Вернись. И останься со мной
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
История двух людей, рассказанная их дневниками...
|
Самара, граница 2005-2006.
13 сентября. Жизнь проходила где-то за окном. Проходила, бурлила, плещась и пенясь... Мимо меня. Я застряла на пустынном островке собственных переживаний и сомнений. Глупостей, наивностей, надежд и мечтаний, разбившихся вдребезги о циничный, грубый материализм, который являла окружающая действительность.
"Моя душа, - говорила я сама себе, - напоминала зеленый луг. Красивый, чистый. Привлекательный в своей невинности и наивности. А потом пришел человек. И перепахал все, перевернул. И ничего не посеял. Оставил после себя безжизненную, изрытую ранами землю. Сколько должно пройти времени, прежде чем на этой земле снова что-то зацветет?!"
Как сорванный цветок - его не приставишь на место, не заставишь снова расти там, где он был сорван, он не будет больше цвести и благоухать. Какая все это глупость! Что-то произошло со мной, внутри меня, что-то из-за чего я не могу вернуться в нормальное состояние, к нормальным человеческим отношениям. Я никогда не стану прежней. Больно. И холодно. Мрак...
Я - это мой самый лучший собеседник. Безотказный. Всегда рядом. Правда, не всегда отвечает на вопросы. Но это не важно. Ведь оба меня знают на них ответы. По крайней мере, догадываются. Мы страдаем классическим раздвоением личности. С детства. Если бы мои родители сразу это заметили... Ничего такого сейчас бы не было. А так...
Может быть, я чего-то не понимаю в жизни? Ты как думаешь? А? Не отвечаешь... Вот и я не знаю. Wer weiss? Niemand weiss. Как я писала в школе. Школа... Помнишь это золотое время? Да... Как же тогда было все просто! Но почему-то казалось таким сложным. Я была настоящей пай девочкой. И вовсе не потому, что так хотели родители. Просто я не умела по-другому. И не хотела. Нет, вторая-то я, наверное, и хотела, но другая оказывалась сильнее. Сидела ночами за уроками, за книжками, но, несмотря ни на что, так и не была отличницей. Просто хорошо училась, не более того. И активно теряла остатки своего и без того не Бог весть какого здоровья.
Мы тогда частенько не соглашались друг с другом. Ругались даже. Иногда. И обе безумно любили одного парня. Обе. Я одна. Нет, пора заканчивать с этим. Нельзя разговаривать с несуществующим собеседником, который суть твое отражение. Оно не отвечает, а только кривляется. И все. Вот чего ты на меня так смотришь, как будто что-то понимаешь?! Не смотри. За умную сойдешь.
Труднее, помню, всего давалась физика. Я ее ненавидела. Физически. Меня от нее тошнило. Буквально. Как за синий учебник сяду, так и тошнит. Но я старалась. Физику в нашем гуманитарном классе не любили все. Кроме учительницы. Она от своего предмета приходила в какой-то восторг на грани с экстазом. И все это нас смешило. Весь класс, а не только меня. Мы прозвали ее "Модулятор". За то, что она ходила по школе с растопыренными руками, будто проверила на себе все физические законы. Впрочем, думаю, у каждого в школе был подобный объект. Мне тоже было не весело. Учиться в престижном учебном заведении, где рядом с тобой учатся разряженные цацы, а ты ездишь сюда с другого конца города в бабушкиной шубе и вязаной шапке цвета "вырви глаз", как ни крути, тяжело. Так что даже на ухаживания одноклассника мне было отвечать как-то стыдно. Неприятно было, когда он смотрел на меня, в этот момент хотелось провалиться под землю, так отчетливо я представляла себе все свои недостатки.
Я пряталась от него в трамвае, но он все равно видел меня и подходил. Всегда. И мы шли до школы вместе. Ужасно. Я не знала, о чем говорить, о чем даже думать. Дело сводилось к урокам и ни к чему больше. Тоже всегда. Как же его звали? Даже не помню. Впрочем, не добившись от меня чего-нибудь, он быстро утешился с другой девчонкой.
Приходилось быть умной, чтобы меня хоть как-то ценили. И меня ценили. Со мной немного дружила староста класса, потому что в английском она была абсолютный швах, а я чуточку понимала, и не отказывала в помощи. Я никогда не отказывала в помощи. С начальной школы. Делала контрольные работы на два варианта, проверяла чужие диктанты, давала списывать все. Взамен - меня не обижал ни один мальчишка, ни одна девчонка не заносилась передо мной. Я была умной - и это знали, признавали. Но я не была заносчивой. И это ценили. Впоследствии моя безотказность сыграла со мной злую шутку. Но это потом.
А тогда я была беспечна, временами весела, но замкнута и обособлена от своих сверстников. Равно как и от остальных окружающих, не исключая и моих родных. Я росла единственным ребенком в семье. Но моя единственность не делала меня центром вселенной, скорее, наоборот. Меня забывали, меня не замечали, и постепенно я с этим смирилась. Сначала мне было тяжело играть одной, а потом стало тяжело находиться в компании. Я привыкла к беседам наедине, привыкла к внутреннему голосу, критиковавшему все мои поступки. И постепенно перестала различать - где же я настоящая.
Я могла часами играть под столом, накрытым специально для меня покрывалом до полу, чтобы не было видно. Там был мой мир. Мой мир грез и фантазий, куда так приятно было убегать от тягот обычной жизни. Потом у меня появилась своя комната, и мне стало нравиться находиться одной еще больше. Наверное, тогда появилась эта дурацкая привычка все записывать. Я начала вести дневник в десятом классе. Когда влюбилась. Естественно, мне не ответили взаимностью - кто же отвечает синему чулку? И я начала искать наслаждения в собственных переживаниях. Так мысли вылились на бумагу, потом туда же запросились мысли о смысле жизни. А забавно - форменная тавтология, а по-другому и не скажешь...
14 сентября. Я снова отобрал у нее бумаги. Судя по дате, она долго их прятала. Бедняжка... А ведь чувство времени не потеряла! Знает, какой сегодня день. Впрочем, на бумаге, кажется, она ничего не потеряла. Я чувствую себя подлецом, когда забираю их. Прячет... Она знает, что я это делаю. А словно не замечает. Читал, что она пишет. Она будто живет там, а не здесь. Сам начал писать, как она. Анализирую все, выношу себе приговор. Мы давно уже не вместе, она живет рядом со мной как пленница, но у меня рука не подымается отправить ее от себя. Туда, где, знаю, ей будет только хуже. Что удерживает меня? Жалость? Или... Последнее время я ловлю себя на мысли: я хочу, чтобы она вернулась. Хотя, знаю, надежды нет.
15 сентября. Я понял, откуда она узнает числа. Я же сам повесил календарь в ее комнате. Надо же... Там, внутри себя, она абсолютно нормальный человек. Но здесь, среди нас... Она не замечает ни меня, ни моей сестры, решившей помогать мне с Катей, чтобы не выносить сор из избы. Без Наты я бы не справился.
Она не отвечает на вопросы, даже не смотрит в мою сторону. Зато наедине с собой разговаривает часами! Ее ничто не волнует, даже без пищи и воды она может пробыть сколь угодно долго, пока не накормишь ее насильно. Она не заметила, что Ната обстригла ее роскошные волосы, чтобы не возиться с ней в ванной. Она ничего не замечает! А самое главное, она совершенно ничего не помнит. Ничего из того, что натворила! Иногда мне кажется, что она и меня не помнит.
16 сентября. Я, наверное, сам схожу с ума, раз снова сажусь писать. Как прилежный ученик записывает наблюдения в тетрадку, так и я сижу и забиваю файлы, делая вид, что работаю. Вчера опять был тяжелый разговор с Ингой. Она снова требует, чтобы я оставил Катю. А ведь я был всерьез настроен на развод тогда. Пока не увидел ее в таком состоянии. И теперь не могу поступить так с этой девочкой, которую когда-то сделал своей женой. Собрался с духом и все высказал.
- Ой, посмотрите, какой он стал жалостливый! - кричала она.
- Мне совесть не позволяет бросить ее! - я отчаянно оправдывался.
- А меня мучить тебе совесть позволяет?!
Я не нашел, что ей ответить. Боже, я подлец, я - подлец! Я женат на бедной сумасшедшей, которая, быть может, и разум-то потеряла не без моего участия. И я живу, уже давно, с другой женщиной, ничего ей не обещая и никак не оправдывая ее чувств ко мне. Сначала нас связывала только физическая близость, но с тех пор, как Катя живет в своем мире, Инга стала требовать все больше. Я и сам не заметил, как она вошла в мою жизнь и почти завладела мною. Почему? Ведь я не люблю ее. Да и она меня.
- Димуль, ты мне не ответил! - голос Инги прервал мои размышления. - Если ты так боишься помещать свою дуру в дурдом, где ей и место, отправь ее родителям, и дело с концом. Ты же не обязан до конца своих дней содержать ее.
- Родителям? Да они забыли о ее существовании, едва она появилась на свет. И где они сейчас? Инга, ради Бога, давай, прекратим этот разговор! К чему? Тебя всегда все устраивало. Что теперь?
Она отошла в сторону и стала в позу. По-иному я назвать это не могу. Она всегда так делает - фиксирует каждое движение, каждый ее жест продуман до мелочей, словно она на показе. Ее внешность должна быть безупречна. Безупречность во всем. В такие минуты меня это просто раздражало. Я посмотрел на нее. Инга очень красива, просто до безумия красива. Не даром же мне завидуют все, кто нас знает. У нее есть все - рост, длинные ноги, большая грудь... Все. Она до того идеальна, что даже противно! Будто смотришь на обложку журнала, а не на живого человека.
Картинка помолчала, сменила позу и холодно произнесла:
- Просто я задалась вопросом: кто я тебе? Невеста? Любовница? Или вообще никто?
