...Да-да! Я сижу в своем кабинете. Теплое осеннее солнышко высвечивает пыль на чистых, в общем-то, стеклах. Наездился за день, набегался, как банный веник. Часок-другой можно посидеть, мысли в порядок привести.
Прошу прощения, не представился: Денис Сергеевич Тишенков, директор санатория. Какого? Любого, обычного — не Канары и не нары.... Лечебного! “СОК”, понимаете ли... Санаторно-оздоровительный комплекс “Отрада”. Подшучивают (не на моей памяти, правда, началось) — “Отрава”. А что? — я юмор люблю. Тем более, при мне никто не отравился. Стук-стук по красному дереву!
Так что милости просим, как говорится. К вашим услугам: море-пляж-бассейн-души-ванны; стоматолог-терапевт-невропатолог-кардиолог-уролог-гинеколог-психиатр-аллерголог-иглорефлексотерапевт (уф-ф!); люксы-полулюксы-апартаменты со спутниковыми, кабельными и (естественно!) общегосударственными программами; холодильники-телефоны, дискотеки-видеотеки; спортзалы-спортплощадки — шашки-шахматы-домино-футбол-волейбол-баскетбол-настольный теннис-кегельбан-казино-перетягивание каната, наконец!
Чуткая администрация, активное турбюро, ретивая обслуга и, заметьте, доброжелательная охрана. Имеются помещения для проведения деловых встреч-переговоров-презентаций-семинаров-конференций-симпозиумов-выставок. Прекрасный отдых в сочетании с качественным лечением и без отрыва от деловой активности!
Как я выдал, а? Это из нашего рекламного буклета. Не мое дело, но как-то само собой запомнилось. Тем более что половина санатория мной и создавалась.
...Хотя, знаете, они, наверное, не лечиться приезжают и, уж конечно, не работать, а водку пить да чужих баб тискать. Таких же хворых, как и сами.
А, может, и больные. Бумаги, по крайней мере, об этом свидетельствуют. А что мне надо? Все оформлено как положено, все оплачено — живите-отдыхайте!
В конце заезда банкетик прощальный организовываю. Традиционно произнести тостов десять, рассказать анекдотов двадцать, чокнуться раз сто с половиной, хлебнуть раз семь с четвертью, поцеловаться раз пять, попрощаться за руку раз пятьдесят — и езжайте с Богом по домам грехи замаливать! Это я у вас — раз в году в лучшем случае. А вы у меня — чуть не тридцать. Как у того начальника тюрьмы: все садятся и выходят, а он — в тюрьме и в тюрьме...
Кстати, через четыре дня заезд заканчивается. Опять эти стирки, ремонты, закупка всяких там вермишелей... В солярий десяток ламп купить надо — жалуются, что очередь. К зиме всегда такое. Пляжный сезон закрыт... Хотя тут с медцентром разобраться надо: нечего всех огулом записывать! На тренажеры бы лучше отправляли. Зал лечебной физкультуры полузагружен. Здесь они филонят... А вот под лампочкой позагорать да в грязи поваляться — тут все герои...
Да-да, ремонты. Двоих специалистов уже выгнал, еще двое зависли. Пьяницы, что взять — страна такая. Народная традиция, как говорится, заветы мудрых предков. И, главное, не поймешь — вроде бы работают, а работы не видно. Посмотришь на процесс — морока оправдана. Глянешь на результат — кот больше нарыдает. А за спиной стоять — дело неблагодарное и неприятное. Кто знает, отчего у него молоток с ручки слетел — то ли с бодуна, то ли по недосмотру, то ли от излишнего показного усердия...
Короче, взял грех на душу — поймал с поличным за шиворот и выставил за ворота. Не по статье, конечно. “По собственному...” Ну не звери мы, не звери! Надо шанс дать. А не пристроится — проще на улице сигаретку презентовать или на бутыль добавить, чем у себя под боком терпеть. Да и другим неповадно... Соврал-соврал! Другим — все равно. Как авария на дороге — “со мной этого не случится”.
Кстати, о наездах. Елена Самойловна, главбух мой, вчера наехала: “Или доплачивай, или улетаю...” Птица перелетная... Что их всех так по осени в теплые края тянет? Ха, интересная хохма! У нас ведь тоже не холодно. Зимой — минус десять, а уже о дубленке вспоминаешь...
