Гончаров Валерий Владимирович : другие произведения.

Роман "Древнее, древнее царство"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Валерия Гончарова

ДРЕВНЕЕ-ДРЕВНЕЕ ЦАРСТВО

"Раз, два, три, четыре, пять!

Я иду искать.

Кто не спрятался - я не виноват!"

(детская считалка)

   Цэ такэ
   Она все время путалась, что будет впереди за семафором: Пролетарская или Сальск. Ночью не только кошки одинаковы, но и элеваторы. Огни хлебной громадины основательно осветили степную даль, потом, вслед за ними, замигала металлоломная униформа железной дороги и, наконец, сонно сощурилась коробочка маленького здания вокзала.
   Нет! Это не Сальск. Значит она вышла на двадцать минут раньше, поэтому придется еще постоять, вглядываясь в темноту и отделять свое оконное изображение от воспоминаний. Ох уж эти длинные дороги в город детства!..
   Сальск вынырнул из ночи, играя бусами провинциального освещения. Вокзал блеснул неожиданно бирюзовым боком кафельной плитки, но потом развернулся как свиток, пестрым рисунком аляповатой отделки. Издалека он походил на пасхальный кулич тети Марии.
   Надо сказать, что эта пестрота была особым стилем города, который начинался через несколько шагов притихшего зала ожидания, открывшего двери на проспект.
   "Двенадцать ступеней - и я на родине", - Богдана поправила ремешок сумки на плече, крепче сжала ручку чемодана, похвалив себя за подъемную ношу подарков, состоящую из коробок конфет и индийских шарфиков. Потрескавшийся от жары асфальт проспекта чередовался с серыми камнями, поэтому разумней было смотреть под ноги, а не по сторонам. Хотя, конечно же, хотелось наоборот.
   Тетя Мария жила в конце центральной улицы, где заканчивались незамысловатые пятиэтажные постройки и начинались дома частного сектора. Воздух застыл в спячке, намаявшись в дневной духоте. Чтоб вырвать из него подобие дуновения, Богдана прибавила шагу и волосы забились по влажной шее. Подойдя к отдаленно знакомой калитке, она тихонько свистнула, чтоб разглядеть лениво выходящую теткину собаку из прянично крашеной будки.
   - Пенка, Пенка, собака милая, как тут у вас калитка открывается? - подлизывалась Богдана к мохнатому сторожу, пока та нюхала воздух и шевелила "полуафганскими" ушами.
   - Та кого ж к нам намело? - раздался говорочек тетушки и она быстро сбежала с крылечка, поправляя бигуди из криво повязанной косынки. "Богданочка! Зайчик мой! Чуяла, что скоро приедешь, ведь два месяца ни одного письма".
   Богдана помнила, сколько раз ей приходилось возвращаться к этой самой калиточке, - почти каждый год ее сорокалетней жизни. Последнее время они с теткой постоянно плакали при встрече, долго потом разглядывая друг друга. Всегда настает такое время для людей, когда многое начинает трогать до слез.
   - Зараз наварю яичек? Ха? Как ты любишь, - затарахтела тетка, настраиваясь на свое обычное щедрое гостеприимство. "Борщик в горобце. Мигом слетаю".
   Тетка умильно погладила нежное плечо племянницы, стирая рубец от ремня сумки.
   - Завтра загоришь, можно прям на сарайке. Там орех разросся, всех мух разогнал. Солнце тако скаженное, как завелось з маю, так и пече. Так и пече. Тильки у ночь и поливаем наши огороди.
   - Погоди, погоди, тетичка, - Богдана сразу входила в ласковые обороты казачьей речи, - Погодь, кому говорю! У меня уже все в голове смешалось: сарайки, борщики, огороди. Ничего не нужно варить, греть. Я чуть-чуть что-нибудь закушу из холодильничка. В кухне работает холодильник?
   - Та шо ему будет? - ворковала суетливо тетка, одобрительно разглядывая стройную фигуру Богданы, бежевые немнущиеся брюки, белое полотно рубашки, ворот которой оттенял золотистую кожу племянницы, ее милое кареглазое лицо. "Зараз соберу на стол з холодильнику. На улке будем или у кухни?
   - Конечно на улке, - улыбалась Богдана, вытягивая ноги, сидя в колченогом креслице возле груши. - Я не взяла мамину рыбу, теть. Двое суток в поезде летом! Какая рыба! У вас тут всего полно. Я захватила несколько баночек малосольной горбуши. А мамин спецпосол зимой пошлю по почте. В этой кадушке можно руки мыть?
   - Та де угодно! Душик нагретый стоит, в умывалке есть, колонку в ванной могу затопить. Надевай халатик.
   - Начнем с кадушки, а потом - душ, - Богдана взяла у тетки халат, который она оставила у нее несколько лет назад, потрогала и положила на креслице. Внимательно разглядев воду в кадушке и не найдя там никакой живности, окунула руки. Пенка, сдержано повизгивая, перебирала лапами и норовила, подпрыгнув, положить эти лапы на белоснежную богданину блузку. Ее хвост при этом вертелся, как пропеллер.
   - Подожди, пожалуйста, Пеночка, попросила Богдана и собака, доверившись ее голосу, взяла в зубы кирпичик и стала бродить из стороны в сторону с этим грузом, опуская в пыль ниточки слюны.
   - Нервную систему успокаивает, - отметила женщина, радуясь шкодливо-наивному взгляду воспитанной псины.
   - Ось рыбка. Яка хошь. Несу яички и икряньички. Уместо хлеба.
   - Вкуснятина! - поглядывала на столик Богданка, переодеваясь в халатик и шлепки,
   - икрянички уже нажарила. Ну, тетичка, ну волшебница моя! Так, рассказывай, чем меня угощаешь.
   - Цэ такэ: сомятина у томатах с чесноком, холодный сазан, ось - зажелировался. Вот котлетки, как ты любишь, из метисиков.
   - Да, метисов я обожаю, - смеялась племянница, - яркие лица, круглые плечи, жаркие глаза, тугие бедра... Тетка хохотала, посыпая котлеты петрушкой и эстрагоном.
   - Тю! Болтуха! Домой когда позвонишь?
   - Как расцвет!
   - Рассветет! - поправила тетушка. - Холодильного дольешь или чайку?
   - Чайку. А потом прогуляемся с Пенкой до балки и обратно. В поезде насиделась. Собака-а-а!
   Пенка поскуливала, строя всякие глазки, облизывала лицо Богданки, проводя лапой по лицу женщины.
   - Та греца ее! Сейчас тебя завалит, Цветы помнете. От, зараза!
   - "Вот такая вот зараза, девушка моей мечты" - пропела Богдана, подтаскивая собаку за калитку. Женщина натянула на пятки стоптанную ткань тапочек и через минуту они уже бежали, вырисовываясь в светлеющем ультрамарине горизонта. За силуэтами бегущих неслись уши Пенки и грива пушистых волос Богданы.
   Спортивно-расхристанный тандемчик вольных бегунов добежал до балки. Богданка не могла вспомнить историю названия этого постоянно заросшего пустыря.
   Балка, да балка. К пустырю примыкало небольшое нагромождение глинно-каменистых утесов, отлого демонстрирующих широкие гнезда птиц и какие-то таинственные норы. Сейчас казалось издалека, что Богдана попала совсем в другое место. Пейзаж напоминал Турцию, Адену, драматическую историю раннего христианства с подземными норами, где укрывались гонимые последователи Спасителя. Там в таких же отвесных стенах вулканических пород темнили прорезанные окна подземного города. А, в степном Сальске, в детстве Богдана слышала детские разговоры о каких-то черных монахах, которые отшельничали здесь в период гражданской войны. Тогда, в десятилетнем возрасте, всем очень хотелось ринуться в подземные ходы утесов балки, да подобраться к ним было невозможно. Вроде так и не нашлось смельчаков.
   Все светало и светало помаленьку исподволь, и даже потянуло прохладой. Пенка обнюхивала территорию, реагирую на птичьи вылазки. Над балкой стоял деревянный домик, в котором и сейчас был какой-то кооперативный магазинчик, закупающий у населения продукцию земли и животноводства. Магазинчик уныло заскрипел петлями старой двери, и какая-то толстая баба с босыми ногами выплеснула на обрыв воду, которая истекла темной струйкой в одну из так и неисследованных нор.
   - "Связь времен продолжается" - подумала Богдана и ощутила в себе вялый всплеск защитной иронии, который всегда перерастал в скуку. "Побежали назад, собака", женщина тихо свистнула и Пенка, тявкнув, важно начала трусить под аккомпанемент петушиных голосов и вялого собачьего лая из-за длинной череды заборов кривой и ухабистой улочки.
   - Замаялись, детки! - встретила их тетка.
   - Тетечка Манечка, я сразу в душ. Захвати, пожалуйста, кулечек из моей сумки с банными принадлежностями. Через несколько минут Богдана сушила волосы, а Пенка смачно грызла мозговую косточку, перемазав лапы в теплой перловке.
   - Тетечка, милая, как славно у тебя пахнут фиалки! Чудо! Благодать-то какая... Покой. Женщины обнялись и замолчали, улыбаясь каждая своему.
   - Хошь, посмотрим моих цыпочек, - спросила тетя после горластого петушиного соло. Яички отберем.
   - Пойдем, моя хорошая. Как сказал бы сейчас один мой знакомый: "Самые сильные впечатления - гастрономические!"
   Куры засновали, услышав голос хозяйки.
   - Ось, видишь, рыженькая что-то прихварывает. Придется ее в суп отправить.
   - Теть, смотри, если ты считаешь, что ей после этого станет легче...
   Голос сальского утра уже набирал полную силу, когда женщины, делясь новостями, закончили уборку кухни. К звукам шоссе, отдаленно маячившим в окне, охотно присоединились разноголосые собаки, затем глухое мычание, блеяние и верещание нутрий. Соседское хозяйство слева добавляло к этой фермерской какофонии еще и смутное похрюкивание.
   - Добры людыны, кивала в сторону примерных животноводов тетя Мария, - мы в них усе сбираем: молоко, смитанку, творог, мясцо, сало. На рынок редко хожу. Добры людыны. Хлопец у них гарный. З флоту пришев. З морзким чином. Зараз не вспомню: чи боцман, чи форейтор.
   - Мичман я, теть Маша, - раздался голос сверху и Богдана, расположившаяся в любимом старом кресле, подняла голову наверх сарая. Загорелый парень в светлом спортивном костюме обрывал одной рукой пыльную вишню, а другой пытался отцепить штаны от закорючки тетушкиной крыши.
   - А що вы, молодой чоловик, тама зробыли?
   - Прошу прощения. Теть Маш, хотел вспомнить детство, когда вишня была сладкой только у вас.
   Он смотрел сверху вниз на женщин, задерживая взгляд на Богдане. Ловко спрыгнув с крыши сарайчика, парень подошел поближе, дергая замок куртки.
   - Еще раз приношу извинения.
   Тетка мельком оглядела закаменевшее лицо племянницы и стала молча чистить кукурузу.
   - Морской волк - верхолаз, - попыталась острить мысленно Богдана, подавляя раздражение, - Буду молчать. Выпутывайся сам. Что я буду тебе помогать, мичман? Раз такой храбрый, действуй дальше.
   Она разглядывала малость растерявшегося морского волка. Отметила бегло: прямые волосы. Прямое тело. Прямой взгляд. Дискомфорт накатывал далекой океанской волной. Мичман запаса притушил льдинками взгляд и сощурившись сказал:
   - Я понимаю, насколько я не вовремя. Черт знает что меня дернуло. Дайте, пожалуйста, возможность загладить вину и не потерять лицо.
   - Ну что ж, будем пробовать, - начала говорить Богдана, - Вам нравится этот город, молодой человек?
   - Сальск? - переспросил парень, - Нравится. Это город моего детства...
   - И моего, - перебила Богдана, - Без спроса, не подумав, вы спрыгнули в мое детство.
   - На то оно и детство, - заулыбался парень, - чтоб именно так: "без спроса" и "не подумав".
   - Неплохо! - согласилась про себя Богдана, но продолжила, - Придется еще прыгать. Теперь уже с крыши дома. Слабо?
   Парень помолчал, посмотрел на тетку. Тетя Мария с большим интересом, разглядывая початки, чистила с них зерна. Впавший в детство морской волк вздохнул и полез по лестнице на дом. Балансируя возле чердачного окошка, на секунду замер, сгруппировав мышцы и аккуратно спрыгнул на асфальт. При приземлении немного поскользнулся на упавшей абрикосине, но сохранил равновесие и выпрямился.
   - Ну, думаю, теперь можно познакомиться, соседи, - миролюбиво провозгласила тетка, - Это моя Богдана. А это Богдан. Цэ такэ.
   Выдержав паузу, все трое рассмеялись.
   Шел седьмой день Богданиного гостевания. Ошалев от традиционных посещений многочисленной родни и обильных сальских застолий, племянница начала искать лазейку для решения своих эгоистических, но истинных целей приезда в родной город. Такая лазейка нашлась: соседский мичман - животновод, уставший от безуспешных попыток сблизиться с понравившейся ему женщиной, скованный тисками родственных отношений, засобирался на несколько дней в Ростов.
   - Ах, как мне туда надо, - заметила Богдана в разговоре с тетечкой Машечкой, - мне надо посетить все наиболее крупные мастерские, где производят технику горячей эмали. Финифть. Несколько дней иметь под рукой машину - это же находка. Я ж совсем не знаю Ростов.
   - Радость моя, но к этой машине есть еще и нагрузка - Богдан. Он настырный
   парень. До тебя рвется, - изрекла тетка, многозначительно подняв бровь.- Ну "рвется" - это слишком сильно сказано. Тетечка, во-первых у меня нет ни минуты на лирику.
   - А ночь?
   - Ночью я буду рисовать эскизы.
   - А что там "во-вторых", краля моя?
   - Там еще лучше: Богдан мне не нравится. Чужой какой-то. У меня на работе проблемы. Мужики в голову не идут.
   - А що это им в голову твою идти. Есть другие места.
   Тетка и племянница закатились в хохоте. Потом разом остановились и побежали к зазвонившему телефону. Звонки были длинные, междугородние и, скорее всего, звонил кто-нибудь из детей Богданы, Рита или Лева, или зять Александр.
   Смотря на поднявшую трубку тетку, Богдана подумала, что звонки из дома заставляют трусливо сжиматься сердце, в постоянном предчувствии бед. Больших и маленьких. Потому что дети стали большими, но жизнь их все еще сводилась к каким-то мелким счетам, неразрешенным с самого детства.
   - Я - плохая мать, - повторяла про себя Богдана, начиная разговор с дочерью.
   - Мамочка, - ворковала Рита, - у нас все в порядке. Занимаемся тем-то и тем-то.
   Но Богдана нисколько не сомневалась в том, что порядок этот относительный, что Ритка мотается, как всегда, между домой и своим Славиком, а Лева вряд ли отказался от своих любимых наркотиков, что когда-нибудь они доведут его до "цугундера".
   - Господи! - подумала Богдана, - ну что я могу? Врываться в жизнь детей, держа их за руку, уводить от неприятностей? Я могу только любить. Уютный дом, щедрый стол, глаженые стопочки белья, доброе слово уходящему - что еще я могу, мать? Что могла моя мама, когда мы, прожив почти двадцать лет, разводились с Евгением? Мамочка только плакала да пила валерьянку. Если б я начала жизнь сначала, у меня бы не было детей. Потому, что я не могу воспитать мужественных, социально-удобных граждан. Ничего я не могу. Только рисовать.
   Тетка с сочувствием смотрела на напряженные лопатки своей дорогой племянницы, догадываясь о наличии ее постоянных материнских тревог. Тетю Марию тревоги нисколько не удивляли и не пугали. Сама она детей не имела по причине, на сегодняшний день, настолько дальней и неинтересной, что ей уже начинало казаться, что вспоминает она не свою судьбу, а какую-то чужую. Подойдя к пенсионному возрасту, тетя Мария успела познать другие привязанности к людям и, вряд ли они были слабейматеринских инстинктов. Раз есть сердце, всегда в нем будет любовь и боль.
   Положив трубку, Богдана заморожено смотрела в окно, заплетая из русых волос косу, потом сказала:
   - Тетечка, милая, давай съедим кого-нибудь!
   - Можно гарбузик зарезать. Дывысь, яки сладки ковуны!
   Опаловая финифть.
   В Ростов собрались засветло. Богдана листала постоянно какие-то бумаги, делала записи, выбегала курить свою ментоловую отраву. Тетка прочла на пачке "Пьер Карден".
   "Платье от Кардена - звучит, решила она но сигареты от Кардена - уже что-то не то. Да. Нет в мире гармонии. Одной рукой творим, другой зачеркиваем.
   Богдан нажал на сигнал. Когда женщины вышли, сказал: "Вы самые красивые дамы, каких мне довелось повидать". Богдана с теткой улыбнулись, но промолчали, при этом каждая про себя подумала, что прямолинейный мичман запаса не льстит. Так оно и есть.
   На дорогу отводилось около двух часов.
   - Я вряд ли буду хорошей собеседницей, - сказала Богдана, откидываясь на заднем сидении "джипа".
   - А я ни на что не рассчитывал, отбил подачу Богдан, но в голосе его можно было расслышать легкую обиду, - Тетя Маша показывала мне ваши рисунки и украшения. Радуют глаз. Такой набор я подарил бы своей любимой.
   - Не торопись. Настоящую финифть мы увидим у Горосько. Ростовский коллекционер. Ювелир из меня невеликий. Я, скорее всего, качественный стилист, - Богдана запнулась после этого слова.
   - Вы не беспокойтесь, говорите со мной вашей терминологией. Я не специалист. Но искусство, в конце концов, принадлежит народу!
   Они рассмеялись.
   Пять лет назад Богдана Лиманская, преподаватель декоративно-прикладной кафедры факультета искусствоведения УрГУ зарегистрировала свою творческую мастерскую в фирму "Отчество". Название часто читали как "Отечество", поэтому она откликалась на оба слова. Богдане тогда хотелось совместить опыт художника-модерниста с опытом российской экономики. Но оба опыта никак не хотели стыковаться, разводя по разным сторонам 90-х годов богданины силы, деньги и вдохновение.
   Получив "грант" в десять тысяч долларов от Нью-йоркского департамента, поддерживающего формы малого бизнеса, она съездила на учебные мероприятия этого штата и затосковала от интуитивного ощущения бесперспективности начатого дела. Ее практические и теоретические знания, навыки могли отточить мастерство будущих специалистов в области художественной обработки металлов, но они становились в тупик в вопросах становления производства. Вопросы сбыта были еще сложней.
   Богдана со своими коллегами уже начинали догадываться, что капитализма в России, в строгом смысле этого слова, как не было, так и нет. Малый бизнес окунулся в ту же административно-распределительную систему с вторичным рынком труда: мало зарабатывать свои деньги, - нужно их еще "выбить". Дурная эпоха наступила. Деньги стали товаром народного потребления, а покупается он на особую валюту. Валюту власти.
   Где власть - там распределение и неизбежно маячит призрак недостроенного социализма. За возможность пользоваться деньгами человек попадает в рабство к деньгам.
   - Предлагаю остановиться в "Изабелле", - прервал мысли Богданы инициативный морской волк, - здесь моя родичка работает.
   Блондинистая "родичка" спросила: "Хором аль порознь?"
   - Не трепись, - буркнул Богдан, забирая два ключа.
   - Цыганская роскошь, - констатировала Богдана, заходя в номер, заботливо драпированный ярко-синим бархатом и тюлью с нитями рифленого люрекса, - Ридна турэтчина, - повторила теткину фразу, - А, собственно, какая разница.
   Зазвонил золоченый телефонный аппарат и голос Богдана произнес:
   - Полчаса хватит на сборы? Буду ждать вас в баре холла.
   Позвонив по интересующим ее организациям и наметив первые визиты, она сбежала по ступенькам в бар. Здесь было прохладно и темновато.
   - Хочу есть, - сказала она, разглядывая скупое меню, - Отдадим должное: спиртное представлено здесь в достаточном ассортименте. Так. Мне бутерброд с сыром, двойной чай в большой кружке, несладкий и один "сникерс".
   Пока бармен резал сыр и сочинял бутерброд с видом философа на отдыхе, Богдана коротко рассказала своему спутнику о Горосько.
   Коллекционер встретил их в городской картинной галерее в отделе прикладного искусства, под вывеской "Эмаль".
   Термин "финифть" пришел на Русь в Х-ХII вв из Византии. В древнерусских "мастеровниках" (описях) ХII века эмалевые изделия иногда называли мусия. Богдана изучала в г. Ростове (Ярославском) смальтовую мозаику, напоминавшую по внешнему виду древние византийские финифти, привозимые в Россию. Ростовское живописное эмалевое производство сегодняшних дней старается именовать себя финифтьщиками, считая свое мастерство более высоким и сложным, чем труд эмальеров.
   Коллекция Горосько состояла именно из финифти. Здесь были византийские образцы с очень сложным составом, днепровская, мастеров русского севера (Сольвычегорск), перегородская финифть из старорязанских кладов, джустинлановская и петуховская.
   Богдан хотел вежливо оставить специалистов вдвоем, но Горосько прикрикнул:
   "Коллега, мы вас ждем". И ему пришлось идти рядом, придавая лицу осмысленное выражение.
   Горосько был удобным собеседником: он задавал интересные вопросы и сам, так же интересно, на них отвечал. Через полчаса Горосько вызвали на экскурсию и он с не затушенным энтузиазмом рванулся к группе доверчивых японцев. Посочувствовав переводчику из страны Восходящего Солнца, Богдана с мичманом, не сговариваясь, пошли к витринам перегородской финифти.
   Краски среднерусского летнего дня: васильков, овсов, пшеницы излучали синее, зеленое, золотистое холодноватое сияние.
   - Я мало знаю о цвете, - сказал Богдан, - У людей наверное общее восприятие
   цвета?
   - Конечно, - кивнула женщина и ее карие глаза при искусственном освещении стали темнеть и прятать в себе колючие блестки люстр, - В реальной жизни все цвета, как ты знаешь, делятся на две гаммы - теплую и холодную. Пурпурный, красный, оранжевый, желтый, охра, золотистый воспринимаются как теплые, а фиолетовый, синий, зеленый, зеленовато-желтый - как холодные. Теплые цвета имеют свойство восприниматься как активные, возбуждающие, веселящие, а холодные - как спокойные, печальные, умиротворяющие. В соседстве теплые и холодные цвета ведет себя противоположно: теплый цвет активно выступает вперед, кажется ближе расположенным, а холодный отступает, уходя в глубину. Любой художник мечтает овладеть мастерством колорита: зная тайны психологического восприятия цветовых оттенков, можно завладеть вниманием, изменить настроение, внушить мысль, идею.
   - Богдана, а вам не кажется, что любое мастерство - это гордыня, ступень к власти. Власть, она ведь в любых масштабах - власть?
   - Это не вопрос, мичман, это ответ. Что вас подвигло на такие рассуждения? Служба в Морфлоте?
   - Да я как-то давно это заметил за собой, с тех пор как вошел в коллективное сообщество.
   - Имеете в виду детсад?
   Богдан внимательно посмотрел на Богдану и тезки улыбнулись друг другу. Богдана расстегнула сумочку и вытащила чисто белый платок. Положила его на подоконник и, аккуратно взяв изогнутый листик фикуса, положила его на белую поверхность.
   - Смотри, мичман, не отрываясь.
   Богдан всмотрелся в ярко-зеленый лист и через несколько секунд увидел, что платок вокруг предмета стал казаться розовым.
   - Это школьные фокусы, Богдан. Давай, еще раз посмотрим вон ту опаловую эмаль. Встань прямо, а теперь измени угол падающего света, уйди влево. Есть разница?
   - Конечно. Когда я смотрел прямо, финифть была такой, ну, как бы глухой, напоминающей густой, переливчатый опал, а сбоку - прозрачной, просвечивающей. Сквозной.
   - Все правильно. Любое художественное произведение смотрят с разных углов освещения. Это только у телевизора не надо вертеться.
   - Знаешь (можно на ты?), если б мне в школе с первого класса преподавали рисование таким образом, я, возможно, стал бы художником. Мне сейчас 27 лет и я испытываю зависть к тем, кто рисует, поет, знает музыку.
   Богдана прищурилась:
   - Хочешь сказать, что испытываешь зависть к тем, кто может оказать на тебя воздействие?
   - Не совсем так. Хочу прикоснуться к гармонии. Если это чувство не дано при рождении, то все равно чему-то можно научиться?
   - Можно. Чему-то можно.
   - Богдана, ты очень похожа на свою тетку. Любишь насмешничать. Куда теперь тебя отвезти?
   Через несколько минут джип выруливал на улицу Буденного, к месту, где находилась галерея "Золотая скань". Магазин был практически пуст. На нескольких витринах лежали золотые вериги турецких земель.
   - Золото Трабзона, - прокомментировала Богдана, - нашего золота конечно уже нет? Или было, но только что кончилось?
   Продавщица, отвлекаясь от книги, вздохнула и ответила, что продукция в стиле "золотая скань" пользуется у населения повышенным спросом, независимо от цен. Поставщики - ювелирные заводы России. СНГ работает только на валюту и по предоплате.
   - Простите, а такой вид ювелирной продукции, как эмаль по скани идет на продажу?
   - За три года моей работы я только однажды видела такую работу. Художник принес на комиссию... Погодите, Наталья Сергеевна! - из-за приоткрытой двери вынырнула сухощавая пожилая женщина, вопросительно подняв брови, - Скажите пожалуйста имя кооператорщика, что торговал золотыми яичками, скань с эмалевым покрытием.
   - Ой, не вспомню, - усомнилась в себе Наталья Сергеевна, - Мы ж ничего у него не взяли. В церкву послали. Крестовоздвиженский храм. К отцу Олегу. Они у него продукцию берут. Вспомнят. Не каждый же день такую красоту привозят.
   Поскучневшие тезки вышли в обморочную жару.
   - Два часа. Вечерняя служба начинается в четыре. Попробуем подъехать. Только сначала полчаса посидим в холодке, - предложил Богдан, - вон в том кафе, возле цирка.
Богдана сполоснула в туалете лицо, подержала локти под холодной водой и подумала, что на самом деле стоит немного посидеть, только пить она будет горячий час, никаких холодных напитков.
   - Богдан, я останусь на всю службу. Дорогу назад найду. Ты и так посвятил нам слишком много времени.
   - Вам - это кому?
   - Мне и искусству.
   Молодой человек посмотрел женщине в глаза и подумал, что заглядывать в них - как в колодец: ни дна не видать, ни воды напиться.
   Крестовоздвиженский храм был виден издалека, как и должно быть храму.
   - Еще один зов к Небу, - думала Богдана, разглядывая золоченый купол с росчерком креста, - Когда подлетаешь самолетом к любому российскому городу, - продолжила она разговор сама с собой, то видишь, как оспенно испещрив лик земли, взывают ввысь купола церквей, соборов, храмов, - настоящий культ тем и хорош, что усыпляет аналитическую бдительность, - вздыхала Богдана, входя в прохладную тишину затаившегося храма.
   Она накинула на голову прозрачный платочек с жемчужным отливом. Матушка, исправляя свечи возле иконы св. Николая Чудотворца, задержала взгляд на вошедшей женщине и улыбнулась благостной мысли. Ей показалось, что новая прихожанка на фоне темноватого угла монастырского киоска смотрится в бело-розовом верхнем одеянии яблонькой. "Хорошие глаза, - отметила матушка, - спокойные, непритязательные. Вот только брючки..."
   - Простите, матушка, - шепотом угадала подходящая Богдана, - я в дороге, в дорожной одежде. Как мне найти о. Олега?
   - Только утром, голубка. На литургии.
   Богдана кивнула и стала возвращаться к выходу. Матушка продолжала:
   - А ты не спеши, жаль моя, побудь в храме-то. Помолись, отдохни сердцем.
   - Спаси Господи, матушка, да только в другой раз. Суета на мне. Неловко как-то. Не с тем шла.
   - Не по душе храм?
   - Да, что вы, матушка. Сама себе не по душе.
   - Ну, иди, иди, голуба. Завтра пораньше. Отец Олег за час в алтарь входит, около 8-ми часов.
   - У меня к нему короткий разговор, Всего один вопрос.
   - Не затруднишь. Приходи, жаль моя. Платьице одень. Очень уж идет к тебе светлое.
   Матушка умильно посмотрела на женщину, скрестив руки на высокой груди.
   - А ведь она, по-моему, еще молода, лет 35, - подсчитала Богдана, разглядывая бледноватое без косметики лицо служки, - губы какие-то бескровные. Чуть-чуть бы помады кофейных оттенков, немного румян. Радикальное все-таки у нас время. Все что-то хочется подчеркнуть. Что за привычка дорисовывать мир?
   Она вышла из храма, складывая дымку косынки в сумку. Потом купила две фруктовых мороженки и, усевшись под тенистое деревце, с удовольствием откусила ядовито-желтый бочок ледяного лакомства.
   - Не люблю я это дело, - буркнула про себя, - еще 17:00, а бизнес остановился на первом витке следствия. Куда пойти? Вернусь-ка я к Горосько.
   Горосько сидел в кабинете, заваленном журналами, буклетами, коробками и бумагами. Он снял свой представительный пиджак, расстегнув первые пуговички свежей рубашки. Посмотрев на вошедшую поверх очков, достал платок и вытер шею.
   - Геннадий Павлович, не откажите в любезности.
   - В какой? - Горосько неохотно возвращался мыслями к неопределенным целям приезжей. Возле него стрекотал вентилятор и было видно, что человек занялся отложенными делами.
   - Я хочу пригласить вас отобедать со мной. Только я не знаю, где можно спокойно посидеть и попробовать хорошую кухню. На ваш выбор. Раз уж я вас так нагло отрываю от работы.
   Горько заторможено ушел в размышление, отчего его выдвинутая челюсть приобрела еще более тяжелый вид, потом щелкнул выключателем вентилятора, бодро вскочил и сказав: "Та-а-ак. что бы такое придумать....", - стал надевать пиджак, - "Едем к армянам. Ростовские армяне отменно готовят".
   Это был небольшой ресторанчик, еще полупустой и достаточно уютный. Такие ресторанчики встречались Богдане в многонациональном Сочи. К вечеру в них набивается многочисленная шумная толпа из знакомых и родственников. Готовят в таких заведениях, "как для себя".
   Заказав шашлык из молодой свинины "на косточке", баклажаны и айран, легкий хмельной напиток из кислого молока, Горосько и Богдана решили начать обед с холодной рюмки водки, маринованных оливок и зелени. Придерживая очки на острой переносице Геннадий Павлович рассеяно пытался подцепить скользкую ягоду на глиняной тарелке.
   Разговор шел о возможностях восстановления производства живописи по эмали (финифти).
   - Почему вы, Богдана, решили заинтересоваться подобной техникой? - Горосько теперь приступил к изучению красного с искристой мякотью помидора.
   - Я владею технологией живописи по эмали, имею цех штамповки металлоизделий на 25 рабочих мест, двоих эмальеров-живописцев, одного известного ювелира по эмали, несколько договоров на поставку медного лома и белого бисера. Помещение в два этажа полностью подготовленное для технологического процесса. Муниципальную структуру. Возможность кредитования. Бизнес-план на перспективу, отмеченный службой менеджмента в нью-йоркском госдепартаменте.
   - Нью-Йорк - это хорошо... Пожалуй, я еще выпью водки. Мне становится как-то не по себе, когда такая молодая и красивая женщина затевает нелегкий бизнес. Да еще на меди. Стратегический металл, миледи. Хлопоты, так сказать, с казенным домом.
   - Это не серьезно. От тюрьмы и от сумы... сами понимаете. Я с удовольствием,Геннадий Павлович, затеяла бы что-нибудь иное, но я умею только это. Я - художник. Если прибавлять себе весу, - то художник с кандидатским минимумом.
   - Все это хорошо. Нью-Йорк - хорошо. Все хорошо. Но, в итоге, все плохо. С каких это пор художник был богатым человеком? С каких времен? Богатыми были только те, кто перепродавал его работы. Производство "съест" ваши прибыли. Если я верно понял, то вы хотите быть художником, производителем и реализатором. В одном лице. Идея "от" и "до". Под ключ. С сохранением гарантий, со знаком фирмы.
   - Абсолютно верно. Фирма. Стиль фирмы. Фирменный знак. Фирменные прибыли. Что у нас на Урале, что в Краснодарском крае магазины полупустые. Изделиям из эмали не нужна реклама. Будет "штамповка" для массового вкуса, ювелирка и раритетные работы.
   - Богдана, давайте вдарим по шашлычку. Я за вами поухаживаю. Этот кусочек подойдет? Соус? Еще зелени? Лимончик?
   - Спасибо, на самом деле, очень вкусно.
   - Обратите внимание, - Горосько понизил голос, - на вас здесь активно посматривают.
   - Да-да. На доброе здоровье. Я нравлюсь южным мужчинам. Романтический имидж.
   - Кстати, насчет имиджа. Лучше бы вы замуж вышли. Еще раз.
   - Геннадий Павлович, я оценила вашу наблюдательность. Посмотрите, пожалуйста, мои рисунки.
   Горосько закурил сигарету и сквозь дым начал щуриться на фотографии.
   - Поляроидом? Плоскость не та. Но, конечно, очень симпатично. Красиво. Что красиво, то красиво, - никуда не денешься.
   Богдана достала пунцовую бархатную коробочку размером с видеокассету.
   - Не могу сказать, Геннадий Павлович, в вашу коллекцию, просто, в подарок коллекционеру. Известному музейному работнику.
   - Благодарю, Богдана Лиманская.
   Горосько, сняв очки, близоруко разглядывал настольный портсигар.
   - Славная работа, в традиции братьев Поповых. Великий Устюг.
   Портсигар сквозь рельефы золоченой фольги мерцал ровной фарфоровой поверхностью эмали, сквозь которую так же просвечивались белые и зеленые рельефы, которые сдерживала золотистая зернь. Эмаль нежно просвечивала, как кожа девушки.
   - Славно! Ах, как славно, - приговаривал Горосько, а Богдана улыбалась своему последнему доводу.
   - Видите, Геннадий Павлович, я лучше делаю, чем объясняю.
   - Ну, не скромничайте, милая дама. Говорите вы не менее убедительно. Давайте встретимся в конце запланированной вами командировки. Через пять дней. Позвоните мне, пожалуйста.
   Запах яблок. Шифон на коленях.
   Утром она проснулась от телефонного звонка.
   - Доброе утро, тезка! Моя помощь нужна?
   - Богдан, пожалуйста, после двух часов, в аллее при Крестовоздвиженском парке. Там я видела стоянку.
   - Все понял. До встречи.
   Бессчетность маленьких событий этого утра подавала надежду на сюрпризы. Разглядев с балкона отеля золоченый купол ожидающего храма, Богдана выбрала дорогу напрямик. Пешком. С легким сердцем.
   Цветастые обозы машин давно прыгали на ухабах мостовых и корявого асфальта, пронося за собой легкую и тяжелую музыку, выхлопы и перегар горючего. Шифон юбки метался и бился по легким ногам женщины, высвечивая в мягком отблеске горизонтального солнца нежную округлость стройных бедер, розовые "танкетки" плотно облегали точеную ступню. Пушистые волосы, собранные на затылке в блестящий овал ракушки, блестели бронзой, оставляя на высокой шее теплоту забытых завитков.
   Двери храма были открыты. Деревянный настил влажно отражал тени от купола и оконных проемов. С иконостасов отстранено взирали византийские глаза Спасителя. Богдана перекрестилась и зашептала: "Царю небесный, Утешителю, Душе Истины, иже везде свой и вся исполняй..." Намоленные иконы нехотя отдавали ответные знаки понимания. Символы рисунка внимали символу слова.
   В храм вошли. Богдана оглянулась и встретила взгляд священника, осенявшего себя крестом. Он прошел мимо, снимая куфейку, останавливаясь возле алтарной иконы.
   - Наверное, это отец Олег, - Богдана смотрела ему в спину. Священник, помолившись, направился к "царским воротам".
   - Батюшка, соблаговолите несколько минут. Я пришла к отцу Олегу.
   - Это я.
   - В последнюю Пасху вы приобретали поделки с эмалевым покрытием. Я разыскиваю этого художника. Кто он? Не подскажите?
   Священник задумался.
   - Боюсь, без бумаг не вспомню. Подождите, пожалуйста.
   Священник вернулся через несколько минут, держа в руке маленький, аккуратно оторванный листок бумаги. Богдана почему-то, избегая смотреть в лицо духовника, остановила глаза на записке и руках отца Олега, широких, с опрятными коротковатыми пальцами.
   - Художник, у которого епархия приобрела пасхальное ремесло проживает по улице Конников, 12. Лымарев Сусан Сергеевич.
   Богдана посмотрела на лицо священника.
   - Вот такое имя - Сусан, - духовник немного помолчал и спросил, продолжая разговор, - Вы издалека приехали?
   - Екатеринбург.
   - Знакомый мне город. После обеда я мог бы сопроводить вас к Сусану Сергеевичу.
   Это неблизко. У меня есть машина. Мне самому надобно увидеть Сусана Сергеевича.
   - Если вас не затруднит...
   - Почему затруднит? Я бы не предлагал помощи, находясь в стеснении.
   - Убедительно. Принимаю ваше приглашение. Когда мы увидимся?
   - После службы, около 12:30. Вы не останетесь на литургию? У нас тут хорошо.
   Певцы - профессионалы. Пение по собранию 13-го века. Не в каждом храме услышите.
   - Спаси Господи, батюшка. Можно ли будет сидеть, не нарываясь на замечания?
   Устаю после болезни.
   - Делайте, как вам удобно. Только сотрите помаду, если будете прикладываться к кресту.
   Священник отвернулся. Когда он шел к алтарю, Богдана смотрела ему вслед. Ей было приятно смотреть на него, несмотря на замечание о помаде.
   Ей часто казалось, что спина православных служителей культа должна держать на себе какой-то особый смысл. Потому, что во время службы священнослужители православной веры при молитвенном бдении часто стоят спиной к своей пастве.
   Плечи отца Олега смотрелись покатыми. Возможно, из-за покроя рясы. Он был
   невысок, однако в своем длиннополом черном облачении казался выше и тоньше. На подоле его одежды было несколько мазков глинистой почвы.
   - Наверное запачкался, садясь в машину, - подытожила Богдана, машинально стряхивая с себя гипноз повышенного внимания, переключаясь на второстепенные предметы. Но второстепенное никак не хотело подавлять нарастающее ожидание. Будто рука ведет по поверхности невнятный стелющийся орнамент, и эта линия, соединяясь с плоскими пятнами цвета, не выделяя объема, сливаясь с плоскостью, открывает маленький, пульсирующий мир образа. Образа приятного человека.
   Отец Олег на мгновение оглянулся и внимательно, как бы припоминая, посмотрел в глаза Богданы. А она подумала:
   - Сегодняшний день начинается с того, что придумываю себе то, чего нет. И быть не может. Просто совпадение каких-то поисков, потребностей. Причуда.
   Сделав глубокий вздох, женщина пошла искать место на скамейке возле киоска с церковными принадлежностями.
   Прихожане подходили. В основном женщины. Разных возрастов. Две молодые девушки-близнецы, чрезвычайно похожие друг на друга, с длинными косами под кружевными шарфиками начали читать часы, потом запели на клиросе, ладно и выразительно. Их хрустальные сопрано соскальзывали с камерной мелодистики церковного песнопения в неожиданное сочетание гортанного фольклора. Голос священника на стыке тропарей и молитв то приближался, то прятался в алтаре.
   - Причуда, - повторила про себя Богдана, стараясь отделить профессиональные возможности духовника от собственных наивных попыток поиска задушевности, - Що такэ не подлызнеться, кады не выспишься, - вспомнила она теткину присказку и вышла на улицу.
   Тепло охватило ее тело и она подставила лицо солнцу, закрыв глаза. Прошлась по аллее, присела возле каменной урны и закурила свой сладковатый "Карден". Увидев выходящего священника, положила под язык валидол и быстро подошла к ступеням церковного здания.
   Отец Олег, немного прищурив глаза от набирающего дневные обороты солнца,сказал:
   - Моя машина стоит через дорогу. Это недалеко.
   Машиной оказался серенький "утюжок" "девятки". Открыв перед Богданой дверцу, отец Олег извинился и убрал с сиденья пакет с яблоками. Когда автомобиль вырулил из закоулков на проспект, Богдана уныло отметила, что в затянувшемся молчании она пытается выровнять сбившееся дыхание.
   - Вам понравился Ростов? - спросил священник улыбнувшись.
   - Да, нет, - сказала женщина, - город без затей.
   - Если б я был иностранцем, мне бы нелегко было перевезти ваш ответ "Да, нет".
   - Свободное от культа время занимаетесь лингвистикой, батюшка? - Богдана смотрела в окно прямо, не гладя на собеседника.
   - И лингвистикой тоже. Простите, я не хотел вас укорить. Не знаю вашего имени.
   - Богдана. Богдана Лиманская.
   - Моя фамилия Барутчев, отец Олег, - он продолжал, - Значит город Ростов-на-Дону вас не радует, Богдана?
   - Не радует, отец Олег.
   - Екатеринбург лучше?
   - Нет, не лучше, но затей больше.
   - Вы любите затеи?
   - Как видите, батюшка.
   Если б нашелся наблюдатель этого негромкого диалога, он наверняка бы решил, что эти двое думают совсем о другом, нежели говорят. Богдана чувствовала: то, что значат сейчас слова, непродолжительно. Продолжительно улица, тепло, запах яблок в чистеньком автомобиле, пузырчатый шифон на напряженных коленях. Рука отца Олега на рычаге.
   Существенное и несущественное не равны лишь в самом их начале. А сейчас все детали и ощущения выровнялись в какую-то новую полосу времени, где люди и вещи вдруг начинают подниматься, опускаться, удаляться, сближаться... Все и вся - комедия расстояний.
   - Я сижу с ним рядом, - думала Богдана, - и он мне близок. Хочу обнять его плечи и не сдерживать дыхания. Глядеть в его глаза и оставаться там, путая их с небом. Вовремя литургии, когда он молился, мне было холодно. От того, что этот человек стоит так далеко от меня.
   Отец Олег молчал, сосредоточенно изучая дорогу, перекрестки, мигание светофора.
   - Вот хорошо, - согласилась Богдана, - не говорит лишнего, не развлекает меня.
   Делает только то, что находит нужным, - она видела его не глядя.
   Дом Лымарева стоял особняком возле развесистой груши-дички. Хозяин быстро вышел на звонок, поздоровавшись с гостями. Он сразу сказал: "Гостям рад. Если вы ко мне, то это я!"
   Они прошли в горницу, где в наушниках, слушая Бон Джови, сидела юная девушка в шортах. Она улыбнулась, кивнув вошедшим, и продолжая счищать тонкие ленточки кожуры со старой картошки. Посмотрев на священника, подумала, сдернула платок со стула и накинула на голые ноги. Сусан заговорщески посмотрел на Богдану и спросил:
   - Вы не корреспондент?
   - Нет, я ничего не буду о вас писать. Только посмотрю работы.
   - К сожалению, я пуст, как мой кошелек. Несколько фотографий. Устроит?
   - Нет выбора. Давайте хоть фотографии.
   Отец Олег протянул художнику конверт:
   - Сумма, которую я вам привез, небольшая, но кошелек пополнит. Примите с благодарностью. Задолжали мы перед вами.
   Пока Богдана и Сусан Сергеевич беседовали, отец Олег, устроившись у окна, рассматривал иллюстрации какого-то альбома по иконописи.
   Лымаревская дочка спросила священника, не мешает ли громкость аппаратуры. На что он рассеянно покачал головой, уткнувшись в рисунки. От обеда гости единодушно отказались, ссылаясь на ранний час, но по чашке чая с удовольствием выпили. Причем, пока готовился стол, отец Олег ненадолго отлучился к своей машине, вернувшись с открытым пакетом медово пахнущих пряников.
   Во время чаепития, слушая, как отец Олег очень подробно рассказывает о ремонтных
   работах при Кресновоздвиженском храме, Богдана тихим взором останавливалась на лице священника. Все в нем было в меру, без напряжения: густые, уложенные волосы, такая же темная овальная бородка с подковой усов. Внимание привлекали глаза, прозрачно светлевшие на смуглой коже; они процеживали свою яркость сквозь плотные ворсинки колючих ресниц.
   На обратном пути почти не говорили. Выходя из машины священника, Богдана услышала краткий сигнал слева и только тогда вспомнила про Богдана. Она немного растерялась, объясняя отцу Олегу дальнейший ход своих путешествий. На что он, снова щурясь от яркого солнца, произнес:
   - Бог в помощь! Спасибо за компанию. Ангела Вам Хранителя!
   Проводив Богдану к машине молодого человека, отец Олег медленно отъехал за ограду храма.
   Даже в тени асфальт мягко поддавался следу туфелек Богданы. Жара нависла стоячим воздухом. Пришлось снова садиться в машину.
   - Привет из Сочи, - улыбнулся Богдан, протягивая целлулоидный квадратик цветочной коробки, в которой затаилась магнолия в крошечной пробирке подпитки стебля.
   - Вот - привет, так привет! - просияла женщина, опуская лицо в белую одурь мягких лепестков, - как я люблю Сочи! Все у меня там получается.
   - Час полета - и вы будете счастливы, - предложил Богдан, вытаскивая из "бардачка" расписание авиарейсов.
   - Ой, мне кажется, никогда больше я не буду счастлива, пока хоть что-то не получится с моими маниакальными идеями. А отдохнуть немного не помешает. Где здесь водные ресурсы, вроде бассейна, сауны, джакузи?
   Мичман немного подумал и ответил:
   - Попробуем один вариант. Берем купальные принадлежности и едем в солярий. К Азику.
   - Азик? Опять нацменьшинства? Пока их бабы прячутся по кухням, чтоб их обросшие мужики таращились на полуголых россиянок?
   - У... как грустно! Боюсь мы не успеем подкорректировать базу местного отдыха. Отложим очередной передел мира. Вашей королевской чести ничто не повредит, Богдана! Вы под защитой Морфлота!
   Доведя себя до кондиции в дорожных пробках, Богдана с мичманом добрались до заветной цели аляповатого солярия через пару часов. Цены услуг этого заведения сдерживали толпы страждущих, что сразу успокоило подозрительность Богданы, но дало повод расслабившемуся мичману предположить ночное расписание очередной "точки" азербайджанского клана.
   Радовала тишина, стерильная чистота, белые брюки обслуживающего персонала. Отдавая тело горячим струям джакузи, Богдана заворожено наблюдала переливчатость водного потока, игру пара и цепкость зеркальных капель. Втирая в волосы розовое масло, она закрывала глаза и беззвучно шептала:
   - Откуда... Откуда эта тоска? Эта память. Кажется, что я давно ни о чем не молю небо, а руки все еще подняты... Моя печаль, пока спала, была бесформенной. Когда ее разбудили, она приняла форму того, кто ее разбудил...
   Морской волк, после очередного заплыва, вытер мокрое лицо ладонью и вгляделся издалека ультрамаринового бассейна в отрешенное лицо женщины. Он отметил иронично, что как-то так получилось, без его на то желания: он стал настолько знакомым для Богданы, что она его забывает. Но ему нравилось это состояние ожидания.
   - Я хочу ее завоевать. И не могу. Потому, что. Потому, что трудно завоевать без разгрома.
   Он нырнул в глубину бассейна, наслаждаясь собственной ловкостью. Вода сохраняла уют новой мечты.
   - А почему бы и нет, - вздохнул он, вынырнув из тихой глубины, - Почему? У нас одно имя. Один город детства. Пусть теперь будет одно тело.
   "Гончие псы"
   Следующие два дня Богдана пропадала у Лымарева. Художник собрал у себя местный андеграуд, который неплохо сочетался с холодным пивом, но совсем не входил в действие богданиного бизнеса: эмальеры на рынке творческого труда закончились, так и не начавшись. Специалистов надо было учить, готовить, формировать, на что ушло бы время. Не месяц, не два. Настоящих ремесленников по эмали не было. Один Лымарев.
   - Сусан, давай будем работать с процессом обучения.
   - С процессом, так с процессом, - Лымарев расставлял стулья после ухода бородатых дружков, - Я сам выберу.
   - Конечно. Будете начальником цеха.
   - Званием больше, званием меньше. Пускай нам общим памятником будет построенный в боях...
   - Капитализм! - закончила Богдана, но лихой лозунг затих в призывном звуке автомобильного сигнала.