Мне мучительно не хотелось отвечать. Хотелось, чтобы она ушла, чтобы ничего не было. Хотелось самому убежать и скрыться, только бы этот допрос прекратился. А Инга властно требовала ответа. Она всегда была холодной и властной, сначала меня это даже привлекало. Но с каждым днем начинало отвращать все больше. В конце концов, я - живой человек и мне хотелось нормальных, живых человеческих отношений! Кажется, это у меня могло быть, а я все потерял. Я попытался представить на месте Инги Катю. Нет, мой малышок был совсем другой... Не дождавшись ответа, Инга влепила мне картинную пощечину и вылетела, хлопнув дверью. Не успел я опомниться, как дверь открылась, и в нее просунулось гневное Ингино лицо.
- Может, ты еще и любишь ее, раз так жалеешь?!
Я снова не ответил, и дверь снова хлопнула. Вот и запутался. После того, что случилось, я почти возненавидел жену. И Инга была весьма кстати. Боже, только ради чего все это? Как я устал!
14 сентября. Я хочу вспомнить, что... Что я хочу вспомнить? Иногда я забываю, что происходило вчера, а иногда моя забывчивость простирается на большее. Школа. Я писала про школу. Я тогда начала писать. Помню отрывками. Если я запишу все отрывки, все до последней сцены, может, вспомню все? Я буду писать, писать и вспоминать. Восстанавливать в памяти цепи событий. Цепи нашей общей с тобой жизни. Ты - моя вторая я, ты живешь во мне, живешь со мной. Ты лучше, честнее, правдивее, красивее меня. Во всех отношениях. Вот только не могу найти предыдущие записи. Надо положить так, чтобы потом найти.
О чем я? Ах, да. Я одна, совсем одна. Я так привыкла быть одна, что страшусь людского общества. И, кажется, не могу разговаривать с людьми. Что-то мешает, будто разучилась. Хотя наедине с собой достаточно говорлива. Тебе пора перестать говорить вслух со мной. Иначе все подумают, что ты сошла с ума. А это же не так, верно? Помнишь, когда мы сдавали выпускные экзамены, а потом сразу вступительные, ты так переволновалась и перетрудилась, что перестала различать сны и реальность. Тогда я всерьез задумалась, а не поехала ли у меня крыша? Или это просто обилие де жа вю? Pulvis et umbra sumus - и ничего больше, как писал Гораций. Прах и тень. Кажется, я забываюсь.
Одиночество - забавная стихия. На самом деле ты никогда не остаешься один. Рядом с тобой всегда кто-то есть, даже если ты окажешься в пустыне. Рядом есть ты. Всегда ты! Ты сам! Худший враг, какого только можно встретить! Ты сам ищешь и выслеживаешь себя, наказуешь и оправдываешь... Ты же начинаешь говорить, размышлять, задавать вопросы. Простые и сложные. Разные. У меня никогда не было друзей. Никогда. Я всегда придумывала их себе. Вот и тогда, когда ты появилась, я тебя придумала. Ты - такая, какой я никогда быть не могла. Ты общительна, я замкнута, ты красива - я серая мышка, ты успешна - я неудачлива. Я ненавидела себя тогда. Ненавидела. Это ужасно! Я и сейчас себя ненавижу! Только не помню, за что. Есть что-то, что тяготит меня, что я никак не могу вспомнить, за что я ненавижу себя. Что? Что? Что?!!!
15 сентября. Вот, кажется, и новый день. Дни проходят, а я никак не соображу, что происходит. Вроде бы с утра соображаю, а потом - нет. Я ведь не одна, а одинока. Странно, как все странно... Господи, как живут другие люди, не отдаваясь чувствам, эмоциям?! Как сходятся и расходятся без сожалений, как умеют забывать боль и не страдать, не думать ни о чем?! Почему мне всегда надо больше, чем обычному человеку?! Если любить - то навсегда и до такой степени, что себя готова забыть. Если страдать - то так, чтоб света белого не видеть. Эта боль живет внутри меня и не дает покоя. Покой - то, к чему мы так всегда стремимся, и чего никогда не находим. Никогда! Как тяжело, как больно. Она почти физическая, какая-то пустота внутри, вот здесь, внизу... А я все стараюсь убежать, спрятаться в глубине себя, забыть. Ах, ведь я и так ничего не помню. Так плохо, что хочется кричать!
Хорошо. Давай вспоминать. Сегодня пятнадцатое сентября. День идет за днем, и дни похожи друг на друга, как близнецы. Я сижу здесь одна и периодически...
Ты снова здесь? О чем ты хочешь мне сказать? Оставь меня, я хочу все сама. Ты - это не я, и я - это не ты. Хорошо. Тогда, в школе, ты внедрилась в мою жизнь и застряла в ней. Мои любовные переживания ни к чему хорошему не привели. Я писала, плакала, страдала и мучалась, искала встречи и боялась. Так глупо. Я хотела после школы уйти в монастырь, все подготовила, выбрала - куда. Съездила туда на время. Как там хорошо и спокойно! Тихий, размеренный уклад, строгий выверенный порядок, складывавшийся веками и адаптировавшийся в условиях современной жизни. Огромные мачтовые сосны и высокое чистое небо. Такое же высокое, как мои тогдашние устремления.
Благодарная память хранит картины, увиденные однажды и сохранившиеся навсегда. Источник в сердце чащи, бьющий из-под земли ключ, переходящий в мощный ручей. Сказочный мир среднеевропейского леса. Мшистые пни, живописные коряги, ковер из хвои под ногами... Длинные монастырские службы, послушания, - все казалось простым и понятным. Мне ведь ничего не нужно больше. Я создана для того, чтобы подчиняться. Это же так легко - вложи свою волю в руки мудрого человека и живи. Помнишь, даже Хайдеггер писал о том, что приказывать труднее, чем подчиняться... Я делала все, приготовила себя к любым лишениям, но...
Но моя жизнь потекла по другому руслу. Через две недели мне пришлось уехать. Моя бедная бабушка, как она испугалась, узнав, что я решила не возвращаться. И верно, кто бы о ней позаботился? Где мои отец и мать? Не знаю. О них давно ничего уже не слышно. Они так упорно перебирались с места на место, что мы потеряли их след и уже несколько лет не имели с ними связи. Даже сейчас я не знаю, где бы они могли быть. С тех пор, как бабушка взяла тяготы моего воспитания на себя, они оставили нас. Что ж, стало быть, наука и открытия важнее детей и родителей.
Странная же у нас семья! Вот и я такая же странная. Итак, я вернулась домой. Успела даже перейти на заочное отделение в пединститут. Решила, раз с монастырем дело не пошло, постараюсь найти себе достойное применение в школе. Быть учителем словесности не так уж и плохо. Одновременно пришлось найти работенку по силам. Такая вот непутевая дочка вышла у очень талантливых и охочих до научных изысканий родителей. А я даже фамилию взяла бабушкину. Нет, зла я на них не держала, не обижалась и оправдывала. Во всем и всегда. В конце концов, я была уже достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе самой. И оказать посильную помощь бабушке.
И оказывала. Деньги не ахти какие, но все же. Была еще одна вещь, удержавшая меня от окончательного ухода в монастырь. Всю свою сознательную жизнь, начиная с самого малого возраста, я хотела быть матерью. Я хотела ребенка всегда, чтобы дать ему то, чего не было у меня - любовь, материнскую ласку, носить его на руках, быть рядом, когда он болеет, провожать за руку в первый класс... Мне так всего этого хотелось, когда я сама была маленькая! Я делала все, чтобы хоть как-то привлечь внимание матери. Так хотелось, чтобы рядом со мной были они оба. Чтобы отец носил меня на руках, а мама завязывала банты. Чтобы я могла поделиться самым сокровенным и услышать добрый совет. Чтобы со всеми бедами мне было к кому прийти... Я думала, что, если выйду замуж, рожу четверых, не меньше. Две девочки и два мальчика... Пеленки, распашонки, бантики...
Представляешь, погода в этом году задалась. Осень красивая. Люблю осень, запах горьких осенних листьев, шуршат под ногами, укрывают землю золотым покрывалом, готовят к зиме... Я знаю, знаю, не говори ничего. Давай завтра поговорим. Я устала. Сегодня устала, все болит и в голове муть одна, и так каждый день. Когда уже это кончится?! Я рук не чувствую и глаза болят. Не хватает воздуха и света. Не хватает, не хватает...
16 сентября. Вечер. Господи, как все сложно! Как я все запутал. И запустил. Возьму с понедельника недельный отпуск и куда-нибудь уеду. Один. Устал. Вокруг меня одни женщины, которые все время чего-то требуют! От Инги мне вообще хочется сбежать на край света. Хорошо, что сейчас она дуется, а значит, я могу отдохнуть хотя бы пару дней. На третий она обязательно позвонит. Что будет потом - посмотрим. Ай, махнуть бы на все рукой, и смотреть-то не хочется. На-до-е-ло!
Теперь еще Ната на правах старшей сестры решила вправить мне мозги - как-никак, с Ингой они подруги, да еще какие! Ее бы энергию на обустройство личной жизни, так нет, она в мою с усердием лезет!
- Димуля! - меня даже раздражает, когда они обе меня так называют. Как маленького.
- Димуль, ну сколько можно?! - Ната в порывах нравоучений доходит до самозабвения. Это у нее от матери - главное, чтобы все правильно жили, да люди ничего плохого сказать не могли. - Перестань мучить девушку.
Это она про Ингу. Я и сам замучался. Будто влез в трясину, и ноги застряли. Как теперь выбраться - ума не приложу. И продлевать наши отношения ни сил, ни желания нету, и окончить все раз и навсегда не могу. Коготок увяз - птичке пропасть. А не хочется.
