Написано в период временного ухода автора из психиатрии в психологию.
Печатается с незначительными сокращениями.
Посвящается всем, кто не стеснялся есть вермишель ложкой,
не дождавшись вилки.
АВТОР - ЧИТАТЕЛЮ.
Я не писатель. Не поэт. Не композитор. Не скульптор. Я бывший психиатр. Особенность моей работы заключалась в том, что общаться приходилось как со здоровыми в психическом плане людьми, так и наоборот. Иногда все путалось. Поэтому то, что я предлагаю Вам - не рассказ. Не повесть. Не путевые заметки. Не некролог. Не тост. Почти во всем есть вымысел. Почти во всем есть правда. Я несколько месяцев работал в доме инвалидов. Я написал так, как чувствовал. По понятным причинам название интерната изменено. Оно не упоминается вообще. В тексте изменены все имена, фамилии, профессии, группы инвалидности, номера палат, меню в столовой, склонения, спряжения, слова и буквы. В тексте нет ни одной правдивой строчки. В тексте нет ни одной строчки вымысла. Если что-то срифмовалось, то, вероятно, срифмовалось случайно. Если не срифмовалось, то, вероятно, по той же причине. Правильно ли я сделал, что все это написал, перестав быть психиатром? Ответ прост. И поэтому противоречив...
ТО, ЧЕГО Я ЕЩЕ НЕ ЗНАЛ.
Все живы. Еще один день закончен. Снимаю халат. Вешаю. Закрываю. Закрываю кабинет. Выхожу. По-прежнему жарко и душно. Людей нет. По всему двору тени. Вчера повесился мужчина без ног. Слава. Иду незаметно. Прощаюсь. На асфальте, где после обеда отдыхают инвалиды, дети написали мелом: "ЛБОВЬ ЕСТ ЖЫЗНЬ". Я ухожу. Спасибо. Все будет хорошо. Но об этом я еще не знал...
ТО, ЧЕГО Я ЕЩЕ НЕ МОГ ЗНАТЬ.
Прошел год. По-прежнему жарко. Около тысячи километров разделяют меня настоящего со мной прошлым. Я перестал быть психиатром. Движение и жизнь по-прежнему чувствуются. Если даже не во всем, то во всех. Я сижу в парке под дубом и ем сыр. Трудный день. Мне 31 год. Я не ем детские смеси, не грызу морковь. Болтаются ноги туда-сюда. Хожу там и сям. Снега еще нет, но остались сыр и сигареты. Сижу. Что-то вспоминаю. Что-то нет. Постепенно темнеет и начинает казаться, что небо действительно становится ближе. Сторожа в парке нет, но еще остался сыр. Осень. Движение и жизнь...
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ.
Июль. Жарко. По улице идут все. На дереве яблоки. Мужик роет ямку. Птицы. Дорога поворачивает к реке. У реки растет лес. В нем деревья. Я тоже иду по улице. Мне жарко. На мне белая рубашка и серые брюки. Я смотрю в сторону и вижу забор. За забором идет лошадь. Солнце слепит глаза, отчего лошадь кажется зеброй. Я удивляюсь. Человек сидит на бревне, что-то ест и тоже удивляется этим. Лежит навоз. Дорога заканчивается стеной. На стене дощечка. На дощечке буквы: ДОМ. ДОМ ИНВАЛИДОВ. ПРИХОДИТЕ К НАМ ВСЕ. Я прохожу. Слева и справа кирпичи. Время между завтраком и ужином. Солнце поднимается еще. Передо мной круглый двор. Во дворе - дом с белыми, как ноги, колоннами. Окна открыты. В крайнем старушка ест хлеб. Собаки бегают. Ненужная простыня висит на лавке. Ходит человек в белом халате. Два старика кормят птиц. За углом кто-то скачет, крича. Проходит играющий ребенок. Движение и жизнь чувствуются во всем. Узор на стене напоминает о Средиземном море, которое никогда не видел. День продолжается. Тихо и спокойно. Неторопливо начинаются события...
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ. ВТОРЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ.
