бы ему хотелось. Но в силу своего характера и сложившихся обстоятельств он не замечал в ее добрых и невинных глазах молчаливого упрека в свой адрес. Он часто ловил себя на том, что это хрупкое создание, имеющее удивительное сходство с Варей, было не безразлично ему...
   ...Возвращаясь к дудке, Мамонов действительно хотел завернуть на Глу­ховский карьер, но, поразмыслив, вернулся на свою дудку. Старый шахтер Семка не врал. Однако шило в мешке не утаить, все, одно откроется причина непонятных звуков на заброшенных Глуховских дудках, при­водящих в трепет и страх одиноких прохожих.
   Примостившись вновь под деревом, накрывшись зипуном, Артем приготовил­ся к неожи­данностям. Однако до самого рассвета, все кругом было тихо и спо­койно. Когда Маленький Напо­леон пришел сменять его на сторожевом посту, луганчанин вкратце изложил ночное происше­ствие на карьере. Тот от удивле­ния присвистнул.
   - Может, шутник, какой объявился из новоприбывших?
   - Да нет. Тут дело, темное...
   Артем вернулся в избу. На подворье у печурки уже возилась Клавдия. Си­ний дымок от печи медленно тянулся шатким столбиком вверх. Пройдя в свою клетушку и раздевшись, молодой шахтер вытянулся на топчане. Уже засыпая, он почувствовал теплое прикосновение к своему пле­чу. Луганчанин открыл глаза. Рядом спала барышня. Холстина отделявшее их ложе, одним концом была, видимо, нечаянно сорвана, и свисала у ног спутницы, открыв перед ним юное девичье созда­ние в своей первозданной красоте. Даже легкая ткань ночной сорочки не могла скрыть прелести ее тела, формы и очертаний, которые наоборот усиливали воображение. Лицо спящей, одухотворен­ное, неземное, захватили Артема.
   Завороженный ее красотой, он боялся шевельнуться, чтобы не разбудить небесное созда­ние. Девушка почувствовав утреннюю свежесть (хозяйка по утрам обычно приоткрывала дверь для притока свежего березового духа) по­тянулась рукой к одеяльцу. Ее цветочные губы слегка дрогнули, готовы рас­крыться алыми лепестками. От ее сладостного вздоха Мамонов тут же отрез­вев приподнялся и стал закреплять край холстины на прежнее место. Но та каждый раз та падала на руку спящей. Барышня проснулась и удивленно по­смотрела на смутившегося парня. Луганча­нин решил довести начатое дело до конца. Однако гвоздь на котором крепилась материя вышел из своего гнезда и закатился куда то. Мамонов не сдавался и стал крепить конец грубой холсти­ны между досками, как вдруг чья - то рука бесцеремонно полностью не сорва­ла преграду отделявших молодых людей.
   - Нечего городить тын между собой, и так хороши будете!
   И Клавдия гордо вышла из клетушки, где спал Артем, неся в руке сорван­ный ею огражде­ние.
   Наташа, не спуская с шахтера настороженного взгляда, прикрылась лоскут­ным одеялом и стала натягивать его до подбородка.
   -Коли не нравится тебе мое соседство, - Артем опустился на постель,
   - Настин топчан пуст...
   Тишина, наступившая в помещении, нарушалась звонким щебетаньем птиц, доносившиеся из открытой двери...
  
   ...В этот же день к новой артели присоединился Матвейка, слабовольный мужичок, любив­ший хорошенько выпить, поговорить и поспорить о чем угод­но. О своей дочери Катерине, он вспоминал лишь тогда, когда хворь приковы­вала непутевого родителя к постели в блошином бара­ке. Шаптала не возражал против решения шахтера покинуть рудник, что очень удивило Мамонова, так как забойщиков на руднике можно было по пальцам пересчитать, и с этим Бриггер, вряд ли мог примириться.
   Артем, поделился с шахтерами, о своей затее, об аренде участка, на кото­ром все работали. Те, не сразу поддержали незнакомое им дело, но, узнав об этой штуковине подробнее, подхватили ее. Теперь будущее представлялось им надежным и праздничным. Появление на новом участке Яшки Цыгана, несколь­ко стушевало радужные краски будущего. - Значит, откололись от нас, - сказал тот, приседая на корточки перед работающими шахтерами.
   - Чего, приплелся, выкладывай?
   Яшка Цыган не обратил внимания на говорившего. Взяв с кучи кусок угля, подкинул его в руке. - Лучше, чем у нас.
   Шахтеры ответили молчанием. Яшка, бросив кусок на кучу, стряхнул ла­донь от угольной пыли. - Значит дело вот такое. Желает вас видеть Генрих Иванович. Дело полюбовное и выгодное для вас.
   Маленький Наполеон выпрямился. - Скажи своему благодетелю... Его пере­бил Мамонов. - Нам от инженера ничего не нужно. Выгодные и полюбов­ные дела пусть поначалу решит с вами, без нас. Вы сами по себе, мы сами по себе.
   Цыган не выдержал тяжелого взгляда луганчанина, встал.
   - Мое дело передать, а вам...решать.
   Уже уходя, Яшка добавил. - Зря вы это мужики затеяли, зря... Настроение шахтеров замет­но упало, хотя каждый старался не подать виду.
   - Нечего киснуть, продолжай работать!
   Теперь Артем был уверен, что встреча с Бриггером неизбежна и разговор об аренде будет в самый раз. И еще один сюрприз ждал работающих шахте­ров. Не прошло и часа как с рудника к ним пожаловал Шаптала. Его сопрово­ждал староста...
   - Бог в помощь, мужики. Передохнуть не мешало бы, да заодно и по­толковать маленько, А?
   Шаптала старался быть попроще. Маленький Наполеон подтащил сани с уг­лем к куче.- Уже отдыхали и толковали. Работа не ждет.
   Десятник переглянулся с Пантелеем. - Ну да ладно, работайте. А я вот по какому делу к вам.
   Шаптала присел на камень и стал мастерить самокрутку. - Надо бы обоз с углем отправить на казенку. С вами, это на пару дней работы. Иначе парово­го двигателя нам не видать тута, пере­хватят другие. Генрих Иванович обещал хорошо заплатить.
   Десятник сделал паузу, затем продолжил. - Слово дает верное. И то, что вы тута нарыли, без его дозволения, обещал глаза закрыть и забыть об этом. Ну, так как? Без вашей помощи рудни­ку не обойтись.
   Мамонов удивился перемене десятника. "Ну, шельмец, надо же! Да, таких, как они, на ху­торе собрать не трудно. Только свистни!"
   Шахтеры молча продолжали работать, ожидая, что скажет в ответ луганча­нин. Тот, видя колебания их, не спешил, давая возможность высказаться шах­терам. Француз облокотился об ло­пату.
   - Так то оно так, только куда спешить. Казенка то ведь давно обещала нам этот дви­гатель, а толку то...
   - Хозяин тоже так думает, что спешить некуда, но на всякий случай надо запастись углем. Договор - дело серьезное. Коли что, новый хозяин на паровой двигатель быстро найдется. Вот и спешит Генрих Иванович. Для вас же стара­ется.
   Шахтеры дивились Шаптале. Грубость, несдержанность, чувство власти над людьми, резко сменилось заискивающей простотой.
   - Может, договоримся? Поработаем чуток на руднике, отправим возы с углем в го­род и будем, жить по - соседски, в мире и дружбе.. Чего старое вспо­минать. Каждый из нас гре­шен. Ну, так как, договоримся?
   Матвейка перевел взгляд с десятника на Артема. - Может, поможем? Теперь мы вроде как соседи. А с соседями жить в мире надобно...
   Наступило молчание. Все ждали решения Мамонова. Не глядя ни на кого, он сказал, об­ращаясь к шахтерам. - Никого не неволю. Поступайте, как знаете. Каждый отвечает сам за себя.
   - Может, опосля Генрих Иванович даст добро нам на эту дудку, и мы...
   Артем подошел к дыре и со злостью опустил кайло на пласт угля. Шахте­ры колебались. Де­сятник, хитро подмигнув им, кивнул в сторону Белой будки.
   - Генрих Иванович велел Муссе водки вам поставить, коли дело сладится. Ну так как?
  
   Глава. - 30. Клоповник.
  
   После той злополучной ночи, когда Наташа и Настя возвращаясь из села, встретили старо­сту, барышня долго не могла прийти в себя. Это заметил Ар­тем и Клавдия. Скворцова была на­столько напугана, что не могла поделиться с ними, об этом. Однако старая шахтерка, присев у ее топчана все же выведа­ла, причину ее смятения.
   - Настя даст отпор этому, паршивцу, старосте. Она, девка, такая! А ты успокойся и жди ее.
   Но в ту ночь Гурова так и не вернулась в избу. Не пришла она и на следую­щий день...
   Вскоре Скворцова от хозяйки узнает, что ее подруга исправно продолжает работать при конторе, а ближе к вечеру спешит к господскому дому, чтобы быть там, в полной безопасности. И еще барышня узнала, что Васька, ее брат, ни сегодня завтра вернется на рудник. Переживая за подругу, она молилась за нее и брата, желая для них мира и прощения.
   Как -- то в середине дня в избу неожиданно вошла Настя. Скворцова кину­лась к подруге. Гурова виновато улыбнулась.
   - Вот пришла,... Как вы тут? А где хозяйка?
   - Сейчас придет, в лавку пошла. Ну, а ты как?
   Гурова не успела ответить. Посмотрев в окно, она опустила голову. Наташа, увидев стояв­шего под вишней старосту, спросила. - Ты с ним пришла?- на что подруга отрицательно качнула головой. Помолчав немного, спросила. - А как Клавдия, небось, шибко на меня серчает?
   - Все будет хорошо, вот увидишь.
   Настя вновь посмотрела в окошко. Пантелей продолжал стоять на прежнем месте. Глаза де­вушки увлажнились. Слезинки медленно поползли по щекам. - Пропала я Наталья. Думала, что Бриггер приютит, пожалеет. Пожалел...
   Увидев в окошке старую шахтерку, Настя смахнула слезу. - Пойду я пожа­луй, сейчас на­чнется...
   - Может все обойдется?
   Подруга не ответила. В избу вошла хозяйка. Увидев Гурову, возмутилась.
   - Зачем пришла? Мое слово знаешь, предупреждала. Нагулялась - нет тебе места в моей хате, и не смущай мне Наталью. И того кобеля, что под деревом стоит, тебя дожидается, за­бирай с собой, чтоб и духу его тут не было.
   Шахтерка вышла из избы. Настя встала. Она уже не плакала. Посмотрев на подругу, сказа­ла. - Я знала, что пощады мне не будет. Сама виновата во всем. Ты сильнее оказалась. Ну вот те­перь все. Байгуш была права, когда говорила о моей березке. Не уберегла, я ее...
   Гурова обняла барышню и тут же направилась к двери. Скворцова не отпус­кая ее руки, спросила. - Куда же ты теперь?
   - Не знаю...
   Проходя мимо старосты, Настя опустила голову, стараясь не видеть ни его, ни света белого. Он что- то пытался ей объяснить, но его слова не достигали цели. Она не слышала их. Ей было безразлично его присутствие. Староста остановился.
   - Запрыгала пташечка, завертела хвостиком. Какой ответ держать будешь, коли Васька объявиться?
   Но та продолжала идти молча. Горечь обиды и слезы переполняло все ее существо. Заме­тив, что девушка завернула к бараку, Пантелей последовал за нею...
   ...Из конторы не в духе вышел хозяин рудника. Шаптала выйдя следом, подошел к Медузе, возившегося у барабана главного ствола.
   - Где Пантелей? Велел же я ему, стервецу, не отлучатся...
   Дверовой знал, что в артель старосты прибыло пополнение из двух новопри­бывших. Став спиной к Бриггеру, он многозначительно кивнул десятнику в сторону барака. Шаптала сообразив, решительно направился к клоповнику. За ним последовали новоприбывшие.
   В помещении было относительно тихо. Однако из гуровского закутка доно­силась еле слышная возня. Пройдя к нему, десятник дернул полог и тут же задернул его. Не обращая внима­ния на рядом стоявших мужиков, стал мате­риться. - Предупреждал же тебя, сукиного сына, не трогать девку...
   Полог задергался, женский голос ойкнул и заголосил. Что - то стукнуло о де­ревянный сун­дучок, затем зашуршало и наконец все стихло. Полог раздвинул­ся. Настя, уткнувшись головой в подушку, продолжала судорожно плакать. Пантелей, с покрасневшим лицом, сделал попытку улыбнуться. Неожиданным рывком Шаптала схватил его за ворот, и со всего размаху ткнул кула­ком в лицо. Отшатнувшись, но не упав, Пантелей схватился за нос. Кровь окрасила ладонь и неровной ленточкой поползла по локтю. Он отступил назад. Десят­ник погрозил кулаком.
   - Тебе мало других баб? Верку бы проведал. Гляди у меня петух брилли­антовый!
   Стоявшие за спиной мужики переглянулись. Заметив взгляд одного из при­бывших на лежа­щую девушку, Шаптала прикрыл полог, прикрикнул на нее. - - Чего плакать теперь. Сучка не схо­чет, кобель не вскочит. Прикройся! Не солнце, чтоб светить всем!
  
   Глава - 31. Паровой двигатель.
  
   По над балкой, по большаку, ехала телега. В ней сидело трое. Ваську Гуро­ва, Артем узнал сразу, Второй сидевший с ним был ему незнаком, хотя лицо это, где - то, уже видел. Третьим был возчик из местных, березовских. Васька улыбаясь во весь рот приветливо замахал рукой Мамоно­ву.
   - Не узнал? Ходи сюда! Гостя тебе привез из Луганска.
   Артем снова взглянул на сидящего с Гуровым мужика. "Не может быть! Надо же! Бардин Никита Петрович, сосед Филиповых!" Мамонов как -- то выпустил из виду, что приезд мастера с казенки может быть связан с паро­вым двигателем и заметно насторожился.
   Телега остановилась. Мастер не спеша слез с нее и чуть улыбнувшись ска­зал. - Вот чего не ожидал, того не ожидал, думаю, брешет Васька, стервец, про Артемку. Выходит, не соврал. Ну, здравствуй беглец!
   Никиту Петровича, Артем уважал и ценил, как толкового, смекалистого ма­стера. Сделав шаг к нему навстречу, Артем протянул руку и сжал шершавую ладонь мастера. Васька Гуров вме­шался в разговор.
   - Небось без меня тута у вас дела не шибко идут?
   " - Да уж тихо. От радости до печали тебе немного осталось", - подумал Артем и вслух ска­зал: - Загулял, Гуров, загулял!
   - Да уж не скучал...
   -Хозяин ждет тебя с паровой железкой, а ты видать ее, по дороге поте­рял на радо­стях.
   - А вон видишь, телеги тянуться в степи? Там она и есть эта штука.
   Васька Гуров подошел к шахтеру. - Как тут у вас? Как Настя ? Мамонову стало жаль его. Судьба, однако, сулило им обоим выпить горькую чашу пе­чали. Артем не успел ответить. Никита Петрович тронул локоть Гурова.
   - Ты езжай, мы тута немного побалакаем Пройдя молча несколько шагов, проводив взгля­дом удаляющуюся телегу, остановился. Артем почувствовал недоброе.
   - Чего стряслось?
   Мастер кашлянул в кулак. Взгляд его серых глаз из -- под нависших бро­вей, был присталь­ным и тревожным.
   - Неважное известие тебе привез.
   - Со Степкой чего сталось?
   - С ним все в порядке, с остальными тоже. А вот,...
   - Не тяни.
   - Преставился Иван Федорович, папанька твой. Царство ему небесное.
   - Как помер? Не болел ведь? Артем растерянно смотрел на мастера. Тот продолжал.
   - Все под богом ходим. По помучился бедняга.
   - Отца нет в живых?
   - Знаешь Фрола? Так вот...
   По мере того, как Бардин рассказывал, что послужило кончиной отца, Ар­тем все больше мрачнел. Он никак себе не мог представить, что его больше нет и никогда более не увидит его.
   -Вот так то, Артемка. Ничего не поделаешь. Ну а ты, как тут?
   Невдалеке прошла барышня с букетом полевых цветов. Увидев Артема, она в ожидании, остановилась.
   Сосед Филиповых задержал на ней взгляд. - Хороша. Гуров немного поведал о ней.
   - Как Степан, Варя, Христина?
   - Да все также. Степан подрядился вместо отца уголек возить. Сестра бе­лье инжене­ра стирает, да в храм ходит петь. Христина же дитем обзавелась. Мальца Иваном прозвали в честь папаньки твоего.
   Артем продолжал думать о смерти отца. Мастер понимая состояние Артема, пытаясь сме­нить разговор стал рассказывать что-то веселое о Терешке Фирсо­ве. Однако шахтер недовольно перебил его. - Егор приходил?
   - Да, ночью, как -- то раз, но тут же ушел.
   - Не говорил куда?
   - Степан думает к свекру, в Сухой Дол.
   - Петро как?
   - И тебе и ему и другим вашим дружкам Григорий Евсеевич еще пока­жет. Заварили кашу басурманы, а теперь, как мыши по норам прячетесь.
   - Хотели как лучше...
   Зная хорошо твердый характер Мамоновых, Бардин не стал далее эту тему затрагивать......- Вызывают меня в заводскую контору. За столом сидит наш инженер, Холдейн, а возле двери топчется Васька ваш. Англичанин и говорит мне. " - Так, мол, и так. Поедешь на руд­ник паровой двигатель для откачки воды устанавливать". В хате своих дел полно, а тут тебе доро­га дальняя. Что делать? С начальством не поспоришь...
   Мамонов почти не слушал приезжего мастера. История с отцом, которого он любил, потря­сла молодого шахтера...
  
   ...Узнав, что из города вернулся брат, Настя не находила себе места. Ее нервозность была замечена экономкой хозяина рудника, Эльзой.
   Да и сам Бриггер почувствовал это. Настя боялась встречи с братом, но же­лание увидеть его было настолько сильно, что вопреки всему случившемуся с ней, она все же решила, встретится с ним.
   Стук в ворота бриггеровского дома, лай собак, терзали ее мысли, и она ки­нулась открывать их, однако, не добежав, остановилась перед ними, застыв на месте. Кровь хлынула в виски. Гнев­ный, плачущий голос Васьки за воротами звал и требовал ее. Девушка, закрыв лицо руками, не в силах была от страха шевельнуться. Собаки продолжали громко лаять, прыгая в загородке примы­кающей к забору.
   Немой Лука, открыв дверь и увидев незваного гостя, тут же закрыл их. Ген­рих Бриггер, узнав, в чем дело, подумал. "Мои симпатии, видит бог, на стороне Шекспира, но я бы предпочел не видеть его драматических сцен у себя в доме". И решительно пройдя мимо Насти, направился к воротам. Экономка Эльза тронув за локоть девушку, сказала:
   - Нечего стоять без дела, иди на кухню.
   Но даже из помещения Настя слышала, как лязгнул металлический запор и голос хозяина спросил: - В чем дело? Опять надрался, буянишь?
   - За Настей я. Пусть выйдет, хочу видеть!
   - Ну, уж нет! Посмотри на себя. С такой раскрашенной физиономией тебе лучше не показываться ей. Испугается! Проспись поначалу, тогда и пого­ворим.
   - Я без Насти не уйду! Все едино, конец всему. Позора такого не по­терплю!
   - Глупый разговор, пьяный. Иди, иди отсюда...
   ...Вынося в корзине мусор дворовому, девушка старалась не смотреть в сто­рону ворот, но все же не выдержав, мельком взглянула и заметила брата в разорванной рубахе с кровоподтеками на лице. Вбежав в подсобку, забившись в уголок, она разрыдалась.
   Хозяин дома закрыв дверь и наказав Луке не открывать их, вошел в дом и закрылся в своем кабинете. Пьяный шахтер Васька, отбежав от ворот, плача и крича, он сквернословил, понося ушедшего Бриггера последними словами, не забывая при этом и свою блудливую сестру.
   - Выходи, - кричал он, - все одно услежу! Слышишь, мать твою...
   Настя, зажав рот, сдерживала рыдание. Ее душа разрывалась на части от страха, бессилия, что -- либо предпринять, от любви и жалости к своему бра­ту. От того, что скверно так все вышло. Она терялась, не зная, как теперь ей быть. Все же переборов в себе страх Гурова незаметно вышла из господского дома через черный ход, пройдя над оврагом до конца забора, присела в зарослях куста. Прижав пальцы к губам, старалась подавить в себе горечь судьбы, она смотрела на уходя­щего брата. Тот, размазывая кровь по лицу, бранясь и оборачиваясь, грозил бриггеровскому особ­няку.
   Качаясь из стороны в сторону, Гуров остановился. Голос пронзительно сде­лал попытку ра­зудало запеть: "За св1т встали козаченьки...!".
   Вечерние сумерки незаметно переходили в темноту. Тень брата, медленно ка­чаясь, скры­лась в березовой роще. С отчаянием в душе сестра кинулась за ним. Быстро темнело. Ей послыша­лось, что топот бегущих ног Васьки стали удаляться в сторону татарской лавки. Сдерживая рыда­ние, она окольным путем кинулась к ней. Не добежав до стожка, за которым находилось строение Мус­сы, Настя перевела дух. Постояв немного, перекрестившись, девушка приблизи­лась к двери и робко приоткрыла их. Хозяин лавки, увидев Настю, расплылся в улыбке.
   - Чего стоишь? Проходи.
   Девушка, оглядывая помещение, прошла к прилавку. Среди немногочислен­ных посети­телей за столами в табачном дыму, брата не было. - Приходил Васька?
   Мусса, стараясь быть с ней любезным, ответил.- Днем был... Хорошо, что пришла. Что ка­сается меня, я не такой, как другие и не буду осуждать тебя за Пантелея, ни за нашего уважаемого Генриха Ивановича. Ты не смотри на меня, что я такой говорливый. Выйдешь за меня замуж, мы с тобой им все носы подотрем, завидовать будут!
   Гурова направилась к двери. Татарин пытался ее остановить. - Куда же ты? Авось еще за­глянет твой брат сюда!
   У двери девушка наткнулась на Байгуш. Старая татарка присев на край ска­мьи поманила ее к себе. - А я ведь знала, что ты придешь за Васькой. Только нет его сейчас.
   - Может в бараке он? Схожу, посмотрю.
   - А чего ему там делать после драки с Пантелеем? Ты подожди, авось придет еще твой брат сюда. А пока о моем деле к тебе. Подойди ближе.
   Настя смахнула слезу и подошла к татарке. Байгуш кивнула в сторону при­лавка. - Может, выпьешь? Мусса нальет. На душе легче станет.
   - Нет, не хочу. И девушка отрицательно мотнула головой.
   - Неволить не стану. Теперь о деле. Хватит, тебе девка мужиков драз­нить. Прибьют ведь! Чем Мусса тебе не жених? Молодой, работящий. Может, не красив, так с нею, красоты то воды не пить. Голова была бы на плечах. Выходи за него - не пожалеешь. Верно, говорю - жизнь прожила, знаю. Поначалу в лавке будешь помогать, затем Мусса, новую построит, у рощи, близ дороги. Сами хозяева будете. За ним не пропадешь...
   - Я, мне, ... не знаю, так сразу? Подумать надо. Как посмотрит на это Васька?
   - Что Васька? Ему это, как гора с плеч! Не завидую твоему брату. Что такое под зем­лей обушком ковырять? Каждую минуту беды жди, завалит!
   - Бог с вами, - замахала рукой Гурова.
   - А ты красавица, от солнца - правды глаз не вороти. Куда денешься по­сле? То, то! А здесь, как никак крыша над головой, да и к хлебушку, что -- либо найдется. А там, - Байгуш неопределенно кивнула головой, куда то в сто­рону, - пропадешь! Красота ведь, вроде одуванчика. Чуть дунешь - вмиг слетит все. Кому нужна будешь? Не дай аллах с протянутой рукой по дорожке идти...
   В словах старой татарки звучала горькая правда, и девушка мысленно согла­шалась с ней. Но жить с Муссой побаивалась. Она даже себе не могла этого представить, жить в помещении пропахшими чужими ей запахами. Ее молчание татарка восприняла как согласие. Она неторопли­во вела дальше. - Помирю тебя с Васькой, так и быть, но ты красавица, не тяни. Мужиков много - беды столько же. Муж один, и ты за ним как в крепости, и всем пересудам тогда придет конец.
   Татарка еще долго выставляла перед Настей преимущества ее новой жизни и в конце доба­вила. - Ты хорошенько поразмысли. Мои слова тебе только на пользу будут. В жизни чаще случа­ется не так, как мы того хотим. Что делать? Так было, есть, так будет!
   В душе Байгуш проснулась кровь сарайских предков.
   - Птицей бы полетела, хоть раз взглянуть на могилы своих сородичей. Но, увы, аллах луч­ше знает, где жить, какие дорожки топтать, - всем нам. Против судьбы что сделаешь?
   Старая женщина помолчала, затем посмотрев в сторону Муссы, выносивше­го из помеще­ния сломанную скамью, продолжила.- Любит тебя, знаю. За ним горя знать не будешь, коли вый­дешь за него.
   Настя попыталась увести неприятный ей разговор в сторону.
   - Мы с братом, надумали на Дон поддаться, или в какие другие места. Вот только деньжат подработать немного бы.
   - На Дон? Ждут тебя там с Васькой! Своих голодранцев девать некуда. На месте и камень мхом обрастает.
   В помещение вошел Мусса и подошел к Гуровой. - Ни один не посмеет на тебя плохо по­смотреть! Защищать тебя буду, как себя самого.
   Лавочник был настолько уверен в своих правах на девушку, что тут же предложил ей срок, за который необходимо уладить некоторые домашние фор­мальности. Ловя обрывки фраз Муссы, находясь в заколдованном кругу смятен­ных чувств, запутываясь в них все больше, Гурова сочла за лучшим, молчать. Да и что могла сказать ему в ответ девушка, когда все мысли ее были только о брате и о потасовке его с Пантелеем в клоповнике.
   Отделавшись, кое -- как от назойливого жениха, Настя вышла из лавки и направилась к ба­раку. Зайти в его закуток она побоялась, и остановилась у двери. Из помещения доносились при­глушенные звуки. Постояв немного она обогнула клоповник и направилась в сторону избы Клав­дии. Заглянув в окош­ко, она увидела, как ее подруга, сидя за столом при свете самодельной лампы (выдумка Артема) занималась шитьем.
   Хозяйка возилась у поставца с посудой. Настя расплакалась. Она присела на корточки и ут­кнулась головой в колени. Девушка не сразу услышала голос старой шахтерки.
   - Вспомнила бесстыдница, Ваську? А раньше, о чем думала? Чего реветь то теперь, заходи в избу...
  
   ...Двенадцати сильный паровой двигатель работал на холостых оборотах ров­но без стука. Его ритмическое пыхтение напоминало самодовольного старичка с дымящейся козьей ножкой. Его новые, сверкающие детали двигались, дрожа­ли, распространяя запах смазки и пара. Никита Петрович вытирая измазанные машинным маслом ладони рук тряпьем, кивнул в сторону дрожав­шей металли­ческой новинки.
   - Теперь пусть немного пошумит. Масла не жалей.
   И пока подручный его Федул, вихрастый и бесшабашный парень из мест­ных, смазывал в который раз узлы машины, луганский мастер поучал рабочего. - Поршень и шатун - сердце маши­ны, место особое. Глаз да глаз нужен здесь. Без масленки не подходи к нему.
   - А мы, на голубовской шахте, такую железку хотели своими силами запустить. Только разведем пары, а в середке тута лишь стук один. Бились мы с ним с неделю пока наш штейгер не выдержав говорит хозяину, дескать, без мастера тут не обойтись. В Луганск посылать надо. А приехал мастер, ожила зверюга, вот как эта.
   Федул, измазанный весь и очень довольный этим, чувствуя себя на равной ноге с лу­ганским мастером, спешил рассказать ему о своем посильном вкладе, в попытке запустить паро­вой двигатель на Голубовке и приобретенном опыте там.
   - Я уж в этой штуке неплохо разбираюсь. Это дело даже очень тонкое, иначе плакали денежки и уголек Генриха Ивановича, если бы не вы и я.
   Рабочий довольный, что его хотя и не слушает мастер, но и не перебивает, аккуратно выти­рает тряпьем руки, как это делает Бардин чувствуя себя около машины, не менее важной фигурой. Даже на подошедшего Артема и молча на­блюдавшего за работающим двигателем, он пытался слегка напустить тумана. Молчание Артема еще больше подогревало самодовольство рабочего, однако, зная крутой нрав его, не терпящего зазнайства, Федул разумно умолкал.
   - За натяжкой шкива поглядывай, - нарушил молчание Бардин, обращаясь к подруч­ному.
   - Да уж теперь глядеть в оба буду.
   Подошел Васька Гуров. Помятое и опухшее лицо после вчерашней попойки с дракой, выра­жало абсолютное равнодушие. Ни он, ни стоявшие рядом, зави­дев его, не промолвили не единого слова. Мастер, подойдя к паровой машине, перекрыл подачу пара на поршень, затем полез рукой к основанию шатуна со­единенного с поршнем кулаком. Пошарив там, и видимо найдя в чем- то не­порядок, недовольно проворчал в адрес подручного. - Тебя, сукин сын, и за вер­сту к двигателю на­добно не допускать. Тебе не болты затягивать здесь, а с бабами породу перебирать.
   Подручный стал оправдываться. Артем понимал, что мастер напал на него не столько за вину его, сколько хотел разрядить неловкое молчание, наступив­шее с приходом Гурова. Мамонов поддержал Бардина и сердито добавил. - Языком чешешь много. Слушай, чего тебе толкуют и вникай.
   Подручный повернулся к Ваське, в надежде на поддержку. Но тот, убедив­шись, что его приход сюда был излишним и его никто не замечает, носком прохудившегося сапога поддел кусок породы отшвырнул его далеко в сторону, и насвистывая пошел прочь. Федул пытался остановить его.
   - А, Васька? Гудит в башке? Опохмелись, пройдет!
   Мастер толкнул рабочего в бок. - Ключ возьми, болты подтяни.
   - Да я ничего. Только хотел сказать, что...
   Федул, продолжая смотреть в сторону татарской лавки, крикнул вдогонку Гу­рову. - Эй, землячок? Коли хочешь сестрицу догнать, спеши. Только все одно не догонишь!
   Подручный залился мелким неприятным смешком. - Не догонит! Ей богу не догонит.
   Артем и Никита Петрович посмотрели в сторону Белой будки. Через рощи­цу от бригге­ровского особняка к лавке Муссы шла Настя. Ее стройная фигурка то и дело мелькала среди дере­вьев и кустарников. Ненароком оглянувшись и узнав идущего наперерез, брата она припустилась в бег. Васька выкрикнув что-то оскорбительное в адрес сестры, кинулся вдогонку. Подручный, хло­пая себе по ляжкам, расхохотался, но тут же обиженно умолк. Удар мамоновской ладони пришел­ся тому по шее и насмешник от неожиданности отскочил в сто­рону.
   - Ты чего? Рад, что с версту вымахал, так руки распускать можно?
   - Работай!
   Мастер, заглядывая в сплетение медных трубок и рычажков, сказал, никому не обращаясь. - Паровая машина, что человек. Вроде нас. Свои капризы и бо­лезни есть. Где -- то чуток не так - машину не завести. К ней, как и к челове­ку, подход нужен. Сочувствие так сказать. А у тебя его Федул, малость, не хватает, а то и вовсе отсутствует. Все смешочки тебе да ужимочки.
   - Да я ж по -- свойски.
   - Подтягивай болты.
   Никита Петрович присел на бревно и стал мастерить себе козью ножку. Ма­монтов сел ря­дом. Мастер спросил его.
   -Так на чем вы там порешили, с арендой то?
   - Поначалу надо за эту железку, углем расквитаться.
   - Помнишь, чем кончилась эта затея у нас, на литейке?
   - Здесь другие условия.
   - Может и другие. Только, это дело хлипкое, ненадежное.
   - Попробую. А не получится - уйду с рудника.
   - Куда же?
   - Не знаю.
   - А Наталья? Не бросать же ее здесь?
   - К родителям в сохранности доставлю...
   Мастер притоптал носком сапога окурок.- Нашли ночного шутника с карье­ра?
   - Обыскали все.
   - Может, и нет такого? Почудилось?
   - Сам слышал...
  
  
   Глава -- 32. Надежда Бриггера.
  
   Предвидеть грядущее Генрих Бриггер не мог, поскольку не обладал способ­ностью Кассан­дры. Однако он быстро понял, что переустройство рудника и связанные с ним большие расходы, далеко превысили его возможности. Слово "банкрот" висело над головой дамокловым мечом.
   Как настоящий, большой игрок, рискующий последним золотым, главный инженер, нахо­дясь в пучине финансовой неразберихи, он продолжал рискован­ную игру. Доверив Ялмару вести некоторые спорные вопросы с кредиторами, инженер быстро понял свою оплошность. Неодно­кратные разговоры с ним на эту тему были безрезультатными.
   Брат его жены успокаивал, убеждал в том, что начало в таком серьезном деле, всегда быва­ет тернистой, но по мере реконструкции рудника отдача бу­дет ощутимой и тогда с долгами будет, наконец, покончено. Но хозяина руд­ника было трудно провести. Его близкий родственник навер­няка приложил к этому усилия, чтобы такого не произошло.
   Появление на руднике в избе старой шахтерки очаровательно сельской па­стушки, сбежав­шей от муженька, обострили отношения между ними. Этот ла­комый кусочек ни Бриггер, ни Ял­мар, не хотели уступать друг другу. Дела­лось это на молчании, дружественных улыбках и шутли­вых намеках.
   Теперь Генрих Бриггер надеялся на тот единственный, счастливый шанс азартного картеж­ника, к которому судьба по прихоти своей, может улыбнуть­ся, или окончательно раздавить его как мокрицу.
   Иногда его посещали даже мысли, что приобретенный им рудник и хоромы бывшего поме­щика Петра Сафоновича, да и вся Березовка уже перешла в руки хладнокровного хитреца Ялмара, а он Генрих Бриггер, стал здесь уже, со­вершенно посторонним человеком. И тогда ему станови­лось жаль себя, как ро­дителям блудного сына своего.
   Вспоминая о Гертруде, жене своей, анемичной блондинке, рано покинувшей этот непро­стой мир, это чувство вспыхивало в нем, как высушенные березо­вые поленья в печи. Надежда вы­крутиться, и быть победителем положения, не покидало его. Свой счастливый шанс он сторожил, словно кот у мышиной норки. Как житель Обермергау, он верил в предначертания сил свыше. Ча­сто незначительная деталь, привлекала его внимание в увиденном предмете или в сказанном слове по сути, надолго западало в нем, не давая покоя. Затем, слу­чайно вспомнив что - то, связанное с этим, он начинал, мысленно варьируя и сопоставляя их, старался предугадать назначение получен­ных комбинаций.
   Разговаривая с луганским мастером, немец силился вспомнить что-то очень важное. Погля­дывая в окно, он интересовался жизнью казенки, Джексоном Хол­дейном, его окружением, а также начальником литейного завода Перовским. И когда мастер не спеша, обстоятельно отвечал ему в меру своей осведомленно­сти, Бриггер увлеченный своими мыслями рассматривал за окном березу. В переплете малых и больших ветвей он угадывал символ. Знак менял очертания, форму в его ра­зыгравшейся фантазии, пока, наконец, не принял более устой­чивое положение и не стал похож на букву "А". Приглядевшись, немец заме­тил, что таких букв было еще несколько. Они были при­чудливо растянуты, сжаты с боков, уродливы в своих линиях и тем не менее, различимы в этом сложном на первый взгляд сочетаниях.
   Генрих Бриггер видел в этом некий смысл, звено невидимой цепи, с тем, очень важным, что надлежало непременно вспомнить. Взволнованный открыти­ем, немец прошелся по конторе и вновь подошел к окну. Однако очертания по­теряли свои прежние линии. Хозяин рудника недо­вольно спросил:
   - Сколько времени потребуется на установку двигателя у шахтного ство­ла?
   - За несколько дней, управимся. С навесом как быть?
   Даже не заинтересовавшись ходом проверки парового двигателя, главный инженер безраз­лично продолжал глядеть в окно, за которым Семка Гончар о чем-то разговаривал с Медузой. Из барака выбежал Гуров Васька, смешно раз­махивая руками. Остановившись около дверового, расставив ноги в стороны, он резко поворачивал голову в сторону господского дома, что-то гово­рил. Его взгляд, казалось, испепелял все перед собой. Скользнув взглядом по его фигу­ре, немец даже не подумал о том, что новая прислуга в его особняке, прихо­дится этому маленькому, жалко­му человечку близкая родня и что наверняка ему Бриггеру, все же придется встречаться с ним.
   Немец прищурил глаза. Эта была привычка, при которой его мысли концен­трировались на самом главном. Неожиданно его морщины на лице разглади­лись. Его осенило! Худенький шахтер в своем смешном агрессивном виде был похож на тот пресловутый символ преследовавший его. Он повернулся к ма­стеру из Луганска. - Что там за история с Адольфом Карловичем получилась?
   Бардин удивился внезапной перемене в разговоре. Проведя грубой ладонью по подбородку, собираясь с мыслями, усмехнулся, покачав головой.
   - А черт его знает! То ли взаправду кубышку с деньгами нашел, то ли сам оплошал, свое потерял...
   - Ну, да...- протянул неопределенно немец.
   - От потери ее, и за чудил он малость.
   - Даже так?
   - Вроде как сам не свой.
   И Никита Петрович рассказал об этом происшествии, что знал.
   Бриггер, стал ходить по конторе, заложив руки за спину, глядя в пол.
   - И что же дальше?
   -Дальше? Дальше, получилась неприятная вещь. Змея укусила за руку его. Перепу­гался, видать и бежать от нее, и если бы не Терешка, наш пастух, не миновать тому царства небес­ного. С той поры и пошло... Кажется ему, что Терешка кубышку спер, и теперь не дает покоя свое­му спасителю.
   Главный инженер остановился, недоверчиво посмотрел на луганчанина, но не стал задавать вопросы, сказав: - Змея, это действительно неприятная вещь.
   Его мысли в своей глубинке, выделила и соединила историю Адольфа Кар­ловича с желани­ем поправить зыбкую финансовую сторону своего предприятия. И когда Гуров в приподнятом на­строении рассказывал о своей поездке в Лу­ганск, упомянул мельком старьевщика, Бриггер, стояв­ший невдалеке и слушав­ший весь этот разговор, поначалу не придал значения всей этой истории. И только немного позже им овладела непонятное желание, что-то вспомнить важное и необходи­мое.
   Мастер легонько кашлянул, прикрыв рот ладонью, давая понять, что в ма­леньком помеще­нии Бриггер не один.
   - Так я пошел?
   -Что? Ах, да, иди.
   Никита Петрович подошел к двери и обернулся. - Коли Адольф Карлович вам родня, какая, прошу прощения, я к тому, может, что не так сказал?...
   Хозяин рудника, словно впервые увидев мастера, ответил невпопад:
   - Помощников тебе подберет десятник.
   - Хорошо.
   Дверь за мастером закрылась. "Почему же я не смог вспомнить имя Шума­на, этого раскосо­го старичка -- заморыша, который, почти со слезами на гла­зах, давал мне под расписку кредит на приобретение угольного участка в Бере­зовке? Жив еще этот трухлявый пенек. Видно судьбе было угодно снизойти ко мне и дать еще раз шанс выбраться с его помощью из этого дерь­ма, в кото­ром я увяз по уши! Ну, что, дорогой соотечественник, не заставлю себя ждать и явлюсь к тебе, потому что в этом мире только ты будешь моим маяком и не дашь захлебнуться на волнах нашей неспокойной жизни. Пути господни неисповедимы. Каждый ищет свое Эльдорадо в месте уготованное ему богом!"
  
   Глава -- 33. Игра в карты
  
   Пес был крупным, широкогрудым с рыжеватыми подпалинами на боках. Он стоял в углу вольера злобно ощерясь клыками, поглядывая на своих врагов. У его ног лежала издыхающая бор­зая с разорванными ранами в области шеи и груди. Вторая, этой же породы, пыталась приподнять­ся на передних лапах, но это ей не удавалось. Остальные трое псов, шевеля хвостами, подняв лай, не решались, приблизится к отважному сопернику. Не отрывая взгляда, псы жда­ли удобного мо­мента, чтобы кинуться в кровавую схватку.
   - Нет, ты только посмотри, каков пес! Один против пяти! Я всегда тебе говорил, что этот красавец еще покажет себя, однако ты всегда сомневался, не верил мне. Как видишь, я был прав. Этот пес настоящий гладиатор. Спартак! Нет! Он заслуживает более высокого имени. Нерон! Да, да. Нерон! Прости, но ты должен поделиться частицей своего имени нашему герою. Великий Нерон! Бесстрашный Нерон! Вы оба заслуживает этого высокого звания.
   Ялмар Фукс дружелюбно похлопал родственника по плечу, уводя его от во­льера. Инженер задумчиво ответил: - И все же мне жаль этих двоих...
   Мыслями он находился где-то очень далеко. Ялмар догадывался о причине его плохого на­строения, продолжал. - Не думай о прошлом. Обермергау нет! Его не существует для нас. Все осталось где-то очень далеко. Как сестру, мне жаль Гертруду, однако ее болезнь... Трудно мне пришлось тогда. Похороны, переезды, Марта,...но я был спокоен за тебя. Ты был в безопасности.
   - Однако ты, легко выпутался из этой истории, не так ли?
   - Ты опять об этом?
   -...и не всегда был откровенен со мной.
   - Ты забыл, наверное, что прошедшая история кончилась для нас по -- разному. Эта Афродита, ювелирное произведение природы, могла быть сейчас жива, если бы на твоем месте оказался я. Ты бываешь иногда невыносим. Но я терпелив к тебе, как видишь.
   - Ты демон, Ялмар. Я не всегда понимаю, где проходит граница у тебя между серьез­ностью и...шуткой.
   - Ну, ну. Будет. Воспоминания, знаешь ли, наводят порой на грустные мысли. Забу­дем обо всем этом.
   Бриггер подозвал Луку и велел убрать издыхающих собак из вольера, а Нерона, временно отделить от остальных собак. Марта, скучая в беседке, про­сматривала журнал, привезенный ею из Луганска. Поглядывая на подходивших мужчин, недовольно произнесла: - Вы, мужчины, ужасный народ. От вас одно зло на земле. Как вы можете спокойно смотреть на кровавую сцену в вольере? Это, наверное, потому, что в ваших душах заложены все предпосылки к крови, к трагедиям, большим и малым. Отсюда все волнения, раздоры и войны. Если бы женщины правили миром, этой гадости бы, не было. Всюду царил бы мир и спокойствие.
   Ялмар с улыбкой возразил. - Одно время действительно существовал матри­архат и возмож­но повсюду существовал мир, но увы, женщины что-то не по­делили между собой, наверное муж­чин, и на смену им пришли мы.
   - Тогда почему, если вы такие умные и сильные, а вокруг вас торже­ствует зло? Мо­жет причина - женщины?
   Генрих и Ялмар переглянулись. Фукс взял из рук девушки журнал и с без­различием проли­стал несколько страниц.
   - Видишь ли, Помона, за много веков, в этом мире все так перепуталось, что одним мужчинам уже не под силу изменить что-то. Но с такими приятны­ми созданиями как ты, наш мир не кажется нам безнадежным и безрадост­ным.
   - Плутишка ты Ялмар.
   - Не сердись. Если бы в странах во главе правительств были такие заме­чательные де­вушки как ты, наш мир благоухал, и их имена произносили так­же свято, как имена святых.
   - В своем красноречии ты великолепен, как плывущий айсберг, но беда тому судну, который приблизится к нему.
   - Твой белоснежный корабль будет бороздить просторы океана, не боясь столкнове­ния с плывущей льдиной, так как под его днищем всегда будет семь футов чистой морской воды.
   Мужчины сели за круглый столик в беседке. Генрих Бриггер взял в руки карты. - Обозники в контору приходили. Требуют плату сполна.
   - Натурой плати, если денег нет.
   - Предлагал. Не берут уголь. Деньги подавай.
   - До урядника дело не дойдет. Пока я с тобой, тебе не грозит опасность неповинове­ния шахтеров. Ошибка Джона Юза в том, что он упустил один пу­стячок. Шахтеру помимо денег нужна духовность, как верующему храм и я даю им это.
   - Но есть такие, которые не хотят воспринимать ее из твоих уст?
   - Чепуха. Это дело времени.
   В двери неожиданно постучали. Немой Лука вопросительно посмотрел в сто­рону беседки.
   - Легок на помине. Это он.
   Бриггер сделал попытку улыбнуться. - Ошибаешься. Мусса вернулся из Лисье­го буерака. Новости принес.
   - Кто же это?
   Марта отложила журнал в сторону. Ялмар глядя на инженера ответил ей
   - Это наш хороший знакомый. Он желает увидеть своего хозяина и погово­рить с ним.
   Фукс положил карты на стол и махнул рукой дворовому. Немой Лука напра­вился к двери.
   А ты, - Ялмар обратился к девушке, - постарайся понравиться этому строптивому неудачнику, обрати на себя его внимание, но в душе будь выше этого варвара. Не забывай - ты немка!
   -Ты меня интригуешь!
   - Сделай это для нас, для общего дела. Так надо!
   Дверь открылась. Во двор вошел Мамонов. Рыжеволосая красавица не спус­кала с него глаз. Хозяин рудника негромко окликнул его и подозвал к себе. Бриггер завидовал выдержке луганча­нина. Его уверенная походка, взгляд, неза­висимый от кого -- либо, говорили о том, что беседа с ним предстоит нелег­кая. Фукс с интересом смотрел на подходившего шахтера. "Где же у тебя сла­бое место Антоний? Как далеко ты его прячешь?". Марта впервые видела Ар­тема вблизи и не мог­ла оторвать от него своего взгляда. Она отметила про себя, что спутник Клеопатры был яркой про­тивоположностью мужской полови­ны рудника и вполне достоин очаровательной сельской краса­вицы. Ревность заглушала рассудок. "Майн Гот! Какая прелесть! Тристан! Как бы я хотела быть твоей Изольдой" Посмотри на меня. Разве я хуже твоей Клеопатры?".
   Голос отца опустил девушку на землю.
   - С чем пришел? Что надумал?
   - У меня есть предложение,...- начал шахтер, чувствуя на себе взгляды Марты и Ял­мара. Один восторженный, другой наоборот, выжидательный грани­чащий с презрением.
   - Нет! Начнем пожалуй с того Мамонов, что ты нарушил мои права соб­ственности на землю, на все эти дудки. Ты понимаешь, чем это пахнет для тебя?
   - Мне вашего ничего не надо. Мои действия, это тот долг, за который, контора не выплатила мне и шахтерам отработанные упряжки.
   Луганчанин умышленно опустил имя Шапталы и стоявшего перед ним хозяи­на рудника.
   - Твоя дерзость переходит границы. Это наказуемо!
   Бриггер был готов собственными руками задушить самоуверенное хамство.
   - Но это так! Спокойно отпарировал шахтер.
   Хозяин рудника задыхался от злобы. Сжав пальцы до хруста, он окинул вз­глядом сидевших в беседке свою дочь и Ялмара, словно ища у них поддержки. Критический момент достиг своей вершины. Далее события могли иметь не­предсказуемый характер. Марта сочувственно перевела взгляд на своего отца. Ей не хотелось сейчас быть на его месте. Положение спас Фукс. Он встал из-за стола, подошел к Бриггеру и дружески похлопал того по плечу.
   - О делах хватит! Куда спешить? Время есть. Подумать надо. Решение всегда найдется.
   К Бриггеру подошел дворовой и показал рукой в сторону вольера. Приход Немого Луки тоже был кстати. Ялмар с улыбкой тронул локоть шахтер.
   - Оставляем тебя в обществе Помоны. Возможно с ней у тебя не будет бурных разногла­сий.
   И Ялмар увлекая Бриггера к вольеру, сказал достаточно громко, чтобы быть услышанным в беседке.
   - Согласись! Шахтер прав. На его месте любой поступил бы также. Ты нетерпелив, не дал шахтеру высказаться до конца...
   В интонации Ялмара звучала фальшь, и Мамонов это почувствовал.
   Марта с интересом рассматривала гостя стоявшего у входа беседки.
   - Вот ты, каков оказывается! Только и разговоры о тебе: в конторе, в лавке, в нашем доме...Как ты относишься к своей славе?
   - Никак. Надобности у меня нет в ней. Все это выдумки одни.
   Внимание молодых людей привлек дворовой, тянувший волоком издыхающе­го пса от во­льера к черному ходу в заборе, ведущему в овраг.
   - Какая жалость. Представь себе. Никто не думал, что никудышный пес может ока­заться таким героем. Один против пяти. Две собаки насмерть. Вот результат!
   - Вероятно, этому "герою" не оставалось ничего в этой ситуации, как им быть.
   - А ты,...тоже отчаянный?
   - Не знаю.
   - Что тебе необходимо, чтобы это качество в тебе проявилось?
   - Ситуация, подобна этой.
   Марта встала, поправила складки на платье, затем кокетливо прищурилась.
   - Я тебе нравлюсь?
   Молодой шахтер удивленно посмотрел на девушку, но ответить не успел.
   - Впрочем, ты можешь не отвечать. Знаю, что нравлюсь
   Девушка подошла к нему. - Я хочу быть твоим другом.
   - Зачем?
   - Не ищи себе врагов. Их у тебя и так много.
   - Мне твоя помощь не нужна. С неприятностями разберусь сам.
   - Не горячись. Хочешь выиграть в этом доме, играй! Как фокусник, как артист и в конце концов, как умный человек.
   Мамонов удивленно посмотрел на рыжеволосую красавицу, стараясь разга­дать смысл ска­занного. Ее серьезное лицо сменилось грустной улыбкой.
   - Жаль, что имя твое Антоний, а не Тристан.
   - Это шутовство Ялмара, и меня этим не околпачить.
   - Я подумала совсем о другом.
   - Сколько тебе лет?
   - Ровно столько, сколько Клеопатре и Варе,...Мамоновой.
   Артем удивленно посмотрел в глаза Марте. Та видя его растерянность, доба­вила: - В этом доме о тебе знают почти все. А с Варей я встречалась в гим­назии. От ее голоса все в восторге, осо­бенно наша классная дама Софья Пав­ловна.
   Молодой шахтер был в растерянности. То о чем он здесь всегда умалчивал, оказывается, было не только известно стоявшим у вольера Бриггеру и Ялмару, но и предметом их постоянного обсуждения.
   - Почему я должен верить тебе?
   - Ты не такой как все. Уходи с рудника. Здесь ты ничего не изменишь. Трудности сломят тебя. Сохрани себя, каким ты есть сейчас, потому, что ты нужен Скворцовой...
   Девушка прервала фразу. К беседке подходили Бриггер и Фукс.
   - Играй, подстраивайся и выигрывай. Мне тоже важна твоя победа.
   - А тебе, зачем она?
   - Я хочу поверить в сказку, где вечно торжествует, Счастье и Любовь.
   - Ты действительно видела мою сестру?
   - Она удивительно похожа на Скворцову...
   Разговор оборвался. Хозяин рудника прошел мимо Артема и сел на прежнее место. - Мне Шаптала уже доложил о твоем намерении взять в аренду нача­тую тобой дудку,- начал миролюби­во Бриггер и продолжил: - Тебе не осилить ее и твои дружки бросят тебя на пол дороге.
   Инженер встретился с глазами шахтера. Тот был молчалив и невозмутимый как сфинкс.
   - Я дам, тебе возможность убедится в этом. Аренду оформим позже. А теперь о деле. Подбери мужиков и давай на Глуховский ствол. Там высота пласта, не то, что на других дудках. Дело быстро пойдет. Нужна, будет по­мощь, к Шаптале обратись.
   Наступило молчание. Вероятно, Бриггер хотел еще, что -- то добавить в обя­занности но­воиспеченному старосте, но, махнув рукой, добавил:
   - Все. Можешь идти.
   - Нет, нет! Разговор еще не окончен.
   Ялмар, стоявший рядом, с Мамоновым, легонько подтолкнул шахтера к сто­лику.
   - Садись вот сюда. Вот так. Слышал я, что ты неплохо в карты играешь?
   - Не часто, иногда. Только играю с людьми своего круга.
   - И как часто ты проигрываешь?
   - Бывает по всякому.
   Артем обменялся взглядом с девушкой. Он нашел, что та была неплоха со­бой, особенно ее золотистые волосы и голубые глаза. Марта, зная все свои преимущества, смело смотрела молодо­му человеку в глаза.
   Она делала это открыто, даже с вызовом, желая, если не понравиться, то хотя бы оставить о себе след в его непокорной душе.
   - Мой дядя, неисправимый человек. Для него игра в карты - все! Все остальное -- не имеет значения.
   - Я еще не плохо играю на флейте.
   - Баварский мейстерзингер в заброшенных степях Малороссии...
   - Да, кстати Мамонов... Как идут приготовления на Аграфену? Ночь Ивана Купала, я так понимаю чисто женский праздник?
   - Не интересовался.
   - Ты уж не мешай девицам там...
   - Как получится...
   Марта слегка наступила Артему на ногу. Ялмар взглянул на Бриггера, сме­шал на столе кар­ты и собрал их в колоду.
   - На руднике все должны работать, каждый за себя. И девицу, которую ты держишь на неопределенных основаниях в избе старой шахтерки, словно в тюрьме, тоже должна работать, как и все остальные. Потому и скопился у тебя долг перед твоим хозяином и лавкой Муссы. Ты считал, что работаешь за двоих, на самом же деле, на себя едва зарабатывал. Ялмар сдал карты. В душе луганчанина кипела злость. Чувствуя на себе укоризненный взгляд Мар­ты, Мамонов едва сдерживал себя, что бы на явную несправедливость не отве­тить дерзостью.
   Ялмар поглядывая на Генриха, продолжал обращаться к гостью.
   - Выиграешь - все долги простим. Проиграешь? Тут уж подумай, как их вернуть. Долги отдавать надо.
   Артем с неохотой взял в руки карты. Молчавший все время Бриггер сделал первый ход. Ему не нравилась затея соотечественника с картами, но согласил­ся поддержать его, думая при этом совершенно о другом. Артем полностью переключился на карты. Там, в Луганске, наблюдая за игрой заядлых игроков и восхищаясь их мастерством, он пришел к выводу, что выигрывает тот, кто в совершенстве обладает определенными психологическими и аналитическими ка­чествами мышления в этой области. Умение предполагать карты противника, его ход, цепко держать все это в своей памяти - и удача не заставит себя долго ждать.
   Таким мастером Мамонов себя не считал. Марта внимательно следила за иг­рой, кидая вз­гляды на молодого шахтера, явно сожалея тому за неудачные ходы. Партия закончилась для лу­ганчанина быстро и неважно.
   - Ну вот, что Мамонов, - начал сухо хозяин рудника, - Все вопросы по работе, упря­жек и талонов к Шаптале обращайся. Этот человек заслужил сво­ей честной работой, чтобы я ему полностью доверял. А сейчас ты свободен. Да, впрочем, о картах, игрок ты неважный,...иди.
   Артем хотел встать, но тут же снова опустился на свой стул. Каблучок Марты вдавился в носок Мамонова. Шахтер раздумывал, глядя на карты, Ял­мар и Бриггер вопросительно перегляну­лись.
   - В чем дело? - нарушил молчание инженер.
   Луганчанин не спеша, собрал вновь карты, перетасовал их и молча стал сда­вать. Ялмар по­дарил улыбку Марте. Девушка смотрела на руки Артема. Нача­лась молчаливая борьба. Двое про­тив одного. Хозяин рудника и его родствен­ник были сильными противниками, но Артема волнова­ло не это, Он был вна­чале удивлен появившиеся вновь крестовой семеркой, которая вышла из игры, но не подал виду, ожидая очередного подвоха. Марта, прикусив губу, наблюда­ла, как шах­тер пытается вырваться от нависшей угрозы быть вновь безжалост­но раздавленным. Полнейший провал неумолимо приближался. Высветилась де­сятка пик. Она вышла тоже в самом начале игры. Артем накрыл ее дамой, на которую Ялмар тут же быстро козырную десятку. Это был крах!
   Луганчанин взял оставшуюся на столе карту. Убедившись в том, что послед­няя надежда его рухнула, он опустил руки. Карта жгла его ладонь. И когда он был готов признать себя побежден­ным, он почувствовал прикосновение руки девушки. Противники торжествовали. Луганчанин опу­стил голову. В его руке был козырный пиковый туз...
  
   Глава -- 34. Ночь Ивана Купала.
  
   В селе Березовка готовились к празднику. С утра в рощи и поля потянулся старый люд со­бирать лечебную и знахарскую травку. Затем прибирали дворы, цветами украшали избы. Земля­ной пол усыпали степными, пахучими травами. От запахов и ярких цветов горницы приобретали праздничный вид. Из сунду­ков доставали наряды, ленты, украшения. Молодежь тоже не сидела, сложа руки. Собравшись у солдатской вдовы Аграфены, они обсуждали план ночных игрищ.
   Ее сын Ваня, которому уже исполнилось пятнадцать лет, впервые принимал участие в обсу­ждении. Прибежала к вдове и Аннушка, однолетка Вани. Хо­зяйка, увидев ее, удивленно восклик­нула: - Тебе то чего здесь делать?
   - Я, к ним, и Аннушка рукой показала в сторону девушек.
   - Рано тебе еще с ними хороводится. Подрасти еще маленько. Коли мать узнает, задаст тебе трепки!
   - Не задаст. Я взрослая уже...
   - Отстегает крапивой пониже спины и забудешь что "взрослая". Может, к Ванюшке пришла? Так и скажи.
   - Нужен он мне, как же! Это ему еще рано, а мне в самый раз!
   Все в избе весело рассмеялись.
   - Ну, гляди, "взрослая", коли, передумаешь, Ванька проводит тебя к хате.
   Аннушка, садясь среди девушек, от обиды надула губки.
   - Нужен он мне, как прошлогодний снег.
   Девушки вновь весело рассмеялись. Не успел утихнуть смех, как в избу во­шла Верка с ди­тем на руках. Теперь все внимание присутствующих в избе перешло к малышу. Молодая мать на­звала его Митенькой. Так звали шестилет­него мальчугана Семки Гончара, жившего в норе непода­леку от Глуховского карьера. В том, что Верка примет участие в празднике, ни у кого не вызывало сомнений. Солдатке Аграфене не слишком нравилось рвение, с которым моло­дая мать готовилась к празднику.
   - Коли на речку пойдешь, пожалей мальца - не купай его.
   - Он у меня здоровёхонький. Ничего не боится. Разве, что силушки да роста наберет­ся, - отвечала Верка, качая ребенка на коленях, сияя, от мате­ринского счастья.
   Девушки продолжали обсуждать проведение купального кулеша, поджидая девчат с рудни­ка. Первыми пришли Гурова Настя и Катерина. Верка передав дитя соседке, и любуясь собой в осколке зеркальца, спросила пришедших.
   - А что? Наталья придет, или так и просидит, одна в избе?
   Гурова не успела ответить. Дверь приоткрылась и все обернувшись, увидели Скворцову. За ее спиной стоял Артем.
   - Мы сюда попали, или...
   Оробев вначале от голоса парня, девушки несмело предложили новеньким войти. Луганча­нин улыбнулся.
   - Я тут вроде как лишний, а вот Наталья хотела бы...
   - Оставайтесь. Места всем хватит.
   - Нет, нет, - ответил Мамонов, - у вас свой хоровод, у нас - свой. А на костре встре­тимся.
   - Соберите хворосту больше...
   - Это уж как полагается.
   - Да не пугайте нас, когда купаться будем.
   - Вас напугаешь?!
   Девушки наперебой попытались уговорить Артема остаться, но тот сослав­шись на заня­тость, ушел. Когда дверь за молодым шахтером закрылась, девуш­ки посвятили пришедших в свои планы. Верка заметила, что Наталья, больше молчит, соглашаясь, таким образом, с мнением всех.
   "Смущается видать. Или горда? Не похоже вроде" Молодая мать легонько хлопнула по столу рукой. - Желаю говорить.
   Все затихли, устремив взгляды на Верку. Та подняла глаза на Скворцову, отчего та тут же смутилась.
   - А скажи подружка наша. Как у вас этот праздник проводится? Может, чего и нам перенять не мешало бы. Расскажи, посоветуй, а мы послушаем.
   Сельчанки с интересом посмотрели на Скворцову. Хозяйка избы поддержала бывшую учет­чицу. - Не робей, рассказывай. Авось и нашим девкам, что -- то пригодится.
   Скворцова собиралась с мыслями. Внимание к ней всех, волновало девушку, но, видя, с ка­ким интересом, от нее ждут слова, она не громко начала.
   - Обычно у нас девушки собираются в полночь. Затем все вместе идут в поле и рвут цветы. До восхода солнца они должны успеть сплести из полевых цветов девять венков. Три для себя. Три для, суженного. Три, для господа на­шего. Придя к себе в избу, развешивают венки повсюду, на топчане, окошке, в горнице в красном углу. Затем, надо сделать из палочек колодец, прочитать над ним молитву и попросить всевышнего, чтобы пришел суженный, и напился из него водицы. Если во сне жених придет и напьется, все сбудется.
   Наташа замолчала. В наступившей тишине кто -- то спросил.
   - А дальше что?
   - Все. Купанье, костер, хороводы, кулеш. Да, вот что. Прежде чем лечь спать, надо положить правую руку под подушку. А это, зачем?
   - Не знаю. Так надо.
   Верка, качая ребенка, сказала. - С веночками и у нас этот праздник прохо­дил. Только вот, кто цветы для них пойдет рвать в полночь. И где? С одной стороны Глуховский карьер, а с другой Несвитова хата стоит. Несчуешься, как Василиса залоскочет и затянет в свои тенета.
   Скворцова впервые слышала о Василисе и Несвитовой хате, но не решалась спросить об этом. Настя Гурова предложила.
   - А если в соседний хутор на ночь податься? Там и нарвем цветов.
   - Может, сходим туда? Без венков в такой день вроде нельзя быть,- по­держала одна из девушек.
   Верка категорически заявила. - Нет! Цветы надо рвать здесь, в Березовке, иначе все наши задумки не сбудутся.
   Боязнь ночью выходить за пределы хутора склоняло девушек на сторону Гу­ровой, однако они понимали, что до восхода солнца с этим делом им не спра­виться.
   - Может за господским домом попробовать? Там цветов за оврагом - тьма. Успевай рвать.
   Гурова посмотрела на Верку. Все ждали ее решающего слова.
   Та вздохнула. - Так и быть. Пойдем со стороны реки. Успеем и цветов на­рвать и венки сплести. Только хорошо было бы, если с нами пошел кто -- либо их хлопцев.
   Она посмотрела на Скворцову. - Может попросить об этом Артема?
   - Я ему скажу...
   Верка добавила. - С ним нам нечего будет бояться...
  
   ...Девушки, разошлись, договорившись в полночь вновь собраться у Аграфе­ны. В назна­ченное время они вновь собрались в избе солдатки. Затем, тихо переговариваясь, они пошли по рыбацкой тропке к Донцу. Шествие замыкал Артем. Не доходя берега реки, свернули влево, обо­шли владения Бриггера ста­ли подниматься на склон, к оврагу.
   Разбившись по два, по три человека девушки рассыпались по полю. Артем остался стоять на краю оврага под деревом. Настя и Наташа, облюбовав по­лянку, принялись за работу. Вблизи оврага цветов было мало. Каждый цветок приходилось искать. Скворцова не заметила, как Гурова вскоре отошла от нее. Присутствие вблизи луганчанина успокаивали девушку и она, не отходя да­леко от оврага, продолжала поиски цветов. Хруст валежника на дне оврага заставил девушку под­нять голову и прислушаться. Мамонов тут же неслышно исчез среди зарослей.
   Тишина нарушалась журчаньем ручейка пробивавшегося среди камней на дне оврага. Ната­ша, покинув полянку, направилась к месту, где стоял Артем. Необъяснимая тревога охватила де­вушку. Она хотела окликнуть его, когда уви­дела того присевшего невдалеке у сваленного дерева. Он казалось, не замечал ее. Барышня кинулась к нему. Артем, быстро обернувшись на ее шаги, поднял­ся навстречу.
   Затем, не говоря ни слова, схватил ее за руку, стал тащить на дно оврага в сторону господского особняка. Считая его действия вполне благопристойными, она едва поспевала за ним. Споткнувшись о пенек, она растянулась на земле. Артем не спешил ей на помощь, скорее наобо­рот. Наклонившись над ней, он неожиданно навалился на нее всем телом. Сжав ее голову руками, стал жадно целовать. Скворцова задыхалась от страха и непривычных прикасаний к ее лицу страстных губ. Затем его руки стали скользить по ее телу, приводя бед­няжку в ужасный, неописуе­мый трепет.
   Она слабо сопротивлялась его натиску и заплакала не в силах, что -- либо изменить. Кто -- то бежал в их сторону. Артем, оглянувшись, неожиданно вскочил и скатился вниз в заросли.
   - Что с тобой?
   Наташа открыла глаза и непонимающе посмотрела на свою подругу, скло­нившиеся над ней. Барышня приподнялась и прикрыла оголенные колени ни­зом платья. Гурова помогла ей под­няться и прислонится к дереву. Затем, На­стя, обойдя смятую траву на земле, осмотрела все кру­гом. Не найдя ничего подозрительного вернулась к подруге.
   - Пошли отсюда.
   Пройдя немного, они увидели Артема быстро идущего им навстречу. Сквор­цова останови­лась, чувствуя, что вот - вот упадет. Он, подойдя к ней, сердито спросил ее. - Я тебя всюду искал. Почему ты здесь?
   Ей стало плохо, слова ватным комом застряли в горле. Она плохо сообража­ла. До ее созна­ния стало доходить происшедшее. И если б не Настя.... Тонкий аромат духов от чужого тела, эти липкие, тонкие губы, длинные пальцы флей­тиста... Девушка с ужасом стала осознавать проис­шедшее с ней. Закрыв лицо руками, она заплакала...
   ...На следующий день, как только солнце скрылось за зелеными холмами Донца, на подво­рье Аграфены стали слышны девичьи голоса, шутки, смех. Ан­нушки не было.- Видать передума­ла,- сказал кто-то.
   - Верки нет.
   - Как бы не так, - возразила одна из девушек, показывая на перелаз.
   Оглянувшись, все увидели, как во двор вошла молодая мамка, бережно неся на руках сы­ночка завернутого в платок.
   - Иду я, значит сюда,- начала она,- а наши хлопцы, уже начали хворост для кулеша готовить.
   - Рудниковские пришли?
   - Не видела. Ну, что, пошли?
   Веселой гурьбой все направились в сторону реки. Лесистые берега Донца ча­сто прерыва­лись пустынными уголками, где пологий песчаный берег был от­личным местом для купания. При­дя на заранее облюбованное место, они были приятно удивлены. Все рудниковские уже ждали их здесь. Среди парней сель­чанки увидели Настю Гурову, Катерину и Скворцову Наташу. Маленький Наполеон весело сказал парням.
   - Вы дуйте к кострам, а я тут, у девок, за сторожа буду. Кабы не покра­ли их у нас. Уж очень они хороши.
   - Ты насторожишь. Самого искать придется. Пошли, не будем им мешать.
   Артем легонько подтолкнул француза в бок, увлекая того за собой. Девушки дружно рассмеялись, даже Скворцова улыбнулась краешком рта, глядя на уда­ляющуюся спину незадачли­вого шутника.
   Выбрав для купания подходящее место с которого можно было видеть отсве­ты горящего костра и убедившись в своей безопасности, (парни находились неподалеку), девушки разделись и кинув платьица на кусты стали входить в воду ежась от ее прохлады. Окунувшись, они взялись за руки, образовали круг и запели обрядовую песню. Пели не громко, ходя по кругу, а закончив петь, вышли на берег, и взяв каждый свой венок, стали зажигать укрепленные на них маленькие вос­ковые свечи. Затем, не спеша, вновь вошли в воду и стали пускать их по течению. В наступившей тишине каждый следил за своим ве­ночком, пока их маленькие точки огоньков не слились с гладью реки. Прово­див, таким образом, свои тайные желания по адресу, девушки устроили купа­ние.
   Верка с ребенком тоже вошла в воду по пояс, приняв участие в купании. Поскольку сель­ские и рудничные хлопцы находились где - то рядом, за ближ­ними кустами, девушки резвились на воде сдержанно, стараясь не шуметь и не привлекать к себе их внимания. Однако посторонние звуки все же были услы­шаны и все девушки, находившиеся в воде, присели, выставив из воды лишь свои головы. Но опасения были напрасны. Все узнали Аннушку, сбежавшую из дому.
   - Уж думал и не найду вас.
   Она, спеша разделась и тут же затерялась среди купавшихся подружек.
   - Небось, Ваньку стерегла?
   - Нет.
   - Так уж и нет. Небось, договорились у костра свидеться?
   Аннушка сердито ответила. - Окромя Соньки своей, он никого не желает знать. Сидит, на­верное, опять у затопленной лодки, ждет ее.
   - Ну, ну не серчай. А все -- таки, ты своим веночком напомни ему о себе. Уж точно он здесь уже с парнями веселится. Слышишь, как ржут? На руднике, слыхать!
   Аннушка вышла из воды, вытерла подолом своего платья руки, зажгла кро­хотную свечу на венке и вошла с ним в воду. Около берега вода была теплая, но чем глубже она входила в нее, та становилась холоднее. В окружении подруг Аннушка пустила по течению свою надежду и мечту. Огонек на венке медленно стал удаляться, пока не исчез за поворотом косы.
   Искупанное дитя Верки стало капризничать, но мать, словно не замечая это­го, показала ру­кой вниз по течению. Оттуда доносился смех купающихся пар­ней. Некоторые девчата, половчее, подплыли к кустам и раздвинув их с нескрываемым интересом стали наблюдать за ними.
   Одна из них негромко подозвала остальных.
   - Поглядите, на орлов, особенно на того чубастого. Для такого не жалко и все девять вен­ков отдать. Слышишь Наталья, о ком речь веду?
   Скворцова, не желая этого слышать и тем более отвечать, молча вышла на берег, где стояла Верка с дитем, стала натягивать на мокрое тело платьице. Девушки продолжали смотреть на при­ятное зрелище.
   - Может нехорошо, что мы вот так за ними,...подсматриваем? Катерина оглянулась на Верку и Наташу.
   - Жалко стало? А может, и они за нами подглядывали?
   - Все равно нехорошо.
   - Небось нравится самой глазеть то на них?
   Катерина выпрямилась и повернула к берегу. - Выдумаешь такое.
   Ребенок Веркин расплакался. Та ходила взад, вперед прижимая его к себе и успокаивая. За­тем недовольно сказала, обращаясь к девушкам.
   - Поглазели, и хватит. Еще надоест на кобеля своего любоваться, пошли.
   Те нехотя повиновались. Натянув платьица, направились к роднику. Верка первая подошла к нему, и, зачерпывая ладошкой холодную воду, стала поли­вать голое тело ребенка. Тот, обижен­но ворочаясь, плакал, а потом и вовсе раскричался. Настя Гурова, поправляя мокрые волосы на за­тылке, посоветовала подруге. - Не надо бы тебе этого делать, ишь, как зашелся.
   Но мать, улыбнувшись, ответила. - Я ведь на здоровье ему, а значит, и на счастье это де­лаю. Подрастет - спасибо скажет. Вот последний разок и все.
   Верка аккуратно вытерла дитя подолом своего платья, хорошенько замотала его снова в платок и прижала к себе. Девушки подходили к роднику ополас­кивали лицо, руки, шею, ноги и на­брав в пригоршню воды отходили в сторо­ну, чтобы выпить ее за тайные желания свои.
   Луна все выше поднималась над землей. Темные берега реки, неподвижная речная гладь с лунной дорожкой посредине, все это застывшее, нереальное в эту ночь, казалось таинственным и загадочным.
   Девушки направились к кострам. Наташа волновалась. То, что произошло с ней прошлой ночью, было кошмаром, но пожалуй, еще страшнее было, если бы она призналась в этом своей подруге вовремя подоспевшую к ней. В ее чистой душе все смешалось. Страх признания, недо­верие Гуровой, вопроси­тельный взгляд Артема, который, казалось, видит ее насквозь, посто­янно пре­следовал ее. Она понимала, ей нужно быть на празднике купального костра. Только так она сможет отвести от себя подозрения. Девушка была благодарна Насте за то, что та была неот­лучно с ней.
   - Вид у тебя неважный, не заболела часом?
   - Нет. У меня все хорошо.
   - Если бы я была такая красивая как ты, все парни были мои. На Арте­ма не обижай­ся, видать у него где-то зазноба осталась, так что, не убивайся, понапрасну.
   Скворцовой тоже приходило на ум подобная мысль, но ее сердце чувствова­ло, что не зазно­ба причина непонятного отношения к ней, а что- то совсем другое...
   ... Два костра горели весело и ярко. Их поддерживали Яшка Цыган и Фе­дул. Первый был предназначен для купального кулеша, второй - для игрищ. Улыбаясь, цыган подкидывал сушняк в костер, над которым уже висел не­большой чумацкий котел.
   - Хуторские хлопцы пошли по вас, но видать, не нашли.
   Гурова Настя ответила ему, переглянувшись с Катериной.
   - Плохо искали.
   - На косе видать купались?
   - Тебе скажи, небось, глаза порвал бы глазеючи.
   - Ну берегитесь девки! Найду - не взыщите. Похлеще Василисы и Соньки полоскачу.
   - Ты наперво поищи нас, а уж потом стращай.
   Все дружно рассмеялись. - Идут, - воскликнула Аннушка, стараясь укрыться от Вани среди подруг. Хуторские парни, весело переговариваясь, подходили к костру. Каждый из них держал в руке венок. У некоторых он красовался на голове, ухарски сдвинутый набекрень. Сердце Наташи забилось тревожно и ра­достно. Артем шел впереди, держа в руке ее веночек. Несомненно, он ви­дел его в избе на топчане. Аннушка тоже узнала свой венок, но он был на голове Маленького На­полеона. Вани среди парней не было. Она подошла к французу. - - Верни мне мой венок!
   - Может, я свое счастье нашел. Пожалуй, не верну.
   Маленький Наполеон одним рывком перепрыгнул через костер Федула. На глазах у дев­чушки показались слезы. Из темноты к ней подошел Ваня.
   - Чего киснешь?
   - Тебе показалось.
   Она смахнула слезу. Француз протянул ей венок. - Ну чего ты право, я ведь просто так. Не плачь.
   Ваня взял за руку Аннушку и кивнул ей в сторону костра.
   - Прыгнем?
   - Погоди.
   Она надела ему на голову, свой венок.
   - Не потеряй.
   И уже улыбаясь, взяв его за руку разогнавшись, прыгнули через костер.
   Пантелей держа в руках венок Гуровой, дразнил ее.
   - Подаришь мне, или я его...в костер...?
   - Верни, - она шла ему навстречу. - Отдай венок, Тебе мало моего позо­ра?
   - Выходи замуж за меня, и я прощу тебе господский дом. Небось, со мной тебе было луч­ше?
   Настя хотела вырвать свой венок у старосты, но тот уже перемахнул через костер и сме­шался в толпе молодежи.
   Семка Гончар сидел неподалеку от Федула. Он тоскливо смотрел на радост­ные лица парней и девушек, с грустью и озабоченностью раздумывая, как бы не проснулись его малолетние Митька и Фенька, и не дай бог, не вылезли бы из норы. Кругом ведь карьер, как бы не угодили в дыру ка­кую. Надо было бы дверь подпереть куском породы...
   К Семке подошла Верка и бесцеремонно положила ему на колени плачуще­го ребенка. - Прикачай маленько моего сыночка, а я, - молодая мамка хитро улыбнулась, - веночек свой попро­бую найти.
   Парни и девушки весело прыгали через костер. Яшка Цыган то и дело под­кладывал сухие ветки в костер.
   - Выше прыгайте, не то пятки поджарю!
   Однако, молодежь, не замечая высокого пламени, продолжали прыгать че­рез него, одни, чтобы удержать при себе подобранный в реке венок, другие, чтобы вернуть его себе. Верке уда­лось настигнуть Василия. Парень недавно появился на руднике и прослыл заядлым рыбаком. Вме­сте с Пантелеем он ча­сто рыбачил на реке.
   - Верни мое счастье.
   - Гляди, Пантелей увидит, будет нам с тобой.
   - Ему теперь не до меня. Вишь, за Настей как прихлестывает?
   - А ты девка, ничего, красивая.
   - Верни венок, не то сама возьму.
   - Попробуй.
   Василий перепрыгнул через костер, и тут же исчез, в темноте... Верка по­следовала за ним...
   ...Гурова была не в духе. Пантелей продолжал издеваться. Чуть не плача де­вушка присло­нилась к дереву. Пантелей протянул ей венок.
   - Ты не думай, что я без сердца.
   - Его нет у тебя.
   - В жизни всяко бывает. Поначалу вроде как враги, а потом, гляди и во­дой не разо­льешь.
   Девушка взяла венок в руки. - Не бывать нам с тобой вместе. Никогда! Ста­роста подступил к ней и злобно выскалился. - Кому ты нужна, такая порче­ная? Поди, не госпожа. Чего нос то сей­час воротить! Настя хотела пройти мимо него, но тот, загородив дорогу, вырвал из ее рук венок и скомкал его. - Не серди меня, слышь! Все равно будет по -- моему!...
   Он не договорил. Мимо прошли Артем и Наташа. Пантелей и Настя увиде­ли, как молодой луганчанин, что -- то сказал своей спутнице негромко, отчего девушка застенчиво улыбнулась, за­тем он бережно надел ей на голову венок. Скворцова сияла от безмерного счастья. Староста про­шипел им вслед.
   - Ничего, управимся мы с вами скоро! - и сплюнув в бок, он направился в сторону гуляю­щей молодежи.
   Девушки и парни продолжали веселиться. Теперь сельские и рудниковские красавицы уже не так робко прыгали через костер вызывая у парней задор и восхищение. Артем подвел Наташу к костру.
   - Прыгай, ну смелее же...
   - Боюсь.
   - Давай вместе.
   Взявшись за руки и разогнавшись, они с успехом преодолели горящее пре­пятствие. Сквор­цова была на верху блаженства. То, что творилось в ее душе, можно было сравнить с ярким пылаю­щим костром, и бедная девушка очень боя­лась, чтобы этот сон не оборвался внезапно. Его отношение к ней, взгляд совершенно не похожий на тот, который она привыкла видеть, вселял в ее душе смятение, радость, надежду, на дни и часы, которые дают ей возмож­ность насладится его присутствием, его голосом и взглядом добрым и чутким. Она не видела никого вокруг, ни сума­тошной круговерти, ни полночного неба, ни горящих костров. Девушка прислонилась к стволу бе­резки. Артем продолжал держать ее за руку, сказал, кивая в сторону веселящиеся толпы.
   - Может к ним, подойдем?
   - Я хотела вам сказать Артем Иванович...
   Девушка умолкла, боясь посмотреть ему в лицо. Робость и смущение не да­вали ей возмож­ности сказать ему о своей душевной тревоге. И все же преодо­лев свою скованность, она решила сказать ему об этом.
   - Когда вы рядом, мне совершенно не страшно, и я ничего не боюсь. Когда же вас нет, меня одолевают всевозможные страхи, постоянно преследуют мысли, что со мной обязатель­но должно что-то случится. Когда вас долго нет, я не нахожу места себе. Я не навязываюсь вам, бога ради, клянусь! Я говорю правду, мне страшно здесь...
   - Успокойся. Никто тебя не посмеет обидеть. И потом я обязательно тебя увезу отсю­да к твоим родителям. Может даже на лодке, вниз по течению и ты дома! А теперь дай -- ка я вытру тебе слезы. Вот так. Улыбнись. Молодец. Идем?
   Они подошли к костру, потеснили сидевших девушек. Наташу посадил рядом, по другую сторону себя, дал место Насте. Невдалеке сидел Семка Гончар, ка­чая ребенка. Дитя вело себя не­спокойно, жалобно вскрикивал тоненьким го­лоском. Ни Верки, ни Василия не было. Старый шах­тер ворчал.
   - Твоей мамке видать гульки дороже, чем собственное дитя.
   - А если не придет Верка, куда денешься с ним? - спросил кто - то,
   - А вот возьму его к себе в нору, пускай поищет тогда.
   - Правильно, пускай побегает.
   Когда смех у костра затих, молодежь разговорилась. Стали припоминать слу­чаи в селе свя­занные с нечистой силой. Всех охватил азарт. Каждый про себя уже держал тот или иной случай, чтобы поведать его собравшимся. Однако плачь ребенка, мешал переживать страсти. Все знали, что Верка со своим уха­жером находятся рядом, в лозняке, и наверняка слышат голос ребенка, и поэтому никто пока не возмущался. Наконец из темноты, появилась счастливая и довольная моло­дая мамка, а за нею и Василий. Семка Гончар поднялся и протянул ей ребенка. - Дите голодное, а тебя носит...
   - Все Семочка, все! Видать на сегодня мои игры закончились, пойду сы­ночка своего кормить.
   Верка взяла плачущего дитя из рук шахтера и многозначительно посмотрела на своего уха­жера. - Ты проведешь меня, или тута останешься?
   Василий, чуть смутившись, пропустил свою зазнобу вперед, пошел прово­жать ее.
   - А как же кулеш? - кинул вдогонку Федул, мешая в котле березовым че­ренком.
   - Как ни будь, в другой раз отведаю...
   ... Котел сняли с костра и поставили на траве. Парни и девушки окружили его, затем, до­став приготовленные заранее деревянные ложки, принялись сни­мать пробу. А так как в его приго­товлении принимали участие почти все, ку­леш выдался на славу. Шутка и смех не утихали. А когда котел опустел, мо­лодежь, подкрепленная праздничной вечерей, вновь уселась на свои места у костра. Разговор возобновился. Стали вспоминать случаи один страшнее друго­го. Волнение и любопытство охватило притихшую веселую компанию и теперь лишь потрескивание костра да го­лос говорившего нарушало наступившую ти­шину. Прижавшись к друг другу, боясь пропустить хоть слово, все смотрели на рассказчика.
   Аннушке тоже не терпелось поведать свою историю, но на нее сердито при­крикнули. - Цыц! Либо быстро в избу. Небось, мать проснулась и ждет тебя, чтобы трепки задать.
   - Она крепко по ночам спит. Пушки будут палить - не проснется!
   - Будешь перебивать, провожать не стану, сама пойдешь, - сказал сидев­ший рядом с ней Ваня шахтер. Аннушке не хотелось возвращаться одной к своей хате. - А ты не пойдешь более к затопленной лодке, к ней?
   - Нет. Сиди тихо.
   Аннушка довольная ответом придвинулась к Насте Гуровой, положила ей руку на колено. Та улыбнулась. - Опосля расскажешь. А то ведь и правда Ванька не проведет тебя...
   ...Когда очередь дошла до Ганнуси, тихой девушки с длинной косой на пле­че, та вначале стала отказываться. Но все в один голос настаивали рассказать известную в Березовке историю, так как была лучшей подругой Сони.
   - Расскажи про Василису и ее дочь,
   - Чего ворошить старое. Все об этом знают.
   - Среди нас есть новенькие, да и мы желаем еще разок послушать.
   Девушка нахмурилась, вздохнула и нехотя стала рассказывать.
   Основой березовской истории послужило печальный случай, происшедший более года на­зад. Чего в ней было больше правды или выдумки, трудно ска­зать, но сельчане утверждают, что именно так оно и было...
  
   Глава - 35. Несвитова хата.
  
   ...Несвитова хата стоит на краю села под раскидистой вербой. Подворье переходит в ого­род, за ним начинается сельское кладбище. Вокруг села и Не­свитовой хаты березовая роща пере­ходит в степь с целебными травами. Пона­чалу Несвит работал конюхом у бывшего помещика Пет­ра Сафоныча. Тот и женил его на Василисе - дворовой девке. Вскоре Василиса родила дочь. Ко­нюх знал, что отцом ребенка был помещик, но так как тот обещал дать за дворо­вую девку хатку в селе, он согласился, жениться на ней. Единственной родственницей у нее была бабка Явдошка, ма­ленькая старушка, ходившая боси­ком в любую погоду.
   Жила бабка неподалеку от хаты Несвитовых. Онисим, так звали бывшего ко­нюха помещи­ка, недолюбливал бабку, знавшуюся с нечистью.
   Да и сама Василиса не очень поддерживала с ней отношения. Жили Несви­ты втроем. Сеяли пшеницу, делали гончарную посуду и возили все это в Ли­сий буерак. Жили не хуже других. Дочь Соня, (имя дал Петр Сафоныч) уна­следовала стать и плоть красавицы мать. Длинные, до пояса во­лосы, как ночи над Донцом. Глаза, что звезды рождественские. Пушистые брови, ресницы, словно тын над оврагом, губы, что лепестки мака, и лицо нежное, как кора молодой березы. От всего это­го, трудно оторвать взгляд. Обернешься - еще раз посмотришь.
   Стройная фигурка, как тополек весенний. Ее голос, чистый и звонкий звучал повсюду: в избе, на дворе, среди ровесниц, на берегу реки. Один лишь Ваня, сын солдатской вдовы Аграфе­ны, мог с ней быть на равных, другим парням, Соня озорства в свой адрес она не позволяла. Их просто не существовало для нее.
   В свободное время Онисим садился за гончарный круг, клал на нее мягкую, мокрую глину и начинал возиться с нею до тех пор, пока глиняное месиво на­чинало приобретать форму необхо­димой в быту посуды: кувшина, горшка, кружки и обычной столовой чашки. Затем сырое изделие ставил на просушку в печь, специально сложенной во дворе. Затем мать и дочь старательно нано­сили на готовую, домашнюю утварь, рисунки с яркими цветами и петухами и вновь ставили на просушку. Готовую продукцию складывали в базу и по необходимости возили продавать.
   Из домашней скотины у них была общая любимица Зорянка. Рыжая, с бе­лыми, как снег пятнами на боках, корова обычно паслась невдалеке от кладби­ща. Молоко у нее было густое, вкус­ное, пахнущее степью. Сметана в горшке - ложка, словно оловянный солдатик стоит на посту - не шелохнется.
   И вот стала замечать Василиса, что корова в последнее время беспокойной стала, по пустя­кам шарахается из стороны в сторону. Молока стала давать меньше, да и запах был уж не то, что прежде. В надежде, что это вскоре пройдет у Зорянки, Василиса не стала беспокоить Онисима. Но, когда Соня подоив однажды корову, увидела в посудине с молоком капли крови, семья Несвитов­ых встревожилась. Онисим стал присматривать за коровой. На выпасе лю­бимица вела себя спо­койно, вечером тоже. Решил хозяин скоротать ночь в за­кутке рядом с коровой. Ночь прошла спо­койно, и животное вело себя, как ей подобает, тихо и смирно. Утром подоили ее. Молоко, как и прежде, было вкусным и запашным. Онисима это не успокоило. Он продолжал спать под теплым боком у Зорянки. Где -- то на третью ночь он проснулся от жалоб­ного мычания коровы и попытки ее встать на ноги. Несвит приподнялся со своего места. В проеме оконца закутка в лунном свете, он увидел двух мельк­нувших летучих мышей. Третья, прочно вцепившись в бок коровы, надрезав острыми зубами кожу, продолжала высасывать кровь. Он пытался рукой сбро­сить ее, но та крепко держалась на теле животного. Ему под руку попалась мет­ла, и он с ожесточением стал сметать ко­жана с бедного животного. Онисим принялся искать летучую тварь на земле, чтобы уничтожить ее, но не нашел. Вероятно, Зорянка подмяла ее под себя, раздавив, таким образом, насмерть. Так думал Несвит, успокаивая корову, гладя любимицу по холке. С тех пор Онисим не видел летаю­щих мышей в закутке. Зорянка повеселела, стала, как и прежде давать молоко, которого хватало теперь и на каши и на сметану.
   Отсутствие Явдошкиного кота в избе, который часто бывал у них, первой заметила Соня. А Василиса, от соседок Фимки и Лушки, узнала другую но­вость, заболела бабка Явдошка. Онисиму не хотелось отпускать свою жену к ней, да что поделаешь, родственница ведь. Василиса застала больную старуху в постели. Ее избитое лицо было в кровоподтеках. Она жаловалась на боли в теле и хотела, чтобы Василиса уделила ей немного времени по очень неот­ложному делу, потому как совсем скоро она покинет этот неблагодарный мир. Но та догадывалась, что имеет в виду ста­руха и наотрез отказалась. На следую­щий день больную навестила Соня. Бабка обрадовалась ее приходу. О чем они говорили наедине, неизвестно, только после этого Несвитова дочь ча­сто пла­кала, уединившись с Зорянкой на выпасе. Ни матери, ни Онисиму, Соня так ничего и не сказала. Видя замкнутость дочери, Несвит запретил ей навещать больную.
   В ту же ночь он увидел бабкиного кота. Хромой и избитый, он немигающи­ми зрачками глаз, уставился на него. Затем медленно стал приближаться к нему. Онисим приподнялся на топ­чане, и нашарив рукой сапог, запустил им в кота. Тот выскочил из хаты. Ложась вновь на постель он услышал раздираю­щий душу вой под окошком. Хозяин решительно встал, и прихватив топор вы­шел во двор. Кот, завидев Несвита, хромая исчез за углом избы. Онисим последовал за ним с твердым намерением покончить с черной тварью.
   Однако обойдя избу и баз, кота не обнаружил. Стоя под вербой, он раздумы­вал, куда бы мог тот спрятаться, как вдруг, тот прыгнул с ветки ему на голо­ву. Вцепившись в волосы, стал ког­тями раздирать ему лицо, шею и плечи. Не­свит резко опустил голову и рукой смахнул кота на­земь. Завывая, кот вновь набросился на него. Онисим не на шутку испугался, чувствуя, как тот но­ровит когтями лап вцепиться ему в лицо.
   Отмахиваясь от зверя топором, он задел лезвием животное, но кот словно не замечая нане­сенной ему раны, остервенело вновь и вновь кидался на хозяи­на стараясь добраться до его лица. Несвит отскочил назад и замахнувшись ударил топором свирепое создание. Топор попал в цель, и кот извиваясь, судо­рожно покатился по земле. Онисим вытер лезвие топора от крови пучком тра­вы и, не оглядываясь, направился к бочке, с водой, стоявшей у база. Хоро­шенько обмыв подран­ное лицо, проклиная кота, Онисим пошел досыпать в избу...
  