Что это я о других да о других? О себе надо, о себе!
Да-да! Это все, как говорится, базар житейской суеты. Самое главное: я ведь уже седьмой раз живу. Как получилось, так получилось. Вроде бы есть поверие или даже религия: человеку на Земле отмерено семь жизней. Седьмая жизнь — последняя. Что дальше — толком не знаю. К Богу, что ли, пора будет явиться и отчитаться, а уж он примет решение. Очень правильная религия, в общем-то. Только человек имеет склонность забывать предыдущие жизни. Мне не повезло. Или, наоборот, повезло — я все свои жизни помню. Мутировал, что ли?
Вы скажете: все это бред, и за такие речи — как минимум, дурдом? Но я же в директорском кресле! Хорошее кресло, авиационное... Помните, как в самолетах? Бывшие однокашники с авиаремонтного завода списанное подкинули. Я его кожей, как положено, перетянул. Люблю, знаете. Кнопочку нажал — откинулся. Уютно и приятно. Оригинально и свежо. Увольняться буду — с собой заберу.
Да-да, так о чем я? Раз вы читаете эти строки — все нормально. Раз я здесь — все путем, а предыдущие шесть жизней — мои проблемы.
Ха, такие нелепые жизни бывали!
Извините, звонок...
...Задолбали эти кредиты-предоплаты! Отослал в бухгалтерию, к Ленке.
Четвертую жизнь помню. Нелепая, честно говоря, жизнь, трудная. Хотя кто когда признался, что легко жил?
Вкалывал, как проклятый. Сей, коси, жни, молоти и опять навоз разбрасывай. Только и развлечений — церковь да ярмарка. Хозяйство, правда, у меня крепкое было. А что вы хотите — дети как на подбор: четыре мужика! Конечно, и деваха затесалась. Но тоже без дела не сидела, да и замуж в конце концов, как по моему разумению, удачно выдал.
Уж и не помню за что, но авторитет нажил. Рейтинг, как теперь говорится, высокий имел: чуть какие разборы-дрязги — сразу ко мне. И если что решал, то так и делали — обижайся не обижайся. Даже мировой судья советовался, не ленился из уезда приезжать. Я его семя за это и опосля уважил — внуку подсказал, как в люди выбиться в ту смутную годину. И не лишь бы какие люди — в графья отпрыск вписан был! Правда, потом чуть жизнью за это не поплатился. Но тут моей вины нет — кто ж знал, что время такой фортель выкинет?
...Как бунт начался, выбрали меня предводителем, а сделать ничего не выдалось. А бунтовало тогда не только наше село — по всей губернии прокатилось. Задушили оброком — жить неможно стало. Пока прикидывал, как бы сподручнее вверенными мне судьбами распорядиться, свою проворонил. Кто-то навел. Наверное, эта вредная старушенция, ведунья Изольда. Пришлая, мокрушница какая-то, если меня глаз не обманул.
Не успел что-то гавкнуть и флаг в руку взять, как к стене (кривой такой, кривой, бревенчатой!) приперли и из трех фузей — в одно сердце. Один, правда, левее взял, даже рубаху не задел, пацифист сраный! Какая разница, сколько во мне дырок, если уж окочурился. Не брал бы вообще оружия в руки... Хотя, может быть, парню деваться некуда было. Или пристроиться половчее хотел, а силенок своих не рассчитал...
Вы спросите: а похож ли я был на себя нынешнего? Не знаю, честно говоря. Где то зеркало взять было, если у того, кто победней, в окнах — пузырь бычий? Да и теперь — на фотографии себя, конечно, узнаю, а попроси описать по памяти — наверное, запутался бы.
Руки, помню, разные бывали: то тонкие пальцы, то широкие ладони, то волосатые запястья. Борода в четвертой жизни была окладистая, а в шестой — клинышком. Сейчас вон вообще без бороды сижу. С усами, из которых, как говорится, бороды не выкроишь. Значит, по всей видимости, разным я был.
Пожаловаться, что вселялась душа моя в чье-то тело, не могу. Это ж и пес чует: новая конура или обжитая кем! Не было ощущения, что вытеснял кого-то.
