Июнь   сорок  пятого.   Берлин.    Зона  оккупации   войск   Соединенного
Королевства  Великобритании.    Здесь  тишина  и  порядок.   Днем  и  ночью  на
улицах  ни  души. 
              Вот,  в  американской   зоне   вовсю  бурлит   деловая  жизнь.    Кто
коммерцию налаживает,   кто  на  общественных  работах, ради  пропитания,
трудится.    Кто  в  тюрьме  сидит.   Кого  расстреляли   уже.  Но  все  по  закону.
Закону   победителя.    Щепетильны  американцы  до  соблюдения  человеческих
прав  и  свобод.
            В  советской  зоне  иное шебаршение  идет.    Либо  толкотня   в  очереди
за  солдатской  кашей,  либо женские  стоны   с  постойных  мест.   Милосердие
вместе  с  реализацией   права  победителя   идут  рука  об  руку.
           А  здесь   тишина.     Пусты  улицы.    Лишь  патрулям  раздолье.  Гуляют
день  и  ночь.    Потом   в   казарме  отсыпаются  после  такой  боевой  задачи.
Чем  не  служба?    Просто,  в  первые  дни,  после  капитуляции Германии,   
стреляли   во  всех мужчин   призывного  возраста,  или  казавшихся  такими. 
Поди  разберись,   шестнадцать  ему  или  восемнадцать,   пятьдесят   или  пятьдесят
пять.   Покрошили,  короче.    Потом  трупы  убрали,  кровь  высохла,  и   настала
тишь-благодать.  Все  подомам  попрятались.    Старики,  женщины, дети.
Чего  испугались?    В  них,  вроде,   никто  не  стрелял.    Ну  и  пусть  сидят,
как  крысы  по  норам.
          Одно  плохо, скука.     Привыкла  психика  к  постоянному адреналину,  а  нет
его,  так  душа  не  на  месте.
          Идет  патруль,  офицер  и  три  солдата,   тишиной  маются.    Никого.
Ни  старика  моложавого,  чтобы  со  спины  не  разобрать  было.   Ни   дитяти
раньше  срока  вымахавшего.    Скучно.
          Между  тем,  офицер достал из  кармана  шиллинг,   щелчком  вверх 
подбросил,  поймал, посмотрел.
           - Решка ,  -  говорит, -   Билли  Джонс, -  обращается  к   одному  из 
патрульных, -  Когда  у  вас    день  рожденья?.
          Билли   пришлось  задуматься.    Притупляет  война  мозги.  Наконец,
вспомнил,   поддружеские  подтрунивания   сослуживцев.
          Офицер  быстро  сложил восемь  цифр    указанной  даты,   свежим   взглядом
оглядел      правую  часть   улицы  и  решительно  направил патруль   к одному
из  частных  домов.
          На   долгий   звонок,   дверь  открыла   пожилая женщина.    Вид  ее был
встревоженный.    От добродушной улыбки  офицера  тревога  переросла  в  ужас.
        - Можно?  -  на  хорошем  немецком  произнес он,    оттеснив  хозяйку  от
входа.
        Патруль  деловито  проследовал  в   гостиную.    Обстановка  скромная,  но
аккуратная.  Видно,  что  раньше  жили  хорошо.    Вместе  с  хозяйкой   здесь
молодая  женщина  и  мальчик десяти  лет.   Напряжены,  боятся.    А  когда
мой  Ковентри   их  сплеменники  бомбили,  небось,  не  боялись.  
         -  Извините  за  беспокойство,  -  виновато  развел руками,  -  Зашли,  вот.
Еще  кто  в  доме  есть?    Может, мужчины от  восемнадцати  до  пятидесяти лет?
         -  Нет,  нет, -   слишком  быстро ответила  молодая  женщина.
         "А ведь,  беременна, -  щелкнула   мысль   в  офицерской  голове,-  Как
сразу  не  распознал.    На  этой  войне   всю  квалификацию потеряю".
        Одного  патрульного  послал   проврить    чердак,  другого - подвал.
С  третьм,  в  сопровождении   всей  семьи  обошел комнаты.  Никого,  естественно.
Да  и  кто зесь станет  прятаться?
       Между  тем,   вернулись  патрульные.   С  подвалом  все  было  чисто,   а  вот
с  чердака   доносился  тонкий  запах  курева.
      -Уверен,-  спросил  сияющего  от  предвкушения  Билли.    Тот   утвердительно
кивнул.
     -  Дуй   в  комендатуру, за  подкреплением,  -  незаметно  от  хозяев   приказал
третьему  патрульному.
       -  Хорошо  у  вас,  -  снова  обратился  к  хозяйке, -  Тихо.   Не  обижают  ли  
наши       солдаты?
      И  пошел  неспешный  разговор,  о жизни,   семье,    отношении  к  войне,   к
прежней  власти.    
       -  Я  все  понять хочу,  - говорил   офицер  и  менял тему  разговора,  наблюдая,
как    отступают   ужас  и   напраженность в  глазах  хозяев,  уступая  место  тупой
усталости.
       Тем  временем,   десять  человек  подкрепления,  прибывшие  из комендатуры,
окружили  дом.
      -   А теперь,   попрошу  всех  оставаться  на  местах,  -   предупредил хозяев,
оставив  с  ними  двоих патрульных.  
      Сам, в  сопровождении  третьего,  направился  на чердак.    Старый  замок  не  
выдержал   удара  приклада.    Да,  несет  табачком.    Наверно, кое-кто  в  армии
пристрастился.
         -  Выходи,  камрад,  -   миролюбиво  поднял  руки, показывая,  что  оружия  нет,-
Или  от  этого  дома, всесте   с  твоими  родными  и  близкими   через час  останется
куча  строительного  мусора.   Ты  же  солдат.  Прими  судьбу  с  честью.
         Послышалось   громкое  шуршание  и  из под    груды    сваленных на  полу
досок   выполз   человек,  по знаку   офицера, взятый  караульным в  прицел.
          -  Пойдем?  -   предложил напрошенный гость.
        И  пошел.   А   куда  денешься?   Внизу  мать,  жена  и  младший  брат.
Куда  денешься?
        Спустились.
         -  Пауль! - кинулась  к  нему  молодая женщина,   едва  успел   датьзнак  
охране,  чтобы  не  мешали.     Пусть  попрощаются.
          -  Тоже  можете,  -  разрешил  пожилой  женщине  и  мальчику.
         Терпеливо  ждал.   Долго.
          - Ну  все, пошли,  -   сказал, когда  понял,  что объятия  слабеют.
         Подкрепление  конвоировало  Пауля  в  комендатуру.
           -   Извините, -   снова  развел  руками  перед хозяевами,-  Всего  хорошего.
          -   Постойте! -   кинулась  к  нему молодая  женщина,  -  Вы  можете  помочь?
Вы  человек,   я  же  вижу.
           -  Не  надо, Хильда,  -   одернула   ее  пожилая,  -   Этого они,  точно, не могут.
          "Смелая", - с  уваженим   подумал  офицер, покидая  спатрулем сей  
гостеприимный  дом.
           Война  закончилась, а  служба  продолжалась.    На  радость  победителей
и  горе   побежденным.