- Ната! - ей уже тридцать четыре, она старше меня на четыре года, а Ингу на все шесть (что не мешает им быть как неразлучники), в ее жизни была семья и полный развал. И, кажется, я понимаю ее мужа. Теперь она меня воспитывает. - Натусик, давай, ты перестанешь вмешиваться в наши ссоры. Я устал, хочу отдохнуть. Да, нам надо отдохнуть друг от друга...
А зря я так сказал!
- А знаешь, как мне хочется отдохнуть?! Знаешь, как я устала?! Возиться с твоей сумасшедшей - кормить и обихаживать ее, как малого ребенка! - такой я сестру еще не видел.
- И что ты предлагаешь? Больница? Но она же никому зла не делает. Кроме того, разве ты забыла, что ей принадлежит половина квартиры, так что она здесь полноправная хозяйка. И я с самого начала хотел нанять человека, так ты же сама отказалась...
- Не надо выносить сор из избы! Не надо, чтобы о наших проблемах знали посторонние. Твоя жена больна, а что на голову - никому знать не надо. Вот только в компании таких же тронутых ей было бы гораздо веселее, - Ната выпалила это как давно заученный урок. Я ясно представил Катюшку в больничной палате с решетками на окнах, и мне стало не по себе. Сестра помолчала и продолжила: - И сколько здесь будет жить "полноправная хозяйка"? Пока не спалит свою половину?
- Нет, пока ей не станет лучше. Как только она сможет осознавать себя, мы и поставим все точки над i.
- Осознавать себя? Лучше? Да там так все запущено, что чем дальше, тем только хуже! Ей никакие лекарства не помогают!
- Сестренка, ну разве тебе не жалко бедную девочку? Посмотри на нее - это же несчастное существо, к тому же, совершенно безобидное.
- Во-первых, я ее каждый день вижу, в отличие от тебя. Во-вторых, не такое уж это и безобидное существо. Или тебе напомнить, на что она способна? - сказала, как отрезала.
Я оставил разговор и ушел. К ней. В голове не вязалось то, что мне было известно, и то, что я видел перед собой. А видел маленькую худенькую девушку, которая совсем еще ребенок, несмотря на свои двадцать три. Она сидела на полу и разбирала бумаги, которые я должен был забрать. Заберу, а она их потом опять искать начнет. Так похудела - почти ничего не ест. Я сел рядом. Она даже не подняла головы. Попытался заговорить.
- Катюш, Катюша, малышонок, - будто не слышит. Она говорит во сне, говорит сама с собой, особенно вечерами. А с нами - молчит, словно ей что-то мешает выговорить хоть слово.
Я тронул ее за подбородок и заглянул в лицо. Глаза как за пеленой, но там, глубоко внутри есть же разум... Оттуда, издалека смотрела на меня моя маленькая Катя. Стало так больно, что на глаза навернулись слезы. Я не выдержал и обнял ее. Сначала у меня в руках был только испуганный съежившийся комочек, а потом она прижалась ко мне, как ребенок. Нет, никому я не позволю обижать тебя, если надо, сам с тобой сидеть буду. Ты вылечишься, обязательно. Мы все выясним, и все будет хорошо. Тогда я впервые за год нашего брака подумал, что люблю ее. Люблю этого маленького человечка, у которого кроме меня, никого нет.
Я забрал исписанные детским почерком листочки и оставил чистые. Читаю. Девочка... Помню, как я ее в первый раз увидел. Она действительно была ребенком, самым настоящим ребенком. Наивная мордашка с темно-зелеными глазами в пол-лица. И волосы, светлым облаком окутывавшие ее аккуратную головку, худенькие плечи и заканчивавшиеся где-то ниже, ниже хрупкой талии. Она часто распускала их. Ей было... пятнадцать? Может, чуть больше. А я институт заканчивал. Отличница. Серая мышка, мышонок...
Через три года я получил от нее письмо, где Катюшка написала, что меня любит. Я не ответил. Забросил его куда-то и забыл. Я пытался брать от жизни все, все, что только мог, насколько у меня хватало сил и жадности. Престижная работа, друзья, девочки... Любые. В любом количестве. Хватало же меня на все! Никаких обязательств. Никакой привязанности. Семья, дети? Зачем? Когда ты молод и полон сил, у тебя есть средства и тебе хочется веселиться...
А потом умерла мама. И я остановился. И впервые подумал, что я один. Ната еще была в ту пору замужем. Мне тоже захотелось иметь крепкий тыл, детей. Друзья еще все говорили, мол, кто за тебя пойдет, все знают, какой ты гуляка, да и надолго ли тебя хватит? Надолго ли? А я не хотел прекращать. И я поспорил. На нее. Вспомнил, что есть мышонок, который когда-то любил меня беззаветно, и который, знаю, до сих пор был один.
Мне дали сроку месяц. Сделали ставки. Я сказал, что для меня это не проблема. Хвалился, что не просто женюсь, а возьму себе в жены девочку, чистенькую, как утренняя роса. И что с того, что серая мышка? Зато будет дома сидеть, пеленки стирать да мне щи варить. А я буду жить, как захочу и с кем захочу. Чем не удачный вариант?
Расклад был верный. Грубо вошел в ее жизнь, вскружил ей голову. А она, дурочка, не могла поверить своему счастью. Вот ведь, дождалась своего принца! Через месяц она сказала "да". Бабушка ее еще радовалась - пристроила внучку! На свадьбу я не потратил из своих ни копейки. На все хватило выигранных денег. Я чувствовал себя подлецом? Нет. Нет! Наоборот, думал, что облагодетельствовал девчонку, большего у нее все равно бы в жизни не было...
Помнит ли она это? Малышонок, давай же, вспоминай! Ты же стараешься, умница моя! Еще немного - и все получится... Что? "Всю свою сознательную жизнь, начиная с самого малого возраста, я хотела быть матерью". Ты... Но Катя, если ты всегда так хотела ребенка, зачем же ты его убила?!
16 сентября. Опять это странное чувство. Словно бы проживаю один и тот же день. Каждый день я начинаю с того, что сдвигаю квадратик в календаре, а потом пытаюсь вспомнить и понять, что же со мной происходит. Утром. Пока голова ясная. Жизнь идет мимо меня. Мимо меня, а я как будто выпала из нее, сошла на станции и не успела обратно в вагон. Кручусь на одном месте. Нет мыслей, нет чувств, кроме пустоты и боли... Силюсь вспомнить хоть что-нибудь, но это также тяжело, как отвечать на вопросы. Словно передо мной огромная стена, а я все никак не могу ее преодолеть. Никак...
"Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием", - кажется, Достоевский сказал. Но мы же счастливы вдвоем! Ты и я. В нашем мире. Здесь всегда светит солнце, я так люблю солнце... Помнишь, ты в дневниках всегда писала про погоду? Помню. А как с погодой сегодня? Хорошо. Такая осень замечательная. Кажется, тепло и солнечно. Солнечно... Паутинки летят... Хорошо, когда есть с кем поговорить! Когда рядом кто-то есть, даже если это ты. Всегда ты! Чего ты хочешь от меня?! Почему не оставишь в покое?.. Тебя нет! Но тогда...
Сегодня кто-то заходил. Кто-то? Кто-то - мой муж. Боже, ка... Как... Он... Он был здесь, со мной... И он плакал?.. Я видела?.. Как во сне... Вдруг, это и правда, сон?.. Все вокруг меня сон! Только сон! А я никак не могу проснуться! Не могу! Стой! Подожди! Давай: ты сидела и искала записи. Свои. Которые писала раньше. Они пропали. Куда-то. Он. Зашел. Что-то говорил, я знаю. Что? Назвал меня по имени. А я? Я не ответила. Почему? Как тяжело... Тогда он посмотрел мне в глаза и заплакал. И обнял меня. А я испугалась. Я боюсь его. Почему? Он такой теплый и родной... Что-то говорит. Я хочу ответить и не могу, сон! Сон! Или явь? Я так соскучилась... Митя...
...Я влюбилась в него не с первого взгляда. Но со второго точно. Митя намного старше меня, но иногда ведет себя как ребенок. Если случается что-то сложное, что-то, что требует усилий или серьезного разговора, он прячет голову в песок. Пытается сбежать, спрятаться, придумать что угодно, только бы не отвечать. Только бы избежать прямых вопросов. Милый, забавный... Его мама работала с моей бабушкой. Давно. Подруги были. Обе - были. Заезжала иногда к нам. Так я и узнала Митю. Так его мать звала. Он мне показался таким высоким и взрослым. Холодным, но было в его глазах что-то теплое, простое, что влекло и грело. Ясные голубые глаза с золотистыми искорками, будто отражающими солнце. Я училась в десятом классе, мне было пятнадцать, с половиной. Первый раз я увидела его зимой, на новогодние праздники.
Был холодный январский вечер, огромное черное небо усыпано бисеринками звезд. Далеких, холодных. Ярких и притягательных. И снег - с горящими искорками в огнях вечерних фонарей. У нас на столе была маленькая елочка - искусственная, сколько себя помню, мы всегда ее ставили. Бабушка прихворнула, вот тетя Надя и пришла. С Митей.
Мы почти не говорили в тот вечер. Я накрыла стол. Мне все казалось, что я хожу пунцово-красная. Так горели щеки. И, как сейчас, не могла выговорить ни слова. Конечно, я прекрасно осознавала, что я для него - лишь серая мышка, девчонка, школьница. Никто. Он - взрослый парень, красавец, с будущим... Старалась даже не смотреть на него. Он - тоже. Но когда уходил, бросил взгляд. Один. На меня. Из темноты прихожей. И этот взгляд запал мне в душу. Навсегда.
Митя вышел раньше. Его мама чуть замешкалась в дверях, прощаясь с бабушкой. Я слышала, о чем они говорили.
- Хорошая у тебя внучка, Лида, - заговорщически шептала тетя Надя. - Будет пара моему Митьке.
- Так она же ребенок! - смутилась бабушка. - Он у тебя уже взрослый совсем, а Катюшка еще даже школу не закончила.
