Гордиенко Екатерина Сергеевна : другие произведения.

Сквозь тусклое стекло

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы 10-29

  ГЛАВА 10
  
  Герцог Орлеанский, регент Франции при юном короле Людовике XV дважды чихнул и проснулся. Снаружи в темное окно стучался мокрый снег. В небольшом зале в креслах и под столами лежали тела.
  Закончился еще один ужин. Ужины Орлеана были строго приватными. Сюда впускали только по приглашению, а слугам не дозволялось входить ни под каким предлогом. Гости самостоятельно готовили еду, которая подавалась на специально изготовленном китайском сервизе мужчин и женщин, женщин и женщин, мужчин и мужчин в различным откровенных и непристойных позах.
  Как будто китайских картинок было недостаточно для возбуждения плотского аппетита, каждый из гостей выпивал не меньше трех бутылок шампанского за время представления с голыми оперными танцовщицами и хористами или сцен волшебного фонаря, где темные силуэты совокуплялись как собаки. Впрочем, иногда собаки тоже участвовали.
  Орлеан, пошатываясь двинулся через зал, толкая по пути сонных гостей. Было три часа ночи. Те, кто был способе двигаться, опускали юбки, застегивали бриджи и уходили. Орлеан держал особый штат лакеев, которые входили по звонку и переносили бессознательные тела в их кареты.
  Он перешагнул через тела двух голых оперных танцовщиц, оплетающих полураздетого молодого шевалье Анри де Сен-Мишеля. Орлеан на мгновение остановился, изучая его состояние. Тусклый свет смягчал выразительность позы.
  Он потряс сен-Мишеля за плечо, тот застонал и попытался сесть. Орлеан подошел к своей дочери, герцогине Беррийской, которая спала в кресле с высоко поднятыми юбками и бесстыдно раскинутыми в стороны ногами. Мужчина со стонами лизал ее между бедер, одновременно через ткань потирая собственную промежность.
  Орлеан оттолкнул его, и мужчина откатился в сторону со спящей герцогини. Она даже не пошевелилась. Орлеан одернул юбки дочери и закрыл ей рот. Он оглядел комнату. Большинство мужчин уже оделись и ушли. Что касается женщин, значение имела только его дочь.
  Он позвонил лакеям и побрел вглубь своих апартаментом, останавливаясь у каждого окна, чтобы посмотреть в ночь. Мокрый снег тихо стучал в темные стекла.
  В столовой лакеи с бесстрастными лицами принялись собирать посуду. Время от времени они останавливались, чтобы посмотреть на хорошенькую голую танцовщицу, затем украдкой переглядывались, но ничего не говорили.
  Когда все гости, за исключением двух оперных танцовщиц, расселись по своим экипажам, лакеи, все шестеро, собрались в зале. Они по очереди совершали сношение со спящими девушками, остальные в ожидании своего часа задвигали стулья, складывали грязные тарелки и гасили свечи в тяжелой хрустальной люстре и настенных бра. Они были одинаково молчаливы, быстры и умелы, как в уборке, так и в любовных утехах. Очень скоро танцовщиц отправят домой, и ничто, кроме легкой боли завтра утром не напомнит им о случайных любовниках.
  Когда в зале не осталось следов ночной оргии, и погасла последняя свеча, лакеи заперли двери и ушли спать. В зале было темно и тихо, он нуждался в ярком свете свечей, чтобы показать всю свою красоту. Выкрашенные в кремовый цвет стены были разделены на панели, обрамленные позолоченными рамами. На панелях были изображены обнаженные нимфы, спасающиеся бегством от сатиров на фоне темных лесов и извилистых рек.
  Художник так старательно прорисовал каждую маленькую фигурку, что она казалась живой. Тела нимф светились, как тела оперных танцовщиц, которых лакеи недавно вынесли из комнаты. Все свободное пространство стен было закрыто либо зеркалами, либо картинами, сюжетом которых была, естественно, любовь. Комната воплощала собой лучшее, что было на тот момент во французском искусстве.
  *
  В другом парижском особняке, таком же великолепном, как дворец Орлеана, французская принцесса ворочалась в своей постели. Ей было двадцать лет, у нее была оливковая кожа, каштановые волосы, капризный рот и голубые, чуть навыкате глаза. Ее маленькое тело только что извергло плод, потому что она обратилась к своей проверенной акушерке.
  Ее личная горничная сменила окровавленные простыни и убрала кровавый сгусток, из которого должен был сформироваться ребенок, чтобы сжечь все в печи. Это был не первый зародыш, отправленный в огонь. Если бы он дожил до своего рождения, служанка уложила бы его, визжащего и голого в корзину и отнесла через Сену, чтобы продать нищим.
  Если принцесса что-то и чувствовала, то не показывала этого. Аборт была ценой за то, чтобы она могла жить, как заблагорассудится. Она не собиралась менять свой образ жизни, хотя хотела бы пересмотреть цену.
  Она перепробовала все известные способы контроля над зачатием: пила ивовый чай и мужскую мочу, чихала и кашляла после совокупления, применяла пробки из водорослей и различные спринцевания от каменной соли до щелочной воды и гранатового сока. Прерывание коитуса, который настойчиво рекомендовали ее сестры, не давал нужного результата. Иногда в пылу страсти она слишком забывалась.
  Теперь горничная предложила новый способ. Домашняя прислуга вернувшегося из Турции посла рассказала, что женщины там вставляют в себя перевязанный ниткой и смоченный в лимонном соке кусочек губки, а после акта тянут за нитку и вытаскивают губку.
  Принцесса согнула ноги, чтобы ослабить все еще мучающие ее судороги. Мокрый снег стучал в темное окно. В конце концов, измученная болью и потерей крови, она уснула.
  *
  В Париже был январь и стояла суровая зима. В домах тех, кто мог позволить себе дрова, камины горели днем и ночью, а тех, кто не мог, часто замерзали, и их складывали на улице, как человеческие дрова.
  Великий король Людовик XIV, который больше тридцати лет вел войны по всей Европе, построил огромный Версальский дворец, который сказал "Государство - это я", этот Аполлон, бог солнца, умер в сентябре 1715 года. Он оставил нации пустую казну и пятилетнего правнука на престоле, чьими попечителями стали регент Орлеан, его жена и незаконнорожденный сын одной из любовниц.
  Высокие окна Версальского дворца были закрыты деревянными ставнями, залы отданы на милость сторожей и мышей. Величие, достоинство, порядок и авторитет, которые он олицетворял, умерли вместе с его создателем.
  Другие качества, которые породила эпоха - жадность, зависть, злоба, страсть, честолюбие - перекочевали в Париж, где жил регент. Теперь тон времени задавал герцог Орлеанский - распущенные удовольствия, циничная скука и открытое проявление порока и извращений.
  *
  Следующим вечером Барбара протолкалась через толпу гуляк в театре Пале-Рояль, где проводился бал-маскарад. Под звуки тридцати скрипок смеющиеся и разодетые гости танцевали на новом полу зрительного зала, который специальные механизмы поднимали до уровня сцены. Присутствовать на празднике мог любой гость, одетый с должным изяществом; путем проведения публичных балов власти пытались остановить скандалы, время от времени вспыхивающие в Париже и его окрестностях.
  Барбара искала Роджера. Этом утром она проспала так долго, потому что никак не могла заснуть накануне, все скучала по нему. Она приказала Марте разбудить ее пораньше, но этот приказ не был выполнен, как и многие другие.
  - Я думала, вам нужно поспать, - сказала Марта, когда Барбара рассердилась на нее.
  Остаток утра она провела так же, как последние пять с тех пор, как они приехали в Париж - в своей комнате. Когда Роджер вернулся к обеду (он держал открытый стол, а это значило, что прийти к ним мог любой желающий), она должна была вести себя как хозяйка, следить за своим французским и пытаться поддерживать приятный разговор.
  Среди гостей были шотландец Джон Лоу, новый любимец общества, у которого была интересная теория кредита и денег, а так же герцог Сен-Симон, высокий, полный достоинства мужчина, казалось главным образом озабоченный своим первенством среди принцев крови (предмет, который Барбара находила совершенно запутанным).
  А потом ей нужно было переодеваться для следующего приема или бала или оперы. Она оставалась наедине с Роджером только в карете. Как только они добрались до Пале-Рояля, он потрепал ее по подбородку, велел вести себя хорошо и исчез. Она успели лишь увидеть, как мелькнула в толпе его спина в красном плаще.
  Вести себя прилично! Она начинала злиться на его небрежность. Стоявшая рядом с ней женщина сказала:
  - Не хотите развлечься, ма шери? Я могу показать вам то, что мужчина и не придумает.
  Барбара плотнее закуталась в плащ, провела рукой по бархату, чтобы убедиться, что он не испачкан, поправила замысловатую маску с жемчужными нитками и перьями. Она пробиралась сквозь танцующую толпу к выходу. Мужчины то и дело хватали ее за руки, но она одергивала их. Как мог Роджер вот так бросить ее?
  Мимо с криком пробежала женщина, за ней следовали двое мужчин в масках хищных птиц. Барбара нашла стул рядом с кучкой старух и уселась. Рты старых сплетниц двигались без устали, разрывая на кусочки репутации тех, кого они могли узнать. Сейчас они обсуждали, как дурно одета одна из дочерей регента.
  Роджер уже возил Барбару во дворе Тюильри, где жил мальчик-король, со своими наставниками, телохранителями, гувернантками и домочадцами. Ей понравились застенчивость короля, его темные глаза, его достоинство.
  Они составляли разительный контраст с его дядей-регентом, толстым, краснолицым и пьяным. Он сидел в кресле под балдахином в приемном зале дворца. Когда один из слуг доложил о них, он вскочил и расцеловал Роджера в обе щеки.
  Но когда он склонился над ее рукой, она почувствовала запах бренди, увидела красные прожилки у него на носу. Он пошатнулся и чуть не упал, и потащил бы ее за собой, если бы лакей вовремя не подхватил его. Она не знала, как себя вести в такой ситуации. Лицо Роджера оставалось бесстрастным, и она не могла понять, о чем он думает.
  Регент рыгнул и ущипнул ее за щеку. Опираясь на ее руку, он подвел ее к статной женщине и представил, как свою жену. Герцогиня Орлеанская была окружена молодыми дочерями разной степени уродства. Единственная, кто произвел на Барбару впечатление, была вдова герцога Беррийского, которая громко ссорилась с матерью.
  Роджера позабавила ее реакция. Он попытался объяснить:
  - Орлеан распутник и циник, но самый умный человек во Франции. Он знает о науках и музыке больше, чем кто-либо из моих знакомых. Его проблема, как у многих принцев крови в том, что ему никогда не давали власти, не давали сделать что-либо полезное. Вот почему он стан пьяницей и ленивым расточителем времени, теперь это его привычка. Он ничего не может с собой поделать. Что касается его жены и семьи, я не оправдываю их, могу только сказать, что они всегда так поступали. Они считают себя выше правил обычного поведения. Тебе придется это принять, если хочешь понять французов.
  Она вскинула голову.
  - Не будь ханжой, - сказал Роджер. - Став старше и опытнее, ты узнаешь, что большинство вещей не окрашены в черный или белый цвета, а являются серыми. Никогда не осуждай людей, Барбара, потому что они могут вернуть тебе твое презрение.
  Барбара прислонилась головой к стене. У нее болела голова, то ли от болтовни старух, то ли от громоздкого головного убора. Ей хотелось домой.
  У дальней стены стоял Роджер в красном плаще. Она подошла к нему со спины, обхватила руками за талию и прошептала:
  - Отвези меня домой. Я так устала.
  Он повернулся в ее руках. Это была не маска Роджера.
  - Конечно, мадмуазель. Но если я отвезу вас домой, вам не удастся уснуть.
  - Извините, месье, - пробормотала она, пятясь. - Я думала, что вы... мой муж.
  Мужчина последовал за ней.
  - Ваш муж? Какое разочарование.
  "Что бы я ни ответила, - подумала Барбара, - я буду выглядеть глупо".
  Поэтому она ничего не сказала, только подняла подбородок и смотрела на него, пока он не поклонился и не отодвинулся в сторону, давая ей дорогу.
  Я замужняя женщина, подумала она. Меня не нужно провожать, как ребенка. Я могу вызвать экипаж и уехать. Роджеру придется добираться домой самостоятельно.
  Она не замечала, что человек в красном плаще последовал за ней и слышал, как она попросила швейцара вызвать карету лорда Дивейна.
  - Анри!
  Кто-то дернул мужчину за рукав - маленькая женщина ростом с ребенка, оливковой кожей и капризным ртом, казавшимся еще более капризным из-за черной маски и черной бархатной мушки на щеке. У нее были каштановые волосы и синие глаза.
  - Мне скучно, Анри. Потанцуй со мной.
  - Ты скучаешь, Луиза-Анна? Как это возможно? - Спросил он. - Порвала с Арманом?
  - О, нет, - она надула губы. - Просто сейчас я недееспособна, и Арман утешается с маленькой оперной танцовщицей. Жизнь без пениса такая тоска.
  Он рассмеялся:
  - Луиза-Анна! Ты меня шокируешь.
  - Пух! Тебя ничем невозможно шокировать. Потанцуй со мной, пока я не умерла от скуки.
  *
  Барбара молчала, пока Марта развязывала шнурки ее платья и вытаскивала булавки из волос. Дело было не только в том, что она терпеть не могла свою горничную. Это все было из-за Роджера. В окна барабанил мокрый снег. Ей предстояло в одиночестве завернуться в пуховое одеяло и дрожать на холодных простынях, пока не согреется.
  И снова Роджер либо предпочел остаться у себя, либо напился. Она понятия не имела, что с ней не так. Все было не так, как она мечтала в день своей свадьбы.
  Во время путешествия он был добр, он всегда был добр.
  Ее укачало при переправе через Ла-Манш, и он оставил ее на попечение Марты. Затем в карете у нее разболелась голова от тряски, дороги были пустынны и изрыты полными грязи колеями, у нее даже зубы дребезжали.
  Затем начались месячные (у нее они никогда не приходили регулярно, как у других женщин). Ей приходилось изображать хорошее настроение, потому что мужчины - Уайт, Монтроуз и камердинер Роджера Джастин - казалось, не обращали внимания ни на холод, ни на тряску в карете, ни на неудобство блошиных гостиниц. Они сидели внизу у огня и пили горячее вино, пока она наверху дрожала под сырыми заплесневелыми простынями и страдала от судорог.
  Сам Париж представлял собой странный контраст каменных особняков - вроде того, который арендовал для них Роджер - широких площадей и красивых садов на фоне узких трехсотлетних зданий и убогих улиц. Здесь стоял постоянный шум, еще более пронзительный, чем в Лондоне, а нищие были более заметны и наглы. И, в отличие от Лондона, на улицах не было фонарей, так что по ночам на улицах было темно, как в преисподней.
  Нищие были повсюду, они выскакивали перед экипажем или как мухи скапливались перед воротами богатых домов (кажется, нищие Парижа специализировались на слепоте). Церковные колокола призывали к молитве утром, днем и вечером, а уличные торговцы со своей лавандой, метлами, половиками, рыбой, памфлетами сновали по грязным улицам, пытаясь перекричать стук колес, ругань возчиков и друг друга.
  Она тосковала по дому, Тэмворту, бабушке, Тони, всей ее далекой семье. Чтобы вернуться к ним потребуется не один день ужасного путешествия по раскисшим дорогам и бурному морю.
  - Когда я могу попросить Роджера забрать к нам моих братьев и сестер? - Спросила она бабушку на следующий день после свадьбы.
  - Господи, Баб! - Испуганно сказала бабушка. - Дай этому мужчине немного времени.
  Ему всегда нужно было время. А она? Когда у него найдется время для нее? Она не понимала, каково ее место в жизни Роджера. Как будто она была частью багажа, о котором вспомнили в последнюю минуту.
  В последние дни перед отъездом, когда в доме Роджера кипела лихорадочная деятельность, и его слуги паковали вещи и покрывали мебель чехлами от пыли, она старалась как можно больше часов провести с бабушкой и семьей.
  Когда Роджер повел ее к карете, она просто последовала за ним. В дороге у нее было такое чувство, будто Роджер вообще забыл, что женат. Временами она ловила его удивленный взгляд, словно он спрашивал себя: кто такая эта девушка? Это задевало ее чувства. Нет, конечно, он был добр. И вежлив. Как и все его люди.
  Но она и представить не могла, что ее брак начнется таким образом - с пренебрежения мужа, неудобного путешествия, ее болезни, этого огромного парижского дома с его холодным великолепием. На самом деле, это был не дом, а скорее дворец с анфиладой комнат и комнат и комнат, все стены которых были покрыты зеркалами, мрамором, картинами, панелями с замысловатыми резными завитушками. И все эти купидоны, гирлянды, розы, животные были покрыты позолотой; их невозможно было описать, просто сразу возникало ощущение огромного богатства.
  Было что-то женственное во всем этом великолепии - причудливые стеклянные и позолоченные часы, вазы с тепличными цветами, фарфоровые безделушка, собачки, пастушки. Даже Сейлор-хаус при всем его величии не мог сравниться с этим домом. Там все было проще, больше воздуха, меньше мишуры. Если Роджер чувствовал себя среди этих излишеств как дома, Барбара была подавленной.
  Она стукнула кулаком по подушке. Сегодня он снова оставил ее одну. С первого дня она, словно призрак, бродила по дому, ожидая, когда он вернется и скажет ей, что надо делать. Всю неделю поздно вечером она на цыпочках подходила к апартаментам Роджера, чтобы постучать в дверь. Если бы Джастин, камердинер Роджера, не был так добр, она умерла бы от стыда.
  Джастин, маленький, опрятный человечек, держался так, словно ее поздние визиты были самым обыкновенным делом. Пока она ждала, он рассказывал ей о привычках Роджера. Ее муж был привередлив в одежде, но одевшись, как ему нравилось, уже не вспоминал о своем костюме. Он засиживался допоздна, но рано вставал. Он любил завтракать с Монтроузом и Уайтом и планировать свой день.
  А что угодно миледи? Она не знала. Она впервые в жизни осталась одна.
  Она снова ударила подушку, словно решительный зверек, устраивающий свое гнездо. Теперь ей предстояло жить с Роджером и нужно было устраиваться самой, потому что никого другого это не волновало. Возможно, с ее стороны было наивно верить, что она сразу станет одной из них. Но она не была ребенком, и они ошибались, если думали, что она собирается и впредь держаться на заднем плане.
  Она знала свой долг, и она знала свое положение. Бабушка научила ее, чего следует ожидать от леди. И она не боялась... разве совсем немного. В конце концов, она в одиночку пришла в дом Роджера, чтобы выяснить, что происходит, и она смогла уговорить бабушку, когда казалось, что все уже потеряно.
  Занять свое законное место в доме Роджера было еще одним шагом к осуществлению ее желания. И никто не мог помешать ей... хотя она надеялась, что Роджер поможет. Как он мог быть ослеплен ее зрелостью и стилем, если она до сих пор не проявила себя?
  "Думай о том, чего хочешь", - говорила ей бабушка. Ну, она хотела быть модной и светской, восхищать всех вокруг, иметь много детей, жить в окружении сестер и братьев, вырастить их, устроить хорошие браки, стать крестной матерью их детей, в то же время присматривая за домом Роджера и с великолепной уверенностью воспитывая собственных сыновей и дочерей. Вот!
  Но главной ее целью был Роджер и только он. Он был осью, вокруг вращался весь ее мир. Она хотела, чтобы он любил ее и нуждался в ней, как любила его она. Чтобы при взгляде на нее, у него сжималось горло и болело сердце... как у нее. Она хотела окружить его любовью, детьми, комфортом - всем, что могла дать хорошая и любящая жена.
  Она ждала от него какого-нибудь знака, указывающего, чего он ждет от нее. Но ничего не было. Поэтому она собиралась действовать сама.
  Барбара крепко зажмурилась и произнесла короткую молитву, как в детстве, когда боялась несущего перемены завтрашнего дня. Затем она почувствовала себя лучше. Она открыла глаза. Улыбнулась. Она знала свое положение и обязанности. Ее хорошо учили, и она умела учиться сама. И еще она знала, что иногда успех зависел лишь от того, достаточно ли у тебя мужества, чтобы следовать за своей мечтой.
  *
  Когда она вошла в столовую на следующее утро, все трое мужчин встали, как провинившиеся школьники. Она так много времени проводила в одиночестве, что они, наверное, забыли, кто она такая, раздраженно подумала Барбара. Чтож, она напомнит.
  - Барбара, - с улыбкой сказал Роджер. - Как мило, что ты решила присоединиться к нам. Я думал, ты еще спишь.
  Он поцеловал ей руку. Красивый лжец, подумала Барбара. Лакей пододвинул стул к противоположному концу стола. Роджер сидел напротив нее, Уайт и Монтроуз располагались справа.
  - Нет, - ответила она. - Я хочу сидеть здесь.
  Она указала он свободное место слева от Роджера и перехватила взгляды Уайта и Монтроуза. Их недоумение заставило ее сжать зубы.
  Устраиваясь удобнее она повторила:
  - Спать? Нет, вчера я вернулась домой довольно рано. Не смогла найти тебя и так устала...
  Наступило молчание. Мужчины сели, и она улыбнулась своей чашке кофе. Через мгновение Монтроуз снова поднялся со стула:
  - Ах, я должен договориться насчет посещения замка Сент-Оноре, сэр. Граф просит вас разделить с ним второй завтрак. А Трианон будет открыт для вас в любое время, просто регент просит выбрать день. Мадам прислала для вас с леди Дивейн приглашение, она ждет вас обоих в Сент-Клоде.
  Барбара издала громкий вздох:
  - Кажется, Трианон одна из резиденций Его Величества? Я с удовольствием посмотрю.
  Роджер улыбнулся:
  - Тебе будет скучно. Разговор пойдет об архитектуре.
  - Но ты ищешь идеи для Бентвуда, не так ли? Как это может быть скучно? Ведь это будет и мой дом тоже. Я знаю об архитектуре больше, чем ты думаешь.
  Она скрестила пальцы под столом и произнесла короткую молитву. "Ты отправишься в ад за ложь", - всегда говорила ей Энни. Барбара ничего не знала об архитектуре. Но она обязательно научится.
  Вошел лакей с пышным букетом белых с розовой каймой камелий и, к удивлению всех присутствующих за столом, вручил его Барбаре. Она приняла цветы.
  - Лоу просит о встрече в пять, - начал Монтроуз, но Роджер не обратил на него внимния.
   Он не сводил глаз с Барбары, зарывшейся лицом в букет
  - Они совсем не пахнут.
  Она улыбнулась Роджеру своей очаровательной улыбкой. Роджер не улыбнулся в ответ. Монтроуз сдался, никто его не слушал.
  Барбара вытащила из букета маленькую белую карточку и прочитала. Ее брови сошлись на переносице, улыбка исчезла.
  - Странно, - сказала она. - Я думала, это от тебя. Кто такой Анри де Сен-Мишель? Меня с ним знакомили? Здесь какая-то ошибка. Я попрошу вернуть...
  Роджер протянул руку, и она послушно вложила в нее карточку.
  - На память о вчерашнем вечере от Анри де Сен-Мишеля, - прочитал он вслух. - С кем ты познакомилась вчера вечером, Барбара?
  Уайт старательно полировал салфеткой нож для масла, Монтроуз ковырял пальцем скатерть. Оба предпочли бы умереть, прежде чем покинуть комнату. Барбара постучала пальцем по губам.
  - Не припоминаю. На приеме я была с тобой, а на маскараде я просто бродила туда-сюда... право, Роджер, мужчины там такие грубые...
  Внезапно она замолчала. В памяти всплыл образ мужчины в красном плаще. Но зачем он послал ей цветы? Он даже не знал ее имени. Роджер вернул ей карточку.
  - Видимо, это и был Сен-Мишель. И он увлекся тобой. Ты должна быть польщена. Он сейчас в моде. Но советую быть осторожной, он совершенно безжалостен в своих методах. Полагаю, придется следить за тобой на балах, иначе это может закончиться дуэлью. - Он вдруг рассмеялся. Все уставились на него. - Я не ожидал, что мне придется драться из-за собственной жены, - объяснил он.
  Никто, кроме Барбары, не нашел это забавным. Она захлопала в ладоши:
  - Дуэль! Как интересно! Но, конечно, я не хочу, чтобы это случилось. Я немедленно отошлю цветы. Он дерзок.
  - Это будет бестактным, Барбара, а я не хочу, чтобы мою жену считали бестактной. Сен-Мишель просто выразил к тебе интерес, как к привлекательной молодой женщине. Я сам делал это сотни раз. Прими это как комплимент. Я хочу, чтобы ты была модной и популярной. Тебе понравится. Но, пожалуйста, никаких дуэлей.
  Она сорвала три цветка, два из них отправила в полет Уайту и Монтроузу, а третий аккуратно воткнула Роджеру в петлицу. Робко, не решаясь посмотреть ему в глаза, она поцеловала его в щеку. Ее губы были теплыми и мягкими.
  - В память о моей первой победе, - сказала она.
  Роджер встал и ущипнул ее за щеку:
  - О второй. Первой был я. Я встречаюсь с Сент-Оноре в полдень, но к ужину буду дома. Ты сегодня очень красива, Барбара. Это новое платье? Нет? Оно мне нравится. Френсис, следуй за мной.
  Улыбаясь про себя, Барбара принялась за холодный завтрак. Уайт продолжал пить свой кофе, время от времени поглядывая на нее через стол. Ему нравились тонкие черты ее лица, прямолинейная манера выражаться и этот неожиданно низкий, хрипловатый голос. Через несколько секунд в комнату ворвался Монтроуз.
  - Мистер Монтроуз, вы должны дать мне совет, - сказала Барбара, поднимая глаза от тарелки.
  - Вы желаете нанять секретаря? Или поручите свою переписку мне?
  - Я не хочу мешать вам выполнять свои обязанности перед лордом Дивейном.
  В этот момент она выглядела в соответствии со своим возрастом. Вопреки своим намерениям, Монтроуз растаял. Он сел на стул.
  - Я к вашим услугам, мадам.
  - Благодарю. Я еще не осмотрела этот дом полностью и не познакомилась со слугами. Что вы предложите?
  Монтроуз выглядел пораженным.
  - Предложу? - Неуверенно произнес он, как будто она намекала на убийство.
  Уайт прикрыл рот салфеткой, чтобы они не заметили его улыбки.
  - Да, - живо ответила Барбара. - Я хозяйка дома, вы понимаете. Но я не чувствую, что это было четко установлено.
  - Ах, я договорюсь о встрече с экономкой, мадам, чтобы вы смогли осмотреть дом. И я соберу слуг для официального представления. Я так же приглашу мажордома, повара и старших слуг, чтобы вы смогли выразить свои предпочтения.
  Он замолчал, глядя на нее в ожидании ответа. Ответ последовал.
  - Прекрасно. Какое расписание у лорда Дивейна?
  - Его... расписание?
  - Да. В какое время он завтракает? Ну, вы понимаете, мистер Монтроуз.
  - Ах, он занимается своим гардеробом только по четвергам. В будние дни завтрак в десять утра, и в это время мы обсуждаем текущие дела. А открытый стол по понедельникам, вторникам и пятницам, мадам.
  - Превосходно, мистер Монтроуз. Не могли бы вы впредь спускаться к завтраку на полчаса позже, чем сегодня? И все гости, которые будут у нас останавливаться, пусть завтракают в своих комнатах.
  - Полчаса... но почему? - И быстро добавил. - Если позволите узнать.
  - Я хочу проводить немного времени наедине со своим мужем, до того, как вы приступите к обсуждению дневных занятий.
  - Вы предпочитаете, чтобы мы с мистером Уайтом завтракали в своих комнатах?
  Барбара вытерла рот салфеткой:
  - О, нет. Раз у лорда Дивейна есть правило встречаться с вами за завтраком, я не хочу ничего менять. Разве что внесу небольшие коррективы. Уверена, он не станет возражать. - Она улыбнулась дедушкиной улыбкой и встала. - И не могли бы вы подыскать мне новую горничную. Настоящую француженку. Я хочу как можно скорее отправить Марту в Англию.
  - В Англию? - Ошеломленно переспросил Монтроуз.
  - Да. Она мне не подходит. Приятног дня, мистер Монтроуз. Мистер Уайт?
  Уайт посмотрел на Барбару. Ему понравилось наблюдать, как она расправилась с Монтроузом. Должно быть, сейчас пришел его черед. Она улыбнулась ему, и, в отличие от Монтроуза, он не смог не улыбнуться в ответ.
  - Не могли бы вы прислать мне в комнату несколько книг по архитектуре? Я солгала. Я ничего не знаю об архитектуре.
  Дверь за ней закрылась. Уайт поднял лацкан пиджака, чтобы вдохнуть запах камелии. Барбара была права: цветы не пахли. Он сказал:
  - Возможно, ее и сравнивают с дедом, но знаешь, кого она мне напоминает?
  Монтроуз надулся, как голубь:
  - Кого?
  - Ее бабушку. Герцогиню Тэмворт.
  *
  Она была довольна собой, чрезвычайно довольна. Она держалась спокойно и с достоинством, как и подобает хозяйке дома. Она говорила с Монтроузом и Уайтом твердо, но вежливо (она могла мысленно увидеть одобрительный бабушкин кивок).
  А теперь она собиралась выйти. Самостоятельно. В конце концов, она была замужняя женщина, и могла это сделать. Она получила приглашение на apres le dejeuner (1) к маркизе де Гондрин. Там она будет в безопасности, Мария-Виктория де Гондрин была всего на несколько лет старше Барбары и очень добра. Ее салон был прекрасным местом для дебюта в роли светской дамы.
  Она сделала глубокий вдох. Вперед, только вперед, командовал ее дед в своем розарии, размахивая вместо шпаги садовыми ножницами, она они с Гарри, единственные оставшиеся солдаты, следовали за своим генералом. Всегда вперед.
  Красно-золотой салон Марии-Виктории был переполнен. Часть гостей сидела в выстроенных полукругом креслах и слушала диктора. За тремя карточными столами шла игра. Остальные прогуливались по комнате, болтали, останавливались, чтобы послушать трио музыкантов в другом конце салона или выпить в буфете.
  Хозяйка, маркиза де Гондрин, девятнадцатилетняя, темноволосая, темноглазая и пухленькая, улыбалась всем. Она происходила из одной из лучших французских семей и вышла замуж за не менее знатную особу. Этот брак был устроен родителями, ей же оставалось лишь повиноваться мужу, который любезно скончался несколько лет назад.
  Большую часть своего детства она провела в монастыре, где училасть вышивать, читать молитвы, танцевать, рисовать, читать по-итальянски и вести счета. Она так же научилась у добрых сестер любви к Богу, и потому, живя по правилам света, все же старалась исполнять Божьи заповеди, в то время как ее подруги герцогиня де Берри, мадмуазель де Шароле и прочие - определенно нет.
  Увидев стоящую в дверях Барбару, она извинилась перед гостями, с которыми в тот момент разговаривала, и подошла к ней. Молодой человек, чей ястребиный нос придавал некоторую остроту его довольно невыразительной внешности, стоял, прислонившись к стене, позади карточного столика. Заметив, что Мария-Виктория спешит приветствовать новую гостью, худенькую девушку очень скромно нарумяненную, но с великолепными золотисто-рыжими волосами, он выпрямился и подошел ближе.
  - Ты прекрасно выглядишь, - Мария-Виктория поцеловала Барбару в щеку. - Свежая и нетронутая. Пойдем. Хочешь поиграть в карты или послушаешь мсье Декарта?
  - Я буду слушать.
  Мария-Виктория прервала пламенную речь худого мужчины в нелепом парике, рассуждающего о том, что драмы Расина в равной степени отражают фантазию и жизнь, чтобы представить Барбару обществу. Ей холодно кивали и окидывали оценивающими взглядами. Она пожалела, что не надела больше украшений.
  Барбара села на стул рядом со старухой, которую представили ей как принцессу Лотарингскую. Остальные гости с сосредоточенными лицами вернулись к лекции. От принцессы пахло давно не мытым телом. Она то и дело бросала любопытные взгляды на Барбару, не обращая внимания на Расина. Румяна на ее морщинистом лице лежали толстой коркой, а несколько зубов сгнили до корней.
  - Так значит, вы новая роза Монтджоффри? Нет, вы скорее похожи на бутон, юный и свежий. И при этом говорите, как куртизанка. Этот голос. Как щекотка. Очень необычно.
  Принцесса захихикала, как ведьма. Она напоминала Барбаре ее тетю Шрусборо. Почему старухи думаю, что могут говорить, что им вздумается?
  - Я слышала, что он женился на ребенке, - сказала принцесса, - и вижу, что это правда. Вы выглядите слишком молодой, чтобы краситься. И вы неправильно одеты. Это уже не модно, знаете ли. - Принцесса громко рыгнула. Стоявший позади нее слуга наклонился. Принцесса нетерпеливо отмахнулась от него. - Нет! Нет! Проклятый лентяй. Я плачу ему, чтобы он не дал мне упасть со стула, а он только раздражает меня. Ах, милочка, сейчас не найти приличных слуг. С мои времена их можно было пороть, а сейчас приходится быть снисходительными.
  - Я вам сочувствую, - осторожно начала Барбара. - Я как раз ищу новую горничную, потому что...
  - Как раз то, что вам нужно! - Прервала принцесса. - Яркая, дерзкая горничная, которая знает, что надо делать. Она придаст вам лоску и добавит больше цвета этим красивым щечкам. Я буду помнить о вас.
  - Это было бы замечательно. Я...
  Принцесса снова рыгнула. Звук был достаточно громким, чтобы прервать лекцию на полуслове. Слуга снова склонился к ней.
  - Уйди! - Всхлипнула старуха. - Дурак! Дерзкий дурак!
  Мсье Декарт спокойно продолжил свою лекцию.
  - Кстати, о дерзости, милочка, вы слышали последние новости? Эта шлюха де Берри, дочка Орлеана, говорят, спит с драгунским лейтенантом, каким-то де Рионом. Я думала, она путается с молодым Ришелье, но моя дочь утверждает, что де Берри даже просит разрешения у этого Риона, чтобы выйти в свет. И он однажды ударил ее в комнате, полной людей. И она это терпит! Дурная кровь! Дурная кровь! Вот что происходит, когда женятся на кузинах. Все Орлеаны сумасшедшие. В мое время можно было спать с лейтенантом, но он не смел указывать, что мне делать.
  Барбара сидела неподвижно. Она понятия не имела, что отвечать.
  - Простите, что перебиваю, - раздался голос у нее за спиной, - но мадам де Гондрин хочет познакомить леди Дивейн со своим поклонником.
  Барбара не знала говорившего, но была рада любому предлогу, чтобы сбежать от Расина, нудного диктора и принцессы.
  - Ах, идите, милочка, - махнула костлявой рукой старуха. - Молодость дается только раз, а?
  Молодой человек подвел Барбару к одному из выходящих в сад окон.
  - Вам повезло, что я подоспел вовремя, - сказал он. - Принцесса считает ниже своего достоинства использовать ночной горшок и справляет нужду прямо на пол. Ее слуга, конечно, прибирает за ней, но для окружающих это просто ад, так же как и для бесценных ковров.
  Барбара в замешательстве смотрела на него. Этот молодой человек вел себя, как старый знакомый, хотя их даже не представили. Она пыталась решить, не следует ли ей оскорбиться, когда в его руке, словно по волшебству, возникла камелия. Непонятно, как ему это удалось, да и не важно. Значение имело только изящество жеста и тот факт, что камелия была белой с розовой каймой. Он улыбнулся ей.
  - Вы...?
  В конце концов, день Барбары становился интересным.
  - Анри Камиль Луи де Сен-Мишель, к вашим услугам.
  - Но откуда вы меня знаете?
  - Я попросил Марию-Викторию сообщить мне, как только вы придете. Затем я наблюдал за вами, чтобы прийти на помощь, как только запах принцессы станет невыносимым.
  Итак, это был ее первый поклонник. Барбара внимательно на него посмотрела. Молодой человек лет двадцати, обыкновенный во всех отношениях, за исключением ястребиного носа, придававшего ему хищный вид. Тем не менее, он выглядел уверенным в себе.
  - Вы получили мои цветы? Камелии - моя подпись.
  - Они были прекрасны. Мой муж тоже так считает.
  - Напоминают вас. Полураспустившиеся, свежие. Еще не совсем проснувшиеся, как женщина, только что узнавшая любовь.
  - Наверное, из-за отсутствия румян. Принцесса сказала, что я недостаточно накрашена.
  Он уставился на нее, не уверенный, серьезно ли она говорит или нет. Эта англичанка играла не по правилам, которые требовали, чтобы она либо демонстрировала неприступность либо дала понять, что его ухаживания будут приветствоваться. Смущенный, он решил рассмеяться.
  Глаза Барбары сверкнули. Итак, у нее уже был поклонник. Она вскинула голову. Как приятно выходить в свет без дуэньи. До замужества она даже говорить с мужчиной не смогла бы без того, чтобы тетя не нахмурилась или бабушка не отозвала прочь. И дело было не в том, что ей не доверяли, просто репутация незамужней женщины была слишком хрупка, ее слишком легко было повредить. Ей нельзя было слишком громко смеяться или слишком часто улыбаться или говорить с молодыми людьми. Сотни и сотни вещей, которые ей нельзя было делать.
  Девушка должна быть тихой, послушной и скромной. Теперь, замужняя женщина, она не имела стольких ограничений. Разве что Роджер не захочет их вести, а он не хотел... пока. Свобода была прекрасным чувством, как и сознание, что этот мужчина находил ее привлекательной. Это значило, что и Роджер может заинтересоваться ею.
  Сен-Мишель немного отступил:
  - Вам нравится Париж?
  - Теперь да...
  Это он понимал. Он шагнул к ней:
  - Когда я смогу вас навестить?
  Ее глаза широко раскрылись, голубые, невинные.
  - Мы с лордом Дивейном будем рады принять вас... в любое время.
  Барбара сделала реверанс и отошла к Марии-Виктории. Наблюдавший за Барбарой Арман, герцог Ришелье, неторопливо подошел к Сен-Мишелю. Вместе они смотрели, как Мария-Виктория сопровождает Барбару по комнате и знакомит с гостями.
  Если Сен-Мишель имел обыкновенную внешность, то Ришелье с его узким лицом и странными желто-карими глазами был уродлив. При определенном освещении они заставляли людей вздрагивать. Его голос, однако, был мягким и ласкающим. Если бы женщина слушала его, закрыв глаза, она могла бы поверить, что он самый красивый мужчина в мире. Некоторые женщины утверждали, что этот голос околдовывает их.
  Сен-Мишель и Ришелье воплощали в себе все, что считалось модным среди французской молодежи, причем Ришелье, с его более древней родословной и более знатным происхождением, а так же самонадеянной уверенностью, выглядел оригиналом, в то время как Сен-Мишел явно был копией.
  Оба были женаты, хотя ни один не жил с женой. Сен-Мишель, второй сын в семье, женился на богатой девице, чьи корни не были так глубоки, как у него, и потому держал жену в замке в нескольких лье от Парижа, встречаясь с ней два раза в год.
  Ришелье, вынужденный в пятнадцать лет жениться на своей сводной сестре, вообще отказывался иметь дело с женой. Отец угрожал упечь его в Бастилию за отказ консумировать брак, но Ришелье пока держался.
  Он не возражал против ее любовников и позволял ей жить по собственному разумению. Его последний визит к жене стал настоящей историей. Застав в ее постели другого мужчину, он посоветовал крепче запирать дверь спальни.
  - С кем ты разговаривал, Анри?
  - С молодой английской графиней Дивейн.
  Ришелье смотрел на Барбару, стоявшую рядом с Марией-Викторией. Она смеялась, искренне, безудержно. Ее лицо было таким чистым, свежим, беззаботным. Его странные глаза блеснули.
  - Все еще невинна. Такая редкость в Париже.
  - И, кажется, весьма энергична, - сказал Сен-Мишель. Могло показаться, что они обсуждают лошадь. - И ты еще не слышал ее голоса. Его невозможно забыть.
  Не сводя глаз с Барбары, Ришелье постучал пальцем по губам.
  - Арман, я первым ее увидел, - предупредил Сен-Мишель.
  Ришелье рассмеялся тихим, опасным, вызывающим смехом. Сен-Мишель положил руку на рукоять шпаги. Глаза Ришелье снова сверкнули.
  - Успокойся, Анри. Мария-Виктория будет в ярости, если мы испортим ее вечер ссорой. И из-за чего? Из-за женщины? Лучше подбросим монету. Победитель первым попробует маленькую англичаночку. Неудачник постоит в стороне... некоторое время. Согласен?
  Через мгновение Сен-Мишель кивнул. Ришелье потянулся к жилетному карману за монетой. Сен-Мишель положил руку ему на плечо.
  - Мы воспользуемся одной из моих монет, друг мой.
  Мария-Виктория снова вела Барбару через гостиную.
  - Я помню свое первое время после свадьбы, - говорила она. - Я была потрясена. Я сразу переехала в семью мужа. Моя свекровь была непреклонна в своих правилах. Я ее до смерти боялась. Ах, на вас смотрит герцог Ришелье. Я представлю вас, но берегитесь, у него ужасная репутация. Впрочем, женщины все равно его любят. Каждая мечтает стать единственной, кто его удержит. Но нет. Арман всегда переходит к следующей. Но что я говорила? Как же я мечтала о собственном доме, как у вас. Вам повезло остаться наедине с вашим дорогим лордом Дивейном. Но вы должны навещать меня, если возникнут какие-либо вопросы. Мы притворимся, что я ваша свекровь, только парижская. Когда-то я была влюблена в вашего мужа. Он часто бывал в Париже с дипломатическими миссиями Ганноверского двора. Но он ни разу не взглянул на меня. Половина женщин в городе завидует вам, моя дорогая.
  - А на кого он смотрел?
  Мария-Виктория рассмеялась и похлопала Барбару по руке:
  - Сказать по правде, не помню. Но у него всегда кто-нибудь был. Такой красивый и обаятельный мужчина всегда пользуется большим спросом. Но я не припоминаю, что у него были серьезные отношения с любовницами. Вот принц де Суассон был его большим другом, это я помню. Ах, вот с кем я хочу вас познакомить. Луиза-Анна, позвольте представить вам леди Дивейн. Она недавно вышла замуж за божественного Роджера Монтджоффри. Вы помните, как мы в детстве мечтали о нем? Барбара, это Луиза-Анна, мадмуазель де Шароле.
  Молодая женщина, которой представили Барбару, выглядела ненамного старше нее, хотя ее маленькое угрюмое личико было сильно напудрено и нарумянено. Ее глаза ощупывали Барбару всего несколько мгновений, но она почувствовала, что ее взвесили и оценили с точностью до нескольких су. И нашли ее недостаточной.
  Луиза-Анна была одной из дочерей главы Дома Конде. Корни ее родословной по обеим линиям уходили вглубь французской истории, тесно переплетясь с королевской семьей. Одна из ее бабушек была фавориткой короля Людовика XIV, более влиятельной и могущественной, чем сама королева. Высокомерие Луизы-Анны зиждилось на сознании своего происхождения, потому что она являлась внучкой Короля-Солнца, великого Людовика, строителя Версаля, создателя всего, чему поклонялся весь цивилизованный мир.
  - Мария-Виктория, где Арман? - Спросила Луиза-Анна после короткого кивка Барбаре. - Я видела его минуту назад, а теперь он исчез. Наверное, знает, что я хочу поссориться с ним. Прошу прощения.
  Мария-Викория взяла Барбару под руку, и они пошли дальше.
  - Мы выросли вместе, вот почему я мирюсь с ее грубостью. Она может быть очаровательной, если захочет, но сейчас она мила только с Ришелье. Из-за него она выставляет себя дурой. Все об этом говорят. Я хочу, чтобы она вышла замуж и остепенилась.
  - Как мы, - сказала Барбара.
  Мария-Виктория похлопала ее по руке:
  - Как мы.
  *
  Было уже поздно. Барбара лежала одна в постели и смотрела в закрытую дверь. Наконец она отбросила одеяло и, как была, в белом неглиже, побежала к спальне Роджера. Она распахнула дверь комнаты и огляделась. Джастина здесь не было. Хорошо. Роджер, одетый в свободный халат, сидел в кресле и смотрел на огонь. У его ног валялось множество бумаг с рисунками и расчетами.
  Она сделала глубокий вдох и с громко бьющимся сердцем ступила в комнату. То, что она сделала, было... смело.
  "Не жди, когда тебе принесут то, что ты хочешь, - говорила ей бабушка. - Иди и возьми сама".
  Роджер ее не слышал. Он думал о том, каково это - снова оказаться в Париже. Здесь оживали воспоминания. Париж был центром искусства, архитектуры, моды. Вселенной, на языке которой говорили все цивилизованные люди. Впервые он увидел этот город в конце 1690-х годов, когда Франция заключала мирные договоры с Европой, и Париж был снова открыт для иностранцев.
  Ему было двадцать четыре года, и четыре из них он был адъютантом Ричарда, а до этого с шестнадцати лет солдатом. К тому времени он успел повидать столько крови, столько убитых или искалеченных людей и лошадей, столько сожженных полей и плачущих женщин, что хватило бы не на одну жизнь. Он взял отпуск в полку (вернее Ричард устроил это как отпуск, чтобы сохранить ему жалованье) и приехал в Париж.
  И с первого взгляда влюбился в этот город. Хотя блестящая эпоха великолепных развлечений, балетов, ужинов и балов в роскошном Версале к тому времени закончилась, он влетел во французское общество, как пушечное ядро.
  Все женщины хотели его - принцессы, графини, герцогини, оперные танцовщицы, актрисы. Три года он пил, смеялся, любил, тратил чужие деньги. Когда в 1701 году снова началась война, он уходил отсюда последним.
  Он вернулся в Англию на свой пост адъютанта Ричарда. Не тогда ли он осознал, что его чувства к Ричарду были чем-то большим, нежели искреннее восхищение? Или он знал это всегда, но скрывал от себя, хороня в службе, как в могиле.
  Когда долгими ночами перед сражениями под свист ветра Ричард скорбел в своей палатке о том, что завтра утром ему придется посылать своих солдат на смерть, он молился вместе с ним. В бою он, как безумный, скакал на лошади от полка к полку, чтобы передать приказы генерала. Он рисковал жизнью в тылу врага, как солдат и как шпион.
  Он мчался из Бог знает какой дали в Лондон или Тэмворт, чтобы доставить Алисе письма. Еще ни один мужчина не любил женщину так, как Ричард любил Алису. Весь лагерь замирал, когда приходили ее письма, потому что их любимый генерал, закаленный в боях, лучший солдат Англии, плакал, если новости были дурными.
  Но когда ему исполнилось тридцать, быть помощником Ричарда стало недостаточно. Выбор был невелик: война или политика. Война с залитыми кровью людьми, чьи лица хранили удивление от последнего в их жизни сюрприза. Политика с ее бесконечной битвой глупых, жадный, честолюбивых людей. Он устал от всего этого.
  Поэтому он подал в отставку и уехал в Ганновер с рекомендательными письмами Ричарда в кармане. Он встал на сторону Ганноверского двора и сделал ставку на то, что курфюрст Георг станет преемником королевы Анны.
  Затем наступил 1710 год. Год смерти Ричарда. Эта новость опустошила его. Он благодарил Бога за то, что в последние годы находил время навестить Ричарда, что никогда не бросал своего старого наставника, лучшего из всех известных ему людей.
  После окончания войны он вернулся в Париж. Здесь начался новый этап его жизни, жизни сорокалетнего состоятельного мужчины. Наследник трона был его другом, и потому самые разные люди соперничали между собой, предлагая ему разные способы заработать.
  Он возобновил старые знакомства в поисках... чего? Знал ли он тогда, что скрывалось за той старой дружбой? Даже сейчас ответа не было, но Париж оживил его воспоминания, перемешав их с болью. И страстью, темной, пульсирующей, как бьющая из раны кровь. Приливы и отливы. Жизнь и смерть.
  Каким требовательным, запретным и вероломным... каким волнующим было то чувство. Она поразило его сильнее всего в жизни, за исключением разве что чувства к Ричарду.
  У него были силы взглянуть правде в глаза. Тот роман был обречен. Он знал это, еще прежде, чем все началось, но все же не остановился. И он не смог отсрочить его конец.
  И тогда он наконец осознал свою смертность. Открыл ящик Пандоры и заглянул внутрь. Сделал выбор между бытием и небытием. И выбрал жизнь.
  Бентвуд стал его новой любовью. Закрытием старых обид и разочарований. Защитой от самого себя. Он приехал в Париж ради Бентвуда (а так же, чтобы испытать себя, признавал он). Париж был центром мира, и это невозможно было игнорировать вечно. Он и не пытался. Всю жизнь он лицом к лицу сталкивался со своими страхами, и всегда побеждал.
  Он найдет здесь мебель для Бентвуда, ковры, гобелены, лепнину, резьбу - все, что делает дом красивым. Великолепный Бентвуд станет его семейным очагом, там вырастут его сыновья. Он сделат то, что делал Ричард.
  Он улыбнулся своей очаровательной печальной улыбкой. Даже после своей смерти Ричард оказывал влияние на него. Каким странным образом переплетаются в жизни людей места и вещи. Он помнил, как они с Ричардом охотились в полях на лис. Кто бы мог подумать, что Бентвуд будет так важен для него? Настолько, что он снова рискнул Парижем?
  - Роджер...
  Он вздрогнул.
  - Барбара! Что такое? Тебе нехорошо?
  Она не подошла ближе, только поглаживала босой ступней ковер. Сама того не зная, с рассыпавшимися по плечам волосами и в тонком ночном платье с высоким воротом, она выглядела очень юной и очаровательной.
  - Я... мне так одиноко, Роджер. Я подумала... может быть, ты придешь и побудешь со мной немного. - Она прикусила губу и поспешно добавила: - Ты ничего не должен делать. Просто я не привыкла так долго быть одна. - Она торопливо перебирала слова, пытаясь объяснить: - В Тэмворте у меня были бабушка, братья и сестры. И даже у тети Абигейл была Мэри. А здесь никого. О, Роджер, я так по ним скучаю. А вечером хуже всего... Я подумала, если ты не занят, то побудешь со мной, пока я не засну. Тебе не придется делать это всегда. Уверена, я скоро привыкну.
  - Бедняжка, - сказал он. - Я забыл, как ты молода.
  Он протянул руки, и Барбара бросилась к нему. Он потерся подбородком о ее густые волосы. Она вздохнула и прижалась крепче.
  - Что это? - Она ткнула ногой в рисунок.
  - Бентвуд. Дивейн-холл. Мой... наш дом.
  Она наклонилась и взяла листок.
  - Это фасад храма, - сказал Роджер. - Его спроектировал Палладио сто лет назад в Италии. Я нахожу его прекрасным.
  - Палладио, - беззвучно прошептала она.
  - Ты знаешь, Барбара, - сказал он, наблюдая, как шевелятся ее губы, - ты совсем не такая, как я ожидал. - Но прежде чем она успела спросить, чего же он ожидал, он добавил: - Я приду к тебе.
  Он встал, а она осталась в его объятиях. Он нес ее в спальню:
  - Даже если мне ничего не придется делать, думаю, что я смогу. В конце концов.
  *
  На следующее утро она спустилась к завтраку раньше Роджера. Ее разум был полон воспоминаний о прошлой ночи, и она покраснела, услышав, как открывается дверь.
  Барбара подозвала лакея, и когда Роджер сел, чашка дымящегося кофе уже стояла перед ним. Он выглядел более расслабленным, чем она. Но его этим утром ждало гораздо больше работы.
  - Ты рано встала, - заметил он.
  Лакей начал подавать завтрак. Роджер отрезал кусочек масла. Через мгновение он остановился:
  - Но где же Франциск и Цезарь? Сейчас десять часов, не так ли?
  - Я попросила их присоединиться к нам через полчаса. - Барбара говорила очень быстро. - Я подумала, что нам было бы неплохо провести немного времени вместе, прежде чем начинать дела. Возможно, мы больше не увидимся за весь день. Надеюсь, вы не возражаете?
  Он улыбнулся и откусил кусочек хлеба:
  - Моя дорогая, мы можете распоряжаться своим домом, как хотите.
  Она сделала еще один глубокий вдох и продолжила:
  - Я хотела спросить вас о моих приглашениях. - она посмотрела на стопку писем возле тарелки. - Я не знаю, какие принять и от чего отказаться. Я думала, мы сможем обсудить их вместе, если не возражаете. Пока я не узнаю людей лучше, тогда я смогу справиться сама.
  - Вы могли бы попросить Френсиса.
  - Глупо было бы спрашивать его об этом. Пожалуйста, Роджер, пока я не научусь.
  Он нахмурился. Она затаила дыхание. Она выглядела такой юной и привлекательной, он вспомнил, какой она была прошлой ночью. Роджер отложил вилку и протянул руку, Барбара передала ему стопку карточке и постаралась не выглядеть слишком нетерпеливой, пока он просматривал их одну за другой.
  - Это приглашения от герцогини дю Мен, герцогини Беррийской, герцогини Орлеанской. Это самые влиятельные женщины Франции. Отвечайте на них всегда. Они враждуют, но мы не принимаем ничью сторону.
  - Даже дю Берри.
  - Она старшая дочь регента, и послеобеденный визит не повредит. Однако, вы ни при каких обстоятельствах не должны приходить к ней на ужин, даже если получите приглашение. Впрочем, сомневаюсь, что получите. В остальном, решай сама, Барбара. Иди, куда пожелаешь, лишь избегай ужинов у дю Берри, регента и принца де Субис.
  - А что происходит на этих ужинах?
  Он улыбнулся:
  - Ничего такого, что тебе следует знать?
  - А ты пойдешь?
  Она смотрела в тарелку. Улыбка исчезла с лица Роджера, когда он смотрела на свою жену. В ней не было ничего предсказуемого. Никаких девичьих слез в брачную ночь. Затем ее молчание во время путешествия. Она была такой тихой, что он почти забыл, что женат. И вот она снова распускалась, как цветок на солнце. Получала букеты от молодых людей, появлялась в его спальне в одной ночной рубашке, чтобы застать его врасплох и очаровать. А утром уже задавала ему опасные вопросы.
  Его поразило осознание, что в его жизни снова появился человек, о чувствах которого ему следовало заботиться. У него не было ни малейшего желания причинять ей боль, но и урезать свою свободу он тоже не собирался. Он будет осторожен, но не изменит свою жизнь даже ради милой Барбары.
  - Я пойду, если захочу, - очень мягко произнес он, ожидая, что она надуется или заплачет.
  Барбара продолжала смотреть в тарелку. Он ждал. Когда она посмотрела на него, он с удивлением заметил, что в ее глазах нет слез. Они были чисты.
  - Ты пойдешь со мной к мадам де Гондрин сегодня днем? - Спросила она.
  - Возможно, - ответил он, сам себе удивляясь.
  Она вскочила, поцеловала его в щеку и снова села в кресло. Прежде чем он успел пошевелиться, она улыбнулась ему, как самому замечательному человеку на свете. Улыбающаяся Барбара была точной копией деда.
  Зачем он солгал? Он не собирался к мадам де Гондрин. Боже, если он будет причинять ей боль постоянно, сотней маленьких способов, она постепенно станет любить его меньше. А потом разлюбит совсем. Так будет лучше для них обоих.
  Но Роджер обнаружил, что ему не нравится думать о времени, когда Барбара разлюбит его, и вздохнул о своем стареющем тщеславии.
  - У меня есть приглашения в театр, в оперу и ко второму завтраку, адресованные только мне. Я могу выходить одна, Роджер?
  - Если хочешь. У меня так же есть много обязательств, не включающих тебя, и мне будет легче знать, что ты развлекаешься с друзьями. Так принять в светских браках. - Он задумчиво наблюдал за ее лицом, и вдруг вспомнил о букете Сен-Мишеля. - Но не становись слишком светской, Барбара. Всему есть предел.
  Для нее. И для него.
  Она снова улыбнулась, довольная его собственничеством, пусть и не справедливым, и он был тронут. "Будь осторожен, Роджер", - сказал он сам себе. Словно три старых ведьмы улыбнулись ему беззубыми ртами. Судьба.
  - Ты упомянул, что раньше не принимал ничью сторону. Почему?
  То, что она спрашивала его о французской политике, когда большинство девушке ее возраста (и женщин намного старше) н интересовались ничем, кроме романов, платьев и сплетен, было еще одним сюрпризом. Что за эти крылось? Желание произвести на него впечатление? Или воспитание Алисы?
  Он подумал о трясине, которую представляла собой французская политика, и о ставке, которую делали на него женщины, вроде герцогини дю Мен. Эта дама без устали лгала и интриговала, чтобы отстранить от власти регента, двоюродного брата великого короля Людовика XIV, и продвинуть его незаконного сына, собственного мужа.
  Но дю Мен, даже с деньгами, титулом и положением его жены все равно оставался бастардом, и никогда не мог обладать такой же абсолютной властью, как Орлеан, ближайший чистокровный родственник короля. И что более важно, всеми признанный.
  Он подумал о Джоне Лоу, азартном игроке, мошеннике и мечтателе, который должен был внедрить в организм Франции свою денежную систему. У него были планы создания Национального банка, публичной компании, которая сделает миллионы для своих инвесторов и поднимет экономику страны из застоя. Новый закон должен был спасти Францию от почти полного банкротства, вызванного многолетними войнами Великого Людовика.
  Он подумал о финансистах, которые собирали налоги и деньги для королевских займов, и о банкирах, которые хотели, чтобы закон потерпел неудачу, чтобы они могли продолжать богатеть на старой системе денежного кредитования.
  Роджер ставил на успех нового закона. Он собирался вложить большие деньги в новый банк и торговые компании. Для задуманного им строительства требовались большие средства. Но власть закона покоилась на Орлеане, и если падет Орлеан, падет и закон. Сам же Орлеан находился в шатком положении под угрозой войны с Испанией, правителем которой был один из внуков Людовика, а стало быть и родственник Орлеана.
  Но что значили семейные связи, когда речь шла о власти и богатстве? А герцогиня дю Мен умело поддерживала пламя вражды. И сейчас все зависело от того, кто будет контролировать молодого наследника, его воспитание, безопасность и двор. Наследника, который завтра мог умереть от оспы, гнилой болезни в горле или яда.
  И тогда Франция снова погрузится в гражданскую войну, как в годы юности самого Людовика XIV.
  Барбара была слишком молода и простодушна для козней французской знати. И кроме того, Роджеру не хотел, чтобы его жена стала одной из женщин в политике. Женщин, которые постоянно пишут письма и своими чернилами уничтожают королей и герцогов, лгут, подстрекают и клевещут, клевещут, клевещут.
  Барбара могла превратиться в модную, остроумную, утонченную, умную, даже распутную светскую красавицу, но он не хотел, чтобы она становилась лживой и хитрой и участвовала в этих опасных и грязных играх.
  - Это слишком сложно объяснить, - резко сказал он, - и я не хочу, чтобы ты думала об этом. Играй, навещай друзей, покупай все, что тебе понравится, но не увлекайся политикой. Это губит женщину. Ах, вот и Цезарь с Френсисом. Доброе утро, джентльмены. Френсис, у меня к вам поручение. Я хочу. Чтобы вы посмотрели эскизы ле Во и ле Нотра в Версале. Если вы уедете сегодня, то к концу недели закончите. Регент разрешил нам ознакомиться с ними. Я хочу, чтобы они...
  - Я не могу это сделать, сэр, - сказал Монтроуз. Наступило молчание. - Леди Дивейн попросила меня подыскать ей горничную, и это поручение займет несколько дней.
  Он не смотрел на Барбару.
  "Как это подло с его стороны", - в ярости подумала она. Монтроуз проверял ее статус в этом доме. Либо она была здесь хозяйкой, и ей повиновались, как Роджеру, либо она была низведена до положения сожительницы, которую никто не уважает.
  Роджер прикрыл рот салфеткой, чтобы никто не заметил его улыбки. Домашние интриги. Более смертоносные, чем французская политика.
  - Тогда вы, конечно, должны выполнить поручение леди Дивейн. В следующий раз, я полагаю, вам не нужно спрашивать.
  Это было сказало мягко, очаровательно, но, однако, с упреком. Роджер обернулся и увидел, что Барбара смотрит на него с обожанием. Он встал и, прежде чем уйти, потрепал ее по подбородку.
  Все молчали.
  - Мистер Монтроуз, - сказала Барбара. - Это было недостойно вас. Вы можете выполнять поручения лорда Дивейна прежде моих. Достаточно просто предупредить.
  Она вышла и комнаты.
  - Внучка своей бабушки, - напомнил Уайт Монтроузу, поддразнивая его.
  Монтроуз фыркнул.
  *
  В тот день за обедом Барбара внимательнее прислушивалась к разговорам вокруг нее. Поговаривали о ранге бастардов. Каких бастардов? Сен-Симон стучал кулаком по столу и жаловался, что незаконнорожденный не должен признаваться вперед законнорожденных принцев крови. Кто-то упомянул, что регент предаст молодого короля ради шанса править Испанией.
  Далее разговор зашел о финансах. Франция была на грани банкротства, и Джон Лоу считал, что у него есть решение. Она знала, что он постоянно всем об этом говорит. Сегодня этот господин присутствовал за их столом и даже прервал Сен-Симона, чтобы еще раз рассказать о своей системе. Это была концепция Национального банка.
  Она слышала, как Роджер обещал встретиться с Лоу сегодня днем. Он так же сказал, что может проводить ее к Марии-Виктории. К сожалению, финансы перевесили ее собственные чары.
  Кто-то сказал, будто герцогиня дю Мен распространяет слухи о том, что регент прибегает к колдовству и инцесту. Кто-то еще удивился, почему регента до сих пор не арестовали. Кто-то третий сказал, что не посмеют, но слухи правдивы.
  Сестра британского посла начала рассказывать, как Ришелье явился вечером в ее покои, переодетый портнихой. Ее милый лепет изменил тему общей беседы. Ришелье был гораздо интереснее колдовства и инцеста. Он заставлял своих любовниц ждать в приемной, пока в спальне обслуживал их одну за другой. Он спал с де Берри, дочерью регента... нет, с его любовницей, модам д"Авербе... нет, с обеими.
  Мысль, что этот печальный и уродливый молодой человек, с которым Барбару познакомили вчера, был таким неотразимым, показалась ей странной. Когда по знаку Марии-Виктории он подошел к ней, она подумала, что он высокомерен, а его глаза заставили ее вздрогнуть.
  Роджер кивнул ей. Это был знак, что он не собирался выезжать сегодня весте с ней. Придется ехать к Марии-Виктории одной. Лучше бы он не оставлял ее.
  "Гордость духом унижает, а смиренный приобретает честь", - говорила бабушка, но она не была молодой и влюбленной.
  *
  В тот вечер Роджер не вернулся домой после встречи с регентом и Джоном Лоу. После Марии-Виктории Барбара бросилась в его аппартаменты, но нашла только Джастина. Она поужинала в одиночестве за длинным столом. В тишине оделась для оперы. Марта как раз застегивала ожерелье, когда пришла записка.
  Роджер был вынужден задержаться и умолял о прощении. Она должна была ехать без него, так как он не знал, в каком часу вернется домой.
  Марта так же безмолвно раздела ее: сначала платье, нижнюю юбку, драгоценности, булавки, чулки, корсет - все было расстегнуто. Развязано, убрано.
  Она не собиралась идти без него. Не на публичный бал. У нее еще не было друзей, чтобы не оставаться там одной.
  И где же был Роджер? Возможно, несмотря на свое утреннее обещание, он все же решил посетить ужин у регента. Хоть она и призналась Роджеру в невежестве, но кое-что ей было известно. Говорили, что это были порочные, грешные оргии с вином, раздетыми женщинами и всяческими пороками.
  Может быть, ей мало что было известно о пороках, но она знала о голых женщинах и не хотела, чтобы Роджер на них смотрел. Ревность охватила ее. О ревности она тоже знала, потому что ревновала, когда Джейн начала любить Гарри больше, чем ее.
  Но то чувство не шло ни в какое сравнение с тем, что она испытывала сейчас. Если Роджер любит другую женщину, она умрет. Она убьет эту женщину. И его тоже. Что, если прямо сейчас он улыбается другой женщине, прикасается к ней...?
  Раздался сдержанный стук в дверь. Должно быть, Монтроуз. Только он умел стучать так вежливо. Барбара накинула большую шаль поверх ночной рубашки.
  - Войдите.
  В дверях действительно стоял Монтроуз.
  - Лорд Дивейн просил, чтобы я нашел вам компаньонов, - сказал он. - Это должно было стать сюрпризом, но мистер Уайт подумал, раз вы не вышли сегодня вечером, как собирались...
  - Барбара вскочила со стула:
  - Что это?
  Она еще не успела привыкнуть к щедрым подаркам Роджера. Это могло быть что угодно: бальное платье, веер, драгоценности.
  Монтроуз вытащил из-за спины маленького чернокожего мальчика с огромными карими глазами, которые смотрели на Барбару так, словно она была людоедкой. Монтроуз подтолкнул ребенка - на вид ему было не больше четыре-пяти лет - к Барбаре. Ребенок сглотнул и поклонился.
  - Ваш покорный слуга, мадам, - произнес он с плавным, мягким акцентом.
  Барбара стояла, как вкопанная.
  - Но что это? - Спросила она.
  - Паж, мадам. Его зовут Гиацинт, и он к вашим услугам.
  Барбара наклонилась к мальчику. Наверное, он был ровесником Анны. Его мягкие губы задрожали, но он не заплакал. Осторожно, очень осторожно Барбара протянула руку. Через мгновение он вложил в нее свою. Он был просто ребенком. На шее у него висел серебряный ошейник с выгравированной надписью "Дивейн-холл". Это было чрезвычайно модно - маленький черный раб в серебряном ошейнике, возвещающем о статусе его хозяина.
  - Я очень рада, что у меня есть паж, - сказала Барбара. - Особенно такой большой мальчик, как ты. Тебе семь?
  Жизнь с братьями научила ее беречь мужское эго. Он покачал головой.
  - Ты выглядишь на семь, - сказала Барбара.
  - Мне пять, - выпалил он.
  - Пять!
  Барбара закатила глаза. Мальчик слегка улыбнулся. Монтроуз кашлянул.
  - В чем дело?
  - Это еще не все, мадам.
  - Не все?
  Что еще могло быть? Разве недостаточно маленького черного пажа?
  Монтроуз вышел в холл и вернулся с корзинкой. Барбара услышала тихое рычание и визг. Щенки! Роджер купил ей щенков! В корзине возились два маленьких мопса с коричневыми мордочками и выпученными черными глазами. Они затявкали, увидев Барбару, которая наклонилась и подхватила их на руки. Они извивались, пытась лизнуть ее руки. Они были такие крошечные!
  - Мопсы! Какие милые! Посмотри, Гиацинт, посмотри на моих щенков!
  Щенки изменили мальчика, он уже улыбнулся, не стесняясь своей радости.
  - Ты будешь о них заботиться, - сказала Барбара.
  Монтроуз кашлянул, и Барбара посмотрела на него. Было еще что-то?
  - Где их оставить, мадам?
  - Здесь, - не задумываясь ответила она.
  Она не собиралась отправлять своего пажа и щенков в эту большую, похожую на пещеру, кухню. Они останутся здесь, и она больше не будет одна.
  - Постелите Гиацинту перед камином. И оставьте корзину. Скажите лакею принести теплого молока для меня, Гиацинта и щенков.
  Пусть Монтроуз смотрит на нее свысока. Она знала, как маленькие щенки плачут по матери. И ей невыносима была мысль оставить маленького мальчика на чердаке со слугами. Она всегда защищала то, что принадлежит ей. Когда-нибудь Роджер поймет всю глубину и непримиримость ее материнской натуры.
  Позже вечером, когда щенков накормили и поиграли с ними, а Гиацинт удобно устроился на маленькой раскладной кровати перед камином в ее спальне, она задумалась о подарках Роджера. Черный паж, который нес шлейф и веер своей госпожи или подносил гостям вино производил в обществе неизгладимое впечатление, а мопсы были так милы. От жадности они залезли лапами прямо в молоко, и Гиацинту пришлось вытирать их.
  Сегодня, вчера или позавчера Роджер нашел время купить их для нее. Это значило, что ему не все равно. И если он заботился о ней, она могла потерпеть, пока он ее не полюбит. Бабушка была права.
  Она услышала какой-то звук. Кто-то плакал, очень тихо, но она узнала. Анна, Шарлотта, и даже Том с Китом, прежде чем решили, что уже достаточно взрослые, часто плакали в своих постелях от какой-нибудь боли.
  Она поднялась со своей большой кровати и подошла к огню. Маленький мальчик плакал в подушку. Она опустилась на колени.
  - Что случилось? - Тихо спросила она. - Чем тебе помочь?
  Он вздрогнула, глубоко вздохнул и сел.
  - Простите, мадам. Не бейте меня, мадам.
  - Зачем мне тебя бить?
  - Они сказали, что я должен быть очень хорошим и не плакать, иначе я вам не понравлюсь. Тогда вы рассердитесь и побьете меня, как я этого заслуживаю. Они сказали, что мне повезло, что меня продали такой знатной даме. Просто я скучаю по своим друзьям, мадам.
  Его голос сорвался и слезы снова потекли по лицу. Барбара погладила его по волосам, гадая, кто такие "они". Она мало знала о гильдии парижских нищих, которые зарабатывали, покупая у женщин нежеланных детей, а потом перепродавая их дворянам или богатым буржуа в качестве пажей, горничных и компаньонок.
  Эти дети, попадали в рабство еще во младенчестве. Но это была счастливая судьба. Некрасивых или неумных детей калечили и отправляли на улицу просить подаяние. Считалось, что уродство ребенка вызывало больше жалости в сердцах прохожих. Деньги никому не доставались просто так.
  - Отослать тебя обратно? - Спросила она.
  - Нет! - Воскликнул он. - Нет! Тогда меня точно побьют. Пожалуйста, не надо. Я больше не буду плакать. Пожалуйста, мадам! Теперь я ваш.
  - Тогда ты, конечно, останешься. Ты можешь поплакать сегодня, если хочешь, но потом ты привыкнешь к этому дому. А теперь ложись. У тебя будет много важный обязанностей. Завтра утром ты принесешь мне чашку горячего шоколада. Повар будет ворчать на тебя, но ты с гордостью скажешь ему: "Это для леди Дивейн". А теперь давай я положу к тебе щенков. Вдруг они проснутся ночью и тоже будут скучать по своим друзьям? И как я буду спать, если щенки начнут плакать? И еще одно: завтра утром их надо вынести в сад, чтобы они не испортили мне ковры. А потом ты их покормишь. А теперь спи, Гиацинт... спи.
  Барбара видела, как ее слова успокоили мальчика. Он немного расслабился. Она вложила ему в каждую руку по спящему мопсу и укрыла всех одеялом. Она думала о братьях, сестрах, о бабушке, о Тэмворте, поля которого сейчас спали под снегом.
  Затем она закрыла глаза, чувствуя, как тепло щенков и мальчика убаюкивает ее тоже.
  Когда несколько часов спустя Роджер на цыпочках вошел в ее комнату, она спала на раскладной кровати рядом с Гиацинтом, подложив руку под голову. Вторая рука все еще обнимала мальчика.
  Некоторое время Роджер стоял неподвижно и смотрел на нее. Это была мирная картина: спящий со щенками ребенок, спящая девушка с рассыпавшимися по подушке волосами, ее легкая улыбка, яркие угли в камине у нее за спиной. Он улыбнулся ей. Барбара выглядела молодой и невинной, как спящий паж.
  Ее невинность заставила женщин, с которыми он был той ночью, показаться пресыщенными и уродливыми. Их аромат, казалось, пропитал всю его одежду, и от этого запаха его затошнило.
  Послевкусие от выпитого шампанского вдруг показалось неприятным. Он почувствовал себя старым, усталым... неуверенным.
  Последнее чувство было новым и неожиданным. Что, если она сейчас проснется и увидит, как он покачивается над ней, пьяный и пахнущий другими женщинами? Заплачет? Придет в ярость? Он понятия не имел, понимал только, что ей будет не все равно, и вдруг стало важным, чтобы она ничего не узнала.
  Она была таким странным, неожиданным ребенком. На прошлой неделе она не просто дала знать о своем присутствии, он весь дом перевернула вверх ногами. Завтрак наедине. Камелии от Сен-Мишеля. Поиск новой горничной. Если завтра она его покинет, он будет скучать.
  Это было странным - любить свою жену.
  Должно быть ей было холодно теперь, когда огонь догорал, а у нее не было одеяла. Роджер наклонился и подхватил Барбару на руки. Это было нелегко - он был пьян, а она была высокой, почти как он. Он покачнулся, стараясь сохранить равновесие.
  Она приоткрыла глаза.
  - Роджер, я так рада, что ты дома.
  И снова заснула. Он отнес ее в постель, уложил и накрыл одеялом.
  - Я тоже, Баб, - тихо сказал он. - Я тоже.
  
  (1) apres le dejeuner - (франц.) после обеда
  
  ГЛАВА 11
  
  Две последние претендентки на должность горничной молодой графини Дивейн сидели в комнате слуг и ждали, когда их вызовут для беседы. Обе женщины были молоды, не старше двадцати лет, обе одеты со вкусом и шиком, как и подобает хорошо обученной горничной. Обе уже служили в благородных семьях, хотя и не такой высокой должности.
  Они были обучены шитью, стирке тонкого белья, крахмалению тонкого шелка, починке кружева, штопке, умели делать прически и наносить грим. Кроме того, обе могли читать, писать, говорить по-английски, играть на клавесине и танцевать.
  Одна из них, Тереза Фюзо, имела опыт закупки продовольствия. Она работала на кухне в доме Конде, прежде чем ее повысили до спальни.
  Монтроуз отлично справился со своей работой, потому что каждая из них имела достаточно высокую квалификацию, чтобы справиться с такой ответственной работой. Они должны будут развлекать больную хозяйку чтением, пением и игрой на клавесине, одевать ее для выхода и следить за состоянием гардероба и драгоценностей, что означало надзор за младшими горничными, крахмальщицами и прачками. Возможно, им придется ухаживать за госпожой после болезни или... неудачной любовной связи.
  Однако, для умной и честолюбивой женщины это была возможность, выпадающая раз в жизни. Лорд Дивейн был богат, а его молодая жена не привезла с собой личной горничной из дома. Хорошая горничная может стать настолько необходимой, что войдет в семью. Это был шанс на долгую безопасную и обеспеченную жизнь.
  Женщины почти не отличались друг от друга, обе были довольно миниатюрными, с карими глазами и темными вьющимися волосами. Тереза Фюзо имела несколько крупный нос, но он придавал характерную особенность ее хорошенькому личику. Она сидела тихо, не вертя головой по сторонам и сложив руки на коленях, что противоречило ее обычному поведению. Но те, кто работал с Терезой в доме Конде, замечали, что в последние недели ее солнечных характер несколько потускнел.
  Обычно она пела за работой. День помощницы горничной был долог: подъем до рассвета, чтобы зажечь камины, беспрестанно бегать по лестницам вверх и вниз, выполняя поручения, бодрствовать до позднего вечера, чтобы раздеть одну из юных принцесс Конде. Она была одним из тех редких людей, кто принимал жизнь, как есть, и умел видеть в ней лучшее.
  Но в последний месяц она стала сама не своя. А теперь она пыталась оставить дом Конде. Сюзанна, ее соседка по комнате и ближайшая подруга, которая крахмалила белье в прачечной и боготворила Терезу за ее восхождение от помощницы кухарки до младшей горничной, не могла этого понять.
  Тереза была раздраженной, озабоченной и могла заплакать в самый неподходящий момент. Сюзанна не могла знать, что Тереза в беде. И все потому, что отбросила годы и годы скромного поведения и отдалась одному из молодых принцев Конде.
  Она могла бы выйти замуж за старшего лакея, он умолял ее. Но она не хотела повторить судьбу матери, уставшей и рано постаревшей от детей, беременностей и тяжелой работы на ферме под Парижем. Для служанки было разумнее сохранять целомудрие, таким образом ее жизнь была бы легче, она могла бы продвинуться, сэкономить.
  Это была заветная мечта Терезы - скопить достаточно денег и открыть ателье. Но она рискнула своей мечтой из-за мужчины, молодого, красивого и страстного - а принц был красив, изящен и говорил приятные слова. И она решила, что любит его. И в минуту слабости позволила ему сделать с ней то, что он хотел.
  Какое-то время он не мог ею насытиться. Он дарил ей деньги, которые она не принимала, и цветы, которые принимала. Деньги заставляли ее чувствовать себя шлюхой, а она ею не была. Она отдала себя добровольно, по любви. По крайней мере, так она думала.
  Вскоре его интерес угас. Минута, когда она это поняла, стала моментом ошеломляющей ясности. Она видела, как много горничных погибает в благородных домах, но как глупа она была! И вдобавок ко всему ее сердце было разбито, потому что она действительно любила его.
  И все же она могла бы это пережить. Но больше всего ранило его неуважение к ее человеческому и женскому достоинству. Он рассказал брату, и тот начал преследовать ее. "Только один раз", - умолял он. И обещал деньги.
  Однажды он застал ее одну в коридоре за сортировкой белья, он повалил ее на пол и задрал юбки. Но потом она закричала, и он убежал. И тогда она поняла, что была для юного принца всего лишь дыркой, в которую он мог сунуть свой член. И теперь из-за его брата она испытывала чувство беспомощности и ужас, темный и душный, как ночной кошмар.
  Поначалу она только дрожала и плакала, эти слезы добавились к тем, которые она уже пролила. Но затем возобладал ее врожденный здравый смысл. Она должна уйти. Она найдет другое место, пока они не свели ее с ума или пока старая принцесса Конде не уволила ее без рекомендация.
  О жизни одинокой женщины без работы и семьи на улицах Парижа было страшно и подумать. Если она задумается об этом хоть раз, она лишится мужества, будет день и ночь плакать и в конце концов останется без места из-за невыполнения обязанностей.
  Когда она услышала, как старая принцесса ле Доррен сплетничала с принцессой Конде о маленькой английской графине Дивейн и мимоходом упомянула, что леди ищет горничную, ее словно молния ударила.
  Наверное, Господь не оставил ее, хотя она роптала на него в дни своих несчастий. Святая Мать услышала ее молитвы и слезы и заступилась за нее. Теперь она ждала в комнате для слуг, но всем сердцем верила, что Бог поможет.
  Месье Монтроуз, аккуратный и услужливый молодой человек, который уже успел с ней поговорить, вошел и позвал сидящую рядом с ней молодую женщину. Та встала, разгладила платье, уверенно поправила кудряшки и последовала за ним.
  Тереза отказывала верить, что уверенность соперницы поможет ей. Она лучше подходила на это место. Она была умна, честна, прилежна и проницательна. С того дня, когда мать привела ее в дом Конде, она точно знала, чего хочет. Даже еще раньше.
  Ее мать сама в молодости была камеристкой, и в темные вечера, когда семья собиралась у огня, а отец храпел после тяжелой работы в поле, мать рассказывала им о своей прежней жизни. И тогда на месте темного и тесного фермерского дома возникал огромный сияющий дворец со множеством комнат, лестниц и окон, и дети, сидя перед камином, слушали, затаив дыхание.
  Вместо тушеного мяса и серого хлеба там подавали пищу, о которой можно было только мечтать: яблоки, апельсины, клубнику, супы и рагу, шоколад и конфеты. Тереза и ее братья никогда не пробовали апельсинов, не говоря уж о конфетах.
  Вместо сшитой матерью тяжелой и неудобной одежды Тереза видела шелковые наряды принцессы, драгоценности, кружева и веера - сверкающие, волшебные.
  Ее мать потеряла эту сказку, когда влюбилась и вышла замуж за... конюха. Они сложили свои скудные сбережения и сделал первый взнос за ферму. Хозяйство процветало (хотя ипотека так и не была выплачена), семья жила в относительном достатке, но мать с каждым годом становилась все слабее и слабее, а дети все рождались и рождались. Тереза мечтала сбежать от тяжелой работы на ферме, от дойки и сенокоса, от навоза из коровника и свинарника, чтобы жить в большом городском доме.
  Когда ей исполнилось семь лет, мать с отцом посадили ее в повозку и отвезли в Париж, а потом оставили ее в кухне дома Конде, где когда-то оба работали. Экономка их помнила и добыла для Терезы место служанки.
  Она много, очень много работала. Вставала задолго до рассвета, чтобы принести дров и развести огонь в большом кухонном очаге. Скребла песком и поташом кастрюли и сковородки больше себя разметом. Чистила овощи, пока не заболят руки. Мыла коридоры, длинные, как отцовское поле.
  И пела за работой. Она была легкой нравом и веселой. К десяти годам она уже ходила на рынок с кухаркой и иногда торговалась более ловко, потому что ее темные глаза и остроумные ответы забавляли торговцев и позволяли получить лучшую цену.
  Но всегда и везде она видела перед собой блеск и славу спальни. Она хотела стать горничной. Повар уговаривал ее остаться и клялся, что научит всему, что знает. Но экономка тоже любила ее, и когда открылась вакансия в спальне юной принцессы, она перевела туда Терезу.
  Тереза использовала каждую свободную минуту, чтобы научиться читать и писать, говорить по-английски и играть на клавесине. Она готовилась стать младшей горничной.
  Работа была тяжелой, юные принцессы требовательными и избалованными, но она была счастлива. У нее было много еды, маленькая комната, общая с другой служанкой, старые платья принцесс, один свободный день в месяц, жалованье, которое она сохраняла почти неприкосновенным и два или три лакея, готовых умереть за ее улыбку.
  Но потом она совершила ошибку.
  Тереза закрыла глаза и сглотнула. Она не будет думать об этом сейчас. Лучше помолится шепотом: Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с тобою, благословенна ты между женами, и благословен плод чрева твоего Иисус...
  Это придало ей храбрости, когда пришла ее очередь. Она последовала за месье Монтроузом по коридорам мимо богато украшенный гостиных верх по лестнице, пока он не открыл дверь в приемную леди Дивейн. Несмотря на замысловатую мебель, комната казалась холодной и слишком официальной.
  - Леди Дивейн, - обратился Монтроуз к худенькой девушке в темно-зеленом платье, у ног которой возились два щенка-мопса с соответствующими лентами, - это Тереза Фюзо.
  Затем он поклонился и оставил их одних. Девушка смотрела на Терезу широко раскрытыми голубыми глазами. Она оказалась намного моложе, чем Тереза представляла. Ее личико в форме сердечка было хорошеньким, но она не прибегала к модным ухищрениям, чтобы выгоднее подчеркнуть свои достоинства.
  Мопсы запрыгали и залаяли так пронзительно, что Тереза рассмеялась.
  - Модно?
  По кивку леди Дивейн она наклонилась и погладила собак. Они немедленно начали скулить, толкаться и подставлять свои толстые животы, чтобы их почесали. Барбара назвала собак Гарри и Шарлоттой в честь своего брата и сестры. Гарри всегда попадал в неприятности, а Шарлотта скулила.
  - Плохие собаки, - ворковала Тереза. - Плохие, плохие собаки.
  Они корчились, стараясь остаться на спине и одновременно лизнуть ее руки.
  - Гиацинт! - Позвала леди Дивейн.
  В дверях появился маленький паж. Это был красивый ребенок с гладкими пухлыми щеками, темными глазами и длинными ресницами.
  - Забери щенков, - приказала леди Дивейн.
  Он взглянул на Терезу и подхватил собак, которые принялись лизать ему лицо. Затем леди Дивейн принялась расспрашивать Терезу о ее прошлом, о том, как долго она работала у Конде, какие рекомендации могла предоставить и, наконец, почему захотела уйти.
  - Время пришло, мадам, - только и сказала Тереза.
  Она стояла и ждала. Леди Дивейн пристально смотрела на нее своими внимательными глазами.
  "Матерь Божья, пожалуйста, - взмолилась Тереза, - сделай так, чтобы я ей понравилась. Молю тебя. Я десять раз прочитаю Аве, Мария и поставлю пять свечей, если она меня возьмет".
  "Она мне нравится, - подумала Барбара. - Нравится, как она одета, как отвечала на вопросы и как гладила моих собак". "Доверяй своим инстинктам", - произнес голос бабушки в ее голове.
  - Когда ты сможешь начать?
  Тереза хлопнула в ладоши:
  - На этой неделе.
  - Хорошо. Я сообщу Монтроузу, чтобы прислал лакея за твоими вещами.
  - Вы не пожалеете, мадам, клянусь. Я буду служить вам преданно и честно.
  Барбара улыбнулась. Это была улыбка ее деда, и в то же мгновение Тереза почувствовала, что ее жизнь каким-то образом переплелась с жизнью этой девушки. Она улыбнулась в ответ.
  Уже за порогом приемной, в коридоре, она прислонилась к стене и разрыдалась. Затем быстро, украдкой вытерла слезы и пошла вниз.
  За пределами дома она остановилась возле кустов и ее вырвало, но единственным, кто это видел, был нищий ребенок, который смотрел через забор.
  *
  Через неделю Тереза осматривала свои новые владения: апартаменты Дивейн и комнаты на первом этаже, которые были заняты под прачечную и крахмальную. Щенки тявкали и кусали ее за пятки, пока она через парадную комнату, разделявшую покой лорда и леди, в приемную, которая была первой в анфиладе личных покоев графини. Эта неуютная комната использовалась для приема немного численных гостей леди Дивейн.
  Сопровождаемая щенками, она вошла в спальню, выполняющую также роль гостиной. Здесь будет центр ее жизни. Стены были голубые, как яйца малиновки. Кровать с балдахином занимала старомодный темный альков. Возле камина валялись корзина для рукоделия и пяльца с вышивкой. Ручка корзинки была изгрызена острыми маленькими зубами.
  Тереза погрозила щенкам пальцем:
  - Плохие собаки, - сказала она.
  Они уставились на нее, склонив головы набок и высунув языки. Она подняла вышивку с висящими нитками, положила ее в корзинку и еще раз погрозила щенкам пальцем. На полу посреди комнаты стояли зеленые атласные туфли с жесткими бантами. Туалетный столик был завален склянками, перьями, лентами и засыпан пудрой. Потом она здесь разберется.
  Тереза подошла к двум одинаковым дверям в стене. За одной находился будуар леди Дивейн, за другой комната горничной. Она открыла левую дверь, это была комната графини. Темно-синий дамаск на стенах и два одинаковых кресла у камина. У окна стоял инкрустированный стол с бумагой, гусиными перьями, чернильницей и Библией. Тереза закрыла дверь.
  Сейчас ее гораздо больше интересовала соседняя комната. Она открыла правую дверь. Маленький камин - роскошь, которой она не ожидала. Узкая койка. Сундуки и шкаф для одежды леди Дивейн. Колышки для нее. Стул под окном. Окно! Еще одна роскошь. Маленький табурет. И зеркало величиной с ладонь, перед которым она сможет причесаться. И еще одна маленькая дверка, за которой открылась лестница, ведущая на кухню и в подвал.
  В первый вечер в своей комнате она взяла четки и еще раз поблагодарила Господа за помощь. Она была спокойна. Еще не все ее проблемы были решены, но у нее была пища, тепло и крыша над головой. Она была в руках Божьих.
  Не обращая внимания на холод, Тереза открыла окно и выглянула в темную ночь. Как хорошо, что есть окно. Как хорошо чувствовать себя живой.
  *
  - Что ты о ней знаешь, Френсис?
  Уайт и Монтроуз сидели в гостиной, разделявшей их спальни. Монтроуз пытался читать "Илиаду" в переводе Александра Поупа, но Уайт все время ему мешал. Он горел нетерпением разузнать побольше о новой горничной леди Дивейн.
  Вся людская была взбудоражена появлением новой хорошенькой служанки. Лакей, сопроводивший ее из особняка Конде ни о ком другом и говорить не мог. Его описание прелестей мадмуазель Терезы заставило Уайта задыхаться.
  - Нечего тут рассказывать. Ей двадцать лет, у нее отличные рекомендации, она говорит по-английски.
  - Почему ты ничего не сказал мне, когда ее нанимали?
  Монтроуз вздохнул и зарыл книгу.
  - Я сказал. Если помнишь, я говорил, что леди Дивейн наконец сделала свой выбор, и я могу сосредоточиться на действительно важных делах.
  - Да, но ты не сказал, что ее выбор оказался таким красивым и очаровательным. После Марты это приятное разнообразие, согласись.
  - Кто сказал, что она очаровательная?
  - Жак, у которого, в отличие от тебя, глаза на месте. Он почти пускал слюни, описывая ее.
  - Нам не стоит общаться со служанками, - фыркнул Монтроуз. - Это может уронить наш престиж в этом доме.
  - Читай свою книгу, Френсис. Читай свою книгу.
  *
  Тереза осмотрела платья Барбары и рассортировала их по цветам и степени изношенности. Перебрала грязную одежду. Сделала опись растущей коллекции драгоценностей. Добавила опытную крахмалистку в компанию к приходящие по вторникам и четвергам прачке. Она знала всех лучших портних и кружевниц Парижа.
  - Тереза, - сказала Барбара. Ей уже нравилось, что горничная называет ее "мадам". - Я хочу выглядеть старше и искушеннее.
  Тереза сразу все поняла и посмотрела на свою госпожу с новым интересом. Итак, у мадам был любовник, которому она хотела угодить. Две женщины проанализировали активы Барбары, словно два стратега: нежный цвет лица, великолепные волосы, тонкие черты. И недостатки: светлые ресницы и брови, маленькая грудь. Тереза знала, как решить эти проблемы.
  Барбара была затянута в корсет, завита, напудрена, нарумянена и обклеена мушками. Через неделю она стояла перед зеркалом и разглядывала свое отражение. Даже она понимала, что выглядит замечательно. На ней было бледно голубое платье с низкой, как предлагала Тереза, талией. Тяжелые кружева ниспадали с груди и плеч. Шею украшала тонкая лента такого же цвета, а на груди красовалась брошь с сапфирами и бриллиантами - подарок Роджера на день Святого Валентина. Отдела платья была бледно-розовой.
  На губах и щеках лежали румяна, ресницы и брови потемнели от свинцового гребешка. Барбара отказалась от накладных бровей из мышиной шкурки, но с удовольствием налепила три мушки.
  - Не слишком много, - предупредила Тереза, - а то будете похожи на актрису.
  "Сегодня я буду надменной и величественной", - решила Барбара, поворачиваясь вокруг себя, чтобы Тереза могла в последний раз проинспектировать ее наряд. Юбки нежно шуршали вокруг ее ног. Щенки залаяли из корзинки. "Я выгляжу на двадцать лет", - подумала она.
  Сосредоточенно хмурясь, Тереза еще раз обошла вокруг хозяйки. Все было идеально. Барбара собиралась на бал в честь рождения молодого короля. Сегодня ее гостиная была заполнена камелиями от Сен-Мишеля, который попросил Барбару быть его Валентиной. Он сказал, что не хочет никого другого. Она флиртовала с ним, но очень осторожно.
  Иметь поклонников было очень модно, и она спешила, как могла, чтобы догнать Роджера с его светскость, утонченностью, изяществом. Конечно, Роджер должен был заметить и одобрить ее успехи.
  Здесь, в Париже, день Святого Валентина был более взрослым праздником, нежели в Тэмворте, где молодые люди попросту бросали жребий. Она всегда считала такой обычай глупым. Однажды Гарри вытянул ее имя, и был в ярости.
  Здесь полагалось дарить своему Валентину маленькие подарки, в Тэмворте же все просто ограничивались одним танцем. Но в Париже это был лишь повод для галантного флирта, и никто не верил, что Валентин может указать тебе мужа или жену. В Тэмворте Энни говорила, что в этот день птицы выбирают себе пару, а деревенские девушки верили, что первый встреченный в этот день парень может стать твоим суженым.
  Однажды Джейн с Барбарой по совету Энни взяли пять лавровых листьев и прикололи их к дереву - один посередине и четыре по бокам. Каждому листку нужно было дать имя одного из возлюбленных, но Барбара ни о ком не мечтала, а Джейн никогда ничего ей не рассказывала.
  В салоне Марии-Виктории было шумно и весело, мужчины и женщины со значением переглядывались друг с другом. Барбаре стало неловко. Она чувствовала, что в воздухе витает некое предвкушение, но, возможно, это было связано с предстоящим карнавалом.
  Карнавал был последним праздником перед Великим постом, временем покаяния и размышлений, и парижане ликовали от души. Кто-то сказал ей, что карнавал это торжество греха, чтобы было о чем покаяться в постные дни, и она понимала, что имелось ввиду.
  Ришелье уже дрался на дуэли с графом де Га и ранил его. Оказывается, молодая графиня де Га отправилась на вечеринку к принцу де Субизу, напилась там и переходила голая от мужчины к мужчине, а затем и вовсе отправилась к слугам. Ришелье смеялся над этим происшествием в присутствии друзей, в том числе и Барбары. Граф услышал и вызвал его на дуэль, но не из-за того, правдива эта история или нет, а потому что Ришелье излагал ее в такой невежливой форме.
  Сейчас ходили слухи, что Ришелье с де Га собираются отправить за эту дуэль в Бастилию. Ришелье пожал плечами, но графиня де Га плакала, так как не желала с ним расставаться. Что будет с мужем, ей было все равно.
  Все ожидали, что это будет один из лучших за последние годы карнавалов, и Барбара была заинтригована царившей вокруг чувственной атмосферой. Она могла только догадываться, что будет происходить во время праздника, и эта таинственность одновременно и привлекала и отталкивала ее.
  Луиза-Анна Шароле, Ришелье, Сен-Мишель и многие другие были частью этой атмосферы, она же чувствовала себя ребенком, глядящим из окна на чужой праздник. Вот, подумала она, этот двуликий мир, который Роджер так хорошо знает и в котором так хорошо себя чувствует; ее же темная сторона французского света настораживала и беспокоила.
  - Мадам, - напомнила Тереза, - вы опоздаете.
  Барбара раскрыла веер. Гиацинт в костюме из голубого атласа ждал с ее плащом в руках. Она наклонилась и прогладила щенков.
  - Пожелайте мне удачи, - сказала она им.
  Они радостно лизнули ей руки.
  Когда дверь закрылась, улыбка сбежала с лица Терезы. Она зажала рот ладонью, подбежала к кровати, вытащила из-под нее фарфоровую ночную вазу, и ее вырвало. Любопытные щенки подбежали и затявкали. Затем, двигаясь, как старуха, она ополоснула горшок водой и легла. Тошнота сегодня была особенно сильной.
  Это уже становилось заметным. Люди были не глупы. Сегодня она потеряла сознание в умывальной комнате, а когда пришла в себя, прачка и мажордом, некий Пьер Леблан, смотрели на нее с ужасом и зарождающимся подозрением.
  Щенки лаяли, так что пришлось наклониться и взять их к себе, но от этого усилия Терезу снова затошнило.
  Она долго лежала без движения, только ее пальцы перебирали четки, да губы снова и снова повторили шепотом молитвы. Она собиралась с силами.
  В дверь постучали. Прижав руку ко лбу, она села. Дверь открылась и вошел Уайт с несколькими книгами в здоровой руке. Тереза уставилась на его больную короткую руку. Она издала странный звук, Уйат подпрыгнул.
  И тут он заметил ее. Щенки лежали в теплом гнезде из покрывала и подушек.
  - Прошу прощения, - сказал он. - Я думал, здесь никого нет. Я вас напугал? Я Цезарь Уайт, хранитель библиотеки лорда Дивейна. Я принес леди Дивейн несколько книг о Париже, она интересовалась.
  Тереза кивнула. Она чувствовала, что если скажет хоть слово, ее вырвет прямо на покрывало, хотя желудок уже был пуст.
  Уайт подошел ближе.
  - Вы Тереза Фюзо, не так ли? - Он улыбнулся. У него была приятная улыбка. - Я давно хотел с вами познакомиться. Моя комната в другом крыле, там есть небольшая гостиная с камином. Возможно, вы когда-нибудь присоединитесь ко мне за чаем?
  Тереза покачала головой. Он озадаченно уставился на нее:
  - Или, может быть, погуляем и поужинаем в выходной?
  Она молчала, и его голос затих. Он покраснел и положил книги на стол.
  - Рад был познакомиться, - сказал он уже более официально.
  Тереза знала, что задела его чувства, но была слишком больной, чтобы беспокоиться еще и из-за этого. Он, не оглядываясь, Закрыл за собой дверь. Она снова легла. Этот молодой человек казался милым, но сейчас ей было не до мужчин, приятных или нет.
  *
  Барбара стояла на вершине лестнице, взволнованная, как перед праздником в ее честь. Она ждала, когда Гиацинт позовет ее, чтобы медленно и по-взрослому элегантно спуститься вниз и ослепить Роджера своей утонченностью. Наконец, она услышала свое имя. Медленно, сказала она себе, спускайся медленно. И улыбайся. Вот так.
  Роджер стоял у нижней ступени вместе с Гиацинтом.
  - Ты заставила меня ждать, - начал он, но осекся.
  Барбара замерла на полпути, давая ему возможность хорошенько себя рассмотреть. Пусть ему понравится, молилась она про себя, пожалуйста.
  - Барбара, - выдохнул он ее имя. Его глаза посветлели, став ярче ее платья. - Ты прекрасно выглядишь.
  Оставшиеся ступени она преодолела почти бегом.
  - Роджер! Тебе правда нравится? Ты доволен, скажи мне. Смотри, у меня три мушки. Они называются "галантная", "шалунья" и...
  Роджер поцеловал ее в губы:
  - Я знаю, Барбара, и "поцелуй".
  К ее радости он поцеловал ее руки. Его глаза сверкали. Она хотела, чтобы он поцеловал ее снова.
  *
  В бальном зале Тюильри она немного постояла под люстрами, томно обмахиваясь веером. Она знала, что выглядит прекрасно, но, по словам Терезы, гораздо важнее было чувствовать себя красивой. В ту же минуту рядом оказались принц де Домб, граф де Куаньи и герцог де Мелен. Они приглашали ее танцевать. Барбара вздохнула и прикрыла грудь веером. Конечно, она проверит свою бальную книжечку.
  Роджер улыбнулся ее напускной холодности:
  - Прибереги для меня первый танец после ужина, - сказал он, подтолкнул ее к кавалерам и ушел, даже не потрудившись посмотреть, записала и она его имя.
  Нахмурясь, она посмотрела ему вслед, но тут мужчины подступили ближе, заговорили все разом и отвлекли. Вскоре к их компании присоединились шевалье де Бавьер и герцог Ришелье. Она вежливо записала их в свою танцевальную карточку и продолжала обмахиваться веером. Де Бавьер галантно предложил принести ей пунша, она вздохнула. Наблюдавший за ней Ришелье улыбнулся. Сквозь толпу пробился Сен-Мишель под руку с Марией-Викторией.
  - Ты сегодня великолепна! - Воскликнула она.
  - Баб, - подтвердил Сен-Мишель, - сегодня вы без преувеличения богиня среди смертных. - Даруйте мне благосклонность первого танца, или я погибну.
  Барбара улыбнулась. Заиграла музыка, и Ришелье подал ей руку.
  - Анри, Боже мой, кажется, моя карточка заполнена, - сказала она, наслаждаясь своим триумфом и его хмурым взглядом.
  - Может быть, после ужина...
  Чрезвычайно довольная собой, она позволила Ришелье проводить себя в круг собирающихся танцевать пар.
  - Вы действительно выглядите лучше, - сказал Ришелье после вступительных аккордов. - Наконец-то я чувствую женщину, которой вы обещали стать. Затаив дыхание, жду ее прихода.
  Стоящая за его спиной со своим партнером Сен-Мишелем Луиза-Анна услышала и надулась.
  - А Анри знает, что попусту тратит время? - Спросил Ришелье.
  Он подмигнул Сен-Мишелю, который не мог его слышать за звуками музыки и стуком каблуков.
  - Нет, - ответила Барбара, - и я не хочу, чтобы вы ему говорили. Мне слишком нравится быть модной.
  Иногда Ришелье ее злил. Она никогда не знала, чего от него ожидать. Его комплименты всегда были двусмысленными, и это ее раздражало. Барбара не могла понять, откуда у него репутация великого любовника. Лучше бы она вообще с ним не танцевала.
  - Как прошла дуэль? - Спросила она, надеясь смутить его.
  Он усмехнулся:
  - Мне больно, только когда я смеюсь. Думаю, меня отправят в Бастилию.
  Барбара промолчала, он наблюдал за ней.
  - Вы будете грустить по мне? - Спросил он.
  Барбара вздрогнула. От нежности в его голосе, дрожь скользнула вдоль позвоночника. Она вскинула голову:
  - Продайте мне вашего черного жеребца. В Бастилии он вам не понадобится.
  Ришелье вмиг позабыл о своем образе скучающего молодого герцога:
  - Вы не сможете на нем ездить!
  - Конечно, смогу.
  - Нет, не сможете!
  - Дайте мне попробовать.
  - Вы разобьетесь.
  - Ничего подобного!
  - Хорошо, - медленно произнес он, и его странные желтоватые глаза сверкнули. - Предлагаю пари.
  - Пари? Но я не знаю...
  - Ах, я вижу, что под маской женщины вы все еще ребенок. Ни берите в голову. Я не связываюсь с детьми.
  - Хорошо, сэр, пусть будет пари. Каковы ставки?
  Ришелье запрокинул голову и рассмеялся. Подглядывающая за ними Луиза-Анна споткнулась о ногу Сен-Мишеля.
  - Я отдам вам лошадь, если вы сможете ее оседлать, - сказал Ришелье.
  - Нет, я куплю ее.
  - Как вы утомительны. Забудьте о пари.
  - Нет. Я принимаю ваши условия. А что будет, если я проиграю*
  - Купите мне новую шляпу.
  Барбара рассмеялась. Она опасалась, что он попросит чего-то скандального, например, поцелуй. Со вздохом облегчения она решила, что Ришелье ей все-таки нравится. Сен-Мишель и Луиза-Анна столкнулись с другой парой и решили наконец покинуть круг. Так было легче наблюдать за герцогом с Барбарой.
  - Что он говорит? - Воскликнул Сен-Мишель. - Арман преследует ее, я вижу. Ублюдок! Он обещал мне!
  - Что он обещал? - Спросила Луиза-Анна. - Что?
  - Послушайте меня, Барбара, - говорил Ришелье. - Я позволю вам проехать на Шебе только на определенных условиях. Во-первых, если ваш муж будет знать и одобрит эту поездку. Во-вторых, ваш грум будет все время находиться рядом.
  - Роджеру все равно...
  - Ему будет не все равно, если вы сломаете себе шею, а я не хочу драться на дуэли еще и с ним.
  - Почему нет? Или две дуэли за месяц для вас слишком много?
  - Какой у вас дерзкий язык. Кто-то должен его укоротить. Нет, потому что он всегда убивает своих противников.
  - Правда? Расскажите мне!
  - Не понимаю, почему я захотел танцевать с вами. Женщина, влюбленная в своего мужа, скучна.
  - Как удачно, что этот танец заканчивается. Наше пари еще в силе?
  - Да. А теперь уходите, девочка.
  Она показала ему язык. Несколько человек заметили это, но только Ришелье рассмеялся. Барбара повернулась к своему слудующему партнеру, который, как она знала, будет обращаться с ней с большим уважением, и с которым танцевать будет гораздо приятнее. Но она не могла удержаться, чтобы не проверить, продолжает ли Ришелье наблюдать за ней. Вовсе нет. Тогда она вскинула голову и улыбнулась своему партнеру.
  Луиза-Анна схватила герцога за руку, как только он подошел ближе:
  - Что ты обещал Анри? Скажи мне.
  Ришелье пожал плечами:
  - Понятия не имею. Разве я что-то обещал?
  - Кажется, он так думает. Я видела, как ты флиртовал с этой тощей маленькой англичанкой. Боже, какими дураками становится мужчины при виде нового личика. Она завизжит, если ты к ней прикоснешься. Я так и сказала Анри, но он мне не поверил. Он считает, что под этой невинностью горит истинная страсть. Ты мне веришь, Арман?
  - Да, дорогая. - Ришелье улыбнулся ей. - Ты действительно так сказала Анри?
  Луиза-Анна кивнула, не уверенная в его настроении. Иногда он был так жесток. К ее удивлению, герцог поцеловал ей руку.
  - Спасибо, Луиза-Анна, ты настоящее сокровище.
  *
  Барбара прекрасно проводила время. Другие мужчины не осмеливались дразнить ее, как Ришелье. Они улыбались и говорили комплименты, она улыбалась в ответ и флиртовала, поощряя их говорить еще более лестные вещи. Это была восхитительная игра, жаль только, что Роджер ее не видел. Он оставался в карточной комнате.
  Когда объявили перерыв для ужина, Роджер так и не появился, зато рядом возник Сен-Мишель и предложил проводить ее. Барбара согласилась. Пусть Роджер придет и найдет ее за столом вместе с Сен-Мишелем. Это пойдет ему на пользу. Раньше она всегда стояла и ждала его. Но сегодня она выглядела прекрасно, он сам так сказал. Она старалась ради него и ни для кого больше, а он ушел и бросил ее одну, как будто ее превращение ничего не значило. Она надеялась, что он проиграет в карты, она надеялась, что ему придется искать ее целый час.
  Она так надеялась, что не заметила, куда Сен-Мишель ведет ее. Не успела Барбара опомниться, как уже сидела рядом с ним в занавешенной нише. Там было место только для дивана, скорее даже большого кресла, где с трудом могли уместиться два человека.
  - Сидите, Баб, - сказал Сен-Мишель, - я принесу вам ужин.
  Но вместо этого уселся рядом. Диван оказался даже короче, чем она думала. Сен-Мишель сидел слишком близко, а полумрак комнаты действовал ей на нервы. Сен-Мишель свободно откинулся назад, положив руку на спинку дивана, Барбара отодвинулась, сидя на самом краешке. Сен-Мишель тихо рассмеялся:
  - Какой вы еще ребенок. Что я могу сделать вам, моя дорогая Баб? Диван слишком мал для особой близости. Просто я хотел немного отдохнуть перед ужином.
  - Я голодна, - тихо сказала Барбара.
  Господи, где же Роджер? Что если он войдет и обнаружит ее сидящей так близко к чужому мужчине? Сначала он пропустил ее светский триумф, а теперь оставил наедине с человеком, явно имеющим дурные намерения.
  Пять минут, она даст Анри пять минут... ой. Барбара вздрогнула. Его рука скользнула со спинки дивана на ее обнаженное плечо так быстро, что она и моргнуть не успела. Она и поверить не могла в происходящее, если бы эта рука сейчас не ласкала ее шею.
  Барбара дернулась прочь.
  - Как вы прекрасны сегодня.
  Теперь он держал ее за плечи двумя руками и шептал:
  - Прелестная и волнующая. Знаете, как вы возбуждаете меня?
  Почувствовав мужское дыхание на своей шее, она попыталась встать, но он был таким сильным, он уже обнимал и поворачивал ее... и целовал.
  - Пустите! - Она толкнула его.
  - Барбара!
  Руки Сен-Мишеля разжались, он отступил и положил ладонь на рукоять шпаги. У входа в альков, придерживая занавес рукой, стоял Роджер.
  - С тобой все в порядке, дорогая?
  Роджер шагнул в нишу и коснулся ее руки.
  - Да. То есть, нет.
  Роджер вдруг сильно сжал ее руку, заставив замолчать. Мужчины смотрели друг на друга. Она слышала их дыхание, короткое и прерывистое, словно они только что бежали. Одному Богу известно, на что это было похоже. Барбара чувствовала, как подкашиваются ноги, хоть почти не пила между танцами. Если бы Роджер не держал ее за руку мертвой хваткой, он села бы на пол. Все очарование вечера мгновенно испарилось.
  Роджер собирался вызвать Анри на дуэль. Они могли ранить друг друга. Или убить. Это происходило постоянно и из-за вещей, менее значимых, чем глупая попытка поцелуя. О Боже, что она наделала!
  Через минуту, показавшуюся Барбаре часом, Сен-Мишел поклонился и вышел. Как только занавес за ним упал, Роджер так сильно дернул ее к себе, что она упала ему на грудь.
  - Это он пытался поцеловать меня! Я не давала ему повода.
  - Неужели? - Он все еще держал ее руку.
  Барбара вырвалась. Он не должен так с ней говорить, она не виновата. Она заплачет, если он будет так смотреть на нее.
  - Ты не в Тэмворте, - сказал Роджер, и ее передернуло от стыда. - Не среди деревенских мужланов. Ты во Франции, и если не хочешь, чтобы шевалье целовал тебя, не входи с ним в темный альков. Он тебя поцеловал? Посмотри на меня! Если он это сделал, Богом клянусь, я...
  - Нет! Нет! Ничего не было. Он пытался, но я...
  - Тише. Иди прикажи Гиацинту подать нам плащи и экипаж. Мы уходим.
  - Н-но мы не видели короля.
  - Делай, как я говорю.
  - Что ты собираешься делать?
  - Тебя это не касается.
  *
  Отирая пот со лба и верхней губы, Сен-Мишель шел к столовой. Он сложил платок все еще дрожащими руками и сделал глубокий вдох.
  Луиза-Анна с Ришелье заняли маленький столик, и он присоединился к ним. Молча взял бокал Луизы-Анны и осушил его до дна. Ришелье жестом велел лакею принести еще вина. Сен-Мишел выпил и этот бокал так же. Затем он выпрямился, его глаза расширились. Луиза-Анна и герцог невольно обернулись, чтобы узнать, на что он смотрит. К их столику шел Роджер. Ришелье с улыбкой поднялся, но Сен-Мишель оставался сидеть, словно прирос к стулу.
  - Я пришел передать, что у моей жены разболелась голова, и я везу ее домой. Я бы не хотел разочаровать приглашенных на танцы джентльменов.
  Слова Роджера, в отличие от его манер, были резкими и грубыми.
  - Конечно, благодарим вас, - медленно произнес Ришелье и перевел взгляд на Сен-Мишеля.
  Тот не ответил.
  - А я хотела потанцевать с вами. - Луиза-Анна надула пухлые губки и из-под ресниц бросила взгляд на Роджера, но он не отреагировал.
  - Я полагаю, сегодня вы сбились с пути, Анри. - Роджер сосредоточился на Сег-Мишеле, его лицо было мрачно, а в голосе звучал вызов. - Леди Дивейн недавно в свете и недостаточно опытна. В отличие от меня. А я охраняю то, что принадлежит мне.
  Его рука легла на рукоять шпаги. Наступило долгое молчание. Сен-Мишель не двигался, Ришелье и Луиза-Анна тоже. Наконец Роджер резко поклонился и вышел из комнаты.
  - Что ты натворил? - Выдохнула Луиза-Анна с широко открытыми глазами.
  - Я поцеловал ее. Он почти поймал нас. - Сен-Мишель снова вытер лоб. - Я не собираюсь драться из-за одного поцелую. Ни ради кого.
  - Ты поцеловал ее? - Спросил Ришелье, и глаза его внезапно блеснули. - И каково это было?
  - Даже не знаю. Не успел понять.
  - А как вела себя она? Она солгала ради тебя?
  - Не совсем. Она попыталась объясниться, но он остановил ее.
  - Дуэль повредила бы ее репутации. Нужно было надавить. Я бы так и сделал, - сказал Ришелье.
  - Неужели? - Рявкнул Сен-Мишель. - А вот я не хочу умирать из-за одного-единственного поцелуя. Уложить ее на спину, может быть, но не поцелуй!
  - Когда-то Роджер и мой дядя, - сказала Луиза-Анна, - делили между собой одну женщину, а теперь он готов убить за один поцелуй, украденный у его жены. Звучит нелепо.
  - И все же он был очень груб. - Теперь, когда Роджер ушел, и опасность частично исчезла, он вел себя смелее. - Наверное, я должен убить его за это.
  - Я бы мог придумать месть слаще смерти. Ты выходишь из игры, Анри? - Спросил Ришелье.
  - Нет! Она вернется. Ей понравилось, я уверен!
  - А минуту назад ты не мог вспомнить. Потрясающая память!
  Сен-Мишель схватился за рукоять шпаги, Ришелье тут же встал и оттолкнул стул. Луиза-Анна и моргнуть не успела, а соперники уже стояли напротив друг друга, глядя сурово и презрительно.
  - Прекратите! - Крикнула она. - Если вы подеретесь из-за этой нелепой англичанки... девчонки, я никогда вас не прощу. Сядь, Арман, и убери шпагу. Ты с ума сошел. Она даже не поцеловала тебя. И ты еще не оправился от последней дуэли.
  - Зато она поцеловала меня, - раздраженно бросил Сен-Мишель, но руку с рукояти убрал.
  - Это ты ее поцеловал, - возразила Луиза-Анна. - Есть разница.
  Ришелье сел, Луиза-Анна покачала головой. Она сердилась, чуть не плакала. Любой из этих троих мог умереть к утру. Какие же мужчину идиоты... и как она хотела лечь в постель с каждым из них. Но Роджер Монтджоффри даже не взглянул на нее. Нет, пусть он убьет Сен-Мишеля. И Ришелье. И ее.
  - Я презираю вас всех, - сказала она тихим дрожащим голосом. - Вы безумны.
  - Охота, - сказал Сен-Мишель, - охота - это все.
  - И черт с ними, с последствиями, - сказал Ришелье.
  - Я выпью за это, - согласился Сен-Мишель и осушил свой бокал.
  Одного поцелуя и двух дуэлей за вечер было достаточно.
  *
  В карете Барбара и Роджер молчали. Гиацинт сунул руку под плащ, нашел ее пальцы и сжал их. Она сглотнула, изо всех сил стараясь не заплакать. Роджер сидел напротив с плотно сжатыми губами. Для него вечер пошел плохо с того момента, как он сел к карточному столу. Обычная удача изменила ему, и он постоянно проигрывал.
  А затем регент отвел его в сторону и прошептал, что его шпионы принесли вести о Претенденте. Тот отказался сражаться за английский трон, покинул поддержавшие его шотландские кланы и глубокой ночью сбежал из Шотландии.
  С ним оставалось несколько человек, один из которых был виконт Олдерли. Сейчас они могли быть еще в море. Или в дороге. Доносили, что конечной целью путешествия являлся Париж. Ситуация неприятная с любой точки зрения. Договор с Англией обязывал регента не давать Претенденту убежища во Франции, а у Роджера не было ни малейшего желания иметь дело с безответственным пьяницей, своим тестем... который по нелепой случайности был младше его самого почти на десять лет. Он не хотел подвергать опасности свою дружбу с королем Георгом, чьи собственные шпионы будут докладывать ему о каждом шаге Претендента и его свиты.
  Это известие так разозлило Роджера, что он тут же отправился на поиски Барбары. Он собирался сказать, что уедет раньше, но она пусть остается и наслаждается балом. Последовавшая затем сцена ошеломила его.
  - Я охраняю то, что принадлежит мне, - сказал он по-детски наивной принцессе де Шароле, словно актер в дрянной пьесе.
  Весь этот вечер был дрянной пьесой, если не комедией. Увидеть Барбару в объятиях другого мужчины было потрясением. Он уже много лет не чувствовал такой ярости. Слава Богу, ему хватило ума не убить молодого дурака. Какая злая ирония - разыгрывать обезумевшего мужа после столь долгой череды любовниц.
  Это было действительно очень забавно, за исключением того, что ему было не до смеха. Роджеру хотелось придушить Барбару, такую же импульсивную и глупую, как ее отец.
  Сначала она явилась к нему, испортила слезами его лучшее пальто и перевернула вверх ногами весь дом; затем она уговорила свою бабушку Алису (которая была лучшим генералом, чем ее муж) устроить их свадьбу немедленно; и вот теперь внезапно преобразилась, представ перед ним, как прекрасное виденье. Ее намерения (его забавляла их прозрачность) были ясны, но результат впечатлял.
  "Она станет красивой женщиной, - подумал он, - прекрасным дополнением к Дивейн-хаусу". А затем она целовалась с незнакомцем в темном алькове! Он был зол на нее, и тем более зол, что она не заслуживала его гнева.
  Но когда он увидел Сен-Мишеля, обнимающего Барбару, что-то в нем сломалось. Он хотел проткнуть шпагой мясистую тушу Сен-Мишеля, увидеть кровь на его белой рубашке.
  Господи Иисусе, что с ним случилось? Если бы он сам увидел на балу привлекательную женщину, то подошел бы к ней, не раздумывая, и заботился бы лишь о том, чтобы Барбара ничего не узнала. И все же он пришел в ярость, когда его наивная дурочка жена позволила молодому человеку поцеловать ее.
  Вряд ли она уже изменила ему, но это придет. Он был намного опытнее, и знал, как легко случаются подобные вещи. Сначала один маленький шаг, затем другой, и так до тех пор, пока пути назад уже не будет. При мысли об измене Барбары, ему показалось, что что-то острое вонзилось ему под ребра. Она была так молода...
  - Ты ведь знаешь, что он женат?
  Что заставило его это сказать? Слова вылетели у Роджера изо рта, прежде чем он успел остановить их. Он вел себя, как оскорбленный двадцатилетний юнец.
  - Кто?
  - Сен-Мишель.
  Наступило молчание. "Оставь это, - подумал Роджер, - ты и так сказал достаточно". Барбара сжала руку Гиацинта и прикрыла глаза.
  - Он оставил жену и детей в нормандском замке и приехал в Париж, чтобы жить, как ему заблагорассудится. Жена управляет его землями и фермами и присылает деньги на содержание городского дома, лошадей и любовниц.
  "Зачем я это делаю?". Карета остановилась, Барбара выпрыгнула из нее и бежала с развевающимся за спиной плащом, пока не добралась до своих покоев. Гиацинт тенью следовал за ней. На мгновение она замерла в дверях прихожей и прислонилась лбом к дверному косяку. Из спальни выкатились щенки и с лаем бросились к ней.
  Следом спешила Тереза, она вытирала рот платком, лицо ее было бледным, над верхней губой блестел пот. Но Барбара ничего не заметила.
  - Мадам рано вернулась. Вам понравился бал?
  Барбара не могла говорить. Не обращая внимания на тявкающих щенков она прошла мимо Терезы в спальню. Потянула завязки плаща, сняла шляпку, села на табурет перед туалетным столиком и уставилась на себя в зкркало. "Я не буду плакать, - подумала она. - Не буду".
  - Что случилось? - Спросила шепотом Тереза Гиацинта.
  Мальчик пожал плечами:
  - Мадам велела мне принести плащ и вызвать карету. В карете она молчала. Я держал ее за руку.
  - А месье?
  - Он говорил.
  - О чем?
  - Я не понял. Я думал о мадам. Она была грустная. Она будет плакать, Тереза? Если будет, я обниму ее.
  Тереза наклонилась к мальчику и заключила в собственные объятия:
  - Мадам нужно побыть одной. Возьми Гарри и Шарлотту в мою комнату и жди там.
  - Но я могу понадобиться мадам.
  - Не сегодня, малыш. Делай, как я говорю. Иди.
  В спальне Барбара сидела к ней спиной, но Тереза видела ее лицо в зеркало. "Бедняжка, - подумала Тереза. - Наверное, любовная ссора. А ее муж знает и сердится".
  Горничная подняла с ковра плащ, а затем сочувственно коснулась плеча Барбары. Это был легкий, быстрый жест. Барбара прикусила губу, Тереза расстегнула ее платье и помогла снять нижние юбки. Затем сняла драгоценности и распустила волосы. Все было сделано аккуратно и бесшумно, словно это молчание было нормальным состоянием Барбары.
  Прежде чем Барбара успела опомниться, она уже была в ночной рубашке, а Тереза расчесывала ей волосы. Это было приятно, бабушка тоже так делала. При мысли о бабушке Барбара чуть не расплакалась. Она скучала, скучала по ним всем.
  А Роджер чуть не подрался из-за нее на дуэли, и это совсем не было романтично и волнующе, как во французских романах, которые она читала. И вот теперь Роджер злился на нее, он считал, что это ее вина.
  В дверь постучали. Тереза посмотрела на Барбару, Барбара кивнула. Тереза открыла дверь и увидела самого красивого мужчину. Он был не старым, но намного старше Барбары. Его лицо было загорелым и худым, а в уголках глаз прятались короткие морщинки. Коротко остриженные волосы были светлыми, то ли белокурыми, то ли седыми. Он был в ночной мантии. Лорд Дивейн. У Терезы отвисла челюсть.
  - Я лорд Дивейн, - сказал он, хоть в этом не было необходимости. - Спросите, пожалуйста, мою жену, хочет ли она видеть меня.
  Горничная обернулась. Лицо Барбары сказало ей все. "Она любит ее, - подумала Тереза, - и я ее не виню". Она отошла в сторону, и Роджер вошел в спальню. Тереза тихо закрыла дверь и села в кресло в прихожей. Она совсем забыла, что мужья и жены могут любить друг друга. В Доме Конде никто никого не любил.
  Этого было достаточно, чтобы она забыла о своем несчастье.
  *
  - Я был слишком резок с тобой сегодня, - сказал Роджер, подходя к Барбаре. - Я не знаю, что на меня нашло. Тебе, конечно, позволено иметь собственных друзей. Я не буду мешать. Я доверяю тебе, Барбара.
  Она разрыдалась. Он улыбнулся про себя, обнимая ее.
  *
  Когда она проснулась на следующее утро, его рядом не было. Она села, не обращая внимания на соскользнувшее одеяло. Она была голая.
  Прошлой ночью Роджер занимался с ней любовью. Барбара подтянула колени к груди и обхватила их руками. Если он будет любить ее, жизнь будет прекрасна.
  Вчера вечером она была в отчаянии, сегодня ей хотелось петь. Она встала, между ног болело. Барбара снова улыбнулась, завернулась в халат и позвонила Терезе. Когда горничная появилась в спальне, Барбара уже расчесывала волосы.
  - Помоги мне одеться, Тереза. Я хочу позавтракать с лордом Дивейном.
  Тереза взяла у нее щетку.
  - Кажется, мадам сегодня счастлива. Такая перемена после вчерашнего вечера.
  Барбара рассмеялась, она чувствовала, как краска заливает щеки и шею.
  - Так и есть.
  - Тогда я тоже счастлива. Ваш муж самый красивый мужчина из всего, кого я видела.
  - Правда, Тереза?
  - Наверняка. Я едва не упала, когда открыла дверь и увидела его. Он великолепен.
  - Согласна.
  Они расхохотались как две ведьмы. Тереза положила тяжелые волосы Барбары ей на плечи и начала закручивать в локоны.
  - Сегодня утром вы будете выглядеть невинной, как бутон розы. Красной розы, ждущей одного прикосновения. Только одна мушка, не больше, в уголке рта. Она напомнит ему о поцелуях прошлой ночи. Полагаю, он целовал вас. Мы добавим розу и зеленый пояс к утреннему платью. Маленькие розовые туфельки. Он будет очарован.
  Они наслаждались происходящим, но уже завязывая пояс, Тереза почувствовала, как к горлу подступает тошнота, и схватилась за живот. Они ничего не могла поделать.
  - Тереза, что случилось? Тебе нехорошо? - Барбара помогла ей сесть.
  - Желудочная болезнь...
  - Я пошлю за доктором.
  - Не надо, мадам, сейчас все пройдет. Пожалуйста, не беспокойтесь, просто дайте мне минутку, а потом я помогу вам одеться. Лорд Дивейн будет ждать.
  Роджер уже ел, когда Барбара вбежала в столовую. При виде его у нее перехватило горло. Он встал, чтобы поприветствовать ее, и слегка покраснел. Всего лишь легкий румянец, которого она не заметила. Роджер откашлялся. Барбара ждала.
  - Насчет прошлой ночи, - сказал он быстро и тихо, - если я сделал тебе больно...
  - О, нет. Это было... мне не было больно.
  - Ты прекрасно выглядишь сегодня утром.
  Она улыбнулась от всего своего сердца, от всего счастья. Она еще никогда не любила его так сильно, как сегодня утром.
  - У нас есть письма, - сказал Роджер. - Их принесли вчера поздно вечером. Два для тебя. От бабушки и еще от кого-то, я не смог разобрать каракули.
  Он протянул ей два письма.
  - Гарри! - Воскликнула Барбара. - Это его почерк. Если бы ты только знал... это просто чудо, Роджер! Не думаю, что Гарри написал хоть два письма за всю жизнь.
  Она вскрыла печать и прочла:
  "Дорогая Баб,
  Какое потрясение произвело на мня письмо бабушки. Ты взрослая женщина, замужем, к тому же за самим Роджером. Знает ли он, во что ввязался, женившись на тебе? Посылаю ему мои соболезнования и признаюсь, что несколько дней смеялся при одной мысли о тебе. Как о замужней женщине.
  А еще я напился, чтобы должным образом отпраздновать твою свадьбу. Конечно, мне пригодится богатый зять. Я познакомился с сыном лорда Уортона. Он путешествует по Европе и собирается в Париж. Я собираюсь присоединиться к нему.
  Впрочем, сейчас здесь в самом разгаре Карнавал, и мы не уедем до его окончания. Дождись меня, потому что я очень хочу увидеть тебя замужней женщиной. Кроме того, мне нужны деньги, и я попрошу, Баб, одолжить мне немного.
  Кстати, бабушка написала, что твой брачный контракт включал оплату долгов отца. Слышала ли ты что-нибудь об отце? Я должен Роджеру благодарственное письмо, скоро напишу.
  А пока постарайся вести себя прилично и пришли денег.
  Твой любящий брат
  Гарри".
  Слова "пришли денег" были подчеркнуты жирной линией.
  Роджер наблюдал за ее лицом, пока она читала. Оно было мягким и нежным. Он знал, что ее лицо всегда становится нежным, когда она думает о своих братьях и сестрах. Она будет хорошей матерью их детям.
  Дети... В Дивейне будет прекрасная детская. Не маленькие темные клетушки на чердаке, а просторные солнечные комнаты, где их дети вырастут высокими и крепкими, как молодые дубки. Эта мысль удивила его. Не просто дети, связанные с Ричардом, его кровь, но дети Барбары.
  Она подняла голову:
  - Он поздравляет нас, Роджер. И благодарит тебя за щедрость. И обещает приехать.
  - И только? Никакого упоминания о деньгах? В его возрасте я постоянно нуждался в деньгах.
  Она протянула ему письмо. Он читал, пока она распечатывала письмо бабушки. Потом она вслух читала письмо Алисы.
  - Это странно... ее письмо датировано двумя неделями ранее. Наша свадьба утомила ее. Обратная дорога в Тэмворт была ужасной, у кареты отвалилось колесо. Она неделю пролежала в постели с ногами, а теперь ухаживает за больными мальчиками. Какая-то лихорадка...
  Барбара подняла глаза.
  - С ними все будет в порядке. Дети часто болеют.
  Она быстро просмотрела оставшуюся часть письма.
  - Это единственное упоминание. Бабушка пишет, что тетя Абигейл хочет женить Тони на дочери сэра Джасайи Чайлда, но... Тони отказался. И правильно. Джейн обручилась... надо ей написать. Вот это новость! Одна из дочерей Сквайра помолвлена!
  Неожиданно для себя Роджер заинтересовался:
  - Кто такой Сквайр?
  - Сквайр Динвити. Он владеет фермой Тринити, рядом с нашими землями. У него три дочери, все старые девы. Теперь одна выйдет замуж. Бабушка пишет, что надо только начать, за ней и остальные подтянутся. Что еще... она пишет, что с нетерпением ждет наших писем, любит нас обоих и... разрешает побить меня, если я что-нибудь натворю.
  Они улыбнулись друг другу.
  Пока Барбара пересказывала письмо бабушки, в комнату вошли Уайт с Монтроузом. Они уселись за стол и переглянулись.
  - А у меня письмо от Карлайла, - сказал Роджер. - Он в своем неподражаемом стиле пишет, что решил подстричь ногти. Он не понимает, как китайские мандарины могут есть с такими ногтями, разве что кто-то их кормит. Он так же утверждает, что нас очень не хватает при дворе.
  - Это тебя не хватает. Меня там никто не знает.
  - Если бы знали, то скучали бы вдвое сильней, Баб. Что еще... восстание в Шотландии, похоже, провалилось, и захваченных шотландцев везут в Лондон для допросов. Парламент хочет отрубить им головы, но ходят слухи, что король Георг желает проявить милосердие. Твоя мать, возможно, благоволит к Роьерту Уолполу. Никто не знает наверняка, но Лондон полон слухов.
  Точными словами Карлайла были:
  "Эта течная сука твоя свекровь ухватила беднягу Роберта за яйца. Они играет с ним, как кошка с мышью. И с какой мышью! Никто не знает, чем закончатся эти, смею сказать, отношения. Ставки в "Уайтс" четыре к одному в пользу Роберта. Я поставил на Диану, Монтегю тоже. Похоже на то, что Роберт устроит ей развод, и наша дорогая Диана в очередной раз приземлится на все четыре лапки.
  На ней самое безвкусное изумрудное ожерелье с бриллиантами, и никто в Лондоне не знает, кто за него заплатил. Роберт точно не может себе этого позволить. Все, включая меня, умираю от любопытства".
  - Уолпол, это тот толстяк? - Спросила Барбара без особого интереса. Она не заботилась о том, с кем встречается ее мать. - Тот, что пролил пунш на тетю Абигейл на нашей свадьбе?
  - Тот самый.
  - Хорошая память, - пробормотал Монтроуз.
  - Френсис, - сказал Роджер, - что у тебя?
  Монтроуз молча передал Роджеру стопку приглашений. Роджер быстро просмотрел их и передал несколько Барбаре.
  - Похоже, Френсис перепутал твои приглашения с моими. Я вижу здесь записку от Ришелье. Открой и посмотри, что ему нужно.
  Его голос звучал небрежно, но он внимательно наблюдал за лицом Барбары. Не колеблясь, она сорвала печать и прочитала.
  - Он сегодня днем приглашает меня прокатиться верхом. Забыла сказать, что пыталась вчера купить у него черного жеребца. Ты помнишь, мы оба его видели, и он тебе понравился. Герцог хочет посмотреть, справлюсь ли я с ним. Как будто не справлюсь! Но кажется, у меня уже что-то было запланировано...
  - Конечно, - сказал Уайт. - Мы собирались в Пале-Рояль посмотреть коллекцию регента. Но это легко можно перенести на другой день.
  Он улыбнулся.
  - Ах, - ответила Барбара. - Мне будет приятнее провести день с вами, чем с Ришелье. Он всегда злит меня и дразнит. Я посмотрю коня в другой раз.
  - На какое час запланирована ваша поездка? - Спросил Роджер.
  - После обеда, - ответил Уайт.
  - А еще я собиралась купить игрушки, - сказала Барбара, - для моих братьев. Они болеют.
  - И другим детям?
  Барбара кивнула.
  - Ох, только не дети, - невольно вырвалось у Монтроуза.
  - Я знаю одно место. Небольшой магазинчик на острове Сен-Мари.
  - Я поеду с вами, - сказал Роджер.
  Барбара захлопала в ладоши, вскочила со стула и поцеловала его в щеку.
  - Но сэр, у вас назначена встреча...
  - Отмените. Я хочу проводить жену в Пале-Рояль и послушать, какую чушь будет вещать ей Цезарь. Предупреждаю, проверь все даты и факты. Я уверен, что лучше Цезаря знаю, какие игрушки порадуют больных мальчиков.
  Уайт усмехнулся, Монтроуз уставился в тарелку.
  - Поедемте с нами, - импульсивно попросила Барбара.
  Комментарий о детях не прошел мимо ее ушей. Она часто рассказывала Уайту о своей семье, а он, должно быть, делился с Монтроузом. В этом доме не было секретов.
  Монтроуз кивнул. Разговор зашел о назначенных встречах, затем Роджер упомянул, что хочет устроить прием в Жирный вторник * (* т.е. Марди Гра или Масленица). Барбара решила, что это замечательная идея; они обсудили, кого им следует пригласить, и попросили Монтроуза начать составлять список.
  Уайт наблюдал за ними с легкой улыбкой, а когда хозяева встали из-за стола и покинули комнату, сказал Монтроузу:
  - Я чувствую, как в воздухе запахло любовью. - И добавил: - "О восхитительная, проклятая, дорогая, пагубная женщина!"
  Монтроуз всегда бесился, когда не мог распознать цитату.
  - Конгрив, - сказал Уайт, прежде чем секретарь успел спросить.
  Довольный, он принялся полировать ногти льняной салфеткой.
  - "Что доставляет женщинам больше радости, делать из нас дураков или любовников?" - Парировал Монтроуз.
  Он ухмыльнулся удивленному Уайту и закончил свой завтрак в прекрасном настроении.
  *
  Глава 12
  
