Отец мой был главой большой и дружной семьи, и не последним мастером в гильдии оружейников. Детство мое вполне можно назвать счастливым, хотя, будучи старшим сыном и наследником, я довольно рано начал помогать отцу в работе.
При всей видимой суровости и строгости отцовского воспитания, рос я довольно свободно, у меня всегда находилось время на приключения и деньги на веселье с друзьями. Дело отца мне нравилось, науку его я постигал легко и с удовольствием, и отец закрывал глаза на мои юношеские шалости, понимая, что лучше дать дури выветриться самой, чем выбивать ее розгами и карцером.
Тем более, что шалости, как правило, не выходили за границы обычных дурачеств молодых людей.
Друзья ценили меня, и не только за происхождение из доброй семьи. Далеко не все мои знакомые были из порядочных семейств, в друзьях у меня ходили и лихие ребята с местного рынка, и даже парочка начинающих нищих. Отец их не одобрял, конечно, но я как-то раз услышал, как он объяснял матери, что жизненный опыт полезен молодым людям, если, конечно, эти самые молодые люди находятся под правильным руководством.
Отца своего я уважал и прислушивался ко всем его советам. Впрочем, главным советом всегда было 'думать своей головой'. Думать - и о последствиях своих действий в том числе.
Далеко не все наши соседи одобряли вольности, которые мне разрешались. Некоторые, особенно старые мастера-оружейники, пытались образумить отца, чтобы он воспитывал меня согласно сложившимся традициям. Отец, однако, считал, что поступает правильно. Он объяснял это спокойно и уверенно: молодым людям свойственна живость, а буянов без царя в голове среди моих друзей не водится, что такие люди, наоборот, сторонятся моего общества. Ну и что мое мастерство, возможно, превзойдет его, а он, как я уже говорил, был далеко не последним мастером.
Среди своих сверстников я не выделялся ни ни особой силой, ни лихим бесстрашием, свойственным молодым людям, не был заводилой в отчаянных наших предприятиях, и никогда не любил те из них, которые кроме нашего смеха вызывали чьи-то слезы. При всем при этом, если наши дела шли совсем в плохом направлении, вся честная компания старалась держаться поближе ко мне. И, надо сказать, не зря.
Отцовский совет 'думать своей головой' выручал нас из многих переделок. Друзья, однако, считали, что голова тут ни при чем, а вывернуться из сложных ситуаций и вытащить остальных мне помогает либо ангел-хранитель, либо удача, а то и нечистая сила. Впрочем, повторю опять, за границы дозволенного наши шалости выходили очень редко.
Город наш был вольным, довольно большим и богатым. Стоял он на самой границе владений двух знатных сеньоров, которые и с самим королем-то не особо считались. По слухам, это как раз король с ними считался, потому что... Но это уже были те дела, которые мало меня занимали в то время.
Сеньоры эти, как водится, находились друг с другом в смертельной вражде. То был не обычный спор из-за пограничных владений, который разрешался небольшой войной и большими пирами, нет. Что-то у них было, между их родами, ненавидели они друг друга люто, воевали жестоко и постоянно. Крестьянам от этого житья не было, а вот город наш процветал. Сеньорам же надо было где-то покупать оружие, вербовать солдат и брать деньги в долг! Вольности наши защищал сам король, а воевать одновременно еще и с королевской армией никто из сеньоров не хотел. Король же получал лучшее в стране оружие и доспехи по цене в два раза ниже, чем наши вояки, и те ничего с этим не могли поделать. И когда они лично удостаивали наш город своим посещением, с большой помпой и пышной свитой, как полагается, то никогда не осмеливались прихватить с собой войска.
Нам не сильно нравились эти визиты. Свита барона, который слыл бравым воякой и развеселым гулякой, причиняла много хлопот городской страже (хотя и приносила кабатчикам изрядную прибыль). А графа, по слухам колдуна и чернокнижника, все просто боялись, и старались в дни его визитов вообще не выходить из дому без нужды.
Поздней осенью, в год моего двадцатилетия, по городу поползли слухи, что барон достал-таки старика-графа.
Наследницей графа была его молодая дочь, никто всерьез не верил, что она выстоит против войск своего кровного врага, хотя молва и говорила про нее, что она в искусстве чертознайства превзошла своего отца. Поговаривали даже, что вовсе не барон стал причиной смерти графа. Впрочем, про покойника старались не говорить вообще. И так уже ползли очень нехорошие слухи, совсем нехорошие. Мол, если кому и не успокоиться после смерти, так это проклятому колдуну. И люди, опять же по слухам, пропадать стали, и не только из окрестных деревень, а даже и из приграничных королевских владений.