Тетя Надя засмеялась:
- Ну, пусть подрастет! Мы же не завтра ее замуж выдаем! Через пару годков - и за свадебку!
С этих пор тетя Надя не забывала спрашивать обо мне, если меня не было, а если была - то не забывала рассказывать о своем Мите.
- Хоть он и шалопай у меня, - говорила она мне, прихлебывая чай с бабушкиным вареньем. - А все же парень неплохой, добрый. И уважение к семье у него есть. Вот пообтесается немножечко, в годы войдет, успокоится, и заживете как Петр с Февроньей. Уважь уж меня, старуху, не откажи, хорошая ты моя. Катюш, нравится он тебе? Хоть капельку?
Я не отвечала. Лишь смущенно опускала ресницы и багровела, казалось, до корней волос. Что тоже смешило тетю Надю. Смешливая она была. Хорошая. Добрая. И меня полюбила как родную. А когда совсем слегла, то только о том и просила, чтобы я не отказала, вышла замуж за Митю. Да что я? Разве ж от меня зависело?
Мы довольно часто виделись. Для меня - часто. Каждая встреча была как праздник. Я жила воспоминаниями об этой встрече до следующих. Долго. Он не видел меня. Совсем. Не разговаривал со мной. Почти. А если говорил - то только наставлял, как нужно себя вести, чтобы хоть чего-нибудь добиться в этой жизни. Относился как к ребенку. Всегда.
Как ножом по горячему сердцу
Резанули - и брызнула кровь.
От тоски моей некуда деться -
Вспоминаю тебя вновь и вновь.
Вспоминаю глаза голубые
С блеском золота солнца зарниц...
Вспоминаю и речи пустые,
И твою похвальбу без границ...
Глупый мальчик. Красивый, холодный...
Твоим ядом себя я гублю.
Но потухнет вдруг гнев мой бесплодный -
Ведь тебя я как прежде люблю...
Мне было девятнадцать, когда я это написала. Глупая была. И вообще много чего писала. О нем. Для него.
Тетя Надя во мне души не чаяла, а Ната - старшая сестра Мити - казалось, скрыто ненавидела. Может, ты преувеличиваешь? Не знаю. Но мне так казалось. Я боялась ее. Она - очень сухая, властная, жесткая в общении и абсолютно непривлекательная как женщина. Нехорошо, конечно, так говорить, зная, что ты сама не ахти. Но Ната была замужем. Саша - ее муж - тихий скромный мужчина, ходил за ней как тень. И исчез так же, как тень. В один прекрасный день взял и ушел. К другой. Детей не было. Ната не хотела. А другая родила. Девчонок-близняшек. Потому и ушел. Слышала краем уха. А однажды видела его. В парке. Счастливого. С дочками. Он даже внешне изменился - стал как-то выше и шире в плечах. Видела. Когда была уже замужем за Митей. Замужем. Сколько лет прошло, прежде чем это случилось? И почему?
После школы я решила уйти в монастырь. Постой. Ты же об этом писала! Когда? Не помню. Кажется, на днях. На днях? Ах, да, было дело. Кажется, было. Но... Тогда... Где... А может, это просто моя больная фантазия?.. Сон. Все - сон. Уже так поздно. Все спят. Кругом тишина, за окном - темнота. В соседних окнах погас последний свет. Тихо. Так странно. Совсем не хочется спать. Наверное, я уже сплю. Или нет? Хочется плакать...
Когда бабушка с тетей Надей забрали меня из монастыря, последняя мне торжественно пообещала дело с Митей уладить. Но куда там... Глупо. Боже, как все глупо. Глупо и нелепо. Я не давала себе отчета в своих поступках. А надо бы.
Мы виделись все реже. Его мать болела, да и на моей бабушке годы сказывались. Как-то, через пару лет, я его встретила на улице. Случайно. Неожиданно. Он не заметил меня. Или сделал вид. И я прошмыгнула мимо. Загруженная книжками и ученическими тетрадками, наспех причесанная, в юбке до пят и стоптанных туфлях. Пробежала, даже не поздоровавшись. Я чувствовала, как сердце бьется где-то в горле, как потеют ладошки и жар приливает к щекам. А ноги подкашиваются и одновременно несут, несут меня прочь... Я была больна им. Больна. Да. Любовь - это болезнь. Страшная, тяжелая и не поддающаяся никакому лечению. Болезнь, боль. Боль, которая завладевает всем твоим существом. Тупая, постоянная. Это холод, который живет внутри тебя и никак не дает согреться. Знаешь, когда ты говоришь "любовь", мне представляется красивая молодая девушка. В лохмотьях и с растрепанными волосами. С выколотыми глазами, из которых сочится кровь... Хм, она как голодный зверь ищет свою жертву... О чем ты?! Мне страшно...
Вечером я решилась. Я полагала, что если откроюсь ему, то мне станет легче. По крайней мере, раз и навсегда получу ответ. А еще - внутри легким холодком теплилась надежда. Да, помню, именно так я и записала в дневнике. Тогда. Еще поиронизировала над фразой "холодком теплится". Сочетание несочетаемого. Как я сама. Собранная из противоречий.
Ты слышишь, милый, капает капель...
Пришла весна. Ты слышишь, милый?
Взгляни: уже пришел апрель,
И город вновь умытый и красивый.
Ты слышишь - пенье соловья
Прорежет скоро тишину в ночи...
Ты слышишь, милый? Это я!
Не слышит. Сколько не кричи!
Я сердцу твоему кричу, не слуху!
Но сердцем мне не внемлешь ты...
И, чтоб совсем не пала духом,
Я погружаюсь вновь в мечты.
Я написала это после того, как он не ответил. Ничего не ответил. Совсем. Будто я не писала. Сначала думала - не дошло. А потом...
Иногда я ненавидела его. Когда становилось особенно больно. И тогда мне хотелось, чтобы ему тоже было больно. Сделать хоть что-нибудь, чтобы он меня заметил! Как в тот день, в детстве, когда я нарочно упала с дерева. Чтобы моя мама вспомнила обо мне. А в результате со мной в гипсе возилась бабушка...
Боже, прав был Ницше, тысячу раз прав, когда говорил, что любовь не спасает, а добивает. Добивает, отбирает все последнее. И у тебя, и у того, кого ты любишь...Счастливы те люди, что не умеют любить! Они подобны стоящим на вершине горы. Всегда там, наверху. А мы - здесь, у них под ногами. Что за тяжкое бремя, носить в своем сердце любовь! Зачем я так привязала себя к нему? Зачем мучила себя? Сама. Сама себе доставляла страдания. Умирая от боли, я наслаждалась ею. Зачем? Зачем...
Когда он вдруг пришел к нам после смерти матери, я подумала, что сейчас небо обрушится на землю. Но небо осталось там, где оно и было. А земля ушла из-под ног. У меня. Это был сон. Прекрасный сон. Я наслаждалась жизнью и все боялась проснуться. Казалось, что тетя Надя исполнила обещанное уже оттуда, и Митя... Митя... Всегда такой далекий. Вдруг стал близким. Снизошел до меня. Нет. Не было высокомерия как прежде или чего-то еще. Просто. Мы ходили гулять. Он говорил красивые слова и держал меня за руку. Был нежен и внимателен. А потом вдруг сделал предложение. Неожиданно. Быстро. Будто торопился куда-то. Странно. Я... Я не знала, что мне делать. Мне всегда хотелось быть с ним рядом. Я хотела от него ребенка. Очень. Чтобы был похож на отца. С такими же голубыми глазами. И боялась. Чего? Не знаю. Так неожиданно. И странно. Я согласилась. И стала его женой. Чтобы всецело принадлежать ему.
Я согласна идти на край света
За тобой, за одним тобой...
От заката и до рассвета
Ты сияешь моей звездой...
Так все странно... Было красивое платье. Была церемония. Не было храма и венчания. Мне было все равно, лишь бы с ним. Как он хочет. Бабушка радовалась. Стала часто болеть. А потом... На свадьбе Митя так напился, что в спальню его притащили друзья. Почти такие же. Что-то говорили про какие-то деньги. Смотрели на меня странно. То ли сочувствовали, то ли смеялись надо мной. А может, и то, и другое. Мне захотелось сбежать. Ему было не до меня. А идти было некуда. И я до утра тихонько проплакала в уголке. Задаваясь глупым вопросом: почему? Почему глупым? Потому что глупым...
Сегодня плакал он. Смотрел на меня и плакал. Странно. Он никогда не говорил, что любит меня. Никогда. Даже когда делал предложение. Он плакал? Может, он любит меня? Хоть чуточку...
17 сентября. Ната разбудила меня довольно рано и сказала, что уходит на полдня. На вопрос "куда" не ответила. Пусть идет, куда хочет. Мне все равно. Наплевать. На все наплевать. Я-то знаю, что идет она к Инге. Чтобы выяснить ситуацию у нее. Ей же надо знать все с двух сторон. Я не знаю, что мне делать. И не хочу думать об этом. Забыть. Забыть и не вспоминать.
Перед уходом сестренка дала мне строгие указания. Для меня - салат в вазочке, для моей жены - каша в кастрюльке. На вопрос "почему" не ответила. Она вообще почти не разговаривает со мной. Обиделась, наверное. А за что? Что я ей такого сделал? Да ладно. Так даже лучше. Лекарства - на полочке, их ровно в два. Строгий порядок. У нее всегда и во всем строгий порядок. Педантка! Могла бы дать мне поспать в выходной! Написала бы записку... Или, если мне предстоит отдыхать всю следующую неделю, меня можно просто так, из вредности, будить ни свет ни заря? Ох, Наташка...
Делать нечего. Я встал, умылся и заглянул к Кате. Она еще спит. Такая миленькая - как ребенок! Прижалась щекой к подушке... Настольная лампа горит, стопка бумаг. Похоже, всю ночь писала, надо будет забрать. Может быть, я хоть что-то пойму из ее записей, если слов от нее добиться невозможно...