  
  Два дня спустя Роджер вошел в маленький обтянутый голубым дамастом кабинет Барбары. Она заканчивала письмо к бабушке. Его появление в это время было необычно, он всегда был занят после обеда. Барбара посмотрела на мужа, перо в ее руке зависло в воздухе над бумагой. По его лицу она догадалась, что случилось что-то неприятное.
  - Твой отец в Париже, - резко сказал Роджер. - Он хочет меня видеть.
  - Мой отец... - Она повторила эти слова на долгом удивленном выдохе.
  Она годами не видела своего отца, временами даже забывала о его существовании.
  - Но где он? Когда я смогу его увидеть?
  - Барбара, - мягко сказал Роджер, - он скрывается.
  Она уставилась на него.
  - Франция теперь союзница Англии. Англией правит король Георг. Твой отец предатель. Повсюду шпионы. Сегодня утром мне сообщили, что регент отказался встретиться с Претендентом, который сейчас в Париже. Это очень деликатная ситуация.
  - Когда он хочет меня видеть? Он может быть болен или нуждается в деньгах. Ему всегда нужны деньги, как и маме. - Она встала. - Мы идем сейчас?
  - Барбара, - Роджер вздохнул. - Ты никуда не идешь.
  Она смотрела на него.
  - Это опасно, - сказал он. - До регента дошли слухи, что заговорщики хотят убить самозванца. Это может коснуться его последователей. Мы должны быть осторожны. Я не хочу впутываться в дела твоего отца.
  Она посмотрела на бумаги на столе, на письмо, которое писала бабушке:
  - Я хочу его видеть. - Она посмотрела на Роджера и вздернула подбородок. - Я должна увидеть его. Он мой отец.
  Их взгляды встретились.
  - Для дочери не может быть изменой встреча с отцом. Скажи мне, где он, и я пойду к нему. Ты не обязан в этом участвовать.
  - Черт побери, Барбара! Думаешь, это игра? Какой-то маскарад, где можно надеть плащ и ускользнуть от преследователей? Я могу лишиться головы за помощь твоему отцу. Спроси шотландских дворян, чьи головы теперь висят на воротами Тауэра. Они мертвы, а человек, из-за которого они погибли, сидит здесь, в Париже, живой и невредимый.
  - Он мой отец. Я нужна ему.
  - Ты нужна мне! О тебе он даже не упоминает в своей записке.
  Она взяла его за руку. Ее застывшее лицо казалось старше, чем он мог себе представить.
  - Он мой отец, Роджер. Я должна увидеть его и помочь, хотя бы своими карманными деньгами. Я не все потратила. Просто скажи мне, где он сейчас. Ты не будешь вовлечен, это моя ответственность, не твоя.
  - Ты всегда такая преданная? - Вопрос прозвучал саркастически.
  - Только тем, кого люблю.
  Ответа не последовало, она опозорила его. Роджер вздохнул и закрыл глаза. Она могла видеть, что внутри он борется сам с собой. Наконец он открыл глаза и взял ее руки в свои.
  - Послушай меня. Мы должны быть очень осторожны. Мне придется пойти к нему самому. Нет, Барбара! Слушай! Он в таких кварталах, куда ты не можешь поехать даже со мной.
  - Я хочу его видеть.
  - Я приведу его сюда, если найду способ. Возможно, у вас будет всего час. Ты понимаешь? Ты должна принять то, что я смогу устроить, и не требовать больше. Это слишком опасно, и я не буду рисковать ни своей ни твоей головой ради него.
  - Ему понадобятся деньги.
  - Я дам ему денег. Джастин будет знать, что происходит. Делай, что он говорит, ни больше, ни меньше. Ты очень многого от меня требуешь, Барбара.
  Он притянул ее к себе и погладил по волосам. Он не думал, что станет рисковать, лишь бы угодить ей. Слова из письма Гарри вернулись, словно произнесенные вслух. Что он взял на себя, породнившись с Олдерли? Его жизнь была устроена, обеспечена. У него было мало родственников, и они не беспокоили его. Его братья умерли, а племянники возделывали землю и были счастливы оставить его в покое в обмен на те небольшие суммы, которые он регулярно посылал им.
  И вдруг внезапно возродился прежний, давно похороненный Роджер, который ни секунды не колеблясь, бросался в самые рискованные предприятия. Тому Роджеру было нечего терять - ни денег, ни титула, ни жены, ни детей. Никакой репутации и никакой ответственности.
  "Должно быть, я сошел с ума", - подумал он. А причина его безумия уже сидела за столиком и делала вид, что играет в шахматы. Сосредоточиться на игре было трудно, но выглядеть спокойной у нее получалось - ведь все было устроено.
  Скоро Роджер проведет отца по черной лестнице в комнату Джастина, а Джастин придет и сообщит ей, что хозяин желает ее видеть. Барбара не знала, сколько времени ей удастся провести с отцом, возможно они смогут только поужинать. Джастин тайком принесет с кухни хлеб и мясо, и возьмет в погребе бутылку вина. Кроме того, в его комнате был камин, и можно будет пожарить на вертеле двух небольших цыплят. Тарелки, салфетки и серебро были приготовлены заранее, и накрыть стол она сможет в мгновение ока.
  Роджер обещал, она сможет обнять отца. Как же ей хотелось обнять отца. В Тэмворте не было ни одного его портрета, поэтому ей оставалось лишь полагаться на свои довольно туманные воспоминания. Но это был ее отец, глава ее семьи, и она должна была увидеть его во что бы то ни стало.
  - Твой отец чертов дурак, - кричала в ярости бабушка, когда прошлым летом сэр Джон Эшфорд привез им новости о его побеге.
  В гневе бабушка даже разбила фарфоровую вазу, которую дедушка привез из Лилля. Барбара едва знала своего отца, который бывал в Тэмворте еще реже, чем мать. Но когда он приезжал, он был добрым, всегда. Она любила его.
  Может быть, на этот раз он сможет остаться? Если он болен, она будет ухаживать за ним. Она могла бы заступиться за него перед королем.
  Полено в камине треснуло пополам. Щенки, лежавшие по бокам чинившей кружева Терезы, зевнули и перевернулись на другой бок. Гиацинт двинул коня. Они с Барбарой вместе учились играть в шахматы. Мальчик хихикнул, увидев выражение ее лица.
  - Я задумалась, - сказала она. - Вот почему я проглядела твой маневр.
  Дверь открылась. В проеме стоял лорд Дивейн в шляпе и с плащом в руках. Он выглядел таким измученным и постаревшим, что Тереза впервые осознала разницу в возрасте между ним и Барбарой. Барбара вскочила на ноги, опрокинув при этом шахматную доску. Что здесь делает Роджер? Это не входило в их тщательно продуманный план.
  - Я хотел бы поговорить с леди Дивейн наедине, - сказал Роджер.
  Тереза подхватила корзинку с шитьем и увела Гиацинта к себе. У Барбары внезапно засосало под ложечкой. Отец не придет.
  - Гарри! Шарлота! - Позвала Барбара, потому что щенки бросились вслед за Гиацинтом.
  Она опустила на пол и обняла их маленькие теплые тела. Внезапно она почувствовала острую потребность в тепле. Они тявкали и лизали ей пальцы.
  - Они испортят твое платье, - сказал Роджер.
  Что-то в его голосе заставило сжаться ее сердце. Барбара подняла глаза на мужа.
  - Скажи мне, - произнесла она ровным голосом.
  Она уже знала, что он скажет.
  Он отвернулся. Господи, как он мог рассказать ей о том, что видел сегодня? Эти улицы такие темные и узкие, что едва можно протиснуться. Потеющий от страха кучер, не убирающий руки с рукояти пистолета. Крысы, суетящиеся в мусоре посреди мостовой. Вонь грязи, гнили, нищеты. Ощущение, будто что-то ползет по шее. Эхо его шагов в темноте. Та жуткая таверна, больше похожая на дыру в земле, заполненная бродягами, готовыми в любой момент ударить сзади, ограбить, убить.
  Он даже не узнал Кита, постаревшего, небритого, пьющего уже много дней, пока то не встал и не позвал Роджера по имени. Кит сидел с двумя шлюхами, их сальные волосы свисали сосульками вдоль лица, а грязь набилась в морщины и складки на груди и шее. По телу Роджера пробежали мурашки.
  - Вина для всех! - Крикнул Кит. - Хорошо, что ты пришел, - сказал он.
  Их поход провалился. Дурные знаки, плохое планирование... а все из-за этих идиотов Болингброка и Мара. А ведь Англия могла стать нашей... мы были так близко... Тост за Претендента!
  Вино обожгло горло. Роджер молча передал Киту письмо Барбары. Тот, даже не взглянув, сунул его в карман и спросил о Гарри. Роджер рассказал все, что знал.
  - Барбара хочет тебя видеть, - сказал он.
  - Да, - ответил Кит. - Я тоже. Скоро я ее увижу. Не сегодня.
  Время от времени в опухшем лице Кита проглядывала Барбара, в быстрой улыбке, в приподнятой брови. Это было нелепо.
  - Долго пробудете в Париже? - Спросил Роджер.
  Кит рассмеялся. Претендент собирал людей в Лотарингии. Лоррен готов был принять их. Оттуда планировалось следующее вторжение. На этот раз все получится.
  - Ты будешь рад, что женился на моей дочери, - сказал Кит, глядя в стакан. - Я прослежу, чтобы тебе не отрубили голову. Я найду для тебя место при новом дворе.
  - Пойдем со мной, - позвал Роджер. - Барбара хочет тебя видеть. Она ждет.
  Кит покачал головой. В другой раз. Скоро, очень скоро.
  - Расскажи мне о Диане, - попросил он. - Это правда, что она подала на развод? - Роджер кивнул. - Тебе надо познакомиться с моей женой, - сказал Кит одной из пьяных растрепанных женщин, сидевших рядом с ним. - Она такая шлюха, любой из вас до нее далеко.- Кит закатил глаза.
  Роджер чувствовал, как через ткань потайного кармана жжет ногу кошелек. Он не мог рисковать, отдав его Киту на виду у всех. Здесь убьют и за сумму в десять раз меньшую. Он встал.
  - Куда ты? - Кит смотрел на него невидящим взглядом. - Останься, возьми одну из моих женщин. Повеселимся, как в старые добрые времена.
  Все, о чем мог думать Роджер - как передать Киту деньги. Он мог бы оставить из Мару или Болингброку, но у него было подозрение, что они ничем не лучше здешней публики. Свита Претендента отчаянно нуждалась в деньгах. Денег всегда не хватало. Он уже представлял доносы, которые нацарапают королю Георгу его шпионы: лорд Дивен передает деньги Претенденту на его дело.
  Что ж, придется рискнуть. И он расскажет королю и лорду Стэйру правду, это были деньги для его тестя. Они поймут, что этого требовали семейные узы. Они должны понять.
  - Останься, - пробормотал Кит. - Посиди еще. На нужен такой человек, как ты, Роджер. Стой!
  Роджер встал, так и не вынув денег из кармана.
  На темной улице Роджер прислонился к покосившейся стене грязной халупы, его вырвало кислым вином. Но это не помогло ему избавиться от привкуса неудачи и бессмысленности жизни. От воспоминаний.
  Вот они с Китом в Лондоне, соперничают из-за одной женщины. Или на заболоченном поле в Нидерландах молятся в ожидании, что одной из летящих в неба ядер снесет кому-нибудь их них голову. Кит, младшей сын, и все же рожденный с преимуществами, которых не могла дать Роджеру его семья.
  Сам он получил лишь красивое лицо, да древнее имя. Все достояние его семьи сгорело в гражданских войнах. Роджер был тем, кого называют бедным родственником. Да, его двоюродные дяди были баронами и графами, но отец всего лишь деревенским сквайром, пытающимся привести в порядок свое поместье после грабежей Кромвеля.
  У Кита было все - внешность, семья, красивая жена с ее более могущественной семьей за спиной. Было время, давным-давно, когда Роджер воображал себя влюбленным в Диану. Но тогда почти каждый мужчина был влюблен в нее.
  Увидеть шестнадцатилетнюю Диану значило увидеть ангела во плоти. Слава Богу, женился на ней все-таки Кит. И получил все, что принес ему этот брак - вино, женщины, азартные игры. Почему же Кит со временем все глубже и глубже погружался в трясину, а он, Роджер, начал с гораздо меньшего и преуспел?
  Впереди светил фонарь. Сейчас он казался маяком, символом надежды после отчаяния, света после темноты. Роджер пошел к фонарю. Он услышал осторожные, крадущиеся шаги, положил ладонь на рукоять шпаги и быстро повернулся. Шаги стихли.
  Оставшуюся часть пути он постоянно вертел головой, всматриваясь в темные тени между домами, в дверные проемы. Шаги слышались, но уже на почтительном расстоянии. Они знали, что у него есть деньги, а человеческая жизнь здесь ничего не стоила.
  Когда Роджер добрался до кучера, который ждал его с фонарем в одной руке и с пистолетом в другой, то чувствовал себя так, словно пробежал сотню миль. Он вспотел.
  Увидеть Кита было все равно, что узреть грешника в аду. Как легко человек мог потеряться в бутылке, тщете жизни и погрузиться на дно. Приветствовать свое падение. Он и сам мог кончить как Кит, но Ричард, удача и Ганноверы изменили его жизнь. Боже милостивый, увидеть Кита было все равно, что увидеть свой возможный финал.
  Ему хотелось вернуться домой и пить, пить до тех пор. Пока из памяти не выветрится зловоние этих мест, Кит, все эти люди. Но сначала ему предстояло сказать дочери Кита, что отец не хочет видеть ее. Он должен был это сделать с ней.
  - Скажи мне, - повторила Барбара.
  - Он был... не в состоянии прийти сюда, Баб. Прости, я сделал все, что мог. Я отдал ему твое письмо.
  Роджер надеялся, что она не будет задавать вопросов. Но женщины так устроены, им надо знать все до мельчайших деталей, какими бы болезненными они не были.
  Барбара сидела на корточках и гладила щенков, ее лицо было опущено, и потому он не видел его выражения.
  - Он прочел письмо?
  - Нет.
  - Он спрашивал обомне?
  - Баб, он был пьян и...
  - Я понимаю.
  Она встала. Роджер чувствовал, что должен обнять ее, но он устал. Он не хотел иметь дело с детской истерикой.
  - Не смотри так, Роджер, - сказала она. - На этот раз я не буду рыдать тебе в пальто. За все годы моего детства я почти не видела его. Он приезжал погостить, наполнял нас надеждами, а потом уезжал. Он всегда уезжал. Ты сделал для меня больше, чем родной отец. Твоя доброта никогда не ранила, как его. Ты не давал обещаний, которые не мог сдержать. Я была дурой, теперь я это понимаю. Не беспокойся обо мне. Со мной все будет хорошо. Ты дал ему денег?
  Теперь она отвернулась, чтобы Роджер не видел ее лица. Он начал объяснять, но она его остановила:
  - Проследи, чтобы он их получил, - сказала она. - Они ему понадобятся. А теперь иди спать, ты совсем измученный.
  Она быстро и яростно обхватила его руками, и тут же отступила назад.
  - Спасибо тебе. Я не должна была просить тебя делать это, но спасибо, Роджер.
  Из всех разговоров, которые он представлял себе, этот оказался самым неожиданным. Барбара была спокойной. Рассудительной, хладнокровной. Роджер вздрогнул. Он считал ее ребенком, которого придется обнимать и утешать, но в этот момент он сам по-детски радовался ее выдержке. Он не хотел сейчас столкнуться с тем, что бушевало за фасадом ее спокойствия. Ему предстояло справиться со своими слезами, слезами которыми он не мог пролить, чтобы оплакать то, что делает с людьми жизнь. Как сам он был близок к краю...
  Как только Роджер вышел, Барбара медленно подошла к кровати и оперлась о резной столбик.
  - Ненавижу его, - сказала она.
  При звуке ее голоса щенки впянули головы в плечи. Она обняла мягкую пуховую подушку. Отец не пришел.
  - Ненавижу его! - Воскликнула она страстным, срывающимся голосом.
  Затем она швырнула подушку на кровать, представила лицо отца и... Она била подушку снова и снова, сквозь стиснутые зубы повторяя:
  - Ненавижу! Ненавижу! - пока та не взорвалась фонтаном перьев.
  Потом она била вялую наволочку, пока она не опустела окончательно. Она бросила наволочку на пол и топтала ногами. Щенки забились под кровать.
  - Ненавижу его!
  В комнату вбежала Тереза. Перья кружили по комнате и медленно оседали на пол, на платье Барбары, на ее волосы. Барбара уставилась на Терезу, выпятив челюсть, стиснув зубы и сжав кулаки.
  - Ненавижу его, - сказала она. Лицо ее сморщилось. - Не буду плакать. - И на том же вздохе: - Он не заслуживает слез. Никогда не заслуживал. Не буду.
  Она прижала кулаки к глазам и села на пол. Тереза в вихре юбок и перьев бросилась на колени рядом с хозяйкой и обняла ее.
  - Дети? - Спросила она. - Ваш брат?
  - Нет, нет, - ответила Барбара.
  Она крепко зажмурилась. Она не станет плакать по ним, ни по отцу, который не был настоящим отцом, ни по матери, которая никогда не была матерью. Ее семьей была бабушка.
  Какой же она была дурой, со своими заботами, с этим ужином, с планами говорить о семье. "Ты знаешь о Томе, Ките и Малыше? - собиралась спросить она. - Они больны. Я послала им игрушки".
  Как будто ему не все равно, как будто ему есть до них дело. Это правильно, сказала она себе. Я буду им и отцом и матерью, как была всегда. Скоро я привезу их сюда, и мы будем счастливы вместе. Будем жить сами, нам больше никто не нужен. Барбара раскачивалась взад-вперед, безмолвные слезы текли по ее щекам.
  Тереза раскачивалась вместе с ней. Кого мадам так любит? Только те, кого мы любим так глубоко, могут причинить нам столько страданий. Мадам, которую Тереза считала такой счастливой с ее красавцем-мужем, драгоценностями, приемами, бальными платьями и восхищенными поклонниками, страдала так, что даже ей было грустно и больно.
  Почему лорд Дивейн не остался, чтобы утешить свою молодую жену? Может быть, он боялся слез, чувств? Слезы были водой сердца. Таким способом душа избавлялась от страданий. Может быть мадам потеряла кого-то, или это любовь причинила ей такую боль? В этом не было ничего страшного. Такую жизнь - со счастьем и болью - Бог дает всем людям, ничего не поделаешь.
  Тереза укачивала Барбару на руках, как укачивала Гиацинта. Она всегда умела чувствовать печаль тех, кого любишь.
  "Плачьте, сударыня, плачьте, - думала она. - Это облегчит исцеление".
  Она и сама достаточно плакала. А через несколько дней она потеряет ребенка, растущего в ней сейчас, как бутон. Этот малыш мог бы... нет, его не будет. И никто не узнает. Никто не станет обнимать и качать ее на руках взад и вперед.
  Обняв Барбару крепче, Тереза заплакала о себе самой, а еще об этой маленькой потерянной жизни, и обо всех мужчинах и женщинах, каждый из которых несет в своем сердце собственную печаль.
  *
  Тереза расплатилась с возницей, который смотрел на нее сверху вниз со своего места. Его грубое лицо под изъеденной молью шапкой было красным и обветренным.
  - Вы точно хотите выйти здесь, мадмуазель? Это дурное место. Я могу подождать.
  Улицы здесь были темными и узкими, дома стояли, тесно прижавшись друг к другу. И было очень холодно. Тереза покачала головой, кучер покачал головой и щелкнул языком, чтобы лошади тронулись.
  Некоторое время она еще стояла посреди улицы, дрожа всем телом. Через час стемнеет. Тяжелые тучи висели низко над городом, обещая снегопад. Она пробиралась по булыжной мостовой между луж и мусорных куч, стараясь не обращать внимания на свертки тряпья под стенами домов. Это были нищие, и они с пристальным вниманием провожали ее вдоль по улице.
  Впереди показалась красная вывеска таверны, и тут мужество оставило Терезу. Она перешла на другую сторону, и замерла, глядя перед собой. Этим утром она проснулась еще до рассвета, быстро оделась и выскользнула в церковь за углом. Она стояла на коленях, смотрела на статую Христа, на его кровоточащие раны и молила Богоматерь и святых о мужестве и прощении.
  На втором этаже открылось окно, и ночной горшок с фекалиями и мочой забрызгал камни мостовой у ее ног. Она успела отскочить, но несколько капель все же попали ей на юбку. К горлу подступила желчь, и она поднесла ко рту руку в перчатке.
  В последние дни Тереза постилась, и тошнота мучила уже не так жестоко, но теперь она вернулась с новой силой. Спотыкаясь на каждом шагу, Тереза перешла через улицу и толкнула дверь таверны. Единственным источником света был огонь в камине, оранжевые отблески облизывали шаткие столы и пустые скамьи. В зале находился только один человек - хозяин таверны. Он сидел и камина и что-то строгал. При стуке двери он поднял голову.
  - Я пришла к матушке Марии, - сказала Тереза, прижимая руку к горлу.
  Он фыркнул и мотнул головой в сторону лестницы.
  - Третий этаж. И постарайся не кричать. Это мешает клиентам.
  Она бы рассмеялась, если бы не чувствовала себя такой больной. Ей даже пришлось держаться опереться о стену, чтобы не упасть. От усилий сдержать подступившую к горлу желчь, на лбу выступил холодный пот. На третьем этаже Тереза прижалась лбом к дверному косяку и постучала. Дверь открылась сразу. В лицо повеяло теплом, отчего темнота и холод на лестнице стали более явственными.
  - Входи, милочка.
  Она сделала, как было сказано. Маленькая комната была тесно заставлена мебелью: кровать с балдахином и занавесками, два кресла, четыре стола и шкаф. На полу лежал ковер, а на одном из столов красовалась клетка с канарейкой. Остальные три стола были завалены бумагами, книгами, грязными чашками и фарфоровыми собачками.
  Тереза сначала поднесла руки к огню, над которым кипел котелок с супом, а затем повернулась к матушке Марии, толстой, закутанной в шаль женщине. Определить возраст этой женщины было невозможно. Она носила тюрбан, когда-то белый, а теперь покрытый бурыми пятнами. Лицо под ним формой и выражением напоминало дыню.
  - Деньги у тебя? - Спросила она Терезу.
  Тереза вытащила из-под плаща мешочек с монетами - четверть того, что она скопила для своей мечты. Женщина протянула руку, и Тереза высыпала в грязную ладонь содержимое мешочка. Матушка Мария пересчитала деньги - грязь коркой запеклась у нее под ногтями - удовлетворенно кивнула, а потом спросила:
  - Как себя чувствуешь, дорогуша?
  - Больной.
  Женщина подошла к шкафу и налила стаканчик коньяку. Она протянула его Терезе, но та лишь покачала головой.
  - Выпей, дорогуша, - сказала женщина. - Это помогает от болезни. Не знаю, почему некоторых женщин тошнит так сильно. Кто-то порхает все девять месяцев, а другие неделями не могут поднять головы. Выпей, дорогуша. Это поможет и с нашим делом тоже. Итак, ты готова?
  Несмотря на ревущий в камине огонь, несмотря на коньяк, Тереза ощущала внутри ледяной холод. Она кивнула, глядя прямо в глаза с расширенными зрачками.
  - Выпей еще рюмочку, дорогуша, за матушку Марию. Вот и хорошо, девочка. А теперь сядь на стул.
  Стул был покрыт бурыми пятнами.
  - Подними юбки, - сказала матушка Мария, ее дынное лицо ничего не выражало. - Положи ноги на табурет. Нет, колени выше. Разведи их в стороны, откройся. Давай, дорогуша, не скромничай. Матушка Мария видела все это тысячу раз. Подвинься вперед. Хорошо, дорогуша, очень хорошо. Это будет быстро. - она порылась в сумке рядом со стулом. - Ну вот, пожалуйста.
  Женщина повернулась, улыбнулась - ее рот образовал полумесяц - и подняла длинную острую спицу. У Терезы пересохло во рту. Она закрыла глаза и изо всех сил вцепилась в стул.
  - Святая Мария, Матерь Божья, - прошептала она, - помоги мне.
  *
  Барбара перечитывала письмо бабушке, которое Роджер прервал три дня назад.
  "Дорогая бабушка, - читала она при свете свечи, - я так счастлива". Она улыбнулась про себя, улыбнулась девушке, написавшей эти слова. Ну, они были чистой правдой. Ее отец не мог разрушить то, что они строили вместе с Роджером.
  Когда она была маленькой, отец брал ее на руки, говорил, что любит, что приедет за ней, и они будут всегда жить вместе. И она верила. Но он так и не сделал того, что обещал. Каждый раз находились все новые отговорки, и в конце концов она перестала верить.
  Она любила его, но и ненавидела тоже. Ненавидела за лживые обещания и боль, которую они приносили. Она была глупым ребенком с широко открытыми глазами, уже на следующий день забывающим все плохое и живущим надеждой снова увидеть отца. Теперь все кончилось, больше этого не будет.
  Ей было все равно, увидит ли она его снова. Он был ей не нужен. У нее был Роджер, который будет заботиться о ней, как ни один отец в мире. Она ничего не напишет бабушке, не изменит ни строчки с письме. Роджер, бабушка, братья и сестры - больше ей нкто не нужен.
  Барбара подняла голову, услышав звук, похожий на стон. Она прислушалась, но больше ничего не последовало. Она снова склонилась над письмом.
  "Здесь в разгаре карнавал, - прочитала она, - и мы с Роджером каждый вечер посещаем балы и приемы".
  Правда, сегодня вечером ей хотелось остаться дома, и Роджер ушел без нее. Казалось, ему нужно уйти. Встреча с ее отцом расстроила его. Барбара понимала. Она даже не видела отца, но тоже расстроилась.
  Она не писала бабушке о том, как люди вели себя во время карнавала. Что женщине было небезопасно одной входить в темную нишу или комнату в Оперном театре. Что повсюду были пьянство и разврат. Она была потрясена, но не настолько сильно, как могла бы месяц назад. Она научилась пожимать плечами и смотреть в другую сторону.Роджер видел и смеялся. А еще она не написала, что тоже напилась, впервые в жизни. Роджер счел это забавным.
  "Сейчас все только и говорят, что о герцоге Орлеанском. У него синяк под глазом. Он говорит, что нечаянно задел себя ракеткой, но ходят слухи, что это мадам Ла Рошфуко ткнула его спицей, за то, что он отнял свободу граждан.
  Герцога Ришелье посадят в Бастилию за дуэль. Я езжу на его лошади, прекрасном черном жеребце, красивом и норовистом. Тебе бы он понравился...".
  Она не писала, что выиграла лошадь на пари, что Ришелье рассердился, но денег за нее не взял. Что Роджер лишь заметил, что цена подходящая, и что она прекрасно смотрится в седле. Барбара видела, что все происходящее забавляет мужа, но у нее было чувство, что бабушка бы ее не одобрила. Но бабушка была уже не молода и не любила Париж, где все было несерьезно.
  Она собиралась навестить Ришелье в Бастилии и дать ему шанс вернуть лошадь. Они решили разыграть ее в карты. Герцог говорил о своем заточении небрежно, как о путешествии. Никто не мог заставить его быть серьезным, и меньше всего он сам.
  "Я очень занята уроками итальянского и рисования, а еще Роджер хочет заказать мой портрет. У меня новая горничная. Она разбирается в моде и сделала меня очень стильной. Ты не узнаешь меня с этими румянами и мушками. А еще у меня есть маленький паж и два щенка, я назвала их в честь Шаротты и Гарри. Я думаю, что Анна полюбила бы их. Я послала всем игрушки, книги и платья. Скажи мальчикам, что я очень сожалею об их болезни и каждый вечер отдельно молюсь об их здоровье.
  Поцелуй за меня Малыша. Я получила письмо от Гарри, он еще в Италии, но обещал приехать. Жду не дождусь увидеть его. Роджер говорит, что этим летом мы посетим Италию и Ганновер. К тому времени, когда мы вернемся в Англию, я стану опытной путешественницей.
  Мы даем ужин на Марди Гра и два приема на следующей неделе. Ты бы гордилась тем, как я веду хозяйство. Постоянно думаю о тебе, моих братьях и сестрах.
  С любовью,
  Твой внучка
  Барбара, графиня Дивейн".
  Последние два слова она написала размашистым росчерком, это было так приятно. Она уже складывала письмо, чтобы запечатать, когда снова услышала шум. Это был стон, куму-то было больно.
  В комнату вбежал Гиацинт, его глаза были широко распахнуты. Барбара оставила его в спальне, спящим на полу вместе со щенками. Тереза, странно молчаливая весь вечер, сказала, что уложит его в постель, но мальчик до сих пор был в своем атласном костюмчике пажа. Должно быть, Тереза забыла. Не похоже на нее.
  - Тереза, - сказал Гиацинт, от волнения проглатывая слова, - я слышал, как она плачет у себя в комнате. Я постучал, а она велела мне уйти. У нее был такой злой голос, мадам, поэтому я сделал, как она сказала. Только она все равно плачет. Наверное, она больна, мадам.
  Барбара подошла к двери и прислушалась, но ничего не услышала. Тогда она тихонько постучала.
  - Тереза, - позвала она. - Это я. Ты хорошо себя чувствуешь?
  Она открыла дверь и заглянула внутрь. Тереза лежала, закутавшись в одеяло до подбородка. Барбара шагнула в полутемную, освещенную одной единственной свечой, комнату.
  - Гиацинт сказал, что ты плачешь. Я тоже слышала. Ты больна? Послать за доктором?
  Тереза дернулась:
  - О, нет, мадам. Просто у меня женские дни. Сегодня первый день, и боли сильнее обычного. Я не хотела, чтобы Гиацинт слышал, он слишком маленький, чтобы понять. Со мной все будет хорошо, правда, мадам.
  Горничная слабо улыбнулась. Барбара закрыла дверь и пошла успокоить Гиацинта. Тереза, чьи руки под одеялом сжимали простыни, расслабилась.
  "Спасибо, Матерь Божья", - подумала она. Боль была невыносимой, сильнее, чем любые менструальные спазмы. И было очень много крови, хотя она сумела доползти на четвереньках до таза и вымыться. Еще одна простыня, окровавленная, лежала скомканной под кроватью. И платье тоже было в крови.
  Она сожжет его, а простыню закопает. Кровь на ней не сильно отличалась от обычной, может быть немного более густая и запекшаяся, но она похоронит ее... и помолится. И поставит свечку за душу ребенка. Он не будет, как она, проклят до самой смерти.
  А теперь ей надо отдохнуть. Отдыхать, пить вино и бульон несколько дней, как сказала - при мысли о той женщине Тереза вздрогнула - матушка Мария. Боль была ужасной, но чего она ожидала? Тереза закрыла глаза и снова начала молиться. Завтра ей понадобятся все ее силы.
  В своем обитом голубым дамастом кабинете Барбара прижала печать к горячему воску. Гиацинт уже спал на маленькой раскладной кровати. Барбара потянулась, она устала. Что ей делать, подождать Роджера или идти спать? Скорее всего, его не будет несколько часов, и вернется он пьяным.
  Она могла бы посмотреть альбомы, которые принес Уайт. Колонны, пилястры и портики нужно было правильно соединить вместе, чтобы создать что-то красивое и роскошное. Она начала копировать некоторые эскизы. Уайт похвалил ее рисунки, но то был Уайт. Она пока ничего не показывала Роджеру, опасаясь его реакции.
  Барбара погладила письмо. Нет, она не все написала бабушке. Например то, что она еще не носила ребенка. Вчера пришли месячные, как будто ее гнев на отца всколыхнул все ее тело и вызвал кровотечение.
  Но жизнь была по-прежнему прекрасна. И она была очень, очень счастлива.
  *
  ГЛАВА 13
  
  Джейн Эшфорд стояла неподвижно, пока две ее сестры завязывали кружевные ленточки, удерживающие в волосах венок из розмарина. Это было утро ее свадьбы, а прошлой ночью ей приснился странный сон. Ей снилось, что она сидит на лугу с другими девочками и плетет цветочные гирлянды, длинные, из примул, ромашек, боярышника и колокольчиков. Вдали виднелось майское дерево, украшенное лентами и венками.
  Солнце согревало ее. Высокая луговая трава была усыпана маргаритками и лютиками. Пчелы и бабочки кружили в небе, опьяненные теплыми запахами земли и цветов. И повсюду цвел боярышник, или как его еще называют, майский цветок, белый, бледно-розовый, красный. Его аромат наполнял воздух.
  Ее щеки были влажными от росы, потому что таков был обычай. Первого мая дева должны была встать до рассвета и умыться росой. Вокруг майского дерева танцевали мальчики и девочки, и среди них Гарри. Он помахал ей рукой, она улыбнулась, а потом встала и понесла ему свою майскую гирлянду. Но когда она под звуки скрипок и смех людей подошла к майскому дереву, его уже не было.
  Кто-то схватил ее и потащил танцевать, а она пыталась сказать своему партнеру, что ищет Гарри. Круг был огромным, голубые красные и желтые ленты майского дерева развевались над головами танцующих. Иногда она мельком видела Гарри, он всегда улыбался ей, но она никак не могла до него добраться, потому что его место в кругу тут же занимал кто-то другой.
  Когда Джейн проснулась, у нее было странное чувство, что она все еще ищет Гарри. Она лежала в темноте под одеялом, стиснутая с обеих сторон своими сестрами, и смотрела, как постепенно светлеет небо в щели между ставнями. Сегодня утром она выходила замуж за Гасси.
  Свадьба должна была состояться в церкви Тэмворта, прием позже, в их доме на ферме, но в деревне была оспа, и рожители решили, что безопаснее поехать в Лондон, пусть и зимой, и отпраздновать там. Оспа была страшной напастью, как змея в летней траве; никто никогда не знал, когда и кого она коснется.
  Отец считал, что кто-то из внуков герцогини Тэмворт может быть болен оспой, так что Эшфорды загрузили свой экипаж и приехали в Лондон.
  Мама с тетей Мод упали друг на друга и, как дети, то смеялись, то плакали, в то время как отец и дядя Эдмонд смотрели друг на друга довольно хмуро. В результате, ее свадьба была скромнее и тише. В Ледибет можно было свободно разместить всех гостей, но на чердаке и в комнатах у дяди и тети гости теснились, как сельди в бочке. Так что приглашены были только ближайшие родственники, семья Гасси и несколько друзей тети Мод.
  Им с Гасси предстояло провести брачную ночь здесь же, так что последние два дня они провели за расчисткой кладовки от всякого хлама и установкой там подарка родителей Гасси - большой кровати с балдахином. Дверь не открывалась полностью, поэтому им придется заползать через щель.
  На самом деле, они с Гасси собирались пожить у тети Мод, пока он не найдет подходящее жилье. Гасси жил в Оксфорде, где учился в одном из колледжей. Было решено, что первое время он будет продолжать жить там и навещать Джейн у тети. Ее мать с младшими сестрами тоже задержатся на некоторое время и будут спать в драгоценной гостиной тети Мод, а отец, который переболел оспой в детстве, вернется на ферму. Он напишет им, когда в Тэмворте станет безопасно.
  - Мы пркрасно проведем время, Нелл, - сказала матери тетя Мод, размахивая шарфом, чтобы подчеркнуть свой энтузиазм. - Надо будет купить платья и перчатки, чтобы вернуть тебе стиль. Пусть Джон, бедняжка, продолжает хоронить себя на этой ферме, но тебя я воскрешу. Чего бы это ни стоило!
  Отец нахмурился и поджал губы, но мама рассмеялась. Джейн была рада, что мама осталась, хотя прошлым вечером она ужасно смутила дочь своей запутанной речью о супружеских обязанностях перед Гасси, и как она должна их исполнять.
  Джейн действительно не поняла, о чем речь. Она знала, что должна слушаться мужа и была к этому готова. Память о Гарри была чем-то особенным, вроде письма, сложенного и спрятанного в коробку со старыми воспоминаниями. Гасси был реальной жизнью.
  Это не значило, что она совсем забыла Гарри. Но она уже не плакала о нем каждый день, и не думала каждую минуту, наверное, из-за предсвадебных волнений. Ей пришлось открывать подарки, покупать перчатки для подружек невесты и друзей жениха, идти вместе с тетей Мод в таверну, чтобы заказать блюда для приема. Кухня в доме была слишком мала, чтобы приготовить столько еды.
  - Так нужно, - сказала тетя Мод.
  И оплатила все. Отец Джейн был потрясен.
  - В городе все так дорого, - сказал он маме. - Ленивая, ленивая городская женщина.
  Но ведь ему никогда не приходилось проводить дни на кухне, выпекая хлеба и обжаривая говяжину.
  Сестры вручили ей перевязанный серебряной лентой букет из позолоченного розмарина, имбиря и стеблей пшеницы. Она слышала, как тетя Мод кричит в соседней комнате о потерянной ленте. Джейн была спокойна, намного спокойнее тети и матери, которые кудахтали над ней как над яйцом, выкатившемся из гнезда.
  Она ждала, пока сестры разбрасывали по проходу церкви цветы и травы. Стоявший сбоку отец нервно ерзал и поглядывал на нее. Затем они пошли по проходу к Гасси, высокому и худому в новом костюме. Она была спокойнее Гасси, который что-то бормотал в ответ викарию и чуть не уронил кольцо. Надпись на ее кольце гласила: "Бог сочетает двоих в одно". Она была спокойна, когда произносила свои клятвы, хотя и слышала, как плачут мама и тетя Мод, особенно тетя.
  - Кого Бог сочетал, да не разлучит человек, - нараспев проговорил викарий, и она вздрогнула.
  Все было кончено. Когда викарий начал читать псалмы, она взглянула на Гасси. Гасси улыбнулся ей, но она лишь подумать о том, как плохо выглядят его зубы. Ему не следует улыбаться. Когда они вышли из церкви, хлынул дождь, и все они, как крысы, бросились домой к тете.
  Братья перенесли ее через порог, а гости бросали на нее пшеницу (символ плодовитости); мать Гасси поцеловала ее и назвала дочерью, а еще вручила горшочек масла (символ изобилия). Тетя Мод поставила в гостиной длинную доску на козлах, и теперь она ломилась от угощения: ячменные лепешки, называемые "невестиными", которые надо резать такими маленькими кусочками, чтобы они проходили сквозь кольцо, миндальное печенье, савойское печенье, засахаренные фрукты, желе, бараньи и говяжьи ноги, пирог с голубями, вино и эль. Да еще огромная чаша пунша, над которой отец с дядей Эдмондом спорили, не добавить ли еще рому, больше, чем о политике.
  А еще тетя Мод наняла скрипача, хотя один Бог знает, где они будут танцевать. Джейн сидела в кресле и принимала поздравления. Братья и Гасси подносили ей тарелку за тарелкой, но она только ковырялась в еде. Маленькие сестры играли с ее букетом и пшеницей, притворяясь невестами. Отец после шести чашек пунша пригласил тетя Мод на танец. Гости прижались к стене, чтобы насладиться впечатляющим зрелищем: тетя Мод, такая же высокая как отец, вся состоящая из рук и ног, прыгала под музыку, как кузнечик.
  Вскоре уже все танцевали деревенскую джигу, от прыжков и поворотов которой пить хотелось еще больше. Еда на столе начала исчезать. Услышав шум, соседи начали заглядывать в окна и, конечно, их пригласили войти. Молодой герцог Тэмворт сделал удивленное лицо. Его пригласила тетя Мод, чтобы обеспечить в будущем Гасси средства для существования, но на самом деле никто не верил, что он придет.
  Он вошел в гостиную, высокий, толстый и застенчивый. Он склонился над рукой Джейн и пробормотал что-то невнятное, но тяте Мод тут же завладела им и потащила через комнату, представляя всем, словно он был самим королем Англии. Их движение было отмечено поклонами и реверансами. Отец принес ему стакан пунша, а после второго герцог ко всеобщему удовольствию уже танцевал сначала с Джейн, а затем с ее матерью.
  - Я пришел ради Барбары, - сказал он, ведя ее по комнате. - Написала, чтобы я приехал, если смогу. Передала вам наилучшие пожелания. Письмо в ближайшее время. Насчет Гасси... я посмотрю, что можно сделать. Молодец, Гасси. То есть, отличный удар. Я выпью еще бокал.
  Наступил вечер, комнаты в городском доме были переполнены людьми. Мать Гасси, высокая стройная женщина, танцевала с отцом Джейн, который водрузил себе на голову шляпку тети Мод. Кружевные ленты свисали поверх парика. Мать, сдвинув на затылок кружевной чепчик, сидела в кресле и смотрела на них с мятежным выражением лица. Она была готова к ссоре. Дядя Эдмонт, как ни в чем не бывало, беседовал с молодым герцогом Тэмвортом, они сравнивали рецепты пунша.
  - Пора снять с невесты подвязку и отвести ее в постель, - объявила своим пронзительным голосом тетя Мод.
  Поднялся нестройный гвалт. Мать тут же встала и ослабила подвязки на чулках Джейн, теперь они лежали у нее на коленях. Молодые джентльмены со щедрым количеством пунша в желудках, как известно склонны, слишком глубоко запускать руки под юбки невесты в поисках узла на подвязках. И так же известно, что они склонны проводить за этим занятием слишком много времени, вызываю ревность такого же нетрезвого жениха.
  Свадьба не место для дуэли, хотя Джейн даже в самых смелых мечтах не могла представить себе Гасси, деружегося на дуэли. Он был слишком уравновешенный, слишком вежливый. На дуэлях сражались вспыльчивые, благородные молодые люди... вроде Гарри. Она прогнала мысли о Гарри.
  Теперь она жена Гасси. Она обещала любить и почитать его и собиралась выполнить это обещание. Гарри для нее ничто, она забудет его так же легко, как забыл он.
  Она взвизгнула, когда молодой герцог Тэмворт развязал одну из ее подвязок. Все хлопали в ладоши, пока он завязывал ее на рукаве своего бархатного пальто. Один из друзей Гасси развязал вторую. Теперь пришло время отвести ее в спальню, раздеть и уложить в постель. Мужчины увели Гасси в другу комнату, где ему тоже предстояло переодеться с ночную рубашку.
  Джейн стояла в маленькой прихожей между кухней и кладовой. Тетя, мать, сестры и тетушкины подруги болтали и смеялись без умолку. Мама и тетя всхлипывали среди смеха, качали головами и повторяли: "Куда ушли годы?". Сестры расстегивали ее платье, стараясь найти и выкинуть каждую булавку. Оставшаяся в одежде и белье булавка была плохой приметой, хоть Джейн в нее и не верила.
  Она задрожала, когда ей накинули на голову ночную рубашку. Затем Джейн скользнула в дверной проем и заползла в постель. Мама с тетй стояли на пороге, смотрели на нее и плакали.
  Внезапно раздался крик:
  - Жених идет!
  Теперь в дверном проеме неловко топтался Гасси. Она хихикнула при виде его ночного колпака. Он перелез через кровать. Теперь они оба сидели, укрытые одеялом до подбородка, и смотрела на толпящихся в коридоре гостей. Друг Гасси присел на край кровати и бросил в них свадебный чулок. Чулок приземлился рядом с Джейн, но не на нее. Все застонали, это означало, что парень не скоро женится. Сестра Джейн сделала то же самое, но на этот раз чулок приземлился прямо на колпак Гасси. Джейн вместе со всеми рассмеялась при виде свисающего у него поперек лица чулка. Новость передали тем, кто не мог заглянуть в кладовку. Сестра Джейн скоро выйдет замуж.
  - Куодл! Куодл! - Взвизгнула тетя.
  Стоявшие в дверях расступились, и появился дядя Эдмонд с большой чашей в руках, пар курился у него перед лицом. Это был напиток новобрачных, сваренный их молока, вина, меда, яичных желтков и сахара с корицей. Им с Гасси пришлось выпить.
  - Тебе понадобятся силы, Гасси! - Крикнул кто-то.
  - Поднимите ему рубашку, - закричала женщина, - пусть Джейн посмотрит, есть ли там, чего бояться.
  Шутка всем понравилась, коридор наполнился смехом. Гасси сосредоточился на чаше.
  - Я помогал его раздевать, - заявил друг Гасси. - Джейн лучше уже начать молиться.
  Снова смех.
  - Он сложен как бык!
  - Пей куодл, ДЖенй, пей куодл. Тебе понадобятся силы!
  - Посмотрим, кто больше устанет к утру, Джейн или Август.
  Они закончили пить. Смех и шутки еще звучали некоторое время, но в коридоре было слишком тесно, а отец Джейн хотел наверстать упущенное над чашей пунша. Он повел прочь рыдающую мать Джейн.
  После наставления исполнить свой долг молодую пару наконец оставили наедине. В кладовой было темно, единственным источником света был слабый отблеск огня из кухни.
  - Джейн, - нерешительно позвал Гасси.
  - Ну?
  Он потянулся и нашел ее руку, сжал ее:
  - Я хочу стать тебе хорошим мужем.
  - А я хорошей женой.
  Но она не была готова к тому, что он поцелует ее. Она нормально переносила, когда Гасси целовал ее лицо или шею, но когда он раскрыл ее губы, она впервые почувствовала во рту его язык и с трудом удержалась, чтобы не оттолкнуть его. Ее тело напряглось.
  Это было не так, как с Гарри, чьи губы были как мед, чей язык заставлял ее плавиться изнутри. Ее охватила паника, она отвернулась, но Гасси уже поднял ее рубашку. Он бормотал ее имя и толкался в нее между ее голых бедер. Она оцепенела от шока, когда он вошел в нее, боль была острой и яркой. Она чувствовало, как все ее тело дрожит от толчков. Он протискивался в нее, целовал ее шею, бормотал имя и стонал:
  - О-о-о!
  Она отвернулась, чтобы держать свои губы подальше от него. Пришлось сжать простыню в кулаках, чтобы не заплакать. Дело было не в боли, хотя боль была, просто это было... вторжение.
  Когда она уже начала думать, что заплачет, он вскрикнул и обмяк. Теперь его тело лежало на ней камнем.
  - Джейн, - прошептал он, - ты в порядке?
  - Да, Гасси.
  К удивлению Джейн ее голос звучал в темноте так спокойно. Он оторвался от нее, и она почувствовала липкую влагу между ног. Там, под животом пульсировало. Гасси поцеловал ее в лоб:
  - Спокойной ночи, жена. Я... я люблю тебя.
  Она не ответила. Он поворочался с боку на бок, наконец, прижался к ней, закинул на нее свою длинную ногу и захрапел. Только тогда ее тело расслабилось. Слезы, которые она сдерживала, потекли по щекам. Теперь Джейн знала, почему мать заикалась, когда бормотала о супружеских обязанностях. Теперь она знала, почему мама с тетей плакали.
  Иисус на небесах, если бы женщины знали, они ни за что не выходили бы замуж. Она выросла на ферме и видела, как спариваются животные, но никогда не думала, что значит этот акт для женщины. Бедные, бедные... Неудивительно, что они издавали такие звуки.
  Мать сказала, что к этому можно привыкнуть. Но как? Это было вторжение в ее самое укромное место. И Гасси, похоже, это понравилось. Ну, конечно! В него же ничего не втыкали.
  Джейн раздраженно столкнула его ногу и вытерла лицо. Слезы утомили ее, она зевнула. Завтра и всю неделю у нее каждый день будет новое платье. Жаль, что они не на Ледибет. Она бы с удовольствием показала свое кольцо дочери сквайра Динвити, герцогине.
  Гасси сказал, что отвезет ее в Оксфорд. Он снимет на ночь комнату на постоялом дворе. Он хотел познакомить ее со своими друзьями и учителями. Она никогда не ночевала в гостинице.
  Джейн вздрогнула от холода и придвинулась ближе к Гасси. Какой же он худой, надо будет его откормить. А еще он хотел, чтобы она услышала его проповедь. Она была бы так горда сидеть на передней скамье и слушать его. В семейной жизни есть и хорошие стороны, сказала мама, она привыкнет.
  - Гарри, - прошептала Джейн в темноте, но, конечно, никто не ответил.
  Как же давно он целовал ее под яблонями. Давно и далеко.
  *
  Шурша юбками, Барбара села за стол и развернула салфетку. В салфетке лежал бутон розы, едва развернувший один или два темно-красных лепестка. Она посмотрела на Роджера, и он улыбнулся, в уголках его глаз образовались морщинки. В память о прошлой ночи, подумала Барбара. У нее перехватило дыхание.
  - В память о прошлой ночи, - сказал Роджер, глядя на пульсирующую на ее белой шее венку.
  Он думал о том, каково было целовать эту шею, чувствовать, как она обхватывает его своими шелковистыми руками и ногами, слышать, как снова и снова шепчет его имя. Он наклонился через стол и погладил эту венку большим пальцем. Барбара вздрогнула, взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала.
  - Я люблю тебя, - прошептала она.
  Он резко встал, отодвинул ее стул и, взяв под локоть, вывел из комнаты.
  Тереза помогала горничной застилать постель. Один взгляд на раскрасневшееся, опущенное лицо мадам и на лорда Дивейна, и она указала горничной на дверь, оставив постель неубранной. Гиацинт со щенками вылетели за дверь, словно испуганные гуси. Как только дверь закрылась, Барбара подняла голову, и губы Роджера прижались к ее губам. Она тонула в ощущениях, вызванных его ртом, языком, руками.
  С каждым разом, когда он занимался с ней любовью, она чувствовала себя все более и более распутной. Она легли на кровать и продолжали раздевать друг друга, медленно развязывая шнурки и ленты среди долгих страстных поцелуев. Роджер обхватил ее лицо ладонями.
  - Лицо-сердечко, - сказал он, целуя ее глаза, нос и рот.
  Они стояли на коленях друг перед другом, и она смотрела, как он расшнуровывает ее корсет. Ее маленькие круглые груди с заостренными сосками просвечивали сквозь ткань сорочки. Роджер мягко отстранил ее, и она смотрела, как он поднимает подол ее сорочки, развязывает подвязки и медленно скатывает чулки вниз.
  Затем он наклонился и начал целовать ее ноги, бедра, живот, между ног. Она закрыла лицо руками, немного пристыженная. Он мягко отвел ее руки от лица. Его глаза сияли, как сапфиры, лицо было напряжено от желания, еще никогда он не был так прекрасен.
  - Не стыдись того, что два человека делают наедине для собственного удовольствия. Мне остановиться?
  - Нет, - ответила она. - Не останавливайся.
  Он улыбнулся, никогда еще она не хотела его с такой силой. Все ее ощущения, казалось, сосредоточились в кончиках грудей и между ног - мягкие, ноющие, томные. Его язык обжигал как пламя везде, где касался ее кожи.
  Когда он вошел в нее, она была мягкой и влажной, как весенний мох. Он застонал, закрыл глаза и поцеловал ее в шею. Она ответила со всей страстью, любовью и опытом, который медленно приобретала. Кажется, она никак не могла им насытиться, и он чувствовал то же самое. Они напряглись одновременно, прикасаясь, целуясь, шепча, они сплелись, как виноградные лозы. Он застонал, когда она коснулась его языка своим, затем он ощутил покалывание, она выгнулась и достигла пика.
  Он улыбнулся, когда Барбара застонала и вцепилась ногтями ему в спину.
  - Ахххх.
  Она крепко прижала его к своему бешено бьющемуся сердцу. Он заставлял ее чувствовать себя такой красивой и желанной. И когда она была с ним, то принадлежала ему целиком.
  Потом они лежали неподвижно, словно не в силах расстаться. Он гладил ее и покрывал лицо нежными поцелуями, а она подставляла шею, как ребенок. Барбара чувствовала себя ленивой и довольной. Роджер лежал с ней, пока она не задремала, затем он встал, нашел свою одежду и начал одеваться.
  Он заметил на столике у кровати том Палладио, один из четырех, недавно переведенных, с торчащими между страниц обрывками бумаги. Заинтригованный, он задержался, чтобы посмотреть бумаги. Это были рисунки, грубые наброски портиков, фасада церкви и чего-то, похожего на виллу. И еще передний портик греческого храма с ведущей к нему лестницей. За колоннадой открывался коридор с равномерно распределенными по обеим сторонам окнами, венчал здание небольшой купол.
  Роджер улыбнулся про себя. С рисунком в руке он посмотрел на жену. Ее великолепные волосы рассыпались по подушке, и она не пыталась прикрыть наготу, что, учитывая ее скромность, подтверждало степень ее страсти к нему. Доверие и любовь ее стали настолько очевидны, что она уже не пряталась перед ним.
  - Я думал, ты спишь.
  - Останься, поспи со мной.
  - Разве не достаточно, что из-за тебя я опоздал на завтрак и на все мои утренние встречи? Неужели тебе не стыдно, Барбара?
  - Нет. С тобой мне ничего не стыдно. Останься.
  Она выглядела очень привлекательно, лежа на кровати, но он покачал головой.
  - Расскажи мне об этом, - попросил он, показывая ей рисунок.
  Она села, взяла у него листок и покраснела. Не глядя на него она сказала:
  -Это просто набросок. Я сама нарисовала.
  Роджеру пришлось наклониться, чтобы услышать ее.
  - Набросок чего, Барбара?
  - Летний домик. Для Бентвуда. Не важно, Роджер, это просто глупый рисунок.
  Она скомкала лист в руке.
  - Пизана Ла Рокка, вилла в Венето. Ее спроектировал один из учеников Палладио. Твой рисунок напоминает мне о ней.
  - Да, я пыталась скопировать. Я подумала, что летний домик - это хорошо. Для детей. В жаркие дни там можно есть, читать, делать уроки.
  - Для детей?
  Барбара глубоко вздохнула.
  - Я надуюсь, что у нас будут дети, и что мои сестры и братья будут жить с нами. Я так скучаю по ним, Роджер. Ты разрешишь им приехать к нам? - Увидев выражение его лица, она поспешила добавить: - Многие так делают. У Марии-Виктории живут две племянницы.
  - Мария-Виктория не новобрачная.
  Она посмотрела на свои руки, на смятый рисунок. Она попросила слишком рано. Роджер взял у нее рисунок и поцеловал ее пальцы.
  - Позже, - сказал он. - Может быть, позже.
  Она с тоской посмотрела на него:
  - Останься.
  Он отстранился и потрепал ее по подбородку.
  - Если бы я был лет на десять моложе... Поспи немного, дорогая. Я скажу Терезе, чтобы она позже принесла завтрак. - В дверях он обернулся. - Ла Мальконтента, - сказал он.
  - Что?
  - Одна из лучших вилл Палладио. Когда мы поедем в Италию, я тебе ее покажу.
  Барбара откинулась на подушку. Дорогая. Роджер назвал ее "дорогая". Он занимался с ней любовью прошлой ночью и сегодня утром. Если бы он был моложе на десять лет...
  Она представила себе молодого Роджера, Роджера, который не ушел бы из ее постели, который остался бы на весь день и занимался с ней любовью снова и снова. Барбара улыбнулась. Она любила этого Роджера, которому она нравилась все больше и больше. Сейчас она чувствовала себя непобедимой.
  Его чувства к ней были подобны деревьям в саду. Когда она увидела его впервые, они были по-зимнему голыми и коричневыми; теперь, когда приближалась весна, они были покрыты крошечными зелеными почками. Скоро почки проклюнутся молодой листвой, и в конце концов ветви будут покрыты сочной трепещущей зеленью.
  Роджер полюбит ее. У них будет красивый дом и много детей. И летний домик тоже. Там будут делать уроки Анна и Шарлотта.
  Ла Мальконтента. Он обещал показать ей...
  *
  Стоя перед зеркалом, Роджер смотрел на себя. Джастин завязал галстук и почистил пальто, словно в мире не было ничего естественнее того, что его хозяин - человек требовательный и не покидавший покоев, пока его внешний вид не будет доведен до совершенства - явился в собственную спальню в половине одиннадцатого утра в одной рубашке и штанах, без пальто, чулок и парика.
  "Я идиот, - думал Роджер. - Не может быть ничего глупее, чем старик с молодой женой. Она убьет меня".
  Он устал. В последний раз он сильно напился, но все же обнаружил, что желает Барбару, и поэтому пошел к ней, разбудил ото сна и занялся любовью. А потом этим утром он снова ее хотел.
  Ее молодость, ее отзывчивость на ласки, ее растущая страсть опьяняла, как шампанское. Он взял ее, ожидая, что страсть утихнет, но обнаружил, что хочет ее еще больше. Уже месяц, если не больше, у него не было другой женщины.
  Но он уже был не молод и должен был держать себя в руках. Прямо сейчас Роджер чувствовал себя полумертвым; ему придется поспать сегодня днем или лечь раньше. Старик с молодой женой. Глупейшая из шуток.
  Почему она все еще интересует его? Он с людопытством и зарождающимся уважением наблюдал за ее попытками стать модной. Сначала она показалась простой и грубоватой, но он вдруг осознал, что за этой полудетской внешностью расцветает женщина со вкусом и умом.
  Да, он построит для нее летний домик, но не для детей. Там будет храниться его коллекция живописи и скульптур. И у нее была сильная воля, несомненно, унаследованная от Алисы. Барбара хотела, чтобы ее семья жила с ними. На это он не пойдет. Но он знал, что она не забудет.
  Ей нужен ребенок, подумал Роджер. Ребенок займет ее и даст мне покой. Неожиданно его охватила такая нежность, что на глаза навернулись слезы. Он жестом отстранил Джастина и уставился на свое отражение, отмечая каждую складку, каждый изъян. Он был не молод. И, возможно, глуп.
  Что он чувствовал к жене? Да, он страстно желал ее, но она была молода, полна обожания и нова для него. Кроме того... она забавляла его, приводила в ярость, будоражила. И он хотел от нее детей. Что-то шевельнулось в нем. Надежда?
  Он улыбнулся своему отражению, оскалив зубы, как дикарь. Самый красивый из дикарей. Это было слишком иронично, слишком неожиданно даже для него - влюбиться в собственную жену.
  Джастин, тайком наблюдавший за хозяином, сентиментально вздохнул. Господи, дай нам время. Позволь нам принять то, что будет и удовлетвориться этим.
  Господи Иисусе, подумал Роджер, он будет самым счастливым человеком, если у Барбары будет ребенок.
  *
  Тереза на цыпочках вошла в спальню, чтобы проведать хозяйку. Барбара лежала неподвижно и спала. Тереза задернула занавески кровати, чтобы свет не мешал ей. Со всеми этими любовными утехами мадам должна скоро забеременеть.
  Ребенок...
  Тереза собрала с пола сорочку и чулки Барбары, нижнюю юбку и платье и сложила их. Подошла к окну и выглянула в сад. Гиацинт играл со щенками. Матерь Божья, благослови его. Что бы она делала без маленького пажа на прошлой неделе. Он постоянно бегал по ее поручениям.
  Кровотечение никак не прекращалось, и она быстро уставала. Гиацинт бегал вместо нее вверх и вниз по лестнице, давая ей передохнуть.
  Окровавленную простыню она закопала в уголке сада под сиренью и молилась над ней. Она каждое утро зажигала свечу в церкви за углом и молила Святую Мать и ее кроткого сына о прощении и о том, чтобы они сняли грех с ее души. Она надеялась, что снова станет счастлива, как только этот страх исчезнет, но обнаружила, что оплакивает ребенка, как будто он полностью сформировался в ней и умер при рождении.
  Она скорбела о том, что могло бы быть, хотя знала, что ее попросту уволили бы, и тогда они с ребенком были бы обречены, если не на смерть, то на голод и нищету. Она могла бы вернуться домой к отцу, но одно воспоминание о ее замужних сестрах, набожных и толстых, как репа, остановило Терезу.
  Так будет лучше, хоть Святая Церковь и считала это смертным грехом. Но она выросла в большом дома, она знала истории благородных дам, замужних и незамужних. Они принимали травы для абортов, навещали злых старух в переулках, и если дети все-таки не умирали, их отдавали сразу после рождения.
  А потом они шли на исповедь к священникам, которые не могли не знать об их грехах. Если они могли пожертвовать мешок золота или построить новую церковь, им прощали все грехи.
  Тереза пожала плечами и покачала головой. Может быть, ее молитвы принесут ей прощение, ведь Матерь Божья была простой женщиной, такой же, как сама Тереза. Она не думала, что будет чувствовать себя такой грустной и опустошенной. Она не думала, что ее мысли постоянно будут возвращаться к тому кусту сирени и простыне. Она ловила себя на том, что представляет, как выглядел бы ее ребенок.
  Конечно, время исцелит ее. Она находила утешение, рассматривая зеленеющие почки на деревьях и тонкие зеленые стебельки. Но Матерь Божья, где же та радость, которую она испытывала просто от того, что жила?
  Эта радость была всем ее достоянием. Это делало ее особенной среди остальной прислуги. Может быть, она была похоронена вместе с той простыней?
  Тереза покачала головой и пошла в прачечную.
  *
  Луиза-Анна де Шароле и Анри де Сен-Мишель ждали коменданта Бастилии в его кабинете. Они приехали навестить Ришелье, которого таки заключили в тюрьму за его дуэль с де Гасе четвертого марта. Этот арест стал сенсацией, весь Париж стекался сюда с цветами и сладостями, чтобы нанести визит высокопоставленному узнику.
  Ришелье позволили обставить камеру собственной мебелью, которую доставили из его особняка. На холодном каменном полу лежали ковры, а стены были украшены гобеленами. По вечерам он прогуливался вдоль стены и в саду в обществе коменданта. Личный камердинер остался с ним, чтобы заботиться о своем хозяине. Парижу очень нравилось это представление, Ришелье всегда был оригиналом. Количество влюбленных в него женщин увеличилось многократно.
  Наскучив ожиданием, Луиза-Анна подошла к окну и выглянула наружу. Внизу в экипаж садились Барбара и Мария-Виктория де Гондрен.
  - Неудивительно, что нам пришлось ждать, - сказала она Сен-Мишелю. - Он был занят с другими гостями.
  Тюремщик проводил их в камеру. Ришелье был одет, как для приема, в атласное пальто сливового цвета, отделанное черным шнуром, и коричневые кюлоты. Парик был новый, но лицо под ним заметно осунулось - единственный признак, указывающий, что тюрьма, возможно, не такое приятное место, как он утверждал. Он стоял у птичьей клетки и тыкал между прутьев пальцем, заставляя свистеть золотистую коноплянку.
  При появлении новых гостей камердинер сразу разлил по бокалам вино.
  - Добро пожаловать, - сказал Ришелье. - Я умирал от скуки.
  Луиза-Анна отвернулась от его поцелуя:
  - Не говорите мне о скуке. Я видела ваших последних посетителей.
  - Ах да, почтенная Мария-Виктория и графиня Дивейн. Как я уже сказал, умирал от скуки. Что может быть скучнее, чем визит двух добродетельных женщин. Анри, я начинаю думать, что леди Дивейн перехитрит нас обоих.
  - А думаю, что вы пытаетесь проскользнуть вперед меня, - ответил Сен-Мишель.
  - Неужели?
  - Именно.
  Оба рассмеялись. Луиза-Анна сняла длинные перчатки и развязала ленты шляпки. Она бросила свои вещи на кровать, обошла, чтобы осмотреть комнату, и остановилась перед клеткой. Несколько кудахчущих звуков, и птичка запела.
  - Как мило. Кто вам это подарил?
  Леди Дивейн, - небрежно бросил Ришелье. - Она думает, что птичка развеселит меня. У нее странное представление, будто тюрьма не приносит удовольствия.
  - О? А какие у нее еще странные представления?
  - К сожалению, ничего интересного, моя дорогая. Мы просто сыграли в карты. Сегодня выиграл я. Она была в ярости. Завтра выиграет она.
  Барбара, Ришелье и лошадь были постоянным источником слухов: черный жеребец постоянно менял своего хозяина, в зависимости от того, кто выиграет в карты. Но графиня не скрывала своей преданности мужу и не давала надежд ни одному из поклонников, даже настойчивому Сен-Мишелю. Париж уже считал ее оригинальной и модной. Добродетель всегда оригинальна, в сочетании с чувством стиля она может стать модной.
  - Она действительно скучная, - сказал Ришелье, - разве что в карты играет хорошо. Я говорю серьезно, Анри. Как продвигаются твои ухаживания?
  Сен-Мишель промолчал. Плохо, о чем было известно всему Парижу.
  - Думаю, скоро ее добродетель падет.
  Ришелье рассмеялся жестоко и цинично.
  - Какой же вы дурак, - сказал Ришелье. - Я уложил бы ее в постель в шесть недель.
  - Считаешь, что я не могу!
  - Тебе никогда со мной не сравняться.
  Рука Сен-Мишеля потянулась к шпаге. Ришелье в Бастилии шпаги не полагалось. Он усмехнулся.
  - Я знаю одного настоящего мужчину, - тихо сказала Луиза-Анна, - который в одну секунду убил бы вас обоих, попробуй вы говорить с ним таким образом. Он бы не ранил вас, Арман. Не опустил бы оружие при виде первой крови. Он убил бы вас.
  - Ваш дядя Филипп? - Сказал Ришелье, отвлекаясь от Сен-Мишеля. - Он вернулся в Париж?
  - Тот самый, который в прошлом году убил д"Арси? - Взволнованно перебил его забывший о своем гневе Сен-Мишель.
  - Да. А до того он убил Монреаля. - Луиза-Анна вздрогнула. - Когда-то они были друзьями в Роджером, единственное время, когда моя дядя был человеком. Я всегда думала, что он убил Монреаля из-за Роджера.
  - Роджера? Роджера Монтджоффри? - Спросил Ришелье.
  - Да Роджер с дядей Филиппом были близкими друзьями, но потом дядя Филипп убил Монреаля, Роджер покинул Париж, а мой дядя... - она замолчала, не в силах объяснить. - Вы должны знать моего дядю.
  - Рад, что не знаю, - сказал Сен-Мишель.
  - Что ж, у тебя будет еще один шанс. Он написал матери, что приезжает ради театра и нового гардероба, а так же, чтобы увидеть Джона Лоу, наше новое чудо. Но я думаю, он возвращается ради Роджера. Может быть, они подерутся на дуэли. Будет на что посмотреть. Они оба настоящие мужчины. Будет на что посмотреть.
  Она снова вздрогнула и обхватила себя руками. Кончик маленького красного языка коснулся верхней губы. Сквозь ткань платья было видно, как затвердели ее соски. Ришелье смотрел на нее, не отрываясь.
  *
  Это был последний день Пасхальной недели, когда герцог и герцогиня дю Мен распахивали двери своего поместья, чтобы отпраздновать приход весны. Всю неделю экипажи гостей катили по длинной главной аллее, доставляя приглашенных на поэтические чтения и любительские театрализованные представления. Были так же концерты, ужины (где ради соблюдения поста подавали свежую рыбу из Сены), выезды на охоту или просто верховые прогулки, пешие прогулки по цветущим садам, азартные прогулки и танцы.
  В час дня Барбара с Роджером прогуливались по террасе. Их пригласили остаться на ночлег после ужина. Роджер собирался купить у герцога юМена двух арабских жеребцов, которых тот получил от одного из бастардов покойного короля. Он шлвлрил с Барбарой о Бентвуде, и она слушала его, понимая на каком-то глубоком уровне то, что нельзя было выразить словами.
  Он делился с ней своими мечтами. Он любил роскошь, гостеприимство, беседы о литературе и искусстве, чередуемые хорошим вином, сплетнями о скандалах и политике. То была скарее французская, чем английская политика. Даже в Сейлор-Хаусе не было такой сложности, такого великолепия. Они беседовали, пока шли рука об руку по гравийной дорожке среди рядов стройных каштанов к фонтанам, чьи струи блестели как хрустальные в холодном и свежем воздухе.
  - Прежде всего я хочу построить Храм искусств. Изящное классическое здание, наполненное картинами, скульптурами и старинными бюстами, поднимающие дух своей сущностью. Он прекрасно подойдет и для официальных приемов и для частной жизни. Я соединю его аркадой с домом, самым красивым в Англии. Дивейн-хаус станет самым красивым поместьем в стране, самым известным. Мы будем принимать самых образованных и утонченных людей. Наше гостеприимство будет столь же щедрым.
  Он раскинул руки, чтобы охватить сады и главный дом.
  "Через десять лет, - подумала Барбара, - мне будет почти двадцать шесть... дети. Шарлотта и Анна выйдут замуж, Том и Гарри женятся. Роджеру будет пятьдесят два". Это заставило ее вздрогнуть. Дедушка умер в пятьдесят восемь, и она считала, что он дожил до глубокой старости. Бабушка в свои шестьдесят считалась исключительно здоровой женщиной.
  Невозможно было представить, что Роджер, возможно, через десять лет умрет, и она будет вдовой. Сейчас, при солнечном свете, ему можно было дать не больше тридцати. Он был красив, как никогда в жизни. Все так говорили, и он принимал эти комплименты с естественной грацией человека, ничего другого не слышавшего. Барбара наделяась. Что именно ее любовь делала его таким молодым. Только сеть тонких морщинок у глаз выдавала его истинный возраст. Она вздрогнула и сжала его руку:
  - Люби меня.
  Роджер остановился и посмотрел на нее. Его глаза были голубее весеннего неба.
  - Сейчас? Днем?
  - Да. Сейчас.
  *
  Свечи в огромных хрустальных люстрах бального зала потрескивали, воск капал на плечи гостей. Была почти полночь, но танцы и не думали заканчиваться. Слугам придется заменить свечи во всех канделябрах еще до того, как первый гость сядет в карету и покатит обратно в Париж.
  Прикрывшись веером, Барбара зевнула. Они с Роджером устали. Как только он вернется с бокалом шампанского, она предложит извиниться перед хозяевами и отправиться спать. Никто по ним скучать не будет, все были слишком заняты сплетнями. Здесь был сам Джон Лоу, и гости кружили вокруг него, как пчелы вокруг меда. До Барбары долетали обрывки разговоров о Национальном банке, финансовом чуде, которое ликвидирует национальный долг, обеспечит стране дешевые деньги, стимулирует торговлю, зафиксирует цены на товары и размер кредитных процентов и, в конце концов, сделает всех богатыми.
  Она ощущала пульсирующее в комнате волнение, но за два месяца в Париже она успела прийти к выводу, что французы всегда чем-нибудь взволнованы. Если они не могли найти повод для волнения, то создавали его сами.
  Она начала пробираться через толпу, намереваясь найти Роджера и сказать ему, что идет спать. Кто-то хлопнул ее веером по плечу. Барбара обернулась. Удивительно, но это была Луиза-Анна де Шароле. Барбара знала, что принцесса ее не любит. Она завидовала визитам Барбары к Ришелье и ее внезапная популярность. На днях Ришелье как раз сказал, что Барбара ни в коем случае не должна прекращать эти визиты.
  - Мои личные отношения с Луизой-Анной значительно улучшились, - сказал он, - и все это благодаря вам. Прошу, пожалуйста, не оставляйте меня здесь.
  - Я искала вас, - сказала Луиза-Анна, скользя глазами по лиловому платью Барбары.
  Цвет шелка напоминал бутоны сирени в саду и красиво сочетался с зелеными и серебряными бантами. Одна нить жемчуга обвилась вокруг шеи Барбары, и втора была вплетена в ее густые волосы, тяжелые жемчужные серьги свисали с мочек ушей по обе стороны длинной шеи.
  В отличие от остальных женщин в зале, она не была напудрена. Накрашены были лишь губы и щеки.
  - Осторожно, мадам, совсем немного, - предупредила Тереза. - Ваша молодость лучше любых румян.
  С ее здоровой белой кожей, оттененной черными бровями и ресницами, она выглядела не просто модной - уникальной. Белая, как мел, Луиза-Анна с яркими пятнами румян на щеках и тонким красным ртом радом с Барбарой казалась изможденной и потрепанной.
  - Кое-кто хочет с вами познакомиться, - сказала Луиза-Анна. - Леди Дивейн, позвольте представить вам моего дядю, принца де Суассона. Дядя Филипп, позвольте представить вам леди Дивейн.
  Мужчина склонлся над ее рукой. Он был высок и массивен, но не толст. Гордое, красивое лицо, полное лицо, слегка испорченное дуэльным шрамом, который с одной стороны оттягивал вниз уголок рта. Этот шрам в сочетании с карими глазами по густыми темными бровями придавал его лицу ироничное выражение.
  Принц был явно старше сорока, ближе к пятидесяти. Он смотрел на нее со странным выражением - отчасти с интересом, отчасти с восхищением - но было что-то еще, чего она не могла прочесть... но, возможно ее просто смущали его брови. Когда он улыбнулся, Барбара заметила, что зубы у него ровные и белые, и от этой улыбки у нее перехватило дыхание. Он был очень привлекательным мужчиной.
  - Я восхищался вашим дедушкой. Не могу описать, как ждал встречи с вами, - сказал он.
  Было что-то странное в том, как он произнес это. Словно смеялся над ней.
  - Вы знали моего деда?
  - Мы сражались на разных сторонах, но быть его врагом считалось честью. Его слава в нашей армии была так же велика, как у англичан. Король бросал вазы в карту каждый раз, когда ваш дед осаждал новый город, потому что исход осады был известен заранее. Когда-то я был его пленником, но со мной обращались как с дорогим гостем. Я дал обещание воздержаться от побега и сдержал его, хотя ваш дед постоянно обыгрывал меня в шахматы. Уверяю, я здесь только ради знакомства с вами. Луиза-Анна подтвердит, что я не выезжаю из своего поместья и сейчас чувствую себя настоящей деревенщиной.
  Принц не был похож на деревенщину. Он держался уверенно и одновременно необычайно изящно и учтиво. Во всем его поведении, в словах, во взглядах, сквозила легкая ирония. Конечно, это было больше, чем брови и шрам.
  - Как долго вы пробудете в Париже?
  - Кто знает? Я уже испытываю искушение вернуться в деревню. Город слишком шумен для меня. Я отвык от людской суеты. Я бы остался дома сегодня вечером, но не мог упустить возможность познакомиться с внучкой знаменитого герцога Тэмворта. С молодой женщиной, очень красивой, смею добавить, и к тому же женой Роджера Монтджоффри.
  - Значит, вы знаете моего мужа... но, конечно, вы ведь знали моего дедушку.
   Он рассмеялся, и смех его был таким же густым, как расплавленный шоколад.
  - Да, леди Дивейн... могу я звать вас Барбара? Благодарю. Я знаю его хорошо, когда-то мы были друзьями. А вот и он, у окна, и выглядит лет на десять моложе меня. Меня всегда раздражала его вечная молодость. До сих пор поверить не могу. Возьмите меня под руку, Барбара, давайте удивим его. Иди, Луиза-Анна, дитя мое. Благодарю за помощь, племянница. Идите медленнее, моя дорогая, я хромаю. Старая боевая рана.
  Барбара снова уловила иронию в его тоне. Она положила руку ему на локоть и стала пробираться через толпу, сбившуюся вдоль одной из стен танцевального зала. Роджер с бокалом шампанского в руке беседовал с герцогом Дю Меном.
  - Роджер, - позвала она, подойдя достаточно близко, - посмотри, с кем я познакомилась.
  Он обернулся, все еще с улыбкой на губах, но при виде де Суассона его лицо вдруг побелело. Бокал выпал из его руки, осколки брызнули по полу. Барбара бросилась к нему.
  - Роджер! Что это? Тебе нехорошо?
  Выражение его лицо испугало ее.
  - Роджер, друг мой, что-то случилось? - Спросил герцог Дю Мен.
  Слуга опустился на колени у его ног, чтобы вытереть пролитое шампанское.
  - Ничего, - сказал Роджер странным голосом. - Приступ внезапной боли. Теперь все прошло.
  Барбара заметила, что он прислонился к двери террасы, словно нуждаясь в поддержке. Его бледность пугала ее.
  - В нашем возрасте, - произнес герцог Дю Мен, - следует быть осторожнее. Такая молодая жена... может утомить вас. Ах, Суассон, я уже слышал, что вы в городе. Какой приятный сюрприз. Вы знакомы с лордом Дивейном?
  Герцог де Суассон улыбнулся, и эта улыбка совершенно преобразила его лицо. Роджер молчал, Барбара переводила взгляд с одного мужчины на другого, чувствуя их напряжение. Она положила руку на плечо мужа, и этот жест, казалось, разбудил его.
  - Филипп, - сказал он, - не думал, что увижу тебя.
  - И все же я здесь. Готов возродить старые интересы... старую дружбу.
  - Извините, - быстро вмешалась Барбара. Что-то в лице Суассона заставило ее заговорить. - Я так устала, Роджер. Не мог бы ты проводить меня в мою спальню? Господа, надеюсь, вы меня извините.
  Роджер выпрямился и оттолкнулся от двери. Барбара видела, каких усилий ему это стоило. Они оставили герцогов наедине друг с другом и пошли через бальный зал. Сейчас Барбара поддерживала мужа.
  - Позвать лакея? - Спросила она.
  Краски еще не вернулись на лицо Роджера, он выглядел ужасно. Пот выступил у него на лбу, он явно был болен... да, он что-то сказал о боли. Роджер покачал головой, и они медленно поднялись по лестнице. Когда дверь спальни закрылась, Роджер повалился на Барбару, она позвала Джастина и Терезу. Втроем они быстро уложили Роджера в постель. Джастин принялся развязывать галстук хозяина, а Тереза побежала за бренди. Барбара стояла рядом с кроватью, ломая руки.
  - Что с тобой? Скажи мне, - попросила она. - Вызвать врача?
  - Нет, нет, - задыхающийся Роджер попытался сесть. - У меня внезапно заболела грудь. Мне уже лучше. Иди, Барбара... Джастин знает, что делать. Оставь меня сейчас.
  Ему не стало лучше, он не мог дышать. Она закусила губу, но сделала, как он просил - вышла в соседнюю комнату. Он был таким бледным, таким слабым. На прошлой неделе он совсем не берег себя, это она виновата.
  Барбара дала Терезе время расстегнуть платье, затем выскользнула из него и подбежала к двери. Роджер сидел, поддерживаемый Джастином и медленно пил бренди. Потом он снова опустился на кровать и застонал.
  - Господи Боже, - сказала Барбара, - он действительно болен.
  - Мадам, - Тереза повесила платье и подошла к хозяйке, - я спущусь вниз и приготовлю сердечное питье. Я знаю хороший рецепт. Если завтра месье не станет лучше, мы пошлем за доктором, и ему пустят кровь. Это всегда помогает. Просто месье не так молод, как вы, и ему нужно отдохнуть.
  - Почему-то все, кроме меня, это знают. Иди, приготовь питье, Тереза. Я просто проверю его еще раз.
  Она прокралась к мужу. Джастин сидел у кровати, Роджер, похоже, дремал. Она взяла его руку, холодную и влажную. Роджер открыл глаза.
  - Тебе лучше? - Прошептала она.
  - Да, - сказал он. - Мне просто нужно побыть одному. Барбара, пожалуйста.
  Она кивнула и опустила его руку обратно на покрывало.
  - Тереза принесет сердечное лекарство, - сказала она.
  Она вернулась в свою спальню и села. Он хотел побыть один. Это было понятно, и у нее не было причин чувствовать себя обиженной, и глупо было вспоминать сейчас об отце. Роджер не был похож на ее отца. Она могла поспать здесь, на кушетке, а завтра ему станет лучше. Они вернутся в Париж, она будет ухаживать за ним, и он обязательно поправится. Просто теперь она будет помнить, что он не так молод, как выглядит. Барбара закрыла глаза. Если с Роджером что-то случится... нет, ничего не произойдет. Все будет хорошо.
  Роджер сделал несколько глотков теплого питья, приготовленного Терезой, откинулся на подушку и закрыл глаза. Грудь все еще болела. Когда он оглянулся и увидел Филиппа, ему показалось, что сердце его взорвалось. Боже милостивый... Филипп. Воспоминания накатывали на него. Как волны на песчаный берег. Они держали его связанным по рукам и ногам, как пленника.
  Это была тьма и запретные желания, высокомерие и любовь. Кровь, льющаяся изо рта и носа Монреаля. Бессилие и злость. И безысходность. И страсть.
  *
  ГЛАВА 14
  
  Энни сидела в гостиной герцогини, оберегая ее от благонамеренных, но назойливых посетителей. Они приходили по одному, все утро. Сквайр Динвити, сэр Джон Эшфорд, викарий Лэтчрод, арендаторы, жители деревни. Как только разнеслась весть... не побоявшиеся болезни...
  Энни предлагала им эль, выслушивала соболезнования и отсылала домой. В гостиной оставался только бормочущий молитвы викарий Лэтчфорд. Никто не мог помочь, и люди должны были заботиться о своих собственных семьях, ибо Бич Божий лежал, как свернувшаяся в траве змея, готовый поразить без предупреждения любого приблизившегося. Во многих домах уже были и больные и умершие. Людям оставалось только молиться и умолять Господа всемогущего, чтобы зараза скорее ушла.
  До слуха Энни доносились рыдания герцогини. Она смахнула слезы с глаз и встала, чтобы понадежнее запереть дверь. В спальне было темно, на столах, заваленных бумагами и чашками, в вазах засохли цветы. Ни одного звука, кроме плача. Высокий тонкий звук, какой издает юная девушка, вот только плакала не девушка, а герцогиня. Она оплакивала своих внуков, последний из которых умер от оспы этой ночью.
  Этот звук наполнял темную спальню одиночеством и отчаянием. По другую сторону двери Энни закрыла лицо руками. Иногда жизнь казалась ничем иным, как тяжелой утомительной ношей.
  Но дел оставалось много. Сейчас Хенли укладывала маленькие тела в выложенные свинцом гробики. Никто не должен опасаться, что оспа выпрыгнет прямо из гроба и заразит человека. Все постельное белье и одежду сиделок уже сожгли. Дом очистили смесью смолы и ладана. Отпевание будет сокращено, тела не долго пролежат в церкви, но будут похоронены как моно скорее, чтобы снизить опасность распространения болезни. Приглашений на похороны тоже не будет, герцогиня сама напишет членам семьи.
  Колокол Тэмворта звонил и звонил, оповещая днрнвню о смерти. Энни вытерла глаза и высморкалась. Нужно было закрыть черной тканью зеркала и завесить окна. И написать письма леди Диане и мистрис Барбаре...
  Это письмо будет испытанием ее веры.
  *
  Диана лежала, раскинувшись на новом диване, как богиня. Она не носила фижмы, так что ее гости, Уолпол и Монтегю, могли видеть очертания ее ног под тканью платья. В последнее время у нее вошло в привычку приглашать Уолпола на поздний ужин, но только в компании герцога Монтегю. Затем она весь вечер флиртовала с одним из мужчин по собственному выбору. Если это была уловка, направленная чтобы подстегнуть угасающий интерес Монтегю, она сработала, потому что последний обнаружил, что снова начинает беситься (и давать новые обещания) при виде Уолпола, следящего за Дианой с масляным блеском в глазах.
  Уолпол воспринимал это, как добродушный медведь: порыкивал, поругивался, зубы в ход не пускал. Диана хорошо их кормила. Она прекрасно жила на деньги матери, дополненные подачками Монтегю, и теперь они втроем пили бренди и обсуждали политику. Вернее, мужчины обсуждали политику, а Диана внимательно слушала, ожидая возможности вставить свою просьбу о разводе.
  Все новости крутились вокруг бегства Претендента из Шотландии, бросившего верных ему шотландцев одних сражаться против англичан и ганноверцев. Диана зевнула, прикрыв рот рукой. Кит был в Шотландии, но, к счастью, успел покинуть ее вместе с Самозвнцем. Поговаривали. Что теперь он в Париже. Хорошо. Пусть Роджер сам с ним разбирается. Для нее Кит все равно, что умер. Он подтолкнул ее так близко к раю, что теперь она не желала ничего, кроме развода и забвения ее неудачного брака.
  Уолпол сообщил, что Роджер скупает половину Франции для Дивейн-хауса, а вторую половину для Барбары. В комнату вбежала Клемми и протянула Диане записку. Она встала и подошла к канделябру, чтобы прочесть. Уолтер и Монтегу замолчали, чтобы понаблюдать за ней, эта картина стоило того, чтобы прерваться.
  Но они не были готовы к ее пронзительному крику. Внезапно в комнате воцарился хаос. Продолжая кричать, Диана села на пол, к ней бросилась испуганная служанка. Уолпол успел к ней первым и перенес на диван. Монтегю растирал ей руки, а Клемми водила перед носом горящим пером.
  Диана начала приходить в себя, ее веки дрогнули, но лицо под румянами оставалось бледным. Уолпол влили ей в горло немного бренди, она что-то пробормотала и закашлялась.
  - Вот это уже лучше, - сказал Уолпол. - Вы нас напугали...
  Он замолк, потому что Диана зажала рот руками и разрыдалась, уже не заботясь ни о своем виде, ни о макияже. Этого зрелища было достаточно, чтобы Клемми замерла на месте с приоткрытым от удивления беззубым ртом.
  Монтегю взял смятую записку.
  - Это ее дети, - сказал он Уолполу. - Они умерли... оспа. Боже мой!
  Клемми заплакала. Уолпол похлопал Диану по руке, но она не обратила на него внимания. Она рыдала, раскачиваясь взад и вперед, слезы текли по ее нарумяненным щекам, но она не замечала их. Такого зрелища в совокупности с оспой Монтегю перенести не мог. Он поцеловал руку Дианы:
  - Дорогая, думаю, что не буду беспокоить вас в этот трудный момент. Мои соболезнования. Я искренне... Я пришлю справиться о вас завтра или послезавтра. На полпути к двери он нашел свою шляпу, плащ и трость. - Вдо скорого сви...
  - Трус! Чертов трус! - Закричала Диана. - Лицо ее стало уродливым, на шее вздулась вена. - Забудь помыть руки после письма. Сума на тебя, недомужчина! Они умерли! Умерли!
  Монтегю выскочил за дверь. Диана в ярости была невозможна. Диана в слезах и ярости - невыносима. Диана дернула Клемми за руку, та горой осела на пол рядом с диваном, женщины обнялись и заплакали хором.
  Уолпол закурил трубку и молча наблюдал за ними. Через некоторое время Диана попыталась вытереть лицо.
  - А вы почему не сбежали? - Плюнула она. - Не боитесь оспы? Или горя? Или думаете. Что я пущу вас к себе в постель?
  Он не ответил.
  - Уходите! - Плакала она. - Я хочу побыть одна. Я потеряла детей... и я никогда... а теперь они умерли и, наверное, уже похоронены!
  - В Тэмворте оспа... - начал он.
  - Мне все равно! Они умерли! Разве вы не понимаете? Я никогда не думала, что переживу моих детей! Уходите!
  Она зарылась лицом в грудь Клемми и зарыдала. Климми согласно всхлипывала. Уолпол молчал и ждал. Наконец рыдания стихли. Клемми вздохнула и высморкалась в фартук. Диана смотрела на Уолпала - опустошенная и бессмысленная пародия недавней красавицы.
  - Надо отдать вам должное, - устало сказала она, - вы настойчивы. Клемми. Принеси еще бутылку бренди. Я собираюсь напиться, сэр, можете присоединиться. Я хочу выпить столько, чтобы забыть... какой плохой матерью я была. Чтобы не помнить ничего еще несколько дней. Чтобы не помнить, что чувствую сейчас.
  Клемми налила три больших бокала. Диана осушила свой одним глотком и протянула руку за добавкой.
  - У меня есть дочь, - сказал Уолпол после четвертой порции. - Прелестная девушка, ровесница Барбары. Она больна. Врачи мучают ее все новыми и новыми лекарствами, ничего не помогает. В глубине луши я хочу, чтобы она... умерла, и молю Бога сократить ее страдания, но он, кажется, не слышит меня.
  Он говорил задумчиво и печально.
  - Мне всегда было все равно, - Диана тщательно подбирала слова, но язык плохо слушался. - Я не навещала и не думала о них. Они просто были, как деревья и солнце. Я беременела каждый раз, как только Кит укладывал меня в постель. Я проклинала их, когда кончались деньги, но моя мать растила их с любовью. Я желала им смерти, чтобы не пришлось беспокоиться о браках, приданом и наследстве. И вот они умерли. И мне больно. Роберт,мне так больно, что не хочется жить. Ты веришь в Бога, Роберт? Думаешь, это он наказывает меня за грехи? Их слишком много, тех грехов. И я наслаждалась ими всеми.
  Они покачали головами над ее грехами и выпили еще. Огонь в камине начал потрескивать, но Клемми слишком увлеклась своим бренди, чтобы добавить угля. Свечи начали оплывать, а они все пили, не переставая. Диана, почти такая пьяная, как ей хотелось, вздрогнула. Она посмотрела на Уолпола, сравнивая количество бренди в их бокалах, а потом сделала еще один глоток.
  - У меня ужасное желание, - сказала она. - Я хочу пойти наверх и заняться любовью... как собака в течке. Я сошла с ума, Роберт? Я не ханжа, но я в ужасе от себя самой.
  - Говорят, это обычная реакция на смерть. Желание почувствовать себя все еще живым.
  - Хорошо сказано. Не удивительно, что тебя так слушают в Парламенте. Боже, как мне грустно. Я хочу валяться, как собака. Я хочу чувствовать, что жива, а не умерла вместе с моими детьми. Я дрянь, Роберт?
  Он кивнул, и они оба расхохотались. Диана встала, ей потребовалось некоторое время, чтобы поставить бокал на столик. Он все время норовил упасть.
  Она медленно провела руками по телу, обхватила и приподняла груди.
  - Я иду наверх, - сказала она.
  - Диана, все будет не так, как вы думаете. Вы готовы к этому?
  Она рассмеялась:
  - Ни один мужчина не сможет удовлетворить меня.
  - Возможно, но вы слишком пьяны, чтобы оценить меня. Но потом ты оценишь, обещаю.
  Она направилась к двери, соблазнительно покачивая бедрами. Картину портила лишь пьяная икота.
  - Это ваш шанс, Роберт. Сегодня или никогда.
  Уолпол поставил свой бокал и последовал за ней. Клемми сидела на полу, потягивая бренди.
  - Мы плохие люди, - сказала она. - Господи, помилуй нас.
  *
  Больше похожие на трех черных ворон, герцогиня, Энни и кузина Хенли сидели в Зимней гостиной.
  "Искала я того, кого любит душа моя, - подумала герцогиня, - искала и не нашла. Мои внуки в темноте. Я одна"
  Эта мысль пронзила ее насквозь холодом зимнего утра. Ей больше не о ком было заботиться, кроме Хенли, которая с каждым днем становилась все более сухой, горькой и изможденной. Бедняга обвиняла себя во всем случившемся. Жизнь бедной родственницы в чужом доме... чье существование было оправдано только заботой о детях... Хенли с первого дня болезни отбросила все страхи и ухаживала за детьми до самой их смерти. Что она чувствовала сейчас, сидя здесь с заплаканным опухшим лицом? Она со слезами бросалась на детские гробы. Неужели она действительно любила детей, на которых так часто жаловалась? Кто может знать, что таится на сердце у другого человека. Кто почувствует его страдание?
  - ... пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное, - прочел викарий Летчрод пронзительным дрожащим голосом. - Он будет кормить стадо свое, как пастух. Он возьмет ягнят в руки свои и отнесет их в лоно свое.
  Оспа... Господи, помилуй нас.
  То первым пожаловался на боль, но она не обратила внимания и отправила его в школу. А потом у него поднялся такой жар, что начались судороги, и они с Энни и Хенли по очереди обмывали его маленькое дрожащее от лихорадки тело прохладной водой. И своими слезами. У ребенка не было ни пятен, ни предательской сыпи. Он умер после двух дней лихорадки и судорог. Они не смогли выплакать достаточно слез, чтобы спасти его. Они еще не знали.
  А потом на теле Тома появилась смертельная красная сыпь. И тогда ужас обвил ее сердце холодными щупальцами и сжал его. Оспа не щадила никого. Она не предупреждала. Ни знака, ни причины...
  У некоторых выживших не оставалось и следа, разве что несколько оспинок. Другие слепли или были так изуродованы, что до смерти носили маски. Болезнь уже приходила в их дом когда-то.
  Перед глазами мелькнуло видение Диккена... и его ребенка. Сыпь, затем превращающаяся в гнойные пузыри. И отца и ребенка невозможно было узнать. Я горю, кричал Диккен. Все эти ванны, примочки, капли от лихорадки - ничто не могло ему помочь. Лицо Ричарда, когда они хоронили своего первенца и внука... Больше никогда, думала она, глядя в его лицо. Нконец-то она сказала себе то, что знала всегда. Их сыновья были главной пружиной в жизни мужа. Он не мог пережить их. В отличие от нее... она могла вынести что угодно... даже Джайлся. Ее дорогой мальчик... эпидемия в Кембридже... Они прислали его тело домой. Она заставила Перримана открыть гроб. Там уже нечего было хоронить. Запах был такой, что она потеряла сознание, как только приподняли крышку. Перриману пришлось оттащить ее на руках. Оспа превратила ее сына в черную желчь.
  Итак, оспа отняла у нее двух сыновей, но не утолила голода, и вот теперь смотрела на нее из темноты своими мертвыми глазами.
  Девочки умерли, как только появилась первая сыпь. Их моча была красной от крови, и увидев это, она поняла, что их уже не спасти. Оспа поразила их изнутри. Том с Китом сражались доблестно, как их дед, и до последнего вздоха боролись за жизнь. Гнойники поднимали их кожу, пока та не начинала кровоточить, а затем отваливаться кусками.
  Герцогиня кричала вместе с ними. Их боль была ее болью. Невозможно видеть, как страдают те, кого любишь. В комнате стоял такой смрад, что приходилось завязывать нос и рот вымоченной в камфаре тряпкой.
  Доставили сундук с подарками от Барбары. Она держала подарки перед блестящими от лихорадки глазами и шептала детям имя сестры. Будьте сильными, уговаривала она их хриплым от слез голосом. Все будет хорошо... о, Господи!
  Господи, где ей взять силы, чтобы написать Барбаре? Маленькая Анна, лежа в постели, звала: Баб, Баб! Снова и снова. Кит с изуродованным язвами лицом, борющийся за каждый вздох, крепко сжимал в руке свинцового солдатика. Он так и умер с игрушкой.
  Несмотря на пылающий в камине огонь герцогиня дрожала - наверное, от горя и старости. Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: "зачался человек"! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! Тьма... темнота смерти... оспа...
  Дульсинея спрыгнула с ее колен. Кошка дулась, потому что ее заперли. Кошкам было не место на похоронах, но Дульсинея так не думала. Она ждала котят, и беременность сделала ее нетерпимой к людским обычаям. Она начала вылизываться, сидя прямо посреди комнаты, но вдруг насторожилась, и герцогиня подняла глаза.
  Одна из закрывающих дверной проем гардин отодвинулась, и появилась женщина под черной вуалью. Дульсинея зашипела. Диана, подумала герцогиня. Нет, это не могла быть Диана, не в трауре, не под этой огромной вуалью. Но когда Диана сбросила плащ на пол и через комнату ринулась перед матерью на колени, герцогиня суть не упала со стула от удивления. Диана рыдала, цепляясь за ее юбку.
  Кузина Хенли встала и выпрямилась, ее лицо вспыхнуло от возмущения. А затем появился еще один человек, Тони, ее внук. Он наклонился и поцеловал герцогиню в обе щеки.
  - Сразу приехал, - сказал он. - Как только услышал. Мне так жаль, бабушка.
  Он сжал ее руку, и герцогиня почувствовала, как слезы подступают к горлу. Тони. Тони приехал к ней.
  - Мои дети, мои дети, - простонала Диана.
  Все уставились на нее, когда она театральным жестом откинула вуаль и открыла опухшее от слез лицо. Это зрелище лишило герцогиню дара речи. Диана умела плакать. Диана могла что-то чувствовать. Это было невероятно.
  - Я приехала, как только получила твое письмо, - сказала Диана утирая слезы черным платком. - Не могу поверить, что это случилось. Я проплакала всю дорогу, спросите Тони.
  Все в комнате посмотрели на Тони. Он кивнул и застенчиво улыбнулся, а потом наклонился и снова взял бабушку за руку. Герцогиня обнаружила, что ей приятно его прикосновение. Теплое. Уютное. Оно было не таким, как у остальных людей. Она с благодарностью посмотрела на внука.
  - Бабушка выглядит усталой, - сказал он.
  - Она устала, - ответила Энни, хмуро глядя на Диану.
  Они с кузиной Хенли выглядели почти враждебно. Герцогиня была удивлена, почему их взгляды не убили Диану на месте?
  - Когда похоронят детей? - Спросила Диана.
  - Их похоронили вчера, леди Диана, - мрачно сказала Энни с удовлетворением на лице. - Вы же знаете, что такое оспа. Невозможно было ждать.
  - Ты похоронила их без меня? - Диана посмотрела на мать. Ее голос все еще был тихим и дрожал. - Как ты могла?
  - А откуда нам было знать, что вы почтите нас своим присутствием? - Рявкнула ощетинившаяся Энни.
  - Мы понятия не имели, что вы оба приедете, - вмешаласб герцогиня.
  Она устала от ссор. А после появления Дианы даже дышать стало трудно. Диана снова заплакала. Герцогиня в замешательстве смотрела на дочь. Она не могла вынести эту новую плачущую и заботливую Диану. Казалось, она попала в паутину кошмара или участвовала в дурной комедии. Все происходящее казалось нереальным.
  - Шлюха! - Крикнула дрожащим голосом красная от волнения кузина Хенли. Она подступила к плачущей Диане. - Блудница вавилонская! Как ты посмела сюда явиться!
  И ко всеобщему удивлению ударила Диану по лицу. Диана шлепнула Хенли в ответ. Хенли упала, и посреди гостиной разверзся сущий ад: плачущие женщины, смятые юбки, порванная вуаль. Диана ругалась как конюх, а Энни кричала, чтобы все замолчали. Герцогиня подумала, что сейчас она упадет в обморок, только этого не хватало. Ей следовало встать и, как всегда, решить проблему, но у нее не осталось сил. Она слишком устала и была слишком стара.
  - Тетя Диана, покиньте комнату. Энни, забери кузину Хенли. Она не в себе. Уложи ее в постель. Бабушка, пойдемте со мной. Я отведу вас к себе.
  Все уставились на Тони. Он заговорил полными предложениями, подумала герцогиня. Я и не знала, что он может. Он подхватил ее на руки, как будто она весила не больше пера. Энни увела рыдающую Хенли. Диана подняла плащ и сердито огляделась. Смотреть было не на кого.
  Герцогиню, словно королеву, вынесли из комнаты. Она, как ребенок, лежала в объятиях внука и думала: Тони... Тони. Было в нем что-то от Уильяма, кроме роста и красоты. Тони...
  Он положил ее на кровать, накрыл одеялом и принес бокал вина. Он даже не снял плаща. Он присел на край кровати, и она была рада, потому что комната казалась слишком пустой и темной. Она была так рада, что даже сердце затрепетало в груди.
  Неисповедимы пути Твои, Господи. Он послал ей Тони. Слезы навернулись на глаза. Она была такой старой и слабой.
  - Твоя мать рассердилась на тебя? - Герцогиня говорила грубо. Чтобы скрыть слабость. - Не лги мне, мальчик. Я умею читать по лицу. Это безрассудный поступок. В деревне все еще оспа, а ты единственный наследник.
  Она кивнула на портрет Ричарда над камином. Тони тоже посмотрел. Ричард улыбался им, такой красивый, молодой, гордый.
  - Зачем ты приехал, Тони?
  - Баб, - сказал он.
  Она не поняла. Дульсинея запрыгнула на кровать и терлась головой о Тони, пока он не погладил ее. Кошка мяукнула в знак одобрения, легла на колени к герцогине и замурлыкала так громко, что трудно было разбирать сказанные слова. Дульсинея никогда раньше так себя не вела. Она не любила чужих.
  - Баб говорила о вас, - сказал Тони. - В Сейлор-хаусе. О вас и... остальных. Очень всех вас любит. Когда мама получила письмо, я знал, что понадоблюсь. И вот я приехал. Ради Баб. Она любит вас, бабушка. И я тоже, - совсем тихо добавил он.
  Герцогиня смотрела на него.
  - Тетя Диана хочет поехать в Париж, - сказал Тони. - Плохая идея.
  Герцогиня похлопала его по руке:
  - Не беспокойся об этом, я разберусь с ней. Теперь, когда ты приехал. Мне стало лучше.
  И разрыдалась. Глупая старуха, что подумает о ней внук? Но он заключил ее в объятия (хотя Дульсинея и не сдвинулась с места), как ребенка, и погладил по голове.
  - Не плачьте, бабушка. Я здесь и обо всем позабочусь. Я обещал Баб присматривать за вами. Я люблю тебя, бабушка, да. Ну-ну... не плачь... Тише, бабушка, тише.
  *
  ГЛАВА 15
  