   - Папа, к нам какой-то рокер. Симпатичный, - голос сусанинской дочки раздался под окном гостиной. Богдана выглянула из-за тюлевой занавески, разглядывая кожаную черноту новой мичмановской экипировки.
   - Харли Дэвидсон из города детства. Одевайте скафандр, Ваша Светлость.
   Звездолет летит в созвездие гончих псов. Будем обмывать покупку.
   - Что это тебя разобрало? - Богдана с трудом закрепила шлем, подправляя подол платья под бедра, - Я боюсь мотоциклов. За что здесь держаться, Богдан?
   - За меня, радость моя! Всегда держитесь за меня. Поехали!
   Богдана обхватила кожаную спину парня, прокричав ему у светофора:
   - Ты специально купил мотоцикл, чтобы я тебя обняла?
   - Вы всегда тактичны и догадливы, Королева.
   - Ну и дурак! Я приношу только проблемы!
   - Разберемся! Впереди целая жизнь.
   Пока мотоцикл доехал до дискотеки "Гончие псы", на город оседал в душном полуобмороке вечер. Темное небо начало размешивать коктейль из фонарей и звезд.
   - Богдан, под такую музыку лучше "засыпать" в брюках.
   - Не торопись, радость моя! Здесь есть бутик. Купим все, что нужно.
   Они вошли в кондиционерный шорох небольшого подвала.
   - Здесь одевают на бал? - спросил Богдан, вытаскивая карточку.
   Богдана несколько секунд рассматривала разбушевавшегося мичмана, потом, вздохнув, подошла к тусклому пурпуру стрейч-костюма, взяла его в примерочную, подхватив на лету развевающиеся шарфы батика.
   Из примерочной она вышла через пять минут. Бросила продавщицам ворох батика, метнула в Богдана кулечек с платьем. И пока он разглядывал ее стройное, нежно очертанное бархатистой тканью тело в брючной паре, украшенной набедренной повязкой из лилово-вишневого шарфа, прошла быстрым шагом под сдержанное одобрение взглядов быковатых "секьюрити".
   - Столбенеть будете потом, дорогой мичман. У кассы. Эта пижамка стоит половину вашего "Девидсона".
   - Ничего... Гулять - так гулять! Королева!
   В баре, под тусклым светом спиртовой канонады, сидело несколько завсегдатаев.
   Мерцала цветомузыка. В сердце стучались колониальные оттенки "Би Джиза" с прозрачными стонами бансури* и саранги*. Они заказали двойной мартини и лимон с сахарной пудрой. Когда сделали по глоточку, Богдана одобрительно кивнула:
   - То, что надо. Драйв.
   Ритм нарастал в тягучей проникновенности. Богдана сказала: "Пошли в открытый космос", - и вышла в темноту танцподиума, отдавая тело шоковой терапии рок-музыки. Природная естественность движений женщины гибко и органично сливалась с песней, создавая танец, где не может быть сомнений ни в мастерстве танцовщицы, ни в зрительском восприятии.
   Сейчас главным зрителем был Богдан. Он смотрел на нее печально и проникновенно, и чем дальше длился танец, тем труднее становилось ему убеждать себя в реальности близости с пурпурной точеной фигурой.
   - Ничего я не могу, - думал парень, поднимаясь на встречу Богдане. Мигающее освещение выхватывало пшеничный отблеск его волос и смуглый рельеф груди молодого мужчины в разрезе мягкой лайки "рокерской" куртки.
   Богдана, задумчиво оглядываясь в отрывки затемненного помещения, делала маленькие глотки из хмельного русла бокала.
   - Мне здесь нравится, - сообщила она, - Что за местечко? Хороший дизайн, мало народу, милые мелодии. Слишком много хороших совпадений для провинциального города.
   - Пусть тебя ничего не беспокоит, Дана. Все просто: дискотечная братва "Гончих псов" сейчас ревет на стадионе под хэви-мэтл "Мастера". После двенадцати они вернутся сюда со своими кумирами. А "Би Джиз" привез я. Что сейчас тебе напоминает эта мелодия?
   - Какое-то морское течение. Наверное, Гольфстрим.
   - Тогда, с твоего разрешения, сниму лишний вес и ... поплыли!..
   Молодой человек скинул куртку. Женщина положила легкие руки на его оголенные плечи, пробуя разместить пальцы на узких лямках черной майки Богдана.
   - Дана, милая, давай договоримся на берегу. После этого танца мы уйдем отсюда и спокойно заляжем каждый в своем номере, готовясь к завтрашним трудовым будням. Но пока звучит эта песня, обними меня. Как во сне.
   Они прижались друг к другу в нежном напряжении, ощущая сквозь музыку и одежду горячий пульс плоти. Она хотела заглянуть в его глаза, но встретила только губы. Он не настаивал на поцелуе. Да и можно ли было на чем-нибудь настаивать, когда ты уже стал Желанием?
   Танец закончился. Они вышли в прохладу южной звездной ночи. Он целовал
   --------------------
   * Бансури - индийский духовой инструмент (муз.)
   саранги - индийский смычковый инструмент (муз.)
   лицо женщины, все еще не дотрагиваясь до ее влажного рта. Возможно, это была маленькая игра, а возможно, он просто боялся вдохнуть дыхание цветущей в запахе роз и ночных фиалок женщины, чтоб хоть немного удержаться у обрыва перед броском вниз. Богдана обнимала молодого человека за талию, тихо растирая влажную ладонь о жесткую кожу ремня.
   Путь до гостиницы они проделали в молчании. Она обнимала его торс, стараясь не прижиматься к спине, вспомнив черную рясу отца Олега.
   - Я поднимусь сама, Богдан. Не ищи обиды. Пожалуйста, - голос женщины был похож на глухой опаловый отблеск затерянной в календарном цикле луны, - Ты очень привлекателен. Очень. У меня, наверное, давно не было мужчины, если все мое тело выворачивается наизнанку. От страсти. Но мне не удается отмахнуться от какого-то навязанного судьбой сценария. Катишься по накатанной плоскости и не знаешь, то ли ты себя несешь, то ли закон ускорения. Богдан...
   - Иди...
   - Прости. Такой уж я человек.
   Он догнал ее на лестнице перед поворотом в номер. Ковровое покрытие заглушило его стремительный бег. Богдана не успела даже вздрогнуть от неожиданности, как они ввалились в комнату.
   - Ты что, ошалел?
   Мичман, тяжело дыша, рассматривал рассвирепевшую женщину. Богдана четким голосом произнесла:
   - Ты стоишь на моей туфельке.
   Парень поднял черный башмачок и присел возле ног женщины. Она смотрела на него сверху вниз, не отрывая взгляда. Богдан поднялся, скользя телом по телу женщины, он добрался до ее губ и они упали в бездну первого поцелуя.
   - Я наслаждаюсь паузой. И тишиной, - подумала Богдана и выскользнула из объятий опьяневшего от ласки мичмана в запасе.
   - Хочу есть, - и, останавливая рукой порыв молодого человека, добавила, - я пошла в ванную. Закажи, пожалуйста какую-нибудь еду.
   - Я тоже хочу в ванную, - крикнул вдогонку Богдан, - В твою. С тобой.
   - Обойдешься.
   Через 15 минут она вышла раскрасневшаяся от горячей воды. Сонный официант прикатил тележку с закусками, зеленью и горячей куриной лапшей с сыром.
   - Лапша по-казачьи, - объявил он, глядя почему-то на Богдана. Потом перевел взгляд на женщину и добавил, - Вам так же рекомендую. Восстанавливает силы.
   - Спасибо, брат, - проговорил Богдан, кладя в ладонь официанта долларовую бумажку, - Мне почему-то кажется, что ты будешь восстанавливаться не лапшей. Будь здоров.
   Богдана в белом махровом халате, с собранными на затылке волосами раскладывала кушанье по глиняным чашкам. Розоватые веки прикрывали уставший взгляд. Мичман повертел в руках бутерброд со сладким перцем.
   - Меня осенило, - проговорил он с набитым ртом, - сейчас меня накормят до отвала, чтоб затих.
   - Включи лучше телевизор, мыслитель, - попросила Богдана, - может там есть какая-нибудь комедия.
   Но экран выдавил из себя что-то фантастическое. Какие-то звездолеты, мириады звезд, глазасто-лягушачьи лики инопланетян. Соответствующая сериальная мелодия, оттеняющая пластичную сентиментальность.
   - Похож на Эннио Марриконе, - Богдан сделал звук немного погромче, - сколько ему сейчас лет, интересно?
   - Кому? Звездолету? - Марриконе.
   - За семьдесят, наверное. Обожаю его музыкальные эксперименты. Помнишь губную гармошку в "Однажды на Диком Западе"?
   - Лучший вестерн. Настоящий гипноз.
   - Разделяю... Даня, но сейчас звучит не старик Эннио. По-моему это Маркс Сноу.
   - Автор саундтреков "Секретных материалов" и "Никиты"?
   - Да.
   - Наверное, ты права. Надо досмотреть до конца. Или позвонить на студию. Кофе будешь?
   - Горячий чай, если возможно.
   - Сейчас сбегаю в свой номер.
   Когда Богдан вернулся, земляне летели на далекие планеты, теряя в борьбе с космическими недругами лучших друзей. Сноу долбил по доверчивой психике зрителей свой маниакально-идеологический рефрен, как дятел на дереве, доказывая музыкой пробелы традиций.
   - Мичман, почему людей так тянет оторваться от земли? - лицо женщины выглядело совсем уставшим.
   - О, да ты совсем спишь! Давай-ка баиньки. В люлечку.
   - Погоди, не выключай, пусть звучит, - она вздохнула, прерывисто, как ребенок, и продолжала, - Когда-то давно, лет тридцать назад, когда мы жили в военном городке на северном Урале, папа сделал нам с братом качели. Все, как надо - стойки из труб, железные крепления, а сами качели из деревянного корыта. Можно было прилечь и тихо качаться под звездами. Если на них смотреть не отрываясь, то ощущение такое, как будто бы ты уже среди них. Уже летишь... Родителей я как-то не сильно напрягала своими вопросами, я видела, как они постоянно учились, росли, делали карьеру. А вот бабусе Катюше от меня досталось: почему да почему.
   - Я помню Катерину Ивановну. Серьезная женщина.
   - Да, как оказалось позднее. Так вот, она мне как-то пояснила, что людей тянут в небо грехи. Недовольство окружающим миром. Я говорю: "Бабуся, ты все перепутала, грехи тянут вниз, в ад. А хочется-то вверх, в небо". А она: " Почему ты решила, что ад - это вниз? Земля же круглая..." Мне было чуть больше десяти лет, но вопрос собственных грехов тогда меня уже не занимал.
   - Уже?
   - Представь себе. В то время я казалась себе сплошным несовершенством: упряма, ленива, избирательна. Над нашим письменным столом висел распорядок дня - враг номер один. Утро начиналось с призывных звуков радиогимнастики - враг номер два. Потом нужно было идти за два километра в школу, общаться с разными придурками и подстраиваться под характеры учителей. Школа была врагом номер четыре, пять... Я иду искать. Кто не спрятался, тот и виноват...
   - Поэтому и хотелось туда, по Млечному пути... Далеко-далеко. Где не надо врать и вписываться в нереальные законы, постоянные обязательства. Во все, что довлеет над человеком, живущим среди людей. В обществе. Понятное дело, что полет - это свобода. Я тоже, Дана, зачитываюсь по сей день фантастикой. Ушел в мореходку Дальнего Востока из южного степного городка, где первым морем были поля пшеницы. Сейчас мой корабль встал на капитальный ремонт. А я через два месяца поеду в Керчь, на учебу. Чтоб выйти потом на мостик "Славянки" капитаном. Кто почувствовал свободу океана - тот без нее уже не обойдется. Погодите!.. Титры... Точно: Сноу. Король сериальных хитов.
   Богдана взяла сигареты, налила рюмочку мятного ликера и вышла на балкон.
   - В южной России особые звезды. Не то, что в задымленном Екатеринбурге, - сказала она, - Буду спать на балконе. До завтра, Богдан. Спасибо. Ты мне подарил праздник.
   Женщина посмотрела в настороженные глаза парня нежно и отстранено. Ее взгляд рождал нереальное, но манящее ощущение, что вот-вот, еще немного и он поймет все, зябкая прохлада ночи пробежит по телу предчувствием того, чему не суждено сбыться, как перед грозой, которая опять прошла мимо города Ростова-на-Дону.
   Служитель культа
   Телефонный звонок зазвенел в 7 утра. Богдана посмотрела на часы и потянулась.
   Спала она около шести часов. Воздух был влажен. Штора на окне надулась парусом.
   - Алло, Богдан? Доброе-доброе! Последний аккорд - в 13:00 у Горосько и отбываем вечером по холодочку. Заедем в "Ночной гость", купим предкам коллекционные вина, немецкие, рейнские. Симпатично оформлены под графинчики со всякими штучками. Да-да. Будут на них глядеть и пить свою горилку. До встречи.
   Она положила трубку и откинулась на кровать, делая для ног "велосипед".
   - Интересно... Кто научил этого парня про дела спрашивать только утром? Не родной же Морфлот? Явно, женщина. И притом стервозная, которая после ночных радостей могла круто повернуть систему планирования. Наверное, она была старше его. Бесспорно, она была старше его. Сейчас многие парни не стесняются тащиться от взрослых теток...
   Женщина хмыкнула и побежала в ванну, высоко поднимая круглые колени. Встав под ледяной душ, зашептала "Отче наш, еже еси на небеси..."
   Служба еще не началась. Возле киоска стояла улыбающаяся матушка. Когда Богдана подошла к ней, она сказала, что о. Олег сегодня не служит. Но он в 9 часов ведет воскресную школу при университете, на дискуссии с конфессией евангелистов.
   - Какие могут быть дискуссии между едиными христианами? - озадачено спросила Богдана. На что матушка, убрав с лица благостное выражение, заметила:
   - Как это, единые? Мы - православные, а они сектанты.
   Попрощавшись с матушкой, плохо разбирающейся в вопросах вероисповедания, Богдана решила пройтись до университета пешком. Заметив машину о. Олега, подошла поближе и увидела, что он сидит, склонив голову на руль. Она отошла от машины.
   - Что я за ним бегаю, собственно? Легче звездам на небе встретиться, чем нам с ним, - говорила она себе, перебирая газеты в киоске.
   - Интересно, что вы здесь выберите, - прозвучал поставленный голос о. Олега, - Здравствуйте, Богдана!
   - Здравствуйте, о. Олег! Я была в храме. Хотела вас послушать. Сюда пришла за тем же. Уезжаю сегодня.
   - Наладили дела?
   - Куда там. Только сориентировалась. В полете. Сусан Лымарев будет руководить цехом сувенирной продукции. Хочу получить заказы от конфессий.
   - Наша епархия бедная. Мы не методисты.
   - Не скромничайте. Православные культовые организации сверкают золотом и самоцветами. Культу нужны красивые вещи. Вы хотели купить газету?
   - Нет. Я увидел ваше платье. Вас увидел. Газет я не читаю.
   - Вам видней. Но иногда там кое-что есть.
   - Не обязательно читать эти бумажки, чтобы "кое-что" знать. Книги иногда покупаю здесь.
   - Теперь мало читают. Разве что газеты, которые как раз и не следовало бы
   читать, - Богдана улыбнулась. Священник подхватил ее улыбку.
   - К новым изданиям я еще не приспособлен. Раньше, видя издание "Наука", всегда приобретал книгу. А теперь не пойму: "Вагриус", "Центрум", "Монетный двор".
   - Вот занятная книга: Радзинский. Из серии "Деспоты России". "В.И. Ленин", - Богдана показала яркий томик.
   - Как вы, Богдана, относитесь к этой личности?
   - Как к личности. В подлиннике, к сожалению, не читала. Он - лидер, а лидер - это всегда беспредел. Я что-то не то говорю?
   - Нет. Мне хочется вас послушать.
   - Не передергивайте, пожалуйста, это я пришла за Вашим словом. А относительно этой книги... Возможно, через тысячу лет перестанут читать Льва Толстого, забудется Робеспьер, о Чингисхане будут знать одни историки, а Ленин, по моему мнению, останется в истории восьмым чудом света. Все-таки Чингисхан был дикарем и разбойником, Робеспьер - маньяком, а по милости господина Ульянова-Ленина наша Россия приняла на себя коммунистический грех мира. Древнее царство. Как у египетских фараонов - мумии, мавзолеи. Последний мессия все еще не предан земле... Древнее царство. Ветхий завет. Абсолют тронной власти. Я не обижу вас, купив вам эту книжку? Она дорогая.
   - Не обидите. Спаси Господи! Но я проживу без этой книги. На храм могу принять вашу помощь.
   - Эта идея не заставит меня открыть кошелек. Храмы строятся, рушатся, восстанавливаются и без моего участия. Мои личные деньги я могу отдать только кому-нибудь лично. Кстати, скоро девять часов.
   Дискуссия закончилась около одиннадцати. Отец Олег договаривал что-то с последней прихожанкой, а Богдана тоскливо пыталась выбрать момент, чтобы улизнуть в туалет. В университетском туалете курить было невозможно. В курительной комнате шел ремонт, а стены туалетных кабинок были разукрашены такой "подзаборной" тематикой, что приходилось только удивляться. "Вот тебе на, - думала Богдана, - никакой Спид-инфо не снял напряжения в народных массах. Фольклор не убьешь"
   Когда она вышла на улицу, отец Олег открывал свой "утюжок". Богдана подошла к нему:
   - У меня такое скверное настроение, что если вы откажетесь со мной попить чаю, день будет безнадежно испорчен. Я в этом показательном выступлении с евангелистами мало что поняла.
   - Давайте посидим в кафе. Я здесь иногда бываю, недалеко, называется "Чайный круг".
   Внутри кафе оказалось намного уютней, чем снаружи. Здесь было чисто и пахло пирогами. Они сели у окна. Отец Олег сделал заказ: пирожки жаренные с капустой, слоенки с яблоками и корицей, чай, лимон и цукаты из айвы. Его здесь знали. Поварихи вышли принять божье благословение. Богдана отметила, что ей тоже хочется поцеловать его руку. Просто так.
   - Что вы напыжились? - спросил священник, разрезая лимон тонкими ломтиками. Богдана пожала плечами.
   - Не нравится благословение среди пирожков? - продолжил отец Олег, разглядывая нежное лицо женщины.
   - Дело ваше. Не обращайте внимание. Мне постоянно что-нибудь "не так". Давайте вернемся к евангелистам. Что православные ортодоксы с ними не поделили?
   - Вам хочется со мной поспорить? Доказать мою несостоятельность? Ошибки культа? Что вас интересует? - он смотрел в глаза женщины и она немного растерялась от этой ироничной непоколебимости.
   "Вы меня интересуете", - подумала она, опустив взор и сжимая пальцами каучуковую слойку.
   - Вы, как я понял, человек искусства. Художник. Светская женщина. (Он посмотрел в окно) Вам не нравится дискуссия?
   - Отец Олег, тот факт, что различные религиозные культы значительно больше непримиримы между собой, нежели, например, научные оппоненты, свидетельствует, к сожалению, не в пользу веры.
   - Не думаю, Богдана. Причем здесь вера? Это показатель человеческого несовершенства. Я понимаю, что вас беспокоит, что все мы, божьи дети, исповедывающие христианство, толкуем разные каноны, доходя до открытой непримиримости. Конечно, все это выглядит достаточно тоскливо. Но понятно. Нравственные ценности не растут, как грибы после дождя. Их надо защищать. Я - служитель культа. Ортодоксального. Православного. Это моя вера, моя профессия. Служу и защищаю тяжкий духовный труд православия. Евангелисты рекламируют свой подход, свой выбор: через эстрадную проповедь, эстрадно-гипнотическое воздействие, медитационные символы. Мой культ преподает несколько иное.
   - Я думала, что служите Богу.
   - Правильно думали. Думайте так и дальше: служу Господу в культе православия. Священник помолчал, затем стал разливать свежий чай, пододвинув ей вазочку с цукатами:
   - Ешьте на здоровье. Это вкусно и полезно, - он положил себе в стакан ломтик лимона и стал пить чай. Потом поглядел на Богдану и замер: женщина плакала и смотрела, как слезы капают на блюдечко.
   - Простите, пожалуйста, совсем не так хотела с вами говорить. Иногда устаешь от слов. Говоришь, говоришь, будто боишься куда-то опоздать. И все - не то. Мимо, - Богдана промокнула мокрые щеки салфеткой, и то, что удалось о. Олегу увидеть в ее глазах, было похоже на застывшую янтарную смолу в мутноватой воде взморья.
   - Бесовщина, - сказал священник, - Бесы крутят-вертят, смущают, - он вдруг улыбнулся и растер пальцем переносицу, потом опять посмотрел в лицо задумавшейся женщины, - Чего только не бывает на южных окраинах России!
   Богдана рассмеялась сквозь слезы:
   - Да уж. Кошмарный водопровод, зато испокон веков то понос, то золотуха, то патриарх Никон, то классовая борьба.
   О. Олег зачарованно разглядывал янтарный свет глаз женщины, потом спросил:
   - Я могу вас предостеречь?
   - Попробуйте.
   Пламенеющий янтарь стал застывать сквозь черноту ресниц.
   - Не надо искать Бога в человеке.
   Пауза накрыла собеседников покрывалом раздумья.
   - Отец Олег, так ведь, "по образу и подобию..." Не могу процитировать Святого Григория Нисского, который в непознаваемости личности человека видел признак образа и подобия непознаваемого Бога...
   Богдана следующую фразу сказала шепотом:
   - Я думаю о вас.
   Отец Олег положил звякнувшую в стакане ложку на скатерть. Посмотрел в окно.
   Не ответил.
   - Будете укорять меня за то, что я вижу в вас мужчину?
   - Нет. Не буду. Я помню свой пол. Не могу быть неискренним перед вами, иначе правда поразила бы меня, - он встретился с взором женщины, где янтарь затвердел в пестрые камешки прилива, - Что-то есть в вас такое, что, неверно, очень мне нужно. Возможно, мне нужно все. Однако, какими бы не были мои нужды, они не позволяют мне приблизиться к вам. Так, как вы желаете. Господь нас роднит, а мирское разделяет. К своим годам я сильно задолжался разными обстоятельствами. Простите, Христа ради. Вот такая правда.
   - И вы простите меня, батюшка, - Богдана встала из-за стола, застегивая сумочку,
   - Спасибо вам. Прощайте.
   Она оглянулась:
   - Я понимаю, что ложь - обман, а правда - нет, но меня обманывали обе.
   Женщина пошла к выходу, вешая на плечо ремешок сумки. Священник смотрел ей вслед и думал, что у правды совсем немного друзей, и эти немногие ее друзья - самоубийцы.
   Исповедь одного унижает всех.
   - Что пишет мичман? - спросила тетя Мария, вытирая от муки припухшие пальцы.
   Богдана мазала Пенке ухо мазью. Та повизгивала смиренно, но потом все-таки лязгнула зубами возле носа мучительницы.
   - Тю! Не хватало, чтоб ты кусанула меня! Вот здорово! - Пенка поджала хвост и отвернула морду, - Я же лечу тебя. Лечу! Помогаю, - женщина погладила собаку и та разлеглась перед ней, подставляя светлое сучье брюхо, - Милая, милая собака... Он пишет, что уходит в море, чтоб не утонуть в море чувств.
   - Ой, заноза, задурила парню голову.
   - Ничего подобного, тетечка. Он такой и был. Задуренный. Там кто-то до меня постарался.
   - Лукинишна на тебя косится, маманя-то его, губы поджимает.
   - Да, я вижу. Но что поделаешь, тетечка, не все вопросы решаются свадьбами. Ты то знаешь, я не была его женщиной. Мы дружим.
   - Дружим... Да он бы тебя съел, как ягодку, только допусти.
   - Это пройдет. Отвалится со временем, как грязь с сапога. Ну что ты пытаешь меня? Люди общаются, переживают, находят и расстаются. Он опять поплывет по морям-океанам, а я буду барахтаться в пучине бизнеса. Вся наша жизнь - комедия расстояний, - она обняла тетушку, - Давай я тебя расчешу.
   - Знаешь мои слабости, бдительность усыпляешь.
   Она засмеялись, обнявшись.
   - Уедешь скоро, голубонька моя... Два месяца прошли, как два дня. Может в церкву вечером сходим. Там, говорят, батюшка красивый, сядем на "пятерочку", та поидем к вечере.
   - Надо. Надо помолиться. Там людей много не будет?
   - Ни! Не дюже! Не тот день, голубонька!
   Когда тетка с племянницей подошли к зданию церкви, аккуратно побеленному, с начищенной позолотой восточного купола, из палисадника поповского дома на два этажа лился детский, рассыпчатый, как цветное драже, смех. Девочка лет пяти каталась на качелях. Богдана усмехнулась, заметив, что сиденье качелей было сделано из деревянного корыта. И еще она обратила внимание на пышный розарий из высоченных кустов, глухо жужжащий пчелами.
   У церкви сидели две полные женщины, разомлевшие от сорокапятиградусной жары.
   - Здорово, кумоньки, - приветствовала их тетя Мария, - Чого маетесь на солнцепеке?
   - Та ушла ж, зараза, за ключами. И що запыраеть, що запыраеть? Кубыть здеся ворюги кругом. Дывысь, Мария, еле телепается, - толстуха в голубом показала на медленно бредущую служку, утирающуюся платком. Служка покопошилась у дверей церкви, буркнув: "Ноги вытирайте".
   - Может, нам еще обувь снять, как в синагоге? - ответила Богдана, рассматривая свечи.
   - С маникюром нельзя, - парировала служка, надевая очки на лакированный нос.
   - Синод канонизировал или так, местная партячейка, - спросила Богдана и ледяным тоном добавила, - Занимайтесь-ка лучше своими прямыми обязанностями. Где ценники на свечи?
   - Достаньте, матушка, ценники, - голос прозвучал слева, возле занавески, прикрывающей запахи какого-то печенья. Богдана вопросительно посмотрела в сторону говорящего. О. Олег стоял, мрачно поглядывая на женщину. Они поздоровались слипшимися от зноя губами.
   - Вы ко мне? - машинально спросил священник. Тетка Мария, привлеченная замешательством собеседников, стала вслушиваться в разговор двоих.
   - Не пугайтесь, не к вам, - заартачилась племянница, подумав, какого рожна ее потащило в эту самую церковь. Старушки деликатно, как вода застоявшейся реки, обходили островок замолчавшей троицы.
   - Батюшка, давно не была в вашем храме, все закрыто, та закрыто, как сельпо в начале месяца, - затараторила тетка Мария.
   - Отец Василий болел, царство ему небесное. Теперь меня поставили иереем, - сказал священник.
   - Ну и славно, дай Бог вам здоровья и терпения с нашей паствой. Моя племянница Богданочка заутре уезжает. Погостювала.
   - Значит, последний день? - он смотрел на затаившуюся Богдану, листавшую яркий молитвенник, - Исповедоваться будете? - спросил о. Олег женщину.
   - Никогда не делала этого. Исповедь одного унижает всех.
   - Интересная мысль, - священник потер указательным пальцем переносицу, - Меня стесняетесь?
   Богдана молчала.
   - Если ты пришла в церковь, то можешь довериться мне. Мы не чужие. Меня, например, перевели из Ростова в Сальск не без вашего участия, - о. Олег тихо улыбнулся,
   - Не сочтите за упрек.
   Богдана закусила нижнюю губу и стала рассматривать лицо священника.
   - Очень драматично. Исповедались, поди? И кому же?
   - Епископу.
   - Куда теперь он вас переведет? Я в Сальске иногда появляюсь.
   - Не в этом дело. Это просто послушание.
   - Ну и слушайтесь, на здоровье. Такая у вас работа. Благословите меня, батюшка! - она поцеловала его руку, подумав, что эта рука так зацелована, что ей не пробиться к отдаленно бьющемуся пульсу о. Олега, - Я буду исповедоваться, а завтра приду на причастие. Самолет из Ростова поздно вечером. Успею.
   О. Олег перекрестил женщину и отошел к алтарю. Тетки водрузились на клирос. Началась служба.
   - Кто я такая? - вопрошала Богдана, - Живу себе, оцениваю шансы, рассчитываю на собственные накопления, на своих детей, на пенсию, на опыт. Все делаю так, как будто я свободна. Хотя все вокруг мою свободу отвергает. Что останавливает и что вдохновляет мою жизнь? Желания... Разрешение сердцу иметь желания. Господи! Пусть во мне будут желания. Пусть! Не верю я, Господи, в каноны. Ну не верю. Это хорошо для властей, для политики, но плохо для меня. Как возможно поверить в то, что от Благовещения до Страшного суда ни у кого нет иной задачи, как умещать свое бытье в заранее написанное повествование? Верю в тебя, Господи, верую! Но в человеке сомневаюсь, потому что, вся история человечества - признание в собственном бессилии...
   Богдана подошла на исповедь, надорванная в молитвенном бдении.
   - Батюшка, вы знаете мои грехи, разрешите не перечислять? Стыдно.
   - А более всего, чего стыдитесь, сестра моя во Христе?
   - Гордыни. Гордость меня путает.
   - Давайте, напомню вам, что писал преподобный Иоанн Лествичник в "Слове о безумной гордости": "Начало гордости - тщеславие, средина - уничижение ближнего, бесстыдное проповедание своих трудов, самохвальство сердца, ненависть обличения, а конец - отвержение Божьей помощи, бесовский нрав". Ваше личное достоинство, сестра моя во Христе, должно быть укоренено в христианской любви, т.е. в смиренном желании быть всем слугой.
   - Это гордыня слуги, батюшка. Простите, я не могу так все сразу уяснить. Мне кажется: все вокруг гордость: от гордости профессионала до гордости ученика. Мнение высказанное - тоже гордость, невысказанное - гордость вдвойне. Любое самостоятельное действие - гордость.
   - Как учит нас Церковь и Святые отцы, гордость - это неподчинение ситуации, которая ставит интересы духа выше интересов тела. Вы, наверное, замечали за собой, как гордыня корежит вашу суть, делает вас агрессивней, противоречивей.
   - Да. Именно, корежит...
   - Молитесь. Просите у Господа очищения духа. Молитва - тяжкий труд. Вы, наверное, сами знаете. Храм - дом молитвы. Но бывает, что сердце не всегда лежит к конкретному храму, бывает оно ищет этот храм или создает свой собственный. Святые отцы говорят, что молиться можно везде и в любое время. "Просите и дано вам будет". Прости, Господи, рабу твою Богдану, оставь ей грехи вольныя и невольныя.
   Богдана поцеловала крест и отошла от исповедального амвона с чувством глубокого неудовлетворения.
   "Господи! - прошептала она, - Помоги, очисти жизнь мою. Отжени от меня тоску и раздражение. Что же так ноет сердце? Будто я навсегда разлучена со своей любовью? Навсегда отчуждена от самой себя. Что толку копаться в прошлом? В психологии очень много истин, но нет самой Истины. Сократовское "познай самого себя" ничем не лучше добродетелей священника. Везде плутают тоска и неведение".
   Она вышла из церкви в запах травы и цветов, в вечерний покой сельской окраины... "Без веры - мы рабы мира, а без мира - рабы утешения... Почему эти деревья, эти чистенькие дома, смеющиеся дети учат меня большему, чем цитаты?" Богдана подошла к палисаднику с качелями. Девочка ела ягоды малины с темного куста. Она подошла к забору и протянула сквозь него испачканную соком ладошку с яркими малинками.
   - Хочешь попробовать? - спросила лукаво Богдану.
   - Запросто! - отозвалась женщина и взяла угощение, - Ты здесь живешь?
   - Мы приехали сюда. Мой папа в церкви молится.
   - Отец Олег?
   - Да. А мама в садике работает. А я болею. У меня в животе ключик от машинки. Надо, чтоб вышел в горшочек.
   - Ну, что ж, серьезная задача. Успехов тебе... Как зовут? Анюта? Красивое имя.
   И качели у тебя хорошие. У меня когда-то такие же были. До свидания, Анюта. Спасибо за угощение!
   Богдана смотрела на фигуру отца Олега, идущего к дому и не могла объяснить, отчего страх господен и набожность так же не дали покоя его душе. Разум не может погасить пламенных всплесков человеческого сердца. "По-моему, мы оба с ним выглядим тряпками, побывавшими в хлорке".
   Автобус подскакивал на ухабах неровной дороги, расплескивая маленькую историю из пяти дней, не укладывающуюся в теткино мечтательное сознание.
   На следующий день Богдана снова съездила в церковь, используя последнюю возможность общения перед отъездом. Причастие она перенесла, как космонавт перегрузку. Она больше не глядела на о. Олега. Она его видела и так, не глядя, в новом пространстве, куда можно было вместить стонущую печать своей вздрогнувшей женственности, пересохшие губы и этот неутоленный разговор, который и был ощущением близости, не имеющей надежды.
   Алёнушка на камешке.
   - Мама, зачем ты куришь? Тебе не идет. Не тот образ, - говорил сын не отрываясь от компьютера.
   - Хочу работать на имидже гротеска, - ответила Богдана, убирая со стола посуду. Лева повернул к ней голову.
   - Мамочка мы с Ритой опять в ссоре. Объясни мне, что за привычка у нее оттачивать собственные достоинства на фоне чужих недостатков? Конечно, я не идеален, но ей удобней делать меня хуже, чтоб оправдать себя.
   - Левчик, милый, нельзя ли конкретней? Вроде того, мол, я взял у нее кинокамеру, заложил, в потом не смог выкупить.
   - Уже нажаловалась... Мама, я верну эти деньги. Куплю новую кинокамеру. Пойми, мне на самом деле неудобно, стыдно. Не смог выкрутиться. Мне так же не вернули деньги.
   - Что я могу тебе сказать по этому поводу? Ты сам понимаешь, до какой степени это несерьезно, - Богдана присела, переставляя чашки, - Мне кажется, что мы сейчас неискренни сами с собой, Лева. Потому что боимся, что правда поразит нас. А она такова: оправдывая пороки собственной слабостью, по существу, выходит, что порок сильнее нас.
   - Почему ты говоришь "нас"? Это мои пороки. Ты в них не виновата, мама... Лев снял очки и налил стакан воды.
   - Сын, пойми, мне неприятно в этом разбираться не потому, что я такая деликатная натура, а оттого, что мне страшно разобраться во всем этом до конца, чтоб ощутить бессилие. Помнишь, когда мы стали жить одни, без отца? Ты заканчивал школу? Я тогда начала самостоятельно делать работы по финифти. Тогда мне не нужны были выставки, - только продажи. Я купила музыкальный центр "Фишер" (помог один знакомый приобрести). Как ты помнишь, через три дня его украли. Взломали дверь и унесли. Только "Фишер". После развода с Женькой и так все было противно, даже собственная квартира, а после взлома, она мне стала неприятна вдвойне. Кто-то в ней поселился с нами. Об этом "кто-то" знали многие: вы с Ритой, милиционер, снисходительно ухмылявшийся моим вопросам, твои друзья, возможно, соседи. Одна я не знала в лицо нового нахлебника. Это был именно нахлебник. Он жил с нами. Куда-то исчезали какие-то кольца, какие-то вещи, возможно, книги. Я - рассеянный человек. Не могла же я обвинять в кражах тебя или Риту? Куда уходили вещи - я не знаю. Но, скажи мне, сын, до каких пор мы будем кормить этого "Некто"? Постоянно? С горем пополам закончили ВУЗ. Можно сказать, отбили этот несчастный диплом. Конечно, мне он нужен больше, чем тебе. Я могла успокоить дедушку с бабушкой, что хоть какие-то традиции в нашей судьбе соблюдены. Что дальше? Господину "Некто" мало нашего прошлого. Ему подавай будущее. Кинокамера - это не просто вещь, это вещь из чужой жизни, чужой семьи. У Риты семья, своя семья. Мы поселились вместе по ряду причин, но главное для того, чтоб было легче. Общий стол, общая квартира. Я думала, вам будет лучше. Четыре комнаты, готовая обстановка. Что еще надо молодым семьям? Ты же почти женат. Ольга проводит у нас большую часть своего времени.
   - Мама...
   - Лева, наши недостатки удовлетворяют других, пока они им не угрожают. Сейчас твои недостатки угрожают нашей семье.
   - Значит, мне уйти от вас?
   - Лева, я знаю тебя, но я не знаю этого "Некто". Этого нахлебника. Что я сделала не так в своей жизни, что он поселился среди нас? Я плохая мать. Надо было не отходить от вас, а я, идиотка, занималась карьерой, учебой, диссертацией, искусством. Лева, я - непорядочный человек. Твои несчастья только подчеркивают мою непорядочность.
   - Ну вот, договорились до самобичевания.
   - Постой. Я завершу разговор, - Богдана подошла к сыну, посмотрела на его руки с "дорожками" от наркотиков и поцеловала теплую кожу внутренней стороны локтя.
   - Прости меня, за то, что я не научила тебя жить правильно. В тебе я вижу все то, что во мне не получилось.
   - Ну, что ты мама, это не так, - Лева смотрел на Богдану влажными глазами. Он не хотел плакать, а она не могла не плакать, думая о своих неудачах, о том, что нет ничего ужаснее интеллигентного и непорядочного человека. Глупец не умеет даже скрыть свои недостатки, а интеллигентный человек в состоянии превратить их в логически оправданные принципы. Как это делает она.
   - Не надо, не плачь, я скоро уеду по контракту в Якутию. Все верно. Долги надо возвращать. Не плачь. Это я - дрянь. Давай лучше посмотрим фильм. Какой-нибудь. Михалкова или Рязанова. Хочешь, я нажарю блинчиков?
   Лев возился на кухне с ужином, Богдана рассматривала видеокассеты, выбирая фильм.
   - Левочка, на чем остановимся. Может быть "Родня"?
   Сын стоял возле дверного косяка, держа в руках тарелку. Он закрыл глаза и снова посмотрел на мать, такую задумчивую и потухшую с взглядом, напоминающим рассыпавшуюся угольную золу. Она сидела в темном халатике среди кассетного развала и смотрела надписи наклеек, как Аленушка на камушке, глядела в васнецовский омут. Лев подошел к ней, присел и, чтоб не видеть исказившееся в плаче лицо, уткнулся в мамины волосы, которые всегда пахли апельсинами детства. Он обнимал женщину и почему-то вспоминал, как они всей семьей, вчетвером ловили попугая Кешу, перелетевшего в квартиру соседнего дома. Отец, смеясь, держал всхлипывающую Ритку и размахивал ярким оранжевым сачком для бабочек. Кеша перепугано метался в воздухе чужой территории, теряя зеленые перья и остатки птичьего интеллекта. Пойманный в сачок Богданой, он притих после сильных переживаний, был явно подавлен и только глядел противным синим глазом на ухмыляющегося кота.
   Богдана гладила плечо сына и вспоминала совсем другое: как они с бабушкой Катей купают двухмесячного растопыренного Левушку и вдруг его крошечная ручка касается раскаленного металла стенки печи, возле которой женщины додумались поставить ванночку. Богдана до сих пор видит как прозрачный кусочек кожицы на горячем железе скручивается в трубочку и вместе с ним обгоревшим свитком заворачивается боль Богданиной души.
   - Вот так боль жизни побеждает радость жизни, отец Олег, - вспомнила Богдана,
   - Вот ваше христианство...
   - Мама, с кем ты говоришь, - спросил Лева, убирая волосы Богдана с влажного
   затылка, - У нас еще кто-то поселился? Рядом с моим "Некто"?
   - Нет, мой хороший, этот человек до нас не доберется. Наши проблемы -
   материальные, а его интересуют - только духовные.
   - Кто он?
   - Он священник.
   На балкон облокотился вечер.
   Все проходит. Лето закончилось. Золотую осень Богдана просмотрела. Сегодня был четверг. В этот день звонили родители из Минска, поэтому она постаралась к девяти часам быть дома.
   Конец дня. Конец рабочей недели. На балкон облокотился вечер. Под балконом осыпался клен закладками из Песни Песней "Освежите меня яблоками, напоите меня вином, ибо я изнемогаю от любви". Справа от клена опадала яблоня, тоже библейское дерево. Богдана смотрела, как падали листья на землю. Они обрушивались с деревьев целыми семьями - яблоневыми, кленовыми, березовыми. Одни - немного раньше, другие - позже. Осень стекала с деревьев рекой времени, и никто не знал, будет ли за всем этим зима, или просто возьмет и наступит опять лето. Так все было зыбко, непонятно и неравномерно.
   - "Здравствуйте, о. Олег! - писала незримое письмо Богдана, - Хочу Вам сообщить, что нет божественных узлов, завязанных раз и навсегда. Чем стремительней ветер, тем скорее облетают листья, тем стремительней рвутся узлы и мир раскачивается. Только тайна, которую нам так и не объяснить, ложится новым грузом на плечи... Как я не люблю эти ясные осенние ночи, отравленные ленью и угрюмым предчувствием долгой - долгой разлуки...
   Зазвонил телефон. Это были родители.
   - Мамочка, здравствуйте, мои любимые, - Богдана улавливала мамины интонации и отдаленный голос отца. Если голос звучал громко - значит все у родителей в норме.
   - Лева? До Якутии не добрался. Андрей пригласил его в издательство "Приморский следопыт". Пока обустраивается. Живет у Андрея. Андрей же все время то в Канаде, то в Китае. Да. Я тоже рада, что они встретились. Риточка собирается к вам. Конечно, ждите. Что вам еще остается? (Она засмеялась). У вас хоть погода-то нормальная? Здесь ведь полностью все опустело и облысело. Нет, не улицы и не головы мужчин. Папа! Я тебя целую. Не волнуйся, у меня хорошие коллеги. Да, я понимаю. Частный и средний бизнес еще только дустом не посыпали. За кого голосовали? Я их не знаю. Вам видней. Как ваши яблони? Хорошо. Завидую. Новый год встречаю с вами. Целую. Вы пишите, мои милые. Ничто не заменит писем. Кого читаю? Пелевина. Да?
   А мне нравится...
   Гудок оборвал разговор. Богдана вздохнула. Она решила помыть полы, пока Рита с супругом ловят кайф на концерте "Агаты Кристи". Домывая коридор, услышала, как они открывали ключом двери.
   - Вас кормить?
   - Мамочка, милая, мы поели в буфете.
   - Да, я бы не отказался, - продолжил Александр.
   - На столе салат и буженина. Приятного аппетита.
   - Мам, буженина домашняя? С чесночком? - Рита огорчилась, - Ну вот, прощай фигура.
   Богдана тихо сказала дочери: "Если будете заниматься сексом, то калории не страшны"
   - Ну чего ты говоришь глупости, - прошипела пуритански настроенная дочь. Снова зазвонил телефон. Богдана подняла трубку. Мужской приглушенный голос.
   - Простите, я не очень поздно? Здравствуй, Богдана! Ангела Хранителя! Линия все время была занята, Господь послал путешествие. Буду в Екатеринбурге несколько дней. По делам епархии. Ваша тетя Мария хочет вам кое-что послать.
   - Отец Олег..., - замешкалась Богдана, - Может быть вам чем-нибудь помочь. С жильем, например.
   - Спаси Господи! Этот вопрос решенный. Не беспокойтесь. Я позвоню, как приеду. Через два дня.
   - Опять гудки, - думала Богдана. - Целый вечер гудки. И ничего непонятно.
   Она постояла у бара. Потом налила себе рюмочку мятного ликера, взяла сигареты и вышла на балкон. Дочь и Александр немного погодя заглянули к ней на лоджию, дожевывая бутерброды с бужениной и озабоченно вглядываясь в лицо Богданы. Сумерки делили его в игре светотени на две части: черное - белое. Она повернулась к детям.
   - Ко мне едет... То есть, не ко мне, а в наш город, один человек. Приезжает.
   - Ну и встреть его, как надо, - Рита взяла в рот жевательную резинку, - сходи в салон красоты. Приведи в порядок себя по высшему уровню. Когда он появится?
   - Через два дня.
   - Есть время. Можно сходить к психотерапевту, - посоветовал Александр.
   - Что, уже так заметно? - нахмурившись спросила Богдана.
   - Нам заметно, - пояснила озабоченная Рита.
   - Ритусь, он такой... Он не смотрит на внешность... Он...
   - Рассказывайте, - деликатно, но настойчиво перебил ее Александр, - На что ему еще здесь смотреть, как не на Вас? Он же не с луны свалился до того, как надел рясу.
   - Вы уже и это знаете?
   - Мама, успокойся. Мы знает только это.
   Богдана взяла со столика газету и начала ей обмахиваться. Вновь зазвонил телефон. Молодые переглянулись, энергично пережевывая жвачку и посмотрели на Богдану. Она в нерешительности сняла трубку, висевшую перед входом на лоджию. Замерла.
   - Богданочка, голубонька моя, у тебя сегодня тяжелый день.
   - Тетечька Мария! Как я тебе рада! Нет, не тяжелый... Почему...
   - Тяжелый, - уточнила тетка, - Сейчас от Лукинишны узнала, что до тебя рванул ее гарный хлопец.
   - Богдан? А как же?..
   - Слушая сюда. Если я правильно поняла, в пьесе появляется новое действующее лицо, грэц их дери! Засобирались ведь в одно время! То климат у нас такой доча!.. Богдан отправился поездом, несколько часов назад. Отец Олег полетит самолетом. Это я узнала. Появятся они в Екатеринбурге в один день. Немного отдохнут и ... - тетка многозначительно замолчала.
   - Тетечка, может мне уехать?
   - Хорошее предложение. Смелое. Но... Отца Олега так и не увидишь. А Богдан - парень настырный, за две недели своего отпуска он тебя из-под земли достанет. Нет детонька. Надо увидеться.
   - С обоими? - в ужасе спросила Богдана, оглядываясь на притихших детей.
   - А куда деваться? Выбора нет. Ой, точнее, есть выбор. Будь умницей. Целую.
   Переживаю, - тетя Мария положила трубку. Гудки... Гудки...
   Богдана повернулась к детям.
   - Так. Сколько их будет? - угрюмо переспросила Рита.
   - Двое.
   - И все священники?
   - Не все. Один - морской офицер.
   - Саша, звони психотерапевту.
   Эвридики в аквариуме.
   - Нет, Даниэль! Выставки не получится. Да и зачем она нужна, миледи? Изделия раскупают в мгновение ока. Конкуренты ваши почили в бозе еще в прошлом веке. Не вижу смысла. Убедите, - Горосько поверх очков рассматривал внимательно Богдану. - Что это вы такая задерганная сегодня?
   - У меня - климакс, - громко сообщила Богдана.
   - А... То-то я думаю... Вам Светлана Николаевна сообщила о факсе из Флориды? Нет? Тогда это делаю я. Тимоти Бью дал согласие на контракт. Его фильм будет настоящим потрясением. Пока я имею в виду денежный смысл. Исторические вехи. Тайны ветви Гогенцоллеров и т.д. Прекрасные ювелирные украшения. Вот вам и выставка. Пир на весь мир. Кто поедет в командировку? Думаю, на первом и последнем этапе должны быть вы, миледи. За "Оскаром" могу съездить я, - Геннадий Павлович вдруг вернулся к фотографиям первых эскизов, - скажите, милостивая Даниэль, що цэ такэ?
   - Это просто подарок. В Сальскую церковь.
   - Симпатично. Молодцы. Чтите православие.
   - Ну, не стоит так героически. На той неделе, например, мы выполнили заказ кришнаитской конфессии. Просто чтим клиентов.
   - Добре, добре. Конечно, это на мировой революции не отразится, но все-таки: вы, Богдана, несколько болезненно реагируете на православие. Как поп - расстрига.
   - Да, простите. Вы прикоснулись к моей семейной тайне... - Богдана опустила глаза.
   - Ладно. Забыли. В понедельник утверждаем эскизы для товарища Тимоти. Желаю хороших выходных. До свидания!
   Горосько вышел, поправляя на носу очки.
   Вкрадчиво подошла референт Светлана.
   - Слова нормально не скажет. Ну постоянно докапывается до вас.
   Богдана сложила на столе бумаги стопочкой.
   - Свет, ты жену его видела?
   - А как же! Красотка!
   - Вот и делай выводы. Он на мне монологи отрабатывает.
   Дверь в кабинет открылась. Вошли Рита и подруга Богданы Валентина. Они запыхались и сдерживали какое-то сообщение.
   - Уже можно говорить. Пауза удлинилась, - Богдана присела, - Ну, что случилось, девчонки?
   - Мама, ваша Ольга уходит в монастырь, - драматично сообщила Рита. Валентина медленно закивала головой. Потом вскинула предостерегающе руку:
   - Я к ней не поеду. Во-первых, мой законный перерыв заканчивается, а во-вторых, я сообщила еще вчера ей, что она дура.
   - Риточка, ты на машине?