По-прежнему жарко. Бабушки лениво вращаются в сторону солнца. Я прохожу лишние десять метров, поворачиваю и опять прохожу. Хочется убить время, а, может быть, не убить, а только придушить слегка. Или утопить. Или съесть. Или раздать нищим. Или богатым. Или посолить на зиму. Или потратить. От мыслей отвлекает работа, которую надо. Иду неуверенно к Дому. Ускоряю. Радуюсь мысли про обед. Как хорошо! Мальчик в инвалидной коляске кормит красивых птиц-голубей. Возле лавки хвост убитой рыбы. Прохожу мимо, принюхиваясь. Вспоминаются страшные африканские сказки и рассказы Довлатова. Незаметно ускоряю шаги. Это моя работа. Быть ближе к больным. "Чем к здоровым", - думаю я и продолжаю идти. Дождя нет, и сырость не мешает. Подхожу к двери, открываю ее и захожу в Дом. В глазах темнеет. Дыхание становится частым и глубоким. Кажется, что не я вошел в этот дом, а Дом вошел в меня. Вошел вместе с комнатами, лестницами, мебелью, запахами, людьми. Я шепчу Клятву Гиппократа и на мгновение теряю сознание...
НЕОБЪЯСНИМОЕ ВИДЕНИЕ Љ7.
...По вагону ходит заяц и ест сыр. Собака скулит. Уставший Сторож медленно выпил третий стакан и уснул. "Небо становится ближе" - пропел певец из города на реке. Детский сад - Школа - Институт. Ребенок - Взрослый - Старик. Симптом - Синдром - Болезнь. Коньяк - Водка - Портвейн. Дебил - Имбецил - Идиот. Этот был любимый сон Сторожа, который он часто смотрел, чувствуя себя одиноким...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВТОРЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ.
Я открываю глаза и нюхаю воздух. Ругаются две старушки. Друг у друга украли лекарство. Ругаются. В комнате мухи. На тумбочке кусочек. Не по-летнему жарко. Крик. Мухи. Бабушкам по 92 года. На стене опять радио. Небо становится ближе. Ходит психолог. Немолодая женщина в возрасте. Вам нужно успокоиться. Успокойтесь. Успокаиваются, что-то шепча. Старушки спрашивают, зачем я пришел, потеряв нить беседы. Я говорю, что врач. Тихо. В оконных рамах фигуры. Пыльно. Орган Баха играет. Выхожу на улицу, здороваясь. Рядом с дверью сад. Яблоки круглые, груши - слегка вытянутые. По дереву скачут муравьи. "Тяжелый день", - говорит прохожий. Отвечаю, что да и продолжаю смотреть. "Я смотрю на это дело в древнерусской тоске", - помогает радио. Кто-то еще гуляет по саду, любуясь. Лица не видно. Солнце. Я улыбаюсь. Мне, наверное, в ответ. Хороший день.
ВСТРЕЧА В САДУ.
Я гуляю по саду. Деревья растут медленно и кажутся мне неподвижными. Что-то шевелится в кустах. Я подхожу ближе и вижу нездорового на вид больного, который борется с алкоголизацией. Глаза грустные и круглые. Нос прямой. Ноги две. Я хватаю больного за плечо и трясу. "Вы человек интеллигентный, а курите без фильтра", - удивляется бывший капитан миноносца. "Этот мир придуман не нами", - радуется за меня громкоговоритель. Я поддаюсь тишине, садясь рядом. Обед хороший. Рис белый, котлета черная. В туалете две бабушки над раковиной мылят друг другу спины поочередно. За забором военный полигон. С утра стреляют в воздух. На отдых времени хватает не всегда. И не во всем. Сад становится частью сюжета. А я - частью сада. Я опускаю руки, продолжая рассматривать Капитана. Воздух над и под ним теряет прозрачность. Я это успеваю как-то связать с военными тренировками и закрываю глаза...
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ.
Я открываю глаза и как всегда нюхаю воздух. Я сижу на лавке перед главным Домом. Подходит старушка, играя. Голова болит. Хочется пива холодного. Пива нельзя, потому что работа. Бабушка родилась в 1918. Бабушка слабоумная. Наши жизни проходят рядом. Мы не видим друг друга, зная, что это навсегда. "Если человечество вдруг исчезнет, оно в самом деле убьет своих мертвецов, - подумал бы Ж.П.Сартр, если бы был с нами, - думает бабушка", - думаю я. Я приветливо киваю и ухожу в кабинет. В кабинете есть все: стол, стул, картина и шкаф. В шкафу хранятся толстые тетради. Это истории болезней. Я нахожу нужные букву и цифру и достаю бабушкино Дело. Неоконченная пьеса без лиц. Память - процессы организации и сохранения прошлого опыта, читаю эпиграф, делающие возможным его повторное использование в деятельности или возвращение в сферу сознания. Я повторно использую организованное и сохраненное. Бабушка тоже делает: рассматривает, поворачивая, носовой платок, изредка что-то возвращая в сферу сознания. Мы по разные стороны дверного квадрата. Бабушка живет всю жизнь. Мне всего 30 лет. Я помню. Я иду в детский сад. Анализ крови на сахар. Сахара нет. Бабушка еще молода. Кардиограмма. Анализ мочи. Я получаю первый портфель. Остеохондроз. Массаж. Окончание школы. Опять анализ. Поступление в институт. Изжога. Камни в почках. Диплом врача. Усиливается атеросклероз. Свадьба. Появление сахара в моче. Рождение дочери. Слабоумие. Устройство на работу. Отдельная палата. Пенсия. Отдельный кабинет. Стабильный заработок... Я выхожу на улицу. Солнце висит. Бабушка исследует собаку. Время тишины. Я угощаю бабушку таблеткой и продолжаю работать...