Опять трезвонят. Жалоба... Господи, суетной же вы народ, люди! Все путем, со всем разберемся. Я сказал — им уже достаточно, выше не полезут со своими кляузами. “За базар надо отвечать”, как говорит блатота. А блатота, оргпреступность, то есть, чем от власти отличается? Правильно. Тем, что не у власти. То есть вне закона, властью выдуманного. А отмени закон, и преступники тотчас пропадут... И кто ты есть — сразу проявится.
Ха! Такие нелепые законы бывали! Да и сейчас — такое назаковырят... А все — чтоб под пяту загнать. То ль силой, то ль обманом. Обманом проще — риск меньший. Пока обманщика раскусишь, он уже свои делишки провернул. А следующий обманщик наготове: прежнего клеймит, а сам новую паутину плетет...
Да-да, так о чем я? Во второй жизни был старостой деревни. Как-то вот всегда хоть невысоко, а пристроюсь. Как те уши: выше лба не поднимаются, а все ж на голове.
...Попасть бы в ту деревеньку мне теперешнему, вот посмеялся бы! Если б сказал им, что поверх горбылей, топором тесаных, можно ламинат настелить — глаза бы вытаращили... Вру-вру, наведался из любопытства туда весной. А что ж не наведаться за семьдесят верст? Не Стародубье, конечно, уже называется, а Новоельск. Что ж, время вносит коррективы! Хотя там и сейчас крыш под металлочерепицей нет...
Отвлекся.
Неплохая, в общем-то, жизнь вышла. Когда ты чувствуешь, что проблемы человека гораздо ниже твоих возможностей — ты бог. С верхами, правда, трения случались. Тяжело с этими верхами! Мозгов — на полстакана, а амбиций — на полведра. Даже не выдержал раз: по моей подставке одного недомысля в острог отправили. Ну дак что, что ты боярский дитенок? Все тебе разрешено, батянька отмажет?! Жалко было, конечно, но жизнь есть жизнь. Тем более, я его не впрок, а вдогон — за первую жизнь. Извел этот род поганый. Мне это просто: это ведь я меняюсь, а они повторяются. А сам ли, внук ли — все на одно лицо. И характеры как под копирку...
Хорошо, что вспомнил. В канцелярии бумага факсовая кончается, перебежала с утра дорогу Лариска-крыска. А то она так и будет помалкивать, а в ответственный момент работу завалит: “Я вас предупреждала, Денис Сергеевич...”
Сейчас озадачим кого-нибудь...
— Дмитрий Михайлович! Не в дружбу, а в службу — настройте Пашку, чтоб выискал бумагу для факса. Какую-какую? Ну, что ты — маленький?! В бухгалтерии уточни, какая в последний раз проходила! ...Да не сам! Пашка пусть стажируется!
“Скажи, укажи да в рот положи... Понаподсовывают охламонов — и думай, чем их занять!” — Это я уже трубку положил.
...Шестую жизнь и вспоминать противно. В общем-то, оцениваются обычно наиболее выдающиеся фрагменты, а не вся полоса. Можешь быть семи пядей во лбу, добрейшей души человеком, а замазался на каком-то этапе — и кранты тебе. И вообще получается: как помираешь, так и прожил. В почете и уважении — значит, и жил достойно. Как пес бездомный — значит, и жизнь собачья была. Горюют по тебе, хвалят — не обойден был вниманьем человечьим. Ругают, плюют вслед — и поделом.
Каков век, таков и человек... Позорно и коротко: водка, кровь, одеколон (ф-фу!) — командовал расстрельными. Сколько хороших людей положили! Впрочем, ко мне они такими доходили, что рука сама к кобуре тянулась. Это потом узнал, что хорошие. Вернее, изначально видными людьми-человеками были. А тогда... — ну что ж, время было такое! Сами по чужой крови к власти плыли. А жизнь такие узкие рамки ставит — дай Бог вписаться... Как тот коридор, по которому водил, — не дернешься.
То, что не сам стрелял, а сосункам этим приказывал, не успокаивает. Перед собой — как перед Богом: не соврешь — глазки бегают. Гложет совесть. А то, что это был не ты нынешний — какая разница? Все равно — ты...