Я погасил свет и подошел к ней ближе. Стриженая как мальчишка, Ната постаралась. Она всегда Катю недолюбливала, а когда я на ней женился, стала не любить особенно. Странно, почему она тогда решила помогать нам? Очень все странно. У нее реснички мокрые. У Катюшки. Плакала... Малышонок...
- Ты слышал, как падает осенний лист? - спросила она сквозь сон.
Ее голос, такой тихий, робкий. Я вспомнил, она уже задавала мне этот вопрос. Незадолго до того, как все произошло. Я уходил, она не могла меня удержать. Тогда и спросила:
- Ты когда-нибудь слышал, как падает осенний лист?
Я не ответил, молча шнуровал ботинки. Она задумчиво продолжила:
- Когда в лесу тихо, он отрывается от ветки с оглушительным треском, как бы оповещая всех о своей гибели. Только никто не слышит. А потом слетает на землю, шелестя и порхая, словно сопротивляясь потокам воздуха. Но он все равно падает. И умирает. Его затопчут ногами, потому что никто не слышал, как он упал. И он уже больше никому не нужен...
Я не дослушал ее и ушел, так и не поняв, зачем она мне все это говорила... И не ответил ей, словно ее не было рядом.
Если бы она могла мне все повторить сейчас! Не во сне, а глядя в глаза, наяву. Почему ты молчишь?.. Неужели, чтобы понять, как тебе дорог человек, нужно обязательно терять его? Как бы я хотел, чтобы она вернулась, я бы все исправил... Все. Я прилег с ней рядом, почувствовал запах ее кожи. От нее пахнет домом и уютом, теплотой и любовью, чем-то настолько родным и близким, что этого ощущения не описать словами. Снова почувствовал, что мне безумно дорог этот человечек, дорого все в ней, даже крохотная родинка на ее доверчиво раскрытой ладошке. Я обнял ее и, кажется, заснул.
Не знаю, сколько мы проспали рядом, но солнце уже светило вовсю. Во сколько же она легла? Так крепко спит... Я погладил ее по щеке и тихонько поцеловал пухлые губки. А она проснулась. Открыла глаза и испуганно посмотрела на меня. Я улыбнулся:
- С добрым утром!
Катя не ответила, немного отстранилась от меня, села и закрыла лицо руками. Сначала я подумал, что напугал ее или обидел, придвинулся к ней и попытался заглянуть в глаза. Она еще крепче прижала к лицу ладони и замотала головой. Глупыш! Ты стесняешься своей заспанной мордашки! Да ведь сейчас в целом свете нет ничего милее... Стоп! Так она понимает, что я - это я! Значит, помнит меня. Хорошо, малыш... Но добиться слов от нее по-прежнему невозможно. Я не стал дальше мучить Катю и вышел. Но дверь оставил приоткрытой, чтобы ее было видно. Катюшка вылезла из-под одеяла, накинула поверх маечки халатик и подошла к календарю. Передвинула квадратик на сегодняшнее число, сложила аккуратно бумаги на столе и начала деловито прибирать постель. А Ната мне говорила, что все приходится делать ей! Странно... Все собрала, сама. Я перебрался на кухню, а Катя вышла из комнаты и проскользнула в ванную. Та-ак, это тоже интересно. В чем Ната мне еще солгала?
Пока мой малышонок был в душе, я совершил набег на холодильник. Значит, так: вкусностей здесь на двоих хватит, а свою кашу пусть Ната ест сама. И потом, хватит Катю запирать в одной комнате, будет завтракать со мной. Ре-ше-но. В то время, когда я принимал такое важное решение, она вышла из ванной и скрылась за дверью своей комнатки.
Кажется, что она все делает автоматически. Не обращает на себя внимания, совсем. Живет в себе, постоянно о чем-то думает, силится что-то вспомнить... И лишь то, что привыкла делать годами, делает, как запрограммированная. Я бы даже не удивился сейчас, если бы она занялась уборкой или стиркой, не запирай мы ее.
Я вошел вслед за ней в комнату. Катя на меня реагирует! Едва я открыл дверь, она посмотрела на меня. Хорошо. Вот только заставить ее отложить свои бумажки и пойти позавтракать действительно практически невозможно. Поэтому, не объясняя ничего, я просто взял ее на руки и отнес на кухню. Легкая, как пушинка! Почти невесомая... И не сопротивлялась нисколько, только обхватила мою шею руками и положила голову на плечо. Я усадил ее за стол и поставил перед ней тарелку:
- Катюш, давай, позавтракаем вместе? Составишь мне компанию? Посмотри, это - тебе.
Она смущенно отодвинула ее. Хм, мы практически никогда не завтракали вместе. Не обедали и не ужинали. После так называемого "медового месяца", когда моя молодая жена мне основательно наскучила, я взялся за старое. Мы стали жить раздельно, я убегал рано утром, когда она еще спала, или делала вид, а приходить поздно. Так поздно, что иной раз открывал дверь собственной квартиры, ставшей таковой после удачного обмена квартир родительской и Катиной, когда соседи уже просыпались. А потом и вовсе перестал обращать на нее внимание. Любит она меня - не любит, больно ей или не больно - меня не интересовало. Даже перестал разговаривать, будто ее не было рядом. Как тень, она была как тень - не больше. В доме был уют и порядок, если я приходил - меня ждал горячий обед или ужин, время от времени я навещал ее - должен же у нас быть ребенок! И что теперь?..
Я снова придвинул к ней тарелку и сел напротив. Тот же результат.
- Катюша, так дело не пойдет, - я не выдержал. - Тебе надо поесть. Я тоже с тобой поем. Смотри, сколько здесь всего.
В ответ она только покачала головой. Я решил изменить тон:
- Ешь сейчас же! Или я уйду!
Катюшка испуганно схватила вилку и умоляюще посмотрела на меня. Хорошо, теперь я знаю, за что мне цепляться - она не хочет, чтобы я уходил... Значит, будем работать. Что мне сделать, чтобы она заговорила?.. Сел с ней рядом.
- Малыш, давай, вкусно же! Хочешь, я тебя покормлю, как маленькую? Хочешь? Нет? Сама? Ну, давай. Ведь вкусно?
В самый разгар семейной идиллии вернулась Ната. Хорошо еще, что я скормил Катюшке почти все, что планировал, потому что она тут же выронила все из рук и сбежала к себе. Значит, она боится мою сестру. Я еще подумал, почему, но ответ был готов буквально через минуту.
- Что ты делаешь?! - это мне. С места в карьер, не разуваясь, злющая как фурия. - Ты можешь объяснить мне, что ты делаешь?!
- Завтракаю, - я попытался быть невозмутимым.
Нату это только раззадорило:
- Завтракаешь? А ты на часы смотрел? Третий час дня! И чем ты ее кормил? - заметила почти пустую Катину тарелку. - Почему не сделал так, как я сказала?!
- Ната, остановись, ради Бога! Хватит кричать! Я прекрасно тебя слышу, незачем оповещать обо всем соседей, - все еще пытаюсь сохранять спокойствие. - Мы с моей женой завтракали. Мы оба. Нам незачем питаться раздельно, посмотри, на кого она стала похожа - дети Бухенвальда еще живы! На лице одни глаза!
- Дима, мальчик мой, твоя жалость несколько запоздала, - от ее тона по спине пробежали ледяные мурашки. Ната сделала многозначительную паузу, я тоже молчал. Ее взгляд упал на полочку с лекарствами для Кати. - И, конечно, таблеток ты ей никаких не давал!
Я почувствовал себя виноватым, что-то промямлил про то, что забыл, уже вслед летящей в комнату жены сестре. Я двинулся вслед за ней и застал живописную картину. Катюшка сидела на краю дивана, сбившись в комочек, а над ней грозным коршуном стояла Ната.
- Я тебе сказала: пей! Бери сейчас же!
Катя послушно взяла из ее рук таблетки и бокал с водой, выпила, показала Нате пустую ладошку. Та взялась за ее подбородок, силой открыла рот и проверила еще и там. Удостоверившись, что ее не обманули, сестра направилась к выходу и наткнулась на меня.
- Что смотришь?! Осуждаешь? Считаешь меня жестокой? - она с презрением оглянулась на Катю, которая продолжала неподвижно сидеть, обхватив руками колени. - Мерзавка отказывается пить лекарства! Ей пытаешься помочь, а она сопротивляется!
- Сопротивляется? - переспросил я.
Ната не ответила. Я схватил ее за руку и вывел из комнаты.
- Как ты ее назвала? Мерзавка? Это она-то мерзавка? - у меня не осталось желания играть пай-мальчика и захотелось спросить обо всем начистоту. - Что она сделала, чтобы заслужить такое? Почему ты так с ней обращаешься и почему врешь мне?!
- Вру? О чем ты? - мне показалось, или мой вопрос действительно испугал сестру? Я продолжил:
- О том, что тебе вовсе не приходится делать все за мою жену, ведь так? Она все делает сама, даже постель складывает, на автомате, как всегда. Зачем ты остригла ее? Почему обращаешься с ней, как с животным, почему питаться она должна как собака?
Испуг Наты начал проходить и постепенно сошел на нет. Она выдернула свою руку из моей и свысока произнесла:
- Дима, ты что, нашел новую игрушку? Зачем я ее остригла? Так ведь она даже не заметила, она же в зеркало не смотрится никогда. То, что она все делает автоматически, еще не значит, что она нормальная. Это больной человек, и обращаюсь я с ней соответственно. Понимаешь? Питание - это режим, я все ей расписала по часам, а ты выбиваешь ее из установленного порядка, благодетель нашелся! Лекарства - это тоже режим, необходимость, а она отказывается. От еды ведь она тоже отказывается?
