КРАСИВАЯ

Юрий Горбачев

Кондукторши общественного транспорта теперь стали хороши, как фотомодели. Словно сошедшая с картинки наклеенной над лобовым стеклом, где еще пятнадцать лет назад можно было видеть грозный образ Усатого, ну сущая автодоровская Клаудиа Шифер,"бортуя" бедром толпящихся в салоне, собирает деньги за проезд. Мальчиковая стрижка "белокурой бестии". Вздернутый носик. Словно наклеенные, конапушки. Голливудская улыбка зубов, не расстающихся с "Орбитом"... Все достают монетки, молча. Вынимают "серебрушки" и "желтяки" из кошельков, словно медитируя. Монеты переходят из рук в руки. "Клаудиа" продвигается дальше. И тут мужчина, виснущий на поручне в конце салона, восклицает:

-- Ой, уронил!

-- А вы, мужчина, не роняйте!

-- Так засмотрелся же! -- "отстреливается" тот комплиментом, вынимая из кошелька новую порцию монет, так как прежняя раскатилась под ногами и под креслами -- и искать эту мелочь, шаря руками по затоптанному полу автосредства, стал бы разве уж совсем бедный.

Протягивая деньги, мужчина намеренно задерживает в своей руке ручку юной кондукторши да так, что той приходится буквально выдернуть пальчики из горячей клешни лавеласа.

-- А вы еще и нахал! -- обожгла она его небесно-голубыми из под мотыльково-махровых ресниц.

-- Девушка! Может быть, поужинаем вместе! -- хотел он спрятать в карман "лопатник", по раздутым бокам которого можно было судить, что кроме вывавалившейся из него и рассыпавшейся по салону мелочи, туда утолканы и интимный уют китайского ресторанчика, и умопомрачительно благоухающая косметика, и дорогостоящее манто из престижного бутика. Но не донес респектабельный господин кошелька до кармана. Тряхнуло. И из неудобно перехваченного бумажника опять посыпались монеты...

-- Между прочим, я замужем! Муж мой -- вон, за рулем сидит...И прекратите сорить деньгами!

--Извините! -- виновато сунул кошелек за пазуху влюбленный с первого взгляда.

Замужняя девица решительно развернулась на сто восемьдесят градусов -- и, шоркаясь обо всех подряд обтянутыми джинсами соблазнительными бедрами, стала пробиваться в начало салона--туда, где урчал, пожирая дорогостоящее горючее движок, дергалась кукольная обезьянка на лобовом стекле и торчала из приборной панели, подрагивая от быстрой езды, маленькая пластиковая пальмочка. Девушка приземлилась на этом тропическом островке, правда, не на горячем песочке золотого пляжа с набегающей синей волной, а на нагретом ее мечтами о международных курортах утесненном в уголок месте кондуктора. Она изловчилась все-таки вполне по-фотомодельному усесться на этом острове сокровищ, свято хранящем доходы частного извоза. Она высыпала из ладошки на подрагивающий ярко зеленый ворс ковровой ткани монетки -- и стала раскладывать их кучками. Отдельно--"беленькие". Отдельно --"желтенькие". Отдельно -- бумажки. Их она спрятала в маленькую сумочку и передала ее мужу..."Эй-хэй! Лала-лэй! На далеком побережье!" -- эротично похрипывал Агутин из колоночки магнитофончика под пассажи жгучего фламенко. Тем временем обладатель тугого кошелька пробился к выходу и как только распахнулись двери--заоконный полумрак поглотил его. Двери захлопнулись. Автобус рванул с места в карьер.

-- А бумажник-то, бумажник! Обронил ведь! -- раздался голос из конца салона, соответствующего хвостовой части фезюляжа самолета, той самой куда обычно удаляется террорист, чтобы нацепить на голову чулок... Гражданка, словно, голосуя мандатом на съезде неисправимо честных и сознательных, подняла руку над головами сидевших, поместив тем самым уже виденный "лопатник" на уровень глаз стоявших.

По салону прокатился ропот.

Автобус несся по калдобинам ямочного ремонта, словно разгоняясь для взлета по требованию ворвавшегося с гранатой охальника с замашками арабского экстремиста. Под крылом едва светились огоньки аэропорта. Спохватившегося пропажи мэна, что и мелочи насорил по полу автобуса, и кошель сунул мимо кармана, заглядевшись на "стюардессу", уже было не разобрать среди стремительно уменьшающихся под крылом взмывающего ввысь самолета, едва высвеченных неоном фигурок.

В момент ощупывания взглядами одутловатого кошелька коричневой кожи стоящие и сидевшие и впрямь как бы на мгновение оказались в комфортабельном нутре "Боинга", разрезающего крыльями облака, набирающего высоту в порыве скорее, скорее достигнуть зеленого острова в синем океане. Где и пальмы -- в полный рост. И обезьяны -- не из поролона. И тепло исходит не от жаровни внутреннего сгорания, а от раскаленного на тропическом солнце песка...

На следующей остановке выходили скопом, словно нас по команде выводил тот самый придурок с чулком на голове и с гранатой в потном кулаке. Женщина поднявшая и передавшая кошелек водителю, чтобы тот "сдал его в милицию", оказалась рядом со мной в тот самый момент, когда створки дверей сомкнулись и, визгнув на гололеде, колесо обдало нас смесью ледовой крошки и грязи.

-- Вот так они и наживаются! -- горько прокомментировала сознательная тетя, тщетно стряхивая со светлого драпа мазутные пятна. -- Берут веник -- и на конечной выгребают все из под сидений...Да и бумажник вряд ли отдадут в милицию. Прикарманят! А она -- гипнотизерша -- эта девица. Сколько езжу--кто-нибудь из мужиков засмотрится да и обронит кошелек...

И ее подхватил под руку поджидавший на остановке молчаливый, похожий на Эркюля Пуаро дядя, чтобы увлечь в слегка подсвеченную витринами комков и супермаркетов мерцающую, как экран телевизора, гипнотизирующую темноту...