  Монтроуз откашлялся. Роджер нахмурился.
  - Ах, сэр, у вас сегодня встреча с герцогом Гизом. И я так же нашел эти письма нераспечатанными... как видите... я подумал, что вы забыли о них...
  Монтроуз внезапно замолчал, когда увидел выражение лица Роджера.
  - Ты знаешь, что я никогда ничего не забываю, - огрызнулся Роджер.
  Он взял письмо на начал его рассматривать - кремовая бумага и красная печать. На лбу Роджера запульсировала вена, совсем как в тот момент, когда он поймал Барбару в Алькове с Анри. Бедный Монтроуз, подумала она. Барбара точно знала, каково сейчас секретарю.
  - Роджер, - сказала она, отчасти для того, чтобы отвлечь гнев мужа от Монтроуза, тот сидел, уставившись в тарелку, его круглое лицо покраснело. - Письмо от принца Суассона? Я думала, вы старые друзья.
  Роджер резко встал и бросил салфетку на недоеденный завтрак.
  - Мы были. Давно, - сказал он холодно. - Теперь мы старые враги. Я не хочу, чтобы имя этого человека упоминалось в моем доме. Это всем понятно?
  Он по очереди посмотрел на всех троих, они опустили глаза, как провинившиеся дети. Роджер взял письма и протянул руку за тем, что держала Барбара. Она отдала письмо. Он подошел к камину и швырнул всю пачку в огонь, который все еще зажигали с раннего утра. Бумага сморщилась, края ее почернели. Затем все обратилось в пепел. Все трое украдкой наблюдали и быстро отвели глаза, когда Роджер обернулся.
  Как только письма догорели, он без единого слова вышел из комнаты. Дверь захлопнулась. Все молчали. Барбара не поднимала головы. Она не могла посмотреть ни на Монтроуза ни на Уайта. Почему Роджер так с ней обошелся? Что с ним случилось? Не в силах закончить завтрак, она извинилась и тоже вышла.
  Как только дверь за ней закрылась, Уайт обратился к Монтроузу:
  - Это то, что я подумал?
  Щеки Монтроуза горели, но он кивнул.
  - Он никогда раньше так со мной не говорил.
  - А как насчет того случая, когда леди Дивейн до свадьбы пришла на Сент-Джеймс-сквер? Ты помнишь?
  Уайт разгребал угли кочергой.
  - Что ты делаешь? - Спросил Монтроуз, наблюдая за ним.
  - Насколько я помню, потом у него нашлось несколько неприятных слов для нас обоих, - Уайт продолжал ковыряться в золе. - А еще был случай, когда ты перепутал его письма к любовницам и вынудил порвать не с той.
  - Ты же не пытаешься найти эти письма? Прекрати немедленно, Цезарь! Что, если он вернется и найдет тебя? Вернись к столу.
  - Ни кусочка не осталось, - Уайт положил кочергу на место и стряхнул пыль со штанов.
  Монтроуз вытер лицо салфеткой, как будто это он искал предательские клочки бумаги.
  - А еще был случай, когда ты впустил леди Мюррей в спальню. Пока герцогиня Бофор еще была там. Насколько помню, я помню я был потрясен богатству и красочности его проклятий.
  Монтроуз сложил салфетку:
  - Это совсем другое. Он стал такой после праздника у дю Мена. Тереза сказала, что с ним случилось что-то вроде... удара.
  - Тереза?
  Монтроуз покраснел.
  - Я иногда проверяю счета леди Дивейн. Эта девушка, она очень... уравновешенная, - сказал он, словно защищаясь.
  - Да, я и сам всегда так думаю, когда ее вижу. Какая уравновешенная девушка!
  Монтроуз фыркнул:
  - Тереза сказала, что лорд Дивейн был болен. Вероятно, ему до сих пор нездоровится.
  - Ну, тогда я буду очень рад, когда ему станет лучше.
  *
  Что не так с Роджером? Барбара размышляла. Да, он стал таким угрюмым и вспыльчивым после возвращения от дю Мена. Эта тень теперь все время присутствовала на задворках ее сознания, омрачая привычную рутину жизни: завтрак с молчаливым Роджером, выбор утреннего платья, занятия итальянским и музыкой, прогулка в саду с Гиацинтом и щенками, чтение скандальных листков и памфлетов или книг по архитектуре, переодевание к обеду, сам обед, когда она сидела за столом и знала, что все очарование мужа предназначено исключительно для гостей, и как только они уедут, он снова станет молчаливым и угрюмым. Затем следовала поездка по лавкам, дневные визиты к друзьям или в мастерскую художника, который писал ее портрет, или в Бастилию к Ришелье, затем снова домой, чтобы переодеться для бала, театра или приема. Затем поздно вечером домой и спать.
  Роджер больше не приходил к ней, а она не искала его. Не было больше их разговоров о Бентувуде и Дивейн-хаусе, о мебели для дома, зеркалах, портиках и мраморных статуях. Она держала при себе все свои мысли. Она могла подождать, пока ему не станет лучше. Если он болен или устал, она может подождать.
  Но почему он не говорил, что его беспокоит?
  Она так много думала, что два раза подряд проиграла Ришелье в карты. Тот смеялся над ней:
  - Вы вот-вот потеряете Анри.
  - Что вы хотите этим сказать?
  - То, что нельзя оставить такого человека ни с чем. Скажите, вы хотя бы поцеловали его в губы?
  - Нет. Это не ваше дело.
  - Удивительно. Что ж, не приходите ко мне за утешением, Баб, когда он бросит вас. Вы будете вне себя от ярости, когда остальные ваши поклонники последуют его примеру. Вы будете ругать себя, за то, что не дали ему больше.
  - Ба!
  - Будете! Попомните мое слово. И когда вы совсем зачахнете от скуки, приходите ко мне, моя дорогая, я верну вам весь блеск.
  - И что взамен?
  - Гораздо больше, чем вы дали Анри.
  - Продолжайте мечтать, Арман.
  - Я мечтаю, моя дорогая. Уверяю вас, я ни о чем другом и не мечтаю.
  - Черт побери, вы выиграли! Вы отвлекли меня.
  - Еще одна игра, Барбара. Я настаиваю.
  Она была прекрасна... благодаря Терезе. Она была популярна... благодаря Ришелье и Сен-Мишелю. Она изучала историю Италии и Франции, архитектуру, языки. Она делала все, что в ее силах, чтобы стать модной, элегантной и искушенной, чтобы быть женщиной, которую хотел Роджер. Но теперь что-то между ними было не так. Он что-то скрывал от нее, и не смотря на всю ее красоту и изысканность (и, к сожалению, любовь), он не хотел ее.
  Расстояние между ними не росло, а не уменьшалось. А она так старалась, чтобы оно стало меньше.
  *
  Барбара закончила одеваться для бала в отеле "Скалли". Сегодня, подумала она. Сегодня я заставлю его рассказать. Что же его беспокоит. Новое платье из темно-синего шелка заставляло сиять ее глаза, в волосах искрились бриллианты, а темно-синие перья стекали по шее на спину. Они с Терезой были довольны результатом.
  Роджер любил красивых женщин. К этому времени она уже успела убедиться, что красивые женщины тоже любили Роджера. Она специально решила оставить Гиацинта дома, чтобы поговорить с мужем в карете. Возможно, если она будет выглядеть достаточно привлекательно, если она будет достаточно очаровательна, у него поднимется настроение, и он расскажет ей о своих проблемах. Разделит в ней свои заботы, как с настоящей женой.
  Но в карете Роджер снова молчал, погруженный в раздумья. Он выглядел постаревшим и усталым, и Барбару пугала эта резко обозначившаяся разница в их возрасте, знаниях, жизненном опыте. Вся ее недавно приобретенная утонченность вылетела в окошко.
  - Ты болен? - Резко спросила она. - Скажи мне.
  - Ты понимаешь. Сколько раз за последние четыре дня задавала мне этот вопрос?
  - Поделись со мной, Роджер. Позволь мне помочь. Это из-за меня? Из-за Парижа? Ты болен? Где у тебя болит? Скажи мне. Как я смогу помочь, если не знаю, что не так? Должна же быть причина для твоей грубости...
  - Грубости? Когда я был груб?
  - Сегодня утром. Из-за этих писем. Мне было неловко перед Уайтом и Монтроузом. После того вечера у дю Менов тебя словно подменили.
  - Почему ты так говоришь? - Он схватил ее за руку.
  Барбару испугала резкость его голоса, она вырвала руку.
  - Я говорю так, потому что это правда.
  Ее голос дрожал. Я не заплачу, подумала она. Оба молчали. Единственным звуком был стук колес по неровным булыжникам мостовой.
  - Тогда... - медленно произнес Роджер. Барбара поймала себя на том, что напрягается от его медлительности. - Ты помнишь, когда мне стало плохо?
  - Да.
  - Ну, я еще не совсем здоров. Я меня все болит, и я быстро устаю.
  Он лжет, подумала Барбара. Почему он лжет мне? Я ведь так люблю его, что готова сделать что угодно.
  Словно услышав ее мысли, Роджер перетянул ее к себе и обнял. Платье смялось. Но ей было все равно. Ей стало так страшно, и она не знала, от чего. "Жаль, что я не старше, - подумала она и обратилась к Богу, как делала всегда, когда попадала в беду. - Господи Иисусе. Сделай меня старше."
  - Барбара, - сказал он ей в волосы, - ты ничего не сможешь сделать.
  - Давай вернемся домой. Ты отдохнешь.
  Он покрыл ее лицо легкими, как воздух, поцелуями, и она закрыла глаза.
  - Потанцуй сегодня, - попросил он. - Наслаждайся своей молодостью. Ты поможешь мне, если будешь счастлива. Поверь мне, Барбара.
  Она слегка высвободилась из его объятий:
  - Если я не...
  - Постарайся, Барбара.
  - Хорошо. Но я люблю тебя, Роджер. Я хочу разделить с тобой всб твою жизнь, и плохое и хорошее. Я поклялась быть твоей в богатстве и бедности, в болезни и здоровье. Я не лгала.
  Он молчал. Как она молода. Как верит в него. Способен ли он дать ей то, чего она ждет? Боже милостивый, остались у него еще силы для нее? Никогда он с такой ясностью не осознавал их разницу в возрасте. Правда, она была еще ребенком, только начавшим превращаться в женщину. А он была мужчиной, который видел и делал слишком многое.
  Он оставил Барбару в бальном зале, окруженную поклонниками, и перешел в комнату для карточных игр. Но он не мог сосредоточиться и терял деньги. Затем он прошелся через гостиную, поговорил с друзьями и в конце концов вернулся в бальный зал. Сам того не сознавая, он высматривал Барбару среди танцующих. Она танцевала с Сен-Мишелем.
  Роджер сел на стул и продолжал наблюдать. Ему становилось лучше от одного ее вида. Она заключала в себе все, что, как ему казалось, он мог вот-вот потерять. Было что-то утешающее в ее невинности, в ее простодушной вере в него.
  Он смотрел на жену с задумчивой улыбкой, которая заставляла людей оглядываться на него, и не заметил принце де Суассона, севшего через два стула от него. Тот наблюдал за Роджером так же внимательно, как Роджер наблюдал за Барбарой. Наконец принц перегнулся через спинку стула, его гордое покрытое шрамами лицо было надменным:
  - Она точная копия своего деда, - произнес он тихо, так, чтобы не услышал никто другой. - Я узнал ее с первого взгляда. Мой дорогой Роджер, тебе удивительно повезло приобрести такую прекрасную замену. Ты счастлив с ней?
  - Филипп... - Роджер вздохнул тяжело, словно после бега.
  - Улыбнись своей очаровательной молодой жене, Роджер. Она смотрит на тебя.
  Роджер оскалилися в сторону танцующих.
  - Уходи, Филипп. Мне нечего тебе сказать.
  - Нечего сказать... старому другу?
  - Мы не друзья. Я хотел убить тебя. Это помогло мне сохранить рассудок. За всю жизнь никто больше не называл меня трусом. Или лжецом. Я должен был убить тебя, как только ты произнес эти слова... как ты убил Монреаля. Он не был виновен... я никогда не любил его... - Он замолчал, а потом уже другим тоном сказал: - Уходи. У меня теперь другая жизнь.
  - С этим ребенком? О чем ты говоришь с ней, Роджер? Чем ты можешь поделиться? Старые сражения, военные истории, воспоминания о мире, которого она не видела и который для нее ничего не значит? Ты убегаешь от самого себя. Как всегда...
  Роджер встал и положил ладонь на рукоять шпаги, его ноздри побелели, взгляд внезапно стал отстраненным и опасным. Филиппу было достаточно сказать одно слово, и он окажется лицом к лицу с врагом на рассвете посреди пустого поля. Их клинки будут разрезать неподвижный утренний воздух, пока один из них не умрет.
  - Прости меня, Роджер. За то, что я сказал... и за то. Что сделал раньше. Я прошу прощения.
  Роджер уставился на него.
  - Зачем ты приехал в Париж?
  Филипп улыбнулся медленной улыбкой, которая сделал его красивым.
  - Чтобы начать все сначала, друг мой.
  Роджер отвернулся. Барбара стояла в толпе молодых людей, ожидая ужина. Он пошел к ней. Боже мой... Боже мой...
  - Я видела, как ты говорил с принцем, - под ее взглядом он чувствовал себя голым. - Кажется, ты сказал...
  - Замолчи!
  Луиза-Анна, стоявшая чуть позади, хихикула. Некоторые из молодых людей, отвернулись. Лицо Барбары стало белым, затем начало краснеть. Красные пятна расползались по щекам. Шее, груди.
  - Я еду домой, - сказал Роджер. - Оставайся, сколько хочешь.
  И пошел прочь. Она осталась стоять, как вкопанная. Люди обтекали ее, как вода камень. Барбара прижала руки к щекам. Приц де Суассон, наблюдавший за ней со своего места, улыбнулся. Кто-то взял ее за руку и повел в столовую.
  - Вот теперь они похожи на женатую пару, - услышала Барбара голос Луизы-Анны, обращенный к принцессе Конде.
  Принцесса рассмеялась.
  Барбара присоединилась к Анри, Марии-Виктории и герцогу Мелену. Она смеялась, говорила и не помнила ни слова из сказанного. После ужина она танцевала каждый танец и выпила слишком много шампанского. Будь счастлива, сказал голос Роджера в ее голове. Она вскинула голову и улыбнулась. Лицо болело от улыбки. Голова болела от шампанского. А сердце болело от слов Роджера.
  - Я провожу вас домой, - сказал Сен-Мишель рано утром.
  Его глаза оценивали ее настроение, количество выпитого шампанского. Она пожала плечами.
  Карета с грохотом катила по булыжникам, внутри было темно. Барбара слышала дыхание Сен-Мишеля. Из-за шампанского она чувствовала себя усталой, такой тяжелой, словно камни были привязаны к ее рукам и ногам и тянули вниз, вниз, вниз.
  - Я обожаю тебя, - сказал Сен-Мишель в темноте.
  Пошатываясь, он встал и пересел к ней. В следующее мгновение он уже обнял и пытался поцеловать ее.
  - Нет! - Сказала она, пытаясь оттолкнуть его, но он только крепче прижал ее к себе.
  Его рот был на ее шее, а потом на груди, где она приподнималась над краем выреза.
  - Нет! - Крикнула она, чувствуя, как ее начинает переполнять гнев и страх.
  Он поднял лицо, чтобы поцеловать ее в губы, но она отстранилась и ударила его головой со всей силой, на какую была способна. Кажется, она попала ему лбом в нос. Он вскрикнул и откинулся на спинку сиденья. Она уже сидела на противоположной стороне, напряженная, готовая защищаться любым способом. Ее сердце стучало, как барабан, но в карете было тихо.
  - Анри? - Робко сказала она теням, которые были его лицом, телом, плащом.
  - Боже мой, - сказал он в темноте, - кажется, вы сломали мне нос. Его голос был приглушен, и говорил он обиженно, как маленький мальчик. Как один из ее братьев.
  - Анри, вам не следовало меня хватать...
  - Боже мой, вы сломали мне нос! Я истекаю кровью! Если бы вы были... мужчиной, я бы убил вас.
  - Будь я мужчиной, этого бы не произошло. Откиньте голову назад. Вот, возьмите, вытрите кровь. Остановить карету?
  - Да. Если вы думаете, что я собираюсь оставаться с вами здесь... с такой...
  Он молчал, видимо, не находя слов. Барбара постучала в стенку, и карета резко остановилась.
  - Вы не леди. - В его голосе звучал такой шок, словно он сделал ужасное открытие.
  Барбара молчала. А если бы она позволила ему или плакала и умоляла, то она была бы леди?
  Лакей открыл дверцу и поднял выше факел, теперь она видела Анри, прижимающего к лицу ее носовой платок. Он осторожно вышел на улицу. Карета отъехала, и Барбара высунулась в окно. Анри все еще стоял посреди улицы, запрокинув голову. Господи Иисусе! Она сломала ему нос?
  Ей ужасно хотелось рассмеяться. Вместо этого она лежала, как тряпичная кукла, на тряском сиденье кареты. Итак, она рассталась со своим главным поклонником в манере, которую оценили бы только ее братья. Теперь он больше не будет модной.
  Почему Роджер был так груб с ней перед всеми? Если он не любит ее... она прикусила губу. Но потом друга мысль отвлекла Барбару. Неужели она действительно сломала нос Сен-Мишелю?
  Что на это скажет Роджер?
  *
  Роджер сидел, развалившись в кресле в своей спальне, и наблюдал, как Джастин убирает его одежду. Он оставался в рубашке, бриджах и чулках, но сорвал с себя парик, сюртук и жилет, словно они душили его. Джастин взглянул ему в лицо и, не говоря ни слова, подал бокал и бутылку бренди.
  "Добрый Джастин", - подумал Роджер, опрокидывая бутылку.
  Рука его дрожала. Джастин знал своего хозяина, как никто другой. Джастин был с ним, когда сам еще был никем. Еще до Филиппа. Он сделал глоток прямо из горлышка бутылки, как в те годы, когда был бесстрашным молодым солдатом, пережившим еще одно сражение, где люди вокруг него падали под ударами картечи, где рядом с ним кричали погибающие под палашами противника солдаты и офицера. На его глазах драгун отрубил человеку руку аккуратно и ловко, словно мясник в лавке. Тогда казалось, что запах порохового дыма и страха пропитал все вокруг, и сейчас его руки дрожали, когда он пил, чтобы забыть все это. Пил и пил.
  Джастин сложил сюртук и убрал его. Затем он принес Роджеру домашние туфли, откинул угол одеяла на кровати. Ловко зачерпнул углей в грелку и согрел простыни. Задернул шторы. Проделал все процедуры умиротворяющей рутины, которая делала жизнь его хозяина комфортной. И за все это время не произнес ни единого слова, не задал ни одного вопроса. Только время от времени оглядывался на Роджера.
  Он знает, подумал Роджер. Он всегда знал.
  Закончив, Джастин присел на стул у камина, готовый выполнить любое желание хозяина. Прикончив бутылку, Роджер потребовал еще одну. Джастин принес и вернулся на свое место.
  - Джастин, - сказал Роджер. Его слова звучали невнятно, язык заплетался. - Джастин, что мне делать?
  Джастин молчал.
  - Он здесь, - сказал Роджер.
  В спальню донесся лай собак. Джастин выпрямился, он почти улыбнулся.
  - Леди Дивейн дома, - ответил он Роджеру. - Идите к леди Дивейн, сэр. Она хорошая женщина, сэр. Хорошая жена.
  Он подошел к Роджеру, забрал у него бутылку, завязал галстук на рубашке и помог встать.
  - Идемте, сэр, - убеждал он. - С ней вам станет лучше. Она любит вас, сэр. Идемте, вот так.
  Щенки с тявканьем бросились к двери спальни, их пронзительные голоса заполнили комнату. Барбара уже сняла платье, и Тереза стягивала с нее фижмы. Роджер, покачиваясь, остановился в дверях. Барбара никогда еще не видела его таким пьяным. По ее знаку Тереза забрала собак и исчезла.
  - Барбара? - Неуверенно позвал ее Роджер. Он вошел в комнату, но споткнулся о стул. Она подбежала, перекинула его руку себе на плечо и подтащила к кровати, на которую он повалился, как мертвый. - Дорогая Барбара.
  Она сбросила с себя все, кроме сорочки, задула свечу и на четвереньках заползла на кровать рядом с ним. Он обнял жену. Барбара коснулась пальцами его лица, они были мокрыми. Забыв обо всем на свете, она положила его голову себе на грудь и обняла.
  - Мне так грустно.
  - Я люблю тебя, - сказала она. - Люблю больше всех на свете.
  Его губы остановили ее слова. Она обхватила его руками и ногами, и они занимались любовью так, словно завтра им суждено было умереть. Она не успела удовлетворить свою страсть. Все было только чувственным, горячим и влажным. Была только его потребность и ее отдача.
  "Я отдам тебе все", - подумала она, чувствуя на губах слагу его слез. Он плакал даже когда занимался с ней любовью. Обнимая, она шептала его имя. Он прижался к ней всем телом. Она осторожно погладила его по щеке.
  - Почему ты плачешь?
  - Я слишком стар для тебя, Барбара. Я слишком много сделал такого...
  Его слова были невнятны, она не все могла разобрать.
  - Тише, - просила она, как просила бы Анну, Кита или Шарлотту. - Тише, я здесь, с тобой.
  Она подумала о Сен-Мишеле. Надо было признаться, исповедаться в своих грехах.
  - Роджер... Роджер, я тоже кое-что сделала...
  Она выпалила свою историю, еще не совсем уверенная, надо ли ей смеяться или плакать. Роджер знает, что делать. Роджер все знает. Она бы призналась, даже с риском рассердить его.
  Роджер не ответил. Он спал. Она натянула на него одеяло, пригладила волосы и коснулась губами лба. Он не слышал ни слова.
  *
  Уайт сидел за маленьким столиком у окна в гостиной. Предполагалось, что он работает, но он смотрел в сад. Тереза была там, с пажом и щенками. Она сажала анютины глазки под кустом сирени, а Гиацинт бросал палку тявкающим щенкам. Они бегали за палкой, толкались и падали. Они казались толстыми колбасками на коротких ножках.
  Сад ждал прихода весны. Садовники сгружали с тележек свежий гравий и рассыпали его по дорожкам. Повсюду росли тюльпаны, похожие на желтые и красные свечки. Сирень была вся покрыта гроздьями крошечных лиловых бутонов. Мир пробуждался после зимнего сна.
  Тереза закончила пересаживать последние цветы. Она осторожно похлопала по земле вокруг тонких стебельков и откинулась на пятки, любуясь своим собственным маленьким садом. День было холодным, но солнце согревало ее спину. Она услышала пронзительно высокий радостный смех Гиацинта. Это заставило ее улыбнуться. Она вытерла руки о передник и села на садовую скамейку, чтобы наблюдать за ним. Паж бросал палку, а затем бежал за ней, пытаясь обогнать собак. Щенки прыгали вокруг него.
  Она была у врача из-за кровотечения, которое хоть и уменьшилось, не не прекратилось совсем. Его руки заставили ее корчиться от боли.
  - Инфекция женских органов, - сказал он ей потом.
  Он лад ей порошки и велел принимать их с бульоном. И есть побольше яиц. А еще сказал, когда инфекция пройдет, она не сможет больше иметь детей.
  Счастливый смех Гиацинта звенел по всему саду. Заслышав хруст гравия, она подняла глаза и посмотрела на приближающегося к ней мажордома Пьера Леблана. Он был некрасивым толстым мужчиной средних лет с покрытыми веснушками руками и лицом. Что ему понадобилось, подумала она, глядя на него из-под сложенной козырьком ладони. Неужели он собирается отругать ее за прогулку в саду? Или собирается пожаловаться на неловкость новой прачки? В любом случае, у него было мало власти над личной горничной леди Дивейн.
  И тут она поняла. Она знала это ясно, как свое имя. Другой причины быть не могло. Тереза сохраняла спокойную улыбку.
  - Прекрасный день, - сказал Пьер, жестом приглашая ее сесть. - Я вижу, у вас нет обязанностей.
  - Леди Дивейн не жалуется на меня, - холодно ответила Тереза. - Я решила немного отдохнуть, это не преступление.
  - Нет, - добродушно согласился он и сел рядом, хоть она и не приглашала. - Но кража чужих вещей, это преступление.
  - Каких вещей?
  - Экономка сказала, что в вашей комнате не хватает простыней.
  Он вытащил из кармана перочинный нож, и начал чистить ногти. Тереза не ответила. Он был слишком спокоен. Он знал все.
  - Смотрите на меня, смотрите на меня! - Звенел Гиацинт.
  Она помахала ему рукой.
  - Что вы делали рано утром в саду несколько недель назад, мадмуазель горничная? Или я могу называть вас Тереза, да? Я выглянул из своего окна и увидел личную горничную мадам Дивейн, которая, как сумасшедшая, копается под кустом. Какие прекрасные цветы вы тут посадили... И что она там делает, подумал я? Я любопытный человек, мадмуазель Тереза, и осторожный. У меня чистый дом, строгий. А вдруг она закапывает драгоценности, спросил я себя? А вдруг она украла их у молодой хозяйки и собирается потом отдать их своему любовнику? Вот что я подумал. Я пошол в сад и тоже стал копать. И что же я нашел? Окровавленные простыни, Тереза? Окровавленные простыни. Тепеоь эти простыни лежат у меня в сундуке. И что же я вспоминаю? Хорошенькая новая горничная падает в обморок в прачечной. Жалуется на рвоту, хотя повар говорит, что вы почти ничего не кушаете. У меня строгий дом, знаете ли. Рано или поздно я узнаю все. И теперь я знаю, что случилось с красивой заносчивой мадмуазель Фьюзо. Я знаю. И я думаю: Пьер, ее следует уволить. Надо сказать леди Дивейн. Но вы мне нравитесь, Тереза. И тогда я подумал: почему бы не дать молодой горничной еще один шанс? Конечно. Но я должен быть вознагражден за свою доброту. А вы как думаете, Тереза?
  Тереза не ответила. Он произносил ее имя с таким презрением... Она смотрела, как Гиацинт играет со щенками. Утро было холодным, но таким ясным, как будто весеннее солнце решило высветить самые темные уголки мира.
  - Сегодня ночью, - сказал Леблан, закрывая перочинный нож и пряча его в карман. - Я поднимусь по черной лестнице. Оставьте дверь незапертой.
  Она не стала смотреть ему вслед, а подняла голову и подставила лицо солнечным лучам. Тепло прикасалось к ней своими нежными пальцами. Гиацинт свистел собакам. Пытаясь научить их прибегать к нему. В тишине сада его свист был пронзительным и чистым.
  Тереза снова услышала хруст гравия. Она невольно вздрогнула, и тогда шаги стихли. Она открыла глаза. Цезарь Уайт стоял в нескольких шагах от нее, положив руку на ствол молодой липы. Он улыбнулся ей.
  - Я споткнулся, - сказал он и добавил, кивнув на свою короткую руку: - Иногда я теряю равновесие.
  Тереза не ответила ничего - ни чтобы подбодрить его, ни чтобы обескуражить.
  - Я видел вас из окна, - сказал он, подходя ближе. - Вы сажали цветы, красивые. Вы так странно смотрите, мадмуазель горничная. Леблан огорчил вас или обидел?
  Она вспомнила вечер, когда была не любезна с ним самим. Как это было давно. Как много случилось с тех пор. Почему она была груба тогда? Конечно, потому что ей было плохо. Она похлопала по скамейке рядом с собой.
  - Присаживайтесь, мсье Уайт. И перестаньте хмуриться. Я была невежлива с вами в нашу последнюю встречу, но мне было нехорошо. Теперь я здорова. Леблану не понравилось, что я наслаждаюсь солнцем. - Она пожала плечами с видом: пусть думает что хочет, мне все равно. - Он немного испортил мне настроение. А вот вы, мсье Уайт, подняли его.
  Она улыбнулась. Белый чепчик Тереза казался еще белее на фоне ее пышных темных волос, а губы были мягкими и розовыми.
  - Цезарь, - рассеянно произнес Уайт. - Зовите меня Цезарь.
  - Тогда вы должны звать меня Терезой.
  Несколько мгновений стояла напряженная тишина. Тереза улыбнулась про себя.
  - Я рада, что наступает весна, - сказала она.
  - Да, я тоже. Сад будет очень красивым.
  - Да, будет.
  Некоторое время они смотрели на Гиацинта.
  - Тереза, торопливо сказал Уайт, - может быть, мы как-нибудь прогуляемся вместе в экипаже? В ваш выходной?
  "Славгый мальчик, - подумала Тереза. - У него милая улыбка. Так приятно поговорить с вежливым молодым человеком после Леблана. И Леблан ей не хозяин, ему полезно это помнить. Ей надо как можно скорее правильно поставить себя, иначе жизнь превратится в ад. Хватит с нее ада.
  - С удовольствием.
  - Правда? Это замечательно, Тереза.
  Когда Леблан постучал в дверь Терезы, она уже сидела в постели, аккуратно сложенное одеяло закрывало ее до талии. Заплетенные в две косы волосы были перекинуты на грудь, рубашка с высоким воротом затянута шнурком над ключицами. Она выглядела такой юной, свежей и нетронутой, но чувствовала себя столетней старухой. Но она была спокойна. Худшее, что могло случиться, уже произошло. После того, как ты столкнешься с худшим, жизнь начинает казаться проще.
  Тереза кивнула Гиацинту, и тот выскользнул в спальню леди Дивейн. Леблан постучал еще раз, она слышала нетерпение в этом звуке.
  - Войдите.
  Ее пальцы перебирали бусины четок. Леблан ворвался в комнату. Он снял парик и швырнул его на пол, сбросил пальто и прыгал на одной ноге, торопясь снять башмак. После второго башмака, он посмотрел на Терезу, которая ни разу не пошевелилась с того момента, как он вошел в комнату. Что-то в ее лице заставило его замереть.
  - Мы должны кое-что прояснить, месье Леблан. - Тереза, не мигая, смотрела ему в глаза. - Во-первых, вы не будете оставаться на ночь. Паж леди Дивейн спит в моей комнате, и я не позволю ему всю ночь дрожать по углам. Поэтому вы будете спать в своей постели. Во-вторых, вы будете заранее сообщать мне о своем визите, и я руше, удобно мне это или нет. Сегодня вечером это не удобно, у меня все еще идет кровь. Конечно, вы можете попытаться настоять, но это будет грязно для нас обоих и болезненно для меня. В-третьих, врач сказал, что мне для выздоровления нужны мясной бульон, яйца и красное вино. Вы это устроите. Чем скорее я поправлюсь, тем скорее вы сможете получить удовольствие. В-четвертых, вы должны принимать ванну и бриться перед визитом ко мне. Я не буду спать с мужчиной, от которого воняет, как от свиньи. И в-пятых, вы позаботитесь, чтобы эта связь не оставила детей. Вы никогда не будете кончать в меня. Никогда. Если у меня будет ребенок, я пойду к леди Дивейн и все расскажу ей. Меня уволят, но и вас тоже. Я знаю леди Дивейн, она сможет настоять на своем. Я закончила. Мы поняли друг друга?
  Различные чувства отражались на лице Леблана во время ее речи: гнев, недоверие, упрямство.
  - Я могу заставить тебя, - прорычал он.
  Но не сделал ни одного угрожающего движения, а Тереза была настороже.
  - Конечно, - спокойно ответила она. - Но я сильная. Я буду кричать и сопротивляться. Гиацинт услышит меня. Все узнают. Меня уволят, но и вас тоже. Месье Леблан, вам выгоднее быть добрее со мной. Я это обещаю. Леди Дивейн любит меня.
  Он смотрел на нее, приоткрыв рот. Тереза решила, что будет разумнее подсластить его поражение:
  - Я знаю, насколько сильно ваше влияние в доме. И я уважаю вас. Я не собираюсь с вами воевать. Я не дура. Прошу лишь принять во внимание мои чувства и мое здоровье. Если со мной все будет хорошо, приятно будет нам обоим.
  - Я могу отдать тебя лакеям.
  Но его угроза была пустым звуком, и они оба это знали. Нерешительно кося на нее одним глазом, он поднял с пола парик и пальто, он выглядел нелепо.
  - Смотри, не задерживайся, - сказал он, пытаясь вернуть себе достоинство. - Я не слишком терпелив.
  - Обязательно вымойтесь, - сказала Тереза. - И помните: яйца, вино, говяжий бульон.
  Дверь за ним закрылась.
  Тереза откинулась назад, во рту у нее пересохло. Все прошло лучше, чем ожидалось. Леблан был таким наглым только потому, что не привык к сопротивлению. И он был не слишком умен. Ее нападение застало его врасплох. Теперь он будет смотреть на нее по-другому. Баланс сил между ними немного сместился в ее пользу. Она подумала о его большом обнаженном теле и содрогнулась.
  Она будет думать о чем-то другом или молиться. А еще она поедет кататься с Уайтом и будет наслаждаться его застенчивым вниманием. Может быть, это поможет ей снова почувствовать себя чистой. Это пройдет, так было всегда. Главное, что она выжила.
  Она подумала о девушке, какой была несколько месяцев назад - поющей и смеющейся, верившей, что мир будет добр к ней. Но та девушка еще не знала ни мужского тела, не испытала ни любви, ни ревности, ни боли ни страха.
  Тереза встала с постели и позвала Гиацинта. Она учила его катехизису. Его милое, серьезное лицо, повторенное его картавым языком Слово Божье успокаивало ее.
  Этот маленький мальчик постепенно стал очень много для нее значить. Возможно, он был единственным ребенком в ее жизни. В этом была свобода. И печаль.
  *
  - Что вы сделали с Анри? - Спросил Ришелье Барбару еще прежде, чем она успела развязать шнурок плаща.
  Его вопрос заставил ее вздрогнуть. Боже, в Париже кто-то занимается чем-то, кроме сплетен? Сен-Мишель заявил, что на него напали разбойники, но при этом игнорировал ее, словно они никогда небыли знакомы. Ему сломали нос.
  - Ничего! - Раздраженно ответила она. Роджер так отдалился от нее, словно никогда не плакал в ее объятиях и не рассказывал о своих страхах. - Так мы будем играть, или вы хотите поцеловать вашу лошадь на прощание?
  - Я бы предпочел целовать вас.
  Барбара повернулась и направилась к двери. Она не собиралась терпеть дурное отношение. Ни от кого. А Ришелье может повеситься, если хочет. Тереза уже разворачивала плащ. Ришелье догнал ее и схватил за руку. Она отдернула руку и повернулась. Он улыбнулся.
  - Останьтесь, - сказал он, встав между ней и дверью. - Пожалуйста. Я прошу прощения.
  Он слад карты. Она смотрела на него и дулась, как капризный ребенок.
  - Вы должны держать себя в руках, - небрежно бросил он, не отвлекаясь от карт. - Тепеь я понимаю, почему Анри вышел из боя таким израненным. Он ведь никогда не простит вас, знаете ли. Дни вашей популярности закончились.
  Барбара стиснула зубы.
  - Если я когда-нибудь попытаюсь взять вас силой, я добьюсь успеха, со сломанным носом или нет.
  Она выложила карты на стол.
  - Я выиграла, - отрезала она.
  - Только в карты, моя дорогая.
  *
  У нее снова начался поток. Это значило, что ребенка нет. После той ночи с Роджером, после его неистовых ласк она была уверена, что забеременеет. Но была только кровь. И теперь он старался держаться подальше от нее и их дома, а она не могла заснуть ночью, все ждала звука его шагов в коридоре. Ей очень хотелось что-то сломать или разбить.
  Гиацинт со щенками инстинктивно держались от нее подальше. Ба, сказала бы бабушка, тебе нужна хорошая порка. Бабушка заставила бы ее работать в саду, выбивать палкой ковры, до боли в плечах полировать серебро. Ей просто было нечем занять себя, она слишком много времени проводила в одиночестве и праздности. У других женщин были дети, племянницы, кузины.
  Все-таки, нужно будет послать за Анной, Шарлоттой и Малышом. Написать письмо и отправить его. Все равно Роджер был так далек и мог отдалиться еще больше. И опять же, может быть, ему все равно? Что с ним случилось? Почему он избегал ее?
  В спальню вошла Тереза с письмами в руках. Барбара воспрянула духом. Она выхватила письма у Терезы.
  - Это из Англии, мадам.
  - От бабушки, - Барбара уже срывала печать. - Я надеюсь... мальчики...
  Ее голос прервался, когда она смотрела на бумагу. Затем она перевела взгляд на Терезу, попыталась заговорить, но не смогла произнести н слова. Она камнем упала на пол, но не потеряла сознание, а просто села на колени в облаке колышущихся юбок.
  - Что, мадам? Плохие новости? - Воскликнула Тереза, глядя в бескровное лицо Барбары.
  - Д-да, - выдохнула Барбара. - Найди Роджера.
  Тереза выбежала из комнаты.
  Это не может быть правдой, подумала Барбара. Я не допущу, чтобы это было правдой. Обхватив себя руками, она раскачивалась взад и вперед, ее тело само нашло успокаивающий ритм. Слова письма петардами взрывались в ее мозгу, и с каждым таким взрывом она дрожала все сильнее.
  Когда Тереза в сопровождении экономки, Монтроуза и Леблана вернулась в комнату, Барбара лежала возле кровати и выла, и от этого звука у мужчин по спине пробежали мурашки. Они попытались поднять ее с пола, но она стала сопротивляться, крича и плача.
  К вечеру, когда Роджер вернулся домой, в доме царил настоящий хаос. Повинуясь внезапному порыву и позабыв про привычные обязанности, он решил прокатиться верхом. Он собирался уехать всего на час или два, чтобы ощущение скачки и ветра в лицо прояснили его мысли, но все ехал и ехал - почти до самого Версаля. И повсюду, и в городе и среди полей, Филипп был с ним, словно охотничий ястреб на плече.
  Филипп извинился. Гордый, холодный, высокомерный Филипп, принц Франции... Роджер громко рассмеялся, напугав лошадь. Каким сильным он чувствовал себя в этот момент! И как Филипп понял, что его так легко соблазнить? Возможно ли это, начать все между ними снова? Но на этот раз это он будет все контролировать. Он будет ставить условия. И он будет решать, когда они закончат.
  Сердце Роджера билось от радостного предвкушения, новые возможности раскрывались, как... женщина, раздвигающая ноги. Он всегда хотел этого, хотел попробовать и испытать все. Он терял себя в стольких женщинах, в стольких постелях. Но Ричард был единственным, кто не позволил ему любить себя. Эта ужасная истина заставляла Роджера плакать, как ребенка в темноте.
  И он всегда находил женщину, которая могла утешить его, заставить забыть. До Филиппа. Единственный мужчина, которого он когда-либо желал... любил.
  Филипп прижег кровоточащую рану, нанесенную Ричардом. Их желание было пламенем, пожиравшим их обоих. Они были похожи на греческих героев, любовники до смертного часа, равные во всем.
  И вот Филипп снова предлагал ему это. Риск становился все более захватывающим и острым ощущением. Сомнения и страх перед боем... забвение себя в сражении... затем барабаны и трубы... физический акт сохранения жизни - убей или умри. Жизнь превратилась в простое уравнение выживания. Не было и нет ничего более волнующего.
  Храбрый солдат, говорил Филипп, насмехаясь над ним, но и восхищаясь одновременно его храбростью, радостью, умению воевать. Филипп покинул его сердце, как опустевшее поле боя, усеянное мертвыми людьми и лошадьми под вихрями горящего пороха и дыма. Того, что было когда-то между ними, может уже не случиться, но даже тень былого была веской причиной, чтобы попытаться снова.
  Барбара... Его мысли замерли, а затем как крысы скользнули в темноту. Он не хотел думать о Барбаре, о том, что она почувствует, если узнает. Она не узнает, никогда. И Роджер сам не знал, что ему делать, но внезапно почувствовал себя молодым, сильным, мужественным, как в двадцать лет.
  Зелень листвы была полна разный оттенков, рыжих, желтых - раньше он этого не замечал. Свежий воздух бодрил и обжигал легкие, солнечные зайчики скакали под деревьями. Когда он наконец вернулся в конюшни, через двор уже пролегли длинные вечерние тени. Он собирался продлить свой день. Например, пойди к мадам Рампоно на рю Руж, навестить девушек. Филипп заставил его кровь кипеть такой яростью, какую Барбара вряд ли могла утолить.
  Он хотел испытать свою новую мужскую силу, раствориться в ней. Он жаждал податливости женщин, их солоноватого вкуса, мягкости их грудей. Молодых женщин, таких, как Барбара. Нескольких молодых женщин.
  Он не знал, что ему делать с Филиппом, но хотел насладиться этим возвращением молодости, чувством обновления, силой, возможностями, искушением. Он хотел смаковать каждый глоток, пока это длится.
  Он взбежал по лестнице в спальню, не замечая тишины в доме. Леблан с двумя лакеями завешивали черной тканью дверной проем салона, но сознание Роджера не отметило эту картину. Он проигнорировал голос Леблана и, только войдя в разделяющую их с Барбарой гостиную и увидел Монтроуза с Уайтом и обнявшего Терезу Джастина, понял, что что-то случилось. Его сердце замерло. Леблан, лакеи, черная ткань...
  - Барбара? - Сказал он. - Где она? Что случилось? Ответьте мне!
  - Она сейчас отдыхает, - ответил бледный и неподвижный Монроуз. - Врач дал ей успокаивающее.
  - Ее семья, сэр, - сказал Уайт. Он видел, как судорога прошла по лицу Роджера. Джастин уже наливал хозяину бренди. - Сегодня утром пришло письмо от герцогини Тэмворт. Семья леди Дивейн, ее братья и сестры умерли. От оспы.
  Монтроуз протянул Роджеру смятое письмо. Им пришлось силой вырвать его из рук Барбары. Она кричала. Монтроуз думал, что сам упадет в обморок. Роджер быстро прочел: дрожащий почерк, пятна чернил.
  "Моя дорогая внучка, мое самое дорогое дитя, я пишу тебе с тяжелым сердцем. Я не знаю, как сообщить тебе, поэтому скажу просто... они все умерли, моя дорогая. Все твои братья и сестры. От оспы. Тони напишет тебе подробнее, потому что у меня уже нет сил. Я даже не могу написать их имена, так дрожит рука. Слезы падают на это письмо сейчас, когда я пишу. И я знаю, что сейчас ты тоже плачешь.
  Я бы отдала свою душу, чтобы быть рядом с тобой сейчас, Барбара. Я могу только попросить тебя уповать на Господа Бога Всемогущего, на его силу и мудрость. И милость Его.
  Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю. Он не даст поколебаться ноге твоей, но воздремлет хранящий тебя. Не дремлет, не спит хранящий Израиля. Господь - хранитель твой; Господь - сень твоя с правой руки твоей. Днем солнце не поразит тебя, ни луна ночью. Господь сохранит тебя от всякого зла, сохранит душу твою. Господь охранит выхождение твое и вхождение твое отныне и вовек.
  Запомни эти слова, дорогая. Думай о них в дни печали. Я знаю, что наши дорогие на небесах с нашим Господом. Они - ягнята у его груди. Только эта мысль поддерживает меня в эти дни горя.
  Я молюсь, чтобы ты была здорова, чтобы нашла силы преодолеть эту весть.
  Я очень устала, не могу больше писать. Тони со мной. Молюсь за тебя, дорогая Барбара.
  Твоя любящая бабушка."
  - Есть еще одно письмо, - сказал Монтроуз.
  Роджер сломал печать и прочел:
  "Дорогая Баб,
  Я позабочусь о бабушке. Тебе не о че беспокоиться. А теперь береги себя. Ты в моих мыслях, Баб, и в моих молитвах.
  Бабушка попросила меня написать, как они умерли. Она сказала, что потом ты захочешь узнать. Малыш был первым, Баб. Он так и не пришел в сознание..."
  Роджер сложил письмо, пытаясь понять, что эта новость значит для жены. Она любила своих сестер и братьев и хотела, чтобы они жили с ней. Он избегал этого плана, не желая связывать себя детьми, когда его жена сама была почти ребенком. Но это...
  Он поднял голову, все с напряженным видом смотрели на него.
  - Как она приняла новость? - Спросил он.
  Все молчали, и это сказало ему больше, чем любые слова. Наконец, Джастин заговорил:
  - Она была не в себе. Тогда-то мы и послали за врачом. Он пустил кровь и дал что-то успокаивающее. Сейчас она молчит.
  - Нам пришлось удерживать ее, - коротко ответил потрясенный Монтроуз.
  - Она была очень расстроена, - сказал Уайт дрожащим голосом. - Очень-очень расстроена.
  Тереза не ответила ничего. Роджер вошел в спальню. Кто-то задернул шторы, было темно, но он разглядел, что зеркало на туалетном столике треснуло. На ковре валялись флаконы, баночки, битое стекло, опрокинутый стул. Он глубоко вздохнул и подошел к кровати. Барбара казалась спящей, ее лицо и веки распухли.
  "Бедняжка, - подумал он. - Мой бедный, бедный ребенок".
  Он коснулся ее лица, она открыла глаза и схватила его за руку. Роджер сел на кровать.
  - Баб, - тихо сказал он. - Баб. Прости.
  - Не бросай меня, - сказала она.
  Он сидел рядом с ней и гладил ее по голове, пока она не уснула.
  *
  Неделю спустя Роджер стоял у окна своей комнаты и смотрел в сад. У его ног а полу все еще лежали парик и серое шелковое пальто с черной лентой на рукаве. Поминальная служба по семье Барбары заняла все утро. Он был удивлен количеством посетителей.
  Он бродил среди них, слушая болтовню о Национальном банке, этом экономическом чуде, о том, что герцог Ришелье, возможно, предстанет перед судом за дуэль, о том, что принц Уэльский, по слухам, в ярости, что его отец не собирается назначить его регентом Англии на время своего летнего визита в Ганновер, о том, какой изможденной и худой выглядит леди Дивейн, и о том, как это должно раздражать ее мужа, которому из-за слез жены пришлось отменить столько запланированных развлечений. Роджер покачал головой. Все эти люди пришлю сюда только, чтобы позлословить о нем, о Барбаре и друг о друге. Он слишком хорошо их знал.
  Среди множества цетов выделялся огромный букет фиолетовых ирисов с веточками розмарина. Ирис, или Флер-де-Лис, как называли его французы, был символом Дома Бурбонов. Цветы были доставлены от Филиппа. Флер-ле-Лис, символизирующий собой пламя... Сам Филипп стоял в глубине церкви. Пламя... огонь...
  Барбара упала в обморок во время службы. Она требовала, чтобы он был с ней постоянно, днем и ночью, но когда она наконец засыпала, он сбегал в объятия других женщин, любых, которые подворачивались под руку - герцогинь, оперных танцовщиц, шлюх. Он тянулся к ним, он вонял ими, возвращаясь домой под утро, и Джастин укладывал его спать, потому что сам Роджер почти ничего не соображал от выпивки.
  Филипп стоял там... пламя... огонь, который невозможно погасить. Филипп настаивал на своем решении, он выдвинул ультиматум. Умный, умный Филипп.
  Среди ирисов лежала маленькая карточка, которую мог взять и прочитать кто угодно. Я скоро уеду, было написано в ней. Только одна встреча, больше ничего.
  - У тебя молодая жена, - сказал себе Роджер, глядя в сад, но не видя ни свежей зелени, ни прекрасных цветов. - Она тебя любит. Ты ей нужен. Она даст тебе детей. Но этого недостаточно.
  Кто из людей может знать сердце другого человека? Кто может судить? Только Господь Всемогущий, которого не существует.
  Это убьет ее... Она не узнает... Нет, рано или поздно все узнают... но не всех это беспокоит.
  Искушение протянуло к нему свои белые шелковистые руки, поманило.
  Моя бедная, бедная Барбара.
  *
  Роджер стоял на пороге парижского дома Филиппа, некогда бывшего конюшнями роскошного отеля Невер. Филипп взял его в аренду. Он снес все внутренние стены и превратил здание в небольшой элегантный дом, удобный для его недолгих визитов в город. Роджер помнил роскошные картины, гобелены и мебель - столы и кресла, созданные мастерами самого Великого Людовика из различных пород дерева - дуба, грецкого ореха, грушевого и вишневого дерева с орнаментом, повторяющимся в обшивке стен и лепнине. В аренду было так же включено использование садов герцога де Невера.
  Среди подстриженных деревьев и кустов, на ухоженных полянках удобно было устраивать прогулки при луне, концерты, пикники. Сюда стремились самые красивые женщины, поэты, драматурги, сливки общества. В последние годы жизни Луи самые блестящие, самые остроумные придворные были не в Версале, а здесь, у Филиппа.
  Роджер постучал в дверь. Открыл один из лакеев. Темный коридор был заставлен коробами и сундуками. Как и ожидал Роджер, отъезд Филиппа не был блефом. Слуга указал на лестницу, ведущую в золотой салон. Роджер знал дорогу, это была его любимая комната. Обнаружив, что бежит, перепрыгивая через ступеньку, он остановился. Постучал в дверь набалдашником трости.
  - Войдите.
  В дальнем конце комнате у окна Филипп неловко поднялся со стула. Его лицо было настолько же мрачным, насколько лицо Роджера - спокойным. Роджер испытал странное чувство, когда они молча смотрели друг на друга. Этот человек когда-то был его любовью, любовью всей жизни.
  Блуд прошедшей недели прочистил ему мозги. Он попрощается. Лучше не начинать того, что он не сможет закончить. Опасность была слишком велика. Ради него и Барбары. Она оставалась в его сознании даже сейчас, хотя ее облик побледнел и казался бесплотным.
  Филиппу потребовалось несколько секунд. Чтобы заговорить, и это растрогало Роджера. Филипп никогда не волновался, он всегда умел найти точное слово.
  - Я не ожидал, что ты придешь.
  Роджер молчал.
  - Твоя жена... ей лучше?
  - Я пришел попрощаться, - непринужденно сказал Роджер. Упомянутое Филиппом имя Барбары облегчило его задачу. - Пожелать тебе всего хорошего.
  - И тебе, Роджер.
  Роджер пересек комнату, чтобы пожать руку Филиппу, но когда их пальцы соединились, что-то обожгло их, какая-то искра.
  "Какой же я дурак, - подумал Роджер, когда Филипп придвинулся ближе. - Какой невероятный дурак. Вот оно, настоящее. Все остальное было сном".
  *
  Они молча лежали в спальне, прислушиваясь к звукам из соседней комнаты, где камердинер Филиппа накрывал стол. Был слышен звон бокалов и столового серебра. Их первое соединение было бурным, страстным, злым, потому что их тела, языки, руки выражали взаимное желание, потребность и боль. Теперь гнев прошел, но страсть осталась. Филипп провел пальцем по лицу Роджера, оцерчивая его профиль, скулы.
  - Ты по-прежнему красив. Ты никогда не состаришься?
  Роджер посмотрел на дуэльный шрам Филиппа. Роджер был секундантом на той глупой дуэли из-за распутной графини. Женщины всегда приходили и уходили из его жизни, не оставив следа. Он положил окровавленную голову Филиппа себе на колени и понял, как сильно любит его.
  Любит больше, чем кого-либо, за исключением Ричарда, но Ричард умер и никогда не любил его в ответ.
  Был бы он другим, если бы Ричард ответил на его любовь? Или внучка Ричарда любит его так, как он любил Ричарда? Должно быть, Судьба решила посмеяться над ним. Да, Ричард был мертв, а Филипп, живой и сильный, смотрел на него глазами, в которых читалось все то, чего не мог чувствовать Ричард. Гордость. Высокомерие. Ревность. Это был незабываемым момент, момент истины.
  Врач перевязал Филиппа, и Роджер помог ему добраться до дома. Туда же явилась и плачущая графиня, и Филипп занимался с ней любовью, несмотря на бинты и боль - прямо там, перед Роджером. А потом Роджер присоединился к ним, и внезапно через ее тело они смогли соединиться и любить друг друга. Так все началось. Странно, что раньше они столько раз делили женщин, но никогда не прикасались друг к другу. Но в тот раз женщина была лишь прелюдией к главному... к сокровенному.
  Роджер потянулся. Он чувствовал себя успокоенным, расслабленным, сытым.
  - Я только что потерял двадцать лет жизни... благодаря тебе.
  Филипп рассмеялся, его смех был густым и насыщенным, как шоколад, а зубы, вопреки возрасту, ровными и белыми. По-своему он был очень красив.
  - Ты помнишь ту графиню? - Спросил он, и Роджер засмеялся тоже, радуясь тому, как Филипп читает его настроение и мысли.
  - Она серила, что нас возбуждает ее красота. Роджер, я хотел тебя с первой минуты, как увидел. Ты тогда вошел вслед за герцогом Тэмвортом. Я хотел тебя так много лет. Нас разделила война, время, обстоятельства, но все же мы нашли друг друга. Нам суждено быть вместе.
  Роджер закрыл глаза, очарованный голосом Филиппа, его руками, которые снова ласкали его, возбуждали. Его охватило темное желание.
  - Ты помнишь, - прошептал ему Филипп на ухо, - как нам нравилось делить одну женщину? Сначала с ней, по очереди, наблюдая друг за другом... - Роджер застонал. - А потом мы занимались любовь, самой изысканной на свете. Твоя жена, Роджер, твоя Барбара... она когда-нибудь будет с нами?
  Филипп сунул язык ему в ухо, но Роджер чувствовал себя так, словно его столкнули в ледяную воду. Он отодвинулся и сел. Филипп смотрел на него, приподнявшись на локте. Шрам кривил его рот в иронической улыбке. Но разве в этом не было иронии? Что может быть более смешным, чем ощущение скверны, когда любовник упоминает имя жены? Как будто Филипп коснулся чего-то сокровенного в нем, запретного для всех. Барбара была его талисманом, символом невинности.
  Что-то сжалось внутри него. Глупо было приходить сюда. Глупо пытаться начать все сначала. Но еще не поздно было уйти, покончить со всем.
  - Прости, - Филипп внимательно наблюдал за ним, не делая попытки прикоснуться. - Я не должен был этого говорить. Некоторым мужчинам все равно, но тебе нет. Ты ее любишь?
  Роджер молчал. То, как легко Филипп извинился, застало его врасплох. Прежний Филипп не извинялся никогда. Роджер был тронут... и сознавал, что снова хочет заняться любовью с Филиппом. Он презирал себя.
  - Иди ко мне, - сказал Филипп, раскрывая объятия.
  Они лежали рядом, не чувствуя желания, и Филипп гладил Роджера по лицу.
  - Все будет хорошо, - пообещал он.
  - Я не хочу, чтобы она пострадала.
  - Нет, конечно, нет. Обещаю. Мы вместе. Все остальное не важно.
  *
  ГЛАВА 16
  
  Сначала ей казалось, что она плывет в мутной воде. Временами ей удавалось поднять голову над поверхностью, и тогда события, люди, разговоры становились ясны. Но затем ее снова затягивало вниз, в мутные воды... и тогда горе просачивалось сквозь боль.
  Она помнила службу, но не помнила обморока и испуга Роджера. Она вспомнила, как Тереза называла ей имена людей, пришедших выразить соболезнование: регент с женой, лорд Стэйр, герцог и герцогиня Сен-Симон, Джон Лоу, Мирия-Виктория, граф Тулузский, молодой граф Куаньи, шевалье де Бавьер, принц де Домб.
  Барбара лежала в постели, отвернувшись к стене. Она никого не хотела видеть. Никого, кроме Роджера, ее Роджера. И даже ее воспоминания о Роджере были неясны. Иногда она вскакивала и в панике звала его - и он приходил. Иногда нет.
  Она плакала, пока не засыпала. "Они умерли, - рыдала она про себя, - а я даже не попрощалась". Она так много мечтала о будущем детей, об их браках, о том, чтобы стать крестной матерью их детей, заботиться об их будущем. Богатство Роджера обещало ей поддержку.
  Барбара всегда, с тех самых пор, как стала достаточно большой, чтобы носить ребенка на бедре, заботилась о братьях и сестрах. Они были частью ее детства и юности, частью ее самой. Она собиралась дать им то, что они заслуживали; у нее было так много планов. А теперь... Ей казалось, что она потеряла часть себя, и дальше придется как-то жить без этого отрубленного куска. Боль...
  "Если бы только я настояла, чтобы они приехали во Францию, - думала она, - дети были бы живы".
  Она не могла заснуть, а когда принимала маковый настой, то спала слишком долго. Она не могла есть, могла лишь лежать в постели. Тереза и Гиацинт, два верных стража, охраняли ее. И Роджер, он тоже был с ней. Он обнимал и укачивал ее. Он разговаривал с ней. Он был ее якорем, ее убежищем.
  Но, в конце концов, дети не были его плотью и кровью. И когда он уходил с визитом или на прием, она погружалась на самое дно мутного моря, и солнечный свет, казалось, был где-то высоко-высоко над ней.
  *
  - Как здесь уныло... весь этот черный креп, - сказал Уайт.
  Полосы тусклого света, пробивались сквозь щели в занавешенных окнах и падали на стол с еще не убранным завтраком и большим серебряным блюдом посредине. Черные полотнища закрывали так же дверные проемы и зеркала. Буфет был так же задрапирован черной тканью.
  - Не удивительно, что лорд Дивейн так часто уезжает. Кажется, он в удивительно хорошем расположении духа, не так ли Френсис? Ему понравилась моя четвертая Песнь. Он хочет, чтобы я написал стихотворение ко дню рождения леди Дивейн, в мае ей исполнится шестнадцать. Я и забыл, что она почти ребенок.... Великолепно, сказал он, прочитав Песнь. А ты чем занимаешься?
  - Лорд Дивейн запросил опись вещей со склада на Новом мосту. Для его путешествия.
  Монтроуз глубоко вздохнул. Уайт понимал, что это означает. Никто из них не одобрял это путешествие. Это неодобрение поступков хозяина было новым ощущением в их жизни, очень странным. Роджер собирался посетить поместье графа де Бурбона, пожилого и очень эксцентричного родственника герцога де Суассона. Конечно, поместье было очень красиво и спроектировано самим Ле Во, и посетителей туда пускали крайне редко, но...
  Ни один не произнес ни слова, но оба подумали, что Роджер оставит жену в такое время, пусть всего на четыре дня... Сила ее горя тронула их обоих. Уайт понимал это лучше, потому что у него была большая и любящая семья. Но у Монтроуза был младший брат, и трагедия Барбары затронула в нем нечто сокровенное, спрятанное так глубоко, о чем никто не догадывался. Он надеялся использовать свое положение, чтобы помочь брату. А когда-то давно был еще один брат, солнечный, жизнерадостный, веселый малыш. Монтроуз обожал его, но мальчик умер. Он вспомнил слезы матери и собственную боль.
  Барбара вплелась в ткань их жизни. Их совместные завтраки, поддразнивания, приказы, обожание мужа, над которым они посмеивались, но втайне уважали. Ее чаепития в голубом салоне или на террасе, лепешки, бисквиты, пирожные по рецептам Тэмворта. Ее интерес к их делам, расспросы о работе, пока они набивали животы ее угощением, словно проголодавшиеся школьники. Уайт декламировал стихи, Гиацинт заставлял щенков делать трюки, Тереза смешила их историями из жизни в Доме Конде, а леди Дивейн сидела за чайником и аплодировала или рассказывала истории о своей семье. Даже лорд Дивейн иногда присоединялся к ним.
  В ее чаепитиях было что-то легкое и уютное. Вернутся ли эти дни, спрашивали они друг друга, мечтая вновь увидеть процессию лакеев с подносами, чашками и чайником. До женитьбы хозяина все в доме было официально, сдержанно, по-мужски; Барбара принесла с собой тепло и непосредственность. Если лорд Дивейн был им как отец, то она, несмотря на молодость и наивность, постепенно становилась матерью.
  Они не могли осуждать Роджера, такого счастливого и жизнерадостного, такого занятого в эти дни. Они находили его хорошее настроение странным рядом с горем его жены, но после недель траура, эта перемена казалась приятной. Поэтому Монтроуз, позволив себе лишь один тяжелый вздох, вернулся к инвентаризации, а Уайт к стихотворению, которое собирался написать и... к Терезе, о которой постоянно думал в последнее время.
  Он жил ради короткого промежутка времени, когда они могли пройтись вместе по саду, или когда она позволяла угостить ее ужином в переполненной, шумной таверне. Он ловил себя на том, что рассказывает ей о вещах, о которых не рассказывал никому и никогда - о своих амбициях, о семье, о восхищении лордом Дивейном. Она умела слушать. И еще он мечтал о дне, когда она позволит ему поцеловать себя... и, может быть, что-то еще.
  *
  - Всего четыре дня, настаивал Филипп. - Он редко позволяет кому-либо увидеть поместье, оно станет источником вдохновения для твоего Бентвуда.
  Роджер колебался, чувствуя себя виноватым перед Барбарой.
  - Она даже не заметит, что ты уехал, - сказал Филипп. - Я знаю, что такое горе. В первые недели осознаешь только себя.
  - Откуда ты знаешь, что такое горе? - Спросил Роджер.
  - Я потерял тебя, - сказал Филипп. - Это чуть не убило меня. И когда-то давным-давно девушку, которую любил. Я не мог жениться на ней, она была дочерью трактирщика. Ее звали Анжелика, и она действительно была похожа на ангела. Я любил ее со всем пылом юности, со всей страстью первой настоящей любви. Я снял ей дом и навещал при каждой возможности. А когда она забеременела от меня, я клал голову ей на живот и чуть не плакал от счастья, чувствуя, как пинается мой ребенок. Какие у меня были планы! Я нанял бы для него лучших учителей, естественно, я надеялся, что это будет мальчик, и он стал бы моим личным секретарем. Я следил бы за каждым его шагом в долгой и трудной карьере, а Анжелика старела бы рядом со мной в безопасности и комфорте. Ах, юношеские мечты. Она умерла при родах. Это был мальчик, он тоже умер. И мои мечты, они умерли вместе с ними. Я знаю, что такое горе, мой дорогой Роджер.
  -Ты никогда мне этого не говорил, - сказал Роджер.
  Филипп улыбнулся незнакомой печальной, задумчивой улыбкой. Сейчас мы ближе, чем когда-либо, подумал Роджер. Я знаю о нем больше, чем когда-либо, и он обо мне тоже. Это лучше, чем раньше. Моя жизнь стала богаче, полнее, чудеснее. Он внезапно вздрогнул от суеверного предчувствия, и мурашки пробежали по коже, словно Судьба прикоснулась к щеке своей холодной рукой. "Берегись, остерегайся такого счастья!"
  Но Филипп торопил его, солнце сияло вовсю, лошади нетерпеливо рыли копытами землю, и это чувство исчезло, не успев запечатлеться в сознании.
  *
  Маленькие проявления доброты смягчали боль. Они приходили неожиданно, будто случайно. Уайт сочинил панегирик в честь е сестер и братьев и прислал его, перевязанным голубой ленточкой. Пришло письмо от Тони с заверением, что он не оставит бабушку, пока не будет уверен в ее добром здоровье. И, несмотря на все горе, у нее оставался Роджер.
  И еще было бабушкино письмо. Через некоторое время Барбара обнаружила, что перечитывает строчки:
  "... возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя..."
  Эти слова содержали малые исцеляющие капли утешения, которые эхом отдавались у нее в голове и, перечитывая письмо, она чувствовала, как бабушкина сила преодолевает мили и мили расстояния, чтобы помочь ей.
  Монтроуз, дотошный Монтроуз прислал сообщение, что отвечает на присланные письма и карточки с соболезнованиями, что он сохранил их, рассортировал и предоставит, когда она будет достаточно сильной, чтобы прочитать самой. Она стала замечать, что Тереза каждый день ставит на столик рядом с кроватью букетик свежих весенних цветов - прекрасные тюльпаны, царственные ароматные гиацинты, гордые нарциссы и лилии. Это от герцога Ришелье, сказала Тереза, он каждый день вместе с цветами присылает записку, спрашивает о здоровье. То, что Ришелье способен быть таким внимательным, удивляло. И были маленькие самодельные букетики - розовые бутоны, веточки сирени - от экономки, садовника, старшего лакея, повара, Монтроуза, Уайта.
  А еще была Тереза. Только теперь Барбара стала понимать, насколько прочными были отношения между ее бабушкой и Энни. Когда другая женщина, с таким же сердцем, органами, оборотом крови день за днем одевает и причесывает тебя, заботится, утешает, помогает, разделяет твою жизнь и в горе и в радости, в богатстве и бедности, постепенно формируется особая связь, даже несмотря на то, что одна из вас госпожа, а другая служанка.
  То, как Тереза каждое утро и вечер расчесывала ей волосы, навевало Барбаре воспоминания о Тэмворте. Она закрывала глаза и видела бабушкину комнату с большими столами, заваленными книгами и безделушками, вазы с цветами и ароматическими смесями, мурлыкающую Дульсинею. Бабушку и Энни, всегда спорящих, как надо правильно расчесывать волосы. Анну с Шарлоттой, свернувшихся калачиком на кровати.
  Тереза настояла, чтобы она каждое утро надевала свежее платье, ложилась у окна и смотрела в сад. Сад тоже приносил утешение. Тэмворт точно так же существовал в круговороте времен года от замирания под снежным одеялом до сбора урожая. Цветы и растения всегда были неотъемлемой частью жизни. Бабушка срезала и сушила коровьи ромашки, маргаритки, бархатцы и колокольчики весной. Летом были розы, щедро выплескивавшиеся за пределы садовых стен, гвоздики и львиный зев. Осень приходила с астрами, дубовыми и буковыми листьями, ягодами. Зима дарила красную крапиву, голубой барвинок, застенчивые лесные фиалки, подснежники.
  Теперь было приятно наблюдать, как распускаются бутоны, разворачивается листва на деревьях, как работают, повинуясь круглогодичному ритму, садовники. Это давало ей ощущение непрерывности жизни за пределами ее собственного "Я", огромного леса, где она сама была лишь малым листочком на одном из деревьев.
  И еще был Гиацинт, он сражался храбро, хоть зачастую и безуспешно. Выросшая с братьями, Барбара даже в своем горе могла оценить его усилия. Он мог часами сидеть рядом и молчать, если она хотела тишины. Он втайне дрессировал щенков и гордился, когда мог вызвать ее улыбку каким-нибудь новым трюком. Он бегал вниз и верх по лестнице с книгами, которые могли ее заинтересовать, со сладостями, которые могли соблазнить ее хрупкий аппетит.
  Она была тронутой всей этой добротой, маленькой, но такой драгоценной, показывающей, что она все же любима. И это смягчало унылую горечь, когда обнаружилось, что все красивые комплименты и знаки внимания, которые она получала, когда была здорова и счастлива, исчезли вместе с ее непостоянными поклонниками. А ведь Ришелье предупреждал ее.
  "Тебе повезет, Барбара Олдерли, - как-то сказала бабушка, - если за всю жизнь у тебя будет три настоящих друга. Знакомых, приятных и легких, будет много, но только настоящий друг окажется рядом, когда ты в нем нуждаешься". В Тэмворте она была в безопасности, как птенец в своем колючем гнезде, и не сознавала смысла этих слов. Но теперь, когда горе начало открывать ей новые глубины, когда она впервые спросила себя "Что такое жизнь?", она стала лучше понимать, что хотела сказать бабушка.
  "Все не оказалось не таким, как я ожидала, - думала она. - Не я сама. Не жизнь. Не люди".
  Тряпка между ног впитывала свежую красную кровь. Ребенка не было. Сейчас она хотела ребенка больше всего на свете. Это было продолжение жизни братьев, сестер, ее самой, а так же клятва любви к Роджеру. Она чувствовала, что только ребенок сможет исцелить ее по-настоящему.
  Барбара смотрела на простирающиеся перед ней сады в модном версальском стиле. За дверьми дома была устроена красивая каменная терраса. Ее широкие ступени вели вниз к посыпанной гравием площадке. В больших бронзовых вазах в любое время года цвели цветы. Симметричные дорожки расходились от площадки к пышным цветникам, заключенным в коробки из жестко подрезанных вечнозеленых кустарников. Широкая тропа вела к пруду в дальнем конце сада. За высокими стенами подстриженных деревьев и кустарников скрывались фонтаны - это был сюрприз, удовольствие для глаз.
  Двое мужчин шли от пруда в сторону дома. В одном из них она узнала Роджера, он оживленно жестикулировал, указывая то на то на фонтаны. Другой мужчины был массивнее и выше. Он хромал. Один раз они остановились, он обнял Роджера за плечи, и оба уставились на дом. Барбара наклонилась вперед и помахала им из окна, но они не заметили.
  Постепенно до нее дошло, что хромой, это принц де Суассон, враг Роджера. Теперь он снова стали друзьями. Она не знала, как возродилась эта дружба, подробности затерялись во тьме ее первого сильного горя. Кажется, Роджер уезжал вместе с принцем осматривать чье-то поместье. Она тогда едва слышала, что говорит ей Роджер, поняла только, что он уезжает от нее. Но теперь, увидев, как они идут рука об руку, словно старые, близкие друзья, Барбара почувствовала острый укол ревности.
  Роджер выглядел таким счастливым. Весь его облик говорил о хорошем самочувствии. Она откинулась на спинку кресла, чувствуя. Как из нее сочится кровь. Она должна как можно скорее родить ребенка. Ей нужно иметь что-то свое, чьей любовью ей не придется делиться со всем миром. Того, кто не оставит ее одну.
  Потом ей стало стыдно за себя. Бабушка презирала бы ее за такую слабость. "Ба! - сказала бы бабушка, - мне не нужна слабая ноющая женщина. Встань и сделай что-нибудь полезное!".
  Барбара встала и хлопнула в ладоши. Она спустится вниз и прикажет подать чай в гостиную, выходящую окнами на террасу. Это пойдет ей на пользу, поможет избавиться от бесполезных чувств. Нахмурившись, она рассматривала свое отражение в зеркале. Ущипнула себя за щеки, чтобы вернуть румянец. Худое бледное пугало в черном платье. Ну, пусть принц полюбуется, какую уродливую жену получил его друг. Барбара вскинула голову.
  Мажордом удивился, увидев ее, и еще больше удивился энергичности ее приказов. В доме нет ни лепешек ни пирожных к чаю, объяснил он. Она нахмурилась. Он поспешил заверить, что обеспечит достойную замену. Чай подадут в скором времени, мадам.
  Барбара наблюдала за Роджером и принцем из окна голубого салона. Сопровождаемая щенками, она бродила из угла в угол, пока лакеи накрывали на стол в солнечном уголке комнаты. На длинном низком столе были разложены планы и эскизы. Бентвуд... Его мечта. Ее мечта. Их будущее. Дом для детей, которых она жаждала родить. Лакеи внесли большой серебряный чайник, подносы с печеньем и песочными пирожными. Роджер будет удивлен и доволен.
  Она приоткрыла дверь террасы.
  - Мой дорогой Роджер, - услышала она голос принца, - это абсурд. Уж ты-то должен знать. Суть хорошего вкуса в декоративной пышности, а не этом бреде Палладио о Древнем Риме. Ты меня удивляешь.
  Его тон был покровительственным, высокомерным. Барбара рассердилась: Бентвуд и Палладио принадлежали ей. И Роджеру. И больше никому. Внезапно в нее вселился озорной бес, тот самый, что столько раз втягивал их с Гарри и Джейн в неприятности. Она шикнула на щенков, которые грызли край дорогого ковра. Держа их на весу, она прошептала:
  - Вон идет плохой, злой человек. Укусите его! - ни уже скулили от нетерпения и выкручивались. Она шире открыла дверь террасы. - Ату его!
  Щенки выскочили наружу, тут же послышались, рычание, шум возни и сердитый крик Роджера:
  - Фу! Фу, я сказал! Куда смотрит Гиацинт? Гиацинт! Забери этих проклятых собак!
  Барбара усмехнулась и подбежала к накрытому столу с чайником. Уселась, расправила юбки и постаралась принять невинный вид. Она уже наливала кипяток в заварочный чайник, когда дверь с террасы открылась, и Роджер удивленно выругался. Барбара представляла собой картину идеальной домохозяйки (такие гравюры были очень популярны и выставлялись в витринах книжных магазинов) - послушная молодая жена в ожидании своего супруга и господина (после того, как натравила собак на его лучшего друга).
  Роджер вошел в комнату, держа щенков за шиворот. Словно они были кусками отвратительного вонючего сыра. Он замер при виде Барбары, восседающей за чайным столом. За ним следовал принц де Суассон, его гордое, тяжелое, покрытое шрамами лицо побледнело от злости. Барбара прикусила губу, чтобы не улыбнуться. (Она был ужасна. Бабушка всегда говорила ей об этом. Что с ней вечно происходит? Ах, как весело быть такой плохой.)
  - Я приготовила для вас чай, - сказала она, изо всех сил сохраняя невинный вид. - Добрый день, сэр.
  - Эти собаки невыносимы. Они набросились на Филиппа, как адские гончие. Посмотри, Баб, кажется, они порвали Филиппу чулок. Их следует наказать.
  Роджер встряхнул руками, и щенки, похожие на две сосиски, дернулись и заскулили. Барбара подбежала и забрала их.
  - Мне очень жаль, - сказала она. - Не понимаю, что с ними случилось. Я унесу их отсюда. Плохие, плохие собаки, - пробормотала она.
  В холле она вручила их лакею, погладила каждого по голове и сказала:
  - Хорошие собаки.
  Она закрыла рот руками, задыхаясь от смеха.
  Как только ее лицо разгладилось, она вернулась в комнату. При ее появлении мужчины поднялись и ждали, пока она усядется. Барбара поймала себя на том, что не может удержаться, чтобы не взглянуть на порванный чулок принца. Внутри у нее снова начали вскипать пузырьки смеха. Принц наблюдал.
  - Он знает, - подумала она и почему-то вздрогнула.
  Шутка больше не казалась такой смешной. Как и в их первую встречу, что-то странное мелькнуло в глубине его глаз под густыми бровями. Или это его дуэльный шрам делал его взгляд таким ироничным и странно любопытным? Горе сделало ее более хрупкой и чувствительной к настроениям других людей. Внезапно у Барбары возникло ощущение, что она не нравится принцу. Впрочем, вряд ли она могла винить ее - этот трюк с собаками был мелочным и ребяческим жестом. Но Роджер явно нервничал. Из-за чего?
  - Мне неловко из-за собак, - сказала она, делая вид, что всецело занята чаем.
  - Плохие манеры всегда можно простить, - принц откинулся на спинку стула, уже спокойный и расслабленный. - Они происходят из отсутствия дисциплины, я не могу ругать животное за его обучение. Можно мне еще печенье? Я люблю английскую традицию чаепития.
  - Он знает, - подумала Барбара, - и сердится на меня. Это мои манеры он комментирует.
  Она вскинула подбородок.
  - Мне показалось, я слышу запах лепешек, - сказал Монтроуз, входя через открытую дверь террасы.
  При виде принца он попытался отступить назад, но Роджер поманил его рукой и представил.
  - Ваше имя мне хорошо известно, - Монтроуз поклонился де Суассону, - поскольку в расписании лорда Дивейна почти каждый день стоит встреча с вами.
  И рассмеялся. Монтроуз считал такие замечания остроумными.
  - Садись, - раздраженно сказал Роджер.
  - А лепешек с малиной нет? - Монтроуз посмотрел на подносы с угощением. - Леди Дивейн, как приятно видеть вас внизу.
  - Булочек тоже нет. Кухня меня не ждала.
  - Я тоже, - улыбнулся Роджер, когда она подала ему чай. - Но я рад, что ты наконец покинула свои апартаменты. Ты уверена, что это не слишком скоро?
  - Да, - сказал принц, - у вас не такой цветущий вид, как при нашем знакомстве. Что вполне понятно. Могу ли я лично выразить соболезнования вашей трагической потере, леди Дивейн? Ах, мы же договорились, что я буду звать вас Барбара. Могу я это сделать?
  - Да, - сказала она и затаила дыхание, как в тот день, когда дернула Черити Динвитти за косичку, и две ее старшие сестры набросились на нее.
  Это было шесть лет назад, но Барбара помнила ощущение сосущей пустоты в животе. Тогда они избили ее до крови. Принц собирался сделать то же самое.
  - По-моему, леди Дивейн выглядит прекрасно, - сказал Монтроуз.
  Она предложила ему еще печенья.
  - Мне показалось, я слышу запах лепешек, - сказал Уайт, высунув голову из коридора. - Ох, прошу прощения. Я не знал, что у вас гости.
  - Лепешек нет, - крикнул ему Монтроуз.
  - Все равно заходи, - позвал Роджер. - Я представлю тебя принцу де Суассону.
  Уайт поклонился.
  - Как приятно видеть вас, леди Дивейн. Мы не пили приличного чая с... ну, с тех пор.
  - Можно мне кусок этого пирога? Я люблю поесть, как видите. Меня всегда раздражало, что Роджер остается таким худым, как юноша. Посмотрите на него, моя дорогая, ни за что не догадаешься, что он старше вас на двадцать с лишним лет. Он мог бы быть вашим отцом. Когда вы поженились, дитя?
  - В январе, сэр.
  - Вы порвали чулок, - сказал Монтроуз.
  - Да, - ответил принц, - так и есть. - Он продолжал рассматривать Барбару. - Зовите меня Филиппом, я настаиваю. Между нами не должно быть никаких формальностей. Как жена моего друга... январь? Значит, вы практически новобрачная? Как жаль, что трагедия так рано омрачила ваш брак. Роджер сказал, что ваши братья и сестры умерли от оспы? Ужасная смерть.
  - Совершенно верно, - согласился Монтроуз. - Мой дядя камнем пролежал три дня, и пока не умер. Каждая рана на его теле сочилась гноем и кровью.
  - Я возьму кусок пирога, - громко вмешался Уайт.
  - Ужасно, ужасно, - согласился Филипп. - Мой младший брат распух, как колбаса. Кровь текла у него из носа и рта. На нем живого места не осталось. Мы сразу поняли, что он не выживет. Как их звали, Барбара?
  Она сглотнула комок в горле.
  - Том, Кит и Шарлотта... и Анна... и Малыш, то есть Уильям, - закончила она.
  Господи Иисусе, она сейчас заплачет и опозорится перед этим холодным, бесчувственным человеком. Она встала, опрокинув чашку.
  - Леди Дивейн! - Воскликнул Уайт.
  Глаза мужчин сосредоточились на ней.
  - Барбара! - Филипп поставил чашку на стол, на его лице появилось озабоченное выражение. - Я огорчил вас! Какой я неуклюжий. Прошу простить мои манеры.
  Барбара слепо кивнула в его сторону. Лжец, подумала она. Она должна выбраться отсюда, прежде чем заплачет. Он не не увидит ее слез.
  В коридоре она прислонилась к стене, слезы текли по щекам и капали на платье.
  - Дорогая, - сказал Роджер, обнимая ее. - Тебе плохо? Чем я могу помочь?
  - Помоги... помоги мне дойти до моей комнаты. А потом возвращайся к своему гостю. Прости, Роджер.
  Он поднял ее на руки, и она уткнулась ему в плечо, совсем как в тот день на Сент-Джеймс-сквер.
  Как ей было больно. Хоть бы они не умирали. Хоть бы они умерли не так. Почему я не привезла их во Францию? Почему этот человек хочет, чтобы я плакала? Почему?
  - Ты слишком худая, - сказал Роджер, и его губы вытянулись в прямую мрачную линию. - Ты совсем не ешь.
   Она улыбнулась ему в плечо сквозь слезы. Сейчас он напомнил ей бабушку. Хоть она и была худой, плаксивой и слабой, он все же любил ее, пусть и чуть-чуть.
  В голубом салоне зажгли свечи. Монтроуз с растерянным выражением лица смотрел на дверь, в которую выбежала Барбара. Его круглое лицо покраснело.
  - Идиот! Ты должен был знать, что эта тема расстроит ее, - сказал Уайт.
  - Это целиком и полностью моя вина, - возразил Филипп.
  Он тоже встал и смотрел вслед Барбаре и Роджеру, но на его лице не было растерянности.
  - Я не хотел доводить ее до слез, - сказал Монтроуз. - Просто я был так рад, что мы снова пьем чай, и мне показалось, что с ней все в порядке.
  - Она здорова, идиот, но ведь еще и месяца не прошло!
  - Преданность лорда Дивейна достойна восхищения, - сказал Филипп.
  Двое мужчин посмотрели на него, потом друг на друга. Уайт холодно поклонился, затем вышел из комнаты. Монтроуз прижал льняную салфетку к дрожащим губам.
  - Я не хотел, - повторил он шепотом, затем извинился и тоже ушел.
   Филипп остался один.
  - А я хотел, - сказал он. - Возможно, это одна из самых больших глупостей, которые я совершал.
  Он снова сел пить чай и доел сначала печенье Монтроуза, затем свой пирог, но все это машинально, не чувствуя ни вкуса ни удовольствия. Когда Роджер вернулся час спустя, он спросил с искренним беспокойством?
  - Как она?
  Роджер не ответил.
  - Роджер, я дурак. Я был расстроен, когда увидел ее так неожиданно, и эти собаки разозлили меня. Я сделал это намеренно, и теперь сожалею. Поверь мне.
  Роджер прошел мимо него к подносу с винами и налил себе бренди.
  - С ней все будет хорошо, - устало сказал он.
  Барбара долго плакала и все время повторяла, что ей стыдно за собак. Ему пришлось притвориться, будто он не понимает. О чем она говорит. Черт побери Филиппа! Черт побери его жестокость! Боже, как он беспокоился о ней. Она была такой худой. Ее печаль казалась чрезмерной, ее настроение слишком изменчивым. Она хотела от него больше, чем он мог дать.
  Он почувствовал это ночью, после того бала, когда Филипп соблазнял его. Но не так глубоко, как сейчас. Вина... любовь... желание... Стоила ли страсть той боли, которую он мог причинить? Он столько всего сделал в жизни, и не всегда это были хорошие вещи, но ни одна из них не приносила столько печали, как сейчас.
  Филипп наблюдал за выражением лица Роджера, которое сейчас можно было читать, как книгу.
  - Должно быть, утомительно иметь такую молодую жену, - сказал он. - С ней нужно обращаться, как с ребенком.
  Роджер хмуро оглянулся на него, но в лице Филиппа не было злости.
  - Иногда, - сказал он резко и осушил бокал.
  Филипп погладил дуэльный шрам, который испортил его профиль, но подарил ему Роджера.
  - Ты поверишь, если я скажу, что сожалею? - Его тон был серьезным, искренним.
  - Лучше бы так оно и было.
  - Я тут думал, пока тебя не было. Ты однажды упоминал, что у нее есть еще один брат, старший.
  - Гарри.
  - Да, Гарри. Такое распространенное имя. Он в Италии, не так ли?
  - Насколько мне известно. Во всяком случае, деньги я отправляю в Италию.
  - Почему бы не написать ему и не пригласить сюда? Она может почувствовать себя лучше рядом с членом семьи. Это сняло бы с тебя часть бремени.
  Роджер поставил бокал, явно удивленный вниманием Филиппа.
  - Возможно, этот как раз то, что ей нужно. Она так привязана к семье. И все еще такой ребенок, как ты и сказал. Все это было для нее ужасным потрясением.
  Он налили себе еще бренди. Филипп ждал, глядя ему в лицо.
  - Ну?
  - Ну, что?
  - Дорогой Роджер, я знаю каждое твое настроение. Что еще ты задумал, скажи мне? Что она сказала наверху? Неужели я ей так не нравлюсь?
  - Напротив, Филипп. Она сказала, что это она тебе не нравится.
  Вот что это было, вот что разделяло их с момента, когда Роджер вернулся в комнату. Он ненавидел чувство, которое вызвали ее слова, потому что глубоко внутри знал их правоту. Он знал о жестокости Филиппа, его ревности, и все же неосторожно подставил Барбару под удар. И теперь его давило изнуряющее чувство вины, ощущение, что он сам загнал себя в ловушку - ловушку ее невинности, доверия, ловушку собственного тщеславия и эгоизма.
  Он нуждался в Филиппе. Да поможет ему Бог, он любил его, даже зная, что он такое и на что способен. Но главным чувством, вкус которого не мог отбить даже бренди, было ощущение недостойности. Он был недостоин ее любви. И это, пожалуй, было больнее всего.
  - Не нравится? - Сказал Филипп, почти угадывая мысли Роджера. - Кто сказал. Что она мне не нравится? Мои манеры сегодня были ужасно грубыми. Порой я бываю просто старым дураком. Завтра я пошлю ей три дюжины красных тюльпанов...
  - Хорошо. Она любит цветы.
  - ... и попрошу прощения. Это ее горе, Роджер, оно путает восприятие. Она приняла мою нервозность и, да, я признаю это, гнев, за неприязнь. Я нахожу ее восхитительным ребенком. Сейчас она подавлена и не в лучшем виде, но это можно понять. У нее необыкновенный голос. У меня даже мурашки по спине пробежали. Я не сразу это заметил, но когда она улыбнулась сегодня, она была прекрасна. По-настоящему прекрасна. Ты счастливый человек, Роджер. Щедрость Филиппа удивила Роджера.
  - Да, - сказал он. - Ее улыбка напомнила мне молодого Ричарда. У нее есть некоторые недостатки, но в целом она оказалась приятным сюрпризом. Она знает свой долг. Ее бабушка... настоящая тигрица... хорошо ее воспитала. Видел бы ты, как она завладела моим домом. Совсем как Ричард, выводящий войска на позиции. Одна атака, и все сдались. И она любит меня. Через год-два, когда дети и жизнь заставит ее повзрослеть, она станет превосходной графиней. Уже представляю, как она распоряжается моим поместьем, моими детьми, мной самим, пока я, по-старчески ковыляю с тростью среди садов Бентвуда.
  Он замолчал, заметив, что выболтал больше, чем хотел. Филипп встал и, прихрамывая, подошел к Роджеру.
  - Налей-ка и мне, - сказал он. - Кажется, слезы пятнадцатилетней девочки расстроили меня больше, чем я думал.
  Оба рассмеялись. И когда Роджер налили, Филипп чокнулся с ним бокалами:
  - За садоводство, друг мой, - сказал он. - За садоводство.
  *
  Когда приступ прекратился, Барбара пошла к Роджеру. Он одевался, чтобы выйти. Джастин поправлял у него на плечах отделанное золотым позументом пальто. Роджер выглядел красивым, элегантным, официальным. Его руки были унизаны кольцами с драгоценными камнями.
  При виде Барбары, которая стояла в дверях, кутаясь в шаль, и в одной ночной сорочке, Джастин поспешил к ней и засуетился, как курица над цыпленком. Она должна сесть сюда, подальше от сквозняка и выпить горячего вина. Роджер взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Его глаза сощурились в улыбке. Она чувствовала, как от этой улыбки у нее перехватывает дыхание. Он был таким красивым. Она так хотела, чтобы у них был ребенок... много детей.
  Роджер читал ее, как книгу. Он попросил Джастина подать перо и бумагу, написал записку (она успела прочитать имя Филиппа) и велел доставить срочно.
  Она была рада, что Роджер отменил именно встречу с Филиппом. Роджер снял парик, а она помогла ему освободиться от пальто. Он притянул ее к себе на колени и начал ласкать. Постепенно ласки становились все более чувственными и, наконец, они оказались в постели. Барбара плакала, когда они занимались любовью, а потом, когда она лежала у него на груди, а он гладил ее волосы, попыталась объяснить, почему порой чувствует себя хрупкой, как стекло. Почему за любовью вдруг приходит боль.
  - Ты хочешь домой? - Спросил он. - В Тэмворт? Я могу отправить тебя туда.
  Она закрыла глаза. Снова оказаться рядом с бабушкой, почувствовать ее заботу и силу. Но теперь она была женщиной со своей собственной жизнью, и ее долг быть рядом с Роджером. Она научится стоять на своих собственных ногах. Барбара внезапно потянулась, чтобы поцеловать мужа за заботу, и он не успел скрыть выражение своего лица. На какую-то долю секунды она заметила, что он до смерти хочет, чтобы ее здесь не было. У нее сжалось сердце. Она снова легла ему на грудь, пряча лицо. Даже сказав, что ненавидит, он не смог бы ударить ее больнее.
  И Роджер подумал: "Боже, прости меня, но я хочу, чтобы она уехала. Не навсегда. Только на несколько месяцев. Всего несколько месяцев свободы. И она знает это. Я позволил ей увидеть. Господи. Что со мной происходит? Я буду осторожным. Очень, очень осторожным".
  Он обнял ее крепче. Завтра куплю ей что-нибудь, подумал он. Филипп поможет выбрать. Что-то, что заставит ее забыть.
  *
  "Он считает меня ребенком, - подумала Барбара, глядя на браслет с рубинами и бриллиантами в черной бархатной коробочке. - Ребенком, которого можно подкупить красивыми безделушками. Почему он хочет, чтобы я уехала? Что я сделала не так?"
  - Мадам! - воскликнула Тереза. - Вы должны надеть его! Обязательно! Вот, дайте я застегну замочек. Смотрите, как сияют камни на вашем платье. У вас такой внимательный муж. Принцесса Конде всего один раз получила такую дорогую вещь, когда застала мужа с любовницей.
  Тереза рассмеялась, ее смех был похож на звон серебряного колокольчика, и Барбара заставила себя засмеяться вместе с ней.
  - А теперь идите, - сказала Тереза, слегка подталкивая ее. - Мадам де Гондрен ждет внизу, и вам будет полезно выйти. Идите, мадам, идите.
  Мария-Виктория де Гондрен, спокойная и невозмутимая и от того казавшаяся на несколько лет старше, ждала в карете. Она обняла и расцеловала Барбару в обе щеки, словно ребенка. Выздоравливающего ребенка. Буду ли я такой же в двадцать лет, спросила себя Барбара. Спокойной, уверенной, все понимающей?
  - Я так рада, что ты согласилась выехать со мной, - сказала Мария-Виктория. Она держала Барбару за подбородок и изучала как фрукт, который собиралась купить у поставщика. - Что случилось, дорогая? У тебя такой странный взгляд.
  - У меня... болит голова. Может быть, мне лучше вернуться. Я не хочу никого видеть.
  Мария-Виктория потрепала ее по щеке:
  - Моя милая, горе нельзя убрать, как зимний плащ весной. У него свое время. Вы почувствуете себя лучше только, если приложите усилие. Обещаю. Ну же, я обещала Арману привезти вас. Он говорит, что не встретил достойного противника с тех пор, как вы перестали играть с ним в карты.
  Барбара улыбнулась.
  - Вот так, уже лучше. Тебе нужно почаще выходить из дома, жить своей жизнью. Твой дорогой Роджер будет рад это видеть. Мужчины не любят, когда их жены болеют. Ах, что это у тебя на руке? Дай посмотреть? Подарок Роджера? Ну, конечно! Счастливая, Барбара. Гондрин никогда не делал мне таких красивых подарков.
  Потом она говорила о том, станет ли Парламент расследовать дуэль Ришелье и де Гаса, пойдет ли регент причащаться на Пасху, так это означало временное воздержание и отказ от встреч с любовницей, еще о чем-то... Барбара думала о словах Терезы, о причинах такой щедрости Роджера, и ответ пророс в ней за считанные секунды, словно ядовитое растение.
  В Бастилии ее встретил Ришелье, некрасивый, умный, с худым узким лицом. Он рассматривал ее, склонив голову набок.
  - Вы ужасно выглядите, - сказал он.
  Она рассмеялась. Он и сам был уродливым, сухим, жилистым, и она не знала, зачем приехала навестить его. Он поцеловал ей руку.
  - Я ужасно скучал по вам, Барбара Дивейн. Садитесь, сыграем в карты. Немедленно!
  Она обыграла его в четырех играх из пяти. Это почти отвлекло ее от мыслей о Роджере. Мария-Виктория была права, ей нужно чаще бывать на людях. В трауре она не могла посещать приемы и балы, но ужины с близкими друзьями, послеобеденные визиты пойдут ей на пользу. Она снова могла занять себя уроками: итальянский, акварель, фортепиано, пение. Она опять будет позировать для портрета и продолжит свои экскурсии с Уайтом или Монтроузом. Она закончит том Палладио и начнет новый.
  Дивейн-хаус, вот причина, по которой Роджер все еще оставался в Париже. Он скупал все самое красивое и модное для их будущего дома. Она посвятит все свое внимание Дивейн-хаусу. Родить ребенка она сможет позже, когда у них с Роджером появится больше времени друг для друга. А для развлечений у нее был Ришелье, ужасный Ришелье и визиты.
  А Роджер... она смотрела на браслет до тех пор, пока Ришелье не напомнил, что ее очередь сдавать карты.
  *
  Нет, мадам, - ответил Джастин. - Лорда Дивейна здесь нет.
  Она пыталась дождаться Роджера, но уснула. На следующее утро он не вышел к завтраку. Барбара поднялась в апартаменты мужа. Джастин убирал в шкаф льняные рубашки.
  - Где он?
  Джастин был полностью сосредоточен на уборке.
  - Он уехал верхом, мадам.
  - С кем, Джастин?
  - Он не сказал.
  - С кем он уехал верхом? - Спросила она Монтроуза.
  - Кажется, это был принц де Суассон, - ответил удивленный Монтроуз.
  Она поймала Роджера позже в тот день.
  - Почему ты не пришел завтракать?
  Он поцеловал ее в макушку.
  - Просто так. Тебе понравился браслет?
  - Он прекрасен. Но почему ты не пришел завтракать?
  - Я не знал, что ты будешь ждать, - ответил он, не глядя на нее. - Я задержался и... завтракал у принца.
  Вечером Роджер остался дома и на следующее утро завтракал, как обычно, но подозрения разъедали ее, как язва.
  *
  - Я действительно выгляжу так ужасно? - Спросила она Ришелье, не в силах сосредоточиться на картах.
  Тереза и Гиацинт сопровождали ее, как всегда. Ее тянуло к Ришелье, как иголку к магниту. Он был светским человеком до мозга костей, честным, жестоким. Все женщины, за исключением Барбары, сражались за его внимание, но все же он не оставил ее, как прочие.
  - Да.
  Она нахмурилась, глядя в карты. Гиацинт, очарованный коноплянкой, продолжал водить пальцами по прутьям клетки. Птичка чирикала и хлопала крыльями.
  - Оставь птицу в покое! - Рявкнул Ришелье.
  - Не кричите на моего слугу! - Огрызнулась Барбара.
  Ришелье, прищурившись, посмотрел на нее, но ничего больше не сказал. Гиацинт встал. Тереза болтала с камердинером герцога.
  - Пики козыри, - подсказал Ришелье, когда она еще не разыграла карту.
  Она показала ему язык.
  - Прекрасно, Барбара. Неудивительно, что ваш муж совсем отбился от дома.
  Она изо всех сил старалась сохранить безразличие. Ришелье, как гадюка, всегда знал, куда больнее ударить. На самом деле, она чувствовала себя так, словно он одним ударом вышиб из нее дух.
  - Кто сказал, что мой муж отбился от дома?
  Она гордилась своим холодным тоном. Если он ищет повод для сплетен, от нее не получит ничего.
  - Все мужья сбиваются с пути, - сказал он, наблюдая за ней поверх карт. - Вы были больны, в дурном настроении, заняты собой. Мы, мужчины, сделаны из плоти и крови. Я предполагаю...
  - Никогда не нужно предполагать, - она бросила на стол первую карту. - Говорите только когда знаете наверняка.
   Ришелье уставился на карту. Сильный козырь. Он оставил попытки угадать ее стратегию. Видимо, она упражнялась без него. Он терпеливо ждал, терпение было его сильной стороной. Они играли ровно, молча. Наконец, Барбара спросила, словно это не имело значения, и она просто хотела скоротать время:
  - Почему вы изменяете своей жене?
  Он улыбнулся про себя. Наконец-то.
  - Я изменяю. Потому что меня вынудили жениться. Потому что между нами нет любви. Потому что я так хочу. Я делаю, что хочу, и она тоже, с моего согласия. Раз я не хочу ее, то пусть хоть кто-то наслаждается ею.
  Барбара вздрогнула.
  - А что бы вы сделали, если бы узнали, что ваш Роджер изменяет вам?
  Она не могла ответить. Ришелье насмехался над ней.
  - Вы будете плакать, как и все женщины. Моя жена плакала. И ничего больше. Вот почему мужчины продолжают изменять.
  Его презрение задевало.
  - А что бы вы сделали?
  - Я бы изменил в ответ. Дал-бы ему попробовать вкус его лекарства.
  - И к чему это приведет?
  - Ни к чему. За исключением того факта, что месть бывает сладка. Очень сладка.
  Его глаза сверкнули. Этот разговор становился слишком неприятным. Она вскинула подбородок.
  - Вы во что-нибудь верите?
  - Конечно, нет. Я потерял невинность в десять лет, когда был при дворе, и я узнал, что мужчины и женщины, особенно женщины, способны на что угодно.
  Его рука лежала рядом с ее. Ей захотелось поднести ее к щеке. Этот порыв был отчасти обусловлен жалостью к тому десятилетнему мальчику, но было в нем и что-то, испугавшее ее. Она взглянула на Ришелье и быстро отвела глаза, но он успел заметить выражение ее лица.
  - Не жалейте меня, - сказал он. - Это вас следует пожалеть. Когда вы потеряете свою невинность, это будет намного больнее.
  Он разозлил ее. Ну, хорошо же! Ей хотелось клюнуть его, как одна из кур Энни клевала жирного июньского жука. К тому же, гнев помогал скрыть тот факт, что секунду назад она думала, каково это, поцеловать его.
  - Я не невинна. Я замужняя женщина. Мне нечего терять.
  - Есть, Барбара.
  Она встала и швырнула свои карты на стол.
  - Это был глупый разговор. У меня разболелась голова, и я еду домой.
  - Тем лучше. Вы сегодня на редкость плохо играли. Вам следует больше практиковаться.
  Он встал, пока она собирала перчатки и веер.
  - Мне вообще не следовало приходить сюдаю
  Ришелье потрепал ее по подбородку, она хлопнула его по руке.
  - Увидимся завтра или послезавтра. Передайте привет своему мужу.
  Он подошел к коноплянке и постучал ногтем по прутьям клетки.
  - Красивая птичка, - сказал он, улыбаясь. - Красивая, красивая птичка. Спой для меня. Спой.
  *
  Они говорили о Барбаре. Ришелье всегда сводил разговор к ней. Он был одержим ею, никто не мог сказать о ней слишком много. Он изучал ее, как генерал изучает карту местности, ни одна из сплетен не казалась ему слишком мелкой или незначительной, он жадно хватал каждый осколок информации. Луиза-Анна привыкла к его многочисленным любовницам, но это увлечение казалось слишком сильным. Вот почему она так ненавидела Барбару.
  Луиза-Анна сидела на краешке стула и дулась на Ришелье, но он не обращал на нее внимания. Все трое - она, Сен-Мишель и Ришелье - уже были сильно пьяны. Они провели остаток дня за вином и картами, но вот наступили сумерки, и игра закончилась.
  Ришелье дразнил Сен-Мишеля из-за сломанного носа и из-за Барбары.
  - Почему ты бросил ее? - Спросил Ришелье.
  - Она мне наскучила, - ответил тот, но Ришелье это не удовлетворило.
  Они говорили о ее необъяснимой верности мужу, и вот теперь Луиза-Анна была подозрительно молчалива. Она встретила Роджера на одном из печально известных ужинов у герцогини де Берри. Ее сердце бешено забилось, когда он вошел в столовую вместе с ее дядей, принцем де Суассоном. Никто не приходил на ужин к де Берри просто так. Все знали, что там может случиться.
  И оно случилось. Ко времени его прибытия гости уже были пьяны и начали разбиваться на пары. Она сразу же оставила своего кавалера и подошла к ним. Лорд Дивейн и принц де Суассон были самым старыми мужчинами в комнате, но Роджер был самым красивым и желанным. Она хотела его. Вино сделало ее смелее, чем обычно. Вино и его присутствие в этом месте.
  Луиза-Анна была рада, что Роджер изменял своей приторной женушке, иначе он не явился бы сюда. Она почти торжествовала. Хорошо, что дядя вернулся в Париж и обратил Роджера на прежний путь. Роджер и ее дядя всегда преследовали женщин. И теперь, если верить слухам, они вернулись к старым привычкам.
  Она стояла перед Роджером, глупо улыбаясь, и он улыбнулся в ответ. Ей всегда нравилась его улыбка. Когда она была совсем юной, почти девочкой, а он и дядя были вместе, она мечтала, чтобы он улыбнулся ей одной. Она шагнула ближе, покачиваясь от вина, предлагая себя без слов. И он покачал головой, просто слегка встряхнул. Ни больше, ни меньше. Но ее рот наполнился горечью. А ее гордость превратилась в пепел. А за его спиной стоял ее дядя, гордый, полный сил... и презрения.
  Она содрогнулась от этого воспоминания. Редко кто-то заставлял ее чувствовать стыд, но вот это случилось.
  Остаток вечера она наблюдала за ними. Они остановили свой выбор на глупой молоденькой графине и увели ее в одну из доступных для гостей спален. Луиза-Анна корчилась от ревности, злости, унижения. Почему они не выбрали ее? Разве она была не достаточно хороша? Она уже подумывала написать анонимное письмо жене Роджера, его любящей жене, которая была так занята, демонстрируя свое горе обществу, и сообщить ей о ночных похождениях ее мужа. Она не сделала этого, пока.
  - Я хочу напиться! - громко сказала она.
  - Вы уже пьяны, - ответил Ришелье.
  Она наклонилась и поцеловала его медленно, томительно, а затем провела острым кончиком языка от подбородка к уху. Сен-Мишель наблюдал за ними. Она взглянула Ришелье в глаза. По крайней мере, он понимал ее, дорогой Арман.
  Ришелье жестом велел лакею налить еще вина, и Луиза-Анна уселась к нему на колени. Она запустила руку ему под рубашку и поскребла ногтями голую грудь. Сен-Мишель продолжал смотреть, только его дыхание участилось.
  Я хочу напиться до бесчувствия и сделать что-нибудь ужасное, - шепнула она.
  Она потерлась о Ришелье, как кошка.
  - Анри только что рассказал мне кое-что интересное, - сказал Ришелье.
  Его голос звучал ласково, чувственно. Луиза вздрогнула. Арман явно что-то замышлял.
  - Мы спорили о его истинных чувствах к леди Дивейн. Не хмурьтесь, дорогая, уверяю, это стоит вашего времени. И он признался, что иногда видит леди во сне.
  Луиза-Анна зажала уши руками, но ришелье опустил их.
  - Слушайте, приказал он. - Он смотрел на нее своими желтыми глазами, завораживая, как змея кролика. - Он мечтает взять ее силой. Этот сон повторяется снова и снова. Вам это интересно, Луиза-Анна? Я был удивлен, что вы ничего не сказали раньше, но, кажется, ваши мысли были где-то далеко.
  - Изнасилование, - прошептала она.
  Она произнесла это слово медленно, словно смакуя.
  - Луиза-Анна обожает насилие, - сказал Ришелье Сен-Мишелю и рассмеялся на выражение лица друга.
  - Расскажите нам, - тихо попросил он. - Вы не пожалеете, Анри.
  На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Луиза-Анна пристально смотрела на Сен-Мишеля. Ришелье протянул руку и погладил ее по шее. Она снова вздрогнула. Сен-Мишель молчал, не решаясь что-то сказать или сделать.
  - Сон, - терпеливо подсказал Ришелье, словно Сен-Мишель был медлительным ребенком. - Опиши нам свой сон.
  Сен-Мищель сглотнул, он сделал еще глоток вина.
  - Я... я вижу, как она приходит в себя и плачет. Она плачет, как ребенок. Ее волосы распущены и развеваются. Я всегда хотел увидеть ее волосы такими. Я всегда мечтал погрузить в них руки. Мне нравятся ее волосы.
  Луиза-Анна снова запустила руку под рубашку Ришелье, она чувствовала, как быстро бьется его сердце, хотя лицо не выражало никаких эмоций. Я ее ненавижу, подумала она. Почему он так ее хочет? И Роджер ее хотел. Может быть, он и разъезжал с дядей по всему Парижу, но она знала, что он любит свою жену.
  Почему? Если бы она не была так пьяна, то слезла бы с колен Ришелье. Но она зашла слишком далеко. В словах Сен-Мишеля что-то было. Что-то, что не позволяло ей убежать. Луиза-Анна закрыла глаза. Дыхание Ришелье согревало ее.
  - Эту историю лучше слушать в постели, - сказала она.
  Она прикусила губу Ришелье, чтобы заглушить его мысли о Барбаре, и они поцеловались, толкаясь языками. Сен-Мишель наблюдал за ними. Ришелье с Луизой-Анной на руках подошел к кровати. Сен-Мишель нерешительно поднялся на ноги. Ришелье кивнул, и Сен-Мишель, спотыкаясь, поторопился присоединиться к ним. Луиза-Анна теперь лежала в центре кровати, ее голова была откинута, глаза закрыты, как будто она потеряла сознание. Ришелье с опустошенным лицом прислонился к резному столбику.
  - Мы хотим подробнее услышать о твоем сне, Анри.
  Сен-Мишель сглотнул и присел на край кровати. Луиза-Анна села и повернулась к нему спиной, при этом глядя в глаза Ришелье.
  - Развяжите меня, - сказала она. - Платье слишком давит.
  Ришелье откинул голову и прищурился, наблюдая за ними. Руки Сен-Мишеля дрожали, когда он расшнуровывал тесный корсет Луизы-Анны. Она вздохнула и позволила платью соскользнуть с плеч к талии. Ее белые груди просвечивали сквозь батист сорочки. Она подняла руки и начала вытаскивать шпильки из прически. Вся масса волос упала ей на плечи, спутанная, роскошная.
  Она откинулась на Сен-Мишеля и закрыла глаза, его руки потянулись к ее груди. Он ласкал их, часто дыша. Она выскользнула из его объятий, чтобы сбросить платье и фижмы. Теперь на ней оставалась только сорочка и чулки с подвязками. Глаза обоих мужчин были прикованы к ее стройным ногам. Они явно были зачарованы белизной ее бедер и икр, когда она медленно скатывала чулки.
  - Расскажи нам свой сон, - хрипло повторил Ришелье.
  Сен-Мишель облизнул губы и посмотрел на стоящую на коленях Луизу-Анну.
  - Я... я вижу, как она подходит ко мне и плачет...
  - Ну? - сказал Ришелье.
  Луиза-Анна принялась мять свою грудь под сорочкой, глаза ее были закрыты.
  - Она одета или голая? - спросил Ришелье.
  - Пока одетая, - ответил Сен-Мишель. - Я беру ее на руки, держу нежно-нежно, чтобы она доверилась мне, но все время хочу причинить ей боль... я веду ее к кровати... мы ложимся...
  Он остановился и ахнул. Луиза-Анна расстегнула пуговицы у него на бриджах и наклонилась к промежности. Ее рот уже трудился над ним.
  - Боже мой! - сказал он.
  - Продолжай, - настаивал Ришелье.
  - Она...все еще плачет... о, это хорошо... и... я медленно раздеваю ее... Боже, Луиза-Анна, не останавливайтесь! Сильнее!
  - Опиши это, - Ришелье закрыл глаза и расслабился.
  - Я расстегиваю ее платье... Луиза-Анна, почему вы остановились?
  Но та уже переползла к Ришелье и принялась за него. Ришелье не шелохнулся. Застонав, Сен-Мишель стянул с себя одежду и придвинулся ближе к ним. Он засунул руку ей под рубашку и сжал маленькую белую ягодицу.
  - Ее глаза закрыты, - сказал Сен-Мишель. - Я снимаю с нее платье и начинаю расшнуровывать корсет. Ее руки вцепились в рукав платья, я переворачиваю ее на спину и начинаю целовать ее груди...
  - Опишите их, - прошептал Ришелье.
  - Молодые и крепкие, с розовыми кончиками. Я целую их, забираю у нее платье, и она обнимает меня. Я заставляю ее встать и стягиваю платье на пол. Я снимаю все, кроме сорочки и чулок. Ее ноги длинные, стройные, крепкие. Я задираю сорочку и вижу ее самое сокровенное место. Ее бедра белые и нежные... и между ними волосы... я рву сорочку. Ее глаза открываются от удивления, потому что раньше я был таким нежным, но прежде чем она успевает что-то сказать, я бросаю ее на кровать и дико пронзаю...
  Луиза-Анна застонала, но Ришелье оттолкнул ее голову. Он лежал с закрытыми глазами. Луиза-Анна лежала рядом с ним, глядя на Сен-Мишеля. Она задрала сорочку и раздвинула ноги.
  - Никаких поцелуев, - сказал Сен-Мишель, залезая на нее и начиная делать то, что описывал. - Она плачет от боли, извивается подо мной, пытается освободиться, но теперь все решаю только я. Есть только моя потребность, мой гнев... я причиняю ей боль каждым толчком.
  Придерживая Луизу-Анну руками, он яростно входил и выходил из нее. Она коротко кричала в ритм с его движениями. Затем взяла руку Ришелье и положила себе на грудь. Закричала громче.
  Дежуривший в коридоре камердинер, вбежал в комнату, но замер при виде извивающихся на кровати тел. Он сразу же развернулся, захлопнул за собой дверь, перекрестился и упал на стул.
  Принцесса де Шароле еще долго кричала, но он оставался на месте. Он знал, что лучше не вмешиваться.
  *
  В апартаментах Роджера никого не было. Барбара открыла шкаф и пошарила под стопкой рубашек. Ничего. Она выдвинула ящики и стала искать среди чулок и галстуков. Под грудой чулок она обнаружила носовой платок. Развернув его, она увидела вышитую букву "С" в окружении маленьких флер-ле-лис. Понюхала - никакого запаха.
  Она пробежала к маленькому бюро, где Роджер хранил письма и только откинула крышку, как Джастин за ее спиной произнес:
  - Могу я помочь, мадам?
  Покраснев до корней волос, она пробормотала:
  - Нет, - и выбежала из комнаты со скомканным в кулаке платком.
  В тот вечер Роджер не пришел домой. На следующее утро, только проснувшись, она вбежала в его спальню и откинула полог, почти ожидая найти кровать пустой. Но он был здесь, спал. Она коснулась его плеча. Он заворочался, пробормотал что-то и через мгновение открыл глаза. Его взгляд все еще был затуманенным.
  - Господи Иисусе, моя голова... Который час?
  - Семь.
  Он застонал и перевернулся. Барбара стояла у кровати. Он открыл один глаз и посмотрел на нее.
  - Если ты собираешься выехать сегодня утром на прогулку, я бы хотела присоединиться. Мой черный костюм готов и... я хочу ехать...
  - Не сегодня утром, - сказал он. - Я хочу спать.
  - Хорошо, увидимся за завтраком...
  - Ох, не говори мне о еде...
  Он закрыл глаза. Она потерла пяткой ковер.
  - Ну, хорошо. Не буду мешать, спи.
  Убедившись, что он снова заснул, она обшарила карманы сюртука и бриджей. Ничего. Понюхала рубашку. Пот, возможно, бренди, жасмин и апельсиновая вода.
  Больше ничего.
  *
  Барбара вышивала, свернувшись калачиком в кресле у окна. Вернее, ожесточенно терзала ткань иглой. Изменяли ли ей Роджер? Когда она очнулась от своего горя, ей показалось, что между ними что-то изменилось. Эта перемена была почти незаметна, и порой она сомневалась... и все же она помнила выражение его лица. Он хотел отослать ее. Почему?
  Она думала, что он любил ее, любил хоть немного, и была так счастлива. А теперь она не знала, что и думать. Никогда еще он не был так весел, нежен и заботлив. Почему она его подозревала? Неужели ей просто показалось?
  Носовой платок лежал в кармане ее платья. Она достала его и снова начала рассматривать - в двадцатый раз за день. Кто она, эта женщина? Батист треснул и пополз по шву, Барбара яростно воткнула иголку в пяльцы и швырнула их в сторону, а потом уставилась в окно. Гарри вылез из-под юбки, вцепился в вышивку зубами и начал трепать ее, как пойманную крысу. На его рычание прибежала Шарлота и с рычанием набросилась на новую игрушку.
  Барбара сидела, погруженная в свои мысли, между бровей пролегла морщинка, линия рта ожесточилась. Был ли он неверен? Правда ли это? Внизу появились Роджер с Филиппом, они стояли на краю террасы и разговаривали. Филипп, дорогой друг Роджера. Она только сейчас поняла, как много времени они проводили вместе.
  Барбара стиснула зубы. Филипп посылал ей цветы, справлялся о здоровье и никогда не навязывал ей свое присутствие, и все же он ей не нравился. Что со мной происходит, подумала она. Я сошла с ума от горя? Я вижу чертей там, где их нет? Она была жалкой, отвратительной, когда ревновала мужа к его друзьям. Роджер будет презирать ее, когда узнает, но не больше, чем она сама презирала себя в эту минуту.
  Роджер с Филиппом исчезли из поля зрения. Она откинулась на спинку кресла. Было только одно разумное объяснение, и ей стало плохо от этой мысли. Мне нужен ребенок, подумала она, я должна кого-то любить. Почему Роджер хочет, чтобы она уехала? Что она сделала не так?
  - Почему ты сидишь здесь одна?
  Барбара вздрогнула. Это был Роджер. Он вошел в комнату без стука, и Гарри с Шарлоттой, оставив растерзанный кусок батиста, бросились к нему. Собаки скулили и требовали внимания, он наклонился и почесал им головы.
  - Тебе не следует сидеть здесь и грустить, - сказал он. - Их не вернешь, а тебе это повредит.
  Барбара смотрела на мужа и чувствовала, как в ней закипает гнев. Она никогда не показывала ему свой характер, ей всегда удавалось держать себя в руках, но потом горе, беспокойство и страх ослабили ее контроль. Ей было все равно. Наверное, ей станет лучше, если она накричит на него. Злость поднималась в ней, как сок в дереве, наполняя ее разум, горло...
  - Я не грущу.
  Она произносила слова сквозь стиснутые зубы, упрямо выдвинутая вперед челюсть исказила мягкие черты лица. Роджер смотрел на жену, пораженный. В этот момент она была полной копией своей бабушки... или матери. Барбара сунула руку в карман платья, он наблюдал за ней, пытаясь понять ее состояние.
  Пусть он поймет, что она все знает! Барбара швырнула в него скомканным носовым платком. Он бесшумно упал в дюйме от носка его сапога.
  В это мгновение сердце Роджера, казалось, остановилось, а затем взорвалось. Грохот наполнил уши. Чтобы дать себе время подумать, он поднял платок и развернул его. Вышитые флер-де-лис смотрели на него, как смерьный приговор.
  - Джастин сообщил, что ты рылась в моей одежде, - спокойно сказал он.
  Спокойствие было порождено шоком. Но оно свело ее с ума. Как будто кто-то взорвал в ее голове порох.
  - Кто она? - Выкрикнула Барбара.
  Собаки замерли. Их хвосты опустились между ног, уши повисли.
  - Ч-что? - Роджер смотрел на нее, не понимая.
  Ей хотелось вырвать его сердце. Порвать его на куски, вонзить в него зубы. Разорвать ногтями красивое лицо мужа, чтобы оно истекало кровью, как ее душа.
  - Кто эта женщина?
  Барбара вскочила на ноги и кричала так громко, что у нее закружилась голова. Собаки бросились под кровать, толкаясь в попытке спрятаться от ее гнева. Роджер рассмеялся. Я сейчас убью его, подумала она. Она даже сделала первый шаг, но следующие слова остановили ее.
  - Это платок Филиппа.
  Как будто она была надутым бычьим пузырем, в который ткнули ножом, и весь распирающий ее гнев исчез в одно мгновение. Осталось только ощущение пустоты и слабости. Она могла только смотреть на мужа.
  - Я думала... - Она даже не смогла договорить.
  Он громко рассмеялся, запрокинув голову, и стал похож на прекрасного бога. Тошнотворная бледность, покрывавшая его лицо еще мгновение назад, исчезла.
  - Ты решила, что у меня любовница? - Закончил он. - Кто? Оперная танцовщица или толстая служанка? Или Тереза?
  Он пересек разделяющее их пространство и обнял ее. Тело Барбары было бессильным и вялым, как у тряпичной куклы, из которой высыпали опилки. Переход от ярости к облегчению был слишком внезапным.
  - В моей жизни нет женщины, кроме тебя, - сказал он ей в волосы.
  Она разрыдалась и толкнула его.
  - Я думала, ты мне изменяшь. Я думала, у тебя кто-то есть. Я хотела убить ее! А Ты!
  