   - Да. Я билеты покупала, подарки. Мой отпуск, можно сказать, начался. Заехали по пути к тете Вале, чтобы отметить. И вот тебе на!
   - Вот беда... Ведь знали же, что что-то там у ней не то. Не могли найти время, чтоб пообщаться. Поехали. Валентина...
   - Я дойду пешком.
   - Это Ольга тебя завела? Или у тебя что-то еще?
   - Ничего нового, Дана. Просто неприятности близких лишний раз подчеркивают собственные несовершенства.
   - Ладно, беги. Я позвоню тебе. Ты у меня самая-самая...
   Женщины поцеловались и побежали вниз по лестнице. Богдана крикнула референту: "Света, я вернусь не раньше пяти".
   Рита притормозила у дома Ольги.
   - Мама, я пойду с тобой.
   - Ритусь, там не нужны зрители.
   - Я не зритель, я сочувствующая.
   - Ладно, идем. Цветы и шампанское...
   - ... после премьеры. Мамочка, пойми, как я тебя вижу: чаще всего с половой тряпкой или на кухне. Если бы я могла, то часами сидела бы невидимкой возле тебя и смотрела, как ты говоришь, работаешь, рисуешь, очаровываешь...
   - Никогда бы не подумала, что это тебе надо. Лицо, вроде бы, у меня одно, что в кухне, что...
   - Лицо одно. Лики разные. Не знаю, но мне почему-то хочется возле тебя быть какой-то другой, особенной. Чтоб ты удивилась... Наверное поэтому, я часто сочиняю и выдумываю. Я на психолога пошла, чтоб как-то выделиться из твоего круга. А сейчас работаю и чувствую - скучно. Скучно их слушать. Все одно и то же. Я, наверное, не люблю людей.
   - И не люби на здоровье. За что их любить?
   - Мам, ты шутишь? Как не любить. Есть же такие...
   - Вот и люби таких. У всех - свой путь. Ты у меня одна такая - неповторимая.
   - А другие? Другие же тоже неповторимы.
   - Вот видишь, Риточка, ты сама все отлично понимаешь. И про других. И про себя. Береги свое. Это очень важно. Свое - это не стиль, не имидж, не помада. Это свое обрекает нас на одиночество. Или сливает в тайные единства. Пойдем, моя хорошая, может, сольемся с Оленькой?
   Они грустно рассмеялись и стали запирать машину.
   Ольга открыла двери, стоя в проеме в шортах, в мужской рубашке, с кисточкой.
   - Проходите. У меня конец ремонта. Двери докрашиваю. Не "евро", конечно.
   - Очень аккуратно. Неужели все одна сделала?
   - Дана, а что тут делать? Две комнаты, да кухня. Это не квартира моего бывшего.
   - А какая квартира у Сережи?
   - Естественно, с зимним садом, европейский стиль. Они же, эти "новые русские" не могут без "наворотов".
   - А что, Сергей "новый русский"? На сколько я помню, он начал свой бизнес в конце восьмидесятых. Под эгидой обкома ВЛКСМ. По "шапке" чуть не схлопотал со своими видеокооперативами. Мы тогда за него сильно переживали. Все. И ты тоже, кстати.
   - Он был моим мужем.
   - Оля, вы прожили с ним 15 лет. Он и остался твоим мужем. Первым. Остальные все впереди.
   - Дана, прекрати эту демагогию!
   - Так что, Сережа у тебя не новый, а старый русский. Сорок пять лет мужику. Скажи честно, ты его хочешь? Ты им восхищена? Он тебе дорог, как память. И все!
   - Дана, - Ольга разрыдалась и бросила кисточку, - оставь меня в покое.
   - Рита, докрашивай дверь на кухне. Найди что-нибудь переодеться. Оль, пошли покурим, винца выпьем.
   - Нету у меня винца. Пришла с пустыми руками, могла сама догадаться.
   - Оль, если бы у меня в руках что-нибудь было, ты б запустила в меня банкой с краской.
   - Точно, - Ольга хихикнула сквозь слезы. Они сидели на кухоньке, примостившись у подоконника. У Ольги дрожали руки.
   - Куда мебель дела?
   - А продала все к чертовой матери. Одно старье было, сама помнишь. Только напоминало все... - она опять зарыдала, - Дана, мне ж за сорок, а у него теперь молодая
   - Гад, конечно, самый настоящий гад! Мало ты ему рогов поставила.
   Ольга мрачно посмотрела на Богдану, перестав всхлипывать.
   - Оль, милая, чего тебя понесло? Последние годы он отдыхал только на вашей даче, а ты ездила по путевкам. Без него. О чем жалеть. Ему подвернулась баба, убедившая его в нежности и он решил начать жизнь по-новому. Его право.
   - Да? Пока сын в армии? Он трус.
   - Не без этого. Сама такого нашла. Кино давно минувших дней. Давай вернемся в день сегодняшний. Монастырь - это что? До какой степени правда?
   - Все так. Вот отремонтировала квартиру, продав свои манатки. Дарю ее монастырю. Сама иду туда же. Сын пусть возвращается к папаше.
   - Ну что ж, идея сама по себе не плохая. А вдруг тебе там не понравится?
   - Понравится - не понравится! Там все такие, несчастливые. Будем грехи замаливать. Может, у Сергея рога станут меньше, которые я ему понаставила.
   - Оля! Там, в монастыре не все такие. Там все разные. И степень послушания разная. Люди везде одни и те же. Ты лишаешься свободы. Сначала мозгов, потом дома, теперь - свободы.
   - Я верю в Бога.
   - Ну и верь! Кто же запретит? Но идешь-то ты не к Богу, тебя тащит к людям.
   - Я буду отшельником.
   - Согласна! Начинай в этой квартире отшельничать. Молись, искупай грехи. Можешь ни с кем не общаться. Здесь отличное место, чтоб ни с кем не общаться. В монастыре у тебя не будет такой возможности - побыть одной. Сколько у тебя денег?
   - Около пяти тысяч.
   - Так. Завтрашний день я посвящаю тебе.
   - Денег мне не надо, - твердо сказала Ольга и ее глаза из голубых превратились в белые.
   - Не надейся, у меня нет лишних денег, но помочь тебе я могу. По-человечески, как подруга. Восемь лет назад я была почти в подобной ситуации. В такой же пошлой. Забыла, как вы мне с Валентиной помогли? Давай постараемся, выслушать друг друга и понять. Телефон, пожалуйста! - громко закончила Богдана. Она просидела за ним более часа, обзванивая склады тары, главпочтамт, оранжерею, драмтеатры и еще десятки каких-то номеров, что-то объясняя, рассказывая, требуя и благодаря.
   - Я все сделала, - крикнула Рита, - даже трубу в коридоре вымазала остатками краски.
   - Отлично! Собираем мусор и выходим втроем.
   - Я что, в шортах пойду?
   - Да, только смени ковбойку на белую майку.
   - У меня есть только черная
   - Давай в черной. Хоп! Выходим.
   Остановившись перед продуктовым магазином, они, т.е. Рита с Ольгой, подождали Богдану и молча взирали, как она с грузчиком укладывала в багажник 20 бутылок "Столичной" водки. Рита вопросительно посмотрела на Ольгу. Та только пожала плечами. Богдана, перехватив их вопросительные взгляды, прокомментировала:
   - Все по плану, подруги! "Остапа понесло..."
   Потом они поехали в магазин "Ткани. Лоскут". Купили гардинное полотно в лоскуте на три комнаты. Здесь же купили непонятный баррокан с очень понятным отчетливым рисунком. Заехали в какое-то ателье, где Богдана быстро начертила фасон штор на окна и еще какие-то предметы. По пути заглянули в несколько "комиссионок", купили торшер и такую же, видавшую виды люстру. Светильники в кухню и спальню Богдана взяла новые, самые недорогие. Со склада тары они выписали ящики, остатки зеркал, несколько метров обоев под дерево, плинтуса. Богдана со скорбно-утомленным видом быстро кому-то платила деньги, кому-то отдавала водку.
   Со склада они выехали вместе с груженой грузовой машиной. По дороге были куплены тюль, несколько банок краски и, наконец, какие-то стеллажи неопределенного материала, но довольно легкие.
   - Вы едите домой, к Ольге, занимаетесь разгрузкой. Никаких денег в руки. Две водки. Ждите меня.
   Она приехала через час после разгрузки. Привезла троих помятых личностей.
   Шепнула Рите: - Это художники. Из команды Махотина. Андеграунд. Будут лениться - вытурим.
   Но парни сначала с ленцой, потом с разговорчиками вписались в работу. Было уже около девяти вечера, когда в спальне выросла зеркальная стена, а в гостиной стеллажи превратились в полки для книг, зеркальную горку и цветочную оранжерею. В десять прибыл какой-то дядька, смущенно сообщив, что горшки привезли.
   - Сколько цветов! Да это целый дендрарий, - всплеснула руками Ольга, выгружая из машины разнообразные сорта растений. Богдана только успевала красить белой эмалью глину горшочков, створки стеллажей, плинтуса, железо электроприборов, торшер и люстру.
   Все разошлись в полночь. Утром, около семи утра Богдана с Ритой и Александром стояли возле дверей Ольгиной квартиры. Сходу молча разматывали узлы. Затем Александр стал вешать шторы и тюль. Рита гладила ткань. Богдана обмазывала горячим сургучом какие-то стеклянные банки, мастеря из них вазочки, а из пятилитровой - большую напольную. Ольга была, что называется, на подхвате. Выносила постоянно собирающиеся откуда-то мусор, обрезки, обрывки бумаги. Через два часа вернулись на рабочие места махотинские индивидуалы. Они сбили из ящиков и поролона угловой диван в гостиную, два кресла, табуретки, надевая на них чехлы. Около четырех часов дня "мягкая" мебель уже стояла в чехлах, когда они принялись за кровать.
   - Кто бы мог подумать, - удивлялась Ольга, - Какие-то ящики и 12 матрасов стали воплощением модерна.
   Александр привез с дачи круглый заслуженный стол и четыре стула с гнутыми спинками. Они были искрашены в белы цвет "быстрой" эмалью. Рита только успевала сформировать для них и табуреточек алые подушечки из остатков ваты. Ольга зашла на кухню: ярко-красные шторы в белую клетку, белая мебель с красными пятнами подушек и салфеток, абажур. Богдана водила ее по комнатам,отчитываясь по бумажке затрат, и говорила:
   - Смотри, это твоя келья. Только твоя. Что самое главное в квартире? Окна. Шторы широкие, до самого пола. Глаза квартиры. Она, как женщина. Цветы - ее выразительные, обещающие губы. Остальное все - детали, удобные, нужные, подручные и ненавязчивые. Эти вазы прекрасны. В горячий сургуч я вдавила гальки и ракушки моря. Романтика, покрытая лаком. Посуду, книги, безделушки расставишь сама, под настроение. Посмотри, как летит в пространстве твоя кровать. Зеркальная стена - продолжение комнаты и... продолжение чувств. Здесь отличные встроенные шкафы, в них вместятся все вещи.
   Маленький балдахин с одной кистью, чехол на туалетном столике, два светильника.
   Они будут греть вечерами, как звезды на млечном пути, легко и трепетно. Но этой кровати ты никогда не будешь одинока.
   - Данка, ты у нас гений.
   - Увы, моя милая, я не подхожу под эту категорию. Те, кому выпадало счастье жить рядом с гениями, знают, что они сумасшедшие и все они имели страсть к положительному труду. А мне он быстро надоедает.
   Богдана вымыла руки и сказала:
   - Теперь пойдем готовить ужин, Я отварила кусок свинины. Сделаем пироги с мясом и бульон.
   - Мяса-то маловато.
   - Ничего. Добавим рис и много пассированного лука. Разводи дрожи: нет-нет, никаких яиц, только маргарин. Сыр нарезать не будем. Постругаем в пирог, чтоб начинка не выпрыгивала.
   Рита с Александром заглянули в кухню.
   - Мам, мы съездим в одно место. Саша для деда рыбу заказывал. Потом подъедем.
   - Хорошо. Захватите вина и зелень.
   - Богдана Сергеевна, какое вино на ночь? Осталась водка. Одна бутылка. Думаю я ее заслужил, - он посмотрел на хозяйку.
   - Ой, Саша, вы смеетесь надо мной! Берите, что надобно.
   Дети ушли. Разгоряченные женщины месили тесто, мешали начинку, разогревая духовку.
   - Данка...
   - Не говори, пусть все так и останется: наши надежды, светлые комнаты, запах пирогов...
   - Надо же! У меня теперь - новый дом. Стильный, загадочный. Сережку обязательно позову. Найду повод и позову.
   - Конечно. Повод всегда найдется. Я сама, Оленька, что-то так расчувствовалась, как экзамен сдала. Обожаю! Обожаю эту возможность переустройства. Эту работу, чтоб от начала до конца - залпом, одним глотком. Все во мне горит, все получается.
   - Я тоже вернусь на завод. Как ты думаешь?
   - А что? Ты отличный специалист - химик. Только трудно работать на наших заводах. Рутина, да через пень-колода. Нужно терпение. И задор.
   - Завтра же пойду на завод.
   - Оденься строго, но изыскано. Напусти туману. Люди любят...
   - ... Легенды и мифы Древней Греции.
   - Общественное бытье не любит простых решений. Помнишь, когда нам было тридцать, мы встретили эту дату депрессией? - Богдана загремела противнем.
   - Не говори! Одни несовершенства были: мизерные карьеры, неверное супружество, нехватка денег, дети - двоечники, - женщина засмеялась.
   - Да, да, да! Будто истощили свои внутренние ресурсы. А потом, на краткий миг, возникло такое непонятное, такое хрупкое равновесие. Бог знает, из чего оно собралось?..
   - А все-таки в церкви хорошо. Мольба. Покаяние. Традиции. Мне уютно.
   - Дело понятное, Оль. Тяжко жить в постоянной привязанности к земному. Все живое трогает до слез. Выходя из земных страстей - попадаем в страсти небесные. Ты же понимаешь: религия облегчает участь. В коронном агитпроповком возгласе "религия - опиум для народа" живут первостепенные задачи любой идеологии. Мы свободны только в судорогах творчества.
   - А в судорогах секса? - Ольга звякнула протертой насухо тарелкой.
   - Секс - технология. Творчество - любовь.
   - У тебя есть кто-нибудь? - снова спросила Ольга.
   - Есть. Но мы ни до чего не дошли, ни до секса, ни до любви.
   - Хочется?
   - Хочется. Наверное, Господь хорошо подумал, когда создавал мне меня...
   Они помолчали. Богдана заговорила первой:
   - У нас когда-то была одна пленка, - она запела, разливая обволакивающую мелодию:
   - Для меня нет тебя прекрасней,
   Но ловлю я твой взор напрасно"
   Ольга качнула абажур, подхватывая песню:
   "Как веденье неуловимо,
   Каждый день ты проходишь мимо".
   Кухня поплыла в световых клеточках, выхватывая гибкий рисунок мистически вспыхивающих в танце женщин, их чистые, зачарованные лица. Рита и Александр, толкнув свертками незапертую в хозяйственных забегах дверь, остановились, всматриваясь в блики полуподводного освещения.
   - Как в аквариуме - оценил Александр.
   - Эвридики в аквариуме - уточнила всегда серьезная Рита.
   Промысел Божий.
   Творческое состояние довольно зыбко. Нельзя уронить рояль, а потом играть на нем как ни в чем не бывало.
   Утро было тихим и свежим, а мысли старые и суматошные. Богдана, отбросив эскизы, не попадающие в тон ее настроения, вздумала было навести порядок в мастеровочном шкафу, но вовремя опомнилась. Дети сейчас летели в самолете, - дорогу им застилась бытовыми разборками не стоило.
   Первыми в выходной день просыпаются торговые ряды, так сказать "Утренний базар". Это название очень точно отражало суть улицы, уложившейся возле дома Богданы.
   В четыре часа утра горизонт только начал бледнеть, а хозяева многочисленным лавчонок уже разбирают пронумерованные доски ставней, в узкие проходы въезжают неуклюжие грузовики с какими-то тюками, появляются первые покупатели-оптовики.
   Ассортимент "Утреннего рынка" шире, чем в супермаркетах центра. Хотите волжскую стерлядь или греческую форель - пожалуйста! Желаете сушеную рыбу из Тюмени - извольте! Каракатицы из Таиланда - есть! Пожалуйста. Только платите.
   Разнородные товары лежат где ровно, где вперемешку, грудами. Вокруг уже наброшены бумага, мятые коробки, рваные пакеты. И тем не менее "Утренний базар" - барометр торговой жизни Екатеринбурга, города, опутанного всевозможными дорогами.
   Богдана подходила к рынку с тыла, который, как все в городе имел двойной стандарт. Посмотришь на девушек, зевающих в свежевыглаженных блузках, заглянешь во внутренний дворик квартала, где на палках развешано белье, - подумаешь: чистюли. Верно. За собой и внешним видом базарных построек люди следят. Но "ничейная" земля
   рыночного радиуса принимала на себя весь мусор, все отбросы и маленький канальчик, ведущий к фонтану, служил сборищем хлама, среди которого, как признак эпохи, высились горы упаковочного пенопласта. Пока чиновники вели межведомственные колкие диалоги, махотинский андеграунд организовал здесь "Акт-ведуту"*. Самого Виктора не было видно, но один из умельцев, зарекомендовавший себя вчера в устройстве
   Ольгиной квартиры, уже сидел возле маленькой площадки, настраивая музыкальный центр.
   - Привет! - поздоровалась Богдана, - Чем сегодня будете заниматься? Бичевать социальные пороки?
   - Чем Бог пошлет! Все мы - простые и благородные участники великой драмы жизни, - съязвил невыспавшийся махотинец.
   - Ладно, не ворчи. Желаю многотысячных сборов в борьбе за экологию. Сам-то где?
   - Да вон, выползает...
   - Богданочка, цвет розовый, что вас занесло на нашу помойку? - Махотин напяливал на себя джемпер, излучая достаточно приятную улыбку на соглашательской физиономии.
   - Тщеславие, Виктор Михайлович.
   - Это неизлечимая болезнь. Я сам ею поражен смертельно.
   - Вить, помоги пожалуйста. Надо сегодня навестить одну грустную женщину, мою ровесницу. Под видом завершения дизайна. Картину какую-нибудь предложить и что-нибудь из твоих выдумок.
   - Понял-понял...
   Развлеки ее. Ты умеешь. Повесели. Ты же у нас комильфо! Если нужны...
   - Не нужны! - Махотин категорически выдвинул ладонь, ты же знаешь, Богдана, при мне женщины кошелек не открывают. Сегодняшний день покажет мои средства, а завтра я сообщу тебе, что мне удалось: развлечь или насмешить. Давай адресат. А... там ты вчера сделала чудную декор-акцию? Ребята восхитились.
   - Да что ты, Витя, это не мои чудеса. Это чудеса "Столичной" водки. Работала на полу испуге.
   - Понял. Мне тоже на полу испуге вваливаться?
   - Не мне тебя учить, Махотин. Ты - свободный художник, - улыбнулась Богдана.
   Надо сказать, что Витя Махотин был, возможно, не очень хорошим художником, но очень добрым человеком. Его подвальное, раздолбанное жилище служило друзьям успокоением в дни взрывов на солнце.
   - Не слыхал, волгари сегодня здесь? Я гостей жду. Хочу купить хорошую рыбу.
   - Здесь, на том же месте. Мы их ночью разгружали. Кого ждешь? По родственной линии?
   - По линии судьбы, - Богдана послала Махотину воздушный поцелуй перед входом в лабиринт торговых рядов.
   Через час она еже терла на терке корицу для песочного яблочного пирога, лепила крошечные пирожки со шкварками, раскатывала сырное печенье с тмином. В столовой ------------------
   * Жанр с гордским пейзажем
   были повешены гирлянды из осенних листьев, а обеденный стол украшала уютненькая корзиночка с хризантемами.
   Богдана разгуливала в клеенчатом фартуке на голое тело, обмазанная с ног до головы фруктовой маской. Кривляясь перед зеркалом, она нарисовала на шее кровавый шрам и, делая гипнотический взгляд, сказала своему отражению: "Дорогая Гелла, не желаете ли осетрины с душком?"
   На разделочном столике кухни под виноградным уксусом томилась свежезасоленная несколько минут назад стерлядь. Богдана подошла к рыбному блюду походкой булгаковской зомбированной ведьмы и, глухо рыча, набросилась на жирненькие кости стерляди, не вошедшие в светскую кулинарную зарисовку. Сытый кот индифирентно наблюдал за разыгравшейся хозяйкой.
   - Нечего подглядывать, - обсасывая хрящики парировала женщина, - Это очень вкусно. Не буду же я, в самом деле, перед ним глодать рыбью голову. Только дети показывают свои игрушки, а взрослые их прячут. А я очень взрослая, - взмахнув снятым фартуком Богдана вошла в ванную и поглядела на себя в зеркало.
   - У-у-у! Как все запущено! Какая очень-очень-очень взрослая тетенька! Надув щеки, она нырнула в пенную ванну. Потом, уложив ракушкой свои медные волосы, женщина подкрасила ресницы, провела по скулам беличьей кистью с румянами и втерла в губы немного "долгоиграющей" помады.
   - Вытрите губы перед целованием креста, - передразнила Богдана свою любимую концептуальную персону, - Так. Минимум белья. Белоснежная блузка, легкая, но непросвечивающаяся, черная, облегающая в меру юбка, золотистые чулки, черные "лодочки" на тонком каблуке, - комментировала она, оглядывая себя, - "Как ластилась ткань к ее нежному телу, она просто липла к ней" - цитировала женщина, выгибая бедра перед зеркалом, втирая капельки "Мажи Нуара" в кожу.
   Зазвенел дверной звонок. Богдана бросив невидимому собеседнику: "Извините великодушно за заминку, продолжим попозже", - пошла открывать дверь.
   Отец Олег стоял в рясе и куфейке с черным чемоданчиком.
   - Здравствуйте, Богдана! Мир вашему дому, - сказал он, оглядев коридор; заглянул в глаза женщине, - Напрасно беспокоились, я бы спокойно доехал на автобусе.
   Она молча улыбнулась, прислоняясь спиной к стене.
   - Как он меня нашел? - о. Олег задумчиво потер пальцем переносицу, вспоминая богданиного водителя.
   - Батюшка, ну кто еще там будет в рясе, кроме вас?
   - Да? - О. Олег рассмеялся вместе с Богданой.
   - Разрешите предложение? До воскресной службы почти два часа. Вас отвезут. Сейчас есть время немного отдохнуть.
   - Богдана, моя командировка начинается завтра. Завтра служба епископа, встречи в епархии, поездка в Верхотурье. Все завтра. Сегодня в два часа дня мы должны встретиться с дьяконом Кураевым и обговорить мои статьи для журнала. Мария послала вам подарок, - он открыл чемоданчик, поставив его на пуфик пылесоса.
   - Козинаки в меду. Мои любимые. Спасибо... Отец Олег сейчас вы просто безмолвный пленник моего дома. Пять часов в автобусе из Сальска, затем вокзалы, пересадки, перелеты... Готовлю вам горячую ванну и никаких отговорок. Халат нужен?
   - Не беспокойтесь. Мне удобней в своем. Я бы, с вашего разрешения, одел спортивный костюм.
   - Пожалуйста.
   Сделав ванну с лавандой и выглянув в коридор, Богдана споткнулась взглядом на кадре спины священника, успевшего снять поповское облачение. На нем был черный вязаный пуловер, мягко облегающий сухие мышцы мужчины. Она отвела взгляд от сиреневатой пульсирующей жилки шеи о. Олега. Он оглянулся.
   - Вы правы, горячая вода не помешает. Мне кажется, я промочил ноги.
   - Что-нибудь придумаем, - ответила Богдана, - Натолкаем в ботинки бумагу и высушим их. В микроволновке.
   Он разглядывал ее лицо, отдавая женщине тень своей задумчиво-рассеянной улыбки.
   - Вода остывает, - напомнила Богдана, - И пироги.
   Она включила в кухне радио, ругая себя: "Что заметалась? Затолкала человека в ванную, будто он сто лет там не был. Идиотка".
   О. Олег долго не выходил и, вслушиваясь в подозрительную тишину, она постучала в дверь.
   - Вы не уснули?
   После всплеска раздался голос:
   - Уснул ведь. Как старый мерин. Вот незадача.
   На Богдану напал смех, она всхлипывала возле раковины, наливая самовар.
   - Что вы тут одна смеетесь? - спросил о. Олег, выйдя из ванной, - Давайте я хоть
   чем-нибудь помогу.
   Он забрал у женщины самовар.
   - Очень вкусно пахнет. Яблоки, сыр, корица. Славно.
   - Садитесь, где нравится, пожалуйста, - Богдана вытирала руки, - Я тоже с утра
   не емши. Рыба, по-моему, удалась, - Она открыла металлическую крышку с блюда, где лежала маринованная стерлядь. Из другой открывшейся посудины поднял парок горячий картофель с укропом и зеленым чесноком. Женщина быстро расставляла на столе масленку с мягким маслом, зелень, оливки и тушеные баклажаны со свиным фаршем.
   - Славно, - повторил о. Олег, цепляя на вилку кусочек золотистой рыбы.
   Попробовал, одобрительно кивнув и разложил по тарелкам картошку.
   - Все вы умеете. Правильно готовите, - он посмотрел на Богдану и добавил, - Я бы выпил рюмку водки.
   - Смородиновая? Я, правда держу ее в морозилке. Так нравится.
   - С удовольствием. Вы уж простите за бесцеремонность. Не чаял - не гадал оказаться у вас дома. За вас, милая хозяйка.
   Они выпили по рюмке ледяной смородиновой, скатившейся в горло обжигающим шариком, и стали завтракать. Богдана рассказывала о своей квартире, в которой раньше жили ее родители. О самих родителях - педагогах на пенсии, проживающих ныне в
   Минске. Священник вспомнил свою мать, имеющую домик в Затоке, под Одессой,
   вспомнил, как замечательно она готовит "синенькие". Похвалил богданины баклажаны, в чем она, впрочем, ничуть не сомневалась. Да и видно было, что о. Олегу на самом деле нравится ее еда и уют кухни.
   Он был очень естественен в своем умении слушать, вникать в чужую мысль. Спокойный, затушеванный застольем взгляд о. Олега ловил оттенки живой мимики и юмора Богданы. Она была ему понятна. Но иногда он ощущал упрямый холодок ее ассоциативного интеллекта. Эти язвительные сумерки творческой личности. Впрочем, он не мог не оценить прямоту ее суждений, которая снижала состояние далекой напряженности.
   Насытившись и наговорившись, они отложили чаепитие. Пока Богдана отвечала на телефонный звонок подруги Валентины, священник знакомился с квартирой. Убранство остальных трех комнат было так же подчинено идее одного человека - художника Богданы Лиманской. Одно дело - рассматривать картинки в журнале и совсем другое - окунуться реально в пластику бытового модерна, где мебель, ковры, гобелены, картины, занавеси, мини-оранжереи и тысяча других мелочей на фоне солидного собрания книг живут своей особой жизнью, связанные единственной идеей насыщения искусством.
   Отец Олег, не без основания считавший, что красота рождается ясностью духа и внутренним покоем, был вынужден признать власть прихотливого вымысла, когда чей-то вкус легко поражает нормальное, обывательское сознание острием своего изощренного мнения.
   - А... попались в логово, - иронично прокомментировала подошедшая женщина.
   - Поражен, сказал о. Олег и пауза повисла над ними, разводя их на старые позиции,
   - Сегодня Господь одарил меня еще одной истиной. Наверное, я начинаю понимать, что могло так ожесточить вашу душу. Оправдательное право. Право религии, когда оно искусство, и право искусства, когда оно религия.
   Богдана сощурила глаза:
   - Чудный... Чудный лабиринт слов! В духе теолога постсоветского периода. В каком году, простите, заканчивали богословский?
   - Философский. В 95-м.
   - Совсем недавно. Значит истмат* миновали. Мне вот довелось. Пообщаться... А разве вас? - она заглянула в прозрачную теплоту его взгляда, - Вас не успело ожесточить это самое оправдательное право?
   Богдана разлила из медной турки смоляной ароматный кофе, подкатила столик на колесиках к дивану, где сидел отец Олег, и продолжила:
   - Вы правы в том, что если б Господь дал мне власть, я бы занялась переустройством мира так же, как этой квартирой, например. Волевым решением. Обходясь без народного вече и опросов СМИ. Любая власть найдет себе оправдательное право. Мне кажется иногда, что и церковь и культура одинаково претендуют на реалистическое толкование мира. Реализм по-церковному - Промысел Божий, реализм культуры - абстракция. Это объединяет культ искусства с культом религии. А что разъединяет, как вы думаете? Исходя из концепции добра и зла? Что разъединяет?
   - Религия служит только идее добра, тогда как искусство вполне может служить князю мира сего - Сатане. Церковью цель человеческой деятельности понимается как сотрудничество Богу по исполнению его воли - "всем в познании истины придти и спастись!" Мы не связаны предопределением - зная пределы мира и мироздания, пределы человеческой свободы и беспредельность Любви Христовой, человек призывается Богом выстановить в себе при содействующей благодати образ Божий и, преображаясь, преображать и все творение. Все привести к Богу.
   - Простите, через апокалипсис? Через очередное уничтожение Богом
   --------------------
   * Исторический материализм - обязательная дисциплина в гуманитарных вузах СССР
   человеческого рода?
   - Апокалипсис - итог противоборства Добра и Зла. Не уничтожение человека, а
   уничтожение зла в человеке.
   - Допустим. Хотя я не совсем поняла. Для меня, возможно, после изучения истмата, сложилось впечатление, что добро и зло - это народ и власть. Именно этот спор терзает человечество. Ветхий завет утвердил власть, царя, троны. Древнее царство фараонов. Все как-то так радостно переплелось: благодарное человечество то таращится в черноту "Квадрата" Малевича, то любой беспредел воспринимает Промыслом Божьим.
   Конечно, чудо христианства совершилось, но имея на руках Новый завет, которому уже более двух тысяч лет, мы живем по законам Ветхого завета. Скрижалями Древнего-Древнего царства. Или мне так кажется?
   - Древнее-Древнее царство..., - о. Олег потер рукой переносицу, - Иисус Христос, назвав власть абсолютным злом, сделал попытку вернуть символу Добра и Зла изначальное значение - народ и власть. Так иногда можно воспринять откровения Евангелия.
   - Отец Олег, вам не кажется странным, что христианская половина человечества, получив от Спасителя такое откровение не сочло нужным им воспользоваться. Более того: окружило его таким непробиваемым нимбом умолчания, как будто бы Иисус Христос никогда не произносил этой, лишь озвученной его устами, истины запечатленной во всех четырех Евангелиях. Согласитесь, что, сколько бы церковь не твердила о самостоятельности, она оправдывает и укрепляет существование тронной власти. Систему господства и рабства. История народов - это многовековое подавление родовых идиллических отношений и насаждение державности фараонов, власти. Христианство не вошло в нашу жизнь. Оно терпит поражение.
   - Богдана! Терпят поражение люди, а не христианство. Конечно, христианство сейчас утратило свою энергетику. Это тоже Промысел Божий.
   - Отец Олег! Только, ради Бога, не забивайте меня цитатами. Мне нужно ваше живое слово. Я хочу понять. Умом. Сердцем. Но - понять.
   - Хорошо, давайте, попробуем по-светски. Главный нерв христианства - Высшая объективность, абсолютизированный персонализм. Высшая объективность - это Истина и высшая субъективность (личность) совпали в Христе, сказавшем: "Я есть Путь, Истина и Жизнь". И вот теперь, после Древнего, как вы говорите, Царства, истина отныне не что, а "кто". Есть теперь кому верить. Когда-нибудь человечество придет к сознательному, научному стремлению к Богу. Церковь и святые отцы учат нас уклоняться от страстей. Ненависть, агрессия, любая сильная привязанность убивают человека, его мечту о свободе. Вы, Богдана, считаете, что ни одна из религий не возникла из духовных потребностей народа? Что она родилась только в недрах правящей элиты?
   - Да. Я так считаю.
   - Это - оголтелый коммунизм: делить человечество на бедных и богатых. Беды и счастье выпадают всем.
   - Разве Христос не делил так людей? Помнится: легче верблюду попасть в игольное ушко, чем богатому в рай.
   - Вы сами себе и ответили. Так он относился к земным богатствам. Лично мне горько оттого, что идеи Христа не использованы несчастным человечеством в достойной мере. Человек, живущий мирскими страстями, по мирской справедливости и получает. Ветхий завет утверждал не господство власти. Он дал нам 10 святых заповедей. Кто-нибудь их выполнил?
   - Отец Олег, так если столько тысячелетий Господь не может надоумить человечество, значит что-то не так в его законах?
   Отец Олег рассмеялся:
   - Богдана, удел Господа нашего - Вечность, все наши эры и века для него - пустой звук. Это человек смертен. Вот пусть сам человек и думает о малой своей жизни. И о несчастном своем страстном по-треб-лении жизни. Оно, ваше несчастное человечество, жаждет более потреблять, чем сотрудничать Богу по исполнению его воли: есть в три горла, носить уйму одежды, иметь удобства, да поболе. Что такое цивилизация? Когда всего много, и все, как бы падает с неба, чтоб бедное человечество сладко ело, мягко спало. Вариант апокалипсиса, только от переедания. Будто непонятно: если одно поколение закормить, то второго уже не будет. Сегодня ты - власть, завтра - народ и наоборот. Колесо фортуны. Мирской круговорот. Кого жалеть? Тех, кто умер, или кому предстоит умереть? И нет счастья ни в дворцах, ни в хижинах... В начале нашего разговора вы высказались о том, что история человечества - это история рабства и господства. Все верно. История потребления. В истории духовной жизни я бы назвал иное утверждение: история человечества - это история восхождения к вершинам человечности. И в искусстве так же.
   - О, сейчас и мне достанется...
   Не достанется, - священник улыбнулся, - Вы очень милый и умелый человек. Вы мне напоминаете такого въедливого и симпатичного гномика, который в поте лица добывает самоцветы, чтоб получить за них сладкую морковку.
   - Бах! Бабах! - Богдана шутливо упала на спинку кресла, - Наповал! Спасибо!
   Мне... все понравилось. Я даже как-то воодушевилась. Может, теперь "вдарим" по чайку?
   До дьякона Кураева у вас еще почти три часа.
   - Давайте по чайку! Пойду, займусь самоваром.
   Богдана постояла возле магнитолы. Потом включила кассету Билли Холидей. Полились негромкие звуки томного джаза.
   - Я пойду курить на балкон, - крикнула женщина. Она встала возле открытого окна лоджии, усмехаясь неторопливой череде наблюдений.
   Память Богданы в отношении собственной жизни работала, как память художника-реалиста, когда утверждаются не все факты, а лишь те, которые вдохновляют и направляют работу сознания. Как у Михаила Пришвина: "Факты - это следы на песке существа, обладающего крыльями. Но вот следы ног кончаются, по обеим сторонам этих последних следов на песке виднеются удары маховых перьев крылатого существа и дальнейшее преследование его на земле невозможно".
   На лоджию вошел о. Олег, вглядываясь в дождливую пустоту выходного дня. Он прислушался к шепоту женщины. Богдана таинственно расширила глаза и продолжила вслух цитату:
   "Камень отвален от гроба, книжники и фарисеи одурачены, земные следы крылатого существа потеряны... Христос воскрес! И через какой-нибудь необходимый срок переживаний обманчивой земной радости придет всех судить... Этот суд Христов в противоположность суду человеческому будет совершаться уже не по земным следам, а по тем существенным следам крылатой личности, которые ускользают от глаз земного следопыта..."
   Она смотрела на о. Олега взглядом, размытым волнами воспоминаний и прямо в глубину ее янтарных зрачков падала золотистым ключиком та единственная реплика, которая могла быть только завершающей.
   О. Олег, закрыв глаза, вслепую привлек Богдану к себе за плечи и, целуя влажный
   лоб, повторил с горечью: "Милый, милый гномик..."
   "Иди ко мне"
   Увиделись они через неделю. Священник позвонил Богдане на работу. Пока она подходила к телефону, он вслушивался в чистые фразы ее дальнего голоса:
   - Что с того, что мир ориентирован на мужчину, - убеждала в это время Богдана своего коллегу, - Идите в музеи, обратитесь к любой эпохе - все делалось во имя женщины. Алло, я слушаю.
   - Ангела Хранителя, Богдана! Хочу пригласить вас на празднование в Верхотурье дней Святого Сергия Радонежского. Есть ли у вас возможность приехать завтра в монастырь, оторваться от дел и поклониться святым мощам?
   - Спасибо за приглашение. Я приеду.
   Из Екатеринбурга автобус отходит в 6:30 утра, я вас встречу. Здесь много хорошего: староцерковный хор из Загорска, книжный базар.
   - Мне что-нибудь брать? Из "нетленки"?
   - Если есть сувениры по тематике. Больше ничего не надо. Вернемся в этот же день вечером на автобусе епархии. До свидания.
   Она посмотрела на часы, припоминая, что сегодня вечером они с Богданом должны были посетить академический оперный театр по неофициально-посольскому перечню "морского волка", насыщающего свой отпускной график культурными традициями.
   - Что у нас там сегодня? "Пиковая дама". Богдан! - позвала она молодого человека, сидевшего за компьютером в комнате эскизов.
   - Да, - он оторвался от экрана и стал гадать на богданину озабоченность.
   - Кто нам звонил? - спросил он.
   - Отец Олег.
   - Что еще нужно этому святоше?
   - Богдан, я хочу съездить в Верхотурье на один день. Там торжество...
   - Понимаю... Праздник Нептуна.
   - Богдан!.. Помоги лучше подобрать сувениры. Зови Светлану и Ашихмина. Потом будем обедать. Прямо в фирме. Татьяна Павловна сделала голубцы и напекла булочек.
   Поздно вечером, когда они возвращались из театра по освещенному мутноватыми лампами проспекту, Богдан рассказывал занятную морскую байку, а Богдана, держа его под руку, прижималась щекой к прохладе кожаной куртки и вслушивалась в его интонации:
   - Он сидел на песке, на берегу моря, щурился на солнце и улыбался... А в это время... Придурки захватили очередной самолет... Ваххабиты взорвали очередной дом... Очередная лодка легла на грунт... Очередная ракета, так и не долетев до космоса, забрызгала своей гадостью очередную область... Америка навязала очередную войну всему миру и себя же в очередной раз объявила победителем... Очередной первоклассник расстрелял своих родителей... Китайцев стало на очередной миллион больше... В Иране
   казнили очередного наркомана... В Пакистане взорвали очередную атомную бомбу... Япония в очередной раз испугалась, когда над ней пролетал очередной северокорейский как бы спутник... А он сидел на берегу моря, щурился на солнце и улыбался. И думал, что жизнь-то, наконец, налаживается... *
   - Богдан! - простонала от смеха женщина, - выручи пожалуйста носовым платком, по-моему потекла тушь.
   - Да вроде нет... Долго держится... Противоударная... Поднявшись по лестнице до богдановой квартиры, молодой человек подождал, когда женщина откроет дверной замок, перед тем, как прощаться, спросил:
   - У вас с ним что-то было?
   Богдана заторможено пыталась уложить брелок в маленькую сумочку.
   - Было... Он поцеловал меня. Вот сюда.
   - Да, это серьезно. Могут быть дети. Не задумывались?
   - Богдан!.. Скажи на милость, что ты ко мне прилип? Как банный лист!
   - Согласен войти в помещение и там продолжить опрос.
   - Ну нет! Мне надоело от тебя отбиваться.
   - Так не отбивайся...
   Он стоял на лестнице на две ступени ниже от плит, застилающих последний этаж, поэтому ему было не трудно обнять бедра женщины и уткнуться в ее грудь. Горячая ладонь согрела набухшие соски.
   - Дана, не бойся меня. Я так тебя люблю, что ты забудешь свою печаль. Иди ко мне! Ну...
   Хмельные глаза, опьяняющий шепот, искреннее молодое тело
   - Богдан! - сказала, задыхаясь женщина, - Ты больше не будешь провожать меня. Я устала от твоего многоборья.
   - Я хочу жениться на тебе, - Богдан поцеловал ладони женщины, оставляя в них свое дыхание.
   - Может лучше мне тебя усыновить?
   - Перестань манипулировать нашими возрастами. Женщина! Я хочу тебя и мне - по фигу все остальное.
   Он поправил волосы, одернул куртку и, глубоко вздохнув, пошел вниз. Оглянулся, наставнически произнося:
   - Дана, возвращайся из монастыря спокойной и благостной. Я тебя жду. До свидания.
   Она вошла в квартиру и, согнувшись пополам, села на пуфик пылесоса. Судорога сводила живот, разливая по телу красноречие забытых жизненных функций. Горячей воды не было, а холодный душ отодвинул время сна немного в сторону. Богдана уснула у телевизора, поставив его на "автомат" отключения.
   Утром следующего дня на пыльной стоянке Верхотурья Богдану встречал о. Олег.
   Он внимательно оглядел ее экипировку: длинное кашемировое платье шоколадных оттенков, узконосые мягкие сапожки, рыжий платок с черным орнаментом. Они прошли несколько шагов, когда он вдруг остановился со словами:
   - Погодите... Иди ко мне! - и стал развязывать ее платок, чтоб закрыть оголенную до ключиц шею женщины пушистой кроной медных волос. Через квартал он вновь остановился, озадаченный новым делом: яркая грива Богданы слишком приметно выбивалась из-под платка, наглухо завязанного на шее.
   ----------------
   * Скиба А.Е. "Байки"
   - Довольно! Паранджу я одевать не буду, - огласила ход своих мыслей Богдана, -
   - Вы руководствуетесь только собственным либидо, охраняя незыблемые устои монашеского братства. А может кто-то возбудится от моего носа или от пятки и побежит онанировать в келью?
   Священник остановился и стал беззвучно смеяться, запрокинув голову.
   Богдана ворчливо напомнила:
   - Помогли бы лучше нести сувениры. Устроили тут... проверку на дорогах*
   - Богдана, здесь гостит выпускник вашего курса о. Сергий Акулов, который вчера рассказывал, как преподаватели гурьбой ходили слушать экзаменационные ответы Лиманской. Говорит, что они каждую сессию от смеха буквально выползали из аудитории.
   - Понятия не имею, что их так разбирало? Может оттого, что в то время у меня совсем не было передних зубов? - прошамкала, выдвинув челюсть Богдана.
   О. Олег захохотал, закрыв лицо руками.
   Во время праздничной службы в сутолоке монастырского храма особенно удивляла тишина. Толпа людей повторяла свои молитвы, подпевала дьяконам и певчим, - и все равно пребывала в торжественном безмолвии, одетая в латы великой серьезности. Слишком часто люди чувствовали в себе самих высокое небо, чтоб допустить сегодня, что там, в беспредельности, это небо существует в огромном безразличии к ним.
   Задобренная, наивно очеловеченная частность мироздания разлилась мысленным покровом ноосферы, который человеческое сознание делало все более могущественным.
   Богдана затаенно высматривала осунувшееся в бдении лицо о. Олега. Она была то закована цепями молитвы, то разрывала их, предполагая томительную радость духовно-телесного совпадения двух личностей. Иногда ее зрение выхватывало сквозь бесконечные затылки всю его фигуру. Все в нем было добротно и прочно, спокойно и уверенно. Он никогда не производил впечатления делового человека, он, видимо, был из породы тех людей, которые зовутся "хорошими", что бы они ни делали в жизни и чем бы ни занимались. Наверное, именно такие люди никогда не занимаются ничем плохим.
   Богдане еще не было стыдно за свои неподходящие мысли, но она уже понимала, что именно такого Князя Олега можно полюбить без памяти. Богдане казалось, что она слилась с толпой, что ему не увидеть сейчас ее. Но он видел. Тонкие ручьи крови Спасителя текли от иконы к иконе, переливаясь в сюжет. Лежали в яслях новорожденные младенцы то пухло-добродушные, то умудренно-старообразные, то предчувственно-страдательные. Горели звезды над младенцами.
   Склоняли головы седовласые пастухи. Являлись пустыня, преследователи и случайная тень деревьев. Мир погрязал в грехах, охотно каялся и легкомысленно обновлялся после раскаянья. Реальности нового века вместе с антироманами, джазами, абстрактной живописью, сексуальной революцией, распадом форм в кино, исчезновением СССР казались легкой исчезающей пылью рядом с маленькой проблемой двоих, молящихся в храме осенью 1999 года...
   Стоило только выйти за ограду монастыря, как прямо на бетонной дорожке у парадного входа гости нарывались на сидящих нищих. Их было не то чтобы много, но некоторые сразу привлекали внимание. Богдана села на первую скамью у пруда, где плавало несколько уточек, и тут же стала слушательницей одного монолога. Человек в старой офицерской одежде, с заскорузлыми руками крестьянина доверил ей свои наблюдения:
   --------------------
   * Одноименный фильм советского режиссера Ю.Германа
   - Кругом обман и подлость, девушка. В прошлые времена хотя бы честно было: люди знали, кто раб, кто господин. А теперь все перепутали, перемешали: равенство, братство. Какое может быть тут равенство, когда все люди разные. Вон у меня пятеро детей - все пятеро не похожи. Это в одной семье. А в другой семье - вовсе другие.
   Теперь возьмем нацию. Один - добрый, другой - злой, тот - честный, тот и честный, и подлый, и злой - черт знает, как все перемешано. Это в одной нации, а если взять другие.
   Как можно говорить, что все равны? Равны лишь в одном - в жизни на земле. Это равенство свыше дано. Братство! Вот объясни, какая ты мне сестра? - он сурово обратился к Богдане.
   - Никакая. И никаких родственных чувств не испытываю. Вам не с кем поговорить? Лучше объясните, пожалуйста, мне, приезжему человеку: куда идет эта дорога? - сказала она, выводя разговор на близкую ей тему.
   - Там, внизу была деревня Коприно, а теперь дома сдают внаем фермерам.
   - И что? Есть фермеры?
   - Да нет. Кому понравится уединенная жизнь. Монахи ходят, что-то делают. Я сам там живу, в низине. Третий год, как ушел в отставку. Месяц назад продали первые огурчики из теплицы. Учусь хозяйствовать.
   - А паперть, значит, как маленькое хобби?
   Человек усмехнулся:
   - Мне интересно, много ли подают на праздниках в монастырях?
   - После обеда, думаю, будут подавать больше.
   - Посмотрим, - уклончиво ответил многодетный фермер, - А вы, случаем, не из газеты? Могу с братом моим познакомить, он здесь служит, за цветами ходит. Амвросий!
   - позвал он одного их послушников, идущих к обеду.
   - С праздником, Амвросий, - поздоровалась Богдана, - Представляю художественное объединение "Отечество". Говорят, у вас замечательные цветники?
   - Какие цветники? - полноватый инок с бледной пуховкой усов подозрительно оглянулся на говорливого родственника.
   - Значит, розария нет? Ну хоть что-нибудь есть?
   И они пошли по каменистой тропинке в монастырский двор. О. Олег, заметив силуэт Богданы, направился к ней, чтоб пригласить ее в трапезную.
   - Странная какая-то здесь земля, - говорила женщина Амвросию, рассматривая немудреные клумбы, - Прямо Кузбасс.
   - Кого? - переспросил, усердно вникающий в вопрос землеустройства, послушник.
   - Да, говорю, прямо каменноугольный бассейн. Асфальт, а не почва.
   - С божьей помощью стараемся, как можем.
   - Ну зачем тревожить небо обыденными заботами. Сами бы разобрались. Семена сами собираете? - она нагнулась над фиолетовым дымком колокольчиков, - Вот эти цветочки цветут по всей Европе. И в Америке. И в Азии они есть. Блю-белис... Им нужны удобрения и мягкий мох. Хотите, вам привезут?
   - Спаси Господи за заботу!
   - Земля какая-то усталая... Требует рук, усилий. Она - очень обидчивое божество. Верно, о. Олег? - она увидела священника, - Мы так мало знаем о том, что сокрыто под ее тонким покровом, который она нам дает для наших урожаев и недородов. К сожалению, я плохо знаю природу. А вы, простите, о. Олег? Вы знаете Природу?
   - Только как Божий дар. Но в своем огороде управляюсь сам, без помощников.
   - Да? Интересно... Мне всегда казалось, что служитель культа природу должен понимать в космических измерениях. Простите, нам куда-то нужно идти?
   - Хочу пригласить вас в трапезную, на обед.
   - Отец Олег, а много ли людей вмещает трапезная?
   - Там будет около ста человек.
   - У-у-у. Сто человек вместе - это сотая часть человека. Нет. Откажусь. Вы идите, не беспокойтесь. Я не голодна. Мы тут с цветами поразбираемся.
