Отец обучил сына плотничать, столярничать а теперь и не знал, радоваться тому иль огорчаться.
- Главное, - внушал он отроку Федьке. - Улови ход рисунка древесных нитей не то что рукой - инструментом, понимаешь? Как мать наша. Та глазами знает, доброе ли тесто подошло, мять или не надо.
И сын понял. Не сразу, конечно. Ковырял, ковырял парнишка поленце - отец не подшпоривал, знал: время поможет, - и пошло.
Однако, скоро выяснилось, что не станет молодец столы-стулья мастерить, дома ставить. Кукол-марионеток навострился выпиливать-вытачивать шельмец окаянный.
Игрушки хороши, а только где видано, кем заповедано, чтобы деревенский плотник глупостями занимался. Люди к ним - с заказами, отец едва успевает, а отроче сидит: голову кулаком подпёр, новую невиданную куклу измышляет.
Глядел на то отец, ворчал-строжился, пенял малому за безделье, раз не сдержался - прикрикнул.
Не вынес юноша укоризны, ушёл из дому, куда ноги повели.
Долго о нём никакого помину не было. Через год-другой зашелестела молва: ходит по городам-сёлам кукольник. На площадях, в театрах такие представленья устраивает, что после финального занавеса тишина в зале ещё минут десять висит. Не хотят глаза видеть, как парнище кукол за тенета подёргивает, не желает ум понять: мастерству поражался иль чуду. Зрители расходятся ошеломлённые: так живо, так достоверно играют деревянные артисты.
Кукольник, именем Фёдор, - молчун молчуном. После представленья в комнатку на чердаке уходит, запирается. Ни поговорить с кем, ни стаканчик, прости Господи, пропустить не желает. Оттого в людях пуще интерес закипает. Вот и ломят, бывало, ближе к сцене - поглядеть.
По молодости Фёдор угрюмцем вовсе не был - мечтал больше. Хотелось ему новую куклу сделать лучше прежней. Со старыми куклами через время всё не то казалось, не так: движенья артистов угловаты, лица невыразительны. Новые пьесы для них сочинять раз за разом трудней.
Постепенно слились его чаяния и мечтанья в образ одной, необыкновенной, - совершенной куклы. Трудна задача, оттого притягательна, оттого манит в снах, подчиняет мысли. Только досадовал молодец, что мало времени думать да мастерить, надо представленья давать. Как без них? Ночевье, инструмент-материал, да есть-пить - за всё плата нужна.
Пытаясь из дерева человека сотворить, возлюбя его ещё в мечте бесплотной, занелюбил кукольник людей - тех, кто на его на спектаклях не дыша сидел.
Каждый свободный час просиживал мастер над замыслом. Ловчели руки, и тем дивней становились представленья. Но угрюмел и грубел Фёдор. Заодно грузнел и седел. Простой люд он уж ненавидеть забыл - злился теперь на богатую публику, какая тоже зазывать его стала, как разведала мастерство кукольника.
Время знай катится, не мешкая.
Денег скопился полон мешок, а Фёдор по-прежнему в худой одёже со старым самодельным инструментом в чердачной каморе обретается, где только кровать да сундучище с куклами. Некогда мастеру удобствами заниматься - мечту воплощать надо.
Сколь сортов дерева перевёл, какие только лобзики-стамески под свою руку не изобретал! С ладони на ладонь лубяную болванку перенимал и подолгу держал навесу - ощущенья проверял, постигал дерево. Или закроет глаза, слушает: не вышепчет ли ему дерево какие секреты. А оно будто впрямь шептало, а погодя заговорило, запело в работе и выдало, наконец, все свои тайны. Вышло-таки в одночасье как раз то, что столько лет мучительно снилось.
Взял мастер с верстака своё совершенное творенье дрожащими от восторга, не верящими руками. Как наречь новорожденца, какие роли ему поручить? Так и эдак решай - всё подходит новому артисту. Наперво Фёдор в клоуны его определил. Так и назвал - Клоун, - облачил по замыслу, пьесу для него сложил, читал ему даже, а тот чуть улыбчиво глядел на создателя. Понимал, чувствовал будущую роль - так верилось мастеру.
С той поры у Фёдора в привычку вошло беседовать с любимцем, да и невозможно было не заговорить с ним.
С Клоуном подняла кукольника к небесам новая волна славы. Может, Фёдор привык бы к своему шедевру, перестал удивляться, но разве в одиночку им любовался? Зрители каждый раз приходили в восторг, неистовствовали, то радуясь, то сочувствуя чудесному артисту.
За этими бурями терялся сам создатель. Люди на спектаклях уже не только нитей марионетки не замечали, но и того, в чьих руках они. Фёдора это сначала забавило, потом смущение взяло: такое поклонение казалось странным, ведь как ни крути, Клоун всё же был вещью.
По вечерам мастер разбирал игру своего главного артиста: хвалил, журил. Если бы кукольника соседи слыхали, приняли бы за умалишённого, хотя равнялось ли безумие Фёдора безумству зрителей на спектаклях?..