Понятно дело, нас тревожили эти вести. Конечно, за все время усобицы такие ситуации случались, и не один раз, но времена предстояли неспокойные, и никто этому не радовался. Молодежь, вроде меня и моих друзей, потихоньку тренировали старые вояки, на всякий случай. И наш веселый город как-будто затянуло серым холодным туманом.
Туман немного просветлел, когда из ратуши объявили о визите в наш город наследницы графа. В нашем квартале народ зашевелился, готовя доспехи и оружие на продажу, в веселом квартале снова появились наемники из королевских земель - словом, жизнь стала возвращаться в привычное нам русло. Все понимали, что за визитом новой графини последует визит ее злейшего врага-барона, и все начнется по новой, так или иначе.
Встречать графиню набралась полная площадь людей, чего никогда не было с ее колдуном-папашей. Конечно, и про нее говорили разное, но уж больно всем хотелось посмотреть на нее, понять, выстоит ли она против барона, станет ли ему достойным противником.
Мы с приятелями тоже на площадь пришли, и место у нас было самое что ни на есть удобное - почти у самой ратуши. Там-то я впервые ее и увидел, графиню эту. Помню, я ее пожалел: красивая девушка, совсем молодая, немного старше моей средней сестры, но очень решительная. Был с ней и старый советник ее отца, мерзкий старикашка, с лицом иссиня-белом, как у покойника. Про него говорили, что он тоже был колдун, и что от роду ему чуть не тысяча лет, и что старику-графу он родня, и учитель в чертознайстве, и что сам Сатана ему лучший друг-приятель... Много чего про него говорили, и, хотя умные люди далеко не всему верили, боялись его изрядно, и, похоже, за дело. При его появлении народ как выдохнул, толпа слегка раздалась в стороны, и все глаза попрятали, никто не кланялся, как графине. А я... Что-то удержало меня, какая-то сила не позволила глаза от графини отвести. Увидел это колдун проклятый, и увидел, что я это заметил. И улыбнулся он мне такой улыбкой, что у меня волосы на затылке зашевелились.
...И тем же вечером меня похитили. В моем родном городе, где я каждый переулок знал, где спрятаться почти невозможно даже нам, его жителям, где мой отец один из самых уважаемых граждан, где чуть не каждый стражник знал меня в лицо! Подошли сзади, заткнули рот и нос какой-то тряпкой - и что стало с моими друзьями, и моей семьей...
...Нас было четверо, мы были примерно одинакового возраста. Нас держали взаперти, в большом каменном зале - только четыре тюфяка лежало внутри нарисованного на полу странного рисунка. Нам не разрешалось их передвигать, да мы и не хотели. Каждое утра колдун приходил, ковыляя, вставал в центр рисунка на полу и пел какую-то дикую песню на незнакомом языке - у меня от этой песни сводило зубы и выворачивало кишки наружу. Потом входили восемь стражников с командиром, и начинался наш день. Командир показывал нам приемы боя - стражники били. Били в полную силу, не жалея, свирепея от каждого точного удара. Мы пытались защищаться. Вечером мы падали на тюфяки, в крови и грязи, и просыпались на следующее утром под дикую и незнакомую песню.
Очень быстро я забыл про родной город, про дом и про отца, забыл, кто я, с трудом помнил даже собственное имя. В голове постоянно звучала песня колдуна, от нее сводило мышцы и словно выворачивало наизнанку. И - ненависть. Как я их ненавидел! Всех, и колдуна, и девку-графиню, и троих своих товарищей по несчастью. Эта ненависть била мне в голову, скручивала спазмами мое тело, заливала меня липкими зелеными потоками, я тонул в этом болоте и не находил выхода...
...Их всегда было двое на одного. Два здоровенных стражника, и приемы, которые показывал нам их командир, были бесполезны. Сначала мы пытались делать так, как он учил, но потом... Потом мы просто дрались за свою жизнь так, как подсказывала ненависть внутри. А колдун смотрел на это, смотрел и ухмылялся своей кривой улыбкой, как смотрит хозяин на собак, которых натаскивают на собачьи бои, я видел такое тогда, давно, в прошлой жизни. День за днем нас доводили до лютой, сжирающей душу ненависти, до безумия, до бешенства, от которого не было спасения даже ночью, даже во сне.
Но однажды, случайно, совершенно случайно... Уворачиваясь от ударов, я спиной наткнулся на Второго, нырнул за Третьего... Наша четверка перемещалась, переместилась необычным, плавным движением - и на полу остались лежать два трупа охранников.