  - Барбара, - сказал он, нежно посмеиваясь над ней.
  Она подняла руку.
  - Нет. Послушай меня. Я не кроткая, не послушная и не добрая. Я не терпеливая и не почтительная. Бабушка пыталась сделать меня такой, правда пыталась, но это было бесполезно. Она сказала, что мне придется справляться, как есть - беспомощной и нетерпеливой. Ты прав, что хочешь отослать меня. Я бы не винила тебя. У меня не получается быть всегда хорошей, Роджер.
  Она яростно потерла лицо, смахивая льющиеся из глаз слезы. Роджер притянул ее к себе.
  - Барбара, - он нежно гладил ее волосы. - Мое дорогое, дорогое дитя. Я обожаю тебя.
  Она заплакала еще сильнее. Роджер попытался подавить смех. Он был полон такой нежностью, что пытался смехом замаскировать более глубокие чувства - любви к ней, к ее невинности, искренности. Облегчение было таким сильным, ее ревность такой сладкой, что он целовал ее лицо и руки. Его дорогая девочка, плачущая по луне с неба.
  "Я ее луна", - подумал Роджер и закрыл глаза от горько-сладкой боли.
  - Просто я люблю тебя, - сказала она. - Я всегда тебя любила. Я знаю, что я молодая и глупая, но я сделаю все, что ты скажешь, все, что ты захочешь. Ты все для меня, Роджер.
  Нежность отхлынула, как волна с песчаного берега, на ее место пришла вина. Тяжелая. Бесконечная. Он отступил от нее.
  - Не говори так, - его лицо было холодным и жестким. - Никогда больше не говори мне этого. Я этого не стою. Боже милостивый, Барбара, ни один мужчина этого не стоит.
  Она попыталась ударить его. Его слова сводили ее с ума. Она предложила ему всю себя, а он отказался. Ему удалось перехватить ее руку.
  - Ненавижу тебя, - кричала она, пытаясь выцарапать ему глаза. - Ненавижу!
  Она сошла с ума. Роджер схватил ее и прижал к себе. Ему удалось дотащить жену до кровати, хоть она продолжала кричать и пинаться. Когда Барбара попыталась встать, он перехватил ее и упал на кровать вместе с ней. Сила удара выбила из нее дух. Они лежали, тяжело дыша, неподвижно, молча, слишком опустошенные и измученные. Затем Роджер осторожно разжал руки, словно ожидая, что она снова попытается ударить его. Он смотрел на нее, словно на сбежавшую из Бедлама, безумную, которую следует посадить на цепь.
  Барбара хихикнула. Выражение его лица, когда она пыталась ударить его, заставило ее рассмеяться.
  - Ты сошла с ума? - Спросил он.
  Она засмеялась еще громче:
  - Да! Да! Да!
  Смех был лучше слез.
  - У т-тебя т-такое лицо, - попыталась объяснить она.
  Роджер запрокинул голову и тоже смеялся до боли под ложечкой. В конце концов, они снова лежали рядом, все еще посмеиваясь, но буря миновала.
  Роджер вытер глаза. Роджер вытер глаза, он был на волосок от гибели. Начиная свой роман с Филиппом, он знал, что все это не на долго. Сейчас ему навязывали выбор... но он был не готов. Еще нет, подумал он. Дай мне насладиться этим еще немного.
  Барбара лежала слабая, как ребенок. Напряжение и слезы покинули ее. Это было чудесное освобождение от всего плохого, что накопилась в ее душе.
  - Почему ты хотела ударить меня? - Спросил он. - Из-за платка Филиппа? Я знаю, что он тебе не нравится.
  - Это я ему не нравлюсь.
  "Мы никогда не придем к согласию, - подумала Барбара. - Филипп всегда будет стоять между нами. Но я хотела ударить тебя, мой дорогой, глупый муж, потому что ты не разрешил мне любить тебя. А я не могу это сделать. Никогда не смогу".
  - Сегодня вечером я должен пойти в Оперу, - сказал Роджер, рассматривая полог кровати.
  - Скажи еще раз, - попросила Барбара низким хрипловатым голосом.
  Она раскрыла объятия:
  - Я хочу ребенка. Дай мне ребенка, мой дорогой Роджер. А потом можешь идти в свою Оперу, если у тебя останутся силы.
  *
  Барбара была занята, она готовила свой дом к Страстной неделе и Пасхе. В эти дни в доме должны гореть все свечи. А в Страстную пятницу на стол нужно подать горячие булочки с крестом. Нужно отварить яйца и покрасить их в разные цвета травяными отварами, а потом украсить золотой фольгой. Гиацинт волновался из-за яиц, которые она поручила ему разложить на серебряном блюде в главной гостиной.
  Она заказала достаточно рыбы, баранины, пива и хлеба для раздачи нищим (как минимум на сто человек), чьи ноги она и домочадцы будут мыть в ночь с Чистого четверга на Страстную пятницу. Тереза рассказала, что в Чистый четверг парижане надевают свои лучшие наряды и идут молиться в церковь, а потом раздают милостыню.
  Они с Роджером, Филиппом, Марией-Викторией и графом Тулузским ехали в открытом экипаже в Булонский лес. Мария-Виктория сказала, что в лесной часовне особенно красиво исполняют гимны, и весь Париж съедется туда. Она оказалась права, к церкви невозможно было подъехать из-за множества карет. Экипажи цеплялись колесами друг за друга, кучера пытались протиснуться вперед, люди входили и выходили из часовни. Среди деревьев прогуливались женщины в новых платьях и шляпках с веерами и маленькими зонтиками всех возможных цветов.
  Барбара в своем черном платье чувствовала себя вороной. Но так было даже лучше. Она произнесла безмолвную молитву о своих сестрах и братьях, а потом плакала, слушая гимны. Никто не возражал. Роджер обнял ее, а Филипп похлопал по руке.
  Им удалось заключить перемирие - ради Роджера. Они смотрели друг другу в глаза, читали мысли, и молчали. Она могла смириться с Филиппом, пока у нее был Роджер. И, может быть, его ребенок. Барбара изо всех сил молилась о ребенке.
  Она заметила Терезу, прогуливающуюся под руку с Уайтом - ни дать ни взять, влюбленные. На некотором расстоянии за ними тащился Монтроуз. Она указала на них Роджеру.
  - Почему вы не позволяете мне войти в вашу комнату? - Шепотом, чтобы никто вокруг не услышал, спросил Уайт.
  Его некрасивое лицо напряглось, глаза смотрели упорно. Они заметили Дивейнов с друзьями в открытом экипаже, улыбнулись и поклонились. Тереза пожала его здоровую руку и улыбнулась одними глазами, большими и блестящими.
  - Цезарь, - улыбнулась она. - Всему свое время, наше еще не пришло.
  - Я... наверное, я люблю вас.
  Она отвела взгляд. Солнечный свет играл в ее темных кудрях. Уайт молчал, боясь, что зашел слишком далеко, что спугнул ее.
  Барбара заказала пасхальный букет для лорда Стейра. У него был собственный викарий, и пасхальная служба для англичан должна была состояться в часовне при особняке лорда. И еще она заказала пасхальную свечу, огромную, белую, отлитую из чистейшего воска, чтобы зажечь ее в ночь Воскресения Христова. Она будет гореть в восточной части алтаря, начиная с ночи Субботы, в течение сорока дней до самого Вознесения.
  В день Пасхального Воскресения Барбара сидела на скамейке в саду. Сирень и тюльпанные деревья были в полном цвету, каштаны покрылись нежными листочками. Цвели гвоздики, нарциссы, розы, сладкие гиацинты и анютины глазки.
  "В Пасху нашу Христос заклан был за нас, - думала Барбара, повторяя про себя пасхальную службу. - Итак очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом. Посему будеи праздновать не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины".
  В Тэмворте Пасху праздновали широко и весело, с играми в мяч, с пешими гонками, где победителям вручали большие пироги, испеченные из пижмы, потому что эта трава очищала кишечник и желудок от соков, оставшихся от употребления соленой рыбы по время Великого поста. Как бабушка встретила эту Пасху? Тони еще с ней? Скучала ли она по внукам? Скучала ли она по Барбаре? Барбара вытерла слезы. Сможет ли она когда-нибудь вспоминать это время без боли?
  Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
  *
  Тереза стояла в тонкой ночной сорочке у окна и смотрела на парижские крыши. Ночной ветерок веял приятной прохладой. Она чувствовала запах сирени, теперь увядающей после буйного первого цветения. Она была свободна. Леблан не пришел сегодня вечером. Он устал от Пасхальных развлечений леди Дивейн, мучился желудком и сейчас страдал в своей комнате. Она видела, как ему хочется, чтобы она пришла, взяла его за руку, позаботилась о нем, но оставила его дуться в одиночестве.
   Мучина есть мужчина. Не больше. Не меньше. Она смеялась над ним, как смеется над ребенком взрослая и опытная женщина, хотя Леблан был всего лишь вторым в ее жизни мужчиной. Но он оказался точно таким, как молодой принц минус юность, тонкая талия и ее восхищение. Всецело занят собой, собственными желаниями и заботами.
  Он боялся рассердить леди Дивейн, которая была слишком требовательна. Боялся, что его место займет более молодой и способный дворецкий винного погреба, который нравился хозяйке. Боялся умереть от боли в животе. По ночам, когда он кончал, Тереза лежала под ним, как мертвая, но он не замечал этого. Потом он устраивался рядом с ней поудобнее и начинал говорить о своих неприятностях. Он начинал любить ее, она заметила. Он беспокоился о ее кровотечении и хотел, чтобы она обратилась к другому врачу. Он ругал ее за частые хождения вверх и вниз по лестнице. Это плохо для ее женских органов, говорил он.
  Тереза слушала и молчала. Она ничего не рассказывала Леблану о себе, потому что это было все равно как отдать кусочек себя, а она не хотела ему ничего давать. И все же он мог обеспечить ей некоторую безопасность. Лакеи уже не так нагло заигрывали с ней. Горничные пытались бросать на нее косые взгляды, но их брезгливость была смешана с немалой долей зависти. Никто не беспокоил ее. Сама Тереза относилась к Леблану с определенным уважением.
  А еще она думала о Цезаре и его полупризнании в любви. Почему она не может полюбить его в ответ? Он ведь был хорошим человеком. Читал ей свои стихи и, волнуясь, как мальчик, ждал ее одобрения. И все же, когда она позволила ему поцеловать себя, то не почувствовала ничего, как ничего не чувствовала с Лебланом.
  И она не могла отдать ему себя, только не это. Найдется ли мужчина, который сможет взволновать ее сердце, как когда-то молодой принц? Которого она сможет полюбить, как мадам любила своего мужа?
  "Мне хотелось бы снова это почувствовать", - подумала она. - Я хотела бы полюбить кого-то, что-то".
  Она потерла руки от холодного ветра. Гиацинт похрапывал во сне. Надо перевернуть его на бок. Милый мальчик, Тереза любила его. Он уже немного говорил по-английски и знал ответы на первые вопросы катехизиса.
  "Когда-нибудь, - думала она, глядя на темные крыши, - я накоплю достаточно денег и открою собственную лавку. Буду жить с Гиацинтом и парой кошек. Мадам будет моей почтенной покровительницей. Мои платья будут в моде. Я найму работать нескольких девушек. И ни один мужчина не получит меня против моей воли. Я буду свободна, как птица".
  Она с презрением подумала о хвастовстве Леблана, его замаскированной трусости. Она уже была сильнее его. Это он нуждался в ее мягком теле, ее пальцах, обхвативших его мужское достоинство, чтобы он смог наконец извегнуться и заснуть, как выброшенная на берег рыба. Это ему нужны были ее объятия, чтобы прошептать о своих страхах. Она в нем не нуждалась, просто терпела его.
  Он был чем-то вроде власяницы, напоминанием о ее грехе. Ее наказанием. Ее адом. К счастью, когда он хрюкал и стонал на ней, это занимало совсем не много времени. Святая Матерь Божья была добра к ней... большинство ночей недели.
  *
  Был месяц май. Париж в мае был прекрасен. Зелень каштанов и лип выплескивалась на улицы через заборы садов. Корзины цветочниц были переполнены маргаритками, лилиями, пионами, мятой, лавандой, ромашками. Сена сверкала в лучах солнца, на ее блестящей поверхности покачивались лодки, а берега кишели рыбаками, нищими и голыми смеющимися детьми. Ветер бы мягким и теплым, как женские руки.
  На Новом мосту толкались бродяги, уличные музыканты, дантисты, шарлатаны - все они стояли вдоль дороги со своими ящиками и зазывали прохожих - дворян, служанок, карманников, лавочников. Все, кто мог, выбирались подышать воздухом. Был месяц май.
  Только и разговоров было, что об учрежденном Джоном Лоу новом чуде - Национальном банке, кредиты которого должны были погасить сокрушительный национальный долг Франции. Все торопились вложить в него деньги, жалея, что не были так же предусмотрительны как лорд Дивейн, по слухам владевший солидным пакетом акций.
  Банк Джона Лоу был чудом финансового гения. Монополия на двадцать пять лет, закрепленный специальным указом уставной капитал, который невозможно увеличить без санкции правительства, собственные банкноты, которые можно в любой момент обменять на наличные. Акции предлагались к продаже по закрытой подписке, и приобрести их можно было только за банкноты. Банк был обязан выкупить долговые обязательства покойного короля Людовика XIV, выпущенные для покрытия военных расходов и теперь утратившие большую часть своей первоначальной стоимости, с восьмидесятипроцентной скидкой, и оплата производилась опять же банконотами.
  - Долги исчезли, как по волшебству! - Ликовали все, не понимая, что обменивают золото на бумагу.
  В восторге были все, кроме старых финансистов. Цены падали, торговля росла, деньги были дешевы.
  *
  В огромных бронзовых вазах на террасе цвела герань. Барбара сидела за одним из небольших кованых столиков в таком же кованом кресле. Они с Роджером принимали гостей - частью для того, чтобы отпраздновать успех Джона Лоу, часть просто ради прекрасной погоды. Джон Лоу, Мария-Виктория, граф Тулузский, Филипп Суассонский, Монтроуз, Уайт и Гиацинт прогуливались по гостиной и террасе, угощаясь знаменитыми бабушкиными лимонными пирожными, чаем, фруктовым ликером и розовым бренди.
  Барбара была занята, она возобновила уроки итальянского и попросила Уайта обучать ее греческому, что ему очень нравилось. Или ему нравилось находиться рядом с Терезой? Ее портрет был почти закончен, и она распорядилась отправить копию бабушке. В Тэмворте не было ее портретов, как не осталось портретов братьев и сестер.
  Барбара хотела быть с бабушкой хотя бы душой, если не во плоти. Она регулярно писала старой герцогине, Тони и Мэри. Прошло уже два месяца со смерти детей. Она все еще носила черное и избегала балов и приемов, но ездила играть в карты с Ришелье, и Роджер устраивал для нее тихие ужины. Еще она работала на gланами Дивейн-хауса, частично основанными на La Malcolenta. Уайт помогал. Он сравнивал ее наброски с первоначальными планами и исправлял их.
  Работая над созданием своего будущего дома, Барбара чувствовала себя занятой и почти довольной. Это была смесь Палладио, Тэмворта и Сейлор-хауса. Получалось хорошо, даже Уайт это отметил.
  Боль постепенно стихала. Барбара часто думала о братьях и сестрах, но уже не все слезы лились из-за них. Ребенка так и не было, и это было новое горе в ее жизни. Роджер был внимателен и нежен, но что-то между ними изменилось. Изменилась она сама. Она стала хотеть от него больше. Он постоянно покупал ей подарки - экстравагантные безделушки, бриллианты, новую карету, лошадь Ришелье.
  Да, Ришелье пришлось продать своего жеребца - он был по уши в долгах. На какое-то время это лишило их карточные сражения азарта, но затем Ришелье предложил играть на бренди Роджера. Ей это понравилось.
  Но Барбара нуждалась в большем, чем в знаках внимания от своего мужа. Порой она чувствовала себя такой одинокой. Она часто читала Библию, стараясь быть терпеливой, сострадательной и любящей (в том смысле, как учила бабушка). "Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла".
  Сидя в кресле, она наблюдала, как Гиацинт кидает палки собакам. Плохой Гарри, он все еще рычал на Филиппа, и Барбара все никак не могла собраться с духом, чтобы наказать его. Стоявшие на ступенях террасы Тереза с Уайтом тоже смотрели на мальчика и собак.
  - Надо что-то менять, Тереза, - говорил Уайт. - Я так долго не выдержу. Я хочу вас, Тереза. Я люблю вас.
  Тереза не ответила. Уайт повернулся и начал подниматься по ступеням. Но даже в своем несчастье он заметил, что леди Дивейн, похоже, сегодня не рада гостям. Она изменилась после смерти братьев и сестер, стала более спокойной, более зрелой.
  "И лорд Дивейн изменился вместе с ней," - с внезапным озарением подумал Уайт.
  Роджер с принцем де Суассоном, оживленно беседуя, шли по гравийной дорожке. Должно быть, Роджер сказал что-то забавное, потому что принц рассмеялся, закинув голову назад. И положил руку на плечо Роджера. Почему-то этот жест обеспокоил Уайта. Он посмотрел на них, затем на леди Дивейн. Она тоже наблюдала за ними.
  Жест Филиппа запечатлелся в ее сознании, словно время остановилось. Сама не зная почему, она почувствовала слабость. Барбара встала, чтобы помахать Роджеру. В дверях голубого салона появился Леблан.
  - К вам посетитель, мадам.
  Барбара обернулась. В дверном проеме стояли два молодых человека, одетые по последней моде во всем ее вычурном излишестве: позумент, красные каблуки, огромные пряжки на туфлях, тяжелые парики, мушки, трости. Один из них был необыкновенно хорош собой: гладкая кожа, темные странного фиолетового цвета глаза, прямой нос над чувственно изогнутым ртом. Он улыбался... совсем как Барбара.
  Рядом с ним его спутник, худой, с вытаращенными глазами и толстыми губами, казался почти уродливым.
  - Гарри! - Выкрикнула она.
  Одна из собак бросилась к ней, но она уже бежала к гостям. Всеобщее внимание было приковано к новой сцене. Гости смотрели, как Барбара птицей перелетела через террасу и бросилась в объятия молодого красавца, покрывая его лицо поцелуями. Мужчина со смехом подхватил ее и начал раскачивать. Потом она обеими руками схватилась за его пальто, и он улыбнулся ей необыкновенно обаятельной улыбкой.
  - Гарри, - повторила Барбара.
  Она повернулась к гостям, собравшимся на террасе.
  - Это мой брат, - сказала она. - Генри Джон Кристофер Олдерли. Гарри!
  Как по команде, одна из собак высоко подпрыгнула, перевернулась и приземлилась на все четыре лапы. Все зааплодировали.
  *
  ГЛАВА 17
  
  Барбара и Гарри рука об руку прогуливались по саду. Он уже представил всем своего друга Филиппа, лорда Уортона, или Уорта, как называл его Гарри, и теперь тот сидел в одном из кованых кресел и описывал чудеса Рима Уайту с Монтроузом, которые ловили каждое его слово.
  Реакция на Гарри была разной. Тереза замерла и уставилась на него так, что Уайт занервничал, а потом разозлился. Но Гарри сосредоточился на бокале розового бренди и пряжках своих туфель и, кажется, не замечал Терезу. И уж точно не замечал Уайта. Роджер был рад его видеть, а Филипп холодно заметил:
  - Вылитый отец.
  Гарри покраснел и прищурился. Позже Филипп взял Роджера под руку, отвел в сторонку и предупредил, что молодой лорд Уортон открыто флиртует с якобитами, а английское и французское правительство внимательно наблюдает за ним.
  - Не самый лучший друг для твоего зятя, - заметил Филипп.
  Роджер посмотрел в сторону прогуливающегося с Барбарой Гарри, и его взгляд значительно утратил свою теплоту.
  - Гарри, Гарри, Гарри, - сказала Барбара, сжимая руку брата. - Какой ты стал взрослый.
  Иначе говоря: он прибавил в весе после Тэмворта, отчего стал выглядеть более мужественно; он был дорого и модно одет, и она удивлялась роскоши его костюма, забыв о щедрости Роджера. Он казался более спокойным и уверенным. Может быть, он уже забыл Джейн? Гарри выпил уже два бокала розового бренди, но не демонстрировал прежних признаков бунтарства или меланхолии. Италия сильно повлияла на него. В ноябре она попрощалась с мальчиком, и теперь встретила мужчину.
  Собаки скакали у их ног, пока они шли к большому садовому пруду.
  - Как ты будешь различать нас? - Спросил Гарри, указывая на одну из собак.
  Барбара рассмеялась:
  -Я могу называть его Ральфом.
  - И он будет откликаться?
  - Нет. Думаю, нам придется звать его Гарри-дог.
  - А кто тогда я? Гарри-мен? Спасибо, я польщен.
  Не обращая внимания, что пачкает юбки в пыли, она наклонилась и схватила собаку за передние лапы:
  - Слушай меня, - сказала она собаке. - Ты Гарри-пес. Понял? Гарри-пес!
  Пес заскулил и попытался лизнуть Барбару в лицо. Шарлотта бросилась требовать свою порцию внимания. Барбара почесала им головы, Гарри наблюдал. Наконец она встала, взяла брата за руку и они продолжили прогулку. У пруда она присела на бортик, сорвала цветок и бросила его в воду.
  - Ты похудела, Баб, - сказал Гарри.
  Она вскинула голову:
  - Знаю.
  Он села рядом и взял ее лицо в ладони:
  - Это была ужасная новость, правда? Как гром среди ясного неба. Я напился, и пил два дня.
  Одинокая слеза упала на лиф ее платья. Гарри ласково провел пальцем по ее щеке. Он тихо процитировал:
  - Пока я здесь,
  Пусть льются слезы по моим щекам,
  Они - монеты, твой на них чекан,
  Твое лицо им сообщает вес,
  Им предана
  Твоя цена.
  - Что такое, Гарри, - сказала она, удивленно. - Я не знала, что ты любишь поэзию.
  - Научился в Италии. Леди Райзинг любила поэзию... и многое другое.
  Она узнала эту нотку в его голосе, ироническую печаль, обычно пробуждаемую выпивкой. Она быстро коснулась его лица, ее прикосновение было легким, словно от крыла бабочки. Она знала: в Италии он совершал поступки, которых стыдился. Он все еще разрывался между своими мальчишескими идеалами и взрослой реальностью. Бедный Гарри.
  Послеполуденной солнце мягко поблескивало на поверхности воды.
  - Расскажи мне, как ты живешь, - попросил он. - Ты счастлива с Роджером?
  - Да, конечно. Он хороший, добрый, щедрый. Я очень счастлива.
   Она отвела глаза. Он склонил голову набок.
  - Барбара...
  Она снова вскинула голову. Зная ее, он ждал. Барбара нетерпелива махнула, и слова полились из нее сами собой:
  - У нас нет детей... а он всегда так занят... и иногда я чувствую себя такой одинокой... О, Гарри, я так люблю его!
  Барбара с таким пылом бросилась в объятия брата, что они чуть не упали в пруд. Гарри гладил ее по волосам. Она плакала. Прежняя Барбара никогда не плакала так легко. Что ее смягчило? Смерть детей? Время? Любовь?
  Он попытался утешить ее:
  - В чем дело, Баб? Почему ты плачешь? Скажи мне.
  Она вздохнула и вытерла глаза. Хорошо, что Гарри здесь. Ей вспомнились вечера в Тэмворте, когда она прокрадывалась поболтать к нему в комнату, или он к ней. Хорошо, когда рядом был кто-то, способный все исправить, перевязать раны, заставить улыбнуться. Хорошо, когда можно не беспокоиться, а просто жить день за днем, как... бабушкина кошка.
  - Я не знаю, как объяснить. Просто мне одиноко. Роджер всегда так занят. Он всегда где-то ходит...
  - Он пренебрегает тобой?
  - Нет. Но иногда мне кажется, что я должна записаться на прием, чтобы побыть с ним. Конечно, я в трауре, поэтому не выхожу, как раньше. Наверное, это просто мое воображение... смерти и все такое... Но я так много хочу, Гарри, так много. А Роджер нет.
  Она замолчала, не зная, как объяснить.
  - Он мужчина, Баб. У мужчин и женщин разные жизни, разные потребности.
  - Я понимаю. Но иногда муж и жена создают что-то вместе.
  - Ты слишком нетерпелива. То, что ты хочешь, приходит со временем.
  - А ты откуда знаешь? И когда ты столько узнал о мужчинах и женщинах?
  Он улыбнулся.
  - В Италии я много узнал о том, что происходит между мужчинами и женщинами.
  - Ба! Я не об этом! Я хочу мужа, с которым разделю свою жизнь, который будет говорить со мной, который...
  - Так живут только любовники.
  - Но так было у бабушки с дедушкой! И у вас с Джейн! И...
  - С Джейн все кончено. Это была первая любовь, и только. Какая ты романтичная дурочка. То, что было у бабушки с дедушкой случается очень редко, Баб. Тем более в браке.
  Наконец она смогла высказать то, что лежало у нее на сердце:
  - Гарри, я даже думала, что у него есть любовница. Но потом решила, что это из-за моего горя... а теперь я вообще ничего не понимаю. Думаю, у него есть другие женщины. Возможно, ничего серьезного, но... Я ненавижу об этом думать! Я ненавижу его!
  - Жена и любовница - разные вещи. Роджер намного старше тебя, ты не можешь требовать, чтобы ради тебя он отказался от всех своих привычек.
  - А почему нет, Гарри? Почему?
  Он рассмеялся:
  - Какой же ты все-таки ребенок.
  Барбара не ответила. Он обнял ее. Они сидели в сумерках. Солнце еще сверкало сквозь деревья, но его свет уже бледнел. Пели птицы, кузнечики уже настраивали свои скрипки в траве, готовясь к концерту.
  - Ты не спросила меня об Италии, - напомнил он, пытаясь перевести разговор в другое русло.
  Она послушно спросила:
  - Как тебе Италия?
  Он описал все: цвет неба, горы, реки. Венецию, Рим и Милан, их площади, церкви, статуи. Карнавал. Барбара слушала и думала:
  "Кто он? Он пережил так много без меня, и теперь я не знаю, кто он".
  Но, возможно, эта тоска была порождена сумерками. Это горя, сказал Роджер, когда она попыталась описать ему те странные чувства, которые она испытывала. Гарри рассказал ей об Уорте, какой он хороший друг, как он одолжил ему денег и был секундантом на дуэли.
  - Ты дрался на дуэли!
  - Да.- Лицо Гарри просияло от гордости.
  Уорту было семнадцать лет, он был очень богат и собирался жениться против воли родителей, поэтому его и отправили за границу. Они с Гарри познакомились в Риме и сразу же понравились друг другу. Гарри привлекли деньги Уорта и его прошлое, а Уорт был очарован успехом Гарри у женщин и его вспыльчивым нравом. Уорт был застенчив и восхищался тем, что считал смелостью Гарри. Они стали хорошими товарищами. И когда Роджер пригласил Гарри, Уорт вызвался сопровождать его. Поверенный его семьи уже снял для него квартиру.
  - Роджер попросил тебя приехать? Ради меня?
  Ей сразу стало легче. Роджер заботился о ней больше, чем показывал. Если бы только она научилась довольствоваться тем, что имеет...
  Слуги зажгли фонарики на деревьях.
  - Кто такой этот Суассон? - Спросил Гарри, когда они возвращались домой.
  Она не видела его лица, но расслышала неприязнь в голосе. Надо же, с первого взгляда. Все-таки они с Гарри были очень похожи.
  - Почему ты спрашиваешь?
  - Он мне не понравился.
  - Не говори это Роджеру. Филипп его лучший друг.
  - Ну, тогда позволь мне сказать, что я не одобряю друзей твоего мужа.
  - Гарри, не упрямься. Ты останешься с нами, и будет неловко, если ты поссоришься с принцем.
  - Ну, тогда Роджера придется передать принцу, чтобы тот следил за своим языком. Я больше не глотаю оскорблений, Баб, ни от кого.
  Барбара скорее почувствовала, чем увидела движение его руки к рукояти шпаги. Она молчала. Италия действительно изменила его. Исчез добрый и мягкий мальчик, и на его место пришел мужчина. И не все черты этого мужчины были достойны восхищения.
  *
  На следующее утро Гарри, тихо насвистывая, вошел в покои Барбары. Гостиная была пуста, дверь в спальню открыта. Держа руки в карманах, он вошел, и свист замер у него в горле. Он с благодарностью рассматривал женский зад, когда горничная сестры, стоя перед кроватью на четвереньках, стучала по полу туфлей и кричала:
  - Гарри! Выходи немедленно! Выходи, глупый пес!
  - Я протестую против глупого пса. Я вовсе не глупый.
  Тереза удивленно обернулась и, увидев брата хозяйки, схватилась за стул. Они смотрели друг на друга, как вчера, когда их глаза встретились в первый раз.
  "Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, - подумала Тереза, чувствуя, как колотится ее сердце под его взглядом. - Он самый красивый мужчина, какого я встречала за всю жизнь".
  Не ангелоподобный красавец, вроде лорда Дивейна, но мужчина, чувственный и яркий. Твердо очерченный рот, гладкие и по-юношески румяные щеки, прямой нос и глаза... удивительные глаза цвета лесных фиалок в окружении густых и длинных ресниц. Он улыбнулся ей, как мужчина улыбается женщине, и эта улыбка потрясла ее. Впервые за долгое время она снова почувствовала себя живой, здоровой, полной молодости и сил.
  Он подошел и, чувствуя ее смущение, непринужденно протянул руку. Она позволила поднять себя. Сейчас их лица находились так близко друг к другу, что можно было поцеловать.
  - Скажи мне еще раз твое имя, - попросил он. - Я видел тебя вчера, и потом твое лицо снилось мне всю ночь.
  Тереза сразу приняла чопорный вид деловитой горничной. Она отступила назад, отряхнула передник и поправила кружевной чепчик.
  - Тереза Фюзо, - сказала она. - Горничная вашей сестры.
  - А я Гарри Олдерли.
  - Я знаю. - Его молчание заставило ее занервничать. - Я звала собаку. Он съел конфеты мадам, а теперь не хочет выходить из-под кровати.
  - Мадам? Ты называешь мою сестру "мадам"? Мне это нравится. Маленькая растрепанная Баб Олдерли в порванном платье теперь "мадам". А собаку завут Гарри?
  - Мадам назвала щенков в честь вас и вашей сестры Шарлотты.
  Он сделал шаг вперед:
  - И как же мне теперь понять, кого из нас ты зовешь?
  Его тон был дразнящим, провоцирующим.
  - Вы будете месье Олдерли, а он Гарри. Разве это не просто?
  Она умела поставить молодых людей на место. Он сделал еще шаг, она не отступила. Она доставала ему до подбородка.
  - А что, если по какой-то нелепой причине ты начнешь называть меня Гарри? К чему это приведет, Тереза?
  - Будем надеяться, что этого не случится, месье.
  Она ловко обогнула его и с достоинством вышла из комнаты. Впечатление испортил только быстрый взгляд через плечо. Он стоял на месте, наблюдая за ней.
  Он усмехнулся.
  Она поспешила прочь.
  *
  Ришелье наклонился, положив руки на ручки кресла, в котором сидела Луиза-Анна.
  - Вы уверены? - Его глаза сверкнули так, что она испугалась. - Вы абсолютно уверены?
  - Я видела их, - пробормотала она. - У де Берри. Я ошиблась комнатой. Они занимались любовью. Они любовники, Арман.
  Ришелье отвернулся и уставился на птичку в клетке. Коноплянка прихорашивалась, она взъерошила перья, почесала лапкой горлышко и запела. Чистые, почти режущие уши звуки заполнили комнату.
  - Что ты собираешься делать? - Ее голос был таким же пронзительным и резким, как у птицы.
  - Напишу стихотворение.
  - Это повредит Барбаре?
  - Да.
  - Хорошо. Тогда я останусь. Я хочу...
  - Идите, Луиза-Анна. Я не могу работать, когда вы меня отвлекаете.
  Он поднял глаза и увидел ее лицо. В ту же секунду он схватил ее за руку и выкрутил. Она заплакала.
  - Забудьте об этом разговоре. Понятно?
  Лицо Ришелье было в нескольких дюймах от ее. Его глаза снова сверкнули. Ей было страшно, она кивнула.
  - Идите домой, - повторил он уже ласково.
  Все еще держа ее руку, он поцеловал ее в губы. Она вздрогнула.
  - Разреши мне остаться.
  - Нет
  Она подошла к двери камеры и задержалась на мгновение, но он уже искал перо и бумагу, забыв о ее существовании. Она тенью проскользнула в дверь.
  - Памфлет, - сказал себе Ришелье. - Просто уродливый стишок.
  Он напевал, размышляя о последствиях. Пасквили и непристойные стишки были популярны во всех слоях общества. Они печатались в типографиях тайно по ночам, а к утру весь город был оклеен сотнями листов. Их можно было обнаружить приклеенными к подножиям статуй, в общественных зданиях и спальнях, гостиных и кабинетах. Великий Людовик XIV пытался искоренить их, но безуспешно. Любимой их темой был двор и его нравы. Подозреваемых поэтов сажали в тюрьму, типографии закрывали, но памфлеты не исчезали. Их источники были неисчерпаемы, охватывая все стороны жизни - от сточных канав до дворцов аристократии.
  Появился новый поэт, ядовитый, как весенняя гадюка - некий Аруэ, сын нотариуса. Его заключили в тюрьму, но остановить не смогли. Бурбоны подозревали, что это он сочинил последнюю эпиграмму о Луизе-Анне, но Ришелье считал эти стишки недостаточно изящными для пера Аруэ, который по слухам собирался сменить свое имя на "Вольтер".
  Кобылка молодая Шароле
  Не слишком ли резва для Ришелье?
  Но стоит ли печалиться, когда
  Наездник новый будет ей всегда?
  Впрочем, Луизе-Анне, эта история не повредила. Ее мать, знаменитая Атенаис Монтеспан, славилась своей красотой и любовными похождениями, так что от дочери ожидали не меньших подвигов.
  Ришелье заострил кончик пера и тихо процитировал:
  - "Добродетельная жена - венец для мужа своего, а позорная, как гниль в костях его". Я жажду твоего венца, Роджер.
  Он склонился над листом бумаги и начал писать.
  *
  Гарри уговорил Барбару пойти с ним на прием к Марии-Виктории. Во время траура единственным ее развлечением были прогулки в Тюильри, посещения модных лавок и спокойные визиты к друзьям. Она отвыкла от общества и волновалась. Тереза приготовила для нее очаровательную шляпку с черными лентами и единственной розой, такой бледной, что казалась почти серой.
  Барбара с Гарри представляли собой поразительное зрелище, когда рука об руку вошли в салон Марии-Виктории. В другом конце комнаты Луиза-Анна прервала свой разговор с Сен-Мишелем и уставилась на Гарри. Она смотрела, как он опрокинул рюмку коньяка и сразу же заказал другую. Его глаза скользнули по комнате, задерживаясь на красивых женщинах. Она был готова, когда их взгляды встретились - просто опустила веки и прикусила пухлую нижнюю губу. Его глаза расширились от любопытства. Он потащил Барбару через весь салон.
  Барбара неохотно представила брата Луизе-Анне и Сен-Мишелю, одновременно спросив себя, почему де Шароле так странно улыбается ей? Почему Сен-Мишель выглядит таким злорадным? Гарри не заметил ничего. Его глаза были прикованы к Луизе-Анне. Он не шутил насчет Джейн, подумала Барбара. Он действительно забыл ее. Неужели любовь так легко отвергнуть? Она вспомнила лицо Джейн тогда, в яблоневом саду. Забыла ли она Гарри? Впрочем, какое это имеет значение?
  Она оставила общество и вышла на террасу одна. Впервые в жизни ей было так горько. Она чувствовала, как сомнения и боль ожесточают ее сердце. Если бы только у нее был ребенок... В поисках утешения она снова и снова повторяла слова послания апостола Павла к коринфянам. "Любовь долготерпит, милосердствует..." Ей казалось, что если она будет достаточно терпелива, Роджер будет любить ее так, как она хочет быть любимой. Казалось, он почти полюбил ее... и вдруг все закончилось.
  Она не понимала, что произошло. Терпение давалось ей нелегко, порой отнимая все силы. Ребенок... она должна родить ребенка.
  *
  Барбара играла в саду с Гиацинтом и собаками. Игра в прятки не задалась с самого начала, потому что собаки следовали за ней по пятам, а потом начинали пронзительно тявкать, выдавая ее укрытие. Гиацинт радостно смеялся, гоняясь за ней, собаки лаяли, и от этого она снова чувствовала себя беззаботной и беспечной, как ребенок.
  Она пряталась за одной из больших ваз на террасе и пыталась отогнать глупых собак прочь, когда Гарри напрягся и зарычал. Она обернулась. Филипп стоял у окна гостиной и смотрел на нее с такой неприязнью, что она вздрогнула. Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Барбара показала язык, Филипп шагнул назад, с глаз долой. Она закрыла лицо руками и хихикнула. "Бедный Роджер! - передразнила она Филиппа. - ты женился на ребенке. Она совсем не умеет себя вести".
  Ба, ба, ба! Я уже взрослая!
  Гиацинт взбежал по ступенькам.
  - Я нашел вас! - кричал он.
  Собаки лаяли и подпрыгивали в воздух. Она схватила Гиацинта за плечи, развернула и держала, пока собаки лизали его лицо. Детский смех был полон такой радости, что она засмеялась вместе с ним. Но ее счастливое настроение было нарушено. Его уничтожил Филипп. "Он не любит меня так же, как я не люблю его, - подумала она. - Зачем мы притворяемся?"
  Позже вечером они с Роджером поссорились.
  - Он мне не нравится! - Сказала Барбара и швырнула щетку на туалетный столик.
  Заполнявшие столешницу хрустальные флаконы, перья, шкатулки с мушками, баночки с румянами и пудрой, ленты, кружева были роскошным зрелищем, которое обычно доставляло ей удовольствие. Но не сегодня. Сегодня ничто ее не радовало.
  Роджер опустился в кресло. Он смотрел, как она расчесывает волосы. Увидев в зеркале лицо мужа, она подбежала и обняла его.
  - Прости, Роджер. Я не знаю, что на меня нашло, но он...
  Он притянул ее к себе на колени и внимательно посмотрел в лицо.
  - В чем дело, Баб?
  - Не знаю. Я чувствую себя такой пустой, бесполезной. Ты всегда уходишь. А я так хочу детей.
  Он гладил ее волосы:
  - Они будут, Баб. У нас будут дети. Ты еще не оправилась от смерти братьев и сестре, вот и все.
  Она подавила внезапное, сводящее с ума желание укусить его руку. "Это наш брак, - подумала она. - Вот я, а вот ты. Но все получилось не так, как я ожидала, а у меня не хватает характера это исправить. Бабушке было бы стыдно за меня".
  - Через месяц мы поедем в Ганновер, - сказал он, понимая ее чувства лучше, чем она сама.
  Он становился слишком беспечным. Слишком часто ужинал у регента и де Барри. В последний раз он был так пьян, что ушел в спальню с Филиппом, даже не прихватив какую-нибудь женщину для прикрытия. Это было глупо. Проснувшись следующим утром, он сразу подумал, не подстроил ли это Филипп нарочно? Суассон хотел слишком многого, совсем как Барбара. Они оба хотели, чтобы он сделал выбор.
  - Я думаю, нам будет полезно отдохнуть от Парижа, - сказал ей Роджер. - Я не был здесь тебе хорошим мужем, Баб.
  Прежняя Барбара сказала бы:
  - Нет, ты самый хороший, хороший!
  Но эта незнакомка молчала.
  - Потерпи меня еще немного, - попросил он. - Мне нужно время. Нам обоим нужно время. Скоро все будет хорошо.
  Она лежала в его объятиях. "Хоть раз, - подумала она, - скажи. Что любишь меня. Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит... я бы все перенесла ради этих слов. Я люблю тебя, Барбара. Это так просто. Иногда мне кажется, что ты никогда не поймешь, как мне больно, Роджер. И страшно. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил и рассуждал, а как стал мужем, то оставил младенческое. Я не младенец, Роджер. Я женщина. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.
  Люби меня, Роджер. Пожалуйста, люби меня".
  *
  В первых лучах утреннего солнца Тереза спешила через сад к боковой двери. Она наклонилась, смахнула росу с туфель, стянула с головы мантилью и сунула ее в карман фартука. Забежав на кухню, она дала распоряжение насчет завтрака мадам. Повар враждебно уставился на нее заплывшими жиром глазками. Он, между прочим, получше нее знал, чем возбудить хрупкий аппетит леди Дивейн, но пока Леблан защищал горничную мадам, никто не мог сказать ей ни слова.
  На втором этаже в коридоре перед спальнями Тереза остановилась и посмотрела на себя в зеркало. Ее щеки раскраснелись от бега, а волосы растрепались и вились больше обычного от утренней сырости. Веки порозовели и припухли. Она всегда немного плакала, когда молилась за душу ребенка. Внезапно она почувствовала чье-то присутствие, словно кто-то наблюдал за ней. Она обернулась.
  Брат леди Дивейн стоял чуть поодаль, босой и без парика. Ах, его волосы были густыми и темными, как у нее. На нем был широкий, совершенно невероятный халат с голубыми, красными, зелеными узорами. Она моргнула. Он смотрел на нее.
  Тереза знала этот взгляд. Ах, как хорошо она знала этот взгляд. Пресвятая Матерь Божья, сколько же мужчин смотрели на нее так? Сейчас он прикажет ей пройти в его комнату? Или заманит обманом? Или сделает это с ней в пустой гостиной? Он был таким же, как остальные, не лучше, разве что только красивый и молодой, чья юность очаровала ее сердце.
  Она была дурой. Внезапно Тереза почувствовала такое разочарование, что поникла, как ребенок, и он рванулся вперед, чтобы подхватить ее. Его рот, такой красный, был совсем близко от ее лица. Всего один раз она позволила себе подумать о его поцелуе, теперь он собирался разрушить ее. Возьмет... раньше, чем она готова будет отдать себе сама.
  - Куда ты ходишь каждое утро? - Его вопрос прозвучал совершенно неожиданно. - Я видел тебя из окна. Я плохо сплю и каждое утро вижу, как ты бежишь через террасу к садовой калитке. А потом ты возвращаешься. И очень часто плачешь, как сегодня.
  Тереза выпрямилась. Какое он имел право совать нос в ее дела? Если он узнает правду, то наверняка попытается изнасиловать ее прямо в коридоре, как шлюху. Его вопрос был просто уловкой, чтобы заманить ее в ловушку.
  К своему удивлению Тереза ответила:
  - Я хожу в часовню. Я каждое утро молюсь за любимого человека.
  Она напряженно, как кошка, ждала его следующего шага.
  - Любимого... Счастлив тот человек, любовь к которому заставляет тебя плакать. Ты такая красивая, Тереза, слишком красивая, чтобы плакать. Ты не будешь плакать из-за меня, я обещаю.
  Он повернулся и исчез в своей комнате, а она смотрела ему вслед, злясь еще больше от того, что он не поцеловал ее.
  *
  Роджер сидел в роскошной гостиной Филиппа. Все здесь радовало глаз: картины на стенах, пышные цветы в вазах на маленьких столиках, ярко-зеленая обивка стульев, драпировки в тон, экстравагантная золотая бахрома, стеклянные часы, фарфоровые статуэтки, солнечные лучи, льющиеся через распахнутые окна и двери, аромат садовых цветов и гудение заблудившихся пчел.
  Они сидели рядом с открытыми окнами, впитывая в себя тепло, солнце, ветерок и запах садов. Они проводили таким образом много дней, наблюдая, как весна расцвечивает пейзаж свежими красками зелени и цветов, разговаривая о прошлом, о будущем, о Бентвуде. Сегодня Роджер молчал, Филипп говорил. Об успехе банка Лоу, о затруднительном положении финансов Франции, о прибыли, которую мог бы получить Роджер, о расходах на постройку Дивейн-хауса, о планах протеже лорда Берлингтона Уильяма Кента, о скандальном поведении герцогини де Берри.
  Об ее прогулке в открытых для публики садах Люксембургского дворца. Де Берри переоделась в платье мелкой лавочницы, чтобы послушать, что говорят о ней люди, и услышанное привело ее в такую ярость, что набросилась на тех мужчин с детьми и женами, и ее собственные охранники в воплями и проклятиями растаскивали всех участников драки.
  Он готов был говорить о чем угодно, лишь бы заполнить молчание и не позволить вырваться опасным словам.
  - Ей нужен ребенок, - сказал Роджер.
  Она вторглась в их разговор так же легко, как могла войти в дом. Филипп стиснул пальцами подлокотники кресла. Ему не нужно было спрашивать, кто такая "она".
  - Конечно. - Он даже попытался изобразить искреннюю улыбку. - Конечно ей нужны дети, и мы будем надеяться, что они будут такими же красивыми, как ты или ее знаменитый дед.
  Ричард, подумал Роджер. Что бы он сейчас обо мне подумал? О моем эгоизме? О несчастье, которое я причинил? Смог бы он понять и простить меня? Он или любой другой мужчина? Кто бы смог понять таких, как я и Филипп? Кто мы такие, в конце концов? Кто я сам?
  - Она несчастна, Филипп. Я никогда не видел ее такой несчастной. Думаю, это в основном из-за смерти родных, но отчасти в этом есть и моя вина. И я не могу простить себя. Она ребенок, и весь ее мир вращается вокруг меня.
  "И мой тоже", - с горечью подумал Филипп, но вслух сказал лишь?
  - И что ты будешь делать?
  Роджер улыбнулся ему своей задумчивой очаровательной улыбкой.
  - Как хорошо ты меня знаешь. Ничего. И все. Мы говорили о том, чтобы поехать летом в Ганновер, а затем в Италию. Ты простишь меня, если мы с Барбарой уедем одни? Всего на несколько месяцев. Я чувствую, что должен дать ей это время, посвятить себя ей целиком. Возможно, тогда она забеременеет, и тогда я буду ей не так нужен.
  Костяшки пальцев Филиппа на подлокотнике кресла побелели. Таким же белым стало его лицо. Какая ирония, подумал он, что из нас двоих он сильнее. Что я нуждаюсь в нем больше, чем он во мне. И все из-за этой тощей рыжей девчонки, которая ему в дочери годится.
  Он любит ее. Конечно, он ее любит. И что мне делать, когда она заберет его у меня? Ах, как горек вкус гордости. Как медь... Я хочу убить его, вот как сильна моя любовь. А когда я потеряю его, то иссохну на солнце моей жизни. Поэтому я буду молчать. Я проглочу свою гордость, сделаю все, о чем он попросит, и буду молиться, чтобы этого было достаточно. Молиться, чтобы она не стала с годами сильнее и не забрала себе всю его любовь ко мне, всю красоту и преданность, не оставив мне ничего. Ах, Барбара Дивейн, как жаль, что тебя не задушили при рождении.
  Мне было больнее, когда осколок ядра попал мне в ногу. Хуже, чем лежать, истекая кровью от раны в лицо. Мне больно. Больно.
  - Отвези ее в Ганновер. В Италию. Я буду держаться подальше. Делай, что должен, я буду ждать тебя, дорогой друг. Я не могу бороться с тобой или со своими чувствами, Роджер.
  Роджер закрыл глаза.
  - Она что-то подозревает, - сказал он.
  Филипп видел печаль на его лице.
  - Тогда мы будем осторожнее, - спокойно сказал Филипп.
  И, хотя внутри у него все кипело, сердце его было холодно, как камень. Я не пощажу тебя, Барбара Дивейн. Никакой пощады.
  *
  Уайт шел сквозь утреннее очарование сада. Как будто кто-то ночью пришел и осыпал все вокруг бриллиантами, вот во что превращала деревья и кусты утренняя роса. Но в мыслях Уайте не было ни алмазных капель, ни красоты сада. Они были заняты другим - листком бумаги, прибитым к двери конюшни. Дешевая бумага, грубый шрифт, неуклюжая рифма:
  Дивейн, Суассон, Дивейн
  Напрасны узы молодости,
  Ведь старая дружба крепче.
  Дивейн, Дивейн, всегда меж вами будет Суассон
  В постели, в жизни и в любви.
  В его сознании падающей звездой вспыхнула картина, когда он стоял на террасе рядом с леди Дивейн и видел, как принц Суассон положил руку на плечо лорда Дивейна. Почему он тогда вздрогнул, словно земля содрогнулась под ногами? На взгляд поэта, этот жест был полон смысла, глубокого, как жизнь, но по каким-то причинам ему не понятного. Он отбросил свое подозрение прочь, как плод воображения поэта, слишком пристально наблюдающего за чувствами и реакциями людей.
  И все же оно осталось дремать в уголке сознания, как свернувшаяся в траве змея, и когда он дочитал последнюю строчку, прянуло и ударило прямо в сердце. Он сорвал и скомкал листок, а потом увидел еще один, и еще, и еще. Они были в саду, на террасе, в каретном дворе. В любом месте, где могли пройти лорд и леди Дивейн. Он собрал их все до одного и собственноручно сжег в камине.
  Но если она увидит... когда она увидит, она поймет? Уайт чувствовал себя так, словно его пнули копытом в живот. Он восхищался Роджером, который был всем, чем не мог быть сам Уайт. Красивым. Очаровательным. Благородным. Щедрым. Он даже думать не мог об этом гадком пасквиле - его выворачивало наизнанку. Ахиллесова пята его героя была настолько чудовищной, что это невозможно было вынести. Герой перестал быть героем. Если это правда, то все его стихи, вся его многолетняя работа превратится в ничто. Он столько лет пел дифирамбы мужчине, который по сути не был мужчиной. Мужчине, который любил другого мужчину. Уайт не мог думать об этом без содрогания.
  Тереза, высунувшись из окна второго этажа, вытряхивала коврик. Она помахала ему рукой, и он помахал в ответ. Тереза... Он видел, как она поздно вечером шла через сад с Гарри Олдерли. Они смеялись, разговаривали и смотрели друг на друга, как мужчина и женщина, которые... От этой мысли ему стало больно.
  Она никогда не позволяла ему больше, чем пара поцелуев. И вот она флиртовала с этим избалованным молодым дворянином, как он мечтал, чтобы она флиртовала с ним. Это было несправедливо. Все вокруг было несправедливо. Что происходило? Уайту казалось, что весь его мир рушится.
  *
  Несколько часов спустя на другом конце города Гарри Олдерли наблюдал, как горничная раздевает Луизу-Анну де Шароле. Он улыбался ей, потягивая вино из бокала. Она обольстительно улыбалась в ответ, уже в нижней юбке и корсете, который высоко поднимал ее грудь.
  Он потянулся через туалетный столик налить еще вина, при этом его взгляд привлек смятый клочок бумаги. Дивейн, Суассон, Дивейн... он поставил бокал и разгладил листок. Его лицо изменилось. Луиза-Анна в сорочке, чулках и шелковом халате жестом отослала горничную.
  - Что это? - Спросил он, чувствуя, как на лбу пульсирует жилка.
  Он встряхнул бумагу. Луиза-Анна шла к нему, уже готовая к объятиям. Она пожала плечами.
  - Уличные стишки. Пустяк... глупость.
  Она посмотрела ему в глаза и быстро отвела взгляд.
  - Уичные стишки, - медленно повторил он. - О моей сестре и принце де Суассоне!
  Он пнул изящный стул, на котором сидел, и тот пролетел через всю комнату.
  - Это ложь! - Крикнул он. - Кто мог написать такую гадость?
  - Дело не в твоей сестре, - сказала Луиза-Анна, наблюдая за ним. - Речь идет о Роджере и его любовнике.
  Гарри уставился на нее.
  - О Роджере и его...
  В два шага он оказался рядом и грубо схватил ее за руку. Теперь на его лице не было и следа нежности. Он встряхнул ее.
  - Объяснись!
  Луиза-Анна попыталась вырвать руку.
  - Мой дядя любовник Роджера. Это так просто, Гарри. Или ты такой же наивный, как твоя сестра? Ты не знаешь, что мужчины могут быть любовниками? В Италии ты таких не встречал? Это даже называют итальянским пороком.
  Она говорила, положив руку ему на рубашку, ее собственные слова возбуждали ее так же, как его насилие. Теперь она смотрела на него, слегка приоткрыв влажные губы. Он отбросил ее руку, как змею, и попятился.
  - Я тебе не верю.
  Она рассмеялась. Он ударил кулаком по туалетному столику. Флаконы и баночки полетели во все стороны. Она перестала смеяться.
  - Это ты написала эту гадость?
  Она покачала головой.
  - Кто это сделал?
  - Не знаю, - прошептала она.
  Выражение его лица испугало ее. Гарри схватил бутылку и швырнул ее в стену. Она вздрогнула от звука бьющегося стекла. Вино капало на пол, как кровь.
  - Уходи, - сказала она, но он был уже за дверью.
  На улице ему потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться и сориентироваться. Он направился к дому сестры, не замечая клочков бумаги, старых и новых, приклееных к стенам домов. Наконец, он взглянул на один из них.
  - Дивейн, Суассон, Дивейн, - прочел он.
  Он сорвал бумагу со стены и разорвал ее в клочья. Дальше он шел медленнее, читая объявления. Некоторые он срывал, комкал и бросал в уличную пыль. Через шесть кварталов пот уже блестел у него на лбу. Гадкие стишки были повсюду. Будет чудом, если Барбара не увидит их.
  - Барбара, - прошептал он, и на лбу его вздулась вена. - Барбара.
  *
  - Дайте-ка подумать, - сказал Монтроуз. - Если я посажу мадам де Гондрин сюда, то графа Тулузского нужно отправить туда.
  Монтроуз с Уайтом, как играющие дети сидели в гостиной на полу среди клочков бумаги, готовясь к званому ужину в честь дня рождение леди Дивейн. Из-за траура не будет ни бала ни приема, но лорд Дивен настоял на роскошном небольшом ужине и камерном концерте. Торжество планировалось с начала месяца.
  Монтроузу удалось заполучить Адриенну Ле Куврер, самую знаменитую актрису Парижа, она прочитает отрывки из Расина. На террасе расположится струнный квартет, там же за небольшими столиками накроют ужин для гостей. Прибудут регент с женой, лорд Стейр, Джон Лоу с супругой, принц де Суассон, герцог и герцогиня де Сен-Симон, лорд Олдерли, Уорт... то есть, лорд Уортон, герцог и герцогиня Ноай, принц и принцесса Конде, принц и принцесса Бурбон и, конечно, мадам де Гондрин и граф Тулузский. Маленький круг избранных друзей, отражающий положение лорда Дивейна в обществе.
  - Реген здесь, с лордом и леди Дивейн, но кого мне к ним приставить? Принцессу Конде или герцогиню Сен-Симон? Возможно, герцогиню. Она могла бы призвать регента к порядку, если он выпьет лишнего. Цезарь, ты меня слышишь? Куда мне девать герцогиню?
  - Хоть в мусорную корзину, мне все равно.
  Уайт сидел рядом, тяжело задумавшись. Возможно, это неправда. Какая-нибудь политическая грязь. Что-то, уродующее искреннюю дружбу.
  - Что с тобой? Ты со вчерашнего дня держишься медведем. Снова поссорился с Терезой? Или поэма не пишется?
  - Жизнь - это не только стихи, Френсис.
  - Как оригинально. Я запишу это. Я сижу тут, мучаюсь с рассадкой гостей, а ты мне заявляешь, что жизнь это не стихи.
  Пьер Леблан, мажордом, влетел в комнату пушечным ядром.
  - Скорее, - выдохнул он. - Скорее... Они дерутся! Они убьют друг друга! Это ужасно!
  - Кто? Кто?
  Монтроуз, все еще сидя на полу, моргал, как сова.
  - Лорд Олдерли! Принц! Лорд Дивейн! Они разнесут весь голубой салон! Они сошли с ума! Помогите!
  Все трое ринулись из комнаты, топча по пути бумаги Монтроуза.
  *
  Гарри пришел не для того, чтобы драться, но теперь он стоял в дверях салона и видел, как Филипп пожал плечами и произнес:
  - Дорогой мой, они повсюду. Что мы можем поделать?
  И в этот миг что-то красное и уродливое взорвалось в его сознании. Это была правда. Он пересек комнату и набросился на Роджера, крича:
  - Членосос! Сукин сын! Ты недостоин даже коснуться края юбки моей сестры.
  Он швырнул Роджера лицом на стол. Брызнула кровь. Филипп схватил Гарри и попытался оттащить в сторону, но тот сопротивлялся, как разъяренный бык. Кто-то задел стол, вазы и тарелки полетели на пол - первые фарфоровые жертвы. Гарри с Филиппом сцепились, как два борца, их лица напряглись и налились кровью, оба тяжело дышали.
  - Ублюдок! - Крикнул Гарри. - Французский ублюдок!
  Дрожа, Роджер вытер кровь со рта. Вбежали Леблан и лакей.
  - Остановите их! - Роджер тяжело дышал.
  Леблан с лакеем, казалось, не могли пошевелиться. Гарри и Филипп катались по полу, натыкаясь на столы стулья. Леблан выбежал вон. Роджер взял вазу, подошел и разбил ее о голову Гарри. Тот застонал и неподвижно замер на Филиппе. Филипп столкнул его с себя и отстранился.
  - Я... убью... его, - сказал он дрожащим задыхающимся голосом. - Собственными... руками... убью. Из носа Филиппа хлынула кровь, заливая батистовую рубашку и бархатный сюртук.
  - Нет! - Раздался голос Роджера.
  Он должен был помочь Филиппу преодолеть эту красную ярость. Люди погибали и за меньшее, чем то, что сделал Гарри.
  - Подумай о скандале! Подумай обо мне, если тебе больше ничего не жаль.
  Лицо Роджера приняло выражение, с которым он когда-то командовал солдатами. Филипп посмотрел на него, и Роджер увидел угрозу в его глазах.
  *
  - Я не позволю тебе, - сказал Роджер и положил руку на шпагу.
  Филипп занес ногу и пнул лежащего Гарри под ребра, как мешок с овсом. Лакей вздрогнул. Гарри застонал.
  - Английский пес, - процедил Филипп сквозь зубы. - Я съем твою печень на ужин.
  В комнату ворвались Монтроуз, Уайт и Леблан. Они стояли и смотрели, на бледного лакея, на опрокинутую мебель, на Роджера и Филиппа, без париков и в крови, на осколки фарфора и разбросанные бумаги. На лежащего, как мертвец, Гарри.
  - Он... он... - пробормотал Монтроуз.
  - Нет! А жаль. Пьяный дурак. Отнесите его в спальню.
   В голосе Роджера звучала сталь - единственная нормальная вещь в комнате. Он сломал заклинание тишины, люди начали приходить в себя. Леблан с лакеем подхватили Гарри под руки и вынесли вон, он висел между ними, как мертвый олень.
  - Ваше лицо... - сказал Монтроуз Роджеру.
   Тот вытер кровь со рта. Монтроуз подбежал к нему и протянул свой накрахмаленный белоснежный платок.
  - Что случилось, сэр? - Спросил он, оглядывая широко раскрытыми глазами разгромленную комнату.
  Роджер с Филиппом переглянулись. Стоявший на пороге Уайт был начеку. Боже мой, подумал он, это правда. Ему хотелось полакать, как ребенку, которому только что сказали, что драконов и рыцарей не бывает.
  - Он напился и напал на нас без всякого повода, - сказал Филипп все еще дрожащим от гнева голосом.
  И вытер кровоточащий нос.
  - Возможно, он прочел это. - Уайт отошел от двери и протянул Роджеру листок бумаги. В комнате воцарилась тишина.
  - Что это? - Восклицал Монтроуз, переводя взгляд с одного лица на другое.
  Роджер покраснел и попытался заговорить, но Уайт застал его врасплох. Повернувшись на каблуках, Уайт вышел из комнаты.
  - Ходят какие-то мерзкие сплетни, Френсис, - устало сказал Роджер. - Они не соответствуют действительности, но лорд Олдерли, видимо, им поверил. Надеюсь, вы проследите, чтобы слуги не болтали об этом происшествии. Это только добавит жару в огонь. И проверьте весь дом. Я не хочу, чтобы эта грязь попалась на глаза моей жене.
  Ошеломленный Монтроуз поклонился и вышел из комнаты. Роджер рухнул в кресло.
  - Боже милостивый, - сказал он, - что мне делать?
  - Я убью его, - пообещал Филипп. - Если он только посмотрит в мою сторону или просто попадется на глаза, я его убью. И никто меня не остановит, даже ты.
  *
  Монтроуз искал Уайта по всему дому. Наконец он нашел его в спальне. Уайт запихивал рубашки в потрепанный саквояж. В маленьком камине горел огонь, среди язычков пламени скручивались и чернели рукописные страницы.
  - Твои стихи! - Закричал он, подбежав к камину и пытаясь вытащить бумаги из огня. - Боже мой, Цезарь, что ты творишь? Это же твои стихи!
  Ему удалось спасти почти половину. Он затоптал их тлеющие края. Уатй продолжал заталкивать рубашки в саквояж. Затем убрал туда же щетки, бритву и мыльницу.
  - Куда ты собрался?
  - Я уезжаю.
  - Но почему? Я что-то не то сказал? Или это из-за Терезы? Я думал, ты знаешь о Леблане. Или лорд Дивейн тебя оскорбил? Что? Что случилось?
  Уайт замер, держа рубашку в руке.
  - Тереза и Леблан? Что у Терезы с Лебланом?
  - Боже мой... просто я подумал... ничего. Это только сплетни. Ты же знаешь, слуги всегда что-то болтают. - Монтроуз никогда не умел лгать.
  - Похоже, у меня неделя сплетен. Скажи мне. Френсис.
  Монтроуз выглядел несчастным:
  - Тереза спит с Лебланом. Не знаю, сколько это продолжается. Я думал, ты знаешь, вот и сказал. Не уходи из-за нее, она того не стоит. Лорд Дивейн ценит тебя. Ты мой друг, Цезарь. Ты мой единственный друг.
  - Тереза спит с Лебланом, - медленно повторил Уайт.
  Он сел на кровать, будто ноги не держали его, и закрыл лицо руками. Сквозь его пальцы вырвался какой-то звук, возможно, смех. Монтроуз смотрел на него с тревогой на круглом серьезном лице.
  - Я не должен был тебе говорить, просто эта драка была таким шоком... и все такое. Я плохо соображал, что происходит.
  - Да... драка. Ссора. Эти стихи. Голос Уайта звучал так странно.
  - Неужели ты поверил? Леди Дивейн никогда бы так не поступила.
  - Леди Дивейн и принц? Ты это так понял?
  - А как иначе?
  Что он мог сказать?
  - Действительно, как же иначе?
  *
  Роджер стоял у кровати Гарри и ждал, когда тот очнется. Гарри застонал и попытался сесть. Роджер сказал странным, незнакомым голосом:
  - Ты пьяница, распутник и идиот. Ты ворвался в мой дом, как преступник, оскорбил меня и моего друга, принца Франции. Тебя стоит выпороть, Гарри.
  Каждое слово было подобно удару молота. Роджер говорил, как его отец, мать и бабушка. Боль пульсировала во всем теле, в боку, в голове, мешая ясно мыслить. Голос Роджера, его самообладание, его ледяное презрение заставили Гарри усомниться в себе. Все, в чем он был уверен час назад, вдруг превратилось в мираж.
  - Это Париж, - продолжал Роджер, выплевывая слова сквозь зубы. - Он живет грязными слухами и сплетнями. Верить каждому из них может только глупец. Ты должен извиниться передо мной и принцем де Суассоном. Меня останавливает только то, что ты брат моей жены, иначе я вышвырнул бы тебя на улицу. Это единственный способ спасти тебя от дуэли. Ты знаешь, скольких людей он убил? Ты станешь просто еще одной зарубкой на рукояти его шпаги. Ты ошибся! Что бы ты ни придумал себе, я не хочу знать, иначе мне пришлось бы убить тебя, ты ошибся. Я богат и влиятелен, у меня достаточно врагов, которые измыслят что угодно. Твой поступок только добавит веса их грязной лжи. Малолетний идиот! Я жду письма с извинениями принцу к завтрашнему утру. Если ты не напишешь его, я вышвырну тебя из дома, невзирая на твою сестру. - Он побил Гарри презрительным взглядом: - Твоему деду было бы стыдно за тебя.
  Гарри лежал, прислушиваясь к удаляющимся шагам Роджера. Он чувствовал себя, как Тэмворте, после выволочки, что устроила ему мать. Оставалась еще искра неповиновения, но и ее погасила боль в ребрах. Неужели он ошибся? Неужели Луиза-Анна солгала по каким-то собственным причинам?
  Он не знал.
  *
  - Вы спите с Лебланом! - Кричал Уайт. - А я все это время пресмыкался у раших ног ради одного поцелуя!
  Прислонившись к стене, Тереза наблюдала за бурей, готовая в любой момент спасаться бегством. Упйт схватил ее за руку и выдернул из угла.
  - Почему ты так поступила со мной? - Он вывернул ей запястье, заставив вскрикнуть от боли. Волнение и гнев преобразили его лицо. - Я пресмыкался в пыли перед шлюхой! Я должен показать тебе твое место!
  - Давай! - Тереза плюнула в него. - Сделай это! Будь как Леблан, заставь меня делать то, что я не хочу. Все вы одинаковы! Все! Только берете, берете, что хотите, и плавать вам на то, что я чувствую! Я не хочу тебя! Я не хочу, ты слышишь меня, Цезарь? И я не хочу Леблана! Но у меня нет выбора! Понимаешь? Нет выбора! Я женщина! У меня нет выбора!
  Она выкрикнула последние слова прямо ему в лицо. Он отпустил ее запястье, ошеломленный ее гневом.
  - Тереза. Я не хотел... пожалуйста, не плачь. Пожалуйста.
  Она отвернулась и вытерла лицо передником.
  - Уходи, - прошептала она.
  Прежде чем выйти, он нежно коснулся ее темных локонов. Тереза упала на стул.
  - Ох, Цезарь, - прошептала она. - Прости меня. Прости.
  *
  Гарри с трудом выбрался из постели. Его лицо... наверное, так чувствует себя кегля после игры в мяч. Кровь коркой запеклась на рубашке. Ему было больно не только двигаться, даже дышать. Он похромал по коридору к покоям сестры. В спальне у окна сидела Тереза. При виде его она с криком вскочила на ноги, и через секунду он уже сидел в кресле, а она поливала его лицо водой из кувшина и обтирала своим передником. Он застонал, но не пошевелился, послушный ее рукам, как ребенок.
  - Что случилось? - Прошептала она.
  - Ох, Тереза, - сказал он.
  Он обнял ее колени, хоть это движение чуть не убило ее, и уткнулся лицом в подол ее юбки. Она погладила его густые темные волосы.
  - Все хорошо, - успокаивала она. - Все в порядке. Я здесь, я здесь.
  Те же самые слова она говорила Гиацинту, когда ему снился плохой сон. Ничего больше не было сказано. Она смазала чем-то ободранные костяшки пальцев Гарри, смыла засохшую кровь с лица. Ее пальцы порхали, легко касаясь самых больных мест. Она осторожно сняла с него сюртук и рубашку и обмотала ребра порванной на длинные лоскуты простыней. Он задохнулся и побледнел. Он вздрагивал, пока она не закончила. Очень нежно она коснулась его красивых твердых губ кончиками пальцев. Он не пытался ничего понять, просто принимал ее заботу. Потом Тереза помогла ему встать, и он захромал прочь.
  Она привела комнату в порядок, убрала салфетки, окровавленные тряпки, мази и таз с водой. Не было необходимости следовать за ним. Она всегда чувствовала, где он находится, так же, как и он. Это было так просто.
  Тереза вздохнула. Ее сердце еще не исцелилось после потери ребенка. Он вспыльчив, в долгах и подвержен гневу. Он не будет верен.
  У меня есть время, подумала она, приглаживая волосы на висках. У меня есть все время мира. Она слушала, как бьется ее сердце. Хорошо быть молодой и живой.
  Она запела, легко и звонко, как птица.
  *
  ГЛАВА 18
  Войдя в дом, Барбара почувствовала витающее в воздухе странное напряжение. Лакеи стояли, как наказанные за шалости мальчишки, они бросали на нее взгляды изподтишка и тут же отводили глаза в сторону. Что-то случилось, это была ее первая осознанная мысль. Что с Роджером... он болен? Она слышала доносящиеся из голубого салона голоса. Леблан с экономкой и лакеями пытались навести там порядок. В углу аккуратной кучкой лежали сломанные стулья, остальная мебель уже стояла на местах, но бумаги все еще валялись на полу среди осколков фарфора.
  Леблан начал заикаться еще до того, как она потребовала объяснений.
  - Я не могу говорить.
  - Вы не можете говорить? - Она выпрямилась в полный рост. - Это мой дом, Пьер Леблан, и вы немедленно дадите мне объяснения.
  Леблан переглянулся с экономкой. Барбара поймала его взгляд.
  - Ну? - Сорвалась она.
  - Произошла... эээ... ссора, мадам.
  - Ссора? Вы хотите сказать, что была драка... здесь?
  - Да, мадам?
  - Между кем?
  - Эээ... лорд Гарри, лорд Дивейн и принц Суассон, мадам.
  Подхватив руками пышные юбки, она бросилась вверх по лестнице. Двери в апартаменты Роджера были заперты. Она колотила в них кулаками. Джастин впустил ее внутрь. Лорд Дивен, объяснил он, не глядя на нее, отдыхает. Она пронеслась мимо.
  - Что это за ссора у вас с Гарри? - Начала она, но замерла при виде его лица, больного и бледного. - Роджер! - Воскликнула она, бросаясь к нему на кровать и не обращая внимания на Джастина. - Что случилось? Ты ранен?
  "Ад существует, - подумал Роджер. - Вот он здесь, на земле. В этой комнате. В ее лице, в ее невинности. Это мой личный ад. Я не хочу платить за это, только не ее любовью".
  Он коснулся ее щеки.
  - Не беспокойся, - сказал он, пытаясь улыбнуться. - Все успокоится через несколько дней.
  - Гостиная на первом этаже разгромлена, у тебя все лицо в синяках. Я слышала, что у тебя, моего брата и Филиппа случилась какая-то ссора. А мне говоришь не волноваться! Роджер, я хочу знать! Я имею право знать!
  Он принял решение, поставив на карту свою судьбу, свою удачу, как делал всегда.
  - Прочти это.
  Он дал ей клочок бумаги, который нашел на своей подушке. Джастин понятия не имел, как он суда попал, и Роджер понял, что бесполезно скрывать все от Барбары. Рано или поздно она прочитает эти стишки. Но почему сейчас? Он в бессильной ярости ударил кулаком в стену. Это было правдой и много лет назад. Так почему же сейчас, когда эта правда принесет столько боли любимому человеку? Боже милостивый, что мне делать?
  Она быстро взглянула на него.
  - Дивейн, Суассон, Дивейн... - и закончила: - ... в постели, в жизни и в любви.
  Ее лицо исказилось. Вот оно, подумал Роджер.
  - Я... не понимаю, - медленно сказала она, а затем так же медленно встала. - Кто это написал?
  Роджер пожал плечами, его лицо ничего не выражало.
  - У меня много врагов, Барбара. У любого влиятельного человека...
  - Да, но писать такую ложь! Использовать мое имя, словно я обычная шлюха! Намекать, будто Филипп может быть моим любовником!
  С каждым словом ее голос становился все громче. Она кричала, когда закончила А потом, увидев выражение лица Роджера, добавила:
  - Господи Иисусе, ты же не поверишь в это? Неужели ты думаешь... Роджер, у меня никого, кроме тебя нет. Клянусь! - Она бросилась к нему на постель. - Скажи, что веришь мне!
  Внутри него шла какая-то борьба, она видела.
  - Я верю, - но это было произнесено слишком медленно, чтобы успокоить ее.
  Она взяла его руку в свои и прижала к сердцу.
  - Клянусь Господом нашим, что ты единственный мужчина в моей жизни, и я никогда не изменяла тебе.
  Она отказывалась вспоминать свои мысли о поцелуе Ришелье. Конечно, Господь не поставит ей это в вину.
  - Ты хорошая жена, Барбара.
  Она так серьезно кивнула в знак согласия, что он невольно рассмеялся. Растроганный, он наклонился и поцеловал ее в губы, соблазнительно и нежно.
  - Кто мог это написать? - Потребовала она под его губами. - Это возмутительно! Его надо повесить. Мы отменим ужин, пойдем к регенту и потребуем удовлетворения. Мы...
  - Видишь вон ту вазу? - Спросил Роджер, указывая на китайскую вазу на каминной полке. - Разбей ее и покончи со своей истерикой. Я не могу сейчас вынести темперамент Тэмвортов. Мы не можем ничего сделать, кроме как игнорировать это и вести себя, как обычно. Кто-нибудь в вашей семье способен вести себя разумно?
  Барбару словно окатили холодной водой. Гарри. Она совсем забыла о нем. Что он натворил?
  - Что Гарри сделал?
  - Напал на нас с Филиппом. Ты видела внизу результаты. Представь остальное. Мне пришлось сказать, что он допился до невменяемого состояния. Надеюсь, мне удастся удержать Филиппа от вызова на дуэль.
  - О, Боже...
  - Вот именно.
  - Но он защищал мою честь...
  - Не говори мне о чести, Барбара. Он потерял самообладание и действовал, не думая о последствиях. Он решил, что эти гадкие стишки имеют под собой какое-то основание. Ужин состоится, Гарри будет вести себя примерно, а ты будешь мила с принцем де Суассоном. Мы не можем давать людям пищу для сплетен, откуда синяки у нас на лицах.
  Она приложила руку к его распухшим губам:
  - Роджер, тебе больно?
  - Конечно, больно. Но еще больше мне стыдно за мою семью. Надеюсь ты внушишь своему пылкому брату необходимость соблюдать хорошие манеры.
  Теперь начала злиться она:
  - Гарри сделал это ради меня. Что он мог подумать? По крайней мере, Гарри дерется за то, во что верит?
  - Думаешь, я этого не понимаю? Нет, Барбара, я не буду следовать за твоими рассуждениями. Гарри действовал, не подумав. Если бы он подумал, то понял бы, что ты никогда не изменяла мне. - Ее лицо было мятежным, непокорным. - Это касается не только тебя, Барбара. Мое имя изваляли в грязи вместе с твоим. Моя честь подверглась сомнению так же, как и твоя.
  Его красивое лицо было серьезным и строгим. Ей тут же стало стыдно за себя.
  - Роджер, я не подумала. Хорошо, что ты не сердишься на нас обоих. Я поговорю с Гарри. Обещаю. Спасибо, что не выгнал его.
  - Не заблуждайся, Барбара. Я все еще зол на него. Но в моем возрасте я могу понять поступки других людей. Это пройдет. Мы будем вести себя, как обычно, а потом люди отвлекутся на новые скандалы. Через месяц мы уедем, и все останется позади. Постарайся думать о будущем, а не об этой грязи. Обещай, что попытаешься.
  "Эта грязь" была записана и распространена по всему городу. Написанное слово обладало большой силой, оно сохранялось в памяти людей, как истина. Этот слух, каким бы ложным он не был, мог запятнать ее на годы. Он многого от нее требовал.
  Барбара сказала:
  - Обещаю.
  Она пошла к Гарри. Тот был угрюм, непокорен, пьян. Она была потрясена его видом, намного худшим, чем у Роджера. Его лицо и руки были покрыты кровоподтеками и ссадинами, один глаз закрылся и посинел, костяшки пльцев содраны, и он не мог пошевелиться без боли. Он отказался обсуждать с ней произошедшее, лишь бросил сквозь зубы, что Роджер с Филиппом получат свои извинения, пусть подавятся.
  - А как же я? - Тихо спросила она. - Разве я не заслуживаю извинений?
  - За что?
  - Ты решил, что я изменяю мужу.
  - Я никогда так не думал, Баб?
  - Тогда зачем ты подрался с Филиппом?
  Гарри молчал. На его щеке дернулся мускул. Она ушла, молча. Бедный Гарри, он всегда был таким легкомысленным. Но на этот раз ей было стыдно за него.
  *
  В своей спальне, снимая шляпку и перчатки, Барбара продолжала размышлять о происшествии. То, о чем говорилось в памфлете, было ужасным, постыдным. Оно пятнало ее честь. Она понимала гнев Гарри и не могла выбросить стихи из головы. Дивейн, Суассон, Дивейн...
  В дверь постучали, Цезарь Уайт заглянул внутрь. Она кивнула ему. Все, чего ей сейчас хотелось - побыть одной, разобраться во всем.
  - Леди Дивейн, - произнес он, войдя в комнату и поклонившись. - Я пришел попрощаться.
  - Попрощаться? Но куда вы собрались?
  - Я уезжаю.
  - Уезжаете? - Она ничего не понимала. - Что вы имеете ввиду? Совсем уезжаете? Почему? Что случилось? Вы же не можете уехать до моего дня рождения. Скажите мне, Цезарь, я все исправлю.
  Он взял ее руку и поцеловал:
  - Я наслаждался вашим обществом, леди Дивейн, и всегда буду помнить вас. Надеюсь, вы так же будете помнить обо мне.
  - Я не понимаю. Цезарь, вы говорили с лордом Дивейном? Он так расстроится. Не уходите.
  Но Уайт покачал головой, став еще более непреклонным при упоминании Роджера. Барбара поверить не могла в происходящее. Она теряла дорогого друга, первого ее союзника в доме. Этого не могло быть.
  - Пожалуйста, Цезарь. Останьтесь ради меня. Хотя бы до моего дня рождения...
  Она видела, что он тронут ее чувствами, но тут в комнату вошла Тереза. Уайт сразу напрягся и заявил, что не может изменить своих планов, но желает всем остающимся всего хорошего.
  - Он покидает нас! - Крикнула Барбара Терезе.
  Тереза посмотрела на Уайта и отвернулась.
  - Мне пора идти, - сказал Уайт, не к кому конкретно не обращаясь.
  - Это из-за стихов?
  - Стихов?
  - Да? Вы уходите из-за памфлета? Вы ведь знаете, что это ложь. Я бы никогда не изменила лорду Дивейну.
  Он взял обе ее руку в свою здоровую.
  - Я от всего сердца восхищаюсь вами, - сказал он, глядя Барбаре в глаза, - и никогда не поверю, что вы способны на зло.
  - И все же вы уезжаете?
  Он не ответил. И тогда она поняла, что ничто не заставит его передумать. Что-то случилось, но она не узнает, что именно.
  - Подождите. - Она порылась в шкафу и нашла кошелек с монетами. - Возьмите это.
  - Нет! Я не могу!
  - Лорд Дивейн придет в ярость, если я отпущу вас с пустыми руками. Возьмите. Я всегда могу получить еще. Вы знаете щедрость моего мужа. Берегите себя, Цезарь. Мне жаль отпускать вас.
  Уайт не мог смотреть на нее. Он сглотнул, поклонился и вышел, она провожала его глазами. Тереза тоже молча смотрела ему вслед. Затем она побежала искать Монтроуза, который в гостиной рассеянно сортировал свои бумаги.
  - Что случилось? - Барбара почти плакала.
  Но он ничего не мог объяснить, он был смущен и обижен, как и она, внезапным бегством Уайта.
  - Он цитировал стихи, - сказал он, тупо глядя на Барбару.
  - Опять стихи! - Воскликнула она. - Что за стихи?
  Он сказал:
  - ... Летел весь летний день, всё утро, полдень,
  Росистую зарю, и на закате
  С зенита пал летучею звездой...
  - Но что это значит?
  - Это о Люцифере и его падении с небес. Это все, что я знаю.
  Люцифер! Ей хотелось кричать и топать ногами. Что происходило в ее доме? Все разваливалось на части, а она не знала, почему.
  *
  Сегодня был день ее рождения. Лакеи и служанки суетились в саду и на террасе, развешивали фонарики, сгребали гравий, срывали увядшие цветы, накрывали столы льняными скатертями, расставляли вазы и свечи. Сегодня садовые фонтаны будут извергать вино. Повар с помощниками жарили мясо, рыбу, гусей и каплунов, в кладовой на серебряных блюдах уже лежали горы свежих фруктов, пирожных с желе, со льдом и сахаром. Ее полностью законченный, украшенный цветочными гирляндами портрет висел в холле, готовый первым встретить гостей.
  Вчера она лично проследила за отправкой копии в Тэмворт. Барбаре очень хотелось поговорить с бабушкой. Что-то было не так с этими стихами, она чувствовала это, как чувствовала солнце на своем лице. Это затрагивало их всех.
  Тереза очень тщательно девала Барбару к ужину, пусть маленькому, почти интимному, но с самыми значительными в Париже людьми. А ей было все равно. Ее почти пугала мысль, что придется улыбаться, кивать, притворяться, что все хорошо, что она ничего не знает, что она не замечает, как они наблюдают за ними с Роджером и оценивают каждое движение.
  Все в ее доме, начиная с Леблана и Монтроуза и заканчивая Роджером, нервничали, словно ждали следующего взрыва. Роджер был похож на кота перед дракой. Они с Гарри избегали друг друга, что больно ранило ее сердце.
  Гарри сидел, развалившись в кресле. Его покрытое синяками лицо странным образом контрастировало с обликом молодого щеголя в дорогом парике, кружевах и туфлях на высоких красных каблуках. Она и сама была на гран ярости, хотя под умелыми руками Терезы и приняла ангельский облик.
  Утро Барбары началось с нового кровотечения, хотелось плакать от разочарования. Но сегодня был ее день рождения, и нужно было притворяться, что у нее все хорошо, что ее имя не было вываляно в грязи, что ее муж не был унижен, брат не выставил себя ослом, а один из самых преданных слуг не бросил ее без объяснения причин.
  Барбара стиснула руки, стараясь не закричать на Терезу, в очередной раз поправляющую белые розы в прическе. Сегодня на ней было черно-белое платье с глубоким вырезом, расшитая серебром нижняя юбка, жемчуга и бриллианты. Красоту лба и щек подчеркивали бархатные мушки. С мочек ушей свисали огромные грушевидные жемчужины, подарок Роджера, так же, как и браслеты на руках.
  Гиацинт был одет под стать ей - маленький черно-белый Арлекин. Она решила взять его с собой, чтобы он носил ее веер и принимал букеты от гостей. Большинство подарков были разбросаны на туалетном столике среди лент, драгоценностей, флаконов и кружев. Там же лежал перевязанный голубой ленточкой сонет Уайта. Он сравнивал ее с богиней рассвета Авророй в сиянии золотых волос, юной свежести и все такое.
  Конечно, уже были доставлены букеты от друзей; цветы Ришелье были скреплены жемчужным браслетом, очень неуместно, но совершенно в его стиле. Гарри подарил ей благоухающий лавандой и вербеной веер, и этот аромат напомнил ей о бабушке. Когда она раскрыла его, то чуть не заплакала при виде изящно выписанного пейзажа - розовые кусты, тисы и олени в парке.
  - Я описал художнику вид из библиотеки Тэмворта, - объяснил Гарри, - и он нарисовал его.
  Брат сказал это так небрежно, между прочим, и она поцеловала его. Она получила множество писем с поздравлениями - от тетушек, Тони, Фанни и Мэри - но самыми неожиданными были письма от родителей. Отец пожелал ей всего наилучшего, а так же дал адрес, чтобы отправить ему денег, которые, конечно, обещал вернуть. Она молча сложила письмо и спрятала его под драгоценностями в одной из шкатулок. Позже она достанет его, перечитает и пошлет деньги.
  Но больше всего ее удивило письмо матери, написанное дурным почерком и все в кляксах, потому что Диана, сосредоточившись на флирте с учителями, никогда не утруждала себя уроками. Мать поздравила Барбару с днем рождения и подписалась: "твоя любящая мать, Диана Олдерли".
  Теперь его читал Гарри.
  - Я тоже получил от нее письмо, - сказал он. - Как думаешь, она узрела Бога?
  Барбара лишь пожала плечами. Их мать никогда не помнила дней рождения своих детей.
  - Все, - сказала Тереза, дотрагиваясь до последней розы. - Теперь вы само совершенство!
  - Не совсем, - Гарри сунул руку в карман пальто, - еще один штрих.
  С его пальцев свисала тонкая золотая цепочка с бриллиантовой капелькой между двух маленьких жемчужин. Барбара сразу узнала ее.
  - Бабушка!
  Гарри, ухмылясь, протянул ей письмо:
  - Это пришло вчера.
  - Я знала, что она не забудет!
  Барбара поспешно сломала печать и погрузилась в чтение столь необходимых ей слов:
  "Посылаю тебе поздравление с днем рождения и всю свою любовь. Я бы отдала все, чтобы увидеть тебя, но в последнее время плохо переношу путешествия, и потому должна довольствоваться твоими письмами и моей верой в то. Что Господь присматривает за тобой. Шестнадцать лет... теперь ты женщина с женскими печалями и радостями. Целую твои глаза и щеки... как бы я хотела сидеть рядом и смотреть, как ты одеваешься на свой праздник.
  Вспомни обо мне сегодня вечером, как я вспоминаю тебя каждый день в своих молитвах. Посылаю тебе свои благословения. Помнишь, как я читала тебе вслух слова Господа нашего? Храни сердце свое, ибо из него источники жизни. Этот совет так же будет хорош сегодня, как и тогда. Если Гарри с тобой, поцелуй его за меня. Скажи ему, что я жду его писем. Присмотри за ним, потому что у него нет твоего характера.
  В Тэмворте все хорошо. У Дульсинеи новые котята. Несмотря на угрозу оспы, Тони все еще со мной, храни его Господь, и чем больше я узнаю его, тем сильнее люблю. Думаю, он мог бы чего-то добиться под моим руководством. Мать твоя в Лондоне процветает. Ее прошение одобрено. Джейн беременна. Скажи Гарри, если думаешь, что ему стоит знать...или волноваться.
  Храни свое сердце, моя дорогая внучка, ибо твое сердце - мое сердце. К сему прилагаю небольшой подарок, я носила эту вещицу, когда мне было шестнадцать лет, то есть очень давно.
  Написано в день двадцать седьмого апреля, в год 1716 от Рождества Христова. Тэмворт-холл".
  Барбара аккуратно сложила письмо.
  - Что там? - Спросил Гарри.
  - Ты не пишешь, а Джейн ждет ребенка.
  Лицо Гарри было таким неподвижным, что Барбара почти пожалела о своих дерзких словах. Тереза, которая застегивала цепочку на шее Барбары, подумала: "Кто такая Джейн?"
  - Еще подарок! Еще подарок! - Пропел Гиацинт, внося в комнату новую коробку.
  За ним с лаем следовали собаки.
  - Молчать! - Приказал им Гарри.
  Теперь они лаяли на него.
  Перевязанная черной бархатной лентой коробка была узкой и длинной. Еще один веер? Внутри оказался сложенный гармошкой лист бумаги. Еще не прочитав, она уже знала, что там написано. "Дивейн, Суассон, Дивейн..."
  Гарри выхватил у нее бумажку и скомкал, его глаза сверкали гневом.
  - Черт побери! Я бы убил этого писателя! Баб, ты в порядке?
  Она стояла с закрытыми глазами, сжимая в руке бабушкино ожерелье. Храни сердце свое... У нее получится.
  Барбара расправила плечи и распахнула дверь спальни. В одной руке она держала веер и ярко-красные розы Уорта, другую протянула Гарри. Его глаза изучали ее лицо. Должно быть, он одобрил то, что увидел, потому что улыбнулся и подставил свой локоть. Вместе они спустились вниз.
  У подножия лестницы тихо разговаривали Роджер с Филиппом. При виде Барбары они резко отступили друг от друга. Что-то в этом движении вызвало в ее сознании мгновенную рябь. Эти стишки затронули их всех, подумала она, даже Роджер с Филиппом не могли уже вести себя, как прежде. Но потом Гарри с принцем уставились друг на друга, как два оскалившихся перед дракой пса, и она забыла о собственном беспокойстве.
  Филипп склонился над ее рукой, но в то же время что-то такое веселое одновременно злое мелькнуло в его глазах, что она едва не отдернула руку. "Ему это нравится, - подумала она. - Почему?"
  Как Барбара и предполагала, обед был ужасен. Хитрые взгляды на нее, Роджера и Филиппа; неловкое молчание; очарование Роджера; холодность Филиппа и тлеющий гнев Гарри. Напряжение между этими двумя было таким сильным, что Барбара ожидала дуэли в любую минуту.
  "Я выдержу все это, - думала она. - И ужин из шести блюд, и Расина и фейерверк". И вот, наконец, гости собрались покинуть их. Только несколько человек оставались сидеть за карточным столиком в библиотеке. Барбара сбежала наверх, ее лицо болело от фальшивых улыбок, сердце болело от стыда, а живот от спазмов.
  На рассвете ей приснился дурной сон. Ей снилась переполненная комната, люди смеялись, пили вино, а она искала Роджера. Она посмотрела в зеркало, зеркало стало окном, и там, с другой стороны был Роджер, он разговаривал с Филиппом. Почему-то она заплакала и ударила кулаком по зеркалу, он посмотрел, но не увидел ее. Она чувствовала себя ничтожеством.
  Обливаясь потом, всхлипывая, Барбара очнулась на рассвете. Кровать под ее бедрами, прокладки между ног пропитались кровью. Откинув одеяло, она встала с кровати и пошла к окну, чтобы отдернуть шторы. Под босыми ногами скользили бумаги, ее наброски для Дивейн-хауса.
  Она раздвинула шторы. Рассвет только зачинался, ночные тени ушли не полностью. Барбара переоделась в чистую рубашку. Роджер, она хотела к Роджеру. Конечно, он спит сейчас, но она приляжет рядом, и тепло его тела утешит ее. Как глупо с ее стороны бояться снов.
  Но в спальне его не было. Оставленная Джастином свеча догорела дотла. Барбара прокралась вниз. Дом молчал, темный и безлюдный. Карточные столы в библиотеке были заставлены грязными подсвечниками и пустыми бокалами. Она вошла в голубой салон, ветерок из открытой двери террасы коснулся ее лица.
  Сначала она подумала, что слуги забыли закрыть дверь, но затем услышала голос Роджера. И Филиппа. И внезапно ее охватило желание подслушать. Она подобралась ближе к открытой двери. Холод рассвет остудил ее ноги.
  - Взошла розоперстая, рано рожденная, Эос, - услышала она голос Роджера.
  Он и с Филиппом сидели а верхней ступени террасы. Их пальто и парики отсутствовали, пустые винные бутылки лежали на боку. Филипп осушил свой бокал и налил Роджеру.
  - Браво, друг мой! Дай подумать... Гомер.
  - Очень хорошо, Филипп. Твоя очередь.
  - Нет, давай выпьем за рассвет.
   Они выпили за рассвет.
  - Я буду скучать по тебе, - сказал Филипп.
  Роджер положил руку на плечо Филиппа, и тот на мгновение прижался к ней щекой. Глаза Барбары расширились при этом жесте.
  - Разлука - это сладкая печаль...
  - Шекспир.
  - Я должен был устроить тебе брак с послушной, воспитанной в монастыре девушкой. Француженкой. Она бы поняла. А если нет, ты мог бы отослать ее обратно в монастырь.
  - Но я полюбил выросшую в деревне английскую девушку.
  - К моему несчастью.
  - И моему. Жизнь никогда н бывает простой.
  - Ничего, - сказал Филипп и обнял Роджера за плечи. - Она никогда не узнает. Ты в безопасности. Ты можешь заставить ее поверить во что угодно. Она целиком в твоих руках. Как и все мы. В чем тайна твоего рокового обаяния, Роджер?
  В ушах у Барбары зазвенело. Она тихо вскрикнула. Филипп повернул голову, и их взгляды встретились. Он видел ее, она точно знала, что он ее видел, и в это мгновение она ясно прочла его сердце. Он любил Роджера и ненавидел ее.
  "Боже мой", - подумала она, когда Филипп снова стал смотреть в сад, как будто ее там и не было. Как будто она призрак. Или пустое место. Роджер ничего не заметил. Он коснулся ладонью щеки Филиппа.
  - Я тоже буду скучать по тебе, - сказал он.
  Филипп улыбнулся ему и опустил голову, их губы встретились, они поцеловались. Барбара не могла пошевелиться. Поцелуй все не прерывался. Лучи утреннего солнца окружили их сияющим ореолом. Она отступила назад в сумрак комнаты. Ее мысли были бессвязнымы. Они целовались, как мужчина и женщина... женщина... Она видела это в глазах Филиппа. Они были... ее мысли вернулись к тем немногим маленьким знакам, жестам, запечатленным в сознании и ожидавшим этого момента.
  День, когда приехал Гарри. Прошлый вечер. Дивейн, Суассон, Дивейн... Это не они с Филиппом были любовниками, это были Роджер и Филипп...
  - Нет, - сказала она и споткнулась о стул.
  Как будто она сама была сделана из стекла и теперь рассыпалась на осколки. Стены сужались, давили на нее, стало темно, но в маленьком окошке света, как в конце туннеля, она все еще видела их в объятиях друг друга. Они все еще были у нее перед глазами, даже когда она упала на пол.
  Кто-то кричал... снова и снова... этот звук болью заполнял ее голову... Роджер... о, Роджер.
  Она потеряла сознание.
  *
  ГЛАВА 19
  Герцогиня и Тони шли по лугу, окаймлявшему Тэмворт-холл. Было раннее утро, роса еще не высохла и подол юбки герцогини промок. Трава была зеленой, какой может быть только в мае, и пестрела белыми маргаритками и золотыми лютиками. Лютики поднимались над травой, и герцогиня с детской безжалостностью сбивала их головки тростью.
  Но она могла позволить себе немного беспечности. Май был беспечным. Апрельские ветра унесли оспу. Болезнь пощадила е Тони. Пьяные от цветочного вина пчелы петляли от луга к изгороди, от поля к полю. Доярки под звон колокольчиков выводили коров к стаду. Птицы перекликались в кронах деревьев. Боярышник щеголял своими толстыми почками, бабочки, пчелы и герцогиня с волнением ждали начала его цветения.
  - Еще неделя, - сказала она Тони, - и боярышник распустится.
  Все дома в округе, начиная от Тэмворт-холла до лачуг батраков, украсятся ветками, усыпанными красными, розовыми и белыми цветами, наполнятся их сладким ароматом.
  - Мое любимое время года, - сказала герцогиня, опираясь на руку Тони и окидывая взглядом богатые поля, рощи и лес вдали.
  В лесу, во влажном мху под деревьями уже вовсю цвели нежные фиалки, разворачивались стрелочки щавеля и веера папоротника. Скоро она пойдет с Энни и еще двумя служанками собирать плющ. Его ароматом в следующие месяцы будут благоухать все ее ящики, сундуки и шкафы. В огороде уже был посажен ревень, редис, лук, картофель, капуста и шпинат, но ни одно из садовых растений не пахло так сладко, как те, что росли на воле под деревьями.
  Герцогиня любила Тэмворт, его пчелы, цветы и луга были частью ее души даже сейчас, когда она еще не исцелилась от потери. Она скучала по детям, да. Не видеть, как они бегают по траве, лазают по деревьям, ловят рыбу в ручье, было больно. Но они ушли. Теперь они лежали рядом с дедушкой в семейном склепе, и единственными цветами были те, которые она приносила на их могилы.
  Суета сует, все суета... нет, не все. По милости Господа нашего, она не осталась одна.
  - Посмотри на небо, мальчик. Оно голубое, как глаза Барбары и твоего деда. Когда-нибудь все это будет твоим, теперь я могу сказать эти слова с радостью. Ты хороший мальчик, Тони.
  Тони, возвышавшийся на маленькой и хрупкой герцогиней, покраснел, как ребенок. Как жаль, подумала она, что он такой некрасивый. В нем нет ничего от красавца Уильяма, кроме роста, конечно. Одна сплошная Абигейл. Ну да ладно, будем работать с тем, что есть. И возблагодарим Господа за его доброту.
  Она сжала руку Тони, безмолвно давая понять, что готова продолжить прогулку. Без сомнения, Абигейл скоро явится сюда, желая узнать, что же задержало ее сына в дали от Лондона так надолго. Герцогиня мрачно улыбнулась про себя. Ее невестке придется ослабить хватку. Теперь Тони принадлежал герцогине. Он был дан ей Господом Всемогущим.
  Впрочем, она готова была делиться... до определенного момента. Ах, она будет не прочь поскандалить с Абигейл. Герцогиня со злобным удовлетворением снова принялась сбивать головки цветов.
  Из ниоткуда появилась Дульсинея, ее белая шубка серебрилась от росы, опущенный хвост нервно хлестал по траве. Она подкрадывалась к птицам, от всего своего холодного кошачьего сердца надеясь, что один или два птенца выпали из гнезда. Пара грачей кружила и каркала над ее головой. Дульсинея не была глупой кошкой; где-то рядом было гнездо с птенцами. Не обращая внимания на герцогиню с Тони, она бросилась в лес с грацией дикого зверя, которым, собственно, и была.
  - Хочу котенка Дульсинеи, бабушка. Не забудьте.
  - Скажи правильно, мальчик! Разве ты не можешь произнести простое английское слово "Я"? Тебе придется научиться. Я не позволю герцогу Тэмворту говорить, как глупая деревенщина. Я хочу услышать, как ты скажешь: "Бабушка, я хочу!" Скажи, или ничего не получишь. Давай, скажи это, Тони.
  - Я... я хочу... одного из котят Дульсинеи.
  Герцогиня энергично кивнула. Бедный Тони, почему он прячет слова, как другие прячут золото? Чего он боится? Как его воспитывали? Она помнила его ребенком, толстым, немигающим, молча оглядывающимся по сторонам в поисках помощи. Абигейл мало беспокоилась о нем, вот почему мальчика учила говорить прислуга. Она и сама игнорировала его, а Гарри с Барбарой безжалостно дразнили "бедным пентюхом". Неудивительно, что он таким и вырос.
  Что ж, теперь мальчик под крылом герцогини, и она позаботится о нем. Абигейл выполнила свой долг, как она его видела, но в результате вырастила застенчивого и неуверенного в себе мужчину. Герцогиня намеревалась добиться большего. Бог в час нужды даровал ей эту последнюю кровиночку, и она позаботится о нем. Неважно, что он пошел не в отца - он принадлежал ей.
  Они прошли через лес и вышли из его прохладной тени в сад перед домом. Вот теперь она устала. Она чувствовала, как прожитые годы тянут ее вниз, и нуждалась в отдыхе.
  - Не обращая на меня внимания, Тони, - сказала она, смягчая резкость своих недавних слов. - Сегодня утром я капризная старуха. Я плохо спала прошлой ночью, все думала о Барбаре. Я беспокоюсь за нее. Энни сказала, что чайные листья обещают зло. Мне все это не нравится! - Она ткнула тростью в землю. - Надеюсь, она счастлива. Я молюсь за нее, но иногда чувствую себя такой беспомощной... нет, Тони. Я не верю в беспомощность.
  Он молчал. Она знала, что означает это молчание. Он все еще любил Барбару. Ах, какой запутанной бывает жизнь. Никогда не дает нам то, что мы хотим. А если дает, то все усложняется еще больше.
  Что ж, нянчиться с ним бесполезно. Нужно смотреть правде в глаза - это единственный путь исцеления, как бы труден он ни был.
  Но Тони был слабее Барбары и не привык к суровости герцогини. Она сжала его руку:
  - Ты не можешь ее получить. Она замужем, и даже если бы не была, она тебе не подходит. Вы оба были бы несчастны друг с другом. О, я знаю, что ты думаешь иначе, но я права, Тони. Мои старые глаза не ошибаются. Давай, мальчик, проводи меня. Тэмворт совсем рядом, и мне нужно отдохнуть. Ах, ты чувствуешь этот аромат? Это розы твоего деда, они названы Дюк Тэмворт в его честь. Посмотри на эти бутоны. Нет ничего прекраснее, чем майское утро в Тэмворте, не так ли?
  Тони улыбнулся, и у нее защемило сердце. В этой улыбке сиял проблеск Ричарда, совсем мимолетный.
  - Ба! - Сказала она ему в ответ. - Не пытайся меня очаровать, тебе это не поможет. Я стреляный воробей. Мы, Тэмворты, все такие, вот увидишь. И ты один из нас. Благослови тебя Бог, мальчик, ты один из нас. Выбери мне розу, Тони. Я хочу зайти в дом с дедушкиной розой.
  *
  ЧАСТЬ II
  *
  Англия 1720-1721 г.г.
  *
  ГЛАВА 20
  
  - Баб, - позвал ее тихий голос, вырывая из черной ямы сна, - проснись.
  Она проигнорировала руку на своем голом плече, цепляясь за темноту сознания, но ее снова встряхнули, на этот раз более настойчиво. Это раздражало, как и пульсирующий солнечный свет, льющийся из открытого окна. Она крепко зажмурилась и свернулась калачиком на смятой простыне. Затем кто-то поцеловал ее в плечо.
  - Дорогая, - произнес тихий, робкий, молодой голос. - Мне надо идти. Хотя бы проснись и попрощайся со мной. Пожалуйста, Баб...
  В ее голове с пронзительным воем пронесся вихрь мыслей - словно стая потревоженный летучих мышей. "Господи Иисусе, - подумала она, вжимаясь лицом в подушку. - Разбуди меня, когда все кончится".
  - Я встречаюсь с Уортом у Гарравэя. "Южное море" сделало еще одно предложение акций, и я должен подать заявку, пока еще не поздно, - сказал голос, - иначе я не оставил бы тебя в таком состоянии. Но я велел Джону подать тебе чай. Проснись... любовь моя.
  Последнее слово было произнесено нерешительно, застенчиво. Этого было достаточно, чтобы она повернулась, открыла один глаз и увидела Джемми Лэндсдауна (семнадцать лет, что я натворила, Господи?) сидящего на краю кровати и глядящего на нее с обожанием в щенячьих глазах.
  Ох, дорогой милостивый Иисус, помилуй меня, успела подумать Барбара, когда он наклонился поцеловать ее в губы. Она закрыла глаза. Он удовольствовался тем, что коснулся длинной пряжи ее золотисто-рыжих волос. Она прислушивалась к звукам, которые он издавал, выходя из комнаты: шорох надеваемого пальто, стук каблуков, фальшивая мелодия, стук двери, молодой веселый смех.
  Тошнота подступила к ее горлу. Виновата бла вчерашня выпивка, но и сегодняшнее утро тоже. Дверь снова открылась, Барбара не шелохнулась. Она притворялась спящей, но мысли кружились в голове, тошнота душила, а виски стягивало железным обручем. Она слышала, как звякнул фарфор о поднос, как зазвенела серебряная посуда. Что я наделала, подумала она. Этого не может быть. Дверь закрылась.
  Барбара села и медленно встряхнула волосами. Они полыхнули вокруг нее огненной вспышкой. Завернувшись в простыню, она встала с кровати и налила себе чая. Руки так дрожали, что часть горячей жидкости пролилась, но остальное согрело горло и разбавило желчь в желудке. Она подошла к окну и высунулась наружу.
  Горячий августовский воздух Лондона окутал ее одеялом. Она слышала исходящее на Темзы зловоние, почти такое же лежало у нее в животе. Телега с большой бочкой медленно катилась по мостовой, брызги воды летели из маленьких отверстий, сбивая пыль. Напротив на крыльце дома сидел столяр с корзиной инструментов и чинил мебель, пока хозяйка наблюдала за ним из окна. Из-за угла, с главной улицы, слышались пронзительные крики торговцев:
  - Свежая вода! Спелая замляника! Ножи, гребешки, чернильные рожки. Крабы, крабы, свежие крабы.
  Где-то перебранивались мужские и женские голоса. Барбара уселась на подоконник, словно цыганка или ленивая служанка, наблюдая за столяром и попивая чай.
  Я у Джемми Лэндсдоуна? Она думала очень медленно, потому что от мыслей болела голова. К горлу снова подступила тошнота. "Никогда не беги прочь от правды", - прозвучал в голове голос бабушки. Обрывки бесчисленных проповедей, выслушанных ею в детстве, пролетали в голове, напоминая, что она не соответствует требованиям бабушки к благородной женщине. Она не нуждалась в проповедях... ее собственная жизнь в эти дни была для нее достаточным напоминанием. Не беги прочь от правды, потому что она всегда сидит у тебя на плече. В любой момент она приблизит к твоему уху свою уродливую морду и скажет: "Бу!"
  Так говорила бабушка, когда они с Гарри пытались скрыть от нее свою последнюю проказу. Они оба вздрагивали, когда бабушка, ухватив их за щеки, наклонялась и страшным, как у ведьмы голосом, громко кричала: "Бу!"
  Но правда об украденных с кухни Тэмворта пирогах очень сильно отличалась от правды, с которой она проснулась в постели мальчика, к которому не испытывала никаких чувств. Любовь? Нет, просто он был немного похож на Кита... это нельзя было оправдать любовью. Бу!.. Спасибо, бабушка, я и сама могу сказать "Бу!".
  Как это случилось? Подумала она, прислонившись к оконной раме. Внезапно ей со страшной силой захотелось снова стать пятнадцатилетней, такой же сильной и уверенной, как тогда. Ощутить, что точно знаешь, чего хочешь; что правильно, а что нет. Теперь ей было двадцать, и она ничего не знала, кроме того, что она сидит на подоконнике в доме Джемми голая, как шлюха из Ковент-Гардена и в таких же обстоятельствах.
  "И я знаю это", - подумала Барбара.
  Эта мысль пронзила ее ясно, как удар колокола в утренней тишине. Я знаю, что мне не нравится то, что случилось вчера. То, что происходило со мной всю весну и лето. Я знаю, что превращаюсь в женщину, какой боялась стать. Ты слышишь меня, бабушка? Кто-нибудь слышит меня? Мне страшно.
  Но бабушка не ответила. Да и как она могла? Никто не мог ответить на вопрос, который никогда не задавали. Уродливая маленькая правда спрыгнула с ее плеча и заплясала перед глазами. "Бу!" - сказала она.
  Барбара устало попыталась вспомнить события прошлой ночи. Она покинула Ричмонд-лодж после полудня вместе с Чарльзом. При мысли о Чарльзе она напряглась. В ее и без того неприятном положении появился еще один опасный фактор. Знает ли он? Лучше бы нет.
  "Продолжай," - сказала она себе, стараясь пройти мимо Чарльза. Кто еще был с ней? Чарльз, Гарри, Памела, Уорт, Джудит - все забились в одну карету, пили из серебряных фляжек и смеялись, все, кроме нее. Она не хотела ехать. Она была в одном из "ее настроений" (как называли эти приступы помрачения, в последнее время возвращающиеся с пугающей частотой), когда ей казалось, что она заблудилась в этом мире и никак не может найти путь домой. Но как объяснить эти чувства людям, которые никогда не испытывали ничего подобного? Объяснения не было.
  Они с Чарльзом начали ссориться, потом остановились в таверне на полпути к Лондону... Она помнила, как все высыпались из кареты, как тыквы из повозки, так были рады сбежать от ссоры. Потом была прокуренная комната, пенный эль, пронзительный голос Памелы, бессмысленный смех Джудит, быстро теряющий самообладание Гарри, карты, головная боль. Скука. Отвращение. Все смеялись и говорили, как им весело. Только она сидела в стороне. И вот она начала пить, чтобы тоже почувствовать себя частью этого веселья. Стакан за стаканом, пока, наконец, все не засветилось золотым мягким светом, и она смогла смеяться и шутить, как они.
  Откуда вдруг взялся Джемми, она понятия не имела. Кажется, он уже был там со своей компанией - все моложе нее года на три-четыре. Один из мальчиков начал говорить ей комплименты, потому что она была "модной" золотоволосой Авророй, "прекрасной королевой зари". Уорт и Гарри хохотали, как гиены, читая друг другу строфы из сонета Уайта, сделавшего ее знаменитой еще до того, как ее нога во французской туфельке коснулась английской земли.
  Стихи... и Ришелье. При мсли о Ришелье она закрыла глаза и уголки ее губ дрогнули.
  - Вы все еще любите его, - сказал он, и его лицо было совсем не таким, как в их первый раз, когда он произнес: - Я так долго ждал... коснись меня, Барбара, коснись меня.
  Но она была слишком оглушена, слишком безумна, чтобы оценить его мастерство. Она думала только о мести.
  Барбара покачала головой, прогоняя воспоминания - они вызывали только слезы - и сделала глоток холодного чая. В слезах не было никакого смысла. Она не плакала с тех ужасных недель, когда узнала правду о Роджере и Филиппе, когда кричала и думала, что сойдет с ума и станет одной из тех несчастных женщин, что сидят на цепи в больнице Бедлама.
  Она закрыла лицо рукой при мысли о том времени, о моменте, когда Роджер поцеловал Филиппа, потому что после этого Роджер ушел от нее, как будто она была ничем. Ушел из ее жизни.
  С того дня она перестала плакать, потому что боль была слишком глубока для слез. Она заполнила ее целиком, проникла во всю ее сущность, душила своей темнотой, как вода тонущего человека. Она верила, что умрет.
  Каким ребенком была она, веря, что можно умереть от разбитого сердца! Она не умерла. И больше не плакала. Даже когда они с Гарри уехали в Италию, чтобы похоронить отца.
  - Мы ничего не приносим в этот мир, - пел священник, когда деревянный гроб опускали вниз, вниз, вниз в землю.
  И некому было оплакать отца, кроме викария и их с Гарри. Она знала, что ничего уже нельзя поделать. "Я отвезу его домой, Гарри. - Она помнила лицо брата на фоне темного неба. - Клянусь, я отвезу его домой". Она сама все устроила, а Роджер заплатил за похороны, как и за все остальное.
  Каждый месяц, где бы они ни была, ей отправляли кошель с золотом, и каждый месяц она получала его у банкира, к которому могла обратиться за дополнительными средствами. Она отчетливо помнила, как в первый раз она швырнула мешок в стену с такой силой, что он лопнул, и монеты разлетелись во все стороны Она все еще могла увидеть, как Гарри с Уортом ползают на четвереньках, собирая их.
  Годы спустя она смотрела на только что доставленный кошелек и думала, прикасался ли к нему Роджер, остался ли на нем след его рук, и сама касалась ткани, будто это прикосновение могло уменьшить расстояние между ними. Как будто часть его тепла могла преодолеть многжество миль от Франции до Англии и согреть ее.
  - Господь дал, - пел священник, - и Господь взял.
  Она наблюдала, как тощий уличный кот внезапно прыгнул в тень дома, а затем триумфально появился с извивающейся крысой в зубах. Столяр закончил работу и убирал свой инструмент.
  - Старый атлас, старая парча, старый бархат! - Донеслось до ее слуха откуда-то издалека.
  Как давно она не вспоминала о смерти отца. Слез не было. Слез давно уже не было. Плакало только ее сердце. Она чувствовала эти слезы, мелкие и острые, как камешки. Мысли путались в ее голове: отец, отец, отец, отец... могила, ревущий и воющий ветер... Ришелье, ласково говорящий ей: "Ах, как долго я ждал...". Чальз и Джемми. Рычащие над ней, как собаки над брошенной костью.
  Чарльз был пьян, пьянее, чем любой из них, за исключением разве что Гарри, но более смертоносный. Гарри выплеснул весь свой гнев еще в Париже, но Чарльз был опасен, как лезвие клинка, и это поначалу заинтриговало ее, а теперь утомляло. Если она в двадцать лет уже чувствовала себя такой усталой, то что же будет в тридцать?
  - Эй, мистрис!
  Она посмотрела вниз. Столяр улыбался ей щербатой улыбкой и размахивал чем-то в руке.
  - Сколько, мистрис?
  В солнечном свете блеснул маленький предмет в его руке. Монета. Наверное, его недавний заработок. Смех внезапно защекотал ее горло, как пузырьки игристого вина. Она улыбнулась ему.
  - Не сегодня. В другой раз.
  Он вздохнул, подмигнул и сунул монету в карман. Она смотрела ему вслед. Гарри оценил бы эту шутку. И Ришелье тоже. Но не Чарльз. Смех сразу испарился. Прошлой ночью Чарльз за меньшее швырнул кому-то в лицо стакан пунша. Она помнила визг Памелы, опрокинутые стулья и Чарльза, катающегося по полу с одним из друзей Джемми в лужах пролитого эля.
  Она смеялась, как сумасшедшая, а Джемми (милый мальчик, чье мальчишеское восхищение льстило ей, и который чем-то напоминал ее брата Кита) вывел ее на улица и стал целовать. Она помнила, что сказала "нет". Она точно это сказала. А потом они оказались в карете, и все вокруг кружилось, и Джемми снова попытался ее поцеловать, а она ответила, потому что думала о Роджере и умирала от желания снова почувствовать, каково было чувствовать его губы.
  - Моя дорогая Барбара, - сказал ей Ришелье, кривы губы в ироничной улыбке. - Я не могу бороться с призраком. И не собираюсь.
  Она вздрогнула так сильно, что стоявшая на подоконнике чашка упала на пол. Барбара смотрела на лужицу чая, чайные листья, осколки фарфора. Энни верила чайным листьям, что они предсказывали будущее. Но хотела ли она знать? Когда она встала, комок, успокоенный чаем, снова подступил к горлу. Спотыкаясь, она успела добежать до ночного горшка, и ее вырвало.
  Во рту стоял мерзкий вкус, тело сотрясали спазмы, голова была готова взорваться. "Если бы они меня сейчас видели", - подумала она, вытирая губы. Тетя Абигейл, Жаба, все эти люди, которые верят, что я такая модная и такая... злая. Она бы рассмеялась, если бы не чувствовала себя такой несчастной. Больной и несчастной.
  Как только она смогла стоять, она начала одеваться. Зеркало над старым голландским сундуком отражало судорожные движения ее рук. В последний раз оглядев комнату, чтобы убедиться, не забыла ли она чего (как будто это могло стереть факт ее падения), она посмотрела на себя. Зеркало послушно отразило женщину с великолепными, небрежно сколотыми волосами. Женщину с естественным румянцем, большими голубыми глазами и встревоженным лицом. Женщину, немодно стройную, когда весь мир приветствовал пухлые плечи и тяжелые груди. Чья стройность легко переходила в худобу при малейшем падении настроения. Но ее улыбка и голос всегда оставались неизменными.
  - Сам не знаю, почему я так хочу тебя, - шепнул Чарльз ей на ухо, когда она впервые лежала под ним. - Нет, знаю, - сказал он, прикусив ее белую шею. - Ты на вкус сладкая, как мед.
  Барбара вздохнула. В данный момент Чарльз не испытывал желания. Он чувствовал только ярость, и она не винила его. Она была несправедлива к нему с самого начала. Она была сама не своя, когда впервые увидела Роджера... снова. И Филиппа. Чарльз не мог знать, кто она такая. Он видел только фасад, которым она была обращена к миру. Но за фасадом скрывалась темнота, и все лето она балансировала между собой внутренней и внешней, зная, что если не будет осторожна, то сделает что-то такое, о чем потом сильно пожалеет. Что она уже делала. И о чем сожалела.
  Париж... Там она упала с обрыва и потом долго и мучительно возвращалась назад. Месть не была сладкой, Ришелье солгал.
  - Бу! - Сказала она женщине в зеркале, той, за плечами которой стояли старые призраки, старые воспоминания, старые грехи.
  Она открыла дверь комнаты и побежала вниз по лестнице, как ребенок, торопящийся сбежать с места преступления. В ее голове всплыл образ тети Абигейл, какой она была много лет назад. Когда Роджер был только мечтой. "Погибели предшествует гордость, падению 0 надменность...". Эти слова могла бы сказать и бабушка.
  Впрочем, бабушка могла бы многое еще сказать о ее эскападе... если, конечно, узнала бы. Стыдно, Барбара! Неужели у тебя нет гордости, Барбара? Он всего лишь мальчик, Барбара. Но Барбара была слишком умна или глупа, чтобы сидеть в Тэмворте и слушать бабушкины проповеди.
  Нет, короткого визита сразу после возвращения в Англию было достаточно. Она была модной молодой женщиной, которая пряталась за маской хорошего настроения и легкомыслия (спасибо, Ришелье), и позволяла Гарри таскать ее, куда заблагорассудится, со свитой, состоящей из горничной, пажа и двух тявкающих мопсов. Они бросились во все тяжкие в Лондоне, даже не стряхнув дорожной пыли с одежды.
  - Я скоро приеду в гости, бабушка, - проблеяла она, не глядя старой герцогине в глаза, потому что она все еще не могла жить с тем, что случилось с ней после отъезда Роджера.
  Господи Иисусе, что теперь подумает бабушка? Эти острые старые глаза могли пронзить насквозь любую маску, а она этого не вынесет. Еще нет. Бу!
  Помахав своим летним шарфом, как знаменем, Барбара поймала наемный экипаж.
  - Дивейн-хаус, - сказала она вознице, усаживаясь на заплесневелую кожу скамейки и все еще размышляя о бабушке.
  Уже сидя в седле, она помахала герцогине рукой. Лошадь нетерпеливо танцевала под ней, и сама она так же нетерпеливо желала скорее сбежать из дома своего детства. Внутри она снова чувствовала себя пятнадцатилетней, и ее целью был Лондон. Он притягивал ее из-за моря. Манил письмами Мэри, Тони и бабушки. В Лондоне был Роджер, и ей очень хотелось увидеть его, даже несмотря на уколы гордости.
  И мечты... мечты, которые не могли спать спокойно в могилах сознания, которые вставали и преследовали ее по ночам, как белые призраки. Она поднесла руку к виску...
  Филипп... Филипп улыбнулся ей в недавно построенном Роджером Павильоне Искусств... О, да. Филипп разорвал эти мечты в клочья и развеял по ветру. Даже удивленная приветственная улыбка Роджера, которая вспыхнула при ее появлении, не смогла заглушить боли от присутствия Филиппа. Она почувствовала себя преданной, снова.
  Но Роджер не давал ей никаких обещаний. Это все она сама себе надумала. Глупая девчонка, все еще живущая в ней. Девушка, от которой она бежала. Никогда не беги от правды, потому что она сидит у тебя на плече... Что ж, в тот день правда предстала перед ней во всем своем уродстве.
  Она не должна была брать с собой Гарри. И они с Филиппом не должны были встречаться лицом к лицу. Только не с ним. Не после Парижа. Но на самом деле это не имело никакого отношения к Гарри. Все дело было в том, что она почувствовала, впервые за четыре года увидев Роджера... с Филиппом. И она не могла этого вынести.
  Она прорвала ногтями кожаную обивку скамейки. Я выдержу это, я все выдержу.
  Мысленно она видела Чарльза таким, каким он был в тот день, когда смотрел на нее сверху вниз своими надменными, пронзительными, голубыми, как у Роджера, глазами.
  - Я ездил в Париж только, чтобы познакомиться с вами, - сказал он, - но вас там уже не было.
  - Ну, вот я здесь, - ответила она и отвернулась, не понимая, что ей говорят.
  Было только ужасное, ошеломляющее потрясение от встречи с Роджером и Филиппом.
  - Какая я жалкая, - сказала Барбара себе, разрывая ногтями сиденье.
  Она флиртовала с Чарльзом, потому что он первым оказался под рукой. Она посмотрела в окно кареты. Бедный Чарльз, он не понимал ее. Да и как он мог? Она не умела объяснить. Ришелье понимал ее, но ведь Ришелье знал ее до всей этой лжи и сплетен, до жесткого парижского лоска, который все считали модным, в то время когда настоящая Барбара была.... Кем?
  Кем она была? Пятнадцатилетней девочкой, все еще протягивающей руки к луне, все еще верящей в любовь, честь и правду... О, Джемми, прости меня. О, Чарльз, это все из-за вина. Я пила, чтобы заполнить пустоту внутри меня, которую не мог заполнить ты.
  Она очнулась и посмотрела в окно. Где она была? Эта дорога не вела к Сент-Джеймс-сквер. Она высунулась из окна и грубо, как торговка рыбой с Флит-стрит, крикнула кучеру:
  - Эй! Куда ты едешь?
  - Дивейн-хаус, - он сплюнул табачную жвачку, пролетевшую в нескольких дюймах от ее лица.
  - Нет! Это не та дорога!
  Он повернул голову и посмотрел на нее:
  - Вы сказали "Дивейн-хаус", - и упрямо потянул поводья.
  Она забралась обратно в карету. Проклятый наглец! Она не жила в Дивейн-хаусе и не собиралась. Там жил Роджер. Она остановилась в его старом городском доме на Сент-Джеймс-сквер. Лондонские сплетники с восторгом жужжали о раздельном проживании лорда и леди Дивейн и с нетерпением ждали их с Роджером случайной встречи, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Они недооценивали вежливость Роджера, его стиль. Каждый раз он провоцировал ее своей любезностью, даже если она была с Чарльзом. Он хвалил ее прическу, платье, интересовался здоровьем, семьей. У нее перехватывало дыхание от совершенства его отполированной внешности и манер. И в глазах его было выражение, от которого болело ее сердце.
  Да, сплетники недооценили Роджера, как и она. Если она и ждала поначалу от него какого-то проявления чувств - ярости или гнева - то только потому, что забыла об изысканном фасаде, за которым он умел скрыть, что угодно... и все равно улыбаться... так красиво.
  Когда он впервые взял ее руку, улыбнулся и поцеловал, прикосновение его губ обожгло ее до самого сердца. Время не стерло воспоминания. Нет, Роджер никогда не показывал своей ярости. Это было не в его стиле. Только, когда он увидел синяки на ее руках и шее, оставленные поцелуями Ришелье, она поняла, что он зол. Это было в его глазах, во внезапной застывшей позе. И она тогда обрадовалась. Пусть знает. Пусть почувствует то же, что и она. Око за око. Она была готова ответить на его обвинения, но он так ничего и не сказал. Он просто повернулся и ушел. Она могла вынести отсутствие любви, но его уход добил ее. Они были слишком далеко друг от друга, чтобы что-то могло свести их вместе. Та дуэль между Филиппом и Гарри была у всех на языках. Что бы делал Париж тем летом без сплетен о лорде и леди Дивейн?
  Барбара крепко зажмурилась при мысли о девушке, которой она когда-то была, которая несколько часов рыдала в постели, потому что изменила мужу, а теперь... теперь она ничего не знала. Око за око, зуб за зуб. Ришелье, ты солгал. В мести нет сладости.
  - Но, дорогая, - ответил он, улыбаясь (даже в расставании он умел найти для себя мрачное развлечение), - я говорил не о вас. Это была моя месть.
  Раздраженный вздох возницы заставил ее открыть глаза. Он слез с облучка и стоял возле кареты, глядя на нее усталыми, как у всех лондонских возниц, глазами. Выражение его лица говорило: леди, я все видел, все знаю, и ничему не удивляюсь; я просто хочу получить свои деньги, вернуться домой и спокойно выкурить трубку. Она смотрела на него. Он ждал. Внезапно она почувствовала прилив отваги.
  "Там никого нет, - подумала она. - Роджер в Ричмонде. Весь двор в Ричмонде".
  Даже ей следовало быть там. Кто узнает, что она приезжала сюда? В конце концов, это и ее дом. Она имела полное право быть здесь. Об этом судачил весь Лондон, а она так и не приезжала сюда после того, первого раза. Раз сегодня день воспоминаний, то почему она должна вернуться домой, не увидев их с Роджером мечту? Он не узнает.
  Она могла бы обмануть экономку. Просто войти, попросить что-нибудь поесть (ее желудок действительно сводило от голода), посмотреть, насколько отстроен дом, а потом, удовлетворив любопытство, вернуться к себе и придумать, как ликвидировать последствия ее вчерашней глупости. Просто небольшой визит. Никто не узнает, а если и узнает, она спишет все на свое настроение. Прихоть. Каприз.
  Она улыбнулась кучеру дедушкиной улыбкой.
  - Пусть будет Дивейн-хаус, - сказала она.
  Водитель мгновение таращился на нее, потом устало забрался на место и причмокнул лошадям. Барбара в карете вздохнула. Он считал ее сумасшедшей или избалованной. Да, вот такая она избалованная, ленивая аристократка, которой нечем развеять свою скуку, и потому она мучает трудолюбивых извозчиков, тяжким трудом зарабатывающих на жизнь. Она поправила прическу, платье, ущипнула себя за щеки, чтобы вернуть румянец. Она не поедет в Дивейн-хаус растрепанной.
  Теперь карета катила по Тайберну. Движение здесь никогда не было перегруженным, за исключением дней, когда после сессии суда к Тайбернской виселице везли осужденных (иногда до двадцати мужчин и женщин зараз) - тогда Тайберн, Нью-Бонд-стрит, дороги из Оксфорда и Эджуэра наполнялись людьми, прибывшими пешком, на лошадях, в экипажах, чтобы посмотреть на висельников. Это было похоже на праздник или ярмарку, и количество людей зависело от дурной славы преступников, но славного зрелища ожидали все.
  Приговоренные ехал навстречу своей судьбе в грубой повозке с веревками на шее. Некоторые очень тщательно одевались по такому случаю, их особенно любила толпа за своего рода стиль и браваду - мужчины в бархатных пальто, женщины в белых платьях с большими шелковыми шарфами бросали в толпу цветы и апельсины. Друзья и семья шли рядом, часто неся с собой гроб, в котором суждено было упокоиться их любимому человеку. Но, что было еще более важно, они должны были совершить последний жест милосердия - повиснуть на ногах повешенного, чтобы сократить его мучения в петле. Осужденные могли так же произнести речь, и тогда толпа замолкала в ожидании их последних слов. Хорошую речь даже могли напечатать и распространять по городу в качестве сувенира. Кое-кто считал Роджера глупцом, построившим дом в таком мрачном месте, но другие говорили, что близость к виселице обеспечивала его гостям постоянной источник развлечения.
  Карета свернула с Тайберна на Монтджоффри-роуд, которая шла параллельно Хэмпстедской дороге. Слева лежала Дивейн-сквер, все еще недостроенная, ее окрестные улицы были названы Ричард-стрит и Элис-стрит в честь деда и бабушки Барбары. Только часть городских домов была закончена (Уорт сообщил, что Филипп жил в самом большом и дорогом из них), их фасады, облицованные белым портлендским камнем, сверкали под солнечными лучами, а кирпич, еще не потемневший от угольного лондонского смога, алел. Все здания были выстроены в одном стиле - с крыльцом в виде классического портика и треугольным фронтоном. Другие дома стояли в лесах, и она видела рабочих, которые пилили доски и стучали молотками. Надзирающий за строителями мастер сидел на скамейке в центре площади и приподнял шляпу, когда ее экипаж проезжал мимо.
  Сады вокруг дома с их фонтанами, зелеными лужайками, деревьями и цветами, которые Роджер выписывал из Италии и Франции, уже приобрели славу ботанической диковины. Лондонцы приезжали сюда прогуляться по вечерней прохладе, полюбоваться фасадом маленькой церкви Рена, поглазеть на строящиеся дома и подивиться на великолепный Дивейн-хаус через кованную чугунную решетку.
  Карета объехала церковь (здесь тоже трудились рабочие) и свернула на короткую Барбара-лейн, ведущую к воротам усадьбы. Барбара, не отрываясь, смотрела в окно. Вот на что последние несколько лет Роджер изливал всю свою энергию, время и деньги. Это был и ее дом тоже.
  Она назвала свое имя привратнику, которые позволил себе бросить на нее любопытный взгляд, прежде чем бежать открывать массивные ворота. Карета вкатилась на круговую подъездную дорожку, по обе стороны которой были высажены молодые липы. Барбара остановила экипаж и вышла. Она шла мимо деревьев к фонтану напротив ворот. Повсюду работали садовники - копали, таскали, сажали.
  Фонтан укрепил ее репутацию. Из его вод на гигантской раковине гребешка поднималась обнаженная нимфа. Это был настоящий Людовик XIV и настоящая Барбара, ибо нимфа с ее стройным телом и развевающимися волосами, выказывала более чем близкое сходство с ней. Фонтан не работал. Она стояла на его каменном бортике и смотрела в лицо морской нимфы. Чарльз был прав, статуя действительно был похожа на нее. Зачем это Роджеру понадобилось?
  Она обернулась и посмотрела через аллею больших деревьев на Дивейн-хаус. Дом был отделан только до второго этажа, но великолепен на фоне садов и голубого августовского неба. Она вспомнила свои примитивные наброски Ла Мольконтенты. В конце концов Барбара увидела эту виллу, но не с Роджером, а с Гарри. Она смотрела на эту совершенную красоту с готовым вот-вот разорваться сердцем.
  Высокий безмятежный храм со стройными колоннами и величественной лестницей. Озеро. Плакучие ивы. Ла Мальконтента. Роджер.
  Слева, полускрытый деревьями, находился Павильон Искусств, похожий на римскую летнюю виллу. С главным домом его соединяла лоджия-аркада с крытой галереей. Она видела его, хотя и не запомнила. Она помнила только Роджера... и Филиппа.
  О павильоне в Лондоне тоже говорили, потому что никто до сих пор не строил отдельных зданий для картин и статуй. Хотя теперь говорили, что лорд Берлингтон тоже решил так сделать. Роджер был первопроходцем нового стиля. Люди только и говорили, что о классической форме Павильона, богато украшенном интерьере, редких картинах и статуях и большой коллекции медалей и бюстов под большим восьмиугольном куполом центрального салона.
  Роджер устраивал там приемы, и гости прогуливались по его храму и садам, восхищаясь его вкусом. Богатством и гостеприимством. Барбару тоже приглашали, на Сент-Джеймс-сквер перед каждым приемом приезжал личный посыльный. Но она больше сюда не ездила. Ни она, ни Гарри.
  Чарльз был. И Уорт тоже. Это они описали ей красоту Павильона, дома и садов. Но сейчас, стоя здесь под жарким летним солнцем, она гордилась тем, что Роджер исполнил свою мечту. Гордилась, что она его жена, независимо от состояния их брака.
  Барбара вернулась к карете, и кучер повез ее к дому. Дивейн-хаус возвышался над ней, еще только наполовину законченный, но уже массивный, прочный, великолепный.
  Рабочие высоко на строительных лесах кирпич за кирпичом выкладывали второй этаж дома. Внизу стояли повозки с камнем. Она вылезла из кареты и побежала вверх по сложной двойной лестнице к напоминающему портик храма крыльцу. Эта лестница и портик в увеличенном виде повторяли фасад маленькой церкви Рена. В этом был весь Роджер, внедряющий свой общий замысел застройки ненавязчиво, но последовательно и твердо.
  Барбаре пришлось постучать дважды, дверь наконец открылась, и экономка уставилась на нее с приоткрытым ртом. Женщина вся состояла из мягкий, сдобных округлостей - круглый рот, круглое лицо, круглое тело. Она напомнила Барбаре яблочных кукол, которые они с Джейн делали после сбора урожая.
  - Я леди Дивейн, - холодно сказала она. - Заплатите кучеру. Мне так же нужна чашка чаю и экипаж, который отвезет меня обратно на Сент-Джеймс-сквер. - И, увидев выражение лица женщины, повторила, уже медленнее: - Я леди Дивейн. Жена лорда Дивейна.
  - О... да, да! Следуйте за мной, миледи. - Женщина пришла в себя и заулыбалась. Ее улыбка тоже была круглой. - Сюда, миледи.
  Она провела Барбару через огромный холл в высокую прохладную галерею, тянущуюся вдоль всего дома. Барбара чувствовала ее любопытные взгляды и уже проклинала себя за то, что поддалась внезапному порыву. Хотела бы она походить на свою мать, которую ничто и никогда не смущало.
  А потом... осознав чудовищность своей последней мысли, она почувствовала такую слабость, что была вынуждена присесть на низкий подоконник одного из длинных окон, выходящих на подъездную дорожку. Она чувствовала себя больной, экономка поспешила к ней.
  - Пожалуйста, - снова попросила Барбара, борясь с тошнотой, - заплатите кучеру. - И посмотрите, есть ли у вас что-нибудь к чаю. Что угодно. И я хотела бы немного отдохнуть.
  Женщина улыбнулась тепло и искренне:
  - Ах, простите меня, миледи. Иногда я веду себя, как безголовая курица. Посидите здесь немного, я все устрою. Сейчас, я все сделаю. Что бы вы хотели? У нас нет ничего особенного, ведь лорд Дивейн уехал, и мы вас не ждали. Ох, лорд Дивейн так рассердится, когда узнает.
  - Мы сохраним это в секрете, - поспешно сказала Барбара, чтобы остановить поток слов. - Только вы и я. Он не рассердится, если не узнает.
  - Он говорил нам все время, что мы должны быть готовы встретить вас в любое время. Но дни шли и шли, и я позволила себе поддаться лени. Я почти ничего не приготовила. Но у меня есть хлеб, - сказала экономка, улыбаясь. - Свежевыпеченный хлеб. И жареный цыпленок.
  - Жареный цыпленок - это замечательно, - быстро сказала Барбара. - И не вините себя. Я вас не предупредила. Обещаю, что ничего не скажу лорду Дивейну.
  Она улыбнулась иронии этих слов. Экономка присела в реверансе:
  - Я даже не представилась. Это все от неожиданности. Элмо, миледи. Миссис Леттис Элмо, к вашим услугам. Вы останетесь здесь или отдохнете в ваших апартаментах? Я могла бы застелить постель и...?
  - Мои апартаменты?
  - Да, конечно. Лорд Дивен приказал отделать их прежде всего. Это единственные готовые для жизни комнаты. Даже его собственные....
  - Я посижу здесь, миссис Элмо. Возможно... возможно, я посмотрю позже. Теперь не обращайте на меня внимания, я очень голодна.
  И, к ее облегчению, Леттис Элмо зашуршала прочь, торопясь исполнить свой долг. Барбара прислонилась лбом к стеклу и уставилась на деревья за окном, но не видела их. Она думала о словах экономки и о том, как небрежно подумала о желании быть похожей на мать. Пора остановиться, сказала она себе, раз начинаешь думать о таких вещах без содрогания.
  В ее мыслях всплыл Джемми, снова. И Чарльз. Она прижала руку ко рту. Он не должен узнать, что случилось. Она пошлет записку Джемми и попросит его быть осторожным. "Если Чарльз не убьет меня, - подумала она не совсем в шутку, - я изменю свою жизнь. Так больше продолжаться не может. Джемми... Господи, Боже мой. Он же мальчик, совсем мальчик. Я должна была думать..."
  Чарльз будет так зол. Барбара покачала головой. Он всегда стремился подчинить ее своей воле. Она отказывалась. Он говорил, что любит ее.
  - Это не ты выбрала меня, - сказал он, иронически кривя губы. - Я выбрал тебя. Я тебя не было выбора, Барбара. Ни единого.
  Она ошибалась (еще одна ошибка в бесконечной цепочке), когда думала, что сможет справиться с ним, но ее гнев, этот яркий слепящий гнев, который часть заставлял ее делать то, чего не хотел разум, держал ее за горло. Она помнила блеск ровных белых зубов Филиппа, когда он улыбнулся ей под большой люстрой, свисающей с круглого купола Павильона искусств. Барбара содрогнулась. Филиппу было бы приятно увидеть ее сейчас.
  Курица и свежий хлеб заставили ее почувствовать себя лучше, сильнее. Она вырывала куски из теплого сердца булки, как голодная нищенка. Сидя на подоконнике, скрестив ноги как цыганка, она обглодала куриные кости до последнего лоскутка мяса. Наконец, она окунула пальцы в лимонную воду в фарфоровой чаше, там плавали два маленьких розовых бутона.
  Вкус Роджера чувствовался во всем, начиная с фарфоровых тарелок и обшитой кружевом льняной салфетки до богатой лепнины потолка, стен и, изящной симметрии высоких окон. Роджер всегда умел подчеркнуть красоту простых вещей. Она вспомнила те месяцы в Париже, когда каждый аспект ее жизни казался полным, богатым и прекрасным. Как она была влюблена!
  "Мне надо идти", - подумала Барбара, но вернувшаяся миссис Элмо уговорила ее осмотреть остальную часть дома. Следуя за экономкой, она прошла сквозь анфиладу комнат, и повсюду ее взору открывалась красота, грация, свет, простор, лучшие образчики ремесла и искусства. Она чувствовала присутствие Роджера во всем, словно он окружил ее, заключил в свои объятия.
  Ни одна из комнат не была закончена - где-то отсутствовали картины, отдела каминов или оконные драпировки, мебель или ковры. Но все это не имело значения. То, что уже было сделано, было великолепно. Идеально. Проходя по безмолвным комнатам дома, Барбара чувствовала любовь и заботу в каждом его уголке.
  В большой салоне на широкой бархатной ленте висел ее парижский портрет. Пораженная, она смотрела на него. Они вместе с миссис Элмо смотрели в лицо девушки, нарисованной в самый счастливый период ее жизни до смерти сестер и братьев. Она вся сияла радостью, лукавством и невинным кокетством.
  - Я бы сразу вас узнала, - сказала миссис Элмо. - И дня не проходит, чтобы я не посмотрела на ваш портрет.
  - Время меняет нас, - тихо сказала Барбара.
  - Вы стали красивее, - ответила миссис Элмо.
  Барбара промолчала. Экономка подвела ее к двери:
  - Вот ваши апартаменты, - конечно. Она улыбалась, - Самое лучшее я оставила напоследок.
  Барбара нерешительно вступила на порог первой комнаты. Прихожая, затем гостиная, дальше будет спальня. Эта комната была прекрасна - толстый турецкий ковер, наборный паркет, резные цветочные гирлянды на стенах, вокруг зеркала, над камином, изящные столы, кресла, табуреты, маленькое бюро. Драпировки и обивка мебели цвета свежей зелени... нет, очень светлого оттенка морской волны. Ее любимые картины, давным-давно она сказала Роджеру, какие сюжеты ей нравятся.
  Барбара вошла в спальню. Над камином висел портрет ее деда. Драпировки кровати были затканы сотнями роз. В вазе у окна стояли свежие цветы. Снаружи в окно заглядывала вьющаяся роза, она слышала ее аромат, пьянящий и сладкий.
  - Я каждый день ставлю сюда цветы, - объяснила миссис Элмо. - Это приказ лорда Дивейна.
  Барбара почувствовала комок в горле. Миссис Элмо открыла еще одну дверь, и у Барбары перехватило дыхание. Это был маленький кабинет, очень интимный, предназначенный для чтения или рукоделия. Стены до самого потолка были расписаны резвящимися херувимами. В комнате не было никакой мебели, кроме низкой скамейки и колыбели под кисейным пологом.
  Каблуки Барбары стучали по паркету, когда она подошла ближе. Она осторожно коснулась пальцами колыбели, та тихо покачнулась. "Боже милостивый, - подумала она, чувствуя, как слезы начинаю жечь глаза. - Боже, Боже мой!"
  - Я не знала, куда это поставить, - быстро сказала миссис Элмо. - Эта мебель предназначена для детской, но комната еще не закончена. И я сказала себе: Леттис Элмо, поставь сюда эту прелестную вещицу. Мне забрать ее, миледи?
  - Нет.
  - Вы уверены?
  - Да.
  Обе смотрели на колыбель. Миссис Элмо вздохнула:
  - В этой жизни нет ничего лучше детей. У меня их было семнадцать, и десять выжили, чтобы я могла ими гордиться. Я вижу своих дочерей каждое воскресенье. Они хорошие девочки. А теперь, леди Дивейн, прошу вас пройти сюда. Эта дверь ведет в главную гостиную...
  На обратном пути в карете, когда уже не нужно было слушать миссис Элмо, Барбара, измученная и опустошенная, откинулась на спинку сиденья. Мысли и образы кружили в ее голове, как черные дрозды в небе. Чарльз. Джемми. Роджер. Колыбель. Ее снова затошнило, но она была больна не от вчерашнего вина. Это была болезнь души, сердца, чего угодно.
  На Сент-Джеймс-сквер Додл, ее дворецкий, распахнул дверь, словно ждал ее.
  - Ваша матушка была здесь, - крикнул он ей вслед, когда она бежала вверх по лестнице. - Дважды. И лорд Чарльз Рассел.
  Это заставило Барбару остановиться на полпути. Она повернулась, стоя на лестнице:
  - Когда?
  - Этим утром. Очень рано, леди Дивейн. Он разбудил меня стуком в дверь.
  Она поднялась в свою спальню (она специально выбрала комнату, в которой Роджер никогда не жил), заказала ванну для бедер, сбросила закрывавшую стул простыню и уселась, ожидая, пока горничная и экономка принесут достаточно горячей воды. Экономка сыпала вопросами: как долго миледи пробудет здесь? Нужно ли нанять на время еще горничную и кухарку? Что она желает на ужин?
  Барбара лишь покачала головой, полностью сосредоточенная на своей боли. Ее душевные раны открылись и пульсировали все сильнее и сильнее. "Надо было держаться подальше, - подумала она. - Какая же я дура!"
  - Позже, - сказала она, - я все решу позже.
  Экономка срывала чехлы с мебели, открывала окна, извинялась, что дом не готов, но Барбара отмахнулась. Ей хотелось одного - побыть одной. Она сорвала с себя одежду и постаралась как можно глубже погрузиться в воду. Вода была приятной, прохладной. Занавески на окнах висели неподвижно - ни одного дуновения ветерка. Она зачерпнула воды, вымыла лицо и шею и постаралсь замедлить дыхание. Все внутри нее толкалось вверх, вниз. Смыть это...
  Значит, Чарльз уже был здесь? Он прошел мимо Додла, чтобы лично проверить ее спальню. Она знала то, на что намекнул Додл, слуги умели сообщить о неприятностях, не упоминая о них прямо. И ее мать. Что ей понадобилось?
  Что ж, все это не имело значения. Поэтому она собиралась лежать в прохладной воде, пока все дурные мысли не улетучатся у нее из головы. А потом она встанет, оденется, напишет Джемми записку и попросит Гарри передать ее. Она попросит его все отрицать, ради нее. Это была пьяная ошибка. Он ей нравится, но не более того. Она смиренно попросит у него прощения, но он должен все забыть. Или пусть ненавидит ее, так даже лучше.
  А потом, пока Чарльз не нашел ее, она вернется в Ричмонд за Терезой, Гиацинтом и собаками. А потом к бабушке. И если Чарльз последует за ней... черт побери, тогда ему придется иметь дело с бабушкой. После всей неразберихи весны и лета в Тэмворте она сможет прийти в себя.
  Барбара закрыла лицо руками. Колыбель... это было больно. Больно видеть пустую детскую кроватку... нет, надо встряхнуться и подумать о чем-то другом. Ох, ей нужно было остаться у бабушки и разобраться со всеми своими чувствами, что вернулись с ней из Парижа вместе с сундуками. А она помчалась, сломя голову, в Лондон, как пятнадцатилетняя девочка, которая верила, что ее мечты обязательно сбудутся, если она будет верить в них достаточно сильно. Ничего не сбылось...
  Барбара вздохнула. Эта боль убивала ее. Сердце сжималось, и дыхание останавливалось. Да, ей нужно было спрятаться. От Чарльза, от Жабы, от колыбели. От боли, от всего. Правильное отступление - это часть сражения, говорил дедушка, размахивая ножницами над головками роз. У него больше не было ни сыновей, ни армии, только розы. Он излагал военную теорию цветам и внукам.
  Ее дорогой, милый дедушка... Да, отступление обезвредит Чарльза. К тому времени как он узнает, где она, его гнев остынет. Вместо злости придет раздражение. Сквозь красный туман боли она сумела улыбнуться при мысли о Чарльзе, проклинающем ее, но все равно разыскивающем. На самом деле, она бы этого хотела.
  "О, Чарльз, - подумала она, - ты не сможешь долго сердиться на меня. Ты захочешь поцеловать меня и помириться. Но, мой дорогой Чарльз, думаю, уже слишком поздно. Все это слишком поздно для нас".
  Она не могла больше бежать и прятаться. Боль охватила Барбару и сжала в своих тисках. Она открыла рот, как рыба на берегу. Она чувствовала себя крысой в зубах у кошки, и эта кошка вот-вот задушит ее. Призраки детей кружились вокруг нее, призраки нерожденных детей, несбывшихся надежд. Сегодня она подошла к грани и должна была отступить.
  Она должна набраться храбрости, чтобы отступить, пока не стало слишком поздно. Как в Париже, до того, как она изменилась. До того, как девушка, которой она была, перестала смотреть на нее по утрам из зеркала. Больно, как же больно.
  Посмотри в глаза правде, какой бы они ни была! Столкнись с ней! Даже уродливая правда лучше лжи. Ложь медленно душили ее своими тонкими щупальцами. Барбара знала, как это происходит. Сегодня утром, она ощутила, как умирает ее душа.
  Она вцепилась в край ванны, чтобы унять дрожь. Надо удержать внутри слезы, похожие на острые льдинки. Держаться. Держаться. Бежать. Спрятаться. В Тэмворт. К бабушке. Бабушка поможет...
  Она смогла улыбнуться этой мысли, несмотря на вытупившие капельки пота над верхней губой. Она больше не была ребенком, и бабушка не могла поцеловать больное место и заставить поверить, что все пройдет. Но Тэмворт в этот момент казался ей спокойной гаранью.
  Никто не будет там ссориться из-за нее. Джемми... Чарльз... Жаба... Никто не станет кричать, что ей делать. Не будет Филиппа с его жестокой белоснежной улыбкой, напоминающей, что она потеряла. Тэмворт... беседка... большие восьмиугольные эркеры, в которых можно спрятаться ото всех, искореженные дымовые трубы, старый плющ, бабушкина спальня, дедушкин розарий, дорожка к дому Джейн, яблоневый сад, зеленая прохлада в самый жаркий день... да, Тэмворт. Там она отдохнет. Там она будет свободна.
  Ее дыхание замедлилось. Осторожно, не совсем доверяя себе, барбара опустила руки на края ванны. Дрожь прошла. Она отерла пот с губ, со лба. Она чувствовала себя такой слабой, словно перенесла лихорадку. Слабая и дрожащая, как калека, вот кто она такая. И что исцелит ее? Правда?
  Боль стала меньше. Теперь Барбара могла ее вынести. Она снова погрузила свое измученное тело в воду, откинула голову на край ванны и закрыла глаза. Она была так рада одиночеству, так рада тишине.
  Дверь спальни распахнулась. На пороге стояла Диана. Ее знаменитые фиалковые, как у Гарри, глаза прищурились при виде обнаженной дочери.
  - Ну, - сказала она своим низким хрипловатым голосом, от которого у Барбары на затылке поднялись короткие волоски, - это прелестное зрелище, но не стоит тратить его на меня. Чарльз Рассел был у моей двери еще до рассвета, и я в жизни не видела такого злого мужчину. Советую тебе вылезти из ванны и найти его, иначе у нас будет столько проблем, что и не справиться.
  *
  ГЛАВА 21
  