   - Простите великодушно, но мне необходимо быть на обеде.
   - Ну так идите, не волнуйтесь, - она зажмурила глаза в молчаливом сожалении,
   кивнув головой в сползающем платке.
   - Хотите посмотреть с колокольни на наш город? - поинтересовался Амвросий, когда о. Олег удалился.
   - Давайте, попробуем. Заодно объясните мне, отчего у вас место такое унылое, бедное в озеленении.
   - Так монастырь же! - воскликнул, споткнувшись о ступень инок.
   - Разве история государства не рассказала вам о том, что в монастырях испокон веков были лучшие угодья?
   - Так в гражданскую здесь столько священномучеников полегло. Живьем закапывали. Вот земля и обиделась на грех людской.
   - Молодой парень, а говорите, как кликуша. Земля постоянно принимает в себя грехи людские: пот, кровь, испражнения, останки, мусор. Принимает мертвое - отдает живое. Господь первыми сотворил не человека, а природу. Делай выводы. Или ты ждешь, чтоб за тебя уже все выводы сделали?
   Они вышли к проему колокольни. И Богдана увидела холмистую землю с редкими деревьями на склонах холмов, узкую реку, небольшие перелески и гряду городских строений низенькой провинции, чередующуюся с черными деревянными домами частного сектора.
   - Зачем? Зачем я сюда поехала? - тоскливо подумала она, - Я не вижу его. Нам не быть вместе. Куска хлеба не разделим, не то что...
   - Амвросий, - сказал подошедший о. Олег, - Послушников приглашают в трапезную. Идите, откушайте.
   Послушник немного потоптался, поглядывая на женщину и, наконец, ушел. За его шагами прыгали мелкие камушки.
   Отцу Олегу был виден профиль потускневшего лица Богданы, мелкие капельки
   пота, выступившие над верхней губой нежного рта.
   - Вы не заболели, Богдана? - спросил он, - Давайте, я напою вас чаем с душицей. Она отстранено посмотрела на него. Или слезы исказили зеркальную призму взгляда или небо пронзила мгновенная вспышка какой-нибудь сверхновой, но ей вдруг почудился жадный натиск стальных глаз священника. Он сделал к ней шаг. Богдана отступила назад, отрицательно замотав головой. Прерывисто вздохнув, сказала:
   - Была - не была! Раз вы так разнервничались с этим чаем, я, пожалуй, не стану сопротивляться.
   Чай они пили в тихонькой кухоньке монастырской столовой. Богдана угрюмо буркнула:
   - Второй раз охмуряете меня в общепите.
   Священник взял ее руку, теребившую остатки бумажной салфетки.
   - Богдана... Я должен... - его голос замер.
   - Так... Судя по драматизму интонации у вас небольшой карточный долг. Нет? Тогда что же? Погодите, погодите, позвольте угадать. А!.. Поняла, - она понизила голос до шепота, - Видимо вы решили сообщить мне, что вы женаты и, как честный человек...
   Тоже нет?
   О. Олег откинулся на спинку стула и, поигрывая желваками напряженных скул, наблюдал монолог.
   - Ах, да-да-да-да-да! Вы тайно принадлежите к ордену тамплиеров и просите сохранить карту с сокровищами замка Морисвиль? Верно?
   Богдана поднялась и виновато-дурашливо пожав плечами, добавила:
   - Ну, не сердитесь. Я свое сегодня отыграла. Зрители отделались легким испугом.
   О... Слышу голос бубна. Вам пора шаманить. А мне - возвращаться к мирской суете.
   Нет! Я вас умоляю! Никакой прощальной патетики. Еще сто раз увидимся. Бог даст. Все было не так уж плохо.
   Она стала удаляться от него, а платье не успевало догонять ее нервные точеные ноги. Отец Олег вышел на крыльцо. Вокруг строился загорский хор и монотонно укомплектовывалась культовая братия.
   Богдана рывком, как парашют, развязала надоевший в теплую погоду платок и крылья волос полетели за ней огненными взмахами угоревшего в пожаре ангела. Она сделала это инстинктивно, отвлекая внимание пристальных чернорясников от отца Олега, одного из лучших представителей на празднике ортодоксальных технологий.
   Отец Олег в это время просил у Господа прощения, вспоминая когда-то виденный им документальный фильм, как умирает черепаха, утратившая при атомной радиации инстинкт ориентации. Ей кажется, что она тянется к морю - к воде и жизни, но сама все дальше и дальше уходит в мертвые пески. Она тонет в них, медленно, мучительно умирая, зарываясь маленькой беспомощной головой, делая уже из последних сил один, еле уловимый шаг - будто бы к морю, будто бы к жизни. И тогда, и сейчас отцу Олегу
   хотелось броситься во след, чтобы "огорченными руками всех отрыть, засыпанных
   песками..."
   Епархиальное собрание возвратилось в Екатеринбург около восьми вечера. О. Олег с часик посидел в комнате о. Сергия, слушая его рассказы. Когда тот вспомнил Лиманскую, о. Олег извинился, снял рясу и, как человек, подчинившийся поглотившим его сознание мыслям, вышел с церковной территории и направился к дому Богданы.
   Он был расстроен. Человечность общения вдруг стала срываться в пропасть кипящих смолой Богданиных глаз. Он как будто раздвоился: один человек холодно взирал за происходящим, а второй протягивал первому руку, боясь сорваться со скользящей почвы непоколебимого утеса.
   - Я должен понять, - сказал он себе и позвонил в двери знакомой квартиры.
   На звонок вышел юноша, светловолосый, похожий на Богдану. Дожевывая кусочек хлеба, спросил:
   - Вы к маме? Отец Олег?
   - Да, я к вашей маме.
   - Проходите, пожалуйста. Давайте, без церемоний. Мамы нет дома. Она неподалеку. Я сбегаю за ней, как дождусь факс. Это недолго. А вы пока попейте чаю, или что-нибудь там, на кухне. Вы же здесь были? Не стесняйтесь.
   - Спасибо. Я попробую сам найти Богдану Сергеевну.
   - Тогда, через дом, за школой - здание Малахова, желтенькое такое, с колонками.
   Внизу светятся огни. Это бар "Савойя". Нейтральная территория для встреч маминых друзей.
   - Благодарю, Лева, до свидания, - священник быстро сбежал по лестнице и через несколько минут уже был возле мигающих окон бара. У парапета стояло две машины, отсутствие посторонних шумов предполагало уединенность заведения.
   Так и оказалось. Заказывая кофе у стойки о. Олег быстро нашел Богдану. Она сидела к нему вполоборота, разговаривая с парнем в черном джинсовом костюме. Священнику были видны ее черный облегающий свитерок, изумрудных оттенков шарф, светящийся на груди женщины от бликов настольной лампы. Темно-зеленные вельветовые брюки плотно облегали рисунок ягодицы и бедра Богданы. Полуопущенные темные веки, вишневые губы в свете неона делали ее лицо бледным и далеким. Волосы распущенной косой лежали на одном плече и казались совсем темными. Богдана, двигая височными мышцами, вслушивалась в слова собеседника.
   Когда сменилась мелодия, священник попробовал подойти, но парень, подхватывая свой падающий стул, протянул Богдане руку, приглашая потанцевать.
   Бармен и его разноцветная подруга задвигала плечами в такт песенки, напирая на межконтинентальные слова: "Буги, буги-вуги"...
   Священник замер в паузе внимания. Он еще не видел, как гибко и отрешенно-пластично Богдана движется в танце. У него мелькнула мысль, что она и ее спутник хорошо знакомы, иначе было бы невозможно так слаженно танцевать. Крутясь из стороны в сторону в блистающих крыльям своих волос, Богдана непринужденно и ловко попадала в молодые руки партнера, открытые закатанными рукавами куртки.
   Чем сильнее нарастал зной мелодии, тем непроницаемей становились лица танцующих.
   Между зелеными лепестками бедер Богданы выныривал черный контур колена партнера. Не было сомнений, что это движение было неотъемлемой частью танца, но оно неприятно кольнуло о. Олега, вызывая холодок отчуждения. В такие мгновения он не мог спокойно расценивать происходящее, которое жило какой-то своей жизнью. Нет, не вольность, не раскованность донимали его воображение. Задевала его легкость, с которой двое внимали друг другу в банальном телесном согласии.
   Священник расплатился и быстро покинул нахально подмигнувший зальчик "Савойи".
   Поздно вечером, встречая вернувшуюся Богдану, сын спросил:
   - Отец Олег тебя нашел? Он заходил, я сказал, что ты в "Савойе".
   Богдана мрачно всматривалась в темноту кухонного окна. Потом набрала номер телефона.
   - "Савойя"? Глеб? Это Богдана. Ответь, пожалуйста, когда мы с Даном танцевали, в бар заходил священник? Не обязательно в рясе. Но все-таки священник. Темноватый, с бородкой, красивый такой. Был? Спасибо... Нет. Не баптист. Спокойной ночи.
   - Левочка, - ответила она на заданный вопрос сына, - Мы не нашли друг друга.
   Мы окончательно потерялись.
   Засыпанные песками.
   Возле дома Тимоти Бью в Майями-Бич вовсю цвел шиповник. Он очень напоминал уральский, а шмели, самозабвенно бултыхающиеся в золотом нектаре цветов, так же были похожи на всех виденных Богданой шмелей. Приступы космополитизма особенно остро настигали в утренние часы, когда она просыпалась на обширной веранде маленькой гостиницы, кутаясь в ажурную шаль, босиком разгуливая по влажной траве.
   Мама рассказывала, что у нее с детства была привычка просыпаться на ходу. Вот и сейчас она в маленьком дворике открывала то один, то другой глаз, не понимая, где же она находится, так как дворик напоминал многие дворики мира, что во Флориде, что в Германии или маленьком южно-российском Сальске.
   Богдане нравился продуманно-незатейливый уют "французистой" гостиницы, в которой она останавливалась в этом году уже дважды. На этот раз с ней проживала Светлана, ее референт по фирме, а в данной поездке еще и многорукий Шива, совмещающая обязанности переводчика, экономки, манекенщицы, демонстрирующей перед Тимоти богданову ювелирку. Горосько по этому поводу говорил, что русская женщина - как вежливость: стоит дешево, а ценится дорого.
   В профессиональной карусели Света была незаменимым человеком еще и потому, что умела загадочно молчать. При холерическом темпераменте Богданы незыблемое молчание референта стоило многого. Поэтому она закрывала глаза на основной недостаток сотрудницы: раз в неделю Светлана регулярно "надиралась" спиртным, впадая в коматозное состояние. Но даже при этом она могла на "автопилоте" общаться с людьми, компьютерами, телефонами. Только правая изогнутая бровь, зеркальный блеск синих больших глаз да некоторая замедленность движений выдавали посвященным, что Света встала на "якорь".
   Ей было немного за тридцать. Она была маленького роста, очень хрупкая, с коротко остриженными вьющимися волосами цвета льна. Прекрасно владела английским и могла часами позировать перед объективами дизайнеров и минималисткой неуверенности Тимоти.
   Тимоти был человеком, естественно, увлекающимся, и его климактериальный возраст позволял выбирать тридцатилетних женщин.
   Он увлекся Светой чуть ли не в первый день знакомства и никак не мог пробить брешь в философской индифирентности русской бизнес-леди. Она, видимо, сильно отличалась от предыдущей коллекции его капризных "вумэн", поэтому сквозное молчание Светланы активно теребило его воображение.
   Богдана в этой ситуации резвилась, как могла, даже успела переделать несколько эскизов известного Ётоко - кутюрье сценических костюмов будущего фильма Бью. Лиманская понимала, что ей не стоит вникать в иерархию голливудского кортежа мэтра Бью. Поэтому ее лицедейский акт настоящего модерниста в виде гипнотического обаяния и вздорной решительности был принят самым естественным образом.
   Времени было немного и, подписав контракт, она стилизировала, как помешанная, гоняя из Нью-Йорка во Флориду и обратно, мелькая на выставках и тусовках рекламных ажиотажей с иронией своей российской самодостаточности.
   - Ну и пусть! - говорила она Бью, - мне нравится наряжать людей в сновидения. Разве это не сон: жемчуг на финифти? Давненько никто этого не использовал. Рукотворный крашенный металл и застывший взгляд моллюска. Смотрите! Смотрите внимательно!
   Первый показ коллекции Лиманской пред дизайнерской группой фильма Тимоти ( с сигнальным названием "Венок на могилу ветра") состоялся месяц назад в нью-йоркском доме мэтра. К слову сказать, главными героями фильма были судьбы двух мужчин на полуфантастическом фоне Европы IX века н.э.
   Еще по телефону из Екатеринбурга, перекрикивая светкин перевод, Богдана кричала Тимоти в трубку, что жемчуг никогда не был женской привилегией.
   - А индийские магараджи? Вы что, забыли оперу Бизе "Искатели жемчуга?"
   Бью оперу помнил, но с трудом припоминал одежду индусов.
   - Жемчуг - это чудо! Живая плоть, способная тускнеть и умирать, а потом возрождаться. Это вам не алмазы.
   Богдана чувствовала, что осторожность Бью явно гнездилась в его скучных комплексах решения костюмных вопросов. Режиссер современной тематики, он отнесся к историческому костюму слишком маниакально, насыщая действие документалистикой фольклорных изысков.
   После показа моделей Ётоко, всех этих полутропических лесных эпатажей, струящихся водопадов и исторической достоверности, Богдана одела Светлану и самого
   Тимоти в белый шифон, который разом подчеркнул ее ювелирные метафоры. Себя, Ётоко и дизайнера Гора она одела в черный шифон. Мастерская Тимоти представляла собой двадцать метров разгона с большой ванной посреди комнаты. Богдана мелькала в ней как черная молния, делая страшные глаза Светлане, севшей лирично, на "жор" в обнимку с бутылкой джина.
   Ётоко снисходительно улыбался акценту Богданы, но потом они с ним сцепились в споре о качестве японского жемчуга. Света понимала, что Богдана намеренно открыла диспут, чтобы задержать всю гоп-компанию в оформительском кураже россиянки.
   Через час прибыл с Бродвея галерейщик Левин, затаренный ящиком настоящей "Столичной", корзиной прозрачных китайских пирожков, называющихся почему-то русскими, головкой рокфора и большущим салатным пучком.
   В мастерской Тимоти было только два бокала и шеренга минералки. Богдана вылила минералку в ванную и, пока дизайнеры по ее команде заворачивали сыр в листья салата, скрепляя их сувенирными спичками, попросила Тимоти срезать несколько алых роз из его цветочной коллекции и пустить их плавать в ванну.
   Они со Светой тем временем сделали из бутылочных верхушек пластмассовой тары подобие бокалов, которые были тут же расставлены на бумажных салфетках вокруг черной, уходящей в пол минеральной ванны с кровавыми розами.
   - Просто сделать коллекцию и продать - скучно, - тараторила Богдана, - Самое интересное, что она будет в работе таких мастеров как Бью и Ётоко.
   Черные шторы в мастерской были завешены. Нью-йоркские художники наконец сообразили, какие шишки должны расти в американском лесу и стали вместе с Лиманской вырезать сетку из гофрированной фольги, найденную в запасах хозяйственного Бью. И вскоре одна сторона мастерской мэтра была полностью завешена серебристой сетью, прикрывая белые блики стен и суконную темноту гардин.
   - Примерно такие драпировки могут быть во дворце главного героя. Вот так: слить цвет, движение, звук (маэстро, музыку!) - вот он - кайф - ощущение цельности, когда одежда плавно вытекает из обстоятельств. А не наоборот.
   - Что плохого в том, если вещи диктуют обстоятельства! - поинтересовался лениво Ётоко, сняв с плоского лица восточного рыцаря черные очки.
   - Да нет в этом плохого. Просто фильм Бью, как я поняла, о мужчинах. Мужской чести. Мужских играх. Достоверно - сложная одежда отвлечет от тонкости мышления. Мне кажется исторические фильмы очень проигрывают в натурализме. То, что было - не повторить. Тем более, что конкретных исторических лиц вообще нет. Вроде Клеопатры и ее въезда в Рим. А теперь давайте-ка примерим все украшения. Всю коллекцию. Мужчины, кому не хватило шифона, оголяйте свои чудные торсы.
   Светлана с призрачными глазами русалки пошла по комнате, как по подиуму, а за ней тянулся фиолетовый глаз Бью. Второе его выразительное око было прикрыто пластинкой финифти.
   Каждый участник показа, сделав глоток водки, поочередно замирал у серебристой стены, перед объективом меткого Гора. Гор щелкал "Никоном", как заведенный, раздувая ноздри на своей вкрадчивой охоте за тенями.
   Металл финифти разогревался на людских телах и казался зыбким, невесомым, пропускающим таинственный свет. Опаловая голубизна переплеталась с перламутровыми панцирями жемчужин.
   Ётоко, помалкивая, вырезал из пластмассовых донышек изувеченных бутылок чашечки и зажег в них маленькие свечи для пирогов. Они поплыли в искорках пузырьков минерального озера между томными цветами.
   Кутюрье заговорил:
   - Как праздник фонарей. В Японии есть такой праздник, когда в садах
   развешиваются цветные фонарики, а по воде пускаются зажженные свечи, чтоб указать дорогу к дому давно ушедшим в иной мир предкам.
   - Будем считать, что время нашего фильма нашло нас, - проговорил Тимоти,
   сжимая холодные пальчики фарфоровой Светланы, уже поднявшей свою символическую правую бровь, - Вижу фильм почти черно-белым с сюжетными вкраплениями цветов.
   Ёкото, пригубив водку, сказал:
   - Тогда название будет "Ожерелье на могилу ветра". Много ветра. Черная земля - могила. Голубое небо - надежда. Колышутся шелка, струятся меха, легкость слова, музыки. Полет над суровым плацдармом тяжелой - тяжелой жизни настоящих мужчин.
   Все засмеялись.
   Гор добавил:
   - Кто, кроме художника может реабилитировать эту жизнь?
   Ётоко провожал Богдану до гостиницы по Бродвею, на Манхэттен. Спросил:
   - Какой модный цвет сезона в России?
   - А кто его знает? Тенденции возникают не потому, что кто-то решил, что в этом сезоне будет в моде синий цвет. Просто это значит, что в обществе спокойствие серого разрушается тревогой синего. Я плохо знаю моду.
   Ётоко узнал, не сообщит ли ему Лиманская о своих пристрастиях в одежде?
   - Какие пристрастия? Уют. Чувственность. По возможностям.
   Ётоко улыбался без американского оскала, только глазами, блестящими черными жемчужинами в поволоке розоватых век.
   - Я придумаю вам платье, - пообещал он на прощанье.
   - Не стоит беспокоиться, - ответила Богдана, - Я вас и так буду вспоминать.
   Задержав в своих ладонях ее рукопожатие, он мягко поинтересовался, нравится ли Богдане гостиница "Манхэттен".
   - Что тут может нравиться, - буркнула художница, домик из кубиков, похож на некрополь; какие-то потемки, закоулки и кипы дурацких искусственных цветов...
   - Объясните, пожалуйста, почему вы назвали землю могилой? - вспомнила она.
   - Запомнили... Это надо объяснять не стоя перед отелем. Лучше в тихом месте. Сидя. А еще лучше - лежа...
   - Поддерживаю, - состроив серьезную мину, ответила Богдана, - Вы имеете в виду солярий Бью в Майами Бич. Отличное место для душевного разговора. До встречи, коллега!
   Ётоко, сотрясаясь в беззвучном смехе, одел черные очки, провожая взглядом художницу.
   Два года назад океан похитил его любимую жену и десятилетнего сына. Они погибли в автокатастрофе. Сегодня океан возвратил ему свой долг, выбросив на берег Манхэттена занятное медноволосое создание со смешными ужимками, бешенной творческой одержимостью, способное руководить, создавать какие-то чудеса из металла и камней, но главное - она была чертовски привлекательна. И как бы ей не хотелось проскочить в скором поезде своей усердной мысли остановку любви, кто-нибудь будет постоянно срывать стоп-кран, чтоб установить контакт.
   Ётоко почувствовал свое тело. Сейчас его тело было единственным инструментом, с помощью которого он мог бы говорить с Богданой с утра до вечера. И с вечера до утра. - Опять он звонит... Свет... Тебе ближе. Кого озарило в пять утра?
   Светлана подползла на животе к телефону. Кровать позволяла, занимая основную часть пространство спальни.
   - Да... Да... Да... Да... Да...
   - Замкнуло, - встревожилась Богдана и открыла один глаз.
   - Все равно тебя. Зря терплю мучения, - вздохнув и потягиваясь, Светлана гибко выгнулась и вновь рухнула в подушки.
   - Богдана, - голос Ётоко был теплым как парное молоко, - Я еще хуже, чем вы сейчас обо мне думаете, но выбора нет: самолет в Париж улетает через два часа. Три дня в Париже. Инкогнито. Фестиваль поп-арта. Лучшие имена. Я буду лучшим экскурсоводом.
   - Заманчиво. Спасибо. Но - откажусь.
   - Почему?
   - Куражу нет... Я не любитель сборных тусовок. Вы найдете себе лучших спутников.
   - Найти-то найду, но вы мне показались такой общительной.
   - Увы! Только по ходу действия. Притом, что за "инкогнито"? Это с вами-то? Не смешите меня...
   - Хоть насмешил. Значит я не совсем теряю лицо в Ваших глазах, - в парное
   молоко добавили кусочек льда, - Богдана, с какой ноги вы встали?
   - Я еще вообще не встала с постели. На ваше счастье.
   - Все оценил. Так и лежите, я сейчас приду. - Телефон загудел.
   - Кошмар... Света, к нам едут гости. Ну что я ему сделала? Сплю себе спокойно, никому не мешаю. Ты ж знаешь, когда я работаю...
   - Знаю. Я знаю. А он еще не знает. Вот сейчас-то все и узнает. В любом случае я ему не завидую, - Света противно захихикала.
   - Делать нечего. В ванну обе пойдем? - спросила Богдана, строя перед зеркалом рожи.
   - Нет, ты со мной не будешь в ванной, если узнаешь...
   - Что узнаю? - лицо Богданы оживилось, - Венерические болезни?
   - Хуже. Я туда писаю...
   - Светка... Ну что в тебе нашел Бью?
   - Себя, крошка, себя! Все! Делим границы: тебе ванная, мне - душ.
   Только Богдана успела втереть крем во влажную кожу, как появился Ётоко. Он рассматривал женщину, кутающуюся перед ним в махровый халат, ее светлое лицо без косметики, выглядевшее моложе и нежнее.
   Он сел на ковер, поднимая на коленях кофейные брюки и стал расстилать карту. Карту мира.
   - Ставьте свой пальчик в любую точку. Куда вы все-таки хотите?
   Она села рядом с ним, нагнулась поближе, рассматривая города и меридианы.
   - Вот! - ноготок уткнулся в Россию, Ростовскую область, г. Сальск.
   Он серьезно начал всматриваться в ее глаза. Спросил:
   - Я ничем не могу помочь?
   - Вы? Я уже испытываю большие неудобства от вашего внимания, Ётоко. Я вообще психую от любой заданной темы. Не огорчайтесь, пожалуйста, это моя обычное состояние.
   Паузу прервал хлопок двери. Сквозняк гулял по комнате, развевая богданину косу. Она сидела, понурившись, обхватив себя за розовые колени, ныряя в дальние настроения, где не было ни ветра, ни зноя, только осадок, как от терпкого виноградного вина, осевший на сердце, будто на стекле фужера.
   - Теперь у меня остается, - она трагически вздохнула, - только работа.
   Ётоко ошалело вслушивался в текст подозрительно вдохновленной Богданы. А она продолжала, сдерживая наигранную суровую ярость:
   - Постоянно так с этими коммунистами: ничего их не интересует. Кроме работы!
   - Поехали работать. Возвращаемся в Нью-Йорк. Мне привезли жемчуг. Много
   жемчуга. Зеленый, розовый, белоснежный. Даже есть две черные жемчужины. Их можно вот так брать в горсть и... рассыпать. Представляете, Богдана? Руки по локоть в жемчуге...
   - Не может быть. Такое чудо?
   В глазах женщины мелькнул перламутровый отблеск. Пока она запрыгивала в одежду, Ётоко складывал карту, вслушиваясь в славянскую мягкость ее английского произношения:
   - Ётоко, когда-то на Руси, в северных приуральских реках, промышляли мелкий речной жемчуг величиной с бисер. А этот откуда?
   - С жемчужных плантаций Микимото.
   - Я видела на показе твои наплечные нитки из жемчуга.
   - Этот прием используют многие кутюрье. Хит эпохи Возрождения. Флоренция. Вы готовы?
   - Да.
   - Неплохо. У вас смелое чувство цвета.
   - Единственная возможность быть смелой до конца.
   - Есть еще один шанс. Сделайте мне подарок.
   - Какой? Выкупить жемчужину Елизаветы Первой "Пелегрина", выловленную когда-то у берегов Панамы?
   - Два часа позиции перед объективом Гора. В туалете, который я посвящаю вам, Дана.
   - Банально звучит, но это вам обойдется дорого, господин Ётоко, - сообщила Лиманская.
   - Представляю...
   Вечером того же дня, в нью-йоркском доме Ётоко, растирая затекшие руки, Богдана пробовала протестовать и выйти из статуйного положения модели.
   - Силы небесные! - восклицала она слабеющим голосом, - Сколько же это можно терпеть?
   Маэстро Гор подходил к финалу. А рядом стоял великолепный Ётоко с
   непроницаемым лицом самурая. Он даже оделся подобающе, чем вверг Богдану в гипноз прилива желтых вод Японского моря.
   Сама она сидела в многослойных прозрачно-розовых юбках, в цветах розовой кашки, похожей на сладкую траву своего детства. Ее распущенные волосы заставляли присутствующих забыть о минимализме, спорт-моде и унисексуальных костюмах.
   - По-моему, это какой-то хиппи-шик. Поставьте зеркало ближе. Так... Все это воздушно, тепло. Ётоко! А где будет жемчуг?
   Он улыбнулся одними глазами. Подал ей баночку с розовым перламутром.
   - Дана, сделайте цвет сами. Лицо блестящей жемчужины.
   - Прошу не подгонять. Я и так все делаю быстро. Не торопите мои гениальные душевные движения. Нужен еще белый перламутр. Золотые тени.
   - Золотые? - визажист пожал плечами.
   - Именно. Удивляться будем потом. Затем один взбитый белок. Компакт-пудру с блеском. Гор, делай свет на блестящую поверхность. Поярче, пожалуйста. Смотри внимательно, чтоб были не фарфоровые блики, а внутреннее освещение. Хорошо. Будем считать, что я зажгла в себе лампочку. Гор, милый, поиграй со светом. Это можешь только ты!
   Богдана провела по скулам кисточкой, смоченной в белке, нанесла растров немного на лоб и открытые плечи. Розовый и белый перламутр был согрет ее дыханием и затаился на веках, мочках ушей, шее, губах. Ётоко немного оголил грудь женщины и покрасил сосок лиловой помадой. Сложил кисти рук Богданы в ложбине лона. Принес коробку с нитями зелено-розового жемчуга и, как фокусник, опоясал запястье женщины оковами перламутровых цепей.
   - Жаль, что я не все вижу. Гор, милый Гор, давай немного сверху. Раковинка всегда как бы на дне.
   - Леди, с удовольствием. Сверху - это моя любимая поза
   - Ётоко, я устала и затухаю. Давайте адреналин для глаз. Капельку.
   - Может, виски?
   - Не-не-не! Тогда точно засну.
   - Работаем! - сказал Гор, когда все отошли, - Леди, почему закрыли глаза?
   - Накапливаю силы...
   Ётоко и Гор сидели на подъемнике, перешептывались.
   - Гор! поехали. Первый выброс. Я смотрю на Ётоко. Второй - смотрю на Гора. Снова... Почувствуйте разницу!
   Гор, наблюдая за Богданой, шепнул Ётоко:
   - Смотри! Это лицо твоей фирмы. Шлягер сезона. Какая сила взгляда! Правда, как со дна океана. Телепатия.
   Ётоко молча наблюдал, как смола янтарных глаз россиянки начала закипать отражением изломанного сенсорикой пространства и погрузился с камнем на шее в пучину чужого мироздания.
   Пока неугомонный Гор проявлял и печатал снимки, Богдана, после отмывания в душе, заснула в широком кресле на балконе.
   Ётоко не стал ее будить. Он налил себе и фотографу по большой кружке сладкого кофе с молоком и намазал несколько горчичных булочек мягким сыром, которые они теперь жевали, развешивая цветные картинки фотографий по студии.
   - Мистика... - сказал Гор, - Мистика... - повторил он и Ётоко, поглощая булочку, кивнул головой. Они с Гором дружили около двадцати лет и могли понимать друг друга с полуслова, полувзгляда.
   Когда мужчины зашли на балкон с оживленными лицами, Богдана уже не спала, а курила сигарету, разглядывая огни большого города.
   - Вам нравится Нью-Йорк? - спросил, довольный сегодняшним вечером, Гор
   - Нравится. Очень естественный, вольный город. Кто во что горазд и никому ни до кого нет дела. Это вам не полуиспанская сдержанная Флорида. Хочу завтра днем сделать набег на галерейные объекты Сохо. Я очень люблю такие экскурсы проводить в гордом одиночестве, - она потушила сигарету в футляре помады.
   Ётоко узнал, не хочет ли Богдана бросить курить.
   - Еще чего, - ворчливо ответила Богдана, не для того я начинала четыре года назад, чтобы сейчас бросить.
   На другой день Ётоко обзвонил соховские вернисажи, узнавая, где все-таки бродит Богдана. В одном из них он получил исчерпывающую информацию и пошел пешком по Бродвею в Сохо, в галерею Левина.
   Поднимаясь по лестнице к Левину, он увидел Богдану в голубом комбинезончике сэконд-хэнд, черной футболке и белых матерчатых индийских тапочках. Ее белая холщовая сумка была набита всевозможными буклетами и книжечками. Ётоко подошел как раз в то время, когда Левин почти уговорил Лиманскую покупать свежую рыбу только на рынках Брайтона.
   - Хочу жареную рыбу, - сообщила Богдана Ётоко, отдавая ему библиографический груз. Он завел ее в близлежащий индийский ресторанчик, где они с аппетитом съели жареных окуней, королевских креветок с кэрри и горячие лепешки с картофелем. По предложению Богданы отказались от спиртного и десерта. Пили прохладный сок из свежих манго.
   Ётоко предложил зайти неподалеку на выставку-продажу рисунков Пикассо.
   - Мне он не нравится, - отрезала Богдана, на что Ётоко после небольшой паузы, расплачиваясь с хозяином ресторанчика, заметил:
   - Разделяю ваше мнение. Думал, если вы интересуетесь, подарить вам что-нибудь.
   - Еще успеете. Мне сейчас очень Кандинский по душе. В Штутгарте есть одна вещичка. Никогда не устанешь смотреть.
   - Но этот музей ничего не продает, - озадаченно вспомнил Ётоко.
   - Господи! Какие же вы, американцы, зануды - заявила Богдана, с трудом подобрав нужное слово, - Только американцы могут придумать такие скучные вещи, как
   "Макдональдс", жвачка и сериал "Санта-Барбара". Пойдемте лучше в студию, посмотрим кинопробы и мои снимки.
   В студии они просидели с Гором до часу ночи, рассматривая фотографии.
   Согласившись с имиджем главных актеров на мужские роли, она с сомнением отнеслась к Кетси Бейс - претендентке на женскую роль.
   - Я знаю, что в мои задачи не входит отбор актерского материала, но я видела Бейс в двух фильмах. Возможно, я многого не понимаю, но Бейс везде... как бы вспомнить Пушкина по-английски: "кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне". Инфантильным мужикам Бью нужны штучки вроде Изабеллы Росселини. Что-то очень женственное и вымирающее.
   Гор многозначительно посмотрев на Ётоко, поинтересовался:
   - Дана, по-вашему, Кетси Бейс глупо смотрится?
   - Ну, почему глупо? Актеры - люди весьма не глупые. Возможно, кто-то когда-то убедил Бейс, что она дивно хороша именно в инженю "простушки". Вот она и выделывается почем зря. И косит то под розу прерий, то под девственницу с ранчо дикого Билла. Смотрите! Смотрите ее пробы. Чисто Дева Мария. При непорочном зачатии. Уснуть хочется. И притом, в одиночестве... Чего это вы заходитесь? -
   подозрительно осведомилась Богдана, поглядывая поверх очков на смеющихся мужчин,
   - Вот так всегда! Пока я "тихо сам с собою", народ тащится на бесплатной ярмарке. Чего раззадорились-то? - продолжала она, перебирая фотографии.
   - Кстати, Гор, что это ты тут нащелкал относительно меня? У-у-у... Мрак и разврат. Для рекламы, говорю, сойдет. Презервативов. Или бюро Предсказаний и Ясновидения.
   "У нас сладострастно предскажут судьбу!" Но глаза у меня злющие. Что удалось - то удалось! Как у мурены. Сильно же ты меня тогда достал! Какая экспрессия: "В ее тихом взоре читались гадости..." К тому же передержал. Под огнями рампы. А? Ётоко? Затащили кроткую женщину на сеновал с кашкой, - Богдана, не обращая внимания на трясущихся от смеха мужчин, зычно объявила:
   - Сирена в силосе!
   Под новый взрыв смеха, переводя глаза с Ётоко, уронившего голову на стол и сползающего со стула стонущего Гора, - строго произнесла:
   - Так... Товарищи! Я отказываюсь понимать происходящее.
   Вечером следующего дня Ётоко вытащил упирающуюся Богдану из гостиницы, настаивая на посещении Риччи-роуда - тусовки известных актеров.
   Богдана чертыхалась как могла, натягивая черное "миленькое" платье до колен с открытыми руками. Уже в фойе, вслушиваясь в длинный список приглашенных, она остановилась:
   - Кто-кто будет? Ричард Гир? Мужчина моей мечты. Я возвращаюсь. Без комментариев. Надо надеть украшения.
   Она спустилась через пять минут, неся на себе тусклое сияние прозрачно зеленых больших камней в глухой оправе: короткие серьги, брошь и перстень.
   - Это хризопраз. Похоже на слезы крокодила. Работа Устюжанина. Уральский камень.
   - Очень стильно, - похвалил Ётоко. Богдана знала высоту этой фразы.
   Зайдя в огромный зал, Богдана расширила глаза на многолюдный фуршет и прошипела Ётоко:
   - Последний раз иду у вас на поводу. Калачом не заманите... Кому мне улыбаться?
   Ётоко засунул руки в карманы брюк. Черноглазое смугловатое лицо накрыла тень горы Фудзиямы, звон старинных самурайских мечей наполнил уши. Богдана высматривала тоненькие нити седины в его крепкой шевелюре.
   - Ётоко! - позвала она, - Я тебе нравлюсь?
   Он поднял брови, заглядывая в ее глаза.
   - Дана, останься на годик в Штатах. В Нью-Йорке. Да любой город, значения не имеет. Главное - дело, бизнес. Хороший бизнес. Мы сделаем с тобой фантастическое шоу Высокой моды. Беспроигрышный контракт со страховкой. Я понимаю, - он взял ее за обнаженные золотистые плечи, блестевшие под светом абажура, - понимаю, насколько ты самостоятельна. Я это могу понять, потому, что берегу свою свободу, как глаз.
   - Как зеницу ока, - по-русски эхом отозвалась Богдана, - Продолжай, пожалуйста, - кивнула она Ётоко.
   - Первое условие контракта - защита твоего бизнеса. Материальная, творческая и юридическая.
   - Второе условие, Ётоко?
   - Журнал. Раз в три месяца. Твое лицо. Твой художественный имидж. Реклама твоим ювелирным изделиям и твоей одежде. Два в одном. Оплата шоу - по отдельному контракту. Деньги, как таковые, интересуют меня только в социальном аспекте. Здесь, в Америке - это мера успеха, - он погладил пальцем ее брови, - Пойдем отсюда. Не буду знакомить тебя с Ричардом Гиром. Обойдется. Мне не нужны конкуренты, - горячие ладони американского японца обняли спину Богданы и Ётоко повел ее через стеклянныедвери в приусадебный парк.
   - Дана, я из обеспеченной семьи. Это целый клан. И демонстрирую свои мускулы только для того, чтоб ты сразу уяснила для себя: новый бизнес начинается не с денег, не с поисков славы. У него очень хорошее начало - любовь.
   Он остановился и запрокинул ей ладонями голову:
   - Не молчи, Дана. Для меня этот разговор очень важен.
   Она, убирая его руки, сказала:
   - Хочу посмотреть.
   - Что, Дана?
   - Твои мускулы.
   Он хмыкнул, повертел головой и снял сначала смокинг, потом рубашку.
   Волнообразно напряг мышцы торса, показав рельефную спину, затем скульптурную грудь. Она подошла и понюхала кожу в ложбинке его теплой груди, спросила:
   - Не боишься папараци? По-моему они сидят здесь под каждым кустом и озабоченно строят козни, - она закрыла глаза и сделала глубокий вздох, мешая свежесть запаха промытой дождем аллеи с холодком хвои и мягкостью сладкой вишни, витающими над Ётоко.
   Он нежно поцеловал ее в губы. Поцелуй перекатывался из одного дыхания в другое. Он не закрывал глаз при поцелуе, боясь проглядеть хоть что-нибудь в ее просветленном лице. Убрав прядь волос с влажного лба женщины, Ётоко продолжил шепотом:
   - Мы с тобой даже родились в одно время, в один день. Ты мне понятна. Мне легко с тобой... Не уходи сегодня от меня, Дана... Сегодня ты - мои глаза, мое дыхание. Мое тело. Не уходи.
   Он прижал ее к себе. Ей нравился его запах, деликатность объятий, чистота его смуглого торса и это яростное нарастание властного мужского желания.
   - Ётоко! - их тексты перемешались, - Ётоко... Я даже к имени твоему не привыкла.
   - Сколько лет тебе понадобится, чтобы привыкнуть? Пять? Десять? Сто? Тысячи хватит? Начинай привыкать, любовь моя... Начинай...
   Потом они куда-то шли, куда-то ехали, и, если ее губы начинали искать какое-то слово - то находили только его горячие поцелуи, а глаза в поисках слез замирали в лихорадочном дыхании Ётоко.
   Комнаты его дома были пусты и изысканы. Приятно пахло краской и новыми вещами. Новой жизнью. Богдане давно хотелось начать близость с мужчиной с будущего. Ей вполне хватало собственного прошлого, которое постоянно вмешивалось в ее мечты и даже пыталось настаивать на своем мнении.
   Ночью, когда она мимолетно просыпалась, он тут же находил ее и закрывал своими плечами сначала обломок луны, затем капельки мутных звезд, а потом и сам рассвет, тусклый и рассеянный. Когда солнце деловито стало рыскать по спальне, Богдана, трогая пальцами припухшие губы, позвала его:
   - Ётоко! Хочу пить, водички.
   Он посадил ее себе на колени, распуская волосы по спине и сказал, тихо целую мочку уха:
   - Открывай глазки, ну! Покажи их мне! отлично! А теперь скажи, ты хоть немного ко мне привыкла? Дана?
   Она молча обняла его за шею двумя руками и стала смотреть в окно, на котором прыгал взъерошенный, почти российский воробей.
   Восток - Запад
   - Погоди, погоди, Ётоко, интересно, что все-таки сообщил "Таймс" о коллекции... О, есть! "В ней сошлись Восток и Запад".
   Богдана, двигая кожей лба посмотрела на Ётоко.
   - Значит, сошлись-таки эти самые Восток и Запад, которые казалось бы никогда
   не сойдутся.
   Она сидела возле затопленного камина в длинном платье-рубашке их мохера на шифоновой прокладке. Зимний нью-йоркский вечер коротался в уюте потрескивающих дров. Она старалась, как барьер, быстренько перемахнуть даже слово "дрова", чтобы уже ничего сильно не напоминало Родину. Дана Лиман - таким был теперь творческий псевдоним Лиманской, которая уже девятый месяц жила вдали от Екатеринбурга и Сальска, работала, училась, расслаблялась и получала удовольствие.
   Фильм Тимоти был отснят почти на три четверти. Бью, когда был в экстазе, работал как часы. Пресса пыталась делать в его сторону небольшие пассажи и выводы. Многие мнения уже плелись вокруг серьезной заявки на режиссерское открытие Бью и творческий изыск Ётоко. В рекламных целях Бью разрешил использовать дизайнерские находки "Ожерелья" и показать стилизованное применение жемчуга с финифтью в показах Haute Couture в Париже через несколько недель.
   Дана Лиман, став лицом фирм Ётоко, сделала несколько персональных выставок в Латинской Америке. Сейчас одна из программ показывала по телевизору небольшой сюжет о новых арт-именах, где была упомянута осенняя коллекция одежды от Ётоко и сделано сообщение о ювелирных изделиях Лиман, которые были раскуплены поклонницами кутюрье Ётоко.
   - Дана, это победа! - сказал Ётоко, выключая телевизор.
   - Победа над чем, - спросила она с выражением такого чугунного неприятия, что он растерялся и сел рядом.
   - Ёто, дорогой, умом я вроде понимаю, что злиться на телевидение бессмысленно, нужно учиться цивилизованному общению с ним. Но мне - скучно. Скука выжимает из меня всякий мусор.
   - Дана, - он взял ее руку, - О какой скуке идет речь? Ты - самый занятый из близких мне людей.
   - Ёто, это сплин. Русская тоска... Давай лучше поужинаем. Может, рассосется...
   - Куда идем? В ресторан или в нашу гостиную?
   - Только два варианта? Есть еще один: съездить к Бью. Света приболела. Я испекла слоевые пирожки с марципаном, а они - жарят мясо.
   - Посмотрю, сколько моих любимых пирожков... Это в корзине?
   Ётоко задержался возле упакованных пирожков, садясь в машину он удерживал в руке несколько еще теплых сладостей:
   - Я взял лишние. Клянусь. Они не умещались, - сказал он с набитым ртом, -
   Дана, ты все делаешь классно! Я просто с ума сойду, если когда-нибудь лишусь твоего внимания. Богдана повернула к нему голову и, глядя на непроницаемый профиль, раздумывала, шутит он, или нет. Он взглянул на подругу и нежно подмигнул ей. Она смотрела на его, аккуратной лепки, руки, лежащие на руле, и дорога стала перемещаться из одного времени в другое. Показалось, что там, позади, уже прорисовывается какой-то сюжет, который был прожит. Но не забыт.
   - Дана, что тебя беспокоит? Ты скучаешь, любимая. Если все твои близкие: дети, родители приедут в Штаты и останутся здесь, тебе будет легче?
   - Не знаю, мой милый. Мне на самом деле трудно ответить на этот вопрос. Что меня мучает? Что корежит? Давай поговорим... о тебе.
   Ётоко усмехнулся, останавливая машину возле дома Тимоти. - Я предполагал, что речь пойдет обо мне. В данной ситуации я выступаю как инициатор наших отношений, инициатор разговора...
   Она обняла его за шею и прикоснулась губами к уголку его рта. Отодвинулась.
   Он притянул ее к себе сильным объятием, близко оглядев ее лицо, провел языком по щеке и стал целовать шелковистую кожу ее стройной шеи. И прошептал из закоулочка ласковой минутки:
   - Говори, ну, говори, мне уже не так страшно. Я спрятался.
   - Ёто! Ты такой замечательный...
   - О! Как эпитафия на похоронах.
   - Теперь я уже не сомневаюсь, что ты боишься...
   - Да, боюсь, - Ётоко стал целовать ее грудь, - Боюсь! (перешел с правой груди на левую) Боюсь, что ты поспешишь, чего-то не поймешь. И... вдруг исчезнешь. Не узнаешь (он поднял голову, вздохнул) и решишь старые воспоминания в пользу новых. Что где-то там (он махнул рукой в ветровое стекло) - настоящая жизнь. А здесь (ткнул пальцемв днище машины) - не жизнь. Не настоящая! Эксперимент! Игра! Мелодрама с задником из Высокой моды! Или задницей...
   Богдана притихла, т.к. яростная злость Ётоко была настолько праведной, на сколько позволяло положение двоих в салоне автомобиля "Ягуар"
   - Я сейчас живу, как помешанный, - продолжил Ётоко, - но я не сбрендил. Мне все в тебе надо: твои слезы, твой смех, твою породистость, морщинки, твой веселый ум, твое тело. Ты - выше любых сравнений. Ты для меня - жена. Моя половинка. Иначе я тебя не могу признать. Люблю... И ненавижу всех мужчин, которые были возле тебя и
   разучили... Быть женой.
   Они в раздумье стояли возле особняка Бью. Тимоти помахал рукой из сада и заорал противным голосом:
   - Друзья мои, конечно, у нас здесь не так шикарно, как в салоне "Ягуара", но и у нас есть свои прелести. Уже можно войти. У меня новости, Хорошая и плохая. Плохая сидит в кресле, - он кивнул в сторону Светки с обмотанным горлом, - А хорошая: Ётоко, Дана отказалась дать интервью в "Таймс". Запросила за полчаса 25 тысяч долларов. Маленькая справка: Майкл Джексон берет за интервью 10 тыс. долларов.
   Ётоко улыбаясь смотрел на Дану. Та виновато кивнула и развела руками:
   - Мне вожжа попала под хвост, - Богдана поставила пирожки в корзине на столик, - Этот парень вместо вопросов задавал ответы. Свет, - она потерлась щекой о нос болеющего референта, - Ну что они все от меня хотят?
   - Чтоб ты стала американкой! - ответила охрипший референт. И по-русски добавила - Козе понятно!
   Тимоти заинтересованно спросил у Ётоко:
   - Это был русский мат?
   Тот ответил:
   - Да! И очень грязный!
   Тимоти довольно ухмыльнулся. Света, делая широкие глаза Богдане, выразительно постучала по лбу.
   Мужчины ушли выбирать вина и колоть лед. Богдана, присев на корточки перед креслом, спросила:
   - Свет, домой-то когда поедем?
   -"Уж под каждым ей кустом был готов и стол и дом", - ответила та, приподняв бровь.
   - Понятно, - резюмировала Богдана, - Горло полощем чистым спиртом... А я хотела песни попеть.
   - Будем смотреть "Охоту на оленя". Видела? - Ётоко вытирал руки о фартук.
   - И не раз. Очень люблю этот фильм. Де Ниро, Мэрил Стрип...
   - Ужинаем в кинозале, - крикнула им Света, катя перед собой тележку с зажаренным маринованным мясом ягненка.
   - Ёто, тебе не кажется, что наши "бьюики" сегодня постоянно орут, - спросила тихо Богдана.
   - Ты забыла, - он поправил ее косу, провел пальцем по бровям, - Они две недели вопили в репродуктор на натуре. Издержки профессии. Ты на самом деле не против этого фильма? Скажи сразу, какие кадры в нем особо запомнились? Хотя... подожди, - он вытащил блокнотик и сделал запись, - Теперь говори.
   - Кафе. Отдых друзей после работы перед свадьбой. Песня "Моя крошка".
   Ётоко вновь провел по бровям Богданы и показал запись:
   "Песня друзей в кафе после работы" - было написано аккуратным почерком Ётоко.
   Она положила голову ему на плечо. Так они стояли, обнявшись и покачиваясь, пока Тимоти не стал покашливать, свесившись через перила мансарды. Из гостей возвращались поздно. Не включая огня, поднимались в темноте, трогая друг друга руками и смыкая тени. Ётоко расстегивал ей платье, вызывая каждым прикосновением в ее теле дрожь опоясывающей страсти. Ей казалось, что на ложе любви они падали с захватывающей дух высоты.
   - Ётоко, Ётоко... - шептала Богдана, закрывая глаза, но даже с закрытыми глазами ей виделось как бледнело его сосредоточенное до самозабвения лицо, когда он совокуплялся с ней, покусывая розовые от Луны колени женщины.
   Через месяц они встречали родителей Богданы в майямском коттедже Ётоко.
   - Не волнуйся, птичка моя, - говорил Ётоко, укладывая ее косу на затылке, - Все! Ты больше не волнуешься, - сказал он опять, массажируя "точки успокоения" на ее похудевшей спине.
   - Ой, как мне вас сразу поцеловать, - смеялась Богдана, обнимая родителей, - Голубки вы мои...
   - Не знаю, не знаю, - заметил отец насчет голубков, - лично я, все-таки, орел!
   Он пожал руку Ётоко, который сразу отметил про себя, что Богдана и отец очень похожи, оба яркоглазые, моторные; только волосы отца даже сквозь седину был и намного темней, чем у дочери. Целуя руку матери, светловолосой, миниатюрной, сероглазой, он опять же решил, что Богдана неуловимо похожа так же и на свою маму. Рассаживая их в машине, он подсознательно и заворожено читал в лицах русских гостей непрочитанные страницы Даны Лиман.
