Голубев Сергей Леонидович : другие произведения.

Принцесса...Княжна...Побродяжка...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Сергей Голубев 2008 г.
  
  
   ПРИНЦЕССА... КНЯЖНА... ПОБРОДЯЖКА...
  
  
   ( МУЗЫКАЛЬНО-ПОЭТИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВО НА ИСТОРИЧЕСКУЮ ТЕМУ)
  
  
  
  
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
  
  
   АЛИ - ЭМЕТЕ, КНЯЖНА ВЛАДОМИРСКАЯ, КНЯЖНА ТАРАКАНОВА
  
   ОГИНСКИЙ - ПОЛЬСКИЙ ШЛЯХТИЧ, ГРАФ
  
   ДЕ РОШФОР ВАЛЬКУР - ФРАНЦУЗСКИЙ ГРАФ
  
   ГРАФ АЛЕКСЕЙ ОРЛОВ
  
   ПРИЗРАК ПЕТРА ТРЕТЬЕГО
  
   ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ
  
   ГРАФ ПАНИН - глава Коллегии Иностранных дел
  
   КНЯЗЬ РАДЗИВИЛЛ - польский магнат
  
   ИВАН ХРИСТЕНЕК - АДЪЮТАНТ ОРЛОВА
  
   ДОМАНСКИЙ - ПОЛЬСКИЙ ШЛЯХТИЧ
  
   РИШАР - ФРАНЦУЗСКИЙ БАНКИР
  
  
  
  
  
  
   Парижский салон. Беспорядочно движутся богато одетые дамы и кавалеры. Разговор возникает то там, то здесь, быстрым речитативом, под музыку.
  
  
  
  
  
   - Кто она?
   - Кто она?
   - Кто она?
   - Кто она?
   - Держится так - словно туз в рукаве!
   - Где раздобыла такое манто она?
   В Персии или в Москве?
  
   - Мне говорили про ханство сибирское.
   - Стоит взглянуть на ее соболя...
   - Как вы сказали? Княжна Владомирская?
   Это Сибирь? О-ля-ля!
  
   - Странно, а мне говорили - черкешенка...
   - Вздор, у нее голубые глаза.
   - Так хороша и свежа, как черешенка...
   - Это на ней бирюза?
  
   - Ужин давала: вино из Италии,
   А за спиною - казак в бороде.
   - Где вы видали подобные талии?
   - Должен признаться - нигде.
  
  
   - Кем-то приходится Елизавете?
   - Кем, не томите?
   - А плечи - восторг!
   - Имя - Али и к тому же Эмете:
   Это, скорее, Восток.
  
   - Ею столица вконец околдована...
   Думал представиться, да не посмел...
   - Кто она?
   - Кто она?
   - Кто она?
   - Кто она?
   - Что у нее на уме?
  
  
  
  
  
  
  
   Париж, салон Али Эмете, княжны Владомирской. Граф Огинский, граф Рошфор ждут выхода княжны.
  
  
  
   ОГИНСКИЙ.
   Рошфор, поверьте слову моему -
   она прекрасна, как ночная фея!
  
   РОШФОР.
   Не оттого ль вы неразлучны с нею?
   Уж не родней ли дяде-богатею
   хотите стать?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Я что-то не пойму,
   извольте объясниться.
   .
   РОШФОР.
   Сожалею.
   Бретёрствовать и в мыслях не имею.
   Париж свихнулся, судя по всему.
   Персидский дядя, сказочно богат:
   сады, павлины, золото горстями...
  
   ОГИНСКИЙ.
   При чём тут я?
   РОШФОР.
   Огинский, между нами...
   Хотя, признаться, брякнул невпопад.
   Мадера, видно, крепкою была.
   Прошу простить. Так что ж, она мила,
   черкешенка сия?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Ей как богине
   готов я посвятить себя отныне...
  
   РОШФОР.
   То фея, то богиня! Виноват,
   недаром про поляков говорят -
   безумные сердца. Куда уж больше!
   Здесь все, кому не лень, твердят о Польше.
   Мол, польские усатые мужчины
   готовы пасть к ногам Екатерины
   и туфельку парчовую лобзать...
  
   ОГИНСКИЙ.
   Граф, вы опять!?
  
   РОШФОР.
   О, я готов молчать,
   когда б молва о том не говорила.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Рошфор, вы позабыли Радзивилла!
  
   РОШФОР.
   Но он - в Мангейме, или я не прав?
   Зачем же он не в Вильне, храбрый граф?
  
   ОГИНСКИЙ.
   В Венеции, а вовсе не в Мангейме.
  
  
  
   РОШФОР.
   А что, теперь в Италии на сейме
   поляки выбирают королей?
   И то сказать - в Венеции теплей.
  
   ОГИНСКИЙ (неуверенно).
   Он копит силы.
  
   РОШФОР.
   Копит? Это ново.
   Станислав восемь лет как коронован,
   а Радзивилл всё копит... Се ля ви!
   Как видно, королевства по любви
   способна раздавать Екатерина.
   Супруг давно в могиле, а до сына
   ей дела нет. Увы, не Гамлет он:
   скорее, как пародия, смешон.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Но, граф, ему всего лишь восемнадцать!
  
   РОШФОР.
   Что ж, самый возраст зубкам прорезаться,
   чтоб выгрызать законные права.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Быть иль не быть?
  
   РОШФОР.
   Слова, слова, слова...
   А кстати, не пора ли появиться
   богине вашей? Как сия девица
   зовется, граф, - Эмете, Эмете?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Али Эмете.
  
  
  
   РОШФОР.
   Если красоте
   созвучно имя, то сдаюсь на милость
   восточным чарам... Боже, что случилось?
   Вы так бледны!
  
  
   ОГИНСКИЙ.
   Рошфор, она идет!
  
  
  
  
   (Появляется Тараканова)
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я, господа, прошу вас наперед
   меня простить за это опозданье:
   письмо от дяди. Месяц ожиданья -
   и наконец-то радостная весть,
   которую лишь ангел мог принесть.
   Мон анкль здоров и ждет меня в Стамбуле!
   Счастливые ветра опять подули
   в мой парус...
  
   ОГИНСКИЙ. (тихо - Рошфору).
   Боже, как возбуждена!
  
   РОШФОР. (так же тихо).
   Еще бы: кровь черкесская видна.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я, господа, признаться, смущена,
   но вам откроюсь, что сегодня стала
   наследницей имений, капитала
   и родовых сокровищ... Вот письмо -
   причина промедленья моего. (издали показывает листок).
  
   ОГИНСКИЙ.
   От всей души имею честь поздравить
   с наследством, но позвольте вам представить -
   граф де Рошфор Валькур. Не скрою, он
   мечтал попасть в ваш сказочный салон,
   и я не смог унять сего стремленья.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ах, полно, граф, оставьте извиненья,
   прошу садиться, будьте как свои.
   Что слышно вне пределов Сен-Луи,
   где мне пришлось, как птице, угнездиться?
   О чем толкует праздная столица?
  
   РОШФОР.
   О празднике, что вы ей даровали
   приездом вашим.
  
   ОГИНСКИЙ.
   И о карнавале,
   что вы давали третьего числа.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ах, я его едва перенесла.
   Милее мне восточные обряды,
   чем суета и ваши маскарады.
   Как всё же утомителен Париж!
  
   РОШФОР.
   Французы говорят "ноблесс оближ".
   К тому ж, такой загадочной персоны
   не видели парижские салоны
   уже давно: наверное, с тех пор,
   как Петр Великий посетил наш двор.
   Но вы еще загадочней, Эмете!
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Нет, право, парижане - словно дети:
   бросаются на блеск и мишуру.
  
   РОШФОР.
   Не вы ли им придумали игру?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Игру? О Боже, мне самой порою
   всё прожитое кажется игрою,
   но так назначил рок, и я живу -
   не зная где: во сне иль наяву.
   О, если б я кому-то рассказала
   всё, что за эти годы испытала
   моя душа,- поверьте, господа,-
   как я легко вздохнула бы тогда...
   Но я молчу.
  
   РОШФОР.
   За чем же дело стало?
   Кому же, как не преданным друзьям,
   открыться?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Исповедоваться? Вам!?
  
   РОШФОР (с обидой).
   Вы правы: иностранцам, иноверцам.
   Но верьте мне, что я готов всем сердцем
   вам послужить, а вы, княжна, вольны
   меня отвергнуть, коли не нужны
   вам честь моя и шпага дворянина.
   Простите, если сей тирадой длинной
   я утомил вас. Что ж, имею честь,
   прощайте.
  
  
  
   ТАРАКАНОВА (капризно).
   Де Рошфор, прошу вас сесть.
   А вы, Огинский, примиренья ради,
   споете мне романс, который я
   слыхала в прошлый раз на маскараде.
   Не правда ль, мы по-прежнему друзья?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Княжна, рабов не просят - им велят.
   Но я боюсь, что уши заболят
   у вас и графа.
   Давеча, Рошфор,
   не вы ль сказали, что бряцанье шпор
   есть в голосе моем, и визг шрапнели...
  
   РОШФОР.
   Княжна судьёю станет в этом деле.
   Хотя, по мне - уж лучше б вы не пели.
  
   ОГИНСКИЙ.
   А вы двух нот не можете связать...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Огинский, Вы дерзить или дерзать
   сюда пришли? Извольте начинать.
   Хоть я давно гитару не держала,
   но вам саккомпанирую, пожалуй. (берет гитару, перебирает струны).
   Огинский, пойте.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Слушаюсь, княжна.
   Излишне говорить: сия баллада
   волшебнице одной посвящена,
   прелестной фее в вихре маскарада.
  
  
  
  
  
   (Огинский поет)
  
  
   В эту ночь, словно фея из сказок,
   Ароматом восточным пьяня,
   В череде примелькавшихся масок
   Вы прошли и пленили меня.
  
   Это платье персидского шелка,
   Этот веер в руке неземной...
   Вы прошли, и завистливый шепот,
   Как листва, шелестел за спиной.
  
  
   Так холодна и горяча
   Свеча из лунного луча,
   Летит душа на это пламя голубое.
  
   Но кто волшебница сия?
   Вуаль Востока, кисея
   Какое чудо укрывает под собою?
  
  
   Из волшебной страны Аладдина,
   Из бескрайней морской синевы
   Вы пришли, и верней паладина,
   Я клянусь, не отыщете вы.
  
   Посмеетесь - и это во благо,
   И такой благодарен судьбе!
   Присягаю душою и шпагой
   Вам на верность, на гибель себе.
  
  
  
  
  
  
   Так холодна и горяча
   Свеча из лунного луча,
   Молите Господа и свет ее продлите.
  
   Звезда Востока, этуаль,
   Приподнимите же вуаль,
   Сожгите сердце, но улыбку подарите.
  
  
  
  
  
   РОШФОР.
   Романс изрядный! Уж не вы ли, граф,
   его в своей обители печальной
   сложили в сей манере идеальной,
   шляхетскую воинственность поправ?
  
   ОГИНСКИЙ (смущенно).
   Признаюсь, я.
  
  
   РОШФОР.
   Премного удружили.
   Не зря Париж объятья вам раскрыл.
   Ну что ж, вы славу барда заслужили,
   да и мотив, признаться, очень мил.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Мерси боку. Признанье славы сладко,
   хоть сладкое вредит.
  
   РОШФОР.
   А вы, княжна -
   такая же восточная загадка:
   в романсе не разгадана она.
   Хотя мой друг, исполненный печали,
   и жаждал заглянуть за край вуали,
   но ву а ля! Восток - всегда Восток:
   непостижим, прекрасен и жесток.
   Совсем как вы, прелестная особа...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Наверное, сегодня день особый:
   письмо от дяди, запах летних трав,
   романс, знакомство с вами, милый граф.
   Мне почему-то кажется, что это
   помочь способно снятию запрета
   молчания.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Я вам клянусь, княжна,
   что вашу тайну...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Клятва не нужна.
   Огинский, я уверена, что вы
   честь цените превыше головы.
   А что до вас, любезный граф Рошфор,
   то мне безумно жаль, что до сих пор
   мы не были знакомы, но без лести
   я повторю, что знает весь Париж:
   вы - образец достоинства и чести...
  
   РОШФОР.
   Не образец, княжна, образчик лишь.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Что образок, что образ - суть едина.
  
   РОШФОР.
   Тогда позвольте в роли паладина
   мне быть при Вас, чтоб оградить от бед.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Вы - паладин? Забавная картина...
  
  
   ТАРАКАНОВА. (Рошфору).
   Спасибо, граф. (протягивает руку для поцелуя).
   И вот вам мой ответ.
  
   ОГИНСКИЙ. (обиженно).
   А мне, княжна, признаться, и не снилась
   такая неожиданная милость.
   Неужто вы решили предпочесть
   кураж и лесть... но родовая честь
   дает не меньше права...
  
   РОШФОР. (вскакивает).
   Прошу пана
   учесть, что мы не в Польше, компрене?
   Мой род древнее. Впрочем, я вполне
   к услугам вашим.
  
   ОГИНСКИЙ. (тоже встает).
   Дерзость бонвивана
   прощать я не намерен...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Господа,
   извольте сесть! Огинский вы сюда,
   а вы, Рошфор, сюда. А я меж вами -
   как символ мира...
  
   ОГИНСКИЙ. (Рошфору).
   Смели вы при даме...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Довольно, я прошу вас, наконец:
   смирите пламя рыцарских сердец.
   Хотите, я спою вам? Голос музы
   скрепит, надеюсь, дружеские узы.
   Хотите?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Окажите честь, княжна.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Подайте мне гитару.
  
   РОШФОР.
   Вот она. (Подает гитару).
   Вручаю, как себя.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Благодарю. (берет аккорды).
   Признаюсь, я сейчас вам подарю
   то, что на свете мне милей всего:
   простую песню детства моего.
   Ее мне в Киле няня напевала,
   и я под эти звуки засыпала...
  
  
   (Тараканова поет)
  
  
   Спи, моя девица, бедное деревце,
   Спи вдалеке от родной стороны.
   Сгладится, сладится, в счастье поверится,
   Явью окажутся детские сны.
  
   Спи, моя девочка, яхонт мой аленький,
   Светлые глазки закрой поскорей.
   Ангел поможет тебе, моей маленькой,
   Бог не оставит сиротки своей.
  
   Всё перемелется, всё переменится,
   Вижу корону и царский дворец,
   Вижу, как ты, моя красная девица
   С принцем заморским идешь под венец.
  
   Здесь приютит тебя бедная хижина,
   Там охранит золоченый чертог.
   Всех покараешь, кем ныне обижена,
   Всех наградишь, кто тебя уберег.
  
   Спи, моя девица, бедное деревце,
   Спи вдалеке от родной стороны.
   Сгладится, сладится, в счастье поверится,
   Явью окажутся детские сны.
  
  
  
   РОШФОР.
   Шарман, княжна! Мотив в Париже нов,
   но не уступит лучшей серенаде.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы шутите, Рошфор.
  
   РОШФОР.
   О, Бога ради,
   велите быть шутом - на всё готов...
   Но шутки прочь: от вашей колыбельной
   повеяло печалью неподдельной,
   в ней тайна, как в ларце, заключена,
   Парижем не разгадана она.
   Княжна, я сердцем верю: эта встреча -
   залог душевной дружбы и предтеча...
  
   ОГИНСКИЙ.
   Рошфор, как видно, дядя-кардинал
   в риторике вас слабо подковал.
   Предтеча... это ж надо так сказать!
  
   РОШФОР.
   Вы правы, граф. Вам чувство заменять
   холодной риторической фигурой
   привычнее...
  