И ненависть сменила цвет...
Мы удивленно смотрели друг на друга. Это было здорово, это было правильно. Странное движение связывало нас и давало силы. Мы почувствовали друг друга, почувствовали то, что нас связывает - ненависть, которая стала синей, холодной и острой, как клинок. Мы перестали защищаться, мы хотели убивать.
Трупы вынесли, колдун выгнал стражу и несколько дней нас никто не трогал. Мы если, спали, снова ели и снова спали. Между собой не разговаривали, в этом не было надобности. Колдун, однако, приходил каждое утро приходил и пел, только песня стала другой.
Сколько дней нам дали отдохнуть я не знаю, не считал. Однажды утром вместе с колдуном зашли новые восемь стражников, уже с дубинами. Все началось снова, но на этот раз мы не защищались. Мы перестали быть жертвами.
Мы снова и снова пытались повторить то движение, поймать то чувство смертельной правильности атаки. Снова и снова один, два - несколько стражников попадали, проваливались в воронки, которые мы крутили своими шагами, ударами, уклонами... Это было похоже на закручивание нескольких маленьких, слабых вихрей перед рождением большого смерча. Вот закручивается вихрь, но что-то не так, он распадается, рассеивает свою силу и вместо смертельного удара враг получает пыль в глаза.
Стражники теперь ощутимо нас боялись, и нам это нравилось. Их страх был как запах загнанного зверя, дрожащего от понимания своей участи, это прибавляло нам сил, давало нам немного дополнительного времени в каждой новой попытке.
Странный рисунок на полу сильно нам помогал. То, что раньше казалось странным, ничего не значащим переплетением линий на полу неожиданно стало картой, подсказкой - хотя и не всегда точной. Руна - а мы уже начали понимать, что это руна - была нарисована не совсем правильно.
И так же неожиданно мы начали понимать, что именно пел нам проклятый колдун по утрам. Точнее, мы вспомнили, что он поет. Он пел нам Руну Памяти, так же, как до этого пел нам Руну Пробуждения.
...И мы вспоминали, каждую ночь. Каждую ночь нам снились бесконечные битвы, бесконечная смерть и бесконечная кровь. И в каждой битве мы четверо были частью не слабых вихрей, но одного могучего смерча. Сотни и сотни жизней каждую ночь - и каждая жизнь состояла из сотен непрерывных, пылающих алой ненавистью огненных смерчей. Только из ненависти, больше в этих жизнях ничего не было.
Каждую новую жизнь нас тянуло друг к другу, где бы и кем бы мы не рождались. И все повторялось раз за разом. Мы рождались, встречались, нас захлестывал смерч из ненависти и крови. Жизнь за жизнью были наполнены только этим, жизнь за жизнью мы горели, как адское пламя.
Наша ненависть рождала страх - мы хорошо помнили его, нас боялись все, даже те, кто сражался вместе с нами. Нас боялись те, кто думал, что мы им служим. Те, кто нас призывал, те кто защищал, те, кто нас учил. Мы горели только для себя, неся ужас, смерть и страх всем остальным без исключения. Страх означал власть. Власть означала новые битвы, а новые битвы увеличивали страх перед нами.
Мы учились. С каждой новой жизнью техника боя становилась все более и более смертоносной. С каждой прожитой жизнью мы все лучше понимали, что и как надо делать, и это знание еще больше усиливало страх перед нами. И еще сильнее разжигало нашу ненависть.
Воспоминания давали нам то, что мы так хотели найти. Память делала наши движения более осмысленными, более правильными, более смертельными. Но самое главное: в нас снова горел тот самый огонь, способный сжечь все, что нам противостояло.
Или просто стояло на нашем пути.
Бывает, человек пытается собрать сложную головоломку, хитроумный механизм. И, все делая правильно, упускает из виду незначимые с виду мелочи. И части не стыкуются, не хотят становиться четким и совершенным целым. А потом внезапно раз! - толчок, удар - и все становится на свои заранее определенные места. Так отдельные руны наших боев сложились в одну - и восемь стражников остались лежать на полу вместе со своими дубинками.
Тела убрали. Колдун стал петь другую песню, теперь уже не только утром, но и вечером. И вместе с ним стала приходить девчонка-графиня.
Я помню, как кипела во мне жестокая радость - потому что я, и мои братья, мы знали, что он поет. Мы знали, а он нет.