   - Мамочка, может мы полечим твои глазки, - целовала мамино лицо Богдана, расчесывая ее поредевшие волосы перед сном. Ётоко в это время показывал Сергею Яковлевичу фонотеку русских фильмов. Ётоко еще не освоил русский язык, но раз в неделю усиленно им занимался по какой-то своей методике, смотря российские фильмы с сурдопереводом.
   - Нет доченька, красавица моя, пока нет такой необходимости. Да и все это можно сделать в клиниках Федорова. Ты слышала, что он разбился.
   - Да. Редкий человек. Достояние нации. А нация-то как?
   - Иногда мне кажется, что многое изменилось, иногда - что нет. Папочка наш не ляпнул бы там чего, - мама выразительно посмотрела в сторону комнат, где разговаривали мужчины.
   - А пусть ляпает. Ётоко сейчас в таком состоянии, что от всего будет тащиться.
   - Доченька, - мама обняла плечи Богданы, - по русской речи соскучилась?
   - И да. И нет, мама. В Нью-Йорке, по-моему, каждый десятый русский. А каждый второй - негр. Скучаю, конечно, что говорить. Есть напряжение... Здесь очень удобно. Во многих вопросах. Удобные, понятные законы. Работа хорошо оплачивается, - она оглянулась на подошедших Ётоко с отцом.
   - Америка - страна эмигрантов. В Германии ты ни за что не станешь немцем, а здесь можно стать американцем. Сытная страна. Мне в Нью-Йорке нравится. Потом съездим и покажем вам, - она мягко улыбнулась Ётоко, - Бродвей, Сохо и Брайтон-Бич. Я лично в Нью-Йорке чувствую себя очень свободно - никому ни до кого нет дела.
   - У нас уже тоже никому и не до кого нет дела, - брякнул отец.
   Мама укоризненно на него посмотрела:
   - Сережа, я бы с удовольствием вышла к заливу. Мы погуляем немного. Недалеко. Не переживайте. Надо освоиться. Ведь столько впечатлений, - она заговорчески подмигнула Ётоко.
   Когда они вышли, Богдана, расставляя стулья, пояснила:
   - Один из моих дядюшек говорит про родителей, если Антонина говорит супругу "Сереженька" - значит все в норме, "Сережа" - это уже маленький сигнал, а "Сергей" -
   тушите свет!
   - Как это - тушите свет?
   - Ну... Выключайте вовремя электричество! В целях экономии.
   - А... - протянул Ётоко, - Знаешь, я что-то так хочу спать. Наверно, впервые сегодня я не буду к тебе сильно приставать, - сказал и мазнул мгновенно затуманившимся взглядом по ее груди, обтянутой сиреневой блузкой.
   Обнял Богдану, стал распускать по плечам ее волосы. Поцеловал губы, пахнущие малиновым джемом.
   - Ты не считаешь меня сексуальным маньяком, сладкая моя?
   - Поживем - увидим...
   - Очень хочу с тобой жить. Хочу...
   Утром следующего дня Ётоко улетал в Лондон, на показ моделей Дома. Целуя Богдану, кутающуюся на террасе в пушистый большой белый платок, поднял ее на руки.
   - Ну, даю вам неделю на разграбление неприступных банков Майями. Если увижу Никиту Михалкова, обязательно познакомлюсь. Под впечатлением его фильмов я решил сделать коллекцию "Восток-Запад". Фольк-опера. С твоими очень русскими новыми украшениями.
   - Передай ему привет, - серьезно сказала Богдана.
   - Вы знакомы?
   - Нет. Скажи - от русских. Которые живут в Америке.
   - Дочура, - отец потрепал ее по мокрым волосам, - Сегодня побудем дома. То есть, как бы дома.
   - Конечно, полежим у бассейна. В заливе сейчас холодная вода, папочка. Давай сделаю массаж спины.
   - Холодная - не холодная, а я все равно искупаюсь в мексиканском заливе, - Отец повел плечами.
   - Папа, только под присмотром Ётоко. Я так и не научилась плавать...
   - Слушай, сколько у тебя мужиков было и никто так и не научил тебя плавать.
   - Сергей, - отчеканила мама, рассматривая в очках цветочки палисадника
   - Пап, во-первых не так уж и много по нынешним меркам. Во-вторых, у меня есть еще время. Ты вот маму почему-то не научил плавать.
   - Ладно, не дуйся. Совсем не думал тебя обидеть. Антонина Филатовна, вы можете выйти из засады.
   - Сережа, прекращай свои шуточки. Я цветы изучаю. А ты кое-что хотел сделать, - корректирующе сказала супруга.
   - Сам знаю. Данилкин, я имел в виду, что мужики всегда вокруг тебя вьются. Мы с мамой посмотрели журнал и ахнули. Какая ты у нас ослепительная. Мировая красавица. Я всегда знал, что ты достойна самых высоких людей. Тоня, не напрягайся, я все сказал.
   - Папочка, мне очень хорошо, когда тебе хорошо. Жаль, что дети никак не могут вырваться. Мы им сегодня позвоним. Они уже должны быть в Сальске. Лева передвашим приездом факс послал.
   - Данилкин, ты о нас не беспокойся, - говорил отец, покряхтывая от массажных нажимов, - У нас все есть. Живи тут спокойно и решай свою судьбу. Тебе скоро пятьдесят... ой, ой не щекоти меня. Я все осознал. Данка! Данка, прекращай!
   - Доченька, - сказала мама, вглядываясь в линии залива, - здесь бывают тайфуны? Страшновато жить у моря...
   - Все может быть, но залив место поспокойнее, чем океан. Сейчас поедем в торговые галереи, там они прямо по океану идут, это в Майями-Бич. А мы находимся просто в Майями. Залив делит город.
   - Ты хорошо освоила язык? - спросил отец, раздеваясь возле бассейна.
   - Я стала думать по-английски.
   - Гм, и когда ты это в себе обнаружила?
   - Когда меня надули на пять долларов.
   - Забавно. И что же ты подумала?
   - Не буду вспоминать. Синерожий продавец сказал: "Мадам, я все понял". Значит, думала я по-английски.
   Они уже второй час бродили по галерее, заглядывая в крохотные ресторанчики национальных кухонь, чьи зазывалы бегали между бутиками, мелькая фольклорными костюмами от знойной Мексики до арктической Норвегии.
   - Даночка, я то думала, что самый лучший малахит - уральский. Это бразильский? Красотища! Вот тебе и сказка "Каменный цветок"! Смотри, Сереженька, даже в Свердловском музее малахита ничего такого помпезного не было и в помине. А здесь, маленький магазинчик на берегу...
   - Мамочка, маленький магазинчик для "больших" туристов - решение не самое простое. Здесь все - самое лучшее и дорогое.
   Она рассматривали в ювелирных витринах китайский черный нефрит, лиловую яшму из Каира, слоновую кость из республики Чад.
   - Какой дорогой жемчуг! - отец подозвал к себе женщин, - Думал, доченька, мы подарим маме жемчуг.
   - Пап, всегда опережаешь меня. Мы с Ётоко уже дарим ей маленькое ожерелье и серьги.
   - А мне что подарите, - двигая бровями поинтересовался Сергей Яковлевич.
   - Сергей, - многообещающе произнесла Антонина Филатовна.
   - Папа, тебе приготовили набор из змеиной кожи: несессер, кошелек, бумажник,
   футляры для очков и для ключей.
   - Из очковой? - поинтересовался отец, поглядывая на мать в очках.
   - К сожалению, по-моему, это самец, надо уточнить..., - Отец и дочь сделали свою потешную гримасу с нижней челюстью.
   - Все. Аут. Добралась до вышивок, - сообщил Сергей Яковлевич, усаживаясь в кафе возле бутика "Занзибар", - Давай, выпьем пиво, Данилкин, немецкое, мне посветлей, а мамочке возьми "портер".
   На столиках лежала вареная кукуруза в початках, в аквариуме перебирали ножками и устрашающими клешнями лобстеры.
   - Как в Сальске, - сказал отец и пронзил глаза дочери фирменным гипнотическим взглядом Лиманских.
   - Что за человек твой Ётоко?
   - Очень талантливый, папа. Много работ мы делаем в соавторстве. Когда нагрузишься чем-нибудь, тянешь тележку и время не замечаешь. А когда остановишься для отдыха... Сразу вспоминаю... Что мне надо домой. Нет, Нет, не потому, что я пришла в чужой дом. Даже если я куплю здесь землю, выстрою и обставлю по-своему новое здание, оно не будет моим домом. Маме не говори, я даже болеть начала. Первый признак, что делаю явно не то. Помнишь, ты однажды рассказывал мне про колею. У тебя случай был... Забыл. Папа, да по партийной линии.
   - А, это..., - отец мотнул головой и усмехнулся, - Там я сам был виноват, смалодушничал, хотел "заслуженного учителя" получить.
   - Что-то подобное и у меня. Я сразу попала в протоптанную колею Ётоко и становлюсь человеком вне времени. Без корней. Стоит мне закончить коллекцию, как начинается депресняк. Без корней... Я живу и совершаю поступки в тех условиях, которые сложились без меня.
   - Ты не любишь Америки, - отец сощурил глаза, рассматривая подходящую к ним жену, и поправился, - А скорее всего, себя в Америке. Тонечка! Присаживайся, моя милая, передохнем. Это "портер", настоящий, ирландский.
   - Ой, спасибо большое, - она немного призадумалась, снимая очки, - Сереженька, после пива в такую жару я раскисну и захочу спать.
   - С большим удовольствием разделю с тобой эту мечту, - отец одобрительно-нежно рассматривал жену, подслеповато разглядывающую кружку с пивом.
   - Вышивочки мне понравились. Так необычно нить накладывается. Не шелк и не мулинэ. - Мама вопросительно посмотрела на Богдану.
   - Мама, не знаю этой техники. Только популярные сведения: нить как-то обрабатывается до спирального завитка и при вышивании не сильно натягивается. Получается легкая воздушность изображения, плюс оттеночные вариации и - волны бегут, кораблик уплывает, цветы качает ветер, слоники поднимают хобот и т.д. Что ты купила, покажи?
   Мама вытащила пакет и показала черный холщовый жилет, украшенный спереди изображением промытых дождем фиалок. К нему прилагалась такая же холщовая маленькая сумка на длинном толстом шнуре.
   - Нравится... Размер какой? Верно, жилет должен быть свободным. Пожалуй и мне следует такой приобрести. К черному вязанному платью. И с белой блузкой можно навыпуск. Я быстро. Люблю фольклор. Момент!
   Через две минутки она выглянула из магазинчика:
   - Мам, так здорово! Я хочу отобрать еще несколько вещей. Не теряйте меня.
   Через полчаса отец вздохнул:
   - Все! Замкнуло! Скупает на корню. Тоня, как все-таки хорошо, когда дети радуются до щенячьего восторга, - они кратко переглянулись.
   Появилась Богдана в ауре цветных впечатлений.
   - Это же чудо, что такое! Не оторвешься. Давайте наши покупки. Присовокупим, а посыльный через пару часов принесет.
   - Ну нет, - отказалась мама, - Я со своими уже подружилась и оставлю при себе.
   - А я воспользуюсь, - отец передал дочке два пакета, - За жизнь столько кульков и авосек перетаскал со своим учительским портфелем с "двойками", что руки вытянулись, как у бабуина. Что у тебя в руке? - спросил он, показывая на цветную коробочку.
   - Такая маленькая вещица... Давайте присядем.
   - Они разглядывали серебряные украшения, где на плотных, витых цепочках висели малюсенькие фрагментики "занзибарского" быта: кувшинчики, посуда, горшочки, колокольчики, цветы с эмалевым покрытием, силуэты диких и домашних животных, птиц и рыб.
   Богдана рассмеялась:
   - Создаешь солидные вещи, со значительными художественными решениями, а тут - так все просто и... не скучно, - Богдана аккуратно разложила цепь в лабиринтике упаковки.
   - Мне моя последняя коллекция не нравится. Скучно, - она с сожалением покачала головой.
   - Но ее же купили, - Сергей Яковлевич прищурился, - Значит она нужна людям.
   - А какое мне дело до людей, папа?
   Он сделал большие глаза и пошевелил кожей лба.
   - В данном случае, мне до них нет никакого дела. И в их души не заглянуть, зачем они купили мою финифть. Может к глазам подошло, может цена устроила, а может еще проще - модно. Они же шли "нагрузкой" к Дому Ётоко.
   - Дана, а тебе не приходила в голову мысль, что, возможно, тебе хочется иметь свои лавры? И имеет место чувство творческой ревности? К славе кутюрье Ётоко? А?
   - Да что ты, моя родная, - Богдана горько до морщинок сжалась. Как художники, мы не конфликтуем. У нас разный art-animals. Как люди, мы доверяем друг другу. Ётоко
   - самый основательный мужчина, с которым я общалась в бизнесе. Он миллионер в четвертом колене: здоровый образ жизни, трудоголик; удобства, еда - все для жизни мобильного, работающего человека. Со мной он нежен и заботлив.
   Они уже шли босиком по влажноватому и отяжелевшему песку Майами. Ветер порывался за ними, иногда догонял и, оборачиваясь, нарочиво дул в лицо струю запаха морского дна и йодистой фауны.
   - Если говорить о любви, - продолжила Богдана, и, когда они все заулыбались, сменила дикцию, - то мне бы не хотелось из мелочей моей частной жизни выкладывать здание моральных кризисов человечества.
   - Да, мои дорогие девочки, - Сергей Яковлевич, закатывая брюки, увидел на песке маленького крабика. Положа его на ладонь, снова обратился к своим обветренным спутницам, - Старик Фрейд основательно подытожил: анатомия - это судьба. Когда-то, на заре истории, мужчинам посчастливилось закрепить за собой сферу "конструирования смысла жизни" - сферу культуры, а за женщиной - сферу воспроизводства самой жизни - сферу "природы". Отсюда, как вы понимаете, мои самые дорогие, существуют стереотипы общественного сознания, закрепляющие за мужчинами культуру, а за женщинами - природу.
   - Теплее, уже теплее, Сережа, - мама снесла с его руки крабика и забросила в воду, - А в Америке очень симпатично. Что-то русское здесь витает. Свои определения я не нашла. Пока. Чужими пользоваться не буду. Знаете и без меня. Не настаиваю на своем мнении...
   - Можно подумать, ты вообще можешь на чем-то настаивать. Дипломатический корпус! Армия Спасения!
   - Не перебивай, пожалуйста, Сережа. Мне кажется, что здесь, В Штатах, мир более сильно "маскулизирован". Как ни странно, при более серьезной защите социальных прав женщин, чем в России, где наши права остались в лирике женской самобытности. Здесь Богдана должна постоянно, и подсознательно, и реально противопоставлять свои женские опыты стандартам и стереотипам мужской власти.
   - Ничего подобного! Мы читали с тобой исследования о том, как в 80-е годы женщины США активно и практически освоили все хозяйственные и экономические области, даже осмелились вторгаться в крупный бизнес, финансовый мир, причем на самые верхи.
   - Верно, - Богдана стала бросать камушки с ладоней в море, - По статистике уже в 80-е годы в США среди лиц, открывших новые предприятия, было в пять раз больше женщин, чем мужчин. Бабы покупали 50% всех автомобилей, треть домов, предназначенных к продаже. Рванули они и сферу политики, становятся мэрами, главами и т.д. Это все понятно. Ликбез. Но верно отметила мама, это общество закабалено патриархальным сексизмом. Я, папа, не феминистка, отнюдь. Возможно, здесь, на Земле уже не единожды были глобальные цивилизации на основе матриархата. Меня не патриархат гнетет, а сексизм. Хотя понимаю: пол - генетическая основа жизни. И ничего страшного нет в том, что кто-то хочет со мной спать, чередуя равноправный труд и равноправные обязанности. Меня раздражает это повальное сексипрограммирование, как будто завтра все рухнет и надо поскорей, извиняюсь, трахнуться.
   - Основной инстинкт..., - Сергей Яковлевич стал набивать трубка табаком, - Традиционная культура возвышает женщину, как бы то ни было. И если вся мужская половина человечества думает о сексе, то это очень здоровое явление. А права ты дочь в том, что российские традиции возвысили женщину в первую очередь как силу родовую, как мать. Мать - прародительница, мать - земля, Богородица - набор архетипов. "Чур меня, чур" - восклицает русский человек, сталкиваясь с обнаженной женственностью. На наших русских иконах Богоматерь всегда обязательно укутана Покровом. Тогда как Запад в это время рисует мадонну с обнаженной грудью и одухотворяет плоть.
   - А на пороге третьего тысячелетия русский священник просит меня не красить губ и не снимать с головы платка, - вдруг заявила Богдана и стукнула кулаком по своему, зацелованному Ётоко, колену.
   Все торе сидели на нагретом валуне и смотрели на океан - этот неиссякаемый водоразмах, протекающий своими теченьями через материки, эпохи, а теперь вот и через их судьбы. Многоцветная вода что-то уносила с собой, что-то оставляла, накладывая на притихших созерцателей печать умиротворения. Сергей Яковлевич думал о том, что пора его дочери, наконец, определиться, где и перед кем снимать платки и красить свои вечно по-детски обиженные губы. Богдана наблюдала за горизонтом, где подсиненное небо падало в море, выныривало, чтоб качаться на волнах с упрямым задором обреченности.
   Мама, Антонина Филатовна, сняв очки, больше ощущала чем видела. Она говорила мысленно притихшей дочери, что можно привыкнуть к этому океану, к самой Америке, Северной, а заодно, и Южной, даже к самому черту на Куличках привыкаешь.
   "Но человек может потеряться, если он не найдет способа связать себя с прошлым и будущим. Без чувства непрерывности выглядишь заблудившимся в этом мире". Богданинамама не могла полностью процитировать этот отрывок из письма П.Я. Чаадаева о родине.
   Но она знала его суть и, как учитель словесности, ценила негромкие рассуждения своего соотечественника.
   Ётоко звонил ежедневно в полночь. Вернулся он на день раньше. Проходя через гостиную, услышал громкий храп Сергея Яковлевича из открытой двери спальни, где разместились богданинские родители. Недалеко от двери стоял передвинутый диван, на котором спала Богдана на боку, приподняв колено и спрятав под подушкой свои руки.
   Ее розоватая атласная пижама, купленная, как всегда на пять размеров больше, закрывала ее плотным слоем шелка; в гитарном изгибе бедра угадывалось затаившееся тепло тела, антенками которого служили пирамидки розовых пальчиков ног, выгнутая ступня с узкой пяткой и рыжеватое притяжение открытого локтя на темном покрывале. На столике с телефоном лежал футляр от видеокассеты на котором стояла надпись "Тарковский А. Сталкер".
   Ётоко присел возле женщины и стал осторожно обнюхивать ее волосы, кожу лица. Запах любимой женщины... Такой правильный, чистый, понятный, походил на сладко-горьковатую серцевинку нагретого на солнце яблока. Богдана начала пробуждаться и с закрытыми глазами вытащила одну руку, трогая силуэт склонившегося мужчины.
   - Я приехал. У меня все нормально. Когда вы вернулись из Вашингтона? Родители не утомились? - он говорил чуть слышно, целуя колено и пальчики прохладных ног, убирая скользящую, непокорную ткань подгиба брюк пижамы.
   - Нет, не утомились, - женщина пробовала разлепить ресницы, - Мы вернулись из аэропорта около восьми вечера. Все хорошо было, Ётоко. Все хорошо, - она подогнула колени и поднялась, улыбаясь ему исподлобья и трогая немного опухший нос.
   - С носом-то что? - по-русски почти чисто спросил тихо смеющийся Ётоко, копируя чью-то интонацию.
   - Какая-то зараза тяпнула на травке Капитолия. Папа там надолго залег после сенатских закоулков. Сделал целый цикл фотографий "Америка сзади". Представляешь: за час наснимал столько толстых жоп!
   Они обнялись и руки Ётоко скользнули на ягодицы женщины.
   - Ничего не ощущаю в этих балахонах. Пошли наверх. - Ётоко потянул Богдану за собой.
   - Пошли, - мирно согласилась Богдана.
   - Хотя нет, не будем спешить. Надо что-нибудь проглотить.
   - Хорошо. Давай проглотим.
   Он поцеловал ее в губы, прижимая к себе сквозь скользкий шелк. При мягком свете лампы кухни, они ели горячий омлет и разогретый в микроволновке блинчатый пирог с белым куриным мясом.
   - Пирог готовила мама утром, перед самолетом. Ей хочется меня покормить по-своему, - Богдана виновато улыбнулась, открывая баночки с йогуртом и шоколадным сыром.
   Ётоко вкратце рассказал о своей поездке и они стали "перемывать косточки" модному бомонду, собравшемуся в Лондоне.
   Когда перешли к ликеру, он заметил:
   - Как я и предполагал, Никита был на одном рауте с супругой. Мы познакомились. Посидели, поговорили. Я передал ему привет. От русских, которые живут в Америке, - Ётоко внимательно следил за реакцией лицо Богданы.
   - И знаешь что он ответил? Говорит, теперь уж вы передайте от меня: русским надо жить в России. Сказал мягко, вкрадчиво, как он иногда умеет, но очень убедительно. Я даже поначалу разозлился. Бросился полемизировать, что цивилизация позволяетвыбирать место обитания и т.п.
   - А он?
   - Он сказал: " Какая к черту цивилизация? Зачем апеллировать к тому, чего еще нет?" Вот так, - Ётоко поставил рюмку на стол и положил руки на колени, не сводя глаз с женщины.
   Богдана шевельнула кожей лба и прыснула.
   - Надо подумать. Я не готова к таким заявлениям. Все-таки как-то думалось, что мы уже в цивилизованном мире...
   Богдана встала и прошлась по клеткам пола, балансируя, как клоун-канатоходец.
   - Господа! - сказала она незримой публике, - Леди и джентльмены! Меня шатает от таких поворотов мысли...
   - Я ловлю тебя, любимая!
   - Ап! Вуаля!
   Вершки и корешки
   Последние вечера старались проводить на берегу залива. Полчаса назад пришел факс от Левы с Риточкой. родители перечитывали письмо, комментируя незатейливые сальские новости, державшиеся на плаву письма.
   Родители сидели на валуне, на котором Ётоко предусмотрительно положил коврики. Сам Ётоко разгуливал туда-сюда по песку, засунув руки в карманы белых шорт, открывающих его мускулистые смуглые ноги. Богдана лежала на деревянной раскладушке возле валуна и чертила заколкой песчаные фигурки.
   Все давно чувствовали себя в общении друг с другом достаточно естественно и даже вольно.
   - Поясни, пожалуйста, доченька, что означает слово "хакер" которым ты называешь Левушку?
   - Компьютерная терминология, звание, которое выше "ламера", мамочка.
   - А...?
   - А ламер - это по-нашему зеленый. Чайник, - договорил за Богдану отец. Антонина Филатовна, отложив письмо, сняла очки.
   - Тихая сегодня водичка. И вечер тихий... Даночка, все-таки у Левушки хорошие литературные способности. Лаконичные мысли, насыщенные фразы. Вот: "Мамочка, а ты у меня, милая, сейчас похожа на романтическую героиню, обрекшую себя на скитания по политическим или личным разочарованиям". По-моему, очень остроумно. Ты находишь, Сережа?
   Сергея Яковлевич оглянулся на возвращающегося Ётоко и решил промолчать.
   - Детям очень понравилось бы в морском музее Майями, - подумала вслух мама, поглядывая на Богдану.
   - А мне не понравилось сегодня в этом зоопарке. Жалко животных, - отец привстал с валуна, разминая затекшую спину, - Такие гиганты, киты, касатки, а развлекают кучку двуногих, - последнее слово он сказал понизив голос, повернув шею в сторону вновь приближающегося Ётоко, - Хоть бы выбрал амплитуду движений побольше, раз не хочет с нами посидеть, - кивнул он в сторону сыпучих шагов.
   - Папа, не ворчи, пожалуйста. Ты сегодня просто утомился.
   - Ётоко очень вежливый человек, - поддержала мама, - Что свидетельствует о подлинной просвещенности.
   - Папа, тебе китов жалко? Так их же временно берут, как на учебу. По договоренности: контракт там, страховка, медицинское обслуживание, питание. Они очень радостные, игривые, непоседливые. Как дети в школе, - Богдана встала и подошла к отцу, который задумчиво слушал ее, выдвинув вперед нижнюю челюсть, - Папочка, вот в этом кино точно все будет хорошо. Ну что ты? Спинка болит?
   Ётоко подошел, прислушиваясь к голосу Богданы, спросил участливо по-русски:
   - Кто-то болеет?
   Лиманские дружно замотали головами, отрицая любое расстройство здоровья.
   Он перешел на английский, извинившись, говоря Богдане:
   - Пойду займусь мясными делами и встречу дома Светлану. А вы пока поговорите. Я мотаюсь из стороны в сторону, отвлекаю.
   Богдана прикрыла глаза ресницами в знак согласия. Поглаживая отцу спину, продолжила:
   - Что еще по плану мы не выполнили?
   Сергей Яковлевич расслабленно ответил:
   - Программа пребывания выполнена. В Вашингтоне были, дворец президента видели, летящего Христа твоего Дали узрели, т.е. прошли по коридорам власти. Нью-Йорк пробежали. Насмотрелись, Данилкин, насытились. Заказы близких выполнили. Майями я даже сам объездил под твоим надзором. Все хорошо, доченька. Нам теперь будет легче представлять твою жизнь, чтоб разделять ее через расстояния. Жаль, несмог покупаться в океане, - он прищурил по-лимански глаза.
   - Холодная вода, папочка, опасно. С погодой не совсем повезло. Течение прорвалось холодное. Забыла название.
   - Ничего, Сереженька, - Антонина Филатовна обняла мужа и дочь за плечи, - отдохнули, позагорали. Много увидели. Сейчас дома все будем перетолковывать. Ноги в океане помочили. С доченькой побыли. Я даже успела накормить... (она запнулась) Ётоко пельменями, блинами, холодцом. Своими руками готовила еду, от всего сердца. Не спорю, здесь в ресторанах превосходно готовят пищу. На Брайтоне в русском ресторанчике - борщ, вареники с вишней, грибами - не придерешься. Хорошая память обо всем. Мы с папой - благодарные зрители.
   - Захотели бы сюда переехать? - Богдана посмотрела на маму.
   - Скажем так. Такие межконтинентальные решения целиком и полностью исходили бы из твоей серьезной инициативы, Богдана. Надо ли это нам? Всем? Не будем загадывать. Время расставит по местам наши желания.
   Сергей Яковлевич добавил:
   - Куда бы ты ни позвала нас - мы всегда приедем. И там будет наш дом. Ты же знаешь, дом - это не четыре стены. И даже не могилы предков. Дом здесь начинается, - он постучал себе в сердце.
   Они пошли по песку по направлению следов Ётоко. Подходя к палисаднику заулыбались Светлане, идущей навстречу:
   - О, наглядный пример загадочной русской души: образованна, интеллектна, поразительно ленива в отношении собственной судьбы, беспечна к быту и... может уйти в тихий запой, - Сергей Яковлевич помахал рукой Свете, усмехаясь.
   - Папа, на самом деле, почему Запад так носится с отгадыванием этой самой русской души? Мы ж их не отгадываем...
   - Бес его знает. Меня удивили бывшие соотечественники на Брайтоне, - договорил он громко при Светлане, - Тоже занимаются изучением "русского вопроса".
   - Сергей Яковлевич, - Света поцеловала родителей подруги, - В Америке самые "большие американцы" - это русские.
   После ужина Богдана играла на гитаре, Светлана аккомпанировала на пианино. Пели любимые песни, русские народные, Таривердиева, Бабаджаняна, Пахмутовой, Морозова, из репертуара Аллы Пугачевой. Много мелодий Ётоко уже слышал от Богданы. Его любимая женщина постоянно мурлыкала или напевала за работой, если не была в наушниках от плеера.
   Сергей Яковлевич сам несколько раз брал гитару в руки и, потом, разгорячившись попробовал перенести музицирование в сад. На что супруга отреагировала крайне отрицательно, напомнив про стоящие неподалеку дачи Мадонны и семьи Версаче.
   Время катилось заполночь. Ждали короткого визита Тимоти. Напоследок решили спеть еще одну песню. Она как будто выпала из родной копилочки и покатилась старыми червлеными монетами с российского крылечка на порог розовато-пионовой дачи Флориды:
   - Ой, то не вечер, то не вечер.
   Мне малым-мало спалось.
   Мне малым-мало спалось.
   Ой, да во сне привиделось.
   Тимоти более получаса сидел, откинувшись на теплое дерево перил етоковской прихожей, с трудом вмещая свое сухостойное тело на маленьком островке из двух пуфиков. Зачарованный живым звучанием многоголосья и совсем небольной, понятной тоски, которая рассыпалась в рассудочном сознании на множество зыбких кадров "теней забытых предков" чужой родины. Бью очень томили фильмы маэстро Параджанова, завязывающие в нем какие-то накрученные божественные узлы единомыслия и бисексуальности.
   - Это поразительно, - сказал Тимоти вошедшему в двери Ётоко, - Хоровое пение пеленает меня как младенца.
   - Я думал, ты уснул в машине. Или осенило светлой мыслью. Слышал, что подъехал, - кутюрье протянул режиссеру бокал с запотевшей горечью джина, - Глотни для храбрости.
   Они перехлестнулись взглядами и усмехнулись одним манером, как делают закадычные друзья.
   - Хорошо выглядишь, - Ётоко с теплотой оглядел отдохнувшее лицо Тимоти.
   - А вот ты - плохо, - Бью привстал, допивая спиртное, - Осунулся, взгляд мутный. Как у избегавшегося пса. Ревнивый ты парень, Ётоко...
   Ётоко засунул руки в карманы и друзья оглянулись на двери веранды, куда вышли из гостиной гости. Через стекло было видно как Сергей Яковлевич кутает в свой джемпер супругу, а Света с Богданой изящно прикуривают сигареты.
   - Что ты завелся? Что у тебя за настроение?
   Ётоко молчал, сощурив левый глаз и покачиваясь на носках замшевых мокасин.
   - Ётоко, давай не будем изменять нашему золотому правилу: все может быть целью, кроме человека. Это не цель. И не мишень для наших чувств. И нашихзарегистрированных кольтов..., - Бью навел на Ётоко вытянутый пистолетом палец и ткнул ему в бок.
   - Дьявол! Смотри, смотри! Ётоко! - Тимоти кивнул на смеющиеся профили отца и дочери. - Как похожи! Какие фотогены! Вот кто мне сыграет короля и принцессу! - он плотоядно сверкнул глазами.
   - Успокойся, ради Создателя...
   А что? "Я беру свое там, где я его нахожу". Абсолютно согласен с мсье Мольером.
   - Оставь их в покое.
   Токо, дружище, да я еще к ним и не прикоснулся. Да все... Все. В такие игры я не играю. Выбываю еще в четвертьфинале. "Иди ко мне! Мы снова вместе: два друга - два осла", - пропел Тимоти припев песенки Доминико Модуньо.
   После отъезда родителей Богдана была несколько дней тихонькой, как мышка.
   Ётоко готовился к весеннему Haut Coture в Париже. Он любил это время и сам себе напоминал фокусника, который перед выходом на арену, многозначительно ухмыляясь, складывает в свой черный ящик тайные предметы будущих сюрпризов.
   Дана сделала эскизы для новой коллекции "Великий Устюг", которые Светлана отвезла в Ростов Горосько. Геннадий Павлович с Сусаном Лымаревым подписали контракт с Центром прикладного искусства "Казачья Вольница", запуская в производство комплекты с серебряной и медной посудой с финифтью. Художники готовились к большой российской ярмарке, посвященной юбилею Великого Устюга.
   Богдана и Гор заканчивали журнал торгового Дома Ётоко, который должен был выйти в день мартовского парижского показа высокой моды.
   Подходя к дверям помещения, где после полудня размещался очередной художественный совет журнала, она услышала голос дизайнера Биллингтона:
   - Ётоко ходит злой, как бамбуковый тигр. Он каждый день имеет меня во всех позах. Лучше показывал бы эту камасутру своей польке.
   - Дана не полька, - заметил кто-то, - Она русская.
   - Какая разница? - нервничал Биллингтон, - Все одно славянка.
   Богдана остановилась в дверях на виду оживленно-притихшего совета.
   - Аплодисментов не надо, - попросила она вместо приветствия, - Я не очень помешала вам, сэ-э-э-р Биллингтон в определении моей нации и ее сакрального влияния на вашу судьбу? Чтобы сразу коротенько ответить на наболевшие вопросы, сделаю экскурс по моему генеалогическому древу. Итак, по материнской линии я принадлежу к дворянскому роду Пудовых, верой и правдой вставших на государеву службу еще при царе Иване Грозном. Фамилия Пудовых представляла военную элиту Российского государства, то там, то сям мелькая в анналах захватнических и освободительных войн.
   Дело тут понятное: их били, или они били, - в общем, все шло, как полагается в любых военных доктринах. Последний из доблестных офицеров Пудовых был отстрелян где-то на бескрайних сибирских просторах в 1939 году по приказу не менее доблестного товарища Сталина. По линии отца в моих напряженных жилах течет кровь евреев и поляков. Евреи, как вы возможно помните, сэ-э-э-р, это те самые, кто однажды дали миру Иисуса Христа, а потом так же легкомысленно распяли Спасителя на небезызвестном вам кресте, за что позднее и имели перипетии в лице маленьких и больших геноцидов. Мне так и не удалось увидеть ни своей бабушки, ни дедушки, ни дяди Лиманских, так как родители моего отца вместе с его братом были закопаны живьем в 1942 году в минском еврейском гетто доблестными солдатами Третьего Рейха. Когда род Гибхиных смешался со шляхтой Лиманскими, история умалчивает. Тех тоже подчистили в варшавских восстаниях. Но кое-кто, как вы можете лицезреть, все-таки остался и даже немного начал плодиться. В отношении меня, сэ-э-э-р, вам не стоит испытывать никаких неудобств. Ни на чьи устои я не посягаю, так как с могучими своими не могу разобраться. Живость характера мотает меня в разные стороны, с места на место. В Америке я, думаю, долго задерживаться не буду. Как только достану шапку-ушанку сразу пойду записываться в космонавты. Меня сейчас очень влекут полеты в пределах нашей солнечной системы. Не устали, родные? - Богдан заботливо оглядела хихикающих не по-американски коллег.
   - Малоуважаемый Биллингтон, я б оставила ваши реплики незамеченными, если б не одно досадное обстоятельство: в первый день моего прихода на художественный совет вы тоже митинговали по поводу собственных неудач, обвиняя в них бывшую подругу нашего босса небезызвестную Кейтси Бейс. Кстати свою соотечественницу.
   Возможно я плохо знаю господина Ётоко-сан, - сказала Богдана, расслабленно присаживаясь за стол, - Но мне кажется, что женщины в его жизни играют поверхностную роль. Как прекрасный профессионал он имеет в своей жизни более сильные увлечения.
   Ётоко, войдя в зал заседаний и оглядев оживленную толпу коллег, спросил:
   - Чем это вы к концу рабочего дня вдохновились?
   На что Богдана сообщила:
   - Сэра Биллингтона интересовала одна русская поговорка.
   - Какая?
   - "Плохому танцору всегда яйца мешают... "
   Ётоко с Богданой прилетели в Париж в то время, когда город почти расцвел и перестал устраивать уличные забастовки против Haute Couture в защиту животных и низкооплачиваемых швей. То ли швеям стали больше платить, то ли натуральный мех окончательно победил, но французский покой и гордость восторжествовали.
   На вечерний показ Версаче пришлось ехать прям из аэропорта. Когда они входили в здание мимо толп папараци, Богдана сквозь зубы сказала себе, что в следующий раз она придет сюда только на показ самого Ётоко.
   - Ну что ты, Дана. Надо тебе посмотреть все, - сказал улыбающийся, как рыба в воде после отлива, Ётоко, - И мне просто хорошо быть среди моих друзей вместе с тобой. Богдана смолчала, но затаилась.
   Вечером второго дня пребывания они сидели в маленьком ресторанчике "Ампир" на берегу Сены, ели всевозможных сырых и вареных устриц, запивая породистым Шато-икемом. Ётоко ждал реплик и даниных впечатлений.
   - Знаешь, - сказала она ему, - я очень люблю беседовать за едой. Как ты, наверное, заметил. С полным ртом - это особое удовольствие. Что же тебе сказать? Чего ты не знаешь относительно собственных работ? Боюсь, ты знаешь больше меня. Добротная коллекция. Очень мирная, Роскошь скрытая, особо в глаза не бьет, но присутствует. Мне очень понравились украшения Vasari: цветные камни, платина. Очень изыскано. Самое великолепное зрелище было: финальный выход моделей в красном. Зал стонал. Я слышала. Превратить женщину в роковую Lady in Red по-прежнему может только Ётоко.
   - Какое платье ты оставишь себе, - спросил он.
   - Никакое. Спасибо, Ётоко.
   - Почему? Ты не любишь красное?
   - Каждая женщина любит красное. Перестань хитрить. Сам знаешь. В детстве я обожала рассказ О'Генри "Красное платье". Но куда я его одену, это волшебное красное платье?
   - Силы небесные! Да на любой раут, фуршет. Я люблю, когда ты ослепительна.
   Кровавое платье, кровавые губы и твой взгляд из подлобья.
   - Это уже делал Гор для журнала. И, по-моему, довольно пошло.
   - Почему же ты молчала? Не берегла честь нашего детища?
   Богдана положила вилку в тарелку, звякнув металлом.
   - Ётоко, счастливый ты мой. От нашего секса на самом деле детей не будет. Что правда, то правда. Подходя к летописи полувека, скажу тебе, положа руку на сердце, рожать как-то уже и не хочется. (Я не Мадонна, я гораздо хуже). Но и усыновлять твой журнальчик, назвать его своим, я не собираюсь.
   - Что не нравится тебе в нем? Давай переделаем.
   - Ётоко! Посмотри на меня! Это - не мое. И не будет моим, даже, если я стану главным редактором и помещу там только свои статьи и свои расфуфыренные снимки. Не мое это дело. Ни твой, ни мой журнал мне не нужны. Мне это неинтересно. И если я чем-то помогла тебе, так только потому, что мне очень интересен ты...
   - Дана, мне хочется все в моей жизни делить с тобой. Прости за мой восточный деспотизм.
   - За восточный не прощу. Инсинуация. Прощаю западный. Восток - это моя прерогатива. Твои предки покинули Японию 120 лет назад. Какой ты японец? И, откровенно говоря, за что тебя прощать? Ты на самом деле ни чем мне не досадил, ни чем не обидел.
   - Я люблю тебя.
   Он так выговаривал эту фразу, что жар подкрадывался к им обоим со всех сторон; тело Богданы послушно реагировало на память о его ласках и собственных безумствах в выверенном соитии чувственных любовников.
   Они смотрели друг на друга затуманенными глазами, потом он взял ее руку, поцеловал в ладонь и, вздохнув, сказал:
   - Завтра я потусуюсь один, если хочешь. Где ты будешь?
   - Пойду в Лувр. Ты был в Лувре? А я нет. Такие места я люблю прочесывать в полном одиночестве. Из телефона портье сделаем "явочный" пункт. Два дня в Лувре - это не плохо. На последнем вечере мы будем вместе, порадуем публику.
   - Что ты оденешь?
   - А вот это всегда будет моей женской тайной, кутюрье Етоко-сан.
   Он, как всегда, скучал без Богданы, но потом отвлекся, радуясь мысли, что вечером их ждет ужин и жаркая постель.
   Богдана ходила по галереям Лувра, останавливаясь возле любимых картин и радуясь тому, что они еще целы и живы. В одном из залов, обходя колонну, она увидела невысокую фигуру в рясе и кюфейке. Она замерла, перестав слышать собственное сердце.
   Священник прошел мимо. У него было молодое черноусое лицо и говорил он со своей собеседницей на чистом французском.
   Богдана ощутила с горечью свою оторопь, выступившую испарину на лбу, затылке и верхней губе.
   - Климакс, - бодро констатировала она, стараясь всматриваться в надпись графических работ Тьеполо и вспомнить примерные годы его жизни. Но автопортрет художника с "ломоносовским" париком отъезжал на задний план, а на переднем настойчиво вырисовывались ступени сальского вокзала, пыльные вишни возле дома тети Марии и маленькая бездарная церквушка с далеким, не забытым голосом малинового призыва.
   - Не встречай меня, Ётоко, - сказала она утром, - Я приду на фуршет сама.
   Он не волновался, когда она придет и в чем. Это не имело значения для такой женщины, как Дана Лиман. Он ждал, счастливый, что можно ждать и дождаться. Ётоко во время коктейля беседовал с милой, необратимо стареющей Катрин Долондр, возглавляющей ателье Civenchy, когда по замершему на несколько секунд ее взгляду проследил путь ее заинтересованности.
   К нему в ореоле светящейся темной меди волос, мерцая глубинным непроницаемым взором подвижного, чистого открытого лица, улыбаясь ярким обольстительным ртом, шла Дана Лиман. Только у нее была такая потрясающая осанка, только она могла в своей рассеянной отстраненности казаться нежной и уязвимой, вызывая неизменное желание ее защищать.
   На ней было прозрачное, серебристо-белое платье, какая-то невесомая яблочно-кружевная пелена из которой выступала золотистая теплота всей ее женственности, замирающая в ожерелье из серого жемчуга с бриллиантами - самом первом подарке Ётоко, с тех пор так ни разе не носимом.
   - Где растут такие цветы? - ласково спросила Долондр, согреваясь в ауре улыбки Ётоко.
   - Такие цветы растут в России, но теперь я пробую сменить их землю на американскую, - ответил Ётоко, представляя женщин.
   - Ётоко имеет интересное хобби: он большой специалист по земельным вопросам, - сообщила, посмеиваясь, Лиман, - В нашу первую встречу он назвал нашу планету могилой. Я до сих пор расшифровываю эту мудрость.
   Катрин осматривала Богдану и Ётоко взглядом приехавшей в гости тетушки.
   Казалось, что еще несколько минут и она начнет вытаскивать подарки.
   - Когда вы, мои милые, покидаете наш город? - спросила она Богдану.
   - Билеты куплены на послезавтра, - ответили оба.
   - Хоть один денек погуляем по Парижу, - сказал Ётоко.
   - Тогда заглянем ко мне на часок. У меня есть для Даны сюрприз.
   Богдана взглянула в глаза Катрин, выжидая.
   - Если Дана поделится сюрпризом. - Ётоко положил руку на плечо подруги, осведомился:
   - Ты не против, если я немного обниму тебя под прицелом камер, - он поправил ее волосы.
   - Обнимай на здоровье, только позагадочней, пожалуйста. Они, - Богдана кивнула в сторону журналисткой братии, - итак стоят, как парализованные...
   Квартира Долондр располагалась на набережной Сен-Жермен. В ней горели люстры, в гостиной сидела супружеская пара.
   - Хочу представить моих гостей, - сказала Катрин, поправив очки, - поэт Павел Боцу и его милая жена София.
   Богдана подала руку, изучая лица гостей Катрины.
   - Какие вы красивые, - сказал Боцу, останавливая свои карие глаза на лице Даны Лиман.
   - С Haute Couture всегда такие приходят, - поздоровался Ётоко, целую руку Софьи.
   - Господи, какое платье, - Софья всплеснула руками, оглядывая Лиман, - как мечта!
   - Это платье из коллекции Ётоко, - улыбнулась Лиман, - Ему пять лет. Красивые вещи всегда вне моды.
   Ётоко расширил глаза, застывая лицом.
   - Создатель не узнал свою вещь, - засмеялась Лиман, - потому что она не мотыляется на волшебно-баскетбольной модели. Да... жизнь это не подиум... Ётоко..., - она обняла его за талию, состроив забавную гримасу.
   - Я знаю ваши стихи, - обратилась она к Боцу. - В конце семидесятых они постоянно печатались в журнале "Дружба народов". Авторизованный перевод с молдавского. Я прочту четверостишье, если вы позволите, - она обвела влажным взором окружающих. Ётоко попробует сделать перевод:
   "Как воспоминаний паутина
   Зыбкий холод лунного огня.
   Золотые звезды, рой пчелиный,
   Что ж вы снова жалите меня?"
   От спиртного отказались, пили чай, кто крепкий, кто послабей, с травками, сливками и вареньем. Катрин поставила на стол металлическую шкатулку с различными чайными пакетиками английского выпуска, на которой было написано по-английски "Русский чай", и музыкальная фраза шкатулки играла невидимыми гуслями "Во саду ли, в огороде..."
   "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день - пронеслось в мыслях Богданы, - Вот тебе и встреча с родиной. Боцу-то, оказывается, шестой год в Лотарингии прописан. Неисповедимы пути...
   Возвратившись в номер отеля "Георг IV", Ётоко прислонил Дану к кожаной обивке комнаты, целуя ее шею.
   - Токо, щекотно, - она слабо вырывалась, - ожерелье не заглотни...
   - Где взяла платье, колдунья? - спрашивал Ётоко, расстегивая рубашку, чтоб прижаться мускулами груди к кружевным соскам женщины, - Ну! Говори! Уже можно.
   - Совсем неинтересно. На распродаже раритетов. У него был шлейф как у
   королевы Виктории при первой коронации. Вон коробка, а в ней 25 метров ткани. Ётоко... Погоди порвешь. Оно на "живульках".
   - Иголки? - переспросил он, трогая рукой ее талию.
   - Вот еще! Я не камикадзе. Ниточками прихватили в ателье. Токо... Он принес ее на кровать, опрокидывая навзничь, целуя кожу бедер возле резиночек высоких чулок и крохотных трусиков.
   - Молчи, - шептал опаленными губами Ётоко, добираясь до влаги ее лона, - Молчи, любимая! Я сегодня победитель. Ты одела мое платье и мой подарок.
   - Токо..., - она устала держать голову на весу и запрокинула шею.
   Содрогаясь в сексуальном бреду, ее сознание успело выбросить волной оргазма на берег бутылочку с побледневшим и все более тающим текстом: "Я сейчас похожа на дергающуюся марионетку в опрокинутом с ног на голову кукольном балагане...
   - Ты любишь меня? - Ётоко целовал ее подбородок, боясь прикоснуться к лилово-зацелованным губам притихшей Богданы, когда они разгуливали по закоулкам отдыхающего от рабочей недели Парижа.
   - Люблю..., - говорила она, обнимая его за шею.
   - Тебе хорошо со мной? - спрашивал Ётоко, разглядывая ее взгляд в поднебесье Эйфелевой башни.
   - Хорошо, - смирно кивала головой Дана, смиряя блеск своих глаз в тумане ватных облаков.
   - Не боишься теперь самолета? - он расстегивал ее ремни в басовито урчащем лайнере "Париж-Нью-Йорк".
   - Не боюсь! - отзывалась она, кладя свою горячую ладонь на прохладу его локтя.
   - Ты у меня стала эхом..., - сказал он наконец, - Наверно, я тебя затрахал, - шепнул он ей в волосы возле уха, - Только не говори "да".
   - Не скажу. Не рассчитывай Ётоко, я, наверное, заболела, - Богдана повернула к нему лицо, чтоб он увидел на дне ее зрачков крохотные камушки боли.
   - Дана, вам письмо, - сообщил Гор, передавая почту в нью-йоркской мастерской, - Два месяца добиралось из России.
   Богдана взяла конверт и спустилась на лифте в маленькую аллею возле небоскреба торгового дома Ётоко. Письмо было от о. Олега. В маленьком конверте с фрагментом центральной улицы Ростова.
   "Здравствуйте, дорогая во Христе Богдана!
   Мира Вам и спасения!
   Благодарю Вас за привет. Вспоминаю Вас и прошу меня помнить. И еще прошу меня простить и не судить строго. Всем нам надо держать за двумя заборами свои эмоции, тогда легче будет жить. Когда берешь на себя роль наставника и поучаешь, когда не просят, то оказывается, что планка пастыря высока и ты ни как и ни кем не можешь руководить в духовной жизни. Почему? Да потому, что вижу себя не только не способным к наставничеству, но и не вижу своих духовных учеников. На моих руках - три номера журнала. Я радуюсь, что Вы, Богдана, имеете возможность приложить свой творческий потенциал в разных направлениях. Хорошо, что Вы реализуете себя. У людей искусства - особая душа. Вот, например, что писал Некрасов, возвращаясь на родину:
   - Суровость рек, всегда готовых,
   С грозою выдержать войну,
   И ровный шум лесов сосновых,
   И деревушек тишину.