ГРУСТНЫЙ ДЕНЬ.
...Я здесь работаю недолго. Но дольше других психиатров. Режим строгий: день начинается утром и кончается вечером. Жители сменяют друг друга только в случае смерти. Врачи - до последнего дня. Вчера умерла врач-психиатр. Ей было 30 лет. Сегодня ее привезли. Все оставшиеся в живых медленно выходят прощаться парами, появляясь из Дома с колоннами. Я тоже иду на встречу, пошатываясь. Жители Дома в инвалидных колясках и пешком идут на последний прием. Врач лежит на большом красивом столе, больные слушают хорошие слова стоя. Дождя нет. Собаки ходят, оглядываясь. Движение чувствуется. Плачут все, и играет медленная музыка. Воздух похож на разбитый хрусталь. Задумчиво проходит стоматолог со щипцами. Мальчик с завернутой во что-то большой головой и узкими глазами на ней играет с птицами. Бабушки прячут хлеб. "С чего начинается Родина?" - спрашивает радио под музыку. Я пробираюсь через задумчивые ряды, вбегаю в кабинет и захлопываю за собой дверь. Зверь на картине зловеще мигает. Водки нет. Дерево прижимается к спине плотнее. Кажется, что весь воздух в кабинете уже кто-то вдохнул до меня. Я закрываю глаза и читаю яркую надпись - слова коллеги-психиатра, обращенные когда-то ко мне: "Ты улыбаешься! Но глаза-то у тебя грустные..."
СЕМЬЯ.
...Радио продолжается музыкой. Наступает час веселья. Обед съеден, лекарство выпито. Комнаты заполняются людьми. Тумбочки открываются. Варится каша. Двери. Я долго хожу с сигаретой вдоль стены. Захожу наугад. Глаза постепенно привыкают к дыму. В конце дыма на кровати сидит мужчина. Я всматриваюсь в очертания и замечаю рядом с ним женщину. Возраст определяется с трудом, но я знаю диагноз. Мне предлагают сесть жестом. Я сажусь туда, куда был жест. Мы долго молчим и курим. "Нежданный гость", - думаю я, молча поддерживая беседу. В комнате грязно и душно. Одежда сохнет везде. На столе много еды и газет. Кошка ходит. Я не знаю ничего, кроме диагноза "умственная отсталость", о котором не говорю в этой комнате. Здесь живет семья. Муж и жена. Сегодня в этой комнате тихо и спокойно. Сегодня муж не бил жену, поэтому она не кричит и у нее нет судорог. Мне нравится тишина, особенно когда кошка. "Не душевно, а духовно я больной..." - заполняет паузу радио. Я понимаю свою неуместность и желаю долгих лет счастливой семейной жизни. Я тушу сигарету, переступаю через кучу грязного, наваленного на полу белья и, не услышав ничего в ответ, выхожу. Мир дому.
НЕ СЕМЬЯ.
За столом под дубом бывшие здоровые люди играют. Солнце еще не клонится. "Рыба", - говорит один. "Да", - отвечает другой, переставляя кости удобнее. Домино. Жизнь используется. Игрок, опечаленный лечением, внимательно смотрит на другого, которому верит. Я стою и тоже смотрю. В моей руке, торчащей из правого рукава белого халата, тлеет сигарета. Продолжается день. Спешить некуда. "Незачем", - продолжает первый игрок, читая мои мысли и забирая лишнее. Игрок - бывший юрист. Он закончил два института, заболел и пришел сюда жить. Он знает правила и знает куда ходить. Юрист всегда живет в удобной коляске и помогает жить другим. Жена к нему теперь не приходит, потому что он теперь живет здесь. У Юриста есть подруга. Она филолог. У нее отдельная комната и много газет. Она интересная женщина. В часы, когда нет утреннего обхода, она вырезает из газет статьи и дает их Юристу для чтения. Муж к ней не приходит, потому что она теперь живет здесь. После окончания университета она простудилась и заболела. Сперва у нее отказала одна нога. Потом другая. Потом она перестала ходить. Женщина - Филолог перестала ходить и поселилась в Доме. Юрист и Филолог вместе, но им трудно быть рядом. Андрей и Лена. Бабушка из комнаты рядом рассказала, что Андрей, когда один, плачет. Я знаю... Я вспоминаю, игра за столом продолжается. Голос из окна ругается с кем-то. "Я был на Экваторе", - дополняет Капитан, тоже играющий. И замолкает. Замолкают все. Все замирает и останавливается. Голоса, движения, запахи исчезают. Из окна звучит мелодия из II действия оперы К.В.Глюка "Орфей и Эвридика"...