   ОГИНСКИЙ.
   А вам колчан Амура
   привычней невпопад опорожнять?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Простите, господа, который час?
   Поверьте, я так рада видеть вас,
   но бал в Версале, танцы, суета
   меня слегка, признаться, утомили...
  
   РОШФОР.
   Нам повелела Ваша красота,
   чтоб о часах мы думать позабыли.
   Простите неотесанных вояк.
   Княжна, вам только стоит сделать знак -
   и мы у ваших ног. Один приказ...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Надеюсь, я еще увижу вас. (обменивается быстрыми взглядами с Огинским).
   Прощайте, господа, покойной ночи.
   ( Оба откланиваются).
  
   РОШФОР ОГИНСКОМУ
   ( уходя, шепотом).
   Огинский, я повержен! Эти очи...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Княжна сидит на диване в той же гостиной, перебирая струны гитары. Входит Огинский.
  
  
  
   ОГИНСКИЙ.
   Поверьте, я и в мыслях не держал.
   Я к Вам спешил к назначенному часу,
   но этот франт, на фрак сменив кирасу,
   сдается мне, подобно Ловеласу,
   Вас у кареты вашей поджидал.
   Помилуйте, что было делать мне?
   Так привязался, чтоб мне провалиться...
   Я, было, и хотел отговориться,
   но вы должны со мною согласиться,
   что было б подозрительней вдвойне
   мне одному за вашей дверью скрыться.
   Пошли бы толки...
  
   ТАРАКАНОВА (смеется).
   Разве не идут?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Еще какие... но другого роду.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мой милый граф, вы дуете на воду.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Что ж делать, коль вина не подают.
  
   ТАРАКАНОВА (смеется, звонит в колокольчик, входит лакей). Жако, вина. А мне - бокал шербета. (слуга уходит).
  
   ОГИНСКИЙ.
   Шахерезада!
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Полно. Этикета
   довольно было в эти полчаса.
   Как наше дело? Что от Радзивилла?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Княжна, письмо еще не приходило,
   но я готов поклясться...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Чудеса!
   Вы мне клянетесь десять раз на дню,
   что всё давно готово к нашей встрече,
   но где письмо? Пока одни лишь речи. (слуга вносит напитки, наливает, уходит. Тараканова отпивает из бокала).
   Извольте, я еще повременю,
   но выдержат ли долго эти плечи?
  
  
  
  
   ОГИНСКИЙ (поднимает бокал).
   Каррарский мрамор хрупок, но пока
   ему подвластны души и века!
   Княжна, признаюсь честно, Радзивилл...
   Письма не будет. Князь так осторожен!
   Когда б письмо случайно кто-то вскрыл...
   Признайте, что такой исход возможен,
   не правда ли?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Бояться я должна,
   что чернь узнает правду о царице?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Княжна...
  
  
  
   ТАРАКАНОВА. (меняя тон).
   Та, что принцессой рождена,
   и вскорости сумеет утвердиться
   в своих правах. А та императрица,
   что царствует пока что на Руси...
  
   (входит дворецкий)
  
   ДВОРЕЦКИЙ.
   Месье Ришар!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Опять? Ну что ж, проси. (Огинскому, снова меняя тон).
   Мы с вами, граф, всего не досказали,
   не обессудьте, коль была резка.
   Что ежели вы там, в соседней зале
   немного поскучаете пока... (кивает на дверь).
   Вас позовут.
  
   ОГИНСКИЙ. (уходя).
   Мой долг повиноваться,
   хотя и на минуту расставаться...
  
   ТАРАКАНОВА (нетерпеливо).
   Ступайте ж! (Огинский уходит).
   ТАРАКАНОВА (сквозь зубы).
   Местечковый дон Жуан!
  
   ( входит дворецкий, за ним Ришар, банкир.)
  
   ДВОРЕЦКИЙ.
   Месье Ришар!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Входите, милый Жан,
   я рада вам, здоровы ли малютки?
   Да, кстати, вот из Пармы незабудки,
   снесите им, скажите - от княжны.
   Взгляните только, как они нежны -
   как ваши дети. Сколько им сейчас?
   Лизетт похожа в точности на вас,
   а Пьер - ну просто вылитая мать.
  
   РИШАР.
   Вы так добры. Но я хотел сказать...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Хотите кофе? Дядюшка вчера
   прислал стамбульский. Часто вечера
   я здесь одна за чашкой коротаю,
   скучаю... Или, может, лучше чаю?
   Здесь не найти такой, как у меня.
   Бывало, помню, вся моя родня
   в тени шатра на мраморной террасе
   пила его... Вы не хотите разве
   узнать на вкус, каков стамбульский чай?
  
   РИШАР.
   Княжна, простите... векселя за май.
   И вот еще счета от кредиторов
   на сумму...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Кредиторов? От которых? (смотрит счета).
   Ну, что до этих - могут подождать.
   К тому же, мне на днях должны прислать,
   тогда и расплачусь.
  
   РИШАР.
   Но вышли сроки!
  
  
  
  
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ах, милый Жан, ведь мы не на уроке:
   не надо мне втолковывать азы.
   Вот перстень из персидской бирюзы,
   подарок шаха, видите, Ришар?
   Я шлю его супруге вашей в дар
   с сердечным чувством. (снимает перстень и отдает ему).
   Что у вас еще?
  
   РИШАР.
   Поверьте мне, княжна, я так смущен...
   Но векселя предъявлены к уплате.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Платить сейчас? Ах, право, так некстати.
   Я заказала новое ландо
   и так, по мелочам... А если до...
   июля подождать?
  
   РИШАР.
   Но Вы сказали,
   что Вам на днях...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Да, мне уже послали,
   но с верною оказией, в обход,
   чтоб на таможне не дразнить народ.
  
   РИШАР.
   Так это верно?
  
   ТАРАКАНОВА (показывает письмо).
   Вот письмо от дяди.
  
   РИШАР.
   Читайте же скорее, бога ради!
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Здесь по-персидски. Я переведу.(читает)
   " Я каждый день у моря парус жду..."
   Ну, это не относится до дела.
   А, вот! " Я сделал всё, как ты хотела:
   с надежными людьми отправлен груз".
   Так, здесь опять про парус и про грусть.
   И вот еще: "Ни в чем не знай отказа...
   два редкие индийские топаза...
   шкатулка с изумрудами, сапфиры...
   сто тысяч золотых... флакончик мирры
   из цельного рубина..." Продолжать?
  
   РОШФОР.
   Вопрос лишь в том, когда всё это ждать.
  
   ТАРАКАНОВА.
   На днях, немного позже, что за дело!
   Ришар, поверьте, я сама хотела
   до срока расплатиться по долгам.
   Но что поделать, если так долга
   к вам по волнам дорога от Стамбула?
   Ведь прошлые долги я в срок вернула,
   не правда ли?
  
   РИШАР.( любуясь перстнем)
   Я верю Вам, княжна.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Расписку...
  
   РИШАР.
   Нет, расписка не нужна.
   Всецело положусь на Ваше слово.
  
   ТАРАКАНОВА (встает).
   Я рада буду вас увидеть снова,
   мой милый Жан.
  
   РИШАР.
   Слуга покорный ваш.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я завтра обновляю экипаж. И если вы...
  
   РИШАР.
   Увы, как мне ни жаль.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ну что ж, тогда прощайте, милый Жан.
  
   (Ришар уходит. Тараканова подходит к двери в другую залу, открывает ее, впускает Огинского).
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вам повторить, о чем мы толковали?
  
   ОГИНСКИЙ.
   О кредиторах. Милая княжна!
   Хотя банкира Вы очаровали
   так, что ему расписка не нужна,
   заимодавцы станут ждать едва ли.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Подслушивали, граф?
  
   ОГИНСКИЙ.
   От скуки лишь.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Как всё же отвратителен Париж!
   Глаза и уши всюду, я устала,
   скорее бы в родимые поля...
  
  
  
  
   ОГИНСКИЙ.
   Вокруг Кремля? За чем же дело стало?
   В Марселе шлюп скучает у причала,
   а Радзивилл - в Венеции.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Так мало
   мне времени подумать.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Для начала
   я погашу все Ваши векселя.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы настоящий рыцарь. Это мило.
   Верну с лихвой, едва доставят груз.
  
   ОГИНСКИЙ.
   Княжна, по порученью Радзивилла
   я с Вашими долгами разберусь,
   но попрошу...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Расписку?
  
   ОГИНСКИЙ.
   Ваше слово,
   что завтра же отправитесь в Марсель.
  
   ТАРАКАНОВА.
   И всё?
  
   ОГИНСКИЙ.
   И всё.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Извольте, я готова.
  
  
   ОГИНСКИЙ.
   Тогда - о ревуар, мадмуазель. (целует ей руку, уходит).
  
   ТАРАКАНОВА (одна).
   Поляк наглеет прямо на глазах.
   И тот еще, в Венеции... Однако,
   когда над головой гремит гроза,
   укроешься и шляпою поляка.
   Теперь, когда так много на кону,
   когда в России правит эта немка,-
   Петрова внучка, а не иноземка
   придет и подчинит себе страну.
   Рабы смирятся, им не привыкать
   ложиться в грязь пред государем новым...
   Два Дмитрия уж было, и как знать, -
   не породнюсь ли завтра с Пугачевым?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ливорно. Матросский кабачок. Песня русских матросов.
  
  
  
   Быть пьяным не зазорно,
   От русских матюков
   Трещит по швам Ливорно,
   Гуляет граф Орлов.
  
   От пушек на эскадре
   Щетинятся бока.
   Скидай сутану, падре,
   И дуй до кабака.
  
   Что море, что марина -
   Зеленая волна.
   Чесмы и Наварина
   Хлебнули мы сполна.
  
   Нам шкуру рубцевала
   Турецкая шрапнель
   И души принимала
   Соленая купель.
  
   Но бегали проворно
   По вантам под огнем.
   Трещи по швам, Ливорно,
   А мы еще хлебнем.
  
   Эх, кьянти - не наливка,
   Матросу не к лицу.
   К тому же и оливка
   Не ровня огурцу.
  
   Пока не слышно горна,
   Не встанем от столов.
   Трещит по швам Ливорно,
   Гуляет граф Орлов.
  
   Граф Алексей Орлов. Сидит один у себя в кабинете, пьет.
  
  
   ОРЛОВ.
   Вот дожил - уж не в радость и вино.
   А как пивали прежде, как пивали!
   А коли и не пили - всё равно:
   как во хмелю, ей царство добывали,
   как во хмелю потом короновали...
   Кажись, совсем недавно. Нет, давно.
   Иною стала матушка, крута.
   Стелила мягко, только жестко спится,
   поди-ка, братцу. Он хотя и злится,
   но понимает сам - императрица
   Всея Руси Орлову не чета.
   Владычица! А сколь была скромна,
   тиха, как мышь, и всё одна, одна...
   Вот и теперь одна Россией правит.
   Потемкин Гришка нынче фаворит:
   дорвался до верхов, и глаз горит,
   и кто такому спеси поубавит?
   Еще, глядишь, он с ней и под венец...
  
   Ливорно этот хуже, чем Голгофа!
   А кто ее тогда из Петергофа
   чуть не силком доставил во дворец?
   А после, в Ропше, кто не спал ночей,
   кто сторожил несчастного урода?
   Кем во хмелю петровская порода
   пресечена была, рукою чьей?
   А если б я тогда...
  
  
  
  
  
  
  
   ( тихо, но внятно доносится пение)
  
  
  
   Не выжечь из памяти Ропшу,
   Вовек не расстаться со мной.
   Бесплотные тени не ропщут -
   Но строго стоят за спиной.
  
  
   Чем дальше - тем строже и строже,
   И так до скончанья времен
   Казнись, что помазанник Божий
   Твоею рукою казнен.
  
  
   Когда палаши обнажали
   И тело топтали в пыли,-
   Вы бедной Российской державе
   Кровавый конец предрекли.
  
  
   Вовек этой крови не смоешь,
   Греха не утопишь в вине.
   Молись ли, храбрись ли - не сможешь,
   Не сможешь, не сможешь, не сможешь,
   Не сможешь забыть обо мне!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   (От стены отделяется фигура, подходит, садится к столу).
  
  
  
   ОРЛОВ.
   А, снова ты!
   Зачем пришел? Не спится под плитою?
   Ну, каюсь, грешен. Дело прожитое.
   К чему теперь грозить из темноты
   пустой бесплотной тенью?
  
   ПРИЗРАК.
   Не пустою.
  
   ОРЛОВ.
   Заговорил! А в прежние разы
   чего молчал? Аль духу не хватало?
   Сегодня, правда, выпито немало
   вина, чтоб развязать тебе язык.
   Еще добавим. (пьет). А теперь кляни,
   казни меня своей загробной карой.
  
   ПРИЗРАК.
   Ты постарел.
  
   ОРЛОВ.
   А ты совсем не старый,
   такой же, как на пьянке той шальной...
   Чего молчишь? Зачем пришел? За мной?
  
   ПРИЗРАК.
   С тобой - потом. Покамест, я - за ней.
  
   ОРЛОВ.
   За кем - за ней? Нельзя ли поясней?
  
   ПРИЗРАК.
   Ты знаешь сам.
  
  
   ОРЛОВ.
   Не поздно ль спохватился?
   Уж минуло, считай, двенадцать лет,
   как ты с венцом и с жизнью распростился.
   Ты щедро расплатился с нею...
  
   ПРИЗРАК.
   Нет.
  
   ОРЛОВ.
   Тебе ли восставать, бесплотный дух?
   Кто после драки машет кулаками?
  
   ПРИЗРАК.
   Возмездие.
  
   ОРЛОВ.
   Твой труп давно протух!
   Постой, уж не моими ли руками...
  
   ПРИЗРАК.
   Ты угадал.
  
   ОРЛОВ.
   В согласии моем
   уверен ты заранее?
  
   ПРИЗРАК.
   Уверен.
  
   ОРЛОВ.
   Ты хочешь, чтобы я...
  
   ПРИЗРАК.
   Со мной вдвоем.
  
  
  
  
   ОРЛОВ.
   Да захоти я даже - шанс потерян.
   Что ж не пришел, когда я был силен,
   когда все нити тайные в державе
   мы с братом в кулаках своих держали?
   Ведь знаешь сам - он ныне удален
   от трона. Нынче Гришка - да не тот!
   Потемкин правит бал, тушите свечи...
   Услышь он краем уха эти речи...
   Язык до Шлюссельбурга доведет.
   Спаси, Господь! (наливает, пьет залпом).
  
   ПРИЗРАК.
   Тебе придет письмо,
   храни его, но не давай ответа.
  
   ОРЛОВ.
   Письмо? Но от кого?
  
   ПРИЗРАК.
   Оно само
   расскажет обо всем. Но тайна эта,
   укрытая тобою от дворца,
   пускай пока лежит на дне ларца.
   Прощай, Орлов.
  
   ОРЛОВ.
   Что, умываешь руки?
   Туману напустил, а сам - в кусты?
   Ступай, я не боюсь. Запомни, ты,
   я больше не играю в эти штуки!
  
   ПРИЗРАК.
   Прочти письмо, в нем вся твоя судьба. (уходит).
  
  
  
   ОРЛОВ.
   Уходишь, демон? Скатертью дорога! (наливает)
   Так захмелеть от аглицкого грога...
   Помилуй, боже, грешного раба. (крестится, пьет).
  