   И нив широкие размеры...
   Храм Божий на горе мелькнул
   И детски - чистым чувством веры
   Внезапно на душу пахнул.
   Нет отрицанья, нет сомненья.
   И шепчет голос неземной:
   "Лови минуту умиленья,
   Войди с открытой головой!
   Как ни тепло чужое море,
   Как ни красна чужая даль -
   Не ей поправить наше горе
   Размыкать русскую печаль!"
   Богдана сползла со скамейки на зеленую траву одного из тысяч больших и маленьких парков "каменных джунглей" Нью-Йорка. Она упала на эту полухимическую зелень и плакала. Как ребенок. Не сдерживая ни слез, ни рыданий. Обессиленное сердце гулко отозвалось в ушах. Рассудок замолк. Вся твердость, все хладнокровие женщины растаяли как дым и поднялись капельками испарений в открытое окно пятого этажа, возле которого стоял окаменевший Ётоко.
   - Что ты тут застыл? - весело поинтересовался влетевший в кабинет Кутюрье Тимоти. Холодный взгляд Ётоко заставил содрогнуться желудок Бью в желчном спазме.
   - Тимоти, - отчеканил Ётоко, - Я теперь - памятник... Ты понял? Памятник любви. Больше они не говорили. Провожая Богдану в аэропорту им. Кеннеди, Ётоко
   стоял возле нее как тень.
   - Богдана, - он еле разлепил свой онемевший рот, - Я тебя люблю...
   - А я нет. Не так... И мне стыдно. Стыдно жить в несоответствии. Прости меня, бесценный мой. Прости хоть когда-нибудь меня, Ётоко.
   Она зажмурила сухие колючие глаза и шагнула за линию границы.
   - Ты что, не видишь, что он умирает, - орал Тимоти Бью, тряся Светлану за худые плечи, от чего ее мысли стали распадаться на звенящие осколки разбитого зеркала.
   - Правильно, - спокойно отвечала Светлана, приподняв бровь, - Когда ты вытрясешь из меня душу, у тебя останется последний концептуальный оппонент - Господь Бог.
   Светлана вырвалась и неожиданно запустила в Тимоти каменную пепельницу.
   Он ловко увернулся, как в бейсболе и в глазах его появился охотничий блеск. Пепельница стукнулась о край стола и раскололась надвое.
   Света погрозила пальцем затихшему Бью и сказала:
   - Если я не могу плакать, то это ничего не значит. Не значит, что я не сочувствую. Мои слезы льются внутри. И мне так же больно, - проговорила она так тихо, что у Тимоти вновь заболел желудок.
   - Если ты когда-нибудь захочешь узнать, почему я не умею плакать, я, возможно, расскажу тебе. Возможно. Поехали к Ётоко.
   Ётоко лежал на диване в кабинете. Светлана набрала ведро воды, выудив его из тележки уборщика, и облила лежащего ледяной водой. Ётоко соскочил, потом сел и начал смотреть на друзей, вытирая лицо.
   -Вот что я вам поведаю, мужчины, - громко сказала Светлана, - Вы немного расслабились со своей славой, деньгами, положением. Наверное стоит пересмотреть шкалу ценностей. А? Как вы считаете? - Она посмотрела в окно. Помолчала и добавила:
   - Свободная страна! Свобода!.. Так дайте же человеку быть свободным и любить свободного человека! Чего раскис? Женщину надо добиваться! - она ударила кулаком по столу. Тимоти бдительно наблюдал за стоящей на столе вазой с тюльпанами.
   - Давайте, давайте, ковбои! Быстро за работу... Кому говорю? Твою мать!..
   "Русская женщина в лабиринте равноправия"
   Светлана и Тимоти погибли через три месяца, перелетая на частном самолетике перуанскую прерию. Их ждали в Лиме для подводных съемок фильма, ждали и недождались. Ётоко позвонил в Екатеринбург Богдане, ожидая ее на похороны. Она послала соболезнование факсом и сообщение, что приехать не может по независящим от нее обстоятельствам. Ётоко не знал, что в тот день, когда он зарывал тела друзей в землю Майями, Богдана лежала на операционном столе хирургического отделения 1-й городской больницы.
   Он не знал также, что перед операцией ей был поставлен довольно тоскливый диагноз - рак матки. Не мог Ётоко знать и того, что диагноз после ампутации не подтвердился. Когда Богдана отдыхала после больничной эпопеи в Минске, у родителей и собирала там двухцветные ароматные яблоки под названием "Антоновка", приехал Геннадий Павлович Горосько.
   Горосько было очень неловко беспокоить выздоравливающую, он долго смотрел на корзину с яблоками, потом на осунувшуюся женщину и, наконец, сообщил:
   - Богдана Сергеевна, Нью-Йорк молчит, как Великий Немой. На счет нашей фирмы не поступило ни единого доллара. После гибели Бью и Светочки я не имею на руках ни одного договора, чтоб отчитаться перед налоговой инспекцией и городским отделом милиции за взятый нами кредит в размере двухсот тысяч долларов на покупку жемчуга. Нам грозят остановкой производства и описанием имущества.
   - Но, позвольте, Геннадий Павлович, банк, кредитовавший нас имеет все необходимые документы с нью-йоркскими счетами и гарантией прямой выплаты.
   - Богдана, мне очень жаль забивать тебе голову, но этот банк рухнул.
   - Как рухнул?
   - Очень просто: упал и не поднялся. Служащие разбежались куда-то, основные служащие. А не основные предоставили только те документы, где черным по белому написано, что банк такой-то ссудил деньги населения Богдане Лиманской и Светлане Серовой. Больше никаких документов не имеется. До Нью-Йорка я не могу дозвониться. Господин Ётоко отбыл с отцом в Токио. Вот его телефоны и факс. И еще одно сообщение: "Богдана, звони и в Майями, на автоответчик, не теряйся, пожалуйста. Ётоко" Богдана держала в руках координаты кутюрье и смотрела на воробьев, прыгающих возле жимолости. Потом она положила бумажки в карман и сказала:
   Пойдемте-ка лучше пить чай. Перестаньте нервничать.
   - Ах, Богдана Сергеевна, если б вы их видели, эту братию из горотдела...
   - Да бес с ними, Геннадий Павлович, можно подумать, я никогда ни кого не видела. Как говорят у нас на Урале - "Не обязательно есть окорок целиком, чтобы узнать, что он тухлый...". Значит, так: ни я, ни Светлана не являемся собственниками фирмы "Отечество". Там документы хитро сделаны.
   - Вот это их и настораживает.
   - Что "это"?
   - Что за вами лично нет никакой собственности. В пределах Российской империи. Говорят: мошенница. Мол, поездила по заграницам, нашиковалась, нафотографировалась, "профукала" народные денежки и... вернулась.
   Богдана усмехнулась.
   - А вернулась зачем, не говорят?
   - Не могут додуматься. Но, кажется, чтоб продолжить свое мошенничество. И снова. Охмурить простой трудовой народ.
   - Геннадий Павлович, - Богдана взяла Горосько за руку, - Пусть фирма работает спокойно. Как мы с вами и договорились. Даже если Северную и Южную Америку смоет океанской волной - вы можете работать, делать новые контракты, искать рынок сбыта. Моих эскизов и разработок хватит на несколько лет. У нас отличная фирма, точнее у вас с Сусаном. Пусть она работает и кормит 56 человек. А главное, сеет, доброе, разумное, вечное. Вы все поняли?
   - Не привыкли мы с Сусаном прикрываться именами прекрасных дам, - Горосько нахохлился.
   - Геннадий Павлович, поверьте, я состоятельный человек и самостоятельный.
   Мы построили корабль и пустили его по волнам. Он будет плавать и приносить свои "индийские сокровища". Только вы и я знаем секрет капитанского журнала. Даже еслия помру (тьфу-тьфу), у меня есть дети, родители. Вы знаете кому отдавать причитающиеся мне деньги.
   - А если я помру? Богдана?
   - Остается Сусан.
   - Если и он?
   - Значит, встречаемся на небесах и делаем новый бизнес. Все! Вас здесь не было. Остальные проблемы - мои. Я их сотворила. Я их и решу. Если будут репрессии, прошу моего имени всуе не упоминать. Еще все будет хорошо, мой любимый мэтр!
   Когда Горосько уехал, Богдана поехала на почтамт с токийскими координатами.
   Долго сидела в зале ожидания и... не смогла набрать номер Ётоко в Токио. Потом послала в Майями сообщение: "Не волнуйся за меня, много работы. Пожелаем друг другу успеха".
   Вот и все.
   Когда узнаешь невозможность собственного счастья, то равнодушно переходишь от сомнения к сомнению, особенно в этой старой комедии, которую играют с людьми расстояния.
   Вернувшись в Екатеринбург, Богдана узнала еще две новости: плохую и очень плохую. Первая заключалась в том, что в отношении Богданы Лиманской возбуждено уголовное дело по обвинению в мошенничестве. А вторую ей сообщили соседи: Лев Лиманский арестован; сын находится пока в КПЗ какого-то райотдела милиции. Съездила в райотдел, поговорила. Следователь объяснил, что у Льва Лиманского нашли пакетик с наркотиком, поэтому ему грозит обвинение в хранении и, возможно, продаже.
   Посоветовал найти адвоката. Богдана поблагодарила за исчерпывающую информацию, пожелала господину следователю всего хорошего. Особенно она напирала на счастье именно в личной жизни.
   Одновременно, свою личную жизнь она решила наполнить коротким общением со старыми друзьями. Нельзя сказать, что это ей особенно помогло. Но и не повредило.Через Махотина она вышла на спортивное общество ДОСААФ и была удивлена росту благосостояния некоторых его членов. Чтоб не напрягать работу мозговых извилин бывших и будущих мастеров спорта, она очень внимательно выслушала их, прямо-таки скажем, деловые советы. Бывших и будущих спортсменов несколько удивило упорство Богданы в категорическом отказе от адвокатских услуг. Но ребята волновались, между нами говоря, вполсилы, потому как текущие мероприятия их жизни отвлекали много времени от гуманитарных неофициальных программ, к коим они сразу отнесли интересы российской американки (или наоборот).
   Определив стратегию в отношении своей собственной судьбы, Богдана настойчиво попросила представителей спортивного общества не забывать о нуждах рядовых граждан, к коим она себя относила и даже вспомнила, сколько лет подряд она платила взносы в уважаемое общество. Упоминание о взносах очень оживило затянувшийся разговор. На том и порешили.
   Дальше действие шло по накатанной колее неприхотливого сюжета. Следователи ее дела (а их было трое) ей сразу не понравились. Это были довольно молодые, но, в общем, опытные мужчины. Они решили, что раз уж она приехала из этой самой Америки, то отпускать ее снова туда, наверное, не стоит. Богдана, подумав, согласилась. Она, во-первых, как все эгоистичные творческие люди не очень любила систему доказательств.
   А во-вторых, она понимала, что следователей более всего увлекал сам процесс разоблачения преступления, чем возвращение денег банку, которого уже как бы и не было.
   Богдана решила не мешать правоохранительным органам в их кропотливой и ответственной работе. После недели тесного общения в кулуарах милицейской власти, Богдана пошла навстречу следствию, предоставив своим оппонентам полную свободу действий. "Это вам не Америка", - говорили оппоненты и спорить с этой истиной было бы в высшей степени легкомысленно. "Взялся за гуж - не говори, что не дюж", - советовала народная мудрость, а Богдана доверяла традиционным ценностям. Мелочи частной жизни очень точно передавали атмосферу морального кризиса Даны Лиман, который переживали еще ее предки по женской линии, начиная с середины XIX века, в, возможно, и в самом ее начале. Этот кризис происходил на фоне сшибки традиционных общественных установок, (записанных еще в скрижалях Ветхого Завета: взял деньги в долг - верни вовремя) с новыми, индивидуализированными формами морали (вроде, деньги ушли "работать" в Америку, поэтому взять их можно только в Америке).
   Пока шли суть да дела, на горизонте появились братки то ли волейбольной, то ли сборной команды по бобслею, которые назначили Богдане место встречи, которое, в свою очередь, изменить было нельзя. "Старшой" этих неофициальных переговоров вполне официально заявил, что лично его устраивает все, но более всего - деньги. Старшой искренне проникся материнскими чувствами Богданы, а та в свою очередь, оценила пристрастия собеседника. Что-то, где-то срослось или щелкнуло, но сначала было разрешено после пяти месяцев досрочного тюремного заключения сына свидание с ним, а через несколько дней он был просто выпущен на свободу "за отсутствием состава преступления".
   Лева Лиманский отбыл на созидательное лечение в родовое гнездо г.Минска и, как только Сергей Яковлевич сообщил об этом свершившимся факте, Богдане стало немного полегче.
   Человек - чего греха таить - натура слабая, особенно женщина... Если марксистская концепция освобождения женщины была адекватна своему времени и опиралась на демократический идеал "свобода, равенства, братства", то идея женского равноправия в начале третьего тысячелетия была практически решена. Видимо, поэтому Богдана постаралась одержать верх над косностью и имманентностью женского бытия. Нет, она не была феминисткой, но женское начало в борьбе за свою судьбу старалась не подчеркивать.
   Когда-то американский историк Джоан Скотт отмечала, что понятие "индер" (т.е. пол) имеет первоочередное значение при описании отношений власти. Богдана в свое время успела ознакомиться с этим тезисом. Поэтому культуру правления в ведомственных и межведомственных аппаратах определяла как межличностные отношения, наработанные годами стандарта и приемами управления.
   Чтоб как-то оживить вялотекущие дела со следственными органами, Богдана предложила мужчинам ОБЭПа:
   - Друзья, прекрасен наш союз! Уже можно прекратить ритуальные пляски под там-там социальной справедливости. Я вполне прочувствовала ваши думы и чаяния, поэтому прошу передать дело в суд.
   - А может, договоримся? - задорно предложил компромисс, озабоченный судьбами обманутых повсеместно вкладчиков, работник аппарата.
   - Не договоримся, - констатировала драматизм ситуации Богдана голосом Даны Лиман, - Я не плачу денег ленивым и бездарным мужикам.
   - А кто платил недавно "бригаден-шухерес"? - так же молодцевато поинтересовался аппаратчик.
   - Протестую! - защитила себя Богдана, - Я только вносила очередной взнос в дело любимого спортивного общества. Слабость: люблю профессионалов. Хочу суд!
   Возможно, не совсем единодушно, но решение было принято. Суд прошел в обстановке полного взаимопонимания. Никто ни кому не мешал: государственный обвинитель просто отсутствовал, дежурный адвокат пил горькую, а судья попался - нормальный человек, который зазря никому гадостей не делал.
   Богдана получила пять лет лишения свободы и отбыла прямо из зала суда в колонию общего режима.
   - Свобода... свобода, - монотонно повторяла она самой себе, проходя по центральному плацу колонии. Было душное лето. Множество клумб полыхало цветами.
   Березы окаймляли чистенькую, маленькую церковь с гордым, начищенным крестом. За колючей проволокой виднелись однотипные мирные пятиэтажки, гудели автомобили, переругивался с кем-то голос вокзала.
   По эту сторону проволоки находились такие же люди, только это были одни женщины. Около трех тысяч.
   С точки зрения даже чисто декларативного признания принципа равных прав и равных возможностей - главным принципом государственной политики в отношении женщин, такую колонию можно считать определенным шагом вперед.
   - В конце концов, - успокаивала себя Богдана, - свобода - ценность очень субъективная. Она обрекает человека на одиночество, - остановила она себя на этой мысли, знакомясь со своим отрядом, кроватью и тумбочкой.
   Несмотря на то, что "Женщины России" не сумели добиться победы на парламентских выборах 1995 года, какие-то достижения они все-таки имели. Это было видно невооруженным глазом.
   Кто-то может сказать, что женщины стали потерпевшей стороной в переделе собственности и власти, происходящем в эти годы. Этот "кто-то" может смело считаться реаниматором архаических стереотипов. Богдана себя к таковым не причисляла. Просто она знала силу мужского реванша и догадывалась, что женщин в России усиленно вытесняют не только в сферу частной жизни, освобождая от них поле экономики и политики, - их спокойно выталкивают на обочину.
   - Господи! - проговорила она сиятельному кресту на церквушке, - как я устала стоять в оправдательной позиции. Можно и посидеть!
   Она вытянулась в струнку на домашних простынях и закрыла сухие, как песок мартена, глаза.
   Вокруг витал мир, треща телевизором, шелестя газетами. Она ловила его приметы в сети своих воспоминаний, объясняя своему любимому концептуальному оппоненту, что он не прав. Что она давно ждет его писем. Что всемирный развал и некоторые признаки вырождения - прямое "следствие векового равновесия, подчинения
   и угнетения женского начала*". Думая о нем, она чувствовала разгон крови, когда белые и красные тельца бегут друг за другом, оповещая мозг о рождении новых желаний.
   "Остановитесь на путях ваших"
   "Здравствуйте, сестра во Христе Богдана!
   Очень рад, что получила мое письмо. Пути Господни неисповедимы и у меня, по-видимому, в моей жизни Вы будете одной из немногих, кому я буду стараться помочь в своем недостойном духовном служении. И меня, слава Богу, Господь смиряет скорбями: "... сын мой, не пренебрегай наказаниями Господня, и не унывай, когда Он обличает тебя, ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает". Евр. 12-5-6 (Притч.3:11) А Вы, Богдана, наверное устаете читать мои нравоучения о морали, нравственности, законе Божьем? Не чурайтесь моего слова и не обижайтесь за постоянное цитирование. Я потрясен случившимся и не нахожу, чем могу Вас утешить. Арест, удар, горе многих заставляют задуматься, потому что насильственно остановлен бег жизни. "Так говорит Господь: остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему и найдете покой душам вашим".(Иер. 6:16) Поэтому пусть мои письма к Вам будут обращены и к другим страждущим, если им это как-то поможет.
   О стихах ваших, Богдана. Очень хорошо, что вы их пишите, мне они нравятся.
   Нравятся и Ваши рассуждения о поэтическом лицедействе. Мне кажется лишь, что надо во всем соблюдать меру (особенно в душевных переживаниях). Помните, святые отцы говорят: "Страсти - ад для души". Это и в музыке, и в живописи, и вообще в искусстве, ведь здесь мы сталкиваемся с жизнедеятельностью невидимого мира, а там свои законы...
   Вы берегите себя. С мольбою о Вас о. Олег."
   --------------
   * Письма Елены Рерих. Т.1, Рига, 1940г., с.282
   - Мамочка, ты опять ничего не ешь!
   - Ритусь, да я лопну. Ой, моя голубочка! Кто печеночный паштет делал? Валентина? Ну, пирог, понятно, Ольгин, она в письме писала. Расскажи, как ты с ними пообщалась. Живые впечатления тронут душу узника.
   - Мам, ну перестань! Эти твои шуточки... Слушай. Приехала вчера к Ольге, а у них Махотин. Говорит, проходите Маргарита, здесь будет шабаш ведьм. Он такой дурак, мама. На домового похож, - Рита облизывала тонкие пальчики, разливая в баночки густеющие сливки, - Так. Это в холодильник. С собой. А это съешь сейчас. Ешь быстро.
   - Нет! "Дед ди когда" - говорила с вечным насморком старая дева... Помнишь, "Записки Пиквинского клуба".
   - Мама, ешь! На чем мы остановились?
   - На домовом, - Богдана сидела, поджав ноги, на кровати.
   - Так. Или на кентавра похож? Или на левиафана? Но все равно, он - сплошное очарование. Все бабы тащатся и в глаза ему заглядывают, каждой хочется накормить его и отгладить ему рубашку. Я понаблюдала за ним. Дурак страшный. Грязноватый какой-то.
   - Да..., - Богдана взяла сигареты и они пошли в кухню, так как в комнате свиданий курить можно было только там.
   - Все происходящее с ним кто-то воспримет как культ распада, но это скорей необычный способ достижения личной свободы. Таков Махотин, - Богдана взяла вторую сигарету. Улыбнулась дочке виновато, - Только здесь имеется возможность раскурить сигарету в помещении, сидя и ногу за ногу, - она сменила положение ног.
   - Мам, где ты берешь эти огромные пижамы? Донашиваешь за кем-то? За Монсерат Кабалье?
   - Ритусь, ты же знаешь, как я люблю такие яркие, блестящие, струящиеся пижамы. Так в них уютненько. Ходишь, как в ракушечке, - она обняла дочь, - Мой милый страусеночек...
   - Мамочка, съешь что-нибудь еще. Ты не доела пирожок оленькин. Она так старалась. И Валюшка тоже, - глаза Риты повлажнели и нос стал темно-розовый.
   Богдана серьезно посмотрела на тарелочку с пирогом и стала его разглядывать, переворачивая пальцами чайную ложку. Она отключилась от происходящего, глядя в одну точку, будто именно там сейчас начнется то, что она никак не может вспомнить. Будто кто-то, какой-то злой фокусник закрыл тенью лицо Богданы и тут же спрятался,
   забыв смыть серую пыль морщинок.
   Рите вспомнилось, что такое же лицо было у нее после операции, когда она лежала в реанимации, заглядывая на фото, где были смеющиеся Тимоти и Светлана. У Риты болезненно сморщилось лицо и она беспомощно вздрогнув, закрыла внезапные слезы руками.
   - Господи! - Богдана усадила дочь на кровать, промокая тонкую покрасневшую кожу щек платочком, - Ложись, снимай тапочки, моя красавица, ложись на животик. Как в детстве, помнишь, сделаю тебе "цветной" массаж. Какой хочешь?
   - Давай, зелененький, поярче, - она шмыгнула носом. Потом прерывисто вздохнула.
   - Мама, когда я теперь еду на машине, я говорю всем: "Осторожно ведите машину. У меня маленький ребенок", - Рита перевернулась на спину и взглянула своими "мохнатыми" потемневшими от напряжения глазами в прозрачные янтарики тихих глаз матери. - Я тебя очень люблю. Я тебя... удочерила.
   Тепло небольшой комнаты перемешалось с запахами красок. Мастерская церковных сувениров дышала будущим.
   - Открытий никаких не будет, коллега, - произнесла Богдана, важно и медленно возлагая руку на округлое плечо Лены Граковской. К Ленке, с легкой руки Богданы, моментально приклеилось прозвище "Эль Греко", на которое она охотно отзывалась.
   - Не будет открытий - не будет творчества, - ответила Эль-Греко.
   - Отставим в сторону демохохические выкладки, - скопировала Богдана фразу бывшего генсека бывшей партии СССР.
   - Что это ты сегодня, как скво перед выходом на большую тропу священной войны? Еще перо вставить и ...
   - Перо мы вставим Семе - плотнику за похабную работу. Это не дерево, - Богданапокрутила в руке болванку будущего пасхального яйца, - это камень, Притом - за пазухой.
   - Да брось ты, Дана! - Эль Греко потянулась, - нет нормальной древесины, просушки нет. Много чего нет, сама знаешь.
   - Нет! Не знаю! И знать не хочу. Есть плотник - значит дерево должно быть нормальным. Меня не интересует блудливая цепь причин и следствий. Может ему баобаб выписать из Гватемалы? По голове бы настучать за такую работу...
   - Статья 105-я... - констатировала, позевывая Эль Греко.
   - Уговорила. Ладно. Не буду менять квалификацию. Свари-ка нам, подружка, кофейку, а то рискуешь вывихнуть челюсть. Там, в баночке, что Ритуля моя привозила. Девочка моя, доченька, лапочка, красавица...
   - Дана, здесь совсем немного. Еще пару раз и все. Фенита!
   - Ну и что ж теперь? Здесь аура такая. Все кончается, не успев начаться... Сигареты мои тоже... Завершаются, - Богдана вздохнула, - Ай-ай-ай! Чего-то я разнузданно задымила? Сократим паек. Обожаю борьбу с грешной плотью! - она сделала гримасу.
   - Надо с миром бороться, а не с собой, - Эль Греко разливала кофе в пластмассовые чашечки.
   - Много ты понимаешь? - Богдана пролистывала справочник православной иконописи 1837 года, высланной ей Горосько, - Мир, он здесь находится, - она постучала по груди.
   - А вокруг что?
   - Навязанный мираж. Как хочешь, так и понимай. Из меня плохой учитель... Вот, - Богдана показала Эль Греко репродукцию, - То, что надо. Это мы осилили с испугу.
   А остальному надо учиться и учиться.
   - Лучше ставить перед собой задачу потрудней и... В процессе..., так сказать...
   - Дудки! Многоуважаемый Эль Греко, процесс - понятие поступательное. И никак не наоборот. Оставим эксперименты на совести лозунгов первых и последних пятилеток, - Богдана отпила немного кофе, - Хорошо, - она улыбнулась нежным ртом, всей кожей,двигающейся ослепляющей волной к поседевшим вискам женщины:
   - Как я люблю начало..., - мечтательно протянула она.
   - А позвольте узнать, куда деваете окончания ваших историй?
   - Куда? Стараюсь обрывать. На самой серединочке.
   - Да. Уж.., - шумно вздохнула любознательная Эль Греко, - Неплохо, конечно, неплохо, но... Ко мне едет на свидание супруг, - Она запела, - "Скоро, скоро троица, земля травой покроется. Скоро миленький приедет, сердце успокоится".
   Богдана смотрела в дождливое, заплатанное окно. Ветер на улице собирал целые корзины листьев и разносил их по закоулочкам. Жухлые, промокшие листья целыми семьями послушно отдавались непоколебимой силе ветра, чтоб потом уйти в землю теплом или перегноем, - все равно как, главное уйти...
   Допив свой остывший кофе, Богдана одела очки. Женщины взялись за работу.
   - Надо с желтком попробовать масло, - предложила, рассматривая мазки своей росписи, Богдана.
   - Где берем желток? - отозвалась, обкусывая верхнюю губу, Эл Греко.
   - Хм..., На зоне не спрашивают, где берем.
   "Здравствуйте, Богдана!
   Мир Вам!
   Вы как будто огорчаетесь на меня за мои редкие письма, и, наверное, мои высокопарные нравоучения. Меня бы кто поучил и надоумил! Господь вразумляет, направляет нас, глупых странников и пришельцев на земле. " Нет здесь ничего прочного", - говорят святые отцы. Вам, Богдана, обязательно нужно устраиваться там, выполнять все поручения без ропота, оказывать любовь ко всем в это трудное время адаптации. Я уважаю Ваш ум и уверен, что Вы сами способствовали своему заключению. Такая у Вас разноконтинентальная натура. Так сложились наши отношения, что все Ваши прошлые поступки я безоговорочно принимаю.
   Я очень Вам сочувствую и желаю, чтоб все у Вас было хорошо. ( Хотя слово "хорошо" к неволе никак не подходит). Но везде Господь. Тех, кто его ищет, он не оставляет без своего особого промысла.
   Посылаю вам статью диакона Андрея Кураева о "Титанике", как он пишет - фильме о "мужской чести".
   Пишите, не отчаивайтесь и не молчите. В самых тяжелых грехах можно покаяться и получить прощение.
   С уважением и желающий вам добра о. Олег"
   Окно художки выходило на Плац-Пигаль, как называла Богдана центральную улицу колонии.
   - О! Пошли стада на водопой, - прокомментировала Эль Греко, отрываясь от иконы.
   Богдана повернула голову к окну:
   - Точно. Великий голод в саване... Надо подольше посмотреть в окно. Глаза отдыхают в пространстве.
   - Отдыхай - не отдыхай, а вот он: минус полтора, - объявила Эль Греко, потрясая очками коллеги.
   Отряды шли, припорошенные снегом, останавливаясь в интервале возле столовой.
   - А я ем яблоко и смотрю в окно, - сообщила Богдана, захватывая глазами чистоту снежной картины. Начала декларировать:
   "Барабаны истории бьют, бьют, бьют.
   Пионерки организованно идут, идут, идут".
   - Богдана!
   - Ау!
   - Я видела несколько журналов с твоими снимками.
   - Где?
   - Там.
   - А...
   - Кое-что переводили. Там сказано, что ты - один из сильнейших ювелиров современности, что женщина-ювелир - большая редкость. Что Богдана Лиманская имеет псевдоним - Дана Лиман. Стильная, талантливая, Лицо Дома Ётоко.
   - "Барабаны истории бьют, бьют, бьют"
   - Богдана, ну что ты? Не хочешь ничего вспоминать? Так я не буду лезть к тебе в душу. Просто знай, что люди о тебе, в общем-то, хорошего мнения. Все понимают, что что-то здесь не так.
   - Какие люди? - Богдана посмотрела на Эль Греко своим ставшим мрачным, как говорила Ленка, "угольно-залежным" взглядом.
   - Разные... - Эль Греко растерялась, - Я, например.
   - А народы мира с карты не смотрят? - Богдана с тихой яростью ткнула кисточкой в сторону политической карты мира.
   - Ну, да ладно... Не заводись. Проезжаем мимо...
   Через несколько минут Эль Греко с маниакальной настойчивостью опять спросила:
   - Правда, что ты ограбила какого-то миллионера-япошку?
   - Правда, - хмуро согласилась Богдана.
   - А деньги где?
   - Возле трупа зарыты.
   - Ну я серьезно, Дана... - заканючила Эль Греко.
   - Лен, - Богдана встала, разминая ноги, - Ты прояви свое упорство в чем-нибудь другом. Социально-полезном. Смотри, какой ты нарисовала глаз у Николая Святителя.
   - Ну и что, может он у него такой и был.
   - Может... Но рисовать ты будешь такой, какой надо, в соответствии с каноном.
   Верно?
   - Верно.
   - Вот и моя судьба. Чтобы я тебе сейчас ни говорила о себе, это то же самое, что на поворотах при скорости 200 км в час додумывать мысль до конца. Понимаешь? В моей судьбе нет ничего такого, чего бы не было у всех: любви, смерти, порока, достоинства, сомнения, горя, радости...
   - Ну... Не каждый блистает в самых известных художественных кругах, а потом садится в тюрьму.
   - И не каждый в один день теряет мать, потом 180 млн. рублей за проданный дом и контракт работы в Турции, как было у тебя.
   - Да... Ничего не могу сказать - умеешь ты озадачить. Кстати, причем тут глаз Николая Святителя?
   - Никто из ныне живущих не видел, какие на самом деле были глаза у Святителя Николая. Я помню глаза моих любимых людей, а они знают мои. Мы всегда узнаем друг друга, поймем и простим. Ах... чудная магия божественных узлов. Завязываются, развязываются.., - Богдана начала одевать форму, - Пора на ужин.
   - Дана, но у всех же есть общее и каждому можно что-то пояснить, доказать, - Эль Греко напяливала форменную юбку.
   - Можно, - согласилась Богдана, - Ты много чего объяснила? - она смотрела в уставшее лицо коллеги, - Часто тебя понимали?
   - Нет. Чаще не понимали. Так и я ведь черта с два кого пойму! - она хмыкнула, заплетая косу.
   - Значит и не стоит никому ничего доказывать, особенно относительно себя самой. Зачем? - женщины вышли под мокрый снег, кутаясь в фуфайки. Богдана запрокинула голову под порошу снежинок.
   - Милый, милый Эль Греко, кто любит - поймет, а до других - и дела нет, - Богдана начала резвиться и выдвинула нижнюю челюсть, - Умный человек создает вокруг себя невероятные легенды. Чтоб не было фиксированного образа. Материальная фиксация привязывает человека к пространству. Я верю: если у человека достаточно личной силы, то он может уйти в иные миры со своим физическом телом. Это здорово!
   - Понимаю... Чтоб, если будут целиться, никогда не попали! - Эль Греко стукнулакулачком по столу. Посуда вместе с рыбными косточками с готовностью подпрыгнула, - Ты мне лучше скажи, - она вонзила пытливый взор в опущенные ресницы Богданы, - Скажи: я - хороший художник?
   - Ты очень хороший художник. Ты - мастер. Видишь свет, играешь им. Только портрет - это не твое.
   - Точно! Дана, мне скучно вырисовывать, моя рука бежит дальше по холсту и...
   - ... весело от этой свободы. Я знаю. Ты можешь рассказать историю игрой света.
   - Последняя картинка тебе понравилась?
   - Нет. Не обижайся. Последняя не понравилась. Похожа по настроению на исповедь завязавшего наркомана.
   - Это намек? - Эль Греко остановилась возле окна художки, - Но ведь это правда.
   - Это твоя правда. Никому не интересно.
   - Как же так, это почти откровение! Богдана?
   - Милый, милый Эль Греко, твоя правда, как стакан остывшего чая, можно выпить, а можно вылить в ведро. Я, знаешь ли, обретаю здравомыслие только на фоне парадоксов других.
   - Значит, я - парадокс.
   - Да. Ты очень хороший парадоксальный художник. Но если ты еще раз нарисуешь такой глаз, я лишу тебя звания. Ты что, глаз никогда не видела? Перестань срисовывать!
   - Богдана насупила брови.
   - Да видела я глаза... Этих глаз, - Лена начала смеяться, - Как донов Педров в
   Бразилии...
   Тут женщины закричали дуэтом:
   - И не сосчитаешь!!!
   "Здравствуйте, сестра во Христе Богдана!
   Получаю Ваши письма и не успеваю отвечать, только, как говорится, по праздникам. С интересом вчитываюсь в Ваши мытарства по ту сторону жизни и, конечно, молюсь за Вас. Понимаю, как же Вам нелегко. Разделяю в Вас то, что мне самому близко: Вы никогда не ругаете Систему. Не так давно беседовал с Вашей тетей Марией. Она очень переживает за Вас, часто плачет после Ваших писем. Меня этот факт настораживает и расстраивает, так как мне Вы пишите легкие и ироничные письма. Я от них успокаиваюсь, а Ваша тетушка плачет. Возможно, я опять что-то не понимаю?
   Вы правы, я немного устал. Быт отвлекает. Машина постоянно ломается. В храме начался затяжной ремонт. Ну, да ладно! С божьей помощью. Раньше я мог отслужить в день 5-6литургий, а сейчас не могу, утомляюсь. В храме есть алтарщик, юный паренек, 14 лет. Когда он находится в алтаре, на меня нисходят новые свежие силы. И еще: радуют меня первоклашки воскресной школы. Такие чистые светлые лица. Дай Бог счастья нашим детям. Моя дочь Аня пошла в первый класс.
   Здоровья Вам, Богдана, духовного и телесного.
   Скорби мы терпим, чтоб спастись.
   Ангела Вам Хранителя.
   О. Олег"
   - Надо еще 18 яиц. Последний рывок. Значится так: при четкой организации труда, как мы планировали, отведем на них три дня, - Богдана трогала руками подсушенные болванки заготовок, - какие-то они неладненькие, шершавят немного. Так, сажусь у окна, смотрю в даль и полирую дерево. В нем должно проснуться астральное тело. Тельце. Те-е-пленькое. Лен, от кого письмо, позволь полюбопытствовать? Что-то ты после него посерела.
   - Любовь. Страсти. Подводные камни, Даночка. От кого, от кого? От него. "Я милого узнаю по походке..." - Эль Греко, высунув кончик языка мешала краску.
   - Сегодня он прошелся по тебе кирзовыми сапогами, - Богдана одела старые лайковые перчатки и начала полировку, - И вообще, подруга дней моих суровых, твой Ромчик любит оставлять на твоем сердце следы. Запустила бы ты его на Луну. Или на Марс. Первопроходца.
   - Точно, при близком контакте он может оставлять еще следы на лице.
   - На Луну надо. Первой же ракетой, - Богдана топнула каблучком.
   - Я его в отпуске нашла. Расскажу. Тогда у меня и моих подруг возникла идея фикс: провести отпуск вместе. Взять своих мальчиков и завалиться недельки на две не в какие-нибудь сочи-анталии, а в глухомань, где нет телевизоров, газет, можно без электричества. Эдакие вечера при лучине. То да се. Секс на травке. Нашли деревню. Подруги уговорили мужей, а для меня нашли "того парня", друга друга подруги. После развода. Симпатичный, но нервный. Как раз по мне. Я тогда находилась в депресняке. Девки пообещали, что скучно с ним не будет. В отпуске. Короче, прибыли в какую-то глухомань. Брошенная деревня, в стороне от путей сообщения. Пару дней бродили тупо по лесу, не могли найти ни ягод, ни грибов. Сели рисовать. Плинер получился. Наши мужики, как три валуна, неподвижно сидели целыми днями с удочкой, рыбы у нас было полно. Девать некуда. Ни кошек, ни соседей. Мы эту рыбу жарили, солили, вялили, варили. Рома оказался очень хозяйственный. Постоянно всех кормил. А вечерами, как Дуся, сидит, на костер пялится, на меня иногда, никакого тебе интима. Правда, разок сделал попытку "выпимши". Но я сказала: фиг, с пьяными мужиками не трахаюсь! Две недели прошли в угаре рыбодобычи и моих новых картин. Сделала милые акварельки, думаю, продам по приезду в один офис. Отдыхом была довольна. Никто никому не мешал.
   За три дня до возвращения заходит в мой "коттедж" Рома, закрывает двери и предлагает заняться любовью. Вытаскивает презервативы. Трезвый, чистенький такой, заведенный.
   Все как полагается. Никаких "люблю", а честно и прямолинейно "хочу" и "дай, пожалуйста". Начали стоя, прямо у окна. Дана... Осюсяю: парень - дока! Все так потихонечку, осторожно, чутко... Без демонстрации своей дурацкой техники, со всякими позами. Как меня последнее время мужики утомляли этим набором "спецэффектов": грудь, мастурбация клитора, палец во влагалище. Ну, чего ты?
   Богдана, лежа на столе, тряслась от смеха.
   - Так я продолжаю. (Слабонервных прошу покинуть зал!). Представляешь такой расклад? Он - как зомби снова и снова вкрадчиво нажимает мне на какие-то точечки, член скользит по мне, как поршень. Говорит мне: забудь, что ты женщина. А кто я, спрашиваю. Он: человек. Просто человек с двумя началами, мужским и женским. Играй, Елена Прекрасная! В общем, заигрались мы до вечера, пять часов трахались, с короткими перерывами. У меня уже живот заболел от судорог. А ему хоть бы хны. Вот так и познакомились...
   Последнюю фразу Богдана заглушила упавшим мольбертом и стоном:
   - Все! Эль Греко! До слез. Давно так не смеялась. Скажи только, когда он драться начал?
   - Понимаешь, у нас, как оказалось, разные биологические часы. Он ложится спать рано, не позже полуночи и встает рано. А я люблю рисовать по ночам. И спать до часу дня. Вот и начали драться. Я сама способствую. В этот раз на свидании, ночью я нанем скакала, как полуночный ковбой, а утром он на мне сонной отыгрывался. Может, скоро придет взаимопонимание? А, Богдана?
   - Эль Греко, а когда вы успели пожениться?
   - Когда у меня начались перипетии с первым мужем. Рома взял меня под залог из тюрьмы. Зарегистрировались, он усыновил Женьку моего. Теперь работает где-то газосварщиком, сына нашего учит в колледже, а свободное от работы время посвящает восстановлению бабушкиного дома.
   - Хорошо! В моем общественном сознании произошел крен. Луна отменяется. Такие мужчины на Земле сгодятся. Отставим прополку травы-лебеды! Лен... Полюбуйся! Я с твоими секс-мемуарами так заготовочки отполировала... О! Такие яйца - можно держать в руках.
   - Богдана, - Эль Греко приобняла коллегу одной рукой, - вот она - великая сила искусства! Свидание было краткосрочным. На богданином состоянии сказывалась только разница во времени. Она за несколько дней до свидания осунулась - мысленный перелет из Сальска в Екатеринбург давал о себе знать. И это понятно: особенно трудно бывает приспособиться тем, кто привык вставать в одно и то же время и поддерживаться четкого распорядка дня, т.е. режима содержания. По исследованиям специалистов, обычно на акклиматизацию и адаптацию у среднестатистической личности уходит где-то около недели. Поэтому, когда Богдана увидела возле стекол сдержано-взволнованных тетушку и Богдана, она сказала себе: "Надо сделать вдох, потом выдох. И, если вы склонны к укачиванию, то лучше находиться в той части салона, которая расположена между крыльями и, естественно, отказаться от кофе и спиртных напитков.
   Чтобы достичь ощущения душевной нирваны не нужно ни любовь, ни свободу возводить в абсолют. Как приятно было качаться в этих почти детских качелях радости, останавливаясь то в покаянно-верных глазах тетушки Марии, то в глубинном течении серых зрачков степного капитана.
   - Доча, голубочка моя, цветочек, самый мой гарненький, самый золотенький... Еще лучше стала. Так им всем и надо! - тетка потрясла рукой, но Богдан прижал ее к себе и приглушенно сказал:
   - Отменяю несанкционированный митинг. Здравствуй, здравствуй... красавица моя.
   - Тетечка, тетечка родненькая, слизки на колизках... Здравствуй, волчище!
   Заматерел в океанских просторах! Ты почему безобразничаешь? Кто написал в заявлении "сожитель"?
   - От, зараза, дывысь на него, Даночка! А я-то думаю, чего паренек в погончиках так развеселился?
   - Дамы, оставим разборки, я даже и слово-то такое не употреблял до сегодняшнего дня. Написано в заявлении у меня было "друг", а старлей ухмыльнулся и задушевно переспросил, мол, может "сожитель". Мне понравилось слово. Готов извиниться, что ввел органы в заблуждение.
   - Не органы, а администрацию, - шепотом сказала Богдана, - Да ну их! Рассказывайте лучше, как там наш Сальск.
   - Та.., - тетка, поджав губы, улыбнулась, - Шо ему будет? Баской, та цветной. Уся степь в тюльпанах. Весна такая теплая, дождливая, парит как в тропиках.
   - Можно подумать, Вы там были, вставил слово Богдан.
   - А ты, хлопец, думал что один ты из Сальска тропики видел. Я в начале семидесятых от нашей партячейки отмахивалась от сайгонских москитов в парковой зоне Хо-Ши-Мина. А кое-кто в это время "Буратину" читал, - тетка горделиво посмотрела на смеющуюся племянницу и вытирающего глаза платком Богдана.
   - Меня постоянно попрекают молодостью... Неужели из этого недостатка ничего нельзя взять хорошего? Богдан сложил носовой платок и сказал Богдане:
   - У тебя вот здесь отпечаталась тушь. Я готов все лишнее слизать. И заодно помаду. Стекла какие-то понаставили. В чем, собственно, дело, почему между нами стекла?.. Я сто лет тебя не видел. Выходи лучше за меня замуж.
   - Ну парень, ну жох, - тетка всплеснула руками, - Кому нужен такой кловун?
   - Что, на самом деле, я так и не нужен вам? Очень удобный муж. Месяц плаваю, три - дома. Всегда есть возможность для форы... Богдана, что я могу сделать для тебя? Что надо? Говори быстро.
   - Не волнуйся, милый друг, у меня все есть.
   - Тебя не обижают?
   - Нет. Кто меня обидит? Устаю иногда от большого количества людей, но, благодаря работе я имею возможность относительного одиночества. Не беспокойся. И ты, тетечка, солнышко мое, не переживай. Здесь не самое худшее место. Все, как у вас, на воле. Только выбора меньше. Это ж временно.
   Тетя Мария закрыла лицо руками и замотала головой Богдана, нахмурившись, простительно посмотрела на друга. Он кивнул ей головой и вновь прижал к себе рыдающую женщину.
   - А к тете нашей Будысь сватается, - съябедничал он, озорно поглядев на Богдану.
   - Брэхня! - высморкалась тетка, - На черта он мне сдався, старый хрен, портки ему стирать на старости лет! Освободывся видите ли... Было время, да, было. Но прошло. Еще до нашей эры. Теперь он детей выучил, поженил, разженил, жинку закопав, до мени собрався. Поздно уж, - совсем мирно закончила тетка. За этим словом "поздно" у Богданы перед глазами выстроился сальский дом, потом родительсикй под Минском, майямский дом Ётоко. - Причем тут дом и почему все это поздно, - вопрошала Богдана, рассеяно оглядывая лица сельчан.
   - А как Пеночка? - поинтересовалась Богдана, но увидев растерянность в теткиных глазах, задержала на миг дыхание и тихо выдохнула, чтоб ощутить на самом кончике последнего воздуха хоть какое-то тепло.
   - Богдана, к сожалению собаки живут меньше нас. Ей было уже 17 лет. Я привез новую. Это будет Пенка III. Царственная особа. Настоящая сука. Осенью я вернусь из Африки и привезу ей настоящие ошейники, из крокодила. Дана, посмотри на меня... Порадуй меня хоть какой-нибудь просьбой. Давай, поженимся...
   Он говорил горячие, понятные слова и сидел так близко. Так доступно.
   - Богданочка, зорюшка, любимочка моя, вы поговорите, поговорите. Я не мешаю. Нельзя уйти. Выводят отсюда только вместе, - тетка виновато улыбнулась, - Парень-то он хороший. Да ты сама знаешь. Хороший парень.
   - Вот в этом я нисколько не сомневаюсь...
   Они смотрели друг на друга, как смотрят близкие, наделенные одной жизнью люди. Богдана на секунду-другую закрыла глаза, чтоб вспомнить жаркую прелесть дискотеки "Гончие псы".
   - Богдан, звезды над моей головой вступили в свой возрастной эпилог и начали стареть. Вместе со мной. Не перебивай, пожалуйста. Мне не надо доказывать мою молодость. С этим я разберусь сама. Ты помоги мне сейчас. Я боюсь, - она стала говорить совсем тихо. Богдан положил шуршащую телефонную трубку, напряженно всматриваясь в ее сильный ясный взгляд и артикуляцию ярких губ, - боюсь, что пожалею сейчас себя и пойду по следу, по гипнозу твоей верности. Если б ты знал, капитан, как хочется мне сейчас вынырнуть из своего одиночества! Прямо в твои руки. Богдан... Ты прости меня.
   И не поминах лихом. Ни один след не будет моим кроме собственного.
   Закоулки.
   В нашей памяти, как в жилище, постоянно неведомым образом возникают закоулки, в которых оседают, как вышедшие из моды вещи, непрактичные, давно не подлежащие реализации сюжеты. Выбросить из головы просто рука не поднимается.
   Что-то подсказывает сознанию, что, возможно, эти несообразности в конце концов и являются хранителями традиций личности. Обаяние неисполненной мечты складывает карточный домик биографии. Или становится предметом для специального изучения, любования и философствования. И разница между спрятанным письмом и письмом, прочитанным вслух в кругу друзей та же, что между сценической репликой и житейским замечанием.
   "Здравствуйте, дорогая во Христе Богдана! Мир Вам!
   Не доехал я до Екатеринбурга. Издательские дела направили мои стопы в Москву. Чтоб совместить приятное с полезным, я с семьей съездили в Новый Иерусалим, что в тридцати километрах от Москвы. Красивейшее место. Дивный монастырь, скит опального патриарха Никона, святой источник, где стоит смиренная очередь, чтоб сделать глоток водицы. В отреставрированном уголке монастыря я обнаружил скромный ларец с дланью святой мученицы Татьяны, чье имя носит моя супруга. Удивительное и приятное открытие. Мы съездили в это место несколько раз. Бывают такие поездки - праздник для души. Зашли в гончарную мастерскую. Я вспоминал Ваши эскизы. Богдана, как они бы здесь пригодились. Мне нравятся и Ваши стихи и Ваши рисунки.
   Я сделал "пасхальную " выставку Ваших рисунков в сальском Доме железнодорожников. Долго ходил, любовался и даже не заметил, как, раненая Ваша душа, наполняется теплом и светом. Так бывает и в лесу, среди цветов, зеленой листвы, птичьего чириканья. Угрюмые морщинки разглаживаются, глаза отдыхают от серых, угловатых урбанистических пейзажей.
   Я посылал Вам открытку со светлым праздником Христова Воскресенья, но еще раз поздравлю:
   Христос воскрес!
   Молюсь за Вас, Богдана.
   О. Олег"
   - Богдана, ты, пожалуйста, не обижайся, но мне этот о. Олег не нравится. Темнило какое-то. Ни хрена не поймешь. Что он хочет от тебя?
   - Как раз ничего. Я ему даже в ученицы не гожусь. Утешает по-дружески, пишет.
   Вот и все.
   - Скорбит..., - Ленка саркастически хмыкнула.
   - Выходит так. Ты-то чего злишься, Ленка?
   - Да не люблю я таких! Цитаточки, тень на плетень, "прости нас Христе-боже", - не люблю!
   - Уймись, пожалуйста. Без твоей любви, Эль Греко, он тоже проживет.
   - У тебя-то, что с ним, Богдана? Роман?
   - Ну что ты. Так - пару строчек для газеты. Романа нет.
   - А хочется? - ерепенилась Эл Греко.