- Отказывается... - нехотя согласился я.
- Вот видишь! А ты меня в экзекуторы записываешь! Один день с ней провел и уже выводы сделал! Это - живой человек, а не игрушка, поэтому на будущее: делай так, как я тебе сказала, и не выдумывай ничего. Тебе показалось, что с ней все в порядке? Мне тоже иногда так кажется. Но это только видимость, поверь. И я, как медик, знаю это. Можешь проверить, в голове у нее по-прежнему бардак. И начался он у нее задолго до того, как ты на ней женился. Не понимаю, зачем ты вообще с ней связался, зная, из какой она семьи? Вокруг тебя всегда было полно нормальных девушек. Вот Инга, например, была бы прекрасной женой. А ты ее так обижаешь...
И я снова сбежал. За дверь. Как всегда. Ната говорила убедительно, не поспоришь. Но что-то в ее словах было не так. Что-то не сходилось. И почему она напугалась? Она вообще каждый раз напрягается, стоит мне заговорить о том, что Катю нужно бы показать врачу, даже если речь идет о Евгении Семеновиче, мамином докторе и друге семьи. Не хочет выносить сор из избы, она жутко стесняется того, что ее оболтус-брат женился на дурочке. Хотя, какая Катя дурочка? Мой малышонок... Стоп, а какой Ната медик? Она же только фармацевт, неплохой, конечно, но все же...
Оттого, что я всегда сбегаю, мне самому иногда неприятно. Но я терпеть не могу копаться в себе, и слышать ничего не хочу про Ингу. Ее нет, нет и не надо! И лучше бы никогда не было... Что же я сделал?
Катя медленно поднялась с дивана и как сомнамбула подошла к столу. Взялась за бумаги. Отложила в сторону вчерашнее, нашла ручку... Медленно, как неживое существо, словно не осознавая, что она делает. Что-то сказала, обращаясь явно не ко мне. Но ведь недавно это был совсем другой человечек! Живой, подвижный, нам даже было хорошо вдвоем... Я окликнул ее.
--
Катя! - никакого результата. - Катюш, что-нибудь хочешь?
Она даже не повернулась, словно не слышит. Я подошел к ней и забрал бумаги. Не заметила. Все как всегда. Тот же взгляд из-за пелены. Мне захотелось схватить ее на руки, кричать, кричать, чтобы докричаться до нее, чтобы то, что захватило ее, отдало мне мою Катю, вернуло... Но вместо этого я только забрал исписанные бумаги и вышел. Ната была права. Хорошее только кажется.
...Три месяца. Вот уже три месяца, как я вижу свою жену в таком состоянии. Не живой и не мертвой, как во сне. С тех самых пор... Мы не ссорились, просто я всегда уходил от разговора. Бросал ее, когда вздумается. Но вместе с тем, хотел, чтобы дома меня ждала моя семья - жена и ребятишки. Я захотел стать отцом тогда, когда не стало мамы. Рядом должен быть кто-то, твоя кровь и плоть, это так понятно. Про себя знаю - я безалаберный, но жену-то взял девочку чистенькую, здоровенькую, родители тоже - странные, конечно, но не алкоголики какие-нибудь, ученые... Все рассчитал, все продумал, ничего не упустил. Кроме чувств человеческих.
С Ингой я познакомился у Наты. Что между ними общего - до сих пор не пойму. Она отчаянно флиртовала со мной, ну, и я не упустил возможности. Жена казалась мне пресной, неопытной. И близости боялась как чего-то запретного, каждый раз приходилось брать ее штурмом. А здесь... Так все закрутилось и понеслось. Инга пристроилась каким-то образом в нашу компанию, так что видеться мы стали гораздо чаще, и даже перестали скрывать наш роман на работе. Стали вместе появляться среди друзей, на общих посиделках. О разводе речь не заходила - нас обоих вроде бы все устраивало. И Катя, казалось, ни о чем не подозревала. Может, конечно, это только мне так казалось, я не задумывался. Не хотел задумываться.
Все произошло неожиданно. Наш шеф, которого я долго и усердно подсиживал, наконец-то, решился отойти от трудов праведных. По этому поводу решено было устроить торжественные проводы, на которые все явились полноценными ячейками общества. Я был с женой, но недолго. Оставив Катю на попечение Наты (работаем-то мы все вместе), я умудрился улизнуть с Ингой в ее кабинет. Вдоволь насладившись друг другом, мы вышли в свет в самый разгар событий. Я заметил жену издалека: она стояла спиной ко мне, закрыв лицо руками, а Ната вроде бы утешала ее. Решил узнать, в чем дело и подошел ближе. В этот момент Катя обернулась, и наши глаза встретились. Мне до сих пор становится холодно, когда я вспоминаю этот взгляд. Сколько боли, отчаяния и даже злости. И я - как дурачок, ничего не понимающий. Еще секунда - и она с криком осела на пол. Все вдруг куда-то исчезли, сестра только что была рядом - ее нет, никого, кроме меня. Катюшка лежала на полу, прижав руки к низу живота и плача. Вокруг воцарилась тишина, все смотрели на нас, а я ничего не мог сделать. Наконец, подошла Ната и сказала, что вызвала скорую.
Скорая приехала на удивление быстро. Врач - крепкий молодой мужчина - перекинулся парой слов с Натой, она что-то ему объяснила, Катю забрали, а я остался, ничего не понимая. Вечер был испорчен. Ха, а я вместо новой должности получил новую головную боль. Катей занялась Ната, я все узнавал от нее. От нее и узнал, что моя жена потеряла нашего ребенка. Потеряла по своей вине и желанию: принимала какую-то гадость, чтобы вытравить малыша. Сразу не получилось, а вышло, как вышло... Зачем?!! Почему она это сделала?!! До сих пор для меня остается загадкой. Я не навещал ее в больнице. Пришел только, когда ее выписывали с твердым намерением развестись, хоть в этот же день. Однако то, что я увидел, заставило меня изменить свое решение.
Она сидела на краешке кровати, отрешенно уставившись куда-то в сторону окна. Когда я вошел, даже не обернулась. Ничего, никакой реакции. Я говорил с ней, зло обвинял ее, а она даже не обращала на меня внимания, словно бы меня не было рядом. Устав, я сел напротив нее.
- Ты что, не можешь мне ответить? - я тронул ее за плечо. - Катя, что с тобой?
Она подняла глаза. Тусклые, как за пеленой. Где-то там, в глубине, что-то вспыхнуло, словно искорка, и опять погасло.
- Вы за ней? - меня отвлек мужской голос.
- Да, я ее муж, - я рассеянно ответил и обернулся. Странно, ее лечил тот же врач, что и был на скорой. Тогда я об этом не подумал, только сейчас это пришло мне в голову. Действительно странно. Но продолжим.
- Мне нужно сказать вам пару слов, - сделав знак следовать за ним, ответил врач.
Мы оба вышли. Не дожидаясь моего вопроса, он начал прояснять ситуацию.
- У вашей жены был выкидыш...
- Это я уже знаю, - я злобно перебил его.
- Разрешите, я продолжу, - терпеливо возразил он. - Это событие сказалось на ее психике. Во-первых, у нее частичная потеря памяти, она совершенно ничего не помнит о том, что с ней произошло и почему она здесь. Во-вторых, Екатерина Анатольевна... Вы сами видели, в каком она состоянии. Она абсолютно замкнулась в себе и, увы, тут уж я бессилен. Вот, могу лишь порекомендовать эти препараты - успокаивающие, не волнуйтесь, ваша сестра все знает. Ну, пожалуй, и все. Всего хорошего.
Я вошел в палату. Катя была в том же положении. Позвал ее - безрезультатно. У меня в голове пульсировало: "Ты сама во всем виновата!", хотелось сбежать на край света, сделать что-нибудь, чтобы ничего этого не было... С трудом вернув себе самоконтроль, я подошел к жене. Посмотрел на нее - и мне стало так жалко этого хворобушка... Личико осунулось, темные круги залегли под глазами... Я взял ее за плечи и осторожно поднял.
- Катя, мы идем домой, понимаешь?
Видимо, она плохо себя чувствовала, потому что сразу попыталась сесть обратно. Я ей не дал, вывел за руку из палаты, потом из больницы... Под любопытные и сочувствующие взгляды. Она покорно брела за мной, только очень медленно. Возле машины Катя едва не упала, пришлось действовать быстро. Всю дорогу домой я думал только об одном: что же мне теперь делать? Катюшка спала. Глядя на нее, я никак не мог понять, в голове никак не укладывалось - зачем, зачем она это сделала? И отчего теперь она в таком состоянии, если сама же добивалась... Она убила моего ребенка. Моего! И я ничего, ничегошеньки не знал о нем, пока его не стало... Я разрывался от этого странного чувства, смеси обиды, злобы и презрения, и от жалости к ней. Надо было что-то делать? И я сбежал. Снова...
Катя проспала почти сутки. Я переселил ее в комнату, которую планировал под детскую. В своей остался один, а в большую перекочевала Ната, сдав квартиру знакомым. Она с энтузиазмом взялась за Катино лечение, а я избегал ее. Она долго приходила в себя, много спала, потом... Потом взялась за писанину, но рвала почти все, что писала. Пока я не стал забирать ее листочки. Там были обрывки воспоминаний из детства, какие-то зарисовки, даже стихи... Лишь недавно она начала вести дневник. И я взялся за это дело вместе с ней. Кстати, надо бы посмотреть, что она вчера писала.
Катя, Катя, бедная моя девочка... Что же я сделал с тобой? Ты хотела, чтобы я заметил тебя? Чтобы мне было больно? Куда уж больнее... Боже, я скоро сам сойду с ума! Зачем, ну зачем, глупенькая моя?.. "Ты когда-нибудь слышал, как падает осенний лист?" - только сейчас я понял ее вопрос. Нет, малыш, ты не осенний лист! Ты мне нужна!..