   ...Бабка Явдошка помирала. Фимка и Лушка упросили Несвита прорубить потолок над умирающей старухой, чтобы душа ее более не пребывала в таком мучительном состоянии, а с лег­костью поднялась и вышла через дыру в иной мир. Онисим нехотя согласился. Придя в избу Явдо­шки, он принялся за дело. И как только сквозь дыру в потолке, стал виден просвет синего неба, старуха глубоко вздохнула всем телом и застыла в неподвижности. И тут ему показалось, как над мертвым телом появилось едва различимое облачко. Под­нимаясь к потолку, меняя очертания в ко­тором угадывались черты кота и лету­чей мыши, облачко, задержавшись над умершим телом, стало исчезать в про­рубленной нише. Похоронили старуху на кладбище недалеко от засохшей оси­ны.
   С тех пор семья Несвитовых стали жить спокойно, только Онисим все чаще стал жаловать­ся на резь в глазах. Промывая каждый раз их родниковой во­дой, он не чувствовал облегчения, ско­рее наоборот. Он стал замечать, что с каждым днем его зрение ухудшается. А тут новая напасть случилась. Василиса пропала. Ушла в соседнее село к подруге и не вернулась. Как в воду канула.
   Та божилась и крестилась, что в глаза не видела Василису в тот день и приняла активное участие в поиске подруги. Василиса не появлялась. Спустя несколько дней, местные рыбаки на­шли ее тело возле затонувшей лодки, в за­токе реки. Дочь, глядя на мать, лежавшую в гробу, без­утешно оплакивала ее. Отец как мог, успокаивал Соню. Похоронили мать в конце огорода, где на­чиналось кладбище. Трудно переживали смерть Василисы отец и дочь. Оставшись вдвоем, они глушили свое горе в работе. Только какая работа была с Несвита? Не видя почти ничего, он то и дело натыкался в избе то на стол или сундук, то на косяк двери.
   Во дворе происходило тоже самое. Выйдет из хаты и стоя раздумывает, как пройти на баз или к колодцу, пока Соня не усадит его на скамью под вербой и накажет строго, отдыхать и не вставать. И все же он нашел себе примене­ние. Выручила Зорянка. Накинув на шею ей веревку, брался за ее конец, и та­ким образом, оба шли на луг с сочной травой. Фимка и Лушка видя слепого соседа, посмеивались ему вслед.
   Как -- то раз, Соня заметила, как Онисим сидя за гончарным кругом, пытал­ся сделать кув­шин. Сделав его с трудом, он протянул его дочери.
   - Бери, кажись это моя последняя утеха.
   И не вытирая выступивших слез, пересел на скамью под вербой. Дочь обня­ла отца. - Что ты такое говоришь? Еще не один такой сделаешь...
   - Да, да, конечно...
   Несвит был плох. Это знали они оба, но каждый старался не говорить об этом. Последнее творение отца, высушенное в печи, Соня решила разукрасить рисунком непохожим на все осталь­ные. Раньше она не задумывалась бы над сюжетом, сиди и рисуй себе цветочки да петушков, но этот кувшин памят­ный, последняя работа Несвита, а значит и рисунок должен быть особый, запо­минающиеся. Варианты были разные, но ни один из них ее не устраивал, и она решила повреме­нить, пока не созреет один единственный.
   Занимаясь по хозяйству во дворе, Соню, как то раз окликнули ее соседки, Фимка и Лушка...
   ...Фимка Гадюкина "по -- городскому Серафима Гадулай" плотная, небольшого роста, с колючими змеиными глазками молодка, работала одно время прислу­гой у купца в Лисьем буераке. За подлую душу свою "требуя отдельную пла­ту за каждый пустяк в доме", а также наушничество, жадность и лицемерие, купец не мог более терпеть ее и той пришлось покинуть его дом. Сельчане за ее скрытный характер говорили: "Хитрая как лиса, скользкая, как змея подко­лодная. Кусает не­нароком, как кобель бешеный" Ее подруга Лушка Жабкина. Живет одна, ни с кем не знается. Му­жики, за ее язык поганый, обходили сто­роной. Полная, с бесцветными глазами, как у плотвы, она душой и телом была в услужении своей подруги. Все чего надумает Фимка Гадюкина, Лушка тут же выкладывается рушником перед ней.
   А так как на хуторе сельчане сторонились их, те все свободное время про­водили у бабки Явдошки...
   ...Соседки звали Соню с собой на речку. Та иногда ходила с ними купаться в затоку, но сейчас она не могла позволить себе этого, хотя в этот жаркий день, ее тянуло на Донец освежить­ся, да и просто отвлечься от домашних дел. Соседки настаивали. - Работа подождет, искупаешься, больше сделаешь...
   Соня колебалась. Она была почти согласна пойти, но неожиданный приход Вани, нарушил ее планы. - Куда пойдешь?- прикрикнул он на нее. Ваня тер­петь не мог Гадулай и Жабкину.
   - Зорянку надо привести, доить пора, а ты купаться В другой раз пой­дешь!
   Фимка и Лушка с недовольством ушли. В ту же ночь дочери Несвита при­снился бабкин кот и летучие мыши. Они кружили вокруг Онисима уводя его в степь. Несвит плакал, смеялся, не же­лал покидать родную избу, но те упорно манили его в неизвестную даль. Вместо слез на землю капала кровь. Кажаны на лету подхватывали ее, поднимая оглушительный писк. Проснувшись, Соня уже знала, что будет рисовать на кувшине. Она решительно взялась за работу. Ей пришлось много повозиться, прежде чем на стенках посудины появилась морда кота в окружении летучих мышей. Сходство, правда, было относитель­ным, но Соню это вполне устраивало. И еще она доба­вила на чистой стороне кувшина, позолоченный крест. Завершал рисунок множество небесных звезд, больше похожих на горькие слезы Онисима.
   Просушив хорошенько кувшин, она стала хранить в нем деньги, спрятав в подпол горницы...
   В один из летних вечеров к их двору пристали богомольцы шедшие покло­ниться святым мощам в Святогорский монастырь. Соня и Онисим дружелюбно приняли их. Накормив и напоив странников, гостеприимные хозяева предло­жили им угол в избе. Богомольцы, поблагодарив за ужин, отказались спать в избе, где по ночам было довольно жарко, и расположились на ночь во дворе под деревом.
   Несвит и Соня с увлечением слушали рассказы пришлых людей, всякий раз удивляясь необычностью их содержания, порой даже не зная, чего больше в них, выдумки, бурной фантазии или действительности.
   К этому времени Несвит полностью потерял зрение и в связи с этим, у него начали прояв­ляться новые привычки. Например, на его заявление, что бу­дет спать во дворе с богомольцами, Соня отнеслась спокойно. Она даже при­несла из избы все необходимое, чтобы отцу спалось на свежем воздухе хо­рошо и спокойно.
   Управившись, она продолжала слушать занимательные истории старцев. А когда в насту­пившей тишине, старуха, сидевшая рядом с ней показала рукой, в сторону кладбища спросила ее: - А что там милая, вроде как светится что - то, - девушка взглянув на дальний край своего огорода, очень удивилась. На кладбище, на одной из могил действительно светилось множество огоньков.
   Соня встала и стала всматриваться, стараясь определить, на каком из холми­ков идет свече­ние, и неожиданно охнув, прикрыла рот рукой. Не обращая вни­мания на сидевших старых людей, она направилась по тропке в конец огорода. Чем ближе она подходила к нему, тем сильнее ее охватывало волнение. Окру­женная покосившимися крестами Соня остановилась у могилы люби­мой мате­ри.
   Весь холмик был усеян блуждающими огоньками. Сливаясь вместе, они об­разовывали жи­вой светлый ковер. Присев на корточки Соня протянула руки к огонькам. Ни горячие, ни холод­ные, они легко скатывались с ладони и па­дая, терялись в живом ковре бесчисленных огоньков. Взяв с могильного холма горсть земли, огоньки теперь светились одним спокойным клубком, вы­зывая удивление и восхищение Сони. Она поднялась и протянула руки вперед. Жи­вой клубок все также светился странным для нее свечением.
   Девушка опустилась вновь и стала увлеченно играть с огоньками, перекиды­вая с руки на руку землю. Неожиданно живой ковер света на холмике вздрог­нул и будто из под земли кто-то тя­жело вздохнул. Соня испуганно вскочила. Крест качнулся. Огоньки стали перекатываться на мо­гилке, словно ковыль в степи на ветру. Девушка от страха отступила назад. Она была уже готова по­кинуть кладбище, когда услышала голос. Это был даже не голос, а скорее на­бор природных звуков организованных в отдельные слоги и слова.
   Соня упала на колени, осенила себя крестным знамением и стала читать вслух молитву. За­кончив, он прислушалась. Ее окружала тишина. Ни шороха, ни шелеста. Крест вновь качнулся в сторону. Часть огоньков скатилось с хол­мика, и девушка услышала печальный голос из под земли. - Ох, как тяжело мне здесь доченька. Соскучилась по тебе очень. Я знаю, ты здесь, рядом. Отзо­вись мой весенний листочек, хочу услышать твой родной голосок.
   Соня горячо любившая свою мать, вопреки здравому рассудку, опустилась на могилку и горько заплакала.
   - Я слышу, слышу тебя матушка. Не было дня, чтобы я не проливала по тебе горячие слезы. О, как бы я хотела вновь увидеть тебя!
   - Я тоже этого хочу.
   Наступило молчание, прерываемое плачем девушки. Затем подземный голос, глухой голос продолжил.
   - Тесно мне здесь, Не пошевелится, не привстать. Но если бы ты могла мне помочь...?
   Голос вновь замолчал, словно раздумывая, затем сказал, - ... и тогда может, я смогу тебя увидеть.
   - Разве это возможно?
   - Эта ночь особая.
   - Скажи мне, что надо сделать и я...
   - Не спеши. Остановишься на полпути, не доведешь начатое дело до конца - не уви­деться нам с тобой и не слышать более друг друга.
   - Все сделаю, чтобы свидеться с тобой!
   - Коли страх овладеет твоим сердцем и ты отступишь назад, - вины на тебе нет, я пойму. Уж, очень охота доченька, мне повидаться с тобой
   - Ради тебя я на все пойду. Говори же, что надобно мне делать.
   - А вот, что...
   Дочь, затаив дыхание, слушала наказ матери. Соня старалась не пропустить ни единого слова, доносившиеся из -- под земли. Когда же голос умолк и стало ясно, что говорившая не доба­вит ни слова, а время отведенное для под­готовки к свиданию было незначительным, Соня подня­лась на ноги и не выти­рая слез припустилась бежать к избе.
   Очутившись во дворе она тотчас заметила отсутствие спящих старцев под деревом. Вместо них на ветвях вербы она увидела птиц. Вороны сидели не шелохнувшись, словно рисованные. Не теряя времени даром, Соня вошла в го­ренку, достала из под пола кувшин, и высыпала содержимое его на стол. Затем мигом выбежав за ворота, набрала из трех колодцев родниковой воды и вернул­ась на подворье. Затем у Лушкиной избы сдвинув камень в основании сру­ба, превозмогая брезгли­вость, взяла рукой пучеглазую жабу и завернула в пла­точек, подаренный Ваней.
   В дупле старого дерева, стоявшего рядом с избой Фимки, не страшась шипе­ния и укуса, де­вушка достала свернувшуюся кольцом змею. Не успев выпря­миться, подколодная тварь последо­вала за жабой в узелок.
   Время для свидания оставалось мало. Положив узелок около кувшина с во­дой, Соня подо­шла к вербе, на ветвях, которых, сидели вороны. Она стала вглядываться в каждую особь. Все пти­цы, сидели по прежнему неподвижно, лишь третий, с краю, поворачивая голову, поглядывал на нее, то одним, то дру­гим глазом.
   Все сходилась, как говорила мать. Девушка бесцеремонно потянула птицу за левое крыло и вырвала перо. То же самое она проделала и с остальными пти­цами, как только кто из воронов по­ворачивал к ней свою голову. Подхватив узелок, кувшин, перья и взяв пучок из сорока трав, из своих запасов, дочь Ва­силисы поспешила на кладбище. Недалеко от могилы, под засохшей оси­ной, где была похоронена бабка Явдошка, она развела небольшой костер.
   Когда тот разгорелся, она поставила на него кувшин с родниковой водой, предварительно кинув в него жабу и змею. Когда пар начал подниматься из горловины, кувшин начало трясти. Из него стали доносится, смесь всевозмож­ных звуков домашней скотины, птиц, зверья и гадов. Мор­да кота, на боку кув­шина шевельнулась, жалобно мяукнула, как Явдошкин кот, и стала усиленно продираться сквозь невидимую преграду. Летучие мыши, подняв писк, пыта­лись двигать конечно­стями. Кот, освободившись, наконец, из заточения, приняв обычные размеры, сердито сверкнув на Соню зеленью глаз, больно царапнул ее за протянутую к нему руку, и медленно, как ни в чем -- ни бывало, ото­шел от костра скрылся в темноте.
   Вслед за ним, оторвавшись от кувшина, улетели летучие твари. Соня сняла с костра кувшин и выкинула в траву тушки пучеглазой жабы и ее соседку -- змею.
   Затем, кинув в кувшин траву, перья, в оставшуюся в ней воду, смешав все вместе, постави­ла его на погасший уже костер. Девушка волновалась. Луна скоро будет над головой, надо спе­шить, иначе будет поздно. Она поднялась с колен. Все, что велела ей сделать мать, она выполнила. И тут она вспомнила. Схватив остатки принесенной травы, кинула в костер. Тот задымил. Из гор­ловины кувшина, стали медленно подниматься вороньи перья. Появляясь один за другим, они пу­шинками плавно кружились над дымкой костра, бледнели, растворялись туманным облаком, за­стывая над могилой Василисы.
   Крест шевельнулся, и живой ковер огоньков стал приподниматься над зем­лей, делясь на множество отдельных светлых точек. Смешавшись с легким ту­манным облаком, они сместились к Соне, стали блуждать вокруг нее тысячью искринок. Девушка, протянула руку, пытаясь поймать хоть одну, но они слов­но вода, тут же скатывались с ее ладони. Ей стало весело. Радость охватила ее юную душу. Она стала размахивать руками в надежде все же поймать ма­ленький огонек, но все было напрасно, огоньки не давались ей в руки.
   Заметив плывущий в воздухе златоглавый крест, который она рисовала на посудине, только больших размеров, Соня опустила руки. Крест застыл над ее головой. Звезды, огоньки, белый ту­ман -- облако, образовав широкий светлый круг, стал неподвижен.
   В тишине она услышала тихий скрип и сырое, прохладное дуновение. Ей стало не по себе. Отступив назад, девушка вышла из светлого круга. На небо­своде молодой месяц, окруженный желтой пеленой, стал светится ярче. Звезды таинственно перемигивались между собой. Под нога­ми дрогнула земля, в воздухе промелькнула черная тень, и пронесся крик странной птицы. Однако не это привлекло ее внимание. Она стала наблюдать, как трава, на которой ле­жали тушки змеи и жабы, шевельнулась, и черная лента стала вздрагивать, увеличиваясь в размерах. Шкурка, на­тянувшись, стала лопаться, свисать куска­ми, обнажая новую кожу. Все, более увеличиваясь в раз­мерах, она сползала кожурой с тела, приводя Соню в трепет и страх.
   Девушка отступила назад. Змея, вытянувшись в длину телеги в живой, тем­но серый ствол с немигающими кружками глаз и с ужасным раздвоенным язы­ком -- кинжалами, шурша травой, свернулась в клубок, застыв в неподвижно­сти.
   Земляная жаба, очутившись в объятиях подруги, стала раздаваться в шири­ну, издавая при этом хлюпающие звуки. Достигнув размера бочонка, в котором сельчане квасят капусту, жаба ле­ниво шевельнула конечностями, прочно усе­лась в середине живой изгороди и открыла глаза. Жа­бры ее задвигались, и ка­залось вот -- вот зеленый и влажный бочонок заквакает. Но та сидела молча.
   Тень огромной птицы вновь мелькнул над головой, затем, что-то уродливое, двуногое с мордой грифа спустилась на край креста и задрав руки и голову кверху стала издавать утробные звуки переходящие в свист. Крест под его тя­жестью, стал клониться к земле.
   Из темноты показался Явдошкин кот. Недоверчиво с опаской поглядывая на всех, он лени­во помахивал концом хвоста, продолжал стоять, не решаясь при­близится к необычной компании. В наступившей тишине все услышали голос Василисы, доносившиеся из -- под земли.
   - Все ли собрались доченька?
   - Да, всех собрала, как ты велела.
   - Накажи соседушкам моим, из земляного плена меня вызволять.
   Соня повернулась к зеленому бочонку и сердито сказала.
   - Ты слышала, что велела матушка Василиса? Принимайся за работу!
   - Не одна я повинна в ее смерти. Это она, она главная виновница!
   Змея приподняла голову. Ее язык - кинжалы приблизились к пучеглазой подруге. Свист и шипение ничего доброго не сулил. Смертельный рывок, и... Несвитова дочь опередила коварство черной ленты. Прежде чем та раскрыла рот с острым ядовитым зубом, чтобы нанести смертель­ный удар, Соня резко ткнула кувшином в ее голову. Зуб змеи пробил стенку сосуда, и сломавшись остался в нем.
   Поверженная тварь, продолжая угрожающе шипеть, стала отползать от девуш­ки. Коснув­шись старого пня, обвила его тесным кольцом. Пень, заскрипев кор­нями, зашевелился и припод­нялся на них. Кора в некоторых местах обнажила щели глаз, носа рта. Торчавшие сучья на боках угрожающе задвигались.
   Пень простужено кашлянул. Брови, складки приподнялись, рот скрытый про­шлогодней травой низко прогудел. - Я тебя голубушка, давно заприметил. Одни, пакости на уме. Прочь от меня, негодница! Не то пощекочу тебя су­чьем, да втопчу в землицу!
   Змея, дрожа от бессилия, отползла в сторону. Соня подступила к ней.
   - Вызволяй мою матушку, либо тут тебе и конец!
   Девушка подняла над змеей кувшин с остатком зуба. Черная лента, пригнув голову к земле, стала безропотно ползти к могиле.
   Зеленый бочонок уже трудолюбиво зарывался в землю, выбрасывая перепон­чатыми конеч­ностями ее в сторону, поднимая вихрь светящихся огоньков. Змея мощными движениями своего упругого тела теснила выброшенную землю от края могильной ямы.
   Чем глубже зарывался зеленый бочонок в землю, тем выше росла светлая насыпь круга. За­тем настала тишина. Девушка преодолевая страх подошла к яме. Жаба глубоко дышала, отдыхая на крышке гроба. Капли-огоньки скатыва­лись по ее шкуре, падали растекаясь светлыми ручейка­ми на потемневших дос­ках.
   Отдохнув, зеленый бочонок ловко перебирая конечностями, по отвесным стен­кам, покинул яму. Двуногая птица, взмахнув мощными крыльями, поднялась над крестом и вырытой могилой, поднимая вокруг, вихрь воздуха. Все вокруг, смешалось в сплошной, белый, туман. Звезды, огонь­ки, свечение ярких оттен­ков, носились в безудержном хороводе. По мере того, как двуногий гриф не спеша, поднимался все выше, его силуэт с крестом, стал терять очертания, растворяясь в белом искрящиеся хаосе. Плотный туман окружал Соню и увидеть теперь что -- либо сквозь него, было невозможно.
   Сгущаясь, все более в белое облако, он стал принимать овальную форму, с ореолом в ее верхней части. Соня хотела подойти ближе к белому овалу, но пень, шевельнув боковым сучком, задев ее ногу, кашлянул хрипло. - Не спе­ши, в яму угодишь...
   Девушка, на какой -- то миг забыла, что действительно, стоит на краю ямы, и тотчас ото­шла в сторону, поблагодарив старый пень за предосторожность. Овал светлел, успокаиваясь, при­нимая формы женского тела. Ореол сдвинулся чуть в сторону, повторяя контуры. И тут Соня уви­дела перед собой уже не двуногую птицу с хищным взглядом, а стройное белое создание, стояв­шее в воздухе над могильной ямой.
   Плавный жест его руки и женская фигура, в белом одеянии, стоявшее ря­дом, вздохнув, открыла глаза. - Ты здесь, моя доченька?
   Белая тень сошла с ямы, сделала шаг навстречу Соне. Девушка, заплакав, кинулась к мате­ри. - Да, да. Это я, матушка. Как же я по тебе соскучилась, - воскликнула она, обнимая светлое, но холодное тело матери.
   - Ну, ну. Вот и встретились мы с тобой!
   Соня хотела рассказать ей обо всем, что делается в избе, про Несвита, его болезнь, про ху­торские новости, но Василиса ласково поглаживая плечи по­взрослевшей дочери, сказала. - Я знаю все, как ты живешь, как помогаешь отцу и про то, как Ваня помогает тебе в хозяйстве.
   Соня подумала и решила спросить ее о самом главном.
   - Это они, наши соседки, погубили тебя?
   - Да.
   - Почему же это зло не наказуемо?
   - Не спеши. Всему свое время.
   Мать и дочь стали медленно прогуливаться среди могил и крестов, словно делали это много раз. Теперь Соне было совершенно не страшно, наоборот. Все что рассказывала мать, было ин­тересным и увлекательным.
   - Черная двуногая птица, которую ты видела, это ангел смерти, уносящий душу умершего человека, к звездам. Страшиться его не следует, он помогают душе быстрее добраться, к месту постоянного пребывания. Правда, бывает иногда, необходимо опять душу возвращать на землю, но это бывает редко. Как и люди, они тоже ошибаются.
   - Скажи, а души злодеев, эти птицы, тоже унесут к небесам?
   - Нет. Небеса для невинных душ.
   - А для таких как Лушка и Фимка?
   - Они будут наказаны Справедливостью здесь, на земле.
   - Но как я узнаю, что они тоже получат по "заслугам" своим?
   - Будь терпима. Знай. Мир зла не прощает! Ни у Вас, ни у Нас! Для свершения Пра­восудия разница лишь во времени.
   Василиса остановилась. Соня к удивлению заметила, что они подошли к бе­регу реки. Они часто приходили сюда в этот спокойный уголок, в тихой заво­ди у затопленной лодки искупаться, в жаркие летние дни.
   - Погляди? Наши знакомые. Узнаешь?
   И мать показала рукой на купающихся неразлучных соседок.
   - Они часто меня приглашали сюда. И я приходила с ними на речку. Од­нажды, зама­нив меня в водоворот, я начала тонуть. Они засмеялись мне в лицо, говоря при этом, что давно хо­тели избавиться от меня.
   - Но, за что?
   Василиса в ответ сказала, подумав. - Ты доченька сторонись Явдошкиного кота. От него идет все зло.
   - Я, кажется, начинаю понимать...
   - При мне, тебе нечего бояться его, а вот без меня,...гляди в оба. От него пошли все наши горести.
   - Что было с тобой после?
   - Вначале мне было очень страшно, там под водой, а потом, будто ниче­го, терпимо. Мне становилось лучше, я стала ощущать себя будто заново. Все вокруг меня было заниматель­ным и прекрасным. Впервые, там, на дне заводи я познакомилась с будущими моими подружками. А когда, над землей подни­малась полная луна, мы выходили из реки и веселились на лужайке, вон там. Если кто-то приходил в это время купаться, мы старались увлечь смельчаков в наш веселый круг.
   - Ты русалка?
   - Хочешь ею немного побыть? Ночь то гляди, какая лунная, самое время хороводы водить.
   - Да, но...?
   - Не бойся, пошли...
   Мать и дочь вошли в воду. Проплыв немного, по над берегом, стали погру­жаться на дно. И хотя здесь было не так светло, как на поверхности, Соня впервые увидела красоту дна реки, ее обитателей и чудесные уголки. Теперь она жалела о том, почему раньше ей не приходило в голову опустится вот так на дно реки, чтобы вдоволь налюбоваться подводной красотой.
   - Мы здесь не одни, - сказала Соня матери, увидев резвившихся русалок у затоплен­ной лодки. Среди них она увидела сельчанку Христю, затонувшую в прошлом году.
   - Тебе нравится здесь? - спросила Василиса свою дочь.
   Та не успела ответить. Девушки - русалки, заметив новеньких, окружили их, предлагая участвовать в хороводе. Василиса показала им рукой в сторону пла­вающих соседок. - Может быть, им тоже будет весело с нами?
   И Василиса с дочерью стали подниматься на поверхность. Подплыв к купаю­щимся сель­чанкам, они коснулись руками их тел. Те, увидев Несвито­вых, перепугавшись насмерть, кинулись в разные стороны.
   - Куда же вы?
   Василиса, подплыв к Фимке, ухватила ее за волосы. - Давай поиграем с то­бой, как бывало раньше?
   Соседка стала вырываться, но, Василиса хохоча, тянула ее на дно.
   -Здесь хорошо. Вон видишь, подружки Лушку приглашают, чтобы хоровод наш был весе­лее.
   Мать Сони закружила Фимку в своих объятиях. Та пыталась вырваться, но все было напрасно.
   - Плыви же к нам, у нас так весело.
   Гадулай всеми силами отбивалась от соседки, но плача и смеясь от ее при­косновений, все глубже уходила под воду.
   Затем русалки устроили новую игру с новенькими, заставив тех прятаться среди коряг и во­дорослей. Соня не заметила как сама приняла активное уча­стие в проказах русалок, да и мать, гля­дя на нее, тоже веселилась от души. Однако веселье вскоре закончилось.
   - Нам пора,- сказала Василиса, подплыв к дочери.
   - Куда же? Здесь ведь так хорошо...
   - Надо завершить одно дельце здесь, а потом мы с тобой...поспешим на венчание...
   - Кто же будет венчаться?
   Мать загадочно улыбнулась, покачав отрицательно головой, и взяв дочь за руку, всплыли на поверхность. Уже находясь на берегу, Соня подняв голову увидела над собой летящих птиц, державшие в руках обнаженные женские тела. - - Посмотри туда. Что это?
   Несвитова Василиса бесшумно хлопнула ладонями рук, и птицы замедлив полет, приземли­лись невдалеке от кладбища. Когда Соня с матерью подошли к ним, сомнений больше не было. Она узнала своих соседок, недавно купав­шихся в реке. Правда, их тела были теперь похожи ско­рее на тени, но это были они.
   Василиса спросила их строго. - Может, еще повеселимся? Место здесь под­ходящее для это­го. Ну, так как, соседушки?
   Тени что-то говорили, показывая друг на друга, но Соня не услышала не единого слова. Мать была сурова.
   - Отныне быть вам теми, кем вы есть на самом деле!
   Тени стали бледнеть, терять форму и скоро вообще растаяли в воздухе.
   - Их нет больше! Как же ты накажешь их?
   Мать молча подвела дочь к потухшему костру. - Возьми головешку и кинь сюда.
   Соня, выбрав покрупнее, тлеющую головню, кинула ее в высокую траву. Ее стебли тотчас зашевелились и вскоре из поникших листьев стали появлять­ся отдельные части существ напоми­нающих летучих мышей. Их было двое. Сохраняя все черты давнишней кончины, они, тем не ме­нее, делая судорож­ные движения, росли на глазах, меняли первоначальный облик.
   Вместо крыльев уже торчали конечности рук, хватающих воздух короткими и тонкими ко­стяшками пальцев с длинными ногтями. Костяки ног дрожа уве­личивались, сгибаясь в коленях, делая попытку приподнять уродливое тело по­крытое ржавой растительностью.
   Голова, менявшая свои отвратительные формы, завершила свой рост, сме­сью шакала и ана­конды. Соня вне себя от страха придвинулась к матери.
   - Что это такое?
   - Зелье, которое ты сварила в кувшине, имеет огромную силу оживлять все, что было раньше живым, с его пороками. А также может вызывать души живых и мертвых.
   - Для чего?
   - Для покаяния, примирения и,...наказания. Миром правит доброта. Здесь ты видишь ее обратную сторону. Перед тобой зло в душах живых и мертвых. Накопив ее в мирской жизни, твое зелье способно показать изнанку души в ее настоящем виде.
   - Они отвратительны,...и мне страшно...
   - Тебе бояться их не следует. Эти уроды, не принесут тебе вреда. Дай руку. Не бойся же...
   Соня с опаской протянула к уроду руку, которая тотчас прошла через его тело. Мать под­толкнула дочь вперед. Дочь сделала шаг, затем второй и пройдя сквозь тела урода вернулась к ма­тери.
   - Как видишь, они даже не заметили тебя. А теперь отойди в сторонку.
   Уроды подняв морды кверху стали принюхиваться, словно гончие псы, водя носами вокруг себя. Затем не спеша, неуклюже поднялись на ноги и шатаясь из стороны в сторону прошли несколько могил и остановились у креста, где покоилась бабка Явдошка. Вновь принюхавшись, они словно по команде кину­лись на холмик и отбросив в сторону деревянный крест, принялись, остер­венело разрывать могилу.
   - Человеческие пороки: жадность, злоба, убийство ближнего, прикрывае­мое в миру под маской добра, любви и чести, здесь обнажаются, как видишь, полностью.
   Соня прижалась к матери. Сатанинские страшилища, с каким то непонятным ожесточени­ем, издавая хриплые звуки, быстро погружались в землю. Ее комья градом летели из ямы, ложась вокруг могилы насыпью.
   Наконец все стихло. Соню так и подмывало подойти поближе и сделав шаг вперед, она тот­час отступила назад. В яме раздался рев двух образин, пере­шедший в вопли. Затем в наступившей тишине послышалось усиленное пыхте­ние и девушка увидела конец гроба показавшиеся из ямы. Он выдвигался все больше и вскоре уже находился вблизи ямы. Вслед за ним появились и гробо­копатели с вытаращенными от безумия глазами. Глядя на свою страшную ношу, они внезапно ки­нулись друг на друга. Завязалась отчаянная борьба. Не давая, друг другу шансов приблизится к гробу, они, тем не менее, уже топта­ли костяками ног его трухлявые доски. Кости, потревоженные ими, рассыпа­лись по сторонам.
   Наполовину истлевший череп с остатками волос откатился к соседней моги­ле. В пылу борьбы один из уродов, завывая, кинулся за ним. Подняв его, он вонзил в череп свои острые зубы. Второй, нагнувшись, стал быстро переби­рать среди истлевшей одежды остатки влажного трупа и тут же поедать, огля­дываясь в сторону напарника мелькавшего среди крестов. Ужасные челюсти размалывали кости трупа с хрустом, который был настолько громким, что во­роны сидевшие на го­лых ветвях осины, словно по команде взлетели и уселись на ближайшие деревья. Когда с трупом было покончено образины стали медленно подходить к друг другу, облизывая червивые губы.
   Неизвестно чем бы кончилась это сближение, если бы их внимание не привлекли огромная змея и зеленый бочонок, спешившие на помощь умершей старухи. Сжавшись в тугую спираль, змея готовилась к смертельной схватке. Жаба неожиданным прыжком свалила урода. Но тот бы­стро скинув с себя зе­леную и мокрую тушу, крепко сжав в руках, открыв отвратительную челюсть вырвал кусок мяса жабы и тут же проглотил. Та, издав хлюпающий звук, за­билась в судорогах.
   Напарник не стал ждать стремительного броска змеи, кинулся на нее, сда­вил руками гибкое туловище и держал до тех пор, пока та ослабев обмякла. Затем, радостно взвизгивая, принялся по­жирать ее.
   Соня, наблюдая этот кровавый пир старалась быть ближе к матери, Та дер­жа ее за руку, по­учала ее. - Зло наказуемо здесь. Мы видим, каков человек при жизни. От нашего пристального внимания даже самая маленькая плохая мысль его, видна нам как на ладони. Вон тот, который до­едает зеленую толстушку, Чучмак Вавила, городской чиновник Лисьего буерака. Второй, Хамчук Фадей, его дружок, тоже чиновник. Первый злодей и хапуга на базаре. Прихватил себе в городе лакомые куски и жирует. Все ему нипочем. Обокрасть, обидеть человека, а то и убить, зная, что за денежки, купит себе все, свободу, честь и положение. Второй, мошенник, вор, хвостоплет, мечтает бога за бороду взять. Он уже богатый вельможа. Ему уже мало место в Лисьем буераке, теперь спешит покорить Луганскую думу, а там, он надеется, и до Киева добраться. Только напрасны его старания. Наказание ждет каждого здесь злодея, посягнувшего на честного труженика.
   Пока мать с дочерью тихо переговаривались, уроды закончили свою трапезу Ни, зеленого бочонка, ни ее подружки змеи, как не бывало. Теперь, толстопу­зые, гробовщики, поглаживая себя по животу подняли морды друг на друга. Глаза их сузились, когтистые пальцы растопырились. Еще одно мгновение и они кинулись в объятия друг другу с ожесточением, нанося своими челю­стями на тела, раны. Рев смешался хрипом. Падая на землю, они продолжали нано­сить друг другу увечья. Рваные раны на шее, груди приближали конец обоим. Истекая кровью, дрожа в конвуль­сии, он лежали на спинах, пытаясь поднять искалеченные руки. Безумные глаза смотрели на небо. По мере того, как угаса­ла жизнь, их тела бледнели, приобретая землистый цвет. Потеряв все очер­тания, они полностью слились с земляной насыпью, оставив следы своих разру­шений.
   - Справедливость восторжествовала! И так будет всегда и со всеми обидчи­ками доброты!
   Василиса, помолчав и улыбнувшись, сказала.
   - А теперь поспешим на Черную мельницу. Небось, Петр Сафонович за­ждался нас уже...
   - Петр Сафоныч? Это у тебя с ним венчание будет?
   - Ах, как я рада доченька этому долгожданному событию. Он всегда хо­тел этого, но все, что-то мешало ему. А сегодня наконец, ты сама увидишь наш и твой праздник. Ты рада этому?
   - Да, конечно, только...
   - Говори же...
   - Посмотри, какими глазами смотрит на нас Явдошкин кот, того и гляди, вцепиться может?
   - Как же мы с тобой о нем забыли? Впрочем, увиденное им тут зрели­ще научит его поря­дочности.
   Старый пень недовольно зашевелил сучьями. - Хотелось бы поверить, одна­ко, коли, возь­мется за старое, уж точно живым из дупла своего не выпущу!
   Мать и дочь, улыбнувшись, поблагодарили пень за поддержку.
   - А теперь, - Василиса обратилась к Соне, - летим на праздник наш.
   - Но я же не могу летать, - ответила дочь, оглядываясь по сторонам в на­дежде уви­деть двуногого грифа.
   - Это дело поправимо.
   Василиса протянула вперед ладонь. С листьев дерева слетели вороньи пе­рья. Коснувшись ладони, они тотчас посветлели. Василиса подбросила их вверх. Перышки, переливаясь в лунном свете серебром, застыли в воздухе, за­тем медленно стали опускаться на спины сельчанок. Соня по­чувствовала лег­кий укол под лопатками, потом что-то легкое и пушистое стало касаться ее спины. Повернув голову в бок, заметила огромное белоснежное крыло за своей спиной.
   Такое же красовалось и с другой стороны. Там в избе, в горнице на стене у них висела ста­рая гравюра с изображением ангела с крыльями. Теперь вот и она похожа на него. Только сможет ли она взлететь? И сомневаясь в своих способностях в новом для нее деле, Соня посмотрела на свою мать. Та обо­дряюще тронула ее за плечи.
   - Не грусти. У тебя все получится. Давай попробуем двигать крыльями. Вот так. Ви­дишь, уже получается. Только не спеши.
   Несвитова дочь изумилась легкости своего тела при взмахе крыльев и обра­довано сказала. - Матушка, я, кажется, смогу летать. Давай поднимемся с то­бой высоко, высоко к той звездочке?
   - О, да, конечно. Там прекрасно. Но это мы сделаем с тобой в другой раз, а сейчас летим на Черную мельницу, нас там уже ждут.
   Соня протянула руки вперед, как два легких, больших крыла за спиной, сде­лав плавное движение, легко приподняли ее над землей. Мать, улыбаясь, лете­ла рядом, показывая рукой на знакомые места. Соня узнавала эти рощи, балки, овраги по которым часто с подружками гуляла и рвала цветы. Она была до­вольна путешествием, и ей хотелось взлететь как можно выше. И это она ска­зала об этом матери.
   Василиса, улыбаясь, ответила. - Погоди маленько, сейчас не время это де­лать. Ты видишь перед собой простор, широкий, вольный. Твою душу перепол­няет радость нового ощущения. Не так ли?
   - Да! Я чувствую себя птицей, которой доступны все эти красоты.
   - Если ты будешь более внимательна, ты сможешь сделать для себя не­большое открытие.
   Мать и дочь завершали круг над Березовкой.
   - Ой, что это такое, смотри?
   - Не узнала?
   - Но ведь это наш сельский кузнец Мирон, который умер позапрошлый год. Ой, ма­тушка! А это полетела Полина, соседка Аграфены. А вот тот, это парень с рудника, которого при­валило в дудке. Как много их тут. И, все ле­тят и кружатся над хутором.
   - Ты права. Это души умерших, спускаются в сны своих односельчан. А если под­няться выше, там летают души уже давно умерших и забытых людей.
   - А еще выше?
   - Там нашли приют души, хозяева которых расстались с ними сто и бо­лее лет.
   - А там? Возле Него?
   - Тот, кто заслужил на земле это право.
   - Чьи это души?
   Василиса не ответила. Соня стала укорять себя за излишнее любопытство и больше не при­ставала к ней с расспросами...
   ...Фантастическая пара, закончив кружить над Березовкой, направилась к Чер­ной мельни­це. По словам Василисы, это было не слишком далеко. Лететь при­ходилось на большой высоте, чтобы не задевать души, умерших людей, летав­ших вокруг, словно ласточки низко над землей. Это не смущало Соню, а нао­борот. Лететь на своих собственных, послушных крыльях было одно удоволь­ствие. Лететь куда пожелаешь, разве не тайная мечта любого человека прико­ванного к земле.
   В лунном поднебесье мать и дочь олицетворяли женскую красоту. Легкая белая одежда, об­легающий стройный стан, устремленный вперед, волнующий взгляд, волосы, одинаково спадав­шие на плечи, оживавшие при встречном ве­терке, огромные серебристые крылья, завершали непо­вторимый образ сельских красавиц.
   Подлетая к Александровской слободе, Соня увидела купол собора стоявшего посреди хуто­ра. Она как -- то раз слышала от матери, что та приезжала сюда с Петром Сафонычом, чтобы по­венчаться, да не получилось, батюшка хворал...
   ...Мельница была старая, скрипела половицами, грозя рухнуть под ногами. Ее крылья изда­вали не менее печальные звуки, и все, что окружало сейчас Соню, носило отпечаток, полнейшего запустения. Пройдя осторожно по трухля­вым доскам в темную клетушку мельницы, они останови­лись.
   - Однако тут никого нет! Может нам не сюда надо?
   - Сюда доченька, сюда.
   - Здесь темно и я ничего не вижу.
   - Погоди маленько.
   Василиса прошла на середину помещения, где стояли в неподвижности жер­нова и повозив­шись немного зажгла свечу и укрепила ее на поперечной балке. - Теперь все в порядке.
   Соня хотела вновь напомнить матери, что ее старания напрасны, так как по-прежнему во­круг было темно, да и ночной свежестью начинало протягивать. Она хотела, было уже открыть рот, когда услышала в тишине тихие голоса, смех, звуки оркестра. Девушка удивленно огляну­лась, пытаясь определить ис­точник звуков. Из темноты стали вырисовываться контуры большого зала. Тем­нота постепенно сменилась огнями многочисленных свечей в люстрах, свисав­ших с по­толка и вдоль стен между ажурными окнами.
   Праздничное убранство помещения, яркие костюмы танцующих пар, удиви­тельная пре­красная музыка, ошеломили Соню, не видевшая до сих пор ничего подобного. Ее привлекли маски праздничной толпы. Казалось, вся фауна и флора, была собрана здесь со всех уголков земли. Огля­нувшись в сторону ма­тери, Соня увидела, что та уже вела непринужденный разговор с молодыми людьми во фраках. На их лицах были одеты маски. Вероятно, хозяева их были шутниками, на­тянув на себя маски животных. Они были настолько, уме­ло, закреплены на голове, что девушке казалось, что у молодых парней вообще отсутствовала своя, собственная голова..
   Из трех юношей Соня обратила внимание на одного. Вместо фрака на нем был костюм до­мино и маска забавного щенка.
   Василиса совершенно не обращала внимания на дочь, стоявшую около розо­вой колонны. Та продолжала восхищаться залом. Роскошь и разнообразие пора­жали ее воображение. Пожалуй, такого и во сне бы не приснилось. Ей хоте­лось пойти навстречу оркестру играющему в конце зала, но подошла мать и взяв ее за руку спросила. - Несомненно, тебе хочется повеселиться, станце­вать, словом принять участие в празднике?
   - Я буду только рада. Иди навстречу своим желаниям и веселись, сколько твоей душе бу­дет угодно.
   - Да, но крылья?
   - Они тебя совершенно не стеснят. Наоборот. С ними ты еще прекрас­ней. Многие в этом зале на тебя уже обратили внимание. Особенно вон тот господин в птичьей маске в окруже­нии своих приятелей.
   - Ты его знаешь?
   - Он родственник Петра Сафоныча. Он же хозяин этого дворца, в кото­ром мы нахо­димся.
   - Однако публику он собрал довольно странную.
   - Тебя удивляет костюмы, маски, обстановка, разговор?
   - Да.
   - Помнишь, я как-то рассказывала тебе о карнавалах в Риме? На них ча­сто бывал Петр Сафоныч с графом? Этот праздник обязывает носить маску. Граф большой поклонник этой итальянской традиции и никогда не изменяет своим привычкам. А теперь доченька посмотри в ту сторону. Обрати внимание на молодого господина среди щеголей в белых париках.
   - Где? Не вижу.
   - Подойди ближе.
   Соня нерешительно направилась вслед за матерью. Вновь на хорах заиграл оркестр и зал наполнился танцующими парами. Пройти теперь по залу не представлялось возможным и они, прислонившись к колонне, стали ждать конца танца. Но не тут то было. К ним стали подходить в причудливых костюмах щеголи, приглашая на тур танца.
   Девушка, не танцевавшая ничего подобного, отказывала им. Мать, глядя на смутившуюся дочь, качая головой, лукаво улыбнулась.
   - Робость тут ни к чему. Смелее моя девочка! Не отказывай себе в радо­сти повесе­литься!
   Когда же к Соне подошел молодой человек в костюме домино и сделав легкий поклон. же­стом пригласил ее на тур вальса. Девушка окончательно смутившись, посмотрела на мать. Та кос­нулась ее руки.
   - Иди же,...смелее...
   Неуверенность молодой девушки тотчас исчезли, когда смешавшись в зале среди танцую­щих пар, она начала свой первый в жизни танец с элегантным партнером. Чарующая музыка, рису­нок танца, его плавные, словно полет дви­жения, восхищали сельскую красавицу. Познав его прелесть, она желала теперь только одного, чтобы он длился как можно дольше. Но, увы, оркестр умолк. Партнер отвел ее на прежнее место к матери и, раскланявшись, покинул ее.
   Она продолжала пребывать в своих грезах. Мать похвалила дочь за реши­тельность и доба­вила при этом, что с молодым человеком они представляли в зале отличную пару. Проходя, мимо разодетых дам в масках из цветов и осенних натюрмортов мать и дочь, улыбались им как старым знакомым. Те в свою очередь, провожали красавиц долгим взглядом. Не доходя несколько ша­гов, где стояли господа в белых париках, Василиса и Соня остановились.
   - Пройди мимо того господина, чтобы он тебя заметил, - попросила мать и добавила. - Заметит, поздоровайся.
   Девушка, не спеша, вышла вперед, и сделала так, как велела мать. Господа в белых париках заметили ее. Они стали восхищаться неземной красотой де­вушки. Один из них внимательно взгля­нув в ее сторону, всплеснул руками.
   - Василиса, бог мой! Ты уже здесь? Я уже в отчаянии, что не увижу тебя более! Господа! Моя несравненная Василиса! Первая и последняя лю­бовь!
   Белые парики одобрительно закивали головами.
   - Господа! Будьте свидетелями. Я желаю назвать свою Василису, законной супругой. Теперь мне ничто не помешает это сделать сегодня и сейчас!
   Белые парики молчали. Только один с приятной родинкой на щеке недо­уменно спросил. - Простите сударь. Которая, же ваша жена? Ту, которую вы держите за руку, или...
   Бывший помещик Березовки заметил подходившую к ним женщину необык­новенной кра­соты и точной копии стоявшей рядом с ним.
   - Василиса! Прости, душа моя, я ничего не понимаю. Как же я сразу не мог опознать тебя!
   Мать и дочь стали рядом...- Мы похожи? Эта твоя дочь!
   - Соня! Ах, какая прелесть! Надо же, такой сюрприз.
   Петр Сафоныч вне себя от радости не находил себе места.
   - Я счастлив господа! Как видите, теперь мое семейство в полном сборе...Знакомь­тесь, прошу вас...
   Господа в белых париках засуетились, подходили к протянутой руке Васили­сы и Сони и прикоснувшись к ним губами, отходили в сторону. Заиграл ор­кестр. Сердечко Сони воробышком затрепыхалось в груди. К девушке подходи­ли знакомые Петра Сафоныча с приглашением на та­нец. Она медлила, потому что, была уверенна, вот -- вот к ней подойдет знакомый в костюме до­мино с таким же предложением и только с ним она согласна кружить в этом удиви­тельном зале.
   - Почему ты отказываешь этим господам?
   Василиса старалась заглянуть дочери в глаза. Петр Сафоныч дружелюбно от­ветил за нее. - Еще не пришел тот, с которым бы я согласилась танцевать.
   Соня благодарно улыбнулась ему. Оставшись одна, она взгрустнула. Взглянув в сторону окна, ее лицо засияло от счастья. Долгожданный знакомый в доми­но, уже шел в ее сторону. Музы­ка и танцы захватили все ее существо, ото­двинув все незначительное в сторону. Она смотрела на своего партнера с дет­ской привязанностью и восхищением, боясь чтобы тот не покинул ее антрак­те. Милая щенячья мордашка и не думала уходить от нее. Молодой человек про­хаживаясь в пере­рывах между танцами с ней по залу, вел с ней светский раз­говор. Теперь девушка многое узнала для себя обо всем, что интересовало ее здесь.
   Однако на просьбу рассказать о себе, партнер к сожалению не успел пове­дать, так как вновь заиграл оркестр. Несколько танцев с ним, пролетели как один миг. Все это время юная Соня находилась словно в чарующем гипноти­ческом сне, из которого так не хотелось возвращаться.
   В антракте к ней подошла Василиса и Петр Сафоныч. Он спросил дочь.
   - Надеюсь тебе не было скучно?
   - Нет. Здесь хорошо, весело.
   - Кто этот молодой человек, - спросил отец провожая взглядом домино.
   - Не знаю. Подошел, пригласил...
   Соня действительно не знала о нем ничего, и чтобы скрыть свою нелов­кость спросила в свою очередь, показывая на господ, стоявших у окна. - Кто эти люди?
   - Кто именно тебя интересует?
   - Ну, хотя бы этот??
   - В этом зале нет случайных людей. Все они имеют высокие звания и титулы. Начи­ная от уезда и губернии до мировой известности. Иоганн Даль, лекарь горного ведомства. Карл Гаскойн, начальник Луганского завода. А вот тот, в тигровой маске, с взглядом молнии, сочини­тель Пушкин. Он же на­смешник титулованных бездельников царского двора.
   - А вот тот, в парике, с родинкой на щеке?
   - Зальцбургский музыкант Вольферль Моцарт. Рядом спорят Пьер Беран­же, Рубенс и Данте.
   - Вы всех их знаете?
   - Безусловно. Здесь мы как одна семья.
   Прохаживаясь по залу, Соня заметила, что многие обращают на них внима­ние и девушке это нравилось. Она чувствовала себя чуть ли не коронован­ной особой. Петр Сафоныч остановил­ся.
   - Погоди Сколько же тебе сейчас лет?
   - Пятнадцать на пасху было.
   - Ну, мать, может пора и дочь замуж отдавать?
   Василиса улыбнулась. -У нее есть жених, Ваней зовут, сын Аграфены.
   - Вот и отлично. Приглядывайся. Может и увидишь его.
   - Вани нет здесь.
   - Будь внимательна.
   Соня стала всматриваться в зал в надежде увидеть хотя бы своего нового знакомого. Все было напрасно. Молодой человек не появлялся. Надежда перешла в досаду. Она тихонько сказала матери.
   - Я хочу танцевать.
   - С кем?
   Дочь незаметно показала взглядом на господина в парике и с родинкой на щеке. Василиса коснулась руки дочери. - В этом зале каждый почтет за честь станцевать с тобой. Пригласят - не отказывай!
   Для Сони наступил миг блаженства. Она танцевала не пропуская ни одного танца. Ее парт­нерами были могущественные полководцы, королевская знать, люди искусства и религии, о суще­ствовании которых она и понятия не име­ла. Вероломный и хитрый Ришелье, жестокий Лойола, грустный и задумчи­вый Данте, красавец Орфей и множество других не менее знаменитых личнос­тей. Все они, как один восторгались ее красотой и предлагали ей вою преданность, защиту, богат­ство и любовь. На это Соня смеясь отвечала, что обязательно подумает над предложением...
   ...В антракте, усталая и довольная Соня подошла к матери.
   - Ах, как я счастлива матушка! Все эти господа и молодые люди такие милые и симпатич­ные создания.
   - Да, это так. Но некоторые из них, должна тебе сказать, прошли акт своего наказа­ния за свою чрезмерную самоуверенность.
   - Глядя на них, этого не подумаешь.
   - Любой человек не без изъянов, даже здесь. На каждой маске написана его слабость.
   - А тот, с лисьей мордочкой, который разговаривал с тобой, наверное, тоже...
   - Он хитер как лисица. Все это видят и знают, кроме него самого. Поэтому друзья стараются не замечать его присутствия, выражая, таким об­разом, ему свое прохладное отношение. Если человек умен, он ведет себя по­рядочно, а если,... Посмотри на него!
   Молодой человек в лисьей маске и костюме Арлекина, подошел к группе разговаривающих и стал что-то настойчиво объяснять им, жестикулируя при этом руками, и на глазах,... стал менять свой облик. Лисья физиономия сгла­живалась, меняя форму. Рыжий цвет затылка стал темнеть и теперь перед Со­ней уже стоял молодой человек с виноватым взглядом.
   - А как посмотрит на это граф? Ведь его непременным условием для всех в этом зале, есть маска?
   - Да. Однако, кроме нее есть и другие атрибуты заменяющие ее. Напри­мер, наши крылья, воздушные одежды. Они, как и маска подчеркивают нашу женскую красоту и обаяние. Многие из этих дам, были бы не прочь поменять­ся с нами, своими фантазиями, которые они соо­рудили на своих головках.
   Василиса хотела продолжить, но к ним уже спешил Петр Сафоныч. Взяв ее за руку, сказал. - Пора. Наши друзья нас ждут. Ты не раздумала, душа моя, о нашем вечном союзе Добра и Любви?
   - Нет. И наша дочь тому подтверждение.
   - В этом зале, своей сияющей, неповторимой красотой, ей нет, равных, здесь. Я гор­жусь этим!
   Он посмотрел на Соню и спросил ее. - Что ты думаешь о молодом челове­ке в костюме до­мино? Или твои мысли по прежнему о Ване?
   Этот неожиданный вопрос застал ее врасплох. - Я не знаю, не думала об этом.
   Она не могла скрыть своего смущения и опустила голову.
   - Выбирай суженого не по одежке и тогда не ошибешься.
   Все трое продолжали идти по залу. На пути им вновь повстречался граф, хозяин дворца. Увидев красавицу жену и дочь своего родственника, он был очень растроган и обещал ускорить акт бракосочетания. Соня была удивлена, когда в наступившей тишине вдруг загудел церковный колокол. Свет в зале за­метно потускнел, и все засуетились, расходясь небольшими группами в разные стороны. Запахло ладаном и полевыми травами. Окна, балконы, колонны стали расплы­ваться, сменяясь на очертания помещения церковного храма.
   Роспись стен, потолка, великолепие церковной утвари, богатство одежды слу­жителей хра­ма внушали строгость и обязывали к послушанию. Петр Сафоныч вел под руку Василису к алта­рю. Дочь, все еще удивляясь быстрой перемене, шла рядом. Возле алтаря уже собралось множе­ство пар, принимавших участие в обряде бракосочетании.
   Став в числе первых, Петр Сафоныч спросил Соню.
   - А где же твой суженный?
   - Его здесь нет.
   - Так уж и нет...
   Недовольство отца передалось дочери. Она действительно всматривалась в каждую маску в надежде увидеть Ваню, но все было напрасно. Его не было. И тот, в костюме домино больше не показывался ей на глаза. Обряд венчаю­щихся пар начался. Первой парой этого торжества были Петр Сафоныч и Ва­силиса. Чуть не плача Соня отошла в сторону. Девушка не раз бывала в Ли­сьем буераке, где наблюдала такой же обряд молодых сельчан. Церковное та­инство всегда захва­тывало юную девушку. Уже тогда, она мечтала стоять в бе­лом наряде невесты перед служителем господа нашего и давать клятву в своей верности и любви, к своему, суженному.
   - О чем задумалась?- спросил кто -- то за спиной.
   Она повернулась на голос, и увидела своего знакомого в домино. Девушка обрадовалась.
   - Ах, это вы? Вам нравится бывать в храме?
   - Если честно, то не очень.
   - Но почему же? Ведь именно здесь мы очищаемся от всего плохого. Не так ли?
   - Каждому, свое.
   - Почему тогда вы здесь?
   - Ты думала обо мне?
   - Немножко.
   - Почему у тебя нет пары?
   - Я жду своего жениха.
   - Хочешь, я стану рядом с тобой?
   - Не знаю.
   - Как зовут твоего жениха?
   - Ваня. Он работает шахтером.
   - Он тебе нравится?
   Соня не сразу ответила, подыскивая правильный ответ.
   - Мы давно знаем друг друга.
   Молодой человек слегка сдвинул маску с лица. Девушка удивленно всплес­нула руками. - Ванечка! Это ты?
   - Тише, невеста. Это тебе не с девками, в березовой роще перекликаться, в храме на­ходишься.
   - Ой, Ваня, как я рада, что ты нашелся!
   - Тише, сорока...
   Обручение первой пары состоялось. Петр Сафоныч нежно поцеловал свою Василису. Соня подумала. "Все, что надобно, отвечу согласием святому отцу, а коли, тот накажет целовать жени­ха? Каково мне будет, целовать его в соба­чью физиономию?"
   Ваня подвел ее к священнику. Девушка, волнуясь, отвечала на все вопросы машинально. Ее жених держался уверенно, даже, как показалось ей, надменно.
   - Отныне вы муж и жена. Поцелуйтесь.
   Соня не почувствовала на своих губах его прикосновения. Она открыла гла­за. Он, улыба­ясь, уже вел ее к отцу и матери. Петр Сафоныч тепло похлопал своего зятя по плечу. - Моя краса­вица дочь могла выбрать только тебя из этой суматошной толпы. Цени, люби и уважай ее!
   Василиса напутствовала обоих. - Будьте друг другу одним отражением в зеркале, и тогда ваша долгая жизнь будет иметь смысл...
   ... Молодая пара шла за родителями, к выходу из храма.
   Соня спросила новоиспеченного мужа. - У тебя хвост настоящий? Он, сме­ясь, оторвал его и кинул в сторону.
   - Сними маску.
   Супруг молча остановился и недовольно стал с силой стаскивать ее с лица. Молоденькой жене, стало грустно, и она замолчала.
   - Почему ты молчишь?
   - Я, устала.
   - Ты недовольна чем-то?
   Соня остановилась. - У тебя вновь появился хвост, только кошачий, да и лицо твое уже не собачье...
   - Куда ты уходишь?
   Но девушка уже бежала к родителям.
   - Что случилось?- спросила Василиса остановившись.
   - Он не жених и не муж мой! Посмотри на него...
   Родители обняли дочь. Василиса печально вздохнула. - Это Явдошкины про­делки.
   Петр Сафоныч растерянно произнес. - Может не все еще потеряно? Я не же­лаю с вами расставаться! Увидев подходившего зятя, отец сердито нахмурил брови. - Стой! Нет тебе места в храме. Изыди, сатанинское отродье!
   Молодой человек в домино упал на четвереньки жалобно по кошачьи мяук­нул и на глазах стал уменьшаться в размерах, превращаясь в обычного кота. Мать схватив дочь за руку подбежала к светильнику и схватив свечу затушила ее. Помещение погрузилось во мрак. Потянуло ночной свежестью и молотым зерном. Свеча еще тлела. Василиса кинула ее в сторону. Мучная пыль вспых­нула, осветив убогую клетушку мельницы. - Уходим, - и мать, схватив вновь за руку дочь, быстро покинули старую клетушку. Взмахнув крыльями и оторвав­шись от земли, стали набирать высоту. Оглянувшись назад, Соня увидела, как огонь вырвался и помещения, и охватил мельницу.
   Мать и дочь летели молча, переживая каждый происшедшее. Луна кло­нилась к горизонту. На другой стороне неба уже светлела полоска. Василиса боялась оглянуться назад. Под ними вновь стали проплывать знакомые очерта­ния дорог, оврагов и реки. А вскоре показался рудник. Не долетев до Березов­ки, они свернули на кладбище.
   Прощание было недолгим. - Прости меня доченька, я хотела сделать для тебя как лучше на этом карнавале, но старуха оказалась сильнее меня....
   - Не горюй, матушка! Все было чудесно. А кота бабкиного, я более не подпущу к себе, кем бы он, не прикидывался...
   Василиса спешила. Она обняла плачущую дочь на прощание, затем сделала шаг к вырытой могиле... Соня, не выдержав, кинулась к ней. Мать предупре­дительно подняла руку. - Не спеши, твое время еще не пришло...
   Дочь, не спускала глаз, с родной матери.
   Василиса стала таять, словно утренний туман. Задержавшись едва заметным облачком, оно вскоре исчезло полностью. Стало быстро рассветать. Оглянув­шись, Соня увидела, что все было, как и прежде, лишь кувшин с дырой на боку, напоминал ей о ночном происшествии. Над степью стали вызванивать первые жаворонки. Подхватив кувшин, девушка припустилась по тропке к избе. К ее удивлению, ни богомольцев, ни старого Несвита во дворе не оказалось. Она искала Онисима повсюду. Но все было напрасно, тот не объявлялся.
   На следующий день Березовку облетела новость. В затоке нашли утонувших подружек Фимку и Лушку. Особой печали сельчане не испытывали к ним и на кладбище соседок никто не провожал. Дед Мирон сам отвез и похоронил утопленниц рядом с могилой бабки Явдошки. Соня продолжала искать Несви­та. Она расспрашивала о нем всех в селе, но никто не мог сказать ничего утешительного.
   А когда к ней пришел Ваня, она долго смотрела ему в глаза, будто видя его впервые. - За­чем пришел?
   - Может, подсобить тебе, чего надо.
   - Сама управлюсь.
   - Может Зорянку привести? Доить пора.
   - А глаза у тебя зеленые. Как я этого раньше не заметила.
   - Ну и что? У тебя ведь тоже, не бог весть какие, сразу и не опреде­лишь.
   - К ночи, небось, вновь котом обернешься или кожаном поганым, опять на подворье мелькать станешь?
   - Чего несешь такое?
   - А то, что нечего тебе тута делать. Хоть и обвенчана я с тобой, но в мужья тебя не желаю. Уходи, и забудь ко мне дорожку...
   ...Вечером, приплелся, к Соне дед Мирон. Долго сидел, кряхтел, дымил самосадом, а потом сказал. - Ушел Онисим с богомольцами в монастырь, не желал быть тебе обузой. Хорош мужик был,... еще говорят, будто ночью в степи на него налетели летучие твари, кожаны. Не дошел Не­свит до святых мест, вот...стало быть какие дела...
   Ни слова в ответ не промолвила девушка. На следующий день Соня приня­лась за уборку в избе и во дворе. За этим занятием ее и застала Ганнуся, ее сверстница и единственная, верная подружка. Усевшись под вербой, во дворе, они долго обо всем говорили. Подружка как могла, успокаивала Соню, сове­туя той не брать близко к сердцу случившегося.
   После ухода Ганнуси, девушка долго сидела в задумчивости, затем, вздох­нув, закончив приборку, принарядилась, словно на храмовый праздник и направилась к Донцу. На следующий день сельчане нашли ее мертвой у зато­нувшей лодки.
   Изба Несвитовых опустела. Последним, заходил в нее, шахтер Ваня. В гор­нице, на столе покрытой пылью стоял кувшин с обломком змеиного зуба. Ря­дом спал Явдошкин кот. Увидев во­шедшего, он поднял голову в ожидании. Его недобрый взгляд был непредсказуем. И хотя Ване очень хотелось про­учить злобное существо, но, увы, апатия и лень, охватившая его как -- то сра­зу, помешало сделать задуманное. Выходя из избы, он услышал за своей спи­ной хохот своего не­друга...
  
   Глава - 36. Глуховская дудка.
  
   Несколько дней работы на новом месте для Артема прошли незаметно. Куча угля росла, но ни возчиков, ни Шапталы, шахтеры так и не дождались. Настроение луганчанина падало. Шахте­ры молча продолжали работать. Мат­вейка с Гуровым подтянули бадью с углем наверх и стали раз­гружать.
   - Не хотят мужики с обозом идти в Луганск задаром, потому и про нас забыли.
   - Нам то, какое дело до них? Отработаем, положенное время, и на свою дудку мах­нем.
   - Как ты думаешь, заплатит нам немец за нашу работу, или, как тем му­жикам, шиш под нос?
   - Обещал ведь...
   Под землей, в забое, Мамонов и Маленький Наполеон нагрузив углем дере­вянные сани, ухватились за лямки и на четвереньках стали медленно тащить их к стволу.
   - Завтра тоже сюда, или как?
   - Пойдем на свою дудку.
   Шахтеры стали нагружать уголь в спущенную бадью. Артему с самого нача­ла не нравилась вся эта затея с Глуховской дудкой, но дав слово, старался сдержать его. Он злился на самого себя. Бриггер вел с ним непонятную, и ка­залось нечестную игру. Но какую? Ведь зная о нем все, или почти все, хозяин рудника не сдал его уряднику. Да и барышня избежала этой участи. Может, бо­ится, что на руднике есть еще люди, которые не в ладах с властями? А предостережение Марты? Это тоже пока ничего не объясняло.
   Мысли луганчанина нарушил Васькин голос, кричавший сверху. - Братва, подымайся. К нам десятник с мужиками направляется.
   Артем не спешил и, сдерживая нетерпение француза и Семки Гончара, отве­тил. - Подо­ждут, коли, дело есть.
   Закончив грузить, шахтеры не спеша, освободили проход от саней, сложив в них лопаты и кирки, стали ждать возвращения пустой бадьи. Матвейка и Вась­ка наверху спешили. Освободив бадью от угля, стали опускать ее вниз. Шаптала молча подошел к куче угля. Его окружили возчи­ки. Один из них с веснушками на лице и рыжей копной волос, молодой парень, подошел к Гуро­ву.
   - Надумал с нами в Луганск идти?
   - Не пойду боле.
   - Разве плохо тебе было с нами? Идешь себе, а кругом степь до самого горизонта, красота! А тут? В угле, как черт, в преисподней, погляди на себя. Привык я к тебе. Скучно будет мне среди этой...братвы.
   Парень покосился на своих попутчиков. Из ствола показалась бадья. Из нее вылезли шахте­ры. Гуров закрепил рукоятку ворота, затем отошел с рыжим дружком в сторону.
   - Кабы, я сам был тута, пошел бы. А так, нет.
   - А ты бери Настю с собой, нечего ей тута делать.
   - Не бабье дело с обозом ходить...
   ... Десятник подошел, к стволу, где собрались шахтеры.- Мало нарубили. Еще бы чуток.
   Мамонов поднял голову. - На нашей дудке, куча нетронутой лежит
   - Чего телегу гонять, да и крупняк тута лучше. Поработайте еще денек, а потом под­гоним возки все и погрузим. Делов то, на день всего...
   Наступило молчание. Все ждали, что скажет Артем. Луганчанин рассуждал. "День то еще можно поработать, а если завтра еще что -- либо придумает Шаптала?"
   - Не знаю. Их надо спрашивать.
   Десятник окинул взглядом Матвейку, Ваську, Семку и Маленького Наполео­на. Если бы не наказ Бриггера, он бы показал этим, людишкам, свою власть над ними. Руки чешутся по этим хи­лым физиономиям. Матвейка кашлянул в сторону. - Два, три возка можно будет еще нарубить, только вот...
   Его перебил француз. - Хозяин обещал нам заплатить.
   - Раз обещал, значит заплатит.
   Шаптала был уверен, главный инженер не сдержит своего слова. Артем по­смотрел на Гуро­ва. - Ты чего скажешь?
   - На рубаем, чего там...
   Десятник игнорировал присутствие Семки Гончара.
   - Ну, вот и договорились.
   И не проронив не единого слова больше, повернувшись, молча направился в сторону руд­ника. За ним последовали обозники.
   - Здорово ты его?- нарушил молчание Семка Гончар. Ему никто не отве­тил...
   ...После работы приведя себя в порядок, возле клоповника, где луганчанин обычно умы­вался и переодевался в чистую одежду, он направился к избе Клав­дии. Артем твердо решил, что завтрашний день, в любом случае, его пребыва­ние на Глуховской дудке будет последним. И если с арендой главный инженер будет вновь тянуть, нужно будет потребовать с него заработанное и дать ходу с рудника. Немец хитер. Может и не заплатить, тогда остается одно, со­брать сходку...
   На дворе у печи Клавдия рубала хворост. Артем подойдя к ней взял из ее рук топор и дело­вито принялся за работу. Хозяйка присела на скамью. Вид у нее был грустный, и это сразу заметил Мамонтов.
   - Такое вот дело Артемка. У Верки горе стряслось.
   Луганчанин опустил топор. Клавдия продолжала.
   - Малец помер. Мать его исходит слезами, не находит себе места. Ваня прибегал, сказывал. Настя с Натальей уже там.
   Артем вспомнил купальные костры в Березовке, праздничное веселье молоде­жи и Семку с плачущим ребенком Верки.
   - Когда это случилось?
   - Всю ночь метался в жару, к утру затих и все....
   - Схожу на хутор, может помощь, какая требуется.
   - Погрузили уголь на Глуховской дудке?
   - Шаптала приходил с возчиками...., и Мамонов рассказал вкратце о при­ходе десятника на дудку, затем закончив рубать хворост сказал.
   - Схожу в Березовку.
   - Погоди. Я что хотела сказать. Темнит с тобой немец, как пить дать. Игру в кошки - мышки затеял. Неладное дело задумал, чую сердцем. Ты вот чего, береги Наталью. Из -- за нее сыр - бор этот. Уж очень она пригляделась ему, да и Ялмару тоже. Ни на шаг от себя девку не отпускай, не то быть беде.
   - Может ее сразу в родительский дом сопроводить?
   - Ой, не знаю право. Решай сам. А теперь иди, подсоби, чего надо, я подойду опосля.
   Прежде чем направится в Березовку, луганчанин завернул на заброшенный огород Клав­дии. Убедившись, что дудку никто из посторонних не посещал, он сокращая дорогу решил идти через карьер. Проходя мимо заросших и опасных глуховских нор, Артем неожиданно увидел Не­мого Луку. Тот, нагнувшись, что- то высматривал в темной расщелине ямы, однако, увидев посто­роннего, испуганно выпрямился, отступил в сторону и настороженным взглядом, прово­дил луган­чанина.
   Артем, погруженный в свои мысли прошел мимо дворового господского дома. Прошла не­деля, подумал он, как прекратились странные звуки здесь, но причина их до сих пор осталась неизвестной. Но ведь она существует? Кто -- то упорно скрывает ее от людей? Где эта личность? На руднике или в Бере­зовке? Что скрывается под этими звуками?
   Пройдя карьер, Мамонов вышел к селу. Возле избы толпился народ. Среди них он увидел Наташу и Гурову Настю. Они молча проводили его в горни­цу, где на столе лежал белый сверто­чек, среди полевых цветов, горящих све­чей и иконок. Горе Верки, потерять первенца было тяже­лым. Она безучастно сидела на лавке, в окружении женщин глядя на крохотное личико младенца. Порой в отчаянии, она хватала себя за голову, начинала протяжно завывать, осознав реальность случившегося.
   Глядя на нее, луганчанин вспомнил, родную избу, на берегу Лугани, и отца, которого лю­бил. Артема охватила тоска по брошенным местам. Скворцова, не­заметно войдя в горницу, несме­ло подняла на него свой взгляд. Артем, пере­хватив его, подошел к ней и стал рядом. Барышня, волнуясь от нахлынувших чувств, опустила голову...
   ... На рудник возвращались, когда луна, уже висела над селом и от ночной свежести, стано­вилось все прохладнее...
  
   ...Ночь в клоповнике была душная. Ее двери были настежь открыты и те, кого закуток, был ближе к выходу, находился в лучшем положении. Здесь све­жий воздух освежал спящего, и он спал менее беспокойно, чем те, которые за­нимали лучшие места в бараке.
   Топчан Медузы находился у самой двери. Раньше это место занимал "Фер­шал", тот кото­рый сбежал с рудника, еще в конце зимы. Теперь его место занимал Медуза. Он не спал. Слушая пьяный храп соседей и возню в семей­ных закутках, он не мог уснуть, хотя тело ломило от устало­сти. Мысли кру­жили, как грачи перед ненастьем. С ними он уносился в далекие воспомина­ния. Из детства он запомнил немного.
   Ловлю раков и холодное весеннее утро, когда, идя по вспаханной сохой пашне, брал из торбы пахучее зерно и раскидывал его в разные стороны. Да­лее шли неясные образы родителей с лицами, черными как земля. Служа ве­рой и правдой царю батюшке и отечеству, матрос Медуза, (кличку дал боцман) вынес тяжелые воспоминания.
   Трюм корабля, невыносимая жара, котлы, маховики, лоснящиеся от смазки, горы угля, скрежет лопаты, олицетворяли все черные силы зла. Боцман по кличке "Осьминог" угрожающе шевеля усами щупальцами и глядя бешеными навыкате глазами, подносил к лицу огромный ку­лак, грозился каждый раз, пришибить любого за малейшую провинность, или нерасторопность.
   Медуза тяжело вздохнул и теперь уже ни лицо "Осьминога", а сам Шапта­ла смотрит на него...
   Бывший матрос присел на топчан и от нахлынувшей досады чертыхнулся, сплюнул в сто­рону, и тут же прислушался. По проходу кто -- то шел. Медуза лег и закрыл глаза. Из барака вы­шли двое. Справляя малую нужду под засох­шим деревом, они тихо переговаривались. Шахтер узнал голоса старосты и его неизменного дружка Яшку Цыгана.
   -...дел -- то на полчаса. Обещал поставить водки, не задаром значит?
   - Кабы деньгами...
   - Может и деньгами, пошли...
   - Узнает кто -- либо, не сносить нам головы.
   Тише ты, ворона скрипучая...
   Тени двоих направились к Белой будке. Миновав ее скрылись среди кустов и деревьев. Ме­дуза последовал за ними, но тут же замер на месте. За Пан­телеем и Яшкой из лавки Муссы отдели­лась тень и последовала за ними. Шахтера разобрало любопытство. "Чего надумали мужики? Мо­жет с возчиками чего -- то не поделили?" Тень, последовавшая за старостой и его дружком, показ­алась ему очень знакомой. Все трое шли в сторону Глуховского карьера...
  
   ... Мамонов пришел к дудке раньше обычного, но возле кучи угля его жда­ла уже "артель". Шахтеры были в приподнятом настроении. Все знали, что ра­ботают на карьере последний день. Луганчанин не разделял их настроения. Он посмотрел на Маленького Наполеона. Тот, бросив ло­пату, которой подгребал кучу, подошел к нему.
   - Десятник велел сказать, что кучу сегодня обязательно загрузят на теле­ги. Платить будут, как и на руднике, за упряжки...
   Артем не спешил. Подумав немного наказал лезть всем в забой, чтобы нару­бить побольше, крупняку, затем поднять его и тем закончить свое пребывание здесь. У ворот поставили Семку Гончара. Тот был недоволен решением Артема, но, возразить, не осмелился.
   Стали готовиться к спуску. Васька Гуров подошел к вороту.
   - Однако,- сказал он, - кто -- то уже побывал здесь. И ось как вроде за­ново смазана, да и трос закреплен не так как вчера.
   - Мало ли охотников до уголька. Место безлюдное, в самый раз пожи­виться.
   - Но ведь куча то не тронута?
   - Пожалели наш труд.
   - Может, хуторские и наведывались...
   ...В ствол шахты спускались в бадье по двое. - Не шибко воротом крути. Опускай!
   Сдерживая досаду, Семка Гончар осторожно стал придерживать вращающий­ся ворот. Глу­бина ствола была небольшой. Забои от нее находились не более десяти саженей. Шахтеры зажгли свои плошки, каганцы и один смоляк, затем, пригнувшись, полезли в чертово пузо. Оставшись один, Семка тоскливо огля­нулся. Кругом стояла тишина.
   - Может и я с вами, - кинул он в темноту шахты. С дыры недовольно до­неслось. - Наказ, слышал? То -- то.
   Семке хотелось быть рядом с шахтерами. Он прошелся у ствола, стараясь найти оправдание своему желанию, идущему вразрез с наказом луганчанина. "Тут я вроде как пугало торчу, а там ведь и моя помощь бы сгодилась" И уже не раздумывая более он подошел к стволу взялся обеими руками за пень­ковый трос и упираясь ногами за выступы породы ствола стал медленно опус­каться на дно шахты. Спустившись, стал заглядывать в дыру, вырубленную в толще породы и угля. Заме­тив мелькавшие точки света, на четвереньках по­полз к ним навстречу.
   Ниша, в которой находились работающие шахтеры, была просторной. Свод поддерживался двумя стойками, у стены находились пустые сани. Семка подал голос. - Я, я к вам...
   Матвейка съязвил. - Без тебя тута никак не обойтись.
   Артем, недовольно проводив взглядом старого шахтера, протянул руку с го­рящим смоля­ком вперед над головой, разглядывая пласт угля, затем, укрепив его в трещине, взял кайло в руки.
   - Нарубим возка два, три и наверх. Нечего тут делать
   Луганчанин опустил кайло на пласт угля. Васька тронул бок шахтера.
   - Погоди...
   В наступившей тишине все услышали шорох. Сверху ствола посыпалась угольная крошка. Неожиданно Гуров показал на низ стойки. К ней была при­вязана бечева. Едва присыпанная углем и пылью она тянулась к стволу. Навер­ху заскрипел ворот, и пустая бадья стала подниматься на­верх. Все были в не­понятном, тревожном ожидании.
   - Ребятки, может мы того, уйдем отсюда, от греха подальше?
   Голос Семки Гончара задрожал.
   - А ну-ка братва, ходу отсюда.
   Слова Артема перекрыл звук упавшей бадьи. Все испуганно кинулись к стволу. Еще не уда­рившись о землю, бечева натянулась, закрепленная на стой­ке ожила, и вырвала ее конец с места. Свод затрещал, затем раздался оглуши­тельный звук падающего потолка. Воздушной волной людей прижало к стене каменного мешка. Свод продолжал грохотать. Все вокруг дрожало, волна угольной пыли, казалось, прошел сквозь тела шахтеров. Дышать становилось все труднее. Артем схватил стоящего, рядом Семку, и прижал к стене. Вцепив­шись в его руку, словно помешанный он странно хихикал, плача. - Я жив, жив,...жив. Ты выведи меня отсюда. Слышишь? Мне нельзя оставаться здесь, Фенька и Митька там, наверху, меня ждут...
   Луганчанин, беззлобно ругнулся. Это относилось скорее к той ситуации, в которой все очу­тились. Все четверо шахтеров по счастливой случайности остав­шиеся в живых, кашляя во тьме угольной пыли, словно слепцы на проселоч­ной дороге, держась, друг за дружку, пытались в кро­мешной тьме, найти вы­ход из каменной ловушки.
   Ползая на четвереньках, они то и дело натыкались на груды угля, продолжа­ли медленно вновь и вновь кружить на месте своего неожиданного заточения, руками ощупывая каждую выем­ку и щель.
   В наступившей глухой тишине были слышны их тяжелое дыхание и кашель. Время каза­лось, остановилось...
  
   ...На руднике Ваня стучал в рейку. На тревожный звук его сбегался народ. Окружив под­ростка продолжавшего стучать в рейку, люди с нетерпением жда­ли от него слова. Староста грубо оттолкнул парнишку от рейки. - Чего балу­ешь? Людей от работы отрываешь?
   Ваня не обращая внимания на Пантелея, крикнул в толпу.
   - Все на Глуховскую дудку! Беда случилась. Обвал! Толпа гудела.
   - Чего случилось, повторяй!
   - Обвал. Артема Ивановича и всех остальных,...того...
   Вновь загудела рейка. Люди кинулись на Глуховский карьер. Увидев бегу­щих людей мимо Белой будки, Клавдия с Настей, переглянувшись, кинулись за бегущими людьми. Староста старал­ся удержать людей, но те, не замечая его, продолжали бежать, в надежде увидеть еще кого -- либо в живых. Настя Гу­рова спешила, не думая ни о чем, кроме брата своего. Староста поравнявшись с ней, кричал над ее головой. - Если чего случится с Васькой, на меня поло­жись. Видно судьбина ему такая вышла.
   Прибежав на карьер, люди остановились у подъемника. Настя заголосила.
   - Вася, Васенька родненький, кровушка моя, на кого ты меня тута оста­вил, родимый. Нет у меня теперь никого на свете. Ни отца, ни матери, ни за­щиты, ни крыши над головой. Погиб­ну я травинкой в поле. Ой, люди добрые, за что мне такое горюшко выпало?
   К причитаниям Гуровой присоединились женские и мужские голоса.
   - Не я ли говорила тебе, пройдем мимо рудника, ...не послушал меня. Что же теперь со мною будет? Зачем ты оставил меня сиротой?
   - Ох, Артем Иванович. Светлая голова, как же ты так оплошал?
   - ...Маленького Наполеона жалко. Неплохой мужик был.
   Не теряя времени, люди уже суетились у ворота. Перекинув заново через ба­рабан веревку, хорошенько закрепив ее на месте оборванной, стали опускаться по ней в ствол. Спустившись вниз, стали освобождать от угля и породы, застрявшую бадью. Соединив ее с концом веревки, велели поднимать. Спасате­ли спешили. Одни стали расчищать ствол шахты, другие разбирать завал. Вре­мя проходило в тревоге. Люди наверху, кричали вниз. - Ну, как там у вас?
   Федул и Кваша старательно очищали проход, относя большие куски породы к спущенной бадье. - Видать, труба дело, - сказал он Василию, - седьмую ба­дью наверх поднимаем, а продвину­лись вон на сколько, где они? Может, их и в живых уже нет...
   - Ты, или работай, или шуруй отсель. Без тебя тошно.
   Василий торопил всех, проделать хоть небольшую брешь в завале для при­тока воздуха. Мо­жет быть, еще не все потеряно и им удастся хоть кого -- либо спасти.
   Люди, понимая ситуацию, работали быстро и слаженно. Один из новеньких по кличке "Се­рый", вытянув несколько кусков породы, почувствовал, как угольная крошка стала осыпаться ему на ноги. В завале появилась узкая гори­зонтальная щель. Спасатель обеими руками стал расширять ее. Из щели доно­сились слабые голоса шахтеров попавших в беду. Спасатели кинулись к чер­ному проему. Неожиданно из нее просунулась черная рука. Все вначале от страха попятились назад, но, услышав голос Артема, кинулись его освобо­ждать.
   Мамонов выполз из норы, черный, как обгорелый чурбак... Он попытался встать на ноги, но тут же сел.
   - Во время вы. Еще бы немножко без воздуха, и мы бы там...
   - А Васька, Семен, француз? Как они?
   - Живы. Все живы.
   Василий помог луганчанину добраться, к стволу.
   - Подыши свежим воздухом тут, а мы остальных вытащим.
   Следующим выполз Семка Гончар, за ним Васька Гуров. Последними, к стволу, помогли идти Матвейке и Маленькому Наполеону.
   - Ну, мужики, спасибо вам! Мы уже там с белым светом прощались!...
   Василий наклонился над Артемом. - Как же вас угораздило под обвал по­пасть?
   Мамонов, сплевывая в сторону угольную слюну, ответил хрипло.
   - Мы там наверху разберемся, кто устроил нам эту западню!
   Толпа у Глуховского ствола шумела молчанием спасателей внизу.
   - Братки, чего молчите? Народ ждет от вас слова!
   Снизу приказали. - Опускай бадью вниз, живо! Заскрипел ворот. Бадья стала опускаться вниз. Стоявшие ближе к стволу шахтеры, старались рассмотреть что -- либо внизу. Настала тиши­на. Снизу дали команду поднимать. Вновь заскрипел ворот. Настя приблизилась к стволу. Увидев в бадье поднимав­шихся шахтеров, крикнула.
   - Васенька, ты жив? Жив? Отвечай же?
   - Жив твой Васька, небось, не узнала. Чего плакать то?
   Вздох облегчения прошел по толпе. Смех и слезы радости охватили всех, Настя плача от счастья кинулась обнимать брата.
   - Вася, родненький мой, я уже и не думала увидеть тебя в живых.
   - Ну, живой я, живой видишь?
   - Не пущу тебя более туда, никогда, слышишь?
   По мере того, как спасенные шахтеры, черные, как обугленные кочерыжки, отходили от ствола, толпа окружила их тесным кольцом. Катерина, прижав­шись к отцу, все еще не веря своему счастью, плакала, рыдая.
   - Папаня уйдем отсюда, Христом богом прошу, ведь и сам ты не хотел в эту чертову дудку лезть.
   - Уйдем, дочка, не оглядываясь. Денежки затребуем свои и ту же в путь дорожку. Не плачь!
   Семка Гончар, сделав шаг к Артему, посмотрел в лица людей, своим жалким взглядом. Его глупый вид был полон радости и счастья, которое неожидан­ным образом отвратило его он неот­вратимой гибели. Повернувшись к Артему, он бухнулся перед ним на колени. Толпа притихла.
   - Виноват. Перед тобой. Прости окаянного, что тебя не послухался. Спа­сибо тебе, что не сделал детей моих сиротами, спас меня от смертушки. Спа­сибо тебе от деток моих.
   Старый шахтер пытался поцеловать у него руку. Луганчанин убрал ее и сказал сердито. - Что я тебе, купец, какой то. Надумал тоже руки целовать, на посмешище людям.
   Артем смотрел в толпу. Его взгляд наткнулся на старосту. Тот испуганно скрылся за спина­ми людей. Мамонов искал другой взгляд, другие глаза, и, найдя их, пошел навстречу, никого не видя более и не слыша. Люди расступа­лись, давая ему дорогу. Под деревом стояла барышня. Ее взгляд, серых глаз, казалось, смотрел мимо. Луганчанин подошел к ней. Ее глаза были полны слез. Прижав рукой губы и подбородок, она стояла не шевелясь. Когда Артем приблизился к ней, она коснулась его рук. Он обнял ее. Девушка беззвучно плакала, вздрагивая в его руках. Старая шах­терка Клавдия видя, чрезвычайный интерес к молодой паре, словно наседка, защищая цыплят, она стала отгонять любопытных. - Ну, чего уставились? Девку, в обмороке не видели? Идите, идите с богом...
  
  
  
  
  
   Глава -- 37. После обвала.
  
   Главный инженер нервничал. Окруженный шахтерами у центрального ствола, он старался успокоить разбушевавшуюся толпу. Голос его был визгливым и неприятным.
   - О вас же забочусь, о жизни вашей, на которую вам наплевать. Бога благодарите, что вышло так - все живы остались. Крепежный лес с осени под ногами валяется, лень лишнюю подпорку поставить для своей же безопасно­сти. Уж не думаете ли вы, что он денег не стоит? И лес, и клеть, и паровая машина дорого обошлось мне, и я впредь буду строго наказывать каждого из вас за вашу же лень, безответственность, которая и привела к обвалу.
   Из толпы стали раздаваться отдельные голоса.
   - Кто привязал бечеву к стойке?
   - А кто бадьей баловал, туда сюда?
   - К ответу лихоимца!
   Шахтеры возбужденно шумели. Перебивая друг друга, они задавали все но­вые вопросы. Хозяин рудника не успевал на них отвечать. Из конторы вышел Ялмар. Он подошел к Бриггеру и стал молча смотреть людям в глаза, словно ища среди них виновника обвала в дудке.
   - Штрафы съели наши заработки.
   - Какой месяц без копья сидим...
   - Не сидеть, работать надо, - ответил инженер шахтерам.
   - Обвал в дудке научит вас, как работать в забое без крепления. Не шу­шукаться у Разбросанных камней возле костров, а прислушиваться к дельным советам десятника и старосты.
   - Упряжкам счет не верно ведется, одно жульничество...
   Матвейка хотел продолжить свое возмущение, но заметив как Ялмар нетер­пеливо махнул рукой в его сторону, умолк, отступив назад. Толпа притихла. Фукс нарушил молчание.
   - Когда приходит к нам беда - всем тяжело от нее и хозяину и шахтеру. Бог мило­стив к нам. Все остались живы и невредимы.
   - Надо благодарить Его в своих молитвах. Умерим же пыл страстей на­ших, и будем спо­койно продолжать работать, чтобы наш насущный хлеб был сладок и полезен для грешного тела нашего.
   Ялмар сделал небольшую паузу и спросил притихшую толпу. - Кто из вас желает говорить? Я отвечу на все ваши вопросы. Задавайте их мне. Смелее! Ну, вот ты, например, Клавдий, чтобы ты хотел меня спросить?
   Староста, оглянувшись на соседей, качнул головой.
   - Ясно, как день. Работа стоит, а мы тута лясы тачаем.
   - А ты что скажешь Платон?
   - Я? Нечего тут стоять, по дудкам расходится надо.
   - Помпей, Сулла?
   Но названные цезари, прячась за спинами соседей, что-то невнятно бормота­ли, соглашаясь с мнением Пантелея.
   Ни Мамонова, ни Маленького Наполеона с Васькой Гуровым, среди собрав­шихся шахтеров не было. Бриггер даже рад был этому. Ведь могло, случит­ся, что волнение шахтеров тогда, могло перерасти в непредсказуемую ситуа­цию. Жаль, что Ялмар покидает рудник в неподходящее вре­мя. Но дела руд­ника требует его присутствия в Луганске. Одна надежда на Шапталу.
   Люди стали расходится. Бриггер дал задание десятнику очистить завал на Глуховской дуд­ке, однако тут же отменил свое решение. Вмешался Ялмар. Его наказ Шаптале был неожиданным для хозяина рудника.
   - Дудка подождет. Смотайся, голубчик к Муссе да накажи узкоглазому, чтобы с рудника не отлучался. Пусть готовиться съездить в Лисий буерак за урядником...
   Отпустив десятника, Бриггер с Ялмаром с напускной деловитостью пошли бродить по руд­нику заглядывая повсюду с видом бережливых хозяев. За Белой будкой уже начала выбирать по­роду Клавдия. Проходя мимо, хозяин рудника намеревался сделать ей замечание, чтобы та выби­рала из угольной кучи не только большие куски породы, но и поменьше, но не стал. Старая шах­терка умела постоять за себя и за своих постояльцев. Бриггеру казалось, что зацепи ее, старая жен­щина обязательно спросит его о том, о чем ему не хотелось го­ворить. Хозяин рудника запрещал Насте Гуровой покидать господский дом, и шахтерке это было небезразлично.
   Генрих Бриггер и Фукс прошли мимо, не затронув ее не единым словом. Ялмара интересо­вал брат Гуровой. Интуиция подсказывала, что шахтер с фран­цузом находятся в обществе луган­чанина. Их отсутствие у Центрального Ство­ла настораживало. И об этом Ялмар поделился с Ген­рихом.
   - Наши надежды на обвал не оправдались. Теперь с Мамоновым надо быть начеку. Нужно опередить его действия.
   - Может за урядником сразу послать?
   - Подождем немного. Пусть высунется, а там уж, как полагается, по за­кону...
   - А с Натальей как быть? Как никак, она тоже в бегах числится?
   Бриггер хитрил. Он хотел знать мнение по этому вопросу своего соотече­ственника. Хозяин рудника уже знал, какие меры примет к беглянке в отсут­ствии Ялмара. Тот ответил не сразу. Он вспомнил ночь на Ивана Купала, за­планированную встречу с барышней, свое позорное бегство..."Нет, нет,- поду­мал он,- надо срочно изолировать ее от Мамонова. А барышне я подыщу уго­лок, где ни одна живая душа ее не найдет, даже мой дорогой родственни­чек...
   Родственнику же Ялмар ответил. - А с ней,...тоже все будет в порядке.
   Они вернулись к конторе. Около дверей стоял Семка Гончар. Его боязли­вый, просящий вз­гляд выражал безвыходность и тоску.
   - Чего тебе, - грубо спросил его хозяин рудника, заходя с Ялмаром в по­мещение. Од­нако шахтер молчал, не решаясь зайти вслед за ними. Бриггер сел за стол и стал просматривать журнал, куда заносили в основном учет количе­ства работающих на участках, объем выполненных работ и других неотлож­ных вопросов требующих его вмешательства.
   Ялмар скучая, думал об отъезде в Луганск. Время, действительно было не самое удачное. Его мысли прервались робким стуком в дверь. Немного при­открывшись, в ее проеме показалась фигура старого шахтера. Скорбное лицо Семки, было крайне озабоченным. Инженер недовольно вновь спросил его.
   - Ну что там у тебя?
   Шахтер несмело, как -- то боком втиснулся в контору и тут же опустился на колени. - Кор­милец наш и благодетель, Христом, богом прошу отпустить мою душу на все четыре стороны. До издыхания буду ложить поклоны за твою щедрость. Не дай погибнуть деткам малым моим. Запла­ти за мое усердие в работе, и я сгину с глаз твоих долой. Нет, моих сил более работать в дыре! Не оторопь, а страх во мне вопит.За деток моя боль. Чую погибель свою я здесь. Отпусти!
   - Куда пойдешь?
   - Не знаю...
   - Пропадешь ведь?
   Бриггер без сожаления смотрел на беднягу, сверху вниз, тешась своим пра­вом казнить или миловать шахтера. По морщинистому лицу Семки Гончара по­ползли слезы. Его удивительные чи­стые, голубые глаза, переполненные щемя­щей влагой были по детски наивны, и беспомощны.
   От волнения, подбородок шахтера с редкой, и бесцветной щетиной задрожал.
   - Отпусти. На хутор подамся, хомут на шею найду. Проживу как - нибудь с детками, коли не сдохну.
   Верка, бывшая учетчица и полюбовница Бриггера, как -- то поведала ему, что деток, ста­рый шахтер подобрал брошенных, где -- то у придорожной корч­мы. С тех пор, и таскается, с ними повсюду. С ними он и на рудник пришел. И как ни пытался тогда Бриггер понять, оценить этот поступок забитого ну­ждой человека, это оказалось для него не под силу. Ему было жаль шах­тера не более, как домашнего пса, от которого приходится избавляться за ненадобностью.
   - Жаль мне тебя, старого дурака. Видно старуха, там, на небесах радаЈ что избави­лась от такого ленивого кормильца. Чего тебе надо? Работа есть, лавка с харчами, тоже! Выпить тоже можешь всегда, когда захочешь! Работай лишь усердно, не ленись. А то, что там тебя на Глу­ховской дудке немного по­мяло, сам виноват. Я тебя туда не посылал.
   - Отпусти...
   - Вот расквитаемся с казенкой за паровой двигатель, и на все стороны... Место твое пустовать не будет. А теперь иди, да скажи десятнику, чтобы пере­вел тебя на погрузку.
   Видя нерешительность, с какою старый шахтер поднялся с пола, желая все же настоять на своем, хозяин рудника стал поторапливать его.
   - Иди, иди. Да поменьше с Мамоновым водись. Тебе же лучше будет.
   И не дав тому опомнится, инженер выпроводил Семку Гончара из конторы. Вместе с ними из помещения вышел он и направились к новоприбывшим.
   В летние дни можно было ожидать на руднике только случайных людей. Се­зонники, те на­род упорный, хитрый. Работает в поте лица своего. Пьют, разве что на Рождество, да на Пасху. А так ни -- ни! Подавай деньги и все тут. И уж если получат их, так припрячут, ни тебе выманить и не взаймы! Эти, нет. Сегодня здесь, а завтра гляди, и ветром сдуло. Он хмуро оглядел мужиков. За­тем поинтересовался, с каких мест их сюда принесло? Не дав договорить по­следнему, приказал подошедшему Шаптале. - Всех на выборку угля. Этих двоих в артель к Пантелею. Все!
  
   Глава.- 38. Народоволец Мамонов.
  
   Барышня неотлучно находилась у постели Артема, в его каморке. Луганча­нин не хотел ду­мать ни о чем, что касалось рудника, и присутствие девуш­ки способствовало этому. Штопая его рубаху, она рассказывала ему о семье Раевских, в которой жила, о знакомых, приезжавших в их имение, на берегу Донца, и какие забавные случаи происходили в их селе.
   Глядя на нее, Мамонов поймал себя на мысли, что присутствие Скворцовой в его жизни на­чинает приобретать новый смысл, которого он себе еще пока объяснить не может. Но одно верно, случись ей уйти из его поля зрения, он сожалел бы, что не воспользовался возможностью удер­жать ее около себя. На­таша заметила на себе его взгляд. Их глаза встретились. В них было столько затаенных мыслей, еще непонятных, смешанных, порой противоречивых, порой чистых и глубо­ких, как бездонная синь неба. Это длилось мгновение, но им показалось, что в них таилась целая вечность.
   - Продолжай, я слушаю...
   Девушка молчала. Странные чувства овладели Артемом. То, что раньше вы­зывало в нем чуть ли не раздражение в спутнице, сейчас, сменилось жалостью и ревностью. Смотреть в ее глаза, в голубизне которых можно было утонуть, он уже не мог, и опускал их, словно гимназист перед строгим инспектором. Пауза затянулась. Девушка подняла голову.
   - Вас тянет в Луганск?
   Она старалась не смотреть ему в лицо.
   - Да.
   - Это опасно, если вы вернетесь в город?
   Артему было не безразлично, что подумает о нем она, узнав причину его бегства из уездно­го города.
   - Не знаю, может быть.
   - Расскажите о себе. Я так мало знаю о вас.
   - Это будет наверно очень скучно.
   - Пожалуйста...
   Мамонов оглядел убогую каморку и вздохнул. - Как ты относишься к бедно­сти, к богатству и вообще к той жизни, которая тебя окружает?
   Вопрос луганчанина застал ее врасплох. - Я...не думала как -- то об этом.
   - Я тоже раньше не задумывался, почему существует несправедливость. Добро и зло, бед­ность и богатство. Почему, например, у нашего соседа Фирсова, пустая хатенка от сквозняков на щеколду лишь закрывается. А у иных купчишек в Луганске, амбары ломятся от товаров, закрыты на пудовые замки, злыми кобелями охраняются? Таких мыслей мне не приходило в го­лову, так как считал, что все это от бога, судьбы и проведения. Когда устроился на казенку, я, как и все ра­бочие жили одним днем, незадумываясь о завтрашнем дне насущном.
   О том, что, где-то в России "интеллигенция", именовавшими себя разно­чинцами, народни­ками, замахивались на существующую власть, на мини­стров, на престол, во имя лучшей жизни для народа, и за это шли на катор­гу, а то и на виселицу, я знал. Об этом много, в газете писали, и ходило много слухов.
   К ним, я и все остальные молодые рабочие, относились одинаково, не бо­лее, как к хронике происшествия на последней странице газеты. Я начал чи­тать книги. Их я брал у знакомого мне па­рикмахера. Кроме меня, к нему приходили еще несколько знакомых мне рабочих. Когда все было прочитано, стали покупать книги в лавке, в складчину.
   В свободное от работы время, мы собирались все вместе, читали, обсуждали и спорили о прочитанном. Кто - то в шутку назвал наш кружок "просветитель­ским".
   Все изменилось с приходом в наш кружок студентов, ветеринаров, которых за сходки бун­тарские, полиция выслала их из Харькова, где они учились.
   Один из них, Андрей, толково соображал в политике. От него мы узнали о событиях мало­известных, но гремевших по всей России. Наш кружок разрас­тался. Особенно это происходило по­сле того, как он предложил всем его участникам, вступить в члены луганской Народной воли, где все будут зани­маться настоящим серьезным делом.
   Заводская молодежь приняла предложения студента. И хотя мне было много непонятного, в программе этой парии и не со всеми пунктами ее был согла­сен, я вступил в нее. Чтобы наша круж­ковая работа носила скрытный характер и полиция не могла нас застать врасплох, мы по совету нашего парикмахера Николая Ожигова, рядом с его вывеской соорудили свою, о починке гармо­ний и швейных машин...
   Теперь рабочие и студенты могли свободно приходить сюда, не опасаясь слежки. На своих занятиях мы изучали историю российской империи, полити­ческую экономию, читали Чернышев­ского, Минье. У нас даже была своя неле­гальная типография, на которой был отпечатан очередной журнал
   " Народная воля"
   По поручению, Центра "из Петербурга", мы приступили к изготовлению ди­намитных бомб...
   При этих словах девушка подняла голову. Ее взгляд выражал растерянность и даже испуг, но луганчанин увлеченный воспоминанием продолжал.
   - Первые партии наших бомб не взрывались, но уже через месяц, усовер­шенствовав конструкцию, были изготовлены четыре штуки, вполне пригодные к действию. Они были увезены кружковцами в Ростов и еще две, с нашей от­меткой, были отправлены в Петербург.
   Луганская полиция, не сидела сложа руки... Я как -- то говорил тебе об офицере Дегаеве, члена Исполнительного комитета "Народной воли". Его пре­дательство повлекло за собой аресты по всей России.
   В нашем городке тоже стало неспокойно. И когда на квартире парикмахе­ра при обыске на­шли политическую литературу, начались аресты кружковцев, членов луганской партии "Народной воли". Мы с братом были не частые го­сти на сходках и нас, за отсутствие прямых улик выпустили. Но мы не были уверены в том, что полиция оставит нас в покое и на следующий день мы ушли из города.
   Наша родословная на казенке выросла. Мамоновы вместе с Гаскойном завод начинали строить. Наверное, поэтому, начальство завода поверила в мою с братом непогрешимость...
   - Вы одобряете действия народовольцев?
   - Есть многое, в чем я с ними согласен, но основной пункт их програм­мы я не под­держиваю.
   - Какой же?
   - Террор, бессмысленные убийства.
   - Что же по -- вашему, можно сделать для блага бедного сословия?
   - Я пока не знаю, но думаю в зажиточности государства.
   - Но ведь Россия необъятна. Чтобы стать ей богатой, ей потребуется очень много времени, может быть даже столетия...
   - Для России может быть, но не для Малороссии.
   Наташа удивленно посмотрела на Артема.
   - Как- то на одной из наших сходок выступал один кружковец, рабочий. Речь его была совершенно не похожа на ту, которую мы привыкли слушать. Он сказал. - Мы живем на Украине, значит мы -- украинцы. Придет время, когда и мы сбросим с себя нищенский титул "Малороссия" и перестанем быть придатком империи. А уж у себя, мы быстро наведем порядок, и без народо­вольцев, тогда простой народ заживет лучшей жизнью, не такой, как сейчас...
   Артем сделал паузу. Девушка вопросительно посмотрела ему в лицо. Шах­тер продолжал. - Не дали договорить парню. Говорят, мол, а если случиться наоборот? Получив самостоятельность, в пылу новых преобразований к власти придут оборотни - казнокрады, из бывших царских чинов и всякая уголовная зараза, что тогда? Похуже войны и бедствия будет!
   - А вы, как думаете?
   - Задумался я тогда. Дело говорил кружковец. А что до оборотней и мошенников, они всегда были и будут. Надо сделать, чтобы их меньше было там наверху, а больше, башкови­тых, и умных людей, чтоб понимали нужду простого мужика, шли навстречу ему, тогда и толк бу­дет и богатство всеоб­щее.
   - Но ведь пути к этому никто не знает!
   - Об этом думать надо, Украина, государство меньше по размерам чем Россия, и если хорошенько всем народам поразмыслить, как сделать ее бога­той, словом, навести должный порядок во всем, вот тогда и нищеты и горя людского поменьше будет. Жаль, что того парня ни­кто не поддержал...
   Беседа молодых людей была нарушена. В дверях появился Маленький Напо­леон. Невысо­кий, худой и смуглый, он улыбаясь, приветливо махнул рукой.
   Соблазнившись, посулами, приезжего русского промышленника, он покинул Мон - Матр, приехал в Россию, стал гувернером его большого семейства. Од­нако проработав, у него не более года, не поладил не в меру вспыльчивым хо­зяином, и был выгнан. Долгое время скитался без ра­боты, пока не набрел на бриггеровскую шахтенку.
   Поздоровавшись, француз поинтересовался. - Не помешал вам ворковать?
   - Садись. Мы тут с барышней о политике говорили. Кстати, как у вас, во Франции, помнят ли еще революцию, или быль ваша уже бурьяном порос­ла?
   - О, Парижская коммуна! О-ля-ля! Такое событие нельзя забывать. Это было гран­диозно, великолепно! Бонапартисты хорошо получили тогда под зад. Простите мадам. Тьеру тоже на орехи досталось от рабочих. Если бы не вер­сальцы и прусаки, моя Франция сейчас бы процве­тала и ваш Поль Дюбуа (то есть я ) не скитался бы по России.
   - Вы любите Париж?
   Наташа вдруг поняла, что не может разделить (во всяком случае сейчас) взгляды этих лю­дей и поспешила переменить тему разговора.
   Француз оживился. - Вы видели мадам Нотр-Дам, Гранд -- оперу, Лувр, Ели­сейские поля? Это волшебные тени света и красок. Без них, увы, француза нет...
   - Вы сторонник этой революции?
   Этот вопрос Скворцова задала машинально, внутренне поддавшись настрое­нию Поля. Ма­ленький Наполеон, улыбнувшись, ответил с пафосом. - Я патри­от этой славной даты, а значит па­триот Франции!..
   ...Шахтерам нужно было поговорить наедине. Это было ясно. Девушка встала и сослав­шись на занятость стала выходить из каморки. За своей спиной она услышала, как француз сказал Артему.
   - Говорят, Корде, тоже была симпатичной кошечкой, не хуже чем твоя сиделка. С такой не о политике надо говорить... Жаль, что я не твоем месте...
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава.- 39 У криницы.
  
   Спускаясь в овраг к кринице, где барышня обычно брала воду, она замети­ла Марту, сидев­шую на стволе упавшего дерева. Назад возвращаться было поздно.
   - Не правда ли, - сказала, дочь Бриггера, увидев ее, - чудесный день сего­дня? Солн­це, зелень, пенье птиц....
   Это было сказано непринужденно, дружески. Наташа сдержанно поздорова­лась. Ее визит в дом хозяина рудника, по прежнему пугал. Марта продолжала. - Если ты не против, поболтай, со мной немного. Здесь, на руднике, я изнемо­гаю от скуки. Все в делах, в работе, никакого внимания ко мне. Там в Лу­ганске у меня подруги, знакомые. Соберемся после занятий в Успенском скве­ре, время летит незаметно, весело, интересно. А здесь, одно " удовольствие" - бродить в одиночестве, которое я ужасно не переношу.
   - Вам не нравится здесь?
   Скворцова решила поддержать разговор с рыжеволосой сверстницей.
   - Здесь, не плохо, не так как на пыльных улицах уездного города, но скука ужасная.
   - Кем вы станете, когда закончите гимназию?
   - Гувернанткой, кем же еще? Но это область меня совершенно не интере­сует. Пред­назначение девушки, женщины, в моем понимании это быть отраже­ние своего возлюбленного и быть хранительницей домашнего очага. А какова твоя роль в этой жизни?
   Наташа была в замешательстве. Она была не готова к такому вопросу, и это заметила собе­седница.
   - Мы, немцы, - продолжала Марта, - стремимся, чтобы наша арийская раса не пред­полагала смещение браков, так как считаем, что чистота народа, залог его совершенства.
   - У вас есть жених?
   Барышня смотрела в сторону, стыдясь своего вопроса.
   - Да. Мой дядя, Ялмар Фукс предложил мне стать его женой, когда мне исполнилось еще только четырнадцать лет. Это было в Обермергау.
   - Вы согласились?
   - Мы, отлично понимаем друг друга, и будем неплохой супружеской па­рой.
   Скворцова не раз слышала, что между Ялмаром и Мартой есть любовные связи, но относи­лась к этому, как необоснованным слухам.
   - Вы,...из-за него приехали сюда?
   Дочь Бриггера рассмеялась. - Любовь, привязанность - от них так просто не избавишься. К примеру. Ты, уже своего шахтера, никогда не бросишь. Будешь следовать за ним повсюду, и жить будешь, только мыслями о нем! Впрочем, хватит об этом...
   Марта переменила тему разговора. Стали говорить о пустяках. Наташа, удив­ленная откро­венностью собеседницы, стала, сдержана в ответах. Прежде чем ответить на ее вопрос, она тща­тельно взвешивала каждое слово. Дочь хозяина рудника, предполагая причину ее скованности, по­нимала и не осуждала де­вушку.
   В этой глуши Марта была готова на любые уступки, чтобы скинуть с себя ненавистное ей одиночество. Приехав сюда, на рудник, она изнемогала от то­ски. Ей казалось, что и отцу вечно пребывающему в работе, она была обузой, да и Ялмар не уделял ей должного внимания, и что ее присутствие здесь на­верняка тяготило их обоих, и они просто умело скрывают это.
   Она уже не могла видеть экономку, ни дворового, ни угрюмых, злых шахте­ров, эту необуз­данную толпу, готовая взорваться Везувием на руднике. И лишь вот это создание перед ней в про­стеньком (вероятно с чужого плеча) не­взрачного платьица, с добрыми и грустными глазами были сейчас той отдуши­ной, спасением ее от плохого настроения.
   Визит Клеопатры в дом ее отца был испорчен Ялмаром и девушка вероятно, до сих пор напугана этим. Но как расположить ее к себе, чтобы на ее губах -- лепестках задержалась улыбка?
   В Скворцовой, Марта находила добродетели, которых так не хватало ее лу­ганским подру­гам по гимназии. Перед ее детской наивностью и женской чи­стотой, гимназистка Марта была го­това поступиться многим, чтобы сохранить тепло этих отношений.
   - Как твой Артем?
   - Лежит в коморке...
   - Жаль, что все так получилось. Шахта, это не для него, и он вскоре придет к такому выводу.
   - Генрих Иванович обещал ему дать, в аренду дудку.
   Марта взглянула на барышню, не веря в серьезность сказанного.- Это после того, что слу­чилось с ним там под землей?
   Ответом было молчание. Рыжеволосая красавица прошлась по полянке. Ната­ша неожидан­но спросила ее. - Кто такая Корде?
   Та удивленно подняла брови. - Корде? Зачем это тебе?
   От своей оплошности Скворцовой было не по себе
   - Просто так,... Впрочем, это не важно...
   - Корде д, Арман Шарлотта. Эта молодая женщина прославилась тем, что заколола кинжалом Марата, популярного в народе французского трибуна. Увы. Бедняжке не суждено было с триумфом войти в свой Новый Орлеан. Судьба ей уготовила не менее ужасный конец. Наш исто­рик Ипполит Евграфович в гимназии, бредил якобинцами и жирондистами. Стоит лишь заикнуть­ся о Робес­пьере, Сен -- Жюсте или якобинской диктатуре, мы были уверены, что опрос не состо­ится и никто из нас не получит плохой бал за не приготовленный урок.
   Наташа, задумавшись, смотрела куда-то в сторону. "Почему Маленький На­полеон сравнил ее с этой француженкой? Что он имел в виду?"
   - Есть у меня пикантная вещица малоросса Рудченко, - продолжала Мар­та. - От нее без ума все наши девицы в гимназии. Наша классная дама, считая роман безнравственным, обеща­ла строго наказать ту, у которой обнару­жат его. Правда, он у меня не весь, но Роза, моя подруга, обещала дать по­следний номер журнала. История эта не чуть не хуже той, которая произошла сто лет назад с Шарлоттой.
   Слушая историю бедной девушки, покинувшая село, чтобы в городе найти свое счастье, Скворцова невольно сравнивала свою судьбу с героиней романа Рудченко. Перед ней проплывали лица людей от которых ее судьба так неожи­данно была загнана в запутанный лабиринт жизни, из которого, казалось ей не выбраться никогда. "Нет, нет! Француз кошечкой Корде, не только неза­служенно царапнул ее маленькое женское тщеславие, но вдруг дал понять, кто она, в сущности, сейчас. Подкидыш, приемная дочь бездетных Раевских, беженка. Или для Артема лишь,... Нет, нет!
   Ее случайному спутнику нужно отдать должное. Вопреки всем пересудам на руднике, он относится к ней, по -- рыцарски, с достоинством...Ее мысли нару­шила Марта. - Ты меня не слу­шаешь?
   - Извините, мне пора идти...
   - Я рада, что повстречала тебя. Приходи сюда, нам есть, о чем будет по­говорить...
   Дочь Бриггера не спешила. Она вопросительно посмотрела на сверстницу, раздумывая го­ворить или воздержаться. - Не будь в обиде на Ялмара... Он не­плохой кавалер, только иногда не сдержан. О тебе и Артеме у него мнение не­плохое. Он сожалеет, что на руднике вас преследуют одни неудачи.
   Попрощавшись, Наташа подхватила полное ведро с водой, стала поднимать­ся наверх. Те­перь она была уверена, луганская гимназистка была с ней не все­гда искренна...
  
   Глава - 40. У Разбросанных камней.
  