Давным-давно мы перестали надеяться на волю случая, раз за разом, жизнь за жизнью сводящим нас вместе. Нам надоело тратить время на изучение того, что мы и так знали лучше всех мире. Давным-давно мы придумали книгу, ловушку для тех, кто захочет получить власть над рабами-демонами.
И вместе с ними стать повелителем мира.
Мы написали, как найти нас в новых воплощениях, как помочь нам вспомнить то, кем мы были в прошлых. Мы расставили ловушку для тех, кто безрассудно мечтает о власти, а таких во все времена было немало.
Мы составили Руну Пробуждения и Руну Памяти, которые пел глупый старикашка. Это, конечно, было не слишком разумно с его стороны, потому что мы никогда и никому не служили, и не собирались этого делать теперь. Но глупее всего с его стороны было петь нам Руну, которую он пел нам теперь.
В книге эта руна называлась Руной Подчинения. Предполагалось, что она дает абсолютную власть над четырьмя демонами, и, если пропеть ее демонам 12 раз, они будут служить тебе, как рабы, на кровь и плоть, на смерть и жизнь. Но дело в том, что была там некая игра слов, изящная, но довольно жестокая. И пел колдун два раза в день клятву отдать нам свою плоть и кровь, свою смерть и жизнь. А графиня ему подпевала...
На седьмой день к нам вошли двенадцать воинов графини в полном вооружении, в доспехах и с боевым оружием. Колдун прислал их, чтобы убить нас, так было написано в нашей книге. Там было написано послать на смерть своих лучших воинов, для того, чтобы их смерть окончательно пробудила демонов и подчинила их. А нам - нам было нужно их оружие.
...А потом мы пошли по замку, как четыре огненные смерча, убивая всех, кто попадался нам на дороге. Это было просто, это было правильно, это было наше естество. Графиню мы смахнули с лица земли как надоедливую муху, а вот колдун умирал так, как обещал нам в своей песне.
В нас снова горел огонь, в котором мы жили сотни жизней. Тот самый огонь, который когда-то зажгли мы сами, который мы поддерживали, сжигая в нем собственные души. Тот самый огонь, в котором горела наша человеческая природа, превращая нас в то, что так хотел заполучить колдун - в демонов битвы, в абсолютное оружие.
Но потом, когда в залитом кровью замке не осталось ничего живого, мы вспомнили кое-что еще... Мы вспомнили - нет, мы увидели, мы почувствовали, как огонь превращается в золу, в черную, мертвую, холодную золу.
Мы вспомнили, как однажды, давным-давно, когда мы были на пике своей мощи, на вершине власти, мы увидели - а может быть, нам показали - ту пустоту, куда мы падаем, куда мы идем. Поняли, что сгораем сами, горим, превращаясь в ничто, в пыль.
...И я разжал кулак, посмотрел на раскрытую ладонь и сказал себе, что больше никогда не сожму ее снова...
А потом мы поклялись. Мы поклялись, что больше никогда мы не будем сражаться ради сражения, что никогда больше мы не будем петь Руну Смерти, никогда больше не будем гореть этим пламенем. Мы бросили оружие и разошлись по сторонам света...
И я вспомнил сотни и сотни других жизней, когда я старался забыть, убежать от себя прежнего. Как сотни и сотни жизней я пытался научиться жить по-другому, как учился сострадать, любить... И как снова и снова черная ненависть сводила нас вместе и сворачивала в адский смерч, заставляя гореть черным огнем, сжигая свои души. Как снова и снова мы начинали сначала - сотни и сотни, тысячи жизней.
...Как умирали теми смертями, которыми убивали других... Как страдали, теряя близких так же, как страдали те, чьих близких убивали мы... Как мы оплачивали каждую погубленную жизнь, каждую пролитую слезу. И как снова и снова находился жадный до власти недоумок, который заставлял нас проходить через все сначала...
Я вспомнил сотни и сотни миров, где чистые, добрые и мудрые люди поют совсем другие руны, руны радости, руны познания, руны любви. Я вспомнил, как страстно стремился стать одним из них, и как они отворачивались от меня - черная ненависть оставила слишком сильный отпечаток. И как отчаянно хотел я стереть его, забыть, забыть навсегда...
А потом мы посмотрели друг на друга. Четыре демона, пытающиеся снова стать людьми, и снова пойманные в свою же ловушку. И глазами трех моих братьев снова смотрела черная пустота...
Мы сожгли колдовскую книгу, мы сожгли ее вместе с остатками замка.
И разошлись в разные стороны, с надеждой никогда больше не встречаться.
С уверенностью, что следующая встреча неизбежна.
Но, может быть, в следующий раз у нас хватит сил сказать "нет"...