  
  
   Венеция. Радзивилл и Тараканова
  
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Я перед Вами лукавить не стану:
   истина часто хитрее, чем ложь.
   Впрочем, Венеция - город тумана:
   правда ли, сказка ли - не разберешь.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Князь, я клянусь!
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Не клянитесь, паненка.
   Я Вам и на слово верю. Пока.
   Внучка Петра ненавистную немку
   скоро поднимет на русских штыках?
   Где же штыки? Не ищите ответа:
   если поладим, найдётся и штык...
   С матушкой Вашею, Елизаветой,
   виделся в юности польский старик.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы не старик.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Полагаете? Мило.
   Женские хитрости надо прощать.
   Но и стараясь привлечь Радзивилла, -
   остерегайтесь его обольщать.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Князь, это слишком!
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Простите, паненка.
   Старость не в радость, а годы не впрок.
   Я бы на трон Вам взобраться помог...
   если бы так не болела коленка.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Сильно болит?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Временами - беда.
   Старость не в радость... но я повторяюсь.
   Видели б Вы, как в былые года...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы мне поможете?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Я попытаюсь.
   Только условимся - карты на стол.
   Я не играю вслепую.
  
   ТАРАКАНОВА.
   О чем Вы?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Вами налажена связь с Пугачевым?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Он в Оренбурге.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Я знаю. И что?
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Что Вы хотите, чтоб я вам сказала?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Правду, княжна. Вы писали к нему?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Так же, как Вы мне. Но я приказала
   всё на словах передать одному
   верному мне человеку.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   И что же?
   Он Вам ответил?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Помилуйте, князь.
   Это же тысячи верст бездорожья:
   степи, леса, непролазная грязь...
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Вы и в России бывали?
  
   ТАРАКАНОВА (в сторону).
   Бедняга! (Радзивиллу):
   Князь, Вы забыли? Я давеча Вам
   всё рассказала: слуга, колымага,
   путь на Восток по российским степям...
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Помню, паненка, но только едва ли
   пользу извлек я из той пасторали.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы мне не верите?
  
  
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Верю. Себе.
   Верю, что сможете справиться с ролью.
   Я помогу Вам, и пусть не король я...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я помогу Вам.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Но в этой борьбе
   жизнь положить на неверную чашу
   зыбких весов, что зовутся судьбой,
   Вы не боитесь?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Сам дьявол не страшен,
   если поможет мне выиграть бой.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Кстати, о дьяволе. Слухи проворны.
   Ведомо Вам, что Орлов Алексей
   с русской эскадрой - на рейде Ливорно
   и помыкает Италией всей?
   Мне доносили: то бродит в печали,
   то - фейерверки и вина рекой.
   Властный вчера, он сегодня в опале...
   но у опального - флот под рукой.
   Я тут подумал... Но, честное слово, -
   просто экспромт в голове старика!
   Что, если б Вы отписали к Орлову?
   Может, и в лыко придется строка?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Что ж, я подумаю.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Нет, обещайте.
   Сделайте милость, и я Ваш должник.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я напишу ему.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Верю. Прощайте. (уходит).
  
   ТАРАКАНОВА (одна).
   Ставим по-крупному? Браво, старик!
  
  
  
  
  
   Два мужика с балалайками.
  
  
  
  
   ПЕРВЫЙ.
  
   Самозванцев на Руси -
   Хоть косою их коси!
   Столько развелося -
   Что в носу волосьев.
  
  
   ВТОРОЙ.
  
   А нако-ся, вот, выкуси,
   Да нипочём не выкосим.
   Што ни иностранец -
   То и самозванец.
  
  
   ПЕРВЫЙ.
  
   Был Димитрий, царь лихой,
   Все под им ходили.
  
  
   ВТОРОЙ.
  
   А потом его башкой
   Пушку зарядили.
  
  
   ПЕРВЫЙ.
  
   Был второй, да вышел весь,
   Ему Минин сбавил спесь.
   А коли бы не сбавил, -
   Поляк бы нынче правил.
  
  
   ВТОРОЙ.
  
   А я так скажу, земляк:
   По мне что немец, что поляк,
   Да хоть и англичана -
   Только б полегчало.
  
  
   ПЕРВЫЙ.
  
   Нынче немка коновод:
   Мужа придушила
   Да на весь честной народ
   Перья распушила.
  
  
   ВТОРОЙ.
  
   Это ты хватил, браток,
   Да за это, знаешь...
   На роток накинь платок -
   Зубы растеряешь.
  
  
   ПЕРВЫЙ.
  
   Растеряю - подберу,
   Не твоя забота.
   А за правду я - помру,
   Хоть и неохота.
  
  
   ВТОРОЙ.
  
   Взять Емельку Пугача:
   Сколь набрал добра-то...
   Не поляк, не немец, чай,
   А кафтан из кумача -
   Чем не ампиратор?
  
  
  
  
   ПЕРВЫЙ.
  
   А что? Емеля - ничего,
   Крови не боится.
   Говорят, сестра его
   В Персии томится?
  
  
   ВТОРОЙ.
  
   Коль не знаешь - не бреши,
   Сам слыхал, ей-богу:
   Не томится, а спешит
   Братцу на подмогу.
  
  
  
  
  
  
   ПЕРВЫЙ.
  
   Ну даешь, ядрёна вошь,
   Нешто в самом деле
   Немку с немцами под нож,
   А в цари - Емелю?
  
  
  
  
  
  
   Кабинет Екатерины. Екатерина и Панин, глава Коллегии Иностранных дел.
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Здоров ли, Никита Иваныч
   иль злобствует твой почечуй?
  
   ПАНИН.
   Ох, матушка, чем ни лечу...
   и мази прикладывал на ночь,
   и грязь, что знахарка дала.
   Уж сколько на мази да грязи
   потратил...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Из грязи да в князи,
   случалось, фортуна вела.
  
   ПАНИН.
   Надежней монаршая милость.
   Фортуна - изменчивый сон.
  
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   А часом, тебе не приснилось -
   чем занят сейчас Михельсон?
   И брат твой - ни слуху, ни духу:
   ужель разучились писать?
  
   ПАНИН.
   Ох, матушка, кабы посуху:
   обозы да пешая рать.
   Но ты не тревожься: догоним,
   на то он и божеский суд.
   Ни степь, ни башкирские кони
   от плахи его не спасут.
   Я чаю, добегался...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Чаешь?
   За то головой отвечаешь
   своею и братней. На суд
   пусть вора живым привезут,
   чтоб не было толков в народе.
  
   ПАНИН.
   Недолго ему колобродить,
   соскучились дыба и кнут.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Мне в том не прибавится славы:
   Вольтер, европейские нравы...
   опять нагоняй получу.
   Маркиз Пугачев для державы
   досадней, чем твой почечуй.
  
   ПАНИН.
   Управимся, матушка.
  
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Знаю.
   Надолго ли только? Навряд...
   Управимся с этого краю -
   с другого куснуть норовят.
   В Европе теперь, говорят,
   чудит самозванка иная:
   Вошла с Радзивиллом в союз
   .
   ПАНИН.
   Да плюнь ты на эту воровку!
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Поляки ходили на Русь...
  
   ПАНИН.
   Ходили - как мышь в мышеловку.
   Им тут учинили такое -
   бежали назад без штанов.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Но прежде злодейской рукою
   отравлен был царь Годунов.
   А что у меня впереди?
   С престола - да в невскую воду?
   Я тоже не царского роду.
  
   ПАНИН.
   Ох, матушка!
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Нет, погоди.
   Пословица есть у народа:
   пригрели змею на груди.
   Ты думал, не знаю я, что ли,
   про ропот опальных вельмож?
   Двенадцатый год на престоле
   лопатками чувствую нож.
   Едва успокоюсь, как снова
   ползет шепоток во дворец -
   мол, немка у внука Петрова
   похитила царский венец.
  
   ПАНИН.
   Взяла - во спасенье России -
   и в этом Господь нам помог!
   Ты вспомни, как мы голосили,
   попавши под прусский сапог.
   Покойница Елизавета
   ждала ли подобной беды?
   Мы Фридриха били под дых,
   а что получили за это?
   Ты вспомни - волною, накатом
   к Берлину стремились полки.
   Казалось - победа! Куда там...
   Глумились над русским солдатом
   побитые им пруссаки.
   А после голштинская шавка
   усы вырывала в строю,
   топтала солдатскую шапку,
   пробитую пулей в бою.
   Беднягу, который стрелялся,
   на плац выносили, на срам,
   а внук государя - смеялся,
   согнувшись почти пополам.
   Не ты - император из гроба
   корону с безумца сорвал!
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Как жаль, что не слышит Европа -
   такого ты страху нагнал.
   Но право же, я не из робких:
   пред Богом ответить смогу.
   Вернемся же к нашей воровке:
   явилась, как черт из коробки,
   занозой засела в мозгу.
   Княжна Тараканова!
   Панин,
   ответствуй мне как на духу:
   Людовик совсем оболванен,
   что принял на самом верху?
   Своими руками готова...
   прости, совладать не смогла.
   Я тут написала Орлову,
   подай-ка письмо со стола. (Панин подает письмо).
   Ну, слушай: (читает)
   " Нам ведомо стало
   из верных источников, что
   особа одна возмечтала
   похитить Российский престол.
   Она, с Радзивиллом в союзе,
   готовя преступный альянс,
   находится ныне в Рагузе,
   и надо использовать шанс.
   Я думаю, граф, что пора бы,
   к Рагузе направив суда,
   ее заманить на корабль
   и тайно доставить сюда.
   Не выйдет - потребуйте смело
   ареста мошенницы сей
   и выдачи в наши пределы.
   А если не выгорит дело -
   подвергните город обстрелу
   из пушек эскадры своей.
   Довольно миндальничать с ними,
   поскольку воровка сия
   чернит августейшее имя,
   священное для россиян.
   Но, граф, не палите бездумно:
   Рагуза не то, что Чесма,
   и ежели можно бесшумно, -
   я буду довольна весьма".
  
   Что скажешь?
  
   ПАНИН. Державное слово...
  
   ЕКАТЕРИНА (нетерпеливо).
   Делитесь сомненьями, граф.
  
   ПАНИН.
   Европа зашикает снова,
   что, дескать, законы поправ...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Иваныч, пойми меня ты хоть:
   Европе пора втолковать -
   в нас пальцем не надобно тыкать,
   так можно и руку сломать.
   Неведомо кто, побродяжка,
   мошенница с сотней имен,
   влетает, как вольная пташка,
   в Версаль и в парижский салон...
  
   ПАНИН.
   В Париже на фокусы падки.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Она заявляет права
   принцессы, и там без оглядки
   ей верят, увидев едва!
  
   ПАНИН.
   Что делать, такие порядки.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Над этим не надо шутить.
   Коль бросили вызов державе,
   держава Российская вправе
   надежно себя защитить.
  
   ПАНИН.
   Куда уж надежней... из пушек.
   Затеять вторую Чесму...
   Не лучше ль тишком, по уму...
   По мне - так поменьше хлопушек...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Я так и велела ему.
   Всегда понимал с полуслова,
   с того и возвыситься смог.
   Вели запечатать письмо
   и нынче ж отправить к Орлову.
  
  
  
   Рагуза. В большой зале Радзивилл, Тараканова и польская шляхта.
  
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Настает великий час, панове,
   долгожданный час седлать коней
   и омыть потоком нашей крови
   лик несчастной родины своей.
   Наше знамя славою увито,
   гордая рубцами прежних ран,
   лавою пойдет на московита
   доблестная конница улан.
   Нынче наши судьбы в Божьей воле,
   наступает ратная пора,
   утвердим на дедовском престоле
   славную наследницу Петра.
   Мы отслужим праздничную мессу,
   вновь в Кремле бокалы зазвенят.
   Лицезрейте юную принцессу,
   русской самодержице - виват!
  
   (Поляки кричат "Виват!")
  
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Здесь, под небом свободной Рагузы,
   той, что видела римских орлов,
   освятим наши братские узы
   нерушимостью клятвенных слов.
   Эта клятва да будет священна:
   я вам жизнью своею клянусь -
   Польша выйдет из рабского плена,
   если я на Руси воцарюсь.
   Там, в соборе святого Успенья,
   что хранит моих предков следы,
   Бог меня наградит за терпенье,
   я воздам вам за ваши труды.
   Мы добьемся желанной победы:
   вновь на Волге раздуем пожар,
   к нам примкнут оскорбленные шведы,
   мы поднимем полки янычар.
   Всё за нас - на земле и на небе,
   нас Людовик поддержит казной,
   в Риме папа отслужит молебен,
   чтобы Русь утвердилась за мной.
   Самовольно поправший законы
   раболепный угодник Москвы,
   Понятовский лишится короны. (Смотрит на Радзивилла).
   А достойного сыщете вы.
   Я небесному голосу внемлю,
   повторяя святые слова:
   возвращаю вам польскую землю
   и навечно дарую права!
  
   (Поляки кричат: "Виват!")
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   (шляхтичи поют)
  
  
   Сабли востры, пики длинны,
   Лошади буланы.
   Выезжают на равнины
   Польские уланы.
  
   Осушая перед сечей
   Кубок оловянный,
   Не страшатся злой картечи
   Польские уланы.
  
   Марш за славой грозной лавой,
   Бейте в барабаны.
   Начинают бой кровавый
   Польские уланы.
  
   Сабли вон, рубите в песи,
   Не считайте раны,
   Во врага зубами впейтесь,
   Польские уланы.
  
   Вьются по ветру хоругви,
   Солнцем осиянны.
   Вам идет победа в руки,
   Польские уланы.
  
   А попав в тугие сети
   Смерти окаянной,
   И на том деритесь свете
   Польские уланы.
  
  
   Сабли востры, сердце смело,
   Кровь бежит по жилам.
   Еще Польска не сгинела,
   Еще Польска жива!
  
  
   (Офицеры уходят, целуя по очереди руку Таракановой. Тараканова и Радзивилл одни.)
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Княжна, признаться, я не ожидал:
   чтоб Вы моих рубак околдовали...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Они так мило руку целовали.
   Я оценила оперный финал.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   А я, напротив, Ваш речитатив.
  
  
   ТАРАКАНОВА. (напевает мотив польской песни).
   Прошу простить: навязчивый мотив,
   хотя слова запомнила едва ли.
   Они всегда так рвутся к палашу?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Письмо к Орлову послано?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Пишу.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Княжна, спешите: дорог каждый час.
   Пишите прямо так, как говорили,
   когда моих поляков покорили.
   Как жаль, что он еще не видел Вас.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Увидит. Расскажите мне о нем,
   хотелось бы узнать его поближе.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Ну что ж, мы как-то встретились в Париже...
   Кровь с молоком! Вернее, кровь с огнем.
   Боюсь, что вы не видели такого:
   силен как буйвол, пьет за пятерых,
   ломает пятаки и гнет подковы,
   не прерывая карточной игры.
   Охотник до чинов и орденов,
   гуляка, бабник, идол всех гвардейцев...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Портрет анфас. А в профиль он каков?
   Хотелось бы получше приглядеться.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Извольте, в профиль: дьявольски хитер,
   пьет не пьянея, легок на обиду,
   в речах раскован, на язык остер,
   умен, но не показывает виду.
   Холодный взгляд под маской простака.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Хорош портрет! Час от часу не легче.
   Такой обманет или... искалечит.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Поверьте мне, Орлов у Вас в руках.
  
   ТАРАКАНОВА.
   В его руках мне не прожить и дня!
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Опальный рыцарь, сброшенный с коня -
   он ежечасно думает о мести.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Он русский, князь!
   К тому же, чувство чести
   велит...
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Княжна, послушайте меня.
  