   Второй день Артем не выходил из своей клетушки. Хозяйка и барышня ста­рались не беспо­коить его. Лежа на топчане, и уставившись в потолок, он пы­тался разобраться в том, что случи­лось на Глуховской дудке.
   Тело продолжало ныть от ушибов, Своими думами, луганчанин, старался не замечать их. Мамонов старался убедить себя, что происшедший обвал, слу­чайность, от которого никто не застрахован и доводы обратного, по этому по­воду артельщиков, Матвейки и Васьки Гурова, он считал не убедительными. Порой даже соглашаясь с их мнением, Артем не мог допустить даже мысли, чтобы хозяин рудника был к этому причастен. И все же луганчанин не мог простить себе, что дал себя так легко провести немцу.
   Работая на погрузке, выбраковке, в забое, в котором с его ростом трудно было даже развер­нуться, (а ведь рядом находились более просторные гори­зонты) все говорило о том, что Шаптала, по указке сверху, намеренно старался унизить его, давая самую неблагодарную и низкооплачивае­мую работу. Его сле­пая надежда на аренду, не оправдалась и стала рассеиваться, как туман по­утру. Но и бросить просто так все здесь на руднике, в угоду конторе, луганчанин тоже не мог.
   Он не заметил, как в клетушку к нему, вошла Скворцова. Она остановилась у стола, стара­ясь не привлекать к себе внимания. Однако заметив ее, луганча­нин вопросительно посмотрел на девушку. Та протянула ему кувшин с холод­ным молоком. Он молча поднялся, опустил ноги на глиняный пол и взяв из ее рук кувшин, приложился к нему.
   Выпив до дна, сказал. - Уходить мне нужно отсюда. Уж больно, я тута неже­лательная фигу­ра на руднике. Помнишь, там, на дороге, я говорил тебе, что попутчик с меня неважный? Как ви­дишь, так оно и вышло.
   Артем вновь посмотрел на нее. Барышня, стараясь не смотреть ему в глаза, взяв из его рук кувшин, поспешила к выходу. Артем шатаясь встал, и придер­жал ее. - Еще денек, другой и мы с тобой будем далеко отсюда.
   - Вам нужно лежать, а вы...
   Мамонов дружелюбно коснулся рукой ее плеча. - Все будет ладно. Прове­дем сходку, потре­буем положенное, и в путь. Доставлю тебя в родной дом. Отойдешь, успокоишься, а там и жених найдется, да не такой, как твой сосед. Замуж выйдешь и забудешь обо всем...
   Девушка, облокотившись о косяк двери, отрицательно качая головой, смахну­ла слезу. - Ни­кто мне не нужен, никто!
   Он не обращая внимания на ее вспыхнувшее волнение, продолжал:
   - А я вернусь в Луганск. Там видать, "Клоп" уже заждался меня. Отси­жу срок (много не дадут) и снова пойду работать на казенку. Вот так то (се­стренка)!
   (Сестренка) мужественно держалась, чтобы не заплакать. Ей всегда было обидно до слез, когда Артем называл ее так. Девушке очень хотелось, чтобы он нашел для нее такие слова, от ко­торых замирало бы сердце и приятно ныло в груди, но, увы, он по прежнему видел в ней, лишь случайную попут­чицу. Робость мешала ей взглянуть ему в глаза.
   - А как же с арендой?
   - Теперь уж и не знаю, как с ней быть.
   - А если хозяин уговорит?
   Артем скептически усмехнулся. - До уговора дело не дойдет.
   Она вопросительно посмотрела на луганчанина. На его лице трудно было определить, что задумал он на этот раз.
   - Что вы думаете о Ялмаре?
   - Эта, штучка будет посложнее, чем Бриггер. Мне думается, что и сам инженер не рад, что пригрел его здесь, на руднике.
   Девушка была согласна с таким мнением. - Генрих Иванович скорее всего будет склонять вас взять в аренду начатую дудку и вы останетесь на руднике.
   Мамонов удивленно посмотрел на Скворцову. Ее уверенность озадачила его. Взяв из его рук пустой кувшин, она добавила. - Но пройдет совсем немного времени и хозяин вновь нарушит свои обещания...
   Для молодого шахтера аренда была уязвимым местом. Он был уверен, что вполне мог бы справиться с этим новшеством на шахте. Это было его мечтой, и он не хотел ни с кем делиться с ней.
   - Что говорят на руднике об обвале?
   - Разное. Одни толкуют, что шахтеры сами недоглядели, поленились под­пору лиш­нюю поставить. Другие, будто обвал произошел случайно и кого- либо винить в этом есть большой грех. Это сказал....
   - Известно кто сказал. Ялмару хочется, что бы все так думали.
   Артем вздохнул и присел на топчан. - Я вот тоже поначалу думал так, а те­перь...
   Он замолчал подыскивая наиболее верный вариант ответа. -...А теперь ду­маю иначе. Слишком уж все гладко у него выходит. Так не бывает!
   - Вам нужен сейчас покой. Не думайте ни о чем.
   Девушка, поправляя косу, заметила в проеме двери Медузу. - К вам гость Артем Иванович.
   Луганчанин увидев рабочего, был несколько удивлен его приходом. Бывший матрос обыч­но обходил стороной избу старой шахтерки, которую почитал и побаивался. Он вошел в клетушку робко, боясь задеть что-то ненароком. Каш­лянув в кулак, затем, перекрестившись на угол, присел на край скамьи.
   - Вот значит, пришел проведать.
   Посмотрев на девушку, и, видимо смутившись ее присутствием, нерешитель­но произнес. - Есть господь над нами. Все видит и подмечает грехи и доброту нашу и воздает нам по заслугам...
   Его туманное начало не предвещало ничего хорошего. Барышня, почувство­вав себя лиш­ней, вышла из маленького помещения. Визит рабочего, который знал лишь свою вертушку и ба­рак, и казалось, никогда не покидал, руднично­го двора, был наверняка не случайным. Мамонов насторожился. Поговорив о погоде и других пустяках, Медуза сказал.
   - Артем Иванович, дело у меня к тебе. Хотел, было, все это в себе сдер­жать, да как видишь, пришел к тебе вот, исповедаться. Мужики, по разному толкуют об обвале на Глуховской дудке. Но только одному мне ведома эта ис­тория -- правда.
   Мамонов с недоверием посмотрел на гостя. Однако тот невозмутимо продол­жал далее. - Слушай, вникай, а после и разбирайся, чего тебе делать далее...
   И Медуза детально поведал Артему обо всем, что видел и слышал прошлой ночью. Новость ошеломила молодого парня. Предчувствия его не обманули. В наступившей паузе спросил, пыта­ясь в который раз убедить себя, в случайно­сти обвала. - Может, ошибся? Ночью то ведь дело было, говоришь? Может, и не Лука это был вовсе?
   - Он. Своими глазами видел, как тебя вот перед собой. Шел за ним как тень до Глу­ховского карьера. Он пас Пантелея и Яшку Цыгана. Я же, всех троих. Ночь не спал, водил роди­мых туда сюда, гадая, с какими такими дела­ми те прогулку себе придумали. Утром, я вновь уви­дел Немого у Белой будки. Тот вновь направился в сторону карьера.
   Я упросил Федула подменить меня чуток у вертушки, а сам следом за Лу­кой. Далее ты уже знаешь, что произошло...
   Рабочий помолчал немного и добавил. - Вас всех ирод задумал погубить. Что прикажет на­чальство, Немой Лука, не моргнув глазом, выполнит. На карье­ре днем и ночью он там хозяин. Зву­ки, которые Семка по ночам слышит там, не без его интереса...
   Матрос вздохнул и покачал головой. - Уходить тебе надо отсюда Артем Ива­нович. Не спо­кой ты внес среди шахтеров. Необычная ты фигура на руднике.
   Мамонов был недоволен собой за свою самоуверенность, и в веру, в благие намерения Ген­риха Бриггера. Рабочий слегка хлопнул себя по колену, молча встал и не оглядываясь направился к двери. Однако, все же оглянувшись, ска­зал, прощаясь - Хороший ты мужик. Побереги себя...
   После ухода рабочего, Мамонов не находил себе места. Медуза работал на руднике давно, и доверять, стало быть, ему можно. Настроение было сквер­ным. Уходить? Куда уйдешь, когда все тело ломит. А потом, что подумают о его бегстве шахтеры, хозяин рудника? Нет! На такое униже­ние и посмешище он, Мамонтов опускаться не станет. Нужно искать другой выход!
   Под вечер к луганчанину пришел Гуров. Разговор между ними был ко­ротким.
   - Ну что? Очухался маленько?
   - Ухожу с рудника.
   - А как же наша дудка, аренда?
   - Наработался, хватит.
   - Зачем хорошим к тебе приходил Медуза?
   - Справлялся, о здоровье,...
   Мамонов не стал посвящать Ваську о разговоре с рабочим вертушки. Тот хотел было поде­лится с ним, как он пытался Настю выманить из господского дома, и как Немой Лука чуть было не спустил кобелей на него, но видя мрачное настроение луганчанина, воздержался.
   - Мы там, у Разбросанных камней собираемся. Если, надумаешь, приходи. Наша ар­тель тебя ждет.
   Мамонов молча прилег на топчан и закрыл глаза. Васька вышел из камор­ки, убеждаясь, все более в том, что именно Медуза испортил и без того не­важное настроение Мамонова. Луганчанин старался выбросить все из головы. Надо отлежаться, набраться сил, а там будет видно, что делать. Ему теперь все равно, что будет на руднике, сход, неповиновение, разгул страстей, но это уже бу­дет проходить без него.
   И все же одна и та же мысль преследовала его постоянно. Как он будет выглядеть в глазах друзей, с которыми делил горький и тяжелый шахтерский хлеб. Противоречивые чувства не дава­ли ему покоя. Идти на попятную, без сопротивления, это унижение своего достоинства. Род Мамо­новых всегда был горд и умел за себя постоять...
   Увидев через раскрытую дверь Скворцову, развешивающую стиранное белье, он позвал ее. Когда та вошла к нему в каморку, он предложил. - Может, в рощу сходим? Пройтись бы да поды­шать березой. А? Наташа была готова следовать за ним куда угодно, но тут же спохватилась. - Вам бы Артем Ива­нович отлежаться надо, а после и в рощу можно будет сходить...
   - А мы, туда и назад.
   - Как пожелаете....
  
   ...Они медленно прогуливались по березняку. Он хотел поделиться с ней, о разговоре с Ме­дузой, но сдержался. Это известие, лишит ее хорошего настрое­ния, а луганчанин не хотел портить его. Девушка шла рядом, готова в любой момент поддержать его, чтобы тот, случайно споткнув­шись, не упал. Разговари­вая, они вышли из березовой рощи.
   Невдалеке, у Разбросанных камней, на поляне, сидели шахтеры. Артель Ма­монова была в полном сборе. Вместе с ними Артем увидел и рабочих цен­трального ствола рудника.
   - Подойдем к ним?
   Девушка допускала мысль, что луганчанин специально предпринял эту про­гулку, чтобы увидеться с друзьями.
   - Только не на долго. Вам нужен сейчас только покой...
  
   ...Разбросанные камни - место, куда шахтеры по вечерам приходят отдохнуть от изнури­тельного труда, отвести душу да посудачить. Небольшая поляна, усе­янная кусками породы, выхо­дившей из земли, находилась между рощей и за­брошенными дудками -- карьером. Шахтеры раз­жигали костер усаживались во­круг и могли без утайки говорить о наболевшем, не боясь быть услышанны­ми. Место хорошо просматривалось кругом.
   Артему и его спутнице уступили место у разложенного костра. Наташа села рядом с ним и от смущения была готова провалиться сквозь землю. Ей казалось, что все сидевшие шахтеры осу­ждают ее за безнравственность. Ведь ее появление здесь, можно расценивать не иначе, как вызы­вающим.
   Однако мысли шахтеров были совершенно другие. С какими намерениями явился к ним лу­ганчанин? Если верить Гурову, сейчас Артему, на рудник наплевать. Но ведь Ваське и соврать ни­чего не стоит. Шахтеры были в ожида­нии. Разговор не клеился. Гуров пытался обратить внимание на себя.
   - Мы тута решили собрать шахтеров у конторы и поговорить с началь­ством. Ты как? С нами, или...?
   - О себе я уже решил.
   - Погоди! Уйти всегда успеем. "Заплати за работу нашу? И мы с доро­гой душой по­кинем? Все эти чертовы дудки!" Сам же говорил!
   Матвейка возбужденно привстал со своего места. - Надо всем кагалом напереть на немца. Никуда не денется - заплатит!
   Он мечтательно вздохнул. - Мне бы попутчика, какого ни будь. Я бы с ним, хоть на Третью роту, хоть на Казачину, а то и на Бахмутку, за милую душу деру дал. Только наперво денежки вы­ложи мои за труды...
   - А как же Катерина? На руднике оставишь? Или как?
   - А что, Катерина? Пожелает со мной идти, пусть идет. Не захочет - вольному воля.
   В наступившей тишине кто - то недовольно проговорил.
   - Даст тебе немец коленкой под зад, и потопаешь ты отсюда не солоно хлебавши. Се­мена Гончара и его детей, этот зверюга, голодными держит, а с тобой и подавно разговаривать не станет.
   Матвейка повернулся к говорившему шахтеру. - Не должен! Нет такого пра­ва, что б задар­ма в чертовом пузе надрываться. На орловской шахте, каждый месяц платят. Мне один верный че­ловек сказал.
   - Сбрехать - не взять! Всюду это паучье лишь о своем интересе печется, а на о тебе или о нас.
   Пожилой шахтер, с артели Пантелея по прозвищу "Пятак", недовольно про­бурчал. - Мне до хаты возвращаться нельзя. Пять ртов и каждому дай по­жрать!
   - Мужики! Куды ж рабочему человеку деваться? Куда не кинь, всюду клин. Ну, бро­шу тута, пойду на другой рудник, а там такой же паук сидит, только и дожидается, как бы в сети заманить, да кровушку высосать из тебя. Остается одна дорога - в омут с головой. Ей право!
   Молчавший все это время Артем сказал негромко, но уверенно.
   - Нечего скулить, да трепать языком попусту. Только сход может решить все ваши болячки. На обещания и уговоры не поддаваться и крепко стоять на своем.
   Наступило молчание. Его нарушил Маленький Наполеон.
   - Без тебя нам не справиться с начальством...
   - Всем миром выступать надо, - поддержал луганчанина пожилой шахтер "Пятак".
   Матвейка загорелся и категорически заявил. - Собрать сход и все тут! Пусть Генрих Ивано­вич послушает нас. А нам есть чего сказать ему, это вер­но!
   - Тут мужики, горячки бы не напороть. Иначе без урядника не обойтись.
   Мамонов старался немного охладить, разыгравшейся пыл, у рудничных лю­дей, зная, к ка­ким последствиям могут привести необдуманные поступки. На него посыпалось множество вопро­сов и предложений.
   Люди возбужденные предстоящей сходкой, перебивая друг друга, советовали начать ее не­медленно, с утра. Страсти выступавших шахтеров накалялись. "Пятак" приподнялся со своего ме­ста. - Вы что! Очумели, сорочье! Весь руд­ник разбудите!
   Люди недовольно притихли. Васька Гуров предложил. - Может Генриху Ива­новичу петуха пустить?
   - Пусти. Лука на тебя кобелей спустит, не счуешься, как на другой берег выскочишь, если успеешь. И не погань, наше общее дело. У каждого из нас к немцу свой счет.
   Все шахтеры знали, что Бриггер запретил Насте без дела появляться на дво­ре рудника, а также посещать избу Клавдии.
   - Не станет немец с нами разговаривать.
   - К стеночки припрем, заговорит.
   - А Ялмар?
   - Что Ялмар?
   - Без него Бриггер не станет с нами разговаривать.
   Все, действительно как-то упустили его из виду. Шахтеры посмотрели в сто­рону Артема. Луганчанин поднял голову.- Фукс уезжает в Луганск по делам. Для сходки время самое подходя­щее.
   Один из шахтеров сказал. - У нас в артели все на взводе, только свистни.
   Рядом сидевший с ним мужик покачал головой. - У нас, разброд. Шаптала хитер. Как толь­ко шахтеры начинают поднимать голову, проявлять свое недо­вольство, десятник и посылает к ла­вочнику за водкой. Ничего из этого путного не выйдет. Хриплый голос Федула поддержал его. - На руднике всего поровну, что дерьма, что навозу. Один Пантелей чего стоит!
   Матвейка вспылил. - Твоего Пантелея и Немого Луку на карьер, в отвалы... Зная истинную причину обвала на Глуховской дудке, Артем сдержал себя, чтобы не рассказать об этом шахтерам. Пусть это будет сюрпризом на сход­ке. Там шахтеры разберутся по справедливости с ними.
   Люди продолжали спорить. - Мужики за старостой не пойдут, хотя и пьют вместе.
   - За всех не ручайся, - оборвал говорившего "Пятак", но Маленький На­полеон не те­ряя нить своего рассуждения, продолжал.
   - Разве что, как этот...
   И француз кивнул в сторону подошедшего Яшки Цыгана. То вспылил.
   - Я притопал сюда деньгу зарабатывать, а не вашу трепотню выслуши­вать. С такими, и заработаешь, что на один шиш!
   Француз не уступал. - Иди, иди, откуда пришел. Сюда не звали.
   Яшка зло сплюнул в сторону. - А ну вас всех, к ....
   Однако, увидев сидевшую с Артемом девушку, сдержался от мата, зашагал прочь от сидев­ших мужиков.
   - Расскажет своему дружку, про нашу задумку, - нарушил молчание Гу­ров.
   - Расскажет это точно, и приврет еще.
   - Теперь уж все равно, ходу назад нет.
   После небольшого молчания, кто- то спросил у луганчанина.
   - А как же теперь с арендой? Я тоже хотел было к вам переметнуться? Мамонов, оглянувшись на шахтера, ответил. - На сходе и поговорим.
   Вначале потребуем от нашего "благодетеля" положенное, а потом можно бу­дет и про арен­ду поговорить. А там видно будет, кто останется на руднике, а кто в нашу артель пойдет.
   Впервые луганчанин был не уверен в том, что говорил. Ситуация могла быть непредсказуе­мой. Да и слово "аренда" отпугивала новичков своей новиз­ной. Василий, которому кто -- то в шутку прилепил прозвище "Лапоть" был осторожен. - Надо подумать чуток. Дело это новое, не­привычное. Мало ли куда эта штука затянет. А что до схода, это верно. Надо спросить с инженера за все.
   - Небось, пригладит тебя Ялмар красным словцом, забудешь зачем при­шел.
   - Одному не совладать, вместе - посмотрим. Тут мужики, дело серьезное не нарубать бы дров.
   - А мы, по - мирному. Всем сходом в контору. Так мол, и так, за труд извольте пла­тить!
   - А если, ни Шаптала, ни Бриггер не станет с вами разговаривать? Про­гонят и других наберут?
   - Пусть воз вернут нам наши деньги, тогда и уйдем.
   - Без них хороши будете.
   - Что же это такое за право людей обижать?
   - Козявка ты для них, пустое место...
   - Тихо братва, кто -- то идет!
   Из-за пригорка в сторону березовой рощи медленно плелась Байгуш. Мат­вейка окликнул ее. - Чего мимо проходишь? Присела бы отдохнуть.
   Старуха остановилась и стала вглядываться в лица шахтеров. Затем к удив­лению шахтеров, свернула на поляну. - Совсем ноги отказывают идти. Стара стала, пора уж, наверное, и помирать
   Маленький Наполеон услужливо уступил ей покатый камень, на котором си­дел. - Давай сюда. Вот так. Кого лечить собираешься ?- завидев в ее руках пу­чок святой и царской травки, спросил он. - Муссу? Так он здоров, как лошак.
   Байгуш положила на колени охапку зелени - Может и для тебя тут есть ка­кая.
   - Мне то на кой?
   - Много ты знаешь о себе?
   Взгляд старой татарки остановился на барышне. Та робко взглянув на нее, тут же опустила голову.
   - А, Деляре, и ты здесь?
   - Почему ты ее называешь так?
   - А как же ее называть? Деляре, она и есть Деляре.
   Француз не стал переубеждать старую женщину и переменил тему разгово­ра.
   - Видишь, мужики приуныли, Повеселила бы их шуткой.
   - Отчего же грусть да печаль? Раньше бывало, ваше ржание, в Березовке слыхать было можно!
   - Вспомнила. При прежнем хозяине сыты были и песни пели. Сейчас на пустое брю­хо разве что волком взвоешь.
   Татарка подумала немного. - Не знаю, я шуток ни каких. Стара стала, па­мять не та.
   Маленький Наполеон вздохнул. - Ну, что, братва, так и будем молча сидеть?
   (Братва) продолжала молчать, наблюдая, как Васька Гуров закончив склады­вать из сушняка костер, разжег его. Веселые огоньки охватили сухие сучья. Языки пламени, поднимаясь все выше, освещали лица приунывших шахтеров. Байгуш вновь посмотрела на девушку, сидевшую рядом с молодым шахтером.
   - Может про Деляре рассказать?
   Все удивленно посмотрели на татарку.
   - Эту быль мне рассказывал еще мой дед в Кореизе. Ему поведал ее старый турок.
   Француз улыбнувшись перекинулся взглядом с друзьями.
   - Ну вот, а говоришь, память отшибло. Давай, поднимай настроение на­ших мужиков.
   Старая шахтерка укоризненно посмотрела на шахтера.
   - Смеха в этой истории совсем мало, скорее наоборот, про печаль и сле­зы.
   - Мы ко всему привычные, начинай.
   Однако старуха не спешила. Перебирая руками стебельки лекарской травки она вспомина­ла. Маленький Наполеон не подгонял. Байгуш заговорила, и перед уставшими людьми ожила ста­рая татарская легенда...
  
  
   Глава - 41. Деляре - Бичеп.
  
   ... Прохладная и вкусная вода у Селим -- ака. Выпьешь глоток, зубы немеют. Напьешься, усталость рукой снимает. Улыбается турок.
   - Пей еще, не жалко. Откуда вода? Видишь, где упирается в синее небо вершины Ай -- Петри? Откалываю куски льда (там летом его много) наклады­ваю в мешок и осторожно по крутым и узким тропкам спускаюсь вниз. Сам несу? Нет, вдвоем. Видишь помощника?
   Ишак не понимает о чем говорят люди, но на всякий случай заявляет о своем присутствии, ревом.
   - Вода хороша, не хуже, чем из источника Хаста -- Баш. Историю расска­зать? Много их знает Селим -ака, разве все запомнишь. Расскажу тебе одну. Очень давно я слышал от своего деда, рыбака из Солхата...
   ... Несет свои воды Чурук-Су среди дикой красоты гор и дремучих лесов. Мелькают в ее отражении башни Чуфут -- Кале. А в солнечной долине скры­той отовсюду скалами, ее поверх­ность, словно зеркало красавицы отражает ханский дворец рода Гиреев, прекрасный и неприступ­ный. Кругом, словно пти­чьи гнезда, разбросаны жилища бедняков, встававшие с зарей и засыпав­шие поздно, с именем аллаха на устах.
   Ни Тохтамыш, ни Менгли Гирей, жившие еще в Кырк - Иер не могли сравниться с жестоко­стью продолжателей их рода Крым - Гирея. В своем роду, всех детей мужского пола вырезали по его приказу. Жены и пленницы ханского гарема были в смятении. Стоило какой нибудь заметно располнеть, они с ужасом ждали, что острый клинок верноподданного может вспороть пах­нущее благовониями их тела, чтобы в будущем никто из еще не рожден­ных детей, не помышлял на власть, пока жив хан.
   Лишь на короткий миг, на его угрюмом лице разглаживались морщины в едва заметной улыбке, при виде новой пленницы. Но с первыми лучами солн­ца, казалось злой шайтан, вновь все­лялся в Крым - Гирея, чтобы творить новое зло и вселять в сердца приближенных еще больший страх.
   Стоя у михраба, повелитель беседует с аллахом. Никто не знает о чем идет разговор. Может о своих правоверных? Прислушайтесь, о чем шумит река. Эти звуки похожи скорее на тяжелые вздохи и стоны несчастных. Чурук - Су свидетель кровавых набегов конницы Крым - Гирея на Приднепровские степи, Азовские лиманы, Дикое поле, где остались лишь следы смерти и пепла?
   Не раз кованные, тяжелые ворота дворца открывались для того, чтобы ста­дом гнали плен­ников, вздымая жаркую, крымскую пыль, по дорогам через Ка­расу - базар и Солхат, на невольни­чий рынок в Кафу. Много сброшено их со скалы в крепости Кырк - Иер, умерщвлено в ущелье Канлы - Дере?
   Зверь имеет сердце, хан не знает что это такое! Все расскажет Чурук Су, только умей ее слушать. Быстро летят годы, пойди, догони на скакуне их! Птицей улетает молодость прочь. По­старел хан. Чалма не скрывает его седин. Но женщины в его гареме, не чувствовали его преклон­ных лет, так как и прежде, в нем было еще довольно много, огня и страсти...
   Как -- то раз Амат - ага, главный евнух женского гарема, попал в немилость к своему пове­лителю за то, что не мог предугадать, какой ногой после правед­ного сна соизволить коснуться пола светлейший. Но милостив хан к своим приближенным. Слава аллаху и да будет прославлено имя Пророка его! Чтобы искупить тягчайшую вину свою, Амат -- ага привез из Кафы своему господину подарки. Ковер из Бухары был красив, как пастбище в горах, а мангал был тончайшей иранской работы. Даже мастер Омер, увидев его, зачмокал от восторга.
   А когда все вышли, главный евнух показал свой третий подарок повелите­лю. Прикрыв гла­за и воздев руки к небу, защелкал языком неповоротливый Амат - ага, расхваливая его. Перед Крым - Гиреем, сняв покрывало, стояла по­тупив ясный взор, юная пленница. Недалек был от ис­тины главный евнух. Раз­ве можно описать красоту Диляре - Бичеп, ее стройный стан, или глаза, словно звезды, на темном небосводе. Тронул подбородок ее хан. Поднялись ресницы крыльями диковинной птицы, и из затуманенных поволокой глаз, скатились на персиковые щеки ее слезы, а затем и на руку старика повелителя.
   Вздрогнул хан от неожиданности, будто в груди что-то застучало. Так могло стучать только человеческое сердце. Отшатнулся Крым - Гирей. В одно мгнове­ние перед ним пронеслась вся его жизнь с бессмысленной и чудовищной же­стокостью. Сквозь огонь пожарищ, блеск клинков и хрип умирающих, он вдруг, увидел горы трупов - символ прожитой им жизни. Слезы невинной Деляре жгли руку Крым - Гирея, запятнанной кровью. Он смотрел на свои руки, не узнавая их, словно те, были чужие.
   Много послушных жен в ханском гареме, будто цветов в долине. Есть кра­сота, которая за­тмевает лунный блик, горячи, как солнечные лучи в полдень и юны, едва поднимавшие не­большой ковер. Неслышны шаги евнуха. Ни одного слова не пролетит мимо ушей его. Он зорко наблюдает за ними. Станет ли но­вая пленница желанной для его повелителя?
   Лунную ночь прорезает крик несчастной и замирает в дальних покоях двор­ца. Приближен­ные в страхе прислушиваются к быстрым шагам грозного вла­стелина и взывают к милости все­вышнего отвести от них нависшую беду. Не согрела своей лаской юная невольница старого хана. Как тени больших и хищ­ных птиц, косые взгляды приближенных преследуют главного евнуха по­всюду. Печаль и тоска поселилась в груди повелителя? Нарушен его покой и сон. Проклял Амат-ага свой подарок из Кафы. И отвернулся аллах от раба своего. Ад нечестивых ему теперь кажется раем...
   Прекрасна в своей тишине магометанская ночь! Сладкие сны видят правовер­ные, потому что свято чтут заповеди Корана, а сны неверных, полны кошма­ров и ужасов.
   Серебром переливается луна в реке Чурук - Су.
   Неслышно принесли к ее берегам верные слуги Крым -- Гирея связанную ношу. И прежде чем опустить ее в прохладные воды, ятаган сверкнув белой полоской вошел в тело неверного. Ноша конвульсивно задергалась. Второй вз­мах и голова, отделившись от туловища, вращая округ­ленными глазами, с открытым ртом, откатилась к воде.
   Всплеск падающей ноши вспугнул сонную птицу в прибрежных кустах. Душа главного евнуха предстала перед аллахом. Смерть ничтожного не облег­чила нарастающую боль в груди лю­бимца аллаха.
   Мудрецы, гадальщики, врачеватели молча разводят руками, надеясь на ми­лость всевышне­го. И только один нечестивец, прикованный в каменном мешке в Кырк - Иер, узнав о случившим­ся, громко расхохотался. От его смеха дрожа­ли стены подземелья, осыпались камни, стаями взле­тали птицы. Его смех до­стиг минаретов дворца. Старый хан резко встает. Он велит привести к себе нечестивца, посмевшего смеяться над ним.
   Мурза и беки, смиренно опустив глаза, кивнули в знак согласия. Пленник, чья ничтожность подобна пыли на его обуви, должен объяснить причину своего веселья и потому он желает видеть перед собой это ничтожество.
   И отступили назад вместе с ханом приближенные, увидев рослого, сильного и смелого, смотрящего им в лица, неверного. Слушает хан горькую правду своей печали и уст пленника и чувствует, как боль обливает кровью старое сердце, подкашиваются ноги, вот -- вот упадет!
   Схватился он за грудь и слабо взмахнул рукой. Словно стая разъяренных псов накинулась стража на говорившего, нагнула ему голову, кто-то взмахнул над ней кривой саблей. Рухнул на пол тот без звука. Нет, ни голову неверно­го на подносе увидел Крым - Гирей, а душу его взлетев­шую над их головами большой белой птицей. Удивленно смотрели обитатели дворца, как она, вы­летев в раскрытое окно, поднялось к облакам, смешавшись с ними, устремилась на север.
   Правду сказал пленник. Полюбил старый хан невольницу себе на мучение и ей на погибель. Может, за жестокость небо ниспослало ему это испытание? Сколько дней отпущено ему аллахом прожить и мучаясь от сознания того, что ответом, на полыхнувшую пламенем чувства его, будут широко раскрытые полные ужаса и слез глаза маленькой невольницы Деляре? Бессонными ночами бродит по дворцу любимец аллаха. Никто и ничто не может разгладить лицо в улыбке его взгляд. Сжимается в тоске сердце, когда он видит ее среди купаю­щихся наложниц в жаркие часы в ку­пальнях, где бедняжка, сидя на мра­морной плите, безучастно смотрит на резвившихся вокруг нее подруг.
   Не радует ее ни яства, ни дорогие украшения. Целыми днями тоскливо смотрит в окно на синь неба, на пушистые облака, на пролетавших птиц за решеткой окна. А потом и вовсе переста­ла подходить к окну. Целыми днями, сидит на подушках и коврах, не шелохнувшись, уставившись перед собой в одну точку.
   Унесла ее кипарисовая грусть среди гор в родной кишлак к горному ру­чью, к синим зака­там. Унесла туда, где беззаботно скачут по горам джейраны, где от простора и свободы, сердце поет от счастья. Увядает и чахнет нежный цветок без теплых и ласковых солнечных лучей. Качает головой евнух. Плохи дела. Крым - Гирей не спрашивает - сам видит.
   Только однажды прибегает на своих коротких и кривых ногах толстый евнух, сложил мо­литвенно руки, упал на колени и сообщает ему радостную весть. Виновница его печали запела. Удивился и обрадовался повелитель. Нако­нец аллах снизошел в его молитвах. Еще издали слы­шит, журчит ручеек, та­ким был слабым ее голос.
   Стоит возле окна юная невольница и держится дрожавшими пальцами за ре­шетку окна, а слезы ручейками бегут по щекам из глаз, будто прощается. Не успел подскочить к ней хан, как песня неожиданно оборвалась и бедняжка бездыханной упала на пол. Даже смерть не коснулась ее удивительной красо­ты. Велика печаль Крым - Гирея. Его старое, морщинистое лицо, словно кора арбатуса, не высыхает от слез.
   Не измерить горе старого повелителя. Велик аллах! Он дал, он и взял. И велит хан придвор­ному скульптору запечатлеть на века свою печальную лю­бовь и дивную красоту Диляре - Бичеп. Иранец, мастер Омер, слушает горькую исповедь и страстное желание - приказ, убитого горем своего повелителя. Но как выразить мужские слезы в камне? Как выразить трепетное, наивное и неж­ное сердце прекрасной невольницы?
   Обходит мастер Омер белый, мраморный камень, холодный и безжизнен­ный. Затем он бе­рет в руки молоток, резец и потянулись серые и грустные дни ожидания, в неторопливых, приглу­шенных ударах. Мурза, чьи скорбные молитвы провожали в последний путь Деляре, молча наблю­дал за работой скульптора.
   Он же свидетель появления на мраморной плите первых символов трагедии невольницы. Вначале на плите появился один лепесток, за ним второй, третий...В середине их, скульптор вы­резал человеческий глаз, из которого на грудь камня будет падать слеза и обжигать его, как обжи­гали слезы невольни­цы руки хана. В работе быстро проходит время.
   Опустил, молоток в задумчивости Омер. Все ли в достаточной мере отобра­жено им здесь, или что-то упущено? Иранец взял резец и вскоре на мраморе, появляется улитка - символ сомне­ния. Смерть невольницы пробудило в душе хана сомнение, которое днем и ночью точит его. В чем смысл прожитой им жизни? Долго смотрит он на завершенную работу придворного скульптора, когда -- то молодой и жестокий, а ныне удрученный, больной старик хан. Молча сидит он в оди­ночестве, наедине с памятью своей, заново переживая жизнь.
   Жизнь, что вспышка молнии, коротка и быстра. Много ли ней добра и сол­нечных дней, что­бы быть яркой и ослепительной? Нет! Молния Крым - Гирея бледна и тускла, словно взмах ятага­на. Стоит Фонтан слез во дворце день и ночь, месяцы, годы, столетия. Капают слезы грусти, тоски, безвыходности, про­буждая память печальной любви хана
   И часто над фонтаном слез, над кусочком неба, тревожно кружит голубка. Кто знает, может в ней, витает чистая, невинная душа юной невольницы ханского гарема...
  
   Глава - 42. Семка Гончар.
  
   Под вечер, когда весь рудник поутих от дневной рабочей суеты, покой господского особня­ка нарушился громким лаем собак. Генрих Бриггер был воз­мущен приходом незваного гостя, ко­торым мог быть только Васька Гуров. Главный инженер резко встал из-за стола. Волнение на руд­нике пугало его. Не хватало еще хлопот с братцем Насти. Как бы мог сейчас пригодится Ял­мар, но тот уехал в Луганск.
   Немой Лука, без слов понимая хозяина, вышел из комнаты. Уже находясь во дворе, он выпустил из вольера красавца Нерона. С ним он решительно направился к воротам. В пылу нахлы­нувшего гнева, он открыл их, чтобы дать Ваське достойный отпор, но вместо Гурова, немой Лука увидел Семку Гонча­ра, и тут же осекся. Старый шахтер дважды приходил в контору к Бриггеру, в надежде, что тот, проявит к нему снисхождение и отпустит с рудника.
   Но, немец всякий раз, ссылаясь на занятость, отказывал шахтеру выплатить заработанные им деньги. Тогда и решил Семка пойти к Генриху Ивановичу на поклон, в его особняк. На его просьбу видеть хозяина, дворовой махнул ру­кой, чтобы тот убирался вон и понапрасну не трево­жил хозяина. Подошедшая экономка поддержала Немого Луку.
   - Чего стоишь? Хозяин не принимает, значит и нечего торчать здесь! Не то Лука спу­стит кобеля, живо дорогу забудешь сюда.
   Прыгавший у дверей Нерон неожиданно рванулся в приоткрытую дверь и од­ним прыжком свалил перепуганного на смерть беднягу. Тот от неожиданности охнул и падая на землю почув­ствовал как в бедро ему вонзились с адской бо­лью собачьи клыки. Дворовой растерявшись на мгновение, тут же стал оттас­кивать пса от лежащего шахтера.
   Экономка, понося старого шахтера, на чем свет стоит, развернулась и дело­вито направи­лась в дом. В руках дворового Нерон нехотя повиновался. Но, все же ощерив пасть, остервенело лая, ему удалось еще несколько раз схватить шахтера за ногу, разорвав тому, и без того дырявые портки.
   Семка Гончар кое -- как с трудом, поднялся на ноги, и схватившись обеими руками за ис­кусанный живот, не оглядываясь, и согнувшись, заковылял к овра­гу. За его спиной скрипнула за­крываемая дверь, и лязгнул металлический за­пор.
   Очумев от боли и страха, старый шахтер пытался уйти как можно далее от господского дома. Очутившись на дне оврага среди зарослей и деревьев, он остановился. Порванная рубаха свисала на нем
   клочьями. Раны на теле продолжали кровоточить. Нужно было идти, но сил уже не было. Семка, обхватив ствол липы, зарыдал, опускаясь на землю. Не вытирая слез он оглядывался по сторонам в надежде увидеть кого -- либо И он увидел...
   К нему медленно подходил Немой Лука. Его немигающий, безжалостный вз­гляд, пронизы­вал холодом насквозь. В руках дворовой держал обрывок верев­ки...
  
   ... На следующий день утром к старой шахтерке из Березовки пришла Верка. Похудевшая, осунувшиеся, она молча уселась на дворе, у печи, возле которой возилась Клавдия, и сказала, что желает вернуться на рудник, на свое место. В ответ старая женщина посмотрела на нее, и стала от­говаривать.
   - Небось, Аграфена не гонит тебя из своей избы, так и живи себе на здоровье. Помо­гай ей по дому, огороду и нечего лезть снова в это болото.
   - Тошно мне. Ушла бы, куда глаза глядят.
   И Верка неожиданно заплакала, закрыв лицо руками, качая головой.
   - Хватит тебе киснуть! Молода еще. Приведешь себе дитя другого и за­будешь про свое горе.
   - Ой, не забуду своего Митеньку вовек.
   Из своей клетушки вышел Артем. Увидев гостью, остановился. Переглянув­шись с хозяйкой он молча присел на край скамьи. Подождав, когда та успоко­ится, спросил. - Как там Ваня?
   Мамонов уже знал, что староста избил паренька за тревожный сигнал, изве­щавший об обва­ле на Глуховской дудке.
   - Отошел. Теперь Аграфена не пускает его на рудник.
   Луганчанин посмотрел в сторону клоповника. - Никак французишка к нам бежит? Глядите чего это с ним?
   Все трое увидели, как из-за угла семейного барака, в их сторону бежал Ма­ленький Наполе­он, размахивая руками и что-то крича.
   Артем встревожился. "Может мужики вздумали бузить раньше времени, или еще чего хуже?" Не добежав несколько шагов, француз выпалил. - Скорее, там,...в овраге,...Семен....
   - Что Семен?
   - Повесился!
   - Что!!!
   - Идите в овраг, а я...на рудничный двор, к мужикам....
   Клавдия, перекрестившись, хотела спросить его еще что-то, но тот уже бе­жал в сторону конторы.
   Вскоре кто- то ударил в железную рейку, и та вновь тревожно загудела, как и тогда при об­вале.
   Не сговариваясь, все трое поспешили на место трагедии. Верка некоторое время шла рядом, но затем, молча кинулась в сторону карьера. Понимая ее со­стояние, Мамонтов не стал ее удержи­вать. Рейка продолжала тревожно гудеть. Из конторы выбежал Шаптала и кинулся на Федула, поднявшего переполох на рудничном дворе. Звук оборвался, но еще некоторое время эхом отда­вался в ушах.
   Со всех сторон к конторе сбегались люди. На бешеные взгляды десятника, никто не об­ращал внимания. Узнав причину тревожного звона, люди спешили к месту происшествия. Впере­ди всех бежал Маленький Наполеон. Из -- за Бе­лой будки, выбежала Верка. Она остановилась, поправляя косу и заметив Арте­ма, кинулась к нему. Схватив его за локоть, крикнула.
   - Пошли, поможешь? Там дети его в норе сидят, надо забрать их оттуда.
   - Сама ли, что не можешь это сделать?
   - Пошли! Ну быстрее же...
   Верка продолжала его тянуть за рукав. Артем недовольно последовал за ней. Дойдя до Сем­киного жилья, они услышали за низкими дверцами в нору, детский плачь. Верка тут же присела, прильнула к щели и стала успокаивать детей. В норе затихло, и тут же раздались их взволнован­ные голоса.
   - Выпустите нас тетенька отсюда, выпусти родимая...
   - Сейчас, детки мои хорошие, сейчас. Потерпите немного, - шмыгая но­сом, ответила бывшая учетчица. Детский голосок продолжал говорить. - И ве­чером папаньки нет, и ночью тоже. Темно, страшно, голодно. А его все нет.
   Верка сдерживаясь чтобы самой не разреветься, ответила.
   - Уехал ваш батька с возами на разъезд с углем.
   - Ты тоже плачешь?
   - Уже нет.
   Артем повозившись у дверей и найдя за лучшим не возиться с запором, расшатал ее, выта­щил вместе с креплениями и откинул их прочь. Солнечный свет обнажил убогое жилище шахтера. Черепки глиняной посуды, рваное тря­пье под которым шевелились детишки с испуганным, запла­канным лицом, от всего этого, у Верки на глазах навернулись непрошенные слезы. Тут же, забивш­ись в тряпье, находился щенок. Глядя глупой мордашкой на вошедших, он дрожал и жа­лобно скулил.
   Нора была тесной и сырой. В ней можно было двигаться, только хорошо согнувшись. Ото­всюду со стен торчали змеями обрубки корней. В сторонке от входа из камней был выложен очаг. Над ним висел закопченный казанок. На противоположной стене висела небольшая иконка. Рядом, на смятом листе были изображены деяния апостола Петра.
   И Христос, и святой Петр смотрели куда-то в сторону, словно давно уже тя­готились бреме­нем мирских дел. Высокий Артем не отважившись влезть в нору присел у входа.
   - Ну-ка, где вы там? Поднимайтесь, да злую псину свою, не забудьте прихватить с собой.
   - Он совсем не злой. Он добрый. Только чуток испугался,- сказал осме­левший ма­лыш, вылезая из тряпья. Он деловито обратился к меньшей сестрен­ке. - Вставай! Папаньку встре­чать будем. Чего, дрыхнуть? Все одно, жрать охо­та.
   Куча тряпья зашевелилась. Из нее неуверенно вылезла девчушка. Грязная, худая и оборван­ная, она схватилась ручонками за брата и поглядывая с опа­ской на незнакомцев, направилась к вы­ходу.
   - Куда ж их теперь?- спросил Артем, бывшую учетчицу, помогая выво­дить сироток из холодного полумрака на солнечную лужайку оврага.
   - На хутор, к Аграфене.
   Верка сказала это неуверенно, так как действительно не знала, как отнесется хуторянка увидев ее с детьми Семки Гончара. Событие происшедшее с ним в овраге, зародила в ней страстное желание пригреть сироток. И даже недоволь­ство Аграфены (если таковое случится) не поколеблет ее намерения стать мам­кой этим малышам.
   Мамонов пристроив вновь к ходу норы дверь, укрепил ее немного и оста­вив ошалелую от радости бывшую учетчицу с детьми, поспешил назад к ме­сту гибели шахтера. Чтобы сократить себе дорогу, луганчанин решил идти мимо Белой будки. Все это время его беспокоила мысль о самоубийстве старо­го шахтера. Для Артема она была вдвойне тяжела, так как откликалась в душе с неожиданным известием о кончине его родного отца.
   Из задумчивости его вывел Яшка Цыган, который велел ему зайти в конто­ру. Сдерживая в себе ярость к негодяю, он прошел мимо него и завернул на рудничный двор. В конторе, в не­большом помещении пропахшем, как и все соо­ружения рудника, угольной пылью и древесиной, находились шахтеры, си­девшие на грубо сколоченных лавках.
   Напротив, за столом сидел хозяин шахты и шелестел для видимости бумага­ми. Рядом стоял Шаптала. На видном месте в центре на стене красовался пор­трет Александра 111 в самодельной рамке, немного поодаль, литографии: пере­ход через Балканы русского войска, под командованием генерала Гурко и пор­трет Скобелева с его великолепными бакенбардами.
   Это новшество в конторе Мамонов видел впервые. При появлении луганча­нина в помеще­нии, в конторе наступило молчание. Бриггер продолжал шеле­стеть бумажками. Шахтеры с любо­пытством смотрели на Артема. После обва­ла, он впервые показался на людях.
   - Уголь на разъезд отправлять надо, - начал десятник.
   - Так ведь уговор был, возить его опосля Ильи? Чего скотину зря гонять, коли добра, на пять шесть кошелей! Шахту на пупок залило. Какой уголь мо­жет быть?
   - Паровую машину уже снова наладили, начнем откачку.
   Голос говорившего мужика, был очень знаком. Приглядевшись к сидевшим людям, Ма­монтов узнал среди них своего земляка, Бардина Никиту Петровича. Его второй визит на рудник был связан с ремонтом парового двигателя, кото­рый по неизвестным причинам, после первой на­ладки, неожиданно перестал ка­чать воду.
   - Слышал?- обратился Шаптала к Федулу, - тебе работать лишь бы день до вечера. Небось, все бока пролежал в тенечке.
   Десятник безнадежно махнул на него рукой. Артем стоявший у двери ска­зал, обращаясь к главному инженеру.
   - Генрих Иванович, у нас беда с шахтером случилась...
   Сообщение было не ново, но сказанное произвело и без того гнетущее на­строение, так как большинство, уже побывало на место гибели Семки Гончара. Бриггер перестал шелестеть бумаж­ками. Яшка Цыган хотел пройтись по такому сообщению шуточкой, но стоявший с ним Матвейка, смерив того уничтожаю­щим взглядом, что тот сразу же сник.
   - Да уж про то петух прокукарекал. Одним дураком, меньше будет.
   Шаптала переглянулся с хозяином рудника. Мамонтов невозмутимо продол­жал. - Вчера Семен ходил с просьбой к Генриху Ивановичу. Вместо обещан­ных денег, на шахтера спустили кобеля
   Бриггер глядя в сторону ответил. - Мне про это, неизвестно. Мало ли куда могло занести вашего Семку. Вас тут послушать, один хозяин и виноват. А пьянство, сквернословие, драки, не выход на работу, опять же воровство и без­делье многих из вас, в этом что, тоже вина вашего хозяи­на? Увольте! Так дело далее не пойдет!
   Десятник поддержал Бриггера, обрушился на луганчанина.
   - Ты, голуб, скажи мне, всем тута работающим людям, о чем ты там, у Разбросанных камней по ночам разговоры ведешь с мужиками? Вместо того, чтобы спать, как честным тружен­ным людям?
   Артем, взглянув на Яшку Цыгана, прятавшегося, за спиной одного из шахте­ров. Тот не вы­держав, крикнул. - Чего уставился? Правду-матку выложил, не соврал. Коли сам не желаешь рабо­тать, другим не мешай!
   - Не соврал, все верно.
   Повернувшись к Шаптале и Бриггеру, Артем продолжил.
   - Про то, что мы говорили у костра, скажем. Соберем сход и всем обще­ством выло­жим все наши тревоги и заботы.
   - Про какие такие тревоги, заботы?
   - Вам они известны.
   - Вот оно как дело то повернулось. Сманил народ, оболванил, в героях желаешь хо­дить? На бунт подбиваешь? А знаешь ли, чем это тебе пахнет?
   - Какой же это бунт, если люди желают миром решить с вами свои жи­тейские беды?
   Десятник не успел ответить луганчанину. Дверь приоткрылась и в проеме показалась лицо Маленького Наполеона. - Бабы не в силах одни вытащить Семку из оврага. Помощь требуется!
   Шаптала не любившего француза со дня его прихода на рудник, заорал.
   - Дверь закрой!
   Француз исчез. Мамонов спокойно предложил. - Помочь надо, без нас жен­щинам им не справятся.
   - Я бы этому висельнику,- злость бушевала в душе десятника, но сознавая на­двигающуюся критическую ситуацию и нелепость сказанного, смягчился, - на­шел время для успокоения души своей.
   Он рукавом вытер вспотевший лоб, махнул рукой.
   - С вами наработаешь! Работнички! А ты, - Шаптала смерил Артема презрительным взглядом, - гляди у меня голуб. Птица ты не здешняя, залет­ная, однако и мы тута лыком не шиты, знаем про смутьянов. Слыхали про таких. Коли что, живо управу найдем и для тебя и дружков твоих. Тута тебе не глухомань!
   Когда все шахтеры вышли из конторы, десятник еще долго смотрел им вслед.
   - С ними нужно, только так и разговаривать, - подымая голову от бумаг, сказал Бриг­гер. Десятник не остыв от злости ответил. - К ним без строгости нельзя.
   - - Мамонов, фигура не простая. Дерзок, высокомерен. Все замашки бунта­ря.
   - Я бы, его, из Сибири не выпускал. От них вся смута идет. Голытьба и тянется вот за такими.
   - История с этим висельником могут иметь последствия?
   - Тут надо быть начеку.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Без урядника нам не обойтись.
   - Ты так думаешь?
   - День только начался. Все может быть...
  
   ... Слух о кончине Семена Гончара быстро разнесся по руднику. Шахтеры по­кидали забои, поднимались наверх и спешили к семейному бараку, куда пере­несли тело умершего Семки Гонча­ра. Рядом с Артемом стоял луганский ма­стер. - Опять тебя занесло! Чего на рожон то лезешь, про­пащая твоя душа? Ду­маешь, за тобой хлынут эти людишки? Как бы не так. При первом громе, раз­бегутся твои дружки по сторонам, шкуры свои спасать, а ты один останешься ответ держать перед властями! Подумал ты об этом? Вернулся бы в родную избу, да Наталью прихватил с собой, но­вую жизнь начал с девицей, и забыл бы все свои неудачи. А что до Клопа, все обошлось бы. Ну, покричал, погро­зил бы для порядка и отпустил. Чего молчишь?
   - Все будет добре, дядько Никита. Сам то ведь на сходках в цеху горло драл, деньгу свою требовал.
   - Так то ведь завод, коллектив значит. А это,...попросту сбродный люд...
   - Мы тут на сходке хотим не только про упряжки и талонах поговорить
   - О чем же еще?
   - Мне хозяин рудника дает дудку в аренду. Хотел бы с мужиками эту штуку провер­нуть.
   Старый мастер невесело усмехнулся. - Попробуй. Только я тебе вот что ска­жу. Тебе бы ноги отсюда поскорее унести, а не про эту штуку думать.
   - Моей провинности на руднике нет!
   - Бриггеру и этому черномордому ты здесь, как кость в горле.
   - Спрашивал обо мне?
   - Еще как! Только за меня будь спокоен. Где встанет, там и сядет. Знай наших, за­водских!
   Возле барака собралась толпа людей. Взволнованная и притихшая, она с лю­бопытством и со страданием смотрела на лежащего, на земле старого шахтера. Четверть часа тому назад, его перенесли из оврага сюда и положили на кем - то принесенную рогожу. Осунувшиеся до неузна­ваемости его землистое лицо, с полураскрытым ртом, с порванными портками, со следами крови, грязная хол­щовая рубаха, сквозь прорехи которой белело худобой тело, весь этот вид вы­зывал у присутствующих чувство мрачной неотвратимости человеческого конца.
   Одни, привычные к крайностям жизненной сутолоки, тихо переговаривались. Другие, с опаской поглядывая на труп, чувствуя подходивший к горлу ком и щипание в глазах, тут же сма­хивали не прошенные слезы или сморкались в сторону.
   Старая шахтерка Клавдия присев у изголовья Семки, горестно качая голо­вой, подвывала, то и дело приглаживая его спутавшиеся волосы и поправляя ворот рубахи, словно для него это имело значение. Недавняя смерть ее мужа Алексея Ивановича, вновь всколыхнула в ней горькую память о нем. Она опла­кивала их безрадостную жизнь, свою, с беспросветной нуждой, проклиная судь­бу и взывая к Всевышнему, о спасении рабов своих, земных и безвинных.
   Последним, пришел к клоповнику, Шаптала. Став рядом с луганским масте­ром, он беспо­койным взглядом окидывал лица шахтеров.
   - Собрались! А работа стоит.
   Никита Петрович кинул в сторону умершего шахтера. - А как же с детьми его теперь?
   - Не подохнут, разберут.
   Десятник проводил взглядом широкую спину Мамонова подошедшего к Скворцовой. "Шустрый! Ну да теперь и мой нынче праздник на тебя подхо­дит. Поглядим, какая ты рыбка на сковороде. Все припомню. Не обессудь!"
   О прошлом Мамонова, десятник узнал совершенно случайно, когда наведы­вался к себе до­мой в Славяносербск, от свояка, поповского работника Гаврил­ки. Тот же поведал и о неудачном бракосочетании молодого помещика Скворцова Валентина Осиповича, и об исчезновении из ча­совни его молодень­кой жены.
   Сопоставляя время событий, примет беглецов, нетрудно было представить, что прибывшие на рудник были именно те, кого интересовала местная поли­ция. Эта история рассказанная десят­ником, настолько увлекла Бриггера, что он смягчившись вопреки своим тевтонским самолюбием, запретил Шаптале какую либо вольность по отношению к ним, разумеется, до определенного вре­мени.
   Несомненно, сам Мамонтов был помехой ему, к осуществлению заветной цели в отноше­нии его спутницы. Однако сейчас, (Майн -- гот), туман на­столько рассеялся, что можно без особо­го труда найти дорожку к новой аль­пийской пастушке.
   Главный инженер еще не придумал способ приблизить к себе новенькую, но он уже не со­мневался в успехе и не спешил. Кажется, теперь, можно одним метким ударом поразить две цели...
  
   ...Где -- то невдалеке уже визжала пила, и стучал по доске молоток. Шахте­ру готовили до­мовину. Медуза, держа в руках Библию, высоким, заунывным голосом тянул стих о всепрощении господом грехов людских, о райской жизни на небесах, за терпение и мучение превеликое на этой грешной земле.
   Люди не расходились. Разбившись на кучки, они громко обсуждали проис­шествие, вспоми­нали подобные случаи на других шахтах, побудившие к этому. Трагедия, на руднике Бриггера, остро обсуждался всеми. Несправедливость главного инженера, вызвавшее самоубийство Семки Гончара, вызывало всеоб­щее возмущение.
   Шахтеры вспоминали обращение к себе немца, десятника и старосты. Пан­телей, Шаптала и хозяин рудника, почувствовав на себе недобрые взгляды шахтеров, поспешили, за лучшим, уда­литься. Мамонтов побаивался, что в по­рыве гнева люди могут натворить неприятностей.
   Уговоры не помогали. Шахтеры матерились и обещали после похорон устроить конторской администрации хорошую взбучку, или того хуже, пустить петуха кое -- кому.
   Яшка Цыган, не на шутку испугавшись, незаметно скрылся, и пустился на поиски Пан­телея...
   ...Под вечер в степи, на пагорбе, с которого со всех сторон открывался простор, виднелись балки, рощи, овраги -- хоронили Семена Гончара. До сель­ского кладбища было далековато, и шахтеры решили хоронить своего товари­ща, вблизи рудника, за карьером.
   Небо заволокло низкими тучами, временами срывался мелкий дождь. Артем и Васька Гу­ров, вместе с другими шахтерами, дойдя до вырытой ямы, опустили рядом гроб. Когда женщины и мужчины окружили их, луганчанин оглядел со­бравшихся. Кто- то попросил его сказать несколько слов на прощание. Он не спешил, затем сказал.
   - Печальный день преподнес нам Семен сегодня. Не от барской жизни он наложил на себя руки. Не думал о такой кончине. Очень хотел жить ради малых сирот, которых пригрел. В злыднях, терпел муки свои. Судьба, однако, не дала бедняге возможности выжить на этом прокля­том руднике. В чем же его вина перед ним. Может, работой гнушался? Перебирал дудки, где, по­легче? Нет! Работал как все в чертовом пузе от звона до звона, таскал, груженные, сани, словно ка­торжник за убийство какое! Может, в хоромах шиковал? Так, небось, у волка они просторнее, чем у Семена Гончара там в овраге. С жаба­ми да гадами жил - ужился. С конторой, да с немцем, хозяи­ном, нет! То, что случилось с ним, могло произойти с каждым из нас. Вспомните обвал на Глу­ховской дудке. Одному против этих хищников нельзя идти, гибельное это дело. Дадим же слово перед светлой памятью Семена не забывать наших обидчиков и всем обществом защищать права на справедливую жизнь, не да­вать себя на издевательства всякие и погибель, как это случилось с нашим то­варищем...
   Артем замолчал и тут же увидел в толпе Наташу. Удивленный ее приходом (она обычно да­леко от избы не отваживалась ходить) он хотел, было подойти к ней, но не мог. Началось погребе­ние усопшего.
   Наверное, смерть шахтера и его похороны, тоже глубоко затронули душу де­вушки и не же­лая оставаться с мрачными мыслями там в избе, пришла сюда. Так думал луганчанин.
   Когда церемония прощания закончилась, люди крестясь расступились. Мужи­ки стали при­лаживать крышку гроба. Матвейка стал стучать молотком по его краю, вбивая гвозди. Через пол­часа все было закончено. На свежем холмике сиротливо возвышался наспех сколоченный, дере­вянный крест. Подул ветер, вновь начал срываться дождь. Люди кучками стали расходится. По­следними шли Артем и Наташа.
   - Как все это ужасно получилось, - начала девушка, - жил себе человек, ел, пил, с детьми возился, и вдруг, все неожиданно кончилось и жизнь неумо­лимо вычеркивает его из своих списков. И вскоре никто и никогда не вспо­мнит, как и для чего, жил человек на этом руднике.
   - Его кончина была предопределена. Стечение обстоятельств лишь уско­рило все это. Обвал, страх, не за себя - за детишек. Желание уйти с рудника, но немец не выдает заработанные деньги. Последней каплей терпения, соба­чья травля. Не находя выходы из положения шахте затя­гивает петлю на своей шее.
   Подумав, девушка спросила.- Значит, идя к Бриггеру, он уже знал, что к де­тям не вернется?
   - О чем ты?
   - О веревке.
   Луганчанин остановился. - О какой веревке?
   - На которой, Семен повесился.
   - Может, где нашел?
   Девушка вздохнула. - Да, да конечно. Значит в том, что случилось, виноват хозяин рудника?
   - Выходит так, Но попробуй, докажи! Что из того, что на шахтера наки­нулся бригге­ровсий пес? Может, Семка через забор полез стащить что- либо?
   - Он на такое не способен.
   - Конечно же нет. Он тени своей собственной боится. Но есть такие, ко­торые в пого­не за прибылью, как Бриггер, способны на все, хитрость, обман, жестокость.
   Барышня некоторое время шла молча, затем сказала тихо.
   - Тревожно на душе.
   - Погода меняется, прохладно, сыро. Словно не летний, а осенний день.
   - Нет, нет. Я о другом подумала.
   Она остановилась и убрав мокрую прядь волос со лба, печально взглянула на своего спут­ника. - Бриггер велел мне прийти в контору. Шапталу присылал. Говорит (по очень важному делу). Мамонов не ответил, стараясь осмыслить ска­занное. Он почувствовал в приглашении нем­ца, определенную цель, далеко не из добрых побуждений.
   - Ты ходила в контору.
   - Нет. Я прямо сюда, к вам.
   - И какое же это (дело важное?)
   - Обо мне, и...Валентине Осиповиче. Ни сегодня, завтра он будет здесь, и нас ...раз­лучат.
   Артем впервые за все время их совместного знакомства взял ее под руку. - Успокойся. Не­мец, что -- то задумал.
   - Я боюсь оставаться одна, - девушка была готова заплакать.
   - Сейчас придем в хату. Клавдия сообразит чайку с липой и пусть наша с тобой хан­дра в тар -- тары провалится.
   - Если бы не вы,... я бы не выдержала всего этого ....
   - Но, но! Мертвым пусть земля будет пухом, живым о живых думать.
   Наташа посмотрела на него украдкой. Ее глаза засияли счастьем.
   Девушке хотелось, чтобы этот миг блаженства длился как можно дольше. Мечты и желания парили в небесах легким пушистым облачком.
   С некоторыми из них она хотела поделиться с молодым человеком. Но уви­дев подходивше­го к ним Маленького Наполеона, стал нехотя спускаться с ра­дужного поднебесья.
   - Гляди,- неожиданно сказал Артем, обращаясь к французу, показывая на лавку тата­рина. От приземистого строения отделился всадник, и с места взяв в галоп, помчался в степь.
   - Никак Мусса в городишко направился. Прет как ошалелый. За урядни­ком поскакал, стервец.
   - Это Яшка в Лисий буерак погнал. Татарин в лавке остался. - Теперь на­чнется.
   - Тебя то чего в лавку занесло?
   - Десятник с Пантелеем позвали выпить за помин Семкиной души.
   - И много наших там?
   - Да уж не мало. Позарились, на дармовщину.
   - Хитер немец.
   Француз отвел в сторону Артема и поглядывая на одинокую фигурку девуш­ки, сказал тихо.
   - А если мы в лавке, погром небольшой учиним? Ты понимаешь, о чем я? А то ведь поутру мужиков на сход не поднять!
   Смелый план Маленького Наполеона был принят Мамоновым безоговорочно, как единственно правильный в данной ситуации.
   - Дуй прямо в барак к мужикам.
   Луганчанин оглянулся в сторону девушки и добавил.
   - Я тоже сейчас там буду. Иди.
   Артем вернулся к девушке. Наташа устало опустила голову.
   - Уходите? А как же липовый чай?
   - Это не надолго. Я приду, и мы будем пить его вместе. Хорошо?
   Девушка подняла на него грустные глаза.- Да, да. Конечно. Я буду ждать.
   От ее невинного взгляда, он готов был провалиться на месте, чувствуя перед ней себя вино­ватым. Он не мог из себя выдавить все то лучшее и прекрас­ное, что начинал чувствовать к ней. Нужные для этого слова, словно в темни­це, бились о каменные стены и толстые железные решет­ки, которые теснились в его груди не находя выхода.
   Ничего не добавив, он резко повернулся и стал догонять француза.
   Когда они оба скрылись среди подвод и телег, стоявших у Белой будки, ба­рышня свернула к избе старой шахтерки. Стало быстро темнеть. Прохладный ветер усилился, и дождь вновь за­шуршал по листве деревьев и кустарников. Холод, тоска и щемящая тревога, вновь охватили Ната­шу.
   Придя в избу, она зажгла самодельную лампу (подарок Артема хозяйке) рас­топила грубку и стала ждать. Время тянулось бесконечно долго, но ни Артема, ни Клавдии не было. Девушка ходи­ла по избе не находя себе места, что-то машинально делая, прислушиваясь к малейшему шороху, то и дело вглядываясь в квадрат темного окошка.
   Ее сердце тревожно стучало и казалось, что его стук эхом отдается в тем­ных углах избы. Не выдержав, она опустилась на лавку и закрыла лицо рука­ми. Слезы невольно катились из глаз. Ее память воскрешала грустные момен­ты жизни. Их было так много, что они собою заслоняли то немногое, хоро­шее, чем так скудно одарила ее судьба.
   Удивительное, поистине рыцарское отношение к ней Артема, вызывало в ней восхищение и вместе с тем горечь и отчаяние, с которым она уже не в силах была вести борьбу. Она ненавидела свою независимость, принесшая ей одни страдания. Анализируя свое отношение к нему, ей каза­лось, что искрен­ность и доброта к нему с ее стороны были недостаточны, и наверное поэтому ее спутник, старался быть не навязчивым, долгое время спал на сеновале, про­падал все свободное время в бараке, среди шахтеров.
   Находясь в плену своих горьких воспоминаний, девушка не заметила, как скрипнула вход­ная дверь и в комнатушку вошла хозяйка, промокшая от дождя. От ее быстрого взгляда не укры­лось неважное настроение постояльшы.
   - Погода, прости Господи, словно осень пришла. Дождик так и льет.
   Девушка с нетерпением спросила. - Что так поздно?
   - Э, милая. Рудник до горы ногами зараз ходит
   - Артема Ивановича видели? Наташа старалась не смотреть на хозяйку.
   - Артема?
   Клавдия, вытерев руки рушником, направилась к поставцу с посудой. - Мой покойный Алексей Иванович сорви голова, какой был. Где тебе какая драка, он там. За правду ратовал все. Только какая, может быть правда, когда он и дружки его шум поднимали да дрались лишь по пьянке. А кончалось всегда одним и тем же. А приедет становой, задерет штаны наиболее рети­вым, от­хлещут до новых веников, и вся дурь из башки мигом выходит у правдолюб­цев.
   Артем Иванович, не чета всем этим людишкам тута. Соколом глядит. На него и инженер оборачивается, силу чует. Сама видела. После Семкиных похо­рон, Шаптала с Пантелеем начал спаивать народ, не без умыслу, скажу тебе. Артем с французом и Васькой принялись уговаривать мужиков не поддаваться хитрому соблазну. Кинулись в один барак, а их оттеда с кулаками выпер­ли. Кинулись в другой клоповник, там тоже, не пожелали их слушать. Не расте­рялся сокол. По приставленной к стене лестнице влез на барак. Собралась толпа, мужики, бабы. Пьяные хватались за камни, другие перекидывались шу­точками, ржали, третьи кричали, чтобы Артем не стоял мол­ча, а говорил. И вот когда толпа поутихла, страсти улеглись, он поднял руку. Разговоры прекратил­ись, даже пьянчужки, и те задрали головы, чтобы слышать его.
   А говорил он, скажу тебе, так ладно, так хорошо, будто у каждого шахтера в душе побывал. Все вспомнил, отчего наши беды тута на руднике. Вспомнил и за упряжки не считанные, места в забоях тепленьких, за надувательство кон­торское, за харч, талоны, болезни всякие, за молодых баб вступился, меня на выборке вспомнил и про Семку тоже. Никого не пропустил.
   А когда стал объяснять людям, зачем немцу понадобилось бесплатная попой­ка, якобы за помин Семкиной души, Шаптала, стоявший с Пантелеем, не вы­держал и матерясь на чем свет сто­ит, растолкал мужиков и по лестнице стал взбираться на крышу, обещая вытрясти из парня душу.
   Клавдия замолчала, словно вспомнила еще что-то.
   - А дальше, что было?- не выдержала барышня.
   - Дальше? Не успел десятник ухватится за край крыши, как Артем ногой оттолкнул лестницу от себя, и тот полетел на землю, в самую лужу угодил.
   - А Артем Иванович?
   - Он спрыгнул с крыши, а затем вместе с мужиками направился к татар­ской лавке. Да я и не пошла за ним. Глаза б не видели узкоглазого. Сколь­ким он жизнь перепортил питьем - отравой. Не стыда тебе ни совести. Ну да Артем наведет там порядок, а там и до Бриггера доберет­ся. Шкура не хуже чем у Муссы. Глянешь на него - одна святость. А до сердца не достучишься - один войлок.
   Наташа не спеша, приготовила на стол. Все ее мысли были на руднике, ря­дом с Артемом. Клавдия перекрестившись на иконку уселась за стол. Девушка присела рядом и нехотя взяла в руки деревянную ложку. Ели молча. Клавдия, по -- крестъянски не спеша, уверено. Наташа до­вольно медленно. Каждое дви­жение ее носило отпечаток аккуратности и опрятности. События, происходив­шие на руднике, не давали покою обеим. Каждый думал об одном и том же. Хозяйка нарушила молчание.
   - Уходить надо Артему. Немец не простит ему бунта. Слыхала, к утру ждут урядника и жандармов. А уж с ними шутки совсем плохи.
   У девушки сердце сжалось от боли. Она опустила руки на стол. Неиз­вестность пугала ее. Приезд Скворцова, ее законного мужа, на рудник, вызыва­ло у бедняжки еще больший страх. Хо­зяйка взглянула на девушку.
   - Есть у меня на хуторе один верный человек. Два, три дня помогут на­шему Артему Ивановичу переждать там смуту, а там бог даст и успокоится все. Тебе, тоже красавица не худо было бы на время уйти с рудника от гре­ха подальше.
   - Может все обойдется? Драки ведь и погрома не было на руднике?
   Наташа, не представляла себя без Артема в этой глуши, и страх одиноче­ства приводил де­вушку в смятение.
   Клавдия вздохнула, глядя с сожалением на нее. - Хороший мужик Артем Иванович. И за себя умеет постоять и за других.
   В наступившем молчании обе женщины не хотели думать о последствиях поступка их жильца, но мысли упорно и настойчиво рисовали неутешительные картины.
   Укладываясь спать и видя, что девушка не думает следовать ее примеру, по­советовала - Может и не придет наш постоялец на ночевку. Сама понимаешь... Так что ложись и спи....
   Наташа не ответила. Артем возвратился поздно. Только подходя к избе, вспомнил о своем обещании барышне не задерживаться. В круговерти событий захлестнувший весь рудник, после похорон шахтера, он даже на мгновение не мог вспомнить короткую беседу с ней. Отчаянное со­противление Муссы, кула­ками и зубами защищавший свое самогонное хозяйство, начисто отклю­чили его мирные и лучезарные мысли, отодвинув их куда то далеко на задний план
   Мысленно подыскивая слова, которые намеревался сказать утром в оправда­ние, он осто­рожно открыл дверь и неслышно проник в свою клетушку. Через тонкую соломенную перегород­ку, он услышал, как скрипнул топчан, и тихий девичий голос окликнул его. Мамонов нехотя отве­тил. За перегородкой стало светлей. Барышня, вероятно, подкрутила фитиль в лампе и та едва све­тившая, теперь достаточно светло освещала горенку. - Небось, проголодались? Я накрою стол. Идите сюда.
   - Поздно уж.
   - Я приготовила пирог. Отведайте.
   - Разбудил тебя я?
   - Идите же. Все уже готово.
   - Мы разбудим хозяйку.
   Эти слова вырвались у него случайно. Негодуя на свою излишнюю болтли­вость, пригладив руками свои непокорные вихри, он вышел из своей клетушки и через небольшой чулан вошел в маленькую горницу.
   Наташа, видимо и не думала ложиться спать, была одетой и уже хлопотала у стола, как заправская сельчанка.
   - Я уж подумала, что вы и вовсе не придете.
   - Задержался вот.
   Молодой шахтер сел за стол. Девушка придвинула к нему пирог с фасолью и кружку с гру­шевым настоем. Мамонов достал из-за пояса небольшой нож с козьей ножкой, провел им два раза плашмя по колену, вытирая лезвие, и раз­резал пирог на части.
   - Ты уж помогай мне, одному не одолеть.
   Наташа взяла маленький кусочек.... Молодые люди разговаривали тихо, но хозяйка, спав­шая на печи, все же проснулась. Она приподняла голову и, уви­дев своих постояльцев вместе за столом, довольная повернулась к ним спиной.
   Барышня, зная уже немного характер Артема, не сразу решилась на разго­вор, который по ее мнению мог вызвать в нем отрицательную реакцию. - То, что случилось на руднике, это очень опасно?
   - Да уж не гладко. Если шахтеры и далее будут молчать и терпеть, им уготована Семкина тропка.
   - Вы были в татарской лавке?
   - Да. Чуток по хозяйничали. Убыток небольшой. Без драки обошлось. Правда, ар­тельщики Пантелея спохватились (шутка сказать), добро ведь какое пропадает, кинулись его спа­сать, да уж поздно было. Все питье нами, было вы­лито в канаву.
   Затея Бриггера, споить мужиков, да драку между собой устроить, провали­лись. Немец бо­ится шахтерского схода, перед которым должен ответ держать за беды людские, но завтра, поутру, уже никто не помешает нам его собрать и провести.
   - На утро ожидают урядника.
   - Вот пусть и послушает, о чем народ говорит, а заодно об обвале и о смерти нашего шахтера. А теперь о веревке, на которой якобы повесился шах­тер.
   Девушка удивленно подняла на него свой взгляд.
   - Один из мужиков видел, как под вечер Немой Лука опускался с ней в овраг. Поче­му он ее приметил, да потому, что видел ее на Нероне, когда ла­дил дрожки у немца. Уж очень приметная была веревка. Ты понимаешь, как дело то теперь повернулось?
   - Значит, шахтер, и не думал вешаться?
   - Он думал о детях.
   - Боже мой! За что так жестоко покарала его судьба?
   - Немой Лука, оказывается не такой уж тихий и неприметный.
   - Уходить надо отсюда.
   Девушка, волнуясь, убрала со лба прядь волос, и нечаянно рукой коснулась его ладони. Сразу же убрав ее, опустив голову, зашептала горячо.
   -Уходите отсюда, прошу вас, иначе быть большой беде!
   - Поздно. Дело сделано. Да и товарищей не хорошо бросать. Кашу то ведь я заварил, значит, ее мне и расхлёбывать
   Он неожиданно взял ее руку в свою. Она была теплой и мягкой. Ее сложен­ная ладошка в его руке, напоминало молодому шахтеру дрожавшего от испуга беззащитного воробышка.
   - Все будет ладно. Чего еще шахтеру бояться? Кажись, всего испытал вдоволь. Огра­били мы кого? Нет! Приходит уже то время, когда нашему му­жику надо голову свою держать выше, и не молчать, а вслух говорить громко, про свое невеселое житье, на всю степь донцовскую, раздольную.
   Она плохо слушала его слова, чувствуя, как что-то неведомое, но доброе и родное исходит от его прикосновения. Она молча с волнением внимала его мягкий, успокаивающий баритон и ее мечты унесли на миг в ее далекое уже и странное детство. В нем она не смогла найти опору своим представлениям о близком чувстве со стороны четы Раевских, хотя она никогда и ни в чем не зна­ла отказа. Луганчанин же вызывал в ней что -- то близкое и родное, наря­ду с целой гаммой дру­гих противоречивых чувств, беспощадно толкавшие по­мимо ее воли, к пропасти. Возвышенная и неотвратимая, она неумолимо при­ближалась. Поступки Артема приводили ее в замешательство, но он уже шла за ним, сгорая мотыльком в ярком пламени его души и сердца.
   - Если с вами что-то случится,...
   Она не договорила. Мамонов погладил ее ладонь.
   - Ничего не случится. Уйдем сразу же после сходки.
   Хозяйка заворочалась во сне. Наташа вскочила и тут же задула лампу. Гор­ница погрузилась во тьму. Он услышал ее шепот.
   - Заговорились мы с вами...
   Мамонов встал. - Я хочу тебе сказать, что... Он нашел в темноте ее руки, - если, что слу­чится со мной, мой брат Степан и Варя моя сестра, никогда не откажут тебе в крыше над головой...
   Неожиданно для самого себя, он неловко обнял ее, и ткнулся лицом, в ее горевшую щеку. Тишина, темнота и прикосновение забила в виски звоном, призывающим и пугающим глухими ударами сердец, томившихся долгим ожиданием и неопределенностью. Он почувствовал как ее тело стало слабеть в его сильных руках. Молодой шахтер усадил ее на топчан. Она обхватила ру­ками лицо. - Что же это я,... извините. Сейчас пройдет...
   Он сел рядом. В пылу новых для себя ощущений в наступившем нелов­ком молчании, она вдруг спросила его. - Я вам нравлюсь? Артем коротко ответил, словно ждал этого вопроса всю жизнь.
   - Да.
   И вздохнул облегченно. Груз постоянно давивший его последнее время, нако­нец, свалился с плеч. Девушка встала. Он обнял ее. Мир перестал для них су­ществовать. Казалось, ни что и ни­когда не сможет разделить то целое и неде­лимое, каким они стали сейчас в этом оглушенном мире. Где- то рушились им­перии, сотни трагедий поражали малые и большие города, огромные штормо­вые волны и тайфуны сносили все живое на побережьях, погребая в глубинах океана бес­смысленные жертвы. Все это было ничто, в сравнении с маленьким рождающимся островком лю­бви в далеких и бескрайних степях Придонцовья.
   Барышня шла за Артемом, не думая ни о чем. Держась за его руку, он только на мгновение остановилась возле печи, на которой спала хозяйка. Уже проходя к нему в клетушку, тихо сказала ему - Кажется спит.
   Каморка Мамонова была настолько мала, что Наташа постоянно натыкалась на что-то.
   Он повернул ее к себе. - Здесь прохладнее, чем в избе... Барышня почув­ствовала прикосно­вение его рук на своих локтях а затем и бедрах. Он что - то говорил, но у нее от волнения все тело дрожало от озноба и чего -- то неумолимо влекущего, необъяснимого и ужасного. Ноги стали подкашивать­ся, но она старалась стоять, чтобы не свалиться на пол. От его горячих и страстных поцелуев, ей стало нечем дышать.
   - Артем Иванович, миленький. Хозяйка проснется, услышит, что подумает?
   Она не хотела этого говорить, но ей действительно стало не по себе, от -- того, что должно произойти с ней сейчас здесь, но еще страшнее оттого, что хозяйка проснувшись может зайти сюда и увидеть все это. Луганчанин дога­давшись о причине ее страха, сказал, опустив руки. - По­годи. Я дверь закрою. Хорошо?
   Наташа ответила, машинально, не думая. - Как хотите.
   Артем подошел к двери, и стал возится с запором. Девушка устало облоко­тилась о стол. Страх продолжал сковывать ее.
   - Что с тобой? Ты дрожишь?
   Чтобы как -- то отдалить неотвратимость близости, она спеша зашептала.
   - Артем Иванович! Не ходите на сход, не оставляйте меня одну, боязно мне тут. Да­вайте уйдем с рудника, сразу же утром.
   Мамонов обнял ее хрупкую, действительно дрожавшую от страха фигурку.
   - Возможно утром, или днем, мы уйдем с этого проклятого рудника, и тогда всегда будем вместе вот так, как сейчас. Она доверчиво прижалась к его груди. Артем, целуя ее волосы , шепнул ей на ухо.
   - Может, ты вернешься к себе в горенку? Я пойму тебя?
   Наташа подумала. - Можно, мне остаться с вами? Я уже взрослая...
   - Ложись под стеночку.
   - Хорошо, только вот сниму одежку, погодите...
   Девушка перекрестилась и стала стягивать с себя платьице, как в дверь кто-то торопливо постучал. Голос Васьки Гурова был взволнованным.
   - Артем, слышишь, проснись. Сказать надо чего -- то...
   Девушка испуганно опустила платьице и судорожно схватила луганчанина за руку. Он про­вел ладонью по ее расплетенной девичьей косе.
   - Я мигом.
   Мамонов подошел к двери и спросил негромко - Чего тебе?
   - Выходи, поговорить надо.
   Луганчанин открыв дверь, вышел. Девушка тревожно прислушалась.
   Приоткрытая дверь заскрипела от порывов ветра и этот заунывный звук еще больше за хо­лодил девичью душу. Говорившие за дверью шахтеры вскоре отошли, их голоса становились все тише и глуше. Некоторое время, словно оцепенев, она сидела, ничего не соображая, затем, резко встав, выбежала из клетушки. Луна металась среди разорванных облаков. Ветер уныло шелестел листвой деревьев, наполняя душу смертной тоской. Девушка опустилась на ко­лени, и закрыв лицо, отчаянно заплакала. Прихоть судьбы, жестокая и неспра­ведливая, вновь обрушила на ее вздраги­вающие плечики новые страдания.
  
   Глава - 43. Белая будка.
  
   Снится Ваське Гурову сон. Идет он по весеннему полю с Настей. Кругом зелень, солнце, птиц щебетанье. Приятно на душе. И хотя до Дона реки оста­лось идти нечего, начать да кончить, от уныния и всяких рудничных забот у них теперь никаких волнений, иди вперед и радуйся жизни бурлящей вокруг. Одна досада. Не хотелось в дальнюю дорогу брать в спутники Муссу. Едет тот себе на коне, руками Ваську хлопает по плечу да говорит. - Слышь, Вась­ка? Дело есть, поговорить надо...
   Гурову, татарин, словно кость в горле, отмахивается. Никак опять о Насте разговор пове­дет. Васька поворачивается,...и тут же просыпается.
   В темном закутке барака темно. Голос Муссы над ухом. - Слышь, Васька? Дело есть. Выйти надо.
   Спьяну Гуров вначале отмахивается, но потом машинально встает и выходит с татарином из клоповника. За углом барака, шум, возня.
   - Чего тебе? - спрашивает шахтер приходя понемногу от сна, похмелья и ночной све­жести.
   - Артема позвать надо.
   - А сам? Небось знаешь где искать?
   За бараком вновь послышался шум. Ваське показалось, что он услышал кар­тавый голос Ма­ленького Наполеона и тут же вспомнил, что Мусса будил его сидя на топчане на котором обычно спал француз.
   - Где Наполеон?
   - Сдался он тебе. Пошли к Клавдии?
   Гуров кинулся за угол деревянного строения. Около деревьев маячили тени. Подбегая бли­же он различил в темноте Шапталу, Пантелея и Немого Луку. Маленький Наполеон и Василий, связанные валялись на земле. Один из них увидев, Гурова, тут же крикнул. - Беги!
   Васька остановившись на какое то мгновение, стоял не шелохнувшись, за­тем кинулся в сторону, но споткнувшись от подножки лавочника, растянулся на влажной земле. К нему подошел десятник и со злобой прохрипел.
   - Ты бы Артема кликнул. Его дружки (Шаптала кивнул в сторону свя­занных шахтеров) очень скучают по нем.
   - Больно мне это надо, - начинал понимать происходившее молодой шах­тер, подыма­ясь с земли.
   - Ты сопля, не гневи меня. Небось знаешь, чью водку хлестал нынче? Позови дружка своего, да не сполохни. Вздумаешь дурить, жилы из тебя по вынимаю, паршивца.
   Для убедительности десятник погрозил увесистым кулаком.
   До Клавдиевой хатенки идти было недалеко, но Гуров не спешил, тщатель­но обдумывая си­туацию в которую он неожиданно попал. Не оглядываясь на идущих сзади Пантелея и Немого Луку, он невольно пожалел, что не ушел с Настей раньше с рудника и о том, что совсем ни к чему ему были эти поезд­ки в Луганск, принесшие ему одни неприятности. Дойдя до избы, сопрово­ждавшие его мужики остались за ее темным углом, готовые в любой момент выскочить оттуда. Гуров тяжело вздохнул и неторопливо постучал в дверь. Ждать пришлось не долго. Дверь при­открылась и Артем вышел. Васька схва­тив за рукав товарища протащил того в сторону спаситель­ного оврага. Стара­ясь говорить тихо, он сбивчиво и спеша предупредил Мамонова о гро­зящей ему опасности. - Тикай немедля, они здесь рядом, за углом....
   Шахтер не успел договорить. Из темноты, с двух сторон углов избы, к ним приближались две грузные тени. Одна из них накинулась на Мамонова. Луган­чанин отбиваясь, кинулся к оврагу. Уже скатываясь на его дно, он почувство­вал как один из преследователей цепко, обеими руками схватил его ноги, не давая возможности подняться. Несмотря на все усилия сбросить этот груз, Ма­монову не удавалось это сделать.
   Схватившись за ствол дерева он стал подтягиваться, чтобы неожиданным рывком сбросить с себя преследователя. Подскочил второй. В неравной схват­ке, лавры победы достались старосте и бриггеровскому дворовому. Но даже связанный за спиной руками, Артем не терял надежды на скорое освобожде­ние. Дойдя таким образом к Белой будке, Мамонтов не ошибся. Это было единственное место на руднике, где в одном помещении мирно могли сосуще­ствовать шахтерская каптерка и рудничная каталажка, куда обычно сажали под­выпивших шахтеров, склонных к буй­ству и неповиновению
   - Что, доигрался, молокосос? Мудрец, семи пядей во лбу! Бог, видимо знал, в какую попутную телегу тебе надо было садится на шляху!
   Не распознал я тебя паря поначалу. Но душу -- голубку не обманешь! Учу­ял я в тебе не­христя окаянного. За то, что ты против законных порядков по­шел, да на людишек стал смуту наво­дить, и ответ за это в строгости держать будешь! А барышня твоя, перед богом и церковью отве­тит за дерзость и непо­слушание.
   А теперь ступай, скучать не будешь. Дружки твои, небось, уже заждались, дожидаючись тебя.
   Артем молча глядел на десятника, думая только об одном, что же будет с Наташей, если ему вдруг не удастся скоро освободится? Но эту мысль он тут же оборвал, считая, что именно сей­час, он должен во что бы то ни стало сде­лать свой побег удачным, и увести с рудника свою спут­ницу. Шаптала открыл дверь каптерки.
   - Я тебе покажу сход! Отвезут тебя бунтовщика в Лисий буерак, а то, еще куда по­дальше. А насчет барышни будь спокоен, определим, куда следует...
   Артем шагнул в темный проем двери...
  
   ...Сырое летнее утро, после вчерашней непогоды, начиналось нехотя, про­должая держать все вокруг, и землю и рудник в цепких, ночных объятиях. Однако среди темных туч, обложивших небо, уже намечались слабые просветы. Они ширились, светлели, выделяя контуры оврага, отдель­ных кустов, деревьев, шахтных построек. В серой мгле со стороны хутора донесся приглушенный перестук лошадей направляющихся к бриггеровской шахтенке.
   Вскоре к рудничной конторе подъехало четверо всадников, два жандарма, урядник, и Яшка Цыган, на красавце жеребце, принадлежавший лавочнику Мус­се. Поджидавших их Шаптала, ве­лел Пантелею доложить Генриху Ивановичу о приезде желанных гостей.
   Урядника, Михаила Прохоровича Волкова знали на руднике все. Он частень­ко наведывался в Березовку, где жили у него свояки, и заодно навещал руд­ник, к которому имел прямое отноше­ние по долгу службы.
   Это был полный мужчина ниже среднего роста, на котором форма висела, как на новобран­це, натянувшего впервые на себя мундир. Его напускная важ­ность была профессиональной при­вычкой, и владел им урядник в достаточной мере. Во всяком случае, у людей простого звания, он всегда вызывал робость. Волков и сопровождавшие его жандармы зашли в контору. За ними по­следовали десятник и лавочник, у которого были тоже свои причины пожаловаться прибывше­му начальству, на бунтовщиков, осмелившихся учинить в его лавке погром.
   В пустом помещении слабый свет лампы откидывал на стены уродливые тени вошедших людей. Урядник не спеша, с видом человека, от которого зави­сит мир и спокойствие на руднике, кашлянул в кулак, пригладил усы, обратил­ся к Шаптале.
   - Так говоришь, что зачинщики уже пойманы и закрыты в Белой будке? Добре! В та­ком деле время терять нельзя даром. Я этот, сброд, знаю, они способны на все! Чуть замешкаешь­ся -- жди беды. Под корень их всех надо сукиных детей.
   Урядник окинул взглядом жандармов, подумал. "Уж без нас верных слуг тро­ну российско­му никак нельзя. Одна смута гулять будет по всем губерниям".
   Шаптала, словно прочитав мысли Волкова, поддержал его.
   - Да уж мы тут, на чеку, не зеваем. Не стали дожидаться, пока петух в спину клюнет.
   Десятник не успел закончить, как в контору вошел хозяин рудника. Он был бодр и дея­телен. После формальных слов приветствия он начал.
   - Вы приехали во время. И хотя мы уже изолировали наиболее опасных бунтовщи­ков, опасность волнения шахтеров все еще остается тревожной. Сре­ди бунтовщиков взятых нами под арест, следует обратить внимание наиболее строптивого и опасного. Это Мамонов, рабочий из Луганска. Он один из тех, кого несомненно, заинтересует полиция. За ним требуется особый над­зор.
   - Не беспокойтесь, проследим.
   - Ну, вот и хорошо. А сейчас, вы можете взглянуть на тех, кто сеет не­довольство сре­ди рудничных людей.
   Татарин хотел вставить словечко о своих интересах, но Шаптала наступил ему на ногу, тихо сказал, наклонившись к нему. - Не спеши, успеешь...не вре­мя...
   Генрих Бриггер первым вышел из помещения. За ним последовали все остальные.
   - Есть точные сведения,- продолжал главный инженер, шагая рядом с урядником, - что Мамонов Артем, является один из кружковцев из "Народной воли" избежавшего ареста. У вас есть, прекрасный шанс отличится. Я вам даю его, а вы постарайтесь не упустить эту возможность.
   - Сделаем все по закону, как полагается. Доставим аккуратно, куда следует, - ответил ему в тон урядник.
   Около Белой будки, в которой сидели арестованные шахтеры, стоял на стра­же Пантелей и Губошлеп - здешний пьянчужка и вор. Увидев начальство, оба тотчас вскочили. Губошлеп выпу­чив глаза выпрямился, подскочил к двери принялся ключом открывать висячий замок.
   Когда дверь открылась, десятник, взяв из рук Яшки Цыгана горящий смо­ляк, вошел в руд­ничную каталажку. За ним последовал урядник, жандармы и хозяин рудника. В темном углу Белой будки сидели арестованные. Они безраз­лично подняли голову на вошедших людей. Один из них нехотя встал. Это был Васька Гуров. Шаптала держал горящий смоляк над головой, не выдержав, крикнул.
   - Встать, коли начальство пред вами!
   Василий и Артем продолжали сидеть. Матвейка и Маленький Наполеон ле­ниво поднялись. В наступившей тишине урядник кивнул в сторону сидевших шахтеров. - Который из них смутьян луганский? Тот, что ли?
   Мамонов равнодушно отвернулся.
   - Он самый.
   Шаптала зло ухмыльнулся. - Доигрался щенок? Бунта захотел? Ну, да теперь сполна полу­чишь за свою дерзость!
   Бриггер повернулся к уряднику. - Вот, стало быть наши "герои". Им бы ра­ботать честно, деньги на хозяйство приберечь, так нет же. В лень ударились и других подбивают на безделье.
   Василий поднял голову. - С такими заработками, ноги протянешь. Один уже удосужился честь такую поиметь. Кобелем затравили. Вон, на выгоне, под кре­стом нашел свое успокоение.
   Разговор принимал нежелательный характер.
   - Вот с какими людьми приходится поднимать шахту.
   Бриггер развел руками. - Одна черная неблагодарность за работу, жилье, лав­ку.
   - Разберемся. По заслугам воздадим.
   Выходя из помещения, урядник спросил хозяина рудника.
   - О ком это упоминал арестованный?
   Волков нутром почуял поживу. И когда тот путано стал рассказывать о кон­чине Семена Гончара, естественно в выгодном для себя свете, Михаил Прохо­рович уже не сомневался, хозяину шахты придется раскошелиться, чтобы за­мять эту историю.
   Генрих Бриггер был недоволен собой. Не стоило, пожалуй, вдаваться в по­дробности перед мелкой сошкой. А впрочем, кто его знает, может это и к лучшему выйдет.
   - А что, этот Гуров тоже с ними заодно, - отвлекаясь, обратился главный инженер идущего рядом десятника. "Если Настя узнает, где находится ее бра­тец".- мелькнула у него мысль,- "хлопот не оберешься!"
   - Да нет, чтобы заодно, только...
   - Какая же вина его тогда?
   - Я так думаю, хотел уведомить Артема о нашем приходе, да не успел...
   - И все? Так отпусти, если нет на нем вины...
   Да они тута Генрих Иванович все одного поля ягоды, только и мысля, как бы побо­лее пакостей натворить.
   Но хозяин рудника уже не слушал его, пошел быстрее, обгоняя сопрово­ждавших его лю­дей.
   - Может того... придержать на всяк случай, а?
   Главный инженер быстро обернулся и ничего не сказав, продолжал идти в сторону конто­ры.
   Десятник быстро сообразил, что с Гуровым Васькой, он малость переусерд­ствовал.
  
   Глава -- 44. Фольварк Бриггера.
  
   Да самого утра барышня не сомкнула глаз. Передумав обо всем, ее мысли каждый раз воз­вращались к ночному происшествию. То, что произошло с ее спутником, могло быть связано толь­ко лишь с волнением на руднике. В этом девушка уже не сомневалась. И все же, она надеялась, что с Артемом все бу­дет хорошо, и он вот откроет дверь клетушки, улыбнувшись, скажет винова­то, - Опять я тебя подвел...
   Но чем ближе подходило время к утру, ее сердце все чаще сжималось от предчувствия, что с Артемом случилось, что -- то серьезное. Что делать? Где искать его? Может ему нужна ее по­мощь? Ответа не было. Хозяйка давно уже ушла на работу. В избе вновь стало тихо и пусто. Оди­ночество и безза­щитность вновь охватили бедняжку.
   Она уткнулась лицом в подушку. Ее плечики вздрагивали от плача, волосы, свесившись с топчана, коснулись земляного пола. В своих молитвах, она не раз, просила Господа бога, совсем немного для себя. Это, жить скромно сре­ди людей, не быть бременем для кого -- либо, и насла­ждаться самыми малы­ми радостями в жизни.
   Не раз горькие воспоминания возвращали ее к далекому, словно в тумане прошлому, когда будучи еще несмышленышем, она стояла в окружении незна­комых ей людей в рваных одеждах, черных, бородатых, громко спорив­ших вокруг нее. Ни матери ни сестрички, ни одного знакомого лица рядом. От страха у нее тогда плыла земля под ногами, впоследствии чего немота на долгие годы наложили свою ужасную печать.
   Чем она могла прогневить Господа нашего за такую кару на нее? За какие грехи она несла этот тяжелый крест?
   Девушка встала. Подойдя к ведру, зачерпнула ковшиком воды и сделала несколько глотков. Остатки плеснула себе на лицо. Почувствовав освежающую прохладу, стала приводить себя в по­рядок. Ее движения становились уверен­нее. Надо сходить в контору. Возможно, еще не все поте­ряно. Ее взгляд упал на забытый Артемом небольшой нож с козьей ножкой. Мелькнула мысль. "Красива ли была Корде? Наверное, привлекательная, иначе, вряд ли, могла, состоятся, ее встреча с Маратом".
   И тут же перед глазами возник образ главного инженера. Затаенная улыбка в уголках рта, плотоядный взгляд прищуренных глаз, поза тигра в ожидании нападения. Девушка взяла нож в руки и рассматривая его вблизи подумала о чем -- то, затем не спеша вложила его в рукав платья и направилась к двери.
   Открыв ее, мелькнула странная мысль, суждено ли ей вновь вернуться в этот тихий и уют­ный уголок?
   Моросил мелкий дождь. Где -- то в овраге стрекотала встревоженная кем -- то сорока. Подходя к рудничному двору, она замедлила шаги. Еще не поздно вернуться назад, но что-то упорное и настойчивое влекло ее к небольшому по­мещению у центрального ствола. Возле конто­ры стояли жандармы. Возле них крутились десятник и староста. Ее заметили. Дороги назад не было.
   У дверей конторы перед ней все молча расступились. В помещении, кро­ме Бриггера нахо­дился урядник. Появление барышни вызвало удивление у при­сутствующих. На лице хозяина шах­ты, оно тотчас сменилось маской наигран­ной озабоченности.
   - Признаться, я ждал вас вечером. Надеюсь, ваши сомнения по поводу моего предло­жения, рассеялись? То, что я вам обещал, будет выполнено.
   Урядник с интересом разглядывал вошедшую девицу. По тому как вежлив и предупреди­телен был к ней сам хозяин, урядник смекнул, девушка была не местная, и не простого сословия.
   - Да, кстати,- продолжал Бриггер, обращаясь к Михаилу Прохоровичу Волкову, - Знакомьтесь, Скворцова Наташа. В наших краях оказалась по недо­разумению. Теперь все неприят­ности связанные с этим позади и наша гостья может вновь вернуться в поместье своих родителей.
   Рассуждения главного инженера прервал стук в дверь. Вошедший жандарм, доложил уряд­нику о том, что телега, в которой будут везти арестантов в Ли­сий буерак, уже присмотрена. Вол­ков вместе с ним, молча вышли из помеще­ния.
   Когда дверь закрылась за ними, Генрих Иванович встал из-за стола. Глядя на Скворцову, он пытался прочитать на ее лице если не страх, то хотя бы по­виновение, перед вершителем ее даль­нейшей судьбы.
   Он отлично разбирался в психологии женской души и в данном случае, ему не стоило осо­бого труда понять причину появления в конторе красавицы -- гордячки. Но ему не первый раз было играть роль кошки, играющей с мы­шью, прежде чем полакомиться ею....
   Девушка посмотрела ему в глаза и почувствовала этот безжалостный взгляд.
   - Я знаю,- начала она,- Артема Ивановича вы не отпустите. Об одном прошу. Разре­шите мне повидать его.
   Губы девушки стали сухими, глаза туманились, и были готовы наполниться горячей влагой.
   - Ах, вот вы о чем?
   Бриггер развел руками. - Должен вас огорчить. Человек за которого вы про­сите весьма опасная личность не только для рудника, но и для...губернии. У меня есть сведения, что Мамоно­ва разыскивает луганская полиция и что...
   - Я знаю, не продолжайте.
   - И несмотря на все его (заслуги), вы, тем не менее, желаете с ним встретится? Но за­чем? Что может быть общего между вами? Вы красивая и умная девушка и простите,...этот бун­тарь?
   Взгляды хозяина рудника и Скворцовой встретились. Ее уверенность была не безгранична, и Бриггер это понял.
   - Хорошо. Допустим, я смогу убедить Михаила Прохоровича удовлетво­рить ваше неразумное желание. Хотя сразу оговорюсь, сделать это будет нелег­ко....
   Неожиданно в контору без стука вошел Шаптала. Поглядывая недобрым вз­глядом на по­стояльшу Клавдии, он отвел хозяина шахты в сторонку и сказал тому что -- то тихо.
   - Как? Валентин Осипович собственной персоной к нам? Переспросил Бриггер де­сятника. Тот утвердительно кивнул головой. Генрих Иванович повер­нулся к барышне.
   - Вам нужно срочно покинуть рудник, впрочем, вот что мы сделаем... И Бриггер стал давать указания десятнику. - Отведи - барышню к Марте, да скажи Луке, чтоб дрожки приго­товил. И пусть увозит нашу гостью с рудника, побыстрее. Марта знает куда...
  
   ...Девушка шла к фольварку в каком -- то непонятном предчувствии неотвра­тимого. Ее мысли сплелись в спутанный клубок и казалось, что распустить его, ей уже будет не под силу. Ба­рышня пыталась найти малейшую зацепку, чтобы выпутаться их этой непонятной и неприятной истории. Но решение не прихо­дило. Она с безразличием смотрела на господский дом, на дворово­го, разгова­ривавшего с десятником, на экономку, которую Ялмар называл Медея, на Гу­рову На­стю...
   В комнату, в которую ее привела экономка Эльза, была обставлена скромно, ничего лишне­го. Стол, стулья, книги, репродукции...
   Веры, к хозяину этого особняка, не было. Все! Мышеловка захлопнулась. Это должно было случиться. Все шло к этому. Судьба, злорадно, исподтишка продолжала гримасничать перед ней. Время остановилось. На душе было пу­сто. Залаяли псы. Стали слышны звуки металлического за­пора на входных две­рях. Домой пришел хозяин. Сейчас он войдет в комнату, где находится она. По коридору его шаги мягкие, приглушенные и безжалостно приближающиеся. Дверь ее комнаты тихо скрипнув, отворилась.
   Если бы девушка повернулась к нему лицом, она бы увидела ликование на продолговатом лице Генриха Ивановича. Он не скрывал своей радости видеть в своем доме ту, о которой, так дол­го мечтал, ту, которая, казалось ему чрез­мерной заносчивой и недоступной ему.
   - Могу вас обрадовать,- вкрадчивым голосом произнес он. - Вашу просьбу я изложил уряднику. Встреча ваша с Мамоновым состоится в любое для вас время. Как вы сами понимаете, уговорить его стоило немало трудов, но чего не сделаешь для особы, к которой питаешь симпатии и...чувства...
   На последних словах хозяин дома сделал ударение, вкладывая в него осо­бый смысл.
   - Меня не покидало чувство надежды, что вы все же навестите меня. Ждать при­шлось, однако, долго, но, я не злопамятен, как видите. При вашей красоте, положении, вам больше идут эти комнаты, вещи, обстановка, чем курная изба мужички. Окружение, в котором человек по­падает, ну скажем, случайно...
   При этом главный инженер вновь посмотрел на нее многозначительно, - на­кладывает на него не всегда приятные обязательства. Благо, если это окруже­ние достойно положения. А если нет?
   - К чему эти разговоры? Отпустите меня!
   - Не спешите.
   - Зачем вы устраиваете этот балаган?
   - Ах, довольно. Ваша маленькая тайна мне известна, хотя бы по той при­чине, что вы меня заинтересовали с первого дня пребывания здесь и потому естественно возбудили во мне же­лание узнать, откуда и каким образом, в на­ших краях оказалась столь очаровательная особа. И представьте себе, мне по­везло. Я знаю о вас почти все, и о вашем спутнике тоже.
   - Что вы хотите от меня?
   - Раньше я хотел довольствоваться малым, изредка видеть вас. Сейчас - видеть чаще. Мой дом к вашим услугам.
   - У меня нет такого желания.
   - У вас нет выбора. Убежать, как вы изволили однажды это сделать -- дело безна­дежное. Да и куда? Кругом одна степь! Изволите капризничать, велю о вас Валентину Осиповичу доложить. То-то обрадуется муженек! Кстати его визит к нам действительно намечается, и в этом я не обманул вас. В на­стоящее время он на пути к Березовке. А там уж действительно, ему подска­жут, в каком гнездышке ему следует искать свою сбежавшую жену Здесь же вы находитесь под надежной защитой.
   - Что будет с Артемом Ивановичем?
   - Забудьте о нем! Такие люди выбрав себе однажды не совсем удачную дорожку, уже не свернет с нее, и как правило, плохо кончают. А, потом не скрою, он мне очень мешал. Только из-за него мои планы на вас, терпели неудачу. Теперь его нет, а вы со мной! Хозяин дома самодовольно посмотрел на свою пленницу, подошел к ней с намерением приблизить свои планы к осуществлению. Девушка, почувствовав в его нехорошем взгляде низменную похоть, отступила назад. Опущенные руки коснулись стены. Ее взгляд выражал настороженность, и решительность к сопротивлению.
   Бриггер увидел в ее глазах не только это, но даже искру гнева, и что -- то такое, чего не в силах был понять. Впрочем, на все это, ему было решитель­но наплевать.
   - Я давно ждал этой минуты, - начал он тихо.
   - О чем вы?
   Ее лицо стало покрываться красными пятнами. Стена давила в спину. В комнате стало тес­но. Ее рука невольно коснулась другой. Козья ножка с острым лезвием, была последним спасени­ем.
   - Ты мне нужна. И я готов на все, чтобы это было так. Я выделил тебя из всей этой серости вокруг и хочу, чтобы ты ослепительной звездой возвыша­лась и освещала этот убогий мир своей красотой. Пройдет совсем немного времени и у меня найдется возможность осуществить свою мечту...
   Хозяин фольварка говорил вдохновенно, с жаром, словно средневековый ме­нестрель, пою­щий балладу своей возлюбленной. Про себя он, однако, заметил, что его красноречие на этот раз было не столь успешно, как это бывало с другими девицами, попадавшими в его западню. ...- по­том, если быть откро­венным, скажу. Меня тянет в родной фатерланд. Там я тебе покажу настоя­щую культуру, мир, который тебе и во сне не увидеть! Архитектура, живо­пись, музыка, традиции моего народа, есть вершина цивилизации человечества, процветающее под небом господним.
   Мы, немцы, очень чутко воспринимаем совершенство форм в природе, под­ражаем ей, выра­жаем словом и делом.
   - Что вы хотите от меня?
   Ее лоб покрылся испариной, хотя в комнате было довольно свежо.
   - Совсем немного.
   Он протянул к ней руки. В дверь постучали. Легкая досада мелькнула на его лице. Повер­нувшись, Бриггер подошел к ней, и открыл ее. На пороге стоя­ла Настя в чистой и опрятной форме служанки с подносом в руках.
   - Да, да. Вноси. Барышня наверняка голодна.
   Гурова кинув мимолетный взгляд на подругу, поставила поднос с едой на стол и молча вы­шла, прикрыв за собою дверь. Все это время хозяин отвернув­шись к окну, созерцал вдали живо­писный ландшафт берега реки. Оставшись вновь наедине с барышней, сказал ей.
   - Не буду отвлекать тебя от кулинарных способностей моей экономки Эльзы, под­крепись. Нашу приятную беседу мы продолжим несколько позже. У тебя будет достаточно време­ни, чтобы оценить мое внимание к тебе...
   И уже не глядя на девушку, хозяин дома вышел из комнаты. Ключ провер­нулся в дверном замке, издав неприятный звук, словно полоснув пленницу плетью.
   Она медленно опустилась на стул и облокотившись о край стола, закрыла лицо руками. ( - Хватит ли мне сил защитить себя?)...
   То, что хозяин рудника не выпустит ее из дома, Наташа была уверена в этом. На помощь Артема рассчитывать не приходилось. Сам в таком положе­нии сейчас. Может к Насте обратится? Скворцова быстро встала и подошла к двери, с намерением позвать подругу, но тут же вернулась на прежнее место. Возможно, Бриггер еще в доме, и услышав ее стук в дверь, тут же вернется...
   Нет! Нет! Только не это. Надо ждать. Может Гурова сама придет. Время тянулось беско­нечно долго. Никто не подходил к двери, хотя было слышно, что дом обитаем, и продолжает жить своей обычной жизнью. Может все же на­помнить о себе? Зачем? Пусть все идет своим чередом. Однако время уже за полдень. Впрочем, не все ли равно, сколько прошло его.
   Неожиданно сердце Наташи вздрогнуло. Кто -- то тихими шагами подходил к двери. Скворцова вскочила со стула, и подойдя к окну повернулась к нему. Пусть только осмелиться кос­нуться ее, и тогда произойдет, ужасное... Девуш­ка рукой коснулась козьей ножки.
   Ключ издав в замке тот же противный звук, и дверь, скрипнув, отворилась. Барышня засты­ла в ожидании. Тишина затянулась. К горлу подступил комок. Она обернулась. В дверях стояла Марта. Она молча наблюдала за пленницей. В ее глазах барышня хотела прочитать свою судьбу, но та, повернувшись, тут же вышла, закрыв дверь на ключ.Скворцова была в отчаянии.
   Почему вместо Насти, которую она так ждала, пришла дочь Бриггера? Неу­жели конец?
   Наташа не находила себе места, меряя шагами комнату -- тюрьму. Ее мысли работали лишь в одном направлении, увидеть Гурову, спросить об Артеме, а затем,.. все! Перед глазами, ви­дением, проплывали отдельные эпизоды картины (Триумф Смерти), которую показывал ей Ялмар...
   ...За окном стало темнеть. День пролетел как один миг. Наташа вновь услы­шала знакомы шаги. Дверь открылась. Серьезное лицо Марты было непроницае­мым. Словно раздумывая казнить или миловать, она произнесла строго. - Пошли. Скорее же, чего стоишь?
   Скворцова не шевельнулась. Марта решительно подошла к ней и взяв за руку вывела из комнаты и пройдя по небольшому коридору, открыла парадную дверь, Подождав, пока Немой Лука скрылся в конюшне, она вывела свою бывшую подругу через двор к знакомой маленькой ка­литке, ведущей к овра­гу.
   Открыв ее, Марта легонько подтолкнула Скворцову вперед. Невдалеке стоя­ла Гурова На­стя,
   - Уходи с рудника, - начала дочь Бриггера, - уходите оба. Попадетесь, я вам уже ни­чем не смогу помочь. И вот что еще. Жаль, что тебе не удалось убедить Артема покинуть рудник! В этом есть твоя вина, Клеопатра...
   И не говоря более ни слова, рыжеволосая красавица, повернувшись, ушла, закрыв за собой калитку. Еще не стихли шаги Марты, девушки не сговари­ваясь, что есть духу, кинулись прочь от фольварка Бриггера...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава -- 45. Заброшенная дудка.
  