  - Мама, - ровным голосом спросила Барбара, - что ты здесь делаешь? Я думала, что ты в Норфолке с Уолполом.
  Диана уже рассматривала платье Барбары и размышляла о том, как ей пополнить свой гардероб и шкатулку для драгоценностей за счет дочери, а так же о других интересных вечщах.
  - В Норфолке скучно, - сказала она. - Роберт тоже скучный. Он способен говорить только о строительстве его дома и покупке недвижимости. Клянусь, если бы его снова не назначили в Министерство, я бы порвала с ним. Это что-то новое? - Она подняла платье. - А где талия?
  Платье было бесформенным и ниспадало от груди до подола почти как плащ. Пытаясь сдержаться, Барбара глубоко вздохнула. Как это похоже на мать: возваться без стука, сказать что-то возмутительное и тут же перейти к моде. Ей нельзя было доверять. Она была эгоистичной и жадной. Она ни разу не спросила о том, что произошло в Париже. Ни разу не усомнилась в слухах, которые ходили о Роджере, Филиппе, Гарри и Барбаре. Барбара не требовала многого, все один вопрос или несколько слов сочувствия.
  Но сегодня она не собиралась иметь дело с матерью. И впредь тоже. Она собиралась уехать в Тэмворт. И к черту Чарльза. И к черту мать.
  - Это последняя французская мода. Платье-сак. Мне сказали, что его придумала одна французская герцогиня, чтобы скрыть беременность. Выйди, мама, я купаюсь.
  - Выглядит удобным. Я должна заказать такое же.
  - Вот и займись этим. Забери мое платье и сними с него выкройку. Предупреждаю сразу, я отправила свою шкатулку в Ричмонд, но в ящиках туалетного столика может что-то остаться. Бери, что хочешь и уходи.
  Диана посмотрела на дочь. Барбара многому научилась в Париже, например этим грубым и высокомерным манерам французских принцесс (и эффективно использовала их, в том числе и против слишком навязчивого в своем внимании Принца Уэльского), но даже в этом случае не могла тягаться с матерью.
  - Конечно, - холодно сказала она, - тот факт, что лорд Чарльз чуть не сорвал мне дверь с петель, тебя не интересует. Тот факт, что меня не так легко можно напугать яростью мужчины, тебя тоже не интересует. И то, что он собирается убить беднягу, с которым ты провела вчерашнюю ночь, тоже не представляет интереса. Всего хорошего, Барбара.
  - Убить? Убить! - Барбара барахталась в неглубокой ванне. - Я тебе не верю!
  - Как пожелаешь. А теперь, раз ты меня выгоняешь, я пойду домой.
  - Мама! Останься и скажи мне, что ты знаешь!
  Злая, злая тварь! Она чувствовала, как страх начинает разрастаться в груди, как головы Гидры. Чарльз уже дрался на дуэлях, он был способен убить человека в приступе бешенства.
  - Я ревнив, - сказал он однажды, играя ее волосами. - Уходи, если не хочешь меня. Но не изменяй, пока ты со мной. Я могу простить все, кроме этого.
  Барбара схватилась за край ванны:
  - Что ты ему сказала?
  - А что я могла ему сказать? Я понятия не имела, где ты. Где тебя носило, кстати?
  Барбара не ответила. Диана резко села, как будто ноги отказали ей в одно мгновение, лицо ее изменилось.
  - Это правда... - прошептала она, глядя на дочь. - Ты была с другим мужчиной. Поверить не могу, что ты такая дура! Чарльз убьет его! И скандал нарушит все наши планы...
  - Твои планы, мама, не мои! Если ты сейчас скажешь хоть слово о Жабе, я...
  - Не называй его Жабой! - резко сказала Диана, приходя в себя. - Он наш принц и заслуживает уважения.
  - Он выглядит, как жаба, квакает, как жаба, он и есть Жаба. И я лучше пересплю с настоящей жабой, чем с нашим принцем. И ты меня не заставишь!
  - Как ты смеешь так со мной разговаривать! - Тон Дианы был высокомерным, презрительным. - Я твоя мать и забочусь о благополучии семьи. Эгоистичное создание! Гарри может катиться к черту, тебе все равно. Ты думаешь только о себе. И мне это до смерти надоело!
  - Убирайся! - Диана уставилась на дочь. - Убирайся из моей комнаты! Убирайся из моего дома! Убирайся из моей жизни! Не смей говорить мне, что делать! И не тебе меня учить! Убирайся! Убирайся! Убирайся!
  При последних словах Барбара потеряла контроль над собой, она вскочила на ноги и стояла перед матерью в ванне, мокрая, со вздувшимися на лбу и горле венами. Это было уже слишком! Мать не могла жаловаться еще и на Гарри, когда угроза дуэли между Чарльзом и Джемми и так висела над ней дамокловым мечом.
  Поединок! Только не это. Только не из-за нее. Эта мысль была невыносима. Чарльз может выкинуть такое, что снова изуродует ее жизнь, как тот скандал в Париже. Снова слухи, сплетни, ложь, грязь. Последствия дуэлей никогда не стирались совсем. Эта история всегда будет волочиться за ней грязным шлейфом. Она этого не заслужила так же, как Джемми не заслужил смерти. Он был всего лишь мальчиком. Всего лишь ребенком. То, что произошло между ними, было просто несчастным случаем.
  Кто-нибудь осознавал серьезность ситуации? Кто-нибудь мог помочь ей? Человек мог умереть - и незаслуженно - из-за нее. Дуэли не были галантным развлечением, особенно когда за ними стояли гнев и месть. Они были чреваты кровью, страхом и возможной смертью.
  "Я совсем одна", - подумала Барбара и вздрогнула от страха. Поезда в Дивейн-хаус обнажила все ее одиночество, боль и беспомощность. Ее слабости были вскрыты, как раковины, и вот она стояла одна на берегу и дрожала.
  Что-то похожее на сострадание мелькнуло в лице Дианы, хотя, находясь в здравом уме, Барбара могла бы поклясться, что мать не способна почувствовать ничего подобного. Во всяком случае, она взяла полотенце и передала его Барбаре, а затем помогла выбраться из ванны и сесть в кресло. Пока Барбара куталась в мокрую ткань, как во вторую кожу, Диана разыскала бутылку бренди, стакан и налила щедрую порцию. Барбара смотрела на напиток, словно не зная, что с ним делать, ее рука тряслась так, что расплескала часть содержимого бокала.
  - Выпей все, - приказала Диана. Ее голос звучал странно и резко. - Тебе станет легче.
  В дверь постучали. Слова Дианы замерли у нее на губах. Они с Барбарой уставились друг на друга.
  - Чарльз... - прошептала Барбара.
  Она не могла посмотреть ему в глаза. Она не боялась его, но нужна была сила, чтобы выдержать его гнев, а в этот момент у нее ничего не осталось. Лицо Дианы стало жестким и надменным. Ей хватило бы силы встретиться с полком разгневанных мужчин! Она пересекла комнату и распахнула дверь. Стоявший на пороге Додл замер, увидев выражение ее лица.
  - Письмо, м-миледи, - пробормотал он, - для леди Дивейн.
  Диана выхватила записку у него из рук.
  - Идиот! Ты напугал свою хозяйку. Дай мне! И убрайся с глаз.
  Каждое слово жалило, словно удар хлыста. Додл стоял перед ней, онемев.
  - Глупые слуги, - сказала Диана, отворачиваясь, хотя Додол все еще слышал ее. - Ничего не могут сделать правильно. - Она сломала печать. - Это от Гарри. Он пишет, чтобы ты скорее приехала к нему.
  Гарри, подумала Барбара. Он поможет. Он хочет дуэли не больше, чем она. Достаточно вспомнить Париж... Внезапно в ее сознании возник образ Тони, такого большого, надежного, доброго. Только бы Тони был в Лондоне. С его холодной головой и практичностью он справился бы с Чарльзом.
  - Останься, Баб, - сказал он ей на днях.
  Он держал ее за руку и смотрел широко раскрытыми бледно-голубыми, почти серыми, глазами. Он знал то, чего не знала она. Она не послушалась...
  - Гарри! - Рявкнула мать, увидев выражение лица Барбары. - От Гарри столько же проку, что от твоей кузины Мэри. Просто послушай меня, я знаю о дуэлях все. У тебя есть только два варианта: найти того человека и спрятать его или найти Чарльза и заставить его передумать. Потому что, как только они встретятся, все будет кончено. Важна будет только их честь, я знаю! Если вызов уже послан, ты не изменишь ничего, хоть плачь, хоть умоляй, хоть в ногах валяйся. Боже, Барбара, я сама готова тебя избить! Я с самого начала предупреждала быть осторожной с Чарльзом Расселом.
  - Но я не собиралась ему изменять!
  - Ну, так скажи ему это!
  - Я так и сделаю!
  - Ну, так сделай уже!
  Барбара устало вздохнула и подняла платье. Они с матерью всегда ссорились, с самого детства.
  - Иди домой, мама. Мне не нужно...
  Диана забрала у нее платье.
  - Я нужна тебе больше, чем ты думаешь. Ты с ума сошла? Сейчас тебе не поможет этот новый стиль, тебе нужно платье, которое подчеркнет талию и грудь. Даже маленькая грудь повлияет на мнение мужчины больше, чем десятки слов. Когда будешь плакать и каяться, ты должна выглядеть соблазнительной.
  Она была уже в соседней комнате и перебирала платья Барбары. Доносились обрывки фраз: "... мужчины, как...", "... рабы желаний...", "... послушай меня...". Чтобы как -то занять руки, Барбара принялась натягивать чулки. В голове у нее крутились картинки воспоминаний. Париж. Ранние утренние часы, когда они с Терезой ждали известий о дуэли, и обе по очереди плакали. Ужас тех часов, уверенность, что Гарри убьют, отчаяние... чувство беспомощности, сознание, что ничего нельзя сделать. А потом настоящий ужас... Гарри несут... его лицо залито кровью. Она не могла даже пошевелиться. У Терезы хватило сил подойти посмотреть на его окровавленную голову, чтобы сказать ей дрожащим голосом: "Он живой, Святая Матерь Божья, живой... Его ухо... его нет... но он живой".
  Не делай этого, Чарльз, сказал голос в ее голове. Мы заслуживаем лучшего.
  - Невозможно предсказать, что сделают мужчины, - Диана уже стояла перед ней. Она подняла платье с глубоким вырезом, очень узкое в талии. - Оно не модное, но кто заметит? Никакого нижнего белья, только твое тело. Наклоняйся вперед почаще, Барбара. Дай ему разглядеть тебя хорошенько, это собьет его с толка.
  Барбара встала, мать помогла ей застегнуть платье.
  - Сядь, - приказала Диана. - Я помогу тебе нанести пудру и румяна, ты все еще трясешься. Возьми себя в руки, поплачь. Только не сейчас. Ты умеешь плакать? Ничто так не смягчает мужчин, как слезы. - Диана открывала баночки с румянами и нюхала их. - Некоторых мужчин слезы заставляют думать о постели. Будем надеяться, что Чарльз и тот... ты скажешь мне его имя? Нет? Ну, хорошо, скоро сама все узнаю. Успокойся! Это новый цвет? Мне нравится.
  - Можешь забрать его.
  Мыслями Барбара была где-то далеко. Диана начала наносить румяна, чтобы сделать Барбару утонченной, изысканной. Она расчесала свинцовым гребнем ресницы и брови, скрутила и заколола булавками густые пряди волос, смочила духами руки, шею и грудь. Приклеила на лицо шелковые силуэты полумесяца, сердечка и звезды. Она работала ловко и быстро, как Тереза.
  Из зеркала на Барбару мрачно смотрела модная молодая женщина, нарумяненная и нарядная. Она не узнавала себя. Диана с удовлетворением осмотрела результаты своих трудов:
  - Ну, что ж, если какой мужчина сможет устоять перед тобой, значит, он не совсем мужчина. - Она подняла жемчужный браслет, который Тереза пропустила при укладке. - Где ты его взяла. Красивый.
  - Мне его подарил Ришелье, - сказала Барбара.
  Много лет назад, когда она была молодой, на шестнадцатый день рождения. Когда она узнала, что ее муж любит другого мужчину. Это было другое время, и я была другой.
  - Ришелье, а? Я слышала, что он талантливый любовник...
  Барбара встала:
  - До свидания, мама.
  Она коснулась щеки Дианы своей. В ее голове плыли красные картины: густая, красная кровь, заливающая лицо Гарри, льняную рубашку, руки на бархатном сюртуке, льющаяся из его головы ниже виска, пока они с Терезой пытались остановить ее поток. Кровь... на руках... на платьях... на лицах... в волосах. Пахнущая мясом. Скользкая. Это не должно повториться. Она не вынесет.
  - Если найдешь Чарльза, - крикнула ей вслед Диана, - уложи его в постель. Это твоя единственная надежда...
  Но ее дочь исчезла. Диана упала на табурет перед туалетным столиком, а затем после долгой паузы по старой привычке посмотрела на себя в зеркало. Женщины, которая гордилась своей безупречной красотой, больше не было. Она затерялась в глубоких складках лица, в тонких морщинках вокруг глаз, в складках под подбородком, в лишней плоти, отягощающей тело. Но новая женщина все же выглядела неплохо - с определившимися чертами, выражающими волю и силу, которые не сможет стереть время.
  Диана внимательно осмотрела себя и ущипнула складку под подбородком. Затем подняла подбородок, повернула лицо влево, вправо. И улыбнулась.
  - Неплохо для тридцатичетырехлетней женщины, - сказал она вслух.
  Через месяц ей должно было исполниться сорок. Она встала, дошла до двери, остановилась, вернулась к туалетному столику. Взяла баночку с румянами модного оттенка, прихватила мешковатое платье и перекинула его через руку.
  Жемчужный браслет остался лежать на столике среди флаконов и баночек.
  *
  Слуга Гарри открыл дверь. Барбара вихрем влетела в комнату, миновала в гостиную и вошла в спальню, где Гарри без парика, в одних чулках и бриджах рылся в шкафу.
  - Чарльз был здесь полчаса назад, - сказал он, стоя к ней спиной. - Он разбудил меня стуком в дверь. Черт побери, у меня нет чистых рубашек! Марципан! Где мои рубашки? Он хотел знать, где живет Джемми. Я не хотел говорить.
  Дыхание покинуло ее тело. Она бессильно опустилась на кровать. Гарри все еще рылся в шкафу. Четыре года мало изменили его, разве что превратили из юноши в мужчину.
  - Мы чуть не подрались, - говорил он. - Я пытался заставить его отдохнуть. Он всю ночь искал тебя... и все время пил... я как раз собирался к тебе... ах, вот она...
  Гарри поднял рубашку и при этом посмотрел в лицо Барбары. Рубашка упала. Он подошел и взял ее холодную руку в свою.
  - Ты здорова, Баб? Скажи мне. Марципан! Марципан! Принеси воды, моя сестра...
  - Нет! - Барбара сглотнула. - Я не вынесу еще одной дуэли.
  Они смотрели друг на друга, думая об одном и том же. Он похлопал ее по руке, потом подошел к окну. До их ушей доносились звуки полуденного Лондона. Ругались возницы, грохотали фургоны, уличные торговцы предлагали лаванду, веники, коврики, пряники. Пальцы Гарри рассеянно потерли изуродованную мочку уха. Открылся шрам, оставленный пулей на челюсти. Филипп либо хотел промахнуться и потерпел неудачу, либо хотел убить Гарри, но промахнулся. Но успех превзошел самые смелые мечты, потому что вместе с кровью из Гарри ушло что-то важное, какое-то дикое мальчишеское безрассудство, которое было частью его очарования.
  Он все еще казался безрассудным и юным. И очаровательным тоже. Но это было что-то напускное, призванное прикрыть внутреннюю пустоту. Гарри знал это, и Барбара знала. Они никогда не упоминали об этом. Никогда.
  - Я тут подумал, Баб. Мы должны найти Джемми или Чарльза раньше, чем они найдут друг друга. Если получится, наверное, мы сможем это остановить.
  - Мама тоже так сказала. Я могу убедить Джемми. Я знаю. Что могу...
  - Ни один дворянин не откажется от дуэли, моя дорогая. Посмотри правде в глаза, моя дорогая. Если Чарльз успеет протрезветь и отдохнуть, он остынет. Он не воспользуется чужой неопытностью, я знаю.
  Он думает о Филиппе, подумала она. Опасные воспоминания. Филипп взял у Гарри больше, чем ухо. Он забрал веру в себя. Гарри шел на дуэль, как юный принц, хотя его сильной стороной балы шпага, а не пистолет. Но выбор оружия был за Филиппом. И он выбрал пистолеты.
  - Где нам найти Чарлза? - спросил он.
  - У Гарравея. Он всегда там останавливается.
  - Тогда отправь ему записку, что ты при смерти.
  - Ради Бога, о чем ты говоришь?
  - Добейся встречи любым путем, умоляй его. Он не сможет сопротивляться, он тебя любит, ты же знаешь.
  - Прекрасный способ показать свою любовь. - Ее лицо выглядело измученным. - А Джемми?
  - Пошли ему вторую записку. Напиши то же самое.
  - А дальше?
  - Молись, чтобы они оба пришли. Ты разберешься с Чарльзом, а я с Джемми.
  - Как? Что ты сделаешь?
  - Выкраду его из Лондона, если понадобится. Юный идиот! Я не позволю ему драться с Чарльзом.
  Лицо Гарри было мрачным. "Он вспоминает, - подумала Барбара. - Боже, помоги нам всем". Она протянула брату руки, он взял их в свои, сжал. Он винил себя в том, что Роджер покинул Барбару, но теперь она знала, что жизнь не так проста. Они оба были виноваты... и ни один из них.
  Пока Гарри заканчивал одеваться, она искала на чем написать записки. Стол был завален бумагами. Перебирая их, Барбара заметила, что это счета. Она разворачивала их, все новые и новые. Карточные долги, закладные, напоминания о выплате за акции, счета за шляпы, трости, табакерки. Ох, Гарри, подумала она. Ты говорил, что у тебя все под контролем. Что заработал этим летом и все оплатишь.
  Барбара закрыла глаза. Что ж, если эти деньги и были, их потратили не на погашение долгов. Гарри жил под угрозой финансового краха, если бы не щедрость матери, сестры и Тони, он уже был бы в тюрьме. Но одолжить ему, значило выбросить деньги на ветер. Гарри всегда верил, что какая-нибудь из покупок акций вознесет его наверх, или лошадь, на которую он поставил, придет на скачках первой, или бросок костей изменит всю его жизнь. Она взяла в руки счет месячной давности за две пары женских зеленых перчаток. Ненужные расходы. Кому он их отдал? Памеле? Джудит? Какой-то шлюхе?
  - У меня есть идея, - крикнул он из спальни. - Если не возражаешь, я попрошу Уорта помочь. Он знает, где найти Джемми.
  Уорт... Да, Уорт должен знать. Он всегда знал, где состоится следующая игра, или скачки, или петушиные бои. Уорт тратил больше денег, чем даже Гарри, но у него, как у герцога, было намного больше источников доходов. Иногда ей хотелось обвинить друзей Гарри за его безрассудство, но все молодые люди, которых она знала, были в долгах, потому что постоянно играли и тратили деньги на табакерки, одежду, зубочистки и актрис.
  Так делал Ришелье. И Чарльз. И Уорт, который проматывал свое наследство, как будто завтра не наступит никогда. Он уже не был тем мальчиком из Парижа, застенчивым и милым. Его маленький сын умер в марте от оспы, и Уорт, оставив жену в поместье, погрузился в распутство с головой, причем Гарри был более чем готов ему потакать.
  Но Барбара понимала, что такое горе. Оно делает с человеком странные вещи. Поступила бы она иначе в Париже, если бы не была убита горем из-за смерти сестер и братьев. Кто она такая, чтобы судить Уорта или Гарри? Или кого-то еще? Эти пять могил в Тэмворте изменили ее, как и смерть ее любви к Роджеру. Суета сует, говорил Екклесиаст, - все суета.
  Она больше не могла обратиться к Господу за утешением, но в первые дни ее самой жгучей скорби по Роджеру находила мрачную иронию в словах Проповедника: "Какая польза человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, но земля пребывает во веки". Вечно, в отличие от любви или молодости... вечно.
  - Побрызгай водой на записки, - бросил Гарри через плечо. - Пусть выглядит так, будто ты плакала на ними. Это может подействовать. Во всяком случае, на Джемми. Он еще молодой, впечатлительный. Улыбнись мне, Баб. Возможно, между вами ничего и не было. Вы оба были слишком пьяны.
  - Я не в настроении слушать твои пошлые шуточки, - раздраженно сказала она. - Если бы ты видел, как он смотрел на меня сегодня утром...
  - Половина мужчин так на тебя смотрят. Один Бог знает, почему.
  Он рассмешил ее. Дорогой Гарри. Он был с ней, когда уехал Роджер. Он был, когда она связалась с Ришелье. Они оба были в Италии, когда хоронили отца. Он был рядом, когда она снова увидела Роджера. У Гарри не было никаких заблуждений на ее счет, и это было так утешительно.
  - Гарри... эти счета...
  - Не обращай внимания. - Он щедро окропил водой оба письма, и заодно лиф ее платья. - Я скоро все оплачу. Как только продам акции. Подожди, Баб. Через несколько дней мы посмеемся над всем этим, обещаю.
  *
  И вот она сидела в таверне недалеко от кофейни Гэрравея на Корнхилл-стрит в финансовом центре Лондона и ждала. Таверна находилась в коротком тупике, полном таких же таверен и лавок торговцев монетами . Кроме того, этим летом здесь открылось множество контор биржевиков, которые продавали и покупали акции за счет собственных средств.
  Дворянки не были привычными посетительницами этой части Лондона, принадлежащей банкирам и купцам, но так как люди стекались сюда, чтобы купить акции компании Южных морей, не только из Вестминстера и пригородов, но со всей страны и даже из-за рубежа, благородные дамы в каретах и в сопровождении служанок, уже никого не шокировали. Они так же, как их мужья закладывали драгоценности и тратили личные средства на покупку ценных бумаг.
  Барбара проводила многие часы в этой таверне в ожидании Гарри или Чарльза, так что к ней здесь уже привыкли. Она посмотрела через дорогу на "Гэрравей", заполненный не только завсегдатаями, но и покупателями акций. Из-за толпившихся перед входом людей, лошадей и экипажей пробраться внутрь было сложно. Здесь царило лихорадочное оживление, что только заставляло ее нервничать еще больше. Была объявлена четвертая подписка на акции "Южного моря", и люди стремились покупать и продавать активы.
  И неудивительно. Весной был одобрен выкуп государственного долга компанией Южных морей, так что акции росли в цене все лето. В апреле цена акции составляла 300 фунтов. К июню она подскочила до 1050 фунтов. Истории успешных инвесторов распространялись по городу: одна актриса ушла со сцены, заработав на "Южном море" 8000 фунтов; какой-то счастливчик заработал 100 000 фунтов и теперь объявил о женитьбе на известной красавице; швейцар купил экипаж, достойный герцога и разъезжал в нем по всему Лондону в бархатном пальто и шляпе с плюмажем. "Южное море" финансировало браки, кареты, драгоценности, поместья. Само это название казалось волшебным.
  Банки даже давали деньги под залог акций. У Ллойда, Джонатана, Гэрравея, в "Виргинии" перед столами клерков толпились люди, желающие вложить деньги не только в "Южное море", но и другие компании, которые наживались на повальном увлечении инвестициями. Повсюду творилось восхитительное безумие.
  Лондон находился в состоянии эйфории, стук его финансового сердца отдавался по всей стране. По улицам Корнхилл, Треднидл и Лиденхолл трудно было пройти из-за множества экипажей. Вкладывайте деньги! Вкладывайте деньги! Какой пакет вы купили? Вы слышали последние новости?
  Все это напоминало Барбаре прошлое лето в Париже, когда люди пешком, верхом и в каретах собирались перед особняком Джона Лоу, чтобы обменять банкноты его банка на акции его же недавно основанной Миссисипской компании. Сегодня новости из Франции были не оптимистичны. Джон Лоу был уволен со своего впечатляющего поста генерального контролера Франции, но некоторые люди говорили, что это лишь результат политических интриг, а другие утверждали, что французы просто не могли стерпеть иностранца на столь высоком посту.
  Здесь, в Англии, все точно знали, что Лоу - финансовый гений. В конце концов, это он спас Францию от банкротства и реализовал эту чудесную новую идею кредита. Теперь англичане хотели испытать это чудо на себе, потому что оно делало деньги дешевыми и доступными. И ярким примером была сама компания Южных море. "Южное море" давало ссуду на покупку своих акций, в результате чего появлялось больше денег на, чтобы купить больше акций, и в результате богатели все, невзирая на чины и сословия.
  За всем этим стояло правительство: король был губернатором компании, граф Дивейн управляющим директором.
  - Мне это не нравится, - услышала Барбара шепот одного из мужчин, сидевших за соседним столиком. - Этот пузырь скоро лопнет. "Южное море" уже идет по девятьсот.
  Они тоже говорили о "Южном море". Она так устала от всего этого, но о чем еще могли говорить люди в эти дни? На прошлой недели Гарри был в бешенстве, от того, что его имя не было внесено в списки опционеров четвертой подписки.
  - Клер сказал, что мою заявку не принял Совет директоров, - сказал Гарри. Она слышала в его голосе нетерпение и злость, и даже отчаяние, которого она не понимала. - Но я не верю. Это дело рук Роджера... - Но увидев ее лицо, спохватился и замолчал. Гарри с Роджером стали врагами и той самой минуты, когда брат ворвался на ее крики в голубую гостиную и увидел ее рыдающую и бьющуюся в объятиях мужа.
  И все же его вносили в предыдущие списки, кто-то сделал щедрый жест. Что у них было с Роджером? Что Гарри наговорил ее мужу, когда истекал кровью на ее простынях? Она не могла вспомнить. Она помнила только желание убежать, спрятаться где-нибудь в безопасном месте, и единственным безопасным местом, которое она знала, были руки ее мужа.
  Барбара приложила руку ко лбу. Я не буду думать об этом сейчас.
  - Не осторожничай, - сказал его спутник. - Цена снова вырастет.
  - Это мыльный пузырь, за ним ничего нет, - ответил первый.
  - Чепуха, - возразил второй. - Джон Лоу говорит, что под хорошим управлением кредит приносит прибыль один к десяти. Подъем может продолжаться бесконечно.
  - Но люди вкладывают деньги, которых у них нет. Миллионы фунтов. Любой, кто находится в здравом смысле, знает, что дом на песке не построишь. Рано или поздно все рухнет.
  У Барбары перехватило дыхание: в дверях стоял Чарльз и она почти видела клубящуюся вокруг него тьму.
  - Герцог Мальборо забрал свои деньги в мае. В мае! Он явно знает что-то, чего не знаем мы.
  Барбара вздернула подбородок и уставила на Чарльза. Их взгляды встретились. Его лицо, усталое и бледное, при виде ее помрачнело еще больше. Он уже шел в ее сторону, на ходу нетерпеливо заказывая вино. Чем ближе он подходил, тем яснее она видела, что он не спал. Его налитые кровью глаза казались незнакомыми и враждебными.
  - Ничего страшного. В конце концов, цены могут упасть, но не раньше ноября.
  Барбара обернулась:
  - Замолчите, пожалуйста, - прошипела она.
  Мужчины тупо уставились на нее, но она уже отвернулась. Чарльз уже был возле ее столика, двигаясь со свободной грацией, которой редко обладают такие крупные мужчины. Она слышала, как громко и тревожно стучит ее сердце. Чарльз напоминал ей Роджера, если бы не его рот, более широкий и чувственный, его можно было бы принять за более крупного и менее красивого младшего брата лорда Дивейна. И вот он стоял перед ней. "Он пьян, - подумала Барбара. - Я с ним не справлюсь".
  Внезапно на нее накатило чувство такой обреченности. Что пришлось закрыть глаза, чтобы прогнать его. Он тяжело опустился на стул. Подошел официант с вином, он было открыл рот, чтобы что-то сказать, но взглянул на Чарльза, затем на нее и исчез. Не дурак. Чарльз осушил бокал до дна. "Не пей больше," - молчаливо попросила она, но вслух не сказала ни слова. Волоски у нее на затылке и руках приподнялись.
  - Где ты была прошлой ночью? - Его голос звучал ровно.
  - Я слишком много выпила... - Она почти слышала голос матери, приказывающей ей наклониться вперед и показать ему грудь, но не мгла заставить себя сдеать это.
  Это казалось нечестным, недостойным.
  - Пойдем, - тихо попросила она. - Мы можем поехать ко мне или к тебе, куда угодно, я приготовлю тебе что-нибудь поесть, а потом мы поговорим. Как друзья. Но не здесь, Чарльз. Не сейчас. Я не...
  Он прервал ее:
  - Я знаю, где ты была.
  Его плечи, казалось, заслоняли свет, воздух, пространство.
  - Если ты это знаешь, - попыталась она сказать спокойно, - то ты так же знаешь, что у тебя нет права злиться.
  - Я могу простить шлюху, Баб, но не лгунью.
  Ей показалось, что он ударил ее. Чувство печали и тщетности наполнило ее.
  - Ты знаешь, что я не шлюха и не лгунья.
  - Но это так, - сказал он, и его губы побелели от усилия, которое он прилагал, чтобы сдержаться. - Мне говорили об этом во Франции, но я все равно хотел встретиться с тобой. Я мечтал о тебе. И когда я увидел тебя, я понял, что хочу тебя. Я не любил тебя тогда и даже не ожидал, что полюблю, но хотел. Я думал, что все они ошибаются. Лгут. Сплетничают. Сейчас я люблю тебя... и я думал, что ты тоже любишь.
  Его голос был тихим и опасным. Она ненавидела, как он смотрит на нее, будто презирает. Она подвела его. И себя.
  - Ты мне нравишься, Чарльз...
  - Тогда почему ты спала с Джемми?
  "Что я могу ответить? - подумала Барбара. - Я не знаю, почему я спала с Джемми. Я не знаю, почему я спала с тобой, я даже не знаю, почему спала с Ришелье. Нет, это ложь, Чарльз, иногда вся моя жизнь кажется мне ложью. Я спала с Ришелье, чтобы отомстить Роджеру. Только мне стало еще больнее. И с тобой я спала, чтобы навредить Роджеру. И это тоже принесло мне боль. Правду? Ты хочешь правду? Хорошо, я скажу ее тебе, какой бы уродливой она не была. Возможно, это единственное, что может нам помочь".
  - Я была пьяна, очень. Как ты сейчас. Это была ошибка. Ужасная, ужасная ошибка. Не делай все еще хуже.
  Она опять ошиблась. Он закрыл глаза, его лицо сморщилось от боли. Он быстро заморгал, словно боялся заплакать, но вместо этого сказал:
  - Он покойник.
  Эти слова звоном отдались в ее ушах.
  - Нет! Он всего лишь мальчик! Послушай меня, было бы стыдно драться с ним из-за такого недоразумения.
  - Тебе было не стыдно лежать с ним. Мальчик вел себя как мужчина. - Лицо Чарльза блестело от пота. Он казался больным. - Так пусть заплатит за это. Никто не может прикоснуться к моей собственности.
  - Я не твоя! Ты мне не муж! Ты мне никто!
  Чарльз встал, опрокинув стул. В таверне стало тихо, все, замерев, смотрели на них. Чья-то рука со стаканом замерла в воздухе. Официант наклонился над столом и стоял, не смея разогнуться.
  - Подожди! - Она почти плакала. Слова рвались из нее, словно страх выдавливал их вместе с дыханием. - Я не это хотела сказать. Послушай меня. Ты злишься, я злюсь. Наши ссоры всегда плохо заканчивались. Ты слишком много выпил и не отдыхал. Поедем куда-нибудь в тихое место, и я тебе все объясню. Ты мне должен, Чарльз...Но он уже уходил прочь.
  - Чарльз! - Все лица повернулись к ней, все рты сложились в маленькое "О". - Чарльз! - Ей было все равно, что они подумают. - Чарльз!
  Вены вздулись у него на шее. Дверь закрылась с громким стуком. На улице он наклонился, и его вырвало.
  *
  Барбара ждала в комнате Гарри уже час. "У меня ничего не получилось", - думала она снова и снова. День клонился к вечеру, скоро на город опустятся сумерки. Она послала слугу с еще одним письмом для Джемми. Было приказано просунуть письмо под дверь, если никто не ответит. Иеперь Барара расхаживала взад и вперед перед окном, в голове у нее крутились дикие планы.
  Гарри вырубит Джемми, а потом, бессознательного, увезет куда-нибудь за город и будет держать там, пока Чарльз не остынет. Она узнает, где они будут драться и в последний момент бросится между ними, чтобы остановить дуэль. Она донесет констеблю, и их обоих арестуют. Все это было похоже на дрянную мелодраму, не заслуживающую ничего, кроме свиста и апельсиновых корок. Этого не могло быть, и вот оно случилось.
  Один ее неосторожный поступок запустил цепь событий, необратимо ведущих к трагедии. Если Джемми умрет, она не сможет простить себя. Или Чарльз. Если Джемми умрет, разразится огромный скандал. Ей придется удалиться от двора. Жаба прочитает ей нудную нотацию, почти справедливо. Фрейлины буду хихикать за веерами. Роджер сможет развестись с ней, легко.
  Филиппу это понравится. Она могла представить его в виде черного ворона на плече Роджера, каркающего свои советы. Смешно, что она еще утром лежала в ванне и планировала уехать в Тэмворт, чтобы разобраться в своей жизни, а теперь ее жизнь рушилась до самого основания.
  Господи, не дай Джемми умереть, молилась она, мечась по комнате. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Она думала обо всем, что могла бы сказать Чарльзу, но не сказала. Она должна была послушаться мать, упасть на колени прямо там, в таверне и умолять. Плакать.
  Дверь открылась, и на пороге появился Гарри. Ей пришлось сесть, чтобы выслушать его:
  - Я не смог его найти.
  Милостивый Иисус, молись за нас сейчас в час нашей нужды. Она протянула руки, Гарри пересек комнату, чтобы взять их. В дверь постучали, они с Гарри уставились друг на друга, думая об одном. Барбара была не в силах сделать вздох, когда Гарри открывал дверь. Джемми...
  Вошла Диана.
  - Я не могу больше ждать у себя дома, - сказала она, подходя к дочери и игнорируя Гарри. - Я посылала к вам раз семь, по меньшей мере. Есть новости?
  - Дуэль назначена на завтрашнее утро, - сказал Гарри, взглянув на сестру.
  Он все еще держал дверь открытой, словно ожидая, что мать уйдет.
  - Завтра утром! - Воскликнула Диана. - Как же так? Ты видела Чарльза?
  Барбара не ответила.
  - Я так и знала! - Сказала Диана. - Я знала, что твой характер все испортит. Скольок раз я тебя учила, как надо обращаться с мужчинами. Ты меня слушала? Нет! Ты думаешь, что знаешь все. Когда мужчина злится, его надо умолять. Уговаривать, претворяться напуганной и слабой. Есть время для слез, Барбара, и время для угроз. Настоящая женщина умеет...
  - Замолчи! - Барбара зажала уши руками. - Заткнись!
  В ее голосе слышалась нотка готовой вот-вот оборваться струны. Гарри подошел к ней и положил руку на плечо. "У меня истерика", - отстраненно подумала Барбара.
  - Это неправда, - услышала она свой голос. - Скажи мне, что это неправда.
  - Баб, - тихо сказал он. - В "Уайтсе" делают ставки на дуэль, значит, Джемми принял вызов Чарльза.
  - Где она состоится?
  - Кто знает?
  - Ты сможешь узнать?
  - И что ты сделаешь? - саркастически перебила ее Диана. - Прикатишь в своей карете, устроишь истерику, и в результате, пока секунданты будут держать тебя, они наверняка поубивают друг друга, потому что не смогут сосредоточиться. Ты не остановишь дуэль, Барбара. А если появишься там, твоя репутация не будет восстановлена никогда. Люди будут говорить, что ты пришла туда, чтобы позлорадствовать и подбодрить Чарльза...
  - Плевать, что они будут говорить!
  - Нет, Баб. Мама права, послушай ее.
  Барбара молчала, переводя взгляд с Гарри на мать и обратно.
  - Я могу обратиться к графу Кэмдену.
  Граф был отцом Джемми.
  - Зачем? - Потребовала Диана.
  - Я могла бы объяснить, что случилось... что это моя вина... и попрошу его... запретить Джемми.
  Диана поджала губы:
  - Шансов почти нет... и все же...
  - И все же?
  - Может быть, стоит попробовать. Я знаю старика, я напишу записку, чтобы он принял тебя. Да, это может сработать. Он найдет предлог срочно отослать Джемми в какое-нибудь поместье, Чарльз придет в себя, а ты исчезнешь.
  - Я уеду в Тэмворт.
  - Да, в Тэмворт. А я объясню принцу, что вашу дружбу в Джемми извратили злые языки, и как ты спасла его от верной гибели. Тогда ты сможешь вернуться ко двору, скажем в декабре. Дадим ему время соскучиться по тебе.
  - Гарри. - Голос Барбары выдавал последнюю степень терпения. - Скажи ей, что я не собираюсь спать с Жабой. Она меня не слышит.
  - Мама, она не будет спать с Жабой.
  - А почему нет? Одним больше, одним меньше, какая тебе разница?
  Гарри покраснел:
  - Вон, - сказал он матери. - Уходи.
  Диана села на стул, подчеркнуто старательно расправив юбки.
  - Это я виноват, - сказал Гарри Барбаре, - что открыл дверь, не спросив, кто там. Выгнать ее силой?
  - Принеси мне бумагу и перо, - сказала Диана, не впечатленная угрозами. Она подняла бровь. - Почему вы так на меня смотрите? Я думала, у нас мало времени.
  - Мне надо прилечь, - сказала Барбара, прикрыв лицо рукой. - Разберись с ней сам.
  Она вышла из комнаты. Гарри кивнул на заваленный бумагами стол и, пока мать раздраженно рылась в ворохе бумаг, нашел для нее перо и чернильницу.
  - Ты напоминаешь мне своего отца, - нахмурилась Диана. - Все эти неоплаченные счета... Я была банкротом, Гарри, и говорю тебе, это ужасно. Как только мы уладим эту глупость с Барбарой, я найду тебе богатую невесту. И ты женишься на ней, даже если мне придется тащить тебя к алтарю силой. Эти акции "Южного моря"... ходят слухи, что сэр Джон Блант уже избавился от них. Я сама написала Роджеру записку с просьбой выкупить мои акции. А это что такое? Десять гиней за зеленые перчатки? Этот лавочник просто грабитель с большой дороги, я бы не стала ему платить.
  - Я и не собираюсь. Письмо, мама.
  Диана сосредоточилась на своей задаче. Гарри молча наблюдал за ней. Она один раз спросила, как пишется "одолжение" и еще раз о ставках в "Уайтсе".
  - Три к одному, что Чарльз убьет его, - коротко ответил он.
  Диана вывела свое имя с лихим росчерком пера, возможно, это было единственное слово, которое она могла написать красиво (после слова "деньги").
  - Хорошие шансы, - сказала она. - Думаешь, он победит?
  - Да.
  - Дурак. Влюбленные мужчины просто дураки. И женщины тоже. Я говорила Барбаре быть осторожной. Все. Готово.
  Он помахал замаранной запиской, чтобы высушить чернила.
  - Как думаешь, что будет, если наш план не удастся? - Спросил он у матери.
  - Джемми умрет. Будет огромный скандал. Потом, через некоторое время, случится другой скандал, который затмит все предыдущие. Барбаре придется на несколько месяцев спрятаться в деревне. Принц будет дуться, скучать по ней и позволит ей вернуться раньше. Роджер может подать прошение о разводе, но я сомневаюсь, что он это сделает. На самом деле, для нас лучший выход - помирить их. Не хмурься, так будет лучше для Барбары. К весне люди уже не вспомнят, почему она покинула двор, хотя ее репутация станет неприглядней. И все же она вернется, займет свое место и, если нам повезет, станет более сговорчивой с принцем.
  Диана со знанием дела посмотрела на Гарри. Гарри покраснел. Она знала, как легко решатся его проблемы, если Барбара станет любовницей принца Уэльского. Будут и деньги, и синекуры, и поместья...
  - Барбара! - сердито крикнул он. Мать улыбнулась, она слишком хорошо его знала. - Ты везде ищешь выгоду, да? - Сказал он.
  - Нет.
  В карете Барбара сказала Гарри:
  - Кстати, сегодня я слышала, как двое мужчин говорили о компании Южный морей. Один из них сказал, что по его мнению "Южные моря" недофинансированы. Я думала, тебе это будет интересно.
  Он покачал головой:
  - У меня предчувствие, что акции снова поднимутся, Баб. Не может же мне все время не везти, да?
  Она считала живые изгороди, канавы и пруды весь утомительный путь до Айлингтона, где находилась летняя резиденция графа. Она смотрела, как доярки загоняют коров домой. Они смеялись, размахивали ведрами, их босые ноги были в пыли... Какими свободными они выглядят, думала она. Из-за множества гусей и овец карету пришлось остановить, оборванные мальчишки гнали их к пустошам, где стада будут пастись еще некоторое время, пока их не отведут в амбары.
  На полях еще работали жнецы, торопясь до темноты убрать как можно больше пшеницы. Их перекликающиеся голоса звучали громко, женщины и дети шли за косарями, собирая срезанные колосья. То, что пропустили косари, по традиции оставалось для бедняков.
  Барбара думала о Тэмворте во время сбора урожая, об обожженных солнцем лицах рабочих, о совместных ужинах на закате, о высоких снопах, играющих на жнивье детях, о провисших под тяжестью плодов ветвях яблонь, груш и слив. О суете Тэмворта. О том, как бабушка командует людьми, направляя зерно и фрукты на сушку, в амбар или прямиком на кухню. Что-то сразу откладывалось для бедняков, которые будут нуждаться в помощи в холодную зиму. "Хотела бы я быть там теперь", - подумала Барбара, закрывая глаза.
  - Мы приехали, - Гарри тряс ее за плечо. - Просыпайся.
  Разговор с графом был трудным. Гарри держал ее за руку, пока она пыталась объяснить. С каждым ее словом лицо графа серело все больше. Наконец он встал и повернулся лицом к темнеющему за окном саду, в то время, как трескучие сверчки пытались заглушить хрипловатый голос Барбары.
  - Пожалуйста, сделайте что-нибудь, - закончила она, дрожащим голосом. - Только вы можете на него повлиять. Это недоразумение от начала до конца. Лорд Рассел иногда может быть вспыльчив, но я знаю, что потом он пожалеет... обо всем. Я не хочу стать причиной страданий вашего сына, если есть способ предотвратить их. Пожалуйста, милорд...
  Прошло некоторое время, прежде чем граф повернулся к ней лицом. Наконец он сказал:
  - Мой сын не воображает себя мужчиной. Он и есть мужчина. Он считает это делом чести.
  - Это было бы делом чести через год или два, но не сейчас. Я прошу вас... Никто не подумает плохо о нем или вас, если он спасется. Он слишком молод!
  Граф долго не мог ей ответить. В конце концов, он скала:
  - я напишу ему. Я не оправдываю случившегося, но сделаю. Что могу. Он все же так молод, как вы говорите. Подождите меня здесь, леди Дивейн.
  Он прошел в соседнюю комнату. Когда граф вернулся, через приоткрытую дверь соседней комнаты до ушей Барбары донесся женский плач. Он протянул сложенный и запечатанный лист бумаги Барбаре.
  - Моя жена, - просто сказал он. - Знаете, он у нас самый младший.
  Граф проводил их до кареты.
  - Леди Дивейн, - он протянул Барбаре руку, чтобы помочь подняться по лесенке. Гарри отступил назад, давая им немного времени наедине. - Вам понадобилось большое мужество, чтобы приехать ко мне. Благодарю вас. И если вы простите бестактность старика, я думаю, что вы лучшая женщина, чем о вас говорят.
  *
  Теперь Барбара ждала в спальне своего дома на Сент-Джеймс-сквер. Вооруженный запиской, Гарри поклялся, что найдет Джемми, даже если придется разыскивать его всю ночь. Мать была с ней. Барбаре не хотела ее присутствия, но ничто не могло избавить ее от Дианы, кроме вмешательства лакеев, а Барбара не была готова к таким мерам.
  Диана, полностью одетая, лежала на кровати и время от времени дремала. Барбара сидела в креслу у открытого окна. Некоторое время она вслушивалась в шум экипажей, людские голоса, но, в конце концов, все стихло. Теперь была только тишина ночи, да ежечасный крик сторожа. Она старалась не думать о том, что время идет, а Гарри все нет; старалась думать, что это хороший, а не дурной признак. Что-то вроде литании постоянно крутилось в ее мозгу: Господи, помилуй нас, пусть Гарри найдет Джемми, пусть ДЖемми прочитает записку, пожалуйста, пусть Джемми послушается отца, помилуй нас, Господи.
  Что могло выйти из ее пьяного поступка, находилось за гранью веры. Наконец она задремала, потом проснулась и снова задремала. Диана храпела, ее сон был крепок, как у людей с чистой совестью. Или без совести совсем.
  На рассвете в комнату на цыпочках вошел Гарри, за ним следовал герцог Уортон. Лица обоих молодых людей были бледными и осунувшимися. Барбара спала в кресле, первые лучи восходящего солнца ползли к ней по подоконнику. Громкое долгое фырканье Дианы разбудило ее. Она села и сразу же увидела Гарри и Уорта за его спиной.
  - Говорите! - Потребовала она. - Вы его нашли? Он прочел письмо? Гарри...
  При виде выражения его лица ее голос пресекся. Зрачки ее глаз расширились. Гарри поднял сестру, держа за руки.
  - Послушай меня. Я отдал записку. Он не пожелал прислушаться к голосу разума. Он сказал, что задета не только его честь, но и ваша. Что он готов ценой своей жизни защищать твое доброе имя. Он нас не слушал, Баб. Это не твоя вина. Ты меня слышишь? Ты сделала все, что могла.
  - Он не...
  - Он умер, - устало сказал Уорт, - хотя, честно говоря, не думаю, что Чарльз хотел убить его. Просто в последнюю минуту Джемми дернулся.
  Барбара не сказала ничего. Она села на пол. Диана еще раз громко всхрапнула и проснулась. Она посмотрела на Гарри с Уортом, на Барбару, которая сидела на полу в ночной рубашке и шали, обмякшая, как тряпичная кукла.
  - Он его убил, да? - сказала она. - Ясно. Надо придумать, как объяснить это принцу.
  *
  ГЛАВА 22
  Филипп сидел в уютном саду дома Роджера, нанятом на лето у графини Дайзарт. Сад простирался до самых сияющих серебром вод Темзы. Со своего места в тенистой беседке он наблюдал за речными лебедями, которые, выгнув царственные шеи, плыли к Лондону. День стоял неторопливый, ненасытные пчелы перелетали с одного розового цветка на другой, постепенно набухая нектаром, пока не превращались в маленькие полосатые бочонки.
  В окрестностях было мало больших домой, и найти место для ночлега было нелегко, но Роджеру с его обычным обаянием удалось арендовать этот почти дворец. Филипп был вынужден жить в таревне.
  Ричмонд имел все шансы превратиться из сонной деревни в маленький город, потому что принц и принцесса Уэльские проводили лето в старом Ричмод-парке. Они уже обсуждали планы перестройки старой резиденции и строительства ряда современных домов для придворных вокруг Ричмонд-Грин, большого открытого выгона перед дворцом Генриха VIII.
  Старый дворец почти развалился, но все еще оставался важным центром сообщества. Кроме былой славы принц любил Ричмонд так же за высокий холм в излучине Темзы. Вид с Ричмонд-хилл был одним из красивейших, что видел Филипп за всю жизнь. С его вершины открывался обзор на безмятежную красоту Темзы, изгибающейся сверкающей лентой, на зеленые поля и пастбища и дальние шпили средневекового Виндзора под белыми барашками облаков.
  Богатые купцы и аристократы видели отсюда не красоту природы, а скорее перспективы будущего Англии, и уже начали скупать земельные участки для летних домиков. Роджер собирался занять еще денег под свои акции, чтобы купить новую недвижимость.
  Филипп ничего не ответил на эти планы. В последнее время он не разделял безграничный энтузиазм Роджера. Все его средства были вложены в строительство Дивейн-хауса, но Роджер продолжал занимать и занимать деньги для инвестирования в землю и новые компании, картины, мебель, редкие книги и рукописи.
  Даже Филипп, разделявший типичное для дворянина отношение к деньгами (они у него просто были, и все тут), был встревожен тратами друга. В прежние времена они с Роджером обсуждали бы новости, полученные из Франции: карета Лоу опрокинулась, и он потерял сознание; на Лоу напала толпа, и он едва избежал смерти; он укрылся в Пале-Рояле и, по слухам, лишился рассудка.
  В Париже начались беспорядки, регент каждый день издавал все новые и новые указы. Может быть, хотелось спросить Филиппу, эта революционная теория Лоу была ошибкой? Стала ли она причиной дальнейшего краха экономики? Не случится ли с Англией того же, что происходило сейчас во Франции? Не ошибся ли сэр Джон Блант, когда выкупил государственный долг страны? Может быть, пора продать акции?
  Но Роджер не желал слышать никаких слов сомнения, даже от Филиппа. В июле Филипп начал продавать "Южное море" и не сказал об этом Роджеру... впрочем, Роджеру было все равно.
  Филипп смотрел на прекрасный вид, открывающийся перед ним. За четыре года он заметно постарел, его тело отяжелело, а лицо было полно горечи, причем эта горечь не имела ничего общего со старым дуэльным шрамом, оттягивающим вниз уголок его рта. Вчера, прогуливаясь по Ричмонд-лодж с прекрасными молодыми фрейлинами принцессы Каролины мисс Белленден и мисс Лепелл (эти две красавицы считались самыми яркими звездочками двора... пока прошлой весной не явилась графиня Дивейн), Филипп услышал о дуэди.
  Придворные собирались на террасах кучками и перешептывались, их таинственные и серьезные лица светились ликованием, как у людей, разносящих особенно злобные сплетни. Джемми Лэндсдаун... убит... Гайд-парк... Чарльз Рассел... граф и графиня Кэден удалились в свое поместье, чтобы оплакать... арест? Никогда! Он сын герцога... Барбара Дивейн... Барбара Дивейн... Барбара Дивейн. Она была на языке у каждого - смеющаяся, легкомысленная, неуравновешенная молодая женщина. Ее платья были самыми модыми. Она водила за нос самого принца, вдохновляла молодых людей на глупые стихи, была любовницей одного из самых завидных женихов при дворе, жила отдельно от мужа и имела репутацию женщины немного распутной... но с такими чистыми и ясными глазами, что поверить в эту репутацию было невозможно.
  В честь ее глаз было написано множество высокопарных сонетов, хотя ни один из них не мог достичь высот, покоренных Цезарем Уайтом в своей последней эпической поэме "Смерть Авроры". Барбара привнесла некоторую остроту жизни двора, довольно скучного по мнению Филиппа. Впрочем, некоторые дворы могут стать интересными, особенно, если это двор наследника престола.
  Но борьба за власть должна быть более тонкой. В конце концов, не следует оскорблять еще живого короля чрезмерным интересом к его наследнику. Это слишком грубое напоминание о том, что смертны даже короли.
  Все лето Филипп провел глядя, как эта гадюка, теща Роджера плетет свои интриги вокруг принца Уэльского. Он иронически улыбнулся, подумав. Что они с Дианой могли бы... Он бы тоже хотел, чтобы Барбара стала любовницей принца, возможно, даже больше, чем Диана. Гордость Роджера никогда не позволит ему смириться со статусом жены в качестве официальной любовницы принца, особенно такого скучного и глупого.
  Вот почему известие о дуэли сделало его больным. Ему пришлось остановиться и отдышаться, пока прелестные Белленден и Лепелл порхали вокруг него, словно бабочки в своих ярких платьях. До этого момента он верил в Диану, в упорную решительность, с которой она преследовала свои цели. А теперь... вспышка гнева между двумя ревнивцами, и все исчезло.
  Выражение лица Роджера, когда этой весной он внезапно увидел Барбару, было высечено в мозгу Филиппа, словно в камне. Она стало последним глотком горечи в его отравленной чаше.
  Роджер снова хотел ее...
  Одинокая пчела, пьяная от аромата львиного зева и роз Вильям, перелетела с одного цветка на другой.
  Срывайте розы поскорей,
  Подвластно все старенью.
  Цветы, что ныне всех милей,
  Назавтра станут тенью.
  Роджер собирал свои розы в Ганновере, переходя от цветка к цветку, обезумев от горя, не радуясь случайному соединению. Английские поэты иногда выражаются метко... "хотя им не достает французского великолепия", - подумал Филипп, глядя на пчелу. Он снова терпеливо ждал, веря, что болезнь Роджера изживет себя. Но он никак не ожидал, чем все закончился - потерей физической близости между ними.
  Когда все наконец-то закончилось, Роджер был опустошен, и Филипп впервые увидел, как горе изменило его: оно отобрало его вечную молодость. Пчела прожужжала рядом с головой Филиппа. Слишком тяжелая и потому неспособная лететь, она опускалась все ниже и ниже и упала рядом с носком сапога Филиппа. Ее крылышки беспомощно трепетали в воздухе.
  - Ты была слишком жадной, - сказал Филипп на безупречном английском, который он выучил много лет назад ради юного адъютанта герцога Тэмворта.
  Теперь звуки этого языка оставляли горечь на языке. Все было напрасно, все было зря. Он был один в чужой стране. Пчела загудела в знак согласия. Филипп наклонился и осторожно положил ее на ковер из опавших цветов.
  "Умри с миром, - подумал он. - Смерть будет желанной для тебя. Когда ты больше не можешь вкушать божественный нектар жизни, когда любви больше нет, приходит пора умереть. Тебе было хорошо на солнце, теперь умри".
  "Я так и сделаю", - прожужжала пчела.
   Роджер вышел из дома и стоял на солнце. Он тоже знал о дуэли, но не от Филиппа. Филипп знал, что не нужно упоминать имя Барбары, иначе все, что у них накопилось в душе, могло вырваться наружу, и тогда Роджеру пришлось бы разорвать последнюю нить, что он по доброте своей сохранил между ними. Хотя, как Филипп хорошо узнал, доброта может быть очень жестокой.
  Роджер увидел его и, улыбнувшись, пошел к беседке. Филипп наблюдал за ним. Строительство Дивейн-хауса пошло Роджеру на пользу. Оно стерло следы горя, которые были так заметны после Ганновера. Дом его мечты был почти закончен, Лондон восхищался новым архитектурным стилем, и старость снова отступила. Роджер снова был стройным, загорелым, улыбчивым, полным обаяния и энергии. Его красивое лицо снова лучилось светом и радостью. И снова люди были ослеплены очарованием его вечной юности, лишь слегка тронутой инеем времени.
  Роджер завел любовницу, чего не делал со времен ганноверских эксцессов. На каждом балу, приеме, праздники все глаза следили за ним, женские с обожанием, мужские с ревностью. Филипп наблюдал за другом, ожидая новых морщин и седины, надеясь, что солнце его друга наконец-то склонится к закату, и тогда Роджер снова обратится к нему за теплом. Но тот вдруг засиял ослепительнее и ярче, чем когда-либо.
  А причина этого, вероятно, сейчас возвращалась из Лондона с новым скандалом в ее честь, и ее муж улыбался этому. Почему он улыбается? Филипп видел лицо Роджера. Тот был счастлив. Почему? Боже всемогущий, почему? И снова он почувствовал во рту вкус своей гордости, горький, едкий, медный.
  Он был принцем Франции, его род был связан с королями и уходил корнями в толщу столетий, он был образованным, искушенным и утонченным, лучшим продуктом своей цивилизации. И вся его гордость чудовищными развалинами лежала в пыли, отбрасывая свою тень на него ежедневно.
  Когда-то между ними не было секретов. Они действительно были молодыми? Смеялись над женщинами, делились ими? Любили ли они друг друга? Случались дни, когда Филиппу казалось, что память обманывает его, и тогда только боль напоминала о том, что было.
  "Мы платим за свои грехи, - думал он, глядя, как Роджер (больше не его любовник, но все еще его любовь), идет к нему упругой походкой двадцатилетнего юноши, а сам он сидит на скамье, грузный, как камень. - Каждым своим вздохом я расплачиваюсь за грехи гордыни и любви. А Роджер..."
  - Должно быть, я старею, - сказал Роджер. Ворот его рубашки был распахнут, рукава закатаны, и без парика он казался совсем молодым человеком, по странному капризу природы поседевшим слишком рано. - У меня болит здесь.
  Он дотронулся до груди.
  - Тебе нужно больше отдыхать, - раздраженно сказал Филипп.
  Все лето Роджер вел себя так, словно ему снова двадцать. Он взял и через четыре месяца бросил новую любовницу. Неудивительно, что это сказалось на его здоровье.
  - Я решил отложить возвращение в Лондон на несколько дней.
  Филипп уставился на него:
  - В записке говорилось, что встреча срочная.
  - Директора "Южного моря" старые торгаши и банкиры. Они привыкли дрожать от мысли потерять хоть пенни.
  - Но акции падают.
  - И поднимутся снова. Я говорил им, когда они настаивали на этом пузыре, что вкладываясь в другие компании, они могут привести к падению собственные акции. Это колебание цен, не более. Они снова поднимутся.
  - Роджер, прочти мои письма из Франции. У меня зловещее предчувствие...
  Филипп замолчал. Нетерпение, мелькнувшее в лице Роджера, отозвалось в нем болью. Когда-то он был лидером, ведущим, а Роджер следовал за ним. Теперь все изменилось. Нет, он не станет унылым предвестником гибели. Это не его роль. У него еще остался какой-то клочок гордости. Филиппу удалось улыбнуться и пожать плечами:
  - Как пожелаешь.
  - Хорошо! - Немедленно отозвался Роджер, и Филипп понял, что он никогда не будет обсуждать эту тему. - Давай сегодня поплывем на лодке в Спринг-Гарденс. Монти будет там со своей новой любовницей. Томми написал. Что птицы поют так, словно знают, что лето подходит к концу. Мы можем сыграть в шары, выпить хорошего эля и посмотреть, как Монти распускает перья перед своей новой дамой. Что скажешь?
  Филипп легко улыбнулся и кивнул, но подумал: "Роджер бросил кость своему верному псу".
  Из дома выскочил Френсис Монтроуз.
  - Френсис расстроен моим решением, - пробормотал Роджер. - Не мог бы ты вскользь упомянуть что-то о моей непредсказуемости. Он будет рад излить свою хандру.
  - Леди Олдерли здесь, сэр, - сказал Монтроуз, подойдя к ним.
  - Кто?
  - Твоя теща, - сухо пояснил Филипп, как будто Диана нуждалась в объяснении. - Должно быть, ей снова нужны деньги.
  - Ну, хорошо. Закажи чай в саду для нашей гостьи. И, Френсис, пошли кого-нибудь за кларетом к чаю. Леди Олдерли предпочитает более крепкие напитки во второй половине дня. А я-то думал, что этот день будет скучным, Филипп, только ты да я.
  В тени беседки на щеке принца дернулся мускул. Монтроуз не шелохнулся, только откашлялся.
  - Она может быть шокирована, сэр... вы в одной рубашке и с закатанными рукавами.
  - Неужели? Шокирована! Леди Олдерли будет шокирована, не говоря уже о Джастине. Будь по твоему, пришли мне пальто. - Роджер улыбнулся и сказал: - Только ради тебя, Френсис.
  Монтроуз улыбнулся в ответ. Вот оно - очарование Роджера в действии. Филипп, прищурившись, наблюдал, как Роджер сорвал с куста пышную розу, и когда пальто было надето, сунул цветок в петлицу. Почему он так счастлив?
  Диана вышла из дома и направилась к ним, поля огромной шляпы скрывали ее слишком густо накрашенное лицо от яркого солнечного света. На ней было сшитое по последней моде платье, но если Барбара в своем была похожа на сильфиду, то Диана сразу на нескольких. Впрочем, она обладала высшим даром уверенности в себе, который сохраняют некоторые красивые женщины, когда их красота блекнет под морщинами и провисшей кожей. По ее мнению, она всегда была красивой.
  - Диана, - сказал Роджер, встречая ее на полпути и склоняясь над ее рукой, - какой неожиданный и приятный визит. Посидите с нами. Конечно, вы знакомы с Филиппом.
  Филипп и Диана холодно кивнули, давно признав в друг друге достойного противника. Диана ни разу не упомянула о дуэли Филиппа с ее сыном, но давала ему почувствовать о своем знании многими холодными и хитрыми намеками.
  - Я хотела поговорить с вами наедине, - сказала она Роджеру.
  Филипп поднял бровь:
  - Прошу прощения, леди Олдерли. У меня внезапно возникло желание прогуляться вдоль реки.
  - Принц, - промурлыкала Диана, протягивая ему руку и улыбаясь, - как это мило с вашей стороны. И не торопитесь.
   Она уселась на освободившееся место Филиппа. В тени дубов лакеи накрывали чайный столик. Летний ветерок завернул угол льняной скатерти, когда они попытались накинуть ее на столешницу. Лебеди сгрудились у берега, их элегантно изогнутые шеи поднимались из высокой травы. Диана видела, как Филипп хлопнул в ладоши.
  - Какое прелестное ожерелье.
  Слова Роджера прозвучали неожиданно. Она инстинктивно поднесла руку к украшению:
  - Одолжила у Барбары, - сказала она, словно оправдываясь.
  Затем она бросила на него печальный взгляд. Она широко развела руки - Роджер знал этот жест, его часто использовала одна популярная актриса в театре Хеймаркет.
  - Роджер, вы видите перед собой разбитую женщину.
  Вообще-то нет, он видел полную, но все еще красивую женщину, аморальную и безжалостную, как тигрица. Он ничего не ответил, лишь серьезно смотрел сквозь прищуренные веки.
  Диана театрально вздохнула:
  - Сердце матери разбито. Я знаю, вы слышали новости. Меня снедают дурные предчувствия. Ты собираетесь развестись?
  Вопрос прозвучал грациозно, как пушечный выстрел. Диана, не дыша, ждала его реакции.
  - Поймите мое беспокойство, - быстро сказала она. - Я должна знать.
  - Почему? Какое вам до этого дело?
  Затем он увидел проблеск какой-то эмоции, которую она не могла контролировать.
  - Диана. - Он смотрел на нее с изумление, а потом медленно улыбнулся. В этот момент, с его высокими скулами и голубыми глазами, он бы воплошением архангела. - Вы любите Барбару. Да, так она действует на людей.
  Диана вдруг нервным движением поправила юбку, словно он поймал ее в компрометирующем положении.
  - Барбара так упряма, не желает слушать ни единого моего слова! - заявила она обиженно.
  - Я понимаю.
  Она уставилась на Роджера с приоткрытым ртом. Он смотрел в сторону реки и выражение его лица было каким-то уязвимым, тоскующим... страстным.
  - Нет, - сказал он тихо, словно говоря сам с собой, - я не разведусь с ней... никогда. - Он повернулся к Диане. - Забавно, не правда ли? Почему мы должны потерять что-то, чтобы понять его ценность?
  - Будь я проклята... - медленно произнесла Диана.
  - Вероятно, будете. И я вместе с вами. Но до тех пор будьте любезны закрыть свой прелестный ротик и не поднимать эту тему в обществе. Я не хочу это обсуждать. Давайте выпьем чаю. Я угощу вас кларетом или бренди, а вы расскажете мне последние сплетни из Норфолка. Как дела у Роберта?
  Они болтали в тени деревьев, словно ее визит был всего лишь светской любезностью, как будто они не узнали друг о друге что-то важное. Был чай, и сливки, и бренди, и кларет, и горячие лепешки, и горка пирожных со льдом на сребряном подносе. Роджер бросал крошки жадным белкам, а Диана рассказывала ему все, что знала, выпила несколько бокалов кларета и приступила с чаю. Горка пирожных неуклонно уменьшалась. Наконец, наступило молчание.
  Роджер бросил последнюю крошку.
  - Когда она вернется? - Спросил он.
  - Я не знаю. Думаю, она поедет в Тэмворт. Она не хочет ничего обсуждать со мной, хотя я сделала все возможное, чтобы помочь ей. Я сказала ей залечь на дно на несколько месяцев, но она не послушалась. Она переживает это тяжелее, чем я ожидала. Она...
  Диана остановилась, не в силах подобрать слово, чтобы описать свою дочь.
  - Слишком чувствительна? - Предложил Роджер. - Стыдится? Унижена?
  - Все вместе. Я не понимаю ее. Это не она убила мальчика. Знаете, Роджер, я так рада, что вы не принимаете поспешных решений. Ей пора успокоиться и родить детей. В конце концов, вы могли бы пожить вместе несколько лет... достаточно, чтобы иметь двух-трех младенцев. У меня такое чувство, что дети сделали бы ее счастливее. Она всегда их любила... Бог знает, почему. Женщина портит фигуру, ее грудь опадает, они такие краснолицые и страшненькие... Но иногда, вырастая, они меняются. Барбара была такой заботливой, она заслоняла их от всех бед, как скала. У меня руки начинали болеть, когда я хлестала ее, а она все не плакала... даже в детстве. Жаль, что Гарри не такой сильный. Зато вспыльчивый. Ах, вы знаете, он весь в долгах.
  - А кто из молодых людей - нет?
  - Больше, чем я предполагала. Намного больше. Я беспокоюсь, Роджер.
  Диана посмотрела на него. Он не клюнул на приманку. Он никогда не поддавался, но она никогда не прекращала попыток. Обычно Диане удавалось скрыть раздражение, которое она испытывала к способности Роджера игнорировать существование Гарри. Однако, сегодня долгая поездка, или дуэль, или то, как Роджер распознал ее истинные чувства (а, может быть, просто кларет) сделали ее раздражительной, потому что она внезапно сказала:
  - Я месяц назад писала вам, просила выкупить мои акции. Вы получили письмо?
  - У меня нет наличных, Диана.
  - Напишите вашему банкиру, он заплатит. Мне нужны деньги.
  - Вы не доверяете рынку? Почему, Диана?
  Она пожала плечами:
  - То, что взлетает, должно упасть. Обо мне некому позаботиться, кроме себя самой.
  - У вас есть Роберт Уолпол.
  Она молчала. Она никогда не упоминала о дуэли, об отчуждении между Роджером и Гарри. Если она скажет. Он может ей отказать.
  - Я напишу банкиру, но вы должны сделать мне одолжение Диана, потому что это исчерпает мой кредит. Поэтому предупреждаю, потратьте эти деньги с умом.
  Она сжала его руку:
  - Я сделаю все, что скажете, поверьте. Я не могу сейчас остаться без денег. Я уже заняла у Барбары, а мать не даст мне ни фартинга сверх обычного содержания. Наверное, мне снова придется выйти замуж.
  - Я поражен. А Роберт?
  - Разве брак имеет значение для него?
  - Да, я вас понимаю.
  - А вот и принц. Мне пора идти. Я никогда не понимала, почему вы позволяете ему... Ах, Филипп, я как раз говорила, как жаль, что ваша прогулся так затянулась. Я хотела увидеть вас, но вот заболталась с Роджером и чуть не забыла о еще одном визите. Так что я пойду. Прощайте, джентльмены. Нет, Роджер, не вставайте. Насчет этого письма...
  - Монтроуз пришлет его вам.
  - Отлично.
  Они соприкоснулись щеками. Филипп склонился над ее рукой. Они с Роджером наблюдали, как Диана идет к дому. Кларет вернул соблазнительность ее походке. Это было красивое зрелище, и они смотрели с восхищением.
  Филипп сел:
  - Чего она хотела?
  - А чего она всегда хочет?
  - Я так и думал. Куда она торопится?
  - Полагаю, к принцу Уэльскому. Диана всегда играет за обе стороны, это я усвоил еще до женитьбы. Но Жабе не повезет, прекрасная дева его не поцелует.
  Филипп уставился на него. Счастливое настроение Роджера испарилось, но визит Дианы не мог объяснить этого. Ничто не могло объяснить внезапную тоску и беспокойство на лице Роджера.
  Роджер посмотрел в небо и процитировал:
  - Живи со мной, любовью будь моей!
  Мы наслаждаться будем, где ручей
  Меж золотых пеской стремительно бежит, С тобою станем там удить.
  Он резко встал и потер грудь:
  - Джон Донн, великий поэт, украденный у нас церковью. Я восхищался им в юности. Я немного прогуляюсь вдоль реки. Нет, один, пожалуйста. Закажи еще чаю. Позже мы поедем и послушаем птиц в Спринг-Гарденс, хоть им и не сравниться с нашими.
  Он снова потер грудь.
  - Что такое?
  - Снова болит. Должно быть, это любовь.
  Слова Роджера были легкими, но слышать их было тяжело. Он говорил так, словно не мог вынести здесь даже лишнего мгновения. Филипп смотрел, как он уходит в наступающих сумерках.
  На смену яркому солнцу, так красиво освещавшему лицо Роджера, пришли ужасные серые тени печали.
  *
  Маленький мальчик лет четырех играл в канаве, что тянулась вдоль дороги из Ричмонда в деревушку Питершем. Джейн Кромвель, наблюдавшая за стиркой белья (был день стирки), вытерла лицо и заметила, что ее сына нет во дворе. Он только что играл здесь со своим братом и двумя сестрами, и вот исчез. Амелию и Томаса привязывали к большому дубу, а малышка Уинифред сидела в ящике, который сделал для нее Гасси. Но Джереми было четыре года, и его уже не нужно было привязывать. Он был достаточно взрослым, и ему можно было доверять.
  И все же сердце Джейн подпрыгнуло, когда она не увидела мальчика. Он был ее первенцем, маленьким семечком, которое росло в ней, отвлекая от мыслей о прошлом и будущем с Гасси. Джереми был особенным.
  - Продолжай, - сказала Джейн Бетти, своей служанке, которая большой дубовой палкой мешала белье в большом железном котле с кипятком.
  Бетти взяли с фермы Ледибет. У нее была заячья губа, но не очень серьезная: небо не было разбито, и все же понять, что она говорит, было сложно. Она была хорошей и послушной девочкой, несмотря на ее уродство, но другие слуги в Ледибет не хотели работать с ней. Бог отмечает черных овец своих, говорили они. В конце концов Эшфорды отправили ее к Джейн, рассудив, что молитвы Гасси смогут прогнать любую неудачу.
  Джейн прошла мимо Кэт, ее второй служанки, которая на крыльце сбивала масло. Она слышала ормотание Кэт:
  - Давай, масло, давай. Питер стоит у ворот и ждет хлеба с маслом... давай, масло, давай.
  Это был старинный деревенский заговор для приготовления масла. Джейн вздохнула. Пусть у Кэт были красивые розовые губы без единой трещинки, мило вздернутый носик, но она была ленива и своенравна. Что за глупая мысль - заколдовывать масло? Кэт была здешней Марией Магдалиной, только всех ее демонов еще предстояло изгнать. Бетти можно было поручить присмотр за детьми, но Кэт смотрела только на мужчин.
  Джейн подошла к белому штакетнику, ограничивающему ее двор и сад, и увидела Джереми в канаве. Она улыбнулась при виде его непослушных вихров и серьезного лица. Мыслями он был где-то далеко от нее. Джейн позвала его по имени, и он наконец поднял глаза.
  - Будь осторожен, - сказала она. - И в следующий раз скажи мне, если уйдешь со двора.
  - Да, мама.
  Питершем был невелик, всего пятнадцать домов да часовня, но когда дров находился в Ричмонде, движение на дороге становилось оживленным. Придворные часто ездили в своих экипажах в Кингстон, который находился в графстве Суррей примерно в шести милях отсюда. Джейн всегда боялась, что Джереми попадет под колеса кареты. Он не очень хорошо слышал. Малыш с самого рождения страдал от болей в ушах, и она проводила много ночей, укачивая его в своих объятиях, пока он плакал от боли.
  - Джереми, ты мне скоро понадобишься, не убегай далеко.
  - Нет, мама.
  Она улыбнулась при звуке высокого, чистого голоса ее ребенка. Этот голос колокольчиком звенел в ее сердце. Джереми был хорошим мальчиком. Сегодня, например, он поможет ей развесить белье. К вечеру не останется ни одного забора, дерева или куста, не накрытого свежевыстиранной простыней или рубашкой. Джейн ненавидела прачечные дни, утомительное, однообразное перемешивание белья в котле, круговорот воды в чайниках от колодца к камину, а потом к чугунному котлу, топка огня в очаге (милый Джереми без жалоб приносил дрова). Потом надо было полоскать белье в холодной воде, выжимать досуха и, наконец, развешивать. Когда места в своем саду и дворе не хватало, она использовала тисовые деревья за церковью Святого Петра.
  Джейн устала, у нее болела спина, ей нужно было отдохнуть - но не из-за стирки. Она снова была беременна. Томас заплакал, Амелия отобрала у него шарф, подарок Барбары, Барбара постоянно баловала детей подарками. Джейн пошла к детям, отвязала Томаса, вытерла его грязный рот фартуком и начала баюкать его мягкое тельце на руках. Малыш ел траву и землю, у него резались зубки, и он все время капризничал. По ночам он просыпался в слезах, но Гасси, зная ее состояние, сам вставал к сыну, позволяя ей спать. И все же спала она плохо. Спасибо маме за ее рецепт вишневой воды, благодаря ему с Томасом стало легче справляться.
  - Я знаю, милый, - сказала она. - Я знаю.
  Она действительно знала. Ей тоже хотелось, чтобы кто-нибудь взял ее на руки и убаюкал. Еще один ребенок... еще одни роды... но она не будет думать об этом сейчас. У нее было еще несколько месяцев, чтобы волноваться, плакать и бояться минуты, когда волна пульсирующей боли накроет ее с головой. "Я умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рождать детей..." Боль росла и росла, пока твоего собственного тела больше не было; она вздымала и опускала тебя; давление внутри все нарастало, пока не достигало пика, когда ты думаешь, что сейчас разорвешься надвое; тело распухало, становясь центром всего мира, и вот ты начинаешь кричать, потому что не остается ничего, кроме боли и крови...
  А потом она лежала, чувствуя себя почти мертвой и думала: "Никогда... Господи Милостивый, никогда больше". Но роды - это удел женщины, наследие от греха Евы и Божья заповедь плодиться и размножаться. Но Гасси был с ней. Он молился во время родов. Когда все закончилось, он рыдал в ее объятиях и сказал:
  - Дженни, если бы я мог забрать твою боль...
  "Если бы я могла вытерпеть эту боль", - подумала она.
  - Кэт! - Резко позвала она. - Я тебя вижу!
  Кэт, которая только что провожала взглядом молодого фермера в тележке с зерном, бросила на хозяйку неприязненный взгляд и еще быстрее стала крутить сбивалкой для масла в кувшине. Джейн закрыла глаза и сосчитала до десяти. Это Гасси привез Кэт к ним, потому что родители выгнали ее из дома. И теперь Джейн думала, зачем?
  Гасси был уверен, что пример добродетельной жизни в конце концов окажет необходимое влияние на Кэт и вернет ее на путь истинный. Но пока той больше нравилось лежать с мужчинами в кустах, чем слушать пастырские наставления. Джейн не понимала, почему Кэт все никак не забеременеет, в то время как она становилась тяжела всякий раз, стоило Гасси повесить свои бриджи на прикроватный колышек. Возможно, Бетти была права, когда сказала, что Кэт занимается колдовством и творит заклинания.
  Джейн вздохнула. На нее накатывала тоска. Придется попросить Гасси помолиться с ней сегодня вечером. Это отчаяние она впервые начала чувствовать после рождения Томаса. Она любила своих детей всей душой и не должна была сомневаться в Божьей воле, и все же вся ее будущая жизнь казалась ей нескончаемой цепочкой ежегодных родов. Ей было так страшно... Джейн говорила об этом со своей матерью, та обняла ее, поплакала немного и сказала, что нужно принимать жизнь такой, как она есть. Наверное, она могла бы... но она так боялась боли.
  Сегодня вечером они с Гасси будут читать Псалтирь. Псалмы царя Давида всегда успокаивали ее. Гасси всегда ее поддерживал, зная о страхе, который растет в ней вместе с ребенком. Они могут пойти прогуляться вместе, здесь, вблизи Темзы было очень красиво, и Ричмонд со своим заложенным еще Генрихом VIII парком был совсем рядом.
  Пока она не стала слишком большой, муж брал ее в Кью посмотреть на Ботанический сад принцессы Каролины, в Челси, где обосновалось "Общество Аптекарского сада", и Фулхем, где Гасси работал по три дня каждые две недели в библиотеке архиепископа Кентерберийского. Они поедут в Кингстон, где зимой проводились заседания суда по гражданским и уголовным делам.
  Гасси был назначен одним из капелланов тех заключенных, которым предстояло предстать перед магистратами. Гасси так много работал. Он был викарием здешней церкви Святого Петра, которая еще недавно была просто часовней, построенной прихожанами, жившими слишком далеко от приходских церквей, а это значило, что ему приходилось постоянно разъезжать по округе для выполнения обязанности по воцерковлению женщин после родов и для посещения больных. При его работе над книгой и постоянными поездками в библиотеку и Фулхем, у него оставалось совсем мало времени для жены и детей. Но он каждый вечер благодарил господа за щедрость.
  Викарии по всей стране голодали, в то время как у него (благодаря щердости молодого герцога Тэмворта) было целых три должности, которые давали семье все нужное и даже позволяли немного сэкономить. И прихожане всегда благодарили его корзинами с яйцами, свежим молоком, сливками и цыплятами, потому что Гасси был хорошим человеком и умел донести Слово Божие до самого последнего из детей Его. Так оно и было.
  Ах, и он купил ей часы для гостиной из золота и стекла! А когда Джейн впервые поняла, что у них будет Уинифред, он купил ей черное шелковое платье с красно-белой нижней юбкой и вишневой вставкой. А еще черные шелковые чулки. Как она любила это платье, она берегла его для особых случаев.
  Она надела его в тот день, когда впервые снова увидела Гарри. И хотя она изо всех сил старалась не поддаваться греху тщеславия, она была рада, что надела его. Так рада...
  При этой мысли она нахмурилась, подняла голову и случайно встретилась глазами с Кэт, которая с новым усердием продолжила сбивать масло. Джейн со спящим Томасом на руках села на круговую скамейку под дубом. Надо бы помочь Бетти, но она устала. Она немного отдохнет. Амелия приносила ей травинки, Джейн кивала, но мысли ее были далеко.
  Они с Гасси ездили в Хэм-хаус, большой дом графа Дэйзарта, который летом открывали для посещений, и она чувствовала себя счастливой, потому что не была беременна. Обычно через два-три месяца после родов это приходило снова, но сейчас она чувствовала себя свободной. Свобода была пьянящей вещью.
  Они приехали в Хэм-хаус ради его прекрасных садов: зеленые террасы постепенно спускались к Темзе, и все шли туда. Джейн даже увидела принца и принцессу Уэльских. И там неожиданно оказался Гарри. Он стоял рядом с Барбарой и высоким дерзкого вида мужчиной, который смотрел на Барбару сверху вниз, словно не зная, следует ли ее задушить или поцеловать. Барбара крикнула ее имя и подошла сама.
  Джейн была так рада, что надела свое черно-вишневое платье, потому что Барбара выглядела такой красивой и модной. И Гарри тоже подошел к ней. Джейн знала, что он удивлен и тронут, как и она. Он поцеловал ее в щеку, а затем пожал руку Гарри и сказал, что она в детстве была его возлюбленной. А потом к ним подошел молодой герцог Тэмворт, и они все вместе пошли через сад. В тот момент Джейн могла думать только о том, как бьется ее сердце, и какие красивые у Гарри глаза, намного красивее, чем она помнила.
  - Подвинься, Томас, - Амелия раздраженно толкнула спящего брата. - Быстро.
  Амелия тоже устала, и ей хотелось полежать на руках у матери. Гарри сказал, что Амелия напоминает его самого, а это тревожный признак. Джейн покраснела.
  Гарри приезжал навестить ее, не часто, но регулярно. Она смотрела в окно, а он привязывал свою лошадь к забору и стоял, прислонившись рядом к стене. И улыбался. Гасси знал. Она рассказала ему все. Это было совершенно невинно, просто дружба. Гарри сидел с ней в саду, дети играли вокруг, а они говорили об Италии и Франции, о реках, городах и дворцах, которые она никогда не увидит.
  А еще она говорила о своих цыплятах, о ячменной муке с молоком, которой она их кормила, о том, что она хочет в следующем году посадить среди салата бархатцы и чеснок, как средство от жуков. А еще о зубах Томми и ушах Джереми, и Гарри не смеялся над ней. Его красивое лицо смягчалось, он слушал и улыбался, и она забывала, что он был отъявленным бабником, а помнила только мальчика, которого когда-то любила. Их любовь странно изменилась - детская близость вернулась, а боль ушла.
  А потом кто-то из детей начинал плакать, или Гасси говорил с Гарри о политике, о том, как мудро было со стороны принца Уэльского помириться с отцом, о компании Южного моря, которая становилась слишком могущественной, о том, что Роберту Уолполу и Стэнхоупу пора прекратить ссоры и вместе работать на благо нации. А Джейн слушала и улыбалась, счастливая просто от того, что видела Гасси и Гарри вместе.
  Потом ей надо было идти, чтобы умыть детей и уложить их спать, и позаботиться еще о сотне вещей, которые требуются маленьким детям.
  - Ты хорошо влияешь на него, Джейн, - говорил потом Гасси. - Ему нужно остепениться, а ты прекрасный пример жены для любого мужчины.
  Дорогой Гасси... хороший пример...
  Была одна вещь, о которой она не сказала бы даже Гасси. В гостиной в коробке под половицей лежала пара темно-зеленых кожаных перчаток. От Гарри. Он не дарил ей больше ничего, да она и не приняла бы, но не смогла устоять перед этими перчатками, которые он положил ей в руки без единого слова. Иногда, когда рядом никого не было, она доставала их, надевала, терлась щекой, нюхала и думала обо всех местах, куда никогда не попадет, и обо всех вещах, которых никогда не сделает.
  Джейн ничего не сказала Гасси, сама не понимая, почему. Ведь она не любила Гарри, и Гасси нечего было опасаться. Четверо детей так привязывали ее к мужу, что Гарри никогда не смог бы оторвать ее. Жизнь Гасси теперь была ее жизнью, и она любила его - не так дико и безоглядно, как когда-то любила Гарри, но в практичном и уютном смысле. У него были теплые руки и ноги, он любил горячий чай и был счастлив, когда удавалось поработать вечером над книгой.
  Наверное, перчатки были просто символом ее тщеславия, воспоминанием о красивом мальчике, который обнимал ее под яблонями и шептал о любви. И Джейн не знала, сможет ли она объяснить это Гасси.
  - Мама! Мама! Мама! - Закричал Джереми.
  Высокий звук ее голоса заставил ее вздрогнуть. Томас проснулся и заплакал. Бетти бросила дубовую палку и побежала к забору. Кэт перестала взбивать масло. "Он упал и сломал руку", - думала Джейн, путаясь в своих длинных юбках. Амелия твердо решила пойти с ней. Хорошо, хоть Уинифред спокойно сидела в своем ящике, но Уинифред всегда была спокойной и терпеливой девочкой. Вероятно. потому что родилась четвертой.
  Джейн удалось добраться до забора, не уронив Томаса и не наступив на Амелию. Бетти показала в сторону дороги пальцем и улыбнулась. Гордый Джереми сидел на кучерском сиденье роскошной черной карты с зеленым верхом. Барбара! Амелия захлопала в свои пухлые ладошки.
  - Баб! Баб! - Сказала она.
  Барбара высунулась в окно. На ней была соломенная шляпка с длинными зелеными лентами и розовыми шелковыми розами, и Джйен сразу вспомнила, что ее собственное платье было старым, и Томаса на него стошнило. Барбара улыбалась и махала рукой, и Джйен с трудом верилось, что совсем недавно из-за этой женщины лорд Чарльз Рассел убил на дуэли Джемми Лэндсдауна. Теперь ходили слухи, что она в опале, и принц Уэльский велел ей удалиться от двора (хотя сам тоже был влюблен в нее).
  Гасси вчера привез эту новость их Фулхэма. Он вздыхал и качал головой, а потом читал Джейн вслух из библии:
  - Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов...
  Джейн вздыхала и старалась не задремать, потому что прошлой ночью не спала из-за зубов Томаса. Добродетельная женщина, да... Джйен знала... Она встает рано и работает допоздна, не ленится (конечно, у нее не подгорает хлеб, и дети не мучаются зубами), она сама ткет себе полотно для одежды, прядет шерсть и советует мужу помогать нуждающимся. Неудивительно, что она добродетельно, успела подумать Джейн, прежде чем заснула под монотонный голос мужа. У нее просто не оставалось времени бы недобродетельной.
  Кучер с Джереми на плечах помог Барбаре выйти из кареты. В одной руке она держала большую корзину, при виде которой Джейн вдруг заволновалась, как ее дети. Забыв наставления Гасси о добродетели, она распахнула калитку для Барбары. Томас сидел у нее на руках, а Амелия висела на юбках. Барбара поцеловала Джейн в щеку и поставила корзину на землю, чтобы поднять Амелию.
  - Какая ты красивая девочка, - сказала она, целуя девочку в щеку. - Неси корзину, Джереми. Бетти, как поживаешь? Я привезла пирожные. Приготовь нам с миссис Кромвель чаю. Джейн, у тебя стирка? Я приехала не вовремя, но я была рядом ,и мне так захотелось увидеть вас всех... Иди сюда Джереми и поцелуй меня, а то я не дам тебе ни одного пирожного, а здесь есть лимонные, твои любимые.
  С Амелией на руках и в сопровождении Джереми с корзиной и Джейн с Томасом, Барбара прошла к дубу и села на дерновую скамью рядом с ящиком Уинифред.
  - Уинифред, ты прелесть, - сказала Барбара и теперь подняла малышку.
  От неожиданности Уинифред забулькала. Барбара поцеловала ее в шею и посадила к себе на колени. Амелия неохотно подвинулась. Уинифред сразу потянулась к ожерелью Барбары.
  - Осторожнее, - предупредила Джейен, - порвет.
  - У меня много ожерелий и ни одной девочки. Пусть делает, что хочет. Не плачь, Амелия, можешь надеть мой браслет. Вот, смотри, какой красивый. Какая ты большая девочка, Амелия.
  Джейн улыбнулась, видя, как легко Амелия согласилась быть послушной. Интересно будет посмотреть, как Барбара заберет у нее браслет, когда соберется уезжать.
  Потом Бетти принесла дымящийся чайник, корзинку открыли, конечно, там были игрушки для детей: оловянные солдатики для Джереми, который взвизгнул и снова поцеловал Барбару; фарфоровая кукла с голубыми глазами для Амелии, деревянные бусины на шнурке для Томаса и еще одни для Уинифред, а для Джейн три платья, почти новые, шелковые и бархатные, которые Джейн могла бы перешить для себя или использовать для детей.
  Она вздохнула от удовольствия, проведя рукой по синему бархату платья. А еще были лимонные пирожные и чай, и не успела Джейн опомниться, как они с все вместе сидели на дерновой скамье - кто-то ел, кто-то пил, кто-то спал, кто-то (слава Богу) просто тихо сидел. Барбара сняла шляпу, и Джейн, глядя на подругу, не могла поверить, что двое мужчин только что дрались из-за нее на дуэли, и один погиб.
  - У вас красивый сад, - сказала Барбара, откидываясь на ствол дуба.
  Уинифред спала у нее на руках, крепко сжимая в кулачке деревянные бусы.
  - Мальва и львиный зев в этом году цветут хорошо. Твоя бабушка прислала мне семена. Нет, Амелия, не трогай бусы. У тебя есть кукла. Мне нужно будет собрать травы.
  - Бабушка всегда говорила, что их можно рвать, когда высохнет роса.
  - Я знаю. Она прислала мне письмо с инструкциями.
  - Джереми, что ты делаешь? Джейн, смотри, у него божья коровка. Джереми, неси ее сюда. Надо быть очень осторожным с божьими коровками, если ты повредишь им, будет беда. Джейн, помнишь: Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба...
  - Черного и белого, только не горелого, - закончила Джейн.
  Они засмеялись. Джереми убежал, бережно держа свою божью коровку в руке.
  - Как его уши? - Спросила Барбара.
  - Летом вроде неплохо.
  - Я слышала, что в Лондоне гнилая ангина. Скоро осень, Джейн, держи его в тепле.
  - Обязательно.
   Они замолчали, наблюдая, как Амелия ковыляет за Джереми с явным намерением забрать одного из его солдатиков. День клонился к вечеру, пели птицы, в саду Джейн доцветали летние цветы - пышные и ароматные розы Вильямс, королевские шток-розы, смелые пурпурные астры, милые маргаритки и пурпурно-синие дельфиниумы. Над ними порхали бабочки и жужжали пчелы. Томас спал на руках у Джейн. Джереми с Амелией ссорились из-за солдатиков. Кэт доставала масло из маслобойки. Бетти развешивала белье на кустах, муравьи уносили крошки лимонного пирожного, ветерок шевелил листья на деревьях, заставляя их шелестеть, как шелковое платье.
  - Надо бы помочь Бетти, - сонно сказала Джейн.
  Ей хотелось лечь и заснуть прямо здесь. Новая беременность отнимала у нее все силы. Поначалу всегда так было.
  - Мне не следовало мешать тебе в день стирки. Но мне так хорошо здесь с тобой и детьми, - тихо ответила Барбара.
  Что-то в ее голосе заставило Джейн посмотреть на нее. Барбара смотрела на Уинифред, и выражение ее лица заставило сердце Джейн сжаться.
  - Приезжай в любое время, - отважно сказала Джейн.
  Раз у Гасси была своя Мария Магдалина, то у нее тоже была своя.
  Барбара улыбнулась ей:
  - Ты можешь гордиться Джереми, он настоящий джентльмен. Он напоминает мне Кита. Кит был таким же милым.
  - Он гордость и радсть своего отца, и моя тоже. Гасси учит его латыни.
  - Гасси рассердится на тебя за то. Что я приехала?
  Джейн покраснела.
  - Он слышал, не так ли? - Барбара поглаживала Уинифред по голове. - И ты тоже.
  Джейн показалось, что ее язык онемел, как от укуса пчелы. Барбара осторожно положила Уинифред рядом с Джейн, поцеловала подругу в щеку и встала, отряхивая крошки с платья. Их легкое настроение ушло. Джейн вынула ожерелье из рук Уинифред, Барбара застегнула его у себя на шее и подошла к Амелии. Очень ловко, не заставив малышку заплакать, она забрала у нее шляпу (розам уже не быть прежними) и браслет, затем наклонилась обнять и поцеловать Джереми с Амелией.
  Джейн чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Спасибо тебе, Господь Милосердный, за все твои щедроты, подумала она. Она оставила Томаса рядом с Уинифред и поспешила к Барбаре.
  - Приезжай еще, - сказала она, - в любое время.
  Барбара поцеловала ее в щеку, на мгновение они прижались друг к другу.
  - Тебе повезло, - прошептала Барбара, - что ты никогда не сделаешь того, чего будешь стыдиться.
  Потом она забралась в карету, и кучер тронул лошадей. Высунувшись из окна, Барбара махала бегущему за ней Джереми. Томас проснулся и сидел, уставившись на спящую Уинифред. Амелия вырвала у него из рук бусы. Кэт хлопала лопаткой по белой горке масла. Бетти мешала белье и пела.
  Джейн подумала о зеленых перчатках под половицей в гостиной. Это был такой маленький грех.
  *
  "Какая простая и чистая жизнь у Джейн", - думала Барбара, откинувшись на спинку сиденья кареты. Как бы ей хотелось сидеть так до самого Тэмворта, а потом забраться в свою старую кровать в своей старой спальне, накрыться одеялом с головой и заснуть. Но она не могла. Нужно было проследить за упаковкой вещей и проститься с Жабой и его принцессой.
  Завтра весь двор будет наблюдать за ними в ожидании малейшего проявления неудовольствия со стороны принца Уэльского. Барбара боялась его нотаций. Придворные ждали ее позора. Если еще и Филипп будет там, она не знала, как перенесет это.
  Карета остановилась перед ее съемным домом, она побежала вверх по лестнице.
  - Сударыня!
  Гиацинт подбежал к ней первым (мальчик рос и, казалось, весь состоял из длинных рук и ног). Шарлотта с Гарри пронзительно тявкали у него за спиной. Барбара присела, чтобы погладить собак, их радость немного приглушала горечь ее унижения. Гарри с Шарлоттой скулили и извивались, когда она почесывала их животы. Гиацинт стоял и ждал, глядя на нее своими темными блестящими глазами.
  - Я беспокоился, мадам, - сказал он. Гиацинт давно решил, что его обязанность постоянно беспокоиться за хозяйку. - И Тереза тоже. Все вас спрашивают. Принц Уэльский присылал своего конюшего, пришли письма от лорда Рассела и от лорда Дивейна.
  От Роджера? Ее сердце замерло. Прошло несколько мгновений, прежде чем она смогла вновь подняться на ноги. Барбара прошла в спальню, чтобы снять шляпку, Гиацинт с собаками последовали за ней. Тереза складывала платья в аккуратные стопки, она посмотрела на хозяйку с выражением облегчения на лице.
  - Я так рада, что вы вернулись, мадам. Мы с Гиацинтом беспокоились. Присядьте, - сказала она, забирая у Барбары шляпку - Вы выглядите усталой. Гиацинт! Принеси мадам бокал вина.
  - Я уже опозорена? - Спросила Барбара, указывая на стопку платьев. - Прислали письмо о моем увольнении?
  - Я... просто подумала, что мы можем уехать.
  - Уже все об этом говорят, Тереза? Скажи мне.
  Тереза кивнула головой, ее рот был мрачно сжат. Она указала на стопку писем на столе у окна. Барбара подошла, чтобы посмотреть их. Письмо Чарльза она отложила, не читая. Никакие извинения не искупят его вины. Письма тетушек последовали за ним. Ей не нужны были сейчас нотации, особенно от Абигайль.
  Барбара открыла записку Жабы. Аудиенция назначена на завтра, на одиннадцать утра. Вместо подписи стояло только имя, но под ним было нацарапано: "Ты разбила мне сердце".
  Барбара вздохнула. У него не было сердца, только тщеславие. Завтра он будет невыносим. Как она сможет выдержать его упреки? Она прикоснулась к записке Роджера, и от мыслей у нее закружилась голова. Неужели между ними все кончено? Он решил разорвать последнюю связь? Забавно, что в Париже она ничего другого и не хотела, но сейчас... Барбара глубоко вздохнула и заставила себя сломать восковую печать.
  Тереза, не отвлекаясь от укладки платьев, оглянулась на нее и всхлипнула. Барбара медленно развернула записку.
  "Моя дорогая Барбара,
  Завтра утром я провожу тебя ко двору, как велит мой долг и мое желание. Поверь, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы догадаться, что ты сейчас думаешь. Ты ошибаешься. Никто больше не любит тебя так, как я. Я заеду за тобой в десять.
  Всегда твой, хочешь ты того или нет,
  Роджер".
  Барбара смотрела на ровные строчки письма. Терезе показалось, что ее сердце сжалось в маленький комочек.
  - Он приедет завтра, чтобы сопровождать меня, - медленно произнесла Барбара.
  И так же медленно улыбка расцвела на ее лице, освещая его изнутри. Улыбка ее деда. Она быстро прижала записку к груди, а затем осторожно, словно бумага была стеклянной, сложила и спрятала в карман.
  - Месье Гарри пойдет с вами? - Спросила Тереза.
  - Я оставила его в Лондоне. Он так старался помочь мне...
  Гиацинт вошел в комнату с бокалом вина. Барбара улыбнулась ему.
  - Ей уже лучше, - сказал мальчик Терезе. - Видишь?
  Тереза бросила на него сердитый взгляд. Барбара засмеялась. Шарлотта с Гарри залаяли в ответ и встали на задние лапы.
  - Плохие собаки! - сказала Тереза.
  Они залаяли громче.
  Вечером после ужина Барбара в ночной рубашке и с шалью на плечах сидела у окна. Тереза расчесывала ей волосы, Шарлотта свернулась комочком на коленях, а Гарри положил голову на носки ее домашних туфель. Гиацинт, сидя на низком табурете, читал прошлогоднюю литературную сенсацию - "Робинзона Крузо". Они начали читать эту книгу неделю назад и теперь изо дня в день жили в ожидании новых приключений. Все трое договорились, что ни один не будет читать раньше других.
  - Я ходил по берегу, воздевал руки к небу и делал тысячи других жестов и движений, которых теперь не могу уже описать. Все мое существо было, если можно так выразиться, поглощено мыслями о моем спасении. Я думал о своих товарищах, которые все утонули, и о том, что кроме меня не спаслась ни одна душа... - читал Гиацинт, время от времени останавливаясь на незнакомом слове.
  Тереза тихо подсказывала ему. Успокоенная звучанием его чистого голоса, Барбара чувствовала, как уходит ее тревога. Из окна доносилось стрекотание кузнечиков, шелест листвы, скрип раскачиваемой ветром калитки. Ее волосы слегка потрескивали, когда Тереза гладила их щеткой - такие привычные мягкие движения.
  Завтра придет Роджер. Он будет рядом с ней, когда она предстанет перед двором. Да у них не было общего дома и детей, но сейчас у нее была эта тишина, эти люди, и их любовь. Ее маленькая семья - Гиацинт, Тереза и две собаки. Они принадлежали ей навсегда. А завтра за ней придет Роджер.
  *
  ГЛАВА 23
  
  - Быстрее, Тереза! Он скоро будет здесь!
  Тереза вздохнула и продолжила с прежней тщательностью зашнуровывать корсет Барбары. У них в запасе было как минимум полчаса, но повторять это она не собиралась.
  - Тереза! Поторопись! Скорее!
  Собаки, которым передалось волнение хозяйки, крутились у ног Терезы и гавкали.
  - Тихо! - Сказала она им.
  Наконец с корсетом было покончено. Она накинула на Барбару халат и протянула ей большой бумажный рожок. Барбара уткнулась в него лицом. Гиацинт оторвался от книги и перешел в дальний угол спальни (да, он читал, и да, это был "Робинзон Крузо", но Тереза не могла его ругать, потому что и сама читала тайком от всех). Собаки забились под кровать, а Тереза тем временем проверила, достаточно ли в волосах Барбары помады, чтобы удержать пудру. Затем она открыла большую коробку с белым порошком, пахнущим фиалками и корнем орриса, и ткнула в нее большой пуховкой.
  Облачко пудры всплыло над головой Барбары, Гиацинт спрятался за занавеской. Закончив, Тереза обошла вокруг хозяйки. Да. Великолепно. Барбара отняла от лица бумажный рожок, а Тереза легко коснулась пуховкой прически хозяйки, добавляя на висках еще немного пудры. Она отступила назад, критически оглядывая результат своих трудов. Да, это было хорошо. С пудрой в волосах мадам Барбара казалась старше, но без присущей возрасту грубости черт.
  Барбара сняла халат, чтобы закончить одеваться. Шарлотта вылезла из-под кровати и зарычала на незнакомо пахнущую женщину, Гиацинт оттащил собаку в сторону. Тереза повязала узкую черную ленту на рукав серого платья Барбары, помогла надеть драгоценности, нарумянить лицо, наклеить мушки и, наконец, подала свинцовый гребешок для ресниц и бровей.
  - Как бы я хотела, чтобы этот день скорей закончился, - сказала Барбара.
  "Я тоже", - подумала Тереза. Им следовало остаться в Тэмворте с бабушкой, та была недостаточно здорова, чтобы приехать и помочь Барбаре. Но вот пришло письмо от лорда Дивейна, и весь дом погрузился в хаос. Тереза видела, как волнуется ее хозяйка, как трепещет, удивляется ее сердце, не смея пока надеяться. "Ах, лорд Дивейн, вы должны помочь моей дорогой Барбаре. Вы не заслуживаете ее любви, но разве это имеет значение? Любовь дается не потому, что ее заслужили. Ей нужен ребенок. Если вы вернетесь, я каждый день буду молить Пресвятую Деву, чтобы она дала вам дитя". Она так горестно поморщилась, что гиацинт спросил:
  - Тереза, что случилось? Ты укололась? Это булавка?
  - Нет, - ответила она. - Это жизнь.
  - Посмотри в окно, карета лорда Дивейна уже здесь? - приказала Барбара Гиацинту, но прежде, чем он успел встать, кто-то уже постучал в дверь.
  Барбара вздрогнула. Это был лакей с письмом. Тереза узнала почерк лорда Рассела, но Барбара бросила его на туалетный столик, не распечатав.
  В дверь снова постучали, снова лакей:
  - Лорд Дивейн внизу.
  Барбара вскочила так порывисто, что опрокинула табурет. Гарри и Шарлотта с высунутыми языками ждали возле двери, они собирались сопровождать ее в холл. Она опустилась на колени, чтобы погладить их. Пользуясь моментом, Тереза успела воткнуть в прическу Барбары три черных пера и закрепить их жемчужной заколкой.
  - Месье Гарри присоединится к вам в Тэмворте? - Спросила Тереза.
  - Не сомневаюсь. Хотя бы для того, чтобы спрятаться от кредиторов. Будь готова выехать, когда я вернусь. Я не хочу задерживаться здесь. - Барбара встала. - Гиацинт, иди, скажи лорду Дивейну, что я уже спускаюсь. Потом жди в коридоре, пока я тебя не позову. Она хлопнула собакам, чтобы они шли в свой вольер, а затем закрыла за ними дверь. Конечно, они сразу начали скулить и скрестись, чтобы их выпустили.
  - Идите с Богом, - тихо сказала Тереза, - я помолюсь за вас.
  - Да, пожалуйста. В последнее время Он, кажется, забыл обо мне. Думаю, сейчас он мне нужен.
  Барбара вышла за дверь. Тереза стояла и смотрела вслед хозяйке, собаки выли. На середине лестницы Барбара остановилась, сделала несколько глубоких вдохов, потом побежала вниз и скрылась из виду.
  "Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою; благословенна Ты среди женами, и благословен плод чрева твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных ныне и в час смерти нашей. Аминь". Тереза сделала глубокий вдох, ей стало лучше. Теперь Барбара была в руках Матери Божьей, и когда Тереза закончит укладывать вещи, она встанет на колени и снова будет молиться, чтобы Дева Мария охраняла леди Дивейн, пока все не станет так, как должно быть. Мария и сама когда-то была земной женщиной, она поймет.
  Собаки уже визжали, особенно Гарри. Тереза открыла вольер, и они выскочили на свободу, но дверь спальни была закрыта. Они с надеждой уставились на Терезу.
  - Плохие собаки, - она погрозила им пальцем.
  Они смотрели на нее своими блестящими и круглыми, как пуговицы, глазами. Продолжая думать о Барбаре, она принялась раскладывать драгоценности в дорожной шкатулке. Некоторым женщинам нужны дети, думала Тереза, а некоторым, таким, как она - нет. Она бы никогда не смогла забыть о маленьком бутончике, который готовился расцвести в ее теле... и о том, как он умер. Она перекрестилась. Пусть она и молилась о своем ребенке каждый день, и зажигала свечи в церкви, но ее душе предстояло ответить за этот грех в чистилище, и она принимала это наказание. Но она не переставала верить, что Пресвятая Дева, Матерь Божья, поймет ее, как женщина, и заступится, когда придет время платить за грехи.
  Действительно, ей было достаточно мадам Барбары, Гиацинта и собак. Они были ее семьей. Тереза не чувствовала необходимости в... И чем старше она становилась, тем лучше понимала, что если ее душа и была проклята, то ее земная жизнь была благословенна. Никогда больше ей не придется волноваться о рождении ребенка, которого она не сможет вырастить, который столкнет ее в позор и нищету. Достаточно было пройти п улице Лондона, чтобы увидеть сотни таких же, как она, женщин, только грязных, голодных и оскорбленных. Оборванные и рано состарившиеся, они усталыми глазами смотрели на играющих в грязных канавах детей, таких же голодных и нищих, как их матери.
  Тереза всегда молилась за них. Сколько из этих женщин были когда-то горничными, как она сама? Ответ был известен. Слишком многие. Достаточно было одного неверного шага. Одно изнасилование. Одна уступка искушению, и их жизнь менялась навсегда. Но не ее жизнь. Господь в своем милосердии пощадил ее. Она была сама себе хозяйка.
  Сколько раз Гарри умолял позволить ему снять для нее квартиру? Он говорил, что она должна оставить свою жизнь и принадлежать только ему. И когда она лежала в его объятиях, искушение было так сильно. Она так его любила. Но когда она снова возвращалась домой, чтобы одевать Барбару, или учить Гиацинта, или обучать горничных, в глубине души она понимала, что однажды он перестанет любить ее. И что, потеряв Барбару, она потеряет что-то важное.
  Она не винила Гарри за это. В мужской природе желать того, что не можешь получить, и не ценить то, что имеешь. Будь она равной ему, она бы уступила. Но тогда они могли бы и пожениться.
  Но согласилась бы она выйти замуж за Гарри Олдерли? Он пренебрегал своим именем, играл и тратил деньги, которых у него не было, и, как жена, она была бы возмущена таким поведением, потому что его будущее было бы их общим будущим. И его неверность... Конечно, он бы изменял жене. Мудрость Господня была бесконечна, вот почему они оба были свободны и любили друг друга. Она знала, что он изменяет, и да, временами это причиняло ей боль. Но она так же знала, что не хочет потерять Гарри, что его сердце принадлежит ей, и это знание помогало ей приобрести терпение и принятие через молитвы.
  Гарри не хватало терпения и воли быть верным, но он всегда возвращался к ней, всегда. И любить его было ее свободным выбором. Но после дуэли выбора не стало, не для нее. Конечно, он не принуждал, и за это она любила его только сильнее. И еще за неторопливую нежность и восхищение, с которым он занимался с ней любовью.
  Когда она увидит его снова. Времени было так мало, что приходилось дорожить каждым днем. Однажды они провели вместе целый день на майской ярмарке. Тереза улыбнулась этому воспоминанию... полосатые палатки, жареные колбаски, эль, кровяной пудинг, акробаты, уродцы, Скарамуши, Арлекины, летнее небо и пара мягких зеленых перчаток, которые он купил ей в подарок. Целый день! Как она была счастлива!
  В тот день она снова увидела Цезаря Уайта. Она смеялась над выходками Панча и Джуди и вдруг почувствовала его взгляд через людскую толпу. Она улыбнулась и позвала его, но он отвернулся. Ей было грустно увидеть, что после стольких лет разлуки он все еще не простил ее. И она посмотрела на Гарри, который ни разу ни словом не обмолвился о Леблане и не спросил о Цезаре, и возблагодарила Господа за милость Его.
  И вот теперь она будет ждать, когда они снова увидятся в Тэмворте. Ну, что было, то было. Размышлять было бесполезно. У нее много дел, и пройдет немало времени, когда он снова появится в дверях и улыбнется ей. Вот тогда она снова примет его в свои объятия и сможет любить его так же пылко своим телом, как любила всем свои сердцем.
  Тереза собирала последние вещи хозяйки и, сама того не замечая, мурлыкала песенку. Внезапно она остановилась и произнесла вслух:
  - Хорошо, Цезарь. Я буду молиться и за тебя тоже.
  Это решение успокоило ее, и она вновь принялась за работу.
  *
  Роджер стоял около окна, поставив одну ногу на низкий подоконник. Барбара вошла довольно легко, но остановилась посреди комнаты, не в силах заставить себя сделать еще хоть шаг. Они смотрели друг на друга, а потом очень медленно улыбнулись.
   "Почему он всегда такой красивый?" - подумала Барбара. Ей казалось, что сердце вот-вот выскочить у нее из груди. Наверное, оно будет биться на полу, как выпавший из гнезда птенец. Она заметила, что Роджер так же, как они с Гиацинтом, носит траурную повязку на рукаве, и эта вежливость тронула ее. Тем самым он объявлял миру, что Джемми Лэндсдаун был их общим другом, и они разделяли эту потерю. Его жест должен был частично приглушить скандал. Это был жест великодушного и уверенного в себе мужчины.
  Роджер выпрямился и подошел к Барбаре. Наверное, он видит мое сердце, испуганно подумала она. Конечно, оно же бьется совсем близко под кожей. Он остановился на расстоянии вытянутой руки. Слишком близко и в то же время так далеко.
  - Ты хорошо выглядишь, - сказал Роджер, и Барбара почувствовала, что готова сгореть дотла от одного взгляда его прекрасных сапфировых глаз.
  Он шагнул ближе, и она, неожиданно для себя, отступила. Она так давно не была с ним наедине. Барбара не знала этого человека, и все же это был тот самый мужчина, которого она когда-то любила всем своим юным сердцем. В его умелых руках она впервые научилась стонать от страсти. "Если он поцелует меня...", - подумала она и не смогла закончить мысль.
  - Барбара, - сказал Роджер. - Ты дрожишь. Ты больна? Позвать горничную?
  Как будто ей в лицо плеснули холодной водой.
  - Нет, - спокойно ответила она. - Это нервы. Спасибо, что пришел, но я решила, что не нуждаюсь в твоей помощи. Я могу сама постоять за себя...
  - Уверен, что можешь. - Тон Роджера был холодным и отстраненным, он сбивал ее с толку. - Но что бы ни случилось между нами, Барбара, ты все еще моя жена. Я был бы трусом, если бы не предложил тебе защиту в такой ситуации. Ты готова? Хорошо. Ты выглядишь великолепно. Моя карета ждет нас.
  Он вышел сказать Гиацинту, чтобы подавали экипаж. Она смотрела ему вслед. Как он смеет быть таким хладнокровным и собранным?
  Барбара вздернула подбородок. Когда Роджер вернулся, она прошла мимо него, не сказав ни слова.
  *
  Раздраженно, очень раздраженно, Абигейл посмотрела на Томми Карлайла, единственного, кроме нее, посетителя в гостиной принцессы Уэльской. По утрам здесь обычно дожидались своей очереди придворные, которым была назначена аудиенция в частных апартаментах их королевских Высочеств. Карлайл лениво обмахивался огромным веером, в его ухе поблескивала бриллиантовая серьга, на голове громоздился огромный парик.
  Даже Людовик XIV не носил такого парика, подумала Абигайль, не в силах отвести взгляд от этого рыжего кошмара. Карлайл улыбнулся ей, его улыбка говорила: я знаю, почему вы здесь, я пришел по той же причине.
  "Я бы не стала скучать без вашего общества", - подумала она. На самом деле она ждала свою дочь Мэри, которая в шестнадцать лет стала фрейлиной принцессы Уэльской, но сообщать об этом Томми Карлайлу было ниже ее достоинства. Она дождется Мэри и уйдет.
  У Абигайль не было ни малейшего желания стать свидетельницей публичного унижения ее племянницы (хотя она это заслужила). В конце концов, Барбара была членом семьи. Конечно, Абигайль была потрясена, когда узнала о дуэли. Вот почему она села за стол и написала возмущенное и импульсивное письмо, которое доставили герцогине в Тэмворт со специальным посыльным. Пусть герцогиня посмотрит, что вытворяет ее любимица. Пусть прочитает о последнем скандале и поплачет!
  "Все последние четыре года Барбара неуклонно превращается в копию своей матери, - писала Абигайль сердитым размашистым почерком". Она говорила, что ничего хорошего из этого брака с Роджером Монтджоффри не выйдет. Кто-то ее послушал? Нет! Герцогиня лично явилась из Тэмворта и рассеяла их всех, как бильярдные шары. И что же? Время подтвердило ее правоту.
  Часть этого яростного гнева - и она первая была готова в этом признаться - была обоснована тем, что Барбара каким-то образом прибрала к рукам самого видного холостяка при дворе, мужчину, которого Абигайль долго и осторожно обкладывала флажками в ожидании, пока ее дочь Мэри станет достаточно взрослой для брака. Она так хорошо продумала все свои шаги. Как всегда. Они стали лучшими подругами с матерью Чарльза и пришли к соглашению, что брак между их детьми станет прекрасным шагом для обеих сторон. Оставалось лишь дождаться, когда Мэри исполнится шестнадцать, и приступить к делу.
  И что же? Угадайте, кто появился через месяц после дня рождения Мэри? Каждый раз, когда она видела улыбку этого влюбленного дурака Чарльза Рассела, ей хотелось что-нибудь разбить, желательно о голову Барбары. Эти слухи, что приходили из Парижа... они шокировали. Даже сейчас она не могла, не краснея, подумать о некоторых из них. Роджер и его знаменитый друг принц де Суассон были любовниками! Бред! Конечно, у Роджера были свои недостатки - и она первая могла бы назвать их - но он не имел ничего общего с этим женоподобным существом, Томми Карлайлом, который в настоящую минуту улыбался ей из противоположного угла гостиной всем своим уродливым нарумяненным лицом.
  И Роджер был членом семьи. Она простила его, когда в прошлом году скупила участки вокруг Бентвуда и продала их Кавендишам за кругленькую сумму. А что до принце де Суассона... что ж, она в жизни не встречала более обаятельного и утонченного мужчины. Филипп был уравновешен, рассудителен и хорошо воспитан... даже для француза. Очень жаль, что у нее не было подходящей дочери для брака с ним. Мэри была слишком молода.
  Видит Бог, брак Барбары с Роджером доказал ошибочность этой огромной разницы в возрасте. Чем больше Абигайль сближалась с Филиппом, тем лучше понимала, что ему нужна женщина постарше, закаленная, спокойная и рассудительная. Беда в том, что для развития всех этих качеств требовалось время. Ни одна девушка ими не обладала. Принц был не просто интересным и умным собеседником, но и прекрасным танцором и замечательным партнером за долгим ужином... и очень привлекательным мужчиной. Она не могла достаточно похвалить его, просто радовалась, что у Роджера есть хоть один приличный друг. Роберт Уолпол, например, с возрастом становился только вульгарнее. И этот Томми Карлайкл...
  Если честно, при всей своей нелюбви к Барбаре (а Абигайль гордилась своей справедливостью), часть ее вины ложилась на плечи Роджера. Он был ее мужем. Долг мужа - направлять жену, следить за ее поведением и в том числе не позволять захватывать себе выгодных молодых людей.
  Посреди ее мысленных рассуждений в гостиную вошла Диана. Они с Абигайль холодно кивнули друг другу. Абигайль критически отметила, что ее золовка одета в вызывающее платье цвета королевского пурпура и нелепый тюрбан, и, конечно, слишком сильно нарумянена. К сожалению, она выглядела намного лучше, чем заслуживала. Абигайль вздохнула и уставилась на кольца на своих пухлых пальцах.
  В двадцать лет лицо тебе дает природа, говорила она своей дочери Фанни. В тридцать - жизнь. И только в пятьдесят ты получаешь то лицо, которое заслуживаешь. Диане оставалось еще лет десять до ее истинного лица, но Абигайль считала, что природе в ее случае следует поторопиться. Сама Абигайль держалась, как настоящпя матрона, да, она принимала свой возраст и положение и была не из тех, кто бежит от правды. Кроме того, Филипп напомнил ей, что в женщине важен характер, а не лицо. Он был так учтив, так очарователен.
  Абигайль улыбнулась и поправила кружева на лифе платья. Глубокий вырез открывал ее грудь почти до сосков. Да, она имела полное право на глубокое декольте - по крайней мере, грудь ее не подвела.
  Абигайль наблюдала, с каким высокомерным видом Диана стучит в дверь личных апартаментов принца. Ее, словно королеву, впустили без ожидания. Мэри рассказала что большую часть вчерашнего вечера Диана провела наедине с принцем, и Абигайль знала, чем она там занимается - пытается восстановить репутацию дочери после скандала с дуэлью.
  Куда мать, туда и дочь. Диана годами втаптывала репутацию их семьи в грязь, и, похоже, Барбара пошла по той же дорожке. Ну, она пыталась их предупредить. Она говорила герцогине, что Роджер слишком стар, что у них с Барбарой не будет детей, что его мораль неустойчива, а друзья сомнительны. Разве эта упрямая старая карга послушала ее? Нет. Абигайль не в чем было себя винить. Она выполнила свой долг, как всегда.
  На нахмурилась. Тони с Чарльзом Расселом прошли по террасе, занятые каким-то разговором. Карлайл, сидевший напротив нее с видом объевшейся жабы, обернулся, чтобы проследить ее взгляд. Затем с видом полного понимания посмотрел на нее. И улыбнулся. Как же ей хотелось дать ему пощечину.
  Конечно, ей было неприятно увидеть Чарльза здесь. Он был ей как сын, ведь его мать была ее подругой Он должен был сейчас сидеть в одном их своих поместий и ждать, когда уляжется скандал (случившийся не по его вине. заметьте). Но он крутился здесь в ожидании Барбары. "Нет дыма без огня", - сказала Абигайль, когда до нее дошли новости из Парижа. Ну и ну! Не удивительно, что Чарльз влюбился так неразумно.
  Но, по крайней мере, ему ничего не грозит. Конечно, дуэли преследуются по закону, но кто предъявит обвинение сыну герцога? Принц просто решил сделать ему выговор. Просто она хотела бы, чтобы Чарльз не оказался здесь в одно время с Барбарой. Но у этих Ганноверов совсем не было такта. Всему виной их немецкая кровь.
  Она снова украдкой взглянула на террасу. Тони все еще разговаривал с Чарльзом. Вернее, Чарльз говорил, а Тони слушал. Пышная грудь Абигайль поднялась от одной мысли о будущем - сын герцог, будущий зять наследник герцогского титула, дочь станет герцогиней. Затем пришла мысль о Фанни. Конечно, следовало подыскать ей жениха с более высоким титулом, но Абигайль была моложе и не так опытна. Но она проследит, чтобы дети Фанни заключили хорошие браки. Если бы только Фанни перестала так часто рожать... но это не важно. Не в данный момент. Сейчас она должна сосредоточиться на Мэри. Фанни была опять беременна и могла подождать.
  Такой зять, как Чарльз, послужит примером для Тони. Она с одобрением посмотрела на лорда Рассела. Он был высоким, даже чуть выше Тони, который в свою очередь считался одним из самых высоких мужчин при дворе. Кстати, ей нравились высокие мужчины. Ну, такие... большие. И крепкие. Вот Филипп был высоким. И Уильям тоже. Со временем физические качества покойного мужа стирались в памяти Абигайль, но она всегда с удовольствием, если не с любовью, вспоминала его высокий рост.
  Она надеялась, что Чарльз наконец выкинет Барбару из сердца и раскается в своей ошибке. И Тони пора раскрыть глаза на беспутную кузину, потому что ее сын все еще носился со своей глупой влюбленностью, хоть и не упоминал о ней больше ни словом. Впрочем, когда он произносил больше нескольких слов подряд? Однако, Абигайль знала! Чувствовала! Материнское сердце не обманешь.
  Тони поднял голову и увидел ее. Улыбка медленно расплылась по его губам, делая лицо почти красивым. Абигайль невольно улыбнулась в ответ. Герцогиня сотворила с ним чудо, надо было отдать старухе должное (Абигайль всегда отдавала должное тем, кто этого заслуживал). Может быть, ее сердце горело от ревности, но она поощряла отношения сына с бабушкой. Старая ведьмы была ему полезна, без сомнения. Тони оставался по-прежнему молчалив, но уже говорил полными предложениями, и его слова были полны здравого смысла. Возможно, он с самого начала не был глуп, но она была слишком занята делами семьи, и что-то упустила в воспитании сына. Ну, у нее тоже были недостатки. А у кого их нет? Но ее материнская любовь всегда была с ее детьми. Всегда. За последние годы Тони стал намного лучше...
  Конечно, он не производил сильного впечатления рядом со стройным и мускулистым Чарльзом, но потерял большую часть лишнего веса, и теперь без этого жира его лицо стало привлекательней. У Тони был чуть вздернутый нос и красивый рот. И его застенчивые серьезные манеры производили выигрышное впечатление. Конечно, он не был так привлекателен, как Чарльз, но наконец-то начал развиваться в правильном направлении. Ей больше не нужно было так напрягаться. У нее даже возникло ощущение, что с годами Тони становится все лучше и лучше.
  Абигайль видела, как сын покачал головой в ответ на слова Чарльза. Тот начал спорить. Она вздохнула. Чарльз ничего не добьется, Тони был упрям, как мул. Иногда она не знала, плакать ей или смеяться. Она могла убеждать его, пока не посинеет, Тони молчал, слушал и затем поступал по-своему.
  Вот, например, сейчас он перестал носить парики. В них слишком жарко, заявил он. Она напомнила ему о требованиях моды и о том, что ни один мужчина сейчас не носит свои волосы. Да, сказал Тони, и отпустил волосы. Теперь он зачесывал их назад и завязывал бархатной лентой на затылке. Абигайль вздохнула при виде красиво завитого парика Чарльза. Неважно, что у Тони хорошие волосы, и с такой прической его лицо выглядит более мужественным. Парики были в моде.
  - Надо следовать моде, если не хочешь, чтобы все на тебя пялились, - сказала она.
  А он улыбнулся своей милой улыбкой и ответил:
  - Тогда я установлю новую моду.
  Ах, Тони был таким эксцентричны. Он собирался стать таким же эксцентричным, как герцогиня. Слава Богу, что он герцог, и ему позволено больше, чем остальным.
  А теперь она узнала через Фанни, что Тони завел себе любовницу. И не какую-нибудь скромную модистку или мелкую лавочницу, а актрису. Актрису! Все они шлюхи и дьявольское отродье. Конечно, она хотела, чтобы ее сын набрался какого-то опыта, но не с актрисой же! Но ей не дали сказать и слова. Он была таким же упрямым, как бабка.
  На террасе принце де Суассон прохромал мимо Чарльза с Тони. Военная рана, сказал он. Абигайль вздохнула, она питала слабость к военным. В конце концов, Уильям был солдатом.
  Она махнула шарфом и окликнула Филиппа. Минуту он стоял неподвижно и мрачно смотрел на нее, затем на его лице появилась улыбка. У него были такие ровные и белые зубы, а дуэльный шрам казался одновременно и пугающим и привлекательным. Теперь он, опираясь на трость, медленно шел к ней.
  Проходя мимо, Филипп холодно кивнул Карлайлу, а тот ухмыльнулся. Абигайль фыркнула. Этот мужчина был отвратителен.
  - Как мило вы выглядите, - сказал Филипп, склоняясь над ее рукой. - Ждете свою дочь? Я ищу Роджера. Вы его видели сегодня? Я посылал к нему домой, но дворецкий сообщил, что он будет здесь.
  - Оставьте записку одному из лакеев и приходите ко мне пообедать. У меня будет свежая баранина, и вы так давно не навещали меня, - она никак не могла прекратить поток слов.
  Он улыбнулся ей, как заговорщик. Она затаила дыхание.
  - Вы меня искушаете. Но на этот раз я должен сказать "нет".
  Она вздохнула.
  - Ну, тогда, по крайней мере, посидите со мной, пока Мэри не придет. Я не могу оставаться в этой комнате с Карлайлом. Он так держится, словно пришел посмотреть на шоу уродов.
  - А разве нет?
  Абигайль нахмурилась. Обычно Филипп не был таким грубым. Возможно, дуэль расстроила и его. В конце концов, он был другом Роджера.
  - Барбара не урод, она просто... невоспитанная, испорченная женщина, как мы с вами давно поняли. Ей не хватает сдержанности и осмотрительности. Надеюсь, этот позор ее чему-то научит. Бедный мальчик. Несомненно, принц отошлет ее от двора по меньшей мере на год.
  Ах, за год Абигайль успела бы сделать так много!
  - Год, - сказал Филипп. - Да. Этого было бы достаточно. Посмотрите, Абигайль, интерес растет. Просто Карлайл пришел раньше всех.
  Гостиная действительно наполнялась. Придворные входили по двое-трое: Филипп Стенхоуп, Джон Херви, мистрис Лепелл, полковник Кэмпбелл, мистрис Белленден и миссис Говард. Они усаживались в кресла за карточными столиками.
  - Да уж, - подумала Абигайль. - Миссис Говард, любовница принца, явилась засвидетельствовать позор Барбары. И Белленден с Лепелл, которые до появления Барбары считались при дворе первыми красавицами.
  Она почти почувствовала жалость к племяннице, но тут в комнату вошли Тони с Чарльзом, и выражение лица Чарльза заставило ее вздрогнуть.
  Дверь покоев принца Уэльского открылась, и разговоры в гостиной мгновенной смолкли, но при виде Мэри Сейлор возобновились. Мэри закрыла дверь и подошла к матери. Абигайль вздохнула. Мэри не была красива, и вряд ли это можно было чем-то исправить. Для Тони светлые ресницы и брови не имели значения, Барбара (хоть и была потаскушкой), но красилась очень умело, а незамужняя Мэри не имела возможности пользоваться косметикой, и ее квадратное лицо только усугубляло проблему.
  У нее была хорошая фигура и большие светло-голубые, как у Тони, глаза, но рядом с мистрис Белленден или мистрис Лепелл ее внешность казалась полным провалом. Впрочем, неважно. Мэри была сестрой герцога, и это был самый важный актив. Но Абигайль в ее возрасте была хорошенькой, а Фанни оставалась привлекательной до сих пор. А вот Мэри... "Из свиного уха не сошьешь шелкового кошелька", - произнес голос герцогини в голове Абигайль.
  - О, довольно! - рявкнула она.
  Филипп наклонился к ней:
  - Извините?
  - Ничего... случайная мысль.
  Двери личных апартаментов снова открылись. Разговор опять прервался. Это была Диана, она окинула собравшихся небрежным взглядом. Кто-то громко сказал:
  - Черт!
  Слышали все, но Диану это не обеспокоило. "Она снова сошлась с Робертом Уолполом!" - эта внезапная мысль ударила Абигайль, словно пуля. Карлайл рассмеялся, прикрывшись веером. Он наблюдал, как Диана идет к своей золовке.
  - Почему вы еще здесь? - Диана не потрудилась понизить голос. - Я понимаю, что Барбара сорвала многие твои планы, но никогда не думала, что ты опустишься до злорадства, Абигайль.
  - Я никогда не злорадствую!
  Абигайль вспыхнула, не успев сдержаться. Ее грудь раздулась и заколыхалась над кружевами. Нет! Она не позволит Диане втянуть себя в публичную ссору. Хотя ей было что сказать, но не здесь, не в Ричмонд-лодж.
  - Я ждала Мэри, - спокойно закончила она. - Мы уходим. Я не хочу быть свидетелем унижения племянницы, что бы ты себе не воображала, Диана.
  - Она не будет унижена.
  - Леди, - промурлыкал Карлайл, нависая над Дианой, как огромный медведь, - Могу я присоединиться к вашему обществу? Мне было так одиноко... Должен сказать, что мое сердце радуется при виде такой дружной семьи.
  Диана нахмурилась и повернулась, чтобы ответить, но тут же закрыла рот. Все успели заметить выражение изумления на ее лице, которое тут же сменилось огорчением. Карлайл обернулся в ту же секунду, словно был частью ее тела.
  В гостиной раздался громкий вздох. В дверях стояла Барбара, одна ее рука покоилась на локте мужа, вторая на плече пажа. Все трое были в трауре.
  - Прекрасно, - пробормотал Карлайл, - просто прекрасно.
  Он вздохнул и прижал свою большую руку к сердцу. Чарльз словно окаменел, он неотрывно смотрел на профиль Барбары, когда она шла мимо него. Как и Филипп.
  - Мама! - сказала Мэри, слишком взволнованная, чтобы молчать, - она с Роджером.
  - Здесь у всех есть глаза, - едко заметила Абигайль, раздраженная тем, что чувствует себя слегка не в своей тарелке.
  Да, эта пара действительно производила ошеломляющее впечатление. Но затем она случайно взглянула на Чарльза и увидела в нем отчаяние и гнев. Кровь прилила у нее к голове. Значит, это не было простым увлечением. Он был по ужи влюблен. Она оправила платье и величественно выступила вперед. Она закончит то, что начал Роджер. Она сделает это ради Мэри.
  Абигайль встретила их на полпути, поцеловала Барбару в щеку и улыбнулась Роджеру.
  - Я рада видеть вас вместе, - сказала она громко и отчетливо. Все равно все подслушивали, так проще было говорить ясно, во избежание кривотолков. - Барбара, моя дорогая, я тебе сочувствую и поддерживаю.
  - Абигайль, - ответил Роджер, плавно проводя свою жену мимо нее, - я ценю вашу поддержку.
  Мрачное и бледное лицо Филиппа, его черные холодные глаза заставили Барбару остановиться. "Я не стану говорить с ним, - подумала она. - Нет, не буду". Она начала дрожать. Роджер мягко подтолкнул ее ближе к родственникам.
  - Барбара, - произнесла Диана, не сводя своих фиалковых глаз с Роджера. Она попыталась незаметно оттеснить дочь в сторону. - Было бы гораздо лучше, если бы ты увиделась с принцем наедине. Я говорила с ним и...
  - Диана, - сказал Роджер. - Я не позволю моей жене оставаться с принцем наедине. Гиацинт, пойди и сообщи секретарю принца, что лорд и леди Дивейн ждут. - Он поднял обмякшую руку Дианы и поцеловал. - Уверен, вы меня понимаете.
  Диана молчала. Никто в комнате даже не пытался сделать вид, будто не следит за каждым жестом Барбары и Роджера. Все взгляды были прикованы к этой паре. Затем все смотрели на Гиацинта, который отправился выполнять поручение, и тут же вернулись к Роджеру - главному актеру драмы, которую никто не понимал, но все невольно участвовали.
  - Ты когда-нибудь пропускаешь новый скандал? - Спросил Роджер Карлайла.
  Тот на время забыл о своей жеманности и ухмыльнулся, но тут Роджер заметил Филиппа, и улыбка, с которой он вошел в комнату, утончилась до лезвия бритвы.
  - Я не ожидал встретить тебя сегодня, - сказал он.
  - Я тоже.
  При виде выражения лица Роджера Абигайль затаила дыхание.
  - Ты меня знаешь, - быстро сказал Карлайл, притиснувшись между Филиппом и Роджером и так яростно обмахиваясь веером, что у всех чуть не сдуло парики. - Я поклонник драмы, как на сцене, так и вне ее. Твой выход был великолепен. Давно не наблюдал ничего подобного. Траурные ленты изысканный штрих. Мои поздравления. Я отдал мои зубы, все мои зубы, чтобы увидеть выражение его лица, когда вы войдете вместе. Это зрелище многого стоит. Вы согласны со мной, Филипп? Безусловно, Роджер произвел фурор.
  - Да.
  Гиацинт выбежал из личных покоев, Роджер взглянул на него и подал руку Барбаре.
  - С вашего позволения, - обратился он ко всем присутствующим, - нам назначено.
  Когда они подошли к двери, в комнате воцарилось молчание. Когда дверь за ними закрылась, раздался общий вздох.
  - Великолепно, - сказал Карлайл и захлопнул веер.
  Диана хмуро смотрела на закрытую дверь.
  - Филипп, - сказала Абигайль, которая поймала себя на том, что, как и все остальные, пялилась на Дивейнов, пока дверь не захлопнулась у нее перед носом, - если вы передумаете насчет обеда... Ах, Филипп, что с вами? Вам плохо?
  Он слепо поклонился ей. Дуэльный шрам казался ярко-розовой полосой на смертельно-бледном лице.
  - Прошу меня извинить, Абигайль. У меня внезапно разболелась голова. Пойду, подышу в саду.
  Его каблуки громко по полу, когда он шел сквозь толпу к дверям на террасу, а затем по ступеням вниз на лужайку. Придворные начали расходиться. Диана окинула комнату взглядом и подошла к близкому другу принцу полковнику Кэмпбеллу. Ее глаза сузились. Она красиво улыбнулась, качнулась к нему, и они вместе покинули комнату. Миссис Говард уходила, опираясь на руку Филиппа Стенхоупа, они над чем-то смеялись.
  - Хоть кто-то рад примирению Дивейнов, - заметил Карлайл.
  Он задумчиво обмахивался веером. Не обращая на него внимания, Абигайль взяла дочь за руку. Этот паяц в дурацком парике был для нее пустым местом.
  - Пойдем, моя дорогая. Я не хотела здесь задерживаться. Должна сказать, Барбаре повезло, что у Рджера так развито чувство долга по отношению к семье. Мы должны перед отъездом поговорить с твоим братом и лордом Расселом.
  - О, нет, - сказала Мэри, отстраняясь.
  - Я не выношу излишней застенчивости. Возьми себя в руки, Мэри, дорогая. Отойдите с дороги, лорд Карлайл, Чарльзу будет приятно увидеть нас.
  - Не сейчас, - сказала Мэри, но мать уже утащила ее за собой, впрочем, как и всегда.
  - Мудрая женщина, - тихо сказала Абигайль, улыбаясь в направлении Абигайль, - не замечает влюбленность мужчины в женщину, на которой он не может жениться. И даже Чарльз Рассел не может соперничать с Роджером Монтджоффри, если Роджер решит помириться. Не могу сказать, что такой мужчина станет хорошим мужем, но это уже не имеет значения. Надо думать о будущем... Тони, мой дорогой мальчик, поцелуй маму. Лорд Чарльз, как приятно вас видеть. Я получила письмо от вашей матушки, до всей этой суеты, конечно. Вы ведь помните мою дочь Мэри? Я как раз говорила ей, что вы уже целую вечность нас не навещали. Мы с вашей матушкой такие добрые подруги...
  Наблюдавший за маневрами Абигайль Карлайл улыбнулся под веером. Великолепно.
  Чарльз Рассел с трудом заставил себя оторвать взгляд от двери, но даже Абигайль Сейлор не могла заставить его улыбаться и вести себя так, словно ничего не происходит. "Как удачно, что я решил заглянуть сюда сегодня, - подумал Кармайкл. - Столько кусочков головоломки разбросано тут и там. Нужно лишь немного ума, чтобы увидеть общую картину. Ах, как эта жизнь утомительна". Он захлопнул веер и вышел из гостиной.
  Наконец, Абигайль с Мэри ушли, остались только Чарльз и Тони - оба высокие и крупные, только один злой и молчаливый, а второй серьезный и сдержанный. Оба они напряженно смотрели на дверь в личные апартаменты принца. На челюсти Чарльза тикал мускул.
  Примерно через четверть часа дверь открылась, и вышли Роджер, Барбара и Гиацинт. Как только дверь захлопнулась, Барбара отпустила руку Роджера и сердито вытерла лицо. Тони и Чарльз выпрямились, оба смотрели на нее. Ее лицо на секунду сморщилось. Она подбежала к Тони, и он раскрыл объятия.
  - Я не буду плакать, - прошептала она ему в грудь, сминая в кулаках лацканы атласного пальто.
  Он было поднял руку, чтобы погладить ее по волосам, но сдержался. При этом жесте Роджер перевел взгляд на Тони. Чарльз шагнул к ним, его лицо было мрачным, и в то же время неуверенным.
  - Лорд Чарльз Рассел.
  Чарльз посмотрел на лакея в дверях личных покоев. Он протянул руку к Барбаре, но тоже сдержался и зашагал к двери. Их с Роджером взгляды встретились. Сходство между этими двумя было поразительным, Чарльз мог бы быть его сыном. Возможно, с возрастом он станет еще красивее.
  - Я должен извиниться перед вами, - резко сказал Чарльз. Его лицо пылало, но он смотрел прямо в глаза, - за...
  - Я знаю, за что, - ответил Роджер. - Но одного скандала достаточно, поэтому я решил принять меры относительно моей жены. - Интонация, с которой он произнес "моей", не ускользнула ни от кого в комнате, за исключением разве что Барбары. - Мне не нужно напоминать вам, что джентльмен не вторгается туда, где его больше не ждут. Или нужно, Чарльз?
  Голос Роджера был тихим и смертельно опасным. Ноздри Чарльза раздулись. Он выглядел так, словно хотел убить, но только поклонился и прошел в покои принца.
  - Мне было так стыдно, когда он меня отчитывал! Если бы не Роджер...
  - Ну, теперь все закончилось
  При этих словах она подняла голову и посмотрела Тони в лицо:
  - Да, все закончилось. Все. Скажи мне правду, Тони. Ты стыдишься меня?
  Медленно, очень медленно на лице Тони расцвела улыбка. Она изменила овал лица и зажгла глаза. На мгновение он стал почти красивым. Он покачал головой.
  - Езжай в Тэмворт, Барбара. Думаю, тебе там будет лучше.
  - Да. Я так и собиралась сделать. - Она обняла его. - Ты будешь мне писать? Навестишь меня? - Она обняла его еще раз. - Я люблю тебя, Тони.
  Он отступил назад, кивнул Роджеру и вышел.
  - Нет необходимости провожать меня... - начала Барбара, но Роджер перебил:
  - Позволь мне решить, что я буду делать, а что нет. Я провожу тебя до кареты, а дальше, если хочешь, можешь ехать одна.
  Она выглядела почти кроткой, когда он жестом предложил ей идти вперед.
  Поставив ногу на подножку кареты, Роджер наблюдал за женой. Барбара была очень бледна под румянами, и цеплялась за руку Гиацинта, как наказанный ребенок. Он не мог сдержать улыбки, она посмотрела ему в лицо, но тут же отвела глаза, потому что страсть в его взгляде обжигала. А еще был Филипп. Филипп всегда стоял между ними. Даже сегодня.
  - Я гордился тобой, - сказал Роджер. - Ты держалась красивее принца. Но постарайся понять его. В его возрасте влюбленный мужчина часто делает глупости.
  Вторая ее рука покоилась на коленях. Он перевернул ее ладонью вверх и раскрыл, затем посмотрел Барбаре в лицо.
  - Я так тебя люблю, - сказал он, поднял ее ладонь к лицу и поцеловал.
  Она чувствовало, как прикосновение его губ распространяется по всему ее телу. Однажды, давным-давно, он целовал ее ладонь. Это было на Сент-Джеймс-сквер, она была молода, глупа и плакала. Теперь она стала старше, и все так же глупа, и слез больше не было. Она погладила Роджера по щеке. "Я тоже тебя люблю, - подумала она. - Господи Иисусе, как же я тебя люблю".
  - Вместе нам будет лучше, чем сейчас, - резко сказал он, и его глаза цвета летнего неба сверкнули. Что-то в них испугало Барбару. Она не была готова, еще нет. Она отдернула руку, но этот жест, казалось, ничуть его не обеспокоил.
  - Поезжай в Тэмворт, Барбара. Мне нужно вернуться в Лондон. Я напишу тебе. Я много должен сказать тебе, но есть вещи, которые легче объяснить в письме. И я скажу их, так или иначе. Ты не можешь вечно бежать от меня.
  - Трогай, Джон, - сказал Роджер кучеру, сделал шаг назад и захлопнул дверцу кареты.
  Барбара выглянула в окно, но не поднимала глаз:
  - Спасибо за сегодняшний день.
  Карета тронулась. Роджер смотрел вслед. Экипаж, грохоча колесами, катил по дубовой аллее и становился все меньше и меньше. Когда он исчез совсем, Роджер повернулся и пошел прочь. Он тихо насвистывал, как будто был доволен.
  *
  Филипп сидел в тени деревьев, откуда открывался прекрасный вид на нежно-зеленые лужайки Ричмонд-лодж. В тот момент, когда он увидел Роджера рядом с Барбарой, все его чувства онемели. Под этим онемением он ощущал сильную боль, но сейчас она постепенно утихла.
  "Я понимаю..." - медленно подумал он.
  Все его мысли и чувства, даже кровь в его венах, казалось, двигались с величавой медлительностью. Каждая деталь этого дня - зелень лужайки, солнечные зайчики в листве, мириады мельчайших линий на его неподвижно лежащих на коленях руках - казались значительными.
  "Теперь я все понимаю. Он хочет ее, как хочет все красивые вещи. И он ее возьмет. А меня принесут в жертву. Она победила. Она даже не знает об этом, но она победила".
  *
  В конце аллеи экипаж Барбары остановился. Она наклонилась вперед и увидела, как карета тети отъезжает к обочине, как Мэри спрыгивает на землю и бежит к ней, подобрав длинные юбки. Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
  - Баб, мне нужно поговорить с тобой. Открой дверцу.
  Барбара кивнула Гиацинту, и Мэри забралась внутрь, но вместо того, чтобы говорить, теребила бант на платье. Барбара наблюдала за ней из-под полуопущенных ресниц.
  - Ты хочешь сбежать со мной в Тэмворт? - Она удивилась, как буднично звучит ее голос. - Поедем, и Тереза научит тебя так красить лицо, что все мужчины будут сами собой падать к твоим ногам. Я научу тебя смеяться, улыбаться, флиртовать. Они буду лизать тебе руки...
  Голос Барбары сорвался, она сделала глубокий вздох. Мэри смотрела на нее округлившимися глазами.
  - Не обращай на меня внимания, у меня был тяжелый день. Несколько тяжелых дней.
  Это тоже звучало легкомысленно. Мэри вздрогнула. "Уходи, - подумала Барбара, - уходи, пока я не навредила тебе".
  - Я дура, - сказала Мэри, глядя на оторванный бант. Она подняла глаза на Барбару и произнесла с той же порывистостью, которую иногда демонстрировал Тони: - Но я должна знать. Ты любишь Чарльза Рассела?
  Барбара закрыла глаза. Ей вдруг захотелось вцепиться ногтями в лицо ее маленькой кузины. Ей хотелось кричать и топать ногами, как ребенку.
  - Боже мой, нет, - сказала она резко. - Он забавлял меня... некоторое время. Это так мило, что ты беспокоишься обо мне.
  "А теперь уходи, Мэри, пока я не начала кричать и плакать". Мэри наклонилась и обняла ее, ее ясные серо-голубые, как у Тони, глаза смотрели на Барбару.
  - Я должна была знать. Я люблю тебя. Будь здорова, Баб, пожалуйста.
  "Я не буду плакать, - подумала Барбара, когда ее карета рванулась вперед. - Не буду".
  *
  Карлайл, ожидавший во дворе конюшни, когда грум оседлает его лошадь, поднял голову и увидел, как Роджер, собиравшийся уже сесть в седло, вдруг обмяк и схватился за грудь. Все его жеманство как ветром сдуло, он бросился вперед и поддержал Роджера под локоть.
  - Роджер! Что с тобой, ты заболел? Где твоя карета?
  Роджер поднял голову, вид его бледного лица испугал Томми.
  - Отдал... Барбаре, - медленно произнес он, словно каждое слово причиняло боль. - Все хорошо. Просто небольшая боль.
  - Подожди, я найду тебе карету. Присядь на ступеньку, а я...
  - Нет, Томми. Со мной все будет хорошо. Я... мне уже лучше.
  С видимым усилием и к ужасу Карлайла Роджер вскочил в седло. Внезапно бледное лицо Роджера покрылось испариной.
  - Должно быть, старею, - сказал он, не глядя на Карлайла.
  - Только не ты, - быстро сказал Карлайл. - Не ты. Роджер, езжай домой и отдохни. Обещай мне.
  Роджер улыбнулся. Улыбка превратилась в гримасу:
  - Обязательно.
  Карлайл вздрогнул. Он смотрел вслед лошади, пока кто-то сердито не попросил его отойти с середины двора.
  *
  Экипаж бешено трясло на ухабистой дороге в Тэмворт. Барбара, поджав под себя ноги, тихо сидела в углу, собаки спали по обе стороны от нее. Гиацинт ехал с кучером. Тереза сидела напротив и, понимая настроение хозяйки, тоже молчала. Через час они должны были остановиться на ночлег в таверне, а завтра вечером планировали прибыть в Тэмворт.
  Барбара откинула голову на спинку сиденья. "Как я устала", - подумала она. Под ее закрытыми веками мелькали цветные картинки: выражение лица Жабы, когда он смотрел, как она входит в его кабинет об руку с Роджером; напряженное лицо Чарльза, которое она успела заметить лишь мельком; Филипп с его уродливой улыбкой, от одного вида которой у нее заболело сердце; вопрос Мэри... "Я заслужила все это", - подумала она.
  А потом пришло оцепенение. Смерть Джимми... от нее невозможно было никуда деться, она сидела у нее на плече, как черный ворон. Он был так молод...
  - Эй, стой! Останови карету!
  Слова проникли в ее сознание. Тереза высунулась из окна.
  - Трое мужчин, - быстро сказала она. - На лошадях. Один пытается остановить карету.
  Барбара начала стаскивать с рук кольца и браслеты, ища, куда бы их спрятать. Она опустила кольцо в карман.
  - Нет! - воскликнула Тереза. - В обувь... полижите его в башмак.
  А потом обе посмотрели друг на дружку и одновременно выпалили:
  - Если Джон выстрелит, а у них есть оружие...
  Барбара столкнула собак с юбкиж Тереза уже наполовину высунулась из окна. Барбара подвинулась к ней, чтобы придержать за талию и ноги. Она увидела лошадь и всадника. Карета начала замедлять ход, затем остановилась. Тереза ввалилась обратно, ее лицо было бледным и осунувшимся. Гиацинт наклонился к окну и улыбнулся.
  - Лорд Чарльз, - сказал он. - Это лорд Чарльз.
  Барбара рывком распахнула дверцу кареты и ступила на грязную дорогу. Один всадник держал лошадей под уздцы, еще двое только что подъехали. Она с первого взгляда узнала Чарльза.
  - Как ты смеешь останавливать мою карету? - От страха ее голос срывался на визг. - Тебе повезло, что Джон не стал стрелять!
  Чарльз наклонился к ней с седла, его лицо было напряжено, на небритой щеке виднелось грязное пятно:
  - Выслушай меня. Я должен с тобой поговорить. Мы не можем все так оставить...
  - Нам не о чем говорить...
  Ее слова закончились вздохом, потому что он подхватил ее одной рукой за талию и потрусил к роще, раскачивая ее в воздухе, как мешок с мукой. Лошадиная рысь, жесткая рука Чарльза не давали дышать. Барбара чуть не упала, когда он отпустил ее. Он спешился и протянул к ней руки, она отступила.
  - Прости меня, - сказал он, его широкий чувственный рот был сжат в мрачную линию, его взгляд был так же мрачен. - Скажи, что ты простила меня.
  - Ты убил его...
  - Боже мой, Барбара, неужели ты считаешь, что я совсем бессовестный? Я ни о чем другом думать не могу, с тех пор как увидел его лежащим на земле. Мне всю жизнь придется жить с мыслью о том, что я сделал. Но я не могу жить, зная, что ты ненавидишь меня.
  - Нет, Чарльз, я тебя не ненавижу.
  Он шагнул к ней, но Барбара снова отступила и прислонилась к толстому и шершавому стволу дерева.
  - Как ты мог поступить так не только с Джемми, но и со мной? - Ее голос дрожал. - Разве ты не видишь? Все кончено.
  - Я тебе не верю, - быстро сказал он. - Нам обоим есть, о чем сожалеть. Но мы можем измениться, Барбара. Если мы попытаемся...
  Чарльз все-таки обнял ее. Она не отстранилась, но и не прижалась, как когда-то. Положив подбородок ей на макушку, он говорил мягко, убедительно.
  - Я люблю тебя. Я так тебя люблю, что самому страшно. Я не мог смириться с мыслью, что к тебе прикасался другой мужчина. Я был не прав. Пил и сходил с ума. Я никогда... не унижался так, как сейчас перед тобой. Скажи, что прощаешь меня, Барбара. Скажи, что любишь. Мне нужно это услышать.
  Она подняла голову и посмотрела на него. Ее глаза изучали его лицо. "Поздно, - подумала она. - Ты действительно был важен для меня. Но между нами всегда был Роджер... и еще много всего, хоть ты этого и не знаешь, Чарльз. А теперь есть еще и Джемми.... И моя боль, и стыд и много других ран... слишком много... Слишком поздно для нас. О, Боже, я ничем не отличаюсь от Роджера, раз позволила тебе любить себя так, как я любила его. Боже мой...".
  - Есть один человек, - медленно сказала она. - Он всегда был...
  Чарльз отступил назад, уголки его рта опустились, и на мгновение Барбаре показалось, что она видит Роджера. Но Чарльз не был Роджером. И никогда не станет.
  - Какой же я дурак, - сказал он, приблизив к ней лицо. - Я для тебя ничто. Пустое место. Будь ты проклята...
  Она отступила назад, но снова помешал ствол дерева. Чарльз схватил ее за плечи и яростно встряхнул.
  - Наверное, мне придется жить с его смертью, но тебе придется жить с его любовью! Уезжай! Беги, прячься, вернись к своему мужу - он все точно рассчитал! Но пройдет время, и ты начнешь скучать по мне, и, клянусь Богом на небесах, ты снова меня захочешь! Потому что мы с тобой молоды, а он старик. Потому что я люблю тебя! Так же, как он, или даже больше. И я лучше него... Боже, как я хочу тебя задушить!
  Он с презрением оттолкнул Барбару, и она чуть не упала. Он смотрел на нее сверху внз:
  - Ты все лето играла в опасную игру, Барбара. Сейчас ты ненавидишь меня, потому что я говорю правду. Что ж, я не могу удержаться от любви к тебя, хоть она и делает меня дураком. Но кем теперь стала ты сама?
  Его слова были пламенем, шипящим и потрескивающим, слишком правдивыми, чтобы их можно было вынести. Она хотела бы убить его за эти слова. Она сбежала от Ришелье, чтобы не стать такой, и все же катилась вниз и не могла остановиться. Барбара снова видела блестящие острые зубы Филиппа, когда он улыбался при виде ее падения. Он знал, что однажды она окажется на самом дне - надо просто подождать.
  Барбара схватила Чарльза за плащ и дернула на себя, удивляя его силой своего гнева:
  - За всю свою жизнь я знала только четырех мужчин, и один из них только что умер. Возможно, это делает меня шлюхой, но я так не думаю. И ты не знаешь, кем я хочу быть. И никогда не узнаешь! И Роджер, хоть ты его и презираешь, никогда бы не убил мальчика, что бы я ни сделала! Вот почему он лучше нас обоих! Тебе никогда не стать таким, как он, проживи хоть тысячу лет! И я никогда не полюблю тебя так, как любила его!
  Задохнувшись, она отпустила плащ, и Чарльз смотрел на нее так, словно ее лицо причиняло ему боль. Но она не могла остановиться, потому что гнев и отчаяние переполняли ее.
  - Уходи, - сказала она. - Уезжай далеко, женись, как хочет твоя мать, на какой-нибудь хорошей, послушной девочке, у которой нет ни страхов, ни боли. И, может быть, она не разочарует тебя, как я. Ты прав в одном, Чарльз. Я ненавижу твою правду! И всегда буду!
  Ее слова звучали ясно в безветренной пустоте. Люди Чарльза опустили глаза. Тереза прижала руку ко рту и случайно наклонилась вперед. Дверь кареты распахнулась, Гарри с Шарлоттой, тявкая, бросились к хозяйке. Они обнюхали сапоги Чарльза и, хотя он был им знаком, зарычали на него. Он пнул их ногой.
  - Будь ты проклят! - Крикнула Барбара. - Не трогай моих собак.
  Чарльз повернулся и пошел прочь. Она опустилась на колени и притянула к себе Гарри с Шарлоттой, они скулили и лизали ей лицо.
  - Хорошие собаки, - шептала Барбара. - Самые лучшие собаки.
  Она вытерла лицо. Все-таки она заплакала. Черт бы его побрал.
  
  ГЛАВА 24
  
  Герцогиня осматривала свои улья, вернее , следила, как трясущийся от старости пчеловод (такой же древний и ветхий, как она сама), осматривает ульи в специально устроенных нишах садовой живой изгороди. Весна выдалась холодная, и они с пасечником пытались придумать, как бы получше устроить пчел.
  В маленьких корытцах стоял сваренный в меду розмарин, пропитанные элем хлебные корки, она приказала посадить вокруг дополнительные кусты тимьяна и лаванды, хотя здесь уже много лет росла глициния, мыльнянка, овечьи ушки, кружева королевы Анны, дикая мята и фиалки - более чем достаточно, чтобы соблазнить капризное пчелиное сердечко. Но в этом году они получили новую пчелиную матку, и герцогиня заботилась, чтобы медоносное семейство росло, процветало и продолжало производить особый мед, которым славился Тэмворт - темный, сладкий и с мятным ароматом.
  Пчелы стали новым увлечением герцогини в последние годы, особенно когда из Франции и Ганновера хлынул поток этих ужасных и диких слухов о Барбаре. Тони тоже пришлось нелегко, кроме того, он был мужчиной, и чтобы защитить его мужество герцогиня научила его ни от кого не зависеть, и прежде всего от нее самой. Итак, у нее были пчелы.
  Конечно, она могла бы заботиться о Барбаре. Этой весной, когда она вернулась в Англию, любой дурак даже с одним глазом, мог бы заметить, что девочка нездорова. В Париже с ней что-то случилось, что-то плохое, но разве она приехала в Тэмворт, в свое родовое гнездо, чтобы герцогиня могла залечить ее раны? Нет. Она позволила этому негодяю Ришелье таскать ее по всему Парижу вместе с какими-то проходимцами, а между тем ее репутация превращалась в лохмотья.
  А год спустя она в одиночку справилась со смертью и похоронами отца, и ни слова не сказала семье. В Тэмворт пришло лишь короткое и сухое извещение - и ничего больше. И тогда герцогиня занялась пчелами, потому что эти капризные существа все время требовали, требовали, требовали то нового места для улья, то новых цветов и трав, то специальной подкормки. С ними нужно было обращаться очень осторожно. Пчелы могли заболеть, если бы о них забыли и не сообщили о смерти в семье. Они были очень беспокойными созданиями, которые могли ужалить в любую секунду, даже если это повлекло бы их гибель.
  В последнее время герцогиня много думала о смерти. Обо всех смертях: Кита, Ричарда, сестры Элизабет, кузины Хенли, своей собственной, ибо она приближалась. Время ее расцвета давно миновало - она была почти беззубой и дряхлой старой каргой. Ноги уже не держали ее, и в любую минуту ей могла понадобиться помощь лакея. Энни приставила к хозяйке нескольких слуг, и вот сейчас один из них ожидал на почтительном расстоянии. Герцогиню злила эта ситуация, но старое тело подводило ее все чаще, так что ничего тут не поделаешь.
  Она была пленницей в коконе это сухой старой кожи. Иногда, просыпаясь утром, она чувствовала себя молодой, но стоило попытаться встать с постели, и правда возвращалась. Она была очень стара. Пришло время попрощаться и исчезнуть. Никто больше в ней не нуждался - такова была простая и окончательная истина. От нее больше не было никакого проку.
  Только на днях она обсуждала это с Ричардом, что было одним из признаков ее преклонного возраста. Теперь она говорила с мужем вслух, и не беспокоилась, что кто-то ее услышит.
  - Ричард, - сказала герцогиня, сидя возле мраморной плиты, - я подумываю присоединиться к тебе. Дети умерли, а Барбаре, Гарри, Тони, а тем более Диане, у не нужна. Я старая, ноги у меня болят так, что иногда я даже ходить не могу. И даже твоя память тускнеет, любовь моя. Вот уж не думала, что такое может случиться. Никогда. Я хочу к тебе и мальчикам. И пчелы мне надоели.
  А потом она рассказала о последнем скандале с их внучкой, Абигайль описала его в своем письме до мельчайших подробностей. Лакей в углу - он держался подальше от хозяйки, которая ненавидела это напоминание о ее немощи - отвернулся при виде слез, стекающих по морщинистым щекам герцогини.
  Тяжело опираясь на трость, герцогиня медленно пошла от садовой стены в сторону розария Ричарда. Замолкший на полуслове пчеловод переглянулся с лакеем. Герцогиня все чаще и чаще терялась в своих мыслях. Она могла говорить и слушать, и вдруг без предупреждения ускользнуть прочь. Но горе тому, кто осмелится ее поправить - она возвращалась с поразительной и убийственной внезапностью.
  "Розовые кусты сейчас прекрасны, - думала она, - но цветение заканчивается". Скоро они усеют своими лепестками землю - последнее напоминание о лете. Да уж, август шел на убыль, осень приближалась. Глядя вокруг, она чувствовала это всем своим существом. Солнце стало раньше садиться по вечерам, а утром над ручьем иногда поднимался туман. Исчезли многие птицы (она скучала по их пронзительным голосам), а на листве папоротника начали появляться ржавые пятнышки. Герцогиня глубоко вдохнула насыщенный ароматом роз воздух.
  Осень была хорошим временем. Она найдет занятие для всех. Праздные руки и праздный ум были игрушкой дьявола. У нее не будет времени бездельничать, потому что придется наблюдать за сбором урожая. Там где сейчас зеленело море пшеницы, скоро нальются зерном золотые колосья, а к концу сентября останется лишь покрытая стерней черная земля. Придет время сбора яблок, слив и груш, лихорадочного приготовления варенья и желе. Ее кладовая будет гудеть как улей, когда они с Энни возьмутся за приготовление розового бренди с лимоном, земляничного вина, капель от кашля и лихорадки. Нужно будет лить свечи, варить мыло и эль, резать свиней, пока не пришло время зимней спячки. Отдыха. Смерти.
  Что ж, этой осенью она будет наслаждаться каждой мелочью: спелостью крыжовника, пронзительным визгом умирающих свиней, запахом пчелиного воска, утонченным совершенством сухих розовых бутонов. Каждый малый штрих будет прекрасен. Горько-сладок, как часто бывает в жизни.
  Маленький пушистый белый котенок лежал на каменных ступенях террасы. Новая Дульсинея. Старая захирела и умерла после своего последнего помета, а этого котенка герцогиня выбрала из всех для продолжения рода. Вот так, она пережила даже свою старую кошку.
  Герцогиня вздохнула и начала подниматься по ступеням. Пришла пора проверить, хватит ли в кладовых запасов до нового урожая, когда будет собрано последнее зерно, и батраки, арендаторы, фермеры, весь Тэмворт, по древней традиции отпразднуют это событие грандиозным ужином на лужайках. Ричард велел выставить для работников много хорошего эля, и пока Джайлс не уехал в школу, он поможет ей... Нет. Ричард умер, давно. И Джайлс. Она хорошо знала это, так же хорошо, как собственное имя, но иногда прошлое становилось реальнее настоящего.
  Дульсинея встала и вцепилась в юбку герцогини.
  - Ба! - Сказала та. - Ты никогда не станешь умной, как твоя мать.
  - Ваша светлость!
  Это кричала Энни. Энни и дворецкий Перриман, старые враги и соперники, в последнее время заключили нечестивый союз, чтобы следить за своей хозяйкой. Энни была вечно кудахчущей старой курицей, а Перриман шутом и дураком, только без колокольчиков на шляпе. При звуке голоса Энни герцогиня нахмурилась. Да, она действительно хотела отдохнуть, но не хотела, чтобы ей об этом напоминали. Достаточно было того, что за ней повсюду бродил лакей, этот высокий крепкий парень с веселым круглым лицом и нахальной (несмотря на сломанные передние зубы) улыбкой.
  - Ты! - Она повернулась к лакею с неожиданной для такой старой женщины резвостью. - Вот ты где. Джим! Или Джон!
  - Тим, мэм.
  - Значит, Тим? Иди и скажи Энии, где я, пока она не переполошила весь дом. Иди. Делай, как я говорю. Я не собираюсь падать, а если и упаду, то, осмелюсь сказать, поправлюсь через неделю. Как ты сказал, твое имя?
  - Тим, мэм.
  - А что случилось с Джоном?
  - Ах, Джон... он занят в доме, мэм.
  - Он ведь меня терпеть не может, а? Ты, Джим, иди...
  - Тим, мэм.
  - Знаю. Не перебивай меня, мальчик. Иди и делай, как я сказала. Мне некогда болтать с лакеями!
  Герцогиня села на каменную скамью, а Дульсинея вскочила к ней на колени и улеглась. Герцогиня почесала кошке голову. "Ты уже толстая, - подумала она. - Ты будешь толще своей матери. Бедняжка Дульсинея. Эти последние роды доконали ее, потому что она была слишком старой для котят, и все же зудела от кошачьих песен. Я надеюсь, ты станешь такой же эгоистичной, гордой и безнравственной шлюхой, как твоя мать. - Она смотрела на кусок белого меха под своей рукой. - Как жаль, что я не доживу до твоего расцвета. Но ничего, тебя заберет Тони. Он хороший мальчик, он приезжает ко мне и всегда лжет, будто Барбара справлялась обо мне, хотя я знаю, что... О чем же я думала? Что случилось в Париже? И была ли в том моя вина? Что скажешь, Дульсинея?"
  Энни, тощая, загорелая, властная, вышла на террасу. Ее никто не звал, но сейчас у герцогини не было сил справиться со своеволием прислуги. Гнев утомлял ее. Радость утомляла ее. Господи милостивый, даже постель по утрам утомляла ее! Что будет с Энни, когда она умрет? Кому будет нужна эта сварливая тощая палка, которая наизусть знает все рецепты своей герцогини? Чтож, Тони позаботится и о ней тоже.
  "Я надеюсь, что та актриса делает его счастливым", - с мрачной усмешкой подумала герцогиня. Эту сплетню сообщила в письме ее золовка Луиза, и она так смеялась, что чуть не задохнулась.
  - Письмо от Барбары, - повторила Энни.
  "Ей следовало бы быть более терпеливой, подумала герцогиня. - Я ведь уже стара". И тут слова служанки проникли в ее разум. Она протянула свою когтистую руку и сорвала печать. Дульсинея стукнула лапкой по бумаге.
  "Дорогая бабушка!
  Ты, конечно, уже знаешь о моем последнем скандале. Но ты еще не знаешь. Что я еду к тебе. Я собиралась это сделать еще до скандала. Жди меня завтра.
  Твоя любящая внучка,
  Барбара, графиня Дивейн"
  Энни смотрела на герцогиню, но та молчала.
  - Помоги ей добраться до спальни, - сказала она лакею Тиму.
  Тот положил руку на костлявый локоть герцогини.
  - Ба! - Хлопнула она его по пальцам. - Убери от меня руки! Я не калека.
  Он вздрогнул и отступил назад. Герцогиня встала и, не говоря больше ни слова, заковыляла в дом, кошка следовала за ней.
  - Я знала, что письмо подбодрит ее, - сказала Энни.
  *
  С раннего утра горничные суетились, полируя и моя то, что уже и так сверкало чистотой, но Энни сказала: "Мы ожидаем мистрис Барбару сегодня", а ее светлость пребывала в требовательном настроении. Окна в спальне покойного герцога были открыты, чтобы проветрить комнату. Впервые со дня его смерти ею собирались воспользоваться - ради мистрис Барбары.
  Герцогиня все утро провела в саду, безжалостно приказывая срезать лучшие розы, гвоздики и георгины. Все свободные от уборки слуги были отправлены в лес за папоротниками и колокольчиками. В каждой комнате стояла ваза с ветками темно-зеленого плюща.
  Обед начали готовить еще до рассвета: большой ростбиф и жаркое, пироги со шпинатом и телячьими мозгами, фрикасе из кролика с салатом из редиса и отварным летним горошком. В качестве особого угощения яблочно-крыжовенный пирог размером с тележное колесо, по всей корке усыпанный засахаренными фиалками. Перриман с помощью самого доверенного из лакеев чистил лимоны для пунша, смешивал бренди и ром с сахаром и спорил с Энни о количестве мускатного ореха и джина.
  - Не скажу, что она это заслуживает... - слышали слуги бормотание герцогини в доме, в саду и на кухне, в большой гостиной и в спальне герцога.
  Хозяйка с утра ходила по дума, сразу замечая все недостатки своим зорким глазом. Тим с дремлющей у него на руках Дульсинеей следовал за старухой. В полдень герцогиня отдохнула, отказалась от второго завтрака, но позволила Энни нарядить ее во второе лучшее платье и черный кружевной чепец.
  Теперь она сидела в гостиной, окна которой выходили на липовую аллею, и ждала, когда появится карета Барбары. Ее костлявые пальцы равномерно сжимались и разжимались на позолоченном набалдашнике трости. Дульсинея, которая получила шлепок за попытку поиграть кружевами, дремала у нее на коленях. Молодые слуги ходили мимо приоткрытой двери на цыпочках и шептались при виде ее одинокой фигуры у окна. Наконец герцогине это надоело, и она велела Тиму закрыть дверь.
  Где-то в середине дня по аллее пробежал молодой конюх, подпрыгивая босиком по гравию во дворе, добрался до боковой двери, нырнул внутрь и напугал пьющих чай Энни с Перриманом.
  - Едут! Едут! Я видел карету!
  Перриман величественно поднялся:
  - Хорошо. Я сообщу ее светлости...
  Энни сердито уставилась на него. Они соперничали азартно и яростно, как дикари южных морей.
  - Я ее личная горничная, и я сама ей скажу. Здоровье хозяйки не допускает потрясений.
  - Она крепка, как скала, и мои новости вряд ли ей повредят. Она давно ждет леди Дивейн. Я живу в этом доме еще до того, как герцогиня стала герцогиней. Мой отец служил ей! Думаю, я знаю свои обязанности.
  Перриман величественно вышел из комнаты. В такие моменты Энни напрочь забывала о своем достоинстве. Она бросилась вслед и обогнала дворецкого в холле. Он побежал вслед, и они оказались у дверей гостиной одновременно. Поборовшись за дверную ручку, вместе открыли дверь. Перриман сумел обогнать Энни, но внезапно замер, Энни врезалась ему в спину. Перед герцогиней стояли Тим с конюхом.
  - Большая черная карета с гербом на дверце, - скороговоркой перечислял конюх. - Четыре черные лошади. Большая, как у короля.
  - Должно быть, это карета Роджера. Вот тебе монетка, мальчик. Джон, дай мальчику пенни.
  - Тим, мэм.
  - Моя трость, - сказала герцогиня.
  Тим протянул ей трость. Энни и Перриман с ледяным видом ждали в стороне. Герцогиня остановилась перед дворецким.
  - Видно, дела пошли совсем плохо, - сказала она, обращаясь к пуговицам у него на груди, - раз мне приходится полагаться на лакея и конюха, чтобы узнать о прибытии моей внучки.
  Перриман холодно посмотрел на Тима:
  - Некоторые слуги плохо знают свое место. Я как раз собирался сообщит герцогине...
  - Это мой долг сообщить герцогине..., - прервала его Энни.
  - Просто я увидел, как он бежит мимо, - сказал им Тим, нагло ухмыляясь. - Я думал, у него есть новости. Старушка тревожилась...
  - Не называй ее старушкой, - начала Энни, но тут в комнату донесся стук лошадиных копыт по гравию и звяканье сбруи.
  Энни с Перриманом переглянулись, они чуть не пропустили прибытие. Так же вместе, как вошли, они протиснулись из двери гостиной в холл. Конюхи, кухарки, лакеи и служанки уже бежали вслед за герцогиней, как цыплята за курицей. Подрагивая шкурой, перебирая копытами по гравию, лошади остановились, конюхи бросились к ним, торопясь взять их под уздцы.
  Перриман шагнул вперед и открыл дверцу кареты. Оттуда, пронзительно тявкая вывалились две пучеглазые собаки, Дульсинея выпрыгнула из объятий герцогини и, задрав хвост, бросилась к Тиму. Гиацинт спустился на землю и поклонился герцогине. Конюхи, еще не забывшие его черную кожу и красивый наряд, пялились на него во все глаза. Демонстрируя к удовольствию всей мужской прислуги свои красивые лодыжки, грациозно вышла Тереза. Она присела перед герцогиней в реверансе. И, наконец, опираясь на руку Перримана, по лесенке спустилась Барбара.
  "Она слишком худая, - подумала герцогиня. - Когда мы виделись последний раз, у нее было хоть какое-то мясо на костях. Это лето принесло ей много боли, я вижу по ее лицу".
  - Ты! Мальчик! - Она повернулась к Гиацинту, который снова поклоился. - Возьми этих собак и заткни их. Я не выношу тявканья. Испорченные животные. Собаки герцога были лучше обучены. Ты! Кучер!
  Кучер Барбары замер.
  - Смотри по сторонам, когда поведешь лошадей в конюшню. Я не буду терпеть, если они затопчут мою лаванду. Вы! Лакеи! Возьмите багаж, что стоите, как истуканы?
  Через мгновение люди уже сновали направо и налево, только они с Барбарой стояли неподвижно, как два камня в ручье.
  - Ты! Француженка!
  Тереза тихо произнесла свое имя и с улыбкой отметила, что несколько лакеев и грумов уже перекатывают его на языке, словно леденец.
  Иди за моей Энни, она покажет тебе покои моей внучки.
  "Она выглядит такой старой, - подумала Барбара. - Я и забыла, а, может, не замечала. О, бабушка. Ты еще можешь лаять. И я уверена, что можешь и кусаться. Как я рада вернуться к тебе!". И она улыбнулась бабушке.
  "Наглая девчонка, - подумала герцогиня. - Но до чего же похода на своего деда. Надо бы ее выпороть. Ричард, наша девочка дома".
  Она открыла свои объятия, и Барбара без единого слова вошла в них.
  *
  Барбара, которая почти ничего не съела за обедом, приготовленным в ее честь, улыбнулась при виде пирога размером с тележное колесо. Его под руководством повара внесли в столовую два лакея. Когда же слуги собрались вокруг стола, чтобы съесть пирог и запить его кружкой пунша (который Пэрриман разливал серебряным половником), она воспользовалась радостной суетой и ускользнула прочь, чтобы подняться по неровной задней лестнице в мансарду, где располагалась ее старая комната. Но здесь не осталось ничего от ее прошлого.
  Кровать стояла голая без занавесок и матраца, шкафы были пусты. Ее птичьи гнезда и другие сокровища исчезли. Она присела у окна, пытаясь вернуть ту девочку, которая жила здесь, но все, что могла вспомнить - это выражение лица Чарльза, когда она сказала, что ненавидит его. Она долго сидела на полу, глядя на танцующие в солнечном луче пылинки. Маленькие стульчики были перевернуты и уложены на маленькие столики, в углу одиноко стояла пустая колыбель, даже без тюлевого полога. Бледные призраки ее сестер и братьев словно парили в воздухе. Было тихо, словно стрелки часов остановились и время прекратило свой бег.
  "Баб, - сказала в ее голове Шарлотта, - не уезжай". Маленькая Анна сжала в кулак край плаща пятнадцатилетней девочки, уезжающей в Лондон. "Я невеста, - сказала Анна, топая по комнате в туфлях старшей сестры, - посмотри на меня, Баб". Том и Кит сказала: "Какая ты крсивая". "Я люблю тебя, Баб, - сказала Шарлотта, - я очень тебя люблю".
  Милая, застенчивая, упрямая Шарлотта. Она стала ничем, только черви и гниющие кости.
  О, Чарльз, лучше бы мы не ссорились. В ее голове он снова произнес честные слова уродливой правды, и она закрыла его красивый твердый рот рукой, заставляя замолчать. Барбара посмотрела на пустую колыбель. Малыш улыбнулся ей призрачной беззубой улыбкой. В углу паук плел паутину. Джемми лежал на земле, из его раны текла кровь.
  "Больно, только когда я смеюсь", - сказал Ришелье. "Роджер, - подумала она. - Больно. Мне так больно".
  *
  Вечером они с бабушкой пошли в церковь Тэмворта. Все теперь было окутано мягкими сумерками. Через час стемнеет, наступит вечер и станет прохладно и тихо. Слышно будет лишь мычание коров да песни лягушек. Гарри и Шарлотта стояли у ее ног, их шерстяные шубки были усеяны семенами сорняков, росших в канаве вдоль дороги.
  В часовне, где на мраморной плите лежал ее вечно молодой мраморный дедушка, Барбара читала памятные таблички над могилами ее дядей, братьев, сестре и кузины Хенли. Она поставила цветы с базальтовые вазы перед их именами.
  По возвращении все домочадцы ждали их в Большом зале для вечерней молитвы. Перриман принес шкатулку с Библией, открыл ее и положил огромную Библию Тэмворта герцогине на колени. Она сидела в дубовом кресле герцога - маленькая и похожая на морщинистого карлика. Зал с его высоким потолком и почерневшими балками казался церковью.
  - Помилуй меня, Господи, по милости Твоей, - начала читать бабушка дрожащим голосом, и Барбара закрыла глаза, чтобы сосредоточиться.
  Она выросла среди постоянных молитв, и теперь эти простые и полные глубокого смысла слова успокаивали ее сердце, потому что возвращали в далекое прошлое к таким же вечерам . После чтения герцогиня добавила несколько коротких личных просьб к Господу: чтобы погода оставалась такой же мягкой, и чтобы одна кухонная служанка (имя которой не было названо, но все его знали) не была так смела с конюхами. Все склонили голову в молчаливой молитве.
  - Господи, помилуй нас, - заключила герцогиня.
  - Господи, помилуй нас, - повторили домочадцы. - Аминь.
  Еще один день Тэмворта закончился.
  *
  Барбара лежала в постели. Собаки у ее ног уже громко храпели, измученные своим первым днем в деревне, изучением новых владений и безуспешными попытками загнать в угол и задушить кошку Дульсинею. Вернувшись в спальню, Барбара обнаружила, что Гиацинт за этот день обзавелся синяком под глазом, заметным даже на его черной коже.
  Она выслушала его взволнованный рассказ о драке с конюхами, после чего отпустила ночевать на конюшню. Успех в кулачном бою принес ему новых друзей. Они с Терезой улыбнулсиь друг другу над его головой.
  С кровати она видела луну. "В Ричмонде, Лондоне или даже в Париже, - подумала она, - мой вечер еще только начинался бы. Я бы одевалась в театр или играла в карты в личных покоях Жабы. Меня ожидали бы долгие часы развлечений, флирта и... скуки. Чарльз смотрел бы на меня, и я по его глазам видела бы, как он меня хочет. И я могла бы пойти с ним в сад и позволила бы целовать себя, пока не подкосятся ноги, и я смогу думать лишь о том, как остаться с ним наедине, обнаженной в его объятиях. Или я бы флиртовала с кем-то еще, чтобы позлить его. Как научил меня Ришелье... как хорошо он меня научил... Люди вокруг меня пили бы и болтали, их голоса становились бы все громче. И я легла бы в постель только под утро, и если бы была трезва, то подумала бы: вот и еще одна ночь прошла. И жизнь продолжалась бы, и ничего бы не происходило".
  Ей вспомнились слова, которые бабушка читала сегодня вечером. Окропи меня иссопом, и буду я чист. Омой меня, и буду я белее снега. О, Чарльз, было время, когда я почти любила тебя. Я поступила с тобой несправедливо. Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные.
  Роджер, ты улыбнулся мне своей красивой улыбкой и ждал, что я упаду к твоим ногам. Если бы я только могла... но я не могу.
  Она открыла дверь в комнату бабушки. Бабушка лежала, откинувшись на белоснежную гору подушек, но не спала. На столике у кровати мерцала одинокая свеча, одна ее рука ритмично двигалась по мурлыкающему комку белого меха, пока бабушка читала Библию, и губы ее шевелились в такт словам. Барбара улыбнулась: ничего не изменилось... и изменилось все.
  Герцогиня подняла глаза и увидела идущую к ней внучку. "Ничего не меняется, - подумала она, - и меняется все. Вот моя Баб снова со мной, но эта не та Баб, которую я знаю. Та Баб ворвалась бы в мою спальню с сердцем, переполненным мыслями, болью, нуждами, с лицом, которое я читала, как открытую книгу. Эта женщина нп открывает свою боль всему миру, но все же она пришла ко мне, согласно старому, любимому ритуалу. Ричард, наша девочка дома".
  Барбара забралась на кровать, подвинула Дульсинею и легла рядом. Герцогиня протянула руку и коснулась ее рыжевато-золотистых кудрей. Барбара закрыла глаза, между ними воцарилось уютное молчание. Герцогиня почувствовала, что начинает дремать. Это была спокойная, теплая близость. Любимое воспоминание стало реальностью, потому что юная Барбара много ночей провела таким образом, особенно после своих шалостей... она была таким упрямым ребенком... что она натворила на этот раз... может быть, они с Гарри напоили свиней ее лучшим розовым бренди так, что эти бедные создания качались и падали в загонах, а конюхи у ограды рыдали от смеха... неужели они с Гарри прокрались в оранжерею Джона Эшфорда, чтобы украсть апельсины? Ну, завтра она поговорит с Джоном.
  - Ты знаешь о дуэли?
  Слова разбудили герцогиню, она поймала себя на том, что смотрит в голубые глаза внучки.
  - Дуэль? - спросила она, пытаясь выиграть время. - Гарри опять выгнали из школы из-за дуэли?
  Барбара приподнялась на локте и уставилась на нее:
  - Нет, бабушка, та дуэль была давно. Я говорю о дуэли между Чарльзом Расселом и Джемми Лэндсдауном.
  - А... да... эта дуэль. Конечно, я знаю! Я еще не в маразме! Твоя тетя Абигейл сломала два пера, торопясь сообщить мне эту новость. - Герцогиня выпрямилась и нахлобучила на лоб кружевной чепец, который соскользнул с ее головы, когда она начала клевать носом. - Кто был этот Джемми?
  - Поклонник... друг... мальчик. Он напомнил мне Кита. Я флиртовала с ним, и потом позволила больше. Из-за этого он умер.
  "Ах, да, - подумала герцогиня. - Я знаю, знаю, что о тебе говорят. Абигейл об этом позаботилась". Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава больше серебра и золота... что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина, красивая и - безрассудная... О, как много стихов она могла бы прочитать своей внучке о коварных и порочных женщинах, но ни одно не могло сейчас слететь с ее языка. Она не могла сказать их этой девушке... этой женщине, которую так любила, но как легко она говорила их Диане, как презрительно отворачивалась от дочери. Если бы она никогда не говорила их Диане, не осуждала бы ее, выросла бы ее дочь другой? Если бы она смогла любить Диану, как любила Барбару... эти мысли причиняли ей боль.
  "Я старуха, - сказала герцогиня себе. - Я слишком стара для сожалений. И слишком стара, чтобы измениться".
  Тихим, неуверенным голосом, настолько непохожим на ее обычный, что Барбара вздрогнула, герцогиня сказала:
  - Порой в жизни нам приходится совершать постыдные поступки. Те из нас, кто силен, прощают себя и идут дальше. Слабые барахтаются в своем позоре, и тонут в нем. Никто не без греха, дитя мое. В этой мудрости есть какое-то утешение.
  Барбара удивленно улыбнулась. "Как она прекрасна даже несмотря на худобу, - подумала герцогиня. - Неудивительно, что мужчина умер из-за нее". Но старуха не могла читать в сердце внучки, хоть когда-то это было легко. Барбара снова закрыла глаза, и бабушка начала гладить ее волосы. "Роджер... - подумала герцогиня. - Она все еще любит его? Или теперь это Чарльз Рассел? Что случилось в Париже? Узнаю ли я когда-нибудь? И что мне делать, если узнаю?".
  Отврати лицо от грехов моих и изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними у меня. Слова вечернего чтения плыли у Барбары в голове. Возврати мне радость спасения Твоего...
  О, бабушка, как мне хорошо здесь с тобой. Я знаю, что ты будешь делать с той минуты, как встанешь утром, и до самого вечера. Твой мир - это неизменный ритуал. Ты неизменна в своей силе и стойкости, и вы вместе с Тэмвортом снова сделаете меня здоровой. Я знаю это.
  Она закрыла глаза и уснула.
  *
  Барбара сидела вместе с бабушкой в полуденной тени старых дубов. Эти дубы росли на вершине холма, с которого были хорошо видны и дом, и пшеничные поля, и маленькие фигурки работников, занятых на уборке урожая. Они взяли с собой письма.
  Письма приходили каждый день, письма были всегда. Герцогиня вела широкую переписку, и люди со всего графства приезжали к ней за новостями. Ее система состояла в том, чтобы читать их утром, а отвечать в течение дня, и пока она переходила из кухни в кладовую, из гостиной в сад, то и дело звала Энни записать какую-нибудь мысль или комментарий, который затем будет включен в письмо.
  - От Тони, - радостно заметила герцогиня, срывая печать с большого конверта. Из него ей на колени выпала записка поменьше. Герцогиня перебросила ее Барбаре и с удовольствием начала читать. - В Лондоне жарко... ну, конечно, конец августа... Он пишет, что когда "Южное море" закрыло свои биржевые книги, толпа на улице была такой густой, а условия новой подписки такими строгими... Тони это не нравится. Он пишет, чтобы я продала все свои акции, независимо от потери... Ба! Я продала их еще в мае! Кучка жадных ростовщиков и биржевиков! Этот Джон Блант просто писарь и ничего более, никакое рыцарство не смоет чернил с его пальцев и чисел из сердца. Что еще пишет мой мальчик? Александр Поуп и леди Мэри Уортли Монтегю продолжают флиртовать друг с другом в стихах... Мне не нравится Поуп. Он злой и мелочный. Цезарь Уайт гораздо лучше. Глупо, что он ушел от вас, знаешь ли. Талант нуждается в покровителе. Чем он сейчас занимается?
  Барбара оторвалась от своего письма:
  - Понятия не имею. Я виделась с ним всего один раз, чтобы поблагодарить за стихи об Авроре. Я... была занята.
  - Вот поэтому поэту и нужен покровитель, - упрямо повторила герцогиня.
  Барбара не слушала. Бабушка вскрыла следующее письмо.
  - Абигейл пишет, что ходят сплетни о судебных исках против "Южного моря". Что это за слово? Как курица нацарапала... Это Английская медная компания? Да. Должно быть, так. И Медная компания Уэльса. И Йоркская строительная компания. Принц Уэльский подал в отставку с поста губернатора Медной компании. Роджер прислал Тони записку, что может выкупить его акции. Красивый жест. Абигейл пишет, что принц был в ярости, но директора были непреклонны. Акции Королевской страховой компании на Лондонской бирже падают. Она пишет, что все ждут, затаив дыхание...
  - Дыхание... - пробормотала Барбара, - ... да.
  В ее письме Тони не упоминал о Поупе, но зато написал, как сильно скучает по ней. Графиня Кэмден, мать Джемми, заболела, писал он. Барбара посмотрела куда-то поверх пшеничных полей, затем продолжила чтение. Чарлз уехал из Ричмонда в одно из своих поместий. Принц потребовал не упоминать ее имя в своем присутствии, но Диана постоянно бывает в его личных покоях. Тони видел Роджера, тот выглядит хорошо и сказал, что написал ей, пусть ждет письма в ближайшее время.
  "Письмо", - подумала Барбара. Она начала читать снова с самого начала.
  - Да, - сказала герцогиня, - любой дурак знает, что такое бумажный кредит без настоящих денег. Это пузырь, и он лопнет.
  *
  Жатва в Тэмворте была закончена, и жнецы готовились отпраздновать это событие, прежде чем отправиться на следующую ферму. Повозка с последними снопами пшеницы была украшена цветами и самыми яркими носовыми платками жнецов. На месте возницы сидело Пшеничное дитя - грубо связанное соломенное чучело. Оно было завернуто в белое полотно, к одной его руке была привязана коса, а голову украшала старая соломенная шляпа герцогини.
  Телега с грохотом катила в Тэмворт, и фермеры выходили к дороге, чтобы приветствовать ее и присоединиться к шествию. Жнецы с колосками на шляпах или за ухом играли на флейтих и маленьких барабанах, а их жены и дети танцевали вокруг повозки. Слуги в Тэмворте уже готовились встречать гостей.
  Герцогиня в дубовом кресле и с Дульсинеей на коленях ждала перед домом. Она должна была уступить свое место Пшеничному дитя и с кружкой лучшего эля произнести тост за хороший урожай и тяжелую работу крестьян. Слуги, пошатываясь, проносили мимо нее грубые столы, расставляли их на лужайке и накрывали лучшими льняными скатертями. Затем приходил через блюдам с вареным картофелем, капустой, репой и морковью. Лакеи под руководством Перримана разносили вареную и жареную говядину, баранину, телятину и свинину. Кухарки уже несколько дней готовили яблочные пироги и булочки с заварным кремом, теперь их несли к столам прямо от горячих печей. А еще были эль, пиво и сидр. Деревенский скрипач пилил на скрипке, разогреваясь перед целой ночью танцев.
  Герцогиня улыбнулась царящей повсюду суете - она доказывала, что Тэмворт хорошо подготовился к холодной зиме, и не будет испытывать недостатка, даже если весна запоздает. Запасов хватит и на поместье и на соседей, которым не так повезло.
  К ней подошел Джон Эшфорд из Ледибет. Следующий праздник урожая предстояло устраивать им со сквайром Динвитти. Сэр Джон приехал пораньше, чтобы прочитать последнее письмо от Абигейл (и попробовать тэмвортский эль).
  - Эль в этом году горчит, Алиса.
  Герцогиня сердито посмотрела на него. Ее эль всегда был превосходен, просто у Джона сидела в голове дурацкая идея, что в Ледибет вода слаще.
  - Абигейл и Мод, кажется, пришли к одному мнению. Мод тоже написала нам, что в городе все как на иголках из-за цены на акции. Королевские облигации падают. И "Южное море" тоже, - добавил он.
  - Я продала все в мае, - ответила герцогиня. - Я не держусь за бумажные деньги. Предпочитаю кошелек с золотом.
  Многие держатели при выкупе их акций получали сертификаты, которые сейчас имели хождение наряду с деньгами, причем банкноты ювелирных домов, банков и различных акционерных обществ лихорадочно конкурировали друг с другом.
  Сэр Джон нахмурился и пошел прочь. Они с герцогиней никак не могли прийти к согласию по экономическим вопросам, так о чем им разговаривать? Герцогиня пожала плечами. Спор, вот что имело значение. Несомненно, выпив немного ее "горького" эля, он вернется, чтобы объяснить происходящее в свете собственных теорий. Ну, она хорошо отдохнула утром, и встретит его должным образом.
  Она заметила, что из деревни подъехал лакей Тим. Конечно, он привез ей письма, но сегодня придется отказаться от удовольствия прочитать их, потому что ей предстоит выслушать речь старшего жнеца в ее честь, встретить Пшеничное дитя и приветствовать всей собственной речью. Она увидела, как только что прибывший викарий Летчрод украдкой глотнул эля и смущенно улыбнулся, заметив ее взгляд. "Допивай, викарий, - подумала она. - Возможно, эль сократит твою долгую молитву".
  Барбара с Терезой пронесли мимо огромный поднос со свежеиспеченным хлебом. Барбара смеялась, и герцогиня улыбнулась при виде ее. "Она пополнела, - подумала старуха. - Она здесь только две недели. А уже выглядит свежее и веселее. Тэмворт и моя забота пошли ей на пользу".
  Гиацинт с собаками с визгом пронеслись мимо. Дульсинея и глазом не моргнула, они с собаками нашли общий язык. Кошка почти достигла собак в размере, и ни одна из этих гавкающих тварей не могла сравниться с ней в холодной жестокости. "Оставьте меня в покое, - сказала она глупым мопсам, - и я не стану царапать ваши мокрые носы". Гарри, скуля из-за больного носа, согласился, а Шарлотта последовала его примеру. Чтобы успокоить свою гордость, они притворялись, будто Дульсинеи не существует. Но кошка знала, что победила, и теперь следила за ними с ленивым интересом.
  Тим передал письмо Барбаре. Герцогиня увидела, как изменилось лицо внучки, и ее сердце подпрыгнуло. Не говоря никому н слова, Барбара повернулась и пошла прочь от столов и веселящихся слуг, многие из которых уже успели попробовать эль в доме. Она шла к дубам на холме. Звуки флейт и барабанов теперь были слышны отчетливо, жнецы уже шли по липовой аллее. Герцогиня взглянула в сторону дубов. Маленькая фигурка Барбары сидела на дерновой скамье, склонив голову, будто читала.
  Письмо было от Роджера. Он написал... как и обещал. Можно было порвать его... ей не нужно было читать... она могла бы сказать себе, что никакого письма не было. Она сломала восковую печать.
  "Моя дорогая Барбара,
  Я давно собираюсь тебе написать, но в моей гостиной с утра до ночи толпятся директора "Южной компании", Английского банка и Ост-Индийской компании, члены министерства и друзья с настойчивыми просьбами об услугах.
  Я забыл, как надо писать любовные письма. Вы видишь, как я начинаю... скучными новостями об акциях, когда все, что я хочу, это открыть тебе свое сердце. Последние четыре года я постоянно думал о тебе. Я хотел, чтобы ты была со мной, но вспоминал твои последние слова и чувствовал, что преждевременное признание только отдалит нас..."
  Барбара подняла голову. Высокие чистые голоса флейт и звуки барабанов доносились со стороны дома. Она посмотрела вниз: лужайка перед домом теперь была заполнена мужчинами, женщинами и детьми, разодетыми, словно на свадьбу. Вдруг все захлопали, старший жнец встал перед бабушкой и что-то говорил. Барбара не могла расслышать слов, но они никогда не менялись. Ц нее перехватило горло. "Я не буду плакать, - подумала она. - Он не заслуживает моих слез". Она снова посмотрела на письмо.
  "Одно время я думал, что мы пойдем разными дорогами или, по крайней мере, всегда будем жить порознь. Но потом, когда я увидел тебя этой весной, такую близкую и в то же время далекую, я понял, что всегда любил и хотел тебя. Даже в Париже. Я смотрел на тебя, уже взрослую, а не дорогое дитя из моих воспоминаний, и ты была прекрасна. И я чувствовал, что давно готовился к этому моменту, и с тобой моя пустая жизнь снова наполнилась смыслом.
  Я наблюдал за тобой этим летом, Барбара, и если бы я поверил, что ты счастлива, я оставил бы тебя в покое. Но это не так, я знаю. Я чувствую, что часть твоего сердца все еще принадлежит мне. Я стал молиться Богу, в которого не верил много лет. Я видел сны, в которых снова становился молодым - чтобы обнимать любимую женщину и видеть, как она рожает моих детей.
  Я хочу тебя. Ты нужна мне. Я верю, что в этот раз мы могли бы быть счастливы. Приезжай ко мне в Дивейн-хаус. Это большой дом, здесь мы сможем быть близки или далеки друг от друга, как ты пожелаешь. Займи свое почетное место рядом со мной. Я буду заботиться о тебе, как ни об одной женщине, и если ты окажешь мне честь снова стать моей женой, я буду лелеять нашу любовь до конца нашей совместной жизни.
  Я знаю, что нам нужно многое выяснить между собой, и отвечу на все тови вопросы, как бы больно это не было. Но не в письме. Лицом к лицу, чтобы ты могла видеть любовь в моих глазах и знать, что я чувствую к тебе. Знай же, что я каждый час думаю о тебе и каждую ночь представляю тебя в своих объятиях. Вспомни, что было между нами, когда ты была почти ребенком, и как прекрасно все может быть, когда ты стала женщиной.
  Навсегда твой муж,
  Роджер Монтджоффри, граф Дивейн".
  
  - Барбара, - спросила бабушка, - ты заболела?
  Звуки скрипки, смех доносились до нее смутно, словно она была далеко-далеко. "Как он посмел? - подумала она. - Как он посмел написать мне такие красивые слова?" Она закрыла лицо руками и письмо упало на землю. Голубой, как лесной колокольчик, мотылек, сел на восковую печать. Герцогиня наклонилась и взяла бумагу. Она быстро пробежала письмо глазами, затем посмотрела на внучку, чье лицо все еще было спрятано. Она села на скамью и сложила письмо. Внизу на лужайке Перриман плясал с Энни. Это было так удивительно, что все остальные пары остановились и расступились.
  Герцогиня ждала. "Что же такое случилось в Париже, - думала она, - если ты до сих пор не можешь простить его?"
  Барбара подняла больное, бледное лицо от ладоней, глаза ее покраснели.
  - Храни свое сердце... помнишь, как ты говорила мне эти слова? Я так и делала. Я знала свое сердце. И я пошла за тем, чего хотела. Но все оказалось не так, как я ожидала, и теперь во мне столько боли и гнева... и я больше не могу, как пятнадцатилетняя девчонка, добиваться, чего хочу. Я не могу простить. Он меня хочет, я видела это в его глазах. Чувствовала в прикосновении... но я не могу простить.
  - Почему?
  Желание признаться было таким сильным. Но она не могла. Она не предаст Роджера. Ей и самой так и не удалось узнать окончательную правду.
  - Ты никогда не поймешь. Твоя жизнь так отличается от моей. У тебя был дедушка, дети, и твои мечты не рассыпались в прах прямо у тебя в руках. У меня не осталось ничего, кроме сожалений.
  - И кто в этом виноват? Что в Париже случилось такого, что ты не можешь простить его, мистрис Барбара? Почему твое сердце не растаяло от письма, которое растопило бы сердце любой женщины? А твои любовники? Твои скандалы? Что случилось?
  Барбара широко открытыми глазами смотрела на бабушку. "Он был неверен, - подумала герцогиня. - Могла быть только одна причина. Я предполагала такую возможность, но думала, что он будет более ловок в своих делах. И достаточно опытен, чтобы все уладить. Вот уж не думала, что Роджер будет настолько неуклюжим. Что ж, она хотела его и получила. Давайте теперь закроем этот вопрос раз и навсегда. Мне надоело."
  - Ты слабая, скулящая дура, Барбара Дивейн! Если ты любила его, ты должна была за него бороться... - герцогиня на мгновение запнулась, увидев выражение лица Барбары, но только на мгновение. - Ба! - Она с силой ткнула тростью в землю под ногами. - Ты думаешь, все мы получаем от жизни, что хотим? Что некоторые из нас настолько выше остальных божьих созданий, что не должны страдать от боли и несправедливости? Добро пожаловать в этот мир, Барбара Дивейн. Ты превратилась в дуру. А я терпеть не могу дураков!
  - Будь ты проклята со своими проповедями, самодовольная старуха! - Крикнула Барбара. - Да! Мой муж изменял мне! Но не с женщиной! Что ты так на меня смотришь? Он изменял мне с мужчиной. Теперь тебе нечего сказать, да? Ни цитат, ни стихов? Никакое чудо не сделает мою жизнь прежней! Бабушка? Что с тобой?
  В ушах герцогини раздался рев. Она не могла ответить Барбаре, потому что боль сжимала ее внутренности острыми когтями. "Ричард, - подумала она. - Я знала. Давным-давно. Я не могу это вынести. Господи, помилуй нас. Господи, помилуй". Она смотрела на внучку, которая говорила о таком унижении и боли, вынести которые невозможно. "Я слишком стара, - мелькнула слабая мысль. - Я не должна была вмешиваться". Но она была бессильна остановить то, что сама же привела в движение.
  Барбара вытерла текущие по лицу слезы. Она больше не могла остановить слова, как не могла остановить движение солнца по небу. Она слишком долго молчала, блуждала, как потерянный ребенок, по лабиринтам чужих желаний. Она устала, злилась, ей было страшно.
  Письмо было таким красивым, в нем было столько обещаний, но она больше никому не верила. Даже себе. Кто-то должен был разделить ее боль. Она умрет, если не поделится. Боль четырех лет... Ее мать ничего не хотела слышать. Гарри не мог. Некому было сказать, потому что оказалось - даже в минуты самого сильного гнева она не может предать Роджера... проклятого Роджера. Пусть гадают, пусть сплетничают, она никому ничего не скажет.
  В то утро Филипп убил всю ее молодость, всю любовь, гордость и женственность... и ее мечту о Роджера... ее прекрасном рыцаре, герое. О человеке, который должен был стать большим, чем все остальные люди. Она не думала, что когда-нибудь сможет говорить с ним. Поэтому она должна была излить свое горе, сказав кому-то правду, его правду. Даже если эта правда убьет и ее саму и бабушку.
  Она жестко вытерла глаза:
  - Я думала, что умру. Но не умерла. Я хотела... меня убило то, что я увидела. Даже теперь, после стольких лет я не могу говорить об этом без слез. Посмотри на меня! Гарри догадался. Я ни слова не сказала, но он догадался. Он сам чуть не погиб, пытась спасти мою честь. Честь! У меня больше нет чести. Обо мне говорили много неправды, но... у меня были любовники, да, но только Ришелье и Чарльз... - ее голос сорвался. - Мне нет прощения за Джемми. Я была пьяна. Это была ошибка. Этим летом я словно с ума сошла. Я сама себя не понимаю. О, бабушка, я пыталась забыть Роджера. Не любить его. Но не могу. Я плачу, как ребенок, потому что он прислал мне любовное письмо! Я все еще люблю его. Боже, помоги мне. Я так боюсь любить мужчину, который не мужчина, а...
  Барбара не договорила. Она закрыла лицо руками и рыдала, как ребенок.
  Герцогиня чувствовала себя совсем беспомощной, словно ее толкнули так, что она упала на землю и потеряла дыхание. "Спасибо, Господи, что Баб перестала говорить, - вяло подумала она. - Каждое ее слово, словно нож в сердце. Пусть поплачет. Хорошо, когда можно со слезами выпустить яд. Яд убивает сердце. Абигейл писала о прекрасном принце де Суассоне... неисповедимы пути твои, Господи... помилуй нас. Если бы я не была такой старой и не знала, что слезы убьют меня, я бы тоже поплакала вместе с тобой, Барбара. Боже милостивый, я сделала ошибку пять лет назад. Ричард, наша девочка пострадала из-за меня. Моя гордость, мое высокомерие... они горьки, как пепел. Приди и утешь меня. Ты нужен мне, сердце мое. Где ты сейчас?
  Гиацинт с Перрименом шли к ним по склону. Пэрримен успел водрузить себе на голову шляпу соломенного чучела. "Старый дурак", - вяло подумала герцогиня.
  - Мадам, - красиво поклонился Гиацинт. - Присоединяйтесь к нам.
  Барбара вскочила со скамейки и побежала вниз. Каким=то чудом герцогине удалось подняться на ноги.
  - Перриман, проводи меня к столу. Ты, Гиацинт, пока не беспокой Барбару. Она больна.
  Ей потребовались все силы, чтобы произнести эти слова. Она заметила брошенное на скамье письмо, подняла его и положила в карман. Перриман протянул руку, чтобы поддержать ее. Если бы он этого не сделал, она бы упала.
  - Старый дурак, - сказала она вяло. - Сними шляпу.
  *
  Герцогиня лежала в постели, отрешившись от боли в сердце, боли в ногах. Она упала во время ужина, и Энни, Тим, Тереза, Перриман, Гиацинт... казалось, все, кто был вокруг, бросились к ней, как овцы к кормушке. Сама не заметив как, она очутилась в доме. Ее подхватили сильные молодые руки Тима, но она продолжала улыбаться, и у нее даже хватило здравого смысла попросить поднести ее к окну, чтобы помахать гостям рукой. Пусть веселятся, пусть танцуют под радостную песню скрипки, пусть наслаждаются ужином.
  Тереза и Энни натерли ей ноги мазью, но она не могла сдержать стонов, потому что болело все. Ей казалось, что она умрет от этой боли.
  - Вина, - выдохнула она, - вина.
  Руки дрожали, и герцогиня пролила немного на себя, но выпила успокаивающее вино из одуванчиков. Оно смягчит боль, все смягчит, и тогда она сможет это выдержать. В окно лились звуки флейты, барабана, скрипки, песни и смех. Герцогиня отправила Терезу и Энни обратно. Они знали только, что их хозяйка переутомилась, но теперь спокойно спала.
  Однако, она не спала, она парила над своим больным, ветхим телом. "Наверное, я слишком много выпила", - подумала она.
  - Ричард, - сказала она вслух, - ты должен был присмотреть за мной. Я быстро пьянею.
  Она замолчала, потому что в комнате кто-то был. Это все вино, или действительно Барбара плыла по воздуху к ее кровати? Эта женщина была похожа на внучку, только лицо ее так распухло, что трудно было сказать наверняка. "Хорошо, - подумала герцогиня в вялой полудреме, - теперь я могу выслушать что угодно. Ты можешь сказать мне все, даже если я потом умру во сне. Барбара, это было просто письмо, обрывок сплетни, я не могла в нее поверить. Я знала и не знала. И теперь я не могу это вынести, потому что я оставила тебя одну с правдой. Прости меня. Ричард, я обидела нашу девочку".
  - Я пришла извиниться за то, что сказала тебе сегодня, бабушка. - Голос Барбары был таким хриплым, что его невозможно было узнать. Она присела на край кровати. - Я сказала тебе ужасные вещи, это было несправедливо. Прости меня, я была не в себе.
  Барбара засмеялась коротко и горько, как будто что-то вспомнила.
  - Над чем ты смеешься?
  - Ни над чем. Надо всем. Просто вспомнила. Один человек как-то сказал мне, что ему больно только, когда он смеется. Теперь я знаю, что он чувствовал. Я плакала весь день.
  - Пять лет - долгий срок, чтобы носить на сердце такую тяжесть, - сказала герцогиня со своей безопасной высоты.
  Она прикусила губу, чтобы вернуться в свое тело. Ричард позволил ей выпить слишком много вина. "Только больше никаких сюрпризов, - мысленно попросила она. - Я самоуверенная и глупая, и во все вмешиваюсь, но я слишком стара, чтобы измениться".
  - Ненавижу плакать, - сказала Барбара.
  - Ты всегда такой была. Это Гарри виноват. Когда ты плакала, он дразнил тебя, пока ты не начинала с ним драться. В слезах нет слабости, Барбара Дивейн. Если мы не будем печалиться над тем, что причиняет нам боль, то как же мы сможем пережить ее? Я пролила много слез над тем, что принесла мне жизнь. Сострадание происходит из сильной боли. Но сострадание требует мужества. Горевать проще.
  Как величественно звучали ее слова. Как мудро.
  - Я сейчас не чувствую никакого сострадания.
  - Нет. Но потом оно придет.
  Герцогиня сжала руку внучки и посмотрела на нее с любовью. Хорошо быть величественной и мудрой.
  - Это еще не все, бабушка, - сказала Барбара.
  "Убей меня, - подумала герцогиня. - Убей, и покончим с этим".
  - Он хочет, чтобы я переехала в Дивейн-хаус. Он говорит о детях.
  Герцогиня посмотрела в глаза внучке. "Какая печаль, - подумала она, забыв, что не хочет ничего знать. Что? Что еще могло так ранить ее девочку? Что могло быть хуже Роджера?"
  - Мне кажется, я бесплодна.
  Герцогиня раскрыла объятия, и Барбара бросилась к ней. Бабушка погладила ее по волосам, вытерла слезы со щек, обняла и укачивала, утешая, словно внучка снова стала ребенком, а сама она была сильной женщиной, всегда знающей, как исцелить детскую боль. Она долго-долго укачивала внучку.
  Наконец Барбара пошевелилась, вытерла глаза, высморкалась и налила им обеим по бокалу вина. Ее юное лицо распухло, и только она, бабушка и Господь в небесах знали все ее печали. "Жизнь, - подумала герцогиня, с несвойственной ей жадностью глотая вино из одуванчиков. - Жизнь, вот что меня убьет. Я слишком старая".
  - Я хочу сегодня спать здесь.
  "Конечно, ты будешь сегодня спать здесь, - подумала герцогиня. - Я уж точно не собираюсь спать одна. Если я умру сегодня ночью, то пусть кто-то об этом знает". Она попыталась заговорить. Что-то не так было с ее языком и губами. Ей пришлось сосредоточиться, чтобы не скатиться с кровати.
  - Хочу еще вина, - раздраженно сказала она.
  Барбара осторожно забрала у нее бокал.
  - Вина больше нет. Ложись и закрой глаза. Вот так, хорошо. Я здесь. Я здесь, бабушка.
  Все кружилось перед закрытыми глазами герцогини. Мир перевернулся вверх ногами. Внучка заботилась о ней. Когда-то все было наоборот. Как бесконечно сложна жизнь. Бесплодна? Быть того не может! Это было бы слишком жестоко. Диана исторгала детей из своего тела, как кошка котят, и не заботилась о них, а ее внучка, которая так любила детей, не могла зачать.
  Жизнь причиняет боль, Ричард. Роджер любил тебя, теперь я это понимаю. Я видела голод в его глазах, но не узнала его. И порой с таким же голодом он смотрел на меня. Я чувствовала его желание. Он был красивым мужчиной, Ричард. Все женщины его хотели. И он хотел их. Он мужчина, сложный человек. Нам всем было бы легче, если бы он не был таким сложным.
  *
  Бабушка сохранила письмо и без слов вернула ей. Барбара читала и перечитывала его, пока бумага не протерлась на сгибах. Я знаю, что нам нужно многое выяснить, писал он. Филипп... который улыбнулся ей под высоким куполом Павильона Искусств. Если Роджер думает, что она тотчас соберет свои сундуки и опрометью поскачет в Лондон, пусть подумает еще раз. Кроме того, однажды она уже бросилась к нему, а он... даже не заметил этого. Улыбка Филиппа останавливала ее, как стена.
  Она подождет. Пусть ее сердце подскажет, что ей делать. Она ни шагу не сделает из Тэмворта, пока не будет уверена. Рлджер может подождать, как ждала она. Ей еще многое предстояло сделать.
  По ночам к ней приходили отец и Джемми. Чарльз и Ришелье раскрывали ей объятия, но она никак не могла дотянуться до них. Она должна была понять себя. Подожди, Роджер. Ах, девушки, которая любила тебя в Париже, больше нет. Мое сердце окаменело, и нужно время, чтобы смягчить его. Чтобы исцелиться, простить и забыть...
  *
  В поля и леса Тэмворта пришла осень. В живой изгороди краснели ягоды боярышника и ежевики, а те, что попадали на солнце, становились черными. Лепестки с роз все падали и падали, как слезы, пока от них не оставался лишь голый стебель. Закаты были золотыми и рубиновыми. Однажды, когда она провожала солнце на ночлег, ей вспомнились стихи. Когда-то она знала их так же хорошо, как свое имя.
  Любовь долготерпит, милосердствует... все покрывает, всему верит... все переносит... когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по младенчески понимал... а как стал мужем, то оставил младенческое... Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло... тогда же лицом к лицу... Больше всего хранимого храни сердце свое, потому что из него источники жизни...
  Закат был прекрасен, и прекрасен был купающийся в его лучах Тэмвортю Через несколько недель придет время собирать лесные орехи. Листья опадут, и воздух будет прохладен и свеж.
  Живи со мной в Дивейн-хаусе... сострадание приходит из боли.
  Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий...
  Завтра она напишет письмо матери Джемми. Это будет больно и трудно, но она все равно напишет. Кто-то коснулся ее руки.
  - Мадам, у вас опять болит голова? - спросил Гиацинт. - Очень сильно?
  - Уже меньше.
  Она поцеловала мальчика в щеку и вдохнула сияние заката. Она наслаждалась красотой, покоем и безмятежностью природы. Тишину разорвал яростный гогот. Через двор быстро, насколько позволяли их неуклюжие лапы, ковыляли гуси, при этом отчаянно крича. К гоготу присоединился собачий лай. Гарри, Шарлотта и Дульсинея выскочили из-за кустов и погнались за гусями - теперь они охотились вместе.
  - Гиацинт! Они пугают гусей, которых бабушка откармливает к Михайлову дню! Беги прогони их, пока бабушка не убила нас всех.
  Барбара улыбнулась при мысли, что скажет бабушка, когда услышит этот шум. А, может быть. Она уже услышала. Какой переполох поднялся! Но может быть. Это поможет вытащить бабушку из постель.
  Она следила за бегущим через лужайку Гиацинтом. Теперь лай и гогот дополнились грубыми проклятиями Гиацинта, он научился ругаться у конюхов. И тут раздался голос бабушки:
  - Я прикончу этих собак! Перриман! Перриман!
  Барбара громко рассмеялась. Скоро двор вернется в Лондон, и вокруг Жабы (пока король в Ганновере) поднимется такой же лай и гогот. Как она была счастлива, как благодарна, что находится не там.
  Здесь, в покое Тэмворта, она могла найти свой путь. Там был только хаос.
  *
  ГЛАВА 25
  
  Экономический карточный домик Англии падал быстрее кометы в небе. В феврале, когда Компания Южных морей приняла на себя часть обязательств по национальному долгу, пример Джона Лоу и невиданная инфляция на финансовом рынке Франции были у всех на устах. В течении нескольких месяцев британский Парламент и британские банки наблюдали, как англичане переправляют свое золото через Ла-Манш, чтобы вложить его в новую Миссисипскую компания Лоу.
  Этот пророк проповедовал бесконечную экспансию кредита при поддержке государства. Из Франции в Англию пришла идея огромной финансовой монополии в тесной связи с государством и торговлей в кредит, и теперь Компания Южных морей взяла на себя смелость повторить этот успех. Ключевым вопросом был растущий рынок, и "Южное море" гарантировало такой рынок через эмиссию новых акций, кредитование ненадежных ценных бумаг и взятки правительственным чиновникам. "Южное море" поднялось до невиданных высот, и другие британские компании росли вместе с ним.
  И никто не понимал, что этот взлет закончится оглушительным крахом, который уже начался во Франции - нехватка живых денег, высокая стоимость товаров, разрушение кредитной системы и общественного доверия к денежным системам. Падение акций началось, когда спекулянты стали продавать бумаги "Южного моря", чтобы покрыть убытки в других областях инвестиций. И так как рост фондового рынка был обеспечен лишь ловкими трюками, остановить его падение было невозможно. Рухнули все ценные бумаги, даже те, что были выпущены под надежные активы; комета врезалась в землю, взорвалась, и никто не был защищен от ее удара.
  К первой неделе сентября банки Парижа и Амстердама, почуяв катастрофу, дали распоряжение своим агентам продавать "Южное море". Рынок, и без того нестабильный, погрузился в панику. Люди продавали, пытаясь обогнать снижение стоимости бумаг. К 16 сентября даже самые оптимистичные директора почувствовали пропасть под ногами и попытались начать переговоры со своим главным соперником, Банком Англии (соперником, который только приветствовал их падение), чтобы слить активы, вместе восстановить доверие вкладчиков и прекратить продажи.
  К 21 сентября английские министры ломали перья, торопясь написать королю в Ганновер, что его островное королевство находится на грани банкротства, отчаяния и, возможно, бунта. 24 сентября The Sword Blade Company, осуществляющее денежные операции финансовое подразделение Компании Южных море, закрыло свои двери от бунтующих демонстрантов и приостановило работу.
  Паника охватила Лондон и всю страну. Состояния таяли, и никто не понимал, почему. Активы испарились за одну ночь. На 17 августа стоимость акций "Южного моря" была 900 фунтов, а к концу сентября 190. Среди дымящихся руин стояли растерянные, обанкротившиеся люди. Этот финансовый крах получил название "Пузыря Южных морей".
  *
  "Ба!" - подумала герцогиня, сидевшая на террасе с видом на увядший розарий и с Дульсинеей на коленях. Ее пальцы нетерпеливо сжимались м разжимались на набалдашнике трости. Она следила, как толстая зеленая гусеница пробирается сквозь лепестки белой хризантемы в садовом горшке. Подняв трость, герцогиня ловко сбила головку цветка. Стоявший за горшком Тим пригнулся. Цветок приземлился на пол, но гусеница (и Тим) осталась невредима, она просто лежала рядом с цветком. Герцогиня размышляла, стоит ли ей встать и раздавить зеленую тварь.
  Тот факт что ей вообще приходится думать о подобных вещах, раздражал. Ба! Жадный, жирный червяк. Ест ее осенние цветы!
  - Наступи на нее, - она указала тростью на медленно удаляющуюся гусеницу. - Хорошо. Наступи еще раз. Отлично.
  Герцогиня мрачно улыбнулась. Тим тоже ухмыльнулся было, но его усмешка исчезла при виде свирепого взгляда старухи.
  - Где моя внучка?
  - На кухне, мэм, варит желе в кухаркой и Терезой. Позвать ее? Желаете чаю?
  - "Желаете чаю"? - передразнила герцогиня. - Нет, я желаю побыть одна. Не нависай надо мной. Иди.
  Она откинулась на спинку кресла, уже менее раздраженная, после того. Как убила гусеницу и вразумила Тима. Наглый молодой дурак обращался с ней, как с больной. Все они - Энни, Перриман, Барбара. Ну так вот, она не была инвалидом. Господи Иисусе, она была просто старой. Старой!
  Барбара высказала ей достаточно, чтобы убить кого угодно, но тот факт, что она сидела сейчас на солнце, вполне себе живая, был бесспорным подтверждением ее силы. Барбаре понадобится что-то большее, если она хочет уморить свою бабушку. И больше, чем панические письма Абигейл об акциях "Южного моря". Ба! Она продала их еще в мае. Она не терпела подобной глупости. Джон Лоу с его бесконечным кредитом, ха! В их семье игроком был Ричард, не она. Жирный червяк попробовал есть ее цветы, и где он теперь? Ба.
  Герцогиня подняла лицо к солнцу и закрыла глаза. Барбара готовила желе, это был хороший знак. Она надеялась, что это сливовое желе. Она любила свежее сливовое желе на горячей булочке. Сегодня в часовне она скажет Ричарду, что Барбаре стало лучше. Он захочет знать... Ах, солнце было таким теплым... жирным... жадным... червяком, пожирающим ее цветы...
  Одинокий всадник проскакал по липовой аллее во двор Тэмворт-холла. Он бросил уздечку конюху и обошел вокруг дома. Герцогиня дремала на террасе и не проснулась даже при звоне его шпор. Он немного постоял, глядя на нее сверху вниз, затем потянулся, чтобы пощекотать живот Дульсинеи. Кошка громко мяукнула и вцепилась в его руку когтями. Герцогиня проснулась.
  - Тони! - улыбнулась она. Затем ее улыбка погасла. - В чем дело? - резко спросила она. - Скажи мне.
  Он опустился перед ней на колени, его лицо было таким печальным, что герцогиня притянула его голову к себе на грудь и погладила густые светлые волосы, подхваченные на затылке лентой. Как у Ричарда. Когда они с Ричардом были молоды, мужчины носили длинные волосы, как Тони сейчас. От его волос пахло потом и мятой, солнцем и мужчиной. Она подняла его лицо:
  - А теперь скажи мне.
  На кухне Барбара опрокинула банку с мукой и та рассыпалась по всему столу, припорошив передники женщин, руки, туфли и пурпурные сливы, ожидавшие, когда их почистят. Кухарка сдавленно крякнула. Барбара хихикнула и откинула выбившуюся из-под чепчика прядь волос. Сидевшая напротив Тереза указала на нее длинной ложкой и сказала:- Теперь это у вас на лице, мадам.
  И обе расхохотались. Они все утро смеялись. Хихикали и раздражали кухарку, как пара непослушных детей. Причин было много: на улице стояла осень, и воздух обжигал щеки, когда они выгуливали собак и ходили в церковь; в каминах так замечательно горели и потрескивали дрова, вчера они сидели перед огнем, ели лесные орехи и слушали, как Гиацинт читает "Робинзона Крузо"; и каждую неделю Барбаре приходили письма от Роджера, неотразимые письма, от которых трепетало сердце, и она снова чувствовала себя юной девушкой.
  В кухню вбежала Энни:
  - Это ваша бабушка! Боже милосердный, скорее!
  Они вдвоем бросились вслед за Энни, кухарка неуклюже следовала за ними через Большой холл, мимо Зимней гостиной, мимо библиотеки на террасу. Еще не выйдя наружу, они через открытые двери увидели герцогиню. Они слышали ее. Она извивалась в руках высокого мужчины, кричала, плакала и повторяла снова и снова:
  - О, нет! Нет!
  При виде бабушки и Тони Барбара остановилась, как вкопанная. Тереза, Энни, кухарка и неизвестно откуда появившийся Тим каким-то образом подхватили герцогиню (она боролась с ними со всеми) и пронесли-протащили мимо Барбары. Она плакала, плакала, как ребенок, ее лицо было таким старым, морщинистым и измученным, что Барбара почувствовала, как кровь отлила у нее от головы. Она смотрела на Тони. "Роджер, - подумала она. - Это Роджер. Я ждала слишком долго". Она хотела камнем упасть на пол, но Тони поймал ее и повел за собой. Она вышла и села на ступени террасы.
  День был чудесный, холодный и ясный, деревья расцвечены во все цвета: алые вишни, коричнево-зеленые дубы, оранжевые буки и золотые, как новенькие гинеи, конские каштаны.
  - Роджер, - сказала она, глядя на Тони. Он взял ее руки и крепко сжал. - Роджер, - повторила она уже громче.
  - Послушай меня, - резко приказал он. - Не Роджер. Роджер здоров. Но у меня плохие новости. Очень плохие. Ты должны быть сильной. Ты меня слышишь, Барбара? Ради нас всех. Это Гарри. Он... Барбара, я не знаю, как сказать. Он умер. Три дня назад. Уорт нашел его в квартире. Он... Боже, Барбара... он перерезал себе горло бритвой...
  Она тупо уставилась на слезы в его глазах. Они плакали, эти большие серо-голубые глаза. Не похожие на летнее небо, как у Роджера и Чарльза. Не фиалковые, как у Гарри...
  Гарри! Она подалась вперед, и Тони поймал ее в свои объятия, гладил по волосам, укачивал. Шептал что-то в ухо. Может быть, он говорил, что любит ее... но она не знала... она сейчас не знала ничего, кроме боли.
  *
  Тереза опустилась на колени у кровати и произнесла:
  - Аве, Глория, Отче наш... - но четки выскальзывали у нее из пальцев, как и слова утешения из памяти, оставляя лишь боль, черноту, удушье.
  Она помогла донести герцогиню до спальни. Она видела, как Энни покачала головой и, обращаясь к Перриману, одними губами произнесла "мастер Гарри" - и внезапно ее охватил такой безымянный, безликий ужас, что пришлось выйти из этой комнаты. У нее было такое чувство, будто желудок провалился куда-то вниз. Тереза ввалилась в холл. Две служанки подбежали друг к другу, что-то сказали, после чего одна закричала, а друга набросила на голову фартук и завыла.
  Не думай, Тереза. Она пошла вперед, сама не сознавая, куда. Гиацинт с верными мопсами нашел ее, заплаканную и с четками в руке.
  - Тереза, о, Тереза, - сказал и со всхлипом вздохнул. - Сядь.
  Он заставил ее сесть и взять четки в руки. Собаки крутились у ног, и он попытался положить их ей на колени... и тогда она поняла. Она знала еще до того, как он сказал.
  - Месье Гарри, - его детский голос дрожал. - Месье Гарри умер. Говорят... ох, Тереза... говорят, он перерезал себе горло.
  - Тише, - сказала она ему, - тише.
  Она обняла его и прижимала к себе, когда его мальчишеское тело тряслось от рыданий. Но сама она плакать не могла, еще нет. Боль был слишком глубокой.
  Но теперь, когда Тереза встала на колени, слеза сами полились из глаз. Она попыталась произнести слова, которые всегда приносили ей утешение, но была лишь ужасная пустота. Неиссякаемое горе ударило ее, как пружина. Отце на, сущий на небесах, да святится имя Твое...
  Гарри... Гарри... ты был моим сердцем.
  *
  Тони взял на себя все хлопоты. Он направил специального курьера в Норфолк сообщить Диане; его мать, сестры и зять уже везли тело Гарри из Лондона, и он договорился, чтобы коронер в заключении о смерти указал "не в здравом уме", чтобы Гарри смогли похоронить в освященной земле. Самоубийц хоронили вдоль дорог, пронзая колом их сердце. Ни один священник не должен был совершать над ними похоронный обряд - таков была закон.
  "Не в здравом уме..." Эти слова преследовали Барбару, когда она сидела в гостиной с Тони и маленьким человечком, гладким и скользким, который разложил перед ними свои товары: траурные ленты, перчатки, вуали и эмалевые кольца. Бабушка была прикована к постели, вот почему им с Тони пришлось самим улаживать последние мелочи.
  Герцогиня, похожая на сморщенную и безвольную тряпичную куклу, лежала в своей постели и плакала по Гарри. И все, о чем могла думать Барбара - почему? Зачем он это сделал? Тони говорил ей что-то о падении акций, о каком-то южном море, о приостановке платежей, панике в Лондоне, но она только тупо смотрела на него. Она отдала бы Гарри последний пенни, продала бы все свои драгоценности до последней бляшки, устроила бы ему побег из долговой тюрьмы... Он был ее братом. Только он в Париже не дал ей сойти с ума.
  Маленький человечек показывал ей образец сукна - был еще странный закон, гласивший, что тела должны быть завернуты в шерсть - но Барбара покачала головой. Сукно Тэмворта укроет Гарри. Энни уже купила несколько кусков у самой искусной ткачихи в деревне, и они с Терезой уже сшили покров.
  Когда тело Гарри вернется домой, они своими любящими руками оденут его и омоют своими слезами. Потом его завернут в саван, сложат ему руки и отнесут в фамильный склеп. Вот и все, что они теперь могли сделать для него.
  - Кольца с волосами, - сказал маленький человечек. - Прядь волос покойного уложена в красивое кольцо со стеклянной вставкой. Траурные букеты и венки. Белые перчатки. Черные перчатки. Все, что потребуется. Восковые свечи. Похоронные приглашения. Черепа и бедренные кости, с большим мастерством выгравированные по углам гроба. Все, что Ваша Светлость пожелает.. Для любимого брата.
  "Тэмворт даст Гарри все необходимое", - подумала Барбара. Она поднялась со стула и подошла к окну. Откуда-то доносился стук молотка - это деревенский плотник мастерил гроб. У бабушки в кладовой ждал засушенный розмарин... цветы... ленты... траурный креп...
  Тони проводил человечка из комнаты и встал позади Барбары. Он обнял ее, и она прислонилась к нему головой, она как раз достигала ему макушкой до подбородка. Они смотрели на осенние деревья, такие яркие в умирающей листве. Через несколько недель - месяц или чуть больше - придет зима. Холод. Мороз. Снег. Смерть.
  - Почему он это сделал, Тони? Скажи мне, почему?
  Гарри был дома.
  В Тэмворт из Лондона прибыл черный, украшенный черно-белыми перьями, катафалк, за ним в каретах следовали тетя Абигейл, Мэри, Фанни со своим мужем Гарольдом и сильно постаревшая сестра дедушки тетя Шрусборо. Гарри перенесли в заднюю комнату, где женщины, прислуживавшие его бабушке и деду под молитвы и плач, обмыли его и обрядили в саван. А потом он на весь день лег в гроб в Большом холле Тэмворта. В его ногах и над головой стояли свечи, а на сердце тарелка с солью. Соль символизировала бессмертие и вечность, потому что сохраняла от порчи - это был знак бессмертия души.
  Барбара обняла тетушек, Фанни, Мэри и на несколько минут все вокруг было заслонено новыми слезами, черными вуалями и волочащимся крепом. Затем она повела всех к Гарри. Его уже омыли, и Энни закрыла его лицо, но Барбара отбросила ткань. Она увидит его. Его лицо было таким спокойным, таким белым, даже снег не бывает таким.
  Значит, вот какая смерть. Они тихая и белая. И с тонкой, криво прошитой черными нитками линией под подбородком; разрез выглядел рваным к концу, наверное, тогда его рука ослабела и плохо держала бритву. Кто-то из служанок плакал. Тереза тоже всхлипнула, но тут же умолкла.
  "Она тоже любила Гарри", - подумала Барбара, и от новой волны горя у нее закружилась голова. Они трое - и Гиацинт четвертый - были своего рода семьей в Париже и Италии. Гарри любил поддразнивать Терезу, пока она не обрывала его. Тереза всегда умела справиться с ним. Что-то мелькнуло в темной глубине ее души при взгляде на Терезу, но сейчас не было сил разобраться со своими догадками. Не сейчас, когда Гарри лежал перед ней, неподвижный и голый.
  Еще нужно было многое сделать. И она должна была быть сильной, хоть и чувствовала себя так, словно к подолу ее длинных юбок пришит свинцовый груз. Словно по ее душе колотили молотком.
  Так много еще предстояло сделать. Позаботиться, чтобы для похорон накрыли столы, чтобы убрали и проветрили все свободные спальни, закрыли зеркала, окна и двери черным крепом, заперли протестующую Дульсинею, подсчитать, хватить ли колец, перчаток и траурных лент для скорбящих.
  Завтра Гарри будет лежать в гробу, а друзья, родственники и деревенские жители придут, чтобы попрощаться с ним. А вечером он присоединится к своим сестрам и братьям в темном склепе по часовней Тэмворта. Нужно будет заказать мемориальную доску и мраморный бюст в память о ее последнем брате. Теперь его не стало.
  Земля к земле... Том и Кит... пепел к пеплу... Анна и Шарлотта... прах к праху... Малыш и Гарри... ты взят от земли и снова станешь ею... аминь.
  Барбара прошла мимо Зимней гостиной.
  - Они падают, как мухи, - услышала она голос тети Шрусборо.
  - В наши дни невозможно взять газету и не узнать о самоубийстве.
  - Английский банк будет следующим, - ответила тетя Абигейл. - Принц Уэльский и Мальборо сделали вклады, но люди напуганы. Банк Хора выгружает запас, и по слухам в этом месяце не будет никаких процентных платежей.
  - Мой банкир сказал, что я потеряла добрых пятнадцать тысяч, - сказала тетушка Шру.
  - Пятнадцать? - повторил мужской голос.
  "Гарольд, - подумала Барбара. - Муж Фанни". Ей следовало уйти. Она не должна подслушивать, как ребенок. Гарри всегда говорил, что от этого ей будет больше вреда, чем пользы.
  - Я потерял больше тридцати тысяч, - сказал Гарольд, и Барбара услышала в его голосе особую нотку, знак испуга. - Теперь я понимаю, почему Гарри сделал то, что сделал.
  - Тише, Гарольд, - твердо сказала тетя Абигейл.
  "О, да, - подумала Барбара, - вы никогда не показываете неправильных и недостойных чувств. И другим не позволите".
  - Ты не должен об этом думать, - говорила тетя. - Ради Фанни и детей.
  - Я виновата, - сказала тетя Шрусборо. - Он приходил ко мне перед смертью...
  - Он ко всем приходил, - ответила тетя Абигейл.
  "Не ко мне", - подумала Барбара.
  -... хотел денег, и я дала ему немного, но была зла на него. Ювелир моего банкира сбежал ночью со всем золотом, что у него было. Иди к своему зятю, сказала я Гарри. Он богат, как Мидас. Это он и его компания обрушили все это на наши головы. Попроси денег у него, сказала я.
  - Нет! - Воскликнула тетя Абигейл.
  - Да, и я буду жалеть об этих словах до самой смерти. Я знала, что они с Роджером не разговаривают. Это все мой характер... и проклятый ювелир.
  - Я слышал, что Роджер сколотил на крахе "Южного моря" целое состояние, - сказал Гарольд, и Барбара вздрогнула от неожиданной враждебности в его голосе.
  - А я слышала, - огрызнулась тетя Шру, - что он на грани банкротства. Это более вероятно, чем дикие слухи о...
  Барбара отдернула гардину, и вся троица уставилась на нее с виноватыми и смущенными лицами. Первой пришла в себя Абигейл.
  - Подойти и присядь, - она ласково улыбнулась Барбаре и похлопала по сиденью соседнего стула. - Мы только что говорили о твоем дорогом брате Гарри. Никто не знал, сколько у него долгов, Барбара. Никто.
  "Он был один в Лондоне, - думала Барбара, глядя на них с холодным спокойствием. - Вы все бросили его одного, потому что вам нет дела ни до кого, кроме себя. Он был одинок и напуган. Неудивительно, что он решил искать прибежища в смерти. Вот почему он убил себя. О, Гарри, почему ты не пришел ко мне? Почему? Я бы помогла тебе. И вот теперь я осталась одна. Обо мне ты не подумал".
  И она разрыдалась от тоски и ужаса.
  *
  Барбара лежала в постели, такая усталая, что едва могла пошевелиться. Недавно приехавшая Диана плакала над телом Гарри в гробу, как плакальщица из греческой трагедии - истерично. Так истерично, что Фанни упала в обморок от волнения. Фанни не привыкла к крикам в семье.
  Мать кричала и визжала:
  - Почему он не пришел ко мне?
  Она била себя в грудь, рвала волосы, и все вокруг суетились, пытаясь успокоить ее.
  - Проклятое "Южное море", - кричала мать. - Это "Южное море" убило Гарри. Где Роджер Дивейн? Я вырву ему глаза. Я вырежу ему сердце. Где справедливость, Барбара? Где?
  Я не знаю, мама. Где ты, Роджер? Приезжай в Тэмворт, пожалуйста. Ты так мне нужен.
  *
  Наступило утро, утро похорон. Сегодня кто-то закроет лицо Гарри шерстяным покровом, затем на гроб опустят крышку, и ее брат будет мертв, совсем и навсегда. Сердце камнем лежало у нее в груди, а горло жгло от непролитых слез. Тереза ничем не могла помочь, она натыкалась на мебель, потому что ничего не видела из-за слез... пришлось отпустить ее. Барбара оделась сама, думая: "Как я переживу этот день?"
  В холле толпились слуги, односельчане, друзья, родственники. Они небольшими группами подходили к гробу, что-то бормотали, некоторые плакали. Барбара начала раздавать траурные перчатки. Гасси пожал ей руку.
  - Дорогая моя, простите, - сказал он, - Джен приехала бы, но дети сильно болеют, и она не может оставить их. Она просила передать, что очень любит вас.
  Уорт с лондонскими друзьями Гарри окружили ее. Она чувствовала запах вина в их дыхании, когда они произносили слова соболезнования и натягивали перчатки. Прибывший от имени принца Уэльского полковник Кэмпбелл склонился над ее рукой и сказал, как потрясен этот трагедией Его Высочество. Он бы приехал лично, сказал полковник, если бы не ситуация в Лондоне... и она вспомнила, что где-то случился кризис, он называется крахом "Южного моря", и из-за него Гарри теперь лежит в деревянном ящике.
  - Баб, иди поешь, - сказал Тони.
  - Оставь меня в покое, - ответила она, - ты мне не брат и не муж.
  Краем глаза она видела, как он уходит от нее. Куда делся тот косноязычный, застенчивый, толстый мальчик, которого она когда-то знала? Ее возмущали его забота и уверенность. "Когда-нибудь Тэмворт станет его домом, - подумала она, наблюдая прищуренными глазами, как он здоровается с гостями. - Когда-нибудь это случится. Все будет принадлежать ему".
  Она рассматривала Тони. На него становилось все приятнее смотреть - на его рост, лицо, милую улыбку. Было глупо злиться на него, но сегодня она хоронила брата и ничего не могла с собой поделать. Тони был жив, а Гарри умер. Жизнь Тони была полна надежд, его неожиданно проявившаяся сила помогла ему пережить крушение "Южного моря". А Гарри... Гарри лежал в деревянном ящике.
  Чарльз смотрел на нее с противоположного конца холла. Она видела, как люди переводят взгляд с него на нее, как мать Джейн одними губами произнесла слово "дуэль", и дочери сквайра Динвитти разинули рты. Что-то внутри нее трещало по всем швам, но она держалась.
  Барбара вздернула подбородок и подошла к нему.
  - Я не ожидала увидеть тебя сегодня, - сказала она. - Спасибо, что приехал.
  Она дала ему пару траурных перчаток.
  - Он был и моим другом. Мои искренние соболезнования.
  Она не заплачет. Не сейчас. Не перед всеми этими людьми. Если она начнет, то не сможет остановиться.
  - Ты видел его до того, как он... раньше, Чарльз? Он что-нибудь сказал? Хоть что-нибудь? Понимаешь, я должна понять. Я не понимаю.
  Он покачал головой.
  - Лондон теперь изменился. Это совсем другой город, Баб, ты даже не представляешь. Он словно в осаде. Люди прячут золото. Одни требуют срочного возврата долгов, другие отказываются платить. Ювелиры по ночам бегут в Брюссель со всем, что могут унести. Все боятся. На чаепитиях шепчутся о мятеже. В Биржевом переулке уже были погромы. Каждый что-то потерял, и он больше никому не доверяет. Не вини Гарри. - Он пристально смотрел на нее. - У всех нас есть предел, к которому можно подтолкнуть.
  Она покраснела.
  - Я написал тебе сотню писем... - Его голос стал тише, настойчивее. Она вздрогнула. - ... и порвал их. Мне нужно поговорить с тобой. Где мы можем побыть одни. Я должен объяснить...
  - Нечего больше объяснять, - она вдруг испугалась вспыхнувшему в груди жару.
  - Нет, есть. Больше, чем ты думаешь. Где Роджер?
  Его неожиданный вопрос застал ее врасплох.
  - Я... я не знаю, - пробормотала она. - Наверное, он еще в дороге. Кризис в Лондоне мог задержать его.
  - Значит, вы не помирились? - Он придвинулся ближе.
  Внезапно у нее перехватило дыхание.
  - Вы ты где.
  Оба вздрогнули.
  Абигейл, вся в черном, кругленькая, пухлая, решительная, улыбалась им, хотя при взгляде на Барбару уголки ее губ немного опустились вниз.
  - Посидите со мной, лорд Чарльз. Нам нужно о многом поговорить. Барбара нас извинит. Ей нужно позаботиться о других гостях.
  Радуясь передышке, Барбара позволила тете увести его. Она чувствовала себя раненой, ошеломленной, совершенно растерянной. "Роджер, - подумала она, - пожалуйста, приезжай. Ты так нужен мне".
  Она вернулась к гостям.
  - Банки идут ко дну, - донесся до нее голос сквайра Динвитти из группы мужчин. - "Этвилл и Хэммонд", "Лонг и Блэнд", Натаниэль... все приостановили октябрьские платежи.
  - Нужно провести расследование, - заявил сэр Джон Эшвуд, похлопывая черными перчатками по ладони. - Публичное расследование. Директора должны ответить за свои действия.
  Послышался согласный ропот.
  - Дивейн приедет на похороны? - Спросил кто-то.
  Сэр Джон пожал плечами, и все они с торжественным видом проводили глазами идущую мимо Барбару. Мать Джейн шагнула вперед и обняла ее.
  - Мы тоже любили Гарри, - прошептала она. - Он был мне как сын.
  "И все же вы были рады, что он не женился на Джейн, - подумала Барбара. - Гарри, ты стал для всех блудным сыном только после смерти".
  - Где бабушка? - спросила она Энни.
  - В постели, как и следует.
  - А моя мать?
  Энни кисло улыбнулась:
  - Приняла сердечную настойку, чтобы успокоить нервы, и до завтра будет спать, как бревно.
  - Хорошо, - сказала Барбара. - Отлично.
  Она почувствовала слабость и вышла подышать на холод.Там уже стоял Уорт с каким-то приятелем Гарри.
  - Цены на уголь упали, а "Ллойд" отменил страховку кораблей из-за отсутствия спроса, - говорил Варт.
  - Мне пришлось отменить заказ на новую карету, - ответил его собеседник. - Лакей сказал, что у каретника весь двор заставлен отменными экипажами. Как думаешь, лорд Дивейн приедет?
  - Вряд ли он осмелится, - сказал Варт.
  Эти слова эхом отдались у нее в голове.
  Во второй половине дня к ней подошел Перриман:
  - Прибыл еще один посетитель, - сказал он.
  Барбара вышла во двор. По алее ехали два всадника. Один из них на великолепной черном испанском жеребце сидел в седле с грациозной уверенностью. У Барбары перехватило дыхание. Она пошла навстречу. Всадник поднял голову. Даже с того места, где она стояла, заметны были голубые, как небо, глаза и овал лица, как у архангела на итальянской картине. Самый красивый мужчина на свете. До сих пор.
  Рыдания застряли у нее в горле. Роджер. Она подхватила свои черные юбки и, как мальчишка, побежала по аллее. Он спрыгнул с лошади, раскинул в стороны руки, и она бросилась ему на грудь. Его руки, его любимые руки крепко обнимали ее, гладили волосы. Когда она заплакала, он повторял ее имя снова и снова и покрывал поцелуями залитое слезами лицо.
  Она была в безопасности, наконец-то. Сейчас ничто больше не могло причинить ей боль.
  - Ты соленая, - пробормотал он, и она заплакала сильнее, и вцепилась руками в лацканы его пальто, и сказала, что Гарри умер... ее Гарри умер... и у нее больше нкого на свете не осталось...
  Роджер бросил уздечку жеребца, чтобы обнять ее крепче. Монтроуз с седла подхватил уздечку и проскакал мимо них. Он кивнул молодому герцогу Тэмворту, и проехал к конюшням.
  Барбара с Роджером еще некоторое время стояли, обнявшись, затем повернулись, и пошли к дому. Она увидела стоявшего посреди двора Тони, высокого и неподвижного, и что-то в том, как он смотрел на них, заставило ее сердце сжаться от боли.
  *
  "Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?
  Церковь Тэмворта была заполнена до отказа. Домашние слуги и слуги из соседних домов стояли, опустив голову, в проходах с веточками розмарина в руках, пока викарий Лэтчрод читал похоронную проповедь.
  Гроб Гарри уже стоял в склепе, где-то у них под ногами, последние молитвы были произнесены, последние комья земли брошены. Осталось лишь выдержать псалмы и проповедь.
  "Где жало смерти? - Устало думала герцогиня. - В моем сердце. Человек, рожденный женщиной, недолговечен и слаб. Он расцветает и увядает... Гарри, почему ты не пришел ко мне?" Диана громко рыдала, а у герцогини перед глазами стояло призрачно-бледное лицо Гарри с синими губами. В июне это лицо улыбалось и краснело румянцем. Он приезжал навестить ее, переполненный планами и надеждами. Он хотел занять денег, чтобы играть на рынке. У него была дарственная на какую-то плантацию в колониях, которую он выиграл в бесконечной карточной игре. Он хотел отдать землю ей в залог.
  - На этот раз все получится, бабушка, - сказал он, целуя ее и смеясь. - Я выиграю, рассчитаюсь со срочными долгами и стану землевладельцем. Обещаю.
  - Я не доверяю рынку, - сказала тогда она. - В мое время состояние строилось на тяжелом труде, правильно браке, земле и золоте.
  "Южное море" надежно, сказал он, вот увидишь... увидишь. Герцогиня закрыла лицо рукой. "Я слишком стара, чтобы хоронить своих внуков", - подумала она.
  - Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Духа Святого да пребудет с нами во веки веков. Аминь, - нараспев произнес викарий Лэтчрод.
  В тишине, последовавшей за его словами, раздался последний удар церковного колокола. Герцогиня задрожала, когда паства поднялась со скамей.
  Роджер вышел на улицу в холодный и темный день. Над горизонтом нависли темные облака. Он огляделся. Да, Монтроуз с лошадьми уже ждал его за церковным двором. Оставалось только попрощаться с Барбарой. Несколько человек приблизились к нему, их лица были мрачны, как у всех сейчас в Лондоне. Господи Иисусе, он устал от мрачности, устал от страхов, устал от разговоров о запасах "Южного моря".
  - Многим землевладельцам, и мне в том числе, платили за зерно акциями "Южного моря", когда она были самом пике цен, - сказал сэр Джон. - Эти акции теперь ничего не стоят. Что теперь будет с нашими деньгами?
  - Я абсолютно уверен, - ответил Роджер устало (он так устал снова и снова говорить одно и тоже каждому, себе, всем), - что после объединения с Банком Англии акции пойдут вверх. Роджер Уолпол и министры работают над этим.
  - Если "Южное море" стоит двести, - сказал Уорт, - то почему банк согласится покупать их за четыреста?
  Уолпол прятался в Норфолке со всем золотом, которое смог вывести из Лондона.
  - Скажите правду, Роджер.
  - Но Банк Англии обязан выкупить акции, - сказал сэр Джон, - или вся Англия будет разорена...
  В этот момент Тони с Гарольдом вынесли-вытащили из церкви Диану.
  - Гарри! - кричала она.
  Ее лицо было искажено мукой. Все взгляды обратились к ней.
  - Прошу меня извинить, - сказал Роджер. - Я вижу мою жену.
  Барбара стояла под раскидистыми низкими ветвями дуба, ее волосы пламенели на фоне бурой листвы.
  - Чего они все хотят? Мне холодно. Тебе холодно? Как думаешь, Гарри холодно там, в склепе?
  - Нет, Барбара, - мягко произнес Роджер, взяв ее руку в перчатке. - Гарри больше никогда не будет холодно. Давай отойдем на минутку.
  - Лорд Дивейн, - сказал внезапно возникший перед ними Чарльз.
  Барбара придвинулась ближе к мужу.
  - Я уезжаю, - сказал Чарльз, и на его щеке дернулся мускул. - Я хотел попрощаться с вами обоими.
  Мгновение она смотрела на него, затем опустила глаза. "Как они молоды! - подумал Роджер. - Был ли я когда-нибудь так молод?" Он потер грудь. Казалось, это жжение не прекращалось в эти дни. Эта боль жгла, как раскаленные угли. Барбара вздрогнула, когда Чарльз отошел, и Роджер повел ее на кладбище. Здесь, среди покосившихся надгробий и вечнозеленых тисов они могли побыть одни. Он поднял глаза. Да, Монтроуз ждал с лошадьми.
  Чарльз слепо стоял у ворот, он явно не понимал, где находится.
  - Вот вы где! - крикнул кто-то.
  К нему, размахивая черным платком, направлялась Абигейл.
  - Куда вы, лорд Чарльз?
  - Думаю, я вернусь в Лондон, леди Сейлор. Мне нет нужды задерживаться здесь.
  Через ее голову он смотрел на Барбару и Роджера, они о чем-то говорили на кладбище. Он закрыл глаза.
  - Но я хотела пригласить вас завтра ехать с нами. У нас две кареты, места более, чем достаточно.
  - Нет, спасибо. Я должен вернуться сегодня.
  Абигейл смотрела на него снизу вверх, под пухлым подбородком угадывалась твердая челюсть.
  - Вы навестите нас в Лондоне.
  Это была не просьба, не вопрос. "Во что я ввязался?" - с тоской подумал Чарльз и услышал свой голос, говорящий:
  - Да. Я...
  - Я не понимаю, - запротестовала Барбара.
  Роджер закрыл глаза. "Осторожнее, - сказал он себе. - Не теряй спокойствия. Она просто не понимает. Она не была в Лондоне и не знает. Она во многом еще ребенок". Он поднес к губам руки, которые так и не выпустил, и поцеловал их.
  - Мне нужно вернуться в Лондон. Я обязательно остался бы, если б мог. Но я не могу. Пожалуйста, постарайся понять.
  Она смотрела на него. Он увидел, как непокорное выражение появляется на ее лице.
  - Черт побери, Барбара! - выпалил он, не в силах совладать с собой. - Я в беде! Я могу потерять все. Ты это понимаешь? Я надеялся предложить тебе прекрасный дом и жизнь в комфорте, но теперь стою на краю пропасти!
  Ее губы задрожали:
  - Останься хотя бы на ночь...
  - Не могу! Я должен вернуться.
  Он повернулся и пошел, надеясь, что удача не оставит его. Сейчас он рисковал потерять все. Она либо любит его либо нет - выбор за ней.
  Прежде чем он успел вскочить в седло, Барбара уже бежала, крича его имя. Все на кладбище смотрели на нее. Даже Диана умолкла на мгновение. Боль в груди немного стихла. Его чудесная девочка, с которой он снова чувствовал себя молодым... она любила его. Она принадлежала ему. Им просто нужно было немного времени вдвоем... времени, которого у него не было.
  Но удача поддержит его, как всегда. Рядом с Барбарой его жизнь обретет другие цели - менее амбициозные, но более достижимые. Он посмотрел на нее сверху вниз. Она стояла, держась за стремя и закинув голову, как ребенок. "Барбара, - подумал он. - Милая". Он наклонился и приподнял ее подбородок. В ее глазах, голубых глазах Ричард, блестели слезы.
  - Поцелуй меня, - сказал он. - Поцелуй. И приезжай в Дивейн-хаус.
  Барбара прижалась губами к его губам. Нежность, боль, потребность, страсть его поцелуя потрясли ее.
  - Я люблю тебя, - прошептала она ему в губы.
  Роджер улыбнулся, и в углах его глаз появились морщинки. Она приложила ладонь к его щеке. Он выпрямился в седле. Он был красив, как бог, как ее мечты, красивее всего, что у нее когда-либо было. Больше всего хранимого храни сердце свое, ибо из него источники жизни. Ты, Роджер, мое сердце. Так было всегда.
  - Я буду ждать, - сказал он.
  А потом пришпорил коня и ускакал, сопровождаемый Монтроузом, а она осталась стоять на кладбище среди могил, покосившихся надгробий и увядающих цветов.
  Тони и Мэри стояли на церковном крыльце и смотрели.
  - Чарльз видел? - спросил Тони.
  - Не знаю. Он видел достаточно. Он думает, что они помирились.
  - Так и есть.
  Мэри посмотрела на брата:
  - Тони...
  Его лицо было замкнуто. Некоторые считали, что это просто от глупости, но Мэри знала лучше. Он всегда думал, думал о вещах, которых никто и представить не мог.
  - Ты хочешь отступить? - спросил он. - Еще не поздно.
  - Нет, - ответила она. - Она не может выти за него замуж. А я могу. - Она снова посмотрела на брата. - А ты?
  - Рабле говорит, что терпением можно достичь чего угодно.
  - Рабле знал Роджера?
  Тони улыбнулся:
  - Нет.
  *
  - Ну же, бабушка, еще немного.
  Барбара кормила бабушку горячим супом, а та со старческой ворчливостью сопротивлялась заботе внучки: она не голодна, суп слишком горячий, она устала. Похороны отняли силы у всех. Вялая Энни сидела на стуле у кровати и уже не уговаривала герцогиню замолчать и поесть. Диана молча сидела у огня. Поначалу она еще пыталась стонать и плакать, но так как на нее перестали обращать внимание, она села у камину, уставилась на огонь и принялась теребить нитку на платье. Дульсинея и собаки лежали у герцогини в ногах.
  - Нелл Эшфорд попросила ваш рецепт поссета с перцем, - сказала Энни.
  - Кто заболел?
  - Еще ложечку, - попросила Барбара, - пожалуйста.
  - Двое детей.
  - Кто именно?
  Энни не знала. Герцогиня посмотрела на Барбару:
  - Ты вернешься.
  Это был не вопрос.
  - Кто? - Спросила Диана, поднимая голову. Ее лицо так безобразно распухло, что невозможно было узнать в этой опустошенной женщине прекрасную Диану Олдерли. - Кто вернется? Куда?
  - Бабушка, почему ты всюду суешь свой нос? Я думала, ты скорбишь и ничего вокруг не замечаешь.
  - Я не слепая. Вы с Роджером разыграли такую сцену на кладбище, что все позабыли даже о "Южном море".
  - Ты? - Диана уставилась своими опухшими, но все же фиалковыми глазами на дочь. - Куда ты едешь?
  - Закажи мемориальную доску в Лондоне, - сказала герцогиня. - Но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет...
  Ее голос, тонкий и чистый, затих в молчании комнаты. Слеза скатилась по щеке и затерялась в морщинах.
  - Ох, бабушка, - Барбара поцеловала и приложила к щеке ее ладонь.
  - Ты не... - Диана повернулась к матери. - Скажи мне, что она не вернется в Лондон. Зачем? С какой стати... - ее лицо переменилось. - Роджер! - сказала она и укоризненно посмотрела на Барбару.- Ты хочешь вернуться к нему!
  - Этого следовало ожидать, - сухо заметила герцогиня.
  Барбара молчала. Диана встала и выпрямилась:
  - Он убил твоего брата!
  - Мама это не правда! Я не позволю...
  - Ну, все равно что убил! Не будь дурой...
  - Все лето, - рявкнула Барбара, выйдя из себя, - ты твердила мне, чтобы я вернулась к мужу. Все лето ты говорила мне, чтобы я использовала свое положение и стала хозяйкой Дивейн-хауса. Ешь свой торт, говорила ты. Бери то, что дает тебе Роджер. Не будь дурой! Вот как ты говорила!
  - Этим летом все было иначе. Роджер был богатым человеком. Теперь все рухнуло. Ты просто не видела Лондон, Барбара. Директора опасаются за свою жизнь. Ты заметила, как все на него сегодня смотрели? На нем клеймо! Он на грани позора. Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты останешься здесь и...
  Барбара резко встала, пролив суп на платье. Она поцеловала бабушку в щеку.
  - Я уеду послезавтра, - сказала она. - Мне посидеть с тобой сегодня перед сном?
  Диана молчала, пока за Барбарой не закрылась дверь, затем с горечью сказала:
  - Что ж, мне очень повезло с детьми. Она упрямая, импульсивная идиотка.
  - Не с детьми, - тихо ответила герцогиня со своей постели. - С ребенком. Бог благословил тебя этой девочкой. Все остальные мертвы.
  У Дианы перехватило дыхание, губы затряслись.
  - Когда Гарри убил себя... - продолжала герцогиня, - ... бритвой... по горлу... Тебя не было. Ты была далеко от Лондона.
  Диана заплакала, но не так красиво, как умела, а громко, жалко и безобразно. Сидевшая рядом с герцогиней Энни кисло улыбнулась.
  - Почему ты так жестока ко мне? - Диана всхлипнула и вытерла лицо рукой. - Я любила его. Я... я люблю ее. У меня больше нкого не осталось.
  - Я понимаю.
  Тишину нарушали только рыдания Дианы и треск поленьев в камине.
  - Какая я старая, - тихо сказала сама себе герцогиня. - Как я устала...
  - Я здесь. - Энни наклонилась над ней.
  Диана стояла в ногах кровати. Она была похожа на большого, угрюмого и пристыженного ребенка.
  - Я тоже здесь, мама, - сказала она. - Если я тебе нужна...
  Герцогиня похлопала по кровати, и Диана села. Она смотрела на мать, такую маленькую и хрупкую на фоне огромных подушек. К изумлению Энни она упала головой матери на грудь и заплакала.
  - Я знаю, - сказала герцогиня, гладя ее по волосам. - Я понимаю.
  *
  Тереза ждала в карете, сундуки и чемоданы были привязаны к багажникам на крыше и над задними колесами, Барбара с герцогиней совершали последнюю совместную прогулку. С утра было холодно, герцогиня еще не оправилась после похорон, но настояла.
  Они прошли через террасу и остановились, глядя на опустевший розарий герцога. Пропольщицы ползали на четвереньках, вырывая сорняки между кустов, а садовники сгребали опавшую листву над черенками, из которых весной вырастут молодые зеленые побеги. За розовыми кустами дым от сжигаемого мусора столбами поднимался в осеннее небо.
  - Надо будет собрать шиповник, - сказала герцогиня. - Пошлю Джейн шиповниковой воды от лихорадки, если поссет не поможет.
  - Обязательно поможет. Твои лекарства всегда помогают. Я буду писать тебе каждую неделю, обещаю. Присмотри за Гиацинтом, скажи ему, что ему я тоже напишу.
  Барбара решила пока оставить мальчика в Тэмворте. Он плакал, но она обещала прислать ему настоящее письмо и еще попросила присмотреть за бабушкой. И разрешила спать с друзьями на конюшне. И оставила ему "Робинзона Крузо". Она шепотом сказала ему следить за Гарри и Шарлоттой и объяснила, что они не должны досаждать бабушке, потому что она слишком устала, слишком постарела, слишком беспокоится о них обо всех.
  - А вообще можешь делать что угодно, я всегда так поступала, - сказала Барбара, заставив его улыбнуться сквозь слезы.
  - Ты поедешь прямо в Дивейн-хаус? - спросила герцогиня.
  - Не знаю, бабушка. Скорее всего.
  - Говорят, Лондон сейчас не самое приятное место. Обещай, что будешь осторожна. У твоего кучера есть пистолет? Он заряжен?
  - Да.
  - Я хочу сказать тебе две вещи...
  - Только две?
  - Неважно. Слушай, пока не забыла. Во-первых, прощение. Оно никогда не дается маленькими кусочками или по частям. Прощай все сразу и больше не оглядывайся назад или не прощай вообще. Это слова твоего дедушки, не мои. А во-вторых, это изменения. Изменения - это то, что легко обещать, но трудно сделать. Это ежедневная и изнурительная борьба. Не отчаивайся, если старые грехи соблазняют тебя. Плохо, если ты слишком часто им поддаешься.
  Барбара обняла бабушку. Какой же маленькой она была. Какой тонкой и хрупкой. Сколько ее сил было похоронено вместе с Гарри.
  - Береги себя, бабушка, - тихо попросила она.
  Рука об руку они вернулись во двор. "Как мне тяжело покидать этот дом", - подумала Барбара. Энни, Тим, Перриман и ее мать ждали у дверей. Энни нахмурилась при виде усталости на лице герцогини. Барбара обняла мать. Диана выглядела старше своих лет, ее щеки впали, а под глазами залегли темные тени. "Она искренне скорбит, - подумала Барбара. - Гарри рассмеялся бы, если бы я ему сказала".
  - Дура ты все-таки, - сказала Диана.
  - До свидания, мама.
  Барбара забралась в карету и та покатила по липовой аллее. Герцогиня смотрела, как экипаж с грохотом катится от Тэмворта. Она пошатнулась, и Энни с Тимом тут же подхватили ее под локти. Она ничего не сказала, просто позволила им держать себя.
  Они смотрела, как из-за липы выскочил и бросился вслед карете Гиацинт; Гарри и Шарлотта, яростно тявкая, неслись за ним. За собаками выскочил белый пушистый комок меха - Дульсинея. Карета остановилась, Барбара и Тереза вышли на дорогу, чтобы обнять Гиацинта; собаки прыгали и выли, а Дульсинея сидела в стороне и смотрела на них.
  - Она забыла собак, - сказала герцогиня.
  Вытирая лицо, Гиацинт отступил назад, а женщины поднялись в карету (Тереза, кажется, тоже плакала). Карета снова тронулась, собаки опять бросились за ней, но бежали уже вяло, потому что Гиацинт стоял посреди аллеи. Потом он метнулся за деревья, и сквозь голые ветки было видно, как он бежит к лесу, собаки следуют за ним, а Дульсинея за собаками.
  - Она оставила собак, - сказала герцогиня и вздохнула. - Тим, ты пока присматривай за этим мальчиком, я не хочу, чтобы он заболел от горя. Скажи конюхам, что я высеку любого, кто станет его дразнить.
  - Пора спать, - ответил Тим, крепко взяв ее за руку.
  - Я сама решаю, когда мне спать! - рявкнула герцогиня.
  Тим отскочил назад так резво, словно его укусила собака. Диана рассмеялась. Герцогиня нахмурилась.
  - Дай мне руку, Диана. Я устала, - сказала она. - Мне пора спать.
  *
  Филипп стоял у окна своей квартиры, окно выходило на задний двор. Все было готово к отъезду: сундуки уложены, дворецкий получил точные указания насчет остальных вещей, книг и мебели. Карета ждала у крыльца, оставалось лишь выйти из этой комнаты, спуститься по лестнице, выйти наружу в ненастное утро и уехать отсюда.
  До Грейвсенда, деревне на Темзе, где можно было, не заезжая в Лондон, сесть на корабль до Франции, был всего час пути.
  Как ни странно, единственное о чем он сожалел, расставаясь с Англией, была Абигейл. Он написал ей. Письмо, конечно, не могло облегчить ее страданий, но со временем боль разлуки сменится нежностью и восхитительным ощущением миновавшей опасности. Из нее получилась бы прекрасная любовница, воспитанная, сдержанная, умеющая не докучать своими чувствами на людях, и давать им волю в постели. Он бы научил ее всему... если бы был готов. Нет, еще нет. Сначала ему придется исцелиться от Роджера, а на это может уйти много времени.
  Роджер.
  Абигейл во всех подробностях описала сцену возле церкви. Он прекрасно мог представить эту картину: Роджер, таинственный, мужественный, окруженный ореолом противоречивых слухов, на своем беспокойном жеребце, и его прелестная молодая жена, бегущая ему навстречу в своем траурном платье. Черный бархат красиво очерчивает ее длинные ноги, она выкрикивает его имя, они неслышно для зрителей (и оттого более интригующе) обмениваются несколькими словами, а затем завершают сцену долгим поцелуем. Да, так он все и представлял.
  Примирение, по сути, было достигнуто. Их физическое воссоединение оставалось лишь вопросом времени. Он знал Роджера, знал, каким обаятельным и целеустремленным он бывает в погоне за недоступной женщиной. Он достаточно наблюдал за ним во Франции в их ранние годы, восхищаясь техникой, очарованием, лестью, осознанием силы своей ослепительной и безжалостной красоты. Каким смертельно опасным было его обаяние, какой фатальной красота.
  Как там говорилось в Библии короля Якова? Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к деве. Путь Роджера к сердцу любой девы был увлекательным зрелищем... если бы та дева не была Барбарой.
  Когда Филипп слушал Абигейл, его мысли были пронзительно ясны. Он мог бы уйти, сохранив достоинство и гордость, или остаться, сделав вид, что ничего существенного не происходит, и досмотреть спектакль до конца.
  Второй вариант казался даже соблазнительнее, ибо развязка вызывала вопросы. Роджер был слишком одурманен, слишком увлечен погоней за потерянной юностью, чтобы увидеть это. Филипп не сомневался в способности друга вернуть Барбару в свою постель и удовлетворить ее. Однако, имелись некоторые сомнения относительно того, как долго продлится эта победа.
  То невинное дитя, которое он встретил в Париже, исчезло. Его место заняла женщина, одновременно невинная и опытная. В ней чувствовались упрямство и упорство, которое можно было подавить на время, но не победить никаким дьявольским искушением.
  И, как сказал бы поэт, были и другие повороты сюжета. Лорд Чарльз, например. И, как будто этого было недостаточно, молодой герцог Тэмворт в придачу. Молчаливый молодой человек, очень серьезный и очень решительный. Даже Абигейл, при всем своем уме, недооценивала Тони. Да, были интересные повороты сюжета, и если бы ему хватило духа, он бы остался, чтобы увидеть, чем все это закончится. Но у него больше не было духа, и не было сердца.
  Иногда, лежа без сна, Филипп пытался услышать, бьется ли оно, но не чувствовал ничего, кроме черной пустоты. Сентиментальный, глупый и, наверное, недостойный мужчины страх. Но тем не менее, подлинный и честный. Жизнь - ускользающая тень, фигляр, который час кривляется на сцене и навсегда смолкает; это - повесть, рассказанная дураком, где много и шума и страстей, но смысла нет. Квинтэссенция английского духа в своем самом лирическом проявлении. Шекспир очень хорошо выражал жизненные реалии, без французского блеска, возможно, но для англичанина очень и очень хорошо.
  Письмо Абигейл было написано и отправлено. И еще одно, Карлайлу, с просьбой передавать новости о Роджере. И, наконец, последний жест, достойный солдата и принца. Как один солдат другому, сражающемуся в последней битве, Филипп оставил для Роджера два кошеля с золотом. Они будут переданы анонимно, через банкира. Прощальный дар, предупреждение неизбежного, хотя Филипп надеялся, что Роджеру удастся пережить этот финансовый кризис. Хотя, восстановить все прежнее богатство и великолепие не удастся никогда.
  Тем не менее, кто знает, какие повороты сюжета приготовил им фигляр? Со своей красавицей-женой, с могущественной семьей Тэмворт и поддержкой друга-короля, Роджер был способен, как феникс, восстать из пепла и победить. У него снова будет все... кроме детей. Вот он, маленький момент удовлетворения. Барбара явно была бесплодна. Не останется никаких новых Монтджоффри, чтобы унаследовать эту красоту и богатство.
  Удовлетворение, однако, таило в себе маленький ядовитый шип, потому что в глубине души Филипп все же хотел увидеть ребенка Роджера. Ирония заключалась в том, что мать не имела значения, она была всего лишь сосудом, средством и ничем больше... была бы, если бы это была другая женщина, а не Барбара. Увидеть черты Роджера на маленьком личике ребенка - какая радость, какое удовлетворение, какой прекрасный заключительный аккорд.
  Но такова жизнь. Филиппа ждал корабль. Его ждала любимая Франция, поместье, где прохладно даже летом, сад, книги - его сокровища.
  Другой мир. Другая жизнь.
  *
  Банкир Джакомб откашлялся и посмотрел на Роджера:
  - Сумма, насколько я могу судить, составляет 250 227 фунтов.
  Наступило короткое молчание, Роджер в ужасе уставился на банкира. Эта цифра была гораздо больше той, что они с Монтроузом насчитали по всем собранным счетам. Больше самых диких и ужасных предположений. Джакомб что-то добавил о неожиданном поступлении двухсот фунтов золотом.
  - Доставили на ваш счет два дня назад. Других денег, как вы знаете, нет. Есть непогашенные кредиты на сумму около 70 000 фунтов.
  Голос Джакомба звучал сухо, сумма шокировала даже старого банкира. "Семьдесят тысяч", - подумал Роджер. Деньги тому или иному другу, карточные долги, скачки, личные займы - каракули на листе бумаги с обещанием вернуть по первому требования, слово джентльмена. Джентльмены, которые теперь не могли вернуть ни пенни. Все они стали банкротами.
  "Откуда эта слабость?" - Подумал он, вытирая пот со лба. Просроченные платежи копились с августа. Своих денег ждали плотники, каменщики, маляры, рабочие и ремесленники, мебельщики и драпировщики. Счет за один только дамаст цвета морской волны с вышивкой составлял 15 000 фунтов. "Спальня Барбары, - подумал Роджер. - Кровать Барбары". Он много раз представлял ее на этом зелено-голубом фоне - нагую, белую, рыжевато-золотистую.
  Голо Джакомба продолжал тихо гудеть. Акции, тысячи акций "Южного моря, Миссисипской и других компаний, которыми он спекулировал все лето, теперь потеряли свою первоначальную ценность и продолжали падать. Земли в окрестностях Ричмонда обещали хорошую прибыль в долгосрочной перспективе, но требовали оплаты в ближайшее время. Счета за восковые свечи и венецианский мрамор... Он действительно потратил 20 000 фунтов за венецианский мрамор?
  Просроченные платежи по кредитам в залог Дивейн-хаус и Дивейн-сквер. Большая часть Дивейн-сквер была еще пуста или не достроена. У него не было денег, чтобы заплатить рабочим за постройку, а у арендаторов не было денег на новое жилье. Замкнутый порочный круг.
  В Лондоне невозможно было пройти по улице, не столкнувшись с кем-то из знакомых, пытающихся продать карету, золотые часы, бриллиантовые серьги. Слуги могущественных домов бродили по улицам в поисках работы. Площади превратились в ярмарки подержанной одежды, здесь наряду с лохмотьями за бесценок предлагали богато вышитые жилеты и платья, одежду богатых и титулованных. Продавали все. Не покупал никто.
  Кто-то недавно говорил ему, что кредиты заморожены. Кто-то не смог по векселю отправить из Лондона в Дублин 25 фунтов. Уличные листки, памфлеты и карикатуры знали, кого винить - мошенников из "Южного моря" - и его имя упоминалось в них так же часто, как имя Джона Бланта, хотя роль Роджера была менее значительной. Это Блант разрабатывал все схемы. Роджер занимался только взятками, связями при дворе и подписчиками. Все ради Дивейн-хауса - его дома, его мира, его призвания, его мечты.
  Роджер, как и все вокруг, извлекал выгоду их роста акций, но недостаточно, недостаточно. И вот теперь директора Банка Англии сидели на своих денежных сундуках, и им было все равно, что будет со всеми остальными.
  Лондон изменился в эти дни, он стал безжалостным местом. Мужчины, которые вчера улыбались вам, сегодня требовали выплаты по старым долгам. Женщины, которые соблазнительно опускали глаза, теперь просили купить их бриллианты и жемчуг. Банки Амстердама выводили из Лондона свои средства и отказывали в кредитах. Принц Уэльский отказывался его видеть. Теперь, когда Роджер появлялся при дворе, вокруг него образовывался пустой круг, вступать в который мало кто отваживался.
  Члены Парламента принимали бесконечные петиции от своих разгневанных избирателей с требованием наказать виновников финансового хаоса. А кто был настоящим виновником? Парламент, желающий соперничать с Францией? Банкиры, манипулировавшие кредитами? Министры, закрывающие глаза на все происходящее? Другие директора, не предупредившие его об угрозе? Он сам, слишком занятый Дивейн-хаусом и Барбарой?
  Роджер дернул галстук, он чувствовал, как снова задыхается. Скоро придет жжение и боль в груди. Нужно было успокоиться. Решение было. Его просто нужно найти. Его можно найти, если не впадать в панику. Что говорил Джакомб? Что-то о списке активов. Он как банкир, всегда знал, что можно продать сразу, а что имеет смысл придержать до лучших времен.
  Роджер оперся о свой инкрустированный мрамором и перламутром изящный письменный стол. Он дышал глубоко, и все же ему не хватало воздуха. Он слышал себя, и эти звуки его пугали. Воздуха не хватало. Ему удалось открыть окно в сад. Отсюда открывался вид на Павильон Искусств. Поднимался туман, и воздух, который удавалось втянуть в легкие, был влажным. Роджер жадно пил этот воздух.
  Ноябрь всегда был месяцем туманов, но до ноября оставалась еще неделя. Этот туман пришел слишком рано, он размывал зрение и искажал восприятие. Роджер покачал головой. Туман вползал в его разум. Он увидел Филиппа. И Ричарда. Они стояли рядом, по пояс в тумане. Филипп поступил мудро, когда оставил все, как есть. Он даже не попрощался, но это не его вина. Он сам не слишком хорошо отнесся к Филиппу.
  Жжение в груди усилилось. Не думать о них. Нужно отдохнуть, успокоиться. Не позволить страху сокрушить его. Он устал. Просто слишком много работал. Эти бесконечные встречи, споры, поездка в Тэмворт, беспокойство о бухгалтерских книгах измотали его.
  Несмотря на все усилия успокоиться, мысли метались испуганными птицами. Двести пятьдесят тысяч. Невероятная сумма. Он никогда не сможет ее выплатить. Придется продать все. Если бы только можно было уговорить кредиторов... он сможет. Он сможет, он в родстве с Тэмвортами, король его друг, лорд Роберт Уолпол и лорд Таунсенд тоже. Список тех, кто так или иначе задолжал ему, был бесконечен.
  Если он сумеет успокоить кредиторов, то подождет, пока рынок успокоится, и постепенно начнет продавать. Роджер потер грудь. Боль растекалась по телу. Возможно, придется продать даже Дивейн-хаус. Какие у него были варианты? Пост губернатора колонии, например. Ямайка? Барбадос? Король одобрил бы его кандидатуру.
  Он улыбнулся, но улыбка почти сразу превратилась в гримасу. Он застонал от боли. Боже, как больно. Нужно лечь. Барбара вернется к нему, ее молодость всегда была его талисманом. Она снилась ему ночами с ее длинным, стройным телом, с густыми золотыми волосами, с красно-золотым треугольником внизу живота. Скоро он снова поцелует это красное золото, он овладеет ею, и они смогут начать все заново.
  Боль стала вдвое, втрое сильнее. Она была ослепляющей. Оглушительной. Роджер упал на колени и вцепился в подоконник. Скала, самая тяжелая в мире скала обрушилась на его грудь, сокрушая тело в прах. Вниз, вниз, вниз... Ричард...
  Он попытался столкнуть скалу. Филипп, помоги мне... Он с трудом втянул глоток воздуха. Барбара... У него не осталось ни сил, ни воли. "Нет", - подумал он, когда туман в его разуме сгустился и потемнел. Не сейчас. Я еще не готов, не надо. Я еще молод. Барбара...
  И когда мягкий, как юная женщина, туман обнял его, последней мыслью было: как это хорошо, потому что боль жизни была невыносима.
  *
  ГЛАВА 26
  - Не надо, мама, - сказал Джереми.
  Дрожа от озноба и лихорадки, он со страхом смотрел на черный мешок, с которым всегда приходил доктор. Там пряталась боль. Джереми уставился на Джейн умоляющими, полными слез глазами:
  - Мама, пожалуйста!
  Ребенок у нее в животе отчаянно брыкался, чувствуя страх Джереми и ее собственный. Доктор каждый раз приносил с собой все больше и больше боли: черные пиявки, которые заставляли Джереми кричать от страха; жгучие пластыри; горькие лекарства; горячее масло, которое заливали в нос и уши. Джейн не могла винить сына, она и сама едва выносила зрелище этих лекарств, но Джереми не становилось лучше. Остальные дети после нескольких недель лечения лежали в своих кроватках бледные, слабые. Но здоровые. Но не Джереми.
  Кашель усилился, и малыш жаловался на новую острую боль в груди.
  - Больно дышать, - сказал он.
  Лихорадка не проходила, а вчера среди желтой слизи, которую он откашлял, была кровь. При виде этой крови сердце Джейн сжалось. Она смотрела на Джереми, на его слишком худое тело, на его слишком блестящие глаза, слушала его хриплое дыхание и молилась про себя: дорогой милосердный Боже, пусть поссет с перцем, овсяная вода и настойка от лихорадки помогут моему сыну. Господи Иисусе, пусть мой мальчик выздоровеет.
  - Мама! Мама!
  Джереми попытался вылезти из кровати, но Гасси поймал и удержал его. Мальчик яростно отбивался своими тонкими руками и ногами, но доктор открыл мешок и достал банку с маленькими черными речными пиявками, которые должны были высосать плохие гуморы из крови.
  - Нет! Нет! Нет! - кричал Джереми. - Мама, спаси меня!
  Джейн поднесла руку ко рту. Та малая пища, которую она съела за ужином комом стояла у нее в горле.
  - Мама! Нет... ооо...
  Джереми кричал, бился на кровати, его искаженное лицо казалось каким-то безумным и диким. У Гасси на лбу выступили крупные капли пота, они скатывались по щекам, словно слезы; он пытался удержать охваченного ужасом ребенка. К воплям Джереми присоединился тонкий плач: его крики напугали остальных детей. Малыш внутри Джейн пнул еще раз, теперь сильнее. Желчь подступила к горлу. Джереми закатил глаза, спину у его прогнулась, а изо рта пошла пена. Доктор осторожно, одну за другой выложил пиявок, они ползали по груди Джереми.
  Мальчик снова закричал. Она могла разобрать лишь одно слово:
  - Мама!
  Ей удалось открыть дверь и шагнуть в темноту прихожей. Теперь она слышала, как плачут остальные дети, и ужас Джереми отражался в их глазах. Горло ее сжалось, и Джейн прислонилась к стене, чувствуя, как что-то поднимается внутри нее.
  - Джейн, - услышала она голос Гасси, но ее имя потонуло в ужасных захлебывающихся рыданиях Джереми.
  Эти крики разрывали ей сердце:
  - Мама, мама, мама!
  Никаких других слов, только "мама" - снова и снова.
  Джейн побежала. Она спустилась по лестнице, тяжело дыша, остановилась в коридоре, ее дикий взгляд метнулся в кухню. Кэт и Бетти сидели у огня и жарили орешки. Они шептали и смеялись, не обращая внимания на крики со второго этажа.
  - Смотри, - сказала Кэт со своей милой улыбкой, указывая на решетку камина. - Джонатан горит ярче всех. Он моя истинная любовь.
  Бетти кивнула. Черт бы их побрал, подумала Джейн, со всеми их грешными суевериями и деревенскими обычаями. Ты бросаешь орехи в огонь и называешь каждый из них именем парня. Тот, что горит ярче, будет твоей настоящей любовью. Давным-давно они с Барбарой делали то же самое.
  - Будьте вы прокляты! - сказала Джейн. Они повернулись и уставились на нее, разинув рты. - Черт бы побрал вас обоих, ленивые шлюхи. - Она слышала свой крик, но не могла остановиться. - Я побью вас обеих! Я выгоню вас на улицу. Я... присмотрите за детьми. Оооо!
  Вены вздулись у нее на шее, когда она вытолкнула изо рта последний истерично-высокий звук. Джейн зажала руками уши и выскочила во двор, в темноту и холод. Все это время ребенок в ее утробе бил ножками, снова и снова.
  "Я убиваю его, - подумала она, ничего не видя в темноте. - Убиваю". Затем пришла мысль: лучше родить пятимесячного ребенка, чем доносить его до положенного срока. Это было бы благословением. "Ох, прости меня, Господи, я не хотела. Джереми, Джереми, пожалуйста, не кричи. Пожалуйста, не умирай. Я так люблю тебя".
  Джейн споткнулась о корень дерева и упала, в последний момент успев упереться руками. Но руки дрожали от тяжести тела, и она опустилась на холодную, сырую землю и свернулась в клубок, охраняя бьющегося в ней ребенка. "Я его убила. Я точно его убила". Некоторое время она так и лежала, неподвижно и тихо.
  "Как я устала", - подумала Джейн через некоторое время. Четыре недели она бегала вверх-вниз по лестнице то с одним, то с другим ребенком на руках. Едва держась на ногах от волнения и усталости, мешала бульоны, сердечные напитки и поссеты. И все это время ребенок внутри нее рос и рос, а она все худела и худела, потому что слишком уставала к вечеру, чтобы поесть. Отдыхать было некогда: все дети болели, плакали и метались в лихорадке.
  А потом пришли новости о Гарри. Она не могла этого понять. Только не Гарри. Она до сих пор в это не верила. Она ловила себя на том, что время от времени всматривается в конец улицы, ожидая, что он вот-вот подъедет на своем коне и с улыбкой на лице.
  - Как я всех разыграл, Джейни, - скажет он с прежним озорным огоньком в своих фиалковых глазах. - Представляешь, все поверили, что я покончил с собой!
  Она хотела бы горевать о нем, сидеть в тишине с мягкими, пахнущими киноварью, кожаными перчатками, тереться о них щекой, думать о яблонях, под которыми они когда-то клялись друг другу в любви. Гарри умер? Наверное, ей следовало бы поехать на похороны, и тогда, может быть, она смогла бы принять его смерть. Но у нее не было времени для Гарри.
  - "Южное море", - сказал Гасси перед отъездом, по ее ошеломленному молчанию поняв, что ее боль глубже, чем она может выразить.
  Он еще говорил о конкуренции банков и крупных компаний, о росте и падении акций. В шоке от новости о Гарри, он даже признался ей, что потерял их сбережения.
  - Все наши сбережения, - сказал Гасси.
  Джейн смотрела на мужа. Наверху плакал ребенок. Кто-то из детей всегда плакал. Гарри не мог умереть. Не Гарри. И все же Гасси сказал:
  - Он умер.
  И еще был Джереми. Когда все дети выздоравливали, его лихорадка не проходила. Он держался за свою маленькую грудь и плакал, когда кашлял. Она купала его в лимонной воде, кормила всеми известными ей средствами от лихорадки и кашля - мать-и мачехой, шафраном, сахаром, перечной мятой, розовыми листьями, мускатным орехом, медом - но ничего не помогало. Он крутился с боку на бок, дрожал от холода, хотя она лежала вместе с ним под множеством одеял. Она держала его в объятиях, пела песни, рассказывала сказки или просто истории о том времени, когда они с Барбарой и Гарри сами были детьми.
  Расскажи мне еще, просил он между приступами дрожи. Расскажи снова. И она говорила и говорила, до хрипа, до слез. Но лучше ему так и не стало. И вот вчера ее сердце остановилось, потому что она увидела кровь в мокроте. Кровь... Страшный мысли пронеслись у нее в голове: чахотка, надо отослать детей, чтобы другие не заразились...
  Нет, не Джереми, дорогой, милостивый Боже. Не ее любимый мальчик, который первым вырос под ее сердцем и помог ей излечиться от Гарри. Ее первенец. Ее помощник. Ее сынок, храбрый, милый мальчик с непослушными волосами, тонкими ножками и высоким сладким голоском. Она не позволит ему умереть. Этого не может быть. Она не для того выдержала долгие часы мучительных схваток, неловкость ее первой акушерки, боль... всю бездонную глубину этой боли, чтобы Джереми умер сейчас. Зачем столько времени носить ребенка, страдать в родах, если ребенок не будет жить?
  Один вид его беспомощного тела у нее на руках причинял нестерпимую боль. Ребенок был ее наградой. Бог не мог отнять его. Она просто не переживет. Никогда.
  Джейн вздрогнула от холода. Как глупо было лежать здесь, в темноте. Сельские жители верили, что в канун дня Всех Святых души умерших выходят на землю.
  - Гарри, - подумала она, - ты где-то здесь, здесь...
  Надо взять свечу, подойти к зеркалу и расчесать перед ним волосы, и тогда твой возлюбленный встанет у тебя за спиной. Давным-давно они с Барбарой смотрели в зеркало. Барбара смеялась, но Джейн была серьезна. Гарри... Она так и не увидела его лица в зеркале, но все равно любила его.
  - Он перерезал себе горло, - сказал Гасси.
  Гарри, ее дикая детская мечта.
  - У него никогда не будет денег, - сказала мать, пытаясь утешить ее, и они плакали, плакали вместе.
  Наверное, было много крови... Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба... Из горла может выйти много крови. Гарри... В горле у Джереми, должно быть, стоял целый ком из крови и мокроты. Джереми...
  Кто-то поднял ее с земли. Кто-то позвал ее по имени, закутал в шерстяной плащ, опустился рядом на колени и начал растирать ее холодные руки. Гасси, дорогой Гасси. Лети, божья коровка...
  - Джейн, - начал он, и она услышала, как дрогнул его голос. Она приложила руку к его лицу. Гасси плакал. Ее опора, ее непоколебимый, как сказала, муж, плакал, как ребенок. Она прислушалась, ожидая услышать из дома плач детей, но было тихо. Должно быть, она так напугала Бетти и Кэт, что они занялись детьми даже в этот, свободный для всех слуг вечер.
  Джереми тоже не звал ее и не просил спасти его, забрать его боль и сделать так, чтобы ему снова стало хорошо. Она бы все сделала ради него... если бы могла. Что сказал доктор? Какими словами он заставил Гасси отказаться от своего извечного спокойствия и заплакать? Она знала. Джереми должен умереть. Она знала...
  Гасси все еще стоял перед ней на коленях. Она нашла его руку в темноте и потянула на себя. Его голова оказалась у нее на животе, рядом с ребенком. Гасси стоял перед ней на коленях и все плакал и плакал. Она положила руку ему на голову, парика не было, а его собственные волосы уже начали редеть. Она гладила его редеющие волосы, высокий лоб, и думала о том, как много знаний скрывается под кончиками ее пальцев.
  Джейн улыбнулась про себя. Наверное, Кэт с Бетти смотрели на них из окна и шептались, что это ведьмы наложили на хозяев заклятье в ночь Всех Святых.
  - Что сказал доктор?
  - Он сказал, что у Джереми воспаление легких.
  - И...?
  - Он даст лекарство, чтобы сбить жар... - Гасси не смог договорить.
  - Но есть вероятность. Что Джереми умрет, - спокойно закончила Джейн.
  Это знание, что ребенок умрет, поселилось в ней прочно, надежно... и она успокоилась. "Вот настоящее горе", - подумала она, и ей показалось, что ее мысли похожи на звезды в летней ночи - точки ярчайшего света на фоне темного неба. Настоящее горе... Смерть ребенка... Дитя мое...
  Гасси поднялся и стоял рядом. Мгновение они молчали, и Джейн чувствовала, как его слезы капают ей на лицо. "Дорогой Гасси, - подумала она, - скоро тебе понадобится твой Бог". И ей тоже. Только любовь к Богу и мысли о мирной загробной жизни позволят ей примириться со смертью Джереми. Там ее мальчик снова будет с ней.
  Да, примирение будет нелегким. Даже сейчас Джейн чувствовала, как отрицание поднимается в ее душе. Она будет бороться со смертью каждым своим вздохом, каждым существующим рецептом, водой, питьем, травами. Всей своей материнской любовью.
  - Я люблю тебя, - сказал Гасси.
  - Я тоже тебя люблю, - сказала она.
  Они вернулись в дом вместе.
  *
  Карета Барбары въехала во двор Сейлор-хаус. Морды лошадей были все в пене, потому что кучер безжалостно гнал их всю дорогу. Не важно, что хозяйка не торопила его, он сам боялся оказаться в дороге в "олл-Хэллоу" после наступления темноты.
  Барбара в карете повалилась на Терезу. "Черт бы его побрал, дурака", - подумала она. Ругать кучера вслух было нельзя: по деревенским суевериям в ночь на Всех Святых проклятия обретали двойную силу. "Как я устала", - думала она. Волнение, которое она испытывала, садясь в карету, испарялось с каждой милей, приближавшей ее Лондону, и теперь почти совсем исчезло.
  Тереза всю дорогу сидела непривычно тихая и молчаливая, только бесконечно перебирала свои четки. Под стук бусин мысли Барбары невольно возвращались к Гарри. Она не хотела думать о нем, но ничего не могла с этим поделать. Она не хотела плакать, но слезы сами наворачивались на глаза.
  "Роджер... - думала она. - Я расскажу все Роджеру, он обнимет меня, и станет легче".
  Сопровождаемая Терезой, Барбара поднялась по широким ступеням Сейлор-хауса. Все, о чем она могла мечтать - это чашка чая. Горячая душистая жидкость освежит ее, избавит от усталости и уныния. В большой гостиной, расписанной фресками сражений ее деда, ей внезапно привиделся Гарри: он лежал на столе и его горло перечеркивала тонкая красная линия. Рыдание поднялось к горлу, ей хотелось кричать, плакать, трясти тетю и Тони, которые поднялись с кресел и смотрели на нее так, словно увидели призрака.
  Она не могла быть призраком. Гарри мог. Роджер... как он был нужен ей сейчас. И как она боялась этой своей потребности. Между ними было так много всего, и им так много нужно было выяснить.
  - Ты так быстро приехала, - в голосе тети Абигейл прозвучала странная нотка.
  - Это заняло не больше времени чем обычно. Дождей не было, дороги сухие. Есть булочки? Я умираю от голода.
  Она поцеловала Тони и тетю, села и, не обращая внимания на то, что они все еще стоят, начала намазывать маслом булочку.
  - Разве ты не получила моего письма? - спрос ла Абигейл.
  - Какое письмо?
  - У Роджера случился приступ. Он болен, Барбара, серьезно. Мы с Тони только вернулись из Дивейн-хаус. Я писала тебе, отправила письмо специальным курьером, но...
  - Болен? Роджер? - Барбара смотрела на тетю, не понимая. Что та говорит.
  - Боже милостивый, хуже, чем болен. Доктор опасается за его жизнь.
  - Мама! - Быстро перебил ее Тони, но Барбара уже вскочила, опрокинула чашку и выбежала из комнаты.
  - Тереза! - Абигейл и Тони слышали, как она кричит в холле. - Тереза!
  - Я не собиралась... - начала Абигейл, но Тони уже шел мимо нее.
  - Я еду с ней.
  - Тони, нет!
  Абигейл последовала за ним в холл. Барбары нигде не было видно. Тони побежал к распахнутой входной двери. Барбара уже садилась в карету, Тереза помогала ей убрать юбки. Он крикнул ее имя, но она уже захлопнула дверцу и карета тронулась. Преследуемый Абигейл и Бейтсом, Тони сбежал вниз по ступеням. Он обернулся к дворецкому и нахмурился:
  - Оседлайте лошадь, немедленно.
  - Подожди, Тони, - сказала Абигейл. - Ты ей сейчас не нужен...
  Она запнулась. Выражение, с которым он сейчас смотрел на нее, было решительным, упрямым и... отчаянно влюбленным. Уже без единого протеста она прошла за ним обратно в дом. Тони вышел в большую гостиную и захлопнул за собой дверь, а Абигейл осталась стоять в холле. Она смотрела на фрески, на дорогую мебель, на огромные шкафы, заполненные фарфором и книгами.
  Все здесь было правильно, все указывало на богатство и власть - ее и Тони. Она села за чайный столик и попыталась налить себе чая, но руки дрожали, чай разлился по столешнице и начал капать на дорогой ковер. Она схватила салфетку и опрокинула чашку. Пятно на ковре увеличилось. Абигейл опустилась на четвереньки, торопясь минимизировать ущерб. Здесь и здесь... Кажется, она убрала все.
  И тут же ударилась головой о край столика. Как глупо, как напрасно... Абигейл сидела на полу и плакала. Смешанные с румянами и пудрой слезы капали на платье, а она никак не могла остановиться. На нее так много всего навалилось: и Лондон, такой мрачный и полный страха; и это проклятое "Южное море", которое черным пятном расползалось по всей ее жизни. Куда ни поедешь - ко двору, в модную лавку, на прием - только о нем и говорили. Она потеряла половину собственных денег! Половину! А Гарри покончил с собой... а у Роджера случила апоплексический удар... а Гарольд уехал на север.
  "Я не могу позволить себе Лондон, - заявил он. - Я вынужден жить в деревне". А Фанни была беременна, и вот она уехала на этот холодный и дикий север. Абигейл ненавидела болота и вересковые пустоши.
  Чарльз Рассел был в шаге от подписания брачного контракта, когда новость о болезни Роджера разнеслась по Лондону. Вчера он был таким задумчивым и отстраненным, и она знала, что у него на уме - Барбара, конечно. Он сразу отступил, как только понял, что Барбара может стать вдовой.
  Абигейл уже сама была готова отказаться от переговоров, но что выкинула Мэри, ее дочь? Она устроила истерику! Тихая послушная Мэри кричала так, что Абигейл пришлось потратить несколько часов, чтобы успокоить ее.
  - Я убью себя! - кричала эта паршивка. - Я люблю его, я люблю его!
  Абигейл высморкалась. В ту минуту Мэри была так похожа на Барбару пять лет назад, но когда она напомнила дочери, к чему в результате пришла Барбара, Мэри заплакала еще сильнее. И тогда Абигейл обратилась за поддержкой к Тони.
  - Мэри еще ребенок, - кричала она. Да, да, она кричала. Эти дети заставляли ее кричать. - Это мы должны решать, что будет для нее лучше.
  Но Тони был так же упрям, как его сестра.
  - Если Мэри хочет Чарльза, - сказал Тони, - она его получит.
  И Абигейл замолчала, потому что поняла все. Тони хотел Барбару, и если Мэри выйдет за Чарлза, то Чарльз выйдет из игры.
  "Ты дурак, - хотелось крикнуть ей. - Барбара никогда тебя не полюбит. Никогда!" К счастью, к ней вернулся здравый смысл, и она промолчала. Если Тони добьется своего, она нкогда... никогда... Она скорее умрет, чем примет такую невестку. И самое ужасное - она даже не могла поговорить с Филиппом.
  Абигейл всхлипнула и снова высморкалась. Она могла излить ему свои беды, и он всегда слушал с интересом. Разговоры с ним были таким утешением для нее. Прошли годы и годы с тех пор, как мужчины вызывал у нее такие чувства. Да, она была живым человеком, и у нее тоже были чувства. И собственные потребности. Раньше ей как-то удавалось сублимировать их в благополучие детей, но теперь дети хотели жить самостоятельно.
  А Филипп... он заставил ее думать о другом. Она была не настолько глупа, чтобы не догадаться, когда мужчина находит ее привлекательной. И что он сделал? Уехал во Францию под каким-то нелепым предлогом о личных делах и даже толком не попрощавшись. Она, как девчонка, плакала над его письмом.
  Мужчины! Сердце Тони будет разбито, и она ничем не сможет ему помочь. А Чарльз был эгоистичным идиотом. А Гарольд не считался ни с чьими чувствами, кроме собственных. Он увез ее Фанни в болота, жизнь была трудной и унылой, и сама она потеряла половину своих денег на глупых спекуляциях. Как она могла так попасться! Эти спекулянты все выше и выше взвинчивали цены на акции, пока все не рухнуло.
  Абигейл встала и оправила платье, на нем тоже темнели чайные пятна. Она глубоко вздохнула, затем села и спокойно, царственно подняла чайник, чтобы налить себе чашку. И посмотрела на чайник. А потом, поддавшись редкому порыву, швырнула его в камин. Он не упал в огонь, а ударился о каминную полку и разлетелся на куски.
  Абигейл смотрела на осколки, на чайные листья и большую лужу темной жидкости, от которой, несомненно, останется пятно на полу. Это был китайский фарфоровый чайник, красивый и дорогой. Разбив его, она не почувствовала себя лучше, а просто сломала свою жизнь.
  И хороший чайник в придачу.
  *
  Барбара выпрыгнула из кареты и бросилась вверх по лестнице, оставив Терезу. Кучера, лошадей перед Дивейн-хаусом. Она пробежала мимо Крэддока и удивленных лакеев через библиотеку в спальню Роджера, распахнула дверь и замерла. В комнате никого не было. Она стояла, глядя широко открытыми глазами на пустую кровать. Не может быть...
  Она повернулась и через общую гостиную бросилась в другую спальню, ее собственную, с прекрасной резной мебелью и дамастовыми обоями. Затем остановилась, глубоко вздохнула и открыла дверь. Джастин складывал рубашку, при ее появлении его лицо расплылось в улыбке. Сидевшая в кресле тетя Шрусборо, поднялась, когда Барбара подошла к кровати. Она шла, словно по темной тропинке, со всех сторон было темно, и только эта кровать была единственным источником света.
  Она смотрела на мужчину в постели, на Роджера. Он мало изменился со времени их последней встречи, только лицо его раскраснелось, и глаза были закрыты. Она прижалась щекой к его груди. Он был слишком горячим, но жар являлся признаком жизни. Роджер был жив.
  - У тебя такой вид, будто ты увидела привидение, - сказала тетя Шрусборо. - Он не призрак, но я не буду лгать тебе, Барбара. Роджер борется за жизнь.
  Барбара открыла рот, чтобы что-то сказать, но ноги вдруг подкосились, и она упала бы если б не Джастин. Дорогой Джастин, он всегда был так добр к ней. Он дал ей что-то выпить, наверное что-то крепкое, потому что напиток обжег ей горло и огненным шаром скатился в желудок. Но это было хорошо, потому что его языки проникли в ноги, руки, голову. Ей стало лучше. Роджер был жив. Она не опоздала. Она еще могла успеть.
  Тетя Шрусборо вывела ее из спальни в гостиную.
  - Лихорадка очень сильная, - сказала она. - И ее ничем не сбить. Мы с Джастином делаем все, что велел доктор: моем его, даем лавандовую воду, но жар не проходит. Он весь горел, когда его нашли.
  - Когда это случилось?
  - Три дня назад. В библиотеке, возле открытого окна. Никто не знает, сколько он пролежал на сыром воздухе. Холод и сырость очень опасны. Я думала, что у него просто лихорадка, но доктор сказал, что это все от апоплексического удара.
  - Удар...
  Тетя Шрусборо фыркнула:
  - Ох уж эти врачи. Он думает, что это апоплексия, а я нет. Мой муж умер от удара, - она щелкнула пальцами, - вот так. Раз и все. Плохая кровь пошла в мозг, так мне сказали врачи. Он умер на руках у какой-то шлюхи. Думаю, его убило волнение. А у моего второго мужа был приступ, как у Роджера - обморок, потом лихорадка. Очень долгая лихорадка. А когда он наконец очнулся, то превратил мою жизнь в страдания на долгих пять лет. Жаль, что мы не в Тэмворте, Баб. Твоя бабушка может вылечить что угодно. Я не верю врачам. Никогда не верила и не собираюсь впредь.
  Барбара резко встала:
  - Я посижу с ним. - Она поцеловала тетю в морщинистую щеку. - Спасибо, что вы были с ним.
  - Чушь. Он член семьи. Благодари Абигейл и Фанни, и Тони тоже. Мы все были здесь.
  Тони вошел в гостиную как раз в тот момент, когда дверь за Барбарой закрылась. На нем все еще были плащ и шляпа. Он уставился на тетю.
  - Где она? Барбара?
   Тетя Шрусборо посмотрела на племянника, все его чувства были так ясно написаны на лице. Она вздохнула, покачала головой и подошла к нему, даже на высоких каблуках она едва доставала ему до плеча.
  - Она с мужем. - Тетя Шру взяла его за руку и сказала уже мягче: - Пойдем, мальчик. Сейчас не время для тебя. Отвези меня домой, мы выпьем вместе рюмку-другую. Бренди, вот что нам сейчас нужно. Стакан бодрого, старого бренди. Она со своим мужем, как и должна.
  *
  "Пять лет, - думала Барбара, сидя в кресле, которое освободила для нее тетя. - Через пять лет мне будет двадцать пять. Ничего страшного. Я хочу этого". И тут в ее сознании всплыл Ришелье и его слова: "Вы слишком жадная, Баб. Вам нужна вся его любовь, вся преданность. Вы ждете слишком многого от мужчины". Она так ясно помнила свой ответ: "Я получу все или ничего". "Тогда вы кончите ничем, Барбара". Ничем... как Гарри.
  Она отогнала мысль о Гарри. Позже, она подумает о нем позже, когда Роджеру станет лучше. Я согласна на пять лет. И даже на год. Я согласна на все время, что нам осталось.
  Роджер на кровати открыл глаза. Она склонилась над ним, но он ничего не видел. Его глаза были тусклыми, остекленевшими, веки покраснели. Его руки слабо цеплялись за одеяло.
  - Сзади... - прошептал он. - Французы сосредотачиваются сзади...
  Дыхание его было хриплым, ему было явно трудно говорить. Барбара положила ему руку на лоб, какой он был горячий.
  - Тише, - сказала она. - Я здесь.Теперь я здесь.
  Роджер закрыл глаза, но его дыхание все равно оставалось быстрым и частым. Этот звук пугал ее даже больше чем лихорадка. Какое поле битвы видел он сейчас? На какой войне сражался? Один... совсем один, там, куда она не могла добраться. Но одно Барбара знала точно - он сражается за свою жизнь. И врагом были не французы, а смерть. Смерть... как тонкая, прошитая черными нитками красная линия на горле Гарри. Эта линия отсекла все страхи и вопросы, которые она несла в себе от самого Тэмворта.
  Расскажи мне о Филиппе... Это было первое, что она собиралась спросить. И вот теперь Филипп не имел значения. Если он вдруг сейчас войдет в спальню, он ничего не будет значить, потому что не было ничего важнее лежащего на кровати Роджера, его хриплого дыхания и сухих, горячих пальцев, сжимающих одеяло. Он мог умереть.
  Но теперь она с ним. Она была молодой, сильной и решительной. "Прости и никогда не оглядывайся назад", - сказала бабушка. И Барбара тогда подумала, что ей слишком легко так говорить. Но теперь она понимала мудрость этих слов. Бабушка знала то, чего не знала она - как всегда.
  "Я прощаю тебя, Роджер, - подумала она, глядя на него сверху вниз. - Живи ради меня, ради нас. Я клянусь, что никогда не оглянусь назад".
  *
  На следующий день Барбара ненадолго оставила Роджера на попечение Терезы, миссис Элмо и Джастина и вышла в сад. Ему не стало лучше, и лихорадка не отпускала. Приходил доктор.
  - Пульс слишком слаб, - сказал он. - Горячка убьет его, если мы не собьем температуру.
  - Как долго он продержится? - Спросила она, и доктор пожал плечами.
  - Кто знает?
  Посыльный уже мчался в Тэмворт за бабушкиными настойками и сердечными порошками. Письмо было все в пятнах от ее слез. Тетя Шрусборо была права: Роджера нужно везти в Тэмворт. Там он поправится, бабушка с Энни поставят на ноги кого угодно.
  Плечи Барбары вздрагивали под шалью, и дело было не только в холоде. В саду было так пусто. Работавшая здесь армия садовников была одной из любимых тем в Лондоне, да и сама она помнила, сколько здесь было людей в день ее последнего визита. Теперь вокруг не было ни души. Как будто время остановилось: то тут, то там попадались опрокинутые тачки, невысаженные растения в мешках, брошенные инструменты. За ее спиной возвышался Дивейн-хаус, массивный и величественный даже в лесах и с грудами кирпича... словно в ожидании чего-то.
  Вчера Крэддок пожаловался ей на угрюмых лакеев, которые требовали жалованье, и торговцев, отказывающихся без оплаты поставлять продовольствие. Миссис Элмо загнала Барбару в угол, чтобы доложить о горничных, ворующих книги, фарфор и медали из коллекции. Им тоже не заплатили. На кухне засорились водосточные трубы, и крыша текла, ее нужно было чинить. "Счета, - сказал Монтроз, - в утренней почте одни счета". Он показал ей пачку просроченных счетов за свечи, овес, карету, провизию - за все, что раньше оплачивалось как бы само собой.
  Монтроуз сказал, что жалованья ждут не только слуги Дивейн-хауса, но и все, кто был занят на Сент-Джеймс-сквер. Подрядчики и ремесленники, строившие городские дома и сам Дивейн-хаус, требовали денег. Счета за мебель, ткани и фарфор были собраны в отдельную пачку.
  Банкир Роджера Джакомб хотел как можно скорее встретиться с ней в юридической фирме мистера Сивинса. Мотроуз предположил, что они собираются обсудить судебные иски за неуплату долгов. Нужно было заняться ипотекой, расчетом возмещения убытков, а так же акциями и аннуитетами. Они составили список имущества лорда Дивейна, который Роджер заказал еще до болезни, и она должна взглянуть на него. Она должна решить, что можно продать. Возможно, ей лично придется подать апелляцию кредиторам. "Они не смогут отказать женщине", - сказал Монтроуз.
  В кассе лежали два мешка золота, единственные наличные деньги.
  - Скажите, что мне делать, - говорил Монтроуз.
  - Скажите, что мне делать, - говорил Крэддок.
  - Скажите, что мне делать, пожалуйста, - говорила миссис Элмо.
  Барбара заметила на воротах и ограде листы бумаги и сорвала один из них. Это был грубый оттиск гравюры на дереве - небрежная копия тех, что продавались в книжных лавках. Под заголовком "Доверчивая Британия покидает "Южное море" была изображена дама в пышном наряде под руку с кавалером, очень похожим на Роджера. Кавалер галантно поддерживал даму под локоть и одновременно вытаскивал кошелек у нее из кармана.
  Барбара скомкала листок. Как они посмели? Роджер был болен, возможно, умирал, а они так злобно клеветали на него. На посмотрела сквозь ворота на незаконченную церковь Рена, на ее заколоченные досками двери и окна.
  "Я ненавижу это место, - подумала Барбара. - Надо увезти его отсюда, пока они его не убили".
  *
  Герцогиня протянула руку, и Гиацинт подал ей "Робинзона Крузо".
  - Дефо, значит? - Сказала она, рассматривая обложку. - Он всего лишь писака. Сидел в тюрьме за долги. И вдобавок пресвитерианин. Он написал хорошую историю?
  Гиацинт равнодушно кивнул. Герцогиня вздохнула - Барбары не было всего два дня, но дом без нее был мертв, как могила. Гиацинт хандрил по углам, а сама она не вставала с постели и то и дело плакала. Герцогиня не была в часовне и не молилась толком со дня похорон Гарри. Она чувствовала себя слишком слабой и усталой, как будто какая-то ее часть осталась в гробу вместе с ним.
  Она похлопала по краю кровати, Гиацинт, не сводя с нее глаз, осторожно сел. Она вернула ему книгу, и Гарри с Шарлоттой запрыгнули на кровать и улеглись рядом с Дульсинеей. Герцогиня равнодушно смотрела на собачью возню, она слишком устала, чтобы призвать этих невоспитанных собак к порядку.
  - Читай, - сказала она мальчику, а затем откинулась на подушку и закрыла глаза. - Посмотрим, что может этот Дефо сказать в свое оправдание.
  - Предисловие, - начал Гиацинт. - "Если существует на свете история приключений частного лица, заслуживающая стать всеобщим достоянием и быть повсеместно тепло принятой после ее публикации, то, как полагает издатель, такова именно эта история. Чудесные приключения ее героя превосходят, издатель уверен в этом, все, когда-либо описанные и дошедшие до нас. Трудно представить, что жизнь одного человека может вместить такое разнообразие событий..."
  - Ба! - сказала герцогиня, не открывая глаз.
  - "История рассказано просто, серьезно, с религиозным осмыслением происходящего..."
  - Точно пресвитерианское заявление, - фыркнула герцогиня.
  - "... которым всегда могут воспользоваться люди умные..."
  В спальню, размахивая письмом, ворвалась Диана:
  - Роджер болен, - выпалила она. Ее фиалковые глаза сияли от волнения. - Возможно, умирает.
  - Что? Что? - Герцогиня пыталась подняться с подушек. Кружевной чепец сполз ей на глаза, Дульсинея и собаки протестовали против этого беспорядка. - Дай мне письмо.
  Ей потребовалось мгновение, чтобы вникнуть в смысл написанного, но, перечитав еще раз, она поняла, что письмо адресовано Барбаре, и Диана вскрыла конверт без разрешения.
  - Ты вскрыла ее письмо.
  Диана уставилась на мать:
  - Ты выживаешь из ума. Какое это имеет значение? Я думала, там может быть что-то важное.
  - Ты ничего подобного не думала, просто шпионила.
  - Ты собираешься лежать здесь и ругать меня, когда муж моей дочери так болен? А вдруг он уже умер? Боже, как это неожиданно. Мне нужно успеть сделать тысячу дел.
  - Умер? Кто говорит о смерти?
  - Абигейл пишет совершенно ясно, мама. У Роджера был серьезный приступ, и он умирает. И что Барбара должна приехать немедленно.
  - Она не пишет, что он умер. Аква мирабилис. И имперская вода. Да, имперская вода и фиалковый сироп с мускатным орехом и лимоном. У меня еще есть рецепт параличной воды... Энни! Этой женщины никогда нет на месте! Гиацинт, беги, позови Энни сюда. И Тима. И Перримана.
  Герцогиня откинула одеяло, села на край кровати, сделала глубокий вдох и приготовилась встать. Ее ногам больше нельзя было доверять.
  - Ты с ума сошла? - Возмутилась Диана. - Что ты делаешь?
  - Что я делаю? Я еду в Лондон. Энни со мной, мы вылечим Роджера Монтджоффри.
  - Вы тут все с ума посходили! Ты даже встать не можешь. Поездка убьет тебя. Вот видишь! - сказала Диана, когда Герцогиня попыталась встать и тут же повалилась на пол у кровати, как перевернутая кукла.
  Дульсинея громко мяукнула, собаки спрыгнули с кровати и залаяли на Диану.
  - Пошли вон! - сказала она им. - Мама, послушай меня. Ты нездорова. Я сама поеду в Лондон. Я отвезу все твои лекарства. Я позабочусь о Барбаре.
  Герцогиня, прищурившись, смотрела на дочь. Теперь она забыла, о чем они говорили, но точно о чем-то важном, и это касалось Барбары. Ее совсем запутал вид Дианы, царственной в ее черном бархатном платье, но с искаженным от беспокойства лицом. "Ха!", - подумала герцогиня, ее лицо приняло упрямое выражение.
  - Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Диана, - но она моя единственная дочь, последняя из всех моих детей. Я беспокоюсь только о ее благополучии, клянусь. И я больше не собираюсь с тобой спорить, я прикажу собрать вещи и готовить карету. - Она наклонилась к матери и поцеловала ее в щеку. - Я и о Роджере забочусь. Просто поверь мне на слово.
  Черное бархатное платье мягко шуршало, когда Диана шла к двери.
  "Роджер, - подумала герцогиня. - Я помню. Абигейл написала, что он очень болен". Она почесала Дульсинею под подбородком.
  - Я ей не доверяю. А ты, Дульсинея?
  Дульсинея мяукнула и вцепилась когтями в одеяло. В комнату вбежали гиацинт, Энни, Тим и Перриман. Гиацинт оставался рядом с кроватью, пока герцогиня - уже собранная и властная - отдавала распоряжения. Энни должна была собрать лекарства и сопровождать Диану в Лондон.
  - Лорд Дивейн болен, - сказала хозяйка. - Постарайся привезти его сюда.
  Перриман и Тим должны были проследить, чтобы Диана выехала из Тэмворта как можно быстрее. Когда все трое выскочили из комнаты, запыхавшаяся, но торжествующая, герцогиня откинулась на подушки. Энни живо прищемит хвост Диане, если та попытается строить козни. Она мрачно улыбнулась про себя, но ее улыбка угасла при виде слезы, скатившейся по щеке Гиацинта.
  - Лорд Дивейн умрет? - спросил он.
  Она похлопала по кровати, и собаки тут же запрыгнули на постель.
  - Почитай мне еще этого вашего Робинзона Карузо. А потом мы с тобой помолимся.
  - Р-робинзона Крузо.
  - Да. Мы немного почитаем. А потом помолимся за лорда и леди Дивейн.
  - А за Терезу?
  - И за Терезу. Наши молитвы могут помочь больше, чем любой фиалковый сироп. Мы должны уповать на Господа, Гиацинт. Мы будем делать все, что можем, но мы должны верить в Божье милосердие.
  *
  Джастин с Терезой бережно перевернули Роджера, а Брабара окунула полотенце в лавандовую воду и омыла ему спину. Его кожа, казалось, пылала. Кажется, к вечеру лихорадка усилилась. Роджера застонал и вцепился в простыни, пока Джастин натягивал на нее чистую рубашку. Потом Барбара протерла лавандовой водой ему лицо.
  - Томми Карлайл прислал тебе цветы, - сказала она. У кровати стоял огромный букет из роз с плющом. - Он говорит, что заедет навестить тебя, как только доктор разрешит посещения. Он прибережет для тебя все сплетни.
  Роджер не ответил. Барбара вздохнула и встала, ее случайный взгляд скользнул по лицу Терезы, та была изжелта-серая, в глазах застыло страдальческое выражение. "Слишком много на нее навалилось, - подумала Барбара. - Гарри, похороны, поездка и теперь вот это".
  - Иди отдохи, - резко сказала она. - Ты свободна до конца дня. Я в порядке.
  И она не шутила. Барбара чувствовала в себе силу десяти человек. Теперь в ее жизни появилась цель: Роджер должен жить. Она не даст ему умереть. Тереза побрела в кухню. Ей не нравился этот дом. За сутки пребывания здесь, она повсюду замечала подозрение и недоверие. Горничные ходили хмурые, а лакеи неприветливые. Они вот уже два месяца не получали жалованья, к тому же, многие потеряли сбережения на акциях "Южного моря" и были наполовину уверены, что у лорда Дивейна где-то припрятаны деньги.
  Их шепот походил на шипение гусей. Тереза не обращала на них внимания. Она ничего не чувствовала, все ее чувства были сосредоточены на Гарри.
  Между ней и всем остальным миром в эти дни пролегла глубокая пропасть.
  *
  Тереза тихонько приоткрыла дверь кухни, она собиралась сразу уйти, если повар окажется там. Прошлым вечером он задавал ей слишком много вопросов о здоровье лорда Дивейна и о леди Дивейн. Лучше бы он ушел вместе со всеми слугами, как они угрожали вчера, когда пили бренди лорда Дивейна.
  - Он наворовал тысячи фунтов, - заявил один из лакеев, забыв о присутствии Терезы. - Он просто спрятал деньги. Это такой трюк.
  - Надеюсь, он умрет, - сказал другой.
  Тереза покачала головой, эти люди были просто отбросами без чести и совести, они не знали, что такое преданность. И тут ее глаза широко распахнулись: за кухонным столом Монтоуз паковал корзину с провизией, что-то суетливое было в движении его рук. Он тоже воровал? Похоже, что воровство, предательство и подозрения, как язвы распространялись по всему дому. Тереза почувствовала, как в ней закипает гнев.
  - Она даст тебе все, что ты попросишь! - громко сказала она. - Тебе незачем воровать.
  Монтроуз вздрогнул и уронил на пол половину жареной курицы. Тереза с отвращением уставилась на улику.
  - Это... это не для меня, - пробормотал он, защищаясь.
  Потом покраснел. Тереза шла на него, уперев руки в бок:
  - Ну и ну! Из этого дома тащат даже еду! Сегодня утром мадам велела мне почистить драгоценности. Она думает, что их можно продать. И эту женщину по всему Лондону обзывают шлюхой! Мария, Матерь Божья, как ты можешь красть у нее? Как ты можешь красть еду?
  - Я не краду! Мне просто надо взять немного для того, кто в этом нуждается! Лорду Дивейну все равно! Он бы заставил меня взять больше, если бы знал, для кого это...
  - Для кого?
  Монтроуз молчал.
  - Какая-нибудь девка? - предположила Тереза. - Или лоточник, с которым ты в доле?
  - Это Цезарь! Я взял еду для Цезаря Уайта.
  А потом он крепко сжал губы, словно сказал больше, чем хотел. Зато рот Терезы приоткрылся от удивления. Монтроуз нахмурился, поднял цыпленка и положил его в корзину. Там уже лежала бутылка вина и немного хлеба. Он поставил корзину на стол и с обиженным лицом пошел из кухни.
  - Подожди! - закричала она и бросилась вслед. Она схватила его за руку. - Скажи мне...
  - Что сказать? С какой стати ты мне поверишь? Может быть, я лгу. Я ведь служил лорду Дивейну всего шесть лет. Лучше запри серебро, Тереза, вдруг я и его украду.
  - Скажи, что с ним.
  - Нечего говорить, Тереза. Цезарь все потерял на падении акций. Он живет на чердаке в Ковент-Гардене без средств на еду и уголь. И он в таком отчаянии, что я иногда боюсь... - он быстро взглянул на Терезу и оборвал себя на полуслове. - Он немного заработал этим летом на рынке, и я предупредил его, чтобы он перестал играть, но он просто помешался на акциях, и когда все рухнуло, он остался совсем без средств. Обычная история в наши дни.
  Тереза перекрестилась, потом сняла с крючка плащ.
  - Я с тобой.
  Мысли беспорядочно кружились в ее голове, когда она шля рядом с Монтроузом по грязной улице. Отчаяние, я знаю, что это такое. Это вспышка бритвы... тонкая красная полоса под подбородком у Гарри. Бледная неподвижность любимого лица. Она не позволит Цезарю убить себя. Это того не стоило. Это причиняло столько боли, столько вины тем, кто остался. Это был грех перед лицом Господа.
  Она легко взбежала вверх по темной, пахнущей капустой и мочой, лестнице и остановилась только, чтобы оглянуться на Монтроуза и убедиться, что нашла правильную дверь. За тем она толкнула дверь и вошла, как маленькая сердитая богиня домашнего очага. Цезарь лежал на узкой койке и смотрел в маленькое окошко на свинцовое небо. Его больная рука лежала поверх одеяла. Он вяло повернул голову в сторону двери.
  - Ну, вот, - сказала Тереза, подходя к нему. - Вот что бывает, когда забываешь друзей. Бедный, как церковная мышь, и такой жалкий в придачу. Я слышала, ты все потерял. Ну, я тоже. Но я не валяюсь на кровати и не плачу в подушку. Нет! А почему? Потому что у меня есть друзья, которые заботятся обо мне. У меня есть Бог, и благословенный Иисус, и Мать его Мария, а все остальное... - Она замолчала, когда ее голос прервался всхлипом.
  Она не хотела так говорить, но слова вырвались сами собой.
  - Тереза, я так сожалею о Гарри. Ах, Тереза, но я так рад увидеть вас. - Медленно произнес Цезарь, и она разрыдалась, оплакивая все, что случилось с ней, с Гарри, с мадам Барбарой...
  Она плакала от огромной боли в ее сердце, от всей этой жизни, которую порой так трудно выдержать даже со верой в Бога и в его Святую Мать.
  - Мы тебя любим, - всхлипнула она, - а это самое важное.
  Он встал с кровати и обнял ее здоровой рукой. Она плакала, прижавшись к его плечу, а он гладил ее волосы, шептал ее имя и повторял, что очень, очень сожалеет, и она знала, что он имеет ввиду Гарри. Да, они все сожалели о Гарри. Монтроуз замер в дверях. В конце концов он сообразил войти в комнату и закрыть дверь. Она поставил на стол корзину и начал ее распаковывать.
  - Немного еды, - сказал он. - Немного вина. То, что нам нужно.
  Тереза высморкалась. Цезарь улыбнулся. Его улыбка была неловкой, без внутреннего огня, который всегда согревал его и делал особенным. Но тем не менее, это была улыбка.
  - Еда, вино, и вы двое, - сказал он. - Поистине, пир богов.
  *
  Вечером усталая Барбара вошла в комнату, где стояли ее сундуки, чтобы найти бумагу. Она собиралась написать бабушке. Тереза сидела в кресле, спрятав лицо в ладонях и плакала. Драгоценности и тряпка для чистки лежали у нее на коленях. Она плакала так, слов ее сердце было разбито.
  - Тереза! - Барбара не успела подойти к ней.
  Тереза вскочила и, уронив на пол драгоценности и то, что держала в руке, выбежала из комнаты. Барбара опустилась на колени и увидела траурное кольцо Гарри. Гарри... Тереза...
  Она нашла Терезу в спальне горничных. В комнате были еще две служанки, они болтали и смеялись так, словно Терезы и не существовало. При виде Барбары они перестали смеяться и угрюмо уставились на нее, затем встали и сделали медленный реверанс. "Почему они не работают?" - Подумала Барбара. Она холодно смотрела на горничных, и постепенно вспоминала все, что обрывками слышала в доме.
  - Вон отсюда, - сказала она.
  Они выбежали из комнаты. Тереза села и вытерла глаза. Она начала бормотать извинения. Барбара протянула руку и раскрыла ладонь.
  - Вот, - сказала она.
  Тереза уставилась на кольцо.
  - Вы... вы хотите, чтобы я его почистила?
  - Я хочу, чтобы оно было у тебя.
  Тереза не сводила глаз с кольца. Она приоткрыла рот, но Барбара не дала ей ничего сказать:
  - Не надо. Не говори. Я этого не вынесу. Я так его любила.
  Она быстро положила кольцо на кровать и вышла. Тереза осторожно взяла его и крепко сжала в кулаке. Она будет носить его на цепочке вместе с маленьким распятием. Оно будет лежать у нее на руди у самого сердца - напоминание о том, как она любила его.
  Она снова легла на кровать. Она обещала Цезарю навестить его завтра, и она придет. Человеку на грани очень важно видеть чужую доброту и заботу. Если бы с Гарри в Лондоне кто-то был... она не смогла закончить мысль. Слезы текли по ее щукам. Она начала молиться. Богородица, Дева, радуйся, Господь с тобою...
  Внзу Барбара распахнула дверь в библиотеку. Монтроуз, сгорбившийся среди чернильниц и списков, уставился на нее.
  - Мне нужен список всех слуг в доме и сведения о том, сколько им причитается. Завтра же.
  *
  - Леди Дивейн. Леди Дивейн!
  Барбару разбудил голос Джастина. Она тут же вскочила с походной кровати и бросилась к постели больного. Он умер, мелькнула мысль.
  - Лихорадка прошла, - сказал Джастин за ее спиной.
  Она пощупала лоб Роджера, он был влажным, волосы слиплись от пота. Она коснулась его щеки своей. Кожа была прохладной, и жара не было. Джастин улыбнулся, а она захлопала в ладоши и зажала рот, чтобы не рассмеяться в голос. Джастин поклонился, она присела в реверансе, и они, натыкаясь на мебель и хихикая, как дети, проскакали из конца в конец по комнате в сельской джиге.
  Лихорадка прошла.
  *
  Утром доктор проверил пульс Роджера и нахмурился.
  - Он все еще болен.
  Но Барбаре было все равно. Жар спал. Роджер будет жить, она не даст ему умереть. Она оставила доктора кудахтать над Роджером, накинула шаль и вышла из дома. Он будет жить. Когда он проснется, она скажет ему, что любит его. А потом отвезет его в Тэмворт.
  Барбара посмотрела на небо. Времени оставалось немного. Пара хороших дождей, снег и дороги станут непроезжими. Поездка в карете по размытой дороге убьет Роджера. Но она должна увезти его из этого мрачного дома, из Лондона, подальше от его лживых газет и сплетен. В Тэмворте, безопасно, спокойно, там он выздоровеет. Обязательно поправится среди тех, кто его любит.
  По кольцевому подъезду к дому трусил всадник, и она, решив, что это Тони, бросилась навстречу. Чарльз одним гибким движением соскочил с коня и подхватил ее на руки, прежде, чем она успела что-то сказать. Он улыбался ей, и она видела свое отражение в его глазах. Ни румян, ни пудры, выцветшее старое платье и чужая шаль на плечах. Ей было все равно.
  - Он будет жить, Чарльз, - сказала она, убирая его руки. - Лихорадка прошла. - Она подняла лицо к пасмурному небу и громко рассмеялась. - Он будет жить!
  Ей вдруг захотелось танцевать, бежать куда-то. Железный обруч, которого она почти не чувствовала все эти дни, вдруг распался, и она поняла, как легко стало дышать. "Я хочу отпраздновать это, - подумала она. - Я начинаю понимать, что просто жить - это уже подвиг. Роджер будет жить!"
  Чарльз наблюдал за лицом Барбары, на нем ясно читались все ее чувства. "Будь проклята эта дура! - подумал он. - Это из-за нее я сам стал таким идиотом".
  - Выпей со мной чаю, - пригласила она с улыбкой деда на лице.
  Он покачал головой:
  - Я рад твоему счастью, Барбара. Я приехал только узнать, как дела у Роджера. Вижу, ты справилась. У меня тоже хорошая новость, я хотел сообщить тебе лично. Кажется, я женюсь.
  Он произнес это небрежно, скрестив на груди руки и прикрыв глаза, словно говорил о покупке лошади. Она молчала. Наконец она так же легко, как говорила все этим летом, сказала:
  - Мои соболезнования невесте.
  Чарльз запрокинул голову и рассмеялся. Ей захотелось влепить ему пощечину. Затем он шагнул вперед, теперь его глаза были широко открыты.
  - Поздравь меня поцелуем, как в прежние времена. Мы оба получили, что хотели, не так ли?
  Он смотрел на нее насмешливо, почти вызывающе, и Барбаре снова захотелось его ударить, но вместо этого она привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
  - Не правильно, - его голос был насмешливым, как его глаза. - Не так, Барбара. Я вижу, ты все забыла. Я тебе напомню.
  И он медленно, не спеша прижался губами к ее рту, а она... испытала потрясение от того, какая волна тепла прокатилась по всему ее телу. "Мы были так близки, Чарльз, - подумала она. - Но я никогда не смогу отдать тебе все мое сердце..." А потом его язык скользнул ей в рот, и она отскочила назад.
  - Роджер! Мне надо идти к Роджеру. Поздравляю тебя, Чарльз. Прощай.
  И она побежала к дому, ни разу не оглянувшись. Поднявшись в спальню, она посмотрела на двор сквозь не плотно задернутые шторы. Чарльз все еще стоял там и смотрел на дом, но туман медленно поднимался с влажной земли и постепенно скрыл его совсем.
  Когда Роджер проснулся, Барбара была рядом. Он открыл глаза, увидел ее и попытался поднять руку. Она взяла ее и поцеловала.
  - Я здесь. Я люблю тебя, - сказала она. - Я с тобой. Я тебя вылечу.
  - Барбара, - прохрипел он. - Больно.
  - Тшш, тише. Спи. Все пройдет. Тебе нужно отдохнуть. Ты отдохнешь и поправишься.
  *
  С аллеи на круговую дорогу выехала карета и подкатила к Дивейн-хаусу. Диана с Энни спустились во двор и решительно устремились по лестнице в дом.
  - Где моя дочь? - Спросила Диана, стягивая черные перчатки.
  - В библиотеке, - поклонился Крэддок.
  - А лорд Дивейн?
  Крэддок улыбнулся:
  - Горячка прошла.
  - О, - сказала Диана.
  В библиотеке Барбара и Монтроуз просматривали список слуг.
  - Вчера в вестибюле Вестминстера был бунт, - сообщил Монтроуз.
  Барбара вздохнула:
  - Я хочу увести Роджера отсюда. Я думала закрыть дом, оставив только тебя и Крэддока. Если я продам свою жемчужную диадему, денег с лихвой хватит на расходы и жалованье слугам. Хотя, по моему мнению, никто из них не заслуживает...
  Дверь библиотека театрально распахнулась и в комнату ворвалась Диана. Энни следовала за ней.
  - Энни, - закричала Барбара и вскочила из-за стола. - Энни!
  - Я приехала ухаживать за вашим мужем. Меня прислала ваша бабушка.
  - Я хочу вернуться в Тэмворт, Энни. Я хочу забрать его отсюда. Доктор говорит, что путешествие повредит ему, но я думаю, что здесь Роджеру будет только хуже. Иди посмотри его. Вон через ту дверь. Ты привезла бабушкины лекарства? О, Энни, не могу и сказать, как я тебе рада. Френсис, - Барбара повернулась к Монтроузу, - Энни может вылечить любую болезнь.
  Монтроуз кашлянул и посмотрел на Диану, которая наблюдала за происходящим с упреком и насмешкой во взгляде.
  - Мама, - сказала Барбара, - тебе я тоже рада.
  - Да уж, - ответила Диана. - Я вижу.
  Она посмотрела на Монтроуза, тот снова кашлянул и вышел из комнаты. Диана взяла со стола перечень слуг, ее лицо стало холодным и жестким.
  - Вы была при дворе?
  - Нет.
  - А собираешься?
  Барбара стиснула зубы:
  - Нет.
  Она напряглась в ожидании приближающейся бури. Мать никогда легко не сдавалась.
  - Понимаю.
  Диана встала и натянула перчатки. В дверях она повернулась и сказала:
  - Хотя бы из вежливости дай мне знать, когда покинешь город.
  *
  Не переставая болтать, Тереза скормила Уайту еще ложку супа:
  - И рано утром его лихорадка спала. Как мы все обрадовались. Мадам Барбара танцевала, как маленькая девочка. А сегодня утром приехала ее матушка и Энни. Энни - камеристка герцогини, она знает об уходе за больными все-все-все. Мадам Барбара говорит, что Энни обязательно вылечит лорда Дивейна.
  Тереза улыбнулась, и Уайт улыбнулся в ответ. Она наклонилась вперед, чтобы поставить миску, и ожерелье выпало из-за лифа платья.
  - Можно? - спросил Уайт, держа двумя пальцами траурное кольцо.
  - Это Гарри, - сказала Тереза.
  Она поцеловала кольцо, перекрестилась и заправила его обратно в корсаж.
  - А теперь, - сказала она, - у меня к вам предложение.
  Уайт выгнул бровь.
  - Мы уезжаем и закрываем Дивейн-хаус. Там останется только Монтроуз и один из слуг. Я рассказала леди Дивейн о вас... нет, Цезарь, не смотрите на меня так. Я просто сказала, что вы в Лондоне, а она предложила вам приехать и пожить с Монтроузом. Она ничего не знает об... этом, - Тереза неопределенным жестом обвела убогую комнату. - Уайт нахмурился. - А почему бы и нет? Монтроуз получит компанию, а вы удобное жилье, чтобы снова встать на ноги. Там вы снова сможете писать. Ну, возможно... По крайней мере, вы сможете писать мне. А весной вы могли бы переехать ближе к Тэмворту, в Мейдстон, например, для полного выздоровления. - Тереза встала и поправила платье. - Подумайте об этом, я приду завтра.
  Она убрала миску и ложку обратно в корзину, поправила одейло Уайта и взбила подушку. Он выглядел уже поживее, чем вчера. Она завязала плащ, накинула на голову капюшон и подняла корзину. Поцеловала его в лоб и пошла к двери. Вдруг остановилась, словно что-то вспомнила:
  - Я слышала, что Александр поуп потерял половину своего состояния, а Джон Гей все.
  Уайт нахмурился. Тереза улыбнулась в ответ:
  - Мы никогда не одиноки в своем несчастье, Цезарь. Просто так иногда кажется.
  Она успела закрыть дверь прежде, чем он придумал ответ.
  *
  За столом в отведенной ей комнате, Энни окунула перо в чернильницу. Герцогиня не успокоится и не сможет спать спокойно, пока не получит от нее известий. Как только мистрис Барбара рассчитает и отпустит слуг, они отвезут лорда Дивейна в Тэмворт. Госпожа герцогиня должна подготовиться. Энни покачала головой и начала писать.
  Лорд Дивейн умирал. Мистрис Барбара этого не понимала, но она-то видела все. Питье из мандрагоры с наперстянкой помогут заглушить боль во время путешествия. А дальше, кто знает? Наперстянка может продлить ему жизнь... на некоторое время.
  Мистрис Барбара была права в своем решении увезти мужа из Лондона. Человек должен умереть среди тех, кто его любит. В доме, где чтят традиции и обычаи. В родных стенах смерть покажется не такой страшной. Лекарство, которое привезла Энни, поможет ему перенести поездку. Да, это в ее силах, но не более того.
  Нет ни травы, ни питья, ни силы человеческой, которая могла бы сейчас спасти Роджера Монтджоффри - только сила Всевышнего.
  
  ГЛАВА 27
  
  Роберт Уолпол выпростал из-под одеяла большую голую ногу и положил ее поверх одеяла. Закинув руки за голову, он смотрел, как Диана расчесывает волосы. Полностью сосредоточившись на своем отражении в зеркале, она водила щеткой вверх-вниз, и он удивлялся силе ее концентрации. Туалетный столик был украшен тюлем и кружевом, два тюлевых волана свисали по обе стороны зеркала, на столешнице теснились баночки с румянами, коробки с пудрой, флаконы, кисти и ленты всех цветов от вишневого до бледно розового и от травяного, до цвета примулы.
  Зачем ей все эти ленты, он не понимал: со смерти Гарри Диана носила только черное. Но черный был ей к лицу, и она это знала. То и дело в поле его зрения появлялась Клемми, больше похожая на неряшливую охапку тряпья. Неслышно ступая в старых атласных туфлях своей хозяйки, она собирала брошенную на ковер одежду и убирала со стола остатки вчерашнего ужина. Бросив косой взгляд на Уолпола, она сунула руку в карман его жилета, и стянула пару монет. Он сделал вид, что не заметил. Служанка улыбнулась своей щербатой улыбкой и, сжимая в одной руке украденные деньги, а в другой оловянную кружку, прошлепала к выходу и закрыла за собой дверь.
  - Она всегда ворует?
  - Всегда, - ответила Диана, не отрывая взгляда от зеркала.
  После смерти Гарри она похудела, лицо ее стало холоднее и жестче.
  - А ты? - спросил он.
  - Когда могу.
  Хотя он пошутил, Диана ответила серьезно. Теперь она сосредоточенно втирала l'Eau de Ninon в глубокие морщины по обеим сторонам рта. Ирония заключала в том, что лосьон от старения был назван в честь куртизанки, по слухам сохранившей красоту до самых преклонных лет.
  - Как думаешь, Барбара уже добралась до Тэмворта? - спросил он, размышляя о возрасте, красоте и смерти, а следовательно, о Роджере.
  - Кто знает?
  - Ты выглядишь на удивление беззаботной.
  Диана ловкими движениями втирала лосьон в кожу лица и шеи:
  - Напротив, я очень беспокоюсь. Но разве она когда-нибудь меня слушала? Она всегда поступает, как ей заблагорассудится. Теперь люди говорят. Что его болезнь ложная. Что он сбежал из города с тысячами фунтов, и что из Тэмворта он собирается перебраться в Брюссель. Я могла бы сказать ей, но разве она послушает?
  Диана раздраженно заткнула флакон пробкой и принялась рыться на своем столике в поисках следующего зелья.
  - Будет ли Палата общин настаивать на расследовании?
  Уолпол устало потер глаза:
  - Я делаю все, что в моих силах, чтобы остановить их.
  - Но ты сможешь прекратить расследование?
  - Не знаю. Я знаю только, что лучший способ покончить с этим кризисом - сосредоточиться на экономике, а не на наказании директоров.
  - Это звучит как приговор.
  - Вообще-то, да, - ответил Уолпол. - Жаль, что я не успел увидеться с Роджером до его отъезда. Карлайл сказал, что он очень болен. За все время, что я его знаю, он совсем не изменился, разве что стал красивее. Я толстел и старел, а над ним время было не властно. Он был мне хорошим другом, Диана. Я навещу его, когда закончится парламентская сессия.
  - У тебя много дел: министерство, король, принц. Возможно, у тебя не будет времени для старых друзей.
  - Только не для Роджера. Клянусь.
  - Я буду молиться, чтобы ты сдержал свое обещание. Я все утро разбиралась с кредиторами Гарри. Мне не нужен еще один банкрот в семье. Кто такой Александр Пендарвес?
  Вопрос удивил Уолпола. Он приподнялся на локтях и с подозрением уставился на Диану. Однако, она, казалось, была всецело занята своим подбородком.
  - Он из Ньюкасла, - медленно произнес Уолпол, - богатый, старый, несчастный скряга. Не появлялся в Парламенте лет двадцать. И вот выполз. Чтобы посмотреть, кто украл у него полгинеи. А почему ты спрашиваешь?
  - Роберт, что у меня на подбородке? Только посмотри! - Диана повернулась и выпятила подбородок. На нем ничего не было. - Это ужасно.
  - Какой подбородок, Диана? - Уолпола беспокоил ее взгляд, расчетливый и хищный. - Приклей мушку, у тебя, наверное, вылезают ведьмины бородавки.
  Он откинулся на подушки, довольный собственным остроумием и позабыв обо всех подозрениях.
  *
  Дождь лил, как из ведра, когда на Тэмворт-авеню въехали два экипажа. Барбара вытерла лицо, пришпорила коня и подъехала к окну кареты, в которой сидели Роджер и Энни. Она постучала в дверцу рукоятью хлыста. Энни подняла кожаную занавеску.
  - Мы приехали, - сказала Барбара.
  Струйки дождя стекали по ее лицу и шее, невзирая ка капюшон плаща. Энни кивнула. В катере она склонилась к импровизированной постели Роджера и проверила пульс. На его бледной кожей слабо билась тонкая жилка. Он лежал, закрыв глаза и сжав посиневшие по краям губы. Энни пощупала лоб, жара не было.
  *
  - То, что я увидел, когда спустился с пригорка и вышел на берег, потрясло и ошеломило меня, - читал Гиацинт, свернувшись калачиком на большой кровати герцогини между Дульсинеей и собаками. - Весь берег был усеян человеческими скелетами, черепами, костями рук и ног...
  Внезапно он замолчал, поднял голову и прислушался, затем встал и подбежал к окну. Он обернулся, его большие темные глаза сияли:
  - Они приехали! Они здесь!
  Собаки спрыгнули вниз, словно только и ждали команды. Герцогиня вмиг позабыла о дикарях, костях и крови.
  - Сбегай вниз и проверь наверняка. Быстрее, мальчик! Беги! И скажи этому негодяю Тиму, чтобы пришел за мной.
  Она откинулась на подушки, чувствуя, как усталость приходит на смену только что испытанному волнению. Она покачала головой и закрыла глаза. Тим вошел в комнату. Она тут же уставилась на него.
  - Что-то ты долго, - резко сказала герцогиня. - А теперь поторопись. Мастер Джайлс возвращается из школы, целая вечность прошла, как он... - она осеклась при виде выражения лица лакея.
  - Это леди Дивейн, мэм, - мягко поправил Том, - со своим больным мужем- Мастер Джайлс, он...
  - Он умер.
   Ее слова заставили их обоих замолчать. Первым опомнился Тим.
  - Ну, так что, мэм? Леди Дивейн приехада издалека. Вы так и будете сидеть и мечтать или спуститесь, чтобы встретить ее?
  И к удивлению герцогини, подмигнул ей.
  - Наглец! Где твои манеры! В мое время с лакея спустили бы шкуру за такое поведение! Мой дом разваливается на кусочки! На кусочки, пока я лежу здесь, как бревно!
  Герцогиня вздохнула. Ей явно стало лучше, она почти воодушевилась.
  - Помоги мне сойти вниз.
  В Большом холле кипела жизнь. Перриман громко и важно отдавал приказы лакеям. Гиацинт бежал к Барбаре, пронзительно гавкающие собаки были не в силах решить, с кем им остаться - с Терезой или Барбарой. Лакеи осторожно несли лежащего на досках и укрытого одеялами Роджера. За ними следовали Энни и опрятный худощавый мужчина, камердинер, как догадалась герцогиня. С плащей всех прибывших капала вода.
  Герцогиня указала на Роджера, и Тим подхватил ее на руки. Энни плотно сжала губы и перевела взгляд с хозяйки на Перримана, он с таким же выражением смотрел на нее, оба втайне скучали друг по другу, но герцогиня смотрела только на Роджера. Он выглядел хуже, чем она ожидала, а после писем Энни она ожидала самого худшего. Роджер застонал и открыл глаза - поразительно голубые на белом, как бумага, лице.
  - Алиса... - медленно прошептал он и попытался улыбнуться, но это стоило ему слишком больших усилий, и он снова закрыл глаза.
  Герцогиня встретилась взглядом с Энни. Затем с невысоким мужчиной, камердинером графа. Затем с Терезой. Потом посмотрела на Барбару в насквозь мокром плаще. Барбара, все так же держа Роджера за руку, радостно улыбнулась бабушке.
  - Я привезла его домой. Роджер, - она наклонилась к мужу, - мы в Тэмворте. Здесь тебе станет лучше.
  А потом все снова пришло в движение: засновали лакеи, выполняя приказы Перримана, забегали Тереза, Энни и Гиацинт, Барбара сбросила плащ и, не прекращая улыбаться, пошла вслед за Роджером.
  - Отнеси меня наверх, - приказала герцогиня Тиму, и они отправились за всеми.
  Она чувствовала слабость. Ее сердце было больным и старым. "Мне не хватит сил, чтобы с этим справиться, - подумала она. - Смерть Гарри отняла у меня последнее здоровье".
  По спальне металась Барбара, помогая устроить Роджера поудобнее. В комнате пахло свежим бельем, лавандой и лимоном, в камине потрескивал огонь, но Роджер вздрогнул и застонал, когда его укладывали на чистые простыни. Пока Джастин тщательно подтыкал одеяло, Барбара приказала подать чай и тосты.
  - Ты дома, - сказала она Роджеру. - Скоро тебе станет лучше. Обещаю. Тэмворт лечит все.
  Губы Роджера были сжаты в тонкую линию, как и у подошедшей проверить его Энни.
  - Дать ему еще лекарства? - спросила Барбара. - Энни, я ведь не зря привезла его сюда? Он выглядит таким... - она не смогла договорить.
  - Он все время таким выглядел. - Энни отодвинула Барбару в сторону и жестом подозвала Джастина. - Помоги мне поднять его на подушки.
  Барбара вышла из комнаты и закрыла дверь, отрезав себя от колдующих над Роджером Джастина и Энни. Ужасный, черный страх клубился в ее разуме. Она сделала глубокий вдох, выдох и продолжала дышать, пока не успокоилась. Затем пригладила волосы и вошла в бабушкину спальню. Герцогиня с закрытыми глазами сидела в постели. Барбара одной рукой погладила Дульсинею, а второй взяла узловатую бабушкину руку и прижала ее к своей мягкой щеке. Здесь все было неизменно, постоянно, вечно. В неизменности бабушкиных привычек было столько утешения. Герцогиня открыла глаза.
  - Поездка очень утомила его, бабушка. Последние два дня шел дождь. Мы обкладывали его горячими кирпичами, потому что Энни сказала, что ему нельзя мерзнуть. Я знаю, что сквозняк вреден при сердечной болезни... - Она слышала свой беспомощный лепет. Но не могла остановиться. - Мы найдем в твоих книгах нужное лекарство, правда?
  - Правда.
  - Я знала, что ты поможешь. Мне пришлось забрать его оттуда. В газетах о нем пишут такие вещи, они...
  - Тише, тише...
  Барбара по-детски прижалась лицом к бабушкиной груди, старая парча халата царапала ей щеку. Герцогиня гладила ее влажные кудри. "Сейчас, - подумала она. - Пока у меня еще есть силы".
  - Думаю, весной ему станет лучше, - сказала Барбара.
  - Нет. Выслушай меня, девочка, и будь храброй. Роджер...
  - Не говори этого!
  Ее свирепость поразила герцогиню. Барбара выпрямилась и смотрела на бабушку пылающими глазами.
  - Последний раз, со мной так говорили, когда умер Гарри. Я не хочу ничего слышать. Только не это! Ты меня понимаешь? Я не буду слушать тебя!
  Ее крик сорвался на грани истерики. Герцогиня слышала далекий голос, произносящий: "Ушами будете слушать - и не поймете, глазами смотреть - и не увидите". Барбара не услышит, она не увидит... Ричард... Она закрыла глаза, в голове ее клубился серый туман. Он поднимается над рекой Летой, которая приносит забвение тем, кто пьет из ее прохладных глубин... Лета... Аид... рай и ад...
  Кто-то легко встряхнул ее за плечи. Она не хотела возвращаться, боль была еще здесь... Ричард...
  - Я не это имела ввиду, бабушка. Пожалуйста, посмотри на меня! Пожалуйста, поговори со мной! Только не о Роджере. О нем мы поговорим потом. Бабушка, пожалуйста...
  Герцогиня открыла глаза:
  - Я долна написать твоей матери о Гарри и Джейн, - сказала она. - Этот брак невозможен.
  Барбара затаила дыхание, и герцогиня поняла. Нет, она не могла вынести этого взгляда.
  - Я все помню, Баб. Гарри... - ее лицо сморщилось, как у плачущего ребенка. - Гарри умер, я знаю, я помню. Просто я старая, старая.
  "И ты не услышишь меня, Барбара. И мое сердце болит за тебя".
  "Боже мой! - подумала Барбара, обнимая бабушку и раскачиваясь вместе с ней. - Наверное, я сломаюсь. Разобьюсь, как стекло, на сотни кусочков. - Она сделала глубокий вдох. - Нет. Я сильная. Я справлюсь. Я могу позаботиться о себе и обо всех, кому я нужна".
  - Я так его любила, - всхлипывала бабушка у нее на руках. - Надо было давать ему больше денег, когда он просил, а я не давала. Я не понимала...
  - Нет, бабушка, - сказала Барбара, чувствуя, как ее горло набухает от слез. - Никто из нас не знал.
  Она не могла заплакать сейчас, когда в соседней комнате лежал Роджер. Если она заплачет, то уже не сможет остановиться.
  - Я рада, что ты здесь, - сказала герцогиня. - Я так рада, что ты здесь.
  *
  Ноябрьские дожди принесли с собой мокрый снег и морозы, прелюдию к надвигающемуся декабрю. Тэмворт раскрыл свои теплые объятия и укрыл в них всех нуждающихся. Теперь Барбара читала в Большом холле вечернюю молитву. Барбара наблюдала за изготовлением свечей и забоем свиней. Барбара решала, достаточно ли потеплело на улице. Чтобы нести герцогиню в часовню. Барбара встретилась с викарием, чтобы решить вопрос об адвентистских проповедях. Барбара послала в Лондон за красивой книгой с картинками и большими буквами для маленького Джереми, который все еще был болен.
  Барбара часами просиживала в кладовой, расшифровывая записанный паучьим почерком какой-то давней хозяйки Тэмворта рецепт "ангельской мази" - чудодейственного средства для сохранения зрения, лечения желудка, профилактики чумы, чахотки, апоплексии, цинги и множества прочих болезней. Она на себе проверяла все, что Энни одобряла для Роджера. Барбара уговаривала кухарку готовить сливы в белом вине, белое мясо каплунов, нежнейшие рагу и бульоны для Роджера и бабушки. Барбара разбирала жалобы прислуги и решала, что делать дальше. И когда дни начали становиться все холоднее, а ночи длиннее, когда холодные сквозняки в древнем доме заставляли людей дрожать, она приказала Гиацинту читать "Робинзона Крузо" всем, кто хотел его послушать. Теперь среди унылых зимних хлопот горничные и конюхи не могли говорить ни о чем другом, кроме удивительных приключений бесстрашного моряка.
  Дороги превратились в грязные болота. Нелегко было добраться даже до соседней фермы. Солнце едва можно было разглядеть сквозь толстый слой низких облаков. Двери и окна покрылись инеем. Теперь все искали тепла у очагов. Единственной связью с внешним миром оставались письма, запаздывавшие на неделю и больше, доставляемые с огромным трудом и оттого еще более ценные.
  *
  Ни почерк ни печать на письме не были знакомы. Герцогиня шлепнула Дильсинею, решившую поиграть с шуршащей бумагой. Кошка перепрыгнула на колени к Барбаре и надменно уставилась на нее прищуренными золотистыми глазами. Герцогиня развернула письмо.
  "Мадам,
  Я беру на себя большую смелость писать вам, но я много слышал о вашей прямолинейности и силе духа и знал когда-то вашего мужа. Он был лучшим генералом, с которым я имел честь сражаться. И потому я надеюсь, что вы примете столь странным образом предложенное знакомство и удовлетворите мою просьбу. Недавно я узнал, что лорд Дивейн тяжело болен и живет в Тэмворте. С вашей стороны будет актом величайшего милосердия сообщить мне, в каком он состоянии сейчас.
  Прилагаю свой адрес и остаюсь вашим покорным слугой,
  Филипп Анри Камиль Луи де Бурбон, принц Суассон".
  "Что ж, - подумала герцогиня. - Так, так, так". Она бросила на Барбару виноватый взгляд и сложила письмо. Барбара в эту минуту хмурилась над собственным письмом, и герцогиня нахмурилась тоже, потому что узнала почерк - эти аккуратные ровные строчки могли принадлежать только Френсису Монтроузу. Раз в неделю он присылал длинное письмо, после которого Барбара весь день волновалась и сидела допоздна, сочиняя ответ. Они с Монтроузом сообща пытались разобраться с долгами Роджера.
  - Теперь мистер Джакомб предлагает продать Дивейн-хаус, - раздраженно сказала Барбара. Мистер Джакомб каждую неделю предлагал что-то новенькое. - Я ни за что этого не сделаю. Лучше я сама разнесу его по кирпичику, чем позволю кому-либо завладеть нашим домом. Мы вернемся туда весной, когда Роджер поправится.
  Герцогиня не ответила. Она знала, что с Барбарой лучше не говорить о болезни Роджера. Она не услышит. Герцогиня никогда еще не сталкивалась с подобным упрямством. Она старалась как можно меньше думать об этом, и вообще не думать о том, что случится, когда Роджер умрет. Каждый вечер она молилась, чтобы Господь дал ей сил, когда придет это время. Потому что у Барбары сил почти не осталось.
  Она пробежала глазами письмо Абигейл, не получая ни малейшего удовольствия от сплетен. Открытие Парламента; речь короля; Невилл и Питт выдвинули требования к директорам "Южного моря" об открытии бухгалтерских книг; пара упоминаний о "рейде" Роджера (как теперь называли его отъезд в Тэмворт)удивление и смятение Уолпола, его план восстановления народного доверия, которое, по его мнению, было важнее наказания виновных; его гнев, когда члены Парламента освистали его речь и в ответ предложили зашить директоров "Южного моря" в мешки и утопить в Темзе, как нашкодивших котов.
  "Министерство недовольно решением Палаты общин провести расследование, - писала Абигейл. - Я согласна с ним. Будет неловко, если огласят список предпочитаемых инвесторов. Я знаю, что там есть и мое имя, и не хочу, чтобы оно упоминалось в Палате общин. Она закончила вопросами о здоровье Роджера, а затем, словно спохватившись, сообщила, что Чарльз и Мэри подписали брачный контракт. "Из уважения к семейному трауру по Гарри мы планируем скромный обряд по специальной лицензии. Свадьба состоится через несколько дней. Я знаю, вы поймете, почему я сообщаю эту новость Барбаре через вас. Мэри и Чарльз передают ей привет, и все мы молимся за здоровье Роджера".
  "Представляю себе, - подумала герцогиня, складывая письмо, - как я сообщу об этом Барбаре".
  - А вот письмо Роджеру от Томми Карлайла, - улыбаясь, сказала Барбара. - Я прочту ему, как только он проснется".
  Она повернулась к окну, но оно было застлано туманом. Не видно ни зги, как будто смотришь в пустоту. Как будто за этими окнами не существует ничего вообще.
  - Прошлой весной я видела Роджера на большом приеме в Павильоне искусств. Там собрался весь Лондон, бабушка. Они ловили каждое его слово, каждый жест, восхищались его богатством и умом. Лорд Сандерленд и лорд Стэнхоуп не отходили от него ни на шаг. В садах прогуливался король с женой и любовницей, за ним следовали его секретари и ганноверцы. Там были принц с принцессой, Уолпол, Таунсен, Монтегю. Я так гордилась им. Злилась, и все равно гордилась. - Она немного помолчала. - А теперь только Карлайл и Уолпол написали ему. Не думаю, что я смогу простить остальных.
  - Это политика, Барбара. Тех, кто теряет власть, всегда избегают. Настоящих друзей не может быть много. Так было с нами, с Мальборо, даже Уолпол прошел через темноту забвения. Год назад у него еще ничего не было...
  - Кстати, вот письмо от мамы. Давай посмотрим, что она пишет.
  -... а сегодня имя Уолпола у всех на устах, и он снова занимает свое место в Парламенте и распоряжается целым Министерством.
  
  - Боже милостивый, - Барбара посмотрела на бабушку, у ее взгляде читалось отчаяние. - Чарльз собирается жениться на Мэри... Мэри, я совсем о ней забыла!
  - Дай не письмо.
  Герцогиня прочитала короткие, неуклюжие каракули Дианы: ни даты, ни приветствия, только циничные факты:
  "Поздравляю, Барбара. Через несколько дней Чарльз Рассел женится на твоей кузине Мэри. Абигейл трубит о свадьбе на каждом углу. Он сделал глупость. Ты сама знаешь, что этого не должно было случиться.
  Твоя мать,
  Диана, леди Олдерли".
  "Да накажет ее Бог, - подумала герцогиня. - Эта новость собьет Барбару с ног, как пушечное ядро. Будь она проклята!" Старуха наклонилась вперед, но Барабара уже встала. Кошкаа скатилась с ее колен на пол, громко мяукнула и запрыгнула на подоконник.
  - Мне больно, - сказала Барбара. - Я совсем забыла о Мэри.
  И она вышла из комнаты.
  *
  За неделю до Рождеста, когда полные снега темные тучи нависли над землей совсем низко, Барбара объехала все окрестные фермы. Она доставила соседям рукописные приглашения на домашнюю пьесу, которую ставили в Тэмворте каждый Сочельник, и в которой по старой традиции собиралась участвовать сама. Герцогиня обрадовалась, когда внучка оставила заботы о Роджере и вышла, наконец, из дома. С прогулки Барбара вернулась с красными щеками, красным носом и в хорошем настроении. Видимо, она приняла новости.
  "Чарльз и Мэри молодцы", - с гордостью подумала герцогиня, наблюдая за внучкой.
  Час спустя в меховом плаще и с откинутым за спину капюшоном Барбара вошла в кухню. Тереза и Гиацинт, которые готовили к ужину пирог с фаршем, повернулись к ней.
  - Вы передали леди Эшфорд рецепт от кашля для Джереми? - спросила Тереза. - И подарки...
  - Джереми... - начала Барбара, но у нее перехватило горло.
  Она повернулась и пошла в спальню к бабушке.
  К моменту ее приезда в "Ледибет" все плакали 0 служанки, младшие братья и сестры Джейн, ее мать и сэр Джон. Пришла записка от Джейн. Джереми умер. Это случилось позавчера. Еще вчера они с Терезой заворачивали подарки для детей Джейн - ленты для волос с девизами, деревянных зверушек, палку и обруч для Джереми.
  Барбара сжимала в кулаке записку Джейн. Там говорилось:
  "Ты уже знаешь, что мой Джереми мертв. Он умер мирно у меня на руках. Такова воля Господа. Но он так страдал, что в конце концов я была благодарна, когда все прекратилось. Ему понравилась твоя книга с картинками, я читала ему снова и снова. Остальные дети здоровы. Я не могу больше писать... не сегодня..."
  - Может, отменим спектакль? - спросила герцогиня, обнимая Барбару.
  - Нет, - прошептала внучка и прижалась теснее. - Давай проведем это Рождество, как раньше.
  *
  Все сидели в украшенной можжевельником и остролистом большой гостиной, шепот слуг смешивался с треском святочного полена в камине. Гиацинт сидел рядом с герцогиней, его глаза горели предвкушением и нетерпением, слуги хихикали и переминались с ноги на ногу. В этом году герцогиню играл Перриман, а ленивую служанку леди Дивейн.
  Старшие слуги шептали младшим, что им не узнать. Что такое настоящий театр, пока они не увидят, как Перриман играет с леди Дивейн. Викарий Лэтчрод был с ними совершенно согласен; его нос розовел, как спелая вишня, потому что он уже успел опрокинуть стакан рождественского пунша.
  Одетая, как и на каждое Рождество, в свое лучшее платье, Герцогиня готовилась увидеть спектакль в свою честь. На ее черном бархатном платье, на шее, пальцах и даже чепце сверкали бриллианты. У нее болели ноги, и она чувствовала себя очень уставшей. Ужасно уставшей. Все эти смерти... их было слишком много. И никто никогда не знал, откуда она придет в следующий раз.
  Маленький Джереми умер от воспаления легких. Гарри от собственной руки. Ричард от разбитого сердца. Диккен, Джайлс и ее внуки от оспы. А еще были корь, чахотка, подагра, лихорадка, рахит, паралич, простуда, незаживающие порезы и раны. Она повернула голову и посмотрела на лежащего на кровати Роджера. Лакеи принесли его со всей возможной осторожностью, и все же раз или два ему не удалось подавить стон.
  Теперь он лежал на подушках с закрытыми глазами. Его рот был плотно сжат, на щеках пролегли марщины. Герцогине не нравилось, как он похудел в последние недели. И как постарел, совсем не был похож на себя. Роджер открыл глаза и попытался улыбнуться ей. Все же болезнь не смогла убить его очарование.
  "Ты был самым красивым мужчиной, которого я знала, не считая Ричарда, - подумала герцогиня. - Он был высокого мнения о тебе". Она заморгала от внезапно нахлынувших слез. Нет, она не собиралась плакать. Этот вечер принадлежал Барбаре. Они с Терезой и Гиацинтом украсили весь дом, все окна и двери, церковь и часовню. Горели свечи, плыл запах лавра. Завтра в этой комнате накроют Рождественский ужин для семьи и слуг. Герцогиня помнила все праздники, которые они с Ричардом провели в окружении своих сыновей - высоких, красивых - и их молодых жен. Больше так не будет.
  Роджер сделал нетерпеливое движение, она наклонилась к нему.
  - Побереги силы для спектакля. В детстве, когда Барбара входила в роль, она могла довести нас до колик своими шуточками. Роджер, что такое?
  Она наклонилась еще ниже, чтобы ее ухо оказалось рядом с его губами.
  - Позаботьтесь... о ней, - прошептал он.
  - Легко тебе говорить! - отрезала герцогиня. - Отличное пожелание на Рождество. Ты умираешь, а я старуха. Что я могу сделать? Ты должен просто беречь себя! Вот что тебе надо делать!
  Он издал легкий смешок, призрак былого веселья.
  - Я должен был... жениться на вас... Алиса.
  Роджер собирался оставаться сердцеедом до последнего вздоха. Даже смерть не могла ничего поделать с ним.
  - Ба! - герцогиня постаралась скрыть свое волнение. - Я бы не взяла тебя! Даже на золотом подносе! А теперь тише, представление начинается.
  Барбара была великолепна. Служанки и лакеи хохотали до икоты. Она с возмутительно дерзким видом сорвала парик с головы викария, нахлобучила его себе на голову и в таком виде танцевала со Святым Георгием и его драконом, так точно пародируя хозяев дома, что сами актеры не могли удержаться от смеха.
  Гиацинт плакал, схватившись за живот. Тереза утирала слезы с лица. Когда Барбара шлепнула Перримана-герцогиню метлой по заду, герцогиня зашлась в таком приступе кашляющего смеха, что пришлось остановить пьесу, чтобы она отдышалась. Даже Энни пару раз испустила мрачное кудахтанье. Когда спектакль закончился, все вскочили с мест, не прекращая хлопать, свистеть, выкрикивать ее имя. Барбара присела в реверансе и украдкой высморкалась в полу платья Перримана. Гиацинт взвизгнул, Джастин снял парик и помахал им, Тереза захлопала в ладоши, а герцогиня вытерла глаза носовым платком.
  Гиацинт выпустил собак. Взволнованные шумом, они подбежали к Барбаре и принялись подпрыгивать и кувыркаться в воздухе, усиливая общее веселье. Все согласились, что это была лучшая пьеса на свете.
  - Всем пунша и эля, - распорядилась герцогиня и стукнула тростью об пол.
  Задыхающаяся и потная Барбара подошла к Роджеру.
  - Тебе понравилось? - спросила она. - Я тебя развеселила?
  Роджер смотрел на нее, сжав губы.
  - Мне... больно.
  Она пощупала его лоб, затем губы. Неужели он снова был горячим?
  - Энни! - Позвала она срывающимся голосом. - Я должна была оставить тебя наверху.
  Его глаза были яркими, такими голубыми на фоне ужасной белизны лица. Эта синева пугала ее. Она приложила ухо к его губам. Кажется, он хотел что-то сказать.
  - Я... люблю... тебя, - прошептал он.
  Она держала его горячую сухую руку всю дорогу до спальни.
  *
  Измученная Барбара сидела у окна в спальне Роджера. Снег, наконец, прекратился. Он шел все Рождество. Они не ходили в церковь, и к ним никто не приходил. Даже рождественский ужин прошел тихо, потому что герцогиня чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы спуститься вниз. Каждые несколько минут Барбара вставала из-за стола, чтобы проведать Роджера. Она просто ничего не могла с собой поделать.
  "Надо бы прогуляться до часовни и немного посидеть там, - подумала она. - Помолиться за Джереми, за Гарри, за Роджера". Снег снаружи был белым, как лицо Гарри в гробу. Она закрыла глаза. Чарльз и Мэри, наверное, сейчас празднуют свадьбу. Она помнила своей свадебное платье - белое с зеленой отделкой. Как она была взволнована, как счастлива. Ее братья и сестры стояли вокруг, сияющие от любви и волнения.
  "Как я устала", - подумала она. Как будто рождественское представление отняло у нее все силы. А еще смерть Джереми и лихорадка Роджера, сбить которую не удавалось никакими средствами. Надо написать Джейн и Гасси... Милый маленький Джереми. Каким белым был снег... Завтра они с Гиацинтом выйдут во двор и слепят снеговика под окном Роджера. Ему понравится. И еще она принесет ему в комнату ветки падуба. Сейчас он спал, но когда проснется, она скажет ему о снеговике и падубе. И о том, что через четыре недели у них будет годовщина свадьбы.
  Джастин издал какой-то звук. Барбара подняла голову. Он стоял, глядя на кровать. Она почувствовала, как быстро-быстро забилось ее сердце, и встала. Теперь Джастин смотрел на нее.
  - Он... - он не закончил.
  Она хотела подбежать к кровати, но эти несколько шагов заняли у нее целую вечность. Роджер лежал на кровати спокойный, он уже не ворочался с боку на бок, как раньше, как все предыдущие дни и ночи, когда она не могла ни есть, ни молиться, ни думать ни о ком, кроме него. Он лежал неподвижный, спокойный.
  Барбара робко протянула руку и коснулась его лица, его любимого лица, такого красивого, только очень похудевшего. Он будет выглядеть лучше, когда поправится. Жар прошел, его кожа была холодной наощупь.
  - Леди Дивейн, - Джастин взял ее за руку, его голос дрожал. - Он...
  - Не говори ничего, Джастин.
  Барбара слышала, как спокойно звучит ее голос. Холодно, как лоб Роджера. Она села на кровать и взяла Роджера за руку.
  - Не говори этого сейчас, тогда это не будет правдой.
  Она чувствовала, как внутри нее что-то сломалось, но не знала, что именно. Джастин тихо вышел из комнаты, и она была этому рада, потому что пока никто не сказал страшных слов, не закричал и не заплакал, все было неправдой.
  - Я так тебя любила, - сказала она Роджеру.
  Он не ответил, не пошевелился, он даже не вздохнул, а просто лежал такой тихий, умиротворенный, красивый даже в болезни... даже в смерти. И вот она уже прижимала его руку к сердцу и раскачивалась взад и вперед, а горе, как прорвавшееся через дамбу море, постепенно наполняло огромную черную бездну в ее душе.
  - Когда я была маленькой девочкой..., - сказала она Роджеру, и в ее сознании вспыхнуло воспоминание, каким красивым он был, когда смотрел на нее, маленькую девочку, сверху вниз со своей огромной черной лошади.
  Она помнила, как он наклонился и поднял ее в небо, посадил в седло и прижал к себе одной рукой. Закрыв глаза, она все еще могла ощутить движение сильного животного под ними, мелькающие мимо сады, дома, живые изгороди, ветер, развивающий их волосы. Роджер рассмеялся, и она - даже будучи ребенком - поняла, что никогда в жизни не будет счастлива, как в этот момент. Никогда. Только сейчас, пока большой черный конь галопом мчался по зеленым лугам Тэмворта, а Роджер Монтджоффри держал ее в своих руках.
  *
  ГЛАВА 28
  
  Снег падал и падал. Невозможно было ни выйти из Тэмворта, ни добраться сюда даже на санях, потому что лошади вязли в сугробах. Роджер лежал в Большом холле, и огромные свечи горели в изголовье и ногах его наспех сколоченного гроба. Он лежал во льду, и все же лицо его менялось и таяло, едва заметно, но неизбежно.
  - Мы должны закрыть крышку, - мягко сказала герцогиня Барбаре. - Завтра, если снег прекратится хотя бы ненадолго, мы его похороним. Викарий готов.
  "Это неправильно", - подумала Барбара. Письма, сообщающие друзьям и родственникам о смерти Роджера, аккуратной стопкой лежали на столе. Они с Терезой и Энни царапали на бумаге эти ужасные, несправедливые слова, пока свечи не догорели дотла, а теперь снег не дал им возможности отправить их, так же как и заказать надлежащий гроб, погребальные покровы, траурные кольца и перчатки. Снег преобразил пейзаж, заглушил звон церковного колокола, и только она, бабушка, слуги и ближайшие соседи могли прийти на похороны.
  "Это нечестно, - думала Барбара, прижимаясь опухшим лицом к ледяному стеклу. - Его похоронят без церемоний, как бедняка, и это нечестно". Она нуждалась в толпе скорбящих, она хотела, чтобы плачущие люди бесконечной чередой проходили мимо его гроба, ей нужен был черный катафалк, лошади в страусовых перьях, длинные вуали. Ей нужны были стоны, причитания и скрежет зубовный.
  Сидя на подушке у окна и раскачиваясь взад и вперед, она смотрела на снег, который отобрал у нее это последнее утешение. Роджер найдет покой в склепе Тэмворта, хотя, начиная строительство Дивейн-сквер, наверняка планировал лечь когда-нибудь под каменный пол церкви Рена. Они никогда не говорили об этом, но таков, несомненно, был его план. Он не должен был лежать рядом с гробом ее брата. В последние годы они с Гарри не разговаривали, но смерть уравняла обоих. Встанут ли их призраки из холодных гробов, чтобы поклониться друг другу и примириться? Конечно, смерть должны была укротить характер Гарри... как и многое другое.
  Собаки неожиданно бросились ей на колени и начали лизать лицо.
  - Пойдемте, мадам, - сказал кто-то.
  Тереза... ее дорогая Тереза. Гиацинт торжественно взял ее за руку и повел прочь, словно это он был взрослым. А она ребенком.
  - Вам нужно отдохнуть, - сказала Тереза.
  Они вдвоем отвели ее в спальню. Собаки сопровождали их, путались в юбках и пытались лизать руки, словно что-то понимали.
  Роджер должен был уйти, таким было окончательное решение. Гораздо более окончательное, чем могло присниться в самом страшном сне.
  - Не плачьте, - сказала Тереза. - Тише, мадам. Вы отдыхайте, а мы побудем с вами.
  Да, они останутся. Ее семья. Больше не было ни сестер ни братьев. Ни Роджера. Ни ребенка. Две собаки, паж и служанка.
  *
  Розмарин, трава памяти, весь падуб который она собирала под снегом, пока не посинели руки, и вечнозеленый плющ - вот что лежало на крышке гроба Роджера. Ничего другого достать не удалось, только покрытые инеем голые ветки. Не было нужды в черных перчатках и траурных кольцах: их негде было купить и некому раздать. Посмотрите, кто нес его гроб: сквайр Динвитти, Тим, Перриман, Джастин, два конюха. Так уходил на вечный покой граф Дивейн, обедавший с принцами, смеявшийся с королями, служивший под началом генералов.
  Воздух в церкви был холоднее льда. Все дрожали в своих плащах. Зубы викария Лэтчрода стучали, когда он торопливо читал заупокойную службу:
  - Я есмь воскресение и жизнь, говорит Господь. Верующий в меня, если и умрет, оживет...
  Роджер не верил в Бога. Шепот соболезнования оглушил Барбару, когда размытые потрескавшиеся фигуры без шапок обступили ее. Когда служба, наконец, была закончена, люди поспешили домой, к огню очагов, и она не могла винить их. Когда она вышла из церкви, солнце светило вовсю. Под ногами хрустел набухший водой снег. С голых коричневых ветвей свисали сосульки. "Еще немного солнца, - подумала Барбара, - и они тоже заплачут".
  - Сегодня же разошлем письма, - сказала бабушка, глядя в небо. - Весной... - она с таким же пристальным вниманием посмотрела в лицо внучке, - ... ты сможешь заказать по нему погребальную службу в Лондоне".
  - Да, - ответила Барбара, и ее лицо слегка оживилось. - Я могла бы. А еще я хочу мраморный бюст и памятную доску, и... - Она повернулась к бабушке, - ... я скучаю по Гарри. - Она сморщилась, словно готовясь заплакать. - Он был со мной в Париже, когда Роджер уехал.
  Бабушка погладила ее по руке:
  - Это будет прекрасная служба, - сказала она. - Как и подобает его положению. Ты должна тщательно все спланировать.
  - Да, - сказала Барбара. - Я так и сделаю.
  *
  Монтроуз ворвался в маленькую комнату в Дивейн-хаусе, которую Уайт превратил под свою спальню. Его лицо покраснело от холода, и он все еще не снял перчатки и плащ.
  - Есть почта для меня?
  Не дожидаясь ответа, он принялся копаться в бумагах на столе Уайта, нашел письмо и сломал печать.
  - О Господи, - сказал он. - Господи, это правда...
  - Что правда? Френсис, что случилось? - Уайт поднялся из своего неудобного кресла у камина.
  - Лорд Дивейн умер.
  - Не может быть!
  Уайт подошел к нему и выхватил письмо. Ошеломленный Монтроуз сел на кровать.
  - Я слышал об этом в "Уайтсе", - сказал он. - Кто-то говорил, я велел повторить, и когда он это сделал, я выплеснул ему кофе в лицо. Цезарь... Я бежал сюда всю дорогу и все время повторял и повторял, что это неправда, неправда... Боже... - он смотрел на Уайта, - наверное, меня теперь вызовут на дуэль.
  Несмотря на потрясение, Уайт рассмеялся, и Монтроуз тоже.
  - Лорд Дивен так удивится... - Монтроуз замолчал.
  Внезапно, без предупреждения, он начал всхлипывать. Уайт перевел взгляд с него на письмо, оно было написано рукой леди Дивейн, и должно было быть правдой. Окна по краям запотели от холода, как память. "Жили храбрецы и до Агамемнона, но все они, никому не ведомые и никем не оплаканные, скрыты от нас в непроглядном мраке забвения, потому что не было поэтов, чтобы восхвалять их". Так сказал ему когда-то лорд Дивейн. "Мне нужно привести в порядок библиотеку..." Зная, что у него нет денег, зная его гордость... "Пиши свои стихи, а я буду твоим меценатом, - рассмеялся он, - Мне хочется быть чьим-то меценатом, пусть это будешь ты".
  "Самый красивый мужчина, которого я видел", - подумал тогда Уайт, очарованный смехом Роджера, его теплом, его похвалой. И его добротой. Добротой к упрямому молодому поэту с искалеченной рукой и горящим сердцем.
  "Я так ни разу и не сказал Роджеру, сколько он для меня значит", - подумал Уайт, глядя на письмо в его руке. А теперь было слишком поздно. Лорд Дивейн умер.
  *
  Сдвинув черные брови, Уолпол с суровым видом разливал бренди по трем стаканам. Напротив него сидел герцог Монтегю с совершенно остекленевшими глазами, а слева Карлайл без парика. Парик свисал с набалдашника его трости. Четыре пустых бутылки сгрудились посреди стола, в их узкие горлышки были заправлены свечи.
  - За отсутствующего друга, - сказал Карлайл, зажигая первую свечу.
  Официантам было строго-настрого наказано проверять Роберта Уолпола каждые четверть часа, чтобы они в своем пьяном горе не спалили весь трактир.
  - За... за лучшего... друга, который когда-либо был у человека, - пробормотал Уолпол, сосредоточившись на том, чтобы донести бокал до рта. - Я был должен ему пять тысяч... а он не попросил вернуть... ни пенни. Хотя я мог заплатить.
  Монтегю издал какой-то звук, и двое других повернулись к нему.
  - Говори, великий герцог, - проревел Уолпол своим лучшим голосом в Палате общин.
  Монтегю открыл рот. Рыгнул. Долгий, громкий, грохочущий звук. Затем без предупреждения он упал на стол, его голова пушечным ядром врезалась в импровизированные подсвечники и опрокинула последнюю полупустую бутылку. Вошедшие тут же официанты убрали свечи, которые не потухли при ударе об пол. В одну секунду разбитое стекло было убрано, пролитый бренди вытерт, а на столе появилась новая бутылка со стаканами. Они вопросительно посмотрели на спящего Монтегю, на его съехавший на нос парик, но Карлайл махнул рукой:
  - Идите, - сказал он величественно. Он встал, прижал руку к сердцу и опасно покачиваясь, произнес:
  - Так вот оно, то самое лицо,
  Что бросило на путь скитаний сонмы
  Морских судов могучих, и сожгло
  Вознесшиеся башни Илиона.
  Елена, поцелуй меня. О, дай
  Бессмертье мне единым поцелуем!
  О, ты прекрасней, чем вечерний воздух,
  Одетый в красоту мильонов звезд...
  Лишь ты одна возлюбленной мне будешь!
  Он ждал. Уолпол перестал напевать уличную песенку и раздраженно спросил:
  - Какая еще Елена?
  
  - Елена Троянская.
  
  - Эта? Какое отношение она имеет к Роджеру? Боже милостивый, дорогой мой! Наш друг только что умер, а ты стоишь тут и рассказываешь нам всякую чушь про Елену из Трои.
  
  Он высморкался в кружевной манжет и уставился на Карлайла.
  
  - Прекрасней, чем вечерний воздух, - повторил Карлайл, - вот в чем смысл.
  
  Он заплакал, и слезы оставляли тонкие дорожки среди румян и пудры на его лице.
  
  - Елена, Елена, - тихо пропел Уолпол, откинувшись на спинку стула. - Елена- Лена-Лена...
  
  *
  Снаружи по оконному стеклу стучал мокрый снег. Абигейл прислушалась. Мокрый снег стучал в стекло, по веткам деревьев, покрывал клумбы еще одним слоем льда. Тони уехал в Тэмворт к Барбаре. Она посмотрела на свои пухлые, унизанные бриллиантовыми кольцами, пальцы. Роджер Монтджоффри, вечно молодой, неподвластный времени, был мертв. Даже она, видевшая его в Дивейн-хаусе после удара, с недоверием смотрела на письмо из Тэмворта.
  
  Мертв... Ядовитые щупальца Компании Южных морей обвились вокруг него и задушили. Ходили слухи, что Уолпол разрыдался, услышав эту новость. Король встал и ушел прямо с заседания совета своих министров, чтобы час пробыть в одиночестве в своей часовне. Что ж, теперь Роджер освободился от "Южного моря". Ему не придется стоять перед Палатой лордов и отвечать на их гневные вопросы. Его не оштрафуют и не бросят в тюрьму, как того требовали некоторые члены Палаты общин.
  
  Они требовали запрета для директоров на выезд из королевства. Описи их имущества, включая наследственные земли. Назначение комиссии для секретного расследования. Другим придется нести его бремя - Барбаре... и Тони... и еще многим.
  
  "Что мне теперь делать? - рыдала вчера Мэри. - Она снова заберет его себе..." Одна смерть - и все ее планы, ее дети под угрозой. Абигейл закрыла глаза. Треск полена в камине заставил ее встрепенуться и сосредоточиться. Надо написать Филиппу, он хотел бы узнать.
  Она прижала руку к груди над низким вырезом черного бархатного платья.
   Там пряталась боль.
  Он хотел бы знать.
  
  *
  
  - Джейн, - позвал Гасси, - входя в темную комнату. - У меня печальная новость.
  "Опять печальная новость", - подумала Джейн. Ее разум был затуманен, завернут в белый саван, похожий на тот, в который завернули ее мертвого ребенка. Джереми придется лежать там, под снегом. Она одела его как можно теплее, заботливо обмотала шарфом шею и грудь, чтобы он не замерз в гробу. Это было глупо, но она надеялась, что так ему будет немного теплее.
  
  Он был таким худеньким, таким хрупким, когда она мыла его в последний раз. Ей помогала мать. И тетя Мод. И сестры. Все говорили шепотом, пока она мыла и одевала Джереми. И смотрели, как она расчесывает его непослушные волосы. Они разделяли ее горе и знание. Многим из них случалось делать то же, что и ей сейчас - готовить любимое дитя к похоронам.
  
  - Где Джереми? - требовательно спросила Амелия, уперев ручки в бока. - Когда он вернется?
  
  Никогда. Никогда. Никогда.
  
  - Я хочу к Баб! - закричала Амелия, когда Гасси взял ее на руки, чтобы успокоить.
  Баб ухаживала за мужем в Тэмворте. "Он умирает", - сказал отец. "Умирает", - тупо подумала Джейн. Это была зима смертей.
  
  - Муж Барбары умер, - сказал Гасси.
  
  Он взял ее за руки и начал читать молитву:
  
  - Господь - Пастырь мой, ни в чем я не буду нуждаться...
  
   Она даже не знала, любит ли сейчас Барбара мужа. Когда-то любила, очень. Наверное, Джейн должна была тоже грустить, но она ничего не чувствовала. Боль от потери Джереми опустошила ее.
  
  "Злачные пажити, - подумала Джейн, - тихие воды". Конечно, у Господа были злачные пажити и тихие воды для ее мальчика, иначе она не смогла бы перенести его смерть.
  
  Она будет верить.
  
  *
  
  Барбара перечитывала начальные строчки списка гостей, которых она собиралась пригласить на поминальную службу. Собаки свернулись калачиком у нее на коленях, и она по очереди почесывала им головы и спины. Говорили, что Новый год пришел и ушел, но она ничего не помнила. На пороге была Двенадцатая ночь. Кухарка испечет особый сливовый пирог с двумя черными бобами, те, кто найдет их в своем пироге, станут на одну ночь королем и королевой.
  Барбара закрыла глаза, она не могла спать, не могла есть. Она не могла ни на чем сосредоточиться. Чувство потери навалилось на нее, схватило своими зубами, встряхнуло, и оставило оглушенной и растерянной.
  
  Она начала составлять список для поминальной службы, но написать каждое последующее имя было труднее, чем предыдущее, потому что каждая строчка напоминала о смерти Роджера. Слезы катились по ее щекам и бесшумно падали на платье. Во дворе Гиацинт с двумя конюхами лепили для нее снеговика. Когда в конце липовой аллеи показался мужчина на усталой лошади, они бросили свое занятие, а потом, поскальзываясь на льду и падая, побежали ему навстречу. Мужчина в седле был худым и высоким, большая шляпа закрывала его лицо. Барбара зажмурилась.
  
  Когда она открыла глаза, мужчина уже спешился, поднялся на заднее крыльцо и исчез из поля зрения. "Чарльз", - мелькнуло у нее в голове, и тут же она с обжигающей ясностью вспомнила, что он женат и уже не свободен совершать такие импульсивные великодушные поступки, как раньше.
  
  "Как я устала, - подумала она. - Я весь день ничего не делаю, но устаю, как никогда в жизни". Собаки побежали к двери и заскулили, а когда дверь открылась, залаяли. Высокий незнакомец снял свою шляпу и медленно, застенчиво улыбнулся ей. Тони. Он пробился через весь этот снег - ради нее. Спотыкаясь о длинные юбки и собак, Барбара бросилась к нему, и он подхватил ее на руки, поднял с пола, запустил руку в ее волосы и крепко прижал щекой к щеке. Его лицо было таким твердым, таким холодным, таким живым.
  
  Роджер, подумала она, это Роджер должен обнимать меня сейчас. Она вцепилась пальцами в мокрый плащ Тони и снова заплакала. Он перенес ее через комнату и сел. Она сидела у него на коленях, дрожала и шмыгала носом. Он развязал плащ, сорвал его и обернул вокруг нее, а потом, как ребенку, завязал шнурки под подбородком. Она смеялась, икала, и плакала все сильнее.
  
  Тони с серьезным видом протянул ей платок, и она хрипло зарыдала в него. Слезы сотрясали ее тело и рвали сердце на мелкие клочки. Роджер. Роджер. Роджер. Он обнимал и укачивал ее, его любовь была теплой и мягкой как подбитый мехом плащ.
  
  Это было хорошо, мило... это было нежно. Это был Тони... но должен был быть Роджер.
  
  *
  
  - Как она это перенесла? - Спросил Тони.
  
  - Как и следовало ожидать, - коротко ответила герцогиня.
  
  - Я привез ей письма, много. От адвокатов и от Монтроуза. Я почти уверен, что Роджер оставил ее душеприказчиком, и ей придется принимать решение насчет поместья. Палата общин нацелилась на него. Как долго Уолпол сможет удерживать их - это всего лишь вопрос времени. Уже сформирован комитет для расследования правонарушений, и многие хотят получить компенсацию от директоров.
  
  - Смерти Роджера для них недостаточно.
  
  - Очевидно, нет.
  
  Удивленная и расстроенная неожиданным приездом Тони герцогиня гладила Дульсинею. Тони сидел перед ней, потирая глаза - усталый, еще больше похудевший, с образовавшимися на худых щеках ямочками, очень симпатичными, между прочим. Его подбородок явно нуждался в бритве, и почему-то этот факт делал его еще более привлекательным, сильным и мужественным, и это пугало ее. Рядом с ним возникало какое-то странное волнение. Он был таким сосредоточенным, целеустремленным. Как вообще ему удалось пробиться сквозь снег, хотела бы она знать? Наверное, загнал лошадь до полусмерти.
  
  Но Барбара теперь стала вдовой, и за этими серо-голубыми глазами, своим спокойствием так напоминающими ей о Ричарде, крылось что-то... непонятное. Опасное, возможно. Он пробыл у Барбары несколько часов. Не случилось ли в ее доме что-то такое, о чем ей необходимо узнать?
  
  - У него на коленях, - мрачно сообщила Энни, получив новости от горничной, которую посылали зажечь свечи в спальне у Барбары.
  
  Теперь Барбара спала.
  
  - Как младенец, - сказала Энни.
  
  Впервые после смерти Роджера Барбара заснула спокойно и спала, завернутая в плащ герцога, и у него на коленях. Многое, очень многое может случиться на коленях у мужчины, особенно у решительного. Герцогиня смотрела, как Тони потягивается и трет лицо. Она делала вид, что полностью занята кошкой, но тем временем размышляла. Любовь к Барбаре разобьет его сердце. Она боялась за него, за его растущую силу, за его молодое мужское достоинство, за его решительность.
  
  Она и представить не могла, что будет слабее этого мальчика, но вот она лежала в постели, усталая и больная, а он проделал мили и мили по глубокому снегу, повинуясь лишь велению своего сердца. Было ошибкой, так явно открывать свои чувства. Страшно представить, каким он станет с годами, когда в полной мере осознает свою силу и власть. Герцогиня вздрогнула, и Тони, заметив это, потянулся, чтобы поправить ее одеяло. Забыв, чего она испугалась, но все равно чувствуя страх, она отодвинулась дальше.
  
  - Бабушка, тебе холодно?
  
  Он улыбнулся своей милой серьезной улыбкой. Женщины будут любить его за эту улыбку.
  
  - Отдыхай. Теперь я позабочусь о Барбаре.
  
  Она отдернула руку. Снова испугалась, сама не зная, чего. Что-то, связанное с Барбарой. Что-то опасное в его молодом мужском нетерпении. Тони вышел из комнаты.
  
  - Энни, - слабым голосом позвала герцогиня.
  
  Больные ноги снова мучили ее. Энни не ответила, и тогда герцогиня потянулась к серебряному колокольчику. Вдруг боль ударила так остро. Что она опрокинула вазу с ветками плюща и остролиста, вода залила книги и бумаги на столе. Она сбросила с колен Дульсинею и с трудом поднялась, чтобы спасти письма, расписки, счета... их было так много... что там еще... дарственная. Дарственная? Она помахала бумагой туда-сюда, развернула, подула на размазанные чернила.
  
  "Я, Гарри Кристофер Олдерли, передаю Алисе Маргарет Констанс Сейлор, герцогине Тэмворт, в качестве обеспечения... если я не выплачу ей заем шестого июня 1720 года от Роджества Христова... в течении шестидесяти дней...". Что ж, шестьдесят дней уже прошло. Она помнила, как Гарри смотрел на нее своими фиалковыми глазамина этот раз серьезными. "Оставь мне немного достоинства", - так он сказал, и она подписала бумагу, небрежно, не собираясь ее хранить. И забыла до этой самой минуты.
  
  Щурясь при свете свечи, она прочитала. Итак, ей принадлежало две или три тысячи акров земли в округе Энрико, Виргиния. Что ей с ними делать? Добавить к наследству Дианы. Или Тони. Или оставить Барбаре. И тут ее вспышкой молнии осенила дикая мысль. Безумная, отчаянная идея.
  
  - Ричард, - сказала герцогиня.
  
  Она смотрела на портрет перед камином. "Теперь я сильнее Тони, - подумала она, вспомнив причину своих страхов. - Но это ненадолго. Он рассердится. - Ричард смотрел на нее с портрета, сильный, молодой, спокойный, ушедший навсегда. - Он не простит меня".
  Она закрыла глаза. Глупая, старая женщина. Но они не были созданы друг для друга, Тони и Барбара, и не она была в том виновата. Такова жизнь.
  
  - Мне придется отвечать за последствия, - сказала она Ричарду. - Он возненавидит меня. А я его люблю. Вот так".
  
  Ее нижняя губа задрожала. Она посмотрела на документ. Она не будет принимать решение, только предложит возможность. Она чувствовала себя старой и немощной.
  
  Герцогиня нетерпеливо позвонила в колокольчик.
  
  - Перо и бумагу! - рявкнула она, когда Энни наконец вбежала в комнату.
  
  - Вы так звонили, что я подумала, ваши ноги...
  
  - Мои ноги болят, чтоб они отсохли. Они всегда болят, потому что я старая. Принеси бумагу и перо, Энни. Живее. - А потом снова обратилась к портрету: - Присмотри за мной, Ричард. Я на тебя полагаюсь.
  
  *
  
  По липовой аллее проползли сани, запряженные парой лошадей, на их кожаных уздечках звенели бубенчики, возница и пассажиры от холода свернулись в бесформенные клубки. Когда сани остановились перед парадным крыльцом Тэмворт-хуса, один из комков развернулся, поднялся по ступеням и властно постучал в двери. Затем он вихрем пронесся мимо Перримана и произнес безошибочно узнаваемым низким голосом, который мог бы принадлежать Барбаре:
  
  - Помогите моему кучеру и Клемми. Она слишком толстая, чтобы спуститься самой.
  
  Диана развернула платки, шарфы, плащи, в которые была упакована, и прошла в дом. На пороге апартаментов отца она поправила темные волосы с неожиданными нитями седины и нехарактерным для нее нервным движением потерла щеки. Затем глубоко вздохнула и открыла дверь.
  
  Перед ее глазами предстала картина спокойной домашней жизни. Барбара сидела за столом и писала, у ее ног растянулись Гиацинт с собаками, а Тони, вытянув длинные ноги в кресле у окна, читал книгу. При виде Дианы Тони встал, она вздрогнула и бросилась к нему. Барбара отложила перо:
  
  - Мама.
  
  Собаки выскочили из-под стола и вцепились в юбки Дианы, она пнула их.
  
  - Я выехала, как только узнала, - сказала она. - Доьиралась сюда неделю. Ужасная погода.
  
  - Но ты не должна была приезжать. Роджера уже похоронили... две недели назад. Мы с Тони составляем список гостей на его поминки. Я собираюсь заказать поминальную службу в Лондоне примерно через месяц. Он умер тихо, мама, во сне...
  
  Голос Барбары прервался, она быстро встала, отвернулась и подошла к окну. Диана, нахмурившись, смотрела на Тони. Выражение ее лицо говорило ему уйти, но он оставался на месте. Его взгляд был спокоен и уверен. Диана сделала нетерпеливый жест. Никакой реакции. Тогда она подошла к дочери и положила руку ей на плечо:
  
  - Барбара, - ее голос был нежным и мягким, без привычных жестких ноток, - мне очень жаль, действительно.
  
  Барбара резко обернулась:
  
  - Ты не хотела, чтобы мы с Роджером были вместе. Ты ненавидела его из-за этого "Южного моря". Я знаю! Что ж, теперь ты должна быть довольна.
  
  Диана опустила голову и заплакала. Барбара смотрела на нее суженными глазами:
  
  - Почему ты плачешь? Ты его не любила.
  
  - Но ты любила его! - Сказала Диана, и ее залитое слезами лицо сморщилось. - А ты все, что у меня осталось. Если я потеряю тебя, я никто. Я плачу по тебе. - Она уронила лицо в ладони, плечи ее вздрагивали. - Я любила Гарри, и люблю тебя.
  
  Барбара нерешительно взяла Диану за руку, та заплакала еще громче. Барбара осторожно помогла матери сесть на подоконник и погладила по руке. "Бедная мама, - подумала она. - Слишком поздно, слишком поздно для нас с тобой". Но она продолжала держать Диану за руку. Как однажды сказала бабушка? Сострадание происходит от великой боли? Так оно и вышло.
  
  - Я привезла тебе письма, - плакала Диана. - Все соболезнуют. И принц тоже. Он написал собственной рукой. Роджер всем нравился.
  
  "Но я-то его любила, - подумала Барбара. - И всегда буду".
  
  *
  
  - Что это за поминальная служба?
  
  Диана высморкалась, ее лицо и глаза опухли. Лежа в постели, герцогиня смотрела на дочь сквозь полуприкрытые веки. Дульсинея тоже закрыла глаза.
  
  - Чтобы чем-то занять ее в эти первые месяцы. Смерть Роджера была шоком. Возможно, церемония утешит ее немного.
  
  - Ну, могу сказать. Что она выбрала прекрасное время.
  
  Рука, гладившая кошку, не остановилась, но веки дрогнули. Герцогиня устала. Письма о плантации утомили и разволновали ее, а она была слишком стара для волнений. И вот сюда явилась Диана, не такая стремительная, как Тони, но столь же решительная. И оба они были сосредоточены на Барбаре.
  
  - Прекрасное время?
  
  - Палата общин подняла шум. Они разрабатывают закон, запрещающий директорам покидать королевство в течение этого года.
  
  - Роджер согласился бы.
  
  - Сейчас не время для твоего мрачного юмора. Они хотят получить тысячи фунтов с каждого предполагаемого виновника, и не думай, что они выпустят Роджера, даже мертвого, из своих когтей. Для живых потребуются два поручителя на сумму двадцать пять тысяч фунтов. И они требуют полной описи недвижимости. Они назначат штрафы. Возможен секвестр поместий. Барбара должна залечь на дно.
  
  - Это всего лишь поминальная служба.
  
  - Которая напомнит им не упустить имущество Дивейна. Возможно, его даже будут судить посмертно.
  
  - Они хотят судить деректоров?
  
  - Да.
  
  - Господи Иисусе.
  
  - Да уж. Я точно знаю, что Роджер давал взятки и бесплатные акции "Южного моря" любовнице короля и некоторым министрам. Он вел переговоры между директорами и двором.
  
  - Ба. Такое происходит постоянно. Почему тебя это беспокоит?
  
  - Ради Бога, мама! Кто на ней женится без имения? С чем она останется?
  
  - Женится? У тебя уже есть кто-то на примете? Диана, ты удивляешь даже меня.
  
  На мгновение герцогине показалось, что она вернулась на пять лет назад. Словно Диана, а не она, страдала провалами памяти. Разве у них не было подобного разговора о Роджере?
  
  - Конечно, нет. Я забочусь только о ее благополучии. Я смотрю вперед. Планирую. Помнишь, как отец говорил о предвидении проблем? Вот единственный способ победить врага, говорил он. Я просто предвижу проблемы, мама.
  
  Герцогиня закрыла глаза. Ирония заключалась в том, что так оно и было. Диана сделала благополучие дочери целью своей жизни. И ее беспокойство было искренним, но вот результат... Это было нечто другое. Диана обязательно вмешается, но когда она этого не делала?
  
  - Внизу собираются читать "Робинзона Крузо", мэм, - в комнату вошла Энни, Тим следовал за ней.
  
  Герцогиня столкнула с колен Дульсинею, та томно потянулась, зашипела на Диану и спрыгнула с кровати.
  
  - Зови Тима! Я ни за что не пропущу! - А потом, увидев лакея, рявкнула: - Ну, и где ты бродишь? Неси меня вниз.
  
  - Это всего лишь книга... - начала Диана.
  
  - Это не просто книга! - герцогиня вырвалась из объятий Тима. - Это приключение!
  
  *
  
  Прошел пахотный понедельник, первый праздник после Двенадцатой ночи. Молодые пахари мазали сажей лица, выворачивали шубы, цепляли ленты на шляпы и плясали от тома к дому, требуя подношения, которые собирались выпить и съесть за ужином в таверне. Тэмворт щедро одарил их.
  
  Наступил канун Святой Агнессы. Барбара плакала при воспоминании о своей свадьбе, а Тони проводил ее по свежему снегу к часовне, чтобы она могла помолиться над Роджером. Время от времени приходили письма, их читали у камина. Лондон бурлил, писала Абигейл. Однажды ночью после изнурительных многочасовых показаний перед комиссией кассир "Южного моря" собрал свои книги и сбежал за море. Порты были закрыты, награды за беглецов объявлены. Перед Вестминстером вспыхнул бунт.
  
  Законопроект о наказании директоров был срочно дописан, принят обеими Палатами и одобрен королем. Несколько директоров были действительно арестованы. Те из них, кто были министрами короля, и канцлер Казначейства подали в отставку. Замешанных в скандале членов Палаты общин отчислили.
  
  "Она ничего не знает, - думала герцогиня, глядя на Барбару поверх письма, - но ей повезло, что Роджер не дожил до такого позора. Хотя, возможно, Роджер справился бы с волнением при дворе и успокоил бы бурю. В нем была особая сила. Он бы не допустил такого хаоса". Она вздохнула. Через месяц Барбара уедет в Лондон. Монтроуз и солиситор постоянно звали ее обратно. Ей придется заняться делами.
  
  Сейчас Барбара погрузилась в организацию панихиды, и герцогиня была рада видеть внучку занятой. Праздные руки - игрушка дьявола. Меньше свободного времени - меньше размышлений.
  
  Заметив, с каким лицом Тони наблюдает за Барбарой, она подумала, что приняла правильное решение.
  
  *
  
  Филипп сидел у камина в зелено-золотой гостиной своего парижского дома с томиком английского поэта в руках. Привычка, от которой он не мог отказаться.
  
  Смерть не гордись, ведь зря тебя зовут
  всесильной и ужасной - это ложь,
  а те, кого твоя объяла дрожь,
  не умирают, бедная, живут.
  Твой вечный сон, покой твоих минут
  приносит радость.
  
  Он остановился, поежился и наклонился, чтобы подбросить дров в огонь. Джон Донн, как бы ни хвалил его Роджер, был замечательным поэтом, но не до той дрожи в костях, словно, кто-то прошел по твоей могиле. Как точно иногда умеют выражаться неграмотные крестьяне.
  
  Вошел лакей с маленьким серебряным подносом, полным писем, записок и приглашений. Филипп отложил книгу и, нахмурившись, начал просматривать почту. Он остановился на письме Абигейл, сорвал печать и подумал, что эта женщина слишком хорошо воспитана, чтобы писать ему после расставания.
  
  "Мой дорогой Филипп, с глубоким сожалением сообщаю, что Роджер умер в Тэмворте после удара, который случился с ним в Дивейн-хаусе в ноябре..." Он остановился и перечитал первые строки. Он чувствовал, что от слова "умер" по его телу пробежала дрожь. Карлайл писал об ударе, и сам Филипп отправил письмо герцогине Тэмворт, но ответа не получил.
  
  Видимо, с Роджером все хорошо, рассудил он, злясь на молчание и отсутствие новостей. Удача его не покинет. Филипп ударил кулаком по ближайшему столику, опрокинув вазу с тепличными камелиями и подсвечник. Вода из вазы капала на книгу. Свеча дымилась на полу, а он сидел неподвижно. Боль, как от осколков ядра, искалечившего его ногу, или шпаги, изуродовавшей его лицо, набухала в нем и заполняла все тело. Но тогда Роджер был рядом, и он положил его окровавленную голову к себе на колени. Роджер...
  
  Филипп скомкал письмо Абигейл и швырнул его в угол. Потом он подберет его, разгладит и дочитает. "Смерть, ты можешь гордиться, - подумал он, - потому что ты взяла лучшего из мужчин, самого красивого из всех, что я видел".
  
  И сквозь боль он вспомнил, как первый раз увидел Роджера идущим рядом со своим генералом, великим герцогом Тэмвортом; влюбленным в него, но еще не осознающим своего чувства. Невинный молодой солдат, чье лицо светилось радостью, смехом и любовью.
  
  В чьих объятиях лежит возлюбленный твой, чьи поцелуи высосут плоть с его костей и оставят лишь прах? Смерть... Роджер...
  
  Филипп поднес руки к глазам, чтобы ничего не видеть.
  
  *
  
  Рождественскую зелень убирали в Тэмворте в день Сретенья, второго февраля. Коричневая и сухая, она крошилась в руках. Вчера снова зажгли йольское полено, чтобы оно догорело дотла, и мог родиться огонь следующего года. Впереди был Великий пост - время покаяний и молитв.
  
  - "Когда я увидел, что их расспросам не будет конца, я усадил их всех, и взрослых и детей, у камина и стал подробно рассказывать им то, что написано здесь, в этой книге. Они слушали меня с большим увлечением. Рассказывал я с утра до ночи, а попугай сидел у меня на плече и часто прерывал мою речь восклицаниями: Робин, Робин, Робин Крузо! Счастливый Робин Крузо! Куда ты попал, Робин Крузо? Куда ты попал? Где ты был?" - Гиацинт поднял голову, все глаза были обращены к нему. - Конец, - прочел он и закрыл книгу.
  
  Перриман вздохнул, двое или трое конюхов моргнули, Энни фыркнула.
  
  - Бренди! - сказала герцогиня и стукнула тростью в пол. - Эта история требует капельку бренди, Перриман, для всех присутствующих.
  
  Среди снега начали появляться темные пятна земли, на них раскрывали свои нежные головки подснежники. Из Лондона приходили новости. Граф Стэнхоуп у мер у себя в доме после жаркой перепалки по поводу "Южного моря" с герцогом Уортоном. Письмо от Монтроуза. Он должен отправить опись поместья в Парламент. Барбара должна приехать в Лондон.
  
  Дождь и ветер... на клумбе она нашла первый крокус. Гиацинт радовался своей первой валентинке. Прилетели черные дрозды. Запела малиновка.
  
  *
  
  Герцогиня получила из Лондона большой пакет.
  
  - Мои ноги, - стонала она домочадцам, а сама потом три дня пролежала в постели, обложившись картами, письмами и выписками из книг, которые сделал для нее Цезарь Уайт.
  
  "... Нынешнего губернатора Виргинии зовут Александр Спотсвуд, но в тавернах, которые посещают колонисты, поговаривают, что его скоро заменят. Он построил в городе Вильямсбург красивый губернаторский особняк..."
  
  "О колониях написано немного. Мне удалось обнаружить только три издания: "Общая история Виргинии" капитана Джона Смита, "История и современное состояние Виргинии в четырех частях" Роберта Беверли и "Верный и подробный отчет о Королевским доминионе Виргинии" Роберта Шеррода. Я скопировал самые интересные страницы. А так же карты местности..."
  
  "Плантация небольшая и расположена на берегу реки Иакова, ведущей вглубь страны. Она принадлежала дальнему родственнику некоего Роберта Картера, крупного плантатора. Го сын учится в Лондоне..."
  
  "Основная выращиваемая культура, табак, легко утомляет землю, поэтому большинство зажиточных плантаторов имеют обширные владения. В полях работают рабы-негры, захваченные с берегов Африки..."
  
  "Я выполнил Ваше поручение и никому не говорил о нем. Спасибо за приложенную к письму щедрую плату. Я пришлю вам новые книги, когда найду их. Сгораю от любопытства узнать о причине Вашего внезапного интереса к столь отдаленным местам..."
  
  *
  
  Барбаре снилось, что она лежит рядом с обнаженным Роджером. Она поцеловала его в шею, он застонал, откинулся на подушки и потянул ее к себе. Его руки ласкали ее спину, ягодицы, бедра. Она прижала его лицо к своей груди и задрожала, когда его губы нашли сосок.
  
  - Я хочу твоего ребенка, - сказала она.
  
  Его язык скользнул по ее груди, он поднял голову и накрыл ее губы своими. Она страстно желала его, и его руки были в ее волосах, вокруг шеи, на боках, и она снова и снова шептала его имя.
  
  Барбара проснулась от громкого стука собственного сердца. Ее тяжелое дыхание было единственным звуком в тишине комнаты.
  
  - Это сон, - сказала она вслух.
  
  Она села и коснулась пальцами груди. Кончики были твердыми. Она закрыла лицо руками. Он умер, умер. Он никогда больше не будет держать ее в своих объятиях.
  
  *
  
  В конце февраля наступило время примул. На каждом оттаявшем клочке земли, на каждом пригретом солнцем пригорке, вдоль канав и под изгородями появились маленькие желтые цветы. В лугах зеленели ростки белокопытника, ягнята укрывались от ветра под животами матерей, голые ветки покрылись крошечными зелеными точками, давая начало листьям, бутонам, цветам.
  
  Барбара с покрасневшими от холодами руками и лицом принесла в часовню охапку примул. Она расставила их в базальтовые вазы и положила букетик перед мраморной статуей деда.
  
  - Это от бабушки, - сказала она. - Она придет, когда станет теплее.
  
  Так же бережно она положила по несколько цветков на пол, на плиты над гробами Гарри и Роджера. Она села на скамью, потерла руки и плотнее закуталась в плащ, чтобы согреться.
  
  - Я еду в Лондон, - сказала она. - Я постараюсь все уладить, Роджер. Обещаю тебе.
  
  *
  
  Барбара попрощалась с матерью у ее дома на Хеймаркет-стрит. Стоя на крыльце, Диана с Клемми смотрели вслед отъезжающей карете. Затем Диана повернулась и вошла в дом, Клемми ковыляла за ней. Тони наклонился с седла:
  
  - Мне поехать с вами?
  
  Барбара отрицательно покачала головой. Он выпрямился и развернул лошадь. Ему пора было возвращаться в Сейлор-хаус, а ей ехать в Дивейн-хаус. В карете все молчали - Барбара, Тереза, гиацинт и Джастин, даже собаки притихли. "Домой, - подумала Барбара, - только там уже нет Роджера".
  
  В саду Дивейн-сквер цвели желтые нарциссы, они повернули свои трубочки навстречу холодному воздуху. Площадь, дома и сад выглядели заброшенными. Деревянные остовы домов стояли голые, недостроенные, открытые дождям и ветру. Карета прокатила мимо церкви Рена, заколоченной, с незасеянными и превратившимися в грязь газонами.
  
  Привратника у ворот не было, и Гиацинт спрыгнул на землю, чтобы распахнуть чугунные створки. Карета проехала мимо пустого фонтана, мох и лишайники покрывали его бортики и тело каменной нимфы. В садах паслись жеребята, а полевые цветы постепенно заявляли свои права на брошенную землю. Они двигались по извилистой подъездной дороге к дому, массивному и недостроенному. "Он похож на мою жизнь с Роджером", - подумала Барбара.
  
  Она вышла из экипажа, собаки прыгали под ногами, Крыддок сдежал по ступеням ей навстречу, чтобы поздороваться. В глазах его стояли слезы.
  
  - Леди Дивейн, - повторял он снова и снова, следуя за ней по широкому коридору в огромный холодный холл. Монтроуз и Уайт ждали ее. Оба склонились над ее рукой, глаза Монтроуза тоже предательски блестели.
  
  "Они видят во мне Роджера, - поняла Барбара. - Для них я часть его". Она стянула длинные перчатки и прошла через анфиладу комнат в галерею. Мебель была покрыта простынями, в спальнях застоялся сонный воздух заброшенного жилья. Не переставая болтать, Монтроуз следовал за ней:
  
  - Адвокаты хотят видеть вас как можно скорее, чтобы огласить завещание. Я зарезервировал церковь святого Иакова, как вы просили. Три джентльмена предлагают сопроводить вас. Доставили бюст...
  
  Вот он, мраморный Роджер, стояит на столе у окна. Барбара подошла ближе. Из каменной колонны поднимались его плечи и голова. Она приложила ладонь к мраморной щеке. Такая холодная... Мрамор не мог передать голубизну его глаз, цвет волос и кожи, только углы и плоскости. Совсем не тот мужчина, вообще не он.
  
  - ... и я должен сказать вам, что первое донесение комитета в Палату общин было совсем плохим. В Лондоне только о нем и говорят. Роджер назван одним из виновников крушения. Теперь Палата общин собирается принять решение о конфискации имущества.
  
  - А секвестр?
  
  - Задержан в качестве гарантии отплаты долгов.
  
  - То есть?
  
  - Все в нем перечисленное уже не ваше. Оно будет принадлежать им.
  
  - Ах...
  
  - Второй доклад будет представлен завтра.
  
  Монтроуз кашлянул. Барбара знала этот кашель. Она повернулась к нему лицом. Он поправил шейный платок.
  
  - А вы не думали о более изысканной службе? Для избранного круга лиц. Сейчас они судят Айслаби за коррупцию. Ходят слухи, что они подбираются к Чарльзу Стенхоупу.
  
  - И ты думаешь, что моя поминальная служба заставит их судить Роджера? Он умер.
  
  - Они могли бы... эээ... судить его заочно.
  
  - Он умер, оставленный всеми, Монтроуз. Я хочу, чтобы его помнили. Когда я могу заказать его приглашения?
  
  Последовало короткое молчание.
  
  - Гравер будет ждать вас завтра.
  
  Список имен был тщательно отобран за месяцы ее пребывания в Тэмворте. Она знала, какую будут исполнять музыку, какие заказать цветы, она сама написала надгробную речь, которую произнесет Уолпол. Все ее силы и заботы были сосредоточены на этой службе, чтобы она наконец-то могла его оплакать. Никто не отнимет у нее это единственное утешение. Все остальное неважно, ей было нужно только это.
  
  - Как она? - Спросил Уайт, идя вслед за Терезой по дому.
  
  Она пожала плечами - легкое, гибкое движение.
  
  - Нужно время, чтобы исцелиться от потери любимого человека.
  
  Ее рука потянулась к маленькому предмету под батистовой косынкой на груди - траурному кольцу, висящему на золотой цепочке рядом с распятием.
  
  *
  
  Барбара оставила ее вдовью вуаль опущенной, она не хотела, чтобы кто-то видел ее лицо. Мистер Крейвен из адвокатской конторы читал завещание, она, ее мать, Тони, Крэддок, Джастин, Монтроуз слушали. Именно этого она и ожидала. Роджер завещал ей свое имущество полностью, если не будет детей, и треть его, если таковые имеются. Но детей не было. Неожиданным оказалось требование передать его поместье ее первенцу, если Роджер умрет бездетным, а она снова выйдет замуж. А если она умрет бездетной, то все состояние перейдет второму герцогу Тэмворту "в память о его деде и моем друге Ричарде Сейлоре".
  
  Что-то было оставлено служащим: Крэддоку, Монтроузу, Джастину; друзьям: Уолполу, Монтегю, принцу де Суассону. Пальцы Барбары сжались в когти. Она была рада вдовьей вуали. Крейвен кашлянул, Крэддок и ДЖастин склонились над ее рукой, затем покинули комнату. Крейвен переложил бумаги на столе.
  
  - Теперь, леди Дивейн, нам нужно рассмотреть некоторые вопросы. Во-первых, поместье опечатано. Мы получили распоряжение Парламента. Вы не можете продать ничего из там находящегося без из разрешения. Мы со своей стороны составили петицию в Парламент об отмене январского штрафа, и я так же рекомендую еще одну петицию об отмене секвестра и выделении пособия для вас...
  
  "Банкротство, - подумала Барбара. - Это означает, что я банкрот. Теперь я начинаю понимать, почему Гарри перерезал себе горло".
  
  - Сама земля была приданым леди Дивейн, - сказал Тони. Разве она не может быть исключена из секвестра?
  
  Диана удивленно уставилась на Тони.
  
  - Есть прецедент, - взволнованно произнес Крейвен. - Вдовье право. Да, да, Ваша Светлость! Отличная мысль.
  
  Позже, когда все ушли, Барбара сидела в своей спальне и рассматривала зеленый дамаст на стенах. Диана сказала, что аудиенция у принца Уэльского была бы хорошей идеей. Он может повлиять на решение Парламента.
  
  - Да, - рассеянно ответила Барбара. Она расстегнула бриллиантовую брошь. - Где можно заложить это?
  
  - Зачем? Ты годами можешь жить в кредит.
  
  - Я должна отдать дань уважения Монтроузу, Джастину и Крэддоку.
  
  - Чепуха! Пусть заявят о залоговых правах на имущество. В конце концов, они получат свои деньги.
  
  Барбара не ответила. Диана смотрела на ее профиль, не сердитый и не упрямый, но спокойный.
  
  - Ты все равно ее заложишь, не так ли?
  
  - Да.
  
  Диана вздохнула и протянула руку:
  
  - Дай ее мне. Если я и умею что-то делать хорошо, то это закладывать драгоценности.
  
  *
  
  В гостиной Сент-Джеймсского дворца Барбара использовала вдовью вуаль как щит. Никто не узнает ее, а если и узнает, то из уважения к ее горю оставит ее в покое. Диана с утра явилась в Дивейн-хаус, чтобы проследить за ее одеванием. Барбара покорно позволила матери выбирать румяна и пудру, мушки и драгоценности. Конечно, мать все еще лелеяла надежду, что Жабе удастся запрыгнуть к ней в постель.
  
  Лакей открыл дверь в личные апартаменты и кивнул им. Барбара прошла мимо тех, кого хорошо знала прошлым летом - Херви и Кэмпбелла с женами, бывших первых красавиц Лепелл и Белленден, миссис Говард, миссис Клейтон. Она поправила вуаль. Эти люди не значили ничего. Она должна поймать главную Жабу, остальные последуют за ним.
  
  Первой к ней подошла принцесса Уэльская, белокурая, пухленькая, нарумяненная. Ее глаза пытались проникнуть через вуаль Барбары.
  
  - Мы были так огорчены, - сказала она, когда Барбара присела в реверансе. - Роджер был нашим любимцем.
  
  Наконец явился Жаба. Его бледно-голубые глаза, как всегда, ничего не выражали, и он по возрасту годился ей в отцы. На нем была его любимая военная униформа. Он склонился над рукой Барбары, взволнованный этой таинственной вдовьей вуалью.
  
  Жаба подвел ее к окну, мать не нашла ничего умнее, как отвлечь принцессу разговором. Жаба прижал ее руку ко рту, он дрожал. Его лицо было бледным даже в льющемся из окна солнечном свете. Почти ровесник Роджера, но какая разница!
  
  - Моя дорогая, моя бедная Барбара, мы разделяем ваше горе. Он был нашим другом... нам так не хватает вас при дворе...
  
  Она позволила ему задержать ее руку:
  
  - Вы придете на поминальную службу?
  
  Он молчал. Она склонила голову:
  
  - Это так много значит для меня, Ваше Высочество.
  
  Она приподняла вуаль, и он увидел ее лицо, ее огромные, полные слез глаза. Как она похудела...
  
  - Я никогда не забуду вашу доброту, - сказала она, затем опустила вуаль и пошла к матери.
  
  Принц, не отрываясь, смотрел ей вслед. Снова послышался ропот, шепот соболезнования, поклоны. Барбара улыбнулась под вуалью и вышла вслед за Дианой. "Как поймать жабу? Легко. Думаю, он попался. Все это только ради тебя, Роджер".
  
  - Ты упомянула о секвестре? - спросила Диана.
  
  - Да.
  
  - Но вы почти не говорили.
  
  - Нет. Я сказала достаточно.
  
  Барбара думала о завтрашней аудиенции у короля. Это будет намного проще. Они могли быть честнее друг с другом, ведь король действительно любил Роджера, и потому он придет на службу.
  
  *
  
  Она стояла у входа в церковь Святого Иакова и встречала гостей.
  
  - Ты можешь сделать меня красивой, - спросила она утром Терезу, с тревогой глядя на свое отражение в зеркале. - Пожалуйста, я хочу сегодня быть красивой ради Роджера.
  
  И Тереза с помощью пудры, мушек, свинцовых гребней и румян сотворила настоящее волшебство. Завершающим штрихом стали бриллианты, разбросанные по всему ее черному бархатному платью, как звезды на небе. Звуки "Чандосского гимна" Гендела летели к сводчатому потолку и рвались наружу сквозь окна и двери храма. Мраморный бюст Роджера стоял возле купели, увитой плющом и белыми розами. Тони и Диана стояли рядом с Барбарой. Гиацинт держал корзину с черными веерами и траурными перчатками и с поклоном подавал их каждому гостю.
  
  Приглашенные прибывали, и Барбара делала мысленные пометки в затверженном ею наизусть списке. Герцог и герцогиня Монтегю, Томми Карлайл, герцоги Чандос, Ньюкасл, Лидс, Девоншир, лорды Таунсенд и Кент, Скарборо и Пемброк; Уорт склонился над ее рукой и украдкой подмигнул (она знала, что он считал Роджера ответственным за смерть Гарри, но все же пришел), директора "Южных морей" Блант, Чепмен, Честер, Чайлд, Айлс, Гиббог, Янсен; Роберт Уолпол со своей женой Кэтрин и братом Горацио.
  
  Сэр Джон Эшфорд, член Парламента, требовавший наказания для создателей Компании Южного моря, поклонился ей. Он пришел из уважения к бабушке, и она улыбнулась ему. Прибыли принц и принцесса Уэльские со свитой.
  
  - Ты добилась своего, - сказала мать, сжимая ее руку. - Они пришли, невзирая на скандал. Не ожидала, честно говоря.
  
  Приехали Александр Поуп и леди Мэри Уортли Монтегю, граф Монтегю, Берлингтон, Годфри Неллер, Уиляи Кэмпбелл, сэр Кристофер Рен, сэр Ганс Слоан и какой-то старик, которого, кажется, знала ее мать, но которого не приглашали.
  
  - Мистер Пендарвес, - сказала Диана.
  
  Старик поцеловал руку Барбары. Старческие пятна украшали его лицо и руки с грязными ногтями, тонкие, твердо сжатые губы не могли скрыть отсутствующих зубов, в глубокий морщинах по углам рта цвели табачные пятна.
  
  - Мой гость, - нежно произнесла Диана, и тихо добавила: - Никогда не был женат и не имеет наследников.
  
  Мистер Пендарвес вошел в церковь с видом кота, нализавшегося сливок. Тетя Шрусборо явилась в сопровождении Мэри и Чарльза. Чарльз поцеловал руку Барбары, его глаза сверкнули, как два темных сапфира. Она посмотрела ему вслед.
  
  - Филипп... сюда, Филипп.
  
  Барбара окаменела. Перед ее неверящим взором предстала тетя Абигейл, которая придерживала дверь для хромающего Филиппа де Суассона. "Как она оказался здесь?", - мелькнула лихорадочная мысль, но в церковный двор уже входил сам король Англии в окружении свиты и с Мелюзиной фон Шуленбург (теперь герцогиней Кендалл) под руку. Барбара присела в низком реверансе, но король поднял ее, наклонился и поцеловал в щеку. Диана улыбнулась.
  
  Дрожащими пальцами Барбара опустила вдовью вуаль. Филипп! Но она должна отодвинуть его в сторону и сосредоточиться на гостях и поминальной службе. Все встали и оставались стоять, пока король следовал по проходу к передней скамье. Опираясь на руку Тони, Барбара шла за ним. Завершающие аккорды Генделя затихли под арочным потолком зала, и священник в белом одеянии склонил голову, готовый произнести слова молитвы.
  
  Затем наступила тишина, нарушаемая только шелестом платьев. Тяжело ступая, Уолпол подошел к резной кафедре.
  
  - Мы собрались здесь во время кризиса, посреди обвинений, морального истощения и духовного недомогания, чтобы почтить память человека, который был другом нам всем. Человека, на которого многие клевещут, которого во многом обвиняют. И все же человека, который был для всех нас образцом достоинства, широты души и изящества...
  
  "Все будет хорошо", - подумала Барбара, обводя взглядом лица в церкви. Уолпол плел словесные кружева, вспоминая годы, проведенные Роджером в армии, его службу под началом великого герцога Тэмворта в войнах королевы Анны, его служение Ганноверскому Дому, его великодушие и доброту. Доклад Комитета о взятках связывал его имя с герцогиней Кендалл и другими ганноверцами, но Уолпол напоминал собравшимся о жизни Роджера до "Южного моря". При воспоминании о той счастливой и благополучной жизни лица людей смягчались, некоторые плакали. Голос Уолпола то повышался, то понижался, увлекая слушателей за собой.
  
  - Я заканчиваю словами поэта: Нет человека, который был бы, как остров, сам по себе, каждый человек часть материка, часть суши; и если волной смоет в море береговой утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит замок твой или друзей твоих; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол; он звонит по тебе. Колокол звонит по Роджеру Монтджоффри, которым был моим и вашим другом, и тем или иным образом отдал часть себя каждому из нас. Мы стали меньше после его смерти.
  
  И под высокие голоса хора, исполняющего двадцать третий Псалом "Господь - мой пастырь" Уолпол сошел с кафедры, подошел к Барбаре и подал ей руку. Она встала и пошли с ним вниз по проходу, думая: "Ты достойно попрощался со всеми, любовь моя". И колокол Святого Иакова торжественно ударил, оглашая по округе окончательный смертный приговор.
  
  Она ждала свою карету, стоя под деревом в маленьком церковном саду. Услышав неровные шаги, она обернулась - Филипп стоял неподалеку. Он опирался на трость, лицо его осунулось, став еще более суровым. "Он похудел, как и я, - подумала Барбара. - Это горе покатилось по нам обоим". Кажется, она ждала этой минуты целую вечность.
  
  - Прекрасная служба. Вы достойно почтили его память.
  
  - Я вас не приглашала. - И тут что-то на нее нахлынуло, она просто не мгла ничего с собой поделать: - Он любил вас?
  
  Она должна была понять. Знать наверняка. Слова заполнили весь церковный сад и колоколом били в ее голове. Его лицо застыло, словно он пытался подыскать ответ, и в этот момент она ненавидела его больше, чем когда-либо.
  
  - Теперь это не имеет значения.
  
  - Скажите мне!
  
  Она слышала в своем голосе резкую надменность, но не пыталась смягчиться.
  
  - Все такая же упрямая дурочка... да. Это была любовь. И до вас и после вас. Теперь вам лучше или хуже? Теперь это имеет значение?
  
  Она слышала рев в ушах, а когда все стихло, Филипп исчез. Внутри она чувствовала себя изломанной и искалеченной, словно упала с большой высоты, но внешне была спокойна. Никто ничего не заметил. Никто ничего не узнает.
  
  "Ты дура", - сказала она себе.
  
  Но так было лучше.
  
  *
  
  - Я рад, - сказал Уолпол, помахивая куриной ножкой на приеме в Сейлор-хаусе (это был вклад Тони в поминальную службу), - что мы снова собрались как друзья. Этот несчастный пузырь "Южного моря" разбросал нас по сторонам, как пушечное ядро.
  
  Барбара стояла посреди Большой гостиной, привествуя гостей, выслушивая их комплименты по поводу поминальной службы и слова соболезнования. Карлайл, раскачиваясь взад и вперед на своих высоких красных каблуках, стоял радом, беззастенчиво рассматривал гостей и комментировал их стиль (или отсутствие такового). В комнату вошла Диана, грациозная в своем черном платье, под руку с мистером Пендарвесом. Карлайл поднял окуляр - увеличительное стекло, прикрепленное красной лентой к его бледно-желтому жилету.
  
  - Что такое? - Спросил он.
  
  - Барбара, - сказала ее мать, волоча за собой Пендравеса, - мистер Пендарвес только что сказал мне, как он был тронут...
  
  - Лумпи!
  
  Карлайл встрепенулся, а Диана с Пендарвесом синхронно повернулись навстречу тете Шрусборо, которая неслась к ним, игриво раскачивая юбками, как шестнадцатилетняя прелестница. Она оттолкнула Диану в сторону и пристально уставилась на Пендарвеса, ее веер кокетливо порхал над сморщенным декольте.
  
  - Лумпи, это ты? Я увидела тебя в церкви и глазам своим не поверила. Сколько лет прошло?
  
  - Не меньше ста, - сказал Карлайл, но тетя Шрусборо и глазом не повела.
  
  - Это же я, Лу. Твоя Лу. Помнишь меня? - Она захихикала, и пудра вперемежку с румянами хлопьями посыпались на платье.
  
  Пендарвес издал чмокающий звук:
  
  - Лу? - сказал он нерешительно.
  
  Тетя Шрусборо ущипнула его за щеку.
  
  - Ну, конечно, это я! Лумпи был моим кавалером, - пояснила она Барбаре, - много лет назад. Он поклялся, что не женится ни на ком, кроме меня. Я так понимаю, что теперь ты богат, как Мидас? Дай мне твою руку, мы пойдем выпьем за Роджера Монтджоффри. Этот негодяй... Из-за него я потеряла пятнадцать тысяч фунтов, но Роберт Уолпол об том не упомянул. Это была прекрасная служба, Барбара. Уйди с дороги, Диана.
  
  Диана смотрела, с какой энергией тетя Шру тащит прочь этот денежный мешок.
  
  - Невероятно, - заметил Карлайл, наблюдая за ними в окуляр.
  
  - Я ни за что не выйду за него замуж, - сказала Барбара. Диана с Карлайлом уставились на нее. - А он ни за что не женится на мне. Долг, мама. Мистер Пендарвес не похож на человека, который взвалит на себя чужие долги. И, кроме того, я привыкла к более красивым мужчинам. Он же не знал Роджера, не так ли?
  
  Карлайл расхохотался.
  
  - Барбара...!
  
  Но она уже уходила.
  
  - Она выросла, - сказал Карлайл. - У вас прибавилось забот, Диана, дорогая.
  
  *
  
  Стоя у окна, Барбара наблюдала за Чарльзом и Мэри. Он наполнял ей тарелку угощением с буфета. Она выглядела модной в черном платье с жемчугами; ее ресницы и брови явно подверглись воздействию свинцового гребня. Но она была молода, очень молода и смотрела на мужа влюбленными глазами. Чарльз поднял голову и уставился на Барбару.
  
  Она ясно прочла его взгляд: ошибка, я поддался гордости и гневу и сделал ошибку, я все еще люблю тебя. Но тут приехали принц с принцессой, она пошла встречать их, а затем под руку с принцем прогуливалась по комнатам Сейлор-хауса. Она слушала, как он шепчет комплименты под прикрытием шума и ропота гостей. Торжественность поминальной службы была смыта потоками вина, пунша и бренди. Люди говорили громче, смеялись, флиртовали и не забывали пить в память о Роджере Монтджоффри.
  
  К вечеру она очутилась в темном холле рядом с лестницей на второй этаж. Слуги еще не успели зажечь свечи. "Я хочу домой", - подумала она. Домом был не Дивейн-хаус, а Тэмворт. Любовь, это была любовь. И до вас и после вас. Она обнаружила, что слезы катятся у нее по щекам.
  
  - Барбара.
  
  Чарльз взял ее за руку и повел в тень под лестницей. Он вытер ей щеки своим носовым платком и обнял.
  
  - Любовь моя, - сказал он. - Моя милая, дорогая любовь. Мы оба сделали глупость, но мы начнем все сначала, и я обещаю, что все между нами будет хорошо. Обещаю.
  
  Так приятно было снова оказаться в его объятиях. Как хорошо, когда тебя обнимает мужчина, который умеет вытирать слезы и держит так крепко, словно они действительно принадлежат друг другу. Лучше бы он не женился. Лучше бы Роджер не умирал, а она не задавала тот вопрос Филиппу.
  
  Чарльз целовал ее ладонь, его губы становились все более ищущими, и она задрожала от одиночества и растущего в ней голода. "Легко решить измениться, - говорила бабушка, - труднее сделать. Это ежедневная борьба, и люди не всегда побеждают в ней". Если она вернется к Чарльзу - а это было так легко, - то станет такой же, как Филипп.
  
  - Поедем ко мне в город, - говорил он, и его голос скользил как шелк по обнаженной коже. - Сегодня ночью. Я хочу утешить тебя, Барбара. Я хочу тебя...
  
  - Барбара.
  
  - Она вышла из тени. В дверном проеме стоял Тони. Чарльз выступил из-за спины Барбары, и лицо Тони изменилось.
  
  - Гости начинают уезжать, - сказал он.
  
  *
  
  Они ушли, последние из гостей. Ее мать напилась. Тетя Шрусборо уехала с мистером Пендарвесом. Уолпол вернулся в Сент-Джеймсский дворец с королем.
  
  "Вот и все", - подумала Барбара, оглядывая грязные тарелки и бокалы, увядающие цветы, оплывшие плечи. Она взяла шляпу, перчатки и вуаль. Тереза и Гиацинт уехали раньше вместе с Монтроузом и Уайтом, они вернулись в Дивейн-хаус.
  
  - Проводить тебя домой?
  
  Тони был резок, и Барбара знала, почему. Она покачала головой и вышла наружу, поежилсь от холодного ночного воздуха и подняла лицо к ночи.
  
  - В Дивейн-хаус? - Спросил кучер.
  
  Она колебалась. "Пойдем ко мне", - сказал Чарльз. Если она это сделает, если постучит в ту дверь, что будет с ней дальше?
  
  - Просто езжай, пока я не скажу тебе остановиться.
  
  Обитые железом колеса кареты громыхали по булыжнику. Некоторые улицы были освещены прикрепленными к стенам домов фонарями, другие темные. Вниз по Кокспер-стрит до Саринг-чест, гда стояла бронзовая статуя Карла I, дальше по Стрэнду к большим воротам Темпл-бар, на Флит-стрит и Ладгейт-хилл, мимо собора Святого Павла во всей его славе.
  
  Она попросила остановить экипаж, чтобы выйти и посмотреть на него. "Это мое любимое здание в Лондоне", - сказал ей однажды Роджер. Затем она приказала кучеру отвезти ее к Лондонскому мосту, теперь, когда все телеги, повозки и всадники исчезли, легко доступному. По обе стороны моста стенами выстроились жилые дома и лавки, некоторые из них нависали над водой на длинных опорах-сваях. На уровне верхних этажей здания были соединены друг с другом железными прутьями, удерживающими их от падения в воды Темзы, что с ревом проносились внизу между каменными арками.
  
  Барбара перегнулась через каменные перила и прислушалась к журчанию воды внизу. Напоминающие нос лодки сооружения защищали каменные опоры моста, но они так заставляли протоки опасно сужаться и увеличивали скорость их движения под арками. Во время паводка лодочники высаживали пассажиров перед мостом, и уже без груза пытались пройти по бурной стремнине. Если проход оказывался удачным, пассажиры садились в лодку снова, и путешествие продолжалось. Каждый год под мостом погибали люди.
  
  Барбара помнила безумную летнюю ночь, когда они с Гарри поспорили, что смогут пройти под мостом; она бы так и сделала, если бы Чарльз не подхватил ее на руки и не вынес на берег под пьяный смех Гарри. Она улыбнулась своему воспоминанию и покачала головой.
  
  Она смотрела на корабли, множество кораблей со свернутыми на мачтах парусами. Они напоминали спящих в пруду гусей и уток со спрятанными под крыло головами. На палубах внизу горели фонари, в воде их свет разворачивался в узкую и длинную ленту. Это была восточная, ближняя к морю, сторона, и здесь на якоре рядом с английскими стояли корабли из Голландии, Франции и других стран. По другую сторону моста вода с шумом падала на большое колесо, которое подавало воду в город.
  
  Комнаты Чарльза находились недалеко. Видимо, он не отказался от них после ссоры с Барбарой и даже после женитьбы. Они могли понадобиться в любой момент, когда случайная актриса, оперная танцовщица или вдова привлекали его внимание. Было больно, когда она впервые узнала его маленький секрет, но сейчас ей было все равно. Ничего не изменилось, и изменилось все.
  
  Мысли Барбары были ясны, как мартовская ночь. Она не начнет все снова. Та, летняя Барбара, ушла безвозвратно, и она не позволит словам Филиппа вызвать ее из небытия.
  
  - Домой? - Спросил кучер, надеясь вернуть ее в карету, он не любил ночные улицы.
  
  - Домой, сказала она.
  
  Крэддок дремал в холле и проснулся, когда он коснулась его плеча.
  
  - Тебе не стоило сидеть здесь...
  
  - Его Светлость здесь, мадам, и уже давно.
  
  Он стоял перед окном галереи, его лицо было в тени, на канделябре горела всего одна свеча. Она подошла, радуясь, что он здесь.
  
  - Где ты была?
  
  Барбара резко остановилась. Он пересек разделяющее их пространство и больно схватил за плечи, встряхнул. Лицо его было жестким и яростным.
  
  - Где ты была? Клянусь Богом, Барбара, если ты была с чарльзом, я убью его!
  
  Она устало высвободилась из его рук:
  
  - Я не была с Чарльзом.
  
  Он смотрел на нее, опустив голову, как бык, все еще готовый броситься в атаку.
  
  - Может быть, не у него дома, а где-то еще? Где, Баб? Или с кем-то другим?
  
  - Откуда ты знаешь, что я не была у него дома?
  
  - Потому что я ждал там.
  
  Барбара уставилась на него. Он отвел взгляд, на его щелюсти дернулся мускул. У нее болела голова. И еще хотелось плакать. Она так устала плакать. Как можно преодолеть горе и вернуться к заботам жизни? Любовью. Тони был полон любви. Что ж, она сама, не желая того, поощряла его, и теперь ей придется иметь с этим дело.
  
  Барбара села в кресло у окна. Он опустился перед ней на колени, его юное лицо было серьезным и удивительно красивым. Было странно, что она неделями была рядом с Тони, и даже не замечала, как он выглядит. А теперь он изменился, и это застало ее врасплох. Ясные черты его лица, нос, рот, умные глаза. И никаких сожалений. Это действительно была любовь.
  
  - Выходи за меня замуж, Барбара. Позволь мне позаботиться о тебе.
  
  Она могла только смотреть на него. Он хотел еще что-то сказать, но она прикрыла пальцами его губы.
  
  - Не надо, Тони. Еще слово, и я заплачу, а если я начну плакать, то не смогу остановиться. Просто ты выпил слишком много вина.
  
  Он поцеловал ее ладонь.
  
  - Нет! - Резко сказала она.
  
  Слово эхом отдалось между ними, разбивая что-то вдребезги, и она увидела, как рушатся стены, и проседает фундамент их дружбы. Печаль захлестнула ее, как высокая волна. "Я потеряла лучшего друга", - подумала Барбара.
  
  Тони встал и отошел в сторону. Повернувшись к ней спиной, он спросил:
  
  - Что ты собираешься делать дальше?
  
  - Я подписала прошение в Парламент о моем приданом и содержании. Крэддок и Джастин обеспечены, они будут искать новое место. Монтроуз продолжит работу по продаже поместья. Я закрою дом и уеду в Тэмворт.
  
  - Такая ясная цель. - Она вздрогнула от сарказма в его голосе. - Спокойной ночи, Барбара.
  
  На улице в холодной темноте он взял поводья у конюха, но не сел в седло. Конюх с фонарем ждал.
  
  - Можешь идти.
  
  Мужчина замялся, но разглядев в свете фонаря лицо молодого герцога, сделал, как ему сказали. Тони остался стоять радом с лошадью. Он поднял кулак и ударил им по седлу. Лошадь шарахнулась в сторону, заржала и дернула узду.
  
  - Я знал, что еще слишком рано, - сказал он темноте. - Я так и знал!
  
  Терезы в спальне не было, и Барбара не стала ее искать. Вместо этого она взяла подсвечник и пошла в соседнюю комнату, поменьше, где по замыслу роджера должна была писать письма, читать, вышивать. Или играть с детьми. Она села в угол, прямо на пол, и притянула колени к груди. Рядом углу стояла колыбель. Осторожно кончиком пальца, Барбара качнула ее, потом опустила голову на колени.
  
  - Почему вы плачете? - Рядом с ней на пол села Тереза.
  
  - Ты знаешь, - сказала Барбара.
  
  *
  
  Глава 29
  
  Герцогиня вынырнула из сна и открыла глаза. Над ней склонялась Энни, худая, загорелая, строгая.
  
  - Леди Дивейн приехала.
  
  - Приехала? А она уезжала? Куда? - И только Энни открыла рот, прервала ее. - Замолчи. Я все помню. Но немного забыла. Да, потому что я старая. И не стой над душой. Пришли ее ко мне. Живо.
  
  Она откинулась на подушки и поправила огромный кружевной чепец, который всегда съезжал в сторону, пока она спала. Затем туже завязала банты бархатного халата и тут же заметила, что "История Виргинии" лежит на самом виду. Она затолкала книгу под подушку.
  
  Из-за двери донесся лай собак, пронзительный, высокий, режущий уши. При этом звуке дремавшая рядом Дульсинея подняла голову и дернула хвостом. Лай становился все громче, Дульсинея мяукнула, спрыгнула с кровати и выбежала из комнаты. Герцогиня не огорчалась ее непостоянству. Она разгладила складки халата и ждала... ждала. Барбары все не было.
  
  Герцогиня нахмурилась, заерзала, поджала губы. Наконеч она позвонила в колокольчик, очень довольная его громким и требовательным звуком. Запыхавшаяся Энни вбежала в комнату.
  
  - Позови мне Тима.
  
  - Вам лучше остаться в постели.
  
  - Ну, хорошо, я сама его позову. Тим! Тим! Иди сюда, Тим!
  
  - Ей нужно побыть одной.
  
  - Не говори мне, что ей нужно. - Герцогиня свесила с кровати свои тонкие ноги в синих венах и вызывающе начала нашаривать вышитые тапочки. - А, Тим? Где ты вечно бродишь? Проводи меня к леди Дивейн.
  
  И когда Тим взял ее на руки и понес из спальни, герцогиня успела оглянуться на Энни. Горничная стояла, нахмурившись и уперев руки в бока.
  
  - Все пытается командовать, старая швабра. Учит меня управлять семьей. Я ее уволю. - Сказала она Тиму. - Обязательно. Она чем старше становится, тем невыносимее.
  
  Тим мудро промолчал. Герцогиня постучала в дверь спальни Барбары, и хоть ответа не последовало, она велела внести ее внутрь и усадить в кресло. Затем взмахом руки отпустила лакея. Ее руки скользили по комнате, наблюдая, оценивая, взвешивая.
  
  Барбара, все еще в дорожном платье, стояла у окна и смотрела во двор. Она даже не сняла шляпку, и это была ужасно смелая шляпка - черный шелк с черными и белыми перьями. Герцогиня так же заметила упрямо сжатые губы Барбары, она оглянулась на распаковывающую сундук Терезу, но та быстро отвела глаза. Герцогиня откашлялась.
  
  - Бабушка, - позвала Барбара от окна, в ее голосе звучала усталость.
  
  И еще что-то, что герцогиня распознать не могла... пока. Она расправила бант на халате и уставилась на внучку. Барбара ничего ей не написала: ни о поминальной службе в Лондоне, ни о завещании, ни о чем, что живо волновало герцогиню.
  
  "Если враг колеблется, атакуй его, - всегда говорил Ричард. - Направь на него удар всей своей пехоты". Она всегда считала, что эта тактика хороша не только для войны.
  
  - Ты выслушала завещание? - Ее голос был твердым и деловым, без нотки сентиментальности.
  
  - Да.
  
  - И?
  
  - Я наследница поместья, на котором висит долг в двести пятьдесят тысяч фунтов.
  
  У герцогини отвисла челюсть. Барбара улыбнулась при виде выражения лица бабушки и снова посмотрела в окно. Весна в Тэмворте почти заставила ее забыть об оставленных в Лондоне проблемах. Это было чудесное время. Лес мягко светился зеленью листвы. Ягнята бегали по молодой траве лугов. На садовых грядках из-под земли тянулись побеги гороха и шпината. Ивы стояли вдоль ручья, как нагие девушки, а в воздухе плыл запах коры, которую женщины и дети сушили на берегу для будущих корзин... весенних корзин.
  
  - Дела в поместье, - сказала она, не отводя взгляда от окна, - совершенно запутаны. Парламент решает, какую часть имущества следует продать, чтобы компенсировать потери от "Южного моря". Сейчас я не могу взять оттуда ни пенни без из разрешения. Я заложила в Лондоне свои драгоценности. Но в конце концов, Бентвуд останется у меня, потому что Тони напомнил адвокатам, что это мое приданое.
  
  Герцогиня навострила уши, как Дульсиней при первом признаке собак. Тони... Между ними с Тони что-то произошло.
  
  - Он не приехал с тобой?
  
  - Да, он так решил.
  
  Герцогине не понравилось. Как Барбара это произнесла. "Затем отправляй кавалерий, - говорил Ричард. - Быстрый, решительный удар".
  
  - Поминальная служба прошла хорошо? Все там были?
  
  Барбара рассмеялась, и герцогиня бросила быстрый взгляд на Терезу. Та не поднимала голову от сундука. "Быстрый и решительный удар".
  
  - Лорд Чарльз был?
  
  - Не волнуйся из-за лорда Чарльза, - резко сказала Барбара. - Мы поссорились. И с мамой тоже. А Тони... - она прервала себя. - Я устала с дороги, бабушка. Прости, что не зашла к тебе сразу. Я заехала к Джейн в Питершем, и остановка задержала нас. Я устала...
  
  - У Джейн все в порядке?
  
  Барбара вздохнула:
  
  - Мы ходили на могилу к Джереми. Она такая... маленькая.
  
  - Трудно пережить смерть ребенка.
  
  - Наверное. Я не знаю...
  
  Барбара отколола шляпку, сняла ее и ткнула в мягкий шелк длинной булавкой с ониксовой головкой.
  
  - Я показала Джейн памятную доску Гарри.
  
  - Она одобрила?
  
  - Да. - И герцогиня услышала, как дрогнул ее голос.
  
  - Что еще ты привезла из Лондона?
  
  "Горе, - подумала Барбара. - Горькое, тяжелое горе. И сожаления. И полдюжины новых дорог, открывшихся передо мной, но ни одной прямой и честной". А еще Монтроуз нашел чертежи Дивейн-хауса, наброски Роджера и Рена и пару, кажется, ее собственных. Нашел их в маленькой шкатулке Роджера вместе с парой кожаных перчаток, которые она носила в Париже.
  
  "Что мне делать с ними?" - спросила она Монтроуза. Она решила сохранить их, эти мечты, что рассыпались в пыль у нее в руках. Роджеру не суждено жить в Дивейн-хаусе в окружении детей и сокровищ искусства. И ей тоже. Слова "сожгите все" вертелись у нее на кончике языка, но она не смогла произнести их. Барбара положила рисунки обратно в шкатулку и привезла в Тэмворт. Парламент может забрать все, но не это.
  
  - Я привезла мраморный бюст Роджера.
  
  - Ах, он похож на него?
  
  Наконец Барбара отвернулась от окна и посмотрела на бабушку. Она покачала головой, глаза ее наполнились слезами, но она не дала им пролиться.
  
  - Нет.
  
  *
  
  Тереза и гиацинт стояли перед герцогиней. Она на мгновение отвлеклась от расспросов, чтобы швырнуть подушку в собак, которые рычали и возились на ковре. Высокая кровать давала ей такое преимущество, она возвышалась над ними, как королева.
  
  - Итак, - сказала она, глядя на пажа и горничную. - На службе не было никаких неожиданных гостей. И ничего необычного не произошло. - Она громко хлопнула ладонью по прикроватному столику, пачка бумаг соскользнула с него на пол. - Я думаю, вы оба лжете!
  
  Тереза и Гиацинт посмотрели друг на друга, потом снова уставились на ковер. Нижняя губа Гиацинта дрожала. Тереза рассматривала носки своих туфель.
  
  - Да, лжете, - повторила герцогиня. - Вы знаете, как я поступаю со лжецами?
  
  - Принц де Суассон, - выдвил из себя Гиацинт. - Он приехал. Пго не приглашали. Я слышал, как Его Светлость сказал мадам Барбаре, что его привела леди Сейлор. А потом принц подошел к мадам Барбаре, и она... ой!
  
  Гиацинт сердито посмотрел на Терезу. Герцогиня целиком сосредоточилась на нем, этом слабом, порванном звене.
  
  - Они говорили, так?
  
  - Я ничего не видела, - быстро ответила Терезы, предупреждающе глядя на Гиацинта, - Там было так много народу, что просто невозможно...
  
  Герцогиня не сводила глаз с Гиацинта. Он съежился и втянул голову в плечи.
  
  - Правду!
  
  - Я их видел, они разговаривали.
  
  - Ты слышал, о чем они говорили?
  
  - Нет. Но я слышал, что сказал лорд Чарльз.
  
  - Лорд Чарльз? Что он сказал? И когда?
  
  - Он приходил к леди Барбаре перед самым нашим отъездом. Мадам поссорилась с леди Олдерли. Они так кричали, что весь дом слышал, ваша милость. Леди Олдерли не хотела, чтобы мадам Барбара ехала сюда...
  
  - Не обращай внимания на леди Олдерли. Где она, так всегда шум и крики. Расскажи мне о лорде Чарльзе.
  
  - Он пришел к мадам Барбаре. Я шел в галерею, а они не видели меня и целовались... долго. Я попытался уйти, пока они меня не заметили, но мадам Барбара меня увидела, и велела остаться. И тогда лорд Чарльз рассердился. На меня. На нее. Я видел, как он покраснел. Он сказал, что она может убежать куда угодно, но он все равно придет за ней, и... Тереза, ой! Не надо! Прекрати!
  
  - Болтун! - прошипела Тереза по-французски. - Предатель.
  
  Гиацинт уставился на герцогиню. Она покачала головой.
  
  - Ты правильно сделал. Иди и скажи Энни, чтобы она дала тебе лакрицы. Скажи. Я велела.
  
  Герцогиня проводила мальчика взглядом, затем посмотрела на Терезу, которая с хмурым видом вернулась к носкам своих туфель.
  
  - Тебе больше нечего добавить?
  
  Тереза решительно помотала головой.
  
  - Умеешь держать рот на замке. Мне это нравится. Это редкое и ценное качество для горничной леди.
  
  Тереза вскинула на нее горящие темные глаза.
  
  - Я тоже ее люблю, - сказала герцогиня. - Даже больше тебя. А теперь иди, мне надо побыть одной.
  
  *
  
  Великий пост переходил в Пасху, праздник воскресения и возрождения. Сначала наступило Материнское воскресенье, когда слуги ушли навестить своих матерей; они несли небольшие подарки и угощение от герцогини. Сэр Джон Эшфорд приехал из "Ледибет" сообщить, что Джейн родила мальчика, которого назвали Гарри Августом.
  
  - Будь я проклят, если понимаю, что в голове у Гасси, - сказал сэр Джон. - Это его идея. Будь я проклят.
  
  Но бабушка с Барбарой улыбнулись друг другу. Гарри Август. Гасси не боялся воспоминаний, это было доброе дело.
  
  - Мы пришлем ему апостольские ложки на крестины, хоть мы не его крестные, - сказала герцогиня, а Барбара подумала, что проследит, чтобы ложки с изображением апостолов были отлиты из лучшего серебра.
  
  Наступило Вербное восресенье, и Гиацинт до позднего вечера готовил маленькие ивовые крестики, с которыми все слуги пойдут в церковь; затем Страстная пятница, когда кухарка подала на завтрак горячие булочки с вырезанным на корке крестом, а герцогиня сидела в церковном дворе и наблюдала, как соседи, арендаторы и слуги убирают могилы на кладбище Тэмворта. Сорняки на могилах выпололи, кресты побелили, а надгробия очистили от мха и выпрямили. Церковь была украшена цветами, а на алтаре и над могилой Ричарда в знак Пасхального бдения зажгли большие белые свечи.
  
  Из Лондона сообщили, что Сандерленд оправдан, и город на грани бунта. Один из директоров "Южного моря" Кэсвелл был признан виновным, а почтмейстер Крэгг умер.
  
  - Самоубийство, - прошептал сэр Джон.
  
  "Это продолжается и продолжается, - подумала герцогиня, наблюдая за Барабарой. - Но мы все равно вырываем сорняки из могил, словно надеемся очистить наши собственные жизни". Она заметила, что Барбара получила письмо от Монтроуза, но ни одного от матери и ни одного от Тони. Но пришло письмо, написанное незнакомым герцогине размашистым почерком. Энни случайно увидела подпись. Чарльз... который обещал найти Барбару где угодно... теперь муж Мэри и зять Абигейл. Должно быть, он глубоко скорбит о кончине Роджера. Ха!
  
  Герцогиня встала и оперлась на трость, Тим помог ей дойти до церкви. Потом она сидела на мраморной скамье и совещалась с Ричардом, но у него не было ответов. Она так долго смотрела на украшенный цветами бюст Роджера, что Тим встряхнул ее за плечо, а когда она подняла голову и попыталась ударить его тростью, этот невежа пробормотал, что ему видите ли показалось, будто она умерла.
  
  Умерла! Ха!
  
  *
  
  Гецогиня с Барбарой сидели на дерновой скамье под тенистым дубои и наслаждались запахом фиалок и дерзкими головками белых маргариток у их ног. Высоко в листве пели дрозды.
  
  - Что слышно от Монтроуза, Баб?
  
  - По поводу поместья решения еще нет, его примут в мае или июне. Роберт задерживает голосование в Парламенте, надеясь, что время охладит самые пылкие головы и даст мне больше шансов. Дорогой Роберт. Монтроуз надеется. Что секвестировать буду только имущество, приобретенное после 1 декабря 1719 года, но комитет торгуется с адвокатами Роджера, чтобы отделить постройки от земли. Мистер Джакомб предложил разобрать и продать по частям Дивейн-хаус, чтобы освободить от штрафов движимое имущество и предметы искусства.
  
  - Барбара, - быстро произнесла герцогиня и сжала ее плечо.
  
  Барбара отстранилась:
  
  - Этот дом никогда не было моим. Он принадлежал Роджеру. В порыве ярости она сорвала маргаритку и уставилась в ее желтую середину, окруженную чистыми белыми лепестками.
  
  - Это было так чудесно, - тихо сказала она.
  
  Герцогиня прикусила губу и смотрела, как черный дрозд летит к своему гнезду с соломинкой в клюве. Его подруга приветствовала его радостным чириканьем, и они вместе принялись вплетать соломину в гнездо.
  
  - Поместье, - неопределенно сказала герцогиня, - может быть такой обузой. Мне тоже пора принять решение о моем наследстве.
  
  Барбара подняла глаза от маргаритки, лепестки которой она обрывала.
  
  - Насчет Тэмворта? Разве тут нужно что-то решать?
  
  Герцогиня вздохнула - долгий тяжелый вздох.
  
  - У меня есть еще земля.
  
  Она позволила словам подняться между ними и улететь с ветерком.
  
  - Я думала, Тони наследует весь Тэмворт.
  
  - Ах, не Тэмворт. Эту землю я получила позже, гораздо позже, она не часть майората.
  
  Заинтригованная, Барбара ждала.
  
  - Надо решить... - повторила герцогиня.
  
  - Бабушка!
  
  - Что? Что такое? Я опять задремала. В моем возрасте...
  
  - О какой земле тебе нужно принять решение?
  
  - А! Да. Надо решить, продавать ли плантацию в Виргинии.
  
  Барбара смотрела на нее с приоткрытым ртом. Герцогиня убрала под кружевной чепец выбившуюся прядь.
  
  - Это земля Гарри. Летом я одолжила ему денег, а он передал мне плантацию в качестве залога. Я совсем забыла о ней, ты же знаешь, Барбара, какая я сейчас стала. Так вот, родственники бывшего плантатора, похоже, заинтересованы в выкупе земли. Но я ее не видела, а ты же знаешь, я не люблю продавать то, что не видела. Вдруг это что-то полезное?
  
  - А где находится Виргиния? И что такое плантация?
  
  - Ферма. Там выращивают коноплю. Нет! Табак. Да, там выращивают табак. Это за морем, колония в Северной Америке. У меня есть карта. - Герцогиня заметила любопытство на лице Барбары и продолжала, словно ни в чем не бывало: - Ума не приложу, кого послать. Не могу же я ехать сама. Никого нет... - она помолчала, а потом вдруг прижала руку к груди и в изумлении уставилась на внучку: - Баб! Ты же можешь съездить в Америку! Тебя здесь ничто не держит. Ты будешь моим представителем, просто быстренько съездишь, осмотришься и скажешь мне, что делать...
  
  Она замолчала при виде выражения лица Барбары.
  
  - Быстренько съездить за море в какую-то Виргинию, чтобы оценить землю? - Медленно повторила Барбара.
  
  - Я просто... просто подумала, что ее можно оставить. Возможно, там можно купить еще что-то полезное. Я заработала на "Южном море", деньги без дела лежат в банке, а проценты мизерные. Если тебе там понравится, ты сможешь купить еще...
  
  - Ты шутишь!
  
  - Это похоже на шутку? - рявкнула герцогиня, и дремавшая на ее чепце бабочка вспорхнула вверх. - У тебя есть варианты получше?
  
  - Да! - Огрызнулась Барбара. - Я могу стать любовницей Чарльза или Жабы, например. И еще есть мистер Пендарвес. Если тетя Шрусборо не выцарапает мне глаза. Ты слышала о Пендарвесе? Он последний мамин кандидат мне в мужья, и далеко не Роджер Монтджоффри, скажу я тебе. Видишь, как много вариантов!
  
  - Не обращай на меня внимания, - герцогиня опустила плеси и снова стала маленькой и хрупкой. - Это было безумие с моей стороны. Я просто старая дура. Временами я не могу думать правильно. Я пошлю кого-нибудь. Или просто продам.
  
  - Это было безумие, - твердо сказала Барбара.
  
  *
  
  Барбара положила букет луговых ромашек и колокольчиков у бюста Роджера и села на мраморную скамью. Она помнила не только слова Филиппа, но и многое другое. "Я... люблю... тебя".
  
  "Итак, - думала она, глядя на бюст. - С пятнадцати лет вся моя жизнь вращалась вокруг тебя. Я тебя любила, потом ненавидела, пыталась причинить тебя боль, но мучала только себя, ухаживала за тобой, хоронила тебя, планировала твои поминки, и теперь все закончилось. Ты ушел, а мое сердце опустело. Чарльз прислал мне письмо, очень пылкое, но не такое красивое, как твое. Я могла бы любить его, Роджер, но я не хочу быть любовницей. И дело не только в Мэри, хотя и Мэри было бы достаточно. Но я знаю, что если увижу его еще раз, это произойдет. Мы поссоримся, потом поцелуемся, потом ляжем в постель. Это неизбежно. Желание между нами слишком сильно. У тебя Филиппом было так же? Любовь, сказала Филипп, это была любовь. Ты мне так ничего и не объяснил. Помнишь, как в Париже ты отказывался говорить со мной о нем? Мне больно, Роджер. В тебе было много такого, чего я не знала и не могу понять даже сейчас".
  
  Она подождала, словно ожидая, что бюст раскроет свои каменные губы и ответит, но затем покачала головой. "Мне еще рано подражать бабушке. Разговаривать с могилой и любить холодный мрамор", - подумала она.
  
  Барбара встала и прошла вдоль стен часовни. Она произносила выбитые на плитах имена, прикасалась к некоторым кончиками пальцев, словно надеясь дотронуться до родного человека, но чувствовала только холод. Она прижалась щекой к бронзовой табличке Гарри. "Я так скучаю по тебе", - подумала она.
  
  Ответом ей была лишь тишина часовни. "Я одна, - подумала Барбара. - Совсем одна".
  
  *
  
  Несколько дней спустя Барбара вошла в спальню герцогини, собаки, как всегда, крутились у ее ног. Дульсинея спрыгнула на пол и набросилась на собак, все трое закружились под кроватью, огрызаясь и рыча друг на друга.
  
  - Что ты знаешь об этой Виргинии? - Спросила Барбара.
  
  Герцогиня попыталась игнорировать шум и сосредоточиться.
  
  - У меня есть книги и карты.
  
  - Можно посмотреть?
  
  Ей удалось небрежно махнуть рукой в сторону захламленного столика у кровати:
  
  - Поищи здесь. Или нет - там. Или там.
  
  *
  
  - Ты когда-нибудь слыжала о месте под названием Виргиния? - Спросила Барбара Терезу, когда та расчесывала ей волосы.
  
  Окна были распахнуты в ночь, в комнату вплывали ночные звуки: песни сверчков, скрип калитка, шелест листьев и запахи: свежевспаханной земли на полях, навоза из конюшни, аромата цветущего винограда. Щетка замерла в руке Терезы. Гарри выиграл плантацию в Виргинии. Это случилось в начале прошлого лета. После трех суток игры в задней комнате таверны проигравший вернулся в свою квартиру и вышиб себе мозги выстрелом из пистолета. По крайней мере, так рассказывал Гарри. Она не знала, верить ему или нет, потому что его глаза лучились смехом.
  
  "Поедем со мной в Виргинию, - сказал он, а потом взял ее за талию и прижал к себе. - Живи со мной и будь моей любовью". Потом они смеялись и представляли, как будут жить вместе новой жизнью в Новом Свете. Но пришел следующий день, и Гарри больше не упоминал о Виргинии, и она легко забыла, потому что никогда не принимала его всерьез.
  
  - Я слышала, что есть такая колония.
  
  - Ну, бабушка попросила меня поехать туда. Гарри оставил ей плантацию. Это такая... ну...
  
  - Ферма.
  
  - Да, ферма. И бабушка хочет, чтобы я посмотрела и решила, продать ее или нет.
  
  Тереза слышала волнение в голосе Барбары, но не совсем понимала смысл. Господь вел людей своими неисповедимыми путями... снова... Барбары вскочила и подбежала к окну, ее тело пож ночной рубашкой было худым, как у цыганки. Она села на подоконник.
  
  - Сначала я сказала "нет". Мне эта мысль показалась безумной. А потом я все думала и думала и поняла: а почему бы и нет? Мне нечего делать здесь, Тереза. Меня ничто не держит. Монтроуз сам справится с делами поместья. И есть люди, которых я не хочу видеть сейчас. Я думаю, что мне не повредит... - она сделала паузу и улыбнулась, - ... настоящее приключение.
  
  Тереза сжала руки, чтобы Барбара не заметила, как они дрожат:
  
  - Это за морем.
  
  - Да. Шесть недель пути, кажется. - Она смотрела в ночь. - Что ты будешь делать, если я уеду?
  
  - Я... я могу найти другую работу. Или остаться и работать здесь. Или вернуться во Францию.
  
  - Ты поедешь со мной?
  
  Тереза уставилась на хозяйку. Сейчас Барбара была похожа на непослушную маленькую девочку, непоседу и шалунью. Она чем-то напоминала Амелию, дочку Джейн.
  
  - Это безумие, сказала Тереза.
  
  - Безумие, - согласилась Барбара.
  
  - Мы можем погибнуть в кораблекрушении.
  
  - А еще там живут дикари. Они могут съесть нас.
  
  - А что нам делать с Гиацинтом и собаками?
  
  - Возьмем из с собой, конечно. Пусть дикари наедятся досыта.
  
  Тереза улыбнулась Барбаре:
  
  - Вы сошли с ума, мадам, - сказала она.
  
  Барбара спрыгнула с подоконника и закружилась по комнате, заставляя Терезу смеяться.
  
  - Я сошла с ума. Мне нужно приключение. Одно маленькое приключение, которое никому не повредит, - пела она. - А потом я буду вести себя хорошо. Обещаю.
  
  *
  
  Барбара с бабушкой, и втиснувшимися между ними Дульсинеей и собаками, сидели на кровати и шептались, как два заговорщика.
  
  - Я хочу знать все, - говорила герцогиня. - Что дает недвижимость. Насколько плодородны поля, как выращивают урожай, насколько велика прибыль, каковы убытки. Нужно ли докупить еще земли, и сколько за нее придется заплатить. Возможно, тебе там не понравится, но я жду, что ты соберешь все необходимые сведения, прежде чем вернешься домой. Реши, надо ли сохранить эту собственность. Познакомься с соседями. Посмотри их поля. Расспроси о доходности, о проблемах. Узнай, как они покупают землю. Если это будет выгодное вложение, ты получишь свой процент. Если будешь осторожной, Баб, ты сможешь построить еще одно поместье.
  
  Глаза Барбары внезапно блеснули.
  
  - Цезарь позаботится о твоем путешествии, - продолжала герцогиня. - Тебе лучше отплыть из Грейвсенда, а не из Лондона.
  
  Барбара не спрашивала почему, она просто знала, что Грейвсенд ближе к морю. Кроме того, те, кто находится сейчас в Лондоне, ничего не узнают.
  
  - Придется сообщить Монтроузу, - шепнула она. - Он мой деловой представитель.
  
  - Он умеет хранить секреты?
  
  Барбара взволнованно кивнула. Она уже путешествовала с Гарри, Терезой и Гиацинтом по Франции и в Италию, ей нравилось движение, новые впечатления, и она научилась не обращать внимание на недостаток комфорта.
  
  - Ты уверена?
  
  Она снова кивнула.
  
  - Хорошо, - заключила герцогиня. - По крайней мере, я не отправлю заниматься делами какого-нибудь дурака.
  
  *
  
  - Корова? - Барбара недоверчиво смотрела на бабушку. - Я должна взять корову?
  
  Губы герцогини упрямо шевельнулись:
  
  - И цыплят.
  
  - Там наверняка есть животные.
  
  - Это моя плантация, а ты мой агент, и я хочу, чтобы туда доставили все лучшее из Тэмворта.
  
  Барбара уставилась в упрямое лицо бабушки:
  
  - А если я решу, что плантацию надо продать?
  
  - С коровой и курами она будет стоить больше. А если нет... просто продай ее.
  
  Барбара смотрела на бабушку, пытаясь понять, в чем здесь подвох.
  
  - Ричард, - сказала герцогиня. Она вздохнула и закрыла глаза, в ее голосе слышалась дрожь: - Ты здесь? Твоя внучка меня совсем не слушает.
  
  - Хорошо, я возьму кур, но не корову.
  
  - Ты возьмешь корову. Она спарилась с моим лучшим быком, и если она отелится, у тебя будет лучшая молочная порода во всей Виргинии. Мы могли бы сколотить состояние на одном разводе скота. Ты возьмешь корову.
  
  - Ричард, - сказала Барбара, подражая слабому бабушкиному голосу, - она не возьмет корову.
  
  Кто-то захохотал. Герцогиня быстро повернулась и сверкнула глазами на Тима. Тот сразу стал серьезным.
  
  - Еще звук, и я отправлю тебя за море вместе с ней.
  
  - О, нет, мэм, не надо. Я оставлю приключения леди Дивейн и Робинсону.
  
  - Робинзону.
  
  - Ты возьмешь корову, - сказала герцогиня Барбаре.
  
  *
  
  - Энни, - сказала она позже, когда Тим отнес ее в комнату, чтобы натереть ноги мазью. - Она выглядит лучше. Я вижу это. Она всегда любила приключения. Помнишь, как она уговорила Гарри сбежать в Мейдстон?
  
  - Тише, - сказала Энни. - Вам нужно отдохнуть.
  
  - Тереза переписывает рецепты? Их так много. Как узнать. Что им там понадобится? Там такие огромные леса, Энни, просто бесконечные. И реки широкие, как море...
  
  - Тшшш...
  
  - Ба!
  
  - Это вам ба.
  
  - Будешь грубить, поедешь с Барбарой в Виргинию.
  
  - Езжайте туда сама, властная старая швабра.
  
  *
  
  Из Лондона пришло письмо, в котором сообщалось, что Роджер признан виновным в превышении полномочий директора Компании, и на него наложен штраф. Денег на уплату штрафа нет, писал Монтроуз, и она должна серьезно обдумать предложение банкира Джакомба разобрать и по частям продать Дивейн-хаус. Средства будут переданы в Парламент и кредиторам, которые день ото дня становились все настойчивее. К письму прилагались документы, с которых должен был начаться процесс демонтажа.
  
  Барбара оторвалась от письма. Она сидела на старой каменной стене, отделяющей сад от леса. Яблони, вишни, сливы пенились белым кружевом цветов, из аромат сладким облаком плыл по воздуху. Пчелы кружили над травой пьяные, отяжелевшие от нктара. Она снова посмотрела на ожидающие ее подписи бумаги. Продажа Дивейн-хауса была необходима, иначе ей придется всю оставшуюся жизнь жить под грузом долгов, которые в конце концов раздавят ее. Вот только планы Роджера так и останутся лежать мертвым грузом в деревянной шкатулке.
  
  На обратном пути она набрала колокольчиков, сколько могла удержать, и пошла с ними в Большой холл мимо бабушки, которая сидела на солнышке у окна и читала письма. Герцогиня посмотрела на ее прямую спину и жесткий профиль.
  
  - У Абигейл интересные новости.
  
  Барбара промолчала, и герцогиня ничего больше не сказала. Вдобавок к новостям о поместье Роджера Абигейл сообщила, что Роберт Уолпол стал первым лордом Казначейства и канцлером - настоящая победа для человека, в течение трех лет не допускавшегося в кабинет короля. Победа, которая надолго удержит Диану рядом с ним в Лондоне.
  
  Еще месяц, и Перриман отвезет Барбару в Грейвсенд и посадит на отплывающий в Америку корабль. Ей нужно было выиграть всего месяц, чтобы исцелить Барбару раз и навсегда.
  
  *
  
  Для Майского дня пир решили устроить на церковном дворе. Деревенские юноши соревновались друг с другом в прыжках, беге и стрельбе из лука. Посреди двора подняли майский шест, хоть викарий и хмурился, не совсем уверенный, как определить позицию Церкви по отношению к языческим обрядам. Девушки с цветами в волосах танцевали вокруг майского дерева, а Барбара и герцогиня сидели чуть поодаль. Их черные платья резко контрастировали с белыми, алыми и зелеными платьями девушек.
  
  Герцогиня пригласила труппу Морриса, и все зачарованно смотрели, как актеры под звуки волынки и барабана разыгрывают легенду о Робин Гуде, сопровождая ее пением и танцами. Дети болели за Дурака и Конька, а служанки вздыхали по Марион и лихому Робин Гуду.
  
  - Я получила письмо от Цезаря, - сказала герцогиня.
  
  Барбара посмотрела на нее.
  
  - Через три недели, - сказала герцогиня, и Барбара снова вернулась к труппе Морриса.
  
  *
  
  Тони направил лошадь в ворота Дивейн-хауса и рысью поскакал по круговой аллее, где сейчас не было обычной толпы зевак, собиравшихся посмотреть на демонтаж дома.
  
  - Я бы боролась, - сказала Абигейл. - Я бы годами таскала их по судам.
  
  - Директорам даже не разрешили взять адвокатов, - ответил Тони. - Баб повезло, что ей вернули приданое и дали пособие.
  
  - Странно, - сказала Абигейл, - что в последнее время совсем нет вестей из Тэмворта. Тебе не кажется странным, что Барбара не приехала посмотреть, как идут дела? - Абигейл постучала пальцем по губе. - Это не похоже на герцогиню.
  
  Он проехал мило людей, выкорчевывающих деревья и кустарники, спешился и поднялся вверх по лестнице. Навстречу рабочие несли замысловатые украшения камина, зеркала, снятые с пола мраморные плиты. Внутри дом напоминал муравейник: вездесущие муравьи снимали лепнину с потолка и вышитый дамаст со стен. Монтроуз стоял на галерее с карандашом за ухом и в съехавшем набок парике и отчаянно спорил с бригадиром.
  
  - Нет, - говорил он. - Камины в этой комнате были куплены в Италии в 1716 году. У меня есть квитанции. Вы их не заберете.
  
  - Мне велели снять все трубы.
  
  - Ну, вам сказали неправильно! Пять из них были установлены до 1719 года, у меня на руказ приказ Парламента, оставляющих их за ладеи Дивейн...
  
  - Монтроуз!
  
  Тони и Монтроуз обернулись. Из спальни вышла Диана, ослепительная в своем черном бархатном платье со сверкающим рубиновым ожерельем.
  
  - Они уже разбирают кровати, - сказала она.
  
  - Это в моем списке! Нет! Эти люди хуже саранчи!
  
  И Монтроуз бросился мимо Дианы в спальню. Она оглядела Тони с ног до головы, он застенчиво улыбнулся и медленно наклонился к ее руке. Она уставилась на его белокурую макушку.
  
  - Почему ты никогда не носишь парик?
  
  - В парике шарко.
  
  - Чушь. Хотя, должна сказать, волосы тебе к лицу. Где ты был? Они пытаются внести отсюда все, до последнего гвоздя. Я должна бы притащить сюда Барбару за волосы. Не понимаю, почему ее здесь нет. Нельзя во всем полагаться на Монтроуза, хотя он и старается. Он думает, что сможет выгодно продать то, что не заберет Парламент. Он думает, что мы сможем выплатить долг за три года, если не торопиться и не отдавать все за бесценок.
  
  Тони улыбнулся при слове "мы", но Диана этого не заметила. Она вздохнула и подошла к окну.
  
  - Смотри, - сказала она, - они даже выкапывают деревья.
  
  - Значит, от нее нет вестей?
  
  - Ни словечка. Впрочем, я и не жду. Ну, я могу справиться и без нее. Пусть себе горюет в Тэмворте. Посидит взаперти год-другой и станет сговорчивее. - Диана зябко повела плечами. - Я никогда не могла понять, как можно любить Тэмворт.
  
  - А бабушка пишет?
  
  - Да, но совсем коротко. Смотри, Тони, они выносят французский кабинет.
  
  Он подошел и встал рядом. Вместе они наблюдали, как шатаются рабочие под тяжестью больших шкафов, замысловато инкрустированных различными породами дерева. На лице Дианы появилось задумчивое выражение.
  
  - Это был красивый дом, - сказала она.
  
  Тони огляделся. В углу были сложены снятые со стен панели, исчезли картины, портьеры и шелковые обои. Рабочие готовились разбирать мраморный камин, но даже в таком виде комната хранила отпечаток прежней красоты и изящества.
  
  - Да, - сказал он. - Это было прекрасно.
  
  - Она не должна была соглашаться на продажу!
  
  - А как еще она оплатит парламентский штраф и долги Роджера?
  
  - Не знаю, - раздраженно ответила Диана. - Но если бы она осталась в Лондоне, то за покровителями дело бы не стало. Кто-нибудь обязательно помог бы. Принц, например. Или еще кто-то. - Она взглянула на Тони почти вызывающе. - У нее столько возможностей, а она даже не потрудилась их проверить.
  
  - Кошелек Чарльза Рассела запечатан.
  
  Диана смотрела на него с насмешливым интересом.
  
  - Да?
  
  - Я не позволю ему обидеть мою сестру.
  
  - И как ты их остановишь?
  
  Тони молчал.
  
  - Я просто хочу, чтобы она снова вышла замуж, - сказала Диана. - Ей нужна финансовая безопасность. Но найдется ли мужчина, готовый жениться на нищей вдове?
  
  Тони улыбнулся медленной, застенчивой, неожиданно очаровательной улыбкой:
  
  - Обязательно найдется.
  
  Диана смотрела, как он идет к Монтроузу, отгоняющему рабочих от мраморного камина.
  
  - Я уже сказал, что он куплен до 1719 года!
  
  - Монтроуз, - сказал Тони, - что слышно о леди Дивейн?
  
  - Ничего, - ответил Монтроуз, рассеянно листающий пачку бумаг. - Скорее всего она уже в Грейвсенде...
  
  - Грейвсенд? Что она там делает?
  
  - Грейвсенд? Кто в Грейвсенде? - Спросила Диана, подойдя к ним сзади.
  
  - Разве я сказал Грейвсенд? - Сказал Монтроуз. Он покраснел и нервно хихикнул. - У меня голова идет кругом. Есть предложение о покупке от человека в Грейвсенде. Да. Вот о чем я думал.
  
  *
  
  Барбара стояла во дворе и ждала бабушку. Тереза и Гиацинт с собаками уже разместились в карете, Перриман сидел рядом с кучером на облучке. За каретой стояла телега с грузом для Виргинии: семена шпината, черенки роз, банки с вареньем, книги по животноводству и сельскому хозяйству, альманах Томаса Тассера, портрет первого герцога Тэмворта, рассада трав, рулоны ткани, ящик гвоздей и два молотка, французский стол и кресла, платья Барбары (Тереза самостоятельно решила, что они понадобятся Барбаре, чтобы произвести впечатление на колонистов). Еще там, хорошо упакованная, лежала деревянная шкатулка с рисунками и чертежами, а так же парой дамских перчаток. "Вдова имеет право на маленькие капризы, - подумала Барбара, укладывая шкатулку в телегу. - Или на мечты. Уж лучше мертвые мечты, чем вообще никаких".
  
  В подол платья Терезы были вшиты драгоценности мадам, а в корсет Барбары документы на плантацию и доверенность бабушки. К лелеге была привязана корова, а из корзин доносилось нервное кудахтанье.
  
  В доме Энни будила герцогиню:
  
  - Она уезжает. Проснитесь, Ваша светлость, она уезжает. В Виргинию.
  
  - Кто? - Раздраженно рявкнула герцогиня, пытаясь сесть и ничего не видя под сползшим на глаза чепчиком. - Кто уезжает в Виргинию?
  
  Энни и Тим переглянулись.
  
  - Мистрис Барбара... - начала Энни, но герцогиня перебила ее.
  
  - Барбара? Что за глупость... - она замолчала. Затем стянула с головы чепчик. - Я стара, - сказала герцогиня с большим достоинством. - Могу и забыть иногда.
  
  - Ну, конечно, - сказала Энни. - А все эти ваши тайны да секреты...
  
  - Так надо! Это важно! Не помню почему, но важно. А теперь шевелись, старая швабра, дай мне трость.
  
  - Вы и двух шагов не пройдете на своих ногах. Тим здесь.
  
  - Тим здесь, - пробормотала герцогиня. - Все обращаются со мной, как с больной.
  
  - Она расстроена отъездом, - шепнула Энни Тиму. - Теперь будет капризничать.
  
  Тим кивнул, наклонился, улыбнулся и поднял герцогиню на руки.
  
  - И хватит ухмыляться, - свирепо сказала герцогиня. - Я этого не допущу.
  
  Внизу, во дворе, барбара переходила от кухарки к горничной, от горничной к конюху, от конюха к садовнику. Все они пришли проводить мистрис Барбару не только потому, что любили ее, но и чтобы собственными глазами посмотреть на человека, который собирается пересечь безбрежное море ради сказочной Виргинии. Это и есть приключение, шептали они друг другу. Как у Робинзона Крузо.
  
  Тим вынес из дома герцогиню. Она моргнула на солнце, жестом велела поставить ее на землю и, опершись на трость, смотрела, как Барбара обнимается с кухаркой. Барбара подошла к бабушке, и они уставились друг на друга.
  
  - Миниатюра у тебя? - Спросила герцогиня.
  
  - Да.
  
  - Хорошо. Если решишься на какое0нибудь безумие, просто посмотри на портрет и вспомни, кем был твой дедушка. Лучший человек, какого я знала.
  
  - Да.
  
  - Библию взяла?
  
  - Да.
  
  - Альманах Тассера?
  
  - Да. И черенки, и семена, и гвозди, и все-все-все. А если чего-то будет недостаточно, я всегда смогу послать за этим.
  
  "Но твои письма будут идти недели, месяцы, - подумала герцогиня. - Мы будем так далеко друг от друга. Ты уезжаешь на другой край света. Ох, Ричард, что я наделала?"
  
  - Уже поздно, мэм, - сказал Перриман сверху. - Нам пора ехать.
  
  Барбара вдруг улыбнулась ей чудесной улыбкой Ричарда.
  
  - А поехали со мной, - сказала она.
  
  На мгновение глаза герцогини загорелись.
  
  - Если бы я могла, то клянусь, так бы и сделала! Будь я на десять... нет, на пять лет моложе, я бы поехала посмотреть на эту Виргинию.
  
  Она сглотнула и сказала:
  
  - Просто не забывай, кто ты есть.
  
  - Я помню, кто я. - Барбара обняла ее и прижала к себе. - Я внучка герцогини Тэмворт. - Затем яростно шепнула Энни: - Лучше побереги ее!
  
  - Она слишком упрямая, чтобы умереть, - сказала Энни.
  
  Барбара отпустила бабушку.
  
  - Пора ехать.
  
  Она забралась в карету, захлопнула дверцу, и карета покатила по аллее прочь. Тереза и Гиацинт высунулись из окон и махали рукой. Кто-то из слуг крикнул "Ура", кто-то заплакал. Конюхи бежали за каретой до конца аллеи. Энни яростно высморкалась.
  
  "Она наполовину цыганка, - сказала она себе. - Всегда куда-то стремится. И всегда возвращается".
  
  - Я хочу пойти в часовню.
  
  При слове "часовня" голос герцогини дрогнул. Тим тут же подхвтил ее на руки. Герцогиня плакала. Слезы текли по ее морщинистому лицу и капали на кружевные оборки у шеи.
  
  - Ничего, - ласково сказал Тим. - Я отведу вас в часовню. Да. Прямо сейчас.
  
  В карете Барбара вытерла глаза носовым платком и высморкалась.
  
  - Что мы творим, а? - Спросила она Терезу, которая рассмеялась и пожала плечами. Барбара посмотрела в окно. - Остановись у церкви, - попросила она кучера.
  
  У церкви она выскочила и побежала к часовне. Она мгновение постояла перед каждой памятной табличкой, касаясь рукой имен сестер и братьев, и дольше всех задержалась перед Гарри. Потом подошла к бюсту Роджера. Полевые цветы, что она принесла вчера, завяли. Полевые цветы не живут долго без корней. Она погладила мраморную щеку.
  
  - До свидания, - сказала она.
  
  А потом вышла из часовни и села в карету.
  
  *
  
  Уайт ждал в назначенном месте. Он выпрямился и замахал руками, когда на главную улицу Грейвсенда выкатила и, покачиваясь, двинулась к нему карета с двумя мужчинами на облучке, а вслед за каретой ехала телега. Поравнявшись с Уайтом, кучер потянул поводья, из окна кареты выглянула Барбара, а из телеги донеслось кудахтанье кур. Уайт улыбнулся и подошел ближе.
  
  - Что вы с собой везете? - Спросил он.
  
  Тереза сидела у другого окна, внутри кареты лаяли собаки.
  
  - Вы не поверите, - сказала она.
  
  - Корабль задерживается, но только на несколько дней. Я зарезервировал для вас комнаты в таверне. Вы знаете, что Покахонтас похоронена здесь, в приходской церкви?
  
  - Кто? - Переспросила Тереза.
  
  - Индийская принцесса, - сказала Барбара, - из Виргинии. - Она высунулась из окна, чтобы пожать Уайту руку. - Спасибо. Вы хороший друг.
  
  - И хорошо оплачиваемый.
  
  - Никто не знает?
  
  - Только Монтроуз. Кстати, я привез по крайней мере десять документов, которые он просит подписать до отъезда. Вы сделали его счастливым человеком, мадам. С этой продажей поместья он будет завален работой года четыре. Теперь он составляет бесконечные списки, сортирует квитанции, сражается за каждую доску и кирпич, и никогда еще не был так доволен собой, как в эти дни. Ах, да, и он получил полное право жаловаться на свою загруженность.
  
  Барбара рассмеялась и кивнула Перриману:
  
  - Мы едем в таверну. Корабль задерживается. Отвезите багаж на корабль. Он называется "Бринтон" под командованием капитана Смита.
  
  Пока она говорила, Уайт обратился Терезе.
  
  - Вы сделала свой выбор, не так ли? - Спросил он с грустной улыбкой.
  
  Она кивнула и коснулась траурного кольца, которое всегда носила на золотой цепочке.
  
  - У нас будет приключение, - сказал Гиацинт.
  
  - Конечно, - согласился Уайт.
  
  *
  
  Два дня спустя во двор таверны въехала карета, запряженная черными лошадьми, кучер соскочил с козел и открыл дверцу, лошади стояли, тяжело дыша и фыркая. Диана с мрачным лицом спустилась на землю и направилась в таверну. Оказавшиеся рядом мужчины - торговцы, купцы, несколько матросов - зачарованно смотрели на ее красивое застывшее лицо, рубины, черное платье, шляпу с пышными перьями. Улыбаясь и кланяясь на ходу, трактирщик уже спешил к ней.
  
  - Леди Дивейн здесь? - Рявкнула она, прежде, чем он успел открыть рот.
  
  - Да, Ваша светлость, она уезжает сегодня на...
  
  Диана словно увеличилась в росте:
  
  - Где она?
  
  - В комнате дальше по коридору, мэм. Могу я доложить о вас?
  
  Диана протиснулась мимо него:
  
  - Я сама.
  
  Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, но Диана поймала ее рукой в перчатке. Она уставилась на одетую в дорожное платье Барбару, а та смотрела на нее сначала с удивлением, затем с досадой и, наконец, с зарождающимся гневом. Но и Диана была готова вспыхнуть, как порох. Перебиравшая что-то в дорожной шкатулке Тереза подняла голову, ее рука застыла в воздухе.
  
  - О, нет, - сказала она.
  
  - О, да, - ответила Диана и закрыла за собой дверь.
  
  Собаки прижались к коленям Гиацинта при звуке ее голоса, он звучал холодно, решительно и был полон яда. Диана медленно, как тигрица, вышла на середину комнаты. Никто не пошевелился.
  
  - Я слышала, вы отправляетесь в путешествие. - Последнее слово прозвучало, как удар хлыста.
  
  Барбара вдруг вспомнила эти нотки: таким же тоном мать много лет назад говорила с Гарри о его женитьбе на Джейн. "Ну, я не Гарри", - подумала она и посмотрела прямо в глаза Диане. Тереза издала сдавленный звук, но тут в дверь постучали, и хозяин просунул голову в щель:
  
  - Сообщение от "Бринтона". Капитан просит вас пожаловать на борт. Они отплывают сегодня днем и...
  
  - Вон отсюда! - Крикнула Диана, и голова трактирщика юркнула назад, как голова черепахи в панцирь.
  
  Дверь захлопнулась. Нижняя губа Гиацинта задрожала, собаки под его руками задрожали тоже.
  
  - Тереза, - спокойно сказала Барбара, - возьми Гиацинта и собак, и ждите меня внизу.
  
  - Ты не уедешь, - заявила Диана, направляясь к Барбаре. - Я не позволю.
  
  - И как ты меня остановишь?
  
  Диана задохнулась от простоты этого вопроса. Барбара обошла ее и пошла к двери. Диана крепко схватила ее за руку. Барбара повернулась так резко, что ее юбки обвились вокруг ног.
  
  - Дерись со мной, - сказала она. - Потому что по-другому ты меня не остановишь.
  
  Диана моргала, не в силах вымолвить ни слова. Рука Барбары коснулась дверного кольца. Диана бросилась вперед, слова срывались с ее губ:
  
  - Ты должна меня выслушать. Остановись и послушай. Это безумие. Ты... ты можешь утонуть...
  
  - Или погибнуть в перевернутой карете, или умереть от оспы, или перерезать себе горло бритвой.
  
  Она открыла дверь. Диана снова схватила ее за руку.
  
  - Ты можешь остаться в Тэмворте. Навсегда. Я не буду вмешиваться в твою жизнь. Никогда. Клянусь! Не уходи. Это так страшно. Ты просто не в себе после смерти Роджера. Это пройдет. Подожди, Барбара, если ты захочешь уехать через полгода, я помогу тебе, обещаю. Богом клянусь!
  
  Барбара высвободила руку.
  
  - До свидания, мама.
  
  Она начала спускаться в общий зал тавернц.
  
  - Нет! - Закричала Диана и бросилась вслед.
  
  Посетители, пившие эль в общем зале и слышавшие их спор (или реплики Дианы, как минимум), с большим интересом следили за происходящим.
  
  - Нет! Нет! Нет! Барбара, не уходи. Подожди, умоляю. - Барбара уже была снаружи. Диана остановилась на крыльце, чтобы вытереть слезы. - Поверить не могу, - всхлипывала она.
  
  Барбара уже шла к карете. Тереза и Гиацинт напряженно смотрели на нее из окна. Сидевший рядом с кучером Перриман надвинул на глаза шляпу и молился, чтобы Диана его не узнала. Барбара остановилась и обернулась.
  
  - Слава Богу, - сказала Диана и вытерла смешанные с румянами и пудрой слезы.
  
  - Поцелуй на прощание, - предложила Барбара.
  
  - Нет, - прошептала Диана, но Барбара обхватила ее и прижала к себе.
  
  - Не оставляй меня, - взмолилась Диана. - У меня, кроме тебя, никого не осталось. Не надо...
  
  Но Барбара уже отстранилась и забралась в карету.
  
  - Нет! - Кричала Диана.
  
  Она топала ногами, вены у нее на шее вздулись, несколько посетителей таверны расплескали свой эль перед лицом этой великолепной ярости. Карета тронулась, и Диана поникла, всхлипывая. Трактирщик помог ей сесть.
  
  - Моя дочь, - рыдала она в салфетку. Она просто не могла остановить поток слез. - Такая дура! - Крикнула она и что есть сил ударила кулаком по столу. - Теперь посетители спешили расплатиться и убраться в свои комнаты. - Я даже не знаю, где эта проклятая Виргиния.
  
  *
  
  Поднявшись на палубу, они направились в пассажирскую каюту под квартердеком. У них над головами кричал первый помощник, капитан со скрещенными на груди руками стоял у штурвала. Корова при виде их замычала, и Тереза погладила ее по носу. Гиацинт с сияющими глазами таращился на босых матросов, ловко карабкающихся по снастям и лестницам. Он подбежал к борту и указал вниз, Барбара присоединилась к нему. К бортам и носу судна были канатами привязаны лодки, они готовились на веслах вывести корабль с места стоянки.
  
  Другие пассажиры, двое мужчин и женщина, сидели на ящиках и тихо переговаривались между собой. Почти незаметно корабль начал двигаться, люди в лодках сгибались и разгибались, их руки слаженно двигались по удары барабана. Перриман махал им с берега шляпой, и они помахали в ответ.
  
  Корабль вышел на стремнину, раздался крик помощника капитана, и словно по волшебству паруса упали вниз, а затем с шорохом и хлопками наполнились ветром. Корабль сильно качнула, Барбара упала на корову, корова замычала, Тереза рассмеялась, а Гиацинт, крепце обняв корзину с собаками, сказал:
  
  - Мы в море!
  
  - Мы пока еще на реке, - поправила его Тереза и перекрестилась.
  
  - Гарри бы это понравилось, - сказала Барбара.
  
  Ее глаза сияли так же ярко, как у Гиацинта. Она смотрела на любимые английские берега. До свидания, бабушка. До свидания, Роджер. "Больше всего хранимого храни сердце свое, - вспомнила она слова бабушки, - ибо из него источники жизни".
  
  *
  
  Несколько часов спустя во двор таверны въехал одинокий всадник. Он передал усталого коня груму, вошел в таверну и несколько минут говорил с трактирщиком. Тот сказал, что да, леди Дивейн останавливалась здесь, но сегодня утром она отплыла. Куда? В Виргинию на корабле под названием "Бринтон" под командованием капитана Смита.
  
  Высокий мужчина, одетый в пальто из тонкой кожи со светлыми, завязанными на затылке волосами, устало потер глаза. Друга леди приезжала сюда за леди Дивейн и подняла большой шум, сообщил трактирщик. Сейчас она отдыхает в отельной комнате.
  
  Тони постучал, вошел и, взяв стул, уселся рядом с кроватью, на которой лежала Диана. Она убрала с лица руку, и Тони увидел ее опухшее и красное лицо.
  
  - Почему вы мне не сказали?
  
  Диана издевательски рассмеялась:
  
  - А что бы ты сделал? - и снова заплакала: - Я не смогла остановить ее.
  
  - Я мог бы.
  
  Диана вытерла глаза:
  
  - Я пыталась. Видит Бог, я пыталась, но она не послушалась. Теперь я совсем одна. - Она зарыдала в ладони. - Скажи трактирщику, что я заплачу за разбитую посуду. И за стул.
  
  - Я отвезу вас в Тэмворт, - сказал Тони.
  
  Он снова потер глаза рукой, и лицо его вдруг стало усталым и постаревшим.
  
  - Тэмворт! - Диана села на кровати, ее волосы рассыпались по плечам.- Ты ведь знаешь, чья это идея, да?
  
  Тони недоверчиво уставился на нее, его лицо приняло напряженное и недоверчивое выражение.
  
  - Да! Больше некому. Я ее знаю. Отвези меня в Тэмворт, Тони Сейлор. Я хочу сказать пару слов моей матери. Старая ведьма. Ненавижу! - Диана забарабанила ногами по кровати и закричала: - Ненавижу ее!
  
  Внизу у стойки трактирщик посмотрел в потолок и быстро перекрестился.
  
  - Только не это, - сказал он, и тут же до его слуха долетел удар тяжелого предмета в стену.
  
  Он достал из-за уха огрызок карандаша и приписал еще одну сумму в недлинный столбик.
  
  *
  
  Всю дорогу до Тэмворта Диана плакала, бормотала и ругала свою мать. Тони, напротив, не проронил ни слова, но его лицо становилось все более ожесточенным и мрачным. Карета уже ехала по липовой аллее, солнце пробивалось сквозь листву и пятнами ложилось на дорогу, в полях гнулась под ветерком молодая и зеленая пшеница, а высокая трава была скошена и сохла на лугах.
  
  Карета резко остановилась, Диана ступила на гравий двора, тони вышел вслед за ней. Изо всех сил, с остервенением, она дернула шнурок колокольчика, и оба они услышали звон по ту сторону двери. Перриман открыл дверь, и Диана вихрем пронеслась мимо него.
  
  - Где моя мать?
  
  - Леди Диана, - пробормотал Перриман, кланяясь.
  
  - Где она? И не вздумай мне врать. Я знаю, что она здесь. Говори быстро, или я закричу на весь дом...
  
  Герцогиня сидела на солнышке на террасе, куда доносился запах роз из сада. Они были великолепны в своем пышном цветении. Она чувствовала себя усталой и старой, и теперь ко всему этому добавилась постоянная тоска по Барбаре. И хотя она продолжала усердно молиться, она не была уверена, что поступила правильно. Ричард не отвечал ей, и Бог тоже.
  
  Дульсинея нежилась у нее на коленях, она носила котят, свой первый помет. Герцогиня гладила кошку по спине.
  
  - Ты опять во все вмешиваешься, самодовольная старая ведьма!
  
  Герцогиня вздрогнула и обернулась. В дверях, ведущих с террасы в библиотеку, стояла Диана. Тим шагнул вперед и попытался встать между ними, но герцогиня жестом остановила ее. Она смотрела на Диану и ждала неизбежного, как ждала с самого отъезда Барбары.
  
  - Это ты отослала ее, я знаю! Ты думаешь только о себе. Тебе всегда во всем нужно сделать по-своему! Ты слышишь меня, мама? Ты предала нас!
  
  Герцогиня вздрогнула.
  
  - Она может погибнуть, - говорила Диана, и слова, как стрелы летели из ее рта через террасу прямо в сердце герцогини. - Либо по дороге, либо там. Как ты могла, мама, как? Это же за морем!
  
  Тим стоял, боясь по шевелиться, и только часто-часто моргал. За спиной Дианы в тени дверного проема герцогиня увидела Тони. При виде выражения его лица она сделал внезапное взволнованное движение. Она повернулась лицом к розам и вцепилась в мех Дульсинеи. Кошка жалобно мяукнула и грациозно спрыгнула на пол.
  
  Губы герцогини вздрогнули. Вот так, все ее покинули. Энни ушла в "Ледибет", Перриман был слабым дураком...
  
  - Я сделал то, что считала лучшим для всех... - упрямо начала она.
  
  - Лучше для всех! - Диана сплюнула. - Ты сумасшедшая! Тебе место в Бедламе. Клянусь, я тебя туда упеку! Она плывет через море на деревянной скорлупке! - Искаженное гневом лицо Дианы было уродливым. - Я никогда тебе этого не прощу. Никогда в жизни!
  
  Герцогиня повернулась к ней спиной. Юбки дочери шуршали, когда она шла обратно в дом. Краем глаза герцогиня заметила, что Тони подошел ближе, теперь он стоял рядом с ее креслом. Она быстро взглянула ему в лицо и так же быстро отвела взгляд. Сердце билось так сильно, что могло убить ее. "Ричард, - подумала герцогиня сквозь боль в сердце, - Ричард..."
  
  Тони опустился рядом с ней на колени, его серо-голубые глаза глядели отстраненно и холодно. "Теперь я его не узнаю, - подумала она. - Мальчик исчез. Он стал мужчиной, и я не знаю этого мужчину".
  
  - Я люблю ее, - медленно произнес он, и каждое его слово было для нее словно удар молотом.
  
  Руки Тима сжимались и разжимались, когда он смотрела на них. Он вытер вспотевшее лицо рукавом.
  
  - Все, что сказала Диана, правда. Вы самоуверенная, самодовольная... старуха.
  
  Герцогиня закрыла лицо руками, чтобы как-то защититься от его слов:
  
  - Уильям, - сказала она. - Не надо...
  
  - Нет, - сказал Тони. Он встал и возвышался над ней, презрительный и недоступный. - Не Уильям. А Тони. Ваш неуклюжий и глупый Тони. Вы все думаете, что я не достаточно хорош для нее. Так?
  
  По щекам герцогини потекли слезы.
  
  - Мне надо в часовню, - слабо произнесла она.
  
  Тим шагнул к хозяйке, но Тони остановил его взглядом.
  
  - Да, - сказал он. - Идите в часовню и молитесь о прощении. Надеюсь, вы получите его от Бога, бабушка, потому что никогда не получите от меня.
  
  - А-ххх, - наклонившись вперед и покачиваясь, плакала герцогиня вслед уходящему Тони.
  
  Тим взял ее на руки, она была маленькой и легкой, как ребенок.
  
  - Я хотела, как лучше, - прошептала она. - Как лучше... для всех.
  
  - Тише, тише, - говорил Тим, плача вместе с ней.
  
  Он спускался с террасы в сад, чтобы унести ее подальше от всех этих людей, но тут кто-то коснулся его плеча. Тим повернулся, перед ним стоял молодой герцог Тэмворт, его лицо было по-прежнему сердитым. Но в нем появилось что-то еще. Сострадание? Любовь? Тим не знал.
  
  - Дай ее мне.
  
  Тим не шелохнулся.
  
  - Ради Бога! Она моя бабушка. Дай ее мне. Осторожно.
  
  Тим послушался. Герцогиня рыдала так, что ее трясло. Она вцепилась в пальто Тони.
  
  - Тони, - всхлипнула она. - О, Т-Тони. Не н-н-адо ненавидеть м-м-еня.
  
  - Тише, - сказал Тони, и хоть лицо его все еще было суровым, Ти с облегчением выдохнул. - Тише, бабушка. Ты так заболеешь. Я отнесу тебя в часовню.
  
  Тим смотрел, как молодой герцог несет бабушку вниз по ступеням. Его колени вдруг так ослабли, что пришлось сесть прямо на пол. Он вытер глаза и высморкался.
  
  Молодой герцог нес бабушку по гравийной дорожке, хрустя каблуками по камешкам. Возле розария он остановился, сорвал пышную красную розу и подал ей. Герцогиня прижала ее груди и заплакала, словно у нее сердце разрывалось от боли. Это была роза герцога Тэмворта, только Тим не мог этого знать.
  
  Но герцогиня и Тони знали.
  
   КОНЕЦ
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"