ВАНЯ.
Дом, в котором я работаю, большой. Большой Дом состоит из трех маленьких, соединенных коридорами. В коридорах картины и цветы. Отдыхающие медленно ходят. О тех, кто уходит далеко, врачи волнуются. Каждый, кто хочет получить успокаивающую таблетку, уходит дальше. Или пьет водку. Врачи волнуются и лечат. Ходят не все. Ваня - инвалид с детства. Ване 30 лет. На лице добрые глаза. Детство прошло, болезнь осталась. Ваня не ходит. Я лечу Ваню таблетками валерианы и подолгу с ним беседую. В детстве Ване сделали прививку против инфекции. Инфекция не наступила. Наступили воспаление мозга и паралич. Когда Ване было 10 лет, его лечил другой врач. Врач писал диссертацию. Чтобы Ваня всегда чувствовал себя хорошо, врач сделал операцию: перерезал мышцы и нервы на руке, удалил сустав, что-то исправил в спинном мозге. И защитил диссертацию. Сейчас Ване хорошо. Отдельной комнаты пока нет, но я с ним подолгу беседую. Ваня не смотрит мне в глаза и старается не говорить о жизненных трудностях. Мы подолгу молчим. Мы знаем без слов...
ЖИВОТНЫЕ.
Во дворе много всяких зверей. Это собаки и кошки. Они ходят по земле и едят из рук. Собаки лают, кошки, скорее наоборот - мяукают. Прогоняют не всегда, находя пользу. Есть и коровы. Они большие и очень добрые. Коровы, когда жарко, плещутся в водохранилище, которое рядом. "Если собака болеет, то у нее, наверное, воспаление среднего уха", - размышляет ЛОР-врач. Потому что собаки - как люди. Млекопитающие. Только маленькие. Как маленькие люди. "Те, кто содержит животных, должны признать, что, скорее они служат животным, чем животные им", - размышлял Диоген, пока был жив. По радио - про собак-инвалидов. Им трудно. Негде. Не хватает. Некому. Средства. Лекарства. Персонал. Умирают. Блохи мучают. Жители дома их любят. Их кормят, гладят и отдают им последнее. Они добрые. Они звери...
ТО, ЧЕГО МОГЛО МЕ БЫТЬ, НО ЕСТЬ.
...Прошел еще год. По-прежнему холодно. Километры уже ничего не разделяют. Я перестал. Что-то по-прежнему чувствуется. Я сижу в парке и смотрю на дуб. Сыра нет, но еще остались сигареты. Кто-то ритмично дует во флейту. Лето. Движение и жизнь. Я прикладываю голову к дубу и пою свою медленную песню...
О МНОГОМ ЕЩЕ ХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ,
НО, КАК ЭТО ЧАСТО БЫВАЕТ:
ОПЯТЬ НЕ ХВАТИЛО ДНЯ.
...Правильно ли я сделал, что все это написал, перестав быть психиатром? Ответ противоречив. И поэтому прост... События продолжаются независимо от меня и независимо от того, что я пишу. Кто-то перестал ругаться и не требует. Кто-то уже молчит. Маленький мальчик, ходивший с большой головой, тяжело заболел. Лекарства заканчиваются. Порция в столовой одна. Мухи. Слова уже не нужны. Приближение осени заметно не только из окна. Я делаю последние шаги в кабинете и закрываю за собой дверь. Выхожу. Людей нет. По всему двору тени. Сегодня утром повесился мужчина без ног. Слава. Иду незаметно. Иду туда, откуда пришел. Прощаюсь. На асфальте, где после обеда уже никто не отдыхает, дети написали мелом: "ЛБОВЬ ЕСТ ЖЫЗНЬ". Я УХОЖУ. Спасибо. Все будет хорошо. Я это знаю.
Середина второй половины 90-х годов прошлого века.