   Васька Гуров, выпущенный на свободу, спешил к себе в барак. Ничто не от­влекало его: ни мужики, грузившие свои кошели с углем, ни выборщицы, по­желавшие узнать у него, что будет с шахтерами, сидевшими в Белой будке.
   Увидев среди женщин, старую шахтерку Клавдию, он хотел, было подойти к ней, но зави­дев наблюдавшего за ним десятника, тут же свернул в сторону. В бараке, кроме двух лежавших больных шахтеров, никого не было. Собрав свои вещички, связав их в узел, он тотчас отнес их в рощу и припрятал в ку­стах. Мысли путались.
   ...- Надо предупредить Наталью, чтобы собиралась в дорогу, затем Настю надо выманить из господского дома, и тогда, прощай, бриггеровские дудки...Ни за какие посулы, теперь меня не за­манить в это чертово пузо...
   Дверь избы шахтерки была закрыта. Гуров постучал в окошко. Ответом была тишина. Шах­тер встревожился. Наказ луганчанина увидеть барышню сры­вался. Васька спустился в овраг, к роднику, но и там девушки не оказалось. Покружив вокруг избы и не найдя ее, он решил спросить о ней у Медузы. Тот знал все, что делается на руднике. Не решаясь показаться на рудничном дво­ре, где его могли вновь, заставить спустится в шахту, Васька, оглядываясь по сторонам, подошел к бывшему матросу, чинившего под навесом лошади­ную шлею, когда неожиданно перед Гуровым вырос Пантелей. На приказ ста­росты, приступить к работе, Васька, пожалуй, в первый раз за свое пребывание на руднике, не обратил даже внимания на Пантелея, будто для него, уже не существо­вало ни рудника, ни старосты и всей этой суеты рудничной.
   Гуров повернул назад к бараку. Усевшись на пенек, стал выжидать, когда тот, перестанет маячить у вертушки.
   Шахтенка продолжала свою однообразную, муравьиную работу, словно ниче­го не случи­лось. Уверенно пыхтел паровой двигатель, качая воду из утробы земли. Возчики чем -- то недо­вольные, громко препирались у семейного барака. Люди ходили по двору, занятый каждый своим неотложным делом.
   От шахтера не ускользала ни одна деталь жизни шахтного двора. По озабо­ченным лицам людей выходившим из конторского помещения, можно было без труда определить истинное поло­жение дел на руднике после ночных арестов. Оставшиеся на свободе шахтеры не решились начать сходку. Приезд конных жандармов пошатнул их уверенность в ее положительном исходе.
   Многие продолжали держаться за шахту, как черт за человеческую душу, тайком, за глаза, понося Мамонова, поднявшего весь этот шум. Васька сочув­ствовал своему луганскому дружку, что все так неважно закончилось. Свою вину перед Артемом, он не отрицал. Гуров был готов на все, чтобы хоть как -- то, помочь луганчанину, который сидел в Белой будке. Увидев вновь старос­ту на рудничном дворе, Васька кинулся к оврагу...
  
   ...Облачное небо быстро темнело. Шахтер не-спеша направился вдоль оврага к господско­му дому Бриггера. Подойдя к его фольварку, он крадучись подошел к забору и приник к щели. По двору прохаживались двое. Они вели неприну­жденный разговор, часто прерываемый шутками и смехом. Генрих Бриггер и его гость, урядник Волков были в отличном расположении духа. Гуров метнул­ся к угловому окошку дома. За его темным окном, находилась комната прислу­ги. Под­тянувшись на заборе, он стал всматриваться в него.
   Там мелькнула тень и недвижно застыла. Васька отчаянно помахал рукой. Тень шелохну­лась и тот час пропала. Шахтер, спустившись с забор, поспешил к оврагу и стал ждать. Насти дол­го не было. Он не сразу услышал тихий скрип открываемой калитки, и едва слышимый голос се­стры, звавший его по имени.
   Шахтер вихрем подскочил к Насте. - Тута я, не шуми.
   - Ой, братка, - заголосила девушка, - уж думала не увижу тебя боле.
   - Ты вот чего,- перебил ее брат,- собирайся, хватит, нажировались тута, уходим!
   - Куда, в ночь то?
   - На гору кудыкину. Одна нога там, другая здесь. Да на плечи накинь чего -- либо.
   Сестра не спешила. - Барышня тута... Гуров недоверчиво переспросил.
   - Как тут? Ты видела ее?
   - Да.
   - И как же нам теперь быть?
   - Закрыта она. Хозяин не велел к ней входить.
   Шахтер был в растерянности. Настя продолжала. - У Генриха Ивановича сей­час гости, урядник Михаил Прохорович.
   - Видел. Чуть ли не в обнимку ходили по двору. Артем, в Белой будке начал, было, ему про обвал в дудке говорить, да про смерть Семки Гончара. Какое -- там, и слушать не стал. Все они одной бечевой повязаны и законы у них одни, волчьи.
   Шахтер прислушался и тут же тихо сказал сестре.
   - Кто-то идет сюда. Буду ждать тебя в роще.
   Гуров исчез в кустах. Стал накрапывать дождь. Найдя узел с вещичками, стал терпеливо ждать. Время тянулось медленно. Может к Клавдии заглянуть? Нет. Настя придет тревожиться станет. Мысли о луганчанине и его спутнице не давали покоя. "Жаль Артема и Наталью! Надо же, оба угодили в бригге­ровскую западню!"
   Васька прошелся по мокрой траве. Ему показалось, что слышит шаги. Они становились все отчетливей, Затем стихли, и тихий женский голос окликнул его.
   Узнав голос сестры шахтер, вышел из укрытия. Она была не одна. Рядом стояла Скворцова. Гуров на какой то миг перестал что -- либо соображать. Настя взяла подругу за руку. - Вдвоем, мы...надо уходить быстрее...
   Радость охватила Васькину душу. Ему не терпелось узнать, как сестре уда­лось освободить постояльшу Клавдии? Сестра торопила.
   - У нас мало времени. Если Бриггер или Немой Лука узнают, что мы поки­нули господский дом, начнутся поиски. Ой, быстрее, братка, кабы беда вновь не настигла нас.
   - Как тебе удалось Наталью вывести из дома? - После расскажем тебе.
   - Одно слово хоть скажи.
   - Это не я, это Марта выпустила ее!
   - Чего несешь такое?
   - Спроси у нее.
   Барышня молча бежала. Она была еще не в силах поверить в радость своего освобождения. Поступок дочери хозяина рудника, для Наташи было загадкой. Уже находясь в березовой роще, Гуров остановился. - Дуйте к старой панской конюшне, да схоронитесь там. - А ты?
   - К бабке Клавдии заглянуть надо. Обернусь мигом.
   Подождав, пока стихли шаги девушек, шахтер, свернув на тропку, направил­ся к избе шах­терки. Он постучал в желтое окошко. Хозяйка, узнав его, всплес­нула руками, кинулась открывать дверь.
   - Ах, ты Господи. Проходи, блудная твоя душа. Выкладывай все...
   Гуров спешил. - Некогда мне Клавдия, в бегах я. Собери вещички своих по­стояльцев, да быстрее. Настя и Наталья, ждут меня.
   И пока старая женщина собирала вещи, шахтер коротко рассказал о хитро­сти Шапталы, о ночном аресте шахтеров, о (милости) к нему Бриггера и о по­ступке его дочери. Последняя новость удивила и обрадовала Клавдию. - Надо же! Супротив отца пошла. Храбрая девица! Ну и слава тебе Господи. Я уж не знала, что и думать. Пропала девка, и все тут. Люди разное говорили, а кому ве­рить? А что с Артемкой то будет? Так и повезут на Лисий буерак?
   - Не задержится, сбежит! - Ой, ли?
   - Как пить дать сбежит. Не таков уж у него норов, чтобы его как курен­ка, так запро­сто в казанок! Сама знаешь...
   - Дай Господи удачи ему!
   - Коли займется переполох тута, начнут барышню искать, не единым сло­вом о ней!
   - Э, ... Бесстыдная твоя душа! О чем речь ведешь? Ведь она для меня, за родную дочь была. И повернулся у тебя язык такое сказать!
   - Не серчай, я так, к слову пришлось.
   - Может, до утра перемаялись бы у меня, а там и в дорогу?
   - Все концы отрезаны. Уходим!
   - Ох, ты Господи, в такую темень то...
   Шахтер взял из ее рук тормозок Артема и узелок с одеждой девушек. Ста­рая женщина перекрестила его. - Прости Господи, наши грехи земные. На Бе­резовку идите, на дворе не оставят - приютят.
   - Не поминай нас лихом, бабка Клавдия!
   И уже не слушая ее причитаний, Васька быстро открыл дверь и не оборачи­ваясь ушел в темноту. Он твердо знал, что больше никогда не увидит эту ста­рую, добрую женщину. Его мысли уже неслись к заброшенной лаве у старой конюшни...
  
   ... Давно уже затих шахтный движок и вместе с ним скрип конной вертуш­ки. Намаявшись, шахтенка отходила ко сну. Миновав не состоявшуюся аренд­ную дудку, шахтер свернул в услов­ленное место встречи.
   Если бы он ненароком обернулся назад, Гуров тотчас заметил бы множество огней. Оди­ночные, и групповые, они мелькали на руднике, и Белой будки. Его сердце бы тотчас защемило, в предчувствии беды. Однако, молодой шахтер, продолжал свой путь, без малейшего признака бес­покойства от надвигающиеся опасности.
   Дыра, в которой прятались беглянки, была одной из первых дудок, которую заложил у сво­ей конюшни, еще бывший помещик Она имела небольшой плав­ный спуск с боковыми норами - выработками, упиравшиеся в тупики и завалы. В них всегда было тепло и сухо.
   Гуров, как -- то по пьянке, очутившись здесь, отсыпался от очередного за­поя. О ней он вспомнил, поджидая Настю у фольварка Бриггера. Теперь эта дудка была единственным убежи­щем для беглецов, прежде чем отправиться в далекий путь.
   В кромешной тьме он подполз к девушкам. Те, обрадовавшись, потеснились, давая место ему возле себя. Наташе не терпелось узнать об Артеме, но, сдер­живая себя, молчала, надеясь, что тот сам об этом догадается рассказать. Вась­ка, уже летая в облаках, стал мечтать вслух о родном и покинутом им хуторе, где наверняка его не забыли и помнят о нем.
   - Ты о дружке своем, Артеме расскажи, а хутор подождет.
   Голос Насти отрезвил брата. Поняв свою оплошность, он стал подробно из­лагать, что слу­чилось прошлой ночью, добавив в конце, обращаясь к девушке.
   -Ты, того, не печалься больно. Артем долго не задержится. И еще он сказал так: - Вина моя есть перед ней. Хочу сам ей об этом сказать и повинится...
   Васька умолк. Наташа перевела дух. " - Артем думает о ней. Надо подо­ждать немного и то­гда, она никогда не пустит его одного, куда либо!" Неожи­данно все трое услышали далекий лай собак, а потом и голоса людей. Бегле­цов сковал страх быть обнаруженными в темной дыре. "- Надо было ухо­дить далее в степь, а не ждать рассвета в этой темной дыре", - тоскливо поду­мал молодой шахтер. Где -- то совсем рядом громко залаял пес. Этот лай На­стя могла безошибочно выделить из множества других псов. Нерон злобно рвался в дыру. Чей то мужской голос посовето­вал.
   - Может, тута посмотрим? Ишь, как кобель надрывается ?
   На что другой голос, и беглецы тотчас узнали Шапталу, возразил сердито.
   - Далее двигаем. Небось, учуял лисицу или байбака, и всего делов то. По­шли!
   Голоса людей становились громче. Беглецы вне себя от страха, пригнув­шись, стали идти вглубь выработки. Шум наверху стих не сразу. Еще долго он отдавался эхом в ушах. Черная дыра хранила гробовое молчание. Время, тя­жестью давила беглецов, прижимая их к прохладной стене. Страх продол­жал висеть над их головами. Васька придвинулся еще немного вглубь выра­ботки, когда его рука наткнулась на деревянную поверхность. Удивленный, он провел по ней руками. Не­сомненно, перед ним находился перекрытый кем -- то вход в дыру. Гуров, поделился своими со­ображениями об этом, с девуш­ками. Настя испуганно прошептала.
   - Васенька, может, уйдем отсюда, от греха подальше?
   - Куда? Наверх? Так нас там дожидаются.
   Уходить действительно было некуда. Девушки молча прижались к друг дружке. Васька на­чал детально изучать свое открытие. Звякнул металлический засов, и деревянная поверхность две­ри, заскрипев в петлях, поддалась вперед.
   - Не ходи туда,- запричитала сестра, хватая его за руку.
   - А чего бояться? Может тута и не найдут нас. Держитесь за меня, по­шли...
   Пройдя немного в темноте, они наткнулись на стену. Свернув в сторону, увидели вдали слабый свет, исходивший из глубины шахты. Беглецы осторож­но продолжали двигаться вперед и вскоре все трое очутились в просторном, ка­менном подземелье. Он был, по видимому обитаем, хотя ни одной живой души, ни девушки, ни Васька Гуров не заметили. Они молча, с опаской осмат­ривали жилье неизвестного затворника. На одной из сторон подземелья, на воз­вышенности, стоял трон, кресло с витыми ножками, и высокой спинкой распи­санной тевтонской геральдикой.
   Над ним два портрета, короля Фридриха и политика Бисмарка. На правой стороне от трона на шесте дремала черная птица, поджав под себя лапу. С ле­вой стороны на шевелящихся ветвях дерева красовался человеческий череп на скрещенных костях увенчанной золотой короной. Напротив, стоял врытый в грунт деревянный крест. С его концов свисали короткие веревки. По обе сто­ронам его, прислоненные к стене, стояли куклы. Сделанные из соломы и тря­пья, они имели приличные размеры.
   Посредине каменной залы стоял низкий продолговатый стол. На него с по­толка бездушно взирала безумная Горгона. Укрепленный на стене фонарь излу­чал не яркий свет, отчего все пред­меты казались нереальными, бутафорскими. Беглецы молча продолжали осматривать странное жилище, готовые в любой момент дать ходу отсюда.
   Барышня обратила внимание на рисунки, укрепленные вдоль стен и на по­толке. Летающие человеческие тела с головой кондора, магические начертания, знаки, и множество глаз, разных конфигураций и оттенков. Вдоль стены рас­положились портреты царственных особ и наброски мистического содержания. Скворцова внимательно вглядывалась в лица.
   Екатерина 11, с гордым, независимым видом, Павел 1, ее сын, самодовольная личность, подражание, мужского величия. Рядом, Ольга - великая княгиня Киев­ская, образец женской красо­ты. Завершала, галерею портретов, Мессалина - римская распутница.
   Репродукции в духе Домье и Гоя отлично вписывались в нереальный мир каменного меш­ка, угнетая и без того неважное настроение беглецов. Проходя мимо кукол, Наташа обратила вни­мание на одну из них. Чуть ниже ее роста внимание привлекло голубой поясок на талии и туфель­ки, стоявшие впереди на каменном полу. У беглянки перехватило дыхание. Она узнала свой сва­дебный поясок и туфли, которые считала давно пропавшими.
   Наклонившись, чтобы убедится в своей правоте, она зацепила локтем соло­менное чучело, и кукла тотчас свалилась на пол. На ее спине девушка увидела рисунок с египетской жрицей, краса­вицей. Скворцова отскочила в сторону. Гу­рова поставила чучело на место и стала всхлипывать - Братка, уйдем отсель. Не ходи далее...
   Но Гуров уже шел на звук журчавшей воды. Невдалеке в вырубленной нише находился не­большой водоем. Родниковая вода, стекая по камням в него, издавала успокаивающие, мелодич­ные звуки. Однако Скворцова, не решалась приблизиться к нему, и обошла его. В ее представле­нии водоем напомнил ей Колодец Смерти индейцев Майя. Чуть поодаль от водоема, выложенный камня­ми, находился очаг, неизвестного предназначения. В нем еще продолжали тлеть сгоревшие поленья.
   Настя продолжала уговаривать брата поскорее убраться отсюда, на что тот коротко отве­тил. - Погоди, успеем, уйти... Меня берет интерес, чьи это хоро­мы, и для чего все эти штуки здесь?
   Он вновь подошел к трону и тут же отошел, показывая на деревцо с чере­пом. - Гляди, змеи. Я поначалу думал, что это ветки, а они вишь, живые.
   Черные и серые ленты шевелились на стойке и действительно издали они ничем не отлича­лись от коротких толстых веток.
   - Хватит, девки, уходим отсюда. Чего -- то здесь не так!
   Ворон -- вещун, проснувшись, мотнул головой коротко каркнул. Хриплый звук прокатился по каменному мешку с его бесчисленными закоулками и ни­шами. Гуров схватил Скворцову за руку, и тут же застыл на месте. К нему медленно подходило ужасное существо, потерявшее чело­веческий облик жен­ского создания, с космами нечесаных волос в рваной хламиде, и бешеным, не­предсказуемым взглядом.
   Когда та подошла поближе, беглецы увидели, что голова, плечи и руки у нее, кишели гада­ми. Волосы шевелились, как живые и все ее отвратительное существо, внушало ужас и отвраще­ние. Шахтер от страха застыл как вкопан­ный, не в силах оторвать взгляда от сумасшедшей. Стару­ха злорадно усмехнулась, приоткрыв, черный, беззубый рот.
   Ее рука сделала резкое движение, и шахтер увидел мелькнувшее в воздухе черную извиваю­щуюся ленту. Старуха сделала еще шаг и резко взмахнула вто­рой рукой. Змеи, пролетев в воздухе, коснулись плеча Васьки Гурова. Настя, схватив брата и подругу под руки, кинулись в одну из дыр подземелья. Огля­нувшись, он увидел, как лицо старухи перекосилось от гнева, челю­сти затря­слись, и подземелье огласилось звериным ревом.
   Беглецы, не помня себя от ужаса, спотыкаясь о куски породы, кинулись бе­жать прочь. Од­нако вой преследовал их по пятам, и казалось, что вот -- вот когтистые пальцы старухи, коснуться болью, по их спинам.
   Они путались в темноте, натыкаясь на тупики, кружили на одном месте, не находя выхода. Девушки, присев на какой ящик, продолжали отчаянно пла­кать. Надо было идти назад, в жилище безумной старухи и оттуда уже выйти по знакомому пути. Гуров приуныл. Присев рядом с ними, сказал. - Надо же так страху нагнать, поджилки по всему телу так и ходют...
   - Что же нам теперь делать?
   - Тише, кажись, она идет...
   Беглецы прислушались. В тишине стали слышны шаркающие шаги. За пово­ротом выра­ботки показался свет знакомого фонаря.
   Все трое вскочили с места и притаились за выступом. Старуха молча осве­тила дыру и огля­делась. Беглецы увидели несколько гробов, на которых только что сидели. Скворцовой стало пло­хо. Она прислонилась к стене. Настя прикры­ла ей рот, чтобы заглушить стон.
   Старуха еще раз оглядела выработку и не найдя ничего подозрительного, стала уходить.
   - Пойдем за ней, иначе нам не выбраться отсюда,- шепотом приказал мо­лодой шах­тер. Он помог Скворцовой встать, и обойдя гробы стороной, после­довали за старухой. Дойдя до знакомого поворота, они кинулись прочь, от бриггеровского подземелья с его бесовскими выдум­ками. Даже выбежав наружу, они продолжали бежать в ночную степь, пока не свалились у какой -- то ста­рой, заброшенной копны.
  
  
   Глава -- 46. Беглецы в степи.
  
   Васька Гуров так и не мог заснуть. Он ворочался на сене, стараясь хоть как -- то согреться, но ночная свежесть и утренняя прохлада пронизывало все его тело. Он встал, посмотрел на спя­щих девушек, прошелся по росистой траве. Восточный край неба уже светлел и ширился. Ночная темнота неохотно усту­пала рассвету нового дня. Он разбудил сестру. - Вставай, буди Наталью, ухо­дим.
   Девушки молча поднялись и вскоре все трое уже шли навстречу утренней заре. Несколько верст они прошли, не встретив никого на своем пути. Перво­го всадника заметила Настя. - Глядите, верховой едет!
   Васька пригляделся, и на всякий случай велел девушкам спрятаться в лощи­не, поросшей кустами и небольшими деревцами. Притаившись, они наблюдали за Васькой. Тот, высунувшись из-за камней, наблюдал за ранним всадником.
   Когда тот проехал мимо, Гуров дал знать выходить. Настя и ее подруга ста­ли догонять Ваську уже шагавшего по тракту. И хотя на душе
   вновь повеяло тревогой, беглецы невольно любовались природой раскинувшиеся перед ними в первых лучах солнца. Степь, тянувшаяся к горизонту, куда ни глянь, являла собой сплош­ной зеленый ковер. Ее балки, рощи и склоны, под­черкивали красоту земли, в ярких лучах подни­мавшегося над горизонтом дневного светила. Более двух часов путники шли, не встретив не одной души..
   Казалось, вчерашние невзгоды, уже далеко позади, но чувство беспокойства осталась, и беглецы, продолжая свой путь, то и дело оглядывались по сторо­нам. В их положении это было не­лишним.
   Первый экипаж с тройкой лошадей заметил Гуров. Все кинулись к спаси­тельному оврагу. Они спустились на его дно, где из камней, бил родничок.
   - Вы тута сидите как мышки и грейтесь на солнышке, а я наверх, - при­казал Васька и тут же исчез в кустах. Время, казалось, остановилось. Молодо­го шахтера не было.
   - Мне снилось, - нарушила молчание Скворцова, - бриггеровское подземе­лье.
   - Забудь об этом.
   - Не могу. Эти глаза на стенах, знаки разные, куклы, крест и эта Горго­на со змеями. Бегу я от всего этого, а ноги, словно ватные, едва передвига­ются.
   - Все уже позади...
   Наступило короткое молчание. Настя посмотрела на подругу.
   - Пока кукла с твоим пояском там, тебе надо остерегаться...
   - Кого?
   - Сама знаешь. Они на все способны...
   - Но мы уже далеко от рудника.
   - Их колдовство не имеет границ и времени. В Германии почти все зани­маются этим.
   - Куда подевались Павел и Ольга, постояльцы шахтерки?
   - Не знаю, но думаю, их сожгли.
   - Чтобы скрыть следы?
   - Чтобы возвеличится их духом.
   Скворцова удивленно посмотрела на подругу. Настя досадливо отвела вз­гляд. - Чего смот­ришь? Раз говорю, значит знаю!
   Подруга недовольно мотнула головой.
   - Не надо мне было всего этого говорить тебе...
   Наташа молча отвернулась. Гурова обняла ее и поцеловала в щеку.
   - Не сердись. Я как -- то раз, случайно, услышала разговор между Ялма­ром и Генрихом о том, что из костей людей, с царскими именами, через большой огонь, заклинания, и особые при­способления можно возвысится их духом.
   - А Горгона, откуда взялась там?
   - Помнишь, Семка Гончар, часто на брошенных дудках слышал странные звуки? Там часто шахтер, встречал Немого Луку? Так вот, он такой же немой, как и мы с тобой. А Горгона -- Дрючка, с ее воплями, это приблудная юро­дивая, с Лисьего буерака., которую он привел туда, что­бы та отпугивала любо­пытных.
   Скворцова вспомнила, как она с Артемом слышала вой недалеко от аренд­ной дудки.
   - А эти гробы?
   - Для ритуалов.
   Наступило молчание. Наташа вспомнила Глуховскую дудку, на которой произошел обвал, где чуть не погиб луганчанин. "- Ялмар и Бриггер хотели из­вести Артема Ивановича, и мне прохо­ду не давали. Может они готовили, нам, этот спектакль, с домовинами?"
   Глаза Наташи повлажнели. " - Боже мой, за что? Артем ведь хотел, как лучше сделать для шахтеров. А я? В чем моя вина перед ними? А в чем вина Ольги и Павлуши?
   - Они были молоды, красивы и недоступны, для начальства рудника. Ялмар и его родственник из зависти к их любви к друг другу, и были убиты... Там под землей они скрывают, наверное, не только бывших постояль­цев Клавдии?
   - А как же на это смотрит Марта? Она ведь не такая, как ее отец и дядя?
   - У них одна кровь. И если она помогла нам бежать, то сделала это не потому, что добра хотела нам, а потому что мы мешали ей.
   - В чем же?
   - У нее с Ялмаром любовь, и она не хотела ее делить с кем -- то.
   - Любовь?
   - Давно. И об этом папаша ее знает, только вроде, как не замечает.
   Все, что говорила Настя, было не ново, но подробности Наташу интригова­ли. Она верила подруге, потому что та жила в доме хозяина рудника и могла все знать об этом. После короткой паузы Скворцова спросила Настю.
   - А про березки помнишь, что говорила Байгуш? Ведь она правду сказа­ла, что у Верки бу­дет двое ребятишек?
   - Мало ли чего старой татарке взбредет в голову сказать.
   - Старые люди не ошибаются.
   Разговор нарушил приход Васьки Гурова. - Отдохнули немного, пошли.
   - Что так долго тебя не было?
   - Увидишь.
   Девушки поднялись на склон. По большаку тянулись изредка телеги, одино­кие фигуры сельчан маячили на всем пути. Беглецы вышли на дорогу, огляды­ваясь, остерегаясь верховых. При их появлении, они сворачивали с дороги и прятались в зарослях низин. Сколько было пройдено ими уже верст, никто не знал. Хотелось, есть да и отдохнуть немного - гудели ноги.
   Кучевые облака появившиеся на небосводе вскоре заслонили теплые лучи солнца. Стало прохладно.
   - Однако, будет дождь, - заметил Гуров и добавил, - надо сворачивать на хутор.
   - Может, успеем еще до слободы добраться?
   Брат сестре не ответил. Все трое прибавили ходу. Когда купол Алексан­дроского храма был уже виден, ветер завихрился пылью на дороге. Стал на­крапывать дождь, вскоре перешедший в ли­вень. Заметив впереди пастушеский навес, все трое устремились к нему. Под ним уже находилось люди. Молодка с ребенком, пожилой мужик и рябой парень.
   Ребенок, молодой матери, капризничал. Она, качая его на руках, старалась успокоить его. Однако тот продолжал плакать. Все молчали, поглядывая на вз­бунтовавшуюся стихию. Васька тронул локоть Скворцовой.
   - Погляди.
   Девушка посмотрела в указанном направлении. Со стороны слободы шел ста­рец. Он был в коротких полотняных портках и в такой же рубахе, навыпуск. Дождь хлестал его широкоплечую и могучую фигуру. Его седая, косматая, львиная голова держалась на плечах уверенно, как у но­вобранца. Старец зави­дя под навесом людей сделал небольшой поклон. - Здравия вам всем.
   Он, хотел было продолжить свой путь далее, но, услышав плач ребенка, остановился и подошел к молодке.
   Его суровое лицо и проницательный взгляд, вселял почитание и страх. - Как назвала отро­ка?
   - Василием,- ответила женщина, не выдерживая его сурового взгляда. От­ступив на­зад, беспомощно глядя на всех, добавила. - Хворает больно. Несу его в слободу к дьячку Никифо­ру, может, чем поможет.
   - Покажи мальца, сними одежку.
   Женщина прижала к себе ребенка.- За студится чай. Дождь ведь какой!
   - Для земли и людей эта благодать божья. Не роптать, а хвалить надо со­здателя за милость эту.
   - Покажи ему свое дитя. Это дед Прокоп, что не видишь?- произнес хмурый мужик к молодой матери.
   Молодка видимо не раз слышала о нем, и о его божьем даровании излечи­вать людей, рас пеленала ребенка и протянула его страннику.
   Тот взял его на руки и вынес малыша из под навеса. Младенец, вновь рас­кричался в его мо­гучих руках. Держа его перед собой, дед Прокоп подняв го­лову к тучам, стал взывать к всевышне­му, о ниспослании здравия малому дитю. Затем пройдя немного вперед, он нагнувшись бережно искупал ребенка в холодной родниковой воде бившего среди камней и вернулся к матери. - Пусть просохнет тогда и запеленаешь.
   Молодая женщина плакала от поступка старца, который по ее мнению, нано­сит еще больший вред ее маленькому сынишке. Рябой парень глядя на деда, спросил: - Босиком то холод­новато уже ходить? Лета почитай уже не те?
   Старец не удостоил его своим вниманием. Пожилой мужик сделал шаг к старцу. - Отец, можно у тебя совета попросить? Хата у меня сгорела. Вся род­ня от меня отказалась. Вот иду, куда глаза глядят Куда податься мне те­перь, что делать?
   - Прости ближних своих. Иди к ним с любовью. Возвращайся к хате своей.
   - Да ведь сгорела она...
   - Под порогом счастье твое.
   Странник поглядел на дитя молодой женщины и наказал ей укутать хоро­шенько его и в конце добавил. - Мальца, поставь на ноги, пригрей сиротку.
   Мужик удивленно посмотрел на старца. "- Откуда мог знать Прокоп, что дитя действитель­но было подобрано молодой женщиной недавно у прихода церквушки.?" - Откуда тебе это ведо­мо?
   Взгляд божьего человека был суров и непреклонен. - Не та мать, что роди­ла. А та, которая воспитала его, учит любить нашего господа, людей, и землю -- кормилицу нашу.
   Рябой парень ухмыльнулся. - Ты слухай деда. Он наговорит тебе с три ко­роба.
   Затем он обратился к старцу. - Если ты такой провидец, тогда скажи нам, что будет завтра, через месяц, через год?
   Дед, Прокоп, казалось, не слышал рябого парня. Тот не унимался. - Каков твой ответ? Или у тебя, его нет? Так какой же ты тогда " всезнающий божий человек?"
   Старец повернулся к нему и смерил его суровым взглядом. - Я про тебя скажу.
   - Ври. Так тебе я и поверил.
   - Твое, беспутство, ведет к печали. Свой последний час ты увидишь во сне!
   Сказав эти слова, Прокоп посмотрел на Скворцову. У бедняжки от его вз­гляда задрожали коленки и по спине поползли мурашки, но он уже отвернул­ся, обратив свой взор на купол храма.
   Рябой парень сник, трусливо поглядывая на спину старца. Наступило нелов­кое молчание. И тут все заметили, что ребенок затих. Мужик стоявший рядом с молодкой, наклонился над ним. Ре­бенок мирно спал, причмокивая во сне губками. Он обменялся взглядом с женщиной, затем несме­ло, обратился к деду Прокопу.
   - Скажи отец, тебе ведомо, когда нам ждать лучшей жизни, или,...до самой могилы будем терпеть нужду и лихо?
   Странник молчал. Рябой парень уже не пытался храбриться. Все, кто нахо­дился под наве­сом, ждали, что скажет странник. Тот проведя руками по своей косматой, белой гриве, заговорил, глядя на темнеющий горизонт.
   - Грядут новые времена. Весь бедный люд подымется против власти и царя. И пове­дет их за собой сибирский атаман. Начнется светопреставление. Сын пойдет против отца, мать -- против дочери. Царя заменят идолы. Власть перейдет к Сатане. Мор будет косить людей.
   Дьявол с идолами устроят кровавый пир, против тех, кто хотел лучшей жиз­ни. Начнется Великая война между Антихристами. Разруха и голод поселятся в наших краях. Одни будут бед­ствовать на воле, другие погибать в острогах. Люди будут летать по небу.
   Вся Россия разлетится на малые губернии. Народы будут жить каждый сам по себе. К вла­сти будут рваться злодеи, плуты, лиходеи и вся болотная не­чисть. Из земли вырвется невидимая смерть и будет косить людей...
   Странник умолк. Люди боязливо посматривали на ведуна. Мужик несмело нарушил тиши­ну. - Коли завтра будет еще хуже, что же нам делать сейчас? Помирать, что ли?
   - Нужно бога молить ежечасно за свои грехи и чужие, и тогда воздаст­ся нам...
  
   ... Прежде чем уйти, дед Прокоп вышел из укрытия. Перекрестившись на купол храма, и повернувшись ко всем, произнес спокойно. - Да будет с вами бог и мир!
   После его ухода, люди, напуганные его предсказанием, молчали. За ним вы­шел рябой па­рень. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что ливень пре­кратился, он не раздумывая зашле­пал по лужам. Васька Гуров, не проронивший ни слова, посмотрел на Скворцову, спросил у мужи­ка. - До Луганска далеко?
   - Уже нет. Вон тот шлях доведет вас до Екатериновки, что на Щерба­ковсих землях. Перейдете реку Ольховку, а там и до Луганского завода рукой подать.
   Затем, посмотрев на дитя молодой матери, сказал.
   - Вернусь, пожалуй, я к сгоревшей избе...
   - Мне идти некуда.
   - Может со мной?
   Молодка с ребенком последовала за ним в сторону ушедшего старца Проко­па. Под навесом остались Гуровы и Скворцова. Васька, поглядывая на потем­невшее небо предложил. - Дело к ночи идет. Надо искать угол, пошлите.
   Все трое молча зашагали в сторону святой обители Александровской слобо­ды...
  
   Глава - 47. Александровская слобода.
  
   - Ешьте, ешьте чем бог послал. Харч, этот не только сытость дает, но и от простуды излечение имеет. В этакую сырость, непогоду, липовый медок, да чаек с богородской травкой, нужная вещь, и сон здоровый и бодрость поутру.
   - Мы уж, дедуля, совсем пригорюнились. В какую хату не постучимся, отовсюду от ворот поворот один.
   - О, хо, хо,... Разные люди повсюду, у каждого свой норов да интерес. А может вы лиходеи какие? На лбу ведь не написано?
   - Однако же ты, ведь поверил, пустил, обогрел?...
   - У нас в слободе, не бедно живут, хозяйство всякое имеют. Вот и боят­ся пускать не­знакомого человека, кабы не стянул чего. А с меня, что возь­мешь? Разве что душу? А на кой она лиходею, душа моя? Вот и заходит ко мне народ разный.
   Свет каганца на грубо сколоченном столе освещает лица сидевших. Настя и барышня, нако­нец согревшись, не спеша обмакивали кусок ржаника в пахучую сладкую жидкость из глиняной тарелки и запивая все это все это чаем, слу­шая разговор между Васькой и хозяином маленькой и тесной избушки. Устав за целый день пути, девушки молча радовались этому теплому углу и го­степриимству. Дед Лаврушка, худой, подвижный старичок, сидел тут же рядом и был занят тем, что придвинув к себе ивовую клетку, кормил крошками хро­мавшего скворца.
   На темном подоконнике у печи, расположился кот. Дымчатый с белыми шерстинками на лапках, он лениво смотрел на действия хозяина и казалось, ни аппетитный скворец, ни ночные го­сти, не могут поколебать его спокой­ствия. Васька Гуров лакомясь медом, слизывал стекавшую с пальцев жидкость. Ради такого блаженства, он был готов вести разговор на любую тему до беско­нечности.
   Уставшие девушки сонными, замедленными движениями продолжали чаепи­тие. Их единственным желанием было приткнуться в уголок какой, да поскорее вздремнуть. Где -- то в темноте доносился пьяный храп. Лаврушка поглядывая в сторону спящего гостя, недовольно ка­чал головой. - Выпьет человек, не стало его, а коли дурь сызмальства вдобавок, похуже зверя бу­дет.
   - Родственник?
   Васька тщательно осмотрел пальцы, в надежде отыскать остатки живитель­ной сладости.
   - Родственник. Десятая вода на киселе. Приехал вот проведать, не помер ли?
   - Тутошний?
   - На Луганском заводе работает, коли не выгнали.
   Гуров перекинулся взглядом с барышней, спросил деда. - Тут у нас дивчина в город по­пасть желает, не подвез бы он ее?
   Телега и лошадь во дворе несомненно принадлежали спящему мужику, поду­мал Васька и добавил. - Ей непременно нужно попасть в город, там у нее...
   Шахтер замялся, подыскивая нужные слова, -...словом, там у нее есть хоро­шие и добрые люди.
   - А чего не подвезти? Почитай порожняком едет.
   Наступило неловкое молчание. Из дальнего темного угла, продолжал доно­ситься храп спя­щего. Дед Лаврушка отодвинул клетку на край стола, собрал остатки хлебных крошек и все это убрал на полочку, пристроенную на стене.
   - Стало быть, на хутор возвращаешься с тем, с чем и ушел? Неуемен че­ловек в своих желаниях. Все его тянет куда то. Все лелеет надежду, что в дальних краях словит за хвост птицу -- удачу. Для бедного и нищего жизнь везде одна богом заказана, хоть в одной стороне, хоть в другой, Прожил я тута жизнь свою, да как ни тяжело было порой, тянул свою ношу. Уж давно моих друзей -- приятелей господь к себе прибрал, все мыкались по белу свету в поисках жизни лучшей, да только я так думаю: человеку совсем немного нужно, чтоб прокормит себя. К примеру пчела. Трудолюбивое насекомое. Вся ее короткая жизнь в неутомимой работе проходит. С утра до вечера по полям, да по балкам летает, не один цветок не пропустит, работает без устали. И куда сердешную ее не занесет, ан -- нет, к гнезду родному спешит. На месте и камень мохом обрастает, вот так то.
   Шахтер попытался сменить тему разговора. - Бортничество, видать хлопотли­вое дело?
   - Хлопотливое. Того и гляди всякая пакость грозит пчелу погубить. При­быль от мед­ка мне ни к чему. Так, для себя держу пару семей пчелиных и хватит. Деда Лаврушку тута все зна­ют. За знахаря я тута у слободских людей. Кому испуг, кому какой травки от хвори, все идут ко мне.
   - Так уж от всех болезней, можешь излечить?
   - Хватил куда! От всех болезней и Гипократ не излечивал.
   - А это еще кто такой?- удивился Гуров.
   - Был такой мужик, давно жил, да и не здешний он, уклончиво ответил дедок, и тут же продолжил.
   - О том, какой я лекарь, об этом людям судить, не жаловались.
   Дед Лаврушка задумался, что -- то вспоминая.
   - Впрочем,- начал он,- был у меня курьез с одним из слободских. Живет тут непода­леку. Жаловался на ломоту в теле. Не хотел связываться, пакостный человек. Ну да ладно, согла­сился, бог с ним.
   Накосил луговой травы, растопил печь, стал в казане кипятить травку, а когда воды совсем мало осталось от кипячения, не более вон той кружки, дал ему выпить. Все выдул, даже глазом не повел, видать здорово его окрутило. Опосля я затушил печь, дал поостыть маленько, затем и велел тому лечь на духмяную жаркую постель. Пропотеть, стало быть. Все бы ладно было, да только мой соседушка вдруг ни с того ни сего стал спешить домой к себе, мол, спасибо за труды мои, авось пока дойду, пройдет.
   Мне то, дураку, старому невдомек было знать, о причине его спешки, но по­чуял я неладное, кинулся к пчельнику. Так и есть. Соты раскиданы, медовые исчезли. Пока я крутился, значит, тот присмотрел что где и как. И на тебе, пакость, учинил. Я за ним, да куда там. Прихожу к его избе, дескать, так и так. Ты что ж, душа твоя пакостная по соседству творишь? Не по-людски жи­вешь?
   Мой больной стал вначале юлить да изворачиваться, только уж точно знаю, его это дело рук. Так и ушел ни с чем. Но на этом история еще не кончи­лась. Лето в ту пору было дождливое, сырое. Сбор медка был неважный. При­метил я спустя некоторое время после конфуза, что соты мои стали быстро наполнятся медом. Диву дался я. Откуда бы взяться ему? Потом уже опосля от Сашка, - дед кивнул в сторону храпевшего, слышу будто у его дружка здешне­го, моего больного, значит, кто-то мед спер, пока тот в город на крестины ез­дил. Где уж он его хранил неизвестно, да только вернули пчелки свой мед, с краденый шельмецом.
   Наши фамилии (Медведовские мы) испокон занимались бортничеством. Одни, богатели, другие пропивались до лаптей, третьи, не стремились ни к тому, ни к другому, жили одним днем, доживая до глубокой старости. Мой дед прожил более ста лет, да и батька мой, слава богу, пожил себе вдоволь. В медке вся сила и здоровье...
   Дед Лаврушка замолчал. Гуров отодвинул миску от себя к девушкам. - Я па­харь. Мне бы землицы клочок, другой.
   - С угольком, покончил, стало быть?
   - Думал поднакопить деньжат, Не вышло.
   - Чего теперь будешь делать?
   - Не знаю. Вернусь на хутор, а там видать будет.
   - Не унывай, все обойдется, Не давай печали в сердце и все будет лад­но. Для такого дела дружок тебе надобен хороший. Тот все поймет, посовету­ет, поможет.
   Гуров, вспомнил своих дружков по шахте, с которыми дружил, с которыми не ладил, и ко­торых избегал.
   Но об этом Васька не хотел говорить с дедом. Слишком свежа была рана воспоминаний.
   Разговорчивый хозяин продолжал.
   - Есть тут у меня верный слободской человек, за дружка значит. Ученый человек. Все знает. Никифор дьячок. И про скифов и про царя Двурогого Александра, про пирамиды еги­петские, обо всем знает. Вот, к примеру, перед тобой стоит человек. Здоровехонький, и никакой тебе причины на хворь. Но это, только для несведущего. А глянет ему Никифор в глаза вниматель­но. А на зеньках у того словно крупой рассеяны точки. Одни больше, другие по­меньше и цвет разный. Болезнь изнутри точит человека, а тому про это и не­вдомек. Вот так то. Больная печенка свою отметину делает на глазу, сердце - другой точкой помечает.
   - Так уж и все знает?
   - Все. Тучи над собой разогнать, или наоборот собрать. Дождиком про­литься, это ему, что воды ко рту поднести. Что глядишь? Коли б сам не ви­дел, сказывать не стал.
   Лето, как сам знаешь, на лето не приходится. Бывало как зарядит дождь с весны до осени, а бывает за лето ни дождинки тебе. Высушит землю кормили­цу, на корню сохнет, хлебушек наш. А нет, его родимого, значит голод повсе­местный. Что делать? Одна надежда на бога. Вот тогда с иконами и хоругвя­ми наш батюшка ведет народ в поле служить молебен, просить Его защитить людей от напасти.
   Да ведь до бога то далеко, дошла ли молитва до него или нет, кто его знает, а солнце и су­ховей свое дело творит черное. И вот тогда то Никифор вспо­мнил будто в далекой стороне, где люди на слонах разъезжают, вроде как у нас на кобыле, а тело и лицо у них, вроде пылью уголь­ной припорошены, (ви­дать там солнце добре жарит) собираются батюшки, ну и народ конечно с ними и все начинают вместе сообща служить молебен на рисовых полях. Для пущей убедительно­сти раскладывают костер и водят вокруг него хоровод, чтоб всевышнему было видать место, где надобно быть дождю. И надумал дьячок испробовать тот опыт. Батюшка у нас старенький и голо­сочек у него никудышный, узнав о затее своего помощника, разволновался и тут же слег.
   Никифор же выбрал местечко в низине, правее Черной мельницы, что стоя­ла на пагорбе. Это место было очень удачным, так как вокруг расположились полоски ржи, пшеницы и овса. Слобожане на дыбки. Шуточное дело огонь разводить коли и без того духота неимоверная стоит вокруг. Особенно шумел Панкрат, хозяин Черной мельницы. Но дьячок не сдавался, а тут и сами слобожане, поразмыслив, приняли его сторону, стали помогать дьячку. И на­род, и сам Никифор, не любили мельницу Панкрата, по той простой причине, что о ней ходили нехорошие слухи, Если днем к ней подходили с опаской, крестясь, то ночью обходили ее дальней дорогой.
   На мельнице по ночам светилось множество огоньков, и кошачье завывание пугало всю слободу. В полночь крылья ветряка начинали вращаться в другую сторону, нежели у других, кто -- то зажигал огонь в окошке, хохотал, плакал навзрыд, играла музыка, и так до самого утра.
   Было страшновато, да что делать, другого места не было. Собрались мужики и бабы, прине­сли сушняка, разложили костер. Опустились на колени, стали мо­литься, да только все было напрасно. Ни огонь, ни молитвы, слобожанам не помогли. Напротив задул сухой восточный ветер. Пропадает урожай. Приуныл Никифор. Несколько дней никто не выходил в поле. Потом в субботний день, кажись, вновь засуетился народ. Напилили брусков березы, дуба, акации, сло­жили костер, а сверху накидали травы, скошенной с четырех сторон слободы.
   А вечером, когда солнце зашло за горизонт и чуть стемнело, разожгли ко­стер. Когда тот разгорелся, стали сыпать туда семена подсолнуха. Жаркий ко­стер вышел. В Луганске видно было. Затем народ с Никифором стали петь псалмы да ходить вокруг костра. Старался дьячок, уж и ко­стер слабеть начал, стал угасать, а он сердешный все читает да поклоны ложит. Костер потух. По­том будто посвежело, потянуло ветерком. Ночь, словно кто овчину на голову накинул.
   На Черной мельнице заскрипели крылья, слобожане от страху стали быстро покидать по­тухший костер. И вдруг со стороны Донца стали полыхать зарни­цы и доносится слабые раскаты грома. Вначале все это было вроде как не на­стоящее. А ветерок крепчал, закружил пылью. Дьячок продолжал молиться. По­том над головой грохот, словно по темечку дубьем, и в глазах от яркости, черти запрыгали. Опомнится, не успел, началась гроза. Поглядел на мельни­цу, а та факелом горит, да вскоре потухла. Гроза шумела всю ночь и весь день. Теперь одна беда сменилась другой.
   Волнами полегли хлеба на поле. Перестарался Никифор. Больно сильна, мо­литва его оказа­лась. После той грозы, люди стали сторонится дьячка, кабы тот чего еще не придумал.
   - А Черная мельница, так и не сгорела?
   - Какой там. Постояла дня два три и сама по себе полыхнула ночью и сгорела дотла.
   Дед Лаврушка встал, накинул на плечи зипунишко.
   - Однако и спать пора, располагайтесь за печкой, а мне нынче не до сна, пройдусь во двор, погляжу, что и как...
   - Занятный дедуля.
   Гуров повернулся к сестре. Та, проводив взглядом хозяина избы, ответила.
   - Кабы все такие были как он, не мыкались бы мы тогда по дорогам.
   Настя и барышня зашли в указанный закуток. Когда Васька, выйдя из избы по надобности, вернулся назад, девушки уже спали. Шахтер прилег на край топчана покрытый соломой. Уста­лость давала знать, Сон пришел незаметно и быстро...
  
   -...Скворцова проснулась среди ночи от всхлипывания рядом лежащей подру­ги.
   - Что с тобой,- обнимая ее за плечи, спросила Наташа.
   Настя, повернувшись к ней, и уткнувшись в плечо, тихонько заголосила. Ба­рышня прижала подругу к себе.
   - Если ты о руднике, бог с ним. Все уже позади.
   - Ребеночек у меня будет...
   - Какой ребеночек,- не поняла Наташа.
   - Обыкновенный, какой бывает от мужика.
   Скворцова от неожиданности осеклась. Придя в себя от замешательства, не­смело спросила.
   - От кого?
   Гурова продолжала плакать. Затем, повернувшись на спину, сказала. - Если брат узнает про это - прибьет меня уж точно.
   Наступило тягостное молчание.- Лука часто по ночам водил меня в эту за­брошенную дуд­ку, где Бриггер и Ялмар проводили свои, сборища. Там всегда горело много свечей. Меня и двух других двоих молодых девок, "невест" Христовых, они заставляли водить хороводы вокруг стола нагишом.. Хозяин рудника сидел на троне и пожирал нас своими бесстыжими глазищами, затем встав с него, начинал тушить свечи, а Ялмар продолжал проводить мессу. Служба так называется у них. Когда оставалась лишь одна свеча, они и проделывали это с нами.
   Ганнуся кричала, вырывалась из их рук. Тогда, они привязали ее к столу и ... сделали с ней это,...
   Настя чмыхнула носом,... - А Горгона - Дрючка, глядя на это, веселилась, прыгала, играя со змеями...
  
   ...Воспоминания о каменном мешке действовало удручающе. Барышня стара­лась не думать о нем. Она с благодарностью вспоминала Марту, не позволив­шая дворовому запрятать ее в Коло­дец Смерти. После долгого молчания, Скворцова стала успокаивать Настю.
   - Может ты, ошиблась, о ребеночке? Бывает такое, и ты напрасно изво­дишь себя.
   - Я тоже поначалу так думала, а теперь уже точно знаю.
   - Если это действительно так, разве это плохо? Это радость для тебя, а не печаль. Вырастит, помощником станет. Вдвоем веселее будет. А?
   - Что я Ваське скажу?
   - Может и пошумит сначала, потом поймет и полюбит твоего дитя, вот увидишь!
   Скворцова обняла подругу.
   - А теперь спать. Думай о хорошем, Бог даст, так и будет. Спи...
   Но сон еще долго не приходил к девушкам. Каждый думал о своей нелег­кой женской доле...
  
   ... День обещал быть солнечным. Небо было почти свободно от облаков. Сашко "Чумной", с опухшим от похмелья лицом, запрягал, продрогшую от ночной свежести, лошадь. Барышне был неприятен его внешний вид и сломан­ный картуз. Все это внушало ей отвращение, но стремление попасть в уездный город, заставляло ее мирится с этим. Гуровы провожали ее.
   - Может на хутор к нам?- сказал Васька, ставя у ног ее, тормозок Арте­ма. За три ме­сяца их совместного пребывания на руднике, он и Настя привя­зались к Наташе, и расставание с ней было нелегким.
   - Может к нам?
   Настя поддержала брата. Барышня ответила, заметно волнуясь.
   - Вероятно, Артем скоро тоже вернется в Луганск. Я буду ждать его воз­вращения.
   Гостеприимный дед Лаврушка наставлял своего беспутного родственника.
   - Человека доставь к месту, куда прикажет, а опосля, двигай в свою деся­тую роту.
   - Круг нынче большой выйдет,- хриплым голосом, препирался парень, беря вожжи в руки, поглядывая на барышню и ее тормозок.
   - На Казанский собор держи, и никакого круга.
   - Дорога неважная после дождя...
   - Подсохнет быстро, день солнечный намечается. Трогай!
   - Ладно уж...
   Возница чмокнул губами и дернул за вожжи. Лошадь чуть вздрогнула, теле­га, заскрипев, тронулась с места. Гуров старался улыбнуться барышне, но улыбка вышла натянутой, жалкой. Вина перед Артемом, оставляло в его душе неприятный осадок.
   Настя, прижав руки на подбородке, недвижно смотрела вслед удаляющиеся телеги. В гла­зах стояла поволока. Слезы, были готовы, скатится, на щеку. Дед Лаврушка внимательно смотрел на спину возчика. В случае, если бы тот обер­нулся, то незамедлительно получил вторично наказ, что касается барышни.
   Телега становилась все меньше, скрип ее утих, и вскоре она, скрылась за слободскими изба­ми.
   Солнце стояло над горизонтом высоко, обещая ясный теплый день.
   Мысли Наташи были грустны. Расставание с друзьями, неясность будущего, навевали от­нюдь невеселое настроение. Как примет ее Луганск? Как посмот­рят на нее семья Артема? Ведь по сути она ему никто! Как долго придется ждать его? Все это тревожило девушку, не давала покоя. Она безучастно смот­рела по сторонам, стараясь не поддерживать разговор с возницей.
   Александровская слобода осталась далеко позади, и лишь купола церкви на­поминали, о ее местонахождении. Кое -- где попадались низенькие хатенки, крытые соломой в окружении дере­вьев, потом и они медленно проплывали на­зад, и телега все также скрипя, тащилась по степи да по ее пригоркам. Ее внимание привлек слева от дороги цыганский табор. Костер, видимо пылавший всю ночь, затух, но под его седым пеплом, еще тлел жар.
   Около костра стоял старый цыган смотревший на их телегу, затем присев, он стал прикури­вать от головешки свою трубку, продолжая взглядом провожать их.
   Барышня оглянулась по сторонам, Из глубин ее далеких, детских воспомина­ний и повторяю­щихся снов, стали выплывать отдельные эпизоды. Они пресле­довали и пугали ее...
   ... Поросшая островками кустарников степь, с левой стороны в низине ти­хая спокойная речка, цыганский табор, вдали купола церкви, и много, много цыган...
   - Остановитесь!
   - Чего еще?
   - Да остановитесь, же!
   Девушка спрыгнула с телеги, прошла несколько шагов. Она пристально ста­ла всматривать­ся в незнакомый, но близкий ей пейзаж. "Нет, нет! Не может быть. Этого никогда не было. Я сама все это придумала себе, то был всего лишь сон... Но бог мой, я чувствую,... здесь все это случи­лось...цыгане, роди­тели...сестричка. Что с ними? Живы ли они? Что со мной? Это мираж, или мое больное воображение?..
   Голос возчика отрезвил ее. Она нехотя подошла к телеге. Продолжая путь, девушка всяче­ски отгоняла от себя мысли, видения, всколыхнувшие ее дале­кие, детские воспоминания. Она ста­ралась подавить в себе горечь мелькнувшего прошло и только лишь подъезжая к первым избам уездного города, Наташа немного успокоилась.
   Беспорядочно разбросанные хаты, вскоре, стали теснится, в кривые улочки. Все чаще появ­лялись дома, крытые красной черепицей. Вдали над крышами домов виднелись двухэтажные по­стройки и купола церквей. Девушка с нескры­ваемым интересом смотрела на дома, улицы и скверы по которым ходил Ар­тем...
   На возвышенности красовался собор. При приближении к нему, Скворцову охватило волне­ние.
   - До литейки далеко?
   - Заеду на Сенной базар, а оттеда и на казенку.
   Сашко хитрил. От собора до литейки - рукой подать. Другие мысли не дава­ли покоя возчи­ку. Тормозочек барышни чуть задевал его сапог. Наверняка там было чем поживиться. Кружа переулками, дорога незаметно поднималась на склон. Вскоре телега подъехала к уездному базару и остановилась у вереницы разбросанных лавчонок.
   Привязав лошадь к стойке, и наказав барышне ждать его, возница пошел бродить меж воза­ми с сеном. Базарная сутолока, неспокойный гул пестрой тол­пы в привозе, непривычно действо­вал на девушку. Однако любопытство взяло верх, и она уже не без интереса, смотрела на весь этот хаос человеческих лиц и вещей мелькавших перед ней.
   Торговали всем: бочками, сеном, косами, серпами, рыбой, птицей. Всякой всячиной, без ко­торой, не обойтись в хозяйстве. От всего этого с непривычки кружилась голова. Вскоре вернулся возчик.
   - Ты барышня, наверное, погуляй маленько, - начал он,- тут есть, на что глаз поло­жить. Подождать надо, свояк обещался подойти.
   - Долго ли ждать?
   - Кликну, коли чего...
   Девушка молча встала с телеги. Ей пришла неплохая мысль, зайти в лавку и купить безде­лушку. Артем часто упоминал о Варе, сестренке своей. Да и с пу­стыми руками, вроде, неудобно прийти.
   - Я мигом, туда и обратно,- сказала девушка, направляясь в ближайшую лавку. Саш­ко махнул рукой.
   - Тута буду, иди...
   В лавке, как и всюду, толпилось много людей. На прилавке и на боковых стенках красова­лись платки и ленты, разных цветов и узоров. Пожилой, сухо­парый мужик, расхваливал свой то­вар, уговаривал очередного покупателя, при­езжего из села простака, купить по дешевке своей по­ловине хороший подарок. Глядя на эту гамму расцветок Наташа к сожалению отметила про себя, что любая из этих вещей пришлось бы ей впору, одень она его,...только купить она это не сможет, таких денег у нее нет...
   Девушка вздохнула и вышла из лавки. Телега стояла на месте. Сашко бесе­довал с малень­ким мужичком, державшего в руках петуха. В следующей лавке торговали меховыми изделиями. Шапки, муфты, лисьи воротники были разло­жены повсюду и на любой вкус. Тут же, перед трес­нувшим зеркалом, можно было примерять, товар.
   Наташа прошла еще несколько лавок и тут же повернула назад. Вначале ей показалось, что возчик ее отъехал немного в сторону, так как из-за стены лав­чонки был виден задок телеги, но когда она подошла ближе, оказалось, что телега и лошадь были ей незнакомы и принадлежали вредному старикашке о чем -- то громко, спорившим, с бородатым верзилой.
   Ни Сашка, ни его возка, не оказалось на месте. Девушка быстро обошла все вокруг, спра­шивая то у одного, то у другого о вознице, у которого картуз был со сломанным козырьком, и ко­торого лошадь прихрамывает на переднюю правую ногу. Кто участливо, кто с безразличием, дава­ли неутешительные сове­ты. Только один, небрежно кинул: - Может, это Сашко Чумной сотворил? Этот, на такие шутки мастер.
   - Может и он, кто его знает,- отвечал ему другой.
   Скворцова беспомощно опустила руки. Что делать? Искать литейный завод? Что это даст? Ничего! Впрочем, без него, ей не найти избу, где живут Мамо­новы. Ведь на казенке эта фамилия известная. Она шла по базару, ничего не видя перед собой. Одна в неизвестном городе...
   Ее задевали локтями, толкали. Девушка не обращала внимания. У нее все еще теплилась на­дежда, что вот покажется знакомая телега с возчиком, и она вновь будет продолжать дорогу, в сто­рону завода, около которого поблизости живут близкие Артема.
   Барышня вновь и вновь возвращалась на место стоянки, но там уже находи­лись другие телеги. Она прижалась спиной к стене лавки, готова заплакать. Когда же на нее стали обращать внимание подозрительные личности со смяты­ми, испитыми физиономиями, Наташа, испугавшись, кинулась прочь с базара. Она брела улочками, путаясь в них, стараясь выйти к литейному заводу. Одна­ко, подойдя к его проходной, постояв немного, она не решилась спросить у рабочих, выхо­дивших из нее, то, ради чего проделала, свой нелегкий путь от рудника.
   С чем она придет к Мамоновым? Что подумают о ней? Да и кто собствен­но она Артему?
   Барышня, бродила по улице уездного города, стараясь найти выход из со­здавшего положе­ния. Подойдя к Казанскому собору, девушка остановилась. Ро­зовые стены, зеленые купола, позо­лоченные крест, вызвали в ее памяти, безза­ботное детство в поместье Раевских. Из раскрытых на­стежь дверей помещения, доносились величественные звуки хора. Они манили к себе, неумолимо, трогая, все ее существо Она шла навстречу необъяснимой тревоге своей...
  
   Глава - 48. Софья Павловна Туманова.
  
   Софья Павловна снимала комнаты на Казанской улице, недалеко от собо­ра. В свои, непол­ные сорок лет, она выглядела совсем недурно. Избалованная вниманием мужчин, она знала себе цену и довольно успешно пользовалась этим. Чуть выше среднего роста, шатенка с большими се­рыми глазами, Софья Павловна даже в трудное время безденежья, ухитрялась не отставать от моды, быть всегда на высоте и тем сохранять для окружающих, свою привлекатель­ность и незави­симость.
   Бывшая статистка Мариинского театра В Петербурге, она видела взлеты и падения балет­ных звезд, их триумф и поражения, которым рукоплескал Санкт-Петербург, Москва, Париж...
   Пути господни неисповедимы. Все имеет свою цену, и за все надо платить. Этот уездный городишко и пребывание в нем, она считала для себя, не совсем удачным. Женщина с прекрасным положением в прошлом, она не могла даже предположить, что судьба может преподнести ей такой фант. И живя в Лу­ганске "целую вечность" Софья Павловна все же не теряла надежды выбраться отсюда в более приличное место.
   Обладая общительным характером, она умела скрывать свои чувства, свои переживания от посторонних. Но, оставаясь наедине со своими житейскими мыслями, они нет да нет, с ярко силой вспыхивали перед ней, принося новую боль. Нет, ни Адольф Карлович, ни молодой корнет, ни по­следующие увлече­ния угнетало ее существо. Отнюдь. Она не могла себе простить своего легко­мыслия, когда, ради страстного увлечения молодым Тумановым, лишила себя радости мате­ринства.
   Лишь на короткое время, они оставили своих маленьких блезняшек, на попе­чении дворовой девки, попадьи Александровского собора, но, вернувшись из храма после венчания, были сражены новостью. Их прелестные девочки были похищены цыганами. Их табор часто можно было видеть, в низине среди дуб­равы. Туманов, тут же вскочив на лошадь, кинулся на поиски детей. Увы, ни девочек, ни мужа Софья Павловна больше никогда не видела. Ей казалось, что этот ужасный сон будет ее всегда преследовать, и от которого она никогда не избавиться.
   В дальней комнате, наверху, в сундуке, на самом дне, среди всевозможного старого белья, в простенькой деревянной шкатулке, лежат медальоны ее ма­леньких девочек, чудом уцелевших с тех дней, память непростительного легко­мыслия, досады и опустошённости скрываемые долгие годы под маской само­удовлетворенности.
   Работая в женской гимназии, давая уроки эстетического воспитания, она вскоре была заме­чена администрацией. О классической хореографии "в ее по­нимании" в городке имели смутное представление и новая личность, понимаю­щая в этом толк, стала привлекать к себе внимание. Же­лающих быть местны­ми звездами, было предостаточно, но Софья Павловна была категорична в вы­боре своих воспитанниц.
   Работая с ними, она отдавала себя полностью не жалея ни сил, ни време­ни. Выступление ее воспитанниц пользовались шумным успехом.
   У себя дома, на Казанской улице, Туманова по четвергам устраивала музы­кальные вечера. На огонек собирались местная достопримечательность: музы­канты, горные инженеры, гимназисты реального училища, провинциалы, впро­чем, все те, кого тянуло на общение с искусством.
   По вечерам играл рояль. Танцевали красиво, с достоинством. Неловкость в танце, одного из гостей, вызывало недовольство гостеприимной хозяйки. Из ар­сеналов ее артистических воспоми­наний тут же извлекались подобные примеры, которые были немалой преградой в карьере моло­дого человека. Правда, это преподносилось в шутливой форме, но воспринималось провинившим­ся, довольно серьезно.
   Попавшему в неловкое положение танцору оставалось одно, исправляться. Не­льзя сказать, что в Народном Доме уездного городка было скучно. Напротив, мероприятия тут проводились с размахом и даже с помпезностью. В местной газетке то и дело мелькали броские заголовки, под которыми, подробно осве­щались мероприятия.
   Сравнение с музыкальными вечерами Софьи Павловны было бы смешным и несерьезным. Однако, уютность, камерность и очень узкий круг единомышлен­ников сделали гостиный зал Ту­мановой популярным. В этом маленьком уголке, вблизи Казанского собора, можно было всегда узнать все городские новости, послушать Петрарку, Шуберта потанцевать и даже немного по­флиртовать. Хо­зяйка с улыбкой наблюдала за юнцами делающие свои первые шаги в этой облас­ти.
   Домашняя прислуга предоставлялась двумя девицами из простого сословия. Хозяйке было трудно угодить, но зато в комнатах всегда царила идеальная чи­стота и блеск.
   На кухне всегда вкусно пахло и к гостям, прислуга выходила привлекательны­ми, словно те приходились хозяйке не служанками, а близкой родней, которым бог дал ко всему прочему, не­поддельную красоту о обаяние. Гостьи не без удовольствия заглядывались на приятные мордашки и фигуры молодых деву­шек.
   Софья Павловна прекрасно разбиралась в слабостях своих гостей. Выражая на лице одно очарование, она незримо дирижировала всеми, подчиняя их своим желаниям и прихотям. Прислу­га менялась. Причины были разные. Одна из них, непокорность выводила хозяйку из равновесия. Девушкам вменялось в обязанность быть внимательными и терпеливыми с гостями, и не краснеть по пустякам, а воспринимать их проявление чувств как, должное, как награду за свое физическое преимущество.
   Прислуга не без опаски выслушивала любовные речи в свой адрес от пригла­шенных гостей. Затем эти сцены повторялись уже наедине по намеку хозяйки, которому приглянулась та или дру­гая девушка. Строптивые не приживались. Расчет с ними производился немедленно.
   В настоящее время с ней проживала Фрося, худенькая, но очень миловидная и стройнень­кая девушка. Из родственников у нее была лишь тетка, жившая где -- то в Успенке. Отношения их были довольно сложные и носили неустой­чивый характер.
   Фрося терпеливо относилась к своему новому положению. Несмотря на труд­ности, она управлялась по дому, стараясь угодить хозяйке и ее гостям. Когда к мадам Тумановой приходила Варя Мамонова, гостиная наполнялась чарую­щим пением, от которого душа птицей уносилась в сладостный мир несбыв­шихся надежд.
   Но Фросиной помощницей, Варя не стала. Она не могла принять предложе­ние Софьи Пав­ловны даже на время, поработать у нее, сославшись на то, что семья инженера Холдейна продол­жает прилично загружать ее работой. Софья Павловна продолжала искать прислугу...
  
   ...В Казанском соборе проходило богослужение. Через открытые двери поме­щения, доно­силось пение. Звуки хора, подобно морскому прибою, начинались с едва слышимого пиано, посте­пенно нарастал, звучал тревожно и призывно, за­тем вновь откатываясь, возвращался к пианисси­мо.
   Словно с голубых небес спускаясь все ниже серебристым дождем, зазвучал ангельский го­лос. Вначале, где- то очень высоко, спускаясь постепенно, он пе­чально повторялся в каменных стенах собора, трепеща и ликуя, проникая на донышко человеческой души разбуживая в нем до­бро и жалость ко всему миру до малой букашки.
   Верующие невольно поднимали головы на хоры, ища глазами ниспадающие на них прикос­новение посланницы божьей. Их взгляды застывали на росписях стен, потолка и неуемная фанта­зия воображения уносила их в далекий мир бла­женства и умиротворения.
   Софья Павловна любила бывать в соборе. Пение возвышала ее душу и все ее мирские забо­ты на это время покидали ее, очищая естество. Предаваясь об­щему настроению публики, она без­звучно повторяла слова церковного стиха, время от времени, осеняя себя крестным знамением. Она любила посещать храм, не только, чтобы очистится от скверны, но, и от любви, к прекрасно­му, ибо в соборе, среди трепетных звуков, красок и запахов, она вновь и вновь наполнялась запа­сом жизненной энергии, не дававший ей скатываться в мир серости и убогости.
   Там на клиросе пела Варя Мамонова. Ее чистое сопрано заполнял все поме­щение, проникая всюду, вызывая у людей благородное умиление. Туманова не скрывала своего восхищения. Она ставила в себе в заслугу появление новой певицы в стенах этого собора. Святейшие отцы, бого­угодного заведения, не сразу согласились на ее просьбу послушать новенькую. Но настойчивость Ту­мановой и несомненно способности и талант новенькой певицы, подточили со­мнения служи­телей храма. Варю ждал успех. Это было очевидно...
   ...Не дожидаясь конца богослужения, Софья Павловна направилась к выхо­ду. У самой две­ри она неловко зацепила локтем прихожанку, девушку с пе­чальным выражением лица. Мельком взглянув на нее, Туманова пересекла площадь перед собором. Однако, пройдя еще немного, она остановилась и тут же оглянулась. Сделано это было бессознательно, интуитивно. Девушка стояла на том же месте. От быстрого оценивающего взгляда, мадам Тумановой не ускользнуло, что, не­смотря на плохую одежку, девушка была недурна собой и лицом и фигурой. Ее взгляд носил пе­чать отрешенности. Она не молилась, и не крестилась. Ее красивые большие глаза смотрели куда -- то вперед, ничего не выражая. Незнакомка была в том состоянии, которое постигает человека в минуты безвыходности.
   Софья Павловна вновь пересекла соборную площадь и подошла к девушке.
   - Что, с тобой, милочка?
   Голос Тумановой в подобных ситуациях умел быть мягким и нежным.
   - Может, я смогу тебе помочь?
   - Нет, нет. Незнакомка испуганно отшатнулась.
   - Ну, ну не скажи. Вижу по глазам твоим, что худо тебе сейчас.
   Софья Павловна, мысленно предполагала варианты случившегося.
   - Дома не поладила, или дружок бросил?
   Девушка отрицательно качнула головой. - Зачем вам мои хлопоты?
   - Может тебе ночевать негде?
   От Тумановой не ускользнуло замешательство симпатичной простушки. Уве­ренная в своем предположении, что именно это и есть, добавила.
   - Коли так, не беда, придумаем что нибудь.
   Девушка упорно отмалчивалась. Эта черта характера не нравилось спаситель­нице. Прислу­га должна быть более мягкой и сговорчивой.
   - Хорошо, пусть будет по твоему. Хотела тебе помочь.
   Софья Павловна стала сдержанной. - Живу в том доме. Вывеску видишь? Если найдешь нужным прийти, приходи.
   И не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, Туманова направилась к себе до­мой. Расчет был прост. Если ее предположения, относительно девушки верны, то та, не преминет воспользоваться протянутой рукой ее помощи, а нет, убы­ток невелик.
   Софья Павловна была незаурядным психологом. Под вечер, в прихожей ее дома позвонили. Фрося кинулась открывать дверь. Хозяйка, сидя в кресле, под­няла голову. В передней стояла ее недавняя знакомая...
  
   Глава - 49. Новая прислуга.
  
   Первые дни, проведенные в новой обстановке, были непривычны для Сквор­цовой. Ее сму­щало все: новые лица, обязанности, возложенные на нее, этикет, которого должна придерживаться в доме, при гостях, на улице, когда приходи­лось сопровождать хозяйку.
   Медлительность новой прислуги, раздражало хозяйку, однако до конфликта не доходило. Разговаривала девушка мало, больше молчала. Ее мягкость, про­стота и скромность пришлось по душе Софье Павловне, не любившая угрюмых и вспыльчивых натур. Девичья чистота, обаятель­ность, новенькой, вызывало в хозяйке порой необъяснимое чувство досады, причину которой она никак не могла понять.
   Отношение к Наташе у Тумановой складывались доброжелательнее, чем к Фросе. Сходство с Варей Мамоновой было для нее несколько неожиданным, но приятным сюрпризом, от которого Софья Павловна была просто в восторге.
   Черты лица, рост, фигура были настолько схожи, что различить их пожалуй, можно было лишь по голосу. Хозяйка как -- то сказала ей:
   - Ты будешь не менее удивлена, увидев Варю Мамонову.
   ..Покупками обычно занималась Фрося, которая знала все магазины и лавки в городе. Скворцовой хватало и домашних хлопот. Однако, вскоре, Софья Пав­ловна стала посылать их вдвоем за ними, чтобы новенькая, в случае чего, мог­ла заменить Фросю, да и город бы узнала по­лучше. Девушки, вырвавшись на свободу, делали это с удовольствием.
   Фрося показывая на добротные дома крытые железом, рассказывала о вла­дельцах этих хо­ромов.
   - В этом доме часто бывает городской голова, Петр Сергеевич. А вот тот, с башенка­ми в два этажа, видишь? Это дом купца Репченко Якова Ивано­вича. В гостиной его дома можно вместить более пол ста человек. Наша хозяй­ка не прочь взять в аренду первый этаж этого дома.
   - А этот высокий, красивый дом из красного кирпича?
   - - Тута проживает владелец кирпичной фабрики Ласнев. Из его кирпича, много домов и церквей построено в городе.
   Налюбовавшись красотой Успенского собора, девушки спустились вниз по улице в сквер. Присев на скамью, Фрося продолжила.
   - Вон тот дом с колоннами, что впереди, это Горнозаводской клуб. А за ним, наша хозяйка, как -- то, говорила, в большом и красивом доме очень дав­но жил, первый начальник ли­тейки. Чуть левее, на этой же улице, живет ан­гличанин, у которого Мамонова прирабатывает стир­кой. Вообще на Английской улице живет почти все начальство казенки.
   - Ты давно работаешь у Софьи Павловны?
   - Нет. Как приехала два года назад в Луганск, вначале жила у Чмырихи, соседки Ма­моновой, не поладила с ней, теперь вот живу у Тумановой.
   - Тебе часто достается от нее?
   - Всяко бывает.
   Фрося задумавшись о чем -- то, спросила. - Расскажи о себе. Как ты попа­ла к хозяйке?
   Наташа не спешила с ответом. Она знала, рано или поздно, подруга спросит ее об этом, и девушка, минуя существенные моменты своей одиссеи, стала рассказывать. Выслушав подругу, Фрося, без всякой связи вспомнила Варю Ма­монову.
   - Еще до твоего появления, хозяйка уговаривала Мамонову поработать у нее прислугой. И вот как -- то после ее ухода, Туманова спрашивает меня.
   " - Не правда ли, Варя чем -- то похожа на меня?"
   - Да,- отвечаю я. Попробуй ей сказать Нет!
   "- Конечно,- отвечала хозяйка,- музыкальные способности, которые бог дал мне, все это есть у луганской Терезы Штольц, но я не имела в виду это. Ты понимаешь, о чем я...?"
   Я промолчала. Чего- то не так скажу и будет мне тогда " Па-де-де и батман и шене!" Ей то что, она грамотная, в Петербурге жила, а я окромя кухни да приборки и похвастать нечем. Откуда мне знать, что у нее в голове? Уж луч­ше промолчать.
   - Возможно, она спросила просто так? Ведь нашей хозяйке поболтать, ни­чего не надо.
   Фрося задумчиво посмотрела на Скворцову. - Эта певичка Варя, как две кап­ли похожа на тебя.
   Наташа уже внутренне была готова к ответу .
   - Мало ли бывает похожих друг на друга людей.
   И она в свою очередь спросила.
   - Ты слышала ее пение?
   - Поет, заслушаешься!
   Скворцова вспомнила сольный женский голос на клиросе Казанского собора.
   - Я. кажется, слышала ее голос в храме.
   - Это хозяйка пристроила ее туда.
   Наташа решила сменить тему разговора. - Наша хозяйка в молодости, навер­ное, была кра­савицей?
   - Когда Софья Павловна, выступала на сцене Павловского вокзала, в Пе­тербурге, ей приезжий композитор часто дарил цветы и подарки. Ты заметила, как она следит за собой всегда? Потому и сейчас выглядит как принцесса.
   - У нее, наверное, много поклонников в городе?
   Подруга усмехнулась. - Поклонники? Есть тут один воздыхатель у нее. Хо­чешь, я покажу тебе его?
   Фрося улыбаясь подхватила свою подругу под руку и выйдя из сквера на Петербургскую улицу, направились в сторону Преображенского собора.
   - Куда ты меня ведешь?
   - Сейчас увидишь.
   Девушки не долго петляли по улицам города, и вскоре, недалеко от Преоб­раженского собо­ра, остановились у старого дома с вывеской.
   - В лавку зайдешь сама. Меня Адольф Карлович хорошо знает, а тебя, он еще ни разу не видел.
   - А что я скажу?
   - Да придумай что нибудь. Постой -- ка, хозяйка как то велела мне гре­бень купить, у ста­рого почти все зубья посыпались. Вот тебе деньги и сту­пай в лавку, за одно и "жениха" Софьи Павловны разглядишь.
   Скворцова несмело стала подниматься на маленькое крыльцо. Фрося терпе­ливо стала дожи­даться ее возвращения. Однако подруга вышла из лавки не сразу. Вслед за ней, на крыльце по­явился и лавочник.
   Фрося, отвернувшись, ушла в тень ближайшего дерева.
   - Почему так долго?- спросила подруга, когда та, наконец освободившись, подошла к ней. - Выбрала гребень?
   - Там у него их не сосчитать, И все разные, пришлось выбирать.
   - Ну, как тебе, красавчик, наш?
   Все, что говорила Фрося о старьевщике, было сущей правдой, Если бы Адольфа Карловича поставить рядом с Тумановой, это было бы насмешкой и унижением для такой изысканной, эле­гантной женщине, какой являлась ее хо­зяйка...
   ...Увидев посетительницу в своей лавке, немец заинтересовался ею. Уж не Мамонова ли пришла? Узнав, что девушка работает у Софьи Павловны, ожи­вился. - Не обходи мою лавку сто­роной, заходи. Сейчас я тебе подыщу хоро­ший товар для твоей хозяйки.
   Перебрав кучу и найдя подходящий гребень, протянул ей, сказал при этом. - Бери, ей этот подойдет. А я уж подумал, мамоновская хуторянка, зачем при­шла, по пути к себе домой. А ты, приходи, Адольф Карлович всегда будет рад тебя видеть...
   - Что ты скажешь о поклоннике нашей хозяйки? Не правда ли хорош же­них?
   - Может, раньше он выглядел иначе? Знаешь, как бывает порой в жизни? Сегодня все, завтра - ничего!
   Скворцова была уже знакома с этой черной полосой, за которую судьба без­жалостно кидает многих...
   Адольф Карлович мельком упомянул ей о своем прекрасном прошлом. Это было сказано с такой невыразимой тоской и грустью, что не поверить ему она не могла. Словно сочувствуя хозяи­ну лавки, Фрося добавила:
   - Хозяйка как то обмолвилась, что он был богатым человеком и очень лю­бит ее и до сих пор. Я тогда не обратила внимание. Истинно говорят, кого на роду написано любить, того не ми­новать.
  
   ...Частые прогулки Тумановой в сопровождении девушек, были скорее рекла­мой благопо­лучия ее культурного заведения, нежели правилами хорошего тона, которым Софья Павловна тоже придавала немаловажное значение. При встре­чах со знакомыми, она умела вести неприну­жденные беседы. Прислуга, отлич­но усвоившая манеру поведения своей хозяйки, отходили в сто­рону, пока Ту­манова удовлетворяла свою слабость поболтать.
   Излюбленным коньком хозяйки, были бесконечные разговоры на профессио­нальные темы, и девушкам порой приходилось долго ждать, В один из послед­них сентябрьских дней, в Успен­ском сквере, им повстречалась миловидная де­вушка с плетенкой через руку. Увидев ее, Софья Павловна улыбнулась.
   - Варя? Легка на помине. Куда же ты, запропастилась? Нехорошо, ду­шенька, свою благодетельницу забывать!
   Девушка, подняв голову, поздоровалась. - Работы прибавилось, зайти не­когда.
   - У меня работы меньше?
   Туманова не договорила. Варя Мамонова смотрела на Скворцову. На какой то миг, она даже растерялась. Ее отображение было реальностью и стояло ря­дом с Фросей. Тоже лицо, коса через плечо, только взгляд грустный. Скворцо­ва знала, что их встреча будет неизбежной, и муже­ственно держалась, чтобы не выдать своего волнения
   - Удивлена?- произнесла с улыбкой Софья Павловна, обращаясь к Мамо­новой, и продолжила.
   - Я тоже поначалу не могла привыкнуть к такому необычному сходству. Как гляну на Наталью, ну Варя и все тут. Бывает же такое в жизни!
   Девушки молча изучали друг друга. Неловкую паузу вновь нарушила Тума­нова. - Как по­живает семья Холдейна? Что -- то не видать их в последнее вре­мя в сквере?
   - Роланда стала прихварывать, из дома не выходит. Дети теперь неотлуч­но с гувер­нанткой находятся, а сам хозяин, много времени проводит на заводе.
   - Ладит ли она с ней, после того случая на реке?
   - Не знаю,- уклончиво ответила Варя, хотя знала, что Роланда была кате­горически против ее присутствия в доме, после случившегося на обрыве берега реки.
   Но Софья Павловна и без этого, уже была хорошо осведомлена, о натяну­тых отношениях своей знакомой с наставницей ее детей, и спросила об этом девушку, проста так, из любопытства.
   - Надо будет навестить больную, подбодрить ее. Будешь, там передавай от меня при­вет и пожелания скорейшего выздоровления. И еще вот, что. Пусть приведут ко мне детей, Робер­та и Джейн. Возможно они и не станут балетны­ми звездами, но прилично танцевать и владеть ари­стократическими манерами будут вполне.
   - Хорошо передам.
   - Слышала твое пение в Казанском храме. Неплохо. Андрей Кириллович много вло­жил в тебя своего труда, и ты не подвела его. Похвально. Исполне­ние серьезной, вокальной музы­ки откроет тебе путь на большую сцену.
   - Куда уж мне...
   - Все большое начинается с малого. Терпение и работоспособность, и ре­зультат не заставит себя ждать. Два года назад тебя никто не знал и не заме­чал. А сейчас? Вот видишь? И когда ты за своей спиной вновь услышишь, смотрите, вот идет Тереза Штольц,- не смущайся, а гордись и воспринимай это, как должное.
   Туманова могла до бесконечности вести разговор на близкую ей тему, одна­ко, заметив не­терпение девушки уйти, добавила на прощание.
   - Да, да понимаю. Домашние хлопоты, репетиции и все такое... Рада, что встретила тебя. Не забывай, приходи.
   Мамонова, кинув на Скворцову все еще нескрываемый, удивленный взгляд, подхватив пле­тенку с отглаженным бельем, направилась в сторону Английской улицы, где жила семья инженера Холдейна. Провожая взглядом Варю, Софья Павловна сказала, обращаясь к прислуге. - Вот это тот случай, когда, молодая девушка из простого сословия начинает обретать крылья для полета в мир пре­красного. Ваша хозяйка тоже внесла немало в этот начинающий полет. Без­условно, Андрей Кириллович заложил вокальную базу для своей воспитанницы, но как человек мягкий, по своей натуре, не мог ей дать главного, - публику, что очень важно для роста певицы. И когда я совер­шенно случайно услышала, что может петь это чудесное дитя, я не могла быть в стороне и решила по­мочь ей. Теперь она поет в храме. Имя Мамоновой Вари будет теперь известно всем почитате­лям вокального искусства в нашем уездном городе. Уж ваша Софья Павловна постарается это сде­лать, потому как, выше искусства есть только небеса!
   - Юлия Муренского тоже знают в городе.
   - Фрося, не напоминай мне о нем. В музыкальной жизни Луганского заво­да, это дилетант, выскочка. Как бы этот молодой человек не пыжился влезть на Олимп, он навсегда останется у подножия его. Выше носа своего не прыг­нет.
   ...Скворцова продолжала находится под впечатлением встречи с сестрой Арте­ма...Мысли девушки перенеслись на рудник. Воспоминание о луганчанине про­должали волновать и трево­жить девушку. Что с ним? Удалось ли ему убе­жать? Наташа продолжала видеть его взгляд, слы­шать отдельные слова, чув­ствовать его тоскующий по родной избе взгляд. Ночью она страстно мо­лилась за его неспокойную душу, желая скорейшего возвращения его в Луганск.
   Все, что связывало ее с ним, было свято и ничто не могло ее поколебать в этом.
   На следующий день Скворцова отпросилась у хозяйки, чтобы сходить на литургию в собор. Но в Казанский храм она так и не попала.
   Ее тянуло сходить на Гусиновку. Не дойдя до Преображенского собора, де­вушка свернула в переулок к реке. Здесь она уже была. Увидев избу, в кото­рой жили Мамоновы, она замедлила шаги. Хата ничем не отличалась от дру­гих. Крыша, крытая соломой, три окошка, баз и частокол, тянувшиеся к реке. Ее могла увидеть Варя из подворья, и Наташа, волнуясь, нагнув голову, про­шла вблизи ворот и свернула к реке.
   Недалеко от убогой соседской хатенки у дерева, стояла женщина. Ее ко­стюм для верховой езды был безукоризнен. Рядом нетерпеливо перебирал ко­пытами жеребец. Скворцова прошла мимо. Что-то знакомое было в облике этой женщины, да и коня она уже где-то видела, но занятая своими мыслями, Наташа тут же забыла о наезднице. Домой, на Казанскую улицу, она пришла к обеду...
  
   Глава - 50. Будни культурного заведения.
  
   Культурное заведение Тумановой было заметным явлением Луганского заво­да. Она была уверена, в своих возможностях дать городу истинную культуру. И если бы иметь приличную го­стиную, к примеру, как в доме купца Репчен­ко, можно бы вполне организовать домашний театр, в котором бы ставились спектакли с музыкальными вставками. Тогда бы ее скромная слава не усту­пала бы популярности Горнозаводского клуба.
   Самокритично оценивая свой талант, как руководителя, Туманова стремилась к своей цели занять в городе, достойное положение. И это было не дань тще­славию, а выходу своей творческой энергии и старанию внести в жизнь уездного города яркий свет прекрасного...
  
   ... По утрам Туманова не любила нежится в постели. Проснувшись, она тот­час начинала приводить себя в порядок. Фрося без слов понимая свою хозяй­ку, молча помогала ей. Наташа на кухне уже готовила завтрак.
   Наскоро поев, с прислугой, Туманова решила сделать небольшую перестанов­ку в гостиной, где обычно проводились занятия с детьми, и музыкальные вече­ра, для взрослых. Обсудив коротко объем работы, они втроем тотчас приня­лись ее выполнять. Вначале они передвинули рояль к сте­не. Развесили на сте­нах несколько картин, характер которых соответствовал назначению культур­ного заведения. А большое овальное зеркало, поставили у стены напротив окна, чтобы дети, тан­цуя, могли видеть себя в нем, в полный рост.
   Оставалось доделать мелочи, снять шторы, постирать их и помыть полы. Этой работы хва­тило на целый день.
   На следующий день без четверти десять пришел Андрей Кириллович. Он был постоянным аккомпаниатором Софьи Павловны. Пианист всегда выручал Туманову в трудные минуты. Оба они работали во имя искусства и для искус­ства. Все остальное, и женская гимназия тоже, были на втором плане.
   Увидев перемену в гостиной, он пошутил. - Вам, Софья Павловна в фанта­зии не откажешь. Что не сезон - новый класс. Браво!
   - Да какой там. Небольшая перестановка всего лишь. Ужасно не люблю однообразие.
   - Почему без меня? Помог бы...
   - Спасибо. У вас и своих без меня дел хватает.
   Вскоре стали подходить дети в сопровождении домашних воспитателей. Частную балетную студию Туманоой, посещали в основном дети из обеспечен­ных семей, и только лишь те, у кого были к этому физические и музыкальные данные.
   Первой пришла Анна, внучка купца Репченко Якова Ивановича, за ней Ан­тон. Семилетний мальчуган живет по соседству и на репетицию приходит самостоятельно. Его данные были вели­колепные и обратили на себя внимание Софьи Павловны. Она предложила молодой матери, рабо­тающей прачкой, что­бы ее сынишка занимался в балетной студии.
   Мать Антона согласилась не сразу, ссылаясь на материальные затруднения. Но это не оста­новило руководительницу. Эта сторона вполне компенсировалась, отличными данными мальчика. Дети продолжали подходить. Они переодевались в смежной комнате примыкающей к залу.
   Им помогала Фрося и Наташа. Все, кто сопровождал детей на занятие, ушли. Таково было условие Софьи Павловны, не любившей присутствия лиш­них людей в гостиной.
   Дети стали на свои места в одну линию вдоль стены. Строгая наставница критически осматривала готовность детей к занятию. Все двенадцать человек повернув головки, молча смот­рели на строгую наставницу. Туманова серьезно мечтала в будущем сделать из них хороших тан­цоров в балетных спектаклях. Чуть улыбнувшись, она приветствует детей с прекрасным осенним днем. Затем легким движением руки отчитывает трехдольный размер. Пианист опустил руки на клавиши. На счет " и" и маленький зал наполняется величественными звуками полонеза. Началась разминка...
   Во время занятий прислуга обычно занималась покупками. В этот день Скворцова осталась дома. Находясь на кухне, перетирая насухо посуду и сере­бро, она слышала все, что делалось в зале.
   - А теперь, дети, ставьте ножки в третью позицию. Головку выше, вот так. Андрей Кириллович, начните пожалуйста со второй части.
   Слушая музыку, Наташа вспомнила свое безмятежное детство в поместье Ра­евских на бере­гу Донца. Какие чудесные хороводы водили молодые сельчанки, а малороссийские песни пели как?
   - Делаем это движение, словно птица крыльями, не спеша. Слушайте музыку! Она прекрас­на, как синь неба в это чудесное утро. Анна будьте внимательны. Музыка звучит не только для того, чтобы ее слушать, но и для того, чтобы вы почувствовали себя в ней прекрасной птицей в по­лете. На вас и Антона равняются все. Не подведите меня...
   Скворцова подошла к чуть раскрытой двери и стала наблюдать за танцую­щими детьми. Анюта - восьмилетняя девочка стояла первой в шеренге. Она старалась выполнять движения луч­ше чем остальные, даже лучше Антона, сто­явшего за ее спиной. Ведь первыми Софья Павловна ставит самых достойных и девочке не хотелось, чтобы ее место занял кто -- то другой.
   - Минутку, Андрей Кириллович. Наша Анна еще не до конца осмыслила этот образ. Прошу внимания. Я танцую с Антоном. Следите все, и вы Анна, тоже.
   Скворцова с удивлением смотрела, как хозяйка с малышом стала выполнять несложный ба­летный пассаж, повторяя его несколько раз.
   Заметив в дверях наблюдавшую прислугу, Туманова, словно для нее, проде­монстрировала еще несколько фигур. Новые слова, игра пианиста, творческий порыв Софьи Павловны, все это за­хватывало девушку. Понимая, что подгляды­вание может рассердить хозяйку, Наташа прикрыла дверь. Но и в столовую к ней доносились слова хозяйки, обращенные к детям. Слова были незна­комые, но приятные на слух, "Гран - плие, батман - жете, фондю, фуэте..."
   В перерыве дети усевшись на полу устланный матерчатым ковром, учились познавать из уст наставницы, великое искусство балета на примерах мастеров Иванова и Петипа.
   Наташа вышла во двор. Вылив оставшуюся после мытья посуды воду, в жух­лую траву, она вернулась на кухню и тотчас услышала деликатный стук в дверь. Открыв ее, она увидела на крыльце Родиона Николаевича. Родственник купца Репченко проявлял к девушке не только дру­жеские симпатии. Особенно это было заметно в последнее время. Наташа сдержанно спросила.
   - Вы за Анной?
   Молодой человек замялся. - Пока нет, пусть занимается. Я собственно к вам.
   - Ко мне?
   - Да.
   Он немного помолчал и нерешительно предложил. - Я хотел бы с вами встретится как ни­будь...
   - Зачем?
   - Вы, право, ничего не подумайте такого. Просто так пройтись, погово­рить...
   Скворцова не раз слышала от хозяйки, что родственник купца приехал из Крыма за наслед­ством, и что из этого ничего не получилось.
   Его старший брат, Вадим Николаевич не желает продавать дом, и чтобы не обидеть брата, предлагает ему вместе продолжить выгодное дело умершего дя­дюшки.
   - Я, право, не знаю, столько работы...
   Родион Николаевич не спускал с нее глаз. - Вы мне нравитесь, и я с этим, ничего не могу поделать.
   Скворцовой стало неловко. Она почувствовала, как начинают гореть ее щеки.
   - Простите, У меня много работы сейчас.
   - Могу я надеяться на встречу с вами?
   - Извините, но у меня есть,...жених.
   - Вы,... пошутили? Я никогда не видел его с вами.
   - И мы любим друг друга...
   Родственник купца был неудачником во всем: в работе, в своих надеждах, в отношениях с девицами. Он попытался вновь обратить на себя ее внимание.
   - Подождите, не уходите, я хотел вам сказать...
   Но служанка уже ушла в дом. Через час балетный класс Тумановой закон­чил занятие с детьми. Родион Николаевич ждал племянницу на улице. Анюта была уже одета и ждала его. Про­вожая юную танцовщицу, наставница напут­ствовала ее.
   - И так, милое дитя. Мы с вами договорились, быть впредь предельно внимательны­ми, чтобы в будущем вы были достойны стоять в числе первых. Я понятно говорю? А вы, молодой человек, - она обратилась к Родиону Нико­лаевичу, - должны гордится своей племянницей. У нее несомненно незаурядные способности. Мои усилия и ваша поддержка, сделают из этой особы ве­ликолепную танцовщицу. Да, и вот что...
   Лицо Тумановой стало серьезным и решительным. - В какой стадии нахо­дится мое предло­жение с арендой помещения?
   - Мой брат, Вадим Николаевич, не против, чтобы вы занимали первый этаж дома.
   - Но вы ведь готовили его под магазин?
   - Вадим Николаевич меломан. Он верит в будущее домашнего театра под вашим контролем...
   Молодой человек сделал паузу, раздумывая стоит ли раскрывать все карты. Поглядывая на дверь, в надежде увидеть служанку, спросил нерешительно.
   - Как вы смотрите на то, что на Сочельник в вашем благотворительном мероприятии примет участие,...Юлий Муренский?
   - Опять, этот выскочка, делец!
   - Его влияние в городе вам известно, и с этим, увы приходится считать­ся.
   Туманова подошла к двери. Подумав, сказала. - Хорошо. Я подумаю, как на­ладить с ним отношение. Но я не позволю,.. этому купчишке, делать из пре­красного мероприятия балаган или лавку для зевак!
   ... Вечером хозяйка торжественно объявила прислуге. - И так девочки, намеча­ются события большой важности для нас! И если все выйдет так, как я наме­чаю его провести, успех нам обеспе­чен.
   - А этот певец, сочинитель? Он тоже будет выступать вместе с вами?
   - Я дам ему полную, возможность раскрыть свои "неотразимые" фанта­зии и уж пуб­лика по достоинству оценит их. Я сыграю на его тщеславии. Пусть потешится в лучах своей сла­вы.
   - Дети у вас танцуют - дух захватывает.
   Скворцовой не терпелось высказать, свое восхищение детьми, из балетной студии хозяйки.
   - Это правда. Кое -- что уже есть.
   Туманова заслуженно гордилась собой. Гостиная дома купца Репченко, будет предоставле­на в ее распоряжение, и ради этого, она поступится в некоторых мелочах. Большой рождествен­ский праздник, в котором будут участвовать ее многочисленные воспитанники, завсегдатаи музы­кальных четвергов, почитатели, и просто знакомые, подымут ее авторитет в уездном городе.
   Несомненно, на празднике будут присутствовать члены городской думы, а может и сам го­лова Петр Сергеевич Солод. Это внесет серьезность в мероприя­тие...
   ... Перед сном Фрося помогла хозяйке расплести косу. Сидя перед зеркалом, она подозвала к себе Скворцову. Когда та подошла, Туманова велела ей при­сесть рядом.
   - А теперь, голубушка,- обратилась Софья Павловна к Фросе, - посмотри - ка на нас. Что ты скажешь?
   Служанка дипломатично молчала.
   - Родион Николаевич утверждает, что у нас с Натальей есть что - то об­щее?
   - С певичкой Варей есть, а с ней, нет!
   - Я ему ответила то же самое. Так нет же, утверждает что и с ней у нас есть что то общее. И знаете из-за чего? Все из-за желания, чтобы Анна на вы­ступлении выглядела лучше сре­ди остальных. Меня не проведешь! Внучка куп­ца действительно талантлива, но и другие у меня не хуже...
  
  
   Глава - 51. Сенной базар.
  
   Сенной базар начал функционировать в начале мая 1824 года, когда по хо­датайству Горно­го начальника Луганского завода перед министром финансов, было решено открыть ярмарки. Одну, вблизи завода, другую, в Алексан­дровской слободе. Ярмарки проводились дважды в год. Николаевская, при заво­де, в мае, в слободе, в конце августа.
   Базары проводились по пятницам и воскресным дням, еженедельно. В вось­мидесятые годы, базар вблизи николаевского храма, стали называть Сенным, потому что, в ярмарочные дни от во­зов с кормами для домашней живности, тут было невозможно ни проехать, не пройти.
   Весь базар, с прилегающими к нему переулками, был забит возами с сеном и телегами, гру­женные мешками и птицей...
   ... В один из октябрьских дней, Софья Павловна отправила Скворцову на ба­зар купить све­жей рыбы. Туманова ждала в гости Адольфа Карловича, чтобы решить с ним небольшой финансо­вый вопрос. Она знала, что тот придет обя­зательно, и не откажется откушать с ней рыбное блюдо, к которому он был неравнодушен.
   На Сенной базар Наталья шла впервые. Неприятные воспоминания о нем, все еще были свежи в ее памяти, и она с неохотой шла туда. Фрося подробно ей рассказала, где можно на базаре купить, не переплачивая, свежую рыбу.
   Дойдя до храма, неподалеку от литейки, девушка направилась к торговым рядам. Она бы­стро нашла прилавки, на которых, блестя чешуей, горками и в ящиках находилась рыба.
   Торговцы наметанным глазом знали, кому нужен их товар, и расхваливая его на все лады, старались заманить к себе покупателя. Девушка медленно шла вдоль ряда, прицениваясь и сообра­жая, хватит ли у нее денег, чтобы купить рыбу, за которую бы хозяйка ее не вычитывала. На хоро­шую покупку хозяй­ских денег было недостаточно. Она обошла все ряды, но цена была ей не по карману. Фрося, перед этим, поучала ее, что покупать этот товар надо не- спеша. Нет подходящей рыбки по твоим деньгам, подожди, погуляй. Авось и скинут цену. Скворцова так и сделала. Она пошла бродить по базару. Обилие товаров, непривычно рябило в глазах, но она с интересом про­должала осматривать все это многообразие. Обойдя все закоулки людской суеты, она вновь верну­лась к рыбным рядам. Продавцы завидев ее, вновь принялись уговаривать не проходить мимо.
   Неужели придется вернуться домой с пустыми руками? Софья Павловна вряд ли будет до­вольна этим! Торговка бубликами и кренделями, с лицом, ис­пытавшее мороз, солнце и восточные, холодные ветра, охрипшим голосом рас­хваливала свой товар.
   - Пироги, как огонь! Не толпись народ, всем хватит!
   И хотя к ней мало кто подходил, она продолжала говорить, уже обращаясь к бродячему псу, стоявшего возле нее. - Имей совесть, поел немного, хватит. Пойди к тому, что мясом торгует. Пусть даст тебе кусочек, у него горы ле­жат. Не хочешь? Не ходи. Тута все бедные! Ишь, морды у всех, какие тол­стые и красные, как у городских чинушей в думе.
   Помирать будут - не дадут. Сиди рядом, будем торговать вместе, а чтоб не скучал, съешь еще пирожок, держала для твоих дружков.
   Увидев проходившего мимо мужичка с рыбой, крикнула ему вслед.
   - Эй, Терешка, чего мимо проходишь? Может, и я возьму у тебя пару штук.
   - Небось собакам скормишь?
   - И их надо чем -- то кормить. Они ж говорит не умеют, а жрать хотят...
   Скворцова несмело подошла к рыбачку. - Вы продаете рыбу?
   - Выбирай, невеста, какую хошь, пока моя соседка не скормила ее вот четвероногим попрошайкам.
   Девушка выбрала пару небольших рыбин и стыдливо протянула ему мелочь.
   - У меня, наверное, не хватит,...денег?
   Рыбачок удивленно смотрел на нее. Наташе стало неловко от его взгляда.
   - Надо же,- произнес он, - как ты похожа на мою соседку! Мамонова, и все!
   Рыбачок мотнув головой. - Бери. А коли надо будет еще, я тута завсегда бы­ваю по пятни­цам.
   Скворцова смущенно поблагодарила его, и боясь оглянуться, быстро заша­гал прочь. Но если бы она даже и оглянулась, то увидела бы вновь перепалку между пожилым рыбачком и тор­говкой кренделями.
   Дойдя до Успенской площади она замедлила шаги, любуясь храмом, его ку­полом, и золо­тым крестом на фоне небосвода. На проезжей части дороги стояла пролетка. В ней сидел мужчина средних лет и молодая женщина. Они тоже с увлечением созерцали храм Успения.
   - Нет, нет. Говорил мужчина. - И этот уездный город, ни его святые ме­ста не могут сравнится с Киевом, утопающем в зелени. А прославленный мона­стырь Антония и Феодосия в пе­щерах? Это надо видеть, чувствовать и тогда...
   Скворцова остановилась. Голос ей был знаком. Она мельком взглянула на мужчину. Тот повернулся к ней. - Простите, барышня, вы бывали в Киеве?
   У Наташи захватило дух. Она подняла голову. В пролетке сидел Валентин Осипович - ее за­конный муж. Рядом сидела Смирновская Елизавета Борисовна -- прекрасная наездница. Все трое, словно окаменев, смотрели друг на друга. Первым пришел в себя Валентин Осипович. Он при­встал со своего места.
   - Наташа, это вы? Я ведь....
   Скворцова, чувствуя, как начинает гореть ее лицо, и слезы отчаянно ползут по щеке, неожиданно устремилась к домам и скрылась в одном из глухих дво­ров. Сердце было готово разо­рваться на мелкие части. Через, несколько минут, по улице промчалась знакомая пролетка. В ней находился лишь один человек, Валентин Осипович. Он стоя гнал лошадь, глядя по сторонам, в на­дежде увидеть, свою вновь сбежавшую жену.
  