   Когда б Вы знали, что такое власть!
   Кто раз глотнул хмельного яда власти -
   готов на все: солгать, убить, украсть,
   способен как угодно низко пасть,
   чтоб выпить всласть - и нет сильнее страсти!
   Он лишь пригубил, я ж почти до дна
   тот кубок осушил, но мы похожи.
   Конечно, он значительно моложе,
   но Вам ведь это на руку, княжна.
  
   Богиней мести сделайтесь отныне,
   подбросьте дров в костер его гордыни,
   сияйте так, чтоб глаз не мог отвесть:
   ведь чем очаровательней богиня,
   тем легче мы решаемся на месть.
   Вот так берется власть, в один присест:
   над сердцем, над державой, над сраженьем,
   а ежели подвержены сомненьям,
   то можете на всём поставить крест.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я напишу сегодня же.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Я рад.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Давайте хоть вчерне наметим планы.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Вы видели, княжна: мои уланы
   нешуточной отвагою горят.
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Хотя, на первый взгляд их доломаны
   слегка напоминают маскарад. (смеется).
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Нет, доломаны - это у гусар.
   Вот Вы сейчас изволили смеяться,
   но верьте мне - поляк умеет драться.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Когда ему обещан гонорар?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   С которым Вам не хочется расстаться?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не сомневайтесь, всё верну сполна:
   все города - Варшаву, Вильно, Краков.
   Но как я привлеку к себе казаков,
   коль между вами давняя война?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Пообещайте вольности и ловы,
   и я уверен - через пять минут
   старшины Вам присягу принесут.
  
   ТАРАКАНОВА.
   А в гетманы Украйне дать Орлова?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Не мало ли? Мне кажется, что он...
  
   ТАРАКАНОВА.
   О скипетре царя мечтает тайно?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Как знать. Но если станет близок трон -
   зачем ему какая-то Украйна?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Посмотрим, это всё одни слова:
   покуда мы стоим у переправы,-
   российский трон не ближе, чем Москва.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Верст на шестьсот подалее.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы правы.
  
  
   Радзивилл встает, ходит по зале. Подходит к Таракановой, берет ее за руки.
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Простите мне, княжна, но я скажу
   как на духу: нам надобно проститься.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Спешите, князь?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Позвольте объясниться.
   В Европе Ваше имя на слуху
   у всех дворов, Вам верят в Ватикане,
   в Париже ждут, шевелятся в Крыму,
   и всё ж, по разуменью моему,
   нам надо избегать рукоплесканий.
   В Рагузе соглядатаев царицы
   не меньше, чем матросов в кабаках,
   поэтому не лучше ль притвориться,
   что мы, мол, не смогли договориться...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Поэтому спешите удалиться?
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Чтоб Петербург оставить в дураках.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Бежите, князь?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Княжна, пред Вами старый,
   матерый волк, не загнанный досель.
   Мы слишком вызывающая пара
   и слишком соблазнительная цель.
   Мы выступим, когда придет пора,
   и я клянусь, что это будет скоро.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Матерый волк страшится топора?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Не топора, паненка, а позора.
   Быть схваченным на улочке, врасплох,
   страшней, чем умереть на поле брани.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы приложили максимум стараний,
   чтоб убедить меня. Суди вас бог!
   Прощайте, Вы мне больше не нужны,
   отныне положусь на волю рока.
   Спасайтесь, князь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Паненка, Вы юны.
   А рок умеет мстить, причем, жестоко.
   Я с детства не умел прощать обид,
   но Вам прощу и большую. Вы правы:
   нельзя коней менять у переправы,
   но опыт мне иное говорит.
   Обсудим наши шансы: Ваш мятеж
   (коль называть своими именами)
   подавлен будет русскими полками,
   едва Вы переступите рубеж.
   Моих улан достанет на два дня
   хорошего сраженья у границы...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Тогда позвольте мне осведомиться:
   зачем Вы обнадёжили меня?
   К чему затеян этот маскарад -
   насквозь фальшивый, впрочем, как и пенье?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Прошу Вас, без язвительных тирад,
   и проявите капельку терпенья.
   Мой план, хотя на первый взгляд, нелеп
   и может вызвать только лишь улыбку,
   но я его лелеял столько лет,
   что не имею права на ошибку.
   Итак, - Орлов. В Орлове суть игры.
   Вам нужен тот, кто выкован из стали.
   Мы с Вами расстаемся до поры,
   чтоб Вы ему страдалицей предстали.
   Покинутой, обманутой, - такой,
   чтоб растравить обиду Ахиллеса.
   Вы помните Гомера?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Боже мой!
   Нельзя ли ближе к делу?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Я, принцесса,
   как раз о деле.
   Дайте нам Орлова,
   нам без него и шагу не ступить.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Боюсь, его эскадра не готова
   доплыть до Петербурга по степи,
   не так ли, князь?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Оставьте степи мне.
  
   ТАРАКАНОВА.
   На пару дней хорошего сраженья?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Я думаю, скорей, - для отступленья.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Поляки с этим справятся вполне.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Так Вы дадите мне договорить?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Извольте, князь.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Орлова покорить
   непросто. Он раскроет Ваши козни.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не думаю.
  
  
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Он должен их раскрыть
   И повезти Вас к месту Вашей казни.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы шутите!!!
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Отнюдь, и в этом соль.
   Мятежница на флагмане у графа,
   и графа ждет почетная награда...
   Всё как по нотам: до-ре-ми-фа-соль.
   Но только вы окажетесь в Ла-Манше,
   как дело примет новый оборот:
   уланские полки походным маршем
   идут за Днепр...
  
   ТАРАКАНОВА.
   В двухдневный свой поход?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Сражения не будет. Только стычки,
   чтоб выманить российские войска
   от рубежей подалее, пока
   императрица ждет плененной птички,
   которую везут издалека.
   Теперь представьте: утро, гладь Невы,
   стопушечный фрегат, орудий жерла...
   И на борту присяги ждете Вы -
   в царевну превратившаяся жертва.
   Над крепостью - штандарт Елизаветы!
   (Об этом позаботится Орлов -
   Григорий, как и брат, смельчак отпетый).
   Опальный - он на всё теперь готов.
   Наш граф идет в гвардейские полки:
   он помнит там по имени любого,
   и через четверь часа вдоль реки
   стоят войска, подвластные Орлову.
  
   На палубе читают манифест,
   царица арестована в покоях,
   все пьянствуют, пока не надоест...
   Двенадцать лет назад уже такое
   случилось. Что Вы скажете в ответ?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Простите, князь; поскольку это бред, -
   позвольте отнестись к сему как к бреду.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Вы, стало быть, не верите в победу?
  
   ТАРАКАНОВА.
   В победу верю, но в такую - нет.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   И чем Вам не по нраву этот план?
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Хотя бы тем, что это путь в могилу.
   Поскольку нет надежды на улан,
   придется поискать другую силу.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Мужицкий бунт? Казаки? Крымский хан?
   Уж лучше сразу голову на плаху!
   Ваш Пугачев такого задал страху,
   но вскорости заплатит по грехам.
   Суворов отнял славу Михельсона,
   он верен государыне.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Пока.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Ну что ж, княжна, витайте в облаках.
   Вот только в облаках не сыщешь трона.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Кто знает... если в них парят орлы...
   Я напишу сегодня же. Прощайте.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Княжна, пленяйте графа, обольщайте:
   Ваш будущий успех,- не забывайте,-
   на кончике амуровой стрелы.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Одна стрела - и сразу две короны?
   Вы правы, князь, довольно обороны.
   Мне жаль, что вы решились на отъезд,
   но вам невольно вольную дарую.
   Надеюсь, что Орлов меня не съест...
   Как вы сказали: за один присест?
   Вот за один присест и очарую.
   Прощайте, князь.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Еще одно, княжна.
   Дорога в Рим опасна и трудна...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мы, кажется, про Рим не говорили.
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Неужто? Вы, наверное, забыли,
   как планы мне свои открыли. Или
   Вам папская поддержка не нужна?
   А, впрочем, эта мелочь не важна.
   Куда важнее, что с недавних пор
   мне как-то подозрителен Рошфор.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы шутите! Он предан мне до гроба:
   чтоб разделить мой тягостный вояж,
   он бросил всё...
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Но мне хотелось, чтобы
   пополнил Вашу свиту новый паж.
   Поверьте, он не сделает и шагу
   помимо Вашей воли никогда,
   и, несмотря на юные года,
   я Вам ручаюсь за его отвагу.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Он молод?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Он ровесник Вам, княжна.
   Он рос при мне и был мне вместо сына.
   Гордясь своей фамилией старинной,
   прославленной в былые времена...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы так богаты верными людьми,
   что можете без жалости расстаться
   с одним из них?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Что делать, черт возьми!
   Зато смогу за Вас не опасаться.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Он здесь?
  
   РАДЗИВИЛЛ.
   Он ожидает за дверьми. (подходит к дверям, впускает Доманского). Прошу любить - Доманский Михаил.
  
   (Входит Доманский).
  
   ТАРАКАНОВА. ( в сторону).
   Ну что ж, на первый взгляд довольно мил.
  
  
  
  
  
  
  
   Затемнение. Свет выхватывает на сцене фигуру Доманского, стоящего с опущенной в поклоне головой. Звучит песня.
  
  
  
  
   Где ему, где ему, где ему, где ему -
   Выстоять, выстрадать, выстрелить влет?
   Богом зачтется, что будет содеяно,
   Что не содеяно - дьявол зачтет.
  
  
   Всё еще, всё ещё, всё ещё, всё ещё
   Можно забыть, опрокинуть, разбить...
   Благоволите идти на позорище?
   Кровь молодую готовы пролить?
  
  
   Век вам лететь между Богом и демоном,
   Втёмную ставить на нечет и чёт.
   Где ему, где ему, где ему, где ему
   Выстоять, выстрадать, выстрелить влёт?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ливорно. Орлов у себя. Читает письмо Таракановой.
  
  
  
   ОРЛОВ. (читает).
   "... и предъявить законные права
   наследницы Российского престола".
   Ко мне писать подобные слова?
   Прикажешь, что ли, на вершок от пола
   подпрыгивать, роняя ордена?
   Боюсь, с огнем играете, княжна!
  
   Да полно, и княжна ли, в самом деле?
   Таких княжон - копейка за пучок.
   Жаль, мы ее в Париже проглядели,
   но ничего, достанем, дайте срок.
   Из Рима пишет. Повезло Рагузе,
   а то бы, видит Бог, не сплоховал.
   Уж я бы им устроил карнавал...
   Но мы и в Риме сей орех раскусим.
  
   "... и предъявить законные права".
   Теперь, я чаю, в Петербурге снова
   у Кати заболела голова:
   Едва-едва разбили Пугачева,
   как на тебе - наследница опять.
   Дочь Лизаветы!
   Нет, ядрёна мать,
   пора отбить охоту до корон!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Неслышно появляется Призрак.
  
  
   ПРИЗРАК.
   Не ты ль возвел охотницу на трон?
  
   ОРЛОВ.
   А, ты опять пришел, хотя не звали?
  
   ПРИЗРАК.
   Опять.
  
   ОРЛОВ.
   И вновь за старое, поди?
  
   ПРИЗРАК.
   За старое.
  
   ОРЛОВ.
   Что ныне мы в опале,
   что нам под зад коленом наподдали,
   что Гришка рвёт рубаху на груди,
   по-пьяному Потемкина кляня?
  
   ПРИЗРАК.
   Я верю в вас.
  
   ОРЛОВ.
   В кого из нас? В меня?
  
   ПРИЗРАК.
   В твою эскадру.
  
   ОРЛОВ.
   Это всё игрушки.
   Такими только турок и пугать.
  
  
  
   ПРИЗРАК.
   Как знать.
  
   ОРЛОВ.
   Но ты-то должен понимать:
   мне и пяти минут не простоять,
   попав под Петропавловские пушки.
  
   ПРИЗРАК.
   Я рад.
  
   ОРЛОВ.
   Не понимаю, хоть зарежь.
   Чему ты рад, урод, скажи яснее.
  
   ПРИЗРАК.
   Я рад, что ты решился на мятеж.
  
   ОРЛОВ.
   Какой мятеж?! Помыслить не посмею.
  
   ПРИЗРАК.
   Уже помыслил.
  
   ОРЛОВ.
   Ты не духовник,
   тебе ли исповедоваться буду?
   Ступай туда, откуда ты возник.
   "Решился на мятеж" - нашел Иуду!
  
   ПРИЗРАК.
   Ты предан ею.
  
   ОРЛОВ.
   Нет, я предан ей!
  
   ПРИЗРАК.
   Не лги себе.
   ОРЛОВ.
   Велю тебе: изыди!
  
   ПРИЗРАК.
   Я ухожу.
   Ты в Ропше был смелей,
   хотя без кораблей...
  
   ОРЛОВ.
   Исчезни, злыдень!
  
   Призрак исчезает. Орлов наливает бокал, встает, подходит к зеркалу.
  
   ОРЛОВ.
   Теперь тебе одно осталось - пить.
   Сиди тут, как бродяга в каталажке.
   Уж коль мертвец повадился ходить,
   поди, уже недолго до кондрашки.
   Хотя навряд ли эти итальяшки
   сумеют по-людски похоронить...
  
   А помнишь Петергоф? Двенадцать лет -
   а как вчера, и тот же ветер с моря...
   Сейчас - закат, а там, тогда - рассвет,
   трубач играет утреннюю зорю...
   Как нёс ее, как ей хотелось спать,
   как что-то неразборчиво шептала,
   как шпаги обнаженной рукоять
   расплавленным металлом обжигала...
   И вы одни, и вы наедине,
   судьба бросает версты под копыта...
   Так в полузабытьи и в полусне
   империя Российская добыта.
   Она была в беспамятстве почти.
   А лишь коней тогда повороти...
   Безвестный монастырь, насильный постриг.
   Быть может, и теперь еще не поздно?
   Исповедимы ль Божии пути?
  
  
  
   (Орлов пьет залпом, отходит от зеркала, кричит):
  
  
   Христенек, ты читаешь или пьешь?
   Сподобил Бог фамилией... Христенек!
   С ума сойдешь, пока ты доползешь!
  
   ХРИСТЕНЕК (входит).
   Вы звали, граф?
  
   ОРЛОВ.
   Возьми побольше денег,
   четверку самых резвых рысаков,
   вина в дорогу, мичмана в подмогу,
   и так скачи, чтоб искры от подков.
  
   ХРИСТЕНЕК.
   Куда скакать?
  
   ОРЛОВ.
   Сперва поспи немного,
   а после - в Рим.Там надобно сыскать
   одну княжну. Зовут Елизавета.
   Скажи, что я не смел ей отписать,
   и ты посланник устного ответа.
   Скажи - я видеть рад ее всегда,
   пусть поспешит, что, мол, не терпит дело,
   что здесь получит всё, чего хотела ...
   Что хочешь, ври, но привези сюда.
  
   ХРИСТЕНЕК.
   Всё сделаю. Позвольте удалиться?
  
   ОРЛОВ.
   Нет, погоди, давай на посошок. (пьют).
   Запомни, Ваня, ни один слушок...
  
  
  
   ХРИСТЕНЕК.
   Запомню. Ни один не просочится.
  
   ОРЛОВ.
   Храни тебя Господь. И дай мне слово,
   что привезешь прелестницу сию...
  
   ХРИСТЕНЕК.
   Даю.
  