А если на принцип пойти, то и волкодав — убийца, и вурдалак — убийца. И с виду похожи, и зверством. Жертвами только и различны. Так и то: если жизнь на убийство искушает, смотри, на кого замах делаешь. И, может, проще порой свою поганенькую жизнь на нет свести, раз уж так сложилось, нежели чужие на душу брать. А смерть шестую начисто запамятовал — так крепко пил, что и те, кому служил, отреклись от меня.
...Вы думаете, как помер, так сразу душа в кого-то переселилась? Э нет! И в столетия промежутки были, и чуть ли не перехлесты. По моему разумению, процесс случайный. Хотя, чем ближе к последней жизни, тем ближе они одна к одной. Как в нынешнюю из предыдущей перескочил — ума не приложу! Однак чем Господь и хорош — перетащил как-то: то ль за шкирку, то ль за пятку. А может, потому и последняя нынче жизнь, что уже явно к перехлесту идет. А мыслимое ли дело, чтоб одна и та же душа в двух экземплярах единовременно существовала? А может, и есть души-близнецы?
Застопорился я что-то...
Звонок.
...Уволенный столяр просил взять обратно. Ну не звери же мы, не звери! Сказал: “Погуляй месячишко, отпейся. О семье подумай, сыну шарфик купи. А там — будет предмет для разговора. Двенадцатого числа, в общем”.
Хороший, в принципе, мужик. Зря я его уволил. А может, и надо было? Сколько можно сопли за них вытирать?! Устал я от этих бывших троечников: голову склонят, взгляд потупят, а сами думают: “Заколебал ты, моралечитатель!” Мягко говоря.
Что мне твои проблемы — своих выше макушки! (Это я опять о столяре.)
...Скорее всего, надо было.
Да-да! О третьей жизни. Господь Бог от жизни к жизни нередко смещает место пребывания души. Незначительно, но смещает. Оказался я в Польше. Ну, это сейчас — Польша, а тогда — хрен поймешь. Княжество какое-то. То ли Литовское, то ли Посполитое. Гедемин, кажется, так его звали? — даже орденок мне вручил. Ну как “орденок”? — блямба на полгруди! Сверился как-то в Ленинке — так и есть, получал я орденок.
Порубал я тогда с удальцами тверскими москалей от души. За что, ради чего — кто поймет... Но отряд у меня славный был. Не то, что эти пижоны, которые сейчас. Хотя, если б на них доспехи надеть и мечи в руки дать, наверное, тоже не мальчиками на салазках выглядели бы. Особенно этот, как его, Андрей Якшевич, кажется? Завмастерской. Грудная клетка — дышло переломит. После поллитры даже запаха нет...
А-а, вспомнил, пропади он пропадом! Большая сила — уму могила: привез Якшевич на той неделе подшипники, а накладную взять забыл, пришлось опять командировку выписывать, башка порожняя... А может, какой-нибудь интерес у него есть, чтоб туда-сюда мотаться? Надо бы проверить...
...Ладно, вон Елена Самойловна пришла, принесла кучу бумаг. И это же на всех расписаться! Уйма работы. Почитал бы, но не сегодня. Лень. Не глядя подмахну. Как это нам верхи своими внутренними органами грозят: служебная халатность?
Да-да, о пятой жизни. А что о ней говорить? Вы, наверное, устали. И ждете, когда я расскажу о своей первой жизни. Той самой, когда я был атаманом и когда на меня навесили кличку “Семь жизней”.
Атаман, если вы в курсе, не только у казаков бывает. Как орава собралась — самый главный у них, считай, атаман. Те, что снизу атамана, — шушера молотая, что сверху — тоже шушера, но не молотая. Они нас молотят, чтоб им пусто было! И самое главное — казна у атамана быть должна. Нет казны — не атаман ты, а бугор на ровном месте.
Это сейчас казаком быть почетно: нашьют погоны, нацепят галуны, возьмут в руки нагайки — уважайте меня! Я, мол, за порядок и справедливость. А изначально, что казак, что мошенник — все одно было. Кто побойчее, а к власти непричастен и работать не хочет — тот и казак. Или жиган. Или разбойник, если изначально. Да и сейчас так: кто к кормушке не пробился, а натуру жесткую имеет — тот сам свой промысел звериный ладит.