  
  
   Глава - 52. Испанская хроника.
  
   Узнав от Федьки Филипова, что Лиза тайком встречается с родственником купца Репченко, отец Илларион строго настрого наказал ей не выходить из дому, без его на то разрешения. Свя­щенник поучал непослушную дочь. - Не ровня он тебе. У него, поди один ветер в голове, и шало­сти. С чем приехал, с тем и уедет отсюда. А вот Афанасий, другое дело. Серьезный, послушный и профессию хорошую имеет. И в сундуках, небось, припасено немало. Не то, что этот вертихвост крымский. А то, что он малость в талии и плечах широк - не беда. Значит, здоровьем бог не оби­дел. На Сочельник в гости его пригла­сим. Приглядишься, поговоришь с ним культурно о чем ни­будь. К примеру. - У вас отец Афанасий походка как у директора коммерческого банка. Ему это понравиться, или вот: - Когда вы начинаете вести службу, ваш голос слыхать и на подворье , и в саду божьем!
   Лиза кисло морщится. - Слыхала, грачи с испугу разлетаются в разные сторо­ны.
   - Не смейся с батюшки. Птица, тоже понимание имеет, и просто так ша­рахаться не станет.
   - Не тянется к нему моя душа, зачем неволить меня? Пропаду я с ним.
   - Одним днем живешь и думаешь, а надо и наперед загадывать. Для тебя же стара­юсь.
   - Уж лучше в монашки поддаться.
   - Успеешь туда, поживи в миру.
   - Желаю с Родионом Николаевичем видеться, и все тут!
   - Забудь об этом непутевом. У него, я так думаю, кроме тебя есть, кому еще голову морочить.
   Дочь по привычке стала нарочито всхлипывать, стараясь таким образом не столько разжа­лобить отца, сколько показать ему свой несносный характер. Свя­щенник посмотрел в ее сторону. - Побереги слезы, они тебе еще пригодятся...
  
   ...Дойдя до Преображенского храма, Родион Николаевич остановился. Здесь, под раскиди­стой березой, его должна была ждать дочь священника. Особой ра­дости видеть ее, он не испыты­вал. Образ Скворцовой, отодвигал Лизу к линии горизонта. Ожидая Лизу, он окунулся в мир своих невеселых мыслей. Приехав в Луганск, его постоянно преследовали неудачи. Во -- первых, его дядя, купец Репченко в своем завещании даже не вспомнил его имени. Во вторых, его старший брат, Вадим Николаевич, никогда не согласится продать дом купца, чтобы поделиться малой ча­стицей его. Весь в дядюшку, царство ему небесное!
   Проделать путь из Крыма в Луганск, только для того, чтобы в этом убедит­ся? Но ведь это было уже ясно из письма, полученного еще там, в Гурзуфе. Увы, надежда поправить свое финан­совое положение не увенчались успехом.
   Планы на будущее теряли свои очертания. Оставаться в этом грязном горо­дишке уже не имело смысла. Но ведь и возвращаться назад с пустыми руками мало утешали. Что делать? Этот вопрос он задавал себе постоянно. И вдоба­вок ко всему еще дочь священника. Она ему нужна, как пятый угол в избе. Братцу хотелось, чтобы я с ней любовь закрутил, выгодная партия, видите ли...
   Лиза опаздывала. Мысли Родиона Николаевича остановились на прислуге Ту­мановой. Если братец мой уступит первый этаж ей, то надо полагать, вместе с ней переедет в дом и это милое со­здание, с которой у меня вышел конфуз. Конечно же, про жениха она приврала, а там, как знать. Может, и взаправду сыскался у нее или бондарь, или слесарь, какой нибудь, с литейки.
   Надо будет спросить у подруги ее, что за жених у Натальи. А девица хоро­ша! Уж, никакого сравнения с Лизой, на которую братец велит ему обратить внимание. Но если не сладится переезд Тумановой в наш дом? Ведь в ее до­машнем театре Муренский потребует особое положение и по­читание, на что Софья Павловна конечно же не пойдет. Тогда вряд ли у меня что выйдет с Натал­ьей.
   Родион Николаевич завидовал Юлию Муренскому, местному сочинителю и исполнителю душещипательных песенок и романсов, уже порядочно приевшие­ся публике. Его энергия и упор­ство быть на виду, во чтобы то ни стало, при­водили в восторг одних, и жгучую ненависть других.
   "- Вот тебе пример, братец мой, как надобно вертеться в этой жизни", - неоднократно по­вторял Вадим Николаевич ему.
   " - Главное в жизни правильно навязать себя окружающей толпе. И дело тут, как видишь, даже не в музыкальном образовании, которого у него кот наплакал, а в башке, которая варит не хуже чем у купца. Люди - дураки. Не успел тот на пенек влезть, а на него уже смотрят, как на ико­ну!".
   Родион Николаевич вздохнул. "Интересно, как будет проходить Рождествен­ский праздник, где встретятся коса и камень. Туманова женщина не простая. Умная, образованная, она не даст себя провести".
   Родион Николаевич скользнул взглядом на купол храма. "Однако Лизы долго нет, может забыла про свидание?" Его внимание привлек небольшой эпизод. Мимо проходил мужик, толкая впереди себя одноколесную тележку. Медная посуда, книги, плетенные корзины, несколько гра­вюр небольших форматов. Все это связанное подскакивая на кочках, грозило разлететься по земле.
   "Почему бы, моему братцу не выложить мою долю и не отпустить меня на все четыре сто­роны? Не отпустит. Жалеет. Не хочет, чтобы я не стал вот та­ким, как этот бедняга!"
   Колесо попав между камнями застряло намертво. Хозяин телеги делал отча­янные усилия сдвинуть ее с места, но все было напрасно. Она прочно стояла на месте. Мужик опустил рукоятки, и стал снимать груз. Освободив тележку, он выкатил ее на укатанную грунтовку и вновь нагрузил ее вещами, стал не спеша катить ее по склону вниз к избам.
   "Наверное немцу повез свою рухлядь. Получит за нее гроши и тут же про­пьет их. Нет, нет. Это не для меня. Я уж лучше Анюту буду водить на Ка­занскую улицу к Софье Павловне, авось со временем и ко мне придет удача."
   Мысль Родиона Николаевича прервалась. "Никак мужик оборонил что -- то?" Молодой че­ловек встал и подошел к тому месту, где стояла тележка. Рядом с кустом на земле валялась забы­тая уздечка и книга в тисненном переплете. Он поднял ее и безразличием перевернул несколько страниц и тут же положил ее рядом с уздечкой. "Будет возвращаться - подымет".
   Родион Николаевич мысленно вновь вернулся к своим заботам. Брат предло­жил ему дело, которым занимался сам. Но он знал все это досконально, все тонкости купеческого ремесла. Зани­маясь перепродажей зерна и скота, Вадим Николаевич набил хорошо на этом руку. А он, что пони­мает в этом деле? Пшеницы от ржи, не отличит.
   Не дождавшись Лизы, Родион Николаевич возвращался домой в неважном настроении. "Нет, мне нужны деньжата, а я уж знаю, как распорядится ими. Свою мечту я, ..."
   Он остановился. Неожиданно его мысль ослепила вспышкой. Сорвавшись с места, он что есть силы уже бежал назад. "Я успею еще... Не может быть, чтобы ее кто - то уже поднял.... Как же я оплошал. Сама судьба преподнесла ее мне и я держал ее в руках..." Молодой человек бежал по улице, словно за ним гналась свора разъяренных бродячих собак. Добежав до знакомого куста, он перевел дух. Закрыв глаза Родион Николаевич подошел ближе. "Вот сейчас я открою глаза, а книги уже нет..." Он открыл глаза. Уздечка и книга лежали на прежнем месте.
   Родион Николаевич поднял ее и открыл заглавный лист. "Древности и памят­ники Перу. Манускрипт 17 века". Как драгоценную реликвию он бережно взял ее подмышку и не оглядываясь быстро зашагал прочь...
  
   ...Войдя в свою комнату с ажурным окном, с видом на Успенский сквер, расположившись в кресле возле пылающего камина, он открыл принесенную книгу. Там в Гурзуфе, он дружил с не­ким Иваном Петровичем Винским, уче­ным человеком. Жил тот неподалеку от Родиона Николае­вича. Именно он, Винский, перевернул тогда все в нем, в в плане исторических ценностей.
   Особенно большое впечатление оказало на Родиона Николаевича сведения о великой импе­рии инков в Южной Америке. Она полностью захватила молодо­го человека. Именно тогда и при­шло решение во чтобы то ни стало посетить богатую загадочную страну и попытать счастья.
   Читая книгу ( легенды индейцев), он окунулся целиком в их жизнь, традиции. Ел, пил, в их домах, ходил под одним солнцем с ними. Когда Дора (кухарка, много лет проработавшая в их доме) велела ему идти на ужин, молодой чело­век, нехотя отвлекся от сладостных грез и спустился в столовую. Семья стар­шего брата была в полном сборе.
   Вадим Николаевич, Ирина Михайловна - его жена, обаятельная брюнетка и их дочь Анна, будущая балетная знаменитость, все были в ожидании Родиона Николаевича.
   Ужин проходил в молчании. Затем разговор зашел о домашних пустяках, хотя у каждого из них были темы гораздо посложнее.
   Родион Николаевич, как и все остальные, что- то спрашивал, отвечал на во­просы, однако его мысли были далеко от домашних хлопот.
   - Я полагаю братец,- начал глава семьи, - пора тебе серьезно браться за работу. Хва­тит бездельничать! Съездишь в Сухой Дол, в станицу. У Якова Ивановича там свои люди оста­лись. В имении объяснишь, так мол и так, пре­ставился наш дядюшка Яков Иванович и сразу перейдешь к делу.. Вадим Ни­колаевич подумал. - в городе по разному говорят про смерть купца. Ее распро­страняют завистники его, ничтожные люди, вроде твоего дружка Сашка Чум­ного. А ты выложи в Сухом Доле, как было на самом деле.
   - Знаю. Искупался разгоряченный в родниковом пруду и тут же слег.
   - Завтра с утра и поедешь.
   - Может подождать денек, другой?
   - Надо ехать. Опоздаем -- без товара останемся.
   Спорить было бесполезно. После ужина, пожелав всем доброй ночи, Родион Николаевич поднялся к себе и вновь окунулся в 16 век в непроходимые леса Анд, в древние строения знатных индейцев. Вилкомапо, Варакочи, храм 3-змей, Инко Манко Копак, Тупак Амаро, братья Писсаро.... Все это проплывало одним видением перед ним настолько ярко, будто бы он сам был ни кем иным, как важным индейцем племени Кечуа. Под утро ему приснилась не­большая семей­ная сцена из жизни индейцев. Она оставила в нем неизгладимый след...
  
   ...Он идет по городу - крепости, окруженный тесно горами. Над ним хмурые облака, дождливое небо. Кругом люди, смуглые, с удлиненными лицами и ор­линым профилем. На всех пестрая одежда с ярким узором -- пончо. Он захо­дит в одно из жилищ. Перед кучей зеленого пер­ца сидит старая индеанка. У нее темное лицо, глубокие морщины. Тут же на столе режет листья табака ее муж, старый индеец. Жена дымит трубкой и недовольно высказывает ему, что напрасно вышла за него замуж. Ведь будучи молодым, он уверял ее, что яв­ляется последним инкой,- пря­мым потомком вождей индейского племени.
   В результате вся ее жизнь прошла неважно. А если бы были деньги, все было бы иначе.
   Несмотря на свою обычную индейскую флегматичность, муж с гневом ска­зал, повернув­шись к жене
   - Женщина! Ты хочешь знать, богат я или беден? Хорошо. Ты сейчас увидишь, что ни один король в мире, даже самый могущественный, не имеет таких сокровищ, каким владею я! Бросай свою стряпню и подойди ко мне.
   Старый индеец закрыл повязкой ей глаза, чтобы та не могла видеть, повер­нул на месте несколько раз и повел ее куда то. Родион Николаевич последовал за ними. Шли они недолго, за­тем, опустившись по каменным ступенькам куда то вниз, он снял повязку с ее глаз. Они находи­лись в подземном зале. У стен на длинных каменных скамьях стояли статуи всех вождей инков. Все они были отлиты из чистого золота. На полу вокруг, находилось бесчисленное количе­ство ваз, сосудов и культовой утвари из драгоценных металлов...
   Проснувшись утром Родион Николаевич долго не мог успокоиться. Судьба напомнила ему еще раз о цели его жизни...
  
  
  
   Глава - 53. Роланда Холдейн.
  
   - Ах, Петербург! Одно лишь это слово вызывает в душе сладкие воспо­минания. Я ведь, дорогая моя, воспитывалась в приличной семье. Отец работал в университете, на отделении математических и естественных наук. Мать хоро­шо танцевала и неплохо играла на гитаре, испол­няя песни Варламова и Аполо­на Григорьева. Гостями нашего дома были люди достаточно известные. Их имена знал весь город.
   В университете раз в месяц давались симфонические концерты под управле­нием Карла Шуберта, и мы всей семьей посещали их. Оркестр исполнял в основном серьезную музыку, воспи­тывая во мне любовь к прекрасному. В даль­нейшем это и определило мое призвание. Занимаясь в балетной студии Мари­инского театра, я вскоре стала выступать в отдельных эпизодических сценах балета статисткой. Вначале судьба меня баловала, все было доступно и разре­шено. Я была молода, красива. Радовалась жизни и думала, что так будет все­гда. Меня быстро заметили и обе­щали дать одну из ведущих партий в балете...
   ... Туманова сделала паузу. Роланда, белокурая, молодая женщина с заметно, бледным лицом, с усилием поднялась с кресла. Она посмотрела в окно, за ко­торым в саду играли дети. Гу­вернантка Евелина Дельфорж, худая, высокая де­вица француженка, неотлучно следовала за ними, говоря им что-то. Рядом с нею была Наташа Скворцова. Хозяйка дома кивнула в сторону окна, сказала, опускаясь в кресло.
   - Когда я увидела вашу новую служанку, у меня никаких сомнений не было в том, что это Варя Мамонова.
   - - Я уже привыкла к этому, хотя признаюсь, это сходство меня даже вна­чале пугало. Люди искусства обычно очень суеверны и такие неожиданности для них, не всегда могут быть приятным сюрпризом. Но, слава, богу, с Ната­льей у нас полное взаимопонимание. И должна вам заметить, что Варя с Ната­льей хотя и похожи друг на друга, но они, очень разные натуры, во всем....
   Роланда улыбнулась. - Однако мы отвлеклись от нашей главной темы...
   - Ах, да воспоминания... Я кружилась в радужном вихре. Увлечения, лю­бовь, переезды. Увы, этот городишко, мне преподнесла судьба, в знак моей про­винности. Жила бездум­но, не оглядываясь назад, словно пчелка в солнечный день, перелетая с цветка на цветок, и, в кон­це концов, получила то, что заслу­жила.
   - О вас хорошо отзываются все.
   - Интересно, кто же?
   - Андрей Кириллович, к примеру.
   - Ему, я могу поверить, потому, как искусство для него свято, а что ка­сается осталь­ных, уж поверьте, это было сказано не от чистого сердца.
   - Я имела ввиду совсем другое. Все, таки согласитесь, быть кому -- то очень нужной в семье, призвание женщины?
   - Ах, дорогая, о чем вы говорите? На первом плане у меня работа, а на второе уже не хватает сил. Устаю очень. Потом есть моменты в жизни, кото­рые отбрасывают все личное.
   - Извините, что вторгаюсь в ваше святая святых. И, так о Петербурге...
   - Летом мы обычно проводили в имении наших хороших знакомых. Это почти рядом с Павловским вокзалом. Ездили мы туда по Царскосельской же­лезной дороге. Романтика, скажу я вам. Тогда паровозы были не те, что сей­час. Трубы высокие, а с них шлейф дыма. Колеса чугун­ные, так и громыхают по рельсам. Свистки, звонки, шипение пара, все это было в новинку. В каре­те, куда лучше путешествовать, чем на этой железке. Но тогда, каждый уважаю­щий себя, старался не отставать от моды и проехаться на этом желез­ном коне...
   Туманова мечтательно вздохнула.
   - Вы видели Павловский вокзал летом? Это прелесть. Лес, лужайки, ти­шина. А вече­ра? С приездом венский музыкантов они приобрели здесь новый оттенок. Вместо доморощенных сюртуков, фраков и фуражек, тут сверкали эполеты, позванивали сабли, а женская половина восхищала мужчин фантазией своих нарядов и непозволительных декольте. Под звуки Марокского марша и танцевальной музыки, казалось, что все светское общество Павловского вокзала прибывало в роскошных садах Эдема. Наверное, это так и было. На концертах публика неистовствовала. А приезжего молодого композитора из Вены в буквальном смысле носили на руках. Я не страдала чрезмерным тщеславием, но танцевать под сопровождение оркестра, которым дирижировал этот Аполлон со своей чарующей скрипкой, мне хотелось безумно.
   Часто по ночам мне снились балетные сцены, в которых я блистала под му­зыку его орке­стра.
   Туманова вновь вздохнула. - Мои желания тогда были вполне осуществимы, даже догово­ренность была с Шаней, но....мои поклонники преследовали меня, повсюду, увидев в наших отно­шениях с ним, нечто унижающее меня и всяче­ски старались сорвать мои встречи с венским компо­зитором. Но мое увлечение им и деловые контакты были, увы сильнее...
   Софья Павловна с грустью вспомнила бурную, сумасшедшую ночь, проведен­ная однажды с Иоганном....
   - Вы были влюблены?
   - Ах, Роланда. Все женщины были без ума от него. Сколько оваций, цве­тов, каждый вечер были наградой его игре на скрипке и оркестру.
   - Что было потом? - спросила Роланда Холдейн, видя как ее гостя умолк­ла задумав­шись в своих сладостных грезах.
   - Затем он, кажется, серьезно влюбился. Объектом его внимания была одна из моих хороших знакомых. Одно время наши семьи очень дружили. Ольге очень нравился композитор и на его пылкие чувства, девушка отвечала тем же. Увы, бедняжке не суждено было стать его же­ной.
   - Почему бедняжке? Ах, понимаю. Бедность, богатство, неразделимый ба­рьер.
   - Да. Да. Имея довольно известное положение в обществе, родители Оль­ги самым ка­тегорическим образом отказали молодому человеку.
   - Это грустно.
   - Она могла быть для него Беатриче, и прославить его имя.
   Хозяйка не стала возражать, стараясь не обидеть гостью, оставаясь, однако, при своем мне­нии.
   - Чем же закончились ваши Павловские воспоминания?
   - После бурного объяснения с композитором, родители увезли дочь в неизвестном направлении и спешно выдали замуж.
   - А как же Иоганн, вы видели его?
   - Последний раз, мы встретились несколько лет назад назад. Его сердце, я думаю, было по прежнему с ней, а мы остались лишь приятными деловыми собеседниками. Он с грустью поведал, что в Петербург приехал, в последний раз. Не зная почему, но я верила в его большой та­лант и прекрасное буду­щее. Я не ошиблась. Уже тогда в его родной Вене прошла с успехом первая его оперетта "Индиго".
   - Мой брат Рудольф писал о нем. Отзывы самые лестные.. "Летучая мышь". Вальс "На прекрасном Голубом Дунае", - вещи изумительные. Вся Вена с восторгом произносит его имя.
   - Среди братьев своих, Иоганн наиболее популярная личность, несмотря на разно­гласия в семье по этому поводу...
   После минутного молчания, заполненного, светлыми и грустными воспомина­ниями, Софья Павловна сказала. - Пожалуй, хватит об этом.
   - Да, да. Я понимаю. Я ведь тоже раньше играла на рояле, и мы часто с Рудольфом музицировали в четыре руки. Сейчас почти не играю. Муж, дети, хлопоты по дому, сами понимае­те, отбирают много времени. Да и со здоро­вьем у меня начались неполадки.
   - Будем надеяться, что Семен Петрович обязательно подымет вас на ноги. Он непло­хой специалист, и опытный врач.
   - Однако Репченко Якова Ивановича он не спас?
   - Этот случай, я считаю, был, просто роковым, неизлечимым для него и вряд ли кто другой мог спасти бы его.
   - Вы знаете Бантика Леонида Ивановича? Ну, вспомните, полный такой мужчина, любитель поговорить, поспорить, успокоить своего собеседника?
   - Постойте - ка, это не тот, который понастроил лавчонок на рынке, вро­де как для сына своего?
   - Как видите это весьма энергичный человек. Словом "Фигаро здесь, "Фигаро там." Так вот, Узнав о моем состоянии, он предложил свои услуги по излечению моего недуга.
   - Да, но какое он имеет отношение к медицине?
   - Вы удивлены? Случайно открыв в себе знахарские умения, он решил не прятать их в себе, а идти навстречу страждующим. Представьте себе, ника­ких инструментов - руками лечит. Мне как -- то муж говорил, что Леонид Иванович практикует свое знахарское умение излечивать некоторые болезни, но мне как -- то и в голову не приходило пригласить его на консультацию. Теперь, после нескольких его визитов, вы видите результат, - я перед вами сижу, разговариваю. А ведь совсем недавно, я уже не вставала с постели. Никогда бы не подумала, что этот человек обла­дает таким лечебным даром. Дай бог ему всяческих благ.
   Софья Павловна не могла разделить радость сидящей перед ней женщины. Хозяйка продол­жала. - А Семену Петровичу нам пришлось отказать. Он чело­век неплохой, свою работу несо­мненно любит и знает. Вежлив, аккуратен, но видимо мой случай особый.
   - Когда есть выбор, мы выбираем здоровье.
   - Вы правы. Узнав, что мы пригласили Леонида Ивановича, Семен Петро­вич не одо­брил нашего решения и был очень сердит. "- Вы делаете огромную ошибку,- сказал он, - подвер­гая себя риску, который никогда и ничем не будет оправдан!" Я его понимаю. Это было сказано в ужасном настроении, но что поделаешь, мой муж согласен на все, чтобы мое здоровье шло на по­правку.
   - Признаться, я плохо знаю этого говоруна Цицерона, возомнившего вдруг себя зна­харем. Возможно он действительно кудесник в медицине, одна­ко...
   - Вы хотите сказать, можно ли ему доверять? Прежде чем пригласить его, муж мой интересовался теми, кто был его пациентами.
   Софью Павловну разобрало любопытство. - Кто же эти счастливцы?
   И когда белокурая женщина назвала их, Тумановой стало жаль бедняжку Роланду, однако, соблюдая такт и приличие, не стала разочаровывать боль­ную.
   Разовскую и Чуфрину, Софья Павловна знала не понаслышке. Давая уроки игры на форте­пиано частным образом на дому, эти музыканты - педагоги в ее глазах не были олицетворением духовного богатства, да и в технике они вла­дели из рук вон плохо, ограничиваясь небольшими детскими пьесками, на ко­торых, собственно и заканчивалась их исполнительское мастерство. Эта духов­ная бедность, безусловно, компенсировалась безудержной словесной фантазией на любую тему и по любому поводу ничего не имеющего к высокому искус­ству.
   - А рекомендовала его моему мужу собственно, Кукурепа, ну вы знаете ее, худая, темная девица из церковно приходской школы, моей гувернантке под стать.
   " -Да, уж эта посоветуют, чем лечить чахотку, благодетельница", - подумала гостья и вслух произнесла. - Право, не знаю, что и сказать. Дай то бог, чтобы все обошлось, и ваши болячки по­кинули вас.
   - Вы так добры ко мне...
   - На Рождество у Репченко намечается большое праздничное торжество. Будет при­глашено много гостей. Вадим Николаевич предложил мне принять в нем участие.
   - Выступление ваших юных воспитанников всегда сопровождался шумным успехом.
   - В концерте будут участвовать не только дети.
   - Я поклонница вашего таланта и должна все это видеть.
   - Полагаю, вы с мужем будете желанными гостями на этом празднике.
   - Варя Мамонова тоже будет петь?
   - Безусловно. Кстати, я готовлю ей сюрприз.
   - Это тайна?
   - Для вас нет. Из Петербурга приезжает мой хороший знакомый Вален­тин Иванович Мойников - известный музыкант, вокалист. Я бы очень хотела, чтобы он послушал ее. Его мнение, а значит и дальнейшая судьба Мамоновой в его руках.
   - Вы думаете, что у девушки есть талант?
   - У Вари редкий вокальный дар. Ей необходим простор, чтобы распра­вить крылья и взлететь к высотам певческого искусства. Нам всем нужна ее красота голоса, чтобы наслаждаться им.
   Софья Павловна вздохнула с облечением и встала.
   - Однако пора мне, загуляли мы у вас с Натальей.
   - Может, посидите еще, скоро с работы придет муж. Он будет рад уви­деть вас вновь.
   - Пора, пора. Набирайтесь сил, встретимся еще не раз. Сейчас для вас, прежде всего здоровье, а потом все остальное.
   - Я рада, что вы нашли время навестить меня.
   Глядя в окно, гостья заметила. - А деткам вашим нужны не только лу­жайки, цветочки и строгая гувернантка. Приводите их ко мне. Каждый пропу­щенный день, это невосполнимый про­бел в воспитании хореографический на­выков.
   - Я думаю, что совсем скоро мы решим этот вопрос с мужем.
   Роланда Холдейн позвонила в колокольчик. Вошла экономка. Туманова на прощание при­жалась к белокурой хозяйке и сказала сердечно. - Да пришлет вам бог, скорейшего выздоровле­ния...
   ... На улице, Туманова сказала прислуге. - Мы, Наталья с тобой, сделали до­брое дело, посе­тив Роланду.
   - Как она?
   Скворцова старалась идти в ногу с хозяйкой.
   - Не важно, скажу тебе. Если не сказать хуже. Все мы в руках господа на­шего...
   ...Когда дверь за гостьей закрылась, Роланда вновь опустилась в кресло.
   " - Не забыла, пришла проведать. Мне бы ее румянец на лицо. Однако на­шим выбором, она явно осталась недовольна. Может мы, поспешили со зна­харем? Ах, как неладно получилось..."
  
  
   Глава - 54. Фрося и Валентин Осипович.
  
   С каждым днем становилось холоднее. Осень уверенно шла навстречу сво­ей морозной сменщице зиме. Желтая листва подхваченная порывами ветра не­слась по мостовой собираясь в кучи вдоль заборов.
   Вместе с ветром прорывался дождь. По ночам начинало подмораживать... ...Закончив убор­ку комнат Скворцова села у окна за ши­тье, поджидая Фросю, возившуюся на кухне. Хозяйка ушла к знакомой мо­дистке и придет, вероятно, не скоро. Перед Рождественскими мероприятиями у нее было очень много работы. Напевая тихонько, девушка вспоминала рудник, и его обитателей. За­тем ее мысли остановились на Артеме.
   Луганский рабочий, шахтер, он заслонил собою все, что было связано с бриггеровской шах­тенкой. Скворцова свято верила, что ни сегодня завтра он подаст о себе весточку, и она полетит к нему навстречу, птицей.
   Но, как он узнает, где он? Нет, нет! Артем найдет ее непременно. Затем мысли девушки перенеслись на Варю. Может рассказать ей обо всем? Но, как она воспримет все это его сестра? Надо подождать. Артем вернется, сам все объяснит. Наташа часто видела Варю Мамонову, но вся­кий раз их встречи ограничивались короткими, молчаливыми взглядами. Мысли Скворцовой оста­новились на хозяйке. Девушка улыбнулась. Воспоминания Софьи Павловны о Пе­тербурге, о при­езжем красавце музыканте, воспринималось как забавное при­ключение, среди солнечного света, зелени и музыки. Фантазия рисовала недо­сказанные хозяйкой эпизоды. Если Туманова была ис­тинной красавицей ( в этом конечно не было никакого сомнения) Павловского вокзала, неужели ее со­перница была лучше?
   Что двигало черноглазым скрипачом в его предпочтении? Он умен, хорошо сложен, пре­красный дирижер. Она, Туманова, как само совершенство, так же как и он, оба живут в мире вол­шебных звуков и танцев, но судьба по - свое­му, решает их отношения. Причина банальная, бед­ность и богатство вещи не­совместимые! В итоге, все трое остались незаслуженно обиженными.
   В комнату вошла Фрося. Сев рядом с подругой, стала помогать ей. Наташа спросила, про­должая пребывать в своих рассуждениях.
   - Как зовут Павловского музыканта, знакомого Софьи Павловны?
   - Зачем тебе это?
   - Интересно.
   - Не помню. То ли Иван, то ли Иоганн,...не помню.
   - Хозяйка говорит, что он очень красив?
   - Мужик, как мужик. Все они одинаковы.
   У Фроси было свое мнение о мужчинах далеко не с хорошей стороны.
   Когда Скворцова спросила подругу, есть ли у нее жених, ответ был катего­ричен. - Нет. Не нужен он мне. У меня своих хлопот хватает, чтобы еще на кого -- то время тратить, и потом я тебе скажу, все они поганцы и ироды.
   Черные воспоминания, о неожиданной встречи подружки Дуняши с Фролом и Сашком Чумным, на месте сожженной корчмы ночью, были еще свежи. Разго­вор принимал нежелательный характер, и Наташа переменила тему разговора.
   - Как ты думаешь, мы к Рождеству переедем к Репченко?
   - Да уж хозяйка постарается. Тут вишь, какая теснота, а там для нее, простор будет.
   - Хоть бы скорее Рождество настало. Уж очень хочется посмотреть вы­ступление де­ток и взрослых.
   Фрося не отрываясь от шитья сказала, взглянув на нее.
   - Родинка на ушке твоем примечательна, как зернышко маковое. Не по­теряешься...
   Та рассеянно молча слушала ее. Фрося продолжила.
   - Спой -- ка песню какую нибудь, ну хотя бы " Про вишневый садочок"
   - Может вместе?
   - Начинай.
   Скворцова тихонько стала напевать известную малороссийскую песню, кото­рую часто слы­шала на берегах Донца. На припев вступила Фрося. Девушки пели, вкладывая в слова и мелодию свою душу и настроение. Закончив петь они некоторое время молчали.
   - Ладно у тебя выходит, - нарушила молчание Фрося
   - Да уж, какое там.
   - Может не так как у Мамоновой, но все одно хорошо. А что до празд­ников и вы­ступлений, которая будет проводить наша хозяйка, ты еще насмот­ришься.
   - О чем ты?
   - Софья Павловна только на людях добрая и приветливая, а когда нака­жет тебе с кем либо из гостей в кошки - мышки, в любовь, значит поиграть, а тебе этого и не надо вовсе, тогда хо­зяйка тебе хуже драной кошки покажется.
   Наташа удивленно посмотрела на подругу.
   - Чего смотришь? - продолжала Фрося, - потому у нас и прислуга долго не задержи­вается. Тебя то она приметила сама знаешь почему? Ей только хоро­шеньких, да молоденьких по­давай, чтобы гости заглядывались. Я вот дотяну до весны и хватит с меня. Уеду к тетке в Успенку, чтоб не видеть этих кобелиных глаз.
   От признания Фроси, Скворцовой стало не по себе...
  
   ... Вскоре пришла Софья Павловна. Она была не одна. Прислуга была очень удивлена при­ходом Адольфа Карловича. Одет был он довольно прилично, вы­брит, причесан и мало чем похо­дил уже на лавочника, которого привыкли ви­деть всегда небрежно одетыми, заросшим, как того требовало его положение.
   Неожиданный приход такого гостя удивил Фросю и Наташу и это не скры­лось от Софьи Павловны. Она без лишних слов велела (девочкам прогуляться), а заодно сходить в булочную. Де­вушки быстро одевшись вышли из дома. Радуясь неожиданной свободе, они улыбаясь и перекиды­ваясь шуточ­ками, спустились на Петербургскую улицу, однако подойдя к булочной лавке, они об­наружили, что в спешке забыли взять деньги. Скворцова согласилась вернуться домой на Казан­скую...
   ... Пройдя на кухню девушка через дверь, ведущая в гостиную, услышала бур­ное объясне­ние Адольфа Карловича и Софьи Павловны. Речь шла о временной денежной помощи, которая необходима хозяйке, для переезда в дом купца Реп­ченко и проведения рождественских праздни­ков.
   Лавочник с удовольствием предлагал их взамен на ее сочувствие к нему, и снисхождения к его личности и еще пылающей любви к ней.
   - Я положу к вашим ногам, все, что есть у меня. Я не очень богат, но этого вполне хватит, чтобы мы покинули этот городишко и уехать в Кенигс­берг, в царство красоты и блажен­ства. Родина Канта еще ждет нас. С вашими способностями вы вновь будете блистать, как когда -то в Петербурге. А вот эту жизнь, которую вы ведете сейчас, там вы будете вспоминать как пло­хой сон. Ради вас я сменил фрак, всюду искал вас, но вы у порхали от меня слов­но мотылек. Знаю, я кажусь вам смешным, но именно любовь к вам перевер­нула во мне все.
   Порой я задаю себе вопрос, для чего, зачем и почему я оказался в этом го­роде, в непригляд­ном виде? Но всякий раз, когда вновь вижу вас, я забываю обо всем на свете. Хотите знать, что по­могало мне выжить все это время? Скворцова не без опаски приблизилась к не прикрытой двери. Адольф Карло­вич достал из наружного кармана свернутый листок бумаги. Туманова с ин­тересом развернула его.
   - - Кто это, девица?
   - Не узнаете?
   - Боже мой, это же ...
   - Это вы на Павловском вокзале, после выступления.
   - Неужели я была такая?...Какая прелесть!
   - Узнали?
   - И все это время вы держали у себя?
   - Этот набросок согревал меня в холодные и в голодные дни, не давал мне опустится на дно нищеты...
   Наташа осторожно постучала в дверь. В гостиной наступила тишина, затем послышались шаги. Дверь открылась. Увидев прислугу, Софья Павловна серди­то спросила. - В чем дело?
   Девушка объяснила. Софья Павловна порывшись в карманах висевшего пальто, достала ме­лочь и протянула ей. За это время Наташа успела рассмот­реть в руках хозяйки листок с наброском танцовщицы в пол роста. Она была мила, изящна и прекрасна лицом и фигурой.
   Молча выпроводив прислугу, Туманова закрыла дверь на задвижку. Наташа продолжала пребывать под впечатлением объяснения ее гостя. Его чувства, ри­сунок, хранимый долгие годы вызывали у девушки восторг долгой, безответной любви Адольфа Карловича. Она стала неволь­ным свидетелем жизненной дра­мы....
  
   ... Фрося стояла на том же месте, разговаривая и улыбаясь мужчине, стоявше­го рядом. Скворцова привыкла видеть свою подругу замкнутой, а тут улыбка незнакомцу. Чтобы не стеснять свою подругу, неожиданным появлением, она замедлила шаги и стала осматривать витрину мага­зина. Фрося подскочила сра­зу же.
   - Почему так долго?
   Наташа не стала объяснять причину задержки и в свою очередь спросила.
   - Но ведь и тебе скучать не приходилось, знакомый, что ли?
   Фрося смешалась, сказав что то невпопад и потянула подругу к булочной лавке. Купив все необходимое, они пошла бродить по улице. К удивлению Скворцовой, Фрося купила медовых пряников с которыми девушки быстро справились.
   - Откуда у тебя деньги?
   Наташа знала, что у той вообще их никогда не было.
   - Ешь, и не спрашивай.
   Скворцова так и сделала. Фрося болтала без умолку, затем спросила вдруг.
   - Ты видела, с кем я стояла:
   - Видела.
   - Тобой, между прочим, интересовался.
   - Я в городе никого не знаю, - начала волноваться Наташа.
   - За то он тебя хорошо знает, гляди...
   Мимо них по Петербургской улице не спеша проехали дрожки. В них сидел Скворцов Ва­лентин Осипович.
   Наташа была в шоке. Фрося о чем -- то говорила, идя рядом, но та почти не слушала ее. Увидев своего бывшего мужа, она растерялась. Теперь девушка была уверена том, что тот обяза­тельно найдет ее в городе и уже никто ее не спасет. Фрося тронула ее за рукав.
   - Что с тобой?
   - Нет, ничего... Скворцова смахнула слезу.
   - Ты его знаешь? У тебя, что, с ним амуры были?
   - Откуда у тебя деньги на сладости взялись?
   Фрося не успела ответить. Наташа остановилась. Не вытирая слез, спросила.
   - Он спрашивал обо мне?
   - Ты его знаешь?
   Скворцова не выдержав вопросительного взгляда, молча повернулась и свер­нула на Казан­скую улицу. Ей хотелось эту минуту побыть одной, чтобы все обдумать и что -- то решить. Фрося догнала ее.
   - Погоди. Он ничего такого не говорил, просто спросил о тебе.
   Наташа остановилась. - Если хозяйка узнает о нем, мне несдобровать, выго­нит. Куда мне идти в зиму то?
   Фрося, видя, как плачет ее подруга, стала успокаивать ее.
   - Прости, меня дуру, я ведь без умысла с ним разговаривала. Он подо­шел, что -- то спросил. А, увидев тебя, сказал, что, дескать, ты похожу на одну из его знакомых и все. Не, сер­чай, на меня, а что до хозяйки -- наушни­чать не стану...
  
   ... Репетиции к Рождественским праздникам проходили почти ежедневно. Маленькая го­стиная Тумановой была всегда полна народа. Вокалисты распева­лись, затем начинали петь мало­российские песни и романсы. Некоторые из них заканчивали свой репертуар фрагментами класси­ческий арий. В завершении, инструментальная группа музыкантов, с трудом организованная Ту­мановой, пы­тались с ее концертмейстером сыграть небольшие отрывки из произведений Мо­царта и Шуберта. Исполнение было далеко от совершенства, но Софья Пав­ловна не отчаивалась. Она подбадривала музыкантов. - Еще разок, любезные. Начните с вариации. Вот так лучше. Наши уездные господа будут польщены услышав исполнение нашего репертуара. И я так думаю, им еще не раз захо­чется вас послушать. Но для этого нам надо постараться и играть до тех пор, пока сами вы не получите истинного наслаждения от слаженной игры друг друга. А теперь еще раз...
   Музыканты терпеливо по не скольку раз играли ту или иную цифру доби­ваясь общей сла­женности, гармонии и динамических оттенков.
   ... В один из таких дней, после репетиции, когда дом опустел от людской су­толоки и насту­пила тишина, Наташа, оставшись одна стала делать уборку по­мещения. Ее бесхитростная душа за­видовала ушедшим артистам. Девушка хоте­ла хоть немного быть похожей на них. Прислонив ве­ник к ножке рояля, она подошла к овальному зеркалу. Посмотрев на себя критически, подумала. "Ну почему я не могу быть такой как Жуков или Иван Андреевич? Их все знают, а меня они видят лишь веником в руке!"
   И стараясь быть похожей на местного поэта Жукова Олега Владимировича, она произнесла, глядя в зеркало:
   Над сенью стройных кипарисов,
   Плывет луна, глядя с небес
   Звенят цикады как монисто,
   Спит старый город Херсонес.
  
   Неслышно тень скользить близ башни,
   Дозорный спит тревожным сном .
   Не спит невольница из Ласпи,
   Глотая слез тяжелый ком...
  
   Скворцова улыбнулась своей серьезности. Пройдя к роялю нажала несколько звуков. Когда -- то в поместье Раевских, она играла несложные пьесы. На­строившись на тональность, взяла ды­хание (девушка часто видела как это дела­ет вокалисты) и стала петь полюбившуюся ей каватину Розины, полностью при этом копируя Мамонову. Наташе никто не мешал и она, войдя в роль ге­роини Севильского цирюльника, стала свободно расхаживать по залу выдавая музы­кальные рула­ды, не боясь быть услышанной. Она знала, что ее голос не пред­ставляет ценности и мало обраща­ла внимание на чистоту интонации, наслажда­ясь лишь игрой своего воображения.
   Закончив петь, девушка грациозно сделала реверанс несуществующим зрите­лям. Не успела девушка выпрямится, как услышала хлопки за своей спиной. Она испуганно обернулась. В дверях стояла Туманова. Рядом с ней владелец дома Самуил Кауфман, добродушный, маленького роста еврей и пианист Ан­дрей Кириллович. Хозяин дома продолжал хлопать.
   - Прелестно, восхитительно! Какой голос, какие манеры!
   Наташа застигнутая врасплох, залилась румянцем.
   - Не серчайте, я просто так, - она быстро схватив веник принялась под­метать пол. Туманова подошла к ней и взяла из ее рук веник.
   - После подметешь.
   Поставив Скворцову у рояля, хозяйка посмотрела на нее, словно видела ее впервые.
   - Когда Фрося мне сказала, что ты не плохо поешь, я подумала тогда, что и Мамоно­вой мне вполне достаточно. А теперь спой мне свою Розину вновь. Тебе подыграет Андрей Кирил­лович.
   Девушка была готова расплакаться.
   - Нет, нет. Я пела для себя, просто так...
   - А теперь спой для меня и нечего киснуть. Возьми себя в руки. Пой, как это делает Мамонова. Войди в образ. Представь, что нас здесь нет.
   - Но, зачем, все это?
   Пианист положил руки на клавиатуру. Софья Павловна кивнула смущенной певице.
   - Смелее!
   Девушка запела. И хотя волнение продолжало ее лихорадить, Скворцова, как ни странно, захотелось быть во всем похожей на Варю. Стараясь не замечать ни кого, она подражала певице хуторянке, добавляя свое понимание образа. Каватина прозвучала на одном дыхании. Скворцова повернулась к хозяйке, ожидая порицания за неубранное помещение.
   Софья Павловна не выдавая своих эмоций, сказала.
   - Как ты могла скрывать от меня свой голос?
   Девушка не успела ответить. Кауфман трясся рыжей бородкой гудел.
   - Наталья, ты заставила плакать старого еврея. Я сражен твоей Розиной. Сделай одолжение, спой еще что нибудь, умоляю...
   ... Это был самый счастливый день для Наташи. Ей хотелось, чтобы ее пение услышал один единственный человек, и только ради него, она пела в этом по­лупустом зале.
  
   Глава - 55. Переезд.
  
   Двухэтажный дом купца Репченко, стоит на Петербургской улице и своими большими ок­нами смотрит на Успенский сквер, Горнозаводской клуб и зем­скую почту. Из окон второго этажа хорошо просматривается Английская улица, на которой проживают благодетели уездного города. За рекой начинался хутор Каменный Брод, который по старинке старожилы называют еще по - прежнему -- Каменкой.
   На его склоне, вперемешку с казацкими хатами - мазанками, красуются вет­ряки заможных хуторян. Будучи еще живым, Яков Иванович, показывая на ма­шущие крылья мельниц десятой роты, не раз хвалился своим домочадцам, что многих знает их владельцев и без ошибки может на­звать их.
   Купец любил свой дом и хотел жить в нем достаточно долго, на зависть своих неудачников купцов, однако судьба распорядилась его замыслами иначе. Сейчас в этом доме живут его племян­ники. У старшего из них, Вадима Нико­лаевича хватило здравого ума сохранить этот дом, не дать возможность дель­цам с толстыми кошельками заполучить его на части, под магазин, склад или го­стиницу.
   На этом настаивали близкие родственники Репченко. Большой дом требо­вал немалых за­трат на его содержание. Этот вопрос часто обсуждался на се­мейном совете, но окончательного ре­шения по этому вопросу не было. Вадим Николаевич не мог представить себе около своего дома вереницы телег с гру­зом и толпу стоящих по утрам в магазин. Это унижало его возвышенную на­туру...
  
   ... До Рождества оставалось всего нечего, с полмесяца, не более. Туманова ничем не выда­вала своего волнения. Репетиции продолжались полным ходом. Прислуга стала подумывать о том, что затея с переездом в Дом Репченко не стоит выеденного яйца, и что наверняка хозяйка будет проводить праздник у себя на Казанской улице, как и прежде. Фрося посочувствовала Софье Пав­ловне. - - Ну и хорошо, что праздновать будем здесь. Тесновато, но зато весело и хорошо, как и раньше.
   Утешение прислуги Туманова пропустила мимо ушей.
   ...Морозы начались как -- то сразу, неожиданно. Выпавший до этого снег отсвечивал по утрам синевой. За окном скрипели сани. Прохожие, пряча лицо в воротник, спешили по своим де­лам, стараясь держаться ближе к домам. Со­фья Павловна нервничала. Племянник Репченко про­должал молчать. Рожде­ственские праздники были под угрозой срыва. Фрося и Наташа знали, что за молчанием хозяйки, трудно было что -- то определить. Волевой характер Тума­новой был не­предсказуем. Ночью, в своей комнатке перед иконкой, освещен­ной скудным светом лампадки Со­фья Павловна молилась...
  
   ...Однажды Анну, привел на занятие сам Вадим Николаевич. Хозяйка встре­тила его сдер­жанно. Прислуга смотрела на родственника купца вопросительно. Обменявшись незначительными фразами, отец дочери поинтересовался ее успе­хами, а также подготовкой к сочельнику. Получив на свой вопрос исчерпываю­щие ответы, он обвел всех интригующим взглядом.
   - Я пришел к вам, - начал он, - чтобы сказать вам следующее.
   Он сделал паузу, а затем уже менее торжественно, сказал.
   - Весь первый этаж нашего дома, в вашем расположении.
   Прислуга не стала радоваться известию, которого так долго ждали все. Ведь хозяйка могла отказать благодетелю, слишком дорого далась ей это ожидание. В комнате наступила неловкая пау­за. Племянник Репченко не ожидал такого поворота.
   - Вы можете уже сегодня переезжать. Мы дадим повозку и ....
   Софья Павловна повернулась к гостю. Ее взгляд был непроницаемый.
   - Ну, что ж, придется последние репетиции провести в новом помещении. Пусть наши ар­тисты привыкают к новой сцене. Что скажете девочки? Будем переезжать?
   Прислуга облегченно вздохнула. Вадим Николаевич улыбнулся.
   - Родственники нашего дядюшки продолжают упорствовать, ссылаясь на известные вам причины, но я не могу отказать вам в благородном для города деле, поэтому,...
   - Сегодня же начнем готовиться к переезду.
   -Да, конечно,... тут у вас действительно теснота и света мало...
  
   ...Два дня ушло на переезд и еще два дня на обустройство на новом месте. Старый еврей Кауфман, хозяин дома, качая седой головой вздыхал, прощаясь с Тумановой. - Мне так будет не хватать чудных детских голосочков, звуки по­лонеза и классической музыки в моем доме. А ваши четверга? Музицирование, стихи, пение. Ах, как я люблю Шопена и как его, да, да Моцарта. Это возвы­шало мою старческую душу и наполняло ее жизненной силой. Теперь вместо всего этого в моем сердце поселится пустота и уныние.
   - Дорогой Самуил Иосифович. Вы не тот человек, который будет скучать, и впадать в хан­дру. Ваш дом пустовать не будет.
   - Но вы не такая как все! Вы, само искусство. Рядом с вами особый мир.
   - Вы мне льстите. Это нехорошо.
   Туманова была права. Хозяин дома был неискренен. После ее ухода, Кауф­манн зайдя в дальнюю комнатку своего опустевшего дома разослав на полу молитвенный коврик, опустившись на колени и накрывшись темным покрыва­лом, старый еврей радостно молился, Теперь в его доме наконец наступит дол­гожданное спокойствие...
  
   ... Последние репетиции, к рождественскому празднику, в новом помещении, шли на подъ­еме. Наряду с этим, силами участников, большой зал приводили в надлежащий порядок: развесили шторы, картины, эстампы. Появились скульп­турные композиции. Когда все комнаты и зал были убраны, хозяйка с прислу­гой занялись шитьем. Нужно было подновить свой гардероб. Поглядывая на Скворцову, она обратилась к ней.
   - Хотя тебя и рановато выпускать на публику, но я рискну. Ты будешь петь. Андрей Кириллович посоветует тебе произведение полегче.
   Туманова сделала паузу. Девушки переглянулись.
   - А теперь вот о чем хочу поговорить с тобой. Тебе милочка, придется кое -- что сделать для меня. Я не часто прошу об одолжении, но когда это надо сделать, ты уж постарайся не подвести меня. На празднике, гостей будет много. Некоторым из них я обязана за эти хоромы. Будь вежлива и обходи­тельна с ними. А кто пожелает по флиртовать с тобой, не жеманься, отне­сись к этому спокойно. Ты понимаешь, что я имею в виду?
   Скворцова не понимала намека, но от этих слов ей стало неуютно. Когда хозяйка вышла на кухню, Фрося объяснила подруге, что имела в виду хозяйка. Лицо Наташи залилось краской сты­да. Чтобы не выдать своего волнения, она еще ниже опустила голову, чувствуя, как защипало в глазах и чаще забилось сердце.
   Фрося продолжала. - Мне бы она уже давно на дверь указала, если бы я отказывалась это делать. Ну, уж теперь немного мне осталось тута быть. По весне уйду, пускай хозяйка сама разби­рается с ними.
   В эту ночь Скворцова спала тревожно. Ей снились горы, облака. Она летит между ними к темному от туч горизонту...
  
   ...На следующий день пришла Варя Мамонова. Софья Павловна спросила о здоровье Ро­ланды Холдейн. Та ответила.
   - Слегла хозяйка. Ее муж не отходит от ее постели.
   - Неужто, так серьезно?
   - Второй день ничего не ест.
   - Боже мой! Променять земского врача на знахаря...
   - Полюбовница этого знахаря, тоже приходила лечить больную. Экономка говорит, что та умеет якобы пальцами видеть любую болезнь в теле...
   Туманова испытывающие посмотрела на Мамонову, оценивая сказанное. За­тем резко сплю­нув в сторону неожиданно в сердцах прошлась по семейству незадачливых знахарей, крепким словцом, которыми изобилует речь возчиков и попрошаек и добавила - Гореть им в аду, плутам болотным. Такую женщину сгубить!
   Попросив Наташу принести стакан воды, Туманова подошла к окну. В ком­нате наступила тишина. Варя Мамонова была не рада своему приходу. Прине­сенную воду хозяйка пила долго, ма­ленькими глотками. Отдав пустой стакан, сказала твердо.
   - Хватит об этом, а теперь за работу. Усадив Варю и Наташу перед зеркалом, Тума­нова взяла в руки раскрытый журнал с портретным рисунком и положила его перед собой. Затем, поглядывая в него, стала сооружать девуш­кам на скорую руку прически. Посмотрев им в лица, принялась кисточками подводить ресницы и брови. Заметив родинку на ушной раковине Скворцо­вой, Туманова удивленно усмехнулась, подумав о чем то своем, затем велела Фросе принести на­ряды. И пока та ходила за ними, Наташа успела рассмотреть журнальный рисунок. Он тотчас узна­ла его. Это была Клеопатра. Египетская жрица продолжала ее преследовать. Теперь Скворцовой было без разницы, ее появления вновь
   Фрося принесла одежду. Варя не скрывала восхищения перед ювелирной ра­ботой модистки из салона на Петербургской улице. Она стала осматривать принесенные платья. Переодевшись, де­вушки предстали перед Тумановой. Хо­зяйка придирчиво оглядывала их.
   - Тебе не нравится этот наряд?
   Вопрос был задан Скворцовой. Девушка неохотно улыбнулась
   - Он очень красив.
   Фрося всплеснула руками. - Ой, Господи! Даже близнецы и те различаются чем -- то, а эти... Надо же, как похожи. Две Аиды сразу...
   - Кажется, недурно получилось.
   Довольная собой Софья Павловна разрешила девушкам переодеться.
   - Сделаем мы сюрприз нашими гостям. Пускай поломают голову, кто из вас кто? Ну как, позабавим их?
   Наташа и Варя переодевались молча...
  
  
   Глава - 56. Триумф Тумановой.
  
   Туманова молилась. Не отрывая взгляда от иконостаса, она не спеша и вдум­чиво шептала слова, возлагая свои надежды на помощь творца и его апосто­лов. Уединение помогало ей искрен­не, не скрывая своих потаенных мыслей ве­сти с ними беседу. Прежде чем просить помощи на предстоящие рождествен­ские торжества и их проведении, она чистосердечно каялась в своих не­простительных поступках. Ее мысли спустились на земли Александровской слободы, где после долгожданного и радостного венчания в храме с Александром, она неожиданно потеряла и мужа, и своих детей малюток. Все трое стояли перед ней все эти годы, улыбаясь, от безмерного счастья под голубым небом и ку­полом собора.
   Своих, чудных, близняшек Ирочку и Сашеньку, которых могла различить лишь она, по едва заметной родинке, на левой ушной раковине у последней, Туманова горько оплакивала, вспо­миная их. Ей было тяжело на душе, когда ви­дела маленьких детей в сопровождении счастливых родителей на улицах уездного города. Как и всегда она и сегодня просила небесных благодетелей позаботится об их душах...
  
   ...Сегодня у нее особый день. От его проведения зависит ее успех, карьера или провал с неизвестным будущим. Нет! Она найдет в себе силы выдержать с достоинством все его тяготы и неожиданности.
   Закончив утреннюю молитву, Туманова зажгла свечу от каганца освещаю­щий иконостас и вышла из спальни. Проходя по темному торжественному залу, она внимательно в который раз осматривала его готовность к приему го­стей.
   Картины, скульптуры, шторы на ажурных окнах, декоративные подсвечники, все это при­несенные по случаю торжества ее почитателями, были расположе­ны с удобством для обозрения публикой. Стоя посреди темного, пустого зала, она едва заметным движением руки перекрестила помещение на удачу...
   С десяти часов утра в новый салон Софьи Павловны потянулись дети. Переодевшись с по­мощью прислуги, они под аккомпанемент Андрея Кирилло­вича приступили к репетиции одноакт­ного балета. Сама же наставница, занима­ясь неотложными делами концерта, наведывалась в зал. Строго следя за танцую­щими детьми, она поправляла их и тотчас уходила, зная, что пианист про­ведет репетицию балета не хуже, чем она сама. После прогона отдельных и сложных эпизодов, дети, переодевшись в костюмы библейских персонажей, заново прошли полностью акт балета. Ре­петицией наставница осталась доволь­на. Провожая домой их, напутствовала. - И еще запомните вот что. Не тешьте себя иллюзиями, что неплохие результаты репетиции залог отличного выступ­ления. При пустом зале он может и хорош. При полном же, он может быть крайне противополож­ным. На выступлении нужно быть собранными и уверен­ными в себе, а для этого нужно себя на­строить. Как это делается, я вам уже не раз говорила. К пяти часам я вас жду в салоне в отличном, творческом на­строении...
   ...Во второй половине дня стали подходить, чтецы, певцы и музыканты. Каж­дый из них знал, чем должен заниматься и вскоре зал наполнился звуками инструментов, декламации и пения. Помещение было большим и места, для ре­петирующих, хватало всем. Затем начался прогон ро­ждественских номеров. По­следними, репетировали Варя Мамонова и Скворцова Наташа. Все при­сутствующие в зале с любопытством смотрели на девушек.
   Скворцова, волнуясь, допускала неточности в исполнении, но никто, каза­лось, не замечал их, любуясь тембром ее голоса. Родион Николаевич наблюдая за объектом своего обожания, мыс­ленно спрашивал себя, что притягивает его к этой юной девушке, на которую в последнее время выпало столько внимания почитателей и знакомых Тумановой?
   Племянник купца не мог ответить на этот вопрос, но знал, что с илларио­новской Лизой, Скворцова, не шла, ни в какое сравнение. Она была чертовски красива.
   Зимний день короток. Время шло быстро и незаметно. В зале стали зажи­гать свечи и расставлять стулья.
   Известие о рождественском мероприятии Софьи Павловны быстро облетело Луганский за­вод, и сюда в салон мадам Тумановой, потянулись желающие по­смотреть и оценить благотвори­тельный концерт организованный бывшей столич­ной танцовщицы. Первыми зрителями были тех­нический персонал литейного завода, завсегдатаи Горного клуба на Английской улице. Городская дума тоже решила полюбопытствовать затеей предпринятой бывшей статисткой из Петер­бурга.
   Петр Сергеевич, городской голова, прохаживаясь по залу с владельцем кир­пичного завода Ласневым, кивнув в сторону детей, стоявших кучкой у колон­ны, сказал. - Видишь, внучка, Якова Ивановича? Небось тоже выступать будет. Почему своих, не привел на учебу в салон? Научились бы кое- чему, а мы бы с тобой порадовались их успеху...
   - Смеешься? Мои уже ого -го какие вымахали, да и талантов у них к та­кому не име­ется.
   - К собеседникам подошел хозяин дома Вадим Николаевич.
   - Как настроение?
   - Вот ты голубчик мне и нужен.
   Городской голова, дружески, похлопал его по плечу. - Как вы господа смот­рите на создание в городе гимназии?
   - Мужской?
   - И женской тоже. Без вас нам не осилить этот прожект. Нелегкое это дело, знаю, но время торопит нас, а значит и новые гимназии надо создавать.
   - Всем, что -- то надо! На купцах что ли свет клином сошелся?
   - Не горячись. И с другими поговорю. Поймут и помогут. В других гу­бернских горо­дах, этот вопрос, давно решен и закрыт. Значит и нам не гоже задних пасти. Город растет, ширит­ся, молодых то сколько вокруг, замечаешь? Твоя Анна, ни сегодня завтра невестой станет. О них нужно думать сегодня.
   Владелец кирпичного завода поддержал Петра Сергеевича.
   - Надо, значит поможем. Поговорю с нужными людьми. А ты Вадим Ни­колаевич, с купцами проверни это дельце.
   Городской голова, добавил, обращаясь к ним. - Не нажимать только. Закинь­те им такую думку, пусть проварят в себе. А со временем с божьей и вашей помощью и откроем их....
   Все трое остановились у скульптурной композиции (Амур и Психея). Адольф Карлович любезно предоставил ее Тумановой на праздничное мероприятие.
   - Судя по тому, как много собралось людей здесь, вечер обещает быть интересным.
   Петр Сергеевич, казалось, весь был поглощен осмотром тонкой работы ма­стера скульпту­ры. Вадим Николаевич, все еще думая, о предложении городского чиновника, ответил. - Я тоже надеюсь на это.
   - Ты не рискуешь, что уступил Софье Павловне эти, скажем так, непло­хие апар­таменты?
   - Кто не рискует, тот не купец.
   И добавил, кивнув в сторону одной из картин Иванниковой, на которой красовалась чудес­ная композиция из цветов. - Красота человеку нужна, как пища, как воздух, как солнце. Без нее он просто животное. Вы ведь ратуете за создание в городе гимназии? Почему бы, мне не сделать шаг к созданию просветительского салона в Луганске?
   - Да поможет вам Бог, в наших светлых стремлениях.
   - Спасибо.
   - Ну, что ж посмотрим, что приготовила нам Туманова...
   ...Перед началом торжества явился Юлий Муренский, тщеславный молодой человек с напускной внешностью. Прославившись на Луганском заводе как местный сочинитель бульвар­ных, песенок, он не упускал момента преподне­сти себя на любом городском мероприятии. Его отец Исхак Моисевич работав­ший на терниях просвещения и отлично усвоивший все хитроспле­тения челове­ческой натуры, вложил в свое чадо основную заповедь жизни. " - Быть на виду. Убе­ждать всех в своих способностях. Желать здравия кухарке и барину, и они сами подымут твой ав­торитет. При этом, однако, не следует забывать: духовная пища хорошо, а пища из печи еще луч­ше!" Это было кредо молодо­го Юлия. Он знал, где будет выступать, и сколько будет стоит его ви­зит. Благотворительность ему была чужда.
   Войдя в зал, местный сочинитель оглянулся. Увидев знакомые лица, мах­нул им рукой. За­тем он подошел к Тумановой, похвалил ее наряд, новое поме­щение и добавил.
   - Располагайте мной. Мой визит подымет ваш авторитет и салон.
   Софья Павловна в ответ, играя, чуть улыбнулась. Она не воспринимала его как творческую личность. Обычная посредственность, которая желает, если не нахальством, то скрытой деликат­ностью достичь желаемого. Туманова терпела его только потому, что хорошо знала Исхака Мои­сеевича, его отца, вежливого до приторности человека, способного делать за спиной маленькие га­дости, а этого ей сейчас и не нужно было.
   Юлий Муренский продолжал расточать любезности.
   - Вы сегодня очаровательны. Я понимаю, у вас сегодня ответственный момент и мне бы хотелось сегодня быть вашим ангелом хранителем от неу­дач и неожиданностей. Вместе с вами мы проведем это мероприятие на высо­ком уровне.
   Софья Павловна до последней минуты была убеждена, что "местная достопримечательн­ость" не придет, и мысленно благодарила судьбу, чтобы ее жела­ние исполнилось. Но, увы, Мурен­ский пришел, и с этим нужно мирится. И пока сочинитель раздевался, хозяйка салона продолжала принимать гостей. Куп­цы, чиновники, служители храмов уже прохаживались по залу, другие, за­нимали места поближе к декорациям одноактного балета, около которых кучками стояла детвора, в ожидании начала праздника.
   Адольф Карлович, как старый знакомый Софьи Павловны, приложился к руке хозяйки са­лона.
   - С Рождеством Христовым Вас! Здоровья и красоты на многие лета.
   - Пожелайте мне удачи Адольф Карлович.
   - Да, да. Конечно же. Желаю ее вам от всей души.
   - Присаживайтесь вот здесь. Эти места предназначены для самых близких мне лю­дей.
   - Покорнейше благодарю.
   Туманова направилась к двери, где стоял владелец железнодорожных мастер­ских Шубкин Юрий Александрович , известный на Луганском заводе как люби­тель спектаклей приезжих арти­стов. Софья Павловна была рада его приходу. Однако путь к нему ей преградил Юлий Муренский Потирая деловито руки начал:
   - Ну, с, начнем, пожалуй, с главного, с репертуара праздничного концер­та. Я ведь на подобных творческих вечерах, извините, пуд соли съел. Без моей помощи вам не обойтись. Наши общие усилия могут, сделать этот вечер яр­ким и незабываемым.
   Софья Павловна молча протянула ему листок бумаги. Сочинитель щурясь глазами, пробе­жал строчки номеров программы и удивленно поднял голову.
   - Я нахожу ваши номера сложными для нашего луганского слушателя. Моцарт, Вер­ди, Глинка,... Публика это не будет слушать! Это провал!
   - Вы отказываетесь участвовать в концерте?
   Муренский колебался. Однако золотой телец взял вверх.
   - Пожалуй, я выручу вас, но это будет, стоит дороже для вас. Мои пес­ни идут на бис. Их публика любит и знает. У меня, их, много. Они выходят из меня, как из рога изобилия! Я та­лантлив, я...
   - Вы не переоцениваете себя?
   - Я не понял вас?
   - Сколько песен вы намерены спеть для нашей публики?
   Серьезный тон Тумановой опустил на землю местного композитора.
   - Пять, шесть,...как того пожелает зритель.
   - Две песни могут вполне раскрыть ваш талант и способности.
   - Вы меня хотите обидеть. Я любимец публики, меня на улице узнают, приветству­ют? "Вот он наш Юлий идет. Гордость Луганского завода!"
   - Значит, договорились, две песни и не более.
   - Обычно я деньги беру вперед...
   - Меня ждут. И вот что еще...концертную программу ведите в темпе, ни­каких зами­нок и пауз!
   Концерт еще не начался, а настроение Тумановой уже испортилось. Она подошла к детям. Посмотрела на Антона, исполнявшего роль плотника Иоси­фа, и Анну, в роли девы Марии в бале­те.
   - Где кукла? Волхвы готовы? Не расходитесь, сейчас начнем.
   К Софье Павловне подошел поэт, декламатор Олег Жуков.
   - Простите, к вам гость.
   - Их у меня уже полон зал. Кто еще?
   - Гость из Петербурга.
   - Валентин Иванович?
   Туманова как -- то выбросила его из головы, хотя получила недавно письмо, в котором тот (грозился) навестить ее на Рождество.
   - Да. Валентин Иванович Мойников.
   Хозяйка кинулась встречать долгожданного гостя. Но к ней уже навстречу шел мужчина средних лет в меховой шубе. Подтянутый, стройный, он улыба­ясь, подошел к Тумановой. Снимая шапку и разведя руки в стороны, восклик­нул.
   - Так вот вы где, прелесть моя! Вас так просто и не найти. Народу то сколько собрали!
   - Надо же, какой сюрприз. Здравствуйте дорогой мой, Валентин Ивано­вич!
   - Наслышан вашими творческими успехами. Похвально! Вы действительно не може­те быть другой. Возле вас всегда масса людей желающих насладится прекрасным.
   - Я рада, что вы навестили меня.
   - В городе только и говорят о ваших музыкальных четвергах.
   Туманова игриво погрозила гостью пальцем. - Не надо?
   - Разве не в этом смысл нашей грешной жизни?
   - Вы совсем не изменились.
   - А вы стали еще женственней.
   - Плутишка. Опять вы за свое?
   - Никак у нас, что -- то намечается сегодня?
   - Вначале я вам покажу комнату, где вы можете привести себя в поря­док, затем бу­дем смотреть выступление участников просветительского салона, а после окончания его, вы мне расскажете все, о себе, Петербурге, обо всем.
   Неожиданно к петербургскому гостю подошел Юлий Муренский. Не замечая Тумановой, идущей рядом с гостем, он расплылся в улыбке.
   - Приветствую вас на земле умельцев Карла Гаскойна. Я решил, то есть мы с Софьей Павловной решили преподнести луганской публике большой ро­ждественский концерт.
   - С кем я имею честь разговаривать?
   - Я сочинитель, аранжировщик, поэт и певец!
   - Так много в одном лице?
   Гость переглянулся с Тумановой. Сочинитель продолжал.
   - Моя игра, мои песни, я их написал более двухсот, вам безусловно по­нравится. Меня знает весь город. Это может подтвердить весь зал, и конечно же Софья Павловна.
   - Что вы хотите?
   - Я бы хотел заручится вашим именем, и показать свою работу петер­бургской публи­ке. Я молодой, у меня талант. Посодействуйте моему творческо­му росту. Я не обману ваших на­дежд.
   - Но зачем вам Петербург?
   - Это окно в Европу. На этом празднике я буду петь для вас!
   - Ну что ж послушаем, вас молодой человек.
   Уже раздеваясь в комнате, Валентин Иванович недовольно произнес.
   - Когда мне приходится встречаться с такими вот "гениальными" лично­стями, у меня появляется желание отослать этаких молодцов, на пустынный остров, чтобы не видеть и не слышать их. Как ни странно, но такие вот юнцы влезают в зачастую на вершины Олимпа, втаски­вая с собой бездарный, наду­манный талант, вместе алчностью и пороками...
   Минут через десять Софья Павловна уже вела гостя в зал. Усаживая его по­ближе к импро­визированной сцене, сказала.
   - Не судите нас строго. Это далеко не Петербург, а провинция.
   Улыбнувшись, она покинула Валентина Ивановича, представив его Вадиму Николаевичу. Проверяя, все ли артисты готовы к началу концерта, она за­метила земского врача. Тот был явно не в духе. Стоя в сторонке, он без­участно смотрел на публику.
   - Семен Петрович, что такое? На вас лица нет. С таким настроением вы мне весь праздник испортите!" Ну, что там случилось у вас? Надеюсь ничего серьезного?
   Пожилой врач махнул неопределенно рукой, ответил, тяжело вздохнув.
   - Да уж, какое настроение тут.
   - Может я, смогу чем помочь?
   - Не обращайте на меня внимания. У вас, вон сколько вокруг забот!
   И врач, сутулясь, направился к группе мужчин стоявших у стены В комна­те, примыкающей к залу, шли последние приготовления к выступлению де­тей. На сцену они должны были выходить первыми. Наташа и Варя поправ­ляли их воздушные наряды, прически и белую матерчатую обув­ку. Те в свою очередь серьезно воспринимали момент ответственности, были предель­но внима­тельны к замечаниям взрослых.
   В комнату вошла Фрося. Она тотчас выпалила у дверей.
   - Роланда скончалась.
   Смысл сказанного не сразу дошел до сознания Скворцовой.
   - Умерла?
   - Несколько часов тому назад. Весь зал уже говорит об этом.
   - Какой ужас! Она ведь так хотела посмотреть этот концерт!
   - Хозяйка знает?
   - Не знаю.
   Девушки молча заканчивали приготовление детей к выходу.
   Туманова подошла к земскому врачу. - Это правда, что Роланда...
   - Так, так. Это правда. Нет ее теперь, голубушки.
   - В это невозможно поверить!
   - Когда сапожник берется печь пироги, а пекарь тачать сапоги,...Вот вам и ре­зультат.
   - Подумать только, молодая женщина. Ей бы радоваться жизни и детьми, и такой ужасный конец...
   К разговаривавшим подошел Родион Николаевич. Он недавно вернулся из Суходола, чтобы успеть к рождественскому празднику. Он обратился к Софье Павловне.
   - Вас просят подойти в переднюю, знакомые Юлия Муренского. Народу у нас, пони­маете - весь зал забит и мы не можем никого более принимать. И я подумал,...
   - Я их знаю?
   - Да. Это Разовская, Чуфрина, Кукурепа и этот знахарь Бантиков,...
   У Тумановой от гнева передернулось лицо. - В этом зале нет места для без­дарности и ту­пиц, мне хватит и Юлия!
   - Так и передать?
   - Дословно! Они этого вполне заслуживают.
   Софья Павловна подозвала к себе чтеца, Олега Жукова. Пора было начинать праздник. В их разговор вмешался местный сочинитель.
   - Велите сейчас же пустить моих друзей. Их знает весь город, а ваших,...
   Он запнулся. Не повышая голоса, Туманова ответила. - Ваши друзья, в ва­шем доме. А вы, в этом салоне для меня, не самый удачный гость.
   Муренский пытался возмутится, но Туманова резко повернувшись, направи­лась в свою комнату. Не обращая внимания на прислугу она подошла к темно­му окну опустила голову и сжав ладонями виски, старалась таким об­разом, успокоится. Софья Павловна была суеверна. Какое из­вестие еще прине­сет ей выстраданный праздник?
   Через несколько минут она вошла в зал. Ее лицо источало теплоту и очаро­вание. Публика бурно аплодировала. Хозяйка салона, выйдя к сцене, поздрави­ла гостей с Рождеством Христовым. В своей короткой речи, она добавила. - Для всех, кто любит искусство, двери моего салона всегда открыты. Музыка, поэзия, живопись будет манить всех нас в прекрасную даль торжества очище­ния души...
   Речь Тумановой потонула в аплодисментах зала. Ведущий концерт, местный сочинитель сменил хозяйку салона. Подождав, пока стихнут продолжительные овации, объявил начало торже­ства.
   Первыми выступала детская балетная студия. Андрей Кириллович стал иг­рать выступление к одноактному балету "Звезда над Вифлеемом", автором му­зыки к которому, являлся сам. Маль­чики и девочки в костюмах библейских персонажей с важностью взрослых, языком танца де­монстрировали сюжет Ро­ждения Христа Спасителя. Анна и Антон танцевали безукоризненно, вы­зывая восхищение зала. Голова городской думы одобрительно кивал головой в сторо­ну танцую­щих детей, сказал негромко, хозяину дома, сидящего рядом. - А ведь неплохо выходит? Что ска­жешь?
   - Не жалеете, что пришли?
   Тот не ответил, продолжая увлеченно наблюдать за танцующими волхвами. Юлий Мурен­ский придвинул к нему свой стул. - Я что хотел сказать, Петр Сергеевич. Уж больно серьезное направление выбрала Туманова для празднич­ного вечера. Балет, оперные арии, Моцарт, Россинни, Верди... Наш луганский слушатель еще не готов воспринимать такую серьезную музыку. Ему по­давай, что нибудь по проще, песни, романсы. Кстати, я сегодня буду исполнять свой новый ро­манс, "Сад мой опустел".
   - И много ты запросил с Тумановой за свое выступление? Вечер, я так полагаю, благотворительный?
   - Да, нет. Так, пустяки.
   - А может, не станешь в такой день наказывать хозяйку салона?
   - Мне, как известной личности, необходимо держать свою марку!
   - Молодец ты Юлий! Жадность у тебя как у старого еврея, не продеше­вить бы...Так? Дети то вишь, как стараются, танцуют. Иному и взрослому не худо бы поучится у них!
   - Дети, как дети.
   Закончив под гром аплодисментов балетную сцену, дети, быстро переодев­шись, стали ис­полнять танцы на музыку Моцарта и Шопена. Андрей Кирилло­вич внимательно следил за танцую­щими детьми, стараясь предугадать малей­шую неточность в движении детей, чтобы вовремя подстроится к рисунку тан­ца
   Публика бурно рукоплескала мастерству маленьких балетных звезд. Петер­бургский гость сидевший на почетном месте недалеко от городского головы, довольный выступлением, сказал, обращаясь к Петру Сергеевичу.
   - Вот чудесные цветы для будущего вашего города. Их надо беречь и леле­ять. Не дать им засохнуть и пропасть. Это надежда и гордость вашего уезда.
   - Будем стараться, дело нужное и хорошее.
   Родители в восторге за своих детей не могли сдержать свои эмоций, чтобы не похвалится ими перед своими знакомыми. После грациозного шопеновского полонеза, Туманова предложила местному поэту Жукову, прочитать что либо из из своих опусов.
   - Это будет прелюдия к серьезной музыке нашего скрипичного ансамбля.
   - Мне бы вашу уверенность.
   - Вперед, дружок, робость нам не к лицу. С Богом!
   Туманова по матерински улыбнулась ему, и легонько подтолкнула Олега вперед, на сцену. И хотя поэт не раз выступал перед публикой, однако чтение собственных стихов вызывало в нем детскую робость. Как воспримут его слу­шатели? Жуков оглянулся на Софью Павловну. Та вновь улыбнувшись, привет­ливо махнула рукой. Поэт начал читать свой опус...
   ....В небольшой комнатушке Туманова с Фросей готовила Варю и Наташу к выходу. Из-за приоткрытой двери был слышен голос декламатора.
   Публика с интересом воспринимала очередной номер концертной програм­мы. Казалось, это должно было окрылять хозяйку салона, но Туманова была сдержана и даже холодна. Огляды­вая девушек, поправляя складки платьев, Софья Павловна успокаивала их.
   - Этот вечер особый. Каждому из нас он должен принести вое, неповто­римое, значи­тельное. Будем же надеяться, что удача посетит нас. Мы не должны упустить ее.
   Туманова подошла к двери и чуть приоткрыв подозвала нарядных красавиц.
   - Не плохо читает? Не правда ли? И вам я желаю, больше уверенности в себе, и успех вам тоже обеспечен. Ах, негодник! Какой стих! А ведь не хотел читать своих стихов! Девочки, внима­ние. Сейчас будут выступать музыканты, затем Наташа, твой выход.
   Походка, взгляд, исполнение, все как у Вари. Полагаю подмены никто не за­метит.
   Софья Павловна поправила девушке локон и вышла из помещения. Варя Ма­монова посмот­рела на свое "отражение".
   - Ты бледна. Тебе не хорошо?
   Скворцова благодарно посмотрела на подругу.
   - Много людей в зале.
   - А ты не смотри на них. Выбери точку повыше голов и пой для себя...
  
   ...В зале играл скрипичный ансамбль. Частые репетиции не прошли даром. Сознавая ответ­ственность перед публикой, музыканты выкладывались, играя вдохновенно, с чувством и это передалось слушателям. "Турецкое рондо" и фрагмент симфонии соль минор Моцарта прошли в овациях всего зала. Эта была приятная неожиданность для исполнителей, не ожидавших такого успе­ха.
   Городской голова был крайне удивлен. - Вы говорите,- обратился он к Вади­му Николаеви­чу, - Туманова сама организовала эту группу музыкантов?
   - Ей помогал в этом Свеженцев Андрей Кириллович.
   - Удивительно! В отдельности, почти каждый из них, пьянчужка бродяж­ка, а играют вместе... райская красотища!
   Петр Сергеевич повернулся в сторону приезжего гостя из Петербурга.
   - Как вы находите это новшество Тумановой?
   - Превосходным и отменным!
   Петр Сергеевич задумался. Теперь он был уверен, что пришел сюда не зря...
  
   ...Муренский томился. Концерт шел не так, как ему хотелось. Восторжен­ные аплодисмен­ты, сидящих в зале людей, больно ударяли по его самолюбию. Ни Солод, ни столичный гость, да и его приверженцы, казалось забыли о его присутствии здесь. Что -- то необходимо было делать! Местный композитор неожиданно поднялся со своего места и направился к сцене. Взяв гитару, из рук своего поклонника, он улыбнулся, публике. Следующим номером должна была петь Мамоно­ва, но он решил, что хуторянка может и подождать.
   - Концерт продолжается,- сказал он и добавил.
   - Сегодня я спою свой новый романс "Опустел мой сад осенний, птички улетели вдаль". Свое творчество и исполнение я дарю уважаемому гостю из Петербурга Валентину Ивано­вичу Мойникову, а также уважаемому Петру Сер­геевичу Солоду, городскому голове...
   Сочинитель сел на предоставленный ему стул, изобразил на своем лице глубокомысленн­ую, творческую мину и начал петь.
   Петербургский гость с интересом стал слушать певца. По окончании роман­са он удивленно хмыкнул. - Надо же, какая прыть!
   Это не скрылось от пристального внимания певца, воспринявшего реакцию Валентина Ива­новича несколько иначе. Театрально раскланявшись перед публи­кой, певец заметил, что и гость подарил ему несколько хлопков. Сочинитель воспрянул духом. Тот оценил его талант и новый ро­манс.
   Не обращая внимания на Софью Павловну выходившую из комнатки с певи­цей Юлий Му­ренский в приподнятом настроении объявил выход тенора Ивана Андреевича, регента церковной приходской школы.
   Зрители с интересом смотрели на вышедшего певца. Его рост не превышал гимназиста младших классов. Наивное, почти детское лицо было настолько напряженным, что казалось, вот -- вот будет мокрым от слез. Юлий Мурен­ский с пасофом величайшего музыканта сыграл несколько аккордов известной итальянской народной песни. Высокий и красивый голос певца за­ставил слуша­телей затаить дыхание. Исполнение песни захватило всех. Многим слушателям в зале показалось, что последние звуки второй октавы вот -- вот сорвутся у лирического тенора и его постигнет неудача. Покрасневшее от перенапряжения лицо было тому подтверждением. Но все закончилось благополучно. Закончив песню, певец стал раскланиваться на манер приезжих знаменитостей, что несколько позабавило слушателей зала.
   Что касается самого Ивана Андреевича, он был благодарен судьбе. Ведь его слушал извест­ный петербургский музыкант и его мнение, о его голосе, будет решающим. Краешком глаз, певец, впрочем, как и другие выступавшие, стара­лись прочитать на его лице справедливую оценку свое­му таланту.
   Иван Андреевич быстро покинул сцену, даже не взглянув на гитариста, со­провождавшего его пение. Юлий Муренский нашел его в дальнем углу коридо­ра в полном одиночестве. Сморка­ясь в клетчатый платок, тенор избегал смот­реть на сочинителя. Тот заметил на глазах Ивана Ан­дреевича слезы.
   - Что с вами? Что случилось?
   - И вы еще спрашиваете у меня об этом?
   - В чем дело?
   - Вы, вы, специально это сделали.
   - Что именно?
   - Я вам так верил, а вы....
   Сочинитель терял терпение. - В чем же я вам сударь не угодил? Я вам так сказать, сделал одолжение, подыграл вам, и вот, благодарность какова за это...
   - Вы прекрасно знаете, что произошло. Вы на целый тон повысили то­нальность. Я мог сорваться, вы хотели ...опозорить меня перед гостем Со­фьи Павловны.
   - Глупости, зачем мне это? Ошибку свою признаю, даже не знаю, как это получи­лось. На выступлениях мало ли чего может быть. Стоит ли по это­му поводу так сокрушаться, лить слезы?
   - Я мог сорваться.
   - Перестаньте, однако. Вы ведете себя как ребенок.
   - Я больше вам никогда не доверюсь.
   - Ну, знаете ли, вы несправедливы ко мне.
   - Идите с богом!
   - Ах, так, я ухожу, но должен вам заметить, я известная личность, а вы нет, да и пес­ни у вас не для светских ушей....
  
   ...Хозяйка салона, не дождавшись ведущего, велела Олегу Жукову объявить о выступлении Вари Мамоновой. Зрители нетерпеливо захлопали. Многие в горо­де ее уже знали. Софья Павловна поманила к себе Наташу. - Не волнуйся, де­лай все так, как договорились. Смелее...
   Скворцова, волнуясь, вышла в зал. В своем белоснежном праздничном пла­тье она была об­ворожительна. Зал затих в ожидании. И хотя Наташа хорошо знала репертуар своей подруги, одна­ко робость и страх перед многочисленной публикой, мешали ей сосредоточится. Малороссийская народная песня в сопро­вождении скрипичного ансамбля публика встретила одобрительно и потре­бовала повторения, однако строго придерживаясь указаний Тумановой, Наташа подо­шла к роялю.
   Пианист начал играть искрящуюся весельем и нежностью музыку Россини. Ария Розины, прошла успешно. Публика неистовствовала, требуя повторения. Приезжий гость слушал певицу с восхищением Юное создание покорило ма­ститого музыканта. Наташа много раз слышала от своей хозяйки о таланте Мойникова Валентина Ивановича и его слабости к хорошеньким певицам. По­следнее, мало интересовало Скворцову. Ей было интересно знать, что думает, о ее выступлении музыкант из Петербурга.
   Зал, стоя аплодировал певице. Казалось хлопкам, не будет конца. Туманова подозвала де­вушку к себе. Зрители требовали ее на сцену. Хозяйка салона, мило улыбалась, успокоила публи­ку.
   - Да, да. Варя Мамонова еще будет петь. Ей необходима передышка. А сейчас наш праздник продолжит выступление Юлия Муренского.
   После столь бурного выступления певицы, местный композитор неохотно взял в руки гита­ру. Как ни старался, как ни выкладывался певец гитарист, публика потеряла к нему интерес, про­должая вслух обсуждать предыдущее вы­ступление. Номер местного сочинителя прошел незаме­ченным. Эта была малень­кая месть Тумановой зазнавшемуся выскочке.
   Вновь заиграл скрипичный ансамбль. Музыканты чувствуя поддержку зала сыграли на бис. Под гром аплодисментов на середину зала вышла Варя Мамо­нова в сопровождении сияющей хо­зяйки салона. Когда шум утих, Туманова обратилась к публике.
   - В репертуаре певицы много вокальных произведений. Мы выбрали для концерта некоторые из них, наиболее яркие и динамичные. И так мы предлага­ем уважаемой публике послу­шать одно из них.
   В тишине зала все услышали звуки скрипки. Мелодия шубертовской "Вечер­няя серенада" была мало кому знакома, но ее нежность и мелодичность оча­ровала слушателей. Вступление под­хватила вся группа музыкантов. Когда пе­вица запела, священник из Николаевского прихода отец Иннокентий воздел глаза к потолку, набожно перекрестился.
   Варя Мамонова подняла глаза на гостя из Петербурга. Тот с интересом слу­шал ее. Чарую­щий голос девушки, белоснежным ангелом, воспарял над всеми, озаряя души светом и теплом. Зрители сидели не шелохнувшись, не спуская глаз с луганской хуторянки. Лицо Валентина Ивано­вича вытянулось от удивле­ния. Городской голова, сидевший рядом, заметив изменение на лице го­стя, по -- своему оценил этот взгляд.
   - Вроде, как в райские ворота заходишь. Не так ли?
   Гость не ответил. Как музыкант и как певец, он тотчас уловил разницу в голосе, его поста­новке, профессионализма, между исполнением каватины Ро­зины и стоявшей сейчас на сцене Вари Мамоноой. Но ведь и та была Варя Мамонова? Когда последние звуки голоса и инструментов за­тихли, зал мол­чал. Даже тогда, когда Софья Павловна вновь подошла к певице, в зале была тиши­на. Люди продолжали молча наслаждаться услышанным произве­дением.
   - Да , истинное искусство, может вызвать благородное потрясение, оставляя неизгладимый след в наших душах.
   Петербургский гость, поднялся со своего места, и приветливо улыбаясь сму­щенной певице, захлопал в ладоши. Его поддержали еще несколько чело­век, затем весь зал загрохотал от руко­плесканий. Юлий Муренский при­гнувшись, сел рядом с Петром Сергеевичем. Тот продолжая хло­пать, обра­тился к нему.
   - Что скажешь, Юлий? А ведь Туманова молодец. Гляди, какие таланты взрастила.
   - Ничего особенного. Сегодня успех, а завтра....
   - Зависть гложет тебя, понимаю...
   - У меня талант на десять таких Тумановых хватит. Я еще покажу себя!
   - Не говори гоп, пока не перепрыгнешь...
   Муренский вновь встал, и недовольно поглядывая на сцену, поглядывая на листок с про­граммой, пошел объявлять следующий номер.
   - Обиделся? - обратился Мойников, обращаясь к Солоду.
   - Еще и как! Самодовольный больно.
   - Вы правы. Переоценил себя молодец.
   - Ему бы поучится у Тумановой, может, и был бы толк.
   - Ну, уж тут, сударь, извольте с вами не согласится. Такие молодые люди неисправи­мы и живучи. Навязывая вокруг себя миф, о своем совершен­стве они, как ни странно, добиваются успеха. Люди начинают верить в его мнимую гениальность. И, как правило, человек достойный таких высот, в силу своего характера, и сложившихся обстоятельств, остается безвестным. Лишь немногим, удается, рабским трудом, преодолевая преграды занять свое место в обществе...
   Последнее, относилось к хозяйке салона, и с этим Валентин Иванович был вполне согласен.
   На сцене уже вновь пела Варя Мамонова. Внимание всех было приковано к сцене. Се­рьезный репертуар певицы Мойников оценил по достоинству, и он решил поговорить с Тумано­вой, о дальнейшей судьбе певицы. После небыва­лого успеха Вари Мамоновой, хозяйка салона, по­смотрев в сторону приезжего гостя, обратилась к публике
   - Среди нас находится известный музыкант, певец из города на Неве. По­просим его исполнить для нас что нибудь. Валентин Иванович, пожалуйста на сцену.
   Публика, повернув головы к гостю, стали громко аплодировать.
   - На сцену.
   - Да, да. Спойте нам.
   - Негоже купцам отказывать.
   Валентин Иванович, не ожидавший такого поворота, встал и оглядываясь на зрителей не спеша подошел к бывшей танцовщице Мариинского театра.
   - Я право и не думал, что вот так сразу и на сцену.
   - Мы публика простая. Выйдет ошибка - не заметим!
   Софья Павловна дружески взяла певца за руку.
   - Не отказывайте, спойте нам. Наш уездный городок не часто балуют приезжие зна­менитости.
   Валентин Иванович задумчиво посмотрел в зал. Остановив свой взгляд на местном компо­зиторе и аранжировщике, сказал: - Пожалуй я спою вам одну ве­щицу,
   Валентин Иванович повернулся к пианисту. - Маэстро, что нибудь в до ми­норе, на три чет­верти, пожалуйста.
   Пока Андрей Кириллович импровизировал вступление, Туманова и Варя по­кинули сцену. Они зашли комнату, где в одиночестве скучала Скворцова.
   - Можно мне послушать Валентина Ивановича, - обратилась она к хозяй­ке.
   - Успеешь, а впрочем...
   Софья Павловна окинула ее взглядом, сравнив ее внешность с Мамоновой и поправив складки платья, добавила. - Иди. Надо, чтобы кто - то из вас, был постоянно на виду у этих господ.
   Вступление подошло к концу. Мойников увидев выходившую из комнатки Варю Мамоно­ву, поманил рукой ее к себе. Девушка удивленно оглядываясь на зрителей, подошла к певцу. В полнейшей тишине зала петербургский гость поднял на нее свой взгляд и тихо запел.
  
   Не брани меня, родная,
   Что я так люблю тебя...
   Скучно, скучно, дорогая,
   Жить одной мне без тебя...
  
   Зал, затаив, дыхание смотрел на прекрасную пару. Скворцова чувствуя всем своим суще­ством пылкое признание к себе, растерялась. Она не могла шевель­нуться, краснея и бледнея, от его жгучего взгляда.
   Его театральность воспринималась всеми в зале, как нечто существующее на самом деле. Перед девушкой, словно в тумане, проплывало чудное мгновение, от которого она не в силах была оторваться. Наташа не слышала ни слов, ни пения, ни звуков рояля. Вся ее девичья душа, находи­лась наверху блаженства, в царстве прекрасных грез.
   Даже тогда, когда пение закончилось, она не сразу восприняла действитель­ность, продол­жая все еще парить в небесах. Валентин Иванович прикоснулся губами к руке девушки, чем при­вел бедняжку в не описываемое состояние и галантно отвел ее к улыбающейся Тумановой. Вер­нувшись на сцену и подо­ждав тишины в зале, он вновь запел. Первые слова были спеты настолько тихо, что многие слушатели задних рядов, встали: чтобы получше услышать их. Но с каждым сло­вом голос певца крепчал, становился увереннее и вскоре весь зал уже наслаждался великолепным баритоном гостя. Зрители завороженно смотрели на петербургскую знаменитость.
  
  
   Дивлюсь я на небо, Та й думку гадаю,
   Чому я не сок!л, Чому не л!таю?..
  
   К началу второго куплета к пению добавились звуки рояля и скрипичного ансамбля. Щемя­щий от сладости и грусти голос певца, страстно до боли про­никал в сердца людей, вызывая на ли­цах умиление и слезы. К голосу Вален­тина Ивановича присоединился голос Ивана Андреевича, за ним голоса люби­телей вокального искусства, служащих литейного завода, и вскоре весь зал уже пел малороссийский романс.
   Слова и музыка магически действовали, воодушевляли людей, вызывая из тайников души чистые и благородные чувства. Один за другим люди вставали из-за своих мест и вот уже весь зал, стоя с благовейным торжеством пел украинскую песню...
  
   ... Концерт продолжался. Артисты сменяли друг друга. Чувствуя зрительскую теплоту зала, они выходили на сцену уже без страха и неуверенности. Юлий Муренский с напускной деловито­стью поглядывая в листок с программой кон­церта, смотрел в зал, словно фельдмаршал, оглядываю­щий готовность своих войск перед штурмом.
   После "Ночной серенады" Моцарта, ведущий объявил следующий номер и на импровизи­рованную сцену вновь вышли две девушки, две Аиды, две Рози­ны. Шум рукоплесканий тот час за­тих. Зрители с интересом смотрели на чудо. Гость из Петербурга продолжал удивляться. Фигура, рост прическа, хито­ны, лица девушек были настолько схожими, что у присутствующих на какой то миг закралось сомнение. Не мистификация ли это? В полнейшей тишине музыканты начали иг­рать вступление к " Аве Марии" Баха -- Гуно.
   Мойников был весь во внимании. В тревожном звучании скрипок все услы­шали ангельские голоса девушек. Альт и сопрано звучали настолько слаженно, что у зрителей сложилось впечатле­ние, что пение исходило из одного челове­ка. Белоснежные создания своими голосами будто мор­ские сирены околдовали зал небесным звучанием. Когда пение закончилось и последние звуки скрипок затихли, зал оглушительно рукоплескал певицам.
   К девушкам подошла Анна, дочь хозяина дома. Она стала впереди с корзин­кой через руку, ожидая тишины. Не успели затихнуть последние хлопки, скри­пичный ансамбль заиграл последнее произведение удивительного концерта. "Ко­лыбельную" австрийского композитора в исполнении маленькой певицы. Ей по­могали Скворцова и Мамонова. Затем к певцам подошел регент церков­ной приходской школы. По окончании произведения, публика приветствовала пев­цов и музыкан­том. Под аплодисменты всего зала Анна с корзинкой стала об­ходить зрителей. В благотворитель­ную корзинку посыпались деньги, пожертво­вание луганчан. Петербургский гость подошел к хо­зяйке салона.
   Софья Павловна и ее гость, окруженные, со всех сторон поклонниками, про­должали хло­пать. Скворцова млея от робости стояла с Валентином Ивановичем. Он взял ее за руку. Она не пы­талась убрать свою ладонь. Девушке казалось, что его взгляды выражали несколько больше чем ее талант. Он смотрел на Скворцову открыто и торжественно.
   Туманова горда собой, от нахлынувшего счастья, была готова расцеловать всех.
   - Что вы можете сказать о моих друзьях, выступавших в этом зале?- спросила она Мойникова.
   - Отлично! Прекрасно! Великолепно! Слушая и глядя на вас, я получил та­кое удовлетворение, какое не испытывал давно. Молодцы! Так держать!
   Перехватив взгляды девушек, он серьезно продолжил.
   - Репертуар продуманный, неплохой.
   Гость сделал паузу. - О деталях поговорим позже. Да и вот, что, высокие ноты нужно брать выше. Я понимаю волнение и все такое, но искусство не терпит самодеятельности. Впрочем, в основном все было хорошо.
   Валентин Иванович отпустил руку девушки и переключил свое внимание на лирический тенор регента. Смерив небольшой рост певца, от чего у бедняги стало лицо покрываться красными пятнами, гость не сдержал себя, качнув голо­вой, усмехнулся в сторону.
   - Да, ныне таких голосов как у вас, редкость.
   Иван Андреевич знал свои физические недостатки и терпел как мог, чтобы не пустить сле­зу. Гость пытался успокоить тенора.
   - Ну, ну. Чего уж, вы так...
   И пока Иван Андреевич вытирал краски волнения носовым платком, Вален­тин Иванович продолжал. - Если я вам скажу, что выход на большую сцену вам скажем так, будет не реальным, примите это как должное. Увы, но при­менение ваших вокальных возможностей найти можно.
   Иван Андреевич в порыве радости кинулся целовать у музыканта руку. Мой­ников отступил назад. - Ну, ну батенька, что вы...как можно...
   К петербургскому гостю подошел местный композитор.
   - Я полагаю, что с моим ростом проблем не будет на большой сцене.
   Юлий Муренский не слишком тактично отодвинул в сторону Ивана Ан­дреевича.
   - А, и вы уже тут?
   Валентин Иванович был недовольный появлением сочинителя.
   - Я полагаю, что мое мнение вам совершенно не нужно. Вы ведь отлич­но знаете себе цену, своему таланту.
   - Да, мой талант известен всем в уездном городе, и эта лучшая реклама моему имени.
   - Отлично. Не будем тогда и обсуждать его. Кстати о птичках. Как вы там пели: "Опустел мой сад осенний, птички улетели вдаль..."
   - Этот новый романс я написал под впечатлением нашей луганской осе­ни.
   - Вы не находите, что ваш осенний опус несколько похож на русский ро­манс, кото­рый вы, надеюсь, слушали в моем исполнении?
   - Я был занят творческими мыслями и, разумеется, не мог слышать его.
   - Да будет вам известно, молодой человек, этот романс очень популяр­ный у нас в Петербурге. А когда его исполнял, одно время, оркестр, которым дирижировал Иоганн Штраус в Павловске, вы его, сударь, уж должны знать, то все милые барышни и их слуги рыдали, как скрип­ка этого дирижера.
   - Зачем вы мне это говорите?
   - Как видите, ваши "птички" немного постарели.
   - Это мой романс, мое творение, и я не позволю никому очернить себя.
   - Как вам будет угодно.
   -Я не потерплю, я...
   Но приезжий гость уже не слушал певца, сочинителя. Софья Павловна взяв под руку Мой­никова, грустно улыбнулась.
   - Не огорчайтесь. Как, видите и здесь есть свои "знаменитости", свои "птички"...
   - Эти дятлы, еще не одного, будут долбать своими "гениальными" сочи­нениями, чтобы заполучить побрякушку и повесить ее себе на грудь!
   Их беседу вновь прервал подошедший Юлий Муренский. Как ни в чем не бывало, он обра­тился к хозяйке салона.
   - Вечер, кажется, получился не плохим. Благодаря моим стараниям, концерт прошел на вы­соком уровне. Приятно было слушать от зрителей,
   - Этот прекрасный вечер получился не без усилий нашего Юлия Муренско­го, замечатель­ного организатора и исполнителя своих песен...
   Я не тщеславен, но это было приятно слушать, в свой адрес. Я полагаю, что в нашем буду­щем домашнем театре, наше с вами сотрудничестве будет царить полное взаимопонимание. Я возьму на себя организаторские функции, а мои песни и музыка внесут в спектакль свежесть и но­вое дыхание времени.
   Софья Павловна, молча переглянулась с гостем. Муренский продолжал.
   - Я пришел откланяться. Творческие порывы, знаете, нельзя упускать. Я хотел бы получить вознаграждение за свое усердие в нашем мероприятии.
   - Во сколько, вы его оцениваете?
   - Ваша щедрость, будет мне наградой... Я, ведь так беру мало, что соб­ственно не стоит на этом заострять внимание...
   - Сколько?
   - Сущий пустяк...
   Туманова молча направилась в свою комнату, оставив сочинителя и гостя вдвоем. Мойни­ков отвернувшись, наблюдал, как молодые люди освобождали от стульев зал для танцев. Вернув­шись, хозяйка протянула Мерскому ассигна­цию. То с явным неудовольствием взял ее.
   - Кроме исполнения своих песен, я провел организаторскую работу в кон­церте, и хо­тел бы, доплаты, за мое усердие.
   Однако взглянув в лицо Валентина Ивановича, взгляд которого выражал крайнее презре­ние, Юлий Муренский натянуто улыбнулся. - Впрочем, Софья Павловна, вы сейчас заняты, я по­нимаю гость и все такое, за доплатой я при­ду попозже.
   Туманова не ответила. Чувствуя на себе ее недоброжелательный взгляд, местный сочини­тель направился к своему поклоннику державший его пальто и гитару. Мойников провожая его вз­глядом, не выдержал. - Была бы моя воля, я эту мурену бы за версту не подпускал к сцене... Это же надо, какое хамство! Ни приличия тебе, ни такта, ни элементарной культуры.
   - Успокойтесь, дорогой мой. Что поделаешь, без таких людей не обой­тись в нашей работе. Не было бы этого молодого нахала, нашелся бы другой Юлий.
   - Вы правы, извините. Забудем об этом.
   - Как вам наш концерт?
   - Вы меня порадовали. Признаться, я не ожидал от вас такого творческо­го порыва! Я ведь вас мог представить на сцене, разве что балериной, но орга­низовать вот такое рождествен­ское представление, это знаете, что -- то новое для меня. Детский балет, Моцарт, Россини, Шу­берт,... это делает вам честь.
   Кстати, что это за домашний театр, о котором упоминал этот выскочка?
   - Увы, это моя мечта, мое страстное желание. Знаю, это нелегко будет сделать, но я уже не могу думать, о чем -- либо другом.
   Валентин Иванович легонько коснулся рукой ее локтя.
   - С вашими организаторскими способностями и музыкальным дарованием, вам под силу осуществить эту мечту, однако трудности, которые могут возник­нуть на пути, могут, на нет, свести ваши старания.
   - Что вы имеете в виду?
   - Хор, оркестр, реквизит, освещение....
   - Я уже думала об этом. В нашем небольшом городке, это будет выгля­деть несколько скромнее, нежели в Петербурге.
   - Дай вам бог сил и терпения на вашей благородной стезе.
   Туманова заметив, выходящую из комнаты Фросю, поспешила.
   - Позвольте мне отлучится на пару минут.
   - Да, да. Конечно же.
   Софья Павловна подошла к прислуге, о чем ее спросила, затем они вместе зашли в комнату. Вскоре хозяйка салона вышла из нее в сопровождении двух белоснежных, очаровательных созда­ния. Остановившись перед публикой она приветливо улыбнулась. Кто -- то нетерпеливо спросил. - Какая же из них ма­моновская хуторянка? Вот те чудеса!....
   Второй голос принадлежал отцу Иллариону из Преображенского храма.
   - Однако же господа, красота то какая. Истинное видение видим перед со­бою.
   Скворцова была готова провалиться сквозь землю. Декольтированное платье очень смуща­ло служанку. Она чувствовала на себе взгляды всех находившихся в зале и от этого ее несчастная душа была готова вырваться из грешного тела. Только женщина легкого поведения могла позво­лить себе эту непрости­тельную крайность. Девушку стесняло все: платье с алым пояском на та­лии, туфли на каблуках, локоны, тщательно уложенные хозяйкой. Ей еще никогда не приходилось так открыто выставлять себя перед всеми. Она старалась не смотреть в глаза сидящих чиновников, купцов и людей из городской управы.
   Но те, сверлили ее взглядом, беззастенчиво, смущая все ее естество. И хотя все на ней сиде­ла даже очень хорошо, и туфли не жали и волосы не спадали на лоб, но неприятное чувство, охва­тившую девушку, мешали ей сосредото­читься.
   Софья Павловна приветливо оглядывала публику, притихшую от удивления. Люди нетер­пеливо ждали, что скажет привлекательная хозяйка, которая впро­чем, тоже была общими чертами похожа на них.
   - Уважаемые господа,- начала игриво Туманова. - Перед вами два пре­красных созда­ния. По воле прихоти, природа, явила нам свой феномен, шутку. Девушки похожи, как две розы из одного сада. Не правда ли?
   - Ваша, правда,...- подал голос, владелец мануфактурного магазина, Асеев Амвросий Степанович. - Но и вы, Софья Павловна на них похожи, как та роза из того сада.
   Туманова подарила ему улыбку. - Возможно, если сбросить лет,... восемна­дцать!
   В зале раздались хлопки и одобрительный смех.
   - И так господа, которая из них Варя Мамонова?
   - Какова будет награда?
   Софья Павловна от души рассмеялась - Я ждала этого вопроса. И должна огорчить вас Я не знаю, как поступить в этом случае?
   - Четвертак за поцелуй!
   Хозяйка сдержанно улыбнулась. - Вы, однако, настойчивый, Амвросий Степа­нович
   - Пятьдесят!
   - Пятьдесят пять!
   - Семьдесят пять!
   - Я, право, затрудняюсь, ответит. Это надо спросить у девушек...
   Скворцова стояла не шелохнувшись. Лицо ее горело от стыда. Фрося, стояв­шая, неподале­ку, успокаивала ее.
   - Да не обращай на них внимания! Ничего тут особенного нет. Ишь, как глаза разго­релись у кобелей!
   - Сто!
   Все повернулись на голос, прозвучавший словно выстрел. Из-за колонны вы­шел мужчина с копной светлых волос. Военная выправка, самоуверенный вз­гляд, устремленный на девушек.
   - Я могу назвать имя каждой из них.
   - Можно попросить вас подойти ближе,- обратилась хозяйка салона, к щедрому го­стю.
   Мужчина повиновался. У Скворцовой перехватило дыхание. К ней навстречу шел ее муж, Валентин Осипович. Он протянул деньги маленькой танцовщице Анне с корзинкой через руку.
   - Эти деньги я даю на процветание вашего заведения и....поцелуй одной из этих ми­лых крошек!
   - Итак! Вы можете назвать и показать кто из них кто? Валентин Осипо­вич вопроси­тельно посмотрел украдкой на Фросю. Та незаметным движением руки показала на свою подругу.
   Дальнейшее для Наташи было словно в ужасном сне. Все кружилось перед ней. Цвета сме­щались, расплывались, теряя очертания. Ее муж, что говорил, показывая на нее. Туманова соглас­но кивала головой. Потом были руки на ее бедрах, поцелуй, от которого все ее тело пронялось хо­лодной испариной и ты­сячью иголок вонзившихся в ее тело...
  