   ОРЛОВ. (целует Ивана).
   Ступай. Ты был хорош в бою
   там, под Чесмой
   .
   ХРИСТЕНЕК.
   Я адъютант Орлова!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Затемнение, стук копыт, звучит песня:
  
  
  
  
   Храпят вороные, карета черна,
   Форейтор в лиловом берете.
   Ну, вот и настала расплата, княжна:
   Не графский посланник, а сам Сатана
   Мерещится в черной карете.
  
   Бездомная птаха, ночной мотылёк,
   Хвоинка, соринка, букашка,
   Не чёрт ли попутал, не бес ли увлёк.
   С небес ли раздут роковой уголёк,
   Принцесса, княжна, побродяжка?
  
   Куда вы летите на лютом ветру,
   Чего вы хотите, ответьте?
   Ведь плаха - расплата за эту игру,
   А как тяжело умирать поутру,
   Когда просыпаются дети!
  
   Не сыщешь таких вороных вороней
   На том ли, на этом ли свете.
   Холодные искры летят от камней,
   Судьба приближается. Хлещет коней
   Форейтор в лиловом берете.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Рим. Гостиная в особняке Таракановой. Тараканова и Доманский, хмуро смотрящий в окно.
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ау, Мишель! Опять причуды?
   Чем опечалился, мон шер?
   Хандра, людские пересуды
   или французский кавалер -
   Рошфор, с его ужасной шпагой?
   Хотя он и горит отвагой -
   задира, дуэлянт, бретёр,-
   но не умен и не хитер.
   Его ль бояться нам, Доманский?
   Страшнее те, кто по углам.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Он слишком досаждает Вам
   своею страстью африканской.
   Но Рим - не Африка!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Увы.
   А ты ревнивей, чем Отелло.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Вчера на бале слишком смело
   он с Вами вел себя, а Вы...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Прости, Мишель, я не хотела.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Вы с ним шептались у колонны,
   и он Вам руку пожимал.
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Признаться, повод слишком мал...
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Лизетт, Вы слишком благосклонны
   к тому, кто недостоин Вас!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я убеждаюсь каждый раз,
   Мишель, что ты еще ребенок.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Но мы ровесники, Лизетт!
  
   ТАРАКАНОВА. (задумчиво).
   Нам прибавляет уйму лет
   кортеж страстей непогребённых.
   Когда увижу наяву
   всё то, зачем теперь живу -
   быть может, вновь помолодею.
   А ныне всё, чем я владею -
   твоя любовь да свет вдали.
   Мне часто снятся корабли,
   река и золото на шпиле...
   Ах, если б люди знать могли,
   что эти годы накопили
   в надежно запертой душе... (пауза).
   Мы не ровесники, Мишель!
   И глупо ревновать к Рошфору.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Он ходит к Вам в любую пору,
   без приглашенья, всякий раз,
   едва захочет видеть Вас.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я в том большой беды не вижу,
   что он сидит и пьет бульон.
   Мы с ним знакомы по Парижу...
  
  
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Он до сих пор в тебя влюблен!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Чтоб перейти со мной на "ты",
   припадок ревности потребен?
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Прости, Лизетт.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мишель, остынь.
   Иначе траурный молебен
   отслужат по твоей душе.
   Ты знаешь, скольких он уже
   отправил к праотцам? Без счёта!
   Его боялся весь Париж.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Зачем ты это говоришь?
   Дуэль - не женская забота.
  
  
   (Входит Рошфор и стоит, незамеченный, в дверях)
  
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Рошфор, паркетный Ахиллес,
   убогий слепок с кавалера,
   на деле - просто мелкий бес,
   надевший маску Люцифера.
   Гроза трусливых парижан!
   Их застращает кто угодно,
   но шпаги он не обнажал,
   сойдясь со шляхтичем природным!
  
  
   (Рошфор выступает из дверей)
  
  
   РОШФОР.
   Опять дуэль. Какая скука.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Как смели Вы войти без стука!?
   Я прикажу Вас выгнать вон!
  
   РОШФОР.
   Малыш, ты даже не смешон.
   Ты просто жалок до зевоты.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Граф, умоляю...
  
   РОШФОР.
   Но, княжна,
   тому, кто с жизнью сводит счёты,
   защита Ваша не нужна.
   Он слишком смел и слишком горд,
   чтоб уповать на Вашу жалость.
   Не так ли, юноша?
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Пожалуй.
  
   РОШФОР (касается шпаги на боку).
   Я больно жалю этим жалом.
  
   ДОМАНСКИЙ (указывая на свою).
   А я - своим.
  
  
  
  
  
  
  
   РОШФОР.
   Итак, милорд, -
   простите за английский стиль, -
   пора условиться о встрече.
   Я б Вас немедля угостил,
   к тому же место недалече:
   как выйдешь - к левой стороне.
   Но есть дела и поважнее.
   Я новость свежую княжне
   хотел сказать наедине,
   и лишь скажу ее княжне я,
   как тотчас стану ваш слуга,
   то бишь, всегда готов к услуге.
   Забава будет недолга,
   но всё ж забава. А прислуге
   велите гнать гостей взашей,
   пока не кончим разговора.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Да как Вы смеете!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мишель,
   оставьте нас.
  
   (Доманский в бешенстве уходит)
  
  
   РОШФОР. (вслед ему).
   Я буду скоро!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Граф, я прошу... он слишком юн.
   Слова - без умысла и цели...
  
  
  
   РОШФОР.
   Кто оскорбляет честь мою,
   тот умирает на дуэли.
   Но я не с тем спешил, княжна.
   Есть неприятнейшая новость...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Любая новость не важна.
   Рошфор, смени свою суровость
   на сострадание.
  
   РОШФОР. К кому?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ты гибелью грозишь ему,
   а, значит, мне.
  
   РОШФОР.
   Лизетт, опомнись!
   Неужто прошлое - под нож?
   Ты полюбила эту помесь
   бравады с глупостью!? Ну что ж.
   Ты заплатила мне сполна
   за всё, что брошено под ноги
   любви, которая в итоге
   и растоптать меня вольна.
   Сперва казалось - это блажь,
   потом - сплошное исступленье.
   Поверь, я целовал каменья,
   где проезжал твой экипаж.
   Любить, не требуя взамен
   ни воздаянья ни участья...
   И ночь в Рагузе - капля счастья,
   роса на листьях цикламен...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я помню эту ночь, Анри.
  
  
   РОШФОР.
   Молчи! Огнём они гори -
   твои слова: в них страх потери.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я помню эту ночь, Анри.
   Спаси его, и я поверю,
   что может всё вернуться вспять...
  
   РОШФОР.
   Так ты готова обменять...
   И не раскаешься?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Готова.
  
   РОШФОР(через паузу).
   Его спасло одно лишь слово.
   Покончим с этим. Я могу
   признать величие поступка,
   и хоть предполагалась рубка,
   его тебе я сберегу.
   Я оценил твой щедрый жест,
   но жест в любви дешевле жести,
   и даже высшим из божеств
   не заменить потерю чести.
   Совсем не больно и слегка,
   чтоб только спеси поубавить,
   я поцарапаю щенка:
   ведь надо ж шпагу позабавить.
   А завтра отправляюсь в путь
   на первом судне до Марселя...
   Я словно в путах был доселе,
   и вот - избавился от пут.
   Прощай, Лизетт.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Но ты хотел...
  
   РОШФОР.
   Ах, да, запамятовал, право.
   Сегодня папа околел.
   Не знают - возраст ли, отрава,
   но суть одна - святой отец
   угомонился, наконец.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Климент скончался!?
  
   РОШФОР.
   В лучшем виде.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Напрасно жаждал Радзивилл,
   чтоб он меня благословил...
  
   РОШФОР.
   Другого выберут.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не выйдет.
   Конклав не скоро соберут,
   а каждый час сегодня дорог...
  
   РОШФОР.
   Прости, Лизетт, дела не ждут.
   Щенка живого принесут
   минут, примерно, через сорок.
   Царапну - только и всего,
   а ты уж подлечи его.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Затемнение. На освещенном заднике сцены две тени дерутся на шпагах. Звучит песня:
  
  
  
   Тверда рука, и сталь крепка,
   Но Ваша жизнь в моих руках -
   Ведь вот какая штука.
   Я прямо в сердце, мой герой,
   Лечу невидимой стрелой
   С невидимого лука.
  
   Судьбу в соперники избрав,
   Играете в героя?
   В недобрый час, мой добрый граф,
   Вы спорите со мною.
  
  
  
   И пусть противник Ваш щенок,
   Не им, а мной отбит клинок -
   Ведь вот какая штука.
   Поверьте, мне немного жаль,
   Что Вы со мной скрестили сталь
   Под сенью акведука.
  
   Не слишком честная игра?
   Но кто тому виною?
   В недобрый час, мой добрый граф,
   Вы спорите со мною.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Чины и доблести важны
   По эту сторону стены -
   Ведь вот какая штука.
   А там, за этою стеной -
   И Рим иной, и мир иной:
   Ни шороха, ни звука.
  
   Ни вешних гроз, ни летних трав,
   Ни холода, ни зноя...
   В недобрый час, мой добрый граф,
   Вы спорите со мною.
  
  
  
   Пора, довольно нападать:
   Тебе меня не забодать -
   Ведь вот какая штука.
   В последний раз отбей клинок,
   В последний раз вздохни, сынок,
   И дверь закрой без стука.
  
   Земную роль свою сыграв,
   Смиритесь с неземною.
   В недобрый час, мой добрый граф,
   Вы спорили со мною.
  
  
   Тень одного из дерущихся падает. Вторая тень салютует ему шпагой.
   Затемнение.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Та же гостиная. Тараканова одна.
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Только царапну - и дело с концом!
   Лапой царапнет тигриной.
   Так полоснёт, что родное лицо
   маскою станет звериной.
   Боже, прости мне: о чем хлопочу?
   Только бы выстоял, выжил.
   Боже Всевышний, я жить не хочу,
   если его не увижу.
   Так полюбила - туман в голове:
   словно девчонка босая,
   снова бегу по росистой траве,
   сердце на ветер бросая.
   Знаю, что скоро наступит конец,
   скоро придется расстаться:
   разве допустят, чтоб польский юнец
   вздумал с царицей венчаться?
  
   Ведаешь, Боже, все мысли до дна,
   души людские читаешь.
   Верю, что я не останусь одна,
   если меня не оставишь.
   Грех ли гордыни толкает вперед,
   вера ли в дело святое?
   Или судьба меня в водоворот
   щепкой бросает простою?
   Истина, ложь ли? Наставь и спаси!
   Я - или дерзкая немка?
   Казнь или трон меня ждет на Руси?
   Или могила застенка?
   Благом ли стану для всех россиян
   или мятежницей новой?
   Боже, ответь мне!
  
  
   (входит слуга)
  
  
   СЛУГА.
   Христенек Иван.
   Послан от графа Орлова!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Боже, Ты дал этот страшный ответ
   тотчас, как я попросила...
   Выбора не было, выхода нет.
   Трон или плаха ...
   Россия!
  
  
   (входит Христенек)
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Рада Вас видеть, садитесь сюда.
   Как Вы доехали?
  
   ИВАН.
   Скоро.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не утомительна эта езда
   после морского простора?
  
   ИВАН.
   Даже и самый дурной экипаж
   может доставить блаженство,
   если в награду за трудный вояж
   видишь само совершенство.
  
   ТАРАКАНОВА.(смеется).
   Это Вам граф приказал заучить?
   Впрочем, изложено мило.
  
   ИВАН.
   Я б заучил, коль не мог отличить
   ангела от крокодила.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Речь флибустьера! Простите меня.
   Это всё здешние плуты:
   учат экспромпты в течение дня
   для подходящей минуты.
   Здесь отвыкаешь от речи мужской:
   приторно всё и притворно.
   Вы принесли сюда ветер морской...
   Ветрено нынче в Ливорно?
  
   ИВАН.
   Ежели с моря - так мачты гудят,
   якорь о камни скрежещет.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Правда ли, ветреник граф, говорят?
  
   ИВАН.
   Зависть людская клевещет.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Часто не в духе? Тоскует, поди,
   по Петербургскому раю?
  
   ИВАН.
   Граф говорит: посадили - сиди,
   должности не выбирают.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы ведь не русский?
  
  
  
  
  
   ИВАН.
   По роду я серб.
   Взят в адъютанты Орловым.
   Ныне ржавеет оставленный серп
   там, под родительским кровом.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мне это близко... Скажите, Иван...
   Можно к Вам так обращаться?
  
   ИВАН.
   Сделайте милость. Кому как не Вам,
   в свете привыкшей вращаться...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Или скитаться по свету.
  
   ИВАН.
   По мне, -
   славно скитаться по свету.
   По ветру плыть или плыть по волне -
   доли прекраснее нету.
   Ежели бой - так совсем благодать...
  
   ТАРАКАНОВА.
   С Вами письмо от Орлова?
  
   ИВАН.
   Велено Вам на словах передать
   каждое графское слово.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Так передайте.
  
   ИВАН.
   Позвольте вина.
   Чертова эта дорога...(наливает, пьет).
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы так спешили?
  
   ИВАН.
   Поверьте, княжна,
   граф, если взыщет - так строго.
   Вот Вам доподлинно графская весть...
  
  
   (затемнение, звучит песня):
  
  
   Кони несут, и немыслимо слезть,-
   В чём же она виновата?
   Предназначенье, гордыня и месть -
   Тройка судьбы бесноватой.
  
   Предназначенье - шальной коренной,
   Прах под копыта бросает,
   Бьется гордыня в ремнях пристяжной,
   Месть удила выгрызает.
  
   Сбиты костяшки - зубами держись,
   Если не можешь руками.
   Иль на колдобине вышвырнет жизнь,
   Хрястнет спиною о камни.
  
   Чёт или нечет? Господь или чёрт?
   Золото иль позолота?
   Кровь холодеет, но бездна влечет
   Страшным восторгом полёта.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ( Свет. Тараканова и Христенек )
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   В графском посланье тревога слышна.
  
   ИВАН.
   Вы сообщите решенье, княжна?
   Жизнь моя - в Вашем решенье.
   Если откажетесь - грош ей цена.
  
   ТАРАКАНОВА. (смеется).
   Вздёрнет на рею?
  
   ИВАН.
   Сорвав ордена,
   вздёрнет без тени сомненья!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Граф так ужасен? И в гости к нему
   Вы приглашаете даму?
   Что-то, признаться, я в толк не возьму...
  
   ИВАН.
   Если позволите прямо -
   я Вам ответствую как на духу.
   Графа обидели там... наверху.
   После Чесмы, Наварина -
   сослан в Ливорно, в такую дыру,
   где, только водку и пить поутру,
   слушая писк комариный.
  
   ТАРАКАНОВА (весело).
   Страшно представить.
  
  
  
   ИВАН.
   Да прямо беда.
   Думал - сопьется вчистую.
   Только подумайте: водка, вода,
   гадкая гавань, гнилые суда...
   Жизнь прожита вхолостую!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Что-то я нить не могу ухватить.
  
   ИВАН.
   Просто приехать к нему, погостить,
   словно волшебная фея...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Или сиделка?
  
   ИВАН.
   Прошу извинить,
   ангел-хранитель, скорее.
   Только про Вас докатилась молва
   через Альпийские тропы, -
   он мне сказал, что надежда жива
   в новой богине Европы.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Так и сказал про меня?
  
   ИВАН.
   Побожусь.
   Мне доверяет всецело.
   Я, говорит, еще в дело гожусь,
   было б горячее дело.
   Но, говорит мне, Христенек, смотри,
   с тайною этой живи и умри.
   После прочел мне посланье,
   водки налил и послал меня в Рим...
   С Вами и с графом мы Русь покорим,
   только на Вас упованье.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Это измена.
  