Сначала в чудодейственность деревянного артиста уверовали дети - им Фёдор позволил коснуться марионетки на счастье и теперь проклинал тот день. За ребятами ритуал подхватили взрослые.
Час-два после представленья порядком уставший мастер должен был держать любимца публики, и скрепя сердце наблюдать, как несчётные жаждущие благоговейно касаются одежд деревянного артиста. Как ни тяготили люди мастера, он через силу, с душевной тяготой терпел. Зато дома, наедине с куклой, случалось, срывался в ругань.
- Что они к тебе так липнут? - скрипел сквозь зубы, искоса взгядывая на игрушку.
Кому как не мастеру знать, что у марионетки нет души, нет ничего запредельного, во что уверовала толпа.
Сильней безумствовали поклонники Фёдорова искусства, сокрушительнее становилась досада мастера. Он сгорбился и потемнел лицом, будто слава Клоуна нещадно давила на плечи. Тяжко покачиваясь, возвращался кукольник в каморку, ронял марионетку на ларь у окна, сам валился поперёк кровати и забывался бессвязным, бестолковым сном. Клоун всю ночь смотрел на хозяина и улыбался.
Очередным вечером после спектакля измученный Фёдор не бросил артиста, по обыкновению, на сундук. С долгим пристальным вниманием жадно принялся осматривать своё совершенное создание. Вот шарниры суставов: нигде ничего не скрипит, не клинит. Вот личико со странной отрешённой полуулыбкой больше в глазах, чем на губах... Мастер искал изъяны. Не найдя, нахмурился, задумался и вдруг просветлел: шарниры, антрацитовый блеск глаз - и есть несовершенство! Разве у человека так бывает?
Скривив улыбку, Фёдор проговорил:
- Почему тебя любят, знаешь? Потому что тебя замыслил я, создал я, одушевил, как мог, и оболванил тобой тысячу простофилей.
Клоун пялился озорно, не умея сочувствовать.
- Тебя любят, притворщик, а ко мне даже ничтожный пьянчуга в кабаке не подсаживается - боится, но я докажу им...
Решился мастер раскрыть людям правду. Следующим вечером, когда спектакль закончился, вышел кукольник к зрителям и сквозь восторженный гул прокричал:
- Люди добрые, кукла моя - не чудо, а всего-навсего вещь для вашего увеселенья. Вот, трогайте, смотрите: дерево, шарниры, гвоздики.
И протянул марионетку в зал.
Что тут началось! Папаши с ребятишками на плечах, женщины, парни с девушками лавиной хлынули к сцене, топтали друг друга, цеплялись за верёвки, драли лоскуты с деревянного артиста. Суставы ему повредили, краску ободрали, и если б Фёдор не вызволил куклу, вовсе бы сломали.
Спрятав Клоуна в мешок, мастер кое-как отбился от обезумевшей толпы и бросился на улицу. Домой он двинулся окружно, бегом, стараясь не попадать в свет фонарей. Темнота, проливной дождь облегчили кукольнику бегство.
Едва отдышавшись, у себя в каморе вынул покалеченное творенье. Кукла смотрела на него как будто с сожаленьем. Фёдор удивился:
- Калека несчастный, меня жалеешь? Почему? Жалеть может живая душа, а ты - кто? Или что...
Он всё ещё не мог унять дрожь, скрипнул зубами, бросил игрушку на кровать, покачиваясь, навис над ней и, тяжело дыша, прохрипел:
- Отвечай: где твоя душа? Бездушного нельзя пристыдить или унизить. Всё это терплю я, понимаешь, болван совершенный? Легко быть добрым, весёлым всегда и со всеми, когда не бьётся сердце, не болит душа... Ты отнял у меня всё. Я мог бы помогать отцу плотничать, радоваться жене и детям, мог в богатстве наслаждаться жизнью, известностью, поклонением, будь я менее талантлив и не сумей создать тебя, чудовище. Всё, что получил ты,- моё. На твоём месте должен быть я...
Фёдор махнул рукой. Ответа ждать - от кого? Спотыкаясь, довлачился до ларя с куклами и брякнулся на него.
Марионетка бездвижно лежала поперёк на постели, смотрела в потолок, равнодушно снося проклятья, переходящие в невнятное брюзжание...
Наступило серое, как потолок каморки, утро. Маэстро очнулся и сразу почувствовал боль в затёкших членах. Он поднялся, потянулся, уперев кулаки в поясницу. Спать поперёк кровати не очень-то удобно. Оправив измятые клоунские штаны, накинув на плечи широкие лямки, он подошёл к окну, возле которого стоял театральный ларь, и взял на руки своего любимца.
- Ай-яй-яй, - мягко пожурил он куклу, оглядывая её истрепавшийся кафтан. - Фёдор Степаныч, Фёдор Степаныч, почему не следите за своей наружностью? Вы ведь у нас прима. Мне приснился замечательный сюжетец. Про деревенского плотника и его талантливого, но несчастного сына. Вам опять достанется главная роль.
Эдак Клоун выговаривал марионетке-мастеровому, бережно укладывая его в сундук к остальным артистам.