Ладно, по делу. Упечь в рекруты хотели — брыкнулся, сбежал с дружком Ванюшкой Семенковым. Путь теребить да гать мостить некогда было — зипун под мышку, лапти за плечо (целее будут!) — да и от тюрьмы до сумы. Далеко ли? Пятьсот верст — далеко ли? Ныне, конечно, не хлопотно — вечером в поезде улегся, утром проснулся. А на своих двоих? А на солонине да воде болотной? А лесами, зверьем диким кишащими? Это сейчас волк овцу завалящую стянет, так уж и отстрел объявляют. А знаете, что стая трехлеток за ночь и сотню коров перерезать может? И поди высунься — сам за этими коровами отправишься!
Вольному воля, ходячему путь — месяца через два добрались. Это сейчас по карте — пятьсот. Даже пятьсот тридцать, как-то линеечкой вымерил. И то напрямую. Рвали когти буераками, пока Господь не остановил. И в самом деле, то ли к осени дело шло, то ли ноги устали — все равно, как кто приказал: “Стоять. Здесь вам и быть”.
Шалашик из двух согнутых берез... Жалко березок, но жизнь есть жизнь. И как бы ни проголодался, а себя есть не станешь. Бурундука какого или белку-веверицу за день изловишь, чечевичную похлебку на костерке сваришь — какая-никакая еда...
Да-да, белку. Бурундуков я в пятой жизни ловил — шкурный промысел. Артель, надо сказать, подобралась! Один я — герой, остальные все какие-то недоделанные. Правда, был один и моего племени прозвищем Степан Дугин. Да мало чем от остальных отличался. Приспосабливался, что ли? Короче, все как на подбор — малорослые, узкоглазые... Склонные к мелкому воровству, если по рукам не бить. Степан, к слову сказать, к воровству не пристрастен был. Он больше по части пьянства, если кулака у рожи не чувствует. Но если напьется — смотри, чтоб тебе не настучал. Неистов бывал, буен — все обиды свои припоминал. А без браги нет отваги: проспится — снова тих и покорен, глазенки смущенно отводит... А через день новые обиды накоплять начинает. Народный характер, в общем.
Вы спросите: “А раньше люди крупнее или мельче были?”
Отвечу: хрен поймешь. Все пропорционально. Разве что узкоплечих меньше было. Не выживали, что ли? Коржавые, короче в основе. А абсолютными цифрами? “Санцыметра” с собой не было... Да может, и в том еще дело, что ноне чаще стали употреблять синтетику, чем натуральный продукт, и физические нагрузки сместились вверх: от рук — к голове, а от ног — к заднице.
...Звонок. “Да-да, нет проблем. Кинем счет-фактуру, вы нам — платежку. Закупайте зубную пасту и приезжайте, всегда рады... Реквизиты? Я вам сейчас телефон нашего отдела маркетинга дам. С ними и оформитесь...”
Тоже мне отдел — полтора бездельника... Но как-то справляются, за подмогой не бегут, прайсы оформляют, рекламки пристраивают, идейки подкидывают. Бюджет доить пытаются. И что-то там свое крутят-вертят. Надо бы как-нибудь поднять расшифровку телефонных разговоров — что-то последнее время многовато у них набегает.... А деньги беречь надо.
...Бюджетными ассигнованиями власть имущие последнее время не балуют. Не заботятся о здоровье нации, хотя трещат об этом много! Надавить бы, да как ты на них надавишь — оградились чиновниками да охранниками...
Маловозрастка одного в охрану пристроить хотели. Взял с испытательным сроком. Не выдержал, гад, сгорел на непочитании чина! Я-то, может, и не так стар, но когда меня “Дэном” какой-то сопляк называет... В падлу, братва, в падлу! Я эти хохмы знаю, может, от меня он и нахватался: у меня Майкл Джексон Мишкой Яковлевым проходит, а Стивен Кинг — Степаном Королевым. Но, как говорится, что позволено быку — не позволено телку. А что ты повоевать кого-то успел — так то не подвиг, раз легко далось. А коль тяжело — то не геройство. Знал бы ты, сынок, как все лихо получается, когда лучшая награда — ощущение собственной шкуры на своих костях! А награды-нагороды запихни в то место, из которого их вручили! В общем, подвяжись своим черным поясом, медали на грудь повесь — и марш в дискоклубе порядок держать! Там и похохмишь. А у меня заведение солидное...