   ИВАН.
   Измена? Кому?
   Той, что его же руками...
   Вы бы видали в Чесменском дыму
   графа с его моряками!
   Где же награда? Потемкин кривой
   сел вместо кровного брата!
   Нету просвету, хоть волком завой -
   вот она вся и награда.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы мне так много сказали, Иван.
   Вы не боитесь...
  
   ИВАН.
   Бояться?
   Мне, кто на брандере шел на таран,
   зная, что должен взорваться?
   Я только Божьего гнева страшусь,
   Богу же правда угодна.
   Если от немки избавится Русь -
   Сербия станет свободна.
   А недостанет отваги и сил -
   сами пожнем, что посеем.
   Знайте, княжна, я Вам душу излил
   так, как ни разу доселе.
   Выбор за Вами. Прощайте, княжна.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я Ваш порыв оценила сполна
   и не замедлю с ответом.
  
  
  
  
  
   (Христенек уходит )
  
   ТАРАКАНОВА (одна).
   Боже, помилуй, вся сила нужна,
   чтобы решиться на это!
  
   (Вбегает Доманский)
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Кто этот, в черном, что вышел отсель?
   Я не встречал его ране.
   Новый поклонник, соперник?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мишель!
   Жив...
  
   ДОМАНСКИЙ.
   И, как видишь, не ранен.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Граф де Рошфор...
  
   ДОМАНСКИЙ. (трогает шпагу).
   Напоролся на сталь.
   Кто этот, в черном?
  
   ТАРАКАНОВА.
   О Боже!
   Граф не убит?
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Просто жить перестал.
   Мог бы продать подороже
   жизнь, что, похоже, ценил высоко...
   но не поспоришь с судьбою.
   Если б правее на пару вершков,
   я б не стоял пред тобою.
   ТАРАКАНОВА.
   Ты заколол де Рошфора в бою?!
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Разве не я пред тобою стою?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вижу, но всё же не верю.
   Это же чудо! Господь нас хранит!
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Тоже мне чудо: противник убит.
   Бог не заметит потерю.
   Я же сказал тебе: здесь не Париж...
   Всё-таки, кто этот в чёрном?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Рок. Собирайся в дорогу, малыш.
   Мы отбываем в Ливорно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   (Затемнетие, стук копыт, песня на два голоса )
  
   ЖЕНСКИЙ ГОЛОС:
  
   Бездна шарма, изящества, такта
   Погубила немало голов.
   Обусловлены пункты контракта,
   Ожидайте сюрприза, Орлов!
  
   МУЖСКОЙ ГОЛОС:
  
   Этот взгляд, эти гордые шрамы,
   Сумасшедшие ночи без сна
   Не забудут прелестные дамы...
   Ожидайте сюрприза, княжна!
  
   ЖЕНСКИЙ:
  
   Не игра, не расчет на кокетство,
   А распахнутый омут страстей -
   Вот простое и верное средство...
   Опасайся беды, Алексей!
  
   МУЖСКОЙ:
  
   Кто изведал капризы фортуны,
   Тот не щурясь взирает на свет.
   Если сделалось сердце чугунным -
   Опасайся подвоха, Лизетт!
  
   МУЖСКОЙ:
   Уповая на знание женщин...
  
   ЖЕНСКИЙ:
   Уповая на то, что юна...
   Граф Орлов, опасайтесь обжечься!
  
   МУЖСКОЙ:
   Опасайтесь увлечься, княжна!
  
  
   Петербург. Кабинет Екатерины. Екатерина и Панин.
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Никита Иваныч, извольте присесть.
   Утихла подагра?
  
   ПАНИН.
   Лютует.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Сейчас сообщу вам приятную весть, -
   подагру как ветром и сдует.
   Вчера от Орлова получен пакет:
   он пишет, что некая пташка
   в Ливорно уже.
  
   ПАНИН.
   Арестована?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Нет.
  
   ПАНИН.
   За что ж ей такая поблажка?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Пускай пощебечет. Недолго, поди,
   уже щебетать и осталось.
  
   ПАНИН (яростно).
   По мне - так скорей на корабль посади,
   да в цепи, да ходу... Сама посуди...
  
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА (смеется).
   И ты мне толкуешь про старость!
   А сам, погляжу, так и рвешься на бой.
   Бог даст, мы еще потанцуем с тобой.
  
   ПАНИН.
   Коль чести такой удостоюсь
   .
   ЕКАТЕРИНА.
   На слове ловлю. За тобой котильон.
   Орлов-то, выходит, хоть пьян да умен.
  
   ПАНИН.
   Не слишком ли, матушка?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   То-есть?
  
   ПАНИН.
   Как хочешь, но мне, старику, не понять:
   коль в руки попалась воровка,-
   тут надо не умничать, а выполнять.
   А ежели графу неловко...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   О чем ты, Никита Иваныч?
  
   ПАНИН.
   О том!
   Орловых - что сучьев у дуба.
   И ежели им сговориться гуртом...
   Сейчас проглядим - пожалеем потом.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Ты думаешь...
  
  
  
  
   ПАНИН.
   Как тут не думать!
   С чего он в Ливорно неделями пьет?
   Вином заливает обиду?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Какую обиду? Награды, почет...
   А впрочем...
  
   ПАНИН.
   А, может, для виду?
   Мол, грудь нараспашку, коль совесть чиста:
   вельможа российский гуляет...
   А только сдается мне, что неспроста
   он с этой воровкой петляет.
   Гляди, не отсюда ли тянется нить.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Григорий? Да полно, Иваныч!
   Хотя... Не мешает за ним последить.
  
   ПАНИН.
   Уже.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Ну, и что же?
  
   ПАНИН.
   Он за ночь
   раз пять выезжает - в полки, на суда...
   И пьют - слава богу, не брагу.
   К Измайловцам больше.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Они же тогда...
   мне первые дали присягу.
   Прости, но какой ему с этого толк?
  
  
   ПАНИН.
   Родной для Орловых - Измайловский полк.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Так ты полагаешь...
  
   ПАНИН.
   Не знаю пока:
   тут поровну - чет или нечет...
   А только послушай меня, старика:
   не будет державе покою, пока
   та птичка в Ливорно щебечет.
  
  
  
  
  
   Ливорно. Дворец князя Орлова. Орлов идет навстречу Таракановой, целует руку.
  
  
  
   ОРЛОВ.
   Слава те, Господи, вот мы и свиделись,
   я уж отчаялся Вас лицезреть.
   Как Вас устроили с Вашею свитою-с?
   Я Ваш посыльный отныне и впредь.
   Счастлив исполнить любое желание -
   стоит лишь брови нахмурить едва.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я поспешила на Ваше послание,
   ставши из Рима посыльною к Вам.
  
   ОРЛОВ.
   Просьба нижайшая Вами услышана,
   чем оплачу этот царственный жест?
   Скоро ли эта убогая хижина
   Вам разонравится и надоест?
   ТАРАКАНОВА.
   В детстве метелью судьбу занесло мою,
   юность хранил упоительный Юг...
   Я и спала под сибирской соломою
   и расцветала в Персидском раю...
  
   ОРЛОВ (восхищенно).
   И расцвели!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Чтоб увянуть без времени.
  
   ОРЛОВ.
   Иль хорошеть на погибель врагу!
   Богом клянусь: хоть сейчас побегу
   оруженосцем у Вашего стремени.
   Я б на руках Вас до трона донес!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Граф, осторожней: а если поверю?
   Что, если там, за закрытою дверью
   кто-то уже сочиняет донос?
  
   ОРЛОВ.
   Здесь безопасно, наушников нет.
   Ну, а появится: камень - и в море.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Хочется верить.
  
   ОРЛОВ.
   Хотите, обед
   будет на флагмане?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Может быть, вскоре,
   но не сегодня.
  
  
   ОРЛОВ.
   Простите, княжна.
   Господи, Ваше Высочество, то-есть.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Формула титула, граф, не важна.
   Как-нибудь я за бокалом вина
   Вам расскажу интересную повесть.
   Помесь сомнений, обид и невзгод,
   страх пораженья и гордость отваги...
   Ну а пока полюбуйтесь-ка вот,
   что здесь написано в этой бумаге. (протягивает ему листы бумаги).
  
   ОРЛОВ.(прочитав).
   Подпись царицы! Да этим листам
   нету цены, это бомба, да это...
   Боже, когда б они ведали ТАМ
   про завещание Елизаветы!
  
   ТАРАКАНОВА.(в пространство).
   Кто мне поможет вернуться на Русь?
   Есть ли такой, кто безумно отважен?
  
   ОРЛОВ.
   Ваше Высочество, честью клянусь:
   жизнь положу за страдания Ваши!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Пишете брату? Он нынче в тени?
   Я Вам сочувствую: столько усилий,
   чтоб эта немка владела Россией...
  
   ОРЛОВ.
   Ваше Высочество, в первые дни,
   верите, сердце смеялось от счастья,
   словно Господь распахнул небеса...
   Немка на троне, но всё в нашей власти:
   скинуть, возвысить за четверть часа.
  
   Нету урода, а значит - свобода:
   Немка, чухонка - всё лучше, чем тот.
   Гвардия - в стельку, а что до народа -
   прямо из бочек на улицах пьет.
   Как новоселье: вино и веселье,
   в небе шутихи и черти в очах...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Тем тяжелее, наверно, похмелье?
   Пишете брату?
  
   ОРЛОВ.
   Григорий зачах.
   Пишет: когда бы не Божьи запреты -
   руки давно на себя наложил.
  
   ТАРАКАНОВА.
   И узурпаторше тем удружил,
   прыгнувши в воды спасительной Леты?
   Вы намекните ему между строк:
   что потерял - возвратится сторицей.
   Князя Орлова возвысит царица.
  
   ОРЛОВ.
   Князя!?
  
   ТАРАКАНОВА.
   И канцлера. Дайте лишь срок.
   Верным - награда, злодеям - петля.
   Граф, превратитесь в десницу возмездья,
   и засияет Орловых созвездье.
  
   ОРЛОВ.
   Нынче ж - молебен на всех кораблях!
  
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Граф, я устала, прошу извинить.
   Свидимся утром - оно мудренее.
   И умоляю - не надо звонить:
   Бог без того рассчитается с нею.
  
   ОРЛОВ.
   Как пожелаете. Ниже травы
   стану отныне, коль Вы захотите.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Нет же, напротив: погромче кутите -
   тем избежите опасной молвы.
   Не обессудьте, мне надо идти. (уходит ).
  
  
   ОРЛОВ. (один, пьет).
   Исповедимы ли Божьи пути?
   Думал - дешевка, безвестная шваль,
   мелкая карта в случайной колоде...
   Чаял ты встретить такую? Едва ль.
   Эх, кабы жизнь не была на исходе...
  
   Где ж на исходе, коль нет сорока?
   Годы не в счёт, если сердце остыло.
   Правда, сегодня забилось слегка
   в миг, как она в эту залу входила.
  
   Если б слегка!
   Только сердце не врёт:
   страшно забилось - как там, под Чесмою.
   Так умирают больные чумою -
   сразу, на вдохе, как лебеди влёт.
   Точно - царица: такие глаза...
   Будто огонь опаляет ресницы...
   Тонкая, гибкая, точно лоза...
   Императрица, богиня, царица!
  
  
   Главное - вижу навылет, насквозь:
   эти бумаги - смешная уловка.
   Авантюристка, артистка, воровка...
  
   В сердце мое заколоченный гвоздь!
  
  
  
  
  
   (Появляется призрак)
  
  
   ПРИЗРАК.
   Гвоздь этот в сердце вколочен судьбой.
  
   ОРЛОВ.
   Снова подслушивал?
  
   ПРИЗРАК.
   Слышал.
  
   ОРЛОВ.
   Изыди!
  
   ПРИЗРАК.
   Снова запьешь, покоришься обиде?
  
   ОРЛОВ.
   Слышишь,- изыди, допытчик рябой!
   Что ты повадился? Жарко в аду?
   Квасу хлебни и ступай восвояси!
   Вот наказанье!
  
   ПРИЗРАК.
   Я скоро уйду.
   Знай, что фортуна не знает боязни.
  
  
   ОРЛОВ.
   Ты это мне!? Обмаравшийся шут!
   Вспомни, как ползал раздавленным гадом!
   Ты еще вздумал учить меня тут...
   Вновь придушить тебя?
  
   ПРИЗРАК.
   Будь с нею рядом.
  
   ОРЛОВ.
   Рядом на плахе?
  
   ПРИЗРАК.
   Боишься?
  
   ОРЛОВ.
   Боюсь.
   Эти ресницы увидеть на плахе.
  
   ПРИЗРАК.
   Бросишь одну?
  
   ОРЛОВ.
   Если я отступлюсь -
   даже Господь не спасет этой птахи.
  
   ПРИЗРАК.
   Значит, решился?
  
   ОРЛОВ.
   Тебя не спросил. (призрак исчезает).
   Мне не впервой головою да в омут.
   Духа-то хватит, но хватит ли сил?
  
   Так захмелеть от яванского рому!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   (затемнение, карточный стол, руки, мечущие карты в круге света, песня)
  
  
  
  
   Не сомневайся, не бойся, не верь,-
   Ставь на туза, иль шестеркою станешь.
   Карты ложатся рубашкою вверх:
   Им всё равно, на какую поставишь.
  
   Ты проиграешь, но этот азарт,
   Эти конвульсии страсти и злости...
   Лучше - на даму, чтоб вместо туза
   Лечь вместе с нею на скользком помосте.
  
   И наплевать, что вокруг шулера
   Делают деньги на картах крапленых.
   Лишь бы подольше тянулась игра
   В бездне ночей и очей удивленных.
  
   Чтоб распахнулась небесная твердь
   Ласковым всплеском невидимых клавиш...
   Карты пророчат победу иль смерть,
   Им всё равно, на какую поставишь.
  
  
  
  
  
  
  
   Апартаменты Таракановой в Ливорно. Тараканова и Доманский.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Лизетт, что с тобою случилось?
   Ты так изменилась, Лизетт!
   Такое в глазах появилось...
   Не знаю, как выразить... свет?
   Чтоб так измениться за месяц!
   Лизетт, ты в него влюблена?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не знаю.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Слепой не заметит.
   Он Вами играет, княжна!
   Сманив Вас в Ливорно из Рима,
   он, верно, смеется в душе,
   но скоро предстанет без грима.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ах, как он играет, Мишель!
  
   Забавно: мы снова на "вы".
   Покончено с ревностью? Чудно.
   Она, как и страсть, безрассудна,
   а, значит, нелепа.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Увы,
   для Вас это просто нелепость,
   случайная прихоть...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мишель!
   Мы были наивны и слепы,
   нас словно опутывал хмель...
  
   ДОМАСКИЙ.
   Забыться бы вновь в этом хмеле!
   За что эта мука, скажи?
  
   ТАРАКАНОВА.
   В пустыне дрожат миражи,
   зовут и уводят от цели.
   Мы с вами забылись, мой друг,
   а мне забываться негоже:
   всё та же пустыня вокруг
   и небо над нею всё то же.
  
   Но надо дойти, добрести
   до цели, до кромки прибоя...
   Нам время проститься с тобою.
   А ежели больно - прости.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Оставить Вас? Ноги унесть?
   Ваш раб не покинет арены.
   Любовь изменила, но честь,
   боюсь, не потерпит измены.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Всё тот же неистовый пыл!
   Но знаешь ли, милый попутчик:
   Орлов почему-то решил,
   что ты - Радзивиллов лазутчик.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Я вызову графа!
  
  
  
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ужель?
   Чесменский с тобой на дуэли?
   Ты слишком наивен, Мишель.
   Ворвутся, поднимут с постели
   и тихо сведут на корабль,
   на дно плесневелого трюма,
   где польский шпион, мизерабль,
   исчезнет без лишнего шума.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Мужик! Золоченая вошь!
   Холоп, одуревший от власти.
   И Вы полюбили его?!
   Очнитесь от этой напасти.
   Толкнетесь - а дверь заперта!
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не надо, во имя Христа!
   Любовь благороднее страсти.
  
   ДОМАНСКИЙ.
   Но стоит порой головы.
   Охотник до женского полу,
   он верен престолу, а Вы -
   прямая угроза престолу.
   Он женщин, как туфли, менял,
   и даром, что волосы в проседь, -
   как Вы разлюбили меня,
   так он Вас разлюбит и бросит.
   В тот самый заплеванный трюм,
   который Вы мне предрекали.
  
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Что б ни было в этом бокале,
   я выпью.
   Ты слишком угрюм.
   Мы ходим по палубе зыбкой:
   всё временно, всё до поры.
   Но я принимаю с улыбкой
   условия этой игры.
   Когда ж проиграюсь вчистую,
   поставив последнее су, -
   любви камышинку пустую
   с улыбкой к губам поднесу.
  
  
  
  
   ( Совершенно темная сцена. Только голоса. )
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Эта ночь никогда не кончится?
   Пусть не кончится эта ночь.
   Если даже предашь и прочь
   отошлешь с первым криком кочета.
  
   ОРЛОВ.
   Не тревожься, не плачь, усни,
   позабудь про тоску метельную.
   Будут ночи и будут дни...
   Помнишь детскую колыбельную?
   Будет всё, и недолго ждать,
   чтоб взойти на ступени алые...
  
   ТАРАКАНОВА.
   И с тобой под венец?
  
   ОРЛОВ.
   ... и талые
   будут воды весной бежать.
  
   ТАРАКАНОВА.
   И с тобой под венец.
  
   ОРЛОВ.
   Со мной?
   Разве принца тебе не хочется?
   Ты разлюбишь меня весной
   и предашь с первым криком кочета.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я люблю тебя.
  
   ОРЛОВ.
   Я старик.
   Лет всё больше, а сил всё менее.
   Вот сменю на халат парик
   и уйду доживать в имение.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я люблю тебя. Я хочу,
   чтобы вместе, чего б там ни было.
  
   ОРЛОВ.
   Погоди, я зажгу свечу. (зажигает свечу, неяркий свет на сцене). Нынче судно в Ливорно прибыло...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Из России?
  
   ОРЛОВ.
   Пришел приказ
   захватить самозванку силою.
   Но клянусь родовой могилою -
   я с тобой. Вот и весь мой сказ.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Что же делать?
  
   ОРЛОВ.
   Играть ва-банк.
   Может, выгорит, паче чаянья...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Пусть потом - как велит судьба,
   но сначала хочу венчание.
  
   ОРЛОВ.
   Самой близкой души родней
   стала ты за четыре месяца.
   Как она в Петербурге взбесится!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ты же сам и напишешь ей.
   Что готов, мол, в аду гореть
   за венчание с самозванкою,
   но чтоб птичка попалась в сеть,
   дескать, сам послужил приманкою.
  
   Так сегодня, на корабле,
   с русским батюшкой и с иконою?
  
   ОРЛОВ.
   Чтоб моею женой законною
   рядом с мужем висеть в петле?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Ты пугаешь меня. Зачем?
   Ты же сам говорил, что сбудется...
   Будет много еще ночей...
  
   ОРЛОВ.
   Катерина недаром трудится.
   Знаешь, сколько пытливых глаз
   здесь, в Ливорно, на наше горе?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Что же делать?
  
   ОРЛОВ.
   Бежать. Сейчас.
   Бриг готов, и команда в сборе.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Как - бежать? Аки тати в ночь?
   Ты посмел мне сказать про это?
   Не забудь - я родная дочь
   агустейшей Елизаветы!
  
   ОРЛОВ.
   Будь ты дочь самого Петра!
   Неужели так очи застит?
   До сегодняшнего утра
   у меня еще хватит власти...
   Лиза, милая, это блажь!
   В Шлиссельбурге готова клетка.
   Умоляю, котенок, детка:
   уплывай, улетай... уважь! (встает на колени).
   Полюбуйся: герой Чесмы
   на коленях об этом молит:
   ветер вынесет, волны смоют...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Граф, вы были со мной честны.
   Что ж, фортуна ушла вперед:
   с каждым днем всё бледнеё и тоньше...
   Но позвольте и в свой черед
   отплатить Вам монетой той же.
   Откровенье за откровенье:
   я не знаю своих корней.
   Даже место и год рожденья...
   неизвестность, страна теней.
   С детства - речи о русском троне,
   сколько помню себя - всегда:
   что зажжется моя звезда
   там, на северном небосклоне.
  
   Разве я бы смогла сама?
   С детства капля о камень била...
   Значит, что-то и вправду было,
   отчего я сошла с ума!
   Бог ли, дьявол ли с детских лет
   за спиною приладил крылья?
   Как ни страшно лететь на свет,
   мне страшней придорожной пылью
   на обочине жизни стать.
  
  
   ОРЛОВ.
   Коли станут тебя пытать -
   грязью станешь!
   Опомнись, Лиза!
   Остается последний шанс.
   Не хочу, чтоб твоя душа
   отошла на бревне осклизлом.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я устала, хочу прилечь.
   Обними меня, скоро утро...
   Страшно плыть на лодчонке утлой...
  
   ОРЛОВ.
   Я не смог тебя уберечь!
   Полюбить на исходе дней
   так, чтоб солнце сияло в полночь -
   и не в силах прийти на помощь
   той, что стала всего родней!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Обвенчают - и разлучат...
   Обвенчают ли?
  
   ОРЛОВ.
   Обвенчают.
   Головами мне отвечают!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не казнись, что меня казнят.
   Вспомню шепот в тиши ночей,
   эти губы и эти плечи
   и не стану страшиться встречи
   даже с дюжиной палачей.
  
   ОРЛОВ.
   Лиза, Лиза, не рви мне жил!
   Коль за дело возьмутся каты...
   Как мне жить без тебя?
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Как жил.
   Граф Чесменский, кумир эскадры.
  
   ОРЛОВ.
   Я ее утоплю к чертям,
   всю - от ялика до фрегата!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Чтоб себя и родного брата
   на расправу отдать властям?
   Нет, уж лучше меня одну.
   Как по-русски? Бог шельму метит?
   Если шельма пойдет ко дну,
   то Россия и не заметит.
   Если ж Вы, если весь ваш род,
   столько сделавший для державы...
  
   ОРЛОВ.
   Для распутницы.
  
  
  
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы не правы.
   Вы посеяли зерна славы,
   и Россия ее пожнет.
   Пусть не я, пусть она - хоть кто
   восседает на царском троне,
   граф Орлов - как алмаз в короне,
   без которого власть - ничто.
  
   ОРЛОВ.
   Кабы раньше на десять лет!
   Кабы знать... Но пути Господни...
   Как на плаху, взойдем на сходни,
   и обратной дороги нет!
   Остается лишь пулю в лоб,
   и гори оно всё...
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не надо!
  
   ОРЛОВ.
   Неужели ты хочешь, чтоб
   я при жизни все муки ада
   испытал на земле пустой?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я беременна.
  
   ОРЛОВ.
   Что? Постой,
   ты сказала, что будет чадо!?
   Наш ребенок? Вставай, пошли,
   время есть, ты успеешь скрыться!
  
  
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вновь скитаться, в нору забиться?
   Неужели императрица
   не позволит ему родиться
   даже в крепости, даже в Шли...
  
   ОРЛОВ.
   В Шлиссельбурге? Мое дитя
   свет увидит в сыром подвале!?
   Одевайся, пошли! (смотрит в окно).Хотя...
   мы, наверное, опоздали.
   Как же быть?
  
   ТАРАКАНОВА.
   На колени встать
   перед той, что решает судьбы.
   Как-никак, она тоже мать
   и невинного не осудит.
  
   ОРЛОВ.
   На колени!? Да я, скорей,
   придушу ее, Бог свидетель!
  
   ТАРАКАНОВА.
   И дитя наше вслед за ней?
   Помни: ты за него в ответе.
   Может статься, и не казнят...
  
   ОРЛОВ.
   Так живою в тюрьме сгноят!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Но его отдадут живого!
   Сколько б мне ни пришлось страдать -
   как я счастлива буду знать,
   что дитя - на руках Орлова.
  
  
  
   ОРЛОВ.
   Не отдаст - от тоски помру.
   Но сначала - ее...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Послушай.
   Расскажи ей, что вел игру,
   что дурак упускает случай,
   что разжег в самозванке страсть,
   что по умыслу с ней обвенчан.
   А потом - на колени пасть.
   Не откажет: я знаю женщин.
  
   ОРЛОВ.
   Я вознес эту немку ввысь!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Рок вознес.
  
   ОРЛОВ.
   Но моей рукою.
   До могилы теперь казнись...
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Не казни себя, будь покоен.
   Будь что будет, но в эту ночь я
   разделила с тобой судьбу.
   Я устала от этих бурь,
   разрывающих душу в клочья.
  
   ОРЛОВ.
   Если б знал я еще вчера -
   паруса б на эскадре поднял...
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Время дорого. Мне пора.
   Прикажи, чтоб венчали в полдень. (уходит).
  
  
   ОРЛОВ (один).
   Что ты прячешься в тень, урод?
   Иль боишься подохнуть снова?
   Где ты там? Выходи вперед.
   Напоследок хлебни хмельного.
   Прямо в глотку тебе волью,
   зубы выбью и вырву патлы,
   а потом - головой в гальюн,
   чтоб дерьмом захлебнулся, падаль!
   Что ты тут про фортуну нёс,
   тварь, раздавленная судьбою?
   Отомстил, отыгрался, пёс?
   Там увижусь, ужо, с тобою.
   Я тебя и в аду найду,
   так что ты там скучай не слишком.
   А когда я к тебе приду,
   так покажется ад коврижкой!
   Сплоховал я: моя вина,
   что недолго ты выл от страха.
   Мстил бы мне, но причем она,
   неповинная, словно птаха?
   Знаю, злыдень: хотел больней,
   так ужалить, чтоб сердце стыло,
   чтобы сделалась жизнь постыла
   до конца ненавистных дней.
  
   Ты решил, что твоя взяла?
   Нет, шалишь... Помоги ей, Боже!
   Только б выжила, родила,
   и тогда я воскресну тоже.
   Заласкаю, не надышусь,
   не позволю земли коснуться...
   Если ж разом двоих лишусь -
   дай мне, Боже, в аду проснуться!
  
  
   (Затемнение, звучит песня):
  
  
   Не будет ни ада, ни рая,
   Ни кущ и ни пекла в огне.
   А будет темница сырая
   Да голая ветка в окне.
  
   Не будет ни рая, ни ада,
   А будет метель за стеной,
   Где памяти помнить не надо
   Под вопли метели шальной.
  
   Бездомная, вот ты и дома!
   Не будут подковы звенеть,
   А будет гнилая солома
   Да миски зеленая медь.
  
   Зачем тебе знать, погребенной,
   Что теплится где-то пока
   Любви уголек потаенный
   В тяжелых и нежных руках.
  
   Ведь там, в запредельной пустыне,
   Увидеть тебе не дадут,
   Как он догорит и остынет,
   И руки бессильно падут.
  
   И голос любви, замирая,
   Неслышно тебя позовет...
   Не будет ни ада ни рая,
   А только забвения лёд...
  
  
  
  
  
  
   Кабинет Орлова. Орлов и Христенек.
  
  
   ОРЛОВ.
   Ремиз, Ванюша: карты со стола.
   Счёт на руках, а расплатиться нечем.
   Поставили на чёт, а вышел нечет.
   Срамней всего, что эта нежить, нечисть,
   как дурака, вкруг пальца обвела.
  
   ИВАН.
   Да что за нечисть? Вам лишь знак подать:
   отыщем враз, а там - в мешок да в воду...
  
   ОРЛОВ.
   Эх, Ваня, Ваня, стар я стал, видать.
   Да, видно, так и эдак пропадать.
   Заездили орловскую породу.
  
   ИВАН.
   Сдаваться рано!
  
   ОРЛОВ.
   Карты так легли.
   Команда для венчания готова?
   Хоть я теперь, похоже, на мели,-
   они увидят прежнего Орлова.
   Теперь послушай, Ваня, что скажу.
   Когда подам сигнал к ее аресту...
  
   ИВАН.
   Да кто посмеет графскую невесту...
  
   ОРЛОВ.
   Посмеют, Ваня.
  
  
  
   ИВАН.
   Душу положу,
   эскадру подниму, повяжем всех:
   их два десятка прислано, не боле...
  
   ОРЛОВ.
   Христенек, смирно! Не вводи во грех.
   Я сам распоряжусь своей судьбою.
   Когда подам сигнал - вели хватать,
   веди в каюту и приставь матросов.
   Так нужно, Ваня! Верь, что мне непросто
   тебя в ее тюремщики верстать.
   Ты мне как сын, но ты мне нужен там.
   Ты дашь мне знать, когда она в темнице
   от бремени младенцем разрешится.
   Уж если Бог судил ее лишиться,
   дитя свое волчице не отдам!
   Я чаю, не откажет: всё же мать,
   хоть держит на цепи родного сына...
   Как отказать герою Наварина?
   Бог не оставит. Только дай мне знать.
   Будь рядом с ней на всем ее пути.
  
   ИВАН.
   Я честью Вам клянусь, что буду с нею.
  
   ОРЛОВ.
   Я так хотел, я мог ее спасти...
   и, знаешь, Ваня, что всего грустнее?
   Сама не захотела, видит Бог!
   Поверишь - умолял, в ногах валялся...
   Она не захотела, я не смог!
   Всё прахом. И зачем не попытался
   взять на руки и силой увезти?
  
   ИВАН.
   Простите, граф...
  
  
   ОРЛОВ. Нет, ты меня прости.
   Взвалил такую ношу - не снести!
  
   ИВАН. Вечор хотел сказать, да побоялся.
   И вновь робею...
  
   ОРЛОВ.
   На, хлебни вина. ( Христенек пьет).
   Опять робеешь?
  
   ИВАН.
   Граф, она больна.
   Какая б ни была тому причина, -
   боюсь, ее болезнь неизлечима.
   Чахотка. Как ни прятала платок,
   я подглядел, а лучший здешний лекарь
   признался, что пошел последний срок:
   не доживет до будущего лета.
   Простите, граф.
  
   ОРЛОВ.
   Так вот причина в чём!
   От смерти не укроешься в карете.
   Ей умереть в безвестном лазарете
   страшней, чем быть казненной палачом!
   Та, в Петербурге, судит да рядит,
   считает барыши, наряды копит...
   А в этой пламя жаркое горит,
   такое, что и смерть саму торопит!
   Будь с ней, Иван, пока не будет допит
   последний вдох. И ежели родит -
   Господь за все грехи меня простит.
   Ступай, Христенек. Свидимся ли впредь?
   Бог ведает. Ты был мне вместо сына.
   Дай, обниму перед дорогой длинной. ( Обнимает Ивана)
   Так тошно, Ваня: лечь да помереть.
  
  
  
  
   (Христенек уходит. Орлов один.)
  