   - В чем, собственно, дело? Ты спросила - я прочла. О чем весьма сожалею.
   - Да, если бы ты видела, Данка, себя со стороны, как ты эти письма читаешь.
   - Не подглядывай, это - просто мечта, - Богдана потянулась и выгнула спину.
   - Ой, Данка, какая ты гибкая!
   - Точно! А теперь давай вернемся к нашим трудам. Вон и батюшка идет, не к столу будь сказано.
   - Спаси Господи! - в художку зашел иерей колонисткой церкви.
   - Чайку, отец Василий?
   - С удовольствием, барышни. Весна так и нейдет, так и нейдет. За зиму прячется. А что, барышни, так голо в помещении? Картины, помню, весели.
   - Их закупили. Аукцион Сотби, - заговорила Эль Греко.
   - А... Это хорошо. А сейчас к чему приступили?
   - Да так, батюшка, негромкие вещи, - сказала Богдана.
   - Не понял?
   - Если б у этих работ были голоса, то они бы беседовали с вами негромко. Есть авторитетные, яркие изделия, а есть, - Богдана отодвинула шторку шкафчика, где стояла родная утварь.
   - Ручная работа... Хорошо. Очень хорошо.
   - Конечно. Ручные вещи всегда действуют умиротворяюще. Вот, видите, свободный мазок кисти, легкая неровность петли в кружеве, едва заметная кривизна лепнины. Нет дизайнерской холодности. Небезупречно, поэтому тепло. Осужденные делали. Это подарки ко Дню Победы для ветеранов войны.
   - Вот, это очень красиво, - отец Василий приподнял лепную настенную тарелочку.
   - Ну, может не очень... Но неплохо. Ручная работа соразмерна человеку. Сейчас эстетика ручного труда дорого ценится. Окруженные типовыми постройками, одинаковой мебелью, одеваясь в серийную одежду, хочется защититься от всеобщей унификации.
   - Унификации? - переспросил о. Василий.
   - Унисекс - слышали? - задавленно продолжила Эль Греко.
   - Что это вы, барышня, покусываете меня? - о. Василий, наклонив набок голову, посмотрел на нахохлившуюся Эль Греко, - Нападаете...
   - Простите, батюшка, - Богдана зыркнула в сторону Ленки, - Она у нас из большого спорта, Нападающая. Вот и... Посмотрите лучше лепные подсвечники, плетеные корзиночки. Спокойное соседство.
   - В Бога-то веруете, барышни?
   - Веруем, - хором ответили Ленка и Богдана.
   - В церковь ходите причащаться? Исповедуетесь?
   - Нет, - Богдана отрицательно покачала головой. - Мы не ходим в церковь. Но в Бога веруем.
   - Мы ж художники, батюшка, - опять оживилась Эль Греко, - люди страстей, лицедеи. Слышали такое выражение: искусство - мать религий? Это про нас. Мы с вами
   - служители культа. Окажите услуги, посидите вот здесь, с чаем, с Богданой Сергеевной поговорите, а я вас, с вашего разрешения немного порисую. Мне для триптиха нужен такой как вы. Древнеславянский витязь.
   - Да, пожалуйста, - о. Василий присел на стул и стал накладывать себе в блюдечко сушеные груши, - Вкусно, благодарю. Вы, - он обратился к Эль Греко, - барышня, точно определили, не ошиблись, мою схожесть с образом витязя?
   Эль Греко рисовала, высунув кончик языка. Священник уже ушел. Остался только его заштрихованный портрет.
   Эль Греко прищурила один глаз, включив всю люстру в помещении:
   - Богдана, смотри, надень на него кольчугу и шлем. Типичный... Представитель. Вес 100 кг, не меньше, такой и меч и палицу потянет. На твоего похож?
   Богдана смотрела на набросок:
   - Три года назад у него не было седины и вес был не более 70 кг. У него небольшая бородка, голубые глаза, острый взгляд. Властный. Говорит легко, о самых драматических ситуациях рассказывает без нажима, со строго дозированным юмором. Первое впечатление, что очень тихий. Но уже второе - опровергает эти свойства. Скажи, тебе случалось при первом знакомстве испытать безотчетное доверие к человеку?
   - Нет.
   - Мне случалось. Несколько раз в жизни, последний из них - он. Он мне показался человеком абсолютно надежным, настолько, что вкралось в каждое его слово. Такими бывают люди, сознающие свою силу и знающие себе цену; их не запугаешь угрозами и не соблазнишь дешевыми компромиссами, и ни за какие посулы они не пойдут на поступок, ставящий под сомнение их имя. Гражданское мужество в жизни встречается куда реже, чем военное. Уверен в себе, но не самонадеян: это большая разница, ибо ничто так не вселяет в человека уверенность, как завоеванные трудом нелегкие победы, и ничто не расслабляет, как свалившаяся с неба удача. В нем сила, ум, надежность.
   - Слишком много эпитетов, - прокомментировала Эль Греко, сощурившись, - Игра воображения.
   - Вот так, почти как ты, он щурится. Ресницы цедят синий взгляд.., - Богдана раскрыв широко глаза и как бы невидяще посмотрела на коллегу, плутая в лабиринте из теней прошлого.
   - Письма у него не интересные. Слабые, - стояла на критической позиции Эль Греко.
   - Богдана надела очки и, разглядывая новый эскиз, заметила:
   - Он сдержанный. Во-первых, священник. Во-вторых, женат и имеет дочь, в-третьих, мы с ним вошли в полосу отчуждения. Случается такое между людьми. Случается.
   - И ты на что-то рассчитываешь? - Эль Греко осторожно раскладывала промытые кисти для просушки, скосив опущенные веки в сторону подруги.
   - Да, - твердо отчеканила буквы Богдана, - На себя.
   - Оптимистка! - безнадежно махнула рукой художник Лена Граковская. Она имела свою законченную и неделимую позицию в отношении священнослужителей, которые в течение двух лет не могут добраться до очень "дорогих во Христе сестер", находящихся не на Колыме и даже не в какой-нибудь Туруханской ссылке, а в женской колонии, прямо в середине России-матушки, на вздыбленном хребте древних Уральских гор. "Чем раньше задумываешься о сохранении своей молодости, тем лучше. Ведь некоторые изменения, происходящие с годами, необратимы", - рассуждала Богдана, разглаживая воротничок белой блузки, - "Арине Родионовне было 45 лет. Для времени, в котором жил Александр Сергеевич Пушкин, это считалось глубокой старостью. Сколько мне лет? Сколько жизней лежит на моих хрупких плечах? Чего б мне еще вынести? Чтоб все сразу стало ясно".
   - Как тебе этот крем? - рассеяно поинтересовалась Аннушка, парикмахер и визажист богданиного отряда. У Аннушки на носу вскочил прыщик и она находилась под прессом очередной фобии по поводу своих знаний о замедлении процессов старения и повышения восстановительных функций кожи. Она вздохнула и со знанием дела посмотрела на Богдану. Та ответила:
   - Как крем? Оказывает омолаживающее действие. Я это просто "осюсяю", как говорит Эль Греко.
   - Кто тут упомянул мое имя "всуе"? - Ленка вышла из туалетной комнаты злая как мегера, - Опять, бляди, зубную щетку сперли.
   - Не гони волну, - сказала дневальная, - Твоя паста почти сутки валялась на тумбочке, пока мне дежурная не передала.
   Ленка угрюмо посмотрела в сторону секции и ее лицо снова приобрело выношенную гримасу миропорицания. - Чем ты намазалась? - подозрительно спросила она Богдану, - Ты опять экспериментируешь? На живых людях? - вопрос полетел прямо к Аннушке, - Не лезь к Данке. Данка - феномен природы. Глядя на ее изысканную красоту, понимаешь, что Бог действительно наградил ее по-царски. Данке "не трэба" улучшать внешность. Сама укладывает волосы, сама колдует незаметно над своей внешностью. Я поняла: она ведьма!
   Тоже мне, открытие? - Богдана развесила блузки на вешалку, - Я об этом с шести лет знаю.
   - Почему именно с шести? - Эль Греко начала хлопать себя по щекам, делая массаж.
   - Не знаю. Надо подумать. Я не помню себя до шести лет. Иногда всплывают в памяти какие-то картинки, но это лишь вспышки. Помню демонстрацию: идут люди, несут портреты вождей, флаги, транспаранты. Какие-то комнаты, люди. Двери нашегодома были постоянно открыты для всех - это служило вечным поводом для конфликтов между мамой и отцом. У нас постоянно дневали, ночевали, гостили друзья, родственники. Всех их приходилось кормить и поить. Так как родители постоянно пропадали в школе, я в 8 лет отчаянно-храбро сварила первый суп-харчо. Потом, в девках, постоянно покупала какие-то огромные кастрюли, сковороды. Бабушка Катя говорила, что у меня будет большая семья.
   - Вот тебе и семья, - сказала дневальная, показав на собирающуюся на завтрак отрядную когорту, - 120 человек.
   - Слушай, как ты любишь обобщать, - перебила ее Эль Греко, - Руководитель среднего звена! Человек готовится на свидание к родителям. Полвека почти пролистала, в ту сторону, от Агины Родионовны до вспышек с транспарантами. Богдана, что ты оденешь?
   - Думаю, не ошибусь, - красное платье от Ётоко.
   - Что за Ётоко? - дневальная повязывала платок.
   - Ой, девчата, я знаю, у меня журнал был мод. Это классный модельер, вроде Версаче, - Аннушка бросила хитрый взгляд на Эль Греко.
   - Вот и отлично, - объявила Ленка, - раз бабы заговорили о моде, значит не так все и плохо. Как мне по началу казалось.
   На столе, покрытой вышитой скатертью мамы, стояло белое блюдо с ярко-желтой черешней. Богдана перебирала ягодки рукой и они сыпались из ее ладони как мирабель в садах Флориды.
   Мама спала и ей снился самый тихий сон за последнее время, но все равно с ноткой суеты, так как во сне они все втроем варили варенье, а она боялась, что не хватит сахара. Ей было спокойно: Сережа сидел в ее ногах, читая газету и подпевал, перевирая слова, Богдане. Маме понравилось, как выглядела дочь: у нее было обычное детски-рассеяное выражение лица. Когда Богдана варила борщ в кухоньке комнаты свиданий, Антонина Филатовна осторожно ее рассматривала, одобряя отсутствие в дочерином облике даже малейших штрихов страдания. Антонина Филатовна ничего не имела против самих страданий, в общечеловеческих масштабах не имела, но в своей семье подобные эмоции считала недопустимыми. Она порой удивлялась своим железобетонным решениям: никогда не подавать нищим и не заводить слезливых подруг.
   К своим семидесяти она знала, что хмельные соки настроений должны перерождаться в вино, но не в уксус.
   Сергей Яковлевич семидесятилетие перешагнул четыре года назад, поэтому вообще ни в чем не сомневался. По складу характера он с детства не любил фиксированных поз, его рачительная еврейская моторика всегда находила повод для перемен. К тому же в течение последнего месяца ему выпало удовольствие быть в союзе мужской солидарности с человеком весьма незаурядным. В Минск дозвонился Ётоко. Ётоко стал очень недурно говорить по-русски, когда он спросил, когда он спросил, возможно ли ему быть в курсе политических и бытовых установок любимой женщины.
   - Папочка, ты успокой его как мужчина мужчину и объясни, что сейчас никаких денег переводить в Россию не стоит. Это не изменит характера моей судебной "опупеи". Чтоб констатировать факт мошенничества, необходимо было доказать, что подозреваемое лицо имело обязательный умысел невозврата обязательств. Они эту мою вину, как им кажется, доказали. Теперь мне, в свою очередь, кажется, что я не имею достаточных оснований кого-либо переубеждать. Ты ж понимаешь, папа, в таких войнах победителей не бывает.
   Кто-то под видом защиты достоинства теряет свободу, а кто-то теряет достоинство под видом защиты закона. Таковы парадоксы выбора.
   - Я знаю, что ему сказать, - ответил отец.
   Поздно вечером, за чаепитием, они рассматривали фотографии.
   - Мамочка, ты только посмотри, Лева становится вылитый дедушка, - и женщины любовно взглянули на чеканный профиль Сергея Яковлевича, который в такие мгновения ощущал себя патриархом.
   - А с кем это Ритуля? Какие-то бойскауты. Ой, кошмар! Это же славкины дети! Так она и крутится на два дома. Бедный человеческий детеныш... Мамочка, помнишь, как Левик сосал грудь: так деликатно, осторожно, отвлекаясь на любые звуки? Что делала
   маленькая Ритуся? Как бульдожек вгрызалась десенками в сосок и, не отрываясь, сосала трудно добываемое молоко. Лобик мокренький... Пока не насосется, не отпустит. Смешные дети..., - Богдана ласкала глазами снимки, привезенные родителями.
   - Доченька, - Антонина Филатовна прижала к себе Богданку, - Мы так привыкли, что могучие и удивительные силы подвластны только немногим, что и не замечаем, как многое можем сами. Время подкидывает то новые истории, то масло в огонь старых. Я бы собрала вас всех сейчас, раскинула бы над вами крылья, как хохлатка над цыплятами, и была бы счастлива. Вот это я могу. А что еще я умею? В церковь теперь хожу, свечи ставлю у иконок. И вроде в Бога не верую... Но иногда его хронически недостает. Мы с папочкой - в Белоруссии, возле могил его детства, Левик - в Приморье, Риточка - в Екатеринбурге. Никак мы не можем вместе соединиться. Семья у нас хорошая. Как бы там ни было, мы привыкли слышать и выслушивать друг друга... И в нашей любви кто- то Высший должен же быть над нами?
   Сергей Яковлевич закашлялся:
   - Родная моя, потребность в Боге не означает его наличие. Хочется, очень хочется выдумать, изобрести эту Высшую силу. И изобретают! Но изобретают люди и в ней они повторяют самих себя. Боженька Ветхого завета упрям, амбициозен и мстителен. В то время как человечество плодилось и начали появляться зачатки государственных объединений, понадобились и стрижали нравственных норм и свод законов власти под эгидой царств.
   - Древнее-древнее царство... - проговорила Богдана, усаживаясь в объятья мамы и поджимая колени к подбородку.
   - Да. Именно Царство. Все трагичность человеческого существа в том. что в одиночку он почти никто, одинокий странник, отшельник. Но когда начинает объединяться - такое может натворить... Новый завет. Красивейшая, но бессильная сказка о сохранении человеческого достоинства. О невозмутимости перед лицом агрессии. Этой невозмутимости пытались достичь трудами духовного порядка Иисус Христос, Кришна, Будда... Много воды с тех пор утекло и крови, а реакция удара на удар так и остается непоколебимой реальностью. Если мне бьют в морду, я с удовольствием отвечу.
   - Папочка, индусы говорят, чтобы не быть рабом инстинкта надо поступать вопреки инстинкту.
   - Вопреки... Чтоб тебя убили? Это Христосу посчастливилось воскреснуть, как богочеловеку. А моих как в 41-м убили, так я их даже во сне не вижу... И слава Богу! Я боюсь их увидеть, замученных, оплеванных. Что я им скажу? Что я отомстил за них? С 13 лет, стоя на скамейке, чтоб доставать до станка, гнал план "все для фронта, все для победы". А по ночам трахал озабоченных вдов, обезумевших от отсутствия мужчин. Я остался один и всего добивался сам. Без сюрпризов свыше. И до понятий милосердия, морили, терпимости дошел сам. Без религиозного культа. И вы уж простите меня, при слове "послушание" я вижу мохнатое рыло мракобесия.
   - Мы с Сереженькой, Богдана, последнее время подозрительно часто обсуждаем отношение к вере. И что это на нас нашло? Старость? Или то, что в нашей семье давненько присутствует загадочный образ отца Олега?
   - Мне нечего сказать по этому поводу, мама. Теперь, когда я о нем вспоминаю, я чувствую, что начинаю стареть. Представляете, никогда не молодилась, а сейчас ловлю себя на том, что вот, через год уже освобожусь по условно-досрочному и не смогу даже подойти к нему из-за морщин и усталого золотушного взгляда.
   - Это оттого, что ты находишься в замкнутом пространстве, а вокруг - одни бабы,- Сергей Яковлевич стал набивать табаком трубку.
   - Да, папочка. Но в российской жизни "бабий век" нескончаем. В твое время, в войну ты получил "бабские университеты", в селе учительствовал и видел, как бабы поднимали разрушенное хозяйство, потом в городе был директором школы с чисто бабским "спетым" учительским коллективом. Потом руководил женской психбольницей на 200 койкомест под названием "Центр компьютерных технологий". Да и еще со мной тебе повезло - единственная дочь - ни дня без приключений. Будем считать, что эта женская колония станет завершающей точкой в длинном предложении женского вопроса.
   - Радует, что в русской литературе начался бабский век, - Антонина Филатовна накрыла плечи Богданы шалью, - Десант спущен. Женщины подглядывают в щелку за собственной жизнью. Вдруг все "женское" стало необычайно интересным.
   - И не говори, мамочка. Женщины из мелочей создали новую религию - Бога детали.
   - Фигня! - отрубил Сергей Яковлевич, - Это уже даже не феминизм. Примитивно-нахальные запросы и самодостаточная неприличность с одной единственной целью: получить Принца. Мужика!
   - Пап, а куда ж от этого деться? Очень хочется и Мужика и Принца!
   - А ты такого не имеешь? Да?
   - Так не обо мне же речь!
   - Разве? - Сергей Яковлевич поднял свои орлиные седеющие брови, - Хочу сказать тебе по поводу морщин. Тебе они не грозят. А ежели которые и появляются, так это..., - он многозначительно поднял палец.
   -... мимические! - хором ответили жена и дочь.
   Я научу тебя плакать
   "Добрый день или вечер сестра во Христе Богдана! Получил от Вас два письма и так же, как и Вы переживаю за Вас, за своих родных и близких и Вы молитесь, пожалуйста, обо всех, о них, так и я молюсь о том, чтобы Вас Господь сохранил. У меня работа такая - молиться за всех, кто просит помощи. Вот и сегодня, 19.08.2000, на молебне после литургии все наши прихожане молились о тех моряках-подводниках, которые затонули в Баренцевом море и которых хотят спасти. Святителе отче Николае, помоги им! Вы, наверное, Богдана думаете, что мне легко вот так все бросить и приехать встретиться с Вами? К сожалению я сейчас не могу из-за занятости..."
   Строчки качнулись и Богдана сделала вздох. Но боль осторожно, но основательно присела на левую лопатку. Женщина поработала кистью правой руки, немеющей и как-то отдаляющейся от всего тела.
   - Дана, что это с тобой? - Эль Греко сняла очки, - Посерела...
   - Наверное, желудок. И вот... рука. Тошнит немного, наверно, съела что-нибудь.
   - От него письмо?.. На, золотиночка моя, куколка, выпей маленькими глотками кипяточку. Я сейчас мигом... Ромашку заварю с душицей. Вот...
   - Не буду твою ромашку! Я видела, где ты ее собирала. Ее всю кошки описали, - Богдана снова вздохнула.
   - Ну, ничего, кошки везде писают. Здесь же нет леса. Что имеем, там и рвем травку. Забудь эти досадные мелочи. Думай о великом. Давай сюда это письмецо. Потом дочитаем...
   - Нет. Погоди. Уже получше. Дай аспиринку. Богдана стала расслаблять спину, кисти рук. Села к окну. И не могла толком разглядеть сентябрьский плац. Взгляд, как кинокамера блуждал и не останавливался ни на секунду ни на едином предмете, словно искал в мире потерянную безобидность, забыв при этом милый испуг на лице Эль Греко.
   - Пей таблеточку. Больше нет. Даночка, пошли-ка мы в больницу.
   - Лен, погоди, все нормально. Проходит...
   Ей показалось что, где-то за цветными георгинами у стены белого здания стала открываться дверь.
   "Откуда там дверь, - думала Богдана, пока дверь не исчезла. Улица стала терять свои очертания и гаснуть, проваливаясь в черную пустоту. Остались только звуки, потом надежда слышать жизнь. Потом - лишь несуществующая мечта... Бабушка Катя ведет за руки Светлану и Тимоти. Они в белоснежном шифоне среди каких-то руин. Лица у всех троих удивленные и беспомощные.
   - Я не могу подойти к вам, - шептала Богдана, - мне больно...
   - Мы тебя все равно любим, - согласно произнести они, Потом дамы взяли под руку Тимоти и они все втроем стали медленно растворяться, унося с собой боль содрогнувшегося сердца Богданы.
   - Это прекрасно, - согласилась она, раздвигая прозрачную плоть своих акварелей,
   - Это прекрасно, как слезы во время дождя...
   Вспыхнуло какое-то северное сияние, краски поплыли по вертикали и сквозь их движение пробирался голос Эль Греко:
   - Лана! Даночка! Господи! Девочки!
   Зазвучала японская музыка.
   - Не хватало умереть под песни Фуруити, мелькнуло в сознании Богданы, - Я и в Японии-то не была, - додумала с последней силой она и полетела головой в покорно разложенный подоконник.
   Через три недели Богдану Лиманскую привезли из городской больницы в медсанчасть колонии. Она поправлялась после инфаркта.
   - Ну вот. Тонкая, звонкая и прозрачная, - Эль Греко навестила Богдану вместе с о. Василием, - Мы тебе компот будем варить из изюма и кураги.
   -"Мы" - это как понимать? - поинтересовалась Богдана.
   - Намного проще, чем тебе думается. Мы - это значит моя плитка, вода, а сухофрукты - батюшкины.
   Женщины смотрели друг на друга улыбаясь.
   - О. Василий, вас затащили ко мне, чтоб исповедать и соборовать? - спросила Богдана.
   - Упаси Боже! Вы выздоровите. Это уже видно. Вот когда я и Ваша дочь дежурили у вас в реанимации, разные мысли посещали меня. Я молил Господа...
   - Причем тут Господь? - Эль Греко перебила священника, - Простите... Твоя Ритка лекарства достала. Какой-то иностранец приезжал, привозил что-то тоже. Но первая была Рита. А товарищ священник был посредником. Между нашими заботами.
   - Я всегда посредничаю: то - между людьми, то - между людьми и Богом, - священник понятливо усмехнувшись развел руками.
   - Где Рита, как она? - Богдана осторожно сделала глубокий вдох, - Родители?
   Эль Греко, кивая головой, протянула письмо.
   "Мамуля, солнышко мое! Старушка дряхлая моя! Ты больше - не болеешь! Все будет хорошо. Я везде дала "отбой". Полмира сидело на телефоне. Дедусю и бабусю я берегла, как могла. Что-то врала напропалую. Левке звонила, что ты приболела, что в случае чего... Диагноз никому не сообщала. Перебьются. Лекарство в этот же день, как мне позвонили, купила самое лучшее. Потом нашла Ётоко. Я не могла этого не сделать.
   Прости, пожалуйста! Нужен был настоящий мужчина и ... он появился. Самое смешное: привез точно такое же лекарство. Значит, я попала в цель!
   Ётоко не подпускали к тебе. Только меня. Но, по секрету, вся больница ходила "на цырлах". Даже соответствующие дяденьки появились (в гражданской одежде). Мы с Ётоко подружились. Обязательно зимой съезжу к нему в гости. У тебя очень хорошие друзья, мама. Мне стало намного легче, когда я их узнала. Через двадцать дней увидимся на свидании. Приводи себя в порядок. Большой привет о. Василию. Он всем нам помог. (Классный мужик! От земли!) Я тебя лю-лю!
   Попробуй только еще заболеть! Целую, Риточка"
   - Батюшка, благословите меня, - попросила Богдана. Поцеловав его руку она стала садиться.
   - Ой, - пискнула Эль Греко, но о. Василий жестом прервал ее возглас.
   - Веруешь? - спросил он у спокойно сидящей Богданы.
   - Верую! - ответила она и встретилась с немигающим взглядом священника.
   - По вере и воздастся. - О. Василий вновь перекрестил женщин, поклонился и, попрощавшись, ушел.
   - Где компот? - спросила Богдана, - Есть будем вместе, - сообщила она, показывая глазами на пустую посуду. Так лучше усвоится... Я не дочитала письма, она выжидательно посмотрела на Ленку.
   - Нашла дурака на два сольдо, чтоб я тебе его дала!? - хмыкнула Эль Греко, - Ни один человек не стоит такой... (она помолчала) ... такой смертельной любви.
   - Любви? - переспросила Богдана и усмехнулась, - любви-то как раз и не было. Это была ненависть. Я подставилась... Злу. Понимаешь?
   Богдана взяла недочитанное письмо. Вслух:
   "... Почему святые отцы учат, что страсти - это ад для души, потому что чувствами мы управлять не умеем, ими управляет кто-то другой. Кто? Искусительный вопрос. Так человека, не умеющего плавать, учит опытный пловец-ныряльщик, показывает, как надо доплыть, как грести, где опасные подводные камни и течения. Богдана, простите меня за такие сравнения, но мне очень хочется Вам помочь и рассеять некоторые Ваши сомнения. "Скорби и немощи" - это такой язык..."
   Богдана убрала письмо на колени.
   - Эль Греко, ты плавать умеешь?
   - А как же? Особенно в черном таком.., - она привстала, рисуя на халате, - купальнике французской фирмы "Барбара". А что?
   - Да ничего. Рада за тебя Я вот не умею. Каждый мой новый мужчина говорит: "Уж я-то тебя обязательно научу плавать". И не успевал. Не умею... Что ты так смотришь? Это что, сочувствие? Или еще какая-то мысль?
   - Мысль.., - Эль Греко прищурила глаз и показала машинально кончик языка, как при рисовании, - скажи, пожалуйста, какие способы плавания показывали твои учителя?
   - О... очень разные: меня топили, скидывали с лодок, вешали на мне плавательные круги, показывали размах рук и ног в прозрачных бассейнах. У меня богатый наглядный и теоретический опыт.
   Бывают в жизни такие минуты, когда ты не понимаешь, на каком свете находишься. Когда Эль Греко и Богдана после месяца кропотливой работы включили люстру художки, чтоб получше разглядеть новые сувениры, их охватили тоскливые предчувствия.
   - Даже нельзя сфотографировать на память! - сетовала Ленка, - Хочу показать Роману. Неужели я могу создавать такие вещи.
   - Да, - Богдана выглядела мрачной, - Сначала я думала, что мы копируем Великий Устюг, но теперь вижу, что ошиблась. Странно... Такие ощущения, будто я спала целый месяц. Мистика какая-то... Может, это отголоски клинической смерти?
   - Вполне допустимо. Когда тебя увезли, во мне тоже что-то оборвалось... Ты можешь считать меня последней дурой, но я чувствую себя твоей ученицей.
   - Да? - удивилась Богдана, - У меня никогда не было учеников... Вот и не верь теперь в Промысел Божий! Что же мы здесь такое натворили? Давай разберемся. Первое: материал - кожа, дерево, металл, текстиль, керамика, немного слоновой кости. Кстати, откуда эта кость?
   - По-моему из бухгалтерии принесли. Все так старались помочь: от начальника отряда до надзорслужбы. Не понимаю, откуда в этом провинциальном городке столько раритетов? - Эль Греко посмотрела на коллегу.
   - Откуда? Урал - пересечение путей народов. В период военной эвакуации здесь жили со всех концов союза: из Питера, Москвы, Севастополя, Узбекистана. Люди привозили с собой дорогие вещицы, а потом обменивали на хлеб, молоко или мыло. Это все просто. Непросто другое: как это все попало в художку колонии? Значит, так. Чувство меры соблюдено, никакой вульгарной чрезмерности. Так, легонько, не отходя от 13-го века, а получилось-то очень модно. Посмотри! Стиль мы выдержали, качество работы безупречное. Я так боялась плакатности!
   - Я тоже, Дан, на эскизе-то довольно пошловато смотрелось. Хоть и предполагался материал, но одно дело предполагать...
   - Точно! Предполагать и располагать - это две совершенно разные вещи, как говорят в Одессе. Надо попросить о. Василия, чтоб сфотографировал нашу работу. Жаль расставаться. Не могу понять, но здесь какое-то очень важное ноу-хау... Какая-то форма абсолютного комфорта. Или у нас крыша поехала от затворничества? Лен?
   - Да, да, да, что такое... - Эль Греко стала разглядывать сувенирную композицию, наклоняя в бок голову: туда - сюда.
   Дверь художки открылась. Вошел о. Василий и с ни еще священник. Богдана кивнула на приветствие служителей культа и рассеяно-грусно сказала:
   - По-моему, наша работа оказалась слишком серьезной для простого приезда патриарха. Вы посмотрите, что получилось?
   Священники вперились в композицию и затихли.
   - А? - спросила Богдана, - Чувствуете? Видите? Обыкновенные вещи теряют свою обыкновенность. Пространство маленькой истории 1296 года приблизилось к абсолюту третьего тысячелетия. Вот, пожалуйста, народ коленопреклоненный, это тучи над Великим Устюгом, вот Прокопий Праведный. Дальше рассказывать или так понятно?
   - Понятно, - глухо сказал о. Василий, - Сначала я решил, что просто, все очень детально и качественно выполнено, потом подумал об игре освещения и, к своему стыду, только сейчас до меня доходит, что такую гармонию художник без Бога сделать не может. Это невозможно...
   - Богдана Сергеевна - очень талантливый человек. Разве талант не от Бога? Это настоящий талант, без гордыни, - сказал второй священник.
   - Подождите, не уносите. Я хочу это запомнить, - Богдана подошла к работам, кутая зябкие плечи в светлую шаль, - Границы реальности... Где они? Сначала мы делали картину-мольбу, с нагнетанием, с обозначенной угрозой. Призрачность и ощутимость идущего несчастья. Бесчеловечно красивая форма изображения дает этот фантастический хаос. Господь здесь - это Природа. Это самое постоянное и неотъемлемое. А внизу люди.
   Это тоже Природа, но уже не Божество, а смертная плоть. Она воет от страха и ужаса. Сейчас они застынут в молитвенном откровении и сила покаяния отторгнет возмездие. Плотью связаны божественные узлы. Ни цитатами, ни сводами мертвых законов. Плоть, розовая, белая, золотистая, смуглая... Плоть - источник земных радостей и страданий.
   - Господи! Спаси и помилуй нас грешных! - о. Василий наклонился к композиции,
   - Тела-то людские сделаны из разного материала, а будто из одного. Как тепло, как по-человечески... Как убедительно. И непонятно...
   В художку зашла офицер воспитательного отдела, обратилась к о. Василию:
   - Хватит ли света для снимков? Может, все же в другом месте будете фотографировать?
   - Нет, Евгения Васильевна, думаю, здесь обязательно надо сделать несколько снимков. Аппарат в моей сумке, в отделе пропусков.
   - Тогда пойдемте, я помогу забрать.
   Офицер и о. Василий вышли.
   - Присаживайтесь, пожалуйста. Успеем чаю попить. Вам крепкий сделать? - Эль Греко обратилась к оставшемуся священнику.
   Он кивнул головой и, всматриваясь в стоящую к нему спиной Богдану, спросил:
   - Богдана! Вы не узнаете меня?
   - Эль Греко показалось, что голос у священника напряжен, словно он не совсем уверен, кто перед ним стоит.
   Богдана повернулась:
   - Почему? Я узнала вас. Вы - отец Олег. Узнала, - она кивнула головой и вновь обернулась к композиции.
   - Да вы пейте чай, - попросила Эль Греко, делая священнику знаки, мол, занят человек и пусть стоит сам по себе.
   Зазвонил телефон. Эль Греко взяла трубку.
   - Осужденная Граковская. Передам. Богдана, тебя ждут в воспитательном отделе.
   Богдана сняла халатик. Пока она одевала пиджак, мелькнули ее плечи в
   обтягивающей бледно-сиреневой водолазке и маленькие соски округлых грудей. Она, что-то вспоминая, посмотрела на люстру и сказала:
   - Лен, наверно, надо еще настольные включить будет, подведи их слева... Надо идти, - добавила она сама себе, а в сторону священника ушло одно слово с многоточием:
   - Простите...
   Эль Греко настороженно посмотрела в сторону священника и расширила глаза: он смотрел в окно прищуренным взглядом и сквозь синие ресницы процеживался яд горечи.
   - Так, это... - вспомнила она.
   Через пять дней Лиманскую вызвали на свидание.
   - Кто там может быть, - проговорила она, - адвокат наверное... Случилось что-то?
   Сидя в кабинке, она растерла виски, когда подняла глаза, за стеклом напротив садился, снимая куфейку, о. Олег. Он был в рясе, на груди висел знакомый Богдане серебряный крест. Он всматривался в глаза женщины:
   - Богдана! Я уезжаю завтра.
   Она кивнула головой. Молча слушала. Лицо спокойное, как у незнакомой.
   - Ты болела. Я только здесь узнал от о. Василия.
   - Я выздоровела.
   - Мне очень жаль.
   - Не стоит беспокоиться. Все болеют.
   - Богдана... - он звал ее и словом, и взглядом.
   Она молчала. Пушистые волосы растрепались, падали на лоб, оттеняя завораживающие карие глаза. Рядом, в нескольких кабинках, кто-то говорил, кто-то всхлипывал, а кто-то смеялся, - только в их кабинке тишина была похожа на равнодушие, а равнодушие - на горесть.
   - Ты не ответила на три моих письма. Они вернулись мне обратно. Я, видимо, так тебя обидел, что ты даже не хочешь отвечать на письма?
   - Да, мне ничего не хочется. В отношении Вас.
   - Мы взрослые люди, можем все обсудить и договориться. Государства договариваются! Можем или нет, Богдана?
   - Можем. Но мне, извините, не хочется.
   - Почему?
   - Вы мне неинтересны.
   - Я не узнаю тебя, Богдана...
   - Главное, чтоб сами себя узнавали... А что вас, собственно, так разбирает? Что нарушилось в вашем мире из-за отсутствия моих писем? Что теперь-то у вас не клеится? Все у вас будет нормально. Невозделанное поле страждущих всегда будет пополнять паству.
   - Вы возможно сами поддались, Богдана, на какие-то тщетные надежды. Я ничего вам не обещал.
   - А вы живете только по обязательствам? Тогда мне вдвойне непонятен источник Ваших сегодняшних переживаний.
   Он сглотнул слюну и она увидела как дернулось его "адамово яблоко". Они сидели друг перед другом в оковах сдержанной безнадежности. Каждое слово взвешено, каждый жест обдуман, но состояние такое, что все решения давно приняты и отступать некуда.
   Она поднялась.
   - Будем считать, что романтический вечер при свечах закончен.
   - Нет! - он тоже поднялся и жестом попросил ее не спешить.
   - Отец Олег...
   - Богдана, подожди. Ты можешь ошибаться...
   - Не могу. В мире не так много любви, чтоб тратить ее на что-нибудь другое, кроме человека... Мне не по пути с вами. Вы из тех, кто любит человечество в целом, чтоб не любить никого в частности. И, кстати, морякам в Баренцевом море ваши молитвы не помогли. Их не спасли. Неудачник вы, отец Олег. Не люблю неудачников.
   Она ушла.
   - Ты что такая нахохленная? - Эль Греко приглаживала волосы Богданы и затянула их потуже в заколку.
   - Ветра наглоталась. Есть новый эскиз. В свободное от работы время.
   - В свободное от работы? Это не может не заинтересовать, - Эль Греко вся превратилась во внимание.
   Богдана бросила на стол карандаш и подперев руками подбородок стала разглядывать Ленку. Потом Заговорила.
   - Какое это замечательное ощущение - юмор. Мне сегодня очень не повезло. Я его где-то забыла.
   - Так... Значит этот эскиз - плод...
   - Да - да - да! Плод мелкого, озлобленного бунта. Кажется Шеллер определил озлобление как самоотравление. При затянувшемся бессилии.
   - А кто у нас Шеллер?
   - Он из немцев. Философ. Он вел когда-то с Ницше спор о духовных ценностях христианства.
   - О, господи, Ницше очень не любил священников. И поделом им: нищету объявляют добродетелью, а жизненные ценности - грехом.
   - Лен, а ты за что не любишь священников? Вроде хотела с методистами контракт подписать?
   - Одно другому не мешает. Не то, чтобы не люблю, просто, отношусь крайне подозрительно.
   - Мне моя мама всегда говорила, что за неимением вечного счастья, блаженства, люди делают своей судьбой страдания. Хотя и в том и в другом - одинаково смысла...
   - Богдана, эту мысль я что-то совсем не понимаю.
   - А я понимаю, но объяснить не могу.
   - Тогда, давай эскиз. На его-то хватит сил?
   - Слушай. Можно вот здесь, между клубом и столовой, сделать сад. И не какой-нибудь вылизанный английский садик и не бюргерский огород в регулярном стиле, а наш, русский элемент парка. Почему элемент? Земли маловато. Если б земли было поболе, то сюда бы мог войти игровой комплекс, а так...
   - Понято, только песочница...
   - Значится так - материал: камни (они есть), четыре столба для беседки с перголой (семена есть). Водоема, конечно, не получится, но водяное пятнышко - пожалуйста. Вкапываем в землю стандартную ванну, обсаживаем растениями и оформляем вот так группой маленьких и больших камней. Водоем - это маленькая тайна сада. Вот дендроплан. Основная наша задача - составить удобную в уходе, красиво цветущую, хорошо пахнущую и плодоносящую коллекцию, чтобы сад круглый год выглядел привлекательно. И даже зимой. Есть деревья, имеющие рельефную кору. На дуб мы не потянем, а на сибирский дерен с красной корой можем. Плачущую иву, рябинку, липу, яблоньку и вечнозеленую пихту, тую. Видишь, я рисую круг цвета: форзиция, потом яблоня, кустарники. Хорошо бы клен гиннала, барбарис и свежеягодник. И бересклет. Его семенные коробочки - это розовый дым. Очень эффектно.
   - Почти все есть на территории промзоны. Даже барбарис. Но береклета нет и этого... дерена...
   - Найдем! Сомневаешься? - Богдана подняла брови.
   - Нет, ни на йоту, - заверила Эль Греко.
   - Делаем проект, смету и выносим на обсуждение. А теперь, приступаем вновь к ним... не побоюсь этого слова - к яйцам! Только сегодня процедура полировки ложится на тебя.
   - Дана, лучше бы кто другой на меня лег!.. Ой! Погоди! Не разводи краску. Давай кобальт сочиним сами, - Ленка шепнула Богдане что-то на ухо и они прыснули от
   смеха. Но через минуты лицо Богданы вновь вытянулось в гримасу усидчивой грусти.
   - Эль Греко, милый, Эль Греко, у меня бред... Бред любви. Растащило на старые дрожжи... Господи! Ну откуда она во мне? Эта страсть? Не люблю теперь оставаться наедине сама с собой. Столько времени мы были с ним вместе. Мысленно я обговорила с ним все темы, все истории.
   - Ты придумала его, Богдана. Он ханжа и догматик.
   - Леночка, не вспоминается его улыбка. Он всегда остерегается громких слов. Но еще больше остерегается самого себя. Он пытался увлечь меня на тот путь, куда вступил сам. Но... на этом пути разум стыдится разума. Он не хочет согласиться с тем, что человек - это не плацдарм для идей. Человек всегда перевешивает и богов и тиранов. И на этой очевидности держится сила наших испепеляющих желаний. Господи! Как хорошо иметь желания.
   Сколько стоит время? - Что за вопрос, сказала бы Богдана, - Смотря чье.
   Время очень хочется разглядеть. Им нельзя насытиться, его невозможно созерцать. Говорят, время - деньги, и, видимо, говорят правильно. Теперь время не просто деньги, а деньги очень большие. Как люди начинают ощущать тяжесть или легкость денежных вопросов, так они вплотную подходят к тайнам временных пространств. Рита Лиманская всегда была сдержана в выражении своих чувств. Но в Сальске она себя чувствовала, как рыба в воде. Она отказалась поехать со Славой и его детьми на Канары, хотя отдыхать с ним было очень удобно. Несмотря на все свое житейское легкомыслие и незавершенность, Слава был человеком добрым и очень ласковым любовником. У него водились деньги и он их не жалел. Супруг Риты Александр повторял многие черты своего предшественника с той разницей, что деньги у него по разным, совершенно не показательным причинам, не задерживались, чтоб появиться.
   А Рита упрямо старалась заработать нужные ей суммы самостоятельно, работая в нескольких лицах. Поэтому для нее и ее мужчин время имело свои различия, но накладывало и общий отпечаток - некоторую нервозность в определении самых главных свойств этого самого времени: исчезновение всего и без следа.
   Подходя к дому тети Марии, как это делала Богдана, Риточка, волоокая, лаконичная красавица преодолела барьер памяти по-своему: она стала, глотая слезы, обдирать вишни в пыльного придорожного дерева. Эти поздние осенние вишни уже никто не снимал, они сомлели и высохли, даже не рассчитывая на внимание воробьев. Что-то волшебное все-таки присутствовало в этом Сальске, где воробьи спали на лету от ожирения, где было полно вишни и еще всяких фруктов, где в любом доме стоял жирный борщ с большим куском мяса. А вопрос времени и денег как будто бы и не присутствовал.
   Рита жевала вишенки и выходила постепенно из замкнутого круга одинокого беспокойства. Новая собака Пенка смотрела на нее, нагнув голову набок. Тетя Мария сидела у телевизора, довязывая племяннице пушистый мохеровый джемпер. Все шло своим чередом и тот факт, что из соседней калитки вышел парень, вглядываясь в силуэт приезжей, был воспринят Ритой, как само по себе разумеющееся.
   - Богдана! - позвал молодой человек.
   - Я не Богдана, - ответила всхлипывая Рита и, когда парень подошел к ней, уткнулась ему в тенниску мокрым лицом, - Я ее дочь.
   - Ну, теперь-то я вижу, что это не Богдана, - сказал парень, обнимая Риту за вздрагивающие лопатки, - Богдана никогда не ревет.
   - Много ты знаешь, - проворчала богданина дочь, - Ты никогда не увидишь ее в мои 25 лет.
   - А... так тебе двадцать пять? Беру свои слова обратно.
   - Это которые? - поинтересовалась Рита.
   - Пошли в дом, - пригласил парень, - У нас будет время разобраться.
   - Я вообще-то не одна, со мной еще гости, мамины друзья.
   - Ну и где они? Тоже где-то деревья ощипывают, с голодухи? На какой улице их вылавливать?
   С Ритой приехали Махотин и Ольга. Та самая Ольга, которая передумала идти в монастырь, но носилась с другими такими же беспокойными идеями. Идеи молодили ее, а Махотина Витю делали лиричным и постоянным. Он обожал непрактичных женщин.
   Богдан нашел их возле балки. Парочка шепталась возле каменистых строений.
   - Я, простите, не сильно вас отвлеку, - обратился он к ним, если сообщу, что у хате вже яешню жарять.
   - Чего жарят? - переспросил голодный Махотин.
   - Та уси, што хошь: рыбу, варэники с зыром, утку. Трэба идтить. Будем знакомы! Здоровеньки булы, я - Богдан, если слышали. А не слышали, так, просто Мариин сосед.
   - Ой, ой, тетечка, - ворковала Ритуся, - я же сейчас лопну. Давно так вкусно не ела, мама-то.., - у ней задрожали губы.
   - Так! Отставить! Сама-то не умеешь готовить, - Богдан подал девушке кисть белого винограда, - Ладно, можешь не говорить, у хороших мам дочки всегда плохо готовят.
   - Несмотря на ваши реплики, - тихо пояснила Риточка, - есть дела, которые я делаю очень даже неплохо.
   - Чего напал на девку, злыдень, - тетя Мария погрозила кулаком капитану дальнего плавания.
   - Какая же она девка, - сказал Богдан, - в нашем Сальске, если за двадцать даме перевалило - уже перестарок!
   Ольга и Виктор в разговор не вмешивалась, так как их внимание занимали копченый сазан и нефильтрованное пиво.
   - Мария Платоновна, хотите верьте, хотите нет, вчера мы вечером ужинали в очень неплохом японском ресторанчике в Екатеринбурге, но куда ему до вашего стола.
   - Это какой ресторан? Я вроде все лучшие злачные места обошел там в свое время, - спросил Богдан, наливая себе пиво.
   - Ваше время, его еще не было, - сообщила Рита, - это новый ресторан-клуб "Стоунхедж".
   - Причем здесь английское название для японской жизни. Мне уже не нравится такой подход. Мазутаку пробовали? А итрази-суши? С крабом и лососем? Скажите, пожалуйста. Жизнь на самом деле налаживается, если уральцы дошли до якитори.
   - Глянь, Богданочка, ой, Риточка, яки у нас гарни хлопци, Богдан только три дня назад прибыл из загранплавания. Капитан керченского пароходства.
   - Чего мне на него глядеть. тетичка, я на маминых мужчин не заглядываюсь.
   Они для меня, как родственники.
   Богдан погрозил девушке пальцем.
   - Я не против новой родычки, но я - увы - не "мамин мужчина". Она забраковала меня по многим показателям.
   - Тем более, - ответила Рита.
   Богдан негодующе посмотрел на тетю Марию и рассмеялся с ней, хлопая себя по колену. Залаяла Пенка. Богдан вышел на ее лай и вернулся с новым гостем. Обращаясь к Рите сказал:
   - Маргарита, дорогая, познакомьтесь, пожалуйста. Вам это будет интересно: еще один. Родственник. - В дверях стоял отец Олег.
   "Ах, бедный мой Томи, бедный мой Том.
   О - эй!
   Твой парус разорван, в трюме пролом.
   О - эй!
   Твой парус разорван, корабль затонул,
   Твой ветер удачи тебя обманул..."
   Богдана пела четвертый раз один и тот же куплет, рисуя газету. На пятый, Эль Греко изрекла:
   - Дальше-то что с ним было? С этим затонувшим Томом? Меня уже разбирает! Богдана рассеяно посмотрела на нее и вздохнула:
   - Не злись, пожалуйста. Святитель Николай у тебя опять не получается. Ты делала этот рисунок год назад. Или два? - она махнула рукой, не вспомнила.
   - Не надо вновь его выдумывать, этого Святителя. Ты его уже один раз придумала. Теперь надо только копировать, от линии к линии, от мазка к мазку. Осторожно, не спеши.
   - Почем копировать, Дан? Вдруг сейчас у меня лучше получится?
   - Эль Греко, опять? Бунт на корабле? Извини за банальность, но в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Первое впечатление рисовальщика - всегда самое яркое. Не переживай одни и те же сюжеты по сотни раз. Делай копию. Это и есть школа. Дажеартист никогда не будет заниматься созданием образа во время одного и того же спектакля.
   Он копирует свои первые открытия. Закон сохранения энергии, - она вновь вздохнула и посмотрела в окно, - Ничегошеньки не видно. Заморозило.
   - А что там видеть? Одни и те же рожи. Один хрен.
   - Лена, кончай мучить Святителя. Успеешь доделать завтра. Сегодня все-таки выходной. Мы после бани. Давай устроим пир. Хочу праздник. Китайскую кухню. Как я обожаю китайскую кухню! Есть один ресторанчик в Нью-Йорке... Потом расскажу. Где у нас лапша? Еще баночку креветок. Сладкий кетчуп. Коробочка древесных грибов. Неплохо. Остальное - дорисуем!
   - Богдана! - в дверь художки заглянула дворник, - Тебя в церковь зовут.
   - Кого там приспичило? - Богдана вздохнула и села доставать зеркальце, - Выходной... Волосы мокрые. Лицо... - королева в изгнании. Ты не находишь, Эль Греко? Краски перепутали свои места: глаза красные, нос - синий, губы - желтые, язык - белый. Мысли черные. Настроение бодрое - идем ко дну, как говорил один мой знакомый пират.
   Когда она вышла, Ленка снова подошла к своему св. Николаю и сказала:
   - Что, брат, молишься за нас грешных? Молись, пожалуйста, как следует! Богдана влетела в холодноватую церквушку, чуть не сбив с ног матушку Наденьку.
   - Отец Василий ждет, - матушка надевала на высокую прическу форменную вязаную шапочку, - Я в столовую сбегаю пока. Потом бабок позову.
   - Здравствуй, Богдана! - Отец Василий внимательно и строго посмотрел в глаза женщины, - Прошу вашего внимания. Чуткости. Человек издалека приехал. Вам надо поговорить, - священник перекрестившись, вошел в алтарь.
   Отец Олег поднялся со скамейки.
   - Что это вы зачастили, батюшка, в наши обители? Прихожане разбежались?
   Ищут сокровища мадам Петуховой?
   Он подошел очень близко. Богдану начала колотить мелкая дрожь.
   - "Голова мокрая, замерзла", - пронеслось у нее в голове и она оторопело начала разглядывать крест на груди священника, который так же тепла не излучал.
   - Богдана, я решил на тебе жениться. Оформил развод.