Жалко пацана. Умница. Люблю умниц. Найдет свое место в жизни, надеюсь. Молод, правда, пока.
...Сволочь, вспомнить отвратно!
Да-да! Об атаманстве.
...Когда я этих двух разбойников мордой в землю уткнул, не забыв для порядка по плечам потоптаться, один из них меня Атаманом назвал. “Не убивай, атаман!” — голосил. Ну не звери мы, не звери! Что мне, жрать тебя, что ли?
— Работать не научился, а отымать, знацца, умеешь?!
— Не казни, атаман, башку мою бедовую, сколько ей меж плеч быть...
— Да в твою утробу сук обломистый вторкнуть — и хана!
— Прости меня, не согреши смертоубийством! Век служить тебе буду верой и правдою!...
Я козла этого — за бороду и сказал все, что о нем думаю. А второй так и остался лежать трупом-полутрупом. Правда, и мой дружок Ванюшка, побледневши, к ольхе приперся. Даже обосцал свои холщовки, вроде.
— Как тебя кличут, лихая плоть?!
— По-всякому кличут... Федькой-вором последний раз называли...
— Боле на алана похож, черняв весь. И армяк на тебе чужой! Ну да Бог с тобой... Отныне быть тебе Феодором, моим соратником, ежель не подведешь. И вторым лицом после меня. Красть не будем — сие мерзко, недостойно и постыло. Из земельных я, не принято у нас. Грабить будем. Отымать... Правда, сие тож не звыкло, но что ж делать, коль судьба на тропу разбойну вывела?
Ванюшка мой малость приободрился, да и подельник Федькин в себя пришел.
— Четыре человека — чем не шайка? Кто атаман — напоминать нет нужды?
Опять звонят. Уже из верхов, синий трезвонит.
...Заколебали эти энергоносители! Господи, когда это было, чтоб отопление и освещение стояло впредь зарплаты?! Какие налоги, если мы деньги не зарабатываем, а отрабатываем? Издеваются, как могут! Какие тридцать шесть миллионов?!
— Да, полагаю, сможем решить этот вопрос через неделю... — это я спокойно и вслух. — Ну какие в наше время могут быть гарантии? Но обещаю, твердо обещаю...
Ладно, я на вас управу найду! Вчера вас за вымя дернули, так вы меня сегодня? Думаете, я дороги в мэрию не знаю?! Вам все отдай — самому что останется? А мне же о людях думать надо!
Да и люди не лучше... Вчера сторож подошел — горе у него, теща померла. Дай Бог всем такое горе, упокой ее душе! Офицер — да, майор. А куда ты свои расковырки сунул, что комиссовать тебя, беспутного, пришлось?! Ага, люк расстопорился... Пить не надо было после учений!
Короче, вытащил свои кровные из нагрудничка и располовинил.
...Все равно пропьет, сволочь! (Это я о стороже.)
Да-да, об атаманстве. Я уже тогда знал, что на мне семь жизней висят. Как-то невзначай лет в пятнадцать всегда вспоминалось. До этого — как и понятия не имел. Живешь эдак, ни о чем таком не мыслишь — и вдруг наваждение! Как обухом по голове — то ли умом рехнулся, то ли сон наяву пошел. Вроде и не знал поначалу ничего, а потом — как заново все в башку вбивалось! Ну это уж в последующих жизнях. А в первой поначалу думал: то ли напасть, то ли бравада. Сейчас тяжело... Когда последняя жизнь проходит, а что ранее было — не забывается, а что далее будет — неведомо...
Да-да, семь жизней. А больше, как говорится, не положено.
...Кстати, сторожа пора увольнять. Сдал старик. Овчара его (внук подсунул) всех отдыхающих распугала! До феньки мне, что не кусается — мне люди жалуются! Не хватает, чтоб еще кусалась... До феньки, что среди ночи пьяные шастают — это народный обычай! А клиент перед сторожем всегда прав. Это главврач может нарушением режима грозить. Хотя чем ты им пригрозишь, если оплачено...
Так что, Виталий Семеныч, пора тебе в пожизненный отпуск — на пенсию. Со всеми регалиями, как подобает. Премию тебе выпишем, адресок оформим, отвальную организуем... А может, и оставлю. Комплексует Виталий, хоть и виду не подает. Что ж его раньше времени к могиле подталкивать?