  
   ОРЛОВ.
   Всё кончено. К чему теперь и жить?
   Зачем она теперь, земная слава?
   Чины, награды - детская забава!
   Как паутинки тоненькая нить
   ненастной ночью с облетевшей ветки,
   не жалуясь уже и не боля,
   оторвана душа порывом ветра
   и брошена в пустынные поля.
   Но где-то там, невидимо далёк,
   спасенный прихотливою судьбою,
   в остывшем пепле выгоревшей боли
   обещанный мерцает уголек.
   Лети к нему, живи, повремени
   нащупывать висок граненым дулом.
   Воскресни в нем и ни о чем не думай...
  
   Спаси его, Господь, и сохрани!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ( Плеск волн, звучит песня )
  
  
  
  
   От ненастья и мглы
   Паруса тяжелы,
   Всю неделю дожди моросили.
   Волны плещут в борта,
   В серой дымке Кронштадт -
   Твердокаменный призрак России.
  
  
   Здесь такие места -
   Только камень и сталь:
   Так уж край этот Господом создан.
   Здесь наступит конец,
   Здесь получишь венец
   И уйдешь через тернии к звездам.
  
  
   Но не сразу, не вдруг,
   Приготовься, мой друг
   К испытаньям, которых не знала.
   Здесь такие места -
   Только камень и сталь...
   Не о них ли ты с детства мечтала?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Застенок в Петропавловской крепости. Тараканова одна.
  
  
  
   ТАРАКАНОВА.
   Господи, дай мне силы
   вынести всё сполна!
   Скоро ли камень стылый
   выпьет меня до дна?
   Боже, отсрочь расплату,
   гибель страшна вдвойне:
   чадо во мне зачато,
   чудо живет во мне.
   Дай меня камню выпить,
   но на рассвете дня
   дай ему свет увидеть
   и покарай меня.
  
   ( Входит Екатерина).
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Елизавет Вторая? Дай-ка я погляжу.
   Нет, ни с какого края сходства не нахожу.
   Кто ты? А, впрочем, что мне:
   хочешь молчать - молчи. ( подходит к двери, открывает, приказывает).
   Пусть принесут жаровни!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Здешние палачи
   тоже не спят ночами?
   Странно, что я живу.
  
  
  
  
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Хочется наяву
   встретиться с палачами?
   Жаждешь шипов и терний?
   Жизни твоей свеча
   в час догорит вечерний
   тихо, без палача.
   Мирно и без боязни
   прочь отлетит душа:
   Божий завет верша,
   я отменила казни.
  
   ТАРАКАНОВА.
   А Пугачев?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Не в счёт.
   Кровь к небесам вопила.
   Если бы не казнила -
   мне б не простил народ. (Входят с жаровнями).
   Эту сюда, к окну,
   эту поставьте в угол.
   Жарче раздуйте уголь. (Таракановой).
   Ну же, садись к огню.
   Знобко да сыровато.
   Ну да по чину честь.
   Вижу - и впрямь брюхата.
   Девку родишь, солдата?
  
   ТАРАКАНОВА.
   Разве надежда есть?
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Наша надежда в Боге,
   воля его свята.
   Этот поляк убогий
   разве тебе чета?
   Правда, смазлив, но мелок.
   Пытки боялся - страсть.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Мне он казался смелым.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Всё же тебе не в масть.
   Вы, хоть и оба воры,
   а поглядеть в упор -
   он из собачьей своры,
   ты же из волчьих нор.
   твой полюбовник выслан
   после битья кнутом:
   пусть поживет за Вислой,
   скажет "мерси" потом.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Бедный Мишель!
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Мальчишка.
   В крепость сажать юнца
   было б жестоко слишком -
   как придушить птенца.
   Что до амуров с графом,-
   всё-таки граф неправ,-
   думаю, малым штрафом
   будет наказан граф.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Где он?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Писал из Пскова.
   Пьет там четыре дня.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Это дитя Орлова.
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Что?! Не смеши меня.
   Граф Алексей? Не верю!
   Чтобы так низко пасть...
   Эта дурная страсть -
   крест на его карьере.
   Ради ничтожной твари...
   Боже, какая грязь!
   С гнусной воровкой связь
   в пьяном ночном угаре...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Я Вас прошу...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Мерзавка!
  
   ТАРАКАНОВА.
   Вы не должны...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Молчать!
   Иль под кнутом кричать
   в пытошной станешь завтра.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Плаху приму, петлю,
   лютую пытку ката...
   Не за себя молю,
   чадо не виновато.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Там поглядим. (Тараканова бросается ей в ноги).
   Да ну же!
   Хватит истерик, встань.
   Знала б, какого мужа
   ты погубила, дрянь.
   Слава России, рыцарь
   будет молвой распят:
   многие захотят
   в грязном белье порыться.
   Всякий на свой манер
   станет в Европе хмыкать,
   снова начнет Вольтер
   в каждом письме хихикать...
  
   ТАРАКАНОВА.
   Это любовь.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Любовь?!
   Да не моргнув и глазом,
   граф переспит с любой,
   верный моим приказам.
   Впрочем, довольно слов.
  
   ТАРАКАНОВА.
   Смилуйтесь, Бога ради,
   ежели граф Орлов
   станет просить о чаде.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Что ему сей анфан!
   Граф их дарил Европе.
   Он хоть и часто пьян,
   всё же ума не пропил.
   Что ж, не взыщи, прощай.
   Слово оставлю в силе:
   коль доживешь - пущай:
   будет приплод России.
   Да за грехи былого
   Бога простить моли,
   писем мне впредь не шли -
   или велю в оковы.
   Ладно, живи да помни,
   чьей добротой жива. (подходит к двери, кричит).
   Не уносить жаровни! (оборачиваясь)
   Бедная голова!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   (Затемнение, звучит песня)
  
  
   Избы соломой черной
   Будут вослед шуршать.
   Что ж на Руси просторной
   Так тяжело дышать?
  
   Эти снега и выси -
   Как ты по ним скучал!
   Сани да кони рысью
   Бластились по ночам.
  
   Вот она, Русь святая -
   Воры да вороньё!
   Воздуху не хватает,
   Духу не достаёт.
  
   И никого не свете,
   Кто б разделил тоску,
   Только плетни, как плети
   Душу твою секут.
  
   Едешь дорогой торной,
   Кони храпят, дыша...
   Что ж на Руси просторной
   Так тяжела душа?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Кабинет Екатерины. Екатерина и Орлов.
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Что-то ты невесёлый,
   прямо как неживой.
   Али подать рассолу?
  
   ОРЛОВ.
   Солоно без него.
   Морем насквозь просолен,
   аж на зубах хрустит.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Часом ты, граф, не болен?
  
   ОРЛОВ.
   Болен.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Душа болит?
  
   ОРЛОВ.
   Коли душа остыла,
   где ей изведать боль.
   Душно, и жизнь постыла...
   освободи.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Изволь.
   Ты послужил державе,
   славы не занимать:
   разве держава вправе
   силой тебя держать?
   Что ж, поживи на воле.
   Верно, в Москву?
  
  
   ОРЛОВ.
   Туда.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Ну, а наскучит коли, -
   рады тебе всегда.
   Что в Петербурге душном?
   Сплетни да парики...
   Лучше в твоем Нескушном
   гончих кормить с руки.
   Прелесть в таком досуге:
   скачки, кулачный бой...
   Жаль, что твоей подруге
   там не бывать с тобой.
   Чахнет.
  
   ОРЛОВ.
   Пытали люто?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Глупостей не мели!
   Что я тебе, Малюта?
   Те времена прошли.
   Раньше тебе узнать бы,
   что ей Господь решил...
   Чуть не довел до свадьбы -
   то-то бы согрешил.
   Ты не влюбился, часом?
   Только смотри, не ври,
   что по моим приказам.
   Ну-ка, в глаза смотри.
   Билось сердечко?
  
   ОРЛОВ.
   Билось.
  
  
  
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Рада, что не соврал.
   Только... скажи на милость,
   в чью ты игру играл?
  
   ОРЛОВ.
   В игры играть вельможам,
   я же простой солдат:
   надо, так жизнь положим...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Мысли угнать фрегат
   не приходили разве?
   Не соблазняли, нет?
   Вспомни.
  
   ОРЛОВ.
   Ни в коем разе.
   Веришь в любой навет.
   Коль вспоминать былое -
   так за грехи да в ад.
   Прошлых грехов не скрою,
   в этом - не виноват.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Все мы грешили, сударь...
   А говоришь - остыл.
   Только не бей посуды.
   Тот же, какой и был!
   Не изменить натуры,
   врёшь, что огонь погас.
   Жаль, что побили турок:
   в самый бы раз сейчас.
  
   ОРЛОВ.
   Нет, укатали сивку.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Я укатала?
  
   ОРЛОВ.
   Кто ж?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Вспомни свою паршивку.
   Выдохся, граф? Хорош!
   Что ж, я обид не помню,
   просьбы, коль есть,- проси.
   Все, что смогу, исполню,
   а не смогу - прости.
  
   ОРЛОВ.
   Матушка, если чудо,
   если родит дитя...
   дай мне его оттуда.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   В память былого блуда?
   И не проси. Хотя...
  
   ОРЛОВ.
   В нору, как зверь, залягу!
   Матушка, вот те крест:
   я из Москвы - ни шагу...
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Вскорости надоест.
   В этой Москве дуреешь...
  
   ОРЛОВ.
   Матушка!
  
   ЕКАТЕРИНА.
   По всему, -
   не своего пригреешь
   ты у себя в дому.
  
  
   ОРЛОВ.
   Чадо безгрешно.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Ой ли?
   Станешь не спать ночей,
   думы замучат: твой ли
   иль неизвестно чей.
   Помнишь того поляка?
   Выслала прочь, а жаль...
   больно смазлив. Однако, -
   это твоя печаль.
  
   ОРЛОВ.
   Бог осудил, видать,
   век доживать в печали.
   Тот, кто грешил вначале,
   должен в конце страдать.
   Дай мне изведать ныне
   благо щедрот твоих:
   страшно в тюремной глине
   мне схоронить двоих.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Граф Алексей, послушай,
   сплетни тебя добьют.
   Может быть, будет лучше
   чадо отдать в приют?
   Жалко, да что же делать:
   поздно жалеть потом,
   коли Чесменский демон
   станет для всех шутом.
   Знаешь, людское мненье
   падко на анекдот.
   Тень твоего паденья
   и на меня падет...
   Помнишь былое?
  
  
   ОРЛОВ.
   Помню.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Знаешь, что скажет свет?
  
   ОРЛОВ.
   Свет не прознает.
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Полно!
   Лишь нападут на след -
   вымажут грязной сажей,
   разворошат альков. (пауза).
  
   Просьбу твою уважу...
   в память былых грехов.
  
   ОРЛОВ.
   Верить ли сей надежде!?
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Слабость тому виной.
   Но не взыщи, коль прежде
   в мир отойдёт иной.
  
   ОРЛОВ. (падает на колени ).
   Век за тебя молиться!
  
   ЕКАТЕРИНА.
   Что? Полегчало вдруг? (подходит, целует Орлова в щеку).
   Мог бы, кажись, побриться.
   Ладно, ступай... супруг.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Затемнение. Свет выхватывает фигуру седого Орлова на коленях, спиной к залу. На заднике - образ Спасителя. Орлов крестится. Звучит песня.
  
  
  
  
   Помнишь, как ядра турецкие били,
   В щепки шпангоут кроша?
   Ты не забыл, да тебя позабыли.
   К новому трону спеша.
  
   Волны утихли, лишь белая пена
   Солью блестит на висках.
   В пору забвенья одно незабвенно:
   Счастье, что нес на руках...
  
   Словно прощальное эхо оттуда,
   Из нескончаемых бездн -
   Мальчик, младенец, желанное чудо,
   Дар милосердных небес.
  
   Помнишь, как сердце неистово билось,
   Помнишь, как верил тогда
   В то, что надежда в дому поселилась?
   А поселилась беда.
  
   Сашка, красавец, в лейб-гвардии первый,-
   Юности розовый дым...
   Помнишь, как сердце слезами кипело
   В церкви, над гробом родным?
  
  
  
  
   Помнишь, как вьюга ночная свистела,
   Помнишь в груди колотьё -
   Словно душа вырывалась из тела
   В белую замять её?
  
   Что же осталось? Вино да усталость,
   Дрёма под храп рысаков,
   Стылая жизнь да постылая старость
   На переломе веков...
  
   Помнишь, у моря просил непогоды
   Бури, как счастья, искал.
   Нынче - речные неспешные воды...
  
   Летой зовется река.
  
  
  
   Сцена затемняется, освещен только образ Спасителя, который тоже медленно погружается в темноту.
  
  
  
  
   Годы спустя. Орлов у себя в имении. Постаревший, седой. Сидит за столом. Напротив - призрак.
  
  
  
   ОРЛОВ.
   Что, постарел я?
  
   ПРИЗРАК.
   Живые стареют.
  
   ОРЛОВ.
   Веришь ли: в зеркало страшно смотреть.
   Сердце заходится, ноги немеют...
   муторно...
  
   ПРИЗРАК.
   Скоро не станешь стареть.
  
  
   ОРЛОВ.
   Дал бы Господь. Одного лишь хочу я:
   встретиться там...
  
   ПРИЗРАК.
   Мудрено в пустоте.
  
   ОРЛОВ.
   Знаешь, когда в этом доме ночую,-
   слышу дыхание их в темноте.
  
   ПРИЗРАК.
   Что ж не грозишь мне ужасною карой?
  
   ОРЛОВ.
   Мне б за свои расплатиться грехи.
  
   ПРИЗРАК.
   Жаль, не рискнул со своею эскадрой:
   мог подпалить петербургские мхи.
  
   ОРЛОВ.
   Снова пустил ядовитые слюни?
   Ныне покойнице месть не страшна.
  
   ПРИЗРАК.
   Помнишь, грозил, что утопишь в гальюне?
   Может быть, в том, где подохла она?
   Ты не видал ее смертные корчи,
   я же тогда насладился сполна.
   Око за око!
  
   ОРЛОВ.
   Ты стал разговорчив
  
  
   ПРИЗРАК.
   Долго копилось.
   Налей-ка вина. (пьет).
  
   Ну, а потом позабавил и Павел,
   славно расчелся с тобой за меня:
   первым за гробом тащиться заставил,
   срамом прилюдным убийцу казня.
   Помнишь, в процессии той похоронной,
   вплоть до собора, сквозь тысячи глаз,
   шел ты, неся на подушке корону
   с кровью моей, что на ней запеклась.
   Сын оказался и злее и зорче,
   нежели я от него ожидал.
  
   ОРЛОВ.
   Ты не видал его смертные корчи?
   Впрочем, закончим, я что-то устал.
  
  
   ПРИЗРАК.
   Нынче мы квиты. Ты жалок и болен.
   Что ж, доживай и дожевывай дни.
   Мы проиграли, тягаясь с судьбою...
   Я удаляюсь...
  
  
   (Призрак уходит. Голос призрака из-за сцены):
  
   И ты не тяни!
  
  
  
  
  
  
  
  
   Орлов наливает рюмку, подносит к губам, роняет, падает головою на стол. Свет гаснет.
  
  
   ГОЛОС ОРЛОВА В ТЕМНОТЕ.
  
   Тихо. Темно. Словно падаешь в шерсть...
   или в копну зарываешься ночью...
   Но отчего так просторно душе,
   ежели сердце разорвано в клочья?
   Словно ночное дыхание бриза...
   Пение пиний и шелест волны...
   Звезды всё ниже, всё ближе видны...
   Свет обступает...
   О Господи, Лиза!
  
  
  
  
   КОНЕЦ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   136
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"