17 сентября. Интересно начался день. Первое, что я увидела, проснувшись, - Митино лицо. Он был рядом. Со мной. Господи, как странно... Он пришел ко мне? А я? Я - спала. Потом - проснулась. Я не могла смотреть на него и все пыталась сообразить: я все еще сплю или это явь? Потом он ушел. Вспомню ли я когда-нибудь, что происходило в эти дни? Иногда я совсем ничего не соображаю, будто сплю. Сплю наяву... Сейчас он на кухне, я знаю. Стараюсь записать как можно больше, пока голова ясная...
Боже, опять... Пока еще что-то могу, пока помню, пока могу... Мы были вместе, мы завтракали вместе, так, как никогда не было раньше... Все было хорошо... Что еще? Зачем ты здесь? Снова... Пиши. Пиши. Тяжело. Мутно все. Я так хочу вспомнить, что между нами произошло, и не могу! Не могу!!! Я снова как во сне. Иногда что-то прорывается в мой сон, но это сон, только сон.
Митя был со мной рядом? Хорошо, если бы это было правдой. Была ли ты счастлива в браке? Наверное, была, немного. Недолго. Утром после свадьбы он извинялся. Когда обнаружил, что я спала в кресле. А он даже не раздевался.
Потом был мой первый раз. Мне было страшно и больно. А он? Он? Говорил, что такого у него никогда не было. Говорил, что я глупая. Что не стоит бояться. Что потом мне понравится. А когда я заплакала, разозлился и ушел. Пришел утром. Ты жалела? Да. Его. Не себя. Тебе даже не было обидно? Было. Немного. Но я нашла ему оправдание. Вспомнила, как говорила бабушка: "Любовь, Катюш, это такое наказание. Когда любишь кого-то, все от него стерпишь, любую обиду".
Я всегда находила ему оправдание. Поздно пришел? Устал, наверное. На выходные уехал с друзьями? Пусть отдохнет. Я его каждый день вижу... Каждый день? Почти. Нет, первое время все было хорошо. А потом заболела бабушка, и я почти все время стала проводить у нее.
Она умерла рано утром. Прочитала молитву, попрощалась со мной и... "Ну все, родная, я полетела..." За руку меня держала. Жалела, что правнуков не дождалась. Митя приехал сразу, как я ему позвонила. Помог во всем. Утешал меня. Взял на себя все хлопоты. Так быстро все организовал. Я была почти в трансе. Ничего не замечала. Плакала...
Хоронить бабушку мы поехали в ее родное село. Осень клонилась к закату. Красиво. Ты когда-нибудь видела, как небо ложится на землю? Степь - безбрежное пространство. Поля, холмы... Красноперые деревья, разбросанные вдалеке. Когда там, в глубине степи, идет дождь, небо такое низкое, что кажется, будто оно обнимает землю. Где-то клочьями разорвался туман. Такой холодный и грустный. Таинственный и глубокий. Густой и страшный. И одинокий. Как все мы.
Этот стук. Такой ужасный. Пустой и гулкий. Самый страшный звук на земле. Стук о крышку гроба. Когда шесть гвоздей заколачивают от тебя дорогого человека. Тогда. Только тогда ты понимаешь, ясно понимаешь, что никогда, о, никогда больше ты не увидишь родное лицо. Никогда. Таким, каким привыкла видеть его рядом с собой годами. Мучительно страшно. Мне стало тяжело дышать, настолько, что, казалось, воздух не проходил в мои легкие. Я почти потеряла сознание. Я была одна. В целом мире. Хотя рядом стояли люди. Чужие. Чужие до моей боли, до меня... Даже Митя.
Земля была холодной и мокрой. Такой холодной, что сводило пальцы. Жесткие комки с пустым стуком ударяли о дерево. Все закончилось так быстро. Словно и не начиналось вовсе. Деревянный крест над свежим холмиком. Хотелось кричать, но не было сил. Слезы пересохли где-то внутри. Уши перекрыла звенящая тишина. Мама должна была быть рядом! Должна!!! Но ее не было... Здесь земля навсегда забирала ее мать, а ее не было рядом. И я даже не знала, куда сообщить о том, что бабушки больше нет. Нет с нами. Я знаю, она есть где-то там. В другом мире. Но рядом со мной ее больше нет.
Так хочется вспомнить что-нибудь хорошее... А ты помнишь, как мы с бабушкой еще жили в своем доме, до того как его снесли? Помнишь, как хорошо там было... Зиму я всегда любила больше других времен года. Тогда...
Зима в нашем квартале была особая. Почти деревенская. Не по-городскому тихая. Знаешь, как пахнет деревянный дом зимой? Обложенный снегом извне и протапливаемый изнутри. У него совершенно особый запах. Так же, как и у утреннего морозного воздуха. Это ни с чем не сравнимое сочетание мерзлого снега и горящих дров в чьей-нибудь печке, тонкой струйкой дыма выходящих из трубы на крыше... Где-то подаст голос собака и твоя, спохватившись и загремев цепью, ответит ей хриплым лаем, почти не вылезая из будки...
Утро. Так тихо, что внутри дома чувствуешь себя словно в ледяной пещере. А снаружи - снаружи весело искрится и скрипит под ногами свежий снег. И солнце - такое яркое, что слепит глаза. Изредка тишину нарушит стая галок, галдящих где-то в вышине. До сих пор, как их увижу - вспоминаю зиму. Ту зиму, нет, те зимы, которые остались далеко-далеко в моей памяти.
Новый год... Новый год пахнет хвоей, старыми игрушками, извлекаемыми всякий раз из большой коробки, стоявшей в сенях. И мандаринами. А еще - новыми вязаными носками. Овечьей шерстью. Бабушка всегда пряла и вязала сама. А я любила смотреть, как в ее руках сначала безумно пляшет веретено, а потом проворно мелькают спицы. Раз-раз - и к новому году я неизменно получала новые носочки. Теплые и немного колючие...
Еще зимой мы ходили в парк. Там ставили две, три... нет, целых шесть огромных елок! И они стояли там все новогодние праздники, все школьные каникулы... Яркие огни в ранние январские вечера, катания на лошадях вокруг покрытого льдом озера, горки, карусели, детвора... А перед сном - зимние сказки с голубых пластинок, вырезанных из журнала "Колобок", музыка новогодних снежинок и каша "дружба" со смородиновым вареньем...
Как бы мне хотелось вновь туда вернуться! Хотя бы на минуточку... Уткнуться в теплые бабушкины руки и почувствовать себя самым счастливым ребенком на свете. И чтобы время длилось вечность. Это время... Время, когда ты настолько мал, что мир вокруг воспринимаешь огромным и добрым. Когда все кажется простым и ясным. Когда ты не замечаешь проблем, ссор, конфликтов... Когда в твоей маленькой головке еще не умещается мысль о том, что мир совсем не прост, как кажется. Когда для счастья надо так мало... Так мало, что даже спустя десятилетия это не кажется смешным. И если ты тогда довольствовался таким малым, то и теперь, сейчас, можешь находить счастье в сиюминутных радостях - в восходе солнца, в щебете птиц, в синем-синем небе... Во всем, что есть и окружает нас... И это так много, так много, что пренепременно хочется поделиться. Разделить со всеми, со всем миром. И так больно, что никого рядом нет...
Как жаль, что время не повернуть вспять... Мне так ее не хватает! Иногда мне снится, что все, что со мной было, вся моя взрослая жизнь - лишь страшный сон, кошмар. И вот сейчас я сплю, на огромной перине, укрытая теплым бабушкиным одеялом. Вот уже лукавые солнечные лучи проникают сквозь тяжелые шторы и щекочут щеки. Сейчас подойдет бабушка и скажет, что завтрак готов, а я, соня, все валяюсь. Совсем рядом. Стоит только открыть глаза и... И ничего нет. Ничего. Только осенние капли сиротливо стучат по карнизу. И я снова одна. Такая же, как они. "Я одинок и ныне - как всегда..." Бунинские строки. Одиночество...
Одиночество? Но... Он сегодня был рядом. Настолько рядом, что мне было страшно. Как голова болит... Когда я пытаюсь напрячься и вспомнить. Хотя бы то, что происходило сегодня. О том, что было давно, я помню спонтанно, практически не прилагая никаких усилий. А это... Так плохо... Мне было страшно, что я открою глаза - и снова ничего не будет. Что... Сон! Что все опять только сон и ничего больше! Или я все придумала! Сошла с ума! Как я устала! Господи, я устала... Господи, забери меня! Я не могу, не хочу так больше! Не осталось больше сил ни на что. Устала. Неимоверно...
18 сентября. Вчера я долго не мог заснуть. Ната таки добилась серьезного и обстоятельного разговора со мной. Она все убеждала меня, что я неправ. Во всем: и в том, что возился с Катей, когда давно пора было оставить ее, и в том, что нагрубил ей, своей сестре ("Старшей, заметь!"), и, уж конечно, в том, что поссорился с Ингой. Ната обещала поговорить с ней, а с меня взяла слово никуда не вылазить из дома, выполнять все ее указания и дождаться Ингиного звонка, чтобы все уладить. Я молча согласился. Утром сестра снова ушла на весь день.
Господи! Мне без пяти минут тридцать лет, а я веду себя не просто как мальчишка, а как самый последний идиот. За мной бегает, наверное, одна из самых красивых женщин планеты, а я? А я влюбился в свою серую мышку, в собственную жену. В человечка, которого я никогда не любил. Никогда и никто не вызывал во мне таких чувств. Не страсть, не желание, а что-то другое. Я просто хочу быть с ней рядом, сохранять эту хрупкость, заботиться... В сумасшедшую! Я влюбился в сумасшедшую! Должно быть, я сам сошел с ума! Если бы только она вернулась! Если бы могла поговорить со мной! Рассказать все... Сказать хотя бы слово, но мне! О Боже! Я как в вакууме. Будто бьюсь головой о стену. Ведь ничего нет! Ни-че-го нет!!! В ней ничего нет от человека, которого я знал! Знал и не ценил! Не видел. Как я устал... Устал и запутался. Кажется, она проснулась.