   Она посмотрела на него осунувшееся лицо и потерялась перед твердостью его взгляда.
   - Богдана, ты слышишь меня? - от теплых интонаций его голоса женщина снова вздрогнула, опустила ресницы, а когда подняла их - тени ее ресниц стали закрывать горячечный блеск ее сухих глаз.
   - Богдана, у нас очень мало времени. Сейчас начнется Литургия.
   - Да - да, - Богдана согласна кивнула головой и стала пятиться к дверям.
   - Богдана! - отец Олег преградил ее путь и встал в дверях, положив руки на косяки, - Можно, я не буду больше ничего говорить? Ты смотри мне в глаза и все поймешь. Только не торопись... Думай, что хочешь, только не говори "нет".
   - Мне... мне надо идти. Не нравится мне эта сценка. У иконостаса. Как хотите, но не нравится.
   Она попыталась пролезть в зазор между дверью и рясой. Он взял ее за плечи и больно их сжал.
   - Мне больно, - сказала она, мрачнея, - Будут синяки.
   - Пускай будут. Я от тебя весь в синяках.
   - Отпустите меня! - она дернулась и шаль сползла с ее влажных волос, - Что вы тут устраиваете? Новый эксперимент? В защиту падших? Для монографии "Духовные высоты священномучеников"? Пустите меня! - четко зашептала она с бешенством. Потом крикнула:
   - Отец Василий! Если вы сейчас же меня не освободите, я разнесу этот вертеп!
   - Отец Василий, у Богданы болит в боку. Я вижу! - сообщил о. Олег, поймав ее жест на пульсирующей правой почке.
   - Иду! - с готовностью откликнулся отец Василий и вышел из "царских врат" алтаря с еще более строгим выражением. В руке он держал баночку с лампадным маслом и маленькую кисть.
   - Елеепомазание! - почти пропел он ровным и сочным басом, - Где болит? Быстро показывайте, пока не остыло.
   Богдана невменяемо кивнула головой, перевела глаза на официально-деловитое лицо о. Олега и начала задирать черный свитерок и белую футболку. Священник передал баночку с кистью отцу Олегу, тот присел на одно колено и положил руку на ноющую точку богдановой талии. Теплая кожа женщины отозвалась на холод его пальцев. Отец Василий начал читать, помолившись одной из икон "Святой Пантелеймон, ..." Богдана очнулась:
   - Сговорились... Нечего об меня руки греть!
   Отец Василий поднял глаза вверх и отвернулся на алтарь. Женщина попыталась вырваться из рук отца Олега, одна из которых уже лежала на вспотевшей ложбинке лопатки. Баночка с маслом перевернулась и ручеек жидкости пополз к ковру. Богдана взяла салфетку с батареи и бросила ее на лужицу. Присела, уткнувшись в колени, и, промокая масло, услышала его тихий голос:
   - Милый, милый Гномик!.. Не бойся. Все прошло... Возьми меня мужем! Вместе с моими неудачами. Я буду жалеть тебя. Буду вслушиваться в твои сны. Возьми на оставшуюся жизнь и смерть.
   - Будешь вслушиваться в мои сны? - эхом повторила она, - На оставшуюся жизнь и смерть? - Он кивнул головой, обнял ее сзади и скрестил свои руки на ее груди, где барахталось ее непослушное сердце, - но это не я придумала, - неуверенно проговорила она.
   - Не ты! Ясно как дважды два. Я придумал. И я отвечаю за это. Ш-ш-ш, - успокоил он ее немного.
   Отец Василий повернулся, и увидев венчающихся, вздохнув, снова на секунду закатил глаза. Перекрестился и приступил: "Во имя отца и сына и святого духа! Венчается раб Божий Олег рабе Божий Богдане..."
   Через семь минут в церковь начал прибывать народ. Богдана, не сказавшая более ни слова после венчания, вытащила свою ладонь из руки отца Олега и, поморгав глазами, вышла из под его взгляда, осторожно прикрыв дверь.
   В художке было тепло и она положила руку на горяченькую кастрюльку с супом.
   Виновато улыбнулась:
   - А есть все равно хочется!
   - Не знаю я китайскую кухню. Я приготовила лапшу с крабовыми консервами. Хотите ешьте, хотите - нет!
   - Хотим - Эль Греко! Хотим! - Богдана взяла кастрюльку и села, прижимая ее к груди.
   - Что за множественные числа? - Эль Греко настороженно посмотрела на дверь,
   - В кастрюле только одна порция!
   Есть мнение, что люди делятся на три категории: те, кто умер, те кто жив и те, кто плавает в море. Корабль - одно из самых таинственных и притягательных средств человеческого передвижения. Паруса, штурвалы и морские глубинные звезды всегдабудут теребить неспокойное сознание как сильной так и слабой людской части.
   Рита собиралась пуститься в плавание. Теперь она могла позволить себе долететь до Владивостока и вместе с братом пересечь несколько морей, чтоб очутиться во Флориде, побывать на могиле Светланы и Тимоти и погостить у господина Ётоко.
   Сейчас она и Богдан сидели на ковре главной комнаты тети марииного дома, рассматривая карту мира. Они не знали, что когда-то возле подобной карты на другом материке сидели господин Ётоко и будущая Дана Лиман - мерцающая звезда небосклона торговых домов Нью-Йорка.
   - Вот здесь они разбились, - Риточка поставила пальчик с изуверски обкусанным ногтем на территорию Перу, - а потом улетели в другое время. Богдан, ты веришь в силу мертвых? Я верю. Мама говорит, что когда она умирала, бабуся Катюша, Светочка и Тимоти отвели от нее смерть. С силой смерти могут общаться только мертвые, которые нас любят.
   - А живые? Которые любят?
   - А живые помогают жить. Что ты так смотришь на меня? Ищешь во мне мамины черты?
   - Представь, что нет. Ты только дышишь как Богдана. А ото всего другого успешно отбиваешься.
   Рита смеялась всегда до слез. Потому никогда не красила глаза. Богдан подумал, если она начнет краситься, то это будет означать, что она распрощалась с детством. Время детства самое короткое, как у искренности.
   - Лиманская! На свидание! Священник к тебе опять приехал. Исповедывать будет.
   Адвокаты и служители культа - вне очереди. Беги скорей, пока есть свободная кабинка. Заявление написала на регистрацию? Давай, отнесу, - начальник отряда посмотрела на профиль Богданы и негромко посоветовала, - Богдана, ты не болей. Смотри, один нос остался... Таешь, как свеча на глазах. Попей кипятку, чтоб сосуды расширились. Лена, грей воду. На кого она у тебя похожа, Елена? Через пять дней свадьба. Я здесь с вами инсульт заработаю, - Светлана Георгиевна озабоченно покачала головой. Она уже несколько дней принимала звонки и заботы молодоженов. Вот и сейчас побежала решать нескончаемые дела осужденных отряда, среди которых вопрос регистрации четы Барутчев-Лиманская казался ей достаточно праздничным. Как женщине ей нравилось, что священник Барутчев настоял на женитьбе, как начальника отряда ее всегда радовали положительные концовки в нескончаемо обрывающихся людских и божественных связях.
   Светлана Георгиевна не могла знать историю жизни Богданы Лиманской. Она не любила сплетничать. Приговоры читала только в начале и самом конце, так как вполне доверяла уральской поговорке: "Не обязательно есть окорок целиком, чтобы узнать, что он тухлый".
   - Данка, говорила тебе - жрать надо, - Эль Греко подала подруге кружку кипятка.
   - Не хочу и не буду! Пусть здоровые клетки съедят больные.
   - Вот они за тебя и принялись!
   Богдана сделала несколько глотков, остальное вылила на полотенце и приложила влагу банного пара к лицу. Потом нанесла на скулы немного тона и румян и заявила, вылетая из художки:
   - Все! Чертовски привлекательна!
   Он уже сидел на стуле, поэтому смог окинуть ее взглядом с ног до головы.
   Богдана взяла трубку телефона.
   - Здравствуй, милый гномик!
   Она хлопнула ресницами. Они могли разговаривать и молча. Богдана положила голову на свои ладони и сидела в позе ренуаровской женщины.
   - Я купил тебе платье, - шепотом сказал он
   - Зачем?
   - Хочу жениться на женщине в белом.
   - Женись скорее, а то я умру, - говорили ее глаза.
   - Каждый день без тебя - как год, - отвечал он беззвучно, а в слух пояснял:
   - Платье и туфельки привез из Минска. Я был у родителей, просил твоей руки.
   Честь по чести!
   Она вновь хлопнула ресницами.
   - Сергей Яковлевич очень дотошно расспросил меня о генеалогии, откуда болгарская фамилия. Я сидел как на экзамене. Даже вспотел.
   - Так тебе и надо. Тебя еще не выгнали из священников? Ты же типичный рецидивист.
   - Все свои вопросы, которые касаются моего прошлого, я решу. В пределах возможного.
   - Невозможное оставляешь для меня?
   Он согласно прикрыл веками свои пытливые глаза.
   - Я снял квартиру, ее окна выходят на окна твоего отрядного здания. Посмотри на мои руки, - он поднес к стеклу свои ладони, - Смотри! И ничего не бойся. Что-нибудь хочешь?
   - К тебе хочу, - говорили ее глаза, - К тебе.
   Богдан занес в кухоньку еще несколько банок.
   - Вот. Собственно... От нашего дома - вашему.
   - Витя, нас высадят из поезда, как контрабандистов. Данчик, поезд-то проходящий.
   - Спокойно! Стоянка целых двадцать минут. - заявила Риточка в белом прозрачном сарафане на черном атласном подкладе.
   - Ты так полетишь в Майями? Скромное обаяние буржуазии.
   - Да. А что? Сверху у меня черный атласный плащ на белом мохере. Мне жарко в самолетах. Это во-первых, а во-вторых, я всегда одеваюсь так как мне нравится. Достаточно того, что меня во Владике еще будет пилить брат. Отстань, пожалуйста.
   - Отговорил все-таки девку от корабля, - тетя Мария, обмахиваясь присела на стул, - Фу! Духота. Обкурили меня как леща в коптильне!
   - Поправлю высокое собрание: не отговорил, а переговорил. Через семь месяцев у нее будет возможность поплавать с настоящим морским волком по Черному морю. Мне не ответили отказом. А, Ритуль?
   - Я не настаиваю по мелочам. Я очень люблю корабли, но боюсь океана. В отличие от мамы, я хорошо плаваю, но боюсь глубины.
   - Богдана не умеет плавать, Богдан посмотрел на тетю Марию, - Или я не андестенд?
   - Ни, хлопец, не плавае, як я.
   - Черт! Не знал.
   - Ты еще много чего не знаешь, - Рита посмотрела на Махотина и Олю, игравших с Пенкой, - Отец Олег звонил. Сегодня они поженились...
   - Ой, боженьки, та яка свадьба в тюрьме, - тетя Мария пригорюнилась.
   - Свадьба - она всегда свадьба, - сказал Богдан, подбросил высоко зажигалку и так же ловко ее поймал, - Тетичка, давай глотнем за них игристого. Потом зараз подорожную. И... по коням.
   Пока они шли за ворота, к машине, тетя Мария, толкнув Виктора в бок, спросила:
   - Витя, дывысь як дыточка вырядилась, - показывая на ритин наряд, - Чи я ничего не дотуркаю?..
   - Все нормально, - заверил Махотин, - В стиле Лиманских. Обалденный наряд, чтобы показать свою самостоятельность. А обувь, - он почесал за ухом, - Думаю так: если девушка, ростом под 180 см мотыляется на десяти сантиметрах каблука, значит подсознательно показывает свою хрупкость и незащищенность. Видишь, Богдана так и подмывает ее подхватить? Тут - серьезная политика...
   - Витя, так ты филосов! - тетя Мария взяла его под руку.
   - Увы! Был бы философом - жил бы один. Как вы. А я - бабник. Люблю я вас...
   Он гнал машину. Музыку выключил. Напор ветра в прямолинейном пунктире дорожных огней и скорости не успевал ворваться в салон автомашины. Только когда Богдан тихо останавливался, чтоб выкурить сигарету, ветерок миролюбиво шкодил около спящей на заднем сидении Риточки, поднимая чуткий краешек прозрачного подола над удлиненной девичьей коленкой.
   Риточка спала тихо, как мышка, безмятежно розовея в уюте коротких мыслей.
   Тягучее виноградно-медовое, пшенично-подсолнечное время Сальска прорывалась сквозь последнюю зелень блестящей размашистой птицей, оставляя в своих гнездах остатки сокровенного тепла давно вылупившихся птенцов.
   В аэропорту Богдан посмеивался над еще не проснувшейся девушкой и покупал ей яркие легкомысленные журналы. Она покусывала верхнюю розовую губку и хмурила матовую кожу переносицы.
   - Смотри, смотри, - звал он Риту к витрине бутика, - какая грандиозная бутыль под самовар и название-то какое - "Тихий Дон". Давай, купим ее Ётоко. Такой сувенирне может не потрясти.
   - Не понимаю я таких сувениров, - сухо заявила Рита, - как и многих твоих шуточек, кстати.
   - Девушка моей мечты, смените гнев на милость. Я всегда много болтаю, когда нервничаю.
   - По-моему, ты копируешь маму.
   - Не без этого. У Богданы я прошел звездную школу иронии. Даже байки начал писать.
   - Я знаю. Мне нравится. Прочти на дорожку, - посмотрела на него своим мохнатым омутным взором, - Про отца Олега.
   Богдан удивленно поднял брови.
   - Про крестик, - исправилась Риточка.
   - Слушай... Был у человека крестик. На шее висел. Дали его при крещении. В тридцать три года. Кусочек Бога. Или переговорное устройство. Или амулет. В общем человек под защитой ходил. И жил. И работал. И совсем даже его уже не замечал. До поры до времени. Пока не потерял. Сам не знает где. Потерял и потерял, чего такого... Оказалось чего... Пошло-поехало. Все что хотите. Как в книжках. Или в фильмах. До суицида. До блевотины. От жизни. Человек крепился. Держался. Тоже до поры до времени. Пока держалка держала. Как перестала держать - пошел в церковь. Свечки. Иконы. Запахи. Нищие. Старушки. Ничего... Опустился человек, потух. Так, проблески иногда. В один проблеск взмолился человек. Верни крестик!.. Напился. Уснул. Проснулся. Крестик на шее. Успокоился человек. Правда, лучше не стало. Но и хуже тоже... И на том спасибо... * Так... Что глаза прячешь? Нос покраснел... Ну-ка, ну-ка! Я все понял: ты влюбилась в меня без памяти. Смотри мне в глаза... - Он обнял ее, сцепив свои руки на узенькой спинке, - Тихо. Не вырывайся. Так и есть! Ты влюбилась!
   - У меня никогда не будет детей, - строго произнесла Рита, прямо глядя в его глаза.
   - Это меня устраивает. У моряка в каждом порту по ребенку. Чего же мы теряем
   ----------------
   * Скиба А.Е. "Байки"
   время? Быстро в машину. У нас еще полчаса чистого времени.
   - Дурак! - крикнула Рита, - Выпусти меня!
   - Ну все! Все! Все... Прости. Прости, пожалуйста.
   Он взял ее мокрое лицо в ладони и поцеловал сначала глаза, потом носик, затем дрожащие губы.
   - Риточка, оказывается, я очень не люблю расставаться. Придется переквалифицироваться в управдомы...
   Они стояли у металлической линии мирораздела, где под гудящие лайнеры время еще более четко подразделялось на смерть, жизнь и свободное плавание.
   Когда Богдану запустили наверх, в комнату, где ждал ее отец Олег, она, прижимая юбки свадебного платья, бросила на одну из узеньких кроватей белый кулечек со свиданными пожитками и прислонилась к двери.
   Он встал со стула, но она приложила палец к губам и сама присела на другой стул. Они сидели у окна с матовыми стеклами, в него можно было не глядеть, а просто принимать как символ. Так же символически выглядела сама комната, которую заслоняла юбка свадебного наряда.
   - Когда нас регистрировали, я смотрела в твои глаза, как в зеркало, наблюдая за женщиной в белом платье с орхидеями в волосах.
   - Ты ослепляюще красива. Как увидел тебя в этом наряде, обомлел. Дал же Господь такую убедительную красоту.
   - Я в этом платье уже пять часов. Давай, снимем его и сложим на шкаф. Я потом одену его, если захочешь.
   - Как на грех руки дрожат, - отец Олег осторожно расстегнул замок и спустил нежное кружево с золотистых худеньких плеч. Платье от собственной тяжести соскользнуло, открывая точеное тело Богданы в тусклом шелке белоснежного белья и телесных чулочек на завитках резинок.
   - Так и будешь таращиться на меня? Мне же холодно.
   Он снял пиджак и закутал в него женщину. Прижал к себе. Уткнулся в волосы.
   - Я все равно замерзла, - Богдана дрожала, - как цуцик.
   Он улыбнулся:
   - Сальское слово. Ласковое... Сейчас начну тебя греть.
   Он стал развязывать серо-голубой пиджак и расстегивать рубашку.
   - Не-не-не - она затрясла головой, расширяя зрачки, - Мне уже намного теплее.
   Он засмеялся и снова прижал ее к себе, лаская хрупкую спину.
   - Не льсти мне, пожалуйста, - попросил он шепотом, - Пока я имел ввиду совсем другое.
   - Совсем-совсем?.. - она сузила блестящие глаза.
   Он ничего не ответил. Осторожно поцеловал шею, вдыхая теплоту кожи и фруктовых запахов.
   - Когда-то давно, я зашел в ростовский храм по следу твоего запаха. Воздух,
   сухой на улице и влажный в храме, странным образом перемешался и вынес мне дуновение апельсина и бергамота. Я неплохо разбираюсь в запахах. Нюхательная память? Так называется?
   Она машинально кивнула головой, слушая его тихий голос, дополнила:
   - У тебя в машине пахло яблоками. Но это было потом, - она тоже, обняв его за шею, водила своим носиком по шее отца Олега, - когда ты прошел мимо меня, я их услышала. Подумала: шампунь или мыло. А что там было дальше?
   - В храме стояла женщина, она оглянулась и... все изменилось. Во мне... Будто кто-то меня нашел... - Он снял с нее пиджак, вытащил из сумки свой длинный джемпер и надел на Богдану.
   - Вот теперь мне будет спокойней. И запахи перемешались.
   Он потрогал рукой ее груди и закрыл глаза. Потом открыл и посмотрел на ее отрешенное лицо.
   - Все! Богдана, мы начинаем супружескую жизнь! - вдруг сказал он громко.
   - Да? Уже? Это как?
   - Вот так! - он поднял ее на руки и взвесил, - О-о-о! Ты совсем у меня как пушинка. Будем заземлять. Духи остаются на небесах, а мой дорогой ангел... - он опять потрогал ее упругую грудь, поцеловал, сразу найдя маленькие соски сквозь легкий атлас бюстгальтера и тонкую шерсть, - Мой ангел должен приступить к своим прямым супружеским обязанностям - накормить меня.
   - Ты уверен, что именно это называется прямыми супружескими обязанностями? - спросила Богдана и они, рассмеявшись снова начали обниматься.
   Потом он посадил ее на кровать, укрыл ноги привезенным пледом. Приказал:
   - Сиди! В нашей семье кормильцем будет мужчина. То есть я. Она обняла руками подушку и стала смотреть на него. Он переоделся в мягкий спортивный костюм, поймал его взгляд.
   - Ты явно думаешь, откуда у священника деньги?
   - Верно. Такой вопрос ненавязчиво, но все-таки возникает. Шикарные костюмы, мое платье, эти полные сумки. Ты получил наследство?
   - Не совсем. Наследство получила ты. Я просто примазался.
   - Мне страшно интересно... - она засмеялась удивленно.
   - Я буду готовить и рассказывать, - он посмотрел на нее, - В тебе есть такая черта, которая несомненно вызывает определенные опасения у сильной части человечества: ты очень дорогая женщина. Не смейся. Объясню. Тебя просто неудобно привести в какую-нибудь хижину и одеть на тебя рубище. Хотя ты сама все умеешь и в любой одежде хороша, но... Когда мы поехали к Лымареву, я всю дорогу думал, какая яркая и утонченная женщина сидит в машине. Рядом со мной. Не балованная, не притязательная, а именно вот такая.
   - И еще, - он выключил кипятильник, добавил кофе и налил сгущенного молока,
   -... пей быстро, согрейся, - присел рядом, нашел рукой ее согревшуюся под пледом ступню и осторожно ее сжал.
   - И еще. На тебе прямя написан лозунг: "Я - сама!"
   - Это раздражает?
   - Нет... На фоне твоей нежной женственности это... возбуждает!
   - Да ты что!
   - Возбуждает! Хочется... заломать тебя. Покорить, но... сердце подсказывает, что найдется кто-то лучше, обстоятельней, кто может покорить твой живой, ироничный интеллект. С тобой ведь, Богдана, ничего не страшно!.. Когда я гостил у тебя в Екатеринбурге, я так размягчился. Расчувствовался. Мне так хотелось любить тебя...
   - Скажи, когда ты понял, что я... влюбилась в тебя?
   - Такое состояние ощущаешь сразу. Чувствуешь, как влечет, тянет друг к другу.
   Даже сомнения не было, что это не так. Я тогда не мог пойти по зову сердца, оставляя после себя руины, пепелище. Эгоизм любящих - особый вердикт. Поиски равновесия. Защита традиционных ценностей. Я тебе сейчас много всего наговорю. Ты особо-то не вникай. Пойми мое состояние. Я буду говорить с тобой всю нашу жизнь. Соскучился - сил нет!
   Он взял ее за плечи и встряхнул:
   - Даже не знаю, что с тобой сделать! Я сейчас очень наглый и очень свободный!
   Перед тем как выйти он спросил:
   - Ты обождешь, пока я разогрею еду? Или со мной пойдешь? Не уснешь? Я скоро. Когда он вернулся, лицо его сияло улыбкой. Богдана готовила из блинов, лососины и икры "клубные бутерброды".
   - Олег, мне кажется я поем и усну.
   - Принимаю программу. Вот горячая картошка с отбивными. Салат будем делать?
   - Нет, так порежем. Напополам. К блинам нужна сметанка.
   - Есть. Все купил. Пьем безалкогольное вино, - Он разлил сок в фужеры, - Тебе нравится?
   - Здорово! За дело! - она потерла руки и взяла приборы.
   - М-м-м... Как вкусно! Рассказывай дальше.
   - С середины можно?
   - Угу!
   - После нашего первого свидания, когда я полностью осознал свое ничтожество не только перед Богом но и перед тобой, я вернулся в Сальск.
   Поговорил с Татьяной. Жить по-старому было невозможно. Через несколько дней мы оформили развод. Я отдал им с дочерью деньги за мамин дом. Они уехали на Урал, к отцу. Можно я не буду говорить о епархических делах? - он прищурился.
   - Как считаешь нужным.
   - Скажу итог: за меня хлопотали, поэтому сана за свой развод и новую женитьбу
   я не лишен. Что бы ни случилось, я остаюсь тем, кто я есть.
   - Священником... - подсказала Богдана. Они посмотрели машинально в окно и развели руками.
   - Вот это точно - Божий Промысел, - проговорил он, трогая ее волосы своей щекой, - Даже окна нет. Чтоб ничего не отвлекало от тебя, - он заглянул в ее глаза:
   - Я люблю Вас, отец Олег!
   - Иди ко мне! - он вытащил ее из подушек и стал целовать, - Почему ты такая горячая?
   - Наверное съела что-нибудь.
   - Даночка. погоди, родная! У тебя температура.
   - Пусть! Ты боишься заразиться?
   - Глупая! Я боюсь тебя покалечить.. Подожди.
   Пока он кипятил чай, она вытянулась под пледом на кровати и глубоко вздохнула.
   - Выпей аспирин. Молодец! Теперь чай. Умница моя! Красавица! Звездочка!
   - И Гномик... - она обняла его за шею, - Ложись!
   - Конечно, Гномик! Гномик в каменоломнях.
   - Хочу вот сюда поцеловать, - она показала на "адамово яблоко" и прикоснулась горячими губами.
   День померк в замороженных стеклах. Священник целовал засыпающую женщину, переливая свое дыхание и нежность в ее сухой, жаркий рот и шептал свои молитвы.
   Она проснулась в тревоге и вздохнула от темноты, в которую ее заперли. Вода стекала по лицу и шее. Гул в ушах отвлекал от определений.
   - Я тону! - сказала она, - Мой вагон с моста рухнул в воду. Она вливается теперь в тамбур. Господи! Отец Олег!
   Он вскочил и быстро включил свет, возвращаясь к взъерошенной, испуганной женщине, прижимая ее к себе. Свитер на ней был мокрый. Хоть выжимай.
   - Что, моя родная, что случилось? Ты плачешь? Ты вспотела! Сейчас переоденемся.
   Он снимал с нее одежду, расстегивал резинки, закрывая от сквозняков халатом.
   Поставил на ноги, дотягиваясь до мыльницы на полочке:
   - Пойдем в горячий душ! - подхватил ее под коленки и понес.
   Пока вода нагревалась, он сам успел замерзнуть, кутая Богдану в одежду и завязывая на ее волосах полиэтиленовый пакет.
   Они стояли под душем обнаженные, разогретые паром. Богдана плакала, обхватив ее шею руками. Он подставлял свое лицо водяному напору и не знал, текут ли у него самого слезы. Пакетик сполз с ее головы и волосы вместе с водой рухнули на плечи.
   В комнате он закутал ее мокрые волосы полотенцем. Одевая на нее большую атласную пижаму синего цвета, он подумал, что это не ее вещь, но увидев ее успокоение и отработанные жесты при закатке рукавов, все понял и улыбнулся сам себе.
   Сидя на стуле, она опять пила чай, который он постоянно заваривал, добавляя ромашку и малину на меду.
   - Не выключай свет, пожалуйста, я не хочу в темноту, - говорила она расчесывая волосы под струей фена.
   - Сначала мы сделаем постель, - говорил отец Олег, сбрасывая на пол матрасы двух кроватей, стоящих поврозь, - На них постелим вот это одеяло, потом простынь, потом еще одну чтоб укрыться.
   - Ой, то ж тетичкины одеяла, - заулыбалась Богдана, ступая на ложе, - она их Риточке готовила в приданное.
   - Какая разница - кому, важно, что в приданное, - посмеивался священник, - Водну семью пошло.
   - Ты у нее был?
   - А куда я еще пошел бы в Сальске? Татьяна с Анютой уехали, и я с вокзала пошел к Марии Платоновне. У ней гости - Риточка и твои друзья: Махотин и...
   - Ольга.
   - Да. Еще Богдан. Мария Платоновна встретила меня как врага народа. Махотин пригласил пиво пить. Сказал, мол, снимай поп рясу и...
   - Ты пил пиво?
   - Я все пил. В рясе. Ничего страшного: я пил продукт изготовленный из чистой пшеницы.
   - Тетичкин самогон?
   - Он самый. Жуть. Все куда-то пропали, остались мы и тетечка. Она спросила:
   "Жениться надумал на Богданке? ". Встала и положила, вернувшись из спальни, передо мной на стол конверт. И говорит: "В нем 50 тысяч долларов. Я всю жизнь одна, поэтому деньги особо не тратились, а только копились. Богданка лет семь все мне доллары дарила.
   Сделаем так: 5 тысяч отдаем Риточке и Левочке на Флориду (на карманные расходы), 20 тысяч долларов дарим тебе, чтоб свадьба была по-царски, чтоб продержались вы с ней до ее освобождения. А за 15 тысяч завтра пойдем с тобой и купим недостроенный дом из двух этажей, прямо возле реки Маныч. Месхитинец один начал строить, да не осилил. Потом продадим мой дом и переедем в этот. Здесь будет ваш дом с Богданой. В нем всем место найдется: и старым и малым". Вот так это было. Ты согрелась, ласточка моя?
   - Да. И гномик...
   - И гномик тоже. Ложись. Будем спать.
   - Не хочу темноту.
   - Не волнуйся, лапочка моя. Темноты не будет. Будет сказка про темноту. Ложись удобней. Голову мне на плечо... С домом месхитинца я познакомился раньше, чем о нем рассказала тетя Мария. Недалеко от него живет Власыч, мой соратник по рыбалке,прихожанин нашего храма. Однажды вечером иду от него, сговорились на рыбалке позоревать. Летом у нас в Сальске, сама знаешь, после семи вечера - темнота по всемправилам южной ночи - хоть глаз выколи. На улице Власыча - фонари, а у заколоченного дома месхитинца только река луну отражает. Тихо. Рыба в воде плещется. Дай, думаю, посижу у реки, подумаю о том, о сем, Бога послушаю, камушки в реку побросаю. Однако, слышу, мотоцикл подъехал и парень говорит: "Схожу к Власычу за бреднем, а вы пока, красавицы, купайтесь. В дали от шума городского". Смотрю - две женщины. Сначала глазам не поверил, но, деваться некуда. Это была ты! Тетушка посмеивалась над тобой, что-то вроде: рак сейчас за ногу схватит. Но ты молча сняла какой-то костюмчик и пошла к мосткам. Обнаженная. В свете луны. Закрыл я глаза, ну, думаю, воистину искушение.
   Претерпел ведь уж за тебя после исповеди у Владыки, который на послушание сослал меня из Ростова в сальские степи. Хотел уйти, да никак. Не могу и все. Плоть желанной женщины при луне - какая-то фантастика. Богдана, нежность моя, ты слышишь? Лежишь, как мышка, - Он приподнялся, откинув ее на подушку, заглядывая в затаившиеся глаза, освещенные слабым отблеском за окном. Провел рукой по ее щеке, плечу и замер на груди, слушая барахтающееся сердечко. Поцеловал влажный лоб и откинулся назад, - Тетя Мария оглядывалась по темным сторонам, но потом успокоилась и присела на бревнышко. А я уже перестал бороться со своей совестью и, что называется, глаз не отрывал. Как ты шагала по мосткам, сияя чистыми линиями тела и, полагая что не видна никому, кроме звезд, ангелов и кувшинок, соскользнула с мостков в чернющую воду и кружилась в ней, как русалка, пугая водомерок и лягушек. "Какая странная женщина, - удивлялся я - ее одинаково любят и день и ночь". На следующий день ты пришла в храм.
   - Я боюсь темноты и борюсь с этим как могу. С детства испугалась. Мамочка на четвертом месяце беременности упала ночью в реку Уфу в вагоне дальнего следования. Я, наверное, запомнила. Боюсь мостов, темноты и замкнутого пространства.
   - Меня не боишься?
   - Бывает. Когда ты замыкаешь наш круг.
   Она прижималась к его боку, закинув свою ногу на его бедро. У него начинало гулко стучать сердце только от одной мысли, что, если она поднимет свою ножку повыше, то почувствует, как он возбужден. Отец Олег взял ее легкую руку и стал целовать каждый пальчик, по одному. Ладонь ее мягкой руки была гутаперчивой и просвечивала в отдаленном свете остывающими огоньками. Жар ее тела спадал. Она спокойно засыпала.
   Богдана проснулась, когда почувствовала, что его нет рядом. Было светло. В коридоре шумели чьи-то дети. Отец Олег стоял у окна в белой маечке и светлых трусах в мелкую клетку. Он неторопливо пил дымящийся кофе.
   - Ты часто наблюдаешь за мной сзади, - спросил он не поворачиваясь, - Почему?
   - Впервые вижу твои ноги открытыми. Не доводилось как-то.
   - Многое потеряла, - усмехнулся он, повернувшись. Присел перед ней на корточки, подавая свежий апельсиновый сок.
   - Пей сок, моя радость. Потом дам кофе.
   Она посмотрела на него и, почувствовав острое желание его тела, уткнулась в подушку.
   - Сок выпью, а кофе пить не буду, - сообщила она глухо из подушки.
   - Почему?
   - Не хочу. Пойду мыться. Под холодный душ.
   - Никаких холодных душев. Или душей? Незадача...
   - Мучайся сам. Я убежала.
   Вернувшись из туалета, она увидела ровненько заправленные кровати.
   - У-у-у, а так было славненько. Плацдарм убран, отходим на старые позиции.
   Отец Олег, уже одетый, смотрел не отрываясь на циферблат. В кастрюльке кипятильник варил яйца.
   - Еще минута. Богданочка, детка, я еще ни разу не варил яйца нормально. А ты же любишь "вмешочек".
   - Пашот. Яйца пашот. Ой, сколько я в гостиницах яиц съела! Сколько гостиниц проездила - тьма тьмущая. И вот теперь сижу здесь. В этой гостинице. Ем яйца. Очень вкусно. Олег, ты вкусно готовишь. Я болела вчера, совсем вкуса не ощутила. Повторим?
   - Повторим! Что хочешь? Заказывай.
   - Суп-харчо. Из баранины. Слабо?
   - Запросто. Я все привез, и курдючную баранину тоже. У меня все запасено, что ты любишь.
   Он раскрыл записную книжку.
   - Вроде ничего не забыл... Лук, черный перец, сливы.
   - Дай посмотреть.
   - Ни в коем случае. Это личные записи. Наблюдения.
   - Принимается, - Богдана подумала и взяла третье яйцо.
   - Неужели? Мои знакомые женщины всегда интересовались, о чем я думаю, как им казалось, на самом деле.
   - Боюсь, им это не помогло. Скажи, мой ненаглядный, - она оперлась подбородком на руку, - ты бы стал читать мои записные книжки?
   - Нет. Из чувства самосохранения, - он поднялся, подошел к Богдане и присел возле нее на стул. Обнял за спину. Понюхал ее волосы, - Тетя Мария однажды встретила меня у церкви и подала три журнала... Ты - как жемчужинка в ракушке, ты - в черном,как ночь и ты же - во всем алом, как цветок. Везде ты. И весь мир смакует твое незащищенное тело. Я увидел тебя под луной. Ты не принадлежала мне и, в то же время, была такой моей. А эти журналы... Там все красиво, изящно, ни порно, ни пошлости. Но - все видно! Как мне тогда показалось. Все - на продажу! Зачем ей, думал я, показывать всему свету свои розовые соски, - он коснулся ее груди, - свои сияющие бедра. Короче, я заболел. Ревность добралась до меня и безобразно корчила рожи, - он поцеловал ее груди.
   - Когда я узнал, что ты вернулась и... тебя осудили на целых пять лет, моя ревность сменила свою маску. Она стала отупением. Я понимал, что надо куда-то идти, куда-то стучаться, что-то кому-то заказывать и - сидел сиднем. Как в веригах! Как будто я уже умираю. Ничего нельзя изменить... Ничего не надо... Поэтому я со страхом распечатывал твои письма. Молил Господа и всех святых дать... мне силы, чтоб вынести твои несчастья. Три месяца писем не было. И я подумал, ну и слава Богу! Наверно миллионер вернулся: сейчас он выкупит красавицу из плена и увезет в свои чудные сказки. Не хочу я чужих женщин, не хочу вмешиваться, не хочу, не хочу!.. Потом заглянул в душу. В свою. И увидел, что я вообще ничего не хочу. Ничего! Сердце не клокочет, плоть не рвется от желания. И Господь от меня отвернулся. Какой, значит, из меня пастырь?.. К Марии Платоновне стыдно было идти. Приехал в колонию. Нашел отца Василия. Поговорили. Он рассказал о том, как ты... - отец Олег поднял замороженную от воспоминаний Богдану на руки и сел на кровать, роняя ее на подушку. На дне ее глаз теплился янтарный блеск ископаемого прошлого, которое так безнадежно и горячо перетерлось временем. Исчезли царства, материки, фараоны. Исчезли динозавры, древние греки, ацтеки и Парижская коммуна, комиссары, культ личности и космическая станция "Мир". Все исчезает - остается только каменная смола янтаря, которая никому уже ничего не расскажет.
   - Нежность моя, сила моя, душа моя, - он целовал ее ладони прохладным ртом.
   - Отец Василий, - продолжил он свой рассказ, - сказал, что когда ты пришла в себя, в реанимации, увидев его рясу шепнула: "Отец Олег, я вернулась". И на меня снизошло: какой я священник, если не могу помочь одному единственному... Возлюбленному мной человеку. Гномику в каменоломнях.
   Она села, потрясла своей гривой и, глядя влажными фонариками глаз, предложила:
   - Будем рисовать дом. В Сальске.
   - Нет же ничего, - ответил виновато о. Олег.
   - Ничего подобного, есть простынь. Косметические карандаши, бордовый и коричневый. Есть тени для глаз.
   Комната свиданий пала, как подкошенная, в послеобеденную сиесту. Отец Олег и Богдана захватили прокуренную кухню. Священник варил суп, а женщина рисовала, натянув на доску для пельменей новую простыню, посланную тетей Марией для первой брачной ночи.
   - Посмотри, пожалуйста, - говорила Богдана, показывая на рисунок. - Из евро-материалов надо взять окна, двери, сантехнику. Все остальное - дерево, сурик, лак, кирпич, побелка. Понимаешь?
   - Под старину?
   - Почему - "под"? Там везде старина. Вырисовывается сама по себе. Нижний этаж - как таверна. С домоткаными коврами, шкурами (вырежем из искусственного меха, хватит нам трупов), глиной, бронзой, дубовой мебелью. Эдакие вечные комоды, кроватищи, шкафы, круглые столы, табуретки, лавки. К ним - домотканые же подушки, яркие пледы, стеганные одеяла. Разнузданно-гулевые картины в тяжелых рамах. Собаки в комнатах. Камины. Кованые решетки, бар с глухой подсветкой. А наверху. Буду думать.Вот здесь, у реки терраса, сад в островном стиле, цветники. Усадьба, огород, деревья, хозяйственные постройки, бассейн. Везде 0 камни. Сам дом, как камень или утес. Наверху маячок. Или комната молитвы. Комната тайны. Только Ваша, отец Олег, где никто не будет подсматривать в ваши записи.
   - Заманчиво... Богданочка, я несу харчо к столу?
   - Угу, - согласилась она, грызя деревяшку от карандаша, - Можно, я останусь в пижаме?
   - Компромисс: тогда я без галстука.
   - Хорошо. Олег, понимаешь, тут такое дело: я почти дурею в этом..., - она нарисовала рукой в воздухе контур квадрата, - как его, замкнутом... М-м-м - очень вкусно. Это настоящий суп-харчо.
   - Не обожгись, радость моя. Ешь бараний бульон. Бери мясо. Молодец! И вот этот кусочек. Теперь я почти спокоен, - он закатил ее правый рукав, чтоб он не окунулся в помидорно-огненный суп, - Что там у тебя с замкнутым пространством, извини?
   - В тюрьме я всего десять дней прожила. Начала болеть и меня быстро спровадили на зону. В комнате свиданий тоже как-то... Ой, как горячо! Хорошо бы вина! Киндзмараули.
   - Давай, тетичкино виноградное. Забыл, забыл, наливаю. Смотри, какой цвет!
   - Да...
   - Хлеб. Я забыл хлеб, - отец Олег привстал, чтоб взять нож. Ноздреватая мякоть белого каравая пружинила и укладывалась в горку. Отец Олег подумал и нарезал еще немного. Богдана взяла у священника кусок хлеба, уважительно понюхала, а потом тихонько, пока о. Олег снова занялся едой, положила хлеб с другой стороны тарелки. Отец Олег почесал переносицу и, улыбнувшись, сказал:
   Мне нравится когда на столе много хлеба. Меня за это даже поругивали. А ты не возражаешь, жена?
   Она поперхнулась и отпила немного сока.
   - Не возражаю. У меня есть книга "Сто блюд из засохшего хлеба".
   Отец Олег закрыл лицо одной рукой и начал тихо смеяться. Богдана пожала плечами, вздохнула и принялась за баранью косточку. Потом они повесили разрисованную простынь на стену. Дом выплывал из речной заводи, из каменистых рельефов, скрывая в каждом окне по картинке.
   - В нем будет комфортно и естественно, - сказала Богдана, устраиваясь на кровати с поджатыми ногами.
   Рисованный дом с простыни полетел над ними, как ангел, раздаривая милости вещественного мира. Божественные узлы, скрипя и покряхтывая, спускались из Вечности в частную жизнь людей, состоящую из мелких но не случайных фрагментов.
   Отец Олег разглядывал Богдану и чистил сальский виноград от воска. Воскаккуратно ложился на блюдечко. Прозрачный хризопразовый виноград, освобождаясь от плена, нырял в чашу с теплой водой.
   Она осторожно брала влажную кисть и закидывала руку над головой, отрывая губами ягодку. Рукав атласной пижамы медленно сползал, открывая милые подробности крепких мышц и округлостей предплечья. Его взгляд цеплялся за множество давно знакомых деталей и жестов. Потому, что вещественному миру всегда так необходимы подробности, наполняющие повседневность радостью.
   Богдана закрыла глаза и вытянулась на узенькой кровати, освобождая место о. Олегу. Он стал целовать ее рот и собственные руки чудились ему холодным железом, а тело - тяжелым камнем, вдавливающим ее горячую плоть в стену.
   - Подожди, любовь моя, - шепнул он, поднимая ее на руки, - Я постелю нам постель.
   Она молча кивала головой, падая на колени на пол, куда уже летели матрасы, одеяла и прочая дребедень.
   - Не боишься меня? - спрашивал он, - Какая ты горячущая, как огонь... Горячая звезда... Солнышко... Иди ко мне, - голос его замирал в горле и тонул в ее легком дыхании и туманной поволоке взгляда.
   - Почему ты горишь? Я идиот... Ты болеешь. Ты нездорова. Скажи, где болит?
   Она положила его руку на атлас пижамы между бедер, где полыхало ее влажное лоно.
   - Подожди, солнце мое, подожди, - он старался выйти из штопора возбуждения,
   - У тебя температура... Я не могу... Я тебя..., - он сделал глубокий вдох и помотал головой,
   - Нет! Так нельзя! Подожди! Надо тебя поберечь. Я сейчас, - он поднялся.
   Она проводила полупьяным взглядом силуэт его тела и контур возбужденной плоти, топорщивший фланель спортивных брюк.
   - Не-не-не, - затрясла она головой, - не надо таблеток. Я и так... Все будет хорошо!
   - Конечно... - зашептал он, садясь возле нее с бутылочкой капель, - Все будет.
   Все будет. Я так люблю тебя.
   Она вдруг поднялась на ноги и, натягивая блузу пижамы, крикнула выбегая в коридор:
   - Я придумала! Я скоро! Буду как льдышка и... никакого жара.
   - Куда ты? Богдана! - он вышел, поправляя брюки, попробовал открыть дверь душевой, откуда лились упорные струи водопадом ниагарского массива.
   - Богдана! Открой, пожалуйста!
   Свиданная коммуналка начала оживать и, оставляя свои ужины, заинтересованно выглядывать из-за дверей. Отец Олег стоял на свету, как пень на поляне.
   - Друзья, не стоит беспокоиться. У нас все в порядке. Жена забыла мыло, а замок заело. Не стоит внимания, - он сделал прощальный жест и, как можно сердечней, улыбнулся. - Заранее благодарен, - добавил он, налегая на двери. В соседней комнате простонали: "Какие плечи у мужчины..."
   Богдана стояла, выравнивая дыхание под напором обжигаюше-холодной воды и пела, вскидывая руки:
   "Но я верю, что день настанет, -
   - Богдана, открой, ты замерзнешь!
   "И в глазах твоих лед растает.
   Летним зноем вдруг станет стужа.
   И пойму, что тебе я нужен..."
   - Открой, сумасшедшая! Да что ты будешь с ней делать! - он вышиб дверь, выхватил ее из-под воды и, закрывая кран, намотал на нее одежду.
   - Что творишь? Скажи на милость! - сквозь зубы ругался отец Олег, растирая докрасна легкое тело Богданы, - Ты можешь себе представить, - постучал он по своей голове, - Что будет... если тебя не будет?
   - Я всегда буду! - Богдана начала гладить своими мягкими руками лицо отца Олега, плечи, обвивая талию, напряженную спину, ягодицы.., - Я всегда буду с тобой, потому что... - ты забыл: жизнь вечная! Учитель... Мучитель...
   Он взял в ладони ее голову, посмотрел в удивненно-смеющиеся глаза и не мог уже испытывать никакие сомнения, что они на самом деле встретились навсегда. Он потянул возлюбленную вниз, на постель и закрыл ее собой, наслаждаясь каждой клеточкой ее тела. Он скользил по ней как по воде, взламывая своими толчками немое затишье страсти, глубины горячих течений.
   " Возлюбленная моя, как ни какая другая возлюбленна быть не может..."
   Она бесшумно гнулась под его руками, разламывалась в натиске неутолимого мужского превосходства.
   - Ну, иди ко мне! - звал он ее и не отпускал, чтоб она могла вернуться, - Иди... - шептал он и не разрешал отступать ни на секунду.
   В горячих потемках сошлись и совпали тела. Он срывал с любимой покровы, взламывал створки, обрывал лепестки, чтоб добраться до сердцевины, до жемчужинки,
   до последней капельки нектара... И преподать самый главный в человеческих отношениях урок - урок безоговорочной близости.
   Они засыпали в ласке и просыпались с ней. Она не слышала, в какое время он молился. Просто начинался новый день. Из ничего, из ниоткуда появлялся свет, обозначая еще невидимые штрихи уходящего ночного оцепенения. За ним появлялось утро, обзванивая вместо колоколов окрестностей города бряцаньем железной магазинной тары и молочных бидонов. Запах свежего хлеба еще не стушевался перед натиском нефтяных сбросов автомобильного рая. Наборщики прятали в свежих газетах ветер перемен, церковные сторожа начинали подметать усадьбу.
   - Ч-ш-ш-ш, - дышал отец Олег в ухо Богданы, - Еще можно спать, еще рано.
   Спи, любимая, спи, родная, солнышко мое, желанье мое, незабудочка.
   - И... этот...
   - И гномик из каменоломни, - усмехался он, глядя как она сидит с закрытыми глазами.
   - А у меня прошел... этот, - она чертила в воздухе квадратик, - и остался этот..., - она помахала руками, как крыльями.
   Он завернул ее в одеяло, посадил к себе на колени, цитируя:
   - В дни неуталенныя печали
   В дни неугасимые огня,
   Ангел мой, где б души не витали,
   Ангел мой, ты слышишь ли меня?
   Перед расставанием он почистил фирменный костюм Богданы, сообщив:
   - Почти как в белом платье. Так же красиво. Просто там белое, а здесь черное.
   - Вот вы и научились различать цвета, отец Олег. Трех дней хватило.
   Он прижал ее к себе, поправляя косыночку и сказал:
   - Договариваемся заранее: я приеду... (что-то прошептал ей) - Нормально?
   Она кивнула.
   - Далее. Как закончу книгу, сразу уезжаю...(снова заговорил о чем-то "на ушко" жене) - Согласны? - Она кивнула.
   - С деньгами поступаем так.. (он и это сообщил Богдане очень тихо) - Вопросы будут?
   Она отрицательно мотнула головой.
   Он засомневался:
   - Как-то уж очень подозрительно ты со всем соглашаешься, - он взял ее за плечи,
   - Это беспокоит. Что затаилась, душа моя?
   - Силы берегу. Есть одна идея... Надо сначала нарисовать, мой любимый.
   - Заинтригован... Тогда вот еще, - он вновь наклонился к ее уху, гладя ее груди.
   Она выслушала, кивнула головой и обняла его за шею обеими руками, вдыхая запах его кожи и одежды.
   - Гости! Прощаемся и выходим! - твердым голосом объявила старлей, - На улице-то вода ручьями побежала, как потоп. Вроде солнца немного, а снег так и затаял, так и затаял...
   Богдана и отец Олег молча посмотрели друг на друга, улыбаясь глазами. Они-то точно знали, от чего изменилась погода.
   - Так что, советую проверить обувь, - прокомментировала старлей, - Поплывете!.. Как пить дать - поплывете!
   Отец Олег, спускаясь по лестнице, поднял голову, чтоб еще раз увидеть личико своей жены Богданы в ореоле весенних волос. Богдана сделала удрученную гримасу, поджав губку. На что отец Олег подбадривая пояснил:
   - Поплывем, если нужно. Что мы, не плавали никогда?
   Тут Богдана бросила сверху:
   - Олег! А я не умею плавать...
   - Неужели? - озадаченно остановился священник, - Я научу тебя плавать. Обязательно научу.
   Старлей, насмешливо рассматривая выходящих с большими сумками мужчин, махнула рукой:
   - Как же! Научат они плавать... Спортивные вы наши! Эх!.. Мужики!..
   Реплика старлея долетела до Богданы и женщин, ожидающих команду на выход. Кто-то из них прыснул в кулак, остальные, сначала осторожно, потом заразительно перекидывали маленький мячик смеха, прыгающий из заплаканных глаз на гулкую железную дверь.
   2001г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"