...А собаку — к херам! Пусть возвращает внуку или девает куда хочет. Со щеночком позабавляться рады, а как в пса вытянется — ищут, где пристроить!
Да-да, об атаманстве! Я им сразу сказал (а у меня уже двенадцать разбойничков было): “Убьете меня сонного — у меня еще шесть жизней есть. Свет обойду — выищу и изничтожу — напомню про обиды свои!”
Поняли — не поняли, но стали кликать “Семь жизней”. А что? Не длиннее, чем слесарь-сантехник!
Хорошо, что вспомнил! Заявочку бирже на электрика бросить надо — уезжает в Германию, на историческую родину. Ах, Леонард Янович Клинский, ах, пятая колонна! А я тебя поляком считал, Людвиг Иоганн Клейн! То-то ты такой аккуратный и дисциплинированный был...
Ладно, что лапшу развешивать... (Это я опять об атаманстве.) Не самая легкая жизнь была. Вши донимали, ох как донимали! Вспомню — передернусь. Это сейчас дико смотрится, а тогда — нормально. Тело для того и есть, чтобы его чесать, а вше тоже жить надобно.
...Бог дал человеку душу, а Сатана — тело. И трудно бывает душе управиться с телом. А уж телу с душой — тем паче. Жить нормально — где ж та норма? Жить правильно — где ж та правда? Жить как все — так это ж, как зверье лесное: пока сытно — все добрые, как голодно — друг дружку съедят. А кого сожрали — того не пожалеют, даже еще налетят и кости догладывают... По-божески, скажете, жить? Так слово Божье уж больно мудрено написано и на излом человеческого естества направлено. Да и каждый целовальник его по-своему толкует, передраться меж собой готовы... А в смертные грехи не впадал, это уж точно. Характер у меня такой.
Ах, о чем я?... Что такое сто рублей, представляете? Не нынешних, зачуханных, а которые из серебра рубили? Должен сказать, что и сумма, и фотография (Господи, какая фотография?! — рисуночек) меня устроили.
...Облава не застала меня врасплох. Шестнадцать собратьев были перебиты и повязаны. Но еще четырнадцать ушли со мной. Унесли меня, вернее. Сломанная левая нога никак не заживала. Чистейшая оказия — осиной придавило. Знахарка стрясла кучу денег за свои немытые лохмы и невнятные заклинания, да так и оставила в надежде о спасении.
...Ленка Самойловна зашла... Симпатичная зазноба, если всмотреться! У них это нечасто встречается.
“Ну да, да-да, конечно... А вы как предполагаете?” — это, значит, начальственно заискиваю.
А она мне какими-то терминами о каких-то постановлениях, разъяснениях, декретах... Добросовестно служит, значит.
Люблю я ее, сероглазую! Наверное, накину. Только взять где? Умница — люблю умниц. Только с фамилией подкачала — “Борисова”. Ну что это за хохма: “Самойловна” и “Борисова”? И что она себе все никак мужика не найдет? А может, нашла, но отношения не оформляет? Разберешь их, баб!
...Сколь веревочке ни виться, а у палки два конца. Сгребли меня стрельцы в курной хатке, куда меня собратья пристроили, чтоб ногу подлечил. Нет худа без добра! Пока дознание шло, лекарь мою ногу и поправил малость. Все удивлялся, бедолага, как это ее гангрена есть не начала. А поначалу хотел отрезать, не думая. Ретивый какой! Я бы весь твой род вырезал, чурбан лопоухий! Зря я что ли изо дня в день ором орал, порохом ее присыпая?...
Смотреть судебные процессы — со смеху оборжаться. Все такие серьезные! Ладно те, которых судят, — у них поворот в судьбе намечается. А то ведь все как один — хмурые, насупленные, сердитые...
Мой суд в анналы не вошел (искал в исторических справочниках).
— Имя и прозвище твое, разбойная душа?
— Звание — атаман. Прозвище — Семь Жизней.
— Откуда родом?
— Земля меня родила и силу дала.
— Чей сын будешь?
— А хоть бы и царский, как проверишь?
Видит губный староста, что разговор впустую идет, не стал с другого боку заходить, давай напрямую: