***
Не был никогда Фёдор особенно любезен с девушками. Вот в гостях у Истермана, у лембергцев, там ему полегче было. Там девки другие, они и посмеяться могут, и с мужчинами рядом сидят, и платья у них другие. Не такие балахоны!
А боярышни...
О чем с ними говорить-то надобно? Стоит кукла глупая, разодетая, разнаряженная в сорок пять одежек, вся набеленная - нарумяненная. Там и не поймешь, то ли человек перед тобой, то ли чучело какое! Глазами хлопает, а двух слов связать и не может. Чужеземных языков не ведает, беседы поддержать не может.
А мать и дядюшка еще и в уши шепчут, мол, бабе ум не надобен. Бабы для другого нужны!
Как же!
Матушке про то бы и сказали! Мол, не надобен тебе ум, баба, обойдешься.
Но было и нечто такое....
Не мог Фёдор забыть ту девушку, которая его вылечила. Не мог.
Закрывал глаза - и ее видел. Словно светлый образ. И сейчас... она?!
Мнилось - сразу узнает, как встретит. Но смотрит - и понять не может. Та? Другая?
Тонкие брови поднялись, в серых глазах изумление мелькнуло. А потом маленькая рука уверенно взяла у него тряпку, еще раз прошлась по лицу, стирая остатки краски. И Устинья пристально вгляделась в царевича.
- Не бывал ты в нашем доме, царевич. Прости, коли где встречались, а я и не помню?
Фёдор даже пошатнулся, так горько ударило разочарование.
Не она?!
А так похожа...

***
Чего Устинье стоило говорить спокойно? Она и сама не знала. Внутри все горело, корчилось, серым пеплом осыпалось.
Я!!!
Я, та самая ненужная, нелюбимая, ненавистная жена, та самая, которую ты упрячешь в монастырь, а потом приговоришь к смерти по ложному обвинению. Я!
Та самая, которая спасла тебе жизнь, хоть и не желала этого!
Я!
Как же я тебя ненавижу!!!
Но это было внутри. А вовне Устинья смотрела ровно и разговаривала любезно. Оно понятно, боярышне смущаться положено, краснеть и молчать, да только поздно уже овцу из себя изображать. Не поверит никто.
Овцы по ярмаркам не бегают, за няньку в бой не кидаются, так не командуют. Поздно.
Надо быть разумной и спокойной. И такое ведь бывает.
- Не бывал я в вашем доме, боярышня. Но приду обязательно.
И так это было сказано...
С обещанием. Мрачным, тяжелым. Словно камень на могилку положили.
Данила Захарьин тут же рядом оказался, братец царицын, зажурчал, как в нужнике.
- Что ж ты, Феденька, честную девушку пугаешь? Смотри, стоит ни жива, ни мертва. Успокой, скажи, что не гневаешься ты на нее...
И взгляд на Устинью. Скажи хоть что-то, не молчи!
- Не виноватая я перед тобой, царевич, - подтвердила Устя. И это было чистой правдой. - Прости, коли в чем обидела, только скажи, в чем моя вина.
Фёдор выдохнул.
Красная пелена, которая застилала глаза, рассеивалась. А и правда, в чем виновата девушка? В своем сходстве? В том, что НЕ ТА?!
Ничего, найдет он свою жар-птицу. А эта... пусть ее, чего гневаться?
Данила Захарьин дух перевел.
Хорошо хоть, девка разумной оказалась. Вздумай она сейчас отнекиваться или глупости какие говорить, не закончилось бы это хорошим. Вон, у племяша уже глаза выкатываться начали, а сейчас вроде как и ровненько все.
- Все хорошо, боярышня. Прости, обознался я, за другую тебя принял.
Устя улыбнулась. Совсем чуть-чуть, робко, неуверенно.
- Чему и удивляться, царевич. Таких как я - много. Вот смотри, сестрица моя, Аксинья, еще краше меня. Хотя и схожи мы внешне.
Аксинья только глазами захлопала.
Фёдор посмотрел на нее, подумал пару минут. Не краше, конечно, это уж Устинья сказала, чтобы сестру не обидеть. Но и правда - похожи две девицы. Устинья как книга, Аксинья как список с нее. Может, и еще такие есть...
- Теодор! - с приходом Рудольфуса Истермана в домике стало намного хуже пахнуть. И это еще остальные лембергцы сюда не вошли. - Мне сказали, что ты поспешил сюда... - бросил взгляд вокруг, оценил обстановку - и воззрился на Фёдора с немым вопросом. Она!?!
Фёдор качнул головой.
Не она.
Истерман поднял брови, но дальше вмешиваться не стал, решил, что пока без него разберутся. И Данила Захарьин, который ревниво поглядывал на Истермана, не подвел.
- Сейчас я прикажу, боярышня, доставят вас домой честь по чести.
Устя поклонилась в пол.
- Благодарствую, боярин. Благодарствую, царевич.
Данила вышел, Фёдор отступил к Истерману, Устя вернулась к Дарёне, которая чуть заново не обеспамятела от таких дел.
- Устя, да как же это...
- Ты лежи, нянюшка. Я выросла уже, я справлюсь.
- Так царевич же...
- Не Рогатый же. Чего его бояться, небось человек тоже.
- Царевич! - Аксинью распирало до восторженного писка, Устя прищурилась - и крепко наступила сестре на ногу.
- Молчи! Хоть слово скажешь - за косу оттаскаю!
Аксинья поняла, что угроза нешуточная, и даже сникла.
- Злая ты, Устька!
- Молчи пока! Молчи, коли сама не видишь, я тебе потом все объясню. Слово даю!
Аксинья послушно замолчала. Но губы надула - пусть сестра видит, что Аксинья обиделась.
Но царевич же!
А что Мышкины скажут? А Лопашины?! А...
И Устя все же хорошая. Она честно сказала, что Аксинья красивее, хотя они и похожи! Вот!
Дарёна, которая тоже навидалась всякого, и которой тоже царевич не нравился, выдохнула. Пусть девочки поближе к ней будут. И хорошо, что Устя это понимает.
Что она могла бы сделать? Больная, почти беспомощная, против царевича и всей его свиты? А, неважно! Любая мать своих детей закрывает, а Дарёна давно уже считала боярышень своими дочками.
Понадобится - так и кинулась бы. На один удар ее сил еще хватило бы, а там и дух вон.
Кажется, Устя поняла, о чем нянюшка думает, потому что погладила ее по руке.
- Ты лежи, няня, до дома доберемся, я лекаря позову.
Сказано вроде и тихо было, а услышали все.

***
- Не та?
- Говорит, не та.
- Теодор, друг мой, ты меня поражаешь. Неужто ваша приличная барышня сможет сознаться, что ночью уходила из дома?
Сомнения опять атаковали Фёдора.
Она? Не она? А как тут спросишь? Ты, боярышня, из дома по ночам не бегаешь? А коли бегаешь - то куда? Или - к кому?!
Горло словно чья-то рука стиснула.
Она?! К кому-то?!
НЕ ПОЗВОЛЮ!!!
Рудольфус, который чутко отслеживал все эмоции на лице царевича, кивнул. Что ж. Может, это и не та самая. Но кажется, царевич ей достаточно заинтересовался. Надо будет потом поговорить с девушкой... если получится! О, пропасть!
В этой варварской Россе совершенно не дают разговаривать с женщинами! Только попробуй, подойди! Сразу же налетают родственники, начинается крик... можно подумать, кому-то нужно их сокровище! Хотя местные женщины очень даже ничего себе, и на ощупь приятные, но такие дикие!
Несправедливость! Вот что это такое.
- Мы с ней потом поговорим, друг мой. Главное сейчас, ты стал для нее спасителем. Женщинам так нравится, когда их выручают из беды!
Фёдор посмотрел на Устинью, и расправил плечи. Конечно, девушка на него внимания не обращала, хлопотала вокруг няньки. Да, наверное, это не та. Та девушка на улице его от раны вылечила, а эта с нянькой ничего толком сделать не может. Лоб ей протирает да какие-то глупости причитает.
- Хорошо. Я тебе верю, Руди.
- Я не подведу тебя, Теодор.

***
Вернулся Данила Захарьин.
- Боярышня Устинья Алексеевна, готова колымага. Сейчас слуги мои помогут твою няньку уложить, да и проводят вас до дома.
- Благодарствую, боярин.
Фёдор тоже подошел поближе, так что поклон достался и ему.
- Благодарствую, царевич. Я молиться за вас буду ежедневно и ежечасно.
Слуги суетились, осторожно перекладывали Дарёну на носилки - и откуда только взяли? А боярин улыбнулся Устинье.
- Скажи батюшке, пусть гостей ждет.
Устинья снова поклонилась в пол.
Фёдор наблюдал за этим. И как она кланяется, и как выпрямляется, как бежит по простому сукну сарафана толстенная темно-рыжая коса. Красиво...
Раньше ему это не нравилось. А вот посмотрел, как ткань натягивается на девичьих формах, как легко движется боярышня - и передумал. Оказывается, и так можно? А не только, как у лембергских девок, когда вырез чуть не до пупа и все наружу?
Странно. Но привлекательно.
На Аксинью, которая тоже поклонилась земно, он и не поглядел.
- Не прогневайся, боярин, а только нет сейчас батюшки дома. В имение они с братом отъехали по осени, должны вскорости вернуться. Не смогу я волю твою выполнить.
Данила кивнул.
А, ну понятно.
Боярышень воспитывают и держат в строгости, а тут батюшка из дома, а девушке захотелось немного вольности. Выдерут ее, конечно, за такое. А и ничего, жену бить и надобно. Послушнее будет. Чай, жена не горшок, не расшибешь. *
*- увы, и на Руси было много поговорок на эту тему. И жен били. Хотя это было нормой повсеместно, в том числе и в Европах. Прим. авт.
- Тогда мы иначе поступим, боярышня. Я заеду, да письмецо для батюшки твоего передам, а матушка твоя ему и отдаст, как он домой вернется.
- Благодарствую, боярин.
На Данилу Устинья могла глядеть спокойно. И руки в кулаки не сжимались, и гнева такого не было. А чего на него злиться? Он не злой, не плохой, просто никакой. Сестрин братик, который все просто так получил. Потому что сестра замуж за царя вышла.
А так, сам по себе, вреда он Устинье не причинял. Даже Фёдора иногда сдерживал.
Фёдор его и убьет в приступе гнева. Потом будет долго плакать, горевать, но человека уже не вернешь. И будет это за год до монастыря.
Есть еще время.
Можно подумать, исправлять что-то или нет. Зла Устинья ему не желала, но и добра - тоже. У него добра и так хватает.
- Разреши, боярышня, мы вас до дома проводим, чтобы не обидел никто?
Устя представила, как идут они все такие по улице...
Ой, сплетен-то будет! Отец ее точно выдерет... хотя он ее и так выдерет. Но все равно...
- Не гневайся, боярин, а только много вас. И сплетен много будет. А девичья честь - все, что у девки есть.
Это понял и боярин, и Фёдор. А и правда, явятся они сейчас всей компанией, то-то сплетен соседям будет на шесть лет вперед!
Данила задумался.
- Боярышня, и ты пойми. Вы, двое, беззащитные, и холоп твой ни с кем не сладит, потому как дурак бессмысленный.
- Ой! - Устинья за голову схватилась. - Аксинья, сестричка милая, поезжай с нянюшкой? Ведь не поймут дома ничего, суматоха поднимется... мы уж с Петрушкой бегом добежим, а ты поезжай, хорошо?
Аксинья головой замотала.
- Устя... лучше ты!
Лучше, конечно. Но если бы Устя такое предложила, сейчас скандал был бы. А так Аксинья решила, что сейчас весь материнский гнев на Устю падет, на ее долю ничего и не достанется. И уходить ей не хочется. Столько нового! Столько людей!
И царевич... знала б ты, дуреха, на кого глядишь!
Устя опять посмотрела на боярина, потом на царевича. И глаза сделала умоляющие, и ресницами длиннющими хлопнула. Мол, вы мужчины, а я девка глупая, вы решение примете, а я исполню со всем тщанием.
Мужчины не подвели.
- Данила, ты прикажи сюда еще мою карету подать. Довезем мы обеих девушек до дома честь по чести. А холоп и сам добежит, ничего с ним не случится.
- Благодарствую, царевич. Правду говорят, хороший у царя-батюшки наследник, добрый, умный да рассудительный, - льстить Усте было не привыкать. Врать тоже. - Другой бы рукой махнул, да и мимо прошел, а ты помог. Век молиться за тебя буду. Не дал ты мне грех на душу взять...
А если б не ты, если б этот шпынь у тебя мошну не срезал, так и не случилось бы ничего. Шляются тут всякие, полюби вас Рогатый.
Фёдор цвел и пах от похвал.
Устя многословно благодарила. И никто из них не замечал жадного взгляда зеленых глаз.

***
Михайла смотрел на Устинью.
Только на нее.
Он и по сторонам оглядывался, но краем глаза всегда видел боярышню.
Платье холопское? Золотых ожерелий на шее нет?
Да разве это важно?
Михайла женщин всяких навидался, напробовался, еще и тошнить начало. Но таких он не встречал никогда. Чтобы смотрела, улыбалась, разговаривала, а у него все внутри перехватывало. И еще ее слышать хотелось. Снова и снова.
Каждый миг, каждую секунду.
Это и царевич понял. Смотрит тут... ревность поднялась изнутри, скрутила внутренности жестокой судорогой, заставила сглотнуть горькую слюну.
Чего он на НЕЕ смотрит?! Видно же, что девке не в радость! Она этого хоть и не показывает, хоть и улыбается, и кланяется, а Михайла все равно видел.
Видел, как она отстраняется, неявно, но уверенно, как старается не подойти слишком близко, как сверкают гневом серые глаза...
Боярышня.
Сговорена ли она? А может, любит кого?
Неважно!
Все равно - его будет!
Не отдадут за него боярышню? Ха! А это смотря за кого и какого! За ненадобного шпыня Михайлу конечно не отдадут. Он хоть и Ижорский, да что у него есть-то, кроме имени? Исподнее в дырках?
Конечно, не отдадут. И она не посмотрит. То и правильно.
Не такая она, как другие бабы, на сеновал ее не затащишь, сладкими словами уши не зальешь, не заморочишь, то Михайла сразу понял.
А вот если он царским ближником будет... ладно, царевичевым, пока не царским, но это ж дело наживное, верно? Сегодня ты царевич, завтра царь, всякое случиться может.
Вот если будет Михайла при царе, то и все у него будет. Он-то сможет все обернуть к своей пользе. А когда будет он в золоте, при деньгах и при поместьях, тогда уж и она поласковее посмотрит. Верно?
Верно ведь?
Подожди, Устиньюшка. Моя ты будешь...
Только моя.
А царевич... а что - царевич? У него вон, царство есть, пусть сидит и правит. Ему надобно на царевне жениться, не на боярышне. Наверное.
Почему-то даже мысли Михайле не приходило о другом. К примеру, женится Фёдор на Устинье, а к Михайле та будет на сеновал бегать, как другие бегали.
Купчихи бегали, боярыни...
Не будет.
Что-то подсказывало Михайле, что эта - не будет. Эта будет слово держать до последнего.
А еще - даже мысли Михайла не допускал, что придется Устинью с кем-то делить! Никогда! Его она должна быть, и только его. только тогда он сможет дышать свободно.
Только. Его.
Подожди немного, Устиньюшка, я добьюсь. Убью, украду, солгу... моя будешь! Только моя!

***
Две колымаги, подъехавшие ко двору Заболоцких, никого и не взволновали. Колымаги - и колымаги. Во двор заехали - так что же? Колымага закрытая, мало ли, кто в ней приехал.
Любопытно, конечно, но рано или поздно все и всё узнают.
А вот дворня чуть навзничь не попадала, когда из одной колымаги появились Дарёна с Устиньей, а из второй вышла Аксинья. Недовольная, потому как ехала она одна. И раздраженная.
Мошна-то при ней пока осталась. А куда ее спрятать?
Ладно, есть у нее свое потайное местечко, пока спрячет. А вот что дальше делать?
Хотя... почему она должна что-то делать? Ей этот зеленоглазый кошель сунул, вот пусть он ее и поищет. Глупой Аксинья не была, просто не сразу сообразила, что вор он. И кошель тот ворованный у царевича.
Только вот когда она поняла, возвращать покражу было и поздно. А еще...
Красивый он.
Волосы такие, шелковые, глаза огромные, зеленющие, как у кота Васьки, и такого на муку отдать? За покражу сейчас плети полагаются.
Нет, нельзя его выдать. Никак нельзя!
А коли у нее кошель останется, так и парень тот к ней придет. И увидеть она его сможет, и поговорить... как у Усти получилось так разумно слова складывать? Аксинья бы на ее месте обеспамятела, а то и вовсе навзничь упала. А Устя и смотрела прямо, и разговаривала уверенно. С отцом она так никогда речи не вела.
А и понятно. С отцом еще поди, поговори, тут же затрещину и получишь. Молчи, девка глупая, твое дело покров на алтарь вышивать, а думать мужчины будут. И говорить тоже.
Аксинья прижала покрепче выпадающую мошну, и сдвинулась потихоньку в сторону. Пусть тут Устя распоряжается. Ей и нагорит, авось.

***
Устя про сестру не думала. Вообще ни про кого, только про нянюшку.
Дарёне плохо. Ей помогать надо.
Так что в повозке Устя сидела с ней рядом, и за руку держала, отогревала сухие старческие пальцы, потихонечку отдавала няне кусочек своей силы. Не убудет от нее, да и убудет - не жалко. Для любимых, для близких - что угодно она сделает!
Вот и родное подворье.
Устя выскочила наружу молнией.
- Игнат! А ну, иди сюда! Помоги нянюшку в дом перенести, упала она! Влас, и ты бегом ко мне! Ну-ка, взялись, подхватили... нянюшка, сама идти и не удумай! В мою светелку ее несите, да с бережением, и кладите на лавку, осторожно.
Не распоряжалась так раньше боярышня, голоса не повышала, вот и не сообразили ничего холопы. А когда послушались да понесли, и спорить было поздно.
- Аксинья! Иди с нянюшкой, пригляди! А я к маменьке.
Аксинья не возражала. Пусть Усте и достанется. Сестру она любила, а вот розги... розги точно будут. Она это спиной чуяла. Лучше она за нянюшкой приглядит. И кошель спрячет подальше. Так оно спокойнее.

***
- Маменька, казните, моя вина.
Устя опустилась перед боярыней на колени, показывая, что примет любое наказание.
Боярыня Евдокия аж иголку уронила, которой вышивала, та на нитке повисла.
- Устя?
- Матушка, все моя глупость. Моя вина. Побывали мы на ярмарке, рябину купили, а как уходить собрались, несчастье приключилось. Какой-то дурачок побежал, Дарёну толкнул, та и упала. Обеспамятела.
- Ох!
Дарёну боярыня любила, как родную.
- Матушка, все с ней уже в порядке, я наказала ее в нашу светелку перенести, сама за ней приглядывать буду.
Боярыня перевела дух. Ну, если все нормально, то... дочь она, конечно, отругает. Но ведь непоправимого не случилось, правда же?
- Матушка, на ярмарке царевич Фёдор оказался. На глазах у него несчастье случилось.
- Ох...
Боярыню пришлось отпаивать водой. И дальше новости оказались не лучше. И про предоставленные Устинье возки, и про боярина Данилу, и про письмо, которое прибудет для отца.
Как тут за голову не схватиться?
- Устенька, натворили вы дел...
- Виновата я, матушка. Моя вина - моя и ответ.
- Вот спиной и ответишь. На лавку ложись, да подол задирай.
Устинья и не спорила. Да и била матушка без души, скорее, не для наказания, а для отца. Для служанок представление устраивалось.
Вернется тятенька, а ему и доложат, мол было такое. Боярыня потом дочь высекла, да за нянькой ухаживать приставила. Досталось ей уже, а два раза за одну вину не наказывают.
Может, и сойдет так?
С тем Устя и отправилась ухаживать за няней.
А спина все равно ныла. Жаль, себя лечить не получится.

***
Ночью, лежа на лавке и чутко прислушиваясь к дыханию нянюшки, Устя подводила итоги. Нельзя сказать, что день был плохим. Но и хорошим его назвать нельзя.
Все люди из ее прошлого, которых она бы и видеть никогда не хотела, все сошлись воедино. Это плохо. Ей заинтересовались - это плохо.
С другой стороны, а как она должна действовать? Ей НАДО быть во дворце. Но просто так ее никто туда не пригласит. Поэтому...
Пусть идет, как идет. Устя в себе не сомневалась. В прошлый раз она не справилась, но в этот раз...
Она сильно заинтересовала Фёдора. Даже в худшем случае, она уже не будет бессловесной куклой, с ней уже придется считаться. А в лучшем...
Сильно закололо сердце.
Неужто она ЕГО увидит?
Увидит, в глаза посмотрит, улыбнется, одним воздухом с ним дышать будет?
Живой он! Понимаете, жи-вой!!!
Кто любимого человека не хоронил, над гробом не стоял, окаменев от горя, волосы на себе по ночам не рвал, в подушку не выл бесслезно - не поймет. На все, на все была готова Устя, лишь бы хоть раз ЕГО увидеть. И уж теперь-то она листочку не позволит на него упасть, травинке дотронуться не даст.
Сама умрет, а его защитит.
Худо ли, хорошо, а сегодня она к нему первый шаг сделала. Она справится.
В груди, над сердцем, ровно горел черный огонек. И казалось Усте, что стал он сегодня чуточку сильнее. Может, он от ненависти разгорается? Кто ж ответит?
Там видно будет.

Глава 4.
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Я сплю чутко. Когда соседняя дверь скрипнула, Аксинья поднялась ночью, и куда-то пошла, я последовала за ней.
Сестра шла на чердак, тихо, но уверенно. Кажется, она не раз туда ходила. Я за ней не пошла, я подождала, пока она вернется и уснет. Няня тоже спала, приехавший лекарь дал ей сонных капель. Я его не звала, но мне кажется, тут позаботился боярин Данила. Он добрый, несмотря ни на что.
Фёдору и в голову бы не пришло думать о какой-то няньке. Истерману - тем более.
Но лекарь приехал, дал няне капли, и она спала. И сердце ее билось ровно-ровно. Дар подсказывал, она выздоровеет.
Потому я решилась оставить ее второй раз за ночь, и уже сама, таясь и оглядываясь, поднялась на чердак.
Холопки не слишком усердны, и следы Ксении я сразу увидела. Про пыль она не подумала. Зацепила рубахой. Сундук, потом половица... ага. А вот на окошке пыли почти нет.
Одна из досок поддалась сразу же. И под ней золотым шитьем блеснула мошна из дорогой алой кожи. Золотые завязки, шнур золоченный...
Ах ты ж нечисть мелкая, негодная!
Кто? Оба!
Михайла, который, надо полагать, моей сестре передал тот кошель, вот ведь как сложилось. И сестрица, которая могла бы его отдать хоть бы и мне, а предпочла промолчать и утаить.
Кошель я достала и рассмотрела.
Нетронут.
Этот узел я знала, Фёдор его любил. Любит.
Лембергский узел. Его показал Фёдору один из друзей Истермана, бывший моряк. *
*- в нашей истории этот морской узел носит название 'фламандский', похож на знак бесконечности. И завязывать его не так, чтобы просто. Уметь надо. Прим. авт.
Аксинья просто побоялась его развязывать, понимая, что обратно завязать не сможет никак. А я смогу. И я распутала узел. Он сам распустился в моих пальцах, только потяни за нужный конец.
Блеснуло серебро.
Я пересчитала монеты.
В моих руках оказалось ровно двадцать рублей. Серебром.*
*- русский рубль 1704 г. весил примерно 28 грамм серебра. 28х20=560 грамм. Приличный вес, конечно, когда мошну срезали, царевич сразу это понял. А вот по объему это не так много, Аксинья могла спрятать деньги на себе. Прим. авт.
Думала я недолго.
Пять рублей серебром отправились ко мне за пазуху. Деньги мне понадобятся. Вряд ли Аксинья вернет их Фёдору, скорее - Михайле, если тот наберется наглости. А Михайла точно не знает, сколько в кошеле. Так что...
Пять рублей - это много. За рубль можно купить теленка. На солдата приходится четыре копейки в день, так что на рубль можно прожить двадцать пять дней. Это почти двести пудов ржаного хлеба. *
*- это на 1700 - 1710 годы. Примерно. Прим. авт.
Очень хотелось перепрятать весь кошелек. Чтобы Аксинья не попала в неприятности. Но... ежели Михайла явится у нее кошель требовать - он может. Вот тогда сестрица точно вляпается.
Ладно, пусть остается, как есть, а я пригляжу за младшенькой. Может, и получится не вырастить из нее ядовитую змею?
Почему, почему в прошлом она предала меня?
Не понимаю.
Но мне тогда было очень больно.

***
Михайла сидел за столом рядом со слугой по имени Филипп, и внимательно слушал полупьяные откровения. А то как же!
Приказал царевич - исполнять надо.
Вот и приняли юношу на службу. Кем? А пусть пока в помощниках потрется, вот, хоть бы и у Фильки, все одно ничего не умеет.
Выкинуть на улицу?
Э, нет, такое никто сделать бы не решился. Не ровен час, спросит царевич про паренька, которому приказал место дать, а окажется, что того выгнали. Ой, и полетят тут головушки, как у ромашек. Не то, что Михайлу, козла на службу возьмешь и терпеть будешь.
Впрочем, Михайла не наглел, вел себя вежливо и почтительно, кланялся через слово, так что слуги чуточку подобрели. А Филиппа Ивановича он и вовсе пригласил отметить его, Михайлы, службу. Посидеть вечерком, выпить ладком...
Филька, который весьма уважал хмельные меды, и сейчас не отказался.
Сам Михайла не пил, только подливал дураку, и слушал, слушал... Филька и разговорился, зажурчал, как в отхожем месте.
Царевич Фёдор гневлив, да отходчив, ежели сразу не приказал тебя при нем наказывать, потом и вовсе забыть может. Или в ноги матушке-царице кидайся, ее проси. Она сыну накажет про твою вину забыть, да и сам он забудет.
А вот коли при нем тебя пороть начали - тут все, дело плохо.
Говорят, пьянеет царевич от крови-то, дуреет от нее, как от хмельного вина, себя не помнит. Потому при нем и дядька постоянно, чтобы царевича останавливать. Только про это тссс!
Много чего говорят про царевича. И про царицу вдовую, повторять - так язык вырвать могут.
Что наследник?
Есть такое.