Пока Катюшка была в душе, я забрал ее записки. Все как вчера - автоматически. Я помню, раньше она очень любила петь, и пела. Только вот меня стеснялась, и пела потихоньку в душе, если я был дома. Теперь молчит, как всегда. Музыку она очень любила, а под грустные песни всегда плакала... Особенно под "Close to the flame", помню... Почему я все пишу в прошедшем времени? Она же здесь, рядом, просто, в другой комнате...
Насчет завтрака. Я выполнил все Наташкины предписания: Кате разогрел вчерашнюю кашу, сам обошелся макаронами с сосиской. Катю снова пришлось заставлять, чему я уже не удивлялся. Зная, как Ната готовит, и зная, что это каша. Чтобы подбодрить малыша я даже осмелился и, скрепя сердце, сам съел целых две ложки. Немного странная каша, с металлическим привкусом. Хотя, может быть, это из-за посуды? После завтрака отпустил ее снова писать, до двух часов еще есть время. Сам вот сижу, записываю, что происходит, читаю Катюшкины записи. Иногда все это заставляет меня себя ненавидеть и... У нее такая чувствительная и тонкая душа, что даже не удивительно, почему малышонок не хочет возвращаться. Я столько всего натворил тогда. Я понимал, что рано или поздно ее бабушка умрет, а потому нужно было заранее продумать, что будет с квартирой. Когда Лидии Петровны не стало, Катюшка будто потерялась. Пришлось все заботы взять на себя, Нату это поначалу взбесило. Но когда она узнала, что получит свою часть родительской квартиры гораздо раньше, чем предполагалось, успокоилась. Похороны прошли быстро на сельском кладбище. Катины родители не приехали, да и не знали, наверное. Никто не знает, где они. Я все сделал как надо. А параллельно тут же приискал квартирку, ту самую, где мы сейчас живем. Нужно было только Катино согласие.
Она не хотела сначала, говорила, что мы можем жить у нее, а Ната может оставаться у себя, то есть, у нас. Тогда я повез ее в новый дом, показать, как здесь просторно. Больше всего ей понравилась детская. Я заливался соловьем, а она никак не могла поверить.
- Катя, посмотри, здесь мы поставим кроватку, здесь есть место для манежа, здесь шкаф будет стоять. И посмотри, как светло, сколько здесь солнца. Нравится?
Она закрыла глаза, представляя. Немного помолчала, потом робко ответила:
- Нравится. Митя, только давай здесь вот еще диван для меня поставим. Когда малыш родится, первое время я буду спать вместе с ним, чтобы тебе не мешать...
На этом диване она сейчас и спит. А до детской кроватки дело так и не дошло... Зато вместе с новой квартирой в мою жизнь вошла новая женщина. Инга. Зачем я согласился все уладить? Сам запутался и потерялся. Знать бы ответы на все вопросы, да только это невозможно. Ты пытаешься избежать одной ошибки, а вместо этого попадаешь в другую. И не знаешь, где хуже. Бедная моя Катя. Если бы я знал, как помочь тебе. Мне ведь тоже несладко. Что я могу? Только врать. Нагло и бессовестно. Помню, как-то она написала, читал в ее первоначальных записках:
Твои глаза не смогут лгать,
Они всю правду мне расскажут.
Они не станут избегать
Тех глаз, что правду знать так жаждут.
Твои глаза не смогут лгать.
А я мог! Мог и лгал! Глядя ей прямо в глаза. Вот сейчас подумал: а если она вернется, если все станет как прежде, буду ли я относиться к ней так же, как сейчас? Или это только чувство вины? Может, я зря себя терзаю и мучаю, а на самом деле ничего и нет? Как знать? Что случилось?..
...Слава Богу, теперь все закончилось. Сейчас почти вечер, но дать Катюшке лекарства не было никакой возможности. Да и не надо. Бедняжку тошнило так, что я думал, она умрет. Сначала я услышал топот ее ножек и как хлопнула дверь. Она закрылась, я стучался, просил открыть, спрашивал, чем помочь, она, естественно, ничего не отвечала. Да и не могла бы ответить, даже если хотела. Я не мог понять, что случилось, не мог никак помочь ей. И вообще не знал, что делать. Естественно, чувствовал себя виноватым. Единственная мысль, которая пришла мне в голову, было позвонить Евгению Семеновичу и спросить, что же мне делать. С трудом отыскал его номер в маминой еще книге. Кажется, сто лет не слышал его голос, практически с тех самых пор, как мамы не стало.
- Митя? Какой Митя? Сомов? Надюшин сын? Ах, здравствуйте, молодой человек! По какому поводу звоните: просто решили проведать старика или по делу?
- По делу, Евгений Семенович. Мне нужна ваша помощь, или, хотя бы совет. Катя, моя жена, ей плохо, я не знаю, что мне делать.
- Митя, говорите яснее...
- Да-да, - мне уже самому стало не по себе. - Ее тошнит. Сильно. Я не знаю, как помочь...
- Токсикоз?
- Чего?
- Ваша жена беременна?
- Н-нет... - меня бросило в пот. - Это я виноват, не надо было кормить ее этой кашей, я сразу заметил, что она странная. А сейчас, она и так не разговаривает, и дверь не открывает, и... Я.... Еще лекарства... Как теперь...
- Молодой человек, вы меня запутали. Ваша жена, что - ребенок?
- Евгений Семенович, понимаете, она больна. Давно уже. С тех пор, как потеряла ребенка. И с этих пор ничего не помнит и ничего не говорит. Ната говорит, что ей прописаны какие-то лекарства, я в этом ничего не понимаю. Она этими таблетками Катю поит, но, по-моему, нисколько они не помогают. А я сейчас остался с Катей один, и вот... Понимаете, она еще не ест практически ничего, ну и сейчас... Помогите, пожалуйста... - я сбивался, путался, что-то говорил, объяснял...
Он немного помолчал, видимо, обдумывая, потом ответил:
- Ну, Митенька, если дело только во вчерашней каше, то ничего страшного, хотя, конечно, организм вашей Катеньки и ослаблен. Промойте ей желудок, до чистой воды, и дело с концом. Но завтра приведите ее ко мне. Надеюсь, еще не забыли, где меня найти?
- Не забыл. Спасибо вам большое. Мы обязательно придем.
- Замечательно. И захватите с собой ее карточку и ту гадость, которой вы с сестрой ее пичкаете.
Я высадил дверь. Малышок, по-моему, был в ужасе. Я бормотал что-то про то, что так надо, что врач сказал, поил ее теплой водой, потом все закончилось, потом я помогал ей в ванной, потом отнес в свою комнату и уложил в постель. Все как в тумане. А сейчас, когда она спит, сижу и думаю: неужели это был я? Все это делал я? Неприспособленный к жизни избалованный мальчишка. Какая самокритичность! Ловлю себя на мысли, что прислушиваюсь к ее дыханию, слежу за каждым вздохом. Эх, Митька, знал бы ты, как дорог тебе будет твой серый мышонок!
Где-то через час после нашего разговора позвонил Евгений Семенович и спросил, как Катя себя чувствует. Я ответил, что она спит.
- Ну, ничего. Даст Бог, все будет хорошо. А вы, все-таки, завтра придите. И еще, Митенька, скажите, почему вы сразу не обратились ко мне?
- Не знаю, - я и вправду не знал. Мне тогда было абсолютно все равно, что происходит с моей женой. Я лишь хотел сбросить с себя проблему, чтобы ничего не мешало.
- Хорошо, не важно. Я, конечно, не психиатр. Но я врач. Прежде всего. И, поверьте, ваш рассказ меня немного насторожил. Все очень даже интересно...
- Евгений Семенович, скажите, пожалуйста, вот она все время почти пишет, дневники ведет. А я... Забираю. Просто, если не забрать, она порвет потом, чтобы не читал никто. А так, я хотя бы что-то узнаю, вдруг она что вспомнит...
- Интересно, все очень интересно, - он будто разговаривал сам с собой. Потом обратился ко мне. - Знаете что, молодой человек, захватите и эти записки с собой. Думаю, надо будет посоветоваться. Мы же все-таки люди не чужие. Не хотелось бы терять связь поколений, так сказать. Ну, всего хорошего, жду вас завтра.
Сходил поставил дверь на место. Сижу, пишу, пока Катюшка спит. Возился с ней, как с ребенком. А она почти сознание теряла. Бледная, как покойник. Сейчас хоть немного щечки зарумянились. Почему я раньше не видел, какая у меня жена красивая? Так странно. Ни о ком не думаю, кроме нее. И почему-то почти уверен, что все будет хорошо. Проснулась?..
... Боже, что сегодня за день! Кажется, что иногда события копятся целую жизнь, чтобы потом вывалиться на тебя в один прекрасный момент. Катя, моя Катя... Но обо всем по порядку.
Она проснулась и села на постели. Огляделась, поняла, что не у себя. Я попытался с ней заговорить:
- Как себя чувствуешь? Не тошнит? Температуры нет? - я дотронулся до ее лба. Нет, не горячий.
Катя отрицательно покачала головой, осторожно убрала мою руку и попыталась встать. Я ее удержал.
- Ты куда собралась? Оставайся здесь, лежи. Если что нужно, я принесу.
Она села обратно и снова осмотрелась. Конечно, за время ее болезни наша спальная изменилась. Я сам огляделся - ну и беспорядок же я здесь устроил! Ната поддерживала чистоту, но далеко в свои владения я ее не пускал. Катюшка заметила на ее туалетном столике, рядом с моим бессменным ноутбуком, свои бумаги и протянула к ним руку, вопросительно взглянув на меня.