  
  
  
   Глава - 57. Красная комната.
  
   Софья Павловна вычитывала девушку.
   - Мне твои капризы не нужны, и слезы беспричинные тоже. Э-ка, невидаль! Мужчина поце­ловал! Ну и что из этого? Цела, и невредима осталась. Коли ты и далее будешь вот так, носом во­ротить, от своей же глупости, ты мне и людей порядочных от моего салона отвадишь. Но до этого, я тебе не позво­лю дойти. Ишь, какая недотрога выискалась! В поте лица своего я работаю, чтобы ты была сыта и одета. А что в благодарность? И вообще от тебя никакой пользы пока...
   Туманова прошлась по комнате, затем повернулась к заплаканной девушке, продолжала сердито. - С Валентином Осиповичем будь приветлива. Веди с ним себя, как положено прислуге. Будет заигрывать, прими это как должное. Ниче­го с тобой не станется, поди не графиня. Выки­нешь еще какой либо фортель, для тебя же будет хуже.
   Хозяйка вышла из комнаты. В зале продолжала играть танцевальная музыка. Голос поэта Жукова Олега, приглашал желающих на очередной танец. Музыка не успокаивала. Закрыв лицо руками, бедняжка продолжала плакать. Она шепо­том звала Артема к себе на помощь. Его без­вестность усиливало страдания Скворцовой. Скрипнула открываемая дверь. Наташа неохотно под­няла голову. Перед ней стоял Валентин Осипович.
   - Я вас искал повсюду, и вот, наконец, я нашел вас! Сам бог видя мои душевные страдания помог мне, чтобы я вновь встретил вас. Случайная встре­ча на улице настолько была для меня неожиданной и радостной, что я поза­был все на свете, и кинулся вновь на поиски вас. Все, что произошло в день нашего бракосочетания, огорчило меня не меньше чем вас. Я готов и день и ночь просить прощения за происшедшее.
   Валентин Осипович коснулся ее руки. Девушка не шевельнулась. Муж гла­дил ее руку, про­должая изливать свою душу. Наташа глотая слезы спросила его.
   - Что вы хотите от меня?
   - Я прошу вернуться в мое поместье и,...
   - Но я вас, не люблю. Вы поступили со мной нехорошо, обманули меня.
   - Я понимаю ваше состояние, и сделаю все, чтобы заслужить и вернуть вашу любовь ко мне.
   - Я никогда не смогу ответить положительно на ваши чувства ко мне.
   - Пройдет совсем немного времени, и вы измените ко мне свое неспра­ведливое ре­шение.
   Разговор был нарушен приходом Софьи Павловны.
   - Кажется, у нас дела не так уж и плохи?- сказала она и протянула ключ девушке.
   - Отведи Валентина Осиповича в угловую, красную комнату.
   Хозяйка улыбнулась щедрому гостю.- Эта комната вам понравится! Сказав это, Софья Пав­ловна многозначительно посмотрела на прислугу и ту же вы­шла из комнаты. Девушка встала и взяла с тумбочки подсвечник с зажжен­ными свечами. Она шла, молча по коридору не зная о чем говорить с обманщиком мужем. Молчание нарушил Валентин Осипович. - Здесь, в городе, у меня были кое какие дела. Возвращаться было поздно, да и пого­да резко изменилась, навьюжило все во­круг, мне и посоветовали остановить­ся в доме купца Репченко.
   - Вот ваша комната.
   Прислуга ключом открыла дверь. Войдя в небольшое помещение, она поста­вила на стол подсвечник.
   Стол, два стула, широкая кровать, на окне темно красные шторы. Бледно ро­зовые стены и потолок делали комнатку уютным и загадочным. Этому, также способствовала висевшая на стене копия картины Делакруа, "Похищение саби­нянок", на которую тут же обратил внимание Вален­тин Осипович.
   - Если вам что -- либо будет нужно, позвоните. Вот колокольчик.
   - Подождите.
   Служанка остановилась. Валентин Осипович заметно нервничая, взял ее за руку. - Постой­те, не уходите.
   - Хозяйка будет недовольна моим отсутствием.
   - Я, думаю, этот вопрос, я улажу с вашей хозяйкой. Она меня поймет и простит... Я так хотел много сказать вам, Все так перемешалось, не знаю, право, с чего начать.
   - Уже поздно.
   - Да, вот что. Если вы, согласитесь на мои условия и будете жить у меня, мы непре­менно нанесем визит Раевским. Увидев вас в полном здравии, они простят меня.
   - Вы выкрали меня обманным путем, разве это можно простить?
   - Как вы изволили заметить, любовь готова на самые крайние и безум­ные поступки.
   Он неожиданно крепко сжал ее пальцы. Девушка попыталась освободить руку. - - Вы мне делаете больно!
   - Вам больно! А мне каково было все это время? Один господь знает, ка­кие мучения претерпел я, прежде чем вновь увидел вас. А теперь, от себя, я вас, ни на шаг не отпущу!
   Валентин Осипович хотел, было, вновь взять ее за руку, но она поспешно убрала их и направилась к двери. Скворцов преградил дорогу.
   - Нет! Ты останешься здесь. Я твой муж и ты не вольна более поступать как тебе за­благорассудится. Завтра же утром покинем город.
   - Отпустите меня!
   Скворцов нехорошо усмехнулся. - Может, на помощь кого позовешь? Софью Павловну, например, или Григория Евсеевича? Ему то, в самый раз захочется на тебя поглядеть, да и послу­шать, где и с кем путалась на руднике, от за­конного мужа своего. Вот так то! Я не позволю над со­бой вновь посмеяться. Я твой муж, и более никто не властен над тобой кроме меня.
   Скворцов привлек девушку к себе и стал с жадностью целовать ее в лицо. Плача навзрыд Наташа отчаянно сопротивлялась. Она, вцепилась руками в руч­ку двери, пытаясь открыть ее. Он грубо оттолкнул ее на середину комнаты.
   - Кричи, сколько будет душе твоей угодно. Мне наплевать, что ты дума­ешь обо мне.
   - У вас есть женщина, наездница, ребенок . Вы...
   - Что касается Смирновской Елизаветы, то она, в отличии от тебя, более разумна.
   - Идите к ней. Оставьте меня в покое.
   Он подошел вплотную к девушке. - Я ведь тебе, не чужой человек и связан с тобой, крестом господним теперь.
   Наташа почувствовала его руки на своей талии и касание губ на своей шее.
   - Может за это время у тебя кто -- то нашелся еще и ты неплохо прово­дишь с ним время? Кроме бунтаря, разумеется?
   - Никто мне не нужен.
   Скворцов привлек ее к себе. - Будешь упорствовать, я поступлю с тобой, как с уличной дев­кой. Грубо, по мужски. Я выбью из тебя дурь, и мне ты за это, после спасибо скажешь. И будешь мне верна как жена цезаря, и будешь просить прощения у меня за малейшие проступки, а я еще подумаю, миловать тебя или наказать.
   В подтверждении своих слов, Валентин Осипович цинично выругался и де­монстративно стал любоваться полотном французского живописца. В комнате наступила неприятная тишина. Воины, похищавшие молодых женщин сабиня­нок, были красивы и мужественны. Валентин Оси­пович глядя на них, не мог похвастаться своим физическим совершенством, ни телосложени­ем, ни красо­той...
   Скворцов повернулся к своей молоденькой жене. Бедняжка, чувствуя в его глазах, что -- то нехорошее, гадкое, отступила к стене. Из зала доносились ве­селые звуки рояля. Рождественский вечер продолжался.
   - Мое терпение имеет пределы
   Скворцов решительно направился к ней. Он грубо обнял ее, и в миг, в ее лицо вновь впи­лись его тонкие губы. Руки жадно скользили по ее телу. Ната­ша в страхе, что есть силы, оттолкну­ла мужа от себя и подбежала к двери. Скворцов с силой обхватив ее, бросил на пол. Его лицо иска­зилось гримасой. Наклонившись над ней, он прошипел угрожающе. - Тебе не уйти. Слишком дол­го я ждал этой минуты. А сейчас, мы сделаем с тобой то, что должны были сделать уже давно.
   Холодея от ужаса, девушка отодвинулась от него. Скворцов поднялся.
   - Впрочем, я спешить не буду. У Софьи Павловны найдется для меня бу­тылочка шам­панского. Эту супружескую ночь мы должны с тобой отметить, а потом, все остальное,....я мигом, не скучай.
   Валентин Осипович потряс ключом у нее над головой.
   - А вот этой штучкой, я закрою тебя, чтобы опять ненароком не сбежа­ла. Не скучай, женушка, я туда и обратно!
   Скворцов вышел. Сквозь веселый шум зала, девушка услышала металличе­ский поворот ключа в замочной скважине двери. Наташа, шатаясь, встала. Го­лова ужасно гудела. Ей стало без­различно все. Значит, так судьбе угодно, жить с нелюбимым человеком. Она оглядела комнату, будто, видела ее впервые. Все в ней она находила предательским, и стены и пол и тяжелые шторы на окнах...
   "Значит, Туманова и Фрося заодно. За что? Чем она могла обидеть их?" Пламя свечи вздра­гивало, как на сквозняке. "Теперь мне никогда не сужде­но увидеть Артема. Почему он молчит, по­чему не спешит к ней на по­мощь? Мне ведь так плохо сейчас!" Пламя свечи вновь вздрогнуло. Глядя на его светлые язычки, девушка шептала молитву. Язычки пламени замета­лись из стороны в сторону. Девушка сдвинула штору. Так и есть. Окно, было плохо прикрыто, и от сквозняка, языч­ки пламени метались словно жи­вые.
   Она вспомнила, как хозяйка велела ей и Фросе между рамами навести чи­стоту и плотно, на­глухо закрыть на зиму. Но в пылу рождественской суматохи, все трое забыли об окне. Наташа, перекрестившись, еще шире сдвинула в сто­рону штору, приоткрыла окно. Вихрь снега и холода рванулось в теплое поме­щение. Уже не думая ни о чем, она подтянулась, влезла на подоконник и спрыгнула на мерзлую, заснеженную землю. Снежные вихри кружили кругом. Сугробы снега тес­нились вдоль домов, мешая отчаянному бегу.
   Ее туфли скользили, она падала и вновь подымалась, чтобы бежать, в нику­да. Высокие дома с освещенными окнами сменились другими, более низкими, затем они сменились избами с желтыми окошками. Где- то недалеко должен быть Преображенский храм. Но в этой черной ви­хрящиеся кутерьме все пере­путалось. Она уже твердо знала, что там, в темноте, впереди, среди моро­за и заметели ее ожидает долгожданный покой от всего земного.
   Девушка продолжала бежать, не чувствуя ног, ни своего тела. Минуя зава­ленные снегом избы она с трудом подошла к замерзшей реке. Протянув холод­ные руки к небу, закричала, стара­ясь перекричать вьюгу.
   - Господи, спаси Артема Ивановича, и прости меня рабу твою. Нет у меня более сил сопротивляться,... прости меня грешную.
   Наташа сделала несколько шагов к черной полынье. Там было избавление. Она опустилась на колени. Ее голос слабел.
   - Артемушка, не плачь обо мне, видно так угодно было богу....
   Где- то рядом тревожно завыл пес. Девушка перекрестилась и с большим трудом поднялась на ноги. Нужно сделать шаг, всего лишь один шаг, а может и того меньше. Медленно, с усилием она сделала его. Лед под ногами затре­щал. Перед глазами все поплыло и стало проваливаться в черную, леденящую пропасть... Рядом громко залаял пес.
  
  
   Глава - 58. Выздоровление.
  
   Темнота. Порой она сменяется темными грозовыми облаками, среди которых точкой мель­кает отсвет молнии. Она движется по кругу, затем застывает на месте. Видение исчезает и вновь настает непроглядная мгла. Время нет. Толь­ко появлением светящиеся точки можно предполо­жить, что время все же суще­ствует и оно находится где -- то рядом. Ни боли, ни ощущений, ни чувств.
   Темнота сменила мчавшиеся куда то облака, из-за которых вновь замелькала светлая точка. Она была едва заметна. Тучи успокоившись стали проплывать не спеша.
   Незаметно они светлеют. В их центре знакомый отблеск молнии. Светящая­ся точка увели­чивается, принимая форму пламени маленькой лампадки, над ко­торой находится человеческий лик. Строгий взгляд незнакомца, непонятный.
   Видение на какой то миг задерживается и тут же исчезает в хаосе облаков и темной пусто­ты. Затем вновь из преисподней мелькает игрушечная молния, застывает, увеличивается и превра­щается в лампадку, над которой вновь появ­ляется лицо незнакомца. Видение задерживается и те­перь можно разглядеть и рамку, в которой виднеется незнакомое лицо.
   Маленький язычок светильника и лицо расплывается, но с каждым повторе­нием, все это становится более отчетливым и понятным. Из небытия медленно появляются странные ощущения. Теплота разливающаяся вокруг и движения в теле, которые отдаются болью. Звуки, глухие и непо­нятные начинают наполнять все вокруг своим естеством. Видения меняются. Вместо знакомого лица с цветущей веточкой в руке, появляется детское личико с любопытными глазенками, затем вереница лиц проплывают словно в тумане. При этом звуки организовываются в слова, которые очень трудно разобрать и понять. Затем отдельные слова с трудом осмысливаются. Часто повторя­ется одно слово, "Христос!" Где она уже слышала. Да, да. Это наш Господь. Это над его ликом, горит маленькое светило жизни. Она узнала его. Над ней наклоняются другие лица. Кто они? Не­которых из них она кажется тоже видела. Но где? Больная с усилием вновь приоткрыла глаза. На нее смотрел лик Христа. Губы девушки чуть шевельнулись, но без единого звука. Она попыталась шевельнуть рукой, но безуспешно.
   Попытка повторилась. Ей удалось шевельнуть кистью руки, но пальцы по прежнему не слу­шались. Лицо наклонившиеся над ней, то ли от неожиданно­сти, то ли от радости, увидев старание больной, кинулись приподнимать ее плечи и голову к Всевышнему. На какой то миг, больная не мигающее смотре­ла на старую икону, затем ее тело обмякло и она закрыла глаза. Ее бережно опу­стили на подушки. Проваливаясь в темноту, больная услышала мужской го­лос и женские причита­ния.
   - Слава тебе Господи, за душу ее невинную. Сколь мучилась голубушка, не дай по­мереть ей Спаситель Наш! - Из-за Артема все ее беды. Прости их обеих!
   Больная выздоравливала медленно и тяжело. Хозяин избы, Терешка Фирсов, прилагал все силы и познания в знахарском искусстве, чтобы облегчить стра­дания мученицы. Два с половинной месяца прошло прежде чем, девушка открыла глаза. А ведь были моменты, когда отчаявшись и ра­зуверившись в своих способностях Терешка со слезами на глазах молил Господа не заби­рать преждевременно душу тяжелобольной, а дать ей возможность вновь вер­нуться в этот мир, чтобы радоваться жизни своей молодой, солнцу, зелени и всему живому на земле.
   И Господь услышал... Больная открыла глаза. Постепенно к ней приходил ее разум. Ма­ленькая девчушка, Пелагеюшка, неотлучно следила за больной, первая заметила признаки выздо­ровления девушки. Она потянув за рукав свое­го дедулю подвела его к постели больной. - Она глазки открывает, погляди.
   - Ах, ты Господи и вправду открыла. Ты вот чего. Сбегай за Варей. То -- то обраду­ется девка...
   И пока девчушка кинулась к Мамоновым, больная вновь окунулась в свои нездоровые сны. Но Фирсов торжествовал. Это было начало выздоровления. Варя прибежала тотчас. Она надея­лась, что ее подруга заговорит вскоре и та расскажет ей о брате. А может больная имела в виду другого Артема, не ее брата?
   Нет! Нет. В бреду, Наташа часто называла молодого человека по имени и отчеству. Ошиб­ки быть не может. Ее подруга знает Артема. Но почему Сквор­цова никогда о нем не вспоминала в доме Тумановой, и случайно ли она попа­ла к Софье Павловне? Все эти вопросы да и многие дру­гие, часто задавала себе Варя, после случившегося в доме купца Репченко. И Мамонова с наде­ждой ждала скорейшего выздоровления Наташи.
   В избу старого пастуха и рыбака заходили Петро Филипов с братом Федь­кой, Степан Ма­монов с Христиной, бабка Лукашиха, соседка Манька Сова. При виде больной, они тяжело взды­хали, качая головами, что означало дело с больной уже хуже не может быть. При этом их однако удивляла одержимость и вера хозяина избы с которой тот вел борьбу за жизнь несчастной. Тереш­ка верил в Великое исцеление, которое снизойдет с высот Господа Нашего...
  
   ...В избе по -- весеннему светло. Терешка Фирсов, сидя на низком деревян­ном стуле, ма­стерит обувку, всякий раз примеряя ее на соседке Варе Мамоно­вой. Пелагеюшка играет тут же с куклой, воспитывая ее. Больная лежит на топчане возле теплой печи. Долгие зимние дни, она ле­жала не подавая призна­ков жизни. Фирсов прилагал все свои лекарские знания и усилия, чтобы воз­вратить бедняжку с того света. И только вот с первыми весенними лучами, та наконец подала слабую надежду на выздоровление.
   За окошком солнышко сменялось вновь метелью и холодными восточными ветрами, но с каждым днем оно все выше поднималось над землей, чтобы со­греть больную в своих щедрых лу­чах...
  
   ...Фирсов поведал своей соседке Варе Мамоновой о той злополучной рожде­ственской ночи. Разговор в избе шел неторопливый и негромкий.
   - В тот день, с утра мело не дай бог как, а к вечеру, такие кучугуры наме­ло, что у Лукаши­хи и Чмыри хаты занесло, одни трубы дымовые только и остались. Оно вроде и мороза большого не было, но метель кружила - словно ведьмы шабаш справляли. Белко мой от непогоды возле печи как свернулся калачом и глаз не кажет, боится поднять, чтоб не выгнали из теплой избы.
   Я было уже собирался гасить каганец, как вижу Белко голову поднял и уши торчком на­вострил. - Ну,-думаю,- учуяла собака мышь, знать дает. Только нет. Поднялся на ноги, подошел к двери, прислушался, вильнул хвостом, затем стал подавать голос, чтобы дескать, выпустили его. Я то хитреца знаю, выбежит, на­бегается и будет вновь под дверью лаять, просится в избу. Погасил свет, соба­ка скребется об дверь, затем как завоет. Ну,- думаю, - без причины кобель не станет разрываться и шкодить. Оделся, выхожу с ним во двор. Темень, зави­рюха а собака утопая в снегу на берег реки поддалась. Чую, воет вновь. Я туда. А она, (Фирсов кивает в сторону топчана), стоит в одном платьице, руки протянула к небу, заливается слезами и...
   - Ну говори же?
   - Чего говорить то, все сказано.
   - Может чего забыл?
   - Она горемычная, просит прощения у боженьки нашего за Артема Ивано­вича...
   Варя не вытирая выступивших слез, морщится, чмыхает носом. - - Она никогда не упомина­ла о нем.
   - Потому что, любовь у нее к нему сильная, значит была.
   - Откуда ей знать про него?
   - Не прибежала бы сюда, если бы не знала его.
   Больная на топчане шевельнулась. Варя мигом подскочила к ней. Губы На­таши шевельну­лись, но вместо слов Мамонова услышала неясный шепот. Фирсов отложив в сторону обувку, подошел к топчану.
   - Все ладно будет, сердешная. Не подымайся, лежи, спи, набирайся сил и с божьей помощью напасти оставят тебя.
   Варя Мамонова беззвучно плакала. - Прости меня. Я ведь чувствовала, что в твоей душе, что -- то неладное происходит. Ты всегда так грустно на меня смотрела, плакать хотелось.
   Больная закрыла глаза. Фирсов отвел Варю от постели.
   - Ну, ну будет, еще наговоритесь.
   Скворцова шевельнулась и открывая глаза, неожиданно произнесла.
   - Артем Иванович, родненький, дайте мне свою руку...
   Эти слова больной громом пронеслось в маленькой клетушки избы. Варя Ма­монова рас­крыв от удивления глаза, всплеснула руками, опустилась на колени перед Наташей и заплакала на­взрыд. Терешка обескураженный похлопал себя по бедрам, вымолвил.
   - Господи, Господи дитя заговорило.
   Он стал на колени перед иконой и щедро стал ложить поклоны, касаясь лбом земляного пола и не стесняясь выступивших слез, крестился, читая на­распев молитву о здравии рабы Ната­льи.
   Пелагеюшка оставив куклу в покое подошла к топчану и переводя взгляд с Вари на боль­ную спросила, чмыхая носом
   - Она уже проснулась? Да?
   Мамонова поправила лоскутное одеяло. - Тихонько говори. Да, да. Она скоро совсем попра­вится и мы вместе все пойдем в церковь А теперь пускай она поспит. Во сне человек выздоравли­вает быстрее.
   - Она уже не болеет?
   - Немножко.
   - - Она красивая?
   - Да.
   - Как ты?
   - Наверное, пошли.
   Фирсов поставил обувку на стул. - Теперь Наталье нашей, есть в чем хо­дить. Осталось за малым - приодеть ее.
   - Я отдам ей все, только бы стала на ноги.
   - Будем надеяться на нашего Спасителя. Теперь мы не отдадим ее в оби­ду, ни мадам Тумановой, ни прощелыги с кошачьими усами.
   Пелагеюшка серьезна сказала. - Мы с ней будем ходить к роднику, что у кургана. Там очень красиво и много цветов...
  
   ...Молодость брала свое. Болезнь неохотно отступала. Пришел наконец тот день, когда больная проснувшись и открыв глаза, долго смотрела на икону, на пучки трав развешанных по­всюду на стенах. Ее голова шевельнулась в сторо­ну окошка, откуда приветливо светило солныш­ко. Незнакомая изба, ее убо­гость, застыло на лице девушки вопросительным недоумением. Она пыталась смотреть по сторонам, стараясь определить, каким образом она могла попасть в эту тес­ную комнатушку.
   В проеме открытой двери показалась маленькая девчушка в длинном сарафа­не, лет пяти, шести. Увидев, что больная на постели смотрит на нее, малень­кая хозяйка настороженно подошла к топчану. Девушка сделала попытку улыб­нуться.
   - Как тебя зовут?
   - Пелагея. А тебя?
   Больная назвала себя
   - Хочешь, я тебе покажу свои игрушки? Мне их Петро с Федькой сдела­ли.
   Она извлекла небольшой узел из закутка. Развернув его, девчушка протянула больной гли­няную свистульку и вырезанного из дерева животного, которое могло сойти одинаково и за коня и собаку. Наташа с трудом протянула руку и коснулась игрушки.
   - А твой папанька больно сердитый?
   - Дедуля? Он у меня добрый. Мы с ним в церковь ходим. А когда он пасет худобу, я хожу к нему туда с Варей.
   - С какой Варей
   - Наша соседка. Да, вон она идет.
   В избу вошла Варя Мамонова. Некоторое время девушки смотрели друг на друга, Варя, не отрывая взгляда подошла к топчану, опустилась на колени и уткнувшись лицом в руку больной. Они не говорили, лишь оба тихо плакали. Пелагеюшка сконфузилась, и стала рядом с соседкой, всхлипывая за компа­нию, размазывая ручонками по лицу слезы, поглядывая то на соседку, то на больную.
   За этой сценой и застал их Терешка Фирсов и Петро Филипов. Хозяин избы, увидев боль­ную в объятиях Вари и Пелагеюшки, расчувствовался. - Слава тебе Спасителю за невинное дитя...
   Петро легонько толкнул в бок Терешку. - Может и чайку горячего сейчас бы ей?
   - Мы это мигом, и не только чайку. И Терешка суетливо увлек Петра во двор.
   - Жива, девка, слышишь? А ты не верил, что вылечу ее.
   Филипов развел руками. - Уж больно плоха была.
   Мимо тына медленно ковыляла Евдокия, соседка Фирсова.
   - Никак отмучилась сиротка?
   Фирсов махнул рукой. - Иди, иди. Опоздаешь в храм.
   - Чего с утра, словно петух невыспанный?
   - Зачем убрала подпоры со стены? Завалит ведь тебя, несчуешься... Сте­на то твоя от ветра поди качается?
   - На мой век Тереша хватит, не завалит. А чем прикажешь топить печь? Вот, и при­годились чурбачки эти...
   Фирсов недовольно махнул рукой. - Как знаешь, тебе виднее. Иди, иди, куда собралась.
   Когда старуха скрылась за углом избы, Терешка с досады плюнул.
   - Наградил же меня Господь соседями.
   Петро миролюбиво стал успокаивать бывшего пастуха. - На кой ляд, тебе ее стена сдалась?
   - Так ведь жалко же ее глупую, завалит. Стена у нее, вроде как тын, за­гуляет ветер хоро­шенько, и на тебе, на земле окажется.
   - Я принесу дров для грубки, а ты неси котелок, да поживее...
  
   Через, несколько дней, больная уже могла с помощью Вари приподняться с постели и сидя принимать пищу. Каждый новый день приносил девушкам ра­дость общения с друг другом. Через недели две Наташа сделала попытку сде­лать первые шаги без посторонней помощи в избе, после долгой и тяжелой болезни. Шаги были неуверенные, но подруга была готова в любой момент под­держать и, не дать ей свалится на пол. А на Благовещение, Скворцова уже самостоятельно пыта­лась наводить порядок в избе Фирсова, не смотря на его запреты.
   По вечерам Терешка давал Пелагеюшке и Наташе козье молоко, затем дитя взобравшись на топчан к Наташе, просила рассказать ей что нибудь. Скворцо­ва исполняла это, с большим удо­вольствием. В один из дождливых дней де­вушка спросила Фирсова.
   - Ты когда нибудь работал шахтером?
   - Нет, но видел их работу Будь неладна она.
   - Где
   - В Собачевке.
   - Как ты туда попал?
   Фирсов тяжело вздохнул. - Мотало меня, ластушка на родимой земле, пере­кати полем по всей России. Перевидел всего я. И скажу тебе, очень плохо живет народ, ой как плохо - не приведи Господи. Жив на земле только вор, богатей и хитрец. Трудно жить среди них работающему чело­веку, всякий но­ровит его обидеть.
   Терешка поставил на стол из лозы самолов, чтобы поправить его. Девушка привлекла к себе девчушку.
   - Расскажи о себе, про Собачевку, про шахтеров?
   - Зачем бередить душу плохим? История эта долгая и печальная...
   - Расскажи все, все. Пожалуйста....
   Фирсов вздохнул и мотнув головой. Вспоминая и переживая заново в сво­ей душе, свой жизненный путь, он начал свою исповедь издалека, с россий­ской глубинки...
  
  
  
   Глава -- 59 . Фирсов
  
   Еще за год до Величайшего манифеста о долгожданной волюшке все губер­нии, уезды и во­лости России матушки, были охвачены непонятным, тревожным волнением и ожиданием. Слухи носились самые невероятные и в зачастую противоречивые. Слова, "Земля, Воля" журавлиным курлыканьем носились над головами крепостного, взволнованного люда, вызывая и без того в смя­тенных душах все новые предположения одна радужней другой. Помещичья Россия жила пред­чувствием больших перемен.
   Первыми почувствовали дуновение свежего ветерка надежд на получения воли и даровой земли беглый народ Юга России. Вначале робко, затем смелее, увереннее, они возвращались в родные места на удивление близких и знако­мых односельчан считавших побежчиков давно канув­ших в неизвестности и пропащими. Вернувшиеся в родные места, они, неохотно вступали в разго­воры, на предмет своих скитаний, больше молчали, вызывая у любопытных к себе, некую загадоч­ность и таинственность. Те, которые числились в бегах, десятки лет по возвращению уже не заста­вали в живых многих, да и оставшие­ся с трудом угадывали пришельцев.
   Вернулся в те далекие годы в свое родное село и дед Терешки Фирсова. Двадцать лет, как один день, минуло с тех пор, как он дал тягу из села. Чу­дом сбежавший с панской конюшни, где зажатый в дубовой колоде и нещадно избиваемый за попытку освободить Аришку, сиротку, скры­ваемую барином - сластолюбцем в лесной сторожке для своих любовных утех, он долго кружил диким зверем в лесу подстерегая злодея своего. Узнав, что тот с пленницей, якобы ускакал в Пе­тербург, стал скитаться на дальних, заброшенных дорогах, храня в сердце жестокость и мщение к тому, кто погубил юную девичью жизнь.
   Вернувшись в родное село он не застал ни барина -- изувера, ни тех, кто усердно катовал по его велению, ни сиротки своей. Ослабевшую умом, после всего этого, она вскоре пропала без вести.
   Первым увидел деда своего внук Терешка на перекрестке двух сельских до­рог, там где не­когда был похоронен цыган забитый мужиками за кражу коней из панской конюшни. Гонит Терешка панский скот вечером в село на покой, глядь, стоит на том самом месте бородатый стран­ник, ложит поклоны, целует землю, мочит слезами лицо свое.
   Вначале пастух никакого внимания на того. Мало ли кого заносит по чу­жим сельским доро­гам. Нищих, калек и богомольных людей по ним ходило вдосталь. С поросшей ковыльной травой возвышенности, открывался великолеп­ный вид на село с беленькой церквушкою в центре, на поля, на дубравы, переходящие в темнеющий к горизонту лес.
   Вполне возможно эта картина и вызвала слезы умиления в душе странствую­щего старца. Как и все люди простого сословия, он затронул местного пасту­ха, стал расспрашивать его о жите­лях села, о панской экономии, словом, про­явил к этому, большое любопытство и как показалось Терешке, для села, ста­рец был не чужим человеком.
   Когда нищий упомянул пастуха Григория Тимофеевича, отца, значит его у Терешки сердце оборвалось. Дед. По всем приметам он. Признался на коле­нях перед ним Терешка, что внук его. Заслало слезной пеленой глаза, подломи­лись дрожью коленки. Обнялись, старый и малый, просле­зились.
   По дороге в село дед узнал, что и сюда в глухомань дошли слушки о пред­стоящей реформе, и что на это бары молча лишь пожимают плечами, а мужи­ки и бабы, как и встарь, спозаранку спе­шат в экономию отбывать поденщину.
   И еще узнал старик, что кроме Терешки у него больше родственников не имеется. Целую ночь, в тесной Терешкиной каморке, которую делил пастух с глухим набожным звонарем, велась задушевная беседа деда и внука.
   - Немного осталось ждать теперича. Дадут тебе Тереха вольную, нарежут земли, и ты сам себе господь на ней. Мне то уж другая путя заказана. Боял­ся, что не дотяну, помру и схоро­нят невесть где, а теперь то вижу за страда­ния и мытарства долголетние всевышний велел душе моей покой иметь в сто­ронушке родимой.
   Велика Россия. Ох, велика матушка, не обойти ее пешком, ни объехать. Ме­ста у нее дико­винные. Глаза порвешь, не оторвешься. А душа своя, ее не об­манешь, сюда велит идти. Накрепко к родному колышку привязана...
   Зачарованно впитывал Терешка внук одиссею деда своего. В его неторопли­вом сказе он слышал перезвон колоколов белокаменных соборов Ростова Вели­кого. Умилялся действенной природой гирла Волги, мерил версты необозримых степей Малороссии, покрытые буйной зеле­нью, пестроту и суматошность зной­ных приморских городов.
   Много интересного услышал пастух в ту ночь, словно не дед мерил лаптя­ми бесчисленные версты, а он, пастух Терешка был свидетелем дальних и чу­жих краев.
   К неожиданному появлению односельчанина отнеслись с любопытством, но убедившись, что последний не очень то расположен к само откровению, вскоре оставили его в покое.
   Мартовские дни тысяча восемьсот шестьдесят первого года усилили ропот забитого темно­той и нуждой крестьянского мужика. За день до объявления Ве­личайшего Манифеста в село при­были солдаты. Среди мужиков вышло заме­шательство. В назначенный день утром, глухонемой звонарь поплевав на руки взялся за веревки ведущие к колоколам. И поплыли в морозном воздухе в разные стороны стонущие звуки
   Серой, муравьиной массой народ прикипел на церковной площади.
   Присутствие солдат не предвещало ничего хорошего. Приплелся и прихвор­нувший дед Фирсов, пожелавший самолично услышать весть о воле и земле. После прочтения священником указа крестьяне долго не расходились. Недо­вольные, они, разбившись на кучки, стали громко об­суждать манифест. Волне­ние усиливалось.
   Ни Александр 11, ни Милютин, ни губернаторские комитеты возглавляемые Шуваловым, Гагариным и другими высокопоставленными правительственными чиновниками, участвовавшие в создании проекта крестьянской реформы не смогли не предвидеть безднинской трагедии ни роко­вого поступка Каракозова.
   И тогда разрешение недоразумений и наведения порядка в уездах и призва­ны были осуще­ствить на местах военные чины, оплот защиты отечества, такие личности, как свитский генерал Апраксин.
   В Нижних Дубках, в сравнении с другими местами, охваченные крестьян­скими бунтами, было относительно спокойно, но красный петух над господской скирдой, все же заполыхал. Подо­зреваемые в поджоге, при людно высечены розгами. Давнишняя мечта деда Фирсова растаяла как утренний туман. Перед смертью сказал как- то:
   - Манифест, Терешка, прочитали липовый, не нашенский. Мне бы твои молодые го­дочки. До Петербурга дошел бы, до царя...
   Утром говорил, а к вечеру не стало его, преставился. Похоронил пастух с глухонемым деда, неудачника, поплакал, как полагалось и сказал:
   - Уйду. На Дон подамся. А то и в чумаки... Что ни день, то новые ме­ста. Соль, рыбу, всякие товары возить буду, хату поставлю, не хуже чем у приказчика...
   Глухонемой соглашаясь, кивал головой. Он был единственным, кому мог без утайки дове­рить свои помыслы пастух, не опасаясь, что тот сболтнет дьячку ненароком.
   Немного радостей было у подростка Фирсова в серой чадящей копотью жизни. Молитва, тайные мечты и вздохи по дворовой искуснице -- кружевнице Пелагеюшке, да пастушество, воз­можность философски созерцать, раздумывать и удивляться творениями Всевышнего.
   Мысли навеянные дедовыми странствиями, были дерзкими и отчаянными. Они сушили го­лову, тревожили по ночам фантастическими видениями сна, всколыхнули привычные будни. Он стал серьезно подумывать о новой загадоч­ной жизни вдали от привычных мест. Все то, что окру­жало его в данный мо­мент, буйство крепостных, сбежавших в леса, появление нового священника из епархии, взамен сбежавшего и нового хозяина экономии, племянника скоро по­чившей барыни, не вынесшей разнузданности своих крепостных, его сейчас мало трогало. Однако радужным меч­там не скоро суждено было сбыться. И вот почему.
   Новый молодой барин слыл чудаком. Он повернул дело так, что в глазах своих соседей по­мещиков поначалу вызывал недоумение быстро переросшую в опасное соседство. По его велению солдаты покинули село, предоставив таким образом барину самому решать милютинский проект. Затем собрав всех кре­постных людей, о чем -- то долго беседовал с ними.
   Удивительные дела стали происходить в селе Нижние Дубки. После откры­тия воскресной школы, барин сам участвовал в нарезке наделов, ходил за плу­гом, косил траву. Пастух видел как однажды тот сняв лиловый стеганный до­машний халат, ловко орудовал молотом, как заправский кузнец отковывал ось на дрожки.
   По соседству крепостные продолжали чинить разгром своим барам. В ответ, в воздухе сви­стели розги, опускаясь на спины бунтовщиков, приводились в ис­полнение приговоры, пролива­лась крестьянская кровь. А над селом Нижние Дубки ярко светило солнце, преображались весен­ние рощи и дубравы. В голу­бизне неба застывали точками жаворонки. Его ликующая, звонкая трель, гимн теплым солнечным лучам и зеленым просторам, передавался работающим в поле быв­шими, а в настоящем свободными крестьянами, усиливали радость их свободного труда.
   Новый священник, свидетель преобразований молодого барина, не выдержав его кощун­ства, в корне игнорировавший Величайший Манифест, подписанный августейшим Александром 11, кинулся по инстанциям, в поисках надлежащих мер по пресечению творимого беззакония. Для пущей убедительности губерн­ского начальства, священник прихватил с собой выкраденные тайно для такого случая деловые бумаги барина. Среди прочего, тут были такие вещественные доказа­тельства, за которые барину матушка Сибирь показалась бы раем.
   "Основание политической экономии" Миля, "Письма из провинции", "Бар­ским крестьянам от их доброжелателей поклон", наброски о созыве Земского Собора и пожалуй самое ценное, ко­торое, наверняка заинтересует 111 отделение, это записи о создании конспиративной организации.
   Предводитель дворянства, губернского городка, к которому обратился духов­ный пастырь, уже наслышанный компанеловскими порядками в Нижних Дуб­ках, внимательно изучил привезен­ные бумаги.
   Им был дан в спешном порядке надлежащий ход. Через несколько дней в село был направ­лен конный карательный отряд. Над Нижними Дубками сгусти­лись темные тучи ненастья. Моло­дого хозяина поместья увезли в город для дознания. Крестьянам устроили всемирную порку. Несколько дней стон, плачь и проклятия неслось над селом. Многие опять поддались в леса и ча­щобы. Через неделю в село прибыл новый хозяин, генерал в отставке.
   Пышные бакенбарды, щегольские усы, короткая бородка, цепкий пронизываю­щий взгляд, при всех регалиях он производил впечатление миро­творца. Конфискованное поместье бывшего молодого бара, генерал приобрел в рассрочку. Приняв крутые меры, установил в селе казарменные порядки, стал вдалбливать крестьянам истинное толкование манифеста. Для укрепления могущес­тва своего, красавец генерал построил вблизи сельского кладбища каземат, каменный мешок, на манер тех, которыми изобилует Александровский равелин и Петропавловка.
   Близость умерших, по его мнению, должна внушать сидевшим там провинив­шимся, во тьме и сырости, мысли о равенстве положения и вообще бренности земного бытия. Единственный ключ от сельского острога, висел рядом с бож­ницей, в виде распятия, в одном из бесчисленных комнат барского особняка.
   Сидел в каменном мешке и Терешка за то, что позволил сидевшим в лесу голодным кре­стьянам украсть из стада годовалого бычка. Отсидев положенный срок, он уже твердо решил уйти из села. Генерал узнав о его намерении, (служба доносов была поставлена не хуже чем в 111 отде­лении) вызвал его, порылся в бумагах, достал нужную и стал не спеша читать. В ней говорилось, что отец Терешки в свое время задолжал экономии, и что этот долг необходи­мо вернуть.
   Далее генерал предложил два варианта пастуху, либо работать более усерд­но на прежнем месте, или вернуться в Нижнедубинский подземный мешок, на срок, который определит ему хозя­ин. Фирсов вспомнил возню крыс там и вы­брал первое. Немало прошло дней, прежде чем пастух навсегда покинул род­ное село. Этому способствовало неожиданная радость находки и горькое не­счастье потери единственной любви.
   Как -- то раз в поисках нового батога, он стал шарить под стрехой хаты. Старый и сделан­ный еще зимой, сразу же после крещенских морозов, он прит­кнул под крышу, в солому. Однако на месте его не оказалось. Спросить бы у глухонемого, но тот поди, еще на богослужении. Поиски продолжались. В дальнем углу, вы пыли и паутине, Терешка наткнулся на дедовы лапти, как ни странно аккуратно завернутые в старую холстину. Он хотел было оставить их в покое, однако вес их, как ему показалось, был несколько тяжеловат для лаптей. Удивленный этим он не замедлил выяснить причину. К его ногам посыпались со звоном монеты. На какой то миг пастух оторопел и перестал что -- либо соображать. Когда первое оцепенение прошло и волнение дрожью охватило его существо, он упал на колени и обливаясь слезами долго молился. Пятнадцать монет, пятна­дцать рублей лежали перед ним.
   Их можно было потрогать руками, держать на ладони, любоваться тиснени­ем. Это было бо­гатство, это была свобода! Только сейчас он вспомнил слова деда, который сказал как -- то ему: - В моих лаптях тебе Терешка вольготней будет ходить, хоть в Петербург, хоть на Кальмиус реку. Разве мог тогда пред­положить внук, что имел в виду умирающий дед так и не нашедший за свою горькую, лапотную жизнь свою птицу Счастья. На удивление священника и дьячка, пастух поста­вил свечу и отслужил панихиду по деду и стал тайком собираться в дорогу. Но жизнь коварная штука. На прощание она преподнесла ему еще один сюрприз...
   ...Красавец генерал, упиваясь властью и роскошью, на сколько позволяли ему доходы, ста­раясь догнать упущенные годы, вел жизнь удельного князька, на манер китайского мандарина. Ни в поле, ни в церкви, ни в других людных местах, от его плотоядного взгляда не ускользала строй­ная фигурка молодых крестьянок. Под разными предлогами они бывали в господских апартамен­тах и задерживались там на неопределенное время. Не сговорчивых и упорных, хозя­ин холостяк строго наказывал. Таким образом Пелагеюшка, связанная по рукам и ногам попала в темный ка­менный мешок, которого она пуще всего на свете боялась.
   Ни мольбы, ни крики ее о помощи, не тронули сердца мучителей. На Илью прибегает к нему на выгон глухонемой, бессвязно размахивает руками, страдальчески смотрит ему в лицо, прикладывая то одну руку, то другую к го­лове, к ногам и тянет вниз, в село.
   Страшная догадка охватила пастуха. Он знал о заточении Пелагеюшки и давно решил из села уйти вместе с ней, только бы выпустили. Бросив стадо на подпаска, не чувствуя ног, кинулся навстречу беде своей. У последних хат, перед кладбищем, у входа сельского острога, толпился на­род. Посредине, на земле, прикрытым кем -- то рядном, лежало тело. Сердце пастуха не обма­нуло. Он делает несколько шагов, опускается на колени и чувствует, как каме­неет.
   Тело лежавшей, шевелилось, издавало тихие, неясные звуки. Словно, в чаду каком, пастух провел по ее изголовью.
   - Не надо. Ей теперь, уже ничем не поможешь, - донеслось до пастуха, но он уже приоткрыл лицо ее.
   Толпа ахнула, кто- то тоненько и жалобно завыл. Сердце Терешки сжалось от невыразимо­го ужаса и горя. От красоты Пелагеюшки, которое привыкли ви­деть все и было любимым всем, ничего не осталось, разве что оставшиеся по­бледневшая кожа в кровяных подтеках хранила бы­лую привлекательность. Вме­сто левого глаза зиял кровяной провал. По вздрагивающей брови и лбу присы­хала кровь. Второй, неестественный и безумный смотрел куда то поверх голов, в синь неба, не признавая никого из присутствующих. Вместо носа торчал не­большой красный, заострен­ный бугорок. Ушные раковины отсутствовали и лишь на правом болталась мочка. Ее прекрасных губ, насмешливых и трога­тельных не было. Вместо них остался лишь жуткий кровавый оскал зу­бов.
   Кровь тонкой цевкой тянулась по подбородку на шею, исчезая где -- то за ее плечом. Спу­тавшиеся темные волосы, порванная одежда, оголяла ее тело и раны. Руки были уже развязаны и неподвижно покоились вдоль тела. Кто -- то рассказывал.
   - Требует ее генерал к себе. Дает ключ. Пришел, открываю. Слышу, буд­то писк и хрип какой. Поднимаю фонарь повыше, чтоб сподручней было ви­дать. Гляжу, с крюка свисает об­рывок веревки. Оборвала видать. Я ближе, а она, горемычная в угол забилась, рыбой трепыхается. А рядом, этих тварей мерзких не счесть, кишмя кишат. Как увидел ее сердешную так и обмер. Лю­била в церковь ходить девонька, молитвы почитала. За что же ее Господь при­рек на такую злую смертышку. А?
   ... Сколько просидел около нее пастух, не помнил. Куда вел его звонарь, тоже. Только при­шел в себя маленько в дубраве к вечеру. Сидел в терновнике помешанным. Через несколько дней пастух Терешка Фирсов навсегда ушел из родного села Нижние Дубки в неизвестном направле­нии. Поговаривают, будто бы перед этим в одну из ночей, на кладбище, где была похоронена ис­кусница кружевница долго слышны были его стенания. В ту же ночь неизвестным из хозяйского загона была выпущена скотина и разбито окно в доме священника. Это озорство приписали как дело рук пастуха своим обидчикам. Одному, за сельский острог с омерзительными тварями, на съедение которым была кинута крестьянка Пелагея, второму, за заживо погребенную душу и тело ее.
   Генерал, и святой отец в ту ночь пребывали в отличном расположении духа. Составляя компанию друг другу в карты, они смеялись, шутили по пово­ду забавных историй проезжего ко­робейника и не один из них не вспомнил разыгравшиеся трагедии, к которой были причастны оба.
   А что ж пастух Фирсов? За свою короткую, лапотную, чадящей лучиной жизнью, вдоволь нахлебался горюшка, он испробовал ядный вкус ее. А теперь увязавшись с двумя попутчиками он направлялся в южные степи Малороссии за призрачным счастьем. Наивная доверчивость, просто­та и набожность его могли быть украшением и гордостью любого сельского прихода. Церковь те­ряла в его лице, прилежного прихожанина, свято чтившего все то, что озарял своими золотыми лу­чами вездесущий православный крест и распятие великому­ченика Христа, уготовив пастуху тер­нистый путь усеянный шипами и топким бездорожьем.
   Священник Нижнедубинского прихода резко поколебал религиозные устои бывшего при­хожанина. Пройдет немало времени, прежде чем Фирсов вновь переступит порог обители и осенит себя молитвой.
   Найденных денег хватило не надолго, ровно настолько, чтобы покинуть им родные места в Ливенском уезде и пересечь Орловскую губернию. Очередное испытание жизненных невзгод, судьба преподнесла ему в лице попутчиков, низкорослых, кряжистых мужичков склонных к раз­гульной жизни и рукопри­кладству.
   Озадаченный очередной трактирной попойкой своих горе -- товарищей, Терешка начал было увещевать падших к благоразумию. Ответом была ухар­ская заборная матерщина и скручен­ный кукиш посланный в небеса Всевышне­му. Для пущей убедительности своих прав они скомо­рошничая под "Кама­ринскую" схватили пастуха и насильно влили в рот ему сивушное питье и бросили в темный угол придорожного трактира. Проснувшись от тяжелого бре­дового сна на за­дворках в лопухах, он к величайшему огорчению обнаружил пропажу дедовских сбережений. Как и следовало ожидать, попутчики, оказав­шиеся попросту бродяжками, ушли в неизвестном направ­лении, прихватив его заветные денежки. Фирсов кинулся к трактирщику. Но тот ничего вразуми­тельного о его дружках не мог сказать, заметив при этом.
   - Веселые мужички! Без бога живут. Только на долго ли?
   Мимолетное ощущение богатства быстро улетучилось. Пастух успокаивал себя. "Чужие деньги, не мной заработанные в поте лица, есть прах и тлен. Пользы от них никому не будет!" Этому принципу он придерживался теперь всегда.
   Шагая от села к селу, ночуя, где придется и питаясь, чем бог пошлет, он уходил все дальше к отступающему южному горизонту навстречу неизвестно­сти. В осенние дожди и зимние стужи, перебивался случайной работой у бога­тых хуторян, а если таковой не оказывалось, прибивался к монастырю или на худой конец к убогой церквушке. Но с первыми, теплыми весенними лучами, Фисров перекинув через плечо палку с небольшим узелком на конце, продол­жал свой путь.
   Новые места, новые люди встречали скитальца равнодушно и замечали его ровно настоль­ко, чтобы вообще заметить его как личность лишь существую­щую. Порой, нет да нет, и вспомнит нижнедубинскую каморку глу­хонемого звонаря, где жил. Вспомнит поля, выгоны и все, все... Всплакнет ти­хонько успокоит себя молитвой и далее в путь двинет, словно где - то по нему скуча­ют и дожидаются.
   В Харьковской губернии при женском монастыре Терешка Фирсов прожил у привратника деда Филиппа несколько лет, помогал тому в его работе. Возил лес, колол дрова, следил за чисто­той подворья обители.
   Несмотря на добрые советы настоятельницы и привратника остаться и про­должать бого­угодное дело, Фирсов по весне ушел. На прощание дед Филипп сказал ему. - Добрая душа ты, ан­гельская. Соблазны не тешат тебя. Мир, в ко­торый тебя тянет, тяжел и коварен. Ладком с ним живи. Сон видел, на холме золотом сидишь, и дитя рядом. Христос тебе в дорожку, ангельская душа...
   И Фирсов вновь шел по весенним дорогам и тропкам, любуясь живородяще­му буйству зе­лени, лучами солнца и неумолчным голосам птиц. За Екатерино­славом, ниже по Днепру, разгру­жая расшиву с песком, нижнедубинский пастух услышал о чудаке англичанине, подарившему му­жику красненькую только за то, что тот согласился спустится в его шахту. Одни утверждали, что это был английский мастер, другие, кузнец, третьи, что это был барин, купивший зем­лю у здешне­го помещика. У англичанина видели золотую цепочку и свору по­родистых собак. Жил тот в оди­нокой сторожке в степи, в котловине реки Кальмиус.
   "- Вот кажись и пошли те места, где копейку сбить можно",- подумал Фир­сов. "Конечно, завсегда хорошо там, где нас нет, однако же и сон привратни­ка монастыря как будто в руку при­шелся. Упустить случай такой, разве мож­но?
   И бывший пастух уже спешил навстречу своей взыгравшиейся мечте, убе­жденный в счаст­ливое свершение золотого сна деда Филиппа. Как ни близка была кузница англичанина, но Фирсо­ву потребовалось еще много времени, прежде чем встретить человека, лично знавшего бога­того англичанина по пу­стякам разбрасывавшегося червонцами....
  
   ...Недалеко от владений княгини Ливен, земли которой уходили на многие десятки верст, опускаясь с большака в рощицу, Терентий увидел стоявшую сломанную коляску. Около покосив­шиеся ее передней части, хлопотал мужик. Молодая женщина с двумя маленькими детками сидела в стороне, на лужайке. Ее печальный взгляд смотрел куда то в сторону, вдаль. Рядом с ней и детьми находился молодой человек, хозяин коляски. Приунывший, он с досадой на­блюдал за ра­ботающим мужиком. Его пунцовые, девичьи щеки, горевшие по­стоянным румянцем, мальчишьи вихри и неискушенный взгляд, говорил о мяг­кости его натуры.
   Видно, что одному не управится с поломкой, мужик, чинивший коляску, об­радовался появ­лению Фирсова. Вместе они быстро устранили поломку и вскоре коляска умчала незадачливых ездоков.
   Оставшиеся вдвоем, мужики присели на траву и разговорились. Вскоре Терешка уже знал, что собеседника его зовут Яковым,(его имя часто называл обладатель пунцовых щек) и что тот долгое время работал пастухом у поме­щицы Чеботаревой. Фирсов спросил его об англичанине. Собеседник хитро улыбнулся в сторону. Да, да. О Джоне Юзе ходит много всяких небылиц. Лю­дям дай только посудить, уж они разведут, успевай рот открывать. Как тот да­леко развернул свое строительство? И как посмотрит на новенького, артель, не откажут ли в приеме? Скептическая ух­мылка бывшего пастуха помещицы про­шла холодком по спине Фирсова.
   - Коли бог умишком обидел, не поздно отсель и пятками накивать. Не разложив ко­стра, картошки не испечь. Так то, человече!
   Терентий Фирсов не обижался, спросил в свою очередь, уводя разговор в сторону.
   - Знакомая, что ли коляска?,- имея в виду недавно отъехавшую с моло­дой семьей.
   Яков покачал головой. - Эта? Тут вишь какая история вышла. Сынок Григо­рия Павловича мотыльком в паутинку угодил. Туманов младший в Петербурге знания всяческие военные познает. Кто его знает, как там у него выходило, хорошо ли плохо, однако отец его не жалел средств на учения. Высылал регу­лярно ему положенную сумму. А сынок его регулярно с девицами их прома­тывал. Одна из них (из театра), недолго думая новость на ушко ему шепчет. Дескать, так и так, есть детки у меня, двойняшки. Красавчик в смущении. Как же быть теперь, коли папашка дознает­ся? Судили, рядили вдвоем и порешили, коли любовь у них отчаянная то и быть им тогда вместе. Теперь вот и ката­ются оба, а тот за голову хватается, не знает, чего придумать, чтобы вызволить сынка из напасти.
   - А тебе все доподлинно известно, в лаптях то...
   - Григорий Павлович и Джон Юз и в них меня приметили. Так то, чело­вече...
   ...Пастух помещицы Чеботаревой жил в районе Смоляниновского хутора, на казацкой сто­роне реки Кальмиус. В поддевке, в лаптях с хитрецой в глазах, Яков, недвусмысленно дал понять Фирсову, что не только знает Джона Джо­новича Юза, но и водит дружбу с ним. Он действительно подтвердил молву о его щедрости и посоветовал самому удостовериться в этом, поработав у того на строительстве домны.
   С Яковом Ивановичем Древицким, своеобразным маркшейдером лондонского колониста в малороссийских степях, Фирсов встретится еще не раз, при дру­гих обстоятельствах, а пока, обо­дренный его словами, Терешка кратчайшим пу­тем спешил на строительство детища Джона Юза.
   Оно открылось ему в степной низине, рыжим сооружением, со всевозмож­ными пристрой­ками, цехами, окруженные со всех сторон землянками и низень­кими, серыми халупами рабочих, напоминающие собачьи конуры. Подгоняемый надеждой, заполучить надуманные им, и подогре­ваемые слухом, хорошие зара­ботки, он счастливо вздохнул, снимая с плеч тяжесть долгого пути, затем пере­крестился и не спеша стал спускаться в котловину...
  
   ... Член парламента Брассей -- младший и барон Вайзман, кавалер ордена Бани, были пол­ны идей в создании акционерных обществ на юге России. Они не скупились на добрые советы по этому поводу директору Мильвольского за­вода Джону Юзу о претворении их идей в жизнь.
   Металлургическая промышленность России к сожалению, была далеко не предмет подра­жания, и это должно вселять надежду, при небольших затратах капиталовложений, плюс даровой рабочей силы, получить максимальный вы­игрыш! Заводы Юга России, в таврической Керчи, и на реке Лугани, скажем так, не создали величия России. Да и старания фон - Мевиуса с Петровским заводом, что -- то не клеится.
   Приходится констатировать факты, что не всегда выбранный путь наших предшественни­ков был усыпан цветами. Увы, с этим приходится считаться. Бу­дем же оптимистами. Возможно Вы, и есть тот человек, которому суждено на­долго греметь в скрижалях Русской экономии. Да, да. Ничего нового титулован­ные господа столицы в свою идею не внесли. Об этом знает каждый баш­мачник. Джон Юз приветливо всем улыбался. "Пусть тешат себя иллюзией моей не компетентно­сти, я уж свою не упущу! Дай бог случай!"
   Бог снизошел в его молитвах и такой случай выпал. В Кронштадте для укрепления форта "Костантин", Адмиралтейство Петербурга сделало заказ на броню Мильвольскому заводу в Лон­доне. Джон Юз окрыленный удачей, меч­той и надеждой прибыл в столицу России. Нюхом лиси­цы, глазом орла и изво­ротливости ужа, прикрываясь общительностью, он приобретал знакомства, необ­ходимые контакты среди высокопоставленных особ и таким образом вышел на князя Кочу­бея. Не расторопный князь уступил свою концессию "Новороссий­ского общества каменноуголь­ных, железнодорожного и рельсового произ­водства" расторопному иностранцу и тот быстро орга­низовал акционерное об­щество, в которое вошли наши знакомые Вайзман и Брассей. Покрови­тельство великого князя Михаила Николаевича ускорило деятельность общества.
   Князь Кочубей стал почетным директором общества с окладом в десять ты­сяч рублей в год. Сложив наскоро в чемодан карты Новороссийского края, книгу Ле -- Пле, "Путешествие по юж­ной России", прихватив ружье и свору собак, Джон Юз прибыл пароходом в порт Таганрога.
   Стомар Горн, баронет Гуч, Томас Брассей и Вильворт Огильви, удобно рас­положившись в акционерных креслах Петербурга и Лондона, нисколько, не смущали, и не охладили пыла Джона Юза перед трудностями, которые пред­стояло тому преодолеть. Он был уверен, что рано или позд­но, фунты стерлин­гов потоком начнут стекаться в банк на его личный счет. Благородный риск до­стоин благородного джентльмена. И Юз шел на ва -- банк. Среди множества препятствий, стояв­ших на его пути, тревожили. Концессии Самуила Полякова и казацкого генерала Пастухова могли быть серьезным тормозом для предприим­чивого англичанина в его широкомасштабных планах. Однако и сам он не счи­тал себя простачком.
   Свой приезд в южные степи России и начало деятельности остались незаме­ченными. Свои истинные намерения новоявленный миссионер тщательно скры­вал. В выборе места для постройки металлургического предприятия неоцени­мую услугу оказал Древицкий Яков Иванович. Отлично знавший здешние ме­ста, он и привел лондонского предпринимателя к берегам Кальмиуса.
   Основные компоненты металлургического производства, уголь, руда, глина, вода находи­лись теперь у ног Джона Юза. Чтобы не вызывать излишнее любо­пытство, была построена кузни­ца. Засучив рукава Джон Юз с двумя помощни­ками смастерил тачку, затем приступил к изготов­лению рабочего инвентаря. Тишина степи огласилась звуками металлических ударов.
   Для кузницы необходим уголь. Для большого предприятия - много угля. Самому реши­тельному из новоприбывших зевак Юз дарит десять рублей, крас­ненькой ассигнацией и мужик ле­зет в чертово пузо за углем. Весть о даровых деньгах облетает степь. Эта затея - приманка необ­ходима ему, и она удалась. Привлеченные "щедростью" чудака англичанина крестьяне потяну­лись к нему. Механик кузнечного производства по специальности, ныне директор распоряди­тель Новороссийского общества Джон Юз приступает к осуществлению строи­тельства предприятия. Но даже начав его он скрупулезно придерживается тактики скрытности. Это давало ему возмож­ность приобретать даровые земель­ные участки с богатствами залежей угля и оставлять соперников и дельцов долгое время в неведении.
   Полным ходом работал кирпичный завод, достраивался механический цех, первоначалу ко­торому дала юзовская кузница. Наконец приступили к строи­тельству основного цеха, домны. По приблизительным расчетам и выкладкам механика Джона Юза печь можно будет задуть не менее как через год...
  
   ...Артельный староста измазанный в глине и обсыпанный веснушками с недо­верием огля­дывал ничем не примечательную фигуру Фирсова. Почесав затылок, о чем то думая о своем, ска­зал.
   - Артель наша с Благовещения в полном сборе и здравии. К Мухину схо­ди, кажись у него давеча двое сбежали, - и староста направил его в сторону механической мастерской.
   Спотыкаясь о груды битого кирпича и мусора, Терешка наткнулся на челове­ка, внешность которого могла сойти за приказчика или земского учителя. С круглым, словно блин, лицом, с бо­родкой он приседал на свои короткие кри­вые ноги, удерживая свое сбитое, полнеющее тело. Он зорко взглянул и пер­вым затронул новенького.
   - Откуда? Ну-ну,... Далеко тебя занесло пташка. Пастушье ремесло, гово­ришь? Ну, что ж начнем с него. Механический цех тебя подождет, а ты сту­пай вон к тем телегам, спроси Ма­тюхина, есть там такой. Скажи, я велел направить. Постой -- ка, с памятью как? Не жалуешься? Премило. Запомни и другим передай. На ленивых у меня, спрос невелик. С чем пришел, с тем и уйдешь. Ступай, пташка...
   И любезно сердитый господин заковылял уткой к вырытому котловану, из которого видне­лось основание корпуса домны.
   Матюхинская артель числилась в подсобных работах. Воловий транспорт, медленный, но надежный специализировался на перевозке ново -- троицкой руды. Мужики недружелюбно встре­тили безлошадника и только усердное бого­почитание новенького охладили их пыл.
   Позже Фирсов узнал, что судьба его столкнула с человеком, который может изменить его судьбу, более удачную, чем та, по которой протопал его дед. Среди муравьиной сутолоки людей, скота, хаоса, кажущиеся неразберихи, Джон Юз олицетворял некое магическое лицо, от одного вз­маха которого, за­висело движение всей этой чертовщины.
   Не ощутив преимуществ манифеста, люди, по старой привычке были по­слушными рабами своей темноты, неграмотности и невежества. С чувствитель­ностью анероида они воспринимали малейшее колебание в интонации, слов и движений англичанина привыкшего повелевать и прика­зывать. Не раз Терешка благодарил судьбу и Джона Юза, что был лишен возможности получать слезные рубли на его дьявольском сооружении. Матюхин Кузьма, крепкий еще дед, которыми сла­вилась в свои времена Запорожская сечь, вынув трубку изо рта, прищурив глаза, отчего кустистые брови шевельнулись стожком, придали лицу обветренному, смуглому лицу добродушность, сказал кивнув головой.
   - Горазд. Працювать з оцим хлопцем ставлю. Потим разберемось, що до чого...
   На следующий день, ранним утром, когда восточный край неба окрасился в алую полоску зари, колымаги с впряженными в них волами, один за другим в отрезок неровной линии, потяну­лись в степь. Фирсов преисполненный чув­ством занятости шел рядом с телегой. Напарник, моло­дой парень, под нескон­чаемый скрип телеги и запаха свежей травы досматривал причуды утренних сновидений.
   Начиналась новая полоса в жизни бывшего пастуха. В тайнике души своей, он лелеял наде­жду, что работая у Юза, ему удастся выкарабкаться из нужды и скопив деньжат обзавестись своим маленьким хозяйством. Как ни странно, ему хотелось иметь кота. Обыкновенного кота, который бы сидел рядом, ходил бы за ним или мурлыкал, лежа на лавке. Терешка часто вспоминал мона­стырского кота деда Филиппа по кличке Аполлон. Серый, пушистый и большой, он повсюду сле­довал за хозяином, особенно по вечерам, когда привратнику приходилось по долгу службы обха­живать все закоулки монастыря и проверять оконные и дверные запоры.
   По пути следования Аполлон обычно детально изучал давно знакомые кусты, пеньки, углубления в стене, куда обычно прятались от дневного света пучегла­зые, земляные жабы. Кот за­бавлялся ими, переворачивая кокетливо их лапой. Пропитанием он обеспечивал себя сам и поэто­му привратник никогда не кор­мил его. Мышей в монастыре было в изобилии. Не гнушался он и зазеваши еся птичкой. Особенное отношение Аполлона было к змеям и ужам. С ними он управ­лялся легко и быстро. Терешка не раз был свидетелем таких стычек на краю обрыва, за монастыр­ским кладбищем. И все же несмотря на изувер­ства Аполлона над божьими созданиями, Фирсов питал к нему предпочтение, нежели к собакам. Его мечты и желания вслух вызвали у насмешливо­го напар­ника Федьки Окунька, иронию.
   - Тебе пора батьком быть и хатку с садочком у ставка иметь. Вот тебе и весь кот. А тута ты нужен Юзу как этот вол для колымаги с рудой. Да и все мы тут волы для него. Молчат все, а ему того и надо.
   "Пусть голодрань работает задаром!" Вот так то! Я вот ходку сделаю с вами и шабаш, по­лезу в печку.
   Парень говорил зло и этим очень смутил новенького, у которого мечта ста­ла расплывчатой и неясной. Терешка перевел разговор на другую тему, стара­ясь таким образом кое -- что еще сохранить от нее...
  
   ...Со дня на день из далекой Англии должны прибыть мастера, различные грузы, в том чис­ле дорогостоящий марганец, но Юз не дожидаясь всего этого, спешно подготовлял к их приезду рабочую силу.
   Дальновидный англичанин через Древицкого и артельных старост усиленно занимался вер­бовкой рабочих, при этом не гнушаясь никакими средствами, даже если те попахивали нечисто­плотностью. Бывший пастух помещицы Чебо­таревой, Яков Иванович, которого Юз приблизил к себе, помог наладить воло­вий транспорт. В первую ходку за ново-троицкой рудой был включен и Фир­сов.
   С окончанием полевых, сезонных работ, когда осенние холода и слякоть сде­лали невозмож­ными передвижные в степи сподручные средства, на строитель­ство потянулись люди привлечен­ные юзовской агитацией. Наконец из Таганро­га прибыли выписанные Юзом мастера и грузы, на­чалась строительство основ­ных цехов домны и кузнечного цеха.
   С наступившими холодами были наспех построены бараки. В них стали жить рабочие. Псарня Юза перешла в новое помещение и отличалась чистотой и опрятностью. Матюхин показы­вая на все это, сказал как то Фирсову. - Бач, налипив англиец житла нашому робитникови.? И яке зробив своим собакам, наче палати яки? Таке и видношення цього паука Юза к нашому брату. Не злизе николи з нашого горба, поки не втечемо звидси.... А поки ничиго що вдиешь? Исти кожен день бажаешь. Чи буде дило з циеи юзовскои городини, чи ни, але його собачивку люди помьята­тимуть довгенько....
   ...О том, какой кирпичный особнячок с конюшней среди деревьев выстроил себе Юз, и ка­кие домики для мастеров начинали строить рабочие, Матюхин не вспоминал. Его плевок в эту сто­рону, подкрепленный крепким словцом крас­норечиво выразил мнение. При распределении мест на жительство в бараке, Фирсову достался незавидный закуток. В дальнем углу всегда было хо­лодно. Плохо скрепленные доски стены пропускали влагу, если шел дождь, пронизыва­ло сквозня­ком, если дули северные или восточные ветра.
   Несмотря на все отрицательные стороны имеющихся неудобств, Фирсов все же имел неко­торые преимущества. Их было немного. Первое. Стоимость снимае­мого угла была ниже, чем те которые платили остальные. И второе. По­стоянный шум, пьянство, сквернословие, драки - все это обходило его. В этом угаре человеческих страстей, его жизнь была незаметной, замкнутой. Гово­рил он редко, всегда находил к каждому подход, нужное слово. Даже когда его безжалостно об­крадывали, он не жаловался никому, прощал обидчика.
   Он одинаково относился к тем, кто его обижал, и к тем, кто ему сочувство­вал....
  
   ...Для выжига кокса недалеко от основного цеха построили продолговатое, прямоугольное сооружение из кирпича. Разделив образовавшиеся коридор поле­ньями дров в клетки засыпали уголь. Здесь же рядом находилась вода. Первая попытка получить коксующий уголь дала неваж­ные результаты. Причина - не было достаточной тяги в печи. Еще там, в Нижних Дубках, Терешка не раз с отцом перекладывали печи по селу и потому знал секреты кладки.
   Несколько раз он пытался подсказать английскому мастеру, что наклонный ход оживит тягу и коксование угля пойдет быстрее. Строптивый мастер сопел, ругался и даже толкнул рабоче­го на угольную кучу, чтобы тот не лез со свои­ми советами. Однако печь все же переделали, и кок­сование угля в действи­тельности пошло уже лучше.
   Джон Юз, благосклонно похлопал соотечественника по плечу за найденную им смекалку...
  
   ...На полях, и дубравах улеглись снега. Морозы крепчали. Облачная свинцо­вая тень нави­сла над приглушенной белой пустыней. Темные островки кустар­ников и деревьев среди разбро­санных, притаившихся хат терялись в морозном безмолвии снежного покрова. В один из таких дней подзывает мастер Терен­тия и посылает того в контору. На душе у Фирсова будто кто скреб­ком про­вел. Переступает порог. "Никак мастера работа. Теперя вот расчет в зубы, и... Куды ж мне теперь в такую непогодь отсель?"
   В помещении Джон Юз был не один. Рядом сидел господин примерно одно­го возраста с ним, худощав и приятной наружности. Оба вели оживленный разговор, перекидываясь шутками. Увидев вошедшего, Юз подозвал к себе его. - Вот что, пташка. К Григорию Павловичу в имение съездишь, кирпич от­везешь, да поработаешь там. А к Рождеству назад вернешься. Работай, не ле­нись. Знаю вас лапотников, без кнута не шевельнетесь. Ступай.
   Собеседник Джона Юза не проронивший не единого слова, смотрел с безраз­личием перед собой, но когда Фирсов повернувшись собирался уходить, он за­держал его.
   - Постой -- ка братец. Камин переложить сможешь?
   Фирсов не понял. Барин повторил. - Ну а печь, сработаешь?
   - А чего же тут мудренного? Сложим.
   - Ну вот и отлично. Ступай.
   Вышел Терешка из конторы окрыленный. В этот же день нагрузив кирпич на розвальни, он месте с напарником тронулся в путь.
  
   ...Григорий Павлович Туманов, чье имение расположилось невдалеке от Еле­новский карье­ров, был несказанно рад новому соседству высокой английской особы. В степной глуши, где на десятки и сотни верст нет ни одной порядоч­ной личности, от скуки и впрямь волком взвоешь. И надо же. Ярким метеором взметнулся дух столицы и в захолустье неожиданным приятным ви­хрем стремительно врывается цивилизация. Неважно, что движет честолюб­цем, дух миссионерства, соблазны авантюрной души, или какой другой порок (все мы не без греха), но если бы взметнув­шиеся над нашей степью эта яр­кая звезда несколько задержала свой полет в зените, это льстило бы нашему самолюбию, развеяла тоску, скучище и вообще внесла приятное разнообразие в наше па­триархальное закоснелое общество. Помещик Туманов через княгиню Ливен и смоляниновского соседа, у которого англичанин купил сторожку в степи, стал наводить справки о Джоне Юзе. От­зывы были самыми благоприят­ными.
   Помещица Чеботарева имела правда, несколько другое мнение. Изменилось оно после ухо­да ее пастуха к англичанину. Но это не поколебало решения Григория Павловича нанести первым визит непонятному в своих целях Джону Юзу. В этой поездке принимал участие и его сын прие­хавший из Петербур­га. Встреча, знакомство и оставшиеся после этого впечатление, проложили между ними тропку приятного делового общения. Туманов надеялся в будущем пристроить своего отпрыска на юзовское предприятие. Укрепились их отноше­ния после начала изыскательных работ по прокладке железнодорожной ветки ведущей от Еленовских карьеров к будущему предприятию Юза.
   Туманов не возражал тому, что по его земле будет проходить полотно же­лезной дороги, наоборот, приветствуя новшество, несущую свежую струю циви­лизации. Предупредительный Джон Юз не остался в долгу, и в свою очередь тоже навестил пенаты Григория Павловича. Друж­ба приносит плоды. От проек­та камина в чисто английском духе, который предложил Юз перело­жить вме­сто обычной домашней печи для обогрева комнат, хозяин был растроган.
   Юз держит свое слово. Розвальни, груженные кирпичом направляются в име­ние. Выложит камин знающий толк в этом деле один из его лондонских ма­стеров... Уже уходя из конторы, Терентий слышит за спиной прерванный его приходом разговор. Речь шла о псовой охоте, на ко­торую Юз дипломатично отказывается, ссылаясь на занятость.
   В имении помещика под руководством молчаливого юзовского мастера, Фир­сов с мужика­ми выкладывал камин. Новый дымоход мастер поручил выложить Фирсову. На время ремонта, се­мья помещика, жены Анны Александровны, двух ее совершеннолетних дочерей, Марии и Полень­ки, гостили у родственни­ков жены Туманова под Екатеринославом, возложив обязанности по присмотру за домом и ремонту в нем преданного приказчика Егорки. Да и сам хозяин имения ре­шил остаться, чтобы в отсутствии семьи решить ряд неожиданно возникших вопросов в личной жизни своего сына Александра.
   Приказчик все это время проводил среди работавших мужиков давая то или иное указание, многие из которых игнорировались мастером иностранцем. На­блюдал за работой и сын Григория Павловича, Александр. Молодой человек молча наблюдал за работающими людьми. Его рассеян­ный вид был далек от забот приказчика. Он часто выходил в безлюдный, заснеженный сад, медленно бродил по дорожкам поглядывая на дорогу. Фирсов однажды видел его уже, с молодой особой и детьми у сломанной пролетки.
   Где то пополудни проверяя тыльную сторону кладки в соседней комнате, он увидел в даль­нем углу, молодого Туманова и театральную девицу. Оба не­громко разговаривали не боясь быть услышанными в пустом помещении. Терешка стал невольным свидетелем их красноречивого объ­яснения.
   - Как доехала?
   - Метель занесла дорогу, но слава богу, все обошлось, и я, как видишь, уже здесь.
   - Как дети?
   - Ирина и Сашенька чувствуют себя превосходно. Им очень нравится ху­тор и хозяй­ка, которая нас приютила.
   Молодой Туманов помолчал собираясь с мыслями. Молодая женщина почув­ствовала его подавленность.
   - У тебя вновь неприятности из - за меня?
   - Ты знаешь мое отношение к тебе, и я никому не позволю разлучить нас.
   - Даже если на пути станет Григорий Павлович?
   - Мой родитель ничего плохого не имеет против нас с тобой.
   - Но ведь мать твоя так приветлива встретила меня с детьми, когда я впервые прие­хала из Петербурга?
   - Это верно. Но после письма полученного ею из Петербурга от своей се­стры, все круто изменилось.
   - И что в нем? Никак светские сплетни?
   - Мне трудно говорить с тобой на эту тему. Я старался не верить, ни слухам, ни сплетням о тебе, если даже в них есть хотя бы частица правды. Я, по прежнему очень люблю тебя.
   - Я верю в это, поэтому и приехала к тебе.
   - Я хочу забыть твое увлечение венским дирижером и ухаживанием за тобой ком­мерсанта из Пруссии, но каждый раз мне напоминают об этом. Те­перь это письмо. Я загнан в угол...
   Молодые люди обнялись. Молодая женщина гладя его волосы, продолжила.
   - Давай уедем отсюда далеко, далеко. Туда, где нам никто не помешает нашему сча­стью.
   Молодой человек не ответил. Она коснулась губами его лица.
   - Ну что же ты молчишь?
   - Мой родитель предлагает несколько другой вариант, очень похожий на твой. После окончания учебы в столице, он хотел, чтобы я работал у Джона Юза. Тот даже обещал хорошую должность мне. Но после того злосчастного письма Григорий Павлович настаивает чтобы я отпра­вился в Луганск и там на­чал свою карьеру. Разумеется с тобой и нашими детьми.
   - Но ведь это же прекрасно!
   - Этим отец хочет сохранить к нам добрые отношения и надеется, что и мать и се­стры мои, вскоре изменят свое мнение о тебе....
   ...Фирсов вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.
   "Вишь, оно какое дело. Судьба штука злобная. Не спохватишься, как по заду лиганет. Пе­чали в ней, как одежек у луковицы
   Не очищая - заплачешь"...
  
   ...После Рождества Фирсов вернулся на строительство предприятия англий­ского промыш­ленника. Корпус домны возвышался уже довольно высоко и из­дали напоминал шахматную фигуру Кирпичный завод работал на полную мощ­ность и даже в непогоду, он ни на минуту не прекращал свою деятельность. Артельный староста по прозвищу Сверчок (его храп с присвистом будил не только спящих мужиков, но и пугал по ночам всех приблудных собак в близо­сти) приставил Фир­сова на поставку к печам угля и глины. Пустая тачка весе­ло подскакивала на проложенных досках, разбрызгивая подтаявший снег на ухабах, шурша единственным колесом по рассыпавшемуся углю и была относи­тельно послушна в руках. Но груженная углем или смерзшейся в кусках гли­ной, она совершенно не поддавалась управлению. И надо было обладать доста­точным навыком и сноровкой, чтобы тачка не опрокинулась и груз был до­ставлен к месту назначения. С этой работой бывший напарник, Федька Окунек, справлялся мастерски, словно играючи. Но после того, как он поменял тачку на обушок и пучки лучин, для малорослого и худого Терентия, настали тяже­лые дни. Староста заметив его однажды застрявшего с тачкой, процедил сквозь зубы, сверля рыбьими глазами:
   - Прохлаждаться в раю будешь, божья душа. Шевелись -- ка малость, за­дарма что ли печи полыхать?
   Конец смены Фирсов ждал как церковного праздника. Он все больше скло­нялся к мысли, что напрасно доверился посулам Джона Юза и не продолжил свой путь на заветный Дон. Перед тем, как вымотанный непосильной работой и забыться тревожным сном, он молил Господа дать ему силы выдержать эту каторгу до первых весенних деньков, чтобы бежать, не оглядываясь с этой паучьей ловушки...
  
   ...По воскресеньям мужики соображали кому идти в лавку за водкой. Не унывающий Федь­ка Окунек войдя в барак и завидев притихших мужиков, спро­сил: - Чего мужики приуныли? Или хомут больно шею жмет, или сообразить крайнего не нашли?
   Мужики угрюмо молчали. Парень из новеньких сняв исподнюю рубаху и обирая с нее вшей, ответил за всех.
   - Тебя вот заждались, крайним и будешь!
   - Зря ждали. У Федьки Окунька другая цель теперя.
   - Твоя очередь ведь?
   - Уступаю.
   - За такие дела и по морде схлопотать не грех!
   - Рассыпешься.
   Федьку побаивались, за его силу, рост и широкие плечи. Фирсов догадывал­ся о причине отказа его от всеобщей выпивки, в которой, многие рабочие спускали все дочиста.
   В последнее время на краю оврага под деревцом Федьку Окунька ждала женская фигурка, приходившая из имения княгини Ливен. Быстро переодев­шись молодой шахтер спешил к ней на­встречу. Вскоре он и сам уже ходил в имение и возвращался лишь в понедельник к началу смены.
   Появилась у Федьки затаенная мечта, подработать у англичанина деньжат и поддаться с Оксаной в более спокойные и счастливые места.
   Своенравная и капризная княгиня вряд ли согласилась бы на добровольный уход служанки, но для молодых людей это уже не было преградой. Для Окунька, девушка ворвалась в его жизнь сладостным и пьянящим вихрем, откинув в сторону дружков с которыми он пил и безобразничал в воскресные дни. В его широкой натуре мирно уживались пороки добродетели. Часто по пьянке Федька колотил собутыльников, за прижимистость и любителя выпить за чужой счет. Но, когда у того случалось беда. он не задумываясь выклады­вал перед ним все свои сбережения, чтобы под­держать того и не падать ду­хом. Вот и гадай после этого, где находится в душе человека та ма­ленькая пружинка, которая, движет человеческими страстями и слабостями.
   Привязанность к Оксане дала свои положительные результаты. Он все реже стал приклады­ваться к бутылке с сивухой, а после Рождества и вовсе забро­сил это дело. Его место в товарище­ских попойках занял теперь другой хра­брец, имевший в своем арсенале все качества и привычки верховодить пьяной братией.
   Небольшая шахтенка, "чертово пузо", находилось от домны с версту не бо­лее. Это было выгодно и удобно для Джона Юза, да и для рабочих было меньше с перевозкой угля. Терентий ча­сто приносил Федьке связку колотых лучин, влезал к нему в зияющую темнотой дыру, перебрасы­вался словцом.
   Новоиспеченный, неунывающий шахтер шутил.
   - Может, вместе поработаем? Места хватит, да и веселее будет?
   - Взялся за гуж -- тяни теперь свою упряжку сам.
   Фирсов зажигает очередную лучину. Смешанная с газом, угольная пыль вспыхивает и тре­щит. Привязанный за пояс к деревянным саням бечевой, Фе­дька вспоминал тех каторжан, которых ему приходилось видеть под конвоем на больших проселочных дорогах. Шахтер заполнял тачку кусками угля.
   - По весне дам тягу отсюда.
   - И куда же?
   - Пока не знаю. Может на азовские лиманы махнуть?
   - Везде хорошо. А придешь на место, опять один обман будет.
   - Все одно уйду!
   - Продаст цыган кожух, там будет видно. Может еще и передумаешь
   - Может, на Луганский завод махнем? Места там, получше, чем здесь?
   - Не слыхал, про такой завод. Не знаю...
  
   ...Отшумели вьюги и морозные, колючие ветра. Солнце все выше поднима­лось по небо­склону, заставляя веселее журчать ручьи. Дружно стал таять снег. Строительство домны затягива­лось. Причин было множество и сроки пуска отодвигались. Через десятников и артельных старост Джон Юз нажи­мал на рабочих. Повеселевший от первых дней весны и связанные с ними мечты об уходе, Фирсов был омрачен известием о том, что деньги в конто­ре будут выдаваться после того, как задуют домну. Вторая новость, его и еще нескольких рабочих перебрасывают на завершении строительства домны.
   Хитрость лондонского предпринимателя удалась. Без денег, куда пойдешь и Фирсов теша себя надеждой, что его мучение протянется не далее как до Пас­хи, остался. Вместе с ним решил остаться и Федька Окунек. Да и потом их обеих стал разбирать интерес, каковы же будут ре­зультаты огромных трудов мужицких, вложенных на голом месте в низинах реки Кальмиус. Да и все работающие на строительстве подогреваемые коротконогим Юзом, путавшимся среди них, ка­залось забыли, что время весенней пахоты неумолимо надвигалось и пора для этого уходить по ха­там, работали с подъемом покрикивая друг на дружку.
   В конце апреля за день до за дутья домны, Фирсов стоя на мостике, при­крепленного навер­ху домны, где он соединял коловорот с металлической откидной крышкой, прикрывающий верх домны, увидел бежавших мужиков к шахтенке. Кто -- то внизу крикнул: - Обвал в чертовом пузе, мужиков, кажись того...
   Дальше уже Терентий не слушал. Быстро спустившись, он побежал вслед за мужиками.
   Около входа черной дыры стояла толпа. Из темноты мужики волоком вытас­кивали постра­давших. Черные от угольной пыли, в лучах солнца шахтеры по­ходили на обгоревшие головешки. Стоявшие в толпе мужики молча стягивали шапки. Некоторые крестились. Двое из лежавших шахтеров подавали признаки жизни. Их осторожно положили на телеги, приехавшие за углем. Третий, с раздавленным животом, грудью и лицом не шевелился. Им был Федька Оку­нек. Терешка подошел к нему и присев на корточки пригладил волосы. - Что ж ты милок.... На Азов собирался, на Луганский завод, а сам....
   Прибежал Сверчок и начал взывать к совести стоявших мужиков.
   - Поглядели и будет. Чего уж теперя на него глядеть? Эка невидаль, не­счастье случи­лось! Кому что на роду написано - не открестится.
   - Помолчал бы ты...
   - Так ведь работа стоит, а вы тута всем кагалом собрались. Ему теперь ваше обще­ство к одному месту...
   - Креста на тебе нет, живоглот. Радеешь о животе своем? Уйди от греха подалее, не зли мужиков.
   - Да я ж наоборот, в заботе о вас.
   - Уйди!
   Стоявшие мужики были крайне возбуждены случившимся и староста предпо­чел за лучшим убраться восвояси во избежании худших последствий.
   За то немногое время, прошедшее с осени, Фирсов привязался к бесшабаш­ному Федьке. Его лихой, необузданный нрав доставлял немало хлопот окружаю­щим его людям. Мало кто знал, что за мнимым напускным бравиро­ванием скрывается его пылкая, добрая и отзывчивая душа. Терентий знал это и любил его. Глядя на неестественное лежавшее плоское тело близкого челове­ка, Фирсов не мог сознанием своим до конца осмыслить сам факт смерти, считая всегда ее глу­пым, ненужным порождением человеческой природы.
   Федька был раздавлен в прямом смысле слова, и на это было жутко смот­реть. Терешка вспомнил нижнедубинскую трагедию Пелагеюшки и не выдержав беззвучно затрясся в плаче....
  
   ...На следующий день, в честь завершения строительства своего детища, Джон Юз отслу­жил молебен, на котором собралось множество людей. По окон­чании службы он велел задуть домну.
   Священник получив обещанное вознаграждение и после обильного юзовского стола, в кир­пичном особняке, лихо покатил в пролетке домой. Проезжая мимо кладбища, он увидел двоих му­жиков хоронивших шахтера, погибшего при об­вале. Рядом стояла жалкая, худая лошаденка впря­женная в дроги, на которой обычно возили кирпич.
   Святой отец сильнее дернул вожжи и прикрикнул на своего упитанного же­ребца и в конце добавил. "Эх, матушка, Россия! Все в тебе сикось накось. У людей праздник, а у этих, не ко време­ни все выходит. От того и грехи наши не объять. Прости меня Господи....
   Мужики взглядом проводили пролетку, пока та не скрылась за березовой ро­щицей...
  
   ...Рано утром, когда еще только солнце выкатывалось над степным гори­зонтом, Фирсов по­кидал Собачевку. Поднявшись на росяной пригорок, оглянул­ся. Перед ним, во всей своей непри­глядности лежали кучи мусора, угла, гли­ны, скопище колымаг и повозок, стоявших у стен непри­метных сооружений с громкими названиями "Кирпичный завод", "Кузнечный цех", "Мастерские". Среди всей этой неразберихи едва просматривались клоповники, землянки и барак­и, где ютились рабочие. Справа, в стороне, среди деревьев, стояли аккурат­ный кирпичный особ­няк, конюшни, коровник, псарня и другие надворные по­стройки, окруженные со всех сторон креп­ким забором. Здесь жил Юз. Чуть поодаль строились добротные дома для лондонских масте­ров.
   Контраст убожества и благополучия разделяло вздымающее к небу домна. Дым и газы ис­ходившие из детища Джона Юза поднимались к небу. Протяги­вались невидимым ветерком ли­сьим хвостом тянулись на многие версты над землей.
   Взгляд Фирсова выражал сожаление о тех, кто продолжал себя обманывать надеждами и проклятиями тем, кто устроил для них эту западню -- Голгофу.
   - Никак уходишь?
   Терентий обернулся. Перед ним стоял Яков, бывший пастух помещицы Чебо­таревой. Он ответил не сразу. Глядя в серые, хитрые глаза юзовского помощ­ника, ответил. - Ухожу.
   - Юз хорошо платит.
   - В лаптях пришел, в них родимых и далее пойду. Твой благодетель на языке соло­вей, а на деле, не хуже тварюги подколодной. Тут уж и не до зара­ботков. Как бы самому уцелеть.
   - Горячку порешь! Через денек, другой остынешь, вернешься. Ты не пер­вый и не по­следний.
   Терентий поправил на плече котомку.
   - Джону Джоновичу со мной работать несподручно.
   - Это как же?
   - Степной волк на него пусть работает!
   - Умный говоришь?
   - Тута и научили.
   И Фирсов не оглядываясь, свернул на большак. У развилки дорог он свер­нул на кладбище, не доходя к нему, остановился. Несмотря на раннее утро у свежей могилки Федьки Окунька, кто -- то уже стоял. "Кто бы мог в этакую рань прийти к нему?", - подумал Фирсов, пристально всматриваясь в женскую фигурку. Постой, а ведь это Оксана. Верно, она. И платьице, и платочек, что купил ей Федька, все сходится. Вот она, жизнь какая! Думки об одном, а на поверку выходит все насупротив. Вместо светлого венчания, скорбь смертная. Поплачь девонька, поплачь над ним, не буду мешать. Дай бог тебе лучший дней. Прощай Окунек!"
   Терентий осенил крестным знамением стоявшую на коленях девушку и вздохнув вернулся на большак....
  
   ...Солнце поднималось все выше Степь просыпалась от солнечных лучей и щебетанья птиц. Где -- то вдали, весело подавал свой голос петух. Идя на­встречу солнцу и новому дню, он не задумывался в выборе пути, зная, что повсюду встретит добрых людей, таких как Федька, Окса­на, дед Филипп и от этого на сердце становилось спокойнее и он шагал теперь увереннее и не спе­ша.
   О Джоне Юзе, Терентий старался не думать, но иногда перед Фирсовым возникали словно из тумана юзовская паучья походка, цепкий змеиный взгляд и его руки - клешни, которыми он по­стоянно жестикулировал, словно стараясь схватить очередную жертву. Никогда больше в своей жизни Фирсов не встре­тит англичанина, но смерть Окунька, всегда будет ассоциироваться с ним, как нечто отвратительное и скользкое. Не узнает Терентий и того, что задутая домна через три дня плавки осядет и внутри печи образуется громада, напо­минающая рогатое чудовище, которое коз­линым эхом прокатится по южным степям, вплоть до Петербурга и туманного Лондона.
   Возможно в этом есть и частица переполненной болью и обидой души Фир­сова, за тот ка­торжный труд, приведший многих рабочих к печальному, траги­ческому концу. Да и Юз, отличав­шиеся неплохой памятью в свои пятьдесят семь лет никогда не вспомнит промелькнувшую одна­жды перед ним в серой толпе рабочих, ничем не примечательную фигуру Фирсова, прибывшего на строительство издалека. Потому что всю эту рабочую массу хозяин сравнивал не иначе как с быд­лом и козловским отродьем.
   Одни уходят, другие приходят, всех не запомнишь да и незачем. Будущее, несмотря на зна­чительные неудачи, связанные с пуском домны с успехом пере­кроет слава и торжество бесцере­монной юзовской дальновидности в кровавом отблеске на бриллиантовом перстне (интимном по­дарке Великого князя) нет да нет, да и будут напоминать кровь его бесчисленных жертв.
   Вырвавшиеся на свободу Фирсов упивался вновь обретенной свободой. Слов­но малое дитя, он радовался новому дню, всему живому, заново ощущая свое рождение. По ночам, когда по дуб­равам июньские соловьи разливали трель, будто кто то дотрагивался до серебряных и хрустальных колокольчиков, душа Терентия, наполнялась тихой радостью и слезы умиления катились по засох­шей щеке.
   "Славно то как, Господи. Небось не хуже, чем в райских кущах вызванива­ют."
   После величественного Днепра и спокойного, степного Кальмиуса, Северский Донец с его разнохарактерными берегами и ландшафтом, разбудили у вновь странствующего Терентия мысли о неведомом Доне, его мечте и конечном пути. Идя вдоль живописного высокого правого берега, он любовался уходя­щей к горизонту голубой дымкой левобережной равнины, постепенно отходя и успокаиваясь после юзовского кошмара. Как и прежде, он не на долго задер­живался в селах или имениях, где искал случайного заработка и независимо от того, повезло ему или нет найти его, продолжал путь. У Лисьего буерака на берегу реки, вблизи рудника, трое молодых парней нещад­но избивали дружка своего. По годам они были моложе Терентия, но крепкие и сильные. По своей природе Фирсов всегда держался в стороне от подобных стычек, но нахлынув­шие чувства об уби­енном Окуньке всколыхнуло все его существо и не долго думая, бросив свои пожитки наземь, схватив подвернувшиеся под руку увеси­стую палку стал щедро опускать их на спины обидчиков. Это, вероятно, было настолько неожиданным для них, что опешив, они вскоре ретировались и гро­зя кулаками и сквернословя поплелись в сторону рудника.
   Как и предвидел Фирсов, драка произошла из-за молодой боровчанки, кото­рую так ревностно защищали ее сельские ухажеры от чужака. Ефрем (так звали нового знакомого) был из соседнего села. Видимо обладая неспокойным харак­тером, он отряхиваясь и поправляя рубаху, кивнул в сторону ушедших своих недругов.
   - Испугался! Потеха будет когда ее к венцу поведу.
   - А если охоту отобьют прежде?
   - Мы Ворошиловы, свое не упустим.
   - Девку то как звать?
   Новый знакомый мечтательно вздохнул. - Имя обыкновенное. Маша, Мария значит.
   Сидели долго и прежде чем расстаться, Терентий спросил.
   - Про Луганский завод слыхал?
   - Это тот, который в десятой роте? Слыхал. Туда, что ли путь держишь?
   Но Фирсов не ответил. Он стал рассказывать о Федьке Окуньке и его меч­те. Закончив, он поднялся. Ефрем проводил его на Бахмутский шлях и там они тепло расстались. Где -- то подсо­знательно Фирсова уже неудержимо влек­ло к заветным местам, а Дон с его многочисленными и непроходимыми места­ми все далее отодвигался в серую даль. И хотя до Луганского завода было еще далековато (верст за сто с гаком) мысли его все чаще вертелись вокруг него. Об этом горо­дишке ему часто напоминали попутчики, нищие и мужики, бывавшие в десятой роте. Каза­лось прошлое навсегда ушло из памяти, и он никогда более не вспомнит о нем, но за селением Подгорным, она вновь напо­мнила о своем существовании...
   ...Напившись холодной водицы из колодца, Фирсов присел неподалеку отдохнуть под де­ревом. Кругом, вразброс, в окружении деревьев прижались к земле хатки, крытые соломой. Над ними, на пагорбе, возвышалась церковь. Да­лее, в низине, среди деревьев поблескивала гладь реки. Обычное селение. Та­ких Терешка прошел на своем пути немало Теперь, если идти прямо на вос­ход солнца, можно попасть сразу на Луганский завод. А если взять чуток в сторону, можно по­пасть в Александровскую слободу. "Сворачивать мне без на­добности. Теперь мне осталось немного и мой долгий путь будет закончен".
   Из ближайшего подворья, высокий, чернобородый мужик выкатил бочку и пытался погру­зить ее в телегу. Фирсов поднявшись, подошел к нему и они молча втянули ее наверх. Вернувшись на свое место Терентий с удовольстви­ем вытянул ноги. Идти некуда не хотелось.
   "Может тута сделать передых, а завтра с утра пораньше уже тронуться в путь?" Он прилег на траву. "Нет. Отдохну немного и в путь! С какой стати мне тута оставаться, коли время есть?" Он прикрыл глаза и блаженно улыб­нулся. "Притопаю в Луганск и уж тама спешить более не ста­ну. Узнаю, что и как, подумаю хорошенько и только тогда буду кумекать, чего мне делать да­лее. Не так как в Собачевке, пришел и сразу же на обман поддался".
   Фирсов отдыхал не долго. Мысль о том, что пушечный завод уже не за го­рами, прервал его отдых. Собрав свои скудные пожитки, уместившиеся в не­большом узелке, он вновь зашагал по до­роге на окраину Подгорного. Выйдя в поле, он увидел цыганский табор, медленно двигавшиеся к Северскому Донцу. Около некоторых телег брели несколько цыган. Рядом с ними понуро брели собаки и молодые жеребцы.
   Теперь и он, Терешка, вроде, как цыган вольный, куда хочу, туда и пойду... Сзади, по доро­ге в его сторону на телеге с бочкой, ехал знакомый чернобородый мужик. Фирсов остановился, уступая дорогу. Поравнявшись, му­жик, после некоторого молчания спросил.
   - Табачка не найдется?
   - Таким делом не балуемся.
   - Скверное дело. Придется до Луганска терпеть.
   - Курить -- травить себя. Бросил бы.
   - Уже не брошу.
   Цыганский табор скрылся за рощицей. Чернобородый помолчав немного, спросил идущего рядом с телегой, попутчика.
   - И далеко так топать собрался?
   - Теперь уж недалеко.
   - Коли по пути, садись.
   - Нет, мы своим ходом.
   - Как знаешь.
   Чернобородый не думал ехать быстрее. Как видно, тому хотелось заглушить курение разго­вором.
   - Не шибкий ты на разговор.
   Фирсову, напротив, хотелось расспросить того о Луганском заводе, но вспо­мнив недавнего знакомого Якова, который посоветовал ему поработать в Соба­чевке у Джона Юза, тут же отбро­сил эту мысль. С некоторых пор Терентий стал замечать свою новую черту, суеверность. Не спугнуть бы по новой свою мечту ненароком.
   Некоторое время путники молчали, занятые своими мыслями. Черноборо­дый хотел было взмахнуть вожжами, да приободрить лошадку, что бы та шла побыстрее, но увидев верхового, ска­чущего в их сторону, приостановил ло­шадь. - - Никак к нам, направляется.
   Фирсов остановился и посмотрел на приближающегося всадника. Верховым оказался моло­дым человеком. Он был очень взволнованным. Спешно спросив о цыганском таборе и получив от­вет, он тут же развернув жеребца и не по­благодарив, галопом ускакал в указанном направлении.
   - Никак цыгане шкоду учинили.
   - А может дело какое к ним?
   Возчик покачал головой. - Какое дело, с такой перепуганной физиономией? От цыган толь­ко и жди пакостей.
   Вскоре Фирсов уже знал, что попутчика величают Иваном Федоровичем. И что он работаем по извозу угля на пушечный завод.
   - Фамилия наша известная на казенке. Мамоновы мы.
   За рощицей, у раскидистого дуба, одиноко стоявшего на возвышенности, На­зар Федорович остановил лошадь. Пристав со своего места он смотрел в сто­рону от дороги на куст шиповника. Фирсов тоже обратил внимание на этот куст.
   - Чего это там, вроде, как кто -- то лежит?
   Но Мамонов ни говоря ни слова встал с телеги и быстро направился в сто­рону куста. Подойдя к нему он присел, что -- то рассматривая и тут же мах­нул рукой, подозвав к себе своего спутника. Подойдя ближе Терентий увидел лежавшего в крови знакомого им всадника, который недавно интересовался цы­ганским табором. Скорчившись он крепко обнимал дитя. Казалось, что молодой человек только заснул. Его лицо было знакомо ему, но вспомнить где бы он мог видеть его, Фирсов сразу не мог. Маленькое дитя освободившись из объя­тий умершего, пыталось встать. Плача и что -- то лопоча, она размазывала ру­чонками по лицу слезы смешанные с кровью. Все ее светлое платьице было алым словно кумач.
   - Ах, ты Господи. Ужас то какой!
   Фирсов взял ее на руки. Девчушка не осмысливая случившейся трагедии, что -- то говоря, из которого Терентий понял, что ее отец ее заснул и не хо­чет подниматься. У Фирсова защипало в глазах. Он вспомнил этого молодого человека. Это был Туманов, а девчушка - дитя балетной деви­цы из театра. Мамонов переглянулся с Фирсовым.
   - Ну что скажешь, защитничек цыган?
   - Властям бы надо показать, а те бы быстро бы на них нашли управу.
   - Властям, говоришь? А коли это ты сделал, или я к примеру, тогда как?
   Об этом Терентий как -- то не подумал. Мамонов говорил правду.
   Фирсов нарушил молчание. - Чего теперь делать то? Негоже человеку ле­жать вот лежать в степи...
   Мамонов встал. Прошелся, осмотрелся кругом, затем молча кивнул Фирсову, чтобы тот следовал к телеге. Взяв лошадь под уздцы они вдвоем с малыш­кой отошли в сторону от места тра­гедии. Остановившись у родника, сказал. - Жди с дитем здесь. Обмой кровь на своей одежке и на дитю, тоже.
   Взяв угольную лопату и топор Мамонов быстро вернулся к месту происше­ствия. Терентий старался отмыть пятна крови на платьице сиротке, но все было напрасно. И тогда он нашел верное решение. Раздевшись до пояса и сняв с девчушки платьице, он надел на нее свою теплую натель­ную рубаху. Девочка была очень красивой. Особенно большие черные глаза, Темные волосы и чуть удлиненный овал лица. Она часто показывала в сторону куста и утвердительно кивала голо­вой. - Спит? Спит?
   Фирсов стал уводить в сторону ее мысли об отце, показывая ей тот или иной сорванный по­левой цветок. Он был почти рад, что девчушка так и не осмыслила факт трагедии близкого ей че­ловека. Через некоторое время, вернул­ся Мамонов.
   - Едем, - сказал он, складывая в телегу лопату и топор. Ехали молча. Дитя засыпая прижалось к Терентию. Мамонов глядя вперед, нарушил молча­ние.
   - Коли кто повстречается, об этом никому ни слова. Варьку "он кивнул в сторону спящего ребенка ) оставлю себе. Сыщется мать, отдам дитя...
   Говорить не хотелось. Драма продолжала стоять перед глазами. Мамонов спросил. - Куда направляешься?
   - Езжай своей дорогой, мне по пути...
  
   Глава - 60. Обувка из сафьяна.
  
   Проснулась Наташа от голоса Пелагеюшки разговаривающей с козой. Девуш­ка улыбну­лась, глядя, как ребенок уговаривала животное иметь совесть и вый­ти из закутка на подворье. Коза не шелохнувшись продолжала стоять глядя на маленькую хозяйку, выражая свою непокорность и непослушание. Наконец животное смягчив свой нрав, мотнув головой, медленно направилось к выходу, помахивая коротким хвостиком. Наташе тоже очень хотелось вместе с ними побродить по берегу реки, где сейчас ловит рыбу Терешка. Она пошевелила ногами и туловищем. Болезнь по­степенно покидала ее, но ощущение боли сохранялось. Ее взгляд скользил по пучкам трав разве­шанных вокруг божницы. Их было множество, однако она обратила внимание на небольшой пред­мет, видневшийся из-за пучков. Девушка стала гадать, чтобы это могло быть? Предмет больше всего походил на детскую обувку, или на край кисета, в котором обычно мужики носят табак для самокрутки. Но хозяин избы Терешка Фирсов не курит. "Ах, не все ли равно, что это, наверное ка­кая нибудь безделица." Скворцова с трудом поднялась с постели и принялась приводить себя в по­рядок. Вернувшаяся со двора Пелагеюшка с удовольствием стала расчесывать гребнем длинные волосы больной взобравшись на табурет.
   И все же покосившись на иконку, она протянула руку и освободив загадоч­ный предмет от лечебной травы, стала с интересом рассматривать его. Им ока­зались маленькие детские туфельки из сафьяна. Стряхнув с нее пыль, обувка приобрела вполне приличный вид. Она стала примерять ее на Пелагеюшке, но туфелька была ей уже тесновата, да и вряд ли девчушка могла носить ее, уж больно хороша была обувка в свое время и наверное ее носила премилое дитя из состоятельной се­мьи.
   Она вспомнила его исповедь о тяжелой мужицкой судьбе. Может быть имен­но ее он нашел за селом Подгорным, у степного дуба?
   Вскоре пришла Варя и все трое отправились на берег реки. Шли медленно. Наташа была еще не вполне здоровой и нужно было экономит силы. Любуясь весенним утром и просыпающие­ся природой на берегу реки Лугани, она слу­шала Мамонову. Та рассказывала последние городские новости, а также об инженере Холдейне и его осиротевших детей без присмотра, Джейн и Робер­та.
   - Инженер жалеет, что отпустил гувернантку Дельфорж. То, что произо­шло с ма­лышкой Джейн, которая сорвалась с обрыва в реку, и чуть было не утонула, виновны оба, и Ро­ланда и француженка. Петро видел, как это случи­лось. Жена Холдейна вообще не могла терпеть эту девицу и после случивше­гося, она наконец избавилась от нее.
   - Англичанин ищет новую гувернантку?
   - Без нее ему очень трудно с детьми. Впрочем, он как -- то сказал, что Туманова бу­дет ему рекомендовать одну из девиц из женской гимназии.
   Скворцова тут же вспомнила Марту, которую Бриггер пристроил в это заве­дение. Воспоми­нания о Софье Павловне и об инженере рудника, действовало угнетающе, и девушка переменила тему разговора.
   - Ты говорила, что Холдейн получил письмо от брата Роланды?
   - Рудольф обещал приехать.
   - А из Петербурга, нет еще известий от Валентина Ивановича?
   От Наташи не ускользнула замешательство на лице подруги.
   - Бог с ним, с этим Петербургом.
   Варя Мамонова некоторое время молчала, решая. Говорить или умолчать о письме, которое Софья Павловна получила от своего знакомого из Петербурга, в котором между прочим упомина­лось и о Скворцовой....
   - Да, она получила письмо, но о содержании его пока молчит.
   Мамонова не хотела расстраивать подругу. Туманова очень резко отзывалась о ее поступке, и в ответном письме в Петербург, обещала уделить пару стро­чек о ней...
  
   ...Несмотря на конец марта, погода в течении дня резко менялась. Вместо теплых весенних лучей, на небе появлялись облака и начинался дождь. Однако в один из теплых апрельских дней, Варя предложила подруге сходить в сто­рону кургана, к фирсовскому роднику. Наташа уже не раз слышала о нем и побывать там ей очень хотелось. Собравшись они не спеша пошли. Подойдя к нему, все трое остановились. Вокруг родника было убрано, а на полочке, укрепленной на стволе, находилась медная кружка. Скамеечка и сам сруб над родником были заново переделаны и имели привлекательный вид.
   - Федька с Терешкой часто приходят сюда наводить порядок, да и сами люди прохо­дя мимо, стараются не сорить тут.
   - Здесь хорошо, а вид отсюда посмотри какой, загляденье. Если под­няться на курган, то с его вершины далеко видать, Луганский завод будет ви­ден как на ладони.
   Все трое медленно поднялись на вершину. Несмотря на свежесть погоды, Наташа с восхи­щением созерцала открывшиеся перед ней простор.
   Гусиновские хатки, цеха казенки, купола церквей, мельницы Каменного Бро­да - все это как на ковре, расстилалось перед Скворцовой. Девушка была заво­роженна увиденным. Варя радова­лась за подругу.
   - Нравится?
   - Да. Все, словно у ног твоих.
   - Вон там, на берегу реки, заводские парни палят свои костры. А звезды ночью тут, крупные, светлые, протянешь к ним руку, вот -- вот достанешь!
   Наташа представила веселящуюся молодежь у костра, среди которых мог быть Артем.... Скворцова вздохнула. По прежнему от него не было никакой ве­сточки.
   - У нас в селе, тоже природа не насмотришься. Река, лес, звезды...
   ...Назад девушки возвращались довольные и счастливые, словно с церковно­го праздника. Наташа была благодарна подруге, за душевное спокойствие, за бережное участие в ее уходящем недуге. Вечером, после ужина Наташа спро­сила у Терешки.
   - Вон та обувка, у божницы, откуда она у тебя?
   - Которая,- думая о своем спросил хозяин избы.
   Девушка поднялась с лавки и достала детские туфельки. Терешка мельком взглянул на нее. - Не помню, право. Лежат себе и лежат...
   Видя замкнутость бывшего рабочего, она перевела разговор на Пелагеюшку.
   - Варя предлагает сходить в Преображенский храм. Если бы с нами и Пе­лагеюшка пошла?
   - Вот чуток распогодится и сходите в святую обитель.
   - Значит можно ее взять с собой?
   - Одежка у нее не слишком, того, теплая, но все одно, и ей пора привы­кать к святому месту...
   Прошло несколько дней. Как -- то прибирая избу, Скворцова заметила отсут­ствие детской обувки на прежнем месте, Сколько она ее не искала после, все было напрасно. Обувка исчезла бес­следно. Спрашивать о ней, девушка у Терешки не стала.
  
   Глава. - 61. Кондрат.
  
   На следующий день, ранним утром, пришла Чмыриха, соседка Фирсова. Вз­глянув на спя­щую девушку, она стала поторапливать соседа. И Хотя та стара­лась говорить потише, Наташа про­снулась. Терешка недовольно ворчал.
   - И дал же бог тебе голос этакий нескладный.
   - Да я ж, Тереша, совсем тихо.
   - Тихо. Девку разбудила. Ей спать, да спать надо, а ты, как гудок казен­ки.
   - Да, я ж...
   - Пошли.
   Скворцова знала, что Терешка идет на похороны Кондрата, с которым дру­жил, и пасли скот в одних местах. Тот жил в Третьей роте и приходился Маньке Сове, родным братом. Девушка вы­глянула в окошко. Терешка продол­жал препираться с соседкой.
   - Ты, однако, иди, или впереди, или сзади, не то нам не дойти до брат­ца твоего.
   Наташа улыбнулась. Ее спаситель деловито зашагал по тропинке идущей вдоль берега реки. Позади, шла соседка. Сообщение о смерти Кондрата, Чмы­риха принесла еще вчера и вот сегодня, с утра пораньше, они оба направились к покойнику, чтобы с честью проводить дружка по профессии в последний путь...
  
   ...Вернулся с похорон Фирсов поздно. Ничего, не сказав Наташе, долго во­зился в клетуш­ке, в которой находились козы. Девушка сочувствовала Терешке. Принеся ему кружку с узваром, стала успокаивать его.
   - Ну что поделаешь, что случилось, то случилось. Не надо так печалится. Его уже не вер­нуть.
   Терешка поднял голову. Девушка продолжала. - Тебе трудно сейчас, но все это пройдет, не стоит, так убиваться по товарищу...
   К удивлению Скворцовой, Терешка сердито сплюнул в сторону.
   - Да не помер, он вовсе. Живехенек, как я перед тобой. Вернули его ан­гелы небесные на землю, дескать, рано ему там быть.
   - Но ведь Чмыриха, говорила....
   - Он и ее до смерти перепугал своим воскрешением.
   Девушка смотрела на Фирсова непонимающе. Тот подробно изложил ей о мнимой смерти Кондрата.
   - Ну, приходим мы, значит, к его хате. А там уже людей полно. Кто сто­ит во дворе, кто за тыном. Одни хвалят пастуха, другие напротив, припомина­ют случаи, когда Кондрат не чест­но обходился с их худобой. Потом как пола­гается, посидели, бабы поплакали, пора и в путь, зна­чит собираться. До кладби­ща, рукой подать, и решили покойничка в гробу на руках доставить к выры­той яме.
   Принесли мы, значит, его родимого к месту назначения и поставили на при­несенную лаву. Началось прощание. Юродивый парнишка, по кличке Лупонос, вертевшиеся тут же, первый заме­тил неладное с умершим. До этого времени, он по неразумению своему, смеялся, показывая рука­ми, как хорошо будет Кондрату там, на небесах
   Затем, показывая рукой на покойника, он заплакал. Все собравшиеся, заня­тые, в скорбном молчании, небесными и земными мыслями, о короткой и ник­чемной, земной жизни, не сразу заме­тили, неладное. Потом, кто -- то из баб громко ойкнул, за ней в страхе заголосили еще несколько человек, и толпа за­шевелилась.
   Гляжу, покойник шевельнул пальцами, в которых был зажат крестик на гру­ди, глаза задер­гались и открылись. Поначалу он смотрел на небесную твердь, затем, приподнявшись на локтях, стал удивленно осматриваться вокруг. Люди завидев такое, кинулись в страхе врассыпную.
   Лишь Чмыриха, соседка моя, стояла на месте, будто ее хватила кондрашка. А потом пова­лившись на колени, стала просить Всевышнего забрать братца к себе и не пугать людей. Но не тут то было. Кондрат, окончательно опомнив­шись встал из гроба. Его голос поначалу глухой такой, а затем, не хуже, чем у своей сестры родной загремел, на хуторе слыхать было.
   - Вы чего это, окаянные, вздумали меня хоронить? Так я еще не помер. Жив, живехо­нек. Полюбуйтесь!
   Увидев сестру свою, накинулся на нее.
   - И ты уже здесь! Сказал же, не видать тебе ни моей избы, ни коровки, ни петуха мое­го. Вишь жив я. И тебя еще переживу. А вот эту штуку,- пастух кивнул на гроб,- мне еще при­годится.
   Сказав это, пастух, приложил крышку к гробу и обхватив руками его, понес к избе. Чмыри­ха плача шла сзади, оправдывалась перед ним. Кондрат прикрик­нул на нее. - Знаю тебя, шельму поганую. Скольких людей обидела. Все тебе мало паскуде. Обманом всю жизнь прожила, только на небеса эти денежки не возьмешь, тута останутся. А теперь иди с моих глаз долой...
   Скворцова отнеслась к необычному происшествию сдержанно и, серьезно, как обычному житейскому случаю. Закончив, возится с дверцей закутка, Фир­сов добавил.
   - Вот такие, значит, дела Наталья. Смех и горе водночас.
   - Я приготовила кулеш, отведаешь?
   - С удовольствием, ластушка...
  
  
   Глава - 62. Акилина.
  
   Этого дня Скворцова ждала с нетерпением. Мамонова сдержала слово. И вот они вдвоем уже идут в Преображенский храм, где подруга обещала ей, что -- то показать интересное.
   Наташа чувствовала себя вполне выздоровевшей и с удовольствием шла с подругой по кри­вым улочкам к храму. Ей было приятно, что отношения с Ва­рей у нее складывались удивительно добрыми и чистыми, словно были друг для друга близкими родственниками. Об Артеме, Наташа старалась меньше го­ворить, сохраняя для себя его священный образ.
   Заходя по пути в лавки и покупая что-то вкусненькое, Варя щедро делилась с подругой.
   - Кушай, я сегодня богатая. Англичанин заплатил мне все сполна. Он предлагал мне добавить, если я до Ильи соглашусь присматривать за детьми. Ну, вроде, как быть гувернанткой.
   - Ты всегда отзываешься о нем хорошо. Может тебе попробовать пово­зиться с его детьми.
   - Они у него воспитанные, и неплохо относятся ко мне. Как только при­ду, сразу же бегут навстречу.
   - Ну, вот видишь, попробуй!
   - Я думала об этом. Только не выйдет у меня с этим делом. Степан не­доволен будет потому что, в своей избе хлопот хватает. Потом же занятия с Андреем Кирилловичем, да и Казан­ский собор много отбирает...
  
   ...Подойдя к Преображенской обители, Мамонова потянула подругу через церковный двор, к хозяйственным пристройкам. Скворцова замедлила шаги не­понимающе глядя на подругу. Та ин­тригующе взяв ее прод руку, успокоила.
   - Знакомый у меня тут, к нему зайдем, а после и в храм пойдем.
   В небольшом дворике под раскидистым деревом, они заметили высокого и тощего мужика в холщеной рубахе на выпуск, колдовавшего с кистью в руке перед доской. Девушки незаметно подошли ближе. Голос Мамоновой отрезвил богомаза от творческого вдохновения. Он повернулся на голос держа кисть, словно копье. Его взгляд прошелся по лицам нежданных гостей. Затем ткнув кисть в сторону Мамоновой, он торжественно нарушил молчание.
   - Меня не проведешь! Тебя рисовал, ее - нет!
   - Говорят, мы похожи.
   - Для меня, нет.
   Илья подошел к Наташе и бесцеремонно взяв ее за руку, вышел с ней на солнечный свет. Затем отойдя на несколько шагов, стал разглядывать ее в упор, отчего девушке стало не по себе. Варя успокоила подругу. - Ты не бой­ся. Богомазы, они все такие. Им только попадись на глаза, они в каждом ищут "нужный образ" для своей новой работы.
   Илья, стараясь быть строгим, помахал кистью Мамоновой.
   - Цыц, неразумная. Природа дает не каждому лицезреть ее красоту.
   Сделав несколько шагов, не отрывая взгляда от новенькой, он воскликнул, указывая рукой в ее сторону.
   - Акилина! Бог мой, я нашел тебя!
   Довольный своим открытием, он решительно добавил. - Завтра сюда ко мне и не преко­словь! Цыц! В правом углу обители (при этом богомаз кистью по­казал на угол храма) есть свобод­ная ниша. Там должна быть икона святой Акилины. Ты и есть, та святая и невинная душа, с кото­рой я буду творить шедевр. То, то Илларионушка обрадуется моей находке. Впрочем не будем те­рять время и начнем сегодня, сейчас же...
   И богомаз с твердым намерением, стал рыться рулонах бумаги. Варя заме­тив замешатель­ство подруги, решительно подошла к Илье. - Погоди, малевать! Ты невыносимый. Надо мной сколь времени измывался, теперь вот над ней же­лаешь такое проделать. Ее, твои заботы, не ко времени. Нездорова она сейчас. Опосля, как нибудь намалюешь.
   - Цыц! Такое видение ко мне не каждый день приходит. Тебя то, я как нашел? Слу­чайно, в толпе. Видение у меня перед этим было. Ты желаешь, чтобы я теперь покой потерял из-за найденной наконец Акилины? Может, я всю жизнь ее искал, а ты хочешь лишить меня радости творить, а прихожа­нам лицезреть это невинное дитя?
   - Ну что мне с тобой делать? Она нездорова сейчас, а как только хворо­ба покинет ее, тогда и будешь малевать ее.
   - Никак обидеть меня хочешь?
   - Да нет же. Успеешь нарисовать свою Акилину.
   - Коли обманешь, на небесах тебе этого не простят.
   - Хватит стращать. Мы пришли вот по какому делу. Покажи нам свою Марию с ди­тем и Христа, поди знаешь о чем говорю. Илларион твой небось, никогда не отважится поместить их в храме божьем..
   Илья скептически посмотрел на Варю. Затем сделав рукой снисходительный жест, пригла­сил следовать за ним.
   В храме людей было мало. Убранство обители, росписи стен, позолота и от­блеск горящих свечей и запах ладана, все это входило в душу торжественным успокоением. Богомаз перекрестив­шись на алтарь, провел гостей к стене, у ко­торой крестились несколько прихожан, старушек. Скворцова чуть не ахнула, прикрыв рот рукой.
   В золоченом подрамнике на нее смотрела Варя с Пелагеюшкой на руках. Ря­дом находился Христос с пальмовой ветвью в руке, копия Терешки Фирсова. Богомаз, стоявший рядом с девуш­ками наслаждался эффектом неожиданности на их лицах...
  
   ...Наташа долго не соглашалась позировать богомазу, который был похож в ее воображе­нии, скорее на антихриста, чем маляра. Мамонова и Фирсов тоже не настаивали, чтобы она ходила к этому длинному, словно жердь, Илье. Одна­ко Федька Филипов приходя к Терешке, напомнил о желании Ильи украсить святую обитель, новым опусом. Когда Скворцова увидев икону Пресвятой бого­родицы с лицом подруги в Преображенском храме, она была буквально оше­ломлена. Это было настолько неожиданным и приятным, что девушке хотелось втайне вновь и вновь видеть чу­десное творение церковного живописца, но по­зировать ему она все еще не решалась...
  
   ...Пелагеюшка, под присмотром Терешки, пасла коз на берегу реки. Верный Белко, тоже следил за животными, чтобы те не расходились далеко, а держа­лись вместе. Наташа, закончив с домашними хлопотами, сославшись на необхо­димость помочь Варе, которая еще с утра ушла к ан­гличанину, вышла на ули­цу. На пути ей вновь повстречалась наездница, которую она как -- то видела в Славяносербске. Женщина держалась в седле свободно, но костюм для верхо­вой езды на ней был более скромным, чем в первый раз.
   Скворцова оглянулась. Наездница медленно приблизилась к дереву и стала наблюдать за маленькой пастушкой, однако занятая своими мыслями, Наташа тут же забыла о ней. Выбравшись из запутанных улочек окраины она подошла к храму отца Иллариона. Отбросив терзавшие ее со­мнения девушка решила вновь посмотреть иконы. Подойдя к двери она заметила богомаза Илью и свя­щенника прихода, рассматривающих роспись над аркой входа.
   Девушка хотела пройти мимо, но была замечена тотчас богомазом. Разводя руки в стороны, он воскликнул.
   - Вот эта девица, если на это будет воля господняя, будет написана мною, святая Акилина!
   Отец Илларион недоверчиво посмотрел на прихожанку. Илья продолжал вос­хищаться найденным образом.
   - Во всем ее облике, в лице, в стане, я вижу эту страдалицу, воскресшую из мертвых. Это сам бог прислал ее, чтобы я мог увековечить ее для мирян наших.
   Доводы были убедительны. Лицо священника смягчилось и он спросил ее имя, где живет. Узнав, что девушка проживает у Фирсова Терешки, он сказал.
   - Ты, дитя, мое сделаешь большую услугу нашему храму господнему, если уделишь немного своего времени Илье. Ты действительно подходишь сво­ей статью к святой мученицы Акилине...
   Богомаз был полон решимости начать работу сейчас же и на уговоры де­вушки позировать в другой раз, был непреклонен. Минут через десять, Сквор­цова уже сидела под деревом, перед гру­бо сколоченным мольбертом. И, чтобы девушке было не скучно сидеть, Илья посвятил ее в зага­дочную жизнь святой мученицы Акилины.
   - Эта юная девица, была примерно твоих лет и была дочерью богатых родителей, живших в магометанских краях. Ее отец в ссоре с турком, убил его, и по мусульманскому закону, отцу грозила смертная казнь. Чтобы избе­жать ее, он принял веру турков - ислам. Однако для ино­верцев этого было мало и они предложили отцу, чтобы тот уговорил свою дочь Акилину, тоже принять ислам, чтобы впоследствии девушка могла выйти замуж за богатого турка, сборщика по­датей. Этот турок давно уже хотел ввести ее в свой дом. Однако дочь отвергла ухаживание турка и как настоящая христианка, на все уговоры отца отказалась принять новую веру. Отцу была дорога своя жизнь, и он отказался от своей дочери. Акилина предстала перед судом иноверцев.
   Она, как истинная невеста Христа, была верна ему. Ни посулы, ни заманчи­вые обещания не сломили юную душу. Тогда ее раздели донага и стали бить палками с такой жестокостью, что весь пол был покрыт кровью и кусками ее тела.
   После истязаний и мучений, чистая душа и телом мученица скончалась. И было это более ста лет назад...
  
   ...Возвращалась Скворцова из храма в избу Фирсова, когда солнце уже спускалось к гори­зонту. На душе было пусто и неуютно. Кухня богомаза Ильи была бедной и невкусной...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава. - 63. Пропажа Пелагеюшки.
  
   Наташа и Варя часто ходили на Английскую улицу, в дом инженера Хол­дейна, чтобы по­мочь кухарке Мари (Марии Федоровне) по дому и присмотру детей в отсутствии хозяина дома. За­тем они заходили в Казанский собор на репетицию церковного хора и только после этого они воз­вращались домой. В свои дальние прогулки девушки иногда брали с собой Пелагеюшку. И хотя до­рога туда и назад была далеко не короткой, малышка стойко переносила все неудобства путеше­ствия.
   Петро Филипов, часто приходивший к Фирсову, был против утомительных прогулок для дитя. Да и Степан был недоволен этим и часто говорил сестре.
   - Нечего ребенка мучить дальней дорогой. Вырастит, еще набегается по городу.
   У Вари была причина брать Пелагеюшку с собой. Вместе с ней и подругой, они посещали занятия у регента церковного хора Андрея Кирилловича, и та­ким образом приучали девчушку к высокому искусству...
   Проходя мимо дома купца Репченко, Скворцова боялась встречи с бывшей хозяйкой, да и встреча с Родионом Николаевичем для нее были неже­лательны. За все время болезни, Наташа не единым словом не вспомнила свою бывшую хозяйку. Варя понимая подругу, тоже никогда не упо­минала о ней, хотя часто встречалась с Софьей Павловной на репетиции ее первой музы­кальной постановки. Впрочем и сама Туманова старалась не вспоминать свою бывшую прислугу...
  
   ...В конце апреля, по рекомендации Софьи Павловны, Варю Мамонову и Ан­дрея Кирилло­вича пригласили на торжество, которое организовал по случаю открытия мануфактурной фабрики и нового магазина, купец второй гильдии Асеев Амвросий Степанович. Эта личность была доволь­но известная в городе и отказать ему пианист и певица не решились, несмотря на свою занятость.
   Варе хотелось непременно пригласить и подругу на торжество. Зайдя на подворье Фирсова, где возилась ее подруга, они вдвоем направились к Терешке и Пелагеюшке пасших свое "стадо" на берегу реки. Девчушка увидев их ки­нулась им навстречу. Мамонова расцеловала ее и нарочито строго наказала ма­ленькой пастушке беречь "стадо" и пообещала ей принести что нибудь сла­денького. И как послушное дитя, Пелагеюшка уже бежала к козам, чтобы ис­правно нести па­стушеские обязанности
   Подруги выбрались из окраины в город на Почтовую улицу, где жил Ан­дрей Кириллович. Недалеко от дома пианиста Скворцова чуть не столкнулась лицом к лицу с женщиной, которую тотчас узнала. Наездница вела под уздцы своего красавца жеребца. Занятая своими мыслями, жен­щина не замечала нико­го на своем пути. Наташа провела ее взглядом. Варя спросила.- Знакомая что ли?
   Подруга уклончиво ответила. - Где -- то видела, не припомню где.
   Владелец мануфактурной фабрики жил в новом кирпичном доме на Почто­вой улице. Возле его особняка, девушек ждал пианист Андрей Кириллович. Увидев Наташу, он с сомнением отнес­ся к просьбе своей воспитаннице к при­сутствию ее подруге на банкете. Однако колебания его были не долги. - По­шли, чего уж тут гадать. Авось не выгонит.
   Амвросий Степанович собственной персоной встретил и приветствовал но­вых гостей и даже был рад, что вместо одной обещанной Тумановой певицы, пришли две. Он присутствовал на шумном рождественском успехе Софьи Пав­ловны, и считал для себя за честь видеть в своем доме известных луганских певиц. Гости аплодисментами встречали знакомых девушек. На протяжении всего концерта Варя Мамонова и Наташа Скворцова находились в центре вни­мания всех присут­ствующих в зале. Возвращаясь домой после шумного успеха и застолья, Варя вспомнила. - А ведь на банкете Муренский отсутствовал, ты заметила?
   - Действительно. Но он не мог пропустить для себя этот лакомый кусо­чек...А зна­ешь, почему?
   - Да говори же скорее.
   - Амвросий Степанович дал ему от ворот поворот!
   - Да ну?
   - Он сказал ему. "Я сам купец, а потому, знаю каждому свою цену. Ты мне не подхо­дишь по всем статьям. В городе еще много дураков - крутись сре­ди них, авось повезет!"
   - Так и сказал?
   - Этот разговор между ними слышал Андрей Кириллович. Уж он то врать не станет.
   Девушки весело рассмеялись. На душе было легко и просторно. Выходя из кривого переул­ка к реке, им навстречу неслась на коне всадница. Красавец же­ребец проскакал мимо, обдав их об­лаком пыли. Девушки заметили, что жен­щина была не одна. Ребенок, которого она держала обеи­ми руками, пытался освободится из ее объятий, хныкал и нервничал. Сердце Скворцовой дрогнуло от предчувствия беды. Варя удивившись поспешила за ней - Что такое с то­бой?
   Наташа молча спешила к хате. Она подбежала к тыну, у которого стоял озабоченный Терешка. К нему уже бежал Степан Мамонов и Чмыриха Сова. Соседка громовым голосом гово­рила. - Видела ее не раз тута на берегу. Все чего -- то выглядывала. С дитем сюсюкала, сласти всяческие давала, и вот чего из этого и вышло.
   Приплелась бабка Евдокия. - Ой, Тереша. Что же это такое? Среди белого дня дитя увести из под носа!
   Варя кинулась к брату. - Может еще можно догнать, или оповести властей? Степан Мамо­нов молча смотрел на место происшествия, потом ответил.
   - Видел того жеребца. Не догнать его никому.
   - Может в полицию сообщить?
   - Сообщим. Только какой в этом толк будет?
   Терешка Фирсов не вытирая слез, качал головой. - Как же так? Рядышком была, и на тебе... Что ж теперя делать?
   До самого вечера соседи обсуждали происшествие. Всех возмутила выходка наездницы.
   - Почему ты все время молчишь? - не выдержала Варя подойдя к подру­ге. Скворцова не ответила. Видя переживания Фирсова, девушка погладила его по плечу. - Не надо казнить себя. Пелагеюшка в хороших руках. Мать своего дитя не обидит...
   Варя и Терешка вопросительно посмотрели на нее. Наташа добавила.
   - Ее родная мать также несчастна, как и многие из нас. А теперь, когда ее дитя вме­сте с ней, ее горе будет намного меньше...
  
   Глава - 64. Скворцова приходит к инженеру Холдейну.
  
   Фирсов тяжело переживал пропажу Пелагеюшки. Часто он вставал с посте­ли, поправлял го­рящую лампадку перед иконой, становился на колени и усерд­но молясь ложил поклоны. Наташа слышала сквозь сон его тяжелые вздохи и шепот церковного стиха. Рано утром Терешка уходил с козами в степь и дол­го бродил там с ними. Пес Белко покидал хозяйский двор и неотлучно сопро­вождал их. Девушка оставалась одна в пустой избе. Приготовив обед, она ухо­дила помогать Варе по уходу за детьми инженера Холдейна, на Английскую улицу.
   В этот день Мамонова была не в духе. Она постоянно о чем -- то думала и на все вопросы подруги, отвечала невпопад. Затем Варя призналась, что на ее имя пришло письмо из Петербурга от Валентина Ивановича. В нем он предлагал певице приехать в столицу к началу осени. Девушка достала письмо и прочитала его концовку.
   -...Я полагаю, ваш вопрос об учебе решен положительно. От вас лишь тре­буется усидчи­вость, терпение и послушание...., только тогда вы познаете успех своего труда. С уважением В.И. Мойников.
   - Но ведь это прекрасно!- воскликнула Скворцова,- ты будешь заниматься у лучших музыкантов Петербурга. Потом пойдут концерты, аплодисменты, цве­ты, знакомства с знаменито­стями, слава. Разве не в этом твое счастье?
   - Степан не отпустит меня, да и Петро вряд ли будет рад этому.
   - Нельзя упустить эту возможность, ты после, не простишь себя. Поду­май!
   - Брат сердится. " Тебе что,- говорит,- в городе негде петь? И так отби­лась от хаты, с музыкой своей! Нечего тебе туда ехать, Христине по хозяйству помогла бы".
   Помолчав немного, Варя добавила тихо.
   - Да и денег у меня таких нет, чтобы добраться до столицы.
   Мамонова обняла подругу.
   - А ты бы поехала к Валентину Ивановичу?
   - Я? Что ты! Зачем мне все это?
   - В письме он и о тебе упоминает.
   - Обо мне? Ну уж выдумала...
   Варя вновь развернула листок письма.- Вот здесь читай.
   - Нет, нет. Он как глянет на меня своими глазищами, у меня все внутри обрывается. Нет, Нет! Куда уж мне до тебя.
   - А если бы была возможность поехать тебе к нему в Петербург, ты бы воспользова­лась его приглашением?
   Наташа подумала. - Не знаю, право... Подруга продолжила. - Софья Павлов­на категориче­ски заявила мне. " - Не поедешь, это будет твоя величайшая глупость. Ты увидишь настоящую жизнь, тебя будет окружать великолепие, талантливые люди. А что до Петра, тут уж ничего не по­делаешь, каждому свое. Живя в столице у тебя будет уже другое мировоззрение, и ты иначе бу­дешь смотреть на то, что связывало тебя с Петром".
   Варя провела рукой по плечу подруги. - А потом, я тебе скажу, привыкла я к англичанину и его детям. Уеду, что станется с ними, и вообще я не хочу расставаться с тобой.
   Девушки прогуливались по саду. Дети находили себе развлечения не замечая своих нянек. Вскоре с работы вернулся хозяин дома. Он подошел к своим по­мощницам. Поздоровавшись с ними он обратился к Варе.
   - Ты не суши себе понапрасну голову. Решение одно - ехать надо. Перед тобой откроется новый мир не похожий на этот.
   - А как же ваши дети? Я так привыкла к ним...
   - Твое благородство я ценю, а что касается Джейн и Роберта, ну что ж, будем искать гувернантку. Хватит им бездельничать, пора и за науки браться.
   - Они еще такие маленькие...
   Джексон прошел вперед, а затем повернувшись к Наташе, сказал.
   - О тебе я много слышал хорошего от Вари, и я рад всегда тебя видеть в моем доме. Захочешь помочь по дому, с детьми, считай, что у тебя есть ра­бота...
  
   Глава - 65 Мари.
  
   Мария Федоровна еще не старая женщина. В доме Джексона Холдейна она выполняла роль экономки и кухарки одновременно. Садовник Степка находит­ся под ее строгим контролем. Хозя­ин дома уважительно обращается к ней на Вы, называя ее при этом, Мари. Когда с Варей Мамоно­вой в дом инженера англичанина стала приходить подруга, часть забот по дому, в частности присмотра за детьми, отпала и теперь экономка Мари полностью сосредоточила свое внимание на кухню и приборку комнат.
   Скоро с казенки придет хозяин, надо спешить, чтобы к его приходу все было готово к сто­лу. Англичанин строго следить за распорядком в доме. На улице идет дождь, дети спят и Наташа с удовольствием помогает кухарке во­зится на кухне. Мари довольна, есть с кем перекинуться сло­вечком.
   - Роланда была строга. Она, как и ее муж, требовали чистоты, опрятно­сти во всем. С хозяином Роланда жила душа в душу. Придет с работы Джек­сон, а она, словно нитка за иглой по­всюду за ним. Говорят не по -- нашему, а на лицах счастье неписанное. Так любили друг друга. А после ее смерти, ан­гличанин не находит себе места, тоскует за ней. А тут вдобавок на работе не лады -- казенку закрывают.
   Наташа слушала внимательно, та продолжала. - Вчера хозяин получил пись­мо от Рудольфа, брата Роланды. Обещал приехать.
   - Он знает, что случилось с его сестрой?
   - Да, хозяин сообщил ему об этом. Вот я тебе и говорю. В каждой се­мье, будь она бедна или с достатком, есть свои беды и горе. Нужно всегда быть готовым к непредвиденному случаю.
   Экономка вновь замолчала, затем переменила тему разговора.
   - На казенке дела совсем плохи, вот и пропадает наш хозяин на нем день, деньской, будто это спасет завод. Все знают, что его все одно закроют и никакой городской голова, вроде на­шего Солода не спасет его.
   Скворцова подумала об Артеме.
   - А может и не закроют. Пойдут заказы и казенка вновь заработает.
   - Не знаю. Дай то Бог!
  
   Глава -- 66. Рудольф.
  
   Терешка Фирсов по обыкновению продолжал пасти коз, бродя по балкам вблизи кургана. В избе было тихо и пусто. Наташа грустила. Что же ей де­лать в пустой избе? Все прибрано, щи сва­рены. Она вышла из избы, прикрыла дверь и не спеша прошлась по реке, затем занятая своими мыслями стала бро­дить кривыми улочками окраины городка и сама не заметила, как очутилась на Почтовой улице. Свернув на Английскую улицу, Наташа уже вскоре стояла у дома Джексона Хол­дейна.
   Садовник Степка увидев ее через решетку ограды, открыл дверь. Минуя дом, девушка направилась в сад. Роберт и Джейн издали напоминая цветные пятнашки на зеленой лужайке, а Варя совсем не походила на няню, а скорее на их старшую сестренку, большое светлое пятнышко. Дети уже знали Сквор­цову и завидев ее, тотчас кинулись ей навстречу. После Пелагеюшки, дети ан­гличанина были ей теперь не менее дороже.
   - Вот и хорошо, что пришла. Нечего тебе сидеть в пустой хате. Сейчас экономка освободится и мы с тобой пойдем к Андрею Кирилловичу на репети­цию.
   И девушки стали беззаботно болтать поглядывая на резвившихся детей. Од­нако, кухарка не спешила освобождаться, скорее наоборот, подойдя к девуш­кам, он попросила их еще побыть с детьми, так как с пудингом вышла за­минка, а хозяин с минуту на минуту должен прийти с казен­ки.
   - Может я побуду с детьми? - предложила Наташа своей подруге, когда кухарка вер­нулась в дом.
   - А как же наш дуэт? Он такой еще сырой!
   - У нас еще уйма времени, чтобы он зазвучал.
   - А если на выступление придет Туманова, ты будешь петь?
   - Не знаю. А ты иди, я побуду с детьми.
   - Я мигом, туда и назад...
   ...Два часа проведенные с Джейн и Робертом пролетели незаметно. Играя с ними, девушка вспомнила свои детские забавы в поместье и не заметила, как подошел вернувшиеся с работы их отец. Наблюдая за детьми, резвившихся во­круг Скворцовой, он даже не спросил о Варе.
   - Похвально, Наташенька, похвально! Теперь они не дадут вам покоя. Вы уж нас не забывайте.
   Мари (Мария Федоровна) в обязанности которой входило все, что касается дома, позвала на ужин. Джексон Холдейн повернулся к девушке.
   - Вы уж нас не покидайте, откушайте с нами.
   Ей было неловко перед англичанином. Ведь он обращался с ней как с чело­веком своего круга. У входа парадной двери они встретили Мамонову. Хол­дейн приветливо тронул ее за ло­коть.
   -У меня к вам обеим есть, так сказать, семейное сообщение, и я хочу поделится этим с вами.
   Все прошли в круглую столовую...
   За столом ели молча. Мари, отлично усвоившая традиции хозяйского дома, в белом перед­ничке и таком же чепце, неслышно передвигалась по комнате ставя новые блюда и унося пустые. Когда ужин закончился Холдейн отправил детей в детскую, а девушек пригласил в свой кабинет. Прежде чем сообщить новость, он долго раскуривал трубку. Варю и Наташу разобрало любопытство. Новость несомненно касалась их обеих. Хозяин долго смотрел в окно, затем повернувшись сказал.
   - На днях я жду приезда Рудольфа, брата моей жены. Мне необходима ваша помощь. Заключается она, в следующем...
   И англичанин подробно изложил план мероприятий связанных с приездом родственника жены.
   Инженер вновь повернулся к окну. Ему не хотелось просить об этом, но с Мари ему со всем этим не справится.
   - Надо будет его хорошо встретить и постараться отвлечь его от печали. Увы, эта неотвратимость ждет каждого из нас, будем же терпеливы, муже­ственны...
   Приехал Рудольф неожиданно. Наташа кормила детей, когда услышала голо­са в передней. Вскоре в комнату вошел молодой человек приятной внешности. Его скудный багаж состоял из од­ного чемодана. После короткого знакомства, Мари отвела гостя в отведенную ему комнату.
   Первой просьбой Рудольфа было желание посетить кладбище, на котором была похоронена его сестра. Джексон Холдейн вместе с Мамоновой и Сквор­цовой, оставив детей под присмотром экономки, направились в сторону Никольского храма, за которым находилось последнее приста­нище Роланды. Улица ведущая к храму, шла на подъем.
   Разговаривали мало. Холдейн старался отвлечь молодого человека от груст­ных мыслей, спрашивая его о работе, семье, о длительном путешествии. Ру­дольф отвечал односложно, продол­жая пребывать в плену своих невеселых мыслей.
   Миновав храм и подходя уже до кладбищенской сторожке, Рудольф неожи­данно спросил, обращаясь к мужу своей сестры.
   - Ее можно было спасти?
   Джексон Холдейн ответил не сразу. - Я был почти уверен, что болезнь Ро­ланды не будет иметь такого трагического последствия, но все случилось бы­стро и неожиданно. Ничто не предве­щало ее смерти...
  
   ...На кладбище, Рудольф не обращая внимания на сопровождавших его лю­дей, опустился у надгробия своей сестры и склонив голову тихо, беззвучно плакал. Все, кто стоял рядом, молчали. Боль утраты близкого человека в эту минуту не требовали слов утешения.
   Назад возвращались, когда солнце опускалось к горизонту. Пройдя Успен­ский сквер, ан­гличанин предложил.
   - Прошу всех почтить память моей жены скромным ужином. Мари нас ждет.
   Отказываться было неприлично, и девушки переглянувшись, последовали за Холдейном и его гостем. Но даже за столом, гость был подавленным и больше молчал, несмотря на усилия си­дящих рядом девушек поднять его на­строение....
  
   ...На прогулках с детьми Наташу часто сопровождал Рудольф. И хотя сен­тябрьские дни не всегда были благоприятными для прогулок, часто шли до­жди, ветер шумел листвой в деревьях, но Скворцова использовала любой по­гожий денек, чтобы вывести детей на свежий воздух. Выполняя просьбу Джек­сона Холдейна (не оставлять молодого человека в грустном одиночестве, брата Ро­ланды), девушка постоянно просила его не молчать, а рассказывать о чем либо: о себе, о род­ных, о городе, в котором тот живет, о работе.
   Рудольф неохотно шел на контакт с девушкой, продолжая пребывать в сво­ем горе. Он не плохо изъяснялся на русском языке, так что языковый барьер, как таковой, почти отсутствовал.
   - Вы неплохо говорите по -- русски.
   - Я часто приезжал с отцом в Россию.
   - Где вы работаете? Впрочем, я попробую отгадать вашу профессию. Вы, лекарь?
   - Почему вы так решили?
   -У вас пальцы утонченные и внешний вид их, как у наших лекарей.
   Молодой человек усмехнулся невесело.
   - Нет.
   - Тогда вы домашний учитель.
   - Опять вы не угадали. Я музыкант, как и мой отец и старший брат. Профессия бед­ных...
   - Да, но ведь бывает и,...
   - Я имел в виду в общем смысле. Богатство редко бывает у хороших лю­дей, обычно оно в руках преступников
   - Вы бы хотели сменить свою профессию?
   - Не знаю. Музыканты, это люди с божьей отметиной. Несмотря на бед­ность или бо­гатство, их души, словно яркое пламя вырывается наружу, притя­гивает к себе людей, заставляя умилятся, восхищаться и возмущаться неспра­ведливостью нашей жизни.
   Рудольф сказал это искренно и Скворцовой стало жаль его.
   - Вы как -- то упоминали, что отец ваш часто бывал в России...
   - Да. Его приглашали в Петербург, Вернее в пригород, в Павловск.
   - В Павловск?
   Девушка посмотрела на молодого человека с интересом. Тот спросил, не по­няв ее взгляда. - Почему вас это удивило?
   - Расскажите мне о концертах вашего отца?
   - Но зачем вам это?
   - Пожалуйста, мне будет это очень интересно...
   Рудольф обменялся с ней взглядом. В ее глазах действительно было жела­ние услышать что -- либо о летней жизни Павловска в те годы.
   - Если говорить честно, - начал Рудольф, - я мало что запомнил из этого периода жизни отца, но в кругу своих друзей музыкантов, он с ними часто вспоминал это чудесное время в русской столице. И в музыкальном и в мате­риальном плане все было очень здорово, не то что в Вене. А началось соб­ственно с неприятностей, которые преследовали Маэстро постоянно до это­го. Но как говорят у вас " худо без...
   -...без добра не бывает"
   - Именно так случилось и с Иоганном Штраусом. Между ним и Фарба­хом, директо­ром императорского театра, отношения были довольно прохладны­ми, если не сказать враждебны­ми. Фарбаха поддерживали высшие чины двор­ца, да и сам император был не прочь вы­слать из столицы неуживчивого композитора, с которым всегда было много хлопот. Иоганн Штра­ус находился не удел. Играя как -- то в рулетку, в казино, с ним познакомился один воен­ный чи­новник из Петербурга, который и предложил ему выгодный контракт.
   Выбирать не приходилось и Маэстро отобрав небольшую группу музыкан­тов, в числе кото­рых был и мой отец, покидает неблагодарную Вену и уезжа­ет в столицу России. Дирижер и его друзья, музыканты, не прогадали. Игру их оркестра принимали прекрасно. Цветы, слава, почет!
   И так каждый день. Женщины были влюблены в музыкантов, особенно в их дирижера. Отец как -- то рассказывал, что Иоганн даже влюбился в одну из своих почитательниц, но из это­го ничего не получилось.
   - Скажите Рудольф, не было ли среди почитательниц его таланта танцов­щицы из Ма­риинского театра?
   - Возможно, но разговора среди друзей его на эту тему, не было.
   - Скажите, Штраус Иоганн, действительно талантлив и,...красив?
   - В Вене каждый горожанин знает и любит его музыку. А что касается красоты, то мы, венцы, считаем, что такой талантливый человек не может быть некрасивым. Его надо видеть на сцене со скрипкой в руках и слушать то, что рождает для нас его доброе, отзывчивое сердце. Его нельзя не любить! Отец, рассказывал мне, как Штраус дирижировал оркестром в Париже. Весь зал стоя рукоплескал дирижеру.
   Вместе с ними приветствовал венского композитора король Франции и его любимец Оф­фенбах.
   - Мне тоже очень нравится музыка вашего Маэстро. Помните, как пела Варя...
   Помню как -то раз,
   В очень поздний час,
   По улице шла я одна...
  
   - "Летучая мышь". Песенка Адели.
   - Его музыка столь прекрасна, как весенний луч солнца, который возро­ждает в чело­веке новый прилив жизненной энергии, исцеляя от пороков. Я представляю вашу Вену, в которой живет и творит Маэстро, сказочно краси­вым. Дома, улицы, площади, Дунай, пересекающий город, мосты соединяющие его, необычно светлыми, праздничными, хотя наверное это далеко не так?
   - Вы правы. Вена, Будапешт, Прага, Петербург - в них достаточно всего: красоты и мерзости. Все зависит от того, что хочет человек увидеть.
   - У вас в семье, все музыканты?
   - Да. Старший брат моего отца начинал играть еще у Ланнера, затем у отца Штрауса. Сейчас он играет у Фарбаха.
   - А как сейчас у вас с работой?
   - Играю в театре "Ун дер Вин" во вторых скрипках, иногда подменяю Шульца, играющего в первых. Обычно привыкаешь к постоянному месту, но частая смена партий, несколько нарушает ритм работы в оркестре.
   - Вы довольны своей работой?
   - Для своего удовольствия я могу часами просиживать, играя на скрипке или форте­пиано, произведения тех мастеров, которым отдаешь предпочтение. Работая в оркестре, терпеливо сносишь то, что положили на пюпитр. Это на­зываю я работой и с этим надо мирится.
   - Но ведь оркестр исполняет, скажем так, музыку не всегда посредствен­ных компо­зиторов?
   - Предпочтение отдаю великим мастерам. Когда играешь "Эгмонта" или симфонии Моцарта, я далек от всего земного. Эти магические сочетания звуков, аккордов, переплетение му­зыкальных тем в инструментах оркестра, все это тотчас отрешает тебя от земной суеты и ты жи­вешь уже в другом мире. В мире сладких грез, сокровенных желаний и легкой, словно пушинка, небес­ной умиротворенности. Это мир романтической грусти, радости любви и тор­жества твоей души над серостью жизни. Это особый мир и единственный способ уйти в царство всего возвы­шенного, где музыка заставляет тебя пла­кать от счастья и радости, или страдать, как нашего Хри­ста на Голгофе.
   - А музыка Иоганна Штрауса? Она ведь не хуже той, о которой вы гово­рите?
   - Музыку, которую пишет Маэстро, это букет прекрасных цветов в каж­дом доме вен­ца! Наш город невозможно без него представить. Это равносиль­но, что Дунай без Вены. Но мы ведь часто исполняем произведения не первой свежести посредственных композиторов в угоду господ с тугими кошельками. За это платят и мы играем.
   - Скажите, музыку, которую вы вчера играли нам в гостиной, это сочине­ние вашего Маэстро?
   - Не помню. Я играл разные произведения.
   - Ну, вспомните же. Джексон Холдейн даже попросил повторить его?
   - Увертюра к "Летучей мыши"? Да, я е играл дважды. Вам понравилось? Это вам ни Миллекер и не Цирер! Я уверен, что музыка Штрауса будет зву­чать не только в Вене и Австрии, ее будут исполнять во многих странах, по­тому что она пронизана, Светом, Любовью и волшебным очарованием.
   - Какой из себя Иоганн?
   - Строен, элегантен. Венец мужской красоты.
   - Вы так хорошо отзываетесь о нем...
   Наступило молчание. Дети продолжали играть, прячась друг от друга за стволами деревьев. Скворцова посмотрела на Рудольфа, и сказала в сторону.
   - Вас наверное очень любит ваша девушка?
   - Нет у меня ее. Была...
   Наташа поняв нетактичность своего вопроса, извинилась.
   - Ее звали Линдой, - начал Рудольф и продолжил. - Нас обручили роди­тели еще детьми. Когда Линде исполнилось шестнадцать, ее родители измени­ли свое решение, так как для дочери попадалась более выгодная партия. Мы любили друг друга. Линда воспротивилась воле отца и матери, Тогда ее на­сильно увезли в Обермергау и поместили ее в женский монастырь.
   - И только из за того, что вы музыкант?
   Молодой человек не ответил. Ему было трудно продолжать и это заметила девушка. Она не торопила его, Рудольф вздохнул.
   - В монастыре она погибла, выбросившись из окна. Что послужило этому, я так и не узнал.
   Музыкант отвернулся. Наташа пыталась заглянуть ему в лицо.
   - Вы...плачете?
   - Я любил ее.
   - Успокойтесь пожалуйста. Вы еще встретите свою невесту. Девушка об­няла его. Молодой человек повернулся, и уткнулся лицом в ее волосы.
   - Мы никогда не целовались...
   Наташа не успела осмыслить сказанное, когда он неожиданно обхватил рука­ми ее талию и стал целовать ее лицо...
   Она смутилась, не зная, как поступить ей. Затем Рудольф также неожиданно убрал руки отошел от нее и отвернулся.
   - Простите меня, простите. Это получилось случайно. Ваша красота ли­шила меня ра­зума...
   - Уже становится прохладно, пошлите в дом.
   Девушка позвала детей. Пройдя немного Рудольф нарушил молчание.
   - Меня преследует зловещий рок. Вначале у меня отбирают невесту, те­перь вот, Ро­ланда покинула меня. Какой сюрприз он готовит мне завтра?
   Они остановились. Дети вновь стали гонятся друг за другом. Наташа глядя на них произне­сла. - Вам обязательно повезет еще, не отчаивайтесь.
   - У вас есть...жених?
   - Не надо об этом, пожалуйста?
   - Значит есть...
   Молодой человек расстроился окончательно. С такой внешностью, фигурой, характером нужно быть глухим и слепым, чтобы не заметить ее.
   - Задержался я в Луганске, пора возвращаться домой. Буду вновь играть Вебера, Ланнера, Штрауса... Одно утешение - хорошая музыка, увы...
   - Вы расстроены, вам необходимо отвлечься. Не спешите с отъездом. Это может огорчить Джексона Холдейна. Он ведь так добр к вам...
   - Я ценю его гостеприимство.
   Рудольф вопросительно посмотрел на девушку.
   - Вы что -- то хотите сказать? - спросила Наташа.
   Молодой человек не сразу ответил, думая, стоит ли делится с ней с своими сомнениями, по поводу сходства ее с Варей Мамоновой. Скворцова не смогла скрыть своего нетерпения.
   - Ну говорите же?
   - Да нет же, это просто чепуха.
   - Я рассержусь на вас.
   Наташа действительно была готова надуть губки. Рудольф прошелся по до­рожке. Некото­рое время он наблюдал за играющими детьми, затем повернув­шись к девушке спросил внезапно.
   - Варя Мамонова ваша сестра?
   Девушка удивленно ответила. - Нет.
   Молодой человек с сомнением продолжил. - Но вы так похожи, друг на друга, словно близ­нецы...
   В ответ Мамонова промолчала. Ее сходство с подругой всегда вызывало в душе неловкость и смятение, которому не было объяснения.
   - Извините.
   Молодой человек провел рукой по стволу дерева.
   Он вспомнил венского дирижера и вздохнул. Тот, как ни странно, лицом и статью тоже имел сходство с обеими девушками. Рудольф мотнул головой, отго­няя мысли разыгравшиеся фан­тазии. Наташа молча прошла по дорожке. Ей ста­ло грустно, Она позвала детей и все вместе напра­вились к особняку. Рудольф заметила в ней перемену.
   - Я не хотел вас обидеть.
   - Уже стала прохладно, детям пора идти в дом.
   Молодые люди подошли к парадному входу. Рядом стояли дрожки.
   - У нас гости?
   - У нашего хозяина их много.
   Девушка взяла детей за руки. Мальчуган повернулся к Рудольфу.
   - Вы нам поиграете сегодня что нибудь?
   - А что бы ты хотел послушать?
   - Военное что нибудь.
   - Марш Радецкого тебя устроит? Ну вот и отлично!
   - А мне, - попросила маленькая Джейн, - что нибудь веселое.
   - А тебе, я сыграю галоп, хорошо?
   Малышка кивнула головой, и в знак согласия взяла его за руку.
   Зайдя в дом и переодев детей в детской комнатке, Наташа привела их в го­стиную. В комна­те находилось двое. Хозяин дома и гость сидевший к ней спиной.
   - А вот и мои дети, Роберт и Джейн. Ты находишь их повзрослевшими?
   Гость повернулся к ним.
   - Что нужно сказать, когда в доме гость? - обратился к детям отец.
   Роберт неуверенно ответил. - Мы рады видеть вас в нашем доме... Малышка Джейн молча глядя на гостя, прижалась к отцу.
   - Как отдохнули?
   Вопрос относился к Наташе. Девушка улыбнулась.
   - Это спросите у детей.
   Те наперебой стали рассказывать, что делали, а в конце попросили отца.
   - Мы хотим снова сходить завтра в Успенский парк. Ты нам разрешишь?
   - Об этом надо попросить Наташу...
   - Если позволит нам погода, то мы...
   Девушка не договорила. Гость поднял голову. Перед ней сидел Генрих Бриг­гер, хозяин руд­ника...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава - 67. Варя Мамонова едет Петербург.
  
  
   ...Появление Фроси у парадного входа дома английского инженера, было неожиданным для Скворцовой. Прислуга Тумановой просила Варю Мамонову срочно прийти к Софье Павловне. О причине такой спешки Фрося не сказала. Передав еще раз просьбу своей хозяйки, она ушла. Варя должна вот -- вот подойти. Для чего она понадобилась так срочно Тумановой? Может это свя­зано с выступлением? Вполне логично.
   Подруга пришла не скоро. Варя пришла возбужденная и грустная. Наташа рассказала о приходе Фроси. В ответ Мамонова показала письмо.
   - Я проходила мимо дома Репченко и видела Софью Павловну. Она отдала письмо Валентина Ивановича из Петербурга. Я уже и думать перестала о нем. И вот на тебе, прислал письмо.
   - Плохое, хорошее? Говори же скорее?
   - Валентин Иванович предлагает, чтобы я немедленно ехала в Петербург.
   - Но ведь это замечательно, а ты грустишь!
   - Это так неожиданно. Что я скажу Степану, Петру...
   - Это твой шанс. Тебе нельзя упускать такую возможность.
   - ...а потом, это такие расходы. Где я возьму деньги на поездку?
   - Но ведь должен быть какой то выход?
   - Валентин Иванович предлагает и тебе приехать туда.
   - Мне? Нет, нет! Тебя знает весь Луганский завод, значит и ехать тебе.
   - Мне трудно будет без тебя в Петербурге.
   - Не думай обо мне, поезжай и все тут.
   - Ах, не знаю, что и делать. Хотелось бы посмотреть большой город, сходить в театр, послушать оперу, певцов, только наверное у меня не полу­чится с этой поездкой.
   - Не сдавайся. Думай лишь о городе на Неве. Тебе повезет обязательно!
   - Степан и слушать не станет, если узнает о письме.
   - Ты постарайся все уладить по дому, с Петром, и вообще, со всеми.
   - Через неделю нас с тобой будут уже ждать в театре на прослушивании.
   Наступило молчание. Каждый, решал для себя трудную задачу. Наташа неу­веренно предло­жила. - Ты поезжай, осмотришься, что и как, а потом и я к тебе приеду. Заработаю денег и....
   Впервые в жизни, Скворцова сказала неправду, во имя страстного желания поддержать подругу на ее пути к вершине музыкального Олимпа.
   - А если Артем объявится?
   - Он поймет...
  
   ...Узнав о письме, полученном Варей из Петербурга, Джексон Холдейн под­держал девуш­ку. - Раздумывать не стоит. Ехать надо. Это редкий случай удачи и его нельзя упускать, ибо впо­следствии, ты об этом будешь жалеть всю жизнь...
  
   ...В избе Мамоновых, приглашение петербургского музыканта обсуждали сдержанно, не спеша. Степан согласился отпустить сестру в большой город по одной причине: подалее будет от Петра.
   Сам же Филипов принял эту новость, как осужденный свой приговор. Мельк­нула мысль, что красавицы хуторянки ему, более никогда, не видеть и это было очень обидно.
   Два дня перед отъездом прошли в спешке. Нужно было взять самое необхо­димое и ничего не забыть. Вещи перебирались много раз, прежде чем те были плотно уложены в чемодан. Прово­жали Варю в далекий путь все. Степан с женой Христиной с Иванушкой, Фирсов, Петро, Федька, Андрей Кириллович... Скворцова не отходила от подруги. Когда локомотив шумно пыхтя медлен­но подъезжал к перрону, Варя увидела Рудольфа и англичанина с детьми. Варя была настолько растрогана, что не выдержав тут же пустила слезу. Андрей Кириллович успокаивал свою воспи­танницу. - Выше нос, канарейка. Тебя впереди ждет успех, слава! Будь мужественна.
   Мамонова обняла Джейн и Роберта. Скворцова подошла к подруге. Они оба обнялись и обе плакали, словно прощались навсегда. Фирсов и Рудольф под­хватили чемодан и сумки помогли внести их в вагон. Состав стоял недолго. Последние слова напутствия перекрыл свисток паровоза. Варя поднялась в ва­гон. Локомотив звякнув металлом медленно тронулся с места и стал отходить от станции. Провожающие размахивали руками, стараясь перекрыть шипение пара и гул колес, кричали вдогонку ободряющие слова. Перрон удалялся, уменьшаясь в размерах, и вскоре скрылся среди строений, деревьев и кустар­ников.
   Джексон Холдейн подошел к Наташе. - Грусть и печаль в сторону. Жизнь продолжается...
  
   Глава -- 68. Кожаный мешок.
  
  
   Поздняя осень в Луганске не всегда бывает прекрасной, когда весь свой ка­лендарный цикл, погода стоит теплая, солнечная и безветренная. Порой, не выйти тебе и не выехать. Сиди да погля­дывай в окошко пока закончится не­погода. Сидят люди по избам, словно мышки в теплых норках. А по вечерам не дай Господи очутится на окраине города, беда да и только. Идешь, прокли­наешь себя за оплошность свою, а кругом тьма, да грязь по колено, не знаешь в какую сторону идти на­добно. Темень беспросветная и тоскливый шелест вет­ра в оголенных кронах деревьев. Протяни руку, позови на помощь. Ответом будет пугающая пустота. Где- то, совсем рядом, стоят избы, но ни света в окон­цах, ни лай собак, в эту погоду не видать и не слыхать.
   Одна надежда на молитву и Господа Бога. Чавкающая грязь под ногами. А если такие же звуки неожиданно слышны рядом, за спиной? Кто это? В эта­кую погоду для лихого человека раздолье тута на окраине. Сердце заходится от страха. Прохожий кидается в сторону и тут же его ноги погружаются в хо­лодное месиво грязи, из которой без посторонней помощи не выбраться. Не­счастный от страха вопит "Каравул!", но его крик тут же затухает в ночной мгле...
   ...Когда конные жандармы подъехали к прохоровскому кабаку, где шла оче­редная потасов­ка между выпившими мужиками, Фрол завидев блюстителей по­рядка, через чулан выскочил в те­мень ночи. Он бежал в сторону Преобра­женского храма Сквозь проблески мелькавшей луны, сре­ди разорванных обла­ков, Фрол старался определить свое местонахождение. Заметив купол церкви, свернул к нему.
   До реки было рукой подать. А уж там, на пустыре его не отыщут. Луна скрылась в тучу и вновь темень проглотила все живое и неживое вокруг. Фрол прижался к стене церковного сада. С неба стал срываться мокрый снег. Он хотел было продолжить свой бег, когда услыхал скрип две­ри. Отец Илла­рион выйдя из подсобки святой обители, оглянувшись по сторонам вынес ме­шок и направился к дереву. Это дерево Фрол хорошо знал. Не один раз вме­сте с Гореловым Сашком они пользовались его щедрыми дарами. Груши были большими и сочными. Фрол нехотя окинул ху­дую фигуру священника. Тот подошел к груше около которой была вырыта яма. Около нее была воткнута лопата.
   Бывший формовщик был не столько пьян, чтобы не обратить внимание на странные дей­ствия служителя церкви. Отец Илларион удостоверившись, что в этом осеннем саду он один, он опустил мешок в яму а сверху на него на­тянул казан, в котором чумаки варят кулеш. Затем взяв в руки лопату стал спешно засыпать его землей.
   Фрол с интересом наблюдал за действиями священника. Тот закончив свою работу, огляды­ваясь промаячил между деревьями и вскоре скрылся в жилом доме храма.
   Подождав немного, Фрол вышел из своего укрытия, подошел к груше, присел на корточки и не долго думая стал усиленно разгребать яму. Земля была мяг­кой, податливой и работа продви­галась быстро. Откинув в сторону старый ка­зан, он вытащил кожаный мешок. Он хотел тут же осмотреть его содержимое, но услышав свистки конных жандармов, подхватил мешок кинулся прочь от церковного сада. Он бежал не чувствуя ног, Снег большими хлопьями, засти­лал глаза. Свистки доносились все ближе. Фрол путаясь между низкими хатен­ками остановился у заброшен­ного база, недалеко от берега реки. Разрыв в со­ломе нишу упиравшуюся в простенок жалкого строения, он затолкал в нее ме­шок. Кое как забросав дыру соломой, он продолжил бежать вдоль реки. До пу­стыря оставалось совсем немного. Свистки жандармов теперь доносились со стороны Фирсовской криницы. Теперь Фрол был спокоен. Блюстителям по­рядка и на этот раз не удастся словить его. Он спокойно дошел до пустыря, к своему логову. Забравшись в теплую землянку, скрытую от мира кустами да зарослями, погрозил кулаком в сторону прохоровского кабака.
   - Вот вам от Фрола! Живу, как хочу. На -- ка выкуси!
   Растянувшись на соломе, служившей ему топчаном, рассмеялся.
   - Что б меня споймать, пороху не хватит, господа центурионы....
   Успокоившись, Фрол вспомнил церковный сад.
   - Однако чего я тащил в мешке? И что мог Илларион туда положить? Ну и прохвост же ты батюшка...
  
   ...Рано утром Фрол проснувшись вылез из своей норы и не узнал пустыря. Все вокруг было белым от снега. Ночная ноша не давала покоя. Фрол, стара­ясь вспомнить все подробности ночи, решил не откладывая, отправиться на по­иски илларионовского мешка. Однако пройдя к предпола­гаемому месту захоро­нения, он не узнал его. Выпавший снег скрыл все приметы, и попытки отыс­кать мешок батюшки не дал положительных результатов...
  
   Глава - 69. Фирсов и кожанный мешок.
  
   Через несколько дней, погода резко изменилась. Солнышко вновь, как и вес­ной, стало щед­ро одаривать землю своим теплом. Снег растаял быстро и на лужайках вновь появилась зелень. Терешка любил эти теплые, осенние деньки. Они возрождали в его душе запас жизненной энергии и неумолимо влекли к философским размышлениям. Козы настойчиво подавали голос просясь на сво­боду...Фирсов втиснулся на скотную половину, где животные приветствовали его жалобным блеянием.
   "Выпущу скотину на берег реки, пусть побалуются травкой", подумал Терешка и погладив свою любимицу сказал вслух.
   - Ну-ка живее отсель, намаялись чуток, теперя можно и погулять. Живот­ные почув­ствовав свободу, разбрелись по двору. Терешка взяв лопату и стал откидывать снег от база. На его глухой, полуразрушенной стороне в снегу он заметил верхний край мешка, туго связанный бече­вой. Еще не вполне осознавая смысл находки, стал освобождать мешок от снежного плена. Да, перед ним был знакомый кожаный мешок. Удивление быстро сменилось злостью.
   - То, то неспокойно мне было все это время. Опять, эти поганые желез­ки. Неужели сам нехристь, принес мне их, чтобы опосля клеветать на честного человека! Ну, нет! Не бывать им здесь!
   Фирсов отбросил лопату в сторону, взялся за узел мешка. Но не тут то было. Днище кожа­ного мешка словно приросло к земле. Он поднатужился и злочастный мешок поддался. В душе Фирсова кипела ненависть к старьевщи­ку, за его несправедливое обвинение к нему. Не обращая внимания на прохо­жих, он нес желтый мешок в лавку. Но та, была закрыта. Это не остановило бывшего пастуха. Прислонив его к закрытой двери Адольфа Карловича, Фир­сов не оглядываясь направился в обратный путь.
   Придя к себе на подворье, он долго тер снегом свои руки, словно перед этим держал в ру­ках, что -- то грязное и липкое...
  
  
   Глава -- 70. Бриггер в Луганске.
  
   ...Недоверие Бриггера к Ялмару с каждым днем росло. Уж больно братец Гертруды споко­ен, когда на руднике дела идут из рук вон плохо. Его частые отлучки в уездный город насторажи­вали главного инженера. Теперь Генрих упрекал себя в том, что доверял Ялмару финансовую сто­рону рудника. Чтобы до конца разобраться в том, насколько глубоко увяз в хитросплетениях свое­го родственника, хозяин рудника решил самолично съездить в Луганск и убедит­ся в этом. Марта узнав, что отец едет в город, обрадовалась. Она решила тоже поехать с ним, чтобы навестить подруг и побродить с ними по знакомым улицам.
   С трудом отговорив свою дочь от поездки, по известной причине, Бриггер сел в дрожки и покинул рудник. Ему не хотелось, чтобы дочь, знала о его ис­тинных намерениях этого путеше­ствия. Утренняя свежесть и легкий топот же­ребца не успокаивал инженера. Чем ближе ста­новился уездный город, тем тя­желей были его предчувствия. Он им доверял и те его не подводили. На окраине города, где начинался канал, соединяющий реку Ольховку с литейным заводом, Бриг­гер стал свидетелем потасовки между мужиками. Вернее, несколь­ко рослых мужиков тузили свое­го дружка, безбородого мужика с круглым мон­гольским лицом. Тот завидев дрожки вырвался из цепких рук мужиков, стал настигать дрожки Бриггера.
   - Гони быстрее, - захрипел беглец цепляясь за борт коляски.
   Бриггер медлил. Ситуация была неожиданной и непредсказуемой.
   - Оглох, что ли? Спасай Фрола, и я твой должник по гроб жизни!
   Раздумывать не приходилось. Главный инженер хлестнул слегка жеребца. Тот словно ждал этого и понесся вскачь, вдоль канала, быстро удаляясь от погони. Преследователи размахивали ку­лаками, громко матерились, грозя снова словить сбежавшего и зашибить его до смерти.
   - Чем же ты так обидел дружков своих?
   Тот сплевывая кровь в сторону уселся рядом.
   - Фрола знаешь? Меня значит?
   - Слыхал,- соврал Бриггер.
   - Я и есть тот самый Фрол. Он один на всю округу. Неспокойный я, по­шалить лю­блю, а народ этот не может душу мою понять. Оттого и разлад у меня с ними выходит. Понял?
   Спаситель согласно кивнул головой. Беглец показал на поворот дороги.
   - Мне в ту сторону.
   Бриггер молча направил жеребца в указанном направлении. У развесистых верб беглец спрыгнул с дрожек. - Теперь нам с тобой, господин барин, в разные стороны пути-дорожки.
   Инженер покачал головой. - Отчаянный ты... Фрол махнул рукой. - Без меня людишкам, одна скука! Бриггер повернул дрожки назад. Его мысли вновь остановились на проблемах рудни­ка. Коммерческий банк находился рядом с Почтовой улицей, в центре города. Хозяин рудника умышленно сдерживал жеребца, тянул время, раздумывая над тем, на сколько плохи его дела в этом казенном здании. Полчаса проведенные там оказались вполне достаточными, чтобы убедится в верности своих предчувствий.
   Ялмар не терял времени даром. Почти все его счета были оплачены на его имя. Рудник фак­тически перешел в его руки. Это была подлость, это была ги­бель. Бриггер вышел из банка в мрач­ном настроении. Спасения ждать было неоткуда. Он с безразличием смотрел на дома, на прохо­дивших рядом прохо­жих.
   Мимо его дрожек прошла прилично одетая женская пара. В одной из них он узнал Тумано­ву, предмет воздыхания Адольфа Карловича. Второй, была ее прислуга Фрося, миловидное созда­ние, простушка.
   Софья Павловна знала цену красоты. Пристальный взгляд Генриха Иванови­ча был замечен бывшей танцовщицей. Ее лицо озарилось улыбкой.
   - Неужели Генрих Иванович? Какими судьбами вы в нашем городе?
   Хозяин рудника спрыгнул с дрожек.
   - Мир тесен, дорогая Софья Павловна. Вот и вновь свиделись. А почему я здесь? Дела не дают покоя. Сегодня здесь, завтра, неизвестно куда занесет.
   - Я вас понимаю.
   Инженер стал туманно излагать цель своего приезда, стараясь не запутаться в своем крас­норечии. Когда он закончил, Софья Павловна спросила. - Где вы остановились?
   - Пока еще нигде, но думаю, мои знакомые не откажут мне в крыше над головой.
   В таком случае, остановитесь у меня. Я ведь теперь живу в этом доме, и места всем хватит. Так что, милости просим к нам!
   Туманова старалась поддерживать отношения с людьми имеющие вес в об­ществе. Адольф Карлович не раз упоминал своего знакомого, владельца рудни­ка в Березовке. Да и Марту, его дочь, она знала достаточно хорошо.
   - Я не стесню вас?
   Бриггер окинул взглядом простушку, стоявшую рядом с хозяйкой. Софья Павловна замети­ла куда были направлены стрелы Амура, улыбнулась в ответ.
   - Напротив, я буду рада вас видеть вновь...
   ...Вечером, когда солнце опустилось за хутором Каменки, Бриггер подъехал на дрожках к дому, в котором проживала его знакомая. Фрося проводила его в гостиную. Девушка чувствовала его взгляд на своей спине и старалась бы­стрей освободится от этого ощущения, покинув гостя. Со­фья Павловна была не одна. В комнате находился молодой человек - родственник купца Репченко. Инженер видел его впервые. Хозяйка представила его гостю. Завязалась непри­нужденная беседа. Вадим Николаевич был неплохим собеседником. Вскоре Фрося запросила всех на ужин в столо­вую. Гость умело поддерживал разговор за столом. Туманова оседлала своего конька. Разговор перешел на искусство. Хозяин рудника старался показать себя знатоком в этой области.
   - Искусство возвышает человеческую натуру, обогащая ее духовно и нрав­ственно. Такая личность стоит выше толпы. Вы со мной согласны?
   - В некотором смысле да.
   - На Байретских торжествах в Баварии, я видел триумф Вагнера. Гер­манский дух на­ции в своих произведениях он поднял на небывалую вершину человеческого совершенства. Его "Тристан и Изольда"," Валькирия"" "Летучий голландец" будут жить тысячи лет!
   - Ваш патриотизм мы уважаем, однако...
   - Германия - это великая нация!
   - Кроме Вагнера, простите, есть не менее гениальные музыканты. Ну, скажем, Мо­царт, Бетховен, Бах.
   - Как вы заметили наша нация рождала и будет рождать величайших лю­дей, на кото­рых обращены взоры поколений разных стран.
   Бриггер был доволен. Уроки Ялмара не прошли даром. Только бы не пере­солить.
   Самодовольный тон гостя нарушил Вадим Николаевич. Он продолжил
   - Инквизиция в свое время немало сделала, чтобы отправить в другой мир немало ге­ниальных людей...
   - Да, но и у вас, в России были немало ошибки, при которых лучшие умы преследо­вались.
   - Это частные случаи, но ни как не массовые.
   Туманова вмешалась в спор. - Генрих Иванович, инквизиция в свое время уничтожила са­мых красивых женщин в Европе, объявив их в связи с дьяволь­щиной. В этом плане она много по­теряла для возрождения нации. И до сих пор, в мистериях, разумеется не гласных, унижается жен­ская честь. Вы с этим согласны?
   - Все зависит от конкретного случая.
   - Если вы не против, - обратился Вадим Николаевич к гостю,
   - я попробую дополнить свой вариант ответа Софье Павловне. И если вы со мной в чем то несогласны будете, прошу поправить меня.
   - Да, да. Конечно.
   Бриггер с интересом посмотрел на говорившего.
   - Здесь, я думаю, кроме инквизиции, есть и второй вариант ответа, массо­вого отсут­ствия прекрасного пола в Западной Европе. Природный, горный ландшафт страны, разбросан­ность замков, небольших городов и селений того времени. Их малочисленное население состояло в браке в прямых родственных отношениях. Молодые пары заключали их порой даже среди близ­ких им лю­дей. Этот элемент кровосмешения неблагоприятно отразился на женской поло­вине об­щества.
   - Здесь, я с вами согласен, но ...
   Софья Павловна недовольно захлопала в ладоши. - Господа, закончим этот разговор и найдем тему более приятную для общения.
   - Вам и карты в руки. Предлагайте!
   - Вы Генрих Иванович, прелесть. Я хотела сказать следующее. Через ме­сяц, не бо­лее, я выставляю музыкальный спектакль. Благодаря Вадиму Николае­вичу, приложившего немало усилий в его завершение, и приглашаю вас, Генрих Иванович посмотреть его и оценить наш скромный труд.
   - Приглашение принимается.
   - Буду откровенна. Основные действующие лица спектакля это техниче­ский персо­нал и молодые рабочие литейного завода. Мне стоила немало тру­дов пригласить их из Горноза­водского клуба. Как мне кажется, им по душе пришлась моя затея и они с большим усердием зани­маются на репетициях. К сожалению такой певицы, как Мамоновой Вари у меня пока нет. Вы бы по­слушали ее ангельский голосок. А внешность, огненная южанка Аида, Клеопа­тра....
   Бриггер насторожился. От урядника Волкова Михаила Прохоровича, он уже знал, что ее брата, Артема, за неимения серьезных улик начальство Лисьего буерака решило выпустить. На­верное тот уже на пути в Луганск. Встреча с ним в городе была бы нежелательна. Финансовый крах, претензии кредиторов, появление Мамонова, не слишком ли много для одного дня? Земля под нога­ми хозяина рудника отдавала толчками...
  
   Глава - 71 Визит Бриггера к старьевщику.
  
   Посещение Адольфа Карловича, Бриггер откладывал до удобного случая. Ин­формации для визита было недостаточно Софья Павловна уклончиво отзыва­лась о нем. Инженер понимая ее, не настаивал на подробностях. Однако нема­ло узнал о нем Генрих Иванович от Родиона Николаеви­ча. Молодой человек часто бывал в лавке и мог рассказать многое из жизни старьевщика. Он по­святил гостя в некоторые детали, которые в последнее время бросалось в глаза, не только ему, но и обывателям хорошо знавших Шумана. Бриггера насторо­жила одна новость в жизни его сопле­менника. Адольф Карлович бросил ры­балку, повеселел, стал тщательно следить за собой, был вы­брит и теперь его одежда имела приличный вид.
   - Говорят, его видели несколько раз в шляпе и в костюме, которому позавидовал бы любой чиновник из городской думы.
   - Значит торговля пошла живее, потому и есть достаток.
   Хозяин рудника конечно не верил тому, что говорил. Родственник купца Репченко усмех­нулся. - Торговля? Какая может быть торговля, когда лавка его почти всегда закрыта!
   Второе известие тоже имело немаловажное значение.
   - А где же пропадает его хозяин?
   - А бог его знает? Может сидит взаперти, или где в гостях.
   Родион Николаевич конечно же имел в виду частые посещения старьевщика просветитель­ского салона Софьи Павловны. Раздумывать было нечего. Бриггер решил посетить своего знако­мого, лишь бы тот был в лавке.
   Племянник купца не соврал. Когда Генрих Иванович пришел к его дому, старьевщика не оказалось на месте. На следующий день все повторилось. По рассказам соседей вот уже несколько дней Адольфа Карловича никто не ви­дел. Один из них добавил к этому, что немец якобы собира­ется продать свою лавку. Медлить было нельзя, но для успешного завершения задуманного плана нужен был помощник....
  
   ...Увидев лавку открытой, Бриггер устремился к ней. Хозяин ее сидел над какими то бу­мажками и уже не походил на прежнего опустившегося старичка. Шуман был удивлен приходом редкого гостя.
   - Генрих Иванович! Признаться я вас ждал намного раньше. Уговор то наш надо вы­полнять в назначенное время.
   - Не успел гость порог перешагнуть, а вы тут же о долгах вспоминаете.
   - Дела в лавке стали совсем плохи. Никто ничего не покупает. Вот и жду, кто из моих должников придет, и с честью вернет мне свой должок.
   "Глядя на тебя, не подумаешь, что жизнь хуже стала", - мысленно подумал гость глядя на самодовольное лицо хозяина лавки и сказал.
   - Дела на моем руднике идут не плохо. На этой неделе отправляю более десятка ко­шелей с углем и все, что причитается с меня, верну без промедле­ния.
   Шуман раздумывал. Бриггер пришел к нему неспроста. Небось опять за деньгами. Он по­рылся среди бумаг и нашел нужные листки.
   - Вот расписки, все, до единой у меня. Общая сумма выходит немалая. Мне ждать некогда, и так все сроки просрочены.
   - Все будет уплачено по уговору.
   - Денег не проси, больше дать не могу. Самому тут бы выжить.
   Просить было бесполезно. Адольф Карлович держался уверенно, даже вызы­вающе. И в том, что лавочник вполне может дать законный ход этим бумаж­кам, уже не приходится сомне­ваться.
   Поговорив о пустяках Бриггер покинул лавку. В душе кипела злость. Мысли были далеко не светлые. На следующий день прогуливаясь в обществе Родио­на Николаевича, тот сообщил под большим секретом о том, как Шуман несколько раз посещал Туманову и всякий раз они подолгу о чем -- то беседо­вали. И так, недостающее звено в цепи было поставлено. Бриггер соединил все, что знал о своем соотечественнике и пришел к одному единственному вы­воду. То, что было скры­то от других, ему было видно все, как на ладони. Адольф Карлович серьезно готовится покинуть навсегда Луганский завод и ра­зумеется в далекий путь он собирается путешествовать не один.
   Усадив Родиона Николаевича на скамью, Генрих Иванович решил играть с ним в откры­тую. Другого варианта он не видел.
   - Мне нужна ваша помощь. Условие одно - не расспрашивать меня ни о чем. Все, что необходимо вам сделать, я скажу. Разумеется, я вас отблагода­рю.
   Родственник купца почувствовал, что дело будет далеко не деликатным и на­сторожился. Бриггер смекнул, что сказал лишнее, но отступать было уже неку­да. Он не стал объяснять Родиону Николаевичу причину задуманной цели и говорил только то, что должен сделать тот. Племянник купца думал не долго. Возможно в неблагородной цели гостя Тумановой, он будет иметь не­плохую выгоду.
   - Я попробую сделать, чтобы Адольфа Карловича не было в лавке, как можно больше времени. И кажется даже знаю, как это сделать. Я полагаю, се­редина дня будет наиболее удобна для вашего визита в его лавку.
   - Ну вот и отлично. Будем придерживаться вашего варианта....
   На следующий день Родион Николаевич отправился к Адольфу Карловичу. Тот сидел в лавке и скучая чистил сукном палаш. Вошедший знакомый, не сразу приступил к осуществлению своей цели и только обсудив последние го­родские новости, Родион Николаевич пытался убедить собеседника посетить ан­тикварный магазин Каженцева, недавно открытого на Петербургской ули­це. Старинные вещи наверняка заинтересуют любителя антиквара, каким считал себя Шуман.
   У немца лавочника голова была забита совершенно другими мыслями и сооб­щение родственника Репченко, он принял довольно сдержанно, пообещав как нибудь наведаться к нему.
   - В его магазине появились новые товары из Риги и Кракова,- горячился Родион Ни­колаевич. - Я. Думаю, вам будет интересно взглянуть на них.
   - А тебе то какое дело до этого?
   - Зависть. Если бы мой братец, купил мне вот такую лавку, как эта, я бы знал, каким товаром надо торговать, а не таким как у тебя.
   Родион Николаевич сделал обиженную мину вышел из помещения. Подходя к Бриггеру, стоявшего на углу дома, у кучи сложенного самана, он хотел рас­крыть рот и признаться в своей неудачной миссии, как Бриггер молча кивнул в сторону лавки. Родион Николаевич обернулся. Адольф Карлович уже закрыв лавку зашагал по улице.
   - За ним,- коротко приказал инженер рудника. Племянник купца, подо­ждав пока ла­вочник скроется за стожком сена, направился за ним. И так, все шло как нельзя лучше. Генрих Бриггер смотрел на пустынную улицу. Его больше не мучили угрызения совести от того, что об­стоятельства опустили его до уровня мелкого воришки. Все будет так, как он наметил. Хуже было, но "Майн Гот", все обошлось.
   "- Надо подождать еще немного. Мало ли чего взбредет старому дураку, к примеру, переду­мает и вернется ).
   - Никак, знакомый господин барин. Чего скучаешь?
   От неожиданности Бриггер даже вздрогнул. Голос был знакомый с хрипот­цой. Инженер обернулся. Перед ним стоял Фрол.
   - Чего скучаешь, говорю?
   - А, Фрол. Да вот знакомого поджидаю. А ты как, все в бегах? Тот не­довольно отве­тил. - Всяко бывает. Менять место мне надо. Уж больно я тута всем глаза намозолил.
   Инженер старался не обращать внимание на подошедшего драчуна. Появле­ние Фрола не входило в планы Бриггера. Тот не спешил уходить. Ему хоте­лось отвести душу. - Здорово ты меня тогда выручил. Коли б не ты, зашибли меня бы мужики.
   - За что?
   - За все, что сделал и не сделал.
   Фрол видя, что знакомый был не склонен к разговору, сказал, на прощанье.
   - Ну, ладно, пошел я значит.
   Однако сделав несколько шагов он остановился.
   - Может мелочь какую дашь, коли не жалко?
   Генрих Иванович порылся в карманах достал смятый рубль, но тут же опу­стил его в кар­ман. У него вдруг возникла смелая мысль. Сама судьба присла­ла Фрола к нему.
   - Вот что братец, сделай мне одну услугу. Выполнишь, хорошо заплачу.
   Фрол хитро подмигнул. - Это какую же услугу?
   - Тебе то какая разница, что делать?
   - Господин барин желает провернуть одно дельце, да ручки боится зама­рать?
   - Пустой разговор. Найду по сговорчивей.
   - Выкладывай, помогу.
   Бриггер колебался и Фрол это заметил. - Ты меня выручил, теперь пришла и моя очередь тебе помочь. Не сомневайся, господин барин, все сделаю, как скажешь. На мне уже столько собак по навешано, что одной больше или мень­ше, не все ли равно теперь.
   Хозяин рудника решился. Он кивнул в сторону пустынной улицы.
   - Лавку немца знаешь? Ну так вот...
   И Генрих Иванович детально объяснил тому, что необходимо сделать. Фрол удивленно воскликнул. - И всех делов то?
   - Иди.
   Фрол согласно махнул рукой и зашагал по улице. Минут через десять он вернулся.
   - Все как полагается. Двери в гнездышко немца открыты. Пришлось немного пово­зится.
   - Жди меня здесь. Если что заметишь, знаешь что делать.
   - В аккурат все выполню.
   Бриггер решительно направился к лавке Шумана. На пустующей улице его фигура вряд ли могла быть для кого -- либо объектом внимания. Обычный про­хожий, спешивший по своим де­лам. Через соседний двор нежилого дома, он проник к базу примыкающего к лавке. Фрол мастер­ски поработал тут, чтобы без помех попасть в жилье лавочника. Здесь было довольно темно, но ставни Генрих Иванович не стал открывать. Привыкнув к темноте, он стал обследо­вать тесное по­мещение. Натыкаясь на всевозможную рухлядь, он пытался найти только одно - свои расписки. Но все его усилия найти их были без­успешными. Ни амбарных книг, ни других каких либо записей на глаза не по­падались. Бриггер присел на сундук. Времени оставалось мало. Где же прячет их Адольф? Помянув лавочника не лестным словом, неудачник инженер, вновь принялся на поиски. В трех небольших клетушках примыкающих к лавке поис­ки не увенчались успехом. Проклиная на чем свет стоит единоверца, решил уходить, надеясь, что вновь посетит лавку столь необычным способом. Проби­раясь к двери ведущей назад к базу, он споткнулся о холстину. Откинув ее в сто­рону, Генрих Иванович открыл дверь, чтобы выйти, но тут же остановился. Вернувшись он поднял холстину. Бриггер стоял в нерешительности, пытаясь, что то вспомнить, затем сдвинул в сторону плетенную корзину, заполненную старой обувью, наклонился к полу. Его внимание при­влекли плохо подогнан­ные края половых досок. Генрих Иванович вытянул из пазов три коротких бруска. Перед ним открылась ниша. Здесь находились толстые тетради перевя­занные бечевой. Вы­тянув их и отложив в сторону он решил все же до конца исследовать тайник лавочника.
   Он был несказанно удивлен увидев под отрезом английского сукна содержи­мое ниши: Шкатулки, инструктированные благородным металлом, столовые на­боры из серебра и золота, ан­тикварные безделушки, монеты и золотой песок в кожаных мешочках. Под всем этим добром, можно было уже представить, что хранил еще в нише кенигсбергский беглец. От увиденного Бриг­гер оторопел, словно увидел нечто угрожающее его жизни. Но уже в следующее мгновение, сорвав с гвоздя висевший на стене мешок, стал быстро заполнять его. Несколько минут ему оказа­лось вполне достаточно, чтобы в нем поместить все, что хранил до этого ниша. Прикрыв следы погрома, он для верности положил в мешок сверху несколько вещей из хламья, хранившегося в сундуке, затем крепко все это связав, покинул помещение.
   Удивительно, но чувства особой радости, главный инженер не испытывал. Поставив непри­глядный, рыжий мешок у ворот пустующего соседнего двора, Бриггер спокойно вышел на улицу. Дойдя до угла, где стоял его верный страж, он попросил принести его к дрожкам, стоявшим непо­далеку в тени де­ревьев.
   Фрол понятно кивнув головой, вновь направился к лавке Шумана. Выйдя из соседних ворот с мешком, который, как ему показалось очень знакомым, он вскинув его себе на спину, быстро за­шагал по улице. Неожиданно хозяин руд­ника увидел конного жандарма. Тот несомненно видел выходившего из ворот Фрола и с любопытством стал наблюдать за ним. Бриггер прикипел на ме­сте. Но это длилось миг. Он завернул за угол и быстро направился к дрожкам...
   ...Фрол услышав за собой размеренный стук копыт, обернулся и похолодел от страха. Ноги стали ватными, спина измокла. Не дойдя до угла, он рванулся с места кинулся к дрожкам. Кинув его в него мешок, крикнул Бриггеру.
   - Сматывайся господин барин, опосля свидимся.
   Генрих Иванович молча развернул дрожки и спокойно двинулся в обратную сторону. Когда из-за угла на него выскочил на коне блюститель порядка, инженер успел уже кое -- как прикрыть мешок пучками сена.
   - Куда бежал мужик? Жандарм был в нетерпении.
   - С мешком, что ли?
   - Да, желтый такой!
   - Кажись за теми хатами он.
   Бриггер соврал. Фрол скрывался в лопухах между избой и сараем стоявших неподалеку. Но жандарм уже не смотрел на господина, сидевшего на дрожках и быстро ускакал в указанном направлении.
   "- Неужели обошлось?" Главный инженер боялся спугнуть удачу. "Майн Тот!", шептал он продолжая свой опасный путь. Свернув на Почтовую улицу, он увидел Родиона Николаевича, Тот завидев знакомые дрожки свернул к ним.
   - Адольф Карлович возвращается в лавку.
   - Так быстро?
   - Что -- то не сладилось у него с антикварщиком. Да и у вас, навер­ное, ничего не вы­шло. Так?
   - После об этом. А сейчас нам нужно разойтись, свидимся вечером...
  
  
  
   Глава - 72. Бриггерр приходит в гости к Холдейну.
  
   Последнее посещение лавки Шумана было для Генриха Ивановича столь неожиданным, что находясь в возбужденном состоянии от избытка счастья и радости, он мог привлечь внимание к себе своих знакомых. Инженер это пони­мал и старался меньше показываться на глаза Тумановой и Родиона Николае­вича. Тщательно осмотрев содержание желтого кожаного мешка, Генрих Ива­нович даже в мыслях не мог предположить, какую ценность представляли собой отдельные пред­меты.
   Это было богатство, за которое он мог бы приобрести несколько рудников, да и не таких, как березовский. Глядя на все это, он даже растерялся, что бу­дет делать с ним. Но в одном он был уверен, что с рудником он более ни­когда не свяжется, даже если клети его вместо угля будут вы­давать наверх зо­лотые слитки.
   Интуиция и на этот раз не подвела Генриха Ивановича. Он почти был уве­рен, что его визит к лавочнику, необычным способом, принесет ему удачу, но такую, его фантазия имела на этот счет более скромные размеры. "Ну и Шу­ман, шельмец этакий! Именно его спешка, долгое отсутствие в лавке, навели на мысль, что Адольф Карлович суетился недаром. Да и молчание Тумановой в его адрес, было подтверждением, что лавочник готовился к чему -- то очень важному. Каким же та­ким образом ему удалось собрать такое сокровище?"
   Завтра, все будут знать, о случившемся в лавке Адольфа Карловича. Если сейчас покинуть город, этим обязательно заинтересуется Титоренко Григорий Евсеевич, и вся его голубая жан­дармская рать. Нужно быть на виду и конеч­но же ужасаться происшедшему. И еще один вопрос стоял перед Генрихом Ивановичем, уберечь, спрятать, сохранить мешок от малейшего любопыт­ства.
   Днем его не вынесешь и не спрячешь. Ночью могут заметить домашние -- начнутся неже­лательные расспросы. Нет! Надо пока оставить все на прежнем месте, добавить сверху что -- либо из своих личных вещей.
   Мешок ничем не привлекает к себе внимание и вряд ли, кто мог бы поин­тересоваться его содержимым. Когда Родион Николаевич помогал ему нести его, он спросил. - И зачем вам нужна вся эта рухлядь?
   - Мне нужны мои расписки. Обнаружив, что нет мешка с тряпьем, Шу­ман это спи­шет на бродяжек забравшихся в его лавку. Логика, тут, как види­те, проста...
   Вообще Бриггеру не хотелось говорить с племянником купца на эту тему, но что подела­ешь, без помощи ему не удалось бы провернуть это важное дельце. Впрочем, это хорошо, что Ро­дион Николаевич думает что в мешке на­ходятся действительно старые вещи лавочника...
   ...Целую ночь Бриггер не мог уснуть. Ему хотелось, чтобы поскорее настало утро, и он как можно скорее покинул бы городишко, его обитателей, всех, всех. Но он слышал и другой повели­тельный голос, наказывающий ему строго следовать своему холодному разуму, а не чувству горя­чего сердца. Кое -- как задремав, он с первыми лучами солнца был уже на ногах. Но куда пой­дешь в такую рань, когда все спят? Генрих Иванович проверив надежность закрытой двери, достал из под кровати мешок и раскрыв его стал вновь рассматривать его содержимое.
   Кубки, подвески, кулоны, причудливые перстни, узорные шкатулки, отделан­ные камнями всевозможных оттенков, с золотым песком, монеты, и много дру­гих, дорогих безделушек лежали перед ним, радуя его самолюбие. Налюбовав­шись он аккуратно все сложил в желтый мешок. Спо­койный, уверенный в себе, он уже не спешил покидать уездный город. Почему бы, не навестить зна­комых? Например Холдейна, или Адольфа Карловича, посочувствовать его беде, раскланяться со всеми, и как ни в чем ни бывало спокойно отбыть в неизвестном направлении?...
   Однако, что- то тревожило его и постоянно напоминало ему о незавершенно­сти его дел на Луганском заводе. Но каких, именно дел, он не знал, хотя с таким богатым уловом, ему теперь на все наплевать.
   Генрих Иванович смотрел на картину "Похищение сабинянок". Он любил это полотно. Именно он вызывало в нем затаенную, непонятную грусть, и что -- то очень личное.
   За стеной шумел самовар. Это Фрося, проснувшись раньше хозяйки, готови­ла чай с кренде­лями. Бриггер тихонько открыл дверь и пройдя по коридору вышел на улицу. Не спеша прогули­ваясь по Петербургской улице, ему хотелось петь Шуберта и декламировать Гейне. Самодоволь­ство выпирало из него. Он на всех теперь, смотрел свысока.
   Редкие прохожие, телеги, груженные бочками и корзинами, экипажи, пролет­ки - все это двигалось мимо него. Ему хотелось крикнуть на всю. Улицу:
   - Я богат, я очень богат! А вы, как и прежде будете тянуть свою тяжелую ношу жизни, пока не свалитесь от труда и отвезут вас в тихое место и нече­го более вас уже не будет волновать. А я богат и прежде чем меня отвезут туда же, я буду каждый день и час брать от жизни как можно больше для своей телесной души...
   ...Усладив сполна свое тщеславие, хозяин рудника прогулялся по Успенско­му скверу и только тогда вернулся в дом купца Репченко. За утренним чаем Софья Павловна расспрашивала гостя о руднике, о Марте и других пустяках. От ее пристального взгляда ничто не ускользало.
   - У вас отличное настроение, я бы сказала, очень приподнятое, словно вам подарили нечто особенное.
   - Например?
   - Ну, скажем так, арабского жеребца.
   Бриггер рассмеялся.- Простите, почему, именно его?
   - Не знаю. Просто, первое, что пришло в голову.
   - Да, пожалуй вы правы. Эта неожиданность действительно могла под­нять настрое­ние, но в данном случае причина этому несколько иная.
   - Связано с банком?
   Бриггер загадочно улыбнулся. - Нет, пожалуй я воздержусь, но обещаю ска­зать об этом позже. Вы не обидитесь?
   - Ну, что вы! Конечно же нет. А по поводу маленькой тайны, бог мой, у кого их нет?
   - Вас бы Софья Павловна в городскую думу, поближе к городскому голове. И тогда бы в городе царил бы полный порядок.
   - Ну уж придумаете такое. Какой из меня чиновник? Мне бы справится со своими проблемами...
   ...Будучи в прекрасном расположении Бриггер решил навестить Джексона Холдейна. Ран­ний визит к нему был нежелателен, и главный инженер промаяв­шись до полудня в городе, где его личность должна быть у всех на виду, усевшись в свои дрожки направился в сторону Английской улицы.
   Заботы, которые так давили его со всех сторон, теперь отошли куда то в неизвестность, а впереди, хозяин рудника видел лишь небольшой барьер, кото­рый можно преодолеть без особых усилий.
   Входную дверь открыл садовник Холдейна. Бриггер подъехал к подъезду. Экономка Мари, с волевым взглядом провела гостя в гостиную. Хозяин дома отложив журнал в сторону, встал с кресла.
   - Генрих! Каким ветром тебя принесло?
   - Я друзей не забываю.
   - По делам, или как?
   - Дела и только дела. Отдыхать некогда.
   Хозяин дома предложил гостю кресло.
   - Как рудник? Какие успехи?
   - Новые забои пробиваем. Технику подтягиваем туда. Еще водоотливную машину думаю прикупить. В общем забот хватает. Как у тебя?
   - Неопределенность, словом. Городские чиновники решают вопрос по недопущению закрытия завода, но пока всех усилия их не дают положительных результатов. Идет сокращение штатов завода.
   - Надеюсь, тебя не коснется эта неразбериха?
   - Трудно что -- либо предположить. Нет право, завод закроют.
   Наступило молчание. Генрих Бриггер подумал, спросить ли хозяина дома о Ялмаре, кото­рый наверняка приходил сюда, но решил воздержаться. Хозяин дома кивнул в сторону окна.
   - Мои дети. Узнаешь их?
   - Подросли. А кто эти двое с ними? Я их раньше не видел.
   - Молодой человек, брат Роланды. Девушка с ним, новенькая, помогает пригляды­вать за детьми, пока не подыщу гувернантку. Не правда ли кра­сива?
   Бриггер безразлично взглянул на девушку и тотчас отвернулся к говоривше­му, и стал выяс­нять у того о поставках угля на казенный завод. Холдейн отве­тил.
   - Цена на уголь падает по известным причинам. Теперь его выгодно можно выгодно продавать частным лицам, пока не решится вопрос о суще­ствовании самого завода.
   Хозяин дома не успел договорить В гостиную вошли дети. Смутившись при­сутствием го­стя, они несмело подошли к отцу. Сияющий отец предоставил их Бриггеру. Дети повинуясь поздо­ровались
   - Знакомьтесь,- произнес далее хозяин,- их молодая воспитательница, На­таша.
   Бриггер ослышался. Какое то мгновение он сидел без всякого интереса к гувернантке вооб­ще, но решив сделать приличный жест своему знакомому, по­вернулся к девушке. В дверях стояла его сбежавшая невеста, Скворцова Ната­ша...
  
  
  
  
  
   Глава -- 73. Похищение сабинянок.
  