У его старшего брата, царя Бориса Ивановича детей пока нет. Женился он удачно, взял в жены рунайку, взял за ней хорошее приданое, землями, деньгами, да и красива царица, глаз не отвести. Так что брал ее царь и по любви, и по выгоде. А вот детей у них уже пятый год нет. Не повезло государь Борис Иванович вообще не такой, чтобы везучий.
Первая его жена, царица Марфа, троих детей скинула, и все мальчики. А на четвертый раз и сама преставилась. Царь о ней горевал год, потом бы женился, да тут его батюшка помер. Пришлось государю на трон садиться, царство принимать, венец примерять. Это года на три и затянулось.
Потом женился он на княжне Марине. Та ему свое княжество в приданое, другой-то родни у нее не было, разве что брат, но тот в моровое поветрие помер. Только вот... говорят, пустобрюхая она.
Пять лет вместе живут, а детей и близко не было.
Филька тут с одной девушкой встречается, так та говорит, что княжна... то есть царица не пьет ничего. Ни трав никаких, ни чего другого, как бабы делают. А детей все нет и нет у нее.
Другой бы развелся, но царь ее любит.
А еще ему разрешения на развод патриарх не дает.
Тут тоже свои интриги.
Патриарх-то сейчас не просто так, он из Макаровых. А те хоть и в дальнем родстве с Раенскими, зато дружба у них близкая. Раенские?
А, это не просто так. Царицыны родственники.
Нет, не той царицы, что Марина. А той, что в девичестве Захарьина, вдовая царица. Царица Любава. Ей-то как раз происходящее выгодно.
Ежели что с царем Борисом случится, кто наследником станет?
Правильно, Фёдорушко ее, сыночек припадочный. Он на трон и сядет.
Вот патриарх царю и капает дождиком, что грех это - жену бросать. Молиться надо, на храмы жертвовать, а то и новых построить. Тогда и детей вам Господь пошлет. Царю и любо, жена-то ему глаза застит. А что она сама думает - так кто знает? Дураков нет с царицей связываться.
Потому как...
Потому как болтают, что ведьма она. Только тссссс...
Больше от Фильки узнать не получилось. Только это. Но и того хватило Михайле призадуматься.
А вдруг?
Вот вдруг царь Борис скончается? По самой естественной причине? В нужник пойдет, да оскользнется? Грибочков поест... неудачных?
Кто тогда на трон сядет?
То-то же.
А кто рядом с ним встать может?
Ага...
За Михайлу тогда и боярышню отдадут. Почему нет? Хороший план, а главное - выполнимый. Над столом, на котором, в липком разлитом меду похрапывал вусмерть пьяненький Филька, Михайла мечтал о власти и любви.

***
- Что за девушка? Даня?
Вдовая царица пристально глядела на брата. Тот и не думал что-то скрывать, охотно рассказывая все в красках и подробностях. Как-никак при нем все было.
И к сестре он сам пришел.
То, о чем болтал Филька, во дворце секретом не было. Да что там!
Об этом разве что голуби на голубятне не болтали! А может, и они щебетали, кто там их разберет, пернатых?
Вдовая царица слушала внимательно.
Женить сына ей давно хотелось. Только вот с его интересами... невесту подобрать можно. Любая под венец побежит, никто царевичу не откажет. А сына уговорить?
Что уж, если себе не врать, уговорить Федю можно. А как с его привычками быть? Такое с продажными девками скрыть можно, с холопками, если уж так сложится. А с боярышней, да во дворце... тут и думать не о чем.
Но если Фёдор кем-то заинтересовался? Да сам?
Можно ли как-то интерес его на пользу себе обернуть? Любава сыночка знала, когда захочет он что-то - не остановишь, горы свернет, моря осушит! Захотел он эту боярышню?
Получит. И неважно, что вокруг будет, кто там порадуется, кто умрет, кто в живых останется, все одно - получит. По ее воле - или против. То ему неважно.
- Заболоцкая, говоришь?
- Да, сестрица.
- Посмотреть на нее хочу.
- Сюда ее пригласить?
- Нет, братец. Сходи-ка ты, да сам, никому не поручая, расспроси слуг в ее доме. Хочу знать, куда они на службу ходят. В какой храм, к какому духовнику.
- Ох и хитрая ты, сестрица-лисица.
Царица и не улыбнулась.
- Была б я глупой, давно б меня Маринка со свету сжила, ведьма проклятая! Ох, Даня, не боюсь я ничего, а она мимо пройдет - меня жуть берет. Посмотрит своими лупешками черными, так и кажется, что порчу наводит. И не избавишься от нее никак... ведьмино семя!
Данила привычно выслушивал жалобы сестры, думая, что никакая царица Марина не ведьма. Что он - не знает, что ли?
Баба, как баба. А будь она ведьмой, давно б его сестрицу извела. У них и ссоры-то из-за того, кто кому поклонился, кто кого вперед пропустил, кто кого не пропустил, наоборот. Неважно?
Это для мужчин не так важно, а бабы этим меряются, как мужчины тем самым. Так что нечего и слушать глупости.
А вот про племянничка - важно. Так что Данила все рассказывал, и выслушивал инструкции. Любаву слушаться надо, у нее голова золотая.

***
Рудольфус Истерман тоже не спал. Он лежал рядом с красивой девушкой, и внушал ей.
- Я тебя познакомлю с царевичем Теодором.
- Настоящий царевич?!
- Он хороший мальчик, но ему нравится кое-что необычное.
- Насколько необычное?
- Он может ущипнуть, укусить, причинить тебе боль...
- За такое - двойная оплата.
- Я заплачу. Но у меня к тебе будет несколько требований.
- За отдельную плату, котик, я сделаю все, что ты захочешь.
Руди посмотрел на красивую женщину в своей кровати. Очень умную. Очень красивую.
Очень бедную и жадную.
Элиза Сваальс, тоже из Лемберга родом. Отец ее не так давно умер, но семья быстро обнищала. Ханс Сваальс был хорошим кожевником, но сколько он мог скопить? Сколько оставить вдове и дочерям? Увы, не так уж и много.
А Элиза жадна. Ей хочется хорошо жить, она любит мужчин, она очень любит деньги и самое себя.
Ей нравятся наряды, украшения... стоит ли удивляться, что на лембергской улице она перепробовала половину мужчин? Что за деньги готова практически на все?
Руди и не удивлялся.
Скорее, его поражало, как при такой натуре, Элиза выглядит столь очаровательной. Должна бы смотреться, как шлюха, но ведь - воплощенная невинность. Громадные голубые глаза, длинные рыжие волосы, нежная белая кожа. Обычное дело в Лемберге. Там такие не редкость.
Хотя и здесь, в Россе - тоже.
Местные женины очень красивы, просто не привычны к галантному обхождению, не привыкли показывать свою красоту.
Руди вспомнил, как его недавно за скромный комплимент чуть коромыслом не огрели. А что он сделал? Всего лишь сказал хорошенькой пейзанке: о, фру, как бы я хотел погреться на ваших роскошных холмах. А та как замахнется коромыслом...
Тьфу, дуры!
Коровницы.
Вот Элиза совсем другая. Рука Руди неторопливо гуляла по холмам и впадинам, женщина рядом с ним блаженствовала, Руди предвкушал ночь изысканных удовольствий. Но сначала дело.
- Я научу тебя, как одеваться, как вести себя с ним.
- А что я получу взамен?
- Дура! Это - царевич! Деньги, конечно. Но может, потом и нечто большее. Зависит от тебя. Если у вас будет ребенок, к примеру...
- Ублюдок! Фу!
- Лиз, это будет не ублюдок, а королевский сын от любимой женщины. Ты понимаешь?
- Королевский?
- Ну... сегодня принц, завтра король.
- Хммм... а что ты хочешь?
- Того, киса моя, что ты никогда не поймешь. Власти.
- Власти?
Это Элизе действительно не было нужно. Совсем. Власть? Для чего это, что в ней хорошего? Когда есть свой дом - хорошо. Когда есть деньги на все капризы и прихоти - тоже. А власть... нет-нет, умной женщине там делать нечего. Где власть, там кровь. Это Элиза знала твердо, хоть и казалась дура дурой. Но объяснять это Руди она не спешила, к чему терять клиента?
- Власти, Лиз. Ты будешь говорить, король будет слушать и делать, я буду подсказывать тебе. Я знаю, я никогда не сяду на трон. Но получить власть в Россе реально.
Лиз только головой покачала. Но отказываться не стала.
- Я могу попробовать. Но если клиент меня не оценит, отойду в сторону, и ты не обидишься.
- Хорошо. Но я в тебя верю. Ты постараешься.
- Я постараюсь, - подтвердила Лиз, - мне это тоже выгодно. Но все учесть невозможно.
С этим Руди был совершенно согласен, а потому кивнул.
- Ты умна, Лиз. Пусть будет по-твоему.
Любовница ответила ему улыбкой, и уже ее руки и губы пустились в путешествие. Лиз любила мужчин, и хотела удовольствий. А царевич...
Она подумает об этом потом!