   Встреча с беглянкой Клеопатрой, в доме, Холдейна было для Бриггера пол­ной неожиданно­стью. Вначале он подумал, что ему померещилось, но взглянув на нее еще раз, Генрих Иванович убедился: ошибки не было, в комнате дей­ствительно была его бывшая пленница. Ни одним движе­ньем и словом он не осмелился высказать, что узнал ее. Ведь неизвестно, как бы повел себя хозяин дома, который любил во всем, порядочность и культуру в человеческих отноше­ниях.
   Единственным правильным решением Бриггера было, отвернуться и выразить на лице сво­ем полнейшее безразличие, что он и сделал. Гость продолжал как ни в чем вести разговор на пре­рванную тему. Присутствие девушки некоторое время смущало его, но быстро взяв себя в руки, Генрих Иванович вскоре пере­стал обращать на нее внимание, да и сама Скворцова, вскоре ушла уводя де­тей в детскую комнату. Рудольф хотел последовать за нею, но Джексон Хол­дейн его при­держал, чтобы гость, хозяин рудника, мог поближе познакомится с братом Роланды. Тот присев в кресло, предложенное гостем, стал разговаривать с ним. Бриггера интересовало все. Где живет, молодой человек, в какой области проявляет себя, как складывается личная жизнь и т. д. Рудольф, чувствуя к себе его дружеское расположение, отвечал взаимностью. И хотя музыканту не хотелось упоминать о своей трагической любви, он, по просьбе гостя Джексона Холдейна, изложил ее, чем, как показалось ему, тот был несколько удивлен и даже смущен...
   Поговорив еще немного на общие темы, Бриггер обратился к хозяину дома и продолжил прерванный разговор с ним вначале, пообещав ему, что днями спол­на рассчитается за техниче­скую помощь рудника. Затем тепло расставшись с хозяином дома и братом его жены, Бриггер по­кинул дом Джексона Холдейна.
   Возвращаясь к дому купца Репченко, Бриггер стал анализировать свой визит к англичани­ну. Встреча с беглянкой занимали все его мысли. Что это? Знак удачи? Знак судьбы?
   Как говорят англичане, когда все идет отлично, это уже не совсем хорошо... Возможно у них это так, но у меня вполне возможно появился еще шанс быть более счастливым. И если свыше выпадает ему второй такой слу­чай, почему бы мне тогда не воспользоваться им?
   Теперь свою пленницу он уже не упустит, даже если небо свалится на голо­ву. Мысли шеве­лились в мозгах, словно змеи в зимней норе, порождая аван­тюрные планы. Но какой из них будет надежным, который приблизит к нему молоденькую служанку Холдейна? Пожалуй на этот раз ему не обойтись без помощника. Родственник купца, не подойдет, слишком опасно. Фрол? Где его искать? Наверняка пройдоха от страха залег в своей берлоге.
   Затем мысли хозяина рудника плавно перенеслись на хозяйку культурного заведения. Он знал, что сегодня у Софьи Павловны отмечается небольшое тор­жество по случаю завершения под­готовительной работы музыкального спекта­кля "Пламя любви". Вероятно у нее по такому случаю будет немало гостей. В одном из магазинов на Петербургской улице он купил картину. По его мнению, она несомненно будет во вкусе Тумановой, любившая все, что связано с ис­кусством.
   Войдя в дом, он услышал звуки рояля, доносившегося из зала. Бриггер про­шел в свою ком­нату. Буквально через минуту к нему постучали. Главный инженер открыл дверь. На пороге стоя­ла служанка Тумановой.
   - Софья Павловна просит вас пройти в зал.
   Генрих Иванович нахально смотрел в лицо Фроси. Девушка уже знала цену этих взглядов и смотрела в сторону. Он сделал шаг к ней.
   - И много гостей пришло?
   - Человек десять, не более. Бриггер старался заглянуть ей в лицо.
   - Тебе уже говорили, что ты недурна для служанки?
   Девушка мельком взглянула ему в лицо, промолчала отвернувшись.
   Инженер хотел взять ее за руку, но Фрося тотчас повернувшись к нему спи­ной, скрылась за дверью. Он задумчиво проводил ее взглядом.
   - Скажи, сейчас приду...
   ...Когда Генрих Иванович вошел в зал, гости уже сидели за столом. Увидев Бриггера, Со­фья Павловна встала и с улыбкой подошла к нему. Галантно по­здоровавшись со всеми он вручил ей свой подарок. Туманова вскинула удив­ленно брови, - Мне? Вы меня балуете! Ну зачем, право, такой дорогой пода­рок?
   - Так пустяки. Знак внимания...
   - Можно посмотреть?
   Генрих Иванович освободил картину от упаковки. Софья Павловна всплесну­ла руками. - Ах, какая прелесть! Однако вы шутник!
   - Пусть это полотно будет напоминать вам о нашей с вами дружбе.
   - Я найду ему почетное место в зале. Спасибо от всей души. Господа, - обратилась хозяйка к сидевшим за столом. - Вы посмотрите, что принес для нашего салона Генрих Иванович! Неправда ли хороша? Посмотрите, на купаю­щуюся нимфу и подглядывающего из-за куста сатира? Какой контраст, между красотой и безобразностью!?
   Инженер смотрел на гостей. На торжестве, кроме актеров спектакля присут­ствовала семья купца Репченко с внучкой Анной, Пианист Андрей Кириллович, Жуков Олег, местный поэт, автор словесного текста "Пламя Любви" и другие гости, которых Генрих Иванович не знал, но догады­вался, - эти люди имели непосредственное отношение к музыкальному спектаклю.
   Опоздавшего гостя, Софья Павловна посадила недалеко от себя, между пиа­нистом и певца­ми. Фрося тотчас принесла прибор и поставила его перед ним. Торжество продолжалось. Начали провозглашать тосты в честь хозяйки и отдельных исполнителей спектакля.
   Бриггер заметил, что стул рядом с хозяйкой был все время пуст. Это заин­триговало его, но спросить кого -- либо, главный инженер не стал. После за­столья, участники торжества пели, чита­ли стихи, монологи, импровизировали небольшие сценки из спектакля.
   Туманова принимала активное участие в концерте. Накинув на себя белую шаль, заменяю­щая ей сари, она великолепно исполнила восточный танец....
   Наблюдая за всеми, с каким вниманием и азартом присутствующие гости следят за Софьей Павловной, Генрих Бриггер почувствовал, как далек он, и одинок среди этих людей. Он был здесь совершенно лишним человеком. Когда исполнение танца подошло к концу, все захлопали и вос­торженно крича­ли.
   - Браво, принцесса Кандиди! Браво! Только вам, Софья Павловна, идет это чудное исполнение!
   - Спасибо, но этот танец по прежнему будет за нашей Оленькой...
   Бриггер встал и незаметно покинул зал. Зайдя в свою комнату, он не разде­ваясь прилег на кровать. Усталость за день давала знать и он незаметно ус­нул...
  
   ...На следующий день Софья Павловна спросила гостя.
   - Вы так неожиданно покинули нас. Вас что-то беспокоит?
   - Да нет, все хорошо, просто устал немного.
   Он остановился напротив окна наблюдая за прохожими. Однако хозяйку про­вести было трудно. Она мягко, но настойчиво продолжала.
   - Вы можете мне доверится, возможно мой совет будет вам кстати. Я ведь в долгу у вас?
   Инженер раздумывал, посвятить ли Туманову в свои планы или воздержать­ся? В сущности, кто она для него? Так, случайное знакомство. Но возможно ее совет и будет полезен ему. Но думая обо всем этом, Бриггер все же наде­ялся на себя. Не оборачиваясь, он спросил.
   - Вы как -- то упоминали о князе Зинченко Алексее и его сватовстве на дочери капи­тана Макаренко. Ну, и как же восприняла своего зрелого мужа мо­лодая жена?
   - Вы о Катюше? Живут, и хорошо живут. Слава Господи! Вначале она его ни на дух не переносила, а когда родился ребеночек, их водой не разлить.
   - Но у нее, кажется, был жених?
   - Был, Но князь то, оказался умнее, он увез девушку неизвестно куда. Что оставалось делать жениху?
   - Женился?
   - Какой там. Ходить без пары до сих пор. Постойте -- ка, а зачем вам все это? Мо­жет быть и у вас...
   Бриггер вздохнул и рассказал, в разумных пределах свою боль и привязан­ность к Скворцо­вой. Хозяйка была удивлена историей своего гостя, особенно в той части, что девушкой оказалась ее бывшая прислуга. Гость также рассказал и об Артеме, которого вот -- вот собираются выпу­стить из острога Лисьего буе­рака, и тот может появиться в Луганске в любой день и час.
   - Вот кажется и все.
   Туманова с пониманием отнеслась к его проблеме. Он ждал от нее слова. Однако хозяйка молчала. Узел был завязан туго.
   - Я не могу уехать без нее.
   - Вчера утром вы были на белом коне.
   - Она любит Артема и ждет его здесь.
   - Да, да. Я все понимаю.
   Софья Павловна находилась сама на перепутье. В последнее время Адольф Карлович часто посещал ее с одной лишь целью, увезти ее отсюда, обещая при этом положить к ее ногам свое со­стояние, доставшейся, по его словам от брата епископа Кенигсбергского собора...
   - Дорогой Генрих Иванович, давайте отложим этот серьезный разговор на завтра. Надо подумать и все взвесить.
   Как ни странно, но она хотела помочь Бриггеру заполучить сбежавшую от нее служанку, не столько, наказать последнюю, как сделать приятное, нужно­му ей человеку...
  
   ...Придя в роскошный ресторан в центре города, он заказал себе водки и приличную закус­ку к ней, молча, сидя в одиночестве, плел в своих мыслях сеть, из которой Наталье никогда уже не выбраться. Ни музыка скрипача, ни приглушенный разговор, сидевших рядом господ, не наруша­ли ход его мыслей...
   К себе, в комнату, он пришел к вечеру и не раздеваясь растянулся на кро­вати. Проснулся он неожиданно. В комнате он был не один. Фрося поставила подсвечник с зажженными свечами на стол. Бриггер негромко позвал ее к себе.
   - Иди сюда.
   Девушка вздрогнула от его голоса и отступила назад. Инженер встал с кро­вати порылся в карманах, достал мелкую ассигнацию и положил на край сто­ла.
   - Возьми, это тебе.
   Прислуга молча смотрела на деньги. Бриггер повторил.
   Фрося подошла к двери. - Меня ждет хозяйка.
   - Я тебя жду.
   Когда та подошла к двери, инженер вспомнил.
   - Погоди. А тот свободный стул, рядом с твоей хозяйкой, для кого он был поставлен?
   - Спросили бы хозяйку.
   - Да неудобно как -- то, торжество, веселье...
   - Для Адольфа Карловича, лавочника. Не до веселья ему теперь...
   - Такой человек и не пришел, грустно.
   - Обокрали его.
   - Не может быть?
   - Жандармы уже ищут этого грабителя.
   Бриггер насторожился. - И кто же этот ловкач?
   - Есть тута у нас один, Фролом зовут. Его и ищут.
   - Любопытно.
   И легонько подтолкнув девушку к двери он тихо добавил.
   - Так я тебя жду, приходи.
   Фрося не оборачиваясь молча вышла из комнаты. Главный инженер заду­мался. "Если толь­ко словят Фрола, ему несдобровать? Чепуха! Дрожки надежно с лошадкой запрятаны в закутках купца, иди, ищи!"
   Генрих Иванович взял в руку подсвечник и подняв его на уровне головы стал любоваться сабинянками. Он детально рассматривал каждое лицо в карти­не, останавливаясь на одном и том же. Это очаровательное лицо он мог срав­нить разве что только с одним, с лицом и фигурой слу­жанки инженера Хол­дейна.
   Кажется у него полностью созрел план похищения Клеопатры... ...На следую­щий день Ту­манова изложила свой план, относительно Скворцовой. Как и все гениальное он был прост и наде­жен. Бриггер выслушав его, мыслен­но сравнил со своим планом, и отверг его.
   В знак согласия он кивнул слегка головой...
  
   Глава -- 74 У сожженной корчмы.
  
   Фрося очень обрадовалась, когда хозяйка сообщила ей о том, что Артема выпустили из тюрьмы и теперь он находится в Луганске.
   - Поди и обрадуй свою подругу, что Артем ждет ее у сожженной корч­мы, небось, знаешь, где это?
   И не обращая внимания на девушку, у которой с этим местом были связа­ны далеко не луч­шие воспоминания, продолжила.
   - Сама понимаешь, ждать его, когда кругом все видать, будет опасно для него, а вот когда стемнеет пусть и приходит.
   Фрося хотела спросить хозяйку, можно ли об этом сказать ее старшему бра­ту Степану, но не успела. В комнату вошел Генрих Иванович. Он молча подо­шел к окну. Туманова продолжала.
   - Да не забудь при этом напомнить подружке своей, что ни завтра и не в какой дру­гой день ей уже не встретится с ним, как только сегодня. Поняла?
   - Мне сейчас идти?
   - Если зал к занятиям готов, можешь идти.
   Когда прислуга вышла из комнаты, Бриггер спросил.
   - На нее можно положится?
   - Будем надеяться, что не подведет.
   Хозяин рудника скучая зевнул.
   - Так что же произошло с Адольфом Карловичем, заболел, небось?
   - Какое там заболел! Еще хуже. Обокрали его!
   - Да ну!
   Сделав удивленное лицо воскликнул гость.
   - Кто же мог позарится, на его старые, никому не нужные вещи?
   - Нашелся один такой. Темная личность. Его тут все знают.
   И Софья Павловна стала подробно рассказывать о краже в лавке Шумана...
  
   ...Справившись с домашними делами Фрося поспешила на Английскую ули­цу. Она была настолько увлечена будущей встречей с Наташей, что забыла сходить в магазин Лапшиной за про­дуктами.
   Дверь открыл Рудольф. Спросив подружку, Фрося стала ждать ее у входа Наташа тут же вышла подруге навстречу.
   - Фросенька! Как я рада тебя видеть.
   - Я к тебе по делу, - и подруга покосилась на Рудольфа.
   - Пошли в сад.
   По дороге девушки обменялись незначительными новостями. Присев на ска­мью, Фрося подумав, сказала.
   - Я не хотела это говорить при нем.
   - Ему можно доверять. Он порядочный человек.
   - Я с новостью к тебе.
   - Это какой -- же?- улыбаясь спросила подруга.
   - Артем в Луганске.
   Вначале Наташа даже не поняла смысл сказанного.
   - Артем?
   - Да. И он хочет тебя видеть.
   Скворцова смотрела на подругу недоверчивым взглядом.
   - Не может быть, Он в Лисьем буераке, в остроге.
   - Он сбежал и ждет тебя у сожженной корчмы.
   - Как ты узнала об этом?
   Фрося вспомнив строгий наказ своей хозяйки лишнего не болтать, ответи­ла.
   - Это неважно, знаю и все тут.
   - Артемка в Луганске...Да, да. Где же ему еще быть. Я приду, я мигом, вот только попрошу Рудольфа, присмотреть за детьми...
   - Не спеши. Он велел тебе придти, как начнет смеркаться, а то ведь, сама знаешь, его могут увидеть...
   - Что он еще велел передать?
   - Ничего. Только это и сказал.
   - Какой он из себя?
   - Худой он больно.
   -Я приду...
  
   ...Рудольф был удивлен перемене Наташе. Прогуливаясь с ней и детьми, она казалась со­вершенно отрешенной от всего земного, думая все время о чем -- то важном. На вопросы молодо­го человека отвечала невпопад, а то и вовсе пропускала их мимо ушей своих. "Что же могла ска­зать ей такого Фрося?". Рудольф смотрел на девушку, к которой очень привык и питал не только дру­жественные чувства. Он пытался продолжить свое восхищение "Волшебной флейтой" и его создателем, но увы, Наташа совершенно не замечала его при­сутствия. А когда пришел с работы Джексон Холдейн, извинившись, отпроси­лась у него, сославшись на личные дела. Рудольф с удо­вольствием согласился провести время с детьми англичанина.
   Прогуливаясь с ними в Успенском сквере Рудольф рассказывал Роберту и Джейн смешные истории, которые случались с ним в детстве. Дети, с внима­нием слушали его иногда прерывая для того, чтобы Рудольф, вновь повторил тот или иной эпизод. Молодой человек обратил внимание на девушку быстро идущую по дорожке сквера. Не обращая внимания на прохожих, она открыто пла­кала, то и дело поправляя спадающую на лицо прическу. Это была его знакомая, подружка Сквор­цовой.
   Фрося увидев Рудольфа, кинулась к нему. Девушка стала рассказывать о услышанном раз­говоре в доме.
   - Когда я вернулась домой, хозяйка с гостем спорили о чем то, а когда прислушалась,.. о Господи, они обманули меня, когда прислали меня к вам. Не надо ей идти на пу­стырь. Никакого Артема там нет. Вранье все это! Ее хотят увезти куда то. Может ее еще можно спасти...
   Рудольф взял на руки маленькую Джейн
   - Помогите мне отвести детей домой.
   - Да, да. Я помогу, только быстрей пожалуйста.
   Отдыхающие в сквере проводили молодых людей с любопытством...
  
   ... В лозняке, на берегу реки, сидел Фрол. Словно загнанный волк он то и дело оглядывал­ся, обращая внимание на малейший шорох. Он чувствовал опас­ность. После ограбления лавки Шумана, он уже точно знал, жандармы, зная его приметы ищут его повсюду. Увидев Сашка Горе­лова, Фрол повеселел. Когда тот подошел поближе он спросил.
   - Хвоста не привел?
   - Я как заяц кружил, прежде чем повернуть сюда.
   Дружок выложил на траву еду, сало, хлеб, лук и флягу с самогоном.
   - Вот с этого и начнем пожалуй, причина есть.
   Фрол вывернув деревянную затычку приложился к фляге затем поморщив­шись накинулся на еду.
   - Как стемнеет, дам ходу отсюда.
   - И куда же?
   - Не все места заняты такими как я, найду чего нибудь.
   - Слушки пошли, Артема выпустили.
   - Не верь. Таких людей, долго держат в тюрьмах. Не встречу. Жаль, что его сестрен­ка не попалась мне.
   - Как тебя угораздило в лавку к немцу залезть? Сдался он тебе. Сидел бы тихо.
   - Подкатился один прыщ. "Надо, - говорит,- тут одно дельце провер­нуть". Ну вот и провернул.
   - Сашко слегка толкнул Фрола в бок. Тот увидел как на поляну вышла девушка и стала оглядываться. Фрол удивленно воскликнул.
   - Варька, ей богу Варька!
   Горелов тоже был поневоле удивлен появлением Мамоновой. Фрол вытирая руки о рубаху поднялся на весь свой рост.
   - Есть бог на свете!
   Сашко присмотревшись к неожиданной гостье, пытался вставить слов.
   - Не Варька это! Это не она!
   Фрол сердито хмыкнул. - Глаза разуй.
   - Я ее знаю. Это,...полюбовница Артема.
   - А мы про это зараз дознаемся, - и Фрол решительно направился к Сквор­цовой...
  
   Глава - 75. Жертва.
  
   Они стояли в нерешительности, глядя на тело девушки, распростертое на земле. Бриггер с племянником купца Репченко, пришли в замешательство. Быть втянутым в эту историю сулило большие неприятности. Родион Николае­вич переглянулся с Генрихом Ивановичем. Тот смотрел на лежавшую возле куста жертву. Хозяин рудника подошел ближе. Да, это была Скворцова. Фрол, стоя у своего логова, поглядывал по сторонам.
   - Я господин барин, не звал ее сюда -- сама напросилась в гости. А с Мамоновыми, - детина кивнул в сторону лежавшей девушки, - у меня свои счеты. Так что не обессудь - поквита­лись маленько. Ничего, отойдет и козой побежит. Баба, что кошка, сколько ее не лупи - жива будет.
   Сашко Горелов пытался приподнять девушку, но ее тело безжизненно свиса­ло в его руках и он был вынужден вновь опустить его на землю.
   - Говорил же ему, не Варька это Мамонова, так нет же, не послухал.
   Взгляд Родиона Николаевича невольно остановилось на пролетке. Лошадь не­терпеливо топталась на месте. Вожжи свисали на переднее колесо. Он сделал шаг назад, потом еще. Бриггер продолжал о чем -- то усиленно думать, совер­шенно не обращая внимания на напарника.
   Неожиданно все на поляне услышали заливистый свисток.
   Генрих Иванович обернулся на звук. Фрол и Сашко кинулись в кусты.
   - Жандармы, - крикнул Родион Николаевич. На поляну, к ним, приближа­лись трое конных жандармов. Вслед за ними на пустырь въехала двуколка. В ней сидело двое, Рудольф и Джексон Холдейн. Теряя самообладание, племян­ник купца кинулся к пролетке, вскочил в нее и вз­махнул вожжами. Бриггер попытался криком остановить беглеца. Но куда там! Родион Николае­вич оша­лело оглядываясь в его сторону уже мчался в сторону Гусиновки. Еще не вполне осозна­вая свой поступок, он желал лишь одного, как можно быстрее покинуть пустырь. Оглянувшись в последний раз, он увидел как жандармы вы­вели из кустов Фрола и его дружка. Мчась из переулка в переулок из одной улицы на другую он обратил внимание на себя городовых, которые свистками пытались его остановить.
   Но беглец уже знал, куда ехать и развернув повозку направился в сторону Второй роты, где надеялся отсидеться у знакомого. Родион Николаевич при­двинул к себе желтый мешок. Свой по­ступок молодой человек не осуждал, напротив, считал, что если Бриггеру не повезло с красивой сабинянкой, то и желтый мешок ему вряд ли будет нужен, а вот ему эти ценности будут нуж­ны, куда больше, чем владельцу шахты.
   Быстро темнело. Звезды, крупные и яркие высыпали на небосклон. Подъезжая к Фировой кринице, Родион Николаевич услышал за собой конский топот. Он даже не оглянулся. Взмахнул вновь вожжами. Лошадь понеслась вскачь. Он знал, эта была погоня. Один жандарм или двое. Ка­кая разница.
   - Ну, нет! Я легко не дамся вам в руки!
   Молодой человек остановил пролетку, схватил желтый мешок и стал быстро, по едва замет­ной тропке, подыматься на вершину кургана. Уже было достаточ­но темно, но он упорно шел вперед, хотя знал, что на склоне звездного неба, жандармы могли заметить его. Беглец бежал к вершине, не зная зачем он это делает, но, что -- то очень важное тянуло его сюда. Споткнувшись, он рас­тянулся у расщелины. Где -- то у подножья кургана к нему спешили жандар­мы. Родион Ни­колаевич сожалея подумал. Если бы можно было уменьшится в росте и спрятаться в этой темной дыре, там бы его никто не нашел! Он отча­янно рассмеялся своей неудачной мечте и тут же у него возникла другая, сме­лая мысль.
   В тот же миг, он стал втискивать в расщелину бриггеровский мешок. Затол­кав его туда, он стал засыпать дыру крошкой, травой, и камнями. Услышав недалеко от себя тяжелое пыхтение, племянник купца проворно поднялся на вершину кургана. Теперь ему все нипочем. Пусть забира­ют его, сажают в острог. Вины на нем теперь никакой нет. Он видит силуэт преследователя. Тот поднял винтовку, и стал целиться в него. "Целься, целься, я тебе живой ну­жен, только для этого тебе нужно еще меня арестовать!"
   Чувствуя себя в безопасности, он оглянулся вокруг. Настроение было при­поднятое. Жан­дарм что -- то кричал ему, но молодой человек не обращал вни­мания. Итак завтра в путь на Та­ганрог или Гурзуф. Нет. В Одессу. Да, да в Одессу. Оттуда в Испанию, затем путем, проложенны­ми конкистадорами в Но­вый Свет. Родион Николаевич уже мысленно отплывал на ко­рабле из Одессы...
   ...Тишину разорвал одинокий выстрел. Пчелиное жало, коснулось его спины. Он удивлен­но стал опускаться на землю. Звезды, как -- то странно стали плав­но уходить куда то в сторону. Под левой лопаткой сладостно заныло. Не из­дав ни звука Родион Николаевич покатился вниз по склону. Он не сразу по­нял. Что произошло. Вихрем перед глазами неслась его жизнь. Отдельные мо­менты вспыхивали перед ним, задержавшись на мгновение, достаточно для того чтобы осмыс­лить увиденное. Судно, паруса, попутный ветер, берега Южной Америки, берег материка, непро­ходимые леса. Он идет, нет летит над сельвой, действенными лесами, пропастями, глубокими ка­ньонами. Его цель одна - Мачу -- Пикча. И вот перед ним горная твердыня. Она находится между двумя вер­шинами горы Мачу -- Пикча.
   С трех сторон город окружен глубокими ущельями, по которым текут шум­ные воды Уру­бамбы. По узкой каменной лестнице, между двумя башнями, кру­той подъем. И вот он среди ка­менных домов с плоскими крышами. Город пуст. Родион Николаевич подходит к Храму Солнца. Здесь находится усыпаль­ница. Рядом с ней пирамида Интаутана, для жертвоприношения. Старый ин­деец стоит у грота. Затем он ведет его по каменному лабиринту в большой зал, в котором нахо­дится все золото инков: статуи вождей, посуда, украшения, церковная утварь и много других дра­гоценных вещей.
   - Это все твое. Бери. Богаче тебя никого не будет в этом мире, - говорит индеец, по­казывая рукой ему в зал...
   ...Когда городовой подошел к беглецу, тот лежал на спине и смотрел на да­лекие звезды, словно стараясь увидеть среди них свое долгожданное Эльдора­до...
  
   Глава - 76. Артем.
  
   Выйдя из ворот тюрьмы, Артем уже знал куда держать путь. Оглянувшись на место своего заключения, словно прощаясь с ним, он не спеша направился в сторону реки. Двое жандармов сто­явших неподалеку, проводили его долгим взглядом, продолжая беседовать. Один из них оживил­ся.
   - Никак Мамонов?
   Артем остановился. В одном из них он узнал Волкова, Михаила Прохорови­ча урядника аре­стовавшего его на березовском руднике. Тот продолжал.
   - Отпустили? А теперь куда? К Генриху Ивановичу на поклон? Не возь­мет, это точ­но! Будешь правду матку выискивать, да народ вновь баламутить, словят и отправят тебя умника куда подальше. Понял, правдолюбец?
   Мамонов не проронив ни слова, зашагал по дороге. Пройдя мимо забро­шенных выработок покинутой шахтенки, он стал спускаться к реке. Найдя чи­стый уголок на берегу, ополоснул водой лицо. Увидев пожилого рыбака невда­леке, подошел к нему. Разговорились.
   - Клюет?
   - Не очень. Рыба не дура. Ее просто так не проведешь. Кабы мелкий летний дождик на нее, тогда бы и ловля была, а так.... вишь какая нынче погода? С утра сижу, а прибыли никакой.
   - Еще наловишь.
   - Дай то бог!
   Артем спросил у неудачника рыболова, далеко ли отсюда по реке Раевские проживают?
   - За Желтыми песками кажись. Только сразу скажу, коли по работе туда, то затея твоя напрасная.
   - Свояк у меня там, повидать надобно.
   - Вон там, за косой, баржу грузят углем. Подойди, может за грузчика возьмут. Тогда счи­тай, что тебе повезло, к утру будешь на месте.
   - Удачи тебе.
   - Бывай, тебе тоже.
   Рыбак не соврал. Сразу же за поворотом Артем увидел посудину, наполови­ну загруженную углем. На берегу стояли несколько подвод, с крупняком. Воз­чики стояли в сторонке о чем -- то споря. Увидев подходившего молодого пар­ня, они тотчас смолкли. Один из возчиков, низенький с синим шрамом на лице спросил его, поглядывая на своих товарищей.
   - С каких мест, землячок?
   - С каких требуется?
   Мужики недоверчиво покосились на незнакомца. Артем неожиданно для себя соврал.
   - С Желтых песков, с тех мест.
   - К примеру?
   - Скворцовых, Раевских...
   - Чего тут шатаешься?
   Любопытный, ты больно.
   - Помощь требуется. Углем до грузить баржу, доставить по адресочку и разгрузить. Не задаром конечно. Соглашайся, это тебе по пути.
   Мамонов думал. Задержка в пути большая, но выбирать не приходилось...
  
   ... Когда возчики с пустыми телегами разъехались по своим хатам, хозяин баржи, худой му­жик с деревяшкой вместо ноги, дал знать помощнику к от­плытию. Все трое стоя на носу посудины стали отталкиваться длинными ше­стами от берега. Стало темнеть. Когда баржа уже находилась на середине реки, хозяин стал у руля. Оленьи горы постепенно стали уходить в сторону, оставаясь все далее позади.
   Помощник на железном листе, на носу баржи, ладил небольшой костер. Под­весив над ним медный котел с речной водой, спросил, обращаясь к новичку.
   - В гостях, говоришь, хорошо, а все одно к родному месту тянет?
   - Всюду красота, а дома и воробей - соловей.
   - По какому ремеслу мастер?
   - По кузнечному и по столярному.
   - А стены для избы выгнать сможешь?
   - Дотошный ты. Сам то что, без рук?
   - А может у тебя лучше выходит. Ищу вот такого умника.
   - Другого сыщешь. Не ко времени мне сейчас подряжаться, да и не по сезону разго­вор об этом.
   Настроение луганчанина было отличным. У хозяина посудины и его помощ­ника уже не было той замкнутости и враждебности к нему, которая присут­ствовала сначала. Разговор незамет­но перешел на волнения народников в гу­бернских городах. Фомич, хозяин баржи, был решитель­ным в этом вопросе.
   - Всех, кто против власти, немедля сослать куда следует, нечего мутить православ­ных людей! Тоже мне, народные защитнички...
   Артем осторожно высказал свое мнение.
   - Дыма без огня не бывает. Знал я одного. Брадобреем работал. Умный и добрый че­ловек. Хотел с дружками лучшую жизнь для народа сделать. Они считали, что если убьют плохого чиновника, министра, царя то на смену ему придет добрый человек и все изменит к лучшему. И что из этого вышло? Стреляли в самодержца, не попали, кинули бомбу, отправили на тот свет. Те­перь на троне сидит его братец, не лучший за первого. Дело народников, это гибельный путь. Дру­гую дорожку выбирать надо!
   - Это же какую?
   - Не знаю. Думать, искать надо...
   - А если бы, к примеру, тебя заместо нашего Александра, в Петербург, в палаты? Не­бось о своем животе только бы и думал? Все мы тут такие, а там умишко нужно, чтобы править всей матушкой Россией. А она, о-го-го какая раздольная на все стороны. Попробуй -- ка удержать такие владения в одних руках! Для этого требуется ума палата и недюжинная сила. Так что ника­ким завистникам, "народникам" не пошатнуть трон нашего государя батюшки...
   Хозяин баржи довольный высказанным аргументом переглянулся с помощни­ком. Тот счи­тая Фомича ярким политиком, с интересом ждал, что ответит на это новенький. Артем ответил.
   - Слишком много государь взял на себя забот.
   - Это, как же тебя понимать?
   -Зачем, к примеру, казаху или узбеку русский царь, чужая вера? Эти на­роды веками враж­довали между собой и находили общий язык. Зачем России нужны мы малороссы, молдаване, наши народы и земли? Это нужно только для могущества российской короны, для устрашения чу­жих наций. Мы столетиями жили под татарами, и теперь нами правит Петербург. Может, пришла пора, жить самостоятельно и распоряжаться в своей хате без московских благоде­телей?
   - Наш народ темный и глупый, его не поднять на твою затею.
   -Так будет не всегда. Придет время и он сам поймет эту необходимость.
   После продолжительного молчания хозяин баржи произнес.
   - А ведь и правда! Или одному быть хозяином на своем подворье, или все делить с соседом! Жили бы мы отдельно, может быть и лучше было. Зем­ля то у нас родючая, что хошь са­жай, все вырастит, только работай, не ле­нись.
   - Я так мыслю, народ должен сам выбирать толковых мужиков в чинов­ники, а не так, как они , друг дружку. Тогда и порядок будет. Жадность и глупость наделенная властью - беда для простого народа.
   Ему никто не ответил, но все думали именно так. Фомич, велел помощни­ку, сделать оста­новку. - Заморим червячка, и далее тронем в путь.
   Когда баржа подплыла к берегу, помощник и хозяин уселись возле пахну­щего медного ка­зана.
   - Присаживайся, грамотей. Небось в желудке не густо.
   Артем не заставил себя упрашивать. Ели молча. Помощник и его благоде­тель продолжали думать о новой Малороссии. Мамонова же согревала надежда встречи с постояльшей шахтерки Клавдии. Как воспримет Наташа его неожи­данный приезд? Как отнесутся к нему Раевские? Мо­жет в ее жизни что -- то изменилось и его появление может быть даже нежелательным.
   И все же в нем теплилась надежда, что сомнения его возможно будут не столь мрачными. А там, как бог на душу положит.
   Пока помощник ополаскивал пустой котелок в реке, Фомич и Мамонов за­дымили само­крутками. Говорили о погоде и будущем урожае на зерно. И словно продолжая тему начатую Ар­темом в начале разговора, хозяин баржи уже по дружески посоветовал.
   - Ты будь осторожен со своими думками, ты знаешь о чем я? Люди мы все разные, один правильно поймет тебя, второй, по темноте своей или подлой душонке, может принести тебе неприятности всякие. Говорю тебе, по­тому что, ты мужик неплохой видать.
   Хозяин баржи поднялся и взял в руки шест.
   - Отдохнули малость, а теперь с богом и в путь.
   Артем с помощником поднатужившись сдвинули баржу с места, и вскоре та уже не спеша плыла по течению, минуя островки поросшие кустарником и мелководье. Плыли молча. Мамонов растянулся на рогоже неподалеку от Фо­мича. Закрыв глаза он мысленно уже был в поместье Раев­ских, в обществе своей спутницы по несчастью. Незаметно его приятные грезы перешли в глубок­ий сон...
   ...Казанская улица. Здание городской думы. Кругом много людей. Среди них Артем видит знакомые лица. Люди выбрав депутатов из простого сосло­вия устраивают им смотрины. В сторон­ке, под деревом, кучковалась тройка бывших депутатов чиновников городской думы не оправдав­ших надежд горо­жан. Этих плутов знали все. Квакин, Хренов и Дупа оказались попросту мошенн­иками и казнокрадами. Рядом с ними вертелись неудачники, пытавшиеся в который раз влезть в число счастливчиков думы. Ахтырский, неизвестно какое отношение имевший к церковно при­ходской школе регулярно получавший там жалованье и его дружок, пьянчужка и балагур Мелеш­ко Викентий, игравший на балалайке в прохоровском кабаке. Их старания поощряла неизменная пароч­ка. Сашко Чумной, выгнанный с казенки за прогулы, подвизавшиеся в настоя­щее время в бо­гоугодном заведении сторожем и Кокурепа, ходячая сушенная тарань. Она тоже, как и Ахтырский приходила изредка в церковно при­ходскую школу и вместо того, чтобы поучать детей азбуке и счету, занимала их внимание тем, как нужно носить ложкой воду из пункта А в пункт Б.
   Возле них теснились лавочники и коробейники предлагавшие за кулек муки, крупы а то и денег поддержать на смотринах нужных им людей.
   Детина пожарник, схожий на Немого Луку из бриггеровского рудника, стоявший на калан­че, дал знак звонов колокола к началу смотрин. Народные избранники степенно подошли к лест­нице, приставленной к стене здания. Кара­чун, Падий и Рекунчак известные в городе своей грамот­ностью и порядочно­стью стали подниматься по лестнице наверх. Неожиданно вслед за ними кину­лись тройка бывших чиновников. Они с проворностью гимназистов стали под­ниматься тоже на­верх с тыльной стороны лестницы. За ними увязались Ме­лешко и грузный Ахтырский. На лестни­це между ними произошла стычка. Свистун, Квакин и Дупа скинув с лестницы своих соперников вскоре уже стоя­ли на каланче рядом с председателем чиновником.
   Народ стал возмущаться. - Долой Дупу, Хренова, Квакина! Не желаем бо­лее слышать их болтовню..
   Подкупленные даровыми подачками пьянчужки, кричали. - Желаем тех, ко­торые наверху!
   Мамонов слышит как детина пожарник обращается к тройке. - Не суети­тесь. Улыбайтесь. Эти козлы и бараны там внизу, все равно проголосуют за нас. Начнем сначала и успокоим чернь.
   Когда избранные горожанами люди и бывшие депутаты спустились на зем­лю, чиновник председатель вновь дал сигнал начать смотрины. Падий Николай, Карачун Иван и Рекунчак Алек­сандр вновь подошли к лестнице. На этот раз они решили не допустить плутов на каланчу. Народ увидев своих избранников уже на полпути к цели, стали радостными возгласами поддерживать их. Одна­ко радость людей стала быстро угасать. Они увидели как шайка бывших чи­новников кину­лась к стене и по веревкам, кем то спущенных сверху, с обезья­ньей ловкостью устремились на­верх, к пожарной каланче. Вскоре они уже вновь стояли рядом с детиной председателем. Толпа недовольно загудела. - Обман, снова обман! Не желаем казнокрадов в думе!
   Попрошайки и пьянчужки радостно рукоплескали. - Наша взяла! Мы с вами наши благоде­тели.
   Им вторил вопль Кокурепы. - Эту тройку с председателем вернуть в думу и их деток тоже!
   Мнение толпы разделились. Люди спорили, кричали. Стали слышны отдель­ные голоса. - Наказать плутов и мошенников!
   Артем заметил как из под каски пожарника председателя стали показы­ваться уши. Они бы­стро росли, удлинялись и теперь не лицо чиновника а ослиная голова в каске явилась толпе. Да и лица тройки уже были не челове­чьи, а лисья, волчья и поросячья Поднялся ветер и закружил лист­вой. Словно мусор с каланчи сдуло чиновников. Они куклами барахтались в воздухе, пада­ли вниз в котел, наполненный доверху дерьмом. Некоторые пытались выкараб­каться из посудины, но рос­лый хуторянин увесистой палицей усмирял пыл наиболее ретивым, заставляя их головы прятать в дерьме. Ослиная голова сни­мая каску проревела. - Я готов рассмотреть ваши новые предложения, я...
   Палица хуторянина оборвала его вранье. Под котел стали подкладывать сырые дрова, су­хой хворост и поджигать его. Кто то из сердобольных посове­товал. - Может их к мировому внача­ле отвести? Им судья и назначит наказа­ние. Иван Федосеевич Карачун тотчас ответил.
   - Мы и есть судьи! И так будет с каждым чиновником, который пожела­ет на на нашем гор­бу в рай поддаться!
   Костер разгорался. Люди торжествовали. Над толпой пронесся женский визг. - Не винова­тая я! Не желаю с ними более знаться. Я очень даже поря­дочная женщина!
   Артем удивился. Как могла эта ненормальная Кокурепа и Чумной Горелов, из церковно приходской школы очутится в котле с бывшими депутатами...
   ...Мамонов смотрел на костер. Он разгорался все сильнее и был уже на­столько ярким, что трудно было уже смотреть на него и он ...проснулся. Солнце светило ему в лицо. Очнувшись от необычных видений он еще некото­рое время продолжал быть под их влиянием.
   Затем приподнявшись на локте оглянулся. Лучи солнца мелькали среди дере­вьев Птицы щебетаньем нарушали утреннюю тишину. Что сулил ему новый день? Поеживаясь от утренней прохлады Мамонов встал. На правой стороне берега среди деревьев показался хутор. Первым на берег ступил со своей дере­вяшкой с трудом Фомич.
   На Желтых песках уже ждали баржу с углем. Стали подъезжать телеги. Вы­гружали уголь мужики молча. Артем с помощником орудуя лопатами, насыпа­ли в корзины крупняк. Мужики но­сили их к своим телегам высыпали и воз­вращались назад уже с пустыми корзинами.
   Когда на барже осталось угля совсем немного, хозяин баржи поманил к себе кивком головы Артема и отведя в сторону, предложил.
   - У моего помощника тута сестра проживает, хворает больно. Ему схо­дить к ней на­добно. Может помог бы мне тута недалече оставшиеся уголек до править?
   - Это кому же?
   - Раевским.
   Артем не ожидал такого приятного сюрприза. Сдерживая себя, ответил как можно с безраз­личием.
   - Если рядом, чего стоять? Поплыли.
   Помощник с мужиками и телегами скрылись за холмами. Фомич стоя у руля, направлял баржу на середину реки.
   - Может, столкуемся с тобой?
   - Насчет чего?
   - Пойдешь в помощники? Всегда с деньгами будешь.
   - А его, за борт значит?
   - О тебе разговор идет. Ну так как?
   - Не выйдет из меня помощника.
   - Хорошо буду платить.
   - Не в деньгах дело.
   - А в чем же?
   - Есть дела поважнее.
   - Жаль. Если надумаешь подрядиться, я в этих краях.
   Артем не ответил. Говорить не хотелось. Все ближе и ближе, может быть за тем поворотом находится земли Раевских. Мамонов волновался. Он обяза­тельно должен ее увидеть и никто не помешает ему в этом. Время тянулось медленно, да и баржа, казалось не плывет а стоит на месте. Прибрежный лес сменился кустарниками и пустынными отмелями. Из-за поворота на правом, вы­соком берегу, Мамонов увидел белый из тесанного мергеля господский дом. Он стоял среди дере­вьев, окнами обращенными к реке. Сердце Артема тревож­но забилось Дом приближался, увеличи­вался в размерах. Спуск к реке был крутой. На высоком берегу стояло несколько баб. Рядом бегала детвора. Зави­дев баржу они понеслись к господскому дому с известием. Фомич направил посудин­у к берегу. Уткнувшись носом в илистый берег баржа застыла на месте. Одна из молодок спусти­лась к реке. Хозяин поздоровался с ней и справился о здоровье Александра Ивановича и Нины Ивановны, затем велел ей доложить им о прибытии баржи с углем.
   Молодка выпрямилась, убирая волосы с лица и махнув головой в сторону помещичьего дома, ответила.
   - Чего говорить то? Вон идут мужики с корзинами за угольком. Да и хозяйке уже ве­домо о вас.
   Четверо мужиков спускались с корзинами к реке. Артем определил свою роль. Взяв у одно­го из них плетенку, наложил угля.
   - Помогай тут, я сам отнесу.
   Крутой подъем Мамонов одолел сразу. Подходя к господскому дому, его волнение усили­лось. Он опустил ношу на землю не отрывая взгляда от двора. Возле конюшни, старый конюх чи­стил лошадь Артем подхватив корзину во­шел в двор и направился к нему.. Однако оглянувшись, он заметил девушку, которую уже видел на берегу. Он окликнул ее.
   - Куда уголь скидывать?
   Та мельком взглянув на него, показала рукой на дровяной сарай. Мамонов отнес корзину в помещение, высыпал уголь на кучу и тот час вышел из сарая в надежде вновь увидеть девушку. Но та не появлялась на дворе. Луганчанин успокаивал себя. Возможно, Наташа еще спит а потому ему и спешить неку­да. Время есть. Мамонов с пустой корзиной спустился к берегу. Вновь поды­маясь по склону с тяжелой ношей, он думал о первых словах, которые скажет ей.
   Подходя уже к воротам, задумавшись он больно споткнулся о камень и чуть было не опро­кинул плетенку с углем. Он осторожно присел и поставил корзи­ну возле себя и сняв обувку осмот­рел ушиб. Из ранки на большом пальце со­чилась кровь.
   - Никак зашибся?
   Артем поднял голову. Перед ним стояла знакомая девушка с корзиной вы­стиранного белья. Она присела, посмотрела на ногу, покачала головой.
   - Надо же так неосторожно. Сколь раз Александр Иванович наказывал уб­рать камни, сровнять дорогу, так нет же, не доходят руки у наших мужиков. Ты погоди тута, я сейчас вернусь и подлечу тебя.
   - Да ладно уж, обойдется. Чего уж там...
   Когда девушка вернулась, высокого парня на месте не оказалось. Она увиде­ла его, выхо­дившим из сарая с пустой корзиной.
   - Садись и не упорствуй. У кузнеца нашего, в прошлом году, тоже был такой ушиб. И что же? Ему бы промыть ранку да травку приложить, так нет же. Махнул рукой, обойдется мол. Не обошлось, помер. Жди я сейчас. Девуш­ка вернулась в дом. Мамонов стал осматривать двор. Усадьба среднего поме­щика, дом из тесанного камня, под железной крышей, конюшня, коровник, за­гон для скота, большой сад с видом на реку. Дорожки были повсюду. Перепле­таясь на дворе он неровными линиями расходились к хозяйственным построй­кам, вели в сад, спускались к реке.
   По ним ходит Наташа. Может зря занесло его сюда, не прошенного гостя?... Девушка вы­шла из дома с ведром, направилась к нему. Она командовала им, словно знала его много лет.
   - Сними обувку. Вот так. А теперь, осторожно обмой рану, не спеши.
   Затем присев перед ним осторожно смазала палец какой то липкой и вязкой мазью, завер­нула его в чистую тряпицу и закрепила все это узлом.
   - Сиди, отдыхай.
   - Как звать то тебя, разговорчивая?
   - Зачем тебе мое имя? Уйдешь и забудешь
   - Как лекаря своего, я бы помнил тебя.
   Девушка взглянула на него. Мамонов отметил про себя, для служанки она была недурна.
   - Соня, а тебя как?
   Артем улыбнулся. - Русалка, значит?
   - Имя обыкновенное, ничего смешного.
   - Нет, нет. Я не хотел тебя обидеть. Это имя тебе идет, звучное и краси­вое.
   - Из каких мест будешь
   - Теперь уж близко. Ты вот что, позови -- ка мне Наташу. Скажи, Артем желает ви­деть.
   Девушка удивленно посмотрела на молодого человека.
   - Какую Наташу?
   - Ну, ну. Знаешь, небось, ее? Дочь Александра Ивановича.
   Соня странно посмотрела на незнакомца.
   - Откуда ты, зачем она тебе?
   - Знакомый. Ты только скажи ей обо мне.
   - Ты знаешь ее?
   - Да.
   Неожиданно Артем увидел на глазах у девушки слезы. Это немного озадачи­ло луганчани­на. Ни слова не говоря она кинулась к дому.
   Артем крикнул ей вслед.
   - Если спит, не буди ее. Я подожду!
   Волнуясь Мамонов поднялся. "С чего бы это она в слезы сразу? Может, ска­зал что -- то не так? Сейчас Наташа выйдет из дверей она и подойдет к нему. Обрадуется его появлению, или...уже отвыкла? А может скажет и так:
   - Простите Артем Иванович, я замужем и меня в доме ждет супруг мой!" От наду­манных мыслей, ему стало не по себе. "Ну что ж,- думал далее Артем,- в том нет вины ее, так вид­но определено нам двоим судьбой." Долгое отсутствие горничной действовало удручающе. Пред­положения были далеко не светлыми. Луганчанин прихрамывая прошелся по дорожке. Боли в ноге не за­мечал.
   Когда из господского дома вышла горничная, он остановился Соня была не одна. Вместе с ней по ступенькам парадного входа опускалась женщина. По тому, как она была одета, не трудно было предположить, что к не званному гостю навстречу идет собственной персоной хозяйка поме­стья Раевская Нина Ивановна. Да и горничная выглядела уже совсем иначе. Вместо обычной до­мотканой одежды крестьянки, на ней было светлое платье и волосы были акку­ратно подобраны как у светских девиц, собраны на затылке узлом.
   Хозяйке дома было под пятьдесят, но выглядела она гораздо моложе. Лицо было приятным, без морщин. Ростом она была чуть выше Сони. Ее встрево­женный взгляд предвещал плохие изве­стия. Подойдя ближе, женщина поздоро­валась с Артемом и тут же спросила.
   - Сонечка, говорит, что вы видели Наташеньку. Где и когда это было?
   - Разве ее нет дома?
   - Уже как более года, как наше дитя пропало без вести. Мы уже и на­деяться переста­ли, что когда -- либо увидим ее живой.
   Луганчанин в подавленном состоянии был в растерянности. Как поступить? Если он выло­жить все о своей спутнице, это будет небезопасно для нее. Не спугнуть бы Валентина Осиповича и Генриха Ивановича, а уж они точно зна­ют, где находиться их объект пристального внимания.
   Хозяйка пригласила Артема в дом. И пока хозяйка и молодой человек, сидя в креслах вели неторопливый разговор, Соня организовала для неожиданного гостя стол. Тарелки с холодной те­лятиной, сом под соусом, фруктовые напит­ки, всевозможные печеные сладости, от всего этого у молодого человека кру­жилась голова. Тюремная похлебка надолго отбила охоту к нормальной еде.
   Мамонов ел не спеша. Стараясь не запутаться в своих воспоминаниях, Ар­тем рассказывал лишь о незначительных моментах общения с девушкой, в кон­це он добавил.
   - Не волнуйтесь, Наташа жива и здорова и непременно вернется домой.
   - Но ведь она могла вернуться сразу после бунта на руднике.?
   - Я так думаю, что она боялась своего мужа, что тот вновь попытается ее обманным путем выкрасть ее из этого дома.
   Нина Ивановна задумчиво сказала, глядя на конюха запрягающего коня в пролетку.
   - Есть только один человек, который способен на такую подлость. Мамо­нов дипло­матично промолчал. Женщина продолжала.
   - Возможно Наташенька упоминала его имя, Валентина Осиповича? Это наш сосед.
   - Скворцов, что на Желтых песках?
   - Говорила?
   - Его часто упоминал хозяин баржи.
   - Это он? Только такой человек способен на подлость. Ни чести, ни поря­дочности, одна низменная похоть Он уже и мою племянницу Соню, заприме­тил, пытался разговор с ней на­ладить.
   Племянница сидевшая рядом с хозяйкой, надула губки.
   - Я почти с ним не разговаривала.
   - Обещал ведь покатать?
   - Да, но ведь я не согласилась?
   - Неизвестно, куда бы он тебя завез, этот прохвост.
   Луганчанин не вмешивался в разговор. В нем теплилась слабая надежда уви­деть свою спут­ницу в городе. Поблагодарив за столь сытный стол, он встал.
   - Мне пора.
   - Как жаль, что Александр Иванович укатил в Лекарское село к брату. Ваша новость поднимет заново в нем дух. Он ведь так любит ее.
   - Я разыщу ее, и дам вам знать.
   - Располагайте нами.
   - Пока в этом нет необходимости.
   - Я вам благодарна за новость, и участие в поиске нашей доченьки.
   Хозяйка отвела его в сторону и несмело спросила.
   - Скажите, вы с Наташенькой только знакомые? Понимаете, о чем я?
   - Да, только знакомые...
   - Поймите меня правильно, я ведь хочу знать ее положение...
  
   ...Через четверть часа Гапочка, конюх помещицы, вез с комфортом на про­летке луганчани­на в уездный город. Возчик был неразговорчив. Его унылая физиономия безразлично смотрела на дорогу. Резвая лошаденка почувствовав настроение конюха вскоре перешла на шаг. Луганчанин не выдержал.
   - Так мы с тобой и до вечера не доберемся до города.
   Гапочка вяло взмахнул вожжами.
   - Через час будем у канала.
   - Отчего невеселый такой? Или обидел кто?
   - А с чего смеяться? Это только наш Нефеда задарма зубы скалит. А у меня натура серьезная, люблю над всякими вещами поразмыслить.
   - На какими же?
   - О разных. Например, как из букв выходят слова.
   - Но это же очень просто.
   - Не скажи, мил человек. Это только на первый взгляд. А если хоро­шенько подумать, эта штука, очень даже серьезная.
   - Умеешь читать?
   - Пока нет. А если осилю эту штуку, то найду себе работу чистую и важ­ную.
   - Это же какую?
   - Наш хозяин Александр Иванович не раз говорил, что с моими умствен­ными способностями я мог бы работать не хуже чиновника из городской думы, потому что, у меня есть много важных мыслей по сельскому делу, ко­торые могут быть полезными и для других людей. А ты, как считаешь, я бы справился с такой работой?
   Артем не хотел расстраивать конюха.
   - Пожалуй справишься, если одолеешь все буквы и цифры придачу.
   - Я смышленый, справлюсь.
   Некоторое время ехали молча. Гапочка, уверовав в свое призвание, в мечтах уже видел себя в кресле чиновника уездной городской думы. Мамонову же не терпелось быстрее попасть в Лу­ганск.
   - А Нефеда, дружок твой, тоже мыслитель вроде тебя?
   - Нет, - серьезно ответил конюх. - Нефеда любитель повеселиться. Ему песни всякие петь, да ногами кренделя выкручивать,- каши не надо. И женка поет и дети тоже. Их у него трое.
   - Разве это плохо, когда человек поет?
   - Всему свое время. Хатка у него валится, на работу, не до зовешься. Одни гульки на уме.
   - А чем же он живет?
   - Тем, что бог даст. Один сосед принесет горсть муки, второй из жало­сти к детям из огорода чего нибудь. Так и живет
   - А зимой как же?
   - А зимой ждет, что кто -- либо в шибку постучит и позовет на работу. А какая зи­мой работа?
   -А как же смотрит на бездельника Александр Иванович?
   - А так и смотрит на него, жалеет.
   - Наказал бы его?
   - Кажись уже наказал. Вот уже несколько дней Нефеда молчит и никто из них не ка­жет носа на подворье.
   - Припугнул весельчака?
   - Наоборот.
   - Это как же?
   - Дал ему денег. Теперь не поет Нефеда. Тишина на подворье. Приходит к нему вновь Александр Иванович, а тот и говорит, показывая на стол, где ле­жали деньги,
   - А чего с ними делать то?...
   - Купи, чего надо...
   - Так ведь ярманка то бог знает где...
   Конюх мотнув головой умолк. Мамонов нарушил молчание.
   - И что же далее?
   - Далее? Пожалел весельчака хозяин. Забрал деньги и велел тому прийти на конюшню. Там найдется для него работа.
   - А почему тебя зовут Гапочкой?
   - Мою бабку прозывают Гапкой, Горпина значит. Ну а я тогда, Гапочка. для удобства...
   Некоторое время ехали молча. Поглядывая вперед , конюх спросил Арте­ма. - - Ну, а вот к примеру, городское начальство берет меня в думу, как серьезного, смышленого, сельского умель­ца.
   Я бы мог предложить им и Нефеду, как имеющего талант веселить народ. Не пропадать же ему на конюшне. Как ты думаешь, моя мысль при­годились бы городским властям?
   - Ну не знаю. Может быть, если только чиновников потешить?...
   - Я тоже так думаю. Умственная работа тоже ведь требует послабки. Верно?
   - Наверное.
   Настроение Мамонова было неважным. Неизвестность связанная с девуш­кой все более ом­рачало его состояние. Мысли разлетались и сосредоточится на какой либо, становилось все труд­нее...
   ...Вскоре подъехали к окраине Каменного Брода. Старожилы по прежнему на­зывали его Каменкой. Разбросанные избы хуторян спускались далеко вниз, к реке.
   На другом ее берегу находился Луганский завод и прилегающий к нему по­селок. Среди многочисленных мельниц - ветряков мелькали купола храмов и церквей уездного города. Отсюда, с высоты, он был небольшим, среди про­сторных полей и склонов, поросшей высокой травой, ухо­дящими далеко к ли­нии горизонта.
   - На этом месте, где мы находимся, когда -- то казаки строили тут свои засеки. И как только увидят татарву на конях, начинают палить костры, знаки опасности подавать другим. Мои деды и прадеды зачинали Каменку...
   Артем молчал, занятый своими мыслями. Спускались к реке долго. Размы­тый дождями мергель образовав многочисленные рытвины переходящие в овраг, заполненные камнями, затруд­няли спуск. Недалеко от сада городского головы, Артем встал. Гапочка продолжал свой путь на Екатериновку по делу своей хозяйки помещицы.
   Мамонов спешил к своей избе. И хотя он не был приверженец строгих тра­диций православ­ной церкви, Артем шептал и просил Всевышнего, о встречи со своей спутницей. Шагая по улицам родного города он замечал изменения. Ру­шились старые, деревянные дома, на их месте воздвига­лись новые из тесанного мергеля, а стены некоторых из них, были из красного кирпича. Чем бли­же он подходил к центру города, тем больше ему попадались вывески и рекламы. Они были на стенах домов, на парадных входах, а то и просто прикреплены на телеграфных столбах. Большинство вывесок имели частный характер. Петер­бургская улица прочно занимала одно из первых мест среди других улиц. Даже завсегдатаи Английской улицы теперь через Успенский сквер приходили сюда, чтобы пройтись, от храма, до сада городского головы, всем семейство, себя показать и посмотреть на других.
   Миновав закрытую лавку Адольфа Карловича и Преображенский храм, Ма­монов стал спус­каться к реке. Не заходя к Фирсову, дверь которого была за­крыта, он свернул на свое подворье.
   За долгое отсутствие Артема здесь пожалуй ничего не изменилось: тот же тын из кольев, изба с тремя низкими оконцами. Пожалуй одно кинулось в гла­за, во дворе под вербой висела дет­ская колыбель.
   Неожиданное появление Артема вызвало удивление, а потом и радость брата и его жены.
   - Заждались мы тебя, братка, заждались. Похудел чуток, а вообще выгля­дишь молод­цом.
   Артем подошел к кровати, на котором спал малыш. Степан обнял за плечо брата и кивнул в сторону спящего ребенка.
   - Любуйся племянником.
   Артем поправил одеяльце. - Мужик, что надо. На деда похож очень.
   - Нет его, преставился. Небось, знаешь уже?
   - Да. Никита Петрович рассказывал.
   Христина улыбнувшись Артему, сказала мужу. - Ты вначале брата покорми, затем уж со своими разговорами приставай. Небось парень голодный с дороги. Приглашай за стол, там и наго­воритесь.
   Братья прошли на кухню. Христина уже готовила посуду. Степан усадил брата, сказал Христине. - Ты уж и сама к нам присаживайся.
   - Да, да. Вот только возьму рушник.
   Когда Христина присела к столу, Степан разлил в кружки первач. За Ивана Федоровича вы­пили молча. Жена брата подвинула к Артему жаренную рыбу .- Ешь, потом расскажешь обо всем.
   Ничто не нарушало праздничного обеда. Но это было далеко не так. Запив сытый обед хо­лодным квасом, разговорились.
   - Уехала наша Варька в Петербург. Теперь будет петь там.
   - И на долго?
   - А чего ей тута делать, после столицы?
   Артем спросил о Егоре, затем о Фирсове. Степан ответил. - Живет себе. Бродит с козами по балкам. Теперь он один, как перст божий. Была Пелаге­юшка, выкрали ее. Говорят, будто мать под­кинула дитя, а затем и забрала тайком ее.
   Степан помолчал немного, продолжил. - Жила у Терешки одна дивчина, - при этом он по­смотрел на свою жену, - теперь вот работает у Холдейна, вме­сто нашей Варьки. Одно время они даже вместе пели у Тумановой.
   Занятый своими мыслями Артем не обратил внимание на сказанное братом новость. Разго­вор перешел на городские новости. В основном они касались ли­тейного завода и знакомых рабо­тавших там. Но это уже мало интересовало Артема. Ему не терпелось увидеть Петра Филипова. Может тот, что -- либо знает о Скворцовой. Его сосед Никита Петрович, приезжавший на бере­зовский рудник налаживать паровой двигатель, мог знать о каталажке, о старой шах­терки Клавдии и о ее постояльше. И возможно поделился об этом с Петром. А если мастер ничего не знает о де­вушке? Может Скворцова до сих пор еще находится на руднике? Эта мысль ужаснула его. Степан продолжал.
   - Григорий Евсеевич на днях тобой интересовался.
   Артем встал.- Мне его любопытство к одному месту.
   - Куда ты? Отдохнул бы?
   - Пройдусь.
   - Не попадись Клопу на глаза. Да и вот что... Сходи к Терешке и пого­вори о посто­яльше. Как никак она подружка нашей Варьке, и больше знает о твоей сестре, чем мы тута.
   Степан смотрел в сторону. Занятый своими мыслями Артем не придал сло­вам брата ника­кого значения. Петр Филипов жил неподалеку, через улицу. Его двор тоже опускался к реке и что­бы сократить время, Артем решил идти ко­роткой дорогой, вдоль берега. Настроение было неваж­ным, Его надежда уви­деть Наташу теряла очертания. В глубине души притаилась тревога. Может Петро развеет его сомнения? Но того не оказалось дома. Федька, младший брат его, увидев Мамо­нова, кинулся к нему. Паренек подрос, вытянулся и уже заметно отличался от прежнего Федьки, подпаска Фирсова. Он крепко пожал руку Артему. Тот удивился.
   - Тебя уже не узнать, вырос, почти мужик уже.
   - Время не стоит на месте. Как ты?
   - Вернулся, как видишь.
   В наступившей паузе, Федька глядя в глаза Мамонову, спросил.
   - Знаешь, небось все?
   - О чем,- искренне удивился Артем.
   - Не знаю как тебе и сказать.
   - Выкладывай, не тяни.
   - Видел свою Наталью?
   Вспомнив совет Степана сходить к Фирсову, спросил.
   - Ты про Варькину подружку?
   - Да.
   - Схожу.
   - В больнице она.
   Мамонов непонимающе смотрел на Федьку. Тот сочувственно добавил.
   - Плоха она, иди к ней. Нет. Беги на всех парах. Ей нужна твоя под­держка. Чего сто­ишь? После все узнаешь...
  
   ...Артем бежал петляя по кривым улочкам рабочего поселка. Люди завидев его шарахались в стороны прижимаясь к заборам. Миновав казенку, он продол­жал свой бег, к изгибу реки, на бе­регу которого находилась земская больница. И вот на противоположном берегу реки показался Петропавловский храм. Ма­монов свернул к деревянному продолговатому строению. Сердце сжа­лось от не­приятных предчувствий. Входя в помещение он наткнулся на Терешку Фир­сова. Тот увидев запыхавшегося соседа, всплеснул руками, перекрестился и по­казал рукой на дверь за кото­рой находилась больная.
   - Тама она, сердешная. Иди...
   Не обращая внимания на персонал больничного заведения он вошел в не­большую комнату. У кровати больной находился земский врач.
   Увидев вошедшего, Семен Петрович, знавших Мамоновых хорошо, восклик­нул, поправляя пенсне.
   - Наконец то! Заждались мы тебя. Зовем тебя в своих молитвах и нако­нец то господь услышал нас. Садись вот сюда, вот, так. Не буду мешать...
   Бледность на лице, закрытые глаза девушки, неподвижность ее тела пугали молодого чело­века. Он дотронулся до ее руки. Больная открыла глаза и по­смотрела на сидящего Мамонова. Ее отсутствующий взгляд, некоторое время парил перед его лицом, не выражая ничего. Девушка за­крыла глаза. Артем на­клонился к ее лицу и коснулся губами ее подбородка. - Это я, Артем, Ната­шенька...
   Больная вздрогнув, открыла глаза. Не отрывая своего взгляда от незна­комца, она усиленно старалась что то вспомнить. Затем неожиданно ее глаза расширились, засветились радостью.
   - Артем Иванович, Артемушка, это вы? Я так ждала вас все это время...
   Наташа пыталась приподняться, но тут же опустилась на подушки. В ее гла­зах показались слезы.
   - Простите меня, что я,...
   Артем взял ее ладошку в свою руку. Она напоминала дрожавшего от страха воробышка.
   - Лежи, не поднимайся.
   Девушка неотрывно смотрела ему в лицо, стараясь убедится, что он рядом и что это не сон.
   - Мне было очень плохо без вас.
   - Теперь я буду всегда с тобой рядом и более никогда не покину тебя.
   Больная закрыла глаза. - Простите, что все так нехорошо со мной получи­лось.
   - Семен Петрович поставит тебя на ноги и мы с тобой еще будем водить хороводы, как тогда в Березовке вокруг купального костра. Помнишь?
   - Вы шутите?
   - Лекарь и не таких ставил на ноги. Ты, главное, верь ему и слушайся во всем, что скажет, и тогда все пойдет у тебя на поправку.
   И молодой человек стал приводить случаи из практики земского врача, когда тот лечил, безнадежных больных и выходил победителем из этих слож­ных медицинских ситуаций. Весь остаток дня, Артем просидел у постели боль­ной и только, тогда, когда в палате зажгли свечи, он стал прощаться с Ната­шей. Девушка не отпускала его руку. Он наклонившись коснулся губами ее глаз, мокрых от слез.
   - Не думай, ни о чем. Спи, набирайся сил. А я завтра приду вновь.
   Больная умоляюще смотрела ему в глаза, не решаясь просить его о главном. Он понимал ее. - Если желаешь, я останусь.
   Бедняжка была вне себя от радости. Уже через минуту, другую, он при­двинул к ней свой стул, и взяв ее руки вновь в свои, попросил.
   - А теперь спи.
   - Вы не уйдете?
   - Теперь уже нет...
  
   ...Артем постоянно находился рядом с больной, лишь изредка наведываясь к себе в избу на берегу реки. Весь работающий персонал больницы привыкли к нему, да и сам Мамонов уже знал всех в лицо и по имени. Лекарь, зная как важно присутствие молодого человека у постели боль­ной, велел фельдшеру Акиму поставить старенький топчан в палате, где бы тот мог коротать ночи. Часто к молодым людям приходил Терешка, рассказывал что нибудь, отвлекая таким образом свою бывшую постоялицу от мрачных мыслей. Постепенно присутствие Артема, благотворно ска­зывалось на здоровье больной.
   Земский лекарь повеселел. - Ну вот, кажись наши дела пошли на поправку. Где -- то через месяц можно будет и домой идти. Да, вот кстати,- земский врач обратился к Артему,- неплохо было бы ее родителей сюда. Фирсов как -- то упоминал о них. И я бы попросил вас, молодой че­ловек, каким то образом посодействовать этому. Это можно будет устроить?
   Мамонов, как -- то выбросил из головы чету Раевских, горевших желанием увидеть свою дочь живой и невредимой.
   - Скажите, я бы мог отвезти ее в поместье к родителям?
   - Ну что вы, молодой человек, как можно. Большая потеря крови. Ей сейчас необхо­дим покой, никаких лишних движений.
   Артем посмотрел на Скворцову. - Я сейчас не могу ее оставить. Возможно, когда ей станет лучше, я могу съездить в имение.
   - Вы правы. Будем надеяться, что это время уже не за горами.
  
   Присутствие молодого человека для больной, было поистине чудотворным. Это заметили все в больнице. Скворцова мечтала и желала увидеть Раевских. Часто находясь наедине с Арте­мом, девушка вспоминала дни проведенные в поместье, гостей Александра Ивановича и забавные случаи происходившие с ними. Лишь об одном Наташа старалась не упоминать, о немоте своей и Ва­лентине Осиповиче, соседа Раевских...
   ...Больная быстро поправлялась. Она могла уже сидеть и таким образом приво­дить себя в порядок. Персонал больницы радовался состоянию своей пациентки, и обещали, что в скором вре­мени она сможет ходить по палате и даже во дворе больницы, если позволит погода.
   Многие приходили проведать больную. Кроме Терешки, братьев Филиповых и Степана с Христиной, ее навестили Джексон Холдейн с детьми, Рудольф, Андрей Кириллович, ...
   Мамонов не был удивлен приходом Клопа, стража порядка на Луганском за­воде, Григория Евсеевича Титоренко. Как и следовало ожидать, тот посоветовал Артему, для его же благополу­чия, пожить где нибудь подалее от своих друж­ков народовольцев, к примеру поехать к своему брату в Сухой дол. Это было сказано тоном не подлежавшему возражению.
   Свидетелем монолога был земский врач. После ухода Титоренко, Семен Пет­рович посочув­ствовал молодому человеку.
   - Как все хорошо началось, и вот на тебе...
   Помолчав Артем решился. - Я могу забрать ее,...сегодня и отвезти? Семен Петрович не по­нял. - Как сегодня? Это невозможно. Если вы пожелаете ее от­везти родителям, больная просто не перенесет этого переезда сегодня.
   - Когда же я могу это сделать?
   - Не торопите события - всему свое время!
   - Я без нее не могу уйти отсюда.
   - Я вас понимаю, однако нечем помочь не могу. Слишком уж большой риск! Она фи­зически очень слаба.
   Мамонов посмотрел на больную. - Что же нам делать? Опять судьба жела­ет нас разлучить
   Наташа схватила его за руку. - Артем Иванович, миленький увезите меня пожалуйста, от­сюда, к моим родителям. Не оставляйте меня снова,... Я не пере­несу еще одного такого удара, по­жалейте меня, не бросайте...
   Мужчины обменялись взглядами. Земский врач увидел решительность на лице Артема, пы­тался вновь возразить.
   - Молодой человек! Вы рискуете жизнью этой молодой особы. Вы ни­когда не про­стите себе, если... Вы понимаете меня?
   Ответом было молчание...
   Два дня прошли в тягостном ожидании. Клоп не появлялся в больнице, но его появление могло быть неожиданным. В один из таких дней Семен Петро­вич отозвал в сторону Мамонова.
   - Не серчайте на меня, старика. Вижу, души ваши в смятении от неспра­ведливости. Может мой совет поможет вам обоим обрести покой и утешение во благо Наташеньки. Конечно, если то, что я вам предложу, вы молодой че­ловек, выполните в точности.
   И лекарь не спеша на свой страх и риск выложил все, о чем сам долго ду­мал по поводу больной.
   Общее согласие мужчины закрепили крепким рукопожатием. В отличном на­строении Ар­тем вернулся в палату.
   - Надо сходить к своим, кое что уладить.
   Больная тревожно посмотрела ему в лицо. Она была уверена, что он что -- то задумал.
   - Вы,...вернетесь?
   - Жди. Это не надолго.
   Поцеловав ее в щеку, он не оборачиваясь вышел из палаты. Но ни к вечеру, ни на утро сле­дующего дня Артем так и не пришел. Персонал больницы был удивлен не менее чем больная. Се­мен Петрович успокоил больную.
   - Он непременно придет. Видимо что- то очень важное задерживает его дома.
   Ему хотелось выложить причину отсутствия молодого человека, но не стал. Пусть приход Артема будет для нее приятным сюрпризом. Мамонов пришел в середине дня. Зайдя в палату он подошел к ней и поцеловав спросил.
   - Как спала?
   - Я очень ждала вас, затем заснула и кажется даже мне приснился сон. Не помню, право, о чем.
   - Мне нужно срочно повидать Семена Петровича. Сейчас вернусь.
   Наташа тревожно посмотрела ему в лицо, но молодой человек уже направил­ся к двери.
   "- О чем намерен Артем Иванович говорить с лекарем? Несомненно виной этому был при­ход Титоренко Григория Евсеевича. Неужели ее спасителя на­сильно вышлют из города?"
   Долгое отсутствие молодого человека волновало девушку. Минуты длились бесконечно долго. Артем вошел в палату в сопровождения земского врача. По их лицам она старалась угадать свою судьбу. Лекарь наклонился над больной.
   - Так вы говорите, что чувствуете себя уже гораздо лучше? Не так ли? Хочу верить, хотя признаться, до полного выздоровления вам еще далековато.
   Семен Петрович задумчиво прошелся по комнатке.
   - Вот этот молодой человек, - продолжил лекарь, кивая головой в сторону Артема, - имеет огромнейшее желание забрать вас из больницы, чтобы продол­жить курс лечения на лоне природы, в кругу родных и близких вам людей. Что вы на это скажете?
   Больная, от нахлынувшего в ее душе счастья, благодарно кивнула головой На ее глазах на­вернулись слезы. Земский лекарь нарочито погрозил пальцем.
   - Только без слез.
   - Я вам благодарна за все, все...
   - Ну что ж, тогда в путь. Теперь ваша жизнь зависит от этого молодого человека и да поможет вам Господь!
   Сборы были не долги. Артем бережно вынес на руках Наташу из больницы и уложил ее на подушках в приспособленную для долгого переезда пролетку. Их провожал весь медицинский персонал больницы. Из окон с грустью смотре­ли больные. Артем взял лошадь за уздцы. Пролетка не спеша выехала из во­рот. Мамонов оглянулся. Лекарь и фельдшер Аким на прощанье махнули им рукой. Пролетка медленно стала удалятся от больницы. Улочки Каменного Бро­да таили в себе опасность.
   Вымытые дождями и ливнями рытвины, усеянные камнями встречались ча­сто и через них Мамонову было порой очень трудно проехать пролеткой. Эти неудобства длились долго, прежде чем, закончился трудный подъем, и пролет­ка выехала на грунтовку. Пройдя еще пару верст, Ар­тем примостился на край сиденья. Дорога впереди была ровная и укатанная. Он посмотрел на больную. Наташа спала. Размеренный перестук копыт жеребца располагал к размышле­нию.
   Предупреждения Клопа, покинуть город мало интересовало Мамонова. Волно­вало другое. Как долго он может находиться в поместье Раевских, как будут складываться его отношения с На­ташей в новой обстановке. Все это имело не­маловажное значение для Мамонова. Он вспомнил хромоногого Фомича разво­зившего уголь с Лисьего буерака по течению реки в села и хутора. Это был бы вариант быть всегда с девушкой. Он стал обдумывать и другие возможности, чтобы быть рядом с нею.
   - Артем Иванович?
   Молодой луганчанин пребывал в своих мыслях.
   - ...смотрите, вон там, внизу, на берегу реки, видите?
   Артем улыбнулся. - Ну вот, кажется мы уже подъезжаем. Не забыла родные места?
   - Ну что вы, как можно забыть их, где прошло детство, все самое луч­шее, что есть у человека.
   Наташа задумчиво спросила. - Артем Иванович,...вы останетесь здесь, со мной?
   Артем подумал. - Я бы не хотел тебя вновь потерять.
   - Вы не волнуйтесь. Вас хорошо примут здесь, а когда узнают побольше о вас, к вам будут относится, как к родственнику.
   Желание быть рядом с любимым человеком будило в ее чистой душе реши­мость бороться с возможными препятствиями, которые могут возникнуть среди близких ей людей в господском доме.
   Спустившись в низину пролетка вскоре подъехала к воротам имения Раев­ских...
  
  
   Глава - 77. В имении Раевских.
  
   С каждым днем становилось холоднее. Снег срывался все чаще и вскоре он покрыл собою поля. Избы, верхушки деревьев.
   Артем неотлучно находился рядом с Наташей. Неопределенное положение в семье Раев­ских, смущало и унижало его. Он искал повода, чтобы вернуться в Луганск. Александр Иванович и Нина Ивановна понимали его, но что либо по­советовать ему не могли. После рождественских святок, Артем присев у крова­ти девушки, взяв ее руки в свои, он решился.
   - Ты вот что Наталья, больше спи, набирайся сил, а я...
   - Вы покидаете меня?
   - Ну чего ты так сразу, не перебивай. Сама понимаешь мое положение. А если я буду тебя навещать, то и картина будет совсем другая. Выздоравли­вай, подымайся на ноги, а там и при­думаем что нибудь, чтобы уже всегда быть вместе...
   На глазах у девушки показались слезы. Луганчанин нагнувшись нежно кос­нулся их губами. Наташа обняла его голову.
   - Мне не мило ничего. Я живу только вами.
   - Мне ведь тоже без тебя никак нельзя. Места не найду.
   Она провела рукой по его мокрому лицу. - Для меня жизнь, видеть ваше лицо, глаза руки. Слышать голос, слова, быть вашей тенью...
   - Ты только верь мне и все наладится.
   - Я буду вас ждать каждое мгновение, каждую минутку...
   Она прижалась к нему, продолжая всхлипывать
   - Какое счастье и блаженство, что вы есть на свете!
   - Перво наперво надо разорвать брачный контракт с вашим соседом.
   - Он никогда не пойдет на это.
   - Это надо сделать А тогда...
   Артем пригладил ее волосы. ...- я на руках тебя отнесу в приход лучшей невестой уезда, чтобы нас обвенчали там, и на руках вынесу оттуда моей женой, горячо любимой и родной.
   Девушка крепко прижалась к нему...- Спасибо небу и Господу, что подарило мне вас...
   В комнату вошла Соня. - Голубки воркуют, значит все идет на лад. А поче­му слезы? От ра­дости превеликой?
   Она взяла со столика носовой платочек и провела им по лицу Наташи.
   - Вот так будет лучше. А теперь всем в столовую комнату, вас ждет обед...
  
   ...Во второй половине дня Мамонов покинул поместье Раевских.
   Как он и обещал, его визиты к Наташе были регулярными. В одно из посе­щений Наташа пожаловалась ему на приезд Скворцова Валентина Осиповича. Предъявляя свои права на нее, он недвусмысленно дал понять, родителям, что у него есть достаточно много доказательств вернуть свою жену в свой дом. Александр Иванович и Нина Ивановна молча выслушали соседа, и тот не солоно хлебавши вернулся в свое поместье. Артем успокоил девушку.
   - Твоего согласия нет на брак с ним, значит и дело его труба. Бог с ним.
   После визита Валентина Осиповича, Раевские стали ходатайствовать во всех святейших инстанциях о разводе своей дочери. В мытарствах прошла зима и весна. С наступлением теплых летних дней Артем уже неотлучно находился рядом с Наташей....
  
   ...По комнате старались ходить тихо. По утрам Соня первой незаметно вхо­дила в комнату к Наташе. Она терпеливо ждала, когда та проснется. А когда та просыпалась, они подолгу разгова­ривали. Это длилось, пока Нина Ивановна, войдя в комнату, велела племяннице дать покой Ната­ше. Наташа уже могла самостоятельно ходить по дому, выходить во двор. Девушку неизменно со­провождал Артем и Соня.
   В один из таких дней девушка прогуливаясь с Мамоновым в лесу, когда неожиданно она увидела знакомые дрожки, в которых сидел сосед Раевских, помещик Скворцов Валентин Осипо­вич. Без сомнения он направлялся в име­ние Александра Ивановича. От неожиданности Девушка остановившись, окаме­нела.
   - Боже мой, опять это он!
   - О ком ты?
   - Валентин Осипович - муж мой. На дрожках едет сюда.
   Артем взял ее за руку. - Не дрожи. Как приехал, так и уедет.
   - Опять по мою душу...
   - Успокойся.
   - Из-за него все мои несчастья пошли...
   - Стой здесь. Я сейчас вернусь!
   - Не ходите. Он не станет слушать вас.
   Но Мамонов уже решительно направился в сторону лесной дороги. Девушка прислонилась к стволу дерева со страхом ждала возвращения Артема. Но тот не появлялся. Она боязливо выгля­нула из-за ствола. Дрожки остановились перед Мамоновым. Помещик не вставая, резко разговари­вал с незнакомцем пре­градившим ему дорогу.
   Артем не уступал помещику, советовал наглецу навсегда оставить в покое девушку. Но когда тот, стал грозить Мамонову вызовом в суд, чтобы призвать самозванца к почитанию семей­ных уз, освященные православной церковью, лу­ганчанин взяв за уздцы лошадку и развернув ее с дрожками в обратном направлении, сказал на прощание.
   - Увижу тебя еще тут барин, не гневайся, получишь сполна. А что до суда, тебе его бояться надобно, и ты знаешь, за что.
   Помещик оглянувшись в его сторону поднялся со своего места. - Ты мне грозить вздумал, да я тебя...
   Но Мамонов уже не слушал Скворцова. Подождав пока его двуколка скры­лась за деревья­ми, он направился к месту, где ждала его девушка. Сосед Раев­ских бесславно покинул место неожиданной встречи с незнакомцем
   - Теперь он не будет тревожить тебя. Забудь о нем. Он не стоит твоих переживаний и слез.
   Наташа прильнула к плечу молодого человека. Артем обнял ее и поцеловал. Этого он не де­лал уже давно...
  
   ...Болезнь девушки постепенно покидала ее. Все увереннее она чувствовала себя и даже пыталась что -- то делать по дому. Александр Иванович и Нина Ивановна были счастливы видеть свою дочь в хорошем настроении. Правда, иногда они замечали, как она все чаще о чем -- то про­сила своего спасителя, но о чем шла речь, Раевские не знали. Кухарка Анюта, уже давно прожи­вавшая при господском доме, по секрету выложила хозяину тревогу Наташи.
   Александр Иванович об этом, сказал своей жене. - Как же мы с тобой не додумались! Арте­ма ведь нельзя разлучать с Натальей. Им надо быть только вместе!
   - Может работу ему какую предложить, - неуверенно сказала Нина Ива­новна.
   - А если обидеться?
   - Предложи ему присмотреть за строительством моста, пока "Ветродуй" от пьянки просыхает.
   - Вот если бы этого поганца да Артемом заменить? А? Может попробо­вать?
   - А что и попробую.
   - Вот вечерком за столом и поговори с ним, а поутру сводишь его на берег. Да нака­жи мужикам, чтоб повиновались ему, как тебе.
   - Ты заметила, что у нашей дочки с этим парнем что -- то серьезное на­мечается, не отходят друг от друга.
   - Давно заметила, Вот и предложи ему место приказчика, все одно с того толку ника­кого. Артем, парень серьезный, а у Федора один лишь ветер в голове да одни неприятности толь­ко. Одним словом "Ветродуй!"
   - Ну что ж попробуем...
  
   ...Вечером, когда все собрались за столом, Александр Иванович завел разго­вор о строи­тельстве моста через реку, который бы соединил поместье с Айдар­скими хуторами. Когда хозяин посетовал на нерасторопность приказчика, Нина Ивановна будто невзначай обратилась к молодо­му человеку.
   - Артем Иванович, может приглядели бы за нашими мужиками? Им без поводыря никак нельзя. Им бы под кустом прохлаждаться да в садах пошали­вать, и вся их забота...
   Наташа окрыленная надеждой посмотрела на Артема. Это неожиданное предложение могло изменить неловкое положение, в котором находился луган­чанин. Мамонов не спешил с ответом. Предложение было заманчивым. Он не допускал сомнения, что предложение было сделано от чи­стого сердца. Он вспомнил хромоногого хозяина баржи поставлявшего уголь в имения по реке, к которому он хотел обратится по поводу найма.
   Теперь надежда на встречу с ним, быстро угасала.
   - Плохой я помощник в этом деле. Хату сложить, по кузнечному делу, это я смогу, а вот мост строить?....
   - Мужики сами справятся с ним, им это не в новинку. Присмотр за ними нужен, чтоб порядок был.
   Наташа опустила голову. "Неужели откажется?" Она была готова вот -- вот заплакать. Соня умоляюще посмотрела на Артема.
   - Хотите, я вам буду помогать? Все, что скажете, буду выполнять в точности...
   - Все сидевшие за столом улыбнулись. Мамонов качнул головой.
   - Попробовать можно, если у меня будет такой помощник.
   Раевские облегченно вздохнули. Соня кинулась целовать Наташу...
  
   ...На следующее утро Артем вместе с помещиком уже были на берегу, где шли подготови­тельные работы по строительству моста. Собрав мужиков Алек­сандр Иванович представил им своего помощника.
   - Значит так, мужики, - начал свою речь помещик. - Его наказы вам - мои наказы. Может чего Артему Ивановичу и невдомек будет в этом для него деле, подсказывайте. И чтоб без балагурства. Знаю вас! Чуть с глаз долой, под кустом и сыщешь. А что до Федора, приказчика, пусть проспится, сразу ко мне. С него я спрошу сполна. И за пьянку и за работу.
   - Не желает он тута работать, больно вы к нему со строгостью,- сказал молодой па­рень, поглядывая на Артема.
   - Протрезвеет - сразу же ко мне...
   - Его видели уже в имении Скворцова.
   - Даже так? Шустрый, однако. А теперь, все за работу.
   Когда мужики разошлись по берегу, Александр Иванович, глядя на вехи тор­чавшие из воды, двумя параллельными линиями, обратился к Мамонову.
   - Здесь глубина реки небольшая, поэтому время от времени ставим мост. Подпоры сгниют, ставим новые. Придет в негодность настил, его также меня­ем. Сейчас вот и пришла пора и то и другое заменить. Ну как, справишься?
   Помещик впервые за все время знакомства, обратился к нему на "ты".
   - Поставим,- коротко ответил луганчанин, пропуская мимо фамильярность Алексан­дра Ивановича...
  
   ...С новым приказчиком дела пошли веселее. Мужикам Артем пришелся по душе. Он не кричал и не пугал людей штрафами, а спокойно решал все во­просы, стараясь меньше беспокоить хозяина имения.
   Неожиданно на строительной площадке показался Федор "Ветродуй" - быв­ший приказчик Раевского. Он миролюбиво (к удивлению всех) вежливо поздо­ровался со всеми и попросил Арте­ма, чем тоже удивил собравшихся людей, поставить его на любую работу, сославшись на разреше­ние самого Александра Ивановича.
   Мамонов отправил его на рубку леса, там действительно нужен был чело­век. Все последую­щие дни Ветродуй работал исправно, будто всю жизнь толь­ко и знал, что валил деревья да сучья обрабатывал, не хуже чем лесничий...
  
   ...В господском доме нарадоваться не могли Артемом. Но особенно безмер­но счастлива была Наташа. Она, словно маленький ребенок, при удобном слу­чае жалась к нему. И в эти минуты она была самым счастливым человеком на земле. Раевские глядя на дочь были безмерно рады ее счастью и уже подумы­вали о бракосочетании, хотя именно с этим могли быть немалые трудности по известным причинам.
  
   Прогуливаясь с ним в один из воскресных дней по берегу реки, Наташа увидела старца Прокопа, которого девушка видела на окраине Алексан­дровской слободы. Старец шел им навстре­чу, не спеша, изредка поглядывая по сторонам. Молодые люди отошли в сторону, давая ему доро­гу. Когда Прокоп поравнялся с ними, но затем остановившись, посмотрел в их сторону. Его вз­гляд остановился на девушке. Наташа прижалась к Мамонову. Прокоп не спускал с нее глаз, затем осе­нив ее крестным знамением, произнес.
   - Спаси тебя Господи, дитя мое. Проси у него защиты от слабости своей и да будет Мир и Спокойствие в твоей душе...
   Скворцова испуганно уткнулась лицом к плечу Артема, цепко схватила его руками. Мамо­нов погладил ее по плечу.
   - Ну, ну. Будет. Ушел старец, бог с ним.
   - Зачем он это сказал мне?
   - Наверное он всем так говорит.
   - В прошлый раз он на меня так же смотрел, словно хоронил меня, и вот теперь опять этот взгляд его непонятный...
   - Ты уже видела его?
   - Да.
   И Наташа рассказала ему о встрече с ним во время побега с рудника.
   Вечером, о встрече с Прокопом, она поделилась с Соней. Та, хотя и была встревожена сооб­щением, но старалась не подать виду, и в эту ночь она спала рядом с ней.
   Постройка моста шла полным ходом. В один из таких жарких дней на пе­рекладинах укреп­ленных на сваях, были проложены две доски настила соеди­нившие оба берега. Нашлись смельча­ки, которые не спеша, с опаской проходи­ли по ним туда и назад в оба конца.
   - Ну, как мастер, пройдешь по доске к тому берегу, спросил с ехидцей бывший при­казчик, подходя к Артему.
   Мамонов не удостоил бывшего его ответом и отошел в сторону.
   - Взял бы да и показал мужикам, каков ты молодец, - не унимался тот, сказав это по­громче, чтобы слышали работавшие мужики. Артем повернулся в его сторону.
   - Чего путаешься под ногами, работы нет?
   - Пришел вот посмотреть, как вы тут...
   Мамонов не дал ему договорить.
   - Пойдем, покажешь свою работу.
   Луганчанин по казенке знал этот сорт людей и решил проверить наглеца. Пройдя на уча­сток торчавший многочисленными пеньками, он стал среди об­рубленных веток искать спиленные деревья. Два ствола за день работы было недостаточно и луганчанин решил задать взбучку "Вет­родую", но услышав го­лос Наташи, остановился.
   - Артем Иванович, я к вам.
   - Иди ко мне, только осторожно.
   - Я пришла вам сказать, что пора обедать, а то ведь все остынет.
   Девушка подошла к нему и заговорщически оглянувшись на "Ветродуя", стоявшего к ней спиной за деревом, подставила Артему щеку для поцелуя.
   - Чтобы никто не видел.
   Он взял ее за руку. Наташа вдруг ойкнула, глаза ее от страха округлились. Артем оглянул­ся. Огромное дерево за которым стоял бывший приказчик, затре­щав надпилом у основания медленно, затем ускоряюще стало падать в их сто­рону. Мамонов, что есть силы толкнул девушку на свободную лужайку. Сам запутавшись в срубленных ветвях, не сделав ни шага был погребен под шум и треск упавшего на него исполина... Лицо Наташи окаменело от ужаса. Перед глазами все поплыло, стало проваливаться в пустоту. Тело ее обмякло и рух­нуло наземь....
   ...Мамонов отделался незначительными ушибами. Падающие ветви прижали его к земле, но он быстро пришел в себя и с помощью подоспевших мужиков был освобожден из зеленого плена.
  
   Первым вопросом его был, что с Наташей? Но никто ничего не мог ска­зать определенного, так как ее сразу же унесли в дом. Мамонов прихрамывая направился в имение. Девушка лежала на кровати в шоковом состоянии. Как сказала Соня, ни дерево, ни ветви не коснулись ее, однако уви­дев погребенно­го Артема под деревом, с ней случился припадок, перешедший в шок. Ее красивое лицо было очень бледным. Больная не подавала признаков жизни. Так продолжалось целый день, но и на следующий день улучшения не насту­пало. Артем привез из Луганска земского врача Семе­на Петровича.Тот внима­тельно осмотрев больную, сделала заключение.
   - Ей постоянно необходимо врачебное наблюдение, возможно в таком случае можно наде­яться на что -- то, а так...?
   Уездный лекарь пожал плечами. - Обещать, что -- либо, сами понимаете, ни­чего не могу. Случай сложный.
   Мнение лекаря было категоричным и после продолжительного семейного со­вещания было решено везти больную назад в уездную земскую больницу. Соня была вне себя от горя. Плача на­взрыд, она не отходила от постели близкого ей человека. Да и родители были омрачены случив­шимся. Рано утром Наташу уложили на коляску и в сопровождении Сони и Артема она не спеша покатили в сторону Луганского поселка.
   Уже подъезжая к Каменке их догнали дрожки в которых сидели супруги Раевские. Вскоре все вместе, они подъехали к больнице. Вновь осмотрев больную, Семен Петрович покачал голо­вой. Больная не подавала признаков жизни. Горе Раевских и их племянницы было велико.
   Персонал земской больницы, хорошо знавшие Скворцову с сочувствием отне­слись к проис­шедшему случаю. Над ее кроватью они укрепили иконку Нико­лая Чудотворца, на столике затеп­лилась огоньки свечей.
   На следующий день, примерно в десять часов, больная наконец открыла глаза. Увидев, склонившиеся над ней родные лица, она остановила свой взгляд на Артеме и Соне. Она безмолвно смотрела им в лица, словно вспоминая для себя что -- то очень важное. Ее губы чуть шевельну­лись, пытаясь что- то ска­зать, но бедняжке это так и не удалось сделать. Артем и Соня взяли ее за руку. Она была тяжела, словно неживая.
   Глаза девушки были сухи, зубы судорожно сжаты. Она смотрела на черты лица Артема, не замечая никого вокруг. Так продолжалось несколько минут. Все стоявшие у кровати больной, тре­вожно всматривались в бескровное лицо Наташи. Затем подбородок девушки приподнялся, глаза чуть расширились, гля­дя в потолок, дыхание замедлилось, затем все услышали мучительный хрип. В ее горле что -- то тихо заклокотало. Веки сомкнулись, тело обмякло и стало неподвижным. Ла­донь стала тяжелой и чужой. Стало очень тихо. Соня закри­чала схватившись за голову Земский врач вбежав в палату кинулся к ее крова­ти. Взяв ее за руку он смотрел на лицо девушки. Все заме­тили как задрожал его подбородок. Все было кончено, девушка была мертва. Артем молча плакал, глядя в лицо той, которую сильно любил, с которой судьба обошлась так же­стоко...
  
   ...Хоронили Скворцову на Гусиновском кладбищем, между могилами дьяко­на Казанского собора и Анастасии, наложившая на себя руки от позора невда­леке от кургана и фирсовсой крини­цы.. Среди провожавших ее в последний путь были Мамоновы, Филиповы, Терешка Фирсов, Ру­дольф, Джексон Холдейн и много людей знавших ее. Молебен по усопшей справлял отец Иллари­он, лю­бивший свою прихожанку. Когда последний ком земли был кинут на свежую могилу, к неожиданности всех, пришла Туманова.
   Увидев ее, люди расступились давая дорогу к холмику. Женщина шла медленно не отрывая взгляда от могилы. Фирсов не обращая внимания на нее, устанавливал крест из свежо выструган­ной березы. Укрепив его, он положил у его основания куклу с подрезанной косой и детскую обув­ку из сафьяна. Тума­нова обратила внимание на них, подошла ближе. Нагнувшись она взяла куклу и стала внимательно ее осматривать. Затем взяла маленькие туфельки. Посмот­рев на Фирсова и обведя хмурые лица собравшихся людей, женщина неожи­данно осела на могилу. Присутствую­щий на похоронах Семен Петрович на­клонился над ней. Сквозь глухой плач и стенания он услы­шал, "-Саша, Са­шенька, доченька моя,...прости меня, прости родная...." З. Больная от нахлынув­шего в ее дуще счастья благодарно кивнула головой На ее глазах на­вернулись сле. Укрепив его, он полдожил у его основания куклу с подрезан­ной косой. Туманова обратила внимание на нее, подо­шла поближе. Напгнув­шись она взяла ее в руки и си и стал осматривать, затем посмотрела. .. .......,
   Плечи Тумановой судорожно вздрагивали. По лицу ползли слезы смешан­ные со свежей глиной. Простоволосая, без прежней эффектности, Софья Пав­ловна была в обмороке....
  
   ...Эта ночь была отмечена тремя незначительными происшествиями. В Преображенском соборе в левой ее нише от дверей, кем -- то была похищена икона святой мученицы Акилины. Злоумышленник это сделал настолько ловко, что прихожане, да и сам святой отец не заметили ни­чего такого, чтобы это могло сразу кинуться в глаза. Вместо Акилины там была помещена другая свя­тая, мученица Иустина, висевшая ранее на противоположной стене. Пропажу обнаружил бого­маз Илья.
   На Гусиновском кладбище, где в летние месяцы квартировал дед Михей, он видел много раз рыдающую женщину на могиле недавно умершей девушки. Нищий долго не мог уснуть от ее всхлипов и жалобного плача. Она часто по­вторяла одно и тоже имя.
   - Сашенька, прости меня родная. Виновата я перед тобой. Я ведь чув­ствовала тебя сердцем своим...
   И последнее. К удивлению Джексона Холдейна, Рудольф неожиданно поки­нул уездный го­род и уехал, вероятно к себе на родину...
  
  
  
  
   Глава - 78. Курган. Последний гудок.
  
   Терешке не спится. Ворочается на топчане с бока набок, а сон так и не приходит. До рассве­та еще далеко. Фирсов встает и выходит на свое малень­кое подворье. Вокруг ни одного огонька. Все спят кругом. "Счастливые...", Терешка прошелся по двору, потрогал плетень отделявший его подворье от Чмырихи. Сколько не ладил, все норовит к земле при клонится. "Надо бы подладить, упадет ведь",- думает он и шагает далее. Его взгляд скользит по неказистой хатенки Евдокии, за­тем на добротную хату Мамоновых. Пройдя к берегу реки, останавливается. Восточный край неба светлеет, ширится. Темные очертания предметов приобретают вначале серый цвет, а вскоре принимает уже обычный свой вид. Терешка выпускает из клетушки коз, закидывает на спину котомку, подпирает двери избы рогачом и выходит за ворота.
   Белко потянувшись нехотя поплелся за скотиной, своим видом показывая, что дескать рано еще выходить в степь, можно было бы еще и подремать. Пройдя по сонному переулку, вскоре не спеша направляются в степь, где много сочной травы, солнца, тепла и простора.
   Подымаясь на склоны и спускаясь с них, он давал полную свободу скотине, передумывая свои думы под щебетанье проснувшиеся птицы. Солнце показав­шись краешком на горизонте уве­ренно поднималось на небосвод. Вся степь оживала, радуя глаза и душу. Это время пастух очень любил. Мысли, даже если они были не очень веселые, приобретали спокойные, философские от­тенки, которые, по заключению Терешки были вполне закономерными, хотя и не всегда спра­ведливы.
   Когда солнышко пригрело воздух достаточно хорошо и утренняя прохлада перестала зно­бить старые кости, он не спеша завернул свое хозяйство на Гу­синовскоее кладбище. Сюда он при­ходил теперь ежедневно. Пустив скотину бродить между крестов и кустами бузины и шиповника, Фирсов подошел к знакомому холмику. Могилка была аккуратно убрана, но он уже по привычке опустился на коленки в который раз стал подравнивать ее края обеими рука­ми, отбрасывая в сто­рону мелкий мусор, занесенный ветерком. Затем присев на скамейку, качнул горестно головой. - Спи голубушка, а я посижу тута рядыш­ком с тобой.
   Пастух вздохнул. - Ох, как неладно вышло то все... Другой, какой никче­ма, живет себе до старости и окромя темных помыслов зла и, пьянки пользы никакой людям. А ты, как былиночка степная, при живой то матери.... Тебе бы на ноженьки встать да жизни радоваться, ан, нет. При­звал тебя не вовремя Господь к себе, душу твою ангельскую... Но он видит и знает, чего мы тута вытворяем и спросит с каждого из нас, не только за праведные или неправед­ные поступки, но и за мысли наши грешные. А те, которые посмели руку на тебя поднять окаянные, их нечистые души будут вечно на огнище адском го­реть. Всему свой только черед...
   Мысли Терешки перенеслись на земные заботы. Давая им свое суждение, он поднял голову. Там внизу, близ луганского завода бурлит жизнь. Люди, - ма­ленькие точки, словно мошки мечутся из стороны в сторону, суетятся в своей неугомонной жизни. Фирсов встал.
   - Ну, стало быть пошел я ластушка. Коль встретишь там моих кого, ска­жи, живет еще Терешка на земле и ждет своего часа, чтобы встретится с ними. А если доведется Пелагею, мастерицу искусницу нижнедубинскую по­встречать, поклон ей особенный от меня... Спи, невин­ное дитя, а я свою худо­бу сведу к роднику, небось уже пить хотят...-
  
   Солнце все выше поднимается над головой. Фирсов с козами не спеша бре­дет в сторону кургана, стоявшего неподалеку. Подойдя к его основанию, козы, помахивая хвостами коротышка­ми начинают пить студеную, родниковую воду у березового сруба. Пастух уже не обращая внима­ния на них, поднимается по тропке на вершину кургана. Поднявшись на площадку, он смотрит по сторо­нам, словно воевода над незримым войском своим. И это возвышало его бес­хитростную душу. Козы напившись воды бродили у подножья кургана. Собака зорко следит за ними, чтоб не разбегались, но при этом успевал обнюхивать норы полевок и байбаков и при удаче полакомиться высунувшимся неудачни­ком.
   Фирсов присел, продолжая любоваться краевидом. Отсюда во все стороны открывался бес­крайний зеленый простор. Летний день обещал быть нежарким и безветренным. Его старая знако­мая, степная гадюка, свернувшись невдалеке от расщелины, грелась на солнышке.
   - Вона, какая жизнь! Каждый любит на солнышке понежится.
   Его взгляд переноситься вниз на дорогу. - Вон те двое, идут наверное во вторую роту. Тот, что поменьше, хлопец, а то, что повыше, стало быть отец. До Второй роты шагать и шагать. Тепе­ря вот свернули к роднику. И правиль­но сделают. Напьются водицы и дорожка короче станет...
   На лице Терешки удивление. Двое миновав криницу, подымаются по тропке вверх. - Никак ко мне идут? Тот, что поменьше машет ему рукой. "Надо же, не признал Федьку, а кто же второй с ним? Погоди, никак Мамонов Артемка. Так и есть, он это!"
   Федька и Артем молча подошли к пастуху. И хотя сама природа в этот пре­красный летний день давало повод к хорошему настроению, но на лицах при­шедших, этого не было видно. Скорее наоборот, печаль и уныние сквозило в их глаза. Фирсов молча сделал шаг в сторону, давая им ме­сто на вершине кургана. Пастуху не терпелось расспросить соседа обо всем, о Раевских, о незаконч­енном строительстве моста через реку, о племяннице помещика, до сих пор находившие­ся в избе Мамоновых. Та, в виду большой любви к умершей родственнице, не могла вот так сразу покинуть ее и уехать. Соня каждый день приходила к ней на могилку с Артемом. Потом Фирсову не терпелось узнать о неожиданном аресте Петра, которого не сегодня завтра должны отпра­вить в Бахмутку, или еще того хуже, в Петербург, но пастух воздержался от расспросов. Найдет нужным, сам обо все поведает.
   Все трое с безразличием смотрели на сверкавшую гладь реки Лугани, на ее зеленые берега теряющиеся вдали. Федька не выдержав подал голос.
   - Мастерские железнодорожные открыли, хочу сходить туда.
   Ему никто не ответил. Артем прошелся по площадке, затем не оборачи­ваясь спросил Терешку
   - Ты ведь знал про Наталью все?
   - Догадывался.
   - А про сестру мою?
   - А про Варюху, твою сестрицу, знал все досконально. Только, как бы тебе это ска­зать, слово дал Ивану Федоровичу, отцу твоему, что о ней нико­му ни слова, сам знаешь почему.
   - Ну а мать то их, Туманова. Неужели душа ее не чувствовала детей своих? А?
   - Может и чувствовала, а может и сомневалась, только как я думаю, по­мехой всему этому была ее гордость. Не желала, или не могла в себе это по­давить, а когда случилось несчастье с ее дитем, сердце то и не выдержало.
   Артем молча смотрел вдаль. Терешка с Федькой переглянулись.
   - Может тебе на какое время к Александру Ивановичу в имение съез­дить? Помог бы человеку с мостом, а заодно и с Ветродуем поговорил бы по душам о подрубленном деревце...?
   Федька недовольно толкнул в бок пастуха.
   - Без твоих советов обойдется.
   Артем повернулся к ним. - Значит Туманова признала тебя?
   - Думаю да, только вида не подавала.
   Филипов оживился. - А ведь Софья Павловна то тю -- тю! Уже не прожи­вает в доме купца Репченко. Выехала. А куда? Никто не знает. Да и Адольфа Карловича тоже след простыл. В его лавке уже сидит другой, еврей, из лу­ганских Его тута все знают. Работал инспектором при жен­ской гимназии.
   - Муренский, что ли?
   - Он самый. Теперь его сынок Юлий, рвется к облакам. Тумановой то ведь уже нет! Ему то она была большой помехой. Расправит крылышки сынок. Как начнет под гитару петь, словно неделю есть не давали....
   Артем продолжая витать в своих мыслях, продолжил. - Жаль, что Фрола и Сашка Чумного арестовали, хотелось мне им в лица заглянуть. А "Ветродую" с Валентином Осиповичем от меня не уйти.
   Федька старался увести разговор в сторону.
   - Говорят, что немец Адольф взаправду клад нашел, а Фрол выкрал его. Терешка фи­лософски относился к такому роду слухам.
   - Может и нашел. Только какой в этом прок? Пришел человек в этот мир без ничего, и уйдет отсюда ни с чем. А клады, если они и есть в земле, то и надлежит им там быть. А чтобы никто не позарился на них, сторожа есть, вроде этой.
   И пастух кивком головы указал на свою старую знакомую, продолжавшую лежать спира­лью около расщелины. Федька недоверчиво усмехнулся.
   - Скажешь, такое...
   - Тута на кургане, она главная. Значит есть что сторожить. А ты как ду­мал?
   Паренек укоризненно посмотрел на пастуха и дипломатично промолчал.
   - Спущусь вниз, - сказал Артем,- на кладбище зайду...
   Фирсов знал, Артема ждала там племянница помещика Раевского. Он не успел ответить. В воздухе поплыли звуки колокола Николаевского храма. Чи­стые, торжественные они серебром, не­слись по изумруду земли в сторону ста­ницы. Не успел повиснуть в воздухе его последний звук, как сразу же над лу­ганским поселком низко и протяжно загудел заводской гудок. Терешка и Федь­ка встали. Сняв шапчонку Фирсов вслушивался в звук. Все трое молча смотре­ли в сторону казен­ки. Терешка перекрестился.
   - Никак завод закрыли...
   Ему никто не ответил Все молча слушали прощальный гудок луганского кормильца...
  
  

Луганск 1983 -- 7 мая 2007г.

  
  

46

  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"